Филиппов Александр Никитич - Сперанский, как кодификатор русского права

Сперанскій, какъ кодификаторъ русскаго права.

І.

Вопросъ о кодификаціи нашего права, столь успѣшно для своего времени разрѣшенный Сперанскимъ, былъ изстариннымъ и наболѣвшимъ вопросомъ нашимъ уже съ начала XVIII в. Съ первыхъ лѣтъ этого столѣтія до второй четверти XIX в., когда Сперанскій, возвращенный изъ ссылки, вновь становится во главѣ дѣла кодификаціи, идетъ рядъ коммиссій, составленныхъ иногда весьма грандіозно и цѣлесообразно, но ничего, однако, не успѣвавшихъ сдѣлать, чтобы замѣнить устарѣвшее, послѣ реформъ XVIII в., Соборное Уложеніе новымъ, въ которомъ были бы сведены воедино всѣ тѣ измѣненія, какія разновременно и частично появлялись въ законодательствѣ то въ отмѣну, то въ дополненіе прежде дѣйствовавшихъ нормъ права. Невольно является вопросъ: почему дѣло кодификаціи въ теченіе слишкомъ ста дѣть не удается новому времени и почему оно сравнительно легко удалось XVII вѣку, когда въ продолженіе какого-нибудь полугодія создался кодексъ, съ достаточною полнотой и ясностью отразившій въ себѣ движеніе нашей юридической мысли за два послѣднія столѣтія, а потому и успѣшно служившій дѣлу московскаго правосудія?

Несомнѣнно, новая эпоха нашей исторіи имѣла и болѣе образованныхъ юристовъ, и болѣе техническихъ средствъ сравнительно съ XVII в. для приведенія всего дѣйствовавшаго законодательства въ одно цѣльное Уложеніе. Однако, дѣло кодификаціи не приходило ни къ какому концу вплоть до второй половины XIX в., когда Сперанскій вторично взялъ его въ свои мощныя руки. Вопросъ объ этой удачѣ старой московской Руси и неудачи новой Россіи далеко не пустой вопросъ и для нашего времени, которому также предстоитъ раздѣлаться съ устарѣлымъ Сводомъ Законовъ и замѣнить его новымъ Уложеніемъ, гражданскимъ и уголовнымъ. Обращаясь къ литературѣ нашей, мы не находимъ здѣсь общаго отвѣта, вполнѣ разрѣшающаго вопросъ. Въ послѣдней обширной работѣ, посвященной кодификаціи, а именно въ сочиненіи В. Н. Наткина Законодательныя коммиссіи въ Россіи въ XVIII в. (Спб., 1887 г., т. I), авторъ также задается вопросомъ о томъ, "какія же причины, въ силу которыхъ новое Уложеніе не могло быть составлено за все это время (XVIII в.), несмотря на всѣ усилія правительства въ этомъ отношеніи и на почти непрерывное существованіе коммиссій, занимавшихся систематизаціей и упорядоченіемъ русскаго законодательства?" -- и отвѣчаетъ: "Причинъ было нѣсколько. Всѣ онѣ уже, указаны Сперанскимъ" (стр. 181). Обращаясь за разрѣшеніемъ вопроса къ Сперанскому, съ которымъ согласенъ авторъ, мы находимъ слѣдующее {Обозрѣніе историческихъ свѣдѣній о Сводѣ Законовъ. Спб., 1837 г., стр. 55 и сл.}: причины неудачъ лежатъ, по мнѣнію Сперанскаго, "въ обстоятельствахъ времени и въ распорядкѣ работъ". "Обстоятельствомъ времени", прежде всего, надо объяснить, что "правительство по необходимости употребляло къ сему дѣлу людей, большею частью занятыхъ, обремененныхъ другими дѣлами"; затѣмъ въ людяхъ, назначенныхъ къ дѣлу кодификаціи, "соединеніе теоріи (т.-е. теоретическихъ знаній права) съ опытностью (т.-е. съ практическимъ знаніемъ законовъ) случалось очень рѣдко" (стр. 57). Что касается распорядка работъ, то Сперанскій находилъ справедливо, что "всѣ почти коммиссіи представляли себѣ дѣло, имъ предлежащее, не только настоятельнымъ, но и въ исполненіи легкимъ. Отсюда происходило, что всѣ почти приступали прямо къ концу его, не приготовивъ ни начала, ни средины". Поэтому онѣ то печатали манифесты о сочиненіи Уложенія, не сочинивъ его, то приступали къ составленію Свода законовъ или даже Уложенія, не сдѣлавъ предварительно собранія законовъ, на которыхъ должно было основываться само Уложеніе. Авторитетъ Сперанскаго, калится, сдѣлалъ то, что, въ большинствѣ случаевъ, историки права повторяли это его объясненіе причинъ неудачъ, несмотря на то, что оно касалось только внѣшней стороны дѣла, его организаціи въ той или другой коммиссіи. Нисколько, конечно, не отвергая полной справедливости мыслей Сперанскаго въ объясненіи этихъ внѣшнихъ обстоятельствъ, мы думаемъ, однако, что ими одними необъяснимо вовсе общее крушеніе всѣхъ попытокъ XVIII в. и начала XIX в. свести въ единое Уложеніе все наше разрозненное, разнопринципное и подъ давленіемъ разнообразныхъ обстоятельствъ создавшееся законодательство. Общая органическая причина неудачъ, не зависѣвшая ни отъ распорядка работъ въ коммиссіяхъ, ни отъ состава ихъ членовъ и ихъ знаній, лежала въ той почти непреодолимой трудности, какую представляло для своей кодификаціи законодательство XVIII в. и какой не было въ законодательствѣ XVII в. Въ существѣ своемъ всякая кодификація есть ничто иное, какъ обобщеніе извѣстнаго законодательнаго матеріала. Но не всякій законодательный матеріалъ одинаково поддастся этому обобщенію или укладкѣ въ общія правовыя нормы, выработанныя согласно теоріи и практикѣ права: необходимо, чтобы само законодательство, подвергаемое переработкѣ въ Уложеніе, обладало, въ общемъ, большею или меньшею однопринципностью своихъ положеній, извѣстнымъ единствомъ происхожденія своихъ источниковъ. Такимъ и было московское законодательство, положенное въ основу Соборнаго Уложенія. Это законодательство созидалось вѣками, путемъ указовъ и чедобитій, практики приказовъ и Боярской Думы. Даже тѣ изъ иноземныхъ источниковъ, которые довольно обильно вошли въ него, проходили, прежде чѣмъ попасть въ Уложеніе, черезъ длинный и часто суровый рядъ переработокъ и видоизмѣненій той же практики, такъ что, явясь въ Уложеніи, они никому не казались чужими и малоприноровленными къ жизни. Правда, полученный изъ обобщенія такого медлительно-долго складывавшагося матеріала памятникъ отличался строго-консервативнымъ характеромъ (за немногими исключеніями) и не могъ принадлежать къ тѣмъ кодексамъ, которые двигаютъ мысль впередъ и рѣзко видоизмѣняютъ жизненныя отношенія, подчиняя ихъ своимъ новымъ началамъ, но онъ сдѣлалъ свое дѣло: достаточно ясно и полно уложилъ въ свои 25 главъ основное содержаніе юридической мысли своего вѣка, нигдѣ не разнорѣча въ своихъ принципахъ. Что же представляло собой, какъ кодификаціонный матеріалъ, законодательство XVIII в.? Это законодательство отличалось какъ неслаженностью, несходствомъ по происхожденію и содержанію между собой тѣхъ памятниковъ права, которые должны были явиться первоисточниками "новаго" Уложенія, такъ еще болѣе -- разнохарактерностью тѣхъ принциповъ, которые лежали въ основаніи нормъ подлежащаго теперь обобщенію въ единомъ новомъ кодексѣ. Въ то время, какъ московскій кодификаторъ нашелъ для своего Уложенія однообразный матеріалъ въ обширной практикѣ подлежащихъ учрежденій, кодификаторамъ XVIII в. приходилось часто примирять непримиримое, соединять вмѣстѣ взаимно другъ друга исключающее и противорѣчаще. Понятно, какъ затруднено было дѣло кодификаціи, особенно въ виду разбросанности матеріала, недостатка въ людяхъ знающихъ и т. д. По касаясь подробностей, для подтвержденія сказаннаго достаточно привести нѣсколько фактовъ изъ дѣятельности законодательныхъ коммиссій XVIII в. Первая коммиссія 1700 г., именно такъ называемая Палата объ Уложеніи, должна была составить Новоуложенную книгу, въ которой было бы исправлено Соборное Уложеніе сообразно тѣмъ указамъ и боярскимъ приговорамъ, которые были изданы въ дополненіе или измѣненіе постановленій Уложенія во второй половинѣ XVII в. Задача, какъ это само собой довольно понятно, не особенно трудная, и именно потому, что законодательство второй половины XVII в., если и представляло весьма много прогрессивныхъ чертъ сравнительно съ Соборнымъ Уложеніемъ, то въ существѣ своихъ принциповъ не расходилось съ нимъ такъ, какъ оно творилось прежними московскими органами, на основѣ прежнихъ правоисточниковъ. Новоуложенная книга вскорѣ и была составлена {Полѣновъ: "Матеріалы для исторіи русскаго законодательства". Вып. I (Спб., 1865 г.), стр. 58.}, но никогда не была, однако, обнародована. Вторая коммиссія 1714 г. должна была подъ наименованіемъ Своднаго Уложенія продолжать ту же работу, что и первая. Но она не успѣла докончить своего дѣла, какъ Петръ Великій въ 1718 г. приказываетъ "учинить" сводъ русскихъ законовъ со шведскими. Такимъ образомъ, если работа первыхъ двухъ коммиссій и была легка по существу своему, то работа третьей представляла громадныя трудности. "Легко можно представить препятствія,-- говоритъ Сперанскій,-- кои и на семъ новомъ пути встрѣтились отъ разности въ языкѣ, отъ недостатка свѣдущихъ людей, отъ кореннаго несходства двухъ разныхъ системъ законодательства и особенно отъ того, что собственное свое законодательство, разнообразное и противорѣчащее (въ это время, добавимъ мы), не было еще сводомъ установлено, и, слѣдовательно, не представляло никакой возможности опредѣлить съ достовѣрностью, что должно въ немъ считать дѣйствующимъ и что отмѣненнымъ" (Обозр. истор. свѣдѣній, стр. 14 и сл.). Является вопросъ, почему же Петръ Великій отвергъ уже составленный проектъ новоуложенной книги и не далъ кончить Своднаго Уложенія, а обратился къ столь трудной задачѣ согласить начала совсѣмъ чужаго шведскаго кодекса съ своими? Недостатокъ свѣдѣній не даетъ возможности отвѣтить на это прямо и положительно. Но намъ кажется, что объясненіе этого факта лежитъ въ томъ, что первыя два Уложенія не могли удовлетворить Петра В. потому, что, будучи составлены почти въ началѣ реформаціоннаго движенія, они естественно не укладывали въ свои нормы этого движенія, состарились для него, не успѣвъ быть даже обнародованы. Петру В., съ его стремительностью въ реформахъ и жаждой видѣть скорѣе ихъ осуществленными, должна была казаться вполнѣ возможною мысль о сведеніи вмѣстѣ шведскаго и русскаго законодательства, особенно въ виду того обстоятельства, что, въ то же время, судебноадминистративныя учрежденія должны были перестроиться по шведскому образцу. Но трудность соединенія воедино шведскаго и русскаго кодекса оказалась слишкомъ непреодолимою и дѣло коммиссіи не пришло ни къ какому результату. Эта трудность особенно характерно выступаетъ впередъ, когда мы сравнимъ относительную легкость составленія своихъ проектовъ первыми двумя коммиссіями. И понятно почему: матеріалъ для Улооюенія, бывшій въ ихъ рукахъ, поддавался кодификаціи, хотя уже и не былъ пригоденъ къ жизни, въ которую реформы ввели новыя начала, поставивъ ихъ въ борьбу съ прежде господствовавшими. Борьба эта велась во весь XVIII вѣкъ съ большимъ или меньшимъ напряженіемъ, съ перевѣсомъ то стараго, то новаго. Естественно, какъ былъ затрудненъ кодификаторъ, которому приходилось въ этомъ броженіи понятій и принциповъ выбирать преобладающія, чтобъ обобщить ихъ въ единомъ Уложеніи. Да и эта трудная задача, какъ вѣрно замѣтилъ глубокій изслѣдователь эпохи преобразованія, С. М. Соловьевъ, "возлагалась на людей не приготовленныхъ, отуманенныхъ преобразованіемъ,-- на людей, среди которыхъ были смотрѣвшіе враждебно на новизны, и, между тѣмъ, не имѣвшіе ни духа, ни умѣнья отстаивать старое".

