Книговод

Господин и госпожа Молох

Прево Марсель


   

Господинъ и госпожа Молохъ.

Романъ Марселя Прево.

Переводъ съ французскаго С. Б.

   Если выѣхать изъ Карлсбада съ курьерскимъ поѣздомъ, то въ Штейнахѣ приходится ждать около часа, чтобы въ дилижансѣ добраться до Ротберга, главнаго города маленькаго княжества того же имени, на границѣ Тюрингіи и Франконіи. Зависитъ это отъ того, что карета, идущая въ Ротбергъ, забираетъ также пассажировъ изъ Эрфурта, а эрфуртскій поѣздъ приходитъ на три четверти часа позже штейнахскаго.
   Сорока пяти минутъ болѣе чѣмъ достаточно для осмотра Штейнаха. Эта древняя столица княжества Ротбергъ-Штейнахъ находится подъ властью Гогенцоллерновъ съ 1866 г. Вблизи станціи выстроился уже новый городъ, съ каменными домами суровой прусской архитектуры, съ берлинскими модными магазинами, съ электрическимъ трамваемъ. Ниже, по берегу Роты, дремлетъ старый тюрингенскій городокъ съ аспидными крышами деревянныхъ домиковъ, съ ратушей XV вѣка и съ конной статуей маркграфа Людвига-Ульриха. Пріѣзжіе съ красными путеводителями въ рукахъ, какъ на богомолье, потянулись къ площади ратуши, чтобы взглянуть на жизнерадостное лицо маркграфа. Пруссаки, пренебрегая старымъ городомъ, гуляютъ по Кайзерштрассе, любуясь нео-національной архитектурой, электрическимъ трамваемъ и магазинами; а мѣстные жители не рискуютъ удаляться отъ станціи, гдѣ но столамъ, покрытымъ красными и синими салфетками, разносятъ недурное пиво.
   Десять мѣсяцевъ пребыванія въ Ротбергѣ въ качествѣ воспитателя юнаго наслѣднаго принца вполнѣ ознакомили меня со вкусомъ настоящаго тюрингенскаго пива, и въ этотъ ясный, солнечный августовскій день первою моей заботой по выходѣ изъ вагона было усѣсться за столикъ въ залѣ... Фрейлейнъ Кресценція Бингеръ, изъ-за конторки, привѣтствовала меня улыбкой: это была маленькая, очень худенькая особа, закутанная въ черное, вплоть до узенькаго бѣленькаго воротничка изъ поддѣльныхъ кружевъ. Она напоминала ночную птицу, со своими рѣдкими волосами, съ маленькимъ ротикомъ и съ глазами цвѣта жидкаго кофе. Она собственноручно поставила передо мной каменную кружку, въ оловянной оправѣ, облитую свѣтлой пѣной, сопровождая свое подношеніе долгимъ взглядомъ, говорившимъ, казалось: "Вмѣстѣ съ этой кружкой предлагаю вамъ и свою жизнь!" И, въ самомъ дѣлѣ, я недавно думалъ,-- поистинѣ французская самонадѣянность!-- что фрейлейнъ Кресценція Бингеръ влюблена въ меня. Но эта иллюзія вскорѣ разсѣялась, когда однажды, войдя неожиданно въ залу, я засталъ эту молодую сентиментальную особу горячо обнимающею Herr Грауса, перваго гражданина въ Ротбергѣ, собственника виллъ Луфткурорта, т. е. мѣста климатическаго лѣченія, расположеннаго вблизи княжескаго дворца.
   Пока я пилъ пиво, маленькая станція оживлялась шумомъ прибывавшей толпы. Фрейлейнъ Бингеръ, съ одинаковой улыбкой готовности отдать и себя въ придачу, разносила пиво другимъ гостямъ. Носильщики перевозили багажъ, съ разныхъ концовъ платформы перекликались голоса. Но вотъ поѣздъ ушелъ, пассажиры разсѣялись; любители пива, освѣжившись этимъ напиткомъ, покинули станцію. Я остался одинъ въ залѣ со своей начатой кружкой.
   -- Г. докторъ дожидается кареты изъ Ротберга?-- прозвучалъ надо мной очаровательный (въ самомъ дѣлѣ, очаровательный) голосокъ фрейлейнъ Бингеръ.
   Я отвѣтилъ, что жду не только кареты изъ Ротберга, но и поѣзда изъ Эрфурта, чтобы встрѣтить кой-кого изъ знакомыхъ.
   -- А г. докторъ ѣздилъ въ Карлсбадъ, чтобы приготовить помѣщеніе къ скорому переѣзду туда ея высочества?
   На этотъ разъ я отвѣтилъ неопредѣленнымъ кивкомъ головы. Про себя же подумалъ: "Еще одна нескромность Грауса! Очевидно, онъ сообщаетъ своей подругѣ всѣ ничтожнѣйшія мелочи придворной жизни".
   Конторщица не настаивала на отвѣтѣ. Она, повидимому, погрузилась въ глубокое раздумье, и глаза ея, цвѣта жидкаго кофе, устремились въ пространство. Что она видѣла въ немъ? Прусскаго ли офицера, Грауса, или меня? Я не пытался разрѣшить эту загадку и, въ свою очередь, предался своимъ собственнымъ думамъ.
   Было нѣсколько позже трехъ часовъ. Косые, тепловатые лучи солнца освѣщали желтую, подъ дубъ, стойку, отражались въ оловянной оправѣ кружекъ, въ жидкихъ волосахъ кассирши и въ висѣвшемъ противъ меня зеркалѣ. Я взглянулъ въ это зеркало. Въ немъ я увидѣлъ молодого чело. вѣка за кружкой пива. Одѣтый въ довольно изящный темносѣрый костюмъ, онъ казался не старше двадцати лѣтъ; но я зналъ, что ему уже двадцать шесть, ибо этотъ молодой человѣкъ былъ я самъ. Я оглядывалъ его съ любопытствомъ, какъ посторонняго. Молодой человѣкъ въ зеркалѣ сдѣлалъ строгую мину; но его юное съ правильными чертами лицо, обрамленное густыми волосами, голубые открытые глаза, ротъ, съ трудомъ сдерживавшій улыбку, выдавали его и насмѣхались надъ усиліемъ придать себѣ эту строгость.
   "Луи Дюберъ,-- говорилъ я мысленно этому ироническому изображенію,-- почему это сегодня ваши мечты похожи на солнечный свѣтъ?.. Мой другъ, ваше положеніе совсѣмъ не такъ блестяще. Вы бѣдны, и бѣдны, какъ разъ послѣ того, какъ воображали себя богатымъ, что гораздо хуже. До прошлаго года вы были молодымъ парижскимъ буржуа, яко бы причисленнымъ къ министерству иностранныхъ дѣлъ, и занимались для собственнаго удовольствія метафизикой и сочиненіемъ плохихъ стиховъ. Отецъ вашъ былъ солиднымъ финансистомъ, главою свекловичнаго рынка. Правда, онъ не особенно заботился о васъ и о вашей младшей сестрѣ Гритѣ. Это былъ свѣтскій финансистъ. Овдовѣвъ очень рано, онъ съ черезчуръ большимъ рвеніемъ принялся покровительствовать актрисамъ, но все же не отказывалъ вамъ ни въ чемъ, даже въ излишествахъ. Ваше пріятное безполезное существованіе и нѣжная привязанность къ Гритѣ дѣлали васъ счастливымъ.
   "Но свекловица обманула финансиста, и онъ сразу потерялъ вмѣстѣ съ деньгами и жизнь. Гриту пришлось помѣстить въ пансіонъ при монастырѣ въ Вернонѣ, а сами вы остались очень довольны, когда, съ помощью министра, вамъ удалось получитъ мѣсто наставника принца въ глуши Германіи, съ окладомъ въ 5,000 марокъ въ годъ. Со времени этой катастрофы прошло едва десять мѣсяцевъ... Луи Дюберъ, смѣяться еще слишкомъ рано".
   И, какъ строгій учитель стучитъ линейкой по пюпитру, чтобы его ученики были внимательны и не смѣялись, я сталъ выколачивать изъ своей памяти всѣ грустныя воспоминанія, сваливая ихъ въ общую кучу. Одними, изъ грустныхъ эпизодовъ въ моей жизни былъ мой пріѣздъ въ Ротбергъ предыдущей зимой. Это было, на Рождествѣ... Сосны, буки и лиственницы въ долинѣ Роты цѣпенѣли подъ снѣжнымъ покровомъ; въ первый разъ поднимался я въ каретѣ Грауса на тѣ девять километровъ по берегу рѣки, что отдѣляли Штейнахъ отъ Ротберга. Ѣхалъ я ночью, подъ страшнымъ вѣтромъ, какъ рыцарь лѣсного царя. Грустная ночь, противный вѣтеръ. Ужъ не тюрьма ли это страшное подземелье, куда въѣхала карета, освѣтивъ своими фонарями дворцоваго привратника, похожаго на тюремщика? И, попивая пиво фрейлейнъ Кресценціи Бингеръ, я испытывалъ удовольствіе, вспоминая привратника Кребса. Чтобы пропустить карету, онъ прижался къ стѣнѣ, и желтый свѣтъ фонарей обрисовалъ его толстую физіономію, съ сѣдой бородой, и ливрейное платье. И я увѣрилъ себя, что впалъ въ меланхолію.
   Но самая непростительная жизнерадостность тотчасъ же запротестовала въ моей душѣ. Образъ дворцоваго привратника, едва возникнувъ, исчезъ, какъ дыханіе на зеркальномъ стеклѣ, и вмѣсто него представились мнѣ два граціозныхъ, хотя неодинаково прекрасныхъ женскихъ лица.
   Мнѣ вновь стало ясно, что мнѣ двадцать шесть лѣтъ; что сегодня въ солнечный день, пріѣхавъ изъ Карлсбада, я сижу на вокзалѣ въ Штейнахѣ передъ кружкой пѣнистаго пива и жду поѣзда изъ Эрфурта. Невольно рука моя опустилась во внутренній карманъ моего пиджака, точно за доказательствомъ, что я имѣю право быть довольнымъ своей судьбой. Доказательствомъ служили два письма, и я тотчасъ же принялся ихъ перечитывать.
   Въ первомъ, со штемпелемъ изъ Франціи, нацарапаннымъ мальчишескимъ почеркомъ, говорилось: "Счастье! радость! Ура! мой дорогой Волкъ, завтра я выѣзжаю въ Германію, въ страну твоего принца, и главное къ тебѣ, къ моему дорогому Волку. Я едва вѣрю, что это правда, что это будетъ завтра: я уложу настоящій чемоданъ, положу туда одно... нѣтъ, два чудныхъ платья! Пусть увидятъ эти ротбергцы, и принцъ, и ты, какія это платья!.. О чемъ я говорила?.. Да!.. Подумай, твоя Грита, живая и на яву, сядетъ завтра въ семь часовъ вечера въ поѣздъ и во вторникъ въ четыре часа очутится въ объятіяхъ своего дорогого Волка, взъерошитъ его великолѣпный проборъ, чѣмъ приведетъ въ ярость, будетъ дергать его за усы, бороться съ нимъ и разсказывать свою жизнь за десять мѣсяцевъ разлуки, потому что ты, я думаю, понимаешь, что о кучѣ вещей я не могла писать въ письмахъ. Просто ужасно, что я буду разсказывать тебѣ во вторникъ! Газвѣсь свои волчьи уши. Ты тоже будешь говорить -- разскажешь мнѣ обо всемъ, что видѣлъ, о новыхъ, необыкновенныхъ вещахъ... И напрасно ты пишешь мнѣ, что все очень скучно: во всякомъ случаѣ, веселѣе, чѣмъ дома, какъ говорила знаменитая основательница нашего института, мамаша Мэнтенонъ. Ура! ура! я увижу Волка! А ты доволенъ? Не могу сказать, чтобы твое послѣднее письмо было очень длинно и интересно. Ты мнѣ пишешь о перемѣнѣ росписанія поѣздовъ. Мнѣ наплевать на все это, Волкъ, слышишь? Я хочу, чтобы ты, какъ я, съ ума сходилъ отъ радости, при мысли, что мы будемъ вмѣстѣ... Знаешь, очень мило со стороны твоего принца, что онъ разрѣшилъ тебѣ не жить во дворцѣ, пока я буду въ Ротбергѣ. На свободѣ мы съ тобой заведемъ чудное маленькое хозяйство. А если бы мнѣ пришлось жить во дворцѣ, хотя бы и съ тобой, то я всегда чувствовала бы себя немного пансіонеркой: вѣдь я не привыкла, какъ ты, быть при дворѣ... Боже, какъ я буду виснуть на тебѣ цѣлыя пять недѣль; ты и представить себѣ не можешь! Цѣлые мѣсяцы вдали отъ тебя были страшно тяжелы, гораздо тяжелѣе, чѣмъ то выражали мои письма. Я припоминала, какъ велико было мое счастье, когда мы видались каждый день! Какая я была дура! Я довольствовалась своимъ счастьемъ, нисколько не думая о томъ, какъ я счастлива!.. Право, я не знаю, что говорю тебѣ, я теряю нить. Это не то, что ты: какъ наставникъ принца, ты спокойно сообщаешь мнѣ росписаніе поѣздовъ и указываешь красивые пейзажи, видные изъ окна вагона! Я смѣюсь надъ нейзажами, Бедекеръ, съ волчьими ушами. Знай, между прочимъ (если тебѣ уже не писала объ этомъ директриса), что я ѣду до Эрфурта съ очень почтенными людьми изъ посольства, на ихъ попеченіи лежитъ уберечь твою Гриту отъ похищенія. А отъ Эрфурта я буду предоставлена самой себѣ: спутники мои ѣдутъ въ Дрезденъ, и отъ меня будетъ зависѣть, вмѣсто того, чтобы доѣхать до тебя, отдаться въ плѣнъ какому-нибудь прусскому генералу... Ты не встревоженъ немного? не ревнуешь? Раньше, до нашей разлуки, ты былъ ревнивъ!
   Ну вотъ! Я люблю тебя, мой большой Волкъ, и цѣлую твой проборъ и твои глаза отъ всего сердца. Я прячусь въ твоихъ объятіяхъ, на твоихъ колѣняхъ, какъ когда-то, когда была совсѣмъ маленькой дѣвочкой. Грита".
   P. S. Надѣюсь, что у твоего принца есть теннисъ?" Имѣть сестру моложе себя на двѣнадцать лѣтъ, забавляться ею сначала, какъ живой куклой, потомъ быть товарищемъ ея игръ, защищать и руководить ею; а въ пору собственной цвѣтущей юности видѣть превращеніе ея въ молодую дѣвушку, разбираться въ чувствахъ, волнующихъ француза въ двадцать лѣтъ при мысли о женщинѣ, и оставаться спокойнымъ; испытывать цѣломудренныя объятія, ощущать ароматъ волосъ, видѣть нѣжный взглядъ глазъ и принимать это просто, со спокойною радостью,-- вотъ рѣдкое наслажденіе, выпадающее на долю взрослыхъ братьевъ, сумѣвшихъ сохранить нѣжную дружбу своихъ молоденькихъ сестеръ. Грита родилась въ 1890 году и совсѣмъ не знала нашей матери, скончавшейся въ 1896. Нельзя сказать также, чтобы она хорошо знала отца, проводившаго время преимущественно внѣ семьи. Такимъ образомъ, я одинъ оставался руководителемъ Гриты, вплоть до катастрофы, унесшей наше состояніе и нашего отца. Но за пользу, принесенную мною Гритѣ, я былъ вознагражденъ сторицею. Присутствіе этого чистаго существа помѣшало мнѣ, по отношенію къ женщинамъ вообще, проповѣдывать грубую и презрительную теорію моихъ современниковъ. Молодой, праздный, богатый и свободный, я, конечно., велъ въ Парижѣ далеко не монашескій образъ жизни. Тѣмъ не менѣе, я не держался того взгляда, что "всѣ бабы дуры", и что любовь -- только простое тѣлодвиженіе. И въ сердцѣ моемъ, когда я уѣхалъ въ Германію, цвѣлъ маленькій голубой цвѣточекъ Франціи.
   Пока я предавался этимъ воспоминаніямъ, пряча въ бумажникъ письмо Гриты, въ залу вошелъ желѣзно-дорожный служащій, совершенный солдатъ по виду и по платью; онъ провозгласилъ, что эрфуртскій поѣздъ идетъ съ опозданіемъ на семь минутъ. При этомъ онъ такъ угрожающе взглянулъ на нѣжную мумію, въ лицѣ фрейленъ Бингеръ, и на меня, точно предостерегалъ насъ отъ всякихъ претензій: прусскій поѣздъ имѣетъ полное право опаздывать, и на прусской линіи путешественники подвластны поѣзду, этой собственности императора. Фрейленъ Бингеръ приняла его заявленіе и взглядъ съ такимъ безразличіемъ, точно душа ея освободилась отъ всѣхъ земныхъ узъ. Что касается меня, то набѣгъ этого чина далъ мнѣ время успокоить душевную тревогу, поднявшуюся во мнѣ, когда я взялъ въ руки, послѣ письма Гриты, второе посланіе, тоже отъ женщины, но далеко не такой цѣломудренной.
   Это второе письмо, болѣе длинное, было также написано по-французски, но болѣе размашистымъ и выписаннымъ почеркомъ нѣмецкаго характера, благодаря особой формѣ г., т и а: письмо состояло изъ четырехъ страницъ голубоватой бумаги, пропитанной легкимъ запахомъ духовъ и съ простой золотой короной, въ углу... Игра въ сентиментальную психологію всегда развлекала меня. Признаюсь, и не оправдываюсь,-- удовольствіе отъ чтенія этихъ двухъ писемъ смѣшивалось у меня и также играло роль въ моемъ радостномъ настроеніи.
   Это письмо было отъ третьяго дня изъ ротберговскаго дворца. Я получилъ его наканунѣ, въ Карлсбадѣ.
   "Прошу васъ, мой другъ,-- говорилось въ письмѣ,-- вызвать передъ своими очами (очами цвѣта небесъ Франціи) укромный уголокъ, гдѣ я люблю слушать вашъ голосъ, читающій мнѣ милаго Верлэна, Бодлэра, Октава Фелье и Жоржъ-Зандъ... Вы представляете себѣ этотъ уголокъ, неправда ли? Часъ ночи. Весь дворецъ спитъ. Тишина глубокая, даже немного страшно. Сейчасъ, приподнявъ занавѣску, я взглянула въ долину Роты; луна исчезла, но звѣздъ такъ много, особенно сверкаетъ наша Вега (Поглядите на Вегу, какъ только она взойдетъ, и представьте, что въ ней отражается мой взоръ). Въ тишинѣ глубокой долины слышно только журчаніе Роты, перескакивающей съ камня на камень. Противъ меня, въ окнахъ этого отвратительнаго курорта, свѣтятся еще кое-гдѣ огоньки...
   "Въ эту минуту я отдала вамъ свою мысль. Спрячьте ее поскорѣе въ своемъ сердцѣ, какъ драгоцѣнный лепестокъ цвѣтка.
   "Однако, думаете ли вы еще о нашемъ грустномъ и славномъ Ротбергѣ и о томящейся въ немъ плѣнницѣ, невольницѣ и своего ранга, и нѣмецкой вѣрности? Не смѣю этому вѣрить. Вы -- молодой французъ, т. е. остроумное, очаровательное и... легкомысленное существо. Поѣздка въ Карлсбадъ для васъ -- отпускъ школьника. Я увѣрена, что въ Карлсбадѣ вы много развлекались: вѣдь онъ наполненъ хорошенькими и легкомысленными существами. А французъ никогда не остается равнодушнымъ въ ихъ обществѣ.
   "Я васъ дразню. Я несправедлива. Я васъ слишкомъ уважаю, чтобы допустить, будто опредѣленный образъ можетъ быть вытѣсненъ изъ вашего сердца первой попавшейся женщиной. Оно слишкомъ благородно, и въ васъ есть чувство серьезности вещей. Своимъ отсутствіемъ вы оказываете мнѣ услугу. Я рада, что именно вы выберете и устроите мнѣ мое будущее жилище: въ сентябрѣ, когда вы будете далеко отъ меня, вы легко себѣ представите, гдѣ я живу. (Впрочемъ, я устроюсь съ принцемъ, чтобы имѣть надобность въ васъ, хотя бы еще нѣсколько дней).
   "Я увѣрена, что вы нашли мнѣ красивое гнѣздо. Не забудьте, чтобы при ванной комнатѣ былъ приборъ для согрѣванія бѣлья; мнѣ такъ этого недоставало въ прошломъ году въ Маріенбадѣ, гдѣ Берта принуждена была согрѣвать мое бѣлье надъ противной керосиновой печкой.
   "Я слышу часового подъ моимъ окномъ, совершающаго свой обходъ. Его твердые и мѣрные шага говорятъ мнѣ о безопасности и германской мощѣ, охраняющей мое одиночество. Но увы! Такая сила, такая безопасность уже не годится больше для моего спокойствія. Эту ночь, какъ и предыдущую, я буду спать плохо. У меня не будетъ сознанія, что недалеко отъ меня, въ этомъ огромномъ дворцѣ, живетъ мой дорогой, завѣщанный моимъ происхожденіемъ, наслѣдственный врагъ. Онъ не защищаетъ меня отъ физическихъ опасностей, какъ сильный нѣмецкій часовой; но онъ умѣетъ далеко отгонять ужасную меланхолію, надвигающуюся на меня изъ. глубины этой прекрасной долины, и разсѣивать размышленія объ условіяхъ моей жизни... О, дорогой мой поэтъ и учитель! Ваша ученица хочетъ сознаться вамъ, что она чувствуетъ себя одинокой вдали отъ васъ. И ей грустно думать, что въ теченіе долгихъ пяти недѣль, даже послѣ вашего возвращенія, вы не будете жить подъ ея кровлей..
   "Я хожу на каши любимыя прогулки совершенно одна... въ Гриппштейнъ, въ лѣсъ Тиргартена, въ фазаній павильонъ. Пейзажи, такіе веселые и прекрасные, когда мы видѣли" ихъ вмѣстѣ съ вами, утратили свою веселость и, мнѣ кажется, даже отчасти и красоту. Но что я говорю? Поистинѣ я забыла, кто я и кѣмъ должна быть! Должно быть, вы внушили мнѣ къ себѣ особенное довѣріе, если удостоились, такихъ признаній! Гордитесь ли вы, по крайней мѣрѣ? Увѣрьте меня въ этомъ, чтобы мнѣ не было такъ стыдно передъ самой собой, и чтобы я не такъ на себя сердилась.
   "Я жду отъ васъ письма завтра съ первой почтой. Ради Бога, пусть оно представитъ мнѣ васъ такимъ, какимъ вы бываете со мной, а не почтительнымъ чиновникомъ (какъ, въ послѣднемъ полученномъ мною посланіи). Мой другъ, я пресыщена почтительностью. Я жила среди почтительности всю свою юность при дворѣ въ Эрленбургѣ; и опять встрѣтила эту почтительность въ Ротбергѣ, какъ владѣтельная принцесса, гдѣ всѣ меня почитаютъ, даже мой мужъ!.. Васъ, моего новаго подданнаго, я освобождаю отъ обязанности оказывать почтительность своей повелительницѣ и другу. Рѣшено? Итакъ, я получу, наконецъ, желанное письмо не отъ подданнаго, а отъ друга, такое письмо, которое другъ не. рѣшится дать прочесть повелительницѣ?
   "Тороплюсь запечатать это письмо. Быть можетъ, я изорву его, если перечитаю.

Эльза, принцесса фонъ-Ротбергъ".

   "P. S. М-elle Больбергъ проситъ меня напомнить вамъ ея просьбу прикупить четыре маленькихъ стаканчика, не достающихъ въ моемъ ликерномъ сервизѣ. Она вновь сообщаетъ адресъ: Штинде, поставщикъ двора, Бергштрассе, 28.
   "P. P. S. Можете себѣ представить: сегодня во дворцѣ я должна ужиналъ съ министромъ полиціи Дронтгеймомъ, съ его чудовищной женой и сестрой Фрикой. Съ Фрикой перешли всякія границы. Съ ней прогуливались вдвоемъ въ англійскомъ паркѣ. Представьте себѣ, сколько разъ въ эти минуты мое сердце свободно билось исключительно для васъ!"
   Потому ли, что какъ разъ передъ этимъ я прочелъ наивное письмо Гриты, второе посланіе я перечиталъ съ хладнокровіемъ и спокойствіемъ нотаріуса. Между тѣмъ, третьяго дня, когда я получилъ его въ Карлсбадѣ, оно нѣсколько опьянило меня. Я пустился въ плясъ на коврѣ своей комнаты въ отелѣ; затѣмъ сталъ внимательно разглядывать себя въ зеркало. Я почти съ нѣжностью оправилъ свои волосы и галстухъ и, наконецъ, рѣшилъ, что теперь все понятно, и у моей повелительницы недурной вкусъ... Француза въ двадцать пять лѣтъ приблизительно къ любви толкаетъ,-больше тщеславіе, чѣмъ разсудокъ или сердце. Въ то время, когда я, уѣзжалъ изъ Франціи, я представлялъ себѣ, что въ моей жизни должно произойти что-нибудь замѣчательное, и вотъ, случай съ владѣтельной принцессой дѣйствительно замѣчательный!
   Я легко увѣрилъ себя, что предчувствовалъ это приключеніе и нарочно берегъ себя для него. Въ тотъ день, когда въ Карлсбадѣ я получилъ это письмо, я, какъ школьникъ, цѣловалъ линіи буквъ слова "Эльза" и фотографію на на моемъ столѣ, изображавшую "мою повелительницу" въ коронѣ, съ голыми плечами, полуприкрытыми королевской мантіей. И мнѣ хотѣлось забыть, что эта фотографія сдѣлана лѣтъ десять тому назадъ.
   Такъ я велъ себя въ своей комнатѣ въ отелѣ въ Карлсбадѣ послѣ цѣлаго дня, посвященнаго пополненію ликернаго сервиза и отысканію ванной комнаты. Сегодня, на вокзалѣ въ Штейнахѣ, за пять минутъ до пріѣзда моей сестры Гриты, подъ вліяніемъ какого-то чудеснаго ясновидѣнія, я разобралъ, проанализировалъ всѣ фразы второго письма. По нимъ я опредѣлилъ характеръ принцессы. Добра! О, олицетворенная доброта, неспособная сознательно причинять зло; кротость, уравновѣшенная черезмѣрной гордостью своего ранга (въ чемъ она не хочетъ сознаться) и страстнымъ нѣмецкимъ шовинизмомъ (отъ чего она также отрекается и что высмѣиваетъ въ принцѣ, своемъ супругѣ). Она одержима романтичностью и всевозможнымъ германскимъ сентиментализмомъ. Въ первый разъ я увидѣлъ, что она ничего не понимаетъ въ природѣ и смотритъ на нее глазами поэтовъ. Мнѣ и раньше казалось, что у нея нѣтъ такта, а теперь еще больше: порученіе прикупить стаканы, позаботиться о грѣлкѣ для бѣлья, тотчасъ же послѣ изліяній и признаній, ставило меня въ положеніе старшаго слуги.
   И постъ-скриптумъ объ измѣнахъ принца и интригѣ съ m-elle Фредерикой Дронтгеймъ, приписанный въ концѣ, какъ извинительное объясненіе всего тона письма, причинилъ мнѣ какое-то непріятное ощущеніе.
   Но прочь анализъ: подходитъ поѣздъ изъ Эрфурта.
   Уѣзжающіе и публика сдвинулись тѣснѣе. Я оставилъ деньги на скатерти возлѣ полуопорожненной кружки и, пославъ по адресу фрейлейнъ Кресценціи улыбку, возвращенную мнѣ, если можно такъ выразиться, сторицею, я также поспѣшилъ на платформу.
   Начальникъ станціи Штейнахъ, въ красномъ мундирѣ съ галунами, похожій одинаково на портье изъ отеля и на боливійскаго генерала, серьезно, какъ полководецъ, дающій рѣшительное сраженіе, наблюдалъ за установкой трехъ чемодановъ и корзинки съ цыплятами.
   "Грита, думалъ я, вглядываясь въ лѣсистый горизонтъ, откуда сейчасъ долженъ былъ появиться поѣздъ,-- Грита, сестра моя, мой маленькій ангелъ хранитель, конечно, только тебя одну я люблю"!
   Неизвѣданная пучина сердца!-- какъ говорили романтики. Въ то время, какъ я обращалъ къ Гритѣ эту усердную молитву, какой-то тайный голосъ протестовалъ у меня въ душѣ. И какъ иногда отшельники въ пустынѣ не могутъ дать себѣ отчетъ, добрый или злой геній нашептываетъ имъ въ уши, такъ и я не могъ разобрать, былъ ли то голосъ моей совѣсти, моего ли тщеславія или просто голосъ моего чувства.
   "Неблагодарный!-- говорилъ этотъ голосъ. Зачѣмъ отрицаешь ты другого ангела въ образѣ женщины, встрѣтившейся тебѣ здѣсь. Вспомни свои тревоги, когда ты въѣзжалъ въ ворота дворца! Вспомни свою возмущенную гордость въ присутствіи маіора, графа Марбаха и даже самого принца! Кто сдѣлалъ тебѣ жизнь сносной и даже пріятной, смѣло обнаруживая свое расположеніе къ тебѣ, тотчасъ же усвоенное раболѣпнымъ маленькимъ дворомъ, управляющимъ дворца, министромъ Дронтгеймомъ, должностными лицами, священникомъ? Безъ этого женскаго покровительства могъ ли бы ты вынести свое десятимѣсячное пребываніе въ Ротбергѣ? И къ тому же вѣдь этотъ ангелъ прекрасенъ. Быть можетъ, это свѣтило уже наканунѣ своего заката, но все же оно очаровательно, его такъ любитъ вся страна... Она нѣсколько не естественна въ своей сентиментальности, въ своемъ поклоненіи природѣ! Но развѣ ея присутствіе не украшало въ твоихъ глазахъ пейзажи, привлекавшіе ваше общее вниманіе? Ей недостаетъ такта? За то у нея искреннее сердце, и что оно дѣйствительно искренно, ты вѣдь это знаешь!.. Она нѣмка? Но развѣ ты можешь упрекать ее за любовь къ своей родинѣ, за уваженіе къ ея могуществу и успѣху, разъ это такъ на самомъ дѣлѣ? Наконецъ, она любитъ тебя, и это главное. Такъ позволь же любить себя и не разсуждай такъ много надъ своимъ счастьемъ"...
   Мнѣ показалось въ эту минуту, что августовское солнце ярче освѣтило зеленые холмы, окружавшіе маленькую станцію. Я окончательно предался радости жизни и рѣшилъ, чистъ-ли источникъ или нѣтъ, до конца испить бьющее изъ него ключемъ счастье. Вдругъ огромный локомотивъ вынырнулъ изъ ближайшаго тунеля. Онъ приближался къ станціи, и скоро весь поѣздъ остановился, гремя и скрипя цѣпями и колесами вагоновъ. Дверца одного изъ отдѣленій отворилась какъ разъ противъ меня, и Грита упала въ мои объятья.
   То была минута опьяненія. Я поднялъ Гриту на воздухъ; она спрятала голову на мое плечо, и я чувствовалъ свѣжесть ея щеки на моемъ лицѣ, чувствовалъ и вдыхалъ всю ея юность, весь ароматъ этого дорогого существа. Когда я ее опустилъ на землю, она прошептала:
   -- О, какъ хорошо!..
   И, опять бросившись ко мнѣ на шею, стала цѣловать меня и чуть не сбросила шляпы съ моей головы. Затѣмъ, взявъ мою свободную руку (въ другой я несъ ея маленькую сумочку), она, оглядѣвъ меня съ головы до ногъ, сказала:
   -- Ты по прежнему прекрасенъ, мой Волкъ! Изъ всѣхъ братьевъ моихъ подругъ, появляющихся въ дни свиданій въ нашей пріемной, никто не сравнится по красотѣ съ тобою... Да, сударыня,-- продолжала она, обращаясь къ какой-то скромной бюргершѣ въ шляпкѣ цвѣта бежъ, шедшей рядомъ со своимъ супругомъ и вытаращившей глаза на двухъ, иностранцевъ, такъ откровенно цѣловавшихся на народѣ.
   -- Да, мой братъ очень красивъ, гораздо красивѣе вашего противнаго супруга въ очкахъ!
   -- А ты,-- сказалъ я, цѣлуя ея руку безъ перчатки,-- ты самая очаровательная француженка, какая появлялась когда-нибудь въ Тюрингіи... Невыразимо пріятно видѣть такую, какъ ты, послѣ десятимѣсячной разлуки... Ну, какъ ты чувствовала себя въ дорогѣ?
   -- Великолѣпно... Знаешь, господинъ и дама, сопровождавшіе меня до Эрфурта, это -- де-ла Куртельри, изъ посольства въ Петербургѣ, куда опредѣлилъ его твой бывшій министръ. Они немного снобы, скучные болтуны, но со мной были очень милы... Слушай еще...
   Все это происходило на платформѣ среди суеты и шума людской толпы. Красный съ золотомъ начальникъ строгимъ взоромъ окидывалъ путешественниковъ, какъ плѣнниковъ послѣ только что оконченной битвы. У входа въ залу ужасный вѣстникъ объ опозданіи поѣзда вырывалъ изъ рукъ пассажировъ билеты, точно провѣрялъ арестантовъ. Вдоль поѣзда раздавались короткія, военныя приказанія. Раздался сухой свистъ, поѣздъ дрогнулъ, заскрипѣлъ и отошелъ... Мы вошли въ вокзалъ, гдѣ стали ждать багажа.
   -- Зачѣмъ эти люди въ галунахъ въ Германіи производятъ столько шума,-- спросила Грита,-- вѣдь въ концѣ концовъ поѣзда у нихъ такъ же запаздываютъ, какъ и во Франціи. У насъ, по крайней мѣрѣ, это дѣлается откровенно.
   -- Все же, многое здѣсь гораздо лучше, чѣмъ во Франціи,-- отвѣтилъ я догматическимъ тономъ.
   Грита мелькомъ взглянула на меня. Ея прекрасные сѣрые глаза, сжатый ротъ и рѣшительное хорошенькое круглое личико изобразили гримасу. Мы ждали багажа среди дисциплинированной толпы. "Десять мѣсяцевъ назадъ, покидая Францію, думалъ я, я былъ поклонникомъ Германіи. Сегодня же, хотя я и не раздѣляю вывода Гриты, все же нахожу, что она отчасти права. Очевидно, мое восхищеніе Германіей не такъ ужъ слѣпо и полно. Многое въ ней оскорбляетъ мое латинское чувство мѣры. Царство силы прочно господствуетъ въ этой древней странѣ мысли".
   Стоя въ очереди. Грита была оттерта отъ меня пузатой дамой, съ огромной прической и въ соломенной шляпѣ съ лентами цвѣта бежъ. У моей хорошенькой сестрички не было такой шляпы на ея роскошныхъ каштановыхъ волосахъ. На ней былъ простой черный бархатный беретъ, укрѣпленный шпилькой съ головкой изъ лаписъ-лазури, подаренной ей мною еще въ дни нашего благоденствія. Ея худенькая талія, не стянутая корсетомъ, была опоясана простымъ лакированнымъ ремнемъ, бюстъ и бедра оставались свободными. На ней былъ простой дорожный костюмъ изъ синей саржи; шведскія перчатки, немного загрязнившіяся въ дорогѣ, за то изъ-подъ берета глядѣло очаровательное полудѣтское личико, покрытое, какъ персикъ, разоватымъ пушкомъ, съ прямымъ, маленькимъ носикомъ и съ яснымъ правдивымъ и открытымъ взглядомъ голубовато-сѣрыхъ глазъ. Мою сестру Гриту нельзя было не замѣтить. Она производила сенсацію.
   "Это не болѣе, какъ французская пансіонерка, едва вышедшая изъ неблагодарнаго возраста,-- думалъ я. А ея царственная граціозность уже произвела впечатлѣніе на этихъ тюрингинскихъ буржуа, хотя здѣсь также есть голубые глаза и масса золотистыхъ волосъ, окаймляющихъ милыя розовыя лица. Не есть-ли этотъ тонкій ароматъ женственности, что исходитъ отъ Гриты, свойство только латинской расы?"
   Я выведенъ былъ изъ своихъ размышленій любопытствомъ, вызванномъ во мнѣ дѣйствіями сомой Гриты. Такъ какъ, по ея мнѣнію, все шло не такъ быстро, какъ ей хотѣлось, то она вышла изъ очереди и зашла за барьеръ, отдѣлявшій публику отъ багажа. Она сама отыскала свой чемоданъ, схватила за руку одного изъ носильщиковъ и, не стѣсняясь, на языкѣ Вольтера, приказала ему его взять.
   Поразительно могущество юной женской граціи! Этотъ грубый носильщикъ, бородатый и грязный, послушно поднялъ чемоданъ и послѣдовалъ за торжествующей Гритой. И въ послушной толпѣ, ожидавшей своей очереди, никто не запротестовалъ. Только страшный глашатай опозданія поѣзда, замѣтивъ издали, что произошло что-то незаконное, направился къ нимъ; но загипнотизированный мужикъ, съ чемоданомъ на плечахъ, спустился уже съ лѣстницы и водрузилъ его въ экипажъ г. Грауса. Я поспѣшилъ предотвратить конфликтъ: догналъ суроваго служителя, указалъ ему на равнодушно глядѣвшую на него Гриту и произнесъ только одно слово:
   -- Hofdienst.
   Человѣкъ съ красными обшлагами круто остановился, взглянулъ на меня, узналъ, посмотрѣлъ на Гриту и, смущенный ея открытымъ и властнымъ взглядомъ, сдѣлалъ подобіе поклона и, ворча, вернулся на свое мѣсто.
   Hofdienst -- магическое слово въ предѣлах ъРоѣберговскихъ владѣній! Я убѣдился, что производимый имъ эффектъ простирается даже и за границы княжества, на прусскую территорію. "Hofdienst -- служба при дворѣ" объясняетъ лексиконъ. Но это объясненіе, вызывающее французское представленіе о прислугѣ, плохо выражаетъ нѣмецкій декоративный смыслъ этого слова. Никогда, однако, я не видалъ тираническій инстинктъ служащаго до такой степени парализованнымъ этимъ словомъ. Быть можетъ, въ приложеніи къ Гритѣ темному мозгу этого примитивнаго тирана представилось, что эта сверкающая юность сама принцесса.
   -- Какъ такъ случились, г. дикторъ,-- произнесъ позади меня голосъ,-- что за вами не выслали придворнаго экипажа?
   Понадобилось прикосновеніе г Грауса къ моему локтю, чтобы я понялъ, что его вопросъ дѣйствительно относится ко мнѣ. Десять мѣсяцевъ пребыванія въ Германіи не. пріучили меня еще къ этому важному титула, не соотвѣтствующему исполняемымъ мною обязанностямъ. Я обернулся и узналъ широкоплечую внушительно ю фигуру, съ багровымъ лицомъ и блестящей черной бородой.
   Онъ поклонился съ нѣсколько иронический снисходительностью. Я протянулъ руку этому важному гражданину княжества, считавшемуся самымъ богатымъ послѣ принца. Я отвѣтилъ ему по-нѣмецки, что моя сестра и я разсчитываемъ доѣхать до Ротберга въ обыкновенной общественной каретѣ съ нимъ самимъ, если онъ только сдѣлаетъ намъ честь сѣсть рядомъ съ нами въ "свой рыдванъ". Я говорилъ недурно по-нѣмецки, такъ какъ выросъ на попеченіи одной преданной нашей семьѣ ганноверки. Но Граусъ не допускалъ возможности, чтобы французъ понималъ и правильно говорилъ на языкѣ Гете.
   Онъ отвѣтилъ мнѣ по-французски. Говорилъ онъ, какъ берлинецъ, коимъ и былъ, т. е. необыкновенно медленно, довольно правильно и черезчуръ высокопарными фразами. Этимъ выспреннимъ французскимъ языкомъ онъ отвѣтилъ:
   -- Надѣюсь, барышня полюбитъ нашу прекрасную страну,-- съ ея романтическими горами и великолѣпнымъ княжескимъ замкомъ. Увѣренъ, что ей понравится Германія, и, вернувшись въ Парижъ, на его бульвары, она засвидѣтельствуетъ своимъ юнымъ подругамъ, что мы -- не варвары.
   Я считалъ лишнимъ поставить на видъ г. Граусу, что сестра моя не проводитъ время на парижскихъ бульварахъ и. сверхъ того, не разсчитывала встрѣтить въ Тюрингіи германцевъ временъ Арминія. Я спросилъ только (на этотъ разъ по-французски: я не упрямъ):
   -- Готовы ли наши комнаты, г. Граусъ?
   -- Да, господинъ докторъ. Я велѣлъ вамъ приготовить въ виллѣ Эльза помѣщеніе на правой сторонѣ перваго этажа. У васъ будутъ двѣ смежныя комнаты; одна окнами на площадь для вашей сестры, эта комната повеселѣе; другая -- съ большой крытой террасой, съ видамъ на долину Готы, Тиргартенъ и дворецъ. Обставлены онѣ, конечно, не съ привычной для васъ придворной роскошью. Но видъ изъ нихъ еще болѣе живописный, чѣмъ изъ вашей комнаты во дворцѣ.
   Нагрузка багажа на крышу кареты окончилась. Мы усѣлись. Кромѣ насъ двоихъ и Грауса, тамъ сидѣли еще дама въ шляпкѣ съ лентами цвѣта бежъ и ея мужъ, бѣлобрысый господинъ въ очкахъ. Граусъ шепнулъ мнѣ на ухо, что это чулочники изъ Саксоніи, пріѣхали искать отдохновенія въ курортѣ, потому что "супруга нѣсколько анематична". Я могъ бы поправить Грауса, сказавъ, что надо говорить анемична. Но поправлять всѣ ученыя слова г. Грауса (о чемъ онъ неустанно просилъ меня) казалось мнѣ неблагодарнымъ и непосильнымъ трудомъ; къ тому же это отняло бы у его французской рѣчи ея наиболѣе живописный колоритъ.
   Пара красивыхъ, сытыхъ франконскихъ лошадей рысью везла насъ по залитымъ солнцемъ бульваромъ и улицамъ Штейнаха. На козлахъ сидѣлъ юный кучеръ, почти мальчикъ, съ волосами цвѣта нечесанной пакли, одѣтый въ широкую, не по росту, ливрею. Увидѣвъ меня, онъ сдѣлалъ мнѣ привѣтливый знакъ. Это былъ Гансъ, молочный братъ моего ученика, наслѣднаго принца. Негоціантъ въ золотыхъ очкахъ со своей супругой сидѣли въ глубинѣ кареты, противъ козелъ. Граусъ разговаривалъ съ ними, не уставая величать ихъ: "господинъ коммерціи совѣтникъ", и "милостивая супруга г. коммерціи совѣтника". Манія титуловъ,-- чисто нѣмецкая манія,-- сказалъ Генрихъ Гейне. Граусъ ни съ кѣмъ не могъ говорить, не пришпиливъ къ нему какого-нибудь титула. Самого себя онъ называлъ "господиномъ директоромъ", давая этимъ понять, что онъ управляетъ виллами, кургаузомъ, отелями курорта Ротбергъ, а слѣдовательно, и деревней, отчасти даже всѣмъ княжествомъ.
   Грита помѣстилась у дверцы. Меня она усадила рядомъ и просунула свою маленькую ручку подъ мой локоть. Мы счастливы были сознаніемъ обоюдной близости. Наши глаза видѣли одни и тѣ же предметы. Сначала то были дома новаго прусскаго Штейнаха: новый бульваръ, улица Мольтке, Королевская улица. Массивныя, дорогія постройки въ большинствѣ были сложены изъ искусственнаго мрамора; болѣе недавнія -- изъ гладкихъ-' каменныхъ плитъ, въ неуклюжемъ стилѣ, странной смѣси готическаго и рококо. Многочисленные и пестрые магазины занимали всѣ первые этажи. Хотя народу на улицахъ и было мало, какъ всегда, лѣтомъ, тѣмъ не менѣе маленькіе вагоны электрическаго трамвая бѣгали взадъ и впередъ между вокзаломъ и предмѣстьями. По тротуару шли три офицера, затянутые въ свои голубые мундиры, гремя шпорами. Рѣдкіе прохожіе, мужчины и женщины, спѣшили посторониться при встрѣчѣ съ. ними. Огромныя ломовыя дроги, нагруженныя бочками съ пивомъ, перерѣзали дорогу нашей каретѣ. Красиво запряженная викторія провезла богато одѣтую даму въ шляпкѣ Генсборо и въ платьѣ изъ шелковой тафты шанжанъ, блестѣвшей на солнцѣ. Двѣ молоденькія горничныя, на тротуарѣ съ корзинками въ рукахъ, прервали свой разговоръ, чтобы полюбоваться нашимъ экипажемъ. Вотъ и все, что представилъ намъ живописнаго новый нѣмецкій Штейнахъ въ этотъ яркій августовскій день.
   Но вотъ мы миновали бульваръ и, проѣхавъ по болѣе узкой дорогѣ, очутились, наконецъ, на полукруглой площади, довольно плохо вымощенной и окруженной старыми домами древней тюрингенской архитектуры. Они были построены частью изъ дерева и промазаны красной глиной, какъ песокъ Роты, частью сверху до низу обложенныя шиферными плитами, съ крошечными окошечками въ этихъ плитахъ. Гансъ остановился у ратуши, гдѣ у Грауса было дѣло. Старинное коммунальное зданіе возвышалось своими тремя шпилями и разукрашеннымъ фасадомъ въ верхнемъ концѣ полукруглой площади. Низкая дверь и старинныя нѣмецкія пивныя, помѣщавшіяся въ первомъ этажѣ, уходили нѣсколько въ землю, благодаря постепенному пониженію почвы. Изъ одной пивной, куда входили по каменной лѣстницѣ, почти сравнявшейся въ троттуаромъ, неслись пѣсни студентовъ, проводившихъ здѣсь свое каникулярное время. Одинъ изъ нихъ появился на порогѣ, въ фуражкѣ и съ шрамомъ на веселомъ и открытомъ лицѣ... Площадь въ центрѣ была украшена конной статуей бородатаго человѣка, похожаго на почтеннаго деревенскаго жителя, несмотря на военный костюмъ. Это было изображеніе маркграфа Людвига-Ульриха, правившаго маленькимъ княжествомъ Штейнахъ въ концѣ XVII-го вѣка. Миролюбивый властелинъ скромнаго государства жилъ въ согласіи со своими сосѣдями, въ особенности съ ротбергскимъ княземъ, женившемся на его дочери. Такимъ образомъ, обѣ территоріи породнились, и Штейнахъ сталъ столицей Ротберга-Штейнаха. При Людвигѣ-Ульрихѣ въ Штейнахѣ не было ни улицы Мольтке, ни вокзала, ни воинственнаго памятника, ни электрическаго трамвая. За то это была свободная столица маленькаго свободнаго государства, а не отдаленный кусокъ Пруссіи... И когда совершались событія въ Марокко, посѣтители погребковъ подъ ратушей продолжали покуривать свои фарфоровыя трубки и поглощать свѣтлое или темное пиво, смотря по времени года и вкусу потребителя. Они были вполнѣ увѣрены, что мароккскій султанъ не помѣшаетъ имъ ни докурить трубку, ни допить пиво...
   -- Красивый уголокъ,-- замѣтила Грита, указывая на площадь и ратушу.
   Въ эту минуту Граусъ вернулся въ карету.
   -- Эта часть города должна казаться парижанкѣ очень некрасивой?-- сказалъ онъ.-- Но вы видѣли новый городъ у вокзала? Настанетъ день, когда весь Штейнахъ украсится каменными домами.
   -- Я нахожу эту площадь очень красивой,-- повторила Грита.
   -- О!-- отвѣтилъ Граусъ,-- вы говорите это изъ французской вѣжливости, но думаете иначе.
   Грита не удостоила отвѣтомъ. Карета двинулась быстро по узкимъ улицамъ стараго Штейнаха. Вскорѣ дома раздвинулись: показались виллы, дремавшія на солнцѣ, среди зеленыхъ садовъ. Открылась долина Роты и вокругъ нея живописные холмы, покрытые густою растительностью. Экипажъ остановился у какой-то хижины. Изъ окна женщина подала кучеру оловянную чашку, и каждый изъ насъ положилъ въ нее по нѣсколько пфениговъ: дорожная пошлина княжества. Этотъ обычай древности насмѣшилъ Гриту. Граусъ казался оскорбленнымъ, и отвернулся. Мы въѣхали въ владѣтельное княжество Ротбергъ. Дорога пошла вдоль Роты, имѣвшей здѣсь тихое и спокойное теченіе по руслу изъ краснаго песку. Лошади пошли шагомъ. Начался подъемъ въ девять километровъ.
   

II.

   Въ Штейнахѣ Рота кажется благоразумной, обыкновенной рѣкой, довольной своимъ заключеніемъ въ каменистыхъ берегахъ, какъ жена бургомистра въ своемъ отелѣ. Даже уличнымъ мальчишкамъ, любителямъ наблюдать ее съ высокаго каменнаго моста, приходится продѣлывать различные опыты съ пробками, орѣховой скорлупой и кусками бумаги, чтобы удостовѣриться, дѣйствительно ли Рота течетъ, а не есть стоячій прудъ, или даже рѣка, нарисованная розовыми красками по прихоти какого-нибудь штейнахскаго маркграфа той эпохи, когда маркграфы давали волю своей фантазіи. Рота, дѣйствительно, имѣетъ розовый оттѣнокъ, благодаря красной гранитной пыли, разносимой ея теченіемъ. Она вымываетъ эту тонкую пыль изъ голыхъ скалъ большихъ высотъ, гдѣ она выбивается еще бѣшенымъ потокомъ у древнихъ предѣловъ Тюрингіи за границами Ротберга на Реннштигѣ... По выходѣ изъ Штейнаха она сохраняетъ еще нѣкоторое время свой видъ благоразумной бюргерши на загородной прогулкѣ. Она не такъ неподвижна, какъ въ предѣлахъ города, и ускоряется съ достоинствомъ, между зелеными берегами, напоминающими сады. Метрахъ въ пятнадцати отъ города, вверхъ по рѣкѣ, стоитъ деревянный швейцарскій домикъ, окруженный небольшой рощицей. Весною оттуда несется запахъ сирени, варенаго картофеля и жареной телятины. Швейцарскій домикъ -- мѣсто воскресныхъ увеселительныхъ прогулокъ штейнахской молодежи. Штейнахскія дамы также пріѣзжаютъ сюда цѣлыми десятками, чтобы на свободѣ попить маленькими глотками кофе и поболтать съ знакомыми, при чемъ говорятъ всѣ сразу, вокругъ столиковъ, покрытыхъ разноцвѣтными скатертями... Не было, однако, примѣра, чтобы настоящая штейнахская дама прошлась пѣшкомъ дальше швейцарскаго домика. Одни только студенты со своими подругами углубляются дальше въ своихъ сентиментальныхъ прогулкахъ вдоль теченія вновь съ уживающейся за домикомъ Роты. И отсюда Рота, вѣроятно зная, что дамы изъ Штейнаха не пойдутъ дальше швейцарскаго домика, вдругъ начинаетъ прыгать черезъ камни и кучи деревьевъ, разбросанныхъ по ея ложу, взмывая кружевную пѣну и обнажая розовое подножіе скалъ. Мало по малу она затихаетъ, поднимается все выше и выше въ чащу буковъ, березъ, сосенъ и лиственницъ, и суровая зелень этой растительности, нависшая надъ скачущей съ шумнымъ говоромъ маленькой Ротой, представляетъ самый романтическій контрастъ въ мірѣ. Дорога подымается и становится все круче и круче. Мало по малу сама Рота среди этого суроваго пейзажа кажется суровой. Тѣнь, отъ гигантскихъ стѣнъ скрадываетъ ея розовый цвѣтъ, и она дѣлается мрачнымъ потокомъ. Тамъ и сямъ на откосахъ; лѣсъ разрѣженъ вырубленными деревьями, и случайно разбросанные въ просѣкахъ голые стволы, лишенные вѣтвей, напоминаютъ гигантскую игру въ городки... Ни одного жилья. Гдѣ же люди? Дорога идетъ какъ разъ вдоль Роты. Прохожихъ мало; нѣсколько дровосѣковъ и крестьянокъ иногда брикъ изъ курорта, наполненный катающимися; порою проѣдетъ придворная карета, въ четыре лошади, спускаясь отъ дворца къ городу. Дикое и красивое мѣсто, способное взволновать душу до грусти, если бы не предчувствіе, что немного выше, когда поднимешься на вершину этихъ горъ, солнечный свѣтъ снова зальетъ долину, а маленькая Рота опять станетъ розовой, веселой и шумной. Пейзажъ безусловно овладѣваетъ нашей душой, какъ сказалъ какой-то швейцарскій психологъ. Слыхали ли когда-нибудь буки и лиственницы долины въ Роты томъ мѣстѣ, гдѣ рѣка съуживается и течетъ въ тѣни, громкій смѣхъ и веселыя пѣсни? Своимъ глухимъ журчаніемъ Рота властно даетъ тонъ разговорамъ. Лѣсъ отвѣчаетъ тысячью таинственныхъ голосовъ. И этотъ разговоръ долины съ горами такъ внушителенъ, что людскіе голоса не смѣютъ мѣшать ему своими неумѣстными возгласами. Даже чулочникъ изъ Саксоніи со своей супругой на третьемъ километрѣ прервали свой любимый политическій разговоръ съ Граусомъ о томъ, удастся ли императору съ помощью католическаго центра обуздать всеобщую подачу голосовъ. Всѣ трое умолкли, какъ бы сконфуженные, и съ нетерпѣніемъ ждали болѣе подходящаго мѣста и обстановки для оспариванія случайно столкнувшихся интересовъ. Они такъ же подчинились вліянію пейзажа, хотя не понимали ни этихъ суровыхъ жалобъ, ни поэтической грусти окружающаго. Но Грита и я, тѣсно прижавшіеся другъ къ другу, умолкнувъ уже давно, хорошо понимали, о чемъ въ униссонъ съ Ротой ропталъ старый тюрингинскій лѣсъ.
   "Что намъ до рейхстага, ландтага, католическаго центра, соціализма и соціалъ-демократіи?-- говорили деревья.-- Мы -- старая Германія, мы видѣли Арминія, Барбаруссу, Лютера и Гете, проходившихъ по этой лощинѣ. И это всего, что сдѣлали эти великіе люди, осталось одно только мимолетное воспоминаніе..."
   -- Ну-ну, Мотель!.. Ну, Говеръ!-- понукаетъ іеучеръ своихъ лошадей.
   Мы шагомъ подвигаемся впередъ; Гансъ подбодряетъ лошадей то тихимъ посвистываніемъ, то ласковымъ прикосновеніемъ кончика хлыста къ ихъ крупамъ. Вдругъ, на одномъ поворотѣ солнце, какъ бы подстерегавшее насъ, показало свой плоскій германскій лыкъ сквозь черныя вѣтви деревьевъ. Ура! Свѣтъ упалъ каскадомъ по непрерывной лѣстницѣ хвойныхъ вѣтвей. Вотъ животворящій свѣтъ добрался и до насъ. Онъ задѣлъ золотую кокарду на лакированной шляпѣ Ганса, зажегъ звѣзды въ очкахъ саксонскаго чулочника, смягчилъ голубые глаза его супруги и развязалъ языкъ Граусу.
   -- Wunderschön!-- сказалъ онъ, обращаясь къ четѣ, любезно согласившейся съ его мнѣніемъ. Затѣмъ, обратившись къ намъ, проговорилъ по-французски:
   -- Барышня, вѣроятно, не привыкла къ такому дикому мѣстоположенію? Оно наводитъ грусть и угнетаетъ сердца молодыхъ дамъ и дѣвицъ. Но въ Ротбергѣ вы увидите пейзажъ, болѣе красивый и совершенно спокойный, веселый для глазъ и для души.
   -- Моя грусть меня не огорчаетъ,-- отвѣтила просто Грита.
   Граусъ покраснѣлъ, точно Грита сдѣлала какую-то неловкость. Онъ перемѣнилъ разговоръ и сталъ обращаться только ко мнѣ.
   -- На виллахъ вы застанете много пріѣзжихъ, г. докторъ. Въ ваше отсутствіе понаѣхала публика со всѣхъ концовъ имперіи, даже изъ-за границы. Тамъ теперь, какъ разъ рядомъ съ вами на виллѣ "Эльза", очень знаменитый, всемірно извѣстный человѣкъ, съ женою... Да, человѣкъ, всемірно извѣстный,-- повторилъ директоръ курорта, довольный новымъ словомъ, увеличившимъ коллекцію его французскихъ выраженій.
   Онъ тотчасъ же перевелъ его по нѣмецки обоимъ буржуа, "слушавшимъ его съ разинутыми ртами.
   -- Всемірная извѣстность, настоящая всемірная извѣстность, г. профессоръ Циммерманъ изъ Іены!
   -- Этотъ великій ученый.-- продолжалъ по-французски содержатель отелей,-- читаетъ біологическую химію и химію взрывчатыхъ веществъ въ іенскомъ университетѣ. Барышня, вѣроятно, не знаетъ, что Іена только въ ста километрахъ на сѣверъ отъ Ротберга? Это всемірный ученый, въ родѣ вашего Пастера, но еще болѣе онъ философъ. Его философія... впрочемъ... вы понимаете... философія ученаго... человѣка, живущаго среди цифръ и химеръ... далекаго отъ практической жизни... По въ Германіи химерическія мечтанія философовъ не имѣютъ значенія; ибо у насъ есть правительство и солдаты, составляющіе противовѣсъ людямъ-философскихъ фантазій. Этотъ профессоръ родомъ изъ деревни Ротбергъ, раскинувшейся у подножія замка. Онъ родился въ 1846 году въ домѣ сапожника: его отецъ занимался этой профессіей. И только теперь онъ вернулся на свою родину... Онъ провелъ очень безпорядочную молодость, и даже (Граусъ наклонился ко мнѣ, точно хотѣлъ повѣдать государственную тайну) имѣлъ ссору съ покойнымъ принцемъ Конрадомъ, отцомъ нынѣ царствующаго принца Отто.
   Онъ опять заговорилъ по-нѣмецки, обратившись на этотъ разъ къ саксонской четѣ. Грита не слушала... Она оглядывалась по сторонамъ. Сдѣлавшись снова капризной, рѣка скакала на двѣсти футовъ подъ нами, обдавая пѣной розовыя скалы. Какъ театральныя кулисы раздвигаются и открываютъ глубину сцены, такъ мало по малу раздвигались уступы горъ, и за ними уже чувствовался широкій пейзажъ, готовый открыться передъ нашими глазами.
   -- Красиво,-- сказала мнѣ Грига,-- я довольна.
   Ея маленькая ручка сжала мою, точно я былъ художникомъ-декораторомъ прекрасной природы, и меня слѣдовало благодарить за нее; я радовался довольству Гриты, и пейзажъ получилъ для меня прелесть новизны, отразившись въ ея очахъ: я было пересталъ замѣчать его. Между тѣмъ, мой разсѣянный слухъ, помимо желанія, улавливалъ подробности о профессорѣ Циммерманъ и о ссорѣ его съ покойнымъ принцемъ Конрадомъ, о чемъ Граусъ все еще разсказывалъ саксонцамъ... Такимъ образомъ, я узналъ, что профессоръ когда-то учился въ Іенѣ, что во время войны 1870 г. онъ получилъ докторскую степень. Онъ храбро дрался въ войскахъ кронпринца; но, по заключеніи мира, подобно своему начальнику, вернулся къ своему очагу съ отвращеніемъ къ войнѣ и ея ужасамъ. Дѣятельный и краснорѣчивый, онъ въ этомъ уголкѣ Тюрингіи былъ представителемъ немногочисленной партіи, протестовавшей противъ захвата Эльзаса и Лотарингіи, вѣчной причины политическихъ недоразумѣній между двумя народами.
   Съ наивной безтактностью, такъ часто поражающей насъ въ нѣкоторыхъ сѣверныхъ нѣмцахъ, Граусъ, нисколько не стѣсняясь моимъ присутствіемъ, продолжалъ:
   -- Не изумительно ли, г. коммерціи совѣтникъ, что этотъ человѣкъ, причастный къ славѣ и объединенію имперіи, поносилъ правительство императора, народныя рѣшенія, и всюду, гдѣ принцъ Конрадъ заявлялъ о своемъ согласіи съ имперскими идеями, пытался съ нимъ спорить? Между тѣмъ, принцъ Конрадъ былъ правитель, преданный своему маленькому народу: онъ сумѣлъ сохранить независимость Ротберга. И благодаря тому, что Ротбергъ связанъ узами дружбы съ великимъ императоромъ, на его землѣ никогда не было ни одного иностраннаго гарнизона. Всѣ солдаты, всѣ офицеры нашего войска родились во владѣніяхъ принца. У насъ сохранилась еще любопытная привилегія, какъ въ Баваріи: свои почтовыя марки!.. Принцу, наконецъ, надоѣлъ этотъ противникъ, единственный на памяти обитателей ротберговскихъ владѣній... Циммермана объявили врагомъ имперіи, врагомъ принца и всего общества. Ему запретили преподаваніе въ Штейнахѣ; жизнь его вышла изъ круга законной защиты... И вотъ, тогда-то онъ переселился въ Гамбургъ, гдѣ и прославился серьезными работами по химіи и біологіи... Онъ печаталъ научные и философскіе труды; но, повѣрьте мнѣ: его наука гораздо выше его философіи!.. Какъ ни какъ, онъ сталъ знаменитъ. Его лекціи самыя многолюдныя въ Іенѣ. Съ другой стороны, говорятъ, что онъ выдумалъ какое-то взрывчатое вещество такой силы, что достаточно небольшого количества въ орѣшекъ, чтобы взорвать всѣ французскіе форты отъ Туля до Вердена. Но онъ не хочетъ передать свое открытіе военному министру... все изъ-за своей утопической фантазіи о мирѣ и братствѣ народовъ... Не знаю, зачѣмъ онъ въ этомъ году пріѣхалъ въ Ротбергъ? Когда онъ мнѣ написалъ, чтобы я приготовилъ ему одну изъ моихъ виллъ, я, естественно, прежде всего сообщилъ объ этомъ принцу Отто. Принцъ тотчасъ же далъ согласіе на его пріѣздъ, въ надеждѣ, что годы смирили прежняго Циммермана, и пожелалъ выразить ему свое благоволеніе. Тотчасъ же во всѣ большія газеты Германіи и Европы была послана телеграмма объ этомъ благоволеніи принца Отто. Вотъ какимъ образомъ,-- закончилъ Граусъ, обращаясь къ Гритѣ снова по французски,-- барышня на виллѣ Эльза будетъ имѣть сосѣда, ежедневно изготовляющаго химическіе препараты и динамитъ.
   Въ эту минуту лошади добрались до прямой дороги.. Гансъ остановилъ ихъ, чтобы дать имъ время отдохнуть, а намъ и себѣ самому -- полюбоваться видомъ, открывшимся; послѣ труднаго полуторачасового подъема.
   Передъ нами была долина Роты, протекавшей въ этомъ мѣстѣ въ глубокой лѣсистой лощинѣ футовъ на сто ниже насъ. Вдоль ея бурливаго теченія деревня Ротбергъ раскинула въ лощинѣ свои аспидныя крыши. Лощинѣ чудно соотвѣтствовали вершины окружающихъ горъ. По краю дороги, гдѣ отдыхали наши лошади, блестѣли бѣлыя виллы курорта... а дальше, на высотѣ виднѣлся громадный, массивный дворецъ желтоватаго цвѣта, прорѣзанный сотней оконъ и съ небольшой колокольней на крышѣ. Все это замыкалось необъятнымъ полукругомъ горъ, поросшихъ дѣвственной чащей. Заходящее солнце волшебно расположило свѣтъ и тѣни сквозь вѣтви огромныхъ деревьевъ.
   -- О, Волкъ!-- прошептала, прижимаясь ко мнѣ, Грита,-- какъ очаровательна эта страна!.. И какъ хорошо будетъ любоваться всѣмъ этимъ съ тобой наединѣ.
   Гансъ щелкнулъ языкомъ. Моніель и Говеръ тронулись спокойной рысью, и карета тихо покатилась по высокой дорогѣ, по направленію къ вилламъ. Намъ встрѣчались гуляющіе изъ курорта: нарядно одѣтыя толстыя дамы, молодыя дѣвушки въ бѣлыхъ пикейныхъ платьяхъ, студенты, съ палками, въ фетровыхъ шляпахъ, съ котомками за плечами, веселые, загорѣлые, потные. Шли бѣлокурые, нѣсколько полысѣвшіе мужчины, съ толстыми физіономіями и съ зачесанными кверху свѣтлыми усами, держа соломенныя шляпы въ рукахъ. Проѣхала почтовая карета, большой желтый экипажъ, украшенный чернымъ орломъ, съ кучеромъ военнаго вида. Граусъ привѣтствовалъ орла съ большой аффектаціей. Кое-гдѣ по краю дороги были разставлены скамейки, чтобы любоваться пейзажемъ. Вдругъ г. Граусъ съ таинственнымъ видомъ тронулъ Ганса за рукавъ и, когда лошади пошли шагомъ, онъ приложилъ палецъ къ губамъ, подмигнулъ и указалъ намъ на чету стариковъ, расположившихся на одной изъ скамеекъ.
   Старуха, видимо, выше ростомъ своего спутника, была одѣта въ широкую темно-зеленую юбку съ такой массой складокъ, что казалась въ кринолинѣ; на ней былъ черный фартукъ изъ тафты, отороченный рюшемъ. Корсажъ -- тоже изъ черной тафты, а на шеѣ -- маленькій кружевной воротничекъ, спускавшійся спереди въ видѣ дѣтскаго нагрудника. Черный тюлевый чепчикъ, скромно украшенный вишнями, покрывалъ ея волосы, переходнаго желтаго цвѣта сѣдѣющихъ, волосъ блондинки. Какое очаровательное личико, должно быть, обрамляли эти волосы въ ту пору, когда они были бѣлокурыми, потому что даже сама старость не уничтожила его привлекательности: изящный овалъ, бѣлизна безъ оттѣнка блѣдности; едва замѣтныя морщинки, глаза цвѣта незабудокъ. изящный носъ и еще красныя губы. Тонкая круглая талія еще держалась прямо. Въ правой рукѣ у нея былъ цвѣтокъ, поглотившій вниманіе ея спутника; другая рука была въ его правой рукѣ... Онъ, наоборотъ, былъ поразительно похожъ на макака, переодѣтаго человѣкомъ. Изъ-подъ высокой шляпы съ плоскими полями, по обѣ стороны лица выбивались густыя пряди бѣлоснѣжныхъ волосъ. Худое, нѣсколько нескладное, обезображенное, быть можетъ, только годами, тѣло облечено было въ широкій черный рединготъ. Лицо цвѣта стараго пергамента было невѣроятно сморщено и подвижно; маленькіе живые черные глазки такъ быстро двигались, что зрачки, казалось, безостановочно вращались въ глазныхъ орбитахъ. Этотъ удивительный старикъ говорилъ что-то съ одушевленіемъ, точно сердился. Свободной рукой онъ, будто, указывалъ какія-то особенности растенія; другою нѣжно сжималъ руку своей спокойной и внимательной подруги.
   -- Mademoiselle,-- сказалъ Граусъ, тихо наклоняясь къ Гритѣ,-- вы видите передъ собой одного изъ величайшихъ динамологовъ Германіи.
   "Динамологъ"? подумалъ я. "Что хочетъ сказать этотъ педантъ? Ахъ, да... Dunamis, dunaméos... logos, logou... Химія взрывчатыхъ веществъ"...
   Я давалъ Гритѣ это грамматическое объясненіе, когда на вершинѣ уклона дороги появилось облако пыли. Гансъ быстро направилъ свой экипажъ въ сторону. Два всадника, со свитой, изъ пяти или шести человѣкъ, спускались къ намъ крупной рысью. На одной изъ переднихъ лошадей я узналъ коренастую фигуру принца Отто, съ краснымъ лицомъ и кверху закрученными усами. Рядомъ съ нимъ выдѣлялся высокій худой силуэтъ гофмейстера, графа Марбаха. Кавалькада, поднявъ тучу пыли, проскакала мимо нашего экипажа. Мы поклонились. Граусъ сдѣлалъ попытку закричать "ура!", но возгласъ его затерялся въ топотѣ копытъ. Старикъ и старуха не тронулись съ мѣста. Склонившись надъ растеніемъ, они продолжали наблюдать его.
   -- Замѣтили?-- воскликнулъ Граусъ по нѣмецки, обращаясь къ саксонцамъ, когда наша карета опять двинулась впередъ...-- Докторъ съ женой даже не поклонились принцу!
   -- Schaendlich! (позоръ) -- воскликнули вмѣстѣ чулочникъ и его супруга.
   -- Этотъ докторъ,-- продолжалъ Граусъ,-- злопамятный и мстительный человѣкъ. Меня увѣряли, что онъ страшно недоволенъ телеграммой о благоволеніи принца, напечатанной въ европейскихъ газетахъ!.. Но принцъ обуздаетъ его, повѣрьте мнѣ, обуздаетъ!
   И, сжавъ кулакъ, Граусъ сдѣлалъ движеніе, точно вколачивалъ неподдающійся гвоздь.

