В.—ъ. - Николай Михайлович Пржевальский и его заслуги в деле географических открытий

НАУЧНЫЙ ОБЗОРЪ.

Николай Михайловичъ Пржевальскій и его заслуги въ дѣлѣ географическихъ открытій.

"Похороните меня,-- говорилъ Николай Михайловичъ за нѣсколько часовъ до смерти,-- непремѣнно на Иссыкъ-Кулѣ, на берегу... Надпись просто: путешественникъ Пржевальскій. Положить въ гробъ въ моей экспедиціонной одеждѣ". Это скромное и задушевное желаніе покойнаго, какъ извѣстно, исполнено во всѣхъ подробностяхъ,-- прахъ его, одѣтый въ походную одежду, покоится въ могилѣ, вырытой руками его славныхъ сподвижниковъ, на крутомъ и обрывистомъ берегу озера Иссыкъ-Куля, лежащаго у подножія Небесныхъ горъ, на рубежѣ той почти невѣдомой страны, научное изслѣдованіе которой составляло жизненную задачу покойнаго. "Широко раскинулась вправо,-- говоритъ П. П. Семеновъ {Памяти H. М. Пржевальскаго. Изд. Имп. рус. геогр. общ., стр. 12.},-- синяя поверхность необъятнаго къ западу озера. Впереди высится горная стѣна Небеснаго хребта, образующая вправо окраину озера, увѣнчанную непрерывнымъ рядомъ снѣжныхъ вершинъ. Чѣмъ далѣе къ западу, тѣмъ ближе прикасается этотъ бѣлоснѣжный вѣнецъ къ синей поверхности озера, а на его оконечности снѣжныя вершины кажутся какъ бы утопающими въ волнахъ Иссыкъ-Куля. Этотъ величественный рядъ закутанныхъ въ бѣлоснѣжные саваны великановъ стоитъ на стражѣ дорогой намъ могилы, обозначая собою ту грань Русской земли, за предѣлы которой нашъ славный путешественникъ дѣлалъ свои отважные набѣги въ почти невѣдомыя до него въ научномъ отношеніи страны. Изъ-за этой грани привозилъ онъ намъ богатую добычу планшетовъ, записей и естественно-историческихъ коллекцій. Несравненно дороже серебра и золота, которое такъ бережливо тратилъ онъ на свои экспедиціи, была эта добыча, такъ какъ она представляетъ собою тотъ драгоцѣнный матеріалъ, изъ котораго, впослѣдствіи, кропотливымъ трудомъ ученыхъ въ ихъ кабинетахъ, постоянно достроивается и ремонтируется величественное общечеловѣческое зданіе науки". Такова величавая обстановка той одинокой могилы, въ которой на вѣки почилъ Николай Михайловичъ Пржевальскій и которая навсегда останется незабвенной для всей образованной Россіи.

Могила эта еще такъ свѣжа и еще такъ недавно закрылась надъ почившимъ въ ней, что вполнѣ обстоятельная и безпристрастная біографія H. М. Пржевальскаго пока преждевременна. Но вмѣстѣ съ этимъ личность его столь характерна, а заслуги его столь несомнѣнны, что даже и теперь могутъ быть подвергнуты достаточной оцѣнкѣ. Такая попытка и была сдѣлана однимъ изъ товарищей покойнаго, Н. Ѳ. Дубровинымъ, напечатавшимъ недавно прекрасный біографическій очеркъ H. М. Пржевальскаго {Николай Михайловичъ Пржевальскій. Біографическій очеркъ. Сост. Н. Ѳ. Дубровинъ. Съ 4 портретами H. М., 3 автографами, 2 фототипіями и отчетною картой четырехъ его путешествій. Спб., 1890 г. Цѣна 5 руб. Книга эта можетъ быть особенно рекомендована вниманію нашей подростающей молодежи, которая найдетъ въ ней высокій обращикъ душевной чистоты, неустрашимой отваги и беззавѣтной любви въ природѣ и наукѣ.}, давшій и намъ поводъ для изложенія наиболѣе существенныхъ и поучительныхъ подробностей изъ его тяжелой страннической жизни во имя науки и славы дорогой отчизны.

H. М. Пржевальскій въ теченіе всей своей жизни въ высшей степени дѣятельно и успѣшно работалъ надъ выполненіемъ одной изъ величайшихъ задачъ современнаго естествознанія, благодаря чему онъ и занялъ одно изъ почетнѣйшихъ мѣстъ среди знаменитѣйшихъ путешественниковъ всѣхъ временъ и народовъ. Задача эта заключается во всестороннемъ научномъ изученіи обширнѣйшихъ континентальныхъ массъ, которыя въ общемъ круговоротѣ явленій природы имѣютъ такое же рѣшающее значеніе, какъ и океаны, столь дѣятельно изучаемые въ послѣднее время, путемъ такъ называемыхъ глубоководныхъ изслѣдованій. Ближайшее изученіе внутреннихъ частей материковъ, помимо данныхъ, касающихся вертикальнаго расчлененія суши, особенностей рельефа земной поверхности, ея геологическаго строенія и т. п., даетъ возможность вполнѣ понять и оцѣнить множество явленій, совершающихся въ атмосферѣ, органической жизни и даже исторіи. Въ этомъ отношеніи вліяніе континентовъ не менѣе важно, чѣмъ вліяніе океаническихъ бассейновъ. Тѣ и другіе являются могучими факторами въ опредѣленіи физико-географическихъ условій, царящихъ на поверхности нашей планеты. Отсюда для насъ становится совершенно понятнымъ то горячее стремленіе, которое настойчиво проявляютъ люди науки почти во всѣхъ странахъ образованнаго міра, пытаясь проникнуть въ самыя отдаленныя и наименѣе доступныя части континентовъ. Рискуя нерѣдко своимъ здоровьемъ и даже самою жизнью во имя успѣховъ человѣческаго знанія, эти неутомимые изслѣдователи природы оказываютъ человѣчеству огромныя услуги, удовлетворяя, съ одной стороны, естественной пытливости человѣческаго ума, а съ другой -- настойчивымъ запросамъ практической жизни.

Нечего и говорить, какой громадный интересъ для науки съ указанной точки зрѣнія представляетъ Азія, занимающая пространство почти въ 45 милліоновъ, а вмѣстѣ съ Европой, съ которой ее иногда соединяютъ подъ именемъ Евразіи, даже около 54 1/2 милліоновъ квадр. километровъ. При такой обширности, Азіатскій континентъ отличается и наибольшею среднею высотой, достигающею, по Крюммелю, 500 метровъ. Особенно возвышенною областью въ Азіи является все Тибетское нагорье, средняя высота котораго колеблется отъ 4,250 до 4,500 метровъ. Это гигантское нагорье занимаетъ огромное пространство между 30о--36о сѣв. широты и 52о--72о вост. долготы отъ Пулкова, не считая прилежащихъ къ нему окрайныхъ плоскогорій, средняя высота которыхъ достигаетъ до 3,000 метровъ. Столь обширное протяженіе Азіи, при крайнемъ разнообразіи ея вертикальнаго расчлененія, имѣетъ громадное физико-географическое значеніе, далеко еще не вполнѣ разъясненное, главнымъ образомъ, благодаря недостаточности изслѣдованій ея центральныхъ частей, которыя до послѣдняго времени были, пожалуй, менѣе извѣстны ученымъ, чѣмъ видимая поверхность луны. Значеніе это въ особенности важно для Европы и въ частности для Европейской Россіи, физическая природа которыхъ опредѣляется по преимуществу главенствомъ двухъ могучихъ географическихъ факторовъ: съ одной стороны, Азіатскаго континента, а съ другой -- Атлантическаго океана. Если же къ этому прибавить громадное значеніе Азіи со стороны этнографической и исторической, то для насъ не будетъ ничего удивительнаго, что она издавна останавливала на себѣ вниманіе ученаго міра, привлекая къ себѣ цѣлый рядъ смѣлыхъ и неутомимыхъ путешественниковъ.

Географическое изученіе Азіи началось еще во времена глубокой древности, но какъ тогда, такъ и въ болѣе позднее время изученіе это не шло далѣе составленія описаній различныхъ путешествій, въ которыхъ вымыслы досужей фантазіи такъ тѣсно переплетаются съ несомнѣнно дознанными фактами, что, за немногими исключеніями, всѣ эти описанія не дали никакого вклада въ науку. Болѣе систематичное и плодотворное знакомство съ этимъ обширнымъ континентомъ возникло со времени окончательнаго водворенія европейцевъ по его окраинамъ, но и оно ограничивалось только сравнительно узкою полосой болѣе прочной осѣдлости европейцевъ, тогда какъ внутреннія части континента еще долгое время оставались для нихъ почти совершенно недоступными и всѣ свѣдѣнія о нихъ основывались на показаніяхъ Марко-Поло (1273--75 гг.) и китайскихъ источникахъ.

Особенно мало была изслѣдована та часть Азіатскаго континента, которая, по почину извѣстнаго германскаго натуралиста А. Фонъ-Гумбольдта, извѣстна подъ именемъ Центральной Азіи. Въ недавнее время баронъ Рихтгофенъ въ своемъ классическомъ трудѣ, посвященномъ геологическому описанію Китая, на основаніи строго-научныхъ данныхъ, довольно точно опредѣляетъ границы Центральной Азіи, понимая подъ этимъ именемъ все то обширное пространство, которое простирается отъ Тибетскаго плоскогорій на югѣ до Алтая на сѣверѣ и отъ Памира на западѣ до горъ Хингана и водораздѣла великихъ китайскихъ рѣкъ на востокѣ {China, т. I, стр. 7.}. Тибетское же плоскогоріе до самаго послѣдняго времени оставалось почти невѣдомою страной, о которой имѣлись только случайныя и нерѣдко совершенно легендарныя свѣдѣнія. Послѣднее объясняется почти полною недоступностью и исключительными особенностями Тибета, къ числу которыхъ относятся, прежде всего, непривычная разрѣженность воздуха, крайности климата, то слишкомъ сухаго, то чрезмѣрно влажнаго, отсутствіе топлива, скудный подножный кормъ, крайнее обиліе едва проходимыхъ горныхъ кряжей, суевѣріе населенія и его нескрываемая враждебность къ иноземнымъ пришельцамъ, въ особенности къ европейцамъ, которыхъ, за немногими и рѣдкими исключеніями, оно всячески старается не впускать къ себѣ, задерживая на каждомъ шагу и выпроваживая при первой возможности.

Однако, настойчивость европейскихъ путешественниковъ, между которыми русскимъ изслѣдователямъ принадлежитъ одно изъ почетнѣйшихъ мѣстъ, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе преодолѣваетъ тѣ преграды, которыя полагаютъ изученію Центральной Азіи ея суровая природа и враждебное населеніе. Широкое кольцо достаточно изученныхъ окрайныхъ частей Азіатскаго континента въ настоящее время замѣтно съузило ту область загадочныхъ странъ, которыя залегаютъ въ его срединѣ, и, быть можетъ, недалеко то время, когда Азія останется недоступной только въ тѣхъ своихъ частяхъ, куда помѣшаетъ проникнуть, европейцамъ одна только неодолимая природа.