Не останавливаясь подробно на слѣдующихъ коммиссіяхъ, скажемъ лишь, что ихъ неуспѣхъ, въ общемъ, былъ результатомъ все той же причины, хотя частности въ организаціи работъ, составѣ и задачахъ коммиссій были различны. Такъ, въ царствованіе Петра II въ 1728 г. создается коммиссія съ цѣлью пополненія Соб. Уложенія новымъ законодательнымъ матеріаломъ; въ 1730 г. берутся за сочиненіе новаго Уложенія, чтобы въ 1735 г. заняться печатаніемъ того Своднаго Уложенія, которое составлено было при Петрѣ Великомъ и теперь уже совсѣмъ устарѣло; въ 1754 г. предписывается "сочинить законы ясные, всѣмъ попятные и настоящему времени приличные" и т. д., и т. д. {Интересныя подробности о всѣхъ этихъ коммиссіяхъ указываются въ сочиненіи С. В. Нахмана: "Исторія кодификаціи гражданскаго нрава" (т. I, Спб., 1876 г.) и въ упомянутомъ сочиненіи В. Н. Латкина, къ которымъ и отсылаемъ желающихъ изучить вопросъ подробно.}. Каждое новое десятилѣтіе вѣка приносило все новыя и новыя измѣненія въ законодательствѣ, то прогрессивныя, то регрессивныя, а потому съ каждымъ десятилѣтіемъ все болѣе и болѣе затруднялась комбинація всѣхъ этихъ измѣненій въ единомъ кодексѣ. Неудивительно, что коммиссіи такъ быстро мѣняютъ планы своихъ работъ, имѣвшихъ въ существѣ своемъ одинъ общій органическій порокъ -- трудность примиренія въ одномъ кодексѣ противорѣчивыхъ, несходныхъ не только но духу, но даже по языку узаконеній. Послѣдняя коммиссія XVIII г.,-- знаменитая Екатерининская,-- созванная "для сочиненія проекта новаго Уложенія", была составлена наиболѣе разумно и, повидимому, болѣе всѣхъ другихъ могла разсчитывать на успѣхъ своего дѣла. Какъ извѣстно, въ этой коммиссіи былъ данъ въ XVIII в. опытъ грандіознаго призыва народнаго представительства въ выработкѣ законопроектовъ Уложенія. Затѣмъ, сами эти проекты, но плану императрицы, могли совершенно отрѣшиться отъ путаницы современнаго имъ законодательства и, исходя изъ своихъ знаній, нуждъ и интересовъ страны, создать новые законы, защищающіе въ своихъ пормахъ хотя бы наиболѣе важные изъ этихъ нуждъ и интересовъ. На нашъ взглядъ, законопроектъ вполнѣ новаго Уложенія именно и могъ быть только созданъ представительнымъ собраніемъ, тогда какъ канцелярски составленныя коммиссіи въ XVIII в. и въ началѣ XIX ст. только и были въ силахъ, въ виду указаннаго выше состоянія нашего законодательства, составить лишь Сводъ законовъ дѣйствующихъ, какъ это и было сдѣлано Сперанскимъ. Чтобы создать не мертво-рожденный, а отвѣчающій вполнѣ интересамъ страны кодексъ, необходимо было серьезное изслѣдованіе началъ юридической жизни страны. Однимъ изъ способовъ такого изслѣдованія и было созваніе представительнаго собранія. Послѣднее и въ наказахъ, данныхъ депутатамъ выборщиками, и въ запасѣ свѣдѣній, принесенныхъ самими выборными, имѣло громадный матеріалъ, который могъ бы послужить къ выработкѣ законопроектовъ новаго кодекса лучше, чѣмъ та подавляющая масса разнорѣчивыхъ узаконеній, которая лежала передъ предшествующими коммиссіями. Къ сожалѣнію, Екатерининская коммиссія не создала Уложенія. Причины этого лежали не въ томъ, конечно, что "предпріятіе сіе было рановременно", какъ думалъ сынъ маршала коммиссіи А. И. Бибикова, а въ томъ, что бибиковская коммиссія, какъ это блистательно было доказано В. И. Сергѣевичемъ организовала свои работы такъ, что проектъ Уложенія никакимъ образомъ не могъ быть ею выработанъ, и въ томъ, наконецъ, добавимъ мы, что желаніе довести дѣло до конечнаго результата не было вполнѣ искреннимъ.

Переходимъ теперь къ XIX вѣку.

II.

Неудача, постигшая знаменитую VIII "коммиссію о сочиненіи новаго Уложенія", такъ широко и блестяще задуманную, естественно не могла не отразиться на кодификаціонныхъ работахъ въ концѣ XVIII в. и началѣ XIX в. Послѣ довольно большаго промежутка времени, въ 1797 г. приходятъ вновь къ мысля, вмѣсто сочиненія новаго Уложенія, составить Сводное Уложеніе или Сводъ. Но, по обыкновенію, коммиссія только что начинаетъ работу, какъ въ началѣ царствованія Александра I вновь преобразуется въ своемъ составѣ и направленіи работъ. Именно въ 1801 г. во главѣ коммиссіи становится гр. Завадовскій, а затѣмъ въ 1803 г. кн. Лопухинъ. Этотъ послѣдній представляетъ государю новый планъ работъ, но которому и составленіе Свода законовъ дѣйствующихъ, и сочиненіе новаго Уложенія равно признаются неудобоисполнимыми. По этому новому плану, коммиссія составленія законовъ, прежде всего, должна была заняться "опредѣленіемъ общихъ основаній права" (principia juris) и, исходя изъ нихъ, уже потомъ приняться за составленіе общихъ государственныхъ законовъ, матеріалъ для которыхъ она найдетъ-де въ дѣйствующихъ узаконеніяхъ имперіи. Здѣсь, такимъ образомъ, брался средній путь между составленіемъ Свода и новаго Уложенія,-- путь если и болѣе легкій для выполненія, чѣмъ созданіе новаго Уложенія, то, все-таки, требовавшій для своего выполненія много усилій мысли. Если и не было особенно трудно, по иноземнымъ источникамъ, создать сборникъ "principia juris", то, несомнѣнпо, былъ луженъ умъ очень тонкій и человѣкъ отлично знавшій дѣйствовавшее тогда право, чтобы помирить начала этого исторически сложившагося права съ теоретическими principia juris. Такого ума не нашлось въ коммиссіи, такъ какъ ея главный дѣятель, баронъ Розепкампфъ, если и былъ ученымъ теоретикомъ, то вовсе не зналъ ни Россіи, ни ея языка и законодательства. Дѣло и этой коммиссіи было осуждено на безплодное сочиненіе мертво-рожденныхъ проектовъ, когда въ 1808 г. въ составѣ ея членовъ явился Сперанскій. Намъ уже приходилось не разъ указывать, какое глубокое различіе въ идеяхъ и направленіи дѣятельности замѣчается въ Сперанскомъ царствованія Александра I и Николая I. Нигдѣ это различіе не давало себя такъ сильно чувствовать, какъ именно въ работахъ его по кодификаціи нашего права. Въ царствованіе Александра I Сперанскій явился въ коммиссію составленія законовъ, обремененный множествомъ другихъ важныхъ должностей и порученій {Въ своемъ письмѣ государю изъ Перми въ 1813 г. самъ Сперанскій говоритъ объ этомъ такъ: "Развлеченный множествомъ дѣлъ, я не могъ сей части (коммиссіи законовъ) дать того ходу, какого бы желалъ; но смѣю сказать, что и въ ней сдѣлано въ теченіе 2-хъ лѣтъ болѣе, нежели во все предъидущее время. Цѣлое почти столѣтіе протекло въ однихъ несвязныхъ планахъ и обѣщаніяхъ; въ мое время не только составлены твердые планы на важнѣйшія части, но составлены, изданы и въ совѣтѣ разсмотрѣны двѣ труднѣйшія части прекраснаго Уложенія; третья и послѣдняя требовали только отдѣлки".}, будучи знакомъ едва ли не съ однимъ наполеоновскимъ кодексомъ и совсѣмъ почти не зная отечественнаго законодательства, считавшагося имъ тогда варварскимъ и недостойнымъ изученія, какъ это доказывается его біографомъ гр. Корфомъ. Впослѣдствіи онъ созналъ ошибочность своихъ воззрѣній въ этомъ отношеніи, какъ это ясно видно и изъ его дѣятельности по собранію и изученію русскаго законодательства въ царствованіе императора Николая I и изъ его собственнаго осужденія метода работъ предшествующихъ коммиссій, гдѣ онъ косвенно не пощадилъ и самого себя. Въ этотъ же первый періодъ своей дѣятельности онъ легко смотрѣлъ на предстоявшее ему колоссальное дѣло кодификаціи и, какъ бы упоенный своимъ успѣхомъ въ другихъ областяхъ, слишкомъ вѣрилъ въ свои единичныя силы. Не озаботясь ни приготовленіемъ собранія актовъ предшествовавшаго времени, ни составленіемъ изъ нихъ Свода законодательства дѣйствующаго, какъ необходимыхъ матеріаловъ для будущаго Уложенія (это все дѣлается имъ уже впослѣдствіи), онъ прямо приступилъ къ составленію послѣдняго по иностранному образцу. Необычайное трудолюбіе и творческій талантъ Сперанскаго дали себя знать и здѣсь, при неправильности самаго метода кодификаціонныхъ работъ, первая часть проекта гражданскаго Уложенія -- о лицахъ -- была уже готова въ октябрѣ 1809 г. и 1 января 1810 г. при открытіи государственнаго совѣта уже была внесена на его разсмотрѣніе (вторая часть проекта -- объ имуществахъ -- была представлена въ томъ же 1810 г. и къ концу года была уже разсмотрѣна государственнымъ совѣтомъ; третья -- о договорахъ -- хотя и была приготовлена еще Сперанскимъ, но обсуждалась въ декабрѣ 1813 г. уже послѣ его удаленія). Несомнѣнно, что это быстрое разрѣшеніе вѣковой задачи, кромѣ указанныхъ качествъ автора проекта новаго Уложенія, находить себѣ объясненіе еще и въ томъ обстоятельствѣ, что Сперанскій, бросивъ скучныя и обременительныя изысканія надъ дѣйствовавшимъ въ странѣ правомъ, какъ систему, такъ и большую часть матеріала для проекта нашелъ въ знаменитомъ Code Napoléon, небольшомъ сравнительно, но чрезвычайно содержательномъ, логичномъ и ясно написанномъ гражданскомъ Уложеніи Франціи. Не останавливаясь пока на вопросѣ, въ чемъ состояла самостоятельная работа Сперанскаго при пользованіи Наполеоновымъ кодексомъ,-- вопросѣ достаточно разрѣшенномъ нашею историко-юридическою критикой (см., наприм., С.Л. Нахмана: "Исторія кодификаціи", т. I, стр. 392 и ея.). Обратимся къ другому, имѣющему болѣе общій интересъ и не потерявшему своего значенія для нашего времени. Какъ смотрѣть на эту попытку Сперанскаго упразднить свое гражданское право и замѣнить его чужимъ? Прежде чѣмъ, однако, отвѣтить на этотъ вопросъ съ нашей современной точки зрѣнія на подобную радикальную замѣну своего яркимъ, укажемъ на то, какъ отнеслось къ попыткѣ Сперанскаго тогдашнее общественное мнѣніе. Государственный совѣтъ отнесся въ общемъ весьма благосклонно къ проекту и принялъ его за немногими исключеніями, касавшимися, главнымъ образомъ, вопроса о разводѣ и вообще о бракѣ {Свѣдѣнія объ измѣненіяхъ отдѣльныхъ частей проекта и о мнѣніяхъ членовъ находятся въ Журналахъ Департам. Законовъ и Общаго Госуд. Совѣта (Ар. Госуд. Сов., т. IV. Спб., 1874 г.).}. Но уже въ самомъ совѣтѣ раздавались голоса, предлагавшіе Сперанскому указать на тѣ русскіе законы, на основаніи коихъ якобы составленъ имъ проектъ Уложенія. Сперанскій, съ ни чѣмъ, на нашъ взглядъ, неоправдываемымъ легкомысліемъ, не найдя почему-то возможнымъ открыто указать первоисточникъ своего Уложенія, приказалъ извѣстному въ то время знатоку законодательства, Ильинскому (бывшему начальникомъ архива коммиссіи составленія законовъ), "подвести подъ каждую статью ссылки на тѣ указы, изъ которыхъ она будто бы почерпнута, что Ильинскій и исполнилъ съ величайшимъ, однако же, какъ онъ самъ признается въ своихъ запискахъ затрудненіемъ и крайнею часто натяжкой" (Корфь, стр. 163, прим.). Неудивительно, что такая махинація не оправдала содержанія многихъ статей проекта, и нѣкоторые члены государственнаго совѣта не были совсѣмъ ею убѣждены и остались увѣрены, что новый кодексъ взятъ изъ Code Napoléon. Можетъ показаться страннымъ, почему же государственный совѣтъ, все-таки, принялъ проектъ, казавшійся какъ многимъ его членамъ, такъ и части публики заимствованнымъ и "несвойственнымъ русскому духу", какъ объ этомъ свидѣтельствуютъ извѣстная записка Карамзина и многія другія данныя, собранныя бар. Корфомъ (ib., стр. 160 и сл.). Но государственный совѣтъ въ это время, какъ это видно изъ отзывовъ современниковъ {Вотъ нѣкоторые изъ такихъ отзывовъ. Извѣстный И. И. Дмитріевъ такъ говоритъ объ обсужденіи проектовъ Сперанскаго въ государственномъ совѣтѣ: "Въ общемъ собраніи гос. совѣта кн. Л. Н. Голицынъ, И. А. Алексѣевъ и я подавали свои голоса противъ нѣкоторыхъ положеній проекта. Государственный секретарь, какъ редакторъ онаго, опровергалъ ихъ. Большая же часть членовъ была на сторонѣ проекта (о сонатѣ), или, лучше сказать, на сторонѣ домашнихъ разсчетовъ... Всякій разъ, когда Сперанскій ни входилъ отъ государя въ залу общаго собранія совѣта, нѣкоторые члены обступали (его), съ шептаніемъ отбивая одинъ другаго, между тѣмъ какъ многіе изъ-за нихъ въ безмолвіи обращались къ нему, какъ подсолнечники къ солнцу, и домогались ласковаго его воззрѣнія"... (Взглядъ на мою жизнь. М.,1866 г., стр. 192 я 194). Ф. Ф. Вигель въ своихъ Воспоминаніяхъ (М., 1864 г., ч. III, стр. 83) говоритъ, что гос. совѣтъ "былъ ничто иное, какъ самъ Сперанскій, который предлагалъ въ немъ къ слушанію дѣла, потомъ, среди общаго молчанія членовъ, самъ разсуждалъ о нихъ, и опредѣленія свои давалъ имъ подписывать"...}, былъ очень раболѣпно настроенъ по отношенію къ могущественному любимцу, звѣзда котораго сіяла тогда полнымъ блескомъ. Неудивительно поэтому, что проектъ Сперанскаго не вызвалъ открытаго сопротивленія въ законодательномъ собраніи, члены котораго лишь потомъ, когда Сперанскій былъ въ ссылкѣ, рѣзко обрушились на его кодексъ, подвергли его критикѣ и сдали въ архивъ подъ благовиднымъ предлогомъ необходимости сличить его съ "законами существующими". Нагляднымъ свидѣтельствомъ такой двойственности въ отношеніи къ дѣлу служатъ сами журналы государственнаго совѣта за оба промежутка времени разсмотрѣнія проекта -- въ 1810 г. и въ 1814--15 гг.: журналы 1810 г. какъ-то оффиціально сдержаны и кратки, журналы слѣдующихъ лѣтъ подробны и сопровождаются обширными записками и мнѣніями отдѣльныхъ членовъ, причемъ эти члены теперь уже не стѣсняясь заявляютъ, что "проектъ есть испорченный переводъ Наполеонова кодекса, что непостижимо, какъ можно заимствоваться намъ законами отъ ужасной революціонной пропаганды" (мнѣніе Трощинскаго. Архивъ Г. С., т. IV, стр. 146 и сл.); что "обмѣнъ своихъ законовъ на чуждые не есть руководство вѣрное къ составу Уложенія, сродная для Россіи...". (мнѣніе адмирала Мордвинова, ib., стр. 165 и сл.) и т. п. На безпристрастнаго наблюдателя вся эта неустойчивость мнѣній производитъ не менѣе тяжелое впечатлѣніе, чѣмъ и эта "смѣлость", высказываемая громко лишь тогда, когда авторъ законопроекта былъ далеко и не могъ уже защищать своего дѣла самъ {Въ высшей степени справедливо мнѣніе А. Н. Пыпина, что, вѣдь, "Сперанскій предлагалъ лишь проектъ; дѣло того собранія, въ которое онъ былъ внесенъ, было принять и развить его, или разобрать и отвергнуть; авторъ отвѣчалъ бы но за учрежденіе, а за личное мнѣніе" (Общ. движеніе при Алек. I, изд. II, стр. 142). Но у собранія не хватило мужества на открытую игру, и Сперанскому пришлось не мало потомъ вынести обвиненій за свой проектъ.}.