-----

   Ротбергъ, даже въ Курортѣ, владѣніяхъ Грауса, избавленъ пока отъ роскошной архитектуры новѣйшей Германіи. Граусъ мечтаетъ, правда, построить гигантскій отель "въ стилѣ древнихъ тюрингенскихъ жилищъ". Своимъ гостямъ онъ показывалъ проектъ одного берлинскаго архитектора, согласившагося выразить на бумагѣ его желаніе: тюрингинская хижина, увеличенная до размѣровъ столичнаго вокзала.Когда онъ показалъ проектъ мнѣ, я замѣтилъ, что то, что годится для хижины, можетъ совершенно не годиться для дворца. Онъ предположилъ, что я говорю изъ зависти. Но, слава Богу! Граусъ не выполнилъ еще плана берлинскаго архитектора. Виллы Курорта представляютъ маленькіе нѣмецкіе оштукатуренные домики, съ хорошенькими деревянными балконами, съ названіемъ каждой виллы на главной двери готическими буквами. Только у въѣзда въ Курортъ возвышается массивный фасадъ зданія имперской почты изъ тесаннаго камня, съ тяжелыми окнами и монументальной дверью, въ артистическомъ вкусѣ императора, разсчитывающаго на подражаніе емуво всѣхъ концахъ имперіи..
   Наше помѣщеніе на виллѣ Эльза состояло изъ двухъ комнатъ. Комната Гриты выходила на дорогу, расширенную въ этомъ мѣстѣ, на манеръ площади. Моя -- выходила на крытый балконъ, откуда видна была вся долина и дворецъ. Я хотѣлъ помочь Гритѣ распаковать чемоданъ, но она заявила, что я ничего въ этомъ не смыслю, и приказала сѣстьна стулъ и не мѣшать ей. Я наблюдалъ съ нѣжнымъ любопытствомъ, какъ она вытаскивала изъ ящика одну за одной части своего немногочисленнаго пансіонскаго гардероба,, простого, дешеваго и безъ всякихъ украшеній. Чтобы "меня не сконфузить/ какъ она заявила, она прибавила къ нему какіе-то остатки нашего прежняго величія. Два платья, упомянутыя въ ея письмѣ и теперь разложенныя передо мной, и были этими остатками нашего "прежняго благополучія". Внѣ пансіона она ихъ передѣлала по модѣ, съ помощью богатой, подруги, дѣвицы Гранже, дочери директора промышленнаго банка. Обновленныя, эти платья еще имѣли элегантный видъ.
   -- Ты не узнаешь бѣлаго платья?.. Ну, какъ же, Волкъ? Это то, что я надѣвала на бѣлый балъ въ австрійскомъ посольствѣ, полтора года тому назадъ! M-me Гранже возила меня вмѣстѣ со своею дочерью. А ты, помнишь, пріѣхалъ за нами, потому что я хотѣла, чтобы ты видѣлъ меня во всемъ блескѣ?.. Вотъ это свѣтло-сѣрое мнѣ сдѣлала Эмери къ рождественскому обѣду, не къ прошлому Рождеству, а раньше. Послѣднее Рождество было очень грустно для твоей Гриты, мой Волкъ; она была такъ одинока.
   И болтая, она развѣшивала свои платья въ шкафахъ своей комнаты, покрывая ихъ кисейнымъ чехломъ.
   -- Знаешь, если бы мы были вмѣстѣ,-- я не горевала бы, что мы обѣднѣли,-- продолжала она.-- Но подумать, что бѣдность для меня значитъ -- десять мѣсяцевъ въ году сидѣть взаперти, а для тебя -- ссылка въ глушь Германіи,-- это ужъ слишкомъ! Я не хочу, чтобъ такъ продолжалась; я я ужъ постараюсь объ этомъ.
   Это "я постараюсь объ этомъ" было, конечно, смѣшно въ устахъ четырнадцатилѣтней дѣвочки. Но почему-то мнѣ не хотѣлось смѣяться. Въ этомъ дѣтскомъ голосѣ, пожалуй, слышалось предопредѣленіе судьбы?
   "Неужели, думалъ я, дѣйствительно настанетъ день, когда я покину Ротбергъ... чтобъ больше въ него не возвращаться?"
   Что-то сжалось при этой мысли въ моемъ сердцѣ, что-то такое, что будто заглохло со времени пріѣзда Гриты.
   Окончивъ уборку, Грита сдѣлала нѣсколько прыжковъ по комнатѣ, какъ имѣла обыкновеніе дѣлать послѣ каждой серьезной работы, и потомъ обратилась къ своему изображенію въ зеркалѣ:
   -- Моя маленькая Грита, вы не очень безобразны, но черезчуръ запачканы. Ваше платье лицо и волосы покрыты франконской пылью и вестфальскимъ углемъ. Поторопитесь привести себя въ порядокъ!
   Съ этими словами она прыгнула ко мнѣ на колѣни.
   -- А вы, господинъ Волкъ, освободите мою комнату. Черезъ полчаса вы поцѣлуете Гриту чистенькую, какъ новая марка!
   Она легко спрыгнула на полъ, довела меня за руку до двери моей комнаты и затворила ее за мной.
   Я воспользовался одиночествомъ, чтобы также нѣсколько привести себя въ порядокъ. Едва я началъ, какъ ко мнѣ постучали. Вошелъ дворцовый слуга, въ зеленой ливреѣ, въ сапогахъ и поясѣ изъ желтой кожи, въ зеленой фетровой шляпѣ съ фазаньимъ перомъ и со стальной звѣздой на рукавѣ.
   Съ большой почтительностью онъ мнѣ подалъ два письма, съ придворными штемпелями. Я узналъ почеркъ своей повелительницы и своего ученика.
   -- Отвѣта не надо,-- сказалъ посланный и удалился.
   Въ конвертѣ принцессы была карточка съ короной и припиской: "Добро пожаловать" по нѣмецки, и по французски: "Разсчитываю на свой урокъ завтра въ девять часовъ утра".
   Юный принцъ, менѣе сдержанный, писалъ мнѣ:
   "Дорогой господинъ Дюберъ! Я очень радъ привѣтствовать васъ по возвращеніи. Надѣюсь, вы хорошо проѣхались. Въ ваше отсутствіе я читалъ Eviradnus. Мнѣ это очень нравится. Но я соскучился по васъ. Какъ я счастливъ, что увижу васъ завтра. Мнѣ не позволили сегодня быть у васъ, иначе вы уже видѣли бы меня у себя, и я познакомился бы съ вашей сестрой. Кланяйтесь ей отъ меня.

Весь вашъ Максъ".

   "Никто не станетъ отрицать, что это прилежные ученики", подумалъ я... "Да и самъ толстякъ съ закрученными кверху усами не такъ ужъ страшенъ, какимъ хочетъ казаться ".
   Окончивъ туалетъ, я вышелъ на террасу. Глазамъ открылся обширный и далекій амфитеатръ лѣсовъ, въ тысячу разъ больше Колизея. Арену этого цирка представлялъ огромный лугъ, покрытый нѣжной, еще весенней зеленью, несмотря на позднее лѣто. По лугу текла Рота, то огибая высоты, то струясь по травѣ. У моихъ ногъ спускъ падалъ отвѣсно къ этому изумрудному ковру и былъ усаженъ лиственницами. Ближайшія деревья задѣвали своими верхушками полъ моей террасы. И этотъ лѣсистый склонъ, гдѣ по краю пропасти прилѣпились виллы, тянулся до дворца, поддерживая сначала дорогу, а потомъ дворецъ, построенный на самой высокой его точкѣ. Дворецъ представлялъ не болѣе, какъ большую казарму XVIII вѣка, украшенную небольшой монастырской колокольней. Онъ сохранилъ внушительный видъ, благодаря мѣстоположенію и величинѣ своихъ размѣровъ. Другіе, менѣе крутые спуски шли отъ далекихъ вершинъ въ изумрудную долину амфитеатра. Какъ разъ противъ меня возвышался огромный холмъ, густо поросшій деревьями и съ Ротой у своего подножія. Это былъ Тиргартенъ, убѣжище дикихъ козъ, гдѣ находился и дворцовый птичникъ. Направо, по теченію излучистой и сверкающей Роты, пріютился маленькій городокъ Литцендорфъ, невидимый съ моего мѣста, но онъ угадывался по обработаннымъ участкамъ земли, прорѣзывавшихъ темную лѣсную чащу.
   "Граусъ правъ: нигдѣ нѣтъ такого чуднаго вида, какъ здѣсь. Уединенное положеніе дворца кажется величественнымъ!.."
   Между тѣмъ, эта сторона фасада наиболѣе мрачная, наиболѣе напоминаетъ казарму. Ее прорѣзываютъ двадцать одно окно, расположенныя въ два правильные ряда. Шестое окно второго этажа закрыто ставней: это окно моей комнаты, гдѣ меня не будетъ въ теченіе нѣсколькихъ недѣль. Три послѣднихъ окна перваго этажа приковали мой взоръ, и я Пересталъ замѣчать остальныя: это окна интимнаго будуара и уборной принцессы Эльзы. Я различалъ оранжевыя шторы и старинныя занавѣси, связанныя изъ толстыхъ нитокъ, полуприподнятыя въ эту минуту, а черезъ окно уборной видѣлъ овальное зеркало на туалетномъ столѣ. Бея эта интимная женская жизнь, куда я въ теченіе десяти мѣсяцевъ мало по малу проникъ, охватила мои воспоминанія, и мнѣ казалось, что легкій вѣтерокъ, поднявшійся, какъ всегда, при закатѣ солнца съ рѣки, донесъ до меня знакомый ароматъ смѣшанныхъ духовъ. Каждый день, при пробивающемся сквозь занавѣси желтоватомъ свѣтѣ, я вдыхаю ихъ въ часы чтеній и бесѣдъ, или при звукахъ никогда не надоѣдающей мнѣ увертюры къ "Парсифалю", когда принцесса садится къ роялю и играетъ исключительно для меня. Сердце мое сжалось сладостнымъ чувствомъ, точно я слышалъ дружескій призывъ. Я упрекалъ себя, что, съ пріѣзда Гриты, я какъ бы стыжусь признать другомъ женщину, живущую въ этой надменной царской тюрьмѣ.
   "Развѣ моя нѣжная благодарность къ этому другу отнимаетъ что-нибудь у моей привязанности къ Гритѣ? Почему не отдаться двойной радости присутствія этихъ двухъ женщинъ? Будемъ наслаждаться прелестью настоящаго, будемъ наслаждаться прекраснымъ пейзажемъ, чуднымъ свѣтомъ, временемъ года, молодостью, нѣжной слабостью женщинъ..."
   Кто не испытывалъ въ двадцать пять лѣтъ этого стремленія къ жизни, къ жизни, полной всѣми радостями, дозволенными и недозволенными вмѣстѣ? Южный жаръ крови опьяняетъ молодой мозгъ, и мы представляемъ себѣ міръ очаровательной и легкой добычей для нашего развлеченія... Донъ Жуанъ, Ловеласъ, де-Каморъ... Ихъ жизнь, побѣдившая всѣ предразсудки, казалась мнѣ въ эту минуту идеаломъ. И я не былъ бы молодымъ парижскимъ буржуа, тронутымъ иноземной культурой, если бы въ ту минуту не преклонился передъ Заратустрой...
   -- Ку-ку,-- пропѣлъ за мною голосъ.
   Руки Гриты закрыли передо мной на мгновеніе долину, замокъ и призракъ сверхъ-человѣка.
   -- Какъ ни какъ,-- сказала она, освобождая мои глаза,-- а у твоего принца красивыя владѣнія.
   Она также заглядѣлась на огромную, глубокую котловину, на покрытый лѣсомъ амфитеатръ, на замокъ, умѣстившій на выступѣ косматаго холма, на воздѣланныя поля Литцендорфа и на розовое, готовое померкнуть небо... Наступилъ дивный часъ въ этихъ лѣсистыхъ и горныхъ мѣстахъ Германіи, часъ, когда свѣтъ и тѣни, чередуясь въ спускающейся линіи деревъ, постепенно окутываютъ ихъ прозрачной дымкой. Изъ Тиргартена выскочила козуля, потомъ еще одна, потомъ цѣлое стадо... Подняв ъ свои граціозныя головки въ сторону вѣтра и шума, онѣ осторожно стали подвигаться по зеленому ковру: длинныя, косыя тѣни ихъ казались на длинныхъ ниточкахъ, вмѣсто ногъ. Стадо спустилось на водопой къ рѣкѣ и потомъ разсѣялось по долинѣ, пощипывая траву. Я взглянулъ на Гриту. Она надѣла свое свѣтло-сѣрое платье. На террасахъ Грауса никогда не появлялось болѣе очаровательной фигурки, съ такимъ румянцемъ и съ такими ясными глазами!.. Далеко, далеко, въ двухъ предпослѣднихъ окнахъ дворца спустили занавѣси и зажгли лампу.
   Рука Гриты скользнула подъ мой локоть, и все ея гибкое тѣло прильнуло ко мнѣ.
   -- Волкъ,-- прошептала она,-- скажи мнѣ, что это -- не сонъ, что я дѣйствительно здѣсь, возлѣ тебя, въ Тюрингіи!.. Тюрингія! Если бы ты зналъ, какъ это имя ласкаетъ и волнуетъ меня. Оно мнѣ кажется волшебнымъ, должно быть, оттого, что, когда я была маленькой, то читала чудныя сказки о Тюрингіи. Была одна сказка объ угольщикѣ. Онъ промѣнялъ у дьявола свое сердце на каменное, и сталъ злымъ, злымъ... А потомъ объ одной маленькой дѣвочкѣ. Она пошла собирать траву, а на встрѣчу ей попалась старуха и увела ее въ свою хижину. Тамъ она держала ее взаперти такъ долго, такъ долго, что, когда дѣвочка вышла на волю, ея сестры и братья были уже старыми стариками. Тюрингія... Я представляла ее себѣ всю въ горахъ и лѣсахъ, гдѣ живутъ феи и духи, а въ замкахъ -- вооруженные рыцари, закованные въ латы... И вотъ, я въ дѣйствительности увидѣла здѣсь горы, лѣса, замокъ... настоящая Тюрингія моихъ грезъ... Только, мнѣ кажется, нѣтъ больше ни духовъ, ни фей, ни вооруженныхъ рыцарей, закованныхъ въ латы... Скажи, Волкъ, какая теперь Тюрингія? Она вся подъ властью твоего принца?
   -- Слушай, дѣвочка,-- отвѣчалъ я,-- а главное, не задавай мнѣ сразу столько вопросовъ... Представленіе, составленное тобою о Тюрингіи, почти точно: ты находишься въ сердцѣ древней Германіи, и Тюрингинскій лѣсъ въ своихъ глубокихъ чащахъ таитъ столько же легендъ, сколько и Рейнъ на своихъ отягченныхъ виноградниками берегахъ. Желѣзный законъ объединенной имперіи, конечно, многое измѣнилъ здѣсь со временъ угольщика Петера съ каменнымъ сердцемъ. Вооруженные люди и теперь существуютъ въ Тюрингіи, но они промѣняли свои стальныя каски на кожаныя, хотя эта перемѣна не оказала никакого вліянія на ихъ мозги. Они, какъ и въ средніе вѣка, думаютъ, что нѣтъ ничего прекраснѣе, какъ всадить въ животъ мечъ... Наоборотъ, духи и феи ненавидятъ міровую политику, имперіализмъ, Flotten verein и статьи "Сѣверо-Германской Газеты". Они покинули всю сѣверную часть Тюрингіи, сосѣднюю съ Пруссіей, и потому слишкомъ прусскую, и охотно поселились въ Южной части, близь Франконіи и Баваріи. Говорятъ, что любимымъ мѣстомъ ихъ сборищъ служитъ нынѣ старая римская дорога по гребню Тюрингинскихъ горъ, Ренштигъ. Я покажу тебѣ эту древнюю дорогу, она проходитъ близко отъ Ротберга, по этимъ горамъ, противъ насъ. Она точно указываетъ линію, раздѣляющую страну на Германію грубой силы на сѣверѣ и на Германію поэзіи и мысли на югѣ. Знаменитый поэтъ воспѣлъ ее и для твоего и своего собственнаго удовольствія; въ этотъ разъ, когда ты увидѣла тюрингенскій лѣсъ при закатѣ солнца, будетъ кстати прочесть тебѣ стансы Виктора фонъ-Шеффеля о Ренштигѣ.
   Юная воспріимчивость Гриты не была глуха къ поэзіи, и она терпѣливо выслушала стансы. Когда я кончилъ, она снова спросила меня:
   -- Въ такомъ случаѣ, Волкъ, мы находимся на хорошей сторонѣ Ренштига, гдѣ собираются духи и феи, а не на прусской сторонѣ?
   -- Да, дитя: Ротбергъ, дѣйствительно, уголокъ легендарной Германіи. Эти косматыя горы, эта зеленая долина, этотъ красноватый потокъ долгое время были убѣжищемъ таинственныхъ духовъ, хранителей старой Германіи. Въ старой крѣпости, замѣненной этимъ замкомъ, жилъ нѣмецкій король, отравленный черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ своего избранія. Какъ и полагается средневѣковому королю, онъ былъ съ длинной бородой и закованъ въ латы. Позднѣе въ замкѣ жилъ менѣе варварскій принцъ, Эрнстъ, обратившій его въ пріютъ философіи и поэзіи. Въ Ротбергѣ были и принцессы поразительной красоты и граціи напримѣръ, Марія-Елена. Изъ-за любви къ ней одинъ видный офицеръ сталъ дезертиромъ и погибъ. Но Эрнстъ и Марія-Елена, хотя и перемѣнили свое желѣзное одѣяніе на шелковое, все же были еще изъ старой Германіи...
   -- А теперь?-- спросила Грита.
   -- Теперь, мое сокровище, княжество управляется весьма современнымъ правителемъ, хотя и рожденнымъ по сю сторону Ренштига, но получающимъ лозунги изъ Берлина. Этотъ принцъ правитъ Ротбергомъ съ 18U0 жителей, Литцендорфомъ, промышленнымъ центромъ съ ЗноО, и еще 2000 жителей, разсѣянныхъ по лѣснымъ хижинамъ. Дружба Вильгельма I съ отцомъ нынѣ царствующаго принца дала возможность Ротбергу сохранить тѣнь самостоятельности: свои солдаты изъ мѣстныхъ жителей; свои почтовыя марки съ изображеніемъ императора Гунтера въ каскѣ... Но царствующій принцъ Отто только и думаетъ, какъ бы устроить свои владѣнія по образу Пруссіи. Онъ усвоилъ у своего господина манеру зачесывать кверху усы, такъ же любитъ сенсаціонныя телеграммы, питаетъ страсть къ мундирамъ... Ты его увидишь, узнаешь маленькій дворъ, дисциплинированный наподобіе прусскаго: маіоръ Марбахъ, пруссакъ по происхожденію, графъ Липавскій, управляющій дворцомъ., баронъ Дронтгеймъ, министръ полиціи и начальникъ всей администраціи; архитекторъ, священникъ, органистъ,-- не считая предсѣдателя суда, засѣдающаго въ Дитцендорфѣ, и различныхъ менѣе значительныхъ чиновниковъ. Весь этотъ маленькій оффиціальный мірокъ поддѣланъ подъ прусскій, по шаблону господина, или, лучше сказать, его дворянчиковъ. Духи же и феи, какъ извѣстно, презираютъ дворянчиковъ. Вотъ почему на территоріи Ротберга ты ихъ не встрѣтишь болѣе, развѣ только пойдешь гулять при лунѣ на Ренштигъ.
   -- А твой ученикъ, маленькій принцъ, хорошій малъ чикъ?-- спросила, помолчавъ, Грита.
   -- Это ребенокъ съ очень хорошей натурой, но съ наслѣдственнымъ предрасположеніемъ къ гнѣву и жестокости, полученному отъ предковъ. Онъ склоненъ къ скрытности,-- естественное послѣдствіе воспитанія маіора Марбаха въ духѣ грубой прусской военной дисциплины. Ко мнѣ, долженъ сказать, онъ относится очень мило.
   -- А принцесса?
   Я отвѣтилъ не сразу, очень довольный, что темнѣющія сумерки скрыли выступившую на моихъ щекахъ краску.
   -- Принцесса,-- сказалъ я,-- происходитъ изъ стариннаго рода Эрленбурговъ... Она образована и хорошо говоритъ по французски...
   Въ эту минуту на сосѣдней съ нами террасѣ послышались шаги. Грита перестала меня слушать.
   -- Посмотри,-- шепнула она,-- господинъ Молохъ!
   Я взглянулъ: маленькій старичекъ, видѣнный нами на скамейкѣ, въ своемъ черномъ рединготѣ и въ цилиндрѣ теперь устремлялъ свои бѣгающіе глазки въ долину.
   "Понему это Грита назвала его Молохомъ?-- подумалъ я...-- Ахъ, да. Динамологъ -- по опредѣленію Грауса. Грита упростила названіе".
   -- Его зовутъ не Молохъ,-- сказалъ я, смѣясь,-- а профессоръ Циммерманъ.
   Она не отвѣтила. Въ эту минуту на балконѣ, въ свою очередь, появилась старая дама, одѣтая на этотъ разъ въ красивое темно-коричневое шелковое платье. Свою длинную, цвѣта старой слоновой кости, руку она опустила на балюстраду, рядомъ съ морщинистой и дрожащей рукой своего мужа.
   -- А вотъ и госпожа Молохъ,-- прибавила Грита.
   

III.

   Принцесса читала вслухъ:
   "Это умиротвореніе души, это наслажденіе покоемъ,-- ихъ любовь не должна допускать. Ея усилія, наоборотъ, должны быть направлены къ тому, чтобы возвышать любимаго человѣка, по крайней мѣрѣ, держать его на одномъ уровнѣ съ собой, поддерживать союзъ тѣмъ, что дѣлаетъ его тѣснѣе, единственнымъ, что дѣлаетъ его дѣйствительнымъ: равенствомъ. Если двѣ души не подходятъ другъ къ другу -- между ними не возможенъ никакой обмѣнъ, никакое сліяніе. Онѣ никогда и ни за что не достигнутъ гармоніи."
   При утреннемъ свѣтѣ, проникавшемъ сквозь желтыя занавѣски, я слушалъ этотъ отрывокъ изъ Мишлэ. Принцесса оттѣняла выраженія, съ прилежаніемъ хорошей ученицы, и подчеркивала нѣкоторыя слова, какъ старательная лектриса, желающая показать, что она понимаетъ, цѣнитъ и объясняетъ прочитанное.
   Мы сидѣли въ будуарѣ-библіотекѣ, она передъ маленькимъ столикомъ, я очень удобно въ мягкомъ креслѣ. Въ глубинѣ комнаты, у двери, сидѣла фрейлина Больбергъ, "молодая" особа, лѣтъ пятидесяти, худая и массивная въ одно и то же время, съ весьма замѣтными усами. Она вышивала дорожку на столъ и никогда не поднимала глазъ отъ своей неутомимой иголки. Желтоватый свѣтъ оживлялъ очаровательную комнату въ стилѣ Людовика XV, въ сѣрыхъ и бѣлыхъ тонахъ, съ рѣшетчатыми шкафами, украшенными книгами въ старинныхъ переплетахъ... Въ простѣнкѣ между оконъ висѣлъ портретъ принца Эрнста, украсившаго этотъ будуаръ и составившаго эту библіотеку. Со стѣны смотрѣло тонкое, хитрое лицо, съ умными черными глазами, съ немного толстымъ носомъ и съ иронической улыбкой. Сколько разъ во время урока, пока моя августѣйшая ученица читала, я мысленно разговаривалъ съ изображеніемъ принца Эрнста, другомъ Вольтера и такимъ живымъ, точно говорящимъ въ этомъ парикѣ съ тонкой косичкой, перевязанной огненно-красной лентой!
   Сегодня утромъ, казалось, онъ мнѣ говорилъ:
   -- Мой юный другъ, вы заставляете мою внучку читать галиматью съ примѣсью нѣсколькихъ пошлостей мосье де Ла-Палиса.
   -- Принцъ,-- отвѣчалъ я, съ своей стороны,-- это, дѣйствительно, ужасно. Но вспомните, что до моего пріѣзда сюда ваша внучка питалась яко бы французскими романами, высылаемыми ей издателемъ изъ Лейпцига: Страстныя тѣла, Ложный полъ, Адъ страстей, и, не знаю, еще что. Кроткая Эльза считала это французской литературой. Она пристрастилась, съ другой стороны, къ ребусамъ школы декадентовъ, процвѣтавшей въ Парижѣ около 1890 года, и воображала, что все ясно видитъ въ этой тьмѣ. Теперь же она любитъ Гюго, Верлэна, Бальзака. Сегодня, съ вашего позволенія, она разбираетъ Мишлэ.
   Принцесса продолжала читать:
   "Настроеніе женщинъ Сѣвера очень непостоянно. Часто достаточно небольшой дозы ловкости и любви, чтобы сразу измѣнить это чистое существо и довести его до очаровательной кротости, до слезъ, до самыхъ страстныхъ порывовъ. Мужчина долженъ хорошенько призадуматься надъ этимъ..."
   Чудный совѣтъ знаменитаго писателя! Я тотчасъ же принялся размышлять о страстныхъ порывахъ женщинъ Сѣвера. И, чтобы облегчить свои размышленія, сталъ внимательно разсматривать свою повелительницу. Домашнее платье изъ шелковаго муслина цвѣта кремъ, черезчуръ ужъ элегантное, выдавшее свое берлинское происхожденіе, дѣлало нѣсколько тяжелой ея фигуру. Принцесса охотнѣе одѣвалась въ Вѣнѣ или въ Парижѣ. Но время отъ времени принцъ дѣлалъ для нея заказы въ Берлинѣ, заставляя ее поддерживать національную промышленность. Высокая и крѣпко сложенная, какъ большинство эрленбургскихъ женщинъ, Эльза, говорятъ, еще года четыре назадъ, была худа и костлява. Потомъ, вмѣстѣ съ нѣкоторой полнотой, лицо и члены пріобрѣли грацію, и она помолодѣла... Въ это утро, когда она такимъ проникновеннымъ голосомъ читала Мишлэ, мнѣ не нужно было снисходительныхъ усилій, подобно нѣкоторымъ молодымъ людямъ, чтобы признать обворожительнымъ предметъ своего обожанія. Взоръ мой остановился на бѣломъ, матовомъ затылкѣ, на тяжелой массѣ свѣтлыхъ волосъ, возвышавшихся на подобіе короны. Обиліе волосъ пепельнаго цвѣта -- особенность женщинъ нѣмецкаго происхожденія. Няньки, какъ и принцессы, обладаютъ такой шевелюрой, что парижанка пришла бы въ бѣшенство отъ зависти. Но даже и для нѣмки волосы принцессы были необыкновенные. Они благородно обрамляли и увѣнчивали лицо съ нѣсколько туповатымъ, но довольно оригинальнымъ выраженіемъ, и не заинтересованный наблюдатель могъ бы упрекнуть его только въ недостаточной выразительности. Не особенно большіе темно-синіе глаза глядѣли такъ моложаво, привѣтливо и даже нѣжно, что оживляли все лицо. Въ первый разъ, когда глаза эти взглянули на меня, они мнѣ показались проницательными и смутили меня. Теперь я знаю, что они лишены всякаго проникновенія, но богаты добротою и очаровательнымъ любопытствомъ сентиментальности. Людей и вещи глаза эти не видятъ съ достаточной прозорливостью, но они хотятъ ихъ видѣть такими, какъ того желаетъ сердце. Отъ волосъ, затылка, всего тѣла и лица Эльзы шли флюиды того, что нѣмцы называютъ Gemiithlichkeit, и что совершенно не переводимо на французскій языкъ. "Дорогая Эльза,-- думалъ я,-- какъ я радъ, что ко времени моего появленія вы стали красивой! Ибо ваши портреты ранней юности мнѣ гораздо меньше нравятся, чѣмъ образъ настоящей вашей зрѣлости!"
   -- Фрейлейнъ фонъ-Больбергъ,-- сказала въ эту минуту принцесса, отложивъ въ сторону Мишлэ,-- солнце такъ ярко свѣтитъ. Несомнѣнно, теперь часъ, предписанный вамъ докторомъ для прогулокъ.
   Больбергъ быстро свернула свою работу и жеманно вышла изъ будуара, не проронивъ ни слова. Какъ только она затворила дверь, принцесса взглянула на меня и разразилась хохотомъ.
   -- Она злится на васъ до смерти!.. Бѣдная Больбергъ! Она ревнуетъ и меня, и васъ. Идите сюда, довольно читать; не могу больше выносить чтенія. Идите сюда... ближе ко мнѣ, еще ближе...
   Эти слова были произнесены тономъ милаго нетерпѣнія, но все же въ нихъ сквозило приказаніе, какъ у людей, привыкшихъ всю жизнь видѣть передъ собой согнутыя спины. Какъ всегда, это испортило мое дружеское настроеніе. Я приблизился съ видомъ ожиданія приказаній.
   -- Ну, что-же?-- изумленно спросила Эльза,-- это все?
   И на ея лицѣ отразилось такое наивное разочарованіе, что я не могъ сдержать улыбку. Я взялъ ея протянутую руку и, прильнувъ къ ней губами, запечатлѣлъ на ней поцѣлуй, болѣе продолжительный, чѣмъ то полагалось по этикету.
   -- Что же это!-- продолжала она,-- вы не видѣли меня цѣлыхъ четыре дня и такъ ведете себя! Сядьте здѣсь.
   Я повиновался, сѣлъ на табуретку у стола. Ея голубые глаза были нѣсколько влажны. Быть можетъ, потому, что незадолго до того я смотрѣлъ на четырнадцатилѣтнее личико Бриты, я читалъ въ нѣжной синевѣ этихъ влажныхъ глазъ цифры прожитыхъ лѣтъ. И я былъ тронутъ: увяданіе женской красоты волнуетъ душу. Я сожалѣлъ о своемъ отсутствіи раньше. Можетъ быть, я уже не сумѣю теперь влюбиться? "Что я буду дѣлать?-- думалъ я эгоистично.-- Какъ вынесу жизнь въ Ротбергъ-шлоссѣ безъ увлеченія? Какъ пережить васъ, безконечные зимніе мѣсяцы, безъ какой-нибудь страстишки?"
   -- Другъ мой,-- сказала она слегка взволнованнымъ голосомъ,-- я чувствовала себя страшно одинокой, когда вы уѣхали. Принцъ охотился, устраивалъ военные маневры. Я гуляла съ Больбергъ и дѣлала ей всякія непріятности, такъ какъ она не скрывала своей радости, что васъ нѣтъ. И тогда-то я поняла, какъ вы мнѣ необходимы.
   "Да, думалъ я, она менѣе всего теперь повелительница. Она только нѣжна и... какъ бы сказать, мила. Маленькая швейка въ Іенѣ не иначе встрѣчаетъ студента-друга, уѣхавшаго изъ города дня на три".
   Гадкое чувство казаться сильнымъ, странная склонность мучить любимое существо, а быть можетъ, злое желаніе довести до крайности напряженную чувствительность заставили меня отвѣтить съ преувеличенной почтительностью:
   -- Ваше высочество можете быть увѣрены, что для меня также время тянулось слишкомъ долго вдали отъ вашего высочества.
   Она живо откинулась назадъ.
   -- Высочество!.. Вы называете меня высочествомъ теперь!.. Что измѣнило васъ за эти три дня пребыванія въ Карлсбадѣ?.. Или вы не болѣе, какъ легкомысленный и тщеславный французъ, и я сдѣлала большую глупость, привязавшись къ представителю этой націи... Я вамъ позволила не обращаться со мной соотвѣтственно моему рангу. Отказъ отъ этого позволенія -- новая непочтительность съ вашей стороны.
   Она встала и, чтобы скрыть слезы, снова выступившія на ея глазахъ, отошла къ окну. "Волосы у нея чудные, талія очаровательная, говорилъ я себѣ. Конечно, она права: я легкомысленный французъ. Но почему, даже въ минуты страсти, она такъ безтактна? Вѣчное упоминаніе о моемъ подчиненномъ положеніи!.. Вѣчно выраженія: позволеніе, повиновеніе, почтеніе!.."
   Она обернулась. Глаза были сухи, и она только произнесла:
   -- Стыдно!
   Это слово нашло путь къ моему сердцу. Сразу пропало желаніе дѣлать надъ собой и надъ ней опыты сложной психологіи. И я сдѣлался іенскимъ студентомъ, вынесшимъ, по возвращеніи, не заслуженную сцену отъ своей маленькой подруги съ пальцами, истыканными иголкой. Я взялъ пальцы безъ уколовъ длинной, благородной руки, висѣвшей вдоль складокъ берлинскаго платья. Рука немного сопротивлялась, но я заполонилъ ее.
   -- Мой большой другъ!-- прошепталъ я.
   Она улыбнулась. Ей нравилось это названіе, найденное мною однажды для разговора съ нею. Она въ немъ видѣла какую-то французскую находчивость.
   -- О! Какъ мило съ вашей стороны опять называть меня такъ,-- сказала она.
   Мы сѣли рядомъ на диванъ у окна.
   -- Я поняла, какъ дорого мнѣ ваше присутствіе, когда въ теченіе этихъ трехъ дней вновь вернулась къ прежней жизни, какою жила до вашего пріѣзда во дворецъ,-- сказала она.-- Съ тѣхъ поръ, какъ вы подлѣ меня, я, точно опьяненная, не отдаю себѣ больше отчета въ дѣйствительности. Мнѣ стало нравиться мое заключеніе, потому что для удовлетворенія вашего любопытства я сама постаралась ближе узнать эту княжескую тюрьму. Раньше меня ничто здѣсь не интересовало. Вѣдь все это я видѣла съ дѣтства! Великолѣпный дворецъ, огромныя залы, пріемы, нѣмецкая спѣсь!.. Вамъ, какъ молодому французу, никогда не жившему при дворѣ, все казалось новымъ. Мнѣ интересно было давать вамъ объясненія, показывать залъ рыцарей, портретный залъ, чудотворную стальную мадонну въ часовнѣ, охотничій залъ... пріобщить васъ къ моей жизни принцессы, а также проникнуть и въ вашу, совершенно неизвѣстную мнѣ, жизнь... Я никогда не вела бесѣды съ французомъ.
   -- А вашъ учитель танцевъ?-- замѣтилъ я съ улыбкой.
   -- Онъ былъ безобразенъ... Судя по фамиліи Бирензель, вѣроятно, онъ былъ бельгіецъ... Да, все: дворецъ, обстановка, дворъ, показались мнѣ, наконецъ, живыми, пробудившимися отъ пятнадцатилѣтняго сна. И въ самомъ принцѣ,-- прибавила она съ оттѣнкомъ смущенія, но серьезно, безъ малѣйшей ироніи,-- въ принцѣ, охотно удостоивающимъ васъ бесѣды и защищающимъ величіе и красоту Германіи передъ вашей граціей и остроуміемъ, я нахожу опредѣленныя и ясныя мысли и характеръ, неизвѣстные мнѣ раньте. Я очень довольна, что онъ такъ споритъ съ вами и воодушевляетъ вашъ умъ и вашу находчивость... И гофмейстеръ сталъ мнѣ интересенъ, потому что онъ васъ ненавидитъ, а изъ-за меня ничего не смѣетъ вамъ сдѣлать. И такъ вплоть до моей бѣдной Больбергъ, романической фигуры, желтѣющей отъ ревности, тогда какъ раньше я воображала, что она лишь ходячій этикетъ.
   Она остановилась и взглянула на меня. То, что она говорила, мнѣ было пріятно слышать, и я находилъ, что она и говоритъ недурно. Я поблагодарилъ ее и въ то же время поощрилъ къ дальнѣйшему разговору, прижавшись губами къ рукѣ надъ браслетомъ, надѣтымъ на правую руку у кисти.
   -- Какъ жаль,-- прошепталъ я на этотъ разъ искреннимъ тономъ,-- что я не могу записать всего, что вы мнѣ только что сказали!
   -- Вы смѣетесь!-- воскликнула она.
   Она часто употребляла ходячія выраженія, но если откинуть нѣкоторые нѣмецкіе обороты, то въ общемъ она говорила прекраснымъ французскимъ языкомъ. Она положила лѣвую руку на мое плечо и продолжала:
   -- А Максъ, мой маленькій Максъ, такъ привязанъ къ вамъ и такъ мило говоритъ: "г. Луи Дюберъ -- мой компатріотъ". Онъ инстинктивно любитъ вашъ языкъ и вашу страну! Это вылитый портретъ своего прадѣда Эрнста, но въ немъ есть немножко моего сердца. Максъ сдѣлалъ такіе успѣхи со времени вашего прибытія! Спящій младенецъ, какимъ онъ былъ еще недавно, проснулся, сталъ развитымъ... И вотъ, когда вы уѣхали, Максъ опять уснулъ, а вмѣстѣ съ нимъ весь дворъ, замокъ, пейзажъ Роты... Больбергъ опять начала свои старыя бредни, не смѣвшія появляться уже около года, о своей семьѣ, якобы ведущей начало отъ Оттомара Великаго. И напрасно я говорила ей: "Больбергъ, какое мнѣ дѣло, что вы ведете свой родъ отъ Отто мара Великаго?" Она все же не простила мнѣ ни одного Куно, ни ФриДебранда, ни Теодульфа. За столомъ принцъ и графъ возобновили свои споры объ артиллерійскихъ снарядахъ. При васъ они стѣсняются: боятся, какъ бы вы не передали этихъ свѣдѣній своему правительству. Но къ пушкамъ вы относитесь безразлично, неправда-ли, мой другъ?
   "Значитъ, предполагается, я легкомысленный, фривольный французъ,-- думалъ я... Пушка для меня ничто... вѣдь были когда-то Вальми... да и Сенъ-Прива..."
   -- Да,-- продолжала она,-- все казалось мнѣ соннымъ и противнымъ. И мнѣ захотѣлось одиночества только съ воспоминаніями о послѣднихъ десяти мѣсяцахъ. Я отказалась отъ катанія съ принцемъ, отослала Больбергъ и оставила своего маленькаго Макса на попеченіи маршала. Одинокая, я стала повторять наши прогулки по парку... и въ особенности къ Маріи-Еленѣ...
   Она стыдливо опустила глаза.
   "Есть изъ-за чего краснѣть?-- подумалъ я. Въ сущности, какая невинность! Всего одинъ моментъ голова повелительницы покоилась на плечѣ учителя въ гротѣ Маріи-Елены!"
   -- Все это,-- начала она опять,-- заставило меня только сильнѣе почувствовать, какъ тщетны одни воспоминанія... Въ отчаяніи, я заперлась здѣсь и перечитала, что вы мнѣ читали... по-французски, и мнѣ казалось, что я слышу звуки вашего голоса. Это очаровывало и мучило меня. Характеръ у меня сталъ отвратительный. Вчера я ударила Больбергъ за то, что она, застегивая корсажъ, уколола меня булавкой въ спину!
   Я искренно поцѣловалъ прекрасную, длинную нервную руку.
   -- Въ дни разлуки я также отдавалъ вамъ свои лучшія мысли,-- сказалъ я.-- Когда поѣздъ унесъ меня изъ Ротберга, я почувствовалъ себя ужасно одинокимъ. Вашъ портретъ постоянно былъ на разстояніи протянутой руки передъ моими глазами. И еще вчера, на вокзалѣ Штейнаха, въ ожиданіи пріѣзда моей сестренки, я перечитывалъ ваше письмо.
   -- Правда?-- радостно воскликнула принцесса и сдѣлала было движеніе, чтобы поднести мою плебейскую руку къ своимъ губамъ. Но царская наслѣдственность и воспитаніе обуздали инстинктъ, и она съ очаровательной неловкостью опустила руку на свои колѣни.
   Я же думалъ: "правда наполовину: до письма Эльзы я прочелъ письмо Гриты, и письмо Эльзы показалось мнѣ ничтожнымъ по сравненію съ письмомъ Гриты. Но въ сердечныхъ дѣлахъ что значитъ такой пустякъ?"
   Все время ея разговоровъ и собственныхъ размышленій я сумѣлъ соблюдать почти абсолютное хладнокровіе. Я считалъ, что дѣйствую по старой психологической традиціи. Но принцесса, внезапно оборвавъ нѣжное движеніе, почувствовала какъ бы угрызеніе совѣсти или новый сердечный порывъ.
   -- Придвиньтесь ближе,-- прошептала она.-- Вы вспоминали о своей повелительницѣ, и я позволяю вамъ придвинуться поближе, какъ въ гротѣ Маріи-Елены.
   Буду откровененъ: всякое желаніе самоанализа и размышленія во мнѣ исчезло. Я тотчасъ же принялъ памятную позу, какъ въ гротѣ Маріи-Елены, не повторявшуюся до сихъ поръ, т. е. уступилъ нѣжному призыву объятій Эльзы и опустилъ голову на ея плечо въ томъ мѣстѣ, гдѣ берлинское платье, благодаря патріотическому вкусу принца Отто, вырѣзано у начала шеи. Мое лицо очутилось, такимъ образомъ, между рюшемъ поддѣльныхъ англійскихъ кружевъ, сплетенныхъ прилежными руками прусскихъ работницъ, и завитками пепельныхъ волосъ, выбившихся изъ-подъ прически.
   -- Другъ мой! Другъ мой...-- шептала Эльза, приближая свое лицо къ моему и касаясь его своей щекой...-- Ваше отсутствіе до ужаса обнаружило горе моего сердца. Скажите мнѣ, что вы... что вы любите меня!
   Послѣднія слова походили на легкій вздохъ; надо было прислушаться, чтобы уловить ихъ. Я отвѣтилъ тономъ такой увѣренности, что самъ былъ пораженъ.
   -- Да... вы вѣдь это знаете... я васъ люблю.
   Она отшатнулась, точно мой отвѣтъ, такъ желательный для нея, оскорбилъ ее. На лицѣ ея выразилась сильная тревога: она не замѣтила даже, какъ выскочила изъ ея волосъ черепаховая гребенка. Она быстро обвела глазами молчаливыя стѣны библіотеки и черезъ окно живописную долину Роты.
   -- Я здѣсь ужасно страдала,-- прошептала она, какъ бы оправдываясь.-- Это не жизнь... Нѣтъ, не жизнь! И лучшіе годы моей молодости протекаютъ въ этой тюрьмѣ! Увѣряю васъ, Луи,-- продолжала она, повернувшись ко мнѣ,-- я ничего бы не желала, дай замужество полное удовлетвореніе моему сердцу. Не думайте, что я похожа на вашихъ компатріотокъ, относящихся легкомысленно къ браку. Когда я выходила замужъ за принца Отто, мнѣ было семнадцать лѣтъ... я была тѣмъ, что одинъ изъ вашихъ романистовъ назвалъ гусыней. Не титулъ владѣтельной принцессы привлекалъ меня, мнѣ хотѣлось только быть женой своего мужа, подобно мелкой мѣщанкѣ. И я сначала прониклась вкусами принца Отто. Я интересовалась государственными дѣлами, военнымъ кредитомъ, охотой, артиллерійскими орудіями, вопросомъ о почтовыхъ маркахъ Ротберга, его гарнизономъ... да, все это интересовало меня, потому что, какъ вамъ хорошо извѣстно, мое сердце принадлежитъ Германіи, и къ тому же я любила принца, и хотѣла любить все, что онъ любитъ... Только вотъ въ чемъ вся суть: я желала, чтобы принцъ интересовался всѣмъ этимъ... какъ бы сказать?.. для меня, изъ-за меня! Я хотѣла быть его главнѣйшей привязанностью, первѣйшей заботой... Недолго мнѣ надо было, чтобы понять, что въ его глазахъ я -- принцесса и ничего болѣе. Такъ какъ я тотчасъ же дала ему сына, то онъ уже больше ничего не ждалъ отъ меня... Я была молода, хороша собой, хотя всѣ находятъ, что теперь я гораздо красивѣе. Но принцъ предпочиталъ мнѣ всѣхъ моихъ фрейлинъ, всѣхъ чиновничьихъ женъ, всѣхъ женщинъ вплоть до горничныхъ. Теперь онъ въ связи съ этой маленькой Фрикой Дронтгеймъ, сестрой министра полиціи, страшно невоспитанной и сухой дѣвченкой. Мнѣ кажется, что онъ пощадилъ одну только Больбергъ.
   Дрожа въ нервномъ возбужденіи, она встала, распахнула окно, глубоко вдохнула воздухъ и вернулась ко мнѣ.
   -- Я задыхаюсь,-- начала она опять,-- я здѣсь задыхаюсь... Для моего сердца всего этого слишкомъ мало, чтобы удержать его. Этотъ дворъ, застывшій въ своемъ допотопномъ этикетѣ... этотъ безвольный народъ, съ его какимъ-то пошлымъ уваженіемъ и любовью... эти похожіе другъ на друга дни. Нѣтъ... все это можно выносить только при существованіи любви. А у меня ея нѣтъ. Бывали дни, когда я просыпалась, какъ безумная, съ рѣшимостью бѣжать отсюда, если не подвернется какого-нибудь приключенія или фантазіи. Отъ любого изъ моихъ подданныхъ съ привлекательнымъ для меня лицомъ зависѣло заинтересовать меня и удовлетворить капризу своей повелительницы... Я блуждала по парку и думала: "Я молода, красива... Неужели среди обитателей этой долины нѣтъ ни одного, кто мечталъ бы обо мнѣ, кто попытался бы поближе взглянуть на меня, пробраться въ чащу парка и подойти ко мнѣ, какъ тотъ офицеръ, что полтораста лѣтъ тому назадъ влюбился въ принцессу МаріюЕлену? Какъ я была бы снисходительна!.." Входы парка открыты. Часто достаточно только повернуть желѣзное кольцо въ калиткѣ... Только старая доска на одномъ изъ деревьевъ у дороги, ведущей въ паркъ, гласитъ: "входъ запрещенъ." И рабскій народъ вѣдь никогда не нарушитъ этого запрещенія! Не только я никогда не встрѣтила, подобно Маріи-Еленѣ, влюбленнаго подданнаго, но никогда ни одинъ женихъ не пробирался по дорожкамъ парка сорвать цвѣтокъ для своей невѣсты, ни одна невѣста не просила объ этомъ своего жениха!
   Она умолкла, взволнованная звуками своей собственной рѣчи.
   -- И вотъ,-- начала она опять,-- когда я стала уже цѣпенѣть въ своемъ одиночествѣ, какое-то Провидѣніе послало мнѣ васъ...
   Она вновь остановилась и вдругъ расхохоталась своимъ смѣхомъ школьницы, при воспоминаніи о чемъ-то.
   -- Представьте,-- сказала она,-- когда принцъ сказалъ мнѣ въ прошломъ году, что онъ обратился въ нѣмецкое посольство въ Парижѣ съ просьбой прислать для Макса учителя французскаго языка, то я представила его себѣ въ образѣ моего стараго учителя танцевъ, бельгійца Бирензеля. Это былъ маленькій прямой старичекъ на тоненькихъ ножкахъ... Но на другой день вашего пріѣзда я разспрашивала о васъ Больбергъ и по ея недовольному виду догадалась, что вы -- красивый юноша. Она васъ видѣла мелькомъ. "Онъ мнѣ не нравится", сказала она жеманно. Ей нравятся уродливыя вещи. Она любитъ этикетъ, туалеты изъ Берлина и гофмаршала.
   Звонкій смѣхъ Эльзы снова огласилъ комнату. Смѣхъ Эльзы былъ лѣтъ на пятнадцать моложе ея. Закрывъ глаза, я могъ бы вообразить, что возлѣ меня смѣется молоденькая дѣвочка.
   -- Вы передѣлали мою жизнь,-- продолжала она серьезно и садясь совсѣмъ близко возлѣ меня на маленькомъ диванчикѣ.-- Я проснулась. Я поняла природу, книги, жизнь. Я не хотѣла себѣ признаться, что вы были причиной моего перерожденія. Это унижало меня, оскорбляло мое достоинство, какъ женщины, и мою гордость, какъ принцессы. Но три дня разлуки лишили меня гордости...
   Она опустила глаза и не докончила фразы, безъ сомнѣнія, для того, чтобы дать понять, что достоинство женщины все же не исчезло въ ней съ гордостью принцессы... Думаю, что всѣ эти женскія рѣчи, гдѣ такъ плохо было скрыто желаніе выставить себя жертвой, не затронули моихъ чувствъ; но онѣ окончательно опьянили мое тщеславіе. Я готовъ былъ оспаривать доводы морали, что служитъ признакомъ торжества инстинкта.
   "Мужъ -- врагъ... врагъ моей страны и моего народа. Изъ-подъ его корректной внѣшности сквозитъ иногда невыносимое нахальство. Къ тому же онъ плохой мужъ. Онъ мнѣ платитъ? Такъ развѣ онъ ничего не получаетъ отъ меня взамѣнъ своихъ марокъ?"
   Пока я размышлялъ такимъ образомъ, полуобнаженная рука Эльзы скользнула по моему лицу, и я почувствовалъ, что приведенъ въ "положеніе въ гротѣ Маріи-Елены." Я поднялъ глаза на свою повелительницу. "Я также одинокъ, думалъ я. Мы два изгнанника".
   Несмотря на твердо принятое рѣшеніе не дѣлать никакихъ наступленій, я инстинктивно долженъ былъ сдѣлать нѣкоторое движеніе, чтобы приблизиться. Очаровательное, нѣсколько блѣдное лицо Эльзы было совсѣмъ близко; ея взглядъ, если можно такъ выразиться, проникалъ въ мои глаза. И пусть моралисты, прежде чѣмъ осудить меня, вспомнятъ, что мнѣ было двадцать шесть лѣтъ, и что, живя въ теченіе десяти мѣсяцевъ въ тѣсной дружбѣ съ женщиной, меня не коснулась ни одна женская ласка! Все это соединилось противъ моего стоическаго рѣшенія и добродѣтели.
   "Да и сопротивленіе совершенно безсмысленно", думалъ я въ ту минуту, когда губы принцессы коснулись моихъ плебейскихъ устъ.

-----

   Поцѣлуй! Нѣжное, странное, часто нѣсколько комичное движеніе, но иногда потрясающее до трагизма! Прикосновеніе губъ, лишенныхъ силы произносить слова, но выражающихъ все, что хотѣло бы сказать слово! Поцѣлуй инстинктивный, преемственный, но всѣми признанный, кто выдумалъ, кто усовершенствовалъ тебя и сдѣлалъ въ нашей цивилизаціи, загроможденной историческими предразсудками и традиціями, эмблемой страстнаго единенія, послѣдняго поединка любви, конечнаго обѣта, какъ обручальное кольцо -- печатью обладанія? Если нѣкоторые любовники обмѣниваются тобою въ порывѣ пылкаго опьяненія, не умѣя овладѣть собой, то какъ часто представляешь ты удобный выходъ изъ положенія, вотъ-вотъ готоваго стать невыносимымъ или смѣшнымъ? Что сказать послѣ того, какъ все извѣстное уже сказано? У бѣдныхъ, некраснорѣчивыхъ любовниковъ ты во время отнимаешь возможность говорить. Ты съ наслажденіемъ зажимаешь имъ ротъ въ ту минуту, когда они, безъ сомнѣнія, ничего не сказали бы, кромѣ пошлостей. Поцѣлуй, въ началѣ ты или въ концѣ, ты остроуменъ, ибо какое громадное количество глупостей, благодаря тебѣ, не произносится человѣческими устами. Но ты также и предатель. Часто данный безъ увлеченія, изъ чисто-свѣтскаго приличія, ты запутываешь людей, ты пробуждаешь въ нихъ инстинктъ страсти, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда они думаютъ, что укротили его правилами вѣжливости, усыпили морфіемъ обычая. Губы, слившіяся просто для выполненія сентиментальной, свѣтской формальности, ощущаютъ вдругъ непредвидѣнное наслажденіе. Противоположное электричество соприкасается полюсами такъ, что два существа, разойдясь, становятся совершенно иными, чѣмъ были до поцѣлуя. Такимъ образомъ, несмотря на свое ритуальное значеніе, несмотря на свой полу-идеальный характеръ, ты, въ концѣ концовъ, являешься для насъ массонскимъ знакомъ генія жизни, необъяснимымъ движеніемъ, обманчивымъ и хитрымъ.
   -- Больбергъ!-- прошептала вдругъ принцесса, отстраняя меня.
   Она довольно ловко схватила развернутаго Мишлэ, лежавшаго на табуреткѣ... Я отодвинулся, насколько позволялъ узкій диванчикъ.
   "Кроткія, чистыя и вѣрныя жены,-- читала Эльза,-- жены, не имѣющія нужды скрывать что-либо, чаще другихъ нуждаются въ исповѣди любви, въ постоянныхъ изліяніяхъ передъ любящимъ сердцемъ... Какъ же случается, что мужчина обыкновенно мало пользуется такими элементами счастья"?..
   При этомъ поистинѣ отчаянномъ вопросѣ, Больбергъ вошла въ комнату. Эльза прочла еще двѣ-три строчки, потомъ закрыла книгу и встала. Она овладѣла собой. Но глаза ея сверкали счастьемъ.
   -- Хорошо вы погуляли, Больбергъ? Какъ ваша ломота?
   -- Очень благодарна вашему высочеству. Я почти не могу ходить, вашему высочеству это извѣстно. Только изъ повиновенія я сдѣлала три шага по парку, еле дотащилась до березовой скамейки и посидѣла тамъ съ полчаса.
   -- И отлично! Это очень полезно для васъ!
   -- Можно мнѣ задать вопросъ господину доктору?
   -- Конечно.
   -- Господинъ докторъ, почему, вмѣсто тонкаго хрусталя, вы привезли изъ Карлсбада поддѣльный хрусталь для пополненія богемскаго сервиза?
   -- Повѣрьте, сударыня, я сдѣлалъ, что могъ,-- отвѣчалъ я.-- Очень сожалѣю, что оказался не исполнительнымъ, но я совершенный профанъ въ хрустальныхъ издѣліяхъ.
   -- Оставьте въ покоѣ г. Дюбера!-- воскликнула принцесса раздраженно,-- Вы невыносимы!
   -- Ваше высочество будетъ переодѣваться?-- спросила невозмутимо старая дѣва.
   -- Да, да. Идите и ждите меня въ уборной. Идите!.. До свиданія, г. Дюберъ. Благодарю васъ за хорошій урокъ. Этотъ Мишлэ обворожителенъ!..
   Больбергъ угрюмо прошла черезъ спальню. Когда я направлялся къ двери салона, Эльза сдѣлала со мной два-три шага.
   И въ отверстіи полуоткрытой двери произошелъ тотъ краткій обмѣнъ чувствъ, какимъ въ теченіе столькихъ столѣтій, еще съ Адама,-- устами людей глаголъ любить претворяется въ плоть.
   

IV.

   Какъ на крыльяхъ, во снѣ, миновалъ я залы покоевъ принцессы, Людовика XVI и Имперіи, потомъ вестибюль съ многочисленными, чернѣвшими вдоль стѣнъ портретами послѣдняго вѣка, весьма посредственной работы. Лѣстница изъ темнаго мрамора снесла меня,-- буквально снесла,-- въ нижній этажъ, гдѣ, миновавъ колоннаду изъ сѣраго песчанника, я вышелъ на парадный подъѣздъ и во дворъ... Во дворѣ мнѣ встрѣтился управляющій дворцомъ, графъ Липавскій. Онъ подошелъ ко мнѣ. Это человѣкъ около пятидесяти лѣтъ, маленькій, толстенькій и живой, очень ученый, и въ своей изощренной любезности доходящій до ѣдкой ироніи.
   -- Господинъ докторъ,-- проговорилъ онъ,-- свидѣтельствую вамъ свое почтеніе. Вы только что съ урока нашей очаровательный повелительницы? Ну, какъ она занимается? Вы довольны?
   -- Принцесса,-- отвѣтилъ я намѣренно торжественнымъ тономъ,-- необыкновенно умна и прилежна.
   -- Такъ! Такъ! Весь дворъ замѣчаетъ, что со времени вашего пріѣзда она стала живо интересоваться французомъ... т. е. я хотѣлъ сказать французскимъ языкомъ, вы меня поняли, конечно?.. До свиданія, счастливый докторъ!
   И съ этими словами онъ удалился, не давъ мнѣ времени отвѣтить. На башенныхъ часахъ дворца пробило безъ четверти одиннадцать. "Отлично, подумалъ я, до урока съ принцемъ у меня еще минутъ двадцать свободныхъ!" Я былъ радъ этому промежутку, чтобы въ уединеніи подумать надъ зубоскальствомъ управляющаго, облившаго холодной водой мою радость, да мнѣ было и непріятно тотчасъ же встрѣтиться съ Максомъ. Я прошелъ въ паркъ вторымъ дворомъ и оранжереями.
   Была ясная, жизнерадостная погода, какую представляютъ себѣ только въ раю и какую Пювисъ де-Шаваннъ изобразилъ въ своей картинѣ "Doux pays". Свѣжесть въ воздухѣ, поднявшаяся за ночь, удерживала еще журчащія воды Роты отъ испаренія и, несмотря на безоблачное небо, на яркое августовское солнце, воздухъ освѣжалъ и возбуждалъ тѣло.. Легкая невидимая дымка висѣла между небомъ и землей, просѣивая свѣтъ и задерживая именно то, что въ немъ было лишняго. Свѣтъ, воздухъ, освѣщеніе земли, еле ощутимый вѣтерокъ, разсѣянно колебавшій вѣтви деревьевъ,-- все вокругъ меня было однимъ наслажденіемъ и радостью.
   Я прошелъ оранжереи и садъ принцессы, гдѣ моя повелительница своими дѣятельными нѣмецкими руками сама уха живала за клумбами, сажала и смотрѣла за цвѣтами. Изъ бегоній, капуциновъ, разноцвѣтныхъ гераній выведены арабески. Расположенный на самомъ выступѣ холма, садъ растянулся въ длину. Онъ подходитъ къ самому парку, рѣзко раздѣленному на двѣ части. Одна -- на узкомъ плато во французскомъ стилѣ еще со временъ принца Эрнста: въ ту эпоху всякій нѣмецкій властитель стремился имѣть свой Версаль. И, какъ въ Версалѣ, только соразмѣрно съ ничтожнымъ пространствомъ, здѣсь есть и озеро, и аллея съ бронзовыми статуями дельфиновъ и сатировъ и садовыя бесѣдки въ рощицахъ съ безчисленными таинственными дорожками... Дальше холмъ покато спускается всѣми сторонами къ изгибу Роты. Здѣсь разбитъ англійскій паркъ, просто отрѣзанный отъ смежнаго лѣса, Это любимое мѣсто нашихъ прогулокъ съ принцессой. Мнѣ казалось умѣстнымъ зайти на минуту помечтать въ знаменитый гротъ Маріи-Елены. Я направился кратчайшимъ путемъ черезъ рощицу французскаго парка.
   Когда я проходилъ мимо одной бесѣдки въ томъ мѣстѣ, гдѣ порѣдѣвшія деревья позволяютъ видѣть, что дѣлается по сторонамъ, меня остановилъ чей-то говоръ. Я не желалъ ни встрѣтить кого-нибудь, ни помѣшать свиданію: принцъ Отто иногда назначалъ ихъ здѣсь своимъ избранницамъ. Но я тотчасъ же узналъ говорившіе громко и безъ всякихъ стѣсненій голоса. Оба были юны, одинъ принадлежалъ мальчику, готовящемуся стать юношей, другой дѣвочкѣ. Фамильярный разговоръ, прерываемый смѣхомъ, происходилъ между моей сестрой Гритой и наслѣднымъ принцемъ. "Какимъ образомъ свели они знакомство, чортъ возьми? И какъ эта плутовка Грима пробралась во дворецъ"?
   Я. тихо приблизился и увидѣлъ, что дѣти сидятъ рядомъ на круглой деревянной скамейкѣ. Надъ ними склонялся, со своей насмѣшливой улыбкой, полуразбитый каменный фавнъ весь обросшій мохомъ. Въ рукахъ Гриты былъ букетъ розъ, и я вздрогнулъ при мысли, что она, должно быть, нарвала ихъ съ кустовъ принцессы. Она слушала Макса, сидѣвшаго лицомъ ко мнѣ. Его изящная, нѣсколько тонкая фигура облечена была въ голубой мундиръ съ серебрянымъ галуномъ. Криту я видѣлъ въ спину.
   -- И вотъ,-- сказалъ Максъ,-- когда я кончаю урокъ съ господиномъ докторомъ...
   -- Съ какимъ докторомъ?
   -- Съ вашимъ братомъ, докторомъ Дюберомъ...
   -- Да онъ вовсе не докторъ! По-французски докторъ значитъ врачъ. Нельзя говорить нѣмецкими выраженіями но французски!
   -- Ну, хорошо,-- отвѣтилъ послушно Максъ.-- Когда вашъ братъ, г. Дюберъ, кончаетъ свой урокъ, я возвращаюсь во дворецъ къ графу Марбаху, и онъ обучаетъ меня военному искусству.
   -- Кто этотъ графъ?
   -- Онъ -- гофмаршалъ; родился въ Брингенѣ, въ Пруссіи и былъ въ Африкѣ на войнѣ противъ герреро. Оттуда онъ вернулся съ болѣзнью печени. Тамъ чуть не погибъ отъ разорвавшейся мины, и съ тѣхъ поръ малѣйшій взрывъ вызываетъ у него припадокъ. Онъ съ трудомъ переноситъ даже охоту. Онъ не могъ оставаться на службѣ, и отецъ мой взялъ его къ себѣ.
   -- Чему-же онъ васъ учитъ?
   -- Прежде всего военному артикулу. Потомъ математикѣ, тактикѣ, верховой ѣздѣ. Онъ очень хорошо ѣздитъ верхомъ. Только,-- продолжалъ принцъ, понизивъ голосъ, точно боясь, что его услышитъ страшный менторъ,-- это не такой учитель, какъ вашъ братъ. У него прусскіе пріемы... Знаете?..
   -- Какіе прусскіе пріемы?
   Принцъ робко оглянулся кругомъ... Онъ хотѣлъ что-то сказать, но ограничился неопредѣленнымъ жестомъ.
   -- Я больше люблю вашего брата,-- проговорилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Я думаю!-- воскликнула съ гордостью Грита.-- Такихъ учителей, какъ мой братъ, найдется немного. Прежде всего, онъ свѣтскій человѣкъ...
   -- А!-- наивно воскликнулъ Максъ,-- онъ дворянинъ?..
   -- Дворянинъ?.. Во Франціи со времени республики дворянинъ, не дворянинъ -- все равно. Есть люди воспитанные и невоспитанные, люди изъ хорошей семьи и изъ плохой... Мой братъ и я изъ хорошей семьи. До смерти нашего отца и потери состоянія мы имѣли сношенія со всѣмъ, что есть лучшаго въ Парижѣ. Если-бы отецъ не умеръ въ прошломъ году и мы не были раззорены, то ни брата моего, ни меня здѣсь бы и не было теперь.
   -- Я доволенъ, что г. Дюберъ здѣсь,-- отвѣтилъ Максъ, поднявъ на Гриту свои красивые, выразительные сѣрые глаза.-- Я очень доволенъ, что и вы пріѣхали сюда.
   Грита не отвѣтила. Она погрузила свой розовый носикъ въ букетъ красныхъ розъ движеніемъ, какъ мнѣ показалось, не лишеннымъ кокетства.
   -- Сколько вамъ лѣтъ?-- спросила она.
   -- Тринадцать. А вамъ?
   -- Четырнадцать. Мѣсяцъ тому назадъ мнѣ минуло четырнадцать.
   -- Вы живете въ Парижѣ?
   -- Нѣтъ. Со смерти папы я живу въ пансіонѣ возлѣ Парижа.
   -- Вы никогда не видѣли двора?
   -- Двора?
   -- Я спрашиваю, были ли вы когда-нибудь въ странѣ, какъ здѣсь, гдѣ есть принцъ, принцесса, гофмаршалъ, управляющій дворцомъ, статсъ-дамы, этикетъ?.. Словомъ, все то. что характеризуетъ дворъ?...
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила Грита съ гримасой...-- Во Франціи двора нѣтъ. Я видѣла празднества въ Енисейскомъ дворцѣ... Не особенно интересно. Это почти то же, что балъ въ какомъ-нибудь министерствѣ. Мнѣ больше нравятся балы въ посольствахъ...
   -- Красиво все это: Елисейскій дворецъ, министерства, посольства?
   -- Великолѣпно!
   -- Красивѣе, чѣмъ здѣсь?
   -- О, конечно!
   -- Лучше тѣхъ залъ, что я вамъ только что показывалъ черезъ раскрытыя окна?
   Грита подумала съ минуту и отвѣтила:
   -- Нельзя сравнивать. Для дворца здѣсь не очень красиво... не очень роскошно... убрано не съ особеннымъ вкусомъ, по моему. Но все же оригинально. Да, хорошо, внушительно, такъ, какъ должно быть.
   Я замѣтилъ, что эта похвала, хотя и умѣренная, залила краской чудное лицо Макса и зажгла удовольствіемъ его взоръ.
   -- Нашъ родъ очень древній,-- сказалъ онъ слегка вибрирующимъ голосомъ.-- Владѣнія не очень обширны: послѣ Лихтенштейна, это самое маленькое государство въ Германіи. Но мы знатнаго происхожденія: одинъ изъ моихъ предковъ былъ императоромъ Германіи въ то время, когда Гогенцолерны шатались еще по большимъ дорогамъ.
   -- А!.. Какъ его звали?
   -- Гунтеръ.
   -- Онъ долго царствовалъ?
   -- Нѣтъ. Три мѣсяца спустя послѣ своего избранія онъ внезапно умеръ. Полагаютъ, что его отравили.
   Нѣкоторое время дѣти молчали, точно ихъ юный умъ загипнотизировала великая тайна историческаго прошлаго. Раздумье Гриты привело къ слѣдующему замѣчанію:
   -- Если бы между Франціей и Германіей возникла воина, вы должны были бы сражаться противъ моего брата.
   -- Не нужно войны,-- отвѣтилъ Максъ строго.-- Здѣсь, при дворѣ, говорятъ, что французы желаютъ войны. Развѣ правда?
   -- Во Франціи говорятъ, что войны хотятъ нѣмцы.
   -- Да, нѣкоторые здѣсь хотятъ ее... Гофмейстеръ говоритъ, что этимъ должно кончится. Но я не желаю войны.
   -- Почему?
   -- Говорятъ, что я похожъ на своего прадѣда, принца Эрнста. Онъ храбро дрался во время семилѣтней войны Тѣмъ не менѣе, онъ ненавидѣлъ войну и любилъ искусства и философію. Онъ мечталъ сдѣлать изъ Штейнаха, соединеннаго тогда съ Ротбергомъ, второй Веймаръ... Теперь Штейнахъ принадлежитъ Пруссіи и навсегда отдѣленъ отъ Ротберга; Ротбергъ же -- простая крестьянская деревушка, съ нѣсколькими дачами и съ замкомъ. Съ большимъ трудомъ и по особой милости намъ удалось сохранить собственныя почтовыя марки и избавиться отъ прусскаго гарнизона. Мы такъ же независимы, какъ саксонскій король и принцъ-регентъ Баваріи. Но я хорошо знаю, что намъ оставляютъ эту независимость, какъ забаву. Да и что значитъ независимость, когоа ее нельзя защищать?
   -- Какой вы серьезный,-- прошептала Грита.
   Максъ улыбнулся.
   -- Я люблю и веселиться, увѣряю васъ... Но у меня нѣтъ здѣсь сверстниковъ. Когда я былъ маленькій, у меня, по крайней мѣрѣ, былъ мой молочный братъ Гансъ, онъ игралъ со мной... Теперь онъ кучеромъ у Грауса, и я вижу его только случайно... Приходите во дворецъ; я скажу мамѣ, чтобъ она васъ пригласила. Вы увидите, какая мама красивая и добрая. Она очень любитъ вашего брата.
   Послѣдняя фраза, произнесенная невинными устами, про извела на меня тяжелое впечатлѣніе, и я хотѣлъ было показаться и сразу оборвать разговоръ, какъ вдругъ Максъ вскочилъ и застылъ въ солдатской позѣ. Въ ту же минуту я услышалъ шаги по песку, и на порогѣ появился прямой, затянутый и въ высокихъ сапогахъ силуэтъ графа Марбаха. Онъ быстро подошелъ къ принцу, багровый отъ волненія.
   -- Ваше высочество,-- произнесъ онъ сухо,-- одиннадцать часовъ: вы должны быть уже во дворцѣ... А вы что здѣсь дѣлаете, дѣвочка?-- спросилъ онъ, обернувшись къ Гритѣ.
   Маршалъ говорилъ по нѣмецки. Грита не поняла словъ, но тонъ ихъ оскорбилъ ее. Она смотрѣла на него въ одно и то же время и гордо, и дерзко, какъ всегда это дѣлала съ невѣжливыми людьми, и, обернувшись къ принцу, прошептала:
   -- Что ему нужно?
   Принца нельзя было узнать. Съежившись, съ опущенными глазами, онъ похожъ былъ на ребенка, ожидающаго побоевъ.
   -- А! француженка?-- вскричалъ графъ по-французски:-- Вы маленькая француженка... Публикѣ входъ сюда запрещенъ... Вонъ! вонъ! Здѣсь дворцовый садъ. Вонъ!
   Грита встала:
   -- Милостивый государь,-- твердо отвѣтила она маршалу,-- вы очень дурно воспитаны. И вы уродъ и похожи на конюха изъ цирка въ вашихъ желтыхъ сапогахъ. Я, конечно, ухожу, потому что съ такимъ невоспитаннымъ человѣкомъ, какъ вы, молодая дѣвушка не въ безопасности.
   Она хотѣла взять свой букетъ, какъ вдругъ графъ, замѣтивъ цвѣты, крикнулъ:
   -- Цвѣты!.. Розы изъ сада принцессы! Вы сорвали цвѣты безъ позволенія!.. Извольте оставить ихъ, воровка!
   -- Это я позволилъ, графъ,-- замѣтилъ робко принцъ.
   -- Вы не смѣли позволять! Вы останетесь подъ арестомъ сегодня и завтра. Маршъ во дворецъ!
   Принцъ колебался. Графъ, находя, очевидно, что онъ медлитъ послушаніемъ, взялъ его за плечо и повернулъ на мѣстѣ. Максъ поблѣднѣлъ, одну минуту казалось, что онъ бросится на своего наставника. Но энергичный порывъ протеста быстро улетучился. Грита пожала плечами и спокойно взяла со скамейки свой букетъ.
   -- Оставьте цвѣты! Оставьте цвѣты!-- окончательно вышелъ изъ себя Марбахъ.-- Я запрещаю, запрещаю уносить!-- рычалъ онъ по-французски.
   -- Ахъ, да вы мнѣ надоѣли, конюхъ вы этакій!-- вскричала Грита, ловко отскакивая по другую сторону скамейки.-- Попробуйте-ка ихъ отнять у меня, попробуйте...
   И она быстро выскочила изъ двери съ букетомъ въ рукахъ. Полусогнувшись, готовая моментально бѣжать, въ позѣ дѣвочки, играющей въ перегонки, развеселившаяся, точно она въ самомъ дѣлѣ играетъ, Грита дразнила графа.
   Я рѣшилъ, что пора появиться и мирно разрѣшить маленькую драму. Я вышелъ изъ-за деревьевъ. Грита бросилась ко мнѣ, но я миновалъ ее и подошелъ къ графу Марбаху.
   -- Графъ,-- сказалъ я,-- молодая дѣвушка -- моя сестра. Она пошла въ паркъ, не зная, что это запрещено. Она приняла предложенные принцемъ цвѣты... Могу увѣрить васъ, что принцесса не разсердится за это... и прошу васъ освободить принца изъ-подъ ареста.
   -- Господинъ учитель,-- отвѣчалъ графъ,-- наслѣдный принцъ находится подъ моимъ руководствомъ. Вы можете быть хорошо освѣдомлены о желаніяхъ принцессы, но я. знаю желанія царствующаго принца: сынъ его долженъ подчиняться нѣмецкой дисциплинѣ. Онъ арестованіе на двадцать четыре часа... Отправляйтесь во дворецъ, ваше высочество!
   -- Ваше высочество, прошу остаться здѣсь,-- возразилъ я.-- Позволяю себѣ замѣтить вамъ,-- обратился я къ графу,-- что теперь уже больше одиннадцати часовъ: время практическаго урока французскаго языка. Мнѣ удобнѣе сегодня заниматься въ паркѣ, и, какъ только принцъ кончитъ урокъ, онъ пойдетъ подъ арестъ.
   Графъ, очевидно, обдумывалъ, можетъ ли онъ фактически обрушиться на меня? Но успокоился. Пожавъ плечами и глухо ворча, онъ удалился, и я разслышалъ только слово "французъ" въ связи съ весьма нелестнымъ эпитетомъ.
   Грита была сконфужена.
   -- Не дѣлай сердитаго лица, Волкъ,-- сказала она мнѣ.-- Конечно, лучше бы мнѣ сюда не заходить. Но я увидѣла (она движеніемъ подбородка показала на принца), что ему очень скучно! И я съ нимъ поздоровалась.
   -- И это я просилъ ее зайти,-- замѣтилъ принцъ, вновь обрѣвшій увѣренность, какъ только Марбахъ скрылся изъ вида.
   Я принялъ строгій видъ, какъ бы для выговора. Грита съ слегка заплаканными глазами ушла домой. Я остался со своимъ ученикомъ.
   Практическій урокъ начался на каменной скамейкѣ, противъ насмѣшливой рожи фавна. Принцесса, дѣйствительно, сказала правду: въ мое отсутствіе умъ ея сына снова уснулъ. Трехъ дней въ рукахъ маршала было достаточно, чтобы погрузить его въ то боязливое оцѣпенѣніе, въ какомъ я нашелъ его десять мѣсяцевъ тому назадъ, по пріѣздѣ въ Ротбергъ. Должно быть, Марбахъ билъ его, и ребенокъ частью изъ стыда, частью изъ страха, не смѣлъ жаловаться. Но къ этому режиму онъ питалъ лицемѣрную животную покорность и скрытое возмущеніе. Сколько разъ, когда онъ смотрѣлъ на графа, я читалъ въ его дѣтскихъ глазахъ глубокую, искреннюю ненависть къ своему наставнику.
   Со мной, сначала недовѣрчивый, онъ очень быстро освоился. И мало по малу мы стали искренними друзьями. Кто любознательный умъ проснулся. Я понялъ, что этотъ хрупкій, нервный, впечатлительный мальчикъ, оскорбляемый въ своей дѣтской, нѣсколько женственной, чувствительности сначала принцемъ, потомъ Марбахомъ, испытывалъ глубокое отвращеніе къ жестокой, неумолимой дисциплинѣ.
   Нѣжный и деликатный, слабое отраженіе принца Эрнста, онъ какъ бы не кстати затерялся въ поколѣніи, родившемся въ грубый вѣкъ нѣмецкаго имперіализма.
   Моя роль заключалась въ томъ, чтобы успокоить его нервы и сдѣлать его искреннимъ. Мало по малу, онъ привыкъ смотрѣть мнѣ прямо въ глаза во время разговора. Онъ отучился притворяться и лгать. Наконецъ, умъ его сталъ такимъ, какимъ былъ въ дѣйствительности: живымъ, проницательнымъ, находчивымъ. Его нѣжная чувствительность перестала пугаться прямоты и шутокъ. Онъ искренно полюбилъ меня, и лаской я добился отъ него гораздо больше, чѣмъ графъ своими побоями.
   Черезчз полчаса послѣ начала урока, онъ мало по малу сталъ оживляться, точно разсѣивались пары тяжелаго наркоза. Онъ говорилъ мнѣ о Гритѣ, высказывалъ удовольствіе, что встрѣтился съ ней. Она сказала ему, что онъ хорошо говоритъ по-французски, и онъ очень гордится этимъ.
   -- Почему она не живетъ во дворцѣ?-- спросилъ онъ.
   -- Потому что она не служитъ при дворѣ.
   -- Ну, а если бы ей дали какое-нибудь мѣсто? Тогда она не вернулась бы во Францію и была бы всегда вмѣстѣ съ вами.
   -- Грита очень свободолюбива,-- отвѣтилъ я.-- Она была бы плохой фрейлиной.
   Максъ подумалъ.
   -- Будь я владѣтельнымъ принцемъ, какъ мои предки,-- сказалъ онъ, смѣясь,-- я заставилъ бы васъ остаться въ моемъ государствѣ. Васъ и вашу сестру!
   Къ нему вернулись веселость и непринужденное изящество. Онъ не хотѣлъ со мной разставаться. Когда урокъ былъ конченъ, я долженъ былъ проводить его до дворца. Въ послѣднюю минуту онъ опять сталъ мрачнымъ.
   -- Я иду въ тюрьму,-- сказалъ онъ.-- Ахъ, какой вы счастливецъ, г. Дюберъ! Вы никогда не будете плѣнникомъ!
   -- Ну, двадцать четыре часа подъ арестомъ такъ быстро пройдутъ!
   -- Я такой-же плѣнникъ и тогда, когда не сижу подъ арестомъ,-- сказалъ онъ, покачавъ головой. И послѣ минутнаго размышленія, со сверкнувшей, знакомой мнѣ ненавистью во взорѣ, смущенно прибавилъ:
   -- Можете вы сказать Гансу, чтобы онъ пришелъ завтра около двухъ часовъ къ маленькой калиткѣ въ паркѣ поговорить со мной?
   -- Признаюсь, ваше высочество, я не хотѣлъ бы исполнять порученіи къ. Гансу отъ вашего имени.
   -- Въ такомъ случаѣ, простите. Я самъ дамъ ему знать.
   Онъ убѣжалъ со слезами на глазахъ.
   "Странный мальчикъ!-- думалъ я, возвращаясь.-- Зачѣмъ ему понадобилось поговорить съ Гансомъ?"
   Пробило двѣнадцать часовъ, когда я пришелъ на виллу Эльза. Грита ждала меня у дверей.
   -- Ты все еще сердишься?-- спросила она съ тревогой.
   -- Нисколько. Твой грѣхъ не такой ужъ тяжкій.
   -- Тѣмъ лучше,-- отвѣчала она,-- Потому что...
   -- Что?
   -- Потому что, боюсь, я сдѣлала еще одну глупость.
   -- Прекрасно. Какую же?
   -- Ты знаешь двухъ стариковъ, нашихъ сосѣдей: г-на и г-жу Молохъ?
   -- Ну?
   -- Мы будемъ съ ними завтракать за однимъ столомъ. Понимаешь, старая дама подошла ко мнѣ на балконѣ и очень мило заговорила со мной... Она спросила, кто ты... А я -- ты знаешь, люблю поговорить о тебѣ -- разболталась... Ну, она и пригласила насъ за свой столъ...
   Я на минуту задумался.
   "Молохъ не особенно нравится при дворѣ. Принцъ будетъ не доволенъ... Впрочемъ, я свободенъ поступать, какъ хочу: внѣ своихъ учительскихъ обязанностей я завишу только отъ себя!"
   И мнѣ понравилось публично проявить свою независимость.
   Я поцѣловалъ Гриту.
   -- Ты хорошо сдѣлала, что согласилась, малютка!-- сказалъ я.
   Второй ударъ колокола сзывалъ къ завтраку живущихъ въ отелѣ, и мы прошли въ столовую.
   