Что же касается участія Россіи въ этихъ блестящихъ завоеваніяхъ науки, то оно выражается въ вполнѣ опредѣленной и дѣятельной формѣ, такъ какъ значительная часть Азіи всецѣло находится въ сферѣ ея научныхъ интересовъ, что въ свою очередь обусловливается тѣмъ важнымъ значеніемъ, которое имѣетъ Азія для Россіи въ торговомъ и политическомъ отношеніяхъ. Отношенія эти установились еще въ отдаленныя времена и дѣятельно поддерживаются до настоящаго времени. Научное изученіе Азіи, слѣдовавшее обыкновенно за политическими и военными успѣхами Россіи, началось у насъ не ранѣе XVI вѣка, когда по повелѣнію Іоанна IV была исполнена первая карта всего Московскаго государства съ прилежащими къ нему странами или "Большой Чертежъ" и изъясненіе этой карты или "Книга Большаго Чертежа". Съ тѣхъ поръ, по мѣрѣ расширенія русскихъ владѣній въ глубь Азіи, наше знакомство съ ней все болѣе и болѣе возростаетъ. Особенные успѣхи географическаго изученія Азіи достигаются при Петрѣ Великомъ, который, "прорубая окно въ Европу на моряхъ Черномъ и Балтійскомъ, въ то же время, ищетъ ключъ и врата ко всѣмъ азіатскимъ странамъ со стороны Киргизскихъ и Туркменскихъ степей". Заслуги Петра Великаго въ этомъ отношеніи были такъ велики, что французская академія наукъ за представленную имъ карту Арало-Каспійской страны выбрала его своимъ почетнымъ членомъ. Затѣмъ, въ концѣ прошлаго столѣтія дѣло значительно подвигается впередъ, благодаря трудамъ цѣлаго ряда ученыхъ и путешественниковъ изъ числа членовъ петербургской академіи наукъ, чрезвычайно много содѣйствовавшихъ научному изученію тогдашнихъ азіатскихъ владѣній Россіи. Первая половина текущаго столѣтія еще болѣе расширяетъ наши познанія въ этомъ отношеніи, съ одной стороны, благодаря строго-научной обработкѣ доставляемыхъ матеріаловъ, а съ другой -- благодаря непрерывно продолжавшемуся перемѣщенію нашихъ азіатскихъ границъ все далѣе и далѣе на востокъ. Всѣми этими успѣхами, помимо многочисленныхъ экспедицій, совершенныхъ за это время, мы обязаны отчасти обнародованію плодотворныхъ идей двухъ величайшихъ географовъ-систематиковъ нашего вѣка, Риттера и Гумбольдта, а отчасти концентраціи всѣхъ научныхъ предпріятій въ Россіи путемъ учрежденія въ Петербургѣ Императорскаго русскаго географическаго общества и его отдѣленій. Первое засѣданіе этого общества состоялось 19 сентября 1845 г., а его азіатскіе отдѣлы были открыты: восточно-сибирскій въ Иркутскѣ въ 1850 г., оренбургскій въ 1867 г. и западно-сибирскій въ Омскѣ въ 1876 г. Дѣятельность нашего географическаго общества, постоянно оказывающаго какъ нравственную, такъ и матеріальную поддержку многочисленнымъ изслѣдователямъ, съ самаго начала оказалась настолько обширной и плодотворной, что за короткое время своего существованія оно окончательно упрочило за собою въ ученомъ мірѣ репутацію вполнѣ солиднаго научнаго учрежденія.

Начиная съ пятидесятыхъ годовъ и вплоть по настоящее время русскіе путешественники и ученые неустанно продолжаютъ работать надъ всестороннимъ изученіемъ нашихъ азіатскихъ окраинъ и прилежащихъ къ нимъ странъ Центральной Азіи, причемъ одни изъ нихъ занимаются систематическимъ изслѣдованіемъ наиболѣе доступныхъ мѣстностей, тогда какъ другіе совершаютъ цѣлый рядъ чрезвычайно смѣлыхъ научныхъ рекогносцировокъ въ такія мѣста, въ которыхъ еще не ступала нога европейцевъ. Такія изслѣдованія ведутся какъ по окраинамъ Восточной и Западной Сибири, такъ въ особенности въ Туркестанскомъ краѣ, гдѣ, по преимуществу, и сосредоточились рядомъ съ политическими и научныя завоеванія Россіи, продолжающіяся и по настоящее время.

Особенно оживленные и плодотворные успѣхи русскаго оружія и науки были пріобрѣтены здѣсь въ теченіе шестидесятыхъ годовъ. Съ этого времени цѣлый рядъ неутомимыхъ изслѣдователей систематически изучаетъ вновь пріобрѣтаемыя владѣнія, а рядомъ съ ними выдѣляются болѣе предпріимчивые люди, которые, опираясь на труды своихъ товарищей по занятіямъ, прокладываютъ дорогу для новыхъ географическихъ предпріятій. Изъ числа этихъ славныхъ піонеровъ науки, работавшихъ надъ изученіемъ нагорнаго Туркестана, нельзя не назвать двухъ наиболѣе энергичныхъ тружениковъ, Николая Алексѣевича Сѣверцова и Алексѣя Павловича Федченко, столь безвременно погибшихъ для науки, одинъ при переправѣ черезъ Донъ, а другой въ ледникахъ Монблана.

Въ настоящее время всѣ окрайные хребты Центральной Азіи, по которымъ, главнымъ образомъ, проходитъ наша граница съ Китаемъ, уже вышли изъ сферы дѣятельности экспедицій, носящихъ характеръ научныхъ рекогносцировокъ, и почти всецѣло вошли въ составъ тѣхъ областей, какія подлежатъ уже систематическому изученію. Области эти составляютъ теперь тотъ операціонный базисъ, опираясь на который, для новѣйшихъ изслѣдователей стало возможнымъ проникнуть и въ наиболѣе недоступныя части Центральной Азіи и даже въ Тибетъ. Въ числѣ первыхъ піонеровъ въ этомъ трудномъ дѣлѣ и былъ нашъ знаменитый путешественникъ, Николай Михайловичъ Пржевальскій, столь много потрудившійся надъ изученіемъ суровой и грандіозной природы Центральной Азіи.

H. М. Пржевальскій родился 31 марта 1839 года въ с. Кимборовѣ, имѣніи своего дѣда по матери, лежащемъ въ 39 верстахъ отъ г. Смоленска по напнавленію къ Рославлю. Происходилъ онъ изъ стараго дворянскаго рода, который ведетъ свое происхожденіе отъ запорожскаго козака Карнилы Анисимовича Паровальскаго, а по польской передѣлкѣ Пржевальскаго. Фамилія "Паровальскій" означала человѣка храбраго, который "паромъ валитъ". Въ польскомъ же языкѣ "прже" означаетъ "черезъ", а "валить" -- "воевать". Отецъ Николая Михайловича не игралъ никакой роли въ воспитаніи его, такъ какъ онъ умеръ, когда нашему путешественнику было всего только семь лѣтъ. Мать же его, женщина съ твердымъ и настойчивымъ характеромъ, сама вела воспитаніе своихъ дѣтей, которыхъ держала въ строгости, но, въ то же время, давала имъ много свободы и простора. Они могли выходить изъ дома во всякую погоду, блуждать вдоволь по болотамъ и лѣсамъ, въ которыхъ водились и медвѣди, лазили по деревьямъ и съ ранняго дѣтства горячо пристрастились къ охотѣ, чему много способствовали сказки няни, Макарьевны, объ "Иванѣ, великомъ охотникѣ", и ихъ дядя по матери, который цѣлые дни проводилъ въ полѣ и рано научилъ стрѣлять своихъ племянниковъ. Онъ же училъ ихъ грамотѣ и французскому языку.

Въ 1849 году H. М. Пржевальскаго вмѣстѣ съ братомъ его, Владиміромъ, отвезли въ Смоленскъ въ гимназію, гдѣ онъ и оставался до полнаго окончанія курса въ 1855 году. Съ поступленіемъ въ гимназію интересы жизни Николая Михайловича нѣсколько осложнились. Строгость и даже суровость обстановки остались прежнія,-- съ одной стороны, учителя и начальство гимназіи, а съ другой -- мать и дядька, Игнатъ, не давали поблажки. Но вмѣстѣ съ этимъ приходилось опредѣлить свои отношенія къ товарищамъ по гимназіи, къ занятіямъ и къ начальству. Попавъ въ школьную обстановку, H. М. Пржевальскій сразу занялъ вполнѣ опредѣленное положеніе. Имѣя твердый и настойчивый характеръ, постоянно сосредоточенный въ самомъ себѣ, онъ неохотно сближался съ товарищами и не имѣлъ близкихъ друзей, хотя и пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Никто кромѣ него не заступался за новичковъ, когда къ нимъ приставали, и никто такъ не покровительствовалъ имъ, какъ Николай Михайловичъ. Прекрасный товарищъ, всегда вѣрный данному слову, онъ былъ вожакомъ своего класса и постоянно былъ во главѣ его. Въ то же время, благодаря блестящимъ способностямъ и въ особенности феноменальной памяти, онъ всегда былъ однимъ изъ первыхъ учениковъ. Что же касается отношеній И. М. Пржевальскаго къ учителямъ и гимназическому начальству, то они довольно ясно характеризуются слѣдующею продѣлкой, совершонною имъ, когда онъ уже былъ въ шестомъ классѣ. "Однажды,-- разсказываетъ его біографъ,-- учитель чѣмъ-то не угодилъ его одноклассникамъ и рѣшено было уничтожить списокъ, въ которомъ ставились отмѣтки. Бросили жребій и онъ выпалъ на долю старшаго Пржевальскаго, который стащилъ списокъ и бросилъ его въ Днѣпръ. Всѣхъ подозрѣваемыхъ, въ томъ числѣ и Пржевальскаго, посадили въ карцеръ, пока не признается виновный. Послѣ нѣсколькихъ дней сидѣнья онъ признался въ своей винѣ и начальство постановило исключить его изъ гимназіи. Мать просила не исключать сына, а хорошенько его высѣчь за сдѣланную шалость. Ей отвѣчали, что учениковъ шестаго класса сѣчь нельзя, но на этотъ разъ сдѣлали исключеніе и виновный былъ высѣченъ и оставленъ въ гимназіи". Въ своей автобіографіи {Русская Старина 1888 г., No 11.} Николай Михайловичъ говоритъ про себя, что вообще ему не мало досталось розогъ въ ранней юности, такъ какъ онъ былъ порядочный сорванецъ.

Однако, ни суровая обстановка, ни товарищескіе интересы школьной жизни -- ничто не въ силахъ было погасить въ Николаѣ Михайловичѣ страстной любви къ природѣ, возникшей въ немъ съ самаго ранняго дѣтства. Еще во время пребыванія въ гимназіи городская жизнь была не по сердцу ему, и какъ только наступала весна, онъ всякій разъ сильно тосковалъ и неудержимо рвался на свободу. Подъ разными предлогами онъ убѣгалъ въ окрестности Смоленска, бродилъ по лѣсамъ и полямъ, любовался природою, увлекался ею, жилъ ея жизнью и всегда глубоко наслаждался ею. "Да, пусть говорятъ что хотятъ,-- писалъ онъ позже, -- но то вѣрно, чтобъ сочувствіи природѣ есть что-то особенное, что-то безконечно глубокое". Какъ только наступали каникулы, оба брата Пржевальскіе возвращались въ имѣніе матери, Отрадное, гдѣ и помѣщались съ дядею въ отдѣльномъ флигелѣ или, по просту сказать, въ избѣ, въ которой стояли три кровати и тутъ же валялся ихъ незатѣйливый охотничій скарбъ. Сюда они приходили только ночевать, проводя обыкновенно весь день на охотѣ или на рыбной ловлѣ.