Но обращаемся къ тому, что слышалось въ обществѣ по поводу новаго Уложенія Сперанскаго. Пріемъ, встрѣченный проектомъ въ консервативныхъ кругахъ, былъ самый враждебный. Общество, какъ въ высшемъ своемъ классѣ -- придворной аристократіи, такъ и въ классѣ чиновничества, было въ это время вообще весьма недоброжелательно настроено противъ Сперанскаго. Ближайшимъ поводомъ къ этому послужили знаменитые указы о придворныхъ чинахъ и экзаменахъ на гражданскіе чины. Первымъ -- масса знатной молодежи, носившей званіе камеръ-юнкеровъ и камергеровъ, лишалась высокихъ чиновъ, связанныхъ прежде съ этими званіями, теперь объявленными простыми "отличіями", не приносившими никакого чина, между тѣмъ какъ прежде чины, соединенные съ званіями, давали ходъ этимъ лицамъ для прохожденія службы на высшихъ должностяхъ; вторымъ -- извѣстные чины должны были даваться не за одну выслугу лѣтъ, а лишь по представленіи свидѣтельства университетовъ объ окончаніи курса или выдержаніи испытанія по извѣстной программѣ. Переустройство государственныхъ учрежденій, проектъ гражданскаго Уложенія, созданные подъ вліяніемъ увлеченія Франціею и ея порядками, еще болѣе усугубили это враждебное отношеніе консервативныхъ круговъ къ Сперанскому, на кабинетъ котораго смотрѣли тогда всѣ, какъ картинно выражается Вигель, "какъ на Пандоринъ ящикъ, наполненный бѣдствіями, готовыми излетѣть и покрыть собою все наше отечество" (III, стр. 21). Мы уже говорили въ своемъ мѣстѣ о томъ, какъ было встрѣчено переустройство государственныхъ учрежденій. Что касается проекта новаго Уложенія, то Карамзинъ въ своей запискѣ о старой и новой Россіи говоритъ о немъ слѣдующее (послѣ паденія Сперанскаго отголосокъ тѣхъ же мыслей находимъ въ мнѣніи Трощинскаго и мы. другихъ): "Въ самомъ дѣлѣ издаются двѣ книжки подъ именемъ проекта Уложенія. Что-жь находимъ? Переводъ Наполеоновскаго кодекса. Какое изумленіе для Россіянъ, какая пища для злословія! Благодаря Всевышняго, мы еще не подпали желѣзному скипетру сего завоевателя; у насъ еще не Вестфалія, не Итальянское королевство, не Варшавское герцогство, гдѣ кодексъ Наполеона, со слезами переведенный, служитъ уставомъ гражданскимъ. Для того ли существуетъ Россія, какъ сильное государство, около тысячи лѣтъ, для того ли около ста лѣтъ трудятся надъ сочиненіемъ своего полнаго Уложенія, чтобы торжественно, предъ линемъ Европы, признаться глупцами и подсунуть сѣдую нашу голову подъ книжку, слѣпленную шестью или семью эксъ-адвокатами и эксъ-якобинцами? Петръ Великій любилъ иностранное, однакожъ, не велѣлъ бы, безъ всякихъ дальнихъ околичностей, взять, напримѣръ, шведскіе законы и назвать ихъ русскими, ибо вѣдалъ, что законы народа должны быть извлечены изъ собственныхъ его понятій, нравовъ, обыкновеній, мѣстныхъ обстоятельствъ"... Не безъинтересно, прежде чѣмъ войти въ обсужденіе мнѣнія Карамзина, замѣтить, что и самъ Сперанскій, и нѣкоторые изъ членовъ государственнаго совѣта, вопреки очевидности, доказывали, что проектъ гражданскаго Уложенія не имѣлъ никакой связи съ кодексомъ Наполеона. Такъ, въ томъ же письмѣ къ государю изъ Перми, на которое мы не разъ указывали, Сперанскій, какъ бы отвѣчая Карамзину, говорить: "Другіе искали доказать, что Уложеніе, мною внесенное (въ гос. совѣтъ), есть переводъ съ французскаго или близкое подражаніе. Ложь или незнаніе, кои изобличить такъ нетрудно, ибо и то, и другое напечатано"... Въ госуд. совѣтѣ, возражая Тройницкому, что "проектъ граж. Уложенія собственно есть испорченный переводъ Наполеонова кодекса" (Ар. Г. Coe., ib., стр. 146), кн. Салтыковъ говоритъ, что "я ни по чему не могу согласиться, чтобъ просить граи. Улоэюенія было подражаніе Наполеонову кодексу" (ib.. стр. 161). Такое разногласіе современниковъ о первоисточникѣ новаго Уложенія весьма характерно какъ для опредѣленія правдивости ихъ мнѣній, такъ еще болѣе, кажется, для опредѣленія высоты тогдашней историко-юридической критики. Послѣдняя, повидимому, была такъ еще слаба, что заинтересованнымъ сторонамъ ничего не стоило мистифицировать другъ друга, не боясь, что противникъ справится съ подлинникомъ... Чтобы покончить съ вопросомъ, что же именно представлялъ собою этотъ проектъ гражданскаго Уложенія Сперанскаго, замѣтимъ, что современные юристы-историки устанавливаютъ, безспорно, связь проекта Сперанскаго съ Code Napoléon" Такъ, С. В. Нахманъ, занявшійся детальнымъ разборомъ этого проекта, сравнительно съ кодексомъ Наполеона, указывая на то, что Сперанскаго "упрекаютъ въ заимствованіяхъ изъ французскаго кодекса", говоритъ слѣдующее: "Упрекъ этотъ небезоснователенъ, какъ это мы увидимъ ниже въ подробности; здѣсь мы хотимъ только сказать, что основныя рубрики его не вполнѣ совпадали съ главными дѣленіями французскаго кодекса. Правда, первая часть проекта по системѣ близко подходитъ къ первой книгѣ французскаго кодекса не только въ цѣломъ, но и въ частностяхъ, но части, говорящія объ имуществахъ и договорахъ, далеко не вполнѣ совпадаютъ съ другими, послѣдними книгами Наполеонова кодекса" (Ист. кодификаціи, т. I, стр. 892; ср. также стр. 398--464). Другой историкъ права, Ѳ. Ы. Дмитріевъ, говоритъ: "Россія чуть не получила плохой переводъ Наполеоновскаго кодекса въ качествѣ своего гражданскаго права"... (ст. о Сперанскомъ въ Р. Архивъ 1868 г., No 10, стр. 1635). В. И. Сергѣевичъ, говоря о томъ же проектѣ Сперанскаго, заключаетъ такъ: "Весь этотъ трудъ Сперанскаго былъ плодомъ подражанія французскому законодательству, многія статьи были прямо переведены съ французскаго оригинала, хотя и были снабжены ссылками на русскіе источники" (Лекціи и изсл. Спб., 1883 г., стр. 609). Не приводя другихъ мнѣній, въ виду безспорности рѣшенія вопроса, мы можемъ объяснить отрицаніе Сперанскимъ этой связи развѣ авторскимъ увлеченіемъ, благодаря которому такъ легко, повидимому, при извѣстномъ настроеніи, можно утратить чувство справедливости.