V.

   Господинъ Граусъ съ гордостью показывалъ раскрашенный рисунокъ будущей столовой въ предполагаемомъ отелѣ, по плану берлинскаго архитектора. Она будетъ вся бѣлая, съ колоннами и съ бѣлыми орнаментами въ видѣ струекъ дыма по стѣнамъ. Стулья и столы въ англо-бельгійскомъ вкусѣ... Къ счастью, реализація этого пышнаго плана была отложена на неопредѣленный срокъ, и мы, супруги Молохъ, Грита и я, могли пока завтракать въ старинной столовой старой гостиницы, вокругъ прочнаго стола изъ тюрингенской сосны, на соломенныхъ стульяхъ, сплетенныхъ крестьянами съ Ренштига въ длинные зимніе вечера.
   Возлѣ насъ расположились богатыя, любяшія покушать нѣмецкія семьи; передъ каждой изъ нихъ стояли во льду зеленыя бутылки гохгеймера или душистаго мозельвейна.
   Стремленіе къ насыщенію царило вокругъ маленькихъ отдѣльныхъ столиковъ и за общимъ большимъ столомъ. Съ каждой супружеской парой, состоящей изъ грудастой и пузатой матери, въ корсетѣ, лопавшемся, казалось, отъ избытка здоровья, и молодого папаши, жирнаго и лысаго, съ розовыми щеками съ свѣтлорусымъ пушкомъ и съ тяжелой цѣпью на животѣ, сидѣло по четыре или пяти свѣжихъ отпрысковъ; дѣвочки, съ глазами цвѣта васильковъ, стрекотали и съ жадностью поглощали жаркое, компотъ и вино. И мнѣ казалось, будто я очутился среди могучаго человѣческаго питомника, съ густо разросшимися вѣтвями.
   Г. Молохъ ѣлъ дѣловито, степенно жестикулируя и не переставая вести бесѣду. Онъ говорилъ по-нѣмецки, громко, не боясь быть услышаннымъ, тогда какъ его жена бесѣдовала съ Гритой по-французски, все время не теряя изъ виду своего большого ученаго младенца. Разсѣянный, какъ Амперъ, онъ хватался то за вилку, то за ножъ, то опускалъ ложечку изъ солонки въ горчичницу или наливалъ себѣ уксусу, вмѣсто воды. Онъ, какъ всегда, былъ въ черномъ разстегнутомъ сюртукѣ, въ маленькомъ черномъ галстухѣ на манишкѣ безукоризненной бѣлизны. Его тонкіе бѣлоснѣжные волосы развѣвались по обѣимъ сторонамъ лба. Все его лицо, лицо сверхъ-человѣка-обезьяны, подергивалось гримасами подъ двойными усиліями жевать пищу и не прекращать разговора, а зрачки глазъ съ желтоватыми рѣсницами вращались въ орбитахъ, точно колеса курьерскаго поѣзда.
   -- А, вы изъ дворца!-- говорилъ онъ. Ну, не завидую вамъ, сударь. Нѣтъ ничего смѣшнѣе вообще всякаго двора, а маленькаго нѣмецкаго въ особенности. Я, бесѣдующій съ вами, знаю этотъ ротберговскій дворъ... Я, сударь, "имѣлъ пріѣздъ ко двору". Въ шелковыхъ чулкахъ и панталонахъ, въ жабо и во фракѣ съ серебряными пуговицами я проходилъ по портретной, охотничьей залѣ, по залѣ оленьихъ роговъ, и еще по какимъ-то, не помню. И я гордился! Я низко склонялся передъ человѣкомъ, въ соціальномъ отношеніи безконечно болѣе ничтожнымъ, чѣмъ какой-нибудь вестфальскій промышленникъ или даже умѣлый лаборантъ. Я такъ низко пригибался, что видѣлъ отраженіе своего лица-царедворца въ натертомъ воскомъ блестящемъ паркетѣ. Между тѣмъ, я не былъ тогда ни дуракомъ, ни подлецомъ... Но я былъ молодъ, и мысль, что сынъ сапожника изъ Ротбергдорфа имѣетъ доступъ во дворецъ, опьяняла мои мозги... Знаете ли вы, что излѣчило меня отъ этой глупости?
   Слова: "Знаете ли вы" онъ прокричалъ, угрожающе поднявъ въ воздухѣ вилку... Длинная рука г-жи Молохъ тихонько коснулась поднятой руки мужа и нѣжно опустила ее на столъ.
   -- Излѣчила меня, сударь, война съ Франціей, кампанія, предпринятая противъ вашей страны!.. Начальникомъ моимъ былъ истинный герой, къ несчастью для всей Германіи, процарствовавшій слишкомъ короткое время. Онъ подружился со мной, благодаря тому, что, нуждаясь въ химикѣ для изслѣдованія какой-то подозрительной воды, меня прикомандировали къ его штабу. Ему я обязанъ тѣмъ, что понялъ, какъ можно храбро исполнять своей солдатскій долгъ и въ то же время ненавидѣть войну. Я видѣлъ передъ собой воина-философа, принца-мудреца. Изъ-за того, что онъ обнажилъ мечъ въ защиту своего отечества, онъ не считалъ себя обязаннымъ отринуть наслѣдіе нѣмецкой мысли и нѣмецкой доброты. Его примѣръ и нѣсколько словъ, сорвавшихся съ его устъ, освѣтили мой умъ... Подымаю бокалъ въ память единственнаго великаго императора новой Германіи: Фридриха III!..
   Съ этими словами ученый поднялъ свой бокалъ, сразу выпилъ налитый гохгеймеръ и широкимъ, быстрымъ движеніемъ опустилъ стаканъ на перечницу, разбивъ его на тысячу зеленыхъ кусковъ.
   -- Эйтель!-- прошептала г-жа Молохъ тономъ кроткаго упрека.
   Быстро, ловко и молча, съ помощью Гриты и дѣловитаго кельнера, она возстановила порядокъ. Между тѣмъ, г-нъ Молохъ обвелъ вызывающимъ взглядомъ поочередно всѣхъ завтракавшихъ съ нами и отвлеченныхъ этимъ приключеніемъ отъ ѣды.
   -- Дураки! Ротозѣи!-- глухо проворчалъ профессоръ,-- точно они никогда не видѣли разбитаго стакана!
   Когда все было убрано, онъ, съ необыкновенной живостью поглощая жареное мясо съ компотомъ изъ сливъ, продолжалъ:
   -- Подъ Орлеаномъ я былъ раненъ, г. докторъ. Пуля, пущенная однимъ изъ вашихъ соотечественниковъ, попала мнѣ въ шестое ребро справа и оставалась тамъ лѣтъ десять. Когда ее извлекли, я повѣсилъ ее на серебряной проволокѣ въ моей лабораторіи въ Іенѣ. А подъ ней сдѣлалъ надпись:. "Даръ неизвѣстнаго француза благодарному доктору Циммерману"... Да, сударь, я многимъ обязанъ этой маленькой пулѣ-шаспо! Я вернулся изъ Франціи совершенно преображеннымъ. Война ужасна, она безчеловѣчна. Что цивилизованные люди, какъ мы съ вами, могутъ драться другъ съ другомъ изъ-за того, что дураки-дипломаты сѣяли раздоры, это прямо чудовищно! Такіе люди, какъ вы и я, люди знанія, недавно понимали это. Теперь я не знаю, что дѣлается у васъ; но въ Германіи даже работники въ лабораторіяхъ стали завоевателями. Скоро во всей странѣ я останусь единственнымъ химикомъ, не оттачивающимъ своего меча между двумя взвѣшиваніями элементовъ.
   -- Сударь,-- обратилась къ нему Грита, когда г-жа Молохъ перевела ей послѣднія слова своего мужа,-- вамъ извѣстно, какъ я люблю своего брата; я была бы въ отчаяніи, если бы ему пришлось уѣхать на войну. Но, тѣмъ не менѣе, если Францію доведутъ до крайности,-- повѣрьте мнѣ,-- всѣ мы, мужчины и женщины, рѣшимся на войну.
   -- Слышите, что она говоритъ?-- вскричалъ Молохъ.-- Вотъ вамъ состояніе умовъ, въ какое наши воители привели людей обѣихъ странъ! Это прямо удручаетъ. И это въ XX вѣкѣ! Если бы вы знали, что приходится мнѣ выслушивать отъ моихъ собственныхъ учениковъ въ Іенѣ. А они любятъ и довѣряютъ мнѣ. Имперіализмъ, пангерманизмъ, и такъ далѣе, и такъ далѣе! Надо забрать Шампань, Франшъ-Контэ, Данію, Швейцарію, Австрію, Марокко, Востокъ... самъ не знаю, что еще! О, какъ они тщеславны! Какъ плохо знаютъ исторію народовъ! Они воображаютъ, что увеличить свое благополучіе за счетъ войны значитъ обезпечить прочность человѣческихъ законовъ и учрежденій. И ни паденіе имперіи Александра Великаго и Рима, ни крушеніе Австріи и Испаніи, ни Наполеонъ, ничто не могло вывести ихъ изъ заблужденія. Они вѣрятъ въ могущество грубой силы! Они не видятъ, что мечъ разрушаетъ то, что создается мечомъ!
   Молохъ замолчалъ. Лакеи мѣняли тарелки. Въ большой, накуренной залѣ воцарилось молчаніе.
   -- Взгляните сюда,-- сказала г-жа Молохъ съ улыбкой. Она указала на дверь изъ столовой въ буфетную. Въ эту минуту дверь, скрывъ за собой кельнеровъ, была закрыта. Противъ нея, въ серьезномъ и тревожномъ ожиданіи, какъ боевой генералъ, готовящійся приказать: "резервы впередъ!" стоялъ Граусъ.
   Вдругъ звонокъ -- и короткимъ, сухимъ жестомъ Граусъ распахнулъ таинственную дверь. По одному, всѣ кельнеры, наконецъ, солдатскимъ шагомъ, выпятивъ грудь, выступили изъ темноты и внесли на металлическихъ блюдахъ жареныхъ рябчиковъ и тѣмъ же военнымъ шагомъ направились каждый къ назначенному для нихъ, столу, поднося блюдо такъ, какъ будто отдавали честь оружіемъ.
   -- Видѣли?-- вскричалъ, Молохъ. -- Эти болваны воображаютъ, что завоевываютъ прибалтійскія провинціи, Тріестъ, или Бургундію, а этотъ Граусъ, но моему, простой прусскій шпіонъ въ мѣстечкѣ, думаетъ, что онъ -- Густавъ-Адольфъ или Бонапартъ, потому что выдрессировалъ кельнеровъ, какъ автоматовъ... О, чудныя времена моей юности! Вмѣсто бритыхъ физій и засаленныхъ фраковъ, какія хорошенькія болтуньи радовали нашъ взоръ!..
   Такъ разглагольствовалъ профессоръ. Я же думалъ: "Человѣкъ, громко высказывающій такія вещи, не можетъ быть на хорошемъ счету при дворѣ. Конечно, Грита поступила неосторожно, заставивъ меня публично завтракать съ нимъ за однимъ столомъ. Принцъ узнаетъ, благодаря шпіонству Грауса, и все еще болѣе осложнится моей утренней ссорой съ графомъ".
   -- Такъ вы вышли замужъ, не зная, чѣмъ будете существовать?-- спросила Грита, продолжая, параллельно съ нами, вести свой разговоръ съ г-жей Молохъ.
   -- Да, дѣточка,-- отвѣчала старая дама, едва прикасаясь по манерѣ прошлаго вѣка къ бланманже, обильно сдобренному желатиномъ.-- Докторъ вынужденъ былъ покинуть Ротбергъ послѣ своей рѣчи противъ захвата французской территоріи. Его объявили врагомъ общественной безопасности... это его-то, поборника порядка, гармоніи, согласія! Его лишили мѣста учителя въ штейнахской школѣ. Это случилось какъ разъ наканунѣ нашей свадьбы: мы встрѣтились съ нимъ въ Штейнахѣ, гдѣ я жила съ матерью и теткой въ старомъ домѣ на площади Ратуши.
   -- Это, гдѣ стоитъ бронзовый толстякъ верхомъ на конѣ?
   -- Да... На площади маркграфа Людвига-Ульриха. Моя мать и тетка тогда противились моему замужеству, потому что они тоже повѣрили, что Эйтель хочетъ сжечь Штейнахъ и убить стараго принца... Но я была совершеннолѣтняя,-- уѣхала съ ночнымъ поѣздомъ и соединилась со своимъ женихомъ въ Тамбургѣ; тамъ онъ поступилъ на службу къ одному аптекарю... Мы и поженились,-- закончила она просто, поднимаясь изъ-за стола, такъ какъ завтракъ кончился.
   Мы послѣдовали ея примѣру. Легкимъ движеніемъ сняла -она салфетку съ груди мужа: онъ, было, унесъ ее съ собой, заткнувъ въ петлицу, и стряхнула крошки съ отворотовъ его сюртука. Грита, повиснувъ на моей рукѣ, смотрѣла на нихъ съ шаловливымъ любопытствомъ.
   -- Хотите зайти ко мнѣ, пока мужчины будутъ пить кофе?-- спросила старая дама мою сестру.-- У меня есть снимки красивыхъ видовъ Германіи, а также портретъ доктора, когда ему было двадцать пять лѣтъ.
   Грита съ радостью согласилась. Мы съ профессоромъ усѣлись въ вестибюлѣ, устроенномъ наподобіе площадки; было свѣжо и пріятно. Кромѣ нашего столика, было занято еще два: за однимъ сидѣла цвѣтущая семья: отецъ, мать, три мальчика и дѣвочка; за другимъ, сосѣднимъ съ нашимъ,-- два господина, судя по акценту, изъ Гановера; они спорили и курили. Слышались отрывки фразъ: "промышленный ростъ Германіи... дерзость Англіи... крейсеры... подводныя лодки... Франція была бы заложницей..."
   Молохъ долженъ былъ также слышать все это, и я удивился было, что его живая натура не отвѣтила немедленно потокомъ краснорѣчія... Причиной его равнодушія въ этотъ моментъ послужила маленькая зеленая гусеница, занесенная сюда, вѣроятно, на платьѣ одного изъ посѣтителей и теперь ползавшая по краю стола. Молохъ забылъ свой кофе, надѣлъ очки съ выпуклыми стеклами на свой плоскій носъ и погрузился въ созерцаніе маленькаго животнаго: оно то съеживалось, то вытягивалось, то, какъ бы пода вая порою таинственный сигналъ, поднимало свою головку... Наконецъ, онъ осторожно взялъ гусеницу и, посадивъ ее на свою сморщенную руку, показалъ мнѣ, бросая на меня быстрые взгляды изъ-за черепаховой оправы своихъ очковъ.
   -- Взгляните, докторъ,-- сказалъ онъ,-- взгляните на эте удивительное, маленькое существо. Оно въ недоумѣніи сейчасъ передъ новымъ для себя мѣстомъ, представляемымъ моей открытой ладонью: можетъ быть, никогда еще во всю свою короткую жизнь оно не сидѣло на человѣческой рукѣ, Его зачаточные органы чувствъ пытаются преодолѣть гнетущую ихъ тайну внѣшняго міра. У насъ бываютъ иногда неопредѣленные кошмары, похожіе, вѣроятно, на бодрствованіе этой canicula virens... И сейчасъ я открою вамъ такіе горизонты, какіе традиціонная поэзія древности и новѣйшихъ временъ и въ глаза не видала...
   Онъ осторожно усадилъ canicula virens на кончикъ своего указательнаго пальца. Маленькое зеленое существо обвилось кольцомъ вокругъ его ногтя.
   -- Посмотрите на это насѣкомое, г. докторъ. Извѣстно ли вамъ, что случай, безконечно болѣе рѣдкій, чѣмъ тотъ, что свелъ насъ съ вами за этимъ столомъ, сдѣлалъ то, чтў первоначальная протоплазма эволюціей годовъ обратилась въ васъ въ молодого интеллигентнаго француза, а въ этомъ маленькомъ существѣ въ canicula virais! Тысячной доли милиметра разницы между главными элементами, милліонной доли градуса большаго или меньшаго колебанія температуры -- и ваша первичная протоплазма измѣнила бы васъ въ созданіе, canicula virens, а протоплазма canicula virens, эволюціонируя по скалѣ организмовъ, обратилась бы или въ юнаго наставника, въ родѣ васъ, или въ меня, демонстрирующаго ее передъ вами.
   Онъ всталъ и, подойдя къ обвитой зеленью двери, усадилъ червячка на вѣтку. Потомъ вернулся, но по дорогѣ успѣлъ опрокинуть стулъ со шляпами цвѣтущаго семейства. Пруссаки прекратили свой политическій разговоръ и стали прислушиваться къ намъ.
   Молохъ не сѣлъ на мѣсто, а всталъ противъ меня и, размахивая руками, возбужденный и растрепанный, пророчески продолжалъ:
   -- Волнуетъ ли васъ такъ же, какъ меня, это представленіе чудной лѣстницы твореній, это величіе эволюціи явленій?.. Полагаете ли вы, что какое бы то ни было воображеніе греческихъ поэтовъ съ ихъ смѣшными богами и безпутными богинями, съ хрустальными небесами, весь этотъ ребяческій бредъ можетъ выдержать сравненіе съ могущественнымъ реализмомъ новѣйшей науки, резюмированномъ въ монистической доктринѣ? Вы этого не думаете, иначе вы были бы умственно убоги... Сударь! Я видѣлъ женщинъ, обыкновенныхъ женщинъ, полныхъ радости и восторга, на моихъ бесѣдахъ о монизмѣ, устроенныхъ мною въ Іенѣ частнымъ образомъ. Гармонія сферъ, очаровывавшая Сципіона,-- варварскій скрипъ въ сравненіи съ гармоніей міровыхъ клѣтокъ, находящихся въ постоянной интеграціи и размноженіи, и звучащей въ изощренномъ слухѣ ученаго.
   Сюртукъ, бѣлые волосы и руки Молоха двигались въ тактъ его рѣчи, среди глубокаго изумленія цвѣтущей семьи и двухъ гановерцевъ. Одинъ изъ нихъ сказалъ другому:
   -- Мнѣ кажется, что это помѣшаный. Дуракъ какой-то.
   -- И дуракъ опасный,-- отвѣтилъ собесѣдникъ.
   Ученый ничего не слышалъ, и онъ, безъ сомнѣнія, продолжалъ бы еще передъ нами свою монистическую проповѣдь, если бы г-жа Молохъ и Грита не появились во время на лѣстницѣ, а затѣмъ и въ вестибюлѣ.
   -- Что такое? Въ чемъ дѣло?-- вскричалъ Молохъ, когда его старая и кроткая подруга положила руку на его плечо.-- Зачѣмъ ты мнѣ вѣчно мѣшаешь?.. Ахъ, г.-докторъ! Женщины ужасный impedimentum!.. Ты говоришь, уже три часа? Хорошо... хорошо... знаю... Иду сейчасъ въ лабораторію.... Да, да, я самъ просилъ тебя напоминать мнѣ о времени. Ты -- добрая и вѣрная подруга... Вотъ и часъ работы, г. докторъ. Nulla dies otiosa! Держитесь этого девиза, обдумайте его; онъ обезпечитъ вамъ счастье.
   -- Твоя чашка кофе, Эйтель,-- тихо напомнила старая дама.
   -- Ахъ, да!
   Онъ проглотилъ ее сразу, проливъ половину на свою манишку и жилетъ. Затѣмъ круглымъ жестомъ простился съ присутствовавшими, надѣлъ на разлетавшіеся бѣлые волосы свою, высокую шляпу и взялъ руку улыбавшейся г-жи Молохъ. Оба вышли въ освѣщенную солнцемъ дверь: она -- тонкая, высокая, спокойная, въ своемъ темно-красномъ платьѣ; онъ,-- повиснувъ на ея рукѣ, горбатый, подпрыгивающій, съ растрепанными волосами подъ плоскими полями шляпы, съ разлетающимися полами сюртука и крича во все горло.
   Многочисленная семья не находила словъ для выраженія своего изумленія. Оба гановерца подозвали проходившаго Грауса и стали разспрашивать; Граусъ что-то объяснялъ имъ вполголоса. Между тѣмъ, Грита, какъ зябликъ, вылетѣвшій изъ клѣтки, чувствовала себя неспокойно подъ крышей.
   -- Теперь,-- заявила она рѣшительно,:-- ты долженъ показать мнѣ Ротбергъ.
   И, какъ Молохъ своей женѣ, я повиновался Гритѣ. Мы всегда сдаемся нашему женскому impedimentum, какого бы цвѣта ни была его голова: свѣтлорусая или сѣдая.
   
   Рядомъ со мной, въ бѣлой кисейной блузѣ, въ сѣрой короткой юбкѣ и въ сѣрой же соломенной шляпкѣ, моя сестренка прошла черезъ курортъ; не безъ гордости замѣтилъ я завистливые взгляды, брошенные на нее женщинами и молодыми дѣвушками. Многія изъ нихъ также были красивы, но, какъ лака картинѣ, чего-то не доставало ихъ красотѣ: элегантности. Обаятельныя четырнадцать лѣтъ моей маленькой парижанки смутили не одинъ женскій покой въ этотъ день.
   Прежде всего мы купили два открытыхъ письма съ видами: одно отправили: "m-me Говернэ, учительницѣ въ школѣ Почетнаго легіона въ Вернонѣ"; другое: "m-lle Гранжэ, замокъ де-Салэнъ, въ Лизонѣ, Индра-и-Луара". Исполнивъ эту обязанность, сестренка увлекла меня по извилистой дорожкѣ изъ курорта въ деревню Ротбергъ, расположенную вдоль Роты. Перепрыгивая черезъ камни дорожки, показывая мнѣ то массу своихъ волосъ, то свою свѣженькую, оживленную мордочку, Грита болтала:
   -- Знаешь, Волкъ, ужасно жалко, что Молохъ такъ похожъ на обезьяну, тѣмъ болѣе, что его исторія съ m-me Молохъ прелестна... Хоть она и старуха, но такая нѣжная, милая, почти безъ морщинъ, и отъ нея пахнетъ такъ хорошо, какъ отъ старинныхъ коробокъ съ духами. Она мнѣ только что показывала своей портретъ, когда она была молоденькой дѣвушкой: на немъ она плохо одѣта, но очаровательна. Я живо представляю себѣ, какъ она ночью выходитъ изъ маленькаго домика съ аспидной крышей и, простившись съ бронзовымъ толстякомъ, уѣзжаетъ соединиться со своимъ женихомъ. Это очень трогательно, мнѣ хочется плакать и расцѣловать ее... Но когда я представляю встрѣчу ея въ Гамбургѣ съ маленькимъ Молохомъ, ожидающимъ ее на вокзалѣ, съ своими растрепанными волосами, въ длинномъ, черномъ сюртукѣ и въ цилиндрѣ (я видѣла и его портретъ въ молодости. Ну, знаешь, тогда онъ былъ еще безобразнѣе, чѣмъ теперь), мнѣ хочется смѣяться. При мысли, что они цѣловались, мнѣ становится почти противно. Это дурно, не правда-ли?
   И, повиснувъ на моей рукѣ, она прибавила, сверкнувъ глазами, отразившими ея юную душу:
   -- Надѣюсь, я не полюблю такого урода, какъ Молохъ... Правда, Волкъ?.. Впрочемъ, и понятно: я никого не хочу больше любить, кромѣ тебя.
   И я чуть не потерялъ равновѣсія отъ стремительнаго поцѣлуя, полученнаго неожиданно въ самое ухо. Онъ оглушилъ меня на добрыхъ пять минутъ, пока мы дошли до первыхъ домовъ Ротбергъ-Дорфа,
   Это старинное тюрингенекое мѣстечко, разбросанное какъ попало по правому и по лѣвому берегу рѣки. Неожиданные и видимо ненужные закоулки и улочки между домами какъ то никуда не выводятъ. Деревянныя стѣны домовъ, изъ вѣка въ вѣкъ ремонтируемыя заплатами, то промазаны красноватой глиной, то сверху до низу выложены аспидными пластинками. Изъ за невѣроятно крошечныхъ, почти кукольныхъ оконцевъ виднѣются горшки съ цвѣтущей фуксіей, сплошь закрывающей все стекло. Вокругъ каждаго дома садики съ изломанной деревянной рѣшеткой. Растительность садиковъ въ это время года -- богато разросшіеся красные цвѣты фасоли.
   -- Хорошенькая деревушка,-- сказала Грита, вдыхая своими розовыми ноздрями запахъ цвѣтущей фасоли.-- Немного грязно, но это дѣлаетъ ее живописнѣй. Но гдѣ здѣсь люди? Намъ навстрѣчу попадаются только гуси.
   Дѣйствительно, деревня казалась пустынной. Жатва выгнала все населеніе въ поля. Гуси, и въ обычное время составляющіе главную часть населенія, царили теперь на улицахъ и въ садахъ. Они бродили отдѣльными группами, то серьезно шагали рядомъ, не желая знать другъ друга, то останавливались для короткаго общаго разговора.
   Нѣкоторые, особенно храбрые, двинулись къ намъ навстрѣчу. Но мы хорошо знали, что они насъ не тронутъ. Ихъ гнѣвъ былъ не настоящій. Они дѣлали только видъ, что сердятся, какъ бы повинуясь чьему-то приказанію. Слушая ихъ, я невольно вспомнилъ о газетахъ "Strasburger Post" и "Koelnisciie Zeitung", и счелъ себя вправѣ обратиться къ нимъ съ увѣщаніемъ.
   -- Гуси Германіи!-- сказалъ я,-- неужели и вы получили приказъ и узнаете въ насъ французовъ? Успокойтесь, гуси Германіи, а главное, замолчите. Васъ обманываютъ насчетъ нашихъ намѣреній. Мы не хотимъ отнимать у васъ вашей пищи, ѣсть вашихъ бобовъ и картофеля, ни мѣшать вамъ нести яйца на новой территоріи. Закройте ваши желтые носы, ибо, открытые, они безобразны и издаютъ невыносимое карканье... Вернитесь къ своимъ трудамъ и играмъ! Эти два прохожихъ француза не замышляютъ противъ васъ ничего дурного.
   Тяжелыя, длинныя дроги, нагруженныя пирамидой пивныхъ бочекъ, перерѣзали вдругъ площадь, и лязгъ ихъ цѣпей въ одну минуту обратилъ въ бѣгство бѣлую гогочущую стаю. Распустивъ крылья, съ оглушительнымъ шумомъ, гуси бросились въ безпорядкѣ къ Ротѣ.
   Мы мирно продолжали нашу прогулку по деревнѣ. Я показалъ сестрѣ нѣсколько домиковъ государственныхъ чиновниковъ, едва отличающіеся отъ прочихъ, а также "дачи" для пріѣзжихъ, сдаваемыя лѣтомъ нѣкоторыми изъ ремесленниковъ. Въ этомъ мѣстѣ Рота становится шире, и въ это жаркое время года со дна ея выступаютъ большіе плоскіе камни. Стаи гусей мирно отдыхали на этихъ сырыхъ камняхъ. Среди нихъ копошились маленькіе деревенскіе ребятишки, розовые и грязные, съ волосами, похожими на паклю, и собирали въ мѣшки и въ корзинки бѣлыя перья и пухъ, выпавшіе изъ гусей на камни Роты. Изъ этихъ перьевъ и пуха на зиму будутъ сшиты теплыя одѣяла, "перины", какъ ихъ называютъ, надѣнутъ на нихъ пикейныя покрышки, и они будутъ защищать отъ холода узкія тюрингенскія постели, постели съ одной простыней, не уютныя, не понятныя для человѣка романской расы.
   Въ концѣ деревни дорога уходитъ въ лѣсную чащу, медленно поднимаясь среди березъ и буковъ. Мы пошли по ней. Вскорѣ насъ окружила тайна лѣса, и мы замедлили шаги и умолкли. Грита взяла мою руку и переплела свои пальцы съ моими.
   "Никогда я не смогу разстаться съ этой маленькой ручкой, думалъ я. Никогда я не захочу свое благополучіе получить цѣною спокойствія этого ребенка и испытывать радость внѣ ея радости..."
   Она какъ бы подслушала мои мысли и, точно желая поблагодарить меня, сильнѣе сжала мою руку. "Въ такомъ случаѣ, что же я дѣлаю?-- спросилъ я себя.-- Куда я иду, допуская свое сердце испытывать здѣсь нѣчто, похожее на любовь?"
   Маленькая ручка, заключенная въ моей, казалось, просила: "Не уходи! Не оставляй меня одну! И для себя самого бойся одиночества, если меня не будетъ возлѣ".
   Черезъ полчаса подъемъ привелъ насъ къ открытой дорогѣ. Она поворачивала на лѣво и образовывала высокій карнизъ, вродѣ великолѣпнаго балкона надъ долиной Роты. Отсюда видна была долина, деревня, виллы Грауса и внутренній фасадъ дворца. Виденъ былъ парадный дворъ съ портикомъ въ стилѣ Имперіи, и садъ, гдѣ Грита и принцъ сорвали розы. Нѣсколько минутъ мы любовались чудной декораціей. Потомъ, продолжая молчать, спустились къ Ротбергъ-Дорфу по козьей дорожкѣ, среди буковъ. Проходя по старому мосту, мы увидѣли, что гуси теперь были уже не единственными обитателями мѣстечка. Люди возвращались съ полей. Солидные тюрингенцы курили трубки на порогѣ своихъ домовъ. Женщины болтали, неся на плечахъ корзинки, тѣ характерныя плетушки, что какъ будто вырастаютъ вмѣстѣ съ ихъ обладательницей. Есть совсѣмъ маленькія, прицѣпленныя къ плечамъ подростковъ. Молодыя дѣвушки привѣтливо намъ улыбались и кланялись. Большинство были съ свѣтлыми волосами, не блѣдныя, какъ дѣти, собиравшія гусиныя перья, а съ здоровыми розовыми лицами, лучше всего доказывавшими, что Ротбергъ -- климатическая станція.
   Когда мы дошли до виллы Эльзы вмѣстѣ съ другими гуляющими изъ курорта, Грита сказала:
   -- Волкъ, я счастлива. Ты долженъ обѣщать мнѣ, что никогда не покинешь меня.
   -- Это ты, малютка, бросишь меня,-- отвѣтилъ я лукаво.-- Развѣ твой мужъ захочетъ дѣлить тебя со мной.
   Грита опустила голову и молчала, пока мы не вошли въ наши комнаты.
   На моемъ письменномъ столѣ лежало письмо. Я узналъ придворный конвертъ и печать. Письмо было отъ графа, слѣдующаго содержанія:
   "Господинъ докторъ,
   Благоволите пожаловать сегодня вечеромъ въ девять часовъ въ кабинетъ Его Высочества, желающаго приняты Васъ въ частной аудіенціи.

Вашъ покорнѣйшій слуга
Графъ Люціусъ фонъ-Марбахъ".

   "Отлично, думалъ я! Придется получить нагоняй прежде всего за ссору съ графомъ, а потомъ за трапезу съ Молохомъ. Сегодня я не въ миролюбивомъ настроеніи. У меня три тысячи марокъ сбереженій. Если принцъ разозлитъ меня, я уѣду съ Гритой".
   Но при мысли объ этомъ, въ уединеніи въ моей комнатѣ, сердце мое сжалось смутной грустью. На губахъ я почувствовалъ ощущеніе поцѣлуя.
   "Неужели же я менѣе свободенъ, чѣмъ думаю?" спросилъ я себя.
   И не зналъ, что отвѣтить.
   

VI.

   Мы ужинали съ Гритой въ общей залѣ. Граусъ, какъ большинство нѣмецкихъ содержателей отелей, не имѣлъ общаго стола по вечерамъ. Всякій, по желанію, могъ получить ѣду между шестью съ половиной и десятью часами вечера. Грита замѣтила, что каждый членъ семьи заказывалъ себѣ кушанья по своему вкусу, не заботясь объ остальныхъ. Отецъ ѣлъ шнитцель, мать -- яичницу, дѣвочка -- холодную ветчину, мальчикъ варенье, и никто не дѣлился другъ съ другомъ. Мы, въ свою очередь, возбуждали любопытство сосѣдей, братски дѣлясь съ Гритой поданными намъ порціями.
   Когда я уходилъ на аудіенцію къ принцу, Грита сказала:
   -- Я иду спать. Воздухъ совсѣмъ опьянилъ меня, и до смерти спать хочется. Когда ты вернешься, обѣщай, что пройдешь черезъ мою комнату и поцѣлуешь меня... даже, если я буду спать.
   Я обѣщалъ. Когда я выходилъ изъ двери, Грита издали повторила:
   -- Даже, если я буду спать!

-----

   Отъ "виллы Эльза" до дворца около трехъ четвертей километра. Я прошелъ это разстояніе пѣшкомъ: ночь была мягкая, свѣжая, почти холодная. Поднявъ глаза, я погрузился въ созерцаніе блестящей карты небесъ, гдѣ разбросанныя звѣзды сверкали золотыми пятнами на темной лазури. Передъ мной, какъ разъ надъ дворцомъ, горѣли Гіады, воспѣтыя еще Гомеромъ. Высоко, высоко между двумя лѣсными вершинами Арктуръ мигалъ своимъ краснымъ окомъ. Мною овладѣло чарующее сознаніе, что я ничтожнѣйшая частица необъятной вселенной, и, дѣйствительно, моя первичная протоплазма превратилась въ зеленую гусеницу Молоха. Мнѣ казалось, что я иду къ другой, такой же гусеницѣ, такой же ничтожной, какъ и я. Учитель французскаго языка очень похожъ на мелкаго нѣмецкаго властелина, когда ихъ обоихъ наблюдаешь съ высоты Арктура. Благодаря этимъ въ высшей степени ободряющимъ размышленіямъ о космосѣ, я, твердымъ шагомъ свободнаго и рѣшительнаго человѣка, вступилъ подъ арку дворца, прошелъ вестибюль и лѣстницу, ведущую къ покоямъ принца.
   -- Господинъ докторъ Луи Дюберъ!
   Провозгласивъ такъ мой титулъ и имя, камердинеръ отворилъ дверь и ввелъ меня въ кабинетъ.
   Принцъ сидѣлъ у рабочаго стола, заваленнаго книгами и бумагами, и писалъ. Онъ жестомъ пригласилъ меня подождать. Массивный столъ изъ свѣтлаго дуба, такъ же, какъ и кресло, обитое красной кожей, претендовали на простоту и копировали кабинетъ Вильгельма I въ Потсдамѣ. По стѣнамъ развѣшаны были портреты Фридриха II и послѣднихъ германскихъ императоровъ. На каминѣ бронзовая статуя въ каскѣ и кольчугѣ должна была изображать императора Гунтера I (ротбергскаго). Принцъ писалъ сосредоточенно. Я стоялъ и ждалъ, развлекая себя ироническимъ разсчетомъ, во что обойдется европейской политикѣ настоящая работа его высочества.
   -- Садитесь, пожалуйста, г. докторъ,-- сказалъ милостиво мой повелитель на прекрасномъ французскомъ языкѣ.
   Онъ указалъ мнѣ кресло у своего стола. Я сѣлъ, онъ продолжалъ писать. Это дало мнѣ возможность разглядѣть его очень близко при свѣтѣ лампы подъ абажуромъ, какъ подъ микроскопомъ. Это былъ толстый человѣкъ, съ розоватой кожей, покрытой свѣтлымъ, неопредѣленнаго цвѣта пушкомъ. Синій гусарскій вицъ-мундиръ съ бѣлыми нашивками стягивалъ его съ трудомъ. Волосы, подстриженные щеткой и порѣдѣвшіе на лбу, открывали кожу на черепѣ, покрытую кое-гдѣ прыщиками. Свѣтло-голубые глаза закрыты были въ эту минуту вѣками съ морщинками по угламъ, какъ это бываетъ у близорукихъ отъ привычки щуриться. Охота и скачки на вѣтру и подъ палящими лучами солнца опалили полное лицо, съ сильно развитыми скулами. Надъ воротникомъ рубашки наклоненная шея дѣлилась на двѣ части: на верхнюю -- темную и нижнюю ослѣпительно-бѣлую. Темная рука также у кисти рѣзко отдѣлялась отъ остальной своей части.
   Во время работы принцъ сильно дышалъ. Это довольно красиво очерченный и благородный ротъ двигался, точно по мѣрѣ писанія Онъ произносилъ выводимыя имъ слова, и поднятые кончики его свѣтлыхъ, густыхъ и сильно нафабренныхъ усовъ мѣрно поднимались и опускались, отбрасывая по щекамъ подвижную, нѣсколько комическую тѣнь. Я смотрѣлъ на него съ нѣкоторымъ любопытствомъ сочувствія. Я забылъ его положеніе принца: это былъ человѣкъ, какъ и я, со слѣдами пережитыхъ годовъ, человѣкъ съ семьей и съ привязанностями. И я замышлялъ отнять у него кое-что изъ его достоянія и покоя!..
   -- Простите меня, г. докторъ,-- сказалъ онъ.-- Я кончалъ телеграмму къ американскому изобрѣтателю Сильверсмиту, придумавшему очень остроумный способъ приводить автомобиль въ движеніе. Эта телеграмма появится завтра въ "Ротбергской Газетѣ".
   Я поклонился, не воспользовавшись возможностью узнать раньше Европы содержаніе этого интернаціональнаго документа. Принцъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе и произнесъ рѣзкимъ тономъ:
   -- Сегодня утромъ, г. докторъ, у васъ было что-то въ родѣ... ссоры, или, вѣрнѣе, столкновенія съ гофмаршаломъ, графомъ Марбахомъ?
   -- Слово столкновеніе слишкомъ сильно, ваше высочество,-- возразилъ я.-- Графъ приказалъ его высочеству, наслѣдному принцу, отправиться во дворецъ какъ разъ въ тотъ моментъ, когда, по своимъ обязанностямъ, я одинъ имѣлъ право давать приказанія моему ученику.
   -- Да, да! Такія мелкія... распри... возможны при всѣхъ дворахъ... и я предупреждаю васъ, не жалуюсь на это... Онѣ показываютъ, что всякій хорошій слуга ревниво относится къ своимъ обязанностямъ и правамъ... Я не обвиняю васъ... Я не скрылъ этого и отъ графа Люціуса... Надѣюсь...-- прибавилъ онъ съ оттѣнкомъ смущенія: -- ваша сестра не сердится больше на него за нѣсколько строгій выговоръ... Хотя по долгу службы онъ былъ въ правѣ пожурить лицо, явившееся въ паркъ безъ позволенія, но я не желалъ бы... чтобы эта молодая особа обвиняла насъ... въ недостаткѣ вѣжливости... любезности. Вы насъ знаете... скажите ей, пожалуйста, что, хотя нѣмецкіе запреты строги, но мы вовсе не варвары.
   Все это онъ выговорилъ сразу, тономъ напускной веселости. "Мы не варвары!" Сколько разъ мнѣ, французу, живущему уже десять мѣсяцевъ въ изгнаніи, приходилось слышать эту фразу отъ мѣщанъ, отъ дворянъ, даже отъ самой принцессы!..
   -- Разумѣется... эта молодая особа будетъ пользоваться правомъ гулять въ паркѣ все время своего пребыванія здѣсь. Я даже не вижу ничего предосудительнаго въ томъ, чтобы она разговаривала съ наслѣднымъ принцемъ -- вѣдь онъ приблизительно однихъ лѣтъ съ нею? Для него такое общеніе съ француженкой будетъ прекраснымъ упражненіемъ въ языкѣ... Ну, а съ Марбахомъ все улажено. Онъ подастъ вамъ руку при встрѣчѣ. И я желаю... я надѣюсь, что вы окажете ему дружескій пріемъ, не такъ ли?
   -- Смѣю завѣрить ваше высочество,-- отвѣтилъ я съ улыбкой,-- что нисколько ни сержусь на графа.
   -- Прекрасно, прекрасно,-- сказалъ принцъ.
   Онъ кашлянулъ, провелъ рукою по рѣдкой щеткѣ своихъ волосъ, отодвинулъ и поправилъ лампу. Я догадался, что самое главное впереди. Откинувшись въ креслѣ и устремивъ взглядъ своихъ голубыхъ глазъ прямо на меня, принцъ произнесъ рѣзко, почти строго:
   -- Говорилъ вамъ профессоръ Циммерманъ, во время вашего общаго завтрака, о своемъ недовольствѣ мною?
   -- Ваше высочество,-- отвѣтилъ я,-- прежде всего, долженъ сказать, что только случайность, простая случайная встрѣча между моей сестрой и г-жей Циммерманъ была причиной нашего совмѣстнаго завтрака. Отказаться отъ приглашенія послѣ того, какъ оно было принято сестрой безъ всякой задней мысли, казалось мнѣ не деликатнымъ по отношенію къ пожилой и симпатичной женщинѣ. Прибавлю еще, что имя вашего высочества не было произнесено ни разу, и я не позволилъ бы, чтобы оно послужило предметомъ какой бы то ни было критики. Профессоръ знакомилъ меня съ своими политическими идеями, разсказывалъ о своей молодости, о женитьбѣ, развивалъ научныя теоріи. Вотъ и все.
   -- Его молодость! Его теоріи!-- повторилъ принцъ съ ироніей, откидываясь на спинку кресла.-- Безумецъ этотъ Циммерманъ!
   Онъ всталъ и заходилъ взадъ и впередъ по большой комнатѣ. Я также поднялся.
   -- Какой безумецъ! Онъ могъ сдѣлаться славой Ротберга! Онъ нашелъ бы покровителей въ моемъ отцѣ и во мнѣ. Но онъ предпочелъ поносить имперію, германское объединеніе, великія дѣла незабвеннаго года... О! враги нѣмецкой мощи встрѣчаютъ въ немъ искренняго союзника, и я понимаю, почему онъ остановился на васъ. Но я не потерплю, если онъ снова начнетъ здѣсь свои подвиги, какъ тридцать пять лѣтъ назадъ... Какъ! расцвѣтъ нашей силы и нашего благосостоянія въ теченіе цѣлой трети столѣтія не убѣдилъ его въ мудрости нашихъ отцовъ? Тридцать пять лѣтъ тому назадъ можно было сомнѣваться и говорить: берегитесь, бойтесь чрезмѣрныхъ захватовъ, не слишкомъ зарывайтесь! Но теперь скажите, г. Дюберъ, будьте искренни: развѣ Германія страдаетъ отъ подчиненія прусской гегемоніи? Военный подъемъ развѣ помѣшалъ развитію нашей промышленности и торговли? Развѣ онъ затормазилъ развитіе нашего поколѣнія? Мы по прежнему наиболѣе сильно вооруженная нація въ мірѣ; нашъ торговый флотъ покрываетъ моря. Вся вселенная платитъ дань нѣмецкой промышленности, нѣмецкой торговлѣ, нѣмецкой наукѣ... И вотъ, ученый, Богомъ одаренный наивысшимъ геніемъ, осмѣливается поносить систему, доказавшую, можно сказать, гсвои превосходныя качества! Во имя не знаю какой соціальной утопіи, онъ возстаетъ противъ солдатчины, противъ деспотизма, противъ прусскаго имперіализма! Онъ проповѣдуетъ международное разоруженіе... Онъ становится апостоломъ какой-то новой религіи, монизма, и мечтаетъ водрузить ее вмѣсто оффиціальной церкви!.. Пусть онъ разглагольствуетъ объ этомъ въ Гамбургѣ или въ Іенѣ, тамъ не отъ меня зависитъ мѣшать ему; но въ Ротбергѣ, у меня, на моей территоріи я рекомендую ему держать свой языкъ на привязи. Я былъ полонъ снисхожденія къ нему, когда онъ пріѣхалъ сюда во время вашего пребыванія въ Карлсбадѣ. Я смотрѣлъ на него, какъ на согражданина, дѣлающаго намъ честь, и предполагалъ, что годы смирили его. Мнѣ нечего скрывать отъ васъ, что я поручилъ графу привѣтствовать его и пригласить во дворецъ. И представьте, что онъ отвѣтилъ?
   Принцъ остановился прямо передо мной.
   -- Онъ отвѣтилъ, что тронутъ моимъ вниманіемъ и привѣтствуетъ меня въ свою очередь, но что его занятія запрещаютъ ему всякія развлеченія... Вотъ каковъ былъ отвѣтъ его государю Ротберга, г. Дюберъ! Развѣ это называется вѣжливостью? Какъ по вашему, вы живете въ странѣ, кичащейся своей деликатностью?
   Когда государи не спрашиваютъ, говорить съ ними воспрещается; когда они задаютъ вопросъ, часто удобнѣе вовсе не отвѣчать. Миніатюрный дворъ, гдѣ я жилъ уже десять мѣсяцевъ, научилъ меня этой осторожности. Но на этотъ разъ увернуться отъ отвѣта мнѣ казалось трусостью, тѣмъ болѣе, что нѣкоторыя замѣчанія принца до извѣстной степени подняли во мнѣ желчь.
   -- Ваше высочество!-- началъ я,-- если мое мнѣніе дѣйствительно имѣетъ значеніе...
   -- Конечно, конечно, имѣетъ значеніе!
   -- Въ такомъ случаѣ, мое мнѣніе: Циммерманъ просто доктринеръ и упрямецъ. У него не сохранилось ни злобы противъ покойнаго принца, ни ненависти противъ васъ. Онъ думаетъ, что его визитъ во дворецъ можетъ быть истолкованъ, какъ раскаяніе въ прошломъ, какъ отреченіе, и предпочитаетъ уклониться. Это независимость, если угодно вашему высочеству! но къ ней приводитъ съ теченіемъ времени всякое искреннее убѣжденіе!
   Принцъ пожалъ плечами. Онъ подошелъ къ книжнымъ полкамъ и съ тѣмъ особеннымъ вниманіемъ, какое выказывается, когда думаютъ о совершенно другихъ вещахъ, сталъ разглядывать переплеты. Потомъ онъ сдѣлалъ военный полуоборотъ, какъ на парадѣ, оперся спиною о полки и взглянулъ на меня.
   -- Въ сущности, вы о нѣмецкой политикѣ думаете то же, что и Циммерманъ.
   Я промолчалъ.
   -- Кромѣ того,-- продолжалъ принцъ,-- вы (въ области политики, конечно) наслѣдственный врагъ Германіи. Я считаю доктрины Циммермана опасными и вредными именно потому, что онѣ одобряются нашими врагами.
   -- Ваше высочество, этотъ аргументъ я часто слышать изъ устъ моихъ соотечественниковъ, только въ обратномъ смыслѣ.
   -- Тѣмъ не менѣе, онъ неопровержимъ.
   -- Я другого мнѣнія. Спокойные умы и внѣ нашей территоріи находили проекты Наполеона въ 1812 году вредными для Франціи. Они были правы, и рѣдкіе французы-патріоты, думавшіе подобно имъ, такъ же не ошибались.
   -- Такимъ образомъ теперь,-- спросилъ иронически принцъ,-- вы совѣтуете Германіи быть сговорчивой и мирной, сдѣлаться маленькой?
   -- У меня нѣтъ никакихъ правъ давать совѣты Германіи. Но именно потому, что я посторонній человѣкъ, я, быть можетъ, яснѣе вижу положеніе Германіи среди другихъ государствъ. И Германія мнѣ представляется въ условіяхъ, менѣе благопріятныхъ для мира сегодня, чѣмъ была вчера, потому что стала внушать большія опасенія.
   -- Въ чемъ можно упрекнуть Германію?
   -- Ваше высочество!
   -- Говорите, говорите! Нѣмецкій собесѣдникъ умѣетъ относиться объективно къ чужому мнѣнію.
   "Какъ могъ бы нѣмецъ поддерживать споръ,-- подумалъ я,-- если бы изъ его лексикона вычеркнуть слово "объективность".
   -- Ваше высочество,-- произнесъ я громко,-- Германію упрекаютъ въ томъ, что своему счастью она придала вызывающій характеръ, надѣлавшій столько вреда Франціи до 1870 года. Читайте независимыя газеты всего міра, онѣ выражаютъ этотъ упрекъ. Нѣмецкая имперія стала пангерманской, выражаясь моднымъ жаргономъ. Между тѣмъ, что такое пангерманизмъ?
   -- Очень просто: объединеніе въ одно государство всѣхъ народовъ нѣмецкой національности и нѣмецкаго языка.
   -- Гораздо больше, ваше высочество! Въ мечтахъ пангерманистовъ кроется стремленіе навязать нѣмецкій духъ, нѣмецкую иниціативу всей Европѣ, или. по меньшей мѣрѣ наивозможно большему числу европейцевъ. Эта мечта ясно выражается у болѣе смѣлыхъ вашихъ публицистовъ. По ихъ мнѣнію, только одна нѣмецкая нація имѣетъ право распространенія. Нѣмецкая мораль выше всѣхъ моралей. Нѣмецкая сила должна устрашать всякую другую силу.
   -- Браво, браво!-- воскликнулъ принцъ съ знакомымъ мнѣ смѣхомъ радости. Я наблюдалъ его у него и у другихъ нѣмцевъ; и всякій разъ этотъ смѣхъ оскорблялъ и огорчалъ меня: въ немъ есть что-то животное, что-то неразумное.
   -- Вотъ видите, ваше высочество!-- вскричалъ я.-- Таково и ваше мнѣніе. Это грозитъ страшнымъ недоразумѣніемъ съ другими народами. Ибо, увѣряю васъ, что лично я, далеко не воинственный человѣкъ, готовъ скорѣе перенести всѣ случайности, чѣмъ покориться нѣмецкой культурѣ, нѣмецкой морали, нѣмецкой силѣ. Чѣмъ сдѣлаться гражданиномъ нѣмецкой Европы, я предпочитаю совсѣмъ перестать быть европейцемъ!
   Неужели я перешелъ границы? Одну минуту у меня мелькнула было эта мысль, потому что принцъ вдругъ сильно покраснѣлъ, точно ему грозилъ ударъ. Я замѣтилъ, что кончики его усовъ надъ верхней губой стали подергиваться. Сильнымъ напряженіемъ воли, напружившимъ жилы на его вискахъ, онъ сдержался. Ему хотѣлось показать жалкому латинцу, какимъ я былъ, силу своей германской души.
   Его гнѣвъ разрѣшился методическимъ перестанавливаніемъ предметовъ на письменномъ столѣ. Затѣмъ, очень тихо и какъ бы отрывисто онъ сказалъ:
   -- Повторяю вамъ, г. Дюберъ, что такой взглядъ на Германію у иностранца, и въ особенности у француза, извѣдавшаго тяжесть германскаго меча, меня не удивляетъ. Признайте кстати, что то, что вы сказали, оправдываетъ недовѣрчивость Германіи къ ея сосѣдямъ... Но духъ критики и недовѣрія, естественный у иностранца, мнѣ кажется нетерпимымъ у нѣмца. Видайтесь, сколько вамъ угодно, съ вашимъ другомъ докторомъ Циммерманомъ... но посовѣтуйте ему быть осторожнымъ въ поступкахъ и въ словахъ. Когда исповѣдуешь такія идеи, то опасно имѣть дѣло со взрывчатыми веществами.
   При послѣднихъ словахъ онъ засмѣялся и овладѣлъ собой.
   -- Я шучу, вы меня понимаете, конечно. Я не считаю Циммермана анархистомъ. Его идеи, по моему, гораздо опаснѣе его динамита. Пусть онъ воздержится отъ демонстрацій во время пребыванія въ Ротбергѣ, и я избавлю его, съ своей стороны, отъ всякой симпатіи, даже отъ проявленія простой вѣжливости. Вы передадите ему это, не правда ли?
   Произнося эти слова, онъ смотрѣлъ мнѣ прямо въ глаза твердымъ, повелительнымъ и властнымъ взоромъ. Я поклонился.
   -- Я на это разсчитываю и потому не вижу никакого неудобства въ вашихъ сношеніяхъ съ нимъ. До свиданія, г. Дюберъ, возвращаю вамъ свободу; передайте вашей сестрѣ мое сожалѣніе и извиненіе по поводу утренняго инцидента.