Въ этотъ-то возрастъ, между 10 и 16 годами, и сложился тотъ своеобразный и цѣльный характеръ въ Николаѣ Михайловичѣ, который обусловилъ собою всю дальнѣйшую его участь. Непрестанное общеніе съ дѣвственною природой выработало въ немъ человѣка здороваго душою и тѣломъ, нравственно-чистаго, тонко-наблюдательнаго, неутомимаго и энергичнаго въ борьбѣ съ физическими и нравственными препятствіями и, въ то же время, страстнаго охотника, съ присоединеніемъ ко всему этому чрезвычайной даровитости.

По окончаніи курса въ гимназіи Николай Михайловичъ поступилъ въ военную службу. Трудно сказать, что собственно побудило его къ этому,-- надоѣли ли ему непривлекательные въ то время педагогическіе порядки, увлекся ли онъ чтеніемъ живо написанной книги Воинъ бесъ страха, или его привлекали геройскіе подвиги защитниковъ Севастополя? Такъ или иначе, но Николай Михайловичъ, не имѣя ни малѣйшаго понятія о дѣйствительной обстановкѣ военной службы, съ нетерпѣніемъ ожидалъ той минуты, когда на дѣлѣ могъ видѣть все, о чемъ зналъ только по книгамъ. Дѣятельная и подвижная натура шестнадцатилѣтняго юноши, богатаго избыткомъ молодыхъ силъ, казалось, должна была вполнѣ удовлетвориться обстановкою военной походной жизни. Дѣйствительность, однако, далеко не оправдала этихъ ожиданій и принесла ему съ собою цѣлый рядъ грустныхъ и тяжкихъ разочарованій.

Послѣ трогательнаго прощанья съ матерью и со всѣмъ, что только было свято, мило и дорого въ Отрадномъ, H. М. Пржевальскій былъ отвезенъ въ Москву, гдѣ 11 сентября 1855 года и поступилъ унтеръ-офицеромъ въ сводно-запасный рязанскій пѣхотный полкъ, и спустя нѣсколько дней выступилъ походомъ черезъ Калугу въ Бѣлевъ. Новая обстановка жизни въ полку сразу же заявила себя съ самой непривлекательной стороны, и Николай Михайловичъ только изъ необходимости мирился съ нею. Его нисколько не страшили ни убожество юнкерской квартиры, ни голодъ и другія лишенія, столь привычныя для него, но за то онъ сильно и много страдалъ отъ той нравственной распущенности, которая царила около него. Какъ юнкера, такъ и офицеры, при полномъ отсутствіи умственныхъ интересовъ, вели жизнь разгульную и время, свободное отъ служебныхъ занятій, проводили за картами и безшабашнымъ пьянствомъ. Будучи нравственно-чистымъ и самобытнымъ, H. М. Пржевальскій не давалъ увлечь себя общему теченію полковой жизни и сталъ въ ней совершенно особнякомъ, что, конечно, крайне угнетало его. Онъ всячески искалъ себѣ душевнаго успокоенія, ходилъ въ лѣсъ, на охоту и часто тамъ плакалъ, Въ то же время, одиночество и жизнь среди несимпатичнаго общества еще болѣе привязали его къ семьѣ и въ особенности къ матери, къ которой до конца своей жизни онъ сохранилъ самую трогательную сыновнюю привязанность. "Я любилъ свою мать, -- говорилъ впослѣдствіи Николай Михайловичъ,-- всею душой. Съ ея именемъ для меня соединены отрадныя воспоминанія дѣтства и отрочества, беззаботно проведенныхъ въ деревнѣ. И сколько разъ я возвращался въ свое родимое гнѣздо изъ долгихъ отлучекъ, иногда на край свѣта. И всегда меня встрѣчали ласка и привѣтъ. Забывались пережитыя невзгоды, на душѣ становилось покойно и радостно; я словно опять становился ребенкомъ. Эти минуты для меня всегда были лучшею наградой за понесенные труды... Буря жизни, жажда дѣятельности и завѣтное стремленіе къ изслѣдованію невѣдомыхъ странъ внутренней Азіи снова отрывали меня отъ родного крова. Бросалось многое, даже очень многое, но самою тяжелою минутой всегда было для меня разставанье съ матерью. Ея слезы и послѣдній поцѣлуй еще долго жгли мое сердце. Ее одинъ разъ, среди дикой пустыни или дремучихъ лѣсовъ, моему воображенію рисовался дорогой образъ и заставлялъ уноситься невольно къ родному очагу... Женщина, отъ природы умная и съ сильнымъ характеромъ, моя мать вывела всѣхъ насъ на прочный путь жизни. Ея совѣты не покидали меня даже и въ зрѣломъ возрастѣ. Правда, воспитаніе наше было много спартанскимъ, но оно закалило силы и сдѣлало характеръ самостоятельнымъ".

Дальнѣйшія скитанія съ полкомъ не дали ничего новаго Николаю Михайловичу,-- то же безпросыпное пьянство, тотъ же безшабашный разгулъ и даже воровство куръ и прочаго продовольствія у обывателей. Для него оставалось или окончательно втянуться въ круговоротъ полковой жизни, къ чему онъ чувствовалъ глубокое нравственное отвращеніе, или постаставить себя совершенно самостоятельно, въ чемъ и помогла ему его несокрушимая воля. Всячески избѣгая развращающаго вліянія окружающей среды, онъ обыкновенно или уходилъ на охоту, или проводилъ время съ однимъ изъ товарищей, съ которымъ читалъ книги историческія, путешествія, романы и, получивъ въ гимназіи нѣкоторыя свѣдѣнія по зоологіи и ботаникѣ, пристрастился къ собиранію растеній. "Это,-- говоритъ Николай Михайловичъ,-- и навело меня на мысль, что я долженъ непремѣнно отправиться путешествовать".

Долго мирился онъ съ нравственнымъ гнетомъ полковой обстановки, но, наконецъ, не выдержалъ. "Прослуживъ пять лѣтъ въ арміи,-- пишетъ онъ, -- потаскавшись въ караулахъ и по всевозможнымъ гауптвахтамъ и на стрѣльбу со взводомъ, я, наконецъ, ясно созналъ необходимость измѣнить подобный образъ жизни и избрать болѣе обширное поприще дѣятельности, гдѣ бы можно было тратить трудъ и время для разумной цѣли. Однако, эти пять лѣтъ не пропали для меня даромъ. Не говоря уже о томъ, что они измѣнили мой возрастъ съ 17 на 22 года и что въ продолженіе этого періода въ моихъ понятіяхъ и взглядѣ на жизнь произошла огромная перемѣна,-- я хорошо понялъ и изучилъ то общество, въ которомъ находился".

Ища выхода изъ этого положенія, H. М. Пржевальскій, произведенный уже въ офицеры полоцкаго полка, попытался было написать по начальству письмо, въ которомъ просилъ о переводѣ его на Амуръ, но, вмѣсто отвѣта, его посадили подъ арестъ на трое сутокъ. Тогда онъ рѣшилъ дѣйствовать иначе и поступить сначала въ николаевскую академію генеральнаго штаба. Усиленно занимаясь подготовкою къ предстоящему экзамену, онъ почти совершенно удалился изъ офицерскаго общества, проводя все свое время или за книгами, или на охотѣ, которой, попрежнему, предавался съ страстнымъ увлеченіемъ. Къ экзамену онъ приготовился отлично и однимъ изъ первыхъ поступилъ въ академію въ 1861 году. Однако, военныя науки мало интересовали будущаго путешественника, который съ несравненно большею охотой читалъ книги историческія или по естественнымъ наукамъ. Съ наступленіемъ лѣта, когда обучающіеся въ академіи офицера обыкновенно посылаются на съемку, Николай Михайловичъ попалъ въ Борович"кій уѣздъ, гдѣ такъ увлекся охотою, что съемка его оказалась плохою, я планшетъ былъ грязный и даже перевернутый вверхъ ногами. Въ 1863 году, съ началомъ польскаго возстанія, H. М. Пржевальскій принялъ предложеніе начальства отправиться, вмѣсто съемки, на театръ войны въ Польшу, съ правами окончившаго курса наукъ въ академіи по второму разряду. Однако, насколько своеобразно относился онъ къ интересамъ войны, можно судить по слѣдующему факту. Посланный однажды въ сопровожденіи козака развѣдать о противникѣ, Николай Михайловичъ не упустилъ этого случая и захватилъ съ собою ружье и собаку, которая скоро наткнулась на слѣдъ дичи. Онъ соскочилъ съ лошади, бросился вслѣдъ за собакой и въ пылу охоты не замѣтилъ появленія повстанцевъ, собиравшихся уже захватить его въ плѣнъ. Къ счастью, подоспѣлъ козакъ съ лошадью и онъ едва успѣлъ ускакать отъ преслѣдователей.

Возвратившись изъ академіи въ полковую обстановку, H. М. Пржевальскій былъ назначенъ полковымъ адъютантомъ и своимъ благоразсудствомъ въ товарищескихъ отношеніяхъ очень скоро заслужилъ всеобщую любовь и искреннее уваженіе. Впрочемъ, все свободное отъ службы время онъ, попрежнему, употреблялъ на чтеніе или охоту и въ средѣ офицеровъ бывалъ очень рѣдко, а отъ женскаго общества положительно бѣгалъ. Не любя пересудъ о достоинствахъ и недостаткахъ какъ знакомыхъ, такъ и общественныхъ дѣятелей, онъ говорилъ, что женщины исключительно занимаются этимъ. Называя ихъ вообще фантазёрками и судашницами, онъ мало цѣнилъ ихъ сужденія, относился къ нимъ съ недовѣріемъ и бѣжалъ отъ ихъ общества, часто назойливаго и для него крайне непріятнаго. Въ этомъ отношеніи H. М. Пржевальскій былъ чрезвычайно послѣдователенъ. Такъ, уже въ болѣе позднее время, живя въ Николаевскѣ на Амурѣ, онъ былъ приглашенъ въ семействѣ Бабкиныхъ давать уроки по географіи ихъ двѣнадцатилѣтней дочери, но онъ, всячески избѣгая женскаго общества, уклонился отъ этого и ограничился только тѣмъ, что подарилъ ей свой учебникъ географіи съ ироническою надписью: "долби, пока не выдолбишь". Когда же родные его говорили ему, что-пора жениться, что подъ старость онъ почувствуетъ свое одиночество, Николай Михайловичъ всегда отвѣчалъ отказомъ. "Моя профессія не позволяетъ мнѣ жениться, -- говорилъ онъ обыкновенно,-- я уйду въ экспедицію, а жена будетъ плакать, брать же съ собою бабьё я не могу. Когда кончу послѣднюю экспедицію, буду жить въ деревнѣ, охотиться, ловить рыбу и разрабатывать мои коллекціи. Со мною, будутъ жить мои старые солдаты, которые преданы мнѣ не менѣе, чѣмъ была бы предана законная жена".