Насъ занимаетъ другой вопросъ, болѣе принципіальнаго и общаго значенія, а именно: какъ надо смотрѣть на эту попытку Сперанскаго замѣнить свое гражданское право, слагавшееся исторически, чужимъ, безъ всякаго вниманія къ нормамъ права обычнаго и особенностямъ своего юридическаго быта? Но нашему крайнему разумѣнію, историкъ права не можетъ иначе какъ съ полнымъ осужденіемъ отнестись къ такому игнорированію правоосновъ своею родного законодательства. Здравая и научная постановка вопроса о заимствованіяхъ въ области права состоитъ, на нашъ взглядъ, не въ механическомъ перетаскиваніи и компиляціи чужихъ образцовъ, а въ органическомъ усвоеніи началъ теоріи и юридической практики наиболѣе развитыхъ въ правовомъ отношеніи народовъ, съ цѣлію улучшенія на основаніи этихъ совмѣстныхъ данныхъ своего законодательства. Именно этотъ сравнительный методъ измѣненія своего законодательства и отсутствовалъ въ попыткѣ Сперанскаго, не знавшаго вовсе тогда ни исторіи, ни дѣйствовавшаго русскаго права и предпочитавшаго за лучшее ограничиться передѣлкою чужаго кодекса. Не сочувствуя, конечно, той специфической политической оцѣнкѣ, какая давалась проекту Сперанскаго Карамзинымъ и другими людьми того же лагеря, мы думаемъ, какъ и онъ, что Россіи, "существующей около тысячи лѣтъ" и "около ста лѣтъ трудящейся надъ сочиненіемъ своею полнаго кодекса", кончить простою компиляціей чужаго кодекса значило ужъ слишкомъ мало уважать себя и свое историческое наслѣдіе. Особенно легкомысленна такая компиляція при полномъ незнаніи юридическаго быта своей страны (что неоспоримо доказано по отношенію къ Сперанскому этого времени), благодаря чему его проектами гражданскаго кодекса, какъ это доказываетъ знатокъ нашего нрава Ѳ. М. Дмитріевъ, "безъ всякой нужды вносились къ намъ чуждыя юридическія понятія, иногда стѣснительныя и тамъ, гдѣ они созданы исторіею, и пропускались безъ вниманія цѣлыя вѣковыя стороны нашей юридической жизни" (ibidem, стр. 16?"; тамъ же и примѣры въ доказательство сказаннаго). И не аксіома ли соціальной жизни эта мысль, высказанная еще Монтескьё {L'esprit de lois livre I, chap. Ill: "les lois doivent élrc relatives au physique du pays, au climat... à la qualité du terrain, à sa situation... au genre de peuples..." etc.} и передаваемая Карамзинымъ фразою, что "законы страны должны быть извлечены изъ собственныхъ его понятій, нравовъ" и т. д.? Между тѣмъ, проектъ Сперанскаго шелъ даже противъ этой простой аксіомы.

Дамъ приходится защищать это мнѣніе Карамзина потому, что въ литературѣ хотя и не юристомъ, но весьма авторитетнымъ ученымъ были по этому поводу высказаны мысли, съ коими, на нашъ взглядъ, нельзя по считаться. Въ превосходной монографіи А. Н. Пыпина Общественное движеніе въ Россіи при Александрѣ I (изд. 2-е, Спб., 1885 г.) даются, между прочимъ, живыя характеристики двухъ дѣятелей эпохи -- Сперайскаго и Карамзина (гл. III и IV), причемъ дѣлается и оцѣнка ихъ политико-общественныхъ взглядовъ, съ которой нельзя, въ общемъ, вполнѣ не согласиться, за исключеніемъ одного пункта -- критики взгляда Карамзина на простъ уложенія Сперанскаго {Приведя указанную выше мною цитату изъ Записки Карамзина объ этомъ проектѣ, А. Н. Пыпинъ говоритъ въ заключеніе слѣдующее: "Тысяча лѣтъ существованія Россіи" вставлена только для украшенія, потому что и за тысячу лѣтъ у насъ брались цѣликомъ византійскіе (и варяжскіе?) законы, потомъ брались татарскіе обычаи, потомъ, именно при Петрѣ, шведскіе законы, при Екатеринѣ во времена L'ait аза собирались подражать французскимъ моднымъ идеямъ и т. д. Карамзинъ не хотѣлъ знать, каковы были труды, надъ которыми сто лѣтъ работали старыя коммиссіи: между прочимъ, эти труды, такъ долго безплодные, и усиливали ту общественную потребность въ цѣломъ здравомъ законодательствѣ, которая повела къ торопливымъ трудамъ Сперанскаго. Высокомѣрное отношеніе къ Наполеонову кодексу объясняется, конечно, только незнаніемъ, и указаніе на эксъ-якобинцевъ едва ли но было Предназначено внушить Александру новое понятіе о характерѣ Сперанскаго. Ссылка на Петра В. мало отвѣчала другимъ отзывамъ Карамзина, который въ той же запискѣ жаловался, что Петръ хотѣлъ сдѣлать Россію Голландіей); о законодательствѣ Петра біографъ Сперанскаго замѣтилъ уже, что Карамзинъ -- завѣдомо или невѣдомо -- самъ дѣлалъ здѣсь ошибку, потому что нѣкоторые законы Петра были именно цѣликомъ переведены съ шведскаго, голландскаго и нѣмецкаго, какъ, наприм., часть воинскаго устава, генеральный регламентъ, военные артикулы и др. По, осуждая проектъ, Карамзинъ, тѣмъ не менѣе, самъ признавалъ необходимость "систематическаго" кодекса; только онъ желалъ строить его не на кодексѣ Наполеона, а на Юстиніановыхъ законахъ и на Уложеніи царя Ал. Мих. Въ этомъ-то и былъ споръ и, конечно, задумывая планъ новаго систематическаго кодекса не съ археологическими цѣлями, естественнѣе было подумать о попомъ европейскомъ законодательствѣ, чѣмъ о византійскомъ и томъ старомъ русскомъ, гдѣ и Карамзинъ считалъ необходимымъ исправить нѣкоторые, особенно уголовные законы,-- да и одни ли уголовные?-- которые хотя и не исполнялись, но существовали "къ стыду нашего законодательства" (стр. 243 и 244).}. Не будемъ спорить о томъ, зналъ ли Карамзинъ Code. Napoléon (въ своей Запискѣ онъ цитируетъ его, однако, буквально); согласимся даже, что безплодность работъ прежнихъ коммиссій отчасти оправдывала торопливость трудовъ Сперанскаго, какъ раболѣпіе государственнаго совѣта извиняло отчасти Сперанскаго въ томъ, что его проектъ получилъ утвержденіе. Но всѣ приведенные г. Пышнымъ доводы никакъ не могутъ убѣдить насъ въ томъ, что Сперанскій былъ "частію правъ въ самомъ пріемѣ", которымъ онъ хотѣлъ исправить недостатки прежняго русскаго законодательства, о чемъ говоритъ почтенный авторъ въ другомъ мѣстѣ своей прекрасной книги (стр. 142). Начать съ того, что всѣ указанные имъ примѣры заимствованій совершенно несоизмѣримы съ тѣмъ, что хотѣлъ сдѣлать такъ необдуманно Сперанскій. Какъ ни много можно указать въ нашемъ законодательствѣ случаевъ отдѣльныхъ "подражаній", но ни одно изъ нихъ не шло такъ далеко и не обнимало столь широкой юридической области, какъ подражаніе Сперанскаго. У насъ нѣтъ въ исторіи права другаго примѣра попытки введенія цѣлаго гражданскаго уложенія, созданнаго, притомъ, едва ли не цѣликомъ по чужому образцу, съ полнымъ игнорированіемъ правоосвовъ своего законодательства. А. Н. Пыпинъ соглашается буквально съ бар. Корфомъ, что "нѣкоторые законы Петра В. были именно цѣликомъ переведены съ шведскаго, голландскаго и нѣмецкаго, какъ, наприм., часть воинскаго устава, генеральный регламентъ, военные артикулы и др.". Но именно эти-то заимствованныя узаконенія и нельзя вовсе сравнивать съ заимствованіемъ гражданскаго кодекса. И это потому, конечно, что они касались лишь реформы государственныхъ институтовъ, нормъ уголовнаго нрава и процесса, т.-е. именно всего того, что въ жизни народовъ поддается большему и скорѣйшему воздѣйствію власти, чѣмъ гражданскія правоотношенія. Измѣняя даже кореннымъ образомъ государственные институты, законодатель касается этимъ преимущественно формы дѣятельности и отношеній своихъ органовъ управленія и классовъ общества (по скольку реформа ихъ задѣваетъ), но не ихъ сущности (что бываетъ при коренномъ измѣненіи нормъ права гражданскаго). Несомнѣнно, что и эта сущность дѣятельности и отношеній должна болѣе или менѣе видоизмѣняться подъ вліяніемъ новыхъ формъ учрежденій (въ надеждѣ на это, конечно, и совершается реформа). Но такъ какъ, однако, реформа въ области государственныхъ учрежденій, процесса и т. п., прежде всего, направляется на форму институтовъ, предполагая измѣненіе сущности лишь какъ болѣе или меяѣе необходимый и даже отдѣльный результатъ реформы, то и сама эта реформа легче можетъ быть проведена въ жизнь законодателемъ, чѣмъ измѣненіе гражданскаго быта народа, этой живой исторіи страны, гдѣ та или иная реформа прямо и непосредственно задѣваетъ и наслѣдственныя привычки, и современныя отношенія каждаго. Оттого-то, на нашъ взглядъ, если и часты, и возможны въ жизни народовъ случаи, когда берутся и примѣняются, съ соблюденіемъ, конечно, извѣстныхъ условій мѣста и времени, чужія формы учрежденій, нормы процесса, системы наказаній и т. под., то, наоборотъ, рѣдки и вызываютъ массу недовольства, сопротивленій и т. д. измѣненія гражданскаго быта, его нравовъ и обычаевъ. Обращаясь къ петровской реформѣ, мы и на ней видимъ, что брались цѣликомъ и безъ существенныхъ измѣненій, а затѣмъ безъ особаго ропота примѣнялись чужеземныя государственныя учрежденія и нормы процесса и т. п., но вовсе не нормы гражданскаго права... Все почти, что измѣнено здѣсь Петромъ, явилось не результатомъ прамаго заимствованія (какъ это было въ государственныхъ реформахъ) и не опиралось на текстъ какихъ-либо иноземныхъ, на-скоро взятыхъ откуда-нибудь правоисточниковъ, но просто исходило изъ общихъ прогрессивныхъ тенденцій и увлеченій западною цивилизаціей. Издавая, наприм., указъ противъ "принужденныхъ браковъ", уничтожая силу "рядныхъ записей", какъ условія, тормозящаго иногда свободу брачущихся, выводя женщину изъ терема, реформируя на новый образецъ отношеніе государства къ частной собственности и т. д., и т. д., Петръ не бралъ откуда-нибудь цѣликомъ эти гражданскія узаконенія, а постепенно и частично видоизмѣнялъ внутреннюю жизнь общества. Въ тѣхъ отдѣльныхъ немногихъ случаяхъ, когда онъ пытался подражалъ, въ области гражданскаго быта и нравовъ, иноземному слишкомъ прямо и буквально, онъ получалъ отпоръ и неповиновеніе (вопросъ о платьѣ и бородѣ, объ измѣненіи наслѣдственной системы и др.). Какъ велика разница въ чувствительности народа (а, слѣдовательно, и въ относительной легкости введенія реформы), когда дѣло идетъ о внутренней его жизни, а не измѣненіи внѣшнихъ формъ и учрежденій, достаточно сказать, что Петръ В. былъ названъ народомъ антихристомъ не за введеніе коллегій, прокуратуры, ландратовъ и ландрихтеровъ, или не за введеніе колесованія, шельмованія, тяжелой формальной системы доказательствъ и т. д.,-- однимъ словомъ, не за реформы въ области права государственнаго въ широкомъ смыслѣ (какъ бы послѣднія ни были важны), а за попытки измѣненія мирнаго привычнаго теченія стародѣдовскихъ нравовъ, обычаевъ и вѣрованій. Оттого-то, вѣроятно, и Петръ В., сразу и цѣликомъ вводя по иноземнымъ образцамъ измѣненія государственныхъ учрежденій и т. п., не рѣшился, однако, на переводъ и введеніе къ намъ какого-нибудь чужаго гражданскаго уложенія. Наоборотъ, до насъ дошло любопытное свидѣтельство, вполнѣ подтверждающее мнѣніе Карамзина, что Петръ В. вѣдалъ, что "законы народа (и именно гражданскіе, добавимъ мы) должны быть извлечены изъ его собственныхъ понятій, нравовъ, обыкновеній, мѣстныхъ обстоятельствъ...". Говоря такъ, мы разумѣемъ законодательную коммиссію 1718 г., которой было предписало "учинить" сводъ русскихъ законовъ со шведскими. 9 декабря 1719 г. коммиссіи данъ былъ такой указъ о способѣ этого учиненія (П. С. З., т. V, No 3463). Предписывая начать въ извѣстный срокъ слушаніе этого своднаго со шведскими законами гражданскаго уложенія, Петръ В. добавляетъ: "слушаючи оное, которые пункты покажутся не сходны къ нашему народу (а именно такими могли быть взятые изъ шведскаго кодекса), то противъ оныхъ изъ стараго Уложенія (т.-е. Соборнаго ул.) или новые пункты дѣлать. Такожъ ежели покажутся которые въ старомъ Уложеніи важнѣе, нежели въ шведскомъ, тѣ такожъ противу написать. Для помѣстныхъ дѣлъ взять нрава эстляндскія и лифляндскія, ибо оныя сроднѣе (съ нашими) и почитай однѣмъ манеромъ владѣніе имѣютъ, какъ у насъ". Дѣло, здѣсь предлагаемое, было мало или вовсе невыполнимо, но трудности сведенія въ однообразнымъ нормамъ двухъ столь разнородныхъ законодательствъ, но важенъ принципъ, что такое сведеніе признается для гражданскаго законодательства безусловно необходимымъ и свое гражданское право не замѣняется прямо "безъ всякихъ дальнѣйшихъ околичностей" чужимъ, какъ это дѣлается въ проектѣ Сперанскаго, а наоборотъ -- дѣлается попытка компромисса.