-----

   Возвращаясь на виллу "Эльза", я не любовался больше небесной звѣздной картой, которая поблѣднѣла передъ восходомъ луны, не показавшейся еще изъ-за черныхъ горъ, но поглощавшей уже мало-по-малу мерцаніе звѣздъ. Я шелъ, низко склонивъ голову.
   "Годъ тому назадъ, думалъ я, когда мы разглагольствовали въ небольшомъ собраніи на улицѣ Грезъ у моего друга Десперо съ Эрбелэномъ, свѣтлорусымъ Жанкуромъ, Марини и другими молодыми, богатыми и культурными буржуа, если бы кто-нибудь изъ насъ произнесъ слова, слышанныя мною только что отъ принца Отто, то на него посыпались бы сарказмы и шиканье всѣхъ остальныхъ. "Слово патріотизмъ,-- сказалъ тогда Эрбелэнъ, точно такъ же, какъ слова добродѣтель и совѣсть, позоритъ того, кто его произноситъ, воображая выразить имъ что-нибудь." И я со всѣми остальными членами кружка одобрялъ это мнѣніе. Что сказали бы мои друзья теперь? Что сказалъ бы самъ Эрбелэнъ послѣ оскорбительнаго поведенія нѣмцевъ въ марокскихъ событіяхъ?.. Эволюціонировали ли они такъ же, какъ и я, только издали слыша "рычаніе чудовища"?
   Размышляя въ такомъ духѣ, я дошелъ до виллы, гдѣ наружная дверь никогда не запиралась на ключъ: курортъ сохранилъ еще простоту старой Германіи. При свѣтѣ зажженной свѣчи я поднялся на лѣстницу и прошелъ въ переднюю. Комната Гриты была прямо, моя налѣво. Согласно обѣщанію, я зашелъ къ ней, поцѣловалъ ея разбросанные по подушкѣ темные волосы, и направился въ свою комнату.
   Она была такъ ярко освѣщена взошедшей, наконецъ, луной, что я погасилъ свой жалкій свѣтильникъ. Все облито было бѣлымъ свѣтомъ: я легко двигался и все различалъ въ комнатѣ вокругъ себя.
   Мнѣ совсѣмъ не хотѣлось спать. Я вышелъ на террасу и сѣлъ возлѣ перегородки, отдѣлявшей насъ отъ сосѣдей: мнѣ казалось, что мирный ночной пейзажъ успокоитъ мои еще нѣсколько взбудораженные нервы. И, дѣйствительно, глядя на эту волшебную декорацію, освѣщенную мечтательнымъ свѣтомъ, глухое возбужденіе, оставшееся во мнѣ отъ разговора съ принцемъ, мало-по-малу улеглось... Мысли опять направились въ сторону ироніи. Во мнѣ вспыхнуло желаніе хорошенько отомстить этому феодалу-нѣмцу.
   "Онъ не скрываетъ, что смотритъ на меня, какъ на врага... ха, какъ на врага!.. Большимъ же дуракомъ я буду, если еще стану обременять себя упреками совѣсти!"
   Вдругъ я услышалъ, что за перегородкой у моихъ сосѣдей открылась балконная дверь и донесся шелестъ платья профессорши. Затѣмъ послышалось: "Komm Schatz", произнесенное вполголоса.
   Трогательный призывъ Schatz -- сокровище -- обращенъ былъ къ Молоху. Подвижной старичокъ, дѣйствительно; вышелъ къ женѣ.
   -- Wunderschön!-- сказалъ онъ, всматриваясь въ живописный пейзажъ.
   -- Wunderschön!-- повторила она.
   Изъ своего убѣжища я слышалъ, такимъ образомъ, разговоръ старой четы. Сознаюсь, одну минуту меня это смущало... Но какъ уйти незамѣченнымъ? Боязнь показаться нескромнымъ принуждала къ еще большей нескромности. Къ тому же, скажу правду: разговоръ моихъ сосѣдей вскорѣ заполонилъ меня. Они бесѣдовали вполголоса, какъ подобаетъ въ ночной тиши. Они говорили прекраснымъ, чистымъ нѣмецкимъ языкомъ, съ нѣсколько устарѣвшими оборотами въ устахъ г-жи Молохъ, и точными и образными выраженіями ея мужа. Перегородка, раздѣлявшая насъ, скрывала отъ меня печальный видъ старости; и порою мнѣ казалось, что я слышу возлюбленную Вертера, бесѣдующую съ Заратустрой.
   Вотъ что говорили они:
   -- Дай мнѣ твою руку, мое сокровище,-- начала она,-- я люблю тебя. Я счастлива, что вмѣстѣ съ тобой и какъ бы твоими глазами смотрю на эти окрестности, гдѣ пробудилось мое сердце... Благодарю тебя за это счастье... А ты доволенъ, что явился сюда?
   -- Я счастливъ, дорогая моя,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Любовь, родившаяся среди этихъ вѣчно зеленыхъ лѣсовъ, подобно имъ, не боится времени. О! чудный край!..
   -- Да, очень красиво,-- замѣтилъ онъ.-- Эти линіи уступовъ, игра свѣта и тѣней очаровываютъ человѣческій взоръ, и наше удовольствіе заключается именно въ гармоническомъ упражненіи нашихъ внѣшнихъ органовъ чувствъ. Глазъ человѣка при всякомъ движеніи встрѣчаетъ здѣсь удовлетвореніе, хотя дворецъ, самъ по себѣ, необыкновенно безобразенъ. Это -- казарма и госпиталь. Все претенціозно, полно стремленія господствовать, быть виднымъ издалека, заставить подчиняться себѣ.
   -- Перестань, мое сокровище!.. Не говори дурно о дворцѣ! Онъ мнѣ нравился, когда я была маленькой дѣвочкой, и еще не знала тебя. Если у меня теперь болѣе изысканный вкусъ, благодаря твоимъ урокамъ, и я вижу недостатковъ стиля и гармоніи, то все же настаиваю, что дворецъ служитъ дополненіемъ къ природной красотѣ этого мѣста. Безъ него оно много бы потеряло.
   -- Правда, уродливыя вещи, удачно расположенныя, помогаютъ иногда красотѣ ансамбля, какъ ложныя доктрины могутъ быть иногда благодѣтельны въ примѣненіи. Тѣмъ не менѣе, обитатели этого дворца подвергаются его дурному вліянію. Въ сердцѣ Ротбергъ-Штейнаха съ тѣхъ поръ, какъ это уродливое зданіе пріютило ихъ, завелся солдафонъ и шарлатанъ. Какую иллюминацію можно было бы устроить на вершинѣ этого холма изъ этой дряни! Толстый, начиненный,-- какъ франкфуртская колбаса моимъ "цецилитомъ" -- и вдругъ: пафъ!.. Чудный фейерверкъ!
   Молохъ расхохотался, и мнѣ показалось, что онъ подскочилъ на балконѣ.
   -- Умоляю тебя, моя любовь!-- вскричала жена,-- не говори ничего подобнаго. Такой сострадательный, лучшій изъ людей, ты не можешь желать разрушенія, смерти, раззоренія чего-нибудь... Представь себѣ пустоту, оставшуюся на мѣстѣ замка, куда направляются теперь наши любящіе взоры!
   -- Ты права. Во мнѣ, дорогая, сохранилось что-то такое, что любитъ еще эту массу песчанника и графита: несомнѣнно, его образъ составляетъ часть моихъ воспоминаній, т. е. часть меня самого... Ну, не будемъ его разрушать!.. Пусть населеніе Ротберга заклеймитъ его равнодушіемъ. Пусть оно выгонитъ оттуда его смѣшныхъ жильцовъ, эту ничтожную принцессу, этого балаганнаго принца, бутафорскаго маршала, этихъ дамъ, лакеевъ, горничныхъ и охрану.
   -- Что же станется съ жителями Ротберга, мой другъ, если дворецъ опустѣетъ?-- замѣтила г-жа Молохъ.
   -- Пусть они обратятъ его въ храмъ. Почему же нѣтъ? Въ храмъ науки, въ храмъ во славу эволюціи. Мы создали въ Іенѣ нѣчто въ родѣ скромной монистической капеллы, благодаря содѣйствію моихъ вѣрныхъ друзей и учениковъ: Гертѣ Эфенгофъ, Францу Капиту, Альберту и Михелю. Вообрази, дорогая, наподобіе нашему, огромное народное собраніе въ этомъ обширномъ зданіи!.. Въ этомъ храмѣ, вмѣсто изображеній святыхъ, будутъ художественныя произведенія красотъ природы. Между высокими колоннами, окруженными ліанами, гибкія пальмы и древовидные папоротники будутъ напоминать творческую силу тропиковъ. Въ огромныхъ акваріумахъ у оконъ, изящныя медузы и сифонофоры, кораллы и морскія звѣзды будутъ представлять чудныя формы жизни моря. На мѣстѣ алтаря будетъ стоять Уранія, позволяющая по движенію небесныхъ тѣлъ судить е всемогуществѣ закона субстанціи. Пастыри новаго философскаго культа будутъ демонстрировать его передъ вѣрующими. Монистическая мораль будетъ преподаваться дѣтямъ и укрѣпляться въ умахъ взрослыхъ. Союзы съ соблюденіемъ особой торжественности будутъ праздновать здѣсь свое единеніе на почвѣ вѣчнаго культа. Ибо этой нѣмецкой расѣ необходима вѣра и обряды, дабы она исповѣдывала религію, соотвѣтствующую даннымъ науки и законамъ разума!..
   Г-жа Молохъ молчала. Нѣкоторое время чудная ночная тишина одна только сосредоточивала въ себѣ жизнь вселенной... И въ этой тишинѣ, мнѣ казалось, я слышу раздумье старой дамы: ея мысли, естественно подчиняясь умственной дисциплинѣ мужа, все же съ умиленіемъ обращаются къ прошлому, къ религіи ея дѣтства. И слова, высказанныя ею послѣ долгаго молчанія, подтвердили мою догадку.
   -- Вспомни, мое сокровище, нашу первую встрѣчена порогѣ церкви св. Іоганна въ Штейнахѣ! Я выходила изъ церкви съ своей старой, набожной теткой въ день Троицы, какъ Маргарита Фауста.
   -- А я съ веселыми, далеко ненабожными однокурсниками разглядывалъ хорошенькихъ, какъ ты, молоденькихъ дѣвушекъ, выходившихъ изъ церкви св. Іоганна?
   -- Въ этотъ день, Эйтель, я въ первый разъ увидѣла взглядъ твоихъ глазъ,-- единственный, не похожій на другіе... И подумать, что мнѣ дано счастье одной только обладать этими глазами и глядѣть въ нихъ всю жизнь!.. Есть ли у кого лучшая доля, мой другъ?
   -- Да, въ тотъ день когда я увидѣлъ племянницу фрау Таубе спускающеюся со ступенекъ св. Іоганна, я также почувствовалъ велѣніе судьбы, какъ ты говоришь, т. е. геній продолженія рода властно приказалъ мнѣ соединиться съ тобой. Я съ наслажденіемъ поддался иллюзіи вѣчной обольстительной Майи... Я извѣдалъ увлекательныя игры въ ея земномъ раю, сентиментальныя прогулки, тайныя свиданія, тревожную безсонницу въ разлукѣ и безумныя желанія!.. О! сладостное обольщеніе!.. И какъ милосердна природа, ниспославъ его бѣдному человѣчеству!
   -- Не называй этого обольщеніемъ, Эйтель! Есть ли что-нибудь реальнѣе любви? Это единственная дѣйствительность въ мірѣ. Кто не знаетъ ея или пренебрегаетъ ею, едва ли живетъ полной жизнью... Видъ св. Іоганна, статуи Спасителя и стараго моста черезъ Роту заставляетъ биться мое сердце.
   -- А переулокъ, соединяющій площадь Ратуши съ улицей Людвига, гдѣ я въ первый разъ заговорилъ съ тобой наединѣ...
   -- А эта дорога въ Ротбергъ, гдѣ мы совершали наши прогулки...
   -- А кабачекъ подъ ратушей, гдѣ я поссорился со студентомъ изъ Іены, легкомысленно отозвавшимся о твоей красотѣ...
   -- Любовь моя! Ты тогда дрался изъ-за меня! И я одна пришла въ твою студенческую квартиру, когда узнала, что ты раненъ въ голову...
   -- Не слишкомъ опасно, если тебѣ пришлось спасаться отъ меня, оставивъ въ моихъ рукахъ обрывокъ твоей косынки!
   -- Какъ я на тебя разсердилась тогда, Эйтель!..
   -- И съ какимъ трудомъ мнѣ удалось добиться вторичнаго свиданія!.. Для этого понадобились преслѣдованія принца... О! маленькая поклонница традицій! Какъ глубоко вбили тебѣ въ голову предразсудокъ стыдливости!
   -- Ты сожалѣешь объ этомъ? Развѣ счастье твое не было полнѣе въ Гамбургѣ послѣ свадьбы, когда ты прижалъ къ сердцу непорочную молодую дѣвушку, сохранившуюся для тебя?
   -- Конечно, потому что, если умъ мой свободенъ отъ предразсудковъ, то мои чувства и инстинкты все еще хранятъ завѣты предковъ. И долго еще, пока не совершится освобожденіе природы, предсказанное нашимъ Гете, мы будемъ чувствовать въ себѣ броженіе инстинктовъ, предразсудковъ предковъ, какъ бродятъ привидѣнія въ домѣ.
   Супруги умолкли, и нѣсколько времени я слышалъ только журчаніе Роты въ глубинѣ долины и немного учащенное дыханіе ученаго. Полная луна плыла теперь надъ долиной по блѣдному небосклону. Ясно выступили очертанія горъ, волшебная зелень луга, блестящія струи Роты и деревья съ неподвижной листвой... Вокругъ яркаго свѣтила звѣзды казались только серебряными каплями... И снова легкій, какъ дыханіе, раздался голосъ г-жи Молохъ:
   -- Эйтель!.. любовь моя! какъ очаровательна природа вокругъ насъ... и какъ я чувствую себя частицей ея красоты! Можетъ быть, и есть гдѣ-нибудь болѣе красивые виды, что мнѣ до нихъ? Этотъ пейзажъ нашъ, часть насъ самихъ, и она умретъ съ нами. Чудный, родной уголокъ! Дорогая Германія!
   -- Да, дорогая Германія! Мое сердце, какъ и твое, Цецилія, при видѣ этой природы, вибрируетъ въ унисонъ съ таинственной гармоніей, именуемой въ цѣломъ: Германія -- Германія, это -- великія мысли, благородныя чувства, добродѣтельные и героическіе поступки нѣмецкой расы. Германія велика. Мы, нѣмцы, несравненные мыслители. Мы боролись одинъ на одинъ съ чернымъ Фафнеромъ метафизики. Мы его разсѣкли и выпотрошили. Мы были также выносливы и трудолюбивы: мы сдѣлали плодоносной безплодную почву, обильно оросивъ ее нашимъ потомъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, мы были и солдатами, стойкими бордами: прежде -- на жалованьи у принцовъ, а потомъ и для защиты своей родины...
   И теперь мы всегда готовы защищать дорогую родину. Но тѣ, кто дѣйствительно любятъ Германію, не мечтаютъ сдѣлать изъ нея воинственный народъ на жалованьи у Гогендолерновъ. Германія, твое истинное царское величіе не въ оружіи! Твои воины терпѣливы, дисциплинированы: свою честь они полагаютъ въ ненависти къ войнѣ. Мы не хотимъ промѣнять скипетръ поэзіи и мысли на тщеславный скипетръ, какой носили варвары, въ родѣ Чингисъ Хана.
   -- Продолжай, Эйтель, говори! Мнѣ кажется, что твоі голосъ -- голосъ самой Германіи, и что эта долина говоритъ вмѣстѣ съ тобой.
   -- Вглядись хорошенько въ эту долину, Сесиль! Она чисто-нѣмецкая и символизируетъ новѣйшую Германію. Уланъ горделиво воздвигъ здѣсь свой вертепъ. Онъ -- пруссакъ, представитель разбойничьей силы. А я, я простой гражданинъ, стою передъ нимъ, и онъ смотритъ на меня, какъ на ничтожную букашку. Но когда имя этого Отто будетъ погребено въ общей могилѣ, гдѣ тлѣютъ его забытые уже имъ самимъ знаменитые предки, мое имя останется на устахъ потомства, ибо его имя -- олицетвореніе силы, а мое -- символъ мысли. Да, здѣсь стоятъ лицомъ къ лицу двѣ Германіи. Оставимъ филистерамъ прославленіе торжества нѣмецкой силы: я хочу вѣрить въ торжество нѣмецкой мысли. Германія грёзъ, поэзіи, анализа, о, истинная, святая Германія, я остаюсь твоимъ рыцаремъ!
   Такъ говорилъ Молохъ. Г-жа Молохъ молчала, но нѣжный шелестъ шелковой ткани обнаружилъ, что она подошла къ мужу, и до меня донесся звукъ поцѣлуя... Было ли то вліяніе романтическаго часа и мѣста, или мое воображеніе возбуждено было возвышенными рѣчами супруговъ, но за деревянной перегородкой, раздѣлявшей балконъ, мнѣ представилось, что слили свои уста молодые люди: юный студентъ и граціозная дѣвушка изъ Штейнаха; онъ съ своими свѣтлыми волосами подъ беретомъ, со шрамомъ на щекѣ, съ живыми движеніями талантливаго юноши, она, съ блѣдностью восторженной дѣвственницы, съ повязкой мадоны и въ бѣлой косынкѣ, цѣломудренно покрывающей ея стыдлива трепещущую грудь.
   Они ушли въ свою комнату, не произнеся болѣе ни слова, и затворили ставни и окна. Тогда я всталъ съ своего мѣста, откуда слышалъ ихъ разговоръ, и, въ свою очередь, облокотился на баллюстраду балкона. И вотъ, въ абсолютной тишинѣ, гдѣ едва слышно было журчаніе рѣки, въ этомъ загадочномъ свѣтѣ, проникавшемъ еще въ долину отъ луны, готовой уже скрыться за лѣсистую вершину, до меня донеслись начальные аккорды прелюдіи. Звуки лились изъ открытыхъ оконъ темной комнаты дворца...
   Нѣжная Эльза! Она посылала мнѣ призывъ, хотѣла ска ватъ, что думаетъ обо мнѣ, любитъ меня...
   Послѣ трогательнаго разговора старыхъ супруговъ, нѣмецкая кротость вновь овладѣла мною въ эту памятную ночь. Какъ расплату за жестокость Отто, Германія даетъ мнѣ романтическую грацію живописной ночи, горячность мысли, трогательное пониманіе любви и дивное могущество науки.
   Молохъ правъ, думалъ я. Что значитъ надменно надутый маленькій принцъ, даже самъ императоръ-феодалъ, съ зачесанными кверху усами,-- что значитъ все это въ сравненіи съ соединенными силами природы, науки, любви?.. Молохъ правъ. Воинственная Германія -- фальшивая и преходящая Германія. Настоящая Германія, это -- вѣчная Германія Канта и Шопенгауэра, Германія Шарлотты и Вертера, Германія Интермеццо. Это Германія безсмертнаго волшебника звуковъ, сумѣвшаго въ самомъ трогательномъ искусствѣ слить всѣ остальныя. Да сгинетъ воинственная Германія! И пусть всѣ народы міра привѣтствуютъ эту привилегированную родину мысли и гармоніи и вмѣстѣ съ Молохомъ воскликнутъ:
   -- Дорогая Германія!
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

   Испытывали ли вы когда-нибудь, проснувшись утромъ въ обычный часъ, ощущеніе, что, для удовлетворенія физической потребности, выспались вполнѣ достаточно и все же не хотите освободиться отъ сна, хотите, напротивъ, уйти въ него, скрыть въ немъ смутную тревогу наступающаго дня, пробуждающейся жизни?
   На своей узкой, довольно неудобной тюрингенской кровати я проспалъ, однако, добрыхъ семь часовъ. Уже давно, въ полузабытьи, я слышалъ звуки голосовъ на балконахъ сосѣднихъ виллъ, шаги на лѣстницахъ, крики дѣтей, доносившіеся до меня съ улицы. Было шумнѣе обыкновеннаго. Несмотря на навѣсъ надъ террасой, комната вся залита была солнечнымъ свѣтомъ: сквозь закрытыя нарочно вѣки, я видѣлъ внутри себя розовый свѣтъ... Вдругъ я почувствовалъ прикосновеніе къ своимъ волосамъ свѣжихъ губъ Гриты, внезапно подбѣжавшей къ моей кровати.
   -- Лѣнтяй!-- воскликнула она,-- уже десять часовъ, а ты еще въ постели! Ужъ не потому ли, что сегодня праздникъ?.. И тебѣ не стыдно?.. Я сейчасъ тороплюсь пить кофе и потомъ въ г-жей Молохъ пойду смотрѣть приготовленія. Прощай!
   Пробормотавъ что-то въ видѣ протеста, я повернулся къ стѣнѣ... Слова Гриты: "праздникъ"... "приготовленія"... сдѣлали то, что мнѣ еще сильнѣе захотѣлось уснуть. "Блаженный сонъ, думалъ я, ангелъ-покровитель противъ грядущихъ неизвѣстныхъ, можетъ быть, недобрыхъ часовъ, обойми меня, дай мнѣ въ наступающемъ днѣ чувствовать только его прозрачность, проникающую сквозь мои сомкнутыя вѣки, его свѣжесть конца лѣта, проскальзывающую черезъ полуоткрытое окно. Сонъ, не покидай меня!.. Я не могу припомнить, что тревожитъ, пугаетъ меня въ моемъ пробужденіи. -Это не физическая немощь, ибо кровь живо и свободно-струится по моимъ здоровымъ членамъ. Это не предчувствіе личнаго несчастья: я ничего не боюсь со стороны мужчинъ, а улыбки женщинъ сулятъ мнѣ ласки, даже любовь. Причина моей безсознательной тревоги какая-то неопредѣленная и глубокая, я не знаю, что это такое, я забылъ о ней въ теченіе ночи, ибо я не могъ бы уснуть, если бы помнилъ... Окутай меня, блаженный сонъ, продли мое забвеніе..."
   Вдругъ я вздрогнулъ на своей постели и совершенно очнулся... Со стороны дворца грянулъ пушечный выстрѣлъ, и радостные клики отвѣтили ему съ виллъ, съ площади, со всего курорта. Глаза мои были широко открыты; солнце заливало мою комнату; на террасѣ, колеблемый утреннимъ вѣтромъ, развѣвался флагъ и отбрасывалъ тѣнь въ глубину комнаты. И сразу я понялъ, почему не хотѣлъ просыпаться, несмотря на очаровательно ясный день, на веселую улицу, несмотря на призывъ Гриты и на мое обѣщаніе присоединиться къ принцессѣ Эльзѣ въ фазаньемъ домикѣ...
   Сегодня 2 сентября, день Седана.
   Если сегодня грянулъ пушечный выстрѣлъ со дворца; если дѣвченки и мальчишки Ротбергъ-Дорфа разодѣлись по праздничному, хотя сегодня только среда; если голубое знамя Ротбергъ-Штейнаха развѣвается между моимъ балкономъ и балкономъ Молоха; если сѣрые и бѣлые гуси гогочатъ въ Ротѣ шумнѣе и нахальнѣе; если, наконецъ, сегодня въ полдень, въ присутствіи двора и народа въ Тиргартенѣ, при барабанномъ боѣ и при звукѣ рѣчей откроютъ гипсовую статую Бисмарка, въ ожиданіи бронзовой, отливаемой въ Капнштатѣ,-- то все это потому, что тридцать пять лѣтъ тому назадъ въ такой же ясный солнечный день пало 17.000 французовъ, а 117.000 не имѣли другого выбора, какъ только или безцѣльно умереть, или сдаться. Ихъ генералъ подписалъ капитуляцію, сдавшую Вильгельму I всѣхъ этихъ побѣжденныхъ страдальцевъ съ ихъ орломъ, со знаменемъ,-- съ оружіемъ и со шпагой и судьбой императора.
   Сегодня во всей Германской имперіи празднуютъ эту побѣду.
   Вмѣстѣ съ готической азбукой школьники и едва начинающія болтать дѣти научаются чтить это событіе прошлаго. Въ этотъ день, разсказываютъ имъ, Германія возродилась изъ своего пепла, Старая Германія уступила, Передъ удивленнымъ міромъ молодая Германія подняла свой мечъ.
   Это Sedanstag.
   Какъ встревожено мое сердце! Пока я вставалъ и одѣвался, счастливый тѣмъ, что былъ одинъ и могъ разобраться въ своихъ смутныхъ ощущеніяхъ, довольный, что возлѣ, меня нѣтъ даже Гриты, склонной задавать вопросы и вглядываться въ мое лицо, я старался объяснить себѣ причину своей тревоги.
   Сколько разъ 2 сентября повторялось уже въ моей жизни, не измѣняя моей беззаботности и веселья среди веселья и безучастья остальныхъ французовъ. Понималъ ли я даже смыслъ этой даты? Понимали ли ее окружавшіе меня? Это число искренно забыто, намѣренно отброшено и никогда въ прежніе годы не мѣшало ни моей прогулкѣ въ Булонскомъ лѣсу, ни тонкому завтраку съ пріятелями, ни дневнымъ свиданіямъ, ни вечернимъ развлеченіямъ. Чтобы къ словамъ: "2 сентября" присоединилось слово "Седанъ", я долженъ былъ пріѣхать сюда къ побѣдителю, чтобы его вызывающее довольство, послѣ столькихъ лѣтъ, оскорбило меня, причинило физическую боль. Развѣ я виноватъ, что Макъ-Магонъ не догадался о фланговомъ обходѣ Фридриха-Карла? что онъ необдуманно стѣснилъ себя желѣзной дорогой и повернулъ къ Седану, къ страшно неудобному мѣсту для военныхъ дѣйствій, что 31 августа, въ ту минуту, какъ непріятель уже окружалъ его, онъ подписалъ приказъ: "Завтра отдыхъ для всей арміи!" А на завтра была битва при Седанѣ, превысившая значеніе Павіи и Ватерлоо...
   Моя ли это вина, что въ семь часовъ вечера генералъ Вимпфенъ неблагоразумно лишилъ командованія Дюкро, сумѣвшаго, тѣмъ не менѣе, спасти остатки арміи? Моя ли вина, что ослѣпленіе въ тотъ день охватило всѣхъ, кто управлялъ судьбою Франціи? Виноватъ ли я, наконецъ, въ томъ, что императоръ еще съ середины августа страдалъ почечнымъ кровотеченіемъ?
   Я родился въ то время, когда все это кануло уже въ безвозвратное прошлое. Запоздавшая скорбь ничего уже измѣнить не можетъ. Скорбитъ ли моя душа въ годовщину Азинкура, Трафальгара? Ликуетъ ли она въ дни празднованія Бувиня, Пате, Аустерлица?.. Жизнь превратилась бы въ кошмаръ, если бы прошлое вѣчно выдвигало свою тѣнь.
   Я отвѣчаю только за себя самого: исторія только моей жизни, исторія моей родины только въ теченіе моей жизни со своими печалями и радостями достаточна для удовлетворенія моей способности къ душевнымъ волненіямъ. Назадъ, призраки исторіи! Я хочу оставить мертвыхъ погребать мертвыхъ".
   Такъ разсуждалъ я, стараясь въ то же время, съ напускнымъ хладнокровіемъ и методичностью, застегивать пуговицы своей сорочки, выбирать платье въ шкафу и завязывать и закалывать галстухъ... И чтобы доказать самому себѣ, что призраки не одолѣваютъ меня, я принялся насвистывать новѣйшую пѣсенку нѣмецкихъ уличныхъ мальчишекъ: habt Ihr nich: den Meinen Kohn gesehen?.. Но вдругъ рука моя дрогнула: я накололся на золотую булавку въ галстухѣ. Со стороны замка раздался новый пушечный выстрѣлъ и громомъ раскатился по долинѣ Роты.
   Сегодня 2 сентября, день Седана!
   Напрасно разумъ мой приводилъ всѣ доводы, воля побѣдителя властно запрещала мнѣ смѣшивать этотъ день съ другими печальными днями. Пушки, побѣдныя знамена, процессіи ветерановъ, громкіе крики дѣтей,-- все говорило мнѣ о реальности моего пораженія, не только какъ объ историческомъ воспоминаніи, но какъ о жестокомъ фактѣ настоящаго. Забыть? Какъ могу я забыть?.. Побѣдитель ежегодно кричитъ мнѣ: "въ этотъ день я разбилъ тебя, я тебя сокрушилъ." И если онъ кричитъ такъ грубо, то я отлично понимаю, что при этомъ онъ и думаетъ: "я разбилъ тебя, и съ тѣхъ поръ ты не можешь подняться, и я не допущу тебя встать."
   Пусть! не будемъ разсуждать болѣе. Будемъ такъ же назойливы, какъ и побѣдитель. И такъ какъ это напоминаніе о наслѣдственной враждѣ вывело изъ оцѣпенѣнія меня, побѣжденнаго, то на сегодня, по крайней мѣрѣ, я снова стану врагомъ. И одинокій въ станѣ побѣдителя, я буду представителемъ побѣжденныхъ. Я не скроюсь за стѣнами своей комнаты изъ опасенія, чтобы не сказали: "этотъ французъ даже показаться не смѣетъ"... Всѣ увидятъ меня. Я отвѣчу тому, кто заговоритъ со мной, и сумѣю указать мѣсто дерзкому, если онъ осмѣлится перейти границы.
   Звуки трубъ съ площади заставили меня подойти къ окну въ комнатѣ Гриты.
   Сѣдой трубачъ, веселый и еще сильный, выводилъ кричащія рулады на своемъ инструментѣ. Позади этого Тиртея, по направленію къ замку, шагала группа обывателей, при чемъ нѣкоторые, съ искривленными ревматизмомъ ногами, едва поспѣвали за веселыми прыжками музыканта. Ихъ было человѣкъ двѣнадцать горцевъ, въ праздничныхъ одеждахъ, съ лавровыми вѣтвями на шляпахъ и съ желѣзными крестами на груди. Нѣкоторые, для большей торжественности, облеклись въ перевязи изъ лавровъ. Длинный, безбородый юноша, очевидно сынъ одного изъ героевъ, несъ впереди знамя Толпа ротберговскихъ ребятишекъ провожала ихъ своими криками и возгласами "ура". Изъ оконъ виллъ женщины махали платками; мужчины безъ сюртуковъ, съ намыленными подбородками и съ бритвами въ рукахъ высовывались на улицу и кричали "Hoch!.."
   Защищенный рѣшетками ставень, я видѣлъ, какъ грузныя спины воиновъ удалялись по направленію къ замку... Я думалъ и о ихъ соотечественникахъ, рожденныхъ на французскомъ берегу Рейна и поднявшихъ оружіе противъ нихъ. Многихъ теперь уже нѣтъ въ живыхъ. Тѣ же, что пережили ихъ, страдали подъ жгучимъ солнцемъ 1870 г. и леденящимъ холодомъ 1871 г. Они такъ же шли, какъ автоматы, по приказу своихъ начальниковъ; шли километры за километрами, съ пустыми желудками, съ тяжелой ношей на плечахъ, полусонные, лихорадочно-возбужденные, галлюцинирующіе.... Они стрѣляли, еле скрытые за стволами деревьевъ, за выступомъ почвы, въ туманную, мелькающую вдали массу, указанную имъ, какъ на врага. Многіе изъ нихъ, раненые, пережили часы отчаянія на полѣ битвы, ужасы военныхъ госпиталей, дизентерію, тифъ. Все, что вынесли эти ветераны Германіи, одинаково выстрадали и ветераны Франціи, до такой степени, что въ теченіе шести мѣсяцевъ войны Михель и Жакъ Бономъ безъ ущерба могли бы помѣняться своей судьбой.
   Тѣмъ не менѣе, сегодня 2 сентября состарившійся Жакъ, тащитъ телѣжку или ковыряетъ своимъ инструментомъ, какъ и каждый день, тогда какъ Михель, одѣтый въ сукно и лавры, Михель, украшенный крестомъ и медалями, идетъ въ охотничій залъ чокаться съ принцемъ Отто и вернется домой съ лишнимъ талеромъ въ карманѣ.
   Ветераны Франціи, не надо было дать побѣдить себя?

-----

   Воины скрылись, я полуоткрылъ окно и выглянулъ на улицу. Весь курортъ ликовалъ: желтыя знамена съ черными орлами, голубыя -- съ бѣлыми развѣвались легкимъ вѣтеркомъ, пропитаннымъ ароматомъ сосенъ. Люди были въ праздничныхъ одеждахъ: суконные сюртуки и свѣжее бѣлье. На небѣ ни облачка, погода такая, какую Граусъ называетъ императорской погодой. На башенкѣ дворца пробило половина десятаго.
   Только половина десятаго! О, Боже, какой будетъ длинный день! Я вспоминаю распредѣленіе его... Мое свиданіе съ принцессой назначено въ четверть одиннадцатаго въ фазаньемъ павильонѣ, въ Тиргартенѣ. Прогулка будетъ продолжаться до завтрака. Памятникъ Бисмарку откроется въ три часа дня. Принцъ съ иронической улыбкой предупредилъ меня, что не разсчитываетъ на мое присутствіе при церемоніи. На его раздражительно-насмѣшливый тонъ я отвѣтилъ, что, наоборотъ, буду на торжествѣ, потому что интересуюсь нравами враговъ. Но съ принцессой у насъ было рѣшено, что я просижу въ павильонѣ, пока дворъ и чиновничество будутъ парадировать на эстрадѣ. Вечеромъ, послѣ ужина, я вернусь къ себѣ, чтобы избѣжать иллюминаціи, фейерверковъ, попоекъ и шума.
   Въ теченіе этого долгаго дня предвидѣлась одна любопытная интермедія. На противоположной стѣнѣ была наклеена красная рукописная афиша, гласившая, что послѣ церемоніи докторъ Циммерманъ, профессоръ іенскаго университета, сдѣлаетъ сообщеніе въ кафѣ Руммера "о днѣ Седана и о задачѣ Эльзасъ-Лотарингіи". Бѣдный Молохъ! У него не будетъ ни одного слушателя! Пожалуй, не болѣе пяти членовъ соціалъ-демократическаго союза Ротберга, если только не явится къ нимъ подкрѣпленіе изъ Литцендорфа. Но дадутъ-ли ему говорить? Съ какимъ видомъ читаютъ эту афишу ротберговцы и обитатели виллъ! Какъ они пожимаютъ плечами! Господа въ рединготахъ и высокихъ шляпахъ, появившіеся уже на площади, обмѣниваются негодующими замѣчаніями... Но что это?.. Вотъ идетъ полевой сторожъ, исполняющій также обязанности полицейскаго. Въ сопровожденіи любопытныхъ повѣсъ, онъ несетъ въ рукахъ горшокъ съ клеемъ и съ кистью, а на рукѣ -- нѣсколько длинныхъ полосъ печатной бумаги. Вотъ онъ остановился передъ красной афишей; гуляющіе на приличной дистанціи, подобающей представителю власти, собрались вокругъ него. Сторожъ, безстрастный и методичный, смазалъ клейстеромъ бумажную полосу желтаго цвѣта и съ помощью кисти наклеилъ ее по діагонали на красную афишу. Когда онъ удалился, то любопытные, и я въ томъ числѣ, прочитали отпечатанную крупными буквами надпись: Behördlich untersagt -- воспрещено начальствомъ.

-----

   "Бѣдный Молохъ, думалъ я, проходя, нѣсколько минутъ спустя, мимо перечеркнутой афиши по направленію къ парку въ фазаній павильонъ... Право, для ученаго и философа онъ слишкомъ наивенъ! Вообразить, что принцъ, въ день открытія памятника, составляющаго его гордость, потерпитъ лекцію объ уничтоженіи празднованія дня Седана и нейтрализаціи Эльзасъ-Лотарингіи!.. Бѣдный Молохъ!"...
   Сердце мое симпатизировало честному, пылкому старцу въ его борьбѣ съ уланомъ, какъ онъ называлъ принца. Мой разумъ также говорилъ мнѣ, что война ужасна, что безсмысленно рѣзать другъ друга изъ за того, что здѣсь ch произносится иначе, и что случайно родился на другомъ берегу рѣки... Но, увы! сколь слабыми казались мнѣ всѣ доводы логики передъ бурной радостью на нѣмецкой землѣ по случаи празднованія годовщины побѣды. И съ сознательнымъ отвращеніемъ къ самому себѣ, я долженъ былъ признать, что, родись я нѣмцемъ, то сегодня также былъ бы за принца и грубо одобрялъ эту ужасную желтую полосу на красной афишѣ: Behördlich untersagt!

-----

   Отъ курорта до Тиргартена минутъ двадцать ходьбы, "начала по дорогѣ въ Альтендорфъ, а потомъ по тропинкѣ черезъ зеленый лугъ, видный съ моей террасы. Пройдя каменный мостъ черезъ быструю Роту, тотчасъ же вступаешь въ величественную рощу, окружающую фазаній павильонъ.
   Эта почти исключительно буковая роща покрываетъ отдѣльный горный уступъ. Болѣе полтораста лѣтъ тому назадъ принцъ Эрнстъ собственноручно насадилъ ее; поэтому она не имѣетъ безпорядочнаго вида окружающихъ лѣсовъ. Экипажи въѣзжаютъ сюда по широкимъ аллеямъ; тропинки вьются въ чащѣ правильными изгибами. Каменныя скамейки располагаютъ къ размышленію, чтенію и отдыху. На поворотѣ одной изъ дорогъ павильонъ, сложенный изъ бревенъ и вѣтвей, украшаетъ искусственно устроенную лужайку. Порою, сквозь просвѣты вѣтвей мелькаетъ старинная статуя во вкусѣ XVIII вѣка, зеленая, почернѣвшая, источенная сыростью, отъ недостатка солнечнаго свѣта... Душа единственнаго философа изъ суроваго рода Ротберговъ витаетъ еще въ этомъ уголкѣ княжескихъ владѣній. Съ благовѣніемъ сохраняется и поддерживается скамья, гдѣ онъ сидѣлъ и читалъ Руссо, Вольтера, энциклопедистовъ; незатѣйливая часовня въ честь Творца, высшаго Начала вещей, гдѣ мѣсто алтаря занимаетъ окно съ видомъ на широкій пейзажъ. Самый фазаній павильонъ былъ однимъ изъ его "безумій". Онъ выстроилъ въ немъ театръ на подобіе Тріанона. Маленькія комнатки верхняго этажа служили для ужиновъ и любви, потому что актрисы иногда засиживались въ фазаньемъ павильонѣ, и имя Гомбо, балерины, родомъ изъ деревни Шальо близъ Парижа, до сихъ поръ извѣстна въ маленькомъ княжествѣ. Гомбо три года жила въ павильонѣ, ни разу, однако, не попавъ во дворецъ.
   Оригинальная физіономія покойнаго принца Эрнста прельстила меня сразу, и мало по малу онъ сталъ моимъ близкимъ знакомымъ, почти другомъ. Всѣ его портреты были мнѣ извѣстны, я читалъ всю его переписку; я мечталъ даже заняться ближайшей зимой небольшой работой объ этомъ симпатичномъ властителѣ, съ покатымъ лбомъ, съ длиннымъ и умнымъ носомъ, съ насмѣшливыми глазами и съ чувственнымъ ртомъ.
   "Благодарю, дорогой принцъ, говорилъ я ему, поднимаясь по небольшой покатости къ фазаньему павильону благодарю за мирное убѣжище, уготованное вашему будущему историку въ этотъ мрачный день, среди воинственнаго шума... Въ ваше время происходили славныя битвы, но никто не считалъ обязательнымъ продолжать борьбу путемъ грубостей послѣ заключенія мира. Напротивъ, старались любезно забыть о пораженіяхъ врага, а о своихъ собственныхъ неудачахъ слагали пѣсенки. О, мыслитель, столь храбро сражавшійся у Росбаха и Гохкирха, что однажды, какъ говорятъ, когда французская бомба разорвалась у вашего бивуака, гдѣ вы писали письмо къ Гомбо, вы, стряхивая съ него пыль, воскликнули: "Чортъ побери! вотъ ужъ догадливые французы: мнѣ совсѣмъ не нужно песку"... дорогой принцъ-философъ, благодарю васъ за это убѣжище, благодарю за эту тѣнь, теперь болѣе густую и могущественную, нежели въ ваше время: она хоть отчасти укроетъ меня отъ побѣдоноснаго нахальства вашихъ потомковъ... Принцъ Эрнстъ, мой наперсникъ и другъ, признаюсь, многое въ современной Германіи мнѣ непріятно и сердитъ меня, внушая сильное желаніе переправиться по ту сторону Вогезовъ и снова жить на моей родинѣ, дорогой Франціи. Я бы не дожилъ здѣсь даже до дня Седана, если бы одна малая особа изъ вашей семьи не привязала меня къ Тюрингіи де такой степени, что заставила забыть мою злобу"...
   Размышляя такимъ образомъ, я дошелъ до полдорогы къ фазаньему павильону. Въ этомъ мѣстѣ, густо затѣненномъ буками и огороженномъ олеандровыми деревьями въ цвѣту, зимою сохраняющимися въ оранжереѣ, стояла "скамья философа", вся источенная червями, много разъ исправленная, и защищенная отъ непогодъ довольно уродливымъ навѣсомъ. Несмотря на лѣсную тѣнь, ходьба разгорячила меня. Я осмѣлился присѣсть на достопамятную скамейку. Я вытеръ потъ съ лица и, опустивъ голову на руки, закрылъ глаза, наслаждаясь шелестящей прохладой этого утра въ лѣсу. Я на самомъ дѣлѣ чувствовалъ, что воздухъ проникаетъ въ мои жилы, какъ нѣчто нѣжное, усыпляющее, и, вливая въ нихъ избытокъ силы и жизни, заставляетъ цѣпенѣть... Покатость, устланная опавшими листьями, съ убѣгавшею колоннадою буковъ, стала тихо кружиться, буки смѣшиваться и сливаться передъ моими закрытыми глазами... Вдругъ -- вижу: рядомъ со мной сидитъ принцъ-философъ, въ башмакахъ съ серебряными пряжками и въ красныхъ чулкахъ; на немъ лиловыя панталоны, сюртукъ съ огненножелтымъ плюшевымъ жилетомъ, высокій галстухъ и парикъ съ небольшой косичкой. Въ рукахъ онъ держитъ желтую трость съ золотымъ набалдашникомъ и саксонскую табакерку. Насъ раздѣляетъ только его треуголка, положенная на скамейку. Принцъ нисколько не изумленъ моимъ сосѣдствомъ... Онъ даже фамильярно заговорилъ со мною, точно угадывая мои мысли.
   -- Мой юный другъ,-- послышался его голосъ,-- я согласенъ, что интрижка съ женой моего внука очень пріятное развлеченіе въ вашемъ изгнаніи. Я не буду читать вамъ нравоученій. Мои взгляды на отношенія половъ очень снисходительны. Къ тому же, я не прочь, чтобы этотъ солдафонъ Отто былъ немножко... (тутъ принцъ произнесъ очень правильно одно чисто французское выраженіе). Во всякомъ случаѣ, мой опытъ долженъ предостеречь вашу молодость отъ послѣдствій этой интриги. Моя внучка романтична и, сверхъ того, хранитъ старые завѣты нѣмецкой честност и: и претитъ измѣна мужу подъ кровлей и даже на территоріи супруга, и она начинаетъ придумывать разныя увертки... Вы улыбаетесь? Вамъ, молодому двадцати-шести-лѣтнему французу, льститъ проектъ бѣжать на край свѣта съ влюбленной принцессой? Но подумали ли вы о положеніи бѣднаго учителя, похитившаго принцессу, а съ принцессой -- ея брилліанты и ея ренту?
   -- Ваше высочество,-- отвѣтилъ я,-- если принцесса соблаговолитъ допустить похищеніе, то неизбѣжно покинетъ во дворцѣ свою ренту и свои брилліанты. Я здоровъ и энергиченъ. Прокормить жену у меня хватитъ силъ.
   Принцъ, поднесшій къ носу понюшку табаку, такъ сильна расхохотался, что разбрызгалъ табакъ по своему плюшевому жилету.
   -- Мой юный другъ,-- сказалъ онъ,-- вы, конечно, не будете утверждать, что принцесса Эльза удовольствуется на всю жизнь вашимъ ничтожнымъ заработкомъ раззорившагося буржуа, достаточнымъ для ея пропитанія въ обрѣзъ, и одной прислугой для домашняго обихода.
   -- Но развѣ она не любитъ меня?
   -- Гм!
   -- По крайней мѣрѣ, она ведетъ себя такъ... Каждую минуту нѣжныя записочки, свиданія, тайныя объятія... Правда, нѣтъ ничего еще рѣшительнаго...
   -- Знаю, знаю,-- замѣтилъ принцъ.
   -- Будетъ излишнимъ признаться вашему высочеству, что все это, льстившее раньше одному моему тщеславію, въ концѣ концовъ тронуло мое сердце. И теперь, если бы не дни Седана и если бы вашъ внукъ Отто не раздражалъ меня своимъ нѣмецкимъ патріотизмомъ, я чувствовалъ бы съ Эльзой нѣчто похожее на счастье.
   Принцъ покачалъ своимъ парикомъ.
   -- Молодой человѣкъ! Молодой человѣкъ! Плохая ваша затѣя. Вы готовы забыть, что принцесса и учитель не могутъ быть долговременными любовниками, въ особенности, когда принцесса нѣмка, а учитель -- французъ... Я былъ хитрѣе и могущественнѣе васъ и испробовалъ нѣчто гораздо болѣе легкое: я пытался обладать француженкой... Цѣлыхъ три года ваша землячка m-lle Гомбо упорно старалась любить меня, и я, въ свою очередь, старался заставить ее любить себя... Замѣтьте, что физически мы нравились другъ другу, и я, по нравамъ и культурѣ, былъ французъ, насколько имъ можетъ быть человѣкъ, родившійся среди этихъ мрачныхъ горъ. Все шло хорошо, пока восторги чувствъ держали насъ въ опьяненіи. Но послѣ проведенныхъ здѣсь шести мѣсяцевъ обнаружилась наша полная противоположность. Все раздражало насъ другъ противъ друга. У насъ возникали частыя ссоры по самому ничтожному поводу. Для мѣста жительства своей возлюбленной я отвелъ фазаній павильонъ и весь паркъ, гдѣ мы теперь сидимъ. Она же была одержима однимъ честолюбивымъ стремленіемъ: жить непремѣнно во дворцѣ... Тщетно я-объяснялъ ей, что мои предки съ незапамятныхъ временъ относились съ уваженіемъ къ этому почтенному жилищу, что жители Штейнаха соединятся съ жителями Ротберга и прогонятъ меня, если я обезчещу этотъ пріютъ любовными похожденіями. Она не покидала своей мысли. "Нѣтъ, мой дорогой Робертъ (такъ упростила она имя Ротбергъ) или я буду спать подъ пологомъ императора Гунтера, или возвращусь въ Шальо". И никакъ я не могъ втолковать этой дѣвушкѣ, не глупой, между прочимъ, что постель нѣмецкаго императора не мѣсто для любовницы, хотя бы она. была изъ Шальо... Она упрекала меня въ грубости, въ привычкѣ, непреодолимой для меня по натурѣ: въ минуты самыхъ горячихъ объятій давать ей всякія клички на моемъ родномъ языкѣ. "Называй меня по-французски, какъ хочешь, говорила она, я понимаю всякія выраженія страсти у мужчинъ; но твой лошадиный діалектъ... отнимаетъ у меня всякое удовольствіе"... Милостивый государь, вы образованный человѣкъ, скажите, можно ли владѣть собой въ такія минуты?.. Легко представить себѣ, чѣмъ все это кончилось: Гомбо добилась таки того, что не выдержалъ мой мирный характеръ; но на вспышки моего гнѣва она стала отвѣчать насмѣшкой... я такъ и не узналъ, что она думала въ тѣ минуты, но мы, нѣмцы, болѣе всего на свѣтѣ ненавидимъ иронію. Въ Парижѣ, среди вашихъ ученыхъ, я еще переносилъ ее, мнѣ казалось, я понималъ ее. У себя же, въ Тюрингіи, на ея насмѣшки я сталъ отвѣчать по-прусски: кулаками. Наконецъ, Гомбо надоѣлъ мой арапникъ, и она бѣжала изъ моихъ владѣній съ однимъ изъ моихъ псарей. Они уѣхали въ Баварію, гдѣ, я увѣренъ, дуралей былъ повѣшенъ, а она попала въ любовницы къ банкиру... Я же впослѣдствіи написалъ французскіе стихи объ этой измѣнѣ, и мои размышленія привели къ пониманію, что иначе и быть не могло: нѣмецкій наслѣдственный принцъ не можетъ сойтись съ молодой потаскушкой изъ Шальо безъ того, чтобъ изъ этого не вышло тысячи столкновеній, какихъ можно было бы избѣжать, родись принцъ въ Версали, или потаскушка въ Рудольштатѣ.
   И принцъ, довольный собою, взглянулъ на меня своими сѣрыми глазами.
   -- Ваше высочество,-- отвѣтилъ я, нѣсколько задѣтый,-- но разстояніе между учителемъ и принцессой гораздо меньше, чѣмъ между принцемъ и потаскушкой?
   -- Оно меньше съ французской точки зрѣнія. Вы произвели революцію во всемъ. Мы же сохранили свои взгляды. Впрочемъ, вы не такъ поняли меня, если думаете, что главное препятствіе я вижу въ различіи положеній. Главное -- въ различіи расъ или, какъ вы говорите, кажется, на новѣйшемъ жаргонѣ: въ чуждой душѣ.
   -- Пусть такъ... Но еще одно замѣчаніе. Ваше высочество и m-elle Гомбо чувствовали другъ къ другу одно только грубое физическое влеченіе; принцесса же любитъ меня.
   -- Хе!-- возразилъ принцъ, играя крышкой своей табакерки,-- А вы?
   -- Я, монсиньоръ... Я тоже люблю ее!
   Человѣкъ въ лиловомъ камзолѣ такъ расхохотался, что я привскочилъ на скамейкѣ и, забывъ соціальное различіе, далъ бы оплеуху дерзкому философу, если бы вдругъ двѣ руки не опрокинули меня назадъ и, закрывъ мнѣ глаза, не задержали мой порывъ... Я сталъ отбиваться и этимъ разогналъ свой сонъ, навѣянный на меня мирнымъ уголкомъ. Сдѣлавъ энергическое усиліе, я вскочилъ, обернулся... и очутился лицомъ къ лицу съ Гритой: она стояла по другую сторону скамейки и хохотала во все горло, а мой юный ученикъ Максъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея весело наблюдалъ меня.
   -- Вотъ такъ славно! Г. докторъ заснулъ на скамейкѣ, едва поднявшись съ постели! Уже цѣлый часъ, какъ En-herbo и я занимаемся литературой.
   Максъ пожалъ мнѣ руку. Фамильярность Гриты по отношенію къ своему царственному другу быстро перешла всякія границы.
   Изъ слова Erbprinz: наслѣдный принцъ, она сначала сдѣлала prince-en-herbe. а потомъ и вовсе: en-lierbe. Правда, она звала его такъ только наединѣ или при мнѣ. Максъ не протестовалъ: я не замѣчалъ даже знакомыхъ мнѣ внезапныхъ вспышекъ дикаго нрава его предковъ, время отъ времени появлявшихся подъ врожденной кротостью. Максъ былъ плѣненъ Гритой. Въ своемъ переходномъ четырнадцати-лѣтнемъ возрастѣ моя хорошенькая сестра, я догадывался, представлялась ему первымъ очаровательнымъ воплощеніемъ женщины.
   -- Представьте, г. докторъ,-- сказалъ онъ,-- мнѣ самому нѣсколько разъ случалось засыпать на этой скамьѣ философа! Но моему, въ этомъ виноваты эти кусты олеандровъ... И каждый разъ я видѣлъ во снѣ своего прадѣда принца Эрнста въ его лиловомъ камзолѣ... Простите, что мы разбудили васъ. Моя мать уже въ фазаньемъ павильонѣ и ждетъ васъ.
   Мы всѣ вмѣстѣ направились по песчаной дорогѣ. Максъ слегка опирался на мою лѣвую руку. Грита держала меня за правую. Они тащили меня впередъ съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ, и ихъ перекрестная болтовня окружала меня, какъ кольцо грацій.
   -- Принцъ Максъ, скажите моему брату, что я начинаю хорошо произносить ch.
   -- Да... когда вы говорите, выходитъ очень красиво... красиво и трогательно, какъ говоръ маленькихъ дѣтей... А я дѣлаю успѣхи во французскомъ языкѣ?
   -- Вы говорите немного лучше, и это благодаря мнѣ.
   -- И господину доктору.
   -- Нѣтъ, только мнѣ; мой братъ не достаточно васъ муштруетъ... Знаешь, Волкъ,-- перемѣнила она предметъ разговора,-- въ фазаньемъ павильонѣ куча флаговъ и эстрада, покрытая краснымъ бархатомъ съ золотой бахромой. Статуя, закутанная въ бѣлый коленкоръ, похожа на огромный пряникъ. Все это удивительно не красиво. Неправда ли, enherbe?
   Максъ надулся. Его огорчила критика Гриты, направленная противъ роскоши и вкуса его владѣній.
   -- Мѣсто красиво... Красивыя деревья и домикъ очень граціозенъ!.. Слышите: верховой!-- вдругъ воскликнулъ онъ.
   Мы насторожились. Въ глубокой лѣсной тиши послышался топотъ быстро спускавшейся по косогору лошади, фыркавшей и кусавшей мундштукъ. На первомъ же поворотѣ мы узнали маіора на его кобылѣ Доротеѣ.
   Максъ бросилъ мою руку и зашагалъ по военному. Лицо его приняло выраженіе враждебной скрытности, знакомой мнѣ съ первыхъ дней моего учительства. Графъ Марбахъ круто остановилъ свою лошадь въ десяти шагахъ отъ насъ.
   -- Ваше высочество!-- позвалъ онъ.
   Максъ приблизился къ нему прусскимъ шагомъ, съ рукою, въ видѣ раковины, у козырька.
   -- Вы потрудитесь, ваше высочество,-- сказалъ графъ,-- принять на себя командованіе отрядомъ, назначеннымъ для отданія воинскихъ почестей передъ памятникомъ. Приказъ его высочества!
   Я замѣтилъ, какъ на лицѣ Макса дрогнули мускулы. Маіоръ поклонился и тѣмъ освободилъ его. Онъ тронулъ свою лошадь и, проѣзжая мимо Гриты и меня, поклонился вамъ съ напускной вѣжливостью.
   Вернувшись ко мнѣ, Максъ нѣсколько времени молчалъ.
   -- Онъ знаетъ, что я не хотѣлъ командовать на этомъ парадѣ,-- сказалъ онъ, спустя нѣкоторое время,-- и отецъ мой позволилъ мнѣ остаться на эстрадѣ... Но онъ хочетъ сдѣлать мнѣ непріятность, а васъ огорчить, потому что сегодня день Седана... Когда я стану управлять Ротбергомъ, этотъ праздникъ исчезнетъ, а Марбаха я заключу въ тюрьму и уморю медленной смертью...
   Глаза Макса сверкали огнемъ; иногда тотъ же огонь пылалъ въ глазахъ его отца, а еще дальше, подъ пылью годовъ, горѣлъ въ глазахъ на нѣкоторыхъ портретахъ его предковъ. "Мой чувствительный и миролюбивый воспитанникъ, думалъ я, несомнѣнно, происходитъ изъ рода Гунтера."
   Мы дошли до фазаньей площадки. Она обсажена липами, расположенными косыми рядами и замыкается въ глубинѣ зданіемъ на подобіе Малаго Тріанона. Поддѣльный мраморъ стѣнъ тщательно отшлифовался временемъ; перпендикулярно къ главной постройкѣ идутъ зданія службъ.
   Съ давнихъ поръ, уже, быть можетъ, со времени Гомбо, на этой фазаньей площадкѣ не красовалось ни одного фазана, и нынѣ сторожъ прозаически разводитъ здѣсь домашнюю птицу для дворцоваго стола. Но мѣсто по прежнему очаровательно, полно изысканной старинной граціи. Грита справедливо замѣтила, что жалко смотрѣть, какъ это мѣстечко изуродовали сегодня пестрыми флагами, красной эстрадой, монументомъ, запакованнымъ въ бѣлый коленкоръ, и походными лавочками, устроенными по распоряженію Грауса. Домикъ былъ также декорированъ лаврами, покрывшими гипсовыя украшенія подъ окнами.
   У одного изъ этихъ оконъ показалась фигура, вся въ бѣломъ, съ свѣтлорусыми волосами. Мое сердце сжалось. "Принцъ-философъ ничего въ этомъ не понимаетъ, думалъ я, я люблю и любимъ... это восхитительно!" Оставивъ дѣтей бѣгать между деревьями, я ускорилъ шаги къ дому. Круглый вестибюль велъ на узкую круглую лѣстницу: на верху, склонившись на перила, меня ждала принцесса.
   У насъ съ принцессой была пора любви, когда еще ни одно слово, никакое движеніе не смущаетъ радостной тревоги чувствъ, но когда потребность присутствія другъ друга, одиночества вдвоемъ принимаетъ характеръ маніи... Сегодняшнее утреннее свиданіе въ старинномъ жилищѣ Гомбо именно и имѣло цѣлью доставить намъ обоимъ нѣсколько минутъ этого очаровательнаго одиночества. И такъ какъ мы еще стыдились нашихъ частыхъ свиданій, то мы инстинктивно искали наиболѣе темныхъ угловъ, даже когда бывали одни, чтобы не видѣть глазъ другъ друга въ то время, когда губы ищутъ встрѣчи. Едва я приблизился къ принцессѣ, какъ рука ея, холодная отъ волненія, потянула меня въ ближайшій пустой и темный корридоръ: мы сразу избавили себя отъ труда говорить. Только въ такія минуты, казалось намъ, исполняется истинное назначеніе нашей жизни. Но почти тотчасъ же какое-то возмущеніе Соціальнаго инстинкта, условной стыдливости заставила насъ измѣнить наше положеніе. Разъединившись, мы обмѣнялись нѣсколькими фразами, сознавая ихъ ничтожность и дѣланность, но, тѣмъ не менѣе, заставившими дрожать наши голоса.
   -- Мы осмотримъ театръ, если хотите,-- тихо прошептала Эльза, отодвигаясь отъ меня.-- Вы, вѣрно, его не видѣли. Домъ такъ рѣдко открываютъ.
   -- Да,-- отвѣтилъ я.-- Говорятъ, онъ очень интересенъ. Благодарю васъ.
   И хотя вслѣдъ за этими словами естественно было направиться къ театру, мы снова скрылись въ самый темный уголъ, пока звуки голосовъ Макса и Гриты, бѣгавшихъ вокругъ дома, не привели насъ въ себя.
   -- Идемъ,-- сказала принцесса.-- Вотъ сюда,
   На сцену вела узкая галлерея, тянувшаяся вдоль фасада дома. Я слѣдовалъ за бѣлымъ силуэтомъ Эльзы. На принцессѣ было бѣлое полотняное платье изъ Парижа и бѣлая изъ тонкой соломы шляпка-бержеръ. "Я прекрасно знаю, думалъ я, какихъ большихъ глупостой я надѣлаю изъ-за этого бѣлаго платья и шляпки... О, дорогая принцесса, какъ краснорѣчивы ваши уста, когда вы пользуетесь ими не для разговора!"
   И я торопился добраться до сцены въ надеждѣ, что к тамъ найдутся укромные уголки. Я не ошибся. Крошечная сцена имѣла два чудныхъ темныхъ угла: одинъ за подвижной кулисой, гдѣ полотняныя лохмотья изображали мертвый кустъ, другой у входа въ складъ, гдѣ нѣкогда хранились лампы. Когда эти два тайника были утилизированы надлежащимъ образомъ, мы посѣтили ложи артистовъ, поразившія меня своею наготой, и залу, убранную довольно красиво. Противоположнымъ корридоромъ мы прошли въ помѣщеніе Гомбо. Здѣсь было свѣтло. Я хорошо запомнилъ это помѣщеніе. Оно состояло изъ ея комнаты, будуара и нѣсколькихъ неудобныхъ кабинетовъ. Полъ во всѣхъ комнатахъ былъ изъ простыхъ красныхъ плитъ, за то стѣны были украшены картинами и Довольно красивыми коврами. Въ ея комнатѣ шла панель изъ бѣлаго дерева съ красными полосками; стѣны обиты бѣлымъ и краснымъ ситцемъ съ разводами. Высокая, узкая кровать съ треугольными спинками походила нѣсколько на гробъ, поставленный на четыре большихъ колеса. Лакированная бѣлая съ красными полосками мебель была обита ситцемъ. Нѣсколько посредственныхъ картинъ изображали амуровъ во вкусѣ Буше, сдѣланныхъ еще хуже, чѣмъ самимъ художникомъ. Сѣрые нарисованные барельефы украшали верхніе карнизы дверей. Потолки такъ низки, что мы легко касались ихъ руками.
   Будуаръ Гомбо представлялъ изысканность, болѣе достойную фаворитки принца. Нѣсколько красивыхъ креселъ ее стершейся позолотой, съ плотной полотняной обивкой, сквозившей изъ подъ вытертаго голубого шелка, разрисованнаго вазами и гирляндами съ цѣлующимися голубками среди нихъ. Стѣны сверху до низу украшены зеркалами: рамки изъ рубчатаго багета, вмѣсто золота, экономно окрашены желтой краской, и обманывали взоръ. Надъ каминомъ изъ сѣраго мрамора висѣлъ недурной портретъ актрисы, въ маскарадномъ домино съ маской въ рукѣ. Съ круглымъ, розовымъ лицомъ, темными маленькими глазами и великолѣпными каштановыми волосами, подъ развѣвающимся домино огненнаго цвѣта, она казалась полной. Я съ симпатіей смотрѣлъ на свою компатріотку, подобно мнѣ, извѣдавшую въ этихъ мѣстахъ изгнаніе и любовь... И вдругъ, сбоку у камина, я замѣтилъ хлыстъ съ рѣзной золотой рукояткой въ видѣ яблока. Принцесса, слѣдившая за моимъ взглядомъ, замѣтила:
   -- Хлыстъ принца Эрнста? Зачѣмъ онъ здѣсь? Меня это удивляетъ...
   Изъ прочитанной богатой литературы и разговора со мной принца-философа на скамьѣ, я зналъ его мнѣніе о "чуждой душѣ" и, въ свою очередь, удивился наивности моей повелительницы.
   -- Вотъ здѣсь,-- сказала Эльза, указывая мнѣ на одно изъ мягкихъ креселъ у окна,-- здѣсь вы укроетесь на время церемоніи.
   Я не слушалъ ее, я только глядѣлъ на нее, и не могъ удержаться, чтобы не высказать ей, въ какой восторгъ приводитъ она меня сегодня, въ это ясное солнечное утро, въ своемъ бѣломъ полотняномъ платьѣ и въ бѣлой соломенной шляпкѣ!
   -- Дорогая принцесса,-- сказалъ я,-- примите это признаніе отъ своего безвѣстнаго подданнаго: никогда вы не являлись ему прекраснѣе... Мнѣ легко будетъ отвлечься сегодня отъ несносной оффиціальной церемоніи: я буду любоваться вами.
   Она вспыхнула отъ удовольствія и въ то же время сконфузилась, какъ дѣвочка-подростокъ при первомъ комплиментѣ. Тщетно стараясь найти отвѣтъ на мои слова, она. могла только предложить:
   -- Пойдемте посмотримъ платья актрисы.
   Она увлекла меня за собой и рядомъ съ корридоромъ творила дверь въ большую комнату, какъ разъ на столько высокую, чтобы можно было стоять во весь ростъ. Закрытыя ставни единственнаго окна пропускали блѣдный полусвѣтъ. Воздухъ былъ пропитанъ страннымъ ароматомъ; пахло какой-то смѣсью увядшаго человѣческаго тѣла и аниса, какъ пахнутъ потерявшіе запахъ духи.
   Я растворилъ окно и ставни. Съ этой стороны почти голый склонъ круто спускается къ Ротѣ, а по краю обрыва идетъ зигзагами удобная проѣзжая дорога до Литцендорфа.
   Между тѣмъ, принцесса отворила вдѣланные въ стѣну шнафы. Запахъ увядшаго тѣла и старыхъ духовъ распространился по комнатѣ еще сильнѣе.
   Платья и костюмы Гомбо висѣли на огромныхъ изъѣденныхъ ржавчиной крюкахъ,-- и все это она должна была бросить, не безъ сожалѣнія, вѣроятно, въ ночь своего бѣгства съ псаремъ! Юбочки коломбины, пеплумы, придворныя мантіи и безчисленное множество корсажей, шелковыя юбки въ полоскахъ и въ цвѣточкахъ, изъ парчи и полупарчи, нѣсколько мѣховыхъ шубъ, изъѣденныхъ молью,-- все это облекало хрупкое и страстное тѣло француженки, и промчавшіеся гады до сихъ поръ еще не могли уничтожить аромата этой женщины, рѣзко выдѣлявшагося изъ всѣхъ запаховъ этихъ наточенныхъ и заплѣсневѣвшихъ вещей.
   -- Посмотрите, какая грубая подкладка подъ этимъ прекраснымъ шелкомъ,-- замѣтила Эльза, взявъ брезгливо двумя пальцами одинъ изъ корсажей.-- Повидимому, кожа женщинъ въ то время не была чувствительна.
   Я молчалъ, представляя себѣ, не безъ волненія, цвѣтущую дѣвушку изъ Шальо выбирающей на этомъ самомъ мѣстѣ костюмъ на текущій день и подставляющей губа своему царственному любовнику. О, легкомысленная Гомбо! Какія чары отравляли воздухъ этой комнаты, гдѣ царствовала полуобнаженная грація твоего порочнаго тѣла?
   Эльза повѣсила корсажъ на мѣсто и обернулась ко мнѣ. И хотя на этотъ разъ солнце ярко свѣтило въ открытое окно комнаты, оно не остановило моего поцѣлуя, столь страстнаго, что маленькая шляпка упала вдругъ съ головы принцессы и увлекла за собой роскошную свѣтлую шевелюру; свѣжій ароматъ волосъ, разсыпавшихся по моей рукѣ, внимавшей перегнувшуюся назадъ талію, побѣдилъ запахъ умершей любви и мертвой красоты.
   -- Вы любите меня, не правда ли, любите?-- шептала Эльза лихорадочными губами.
   -- Я люблю васъ,-- отвѣтилъ я.
   Въ первый разъ я искренно произнесъ эти три слова.
   Мои нервныя и неловкія руки старались привести въ порядокъ копну ея волосъ. Но Эльзу вдругъ обуяла стыдливость.
   -- Отойдите къ окну,-- сказала она,-- и дайте мнѣ самой причесаться.
   Я повиновался, отошелъ и облокотился на окно... Воздухъ не только не отрезвилъ меня, но, напротивъ, еще болѣе возбудилъ: было тихо и свѣтло. "Вотъ рѣшительный моментъ въ моей жизни, думалъ я. Въ эту минуту завязывается узелъ моей судьбы. А!.. Что мнѣ до будущаго!.. Я хочу своей доли счастья -- и я счастливъ."
   Вдали, на поворотѣ просторной долины, разстилавшейся передъ моими глазами, деревушка Митцендорфъ блестѣла своими аспидными крышами и шпилями громоотводовъ на фабричныхъ трубахъ. Жизнь, какъ и цвѣтъ небесъ и прозрачность воздуха, казалась мнѣ очаровательной... Вдругъ на воздухъ взлетѣло бѣловатое облачко дыма у въѣзда въ Митцендорфъ, и черезъ нѣсколько мгновеній раздался пушечный выстрѣлъ. И въ памяти моей мелькнули евангельскія слова: "Прежде нежели пропоетъ пѣтухъ, трижды отречешься отъ меня!" Поистинѣ, легкомысленный французъ! Только что я чувствовалъ въ себѣ трепетъ души своей расы; глубокая наслѣдственная ненависть жгла мое сердце... И только потому, что женщина, одѣтая въ бѣлое, дала мнѣ прильнуть къ своимъ устамъ, я готовъ уже весь отдаться чарамъ любви. Они-то вѣдь не забываютъ... Въ самой ничтожной горной деревушкѣ даже этой отдаленной Тюрингія раздаются пушечные выстрѣлы..."
   Принцесса прикоснулась къ моему плечу и прервала мои размышленія. Когда я обернулся, она сразу по моему лицу догадалась о моемъ душевномъ настроеніи.
   -- Вы опять стали врагомъ, вспомнили, что сегодня день Седана,-- прошептала она.-- Ни васъ, ни меня не была на свѣтѣ, когда была эта битва, а вы изъ-за нея мой врагъ, даже теперь, когда только что сказали, что любите меня... Нѣтъ, вы не любите меня!
   -- Нѣтъ, я люблю васъ.
   -- Неправда,-- горячо воскликнула она, сверкнувъ глазами и покраснѣвъ, отчего стала еще красивѣе,-- нѣтъ, вы меня не любите. Вели бы вы любили, ваша родина не имѣла бы для васъ значенія. Когда въ юности я послѣдовала сюда за любимымъ мною въ то время принцемъ Отто, я забыла Эрленбургъ, и вспыхни тогда воина между Эрленбургомъ и Ротбергомъ, я стояла бы за Ротбергъ.
   Я не зналъ, что отвѣтить, но она и сама не требовала отвѣта.
   Мы спустились по витой лѣстницѣ и черезъ полукруглый вестибюль вышли на площадь, обсаженную липами. Любовное очарованіе, окутывавшее насъ въ старомъ жилищѣ Гомбо, разсѣялось. Напротивъ, все на этой площади, превращенной въ мѣсто для празднества, теперь оскорбляла мой взоръ. Кругомъ протянули веревки, чтобы одерживать натискъ публики во время церемоніи. Цѣлыми телѣгами подвозились стаканы и чашки и устраивались походныя лавочки. Безобразная внѣшность оффиціальнаго праздника подавила очаровательную декорацію, созданную принцемъ-философомъ для своей фаворитки.
   -- Гдѣ ваша сестра и принцъ, я ихъ нигдѣ не вижу?-- просила Эльза.
   Дѣйствительно, они исчезли. Я обратился съ вопросомъ нихъ къ одному изъ слугъ Грауса, разставлявшему бутылки въ одномъ изъ балагановъ.
   -- Его высочество и молодая барышня вошли только что туда,-- отвѣтилъ онъ, указавъ на дальнія постройки.-- Тамъ скоро будутъ размѣщать придворные экипажи. Они, должно быть, еще тамъ съ маленькимъ Гансомъ, пріѣхавшимъ сюда о мной.
   Какъ разъ въ эту минуту мы увидѣли это тріо выходящимъ изъ конюшни. Максъ фамильярно держалъ Ганса за плечо и, казалось, давалъ ему приказанія; Гансъ слушалъ ъ нерѣшительнымъ видомъ. Грита шла нѣсколько поодаль и первая замѣтила насъ. Максъ отпустилъ Ганса и вмѣстѣ съ Гритой подошелъ къ намъ. Лицо его было оживлено, но въ глазахъ было что-то почти непріятное, точно онъ скрывалъ тайну, время отъ времени омрачавшую его взоръ. Принцесса нѣжно поцѣловала Гриту.
   -- Что вы дѣлали въ конюшнѣ съ Гансомъ?-- спросила я принца.
   Максъ, не глядя на меня, пробурчалъ:
   -- Гансъ показывалъ намъ сараи, приготовленные для придворныхъ экипажей, и конюшни. Очень удобно.
   -- Принцесса,;-- замѣтилъ я,-- вотъ ѣдетъ коляска, чтобы отвезти васъ во дворецъ.
   -- Желаете, я завезу васъ на вашу виллу?-- спросила на, взглянувъ на меня съ оттѣнкомъ приказанія и мольбы.-- На этотъ случай я велѣла заложить коляску вмѣсто викторіи. Мы отлично разсядемся вчетверомъ.
   -- Благодарю васъ. Мы съ Гритой дойдемъ и пѣшкомъ болѣе сокращеннымъ путемъ,-- отвѣтилъ я.
   Эльза безмолвно и быстро отошла, уводя за собой принца. Когда мы остались одни и стали спускаться по лѣсной дорожкѣ, Грита спросила:
   -- Волкъ, что тебѣ сдѣлала принцесса? Почему ты не захотѣлъ, чтобы мы вчетверомъ вернулись въ ея коляскѣ?
   Я остановилъ легкіе шаги моей сестренки и отвѣтилъ:
   -- Прислушайся!
   Среди шелеста буковъ и шума безчисленныхъ лѣсныхъ голосовъ до насъ доносились крики съ долины, со стороны Ротберга и Линцендорфа. Низкіе звуки трубы выводили Wacht am Rhein. Къ полудню пушечные выстрѣлы изъ замка стали раздаваться чаще: каждую минуту. И съ деревень вдоль Роты, какъ и съ горъ, другіе залпы отвѣчали имъ тысячью отраженныхъ звуковъ изъ ущелій и лѣсистыхъ скалъ Тюрингенскихъ высотъ.
   Глаза Гриты сосредоточились.
   -- Вслушайся во все это,-- сказалъ я ей.-- Ты родилась четырнадцать лѣтъ назадъ, и о войнѣ между Германіей к Франціей слышала только, какъ объ историческомъ фактѣ, какъ о семилѣтней войнѣ или войнахъ Наполеона. Я хотя и старше тебя, но знаю о ней также только изъ исторіи. Я никогда не видѣлъ и тѣни остроконечной каски на французской территоріи. Такъ какъ наше я служитъ центромъ нашего вниманія, то ни ты, ни я нисколько не страдаютъ того, что отъ нашей матери-отчизны отрѣзали двѣ провинціи; мы и не знали ихъ никогда французскими. Мы не чувствуемъ себя ни оскорбленными, ни виноватыми въ этомъ пораженіи, и наше поколѣніе все болѣе и болѣе склоняется къ индефферентизму и мирному забвенію... Но слушай... и запомни... Побѣдитель не хочетъ, чтобы мы забыли. Каждый "одъ, съ хвастовствомъ и шумомъ, празднуетъ онъ наше пораженіе. Молодые нѣмцы, родившіеся, какъ и мы съ тобой, долго спустя послѣ Седана, хотятъ получить свою долю прошлой славы, чтобы мы испытали долю нашего униженія. Грита, тебѣ четырнадцать лѣтъ, для тебя все это безразлично... Но ты выйдешь замужъ, у тебя будутъ дѣти... И тогда ты вспомнишь. Запомни хорошенько этотъ праздникъ; вслушайся въ эти Hoch! и трубные звуки; трепещи при пушечныхъ салютахъ. Мы все должны усвоить, закрѣпить, чтобы потомъ, вернувшись на родину, мы по своему, какъ побѣжденные, могли праздновать 2-е сентября и помнить, чт, несмотря на столько протекшихъ лѣтъ, въ Германіи, даже въ глуши Тюрингіи, этотъ день конца лѣта -- все же день Седана... А теперь, идемъ завтракать!
   

II.