Вскорѣ по выходѣ изъ академіи H. М. Пржевальскій былъ избранъ въ дѣйствительные члены Императорскаго русскаго географическаго общества за доставленную имъ рукопись: Военно-статистическое обозрѣніе Приамурскаго края. За это же время, при усиленныхъ занятіяхъ зоологіей, ботаникой и охотой, въ немъ окончательно созрѣла рѣшимость отправиться при первомъ удобномъ случаѣ въ дальнее путешествіе, въ тѣ невѣдомыя страны, куда не ступала еще нога европейца. Онъ мечталъ сначала идти по слѣдамъ Беккера для открытія истоковъ Бѣлаго Нила, на этому мѣшалъ недостатокъ средствъ, что и заставило его отказаться отъ странствованій по Африкѣ и обратить вниманіе на изученіе Азіи, путешествіе по которой было возможно даже и при его служебномъ положеніи. Сознавая ясно всю недостаточность своей подготовки къ такому трудному и отвѣтственному дѣлу, Николай Михайловичъ, со свойственною ему энергіей, дѣятельно принялся за пополненіе недочетовъ своего знанія. Перейдя въ 1864 году взводнымъ офицеромъ и преподавателемъ исторіи и географіи въ варшавское юнкерское училище, онъ всѣ три года своего пребыванія въ немъ посвятилъ на научную подготовку къ предстоящей дѣятельности путешественника, которую, наконецъ, дозволило ему осуществить состоявшееся въ 1867 году назначеніе его въ штабъ восточно-сибирскаго военнаго округа.

Назначеніемъ этимъ закончилась первая, такъ сказать, подготовительная половина жизни H. М. Пржевальскаго, въ теченіе которой онъ окончательно сформировался, какъ человѣкъ и путешественникъ. Въ томъ и другомъ отношеніи онъ былъ исключительною личностью, представляющею собой самое счастливое и гармоническое сочетаніе нравственной чистоты, необыкновенной даровитости, неимовѣрной энергіи и непоколебимой силы воли. Мощному развитію всего душевнаго склада Николая Михайловича оказала громадное содѣйствіе его горячая и беззавѣтная любовь въ природѣ, всегда представлявшей для него чистый и свѣтлый источникъ, изъ котораго онъ черпалъ спокойствіе духа, нравственную удовлетворенность и неисчерпаемый матеріалъ для изощренія своей тонкой наблюдательности. Спеціальное же образованіе докончило остальное.

Карьера путешественника открылась для Николая Михайловича въ началѣ мая 1867 года, когда онъ получилъ командировку въ Уссурійскій край, съ цѣлью: 1) Осмотрѣть расположеніе находящихся тамъ двухъ линейныхъ батальоновъ; 2) собрать свѣдѣнія о числѣ и состояніи поселеній, тамъ находящихся, какъ нашихъ, такъ и инородческихъ, т.-е. манчжурскихъ и корейскихъ; 3) изслѣдовать пути, ведущіе къ границамъ Манчжуріи и Кореи; 4) исправить маршрутную карту и добавить ее новыми пунктами, въ которыхъ будетъ, и 5) производить какія угодно ученыя изысканія. Сверхъ этого, восточно-сибирскій отдѣлъ географическаго общества поручилъ ему описать, насколько будетъ возможно, флору и фауну этой почти неизвѣстной страны и собрать зоологическую и ботаническую коллекціи. Все это было выполнено Николаемъ Михайловичемъ съ необыкновенною тщательностью и громаднымъ успѣхомъ. Болѣе года (1867--1868) провелъ онъ въ борьбѣ со всевозможными трудностями, опасностями и лишеніями, одиноко блуждая и охотясь по дебрямъ и лѣсамъ Уссурійскаго края. Плодомъ его первыхъ нелегкихъ трудовъ, какъ путешественника, было прекрасное и талантливое сочиненіе: Путешествіе въ Уссурійскомъ краѣ, изданное въ 1870 году съ трогательнымъ посвященіемъ Дорогой матери. За симъ послѣдовали остальныя путешествія: монгольское въ 1871--1873 гг., лобъ-норское и джунгарское въ 1876--1878 гг., первое тибетское въ 1879--1880 гг. и второе тибетское въ 1884--1885 гг. Смерть застигла его въ самомъ разгарѣ приготовленій къ пятому путешествію. Посвятивъ себя всецѣло изученію Центральной Азіи и ея природы, Н. М. Пржевальскій провелъ въ ней въ общей сложности 9 лѣтъ 2 мѣсяца и 27 дней, пройдя за это время 31,185 верстъ и исполнивъ при этомъ цѣлый рядъ чрезвычайно сложныхъ и въ высшей степени успѣшныхъ научныхъ работъ {Отчеты о перечисленныхъ путешествіяхъ изложены H. М. Пржевальскимъ въ слѣдующихъ его сочиненіяхъ: Монголія и страна тангутовъ. Томъ I и II, 1875--6 г., Отъ Кульджи за Тянь-Шань и на Лобъ-Норъ 1878 г., Изъ Зайсана въ Тибетъ и на верховья Желтой рѣки 1883 г., и Отъ Кяхты на истоки Желтой рѣки, изслѣдованіе сѣверной окраины Тибета и путь черезъ Лобъ-Норъ по бассейну Тарима 1888 г.}.

Понятно, что, при такомъ продолжительномъ общеніи съ природой Центральной Азіи, она не могла не наложить на него своего своеобразнаго отпечатка,-- и дѣйствительно, онъ настолько полюбилъ ее и сжился съ нею, что она стала для него главнѣйшимъ опредѣляющимъ моментомъ въ теченіе всей остальной его жизни. Родиной его стала теперь Центральная Азія, основною задачей жизни -- ея изученіе, а семьей -- экспедиціонный отрядъ, на рукахъ котораго онъ и умеръ отъ брюшнаго тифа.

Врагъ всякихъ стѣсненій и фальши, искренно преданный своему горячо-любимому дѣлу, H. М. Пржевальскій никогда не любилъ городской и вообще, какъ онъ выражался, цивилизованной жизни. "Не одинъ разъ,-- говорилъ и писалъ онъ при разныхъ случаяхъ, -- сидя въ застегнутомъ мундирѣ, въ салонѣ какого-нибудь вельможи, я вспоминалъ съ сожалѣніемъ о своей свободной жизни въ пустынѣ, съ товарищами офицерами и козаками. Тамъ кирпичный чай и баранина пились и ѣлись съ большимъ аппетитомъ, нежели здѣшнія заморскія вина и французскія блюда; тамъ была свобода, а здѣсь -- позолоченная неволя; здѣсь все по-формѣ, все по мѣркѣ,-- нѣтъ ни простора, ни свѣта, ни воздуха. Каменныя тюрьмы, называемыми домами, изуродованная жизнь жизнью цивилизованною, мерзость нравственная, тактомъ житейскимъ называемая, продажность, безсердечіе, безпечность, развратъ,-- словомъ, всѣ гадкіе инстинкты человѣка, правда, прикрашенные тѣмъ или другимъ способомъ, фигурируютъ и служатъ главными двигателями во всѣхъ слояхъ общества отъ низшаго до высшаго. Могу сказать только одно, что въ обществѣ, подобномъ нашему, очень худо жить человѣку съ душою и сердцемъ. Нѣтъ, видно, никогда не привыкнуть вольной птицѣ къ тѣсной клѣткѣ, никогда и мнѣ не сродниться съ искусственными условіями цивилизованной, правильнѣе -- изуродованной, жизни".

Еще опредѣленнѣе говоритъ онъ о заманчивости своей страннической жизни въ Азіи, заключая описаніе своего третьяго путешествія: "Грустное, тоскливое чувство всегда овладѣваетъ мною, лишь только пройдутъ первые порывы радостей по возвращеніи на родину. И чѣмъ далѣе бѣжитъ время среди обыденной жизни, тѣмъ болѣе и болѣе ростетъ эта тоска, словно въ далекихъ пустыняхъ Азіи покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти въ Европѣ. Да, въ тѣхъ пустыняхъ, дѣйствительно, имѣется исключительное благо: свобода,-- правда, дикая, но за то ничѣмъ не стѣсняемая, чуть не абсолютная. Путешественникъ становится тамъ цивилизованнымъ дикаремъ и пользуется лучшими сторонами крайнихъ стадій человѣческаго развитія: простотою и широкимъ привольемъ жизни дикой, наукою и знаніемъ изъ жизни цивилизованной. Притомъ, самое дѣло путешествія для человѣка, искренно ему преданнаго, представляетъ величайшую заманчивость ежедневною смѣной впечатлѣній, обиліемъ новизны, сознаніемъ пользы для науки. Трудности же физическія, разъ онѣ миновали, легко забываются и только еще сильнѣе оттѣняютъ въ воспоминаніяхъ радостныя минуты удачъ и счастія. Вотъ почему истому путешественнику невозможно позабыть о своихъ странствованіяхъ, даже при самыхъ лучшихъ условіяхъ дальнѣйшаго существованія. День и ночь неминуемо будутъ ему грезиться картины счастливаго прошлаго и манить: промѣнять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временамъ непривѣтливую, по за то свободную и славную странническую жизнь..."

H. М. Пржевальскій настолько свыкся съ условіями своей- многолѣтней скитальческой жизни въ Азіи, что обычная обстановка деревенской жизни уже мало удовлетворяла его, такъ что, въ концѣ-концовъ, онъ купилъ себѣ въ Порѣчскомъ уѣздѣ имѣніе, представлявшее собою настоящій медвѣжій уголъ, въ которомъ онъ постарался обставить себя на походный азіатскій ладъ. Въ своемъ новомъ имѣніи, Слободѣ, Николай Михайловичъ нашелъ именно то, чѣмъ онъ больше всего дорожилъ: кругомъ дѣвственная и, вмѣстѣ съ тѣмъ, изящная природа, напоминавшая ему далекія страны Азіи, обиліе лѣса и воды, прекрасная рыбная ловля и охота,-- все это вполнѣ удовлетворяло его страсти и потребностямъ. Онъ особенно цѣнилъ то, что Слобода его находится въ 80 верстахъ отъ желѣзной дороги, что въ распутицу, осенью и весною, онъ по цѣлымъ мѣсяцамъ былъ буквально отрѣзанъ отъ всего міра, не получалъ ни писемъ, ни газетъ, никуда не могъ выѣхать и нерѣдко оставался безъ провизіи. "Какъ гордился онъ. тѣмъ,-- пишетъ его племянникъ,-- что передъ его домомъ было болото!"И, тѣмъ не менѣе, по собственнымъ словамъ Николая Михайловича, Слобода, для него была только гнѣздомъ, изъ котораго онъ "леталъ въ глубь азіатскихъ пустынь", всецѣло овладѣвшихъ его помыслами и душой.