"При Екатеринѣ, во времена Наказа,-- говоритъ далѣе почтенный авторъ,-- собирались подражать французскимъ моднымъ идеямъ". Что Наказъ почти цѣликомъ составленъ по Монтескьё и Беккарію, что Екатерина II давала его въ руководство созванной ей коммиссіи, это, конечно, не подлежитъ сомнѣнію. Но едва ли, однако, Наказъ могъ служить ту роль, какую ему хотѣли дать. Депутаты коммиссіи пришли съ своими интересами и нуждами, которые и выразились въ ихъ наказахъ, преніяхъ, "проектѣ правъ благородныхъ" и т. д., мало имѣющихъ общаго съ идеями Наказа. Здѣсь опять было нѣчто совсѣмъ непохожее на проектъ Сперанскаго, отданный послушному государственному совѣту. Здѣсь законодательница давала собранію лишь руководящую нить, а не иноземный законопроектъ Уложенія. Послѣдній должно было выработать само собраніе, какъ выраженіе своихъ нуждъ и потребностей. Просвѣтительныя западныя идеи Наказа указывали путь къ осуществленію этой задачи, но не давали содержанія для будущаго Уложенія. Иначе говоря, онѣ не навязывались, какъ законъ, а лишь служили тѣмъ сравнительнымъ матеріаломъ, который всегда необходимо имѣть при реформѣ своего законодательства.

Авторъ въ заключеніе своей критики мнѣній Карамзина о проектѣ Сперанскаго говоритъ, что, "задумывая планъ новаго систематическаго кодекса не съ археологическими цѣлями {Историку русскаго права невозможно, на нашъ взглядъ, примириться съ мыслію, что многовѣковая работа юридической мысли великаго народа годна лишь для кодекса, задумываемаго съ археологическими цѣлями. Наоборотъ, изученіе памятниковъ нашего права показываетъ, что если у насъ будетъ созданъ когда-либо новый гражданскій кодексъ, особенно кодексъ, обнимающій правоотношенія не одного только культурнаго класса, но и вообще народа, онъ не обойдется безъ серьезнаго изслѣдованія началъ обычнаго нрава, записи коего въ болѣе точномъ юридическомъ изложеніи сдѣланы еще въ Русской Правдѣ, псковской судной грамотѣ, древнихъ актахъ, касающихся общиннаго землевладѣнія, артелей, народнаго мірскаго самоуправленія и суда, въ переработанныхъ древне-русскою жизнью каноническихъ постановленіяхъ о бракѣ, разводѣ, семьѣ и т. д. Но даже если и не говорить объ этой сторонѣ древнѣйшихъ записей правя и взять памятники, содержащіе чисто-законодательныя, необычныя нормы, то неужели въ нихъ только одна археологія? Вѣдь, между этими нормами находятся и тѣ, которыя создавались въ эпоху реформъ, т.-е. въ тѣ времена, когда мысль законодателя надолго опережала среднее мышленіе массы... Намъ кажется, наоборотъ, что чѣмъ больше будетъ у насъ уваженія къ этому историческому наслѣдію, чѣмъ глубже будетъ его изученіе въ связи съ современнымъ юридическимъ бытомъ нашимъ, тѣмъ скорѣе создастся вполнѣ жизненный, кодексъ.}, естественнѣе было думать о новомъ европейскомъ законодательствѣ чѣмъ о византійскомъ и томъ старомъ русскомъ, гдѣ и Карамзинъ считалъ необходимымъ исправить нѣкоторые, особенно уголовные, законы, "жестокіе, варварскіе",-- да и одни ли уголовные?-- которые хотя и не исполнялись, но существовали "къ стыду нашего законодательства" {Скажемъ нѣсколько словъ и о томъ мнѣніи автора, что "за тысячу лѣтъ у васъ брались цѣликомъ византійскіе (и варяжскіе?) законы, потомъ брались татарскіе обычаи". "Брать обычай", конечно, не то, что вводить подъ санкціею законодательной власти принудительные законы; это дѣло взаимныхъ вліяній отдѣльныхъ народностей, стоящее внѣ всякаго контроля кого-либо. Что же касается варяжскихъ законовъ, то такихъ исторія русскаго нрава не знаетъ вовсе, да, кажется, въ ихъ существованіи сомнѣвается и самъ почтенный авторъ, какъ можно судить объ этомъ во знаку вопроса въ текстѣ. Если Р. Правда и представляетъ часто разительныя сходства съ германо-скандинавскими правами, то это объясняется, при свѣтѣ современнаго историко-сравнительнаго изученія древнѣйшаго права, не путемъ заимствованій, а путемъ естественнаго сходства послѣдствій, разъ они вызваны къ жизни дѣйствіемъ одинаковыхъ причинъ; наконецъ, происхожденіемъ арійцевъ отъ одного общаго корня и т. д. Что касается цѣликомъ взятыхъ византійскихъ законовъ, то исторія каноническаго права у насъ говоритъ о жестокой, многовѣковой борьбѣ византійскихъ началъ права съ туземными, путемъ коихъ вырабатывалась особая, своя, византійско-русская догма, но не о пассивномъ заимствованіи. Если и переводились часто цѣликомъ византійскіе каноническіе сборники, то это далеко еще не означало, что они цѣликомъ и брались, какъ законы, обязательные для примѣненія.}. Несомнѣнно, между нашими, какъ и всякими другими законами были "жестокіе, варварскіе", которые слѣдовало скорѣе уничтожить. Интересно, однако, было бы знать, уничтожался ли хоть одинъ изъ такихъ законовъ введеніемъ компиляціи Наполеонова кодекса? Почтенный авторъ по приводитъ, къ сожалѣнію, ни одного примѣра такихъ законовъ, а мы ихъ не знаемъ. Но что кодексъ вводилъ къ намъ законы если и не "жестокіе" въ прямомъ смыслѣ, то калѣчившіе сложившіяся у насъ жизненныя отношенія, такихъ примѣровъ можно указать нѣсколько. Возьмемъ статьи, касающіяся развода. Ст. 273 гласитъ слѣдующее:

"Двѣ только причины пріемлются къ разводу: 1) доказанное преступленіе одного супруга противъ другаго, подвергающее обвиняемаго суду уголовному, и 2) въ особенности прелюбодѣяніе". От. 274: "сверхъ преступленій, влекущихъ за собою гражданскую смерть или вѣчную ссылку и расторгающихъ бракъ по самому дѣйствію тиковаго осужденія, слѣдующія преступленія, лично къ супругамъ относящіяся, даютъ право невинному просить развода: 1) покушеніе одного супруга на жизнь другаго; 2) тяжкія обиды, производящія уголовный искъ, таковы суть: а) ложный доносъ въ уголовномъ преступленіи, б) ложное обвиненіе жены въ прелюбодѣяніи, в) наслѣдственное похищеніе ея имѣнія, г) заточеніе и вообще лишеніе личной ея гражданской свободы; 3) побѣгъ и укрывательство жены отъ мужа". Ст. 275: "Никакія другія вины, кромѣ вышесказанныхъ, къ разводу не пріемлются".