   Звуки трубъ и бой барабана заставили умолкнуть толпу, собравшуюся изъ Ротберга, Альтендорфа, Литцендорфа, Штейнаха и со всѣхъ окрестныхъ деревень, долинъ и горъ, чтобы присутствовать на открытіи временнаго памятника Бисмарку, воздвигнутаго въ Фазаньемъ паркѣ. Барабанная дробь и трубы возвѣстили прибытіе высшихъ сановниковъ.
   Было половина третьяго. Свѣжее утро смѣнилось внезапно наступившимъ зноемъ, благодаря вѣтру, дувшему цѣлое утро изъ горныхъ ущелій. Воздухъ дрожалъ въ солнечномъ свѣтѣ, какъ въ самую жаркую пору лѣта. Флаги неподвижно висѣли на древкахъ. Среди почтительнаго молчанія придворные экипажи приближались къ толпѣ.
   Я наблюдалъ изъ будуара Гомбо, куда удалился, чтобы не смѣшиваться съ толпой. Экипажи прослѣдовали вдоль линіи зрителей. Я былъ одинъ, такъ какъ Грита предпочла общество супруговъ Молохъ. Грита была еще въ томъ возрастѣ, когда солнечный жаръ, пыль, шумъ и толкотня доставляютъ развлеченіе. Думаю, ей хотѣлось еще поближе видѣть своего друга Макса, командовавшаго отрядомъ въ офицерскомъ мундирѣ.
   Въ первой придворной каретѣ, голубой съ бѣлымъ, ѣхалъ принцъ Отто, въ мундирѣ полковника уланскаго полка: принцъ номинально командовалъ полкомъ, стоявшимъ на французской границѣ. Возлѣ него сидѣлъ длинный и тощій старецъ, въ формѣ капитана ландвера, директоръ прусскаго клуба въ Штейнахѣ, представлявшій на праздникѣ германскую имперію и прусскаго короля.
   Въ слѣдующемъ экипажѣ, легкой викторіи, красиво запряженной двумя бѣлыми лошадьми, ѣхала принцесса Эльза, съ фонъ-Больбергъ. Толпа шумно привѣтствовала ее. Затѣмъ слѣдовало ландо съ важно раскинувшимся графомъ Марбахомъ. Въ лицѣ и въ движеніяхъ его все же было выраженіе тревоги: должно быть, пушечные выстрѣлы въ теченіе всего утра растревожили его нервы. За нимъ двигались высшіе сановники государства, духовникъ, министръ полиціи, баронъ Дронтгеймъ съ своей толстой супругой, въ платьѣ изъ черной тафты, и со маленькой сестрой Фрикой, въ сѣроватомъ муслинѣ; министръ общественныхъ дорогъ и лѣсовъ, директоръ почтъ, дворцовый архитекторъ и, наконецъ, менѣе знатные вельможи со своими женами. Нѣкоторыя изъ этихъ послѣднихъ были красивы. Толпа, при видѣ ихъ, дѣлала замѣчанія и упоминала имя принца. Въ особенности сильный говоръ вызвало появленіе фрейленъ Фрики, что, казалось, доставляло удовольствіе этой хорошенькой безстыдницѣ. Въ послѣднемъ экипажѣ красовался г. Граусъ, собственной персоной, въ полномъ парадѣ, во фракѣ почти придворнаго покроя, въ рубашкѣ съ манишкой въ видѣ жабо на груди, съ двойной гирляндой орденовъ на лѣвомъ отворотѣ фрака. Эта торжественность должна была свидѣтельствовать, что г. Граусъ предсѣдатель комитета по постановкѣ памятника.
   Всѣ эти экипажи высадили свою пеструю публику передъ почетной эстрадой. Чиновники, сановники и дамы расположились вокругъ царившаго надъ ними сидѣнія принца... У эстрады кучера поворачивали лошадей и направлялись къ сараямъ.
   Толпа, встрѣчавшая вначалѣ всѣхъ громкими кликами, теперь любовалась молча. Почтительная и послушная, она своими безчисленными красными и потными лицами тѣснилась на пространствѣ передъ памятникомъ и эстрадой сановниковъ и трибуной для ораторовъ. Подъ легкими полотняными костюмами женщинъ угадывались могучія формы; мужчины одѣты были въ свою скучную черную воскресную ливрею. Только нѣкоторыя семьи горцевъ, спустившіяся съ высотъ Реннштига, нарушали банальность этой толпы красной вышивкой на юбкахъ у женщинъ, голубыми кафтанами мужчинъ, кружевной наколкой или большой фетровой шляпой. Солдаты на этомъ сборищѣ исполняли обязанности полиціи довольно грубо. Какой-то мальчишка, имѣвшій дерзость вскарабкаться на дерево, чтобы лучше видѣть, былъ такъ энергично схваченъ и жестоко избитъ двумя молодцами въ мундирахъ, что какъ только его выпустили, онъ съ окровавленнымъ лицомъ -- весь въ слезахъ, бросился, какъ заяцъ, бѣжать въ лѣсъ, отказавшись отъ удовольствія видѣть открытіе памятника Бисмарку и излѣчившись отъ всякаго любопытства.

-----

   Когда весь оффиціальный персоналъ размѣстился и наступила тишина, обрѣзали веревки у покрывала, окутывавшаго статую. Среди оглушительнаго взрыва возгласовъ, оркестръ грянулъ сразу "Wacht am Rhein", и покрывало упало къ ея ногамъ. Всѣ головы обнажились, всѣ взоры устремились на высокую фигуру въ каскѣ: германскій титанъ опирался своей тяжелой рукой на прямой мечъ и рядомъ съ нимъ -- догъ, съ злыми глазами и оскаленными зубами. Отрядъ, подъ командой принца Макса, очаровательнаго въ своемъ офицерскомъ мундирѣ, взялъ на караулъ. Принцесса, стоявшая рядомъ съ принцемъ, апплодировала.
   Спрятанный за занавѣсками будуара, я сидѣлъ и усовѣщевалъ себя.
   "Почему я страдаю? Я ощущаю нѣчто похожее на боль, причиненную потерей близкаго существа, чѣмъ-то непоправимымъ, какъ смерть. Да, тутъ, конечно, возмущеніе, гнѣвъ противъ свершившейся судьбы. Но все же разберемся. Вполнѣ естественно, что этотъ нѣмецкій народъ празднуетъ свое пріобщеніе къ славѣ, богатству и власти. Совершенно понятно, что они отливаютъ изъ бронзы изображеніе созидателей своего счастья, понятенъ и взрывъ энтузіазма, когда толпѣ показываютъ эти изображенія, среди соперничества народовъ, въ памятный день выигранной битвы... Будемъ тверды! Взглянемъ въ глаза дѣйствительности. Я не могу устранить ни фактъ существованія Бисмарка, ни то, чти онъ создалъ единую Германію, ни то, что, благодаря ему, я родился во Франціи, униженной и раздробленной".
   Послѣ "Wacht am Rhein", оркестръ заигралъ по программѣ длинную "Побѣдную симфонію", сочиненную г. Бауманомъ дирижеромъ придворной капеллы. Какъ и вся новѣйшая нѣмецкая музыка, она была въ итальянскомъ вкусѣ, съ оттѣнкомъ вагнеризма. Пока она бушевала, я все не могъ оторвать глаза отъ бронзированнаго гиганта, тяжело опирающагося на плоскій мечъ, остріемъ вонзившійся въ скалу... Онъ олицетворялъ для меня судьбу.
   Что такое судьба народовъ? Почва ли, ихъ воздухъ, ихъ небо, климатъ? То, что въ людяхъ создается подъ вліяніемъ извѣстной территоріи, такъ же ли неизмѣнно, какъ и въ животныхъ и растеніяхъ? Или, наоборотъ, судьба создается усиліями каждаго отдѣльно, соединяясь въ одно цѣлое въ пространствѣ и времени? Это есть все вмѣстѣ, и еще что-то.
   Судьба это -- процессъ, не предвидѣнный, не поддающійся заранѣе учету, подчиняющій себѣ въ концѣ концовъ событія. И этотъ процессъ сегодня представлялся мнѣ въ видѣ чуда-ребенка, рождающагося порою среди того или другого народа,-- тѣмъ, что Карлейль называетъ героемъ, а Ничше -- сверхъ-человѣкомъ. Судьба, это -- Жанна д'Аркъ; Вильгельмъ завоеватель; Бонапартъ. Судьба, это -- Бисмаркъ. Всѣ теоріи о происхожденіи героевъ ничто противъ блестящаго факта: если бы не было Бонапарта и Бисмарка въ новѣйшей исторіи, эта исторія была бы совершенно иная: она ни въ чемъ не походила бы на то, что совершили въ ней эти сверхъ-человѣки. Обыкновенно исторія есть слѣдствіе безконечно ничтожныхъ усилій, гдѣ каждая личность (даже и тѣ, что находятся у власти) представляетъ лишь одну изъ составныхъ частей. Но въ извѣстный періодъ рождаются люди, концентрирующіе въ себѣ силу, способную объединить, расположить всѣ другія стихійныя силы націи. Они, конечно, измѣняютъ судьбу народовъ и міра. Или. вѣрнѣе, эти люди и представляютъ олицетвореніе судьбы.

-----

   Въ неподвижномъ воздухѣ, безъ малѣйшаго дуновенія вѣтра, яркое солнце, какъ въ какой-то фантасмагоріи, освящало передъ окномъ, гдѣ я стоялъ, нотную, шумную толпу, красную, разряженную эстраду, ротберговскихъ солдатъ, съ пущеннымъ оружіемъ, съ темными лицами и суровымъ видомъ. Среди музыкантовъ длинный капельмейстеръ съ курчавыми сѣдыми волосами неудержимо метался изъ сторона въ сторону надъ исполненіемъ собственной пьесы... Я смутно видѣлъ все это. Ясно я различалъ только титана изъ фальшивой бронзы, съ тяжелымъ мечомъ, вертикально воткнутымъ въ скалу, и съ ужаснымъ догомъ съ оскаленными клыками и злыми глазами подлѣ него. Солнце блестѣло въ новой бронзовой окраскѣ статуи. Запахъ пыли и живого человѣческаго тѣла проникалъ съ площади и смѣшивался въ будуарѣ Гомбо съ сыростью стѣнъ, съ нѣжной затхлостью человѣческаго праха. Я чувствовалъ себя опьяненнымъ и сбитымъ съ толку.
   Я смотрѣлъ на бронзоваго титана, на это олицетвореніе рока, и думалъ, какова была бы судьба міра, если бы эта страшная фигура не появлялась вовсе? Безконечная побѣдная симфонія, между тѣмъ, продолжалась...
   1815 годъ...
   Въ то время, какъ союзныя войска во второй разъ вступали во Францію, въ провинціи Бранденбургъ, въ маленькомъ мѣстечкѣ Шенгаузенѣ родился сынъ у бѣднаго дворянина... Теперь лысая въ каскѣ голова когда-то у бойкаго ребенка покрыта была свѣтлыми кудрями. Крестьяне любовались имъ, когда, бывало, верхомъ онъ мчался бѣшенымъ галопомъ по отцовской землѣ. Шли годы, и вотъ маленькій дворянчикъ уже студентъ въ Геттингенѣ. Хотя въ головѣ бродила уже мечта объ единствѣ Германіи, все же онъ не могъ сойтись съ Burschenschaft о мъ, обществомъ студентовъ, поклявшимся сдѣлать Германію единой и свободной. Эти студенты -- раціоналисты, слишкомъ говоруны, слишкомъ евреи. Въ аристократической корпораціи, съ другими мелкими дворянчиками, партикуляристами, онъ сойдется гораздо лучше.
   Оттуда онъ вышелъ вспыльчивымъ бретеромъ, всегда въ сопровожденіи чудовищнаго дога, имѣя въ прошломъ двадцать восемь дуэлей, оставившихъ на его лицѣ одинъ только единственный шрамъ. Физическая сила и ѣдкія остроты дѣлали его страшнымъ, ко доктринерство романтической и традиціонной школы его связывало. Ненадолго онъ дѣлается чиновникомъ, но вскорѣ заботы объ обремененномъ долгами отцовскомъ имѣніи возвращаютъ его къ землѣ, и въ теченіе десяти лѣтъ онъ живетъ дворяниномъ-земледѣльцемъ. Какая полная жизнь! Онъ искренно интересуется ночными заморозками, болѣзнью скота, дурными дорогами, измельчаніемъ овецъ, гибелью ягнятъ, неурожаемъ соломы, кормомъ, картофелемъ, навозомъ. "Одна свекловица меня больше волнуетъ, чѣмъ вся политика", заявляетъ онъ. Но этотъ страстный землевладѣлецъ, этотъ ярый охотникъ въ то же время и усердный читатель. Цѣлыя вороха печатной бумаги,-- все книги по нѣмецкой и англійской исторіи,-- завалили Книпгофъ, его усадьбу. Сосѣдніе помѣщики не могли понять, почему этотъ мелкопомѣстный дворянинъ, рыскающій за оленями и пьющій, какъ они, находитъ развлеченіе въ чтеніи? Бисмаркъ читатель!.. Онъ не лишенъ сентиментальности: онъ нѣженъ съ сестрой, съ женой... Въ 1849 году онъ былъ избранъ прусскимъ депутатомъ отъ Ратенова. Какъ только онъ заговорилъ, придворная камарилья тотчасъ же поняла, что обрѣла въ немъ оратора и главу.
   Но онъ все еще не похожъ на вотъ этого огромнаго кирасира. Онъ строенъ, кудрявъ и съ бородой, среди бритыхъ дворянъ. На загорѣломъ, темномъ лицѣ сверкаютъ большіе, довольно красивые сѣрые глаза. Его краснорѣчіе мрачно, какъ небо во время грозы, но вдругъ сверкнетъ молнія и раздастся громовой ударъ... По его словамъ, "народъ это -- оселъ въ львиной шкурѣ, рычащій на площадяхъ". Онъ отрицаетъ, что общественное мнѣніе есть выраженіе народной воли... Одинъ только монархъ въ себѣ самомъ отражаетъ чудеснымъ образомъ божественную волю народовъ. Парламентъ это -- скопище сумасшедшихъ: стыдъ и презрѣніе англійской системѣ! Конечно, монархами порою руководятъ женщины, честолюбцы, царедворцы и мечтатели. Но верховная королевская власть, тѣмъ не менѣе, есть выраженіе законной воли дворянства.

-----

   Отрывистымъ ударомъ смычка усердный капельмейстеръ привлекъ и сосредоточилъ вниманіе своихъ музыкантовъ. Трубачи надулись, флейтисты стали выводить пронзительныя ноты, огромный барабанъ добросовѣстно подражалъ пушкѣ. Я понимаю, что вмѣстѣ съ политическимъ изображеніемъ Бисмарка, Бауманъ желалъ представить Бисмарка-воина. Какимъ соединеніемъ инструментовъ, какой комбинаціей гармоніи могъ бы ты, трудолюбивый собиратель звуковъ, изобразить этотъ яко бы любовный союзъ лукавства и силы, отличавшій твоего героя отъ всѣхъ другихъ человѣческихъ существъ? Къ чорту твои дудки и смѣшной трескъ ослиной кожи! Дай мнѣ представить себѣ, каковы были мысли, роившіяся подъ этимъ огромнымъ лбомъ, когда онъ принялъ, безъ всякой къ тому необходимости, кровавое рѣшеніе; этотъ титанъ жаждалъ войнъ! Мы знаемъ, онъ былъ увѣренъ, что нѣкоторыя великія этническія перестройки прочно скрѣпляются только кровью. Въ 1848 году отъ него зависѣло объединить Германію безъ пролитія крови. Франкфуртскій сеймъ предлагалъ это прусскому королю. Бисмаркъ воспротивился наперекоръ желанію всѣхъ, наперекоръ желанію двора, а главное -- придворныхъ дамъ. То была трагическая эпоха; порою этотъ усердный слуга смерти, раздраженный противорѣчіями, чтобы дать выходъ своему гнѣву послѣ бурныхъ преній, вырывалъ ключомъ замки изъ дверей...
   Такъ какъ онъ умѣлъ хотѣть сильнѣе другихъ, то торжествовала всегда его воля. Въ теченіе шести лѣтъ три войны! Три раза, чтобы начать войну, одинъ и тотъ же пріемъ: прежде, чѣмъ разбить врага, обмануть его. Коварная дипломатія неизбѣжно ведетъ къ кровопролитію... Впослѣдствіи, на покоѣ, за кружкой пива, онъ самъ цинично сознавался, что такова его манера дѣйствовать. Прежде, чѣмъ одержать побѣду надъ врагомъ на полѣ сраженія, онъ ищетъ удовлетворенія зловѣщимъ образомъ унизить его. Впрочемъ, въ этой игрѣ онъ умѣлъ ставить о свою жизнь на карту.
   Можно ли представить себѣ болѣе трагическое изображеніе рока, рождающаго въ мукахъ грядущее, какъ это: вотъ огромный бѣлый кирасиръ, уже тринадцать часовъ не слѣзающій съ лошади, съ распухшими отъ сѣдла ногами, остановился на восточной сторонѣ поля битвы. Его рыжая кобыла, съ опущенными вдоль шеи поводьями, пощипываетъ зеленые всходы у Садовой, влажные отъ крови. Близится вечеръ. Исходъ битвы еще не опредѣлился, но, повидимому, Пруссія теряетъ позицію. Бѣлый кирасиръ заряжаетъ свой пистолетъ и закуриваетъ сигару. Взоръ устремленъ вдаль, онъ медленно куритъ, ибо продолжительность своей жизни поставилъ въ зависимость отъ длины сигары... Возможно ли тѣснѣе связать себя съ судьбой?.. Вотъ послѣднія вспышки сигары; крики австрійцевъ возвѣщаютъ побѣду, Бисмаркъ взводитъ курокъ... Вдругъ, за облакомъ пыли, поднятымъ побѣдителями, грянулъ пушечный выстрѣлъ. Это пушка кронпринца. "Ударъ Козерога" выручилъ еще разъ. Бисмаркъ опустилъ свой пистолетъ, бросилъ окурокъ сигары и, подобравъ поводья и пришпоривъ свою рыжую кобылу пустился вскачь съ облегченнымъ сердцемъ.

-----

   Кто-то очень вѣрно сказалъ: нѣмцы любятъ распространяться, т. е., они любятъ говорить длинными фразами, терпѣливо выслушиваютъ длинныя рѣчи; длинныя церемоніи ихъ не утомляютъ. Побѣдная симфонія длилась добрыхъ полчаса. Правда, послѣдніе аккорды ея прозвучали уже при полномъ невниманіи слушателей. Интересъ пробудился снова, когда господинъ Граусъ взошелъ на ступеньки ораторской трибуны... Рѣчь его, однако, была довольно пошлая. На тысячу ладовъ повторялъ онъ въ ней, что величіе Германской имперіи есть созданіе этого великаго мужа изъ бронзированнаго гипса, стоящаго рядомъ съ догомъ; что Германская имперія вѣчна, что она -- воплощеніе справедливости и силы, и что роль всей Германіи, достойной славнаго имени героя, сводится къ тому, чтобы поддерживать Имперію, жертвовать за нее жизнью. Съ безтактностью, омрачавшей чело принца Отто, онъ упиралъ на важность сооруженія памятника одному изъ основателей Имперіи на территоріи, сохранившей свою свободу только благодаря его великодушію. Bee это произнесено было самодовольнымъ тономъ, пересыпано учеными терминами, высокопарными неологизмами, исковерканными и перепутанными поэтическими и философскими цитатами, всѣмъ тѣмъ, что нѣмецкій педантизмъ вбиваетъ на скорую руку въ головы своихъ учениковъ въ своихъ начальныхъ школахъ. Апплодировали мало. Въ Ротбергѣ Граусу больше завидовали, чѣмъ любили его; соціалъ-демократы изъ Литцендорфа считали его шпіономъ на жалованьи отъ Берлина.
   Его смѣнилъ директоръ прусскаго клуба въ Штейнахѣ. Длинный и худой субъектъ въ очкахъ, онъ пространно изложилъ главнѣйшія событія изъ жизни Бисмарка. Я удивился, до чего исторія въ устахъ дурака можетъ стать безцвѣтной. Въ болтовнѣ клубнаго директора титанъ съежился до объема бюрократа-удачника. Его трагическая карьера свелась къ послужному списку.
   "Въ такомъ-то году его величество императоръ Вильгельмъ I назначилъ Бисмарка во франкфуртскій сеймъ. Такъ онъ сидѣлъ на второмъ мѣстѣ послѣ австрійскаго депутата Въ такомъ то году онъ былъ министромъ... Въ такомъ-то канцлеромъ... Въ такомъ-то получилъ орденъ Большого Орла"...
   Такъ говорилъ прусскій подпрефектъ, среди почтительнаго вниманія вспотѣвшей толпы и зѣвавшаго отъ скуки двора. Было ясно, что для этого ограниченнаго ума Садова и Седанъ съ ихъ послѣдствіями не имѣютъ болѣе высокой цѣли, какъ освѣтить исключительно счастливую карьеру чиновника, далеко опередившаго другихъ въ чинахъ и орденахъ.
   Въ моментъ окончанія его рѣчи, когда онъ призывалъ всѣхъ чиновниковъ въ настоящемъ и въ будущемъ слѣдовать примѣру Бисмарка, на безоблачномъ голубомъ небосклонѣ показались первыя тучки, и легкій порывъ вѣтра, заколыхалъ флаги и знамена.
   Оркестръ заигралъ маршъ; поднялся принцъ Отто. Воцарилась такая глубокая тишина, что слышно было, какъ бьется полотно флаговъ о древки. Онъ говорилъ съ эстрады и, вѣроятно, чтобы отмѣтить разницу между собой и другими ораторами, быль очень кратокъ. Его сухой, сильный голосъ производилъ впечатлѣніе.
   "Граждане Ротберга,-- сказалъ онъ,-- мы хотѣли объединить здѣсь три событія: годовщину побѣды изъ побѣдъ; открытіе памятника одному изъ величайшихъ нѣмцевъ, когда либо видѣнныхъ въ мірѣ, и зачисленіе въ полкъ рекрутовъ текущаго года.
   "Молодые солдаты, взгляните на стоящихъ рядомъ съ вами храбрыхъ ветерановъ, рожденныхъ на вашей же землѣ. Они были сподвижниками великихъ людей; Мольтке, Вильгельма, Бисмарка. Они несли свой трудъ и свою кровь на лаву родины, и многіе изъ ихъ братьевъ пали въ славномъ бою.
   "Чтите этихъ ветерановъ, клянитесь подражать имъ! Настали трудныя времена; больше вниманія къ нимъ, ибо съ основанія имперіи не было періода времени болѣе неустойчиваго и опаснаго. Мы, нѣмцы, любимъ миръ, но не боимся войны, ибо съ нами Богъ... Сомкнитесь же плотный ь кольцомъ вокругъ вашего государя и вашего императора"!
   На этотъ разъ энтузіазмъ былъ единодушнымъ и горячимъ. Оглушительные крики: "Hoch!" "Да здравствуетъ императоръ"! "Да здравствуетъ его высочество"! поднялись къ небесамъ, мало по малу подернувшимся туманомъ, пропускавшимъ лишь слабый разсѣянный свѣтъ. Я взглянулъ на принцессу: она апплодировала до того, что, казалось, изорветъ перчатки. Ее обуяла германская лихорадка: она апплодировала нелюбимому мужу потому только, что онъ произнесъ нѣмецкую рѣчь... Я испытывалъ къ ней злобу, смѣшанную страннымъ образомъ съ физическимъ влеченіемъ. И неясное до сихъ поръ для меня рѣшеніе сразу созрѣли во мнѣ.
   Какъ разъ въ этотъ моментъ Эльза взглянула на мое окно, точно почувствовала мои мысли и глаза, устремленные на нее. Я замѣтилъ, что она наклонилась къ принцу и шепнула ему на ухо нѣсколько словъ. Послѣ минутнаго раздумья принцъ, повидимому, выразилъ согласіе. M-elle Больбергъ также встала; обѣ спустились съ эстрады осевымъ ходомъ, позади креселъ сановниковъ.
   Въ это время начались военные маневры. Маіоръ покинулъ эстраду и слѣдилъ за командованіемъ принца Макси. Правой! Лѣвой!... Какъ правильно маршируютъ эти горцы Тюрингіи, переряженные солдатами! Механическая точность прусскихъ разводовъ будетъ всегда поражать француза. Во Франціи всегда найдутся реформаторы, увѣренные, что побѣда возможна только при подражаніи такому параду. Я самъ не могъ оторвать глазъ. И напрасно я убѣждалъ себя, что вѣдь это только обрядность: она тревожила меня, какъ опасная дѣйствительность.
   Вдругъ дверь позади меня отворилась: запахъ смѣшанныхъ духовъ обдалъ меня нѣжнымъ ароматомъ. Я обернулся и увидѣлъ принцессу. Глазами она дала мнѣ понять, что она не одна. И, дѣйствительно, костлявый силуэтъ и кислое лицо Фрейленъ фонъ-Больбергъ показались за ея спиной.
   -- Ахъ, господинъ Дюберъ,-- воскликнула принцесса съ притворнымъ удивленіемъ,-- я совсѣмъ забыла, что вы здѣсь.. простите, что нарушила ваше одиночество... На эстрадѣ ужасно жарко и мнѣ стало дурно. Невольно я вспомнила объ этомъ убѣжищѣ, гдѣ больше прохлады и меньше пыли.
   Больбергъ угрюмо смотрѣла въ потолокъ. "Какой позоръ слышать такую грубую и беззастѣнчивую ложь изъ устъ принцессы!" казалось, говорила она всей своей фигурой.
   Съ поспѣшностью вѣрноподданнаго я вскочилъ, чтобы удалиться.
   -- Нѣтъ, ради Бога, останьтесь!-- живо возразила принцесса.-- Я буду въ отчаяніи, что выгнала васъ отсюда, г. Дюберъ... Я отдохну нѣсколько минутъ въ этомъ креслѣ... Вотъ здѣсь... Какъ только я почувствую себя лучше, я тотчасъ же вернусь на эстраду... Но васъ, Больбергъ,-- обратилась она къ потомку Оттомара Великаго, созерцавшей въ это время многочисленное отраженіе своей костлявой особы въ зеркалахъ будуара,-- васъ я не хочу лишать возможности любоваться церемоніей съ отведеннаго вамъ мѣста... тѣмъ болѣе, что здѣсь немного сыро для вашего ревматизма.
   -- Я въ распоряженіи вашего высочества, сухо отвѣтила фрейлина.
   -- Идите, идите, Больбергъ... Успокойте принца... скажите ему, что я немного отдохну и тотчасъ же вернусь. Идите!.
   Фрейлейнъ фонъ-Больбергъ сдѣлала полуоборотъ съ точностью и граціей стараго унтеръ-офицера Едва только она затьорила за собой дверь, какъ принцесса вскочила съ своего кресла и, подойдя ко мнѣ, подставила щеку.
   -- Поцѣлуйте меня, мой подданный!..
   Она сняла подушки съ одного изъ креселъ, бросила ихъ къ моимъ ногамъ и усѣлась на нихъ.
   -- То, что я дѣлаю, безумно,-- сказала она.-- Къ счастью, народъ любитъ меня и легко мирится съ моими фантазіями, но принцъ, навѣрно, будетъ бранить меня вечеромъ, потому что его обычные шпіоны донесутъ ему, что мы остались вдвоемъ. Ради васъ я компрометтирую себя. Неужели вы не чувствуете гордости, что компрометируете владѣтельную принцессу?
   Я увѣрялъ ее, что переполненъ этимъ чувствомъ. Про себя же думалъ, зачѣмъ она заставляетъ меня говорить объ этомъ?
   -- Сегодня я довольна,-- продолжала она.-- Меня шумно встрѣчали. Даже жители Штейнаха, пруссаки, и тѣ смотрятъ на меня, отчасти какъ на свою повелительницу. Нашъ праздникъ восхитителенъ... Замѣтили вы живописные костюмы горцевъ?.. Къ сожалѣнію, собирается гроза. Я бы хотѣла, чтобы она не помѣшала кончить...
   "Чуждая душа! думалъ я, заимствуя выраженіе у принца Эрнста... Вотъ она уже. и забыла, какое оскорбленіе для меня заключается въ томъ, что она называетъ праздникомъ. И между тѣмъ она любитъ меня".
   Шумъ радостныхъ кликовъ привлекъ насъ къ окну. Скрытые за рѣшетчатыми ставнями, мы увидали окончаніе военной церемоніи. Послѣ маршей, поворотовъ, схожденій, равненій, принцъ Максъ провелъ свой отрядъ церемоніальнымъ маршемъ передъ статуей титана съ догомъ. Быстро и граціозно перебѣгалъ онъ на другой конецъ своей линіи, выравнивалъ ее и снова возвращался на свой начальническій постъ. Его дѣтскій, не установившійся голосъ, пріученный уже къ командованію, приводилъ въ движеніе этихъ живыхъ автоматовъ. И таково ужъ обаяніе воинскихъ пріемовъ, что этотъ ребенокъ съ философской душой, казалось, любуется самъ собою въ своей роли ученика-героя.
   -- Какъ хорошъ мой сынъ!-- воскликнула съ гордостью принцесса...-- Въ подходящій моментъ онъ будетъ такимъ же воиномъ, какъ и его предки.
   Она говорила это для самой себя... Еще лишній разъ я получилъ оскорбительное подтвержденіе, что въ ея жизни я -- только аксессуаръ, правда, аксессуаръ, способный въ извѣстныя минуты овладѣть первымъ мѣстомъ, уничтожить всѣ соціальныя и супружескія преграды, но все же аксессуаръ.
   Между тѣмъ, она отошла отъ окна, опять сѣла на полинявшее кресло и сказала:
   -- Подите ко мнѣ.
   Я повиновался.
   -- Сейчасъ будетъ говорить этотъ дуракъ Марбахъ,-- продолжала она.-- Онъ возмутитъ васъ своими словами. Не слушайте его; забудьте все, кромѣ меня.
   Я былъ ей благодаренъ за это милое предложеніе, и опустился на подушки у ея ногъ: такимъ образомъ мы помѣнялись мѣстами. Она спустилась въ кресло и предоставила въ мое распоряженіе сначала свою бѣлую руку съ выпуклыми ногтями, а затѣмъ свой бюстъ и лицо... Благодаря этой царственной снисходительности, начало рѣчи Марбаха для меня пропало. Я былъ взволнованъ и счастливъ въ одно и то же время. Никогда еще необходимость чувствовать Эльзу своей соучастницей не возбуждала меня до такой степени. Какое то ребяческое желаніе мщенія обостряло эту необходимость,-- желаніе взять что нибудь у того, кто столько взялъ у моихъ, украсть у вора. Воздухъ, мало по мало насыщавшійся разслабляющимъ электричествомъ, затхлость дома, переполненнаго любовными похожденіями красивой актрисы, какое-то юношеское безразсудство, наконецъ,-- все это заставило насъ броситься почти публично въ объятія другъ къ другу, и все точно сговорилось, чтобы разнѣжить насъ до конца.
   -- Говорите, говорите, что вы меня любите,-- шептала Эльза.
   И я, какъ мнѣ казалось, безъ всякаго усилія мысли и голоса, повторялъ эти короткія, но такія огромныя слова, что кажутся пустыми, если не вмѣщаютъ въ себѣ всего.
   -- Будемъ благоразумны,-- сказала, наконецъ, Элма прерывающимся голосомъ.-- Больбергъ можетъ войти каждую минуту, если принцъ пошлетъ ее за мной. Сядьте на стулъ возлѣ меня, какъ слѣдуетъ.
   Въ спокойствіи, наступающемъ вслѣдъ за страстными, неполными ласками, въ спокойствіи, когда мускулы неподвижны, нервы ослабѣли и устали,-- близко одинъ къ другому, съ переплетенными пальцами рукъ слушали мы графа Марбаха, часто прерываемаго апплодисментами и возгласами Hoch! У графа былъ громкій голосъ, и онъ отчеканивалъ свои фразы, какъ слова военной команды. Отъ насъ не ускользнуло ни одно слово.
   -- Какъ ни велика эта Германія,-- говорилъ онъ,-- но вы, молодые солдаты, если придется защищать ее оружіемъ, помните, что она все же мала въ сравненіи съ тѣмъ, чѣмъ должна быть и чѣмъ будетъ, благодаря вамъ. Черезъ извѣстное время, не далекое между прочимъ, создастся такая картина: подъ сѣнью германскаго флага соберется восемьдесятъ шесть милліоновъ нѣмцевъ, и они будутъ господствовать надъ территоріей, населенной сто тридцатью милліонами европейцевъ. На этой обширной территоріи одни только нѣмцы будутъ имѣть политическія права, только они будутъ служить въ арміи и во флотѣ, однимъ только нѣмцамъ будетъ принадлежать право пріобрѣтать землю. Какъ въ средніе вѣка, они будутъ народомъ господъ, допускающимъ, чтобы только низшія работы исполнялись народами, подчиненными ихъ власти...
   Эта необыкновенная рѣчь, казавшаяся мнѣ лишенной всякаго здраваго смысла, интересовала меня по впечатлѣнію, производимому ею на Эльзу. Видно было, что она сочувствовала этой пестрой, внимательно слушавшей толпѣ. Когда при послѣдней фразѣ, разсчитанной вызвать образъ средневѣковой имперіи, возстановленной въ интересахъ Германіи, раздался громъ апплодисментовъ, она вырвала у меня свою руку и, приблизившись къ окну, также начала хлопать. Это было инстинктивное движеніе, и черезъ;, минуту ей стало за него стыдно. Она избѣгала встрѣтиться со мной глазами, и руки наши больше не соединялись.
   Я, въ свою очередь, подошелъ къ окну. Рѣчь Марбаха, дѣйствительно, заинтересовала меня.
   Онъ продолжалъ все болѣе грубымъ и наглымъ тономъ:
   -- Молодые солдаты, эту надежду, живущую въ насъ, въ каждомъ нѣмецкомъ сердцѣ, эту огромную надежду, возбужденную вотъ этимъ героемъ, княземъ Бисмаркомъ, быть можетъ, будутъ осмѣивать или разрушать нѣкоторые негодяи... Да! позоръ нашего времени, что нѣмцы смѣютъ возставать противъ Германіи и говорить: "Мы хотимъ видѣть ее слабой"! Этихъ негодяевъ немного, но они есть; почти въ каждомъ городѣ ихъ можно насчитать по нѣсколько. Во имя призрачныхъ идей свободы и братства, идей, ненавистныхъ Бисмарку, презиравшему Францію, они проповѣдуютъ паденіе силы во имя торжества мысли... Дурные граждане, враги, проклинаемые родиной, императоромъ и нашимъ возлюбленнымъ принцемъ! Убѣжденъ, что среди васъ нѣтъ ни одного подобнаго; но увы! знаю, что они имѣются въ государствѣ, и даже въ Ротбергѣ. Даже сегодня, въ день патріотическаго праздника, мы имѣли несчастье видѣть, что нѣмецъ, сынъ Ротберга, давшаго отечеству императора, въ дерзкихъ выраженіяхъ заявилъ, что онъ протестуетъ противъ постановки этого памятника.
   Толпа выразила презрѣніе этому гражданину.
   -- Онъ расклеилъ свои объявленія по стѣнамъ города, а жители не сорвали ихъ и не изгнали нахала! Великодушіе нашего дорогого государя даетъ право этому врагу родины жить на нашей землѣ: и нашъ государь правъ, потому что человѣкъ этотъ -- несомнѣнно, безумецъ!.. Но вашъ долгъ, молодые солдаты, съ ужасомъ отвернуться отъ такого человѣка, позора этой страны и этой минуты... Презирайте "то! Заклеймите его! Подобные граждане не достойны быть учителями нѣмцевъ. Да будетъ имъ стыдно! Слава князю Бисмарку, великому образу истиннаго нѣмца!
   Шумъ апплодисментовъ, смѣшанный съ глухимъ рокотомъ толпы, встрѣтилъ заключительныя слова рѣчи. Но въ эту минуту произошло нѣчто, поистинѣ необыкновенное, до такой степени неожиданное, что только оцѣпенѣніе, охватившее всѣхъ, сдѣлало его возможнымъ.
   Подъ канатъ, ограждавшій центръ площади отъ натиска толпы, быстро проскользнулъ маленькій старичекъ, съ бѣлыми развивающимися волосами вокругъ обезьяньяго лица, въ черномъ широкомъ сюртукѣ на распашку и въ бѣломъ жилетѣ. Онъ миновалъ пустое пространство между толпой и трибуной и взошелъ на возвышеніе... Все произошло такъ быстро, что никто и не думалъ помѣшать ему. Къ тому же принцъ Маке., командовавшій отрядомъ, стоялъ спокойно, и когда маіоръ графъ Марбахъ, по ступенькамъ парадной эстрады, взошелъ и усѣлся на свое мѣсто, онъ увидѣлъ уже на трибунѣ самого доктора Циммермана, заговорившаго своимъ внятнымъ голосомъ, жестомъ руки заставивъ толпу умолкнуть:
   -- Меня оскорбили, приписали дѣйствія и намѣренія, совершенно мнѣ чуждыя... Если мнѣ запретятъ, защитить себя, то всѣ узнаютъ, что мысль находится въ рабствѣ на территоріи Ротберга.
   -- Долой, долой!-- зарычалъ маіоръ съ своего мѣста на эстрадѣ.
   Онъ готовъ былъ броситься впередъ, но принцъ схватилъ его за руку и заставилъ сѣсть.
   -- Я буду кратокъ,-- продолжалъ Молохъ.-- То, что я хотѣлъ разъяснить въ своей лекціи, я резюмирую въ нѣсколькихъ словахъ. И позволю себѣ напомнить моимъ согражданамъ-слушателямъ, что въ этой войнѣ съ Франціей, въ этомъ дѣлѣ рукъ Бисмарка, я также принималъ участіе. Я получилъ французскую пулю въ шестое ребро справа. Предыдущій ораторъ, этотъ храбрый воитель, никогда не былъ раненъ, если не считать поврежденія разума,-причиненнаго ему безобидной петардой какого-то негра.
   Раздался общій смѣхъ. Маіоръ, пруссакъ и дворянинъ, былъ не популяренъ въ Ротбергѣ.
   -- Я, быть можетъ,-- продолжалъ маленькій человѣкъ,-- имѣю нѣкоторое право говорить о праздникѣ, заплативъ за него своей кровью... Итакъ, войнѣ, гдѣ восторжествовали умъ, воля и терпѣніе нѣмцевъ, одинъ человѣкъ помѣшалъ быть прекрасной, какъ можетъ быть прекрасна смерть.
   -- Кто онъ? кто?-- закричала толпа.
   Несмотря на свой разладъ съ принцемъ, докторъ Циммерманъ у многихъ сохранилъ престижъ знаменитаго европейскаго ученаго, и большинство ротбергцевъ не переставало имъ гордиться. Другіе смотрѣли на него, просто какъ на оригинала, или чудака. Въ результатѣ казалось, что толпа въ эту минуту скорѣе потѣшается, чѣмъ злобствуетъ. Только нѣкоторые, возбужденные, кричали: "долой! долой!" Большинство же слушателей забавлялись тѣмъ, что повторяли, не переставая: "Кто онъ? кто?"
   Впереди всѣхъ я замѣтилъ свою сестру Гриту, страшно веселую. Она дѣлала кабалистическіе знаки принцу Максу, тщетно стараясь разсмѣшить его въ строю... Рядомъ съ ней, въ платьѣ изъ темнокрасной тафты, стояла г-жа Циммерманъ, держась руками въ шелковыхъ перчаткахъ за веревку и устремивъ восторженные глаза на своего героя.
   -- Кто же онъ?-- кричала толпа.
   Когда шумъ нѣсколько стихъ, Молохъ, указавъ пальцемъ на бронзированнаго титана съ догомъ, закричалъ:
   -- Вотъ онъ!..
   На этотъ разъ непріязненные возгласы покрыли остальные. Маіоръ на эстрадѣ подскочилъ; и я замѣтилъ, какъ поблѣднѣло лицо докторши.
   Но громкій и пронзительный голосъ маленькаго сѣдоговласаго ученаго вновь заставилъ всѣхъ умолкнуть и возбудилъ любопытство.
   -- Повторяю вамъ, что онъ омрачилъ передъ лицомъ исторіи славу объединенной Германіи. Нѣмцы-слушатели! для васъ безполезны крики: "Мы всегда правы, исторія не сможетъ обвинить насъ". Исторія пишется не одними только нѣмцами. Всемірная совѣсть диктуетъ свои приговоры. А всемірная совѣсть, признавая энергію, мужество и умъ нашей Германіи, скажетъ про него: "Свои успѣхи онъ почерпалъ въ хитрости и лжи; онъ обезчестилъ ихъ своею жестокостью. И его преступленіе тѣмъ болѣе велико, что все, что сдѣлано, могло быть достигнуто безъ хитрости, безъ лжи и безъ жестокости".
   Толпа заволновалась. Но слышались отдѣльные голоса:
   -- Слушайте! Слушайте!
   -- Да, слушайте меня!-- продолжалъ Молохъ.-- Сегодня праздникъ ветерановъ, и я имѣю право говорить! Развѣ самъ я не ветеранъ?..
   -- Браво!-- одобрила толпа.
   -- Я сказалъ вамъ, что дѣянія этого человѣка могли быть совершены безъ жестокости. Я докажу это. Въ 1848 году на франкфуртскомъ сеймѣ депутація предложила Фридриху Вильгельму IV, прусскому королю, императорскую корону. Король былъ склоненъ принять ее. Кто помѣшалъ этому? Господинъ Бисмаркъ. Предложенная руками разночинцевъ, императорская корона, казалось, ничего не стоила. "Я не хочу.-- сказалъ Бисмаркъ,-- возлагать на плечи моего государя горностаевую мантію на красной подкладкѣ". Когда двадцать лѣтъ спустя онъ возложилъ ее на плечи Вильгельма I, горностай все же былъ на красной подкладкѣ: кровь двухъ народовъ окрасила ее.
   По толпѣ пронесся ропотъ, но оратора не прерывали. Принцъ Отто невозмутимо слушалъ.
   -- Бисмаркъ презиралъ красный цвѣтъ свободы, но красный цвѣтъ крови онъ любилъ. Онъ любилъ одинаково: и систему хитрости и лжи, и систему жестокости. Да! жестокости!-- яростно воскликнулъ Молохъ въ отвѣтъ на протестъ толпы.-- И этого я ему не прощу. Лукавствомъ и жестокостью онъ осквернилъ великое дѣло нашего объединенія. Ни одна война не предпринималась имъ безъ предварительнаго обмана: онъ лгалъ въ войнѣ за Шлезвигъ, лгалъ въ войнѣ съ Австріей, лгалъ въ войнѣ съ Франціей... Но война съ Франціей была въ особенности ужасна, да, ужасна! Она -- пятно на нѣмецкой націи! И напрасно покрываете вы памятниками этого человѣка всю Германію, вы не помѣшаете исторіи записать, да она и записала уже, всѣ гнусныя рѣчи, произнесенныя имъ по ту сторону Вогезовъ. Въ Базеилѣ онъ, вдыхая пропитанный дымомъ пожара воздухъ, заявилъ, что опаленый французъ пахнетъ поджаренымъ лукомъ. Въ Турѣ, послѣ попытки защищаться, былъ поднятъ бѣлый флагъ: генералъ Фохтъ-Ретцъ прекратилъ бомбардировку; Бисмаркъ обругалъ его. Всюду онъ возмущался косностью военачальниковъ разстрѣливать вольныхъ стрѣлковъ. Онъ рекомендовалъ причинять какъ можно больше вреда гражданскому населенію, говоря, что это приведетъ ихъ къ миру... "Никакой пощады французамъ, даже солдатамъ регулярныхъ войскъ, ибо, поскоблите француза, вы найдете тюркоса!.." Подъ Парижемъ безоружные бѣдняки на разстояніи ружейнаго выстрѣла выкапывали изъ-подъ снѣга нѣсколько забытыхъ картофелинъ. Бисмаркъ приказалъ убить ихъ. Это онъ рѣшилъ бомбардировать Парижъ: къ чему нужна была это бомбардировка?.. Онъ осуждалъ нерѣшительность, съ какою пруссаки убивали плѣнныхъ. "Наши солдаты стрѣляютъ только въ случаѣ надобности, сказалъ онъ, но дѣлаютъ это безъ всякаго удовольствія". Въ Коммерси одинъ крестьянинъ закололъ вилами солдата, и жена этого крестьянина пришла просить помиловать мужа. Бисмаркъ выслушалъ ее, провелъ медленно рукою по своей шеѣ и сказалъ: "Милая женщина, будьте спокойны; вашего мужа повѣсятъ".
   Молохъ на минуту остановился, чтобы перевести духъ и опредѣлить, какой эффектъ произвели его слова. Очевидно, они возбудили въ толпѣ какое-то безпокойство. Никто не протестовалъ болѣе. Стали шушукаться. На эстрадѣ начались тайные переговоры. Маіоръ совѣщался съ принцемъ.
   -- Вотъ мой упрекъ этому желѣзному человѣку,-- невозмутимо продолжалъ Молохъ:-- онъ запятналъ исторію Германіи. Вотъ почему я негодую, когда слышу, какъ нѣкоторые дураки ставятъ его въ примѣръ молодому поколѣнію нѣмцевъ. Плохи начальники, рекомендующіе подражать ему! Подобныя рѣчи возстановили весь міръ противъ Германіи, и рано или поздно она расплатится за нихъ. Я же, во имя нѣмецкой и общечеловѣческой идеи, протестую противъ того, что только что было высказано на мой счетъ человѣкомъ, лишеннымъ какого бы то ни было права судить меня. Плохъ тотъ гражданинъ, кто, но малодушію или изъ самохвальства, измѣняетъ истинѣ.
   Манера, энергія, торжественность, съ какою Молохъ говорилъ, возрастала съ каждой фразой. Я увидѣлъ, что маіоръ Марбахъ быстро спустился по ступенькамъ эстрады. Молохъ также замѣтилъ его, и, пока противникъ перебѣгалъ свободное пространство между эстрадой и трибуной, онъ крикнулъ ему въ лицо:
   -- Бисмаркъ умеръ и навсегда! Остерегайтесь лжебисмарковъ, расплодившихся въ Имперіи. Смотрите, вотъ одинъ изъ нихъ!-- докончилъ онъ, указывая на маіора.
   Блѣдный отъ бѣшенства, Марбахъ остановился.
   -- Сержантъ Кюлеръ!-- скомандовалъ онъ.-- Четырехъ людей сюда, чтобы выгнать этого сумасшедшаго!
   Четыре солдата вмѣстѣ съ сержантомъ подошли къ трибунѣ и въ нерѣшительности остановились.
   -- Сумасшедшаго!-- повторилъ Молохъ, угрожающе потрясая своими коротенькими ручками.-- Мой мозгъ стоитъ сотни такихъ, какъ вашъ, несчастный minus habens! Достаточно взглянуть на ваши косые глаза, на грушевидную голову, на тупость вашего личнаго угла, асиметрію ушей и всего обезьяньяго тѣла, чтобы получить увѣренность, что я стою лицомъ къ лицу съ дегенератомъ.
   -- Стащите его съ трибуны!-- крикнулъ маіоръ.-- Да поднимитесь же, Кюлеръ!
   Сержантъ Кюлеръ, грузный тюрингенецъ съ рыжей бородой, взобрался на ступеньки. Прежде, чѣмъ онъ дотронулся до Молоха, профессоръ положилъ ему на плечо руку и произнесъ:
   -- Товарищъ, остановись! Ты опозоришь себя, если вытолкнешь ветерана великой войны. Я схожу самъ: дай мнѣ пройти!
   Сержантъ посторонился, насколько позволяла его грудь. Молохъ спустился съ трибуны и остановился противъ маіора:
   -- Сила безсмысленна!-- сказалъ онъ.-- Изъ своей лабораторіи на часовомъ стеклѣ я могу взять ее въ достаточномъ количествѣ, чтобы сразу уничтожить всю силу, направляемую твоей рукой противъ меня, homunculus. Но къ чему? Неумолимая сила обстоятельствъ сама расправится съ тобой и съ тебѣ подобными. Запомни мое предсказаніе: ты хотѣлъ убить Идею, Идея убьетъ тебя!
   И съ этими словами докторъ Циммерманъ съ обнаженной головой, съ развѣвающимися волосами и съ цилиндромъ въ рукѣ прошелъ по свободному пространству, образовавшемуся вокругъ трибуны. Напрасно жена звала его: "Эйтель, Эйтель!" Онъ былъ возбужденъ до такой степени, что ничего не видѣлъ и не слышалъ. Онъ шелъ прямо въ толпу, разступавшуюся при его приближеніи. Онъ жестикулировалъ и повторялъ:
   -- Тѣхъ, кто хочетъ убить Идею, Идея убьетъ!..
   Съ нашего наблюдательнаго пункта мы съ принцессой видѣли, какъ онъ направился къ сараямъ, гдѣ стояли придворные экипажи. Охраны не было, и онъ свободно вошелъ туда. Нѣсколько человѣкъ слѣдовали за нимъ на разстояніи, но движеніе принца привлекло вниманіе толпы къ эстрадѣ. Воцарилось глубокое молчаніе, такъ какъ поняли, что государь хочетъ говорить.
   -- Сограждане!-- началъ онъ,-- вы слышали рѣчь зловреднаго человѣка. Я нарочно позволилъ ему говорить, чтобы доказать, что слово свободно въ моихъ владѣніяхъ, а также и для того, чтобы показать врагамъ отечества, что ихъ крики не встрѣчаютъ отзвука въ Ротбергѣ... Праздникъ, собравшій насъ здѣсь, отъ этого сталъ еще болѣе величественнымъ. На торжествѣ Бисмарка сегодня были даже шуты. Дорогіе сограждане! слейте свои голоса воедино, чтобы пропѣть священную пѣснь нѣмецкой родины: "Wacht am Rhein!
   Эти слова, произнесенныя внятнымъ, твердымъ по военному, голосомъ, произвели сильное впечатлѣніе. Апплодисменты, крики прекратились только при первыхъ звукахъ національнаго гимна. Тогда головы обнажились; и даже всѣ, сидѣвшіе на эстрадѣ, встали съ своихъ мѣстъ. Низкіе голоса мужчинъ и высокія женщинъ слились съ оркестромъ. Въ этомъ было дѣйствительно что-то величественное, и я это понялъ: ибо съ достоинствомъ выражаемая любовь къ отечеству не оскорбляетъ иностранца. Даже голосъ Эльзы, склонившейся къ окну, не шокировалъ меня, когда она вполголоса напѣвала слова гимна:
   "Звучитъ призывъ, какъ громовой раскатъ. Какъ грохотъ оружія, какъ шумъ волнъ. Къ Реqну, къ нѣмецкому Рейну! Кто хочетъ быть стражемъ рѣки?..."
   При послѣднихъ звукахъ принцъ и сановники встали.
   Отрядъ пѣхоты подъ командою Макса двинулся впередъ и оттѣснилъ толпу. Въ образовавшемся свободномъ пространствѣ одинъ за однимъ стали появляться придворные экипажи, всѣ, кромѣ экипажа принцессы.
   -- Мы пойдемъ вмѣстѣ пѣшкомъ по горной тропинкѣ, спускающейся къ Литцендорфу,-- шепнула мнѣ на ухо Эльза.-- Своему экипажу я приказала ждать у скамьи философа.
   Въ ту минуту, когда она произносила эти слова, глаза мои сразу уловили два факта: я увидѣлъ, какъ маіоръ сѣлъ въ свою викторію и въ тотъ же моментъ позади экипажа вспыхнуло бѣлое пламя, вдругъ раздался оглушительный, страшный взрывъ, окружившій густымъ дымомъ какую то массу, оказавшуюся коляской. Толпа съ криками бросилась бѣжать, лошади остальныхъ экипажей встали на дыбы и съ трудомъ были удержаны кучерами. Лошади маіора унесли его викторію вмѣстѣ съ нимъ безъ кучера къ павильону, обогнули его и направились къ горной тропинкѣ по направленію къ Литцендорфу.
   -- Скорѣе въ ту сторону,-- сказала Эльза,-- тамъ мы все увидимъ!..
   Тамъ была гардеробная Гомбо, съ окномъ, выходившимъ на долину. Я послѣдовалъ за принцессой. Экипажъ маіора съ приподнятымъ наполовину верхомъ спускался бѣшеннымъ галопомъ, рискуя каждую минуту опрокинуться.
   Запыхавшіеся солдаты напрасно старались догнать его.
   -- Боже! Онъ погибнетъ,-- шептала Эльза.
   Она отодвинулась и закрыла лицо руками...
   Одна изъ лошадей упала, другая повалилась на нее. Коляска повернулась по дугѣ и стала поперекъ дороги. Лошади, запутавшіяся въ постромкахъ, отчаянно бились, но вдругъ успокоились, образовавъ лишь груду тѣлъ и ногъ, наполовину увязшихъ въ передкѣ экипажа. Въ это время солдаты уже подбѣжали и столпились вокругъ.
   -- Что случилось?-- проговорила Эльза, не рѣшаясь взглянуть.
   -- Опускаютъ верхъ,-- отвѣтилъ я, слѣдя глазами за происходившимъ...-- Вытаскиваютъ маіора. Онъ недвижимъ.
   -- Боже! Неужели умеръ?
   Она подошла къ окну и бросила взглядъ, выражавшій ужасъ и любопытство.
   Толпа бѣжала или, вѣрнѣе, валила теперь шумнымъ потокомъ къ мѣсту происшествія.
   Солдаты уложили безчувственное тѣло маіора на носилки и подняли его на косогоръ, другіе грубо расталкивали любопытныхъ. Подняли и лошадей, при чемъ одна оказалась хромой. Освидѣтельствовали поврежденія въ коляскѣ; осмотрѣли кузовъ, черный отъ порохового дыма и разстрескавшійся до направленію кверху.
   Принцесса была сильно взволнована.
   -- Покушеніе въ Ротбергѣ! Анархистское покушеніе!.. Кто могъ совершить его?
   При этихъ словахъ, какъ бы сказанныхъ про себя, наши взоры встрѣтились, и въ ту же минуту мы прочли мысли другъ друга.
   -- Онъ? Вы думаете, онъ, не правда ли?-- произнесла Эльза.
   Но я моментально отбросилъ эту мысль.
   -- Нѣтъ! Нѣтъ! Это не онъ... Это невозможно! Я знаю доктора Циммермана, это -- достойнѣйшій и миролюбивѣйшій человѣкъ.
   -- Это онъ! онъ! Я въ этомъ убѣждена,-- настаивала принцесса.-- Онъ одинъ можетъ произвести взрывъ такой силы... Онъ только что угрожалъ маіору... Говорилъ, что убьетъ его... О, Луи!.. Неужели вамъ не страшно за вашу Эльзу при мысли, что такой человѣкъ живетъ на нашей территоріи?.. Онъ, можетъ быть, взорветъ и замокъ.
   Она такъ нѣжно прижалась ко мнѣ, что я чуть не отвѣтилъ: "такъ не вернемся туда!" Но она высвободилась.
   -- Уходите отсюда, мой другъ. Принцъ не уѣхалъ еще изъ Тиргартена въ моментъ покушенія. Онъ пошлетъ меня искать. Не надо, чтобы насъ застали вмѣстѣ. Выходите первый, прошу васъ... И постарайтесь, чтобы васъ никто не замѣтилъ.
   -- Хорошо,-- отвѣтилъ я.-- Черезъ какую же дверь?
   -- Черезъ театральныя кулисы. Идите за мной.
   Мы прошли тѣмъ же корридоромъ, что и утромъ, забывъ на этотъ разъ о темныхъ углахъ. Одна изъ дверей выходила въ маленькую густолиственную рощицу, сырую даже въ этотъ лѣтній день. Ключъ былъ въ замкѣ. Но намъ стоило нѣкотораго труда отпереть его: замокъ и петли совершенно заржавѣли, дерево все расхлябалось.
   -- Вы въ заповѣдной части Тиргартена,-- сказала мнѣ Эльза,-- и легко найдете дорогу домой.
   -- А вы, принцесса, куда?
   -- Я поищу Больбергъ наверху въ будуарѣ. Она не приминула отправиться на поиски за мной. Я скажу, что отъ испуга со мной сдѣлался легкій обморокъ, и у меня не хватило силъ спуститься внизъ... Ну, придумаю что-нибудь...
   Наши губы робко, машинально встрѣтились. И доказательствомъ разсѣянности Эльзы послужили слова, сказанныя ею, какъ только поцѣлуй далъ возможность заговорить:
   -- А замѣтили вы, что послѣ угрозы Марбаху докторъ Циммерманъ направился къ сараямъ, гдѣ стояли экипажи?
   -- Но у него же не было съ собою взрывчатыхъ веществъ!..
   -- Онъ сказалъ маіору, что на часовомъ стеклышкѣ можетъ принести столько силы, чтобы заставить взлетѣть на воздухъ дворецъ... Однако идутъ, меня ищутъ... Бѣгите!..
   Она живо вытолкнула меня и заперла дверь. "Такъ, подумалъ я, Гомбо выталкивала своего псаря, когда посреди бесѣды съ этимъ субъектомъ неожиданно появлялся принцъ"... Потомъ мысли мои обратились къ покушенію на маіора и къ доктору Циммерману.
   "Эльза права; все свидѣтельствуетъ противъ бѣднаго Молоха. Тѣмъ не менѣе, я готовъ поклясться, что онъ тутъ не при чемъ".
   Скрытая въ травѣ тропинка, мѣстами перегороженная дико разросшимися вѣтвями деревьевъ, шла вокругъ театра и вывела меня на липовую эспланаду. Толпа здѣсь была еще многочисленна. Она оборвала канатъ и сгрудилась теперь у подножія фазаньяго павильона. Я догадался, что маіора перенесли сюда.
   -- Онъ здѣсь?-- спросилъ я Ганса, глядѣвшаго на павильонъ своими большими наивными глазами, точно силою взора онъ надѣялся проникнуть внутрь.
   Мальчикъ вздрогнулъ.
   -- Да... Его только что принесли,-- пробормоталъ онъ.
   Это движеніе донеслось до тонкаго слуха Эльзы.
   Толпа почтительно разступилась передо мной при словѣ:
   "Hofdienst", что я не преминулъ произнести, какъ магическій Сезамъ. Я безъ затрудненія вошелъ въ павильонъ и поднялся по лѣстницѣ.
   Большинство чиновниковъ въ вестибюлѣ и на лѣстницѣ были очень взволнованы. То, что я схватилъ налету, подтверждало предположеніе принцессы о виновникѣ покушенія.
   -- Ни у кого другого здѣсь нѣтъ динамита.
   -- Это безумный поступокъ сумасшедшаго, безобиднаго въ спокойномъ состояніи, но выведеннаго изъ себя противорѣчіями.
   -- Его арестуютъ.
   -- Да, упрячутъ въ тюрьму.
   Я дошелъ до спальни Гомбо. Я не встрѣтилъ тамъ ни принцессы, ни Больбергъ. Мнѣ сказали, что принцесса не могла вынести вида безжизненнаго тѣла и уѣхала во дворецъ.
   Маіоръ лежалъ на кровати безъ мундира, съ разстегнутой рубашкой. Придворный врачъ выслушивалъ его. Вокругъ стояли принцъ Отто, принцъ Максъ, управляющій дворцомъ... Пахло ароматической солью и уксусомъ. Когда я переступилъ порогъ, докторъ выпрямился и произнесъ:
   -- Абсолютно никакихъ поврежденій. Простой обморокъ; вѣроятно, отъ испуга.
   -- Не сказались ли послѣдствія отъ страданій, испытанныхъ имъ на императорской службѣ отъ мины въ походѣ противъ герреро?-- спросилъ управляющій дворцомъ.
   -- Да. И тогда онъ испыталъ то, что на нашемъ медицинскомъ языкѣ называется шокомъ, т. е. неизгладимое нервное потрясеніе... Но, позвольте! Онъ приходитъ въ себя.
   Дѣйствительно, маіоръ съ трудомъ поднялъ голову съ подушки. Онъ полуоткрылъ глаза и пробормоталъ:
   -- Не стрѣляйте!.. Не стрѣляйте! Я хочу... хочу...-- И снова безсильно упалъ. Въ эту минуту я глядѣлъ на принца Макса. Онъ не сводилъ глазъ съ лица графа Марбаха и былъ очень блѣденъ. При видѣ движенія больного, волна крови залила его щеки и взглядъ вспыхнулъ знакомой мнѣ ненавистью, уже не разъ сверкавшей въ его глазахъ.
   -- Господа,-- "казалъ докторъ,-- необходимо оставить меня одного съ больнымъ, если его высочество не встрѣтитъ въ этомъ неудобства. Возбужденные нервы нуждаются въ полномъ покоѣ.
   -- Мы повинуемся, Клингенталь,-- отвѣчалъ принцъ.-- Выйдемъ, господа!
   Какъ разъ въ эту минуту явилея министръ полиціи. Воцарилось глубокое молчаніе.
   -- Ну?-- спросилъ принцъ.-- Говорите, Дронтгеймъ.
   -- Ваше высочество, преступникъ арестованъ въ ту минуту, когда онъ подходилъ къ своей виллѣ...
   -- Онъ сознался?
   -- Нисколько. Онъ притворился даже, что не знаетъ о покушеніи.
   -- Какая наглость!
   -- Онъ говоритъ, слышалъ взрывъ, но думалъ, что начали зажигать бенгальскіе огни.
   -- Среди бѣлаго дня!
   -- Или пушечный выстрѣлъ.
   -- Въ фазаньемъ паркѣ нѣтъ пушекъ.
   -- Это я поставилъ ему на видъ. Онъ, впрочемъ, заявилъ, что обвинять его въ анархистскомъ покушеніи -- полная безсмыслица, что вся его жизнь противорѣчитъ этому.
   Принцъ задумался.
   -- Въ концѣ концовъ, быть можетъ, этотъ презрѣнный не болѣе, какъ сумасшедшій?
   -- Не думаю, ваше высочество,-- отвѣтилъ министръ полиціи.-- Его отвѣты полны здраваго смысла и даже хитрости. По моему, онъ прикидывается чудакомъ.
   -- Просилъ онъ позволенія повидать меня?
   -- Нѣтъ, ваше высочество. Онъ просилъ свиданія со своей женой. Я думаю, слѣдуетъ отказать, и если ваше высочество не имѣетъ ничего противъ, то я посажу его въ секретную.
   Принцъ еще разъ на минуту задумался. Съ кровати Гомбо графъ застоналъ и проговорилъ нѣсколько безсвязныхъ слоговъ.
   -- Выйдемъ, господа!
   Всѣ послѣдовали за принцемъ. Когда Максъ поравнялся со мной, мнѣ показалось, что онъ хочетъ что-то сказать. Но онъ скрылъ свой взглядъ и молча прошелъ мимо.
   На улицѣ толпа громко привѣтствовала принца Отто. Ротберговцы были увѣрены, что покушеніе готовилось на ихъ возлюбленнаго монарха, и онъ избѣгъ смерти. Ему оказали горячій пріемъ.
   Министръ полиціи очень любезно предложилъ мнѣ мѣсто въ своемъ экипажѣ, чтобы доѣхать до курорта. Я предпочелъ смѣшаться съ толпой, взволнованно, на тысячу ладовъ обсуждавшей событіе. Вообще всѣ выражали желаніе линчевать бѣднаго Молоха. Женщины въ особенности давали волю своему гнѣву; и даже нѣжныя уста молодыхъ дѣвушекъ испускали крики о смерти. Я догналъ саксонскаго негоціанта съ бѣлокурой женой, своихъ спутниковъ отъ Штейнаха до Ротберга мѣсяцъ тому назадъ.
   -- Какое дѣло!-- сказалъ мнѣ мужъ...-- Вотъ будетъ у насъ, Гретель, воспоминаніе! Присутствовать при анархистскомъ покушеніи?
   -- Надо бы взорвать этого негодяя его собственнымъ динамитомъ,-- замѣтила Гретель,-- чтобы для примѣра разорвало его въ куски. Значитъ, на свѣтѣ не найти покоя, если среди праздника какая-нибудь бомба можетъ васъ уничтожить. Знаете, сударь: мой мужъ едва избѣгнулъ смерти.
   -- Какъ,-- вскричалъ я,-- васъ задѣло?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ негоціантъ.-- Я былъ сбоку у экипажа принца Отто; Гретель же искала коляску принцессы Эльзы. Представьте, сударь, если бы взорвало коляску принца Отто, я погибъ бы тогда въ возрастѣ сорока шести лѣтъ отъ роду. Къ счастью, презрѣнный ошибся экипажемъ. А отъ коляски маіора я былъ очень далеко и даже ничего не видѣлъ.
   Разговаривая такимъ образомъ, мы вышли изъ Тиргартена, миновали Роту и по берегу направились къ курорту. Солдатскій пикетъ пересѣкъ намъ дорогу. Всѣ полки были наготовѣ, безъ сомнѣнія для того, чтобы внушить безопасность добрымъ гражданамъ и устрашить дурныхъ. Небо надъ горами затянулось тучами, и замокъ вырисовывался желтымъ пятномъ на темномъ фонѣ.
   У въѣзда въ курортъ я увидѣлъ Грауса, по прежнему во фракѣ, разглагольствовавшаго среди толпы...
   -- Полиція наложила печати на его квартиру и лабораторію. Унести ничего не удастся. Надо примѣнить законъ... А! господинъ Дюберъ,-- воскликнулъ онъ, замѣтивъ меня...-- Позвольте кое-что сообщить вамъ.
   Онъ отвелъ меня въ сторону, какъ бы для совѣщанія.
   -- Произошло нѣчто очень серьезное, г. Дюберъ... Докторъ былъ арестованъ, когда возвращался къ себѣ на виллу со своей женой и съ вашей молоденькой сестрой...
   -- И что же?
   -- Доктора увели, не объяснивъ въ чемъ дѣло. Докторша и молодая барышня вернулись на виллу. Потомъ явились для наложенія печатей на помѣщеніе г. Циммермана, а докторша ушла къ вашей сестрѣ.
   -- И хорошо сдѣлала.
   -- Я ничего не говорю противъ; но только теперь толпа собралась тамъ подъ окномъ и настроена очень недоброжелательно.
   Я оставилъ Грауса и бѣгомъ бросился на виллу. Человѣкъ тридцать, столпившихся подъ окномъ Грити, орали:
   -- Долой Циммермана! Смерть убійцѣ!
   Я подошелъ къ нимъ.
   -- Господа,-- сказалъ я,-- предполагаемый виновникъ подъ замкомъ. Въ этомъ домѣ остались только двѣ беззащитныхъ женщины; одна француженка четырнадцати лѣтъ -- моя сестра. Обращаюсь къ вашей благовоспитанности и очень прошу удалиться отсюда.
   Этотъ маленькій спичъ произвелъ свое дѣйствіе. Послѣ нѣкотораго колебанія манифестанты отхлынули и пропустили меня ко входу въ домъ. Я быстро вбѣжалъ по лѣстницѣ и, назвавъ себя, постучался въ комнату Гриты. Она сама отворила мнѣ, красная и взволнованная. Г-жа Молохъ сидѣла неподвижная, нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго.
   -- Ахъ, наконецъ, ты!-- вскричала Грита.-- Давно пора. Я думала, что эти люди изорвутъ насъ.
   -- Ты добрая дѣвочка,-- сказалъ я, цѣлуя іе,-- не бойся ничего, ни малѣйшей опасности нѣтъ.
   -- Я не боялась,-- отвѣтила Грита.
   -- Г. Дюберъ правъ,-- сказала съ горечью г-жа Молохъ,-- эти пьяницы удовлетворятся воемъ... Но мой мужъ въ тюрьмѣ!
   Между тѣмъ, передъ виллой собралась новая толпа манифестантовъ, пришедшихъ изъ деревни Ротбергъ. Крики удвоились: небольшой булыжникъ полетѣлъ въ сосѣднее окно. Я выглянулъ на улицу: Граусъ бѣжалъ, держа въ рукахъ бумагу. Онъ взобрался на скамью передъ виллой и крикнулъ:
   -- Вотъ телеграмма нашего обожаемаго принца всѣмъ главамъ государствъ; онъ благосклонно разрѣшилъ огласить ее:
   "Спасенный чудеснымъ образомъ отъ опасности, угрожающей нынѣ всѣмъ государямъ, я возношу благодареніе Всевышнему, отвратившему послѣдствія страшнаго покушенія.
   Взрывъ восторга былъ оглушительный. Но толпа любить больше позорить, чѣмъ прославлять. Когда Граусъ спустился со скамейки, крики: "смерть Циммерману, смерть убійцѣ!" раздались съ новою силою.

Отто, принцъ Ротбергъ".

   -- Пройдите обѣ въ мою комнату,-- сказалъ я г-жѣ Молохъ и Гритѣ -- Тамъ вы будете въ безопасности и не услышите больше этихъ криковъ.
   Г-жа Молохъ согласилась, а Грита предпочла остаться со мной и слѣдить за все увеличивавшейся и кричавшей толпой: "Смерть! смерть!" Вся маленькая площадь была залита теперь людьми. Среди нихъ были не только неизвѣстные пьяницы; сюртуки, шелковыя шляпы перемѣшивались съ дамскими туалетами. Въ дополненіе съ покатыхъ береговъ Роты явилась цѣлая стая гусей, привлеченныхъ, по обыкновенію, шумомъ людскихъ голосовъ. Съ вытянутыми шеями, разинутыми клювами, поднятыми крыльями, они образовали арьергардъ за арміей горлановъ и громче всѣхъ, своими рѣзкими голосами, казалось мнѣ, кричали:
   -- Смерть Циммерману!
   

ЧАСТЬ III.

I.