Въ свою очередь и пустыни эти не оставались предъ нимъ въ долгу. Прежде всего, онѣ дарили его хорошимъ здоровьемъ и прекраснымъ расположеніемъ духа. Въ этомъ отношеніи уже и деревня оказывала на него благодѣтельное вліяніе, но лучше всего онъ себя чувствовалъ, отправляясь въ экспедицію. Здоровье его при этомъ быстро поправлялось, головныя боли, кашель, каттаръ горла, полнота,-- все пропадало. "Вотъ что значитъ,-- писалъ Николай Михайловичъ,-- приволье страннической жизни! Это не то, что сидѣть въ петербургскомъ климатѣ, въ маленькой конуркѣ нанятомъ этажѣ". За все время его многолѣтнихъ путешествій по Азіи, ему только однажды пришлось перенести довольно продолжительную и непріятную накожную болѣзнь, которая сопровождалась сильнѣйшимъ зудомъ и потребовала серьезнаго леченія. Только передъ отправленіемъ въ послѣднее, пятое путешествіе въ немъ неоднократно возникали сомнѣнія въ своихъ силахъ и здоровьѣ и на этотъ разъ предчувствіе чего-то недобраго не обмануло его. Впрочемъ, такой исходъ страннической жизни H. М. Пржевальскаго являлся неизбѣжною необходимостью, такъ какъ, по собственному его сознанію, выраженному имъ въ первой главѣ описанія его четвертаго путешествія, даже и на сильный организмъ напряженные труды многихъ лѣтъ путешествій неминуемо кладутъ свою печать и рано или поздно "укатаютъ лошадку крутыя горки".

"Горки" же, которыя укатывали Николая Михайловича, были настолько могучи, что только при желѣзномъ здоровьѣ ихъ можно было выдержать до сорокадевятилѣтняго возраста. Въ короткихъ словахъ трудно передать всѣ тѣ невзгоды и лишенія, какія приходилось испытывать ему за время своихъ путешествій. Какъ ни былъ привыченъ H. М. Пржевальскій къ перенесенію ихъ, но и онъ нерѣдко буквально изнемогалъ отъ нихъ. Особенно много приходилось страдать отъ палящаго лѣтняго зноя, столь, обыкновеннаго въ азіатскихъ пустыняхъ. Тяжелое, подавляющее впечатлѣніе производитъ пустыня на душу путника. "Бредетъ онъ съ своимъ караваномъ по сыпучимъ пескамъ или по обширнымъ глинисто-солончаковымъ площадямъ, и день за днемъ встрѣчаетъ одни и тѣ же, пейзажи, одну и ту же мертвенность и запустѣніе... Нерѣдко по цѣлымъ часамъ сряду не слышно никакихъ звуковъ, не видно ни одного живаго существа, кромѣ безчисленныхъ ящерицъ... А, между тѣмъ, лѣтнее солнце печетъ невыносимо и негдѣ укрыться отъ жары; нѣтъ здѣсь ни лѣса, ни тѣни; развѣ случайно набѣжитъ кучевое облако и на минуту прикроетъ путника отъ палящихъ лучей. Въ мутной, желтовато-сѣрой атмосферѣ обыкновенно не колыхнетъ вѣтерокъ; являются только частые вихри и крутятъ горячій песокъ или соленую пыль. Вплоть до заката жжетъ неумолимое солнце пустыни. Но и ночью здѣсь нѣтъ прохлады. Раскаленная днемъ почва дышетъ жаромъ до слѣдующаго утра, а тамъ опять багровымъ дискомъ показывается дневное свѣтило и быстро накаляетъ все, что хотя немного успѣло остынуть въ теченіе ночи..." {Третье путешествіе въ Центральной Азіи, стр. 438.}. При вѣтрѣ картина пустыни еще ужаснѣе. Тучи соленой пыли и песку наполняютъ тогда воздухъ и густою пеленой заслоняютъ солнце; атмосфера становится сначала желтой, но вскорѣ дѣлается темно, какъ въ сумерки. Бѣшеные порывы вѣтра залѣпляютъ пылью глаза людямъ и животнымъ, которые, обливаясь отъ невыносимой духоты потомъ, безпомощно сбиваются въ кучу. Мало приноситъ радости и колодецъ въ пустынѣ, рѣдко съ прѣсною водой, чаще же всего съ соленою и мутною до невѣроятія. "Если хотите приготовить у себя такую бурду,-- говоритъ Николай Михайловичъ,-- то возьмите стаканъ чистой воды, положите туда чайную ложку грязи, щепотку соли, извести для цвѣта и гусинаго помета для запаха,-- и вы какъ разъ получите ту прелестную жидкость", какую не разъ приходилось пивать нашимъ путешественникамъ, за неимѣніемъ лучшей воды. Зимою путника встрѣчали въ пустынѣ не меньшія лишенія. Трескучіе морозы, пронзительные вѣтры, метели, отсутствіе топлива и воды,-- все это не разъ заставляло бѣдствовать экспедиціонный отрядъ H. М. Пржевальскаго, особенно на возвышенныхъ плоскогоріяхъ Тибета, гдѣ ко всѣмъ другимъ невзгодамъ присоединялись ослѣпительность бѣлизны снѣга и крайняя разрѣженность воздуха, при которой малѣйшій подъемъ кажется очень тяжелымъ, чувствуется одышка, сердце бьется учащенно, руки и ноги трясутся, по временамъ начинается головокруженіе и рвота, а во время сна всегда являлось удушье. Часто приходилось нашимъ путешественникамъ страдать также отъ однообразія, а иногда и отъ недостатка пищи, несмотря на всю нетребовательность ихъ въ этомъ отношеніи.

Въ дневникѣ H. М. Пржевальскаго есть слѣдующая интересная запись: "Питаемся, кромѣ мяса, дзамбою, круппою, какъ ячменная крупа. Право, у насъ лучшею посыпкой кормятъ свиней. Послѣ ѣды, черезъ часъ, дзамба разбухаетъ въ желудкѣ и, зная это, мы ѣдимъ подобную прелесть не черезъ-чуръ". Впрочемъ, Николай Михайловичъ любилъ изрѣдка побаловать себя и своихъ спутниковъ среди неприглядной обстановки путешествія какими-либо лакомствами или, какъ онъ самъ называлъ ихъ, "усладами", для которыхъ предназначался даже особый мѣшокъ, извѣстный подъ названіемъ "всегдашняго аппетита". Но "усладъ" этихъ, конечно, захватывалось немного и онѣ обыкновенно "прикушивались" очень скоро; да и при обиліи ихъ, все-таки, приходилось довольствоваться самою неприхотливою кухней, почти при полномъ отсутствіи печенаго хлѣба.

До чего обнашивался Николай Михайловичъ съ своими спутниками, можно видѣть изъ слѣдующихъ словъ дневника его третьяго монгольскаго путешествія: "Нужно видѣть, въ какомъ теперь видѣ наше одѣяніе. Сапогъ нѣтъ, а вмѣсто ихъ разорванныя унты; сюртукъ и штаны всѣ въ дырахъ и заплатахъ, фуражки походятъ на старую выброшенную тряпку, рубашки всѣ поизорвались: осталось всего три полугнилыхъ, изъ которыхъ каждая не выноситъ болѣе недѣли. Каждый день мы отрываемъ по отвалившемуся куску и носимъ ихъ до нельзя, часто даже безъ рукавовъ".

Не перечисляя всѣхъ другихъ трудностей путешествій въ Центральной Азіи, скажемъ только, что если къ изложенному выше прибавить необходимость, помимо научныхъ работъ, нерѣдко принимать участіе и въ черныхъ трудахъ походнаго обихода, недружелюбіе и даже враждебность мѣстнаго населенія, нѣсколько разъ доходившую до вооруженнаго столкновенія съ экспедиціоннымъ отрядомъ и проч., то для насъ станетъ совершенно понятнымъ, что только при закаленномъ здоровьѣ и несокрушимой энергіи H. М. Пржевальскаго была возможна многолѣтняя борьба со всѣми этими невзгодами и лишеніями.

Помимо здоровья, азіатскія горы и пустыни, за его горячую привязанность къ нимъ, платили еще другою, несравненно болѣе цѣнною монетой: онѣ доставляли ему рядъ высокихъ наслажденій, наполнявшихъ душу Николая Михайловича чистою и безмятежною радостью. Какъ страстный охотникъ, онъ находилъ въ нихъ такую массу всякаго рода крупной и мелкой дичи, о которой по нашей бѣдной природѣ мы и понятія составить себѣ не можемъ. Разумѣется, онъ съ увлеченіемъ предавался охотѣ и чрезвычайно радовался ея успѣхамъ. Ко всему этому присоединялась величавая прелесть грандіозной природы и дивныя красоты горныхъ и степныхъ пейзажей, на которые нерѣдко подолгу любовался нашъ знаменитый путешественникъ, стараясь навсегда запечатлѣть ихъ въ своей памяти. Особенно сильно было первое впечатлѣніе, испытанное имъ при восхожденіи на гору Сади-Саруксумъ. "Я первый разъ въ жизни,-говоритъ онъ,-- находился на подобной высотѣ, впервые видѣлъ подъ своими ногами гигантскія горы, то изборожденныя дикими скалами, то оттѣненныя мягкою зеленью лѣсовъ, по которымъ блестящими лентами извивались горные ручьи. Сила впечатлѣнія была такъ велика, что я долго не могъ оторваться отъ чуднаго зрѣлища, долго стоялъ, словно очарованный, и сохранилъ въ памяти этотъ день, какъ одинъ изъ счастливѣйшихъ въ цѣлой жизни..." Николай Михайловичъ горячо полюбилъ горы и часто наслаждался безмолвнымъ созерцаніемъ ихъ, вынося изъ него тихое и радостное чувство. "Взобравшись на высокую вершину, -- говоритъ онъ въ своемъ описаніи Алашальскаго хребта,-- съ которой открывается далекій горизонтъ на всѣ четыре стороны, чувствуешь себя свободнѣе и по цѣлому часу любуешься панорамою, которая разстилается подъ ногами... Я часто останавливался въ такихъ мѣстахъ, садился на камень и прислушивался къ окружающей меня тишинѣ. Она не нарушалась здѣсь ни говоромъ людскихъ рѣчей, ни суматохою обыденной жизни... А тамъ, внизу, на востокѣ, узкою лентой блеститъ рѣка и словно алмазы сверкаютъ многочисленныя озера; къ западу -- широкою полосой уходятъ изъ глазъ сыпучіе пески пустыни, на желтомъ фонѣ которыхъ, подобно островамъ, пестрѣютъ зеленѣющіе оазисы глинистой почвы. Такая панорама очаровательна! Она доставляетъ истинное наслажденіе, миритъ со всѣмъ окружающимъ и увлекаетъ въ міръ поэтическій, чистый и безстрастный". Прощаясь съ горами, Николай Михайловичъ писалъ: "Оба хребта, на южной и на сѣверной сторонѣ Тэтунга, раскидывались передо мною и убѣгали вдоль къ западу, теряясь въ легкомъ синеватомъ туманѣ, наполнявшемъ воздухъ. Справа, невдалекѣ, стояла скалистая вершина Гаджура, не окутанная противъ обыкновенія облаками. Внизу, подъ самыми моими ногами, темнѣло глубокое ущелье и множество другихъ ущелій, большихъ и малыхъ, близкихъ и далекихъ, бороздили горы и извивались въ различныхъ направленіяхъ. Насколько хваталъ глазъ, все было перепутано, изломано, исковеркано. На общемъ зеленомъ фонѣ горъ, тамъ и сямъ, выдѣлялись болѣе темныя площади лѣсовъ и кустарниковъ или голыя желтовато-сѣрыя скалы. Любовался глазъ, радовалось сердце. Но, въ то же время, грустное чувство охватывало душу при мысли, что скоро придется разстаться со всѣми этими прелестями. Сколько разъ я былъ счастливъ, сидя одинокимъ на высокихъ горныхъ вершинахъ! Сколько разъ завидовалъ пролетавшему въ это время мимо меня грифу, который можетъ подняться еще выше и созерцать панорамы еще болѣе величественныя... Лучшимъ дѣлается человѣкъ въ такія минуты. Словно поднявшись въ высь, онъ отрѣшается отъ своихъ мелкихъ помысловъ и страстей. Могу сказать, кто не бывалъ въ высокихъ горахъ, тотъ не знаетъ грандіозныхъ красотъ природы!..." Всѣ эти наслажденія не часто доставались путешественнику, а потому они и производили на него, особенно сильное впечатлѣніе, такова, напримѣръ, картина ночи на р. Багагорги: "Но не спалось мнѣ! Великолѣпно-хороша была тихая весенняя ночь. Луна свѣтила такъ ярко, что можно было читать; вокругъ чернѣлъ лѣсъ; впереди и позади насъ, словно гигантскія стѣны, высились отвѣсные обрывы ущелья, по дну котораго съ шумомъ бѣжалъ ручей. Рѣдко выпадали намъ во время путешествія подобныя ночовки, и тѣмъ сильнѣе чувствовалось наслажденіе въ данную минуту. То была радость тихая, успокоивающая, какую можно встрѣтить только среди матери-природы..."