Не подлежитъ спору, что, съ точки зрѣнія свободы личности, уменьшеніе числа поводовъ къ разводу до того minimum'а, какой допущенъ въ проектѣ Сперанскаго, представляется юридическимъ регрессомъ, и, притомъ, регрессомъ, совершенно но соотвѣтствующимъ обычноправовымъ воззрѣніямъ на поводы къ разводу, дѣйствовавшіе у насъ съ XVIII вѣка Если бы въ данномъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, Сперанскій обратился къ византійскому и старому русскому праву, считаемому почему-то А. Н. Пыпинымъ годнымъ лишь для кодекса, создаваемаго съ археологическими цѣлями, то онъ нашелъ бы тамъ, что, напримѣръ, разводъ необходимо допустить, какъ это тогда допускали синодъ и консисторіи, въ случаѣ "неспособности къ супружескому сожитію", въ случаѣ тяжкой болѣзни одного изъ супруговъ, въ случаѣ добрачной беременности невѣсты не отъ жениха, и нѣкоторыхъ другихъ. Другой примѣръ изъ постановленій проекта объ усыновленіи: "Ст. 347: безбрачнымъ усыновленіе воспрещается. 348: запрещается усыновленіе супругамъ прежде, нежели исполнится мужу 40 лѣтъ отъ рожденія. 340: запрещается усыновлять дѣтей, достигшихъ совершеннолѣтія. 350: запрещается усыновлять болѣе 2-хъ лицъ. 341: запрещается усыновлять дѣтей не тою состоянія, къ коему принадлежатъ усыновляющіе" {Древняя Русь не была, къ счастію, закрыта отъ широкаго вліянія иностранной литературы и кормъ права. Но это вліяніе выражалось, говоря вообще, не въ механическихъ заимствованіяхъ, а въ упорной органической переработкѣ чужаго въ свое. Какъ ни велико было у насъ вліяніе церкви въ первоначальную эпоху, но и это вліяніе не шло далѣе постепеннаго, медленнаго проведенія въ жизнь своихъ началъ. Знаменитый канонистъ нашъ, проф. А. С. Павловъ, въ своемъ извѣстномъ изслѣдованіи Первоначальный, славяно-русскій номоканонъ (Казань, 1869 г.), говоритъ по поводу примѣненія у насъ греческихъ каноновъ слѣдующее: "Что такое были всѣ каноническіе отвѣты нашихъ пастырей XI и XII вв., какъ не опыты толкованій на тѣ или другія правила? Темнота буквальнаго смысла другихъ каноновъ, трудность надлежащаго соглашенія ихъ съ требованіями современной церковной практики, естественное преобладаніе въ новонасажденной русской церкви національныхъ юридическихъ воззрѣній и обычаевъ,-- все это не могло, конечно, но отразиться невыгоднымъ образомъ и на внѣшней судьбѣ первоначальнаго славяно-русскаго номоканона. Полные списки его мало-по-малу стали выходить изъ дѣйствительнаго употребленія и замѣняться "худыми номоканунцами" (стр. 70, сравн. мнѣніе А. С. Павлова о такъ называемыхъ Книгахъ законныхъ. Спб., 1852 г., стр. 28). Слѣдовательно, о взятіи ихъ цѣликомъ для примѣненія въ качествѣ закона здѣсь не могло быть и рѣчи. Другой авторъ, проф. Владимірскій-Будановъ, говоря о принятіи христіанства, дѣлаетъ слѣдующій выводъ о византійскомъ правѣ: такой всеобъемлющій переворотъ могъ бы повести въ полной замѣнѣ мѣстнаго права чужимъ; но, благодаря устойчивости русскаго обычнаго права онъ привелъ только къ необходимому усвоенію церковнаго права, какъ къ частичной и свободной рецепціи нѣкоторыхъ кодексовъ византійскаго свѣтскаго права" (Обзоръ исторіи русс. пр., 1888 г., 2-е изд., стр. 90 и сл.; сравн. также мнѣніе А. Л. Дювернуа о значеніи Кормчей книги въ древней юридической практикѣ (Источники права и суда. М., 1860 г., стр. 315 и сл.). Но рецепція, да еще свободная, совсѣмъ не то, что взятіе цѣликомъ чужаго кодекса: послѣднее есть механическое заимствованіе) первая -- сознательное усвоеніе и претвореніе чужаго въ свое, что и дѣлается нашимъ древнимъ нравомъ, за немногими исключеніями.}. Какъ извѣстно, и идея усыновленія развилась у насъ подъ вліяніемъ церкви, да и самая юрисдикція дѣлъ объ усыновленіи принадлежала церкви; поэтому наше свѣтское законодательство объ усыновленіяхъ, естественно, было бѣдно постановленіями. Однако, если бы Сперанскій и здѣсь заглянулъ въ старорусское и византійское право, то, вѣроятно, избѣгъ бы цѣлаго ряда новыхъ и очень стѣснительныхъ правилъ, внесенныхъ имъ неизвѣстно зачѣмъ въ свой кодексъ. Такъ, на Москвѣ усыновленіе совершалось очень свободно, причемъ, подъ вліяніемъ византійскаго права запрещалось лишь усыновленіе своихъ незаконнорожденныхъ. Не было стѣснительныхъ постановленій о безбрачіи, о возрастѣ усыновляющихъ и усыновляемыхъ, о числѣ послѣднихъ и проч. Въ имперіи, какъ результатъ правилъ объ единонаслѣдіи, явились, правда, особыя постановленія объ усыновленіи дворянами дворянъ, но остальныя сословія свободно усыновляли у себя незаконнорожденныхъ, разночинцевъ и отпущенныхъ на волю, съ уплатою за нихъ подушнаго оклада. Интересно далѣе, какъ опредѣляетъ проектъ личныя отношенія супруговъ. Ст. 237 гласить: "Мужъ, яко глава своего семейства, долженъ покровительствовать свою жену и имѣетъ право располагать дѣяніями ея во всѣхъ отношеніяхъ супружества". Ст. 238: "Жена должна уважать своего мужа и повиноваться ему во всемъ, что онъ, яко глава семейства, имѣетъ власть повелѣть и учредить". И здѣсь Сперанскій, если бы заглянулъ въ старорусское право, нашелъ бы опредѣленіе менѣе жестокое, чѣмъ то, какое онъ самъ развилъ изъ постановленія Code Napoléon "le mari doit protection à sa femme, la femme obéissance à son mari" {Уставь благочинія 1782 г. такъ опредѣляетъ отношеніе супруговъ: "Мужъ да прилѣпится къ своей женѣ въ согласіи и любви, уважая, защищая и извиняя ея недостатки, облегчая ея немощи". "Жена да пребываетъ въ любви, почтеніи и послушаніи къ своему мужу, и да оказываетъ ему всякое угожденіе и привязанность, аки хозяйка". Небезъинтересно замѣтить, что именно эти опредѣленія, а не проектъ, въ близкой передачѣ вошли впослѣдствіи въ Сводъ Законовъ.}. Чтобы не затруднить читателя, мы пока ограничиваемся только приведенными примѣрами, которыхъ вполнѣ достаточно для нашей цѣли {Укажемъ кратко, что стѣснительными и несоотвѣтствующими движеніями нашего законодательства съ XVIII в. въ пользу принципа раздѣльности имущественныхъ нравъ родителей и дѣтей представляются намъ нѣкоторыя постановленія проекта объ имуществѣ дѣтей (ст. 378, 379 и сл.); произвольными -- постановленія проекта о наслѣдіи супруговъ (часть II, ст. 164 сл.), о наслѣдіи сестеръ и братьевъ (ст. 158) и мн. др. Такъ, по проекту, "братъ получаетъ четыре части противъ каждой сестры". Хотя наше законодательство XVII--XVIII вв. и не благопріятствовало наслѣдственнымъ нравамъ женщины въ равной долѣ съ мужчиною, но еслибъ реформаторъ творилъ свои нормы, изучая народно-правовыя нормы, то онъ могъ бы, наприм., замѣтить, что общественное мнѣніе было въ пользу равенства половъ (черезъ дачу сестрамъ приданого въ долѣ, равной сыновней, чрезъ выдачу денегъ и т. д.). Интересно, что даже въ государственномъ совѣтѣ при обсужденіи этой статьи 10 членовъ противъ 13 походили, что съ разумомъ настоящихъ законовъ, съ примѣромъ другихъ государствъ и съ общею справедливостію сходственнѣе и простѣе было бы постановить въ обоихъ полахъ равныя части наслѣдства (Арх. Гос. Coв., VI, стр. 99).}. Нельзя въ заключеніе еще разъ не замѣтить, что какъ ни извинительно по многимъ причинамъ, о которыхъ мы уже частью говорили выше, лично для Сперанскаго то отношеніе къ отечественному законодательству, какое онъ высказалъ въ своей попыткѣ кодификаціи, принципіально его пріемъ не заслуживаетъ ничего, кромѣ осужденія. Не подлежитъ, конечно, сомнѣнію, что пересмотръ и реформа законодательства должны дѣлаться при свѣтѣ науки и юридическаго опыта наиболѣе развитыхъ въ правовомъ отношеніи народовъ. Но, усвоивъ эти данныя и исходя изъ нихъ, законодатель, при своихъ юридическихъ построеніяхъ, все-таки, долженъ творить нормы права на основаніи глубокаго и всесторонняго изслѣдованія воззрѣній, нравовъ и обычаевъ своею народа. Ни малѣйшаго намека на это вовсе нѣтъ въ "пріемѣ" Сперанскаго. Понятно поэтому, какъ должно отнестись къ нему.

III.

Нѣсколько лѣтъ провелъ Сперанскій въ тяжелой нравственно ссылкѣ, столь быстро низвергнутый съ своей высоты государственнаго реформатора, какъ очистительная жертва не столько своихъ, сколько чужихъ увлеченій... Трудно равнодушно и безъ тягостнаго чувства читать его переписку этого времени съ Аракчеевымъ, кн. Голицынымъ и друг. Невольно чувствуешь, какъ этотъ титанъ энергіи и творчества бьется въ своемъ невыносимомъ бездѣятельномъ заключеніи, рѣшаясь на всяческую лесть и униженіе, чтобы только быть вновь призваннымъ къ власти и дѣлу. Не одно чрезмѣрное самолюбіе, какъ думаютъ нѣкоторые, дѣйствовало здѣсь, хотя и оно имѣло законное основаніе болѣзненно развиться въ человѣкѣ, безвинно и съ позоромъ удаленномъ. Нѣтъ, именно избытокъ силъ и энергіи былъ такъ великъ въ Сперанскомъ, что требовалъ немедленнаго себѣ исхода. И вотъ едва онъ опять у власти, хотя и въ далекой Сибири, какъ въ два-три года его кипучей дѣятельности дѣлая дореформенная страна оживаетъ, производится едва мыслимая для силъ одного человѣка ревизія вѣковыхъ злоупотребленій, устраняются отъ дѣлъ страшные мѣстные сатрапы, задумываются обширныя преобразованія,-- словомъ, энергіею одного человѣка въ исторіи громадной забытой страны обозначается свѣтлая страница, столь въ ней рѣдкая. Наконецъ, черезъ 9 лѣтъ и 5 дней "странствованія", какъ называетъ Сперанскій свою ссылку, онъ вновь въ Петербургѣ, чужой для императора, для общества, для всего того режима, который теперь сталъ такъ ясно обозначаться. Цѣлые мѣсяцы, затѣмъ годы онъ робко ждетъ, когда же съ нимъ, наконецъ, объяснятся, спросятъ, въ чемъ же виноватъ онъ, вновь призовутъ къ власти и дѣлу. Но цѣлые годы бездѣйствія вновь проходятъ для него и лишь салоны высшаго общества съ удовольствіемъ видятъ его у себя, охотно "простивъ", по остроумному замѣчанію одного ученаго, "пріятному собесѣднику прошлые грѣхи смѣлаго нововводителя"...

Такъ проходитъ время до новаго царствованія, когда, Сперанскій снова призывается къ трудному дѣлу кодификаціи и блистательно его заканчиваетъ. Прежде чѣмъ, однако, говорить объ этой дѣятельности Сперанскаго, скажемъ нѣсколько словъ о томъ, что дѣлалось въ коммиссіи законовъ послѣ удаленія его. Съ 1812 года коммиссія эта, поставленная въ непосредственное вѣдѣніе министра юстиціи, рѣшаетъ,-- и этого рѣшенія нельзя не признать реакціей противъ проекта Сперанскаго,-- вмѣсто заимствованія изъ. иностранныхъ кодексовъ, вновь обратиться къ изслѣдованію началъ прежняго законодательства, исходя изъ той мысли, "что всякіе законы тогда наиболѣе могутъ приличествовать государству, когда они освящены временемъ". Затѣмъ приходятъ къ старой мысли составленія Сводовъ прежняго законодательства отдѣльнаго составленія гражданскаго и коммерческаго Уложенія, причемъ, согласно мысли, высказанной еще Сперанскимъ, думаютъ отдать будущій проектъ Уложенія пересмотру и дополненію въ особыхъ мѣстныхъ комитетахъ, составленныхъ изъ губернаторовъ, прокуроровъ, предсѣдателей палатъ. Послѣднія предположенія, впрочемъ, такъ и остались безъ исполненія, какъ не привели къ созданію Уложенія многочисленныя работы коммиссіи, то видоизмѣнявшія проектъ Сперанскаго, то представлявшія свои частные мнѣнія и планы. Мысль о составленіи Сводовъ или Собраній Законовъ частью, однако, была приведена въ исполненіе, именно съ 1817 г. по 1821 г. было напечатано нѣсколько сборниковъ законовъ, послужившихъ потомъ и для Сперанскаго при его работѣ но составленію Полнаго Собранія Законовъ.

Въ первое время своего царствованія императоръ Николай довольно недовѣрчиво относился къ Сперанскому и если неоффиціально поставилъ его въ 1821 г. во главѣ преобразованной во II отдѣленіе собственной Е. В. канцеляріи, то поступилъ такъ только "по необходимости", не найдя около себя никого, кто бы могъ замѣнить Сперанскаго. Нечего говорить,.что болѣе удачнаго выбора и не могло быть сдѣлано, и вопросъ о нашей кодификаціи лишь съ 1826 г. становится на твердую почву. Еще до преобразованія коммиссіи законовъ государь поручилъ Сперанскому изложить письменно мысли его о способахъ къ кодификаціи нашихъ законовъ. Сперанскій составилъ двѣ записки, изъ коихъ въ одной далъ обозрѣніе исторіи коммиссіи законовъ, въ другой изложилъ собственныя свои соображенія объ окончательномъ разрѣшеніи вопроса о составленіи Собранія Законовъ и Уложенія. Записки важны какъ выраженіе собственныхъ взглядовъ Сперанскаго на причины неудачъ прежнихъ коммиссій (сущность этихъ взглядовъ уже была указана нами выше) и на ходъ предстоящихъ работъ по кодификаціи. Изъ этихъ послѣднихъ взглядовъ отмѣтимъ, прежде всего, что въ это время Сперанскій все еще стоялъ за необходимость составленія Уложенія, хотя и соглашался уже, что работы но Уложенію должны быть начаты не прежде, чѣмъ будутъ составлены общія собранія нужныхъ узаконеній и своды законовъ дѣйствующихъ. Въ это время онъ уже говорилъ, что "уложенія не изобрѣтаются, но слагаются изъ прежнихъ законовъ съ дополненіемъ и исправленіемъ ихъ сообразно правамъ и обычаямъ и дѣйствительной потребности государства" (Арх. ист.-пр. св. Калачева 1859 г., т. II, стр. 2). Государь, однако, отстранилъ мысль объ Уложеніи, которое "казалось ему чѣмъ-то отвлеченнымъ, слишкомъ теоретическимъ" {А. Ѳ. Бычковъ: "Къ L-лѣтію II отдѣленія". Русс. Стар. 1876 г., т. II, стр. 431.}, и рѣшилъ ограничиться "Сводомъ Законовъ существующихъ, съ

исключеніемъ всего недѣйствующаго, но безъ всякихъ измѣненій въ существѣ ихъ-". Зная консервативный характеръ взглядовъ императора, нельзя было и думать, конечно, что онъ придетъ къ иному рѣшенію, такъ какъ несомнѣнно, что при переработкѣ сепаративныхъ постановленій дѣйствующаго права въ кодексѣ всегда у кодификатора остается много мѣста для и разоваго творчества и тѣхъ или иныхъ измѣненій. Намъ думается, впрочемъ, что еслибъ за Уложеніе взялись въ царствованіе Николая I, то послѣднее явилось бы, вѣроятно, въ своихъ принципахъ болѣе охранительнымъ, чѣмъ тѣ законы, на которыхъ впослѣдствіи основалъ Сперанскій свой Сводъ, -- по крайней мѣрѣ, въ этомъ убѣждаютъ насъ нѣкоторыя узаконенія, явившіяся въ это царствованіе въ отмѣну прежнихъ (наприм., постановленія объ усыновленіи незаконнорожденныхъ и друг.). Но литераторъ не хотѣлъ измѣненій и потому остановился на мысли объ изданіи Свода, тѣмъ болѣе, что и Сперанскій уже не отрицалъ, что Сводъ долженъ предшествовать Уложенію, какъ юридическій матеріалъ, заключавшій въ себѣ въ болѣе или менѣе отраженномъ видѣ жизненные интересы и нужды страны, такъ какъ,-- говорилъ Сперанскій, -- Уложеніе безъ Свода есть умозрѣніе безъ практики (ibid.).

Какъ же были организованы теперь работы по кодификаціи? Не входя здѣсь въ подробност и, интересныя лишь для спеціалистовъ, кратко скажемъ слѣдующее.

Первою стадіей работъ, но теперешнему плану Сперанскаго, должно было явиться такъ называемое Полное Собраніе Законовъ. Гигантское предпріятіе это, уже къ началу 1830 г. выразившееся въ напечатаніи 45 обширныхъ томовъ, велось слѣдующимъ образомъ. Изъ всѣхъ тогдашнихъ архивовъ были затребованы II отдѣленіемъ реэстры прежнихъ узаконеній и но нимъ отыскивались уже самыя узаконенія, которыя и помѣщались въ собраніе. Такимъ образомъ, въ I т. Полн. Собр. заключалось болѣе 30 т. различныхъ указовъ, актовъ и постановленій, явившихся, начиная съ Уложенія царя Алексія Михайловича вплоть до вступленія на престолъ императора Николая I (съ этого вступленія до 1 марта 1881 г. идетъ такъ называемое II Полн. Собр. Закон.; съ послѣдняго срока начинается III Полн. Собр. Зак.). Понятна вся научно-историческая важность собранія такого матеріала, особенно если принять во вниманіе, что само изданіе предпринималось Сперанскимъ съ полною осмотрительностью и уваженіемъ къ тексту памятниковъ. Имѣя предъ собою различные частные сборники законовъ, явившіеся до него (Чулкова, Максимовича и проч.) и отмѣтивъ ихъ главные недостатки (неполноту содержанія, невѣрности въ текстѣ, датахъ времени и т. д.), Сперанскій со всѣмъ возможнымъ въ то время вниманіемъ произвелъ свѣрку печатаемыхъ текстовъ съ ихъ подлинниками, для чего была просмотрѣна громадная масса рукописей, содержавшихъ въ себѣ какъ законы, такъ и распоряженія временныя и относящіяся къ отдѣльнымъ частнымъ случаямъ (послѣднія оставлены въ Полн. Собр. Закои. рядомъ съ законами, по мысли Сперанскаго, "какъ памятникъ того вѣка какъ указаніе общественныхъ его нравовъ, какъ изображеніе гражданской его жизни"). Понятно, что такое образцовое изданіе памятниковъ законовъ, юридическихъ и судебныхъ рѣшеній должно было оказать громадное и плодотворное вліяніе на изученіе нашей исторіи права, начиная съ половины ХТ11 вѣка. Смѣло можно утверждать, что лишь со времени этого изданія наше изученіе исторіи права пріобрѣтаетъ вполнѣ твердое основаніе, и научное значеніе заслугъ Сперанскаго здѣсь просто неоцѣнимо по своимъ послѣдствіямъ.

Создавъ Полное Собраніе Законовъ, какъ живое свидѣтельство того, какъ "законы наши образовались, возрастали, измѣнялись", Сперанскій естественно дошелъ до второй стадіи своихъ кодификаціонныхъ работъ до составленія Свода, представляющаго, по собственной мысли Сперанскаго, лишь то, что въ законахъ "осталось неизмѣннымъ и нынѣ сохраняетъ свою силу и дѣйствіе". Есть данныя, указывающія, что и при составленіи Свода Сперанскій выходилъ иногда изъ этой скромной роли собирателя дѣйствующаго права и являлся, можетъ быть, невольно истиннымъ творцомъ многихъ юридическихъ нашихъ нормъ. По открыто имъ ставилась для Свода слѣдующая задача: "Сводъ есть вѣрное изображеніе того, что есть въ законахъ, но онъ не есть ни дополненіе ихъ, ни толкованіе". Какъ же составлялся Сводъ? Все дѣло составленія обнаруживаетъ въ Сперанскомъ теперь не прежняго диллетанта, случайно явившагося въ, роли кодификатора, а человѣка, ознакомившагося серьезно и съ теоріею, и практикою юридическихъ вопросовъ. Отраженіе перваго знанія мы находимъ, прежде всего, въ той образцовой системѣ, въ которую Сперанскій уложилъ все содержаніе дѣйствовавшихъ у насъ законовъ. Взявъ для достиженія полноты за образецъ всѣ лучшіе тогдашніе кодексы (римскій, французскій, прусскій и австрійскій), Сперанскій хотѣлъ, чтобы Сводъ былъ нашимъ corpus juris -- "общимъ составомъ законовъ и въ семъ своемъ качествѣ долженъ онъ обнимать всѣ части законодательства, во всей ихъ совокупности". Правила же, по которымъ должны были редактироваться отдѣльныя части Свода, сводились къ слѣдующему (эти правила, въ общемъ, соотвѣтствовали мыслямъ Бэкона о кодификаціи, какъ на это указываетъ самъ Сперанскій). Прежде всего, изъ Свода исключаются какъ всѣ законы, отмѣненные силою позднѣйшихъ постановленій, такъ и всѣ повторенія, причемъ если законы содержали нѣсколько постановленій на одинъ и тотъ же случай, въ Сводъ вводилось полнѣйшее. Законы вводились въ составъ Свода буквально изъ тѣхъ источниковъ, на коихъ они основывались, такъ какъ, по Бэкону, "въ законѣ не столько изящество слога, сколько сила и важность его, а для важности древность -- драгоцѣнны. Безъ сего Сводъ былъ бы книгою учебною или ученою, а не составомъ законовъ положительныхъ". Исполняя это общее правило, Сперанскій излагалъ "безъ малѣйшаго измѣненія" въ текстѣ тѣ статьи Свода, которыя были составлены на основаніи одною какого-нибудь дѣйствующаго закона; если же статья основывалась на текстѣ нѣсколькихъ узаконеній, то ея постановленія излагались или текстомъ главнаго указа и его дополненій, или "излагались по тому смыслу, какой они представляли въ ихъ совокупности". Законы многословные и обширные сокращались въ тѣхъ своихъ частяхъ, въ которыхъ излагалось самое дѣло или случай, подавшій поводъ къ возбужденію вопроса, и тѣхъ, которыя касались мотивовъ, имѣвшихся въ виду при созданіи законовъ. Изъ законовъ, противоречащихъ другъ другу, должно было "избирать тотъ, который лучше другихъ". но какъ, однако, опредѣлить, какое изъ многихъ узаконеній считать лучшимъ? Отвѣчая на этотъ вопросъ, Сперанскій говорилъ, что "Сводъ преступилъ бы свои границы, если бы сочинители его приняли на себя судитъ, который изъ двухъ противоречащихъ законовъ лучше". Поэтому, не входя въ разборъ этого вопроса, рѣшено было держаться того правила, что изъ двухъ несходныхъ законовъ надлежитъ слѣдовать "позднѣйшему", какъ отмѣняющему предыдущій. Чтобы "подъ видомъ законовъ старыхъ не вкрались законы новые" (что въ дѣйствительности и случилось), рѣшено было отдать отдѣльные Своды, прежде ихъ утвержденія въ законодательномъ порядкѣ, ревизіи тѣхъ мѣстъ управленія, до которыхъ каждый изъ нихъ имѣетъ отношеніе {Обозрѣніе историческихъ свѣдѣній о Сводѣ Законовъ, стр. 104 и сл.}.

Не менѣе любопытна и сама система раздѣленія законодательнаго матеріала въ Сводѣ. Не входя и здѣсь въ подробности, отмѣтимъ лишь общія основанія, по которымъ Сперанскій съ необычайнымъ для его времени у насъ искусствомъ размѣстилъ разнообразные дѣйствующіе законы. Система этого раздѣленія исходила изъ той мысли, что въ государствѣ дѣйствуютъ два союза или два порядка: союзъ государственный и гражданскій, откуда естественно вытекаютъ и два порядка законовъ: государственные, опредѣляющіе устройство государственнаго союза, и гражданскіе, опредѣляющіе основанія гражданскаго союза. Тѣ и другіе въ свою очередь подраздѣляются на законы опредѣлительные и законы охранительные. Такъ какъ въ государствѣ не достаточно установить "существо государственнаго союза и правъ отъ него происходящихъ", то и необходимо охранять ихъ.

Останавливаясь, прежде всего, на законахъ государственныхъ опредѣлительныхъ, Сперанскій и ихъ подраздѣляетъ на нѣсколько отдѣловъ, сообразно особенностямъ составныхъ частей государственнаго организма. Такъ, прежде всего, необходимо опредѣлить въ законѣ "порядокъ, коимъ верховная власть образуется и дѣйствуетъ въ законодательствѣ и управленіи" (отсюда І-й разрядъ законовъ государственныхъ опредѣлительныхъ -- законы основные). Но верховная власть для своихъ дѣйствій нуждается какъ въ извѣстныхъ органахъ, которые и представляются государственными установленіями (ІІ-й раздѣлъ -- законы объ учрежденіяхъ), такъ и въ средствахъ, личныхъ и вещественныхъ, необходимыхъ для осуществленія тѣхъ или иныхъ ея цѣлей (отсюда ІІІ-й разрядъ законовъ -- законы личныхъ силъ, управляющихся постановленіями, извѣстными подъ именемъ Уставовъ о повинностяхъ и вещественныхъ (доходовъ), учреждаемыхъ Уставами казеннаго управленія). Органы и личныя силы государства составляются изъ гражданъ. IV-й отдѣлъ государственныхъ законовъ опредѣлительныхъ -- законы о состояніяхъ -- опредѣляютъ права и обязанности этихъ гражданъ "по степенямъ ихъ участія въ составѣ установленій и силъ государственныхъ", капъ выражается. Сперанскій, т.-е., иначе говоря, опредѣляютъ ихъ сословныя права. ІІ-й раздѣлъ государственныхъ законовъ охранительныхъ въ свою очередь подраздѣляется на законы предохранительные (Уставы благочинія, по Сперанскому, т.-е. законы полицейскіе) или законы уголовные. Два раздѣла гражданскихъ законовъ -- законъ опредѣлительный и охранительный -- въ свою очередь подраздѣляются на нѣсколько частей, а именно: въ І-мъ заключаются законы семейственные, общіе и особенные законы объ имуществахъ (ib., стр. 114); во ІІ-мъ -- законы, охраняющіе дѣйствія вышеуказанныхъ законовъ "мѣрами порядка гражданскаго".

Такова общая система Свода Законовъ Россійской Имперіи, первое изданіе котораго было отпечатано послѣ его ревизіи въ особыхъ комитетахъ въ 1832 г., а обнародовано 31 января 1833 г. Это первое изданіе заключало въ себѣ сводъ дѣйствующихъ законовъ по 1 января 1832 года. Въ манифестѣ, извѣщавшемъ объ изданіи Свода, было сказано, что всѣ законы, изданные послѣ этого времени, будутъ по порядку книгъ Свода и съ указаніемъ на ихъ статьи распредѣляться въ ежегодномъ продолженіи Свода и что, такимъ образомъ, "составь Свода Законовъ, единожды устроенный, сохранится всегда въ полнотѣ и единствѣ". Такимъ образомъ, установленная Сперанскимъ система раздѣленія законовъ остается неизмѣнною и до сихъ поръ.

Въ дѣлѣ составленія этого Свода интереснымъ представляется еще одинъ вопросъ,-- вопросъ о ревизіи и исправленіи Свода различными комитетами, созданными при министерствахъ и другихъ учрежденіяхъ. Цѣлью этихъ ревизій было, какъ объ этомъ говоритъ манифестъ 12 іюля 1829 г., "обозрѣть Своды въ двухъ главныхъ отношеніяхъ -- полнотѣ и точности, т.-е. 1) всѣ ли дѣйствующіе нынѣ въ каждой части законы представлены въ Сводѣ въ истинной ихъ силѣ, и 2) не приведено ли законовъ излишнихъ, кои отмѣнены послѣдующими". Четыре года продолжалась эта ревизія, внесшая много поправокъ въ первоначальную редакцію статей Свода. Между прочимъ, ея послѣдствіемъ надо считать то, что многія циркулярныя предписанія и разсужденія министерствъ получили значеніе закона, такъ какъ департаменты, при которыхъ былл созданы ревизіонные комитеты, "считая нѣкоторыя распорядительныя мѣры министерствъ необходимыми въ исполненіе разныхъ уставовъ, предлагали помѣстить ихъ въ статьяхъ Свода". Сперанскій долженъ былъ исполнить это требованіе; однако, чтобы отличить ихъ внѣшне отъ предписаній закона, сдѣлалъ "въ приличныхъ мѣстахъ" ссылки на самыя предписанія, такъ что представлялось яснымъ, откуда заимствованы тѣ или иныя статьи Свода (это правило объ указаніи подъ каждою статьей тѣхъ источниковъ, на основаніи которыхъ она была составлена, вообще соблюдалось Сперанскимъ, хотя, въ частности, ссылки эти не всегда оправдывали содержаніе статей).

Все дѣло созданія Свода велось не только по плану Сперанскаго, но и при непосредственномъ его личномъ участіи. У него были, конечно, помощники, и довольно многочисленные, сама ревизія Сводовъ вносила не мало поправокъ въ редакцію статей, но, по словамъ участниковъ въ этихъ, работахъ Сперанскаго, его энергія и интересъ къ дѣлу былъ такъ велики, что "ни одна строка во всѣхъ 15 томахъ Свода не осталась безъ его личной провѣрки и очень часто передѣлки". Невольно проникаешься чувствомъ уваженія къ этой гигантской неустанной дѣятельности, взятой на себя человѣкомъ на склонѣ лѣтъ, послѣ столь тяжкихъ испытаній. Что касается вопроса о достоинствахъ этой работы, то теперь, когда прошло болѣ" 50 лѣтъ послѣ изданія Свода, когда многочисленныя реформы прошлаго царствованія поколебали въ корень многія части Свода, когда, наконецъ, пересмотръ его -- дѣло рѣшенное, Сводъ вполнѣ справедливо представляется современникамъ только съ точки зрѣнія его недостатковъ, совершенно закрывающихъ отъ насъ всѣ его достоинства, несомнѣнно представлявшіяся важными 50 лѣтъ тому назадъ. Чтобы вполнѣ объективно оцѣнить значеніе Свода, надо замѣтить слѣдующее. Сперанскій ясно видѣлъ самъ недостатки Свода, неизбѣжные уже по самой сущности того, что представлялъ по своему плану Сводъ. Но этому плану предпринималось не созданіе Уложенія, при которомъ всѣ замѣченные недостатки текущаго законодательста исправляются и законодательныя нормы подвергаются общему пересмотру, а Сводъ права дѣйствующаго безъ всякихъ измѣненій. Сводъ былъ, по плану Сперанскаго, лишь необходимою ступенью къ Уложенію, и не вина, конечно, Сперанскаго, если составленіе послѣдняго фактически не осуществлялось въ теченіе болѣе полувѣка, да и теперь неизвѣстно, когда будетъ окончено. Отчасти благодаря тому, что дѣло созданія гражданскаго Уложенія такъ у насъ замедлилось, а отчасти и потому, что стройная внѣшняя система, приданная Своду его знаменитымъ творцомъ, помогла ему получить у насъ "обманчивый видъ полнаго кодекса", по Сводъ volens-nolens играетъ въ жизни роль Уложенія, хотя и не вполнѣ удачно. Какъ къ Уложенію, къ нему иногда и обращалась критика, но, судя объективно, надо сказать, чтобъ этомъ случаѣ хотѣли имѣть отъ Свода то, чего онъ не могъ дать уже по самой своей сущности.

Неоспоримымъ достоинствомъ Свода, для своего времени, было то, что онъ во многихъ частяхъ своихъ не былъ "произведеніемъ умозрѣнія", хотя бы и такого сильнаго мыслью человѣка, какъ Сперанскій, а потому и заключалъ въ себѣ много началъ, выработанныхъ и провѣренныхъ жизнью. Многое здѣсь могло казаться устарѣлымъ, требующемъ отмѣны, но такъ какъ по обстоятельствамъ того времени на это не было надежды, то лучше всего было ограничиться простымъ сведеніемъ воедино всего дѣйствовавшаго права. Узко одно это приведеніе въ ясность и въ систему всего нашего законодательства, положенія котораго по большей части выражались до Свода во множествѣ казуистичныхъ, разнопринципныхъ и повсюду разбросанныхъ нормъ, представляло громадное и научное, и практическое значеніе. Законы, доселѣ извѣстные только немногимъ дѣльцамъ-юристамъ, открылись для изученія всѣхъ; обширныя научно-критическія, историческія и иныя работы {Какъ громадно число этихъ работъ, относящихся только къ гражданскому праву, можно видѣть въ Систематическомъ указателѣ русской литературы по граж. праву г. Поворинскаго. Спб., 1886 г.}, касавшіяся какъ богатѣйшаго матеріала, заключеннаго въ Полномъ Собраніи Законовъ и въ Сводѣ Законовъ, такъ и системы Свода, значительно содѣйствовали оживленію у насъ юридической мысли и, несомнѣнно, подготовляли почву для созданія не эфемернаго гражданскаго кодекса, а Уложенія, исходящаго изъ серьезнаго знанія прошлаго и настоящаго русскаго законодательства. Каково бы ни было по своему духу это будущее Уложеніе, будь оно радикальнымъ или консервативнымъ и т. д., но матеріалъ, собранный Сперанскимъ въ указанныхъ его трудахъ, давалъ положительныя данныя для будущей реформы и сама реформа только съ приведеніемъ въ ясность всего этого получала вполнѣ твердое основаніе для выработки новаго Уложенія. Sapienti sat.

Указавъ на общее достоинство Свода, замѣтимъ кратко и о его недостаткахъ {Болѣе подробно объ этомъ въ моей статьѣ: О пересмотрѣ Свода нашихъ гражд. законовъ. Юридич. Вѣст. 1882 г., кн. 3--4, стр. 670 и сл.}. Изъ самой сущности понятія Свода, указанной уже выше, вытекало, прежде всего, то, что Сводъ сводилъ вмѣстѣ узаконенія, противорѣчащія другъ другу (разъ они существовали въ законѣ) и но ихъ началамъ, и по времени, и по обстоятельствамъ ихъ появленія; не всегда давалъ общія положенія, общія правила, а если и давалъ, то ослаблялъ ихъ значеніе постоянными изъятіями; сохранялъ въ числѣ своихъ постановленій такія, которыя не имѣли разумнаго основанія въ условіяхъ современной жизни; допускалъ и такія, которыя не имѣли въ себѣ ничего юридическаго; наконецъ, страдалъ излишествомъ постановленій на одни случаи, ихъ недостаточностью на другіе, поражалъ мѣстами неопредѣленностью своего юридическаго языка, многословіемъ и т. д., и т. д. Большая часть недостатковъ этихъ была замѣчена уже Сперанскимъ, но, исходя изъ вполнѣ справедливой мысли, что Сводъ есть лишь вѣрное изображеніе того, что находится въ законахъ, онъ полагалъ, что "дополнить недостающее, довершить неоконченное, дать каждому предмету надлежащую полноту и пространство есть дѣло Уложенія"... Сперанскій смотрѣлъ на Сводъ частью какъ на черновую работу, недостатки которой должны исчезнуть въ Уложеніи. Но не его вина, что этого Уложенія нѣтъ и до сихъ поръ, хотя подготовительныя стадіи къ нему блистательно были пройдены Сперанскимъ еще 50 лѣтъ тому назадъ.

Посвящая этотъ небольшой очеркъ нашъ исключительно обзору кодификаціонныхъ работъ какъ до Сперанскаго, такъ и при немъ, мы не только хотѣли установить по возможности ясно все то значеніе, какое имѣлъ Сперанскій въ этой изстари важнѣйшей задачѣ русскаго законодательства, но и посильно поставить на обсужденіе вопросъ о кодификаціи. Вопросъ этотъ необычайно важенъ именно теперь, когда предстоитъ скорое обнародованіе новаго уголовнаго Уложенія и когда уже приступлено къ выработкѣ новаго гражданскаго кодекса. Небезъинтересно поэтому оглянуться на то, какъ вопросъ о кодексахъ ставился и разрѣшался въ нашемъ прошломъ.

Александръ Филипповъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1892