   "Дорогая Герта!
   "Къ несчастью, у меня нѣтъ причинъ для болѣе веселаго письма, чѣмъ я писала вамъ въ послѣдній разъ. Дѣло все въ томъ же положеніи. Мой мужъ, по прежнему, въ ротбергской тюрьмѣ: десять дней онъ подъ замкомъ, и за все это время я не имѣю съ нимъ никакихъ сношеній. Какъ вы, вѣроятно, читали въ газетахъ, онъ отказался отъ защитника. На судебномъ допросѣ онъ отвѣтилъ, что если ротберговскимъ властямъ нравится играть комедію, то ему вовсе не нравится исполнять въ ней роль.
   "Вамъ извѣстно, дорогой другъ, что сила души доктора непобѣдима. Даже въ пустякахъ домашняго обихода я испытала это, его никогда нельзя заставить измѣнить разъ принятое рѣшеніе (Такъ я никогда не могла добиться, чтобы онъ отказался въ іюлѣ отъ земляники, хотя она вызываетъ у него крапивницу). У Эйтеля будетъ защитникъ по назначенію, и, конечно, этотъ защитникъ не добьется отъ него ни слова. Нашимъ врагамъ дозволены всякія беззаконія по отношенію къ намъ. Можете представить себѣ мои душевныя тревоги. Менѣе мужественная и болѣе чувствительная, чѣмъ Эйтиль, я содрогаюсь при мысли объ исходѣ этого дѣла.
   "Я была у судебнаго слѣдователя, видѣла министра полиціи: они приняли меня съ такимъ таинственнымъ видомъ, говорили со мной съ такими умолчаніями, поднимая очи горѣ, ссылаясь на опасность, грозящую обществу, что я должна была отступить, не добившись отъ шг ъ ни малѣйшаго отвѣта на поставленный мною вопросъ: какъ возможно допустить, чтобы мой мужъ, убѣжденный поклонникъ разума, справедливости и доброты, могъ совершить такой безумный неслыханно-жестокій поступокъ? Они качали головами, снова говорили объ опасности для общества,-- и снова ничего опредѣленнаго. Изъ туманныхъ комментаріевъ министра я, кажется, однако, поняла, что они смотрятъ на доктора, какъ на сумасшедшаго. Они считаютъ безумной химерой моральные и quasi-религіозные выводы изъ его монистической доктрины! Наши незабвенныя послѣобѣденныя бесѣды въ Іенѣ, посвященныя прославленію тайнъ и красотъ природы, они хотятъ обратить въ какіе-то спиритическіе или анархическіе сеансы! Не правда ли, все это заставило бы васъ, Франца, Михеля, Альберта и всѣхъ нашихъ друзей хохотать, если бы обстоятельства не были слишкомъ грустны для смѣха...
   "Я не только не смѣюсь, но съ трудомъ удерживаюсь отъ слезъ. Я представляю себѣ, какъ мой Эйтель сидитъ одинъ, въ огромной комнатѣ съ каменными стѣнами, и навѣрно сырой. Онъ сколько угодно можетъ писать мнѣ, что чувствуетъ себя хорошо въ обстановкѣ, исключительно удобной для работы и размышленій, но я знаю, что онъ пишетъ это только для моего успокоенія. Кто приготовитъ ему постель такъ, какъ онъ привыкъ? Увы! Ночью никто не позаботится о томъ, чтобы у него не раскрывались нога, такъ какъ даже во снѣ онъ очень безпокоенъ. А пища? Онъ забываетъ о ней, или, не останавливаясь, ѣстъ какое-нибудь блюдо до тѣхъ поръ, пока не уничтожитъ его все, а самъ въ это время рѣшаетъ важныя міровыя задачи, ни на минуту не покидающія его умъ! Одна только мысль, что этимъ онъ самъ отягчаетъ свои страданія, у меня самой отнимаетъ сонъ и аппетитъ. Если злодѣи, заточившіе его вопреки всякой справедливости, погубятъ его въ концѣ концовъ, то, о! дорогая Герта, они сразятъ не только его одного!
   "Но не время на обвиненія отвѣчать обвиненіями. Надо дѣйствовать. Ваша агитація въ Іенѣ принесла наибольшіе результаты: она вызвала протестъ всего сословія профессоровъ и письмо декана къ имперскому канцлеру. Въ Мюнхенѣ ходитъ теперь подписной листъ, по иниціативѣ профессора Макса Бишера, извѣстнаго физика; я ему писала тогда же, какъ и вамъ. Я съ удовольствіемъ увидѣла среди подписавшихся имя Бенедикта Колера; вы знаете, что это одинъ изъ самыхъ ярыхъ противниковъ философскихъ идей моего мужа, и они жестоко бранились другъ съ другомъ. Но вся профессорская корпорація, въ лицѣ своихъ знаменитѣйшихъ представителей, почувствовала себя оскорбленной.
   "Вы спрашиваете меня, дорогая Герта, какъ настроено здѣсь общественное мнѣніе по отношенію къ этому дѣлу. Узнайте сначала, среди какихъ политическихъ условій мы живемъ. Маленькое княжество насчитываетъ приблизительно семь тысячъ жителей, изъ нихъ тысяча восемьсотъ въ Ротбергѣ, три тысячи въ Литцендорфѣ, сосѣднемъ селеніи, гдѣ находятся керамиковыя фабрики. Тысяча двѣсти остальныхъ разсыпаны въ горныхъ деревушкахъ. Ротбергъ, гдѣ расположенъ дворецъ и тюрьма, живетъ, главнымъ образомъ, доходами отъ двора и пріѣзжихъ и естественно расположенъ къ лести. Литцендорфъ, рабочій центръ, либераленъ. На другой же день послѣ покушенія соціалъ-демократы изъ Литцендорфа прислали делегацію къ принцу, съ просьбой освободить доктора, арестованнаго безъ всякихъ основаній. Въ Ротбергѣ, наоборотъ, толпа требовала смерти Эйтеля и даже моей. Владѣлецъ курорта выгналъ меня изъ своей виллы, и я нашла убѣжище только у сапожника Финка въ Ротбергъ-дорфѣ, прекраснаго человѣка, демократа, сына ремесленника, продолжавшаго дѣло отца Эйтеля въ томъ же самомъ домѣ.
   "Нынѣ, благодаря волненію среди ученаго міра, статьямъ въ либеральной прессѣ, и, въ особенности, думаю, извѣстіямъ, что имперское правительство, подъ предлогомъ подкрѣпленія партіи порядка, разсчитываетъ воспользоваться случаемъ, чтобы замѣнить мѣстный гарнизонъ прусскимъ полкомъ, произошелъ замѣтный поворотъ даже въ самомъ Ротбергѣ. Не слышно больше ни одного слова, ни одного проклятія противъ меня ни въ курортѣ, ни въ деревнѣ. Думаю, что у меня нѣтъ болѣе непримиримаго врага, какъ Граусъ, мой бывшій хозяинъ... И въ сущности, какъ я ему благодарна за его грубость, что онъ выгналъ меня изъ своей виллы, и этимъ далъ возможность поселиться въ домѣ, гдѣ докторъ провелъ свое дѣтство. Въ моемъ настоящемъ несчастьи для меня служитъ утѣшеніемъ представлять себѣ развитіе этого чуднаго ума, этой живой чувствительности, среди окружающихъ меня теперь образовъ и вещей. И я увѣрена, когда вы сами пріѣдете сюда въ составѣ студенческой делегаціи изъ Іены съ Францемъ, Альбертомъ и Михелемъ, у васъ сердце переполнится волненіемъ при видѣ этого жилища, гдѣ вспыхнуло и загорѣлось первое пламя нашей интеллектуальной звѣзды.
   "Таково, дорогая, добрая Герта, положеніе вещей. Оно не блестяще, какъ видите, но авторитетное осужденіе, высказанное университетскимъ и ученымъ міромъ всей Германіи этому беззаконію, укрѣпляетъ меня. Я, по мѣрѣ силъ, не перестану протестовать и говорить. Мой слабый голосъ не умолкнетъ; моя слабая рука не устанетъ писать. Даже сегодня я надѣюсь вырвать у принца приказъ объ освобожденіи. Одинъ изъ нашихъ друзей, очень милый молодой французъ, исполняющій обязанность наставника при наслѣдномъ принцѣ, просилъ объ этомъ снисхожденіи черезъ принцессу и надѣется добиться его исполненія. Сегодня онъ ужинаетъ во дворцѣ. Если бы онъ принесъ обѣщанную радость!
   "Дорогая Герта! Мое желаніе, чтобы вы и наши друзья поскорѣе пріѣхали сюда и ободрили и помогли мнѣ здѣсь въ моей задачѣ. Не медлите! Мы впятеромъ составимъ настоящую маленькую кампанію и увлечемъ за собою толпу. Жму руки Альберту, Францу и Михелю. Шлю горячій привѣтъ и живѣйшую благодарность профессорамъ и студентамъ, принявшимъ участіе въ агитаціи въ пользу моего мужа. Васъ, дорогая Герта, цѣлую, такъ же какъ и прекрасную фрау Риппертъ, вашу хозяйку.

Цецилія Циммерманъ".

-----

   Въ тотъ день, когда написано было это письмо (опубликованное впослѣдствіи въ одномъ либеральномъ органѣ и восхитившее всѣхъ своимъ нѣжнымъ и достойнымъ въ то же время тономъ), мы съ Гритой, дѣйствительно, должны были ужинать въ замкѣ. Какъ и всегда, мы вмѣстѣ были въ тотъ день на прогулкѣ въ горахъ, и шли рядомъ, большею частью молча, пытаясь, однако, рѣдкими фразами скрыть другъ отъ друга нашу тревогу. День былъ жаркій, хотя пасмурный. Когда мы къ вечеру воззращались въ курортъ, Грита сказала мнѣ:
   -- Не находишь ли ты, Волкъ, что съ тѣхъ поръ, какъ арестовали Молоха, Ротбергъ совсѣмъ не тотъ? Молохъ вѣдь не былъ замѣтенъ, его совсѣмъ даже не было видно, а между тѣмъ все здѣсь стало грустно со дня Седана, даже погода.
   "Грита права, думалъ я. Латинскій поэтъ придумалъ очень остроумную безсмыслицу: "и вещи плачутъ"... Онѣ, дѣйствительно, грустны или веселы, смотря по времени. Другой поэтъ-психологъ очень вѣрно подмѣтилъ, что эта грусть или радость вещей есть простое отраженіе нашего сердечнаго настроенія, розоваго или сѣраго... Старый, маленькій, довольно комичный ученый былъ вырванъ изъ своей лабораторіи и брошенъ въ тюрьму. Ничтожное событіе! Но предполагаемая несправедливость лежитъ тѣмъ не менѣе у всѣхъ на совѣсти. Вокругъ кристалла, брошеннаго въ насыщенный соленой растворъ, тотчасъ же образуются и группируются другіе кристаллы; точно такъ же и грусть, смутно бродящая въ нашемъ мозгу, становится конкретной и сливается въ меланхолическій кристаллъ нашей души вокругъ первоначальной грусти. Да, Ротбергъ измѣнился съ тѣхъ поръ, какъ Молохъ въ тюрьмѣ: пангерманцы выражаются менѣе высокимъ слогомъ; соціалисты надоѣдливо изображаютъ мучениковъ; принцъ нервничаетъ, такъ какъ кошка имперія, наскучивъ играть съ мышью-Ротбергомъ, хочетъ на этотъ разъ сожрать ее совсѣмъ: долой собственныя марки и свой гарнизонъ! Маіоръ оправился отъ послѣдствій взрыва, но сталъ еще раздражительнѣе и несноснѣе. Мой ученикъ сдѣлался мрачнымъ и скрытнымъ. Чувствую, что онъ что то отъ меня скрываетъ, но не могу догадаться, что... Дружба Гриты съ нимъ, очевидно, остыла, но она не объясняетъ мнѣ мотивовъ этого охлажденія. По отношенію ко мнѣ она испытываетъ тревогу. Она дѣлаетъ робкіе намеки на то, что возможно, что мнѣ придется отказаться отъ мѣста воспитателя принца и поступить въ промышленный банкъ по протекціи ея подруги, m-elle Гранже. Что касается Эльзы...
   "Ахъ! Эльза одна только не поддалась грустному стеченію обстоятельствъ со времени ареста Молоха! Она вовсе не думаетъ о Молохѣ! Она живетъ въ своей мечтѣ. А мечта эта -- бѣгство принцессы съ учителемъ на край свѣта..."
   "Итакъ, я дошелъ до предѣла связи, когда женщина порабощаетъ мужчину, и мужчина, волей-неволей, повинуется ей. Разсудокъ мой протестуетъ противъ этой глупости, а между тѣмъ, я эту глупость сдѣлаю: увезу принцессу. Я буду обладать женщиной, хотя могъ бы удовольствоваться нѣжной дружбой: меня не влечетъ къ ней страстное желаніе, заставляющее преодолѣвать всѣ препятствія."
   Пока я размышлялъ такимъ образомъ, Грита, слѣдившая за мной, сказала (мы стояли у порога нашей виллы):
   -- Волкъ, ты думаешь о чемъ-то докучномъ, но мнѣ сказать не можешь.
   -- Не мѣшай мнѣ думать, о чемъ я хочу!-- отвѣтилъ я, раздосадованный ея проницательностью.
   -- Хорошо, хорошо,-- возразила она.-- Я не хочу быть нескромной.
   Она дулась на меня до ужина. Но около половины восьмого, одѣтая въ свое вышитое кисейное платье, сшитое, по ея картинному и сжатому выраженію, австро-венгерскимъ посольствомъ, она вошла въ мою комнату хотя съ натянутымъ видомъ, но съ выдававшимъ ее взглядомъ довольства.
   -- Прости, если надоѣдаю тебѣ... но у меня нѣтъ горничной, чтобы сказать, все ли у меня въ порядкѣ?
   Я взглянулъ на нее: цѣломудренное декольтэ, правильной формы руки, плечи, потерявшія уже угловатыя линіи подростка, полусформировавшаяся талія, какое то обаяніе распускающагося цвѣтка, вѣявшее отъ всей фигуры, представляло въ общемъ непреодолимую прелесть. "О, божественная юность! думалъ я. Кто тотъ счастливецъ, что придетъ и сорветъ этотъ цвѣтокъ, будетъ вдыхать его и унесетъ съ собой. Никому не достанется болѣе прекраснаго аромата, болѣе свѣжихъ лепестковъ... Вотъ счастье, стоющее жизни: такого счастья я знать не буду. Всю свою жизнь я буду вдыхать цвѣтокъ, на половину уже увядшій..."
   -- Ну?-сказала Грита, медленно поворачиваясь кругомъ и обнаруживая гибкость своей таліи, изящный затылокъ, съ волосами, не такими прекрасными, какъ у принцессы, но имѣвшими двадцать пять лѣтъ меньше: и это было замѣтно.
   Я всталъ, слегка обнялъ ее сзади за талію протянутыми впередъ руками и поцѣловалъ молодые волосы, выбившіеся изъ подъ прически.
   -- Тебѣ пятнадцать лѣтъ, милая сестренка,-- сказалъ я.-- Не сомнѣвайся, что ты будешь настоящей маленькой царицей сегодняшняго вечера.
   Она вся вспыхнула отъ удовольствія и, наклонившись къ моему уху, произнесла:
   -- Ты тоже очень красивъ въ своей рубашкѣ съ жабо, въ придворномъ фракѣ и въ черныхъ шелковыхъ панталонахъ. Видишь,-- мы только буржуа, но умѣемъ лучше одѣваться, чѣмъ всѣ эти маріонетки, хотя бы онѣ и были при дворѣ.

-----

   Однако, полчаса спустя Грита мнѣ призналась, что сцена, гдѣ играли эти княжескія маріонетки, не лишена величія. Залъ гвардейскій, залъ государственный, залъ рыцарей, залъ портретный, вся это анфилада огромныхъ парадныхъ комнатъ, съ рѣдкой тяжелой мебелью, разставленной вдоль стѣнъ, украшенныхъ посредственными, но подлинными картинами, почтительныя позы лакеевъ, почти сплошь пожилыхъ и важныхъ, произвели на нее впечатлѣніе. Всѣ высокопарныя слова о равенствѣ никогда не помѣшаютъ исторіи быть вещью реальной: нѣкоторыя жилища и семьи являются передъ нами глубоко историческими. Разбогатѣвшій банкиръ, американскій милліардеръ тщетно будутъ выставлять свою роскошь: они не сумѣютъ сдѣлать такъ чтобы роскошныя вещи, ихъ окружающія, были точнымъ продолженіемъ ихъ самихъ: онѣ будутъ только къ нимъ прилажены, тогда какъ въ старинномъ помѣстьи, гдѣ споконъ вѣковъ живетъ одна и та же знаменитая семья, личность, будь она посредственна, продолжается, дѣлается значительнѣй отъ прошлаго, отражая его въ настоящемъ. И тотъ, кто не замѣчаетъ этого, лишенъ историческаго чутья или ослѣпленъ глупымъ буржуазнымъ тщеславіемъ.
   Въ салонѣ принцессы во вкусѣ Имперіи, всѣ, стоя, ждали приглашенія къ ужину. Принцесса взяла за руку мою юную сестру и представила ее сначала г-жѣ Дронтгеймъ, женѣ министра полиціи, тяжеловѣсной дамѣ съ отвисшимъ подбородкомъ, большимъ животомъ и высокой грудью, гдѣ, какъ на мягкой подушкѣ, покоилось колье изъ огромныхъ жемчужинъ; потомъ хорошенькой, тоненькой, шаловливой смуглянкѣ, сестрѣ того-же министра, Фредерикѣ, или, выражаясь болѣе фамильярно, Фрикѣ; наконецъ, фрейлейнъ, фонъ-Больбергъ въ декольтэ, хотя и строгомъ, но тѣмъ не менѣе весьма неприличномъ: до такой степени то, что оно обнажало, было явно создано для того, чтобы оставаться прикрытымъ.
   Въ ту минуту, какъ я раскланивался съ принцемъ, онъ стоялъ въ амбразурѣ окна и разговаривалъ съ министромъ и съ маіоромъ. Выраженіе ихъ лицъ, даже если бы я и не уловилъ издали словъ: "канцлеръ", "гарнизонъ", "соціализмъ", показало бы мнѣ, что они говорятъ о ротбергской политикѣ Не желая быть помѣхой, я подошелъ къ своему ученику. Максъ, пожавъ мнѣ руку, поспѣшилъ засвидѣтельствовать почтеніе своей подругѣ Гритѣ. Министръ двора, баронъ Липавскій, сдерживавшій веселость на своемъ бритомъ монашескомъ лицѣ, сказалъ мнѣ вполголоса:
   -- Любезный докторъ, для васъ мы сегодня перевернули весь этикетъ. Вы будете сидѣть по лѣвую руку принцессы, на правахъ иностранца; это уваженіе къ вашей прекрасной родинѣ. Мы становимся большими франкофилами въ Ротбергѣ...
   И отведя меня въ сторону, подъ предлогомъ разобрать подпись подъ огромнымъ изображеніемъ лейпцигской битвы, закоптившей цѣлый простѣнокъ, онъ сказалъ:
   -- Замѣтили вы разстройство нашихъ великихъ дипломатовъ?.. Сегодня получилась шифрованная телеграмма отъ канцлера. Я догадываюсь, что она предлагаетъ нашимъ правителямъ озаботиться пріисканіемъ постояннаго помѣщенія для полка прусской пѣхоты, частью въ Литцендорфѣ, частью въ Ротбергѣ; нашъ мѣстный гарнизонъ переводится въ Эльзасъ-Лотарингію. Графъ Марбахъ свергнутъ. Министръ цѣлый день ломаетъ голову надъ догадкой, какъ поступилъ бы Талейранъ въ подобномъ положеніи. Принцъ же, подъ вліяніемъ злобы противъ Пруссіи, думаю, чувствуетъ себя готовымъ стать соціалистомъ. И удивляюсь, почему смѣлому Циммерману нельзя было бы бросить свою сырую солому и явиться поужинать съ нами... Но торопитесь предложить руку супругѣ министра полиціи. А если будете отпускать шуточки на французскій ладъ, то говорите громче: милая дама туга на ухо.
   Дверь салона широко отворилась, и старикъ, съ лицомъ Посланника, всѣми остатками своего почтительнаго голоса возвѣстилъ, что кушать подано.
   Подъ взорами дамъ въ длинныхъ корсажахъ и тюникахъ, античныхъ особъ въ парикахъ, мимо написанныхъ и нарисованныхъ принцемъ Конрадомъ (другомъ Вильгельма I) лошадей, торжественной вереницей прошли мы три залы, прежде чѣмъ достигли столовой, обширной, продолговатой комнаты, украшенной исключительно рогами оленей, убитыхъ многими поколѣніями ротбергскихъ принцевъ. Марбахъ скорчилъ гримасу, замѣтивъ, что меня посадили по лѣвую руку принцессы. Министра помѣстили направо. Въ видѣ компенсаціи, маіоръ попалъ налѣво отъ Фрики, фаворитки принца. Налѣво отъ меня сидѣлъ графъ Липавскій. Потомку Оттомара Великаго отвели мѣсто направо отъ министра, въ свою очередь сидѣвшаго по правую руку принца. Гриту помѣстили между маіоромъ и принцемъ Максомъ.
   Начало трапезы было довольно мрачно. Лакеи молча прислуживали; столъ, сверкавшій серебряной и хрустальной посудой, подъ электрическимъ свѣтомъ лампъ, казался совсѣмъ маленькимъ въ огромной залѣ, украшенной оленьими рогами, и это одно уже говорило, что мы не составляемъ картины для этой рамки. Въ то время, какъ министръ объяснялъ принцессѣ Эльзѣ процедуру уголовнаго суда по поводу близкаго разбора дѣла бѣднаго Молоха, Липавскій говорилъ мнѣ своимъ беззвучнымъ голосомъ настолько невнятно, что понять его могъ только его близкій сосѣдъ.
   -- Нравится вамъ характеръ украшенія этой залы?-- спросилъ онъ.-- Если бы я не былъ старымъ холостякомъ, меня бы это пугало. Оно мнѣ напоминаетъ одно стихотвореніе Скалигера о мужьяхъ:
   
   Heu crescunt miseris cornua quanta domi *)!
   *) Горе! Растутъ у несчастныхъ рога въ своемъ собственномъ домѣ.
   
   И Ротбергъ-Штейнахи всегда пользовались рогами для украшенія. Они всѣ были охотники... и не избѣгали послѣдствій. Можно подумать, что именно для нихъ вашъ національный поэтъ сочинилъ балладу на оленью охоту:
   
             Or, tandis que le sang ruisselle,
                       Celle
             Qu'épousa le prince Alexis
                       Six,
             Sur le front ridé du Burgrave,
                       Grave,
             Pauvre cerf des rameaux aussi *)...
   *) Въ то самое время, какъ льется кровь звѣря,-- та, которую взялъ себѣ въ супруги принцъ Алексѣй Шестой, возложила ша сморщенное чело серьезнаго бургграфа не менѣе вѣтвистые рога, чѣмъ твои, о! бѣдный олень!..
   
   -- Ваша ученость изумляетъ мое невѣжество, графъ,-- отвѣтилъ я, избѣгая прямого выраженія мнѣнія о супружескихъ неудачахъ Ротбергъ-Штейнаховъ.
   Липавскій, дѣйствительно, былъ образованъ, но очень не скроменъ. Онъ не преминулъ намекнуть мнѣ на расположеніе ко мнѣ моей повелительницы. Какъ разъ въ эту минуту я почувствовалъ на своей ногѣ въ бальномъ башмакѣ съ серебряной пряжкой давленіе ноги изрядной величины... Моя повелительница устроила себѣ развлеченіе подъ разговоръ министра о засѣданіи суда въ Литцендорфѣ. Я старался сохранить спокойствіе, но вдругъ глаза мои встрѣтились съ выразительными глазами Гриты, искавшими моего взгляда. И я покраснѣлъ, точно ясный взоръ этого ребенка могъ проникнуть сквозь доску стола.
   -- Прусскій пѣхотный полкъ въ Ротбергѣ!-- вскричалъ принцъ,-- никогда! Никакихъ пруссаковъ, никого, кромѣ ротбергцевъ!.. Скорѣе я самъ поѣду въ Берлинъ къ императору.
   -- Можно устроить казармы за городомъ между Литцендорфомъ и замкомъ,-- замѣтилъ маіоръ, вытирая усы.
   -- Я этого не желаю! Не хочу, чтобы здѣсь былъ военный начальникъ съ властью больше моей: вѣдь командиръ полка будетъ располагать большей силой, нежели я... Ахъ, какъ бы я хотѣлъ знать, какой это врагъ моего дома постарался представить въ Берлинѣ этотъ глупый инцидентъ съ Циммерманомъ, какъ важную анархистскую манифестацію, угрожающую безопасности княжества и требующей репрессіи.
   Графъ Липавскій воспользовался тѣмъ, что метръ д'отель наливалъ намъ штейнбергеръ, и, наклонившись ко мнѣ, шепнулъ:
   -- Нашъ возлюбленный повелитель забылъ, что онъ самъ въ одной телеграммѣ, весьма, впрочемъ, краткой, такъ истолковалъ приключеніе въ день Седана.
   Такъ какъ я не выразилъ согласія, то онъ перемѣнилъ предметъ разговора.
   -- Считаете ли вы доктора Циммермана виновнымъ, въ самомъ дѣлѣ?
   -- Ни минуты,-- отвѣчалъ я, осторожно стараясь высвободить свою ногу изъ подъ туфли принцессы.
   --" Ну, и я также.. Во всемъ этомъ дѣлѣ, по моему, какъ говорятъ у васъ во Франціи, надо искать женщину. Маіоръ не только грубый дворянинъ, онъ, какъ и всякій добрый бранденбуржецъ, еще и наглый волокита. Какой-нибудь недовольный супругъ всунулъ петарду въ кузовъ его коляски...
   Принцесса обернулась ко мнѣ и пресѣкла нашъ разговоръ.
   -- Я получила прошеніе отъ фрау Циммерманъ,-- сказала она.-- Она проситъ разрѣшить ей свиданіе съ мужемъ въ тюрьмѣ. Мнѣ это кажется вполнѣ возможнымъ. Къ тому же, и вы хотите этого,-- значитъ вопросъ ясенъ... Довольны вы, что сидите у меня по лѣвую руку?
   Послѣднія слова, произнесенныя очень тихо, не означали: "испытываете ли вы радость отъ близости ко мнѣ", а "гордитесь ли вы, что сидите на почетномъ мѣстѣ?" Я подтвердилъ, что горжусь, но подумалъ: "Черезъ мѣсяцъ, когда мы будемъ представлять изъ себя безвѣстную чету, кочующую по Европѣ, неужели и тогда меня будутъ заставлять гордиться, что я сижу рядомъ съ своей сообщницей?" И мое плебейское сердце возмутилось.
   Я взглянулъ на Гриту. Она, казалось, совсѣмъ освоилась съ придворными нравами и оживленно разговаривала со своимъ сосѣдомъ, принцемъ Максомъ. Можно было подумать даже, что она его журитъ за что-то. Максъ опустилъ голову. Одинъ разъ я замѣтилъ, что онъ что-то.живо отвѣтилъ Гритѣ, и съ этого момента сестра стала молчалива и надулась. Супруга министра полиціи не произносила ни слова, замурованная въ своей глухотѣ и съ рѣшительностью ничего не пропустить изъ ужина, очень вкуснаго, между прочимъ. Фонъ-Больбергъ осадила министра генеалогіей ея рода и сообщала ему, какъ одинъ изъ потомковъ Оттомара въ концѣ VIII-го вѣка выѣхалъ въ Штетинъ.
   -- Его звали Энгельгардтъ,-- говорила она проникновеннымъ тономъ.-- Его портретъ вы найдете въ Готеборгѣ, въ замкѣ. Портретъ весьма любопытный...
   Министръ движеніемъ головы выражалъ согласіе и, отвѣдывая мороженое, имѣлъ видъ человѣка, твердо рѣшившаго никогда не переплывать морей ради созерцанія портрета предка фрейлейнъ фонъ-Больбергь въ Готеборгѣ.
   Между тѣмъ, пары ужина и винъ разгорячили присутствовавшихъ. Кромѣ г-жи Дронтгеймъ, всѣ заговорили очень громко. Нога принцессы стала смѣлѣе и въ страстной гимнастикѣ обвилась вокругъ моей ноги какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ графъ Липавскій заговорилъ съ маіоромъ о маркахъ Ротберга. Принцъ Отто обратился прямо ко мнѣ:
   -- Что вы думаете, г. докторъ, о происходящей теперь международной конференціи?
   -- Ваше высочество,-- отвѣтилъ я,-- здѣсь я читаю только нѣмецкія газеты. Мнѣ кажется, онѣ не удовлетворены.
   -- Народы трусятъ передъ могущественнымъ государствомъ,-- возразилъ принцъ.-- Они умѣютъ только или пресмыкаться передъ нимъ, когда чувствуютъ себя одинокими и слишкомъ слабыми, чтобы стать выше его, или соединяться въ банды, какъ волки, какъ только думаютъ, что въ силахъ напасть на него.... Я лично считаю большою честью для Германіи, что она въ этотъ моментъ возбуждаетъ подозрѣніе всей Европы; даже союзники ей измѣнили. О націяхъ можно сказать то же, что Шиллеръ сказалъ о людяхъ: "Сильный только сильнѣе, когда одинокъ".
   Нога Эльзы любовно прижалась къ моей, какъ бы для того, чтобы загладить нѣчто оскорбительное, что могъ причинить мнѣ шовинизмъ принца.
   -- Для Германіи начинаются самые славные годы,-- произнесъ маіоръ голосомъ разсерженнаго капрала.-- Возблагодаримъ всемогущаго Бога за то, что народы ненавидятъ насъ! Если бы намъ не угрожало никакое столкновеніе, то мы рисковали бы уснуть въ роскоши, среди преуспѣянія искусствъ и торговли. Германія измѣнила бы своей миссіи -- руководить Европой. Европа напоминаетъ ей объ этомъ.
   -- Tu, regere imperio populos,, memento {Помни, германецъ, всегда надъ народами царствовать властно.},-- заключилъ принцъ, подымаясь изъ за-стола.
   -- Principem hаbemus adornatum {И нашъ принцъ изукрашенъ...},-- шепнулъ мнѣ въ ухо Липавскій, когда я направлялся къ могучей рукѣ супруги министра, удивляясь пристрастію нѣмцевъ къ латыни.

-----

   Послѣ интимныхъ трапезъ, какъ эта, принцъ Отто имѣлъ буржуазную привычку уводить своихъ гостей-мужчинъ въ курильную, рядомъ съ своимъ кабинетомъ. Это комната такъ же просто меблирована, какъ и кабинетъ. Единственная разница: библіотечные шкафы не изъ свѣтлаго дуба, а изъ краснаго дерева. Удобныя кожаныя кресла, въ англійскомъ вкусѣ, располагаютъ къ чтенію, размышленію или къ дремотѣ. Когда мы собрались всѣ, кромѣ Макса, оставшагося съ дамами, принцъ Отто подошелъ и, собственноручно выбравъ сигару, подалъ ее мнѣ. Графъ Марбахъ поблѣднѣлъ отъ ревности.
   -- Мнѣ нужно поговорить съ вами нѣсколько минутъ, г. Дюберъ, сказалъ принцъ -- Не откажитесь пройти въ мой кабинетъ.
   Я повиновался. Въ курильной, къ великому ихъ удивленію, остались Липавскій, маіоръ и министръ полиціи.
   Очутившись наединѣ, мы усѣлись по обѣимъ сторонамъ камина, и принцъ, съ притворной непринужденностью, прерывая свою рѣчь густыми клубами дыма, заговорилъ:
   -- Такъ вотъ. Вамъ извѣстно, г. Дюберъ, что я васъ уважаю. Вы думаете, какъ французъ, я -- какъ нѣмецъ, это очень естественно... и прибавлю: французы культурные и работающіе, подобные вамъ, весьма выгодно представляютъ Францію въ иностранныхъ государствахъ. Полагаю, вы не жалуетесь на обращеніе съ вами здѣсь? Я требую всегда наибольшей почтительности къ вамъ...
   -- Вашему высочеству повинуются вполнѣ въ этомъ отношеніи,-- отвѣтилъ я.
   -- Я хочу говорить съ вами, какъ... съ другомъ, и откровенно просить вашего содѣйствія... Это дѣло Циммермана становится смѣшнымъ. Министръ полиціи (далеко не геній) въ общемъ не установилъ ничего опредѣленнаго противъ доктора, кромѣ случайнаго совпаденія подозрѣній. Кажется, теперь уже доказано, что въ день праздника Седана Циммерманъ вышелъ изъ дому, имѣя съ собой, какъ всегда, ящикъ для гербарія. По предложенію маленькаго Ганса, молочнаго брата принца Макса, онъ временно оставилъ его въ сараѣ фазаньяго парка. Гансъ это подтвердилъ. Циммерманъ пришелъ за нимъ, когда его прогнали съ трибуны. Надо предполагать, что въ коробкѣ у него былъ спрятанъ цецилитъ (названіе изобрѣтеннаго имъ взрывчатаго вещества), что въ порывѣ гнѣва онъ вложилъ петарду въ кузовъ коляски... Замѣтьте, снарядъ не былъ найденъ, хотя нашли осколокъ, повидимому, дно мѣдной трубки отъ ракеты, и какой-то цинковый валикъ. Но утромъ въ тотъ день какъ разъ пробовали двѣ ракеты для предполагавшагося фейерверка. Однако взрывъ снаряда совершенно не походилъ на взрывъ ракеты.-- Думаютъ, что докторъ Циммерманъ воспользовался взрывчатымъ веществомъ, извѣстнымъ только ему,-- вѣроятно, цецилитомъ,-- и что это вещество способно дѣйствовать въ ничтожнѣйшемъ количествѣ. Онъ самъ въ своей рѣчи упоминалъ о часовомъ стеклышкѣ... Вотъ на чемъ строится обвиненіе. Что вы думаете объ этомъ?
   -- Я знаю, ваше высочество, что бывали случаи, когда обвиняли невинныхъ по ничтожнымъ подозрѣніямъ.
   -- А вы думаете, что докторъ не виновенъ?.. Такъ пусть онъ защищается, старый чортъ! Слѣдователь не можетъ вытянуть изъ него ни слова, а самъ онъ отказывается отъ защитника! Мы вынуждены судить его на основаніи подозрѣній... Сатирическіе журналы Мюнхена и Берлина, между тѣмъ, всячески высмѣиваютъ нашу ротбергскую петарду... Видѣли вы послѣдній номеръ "Simplicissimus'а"? Я представленъ съ огромной саблей въ рукѣ въ погонѣ за ребятами, стрѣляющими пистонами. Съ другой стороны, "Vorwärts" сплетничаетъ, что это я со своимъ министромъ полиціи подстроилъ покушеніе. Эта несносная Циммерманъ, казавшаяся самой безобидной старухой въ мірѣ, пока ея мужъ былъ съ ней, точно взбѣсилась съ тѣхъ поръ, какъ его упрятали въ тюрьму. Она наводняетъ своими писаніями всѣ нѣмецкія газеты, она взбунтовала такъ называемыхъ интеллигентовъ: одинъ протестъ посланъ въ Мюнхенъ, другой въ Дрезденъ, и каждый газетчикъ, получающій не больше пфенига за строчку, осмѣливается кричать на весь міръ, что я палачъ, а Ротбергъ хуже Россіи. Берлинъ пользуется этимъ, чтобы попробовать отнять у меня свободы, незыблемыя въ теченіе трехъ царствующихъ поколѣній... Наконецъ, говорятъ о депутаціи студентовъ, учениковъ Циммермана, изъ Іены: нѣсколько кутилъ со шрамами на лицахъ ѣдутъ сюда въ полномъ составѣ, съ ихъ штуками и пѣснями, къ великому смущенію пріѣзжихъ гостей курорта, и намѣреваются протестовать противъ заключенія въ тюрьму ихъ учителя... А! Будь проклятъ тотъ день, когда этотъ старый безумецъ вступилъ на мою территорію! Я выказалъ ему тысячу деликатностей. Онъ грубѣйшимъ образомъ отвернулся отъ меня. Онъ поносилъ Имперію въ день празднества передъ всѣмъ моимъ дворомъ; я ограничился только тѣмъ, что прогналъ его съ трибуны. Возможно, въ концѣ концовъ, что онъ подстроилъ маіору эту мальчишескую шутку, весьма опасную и едва не стоившую жизни намѣченной жертвѣ... Я послушался голоса общества и велѣлъ арестовать его: ему очень хорошо въ тюрьмѣ; она далеко не похожа на ужасную темницу, какъ думаютъ ученые мужи... И вотъ изъ-за него меня высмѣиваютъ, на меня клевещутъ. Но довольно съ меня. Виновенъ онъ или не виновенъ, онъ заплатитъ за причиненную мнѣ непріятность...
   Принцъ всталъ и, гнѣвно швырнувъ сигару въ широкій каминъ, сталъ шагать взадъ и впередъ по комнатѣ. Я также поднялся, рѣшивъ, впрочемъ, не произносить ни слова, если онъ не задастъ мнѣ вопроса. Но я восхищался сцѣпленіемъ событій и оправдавшимся предсказаніемъ Молоха, что идея, однимъ своимъ могуществомъ идеи, перейдетъ въ наступленіе противъ тѣхъ, что хотятъ убить ее.
   -- Что скажете вы объ этомъ?-- спросилъ меня, наконецъ, принцъ, останавливаясь противъ меня.
   -- Жду вашихъ приказаній ваше высочество.
   Онъ пожалъ плечами.
   -- Моихъ приказаній! Моихъ приказаній! У меня нѣтъ для васъ приказаній... въ этомъ смыслѣ, по крайней мѣрѣ. Я обращаюсь къ вамъ не какъ къ наставнику моего сына, а какъ къ джентельмэну... Г-жа Циммерманъ желаетъ свиданія съ мужемъ? Хорошо, я согласенъ. Но съ условіемъ: сначала вы повидаетесь съ этимъ старымъ безумцемъ; вы представите ему всѣ затрудненія, несправедливо причиняемыя мнѣ его отказомъ защищаться, сваливая на насъ всю тяжесть этого процесса. Если у него есть достовѣрныя данныя для установленія своей невиновности, почему онъ ихъ не представитъ? Человѣческое правосудіе, наконецъ, создаетъ между подсудимымъ и судьей молчаливый договоръ: судья обязанъ быть безпристрастнымъ, но подсудимый долженъ стараться освѣтить эту безпристрастность. Неужели Циммерманъ думаетъ, что я хочу осудить невиннаго?
   -- Ваше высочество,-- отвѣчалъ я послѣ короткаго раздумья,-- прежде всего очень признателенъ вамъ за облегченіе строгости ареста, по моей просьбѣ объ этомъ. Завтра-же повидаюсь съ узникомъ. Конечно, я приду къ нему, какъ другъ... Мнѣ не за чѣмъ вмѣшиваться въ разслѣдованіе дѣла. Но я передамъ ему ваши благія намѣренія... и что онъ разрѣшитъ мнѣ передать изъ нашего разговора, я сообщу вамъ.
   Лицо принца прояснилось.
   -- Отлично, отлично... вотъ этого именно я и жду отъ васъ... Благодарю! Я увѣренъ, что вы искусно выйдете изъ труднаго положенія.
   Онъ протянулъ мнѣ руку и крѣпко пожалъ мою. Я видѣлъ, что онъ былъ взволнованъ. "Въ сущности, онъ порядочный человѣкъ, хотя и наряжается тигромъ", думалъ я.
   Въ дверь постучали. Вошелъ, согнувшись вдвое, старый лакей.
   -- Ея высочество владѣтельная принцесса доводитъ до свѣдѣнія его высочества, что она на терасѣ съ высокочтимыми дамами и проситъ господъ присоединиться къ нимъ.
   -- Идемъ! Идемъ!-- сказалъ принцъ -- Будемъ любезны. Нельзя забывать прекрасный полъ... Еще сигару, г. Дюберъ? Не желаете? Хорошо, идемте со мной.
   Онъ фамильярно взялъ меня за плечо и въ такомъ видѣ ввелъ меня въ курильню. Такая любезность вызвала явную ревность маіора и министра полиціи. Мнѣ показалось, что даже Липавскій былъ нѣсколько оскорбленъ, потому-что, пока мы спускались въ садъ, онъ улучилъ минуту и шепнулъ мнѣ на ухо:
   -- Чортъ возьми! Вы въ фаворѣ!.. О! вы избрали вѣрный путь, ловкій французъ!.. Только начавъ съ покоренія женскихъ сердецъ, ваши предки подчинили себѣ Европу.
   Терраса, гдѣ ждали насъ"высокочтимыя дамы", представляла широкое пространство, усыпанное пескомъ и безъ всякой зелени, кромѣ кадокъ съ апельсиновыми деревьями. Она расположена была въ концѣ замка и примыкала непосредственно къ парку. Терраса отвѣсно возвышалась въ кольцѣ, образуемомъ Ротой. Къ ней можно было пройти стеклянной галлереей черезъ зимній садъ, или черезъ бильярдную. Когда мы пришли туда, было уже совершенно темно: нѣсколько рѣдкихъ звѣздъ мерцало сквозь густыя, неподвижныя облака. Электрическіе шары, подвѣшанные на апельсинныхъ деревьяхъ, освѣщали дачные стулья дамъ; на небольшомъ разстояніи свѣтъ ихъ уже исчезалъ, точно поглощенный необъятнымъ окружающимъ мракомъ. Наше появленіе было встрѣчено обычными шутками насчетъ любви мужчинъ отдѣляться отъ дамъ и невозможности женщинамъ обходиться безъ нихъ... Принцесса вскорѣ отвела меня въ сторону.
   -- Пойдемте со мной,-- сказала она.-- Посмотримъ, каковъ обрывъ темною ночью. Это очень страшно.
   И, увлекая меня, прибавила:
   -- Вы знаете, здѣсь такой обычай... Всѣ разсѣиваются. Принцъ завладѣлъ этой язвой, Фрикой, и они направились въ паркъ.
   Тонкій силуэтъ Фрики, какъ бы охранявшій внушительную фигуру принца Отто, дѣйствительно, терялся въ полумракѣ террасы... Вокругъ садоваго стола, гдѣ разставлены были прохладительные напитки и стаканы, остались только г-жа Дронтгеймъ, въ полудремотѣ переваривавшая пищу, маіоръ и министръ полиціи, оживленно спорившіе, и снова помирившіеся Максъ и Грита, болтавшіе съ графомъ Липавскимъ.
   Не заботясь о возможности быть замѣченной, Эльза увела меня къ парапету террасы по направленію, совершенно противоположному тому, куда исчезли принцъ и Фрика. Здѣсь было такъ темно, что мы не могли даже разглядѣть другъ друга. Какимъ-то облакомъ представлялся мнѣ бѣлый туалетъ принцессы и шарфъ, окутывавшій ея плечи.
   Она положила свою руку на мою, и я почувствовалъ лихорадочный трепетъ ея пальцевъ.
   -- Эта ночь возбуждаетъ меня,-- сказала она.-- О, мой другъ, я уже не имѣла силъ дольше оставаться безъ васъ. За ужиномъ я хоть видѣла васъ, хоть прикасалась къ вамъ... Но съ той минуты, какъ вы скрылись съ принцемъ, я не жила больше. Потому-то я и послала за вами.
   Я нѣжно сжалъ ея длинную, горячую руку и прошепталъ:
   -- Благодарю.
   Откровенно говоря, это уединеніе вдвоемъ, почти на глазахъ у другихъ, было мнѣ непріятно. Я не могъ не замѣтить, что моя близость съ Эльзой не была уже ни для кого тайной: вѣроятно, ее считали еще преступнѣе, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ... Я могъ судить объ этомъ же только по дерзкимъ намекамъ Липавскаго, но также по иронически преувеличенной вѣжливости слугъ и ихъ перешептыванію при моемъ появленіи, по уваженію ко мнѣ со стороны Грауса и чиновниковъ, по все растущей ненависти ко мнѣ маіора, ненависти, смѣшанной съ презрѣніемъ. Мнѣ казалось даже, что я читаю недоброжелательное любопытство въ глазахъ обывателей. Все это возбуждало и злило меня. Кромѣ того, въ моихъ отношеніяхъ съ Эльзой не было больше смутнаго очарованія новизны. Интрига, начатая безъ всякаго участія сердца, при увѣренности, что это не болѣе какъ мимолетное, дорожное приключеніе, какое всякій путешественникъ начинаетъ и не оканчиваетъ, я долженъ былъ признать, что эта интрига превратилась въ договоръ, въ рѣшительный актъ моей жизни! И не безъ досады я убѣдился, что страстный и почти невинный флиртъ, какъ въ павильонѣ Гомбо въ день Седана, вполнѣ удовлетворилъ бы мое желаніе, тогда какъ чрезмѣрный успѣхъ моего ухаживанія меня безпокоитъ.
   -- Какъ вы молчаливы, мой другъ,-- прошептала Эльза.-- Вѣроятно, этотъ просторъ, открывшійся передъ нами, производитъ на васъ впечатлѣніе?.. Не находите ли вы, что здѣсь хотѣлось бы мечтать всю ночь, рука въ руку, въ полномъ безмолвіи.
   -- Да,-- отвѣтилъ я.
   Такъ какъ она испытываетъ такое желаніе, думалъ я, то она сама воздержится и меня избавитъ отъ разговора. Но женщины, увы! не заботятся о послѣдовательности. Заплативъ дань молчанію этимъ славословіемъ, она уже не переставала говорить.
   -- За ужиномъ я была счастлива. Вы сидѣли рядомъ со мной, совсѣмъ близко отъ меня, какъ я этого хотѣла; я сказала Липавскому, чтобы онъ посадилъ васъ по лѣвую руку отъ меня. Онъ хитрый: онъ нашелъ оправданіе нарушенію этикета въ старинномъ обычаѣ Литцендорфа, извѣстномъ подъ названіемъ привилегіи путешественника-иностранца. Путешественникъ, будь то простой земледѣлецъ, Імогъ одинъ разъ въ годъ ужинать рядомъ съ принцемъ, и въ то время, какъ лакеи подавали намъ кушанья на старинной и великолѣпной серебряной посудѣ временъ Людвига-Ульриха, я оглядывала залъ оленьихъ роговъ, обои, портреты, и думала, что это историческое жилище принадлежитъ мнѣ, что я въ немъ царствую, связана съ нимъ своимъ положеніемъ и всею славною исторіей Ротберга и Германіи... И я была счастлива при мысли, что все это, за что столько женщинъ отдали бы свою жизнь, я собираюсь бросить ради васъ, пожертвовать всѣмъ для любви.
   Въ любовномъ разговорѣ ничто такъ не затрудняетъ, какъ несоотвѣтствіе тона между собесѣдниками. А Эльза сегодня настроилась на такой высокій діапазонъ, куда я съ трудомъ могъ подняться. Тема, уносившая ее къ небесамъ, волненіе отъ готовности, по ея словамъ, принести все въ жертву своей любви,-- эта тема породила неизбѣжный контрастъ: она свела меня на землю и внушила мрачныя мысли и на ряду съ ними состояніе досады и гнѣва. Необходимо было, чтобы она это замѣтила.
   -- Можно подумать,-- сказала она,-- что вы не понимаете моей радости, или сердитесь на мое признаніе?..
   -- Простите меня,-- возразилъ я.-- Я опредѣляю величину задуманной вами жертвы... и колеблюсь принять ее... вотъ и все.
   -- А!-- сказала она, оставивъ мою руку.-- Въ такомъ случаѣ, вы не любите меня.
   Но тотчасъ же снова схватила мою руку и поднесла ее къ своимъ губамъ.
   -- Въ свою очередь, простите меня. Ваши сомнѣнія -- плодъ смущенія благороднаго сердца... Но вы должны отбросить его изъ-за любви ко мнѣ. Я отъ всего отказываюсь ради васъ: отъ семьи, положенія, отъ части своего состоянія, а также и отъ уваженія всего свѣта. Надо вознаградить меня за это, сдѣлавшись моимъ вѣрнымъ подданнымъ. И если вы дѣйствительно мой вѣрноподданный, то драгоцѣннѣйшей своей обязанностью станете считать повиноваться своей повелительницѣ и слѣдовать ея доброй волѣ. Вспомните исторію Маріи-Елены, матери принца Эрнеста. Она любила простого незамѣтнаго офицера, она встрѣчала его каждый день въ паркѣ, въ гротѣ Маріи-Елены... Офицеръ ушелъ на войну. Однажды она почувствовала, что ей тяжело не видѣть его, и написала ему, чтобы онъ пріѣхалъ. Онъ не задумался, дезертировалъ, былъ пойманъ и разстрѣлянъ... Вотъ это любовь!.. Но Гретцъ фонъ Билейнъ не былъ легкомысленнымъ французомъ...
   Въ эту минуту изъ темной чащи зелени снизу обрыва донесся до насъ чистый, довольно красивый голосъ, напѣвавшій слова пѣсни Гейне:
   
   Что бы значило такое,
   Что душа моя грустна?
   Въ головѣ моей все бродитъ
   Сказка старая одна *)...
   *) Перев. П. И. Вейнберга.
   
   То пѣла Фрика. Ея нѣмецкая чувствительность, взбудораженная, вѣроятно, душной грозовой ночью и, быть можетъ, Штейнбергеромъ, доставляла удовольствіе принцу Отто, вызывая звуками этой знаменитой пѣсни видъ береговъ, гдѣ растетъ тучный виноградъ Штейнберга. Принцъ слушалъ куплетъ, оборвавшійся внезапно взрывомъ раскатистаго смѣха.
   -- Онъ цѣлуетъ ее,-- сказала Эльза.-- Когда-то сердце мое сжималось при подобныхъ сценахъ, происходившихъ вокругъ меня. Теперь же это почти доставляетъ мнѣ удовольствіе. Это отгоняетъ отъ меня всякое смущеніе. Я не могу жить безъ любви, а любовь принца не для меня. И я ухожу...
   Наступила такая глубокая тишина, что слышны были удары шаровъ на билліардѣ съ веранды, гдѣ играли сановники... Меня охватила безконечная грусть. У меня явилось, ощущеніе, точно я вязну въ пескѣ, погружаюсь мало по малу въ безысходную неволю... "Кончено, думалъ я... напрасно я борюсь... пусть будетъ, какъ она хочетъ... Но почему мнѣ такъ грустно?Я припоминалъ бесѣды на этой самой террасѣ, еще не такъ давно, въ такія же ночи, когда я весь трепеталъ отъ близости этой самой женщины, сидѣвшей и теперь возлѣ меня и приносившей мнѣ реальную жертву. Тогда я жаждалъ ея продолговатыхъ рукъ, ея таліи, волосъ, глазъ, губъ... А теперь, когда она готова отдаться мнѣ вся и на всю жизнь, я со страхомъ признаю, что тѣ ничтожныя ласки удовлетворили бы меня, и что отъ нея я не желалъ ничего больше. И я чувствовалъ въ то же время, что никогда не осмѣлюсь высказать ей это и пойду съ нею рядомъ въ бездну сентиментальныхъ недоразумѣній и скуки, въ болѣе глубокую и мрачную пропасть, чѣмъ разстилалась у нашихъ ногъ.
   Какъ разъ эту минуту моихъ грустныхъ размышленій она выбрала для того, чтобы шепнуть:
   -- Обнимите меня.
   Я повиновался: вѣдь она моя повелительница? Къ тому же мужчины, думаю, обладаютъ какой-то добротой, сентиментальной жалосіью, совершенно несвойственной женщинамъ, когда онѣ не влюблены. Я поцѣловалъ волосы и глаза Эльзы и почувствовалъ, что моя нѣжность къ ней не заглохла. Кошмаръ близкаго рѣшенія только парализовалъ ее... Какъ только мы разъединились, она вновь заговорила прерывающимся голосомъ:
   -- Я считаю дни, отдѣляющіе меня отъ моего освобожденія... У насъ 12 сентября: черезъ шесть дней, вы мнѣ говорили, ваша очаровательная сестра покидаетъ васъ? На другой день я уѣзжаю въ Карлсбадъ, въ сопровожденіи одной только Больбергъ. Это будетъ 19 сентября. 20-го я отошлю ее куда-нибудь подъ какимъ-нибудь предлогомъ; черезъ полчаса послѣ ея ухода, я отправлюсь въ Никлау, въ Галицію, гдѣ у меня есть собственный маленькій домикъ, завѣщанный мнѣ статсъ-дамой фонъ-Никлау, воспитывавшей меня въ Эрленбургѣ... Вы испросите отпускъ у принца и поѣдете за мной. 23-го мы будемъ вмѣстѣ, у меня, въ моемъ собственномъ жилищѣ, съ моими людьми, поляками, австрійскими подданными, повинующимися своей госпожѣ, какъ собаки, и готовыми лизать ея бьющую руку. Меньше, чѣмъ черезъ двѣ недѣли, мы будемъ принадлежать другъ другу.
   Голосъ ея сталъ тверже. Она говорила теперь тихо и рѣшительно, какъ бы отдавая мнѣ приказанія.
   -- А принцъ?..-- прошепталъ я.
   -- Я оставлю ему письмо и оно объяснитъ ему мое поведеніе. Такъ какъ я должна была инкогнито поселиться въ Карлсбадѣ въ нанятомъ вами для меня помѣщеніи подъ именемъ "графини Гриппштейнъ", то у принца будетъ время подумать, какое дать подходящее объясненіе моему отсутствію. Этимъ я ему, безъ сомнѣнія, облегчу найти основательный поводъ для развода.
   -- А Максъ?
   Она вздохнула, но не обнаружила сильнаго волненія.
   -- Я оставлю также письмо и Максу... и, зная его сердце, твердо надѣюсь, что онъ не осудить меня. Да и будетъ ли у него время страдать отъ моего отъѣзда? Ужъ и теперь онъ не принадлежитъ мнѣ: онъ въ рукахъ маіора и принца. Къ тому же, я не первая изъ женщинъ, даже не первая изъ принцессъ, убѣгающая отъ супружеской жизни... Чѣмъ дальше я захожу, тѣмъ все болѣе и болѣе убѣждаюсь, что дѣйствую по Божьему предначертанію; мною руководить, возбуждаетъ меня незнакомая мнѣ доселѣ ясность мысли и энергія.
   Темное небо дрогнуло отъ отдаленной молніи. Я удивлялся, какъ легко женщины заставляютъ Бога играть роль вдохновителя и соучастника въ своихъ любовныхъ комбинаціяхъ.
   "Нѣтъ, думалъ я, никогда не повѣрю, чтобы божественное провидѣніе вмѣшивалось въ подобныя дѣла. Болѣе вѣроятно, что имѣется спеціальный демонъ, приспособленный приводить въ исполненіе намѣренія женщинъ, ищущихъ приключеній. Хотя бы эта довольно лѣнивая блондинка, внѣ своего хозяйства весьма плохая организаторша, вдругъ выказываетъ волю, рѣшимость, смышленность и несокрушимую силу!". И я почувствовалъ изнеможеніе, пораженіе мужчины желаніемъ женщины, могучимъ, какъ судьба. Она также сознавала свою силу, потому что диктовала мнѣ будущее, не совѣтуясь больше со мной.
   -- Итакъ, отнынѣ,-- заключила она,-- вы совсѣмъ мой. Никлау далекъ отъ всѣхъ городовъ, болѣе чѣмъ въ тридцати километрахъ отъ Ольбитца, съ десятью тысячами жителей. Мы вполнѣ будемъ принадлежать другъ другу на всю жизнь.
   Дѣтскій голосъ вблизи избавилъ меня отъ необходимости выразить, сколь чаруетъ меня нарисованная ею картина. Голосъ тихо спросилъ:
   -- Вы здѣсь, мама?
   -- Не двигайтесь,-- шепнула мнѣ принцесса и прибавила громко:-- или сюда, Максъ... Мы на краю террасы... вотъ здѣсь..
   Мальчикъ бросился къ матери и поцѣловалъ ее.
   -- Я весь вечеръ не сдѣлалъ ни одной ошибки въ разговорѣ по-французски съ m-elle Дюберъ,-- сказалъ онъ -- Она не могла поймать ни одного промаха, и теперь проиграла пари.
   Онъ просунулъ свою руку подъ руку матери и нѣжно прижался своей щекой къ шарфу, наполовину закрывавшему ея полуоткрытыя плечи.
   -- А гдѣ Грита?-- спросилъ я, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Графъ Липавскій даетъ ей урокъ бильярдной игры.
   Мы медленно втроемъ направились къ освѣщенному мѣсту террасы.
   -- Мама,-- сказалъ Максъ, по прежнему опираясь на руку матери,-- у меня есть идея. М-elle Дюберъ должна остаться здѣсь и окончить свое образованіе вмѣстѣ со мною. Такимъ образомъ, она не будетъ разлучаться со своимъ братомъ, а успѣетъ, я увѣренъ, столько же, какъ и во Франціи...
   -- Попроси ее,-- сказала Эльза.
   -- О, для меня она не согласится... Но если бы г. докторъ предложилъ ей... Мамочка, вѣдь г. докторъ сдѣлаетъ все, что вы захотите.
   Подойдя къ стеклянной галлереѣ, мы увидѣли Фрику съ растрепанной прической, тянувшую черезъ соломенку холодный лимонадъ... За столомъ жена министра крѣпко спала, опустивъ свой отвисшій подбородокъ на вздымавшуюся грудь Въ сторонѣ сидѣли, разговаривая, принцъ, маіоръ и Дронтгеймъ. Изъ галлереи видно было, какъ Грита стояла на ципочкахъ на одной ногѣ противъ бильярда, въ позѣ генія на бастильской колоннѣ. Она держала кій за кончикъ и по указаніямъ Липавскаго пыталась сдѣлать трудный ударъ. Кончикъ ея розоваго языка торчалъ между губъ.
   -- До завтра,-- сказала мнѣ принцесса, прикасаясь своими пальцами къ моей рукѣ.
   Принцъ, замѣтивъ меня, подошелъ ко мнѣ.
   -- Я разсчитываю на васъ въ томъ, о чемъ мы говорили, не правда ли, г. докторъ?
   Я поклонился. Мнѣ ужасно хотѣлось расхохотаться, при видѣ, какъ министръ полиціи, пользуясь тѣмъ, что всѣ были заняты, старался разбудить свою жену, пощипывая ея открытую толстую шею. Дама пробудилась внезапно отъ глубокаго сна и вскочила, испугавшись, что сидитъ передъ своими повелителями, когда они стоятъ на ногахъ.
   Какъ всегда, царственная чета убравъ свои аппартаменты, не простившись, и, только когда они исчезли, гофмейстеръ приказалъ черезъ лакеевъ подать экипажи. Я пожалъ руки чиновникамъ, поцѣловалъ толстые пальцы г-жи Дронтгеймъ и тонкіе -- Фрики.
   Порывъ вѣтра пронесся по террасѣ. Ежеминутно вспыхивали молніи за стѣною горъ, и въ эти моменты кружево сосновыхъ вѣтвей на одно мгновеніе вырисовывалось на освѣщенномъ электричествомъ небѣ.
   Максъ подошелъ проститься съ Гритой, закутавшейся въ свой плащъ. Она отвѣтила ему, какъ мнѣ показалось, черезчуръ холодно... Я просилъ Грауса прислать за нами во дворецъ экипажъ лишь въ томъ случаѣ, если погода совершенно испортится. Предусмотрительный хозяинъ отеля прислалъ намъ свое лучшее ландо, и хорошо сдѣлалъ, потому что, едва мы выѣхали изъ подъ сводовъ дворца, какъ крупныя капли дождя застучали по окнамъ кареты. Грита прижалась ко мнѣ. Мы оба молчали и оба догадывались, что въ эту минуту находимся подъ впечатлѣніемъ своихъ скрытыхъ другъ отъ друга тайнъ. Когда карета доѣхала до первыхъ домовъ курорта, сестра высвободилась изъ моихъ объятій.
   -- Правда, Луи, ты никогда не оставишь меня?
   Ея рѣсницы смочили мое лицо. Я крѣпко обнялъ ее.
   -- Конечно, моя дорогая, клянусь тебѣ!
   -- Вѣ дь у меня никого нѣтъ на свѣтѣ, кромѣ тебя, прибавила она.
   Карета остановилась передъ подъѣздомъ нашей виллы; надо было выходить, Грита надвинула снова свой плащъ на самые глаза, чтобы кучеръ не замѣтилъ ея слезъ.
   

III.

   Въ Іенѣ знаменитый докторъ Циммерманъ читалъ въ университетскихъ аудиторіяхъ публичный и оффиціальный курсъ біологической химіи и другой -- химіи взрывчатыхъ веществъ. Кромѣ того, по вторникамъ и субботамъ, въ четыре часа пополудни, происходили собесѣдованія въ залѣ "Германія" о доктринѣ монистической эволюціи. Эти бесѣды, свободныя и безплатныя, не имѣли никакой оффиціальности: власти смотрѣли на нихъ даже неблагосклонно. Но извѣстность Циммермана, а также либеральныя традиціи стараго университетскаго центра всегда удерживали администрацію отъ наложенія на нихъ запрещенія. Тѣмъ не менѣе, монистическія бесѣды по своему характеру и составу слушателей ни въ чемъ не походили на университетскія лекціи. Огромный амфитеатръ университета едва вмѣщалъ обычныхъ посѣтителей не только изъ числа уже. извѣстныхъ лицъ, съѣзжавшихся сюда подучиться со всѣхъ концовъ Европы, но и многихъ свѣтскихъ любителей обоего пола. Эти лекціи въ "Германіи" собирали не болѣе тридцати правовѣрныхъ, навербованыхъ главнымъ образомъ изъ студентовъ-философовъ. Среди нихъ было мало богатыхъ. Однообразную монотонность этой группы нарушалъ единственный женскій образъ, съ худымъ костлявымъ лицомъ; только большіе темносиніе глаза и прекрасные золотисто-пепельные волосы мѣшали ему быть безобразнымъ; но и волосы мало украшали маленькую сухопарую фигурку нервной и кашлявшей Герты Эпфенгофъ, родомъ изъ Любека.
   Герта Эпфенгофъ въ своей жизни стремилась только къ одному: она хотѣла быть Гипатіей монистической религіи. По прочтеніи книги Циммермана "Четыре проблемы природы", она покинула свою родину и пріѣхала въ Іену, чтобы услышать драгоцѣнныя слова изъ устъ самого учителя. Вокругъ нея сгруппировались наиболѣе преданные слушатели-мужчины. Это были Францъ Капитъ, изъ Франкфурта на Майнѣ, Альбертусъ Гриппеншталь, изъ Нюренберга, и Михель Урнитцъ, изъ подъ Кенигсберга. Францъ Капитъ былъ толстощекій, румяный юноша, бритый, какъ патеръ. Его дѣтскія черты едва обозначались на его лицѣ. Въ общемъ, при первомъ взглядѣ, онъ представлялся на короткихъ ножкахъ, съ большимъ животомъ и двумя жирными щеками кирпичнаго цвѣта, при почти полномъ отсутствіи носа и глазъ. Откинутые назадъ волосы, какъ черезчуръ лишнее украшеніе, массами сбѣгали съ негостепріимнаго лба. Альбертъ Гриппеншталь, неразлучный другъ и компаньонъ Капита, былъ, наоборотъ, солидный баварецъ, высокаго роста, съ бородой Гамбринуса, геркулесовской силы, расходуемой, впрочемъ, только въ невинныхъ играхъ. Такъ, одной вытянутой рукой онъ поднималъ за одну ножку столъ съ сидящимъ на немъ своимъ другомъ Францемъ. Онъ отличался еще въ гастрономическихъ пари, напримѣръ, брался въ теченіе трехъ дней съѣсть цѣлаго ягненка. Герта для Франца и Альберта была предметомъ пылкаго обожанія; Францъ испытывалъ это умомъ (онъ хвастался, что тревоги любви ему неизвѣстны), но у Альберта оно обострялось нѣжной чувствительностью. Оставаясь товарищемъ ихъ обоихъ, молодая дѣвушка не скрывала своей склонности къ Михелю Урнитцу, откровенно объясняя ее красотой молодого человѣка. У германо-славянина Урнитца было, дѣйствительно, нѣжное лицо, съ свѣтло-сѣрыми глазами, съ волосами цвѣта ржаной соломы, тонкій овальный подбородокъ, красивые зубы и руки. Хотя онъ былъ бѣденъ, я* одѣвался очень тщательно, составляя полную противоположность неряшеству своихъ обоихъ друзей и даже небрежности Герты. Между Гертой и Михелемъ было условлено обвѣнчаться по окончаніи курса: оба изучали философію и готовились къ преподавательской дѣятельности. Францъ и Альбертъ, наоборотъ, проходили курсъ химіи доктора и строили неопредѣленные промышленные планы.
   Въ Іенѣ три студента и студентка жили у фрау Риппертъ, вдовы одного изъ университетскихъ сторожей, получившей по наслѣдству старый маленькій домикъ, выходившій треугольникомъ на старинную Капустную улицу. У каждаго была отдѣльная комната: мужчины помѣщались наверху, а Герта -- внизу, рядомъ съ фрау Риппертъ. Вдова готовила обѣдъ и вела хозяйство, въ чемъ ей немного помогала Герта въ тѣ часы, когда мужчины сидѣли въ пивной. Францъ, Альбертъ и Михель, несмотря на то, что считали себя адептами нее-эволюціонизма, не пренебрегали студенческими обычаями. Главнымъ же образомъ, все свое свободное время Герта посвящала украшенію и поддержкѣ монистической капеллы, устроенной ею на чердакѣ стараго дома. Тамъ, правда, довольно далеко отъ совершенства, реализовались мечты Молоха. Подъ балками крыши были горизонтально натянуты бѣлыя простыни, и этотъ сводъ мѣстами украшался рѣдкими экземплярами бабочекъ и жуковъ. Столъ въ глубинѣ, покрытый краснымъ сукномъ, изображалъ алтарь, а на немъ старый, изгнанный изъ университетскаго музея и кое какъ исправленный астрономическій приборъ-систему міра. На полкахъ стояли банки съ сифонофорами и морскими звѣздами. На стѣнѣ висѣли портреты апостоловъ эволюціи: Дарвина, Клодъ Бернара, Листера и, наконецъ, Циммермана.
   Обильный и сытный обѣдъ фрау Риппертъ, приготовленный съ помощью фрау Циммерманъ и фрейленъ Герты, собиралъ каждое воскресенье, вокругъ доктора и его жены, четырехъ правовѣрныхъ. Иногда приглашались и нѣкоторые изъ усердныхъ посѣтителей лекцій въ "Германіи", что считалось исключительнымъ благоволеніемъ. Послѣ трапезы всѣ направлялись въ капеллу. Тамъ каждый изъ мужчинъ находилъ свою трубку, а фрау Риппертъ слѣдила, чтобы хватило на всѣхъ пива. Наиболѣе интересныя бесѣды были тогда, когда докторъ излагалъ и комментировалъ нѣкоторыя изъ основныхъ положеній доктрины, или сообщалъ о результатахъ вновь произведенныхъ опытовъ. Послѣобѣденные часы проходили въ разговорахъ наподобіе бесѣдъ Сократа съ его учениками. Среди облаковъ табачнаго дыма и паровъ пѣнистаго пива души воспламенялись. Молохъ, съ растрепанными сѣдыми волосами, говорилъ до тяжелой одышки; Альбертъ восторженно апплодировалъ и хрюкалъ отъ удовольствія. Францъ, имѣвшій литературной вкусъ и недурно слагавшій стихотворные ямбы, заносилъ въ свою записную книжку наиболѣе цѣнныя реплики. Михель небрежно, Герта рѣзко постоянно дѣлали возраженія, торжественно разбивавшіяся боевымъ вдохновеніемъ учителя. Въ этихъ спорахъ фрау Циммерманъ не боялась защищать традицію; иногда наибольшаго труда стоило доктору покорить именно ее... А фрау Риппертъ, одурѣвъ отъ шума и споровъ, заставлявшихъ дрожать стѣны ея стараго домика изъ глины и дранокъ, убѣгала въ кухню и тамъ, раскрывъ книгу съ крупной печатью и заткнувъ уши, погружалась въ чтеніе евангелія на текущій день.
   Я никогда не бывалъ въ Іенѣ. Никогда не присутстввалъ на публичныхъ лекціяхъ и частныхъ бесѣдахъ доктора Циммермана. Точно также я не переступалъ порога дома на Капустной улицѣ, не принималъ никакого участія ни въ литургіяхъ монистической часовни, ни въ разговорахъ о вѣчности матеріи, среди клубовъ дыма фарфоровыхъ трубокъ и паровъ пѣнистаго мартовскаго пива... Но я зналъ толстяка Франца Капита, гиганта Альберта, красавца Михеля, съ глазами цвѣта васильковъ. Видѣлъ также и Герту Эпфенгофъ, монистическую Гипатію. Со всѣми я разговаривалъ, распрашивалъ ихъ, и они многословно отвѣчали мнѣ. Я даже присутствовалъ на ихъ діалогахъ... особой важности, если вѣрить Францу Капиту, Платону кружка. Эти діалоги происходили въ ротбергской тюрьмѣ, помѣщавшейся въ подвальномъ этажѣ старой башни, смежной съ дворцомъ. Долженъ возстановить при этомъ истину: Vorwärts въ своихъ сообщеніяхъ зашелъ слишкомъ далеко: эта тюрьма -- не "смрадная темница, покрытая зеленой плѣсенью, не убѣжище змѣй и крысъ, а большая просторная комната, на половину выдолбленная въ скалѣ и спускающаяся въ землю только своимъ входомъ. Вѣроятно, когда-то она служила казармой для дворцовой стражи. Она хорошо освѣщена большимъ, полукруглымъ пролетомъ, плотно задѣланнымъ рѣшеткой и обращеннымъ въ сторону пропасти. Сюда каждый день, послѣ полудня, съ тѣхъ поръ, какъ устранена была строгость, заключенія, вѣрные ученики съ г-жею Циммерманъ приходили въ качествѣ делегатовъ отъ Іены и вели съ докторомъ, бесѣды. Я самъ приходилъ сюда довольно часто. Первые мои визиты имѣли спеціально цѣлью склонить доктора защищаться и пригласить себѣ адвоката. Но и позже, когда я убѣдился въ безплодности своихъ усилій, мнѣ нравилось проводить почти ежедневно нѣкоторое время въ этой краснорѣчивой тюрьмѣ. Помимо удовольствія слушать рѣчи мудреца и его учениковъ, я испытывалъ облегченіе отъ своихъ собственныхъ думъ и заботъ, усложнявшихся по мѣрѣ приближенія срока отъѣзда принцессы. Эти тревоги становились такими тяжелыми, что иногда я съ сожалѣньемъ покидалъ тюремные своды въ скалѣ, хотя отдѣлявшіе добродушнаго Молоха отъ людей, но предоставлявшіе за то свободу его мысли и сердца.
   Въ обществѣ веселаго Франца, солиднаго Альберта, красиваго Михеля и пылкой, хрупкой Герты, я познакомился съ иной Германіей, чѣмъ Германія придворная и воинственная. Это -- Германія независимой мысли, патріотичная, конечно, но враждебная задорной жестокости пангерманистовъ. Немного химерическая, преемственно мистическая, она разучилась пѣть религіозные гимны своихъ предковъ, и перенесла въ область положительныхъ знаній свою жажду къ обобщенію, вѣру, вкусъ къ анализу и системѣ и въ то же время сохранила потребность поэтическаго идеала... Здѣсь я лучше узналъ чувствительную и преданную душу г-жи Молохъ, и самъ Молохъ мало по малу сталъ такъ дорогъ мнѣ, что я началъ смотрѣть на него, какъ на своего учителя. Теперь, когда все это отошло въ прошлое, и всякій прожитый день, подобно листу пропускной бумаги на страницѣ гербарія, заволакиваетъ дымкой забвенія мое пребываніе въ Тюрингіи, я съ удовольствіемъ вспоминаю свои политическіе споры гъ принцемъ Отто, уроки съ умнымъ и послушнымъ Максомъ и прогулки вдвоемъ съ романтической бѣлокурой дамой въ гротъ Маріи-Елены, въ Гриппштейнъ, въ маленькій домикъ Гомбо, а также бесѣды въ желтомъ будуарѣ, подъ звуки увертюры къ Парсифалю, извлекаемые ея длинными нервными пальцами. Но самое живое воспоминаніе изъ времени моего пребыванія въ Ротбергѣ, несмотря на всѣ нелѣпыя мечты имперіализма, на статьи Strassbur ger-Post и Norddeutsche Zeitung, несмотря на Шимана, памятники тріумфа и брошюры пангерманистовъ,-- до сихъ поръ еще связываетъ мое сердце съ тѣмъ, что Молохъ называлъ дорогой Германіей, съ послѣобѣденными бесѣдами въ тюрьмѣ доктора и въ особенности съ днемъ 18 сентября, когда мы узнали постановленіе слѣдователя о преданіи Молоха окружному суду въ Литцендорфѣ. Сердце мое тогда было мрачно и тревожно. На другой день Грита уѣзжала въ Парижъ, а принцесса -- въ Карлсбадъ. Черезъ день я долженъ былъ присоединиться къ принцессѣ. Тѣмъ не менѣе я былъ пораженъ всѣмъ, что услышалъ. Я видѣлъ, что Францъ Капитъ, сидя у окна, стенографируетъ нашъ разговоръ, и попросилъ его дать мнѣ прочесть стенограмму, когда она будетъ переписана. На другой же день я получилъ ее и храню до сихъ поръ... Она написана не рукою краснощекаго младенца изъ Франкфурта, а пылкой и нѣжной Гертой, позаботившейся не только переписать ее, но и перевести на французскій языкъ. И этотъ, хотя нѣсколько школьный, переводъ не лишенъ нѣкоторой прелести. Во всякомъ случаѣ, онъ вѣрнѣе воспроизводитъ нашъ нѣмецкій разговоръ, чѣмъ могъ бы сдѣлать это я со своими латинскими оборотами.
   