Но этимъ далеко еще не исчерпывается все то, чѣмъ такъ щедро дарила нашего путешественника величавая природа Центральной Азіи. Не ради безцѣльнаго преодолѣнія препятствій, не ради одного только созерцанія дивныхъ красотъ ея совершалъ онъ свои смѣлыя экспедиціи въ самыя недоступныя части ея, а ради благороднѣйшаго свойства человѣческаго духа, жажды знанія и торжества науки, самоотверженная преданность которой была священнымъ завѣтомъ всей его жизни. Мы видѣли уже, съ какими препятствіями приходилось бороться H. М. Пржевальскому, но они собственно не существовали для него. Ни палящій зной лѣтняго солнца, ни леденящая стужа зимы, ни высокія горы и пустыни Тибета, ни недостатокъ средствъ и продовольствія,-- ничто не могло удержать и одолѣть его. Всегда и вездѣ онъ шелъ напроломъ и успѣхъ неизмѣнно сопутствовалъ ему. Препятствія со стороны природы онъ побѣждалъ беззавѣтною преданностью дѣлу научныхъ изысканій, а помѣху со стороны людей устранялъ своею находчивостью и отвагой. Помѣхи же эти возникали чуть не на каждомъ шагу. Не говоря уже о постоянномъ противодѣйствіи китайцевъ и независимыхъ отъ нихъ туземцевъ, не забудемъ еще, что свое первое путешествіе по Центральной Азіи H. М. Пржевальскій совершалъ буквально на грошевыя средства, часто безъ проводниковъ и, притомъ, въ мѣстностяхъ, охваченныхъ дунганскимъ возстаніемъ и находившихся въ состояніи полной анархіи, гдѣ онъ могъ разсчитывать только на свои ничтожныя физическія, но могучія нравственныя силы. Но и здѣсь онъ вышелъ побѣдителемъ. Заслуга Николая Михайловича въ этомъ отношеніи станетъ для насъ еще цѣннѣе, если мы припомнимъ, что почти одновременно съ нимъ въ Центральную Азію безуспѣшно пытались проникнуть три другихъ путешественника. Въ 1864 году геологъ Пумпелли задумалъ смѣлую поѣздку изъ Пекина въ самый центръ Азіи, но, не достигнувъ до желтой рѣки (Хуанъ-Хэ), отказался отъ своего намѣренія, опасаясь подвергнуть жизнь свою опасности. Въ 1872 году баронъ Рихтгофенъ, посвятившій много лѣтъ геологическому изученію Китая, пытался проникнуть въ провинцію Гань-су, но, опасаясь возстанія дунганъ и нападенія разбойническихъ шаекъ, не рѣшился посѣтить страну, лежащую на западъ отъ желтой рѣки. Въ 1879 году китайцы уговорили графа Зеченьи, прибывшаго въ Са-чжеу съ намѣреніемъ идти въ Тибетъ, вернуться обратно въ виду будто бы невозможности пройти туда. Одинъ только Пржевальскій отважно и настойчиво шелъ туда, куда вела его наука и слава Россіи.

Неудивительно поэтому то обаятельное впечатлѣніе, какое производилъ онъ на туземцевъ, постепенно примиряя ихъ съ европейцами. Въ первоеже путешествіе ему предшествовала молва, что онъ великій святой Запада, который идетъ въ Лассу, чтобы познакомиться съ Далай-Ламой, великимъ святымъ Востока. "Поводомъ къ такому производству меня въ полубога,-- говоритъ Николай Михайловичъ,-- служили, прежде всего, наши хожденія по Гань-су, биткомъ набитой разбойниками. Затѣмъ пальба изъ невиданныхъ ружей, охота за звѣрями, которыхъ мы били иногда на большія разстоянія, стрѣльба въ летъ птицъ, препарировка ихъ шкуръ, наконецъ, неразгаданная цѣль нашей поѣздки, -- все это вмѣстѣ заставляло мѣстный людъ смотрѣть на насъ, какъ на особенныхъ, таинственныхъ людей. Когда же къ намъ пріѣзжали различные гыгены (духовный санъ) и даже самъ тибетскій посланникъ, то населеніе видѣло въ этомъ подтвержденіе своихъ догадокъ и окончательно убѣдилось въ томъ мнѣніи, что я великій Хубилганъ, т.-е. святой. Такое обстоятельство намъ было отчасти выгодно, такъ какъ слава святаго облегчала нашъ путь и гарантировала, до извѣстной степени, отъ различныхъ непріятностей; но, съ другой стороны, я не могъ отдѣлаться отъ разныхъ благословеній, предсказаній и т. п. нелѣпостей. Тангуты и монголы приходили иногда толпами, чтобы помолиться не только намъ, но даже нашимъ ружьямъ, а мѣстные князья нѣсколько разъ привозили своихъ дѣтей, прося меня наложить на нихъ руку и этимъ знаменіемъ благословить на цѣлую жизнь... Отъ желающихъ предсказаній не было отбоя. Ко мнѣ приходили узнавать не только о судьбѣ дальнѣйшей жизни, по также о, пропавшей скотинѣ, потерянной трубкѣ и т. п.". Не меньшее обаяніе внушала личность Николая Михайловича мѣстному населенію въ Восточномъ Туркестанѣ. Въ концѣ-концовъ, имя его приняло совершенно легендарный характеръ, чѣмъ и не преминули воспользоваться крайне ненавистные для нашего путешественника китайцы, распустившіе впослѣдствіи слухъ, что онъ старается проникнуть въ Тибетъ не спроста, а съ желаніемъ похитить изъ Лассы Далай-Ламу.

Цѣною всѣхъ этихъ усилій H. М. Пржевальскій цѣлымъ рядомъ своихъ блестящихъ научныхъ рекогносцировокъ окончательно завоевалъ для науки обширныя пустыни и плоскогорія Центральной Азіи, вывезя отсюда богатѣйшую ученую добычу. Противъ его непоколебимой энергіи не устоялъ даже замкнутый и недоступный Тибетъ, почти совершенно не изученный до него въ научномъ отношеніи. "Грандіозная природа Азіи, -- говоритъ Николай Михайловичъ,-- проявляющаяся то въ видѣ безконечныхъ лѣсовъ и тундръ Сибири, то безводныхъ пустынь Гоби, то громадныхъ горныхъ хребтовъ внутри материка и тысячеверстныхъ рѣкъ, стекающихъ отсюда во всѣ стороны, ознаменовала себя тѣмъ же духомъ подавляющей массивности и въ обширномъ нагорьѣ, наполняющемъ южную половину центральной части этого континента и извѣстномъ подъ именемъ Тибета. Рѣзко ограниченная со всѣхъ сторонъ первостепенными горными хребтами, названная страна-представляетъ собою, въ формѣ неправильной трапеціи, грандіозную, нигдѣ болѣе на земномъ шарѣ въ такихъ размѣрахъ не повторяющуюся, столовидную массу, поднятую надъ уровнемъ моря, за исключеніемъ лишь немногихъ окраинъ, на страшную высоту отъ 13--15 тыс. футовъ. И на этомъ гигантскомъ пьедесталѣ громоздятся, сверхъ того, обширные горные хребты, правда, не высокіе внутри страны, но за то на ея окраинахъ развивающіеся самыми могучими формами дикихъ альповъ. Словно стерегутъ здѣсь эти великаны трудно-доступный міръ заоблачныхъ нагорій, непривѣтливыхъ для человѣка по своей природѣ и климату и въ большей части еще совершенно невѣдомыхъ для науки". Только поперекъ восточной части этого обширнаго пространства, путемъ буддійскихъ богомольцевъ, слѣдующихъ изъ Синина въ Лассу, удалось, начиная съ первой половины XVII вѣка, проѣхать нѣсколькимъ европейцамъ. Первымъ изъ нихъ былъ испанскій іезуитъ, Antonio de Andrade, путешествовавшій по Тибету въ 1624 году. Затѣмъ въ 1661 году два іезуита, Grueber и d'Orville, прошли изъ Пекина въ Агру черезъ Лассу. Въ XVIII в. въ Лассѣ была основана даже христіанская миссія и изъ числа членовъ ея Desideri прожилъ здѣсь съ 1716 по 1729 годъ, а Della Penna съ 1719 но 1735 и позднѣе съ 1740 по 1746 г. Сверхъ этого, по Тибету путешествовалъ голландецъ Samuel van de Putte, который оставался въ пути съ 1729 по 1737 годъ. Наконецъ, въ Лассѣ были: Manning въ 1811, а Gabet и Hue въ 1845 году. Къ сожалѣнію, ни одинъ изъ этихъ путешественниковъ не оставилъ подробнаго географическаго описанія посѣщенныхъ ими мѣстностей. Несравненно важнѣе въ данномъ отношеніи заслуги пундитовъ или обученныхъ съемкѣ браминовъ, въ послѣдніе годы тайно снаряжаемыхъ въ Тибетъ остъ-индскимъ правительствомъ, но и они не даютъ необходимаго матеріала для полнаго описанія этой страны.