Рукопись Герты.

   Въ этотъ день мы собрались въ тюрьмѣ раньше обыкновеннаго, потому что наканунѣ вечеромъ разнесся слухъ, что постановленіе судебнаго слѣдователя уже состоялось. И, дѣйствительно, когда мы подошли къ дверямъ тюрьмы, сторожъ велѣлъ намъ обождать,-- потому, пояснилъ онъ, что начальникъ только что зашелъ въ камеру, чтобы сообщить заключенному о состоявшемся опредѣленіи о преданіи его уголовному суду.
   Черезъ нѣсколько минутъ насъ впустили. Мы застали доктора сидящимъ на тюремной койкѣ. Фрау Циммерманъ стояла возлѣ него. Она молча вытирала свои глаза. Докторъ поздоровался съ нами.
   -- Садитесь,-- сказалъ онъ намъ.-- Знаете новость? Я предстану передъ уголовнымъ судомъ, чтобы отвѣчать за несовершенное мною покушеніе. А такъ какъ нѣтъ основанія полагать, что двѣнадцать тюрингенцевъ будутъ проницательнѣе одного тюрингенца-судьи, ибо двѣнадцать разъ нуль все равно нуль, то возможно, что я буду и осужденъ...
   При этихъ словахъ у фрау Циммерманъ вырвалась глухое рыданіе.
   -- Жена,-- сказалъ ей, смѣясь, супругъ,-- вспомни, что Ксантипа, смутивъ своими криками философское спокойствіе послѣдней бесѣды Сократа, по его настоянію, была уведена домой рабами Критона.
   Она перестала всхлипывать. Французъ, учитель принца Макса, вошедшій съ нами, замѣтилъ:
   -- Несмотря на все, я все же больше вѣрю уму двѣнадцати свободныхъ тюрингенцевъ, нежели предубѣжденному и трусливому чиновнику.
   -- Вы говорите, какъ французъ,-- отвѣтилъ заключенный.-- Къ тому же ваше убѣжденіе даже во Франціи соотвѣтствуетъ скорѣе идеалу, чѣмъ фактической дѣйствительности. Во Франціи, какъ и въ Германіи, то, что принято называть правосудіемъ, не что иное, какъ спеціальный аппаратъ силы. Во всякомъ случаѣ, нельзя отрицать, что этотъ аппаратъ въ особенности опасенъ въ такомъ маленькомъ государствѣ, какъ это, гдѣ контроль общественнаго мнѣнія ничтоженъ, и гдѣ, къ тому же, рабское подражаніе Пруссіи внушаетъ и даетъ перевѣсъ идеалу феодализма.
   -- Чувство справедливости живетъ, между тѣмъ, и всегда будетъ жить въ нѣмецкомъ сердцѣ,-- возразилъ Альбертъ Гриппеншталь изъ Нюриберга, стоя, прислонившись къ стѣнѣ обширной комнаты.
   -- Вы нравственный человѣкъ и патріотъ, Альбертъ,-- отвѣтилъ докторъ.-- Прекрасныя качества, если они естественно расцвѣтаютъ, какъ цвѣты на растеніи! Но нужно быть ослѣпленнымъ вашимъ благоговѣніемъ, чтобы не видѣть, что эта страна стоитъ на пути къ измѣнѣ своимъ традиціямъ, къ уклоненію отъ своей миссіи, именно потому, что она отреклась отъ культа справедливости ради культа, силы... Съ тѣхъ поръ, какъ злосчастный человѣкъ, заслужившій здѣсь памятникъ, осмѣлился сказать: "сила выше права", надъ нѣмецкой душой совершено было насиліе. Позднѣе другой нашъ канцлеръ, далеко не Бисмаркъ, пояснилъ мысль своего учителя, сказавъ, въ свою очередь: "чѣмъ больше силы, тѣмъ больше права". Изъ этого я заключаю, что когда не имѣешь силы, то не имѣешь и никакого права. Въ такомъ положеніи я и нахожусь теперь. Вотъ почему я долженъ быть и буду осужденъ. И это дитя,-- прибавилъ онъ, проводя рукой по волосамъ Герты Эпфенгофъ, сидѣвшей у его ногъ,-- отнынѣ будетъ одна поддерживать культъ въ капеллѣ на Капустной улицѣ.
   -- Между тѣмъ, многіе большіе умы,-- замѣтилъ Францъ Капитъ изъ Франкфурта-на-Майнѣ, сидѣвшій на скамейкѣ у окна и время отъ времени дѣлавшій отмѣтки,-- многіе большіе умы Германіи защищаютъ еще право и мысль противъ царства силы.
   -- Не такъ много, какъ вы думаете,-- вскричалъ Циммерманъ, подымаясь съ кровати и направляясь къ Францу Капиту съ обычной живостью, свойственной нашему дорогому учителю.-- Наоборотъ, меня тревожитъ, что культъ силы въ Германіи все болѣе и болѣе вытѣсняетъ даже самую науку. Вы желаете свободно мыслить? Васъ заставляютъ молчать аргументомъ силы,-- и вы умолкаете. Сила съ помощью сыска и жестокости бюрократіи властно царствуетъ даже въ семьяхъ. Существуетъ ли другая страна, гдѣ чиновникъ былъ бы такъ назойливъ и несносенъ, какъ въ Пруссіи и въ нѣмецкихъ провинціяхъ съ прусскимъ духомъ? Всѣ рѣчи императора-гимнъ силѣ. Нельзя открыть ни больницы, ни школы безъ прославленія нѣмецкой шпаги. Къ чему это? Германія въ прошломъ вѣкѣ совершила одну прекрасную вещь: она объединилась. Она, по праву, могла бы отмѣтить это событіе памятникомъ. Но она предпочла соорудить монументъ въ честь пораженія своего случайнаго врага, побѣжденнаго только потому, что у Германіи оказалось больше солдатъ и лучшее вооруженіе. Эта случайность можетъ сегодня или завтра обратиться противъ нея. Идея единства менѣе льститъ лицемѣрамъ силы, чѣмъ идея побѣды. Всякій маленькій нѣмчикъ привыкъ думать согласно изреченію "великаго" канцлера, что "тотъ, у кого больше силы, имѣетъ больше права". Поэтому онъ прежде всего заботится о томъ, чтобы быть сильнымъ, или, по меньшей мѣрѣ, умѣть воспользоваться силой вмѣсто права.
   -- Эйтель,-- проговорила фрау Циммерманъ, осушившая "івои слезы и съ очаровательнымъ спокойствіемъ слѣдившая за разговоромъ.-- Эйтель. ты несправедливъ къ нашей дорогой Германіи. Культъ злоупотребленія силой можетъ увлекать нашихъ правителей въ ущербъ праву. Но общественное мнѣніе всегда на сторонѣ справедливости. Такъ, ты не можешь отрицать поднявшейся волны симпатій, какъ только ты сталъ жертвой несправедливости. Подумай о статьяхъ въ Vorwärts'ѣ о протестѣ профессоровъ, о кампаніи въ Simplicissimus'ѣ. Наконецъ, развѣ ты не видишь въ тюрьмѣ своихъ любимыхъ учениковъ, посланныхъ къ тебѣ ихъ товарищами?
   Плѣнникъ покачалъ головой. Сквозь сводчатый люкъ проникъ лучъ солнца, освѣтившій серебряные волосы вокругъ его лба. Онъ сѣлъ на скамью рядомъ съ Францемъ Капитомъ.
   -- Дорогая жена,-- возразилъ онъ,-- всѣ эти манифестаціи, исключая присутствія моихъ учениковъ (да и ихъ всего четверо) ничего не говорятъ противъ отмѣченныхъ мною грустныхъ фактовъ. Газеты и интеллигенція протестуютъ, потому что сегодня имъ кажется, что опасность со стороны силы направлена противъ нихъ. И сами они, вѣрь мнѣ, отравлены ѳиміамомъ Богу-силѣ, подымающимся со всѣхъ концовъ Германіи. Держу пари, что въ тотъ день, когда восторжествуютъ нѣмецкіе соціалисты или нѣмецкая интеллигенція, ничто не измѣнится ни въ политическихъ, ни въ соціальныхъ нравахъ Германіи. Девизъ: "болѣе сильный имѣетъ больше права" -- будетъ торжествовать всегда. Ибо уже тридцать лѣтъ, какъ нѣмецкая молодежь воспитывается въ духѣ этого принципа. Афоризмъ канцлера фонъ-Бюлова я считаю такимъ знаменательнымъ и характернымъ для современной Германіи, что въ минуту праздности, въ своемъ одиночествѣ, выцарапалъ его перочиннымъ ножомъ на феодальномъ камнѣ этой тюрьмы. Когда солнце освѣтитъ стѣну, находящуюся въ эту минуту въ тѣни, вы его увидите.-- И нашъ учитель указалъ пальцемъ на темную еще стѣну камеры.
   При послѣднихъ словахъ заскрипѣлъ замокъ, дверь повернулась въ петляхъ, и вошелъ тюремщикъ, неся на подносѣ семь кружекъ пива. Изъ-подъ оловянныхъ крышекъ, при каждомъ его шагѣ, выливалась бѣлая пѣна. Онъ поста вилъ подносъ на столъ и, приблизившись къ доктору, снялъ фуражку, открывъ свой лысый лобъ ветерана великой войны.
   -- Не угодно ли г. доктору и его гостямъ еще чего-нибудь?-- почтительно спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, мой другъ, благодарю васъ,-- отвѣтилъ нашъ учитель.-- Замѣтили ли вы -- продолжалъ онъ, когда тюремщикъ вышелъ,-- какой благородный этотъ человѣкъ? Никогда не сказалъ онъ мнѣ грубаго слова и служитъ мнѣ, какъ мой слуга. Между тѣмъ, онъ такъ же, какъ и я, рискуя своей жизнью, защищалъ отечество, и ему не болѣе, чѣмъ мнѣ, нужно было для этого воспитываться въ презрѣніи къ праву и въ поклоненіи силѣ... Когда я покину эту тюрьму, я дамъ двадцать марокъ этому воину, сохранившему сострадательность.
   Съ этими словами докторъ подошелъ къ столу, взялъ одну кружку и произнесъ:
   -- Prosit!
   Онъ выпилъ и мы за нимъ. Потомъ мы опять заняли наши мѣста и продолжали разговоръ.
   Михель Урнитцъ не проронилъ еще ни слова. Онъ небрежно и не безъ граціи полулежалъ на деревянной скамейкѣ у стѣны, гдѣ профессоръ Циммерманъ выгравировалъ афоризмъ князя фонъ-Бюлова.
   -- Учитель,-- сказалъ онъ,-- развѣ всѣ народы не поклонялись Богу-силѣ? Сила Рима покорила міръ. Сила варваровъ сокрушила Римскую имперію. Сила расчленила Польшу. Сила Франціи управляла Европой до тѣхъ поръ, пока сила Европы не разбила Францію... Не сказывается ли во всемъ этомъ неизбѣжный этническій законъ, а потому, можетъ быть, правы и тѣ, кто считаетъ силу наиболѣе цѣнной? Съ другой стороны, изученіе природы, предпринятое мною подъ вашимъ руководствомъ, убѣждаетъ наблюдателя въ томъ, что, если существуетъ Богъ, то имя ему Сила.
   Умное лицо нашего учителя преобразилось въ веселую гримасу, и его смѣхъ невиннаго младенца раскатился подъ каменными сводами. Онъ погрозилъ пальцемъ Михелю, сохранявшему непоколебимую серьезность.
   -- Лукавый славянинъ,-- вскричалъ учитель,-- какъ хорошо ему извѣстны пріемы діалектики Платона! Какъ умѣетъ онъ въ спорѣ выгодно повернуть руль и заставить произнести именно тѣ слова, какія нужны! Михель,-- продолжалъ онъ, обернувшись къ намъ,-- далъ намъ наилучшее историческое доказательство слабости силы: именно, всякая сила вызываетъ реакцію противоположной силы. Угроза такой силы уже тревожитъ Германію. Наши правители черезчуръ прокричали о нашемъ могуществѣ. Наши "Общества укрѣпленія арміи и флота" слишкомъ много пили за преуспѣяніе Германіи, какъ владычицы міра; наши діалектики-пангерманисты слишкомъ уже поторопились предупредить народы о предстоящей имъ рабской роли. Они внушили міру родъ уваженія къ нѣмецкой силѣ, какое испытывается къ моровой язвѣ.
   Францъ Капитъ, продолжавшій у окна дѣлать свои записи, пробурчалъ:
   -- Быть можетъ, угроза со стороны другихъ народовъ и заставила Германію заботиться о развитіи своей силы и разсчитывать только на нее.
   Едва онъ произнесъ эти слова, какъ учитель приблизился къ нему въ большомъ волненіи и воскликнулъ:
   -- Францъ! Если ты искренно такъ думаешь, то ты -- minus Habens и дуракъ!
   Францъ попросилъ его знакомъ не говорить такъ быстро и застенографировалъ: "minus Habens и дуракъ".
   -- Царство силы было придумано въ Пруссіи около 1848 г. благодаря подстрекательству Бисмарка; войны 1864, 1866, 1870 годовъ велись только потому, что Пруссія ихъ захотѣла. Это сама очевидность, понятная даже для питекантропа съ Явы.
   -- Между тѣмъ,-- замѣтила фрау Циммерманъ,-- Франція давно мечтала о реваншѣ.
   -- Сударыня,-- возразилъ французъ-учитель,-- вспомните, что идея реванша родилась во Франціи совсѣмъ не потому, что Франція была побѣждена, а явилась слѣдствіемъ учиненнаго грабежа Эльзаса и Лотарингіи, акта, возбудившаго протестъ Бебеля, а также и вашего супруга.
   -- И какъ я правъ въ своемъ протестѣ!-- воскликнулъ докторъ.-- Присоединеніе Эльзаса и Лотарингіи безъ всякой пользы для Германіи матеріализировало и увѣковѣчило въ глазахъ Европы фактъ побѣды. Городъ Мецъ, гдѣ никто не понимаетъ по-нѣмецки, занятъ пруссаками противъ воли жителей. Кромѣ силы, что можетъ оправдать это? Такимъ образомъ былъ введенъ политическій строй, основанный на силѣ, и этотъ строй можетъ держаться только на условіи союза съ Богомъ-силой. Отсюда доктрина Бисмарка и его послѣдователей...
   Въ эту минуту солнце освѣтило бывшую во мракѣ стѣну, и на ней ясно выступила выцарапанная готическими буквами фраза князя Бюлова:
   "У кого больше силы, тотъ имѣетъ больше и право".
   Солнечный лучъ заставилъ Михеля Урница встать со. скамейки и пересѣсть на грубый ларь, гдѣ зимою хранятся дрова для отопленія камеры.
   -- Учитель,-- сказалъ онъ,-- я совершенно разбитъ вашими доводами относительно значенія матеріальной силы. Но вы не отвѣтили на мое главное замѣчаніе, что вся природа обнаруживаетъ предъ нами господство силы, и что все прогрессируетъ въ ней только съ помощью силы.
   Истинно пророческимъ жестомъ знаменитый узникъ подалъ знакъ, что хочетъ отвѣтить. Мы всѣ притихли: помимо нашей воли, замѣчаніе Михеля встревожило насъ.
   -- Выслушайте меня,-- сказалъ Циммерманъ,-- и разъ навсегда пусть исчезнетъ этотъ софизмъ изъ вашей головы.
   Онъ приблизился къ столу и, забывъ, что уже осушилъ свою кружку, взялъ почти полную кружку Альберта.
   -- Прежде всего,-- сказалъ онъ,-- я отрицаю, что въ природѣ преобладаютъ разрушительныя силы; по моему, въ ней господствуютъ силы охранительныя, созидательныя. Развѣ вамъ не извѣстно, что сцѣпленія частицъ, составляющихъ эту простую глиняную кружку (и онъ потрясъ кружкой Альберта) было бы достаточно, чтобы взорвать и эту скалу, и эту выдолбленную въ ней тюрьму, если бы сила сцѣпленія вдругъ устала сохранять связь между молекулами. Пресловутый законъ борьбы за существованіе -- не что иное, какъ поверхностное толкованіе явленій, толкованіе невѣждъ. Разрушительная борьба, замѣчаемая на поверхности земного шара, есть легкое возмущеніе въ сравненіи съ страшной затратой силъ на созиданіе и усовершенствованіе живыхъ существъ. Нѣтъ, природа даетъ намъ примѣръ соединенія, а не распаденія! Пусть ея слѣпыя силы, не сознающія самихъ себя, сталкиваются и порою кажутся разрушительными; таковы мгновенныя столкновенія въ эфирѣ двухъ планетъ, превращающихся внезапно въ безполезную пыль... Но, чтобы единственная сознательная сила, человѣческая воля, могла злоупотреблять сама собой, противорѣчить своему созидательному назначенію, разрушать для разрушенія, это -- страшная безсмыслица, невѣроятное заблужденіе... Даже, помимо собственнаго желанія, человѣкъ вынужденъ помогать силамъ природы: помимо его воли идея толкаетъ его къ общей цѣли интеграціи, сохраненія и усовершенствованія. Уже цѣлыя тысячелѣтія люди на поверхности земного шара, повидимому, только и видятъ господство надъ собой, только свое уничтоженіе, и тѣмъ не менѣе изъ вѣка въ вѣкъ, а нынѣ и изъ года въ годъ грубая сила отступаетъ передъ идеей. Средніе вѣка, слѣпые и кровожадные, возбуждаютъ въ насъ отвращеніе. Настанутъ времена, когда и наша эпоха будетъ представляться варварской, повтореніемъ періода среднихъ вѣковъ... Безобразныя попытки реакціи, соблазняющія Германію со времени Бисмарка, не задержатъ эволюціи міра. Они оставятъ лишь темное пятно въ міровой исторіи, и я скорблю, что это пятно упадетъ на долю моей отчизны.

-----

   Заходящее солнце бросало теперь больше свѣта въ сводчатое окно; оно озаряло прочные, грубо обтесанные камни стѣнъ стариннаго убѣжища феодальной силы, и нынѣ еще служащаго тюрьмой свободной мысли. Нашъ учитель окинулъ камеру глазами: мы догадались, что онъ мысленно презираетъ эту помѣху. Онъ снова поднялъ кружку Альберта, возбудивъ въ послѣднемъ нѣкоторую тревогу за ея судьбу: отъ волненія Альбертъ испытывалъ жажду и терялъ надежду получить остатки пива.
   -- Дѣти,-- продолжалъ докторъ,-- я тоже въ свою очередь хочу воспѣть гимнъ силѣ, но не силѣ гордыхъ дураковъ, олицетворяющихъ ее въ насиліи и разрушеніи. Я хочу славословить силу сохраняющую, связующую, сдѣлавшую то, что міръ сталъ вселенной, мое я -- сознательнымъ я. Сила, заслуживающая моего тоста, неотдѣлима отъ идеи, или, скорѣе, идея есть наисовершеннѣйшее выраженіе этой силы. Идея -- вотъ настоящая сила, ибо противъ нея ничто не устоитъ, ничто не разрушитъ божественную силу сцѣпленія! Вся древняя Греція исчезла подъ обломками исторіи, и, однако, она еще трепещетъ, живетъ всегда юная у Гомера, Ксенофонта, Платона, Софокла. Напрасно легіоны и орды попирали территорію Греціи и угнетали ея дѣтей, напрасно время разрушало ея фронтоны и портики, древняя Греція сохранилась живой и реальной, даже болѣе живой и реальной, чѣмъ Греція нашихъ дней, гдѣ идея не успѣла еще вылиться въ опредѣленную форму... Германія Бюлова или даже Бисмарка реальна только на короткій періодъ. Это географическая единица на срокъ, какъ имперія Александра или Карла V, какъ Франція въ 18Ю году. Что такое Седанъ? Ничто. Если Седанъ, незначительнѣе Іены, затмилъ Іену, то, безъ сомнѣнія, на земномъ шарѣ есть гдѣ-нибудь деревушка" способная когда-нибудь затмить Седанъ. Всякое проявленіе грубой силы, въ сущности, только манифестація въ честь слабости, потому что ей суждено быть уничтоженной другою силой... Вѣчна только Германія, презирающая людскія жестокости, грубость времени, мыслящая Германія! Она характеризуется особымъ ощущеніемъ человѣческой мысли, особой вибраціей человѣческихъ чувствъ въ нашей расѣ, позволяющими ей понимать то, чего еще достаточно не уяснили другіе народы; почувствовать то, что не такъ еще сильно чувствуется другими народами. Нѣмецкая мысль -- вотъ истинная нѣмецкая сила. Имя ей Гете, Гейне, Шиллеръ, Кантъ, Гегель, Шопенгауэръ, Ничше, а также Бахъ, Бетховенъ, Вагнеръ... Весь политическій и соціальный строй можетъ быть разрушенъ на германской почвѣ, но ничто не помѣшаетъ нѣмецкой мысли и чувству, присущимъ этимъ великимъ нѣмцамъ, жить и сохраниться на всегда!.. О, Сила-Идея, чту тебя больше всего и пью во славу твою!..
   Онъ поднесъ къ губамъ кружку Альберта и сразу осушилъ ее... Когда онъ опустилъ кружку на столъ, мы столпились вокругъ него,-- тутъ былъ и Альбертъ, и французъучитель,-- и пожимали ему руки, обнимали его. Насъ охватило сильнѣйшее волненіе: такъ освѣтилось его лицо, такъ выразительно прозвучалъ его голосъ при послѣднихъ словахъ... Слезы счастья выступили на его глазахъ и покатились по морщинистымъ щекамъ.
   -- Благодарю... благодарю васъ, друзья...
   Когда мужчины отошли въ сторону, онъ на нѣсколько мгновеній удержалъ при себѣ Герту Эпфенгофъ и свою жену, прижавъ ихъ къ сердцу.
   Мы еще не успокоились и не успѣли выпить своего пива, такъ какъ отъ волненія у насъ пересохло въ горлѣ, какъ дверь отворилась и вошелъ тюремщикъ.
   -- Господинъ докторъ,-- почтительно заявилъ онъ,-- господа студенты должны удалиться отсюда, а также и фрейленъ -- прибавилъ онъ, указывая на Герту Эпфенгофъ.-- Супруга доктора и господинъ докторъ-французъ могутъ остаться.
   Мы съ удивленіемъ переглянулись. Старый инвалидъ казался смущеннымъ.
   -- Прибылъ нѣкто,-- прибавилъ онъ,-- придворная особа, запретившая мнѣ назвать ея по имени; особа желаетъ говорить съ г. докторомъ Циммерманомъ безъ свидѣтелей, за исключеніемъ г-жи Циммерманъ и г. француза-учителя.
   Ученый расхохотался.
   -- Не будемъ пытаться, дѣти мои,-- сказалъ онъ,-- разгадать капризы силы. Идите и возвращайтесь ко мнѣ завтра, если только разрѣшатъ. Быть можетъ, уже не повторится больше такой свободной бесѣды.
   Онъ перецѣловалъ насъ всѣхъ, и мы вышли изъ камеры.
   Тюремщикъ заперъ за нами дверь и проводилъ насъ на улицу. Мы не могли увидѣть придворную особу, приказавшую намъ оставить тюрьму.

-----

   Здѣсь кончается рукопись Герты Эпфенгофъ.
   Я часто перечитываю ее, и она всегда вызываетъ во мнѣ памятный день, когда рѣшилась моя судьба почти безъ моего участія, или, лучше сказать, вызываетъ рядъ событій, повидимому, безразличныхъ для моего будущаго, но измѣнившихъ мое сердце и мои намѣренія.
   Когда четверо учениковъ изъ Веймара вышли изъ камеры, и супруги Циммерманы и я остались на нѣсколько минутъ одни, г-жа Молохъ, съ глазами, горѣвшими любовью, вскричала:
   -- Эйтель! Нельзя допустить, чтобы такого человѣка, какъ ты, любимаго и уважаемаго всей мыслящей Германіей, судили, какъ простого злодѣя или недальновиднаго террориста, воображающаго преобразовать міръ динамитнымъ взрывомъ!.. И, я увѣрена, придворная особа явилась объявить тебѣ, что слѣдователь постановили, освободить тебя отъ суда, ибо невинность твоя доказана, и ты свободенъ...
   Молохъ покачалъ головой и пальцами цвѣта слоновой кости провелъ по своимъ бѣлымъ волосамъ.
   -- Жена,-- сказалъ онъ,-- не убаюкивай себя напрасными надеждами. Повторяю тебѣ: мы живемъ подъ властью силы. Къ чему стараться искать логику въ проявленіяхъ силы, исключающей всякую логику?

-----

   Дверь камеры отворилась, и мы всѣ трое были одинаково поражены, замѣтивъ въ. свѣтломъ, освѣщенномъ солнцемъ отверстіи силуэтъ принца Макса, въ голубомъ костюмѣ съ серебрянымъ позументомъ для верховой ѣзды, и въ сапогахъ изъ желтой кожи. Онъ остановился на порогѣ съ шапкой и хлыстикомъ въ правой рукѣ, а лѣвой поправлялъ свои бѣлокурые волосы; на лбу выступали капли пота: видно было, что онъ бѣжалъ.
   -- Идите, Будерсъ,-- сказалъ онъ тюремщику.
   Максъ вошелъ, и дверь за нимъ затворилась. Онъ поочередно оглядѣлъ насъ: доктора, г-жу Циммерманъ и меня. Его губы, верхнія части щекъ и вѣки трогательно и вмѣстѣ комично дрожали, какъ бываетъ на лицахъ маленькихъ дѣтей, когда они собираются заплакать. И, дѣйствительно, прежде чѣмъ Максу удалось вымолвить слово, у него вырвалось сдавленное рыданіе... Онъ отвернулся и бросилъ на "толъ, рядомъ съ пустыми кружками, свою фуражку и хлыстъ. Сердце г-жи Молохъ было тронуто: въ ней жила материнская, страстно нѣжная душа, какая бываетъ у женщинъ, тщетно желавшихъ имѣть дѣтей. Она подбѣжала къ Максу и схватила его за обѣ руки.
   -- Боже мой... ваше высочество... Что съ вами? Вы плачете? Вы больны, дорогой принцъ?
   Максъ безмолвно поднялъ свое взволнованное лицо къ приближавшемуся доктору. Онъ колебался съ минуту, потомъ стремительно бросился къ нему и прежде, чѣмъ Молохъ могъ предупредить, бросился передъ нимъ на колѣни.
   -- Простите, простите!-- рыдалъ онъ.-- Супруги Молохъ напрасно старались поднять его...-- Простите, г. докторъ!-- повторилъ онъ, плотно прижавъ свою бѣлокурую голову къ кривымъ ногамъ старика.-- Простите!
   -- Но въ чемъ простить, Боже мой?-- воскликнулъ Молохъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.
   Я тотчасъ же все понялъ и упрекнулъ себя: какъ это я раньше не догадался?
   -- Ваше высочество!-- сказалъ я принцу, тронувъ его за плечо.-- Встаньте!.. Я догадываюсь, въ чемъ вы хотите сознаться доктору. Признайтесь ему, прямо глядя въ лицо, какъ мужчина, а не какъ ребенокъ.
   Обращеніе къ самолюбію принца всегда давало благопріятные результаты. Онъ всталъ, быстро вытеръ глаза и твердо взглянулъ на Циммермана.
   -- Г. докторъ,-- сказалъ онъ, я страшно виноватъ передъ вами. Я позволилъ заподозрить васъ, арестовать и пощадить въ тюрьму, а между тѣмъ, это я положилъ петарду въ коляску графа Марбаха... Я не сожалѣю объ этомъ,-- прибавилъ онъ, окинувъ насъ пламеннымъ взглядомъ, мгновенно осушившимъ его слезы.-- Я сожалѣю только, что моя петарда не причинила вреда графу Марбаху, не уничтожила его, не опалила ему головы, или что онъ не переломалъ себѣ костей на спускѣ въ Литцендорфъ... Я ненавижу его и желаю ему только зла!
   -- О, ваше высочество!-- замѣтила г-жа Молохъ тономъ недовольства.
   Но на Молоха и на меня юный принцъ производилъ пріятное впечатлѣніе, какъ слабый, но возмущенный ребенокъ, какимъ онъ былъ въ эту минуту. Съ сухими глазами и прерывающимся отъ волненія голосомъ, онъ продолжалъ:
   -- Я ненавижу маіора: онъ злой, желаетъ мнѣ зла и оскорбляетъ меня. Онъ перенесъ въ Ротбергъ нравы прусскихъ казармъ. Тамъ людямъ ломаютъ ноги, обрываютъ уши и, въ заботѣ о дисциплинѣ, заставляютъ дохнуть отъ голода въ тюрьмахъ... Мнѣ, наслѣдному принцу, онъ не смѣетъ ломать ногъ, ни рвать ушей. Онъ не можетъ запереть меня въ тюрьму, но съ первыхъ же дней, какъ ему поручено было мое военное воспитаніе (мнѣ было девять лѣтъ), онъ сталъ бить меня... Да, г. Дюберъ, да, г. докторъ, онъ билъ меня, и каждый разъ все больнѣе, какъ, несомнѣнно, дѣлалъ это, командуя пруссаками. Я молчалъ, никому не говорилъ этого, частью отъ стыда, частью изъ страха. Да, изъ страха, г. Циммерманъ, ибо этотъ злодѣй сдѣлалъ меня трусомъ, и за это я въ особенности ненавижу его... Онъ внушилъ мнѣ страхъ къ наказанію, онъ пріучилъ меня лгать, чтобы избѣжать его.. И если я тотчасъ же не сознался въ томъ, что подложилъ петарду, то потому только, что съ этимъ разбойникомъ я привыкъ бояться наказанія и лгать...
   Мы слушали его съ участіемъ и съ грустью. Лицо Макса сдѣлалось мрачнымъ и злымъ; очаровательная дѣтская наивность исчезла. Онъ опять заговорилъ, обращаясь ко мнѣ:
   -- М-elle Дюберъ можетъ подтвердить все это, потому что, въ концѣ концовъ, я сознался ей: я ни одной минуты не, допускалъ, что арестъ можетъ состояться. Это такъ безсмысленно! Докторъ Циммерманъ -- и вдругъ положилъ снарядъ въ коляску маіора! Каждый день я ждалъ: вотъ сегодня подпишутъ постановленіе о недостаточности уликъ, и все будетъ кончено... Это было низко съ моей стороны, я хорошо сознавалъ и чувствовалъ это, и былъ очень несчастенъ. Но я не могъ рѣшиться заговорить, и дни проходили за днями. Съ каждымъ днемъ признаніе становилось труднѣе, потому что газеты не переставали говорить объ этомъ приключеніи, оно пріобрѣло значеніе политическаго дѣла, стало дѣломъ имперіи... Берлинъ обмѣнивался телеграммами съ Ротбергомъ. Демократы Литцендорфа волновались. Всѣ газеты комментировали покушеніе въ Ротбергѣ въ тревожномъ или смѣхотворномъ тонѣ. Я пришелъ въ ужасъ отъ своей продѣлки... Г. докторъ, умоляю васъ, простите меня! Я недостоинъ называться Ротбергомъ и занять мѣсто, гдѣ сидѣлъ императоръ Гунтеръ... Потому что,-- добавилъ онъ, понизивъ голосъ и съ глазами, вновь наполнившимися слезами,-- не знаю, сознался ли бы я, если бы не m-elle Грита. Она заставила меня дать слово, что я сознаюсь, если докторъ будетъ преданъ уголовному суду. Только что вернувшись съ прогулки верхомъ, я узналъ, что постановленіе подписано. Я побѣжалъ сюда... и вотъ... теперь., будь, что будетъ!
   Онъ сдѣлалъ усиліе, чтобы удержать слезы, и ему это удалось. Я любовался, какъ онъ, даже въ минуту самаго тяжелаго признанія, сумѣлъ не унизиться до потери изящности своего благородства.
   -- Какой благородный молодой принцъ!-- вскричала г-жа Циммерманъ, не стараясь скрыть, что она плачетъ отъ волненія.-- Конечно, Эйтель, ты на него не сердишься?
   Молохъ отрицательно покачалъ головой, но промолчалъ. Онъ думалъ, наморщивъ складками лобъ, точно старался понять что-то необъяснимое. Максъ повернулся ко мнѣ и спросилъ по-французски:
   -- Что вы теперь будете думать о своемъ ученикѣ, г. Дюберъ?
   -- Я думаю,-- отвѣтилъ я серьезно,-- что переносить на другого тяжесть своего проступка -- вещь недостойная... Вы постарались, насколько могли, исправить это; это хорошо. Но вы не можете исправить то, что докторъ несправедливо перенесъ. Это непоправимо.
   -- Когда я буду царствовать въ Ротбергѣ,-- вскричалъ Максъ, весь вспыхнувъ,-- я назначу доктора министромъ Ротберга, дамъ ему графскій титулъ и много денегъ.
   Это стремительное признаніе ребенка разсмѣшило, наконецъ, Молоха. Онъ громко расхохотался и, положивъ руку на плечо Макса, сказалъ:
   -- Когда вы будете царствовать, мой юный повелитель, то очень возможно, что всѣ мои титулы будутъ расписаны на надгробномъ камнѣ, и мое богатство, кромѣ этого камня, будетъ заключаться лишь въ крѣпкомъ дубовомъ ящикѣ, обитомъ цинкомъ. И вы убѣдитесь тогда,-- продолжалъ онъ, поднявъ свой умный лобъ, окруженный ореоломъ серебряныхъ кудрей,-- что имя покойнаго доктора Циммермана дольше сохранится въ памяти Германіи и всего міра, чѣмъ имя министра Ротберга, какого-то графа... Впрочемъ, не старайтесь оправдываться передо мной, я не страдалъ: въ тюрьмахъ вашего отца обращаются гуманно. Но такъ какъ вамъ предназначено властвовать въ будущемъ надъ людьми, то не забудьте, прежде всего, совѣта г. Дюбера, что каждый человѣкъ, достойный этого названія, долженъ подписываться подъ своими поступками. Кромѣ того, откажитесь отъ мести насиліемъ: грубая сила ничего не разрѣшаетъ... Кстати,-- перешелъ онъ въ дружественный тонъ, замѣтивъ, что глаза принца опять наполнились слезами,-- какимъ образомъ, чортъ возьми, вы раздобыли этотъ снарядъ? Мнѣ хотѣлось бы знать, такъ какъ эффектъ, дѣйствительно, получился очень сильный... Присядьте-ка и разскажите мнѣ все.
   Онъ предложилъ Максу одну изъ соломенныхъ табуретокъ; г-жа Молохъ и я усѣлись на скамьѣ у стѣны, гдѣ горѣла въ лучахъ солнца мысль графа Бюлова. Самъ Молохъ усѣлся на кровати.
   -- Видите ли!-- произнесъ повеселѣвшій Максъ съ обычной ребяческой торопливостью.-- Уже давно я задумалъ отомстить маіору за то, что онъ меня бьетъ. Я довѣрилъ свой проектъ Гансу, моему молочному брату, одному изъ кучеровъ Грауса. Мы перебрали съ нимъ нѣсколько способовъ; всего лучше, по моему, было, конечно, вызвать Марбаха на дуэль и убить его. Но это невозможно. Тогда Гансъ посовѣтовалъ мнѣ подвязать подъ хвостъ его кобылѣ Доротеѣ маленькій мѣшочекъ съ перцемъ: перецъ во время верховой ѣзды разжегъ бы крупъ чувствительнаго животнаго, и лошадь сбросила бы маіора на землю. Къ сожалѣнію, Марбахъ хорошій наѣздникъ, и нельзя было быть увѣреннымъ, что онъ упадетъ и разобьется... Но вотъ недавно въ Парижѣ бросили бомбу въ испанскаго короля. По этому случаю въ газетахъ много писали объ анархистахъ и объ ихъ познаніяхъ по химіи. Въ "Kreuz-Zeitung", между прочимъ, появился большой фельетонъ, гдѣ подробно были изложены однимъ очень извѣстнымъ профессоромъ всѣ способы изготовленія бомбъ...
   -- О, нѣмецкая наука!-- воскликнула г-жа Молохъ съ восторгомъ.
   -- Этотъ фельетонъ,-- продолжалъ принцъ,-- далъ мнѣ мысль сфабриковать снарядъ. Я хорошо изучилъ статью "Kreuz-Zeitung", а также и учебникъ химіи, найденный мао" въ дворцовой библіотекѣ.
   -- Какъ!-- воскликнулъ Молохъ,-- вы даже справлялись съ учебникомъ химіи?-- Вотъ что удивительно и дѣлаетъ честь молодому принцу!..
   Максъ смутился и покраснѣлъ подъ опасеніемъ, что докторъ смѣется надъ нимъ. Но докторъ искренно одобрилъ его и дружескимъ жестомъ просилъ продолжать.
   -- Ну, и потомъ вы приступили къ изготовленію снаряда?-- спросилъ онъ съ любопытствомъ.-- Какъ же вы принялись за это?
   -- Я сначала пробовалъ достать артиллерійскій зарядъ, но такъ какъ дворцовая гвардія не дѣлаетъ выстрѣловъ, то снарядовъ здѣсь нѣтъ. Тогда Гансъ купилъ въ Штейнахѣ большую ракету. Чтобы сдѣлать оболочку болѣе крѣпкой, я обернулъ ее листовымъ цинкомъ и обвязалъ для прочности желѣзной проволокой.
   -- Очень хорошо, очень хорошо!-- одобрилъ Молохъ.
   -- Потомъ я приготовилъ смѣсь по рецепту "Kreuz-Zeitung"; порохъ я досталъ въ артиллерійскомъ складѣ, добылъ уголь, а поташъ приготовилъ самъ. Въ смѣсь я прибавилъ древесныхъ опилокъ, такъ какъ читалъ въ одномъ учебникѣ, что онѣ придаютъ прочность массѣ.
   -- Древесныя опилки!-- съ изумленіемъ вскочилъ Молохъ.-- Ему пришло въ голову присоединить древесныя опилки!.. Да знаете ли вы, мой дорогой, юный принцъ, у васъ истинный талантъ!.. Нѣтъ, я долженъ васъ расцѣловать, alumne praestantissime!
   И, взявъ въ свои морщинистыя руки бѣлокурую голову смущеннаго Макса, Молохъ запечатлѣлъ два громкихъ поцѣлуя на его щекахъ... Г-жа Молохъ и я едва удерживались отъ смѣха. Я попробовалъ направить разговоръ на болѣе серьезный путь.
   -- Скажите, ваше высочество, что заставило васъ избрать празднованіе 2-го сентября для выполненія вашего покушенія?
   Максъ опустилъ голову.
   -- Наканунѣ маіоръ...-- отвѣтилъ онъ нерѣшительно и понизивъ голосъ,-- прикоснулся ко мнѣ своей тростью.
   Послѣ нѣкоторой паузы онъ прибавилъ:
   -- И потомъ... я не люблю ни Бисмарка, никого изъ пруссаковъ. Пруссаки злые волки, какъ графъ Марбахъ Если бы не было Бисмарка, пруссаковъ, Седана,-- Ротбергъ не былъ бы отдѣленъ отъ Штейнаха, и я царствовалъ бы когда-нибудь въ настоящемъ государствѣ... какъ мои предки.
   -- Но какимъ образомъ,-- перебилъ Молохъ, занятый своею мыслью,-- вы укрѣпили фитиль и установили снарядъ?
   -- Вмѣсто фитиля я употребилъ шнурокъ отъ шторы и пропиталъ его растворомъ хлорнокаліевой соли. Гансъ зло, жилъ все въ маленькій ящикъ подъ кузовомъ коляски, въ ту минуту, какъ кучеръ выѣзжалъ изъ сарая. Длина фитиля была правильно разсчитана,-- закончилъ Максъ не безъ гордости:-- взрывъ раздался какъ разъ въ ту минуту, когда маіоръ сѣлъ въ экипажъ.
   -- Да,-- сказалъ Молохъ,-- но у вашего снаряда былъ одинъ большой недостатокъ: цинковая обертка представляла сопротивленіе для поверхности цилиндра; съ обоихъ же концовъ онъ оставался открытымъ, и газы, такимъ образомъ, нашли себѣ выходъ. Вотъ почему какая-нибудь коробка изъ-подъ консервовъ гораздо лучше, чѣмъ трубка, обернутая цинкомъ... Вы понимаете, конечно? Наполнивъ коробку, ее опять запаиваютъ, и такъ какъ припой болѣе устойчивъ, чѣмъ оболочка...
   -- Эйтель!-- тихо остановила его г-жа Молохъ.
   Онъ взглянулъ на нее тѣмъ комически-сердитымъ взглядомъ, какимъ окидывалъ всякаго, кто прерывалъ его.
   -- Что тебѣ, что?-- спросилъ онъ.
   Взглядъ жены успокоилъ его.
   -- Хорошо, хорошо,-- сказалъ онъ.-- Конечно, все это теперь неинтересно... Но я долженъ признать, принцъ, вы обнаружили полное пониманіе химіи и личную остроумную изобрѣтательность... Это очень похвально. Изучайте химію, она -- мать всѣхъ наукъ и ключъ къ новѣйшей философіи. Въ знакъ поощренія я подарю вамъ свою книгу о "Четырехъ проблемахъ природы", съ подходящимъ посвященіемъ.
   -- Какъ вы добры, г. докторъ!-- вскричалъ Максъ, съ улыбкой и со слезами на глазахъ въ одно и то же время.-- Увы! Мой отецъ отнесется ко мнѣ не такъ, какъ вы...
   -- Признайтесь сначала принцессѣ,-- подсказала г-жа Молохъ.-- Ваша матушка очень отзывчива и добра. Только благодаря eв, я свободно вижусь съ мужемъ. Она ослабитъ и вамъ столкновеніе.
   Глаза молодого принца зажглись огнемъ восторга.
   -- О, моя мать очень добра! И какъ прекрасна! Въ Германіи нѣтъ царствующихъ принцессъ красивѣе ея... Вотъ если бы она руководила моимъ воспитаніемъ, вмѣсто отца и маіора Марбаха, я былъ бы лучше и счастливѣе! Но, кажется, это невозможно: необходимо, чтобы принца воспитывали мужчины... Вы правы, фрау докторъ... Я пройду прежде къ матери... но, увы! она едва ли повліяетъ на отца, и я буду жестоко наказанъ.
   -- Пари держу!-вскричалъ Молохъ,-- какъ разъ наоборотъ: васъ накажутъ очень легко, потому что нельзя оглашать, что покушеніе совершено вами, публика не должна даже подозрѣвать этого.
   -- Къ тому же, ваше высочество,-- добавилъ я,-- надо быть готовымъ отвѣчать за свои поступки.
   -- Я это знаю, г. Дюберъ,-- отвѣтилъ Максъ, глядя мнѣ прямо въ лицо съ своей милой гордостью, такъ симпатичной для меня и ненавистной для жестокаго маіора.-- Я тотчасъ же пойду къ мамѣ и ручаюсь вамъ, что признаюсь ей во всемъ.
   -- Позвольте мнѣ обнять васъ,-- сказала г-жа Молохъ со слезами на глазахъ.
   Она держала его довольно долго въ своихъ объятіяхъ и шептала:
   -- Дорогая, бѣлокурая головка! Дорогое дитя!
   Онъ пожалъ руки доктору и мнѣ, молча повернулся къ двери и постучалъ въ нее своимъ хлыстикомъ. Тюремщикъ отперъ и почтительно посторонился. Съ порога Максъ послалъ намъ "прости" съ принужденной улыбкой.
   -- Не дѣлайте больше такихъ опытовъ,-- закричалъ ему вслѣдъ докторъ,-- но изъ-за этого не пренебрегайте химіей! Вы будете имѣть успѣхъ.
   За дверью послышались рѣшительные шаги Макса.,
   Г-жа Молохъ осушила свои чувствительные глаза.
   -- Какой чудный характеръ у этого маленькаго принца!-- сказала она.
   -- Съ нѣкоторыми опасными склонностями,-- замѣтилъ я.
   -- Бѣдное дитя,-- проговорилъ Молохъ, качая головой.-- Развѣ онъ виноватъ въ томъ, что наслѣдовалъ свой темпераментъ отъ двадцати жестокихъ маніаковъ, умѣрявшихъ свое варварство лишь подъ вліяніемъ варварства своихъ царственныхъ противниковъ?.. Однако,-- прибавилъ онъ со своимъ веселымъ смѣхомъ школьника,-- какая чудная тема для "Vorwärts'а": "Принцъ-бомбометатель".
   -- Мы не увидимъ этой статьи, дорогой докторъ,-- возразилъ я.-- Вы правы: непремѣнно постараются скрыть, что наслѣдный принцъ намѣревался взорвать гофмейстера.
   -- Эйтель,-- прервала г-жа Молохъ,-- сегодня вечеромъ, въ ознаменованіе твоего освобожденія, я хочу, чтобы мы осушили одну изъ бутылокъ іоганнисберга 98 года; ты его такъ любишь.
   Молохъ покачалъ головой.
   -- Не разсчитывай, жена, на мое освобожденіе ни сегодня, ни завтра. Надо дать время мозгамъ принца и сановниковъ придумать какую-нибудь басню... Пока удовольствуемся тѣмъ, что подобное приключеніе происходило съ нами въ двадцатомъ вѣкѣ. Лѣтъ семьдесятъ -- восемьдесятъ тому назадъ, моя судьба была бы немедленно рѣшена, пожалуй, и твоя, Сесиль, да и ваша, г. Дюберъ, вмѣстѣ съ вашей молоденькой сестрой., за шкуру же Ганса я и сейчасъ не далъ бы много. Затѣмъ всѣхъ, кто зналъ истину, выслали бы изъ государства... Ну, я. теперь Богъ-Сила древней Германіи считается въ нѣкортоыхъ случаяхъ съ Идеей, и почитатели Бога-Силы иногда вынуждены воздавать ему, хотя бы и постыдныя, почести.

-----

   Я хотѣлъ уже проститься со старой четой, какъ вдругъ г-жа Молохъ обратилась вполголоса къ своему мужу:
   -- Эйтель! Ты хотѣлъ о чемъ-то поговорить съ г. докторомъ Дюберомъ?
   Ученый провелъ своими гибкими пальцами по сѣдымъ кудрямъ.
   -- Поистинѣ,-- вскричалъ онъ,-- я долженъ бы это сдѣлать, но не знаю, какъ г. Дюберъ приметъ мои слова. Какъ ты полагаешь, Сесиль?
   -- Думаю, что надо говорить съ нимъ откровенно,-- отвѣтила старая дама,-- вѣдь онъ нашъ искренній другъ.
   Молохъ быстро схватилъ меня за руку и взглянулъ мнѣ прямо въ глаза.
   -- Послушайте,-- проговорилъ онъ,-- я къ вамъ очень расположенъ. Хотя вы и придворный чиновникъ, но вы не побоялись выказать дружбу старому Циммерману. Когда его заключили въ тюрьму, вы вступились за него передъ принцемъ; вы посѣтили его въ камерѣ. То малое, что я могу дать вамъ взамѣнъ всего этого, я вамъ охотно дамъ, но это не болѣе, какъ совѣтъ. Не истолкуйте его въ дурную сторону... Вотъ что: всѣ въ Ротбергѣ говорятъ, что вы любовникъ принцессы Эльзы... Если это неправда, очень радъ! Говорятъ, вы хотите увезти ее. Я вмѣстѣ съ Сесиль нахожу это прискорбнымъ. Вы создали бы себѣ униженное и трудное положеніе; вы сотворили бы большой грѣхъ передъ вашей маленькой сестрой. Вы дали бы аргументъ въ руки тѣхъ, кто по сю сторону Вогезовъ обвиняетъ французовъ въ легко мысліи и развратѣ. Наконецъ, вы отняли бы мать у этого бѣднаго маленькаго принца Макса... Я не говорю, что она идеальная мать, но она все же мать, не правда ли? Эта женщина не лишена чувства. Она обнаружила доброту по отношенію ко мнѣ, и сейчасъ ея вмѣшательство смягчитъ участь Макса. Во что превратится жизнь этого царственнаго отрока, если воспитателями его станутъ только принцъ Отто и какая-нибудь Фрика?.. Максъ представляется мнѣ хотя умнымъ, но неразвитымъ, слабымъ и свирѣпымъ въ одно и то же время. А между тѣмъ, онъ готовится управлять людьми. Не помогайте ему сдѣлаться дурнымъ правителемъ. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать. Если вы находите, что я былъ нескроменъ, обзовите меня старымъ дуракомъ и забудьте мои слова.
   Я молча крѣпко пожалъ руки старымъ супругамъ въ доказательство, что ихъ вмѣшательство не шокируетъ меня, и вышелъ. Я шелъ къ себѣ со смущеннымъ и тяжелымъ сердцемъ.
   Приключеніе Молоха вылетѣло изъ моей головы. Я эгоистично предался размышленію о своемъ собственномъ завтра и задалъ вопросъ:
   -- Что я сдѣлаю?

-----

   Когда я вошелъ въ свою комнату, было уже около четырехъ часовъ пополудни, время, когда въ такую хорошую погоду, какъ сегодня, пріѣзжіе въ курортъ съ истинно нѣмецкой добросовѣстностью совершаютъ прогулку въ горы... Я зналъ, что Грита отправилась на Реннштигъ съ двумя дѣвочками семьи, жившей по сосѣдству съ нами. Я былъ доволенъ одиночествомъ, чтобы подумать и разобраться въ мысляхъ внѣ уличнаго шума, въ тишинѣ запертой комнаты. Я помѣстился на балконѣ, возвышавшемся надъ дворцомъ, надъ долиной Роты и Тиргартеномъ. Мысль моя, какъ бы избѣгая остановиться на серьезномъ, блуждала по совершенно ничтожнымъ мелочамъ. "Дни становятся короткими. Еще нѣтъ пяти часовъ, а свѣтъ смѣняется уже тѣнью, предвѣстникомъ вечера, скрадывая красоту пейзажа. Это что!.. Уже починили часть крыши на замкѣ, сорванную недавней грозой... Новая черепица образовала треугольникъ"... Потомъ и эти обрывки мыслей исчезли; глаза мои слѣдили за движеніемъ стада дикихъ козъ, пугливо и граціозно спускавшихся изъ чащи Тиргартена къ рѣкѣ. Меня охватила мрачная тоска.
   -- Ну что-же, что-же!-- громко сказалъ я себѣ,-- ничего вѣдь еще не сдѣлано: моя судьба въ моихъ рукахъ. Вмѣсто того, чтобы ѣхать завтра одному въ Богемію, кто мѣшаетъ мнѣ вмѣстѣ съ Гритой отправиться въ Парижъ?
   Да... Отъ меня зависитъ выборъ, но при условіи яснаго дознанія, на чемъ я хочу остановиться... Когда въ памятный вечеръ принцесса разговаривала со мной и проявляла власть любящей женщины; устраивая будущее, располагала мною, какъ завоеваннымъ имуществомъ, и возлагала на меня тяжелую отвѣтственность за свое достояніе и происхожденіе,-- я чувствовалъ, что моя душа возмущается. Тогда я могъ съ увѣренностью сказать: "я предпочитаю уклониться отъ всего"... Но такъ ли теперь, когда я разсуждаю лицомъ къ лицу съ самимъ собой? Стоитъ ли тоска свободнаго одиночества такой ревнивой защиты отъ нѣжнаго рабства?
   Найдется ли у Эльзы скромность и желанный тактъ или нѣтъ, избавитъ ли она меня отъ униженій, сопряженныхъ съ ея званіемъ,-- все это не устраняетъ факта ея любви ко мнѣ. Когда она говоритъ: "я даю вамъ единственное доказательство своей любви, жертвуя- для нея многимъ", она, быть можетъ, безтактна, но, несомнѣнно, искренна. Встрѣчу ли я когда нибудь другую женщину, способную такъ же любить меня и такъ же блестяще доказать свою любовь?

-----

   Ласточки, съ пронзительнымъ крикомъ, кружились подъ балкономъ. Этотъ крикъ, навѣвающій меланхолію, крикъ осени, всегда напоминаетъ о горестной разлукѣ, о сборахъ въ далекій путь. Такъ какъ я сидѣлъ неподвижно, то ласточки пролетали совсѣмъ близко отъ меня; одна на мгновеніе присѣла на парапетъ балкона, и я успѣлъ разсмотрѣть маленькую черную головку, съ черненькими глазками, острый черный клювъ, роскошный темно-сизый плащъ на крылышкахъ и кабалистическій вырѣзъ остроконечнаго хвоста. Но вотъ она снова нырнула въ воздухъ надъ долиной, сначала взмахивала крыльями, а потомъ распластала ихъ и понеслась надъ зеленой равниной, гдѣ бурлила Рота.
   "Я тоже люблю Эльзу,-- прошепталъ я, вновь подхватывая свои мысли.-- Тысячи таинственныхъ, нѣжныхъ нитей связали меня съ ней въ этомъ уединеніи, получившемъ, благодаря ей, невыразимое очарованіе... Развѣ мой истинный долгъ не выше всѣхъ условностей общества и не состоитъ въ томъ, чтобы остаться ей вѣрнымъ?... Зачѣмъ играть словами? Вѣдь мораль не при чемъ въ моемъ настоящемъ колебаніи. Наоборотъ, я вижу несомнѣнный эгоизмъ въ намѣреніи сохранить свое будущее для другой, болѣе молодой женщины... Какое тщетное намѣреніе! Развѣ болѣе молодая будетъ испытывать ко мнѣ, молодому, страстное желаніе Эльзы?.. Да и самъ я не останусь ли неудовлетвореннымъ на всю жизнь, если не получу отъ нея единственнаго дара, способнаго успокоить тревогу моего сердца?.."
   -- Но я съ ума сошелъ!-- воскликнулъ я, раздраженный самимъ собою; поднялся и сталъ ходить большими шагами по балкону.-- Чего же я хочу, наконецъ, чего хочу?..
   По правдѣ сказать, я и самъ не зналъ чего. Мнѣ, однако, казалось, что если я послѣдую своему инстинктивному побужденію, я поѣду за Эльзой.
   "Вотъ только Грита... Есть что-то отталкивающее въ положеніи бѣднаго человѣка, рѣшившагося бѣжать съ богатой женщиной. Молохъ это только что высказалъ мнѣ, и самъ я не разъ говорилъ себѣ то же... Однако, вѣдь Грита не одинока на свѣтѣ. Я только по исключительному обстоятельству отвѣчаю за нее въ данную минуту. Она, и "? закону, поручена нашей теткѣ, своей опекуншѣ. Она возвратится въ Вернонъ... Тетка дастъ ей приданое и выдастъ замужъ. У Гриты будетъ мужъ, она будетъ съ нимъ и не будетъ думать вовсе обо мнѣ. Разъ она въ недалекомъ будущемъ найдетъ опору въ другомъ человѣкѣ, почему же изъ за-нея я долженъ лишиться личнаго счастья?..
   Съ другой стороны, унизительное положеніе учителя, похищеннаго принцессой"...
   Я совершилъ рѣшительный шагъ искренняго признанія, чтобы не позировать передъ самимъ собой, что часто гораздо труднѣе, чѣмъ удержаться отъ рисовки передъ другими.
   "Дѣйствительно ли меня смущаетъ мысль соединить свою жизнь съ жизнью болѣе богатой женщины?... По совѣсти, нѣтъ. Это не представляется мнѣ безнадежно нравственнымъ паденіемъ. Возмущаетъ и тревожитъ меня страхъ быть въ зависимости отъ женщины, болѣе состоятельной, нежели я, страхъ, чтобы она не воспользовалась этимъ для моего униженія и порабощенія. Въ особенности же,-- скажу откровенно,-- безпокоитъ отношеніе общества къ этому побѣгу. Условія нашей жизни вдвоемъ будутъ извѣстны только Эльзѣ и мнѣ,-- я примѣнюсь къ нимъ; но я содрогаюсь при одномъ представленіи о томъ публичномъ, смѣшномъ и позорномъ положеніи, въ какомъ очутится французъ-учитель, увезенный нѣмецкой принцессой!
   И тогда?..
   А тогда... я не знаю, что дѣлать. Я чувствую ясно нѣжность, благодарность, даже физическое влеченіе къ Эльзѣ. Быть можетъ, по отношенію къ ней, я сознаю даже смутныя обязанности; ибо я же сказалъ ей: "я васъ люблю", и никогда не возражалъ противъ ея плановъ бѣгства.. Съ другой стороны, чувствуя себя совершенно свободнымъ не заботиться о судьбѣ Гриты, я слишкомъ люблю свою сестренку чтобы рисковать причинить ей горе... Я даже не считаю позорнымъ для себя, бѣдняка, связать свою судьбу съ богатой женщиной; но я считаю унизительнымъ реальную зависимость отъ нея, въ какую буду поставленъ, и заранѣе оскорбленнымъ общественнымъ мнѣніемъ, какое сложится обо мнѣ"...
   На этомъ пунктѣ моихъ размышленій я констатировалъ, что все больше и больше запутываюсь, теряю почву въ своей собственной психологіи. Мой темпераментъ, наконецъ, подсказалъ мнѣ: "будь, что будетъ!.. Предоставимъ событія ихъ естественному теченію! Черезъ три дня, какъ говоритъ Терезій, "я буду по сю или по ту сторону лезвія судьбы". Это рѣшеніе слабости и нерѣшительности удовлетворило мою лѣнь. Я склонился надъ балкономъ и сталъ смотрѣть. Заходящее осеннее солнце окрасило розовымъ свѣтомъ тяжелый фасадъ дворца: послѣднія окна въ аппартаментахъ Эльзы, казалось, горѣли огнемъ пожара. Горы, покрытыя пожелтѣвшими уже буками и вѣчно зелеными соснами и лиственницами, вырѣзывались въ косыхъ лучахъ массой плотно приставленныхъ другъ къ другу пылавшихъ конусовъ, съ безчисленными темными промежутками... Рота, почернѣвшая уже отъ черной лощины, шумѣла, клубясь пѣной и мглой.
   Сразу мое пребываніе въ этихъ горахъ воскресло въ моей памяти: мучительная тоска одиночества, тяжелыя ощущенія въ обществѣ маіора, принца и Грауса, радостное настроеніе отъ близости съ Эльзой, первыя прикосновенія нашихъ рукъ, первые поцѣлуи. Я вспомнилъ чтеніе Мишлэ, посѣщеніе театра Гомбо... А эти послѣднія недѣли, такія оживленныя, такія интенсивныя: Молохъ, его жена, присутствіе Гриты, возродившее привлекательность для меня окружающей природы, діалоги въ тюрьмѣ.-- "Все это, хорошее и дурное, враждебное и любовное -- часть моей молодости... Все это лучше, чѣмъ глупая жизнь молодого богатаго буржуа... Здѣсь я любилъ свою дорогую французскую родину, какъ никогда не понималъ и не любилъ ее подъ отечественными небесами... Старый уголокъ Германіи! Каково бы ни было мое завтра, я хорошо знаю, что не буду ненавидѣть тебя!"
   Я былъ прерванъ въ своихъ размышленіяхъ шумомъ довольно грузныхъ шаговъ по лѣстницѣ виллы.
   "Неужели это освобожденный Молохъ возвращается къ себѣ?" подумалъ я.
   И я поторопился выбѣжать въ сѣни, чтобы привѣтствовать его. Каково же было мое изумленіе, когда я очутился лицомъ къ лицу съ фрейленъ фонъ-Больбергъ! Эта скандинавская дѣва на службѣ у германской имперіи начала съ того, что тяжело вздохнула, несомнѣнно, для того, чтобы сдѣлать мнѣ упрекъ за крутую лѣстницу. Потомъ, рѣзко кивнувъ своей аристократической головой, произнесла:
   -- Ея высочество принцесса внизу, въ своей коляскѣ. Она приказала спросить, можетъ ли г. докторъ принять ее?
   -- Ея высочество здѣсь?!-- воскликнулъ я.
   Фрейленъ Больбергъ подняла свои грустные глаза къ потолку, какъ бы хотѣла сказать: не вините меня за порученіе... я обязана его выполнить... Мысль о неприличномъ визитѣ исходитъ не отъ меня!
   -- Я въ распоряженіи ея высочества,-- отвѣтилъ я, вернувъ себѣ самообладаніе.
   -- Ея высочество проситъ не выходить къ ней навстрѣчу, а ждать ее здѣсь,-- отвѣтила фрейлина.
   Она спустилась внизъ. Согласно приказанію принцессы, я ждалъ ее у порога. Эльза не замедлила появиться въ сопровожденіи фрейленъ фонъ-Больбергъ.
   -- Я вамъ не помѣшаю?-- спросила она съ непринужденной граціей, составляющей, несомнѣнно, наиболѣе постоянный признакъ властителей.-- Мнѣ нужно передать вамъ нѣсколько словъ отъ имени принца,-- прибавила она, поднося мнѣ руку для поцѣлуя.
   Я провелъ ее на террасу своей комнаты, черезъ комнату Гриты.
   -- О! Дѣйствительно съ этой террасы чудный видъ!... Посмотрите, Больбергъ] Я не была на этой виллѣ съ тѣхъ поръ, какъ здѣсь останавливалась инкогнито ея величество голландская королева... Больбергъ, вы можете подождать меня въ сосѣдней комнатѣ... Кажется, это комната вашей сестры, г. Дюберъ?
   -- Да, принцесса,-- прошепталъ я, очень сконфуженный. Фрейленъ фонъ-Больбергъ скрылась. Какъ только дверь за ней затворилась, Эльза подставила мнѣ свои губы сквозь сѣрую вуалетку. Сѣрое платье изъ Вѣны, сѣрая шляпа изъ Парижа, сѣрыя перчатки и вуаль были ей къ лицу. Однотонность окраски оживлялась ея румянцемъ и свѣжестью. Можно смѣло сказать: она была очаровательна.
   -- Да,-- проговорила она, закрывъ мнѣ рукою ротъ, какъ только губы наши разъединились,-- не отрицаю... я допустила неосторожность, рѣшилась на безуміе... ну, что-жъ? вѣдь это въ послѣдній разъ!.. я хотѣла видѣть васъ и видѣть, гдѣ вы прожили цѣлый мѣсяцъ... нашъ самый очаровательный мѣсяцъ...
   Она повисла на моей рукѣ и окинула взоромъ долину Роты. Долина уже подернулась туманомъ, лѣсистые склоны освѣщались еще солнцемъ на своихъ вершинахъ, дворецъ горѣлъ въ лучахъ заходящаго солнца.
   -- Какъ я страдала отъ пустоты въ сердцѣ!-- проговорила она скорѣй для себя, чѣмъ мнѣ: -- я стремилась совершить нѣчто, выходящее изъ ряда по мнѣнію общества; по своему же, единственно разумный поступокъ.
   Она перевела свой взоръ на меня и, смѣясь, прибавила:
   -- Оффиціально я пріѣхала передать вамъ, что принцъ разсчитываетъ на вашу скромность въ дѣлѣ этого безумца Макса. По моей просьбѣ, ограничатся только арестомъ его на недѣлю. Преданный ему, маленькій Гансъ скажетъ, что онъ по ошибкѣ вложилъ въ коляску ракету, предназначенную для фейерверка,-- словомъ, наплететъ что-нибудь. Ему. дадутъ тысячу марокъ и посадятъ на двѣ недѣли въ тюрьму... Въ сущности, онъ былъ сообщникомъ Макса и заслуживаетъ большаго наказанія... Судья уничтожитъ приказъ о преданіи суду Циммермана и подпишетъ сегодня постановленіе о прекращеніи дѣла доктора. Завтра утромъ онъ будетъ свободенъ... И всему конецъ... Я боялась, что принцъ очень разгнѣвается, но вышло иначе: вся эта комичная исторія надоѣла ему, и онъ радъ съ ней развязаться. Онъ напечатаетъ въ Ротберской газетѣ сенсаціонную телеграмму и возстановитъ истину.. Но мнѣ все это безразлично... Я твоя,-- прибавила она шепотомъ.-- Я твоя,-- повторила она, и разрѣшаю тебѣ сказать мнѣ: "я люблю тебя".
   Она настаивала на ты. какъ на самой выразительной ласкѣ. Откинувшись назадъ въ моихъ объятіяхъ, она смотрѣла на меня съ чарующей нѣжностью. Почему же въ такую минуту, когда она была въ правѣ предположить, что ея присутствіе опьяняетъ меня до потери сознанія, почему именно въ эту минуту я чувствовалъ себя болѣе прозорливымъ и болѣе владѣлъ собой, чѣмъ за минуту до того, когда былъ только въ обществѣ своихъ грезъ? Вѣроятно, потому, что этотъ неожиданный визитъ разошелся съ моимъ желаніемъ, и сосѣдство комнаты Гриты еще усиливало мое непріятное чувство. Я боялся, что каждую минуту можетъ отвориться дверь, и войдетъ Грита. Мое сердце, слишкомъ встревоженное, чтобы быть нѣжнымъ, было чутко до предчувствія. Въ первый разъ я убѣдился, что эта нарядная и красивая женщина, лежащая въ моихъ объятіяхъ, никогда не будетъ мнѣ истинной подругой жизни. И въ то же мгновеніе передо мною предстало, все время ускользавшее отъ меня, рѣшеніе задачи. Мнѣ таинственно внушено было поставить рѣшительный вопросъ, какъ послѣднее испытаніе.
   -- Да, дорогая Эльза,-- сказалъ я,-- я люблю тебя... Но идти по намѣченному тобою пути я не могу.
   Она поблѣднѣла и высвободилась изъ моихъ объятій.
   -- Что ты хочешь сказать?.. Я не понимаю.
   -- Я чувствую всю грандіозность, приносимой тобою жертвы... Благодарю тебя. Но я, бѣдный учитель, не могу быть любовникомъ принцессы, бѣжавшей отъ своего трона.
   -- О!-- проговорила она съ дрожью,-- какимъ языкомъ ты со мной говоришь...
   -- Зачѣмъ избѣгать словъ, если нужно говорить на чистоту. Я могу быть только твоимъ мужемъ, моя дорогая повелительница, и твоимъ мужемъ бѣднякомъ. Хочешь отказаться отъ своего состоянія?.. Я не позволяю тебѣ оставить у себя ни одного банковаго билета, ни одной драгоцѣнности. Хочешь называться госпожей Дюберъ и жить во Франціи моей жизнью,-- жизнью, обезпеченною моимъ личнымъ трудомъ?.. Тогда я твой. Послѣзавтра мы соединимся въ Карльсбадѣ; какъ только дозволитъ законъ, мы поженимся и вернемся на мою родину.
   Она отодвинулась немного и смотрѣла на меня. Очевидно, она задавала себѣ вопросъ, въ здравомъ ли я умѣ.
   -- Это не серьезно,-- наконецъ, произнесла она, и ея фигура и голосъ пріобрѣли прежнюю надменность.-- То, что вы предлагаете мнѣ, не серьезно.
   Между нами возстановилась разстояніе, и "ты" исчезло.
   -- Очень серьезно,-- сказалъ я довольно холодно.-- Даже у любимой женщины я не сог лашусь состоять на жалованьи. Какъ простой французскій буржуа, я хочу жить во Франціи, съ законной женой и равной мнѣ.
   -- Ахъ!-- сказала Эльза дрожащими губами,-- какъ я ошиблась, довѣрившись вамъ!.. Вы избрали этотъ путь, чтобы освободиться отъ меня... Это не честно!.. Вы отлично понимаете, что, подобно простой работницѣ изъ Штейнаха, если бы вамъ вздумалось увезти ее, я не могу поступиться ни своимъ именемъ, ни положеніемъ. Было бы лучше, если бы вы прямо сказали мнѣ, что все измѣнилось, что вы не любите меня больше. Вы слишкомъ умны для того, чтобы допустить, будто я соглашусь жить на ваши заработанныя шесть тысячъ марокъ въ странѣ, изъѣденной анархіей, подъ управленіемъ выскочки-адвоката, для того только, чтобы называться "госпожей Дюберъ".
   Когда она твердо и съ презрѣніемъ произнесла эти два слова: "госпожа Дюберъ", я почувствовалъ, что все кончено; какая-то связь разорвалась между нами и ничто уже не возстановить ее... Я, должно быть, измѣнился въ лицѣ, она замѣтила, что оскорбила меня.
   -- Не истолковывайте моихъ словъ въ дурную сторону. Вы, конечно, понимаете, что никто въ мірѣ не свободенъ абсолютно отъ какихъ-либо связей. Подумайте о моей жертвѣ ради васъ и не требуйте отъ меня невозможнаго. Я могу отказаться отъ положенія государыни Ротберга, но не могу перестать быть нѣмецкой принцессой... Вотъ что я хотѣла сказать; и какъ видите, въ моихъ словахъ нѣтъ ничего, что могло бы оскорбить васъ.
   Я промолчалъ, и лицо мое, вѣроятно, не выражало никакого волненія. Наоборотъ, я чувствовалъ себя успокоеннымъ внезапно созрѣвшимъ во мнѣ рѣшеніемъ. Однако, привычка встрѣчать всегда уступчивость пріучаетъ принцевъ истолковывать молчаніе своихъ собесѣдниковъ въ смыслѣ согласія и готовности повиноваться.
   -- Неправда ли, я права,-- спросила Эльза,-- вы чувствуете, что я права?
   Я твердо и искренно отвѣтилъ:
   -- Да, а чувствую, вы правы.
   А про себя подумалъ:
   "Она можетъ перестать быть матерью, порядочной женщиной, но не можетъ перестать быть нѣмкой и принцессой... Это вѣрно".
   Изъ сосѣдней комнаты долетѣли голоса. Принцесса вопросительно взглянула на меня.
   -- Это вернулась съ прогулки моя сестра Грита,-- пояснилъ я.-- Она разговариваетъ съ фрейленъ фонъ-Больбергъ.
   -- Ну, такъ намъ надо разстаться... Думайте обо мнѣ. Думайте, что завтра я буду въ Карлсбадѣ, а послѣзавтра въ Никлау... и буду ждать васъ. Выбросьте глупость изъ головы... Ну, поцѣлуйте меня.
   Приподнявъ вуалетку, она опять подставила мнѣ свои губы, повернувшись спиной къ вечернему пейзажу, феерически разукрашенному поэзіей заката солнца.
   Я колебался съ минуту. Развѣ можно на нее сердиться? Она не безчувственна, не развращена, у меня нѣтъ къ ней непріязни. "Нѣмка и принцессами только". Я склонился надъ ней, держа ея голову въ своихъ рукахъ. Въ ея голубыхъ глазахъ, сохранившихъ, несмотря на наложенные временемъ синіе круги на вѣкахъ, отражался пейзажъ романтической Роты и небо, гдѣ зажглись уже огни Юпитера... И въ поцѣлуй, запечатлѣвшій ея горячія лихорадочныя губы, я вложилъ всю свою благодарность за прошлое и всю дѣжную грусть о несбыточности счастья въ будущемъ...
   -- Больбергъ!-- позвала она послѣ того, какъ молча привела въ порядокъ свою прическу.
   Старая дѣва появилась на порогѣ: за нею я увидѣлъ, неподвижную Гриту.
   -- Можно пройти и здѣсь?-- спросила Эльза, указывая на дверь моей комнаты, выходившую на площадку.
   На мой утвердительный отвѣтъ, она отворила дверь и, сдѣлавъ прощальный жестъ съ угрозой поднятымъ указательнымъ пальцемъ, вышла, въ сопровожденіи своей фрейлины.