Въ Лассу Ц. М. Пржевальскій, какъ извѣстно, не успѣлъ проникнуть, но за то несомнѣнную заслугу его составляетъ подробное изслѣдованіе сѣверной части Тибета, гдѣ не бывалъ еще ни одинъ европеецъ. Недостатокъ мѣста не позволяетъ намъ подробно изложить здѣсь научные результаты многолѣтнихъ странствованій нашего славнаго путешественника по Центральной Азіи, для котораго "самымъ жизненнымъ вопросомъ" всегда были строго-научныя изслѣдованія. Эти изслѣдованія, начиная съ уссурійскаго путешествія, производились имъ постоянно по одной и той же программѣ и состояли изъ маршрутно-глазомѣрной съемки, астрономическаго опредѣленія широтъ, а въ четвертомъ путешествіи -- и долготъ, наблюденій, надъ явленіями земнаго магнетизма, барометрическихъ и гипсометрическихъ опредѣленій абсолютныхъ высотъ, метеорологическихъ и спеціальныхъ наблюденій надъ млекопитающими и птицами, собиранія этнографическихъ данныхъ и коллекцій зоологическихъ, ботаническихъ и отчасти геологическихъ. Кромѣ этого, во все время путешествій непрерывно велся самый тщательный и подробный дневникъ. На первомъ планѣ, конечно, стояли изслѣдованія чисто-географическія, затѣмъ слѣдовали естественно-историческія, изъ которыхъ очень слабо были поставлены только геологическія, и, наконецъ, уже этнографическія. Послѣднія было весьма трудно производить мимолетомъ, въ особенности при незнаніи азіатскихъ языковъ и при подозрительности мѣстнаго населенія, главнымъ образомъ, китайцевъ, относительно истинныхъ цѣлей путешественника.

Относительно географическихъ заслугъ H. М. Пржевальскаго достаточно сказать, что онъ одинъ исполнилъ то, на что обыкновенно требуются усилія десятковъ ученыхъ. Про него справедливо говорятъ, что для Азіи имъ сдѣлано болѣе, чѣмъ для Африки сдѣлали Стэнли, Левпигстонъ и Бартъ. Джозефъ Гукеръ, извѣстный изслѣдователь флоры Гималая, сравнивая II. Ж. Пржевальскаго съ только что названными тремя путешественниками, говоритъ слѣдующее: "Стэнли и Левингстонъ были отважнѣйшими піонерами, но они только съумѣли проложить на картѣ пройденный путь; для изученія же природы ими ничего не сдѣлано, а послѣ знаменитаго Барта пришлось даже посылать особаго человѣка, чтобы нанести его маршрутъ на карту; одинъ Пржевальскій соединилъ въ своемъ лицѣ отважнаго путешественника съ географомъ и натуралистомъ". Благодаря его трудамъ, на картѣ появились новые, ранѣе того совершенно неизвѣстные горные хребты и измѣнилось относительное положеніе многихъ пунктовъ, напримѣръ, озера Лобъ-Нора. Вообще можно сказать, что для географіи, фауны и флоры Центральной Азіи открылась новая эра съ появленіемъ на русскомъ и иностранныхъ языкахъ работъ H. М. Пржевальскаго, при чтеніи которыхъ, по мѣткому выраженію Марте, ученые "испытывали чувство, производимое на человѣка переходомъ изъ темной комнаты на яркій солнечный свѣтъ" {N. М. Prcheicalsxi. Verband, d. Gesel. für Erdkunde zu Berlin, B. XV, No 9, 1888 г., стр. 458.}.

За всѣ четыре путешествія по Центральной Азіи имъ и его спутниками было собрано 115 видовъ млекопитающихъ въ количествѣ 703 экземпляровъ, не считая множества астеологическихъ препаратовъ, 425 видовъ птицъ (5,000 экз.), около 400 птичьихъ яицъ, 50 видовъ пресмыкающихся и земноводныхъ (1,200 экз.), 75 видовъ рыбъ (800 экз.), 20 видовъ моллюсковъ (400 экз.), около 10,000 экз. насѣкомыхъ и 1,700 видовъ растеній въ количествѣ 15--16,000 экземпляровъ. Къ этому слѣдуетъ еще присоединить небольшую геологическую коллекцію и обращики почвъ, которые собирались только при четвертомъ путешествіи. Не нужно забывать еще при этомъ, что всѣ предметы, вывезенные H. М. Пржевальскимъ изъ его путешествій, выдѣланы и доставлены имъ съ необыкновенною тщательностью. Прибавляя сюда дневники, записки, планшеты, рисунки и фотографическіе снимки, мы получимъ въ общемъ такое рѣдкое и обширное собраніе необыкновенно новыхъ и интересныхъ предметовъ, что одно только простое обозрѣніе ихъ можетъ представить высокій интересъ и глубокое поученіе.

Строго же научное изученіе и обработка всего этого богатаго матеріала не можетъ быть дѣломъ одного человѣка, благодаря чему она и раздѣлена теперь между отдѣльными спеціалистами, причемъ маршруты и метеорологическіе дневники обрабатываются проф. А. И. Воейковымъ, ботаническій отдѣлъ -- академикомъ К. П. Максимовичемъ, млекопитающія -- Е. А. Бюхнеромъ, птицы -- Ѳ. Д. Плеске, гады -- академикомъ А. А. Штраухомъ, рыбы -- С. М. Герценштейномъ и насѣкомыя -- разными лицами подъ общимъ наблюденіемъ П. П. Семенова. Кромѣ того, въ научной обработкѣ результатовъ путешествій H. М. Пржевальскаго принимали участіе и другія лица: такъ, астрономомъ Пулковской обсерваторіи, В. К. Делленомъ, вычислены наблюденія широты и долготы; генералъ-майоромъ К. В. Шарнгорстомъ -- барометрическія опредѣленія высотъ; проф. А. А. Иностранцевымъ опредѣлены горныя породы; рыбы, вывезенныя изъ монгольскаго путешествія, описаны проф. К. Ѳ. Кесслеромъ и т. д. Самъ H. М. Пржевальскій, помимо писанія своихъ объемистыхъ отчетовъ, всегда составлявшихся имъ съ изумительною быстротой, обработалъ метеорологическія данныя и птицъ своего монгольскаго путешествія. Изъ одного этого перечня уже не трудно усмотрѣть, какъ обширенъ вывезенный имъ матеріалъ и какой громадный интересъ представляетъ его обработка для науки.

Насколько важно значеніе путешествій Н. М. Пржевальскаго, можно судить по тому всеобщему вниманію, какое возбуждалъ онъ какъ въ Россіи, такъ и за границей, а равно и по тѣмъ высшимъ наградамъ и сопровождающимъ ихъ отзывамъ, какими былъ почтенъ нашъ знаменитый путешественникъ со стороны царственныхъ особъ и различныхъ ученыхъ русскихъ и иностранныхъ учрежденій. За свои географическія отличія онъ получалъ высшіе чины, ордена, денежныя награды, медали, дипломы и почетныя грамоты. Достаточно сказать, что H. М. Пржевальскій состоялъ почетнымъ и дѣйствительнымъ членомъ въ 25 ученыхъ учрежденіяхъ и получилъ 8 золотыхъ медалей за свои географическія открытія. Особенно же интересны для характеристики его научныхъ заслугъ отзывы иностранныхъ ученыхъ, компетентныхъ въ географической наукѣ. Такъ, извѣстный геологъ и путешественникъ по Китаю, баронъ Рихтгофенъ, предсѣдатель берлинскаго географическаго общества, по рецензіи котораго состоялось въ пользу H. М. Пржевальскаго присужденіе большой гумбольдтовской медали, первое по ея учрежденіи, восторженно отзывается о географическихъ подвигахъ его, не разъ называя его геніальнымъ путешественникомъ. Одно открытіе хребта Алтынъ-тага, по мнѣнію Рихтгофена, составляетъ громаднѣйшую заслугу, имѣющую одинаково важное значеніе какъ для географіи, такъ и для уразумѣнія среднеазіатскихъ народныхъ сношеній. "Вообще,-- говоритъ онъ,-- наблюденія H. М. Пржевальскаго такъ широки и многосторонни, что мало кому подъ силу". Президентъ лондонскаго географическаго общества, Алькокъ, при присужденіи Пржевальскому еще въ 1879 году высшей награды, находящейся въ распоряженіи общества, высказалъ мнѣніе, что его путешествіе по странѣ тангутовъ и сѣверному Тибету превосходитъ все то, что было обнародовано со времени Марко-Поло, и ставитъ одинаково высоко его заслуги какъ географа и какъ натуралиста. При этомъ Алькокъ очень удачно догадывается, что предпринять свои отважныя и опасныя путешествія побудила H. М. Пржевальскаго его энтузіастическая любовь къ природѣ. "Но если такъ,-- прибавляетъ онъ далѣе,-- то тѣмъ болѣе чести Пржевальскому за то, что ему удалось привить къ своей страсти всѣ достоинства ученаго географа и самаго счастливаго и отважнаго изслѣдователя странъ неизвѣстныхъ". Не приводя другихъ столь же лестныхъ отзывовъ иностранцевъ о трудахъ H. М. Пржевальскаго, приведемъ еще отзывъ нашей академіи наукъ, которая въ торжественномъ засѣданіи 29 декабря 1886 года почтила его особою высшею наградой, именною золотою медалью. "Есть счастливыя имена,-- говорилъ на этомъ засѣданіи непремѣнный секретарь академіи K. С. Веселовскій,-- которыя достаточно произнести, чтобы возбудить въ слушателяхъ представленіе о чемъ-то великомъ и общеизвѣстномъ. Таково имя Пржевальскаго... Имя Пржевальскаго будетъ отнынѣ синонимомъ безстрашія и энергіи въ борьбѣ съ природою и людьми и беззавѣтной преданности наукѣ. Поднося ему сегодня выбитую въ честь его медаль, академія желала какъ бы приложить свою скрѣпу давно состоявшемуся единодушному приговору всего ученаго свѣта о великости заслугъ, оказанныхъ славнымъ русскимъ путешественникомъ ближайшему познанію природы на огромныхъ, трудно доступныхъ пространствахъ земнаго шара".

Велики труды и заслуги H. М. Пржевальскаго, но не малы также труды и заслуги его спутниковъ офицеровъ, солдатъ и Козаковъ. При его имени нельзя не вспомнить: Ягунова, Пыльцова, Эклона, Роборовскаго, Козлова, Иринчинова, Телешова, Егорова и другихъ. Впрочемъ, никто не цѣнилъ ихъ лучше, чѣмъ это сдѣлалъ самъ Николай Михайловичъ въ концѣ описанія своего третьяго путешествія. "Но если, -- говоритъ онъ здѣсь,-- мнѣ и выпала счастливая доля совершить удачно три путешествія по Центральной Азіи, то успѣхъ этихъ путешествій -- я обязанъ громко признать -- обусловливался, въ весьма высокой степени, смѣлостью, энергіей и беззавѣтною преданностью своему дѣлу моихъ спутниковъ. Ихъ не пугали ни страшные жары и бури пустыни, ни тысячеверстные переходы, ни громадныя, уходящія за облака горы Тибета, ни леденящіе тамъ холода, ни орды дикарей, готовыя растерзать насъ... Отчужденные на цѣлые годы отъ своей родины, отъ всего близкаго и дорогаго, среди многоразличныхъ невзгодъ и опасностей, являвшихся непрерывною чредой, мои спутники свято исполняли свой долгъ, никогда не падали духомъ и вели себя поистинѣ героями. Пусть же эти немногія строки будутъ хотя слабымъ указаніемъ на заслуги, оказанныя русскими людьми дѣду науки, какъ равно и ничтожнымъ выраженіемъ той глубокой признательности, которую я навсегда сохраню о своихъ бывшихъ сотоварищахъ..."

Такое единодушіе въ исполненіи своихъ обязанностей всѣми участниками путешествій происходило отъ необыкновенной сплоченности всего экспедиціоннаго состава. Обыкновенно люди очень тѣсно сживались другъ съ другомъ, даже и животны я -- верблюды, бараны и собаки становились походными друзьями ихъ, подолгу перенося всѣ невзгоды и тяжести далекихъ странствованій по горамъ и пустынямъ. Всѣ глубоко сожалѣли, когда приходилось лишаться того или другаго любимаго животнаго, а когда околѣла отъ чрезмѣрнаго зноя и жажды любимая собака Николая Михайловича "Фаустъ", то онъ и его товарищъ, Пыльцовъ, до того были огорчены, что ничего не могли ѣсть и почти не спали цѣлую ночь. Зарывая ее въ могилу, они оба плакали, какъ дѣти.

Подобная сплоченность участниковъ экспедиціи, по мнѣнію Николая Михайловича, составляла основное условіе успѣшнаго хода путешествія, благодаря чему онъ обращалъ самое тщательное вниманіе на подборъ своихъ спутниковъ, предъявляя имъ очень большія требованія. "Въ длинномъ же ряду этихъ требованій,-- по его собственнымъ словамъ,-- далеко не на послѣднемъ мѣстѣ стоятъ нравственныя или, вѣрнѣе, сердечныя качества. Сварливый, злой человѣкъ будетъ неминуемо великимъ несчастіемъ въ экспедиціонномъ отрядѣ, гдѣ должны царить дружба и братство, рядомъ съ безусловнымъ подчиненіемъ руководителю дѣла". При выборѣ своихъ ближайшихъ помощниковъ, онъ, прежде всего, старался втолковать желающему путешествовать съ нимъ, что онъ ошибется, если будетъ смотрѣть на путешествіе какъ на средство отличиться и попасть въ знаменитости. Напротивъ, ему придется столкнуться со всѣми трудностями и лишеніями, которыя явятся непрерывною чредой на цѣлые годы, при этомъ его личная иниціатива будетъ всецѣло подавлена цѣлями экспедиціи; онъ долженъ будетъ превратиться въ безсловеснаго исполнителя и препаратора (по дѣланію чучелъ), собирателя топлива, караульнаго по ночамъ и т. п.; долженъ начать съ того, чтобы сидѣть по цѣлымъ днямъ въ музеяхъ и библіотекахъ, тщательно готовиться къ путешествію, а затѣмъ идти на тысячу лишеній и опасностей. Подыскивая себѣ такого помощника, Николай Михайловичъ обыкновенно говорилъ, что "человѣкъ бѣдный, свыкшійся съ нуждою и, притомъ, страстный охотникъ былъ бы всего болѣе подходящимъ спутникомъ и скорѣе могъ понять, что путешествіе -- не легкая и пріятная прогулка, а долгій, непрерывный и тяжелый трудъ, предпринятый во имя великой цѣли. Желательно было бы,-- прибавлялъ онъ при этомъ,-- чтобы юноша поѣхалъ по увлеченію, а не изъ-за денегъ. Особенной грамотности и дворянской породы отъ юноши не требуется". Его выборъ обыкновенно останавливался на юношахъ потому, что онъ вообще очень любилъ молодежь и всегда съ большимъ довѣріемъ относился къ ней. Что же касается выбора конвойныхъ солдатъ и Козаковъ, то онъ производился слѣдующимъ образомъ. Выстраивался батальонъ или сотня и вызывались охотники. Затѣмъ, Николай Михайловичъ рисовалъ передъ ними самую непривлекательную картину экспедиціонной жизни и совершенно умалчивалъ объ усиленномъ жалованьѣ и будущихъ наградахъ. Послѣ такой рѣчи многіе осаживали назадъ, а изъ оставшихся отдѣлялись женатые отъ холостыхъ, причемъ предпочитались болѣе молодые. Женатыхъ онъ обыкновенно не бралъ въ экспедицію, точно также бывшихъ фабричными, жившихъ долго въ городахъ или ходившихъ на заработки и вообще такихъ, какъ говорилъ онъ, которые уже вдохнули въ себя городскую цивилизацію и къ которымъ успѣли пристать всѣ пороки городской жизни. Лучшимъ человѣкомъ признавался имъ простой земледѣлецъ, жившій гдѣ-нибудь въ глуши, вдали отъ желѣзныхъ дорогъ, и охотникъ. Старовѣріе всегда служило для него не малою рекомендаціей хорошихъ нравственныхъ качествъ избираемаго.

Разъ личный составъ экспедиціоннаго отряда опредѣлялся, оставалось только поскорѣе познакомиться другъ съ другомъ, чтобы поближе сойтись между собою. Такое сплоченіе происходило обыкновенно очень быстро, благодаря, прежде всего, личнымъ качествамъ самого H. М. Пржевальскаго. Всегда привѣтливый и веселый, онъ подкупалъ уже одною своею наружностью. Высокаго роста, хорошо сложенный, съ красивымъ и умнымъ лицомъ, живыми и выразительными глазами, онъ весь дышалъ жизнью и энергіей. Вспыльчивый по характеру и требовательный, иногда даже суровый какъ къ себѣ, такъ и къ другимъ, онъ обладалъ крайне мягкимъ и любящимъ сердцемъ, всегда отзывчивымъ на чужое горе или радости. Общительный вообще, онъ очень скоро привыкалъ къ окружавшимъ его лицамъ и разставаться съ ними, хотя бы и за ихъ проступки, ему всегда было крайне тяжело. Въ экспедиціонной обстановкѣ онъ обыкновенно не гнушался никакой черной работы, какъ, напримѣръ, вьючанья верблюдовъ, укладки багажа, сбора топлива, пастьбы скота и т. п.,-- вообще никогда не держалъ себя бѣлоручкою. Въ этомъ отношеніи, "прежде всего, нужно помнить,-- говоритъ онъ,-- что для успѣха дѣла ни въ какомъ случаѣ нельзя имѣть парадной обстановки и вообще держать себя бариномъ. Наоборотъ, чѣмъ болѣе путешественникъ будетъ, такъ сказать, въ "черной шкурѣ", тѣмъ лучше. Помимо безконечнаго удобства при такомъ условіи самого путешествія и въ особенности научныхъ изслѣдованій, личный примѣръ начальника, какъ и вездѣ, магически дѣйствуетъ на подчиненіяхъ,-- они легче переносятъ строгія требованія своего дѣла и, вмѣстѣ съ тѣмъ, является нравственная подкладка дисциплины, какъ одного изъ важныхъ элементовъ успѣха. Мы лично при всѣхъ путешествіяхъ жили одинаково съ козаками -- въ однѣхъ и тѣхъ же палаткахъ, спали на одинаковыхъ войлокахъ, ѣли изъ одной чаши. И козакъ умѣетъ все это цѣнить и понимать. Никогда, даже въ тяжелыя минуты различныхъ невзгодъ, я не слыхалъ въ своемъ отрядѣ ни малѣйшаго ропота, ни одного намека на излишнія трудности".

Своихъ спутниковъ H. М. Пржевальскій любилъ, какъ дѣтей, и искренно былъ благодаренъ, когда имъ оказывали вниманіе,-- оно было для него дороже, чѣмъ оказанное ему самому. Во время путешествій онъ относился къ нимъ съ самою дѣятельною заботливостью, что особенно ярко сказалось въ печальномъ эпизодѣ пропажи изъ отряда солдата Егорова, который, увлекшись преслѣдованіемъ дикихъ яковъ въ горахъ, заблудился и едва не погибъ отъ голода и истощенія. Но даже и по окончаніи экспедиціи онъ не ограничивался только ходатайствомъ и испрашиваніемъ наградъ для своихъ спутниковъ, а всегда старался не упускать ихъ изъ вида, продолжая дѣятельныя сношенія съ ними, поддерживая ихъ своею помощью, совѣтомъ и т. п. "Какъ ты устроилъ свои занятія?-- спрашиваетъ онъ Роборовскаго.-- Зубри съ утра до вечера, иначе не успѣешь приготовиться. Не уступай передъ трудностями поступленія въ академію, въ этомъ вся твоя будущность". "Воображаю,-- пишетъ онъ Козлову,-- какъ тебѣ бываетъ грустно при хорошей погодѣ. Но нечего дѣлать, нужно покориться необходимости. Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень. Пожалуйста, не часто пиши, лучше учись къ экзамену, послѣ же экзамена пиши каждую недѣлю". Съ козаками онъ также охотно переписывался, всегда находя интересный предметъ для своихъ писемъ.

Если, съ одной стороны, таково было отношеніе Николая Михайловича къ своимъ товарищамъ по путешествію, то, съ другой, они буквально боготворили его и готовы были идти съ нимъ въ огонь и въ воду. Онъ былъ для нихъ безусловный авторитетъ, сила котораго заключалась не въ исключительности его положенія, какъ начальника экспедиціи, а въ его высокихъ нравственныхъ качествахъ. Правда, онъ всегда держалъ ихъ въ строгой дисциплинѣ, но дисциплина эта не была формальною, а скорѣе добровольною, и выражалась, главнымъ образомъ, въ горячемъ рвеніи каждаго сдѣлать возможно больше для того святаго и великаго дѣла, которому каждый готовно подчинялся. Каждый старался возможно лучше и больше угодить Николаю Михайловичу; каждый солдатъ и козакъ старался служить, чѣмъ можетъ и какъ умѣетъ: тотъ принесетъ ящерицу, другой цвѣтокъ, третій укажетъ ключъ, гдѣ можно поймать рыбу для коллекцій, и т. п.

При такихъ отношеніяхъ экспедиціонный отрядъ дѣйствительно представлялъ собою тѣсно сплоченную семью, главою которой былъ Николай Михайловичъ, и семья эта до конца его страннической жизни не измѣняла ему. Глубокою и неподдѣльною грустью дышатъ разсказы его славныхъ сподвижниковъ о послѣднихъ дняхъ и часахъ его жизни. За все время болѣзни они безсмѣнно находились при немъ, окружая его всяческими заботами и попеченіемъ, но, видно, мало было одной горячей любви ихъ, чтобы оживить дорогаго для нихъ человѣка, и онъ умеръ на рукахъ у нихъ. Козаки и солдаты рѣшили никого не допускать къ драгоцѣннымъ останкамъ покойника и всѣ необходимыя приготовленія исполняли сами. Сами омыли и одѣли его тѣло; сами копали могилу; сами сдѣлали огромный вѣнокъ и гирлянду изъ ели,-- родной ели, которую такъ любилъ покойный. Наступилъ день погребенія. Совершилось, наконецъ, отпѣваніе и печальная процессія прибыла на берегъ Иссыкъ-Куля. Войска выстроились около могилы, спутники-товарищи приняли послѣдній разъ на свои руки безцѣнный прахъ и понесли внизъ по покатости къ склепу. Залпы орудій и пѣхоты гулкимъ эхомъ разнесли грустную вѣсть далеко по озеру и окрестнымъ горамъ. Рыданія смѣшались съ молитвами. Раздалось слово горячаго соболѣзнованія. Затѣмъ склепъ былъ задѣланъ, засыпанъ землей и на немъ временно водруженъ большой черный крестъ, убранный вѣнкомъ изъ цвѣтовъ и съ надписью, писанной рукою Роборовскаго: "Путешественникъ Николай Михайловичъ Пржевальскій. Родился 1839 года марта 31, скончался 1888 года октября 20".

В.-- ъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1890