-----

   Грита стояла въ своей комнатѣ, облокотившись рукой на спинку кровати. Я подошелъ къ ней. Было уже темно. Вблизи я замѣтилъ, что она дрожитъ и плачетъ. Она сдѣлала движеніе, какъ бы желая избѣгнуть моего прикосновенія. Ея чистые и грустные глаза не покидали моего взора. И я вдругъ понялъ, что ей ничего не надо объяснять, и тѣмъ лучше, потому что я не нашелъ бы подходящихъ выраженій. Но я понялъ также, что никогда, никогда не рѣшусь стать причиной слезъ этихъ очей и трепета этого невиннаго тѣла.
   -- Дорогая Грита,-- сказалъ я ей,-- не бойся...
   Она отвѣтила головой "нѣтъ" съ нервнымъ упорствомъ.
   -- Да, моя дорогая, вѣрь мнѣ,-- повторилъ я.-- Все кончено. Я не покину тебя. Завтра я возвращаюсь въ Парижъ вмѣстѣ съ тобой.
   Ея глаза вспыхнули. Живымъ, граціознымъ жестомъ, она смахнула слезы со своихъ щекъ и подобрала разсыпавшіеся по лбу волосы.
   -- Правда?
   -- Правда.
   Она подошла ко мнѣ, прильнула къ моей груди и положила голову на мое плечо.
   -- Благодарю, мой дорогой Волкъ, благодарю! Тебѣ будетъ тяжело,-- шептала она, гладя мнѣ лицо обѣими своими руками...-- но я буду любить тебя, Волкъ, увидишь, какъ буду любить... И потомъ, знаешь, и для тебя такъ лучше.
   

IV.

Вилла Эльза, 19 сентября.

   Дорогая принцесса, пишу вамъ съ той самой террасы, гдѣ вчера вы удостоили меня прощанія, столь нѣжнаго, что до сихъ поръ меня волнуетъ воспоминаніе о немъ. Чтобы написать вамъ, я всталъ до разсвѣта: все спитъ на виллахъ, все кажется спящимъ во дворцѣ. Голубой туманъ медленно подымается изъ лощины, гдѣ журчитъ Рота... Пишу такъ рано, потому что хочу, чтобы письмо мое успѣло придти къ вамъ раньше, чѣмъ вы начнете ждать меня самого.
   Дорогой другъ, за минуту до вашего послѣдняго незабвеннаго поцѣлуя, между прочими словами любви вы мнѣ сказали: "понимаете ли вы, что я не могу перестать быть нѣмкой и не могу перестать быть принцессой". Я увѣрялъ, что дѣйствительно понимаю, и я не лгалъ. Ваши слова -- олицетвореніе правды и мудрости. Но, только на размышленіи, я понялъ все ихъ значеніе, они, такъ сказать", вошли въ меня, слились съ моей собственной мыслью... Я совсѣмъ не спалъ эту ночь, принцесса: сестра была въ жару, " я просидѣлъ надъ ней, пока она, наконецъ, уснула. Моя безсонница цѣликомъ ушла на обдумываніе вашихъ словъ. Сначала я познакомлю васъ съ своими мыслями, а потомъ и съ рѣшеніемъ, какое онѣ мнѣ внушили.
   Вы не можете перестать быть принцессой... Мнѣ немного стыдно, что для меня понадобилось прожить цѣлый годъ при нѣмецкомъ дворѣ и испытать вашу дружбу, чтобы пенять это... Да, одиннадцать мѣсяцевъ тому назадъ, когда я пріѣхалъ въ замокъ Ротбергъ, я былъ другого мнѣнія. Правда, то было мнѣніе молодого парижанина изъ богатой и свѣтской буржуазіи. Въ Парижѣ я бывалъ у свѣтскимъ женщинъ, имѣвшихъ короны на своей почтовой бумагѣ и на дверцахъ каретъ; но, какъ и всѣмъ парижанамъ, мнѣ было извѣстно, что во Франціи это не имѣетъ ни значенія, ни вѣса. Съ тѣхъ поръ, какъ у насъ дворянство уничтожено закономъ, мы даемъ титулъ графа, маркиза, даже герцога и принца всякому, кто только выражаетъ желаніе имѣть его. Пусть какая-нибудь госпожа Бенуа отпечатаетъ баронскую корону на своихъ письмахъ и назовется баронессой де-Бенуа, насъ это будетъ такъ же шокировать, какъ если бы какой-нибудь Дюранъ или Дюпюи подписался подъ сочиненіемъ: Оливье де-Монтиньи, или Карлъ де-ла-Жерардьеръ. Это больше не дворяне, это -- псевдонимы... Вы понимаете, что тѣ, кто, подобно моему отцу и мнѣ, изъ лѣности продолжаютъ просто называться Дюберъ, не приходятъ въ восторгъ " не испытываютъ уваженія ко всей этой безчисленной толпѣ раззоренныхъ дворянъ и прикрывающихся титуломъ лавочниковъ, пытающихся пріумножить французскую аристократію.
   Съ такими понятіями явился я годъ тому назадъ въ Ротбергъ, и только при отъѣздѣ изъ него понялъ, какъ глубоко заблуждался насчетъ значенія слова: принцесса и даже слова: аристократія. Медленно, постепенно я усвоилъ представленіе, что эти слова могутъ быть болѣе, чѣмъ словами, могутъ быть реальными понятіями. Ротбергъ -- маленькое государство, самое маленькое въ Германіи, послѣ Лихтенштейна; тѣмъ не менѣе вашъ супругъ -- законный хранитель власти, перешедшей къ нему отъ длиннаго ряда предковъ: люди признаютъ за нимъ права, признававшіяся ихъ предками за его предками. Онъ -- историческое звено своей страны: онъ не фантазеръ, украшающій самъ себя прозвищемъ. И вы, принцесса, очаровательное и блестящее звено исторіи Эрленбурга: ваше имя также напоминаетъ объ извѣстномъ количествѣ фактовъ въ прошломъ, объ извѣстной суммѣ привилегій въ настоящемъ. Это создаетъ существенную разницу между вами и такимъ буржуа, какъ я, въ своей странѣ принадлежащимъ къ безымянной исторіи и пользующимся правами, одинаковыми съ другими. И какъ не отъ меня зависитъ сдѣлаться настоящимъ дворяниномъ изъ простого Дюбера, такъ не зависитъ и отъ васъ превратить представительницу рода Эрленбургъ въ простую обывательницу. Она навсегда останется переодѣтой принцессой... Хорошо ли я продумалъ? Вѣрно ли понялъ? Несомнѣнно, да!.. Сейчасъ увидите, что я не менѣе логично разсуждаю и по поводу второй части вашей фразы.
   Вы не можете перестать быть нѣмкой. Сегодня это кажется мнѣ яснымъ, какъ солнце, отчетливо освѣтившее въ эту минуту кружевныя вѣтви сосенъ на блѣдноголубыхъ предразсвѣтныхъ, небесахъ. А между тѣмъ, дорогая принцесса, вы не можете представить себѣ (я никогда не говорилъ вамъ объ этомъ), до какой степени, покидая Францію ради Германіи, я былъ международнымъ человѣкомъ. Интернаціонализмъ -- старинная болѣзнь Франціи. Мы видимъ, что иностранцамъ весело у насъ, и мы сейчасъ же заключаемъ, что они насъ любятъ: мы называемъ ихъ своими братьями, готовы заключить ихъ въ широкія объятія, презирающія всякія границы. Такимъ образомъ, мы страстна любимъ одинъ за другимъ большинство иноземныхъ народовъ. Теперь, напримѣръ, мы любимъ англичанъ. Въ то время, когда я пріѣхалъ въ Ротбергъ, мы не питали ненависти къ нѣмцамъ. Молодые люди моего поколѣнія, въ особенности не видѣвшіе войны, слабо чувствуютъ раны стараго разгрома... Музыка Вагнера завоевала много сердецъ съ помощью слуха. Философы, вродѣ Шопенгауэра и Ничше, покорили наши умы. А къ тому же, откровенно говоря, мы думали, что и вы насъ любите...
   Ахъ, дорогая принцесса, эта иллюзія длилась для меня недолго... только до переѣзда границы. Случайный разговоръ съ кѣмъ-нибудь изъ вашихъ согражданъ, самое поверхностное чтеніе вашихъ газетъ, одинъ только видъ вашихъ городовъ и вашихъ празднествъ очень быстро отрезвили меня. Я возвращаюсь во Францію,-- ибо уѣзжаю отсюда, ошеломленный своимъ открытіемъ: Германія насъ ненавидитъ. Правда, не вся Германія. Среди идейныхъ людей Германіи существуетъ партія, симпатизирующая идейной Франціи: нѣсколько ученыхъ, литераторовъ, артистовъ... увы! все менѣе и менѣе многочисленныхъ и, рѣшаюсь прямо сказать, все менѣе и менѣе смѣлыхъ. Очень многіе повинуются приказу съ сѣвера: они, питаютъ къ Франціи странное чувство, полное противорѣчій: зависть къ нашей элегантности и презрѣніе къ слабости; сожалѣніе о томъ, что не уничтожили побѣжденнаго, и постоянный страхъ возможнаго реванша... Недѣлю спустя, по моемъ пріѣздѣ въ Ротбергъ, дорогая принцесса, я убѣдился въ этомъ.
   Вы протестуете?.. Вы говорите, что это неправда, что во всякомъ случаѣ лично вы, принцесса Эльза, не испытываете ничего подобнаго? Вы правы. Съ одной стороны, вы слишкомъ чувствительны, чтобы не напоминать собою "старую Германію съ другой -- въ своей настоящей обстановкѣ вы мало страдали отъ такъ называемой "молодой Германіи". Тѣмъ не менѣе, не думайте, что вы свободны отъ манеры видѣть и судить, наиболѣе оскорбительной для француза! Франція для васъ всегда представляется страной чувственнаго легкомыслія. Мы не способны разсуждать, только поемъ. При нашемъ полномъ упадкѣ, мы годимся быть развѣ довольно забавными скоморохами... Загляните хорошенько въ "вою душу, дорогая Эльза, и вы найдете тамъ именно эти мысли и чувства... Какъ хотите, это оскорбительно, это несправедливо... Мы, въ свою очередь, считаемъ себя во многихъ отношеніяхъ выше Германіи, въ особенности молодой Германіи, съ ея шовинизмомъ, ханжествомъ и утилитаризмомъ... Мы любили тысячу вещей въ старой Германіи, Германіи Дуная и Рейна... И вдругъ вся Германія, даже Германія Дуная и Рейна, стала выпячивать грудь, маршировать по-русски и говорить: "Мы -- народъ-повелитель"... Французы протестуютъ, или, по меньшей мѣрѣ, предпочитаютъ какъ можно меньше сталкиваться съ сосѣдями, такъ чрезмѣрно довольными самими собой. Національное "я" наиболѣе отвратительное изъ всѣхъ "я".
   Мнѣ ясно слышится ваше возраженіе.-- Что за дѣло до всего этого двумъ существамъ, любящимъ другъ друга? Лсть ли время и нужно ли имъ заводить политическіе или соціологическіе споры?.. До нѣкоторой степени это возраженіе кажется основательнымъ. Дѣйствительно, въ то утро, когда Мишлэ такъ усердно проповѣдывалъ передъ нами свои теоріи о чувствительности женщинъ сѣвера, или когда въ домикѣ Гомбо мы переживали минуты чуднаго единенія,-- мы оба могли забыть и свое происхожденіе, и свою родину... Но, дорогая Эльза, развѣ именно мы не испытывали, что, какъ только эти минуты пролетали, мы снова оказывались во власти нашего рода и нашего отечества; они снова мощно охватывали насъ? Наше реальное неизгладимое различіе воскресало. Наши души становились вдвое чуждыми другъ другу: по происхожденію и по положенію... Различіе, безъ сомнѣнія привлекшее ихъ вначалѣ другъ къ другу, придавало наибольшую остроту минутамъ единенія и забвенія; но оно же, сознайтесь, моя дорогая повелительница, омрачало горестью и духомъ противорѣчія промежуточные часы.
   Слава Богу, дорогая принцесса, съ тѣхъ поръ, какъ вы мнѣ сдѣлали честь своимъ позволеніемъ любить васъ, наши "промежуточные часы" были крайне немногочисленны: лично я въ вашемъ присутствіи привыкъ терять голову... Но минуты хладнокровія сдѣлаются чаще, если я подчинюсь вашему нѣжному приказанію, если соглашусь принять предлагаемую вами жертву, присоединюсь къ проектируемой вами новой жизни: онѣ сдѣлаются чаще въ силу необходимости жить общей жизнью. Развѣ вы можете забыть, что были царствующей принцессой, имѣли супруга и сына и теперь этого лишены?.. Развѣ вы сумѣете пренебречь мнѣніемъ свѣта о странствующихъ принцессахъ, многочисленныхъ въ наши дни, среди нѣмокъ въ особенности?.. Все это, макъ и происхожденіе, и раса -- непреложные факторы; не тъ насъ зависитъ, чтобы ихъ не было, чтобы они не играли значительной роли въ нашей жизни... И я самъ, конечно, внѣ минутъ исключительнаго увлеченія, буду терзаться, что безчестилъ себя во мнѣніи общества, согласившись быть... будемъ говорить такъ, какъ скажетъ свѣтъ... на содержаніи у принцессы... Я отлично знаю, что вопросъ о большей или меньшей славѣ имени Дюберъ для васъ лишенъ значенія и интереса. Вы думаете даже, что для простого Дюбера честь быть любимымъ принцессой до такой степени велика, что его можно даже нанять для этого: еще лишнее доказательство, до какой степени непримиримы понятія о чести у француза-буржуа и принцессы-нѣмки. Если бы, напримѣръ, у m-elle фонъ-Больбергъ былъ братъ и этотъ братъ сталъ избранникомъ сердца какой-нибудь высочайшей особы, почтенная правнучка Оттомара великаго сочла бы за честь вплести свое собственное существованіе въ эту поддѣльную семью... Но во Франціи, вѣрьте мнѣ, среди друзей нашей семьи будущность моей дорогой маленькой сестры Гриты была бы страшно скомпрометирована, если бы было доказано, что братъ ея, раззоренный годъ тому назадъ, выбралъ, какъ профессію, управленіе чувствами богатой нѣмецкой принцессы.
   Все, что я такъ торопливо пишу вамъ, мой великій другъ, желая этимъ воздвигнуть неодолимую преграду между нами,-- все это вы не можете считать безразсуднымъ. Могу увѣритъ васъ, что разумъ мой диктуетъ мнѣ не безъ протестовъ моего сердца... 01 какъ хорошо было бы сегодня вечеромъ присоединиться къ вамъ въ Карлсбадѣ, гдѣ ваша стыдливость была бы ослаблена, и гдѣ то, чего не доставало въ вашей любви, свершилось бы, наконецъ!.. При одномъ представленіи объ этомъ, я весь дрожу и меня тянетъ къ вамъ неудержимо... Въ лучезарный медовый мѣсяцъ въ маленькомъ замкѣ въ Галиціи, въ объятіяхъ другъ съ другомъ, невѣдомые міру, мы воображали бы, что онъ забудетъ насъ...
   Но, по совѣсти, этого не можетъ быть. Все это быстро приведетъ насъ къ размолвкѣ, недовольству, къ разрыву. Мнѣ кажется, недостойно насъ обоихъ допустить на одно мгновеніе такой союзъ, когда послѣ него мы неминуемо разойдемся... Мы несемъ другъ другу всю жизнь, а ее-то и не сможемъ дать другъ другу. Разрыву я предпочитаю разлуку, и я разстаюсь съ вами, мой другъ... Сейчасъ я иду къ принцу Отто, съ просьбой вернуть мнѣ свободу, и сегодня вечеромъ уѣзжаю вмѣстѣ съ Гритой въ Парижъ... Я покидаю Ротбергъ, чтобы не возвращаться болѣе, потому что не увѣренъ, хватитъ ли у меня въ другой разъ силъ рѣшиться на то, на что я рѣшился сегодня. Мнѣ уже трудно закончить письмо. Я началъ его довольно неосновательнымъ возмущеніемъ и злой ироніей: я немного былъ сердитъ на васъ за нѣкоторыя фразы, сказанныя мнѣ вчера. Теперь, кончая свое посланіе, я не чувствую больше противъ васъ ни расовой злобы, ни классового возмущенія... Я лишь бѣдный малый, со слезами на глазахъ думающій о томъ, что я теряю самаго дорогого друга. О, кроткая Эльза! Я представляю себѣ ваши чудные волосы, нѣжныя очи, сладкія уста!.. Неужели я не буду больше ощущать ни медоваго аромата вашихъ волосъ, ни голубого сіянія глазъ, ни сладости вишневыхъ губъ? Вспомните скамью въ гротѣ Маріи-Елены... Вспомните страницы Мишлэ... и прелюдію Парсифаля, когда я слушалъ ее у вашихъ ногъ и когда она, казалось, выливалась изъ вашей души! Вспомните фазаній паркъ, комнаты Гомбо, кулисы маленькаго театра и террасу моей комнаты -- вчера! Въ эту минуту я охваченъ этими воспоминаніями... Дорогая, безцѣнная Эльза! Вы были первою страстью моего сердца, вы сняли въ немъ жатву, и я убѣжденъ, что послѣ нея уже ничего не вырастетъ въ этомъ сердцѣ... Я плачу, какъ ребенокъ, хотя и чувствую, что унижаюсь... Сейчасъ я охватилъ свою голову руками и зарыдалъ... Прощайте, прощайте, моя повелительница, мое сокровище!.. Еще разъ прошу вашего прощенія и вашей любви горячимъ поцѣлуемъ, въ которомъ забываешь, что есть Германія и Франція, богатыя принцессы и бѣдные учителя, поцѣлуемъ глубокой и пламенной страсти въ ваши уста..."

-----

   Не перечитывая, я вложилъ письмо въ конвертъ и написалъ условленный адресъ: Баронессѣ Гриппштейнъ. 4, Грабенштрассе, Карлсбадъ. Я набросилъ пальто на свой утренній костюмъ и самъ пошелъ опустить письмо въ ящикъ. Большинство жителей курорта еще спало, навстрѣчу мнѣ попалось лишь нѣсколько растрепанныхъ, сонныхъ кухарокъ, направлявшихся въ деревню за провизіей. Но, подойдя къ виллѣ, я увидѣлъ г. Грауса, уже выбритаго и одѣтаго въ элегантный зеленоватаго цвѣта костюмъ, видимо, сшитый берлинскимъ портнымъ. Онъ былъ чѣмъ-то доволенъ и заговорилъ со мной.
   -- Такъ рано, а вы уже вышли, г. докторъ? Если взглянуть на вступающій гарнизонъ, то вы поторопились. Онъ явится только послѣ завтрака.
   -- Какой гарнизонъ?
   -- Прусскій гарнизонъ, что займетъ Литцендорфъ и Ротбергъ... Да, теперь въ нашемъ государствѣ появятся мундиры, и это радуетъ сердца истинныхъ патріотовъ.
   Я не отвѣтилъ ему и продолжалъ свой путь. Что мнѣ за дѣло до всей этой исторіи съ гарнизономъ, прожужжавшей мнѣ уши въ теченіе двухъ недѣль? Погруженный въ свои личныя заботы, я чувствовалъ боль въ сердцѣ и пустоту въ головѣ.
   "Какая жалкая тряпка!.. Ко всей этой любовной исторіи я относился иронически, а теперь, когда все кончено безъ возврата, мнѣ кажется, что я потерялъ всякій смыслъ жизни... Зачѣмъ я написалъ письмо? И зачѣмъ написалъ именно такъ, что нѣкоторыя слова и фразы огорчатъ Эльзу. Она вѣдь искренна. Я раскаиваюсь и сознаю, что послѣ допущенныхъ мною непріятныхъ выраженій я сильнѣе люблю Эльзу".
   И доказательствомъ того, что Эльза стала мнѣ дороже, послужило то, что я былъ недоволенъ Гритой. Я одѣвался и услышалъ, что сестренка соскочила съ кровати, чтобы раскрыть окно, и снова улеглась. Обыкновенно, я спѣшилъ поцѣловать ее. На этотъ разъ я остался въ своей комнатѣ, погруженный въ свои думы. Она первая постучалась ко мнѣ. Когда она повисла на моей шеѣ, вглядываясь въ меня нѣсколько смущеннымъ и тревожнымъ взглядомъ, я не могъ противиться ей.
   -- Хочешь,-- спросила она робко,-- я уложу твой чемоданъ, пока ты будешь на урокѣ у принца Макса?.. Увидишь... Я сдѣлаю все очень хорошо.
   Я согласился, и мы усѣлись завтракать, дружно прижавшись другъ къ другу, какъ два изгнанника.
   Грызя свой послѣдній сухарь, Грита задумчиво говорила:
   -- Не странно ли? Въ первый вечеръ, когда я пріѣхала сюда шесть недѣль тому назадъ, я прямо была въ восторгѣ отъ путешествія, отъ новой обстановки, вдали отъ всего, и мнѣ хотѣлось пробыть такъ цѣлый годъ за границей, съ тобой. А сегодня я хочу скорѣй во Францію! Мнѣ кажется, что Франція такъ далеко, такъ далеко, что мы никогда до нея не доѣдемъ.
   Я промолчалъ. Но я также чувствовалъ властный призывъ родной земли, становящійся въ одинъ прекрасный день непреодолимымъ въ чужой странѣ. Съ той минуты, какъ я принялъ окончательное рѣшеніе, и я ждалъ возвращенія во Францію съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ.
   Съ террасы, гдѣ мы завтракали, взоръ мой блуждалъ по долинѣ Роты, по замку. Почему-то въ этотъ разъ я не видѣлъ ни рѣки, ни дворца. Какое-то волшебное зеркало отражало передо мною виды далекой Франціи, ея холмы и поля, ея виноградники и фруктовые сады, деревни съ аспидными крышами колоколенъ, мягкія небеса съ легкимъ движеніемъ свѣжаго воздуха подъ ними, трезвыхъ и веселыхъ жителей, не обременяющихъ себя тяжелой пищей и съ утонченной ароматами винъ душой... Дороги Франціи, такія бѣлыя среди двойного кортежа тополей!.. Вотъ идетъ дѣвушка, кокетливая и смѣющаяся; юноша, попадающійся ей навстрѣчу, бросаетъ ей нѣсколько любезностей, стараясь, прежде всего, придать имъ пикантность... Солдатикъ въ воскресномъ отпуску, въ своей синей шинели, веселый и смѣшной въ одно то же время, идетъ, обдирая кожу съ орѣховой вѣтки, чтобы сдѣлать себѣ тросточку. Изъ того, что онъ въ мирное время не подтягиваетъ своего живота и идетъ, сгибая колѣни, еще не слѣдуетъ, чтобы онъ не дрался молодцомъ на войнѣ. Вотъ маленькій провинціальный городокъ, чистенькій, тихій,-- почти уснувшій, окруженный валомъ, съ старымъ мостомъ и гульбищемъ. Здѣсь инстинктивно руководствуются классической мудростью: не терять счастливое время въ желаніяхъ, быть довольнымъ тѣмъ, что есть... А тамъ, вдали на горизонтѣ сверкаютъ башни и шпиля большихъ соборовъ Реймса, Шартра, Парижской Богоматери, каменныя эпопеи, гдѣ самъ готическій стиль подчинился закону порядка, вкуса и мѣры, царящему подъ этими привилегированными небесами.
   "Дорогая, милая Франція, думалъ я.
   Во мнѣ вспыхнуло непреодолимое желаніе увидѣть се вновь, не нѣжное стремленіе сына къ матери, а бурное, страстное желаніе любовника, стремящагося соединиться съ необдуманно покинутой, обожаемой возлюбленной; ея красота, доброта и очарованіе лишь ярче выступили передъ его глазами въ разлукѣ. Дорогая Франція! Идеалъ ея, несмотря на модныя вѣянія, не выражается еще въ томъ, чтобы обратиться въ фабрику или въ казарму! Франція Расина и Тэна, гдѣ поэты не величаютъ себя профессорами, гдѣ не бросаютъ яростныхъ взглядовъ по поводу греческаго текста или химической реакціи, гдѣ ученые считаютъ проявленіемъ особаго вкуса скрывать свои знанія. Страна, гдѣ сражаться храбро, но безъ изящества, считается ничѣмъ; страна гвардіи Фонтенуа, ворчуновъ-солдатъ и ветерановъ Африки, единственная страна, гдѣ ничто не имѣетъ значенія, если лишено красоты. О! я хочу тебя, хочу тебя! Я задыхаюсь вдали отъ тебя и отдохну только, когда опять начну дышать твоимъ воздухомъ, самымъ нѣжнымъ и самымъ сладостнымъ въ мірѣ... Грита открыла мнѣ источникъ моихъ силъ, гдѣ я почерпнулъ мужество разбить сентиментальную связь, ибо она, разорвавшись, все равно разбила бы меня. Сильнѣе всѣхъ разсудочныхъ разсужденій оказался мой Heimweh, какъ говорятъ здѣсь нѣмцы, моя тоска по родинѣ, та странная магнетическая сила, что тянула меня во Францію.
   Мнѣ самому показалось невыносимымъ дальнѣйшее пребываніе въ Германіи. Эльза, исчезнувъ, унесла съ собой прекрасную иллюзію счастья, скрашивавшую одно время мое пребываніе въ Тюрингіи. Я уже не любовался больше окружающимъ видомъ, хотя онъ былъ такъ же прекрасенъ, какъ и прежде, въ это чистое сентябрьское утро, когда я шелъ во дворецъ на обычный урокъ къ наслѣдному принцу. И, вопреки ожиданію, во время этого послѣдняго урока я же испытывалъ грусти: моя поспѣшность скорѣе кончить, уѣхать, добраться до родины унесла все. Я положительно истратилъ всѣ нѣжныя чувства сожалѣнія и скорби на письмо къ принцессѣ. Я испытывалъ только лихорадочную жажду уйти, убѣжать. Максъ зналъ, что въ этотъ день я уѣзжаю въ двухнедѣльный отпускъ. Я не сказалъ ему, что этотъ отпускъ безъ возврата: мысль о прощальномъ# разговорѣ была для меня невыносима.
   Выйдя изъ покоевъ моего ученика, я направился къ принцу Отто. Ему необходимо было сообщить мое рѣшеніе; онъ также предполагалъ, что я отправляюсь на двѣ недѣли въ отпускъ. Лакей, послѣ доклада обо мнѣ, вернулся и сказалъ, что принцъ занятъ съ графомъ Марбахомъ и просить меня подождать въ курильной. Когда, въ ожиданіи, я усѣлся въ красное кожаное кресло, вошелъ графъ Липавскій, съ портфелемъ подъ мышкой. Узнавъ меня, онъ протянулъ мнѣ руку.
   -- А! дорогой докторъ... Вы пришли къ принцу за отпускомъ?
   -- Вамъ сказали или вы сами догадались объ этомъ?-- спросилъ я.
   -- Я это зналъ... Развѣ вы не ѣдете сегодня вечеромъ въ Карлсбадъ къ ея высочеству продолжать тамъ ваши чудные уроки?..-- проговорилъ онъ, опуская на коверъ свои монашескій взоръ.
   -- Я уѣзжаю въ Парижъ вмѣстѣ съ сестрой,-- отвѣтилъ я довольно рѣзко,-- и не имѣю намѣренія возвращаться сюда.
   Онъ поднялъ на меня свои маленькіе прищуренные глаза.
   -- А! ба!.. Вотъ любопытно! Въ Парижъ? И не думаете вернуться? Никогда бы не повѣрилъ... Какая великая потеря для страны, и такъ уже много потерпѣвшей!.. Прусскій гарнизонъ... прусскія марки... и отъѣздъ господина доктора Дюбера!.. Поистинѣ уже слишкомъ для одного дня: судьба черезчуръ жестока къ намъ...
   Дребезжаніе звонка прервало несноснаго насмѣшника. Черезъ курильную комнату быстро пробѣжалъ къ принцу лакей и черезъ секунду вышелъ съ приглашеніемъ меня. На порогѣ кабинета я столкнулся съ графомъ Марбахомъ, и мы обмѣнялись поклонами, лишенными всякой сердечности.
   Принцъ Отто стоялъ между своимъ кресломъ и письменнымъ столомъ, склонившись надъ лежавшими передъ нимъ бумагами, думаю, скорѣе для вида, будто читаетъ, чѣмъ на самомъ дѣлѣ читалъ. Не глядя на меня, онъ спросилъ:
   -- Вы хотите говорить со мной, г. докторъ?.. Что привело васъ ко мнѣ? Вашъ очередной отпускъ?
   Тонъ былъ преднамѣренно безразличный.
   -- Къ сожалѣнію, ваше высочество, прошу соблаговолить уволить меня совершенно отъ моихъ обязанностей.
   Онъ выпрямился во весь ростъ и, по прежнему стоя между кресломъ и столомъ, воскликнулъ:
   -- Вотъ какъ! Почему же это?
   -- Семейныя непредвидѣнныя обстоятельства призываютъ меня въ Парижъ... И съ разрѣшенія вашего высочества, вмѣсто условленнаго двухнедѣльнаго отпуска, я уѣду совсѣмъ во Францію.
   -- Во Францію?-- воскликнулъ принцъ, такъ же мало скрывая свое удивленіе, какъ и его управляющій.-- Вы въ самомъ дѣлѣ ѣдете въ Парижъ? Возвращаетесь во Францію... Окончательно?
   -- Окончательно, ваше высочество.
   Одну минуту принцъ оставался въ раздумьи. Онъ молча кусалъ губы: кончики его усовъ то подымались, то опускались.
   -- Г. докторъ,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- я, конечно, не стану насильно удерживать васъ. Вы кажетесь мнѣ слишкомъ твердымъ, чтобы я могъ поколебать ваше... столь внезапное рѣшеніе... Очень сожалѣю... да, весьма и весьма сожалѣю. По крайней мѣрѣ, нѣтъ ничего тревожнаго въ вашемъ возвращеніи въ Парижъ?
   -- Ничего, ваше высочество. Денежныя дѣла... и воспитаніе моей маленькой сестры.
   -- Хорошо, хорошо!-- отвѣчалъ онъ.
   Еще пауза, затѣмъ онъ подошелъ ко мнѣ и, по своему обыкновенію, взглянулъ мнѣ прямо въ глаза.
   -- Надѣюсь,-- сказалъ онъ, и голосъ его сталъ болѣе естественнымъ и дружескимъ,-- надѣюсь, вы были не лишены здѣсь вниманія... и не увозите съ собой недовольства?
   -- Я уѣзжаю, преисполненный благодарности за пріемъ, fказанный мнѣ при дворѣ и лично вашимъ высочествомъ.
   -- Правда?.. И не увозите ни малѣйшаго недоразумѣнія ни съ кѣмъ?
   -- Ни малѣйшаго, ни съ кѣмъ.
   -- Очень радъ. Очень радъ.
   Онъ протянулъ мнѣ руку и задержалъ мою на нѣсколько мгновеній.
   -- У васъ были недоброжелатели, г. Дюберъ, нѣсколько завистниковъ при дворѣ... находившихъ, вѣроятно... что съ вами обращаются слишкомъ любезно. Я получалъ даже доносы на васъ, мерзкіе, анонимные доносы (лицо его передернулось), я ихъ швырялъ и жегъ, конечно... Я очень радъ, что мы разстаемся друзьями, тѣмъ болѣе, что вы возвращаетесь въ свою прекрасную страну. Я буду грустить о васъ, г. Дюберъ. Вы вполнѣ порядочный человѣкъ... и очень любите свое отечество.
   -- Ваше высочество,-- не удержался я,-- я въ особенности узналъ, какъ сильна эта любовь, когда прожилъ нѣсколько мѣсяцевъ за границей.
   Принцъ улыбнулся.
   -- Мы тоже порядочные люди, г. Дюберъ,-- сказалъ онъ.-- Французы и нѣмцы -- двѣ великія націи... онѣ должны бы идти рука объ руку... Къ несчастью, онѣ не понимаютъ другъ друга. О! я не утверждаю, что въ этомъ исключительная вина Франціи. Нашъ повелитель, великій государь... иногда поддается плохимъ совѣтамъ. Наиболѣе же вѣрные слуги императора часто подвергаются жестокимъ гоненіямъ... Представьте, г. Дюберъ, къ намъ, въ наши владѣнія ввели прусскій гарнизонъ? Сегодня остроконечныя каски займутъ территорію императора Гунтера. А ротбергскія почтовыя марки будутъ уничтожены съ перваго января будущаго года. Предлогомъ для всего этого послужило ничтожное, безсмысленное приключеніе съ этимъ докторомъ Циммерманомъ, чтобы его чортъ побралъ!.. Относительно сути происшествія,-- прибавилъ онъ вполголоса,-- я разсчитываю на вашу скромность... т. е. на счетъ... безумства... глупости, допущенной наслѣднымъ принцемъ... Я не ошибаюсь?
   -- Несомнѣнно, ваше высочество.
   Я стоялъ въ ожиданіи конца аудіенціи.
   -- По истинѣ,-- сказалъ принцъ Отто, подымая голову...-- сегодня неудачный день!.. Говорятъ еще о какой-то манифестаціи по случаю освобожденія изъ тюрьмы доктора Циммермана. Направлена ли она противъ меня или противъ Пруссіи, не знаю, но, во всякомъ случаѣ, мнѣ будетъ возня съ ней. Къ счастью, этотъ несносный химикъ сегодня же избавляетъ насъ отъ своего присутствія и возвращается въ Іену со всей своей кликой. Хоть это утѣшительно... Да, не все прекрасно въ жизни государей!.. Прощайте, г. Дюберъ!.. сохраните о насъ дружеское воспоминаніе... я когда-нибудь навѣстите насъ. Желаю вамъ благополучнаго пути и счастья въ жизни. Не отзывайтесь о насъ слишкомъ дурно передъ вашими соотечественниками. Не правда ли, теперь, когда вы познакомились съ нами, вы можете сказать имъ, что мы не варвары.
   Я поклонился и еще разъ пожалъ руку принца. Глаза наши встрѣтились въ прощальномъ привѣтѣ съ выраженіемъ человѣческаго сочувствія другъ другу. "Не странно ли?-- думалъ я, возвращаясь по обширнымъ заламъ и широкимъ корридорахъ дворца.-- Я не люблю этого человѣка, не чувствую себя обязаннымъ ему, такъ какъ онъ просто платилъ мнѣ за мои труды; умъ его считаю отравленнымъ наихудшими германскими пороками, а частную жизнь далеко не безупречной, и между тѣмъ, чувствую, что довѣрчивое пожатіе руки на прощанье, быть можетъ, наилучшая награда за мою сдержанность, наиболѣе трогательная благодарность за принесенную мною сентиментальную жертву".
   Въ вестибюлѣ я снова встрѣтился съ графомъ Марбахомъ. Онъ шелъ на урокъ военнаго искусства къ принцу Максу. Я не могъ устоять передъ желаніемъ сказать ему какую-нибудь колкость.
   -- Г. маіоръ,-- произнесъ я, почтительно раскланиваясь,-- съ прискорбіемъ долженъ проститься съ вашимъ превосходительствомъ. Я уѣзжаю въ Парижъ.
   -- Желаю вамъ счастливаго пути, г. докторъ,-- отвѣтилъ онъ, какъ бы защищаясь.
   -- Пользуюсь нашей послѣдней встрѣчей, г. маіоръ, чтобы поздравить васъ съ открытіемъ, наконецъ, истиннаго виновника покушенія. Это превращаетъ все событіе въ простой водевиль, и въ "Simplissimus'ѣ" мы, вѣроятно, встрѣтимъ по этому поводу не мало остротъ.
   Казалось, что онъ готовъ вцѣпиться мнѣ въ физіономію. Это злое кошачье лицо ощетинилось, а спина согнулась, точно онъ готовился сдѣлать прыжокъ. Однако онъ выпрямился, пожалъ плечами и быстро повернулся ко мнѣ спиной, ничего не отвѣтивъ, и разслышалъ, какъ удаляясь, онъ съ презрѣніемъ пробормоталъ: французишка!
   Довольный, я сошелъ съ лѣстницы и вышелъ изъ дворца.
   Едва я очутился на улицѣ, какъ наткнулся на толпу, стоявшую, благодаря часовому, на почтительномъ разстояніи отъ дворца: жители деревни Ротбергъ, въ будничныхъ рабочихъ костюмахъ и многіе пріѣзжіе изъ курорта толпились вблизи воротъ; хотя въ общемъ ихъ было едва-ли болѣе ста человѣкъ, но они загородили узкую дорогу Это была не угрожающая толпа; но для нѣмецкой толпы она все же показалась мнѣ слишкомъ оживленной. Я съ удовольствіемъ замѣтилъ въ ней кучку соціалъ-демократовъ Ротберга и около двадцати ихъ единомышленниковъ, повидимому, пришедшихъ къ нимъ изъ Литцендорфа для подкрѣпленія.
   Я обратился къ сапожнику Финку, пріютившему г-жу Циммерманъ и дѣятельно перебѣгавшему въ толпѣ отъ одной группы къ другой.
   -- Въ чемъ дѣло, другъ Финкъ? Не собираетесь ли вы взять приступомъ дворецъ, вооружившись вашимъ сапожнымъ инструментомъ?
   -- Сохрани насъ Богъ отъ вступленія въ это логовище тиранніи!-- отвѣтилъ Финкъ, охотно прибѣгавшій къ стариннымъ революціоннымъ выраженіямъ.-- Мы здѣсь ждемъ выхода изъ тюрьмы доктора Циммермана, несправедливо лишеннаго свободы... Онъ почтитъ своимъ присутствіемъ мой скромный домъ, гдѣ родился когда-то. Мы собрались, чтобы устроить ему торжественные проводы. Онъ честный человѣкъ и понимаетъ все, какъ слѣдуетъ... Если бы такіе люди, какъ въ, управляли государствомъ, то, г. докторъ, мы не допустили бы, чтобы прусскій полкъ расположился сегодня въ Ротбергѣ и Летцендорфѣ, какъ въ завоеванной странѣ.
   Въ эту минуту раздался оглушительный крикъ. Толпа хлынула потокомъ къ дверямъ тюрьмы и увлекла меня за собой. Раздался крикъ: "да здравствуетъ Циммерманъ!" и даже (я не повѣрилъ своимъ ушамъ): "да здравствуетъ свобода"! Привѣтствія и ура! встрѣтили выходъ ученаго. Онъ мелъ въ сопровожденіи министра полиціи, имѣвшаго довольно сконфуженный видъ и почтительно простившагося съ нимъ на порогѣ. Профессоръ, по обыкновенію, былъ въ своей высокой шляпѣ съ плоскими полями, съ развѣвающимися бѣлыми волосами. Полы его чернаго сюртука широко распахивались, развязавшійся галстухъ при каждомъ шагѣ бился на бѣлоснѣжной манишкѣ его рубашки. Рядомъ съ нимъ, его жена, выше его на цѣлую голову, очень красивая, съ безукоризненной прической, въ своемъ блестящемъ темнокрасномъ шелковомъ платьѣ, вела его подъ руку. Лица ихъ сіяли счастьемъ въ рамкѣ тяжелой каменной двери и свидѣтельствовали о тщетности гнетущей силы. Всѣ головы обнажились, всѣ голоса воскликнули: "да здравствуетъ. Циммерманъ!" И я, снявъ шляпу, привѣтствовалъ символическую чету античной Германіи: мужественную науку и преданную любовь.
   Но вдругъ, сзади толпы, послышалось хоровое пѣніе извѣстной среди нѣмецкаго студенчества пѣсни Роберта Прутца: Noch ist die Freiheit nicht verloren...
   
   Свобода не погибла, нѣтъ!
   Мы низко такъ еще не пали,
   И трели жавронка о ней
   Еще звучатъ, какъ и звучали.
   Пока въ душѣ людей живетъ,
   Свобода вѣчно не умретъ.
   
   Четверо пѣвцовъ прошли сквозь разступившуюся толпу, и ихъ дружная группа въ полномъ порядкѣ подошла къ. ученому. То были Герта, Францъ, Альбертъ и Михель, ученики монистической школы. Студенты были въ синихъ университетскихъ фуражкахъ съ красными лентами. Герта шла подъ руку съ Михелемъ, за ними маленькій, пузатый Францъ подъ руку съ гигантомъ-блондиномъ Альбертомъ. Они сразу остановились передъ своимъ учителемъ и его женой и прокричали: Hoch! Hoch! Hoch!
   Молохъ обнялъ поочередно Герту и троихъ мужчинъ. Возбужденная толпа апплодировала при каждомъ объятіи. Она рукоплескала и тогда, когда обнявшіяся Герта и г-жа Молохъ не сумѣли удержать своихъ слезъ. Быть можетъ, возраставшее волненіе привело бы толпу къ враждебной демонстраціи въ самыхъ нѣдрахъ дворца, если бы не выручила счастливая мысль Альберта. Его впечатлительность, проявилась приложеніемъ физической силы. Преисполненный счастья и гордости, онъ вдругъ поднялъ на воздухъ маленькаго стараго ученаго, усадилъ его, какъ ребенка, на свою широкую ладонь, а другую подставилъ въ видѣ спинки къ импровизированному стулу. Г-жа Молохъ, довѣряя геркулесовской силѣ Альберта, не испугалась. Толпа хохотала и кричала "браво". Альбертъ удалялся отъ дворца, увлекая за собой всѣхъ остальныхъ.
   Молоха на его живомъ щитѣ сопровождали Герта, г-жа Молохъ, Францъ и Михель, а за ними въ тріумфальномъ шествіи слѣдовала толпа, съ пѣніемъ старой университетской пѣсни. Латинскій припѣвъ: Ergo bibamus! смѣнялся возгласами Hochп! крики: да здравствуетъ Ротбергъ! -- криками: "да здравствуетъ свобода!.." Я даже разслышалъ, какъ мой пріятель, сапожникъ Финкъ крикнулъ: "Долой пруссаковъ!" и не вызвалъ ничьего порицанія.
   Альбертъ, руководившій шествіемъ, вмѣсто того, чтобы идти къ курорту, повернулъ направо по направленію къ деревнѣ Ротбергъ. Толпа устремилась за нимъ. Спускъ былъ крутой. Альбертъ ускорилъ шаги, увлекая всѣхъ за собой. Среди шума,-- пыли и грохота мелкихъ камешковъ, срывавшихся изъ-подъ тяжелыхъ нѣмецкихъ сапогъ, этотъ побѣдоносный человѣческій вихрь, имѣя передъ собою безстрашнаго улыбающагося Молоха, въ сіявшей, подобно славѣ, подъ солнечными лучами шляпѣ, долетѣлъ до деревни и остановилъ свое стремленіе только передъ мостомъ черезъ Роту... И какъ разъ въ эту минуту на противоположномъ концѣ моста показалась другая группа манифестантовъ, съ не меньшимъ шумомъ и крикомъ: то были гуси, всѣ гуси Ротберга, почтенные гусаки и подростки, матроны и желтые гусенята. Съ распущенными крыльями и вытянутыми шеями они своими желтыми разинутыми клювами испускали отчаянные крики, хоромъ привѣтствуя освобожденнаго Молоха. Ихъ рѣзкіе голоса явственно выкрикивали: Hoch! Мнѣ даже показалось, что одинъ старый гусакъ, вытянувъ свою ощипанную шею, отчетливо кричалъ: Долой пруссаковъ!..
   

V.

   Когда старинная коляска, увозившая насъ съ Гритой и нашъ багажъ въ Штейнахъ, очутилась у поворота дороги, откуда въ послѣдній разъ открывался видъ на курортъ и замокъ, я попросилъ кучера пустить лошадей шагомъ. Рука объ руку съ сестрой, мы обернулись, чтобы полюбоваться открывшейся картиной. Было около трехъ часовъ пополудни; небо было чисто, съ легкими разрозненными облачками. Мягкій солнечный свѣтъ, почти такой же жаркій, какъ и лѣтомъ, но болѣе нѣжный, озарялъ бѣлыя виллы и желтый замокъ. Кучеръ остановился и, обернувшись къ намъ, сказалъ:
   -- Замѣтили вы, господа, что всѣ окна во дворцѣ сегодня заперты?.. Это потому, что тамъ недовольны, зачѣмъ вступаетъ къ намъ прусскій гарнизонъ. Этимъ принцъ выражаетъ свой протестъ.
   Мы промолчали. Рука моя сжала руку сестры: безъ словъ мы поняли, что думаемъ объ одномъ и томъ же, весьма далекомъ отъ интересовъ нашего возницы, принца Отто и населенія Ротберга... Мы вспоминали, что, нѣсколько недѣль назадъ, мы смотрѣли на этотъ самый пейзажъ, одушевленные смутной надеждой на новыя интересныя событія въ нашей жизни... что теперь мы уѣзжаемъ отсюда и, вѣроятно, никогда больше не вернемся... ничт# не исполнилось изъ нашихъ надеждъ, и отъ равнодушія къ намъ судьбы ноютъ наши серица.
   Кучеръ, очевидно, желавшій продлить удовольствіе бесѣды, продолжалъ:
   -- А извѣстно господамъ, что сдѣлали со статуей въ фазаньемъ паркѣ?
   -- Со статуей Бисмарка?
   -- Да. Наши шутники надѣли намордникъ на дога Бисмарка. О!-- прибавилъ онъ,-- въ Литдендорфѣ и въ Ротбергѣ есть достаточно, кто не любитъ пруссаковъ. Не очень-те сладко придется здѣсь этимъ любителямъ рѣпы.
   -- Это кому же?
   -- Пруссакамъ, чортъ бы ихъ побралъ!.. Вѣдь извѣстна, что они ѣдятъ только рѣпу.
   И, стегнувъ лошадей, онъ рысью спустился съ косогора. Вскорѣ пейзажъ съузился и потемнѣлъ; Рота съ шумомъ прыгала у края дороги, соперничая, казалось, съ нами въ быстротѣ: кто скорѣе достигнетъ Штейнаха... Лѣсистые склоны налѣво отъ дороги становились отвѣснѣе и выше. Вся дорога погрузилась въ свѣжій сумракъ. Грита плотнѣе закуталась въ свой плащъ и прижалась ко мнѣ.
   -- Сестренка?
   -- Что, мой Волкъ?
   -- Ты что-то отъ меня скрываешь?
   Она безмолвно склонила голову на мое плечо, и я почувствовалъ біеніе ея сердца.
   -- Тебѣ не жаль уѣзжать изъ Ротберга?-- спросилъ я.
   -- Я довольна, что уѣзжаю съ тобой.
   -- А! маленькая женщина, ты уже умѣешь увертываться отъ неудобныхъ для тебя отвѣтовъ! Я тебя спрашиваю, не жаль тебѣ уѣзжать отсюда въ Парижъ, даже со мной?
   -- Мнѣ жаль добрую г-жу Молохъ и старую ученую обезьяну. Мнѣ будетъ пріятно встрѣтить ихъ на вокзалѣ въ Штейнахѣ и проѣхать съ ними до Эрфурта.
   Докторъ и его жена, дѣйствительно, уѣхали изъ Ротберга часъ спустя послѣ выхода его изъ тюрьмы, какъ того желалъ принцъ. Они завтракали въ Штейнахѣ. Одинъ и тотъ же поѣздъ въ три часа пятьдесятъ минутъ долженъ быль увезти и насъ...
   -- Такъ господинъ и г-жа Молохъ только и вызываютъ въ тебѣ сожалѣніе о Ротбергѣ?-- продолжалъ я удовлетворять свое любопытство.
   Грита подняла на меня свои ясные и чистые глаза.
   -- Максъ?
   -- Да, Максъ.
   -- Я не очень грущу о немъ,-- сказала она послѣ короткаго раздумья.
   Я почувствовалъ, что она говоритъ искренно.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- спросилъ я,-- между вами что-то произошло, чего ты мнѣ не сказала. Что разъединило васъ? Noначала вы были друзьями.
   -- Ахъ, какой ты любопытный, мой Волкъ!
   Нѣсколько минутъ она молчала. Мы проѣзжали самое темное и самое узкое мѣсто ущелья Роты, располагающее къ молчанію своей бездонной глубиной; здѣсь должны слышаться только голоса старыхъ деревьевъ и шумъ рѣки, переходящей въ потокъ. Когда ущелье расширилось и посвѣтлѣло, Грита, не глядя на меня, проговорила:
   -- Ты хочешь знать? Ну, изволь... Максъ долго былъ очень нѣженъ и почтителенъ... какъ хорошо воспитанный мальчикъ нашего круга... Время отъ времени, съ моего позволенія, онъ цѣловалъ мнѣ руки... да, руки!.. Ты напрасно,-- прибавила она, повернувъ ко мнѣ свое лицо,-- совершенно напрасно такъ широко раскрываешь на меня свои огромные глаза, Волкъ. Ты отлично знаешь, что мальчики цѣлуютъ молодыхъ дѣвушекъ! Родственники дѣлаютъ видъ, что ничего не замѣчаютъ, но, въ сущности, имъ это извѣстно!.. Словомъ, иногда я позволяла Максу цѣловать руку повыше кисти...
   -- О! О!..
   -- Подожди... Скоро ему этого стало мало... Онъ попросилъ позволенія поцѣловать меня въ шею. Я отказала... Онъ настаивалъ и дѣлался несносенъ... И вотъ однажды, когда я читала въ гротѣ Маріи-Елены, онъ подкрался сзади и неожиданно громко поцѣловалъ меня въ шею. Это было уже слишкомъ! Я была застигнута врасплохъ и инстинктивно дала ему пощечину, такую сильную, что она пришлась и по носу... Онъ покраснѣлъ, посинѣлъ... я пустилась бѣжать, онъ за мной и занесъ надо мною хлыстъ. Несомнѣнно, онъ хотѣлъ меня ударить... Но я остановилась, посмотрѣла ему прямо въ глаза и обозвала его: "Дикарь!" Онъ сразу опустилъ руку и усѣлся на скамейкѣ въ гротѣ, разсерженный, повернувшись въ мою сторону спиной... Я ушла на виллу, оставивъ его одного. Потомъ онъ просилъ прощенія. Только все было уже кончено, я не могла быть съ нимъ, какъ прежде: я всегда помнила его взбѣшенный видъ, злые глаза и поднятый хлыстъ... И вотъ... Волкъ, ты дѣлаешь мнѣ больно!
   Я держалъ ее въ объятіяхъ такъ крѣпко, точно ее хотѣли у меня отнять, погубить, а я все-таки спасъ ее...
   "Дорогая, маленькая француженка, думалъ я, ты, подобно мнѣ, испытывала оскорбленіе отъ чуждой души! Только твой дѣтскій инстинктъ едва просыпающейся женщины, инстинктъ болѣе здоровый, не притупленный еще испорченностью натуры, или тираніей страсти, твой безошибочный инстинктъ немедленно возмутился. Я же разсуждалъ глупо, разсуждалъ слишкомъ долго, чтобы заговорилъ, наконецъ, мой инстинктъ".
   Мы приближались къ швейцарскому домику, гдѣ лощина становилась уже менѣе суровой, когда нашъ возница, свернувъ коляску въ сторону, остановился и знакомъ пригласилъ насъ прислушаться.
   Въ журчащей и трепещущей тишинѣ ясно слышенъ былъ топотъ поднимавшейся толпы, скрытой еще отъ насъ ближайшимъ поворотомъ дороги.
   -- Вонъ они, рѣпоѣды!-- сказалъ кучеръ, показывая кнутомъ по направленію къ повороту.
   Пруссаки появились. Впереди барабанщики и трубачи: барабаны -- на животѣ, трубы -- на шеѣ. За ними солдаты, съ ружьями на перевязяхъ, съ руками по швамъ, шли разстроенными рядами, такъ какъ, въ виду подъема на пустынный косогоръ, имъ разрѣшили идти вольно. Они поднимались молчаливо, съ опущенными головами, утомленные утреннимъ переходомъ. Вся декорація прусскаго парада исчезла: передъ нами было около сотни крестьянъ, закутанныхъ въ тяжелыя суконныя одежды; почти всѣ молодые, съ опаленными зноемъ и обожженными солнцемъ лицами, съ грубо выраженными чертами деревенскихъ земледѣльцевъ. Одни только унтеръ-офицеры по привычкѣ произносили слова команды. Офицеръ, юноша лѣтъ двадпати пяти, съ толстыми щеками и маленькими усиками, закрученными кверху, какъ у императора, шелъ прусскимъ непреклоннымъ шагомъ, выпятивъ грудь и вытянувъ шею...
   Я смотрѣлъ на нихъ безъ ненависти.
   "Быть можетъ, въ рядахъ этого отряда идетъ и тотъ, кто когда-нибудь прицѣлится въ меня и убьетъ, или тотъ, кто падетъ отъ пущенной мною наудачу пули въ скрытаго за горизонтомъ врага"...
   Вспотѣвшій и запыленный отрядъ поднимался къ Ротбергу. Грита и я слѣдили за нимъ, пока онъ не сдѣлался едва замѣтнымъ пыльнымъ облачкомъ, растаявшемъ, наконецъ, въ сумеркахъ. Сосны, буки, лиственницы и скалы по берегу свободной Роты, казалось, также смотрѣли на нихъ съ удивленіемъ: "Что за вооруженные люди, не виданные нами доселѣ?.."
   Лѣса, скалы Тюрингіи, свободная Рота, вглядитесь въ нихъ хорошенько: то идутъ ваши властители. И ими ты болѣе побѣждена нежели мы, о, старая Германія!

-----

   Экипажъ двинулся быстрѣе къ швейцарскому домику и потомъ покатился по безжизненной долинѣ, вплоть до самаго Штейнаха. Мы съ Гритой молчали. Мы сидѣли рука въ руку и оба чувствовали, что послѣднія нити между нами и этой чужой страной рвутся, причиняя еще нѣкоторую боль; но сквозь неизбѣжную грусть отъѣзда пробивалась уже радость возвращенія.
   Мы снова проѣхали старый Штейнахъ; насъ привѣтствовали маленькіе домики изъ красной глины и аспидныхъ плитокъ и курфюрстъ Людвикъ-Ульрихъ, выпрямившійся въ сѣдлѣ на своемъ неподвижномъ бронзовомъ конѣ... Промелькнула полукруглая площадь, ратуша... Вотъ мостъ черезъ Роту, уже спокойную въ своемъ теченіи... Этотъ сонный уголокъ старой Германіи не отдѣлимъ отнынѣ въ нашихъ мысляхъ отъ невѣсты г. Молоха, въ своей цѣломудренно перекрещенной на груди косынкѣ, съ разсыпавшимися по обѣимъ сторонамъ лица локонами, убѣгающей изъ домика фрау Траубе, чтобы соединиться со своимъ женихомъ-изгнанникомъ въ Гамбургѣ.
   Но вотъ уже новая часть города, электрическій трамвай, каменные дома въ стилѣ рококо, готическомъ и въ новомъ, съ лавками по берлинскому образцу. Изъ оконъ еще свѣшиваются флаги въ честь проходившаго утромъ прусскаго полка въ Ротбергъ и Литцендорфъ. На перекресткѣ улицы Мольтке и Королевской наша коляска остановилась передъ отрядомъ пѣхоты, въ походной амуниціи, со свернутыми шинелями и съ ружьями на плечахъ... Солдаты шли, какъ на парадъ, сопровождаемые восхищенными взорами уличныхъ мальчишекъ и кухарокъ. Они направлялись въ старый городъ, чтобы показать маркграфу Людвику-Ульриху побѣдителей его потомковъ.

-----

   На вокзалѣ въ Штейнахѣ оказалось не мало пассажировъ, ѣхавшихъ въ Эрфуртъ. Но среди нихъ мы не замѣтили ни господина, ни госпожи Молохъ. Когда мы сдали свой багажъ и вошли на минуту въ залъ, фрейленъ Бингеръ, сидѣвшая за своей конторкой, вся освѣтилась радостью, точно, при видѣ меня, вновь обрѣла счастье своей жизни.
   -- О! г. докторъ!.. Какъ вы рѣдко показываетесь! Правда, вы такъ заняты при дворѣ!.. Вы ѣдете въ Карлсбадъ съ вашей сестрицей, чтобы присоединиться къ ея высочеству принцессѣ?
   И при послѣднихъ словахъ она бросила на меня многозначительный взглядъ.
   -- Совершенно вѣрно,-- отвѣтилъ я, желая доставить себѣ удовольствіе перепутать сплетни, роившіяся въ жалкомъ мозгу кассирши.-- Отъ васъ ничего нельзя скрытъ, фрейленъ!.. Но въ ожиданіи поѣзда въ Штейнахъ, позвольте мнѣ купить у васъ открытое письмо съ видомъ Штейнаха... вотъ хоть это... съ изображеніемъ вокзала.
   Въ то время, какъ Грита разсматривала разноцвѣтное объявленіе пароходства "Гамбургъ-Америка", я карандашемъ написалъ адресъ: графинѣ Гриппштейнъ, 4, Грабенштрассе, Карлсбадъ. А на оборотной сторонѣ воспроизвелъ двѣ строфы изъ Интермеццо:
   
   Гдѣ-бъ я ни былъ, меня окружаетъ
   Всюду мракъ, непроглядно глубокій,
   Съ той поры, какъ уже не блистаетъ
   Предо мною мой другъ свѣтлоокій.
   
   Навсегда для меня загасилась
   Звѣздъ любви красота золотая.
   И у ногъ моихъ бездна раскрылась...
   Поглоти меня, ночь вѣковая! *)
   *) Переводъ П. И. Вейнберга.
   
   Я пошелъ опустить письмо въ почтовый ящикъ, съ дознаніемъ, что исполнилъ долгъ сентиментальной вѣжливости. Но тутъ же сознался себѣ, что было бы болѣе искреннимъ написать какъ разъ обратное стихамъ Гейне. Ибо только теперь сталъ я разбираться въ своемъ сердцѣ, только теперь, когда чудный пейзажъ Роты не околдовывалъ меня болѣе: все мое приключеніе отходило въ далекое, мечтательное прошлое, превращалось въ легкій сонъ.
   "Да и что это было, какъ не сонъ?" думалъ я.
   Прежде, чѣмъ войти въ вокзалъ, я бросилъ прощальный взглядъ на Штейнахъ. Со своими новыми улицами, съ красными и бѣлыми флагами и скороспѣлой роскошью, новый Штейнахъ, какъ символъ прусской Германіи, въ послѣдній разъ оскорбилъ меня.
   -- Прусская Германія,-- сказалъ я,-- ложная Германія, мнѣ не жаль тебя; въ моемъ сердцѣ нѣтъ тебѣ мѣста.
   Пока я разговаривалъ такъ съ самимъ собой, я замѣтиль у крыльца вокзала придворнаго конюха, державшаго въ поводу двухъ осѣдланныхъ лошадей. Онъ привѣтствовалъ меня кивкомъ головы. Въ одной изъ лошадей я узналъ лошадь принца Макса... Въ залѣ я увидѣлъ самого принца въ мундирѣ, разговаривавшаго съ Гритой. Онъ подошелъ ко мнѣ.
   -- Какъ не хорошо,-- сказалъ онъ взволнованно и тономъ упрека, тронувшимъ меня,-- какъ не хорошо, что вы хотѣли уѣхать, не простившись со мной!
   -- Дорогой принцъ,-- отвѣтилъ я,-- мнѣ тяжело разставаться съ вами, и я хотѣлъ избавить и васъ, и себя отъ горечи прощанія. Но разъ вы уже здѣсь, я очень доволенъ встрѣчей... Развѣ васъ простили?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ, и дѣтская веселость смѣнила на его лицѣ выраженіе грусти,-- я самъ прекратилъ свой арестъ, вотъ и все. Сегодня, по случаю вступленія пруссаковъ, все перевернулось вверхъ дномъ во дворцѣ... Арестъ мнѣ будетъ удвоенъ, но теперь все равно: не будетъ скучнѣе, чѣмъ на свободѣ, разъ я остаюсь одинъ.
   Въ эту минуту чей.-то пронзительный голосъ заставилъ всѣхъ обернуться. Появился Молохъ, покрытый пылью и потомъ, съ растрепанными бѣлыми волосами; онъ энергично жестикулировалъ обѣими руками, держа въ одной свою высокую шляпу, а въ другой -- дорожный мѣшокъ.
   -- Кто стащилъ у меня капсулу для насѣкомыхъ, кто стащилъ мою капсулу!? -кричалъ онъ.-- Въ ней лежало чешуйчато-крылое, стоющее шестьсотъ марокъ... и вся собранная мною флора нижней Роты! У меня украли капсулу, пока я сдавалъ багажъ. Я предъявлю искъ желѣзной дорогѣ. Я -- профессоръ Циммерманъ изъ Іены.
   Г-жа Молохъ успѣла во время пресѣчь гнѣвъ мужа, принеся съ собой зеленую коробку. Странная чета возбудила, всеобщее любопытство, но мнѣ показалось, что оно было не такъ дружелюбно, какъ въ Ротбергѣ. Штейнахъ вполнѣ опруссачился, и убѣжденія доктора, такъ же, какъ и недавнее его приключеніе, были здѣсь хорошо извѣстны.
   Мы съ принцемъ подошли къ нимъ. Максъ раскланялся съ докторомъ, выразившимъ большое удивленіе.
   -- А, ваше высочество!.. Побѣгъ изъ мѣста заключенія? Или васъ командируютъ въ Іену для окончанія курса наукъ надъ моимъ руководствомъ?
   -- Нѣтъ, я вернусь во дворецъ,-- отвѣтилъ немного сконфуженный принцъ.-Я хотѣлъ только проститься со своимъ учителемъ... и съ вами.
   Мы вмѣстѣ вышли на платформу. Молохъ опустилъ на землю свой мѣшокъ и зеленую капсулу, находившуюся подъ бдительнымъ наблюденіемъ г-жи Молохъ.
   -- Вы не сердитесь на меня, г. докторъ?-- спросилъ Максъ вполголоса.
   -- Нисколько, мой дорогой принцъ,-- отвѣтилъ Молохъ.-- Мое единственное желаніе,-- продолжалъ онъ, протянувъ ему руку,-- чтобы этотъ случай укрѣпилъ въ васъ чувство справедливости и сознаніе отвѣтственности, ибо вамъ предназначено въ будущемъ управлять людьми.
   Максъ бросился къ нему на шею и поцѣловалъ его. Затѣмъ онъ расцѣловался съ г-жей Молохъ и со мной. Одна Грита осталась обдѣленной: онъ повернулся къ ней и замеръ въ комическомъ колебаніи. Начальникъ станціи, въ красномъ мундирѣ опереточнаго генерала, съ силой и бранью уже оттѣснялъ публику, въ виду приближавшагося поѣзда... Грита густо покраснѣла.
   -- Вы не поцѣловали свою пріятельницу?-- сказалъ я Максу.
   Оба улыбнулись. Съ легкимъ смущеніемъ они церемонно поцѣловались другъ съ другомъ. Но черезъ мгновеніе, какъ бы помимо воли, Максъ обнялъ Гриту за талію, привлекъ къ себѣ и поцѣловалъ ее въ шею, надъ воротникомъ, у маленькихъ завитковъ волосъ. И я замѣтилъ, что Грита крѣпко пожала руку своего друга.
   -- Какъ трогательно и мило!-- воскликнула г-жа Молохъ, и ея нѣжные глаза наполнились слезами.
   Подлетѣлъ поѣздъ, наполнивъ все кругомъ стукомъ и лязгомъ, и остановился, испуская громкіе вздохи усталости своихъ тормазовъ. Первымъ вскочилъ на подножку вагона Молохъ и чуть не упалъ; уцѣпившись за ручку дверцы, онъ тщетно пытался повернуть ее, пока мы не подоспѣли на помощь. Г-жа Молохъ, Грита и я взошли слѣдомъ за нимъ.
   Принцъ захлопнулъ дверцу. Стоя на подножкѣ вагона, онъ продолжалъ разговаривать съ Гритой и со мной; супруги Молохъ размѣщали на полкахъ свои дорожные мѣшки и драгоцѣнную зеленую капсулу.
   Глаза Макса, старавшагося сдерживать слезы, были устремлены на Гриту съ выраженіемъ нѣжнаго упрека. Потомъ онъ перевелъ ихъ на меня, и сердце мое сжалось: въ этихъ глазахъ, такъ похожихъ на глаза его матери, я увидѣлъ душу Эльзы, говорившую мнѣ то же, что глаза Макса -- Гритѣ:
   "Что я тебѣ сдѣлалъ? Зачѣмъ ты уѣзжаешь?"
   Красный начальникъ станціи далъ свистокъ. Я пожалъ, руку принцу, Грита протянула ему свою, и онъ на лету поцѣловалъ ее.
   -- Прощайте! Прощайте!-- восклицали господинъ и г-жа Молохъ, тѣснясь позади насъ.
   Мускулы поѣзда вздрогнули. Локомотивъ одинъ за однимъ выпускалъ свои тяжелые вздохи. Максъ все еще стоялъ на подножкѣ.
   -- До свиданія! Въ Парижѣ!-- сказала взволнованная Грита.
   Принцъ соскочилъ съ подножки. Мы едва разслышали его слова:
   -- Въ Парижѣ? Увы! тамъ я никогда не буду!..

Конецъ.

"Русское Богатство", NoNo 1--5, 1907

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов