Книговод

Ярмарка тщеславия

Теккерей Уильям Мейкпис


  

ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВІЯ.
РОМАНЪ БЕЗЪ ГЕРОЯ. СОЧ. ВИЛ. ТЕККЕРЕЯ.

  

ВСТУПЛЕНІЕ АВТОРА, НАЗВАННОЕ ВЪ ПОДЛИННИКѢ:
"ПЕРЕДЪ ПОДНЯТІЕМЪ ЗАНАВѢСА".

   Режиссеръ, сидя передъ поднятіемъ занавѣса на подмосткахъ и глядя на ярмарку, чувствуетъ глубокую грусть при обзорѣ этого шумнаго пространства. Тутъ есть множество съѣстного и питейнаго во всѣхъ родахъ, -- разныхъ интригъ и кокетства, радости и горя, обмана и драки, пляски и игры на скрыпкѣ,-- толкающихся забіякъ, франтовъ, оглядывающихъ женщинъ, -- плутовъ, очищающихъ карманы,-- шарлатановъ, ревущихъ передъ своими балаганами,-- супруговъ, зѣвающихъ на мишурныхъ плясуновъ и раскрашенныхъ паяцовъ, въ то время, какъ воришки очищаютъ ихъ карманы. Да, это вполнѣ "Ярмарка Тщеславія": конечно, не совсѣмъ благовоспитанное мѣсто, и не веселое, но шумное. Взгляните на актеровъ и шутовъ, оставившихъ свои занятія,-- на дурачка Тома, который смываетъ съ лица краску, собираясь на обѣдъ съ своей женой и маленькимъ Джонъ Пуддингомъ. Подымите занавѣсъ, и онъ, перевернувшись вверхъ ногами, закричитъ:
   -- Здраствуйте, господа!
   Человѣкъ мыслящій, проходя по выставкѣ такого рода, ручаюсь вамъ, не будетъ утомленъ ни своею собственной, ни чужой веселостью. Разнообразныя сцены трогаютъ и забавляютъ его на каждомъ шагу: здѣсь хорошенькій ребенокъ заглядѣлся на лавку съ имбирными пряниками: немного дальше -- хорошенькая дѣвушка раскраснѣлась отъ любезностей своего милаго, выбирающаго ей на ярмаркѣ подарокъ; вонъ тамъ, позади фуры, бѣдный Томъ Дурачокъ гложетъ кость съ своимъ семействомъ, которое только и живетъ его фиглярствомъ. Общее впечатлѣніе всей этой картины болѣе грустно, нежели пріятно. Приходя домой, вы садитесь въ серьёзномъ, созерцательномъ расположеніи духа и предаетесь вашимъ книгамъ или занятіямъ.
   Кромѣ этой у меня нѣтъ другой сентенціи для заключенія настоящаго разсказа объ "Ярмаркѣ Тщеславія". Нѣкоторые считаютъ вообще ярмарки опасными и убѣгаютъ ихъ съ своими слугами и семействами, можетъ быть, они и правы. Но тѣ, которые думаютъ совершенно иначе и при этомъ одарены лѣнивыми, благосклонными или насмѣшливыми наклонностями, можетъ быть, вздумаютъ зайти на полчаса посмотрѣть на представленіе. Сцены бываютъ различныхъ родовъ: то ужасныя битвы, то величественныя картины верховой ѣзды, нѣкоторыя сцены изъ жизни высшаго круга, другія -- изъ слишкомъ средняго; однѣ -- изъ сантиментальныхъ объясненій, другія -- изъ легкихъ комическихъ продѣлокъ: все -- въ согласіи, съ приличной обстановкой и ярко освѣщено свѣчами автора.
   Что еще можетъ сказать вашъ режиссеръ? Развѣ только признаться въ благосклонности, съ какою онъ былъ принятъ во всѣхъ главныхъ городахъ Англіи, мимо которыхъ проходила его ярмарка, и въ самомъ лестномъ отзывѣ публичныхъ изданій, а также всего дворянства и гражданства. Режиссеръ гордится тѣмъ, что его куклы удовлетворили самыя лучшія общества во всемъ королевствѣ. Изъ нихъ знаменитая маленькая Ребекка признана всѣми весьма гибкою на шалнерахъ и пружинахъ; у Амеліи хотя кругъ обожателей былъ менѣе, но все же она была отдѣлана и убрана артистомъ съ величайшимъ тщаніемъ. Фигура Доббинъ, по видимому неуклюжая, но танцуетъ весьма занимательно; пляска мальчиковъ нѣкоторымъ понравилась; а не угодно ли замѣтить богато убранную фигуру злого господина, на котораго не щадили издержекъ, и котораго Дьяволъ (Old Nick) унесетъ съ собой въ концѣ этого единственнаго представленія.
   Вмѣстѣ съ симъ, низко откланявшись своимъ патронамъ, режиссеръ удаляется, и занавѣсъ поднимается.
  
   Лондонъ.
   Іюня 28-го 1818 года.
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

ЧИЗВИКСКІЙ БУЛЬВАРЪ.

   Въ началѣ нынѣшняго столѣтія, въ ясное іюньское утро, къ большимъ желѣзнымъ воротамъ женскаго пансіона миссъ Пинкертонъ, на Чизвикскомъ бульварѣ, подъѣхала большая фамильная карета, запряженная парою лошадей въ блестящей сбруѣ, которыми управлялъ толстый кучеръ въ треугольной шляпѣ и парикѣ. Негръ, сидѣвшій на козлахъ рядомъ съ толстымъ кучеромъ, расправилъ свои кривыя ноги тотчасъ, какъ экипажъ поровнялся съ блестящей мѣдной дощечкой миссъ Пинкертонъ, и въ то время, какъ онъ позвонилъ, головокъ двадцать, по крайней мѣрѣ, высунулось изъ узкихъ оковъ стараго каменнаго дома величественной наружности. Проницательный наблюдатель узналъ бы даже красный носъ добродушной миссъ Джемимы Пинкертонъ, возвышавшійся надъ горшками стоявшаго на окнѣ гераніума.
   -- Карета мистриссъ Седли, сестрица, сказала миссъ Джемима.-- Самбо, негръ, звонитъ въ колокольчикъ; у кучера новый красный камзолъ.
   -- Сдѣлали ли вы къ отъѣзду миссъ Седли всѣ нужныя приготовленія, миссъ Джемима? спросила миссъ Пинкертонъ, величественная дама, Семирамида Гаммерсмита, другъ доктора Джонсона, корреспондентъ мистрисъ Шапонъ.
   -- Дѣвицы встали въ четыре часа утра укладывать ея сундуки, отвѣчала Джемима: -- мы сдѣлали для нея прощальную вязку цвѣтовъ.
   -- Скажите лучше: букетъ, Джемима, это будетъ поделикатнѣе.
   -- Да, букетъ величиной со стогъ сѣна; я положила въ ящикъ Амеліи двѣ бутылки гвоздичной воды и рецептъ, какъ ее приготовлять.
   -- Надѣюсь, массъ Джемима, вы приготовили расчетъ за миссъ Одли. Да вотъ, это, кажется, онъ и есть. Недурно -- девяносто девять фунтовъ, четыре шиллинга. Пожалуста, надпишите его на имя Джона Седли, и запечатайте это письмецо мое къ его супругѣ.
   Своеручное письмо миссъ Пинкертонъ, въ глазахъ ея сестры, миссъ Джемимы, составляло предметъ такого глубокаго уваженія, какъ будто оно было рѣдкой граматою. Весьма рѣдко, только въ такихъ случаяхъ, когда воспитанницы оставляли заведеніе, или когда готовились къ замужству, да еще однажды, когда бѣдная миссъ Барчъ умерла отъ скарлатины,-- только въ такихъ важныхъ случаяхъ миссъ Пинкертонъ принимала на себя обязанность лично писать къ родителямъ своихъ питомицъ. Миссъ Джемима была всегда такого мнѣнія, что никакое средство не могло бы такъ утѣшить мистриссъ Барчъ въ потерѣ дочери, какъ благочестивое и краснорѣчивое сочиненіе, въ которомъ миссъ Пинкертонъ изложила это событіе.
   Въ настоящемъ случаѣ "письмецо" миссъ Пинкертонъ заключалось въ слѣдующемъ:

Бульваръ Чизвикъ. іюня 15, 18.

   Сударыня! послѣ шестилѣтняго пребыванія миссъ Амеліи Седли въ моемъ пансіонѣ, имѣю честь и счастіе представить ее родителямъ, какъ молодую дѣвицу, вполнѣ достойную занять приличное положеніе въ образованномъ и просвѣщенномъ кругу. Добродѣтели, которыя характеризуютъ англійскую даму, совершенства, которыя приличны ея происхожденію и быту, кажется, достаточно развиты въ милой миссъ Седли, прилежаніе которой и повиновеніе сдѣлались дорогими для ея наставницъ, и которой пріятная кротость очаровала какъ взрослыхъ, такъ и юныхъ подругъ.
   "Въ музыкѣ, танцованіи, правописаніи, различныхъ родахъ вышиванья и шитья она осуществитъ самыя искреннія желанія своихъ подругъ... Рекомендуется при семъ тщательное и неизмѣнное употребленіе желѣзнаго корсета, по четыре часа ежедневно, въ теченіи слѣдующихъ трехъ лѣтъ, для пріобрѣтенія солидной осанки и поступи, столь необходимой каждой дѣвицѣ моднаго свѣта.
   Въ правилахъ религіи и нравственности, миссъ Седли окажется достойною заведенія, которое почтено присутствіемъ Великаго Лексикографа и покровительствомъ восхитительной мистриссъ Шапонъ. Оставляя пансіонъ, миссъ Амелія уноситъ съ собою сердца своихъ подругъ и искреннее уваженіе наставницы, имѣющей честь подписаться

"Вашею покорнѣйшей слугою
"Барбара Пинкертонъ".

   P. S. "Съ миссъ Седли отправляется миссъ Шарпъ, при чемъ требуется, чтобъ пребываніе миссъ Шарпъ въ Россель-скверѣ не превышало десяти дней. Знатная фамилія, куда она должна поступитъ, желаетъ воспользовался ея услугами какъ можно скорѣе."
   Окончивъ письмо, миссъ Пинкертонъ приступила къ надписи своего имени, вмѣстѣ съ именемъ миссъ Седли на заглавномъ листкѣ джонсонова Лексикона -- знаменитаго творенія, которымъ она постоянно награждала своихъ воспитанницъ при выпускѣ изъ изъ пансіона. На оберткѣ выставлялась "копія стиховъ, написанныхъ молодой дѣвицѣ при выпускѣ ея изъ пансіона миссъ Пинкертонъ, на булварѣ, покойнымъ достопочтеннымъ докторомъ Самуиломъ Джонсономъ."
   Имя лексикографа постоянно было на устахъ этой величественной женщины, и визитъ его упрочилъ ея репутацію и благоденствіе.
   По приказанію старшей сестры достать изъ шкафа "Лексиконъ" миссъ Джемима вынула вмѣсто одного два экземпляра. Когда миссъ Пинкертонъ окончила надпись на первомъ, Джемима, съ сомнительнымъ и боязливымъ видомъ, подала ей другой.
   -- Это для кого, Джемима? спросила миссъ Пинкертонъ съ страшною холодностію.
   -- Для Ребекки Шарпъ, съ трепетомъ отвѣчала Джемима, и морщинистое лицо сія и шея вспыхнули; она отвернулась отъ своей сестры.-- Для Ребекки Шарпъ; она также уѣзжаетъ.
   -- Миссъ Джемима! воскликнула миссъ Пинкертонъ, такимъ голосомъ, что его можно передать только крупнѣйшими буквами: -- въ своемъ ли вы умѣ? Поставьте лексиконъ на мѣсто и впередъ никогда не осмѣливайтесь такъ вольничать.
   -- Но отчего же, сестрица? и всего вѣдь только два шиллинга и девять пенсовъ.... Бѣдная Ребекка! мнѣ жаль ее.
   -- Пошлите мнѣ сейчасъ миссъ Седли, возразила миссъ Пинкертонъ.
   Не смѣя произнести лишняго слова, бѣдная Джемима выбѣжала вонъ, смущенная и разстроенная.
   Отецъ миссъ Седли былъ довольно зажиточный лондонскій купецъ, между тѣмъ какъ миссъ Шарпъ была бѣдная сирота.
   Миссъ Амелія Седіи заслуживала не только всего, что миссъ Пинкертонъ сказала въ похвалу ей, но обладала многими очаровательными качествами, которыхъ старая Минерва не могла замѣтить, по разности возраста и положенія въ свѣтѣ между собою и своею воспитанницей.
   Амелія не только пѣла какъ жаворонокъ или какъ мистриссъ Веллингтонъ, танцовала какъ Гиллисбергъ или Паріозо, превосходно вышивала, писала правильно какъ самый лексиконъ,-- но обладала еще такимъ кроткимъ, нѣжнымъ, благороднымъ, великодушнымъ сердцемъ, что пріобрѣтала любовь каждаго, кто приближался въ ней, отъ самой Минервы до кривой пирожницы, пользовавшейся позволеніемъ продавать свои припасы, разъ въ недѣлю, воспитанницамъ пансіона. У нея была двѣнадцать искреннихъ и задушевныхъ подругъ, имъ числа двадцати четырехъ пансіонеровъ. Даже завистливая миссъ Бриггсъ никогда не, относилась о ней дурно; высокая и могучая миссъ Солтейръ (внучка лорда Декстера) допускала, что наружность Амеліи была довольна благородна; миссъ Шварцъ, богатая, курчавая мулатка, въ день отъѣзда Амеліи, до того плакала, что принуждены были послать за докторомъ Флоссомъ. Привязанность миссъ Пинкертонъ, какъ и надобно полагать, по ея положенію въ свѣтѣ и высокимъ добродѣтелямъ, была тихая и съ сохраненіемъ достоинства: миссъ Джеммма при одной мысли объ отъѣздѣ Амеліи не разъ уже принималась рыдать, и если бы не страхъ, внушаемый сестрой, съ ней тоже случились бы истерики. Доброй Джемимѣ было не до того: на ея отвѣтственности лежали всѣ счеты, стирка, починка и пуддинги, горшки, тарелки и прислуга. Но не зачѣмъ о ней и говорить. Весьма вѣроятно, что мы не услышимъ о ней съ этой минуты и до скончанія вѣка, и когда большія узорчатыя желѣзныя ворота закроются за Амеліей, Джемима и ея почтенная сестра никогда не явятся въ этотъ маленькій міръ нашей исторіи.
   Намѣреваясь слѣдить гораздо болѣе за Амеліей, не мѣшаетъ сказать при началѣ знакомства, что она была одно изъ лучшихъ и милѣйшихъ созданій, когда либо существовавшихъ; и это большое счастіе, какъ къ дѣйствительной жизни, такъ и въ романахъ, изобилующихъ (особливо въ послѣднее время) злодѣями самаго мрачнаго разбора, имѣть постояннымъ спутникомъ такое невинное и добродушное лицо. Такъ какъ она не героиня нашего романа, то и нѣтъ нужды описывать ея наружность; и въ самомъ дѣлѣ, для героини, я опасался бы ея неправильность носа, за круглоту и полноту ея щечекъ; ея личико цвѣло розовымъ здоровьемъ, губки -- самой свѣжей улыбкой; ея глаза блистали самой яркой и искренней веселостью, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда они наполнялись слезами, а это случалось довольно часто: глупенькая! она всегда готова была плакать и надъ умершею канарейкой, и надъ мышенкомъ, удачно пойманнымъ кошкой, и надъ окончаніемъ романа, хотябъ оно было изъ самыхъ пошлыхъ,-- не говоря уже о грубомъ словѣ, сказанномъ ей, если только находились такіе жестокосердые люди. А если находились, то имъ же хуже. Даже сама, миссъ Пинкертонъ перестала бранить ее послѣ перваго раза, и хотя въ дѣлѣ чувства смыслила столько же, какъ и въ алгебрѣ, однакожъ, отдала всѣмъ наставникамъ и учителямъ особыя приказанія -- обходиться съ миссъ Седли съ величайшею деликатностію, потому что суровое обхожденіе вредило ей.
   Миссъ Седли въ день отъѣзда съ самого утра была къ большомъ замѣшательствѣ, не зная, какъ вести себя: смѣяться или плакать. Съ одной стороны она радовалась уѣзжая домой, съ другой -- ей грустно было оставлять пансіонъ. Еще за три дня, маленькая Лаура Мартинъ, сиротка, слѣдила за ней какъ крошечная собаченка. Ей предстояло сдѣлать и получить по крайней мѣрѣ четырнадцать подарковъ, произнести четырнадцать торжественныхъ обѣщаній писать каждую недѣлю:
   -- Посылай моя письма къ конвертѣ къ дѣдушкѣ моему графу Декстеръ, говорила миссъ Солейръ, которая, мимоходомъ сказать, была довольно скупа.
   -- Не заботься о вѣсовыхъ, но пиши ко мнѣ каждый день, моя душечка, говорила пылкая, курчавая, во великодушная и признательная миссъ Шварцъ.
   Маленькая Лаура Мартинъ (оставшаяся теперь круглой сиротой) взяла руку своей подруги и, умильно заглядывая ей въ лицо, говорила:
   -- Амелія, въ письмахъ моихъ къ вамъ я стану называть васъ маменькой.
   Я увѣренъ, что достопочтенный и строгій критикъ мой Джонсъ, читая эту книгу въ своемъ клубѣ, провозгласитъ всѣ таковыя подробности чрезвычайно глупыми, пошлыми, ничтожными и ультра сантиментальными. Я вижу въ эту минуту Джонса (раскраснѣвшагося за кускомъ баранины и бутылкою вина), вижу, какъ онъ вынимаетъ карандашъ и, подчеркивая слова "глупыми, ничтожными" и пр., присоединяетъ къ нимъ свое замѣчаніе: "совершенно справедливо". Да, Джонсъ высокоумный человѣкъ! онъ восхищается всѣмъ великимъ и героическимъ, и въ дѣйствительной жизни и въ романахъ; поэтому не мѣшаетъ взять предосторожность и продолжать.
   Итакъ. Когда мистеръ Самбо уложилъ въ карету цвѣты, подарки, сундуки и шляпныя картонки миссъ Седли, вмѣстѣ съ небольшимъ, истасканнымъ сундукомъ миссъ Шарпъ,-- часъ разлуки наступилъ. Къ счастію печаль разлуки значительно облегчилась, благодаря рѣчи, съ которою миссъ Пинкертонъ обратилась къ своей питомицѣ. Не думаю, чтобы результатъ прощальной рѣчи заставилъ Амелію философствовать или вооружилъ ее спокойствіемъ, скажу только, что рѣчь была чрезвычайно напыщенная и скучная; страшась еще, по привычкѣ, присутствія наставницы, миссъ Седли не имѣла предаться своей собственной печали. Въ гостиную подали пирожное и бутылку вина, какъ всегда дѣлалось въ торжественныхъ случаяхъ, при посѣщеніи родителей; по окончаніи завтрака, миссъ Седли была предоставлена полная свобода ѣхать.
   -- А вы, Ребекка, зайдете проститься съ миссъ Пинкертонъ? спросила Джемима молодую дѣвушку, на которую никто не обращалъ вниманія и которая съ узелкомъ въ рукахъ спускалась уже съ лѣстницы.
   -- Мнѣ кажется, что даже должно, тихо и къ большому удивленію Джимимы, отвѣтила миссъ Шарпъ.
   Получивъ позволеніе войти, миссъ Шарпъ съ безпечностію приблизилась къ своей наставницѣ и весьма чисто сказала по французски:
   -- Mademoiselle, Je viens vous faire mes adieux.
   Миссъ Пинкертонъ не понимала ни слова по французски: она была только руководительницею другихъ; при этомъ привѣтствіи она прикусила губы и, вздернувъ свою почтенную голову, украшенную римскимъ носомъ и огромнымъ тюрбаномъ, сказала:
   -- Миссъ Шарцъ, желаю вамъ добраго пути.
   Говоря эти слова, гаммерсмитская Семирамида сдѣлала рукой прощальный знакъ и видимо желала доставить миссъ Шарпъ случай пожать одинъ изъ ея пальцевъ.
   Но миссъ Шарпъ, съ весьма холодной улыбкой и такимъ же поклономъ, сложивъ обѣ руки, рѣшительно отказалась принять предложенную честь; тюрбанъ Семирамиды съ большимъ противъ прежняго негодованіемъ вздернулся къ верху. Это была стычка между молоденькой дѣвицей и старой барышней, въ которой послѣдняя была побѣждена.
   -- Да, благословитъ васъ небо, дита мое! сказала она, обнимая Амелію и бросая на миссъ Шарпъ презрительный взглядъ.
   -- Пойдемте, Ребекка, въ тоже время сказала Джемима, дергая ее за платье; и двери гостиной навсегда закрылись за ними.
   Вслѣдъ за тѣмъ началось шумное разставанье внизу. Нѣтъ словъ описать эту суматоху. Всѣ слуги, подруги,-- всѣ молодыя дѣвицы, даже танцмейстеръ, только что пріѣхавшій къ урокамъ, всѣ были въ залѣ. Никакое перо не въ состояніи описать происходившей тутъ кутерьмы, бѣготни, обниманій, цалованій, слезъ и припадковъ съ миссъ Шварцъ. Наконецъ все кончилось, разстались, т. е. миссъ Седли разсталась съ своими подругами, а миссъ Шарпъ уже нѣсколько минутъ сидѣла въ каретѣ. О ней никто не плакалъ.
   Кривоногій Самбо захлопнулъ дверцы за своей рыдающей госпожей и вскочилъ на запятки.
   -- Постойте, постойте! кричала Джемима, выбѣгая изъ воротъ съ маленькимъ узелкомъ.
   -- Тутъ нѣсколько пирожковъ для васъ, душа моя, говорила она Амеліи, подавая узелокъ: -- можетъ быть, вы захотите кушать въ дорогѣ; а это вамъ, Ребекка, книга, которую моя сестра, то есть я, Джонсона Лексиконъ, знаете?... вамъ нельзя оставить насъ, не взявъ его. Прощайте. Пошелъ. Благослови васъ небо!
   И добрая Джемима съ тоской пошла въ садъ. Но могла ли она ожидать такой развязки? Едва только карета тронулась съ мѣста, какъ миссъ Шарпъ высунула свое блѣдное личико изъ окна и швырнула книгу обратно въ садъ.
   Джемима едва не упала въ обморокъ отъ ужаса.
   -- О! впередъ ужь никогда, говорила она: -- какая дерзость!
   Сильно потрясенная, она, не могла окончить рѣчи. Карета покатилась; большіе ворота затворились; колокольчикъ прозвонилъ къ танцъ-классу. Двѣ молодыя дѣвушки вступили въ свѣтъ. Прощай, Чизвикскій бульваръ!
  

ГЛАВА II.

МИССЪ ШАРПЪ И МИССЪ СЕДЛИ ПРИГОТОВЛЯЮТСЯ ВЫСТУПИТЬ ВЪ ПОХОДЪ.

   Когда миссъ Шарпъ исполнила геройскій поступокъ, упомянутый въ послѣдней главѣ, и увидѣла, что лексиконъ, перелетѣвъ черезъ заборъ садика, упалъ къ ногамъ удивленной Джемимы, лицо молодой дѣвушки, покрытое багровымъ румянцемъ ненависти, приняло пріятную улыбку, и, откинувшись къ подушкамъ кареты, она съ большимъ спокойствіемъ произнесла:
   -- Вотъ вамъ и лексиконъ! слава Богу, что я, наконецъ, оставила Чизвикъ!
   Миссъ Седли была столько же встревожена этимъ поступкомъ, выражавшимъ презрѣніе, какъ миссъ Джемима; и въ самомъ дѣлѣ, не прошло минуты, какъ она оставила пансіонъ, а потому впечатлѣнія шестилѣтняго пребыванія въ немъ не могли еще изгладиться. Съ нѣкоторыми школьный страхъ, остается на всегда.
   Да, да, нѣтъ ничего удивительнаго, что миссъ Седли была чрезвычайно встревожена, увидавъ такой дерзкій поступокъ.
   -- Какъ вы осмѣлились это сдѣлать Ребекка? спросила она, послѣ непродолжительнаго молчанія.
   -- Неужели вы думаете, что миссъ Пинкертонъ выбѣжитъ изъ дому и прикажетъ посадить меня въ карцеръ? сказала Ребекка.
   -- Нѣтъ; но...
   -- Я ненавижу весь этотъ домъ, продолжала миссъ Шарпъ съ большимъ гнѣвомъ: -- надѣюсь, глаза мои никогда не встрѣтятся съ нимъ. Я бы желала, чтобъ онъ провалился на дно Темзы, и будь миссъ Пинкертонъ тамъ, ни за чтобы я ее не вытащила. О какъ бы мнѣ хотѣлось посмотрѣть на нее, какъ она поплыветъ въ своемъ тюрбанѣ! какъ шлейфъ потянется за ней! и носъ ея высунется....
   -- Молчите! воскликнула миссъ Седли.
   -- Зачѣмъ? можетъ быть, вашъ лакей любитъ сплетничать! продолжала Ребекка:-- пусть его вернется назадъ и скажетъ миссъ Пинкертонъ, что я невзвижу ее отъ всей души; мнѣ бы хотѣлось этого; я бы даже желала имѣть средства доказать это. Цѣлые два года я переносила отъ нея только однѣ оскорбленія и брань. У меня никогда не было подруги; даже ласковаго слова, исключая васъ, ни отъ кого я не слышала. Моя обязанность состояла въ присмотрѣ за дѣвочками низшаго класса, и въ томъ, чтобъ говорить со всѣми миссъ по французски, до судорогъ. А не правда ли, что моя французская фраза къ миссъ Пинкертонъ была очень кстати? Она ни слова не знаетъ по французски! Итакъ, благодареніе Богу за французскій языкъ Vive la France! Vive l'Empereur! Vive Bonaparte!
   -- О, Ребекка, Ребекка! какой срамъ! вскричала миссъ Седли.-- Въ то время выраженія и восклицанія, произнесенныя Ребеккою, считались за величайшую дерзость; тогда сказать; "да здравствуетъ Наполеонъ!" значило тоже самое, что и "да здравствуетъ Люциферъ!"-- Какъ вы, можете, какъ вы смѣете питать такія злыя, мстительныя мысли?
   -- Я согласна съ вами: желать мщенія -- дѣйствительно, значитъ питать злую мысль; но согласитесь и вы со мной, что это въ порядкѣ вещей, отвѣчала Ребекка.
   Приведенныя нами выходки миссъ Шарпъ, конечно, не принадлежали къ тѣмъ, которыя обнаруживаютъ кротость и дружелюбность нрава. Миссъ Ребекку поэтому нельзя назвать ни кроткою, ни дружелюбною. Всѣ въ мірѣ обходились съ ней дурно, какъ сказала она сама; а намъ очень хорошо извѣстно, что люди, какого бы пола ни были, съ которыми всѣ въ мірѣ обращаются дурно, сами заслуживаютъ того. Міръ есть зеркало, которое передаетъ всякому отраженіе его собственнаго лица. Нахмурьтесь на него, и оно точно также кисло посмотритъ на васъ; посмѣйтесь надъ нимъ или вмѣстѣ съ нимъ, и оно готово быть вашимъ веселымъ товарищемъ; поэтому молодежь можетъ выбирать себѣ любое. Весьма вѣроятно, что если свѣтъ пренебрегалъ миссъ Шарпъ, то и отъ нея нельзя было ожидать добраго поступка въ чью либо пользу: нельзя было ожидать, чтобъ всѣ двадцать четыре пансіонерки были къ ней также любезны, какъ героиня нашего романа, миссъ Седли (мы ее избрали въ героини, единственно, какъ самую добронравную изъ всѣхъ; иначе, что бы могло помѣшать вамъ поставить вмѣсто ея миссъ Шварцъ, или миссъ Крампъ, или миссъ Гопкинсъ?); невозможно и то, чтобъ всѣ были такого кроткаго и покорнаго нрава, какъ миссъ Амелія Седли, чтобъ всѣ старались пользоваться случаемъ, побѣждать жестокосердіе и своенравіе Ребекки и тысячами ласковыхъ словъ и услугъ преодолѣть, хотя бы разъ, ея непріязненность къ ближнему.
   Отецъ миссъ Шарпъ былъ художникъ и въ этомъ званіи давалъ уроки рисованія въ пансіонѣ миссъ Пинкертонъ. Онъ былъ умный человѣкъ, пріятный собесѣдникъ, безпечный студентъ, съ необыкновенными способностями входить въ долги и постоянствомъ въ посѣщеніи тавернъ. Въ нетрезвомъ состояніи имѣлъ онъ обыкновеніе бить жену и дочь, а на слѣдующее утро, съ похмѣлья, бранить весь свѣтъ за невниманіе къ его генію и поносить даже съ большимъ искусствомъ, а иногда и совершенно основательно, своихъ собратовъ живописцевъ. Терпя недостатокъ и задолжавъ на милю въ окружности Сого, гдѣ жилъ, онъ разсудилъ за лучшее, для поправленія обстоятельствъ, жениться на молодой француженкѣ, хористкѣ.
   Мать Ребекки гдѣ-то воспитывалась, и дочь ея говорила по французски какъ парижанка. Въ то время это было рѣдкое достоинство, доставившее Ребеккѣ случай поступить къ миссъ Пинкертонъ. По смерти жены своей, отецъ Ребекки, предвидя близкій приступъ припадка delirium tremens, грозившаго ему вѣрной смертію, въ краснорѣчивомъ письмѣ отрекомендовалъ Ребекку попечительности миссъ Пинкертонъ, а самъ сошелъ въ могилу, поссоривъ надъ своимъ трупомъ двухъ коммиссаровъ. Ребеккѣ было семнадцать лѣтъ, когда она поступила въ пансіонъ: обязанность ея состояла въ томъ, чтобъ говорить по французски; а привилегіи -- жить безплатно и за нѣсколько гиней въ годъ собирать остатка познаній отъ профессоровъ, читавшихъ въ пансіонѣ лекціи.
   Она была не высока и легка, блѣдна, съ волосами песочнаго цвѣта и глазами, обыкновенно опущенными внизъ; когда они смотрѣли прямо, то были велики, странны и привлекательны,-- такъ привлекательны, что достопочтенный мистеръ Криспъ, только что выпущенный изъ Оксфордскаго университета, влюбился по уши въ миссъ Шарпъ, прострѣленный однимъ изъ отчаянныхъ ея взглядовъ. Но, къ несчастію, страсть мистера Криспа, вслѣдствіе одного неблагопріятнаго обстоятельства, не имѣла дальнѣйшаго развитія....
   Миссъ Пинкертонъ всегда считала Ребекку за самое кроткое созданіе въ свѣтѣ: такъ искусно умѣла послѣдняя, при случаяхъ, когда отецъ ея бралъ съ собой въ Чизвикъ, разыгривать роль. Она считала ее за скромное и невинное дитя; и недалѣе какъ за годъ до распоряженія, по которому Ребекка была принята въ домъ ея, и когда ей минуло шестнадцать лѣтъ, миссъ Пинкертонъ величественно и съ приличной рѣчью подарила ей куклу, которая, мимоходомъ сказать, была конфискованная собственность миссъ Суиндель, нянчившей ее украдкою, въ непозволительное время. Можно представить себѣ, какъ отецъ и дочь смѣялись надъ этимъ подаркомъ на пути къ дому, послѣ вечерняго собранія, и какъ миссъ Пинкертонъ бѣсилась бы, увидѣвъ свою каррикатуру, выдѣланную Ребеккою изъ куклы! Ребекка любила говорить съ своей куклой и мимически подражать во всемъ миссъ Пинкертонъ. Всѣ эти продѣлки составляли предметъ восхищенія въ Ньюманской и Ферардской улицахъ и въ области художниковъ. Молодые живописцы, приходя на грогъ къ своему лѣнивому, умному и веселому старшинѣ, обыкновенно спрашивали у Ребекки: дома ли миссъ Пинкертонъ? Однажды Ребекка, удостоенная чести провести нѣсколько дней въ Чизвикѣ, сдѣлала другую куклу, подъ именемъ миссъ Джемимы, несмотря на то, что эта добрая душа надавала ей цѣлую груду пирожнаго и въ добавокъ подарила монету въ семь шиллинговъ. Въ Ребеккѣ чувство насмѣшки было развито гораздо сильнѣе чувства благодарности, и она также безжалостно пожертвовала миссъ Джемимой, какъ и ея сестрой.
   Наступила наконецъ катастрофа, когда Ребекку сдали въ пансіонъ. Строгая формальность, царствовавшая здѣсь, душила ее; опредѣленные часы обѣда, уроковъ и прогулокъ невыносимо тяготили ее, и она съ такимъ сожалѣніемъ оглядывалась на свободу ни нищету старой мастерской въ Сого, что всякій подумалъ бы, будто печаль по отцѣ терзаетъ молодую дѣвушку. У нея была маленькая комната на чердакѣ, и пансіонерки часто слышали, какъ она расхаживала по ней по ночамъ и плакала: но эти слезы происходили не отъ печали, а отъ зависти и злости. Она никогда не любила общества женщинъ; отецъ ея, хотя человѣкъ не совсѣмъ чистый, былъ, однако же человѣкъ съ талантомъ; разговоръ его казался для нея въ тысячу разъ, пріятнѣе болтовни дѣвицъ, въ кругу которыхъ она находилась. Безумное тщеславіе старой содержательницы пансіона, глупый юморъ сестры ея, безтолковая брань старшихъ пансіонерокъ, строгая точность гувернантокъ,-- все это одинаково раздражало ее; у нея не было нѣжнаго материнскаго сердца -- иначе лепетъ и болтовня маленькихъ дѣтей могли быть ей утѣшительны и интересны; она провела между ними два года, а ни одна изъ нихъ не пожалѣла объ ея отъѣздѣ. Къ одной только кроткой и добросердечной Амеліи Седли она могла привязаться; да и кто бы могъ уклониться отъ привязанности къ Амеліи?
   Счастіе, преимущества рожденія и состоянія молодыхъ дѣвицъ, окружавшихъ Ребекку, невыразимо мучили ее. "Какъ важничаетъ эта дѣвчонка, и потому только, что у нея дѣдушка важный человѣкъ! говорила она объ одной. "Какъ онѣ ползаютъ и поклоняются этой креолкѣ, за то, что у нея сотни тысячъ фунтовъ! Я въ тысячу разъ умнѣе и лучше ихъ....; я также хорошо воспитана; но при всемъ томъ никто не обращаетъ на меня вниманія. А когда я была у бабушки: о! я не забуду тѣхъ баловъ и собраній, которыя дѣлали для того только, чтобъ провести со мной вечеръ!" Она рѣшилась, во что бы ни стало, вырваться изъ неволи, въ которую попала, и вслѣдствіе того начала дѣйствовать, обдумывая планъ своего будущаго.
   Она была уже хорошей музыкантшей, и разъ, когда разошлись всѣ пансіонерки, Ребекка такъ удачно выполнила довольно трудную пьесу, что расчетливая миссъ Пинкертонъ предложила ей заняться преподаваніемъ музыки въ младшемъ классѣ. Но Ребекка, къ величайшему удивленію старой дѣвы, отказалась. "Я живу здѣсь, чтобъ говорить съ дѣтьми по французски, а не затѣмъ, чтобъ учитъ ихъ музыкѣ. Платите мнѣ, а а буду учитъ".
   Минерва принуждена была сдаться и, весьма вѣроятно, съ того дня возненавидѣла ее. "Въ двадцать пять лѣтъ", замѣтила она довольно справедливо, "я не встрѣчала еще никого въ моемъ домѣ, кто бы осмѣлился противиться моей власти. Я вскормила неблагодарную".
   -- Какіе пустяки! отвѣчала миссъ Шарпъ старой дамѣ, едва владѣвшей собою отъ удивленія.-- Вы приняли меня потому, что я была вамъ полезна. Благодарность между нами не можетъ имѣть мѣста. Я ненавижу ваше заведеніе и хочу оставить его. Больше своей обязанности ничего не хочу дѣлать.
   Напрасно старушка спрашивала ее: знаетъ ли она, что говоритъ съ миссъ Пинкертонъ? Ребекка въ лицо смѣялась ей ужаснымъ, саркастическимъ смѣхомъ.
   -- Дайте мнѣ денегъ и развяжитесь со мной, или, пожалуй, если хотите, достаньте мнѣ мѣсто гувернантки въ благородномъ семействѣ; вы безъ труда можете это сдѣлать, говорила она; -- дайте мнѣ мѣсто -- мы ненавидимъ другъ друга, я готова отойти.
   Достойная миссъ Пинкертонъ хотя и имѣла римскій носъ, носила тюрбанъ, была высока какъ гренадеръ, непреодолима какъ сказочная принцесса, но не имѣла столько воли и твердости, чтобъ управиться съ своей маленькой пансіонеркой. Она попыталась разъ сдѣлать ей выговоръ публично; но Ребекка прибѣгнула къ странному средству: стала возражать по французски, и тѣмъ уничтожила старуху. Для сохраненія власти въ пансіонѣ, ей необходимо было удалить Ребекку. Услыхавъ около того времени, что семейство сэра Питта Кроули нуждалось въ гувернанткѣ, миссъ Пинкертонъ отрекомендовала Ребекку, хоть и считала ее и змѣей и поджигательницей.
   -- И, въ самомъ дѣлѣ, говорила она: -- я не нахожу ничего дурного въ поведеніи миссъ Шарпъ вообще; оно дурно только въ отношеніи ко мнѣ, и, надобно признаться, что ея таланты и знанія весьма обширны; она столько же дѣлаетъ чести воспитательной системѣ, употребляемой въ моемъ заведеніи, какъ и я.
   Такимъ образомъ наставница примиряла рекомендацію о Ребеккѣ съ своей совѣстью. условія, связывавшія миссъ Шарпъ, уничтожились, и она была свободна. Борьба, нами описанная въ нѣсколькихъ строкахъ, длилась нѣсколько мѣсяцевъ. Миссъ Седли, которой минуло въ это время семнадцать лѣтъ, приготовляясь оставить пансіонъ и питая дружбу къ миссъ Шарпъ (единственная черта въ поведеніи Амеліи, ненравившаяся наставницѣ), пригласила ее провести нѣсколько дней въ домѣ ея родителей прежде чѣмъ приметъ она на себя обязанность гувернантки.
   Свѣтъ открылся для этихъ, двухъ молодыхъ дѣвицъ. Для Амеліи онъ былъ новъ, свѣжъ, блестящъ и привлекателенъ. Для Ребекки онъ уже не былъ новъ (если говорить правду, относительно связи миссъ Шарпъ съ мистеромъ Криспъ, то дѣло зашло у нихъ гораздо дальше, какъ полагала публика).
   Между тѣмъ молодыя дѣвицы приблизились въ Кенсингтонской заставѣ. Амелія все еще вспоминала о своихъ подругахъ, но уже безъ слезъ, подлѣ ихъ кареты проѣхалъ какой-то молодой офицеръ, и она вспыхнула, восхищенная его словами: "Какая милая дѣвушка". Во всю дорогу до Россель-сквера говорили только о гостиныхъ, о томъ, употребляютъ ли молодыя дѣвушки пудру и фижмы, когда ихъ представляютъ, будутъ ли онѣ имѣть эту честь, и т. п. По прибытіи къ дому, миссъ Амелія Седли ловко выпрыгнула изъ кареты,-- счастливая и прекраснѣйшая дѣвушка изъ всего огромнаго города Лондона! Самбо и кучеръ были въ этомъ отношенія того же мнѣнія, также, какъ отецъ Амеліи, и всѣ слуги въ домѣ, собранные въ залѣ привѣтствовать молодую госпожу.
   Вы можете бытъ увѣрены, что она показала Ребенкѣ всѣ комнаты дома, и все, что заключалось въ ея комодахъ,-- книги, наряды, ожерелья, брошки, кружева и бездѣлушки. Она упросила Ребекку принять отъ нея бирюзовыя подвѣски, кусокъ цвѣтной кисеи, который былъ для нея малъ, а Ребеккѣ какъ разъ годился; кромѣ того, она рѣшилась непремѣнно выпросить у матери позволеніе -- подарить Ребеккѣ бѣлую кашемировую шаль. Ей можно было подѣлиться: братъ Джозефъ привезъ недавно двѣ новыхъ изъ Индіи.
   Когда Ребекка увидѣла двѣ великолѣпныя шали, привезенныя Джозефомъ Седли для своей сестры, она сказала:
   -- Я воображаю, какъ пріятно имѣть брата.
   То была истина, возбудившая полное участіе сострадательной Амеліи къ сиротѣ безъ друзей и родственниковъ.
   -- Ахъ, если бы имѣть такихъ родителей, какъ ваши, Амелія,-- добрыхъ, богатыхъ, нѣжныхъ родителей, ни въ чемъ неотказывающихъ, даже и въ любви, которая драгоцѣннѣе всего на свѣтѣ! мой бѣдный папа ничего не могъ оставить мнѣ; у меня всего было два платьица! А имѣть брата, такого брата! о какъ вы должны любить его!
   Амелія засмѣялась.
   -- Неужели вы не любите его,-- вы, которая любитъ всѣхъ и всякаго?
   -- Да, безъ сомнѣнія, я люблю.... только....
   -- Только что?
   -- Только Джозефу, кажется, все равно, любятъ ли его, или нѣтъ? Возвратившись домой послѣ десятилѣтней разлуки, онъ вмѣсто родственныхъ объятій, далъ только пожать свои два пальца! Онъ очень добръ и ласковъ, но рѣдко говоритъ со мной; мнѣ думается, что онъ гораздо больше любитъ свою трубку, нежели свою....
   Тутъ Амелія остановилась. Зачѣмъ ей дурно отзываться о своемъ братѣ?
   -- Когда я была еще дитя, онъ очень ласкалъ меня; мнѣ только что минуло пять лѣтъ, какъ онъ уѣхалъ.
   -- И, вѣроятно, онъ богатъ? спросила Ребекка.-- Говорятъ, всѣ индѣйскіе набобы чрезвычайно богаты.
   -- Я полагаю, что у него огромные доходы.
   -- А ваша невѣстка -- хорошая женщина?
   -- Ха, ха, ха!-- Джозофъ еще не женатъ, сказала Амелія, снова засмѣявшись.
   -- Если мистеръ Джозефъ Седли богатъ и не женатъ, то почему бы мнѣ не выйти за него? подумала миссъ Шарпъ.-- Мнѣ остается еще двѣ недѣли: отчего не попытаться?
   И Ребекка внутренно рѣшилась привести въ дѣйствіе эту похвальную попытку. Она удвоила къ Амеліи свои ласки, цаловала бѣлые бусы и клялась, что никогда въ жизни съ ними не разстанется. Колокольчикъ прозвонилъ къ столу, и обѣ подруги спустились внизъ. Pебекка была такъ взволнована предъ входомъ въ гостиную, что едва могла собраться съ духомъ переступить черезъ порогъ.
   -- Попробуй, другъ мой, какъ бьется мое сердце! сказала она.
   -- О, ничего, возразила Амелія: -- войдемъ, не бойся. Мой папа добръ; онъ не обидитъ тебя.
  

ГЛАВА III.

РЕБЕККА ВЪ ВИДУ НЕПРІЯТЕЛЯ.

   Мужчина весьма здоровый, одутловатый, съ различнымъ множествомъ косынокъ, подымавшихся почти до самого носа, въ красномъ полосатомъ жилетѣ и зеленомъ сюртукѣ съ огромными стальными пуговицами (утренній нарядъ тогдашнихъ лондонскихъ денди), сидѣлъ передъ каминомъ, закутанный до самыхъ глазъ.
   -- Ваша сестра, Джозефъ, сказала Амелія, улыбаясь и сжимая два протянутые пальца.-- Вы знаете, что я совсѣмъ пріѣхала домой; а это моя подруга -- миссъ Шарпъ, о которой вы не разъ слышали отъ меня.
   -- Никогда не слыхалъ, никогда, сказала голова въ косынкахъ, сильно раскачавшись: -- то есть, да... какая несносная погода, миссъ -- и съ этимъ онъ началъ мѣшать въ каминѣ, хотя солнце пекло несносно. Это была уже половина іюня.
   -- Онъ очень красивъ, прошептала Ребекка Амеліи довольно громко.
   -- Вы находите? сказала послѣдняя: -- хотите, я скажу ему?
   -- Ради Бога! какъ можно! подхватила миссъ Шарпъ, отбрасываясь назадъ какъ робкая лань.
   -- Благодарю васъ за прекрасныя шали, сказала Амелія брату.-- Не правда ли, миссъ Шарпъ, онѣ прекрасны?
   -- О, несравненны! воскликнула Ребекка, и глаза ея перешли на канделябръ.
   Джозефъ продолжалъ брянчать кочергой и щипцами и по временамъ приводилъ въ дѣйствіе мѣхи.
   -- Я не могу дѣлать вамъ такихъ милыхъ подарковъ, Джозефъ, сказала его сестра: -- однакожь, въ бытность мою въ пансіонѣ, я вышила для васъ очень хорошенькія подтяжки.
   -- О, Боже! Амелія! вскричалъ братъ, не на шутку испуганный.
   И съ этимъ онъ дернулъ за звонокъ такъ сильно, что снурокъ остался у него въ рукахъ и еще болѣе его смутилъ.
   -- Ради Бога, посмотрите, у дверей ли мой богги. Я не могу ждать больше. Я долженъ ѣхать,-- непремѣнно долженъ.
   Въ эту минуту вошелъ отецъ семейства, гремя цѣпочкой и печатями, какъ истинный купецъ Британіи.
   -- Что здѣсь случилось, Эмми? спросилъ онъ.
   -- Джозефу хочется, чтобъ я посмотрѣла, у дверей ли его богги. Что это за богги, папа?
   -- Это паланкинъ въ одну лошадь, отвѣчалъ отецъ.
   Онъ былъ шутникъ и острякъ большой руки.
   Джозефъ расхохотался при этой шуткѣ; но вдругъ глаза его встрѣтились съ глазами Ребекки, и онъ, какъ будто пораженный ими, и молчалъ.
   -- Если не ошибаюсь, эта молодая леди должна быть ваша подруга? Миссъ Шарпъ! я очень счастливъ видѣть васъ. Вѣроятно, вы и Эмми разсердили Джозефа, и онъ хочетъ уйти.
   -- Я обѣщался Бонами, одному изъ своихъ сослуживцевъ, сказалъ Джозефъ: -- обѣдать вмѣстѣ.
   -- О, какой вздоръ! не ты ли говорилъ матери, что будешь обѣдать съ нами?
   -- Но въ этомъ костюмѣ, папа, невозможно.
   -- Взгляните на него, миссъ Шарпъ: кажется, онъ и въ этомъ платьѣ хорошъ, гдѣ бы ни обѣдать.
   Миссъ Шарпъ при этомъ взглянула на свою подругу; и, къ величайшему удовольствію старика, обѣ засмѣялись.
   -- Случалось ли вамъ видѣть пару такихъ лосинъ въ домѣ миссъ Пинкертонъ? продолжалъ онъ, пользуясь своимъ преимуществомъ.
   -- Батюшка! что вы дѣлаете со мной? вскричалъ Джозефъ.
   -- Ага! я, кажется, затронулъ васъ!-- Мистриссъ Седли прибавилъ старикъ, обращаясь къ вошедшей въ ту минуту женѣ своей: -- я разсердилъ вашего сына, намекнувши на его лосины. Полно, полно. Джозефъ! будьте друзьами съ миссъ Шарпъ и пойдемте обѣдать.
   -- У васъ будетъ пилавъ, Джозефъ, совершенно въ твоемъ вкусѣ.
   -- Безъ отговорокъ, сударь, извольте спускаться съ миссъ Шарпъ; я слѣдую за вами съ двумя молодыми дамами, сказалъ отецъ, взявъ подъ руrу жену и дочь, и весело спустился вниpъ.
   Миссъ Ребекка Шарпъ въ душѣ своей рѣшилась одержать побѣду надъ этимъ великимъ франтомъ. Хотя обязанность ловить жениховъ, по принятому обыкновенію и съ приличною скромностію, возлагается молодыми дѣвицами на своихъ мама, но вспомните, что у Ребекки вовсе не было родныхъ, которымъ бы могла она поручить эти щекотливые хлопоты, и что если она не имѣла еще мужа, такъ именно потому, что во всемъ обширномъ мірѣ никто не брался достать ей такового. Скажите намъ, какія причины заставляютъ молодыхъ дѣвицъ бросаться съ жаромъ въ свѣтъ, какъ не благородное стремленіе и желаніе супружеской жизни? Что принуждаетъ ихъ цѣлыми стаями отправляться на минеральныя воды? что удерживаетъ ихъ за танцами до пяти часовъ утра? зачѣмъ имъ трудиться надъ сонатами за-фортепьяно и выучивать романсы у моднаго учителя и платить ему гинею за урокъ,-- и играть на арфѣ, если у нихъ хорошенькія бѣленькія ручки? все это составляетъ ихъ надежныя орудія, которыми онѣ стараются поразить предметъ своихъ исканій. Что заставляетъ почтенныхъ родителей снимать чехлы съ мебели (эпоха домашняго быта) и ставить домъ вверхъ дномъ и издерживать пятую часть годового дохода на блестящіе вечера и ужины? Неужели тутъ участвуетъ безкорыстная любовь и искреннее желаніе видѣть молодыхъ людей счастливыми за танцами? Пустое! я не повѣрю; цѣль ихъ дѣйствій клонится къ тому, чтобъ выдать за мужъ дочерей. Эта цѣль была въ виду и у почтенной мистриссъ Седли; въ глубинѣ доброй души своей, она составляла тысячу плановъ для устройства судьбы своей Амеліи; съ этой цѣлью и наша возлюбленная, беззащитная Ребекка рѣшилась употребить всевозможныя средства и усилія: пріобрѣтеніе мужа для нея было гораздо важнѣе и необходимѣе, чѣмъ для ея подруги.
   Ребекка отъ природы была одарена пламеннымъ воображеніемъ; будучи еще ребенкомъ, она прочитала "Арабскія Ночи" и "Географію Гутри"; немудрено, что на этихъ данныхъ она, одѣваясь и имѣя въ виду слова Амеліи, что братъ ея богатъ и не женатъ, построила великолѣпный воздушный замокъ, котораго владѣтельницею была сама, съ мужемъ, поставленнымъ гдѣ-то на заднемъ планѣ. Она уже воображала на себѣ множество драгоцѣнныхъ шалей, тюрбановъ, брильянтовыхъ ожерелій; ей грезилось, что она, возсѣдая на словѣ, при звукахъ музыки изъ Синей-Бороды, отправлялась во дворецъ великаго могола. Очаровательныя видѣнія! Одной только юности предоставлено создавать васъ; и сколько прекрасныхъ, мечтательныхъ созданій, кромѣ Ребекки Шарпъ, погружается каждый день въ эти усладительныя грезы!
   Джозефъ Седли былъ двѣнадцатью годами старше сестры. Онъ находился въ гражданской службѣ Остъ-Индской компаніи, и имя его показано въ бенгальскомъ отдѣленіи остъ-индскаго росписанія сборщикомъ пошлинъ съ Богли-Уолла -- мѣсто прибыточное и почетное, какъ всякому извѣстно. Если читатель захочетъ узнать дальнѣйшіе подвиги его на службѣ, можетъ обратиться къ тому же росписанію.
   Богли-Уолла расположенъ въ прекрасной, уединенной, болотистой, лѣсистой области, изобилующей множествомъ бекасовъ, на охотѣ за которыми довольно часто случается поднять и тигра. Въ этомъ очаровательномъ мѣстѣ Джозефъ провелъ около осьми лѣтъ своей жизни, рѣдко встрѣчая христіанское лицо, исключая двухъ разъ въ году, когда появлялся военный отрядъ, для отвоза въ Калькутту собранныхъ доходовъ.
   Разстройство печени принудило его возвратиться въ Европу. Въ Лондонѣ, отдѣльно отъ своихъ родителей, онъ нанялъ великолѣпную квартеру и жилъ какъ веселый, молодой холостякъ. До отъѣзда въ Индію онъ былъ слишкомъ молодъ для столичныхъ удовольствій; зато теперь, по возвращеніи, онъ погрузился въ нихъ всѣмъ тѣломъ и душой, любимыми удовольствіями его было: гонять по парку лошадей; обѣдать въ лучшихъ и модныхъ трактирахъ (Восточный клубъ тогда еще не былъ учрежденъ) и, слѣдуя тогдашней кодѣ, постоянно посѣщать театры и показываться въ оперѣ.
   Возвратившись снова въ Индію, онъ съ величайшимъ восхищеніемъ и увлеченіемъ предавался росказамъ объ этомъ періодѣ своего существованія и давалъ замѣтить всякому, что онъ и нѣкто Броммель были первенствующими львами Лондона. На самомъ же дѣлѣ онъ и здѣсь былъ точно также одинокъ, какъ и въ густыхъ лѣсахъ Богли-Уолла. Онъ мало кого зналъ въ столицѣ; и еслибы не докторъ, страданіе печени и сообщество синихъ пилюль, то, кажется, ему пришлось бы умереть отъ одиночества. Онъ былъ неповоротливъ, своенравенъ и порядочный bon-vivant; появленіе женщины пугало его; оттого-то такъ рѣдко случалось, чтобъ онъ участвовалъ въ родительскомъ кругу, въ Россель-скверѣ, гдѣ всегда господствовала веселость и гдѣ шутки добродушнаго старика отца пугали его самолюбіе. Дородность Джозефа часто заставляла его задумываться и наводила безпокойство; по временамъ онъ дѣлалъ отчаянныя усилія освободиться отъ излишней полноты; но его лѣность и любовь къ комфорту не допускали сдѣлать эту реформу. Онъ никогда хорошо не одѣвался, несмотря на величайшую заботливость и ежедневные труды украсить свою дюжую особу. Но его лакей, присматривавшій за гардеробомъ, составилъ себѣ порядочное состояніе. Его туалетный столикъ покрытъ былъ множествомъ эссенцій и помадъ, доставляющихъ блестящую наружность устарѣлой красотѣ; для улучшенія таліи, изобрѣтались имъ всевозможные корсеты, перетяжки. Подобно всѣмъ толстякамъ, онъ заказывалъ самый узкія платья, юношескаго покроя, и самыхъ яркихъ, блестящихъ цвѣтовъ. Разодѣвшись такимъ образомъ, въ полдень, онъ одинъ отправлялся кататься въ паркѣ, потомъ возвращался домой, передѣвался и уѣзжалъ обѣдать, также одинъ, въ модный ресторанъ. Онъ былъ тщеславенъ какъ молодая дѣвушка, и, можетъ быть, нелюдимость была плодомъ его чрезмѣрнаго тщеславія. Если миссъ Ребекка, при первомъ своемъ вступленіи въ свѣтъ, овладѣетъ имъ, то въ ней должно видѣть дѣвушку съ умомъ не совсѣмъ обыкновеннымъ.
   Первый приступъ сдѣланъ былъ съ большимъ искусствомъ. Назвавъ мистера Седли красивымъ мужчиной, Ребекка была увѣрена, что Амелія перескажетъ это матери, а та, по всей вѣроятности, передастъ Джозефу и во всякомъ случаѣ останется довольна комплиментомъ, сдѣланнымъ ея сыну. Всѣ матери бываютъ на одинъ покрой. Скажите Сикорѣ, что сынъ ея Калибанъ прекрасенъ какъ Апполонъ, и она останется весьма довольна. Быть можетъ, и самъ Джозефъ слышалъ этотъ комплиментъ, -- да и слышалъ навѣрное: Ребекка довольно громко говорила, -- и вообразилъ себя дѣйствительно красивымъ мужчиной. Эта похвала проникнула всѣ фибры его тѣла и заставила затрепетать отъ удовольствія. Но это недолго продолжалось, реакція быстро наступила. "Ужъ не шутитъ ли эта дѣвчонка надо мной?" подумалъ онъ и съ этимъ бросился къ экипажу и началъ ретираду, какъ мы уже сказали; но шутки отца и просьбы матери принудили его остаться. Онъ повелъ молодую дѣвушку въ столовую, съ сомнительнымъ и тревожнымъ состояніемъ души. "Неужели она находитъ, что я дѣйствительно хорошъ", думалъ онъ, "или только хочетъ посмѣяться надо мной?" Мы сказали; что Джозефъ Седли былъ тщеславенъ какъ молодая дѣвушка. А женщины -- о небо! перевернутъ эту фразу и, разсуждая о какой нибудь сестрѣ изъ своей среды, будутъ имѣть полное право сказать: "она тщеславна какъ мужчина". Брадатыя созданія точно также, если только не болѣе, гордятся своими личными достоинствами, и также увѣрены въ своемъ могуществѣ очарованія, какъ первыя кокетки въ мірѣ.
   Итакъ, семейство мистера Седли спустилось внизъ: Джозефъ -- красный и стыдливый; Ребекка скромная съ потупленными зелеными глазками. Она была вся въ бѣломъ, съ открытыми и бѣлыми какъ снѣгъ плечами -- картина олицетворенной юности, беззащитной невинности и смиреномудренной дѣвственной простоты. "Мнѣ нужно казаться спокойной", думала она, "и какъ можно болѣе распрашивать его объ Индіи".
   Мы слышали уже, что мистриссъ Седли приготовила для своего сына прекрасное curry -- національное индѣйское кушанье, совершенно по его вкусу; во время обѣда часть этого блюда была предложена Ребеккѣ.
   -- Это что такое? спросила она, бросая умильный взглядъ на мистера Джозефа.-- Превосходное блюдо! рекомендую вамъ, сказалъ Джозефъ, пережевывая лакомый кусокъ.-- Это корри не уступятъ вкусомъ настоящему индѣйскому.
   -- О, если это индѣйское блюдо, я непремѣнно его пробую, сказала Ребекка.-- Мнѣ кажется, что все индѣйское должно быть хорошо.
   -- Удѣли частичку для миссъ Шарпъ, сказалъ старикъ отецъ, едва удерживаясь отъ смѣху.
   Ребекка, въ самомъ дѣлѣ, не знала, что это за блюдо.
   -- Какъ вы находите? миссъ Шарпъ, все ли индѣйское бываетъ хорошо? спросилъ старикъ.
   -- Превосходно! отвѣчала Ребекка, начинавшая испытывать отчаянную муку отъ каенскаго перцу.
   -- Прибавьте сюда немного чили, миссъ Шарпъ, сказалъ Джозефъ, вполнѣ заинтересованный.
   -- Чили? проговорила Ребекка, задыхаясь: -- ахъ, да это должно быть превосходно. Она полагала, что чили было какое нибудь прохладительное средство противъ этого жгучаго блюда. Свѣжесть и зеленъ его еще болѣе соблазнили ее, и она взяла немного въ ротъ,-- но ошиблась: чили было еще горячительнѣе перцу; она не могла болѣе вытерпѣть, вилка выпала изъ ея руки.
   -- Воды, ради Бога, воды! закричала она.
   Мистеръ Седли разразился громкимъ смѣхомъ. Какъ человѣкъ, проводившій большую частъ времени на биржѣ, онъ любилъ всякаго рода шутки.
   -- Увѣряю васъ, миссъ Шарпъ, это настоящее индѣйское чили, сказалъ онъ. Самбо, подай скорѣй воды.
   Родительскій смѣхъ заразилъ и сына, который видѣлъ въ этомъ славную шутку. Дамы только слегка улыбались. Онѣ видѣли, что Ребекка сильно страдала. Миссъ Шарпъ готова была задушить старика за его шутку. Наконецъ, оправившись, она съ веселымъ, видомъ сказала:
   -- Это кушанье заставило меня припомнить сливочныя торты одной персидской принцессы, о которыхъ говорится въ арабскихъ сказкахъ. Кстати, мистеръ Джозефъ: кладутъ ли у васъ въ Индіи перецъ въ сливочныя торты?
   Старикъ Седли, снова захохоталъ и подумалъ, что Ребекка преостроумная дѣвушка. Джозефъ простодушно отвѣчалъ:
   -- Сливочныя торты, миссъ? Наши бенгальскія сливки никуда не годны. У насъ обыкновенно употребляютъ козье молоко, и, признаюсь вамъ, это лучше всякихъ вашихъ сливокъ.
   -- Какъ вы думаете теперь, миссъ Шарпъ, все ли, что изъ Индіи, бываетъ превосходно? сказалъ старикъ, и какъ скоро дамы удалились, онъ спѣшилъ замѣтить сыну:
   -- Берегись, Джой, чтобъ эта дѣвочка не поймала тебя на удочку.
   -- Вотъ еще, какіе пустяки! сказалъ Джой, довольный собой.-- Я помню въ Думдумѣ одну дѣвушку, дочь Кутлера, артиллериста, она вышла замужъ за Ланса, лекаря, и помню еще одного, Муллингтона, о которомъ я вамъ говорилъ передъ обѣдомъ!... славный малый, членъ магистрата и навѣрное лѣтъ черезъ пять будетъ въ совѣтѣ. Однажды артиллерія давала балъ, и Квинтинъ, изъ четырнадцатаго полка, сказалъ мнѣ: "Седли, говоритъ, я готовъ держать пари, что Софи Кутлеръ поймаетъ на крючекъ тебя или Муллингтона еще до осени". Идетъ, отвѣтилъ я. Послушайте, папа, портвейнъ-то превосходный. Адамсона или Карбонелла?
   Тихое храпѣніе было единственнымъ отвѣтомъ: почтенный биржевой маклеръ давно уже покоился сладкимъ сномъ, и остальная часть исторіи Джозефа осталась на этотъ день недослушанною. Джозефъ Седли между мужчинами былъ довольно разговорчивъ, и эта повѣетъ десятки разъ повторялась доктору Голлопу, когда тотъ приходить освѣдомляться о его печени и голубыхъ пилюляхъ.
   Такъ какъ Джозефъ Седли держалъ діету, то на этотъ разъ онъ удовольствовался бутылкою портвейна, стаканомъ мадеры, парою тарелокъ клубники со сливками и двумя дюжинами различныхъ пирожковъ, разбросанныхъ передъ нимъ на блюдѣ, и въ заключеніе, вѣроятно (романисты, намъ всѣмъ извѣстно, имѣютъ особенную привилегію знать все), онъ думалъ о миссъ Шарпъ. "Славная дѣвушка, нечего сказать, и молода, и умна, и весела. А какъ она взглянула на меня, когда я поднялъ ей платокъ! она нарочно два раза его роняла. Кто это поетъ въ гостиной? итти развѣ посмотрѣть."
   Но застѣнчивость овладѣла имъ съ неимовѣрной силой. Отецъ его спалъ, шляпа лежала въ залѣ, наемная карета стояла вблизи отъ дому, готовая къ услугамъ.
   Поѣду лучше посмотрѣть Сорокъ разбойниковъ, сказалъ Джой и тихо выбрался изъ комнаты, не потревоживъ никого.
   -- Джозефъ уѣхалъ, сказала Амелія, выглядывая изъ открытаго окна гостиной, между тѣмъ какъ Ребекка пѣла за фортепьяно.
   -- Это вы, миссъ Шарпъ, такъ напугали его, сказала мистриссъ Седли.-- Бѣдный Джой! долго ли ты будетъ такимъ робкимъ?
  

ГЛАВА IV.

ШОЛКОВЫЙ ЗЕЛЕНЫЙ КОШЕЛЕКЪ.

   Паническій страхъ бѣднаго Джоя продолжался два или три дня; въ теченіи этого времени онъ не считалъ за нужное навѣстить родительскій домъ, а Ребекка не смѣла произнести его имени.
   Она вся обратилась въ почтительную признательность въ великодушной мистриссъ Седли; въ эти три дня она восхищалась всѣми интересными предметами города и утопала въ морѣ театральныхъ чудесъ, куда ее брали.
   Однажды Амелія чувствовала головную боль и не могла отправиться въ собраніе, куда обѣ дѣвицы были приглашены. Ребекка ни за что не рѣшалась ѣхать безъ своей подруги.
   -- Оставить васъ,-- васъ, которая въ первый разъ въ жизни показали бѣдной сиротѣ, что такое счастіе и любовь?-- о, никогда, никогда! и зеленые глазки ея обратились къ небу и покрылись слезой.
   Мистриссъ Седли не сомнѣвалась долѣе, что у подруги ея дочери такое же кроткое и доброе сердце, какъ и у Амеліи.
   На шутки мистера Седли Ребекка отвѣчала чистосердечнымъ смѣхомъ и наивностію, а это нравилось и утѣшало добраго старика. Но не съ одними представителями дома она была въ хорошихъ отношеніяхъ. Она оказывала глубочайшее вниманіе въ мистриссъ Бленкинсонъ, домовой ключницѣ, выраженіемъ живѣйшаго участія въ приготовленіи клубничнаго варенья. Самбо, къ величайшему своему удовольствію, получалъ отъ нея прибавочное "сэръ" или "мистеръ". Она даже извинялась передъ горничной за безпокойство, причиняемое звонкомъ, и все это дѣлала съ такою нѣжностію и покорностію, что всѣ въ домѣ, отъ прихожей и до гостиной, были ею очарованы.
   Однажды, пересматривая рисунки, привезенные Амеліею изъ пансіона, Ребекка вдругъ остановилась надъ однимъ, залилась горькими слезами и оставила комнату. Это было въ тотъ день, когда Джозефъ снова появился въ домѣ своихъ родителей.
   Амелія бросилась за подругой узнать причину ея грусти и вскорѣ возвратилась растроганная.
   -- Вы знаете, мама, отецъ Ребекки былъ нашимъ рисовальнымъ учителемъ въ Чизвикѣ и, по обыкновенію, любилъ самъ отдѣлывать всѣ лучшія части рисунка.
   -- Какъ такъ? я этого не знала; миссъ Пинкертонъ всегда говорила, что онъ никогда и не касался до рисунковъ, только подправлялъ ихъ иногда.
   -- Это-то я и называю отдѣлкою, мама. Ребекка, разглядывая рисунокъ, узнала работу своего отца: внезапная мысль о немъ -- мы знаете, мама, какъ она должна быть тяжела для бѣдной сироты.
   -- Какая чувствительная душа! какое нѣжное сердце! воскликнула мистриссъ Седли.
   -- Мнѣ хотѣлось, чтобъ она осталась у насъ еще на недѣльку, сказала Амелія.
   -- Она ужасно похожа на миссъ Кутеръ, которую я встрѣчалъ въ Думъ-Думѣ, только побѣлокурѣй немножко той. Она теперь за мужемъ за артиллерійскимъ лекаремъ. Знаете ли, какъ нѣкто Квинтимъ четырнадцатаго порка.... предложилъ мнѣ....
   -- О, Джозефъ, мы давно знаемъ эту исторію, прервала Амелія, улыбаясь.-- Оставьте этотъ разсказъ до другого раза, а теперь просите лучше маменьку написать въ какому-то сэру Кроули.
   -- Какой это Кроули? не было ли у него сына въ легкомъ Драгунскомъ полку въ Индіи?
   -- Мама, вы попросите его продлить срокъ для бѣдной Ребекки; но вотъ и она на лицо. Какіе у нее заплаканные глаза!
   -- Ничего.... все прошло.... мнѣ теперь гораздо легче, сказала миссъ Шарпъ, съ нѣжной улыбкой, и, подойдя къ мистриссъ Седли, почтительно, поцаловала ея руку.-- Какъ вы всѣ добры ко мнѣ! Да, всѣ, прибавила она наивно: -- исключая васъ, мистеръ Джозефъ.
   -- Меня! воскликнулъ Джозефъ, расчитывая на немедленный уходъ.-- Праведное небо! Богъ мой! миссъ Шарпъ!
   -- Да; не жестоко ли съ вашей стороны, въ первый день нашего знакомства, принудить меня ѣсть это ужасное перечное блюдо. Нѣтъ, мистеръ Джозефъ, вы не такъ добры ко мнѣ, какъ ваша милая сестра Амелія.
   -- Немудрено, Ребекка: онъ еще почти ее знаетъ васъ.
   -- Не думаю, чтобы къ вамъ былъ кто нибудь не добръ, сказала мать.
   -- Это кушанье было превосходное; за это я ручаюсь, сказалъ Джой весьма важно.-- Вѣроятно, въ немъ недоставало лимоннаго соку: оттого вамъ и не понравилось.
   -- А чили?
   -- Помню, помню, какъ вы плакали отъ него! воскликнулъ Джой, и, припоминая это происшествіе, онъ разразился внезапнымъ смѣхомъ, который, однако же, какъ и всегда, продолжался недолго.
   -- Впередъ я буду осторожней съ вами, сказала Ребекка, спускаясь съ Джозефомъ къ обѣду: -- я не воображала, что мужчины такъ любятъ огорчать беззащитныхъ дѣвушекъ.
   -- Клянусь вамъ, миссъ Ребекка, я не думалъ нанести вамъ ни малѣйшаго оскорбленія.
   -- Вѣрю, вѣрю, мистеръ Джозефъ: я шутила.
   И съ этимъ она нѣжно пожала его руку своею маленькою ручкой и, отступая назадъ, совершенно испуганная, взглянула на него и тотчасъ же опустила глазки на коверъ; сердце Джоя пріостановилось биться при этомъ робкомъ, нѣжномъ изъявленіи уваженія со стороны и простосердечной дѣвушки.
   Это было вступленіе. Нѣкоторыя дамы безукоризненной справедливости найдутъ этотъ поступокъ нескромнымъ; но надобно напомнить еще разъ, что бѣдная Ребекка дѣлала это въ свою пользу. Если человѣкъ не въ состояніи держать слугу, ему самому приходится мести свои комнаты; ежели у прекрасной дѣвицы нѣтъ прекрасной мама, для устройства ея будущности, она должна сама заняться этимъ.
   -- Недурно! думалъ Джозефъ: -- со мной опять начинается такая же исторія, каясь и къ Думъ-Думѣ съ миссъ Кутлеръ.
   Миссъ Шарпъ безпрестанно требовала отъ Джозефа маленькихъ услугъ, неизбѣжныхъ за столомъ, полу-нѣжнымъ, полу-шутливымъ тономъ.
   Она была уже съ семействомъ мистера Седли въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ; съ Амеліей она обходилась какъ сестра. Вообще, замѣчено, молодыя дѣвицы сближаются другъ съ другомъ въ самое короткое время.
   Амеліи какъ будто суждено было помогать въ исполненія плановъ Ребекки. Очень кстати напомнила она брату о давнишнемъ его обѣщаніи взятъ ее въ воксалъ.
   -- Теперь самое удобное и лучшее время. Ребекка раздѣлитъ съ нами это удовольствіе, оказала она.
   -- О, какъ это восхитительно! воскликнула Ребекка, хлопая своими маленькими ручками; но, вспомнивъ, что ей должно вести себя скромнѣе, она остановилась.
   -- Но только не сегодня, сказалъ Джой.
   -- Не сегодня, такъ завтра: намъ все равно.
   -- Завтра я и папа вашъ не будемъ обѣдать дома, возразила мистриссъ Седли.
   -- Неужели вы думаете, что и я тоже потащусь въ воксалъ! сказалъ ей мужъ: -- да я бы и вамъ не совѣтовалъ на старости лѣтъ ѣхать въ такое сырое мѣсто.
   -- Однакожъ, согласись самъ, что нельзя отпускать дѣтей однихъ! вскричала мистриссъ Седли.
   -- А Джой-то чтожъ? онъ, слава Богу, немаленькій....
   При этихъ словахъ даже мистеръ Самбо, стоявшій у буфета, разсмѣялся, самолюбіе Джозефа было глубоко оскорблено.
   -- Что съ тобой? спросилъ отецъ.-- Ему, кажется, дурно... Миссъ Шарпъ, спрысните ему лицо; того и гляди, что упадетъ къ обморокъ. Бѣдняжка! снесите его наверхъ: вѣдь онъ легокъ какъ перо.
   -- Нѣтъ, батюшка, я не могу долѣе терпѣть, произнесъ Джозефъ.
   -- Самбо, вели скорѣй подать слона Джозефу; иначе его не своротишь съ мѣста, продолжалъ неумолимый старикъ.-- Пошли на биржу, Самбо.
   И, видя наконецъ, что Джозефъ готовъ расплакаться отъ внутренней пытки, старый шутникъ пріостановилъ свой смѣхъ и, протягивая руку сыну, сказалъ:
   -- Ну, полно, полно, Джой!... У насъ на биржѣ всегда такъ бываетъ... Самбо! ненадобно слона, а лучше дай намъ по стакану шампанскаго. У самого Бони, мой другъ, во всемъ его погребѣ не найдешь такого вина! Бокалъ шампанскаго совершенно возстановилъ спокойствіе Джозефа, и, когда опорожнилась бутылка, изъ которой двѣ трети достались на его долю, онъ согласился провожать молодыхъ дѣвицъ въ воксалъ.
   -- Мнѣ кажется, не мѣшало бы пріискать другого провожатаго, чтобъ каждая дама имѣла кавалера, сказалъ старикъ: -- я неслишкомъ-то надѣюсь на Джоя и боюсь, что онъ, увлеченный миссъ Ребеккой, потеряетъ въ толпѣ милую мою Амелію. Напишите къ Джоржу Осборну, не пойдетъ ли онъ?
   При этомъ, не знаю почему, мистриссъ Седли пристально поглядѣла на мужа и засмѣялась. Мистеръ Седли лукаво мигнулъ глазами и взглянулъ на миссъ Амелію. Амелія опустила свою головку и раскраснѣлась, какъ только можетъ раскраснѣться дѣвушка въ- семнадцать лѣтъ; что касается до миссъ Ребекки, она никогда не краснѣла съ тѣхъ поръ, какъ ей минуло восемь лѣтъ, это случилось разъ, когда ее поймала крестная маменька въ воровствѣ постилы изъ шкапа.
   -- Пусть лучше Амелія сама напишетъ къ нему, сказалъ отецъ: -- этимъ мы доставимъ случай Осборну посмотрѣть на прекрасный почеркъ, благопріобрѣтенный нами у миссъ Пинкертонъ. Помнишь ли ты, Эмми, какъ однажды, приглашая его на святки, ты писала къ нему и пропустила букву в?
   -- О, это было давно, очень давно, мой дорогой папа, сказала Амелія.
   -- А мнѣ кажется, не дальше какъ вчера; не правда ли, Джонъ? сказала мистриссъ Седли, обращаясь къ своему мужу.-- Видя нашу дочь такою же доброю, кроткою и милою, я забываю о времени, проведенномъ безъ нея; только мы съ тобой старѣемся, другъ мой, и, кажется, довольно замѣтно!
   Въ тотъ вечеръ въ одной изъ комнатъ второго этажа, обитой богатымъ ситцемъ съ фантастическими рисунками, слышенъ былъ легкій шопотъ разговаривающихъ; въ комнатѣ какія-то занавѣса въ родѣ военной палатки, внутри которой разговаривали два круглыхъ красныхъ лица, одно изъ нихъ въ кружевномъ чепцѣ, а другое въ простомъ бумажномъ колпакѣ: мистриссъ Седли дѣлала нѣсколько замѣчаній своему мужу, относительно его жестокаго обращенія съ бѣднымъ сыномъ.
   -- Право, другъ мой, я нахожу твое обхожденіе съ бѣднымъ Джоемъ совершенно безчеловѣчнымъ: ну, на что такъ мучить несчастнаго?
   -- Послушай, душа моя, возразилъ бумажный колпакъ, въ защиту своего поведенія.-- Джозефъ очень занятъ собой и тщеславенъ до крайности. Правда, лѣтъ тридцать тому назадъ, въ тысяча осемьсотъ,-- не помню въ которомъ десяткѣ,-- съ тобой тоже было что-то въ этомъ родѣ, но тогда ты имѣла на то нѣкоторое право. Объ этомъ я ни слова. Но что касается до нашего сына, то, признаюсь, у меня недостаетъ болѣе терпѣнія сносить его самолюбіе, тщеславіе и эту притворную скромность. Это совсѣмъ изъ рукъ вонъ; онъ то и дѣло, что думаетъ только о себѣ, и воображаетъ себя отличнымъ малымъ. Вспомни мои слова, что намъ еще будетъ съ нимъ бездна хлопотъ. Подруга вашей Эмми всѣми силами старается завлечь его въ свои сѣти, и если не она, то другая непремѣнно поддѣнетъ его на крючокъ. Этому человѣку суждено быть жертвою какой нибудь кокетки, такъ, какъ мнѣ тоже суждено ходить каждый день на биржу. Еще слава Богу, что онъ не вывезъ къ намъ изъ Индіи въ невѣстки негритянку, и будь увѣрена, что первая кокетка, которая надумаетъ ловить его на удочку, непремѣнно поймаетъ.
   -- Эта лукавая дѣвочка завтра же должна уѣхать, сказала мистриссъ Седли съ большой энергіей.
   -- Зачѣмъ, мой другъ? не она, такъ другая, это совершенно все разно. По крайней мѣрѣ у Ребенка бѣлое лицо. Мнѣ нужды нѣтъ, кто бы ни пошелъ за него. Пусть Джозефъ самъ рѣшаетъ выборъ.
   И вскорѣ голоса разговаривавшихъ замолкли, или, лучше сказать, собесѣдники уснули; въ домѣ и вокругъ дома Джона Седли все погрузилось въ мертвую тишину, исключай только часового колокола сосѣдней церкви и ночного стража, возвѣщавшаго пробитый часъ.
   Съ наступленіемъ утра добрая мистриссъ Седли не могла рѣшиться приступить къ выполненію слояхъ вечернихъ угрозъ, хотя нѣтъ ничего язвительнѣе, естественнѣе и основательнѣе материнской ревности, при всемъ томъ, она никакъ не хотѣла допустить мысли, чтобы эта маленькая, смирная, нѣжная гувернантка осмѣлилась имѣть виды на такую величественную особу, какъ сборщикъ податей съ Богли-Уоллы. Притомъ просьба о продолженіи отпуска Ребекки была уже отправлена, и трудно было найти основательную причину такъ внезапно отказать отъ дому.
   Все, казалось, было подговорено на сторону нѣжной Ребекки; даже самыя стихіи природы, повидимому, предлагали ей свои услуги, хотя Ребенка думала о нихъ противное. Громъ и молнія какъ нарочно разразились въ тотъ самый вечеръ, когда молодые люди согласились отправиться въ воксалъ. Старики обѣдали въ эти дни у богатаго альдермена, въ Гэйбири-борнѣ. Мистеръ Осборнъ, повидимому, очень доволенъ этимъ обстоятельствомъ и вмѣстѣ съ Джозефомъ Седли выпилъ порядочную порцію портвейна, сидя въ столовой tète-à-tète, при чемъ Джозефъ воспользовался случаемъ разсказать множество анекдотовъ изъ своей индѣйской жизни: въ обществѣ мужчинъ, какъ мы уже сказали, онъ былъ весьма словоохотенъ. Вечеромъ, миссъ Амелія пригласила ихъ въ гостиную. Всѣ были веселы и какъ нельзя болѣе довольны громомъ, доставившимъ имъ случаи остаться дома и отложить визитъ въ воксалъ до слѣдующаго раза.
   Джоржъ Осборнъ, крестникъ старика Седли, былъ постояннымъ членомъ семейства послѣдняго въ теченіи двадцати-трехълѣтней своей жизни. Младенцемъ шести недѣль, онъ получилъ отъ Седли въ подарокъ серебряную чашку, шести мѣсяцевъ -- коралловую погремушку съ золотой свистулькой, съ колокольчиками, и потомъ, во время своей юности, постоянно получалъ на святкахъ лучшіе подарки. Онъ очень хорошо помнилъ, какъ однажды при возвращеніи въ школу былъ отколоченъ Джоемъ Седли, несмотря на различіе возраста; первому было не болѣе десяти, послѣднему -- уже болѣе пятнадцати. Короче связать, Джоржъ совершенно считался членомъ семейства Седли.
   -- Помнишь ли, Седли, говорилъ Осборнъ: -- какъ ты бѣсился, когда я обрѣзалъ кисточки у твоихъ гессенскихъ сапоговъ, и какъ миссъ -- виноватъ -- и какъ малютка Амелія избавила меня отъ страшныхъ твоихъ колотушекъ, бросившись на колѣни и умоляя брата Джоя не бить маленькаго Джоржа?
   Джозефъ очень хорошо помнилъ это замѣчательное событіе, но божился, что вовсе забылъ его.
   -- А помнишь ли, какъ передъ отъѣздомъ въ Индію ты пріѣзжалъ къ доктору Свиштелю повидаться со мной и при этомъ подарилъ мнѣ полъ-гинеи и ударилъ по головѣ? Я всегда воображалъ тебя ростомъ, по крайней мѣрѣ, семью футами выше меня, и весьма удивился, когда по возвращеніи изъ Индіи оказалось, что ты также высокъ, какъ и я.
   -- Пріѣзжать въ шк

Уильям Мейкпис Теккерей

Ярмарка тщеславия

  
   Роман без героя
  
   Перевод с английского М. А. Дьяконова.
   "Собрание сочинений в 12 томах, том 4.": Художественная литература; Москва; 1975
  

Перед занавесом

   Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяны и забияка, повесы подмигивают проходящим, женщинам, жулье шныряет по карманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, - чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся, на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненных старикашек-клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади, очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка Тщеславия; место нельзя сказать чтобы, назидательное, да и не слишком веселое, несмотря на царящий вокруг шум и гам. А посмотрите вы на лица комедиантов и шутов, когда они не заняты делам и Том-дурак, смыв со щек краску, садится полдничать со своей женой и маленьким глупышкой Джеком, укрывшись, за серой холстиной. Но скоро занавес поднимут, и вот уже Том опять кувыркается через голову и орет во всю глотку: "Наше вам почтение!"
   Человек, склонный к раздумью, случись ему бродить по такому гульбищу, не будет, я полагаю, чересчур удручен ни своим, ни чужим весельем. Какой-нибудь смешной или трогательный эпизод, быть может, умилит его или позабавит: румяный мальчуган, заглядевшийся на лоток с пряниками; хорошенькая плутовка, краснеющая от любезностей своего кавалера, который выбирает ей ярмарочный подарок; или Том-дурак - прикорнувший позади фургона бедняга сосет обглоданную кость в кругу своей семьи, которая кормится его скоморошеством. Но все же общее впечатление скорее грустное, чем веселое. И, вернувшись домой, вы садитесь, все еще погруженный в глубокие думы, не чуждые сострадания к человеку, и беретесь за книгу или за прерванное дело.
   Вот и вся мораль, какую я хотел бы предпослать своему рассказу о Ярмарке Тщеславия. Многие самого дурного мнения о ярмарках и сторонятся их со своими чадами и домочадцами; быть может, они и правы. Но люди другого склада, обладающие умом ленивым, снисходительным или насмешливым, пожалуй, согласятся заглянуть к нам на полчаса и посмотреть на представление. Здесь они увидят зрелища самые разнообразные: кровопролитные сражения, величественные и пышные карусели, сцены из великосветской жизни, а также из жизни очень скромных людей, любовные эпизоды для чувствительных сердец, а также комические, в легком жанре, - и все это обставлено подходящими декорациями и щедро иллюминовано свечами за счет самого автора.
   Что еще может сказать Кукольник? Разве лишь упомянуть о благосклонности, с какой представление было принято во всех главнейших английских городах, где оно побывало и где о нем весьма благоприятно отзывались уважаемые представители печати, а также местная знать и дворянство. Он гордится тем, что его марионетки доставили удовольствие самому лучшему обществу нашего государства. Знаменитая кукла Бекки проявила необычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной на проволоке; кукла Эмилия, хоть и снискавшая куда более ограниченный круг поклонников, все же отделана художником и разодета с величайшим старанием; фигура Доббина, пусть и неуклюжая с виду, пляшет преестественно и презабавно; многим понравился танец мальчиков. А вот, обратите внимание на богато разодетую фигуру Нечестивого Вельможи, на которую мы не пожалели никаких издержек и которую в конце этого замечательного представления унесет черт.
   Засим, отвесив глубокий поклон своим покровителям, Кукольник уходит, и занавес поднимается.
  
   Лондон, 28 июня 1848 г.
  

ГЛАВА I

Чизикская аллея

  
   Однажды, ясным июньским утром, когда нынешний век был еще зеленым юнцом, к большим чугунным воротам пансиона для молодых девиц под началом мисс Пинкертон, расположенного на Чизикской аллее, подкатила со скоростью четырех миль в час вместительная семейная карета, запряженная парой откормленных лошадей в блестящей сбруе, с откормленным кучером в треуголке и парике. Как только экипаж остановился у ярко начищенной медной доски с именем мисс Пинкертон, чернокожий слуга, дремавший на козлах рядом с толстяком кучером, расправил кривые ноги, и не успел он дернуть за шнурок колокольчика, как, по крайней мере, два десятка юных головок выглянуло из узких окон старого внушительного дома. Зоркий наблюдатель мог бы даже узнать красный носик добродушной мисс Джемаймы Пинкертон, выглянувший из-за горшков герани в окне ее собственной гостиной.
   - Это карета миссис Седли, сестрица, - доложила мисс Джемайма. - Звонит чернокожий лакей Самбо. Представьте, на кучере новый красный жилет!
   - Вы закончили все приготовления к отъезду мисс Седли, мисс Джемайма? - спросила мисс Пинкертон, величественная дама - хэммерсмитская Семирамида, друг доктора Джонсона, доверенная корреспондентка самой миссис Шапон.
   - Девочки поднялись в четыре утра, чтобы уложить ее сундуки, сестрица, - отвечала мисс Джемайма, - и мы собрали ей целый пук цветов.
   - Скажите "букет", сестра Джемайма, так будет благороднее.
   - Ну, хорошо, пукет, и очень большой, чуть ли не с веник. Я положила в сундук Эмилии две бутылки гвоздичной воды для миссис Седли и рецепт приготовления.
   - Надеюсь, мисс Джемайма, вы приготовили счет мисс Седли? Ах, вот он! Очень хорошо! Девяносто три фунта четыре шиллинга. Будьте добры адресовать ею Джону Седли, эсквайру, и запечатать вот эту записку, которую я написала его супруге.
   Для мисс Джемаймы каждое собственноручное письмо ее сестры, мисс Пинкертон, было священно, как послание какой-нибудь коронованной особы. Известно, что мисс Пинкертон самолично писала родителям учениц только в тех случаях, когда ее питомицы покидали заведение или же выходили замуж, да еще как-то раз, когда бедняжка мисс Берч умерла от скарлатины. По мнению мисс Джемаймы, если что и могло утешить миссис Берч в утрате дочери, то, конечно, только возвышенное и красноречивое послание, в котором мисс Пинкертон сообщала ей об этом событии.
   На этот раз записка мисс Пинкертон гласила:
  
   "Чизик. Аллея, июня 15 дня 18.. г.
  
   Милостивая государыня!
  
   После шестилетнего пребывания мисс Эмилии Седли в пансионе я имею честь и удовольствие рекомендовать ее родителям в качестве молодок особы, вполне достойной занять подобающее положение в их избранном и изысканном кругу. Все добродетели, отличающие благородную английскую барышню, все совершенства, подобающие ее происхождению и положению, присущи милой мисс Седли; ее прилежание и послушание снискали ей любовь наставников, а прелестной кротостью нрава она расположила к себе все сердца, как юные, так и более пожилые.
   В музыке и танцах, в правописании, во всех видах вышивания и рукоделия она, без сомнения, осуществит самые пламенные пожелания своих друзей. В географии ее успехи оставляют желать лучшего; кроме того, рекомендуется в течение ближайших трех лет неукоснительно пользоваться по четыре часа в день спинной линейкой, как средством для приобретения той достойной осанки и грации, которые столь необходимы каждой светской молодой девице. В отношении правил благочестия и нравственности мисс Седли покажет себя достойной того Заведения, которое было почтено посещением Великого лексикографа и покровительством несравненной миссис Шапон. Покидая Чизик, мисс Эмилия увозит с собою привязанность подруг и искреннее расположение начальницы, имеющей честь быть вашей,
   милостивая государыня,
   покорнейшей и нижайшей слугой,
   Барбарою Пинкертон.
  
   P. S. Мисс Седли едет в сопровожденьи мисс Шарп. Особая просьба: пребывание мисс Шарп на Рассел-сквер не должно превышать десяти дней. Знатное семейство, с которым она договорилась, желает располагать ее услугами как можно скорее".
  
   Закончив письмо, мисс Пинкертон приступила к начертанию своего имени и имени мисс Седли на титуле Словаря Джонсона - увлекательного труда, который она неизменно преподносила своим ученицам в качестве прощального подарка. На переплете было вытиснено: "Молодой девице, покидающей школу мисс Пинкертон на Чпзикской аллее - обращение блаженной памяти досточтимого доктора Сэмюела Джонсона". Нужно сказать, что имя лексикографа не сходило с уст величавой дамы и его памятное посещение положило основу ее репутации и благосостоянию.
   Получив от старшей сестры приказ достать Словарь из шкафа, мисс Джемайма извлекла из упомянутого хранилища два экземпляра книги, и когда мисс Пинкертон кончила надписывать первый, Джемайма не без смущения и робости протянула ей второй.
   - Для кого это, мисс Джемайма? - произнесла мисс Пинкертон с ужасающей холодностью.
   - Для Бекки Шарп, - ответила Джемайма, трепеща всем телом и слегка отвернувшись, чтобы скрыть от сестры румянец, заливший ее увядшее лицо и шею. - Для Бекки Шарп: ведь и она уезжает.
   - МИСС ДЖЕМАЙМА! - воскликнула мисс Пинкертон. (Выразительность этих слов требует передачи их прописными буквами.) - Да вы в своем ли уме? Поставьте Словарь в шкаф и впредь никогда не позволяйте себе подобных вольностей!
   - Но, сестрица, ведь всей книге цепа два шиллинга десять пенсов, а для бедняжки Бекки это такая обида.
   - Пришлите мне сейчас же мисс Седли, - сказала мисс Пинкертон.
   И бедная Джемайма, не смея больше произнести ни слова, выбежала из комнаты в полном расстройстве чувств.
   Мисс Седли была дочерью лондонского купца, человека довольно состоятельного, тогда как мисс Шарп училась в пансионе на положении освобожденной от платы ученицы, обучающей младших, и, по мнению мисс Пинкертон, для нее и без того было довольно сделано, чтобы еще удостаивать ее на прощанье высокой чести поднесения Словаря.
   Хотя письмам школьных наставниц можно доверять не больше, чем надгробным эпитафиям, однако случается, что почивший и на самом деле заслуживает всех тех похвал, которые каменотес высек над его останками: он действительно был примерным христианином, преданным родителем, любящим чадом, супругой или супругом и воистину оставил безутешную семью, оплакивающую его. Так и в училищах, мужских и женских, иной раз бывает, что питомец вполне достоин похвал, расточаемых ему беспристрастным наставником. Мисс Эмилия Седли принадлежала к этой редкой разновидности молодых девиц. Она не только заслуживала всего того, что мисс Пинкертон написала ей в похвалу, но и обладала еще многими очаровательными свойствами, которых не могла видеть эта напыщенная и престарелая Минерва вследствие разницы в положении и возрасте между нею и ее воспитанницей.
   Эмилия не только пела, словно жаворонок или какая-нибудь миссис Биллингтон, и танцевала, как Хилисберг или Паризо, она еще прекрасно вышивала, знала правописание не хуже самого Словаря, а главное, обладала таким добрым, нежным, кротким и великодушным сердцем, что располагала к себе всех, кто только к ней приближался, начиная с самой Минервы и кончая бедной судомойкой или дочерью кривой пирожницы, которой позволялось раз в неделю сбывать свои изделия пансионеркам. Из двадцати четырех товарок у Эмилии было двенадцать закадычных подруг. Даже завистливая мисс Бриге никогда не отзывалась о ней дурно; высокомерная и высокородная мисс Солтайр (внучка лорда Декстера) признавала, что у нее благородная осанка, а богачка мисс Суорц, курчавая мулатка с Сент-Китса, в день отъезда Эмилии разразилась таким потоком слез, что пришлось послать за доктором Флоссом и одурманить ее нюхательными солями. Привязанность мисс Пинкертон была, как оно и должно, спокойной и полной достоинства, в силу высокого положения и выдающихся добродетелей этой леди, зато мисс Джемайма уже не раз принималась рыдать при мысли о разлуке с Эмилией; если бы по страх перед сестрой, она впала бы в форменную истерику, под стать наследнице с Сент-Китса (с которой взималась двойная плата). Но такое роскошество в изъявлении печали позволительно только воспитанницам, занимающим отдельную комнату, между тем как честной Джемайме полагалось заботиться о счетах, стирке, штопке, пудингах, столовой и кухонной посуде да наблюдать за прислугой. Однако стоит ли нам ею интересоваться? Весьма возможно, что с этой минуты и до скончания века мы уже больше о ней не услышим, и как только узорчатые чугунные ворота закроются, ни она, ни ее грозная сестра не покажутся более из них, чтобы шагнуть в маленький мирок этого повествования.
   Но с Эмилией мы будем видеться очень часто, а потому не мешает сказать в самом же начале нашего знакомства, что она была прелестным существом; а это великое благо и в жизни и в романах (последние в особенности изобилуют злодеями самого мрачного свойства), когда удается иметь своим неизменным спутником такое невинное и доброе создание! Так как она не героиня, то нет надобности описывать ее: боюсь, что нос у нее несколько короче, чем это желательно, а щеки слишком уж круглы и румяны для героини. Зато ее лицо цвело здоровьем, губы - свежестью улыбки, а глаза сверкали искренней, неподдельной жизнерадостностью, кроме тех, конечно, случаев, когда они наполнялись слезами, что бывало, пожалуй, слишком часто: эта дурочка способна была плакать над мертвой канарейкой, над мышкой, невзначай пойманной котом, над развязкой романа, хотя бы и глупейшего. А что касается неласкового слова, обращенного к ней, то если бы нашлись такие жестокосердные люди... Впрочем, тем хуже для них! Даже сама мисс Пинкертон, женщина суровая и величественная, после первого же случая перестала бранить Эмилию, и хотя была способна к пониманию чувствительных сердец не более, чем алгебры, однако отдала особый приказ всем учителям и наставницам обращаться с мисс Седли возможно деликатнее, так как строгое обхождение ей вредно.
   Когда наступил день отъезда, мисс Седли стала в тупик, не зная, что ей делать: смеяться или плакать, - так как она была одинаково склонна и к тому и к другому. Она радовалась, что едет домой, и страшно горевала, что надо расставаться со школой. Уже три дня маленькая Лора Мартин, круглая сиротка, ходила за ней по пятам, как собачонка. Эмилии пришлось сделать и принять, по крайней мере, четырнадцать подарков и четырнадцать раз дать торжественную клятву писать еженедельно. "Посылай мне письма по адресу моего дедушки, графа Декстера", - наказывала ей мисс Солтайр (кстати сказать, род ее был из захудалых). "Не заботься о почтовых расходах, мое золотко, и пиши мне каждый день!" - просила пылкая, привязчивая мисс Суорц. А малютка Лора Мартин (оказавшаяся тут как тут) взяла подругу за руку и сказала, пытливо заглядывая ей в лицо: "Эмилия, когда я буду тебе писать, можно называть тебя мамой?"
   Я не сомневаюсь, что какой-нибудь Джонс, читающий эту книгу у себя в клубе, не замедлит рассердиться и назовет все это глупостями - пошлыми и вздорными сантиментами. Я так и вижу, как оный Джонс (слегка раскрасневшийся после порции баранины и полпинты вина) вынимает карандаш и жирной чертой подчеркивает слова: "пошлыми, вздорными" и т. д. и подкрепляет их собственным восклицанием на полях: "Совершенно верно!" Ну что ж! Джонс человек обширного ума, восхищающийся великим и героическим как в жизни, так и в романах, - и лучше ему вовремя спохватиться и поискать другого чтения.
   Итак, будем продолжать. Цветы, сундуки, подарки и шляпные картонки мисс Седли уже уложены мистером Самбо в карету вместе с потрепанным кожаным чемоданчиком, к которому чья-то рука аккуратно приколола карточку мисс Шарп и который Самбо подал ухмыляясь, а кучер водворил на место с подобающим случаю фырканьем, И вот настал час разлуки. Его печаль была в значительной мере развеяна примечательной речью, с которой мисс Пинкертон обратилась к своей питомице. Нельзя сказать, чтобы это прощальное слово побудило Эмилию к философским размышлениям или же вооружило ее тем спокойствием, которое осеняет нас в результате глубокомысленных доводов. Нет, речь эта была невыносимо скучна, напыщенна и суха, да и самый вид грозной воспитательницы не располагал к бурным проявлениям печали. В гостиной было предложено угощение: тминные сухарики и бутылка вина, как это полагалось в торжественных случаях, при посещении пансиона родителями воспитанниц; и когда угощение было съедено и выпито, мисс Седли получила возможность тронуться в путь.
   - А вы, Бекки, не зайдете проститься с мисс Пинкертон? - обратилась мисс Джемайма к молодой девушке: не замеченная никем, она спускалась с лестницы со шляпной картонкой в руках.
   - Я полагаю, что должна это сделать, - спокойно ответила мисс Шарп, к великому изумлению мисс Джемаймы; и когда мисс Джемайма постучалась в дверь и получила разрешение войти, мисс Шарп вошла с весьма непринужденным видом и произнесла на безукоризненном французском языке:
   - Mademoiselle, le viens vous faire mes adieux {Мадемуазель, я пришла проститься с вами (франц.).}.
   Мисс Пинкертон не понимала по-французски, она только руководила теми, кто знал этот язык. Закусив губу и вздернув украшенную римским носом почтенную голову (на макушке которой покачивался огромный пышный тюрбан), она процедила сквозь зубы: "Мисс Шарп, всего вам хорошего". Произнеся эти слова, хэммерсмитская Семирамида сделала мановение рукой, как бы прощаясь и вместе с тем давая мисс Шарп возможность пожать ее нарочито выставленный для этой цели палец.
   Мисс Шарп только скрестила руки и с очень холодной улыбкой присела, решительно уклоняясь от предложенной чести, на что Семирамида с большим, чем когда-либо, негодованием тряхнула тюрбаном. Собственно говоря, это была маленькая баталия между молодой женщиной и старой, причем последняя оказалась побежденной.
   - Да хранит вас бог, дитя мое! - произнесла она, обнимая Эмилию и грозно хмурясь через ее плечо в сторону мисс Шарп.
   - Пойдем, Бекки! - сказала страшно перепуганная мисс Джемайма, увлекая за собой молодую девушку, и дверь гостиной навсегда закрылась за строптивицей.
   Затем начались суматоха и прощание внизу. Словами этого не выразить. В прихожей собралась вся прислуга, все милые сердцу, все юные воспитанницы и только что приехавший учитель танцев. Поднялась такая кутерьма, пошли такие объятия, поцелуи, рыдания вперемежку с истерическими взвизгиваниями привилегированной пансионерки мисс Суорц, доносившимися из ее комнаты, что никаким пером не описать, и нежному сердцу лучше пройти мимо этого. Но объятиям пришел конец, и подруги расстались, - то есть рассталась мисс Седли со своими подругами. Мисс Шарп уже несколькими минутами раньше, поджав губки, уселась в карету. Никто не плакал, расставаясь с нею.
   Кривоногий Самбо захлопнул дверцу за своей рыдавшей молодой госпожой и вскочил на запятки.
   - Стой! - закричала мисс Джемайма, кидаясь к воротам с каким-то свертком.
   - Это сандвичи, милочка! - сказала она Эмилии. - Ведь вы еще успеете проголодаться. А вам, Бекки... Бекки Шарп, вот книга, которую моя сестра, то есть я... ну, словом... Словарь Джонсона. Вы не можете уехать от нас без Словаря. Прощайте! Трогай, кучер! Благослови вас бог!
   И доброе создание вернулось в садик, обуреваемое волнением.
   Но что это? Едва лошади тронули с места, как мисс Шарп высунула из кареты свое бледное лицо и швырнула книгу в ворота.
   Джемайма чуть не упала в обморок от ужаса.
   - Да что же это!.. - воскликнула она. - Какая дерзкая...
   Волнение помешало ей кончить и ту и другую фразу. Карета покатила, ворота захлопнулись, колокольчик зазвонил к уроку танцев. Целый мир открывался перед обеими девушками. Итак, прощай, Чизикская аллея!
  

ГЛАВА II,

в которой мисс Шарп и мисс Седли готовятся к открытию кампании

  
   После того как мисс Шарп совершила геройский поступок, упомянутый в предыдущей главе, и удостоверилась, что Словарь, перелетев через мощеную дорожку, упал к ногам изумленной мисс Джемаймы, лицо молодой девушки, смертельно-бледное от злобы, озарилось улыбкой, едва ли, впрочем, скрасившей его, и, со вздохом облегчения откинувшись на подушки кареты, она сказала:
   - Так, со Словарем покопчено! Слава богу, я вырвалась из Чизика!
   Мисс Седли была поражена дерзкой выходкой, пожалуй, не меньше самой мисс Джемаймы. Шутка ли - ведь всего минуту назад она покинула школу, и впечатления прошедших шести лет еще не померкли в ее душе. Страхи и опасения юного возраста не оставляют некоторых людей до конца жизни. Один мой знакомец, джентльмен шестидесяти восьми лет, как-то за завтраком сказал мне с взволнованным видом:
   - Сегодня мне снилось, будто меня высек доктор Рейн!
   Воображение перенесло его в эту ночь на пятьдесят пять лет назад. В шестьдесят восемь лет доктор Рейн и его розга казались ему в глубине души такими же страшными, как и в тринадцать. А что, если бы доктор с длинной березовой розгой предстал перед ним во плоти даже теперь, когда ему исполнилось шестьдесят восемь, и сказал грозным голосом: "Ну-ка, мальчик, снимай штаны!" Да, да, мисс Седли была чрезвычайно встревожена этой дерзкой выходкой.
   - Как это можно, Ребекка? - произнесла она наконец после некоторого молчания.
   - Ты думаешь, мисс Пинкертон выскочит за ворота и прикажет мне сесть в карцер? - сказала Ребекка, смеясь.
   - Нет, но...
   - Ненавижу весь этот дом, - продолжала в бешенстве мисс Шарп. - Хоть бы мне никогда его больше не видеть. Пусть бы он провалился на самое дно Темзы! Да, уж если бы мисс Пинкертон оказалась там, я не стала бы выуживать ее, ни за что на свете! Ох, поглядела бы я, как она плывет по воде вместе со своим тюрбаном и всем прочим, как ее шлейф полощется за ней, а нос торчит кверху, словно нос лодки!
   - Тише! - вскричала мисс Седли.
   - А что, разве черный лакей может нафискалить? - воскликнула мисс Ребекка со смехом. - Он еще, чего доброго, вернется и передаст мисс Пинкертон, что я ненавижу ее всеми силами души! Ох, как бы я хотела этого. Как я мечтаю доказать ей это на деле. За два года я видела от нее только оскорбления и обиды. Со мной обращались хуже, чем с любой служанкой на кухне. У меня никогда не было ни единого друга. Я ласкового слова ни от кого не слышала, кроме тебя. Меня заставляли присматривать за девочками из младшего класса и болтать по-французски со взрослыми девицами, пока мне не опротивел мой родной язык! Правда, я ловко придумала, что заговорила с мисс Пинкертон по-французски? Она не понимает ни полслова, но ни за что не признается в этом. Гордость не позволит. Я думаю, она потому и рассталась со мной. Итак, благодарение богу за французский язык! Vive la France! Vive l'Empereur! Vive Bonaparte! {Да здравствует Франция! Да здравствует император! Да здравствует Бонапарт! (франц.).}
   - О Ребекка, Ребекка, как тебе не стыдно! - ужаснулась мисс Седли (Ребекка дошла до величайшего богохульства; в те дни сказать в Англии: "Да здравствует Бонапарт!" - было все равно что сказать: "Да здравствует Люцифер!"). - Ну, как ты можешь... Откуда у тебя эти злобные, эти мстительные чувства?
   - Месть, может быть, и некрасивое побуждение, но вполне естественное, - отвечала мисс Ребекка. - Я не ангел.
   И она действительно не была ангелом. Ибо если в течение этого короткого разговора (происходившего, пока карета лениво катила вдоль реки) мисс Ребекка Шарп имела случай дважды возблагодарить бога, то первый раз это было по поводу освобождения от некоей ненавистной ей особы, а во второй - за ниспосланную ей возможность в некотором роде посрамить своих врагов; ни то, ни другое не является достойным поводом для благодарности творцу и не может быть одобрено людьми кроткими и склонными к всепрощению. Но мисс Ребекка в ту пору своей жизни не была ни кроткой, ни склонной к всепрощению. Все обходятся со мной плохо, решила эта юная мизантропка. Мы, однако, уверены, что особы, с которыми все обходятся плохо, полностью заслуживают такого обращения. Мир - это зеркало, и он возвращает каждому его собственное изображение. Нахмурьтесь - и он, в свою очередь, кисло взглянет на вас; засмейтесь ему и вместе с ним - и он станет вашим веселым, милым товарищем; а потому пусть молодые люди выбирают, что им больше по вкусу. В самом деле, если мир пренебрегал Ребеккой, то и она, сколько известно, никогда никому не сделала ничего хорошего. Так нельзя и ожидать, чтобы все двадцать четыре молодые девицы были столь же милы, как героиня этого произведения, мисс Седли (которую мы избрали именно потому, что она добрее других, - а иначе что помешало бы нам поставить на ее место мисс Суорц, или мисс Крамп, или мисс Хопкинс?); нельзя ожидать, чтобы каждая обладала таким смиренным и кротким нравом, как мисс Эмилия Седли, чтобы каждая старалась, пользуясь всяким удобным случаем, победить угрюмую злобность Ребекки и с помощью тысячи ласковых слов и любезных одолжений преодолеть, хотя бы ненадолго, ее враждебность к людям.
  
   Отец мисс Шарп был художник и давал уроки рисования в школе мисс Пинкертон. Человек одаренный, приятный собеседник, беспечный служитель муз, он отличался редкой способностью влезать в долги и пристрастием к кабачку. В пьяном виде он нередко колачивал жену и дочь, и на следующее утро, поднявшись с головной болью, честил весь свет за пренебрежение к его таланту и поносил - весьма остроумно, а иной раз и совершенно справедливо - дураков-художников, своих собратий. С величайшей трудностью поддерживая свое существование и задолжав всем в Сохо, где он жил, на милю кругом, он решил поправить свои обстоятельства женитьбой на молодой женщине, француженке по происхождению и балетной танцовщице по профессии. О скромном призвании своей родительницы мисс Шарп никогда не распространялась, но зато но забывала упомянуть, что Антраша - именитый гасконский род, и очень гордилась своим происхождением. Любопытно заметить, что по мере житейского преуспеяния нашей тщеславной молодой особы ее предки повышались в знатности и благоденствии.
   Мать Ребекки получила кое-какое образование, и дочь ее отлично говорила по-французски, с парижским выговором. В то время это было большой редкостью, что и привело к поступлению Ребекки в пансион добродетельной мисс Пинкертон. Дело в том, что, когда мать девушки умерла, отец, видя, что ему не оправиться после третьего припадка delirium tremens {Белой горячки (лат.).}, написал мисс Пинкертон мужественное и трогательное письмо, поручая сиротку ее покровительству, и затем был опущен в могилу, после того как два судебных исполнителя поругались над его трупом. Ребекке минуло семнадцать лет, когда она явилась в Чизик и была принята на особых условиях; в круг ее обязанностей, как мы видели, входило говорить по-французски, а ее права заключались в том, чтобы, получая даровой стол и квартиру, а также несколько гиней в год, подбирать крохи знаний у преподавателей, обучающих пансионерок.
   Ребекка была маленькая, хрупкая, бледная, с рыжеватыми волосами; ее зеленые глаза были обычно опущены долу, но, когда она их поднимала, они казались необычайно большими, загадочными и манящими, такими манящими, что преподобный мистер Крнсп, новоиспеченный помощник чизпкского викария мистера Флауэрдью, только что со студенческой скамьи в Оксфорде, влюбился в мисс Шарп: он был сражен наповал одним ее взглядом, который она метнула через всю церковь - от скамьи пансионерок до кафедры проповедника. Бедный юноша, иногда пивший чай у мисс Пинкертон, которой он был представлен своей мамашей, совсем одурел от страсти и в перехваченной записке, вверенной одноглазой пирожнице для доставки по назначению, даже намекал на что-то вроде брака. Миссис Крисп была вызвана из Бакстона и немедленно увезла своего дорогого мальчика, но даже мысль о появлении такой вороны в чизикской голубятне приводила в трепет мисс Пинкертон, и она обязательно удалила бы Ребекку из своего заведения, если бы не была связана неустойкой по договору; она так и не поверила клятвам молодой девушки, что та ни разу не обменялась с мистером Криспом ни единым словом, кроме тех двух случаев, когда встречалась с ним за чаем на глазах у самой мисс Пинкертон.
   Рядом с другими, рослыми и цветущими, воспитанницами пансиона Ребекка Шарп казалась ребенком. Но она обладала печальной особенностью бедняков - преждевременной зрелостью. Скольких несговорчивых кредиторов приходилось ей уламывать и выпроваживать за отцовские двери; скольких торговцев она умасливала и улещала, приводя их в хорошее расположение духа и приобретая тем возможность лишний раз пообедать. Дома она обычно проводила время с отцом, который очень гордился своей умненькой дочкой, и прислушивалась к беседам его приятелей-забулдыг, хотя часто разговоры эти мало подходили для детских ушей. По ее же собственным словам, она никогда не была ребенком, чувствовала себя взрослой уже с восьмилетнего возраста. О, зачем мисс Пинкертон впустила в свою клетку такую опасную птицу!
   Дело в том, что старая дама считала Ребекку смиреннейшим в мире созданьем - так искусно умела та разыгрывать роль ingenue {Простушки (франц.).} в тех случаях, когда отец брал ее с собой в Чизик. Всего лишь за год до заключения условия с Ребеккой, то есть когда девочке было шестнадцать лет, мисс Пинкертон торжественно и после подобающей случаю краткой речи подарила ей куклу, которая, кстати сказать, была конфискована у мисс Суиндл, украдкой нянчившей ее в часы занятий. Как хохотали отец с дочерью, когда брели домой после вечера у начальницы, обсуждая речи приглашенных учителей, и в какую ярость пришла бы мисс Пинкертон, если бы увидела карикатуру на самое себя, которую маленькая комедиантка умудрилась смастерить из этой куклы! Ребекка разыгрывала с нею целые сцены на великую потеху Ныомен-стрит, Джерард-стрит и всему артистическому кварталу. И молодые художники, заходившие на стакан грога к своему ленивому и разгульному старшему товарищу, умнице и весельчаку, всегда осведомлялись у Ребекки, дома ли мисс Пинкертон. Она, бедняжка, была им так же хорошо известна, как мистер Лоренс и президент Уэст. Однажды Ребекка удостоилась чести провести в Чизике несколько дней и по возвращении соорудила себе другую куклу - мисс Джемми; ибо хотя эта добрая душа не пожалела для сиротки варенья и сухариков, накормив ее до отвала, и даже сунула ей на прощанье семь шиллингов, однако чувство смешного у Ребекки было так велико - гораздо сильнее чувства признательности, - что она принесла мисс Джемми в жертву столь же безжалостно, как и ее сестру.
   И вот после смерти матери девочка была перевезена в пансион, который должен был стать ее домом. Строгая его чинность угнетала ее; молитвы и трапезы, уроки и прогулки, сменявшие друг друга с монастырской монотонностью, тяготили ее свыше всякой меры. Она с таким сожалением вспоминала о свободной и нищей жизни дома, в старой мастерской, что все, да и она сама, думали, что она изнывает, горюя об отце. Ей отвели комнатку на чердаке, и служанки слышали, как Ребекка мечется там по ночам, рыдая. Но рыдала она от бешенства, а не от горя. Если раньше ее нельзя было назвать лицемеркой, то теперь одиночество научило ее притворяться. Она никогда не бывала в обществе женщин; отец ее, при всей своей распущенности, был человеком талантливым; разговор с ним был для нее в тысячу раз приятней болтовни с теми представительницами ее пола, с которыми она теперь столкнулась. Спесивое чванство старой начальницы школы, глупое добродушие ее сестры, пошлая болтовня и свары старших девиц и холодная корректность воспитательниц одинаково бесили Ребекку.
   Но было у бедной девушки и нежного материнского сердца, иначе щебетание и болтовня младших детей, порученных ее надзору, должны были бы смягчить ее и утешить, но она прожила среди них два года, и ни одна девочка не пожалела об ее отъезде. Кроткая, мягкосердечная Эмилия Седли была единственным человеком, к которому в какой-то мере привязалась Ребекка. Но кто не привязался бы к Эмилии!
   Те радости и жизненные блага, которыми наслаждались молодые девицы, ее окружавшие, вызывали у Ребекки мучительную зависть. "Как важничает эта девчонка - только потому, что она внучка какого-то графа! - говорила она об одной из товарок. - Как они все пресмыкаются и подличают перед этой креолкой из-за сотни тысяч фунтов стерлингов! Я в тысячу раз умнее и красивее этой особы, несмотря на все ее богатство! Я так же благовоспитанна, как эта графская внучка, невзирая на пышность ее родословной, а между тем никто здесь меня не замечает. А ведь когда я жила у отца, разве мужчины не отказывались от самых веселых балов и пирушек, чтобы провести вечер со мной?" Она решила во что бы то ни стало вырваться на свободу из этой тюрьмы и начала действовать на свой страх и риск, впервые строя планы на будущее.
   Вот почему она воспользовалась теми возможностями приобрести кое-какие знания, которые предоставлял ей пансион. Будучи уже изрядной музыкантшей и владея в совершенстве языками, она быстро прошла небольшой курс наук, который считался необходимым для девиц того времени. В музыке она упражнялась непрестанно, и однажды, когда девицы гуляли, а Ребекка оставалась дома, она сыграла одну пьесу так хорошо, что Минерва, услышав ее игру, мудро решила сэкономить расходы на учителя для младших классов и заявила мисс Шарп, что отныне она будет обучать младших девочек и музыке.
   Ребекка отказалась - впервые и к полному изумлению величественной начальницы школы.
   - Я обязана разговаривать с детьми по-французски, - объявила она резким тоном, - а не учить их музыке и сберегать для вас деньги. Платите мне, и я буду их учить.
   Минерва вынуждена была уступить и, конечно, с этого дня невзлюбила Ребекку.
   - За тридцать пять лет, - жаловалась она, и вполне справедливо, - я не видела человека, который посмел бы у меня в доме оспаривать мой авторитет. Я пригрела змею на своей груди!
   - Змею! Чепуха! - ответила мисс Шарп старой даме, едва не упавшей в обморок от изумления. - Вы взяли меня потому, что я была вам нужна. Между нами не может быть и речи о благодарности! Я ненавижу этот пансион и хочу его покинуть! Я не стану делать здесь ничего такого, что не входит в мои обязанности.
   Тщетно старая дама взывала к ней: сознает ли она, что разговаривает с мисс Пинкертон? Ребекка расхохоталась ей в лицо убийственным, дьявольским смехом, который едва не довел начальницу до нервического припадка.
   - Дайте мне денег, - сказала девушка, - и отпустите меня на все четыре стороны! Или, еще лучше, устройте мне хорошее место гувернантки в дворянском семействе - вам это легко сделать, если вы пожелаете.
   И при всех их дальнейших стычках она постоянно возвращалась к этой теме:
   - Мы ненавидим друг друга, устройте мне место - и я готова уйти!
   Достойная мисс Пинкертон, хотя и обладала римским носом и тюрбаном, была ростом с доброго гренадера и оставалась до сих пор непререкаемой владычицей этих мест, не обладала, однако, ни силой воли, ни твердостью своей маленькой ученицы и потому тщетно боролась с нею, пытаясь ее запугать. Однажды, когда она попробовала публично отчитать Ребекку, та придумала упомянутый нами способ отвечать начальнице по-французски, чем окончательно сразила старуху. Для поддержания в школе престижа власти стало необходимым удалить эту мятежницу, это чудовище, эту змею, эту поджигательницу. И, услыхав, что семейство сэра Питта Кроули ищет гувернантку, мисс Пинкертон порекомендовала на эту должность мисс Шарп, хотя та и была поджигательницей и змеей.
   - В сущности, - говорила она, - я не могу пожаловаться на поведение мисс Шарп ни в чем, кроме ее отношения ко мне, и высоко ценю ее таланты и достоинства. Что же касается ума и образования, то она делает честь воспитательной системе, принятой в моем учебном заведении.
   Таким образом начальница пансиона примирила свою рекомендацию с требованиями совести; договорные обязательства были расторгнуты, и воспитанница получила свободу. Борьба, описанная здесь в немногих строчках, длилась, разумеется, несколько месяцев. И так как мисс Седли, которой в ту пору исполнилось семнадцать лет, как раз собиралась покинуть школу и так как она питала дружеские чувства к мисс Шарп ("единственная черта в поведении Эмилии, - говорила Минерва, - которая не по душе ее начальнице"), то мисс Шарп, прежде чем приступить к исполнению своих обязанностей гувернантки в чужой семье, получила от подруги приглашение погостить у нее недельку. Так открылся мир для этих двух юных девиц. Но если для Эмилии это был совершенно новый, свежий, блистательный мир, в полном, еще не облетевшем цвету, то для Ребекки он не был совершенно новым (уж если говорить правду, то пирожница намекала кое-кому, а тот готов был под присягой подтвердить эти слова кому-то третьему, будто дело у мистера Криспа и мисс Шарп зашло гораздо дальше, чем о том стало известно, и что письмо его было ответом на другое). Но кто может знать, что происходило на самом деле? Во всяком случае, если Ребекка не впервые вступала в мир, то все же вступала в него сызнова.
   К тому времени, когда молодые девушки доехали до Кенсингтонской заставы, Эмилия еще не позабыла своих подруг, но уже осушила слезы и даже залилась румянцем при виде юного офицера, лейб-гвардейца, который, проезжая мимо на коне, оглядел ее со словами: "Чертовски хорошенькая девушка, ей-богу!" И, прежде чем карета достигла Рассел-сквер, девушки успели вдоволь наговориться о парадных приемах во дворце, и о том, являются ли молодые дамы ко двору в пудре и фижмах, и будет ли Эмилия удостоена этой чести (что она поедет на бал, даваемый лорд-мэром, это Эмилии было известно). И когда наконец они доехали до дому и мисс Эмилия Седли выпорхнула из кареты, опираясь на руку Самбо, - другой такой счастливой и хорошенькой девушки нельзя было найти во всем огромном Лондоне. Таково было мнение и негра и кучера, и с этим соглашались и родители Эмилии, и вся без исключения домашняя челядь, которая высыпала в прихожую и кланялась и приседала, улыбаясь своей молодой госпоже и поздравляя ее с приездом.
   Можете быть уверены, что Эмилия показала Ребекке все до единой комнаты, и всякую мелочь в своих комодах, и книги, и фортепьяно, и платья, и все свои ожерелья, броши, кружева и безделушки. Она уговорила Ребекку принять от нее в подарок ожерелье из светлого сердолика, и бирюзовые серьги, и чудесное кисейное платьице, которое стало ей узко, но зато Ребекке придется как раз впору! Кроме того, Эмилия решила попросить у матери позволения отдать подруге свою белую кашемировую шаль. Ока отлично без нее обойдется! Ведь брат Джозеф только что привез ей из Индии две новые.
   Увидев две великолепные кашемировые шали, привезенные Джозефом Седли в подарок сестре, Ребекка сказала вполне искренне: "Должно быть, страшно приятно иметь брата!" - и этим без особого труда пробудила жалость в мягкосердечной Эмилии: ведь она совсем одна на свете, сиротка, без друзей и родных!
   - Нет, не одна! - сказала Эмилия. - Ты знаешь, Ребекка, что я навсегда останусь твоим другом и буду любить тебя как сестру, - это чистая правда!
   - Ах, но это не то же самое, что иметь таких родителей, как у тебя: добрых, богатых, нежных родителей, которые дают тебе все, что бы ты ни попросила, - и так любят тебя, а ведь это всего дороже! Мой бедный папа не мог мне ничего давать, и у меня было всего-навсего два платьица. А кроме того, иметь брата, милого брата! О, как ты, должно быть, любишь его!
   Эмилия засмеялась.
   - Что? Ты его не любишь? А сама говоришь, что любишь всех на свете!
   - Конечно, люблю... но только...
   - Что... только?
   - Только Джозефу, по-видимому, мало дела до того, люблю я его или нет. Поверишь ли, вернувшись домой после десятилетнего отсутствия, он подал мне два пальца. Он очень мил и добр, но редко когда говорит со мной; мне кажется, он гораздо больше привязан к своей трубке, чем к своей... - Но тут Эмилия запнулась: зачем отзываться дурно о родном брате? - Он был очень ласков со мной, когда я была ребенком, - прибавила она. - Мне было всего пять лет, когда он уехал.
   - Он, наверное, страшно богат? - спросила Ребекка. - Говорят, индийские набобы ужасно богаты!
   - Кажется, у него очень большие доходы.
   - А твоя невестка, конечно, очаровательная женщина?
   - Да что ты! Джозеф не женат! - сказала Эмилия и снова засмеялась.
   Возможно, она уже упоминала об этом Ребекке, но девушка, по-видимому, пропустила слова подруги мимо ушей. Во всяком случае, она принялась уверять и клясться, что ожидала увидеть целую кучу племянников и племянниц Эмилии. Она крайне разочарована сообщением, что мистер Седли не женат; ей казалось, что Эмилия говорила ей о женатом брате, а она без ума от маленьких детей.
   - Я думала, они тебе надоели в Чизике, - сказала Эмилия, несколько изумленная таким пробуждением нежности в душе подруги. Конечно, будь мисс Шарп постарше, она не скомпрометировала бы себя, высказывая мнения, неискренность которых можно было так легко обнаружить. Но следует помнить, что сейчас ей только девятнадцать лет, она еще не изощрилась в искусстве обманывать - бедное невинное создание! - и вынуждена прокладывать себе жизненный путь собственными силами. Истинный же смысл всех вышеприведенных вопросов в переводе на язык сердца изобретательной молодой девушки был попросту таков: "Если мистер Джозеф Седли богат и холост, то почему бы мне не выйти за него замуж? Правда, в моем распоряжении всего лишь две недели, но попытка - не пытка!" И в глубине души она решила предпринять эту похвальную попытку. Она удвоила свою нежность к Эмилии - поцеловала сердоликовое ожерелье, надевая его, и поклялась никогда, никогда с ним не расставаться. Когда позвонил колокол к обеду, она спустилась вниз, обнимая подругу за талию, как это принято у молодых девиц, и так волновалась у двери гостиной, что едва собралась с духом войти.
   - Посмотри, милочка, как у меня колотится сердце! - сказала она подруге.
   - Нет, не особенно! - сказала Эмилия, - Да входи же, не бойся. Папа ничего плохого тебе не сделает!
  

ГЛАВА III

Ребекка перед лицом неприятеля

  
   Очень полный, одутловатый человек в кожаных штанах и в сапогах, с косынкой, несколько раз обматывавшей его шею почти до самого носа, в красном полосатом жилете и светло-зеленом сюртуке со стальными пуговицами в добрую крону величиной (таков был утренний костюм щеголя, или денди, того времени) читал газету у камина, когда обе девушки вошли; при их появлении он вскочил с кресла, густо покраснел и чуть ли не до бровей спрятал лицо в косынку.
   - Да, это я, твоя сестра, Джозеф, - сказала Эмшгая, смеясь и пожимая протянутые ей два пальца. - Ты знаешь, я ведь совсем вернулась домой! А это моя подруга, мисс Шарп, о которой ты не раз слышал от меня.
   - Нет, никогда, честное слово, - произнесла голова из-за косынки, усиленно качаясь из стороны в сторону. - То есть да... Зверски холодная погода, мисс! - И джентльмен принялся яростно размешивать угли в камине, хотя дело происходило в середине июня.
   - Какой интересный мужчина, - шепнула Ребекка Эмилии довольно громко.
   - Ты так думаешь? - сказала та. - Я передам ему.
   - Милочка, ни за что на свете! - воскликнула мисс Шарп, отпрянув от подруги, словно робкая лань. Перед тем она почтительно, как маленькая девочка, присела перед джентльменом, и ее скромные глаза столь упорно созерцали ковер, что было просто чудом, как она успела разглядеть Джозефа.
   - Спасибо тебе за чудесные шали, братец, - обратилась Эмилия к джентльмену с кочергой. - Правда, они очаровательны, Ребекка?
   - Божественны! - воскликнула мисс Шарп, и взор ее с ковра перенесся прямо на канделябр.
   Джозеф продолжал усиленно греметь кочергой и щипцами, отдуваясь и краснея, насколько позволяла желтизна его лица.
   - Я не могу делать тебе такие же щедрые подарки, Джозеф, - продолжала сестра, - но в школе я вышила для тебя чудесные подтяжки.
   - Боже мой, Эмилия! - воскликнул брат, придя в совершенный ужас. - Что ты говоришь! - И он изо всех сил рванул сонетку, так что это приспособление осталось у него в руке, еще больше увеличив растерянность бедного малого. - Ради бога, взгляни, подана ли моя одноколка. Я не могу ждать. Мне надо ехать. А, чтоб ч... побрал моего грума! Мне надо ехать!
   В эту минуту в комнату вошел отец семейства, побрякивая печатками, как подобает истому британскому коммерсанту.
   - Ну, что у вас тут, Эмми? - спросил он.
   - Джозеф просит меня взглянуть, не подана ли его... его одноколка. Что такое одноколка, папа?
   - Это одноконный паланкин, - сказал старый джентльмен, любивший пошутить на свой лад.
   Тут Джозеф разразился диким хохотом, но, встретившись взглядом с мисс Шарп, внезапно смолк, словно убитый выстрелом наповал.
   - Эта молодая девица - твоя подруга? Очень рад вас видеть, мисс Шарп! Разве вы и Эмми уже повздорили с Джозефом, что он собирается удирать?
   - Я обещал Бонэми, одному сослуживцу, отобедать с ним, сэр.
   - Негодный! А кто говорил матери, что будет обедать с нами?
   - Но не могу же я в этом платье.
   - Взгляните на него, мисс Шарп, разве он недостаточно красив, чтобы обедать где угодно?
   В ответ на эти слова мисс Шарп взглянула, конечно, на свою подругу, и обе залились смехом, к великому удовольствию старого джентльмена.
   - Видали ли вы когда такие штаны в пансионе мисс Пинкертон? - продолжал отец, довольный своим успехом.
   - Боже милосердный, перестаньте, сэр! - воскликнул Джозеф.
   - Ну вот я и оскорбил его в лучших чувствах! Миссис Седли, дорогая моя, я оскорбил вашего сына в лучших чувствах. Я намекнул на его штаны. Спросите у мисс Шарп, она подтвердит. Ну, полно, Джозеф, будьте с мисс Шарп друзьями и пойдемте все вместе обедать!
   - Сегодня у нас такой пилав, Джозеф, какой ты любишь, а папа привез палтуса, - лучшего нет на всем Биллингсгетском рынке.
   - Идем, идем, сэр, предложите руку мисс Шарп, а я пойду следом с этими двумя молодыми женщинами, - сказал отец и, взяв под руки жену и дочь, весело двинулся в столовую.
  
   Если мисс Ребекка Шарп в глубине души решила одержать победу над тучным щеголем, то я не думаю, сударыни, что мы вправе хоть сколько-нибудь осуждать ее за это. Правда, задача уловления женихов обычно с подобающей скромностью препоручается юными особами своим маменькам, но вспомните, что у мисс Шарп нет любящей родительницы, чтобы уладить за нее этот деликатный вопрос, и если она сама не раздобудет себе мужа, то не найдется никого в целом мире, кто оказал бы ей эту услугу. Что заставляет молодых особ "выезжать", как не благородное стремление к браку? Что гонит их толпами на всякие воды? Что принуждает их отплясывать до пяти часов утра в течение долгого сезона? Что заставляет их трудиться над фортепьянными сонатами, разучивать три-четыре романса у модного учителя, по гинее за урок, или играть на арфе, если у них точеные ручки и изящные локотки, или носить зеленые шляпки линкольнского сукна и перья, - что заставляет их делать все это, как не надежда сразить какого-нибудь "подходящего" молодого человека при помощи этих смертоносных луков и стрел? Что заставляет почтенных родителей, скатав ковры, ставить весь дом вверх дном и тратить пятую часть годового дохода на балы с ужинами и замороженным шампанским? Неужели бескорыстная любовь к себе подобным и искреннее желание посмотреть, как веселится и танцует молодежь? Чепуха! Им хочется выдать замуж дочерей. И подобно тому как простодушная миссис Седли в глубине своего нежного сердца уже вынашивала десятки маленьких планов насчет устройства Эмилии, так и наша прелестная, но не имевшая покровителей Ребекка решила сделать все, что было в ее силах, чтобы добыть себе мужа, который был для нее еще более необходим, чем для ее подруги. Она обладала живым воображением, а кроме того, прочла "Сказки Тысячи и одной ночи" и "Географию" Гютри. Поэтому, узнав у Эмилии, что ее брат очень богат, Ребекка, одеваясь к обеду, уже строила мысленно великолепнейшие воздушные замки, коих сама она была повелительницей, а где-то на заднем плане маячил ее супруг (она его еще не видела, и потому его образ был не вполне отчетлив); она наряжалась в бесконечное множество шалей-тюрбанов, увешивалась брильянтовыми ожерельями и под звуки марша из "Синей Бороды" садилась на слона, чтобы ехать с торжественным визитом к Великому Моголу. О, упоительные мечты Альнашара! Счастливое преимущество молодости в том, чтобы предаваться вам, и немало других юных фантазеров задолго до Ребекки Шарп упивались такими восхитительными грезами!
   Джозеф Седли был на двенадцать лет старше своей сестры Эмилии. Он состоял на гражданской службе в Ост-Индской компании и в описываемую нами пору значился в Бенгальском разделе Ост-Индского справочника в качестве коллектора в Богли-Уолахе - должность, как всем известно, почетная и прибыльная. Если читатель захочет узнать, до каких еще более высоких постов дослужился Джозеф в этой компании, мы отсылаем его к тому же справочнику.
   Богли-Уолах расположен в живописной уединенной, покрытой джунглями болотистой местности, известной охотою на бекасов, но где нередко можно спугнуть и тигра. Ремгандж, окружной центр, отстоит от него всего на сорок миль, а еще миль на тридцать дальше находится стоянка кавалерии. Так Джозеф писал домой родителям, когда вступил в исправление должности коллектора. В этой очаровательной местности он прожил около восьми лет в полном одиночестве, почти не видя лица христианского, если не считать тех двух раз в году, когда туда наезжал кавалерийский отряд, чтобы увезти собранные им подати и налоги и доставить их в Калькутту.
   По счастью, к описываемому времени он нажил какую-то болезнь печени, для лечения ее вернулся в Европу и теперь вознаграждал себя за вынужденное отшельничество, пользуясь вовсю удобствами и увеселениями у себя на родине. Приехав в Лондон, он не поселился у родителей, а завел отдельную квартиру, как и подобает молодому неунывающему холостяку. До своего отъезда в Индию он был еще слишком молод, чтобы принимать участие в развлечениях столичных жителей, и с тем большим усердием погрузился в них по возвращении домой. Он катался по Парку на собственных лошадях, обедал в модных трактирах (Восточный клуб не был еще изобретен), стал записным театралом, как требовала тогдашняя мода, и появлялся в опере старательно наряженный в плотно облегающие панталоны и треуголку.
   Впоследствии, по возвращении в Индию и до конца своих дней, он с величайшим восторгом рассказывал о веселье и забавах той поры, давая понять, что они с Браммелом были тогда первыми франтами столицы. А между тем он был так же одинок в Лондоне, как и в джунглях своего Боглп-Уолаха. Джозеф не знал здесь ни одной живой души, и если бы не доктор да развлечения в виде каломели и боли в печени, он совсем погиб бы от тоски. Это был лентяй, брюзга и бонвиван; один вид женщины из общества обращал его в бегство, - вот почему он редко появлялся в семейном кругу на Рассел-сквер, где был открытый дом и где шутки добродушного старика отца задевали его самолюбие. Тучность причиняла ему немало забот и тревог; по временам он делал отчаянные попытки освободиться от излишков жира, но леность и привычка ни в чем себе не отказывать скоро одерживали верх над его геройскими побуждениями, и он опять возвращался к трем трапезам в день. Он никогда не бывал хорошо одет, но прилагал неимоверные усилия к украшению своей тучной особы и проводил за этим занятием по многу часов в день. Его лакей составил себе целое состояние на гардеробе хозяина. Туалетный стол Джозефа был заставлен всевозможными помадами и эссенциями, как у престарелой кокетки; чтобы достигнуть стройности талии, он перепробовал всякие бандажи, корсеты и пояса, какие были тогда в ходу. Подобно большинству толстяков, он старался, чтобы платье шилось ему как можно уже, и заботился о том, чтобы оно было самых ярких цветов и юношеского покроя. Завершив наконец свой туалет, он отправлялся после полудня в Парк покататься в полнейшем одиночестве, а затем возвращался домой сменить свой наряд и уезжал обедать, в таком же полнейшем одиночестве, в "Кафе Пьяцца". Он был тщеславен, как молодая девушка; весьма возможно, что болезненная робость была одним из следствий его непомерного тщеславия. Если мисс Ребекке удастся заполонить Джозефа при самом ее вступлении в жизнь, она окажется необычайно ловкой молодой особой...
   Первый же шаг обнаружил ее незаурядное искусство. Назвав Седли интересным мужчиной, Ребекка наперед знала, что Эмилия передаст это матери, а уж та, по всей вероятности, сообщит Джозефу или же, во всяком случае, будет польщена комплиментом по адресу ее сына. Все матери таковы. Скажите Сикораксе, что сын ее Калибан красив, как Аполлон, и это обрадует ее, хотя она и ведьма. Кроме того, может быть, и сам Джозеф Седли слышал комплимент - Ребекка говорила довольно громко, - и он действительно его услышал, и от этой похвалы (в душе Джозеф считал себя очень интересным мужчиной) нашего коллектора бросило в жар и по всему его телу пробежал трепет удовлетворенного самолюбия. Однако тут же его словно обдало холодной водой. "Не издевается ли надо мной эта девица?" - подумал он и бросился к сонетке, готовясь ретироваться, как мы это видели; однако под действием отцовских шуток и материнских уговоров сменил гнев на милость и остался дома. Он повел молодую девушку к столу, полный сомнений и взволнованный. "Вправду ли она думает, что я красив, - размышлял он, - или же только смеется надо мной?!" Мы уже упоминали, что Джозеф Седли был тщеславен, как девушка. Помоги нам бог! Девушкам остается только перевернуть это изречение и сказать об одной из себе подобных: "Она тщеславна, как мужчина!" - и они будут совершению правы. Бородатое сословие столь же падко на лесть, столь же щепетильно в рассуждении своего туалета, столь же гордится своей наружностью, столь же верит в могущество своих чар, как и любая кокетка.
   Итак, они сошли в столовую - Джозеф, красный от смущения, а Ребекка, скромно потупив долу свои зеленые глаза. Она была вся в белом, с обнаженными белоснежными плечами, воплощение юности, беззащитной невинности и смиренной девственной чистоты. "Мне нужно держать себя очень скромно, - думала Ребекка, - и побольше интересоваться Индией".
   Мы уже слышали, что миссис Седли приготовила для сына отличное карри по его вкусу, и во время обеда Ребекке было предложено отведать этого кушанья.
   - А что это такое? - полюбопытствовала она, бросая вопрошающий взгляд на мистера Джозефа.
   - Отменная вещь! - произнес он. Рот у него был набит, а лицо раскраснелось от удовольствия, которое доставлял ему самый процесс еды. - Матушка, у тебя готовят карри не хуже, чем у меня дома в Индии.
   - О, тогда я должна попробовать, если это индийское кушанье! - заявила мисс Ребекка. - Я уверена, что все, что из Индии, должно быть прекрасно!
   - Ангел мой, дай мисс Шарп отведать этого индийского лакомства, - сказал мистер Седли, смеясь.
   Ребекка никогда еще не пробовала этого блюда.
   - Ну что? Оно, по-вашему, так же прекрасно, как и все, что из Индии? - спросил мистер Седли.
   - О, оно превосходно! - произнесла Ребекка, испытывая адские муки от кайенского перца.
   - А вы возьмите к нему стручок чили, мисс Шарп, - сказал Джозеф, искренне заинтересованный.
   - Чили? - спросила Ребекка, едва переводя дух. - А, хорошо! - Она решила, что чили - это что-нибудь прохладительное, и взяла себе немного этой приправы.
   - Как он свеж и зелен на вид! - заметила она, кладя стручок в рот. Но чили жег еще больше, чем карри, - не хватало человеческих сил вытерпеть такое мученье. Ребекка положила вилку.
   - Воды, ради бога, воды! - закричала она.
   Мистер Седли разразился хохотом. Это был грубоватый человек, проводивший все дни на бирже, где любят всякие бесцеремонные шутки.
   - Самый настоящий индийский чили, заверяю вас! - сказал он. - Самбо, подай мисс Шарп воды.
   Джозеф вторил отцовскому хохоту, находя шутку замечательной. Дамы только слегка улыбались. Они видели, что бедняжка Ребекка очень страдает. Сама она готова была задушить старика Седли, однако проглотила обиду так же легко, как перед тем отвратительный карри, и, когда к ней снова вернулся дар речи, промолвила с шутливым добродушием:
   - Мне следовало бы помнить о перце, который персидская принцесса из "Тысячи и одной ночи" кладет в сливочное пирожное. А у вас в Индии, сэр, кладут кайенский перец в сливочное пирожное?
   Старик Седли принялся хохотать и подумал про себя, что Ребекка остроумная девочка. А Джозеф только произнес:
   - Сливочное пирожное, мисс? У нас в Бенгалии плохие сливки. Мы обычно употребляем козье молоко, и, знаете, я теперь предпочитаю его сливкам.
   - Ну как, мисс Шарп, вы, пожалуй, не будете больше восторгаться всем, что идет из Индии? - спросил старый джентльмен.
   И когда дамы после обеда удалились, лукавый старик сказал сыну:
   - Берегись, Джо! Эта девица имеет на тебя виды.
   - Вот чепуха! - воскликнул Джо, весьма, однако, польщенный. - Я помню, сэр, в Думдуме была одна особа, дочь артиллериста Катлера, потом она вышла замуж за доктора Ланса. Так вот она тоже собиралась в тысяча восемьсот четвертом году взять меня за горло... меня и Мадлигатони, я еще говорил вам о нем перед обедом... Чертовски славный малый этот Маллигатони... Сейчас он судьей в Баджбадже и, наверное, лет через пять будет советником. Так вот, сэр, артиллеристы устраивали бал, и Куинтин из четырнадцатого королевского полка и говорит мне: "Слушай, Седли, держу пари тринадцать против десяти, что Софи Катлер поймает на крючок либо тебя, либо Маллигатони еще до больших дождей!" - "Идет!" - говорю я, и, ей-богу, сэр... прекрасный у вас кларет! От Адамсона или от Карбонеля? Первый сорт!
   Легкий храп был единственным на это ответом: почтенный биржевик уснул; таким образом, рассказ Джозефа остался на сей раз неоконченным. Но Джозеф был страшно словоохотлив в мужской компании, и этот восхитительный анекдот он рассказывал уже десятки раз своему аптекарю, доктору Голлопу, когда тот приходил справляться о состоянии его печени и о действии каломели.
   В качестве больного Джозеф Седли удовольствовался бутылкой кларета, помимо мадеры, выпитой за обедом, и уписал тарелки две земляники со сливками и десятка два сладкого печенья, оставленного невзначай на тарелке около него, причем мысли его (ведь романисты обладают даром всеведения) были, конечно, заняты молодой девушкой, удалившейся в верхние покои.
   "Экая хорошенькая, молоденькая резвушка, - думал он. - Как она взглянула на меня, когда я за обедом поднял ей платок! Она его дважды роняла, плутовка. Кто это поет в гостиной! Черт! Не пойти ли взглянуть?"
   Но тут на него нахлынула неудержимая застенчивость. Отец спал; шляпа Джозефа висела в прихожей; близехонько за углом на Саутгемптон-роу была извозчичья биржа.
   "Не поехать ли мне на "Сорок разбойников", - подумал он, - посмотреть, как танцует мисс Декамп?" И, ступая на носки своих остроносых сапог, он тихонько выбрался из комнаты и исчез, не потревожив сна достойного родителя.
   - Вот идет Джозеф, - сказала Эмилия, смотревшая из открытого окна гостиной, пока Ребекка пела, аккомпанируя себе на фортепьяно.
   - Мисс Шарп спугнула его, - заметила миссис Седли. - Бедный Джо! И отчего он такой робкий?
  

ГЛАВА IV

Зеленый шелковый кошелек

  
   Страх, овладевший Джо, не оставлял его два или три дня; за это время он ни разу не заезжал домой, а мисс Ребекка ни разу о нем не вспомнила. Она не знала, как благодарить миссис Седли, выше всякой меры восхищалась пассажами и модными лавками и приходила в неистовый восторг от театров, куда ее возила добрая дама. Однажды у Эмилни разболелась голова, она не могла ехать на какое-то торжество, куда были приглашены обе девушки, - и ничто не могло принудить подругу ехать одну.
   - Как, оставить тебя? Тебя, впервые показавшую одинокой сиротке, что такое счастье и любовь? Никогда! - И зеленые глаза затуманились слезами и поднялись к небесам.
   Миссис Седли оставалось только удивляться, какое у подруги ее дочери любящее, нежное сердечко.
   На шутки мистера Седли Ребекка никогда не сердилась и неизменно смеялась им первая, что немало тешило и трогало добродушного джентльмена. Но мисс Шарп снискала расположение не одних только старших членов семьи, она обворожила и миссис Блепкинсон, проявив глубочайший интерес к приготовлению малинового варенья, каковое священнодействие совершалось в ту пору в комнате экономки; она упорно называла Самбо "сэром" или "мистером Самбо", к полнейшему восторгу слуги; она извинялась перед горничной за то, что решалась беспокоить ее звонком, - и все это с такой деликатностью и кротостью, что все в людской были почти так же очарованы Ребеккой, как и в гостиной.
   Однажды, рассматривая папку с рисунками, которые Эмилия присылала домой из школы, Ребекка неожиданно наткнулась на какой-то лист, заставивший ее разрыдаться и выбежать из комнаты. Это произошло в тот день, когда Джо Седли вторично появился в доме.
   Эмилия бросилась за подругой - узнать причину такого расстройства чувств. Добрая девочка вернулась одна и тоже несколько взволнованная.
   - Ведь вы знаете, маменька, ее отец был у вас в Чизике учителем рисования и, бывало, все главное рисовал сам.
   - Душечка! А по-моему, мисс Пинкертон всегда говорила, что он и не прикасается к вашим работам... а только отделывает их.
   - Это и называлось отделать, маменька. Ребекка вспомнила рисунок и как ее отец работал над ним; воспоминания нахлынули на нее... и вот...
   - Какое чувствительное сердечко у бедняжки! - участливо заметила миссис Седли.
   - Мне хочется, чтобы она погостила у нас еще с недельку! - сказала Эмилия.
   - Она дьявольски похожа на мисс Катлер, с которой я встречался в Думдуме, но только посветлее. Та теперь замужем за Лансом, военным врачом. Знаете, матушка, однажды Куинтин, из четырнадцатого полка, бился со мной об заклад...
   - Знаем, знаем, Джозеф, нам уже известна эта история! - воскликнула со смехом Эмилия. - Можешь не трудиться рассказывать. А вот уговори-ка маменьку написать этому сэру... как его... Кроули, чтобы он позволил бедненькой Ребекке пожить у нас еще. Да вот и она сама! И с какими красными, заплаканными глазами!
   - Мне уже лучше, - сказала девушка со сладчайшей улыбкой и, взяв протянутую ей сердобольной миссис Седли руку, почтительно ее поцеловала. - Как вы все добры ко мне! Все, - прибавила она со смехом, - кроме вас, мистер Джозеф.
   - Кроме меня? - воскликнул Джозеф, подумывая, уж не обратиться ли ему в бегство. - Праведное небо! Господи боже мой! Мисс Шарп!
   - Ну да! Не жестоко ли было с вашей стороны угостить меня за обедом этим ужасным перцем - и это в первый день нашего знакомства. Вы не так добры ко мне, как моя дорогая Эмилия.
   - Он еще мало тебя знает, - сказала Эмилия.
   - Кто это смеет обижать вас, моя милочка? - добавила ее мать.
   - Но ведь карри был превосходен, честное слово, - пресерьезно заявил Джо. - Пожалуй, только лимону было маловато... да, маловато.
   - А ваш чили?
   - Черт возьми, как вы от него расплакались! - воскликнул Джо и, будучи не в силах устоять перед комической стороной этого происшествия, разразился хохотом, который так же внезапно, по своему обыкновению, оборвал.
   - Вперед я буду относиться осторожнее к тому, что вы мне предлагаете, - сказала Ребекка, когда они вместе спускались в столовую к обеду. - Я и не думала, что мужчины так любят мучить нас, бедных, беззащитных девушек.
   - Ей-богу же, мисс Ребекка, я ни за что на свете не хотел бы вас обидеть!
   - Конечно, - ответила она, - я уверена, что не захотели бы! - И она тихонько пожала ему руку своей маленькой ручкой, но тотчас же отдернула ее в страшном испуге и сперва на мгновение заглянула в лицо Джозефу, а потом уставилась на ковер. Я не поручился бы, что сердце Джо не заколотилось в груди при этом невольном, робком и нежном признании наивной девочки.
   Это был аванс с ее стороны, и, может быть, некоторые дамы, безукоризненно корректные и воспитанные, осудят такой поступок, как нескромный. Но, видите ли, бедненькой Ребекке приходилось самой проделывать всю черную работу. Если человек по бедности по может держать прислугу, ему приходится подметать комнаты, каким бы он ни был франтом. Если у какой-нибудь милой девочки нет любящ олу и давать денегъ -- о, это верхъ великодушія со стороны мистера Седли! воскликнула Амелія.
   -- Да, говорите себѣ о великодушіи, а я все-таки отрѣзалъ кисточки у гессенскихъ сапоговъ. Дѣти никогда не забываютъ ни колотушекъ, которыми ихъ дарятъ, ни тѣхъ, кто даритъ.
   -- Мнѣ очень нравятся гессенскіе сапоги, сказала Ребекка.
   Джой Седли, восхищавшійся своими ногами, постоянно украшалъ ихъ этимъ нарядомъ. Замѣчаніе Ребекки чрезвычайно поправилось ему, и онъ величественно вытянулъ изъ подъ креселъ свои ноги.
   -- Миссъ Шарпъ! сказалъ Джоржъ Осборнъ: -- вы, какъ превосходная артистка, обязаны создать великую историческую картину изъ этой сцены сапоговъ. Седли долженъ быть представленъ въ своихъ гессенскихъ сапогахъ; въ одной рукѣ у него обезображенный сапогъ, другая же рука вцѣпилась въ воротничекъ моей рубашки; передъ нимъ на колѣняхъ маленькая Амелія съ поднятыми къ нему рученками: вся картина должна быть вставлена въ аллегорическія рамки, въ родѣ тѣхъ, какія бываютъ въ иллюстраціяхъ.
   -- Здѣсь я не успѣю написать, сказала Ребекка: -- а лучше сдѣлаю ее, когда меня не будетъ въ этомъ домѣ.
   Голосъ ея опустился, глаза ея выражали такую тоску и жалость, что каждый изъ присутствующихъ, невольнымъ образомъ, чувствовалъ участіе къ ея жестокой судьбѣ и сожалѣніе при мысли о близкой разлукѣ съ нею.
   -- Ахъ, если бы вамъ можно было остаться у насъ подольше! сказала Амелія.
   -- Зачѣмъ? возразила Ребекка растроганнымъ голосомъ: -- развѣ только для того, чтобъ еще сильнѣе привязаться къ вамъ и быть несчастнѣе при неизбѣжной необходимости разстаться съ вами.
   И она отвернула свою головку. Амелія начала предаваться той слабости къ пролитію слезъ, которая, какъ мы уже сказали, была однимъ изъ недостатковъ этого милаго созданія. Джоржъ Осборнъ взглянулъ на молодыхъ дѣвушекъ съ трогательнымъ любопытствомъ; Джозефъ Седли опустилъ глаза на гессенскіе сапоги, и легкій вздохъ вылетѣлъ изъ его груди.
   -- Сыграйте намъ что нибудь, миссъ Седли.... Амелія, сказалъ Джоржъ, почувствовавъ въ эту минуту необыкновенное, почти непреодолимое желаніе прижать къ груди молодую дѣвушку.
   Амелія взглянула на Осборна.
   Я, можетъ быть, ошибся бы, сказавъ, что съ этой минуты молодые люди влюбились другъ въ друга. Они были воспитаны родителями рѣшительно съ этимъ намѣреніемъ; имъ давно уже опредѣлено было принадлежать другъ другу. Вмѣстѣ отправились они къ фортепьяно, поставленному, какъ обыкновенно ставятся фортепьяно, въ глубинѣ обширной гостиной; тамъ было довольно темно, и миссъ Амелія самымъ наивнымъ образомъ подала Осборну руку, довѣряясь его искусству безопасно провести ее между креслами и диванами, разставленными передъ фортепьяно. Это обстоятельство оставило Джозефа глазъ на глазъ съ Ребеккой, вязавшей шолковый зеленый кошелекъ.
   -- У нихъ, кажется, есть фамильные секреты, сказала Ребенка,-- а о моихъ нѣтъ никому нужды и спрашивать....
   -- У нихъ дѣло уже рѣшено, сказалъ Джозсфъ:-- впрочемъ, оно и недурно: Осборнъ малый хоть куда.
   -- И сестрица ваша тоже прелестное созданіе въ мірѣ, сказала Ребекка: -- счастливъ тотъ мужчина, который удостоятся ея любви!
   Съ этими словами миссъ Шарпъ испустила тяжкій вздохъ.
   Когда двѣ молодыя особы, не связанныя еще узами брака, сходятся вмѣстѣ и станутъ разсуждать о щекотливыхъ предметахъ подобнаго рода, между ними незамѣтно и быстро возрождаются довѣренность и искренняя дружба.
   Мы не считаемъ за нужное представлять подробный отчетъ разговора, происходившаго между мистеромъ Седли и молодой дѣвушкой: разговоръ, какъ можно заключить по его началу, не былъ изъ числа остроумныхъ или краснорѣчивыхъ. Да и часто ли вамъ случается встрѣчать остроуміе и краснорѣчіе въ дружеской бесѣдѣ? ихъ можно найти только въ однихъ высокопарныхъ и остроумныхъ романахъ. Въ сосѣдней комнатѣ занимались музыкой, и молодые люди, опасаясь помѣшать, вели свой разговоръ едва слышнымъ голосомъ; они не знали, что Амелія и Осборнъ такъ углубились въ свой предметъ, что не обратили бы ни малѣйшаго вниманія на самый громкій крикъ.
   Почти первый разъ въ своей жизни, мастеръ Седли разговаривалъ безъ малѣйшей робости и замѣшательства съ особою другого пола. Миссъ Ребекка предложила нѣсколько вопросовъ объ Индіи. а это подало поводъ Джозефу разсказать множество интересныхъ анекдотовъ, какъ о той сторонѣ, такъ и о своей персонѣ. Онъ описывалъ балы въ губернаторскомъ домѣ, объяснялъ средства, которыми прохлаждаются въ Индіи въ знойное время года; былъ очень остроуменъ на счетъ нѣкоторыхъ шотландцевъ, покровительствуемыхъ лордомъ Минто -- тамошнимъ губернаторомъ, -- описывалъ охоту на тигровъ, въ которой лично участвовалъ и подвергался опасности. Ребекка приходила въ восторгъ отъ губернаторскихъ баловъ, отъ души смѣвлась надъ шотландцами и трепетала отъ ужаса при описаніи тигровой охоты.
   -- Ради спокойствія вашей матушки, ради искреннихъ вашихъ друзей, говорила миссъ Шарпъ: -- дайте мнѣ слово, что вы никогда не отправитесь въ такія ужасныя экспедиціи.
   -- Отчего же нѣтъ, миссъ Шарпъ? сказалъ онъ, поправляя воротничекъ своей рубашки -- мнѣ кажется, что опасность еще болѣе увеличиваетъ удовольствіе охоты.
   Джозефъ Седли всего разъ былъ на тигровой охотѣ и, дѣйствительно, находился въ большой опасности, но не отъ тигра, а отъ сильнаго страху. Разговаривая такимъ образомъ, онъ становился смѣлѣе и смѣлѣе и наконецъ рѣшился даже спросить, для кого миссъ Шарпъ вяжетъ шолковый зеленый кошелекъ. Онъ самъ удивлялся и восхищался своему ловкому и дружескому обращенію.
   -- Для того, кто будетъ нуждаться въ немъ, отвѣчала Ребекка, бросая на него привлекательные взгляды.
   Седли приготовлялся было обратиться съ самой краснорѣчивой рѣчью и уже началъ:
   -- О миссъ Шарпъ, какъ.... но въ эту самую минуту фортепьяно замолкло и водворилась тишина; боясь бытъ услышаннымъ, онъ остановился, раскраснѣлся, и носъ его пришелъ въ волненіе.
   -- Случалось ли вамъ когда слышать что нибудь подобное краснорѣчію вашего брата? шепталъ Осборнъ Амеліи; -- о, ваша подруга чудеса творитъ!...
   -- Я очень рада, признаюсь вамъ; и чѣмъ больше будетъ, такихъ чудесъ, тѣмъ лучше, сказала Амелія.          .
   Амелія въ душѣ своей принадлежала къ числу женщинъ, занимающихся составленіемъ супружескихъ партій, и восхищалась мыслію, что Джозефъ, отправляясь въ Индію, повезетъ, съ собой жену. Въ теченіи нѣсколькихъ дней постояннаго сообщенія, согрѣваемаго самой нѣжной дружбой Ребекки, она открыла въ послѣдней тысячи добродѣтелей и прекрасныхъ качествъ, которыхъ вовсе не замѣчала за ней въ Чизвикѣ. Привязанность молодыхъ дѣвицъ также быстро возрастаетъ, какъ нѣкоторое баснословное растеніе, которое въ одну ночь достигаетъ до небесъ. Эта привязанность имѣетъ удивительное сходство съ тѣмъ, что сентименталисты называютъ "тоской по идеалу", и что въ обыкновенномъ переводѣ значитъ, что женщины не бываютъ довольны до того времени, пока не выйдутъ за мужъ и не окружатъ себя множествомъ дѣтей, на которыхъ могутъ сосредоточивать весь напасъ дружбы и любви.
   Истощивъ небольшой запасъ маленькихъ пьесъ, яла, лучше сказать, оставаясь довольно долго въ гостиной, Амелія признала за лучшее и необходимое попросить свою подругу что нибудь пропѣть.
   -- Вы, Осборнъ, не стали бы и слушать меня, смазала Амелія, (она очень хорошо знала, что говоритъ чистую ложь), услыхавши, какъ поетъ Ребекка.
   -- Нисколько! я заранѣе предупреждаю, миссъ Шарпъ, справедливо ли будетъ съ моей стороны, или нѣтъ, что, по моему мнѣнію, миссъ Амелія Седли первая пѣвица въ свѣтѣ.
   -- Подождите немного; вы услышите ее и посмотримъ, что тогда сможете, сказала Амелія.
   Джозефъ Седли, какъ услужливый кавалеръ, поставилъ на фортепьяно свѣчи; при этомъ Осборнъ намекнулъ, что ему всегда лучше нравилось сидѣть въ потемкахъ; миссъ Седли утверждала противное, а влюбленные меломаны послѣдовали за Джозефомъ.
   Ребекка, противъ всякаго ожиданія со стороны Осборна, пѣла превосходнѣе своей подруги и управляла голосомъ такъ искусно, что Амелія, не замѣчавшая въ ней прежде этого таланта, очень удивилась. Ребекка пропѣла французскій романсъ, изъ котораго ни Джозефъ, ни Осборнъ не поняли ни слова,-- потомъ нѣсколько старинныхъ балладъ, въ которыхъ британскіе барды воспѣвали бѣдную Сузану, черноокую Мери и тему подобное. Правду сказать, въ музыкальномъ отношеніи, онѣ не принадлежали къ числу блестящихъ, но чисто заключали въ себѣ мысли, которыя возбуждаютъ пламенную любовь и искреннюю дружбу, и на родномъ языкѣ скорѣе находитъ душевный отголосокъ, чѣмъ приторныя lagrime, sospiri и felicita музыки Доницетти, которую мы такъ высоко ставимъ.
   Въ промежуткахъ пѣнія, которое чрезъ полурастворенную дверь гостиной подслушивала вся домашняя челядь, завязывался сантиментальный разговоръ, сообразный съ предметомъ пѣсни.
   Послѣдній изъ романсовъ этого скромнаго концерта заключалъ въ себѣ слѣдующія мысли:
  
   Мрачно и пусто въ уныломъ болотѣ;
   Вѣтеръ холодный бушуетъ въ лѣсу;
   Въ дали отъ тропинки, въ хижинѣ скромной,
   Очагъ разведенъ и ярко пылаетъ огонь.
   Бѣдный сиротка къ забору подходитъ;
   Онъ счастливъ, увидѣвъ близко теплый пріютъ
   И вѣтеръ сильнѣе задулъ для него;
   И холодъ бѣдняжкѣ несноснѣе сталъ.
  
   Семья изъ окна примѣчаетъ сиротку --
   И жалость сжимаетъ ей добрую душу --
   Ласковымъ словомъ и нѣжной улыбкой
   Манить его къ очагу отдохнуть.
   Заря засвѣтилась -- сиротка уходитъ;
   Огонь въ очагѣ еще не погасъ;
   Небо надъ вами, скитальцы, въ семъ мірѣ,
   И вѣчный покой въ небесахъ!
  
   При послѣднихъ словахъ, голосъ Ребекки дрожатъ. Всѣ окружавшіе ее слышали въ немъ отголосокъ ея души, въ которомъ выражалисъ и близкій отъѣздъ и ея горькое, одинокое положеніе въ свѣтѣ. Джозефъ Седли, музыкантъ въ душѣ, вполнѣ предавался восхищенію отъ словъ и музыки этой пѣсни и сильнѣе всѣхъ сочувствовалъ одиночеству бѣдной Ребекки. Будь у него поболѣе смѣлости, и случись Джоржъ и миссъ Седли къ это время къ другой комнатѣ, онъ навсегда бы простился съ жизнію холостяка, и вмѣстѣ и продолженіе нашего романа на этомъ бы и остановилось. Ребекка оставила фортепьяно и, подавая руку своей подругѣ, удалилась съ ней въ потемки другой комнаты. Въ эту минуту вниманіе Джозефа обратилось на вошедшаго Самбо, который тащилъ подносъ съ блюдами, тарелками, блюдечками, рюмками, стаканами и графинами. За шумнымъ разговоромъ молодыхъ людей во время ужина не слышно было, какъ подъѣхала карета, и возвратившіеся родители застали Джозефа за слѣдующими словами:
   -- Милая миссъ Шарпъ, пожалуста возьмите ложечку желе: это подкрѣпить ваши силы, вѣроятно, ослабѣвшія послѣ такого продолжительнаго, восхитительнаго, очаровательнаго пѣнія.
   -- Браво, Джозъ! воскликнулъ мистеръ Седли.
   Услышавъ насмѣшливый, хорошо знакомый голосъ, Джонъ въ ту же минуту погрузился въ тревожное молчаніе и вскорѣ удалился. Всю ночь провелъ онъ къ безсонницѣ; различныя мысли блуждала въ отягченной головѣ его; онъ не могъ дать себѣ отчета, въ какомъ отношеніи находилось его сердце къ миссъ Шарпъ. Онъ воображалъ, какъ бы восхитительно было слышать такое пѣніе подъ палящимъ небомъ Индіи, какая очаровательная у него была бы жена, какъ бы было пріятно услыхать, что эта самая жена говоритъ по французски лучше самой генералъ-губернаторши, и какое произведетъ она впечатлѣніе на калькуттскихъ балахъ!
   -- Ясно какъ день, что и она влюблена въ меня; притомъ состояніе ее не лучше того, какое бываетъ почти у всѣхъ дѣвицъ, отъѣзжающихъ въ Индію. Не должно оставлять; посмотримъ, что будетъ, дальше; а кажется, худого нельзя ожидать?
   Съ такими мыслями онъ наконецъ заснулъ глубокимъ сномъ.
   Не къ чему, кажется, говорить намъ, что и миссъ Шарпъ, тревожимая сомнительными мыслями, придетъ ли онъ завтра, или нѣтъ, также не спала всю ночь. Завтра наступило, и Джозефъ, какъ снѣгъ, на голову, явился въ домѣ своихъ родителей къ завтраку, чего прежде съ нимъ не случалось. Джоржъ Осборнъ, не знаю почему, былъ тоже тамъ и подсмѣивался надъ Амеліей, которая писала въ это время къ своимъ возлюбленнымъ двѣнадцати подругамъ, оставленнымъ въ Чизвикскомъ бульварѣ. Ребекка сидѣла вмѣстѣ съ ними за вчерашнимъ рукодѣльемъ. Лишь только "богги" Джозефа остановился передъ подъѣздомъ, раздался звонъ колокольчика, и послышались на лѣстницѣ его тяжелые шаги, Осборнъ и миссъ Седли обмѣнялись взглядами и, лукаво улыбаясь, посмотрѣли на покраснѣвшую Ребекку.
   Сердце Ребекки сильно билось. Но вотъ и Джозефъ на лицо,-- Джозефъ въ блестящихъ лакированныхъ сапогахъ, Джозефъ въ новомъ жилетѣ, красный отъ зноя и душевнаго волненія. Это была тревожная минута для всѣхъ; бѣдная Амелія даже не на шутку испугалась..
   Самбо, оскаливъ бѣлые зубы, несъ за Джозефомъ пару превосходныхъ букетовъ. Джозъ не полѣнился съѣздитъ за ними на Ковенгарденскій рынокъ. Молодыя подруги были восхищены такимъ милымъ подаркомъ; Ребенка въ особенности была довольна: она видѣла въ немъ, кромѣ вниманія къ себѣ, со стороны Джозефа, еще нѣкоторый успѣхъ въ исполненіи своихъ намѣреній.
   -- Браво, Джозъ! воскликнулъ Осборнъ:
   -- Благодарю васъ, милый Джозефъ, сказала Амелія и готова была поцаловать его, еслибъ только онъ изъявилъ на то свое желаніе.
   -- О, какіе чудные, прекрасные цвѣты! восклицала миссъ Шарпъ, и въ избыткѣ восхищенія она нѣжно впивала въ себя ихъ ароматическій запахъ, прижимала ихъ къ груди, поднимая къ потолку свои глазки. Она внимательно пересмотрѣла каждый цвѣтокъ, надѣясь найти между ними записочку, но ошиблась: въ букетѣ не было письма.
   -- Скажи, пожалуете, Седли, есть ли въ Богли-Уоллѣ обыкновеніе говорить языкомъ цвѣтовъ? спросилъ Осборнъ со смѣхомъ.
   -- Да, языкомъ пустяковъ, отвѣчалъ обиженнымъ голосомъ Джозефъ.-- Купилъ ихъ у Натана; очень радъ, что они понравилась. И ыотъ что, Амелія, продолжалъ онъ въ томъ же тонѣ: -- я купилъ еще ананасъ и отдалъ его Самбо; пусть онъ подастъ его къ завтраку: это и освѣжительно и вкусно въ такую знойную пору.
   Ребекка сказала, что она ни разу не пробовала ананасовъ, и что не знаетъ даже вкуса ихъ.
   Зазговоръ завязался. Не знаю по какой причинѣ, Оеборнъ оставилъ комнату, и почему вслѣдъ за нимъ ушла Амелія, быть можетъ, присмотрѣть, какъ будутъ рѣзать ананасъ. Джозъ вторично остался наединѣ съ Ребеккой. Послѣдняя стала продолжать свою работу, и въ ея гибкихъ пальчикахъ быстро зашевелились шолковый зеленый кошелекъ и блестящія иголки.
   -- О миссъ Шарпъ, какъ вы очаровательно пѣли вчера! сказалъ сборщикъ податей: -- клянусь вамъ, я готовъ былъ плакать.
   -- Это потому, что у васъ, какъ и у всѣхъ вашихъ родныхъ, доброе сердце, мистеръ Джозефъ.
   -- Я не могъ сомкнуть глазъ во всю ночь и сегодня утромъ, не вставая съ постели, старался припомнить ваши слова и звуки; право, право, миссъ Шарпъ. Голлопъ, мой докторъ, пришелъ въ одиннадцать часовъ,-- вы знаете, что я больной человѣкъ, и Голлопъ навѣщаетъ меня каждый день,-- пришелъ докторъ и увидѣлъ, какъ я распѣвалъ въ постели.
   -- О, я еще не знала, что вы такой забавникъ! Позвольте мнѣ имѣть удовольствіе послушать васъ, какъ вы воете.
   -- Меня? нѣтъ, миссъ Шарпъ, мнѣ бы хотѣлось еще васъ послушать. Милая миссъ Шарпъ, пожалуста пропойте вчерашнюю пѣсенку.
   -- Только не теперь, мистеръ Седли, сказала Ребекка, вздыхая: -- я совсѣмъ не расположена пѣть, и притомъ мнѣ нужно кончить кошелекъ. Помогите мнѣ, мистеръ Седли.
   И, не спросивши даже, жъ чемъ и какъ помочь, Джозефъ Седли подсѣлъ очень близко къ молодой дѣвушкой, бросая на нее самые убійственные взгляды. Руки его вытянулись въ умоляющую позу; на нихъ надѣтъ былъ мотокъ зеленаго шолку, который Ребекка наматывала на клубокъ.
   Осборнъ и Амелія, возвратясь въ гостиную, застали интересную чету въ этомъ романическомъ положенія. Клубокъ былъ намотанъ, а Джозефъ не сказалъ еще ни слова.
   -- Сегодня вечеромъ, я увѣрена, онъ признается, сказала Амелія, пожимая Ребеккѣ руку.
   Седли тоже въ душѣ говорилъ себѣ:
   -- Рѣшено: въ воксалѣ брякну ей словечко.
  

ГЛАВА V.

ДРУГЪ ДОББИНЪ.

   Всѣ воспитывавшіеся въ знаменитой школѣ доктора Свиштеля, вѣроятно, очень хорошо помнятъ драку Доббина съ Коффомъ и непредвидѣнныя послѣдствія этой драки. Доббинъ былъ изъ самыхъ смирныхъ, неповоротливыхъ и глупыхъ учениковъ Свиштеля. Отецъ его имѣлъ бакалейную лавку въ Лондонѣ. Носился слухъ, будто сынъ его былъ принять въ школу доктора, какъ говорится "на взаимныхъ обязательствахъ" то есть издержки по воспитанію покрывались не денежною платой, а товаромъ изъ лавки отца. Однажды одинъ изъ младшихъ воспитанниковъ школы, шныряя по городу, увидѣлъ подъѣхавшую въ воротамъ доктора телѣгу, изъ которой выгружали разные товары, и на которой крупными красными буквами выставлены были имена: Доббинъ и Роджъ -- бакалейщики и свѣчники. Это открытіе подтвердило носившіеся слухи и было роковымъ для молодого Доббина.
   Съ того дня Доббинъ не имѣлъ ни днемъ, ни ночью покоя. Жестокія шутки, и безъ всякой пощады, сыпались на бѣднаго со всѣхъ сторонъ,
   -- Доббинъ, кричалъ какой нибудь шалунъ: -- славныя новости въ газетахъ! на сахаръ цѣна повысилась.
   Другой повѣса задавалъ задачу:
   -- Ежели фунтъ сальныхъ свѣчей стоитъ семь съ половиною пенсовъ, то чего будетъ стоить оборванный Доббинъ?
   И крикъ подымался изъ цѣлаго ряда молодыхъ проказниковъ, гувернеровъ и всѣхъ, кто признавалъ справедливымъ мнѣніе, что мѣлочная торговля постыдна и вполнѣ заслуживаетъ презрѣнія джентльменовъ.
   -- Вашъ отецъ, Осборнъ, нисколько не лучше моего онъ точно такой же купецъ, какъ и мой, говорилъ наединѣ Доббинъ, тому самому повѣсѣ, который своимъ открытіемъ собралъ надъ его головой эту нежданную грозу.
   На слова его Осборнъ съ надмѣнностію отвѣчалъ.
   -- Вотъ еще выдумалъ! мой отецъ джентльменъ, у него есть свой экипажъ.
   И бѣдный Уильямъ Доббинъ уходилъ въ отдаленную часть рекреаціоннаго двора -- проводитъ остальные часы свободнаго времени въ самыхъ горькихъ размышленіяхъ. Кто изъ насъ не помнитъ подобныхъ часовъ дѣтской печали? Кто пламеннѣе выразитъ вамъ благодарность за ласку, какъ не дитя съ благородной душой?
   Уильямъ Доббинъ, не имѣя способности удержать въ своей слабой памяти начальныя правила вышеупомянутаго языка, былъ осужденъ оставаться между самыми послѣдними учениками. Онъ сидѣлъ на задней скамейкѣ, какъ великанъ между карликами, съ опущенными внизъ, безтолковыми взглядами, въ своихъ узкихъ, полосатыхъ всегдашнихъ панталонахъ. Большой и малый считалъ себя вправѣ смѣяться надъ нимъ. Товарищи подставляли ему всякаго рода западни, въ полной увѣренности, что Доббинъ попадется въ нихъ и доставитъ имъ случай похохотать. Часто присылали ему узелки, которые, не вскрытіи, заключали въ себѣ родительское мыло или свѣчи. Не было ни одного мальчика въ школѣ, который въ свою очередь не посмѣялся бы надъ Доббиномъ, и онъ весьма терпѣливо переносилъ все, онъ былъ безгласенъ и ничтоженъ.
   Коффъ, напротивъ, былъ главнымъ старшиной и денди всей школы. Онъ тайно проносилъ вино, дрался съ уличными мальчишками, по воскресеньямъ уѣзжалъ домой верхомъ на маленькой лошадкѣ, ходилъ по праздникамъ на охоту, носилъ золотые часы Брегета и нюхалъ табакъ. Онъ ѣздилъ въ оперу и умѣлъ цѣнить достоинства главныхъ актеровъ, предпочиталъ мистера Кина мистеру Кемблю, писалъ французскіе стихи, могъ хоть кого загонять въ латинскихъ фразахъ. Спросите только, чего онъ не могъ! Поговаривали даже, что самъ докторъ Свиштель боялся его.
   Коффъ, неоспоримый властелинъ школы, управлялъ своими товарищами и храбрился надъ ними, какъ нельзя лучше. Одинъ чистилъ ему башмаки; тотъ поджаривалъ ему хлѣбъ съ масломъ, другой трудился за него, третій подавалъ ему мячикъ, когда играли въ лапту. Доббина онъ болѣе всѣхъ ненавидѣлъ, пренебрегалъ имъ, насмѣхался надъ винъ и не вступалъ съ нимъ ни въ какія сношенія.
   Однажды двое этихъ молодыхъ людей поссорились. Доббинъ, сидя въ комнатѣ, писалъ домой письмо; вошелъ Коффъ и приказалъ ему куда-то отправиться, вѣрнѣе всего, какъ я полагаю, за тортами.
   -- Мнѣ нельзя, сказалъ Доббинъ: -- я хочу кончить письмо.
   -- Тебѣ нельзя? сказалъ Коффъ, схватывая письмо.
   Доббинъ ожесточился. Это письмо онъ писалъ къ матери, которая любила его болѣе жизни, хотя и была женою бакалейника: оно было дорого для него: сколько труда, мысли и слезъ оно стоило ему!
   -- Такъ тебѣ нельзя? сказалъ Коффъ; -- хотѣлось бы мнѣ знать, почему. Развѣ ты не можешь завтра написать къ своей сахарницѣ?
   -- Пожалуете, безъ лишнихъ словъ, сказалъ раздраженный Доббинъ, вставая со скамейки.
   -- Отвѣчай мнѣ, пойдешь ли ты? пропѣлъ школьный забіяка.
   -- Положи письмо, было отвѣтомъ Доббина: никакой джентльменъ не читаетъ чужихъ писемъ.
   -- Отвѣчай же наконецъ, идешь ли ты? повторилъ Коффъ, засучивая рукава.
   -- Не хочу и не иду. Не тронь лучше меня, иначе я задамъ тебѣ! закричалъ Доббинъ, хватаясь за оловянную чернилицу.
   Онъ былъ такъ взбѣшенъ, что Коффъ смутился и, сунувъ къ карманъ руки, пошелъ отъ него прочь съ злобною улыбкой.
   Послѣ этой сцены Коффъ никогда не связывался съ сыномъ бакалейника. Мнѣ кажется, это-то и было главной причиной, по которой Коффъ всегда съ презрѣніемъ и насмѣшками относился на сторонѣ о Доббинѣ.
   Спустя нѣсколько времени послѣ этой встрѣчи, Коффу, въ одинъ прекрасный полдень, случилось быть въ сосѣдствѣ бѣднаго Доббина, который въ сторонѣ отъ своихъ школьныхъ товарищей и, по обыкновенію, въ уединенной части рекреаціоннаго двора, спокойно лежалъ подъ деревомъ, углубленный въ чтеніе "Арабскихъ сказокъ". Забывая все окружавшее его, онъ въ это время носился далеко, съ морякомъ Синбадомъ, въ долинѣ алмазовъ, или сидѣлъ съ принцемъ Какъ-хочешь-называй и волшебницей Перибану въ той очаровательной пещерѣ, гдѣ принцъ нашелъ ее, и въ которую мы сами современемъ отправимся,-- какъ вдругъ пронзительные крики и вопли дѣтскаго голоса, пробудили его отъ пріятныхъ видѣній. Доббинъ приподнялъ свою голову и увидѣлъ предъ собой Коффа, колотившаго маленькаго мальчика.
   Это былъ Осборнъ; но Доббинъ ни къ кому не питалъ особеннаго зла, а еще менѣе къ маленькимъ.
   -- Какъ ты смѣлъ разбить бутылку? говорилъ Коффъ ребенку.
   Мальчику, было приказано перелѣзть черезъ заборъ, пробѣжать четверть мили, взять въ долгъ рому и возвратиться на дворъ тѣмъ же путемъ. При обратномъ скачкѣ черезъ заборъ, нога мальчика какъ-то поскользнулась: бутылка разбилась, ромъ пролился, и онъ, какъ преступникъ, явился передъ своимъ повелителемъ.
   -- Какъ смѣлъ ты разбить ее? говорилъ Коффъ: -- ахъ ты воришка! выпилъ самъ ромъ, да и хочешь увѣрить меня, что разбилъ бутылку. Протягивай руку.
   И огромная, тяжелая палка опустилась на дѣтскую рученку. Доббинъ привсталъ. Видѣнія арабскихъ сказокъ исчезли. Передъ Доббиномъ очутилась ежедневная жизнь съ огромнымъ дѣтиной, жестоко наказывающимъ ребенка.
   -- Протягивай другую! кричалъ Коффъ своему маленькому сотоварищу, лицо котораго покрылось мертвою блѣдностью.
   Доббинъ задрожалъ и подобралъ свое узкое платье.
   -- Вотъ тебѣ бутылка! сказалъ Коффъ, опуская вторично свою палку.
   Доббинъ, при вторичномъ ударѣ, вскочилъ.
   Не могу сказать вамъ побудительной причины поступка Доббина. Можетъ быть, душа его возмутилась при видѣ такого тиранства; можетъ быть, въ немъ проявилось чувство мщенія за обиды себѣ и желаніе помѣряться силами съ этимъ буяномъ всей школы, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отбить всѣ трофеи, пріобрѣтенныя Коффомъ на поприщѣ безпрерывныхъ дракъ и обидъ. Которое изъ этихъ побужденіи было основательнѣе, не знаю: только Доббинъ въ одно мгновеніе вскочилъ на ноги и закричалъ:
   -- Остановись, Коффъ, или я тебѣ....
   -- Я что ты мнѣ? спросилъ Коффъ, забавляясь, повидимому, вмѣшательствомъ Доббина.-- Протягивай же руку, говорятъ тебѣ....
   -- Или я тебѣ надаю такихъ тузовъ, какихъ ты еще во всю свою жизнь испробовалъ! сказалъ Доббинъ въ отвѣтъ на первую часть рѣчи Коффа.
   Маленькій Осборнъ, задыхаясь отъ слезъ, взглянулъ съ ужасомъ и недовѣрчивостію на изумленнаго богатыря, внезапно выступившаго на его защиту. Удивленіе Коффа было едва ли менѣе.
   -- Послѣ классовъ, сказалъ Коффъ, бросая на Доббина взгляды, въ которыхъ выражалось: -- Пиши духовную, любезный, и передай до того времени лучшія желанія своимъ друзьямъ.
   -- Когда угодно, отвѣчалъ Доббинъ.-- Осборнъ, ты долженъ быть на моей сторонѣ.
   -- Пожалуй, сказалъ Осборнъ, стыдясь немного быть на сторонѣ своего защитника: папа его, какъ намъ уже извѣстно, держалъ свой экипажъ.
   Наступилъ условный часъ битвы. Коффъ, мастеръ своего дѣла, съ самого начала смотрѣлъ на противника съ величайшимъ презрѣніемъ и, награждая его могучими ударами, постоянно сохранялъ ловкую и пріятную осанку; онъ былъ какъ на балу. Доббинъ три раза былъ сбитъ, и съ каждымъ разомъ раздавались громкія восклицанія, выражающія или смѣхъ надъ побѣжденнымъ, или одобреніе побѣдителю.
   -- Какая же славная мнѣ будетъ трепка, когда все кончится! думалъ молодой Осборнъ и, поднимая своего защитника, шепталъ ему:
   -- Сдайся лучше, дѣло кончится колотушками, а мнѣ ты знаешь, не привыкать къ нимъ.
   Но раздраженный Доббинъ не слушалъ его и выступилъ въ четвертый разъ.
   Въ продолженіи первыхъ трехъ разъ сынъ бакалейника, вовсе не зная, какъ должно парировать направляемые на него удары, былъ жертвою опытнаго Коффа; въ четвертый разъ, Доббинъ, рѣшившись дѣйствовать по своему, пустилъ въ дѣло лѣвую руку (онъ былъ лѣвша), и битва приняла совсѣмъ другой оборотъ. Два мѣткіе и сильные удара произвели замѣтный перевѣсъ за его сторону.
   Коффъ спалился -- къ величайшему изумленію всего собранія.
   -- Славный ударъ! мѣтко попалъ! говорилъ Осборнъ, съ видомъ знатока, хлопая въ ладоши.-- Ну-ка, еще лѣвшой, лѣвшой его!
   Лѣвша Доббина въ продолженіи остальной части битвы дѣлала неимовѣрныя чудеса. Коффъ съ каждымъ пріемомъ падалъ на землю, а на двѣнадцатомъ былъ совершенно пораженъ; потерявъ присутствіе духа, онъ не зналъ, нападать ли ему, или защищаться. Доббинъ, напротивъ, былъ спокоенъ. Его блѣдное лицо, большіе сверкающіе глаза, большой разсѣкъ на губѣ, изъ котораго текла обильно кровь,-- придавали ему страшный видъ, внушавшій ужасъ во многихъ зрителей. Несмотря на все это, неустрашимый противникъ его, изнемогая отъ ударовъ, приготовился выступить въ тринадцатый и послѣдній разъ.
   Если бы я владѣлъ перомъ Непира, то непремѣнно описалъ бы эту битву со всею точностію и со всѣми подробностями. Это было генеральное сраженіе. Короче сказать, избитый до нельзя, едва держась на ногахъ, Коффъ былъ и въ этотъ разъ сбитъ лѣвшой Доббина, и уже этотъ разъ былъ послѣднимъ въ битвѣ.
   -- Теперь, кажется, будетъ съ него! сказалъ Доббинъ.
   Противникъ его повалился какъ бильярдный шаръ въ лузу. Вызовъ повторился еще, но онъ не могъ, или не хотѣлъ вставать.
   Мальчики подняли ужасный крикъ. Они превозносили Доббина, который выдержалъ и отразилъ сильное нападеніе врага, любопытствуя узнать причину шума, докторъ Свиштель вышелъ изъ кабинета; сильныя угрозы посыпались на Доббина, но пришедшій нѣсколько въ себя Коффъ вступился за него и, съ трудомъ поднявшись на ноги, сказалъ:
   -- Это моя вина, докторъ, а никакъ не Доббина. Я прибилъ ребенка и по всей справедливости заслужилъ наказаніе.
   Такое великодушіе со стороны Коффи не только спасло его отъ розогъ, но возвратило ему надъ школьниками все вліяніе, котораго послѣ такого пораженія онъ могъ бы навсегда лишиться.
   Вотъ какъ молодой Осборнъ, въ письмѣ къ своимъ родителямъ, описывалъ это происшествіе:

Домъ Шюгаръ-Кэйнъ, Ричмондъ, марта 18.

   "Любезная маменька. Надѣюсь, что вы здоровы, и буду очень благодаренъ, если пришлете мнѣ пирога и пять шиллинговъ денегъ. У насъ была славная драка между Доббиномъ и Коффомъ. Коффъ, вы знаете, былъ нашимъ главнымъ старшиной. Они сдѣлали тринадцать выступовъ. Коффъ остался побѣжденнымъ и сдѣлался второстепеннымъ старшиной. Драка произошла изъ за меня. Коффъ хотѣлъ поколотитъ меня за разбитую бутылку съ молокомъ, а Фигсъ вступился,
   "Мы зовемъ его Фигсъ потому, что отецъ его имѣетъ бакалейную лавку въ улицѣ Темзы. Я полагаю, что послѣ этого происшествія вы будете покупать чай и сахаръ у его отца. Коффъ каждую субботу уѣзжаетъ домой, но теперь не можетъ: у него подбиты оба глаза. У него есть бѣленькая, маленькая лошадка, на которой онъ всегда уѣзжаетъ отсюда: нельзя ли и мнѣ имѣть такую лошадку? Остаюсь

"Вашъ покорный сынъ
Джоржъ Седли Осборнъ."

   "P. S. Поцалуйте за меня маленькую Эмми, я вырѣзываю для нея изъ картонки коляску."
  
   Характеръ Доббина, вслѣдствіе побѣды надъ Коффомъ, удивительно выигралъ въ уваженіи всѣхъ его школьныхъ товарищей, и названіе Фигсъ, какъ и всякое другое, служившее до того побранкой, сдѣлалось любимымъ всѣми.
   -- Ни въ какомъ случаѣ Фигсъ не виноватъ, что отецъ у него бакалейникъ, говорилъ Джоржъ Осборнъ, пользовавшійся, при всей своей незначительности, любовью юношей, и это мнѣніе было принято съ общимъ одобреніемъ.
   Большинствомъ голосовъ принято за униженіе -- подсмѣиваться надъ его происхожденіемъ. "Фигсъ" осталось навсегда именемъ, выражающимъ ласку и благосклонность, и никто, подъ страхомъ наказанія, не смѣлъ больше издѣваться надъ нимъ.
   Съ измѣненіемъ обстоятельствъ и нравственныя силы Доббина возстановились. Онъ дѣлалъ удивительные успѣхи. Величавый Коффъ, удостоившій его своимъ снисхожденіемъ, часто помогалъ ему въ составленіи латинскихъ фразъ, доставлялъ ему лучшія удовольствія въ рекреаціонные часы и торжественно пересадилъ его съ задней скамѣйки на среднюю. Доббинъ, будучи тупъ въ классическихъ предметахъ, быстро успѣвалъ въ математикѣ. Къ величайшему удовольствію всѣхъ, онъ прошелъ изъ алгебры уравненія и на лѣтнемъ публичномъ испытаніи получилъ въ подарокъ французскую книгу. Любопытно было посмотрѣть на лицо его матери, выражавшее душевную радость, когда докторъ въ присутствіи родителей, огромнаго общества и всѣмъ учениковъ вручалъ ему "Странствія Телемака", съ золотою подписью: Gulielmo Dobbin. Всѣ дѣти захлопали въ ладоши, въ знакъ восхищенія и сочувствія. Не возможно описать или исчислить безпрестанныхъ измѣненій въ его лицѣ, и той неловкости, съ какою онъ подходилъ за подаркомъ и возвращался съ нимъ на мѣсто. Старикъ Доббинъ теперь только началъ уважать своего сына и публично подарилъ ему двѣ гинеи, большая часть которыхъ была употреблена на лакомства для школы. Послѣ каникулъ Доббинъ возвратился въ школу въ новомъ платьи: курточка замѣнилась сюртукомъ.
   Доббинъ, по скромности своей и молодости лѣтъ, не смѣлъ предполагать, чтобы эта счастливая перемѣна въ жизни произошла отъ его великодушнаго и мужественнаго нрава; онъ единственно приписывалъ ее вліянію и благосклонности маленькаго Джоржа, и съ этого времени предался ему со всею пылкостію любви и привязанности, какую только могутъ чувствовать дѣти и какую мы встрѣчаемъ иногда въ очаровательныхъ волшебныхъ сказкахъ. Доббинъ еще до знакомства, или, лучше сказать, до описанной драки, въ душѣ своей любилъ и уважалъ Осборна; а теперь онъ былъ весь его. Онъ видѣль къ Джоржѣ обладателя всѣхъ совершенствъ и во всѣхъ отношеніяхъ считалъ его за самаго прекраснаго, дѣятельнаго умнаго и великодушнаго юношу въ цѣломъ свѣтѣ. Онъ дѣлилъ съ нимъ деньги, покупалъ ему множество подарковъ, ножичковъ, карандашей печатокъ, романическихъ книгъ съ большими разрисованными изображеніями рыцарей и разбойниковъ. На многихъ изъ этихъ книгъ помѣщалась надпись: "Джоржу Седли Осборнъ -- отъ искренняго друга Уильяма Доббина."
   -- Надѣюсь, мистриссъ Седли, что у васъ будетъ лишнее мѣсто въ гостиной: я пригласилъ сюда обѣдать стариннаго своего друга, который послѣ обѣда поѣдетъ вмѣстѣ съ нами въ воксалъ, говорилъ лейтенантъ Джоржъ Осборнъ хозяйкѣ дома явившись на Россель-скверѣ, въ назначенныя для прогулки день: -- онъ точь въ точь такой же скромникъ, какъ мистеръ Джозъ.
   -- Скромникъ, гм! проворчалъ толстякъ, бросая побѣдоносный взглядъ на миссъ Шарпъ.
   -- Да; въ этомъ отношенія я говорю истинную правду; но только ты, Седли превзойдешь его своею граціозностію, сказалъ Осборнъ улыбаясь: -- я встрѣтился съ нимъ въ Бедфордѣ и сказалъ ему, что миссъ Амелія воротилась домой совсѣмъ,-- что мы сегодня отправляемся въ воксалъ, я, съ вашего позволенія, сударыня, пригласилъ его раздѣлить съ вами это удовольствіе, увѣривъ его, что мистриссъ Седли давно уже простила его за пуншевую чашу, которую онъ разбилъ на дѣтскомъ балу, лѣтъ семь тому назадъ. Вы помните эту исторію?
   -- Какъ не помнить! Больше всего тогда пострадало пунцовое платье мистриссъ Фламинго, сказала добродушная мистриссъ Седли.-- Въ первый разъ въ жизни видѣла я такого ротозѣя. Да и сестрицы его, кажется, не слишкомъ граціозны! Леди Доббинъ была съ ними вчера у альдермена въ Гейбири; мы ихъ тамъ видѣли. Весьма непривлекательныя фигуры!
   -- Альдерменъ, говорятъ, очень богатъ,-- правда ли это? спросилъ Осборнъ, лукаво улыбаясь.-- Нельзя ли мнѣ присвататься къ которой нибудь изъ его дочерей?
   -- Вамъ? съ вашимъ жолтымъ лицомъ? Желала бы я знать, кто за васъ пойдетъ.
   -- Будто я такъ жолтъ? Подождите -- вотъ вы увидите Доббина. Онъ три раза выдержалъ жолтую лихорадку -- дважды въ Нассау и разъ въ Сентъ-Китсѣ.
   -- Для насъ и ваше лицо жолто какъ шафранъ. Не правда ли, Эмми? сказала мистриссъ Седли.
   Амелія вмѣсто отвѣта вспыхнула и улыбнулась. Глядя на блѣдное, выразительное лицо Осборна, на его прекрасныя, черныя, блестящія кудри, съ такой заботливостію расчесанныя, она подумала въ своемъ маленькомъ сердцѣ, что во всей арміи британскаго короля, даже во всемъ свѣтѣ, не нашлось бы подобнаго лица или подобнаго героя.
   -- Мнѣ надобности нѣтъ до физіономіи и неловкости капитана Доббина, сказала Амелія.-- Знаю только, что я всегда его любила я люблю
   Она очень хорошо помнила, что Доббинъ былъ первый другъ и защитникъ Осборна.
   -- Доббинъ хотя и не похожъ на Адониса, сказалъ Джоржъ Осборнъ: -- но лучше такого человѣка я не встрѣчалъ между своими сослуживцами.
   Вечеромъ, когда Амелія, свѣжая какъ роза и распѣвая, какъ жаворонокъ, вбѣжала въ гостиную, въ бѣломъ кисейномъ платьицѣ, готовая совсѣмъ къ предстоящимъ побѣдамъ въ воксалѣ,-- довольно высокій джентльменъ непривлекательной наружности, съ большими руками и ногами, длинными ушами и гладко выстриженными черными волосами, приблизился къ ней съ низкимъ, весьма неграціознымъ поклономъ. На немъ былъ военный мундиръ и въ рукахъ трехъугольная шляпа.
   Это былъ никто другой, какъ капитанъ Уильямъ Доббинъ, возвратившійся изъ Вестъ-Индіи, гдѣ онъ выдержалъ желтую горячку и куда забросила его фортуна военной службы, въ то время, когда его храбрые товарищи пожинали славу въ Испаніи.
   Онъ такъ тихо позвонилъ, что изъ сидѣвшихъ въ гостиной никто не слышалъ; иначе вы можете быть увѣрены, что миссъ Амелія не осмѣлилась бы войти въ комнату распѣвая. Сладкій голосокъ ея падалъ прямо на душу капитана и оставался тамъ. Сжимая слегка протянутую къ нему руку Амеліи, онъ подумалъ:
   -- Возможно ли, чтобъ это была та самая дѣвочка, которую еще такъ недавно я видѣлъ въ розовомъ дѣтскомъ платьицѣ. Неужели это та самая маленькая дѣвочка, которая говаривала, что выйдетъ за мужъ за Осборна? И какъ хороша она собой, въ полномъ цвѣтѣ красоты! Счастливъ Осборнъ! но и она ничего не потеряетъ, подхвативши такого молодца.
   Все это передумалъ Доббинъ, прежде чѣмъ успѣлъ пожать ручку Амелія и положить свою шляпу.
   Его исторія по выходѣ изъ школы, до настоящей минуты, въ которую мы имѣемъ удовольствіе снова встрѣтиться съ нимъ, хотя не вполнѣ описана, но для смѣтливаго читателя достаточно ясна. Доббинъ лавочникъ сдѣлался современемъ альдерменомъ. Альдерменъ Доббинъ былъ потомъ полковникомъ національной кавалеріи. Самъ король и принцъ Йоркскій осматривали отрядъ полковника Доббина, и при этомъ случаѣ послѣдній былъ пожалованъ въ кавалеры. Старикъ мистеръ Осборнъ находился въ отрядѣ Доббина простымъ капраломъ.
   Молодые Доббинъ и Осборнъ поступили въ армію въ одинъ и тотъ же полкъ. Они служили въ Вестъ-Индіи и Канадѣ. Полкъ ихъ только что возвратился въ Англію.
   Привязанность Доббина къ Джоржу Осборну попрежнему оставалась тою же теплою и искреннею, какою была во времена школьной ихъ жизни.
   Сѣли за столъ. Молодые люди говорили о войнѣ, о славѣ, о Веллингтонѣ и о политическихъ событіяхъ. Въ тѣ славные дни каждый листъ газеты возвѣщалъ побѣду.
   Осборну и Доббину сильно хотѣлось видѣть свои имена въ спискѣ героевъ, и они кляли судьбу, помѣстившую ихъ въ полки, удаленные отъ поприща почестей и славы. Ребекка восхищалась этими разговорами, а Амелія трепетала и едва не падала въ обморокъ. Мистеръ Джозъ разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ за тигровой охотѣ, еще разъ вызвалъ за сцену миссъ Кутлеръ, угождалъ Ребеккѣ за столомъ и не забывалъ окружавшихъ его бутылокъ.
   Послѣ обѣда, когда дамы, уладились наверхъ, онъ съ тревожной быстротою выскочилъ изъ за стола, чтобъ отворить имъ двери, и потомъ, приблизившись къ столу, опорожнилъ нѣсколько стакановъ портвейна.
   -- Онъ славно зарядилъ себя, шепнулъ Осборнъ своему другу.
   Часъ отправляться въ воксалъ наступилъ. Карета стояла у подъѣзда.
  

ГЛАВА VI.

ВОКСАЛЪ.

   Я увѣренъ, что пѣсня, которую пою, довольно монотонна. Но я прошу благосклоннаго читателя припомнить, что кругъ моихъ дѣйствій ограничивался до сей поры семействомъ биржевого маклера; въ домѣ котораго, за Россель-скверѣ, добрые люди обѣдаютъ, завтракаютъ, пьютъ, гуляютъ, болтаютъ всякій вздоръ и даже влюбляются. Все это слишкомъ обыкновенныя вещи! Вотъ все содержаніе вашей исторіи: Осборнъ, влюбленный въ Амелію, упросилъ своего стараго друга пообѣдать на Россель-скверѣ и оттуда отправиться въ воксалъ. Джозефъ Седли влюбленъ въ Ребекку. Женится ли онъ на ней? Вотъ главный предметъ, которымъ мы займемся теперь.
   Мы можемъ придать ему какую угодно норму -- джентльменовскую, романтическую или шутливую. Вообразите себѣ, что таже самая сцена, съ тѣми же лицами переносится на Гросвеноръ-скверъ: лордъ Джозефъ Седли влюбленъ; маркизъ Осборнъ привязавъ душею къ леди Амеліи, съ полнаго согласія благороднаго ея отца. Или если вамъ не нравятся дѣйствующія лица изъ высшаго круга, то въ нашей волѣ спуститься въ самый низшій и описать, напримѣръ, что дѣлается на кухнѣ мистера Седли. Вообразите сами, какъ черный Самбо влюбленъ въ кухарку (что, впрочемъ, кажется, дѣйствительная правда), и какъ, онъ сражается изъ за нея съ кучеромъ; какъ поваренокъ крадетъ кусокъ свѣжей баранины, и новая горничная миссъ Седли не можетъ итти спать безъ стеариновой свѣчи. Подобныхъ сценъ можно представить множество, и всѣ онѣ будутъ похожи за сцены изъ ежедневной жизни. Или, наконецъ, если вы имѣете желаніе видѣть что нибудь ужасное, то вообразите, что любовникъ горничной, настоящій разбойникъ, который, съ шайкою подобныхъ себѣ, вламывается въ домъ, убиваетъ вѣрнаго Самбо, у ногъ его господина и похищаетъ миссъ Амелію, оставляя всѣхъ въ неизвѣстности о ней, до послѣднихъ страницъ третьяго тома. Намъ легко бы было на этихъ данныхъ составить повѣсть, полную томительнаго интереса, и читатель съ замираніемъ сердца пробѣгалъ бы пылающіе огнемъ ужаса-страницы. Вообразите одну главу этой повѣсти, подъ слѣдующимъ названіемъ:

НОЧНОЕ НАПАДЕНІЕ.

   Ночь была мрачная и бурная; тучи -- черныя, черныя, какъ чернила черныя. Бурный вихрь рвалъ верхушки трубъ старыхъ домовъ и съ трескомъ и, съ свистомъ разносилъ черепицы по опустѣлымъ улицамъ. Никто не смѣлъ бороться съ этой бурей; ночные стражи попрятались въ свои конуры, обливаемыя дождемъ и потрясаемыя громомъ. Билль Стидфастъ былъ въ эту пору на стражѣ: но отъ него остались только измятый плащъ да разбитый фонарь. Сильный порывъ вѣтра стащилъ съ козелъ проѣзжавшаго мимо саутсамптонскихъ рядовъ извощика и унесъ Богъ знаетъ куда. Вихри не разсказываютъ намъ о своихъ жертвахъ! Ужасная ночь! страшная ночь! Темно, страшно темно!.. ни мѣсяца, ни звѣздочки.... Одна какая-то одинокая, дрожащая, рано вечеромъ, выглянула за минуту изъ темнаго неба и какъ будто испугавшись, затмилась.
   "Разъ, два, три!"
   Это былъ условный сигналъ предводителя шайки разбойниковъ. Черной Маски, Визари.
   -- Мефи, готовы ли вы? говорилъ онъ: -- заряжены ли ваши пистолеты и съ собой ли кинжалы?
   -- У насъ все готово!
   -- Готово?... идемте же: время давно намъ быть за мѣстѣ, а мы только еще начинаемъ.
   -- Блоулеръ, ты посмотри за кухней; ты, Маркъ, похлопочи о сундукѣ старика.
   -- Я, присовокупилъ Визари, тихимъ, но ужасающимъ голосомъ:-- я самъ принимаю на себя трудъ утащить Амелію.
   Наступила мертвая тишина.
   -- Но это что такое?... выстрѣлъ!... вскричалъ Визари. Я слышу выстрѣлъ: откуда онъ, гдѣ, зачѣмъ?
   Вотъ образецъ ужаснаго. Теперь попробуемъ спрыснуть разсказъ розовой водой.
   Маркизъ Осборнъ, написавши billet-doux къ Амеліи, отправилъ его съ своимъ petit-figre.
   Милое созданіе приняло письмо изъ рукъ своей femme dе chambre, Mademoiselle Anastasie.
   -- Безцѣнный маркизъ! какая внимательная любезность! Въ письмѣ его заключалось приглашеніе за балъ къ лорду Д--!
   -- Кто эта прелестная дѣвушка?
   -- Миссъ Седли, отвѣчалъ лордъ Джозефъ съ важнымъ поклономъ: -- ее зовутъ миссъ Амелія Седли.
   -- Vous avez un bien beau nom, сказалъ молодой герцогъ, поворачиваясь на своихъ каблукахъ, не совсѣмъ довольный открытіемъ и наступая на ногу какого-то стараго джентльмена, который стоялъ позади и безмолвно восхищался красотою леди Амеліи.
   -- Trente mille tonnerres! закричалъ джентльменъ, скорчившись велъ вліяніемъ agonie du moment.
   -- Mille pardons, ваше сіятельство!
   -- И вы здѣсь! вскричалъ молодой герцогъ высокому и добродушному господину, черты лица котораго ясно высказывали, что въ немъ течетъ кровь Кавендишей.
   -- Два слова, мой другъ! скажите же мнѣ наконецъ, намѣрены ли вы разстаться съ вашимъ брильянтовымъ фермуаромъ?
   -- Я уже продалъ его за двѣсти пятьдесятъ тысячъ фунтовъ князю Эстергази.
   -- Und das war gar nicht theuer! воскликнулъ венгерецъ, и прочая, и прочая, и прочая....
   Теперь вы видите, милостивыя государыни, что авторъ могъ бы избрать любую манеру, тѣмъ болѣе, что ему столько же знакомы аристократическіе салоны, сколько и внутренность Ньюгетской тюрьмы. Одно только будетъ затруднять его, какъ моднаго романиста, именно: языкъ и манеры преступниковъ, а также и объясненія на разныхъ діалектахъ въ высшемъ кругу, и потому, съ вашего позволенія, онъ хочетъ скромно держаться середины, въ которой сцены и дѣйствующія лица ему болѣе знакомы. Короче сказать, глава о воксалѣ будетъ такъ коротка, что не заслуживаетъ даже названія главы. Но при всей своей сжатости она одна изъ самыхъ важныхъ въ нашемъ романѣ. Такія главы очень часто встрѣчаются въ жизни человѣка: повидимому и ничтожны, а впослѣдствіи, посмотришь, онѣ имѣютъ весьма важное вліяніе на остальную часть исторіи.
   Общество молодыхъ людей отправилось въ воксалъ. Джозъ и Ребекка сидятъ впереди кареты; мистеръ Осборнъ помѣстился напротивъ ихъ между Амеліей и капитаномъ Доббиномъ.
   Каждый изъ сидѣвшихъ въ каретѣ вполнѣ былъ увѣренъ, что въ этотъ вечеръ Джозъ непремѣнно предложитъ миссъ Ребеккѣ сдѣлаться госпожею Седли. Родители, оставшіеся дома, были непрочь, отъ такой перемѣны, хотя старикъ Седли, между нами будь сказано, питалъ въ душѣ къ своему сыну, за его тщеславіе, самолюбіе, лѣность и не свойственную мужчинѣ скромность, чувство, очень сходное съ презрѣніемъ. Онъ не могъ равнодушно смотрѣть на его фешіонабельность и отъ души смѣялся всегда надъ его напыщенными разсказами объ Индіи.
   -- Я оставлю ему половину имѣнія, говорилъ старикъ; -- кромѣ котораго у него довольно своего; но я вполнѣ убѣжденъ, что умри хоть завтра внезапно кто нибудь изъ насъ, я, мать его или сестра, Джозъ скажетъ: неужели! и также хладнокровно сядетъ за обѣдъ, какъ и сегодня. Я нисколько не забочусь о немъ. Пусть его женится на комъ хочетъ. Это не мое дѣло.
   Амелія, съ своей стороны была безъ ума отъ этой партіи. Разъ или два Джозъ собирался поговорить съ ней о чемъ-то важномъ, и она готова была выслушать его каждый разъ; но толстякъ никакъ не могъ рѣшиться открыть ей тайну и обманывалъ ожиданія сестры, отдѣлываясь однимъ глубокимъ вздохамъ, послѣ котораго уходилъ прочь.
   Тайна брата томила Амелію. Она не рѣшалась говорить съ Ребеккой объ этомъ щекотливомъ предметѣ, но зато вполнѣ вознаграждала себя предположеніями въ дружескихъ бесѣдахъ съ мистриссъ Бленкинсонъ; послѣдняя по дружбѣ и по секрету передавала горничной; та мимоходомъ сообщала, кухаркѣ, а черезъ горничную узнали все и сосѣди и мелочные лавочники,-- такъ что вскорѣ во всемъ Росель-скверѣ заговорили о близкой женитьбѣ Джоза.
   Мистриссъ Седли считала подобную партію унизительною.
   -- Помилуйте, сударыня, возражала ей мистриссъ Бленкинсонъ: -- вы вспомните, что мы сами были только мелочныя торговки, когда выходили за мистера Седли, прикащика биржеваго маклера; тогда у насъ у всѣхъ не набралось бы пяти сотъ фунтовъ; а теперь, слава тебѣ Господи! мы разбогатѣли хоть куда.
   Мистриссъ Седли не противорѣчила. Чему быть, того не миновать!
   При такомъ положеніи дѣла, все, казалось, улыбалось счастію Ребекки. Она брала Джоза за руку, когда отправлялись всѣ къ обѣду; она сидѣла подлѣ него въ открытой коляскѣ, и хотя никто еще ни слова не говорилъ о женитьбѣ, но всѣ видѣли ее неизбѣжною. Одного только не доставало -- признанія Джоза и формальнаго предложенія руки. О если бы вы знали, какъ Ребекка нуждалась въ настоящую минуту въ помощи матери, доброй, нѣжной матери, которая въ десять минутъ рѣшила бы трудное, дѣло вынудивъ, послѣ короткаго разговора, исполненнаго обоюднаго довѣрія, плѣнительное признаніе у застѣнчиваго молодого человѣка!
   Въ такомъ положеніи находились дѣла, когда карета перекатилась Вестминстерскій мостъ и остановилась у воротъ воксала.
   Когда Джозъ вышелъ изъ кареты, въ толпѣ раздался легкій хохотъ надъ его тучностію, и онъ, пыхтя и краснѣя, началъ пробиваться впередъ съ миссъ Ребеккою Шарпъ. Джоржъ Осборнъ велъ Амелію. Послѣдняя была весела и счастлива.
   -- Сдѣлай милость, Уильямъ, сказалъ Доббинъ: -- возьми подъ свое покровительство дамскія шали.
   И въ то время, какъ юныя четы рука объ руку пробирались сквозь ворота воксала, честный Доббинъ, взявъ шали, довольствовался тѣмъ, что заплатилъ за всѣ билеты при входѣ въ воксалъ.
   Онъ шелъ вслѣдъ за ними мѣрнымъ шагомъ, опасаясь нарушить своимъ вмѣшательствомъ удовольствіе той или другой четы. Впрочемъ, это не относилось до Джоза и Ребекки: онъ мало обращалъ на нихъ вниманія. Онъ думалъ объ Амеліи и находилъ ее достойною блистательнаго Джоржа Осборна. Онъ слѣдилъ за юной четой и наслаждался ихъ непритворнымъ счастіемъ, какъ нѣжный отецъ. Быть можетъ, и онъ чувствовалъ, что не мѣшало бы и ему имѣть въ это время подъ рукой что нибудь понѣжнѣе кашемировыхъ дамскихъ шалей (многія уже начинали смѣяться при взглядѣ за неуклюжаго провожатаго, навьюченнаго этимъ женскимъ грузомъ); но Доббинъ былъ далекъ отъ подобныхъ расчетовъ, подстрекающихъ самолюбіе... чего еще ему недоставало, если другъ его наслаждается блаженствомъ? И дѣйствительно, онъ былъ самъ счастливъ счастіемъ своего друга. Доббинъ ни разу еще не обратилъ вниманія на окружавшіе его предметы. Сотни тысячь лампъ, горѣвшихъ, разноцвѣтными огнями,-- музыканты, разыгрывающіе плѣнительныя мелодіи въ богато убранной бесѣдкѣ,-- пѣвцы и пѣвицы, услаждавшіе слухъ нѣжными балладами,-- танцы добрыхъ гражданъ,-- дивное восхожденіе мадамъ Саки по канату,-- пустынникъ въ своей кельѣ, предсказывающій любопытнымъ всякій вздоръ... но никакія чудеса воксала не восхищали столько Доббина, какъ счастіе, постоянно выражавшееся на лицахъ влюбленныхъ, за которыми онъ шелъ!
   Проходя мимо павильона, въ которомъ мистриссъ Салмонъ пѣла какую-то арію, въ которой описывались тогдашніе воинскіе подвиги, Доббинъ началъ потихоньку подпѣвать ей; она напоминала ему знакомые звуки, и дѣйствительно, арія была та самая, которую Амелія напѣвала утромъ передъ самой встрѣчей съ Доббиномъ.
   Но вдругъ онъ расхохотался надъ самимъ собой; да и есть чему похохотать: онъ пѣлъ нисколько не лучше совы.
   При самомъ входѣ въ воксалъ, ваши юныя четы дали другъ другу торжественныя обѣщанія не разставаться во весь вечеръ; но не прошло и десяти минутъ, какъ они потеряли другъ друга. Ужь такъ заведено, что партіи въ воксалѣ нарочно расходятся въ разныя стороны и встрѣчаются за ужиномъ, чтобы поболтать о приключеніяхъ того вечера.
   Какого рода были приключенія мистера Осборна и миссъ Амеліи, неизвѣстно и остается пока тайною, извѣстно только за достовѣрное, что во весь вечеръ они были счастливы и вели себя прилично.
   Но когда миссъ Ребекка Шарпъ и толстый ея кавалеръ потерялись въ уединенной аллеѣ, гдѣ уже блуждало нѣсколько десятковъ подобныхъ имъ паръ, оба они почувствовали, что положеніе ихъ было довольно щекотливо и въ нѣкоторомъ родѣ важно. Миссъ Шарпъ полагала, что теперь или никогда наступила минута, когда откроется признаніе, трепетавшее уже на робкихъ устахъ мистера Седли. Передъ этимъ они смотрѣли панораму Москвы, при чемъ какой-то грубіянъ наступилъ на ногу миссъ Шарпъ. Она испустила легкій крикъ и бросилась въ объятія мистера Седли. Это маленькое происшествіе до того возбудило нѣжность и самоувѣренность Джозефа, что онъ рѣшился разсказать Ребеккѣ нѣсколько своихъ приключеній въ Индіи.
   -- Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть Индію! воскликнула Ребекка.
   -- Хотѣлось бы? сказалъ Джозефъ съ самой плѣнительною нѣжностію и вѣроятно сталъ бы продолжать эту вопросительную систему еще съ большею плѣнительностію, какъ вдругъ -- о, досада!-- зазвонилъ колокольчикъ къ фейерверку; толпы гуляющихъ зашевелились, засуетились и въ стремительномъ потокѣ къ мѣсту фейерверка увлекли и нашихъ нѣжныхъ любовниковъ.
   Капитанъ Доббинъ думалъ тоже принять участіе въ общемъ ужинѣ и уже нѣсколько разъ проходилъ мимо ложи, которую заняли наши четы; но на него никто не обращалъ вниманія. На столѣ приготовлено было четыре прибора. Молодые счастливцы весело и беззаботно разговаривали между собой, и совершенно забытый Доббинъ, пристально взглянувъ на нихъ, отправился по опустѣлымъ аллеямъ бесѣдовать съ "пустынникомъ".
   -- Я буду лишнимъ между ними. Зачѣмъ мѣшать ихъ счастію, думалъ добрый Доббинъ.
   Въ ложѣ завязался одушевленный общій разговоръ. Джозъ сіялъ во всей своей славѣ и повелительно отдавалъ приказанія оффиціянтамъ. Онъ самъ приготовлялъ салатъ, разрѣзывалъ цыплятъ; откупоривалъ шампанское,-- ѣлъ и пилъ съ большимъ усердіемъ все, что стояло на столѣ. Наконецъ, къ довершенію своего удовольствія, онъ потребовалъ чашку пуншу изъ арака.
   Эта чаша пуншу имѣла важныя послѣдствіи; въ томъ нѣтъ ничего удивительнаго. Доказано наблюденіями и историческими изслѣдованіями, что разныя эпохи въ жизни человѣка бываютъ слѣдствіемъ подобныхъ чашъ. Напримѣръ: отчего прекрасная Розамунда перешла въ другой міръ? отъ чаши (но только съ ядомъ; маленькая невѣрность въ ссылкахъ можетъ быть допущена). Отчего произошла смерть Александра Македонскаго? отъ чаши съ виномъ. Почему же и въ нашемъ романѣ "безъ героя" пуншевой чашѣ не имѣть вліянія на судьбу дѣйствующихъ лицъ, хотя смѣло можно допустить, что большая часть изъ нихъ и не попробовала изъ нея.
   Молодыя дѣвицы не пили пуншу; Осборнъ не любилъ его; слѣдовательно, вся чаша досталась на долю Джозефа. Дѣйствіе пуншу стало быстро проявляться. Джозефъ, сначала довольно скромный и веселый, становился буйнѣе и упрямѣе. Сначала онъ только смѣялся и разговаривалъ, потомъ запѣлъ во весь голосъ и собралъ передъ ложей толпу любопытныхъ, которая болѣе и болѣе увеличивалась и съ громкимъ смѣхомъ рукоплескала ему.
   -- Браво, браво, толстякъ! говорилъ одинъ изъ толпы.
   -- Ancore, ancore! кричали другіе.
   -- Вотъ бы славная фигура была на канатѣ! попросите его проплясать! кричали голоса, къ величайшему ужасу дамъ и досадѣ Осборна.
   -- Ради Бога, перестань, Джозефъ! вставай: пора доvой! вскричалъ Осборнъ, и молодыя дѣвицы поднялись съ мѣстъ.
   -- Постойте еще, немного постойте, моя милая, несравненная! кричалъ Джозъ, обхватывая своими лапами тоненькую талію Ребекки. Миссъ Шарпъ отскочила, но не могла освободить своей руки. Смѣхъ передъ ложей увеличился. Джозефъ продолжалъ пить, пѣть и любезничать и наконецъ, моргая глазами и размахивая стаканомъ, сталъ приглашать зрителей распить съ нимъ пуншъ.
   Уже Джоржъ Осборнъ чуть ее сбилъ съ ногъ какого-то дерзкаго смѣльчака, выступившаго принять приглашеніе Джоза, уже волненіе въ толпѣ становилось замѣтнымъ и ссора казалась неизбѣжною, какъ вдругъ является Доббинъ, послѣ своихъ уединенныхъ прогулокъ.
   -- Пошли прочь, дураки! Закричалъ онъ, расталкивая толпу и пробираясь въ ложу: -- что вамъ здѣсь нужно?
   И мало по малу любопытные оставили нашихъ знакомцевъ въ покоѣ.
   -- Гдѣ ты пропадалъ до сихъ поръ, Доббинъ? вскричалъ Осборнъ, выхватывая у него бѣлую кашемировую шаль и закутывая въ нее Амелію.
   -- Останься здѣсь смотрѣть за Джозомъ, пока я отведу дамъ въ карету.
   Джозъ всталъ и хотѣлъ было послѣдовать за уходящими дамами, по легкій толчекъ Осборна усадилъ его на мѣсто. Джозъ дѣлалъ прощальные знаки вслѣдъ удалявшимся и громко посылалъ прощанія,-- потомъ, схвативши руку Доббина, горько заплакалъ и разсказалъ ему тайну своего сердца. Онъ признался, что обожаетъ Ребекку,-- что этимъ поступкомъ онъ убьетъ ее,-- что завтра же утромъ женится на ней. Доббинъ одобрялъ его намѣреніе и предложилъ ему отправиться домой, чтобъ сдѣлать нужныя приготовленія. Черезъ полчаса онъ посадилъ его въ наемную карету, и ловкій извощикъ благополучно доставилъ Джозефа въ его квартиру.
   Джоржъ Осборнъ между тѣмъ проводилъ молодыхъ дѣвицъ до дому и, переходя черезъ Россель-скверъ, такъ громко захохоталъ, что привелъ въ изумленіе ночного стража.
   Амелія грустно взглянула на свою подругу, поцаловала ее и, не сказавъ ни слова, удалилась въ спальню.
   -- Онъ долженъ непремѣнно завтра открыться мнѣ, думала Ребекка.-- Онъ четыре раза называлъ меня душенькой и пожималъ мнѣ руку въ присутствіи Амеліи. Непремѣнно завтра онъ откроется и предложитъ свою руку.
   Такъ думала и Амелія, а съ этой думой связывались и другія: сватебное платье, подарки, которые она сдѣлаетъ своей милой подругѣ, сватебные церемоніалы, въ которыхъ она будетъ играть немаловажную роль, и прочее, и прочее, и прочее.
   Слѣдующее утро, въ которое Ребекка ожидала зари своего счастія, застало мистера Седли въ ужасныхъ мученіяхъ. Содовая вода еще не была тогда изобрѣтена. Легкое пиво служило единственнымъ средствомъ къ возстановленію здоровья. Джоржъ Осборнъ засталъ сборщика податей за этимъ напиткомъ. Доббинъ былъ уже тамъ и помогалъ съ пылкимъ радушіемъ бѣдному страдальцу въ облегченіи его мукъ. Молодые офицеры насмѣшливо переглянулись. Даже угрюмый лакей Джозефа не могъ сохранить прилично равнодушнаго выраженія, при мысли о вчерашнемъ положеніи своего господина.
   -- Мистеръ Седли былъ чрезвычайно неспокоенъ вчера вечеровъ, говоривъ онъ Осборну, когда тотъ подымался на лѣстницу.-- Ему очень хотѣлось подраться съ извощикомъ. Капитанъ принужденъ быть втащить его какъ маленькаго ребенка.
   Легкая улыбка пролетѣла по лицу мистера Брута и исчезла въ ту же минуту. Лицо его приняло спокойное выраженіе, когда при входѣ въ спальню онъ докладывалъ своему господину о приходѣ мастера Осборна.
   -- Ну, какъ твое здоровье, Седли? началъ Осборнъ, осматривая Джоза.-- Цѣлы ли твои ребры? Внизу стоитъ извощикъ съ подбитымъ глазомъ и подвязанною головою и хочетъ требовать законнаго удовлетворенія.
   -- За что? проговорилъ Седли слабымъ голосомъ.
   -- За вчерашнія колотушки. Не правда ли, Доббинъ, онъ славно владѣетъ кулаками.
   -- Да, правда, вы напали на несчастнаго извощика съ искусствомъ опытнаго бойца, сказалъ капитанъ.
   -- А господинъ-то въ бѣломъ сюртукѣ, въ воксалѣ? каково въ него вцѣпился Джозъ? А какъ завизжали тогда женщины! просто ужасъ! Я никакъ не думалъ, чтобъ индѣйцы были такіе забіяки. Къ тебѣ подъ пьяную руку никто не попадайся.
   -- Да, точно, я дѣлаюсь страшенъ, когда меня разсердятъ, проговорилъ Джозъ съ дивана, сдѣлавъ такую кислую и смѣшную гримасу, что даже самая холодная учтивость капитана не могла долѣе выдержать: и онъ и Осборнъ разразились громкимъ хохотомъ.
   Осборнъ рѣшился безъ пощады трунить надъ Джозомъ, котораго считалъ первѣйшимъ трусомъ. Ему давно уже не нравилось, что Седли хотѣлъ ввести гувернантку въ честное семейство, съ которымъ и самъ Осборнъ надѣялся соединиться близкими узами.
   -- Ты дѣлаешься страшенъ, закричалъ Осборнъ.-- Вспомни хорошенько, каковъ ты былъ вчера. Ты едва держался на ногахъ и былъ посмѣшищемъ всего воксала. Помнишь ли, какъ ты ревѣлъ на весь садъ какую-то пѣсню?
   -- Какую? спросилъ Джозъ.
   -- Самую нѣжную, вся публика плакала, -- и называлъ Розу, Ребекку -- какъ ее зовутъ?... ну, однимъ словомъ, подругу Амеліи,-- своей душечкой, возлюбленной.
   И Осборнъ, безъ всякаго милосердія и еще съ преувеличеніями, выставлялъ всю неблаговидность вчерашняго поступка Джозефа.
   -- Зачѣмъ я стану щадить его? говорилъ Осборнъ своему другу, когда они вышли изъ квартиры Седли, оставивъ его попеченіямъ доктора Голлопа.-- Какое онъ имѣлъ право творить такія глупости къ воксалѣ и дѣлать изъ всѣхъ насъ дураковъ? И что это за дѣвчонка, которая то и дѣло, что вѣшается ему на шею! и безъ того фамилія Седли стоитъ не слишкомъ высоко. Мнѣ хотѣлось бы имѣть невѣсткой что нибудь побольше гувернантки. У меня есть гордость, и я понимаю свое положеніе. Миссъ Шарпъ вовсе мнѣ не ровня; она чисто лѣзетъ въ чужіе сани. Я принимаю на себя обязанность вразумить глупаго набоба и спасти его отъ окончательнаго дурачества.
   -- Ты знаешь дѣло лучше, другъ мой, сказалъ Доббинъ съ видомъ сомнѣнія.-- Всѣ Осборны были изъ партіи торіевъ, и фамилія ихъ одна изъ самыхъ древнихъ въ Англіи. Но....
   -- Я не хочу слышать возраженій. Мы теперь идемъ на Россель-скверъ, и если тебѣ нравится миссъ Шарпъ, приволокнись за ней.
   Но капитанъ Доббинъ отказался зайти на Россель-скверъ.
   Подходя къ дому мистера Седли, Осборнъ увидѣлъ двѣ головки въ окнахъ разныхъ этажей и невольно разсмѣялся.
   Миссъ Амелія стояла на балконѣ передъ гостиной и смотрѣла въ ту сторону, гдѣ жилъ Осборнъ; миссъ Шарпъ изъ окна своей спальни смотрѣла въ противоположную сторону, откуда надѣялась увидѣть приходъ огромнаго Джоза Седли.
   -- Подруга твоя на сторожевой башнѣ, сказалъ Джоржъ Амеліи: -- но напрасно ждетъ она друга.
   И, продолжая хохотать, онъ описалъ въ самыхъ забавныхъ выраженіяхъ плачевное положеніе ея брата.
   -- Какъ не стыдно, Джоржъ, смѣяться надъ моимъ братомъ! сказала Амелія.
   Но вмѣсто отвѣта Джоржъ засмѣялся еще громче и еще болѣе началъ подшучивать насчетъ несчастнаго Джозефа, и когда миссъ Шарпъ явилась въ гостиной, онъ не оставилъ и ея въ покоѣ.
   -- О, миссъ Шарпъ! еслибъ вы могли взглянуть на него теперь, говорилъ Осборнъ: -- какъ онъ страдаетъ и стонетъ на своей постели! и съ какой гримасой показываетъ языкъ, доктору Голлопу!
   -- Кто такой -- онъ? спросила миссъ Шарпъ.
   -- Какъ кто? И вы не знаете?... Капитанъ Доббинъ, къ которому мы всѣ вчера были такъ невнимательны.
   -- Правда твоя, Джоржъ, вчера мы обошлись съ нимъ очень невѣжливо, сказала Амелія, покраснѣвъ: -- я совсѣмъ забыла о немъ.
   -- Чтожь мудренаго! кричалъ Осборнъ съ громкимъ хохотомъ: -- согласись сама, мой другъ, не все же думать о нашемъ капитанѣ. Не правда ли, миссъ Шарпъ?
   -- Признаюсь вамъ откровенно, мистеръ Осборнъ, я ничего не могу припомнить о вашемъ другѣ, я знаю только, что онъ вчера разбилъ стаканъ, и не случись этого, я не звала бы даже о существованіи капитана Доббина, сказала миссъ Шарпъ съ надмѣннымъ видомъ.
   -- Очень хорошо, миссъ Шарпъ: я скажу ему это, сказалъ Осборнъ.
   Съ той минуты миссъ Шарпъ почувствовала недовѣрчивость и даже ненависть къ молодому офицеру.
   -- Неужели онъ смѣется надо мной? думала Ребенка.-- Неужели его противныя шутки относились до Джозефа? не запугалъ ли онъ его? что, если онъ не придетъ?
   И глаза навернулась у ней на глазахъ, а сердце сильно забилось.
   -- Вы всегда шутите, сказала она, стараясь придать какъ можно болѣе наивности своему голосу.-- Шутите, сколько вамъ угодно, мастеръ Осборнъ: меня некому защитить.
   И миссъ Ребекка удалилась.
   Джоржъ, встрѣтивъ упрекающій взоръ Амеліи, почувствовалъ угрызеніе совѣсти.
   -- Милая, дорогая Амелія, сказалъ онъ: -- не упрекайте меня; вы слишкомъ чувствительны.... слишкомъ добры. Вы мало еще знаете свѣтъ.... подруга ваша.... миссъ Шарпъ.... не должна забывать своего положенія.... и свято сохранять свѣтскія отношенія.
   -- Развѣ вы думаете, что Джозъ....
   -- Ничего не знаю, клянусь вамъ.... Его добрая воля.... Я не имѣю права быть его наставникомъ.... Знаю только одно, что онъ до глупости тщеславенъ. Ну, какъ вы объясните его вчерашнее поведеніе.... Я не могу забыть его глупыхъ словъ... Вы помните, какъ онъ говорилъ ду....у....шечка!
   И онъ снова захохоталъ. Амелія тоже засмѣялась.
   Весь тотъ день Джозефъ не выходилъ: это, однакожь, не пугало Амелію. Она отправила мальчика къ брату, спросить обѣщанныя книги и узнать о состояніи его здоровья. Слуга Джоза, мистеръ Брутъ, отвѣтилъ, что господинъ его въ постели, и только сейчасъ простился съ докторомъ.
   -- Завтра онъ непремѣнно придетъ, думала Амелія, не смѣя говорить съ Ребеккой насчетъ этого предмета.-- Ребенка съ своей стороны не намекала тоже.
   На другой день, когда обѣ молодыя дѣвушки сидѣли на софѣ, приготовляясь работать, писать письма или читать романъ, въ гостиную вошелъ Самбо, съ вѣчной своей улыбкой, держа въ одной рукѣ свертокъ, а въ другой письмо на подносѣ.
   -- Письмо отъ мистера Джоза, сказалъ онъ, обращаясь къ миссъ Амеліи.
   Амелія трепетала, разламывая печать.
   Вотъ содержаніе письма:
   "Милая Амелія! посылаю тебѣ "Сироту въ дремучемъ лѣсу". По болѣзни своей, я не могъ бытъ вчера у васъ. Сегодня я уѣзжаю изъ Лондона въ Чельтенемъ. Пожалуста, извини меня, если можешь, передъ любезной миссъ Шарпъ, за мое поведеніе въ воксалѣ и упроси ее забыть и простить всякое слово, произнесенное мной за этимъ разгорячительнымъ, роковымъ ужиномъ. Поправившись немного въ Чельтенемѣ, я поѣду на нѣсколько мѣсяцевъ въ Шотландію.

Остаюсь преданный тебѣ братъ
Джозефъ Седли.

   Это письмо было смертельнымъ приговоромъ. Все кончилось. Амелія не смѣла взглянуть на блѣдное лицо и пылающіе глаза Ребекки; она уронила письмо на колѣни и убѣжала наверхъ -- выплакать свое горе.
   Ключница Бленкинсонъ явилась къ ней съ утѣшеніемъ; Амелія со всею довѣрчивостію и откровенностію высказала ей свое горе.
   -- Не горюйте, моя милая барышня, говорила она.-- Мнѣ не хотѣлось вамъ говорить, а признаюсь теперь.... въ домѣ нашемъ никто ея не любитъ. Я видѣла своими глазами, какъ она читала письма вашей матушки. Горничная сказывала мнѣ, что она безпрестанно роется въ вашихъ столахъ, и комодахъ, и шкатулкахъ, и я увѣрена, что она утащила вашу бѣлую ленту.
   -- Я сама отдала ее, я сама отдала ей! вскричала Амелія.
   Однакожъ, это нисколько не измѣнило мнѣнія мистриссъ Бленкнисонъ насчетъ миссъ Шарпъ.
   -- Я не вѣрю въ этихъ гувернантокъ, говорила она горничной.-- Вѣдь посмотри на нихъ, какъ они важничаютъ, а жалованья получаютъ не больше нашего.
   Въ домѣ мистера Седли всѣ до одной души полагали, исключая бѣдной Амеліи, что Ребекка уѣдетъ, и всѣ до одной души (съ тѣмъ же исключеніемъ) желали, чтобъ отъѣздъ былъ поскорѣе. Добрая Амелія перерыла всѣ свои комоды, шкэфы, ридикюли и шкатулки, пересмотрѣла всѣ платья, платки, косынки, манишки, воротнички, кружева, чулки, откладывая то одно, то другое, чтобъ сдѣлать подарокъ Ребеккѣ. Потомъ она отправилась къ отцу, который обѣщалъ ей подарить въ день рожденія столько гиней, сколько будетъ ей отъ роду лѣтъ, и просила его, передать эти деньги Ребеккѣ, которая болѣе ея нуждалась въ нихъ.
   Даже мистеръ Осборнъ не избѣгнулъ случая оказать свою щедрость и принужденъ былъ купить для Ребекки самую модную шляпку и спенсеръ.
   -- Это даритъ вамъ Джоржъ, моя милая Ребекка, говорила Амелія, съ гордостію вручая картонку, заключавшую подарки.-- Какой прекрасный вкусъ у него!
   -- Да, отвѣчала Ребекка.-- О, какъ я благодарна ему!
   -- Это Джоржъ Осборнъ разстроилъ мою сватьбу, подумала она -- и полюбила Джоржа Осборна.
   Приготовленія къ отъѣзду Ребекка дѣлала ей мамаши, чтобы налаживать ее дела с молодыми людьми, ей самой приходится этим заниматься. И какое это счастье, что женщины не столь уж усердно пользуются своими чарами. А иначе что было бы с нами! Стоит им оказать нам - мужчинам - хотя бы малейшее расположение, и мы тотчас падаем перед ними на колени, даже старики и уроды! И вот какую неоспоримую истину я выскажу: любая женщина, если она не безнадежная горбунья, при благоприятных условиях сумеет женить на себе, кого захочет. Будем же благодарны, что эти милочки подобны зверям полевым и не сознают своей собственной силы, иначе нам не было бы никакого спасения!
   "Ей-богу, - подумал Джозеф, входя в столовую, - я начинаю себя чувствовать совсем как тогда в Думдуме с мисс Катлер!"
   За обедом мисс Шарп то и дело адресовалась к Джозефу с замечаниями то нежными, то шутливыми о тех или иных блюдах. К этому времени у нее установились довольно близкие отношения со всем семейством. С Эмилией же они полюбили друг друга, как сестры. Так всегда бывает с молодыми девушками, стоит им только прожить под одной кровлей дней десять.
   Как будто задавшись целью помогать Ребекке во всех ее планах, Эмилия напомнила брату его обещание, данное ей во время последних пасхальных каникул, - "когда я еще училась в школе", - добавила она, смеясь, - обещание показать ей Воксхолл.
   - Как раз теперь, - заявила она, - когда у нас гостит Ребекка, это будет очень кстати!
   - О, чудесно! - воскликнула Ребекка, едва не захлопав в ладоши, но вовремя опомнилась и удержалась, как это и подобало такому скромному созданию.
   - Только не сегодня, - сказал Джо.
   - Ну так завтра!
   - Завтра мы с отцом не обедаем дома, - заметила миссис Седли.
   - Уж не хочешь ли ты этим сказать, что я туда поеду, мой ангел? - спросил ее супруг. - Или что женщина твоего возраста и твоей комплекции станет рисковать простудой в таком отвратительном сыром месте?
   - Надо же кому-нибудь ехать с девочками! - воскликнула миссис Седли.
   - Пусть едет Джо, - сказал отец. - Он для этого достаточно велик.
   При этих словах даже мистер Самбо, стоя на своем посту у буфета, прыснул со смеху, а бедный толстяк Джо поймал себя на желании стать отцеубийцей.
   - Распустите ему корсет, - продолжал безжалостный старик. - Плесните ему в лицо водой, мисс Шарп, или, лучше, снесите его наверх: бедняга, того и гляди, упадет в обморок. Несчастная жертва! Несите же его наверх, ведь он легок, как перышко!
   - Это невыносимо, сэр, будь я проклят! - взревел Джозеф.
   - Самбо, вызови слона для мистера Джоза! - закричал отец. - Пошли за ним в зверинец, Самбо! - Но, увидев, что Джоз чуть не плачет от гнева, старый шутник перестал хохотать и сказал, протягивая сыну руку: - У нас на бирже никто не сердится на шутку, Джоз! Самбо, не нужно слона, дай-ка лучше нам с мистером Джозом по стакану шампанского. У самого Бонн в погребе не сыщешь такого, сынок!
   Бокал шампанского восстановил душевное равновесие Джозефа, и, еще до того как бутылка была осушена, причем лично ему, на правах больного, досталось две трети, он согласился сопровождать девиц в Воксхолл.
   - Каждой девушке нужен свой кавалер, - сказал старый джентльмен. - Джоз увлечется мисс Шарп и наверняка потеряет Эмми в толпе. Пошлем в девяносто шестой полк и пригласим Джорджа Осборна, авось он не откажется.
   При этих словах, уж не знаю почему, миссис Седли взглянула на мужа и засмеялась. Глаза мистера Седли заискрились неописуемым лукавством, и он взглянул на дочь; Эмилия опустила голову и покраснела так, как умеют краснеть только семнадцатилетние девушки и как мисс Ребекка Шарп никогда не краснела за всю свою жизнь - во всяком случае, с тех пор, как ее, еще восьмилетней девочкой, крестная застала у буфета за кражей варенья.
   - Самое лучшее, пусть Эмилия напишет записку, - посоветовал отец, - надо показать Джорджу Осборну, какой чудесный почерк мы вывезли от мисс Пинкертон. Помнишь, Эмми, как ты пригласила его к нам на крещенье и написала "и" вместо "е"?
   - Ну, когда это было! - возразила Эмилия.
   - А кажется, будто только вчера, не правда ли, Джон? - сказала миссис Седли, обращаясь к мужу; и в ту же ночь, во время беседы в одном из передних покоев второго этажа, под сооружением вроде палатки, задрапированным тканью богатого и фантастического индийского рисунка, подбитой нежно-розовым коленкором, - внутри этой разновидности шатра, где на пуховой постели покоились две подушки, а на них два круглых румяных лица - одно в кружевном ночном чепчике, а другое в обыкновенном бумажном колпаке, увенчанном кисточкой, - во время, повторяю, ночной супружеской беседы миссис Седли упрекнула мужа за его жестокое обращение с бедным Джо.
   - Очень гадко было с твоей стороны, мистер Седли, - сказала она, - так мучить бедного мальчика.
   - Мой ангел, - ответил бумажный колпак в свою защиту, - Джоз - тщеславная кокетка, такой и ты не была никогда в своей жизни, а этим много сказано. Хотя лет тридцать назад, в году тысяча семьсот восьмидесятом - ведь так, пожалуй, - ты, может быть, и имела на это право, - не спорю. Но меня просто из терпения выводит этот скромник и его фатовские замашки. Он, видимо, решил перещеголять своего тезку, Иосифа Прекрасного. Только и думает о себе, какой, мол, я расчудесный. Увидишь, что мы еще не оберемся с ним хлопот. А тут еще Эммина подружка вешается ему на шею - ведь это же яснее ясного. И если она его не подцепит, так подцепит другая. Скажи спасибо, мой ангел, что он не привез нам какой-нибудь черномазой невестки. Но запомни мои слова: первая женщина, которая за него возьмется, сядет ему на шею...
   - Завтра же она уедет, лукавая девчонка, - решительно заявила миссис Седли.
   - А чем она хуже других, миссис Седли? У этой девочки, по крайней мере, белая кожа. Мне нет никакого дела, кто его на себе женит; пусть устраивается, как хочет.
   На этом голоса обоих собеседников затихли и сменились легкими, хотя отнюдь не романтическими носовыми руладами. И в доме Джона Седли, эсквайра и члена фондовой биржи, на Рассел-сквер воцарилась тишина, нарушаемая разве лишь боем часов на ближайшей колокольне да выкликами ночного сторожа.
   Наутро благодушная миссис Седли и не подумала приводить в исполнение свои угрозы по отношению к мисс Шарп; хотя нет ничего более жгучего, более обыкновенного и более извинительного, чем материнская ревность, миссис Седли и мысли не допускала, что маленькая, скромная, благодарная смиренная гувернантка осмелилась поднять глаза на такую великолепную особу, как коллектор Богли-Уолаха. Кроме того, просьба о продлении отпуска молодой девице была уже отправлена, и было бы трудно найти предлог для того, чтобы внезапно отослать девушку. И словно все сговорилось благоприятствовать милой Ребекке, даже самые стихии не остались в стороне (хоть она и не сразу оценила их любезное участие). В тот вечер, когда намечалась поездка в Воксхолл, когда Джордж Осборн прибыл к обеду, а старшие члены семьи уехали на званый обед к олдермену Болсу в Хайбери-Барн, разразилась такая гроза, какая бывает только в дни, назначенные для посещения Воксхолла, и молодежи волей-неволей пришлось остаться дома. Но, по-видимому, мистер Осборн ничуть не был опечален этим обстоятельством. Они с Джозефом Седли распили не одну бутылку портвейна, оставшись вдвоем в столовой, причем Седли воспользовался случаем, чтобы рассказать множество отборнейших своих индийских анекдотов, - как мы уже говорили, он был чрезвычайно словоохотлив в мужской компании. А потом мисс Эмилия Седли хозяйничала в гостиной, и все четверо молодых людей провели такой приятный вечер, что, по их единодушному утверждению, нужно было скорее радоваться грозе, заставившей их отложить поездку в Воксхолл.
   Осборн был крестником Седли и все двадцать три года своей жизни считался членом его семьи. Когда ему было полтора месяца, он получил от Седли в подарок серебряный стаканчик, а шести месяцев - коралловую погремушку с золотым свистком. С самой ранней юности и до последнего времени он регулярно получал от старика к Рождеству деньги на гостинцы. Он до сих пор помнил, как однажды при его отъезде в школу Джозеф Седли, тогда ужо рослый, заносчивый и нескладный парень, основательно вздул его, дерзкого десятилетнего мальчишку. Одним словом, Джордж был настолько близок к этой семье, насколько его могли сблизить с нею подобные повседневные знаки внимания и участия.
   - Помнишь, Седли, как ты полез на стену, когда я отрезал кисточки у твоих гессенских сапог, и как мисс... гм!.. как Эмилия спасла меня от трепки, упала на колени и умолила братца Джоза не бить маленького Джорджа?
   Джоз отлично помнил это замечательное происшествие, но клялся, что совершенно позабыл его.
   - А помнишь, как ты приезжал на шарабане к нам, в школу доктора Порки, повидаться со мной перед отъездом в Индию, подарил мне полгинеи и потрепал меня по щеке? У меня тогда осталось впечатление, будто ты не меньше семи футов ростом, и я очень удивился, когда при твоем возвращении из Индии оказалось, что ты не выше меня.
   - Как мило было со стороны мистера Седли поехать в школу и дать вам денег! - воскликнула с увлечением Ребекка.
   - Особенно после того, как я отрезал ему кисточки от сапог. Школьники никогда не забывают ни самые дары, ни дающих.
   - Какая прелесть эти гессенские сапоги, - заметила Ребекка.
   Джоз Седли, бывший весьма высокого мнения о своих ногах и всегда носивший эту изысканную обувь, был чрезвычайно польщен сделанным замечанием, хотя, услышав его, и спрятал ноги под кресло.
   - Мисс Шарп! - сказал Джордж Осборн. - Вы, как искусная художница, должны были бы написать большое историческое полотно на тему о сапогах. Седли надо будет изобразить в кожаных штанах, в одной руке у него пострадавший сапог, другою он держит меня за шиворот. Эмилия стоит около него на коленях, воздевая к нему ручонки. Картина должна быть снабжена пышной аллегорической надписью, вроде тех, какие бывают на заглавных страницах букварей и катехизиса.
   - К сожалению, я не успею, - ответила Ребекка. - Обещаю вам написать потом, когда... когда я уеду. - И голос ее упал, а сама она приняла такой печальный и жалостный вид, что каждый почувствовал, как жестока к ней судьба и как грустно будет им всем расстаться с Ребеккой.
   - Ах, если бы ты могла еще пожить у нас, милочка Ребекка! - воскликнула Эмилия.
   - Зачем? - промолвила та еще печальнее. - Для того чтобы потом я была еще несча... чтобы мне еще труднее было расстаться с тобою? - И она отвернулась.
   Эмилия была готова дать волю своей врожденной слабости к слезам, которая, как мы уже говорили, была одним из недостатков этого глупенького созданья. Джордж Осборн глядел на обеих девушек с сочувствием и любопытством, а Джозеф Седли извлекал из своей широкой груди нечто очень похожее на вздох, не сводя, однако, глаз со своих нежно любимых гессенских сапог.
   - Сыграйте-ка нам что-нибудь, мисс Седли... Эмилия, - попросил Джордж, почувствовавший в эту минуту необычайное, почти непреодолимое желание схватить в свои объятия упомянутую молодую особу и расцеловать ее при всех. Эмилия подняла на него глаза... Но если бы я заявил, что они влюбились друг в друга в эту самую минуту, то, пожалуй, ввел бы вас в заблуждение. Дело в том, что эти двое молодых людей были с детства предназначены друг другу и последние десять лет об их помолвке говорилось в обоих семействах как о деле решенном. Они отошли к фортепьяно, находившемуся, как это обычно бывает, в малой гости-пой, и, так как было уже довольно темно, мисс Эмилия, естественно, взяла под руку мистера Осборна, которому, разумеется, было легче, чем ей, проложить себе путь между кресел и оттоманок. Но мистер Джозеф Седли остался таким образом с глазу на глаз с Ребеккой у стола в гостиной, где та была занята вязанием зеленого шелкового кошелька.
   - Едва ли нужно задавать вопрос о ваших семейных тайнах, - сказала мисс Шарп. - Эти двое сами выдают себя.
   - Как только он получит роту, - отвечал Джозеф, - я думаю, дело будет слажено. Джордж Осборн - чудесный малый.
   - А ваша сестра - прелестнейшее в мире созданье, - добавила Ребекка. - Счастлив тот, кто завоюет ее сердце! - С этими словами мисс Ребекка Шарп тяжело вздохнула.
   Когда молодой человек и девушка сойдутся и начнут толковать на такие деликатные темы, между ними устанавливается известная откровенность и короткость. Нет нужды дословно приводить здесь разговор, который завязался между мистером Седли и Ребеккой; беседа их, как можно судить по приведенному выше образчику, не отличалась ни особенным остроумием, ни красноречием; она редко и бывает такой в частном кругу, да и вообще где бы то ни было, за исключением разве высокопарных и надуманных романов. И так как в соседней комнате занимались музыкой, то беседа, разумеется, велась в тихом и задушевном тоне, хотя, если говорить правду, нашу парочку у фортепьяно не мог бы потревожить и более громкий разговор, настолько она была поглощена своими собственными делами.
   Чуть ли не в первый раз за всю свою жизнь Джозеф Седли беседовал без малейшей робости и стеснения с особой другого пола. Мисс Ребекка засыпала его вопросами об Индии, что дало ему случай рассказать много интересных анекдотов об этой стране и о самом себе. Он описал балы в губернаторском дворце и как в Индии спасаются от зноя в жаркую пору, прибегая к опахалам, циновкам и тому подобному; очень остроумно прошелся насчет шотландцев, которым покровительствовал генерал-губернатор, лорд Минто; описал охоту на тигра и упомянул о том, как вожак его слона был стащен со своего сиденья разъяренным животным. Как восхищалась мисс Ребекка губернаторскими балами, как она хохотала над рассказами о шотландцах-адъютантах, называя мистера Седли гадким, злым насмешником, и как испугалась, слушая рассказ о слоне!
   - Ради вашей матушки, дорогой мистер Седли, - воскликнула она, - ради всех ваших друзей, обещайте никогда больше не принимать участия в таких ужасных экспедициях!
   - Пустяки, вздор, мисс Шарп, - промолвил он, поправляя свои воротнички, - опасность придает охоте только большую прелесть!
   Джозеф никогда не участвовал в охоте на тигра, за исключением единственного случая, когда произошел рассказанный им эпизод и когда он чуть не был убит, - если не тигром, то страхом. Разговорившись, Джозеф совсем осмелел и наконец до того расхрабрился, что спросил мисс Ребекку, для кого она вяжет зеленый шелковый кошелек. Он сам удивлялся себе и восхищался своей грациозной фамильярностью.
   - Для того, кто у меня его попросит, - отвечала мисс Ребекка, бросив на Джозефа пленительный взгляд.
   Седли уже собирался произнести одну из самых красноречивых своих речей и начал было: "О мисс Шарп, вы...", как вдруг романс, исполнявшийся в соседней комнате, оборвался и Джозеф так отчетливо услышал звук собственного голоса, что умолк, покраснел и в сильном волнении высморкался.
   - Приходилось ли вам видеть вашего брата в таком ударе? - шепнул Эмилии мистер Осборн. - Ваша подруга просто творит чудеса!
   - Тем лучше, - сказала мисс Эмилия.
   Подобно всем женщинам, достойным этого имени, она питала слабость к сватовству и была бы в восхищении, если бы Джозеф увез с собой в Индию жену. Кроме того, эти несколько дней постоянного пребывания вместе разожгли в Эмилии чувство нежнейшей дружбы к Ребекке и открыли ей в подруге миллион добродетелей и приятных качеств, которых она не замечала в Чизике. Ведь привязанность молодых девиц растет так же быстро, как боб Джека в известной сказке, и достигает до небес в одну ночь. Нельзя осуждать их за то, что после замужества эта Selmsucht nach der Liebe {Жажда любви (нем.).} ослабевает. Люди сентиментальные, любящие выражаться пышно, называют это "тоской по идеалу", но на самом деле это просто значит, что женщина чувствует себя неудовлетворенной, пока не обзаведется мужем и детьми, на которых и может излить всю свою нежность, растрачиваемую дотоле по мелочам.
   Истощив весь свой небольшой запас романсов или же достаточно пробыв в малой гостиной, мисс Эмилия сочла своим долгом попросить подругу спеть.
   - Вы не стали бы меня слушать, - заявила она мистеру Осборну (хотя знала, что говорит неправду), - если бы до этого услыхали Ребекку.
   - А я предупреждаю мисс Шарп, - ответил Осборн, - что считаю мисс Эмилию Седли первой певицей в мире, правильно это или неправильно!
   - Вот увидите, - возразила Эмилия.
   Джозеф Седли был настолько любезен, что перенес свечи к фортепьяно. Осборн заикнулся было, что прекрасно можно посидеть и в потемках, но мисс Седли, рассмеявшись, отказалась составить ему компанию, и наша парочка последовала за мистером Джозефом. Ребекка пела гораздо лучше подруги (хотя никто, конечно, не мешал Осборну оставаться при своем мнении), а на этот раз она превзошла самое себя и, по правде сказать, изумила Эмилию, которая не знала за ней таких талантов. Она спела какой-то французский романс, из которого Джозеф не понял ни единого слова, а Осборн даже сказал, что ничего не понял, а затем исполнила множество популярных песенок - из тех, что были в моде лет сорок тому назад, - где воспеваются британские моряки, наш король, бедная Сьюзен, синеокая Мэри и тому подобное. Как известно, они не блещут музыкальными достоинствами, но зато больше говорят сердцу и принимаются публикой лучше, чем приторно-слащавые lagrime, sospiri и felicita {Слезы, вздохи и восторги (итал.).} бессменной Доницеттиевой музыки, которою нас угощают теперь.
   В антрактах между пением, которое соблаговолили прослушать также Самбо, подававший чай, восхищенная кухарка и даже экономка миссис Бленкинсон, собравшиеся на лестничной площадке, велась подобающая случаю сентиментальная беседа.
   Среди песенок была одна такого содержания (ею и завершился концерт):
  
   Над топями нависла мгла,
   Уныло ветер выл,
   А горница была тепла,
   В камине жарок пыл.
   Малютка сирота прошел,
   Заметил в окнах свет,
   Почувствовал, как ветер зол,
   Как снег крутится вслед.
   И он замечен из окна,
   Усталый, чуть живой,
   Он слышит: чьи-то голоса
   Зовут к себе домой.
   Рассвет придет, и гость уйдет.
   (В камине жарок пыл...)
   Пусть небо охранит сирот!
   (Уныло ветер выл...)
  
   Здесь звучало то же чувство, что и в ранее упомянутых словах: "Когда я уеду". Едва мисс Шарп дошла до последних слов, как "звучный голос ее задрожал". Все почувствовали, что тут кроется намек на ее отъезд и на ее злополучное сиротство. Джозеф Седли, любивший музыку и притом человек мягкосердечный, был очарован пением и сильно расчувствовался при заключительных словах романса. Если бы он был посмелее и если бы Джордж и мисс Седли остались в соседней комнате, как предлагал Осборн, то холостяцкой жизни Джозефа Седли пришел бы конец и эта повесть так и осталась бы ненаписанной. Но, закончив романс, Ребекка встала из-за фортепьяно и, подав руку Эмилии, прошла с ней в полумрак большой гостиной; тут появился мистер Самбо с подносом, на котором были сандвичи, варенье и несколько сверкающих бокалов и графинов, немедленно обративших на себя внимание Джозефа Седли. Когда родители вернулись из гостей, они нашли молодежь настолько погруженной в беседу, что никто из них не слышал, как подъехала карета; мистер Джозеф был застигнут на словах:
   - Дорогая мисс Шарп, возьмите ложечку варенья - вам надо подкрепиться после вашего замечательного... вашего... вашего восхитительного пения!
   - Браво, Джоз! - сказал мистер Седли.
   Услышав насмешку в хорошо знакомом отцовском голосе, Джоз тотчас же впал в тревожное молчание и вскоре распрощался. Он не провел бессонной ночи в размышлениях, влюблен он в мисс Шарп или нет; любовная страсть никогда не служила помехой ни аппетиту, ни сну мистера Джозефа Седли; он подумал только, как было бы чудесно слушать такие романсы, возвратившись домой после службы, какая distinguee {Хорошо воспитанная (франц.).} эта девица и как говорит по-французски, лучше самой генерал-губернаторши, а уж какую сенсацию она произвела бы на калькуттских балах! "Несомненно, бедняжка влюбилась в меня! - думал он. - В сущности, она не беднее большинства девушек, уезжающих в Индию. Право же, она не хуже других!" И среди таких размышлений он заснул.
   Нужно ли говорить, что мисс Шарп долго томилась бессонницей, все думая, приедет он завтра или нет. Ночь прошла, и мистер Джозеф Седли самым исправным образом явился в отчий дом - и когда же? - до второго завтрака! Подобной чести он еще не оказывал Рассел-сквер. Джордж Осборн каким-то образом тоже оказался уже здесь, расстроив все планы Эмилии, которая села писать письма своим двенадцати любимейшим подругам на Чизикской аллее, в то время как Ребекка занималась вчерашним рукоделием. Когда подкатила коляска Джо и в то время как, после обычного громоподобного стука в дверь и торжественной суеты в передней, совершалось трудное восхождение богли-уолахского экс-коллектора по лестнице в гостиную, между Осборном и мисс Седли произошел телеграфный обмен многозначительными взглядами, и наша парочка с лукавой улыбкой воззрилась на Ребекку, которая, представьте, даже заалелась и поникла головкой, свесив свои рыжеватые локончики до самого вязанья. Как забилось ее сердце при появлении Джозефа - Джозофа в сияющих скрипучих сапогах, пыхтевшего от подъема по лестнице, Джозефа в новом жилете, красного от жары и волнения, с румянцем, пылавшим из-за его стеганой косынки! Это был волнующий миг для всех; а что касается Эмилии, то, мне кажется, сердечко у нее билось даже сильнее, чем у непосредственно заинтересованных лиц.
   Самбо, широко распахнув двери и доложив о прибытии мистера Джозефа, вошел следом за коллектором, скаля зубы и неся два красивых букета, которые наш галантный волокита приобрел на Ковент-Гарденском рынке. Они не были так объемисты, как те копны сена, которые нынешние дамы носят с собой в конусах из кружевной бумаги, но девицы пришли в восторг от подарка, поднесенного Джозефом каждой с чрезвычайно церемонным поклоном.
   - Браво. Джо! - воскликнул Осборн.
   - Спасибо, Джозеф, голубчик, - сказала Эмилия, готовая расцеловать брата, если бы он только пожелал, (А за поцелуй такой милой девушки, как Эмилия, я, не задумываясь, скупил бы все оранжереи мистера Ли!)
   - О божественные, божественные цветы! - воскликнула мисс Шарп, изящно нюхая и прижимая их к груди и возводя в экстазе взоры к потолку. Очень может быть, что она прежде всего освидетельствовала букет, чтобы узнать, нет ли там какого-нибудь billet doux {Любовная записка (франц.).}, спрятанного среди цветов; по письма не было.
   - А что, Седли, у вас в Богли-Уолахе умеют разговаривать на языке цветов? - спросил, смеясь, Осборн,
   - Чепуха, вздор! - отвечал этот нежный воздыхатель. - Купил букеты у Натана. Очень рад, если они вам нравятся. Ах да, Эмилия! Я заодно купил еще ананас и отдал Самбо. Вели подать к завтраку. Очень вкусна и освежает в такую жаркую погоду.
   Ребекка заявила, что никогда не пробовала ананасов и просто жаждет узнать их вкус.
   Так завязалась беседа. Не знаю, под каким предлогом Осборн вышел из комнаты и почему Эмилия вскоре тоже удалилась, - вероятно, чтобы присмотреть, как будут нарезать ананас. Джоз остался наедине с Ребеккой, которая опять принялась за свое рукоделие; зеленый шелк и блестящие спицы быстро замелькали в ее белых тонких пальчиках.
   - Какую изумительную, и-зу-у-мительную песенку вы спели нам вчера, дорогая мисс Шарп, - сказал коллектор. - Я чуть не прослезился, даю вам честное слово!
   - Это потому, что у вас доброе сердце, мистер Джозеф. Все семейство Седли отличается этим.
   - Я не спал из-за вашего пения всю ночь, а сегодня утром еще в постели все пробовал припомнить мотив. Даю вам честное слово! Голлоп, мой врач, приехал ко мне в одиннадцать (ведь я жалкий инвалид, как вам известно, и мне приходится видеть Голлопа ежедневно), а я, ей-богу, сижу и распеваю, как чижик!
   - Ах вы, проказник! Ну, дайте же мне послушать, как вы поете!
   - Я? Нет, спойте вы, мисс Шарп. Дорогая мисс Шарп, спойте, пожалуйста!
   - В другой раз, мистер Седли, - ответила Ребекка со вздохом. - Мне сегодня не поется; да к тому же надо кончить кошелек. Не поможете ли вы мне, мистер Седли? - И мистер Джозеф Седли, чиновник Ост-Индской компании, не успел даже спросить, чем он может помочь, как уже оказался сидящим tete-a-tete {С глазу на глаз (франц.).} с молодой девицей, на которую бросал убийственные взгляды. Руки его были протянуты к ней, словно бы с мольбою, а на пальцах был надет моток шелка, который Ребекка принялась разматывать.
   В этой романтической позе Осборн и Эмилия застали интересную парочку, вернувшись в гостиную с известием, что завтрак подан. Шелк был уже намотан на картон, но мистер Джоз еще не произнес ни слова.
   - Я уверена, милочка, вечером он объяснится, - сказала Эмилия, сжимая подруге руку.
   А Седли, посовещавшись с самим собою, мысленно произнес:
   - Черт возьми, в Воксхолле я сделаю ей предложение!
  

ГЛАВА V

Наш Доббин

  
   Драка Кафа с Доббином и неожиданный исход этого поединка надолго останутся в памяти каждого, кто воспитывался в знаменитой школе доктора Порки. Последний из упомянутых юношей (к нему иначе и не обращались, как: "Эй ты, Доббин!", или: "Ну ты, Доббин!", прибавляя всякие прозвища, свидетельствовавшие о мальчишеском презрении) был самым тихим, самым неуклюжим и, но видимости, самым тупым среди юных джентльменов, обучавшихся у доктора Порки. Отец его был бакалейщиком в Лондоне. Носились слухи, будто мальчика приняли в заведение доктора Порки на так называемых "началах взаимности", - иными словами, расходы по содержанию и обучению малолетнего Уильяма возмещались его отцом не деньгами, а натурой. Так он и обретался там - можно сказать, на самом дне школьного общества, - чувствуя себя последним из последних в грубых своих плисовых штанах и куртке, которая чуть не расползалась по швам на его ширококостном теле, являя собой нечто равнозначное стольким-то фунтам чаю, свечей, сахара, мыла, чернослива (который лишь в весьма умеренной пропорции шел на пудинги для воспитанников заведения) и разной другой бакалеи. Роковым для юного Доббина оказался тот день, когда один из самых младших школьников, бежавших потихоньку в город в недозволенную экспедицию за миндалем в сахаре и копченой колбасой, обнаружил фургон с надписью: "Доббин и Радж, торговля бакалейными товарами и растительными маслами, Темз-стрит, Лондон", с которого выгружали у директорского подъезда разные товары, составлявшие специальность этой фирмы.
   После этого юный Доббин уже не знал покоя. На него постоянно сыпались ужаснейшие, беспощадные насмешки. "Эй, Доббин! - кричал какой-нибудь озорник. - Приятные известия в газетах! Цены на сахар поднимаются, милейший!" Другой предлагал решить задачу: "Если фунт сальных свечей стоит семь с половиной пенсов, то сколько должен стоить Доббин?" Такие замечания сопровождались дружным ревом юных сорванцов, надзирателей и вообще всех, кто искренне думал, что розничная торговля - постыдное и позорное занятие, заслуживающее презрения и насмешек со стороны порядочного джентльмена.
   "Твой папенька, Осборн, ведь тоже купец!" - заметил как-то Доббин, оставшись с глазу на глаз с тем именно мальчуганом, который и навлек на него всю эту бурю. Но тот отвечал надменно: "Мой папенька джентльмен и ездит в собственной карете!" После чего мистер Уильям Доббин забился в самый дальний сарай на школьном дворе, где и провел половину праздничного дня в глубокой тоске и унынии. Кто из нас не помнит таких часов горькой-горькой детской печали? Кто так чувствует несправедливость, кто весь сжимается от пренебрежения, кто с такой болезненной остротой воспринимает всякую обиду и с такой пылкой признательностью отвечает на ласку, как не великодушный мальчик? И сколько таких благородных душ вы коверкаете, уродуете, обрекаете на муки из-за слабых успехов в арифметике или убогой латыни?
   Так и Уильям Доббин из-за неспособности к усвоению начал названного языка, изложенных в замечательном "Итонском учебнике латинской грамматики", был обречен прозябать среди самых худших учеников доктора Порки и постоянно подвергался глумлениям со стороны одетых в переднички румяных малышей, когда шел рядом с ними в тесных плисовых штанах, с опущенным долу застывшим взглядом, с истрепанным букварем в руке, чувствуя себя среди них каким-то великаном. Все от мала до велика потешались над ним: ушивали ему эти плисовые штаны, и без того узкие, подрезали ремни на его кровати, опрокидывали ведра и скамейки, чтобы он, падая через них, ушибал себе ноги, что он выполнял неукоснительно, посылали ему пакеты, в которых, когда их открывали, оказывались отцовские мыло и свечи. Не было ни одного самого маленького мальчика, который не измывался бы и не потешался бы над Доббином. И все это он терпеливо сносил, безгласный и несчастный.
   Каф, напротив, был главным коноводом и щеголем в школе Порки. Он тайком приносил в спальню вино. Он дрался с городскими мальчишками. По субботам за ним присылали его собственного пони, чтобы взять молодого хозяина домой. У него в комнате стояли сапоги с отворотами, в которых он охотился во время каникул. У него были золотые часы с репетицией, и он нюхал табак не хуже самого доктора Порки... Он бывал в опере и судил о достоинствах главнейших артистов, предпочитая мистера Кипа мистеру Кемблу. Он мог за один час вызубрить сорок латинских стихов. Он умел сочинять французские вирши. Да чего только он не знал, чего только не умел! Говорили, будто сам доктор его побаивается.
   Признанный король школы, Каф правил своими подданными и помыкал ими, как непререкаемый владыка. Тот чистил ему сапоги, этот поджаривал ломтики хлеба, другие прислуживали ему и в течение всего лета подавали мячи при игре в крикет. "Сливу", иначе говоря, Доббина, он особенно презирал и ни разу даже не обратился к нему по-человечески, ограничиваясь насмешками и издевательствами. Однажды между обоими молодыми джентльменами произошла с глазу на глаз небольшая стычка. Слива сидел в одиночестве, трудясь над письмом к своим домашним, когда Каф, войдя в классную, приказал ему сбегать по какому-то поручению, предметом коего были, по-видимому, пирожные.
   - Не могу, - говорит Доббин, - мне нужно закончить письмо.
   - Ах, ты не можешь? - говорит мистер Каф, выхватывая у него из рук этот документ (в котором было бог весть сколько помарок, поправок и ошибок, но на который было потрачено немало дум, стараний и слез: бедный мальчик писал матери, безумно его любившей, хотя она и была только женой бакалейщика и жила в комнате за лавкой на Темз-стрит). - Не можешь? - говорит мистер Каф, - А почему, например? Не успеешь, что ли, написать своей бабке Сливе завтра?
   - Не ругайся! - сказал Доббин, в волнении вскакивая с парты.
   - Ну, что же, сэр, пойдете вы? - гаркнул школьный петушок.
   - Положи письмо, - отвечал Доббин, - джентльмены не читают чужих писем!
   - Я спрашиваю тебя, пойдешь ты наконец?
   - Нет, не пойду! Не дерись, не то в лепешку расшибу! - заорал Доббин, бросаясь к свинцовой чернильнице с таким яростным видом, что мистер Каф приостановился, спустил засученные было обшлага, сунул руки в карманы и удалился прочь с презрительной гримасой. Но с тех пор он никогда не связывался с сыном бакалейщика, хотя, надо сказать правду, всегда отзывался о нем презрительно за его спиной.
   Спустя некоторое время после этого столкновения случилось так, что мистер Каф в один ясный солнечный день оказался поблизости от бедняги Уильяма Доббипа, который лежал под деревом на школьном дворе, углубившись в свои любимые "Сказки Тысячи и одной ночи", вдали от всех остальных школьников, предававшихся разнообразным забавам, - совершенно одинокий и почти счастливый. Если бы люди предоставляли детей самим себе, если бы учителя перестали донимать их, если бы родители не настаивали на руководстве их мыслями и на обуздании их чувств, - ибо эти мысли и чувства являются для всех тайной (много ли, в сущности, вы или я знаем друг о друге, о наших детях, о наших отцах, о наших соседях? А насколько же более прекрасны и священны мысли бедного мальчугана или девочки, которыми вы беретесь управлять, чем мысли той тупой и испорченной светом особы, что ими руководит!), - если бы, говорю я, родители и учителя почаще оставляли детей в покое, то особого вреда от этого не произошло бы, хотя латыни, возможно, было бы усвоено поменьше.
   Итак, Уильям Доббин позабыл весь мир и вместе с Синдбадом Мореходом был далеко-далеко в Долине Алмазов или с принцем Ахметом и феей Перибану в той удивительной пещере, где принц нашел ее и куда все мы охотно совершили бы экскурсию, как вдруг пронзительные вопли, похожие на детский плач, пробудили его от чудных грез. Подняв голову, он увидел перед собой Кафа, избивавшего маленького мальчика.
   Это был мальчуган, наболтавший о фургоне. Но Доббин не был злопамятен, в особенности по отношению к маленьким и слабым.
   - Как вы смели, сэр, разбить бутылку? - кричал Каф маленькому сорванцу, размахивая над его головой желтой крикетной битой.
   Мальчику было приказано перелезть через школьную ограду (в известном местечке, где сверху было удалено битое стекло, а в кирпичной кладке проделаны удобные ступеньки), сбегать за четверть мили, приобрести в кредит пинту лимонаду с ромом и под носом у всех докторских караульщиков тем же путем вернуться на школьный двор. При совершении этого подвига малыш поскользнулся, бутылка выпала у него из рук и разбилась, лимонад разлился, пострадали панталоны, и он предстал перед своим властелином, весь дрожа в предвидении заслуженной расплаты, хотя и ни в чем не повинный.
   - Как посмели вы, сэр, разбить ее? - кричал Каф. - Ах ты, мерзкий воришка! Вылакал весь лимонад, а теперь врешь, что разбил бутылку. Ну-ка, протяни руку!
   Палка тяжело опустилась на руку ребенка. Раздался крик. Доббип поднял голову. Фея Перибану исчезла в глубине пещеры вместе с принцем Ахметом; птица Рох подхватила Синдбада Морехода и унесла из Долины Алмазов далеко в облака, и перед честным Уильямом снова были будни: здоровенный малый лупил мальчугана ни за что ни про что.
   - Давай другую руку, - рычал Каф на своего маленького школьного товарища, у которого все лицо перекосилось от боли.
   Доббин встрепенулся, все мышцы его напряглись под узким старым платьем.
   - Получай, чертенок! - закричал мистер Каф, и палка опять опустилась на детскую руку. Не ужасайтесь, дорогие леди, каждый школьник проходит через это. По всей вероятности, ваши дети тоже будут колотить других или получать от них трепку. Еще удар - но тут вмешался Доббин.
   Не могу сказать, что на него нашло. Мучительство в школах так же узаконено, как и кнут в России. Пожалуй, даже не по-джентльменски (в известном смысле) препятствовать этому. Быть может, безрассудная душа Доббина возмутилась против такого проявления тиранства, а может быть, он поддался сладостному чувству мести и жаждал помериться силами с этим непревзойденным драчуном и тираном, который завладел здесь всей славой, гордостью и величием, развевающимися знаменами, барабанным боем и приветственными кликами солдат. Каковы бы ни были его побуждения, но только он вскочил на ноги и крикнул:
   - Довольно, Каф, перестань мучить ребенка... или я тебе...
   - Или ты что? - спросил Каф, изумленный таким вмешательством, - Ну, подставляй руку, гаденыш!
   - Я тебя так вздую, что ты своих не узнаешь! - отвечал Доббин на первую часть фразы Кафа, и маленький Осборн, захлебываясь от слез, с удивлением и недоверием воззрился на чудесного рыцаря, внезапно явившегося на его защиту. Да и Каф был поражен не меньше. Вообразите себе нашего блаженной памяти монарха Георга III, когда он услышал весть о восстании североамериканских колоний; представьте себе наглого Голиафа, когда вышел вперед маленький Давид и вызвал его на поединок, - и вам станут понятны чувства мистера Реджинальда Кафа, когда такое единоборство было ему предложено.
   - После уроков, - ответствовал он, но сперва внушительно помолчал и смерил противника взглядом, казалось, говорившим: "Пиши завещанье и не забудь сообщить друзьям свою последнюю волю!"
   - Идет! - сказал Доббин. - А ты, Осборн, будешь моим секундантом.
   - Как хочешь, - отвечал маленький Осборн: его папенька, видите ли, разъезжал в собственном экипаже, и потому он несколько стыдился своего заступника.
   И в самом деле, когда настал час поединка, он, чуть ли не стыдясь, сказал: "Валяй, Слива!" - и никто из присутствовавших мальчиков не издал этого поощрительного возгласа в течение первых двух или трех раундов сей знаменитой схватки. В начале ее великий знаток своего дела Каф, с презрительной улыбкой на лице, изящный и веселый, словно он был на балу, осыпал своего противника ударами и трижды подряд сбил с ног злополучного поборника правды. При каждом его падении раздавались радостные крики, и всякий добивался чести предложить победителю для отдыха свое колено.
   "Ну и вздует же меня Каф, когда все это кончится", - думал юный Осборн, помогая своему защитнику встать на ноги.
   - Лучше сдавайся, - шепнул он Доббину, - велика беда лупцовка! Ты же знаешь, Слива, я уже привык!
   Но Слива, дрожа всем телом, с раздувающимися от ярости ноздрями, оттолкнул своего маленького секунданта и в четвертый раз ринулся в бой.
   Не имея понятия о том, как надо отражать сыпавшиеся на него удары, - а Каф все три раза нападал первый, не давая противнику времени нанести удар, - Слива решил перейти в атаку и, будучи левшой, пустил в ход именно левую руку, закатив изо всех сил две затрещины: одну в левый глаз мистера Кафа, а другую в его красивый римский нос.
   На сей раз, к изумлению зрителей, свалился Каф.
   - Отменный удар, клянусь честью! - сказал с видом знатока маленький Осборн, похлопывая своего заступника по спине. - Двинь его еще раз левой, Слива!
   Левая рука Сливы до самого конца действовала без промаха. Каф каждый раз валился с ног. На шестом раунде почти столько же человек вопило: "Валяй, Слива!" - сколько кричало: "Валяй, Каф!" На двенадцатом раунде наш чемпион, как говорится, совершенно скис и не знал, на каком он свете: то ли ему защищаться, то ли нападать. Напротив, Слива был невозмутим, точно квакер. Его бледное как полотно лицо, широко открытые сверкающие глаза, глубоко рассеченная нижняя губа, из которой обильно струилась кровь, придавали ему вид свирепый и ужасный, вероятно, наводивший страх ни на одного зрителя. И тем не менее его бестрепетный противник готовился схватиться в тринадцатый раз.
   Если бы я обладал слогом Непира или "Белловой жизни", я постарался бы достодолжным образом изобразить этот бой. То была последняя атака гвардии (вернее, была бы, только ведь все это происходило задолго до битвы при Ватерлоо), то была колонна Нея, грудью шедшая на Ля-Эй-Сент, ощетинившись десятью тысячами штыков и увенчанная двадцатью орлами, то был рев плотоядных бриттов, когда они, низринувшись с холма, сцепились с неприятелем в дикой рукопашной схватке, - другими словами, Каф поднялся неизменно полный отваги, но едва держась на ногах и шатаясь, как пьяный. Слива же, бакалейщик, по усвоенной им манере, двинул противника левой рукой в нос, и повалил его навзничь.
   - Я думаю, теперь с него хватит! - сказал Слива, когда его соперник грянулся о землю так же чисто, как на моих глазах свалился в лузу бильярдный шар, срезанный рукой Джека Спота. В самом деле, когда закончился счет секунд, мистер Реджинальд Каф либо не мог, либо не соблаговолил снова подняться на ноги.
   Тогда все школьники подняли такой крик в честь Сливы, что можно было подумать, будто это ему они с первой минуты желали победы. Доктор Порки, заслышав эти вопли, выскочил из кабинета, чтобы узнать причину такого шума. Он, разумеется, пригрозил жестоко выпороть Сливу, но Каф, тем временем пришедший в себя и омывавший свои раны, выступил вперед и заявил:
   - Это я виноват, сэр, а не Слива... не Доббин. Я издевался над мальчуганом, вот он и вздул меня, и поделом,
   Такой великодушной речью он не только избавил победителя от розги, но и восстановил свое верховенство над мальчиками, едва не утерянное из-за поражения.
   Юный Осборн написал домой родителям следующий отчет об этом событии.
  
   "Шугеркеин - Хаус.
   Ричмонд, марта 18.. г.
  
   Дорогая маменька!
  
   Надеюсь, вы здоровы. Пришлите мне, пожалуйста, сладкий пирог и пять шиллингов. У нас здесь был бой между Кафом и Доббином. Каф, как вы знаете, был заправилой в школе, Сходились они тринадцать раз, и Доббин ему всыпал. Так что Каф теперь на втором месте. Драка была из-за меня. Каф меня бил за то, что я уронил бутылку с молоком, а Слива за меня заступился. Мы называем его Сливой, потому что отец его бакалейщик - Слива и Радж, Темз-стрит, Сити. Мне кажется, раз он дрался за меня, вам следовало бы покупать у них чай и сахар. Каф ездит домой каждую субботу, но теперь не может, потому что у него два синяка под глазами. За ним приезжает белый пони и грум в ливрее на гнедой кобыле. Как бы мне хотелось, чтобы папенька тоже подарил мне пони! А затем остаюсь
   ваш почтительный сын
   Джордж Седли Осборн.
  
   P. S. Передайте поклон маленькой Эмми. Я вырезываю для нее карету из картона. Пирог пришлите, пожалуйста, не с тмином, а с изюмом".
  
   Вследствие одержанной победы Доббин необыкновенно вырос в мнении своих товарищей и кличка "Слива", носившая сперва презрительный характер, стала таким же почтенным и популярным прозвищем, как и всякое другое, обращавшееся в школе. "В конце концов он же не виноват, что отец его бакалейщик!" - заявил Джордж Осборн, пользовавшийся большим авторитетом среди питомцев доктора Порки, несмотря на свой чрезвычайно юный возраст. И все согласились с его мнением. С тех пор всякие насмешки над Доббином из-за его низкого происхождения считались подлостью. "Старик Слива" превратилось в ласкательное и добродушное прозвище, и ни один ябеда-надзиратель не решался над ним глумиться.
   Под влиянием изменившихся обстоятельств окрепли и умственные способности Доббина. Он делал изумительные успехи в школьных науках. Сам великолепный Каф, чья снисходительность заставляла Доббина только краснеть да удивляться, помогал ему в разборе латинских стихов, репетировал его после занятий, с торжеством перетащил из младшего в средний класс и даже там обеспечил ему хорошее место. Оказалось, что хотя Доббин и туп по части древних языков, но зато по математике необычайно сметлив. К общему удовольствию, он прошел третьим по алгебре и на публичных летних экзаменах получил в награду французскую книжку. Надо было видеть лицо его матушки, когда "Телемак" (этот восхитительный роман!) был поднесен ему самим доктором в присутствии всей школы, родителей и публики, с надписью: "Gulielmo Dobbin". Все Школьники хлопали в ладоши в знак одобрения и симпатии. А румянец смущения, нетвердая походка, неловкость Сливы и то количество ног, которое он отдавил, возвращаясь на свое место, - кто может все это описать или сосчитать? Старый Доббин, его отец, впервые почувствовавший уважение к сыну, тут же при всех подарил ему две гинеи; большую часть этих денег Доббин потратил на угощение всех школьников от мала до велика и после каникул вернулся в школу уже в сюртучной паре.
   Доббин был слишком скромный юноша, чтобы предположить, будто этой счастливой переменой во всех своих обстоятельствах он обязан собственному мужеству и великодушию: по какой-то странности он предпочел приписать свою удачу единственно посредничеству и благоволению маленького Джорджа Осборна, к которому он с этих пор воспылал такой любовью и привязанностью, какая возможна только в детстве, - такой привязанностью, какую питал, как мы читаем в прелестной сказке, неуклюжий Орсои к прекрасному юноше Валентину, своему победителю. Он сидел у ног маленького Осборна и поклонялся ему. Еще до того, как они подружились, он втайне восхищался Осборном. Теперь же он стал его слугой, его собачкой, его Пятницей. Он верил, что Осборн обладает всяческими совершенствами и что другого такого красивого, храброго, отважного, умного и великодушного мальчика нет на свете. Он делился с ним деньгами, дарил ему бесчисленные подарки - ножи, пеналы, золотые печатки, сласти, свистульки и увлекательные книжки с большими раскрашенными картинками, изображавшими рыцарей или разбойников; на многих книжках можно было прочесть надпись: "Джорджу Осборну, эсквайру, от преданного друга Уильяма Доббина". Эти знаки внимания Джордж принимал весьма благосклонно, как и подобало его высокому достоинству.
  
   И вот лейтенант Осборн, явившись на Рассел-сквер в день, назначенный для посещения Воксхолла, возвестил дамам:
   - Миссис Седли, надеюсь, я не очень стесню вас. Я пригласил Доббина, своего сослуживца, к вам обедать, чтобы потом вместе ехать в Воксхолл. Он почти такой же скромник, как и Джоз.
   - Скромник! Вздор какой! - заметил грузный джентльмен, бросая победоносный взгляд на мисс Шарп.
   - Да, скромник, но только ты несравненно грациознее, Седли! - прибавил Осборн со смехом. - Я встретил его у Бедфорда, когда разыскивал тебя; рассказал ему, что мисс Эмилия вернулась домой, что мы едем вечером кутить и что миссис Седли простила ему разбитую на детском балу чашу для пунша. Вы помните эту катастрофу, сударыня, семь лет тому назад?
   - Когда он совершенно испортил пунцовое шелковое платье бедняжке миссис Фламинго? - сказала добродушная миссис Седли. - Какой это был увалень! Да и сестры его не отличаются грацией! Леди Доббин была вчера в Хайбери вместе со всеми тремя дочками. Что за пугала! Боже мой!
   - Олдермен, кажется, очень богат? - лукаво спросил Осборн. - Как, по-вашему, сударыня, не составит ли мне одна из его дочерей подходящей партии?
   - Вот глупец! Хотела бы я знать, кто польстится на такую желтую физиономию, как у вас!
   - Это у меня желтая физиономия? Что же вы скажете, когда увидите Доббина? Он трижды перенес желтую лихорадку: два раза в Нассау и раз на Сент-Китсе.
   - Ну, ладно, ладно! По нашим понятиям, и у вас физиономия достаточно желтая. Не правда ли, Эмми? - сказала миссис Седли. При этих словах мисс Эмилия только улыбнулась и покраснела. Взглянув на бледное интересное лицо мистера Джорджа Осборна, на его прекрасные черные вьющиеся выхоленные бакенбарды, на которые молодой джентльмен и сам взирал с немалым удовлетворением, она в простоте своего сердечка подумала, что ни в армии его величества, ни во всем широком мире нет и не было другого такого героя и красавца.
   - Мне нет дела до цвета лица капитана Доббина, - сказала она, - или до его неуклюжести. Знаю одно - мне он всегда будет нравиться! - Несложный смысл этого заявления заключался в том, что Доббин был другом и защитником Джорджа.
   - Я не знаю среди сослуживцев лучшего товарища и офицера, - сказал Осборн, - хотя, конечно, на Адониса он не похож! - И он простодушно взглянул на себя в зеркало, по перехватил устремленный на него взгляд мисс Шарп. Это заставило его слегка покраснеть, а Ребекка подумала: "Ah, mon beau monsieur! {А, мой красавчик! (франц.).} Кажется, я теперь знаю вам цену!"
   Этакая дерзкая плутовка!
   Вечером, когда Эмилия вбежала в гостиную в белом кисейном платьице, предназначенном для побед в Воксхолле, свежая, как роза, и распевая, как жаворонок, навстречу ей поднялся очень высокий, нескладно скроенный джентльмен, большерукий и большеногий, с большими оттопыренными ушами на коротко остриженной черноволосой голове, в безобразной венгерке со шнурами и с треуголкой, как полагалось в те времена, и отвесил девушке самый неуклюжий поклон, какой когда-либо отвешивал смертный.
   Это был не кто иной, как капитан Уильям Доббин, *** пехотного полка его величества, вернувшийся по выздоровлении от желтой лихорадки из Вест-Индии, куда служебная фортуна занесла его полк, между тем как столь многие его храбрые товарищи пожинали военные лавры на Пиренейском полуострове.
   Приехав к Седли, он постучался так робко и тихо, что дамы, бывшие наверху, ничего не слышали. Иначе, можете быть уверены, мисс Эмилия никогда не осмелилась бы влететь в комнату распевая. Во всяком случае, звонкий и свежий ее голосок прямехонько проник в капитанское сердце и свил себе там гнездышко. Когда Эмилия протянула Доббину ручку для пожатия, он так долго собирался с мыслями, прежде чем заключить ее в свою, что успел подумать:
   "Возможно ли! Вы та маленькая девочка, которую я помню в розовом платьице, так еще недавно - в тот вечер, когда я опрокинул чашу с пуншем, как раз после приказа о моем назначении? Вы та маленькая девочка, о которой Джордж Осборн говорил как о своей невесте? Какой же вы стали цветущей красавицей, и что за сокровище получил этот шалопай!" Все это пронеслось у него в голове, прежде чем он успел взять ручку Эмилии и уронить треуголку.
   История капитана Доббина, с тех пор как он оставил школу, вплоть до момента, когда мы имеем удовольствие встретиться с ним вновь, хотя и не была рассказана во всех подробностях, но все же, думается, достаточно обозначилась для догадливого читателя из разговоров на предыдущих страницах. Доббин, презренный бакалейщик, стал олдерменом Доббином, а олдермен Доббин стал полковником легкой кавалерии Сити, в те дни пылавшего воинственным азартом в своем стремлении отразить французское нашествие. Корпус полковника Доббина, в котором старый мистер Осборн был только незаметным капралом, удостоился смотра, произведенного монархом и герцогом Йоркским. Полковник и олдермен был возведен в дворянское достоинство. Сын его вступил в армию, а вскоре в тот же полк был зачислен и молодой Осборн. Они служили в Вест-Индии и в Канаде. Их полк только что вернулся домой; привязанность Доббипа к Джорджу Осборну оставалась и теперь такой же горячей и беззаветной, как в то время, когда оба они были школьниками.
   И вот все эти достойные люди уселись за обеденный стол. Разговор шел о войне и о славе, о Бони, о лорде Веллингтоне и о последних новостях в "Газете". В те славные дни каждый ее номер приносил известие о какой-нибудь победе; оба храбреца жаждали видеть и свои имена в списках славных и проклинали свой злосчастный жребий, обрекший их на службу в полку, который не имел случая отличиться. Мисс Шарп воспламенилась от таких увлекательных разговоров, но мисс Седли, слушая их, дрожала и вся слабела от страха. Мистер Джоз припомнил несколько случаев, происшедших во время охоты на тигров, и на сей раз довел до конца свой рассказ о мисс Катлер и военном враче Лансе. Он усердно потчевал Ребекку всем, что было на столе, да и сам жадно ел и много пил.
   С убийственной грацией бросился он отворять двери перед дамами, когда те покидали столовую, а вернувшись к столу, начал наливать себе бокал за бокалом красного вина, поглощая его с лихорадочной быстротой.
   - Здорово закладывает! - шепнул Осборн Доббину, и наконец настал час, и была подана карета для поездки в Воксхолл.
  

ГЛАВА VI

Воксхолл

  
   Я знаю, что наигрываю самый простенький мотив (хотя вскоре последует и несколько глав потрясающего содержания), по должен напомнить благосклонному читателю, что мы сейчас ведем речь только о семействе биржевого маклера на Рассел-сквер; члены этого семейства гуляют, завтракают, обедают, разговаривают, любят, как это бывает в обыкновенной жизни, и никакие бурные или необычайные события не нарушают мирного течения их любви. Положение дел таково: Осборн, влюбленный в Эмилию, пригласил старого приятеля пообедать и потом прокатиться в Воксхолл. Джоз Седли влюблен в Ребекку. Женится ли он на ней? Вот главная тема, занимающая нас сейчас.
   Мы могли бы разработать эту тему в элегантном, в романтическом или бурлескном стиле. Предположим, мы, при тех же самых положениях, перенесли бы место действия на Гровнер-сквер. Разве для некоторой части публики это не было бы интересно? Предположим, мы показали бы, как влюбился лорд Джозеф Седли, а маркиз Осборн воспылал нежными чувствами к леди Эмилии - с полного согласия герцога, ее благородного отца. Или вместо высшей знати мы обратились бы, скажем, к самым низшим слоям общества и стали бы описывать, что происходит на кухне мистера Седли: как черномазый Самбо влюбился в кухарку (а так оно и было на самом деле) и как он из-за нее подрался с кучером; как поваренка изобличили в краже холодной бараньей лопатки, а новая femme de chambre {Горничная (франц.).} мисс Седли отказывалась идти спать, если ей не дадут восковой свечи. Такие сценки могли бы вызвать немало оживления и смеха, и их, пожалуй, сочли бы изображением настоящей жизни. Или, наоборот, если бы нам пришла фантазия изобразить что-нибудь ужасное, превратить любовника femme de chambre в профессионального взломщика, который врывается со своей шайкой в дом, умерщвляет черномазого Самбо у ног его хозяина и похищает Эмилию в одной ночной рубашке, с тем чтобы продержать ее в неволе до третьего тома, - мы легко могли бы сочинить повесть, полную захватывающего интереса, и читатель замирал бы от ужаса, пробегая с жадностью ее пламенные страницы. Вообразите себе, например, главу под названием:
  

Ночное нападение

  
   "Ночь была темная, бурная, тучи черные-черные, как чернила. Буйный ветер срывал колпаки с дымовых труб и сбивал с крыш черепицу, нося и крутя ее по пустынным улицам. Ни одна душа не решалась вступить в единоборство с этой бурей; караульные ежились в своих будках, но и там их настигал неугомонный, назойливый дождь, и там их убивали молнии, с грохотом низвергавшиеся с неба, - одного застигло как раз насупротив Воспитательного дома.
   Обгорелая шинель, разбитый фонарь, жезл, разлетевшийся на куски от удара, - вот и все, что осталось от дородного Билла Стедфаста. На Саутгемптон-роу порывом ветра сорвало с козел извозчика и умчало - куда? Увы! ветер не доносит к нам вестей о своих жертвах, и лишь чей-то прощальный вопль прозвенел вдалеке. Ужасная ночь! Темно, как в могиле. Ни месяца - какое там! - ни месяца, ни звезд. Ни единой робкой, дрожащей звездочки. Одна выглянула было, едва стемнело, померцала среди непроглядной тьмы, но тут же в испуге спряталась снова.
   - Раз, два, три! - Это условный знак Черной Маски.
   - Мофи, - произнес голос на лестнице, - ты что там копаешься? Давай сюда инструмент. Мне это раз плюнуть.
   - Ну-ну, мели мелево, - сказал Черная Маска, сопровождая свои слова страшным проклятием. - Сюда, ребята! Заряжай пистоли. Если кто заорет, ножи вон и выпускай кишки. Ты загляни в чулан, Блаузер! Ты, Марк, займись сундуком старика! А я, - добавил он тихим, но еще более страшным голосом, - займусь Эмилией.
   Настала мертвая тишина.
   - Что это? - спросил Черная Маска. - Никак, выстрел?"
  
   А то предположим, что мы избрали элегантный стиль.
  
   "Маркиз Осборн только что отправил своего petit tigre {Маленького пажа (франц.).} с любовной записочкой к леди Эмилии.
   Прелестное создание приняло ее из рук своей femme de chambre mademoiselle Анастази.
   Милый маркиз! Какая предупредительность! Его светлость прислал в своей записке долгожданное приглашение на бал в Девоншир-Хаус.
   - Кто эта адски красивая девушка? - воскликнул весельчак принц Дж-дж К-мбр-джский в тот вечер в роскошном особняке на Пикадилли (он только что приехал из оперы). - Дорогой мой Седли, ради всех купидонов, представьте меня ей!
   - Монсеньер, ее зовут Седли, - сказал лорд Джозеф с важным поклоном.
   - Vous avez alors un bien beau nom! {- Вы носите громкое имя! (франц.).} - сказал молодой принц, с разочарованным видом поворачиваясь на каблуках и наступая на ногу старому джентльмену, стоявшему позади и не сводившему восхищенных глаз с красавицы леди Эмилии.
   - Trente mille tonnerres! {Тридцать тысяч проклятий! (франц.).} - завопила жертва, скорчившись от agonie du moment {Мгновенной боли (франц.).}.
   - Прошу тысячу извинений у вашей милости, - произнес молодой etourdi {Повеса (франц.).}, краснея и низко склоняя голову в густых белокурых локонах. (Он наступил на любимую мозоль величайшему полководцу своего времени.)
   - Девоншир! - воскликнул принц, обращаясь к высокому, добродушному вельможе, черты которого обнаруживали в нем кровь Кэвендишей. - На два слова! Вы не изменили решения расстаться с вашим брильянтовым ожерельем?
   - Я уже продал его за двести пятьдесят тысяч фунтов князю Эстергази.
   - Und das war gar nicht teuer, potztausend! {Совсем не дорого, черт возьми! (нем.).} - воскликнул вельможный венгерец"
  
   - и т. д., и т. д.
  
   Таким образом, вы видите, милостивые государыни, как можно было бы написать наш роман, если бы автор этого пожелал; потому что, говоря по правде, он так же знаком с нравами Ньюгетской тюрьмы, как и с дворцами пашей почтенной аристократии, ибо наблюдал и то и другое только снаружи. Но так как я не знаю ни языка и обычая воровских кварталов, ни того разноязычного говора, который, по свидетельству сведущих романистов, звучит в салонах, то нам приходится, с вашего позволения, скромно придерживаться середины, выбирая те сцены и те персонажи, с которыми мы лучше всего знакомы. Словом, если бы не вышеприведенное маленькое отступление, эта глава о Воксхолле была бы такой короткой, что она не заслужила бы даже названия главы. И все же это отдельная глава, и притом очень важная. Разве в жизни всякого из нас не встречаются коротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком, но воздействующие на весь дальнейший ход событий?
   Сядем поэтому в карету вместе с компанией с Рассел-сквер и поедем в сады Воксхолла. Мы едва найдем себе местечко между Джозом и мисс Шарп, которые сидят на переднем сиденье. Напротив жмутся капитан Доббин и Эмилия, а между ними втиснулся мистер Осборн.
   Сидевшие в карете все до единого были убеждены, что в этот вечер Джоз предложит Ребекке Шарп стать миссис Седли. Родители, оставшись дома, ничего против этого не имели. Между нами будь сказано, у старого мистера Седли было к сыну чувство, весьма близкое к презрению. Он считал его тщеславным эгоистом, неженкой и лентяем, терпеть не мог его модных замашек и откровенно смеялся над его рассказами, полными самого нелепого хвастовства.
   - Я оставлю этому молодцу половину моего состояния, - говорил он, - да и, помимо этого, у него будет достаточно своего дохода. Но я вполне уверен, что, если бы мне, тебе и его сестре грозило завтра умереть с голоду, он только сказал бы: "Вот так штука!" - и сел бы обедать как ни в чем не бывало. А потому я не намерен тревожиться о его судьбе. Пускай себе женится на ком хочет. Не мое это дело.
   С другой стороны, Эмилия, девица столь же благоразумная, сколь и восторженная, страстно мечтала об этом браке. Раз или два Джоз порывался сообщить ей нечто весьма важное, что она очень рада была бы выслушать, но толстяка никак нельзя было заставить раскрыть душу и выдать свой секрет, и, к величайшему разочарованию сестры, он только испускал глубокий вздох и отходил прочь.
   Тайна эта заставляла трепетать нежное сердечко Эмилии. И если она не заговаривала на столь щекотливую тему с самой Ребеккой, то вознаграждала себя долгими задушевными беседами с Бленкинсоп, экономкой, которая кое-что намеками передала старшей горничной, которая, возможно, проболталась невзначай кухарке, а уж та, будьте уверены, разнесла эту новость по всем окрестным лавочкам, так что о женитьбе мистера Джоза теперь судили и рядили во всем околотке.
   Миссис Седли, конечно, держалась того мнения, что ее сын роняет себя браком с дочерью художника. "Бог с вами, сударыня! - с жаром возражала миссис Бленкинсоп. - А разве сами мы не были только бакалейщиками, когда выходили замуж за мистера Седли? Да и он ведь в ту пору служил у маклера простым писцом! У нас и всех-то капиталов было не больше пятисот фунтов, а вот ведь как разбогатели!" То же самое твердила и Эмилия, и добродушная миссис Седли постепенно дала себя уговорить.
   Мистер Седли ни во что не желал вмешиваться. "Пусть Джоз женится на ком хочет, - говорил он, - не мое это дело. У девочки нет ничего за душой, а много ли я взял за миссис Седли? Она, кажется, веселого нрава и умна и, быть может, приберет его к рукам. Лучше она, дорогая моя, чем какая-нибудь черномазая миссис Седли, а со временем дюжина бронзовых внучат".
   Счастье, по-видимому, улыбалось Ребекке. Когда шли к столу, она брала Джоза под руку, словно это было в порядке вещей; она усаживалась рядом с ним на козлах его коляски (Джоз и в самом деле был совершенный денди, когда, восседая на козлах, невозмутимо и величаво правил своими серыми), и, хотя никто еще и слова не произнес насчет брака, все, казалось, понимали, в чем тут дело. Она жаждала только одного - предложения, и, ах, как ощущала теперь Ребекка отсутствие маменьки - милой нежной маменьки, которая обстряпала бы дельце в десять минут и в коротеньком деликатном разговоре с глазу на глаз исторгла бы важное признание из робких уст молодого человека!
   Таково было положение вещей, когда карета проезжала по Вестминстерскому мосту.
   Но вот общество высадилось у Королевских садов. Когда величественный Джоз вылезал из закряхтевшего под ним экипажа, толпа устроила толстяку шумную овацию, и надо сказать, что смущенный и красный Джоз имел весьма солидный и внушительный вид, шагая под руку с Ребеккой. Конечно, Джордж принял на себя заботы об Эмилии. Та вся сияла от счастья, как розовый куст под лучами солнца.
   - Слушай, Доббин, будь другом, - сказал Джордж, - присмотри за шалями и прочим!
   И вот, пока он в паре с мисс Седли двинулся вперед, а Джоз вместе с Ребеккой протискивался в калитку, ведущую в сад, честный Доббин удовольствовался тем, что предложил руку шалям и заплатил за вход всей компании.
   Он скромно пошел сзади. Ему не хотелось портить им удовольствие. Ребекка и Джоз его ни капельки не интересовали, но Эмилию он считал достойной даже блестящего Джорджа Осборна, и, любуясь на эту чудесную парочку, гулявшую по аллеям, и радуясь оживлению и восторгу молодой девушки, он отечески наблюдал за ее безыскусственным счастьем. Быть может, он чувствовал, что ему самому было бы приятнее держать в руке еще что-нибудь, кроме шалей? (Публика посмеивалась, глядя на неуклюжего молодого офицера с такой странной пошей.) По нет: Уильям Доббин был мало склонен к себялюбивым размышлениям. И поскольку его друг наслаждался, мог ли он быть недоволен? Хотя, по правде сказать, ни одна из многочисленных приманок Воксхолла - ни сто тысяч "добавочных" лампионов, горевших, однако, ежевечерне; ни музыканты в треуголках, наигрывающие восхитительные мелодии под золоченой раковиной в центре сада; ни исполнители комических и сентиментальных песенок, до которых так охоча публика; ни сельские танцы, отплясываемые ретивыми горожанами обоего пола под притопывание, выклики и хохот толпы; ни сигнал, извещающий, что madame Саки готова взобраться по канату под самые небеса; ни отшельник, запертый в своей ярко освещенной келье; ни темные аллеи, столь удобные для свиданий молодых влюбленных; ни кружки крепкого портера, которые не уставали разносить официанты в старых поношенных ливреях; ни залитые огнями беседки, где веселые собутыльники делали вид, будто насыщаются почти невидимыми ломтиками ветчины, - ни все это, ни даже милейший, неизменно приветливый, неизменно улыбающийся своей дурацкой улыбкой Симпсон, который, помнится, как раз в ту пору управлял этим местом, ничуть не занимали капитана Уильяма Доббина.
   Он таскал с собой белую кашемировую шаль Эмилии и, постояв и послушав у золоченой раковины, где миссис Сэмон исполняла "Бородинскую битву" (воинственную кантату против выскочки-корсиканца, который незадолго перед тем хлебнул горя в России), попробовал было, двинувшись дальше, промурлыкать ее про себя и вдруг обнаружил, что напевает тот самый мотив, который пела Эмилия, спускаясь к обеду.
   Доббин расхохотался над самим собой, потому что пел он, говоря по совести, не лучше филина.
  
   Само собою разумеется, что наши молодые люди, разбившись на парочки, дали друг другу самое торжественное обещание не разлучаться весь вечер - и уже через десять минут разбрелись в разные стороны. Так всегда делают компании, посещающие Воксхолл, но лишь для того, чтобы потом сойтись к ужину, когда можно поболтать о приключениях, пережитых за это время.
   Какие же приключения достались в удел мистеру Осборну и мисс Эмилии? Это тайна. Но можете быть уверены в одном: оба были совершенно счастливы, и поведение их было безупречно. А так как они привыкли за эти пятнадцать лет бывать вместе, то такой tete-a-tete не представлял для них ничего нового.
   Но когда мисс Ребекка Шарп и ее тучный кавалер затерял съ величайшимъ спокойствіемъ и равнодушіемъ. Она принимала всѣ маленькіе подарки, которые Амелія дѣлала ей, конечно, соблюдая при этомъ приличныя колебанія и нерѣшительность. Она поклялась въ вѣчной благодарности мистриссъ Седли. Ребекка поцаловала руку мистера Седли, когда тотъ подарилъ ей кошелекъ и при этомъ просилъ ее видѣть въ немъ всегда искренняго, нѣжнаго друга и покровителя. Поведеніе ея было такъ трогательно, что онъ готовъ былъ дать ей вексель еще на двадцать фунтовъ, но мгновенно обуздалъ своя чувства, узнавъ, что подали уже карету, которая должна была везти его на обѣдъ.
   -- Да благословитъ васъ Богъ, дитя мое! съ каждымъ пріѣздомъ въ городъ, я надѣюсь, вы будете въ моемъ домѣ.-- Пошелъ, Джемсъ! (послѣднее относилось къ кучеру).
   Наконецъ наступило прощаніе съ миссъ Амеліей; но на эту картину я хочу набросить покрывало. Сцена была трогательна; въ ней одно лицо чувствовало непритворную горесть, а другое -- искуственно, и притомъ довольно трагически сочувствовало. Послѣ самыхъ нѣжныхъ объятіи, патетическихъ слезъ, баночекъ со спиртами, Амелія и Ребекка разстались; послѣдняя поклялась любить вѣчно, вѣчно свою подругу.
  

ГЛАВА VII.

РЕБЕККА ЗНАКОМИТСЯ СЪ Г. КРОУЛИ.

   Между самыми почтенными именами, помѣщенными въ календарѣ 18-го года и начинающимися съ буквы К., было имя Кроули, сэра Питта, баронета, имѣвшаго свой домъ въ улицѣ Гантъ и помѣстье, называемое Квинъ-Кроули (королевиной дачей). Имя сего достопочтеннаго мужа уже нѣсколько лѣтъ постоянно красовалось въ парламентскихъ спискахъ, вмѣстѣ съ именами многихъ другихъ лицъ, бывшихъ поочередно представителями мѣстечка.
   При королевѣ Елизаветѣ помѣстье это было многолюдно и процвѣтало, но мало по малу пришло въ упадокъ, до такой степени, что въ описываемую нами эпоху носило названіе, весьма употребительное въ Англіи -- "гнилого". Однако, запустеніе не было доведено до послѣдней степени, судя потому, что сэръ Питтъ Кроули, въ защиту своего помѣстья, часто говаривалъ:
   -- Гнилое? нѣтъ, прошу извинить.... оно даетъ мнѣ добрыхъ полторы тысячи фунтовъ годового дохода.
   Сэръ Питгь былъ сперва женатъ на миссъ Гривели, шестой дочери лорда Мунго Бинки. Она принесла ему двухъ сыновей: Питта, названнаго такъ въ память знаменитаго министра, и Раудона Кроули, получившаго свое имя въ честь друга принца валлійскаго. Спустя много лѣтъ послѣ кончины своей первой супруги, сэръ Питтъ вступилъ во второй бракъ съ миссъ Розою, дочерью мистера Графтона, отъ которой у него родились двѣ дочери, будущія ученицы и воспитанницы миссъ Ребекки Шарпъ. Изъ всего сказаннаго нами видно, что, оставивъ почтенный домъ на Россель-скверѣ, миссъ Ребекка должна была вращаться въ болѣе значительномъ кругу.
   Приказаніе, по которому ей должно было явиться въ домъ сэра Кроули, въ качествѣ гувернантки, было написано на старомъ конвертѣ и заключалось въ слѣдующихъ словахъ:
   "Сэръ Питтъ Кроули проситъ Миссъ Шарпъ и поклажу быть здѣсь во вторникъ, ибо я отправляюсь въ Кроули завтра рано поутру.

"Улица Гантъ".

   Ребекка никогда не видала баронета и даже ничего о немъ не знала. Послѣ прощанья съ Амеліей, сосчитавъ гинеи, положенныя щедрымъ мистеромъ Седли въ кошелекъ, и, отеревъ слезы (эта операція совершилась въ ту минуту, какъ экипажъ завернулъ за уголъ), она начала рисовать въ своемъ воображеніи образъ сэра Питта Кроули. "Желала бы я знать" -- такъ думала Ребекка -- "носитъ ли онъ звѣзду? или это право предоставлено однимъ только лордамъ? Надобно полагать, что онъ очень хорошъ въ своемъ парадномъ костюмѣ, въ манжетахъ, съ напудренными волосами: онъ долженъ быть похожъ на мистера Ротона, котораго я знаю. И, вѣроятно, онъ очень гордъ и будетъ смотрѣть на меня чуть не съ презрѣніемъ. Но, дѣлать нечего: я должна съ терпѣніемъ переносить свою горькую судьбу. Одно меня утѣшаетъ, что буду жить въ кругу знатныхъ особъ, а не съ городскими мѣщанами", и она стала размышлять о своихъ друзьяхъ на Россель-скверѣ, съ тѣмъ философическимъ взглядомъ на предметъ, съ какимъ, въ извѣстной баснѣ, лисица разсуждаетъ о недозрѣломъ виноградѣ.
   Карета между тѣмъ, проѣхавъ часть улицы Гантъ, остановилась наконецъ передъ высокимъ мрачнымъ домомъ, по срединѣ котораго, надъ окнами гостиной, красовался гербъ сэра Питта Кроули. Съ перваго взгляда, зданіе поражало какой то мертвенностью; ставни оконъ нижняго этажа были заперты, въ столовой только полурастворены. Кучеръ Джонъ (онъ одинъ былъ только при каретѣ) не принялъ на себя труда спуститься съ козелъ и позвонить въ колокольчикъ, но попросилъ исполнить эту обязанность проходившаго мимо мальчика. Какъ скоро раздался звонокъ, изъ за полурастворенныхъ ставней показалась голова, и вскорѣ отворилась дверь. Старикъ съ лысой головой, въ штиблетахъ, въ старомъ засаленномъ камзолѣ, въ грязномъ платкѣ, обернутомъ вокругъ щетинистой шеи, съ насмѣшливымъ краснымъ лицомъ и сверкающими сѣрыми глазами, вышелъ на крыльцо.
   -- Это ли домъ сэра Питта Кроули? спросилъ Джонъ съ козелъ.
   -- Да, отвѣчалъ старикъ, не трогаясь съ мѣста и утвердительно кивая головой.
   -- Такъ потрудись, любезный, вытащить изъ кареты сундуки, сказалъ Джонъ.
   -- Самъ тащи, сказалъ привратникъ.
   -- Да развѣ ты не видишь, что мнѣ нельзя оставить лошадей?
   -- Ну, сдѣлай милость, другъ любезный: миссъ дастъ тебѣ на водку, сказалъ Джонъ, захохотавъ.
   Видно было, что Джонъ потерялъ всякое уваженіе къ миссъ Шарпъ, послѣ того, какъ кончились ея связи съ семействомъ мистера Седли, а главнѣе всего потому, что она при отъѣздѣ не сдѣлала подарка слугамъ.
   Лысый привратникъ вытащилъ изъ кармана руки, нехотя приблизился къ каретѣ, взвалилъ на плечи сундукъ миссъ Шарпъ и медленно понесъ его въ домъ.
   -- Возьми, пожалуйста, эту корзинку и шаль и отвори мнѣ дверь, сказала Ребекка и съ большимъ негодованіемъ вышла изъ кареты.-- Я напишу о тебѣ мистеру Седли, сказала она кучеру: -- пусть онъ узнаетъ, какъ ты велъ себя.
   -- Напишите пожалуста, отвѣчалъ Джонъ: -- а все ли вы взяли съ собой? не забыли ли вы платья миссъ Амеліи -- ну, знаете, тѣ самыя, которыя должны бы быть у горничной? Я думаю, онѣ вамъ будутъ впору. Затвори, старина, дверь; заранѣе тебѣ скажу, любезный, что отъ нея не жди добра, продолжалъ Джонъ, показывая пальцемъ вслѣдъ за уходящей миссъ Шарпъ.
   И вмѣстѣ съ этимъ Джонъ направилъ лошадей на Россель-скверъ. Дѣло въ томъ, что онъ привязанъ былъ къ горничной миссъ Седли и сильно негодовалъ, что подругу его такъ обобрали.
   При входѣ въ столовую, по указанію старика въ штиблетахъ, Ребекка нашла, что въ ней все было въ безпорядкѣ; на всѣхъ предметахъ отражалось то уныніе и пустота, которыя поселяются къ домахъ послѣ долгаго отсутствія обитателей. Турецкій коверъ, съежившись и сморщившись, сердито выглядывалъ изъ подъ буфета; картины спрятались за старые листы оберточной бумаги; потолочная люстра укуталась въ угрюмый мѣшокъ изъ сѣраго полотна; занавѣси исчезли подъ различнаго рода обертками; мраморный бюстъ сэра Вальполя Кроули, прислонившись въ темномъ углу, смотрѣлъ на каминъ: стулья, сложенные одинъ ни другой, въ безпорядкѣ толпились у оконъ. Одни только два кухонныхъ стула, круглый старый столъ, кочерга со щипцами, потухающій огонекъ въ каминѣ, на которомъ грѣлась кострюли, куски сыру и хлѣба, жестяная кружка съ остатками портера на столѣ,-- только одни эти предметы едва замѣтно показывали въ опустѣломъ замкѣ присутствіе человѣка.
   -- Вы обѣдали, конечно, миссъ? Не жарко ли здѣсь? Попробуйте пивца: славное, рекомендую вамъ.
   -- Гдѣ же сэръ Питтъ Кроули? спросила миссъ Шарпъ величественнымъ тономъ.
   -- Хи, хи, хи!... Я самый-то и есть сэръ Питтъ. Не забудьте, вы мнѣ должны на водку за переноску вашего сундука. Спросите Тинкеръ, если мнѣ не вѣрите, что я сэръ Кроули. Мистриссъ Тинкеръ, вотъ это миссъ Шарпъ, рекомендую вамъ! Миссъ гувернантка, прошу познакомиться съ мистриссъ ключницей.... Хи, хи, хи!
   Дама, которую сэръ Питтъ называлъ мистриссъ Тинкеръ, въ эту самую минуту вошла въ комнату съ глиняной бѣлой коротенькой трубкой и пачкой табаку, за которыми сама бѣгала къ лавку: она вручила эти вещи сэру Питту, усѣвшемуся передъ каминомъ.
   -- Гдѣ же фарсингъ? спросилъ сэръ Питтъ:-- я далъ тебѣ три полупенса, Тинкеръ. Гдѣ же сдача?
   -- Вотъ она, отвѣчала мистриссъ Тинкеръ, швыряя къ нему монету:-- еще баронетъ, а хлопочетъ о фарсингахъ.
   -- По одному фарсингу въ день составитъ пять шиллинговъ въ годъ, а семь шиллинговъ въ годъ равняется процентамъ съ семи гиней. Береги фарсинги, старая: они накличутъ къ себѣ гинеи, вѣрнѣе этого быть не можетъ.
   -- Судя по этимъ расчетамъ, вы можете быть увѣрены, барышня, что передъ вами дѣйствительно сэръ Питтъ Кроули. Поживите немного подольше, и вы его узнаете покороче.
   -- И полюбите его какъ нельзя лучше, миссъ Шарпъ, отвѣчалъ старикъ съ вѣжливой, улыбкой: -- надо быть справедливымъ и потомъ уже великодушнымъ.
   -- Во всю жизнь свою онъ никому не подалъ фарсинга, пробормотала Тинкеръ.
   -- И никогда не подамъ: это будетъ противно моимъ правиламъ. Ежели ты хочешь сѣсть, старая, то принеси изъ кухни стулъ. Садитесь, миссъ гувернантка: выбудемъ ужинать.
   Онъ запустилъ вилку въ кострюлю, стоявшую на огнѣ, и вытащилъ оттуда кусокъ говядины и луковицу; разрѣзавъ то и другое на двѣ равныя части, онъ отложилъ одну изъ нихъ для Тинкеръ.
   -- Вотъ видите ли, миссъ Шарпъ, сказалъ сэръ Питтъ: -- когда меня здѣсь нѣтъ, старуха Тинкеръ получаетъ на столъ деньги, а когда я живу въ городѣ, она обѣдаетъ со мной за однимъ столомъ. Я очень радъ, миссъ Шарпъ, что вы не хотите кушать.
   И они съ жадностью напали за этотъ скудный ужинъ.
   Послѣ ужина сэръ Питтъ закурилъ свою трубку. Когда совершенно стемнѣло, онъ зажегъ сальную свѣчу въ жестяномъ подсвѣчникѣ и, вытащивъ изъ огромнаго кармана кипу бумагъ, началъ читать ихъ и приводить въ порядокъ.
   -- Я здѣсь по тяжебному дѣлу, миссъ Шарпъ, и поэтому-то случаю буду имѣть завтра удовольствіе ѣхать съ такой милой собесѣдницей въ Королевино-Кроули.
   -- Онъ только и бываетъ здѣсь по тяжебнымъ дѣламъ, сказала Тинкеръ, принимаясь пить портеръ.
   -- Выпей, выпей, старушка, да за мое здоровье, сказалъ баронетъ.-- Да, милая, моя, старуха права въ этомъ случаѣ. Я выигрывалъ и проигрывалъ этихъ тяжебъ столько, что врядъ ли кто меня перещеголялъ. Да вотъ хоть бы и теперь, взгляните сюда: вотъ въ этой бумагѣ, какой-то Снаффль противъ меня. Ужь этого-то молодца я поддѣну,-- не будь я сэръ Питтъ Кроули. Вотъ здѣсь опять -- Полдеръ и еще кто-то съ нимъ; тутъ вотъ старшины прихода Снели.... и всѣ противъ меня? Да что возмутъ? ровно ничего. Чѣмъ они докажутъ, что это общая земля. Я отвергаю ихъ: земля моя. Она точно также принадлежитъ приходу, какъ вамъ или старухѣ Тинкеръ. Посмотрите сами, если хотите, за эти документы. А что, у васъ хорошій почеркъ, миссъ гувернантка? Вы мнѣ пригодитесь въ домѣ, ручаюсь вамъ. Мнѣ очень нуженъ переписчикъ.
   И въ этихъ откровенныхъ выраженіяхъ разговоръ продолжался до поздней ночи, къ величайшему удовольствію Ребекки. Каковы бы ни были нравственныя качества сэра Питта Кроули, дурные или хорошія, онъ не скрывалъ себя нисколько и тѣмъ вполнѣ обнаруживалъ свой характеръ. Онъ безпрестанно говорилъ о себѣ то самымъ грубымъ простонароднымъ нарѣчіемъ, то утонченнымъ языкомъ свѣтскаго человѣка.
   Приказавъ наконецъ миссъ Шарпъ приготовиться къ пяти часамъ утра, онъ пожелалъ ей доброй ночи.
   -- Вы проспите эту ночь со старушкой Тинкеръ, говорилъ онъ:-- постель довольно широка. Для васъ обѣихъ будетъ мѣста. Леди Кроули умерла въ этой постели. Спокойной ночи.
   Съ этими словами сэръ Питтъ оставилъ комнату. Старуха Тинкеръ со свѣчей въ рукѣ повела Ребекку по огромной, холодной каменной лѣстницѣ, прошла съ нею чрезъ огромную залу, въ которой ручки дверей обвернуты были бумагой, и наконецъ вступила въ обширную спальню, гдѣ леди Кроули уснула навѣки. Постель и самая комната имѣли видъ какой-то погребальной мрачности, и можно было подумать, что леди Кроули не только умерла въ этой комнатѣ, но что духъ ея не переставалъ витать въ этихъ угрюмыхъ стѣнахъ. При всемъ томъ Ребекка вбѣжала въ комнату съ величайшею живостію, заглянула въ просторный гардеробъ, шкафы, комоды пробовала даже открыть ящики, осмотрѣла картины и туалетныя принадлежности, пока старуха читала молитвы на сонъ грядущимъ.
   -- Я не хотѣла бы заснуть въ этой постели не успокоивъ своей совѣсти, сказала Тинкеръ.
   -- Да, въ этой комнатѣ не только мнѣ съ вами, но и полдюжниѣ духовъ можно помѣститься, проговорила Ребекка. Разскажите мнѣ, милая мистриссъ Тинкеръ, все, что вы знаете о леди Кроули, о сэрѣ Питтѣ Кроули,-- однимъ словомъ, обо всей ихъ фамиліи. Я очень люблю слушать и разговаривать въ постели.
   Но мистриссъ Тинкеръ вовсе не расположена была разговаривать: завернувшись въ одѣяло, она крѣпко заснула. Ребекка долго, очень долго не могла заснуть; совѣсть ея была покойна, но сонъ не смыкалъ ея глазъ. Она думала о слѣдующемъ днѣ, о новомъ мірѣ, въ который вступала, и о будущихъ успѣхахъ въ немъ. Нагорѣвшая свѣча бросала въ комнатѣ колеблющійся свѣтъ. Труба камина отбрасывала огромную темную тѣнь на вышитый, вѣроятно рукой покойной леди, узоръ и на два небольшихъ портрета молодыхъ мужчинъ, изъ которыхъ одинъ былъ въ костюмѣ оксфордскаго студента, а другой въ военной красной курткѣ. Засыпая, Ребекка выбрала послѣдняго изъ нихъ предметомъ своихъ ночныхъ грезъ и сновидѣній.
   Въ четыре часа, лишь только розовый цвѣтъ лѣтняго утра озарялъ зданіе улицы Гантъ, вѣрная Тикеръ, разбудивъ свою новую подругу, приказала ей приготовляться къ отъѣзду, отперла двери огромной спальни -- при этомъ стукъ отъ задвижекъ и замковъ пробудилъ во всемъ домѣ усыпленное эхо -- и пригласила Ребекку прогуляться съ ней въ Оксфордскую улицу, гдѣ должно было нанять экипажъ. Нѣтъ надобности упоминать здѣсь всѣ подробности, связанныя съ этимъ обстоятельствомъ, какъ-то; выборъ и наружность экипажа, торги и переторжки при наймѣ его,-- и что нанятый извощикъ простоялъ всю ночь, въ надеждѣ, что какой нибудь запоздалый франтъ, покачиваясь, выйдетъ изъ трактира, потребуетъ его услугъ и наградитъ его со щедростью пьянаго. Нѣтъ никакой надобности говорить также и о томъ, что. нанятый извощикъ жестоко обманулся въ надеждѣ пріобрѣсть большіе барыши, потому что достойный баронетъ, котораго отвезъ онъ въ Сити, не далъ ему ни одного пенни сверхъ положенной таксы. Бѣдный Джой тщетно шумѣлъ, кричалъ я угрожалъ побросать картонки миссъ Шарпъ въ канаву.
   -- Съ этимъ господиномъ немного набросаешься, сказалъ извощикъ дилижанса: -- знаемъ мы его: сэръ Питтъ Кроули.
   -- Такъ, такъ любезный, правда твоя! кричалъ баронетъ одобрительно: съ меня взятки гладки.
   -- Знаемъ мы, сударь, намъ нечего и говорить, говорилъ тотъ же извощикъ, оскаливъ зубы и укладывая чемоданъ баронета на верхъ дилижанса.
   -- Кондукторъ! мое мѣсто на козлахъ, береги его! воскликнулъ членъ парламента.
   -- Слушаю, сэръ Питтъ! отвѣчалъ кондукторъ, дотрогиваясь до полей своей шляпы и стараясь скрыть внутреннюю досаду.
   Онъ обѣщалъ это мѣсто кембриджскому джентльмену, въ надеждѣ получить отъ него лишнюю крону на водку. Мисъ Шарпъ также устроили мѣстечко сзади дилижанса, увозившаго ее въ безпредѣльный міръ.
   Описывать ли намъ, какъ молодой джентльменъ изъ Кембриджа, взбѣшенный, уложилъ на самомъ верху кареты пять сюртуковъ и самъ взгромоздился туда же, внутренно проклиная и дилижансъ, и кондуктора, и стараго господина, который занялъ его мѣсто, и какъ потомъ примирился онъ съ своимъ положеніемъ, когда миссъ Шарпъ, по какимъ-то непредвидѣннымъ обстоятельствамъ, оставила карету и усѣлась рядомъ съ нимъ, и какъ совсѣмъ развеселился, когда миссъ Шарпъ заговорила съ нимъ. Говорить ли намъ, какъ и гдѣ усѣлись толстый господинъ съ удушьемъ и чопорная барыня, которая божилась и клялась, что въ первый разъ приходится ей ѣхать въ дилижансѣ (такихъ барынь всегда можно найти въ общественныхъ каретахъ!)? Говорить ли еще о томъ, наконецъ, какъ влѣзла въ дилижансъ толстая вдова съ бутылкой джину, и какъ, привратникъ собралъ дань отъ щедрыхъ путешественниковъ? Читателю, который съ нетерпѣніемъ и вниманіемъ слѣдитъ за одинокою миссъ Шарпъ, легко можетъ наскучить весь этотъ вздоръ. "Пора въ дорогу", говоритъ онъ. И вотъ карета тронулась съ мѣста и покатилась къ заставѣ, пробравшись по узкимъ улицамъ Алдергейта, быстро понеслась по обширному Лондону, оставляя за собой куполъ св. Павла, Бѣлаго Медвѣдя въ Пикадилли, фруктовый рынокъ у Рыцарскаго моста: Торнгамъ, Брентфортъ, Багшотъ, фермы, дачи быстро мѣнялись... Пишущій эти страницы не можетъ вспомнить безъ сладостнаго и плѣнительнаго умиленія объ одной изъ таковыхъ поѣздокъ, по той же дорогѣ, въ такое же ясное утро и въ ту же самую счастливую пору. Гдѣ эта дорога теперь, а съ ней и дорожныя приключенія? Куда дѣвались эти добрые честные извощики, съ своими веселыми красными лицами и носами? Сдѣланъ ли для пріюта ихъ другой Чельзи или Гриничь? живъ ли мой добрый старикъ Веллеръ? Гдѣ эти буфетчики, оффиціянты, лакеи, конюхи придорожныхъ трактировъ? и гдѣ эти самые трактиры?... Всѣ эти лица и самые предметы останутся на многія поколѣнія будущихъ геніальныхъ писателей романовъ такими же преданіями и исторіей, какъ Ниневія, Ричардъ Львиное-Сердпе, или Джэкъ Пастушокъ. Для нихъ дилижансы будутъ составлять цѣлые романы, и четверка въ рядъ останется также баснословною, какъ Буцефалъ или Центавръ. Увы! все исчезло, все поглотилось неумолимымъ временемъ и изобрѣтательностію человѣка. Мы не услышимъ болѣе звуковъ полночнаго рожка, и не увидимъ, какъ будутъ открываться шоссейныя заставы для проѣзжающихъ экипажей.
   Но оставимъ наши безполезныя догадки. Остановимъ дилижансъ въ Королевиномъ Кроули и посмотримъ, что тамъ подѣлываетъ миссъ Ребекка Шарпъ.
  

ГЛАВА VIII.

Миссъ Ребекка Шарпъ къ миссъ Амеліи Седли. Россель-скверъ, въ Лондонѣ.

Милая, несравненная Амелія!

   "Съ грустью и вмѣстѣ съ отрадой, берусь за перо, чтобы писать къ тебѣ, безцѣнный другъ мой! О, какую ужасную перемѣну испытала я, безпріютная, одинокая сирота, въ это непродолжительное между вчера и сегодня! Сегодня я одинока, безъ друзей; а вчера была все равно, что въ кругу своихъ родныхъ, къ обществѣ милой и нѣжной сестры, о которой съ такимъ восторгомъ теперь вспоминаю.
   "Не стану разсказывать, въ какихъ слезахъ и въ какой тоскѣ провела я роковую ночь въ разлукѣ съ тобою. Съ какимъ удовольствіемъ воображаю, какъ ты, веселая и счастливая, танцовала въ тотъ вечеръ на балу у Перкинса, и поражала своей красотой присутствующихъ. Подъѣхавъ въ старой каретѣ къ дому сэра Питта Кроули, я была передана попеченію баронета; при чемъ вашъ кучеръ Джонъ грубо и безстыдно обошелся со мной (увы! оскорбленіе, наносимое бѣдности и несчастію, почти всегда остается безнаказаннымъ). Ночь провела я въ старинной мрачной комнатѣ, на одной постели съ отвратительной старухой ключницей. Я не могла сомнутъ глазъ во всю эту ночь.
   "Сэръ Питтъ совсѣмъ не такой человѣкъ, какимъ мы представляли себѣ баронетовъ, читая "Цецилію", въ Чизвивскомъ пансіонѣ. Его никакъ нельзя сравнить съ лордомъ Орвиллемъ. Представь себѣ стараго, здороваго, низенькаго, мужиковатаго, грязнаго старика, въ старомъ сюртукѣ и истасканныхъ штиблетахъ,-- съ трубкою во рту и кострюлькою въ рукахъ, въ которой самъ готовитъ себѣ тощій ужинъ. Произношеніе его чисто деревенское; какъ онъ ужасно бранилъ, свою ключницу и извощика!
   "Старая ключница подняла меня съ разсвѣтомъ. По пріѣздѣ къ дилижансу я получила мѣсто внутри кареты. Но, по проѣздѣ мимо Ликингтона, когда полилъ сильный дождь -- повѣришь ли мнѣ, другъ мой?-- меня принудили выйти изъ кареты и сѣсть на самомъ верху. Причина тому была та, что сэръ Питтъ Кроули былъ самъ содержатель этой кареты и счелъ за нужное помѣстить вмѣсто меня другого пассажира. Дѣлать было нечего, я по необходимости осталась на дождѣ. Какой-то молодой джентльменъ, сидѣвшій рядомъ, прикрылъ нема отъ непогоды однимъ изъ многихъ своихъ сюртуковъ.
   "Этотъ джентльменъ и кондукторъ, повидимому, знали очень хорошо сэра Питта и смѣялись надъ нимъ почти во всю дорогу. Они называли его старой выжимкой, обозначая этимъ именемъ его скупость и жадность. Онъ въ жизнь свою, по ихъ словамъ, никому не далъ еще и гроша (о! я эту низость ненавижу!), и молодой человѣкъ замѣтилъ мнѣ, что послѣднія двѣ станціи мы ѣхали медленно потому, что сэръ Питтъ самъ сидѣлъ на козлахъ, не позволяя кучеру, какъ содержатель дилижанса, гнать лошадей.
   "-- Зато же я имъ и задамъ, какъ попадутся мнѣ возжи въ руки! говорилъ молодой мой спутникъ.
   "-- И по дѣломъ имъ будетъ, прибавилъ кондукторъ.
   "Изъ этихъ словъ я поняла, что молодой студентъ хотѣлъ до Кембриджа самъ править и вымѣстить свою досаду на лошадяхъ сэра Питта. Само собою разумѣется, что это меня смѣшило.
   "За четыре мили до усадьбы, мы пересѣли въ карету съ фамильными гербами сэра Питта, и четыре лошади съ тріумфомъ ввезли насъ въ паркъ, тянувшійся на цѣлую милю отъ дома. Насъ встрѣтила у воротъ со множествомъ поклоновъ и присѣданій пожилая женщина, отворивъ намъ ворота, очень сходныя съ ненавистными воротами Чизвикскаго бульвара.
   "-- Вотъ аллея, полюбуйтесь на нее! сказалъ сэръ Питтъ: -- эти деревья, разсаженныя на пространствѣ цѣлой мили, стоятъ по крайней мѣрѣ шесть тысячъ фунтовъ; а это не бездѣлица, смѣю васъ увѣрить.
   "Ахъ, еслибъ ты слышала его произношеніе! я не могу тебѣ такъ вѣрно передать его. Въ Мёдбургѣ, гдѣ ожидала насъ карета, сэръ Питтъ посадилъ съ собой какого то мистера Годсона и всю дорогу съ нимъ разговаривалъ, о просроченныхъ векселяхъ, о продажѣ заложенныхъ имуществъ, объ осушкѣ болотъ, о навозѣ, о крестьянахъ и фермерахъ и о многомъ другомъ, чего я не въ состояніи была понять. Какой-то Милзъ былъ взять въ рабочій домъ за охоту въ его дачахъ.
   "-- Ну, слава Богу! по дѣломъ ему, сказалъ сэръ Питтъ: -- давно бы нужно; всѣ Милзы были браконьеры и воровали дичь въ нашихъ лѣсахъ, лѣтъ съ полтораста.
   "Это вѣроятно былъ какой нибудь фермеръ.
   "Подъѣзжая къ Кроули, я еще издали замѣтила шпицъ церкви, возвышающійся надъ старыми ильмами парка, передъ которыми стоялъ старинный красный домъ, съ высокими трубами, покрытыми плющемъ.
   "-- Позвольте васъ спросить, сэръ Питтъ, ваша ли эта церковь? сказала я.
   "-- А то чья же? отвѣчалъ онъ: -- ну, а скажи, Годсонъ, какъ поживаетъ братъ мой Бютъ. Бютъ -- мой братъ, миссъ.
   "Годсонъ, принявъ важный видъ, сказалъ:
   "-- Я полагаю, что ему лучше, capъ Питтъ. Вчера онъ выѣзжалъ на своей маленькой лошадкѣ осматривать наши поля.
   "-- Высматривалъ свою долю? Когда онъ наконецъ сопьется? Онъ крѣпче, кажется, всякаго силача....
   "Мистеръ Годсонъ засмѣялся.
   "-- Молодыя дѣти вашего брата опять пріѣхали сюда изъ университета и на дняхъ приколотили бѣднягу Скроджинса, почти до полусмерти!
   "-- Моего второго управителя? до полусмерти? за что? проговорилъ сэръ Питтъ.
   "-- За то, что онъ забрался на ихъ землю! отвѣчалъ мистеръ Гедеонъ. Сэръ Питтъ поклялся, что если кто нибудь изъ нихъ попадется съ ружьемъ въ рукѣ въ его владѣніяхъ, онъ не посмотритъ на родственныя связи и раздѣлается по своему. Изъ этихъ словъ я очень ясно заключала, что братья ведутъ между собою непримиримую вражду. Помнишь ли, другъ мой, въ Чизвиккѣ сестеръ Скратчли, какъ онѣ дрались между собой? А Мери Боксъ -- какъ всегда бывало тузила сестру свою Луизу?
   "Увидѣвъ двухъ мальчиковъ, обрѣзывающихъ вѣтви въ ближайшемъ лѣсу, мистеръ Годсонъ, по приказанію сэра Питта, выскочилъ изъ кареты и погнался за ними съ своимъ бичемъ.
   "-- Лови, лови ихъ, Годсонъ! кричалъ баронетъ,-- проучи ихъ хорошенько и приведи ихъ ко мнѣ. Вотъ какіе негодяи! я съ ними раздѣлаюсь по своему.
   "И вслѣдъ за тѣмъ мы услышали удары бича, безъ милосердія сыпавшіеся на несчастныхъ шалуновъ. Увѣрившись, что Годсонъ поймалъ ихъ, сэръ Питтъ приказалъ ѣхать кучеру во дворъ.
   "Слуги встрѣтили насъ....
   "Ужасный стукъ въ двери принудилъ меня вчера остановиться на этомъ мѣстѣ письма; и, можешь себѣ представить, стукъ этотъ произвелъ никто другой, какъ самъ сэръ Питтъ Кроули. Противъ всякаго приличія, онъ ворвался въ двери моей спальни, въ ночномъ своемъ нарядѣ. Я отскочила отъ ужаса при видѣ нежданнаго посѣтителя. Онъ подошелъ къ столику и, схвативъ съ него свѣчу, сказалъ:
   "-- Прошу миссъ Ребекку всегда въ одиннадцать часовъ гасить огонь; оставайтесь въ потемкахъ и ложитесь спать, какъ знаете; и впередъ, если не хотите, чтобы я приходилъ за свѣчей каждую ночь, всегда къ одиннадцати часамъ будьте къ постели?
   "Съ нимъ былъ Гороксъ, буфетчикъ. Сэръ Питтъ захохоталъ вмѣстѣ съ нимъ, и вскорѣ оба удалились. На ночь спустили огромныхъ борзыхъ собакъ, и онѣ всю ночь провыли и пролаяли на луну".
   "Передъ домомъ Кроули, стариннымъ, безобразнымъ кирпичнымъ зданіемъ, съ высокими дымовыми трубами и фронтонами временъ Елизаветы, находилась терраса, съ фамильнымъ гербомъ, изображающимъ по срединѣ щита змѣю и голубя. На террасу выходятъ двери главной залы. О Амелія, если бы ты видѣла эту огромную и мрачную валу, а увѣрена, ты вспомнила бы "Таинства Удольфскаго замка". Къ одной изъ стѣнъ ея примыкаетъ огромный каминъ; мнѣ кажется, что въ немъ могъ бы помѣститься весь пансіонъ миссъ Пинкертонъ, а на рѣшеткѣ его можно бы изжарить цѣлаго быка. По стѣнамъ развѣшаны портреты предковъ Кроули,-- не могу тебѣ сказать, до котораго колѣна. Нѣкоторые изъ нихъ изображены съ бородами и въ манжетахъ, другіе -- въ огромныхъ парикахъ и съ загнутыми у башмаковъ носками, иные -- въ длинныхъ узкихъ корсетахъ и робронахъ, что придавало имъ видъ настоящихъ башень; однѣ въ длинныхъ локонахъ и, что всего удивительнѣе, совершенно безъ корсетомъ. Въ одномъ концѣ залы широкая дубовая лѣстница, почернѣвшая отъ времени. Она ведетъ въ бильярдную, библіотеку, жолтую гостиную и утренніе покои. Въ нижнемъ этажѣ по крайней мѣрѣ до двадцати спаленъ; въ одной изъ нихъ почивала королева Елизавета. Мои новыя воспитанницы показывали мнѣ сегодня поутру всѣ комнаты этого огромнаго зданія. Мнѣ кажется онѣ не были бы такъ мрачны и унылы, если бы отворяли ставни. Признаюсь тебѣ, я на каждомъ шагу ожидала встрѣтить привидѣніе. Классная комната во второмъ этажѣ; двери съ одной стороны ведутъ изъ нея въ мою спальню, а съ другой въ спальню молодыхъ дѣвицъ. Далѣе идутъ помѣщенія мистера Питта, или мистера Кроули, какъ его зовутъ здѣсь, старшаго сына въ семействѣ, и комнаты мистера Раудова Кроули, такого же Офицера, какъ и твой нареченный женихъ; жаль только, что теперь онъ въ полку. Ты видишь, что въ комнатахъ нѣтъ недостатка. Мнѣ кажется, что здѣсь можно помѣстить все народонаселеніе Россель-сквера, и тогда еще будетъ просторно.
   Когда прозвонили въ обѣду, я спустилась внизъ со своими питомицами (одной изъ нихъ восемь, а другой десять лѣтъ, и обѣ такія худенькія, невидныя дѣвочки). На мнѣ было надѣто твое кисейное платье, то самое, изъ за котораго твоя горничная такъ дерзко обошлась со мною. Надо замѣтятъ, что со мною обходятся здѣсь какъ съ членомъ семейства, и только во время большихъ собраній мнѣ придется обѣдать наверху, съ моими питомицами.
   -- Мы собрались всѣ въ небольшую гостиную леди Кроули, второй жены сора Питта Краули и матери двухъ дочерей. Она была дочь продавца желѣза, и ея замужство надѣлало немало шуму. Въ свое время она была красавица, но теперь въ ней я не нашла ничего хорошаго: больные слезливые глаза ея какъ будто оплакиваютъ потерю красоты, которою прежде блистала она. Блѣдная, худая, со вздернутыми плечами, она молчалива до крайности. Тутъ же, въ гостиной, былъ пасынокъ ея, мистеръ Кроули. Онъ представлялъ собой живой портретъ покойной своей матери Гризельды и былъ также блѣденъ, сухъ, дуренъ и молчаливъ, какъ и портретъ матери, висѣвшій надъ каминомъ гостиной.
   -- Вотъ ваша новая гувернантка, мистеръ Кроули, сказала леди Кроули, выступивъ впередъ и взявъ меня за руку -- миссъ Шарпъ.
   -- О, о! связалъ пасынокъ и, кивнувъ головой, снова погрузился въ чтеніе брошюрки, которою былъ занятъ.
   -- Надѣюсь, миссъ Шармъ, вы будете добры къ моимъ дѣтямъ, сказала леди Кроули.
   -- Конечно, будетъ, сказалъ пасынокъ: -- и съ одного взгляда увидѣлъ, что мнѣ явнаго бояться этой женщины.
   -- Кушанье подано, леди, оказалъ буфетчикъ въ черномъ нарядѣ, съ огромными манжетами, какъ будто похищенными съ одного изъ висѣвшихъ въ залѣ портретовъ, современнаго королевы Елизаветѣ.
   Взявши подъ руку мистера Кроули, хозяйка дома пошла къ столовую; за ними слѣдовала я, съ моими питомицами.
   Сэръ Питтъ сидѣлъ уже въ столовой, въ серебряной кружной жъ рукахъ. Онъ только что пришелъ изъ погреба, взялъ свои штиблеты, и толстыя его ноги красовались теперь въ черныхъ шерстяныхъ чулкахъ. Буфетъ уставленъ былъ старинной посудой: золотыми и серебряными чашами, подносами и сундуками, точь-въ-точь какъ въ лавкѣ Ронделя и Бриджа. На столѣ также все было изъ серебра; два рыжіе лакея, въ жолтой ливреѣ, стояли по обѣ стороны буфета.
   Мистеръ Кроули прочелъ молитву. Сэръ Питтъ сказалъ "аминь", и огромныя крышки были сняты съ блюдъ.
   -- А что у насъ сегодня за обѣдомъ, Бетси? спросилъ баронетъ.
   -- Кажется, бараній супъ, сэръ Питтъ, отвѣчала леди Кроули.
   -- Mouton aux navets, прибавилъ буфетчикъ: -- potage de mouton à l'Ecossaise, pommes de terre an naturel et chou-fleur a l'eau.
   -- Баранина -- славная вещь, и всегда будетъ бараниной; а отъ какой овцы этотъ баранъ, Горромсъ?
   -- Отъ черноголовой шотландки, сэръ Питтъ.
   -- Когда рѣзали?
   -- Въ четвергъ
   -- Не угодно ли potage, миссъ Шарпъ? спросилъ мистеръ Кроули.
   -- Зачѣмъ называть его по французски! сказалъ сэръ Питтъ, -- просто, шотландскій бульонъ.
   -- Мнѣ кажется, сэръ, въ хорошихъ обществахъ, сказалъ преважно мистеръ Кроули: -- всегда супъ называютъ по французски. Послѣ обѣда намъ подали по рюмкѣ пива. Я не знаю толку въ пивѣ и могу по чистой совѣсти сказать, что всегда предпочитала ему воду.
   -- Кудажь дѣвались плечи барана? спросилъ сэръ Питтъ, окончивъ свою трапезу и наливая себѣ вина.
   -- Вѣроятно, люди съѣли; у нихъ тоже сегодня бульонъ изъ баранины, сказала почтительно миледи.
   -- Такъ точно, миледи: potage de mouton и довольно жиденькій, сказалъ Горроксъ.
   Сэръ Питтъ громко захохоталъ и сталъ продолжать разговоръ свой съ мистеромъ Горроксомъ.
   -- Ну, а что нашъ черный поросенокъ,-- знаешь, что отъ кентской черной матки? я думаю, онъ поотъѣлся.
   -- Порядочно раздулся, нечего сказать: сказалъ буфетчикъ.
   Сэръ Питтъ опять захохоталъ, а съ нимъ вмѣстѣ и мои маленькія ученицы.
   -- Миссъ Кроули, миссъ Роза Кроули! оказалъ пасынокъ: -- мнѣ мажется, вашъ смѣхъ на этотъ разъ не кстати? Въ субботу надобно попробовать поросенка. Утромъ заколи его, Джонъ Горроксъ. Миссъ Шарпъ, скажите правду, вы любите поросятъ?
   Вотъ каковъ былъ нашъ разговоръ за обѣдомъ. Послѣ обѣда, передъ сэромъ Питтомъ поставили кружку съ кипяткомъ и бутылку рому. Горроксъ налилъ намъ по рюмочкѣ винца.
   По приходѣ въ гостиную, миледи усѣлась за работу, маленькія дѣти -- за сальную колоду картъ, мнѣ предоставлена была полная свобода заняться рукодѣльемъ или чтеніемъ. Вся гостиная освѣщалась одной только свѣчей, въ серебряномъ шандалѣ.
   Въ десять часовъ, по заведенному порядку, всѣ собрались въ залѣ. Сэръ Питтъ вошелъ первый, красный какъ ракъ, за нимъ буфетчикъ и двѣ ливреи, лакей мистера Кроули, еще трое мужчинъ, четыре женщины,-- изъ нихъ одна была щегольски одѣта и смотрѣла на меня довольно нагло. По окончаніи молитвы и послѣ довольно длинной назидательной рѣчи, произнесенной мистерамъ Кроули, каждый отправился на покой. Я сѣла за письмо, но была прервана внезапнымъ стукомъ въ мою спальню, какъ я уже писала тебѣ, моя безцѣнная Амелія".
   "Прощай! цалую тебя мысленно тысячу милліоновъ разъ!"
   "Суббота. Сегодня поутру я услышала ужасный визгъ чернаго поросенка. Роза и Фіялка вчера познакомили меня съ нимъ. Онѣ показали мнѣ конюшни, псарни и оранжереи. Садовникъ собиралъ плоды, чтобы послать на рынокъ; молодыя дѣвицы оросили у него кисть винограду, но тотъ рѣшительно отказалъ имъ: каждая ягодка, каждый цвѣточекъ были на счету у сэра Питта. Имъ хотѣлось покататься на жеребенкѣ, который бѣгалъ у конюшень, но грубый конюхъ съ дерзкой бранью отогналъ ихъ.
   "Леди Кроули постоянно сидитъ за рукодѣльемъ. Сэръ Питтъ Кроули къ вечеру всегда бываетъ подъ хмѣлькомъ, и, какъ кажется, въ его попойкахъ участвуетъ и мистеръ Горроксъ. Мистеръ Кроули по вечерамъ читаетъ назидательныя книги, а утро проводитъ въ кабинетѣ, иногда уѣзжаетъ смотрѣть за сельскія работы, по середамъ и пятницамъ, къ своимъ фермерамъ съ запасомъ назидательныхъ нравоученій".
   "Передай твоимъ великодушнымъ родителямъ мою искреннюю признательность. Поправляется ли твой бѣдный братъ, послѣ рокового пунша? Увы! и мужчины бываютъ иногда слишкомъ неосторожны и неосновательны въ своихъ поступкахъ. Остаюсь всей душой и навсегда преданная тебѣ

Ребекка".

   Соображая всѣ предъидущія происшествія, мы безошибочно можемъ сказать, что миссъ Амелія нисколько не потеряла, разлучившись съ Ребеккой. Безспорно, Ребекка презанимательная дѣвушка: и очерки настоящаго ея положенія въ новомъ мѣстѣ, въ кругу новыхъ лицъ, показываютъ въ ней знаніе свѣта, несообразное съ ея лѣтами. Но благосклонный читатель вѣроятно припомнитъ, что всѣ эти происшествія, всѣ дѣйствія лицъ, намъ уже нѣсколько знакомыхъ, служатъ для составленія романа, которому мы дали названіе "Ярмарка Тщеславія", а "Ярмарка Тщеславія" такое мѣсто, гдѣ все прикрыто маской съ привлекательною наружностью. Намъ предстоитъ подвигъ снять эту личину и выказать истину во всей наготѣ.
   Бывши въ Неаполѣ, я слышалъ, какъ одинъ краснобай разсказывалъ сказки на берегу морскомъ толпѣ честныхъ, но безпечныхъ лаззарони. Съ какимъ жаромъ выставлялъ онъ злыя дѣйствія вымышленныхъ имъ лицъ! какъ пламенно сочувствовали ему окружающіе зрители! и наконецъ въ какое негодованіе приходили они. когда краснорѣчивый ихъ ораторъ требовалъ справедливаго наказанія своему вымышленному преступнику !
   Я бывалъ въ парижскихъ театрахъ и слышалъ не разъ, какъ публика причала "Ah gredin" Ah monstre!" и посылала изъ ложъ громкія насмѣшки на исполнителя пьесы: зналъ многихъ актеровъ, которые брали дешевле, лишь бы не быть представителями Anglaise, но являться и въ самыхъ роляхъ истинными французами. Выставляя эти двѣ картины одну противъ другой, я хочу показать. что не личныя побужденія автора заставляютъ его нападать на изображаемыхъ имъ лицъ, но то, что онъ искренно ненавидитъ ихъ и, не скрывая этой ненависти, хочетъ излить ее приличнымъ злословіемъ.
   Я предупреждаю моихъ читателей, что хочу представить имъ не ловкое какое нибудь мошенничество, которое сплошь и рядомъ встрѣчаемъ мы, но вещи, достойныя посмѣянія. Моихъ персонажей не льзя назвать молокососами. Въ свое время мы не пожалѣемъ колкихъ выраженій. Передъ бурей всегда бываетъ штиль. Смѣшно бы было описывать ураганъ въ полоскательной чашкѣ. Мы побережемъ эту картину до времени, когда въ темную полночь придется быть на океанѣ.
   Слѣдующая глава будетъ довольно скромная. Другія.... но зачѣмъ намъ забѣгать впередъ!
   По мѣрѣ того, какъ наши лица станутъ показываться на сценѣ, я, съ вашего позволенія, буду не только рекомендовать ихъ вамъ, но иногда сводить съ подмостокъ и говорить съ ними; я прошу васъ, если найдете ихъ добрыми и кроткими, -- полюбить и дружески принять ихъ, если онѣ покажутся вамъ глупыми -- посмѣяться надъ ними, если злыми и жестокосердыми, то имѣете полное право сдѣлать имъ всякаго рода оскорбленія.
   Иначе вы можете принять меня за соучастника съ миссъ Ребеккой Шарпъ, которая поклоняется одному лишь благосостоянію и презираетъ все чего не въ состояніи понимать. И сколько такихъ людей живетъ и наслаждается земными благами въ этомъ мірѣ, -- людей въ которыхъ нѣтъ искры вѣры, любви и надежды! Я представитель "Ярмарки Тщеславія", хочу выставить ихъ и прошу читателей помочь своимъ участіемъ.
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА IX.

ФАМИЛЬНЫЯ ПОРТРЕТЫ.

   Сэръ Питтъ Кроули былъ философъ съ наклонностями къ жизни низшаго круга. Первая его женитьба, на дочери благороднаго Бинки, была совершена подъ вліяніемъ родителей. Леди Кроули была до того надменная и сварливая женщина, что сэръ Питтъ далъ клятву никогда не вступать по смерти ея въ подобный бракъ, и онъ сдержалъ свое обѣщаніе. Вторая супруга его была Роза Даусонъ, дочь мистера Джона Томаса Даусона, продавца желѣза въ Мёдбури. Можно вообразить, какъ должна быть счастлива Роза, принявъ титулъ леди Кроули!
   Позвольте разсказать, въ чемъ состояло это счастіе. Во первыхъ, она оставила Питера Бутта, молодого человѣка, которому подавала счастливыя надежды, и который вслѣдствіе обманутой любви принялся за контрабанду, браконьерство и подобные промыслы. Во вторыхъ, она перессорилась со всѣми преданными друзьями своего дѣтства,-- друзьями, питавшими къ ней самую нѣжную привязанность, чего леди Кроули не находила въ своемъ блестящемъ титулъ и домѣ; ни одна душа не выразила ей привѣтствія или душевнаго участія; никто не порадовался ея счастливой перемѣнѣ, возбудившей только зависть. Сэръ Гуддлестонъ-Фуддлестовъ имѣлъ трехъ дочерей, и каждая изъ нихъ надѣялась быть леди Кроули. Семейство сэра Джайдьса Вапшота также оскорбилось: оно было увѣрено, что это предпочтеніе окажется ихъ дому, и вообще всѣ баронеты графства сильно негодовали на неровный бракъ своего собрата.
   Сэръ Питтъ Кроули не обращалъ на это никакого вниманіи. Онъ былъ счастливъ, обладая своей Розой, и, по обыкновенію, напивался каждый вечеръ,-- иногда колотилъ свою прекрасную Розу и, отправляясь въ Лондонъ на парламентскія засѣданія, оставлялъ ее совершеніи одинокую въ Гэмпшейрѣ. Даже мистриссъ Бютъ Кроули, жена пастора. не хотѣла навѣщать ее: она боялась унизить свое достоинство, доставивъ удовольствіе дочери простого торгаша своимъ посѣщеніемъ.
   Получивъ отъ природы въ единственный даръ розовенькія щечки и мраморную бѣлизну тѣла, не имѣя никакого характера, ни талантовъ, ни занятій, ни удовольствій, ни даже силы воли, леди Кроули не имѣла ни малѣйшаго вліянія на привязанность своего мужа. Свѣтлорусая отъ природы, она одѣвалась въ платья свѣтлаго цвѣта, и преимущественно свѣтло-зеленаго и небесно-голубого. Главнымъ занятіемъ ея было вязанье шерсти, и до какой степени привязанность ея простиралась къ этому рукодѣлью, доказательствомъ служили одѣяла, связанныя ею, на всѣхъ постеляхъ въ Кроули. Она любила ухаживать за маленькимъ цвѣтникомъ. Къ грубому обхожденію своего мужа она была нечувствительна и плакала тогда только, когда мужъ бранилъ ее. Каждый день проводился ею въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Ярмарка Тщеславія! Для тебя готовилось подобное созданіе! Что бы могло быть счастливѣе пары, какъ Питфь Буттъ и Роза, счастливые мужъ и жена, въ уютной фермѣ, окруженные веселой семьей, съ порядочнымъ запасомъ удовольствій, заботъ и надеждъ. А карета въ четверню? Я полагаю, что эти погремушки гораздо драгоцѣннѣе всякаго счастія на Ярмаркѣ Тщеславія!
   Томительная скука, отражавшаяся на лицѣ леди Кроули, не развивала въ ея дочеряхъ нѣжной дѣтской привязанности къ своей матери, онѣ находили болѣе удовольствія и счастія въ людскихъ съ горничными; одинъ только честный садовникъ доставлялъ имъ иногда возможность провести нѣсколько минутъ въ кругу своего семейства и доброй жены и передать имъ нѣкоторыя свѣдѣнія въ образованія. Вотъ въ какомъ положеніи находились дѣти леди Кроули, когда въ домъ ея явилась миссъ Ребекка Шарпъ.
   Мистеръ Кроули, пасынокъ и вмѣстѣ съ тѣмъ единственный другъ, или, лучше сказать, покровитель леди Кроули, настаивалъ, чтобы для дѣтей взята была гувернантка, и появленіе въ домѣ миссъ Шарль должно приписать его вмѣшательству. Леди Кроули къ пасынку своему имѣла такую же привязанность, какъ и къ своимъ дочерямъ.
   Мистеръ Питтъ шелъ по стопамъ благородныхъ Бинки, отъ которыхъ происходилъ, и былъ во всѣхъ отношеніяхъ вѣжливый и образованный джентльменъ. Возвратившись изъ коллегіи уже въ возмужалыхъ лѣтахъ, онъ предпринялъ реформу въ приходившей въ упадокъ дисциплинѣ. Во всѣхъ поступкахъ своихъ въ отношеніи къ самому себѣ и другимъ онъ былъ строгъ до утонченности. Онъ скорѣй согласился бы умереть съ голоду, чѣмъ сѣсть за столъ безъ бѣлаго галстуха. Однажды, вскорѣ по пріѣздѣ изъ коллегіи, Горроксъ подалъ ему письмо не на подносѣ, и мистеръ Питтъ бросилъ на него такой строгій взглядъ и прочиталъ ему такую рѣзкую рѣчь, что Горроксъ послѣ того всегда трепеталъ передъ нимъ. Весь домъ преклонялось предъ нимъ. Когда онъ былъ дома, леди Кроули снимала свои папильотки ранѣе обыкновеннаго, и грязныя штиблеты сэра Питта исчезали. Въ его присутствіи сэръ Питтъ хотя и придерживался своихъ привычекъ, но никогда не напивался совершенно, вѣжливо обращался съ своими слугами и боялся огорчать свою жену.
   Когда случалось ему разговаривать съ леди Кроули, то обращался къ ней съ глубочайшимъ почтеніемъ; при выходѣ ея изъ комнаты вставалъ и очень церемонно отворялъ ей дверь, сопровождая уходъ ея изысканнымъ поклономъ.
   Въ Итонѣ, гдѣ онъ воспитывался, его не иначе называли, какъ миссъ Кроули; младшій братъ его Раудонъ постоянно имѣлъ надъ нимъ перевѣсъ и часто въ дѣтскихъ ссорахъ обижалъ его. На поприщѣ образованія онъ не былъ изъ числа блестящихъ, зато умѣлъ замѣнять недостатокъ таланта похвальнымъ прилежаніемъ, и никто не зналъ, чтобъ въ теченіи осьмилѣтняго его пребыванія въ училищѣ онъ когда нибудь подвергался наказанію.
   Изучая древнихъ и новыхъ ораторовъ и занимаясь краснорѣчіемъ въ особенности, онъ приготовлялъ себя къ высшему поприщу публичной жизни, въ которую введенъ былъ подъ покровительствомъ лорда Бинки. Разговорный языкъ его былъ плавенъ, съ пріятными интонаціями, и часто, для подтвержденія какой нибудь ничтожной мысли, испещренъ латинскими цитатами. При всѣхъ этихъ достоинствахъ, онъ какъ-то не имѣлъ удачи, несмотря на сильное покровительство, съ которымъ всякій бы другой упрочилъ свое счастіе.
   По выпускѣ изъ коллегіи, онъ поступилъ домашнимъ секретаремъ къ лорду Бинки, послѣ того назначенъ былъ членомъ посольства въ Пумперниккель и возвратился оттуда къ министру иностранныхъ дѣлъ съ депешами, содержавшими въ себѣ страсбургскіе пироги. Десять лѣтъ, проведенные при посольствѣ, не улучшили его карьеры, и мистеръ Питтъ, покинувъ дипломатическое поприще, возвратился въ отеческій домъ и сталъ вести жизнь деревенскаго барина.
   Какъ человѣкъ честолюбивый, мистеръ Кроули, по возвращеніи въ Англію, писалъ разные памфлеты, принималъ сильное участіе въ вопросѣ объ освобожденіи негровъ, сдѣлался другомъ мистера Вильберфорса, восхищался его политикой. Въ Лондонѣ, если онъ не былъ въ засѣданіяхъ Парламента, зато не пропускалъ случая быть на разныхъ совѣщаніяхъ. Въ своей провинціи онъ былъ мирнымъ судьей.
   Носились слухи, что онъ ухаживалъ за леди Джейнъ Шипшэпнкъ, третьей дочерью лорда Соутсдоуна, которой сестра леди Эмилія писала умныя разсужденія; но эти слухи, можетъ быть, недостовѣрны.
   Мистеръ Кроули старался убѣдить старика сора Питта уступить ему мѣсто въ Парламентѣ, которое доставляло полторы тысячи фунтовъ.
   Сэръ Питтъ давно бы былъ милліонеръ; но странная склонность въ тяжбамъ стоила ему ежегодно нѣсколькихъ тысячъ фунтовъ и, будучи слишкомъ хитеръ, какъ онъ самъ говаривалъ, чтобъ даться въ обманъ одному повѣренному, онъ сдавалъ свои дѣла цѣлой дюжинѣ, не довѣряя ни которому. Онъ былъ чрезвычайно взыскателенъ къ своимъ арендаторамъ, чрезъ что послѣдніе часто раззорялись,-- скупъ на посѣвъ, отчего природа отказывала ему въ урожаяхъ. Онъ пускался во всѣ возможныя спекуляціи: разработывалъ рудники, покупалъ акціи на водопроводахъ, поставлялъ лошадей въ дилижансы, заключалъ контракты съ казной и былъ изъ самыхъ дѣятельныхъ людей во всемъ графствѣ. Но не расплачиваясь, какъ слѣдовало, на гранитныхъ ломкахъ, онъ наконецъ довелъ дѣла до того, что четверо его прикащиковъ убѣжали въ Америку, захвативъ съ собой значительныя деньги, принадлежавшія ему. По недостатку настоящихъ предосторожностей, его угольныя копи залились водою; въ одномъ заведеніи не приняли дурной говядины, и она осталась у него на шеѣ; что касается до лошадей, то онъ терялъ ихъ безпрестанно, и причины къ тому были: дешевая покупка или недостатокъ корма. Характеръ его былъ обходительный и вовсе не гордый; напротивъ, онъ предпочиталъ бесѣду мызника или торговца бесѣдѣ какого нибудь барина, въ родѣ милорда, своего сына; любилъ выпить, пошумѣть, а подъ часъ и пошутить съ дочерями мызниковъ: никто не помнитъ, чтобы онъ подалъ бѣдному шиллингъ или сдѣлалъ доброе дѣло, состраданія къ ближнему въ немъ также не было замѣтно; сегодня онъ шутитъ и грозится съ ея арендаторомъ, а завтра описываетъ его имѣніе; сегодня смѣется съ бѣднякомъ браконьеромъ, а завтра ссылаетъ его въ Ботани-бей. Вѣжливость его къ прекрасному полу намъ уже извѣстна изъ письма миссъ Ребекки Шарпъ. Однимъ словомъ, въ Англіи не находилось такого хитраго, низкаго, самолюбиваго, глупаго, безпутнаго старика.
   Главная причина, по которой мистеръ Кроули пользовался любовію своего родителя и имѣлъ надъ нимъ нѣкоторое право, была денежная сдѣлка. Баронетъ долженъ былъ выплатить сыну сумму изъ имѣнія матери, но ему этого не хотѣлось; вообще онъ имѣлъ сильное отвращеніе платить кому бы то ни было; одна только сила могла заставить его уплачивать долги. Миссъ Шарпъ расчитывала (она, какъ мы очень скоро услышимъ, знала уже почти всѣ семейныя тайны), что одна только уплата долговъ стоила баронету въ годъ нѣсколькихъ сотъ фунтовъ, и при этомъ его любимымъ удовольствіемъ было заставлять ожидать своихъ кредиторовъ, заводить тяжбу и потомъ переноситъ ее на долгое время изъ одной инстанціи въ другую.
   Сэръ Питтъ Кроули имѣлъ незамужнюю сестру, получившую въ наслѣдство отъ своей матери огромное имѣніе; онъ предлагалъ вручить ему капиталъ подъ залогъ имѣнія, но миссъ Кроули отклонилась отъ этого предложенія и предпочла лучше вручить его королевскимъ банкирамъ. Она объявила свое намѣреніе оставить капиталъ второму сыну сэра Питта и уже не разъ платила долги Раудона Кроули на его военномъ поприщѣ; вслѣдствіе этого, по пріѣздѣ въ Кроули она была предметомъ безпредѣльнаго уваженія; у нея были вклады у банкировъ, а это дѣлало ее всюду любимою.
   Какой вѣсъ придаетъ старушкѣ вкладъ у банкира! Какъ снисходительно мы смотримъ на ея недостатки, если она наша родственница (и дай Богъ моимъ читателямъ имѣть десятки подобныхъ родственницъ), какою кроткою, добродушною старушкою она намъ кажется| Какъ молодежь на подхватъ старается довести ее до кареты! И какъ мы сами стараемся при ея посѣщеніяхъ, объяснить нашимъ знакомымъ и пріятелямъ, ея значеніе въ свѣтѣ! "Какъ бы мнѣ хотѣлось имѣть вексель на полученіе пяти тысячъ) фунтовъ, за подписью такой-то" говоритъ одинъ. "Что жь такое! Это ей ничего не стоитъ", отвѣчаетъ ему жена.-- "Она мнѣ тетка, говорите вы, довольно скромно, когда васъ спрашиваютъ: не родственница ли она ваша?-- Ваша жена безпрестанно посылаетъ ей маленькія доказательства своей привязанности,-- ваши дочери вышиваютъ ей всегда подушки и скамейки.-- Какъ ярко пылаетъ огонь въ каминѣ гостиной, при ея посѣщенія, между тѣмъ какъ въ сосѣдней комнатѣ ужасный холодъ. Во время ея присутствія домъ вашъ принимаетъ праздничный, чистый, теплый, веселый, уютный видъ, котораго въ другое время незамѣтно. Вы сами, милостивый государь, забываете отдохнуть послѣ обѣда и вдругъ чувствуете сильное влеченіе съиграть робберъ. У васъ являются отличные обѣды, чудесная дичь, отборныя вины и рыба прямо изъ Лондона. Даже прислуга на кухнѣ раздѣляетъ общее довольствіе, и пиво у нихъ какъ-будто сдѣлалось по крѣпче; на уничтоженіе чаю и сахару въ дѣтской никто вниманія не обратитъ. Такъ ли это, или нѣтъ? скажите откровенно. Какое счастіе имѣть старую тетушку,-- съ гербомъ на каретѣ и клочкомъ свѣтло-каштановыхъ волосъ мы головѣ. О какіе бы кошельки вышивали мои дѣти для нея, и какъ бы мы съ Юліею хорошо ее пріютили!
  

ГЛАВА X.

МИССЪ ШАРПЪ ПРІОБРѢТАЕТЪ ДРУЗЕЙ.

   Поступивъ въ число членовъ милаго семейства, портреты котораго мы набросали на предъидущихъ страницахъ, Ребекка вмѣнила себѣ въ непремѣнную обязанность стараться какъ можно болѣе понравиться своимъ благодѣтелямъ и вполнѣ пріобрѣсть ихъ довѣріе. Нельзя не восхищаться такимъ прекраснымъ качествомъ къ беззащитной сиротѣ, даже и тогда, еслибъ въ составъ ея расчетовъ вмѣшивалась нѣкоторая степень самолюбія.,
   -- Я одна въ свѣтѣ, говорила безпріютная дѣвушка: -- всѣ мои будущіе успѣхи зависятъ отъ моихъ усилій. Тогда какъ эта краснощекая дѣвченка Амелія, у которой нѣтъ и половины моего ума, получаетъ десять тысячъ фунтовъ и во всемъ обезпечена,-- бѣдной Ребеккѣ (хотя она и гораздо лучше ея) приходится во всемъ положиться лишь на себя, на одну себя. Посмотримъ, не съумѣю ли я и извлечь какую нибудь пользу изъ своихъ способностей и современенъ обезпечить себя. Можетъ быть, мнѣ еще придется показать Амеліи мое преимущество надъ ней. Я люблю Амелію: и кто можетъ не любить такую премиленькую добронравную дѣвушку? Желаніе мое не есть слѣдствіе зависти. А все же было бы недурно нанять мѣсто въ свѣтѣ по выше ея. Все можетъ быть!
   Такъ представляла себѣ свое будущее наша мечтательница. Мы не должны оскорбляться тѣмъ, что въ ея воздушныхъ замкахъ мужъ былъ главнымъ обитателемъ. Да о чемъ больше и думать дѣвушкахъ, какъ не о мужьяхъ? О чемъ другомъ думаютъ милыя мама?
   -- Я сама себѣ буду мама, подумала Ребекка, однакожъ не безъ нѣкотораго чувства досады, вспомнивъ при этомъ свою маленькую неудачу съ Джозефомъ Седли.
   Ребекка рѣшилась такимъ образомъ устроить свое пребываніе въ Кроули, по возможности, покойнымъ и прочнымъ, а для этого ей необходимо было снискать расположеніе тѣхъ изъ окружающихъ ее, которые тѣмъ или другимъ образомъ могли бы препятствовать ея цѣли. Ребекка ясно видѣла, что пріобрѣтеніе расположенія леди Кроули, неимѣвшей, по своей безхарактерности и безпечности, никакого вліянія въ домѣ, нисколько не послужитъ въ ея пользу; а потому, сохраняя въ ней холодное почтеніе и по временамъ изъявляя маленькимъ питомицамъ своимъ сожалѣніе объ ихъ мама, она обратила все свое вниманіе на прочихъ членовъ семейства. За воспитаніе дѣтей она принялась довольно просто и пріобрѣла ихъ совершенное расположеніе. Она не обременяла ихъ юныя головки безпрестанными уроками, напротивъ, давала имъ полную свободу къ изученію предметовъ образованія; она основывалась на томъ мнѣніи, что преподаваніе безъ принужденія приноситъ болѣе пользы учащемуся. Старшая изъ ея ученицъ, Роза, любила заниматься чтеніемъ. Въ старинной библіотекѣ Кроули находился порядочный запасъ французскихъ и англійскихъ книгъ, состоявшихъ изъ легкой литературы прошедшаго столѣтія. Роза, какъ охотница до чтенія, одна только касалась до нихъ, и, читая только по назначенію Ребекки, она пріятно и какъ бы играя пріобрѣтала различныя свѣдѣнія.
   Подъ руководствомъ Ребекки, миссъ Роза прочитала множество презанимательныхъ французскихъ и англійскихъ романовъ, между которыми въ особенности занимали ее творенія ученаго доктора Смоллета, остроухаго Генриха Фильдинга, фантастическаго Кребильона, который такъ нравился нашему поэту Грею, и Вольтера. Однажды мистеръ Кроули спросилъ своихъ маленькихъ сестеръ, что онѣ читаютъ:
   -- Смоллета, отвѣтила за нихъ Ребекка.
   -- О! Смоллета, сказалъ мистеръ Кроули, совершенно довольный:-- конечно, его исторія немного скучна, но отнюдь не такъ опасна, какъ исторія Юма. Вы, кажется, истерію читаете?
   -- Исторію, отвѣчала Роза; она забыла только прибавить, что исторія была о мистерѣ Гумфри Клинкерѣ.
   Въ другой разъ, мистеръ Кроули засталъ свою сестру за французскою комедіею; но гувернантка замѣтила ему, что это самая лучшая метода для усовершенствованія во французскихъ разговорахъ, и онъ остался тѣмъ доволенъ. Мистеръ Кроули, какъ дипломатъ, чрезвычайно гордился своимъ знаніемъ французскаго языка; ему весьма нравились комплименты, которыми гувернантка осыпала его, и которые принимались имъ какъ истинная дань его таланту.
   Наклонности миссъ Фіялки были, напротивъ, нѣсколько грубѣе т бойчѣе старшей ея сестры. Она знала отдаленные притоны, гдѣ неслись куры. Она лазила на двери и лишала пернатыхъ пѣвцовъ ихъ пестренкихъ сокровищъ. Главнымъ удовольствіемъ ея была ѣзда вѣрхомъ на жеребятахъ; она любила мчаться по полямъ, какъ новая Камилла. Она была фавориткою отца; баловень и вмѣстѣ съ тѣмъ ужасъ кухарки -- Фіалка знала всѣ потаенные мѣста, гдѣ скрывались банки съ вареньями, и при первой возможности дѣлала нападеніе на нихъ. Ссорамъ ея съ старшею сестрою не было конца. При подобныхъ происшествіяхъ миссъ Шарпъ была очень снисходительна и никогда не говорила о нихъ леди Кроули, которая навѣрное сообщила бы о томъ отцу, а что всего хуже -- мистеру Кроули, Ребекка при каждомъ обѣщаніи не сказывать требовала отъ миссъ Фіалки быть умницей и любить свою гувернантку.
   Съ мистеромъ Кроули миссъ Шарпъ была почтительна и послушна,-- въ затрудненіяхъ, встрѣчаемыхъ въ преподаваніи французскаго языка, обращалась къ нему за совѣтомъ, доставляя ему такимъ образомъ удовольствіе дѣлать ей поясненія и убѣждаться въ преимуществѣ своихъ познаній во французскомъ языкѣ. Она сильно восхищалась его рѣчью, говоренною Богъ знаетъ въ какомъ обществѣ, принимала живое участіе въ его брошюрахъ.
   -- О! вамъ я вамъ благодарна, сэръ! восклицала она, поднимая глаза къ небу.
   Подобное участіе къ его краснорѣчію вынуждало съ его стороны пожатіе руки.
   -- Происхожденіе -- дѣло великое! восклицалъ онъ: -- одна только она понимаегь его. Видно по всему, что мать была изъ рода Монморанси.
   И дѣйствительно, миссъ Шарпъ, происходила отъ этой знаменитой фамиліи. Само собою разумѣется, она умалчивала, что ея матушка была когда-то на сценѣ. Какое множество благородныхъ эмигрантовъ эта ужасная революція ввергнула въ нищету! Въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ послѣ ея поступленія въ домъ, Ребенка успѣла сочинить множество разсказовъ о своихъ предкахъ; случилось, что мистеръ Кроули наткнулся на имена нѣкоторыхъ изъ нихъ въ словарѣ Noriera; а это еще болѣе подтвердило справедливость высокаго происхожденія Ребекки. Основываясь на этой любознательности и охотѣ рыться въ словаряхъ, могла ли наша героиня предположить, что мистеръ Кроули интересовался ею? Конечно, нѣтъ,-- это дѣлалось изъ одного дружескаго участія. Мы уже сказали, кажется, что онъ чувствовалъ привязанность къ лэди Джэйнъ Шипшэнксъ?
   Раза три онъ дѣлалъ Ребеккѣ выговоры за то, что она играла съ сэромъ Питтомъ въ трикъ-тракъ, замѣтивъ ей, что лучше было бы заняться чтеніемъ "Слѣпой прачки въ Мурфильдэѣ" или другимъ серьезнымъ сочиненіемъ.
   Миссъ Шарпъ, въ защиту этого невиннаго удовольствія, говорила, что ея покойная матушка часто игрывала въ эту игру съ старымъ графомъ де Т.... и аббатомъ du Cornet, и тѣмъ успокаивала мистера Кроули.
   Миссъ Шарпъ пріобрѣла расположеніе баронета не одной игрой въ трикъ-тракъ: она во многомъ была ему полезна. Она съ удивительнымъ терпѣніемъ перечитывала всѣ его судебныя бумаги, которыми онъ обѣщался занять ее еще до прибытія въ Кроули; Ребекка помнила это и теперь сама вызвалась переписывать его письма. Ее интересовало все касающееся до помѣстья: усадьба, паркъ, садъ, конюшни,-- все имѣло для нея свою прелесть; она такъ интересовала баронета своими разсужденіями о сельскомъ хозяйствѣ, что тотъ никогда безъ нея не пускался на свои утреннія прогулки; при этихъ случаяхъ она подавала ему совѣты, какія деревья должно срубитъ въ рощѣ, гдѣ нужно вскопать гряды, гдѣ начать жатву, какихъ лошадей назначить въ пашню, какихъ въ упряжь. Не прошло и года послѣ ея пріѣзда въ Кроули, какъ она уже вполнѣ овладѣла довѣренностію баронета; пошлый застольный разговоръ его съ буфетчикомъ Горроксомъ замѣнился сужденіями, иногда шуточными, иногда серьёзными, о предметахъ, относящихся собственно къ хозяйству и семейству, въ отсутствіи мистера Кроули она дѣлалась почти совершенною хозяйкою дома и вела себя въ этомъ новомъ почетномъ званіи такъ скромно и такъ предусмотрительно, что отнюдь не оскорбляла властей, господствовавшихъ въ кухнѣ и конюшнѣ, но, напротивъ, обходилась со всѣми весьма ласково. Она уже не была болѣе той надменною, боязливою, недовольною дѣвочкой, какою мы ее знали, и эта перемѣна нрава доказывала съ ея стороны большое благоразуміе, искреннѣе желаніе исправиться и душевную силу. Участвовало ли сердце въ принятой Ребеккою системѣ покорности и угодливости, мы это увидимъ впослѣдствіи.
   Старшій и младшій сыновья Кроули никогда не уживались вмѣстѣ: они питали чистосердечную ненависть другъ къ другу. Раудонъ Кроули, драгунскій офицеръ, пренебрегалъ вообще всѣмъ своимъ домомъ и пріѣзжалъ въ Кроули разъ въ годъ, во время появленія тамъ своей тетки миссъ Кроули. Мы уже говорили о главныхъ и лучшихъ достоинствахъ этой старушки: она владѣла семидесятью тысячами фунтовъ и почти усыновила Раудона. Старшій племянникъ ей очень не нравился. Въ свою очередь и онъ не задумывался утверждать, что душа миссъ Кроули погибла невозвратно, и что участь брата его на томъ свѣтѣ будетъ ничуть не лучше.
   -- Она самая безбожная женщина въ мірѣ, говаривалъ мистеръ Кроули: -- она живетъ въ кругу атеистовъ и французовъ. Душа моя приходитъ въ трепетъ при одной мысли о ея страшномъ положеніи. Несчастная! почти на краю могилы своей предается суетѣ, легковѣрію, несчастію и глупостямъ.
   Старуха рѣшительно отказалась слушать его вечернія поученія, и мистеръ Кроули, по пріѣздѣ въ Кроули своей тетки, былъ принужденъ прекращать свои назидательныя рѣчи.
   -- Пожалуста, Питтъ, оставь свои наставленія, когда миссъ Кроули пріѣдетъ сюда, говорилъ отецъ: -- она пишетъ мнѣ, что терпѣть ихъ не можетъ.
   У миссъ Кроули былъ небольшой уютный домикъ въ Паркъ-Лэйнѣ. Зимнюю пору она проводила въ Лондонѣ, а лѣто въ Горроугэйтѣ или въ Чельтенэмѣ. Самая гостепріимная и самая веселая старушка, она, по ея словамъ, была красавица въ свое время. (Всѣ старушки въ свое время были красавицы, намъ хорошо это извѣстно). Она съѣздила во Францію и съ тѣхъ поръ полюбила французскіе романы, французскую кухню и французскія вина,-- читала Вольтера и знала наизусть Руссо, разсуждала съ большой энергіей о правахъ женщины. Портреты Фокса были развѣшены повсюду въ ея домѣ; въ то время, какъ этотъ сановникъ держалъ оппозицію, миссъ Кроули всегда находилась на его сторонѣ. Она хвалилась, что съ поступленіемъ Фокса въ управленіе министерствомъ переманила сэра Питта и его собрата -- представителей Кроули -- на его сторону, хотя сэръ Питтъ и самъ бы перешелъ, безъ всякаго труда со стороны почтенной леди. Нужно ли пояснять, что по смерти великаго государственнаго мужа представитель партіи виговъ, сэръ Питтъ снова перемѣнилъ свои политическіе взгляды.
   Раудонъ Кроули понравился старушкѣ еще мальчикомъ, она послала его въ Кембриджъ, и, послѣ двухълѣтняго его пребыванія въ немъ, когда начальникъ учтиво попросилъ его оставить университетъ, миссъ Кроули купила ему патентъ на чинъ въ королевской гвардіи.
   Раудонъ Кроули, молодой офицеръ, былъ изъ числа первыхъ повѣсъ и франтовъ цѣлаго города. Кулачные бои, травля крысъ, волокитство и умѣнье управлять четверней въ рядъ были въ ту пору въ модѣ. Онъ былъ весьма искусенъ во всѣхъ этихъ отросляхъ изящныхъ наукъ. Причисленный къ свитѣ принца регента, Раудонъ не имѣлъ случая доказать своей храбрости въ заграничной службѣ, зато въ трехъ кровавыхъ поединкахъ (во случаю азартной игры) вполнѣ доказалъ свою неустрашимость и пренебреженіе жизнью.
   Взбалмошная, мечтательная миссъ Кроули вовсе не страшилась за своего любимца и продолжала выплачивать его долги, не обращая вниманія на слухи, носившіеся объ его нравственности.
   -- Постарше будетъ, перестанетъ, говаривала она -- можно ли его сравнить съ этимъ хворымъ лицемѣромъ, милымъ его братцемъ.
  

ГЛАВА XI.

АРКАДСКАЯ ПРОСТОТА.

   Кромѣ честныхъ обитателей дома Кроули, намъ должно представить читателю родственниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сосѣдей ихъ, Бюта Кроули и его супругу.
   Бютъ Кроули, высокій, статный, веселый мужчина, пользовался гораздо большимъ расположеніемъ къ себѣ жителей своего прихода, нежели баронетъ -- его родной братъ. Въ бытность свою въ коллегіи, никто лучше его не управлялъ весломъ на университетской лодкѣ, и никто такъ ловко не тузилъ кулачныхъ городскихъ бойцевъ. Любовь къ кулачнымъ боямъ и другимъ атлетическимъ упражненіямъ не оставляла его и въ частной жизни: ни одна драма на разстояніи двадцати миль не проходила безъ его участія; ни скачки, ни бѣги, ни гонки, ни балы, ни выборы, ни обѣды во всѣмъ приходѣ не обходились безъ его присутствія. Его гнѣдую кобылу и фонари кабріолета часто видали за двадцать миль отъ мѣстопребыванія, когда давали обѣдъ въ Фуддльстонѣ, или въ Рохеби, или въ помѣстьи Вапшотъ, или у богатыхъ лордовъ того графства, съ которыми онъ былъ на дружеской ногѣ. У него былъ прекрасный голосъ, и въ знаменитой пѣснѣ: "Вотъ скачетъ заяцъ по порошѣ", и въ хорѣ "ату, ату его!" не находилъ онъ себѣ соперниковъ и всегда получалъ громкія рукоплесканія. Онъ былъ славный охотникъ и лучшій рыбакъ во всемъ приходѣ.
   Мистриссъ Кроули была бойкая женщина. Одаренная отъ природы привязанностію къ семейной жизни, она съ дочерьми своими проводила большую часть времени дома, предоставивъ мужу своему полную свободу. Ему позволено было пріѣзжать и уѣзжать, и обѣдать въ гостяхъ столько дней сряду, сколько бы ему заблагоразсудилось. Мистриссъ Кроули въ этомъ случаѣ была женщина бережливая и очень хорошо знала цѣну портвейна. Она происходяла изъ хорошаго семейства: именно была дочь подполковника Гектора Макъ-Товиша. Со дня вступленія въ бракъ съ мистеромъ Кроули, она постоянно оставалась благоразумною и бережливою хозяйкой. Но, несмотря на всѣ ея старанія и сбереженія, мистеръ Бютъ никакъ не могъ выпутаться изъ своихъ долговъ. Нужно было по крайней мірѣ десять лѣтъ на уплату векселей, выданныхъ имъ въ коллегіи до кончины своего отца. Въ лѣто 179*, онъ начиналъ уже выбираться изъ этого затрудненія, какъ вдругъ несчастная страсть къ скачкамъ заставила его проиграть огромное пари; онъ принужденъ былъ занять значительную сумму подъ огромные проценты, и съ тѣхъ поръ долги его казалось были неоплатны. Сестра помогала ему сотней-другой фунтовъ; но главныя его надежды основывались на смерти миссъ Кроули, а вмѣстѣ съ тѣмъ на наслѣдствѣ.
   Оба брата одинаково надѣялись на это событіе, и, вслѣдствіе того, между ними была постоянная вражда. Въ семейныхъ дѣлахъ сэръ Питтъ имѣлъ важный перевѣсъ.
   Раудонъ долженъ былъ сдѣлаться главнымъ наслѣдникомъ имѣнія миссъ Кроули. Не правда ли, что эти денежныя сдѣлки, эти спекуляціи на жизнь и смерть, эта борьба за наслѣдство на Ярмаркѣ Тщеславія сильно скрѣпляютъ братскую любовь? Я знавалъ, что ассигнація въ пять фунтовъ производила ненависть между братьями на полстолѣтіе.
   Послѣ этого извольте восхищаться продолжительностью и искренностью любви между людьми вообще! Нельзя предположить, чтобъ пріѣздъ въ Кроули такой особы, какъ Ребекка, и ея постепенно возроставшее вліяніе остались незамѣтными для мистриссъ Бютъ Кроули. Мистриссъ Кютъ знала, на сколько дней становилось жаркого въ домѣ сэра Питта, сколько бѣлья поступило изъ послѣдней стирки, сколько персиковъ висѣло на южной стѣнѣ оранжереи, сколько и какого лекарства приняла миледи во время болѣзни: эти предметы всегда бываютъ очень интересны для деревенскихъ жителей. Мистриссъ Бютъ не могла пропустить гувернантку, ненаведя справокъ объ ея происхожденіи и личныхъ достоинствахъ. Прислуга обоихъ домовъ была въ самыхъ тѣсныхъ отношеніяхъ. Слуги сэра Питта всегда находили въ въ кухнѣ брата его стаканъ пива, какого въ домѣ ихъ и не водилось. Мистриссъ Бютъ знала въ точности, сколько въ домѣ баронета выходило солоду на годовую пропорцію пива. Между слугами и служанками обоихъ домовъ, какъ и между ихъ господами, существовали родственныя отношенія, и черезъ нихъ-то доставлялись самыя свѣжія новости о семейныхъ происшествіяхъ. Замѣчено давнымъ давно, что человѣкъ бываетъ очень равнодушенъ къ дѣламъ своего брата, пока съ нимъ въ ладахъ, но только что поссорился, и ему извѣстенъ каждый шагъ его....
   Вскорѣ послѣ прибытія Ребекки, въ ежедневныхъ докладахъ изъ дома баронета, миссъ Бютъ получала слѣдующія извѣстія: "Чернаго поросенка закололи -- вѣсилъ десять фунтовъ -- посолили ребра, за столомъ была бужинина. Мистеръ Крампъ изъ Мёдбури говорилъ съ сэромъ Питтомъ о Джонѣ Блакморѣ и просилъ посадить его ись в глубине пустынной аллеи, где блуждало не больше сотни таких же парочек, искавших уединения, то оба почувствовали, что положение стало до крайности щекотливым и критическим. Теперь или никогда, говорила себе мисс Шарп, настал момент исторгнуть признание, трепетавшее на робких устах мистера Седли. До этого они посетили панораму Москвы, и тут какой-то невежа, наступив на ножку мисс Шарп, заставил ее откинуться с легким вскриком прямо в объятия мистера Седли, причем это маленькое происшествие в такой степени усилило нежность и доверчивость нашего джентльмена, что он снова поведал Ребекке, по меньшей мере в десятый раз, несколько своих излюбленных индийских историй.
   - Как бы мне хотелось повидать Индию! - воскликнула Ребекка.
   - В самом деле? - вопросил Джозеф с убийственной нежностью и, несомненно, собирался дополнить этот многозначительный вопрос еще одним, более многозначительным (он уже начал пыхтеть и отдуваться, и ручка Ребекки, находившаяся у его сердца, ощутила лихорадочную пульсацию этого органа), но вдруг - какая досада! - раздался звонок, возвещавший о начале фейерверка, началась толкотня и суматоха, и наши интересные влюбленные были невольно подхвачены стремительным людским потоком.
   Капитан Доббин подумывал было присоединиться к компании за ужином: он, честно говоря, находил развлечения Воксхолла не слишком занимательными. Дважды прошелся он мимо беседки, где обосновались обе соединившиеся теперь пары, но никто не обратил на него никакого внимания. Стол был накрыт на четверых. Влюбленные парочки весело болтали между собою, и Доббин понял, что он так основательно забыт, как будто его никогда и не было на свете.
   "Я буду тут только de trop {Лишний (франц.).}, - подумал капитан, глядя на них с унынием. - Пойду лучше побеседую с отшельником". И с этими мыслями он побрел прочь от гудевшей толпы, от шума и гама веселого пира в темную аллею, в конце которой обретался пресловутый затворник из папье-маше. Особенного развлечения это Доббину не сулило, - да и вообще мыкаться в полном одиночестве по Воксхоллу, как я убедился на собственном опыте, одно из очень небольших удовольствий, выпадающих на долю холостяка.
   Тем временем обе парочки благодушествовали в своей беседке, ведя приятный дружеский разговор. Джоз был в ударе и величественно помыкал лакеями. Он сам заправил салат, откупорил шампанское, разрезал цыплят и съел и выпил большую часть всего поданного на стол. Под конец он стал уговаривать всех распить чашу аракового пунша: все, кто бывает в Воксхолле, заказывают араковый пунш.
   - Человек! Аракового пунша!
   Араковый пунш и положил начало всей этой истории. А чем, собственно, чаша аракового пунша хуже всякой другой причины? Разве не чаша синильной кислоты послужила причиной того, что прекрасная Розамонда покинула этот мир? И разве не чаша вина была причиной смерти Александра Великого? По крайней мере, так утверждает доктор Лемприер. Таким же образом чаша пунша повлияла на судьбы главнейших действующих лиц того "романа без героя", который мы сейчас пишем. Она оказала влияние на всю их жизнь, хотя большинство из них не отведало из нее и капли.
   Молодые девицы не притронулись к пуншу, Осборну он не понравился, так что все содержимое чаши выпил Джоз, этот толстый гурман. А следствием того, что он выпил все содержимое чаши, явилась некоторая живость, сперва удивившая, всех, по потом ставшая скорее тягостной. Джоз принялся разглагольствовать и хохотать так громко, что перед беседкой собралась толпа зевак, к великому смущению сидевшей там ни в чем не повинной компании. Затем, хотя его об этом не просили, Джоз затянул песню, выводя ее необыкновенно плаксивым фальцетом, который так свойствен джентльменам, находящимся в состоянии подпития, чем привлек к себе почти всю публику, собравшуюся послушать музыкантов в золоченой раковине, и заслужил шумное одобрение слушателей.
   - Браво, толстяк! - крикнул один. - Бис, Дэниел Ламберт! - отозвался другой. - Ему бы по канату бегать при такой комплекции! - добавил какой-то озорник, к невыразимому ужасу девиц и великому негодованию мистера Осборна.
   - Ради бога, Джоз, пойдем отсюда! - воскликнул этот джентльмен; и девицы поднялись с места.
   - Стойте, душечка, моя любезная, разлюбезная! - возопил Джоз, теперь смелый, как лев, и обхватил мисс Ребекку за талию. Ребекка сделала движение, но не могла вырвать руку. Хохот в саду усилился. Джоз продолжал колобродить - пить, любезничать и распевать. Подмигивая и грациозно помахивая стаканом перед публикой, он приглашал желающих в беседку - выпить с ним по стаканчику пунша.
   Мистер Осборн уже приготовился сбить с ног какого-то субъекта в сапогах с отворотами, который вознамерился воспользоваться этим предложением, и дело грозило кончиться серьезной передрягой, как вдруг, по счастью, джентльмен по фамилии Доббин, прогуливавшийся в одиночестве по саду, показался у беседки.
   - Прочь, болваны! - произнес этот джентльмен, расталкивая плечом толпу, которая тотчас рассеялась, не устояв перед его треуголкой и свирепым видом, после чего он в крайне взволнованном состоянии вошел в беседку.
   - Господи боже! Да где же ты пропадал, Доббин? - сказал Осборн, выхватывая у него белую кашемировую шаль и закутывая в нее Эмилию. - Присмотри-ка тут, пожалуйста, за Джозом, пока я усажу дам в экипаж.
   Джоз хотел было встать и вмешаться, но достаточно было Осборну толкнуть его одним пальцем, как он снова, пыхтя, повалился на свое место, и молодому офицеру удалось благополучно увести девиц. Джоз послал им вслед воздушный поцелуй и захныкал, икая: "Господь с вами, господь с вами!" Затем, схватив капитана Доббина за руку и горько рыдая, он поведал этому джентльмену тайну своей любви. Он обожал девушку, которая только что их покинула; своим поведением он разбил ее сердце, он это отлично понимает, но он женится на ней не далее чем завтра, в церкви св. Георгия, что на Ганновер-сквер. Он достучится до архиепископа Кентерберийского в Ламбете - честное слово, достучится! - и поднимет его на ноги. Играя на этой струне, капитан Доббин умненько уговорил его уехать пока что из сада и поспешить в Ламбетский дворец. А когда они очутились за воротами, Доббин без труда довел мистера Джоза Седли до наемной кареты, которая и доставила его в целости и сохранности на квартиру.
   Джордж Осборн благополучно проводил девиц домой, и когда дверь за ними захлопнулась и он стал переходить через Рассел-сквер, он вдруг так расхохотался, что привел в изумление ночного сторожа. Пока девушки поднимались по лестнице, маленькая Эмилия только жалобно посмотрела на подругу, а затем поцеловала ее и отправилась спать, не сказав ни слова.
  
   "Он сделает мне предложение завтра, - думала Ребекка. - Он четыре раза назвал меня своей душенькой, он жал мне руку в присутствии Эмилии. Он сделает мне предложение завтра". Того же мнения была и Эмилия. Вероятно, она уже думала о том, какое платье наденет, когда будет подружкой невесты, о подарках своей миленькой невестушке и о той, другой, церемонии, которая последует вскоре за этой и в которой она сама будет играть главную роль, и т. д., и т. и.
   О неопытные молодые создания! Как мало вы знаете о действии аракового пунша! Что общего между вечерними напитками и утренними пытками? Насчет этого могу засвидетельствовать как мужчина: нет на свете такой головной боли, какая бывает от пунша, подаваемого в Воксхолле. Двадцать лет прошло, а я все еще помню последствия от двух стаканов - да что там - от двух рюмок! - только двух, даю вам честное слово джентльмена! А Джозеф Седли, с его-то больной печенью, проглотил по меньшей мере кварту этой отвратительной смеси!
   Следующее утро, которое, по мнению Ребекки, должно было явиться зарей ее счастья, застало Джоза Седли стенающим в муках, не поддающихся никакому описанию. Содовая вода еще не была изобретена, и легкое пиво - можно ли этому поверить? - было единственным напитком, которым несчастные джентльмены успокаивали жар похмелья. За вкушением этого-то безобидного напитка Джордж Осборн и застал бывшего коллектора Богли-Уолаха охающим на диване в своей квартире. Доббин был уже тут и по доброте души ухаживал за своим вчерашним пациентом. При виде простертого перед ними почитателя Бахуса оба офицера переглянулись, и даже лакей Джоза, в высшей степени чинный и корректный джентльмен, молчаливый и важный, как гробовщик, с трудом сохранял серьезность, глядя на своего несчастного господина.
   - Мистер Седли очень буйствовали вчера, сэр, - доверительно шепнул он Осборну, поднимаясь с ним по лестнице. - Все хотели поколотить извозчика, сэр. Пришлось капитану втащить их на руках, словно малого ребенка.
   Мгновенная улыбка пробежала при этом воспоминании по лицу мистера Браша, но тотчас же черты его снова приняли обычное выражение непроницаемого спокойствия, и, распахнув дверь в приемную, он доложил:
   - Мистер Осборн!
   - Как ты себя чувствуешь, Седли? - начал молодой человек, производя беглый осмотр жертвы. - Все кости целы? А там внизу стоит извозчик с фонарем под глазом и повязанной головой и клянется, что притянет тебя к суду.
   - То есть как это к суду?.. - спросил Седли слабым голосом.
   - За то, что ты поколотил его вчера, - не правда ли, Доббин? Вы боксируете, сэр, что твой Молине. Ночной сторож говорит, что никогда еще не видел такой чистой работы. Вот и Доббин тебе скажет.
   - Да, у вас была схватка с кучером, - подтвердил капитан Доббин, - и вообще вы были в боевом настроении.
   - А этот молодец - помнишь, в Воксхолле, в белом сюртуке? Как Джоз на него напустился! А дамы как визжали! Ей-богу, сэр, сердце радовалось, на вас глядя. Я думал, что у вас, штатских, не хватает пороха, но теперь постараюсь никогда не попадаться тебе на глаза, когда ты под мухой, Джоз!
   - Правда, я становлюсь страшен, когда меня выведут из терпения, - изрек Джоз с дивана, состроив такую унылую и смехотворную гримасу, что даже учтивый капитан не мог больше сдерживаться и вместе с Осборном прыснул со смеху.
   Осборн безжалостно воспользовался представившимся ему случаем. Он считал Джоза размазней и, мысленно разбирая со всех сторон вопрос о предстоящем браке между ним и Ребеккой, не слишком радовался, что член семьи, с которой он, Джордж Осборн, офицер *** полка, собирался породниться, допустит мезальянс, женившись бог знает на ком - на какой-то гувернанточке!
   - Ты потерял терпение? Бедный старикан! - воскликнул Осборн. - Ты страшен? Да ты на ногах не мог стоять, над тобой все в саду потешались, хотя сам ты заливался горькими слезами! Ты распустил нюни, Джоз. А помнишь, как ты пел?
   - То есть как это пел? - удивился Джоз.
   - Ну да, чувствительный романс, и все называл эту Розу, Ребекку - или как ее там, подружку Эмилии! - своей душечкой, любезной, разлюбезной.
   И безжалостный молодой человек, схватив Доббина за руку, стал представлять всю сцену в лицах, к ужасу ее первоначального исполнителя и невзирая на добродушные просьбы Доббина помилосердствовать.
   - Зачем мне его щадить? - ответил Осборн на упреки своего друга, когда они простились с бедным страдальцем, оставив его на попечении доктора Голлопа. - А по какому, черт возьми, праву он принял на себя покровительственный тон и выставил нас на всеобщее посмешище в Воксхолле? Кто эта девчонка-школьница, которая строит ему глазки и любезничает с ним? К черту! Семейка уже и без того неважная! Гувернантка - дело почтенное, но я бы предпочел, чтобы моя невестка была настоящая леди. Я человек широких взглядов, но у меня есть гордость, и я знаю свое место, - пусть и она знает свое! Я собью спесь с этого хвастливого набоба и помешаю ему сделаться еще большим дураком, чем он есть на самом деле. Вот почему я посоветовал ему держать ухо востро, пока он окончательно не угодил ей в лапы!
   - Что же, тебе видней, - сказал Доббин с некоторым, впрочем, сомнением. - Ты всегда был заядлый тори, и семья твоя одна из старейших в Англии. Но...
   - Пойдем навестить барышень, и приударь-ка лучше ты за мисс Шарп, - перебил лейтенант своего друга.
   Но на сей раз капитан Доббин отклонил предложение отправиться вместе с Осборном к молодым девушкам на Рассел-сквер.
   Когда Джордж с Холборпа спустился на Саутгемптон-роу, он засмеялся, увидев в двух различных этажах особняка Седли две головки, кого-то высматривавшие.
   Дело в том, что мисс Эмилия с балкона гостиной нетерпеливо поглядывала на противоположную сторону сквера, где жил мистер Осборн, поджидая появления молодого офицера. А мисс Шарп из своей спаленки в третьем этаже наблюдала, не появится ли на горизонте массивная фигура мистера Джозефа.
   - Сестрица Анна караулит на сторожевой башне, - сказал Осборн Эмилии, - но никто не показывается! - И, хохоча от души и сам в восторге от своей шутки, он в смехотворных выражениях изобразил мисс Седли плачевное состояние, в котором находился ее брат.
   - Не смейся, Джордж, не будь таким жестоким, - просила вконец расстроенная девушка, но Джордж только потешался над ее жалостной и огорченной миной, продолжая находить свою шутку чрезвычайно забавной; когда же мисс Шарп сошла вниз, он начал с большим оживлением подтрунивать над ней, описывая действие ее чар на толстяка-чиновника.
   - О мисс Шарп, если бы вы только видели его утром! - воскликнул он. - Как он стонал в своем цветастом халате! Как корчился на диване! Если бы вы только видели, как он показывал язык аптекарю Голлопу!
   - Кто это? - спросила мисс Шарп.
   - Кто? Как кто? Капитан Доббип, конечно, к которому, кстати, все мы были так внимательны вчера!
   - Мы были с ним страшно невежливы, - заметила Эмми, сильно покраснев. - Я... я совершенно забыла про него.
   - Конечно, забыла! - воскликнул Осборн, все еще хохоча. - Нельзя же вечно думать о Доббине, Эмилия! Не правда ли, мисс Шарп?
   - Кроме тех случаев, когда он за обедом опрокидывает стаканы с вином, - заявила мисс Шарп, с высокомерным видом вскидывая голову, - я ни одной секунды не интересовалась существованием капитана Доббина.
   - Отлично, мисс Шарп, я так и передам ему, - сказал Осборн.
   Мисс Шарп готова была возненавидеть молодого офицера, который и не подозревал, какие он пробудил в ней чувства.
   "Он просто издевается надо мной, - думала Ребекка. - Не вышучивал ли он меня и перед Джозефом? Не спугнул ли его? Быть может, Джозеф теперь и не придет?" На глазах у нее выступили слезы, и сердце сильно забилось.
   - Вы все шутите, - улыбнулась она через силу. - Продолжайте шутить, мистер Джордж, ведь за меня некому заступиться. - С этими словами Ребекка удалилась из комнаты, а когда еще и Эмилия с упреком взглянула на него, Джордж Осборн почувствовал нечто недостойное мужчины - угрызения совести: напрасно он обидел беззащитную девушку!
   - Дорогая моя Эмплия, - сказал он. - Ты слишком мягка. Ты не знаешь света. А я знаю. И твоя подружка мисс Шарп должна понимать, где ее место.
   - Неужели ты думаешь, что Джоз не...
   - Честное слово, дорогая, не знаю. Может - да, а может, и нет. Ведь я им не распоряжаюсь! Я только знаю, что он очень глупый, пустой малый и вчера поставил мою милую девочку в крайне тягостное и неловкое положение. "Душечка моя, любезная, разлюбезная!" - Он опять расхохотался, и так заразительно, что Эмми не могла не смеяться вместе с ним.
   Джоз так и не приехал в этот день. Но Эмилия ничуть не растерялась. Маленькая интриганка послала своего пажа и адъютанта, мистера Самбо, на квартиру к мистеру Джозефу за какой-то обещанной книгой, а заодно велела спросить, как он себя чувствует. Ответ, данный через лакея Джоза, мистера Браша, гласил, что хозяин его болен и лежит в постели - только что был доктор. "Джоз появится завтра", - подумала Эмилия, но так и не решилась заговорить на эту тему с Ребеккой. Та тоже ни единым словом не обмолвилась об этом в течение всего вечера.
   Однако на следующий день, когда обе девушки сидели на диване, делая вид, что заняты шитьем, или писанием писем, или чтением романов, в комнату, как всегда приветливо скаля зубы, вошел Самбо с пакетом под мышкой и письмом на подносе.
   - Письмо мисс от мистера Джозефа, - объявил он.
   Как дрожала Эмилия, распечатывая письмо! Вот его содержание:
  
  
   "Милая Эмилия!
   Посылаю тебе "Сиротку в лесу". Мне вчера было очень плохо, и потому я не приехал. Уезжаю сегодня в Челтнем. Пожалуйста, попроси, если можешь, любезную мисс Шарп извинить мне мое поведение в Воксхолле и умоли ее простить и позабыть все, что я наговорил в возбуждении за этим злополучным ужином. Как только я поправлюсь - а здоровье мое сильно расстроено, - я уеду на несколько месяцев в Шотландию.
   Остаюсь преданный тебе
   Джоз Седли".
  
   Это был смертный приговор. Все было кончено. Эмилия не смела взглянуть на бледное лицо и пылавшие глаза Ребекки и только уронила письмо на колени подруги, а сама вскочила и побежала наверх к себе в комнату выплакать там свое горе.
   Бленкинсоп, экономка, тотчас же пришла утешать свою молодую госпожу. И Эмми облегчила душу, доверчиво поплакав у нее на плече.
   - Не огорчайтесь, мисс, - уговаривала ее Бленкинсоп. - Мне не хотелось говорить вам. Но все у нас в доме ее невзлюбили, разве только сперва она понравилась. Я собственными глазами видела, как она читала письмо вашей маменьки. Вот и Пиннер говорит, что она вечно сует нос в вашу шкатулку с драгоценностями и в ваши комоды, да и во все комоды, и что она даже спрятала к себе в чемодан вашу белую ленту.
   - Я сама ей подарила, сама подарила! - воскликнула Эмилия. Но это не изменило мнения мисс Бленкинсоп о мисс Шарп.
   - Не верю я этим гувернанткам, Пиннер, - заметила она старшей горничной. - Важничают, задирают нос, словно барыни, а жалованья-то получают не больше нашего.
   Теперь всем в доме, кроме бедняжки Эмилии, стало ясно, что Ребекке придется уехать, и все от мала до велика (тоже за одним исключением) были согласны, что это должно произойти как можно скорее. Наша добрая девочка перерыла все свои комоды, шкафы, ридикюли и шкатулки, пересмотрела все свои платья, косынки, безделушки, вязанья, кружева, шелковые чулки и ленты, отбирая то одну вещицу, то другую, чтобы подарить целый ворох Ребекке. Потом она отправилась к своему отцу, щедрому английскому коммерсанту, пообещавшему подарить дочери столько гиней, сколько ей лет, и упросила старого джентльмена отдать эти деньги Ребекке, которой они очень нужны, тогда как сама она ни в чем не нуждается.
   Она обложила данью даже Джорджа Осборна, и тот с величайшей готовностью (как и всякий военный, он был щедрой натурой) отправился в магазин на Бонд-стрит и приобрел там самую изящную шляпку и самый щегольский спенсер, какие только можно было купить за деньги.
   - Это подарок от Джорджа тебе, милая Ребекка! - сказала Эмилия, любуясь картонкой, содержавшей эти дары. - Какой у него вкус! Ну кто может сравниться с Джорджем!
   - Никто, - отвечала Ребекка. - Как я ему благодарна! - А про себя подумала: "Это Джордж Осборн расстроил мой брак", - и возлюбила Джорджа Осборна соответственно.
   Собралась она к отъезду с величайшим спокойствием духа и приняла все подарки милой маленькой Эмплии без особых колебаний и отнекиваний, поломавшись только для приличия. Миссис Седли она поклялась, конечно, в вечной благодарности, но не навязывалась чересчур этой доброй даме, которая была смущена и явно старалась избегать ее. Мистеру Седли она поцеловала руку, когда тот наградил ее кошельком, и испросила разрешения считать его и впредь своим милым добрым другом и покровителем. Старик был так растроган, что уже собирался выписать ей чек еще на двадцать фунтов, но обуздал свои чувства: его ожидала карета, чтобы везти в а званый обед. И он быстро удалился со словами:
   - Прощайте, дорогая моя, господь с вами! Когда будете в городе, заезжайте к нам непременно... Во дворец лорд-мэра, Джеймс!
   Наконец пришло время расставаться с мисс Эмилией... Но над этой картиной я намерен задернуть занавес. После сцены, в которой одно действующее лицо проявило полную искренность, а другое отлично провело свою роль, после нежнейших ласк, чувствительных слез, нюхательных солей и некоторой толики подлинного душевного жара, пущенных в ход в качестве реквизита, - Ребекка и Эмилия расстались, причем первая поклялась подруге любить ее вечно, вечно, вечно...
  

ГЛАВА VII

Кроули из Королевского Кроули

  
   В числе самых уважаемых фамилий на букву К в Придворном календаре за 18.. год значится фамилия Кроули: сэр Питт, баронет, проживающий в Лондоне на Грейт-Гонт-стрит и в своем поместье Королевское Кроули, Хэмпшир. Это почтенное имя в течение многих лет бессменно фигурировало также и в парламентском списке, наряду с именами других столь же почтенных джентльменов, представлявших в разное время тот же округ.
   По поводу городка Королевское Кроули рассказывают, что королева Елизавета в одну из своих поездок по стране остановилась в Кроули позавтракать и пришла в такой восторг от великолепного хзмпншрского пива, поднесенного ей тогдашним представителем фамилии Кроули (красивым мужчиной с аккуратной бородкой и стройными ногами), что возвела с той поры Кроули в степень избирательного округа, посылающего в парламент двух представителей. Со дня этого славного посещения поместье получило название "Королевское Кроули", сохранившееся за ним и поныне. И хотя с течением времени, вследствие тех перемен, какие вносят века в судьбы империй, городов и округов, Королевское Кроули перестало быть тем многолюдным городком, каковым оно было в эпоху королевы Бесс, - или, лучше сказать, просто докатилось до того состояния парламентского местечка, когда его обычно именуют "гнилым", - это не мешало сэру Питту Кроули с полным основанием и с присущим ему изяществом говорить: "Гнилое? Еще чего? Мне оно приносит добрых полторы тысячи в год!"
   Сэр Питт Кроули (свое имя получивший в честь Великого коммонера) был сыном Уолпола Кроули, первого баронета, который служил по Ведомству Сургуча и Тесьмы в царствование - Георга II, когда, как и многие другие почтенные джентльмены того времени, был обвинен в растрате. А Уолпол Кроули был, о чем едва ли нужно распространяться, сыном Джона Черчилля Кроули, получившего ото имя в честь знаменитого военачальника эпохи царствования королевы Анны. Родословное древо (висящее в Королевском Кроули) упоминает далее Чарльза Стюарта, позднее прозванного Бэйрбоуном Кроули, сына Кроули - современника Иакова I, и, наконец, того самого Кроули времен королевы Елизаветы, изображенного на переднем плане картины, с раздвоенной бородой и в латах. Из его-ю груди, как водится, и растет дерево, на главных ветвях которого начертаны вышеупомянутые славные имена. Рядом с именем сэра Питта Кроули, баронета (героя настоящей главы), значатся имена его брата, преподобного Кътога Кроули (звезда Великого коммонера уже закатилась, когда его преподобие родился), приходского священника в Кроу-ли-и-Снэйлби, а также разных других представителей фамилии Кроули, мужеского и женского полу.
   Сэр Питт был женат первым браком на Гризели, шестой дочери Манго Бинки, лорда Бинки, и, стало быть, родственнице мистера Дандаса. Она подарила ему двух сыновей: Питта, названного так не столько в честь отца, сколько в честь дарованного нам небом министра, и Родона Кроули, названного по имени друга принца Уэльского, который, став его величеством Георгом IV, так основательно забыл этого друга. Много лет спустя после кончины леди Кроули сэр Питт повел к алтарю Розу, дочь мистера Дж. Досона из Мадбери, от которой у него было две дочери, и вот для них-то и была теперь приглашена мисс Ребекка Шарп на должность гувернантки. Из чего следует, что нашей молодой особе предстояло войти в семейство, обладавшее весьма аристократическими связями, и вращаться в гораздо более изысканном кругу, чем скромное общество на Рассел-сквер, которое она только что покинула.
   Распоряжение выехать к своим воспитанницам она получила в записке, начертанной на старом конверте и гласившей:
  
   "Сэр Питт Кроули просит мисс Шарп и багаш быть здесь во вторник, так как я уезжаю в Королевское Кроули завтра рано утром.

Грейт-Гонт-стрит".

  
   Ребекка, насколько ей было известно, никогда еще не видела ни одного баронета, и вот, как только она распрощалась с Эмилией и пересчитала гинеи, которые положил ей в кошелек щедрый мистер Седли, как только осушила платочком глаза (закончив эту операцию в тот момент, когда карета завернула за угол), она принялась мысленно рисовать себе, каким должен быть баронет. "Интересно, носит ли он звезду? - думала она. - Или это только у лордов бывают звезды? Но, уж конечно, он в придворном костюме с кружевным жабо, а волосы у него слегка припудрены, как у мистера Ротона в Ковент-Гарденском театре. Наверно, он страшно гордый и на меня будет смотреть с презрением. Что ж, придется мне нести свой крест безропотно, но, по крайней мере, я буду знать, что нахожусь в благородном семействе, а не среди каких-то вульгарных торгашей". И она задумалась о своих друзьях на Рассел-сквер с той самой философической горечью, с которой лисица в известной басне высказывается о винограде.
   Выехав через Гонт-сквер на Грейт-Гонт-стрит, карета остановилась наконец у высокого мрачного дома, зажатого между двух других высоких и мрачных домов, на каждом из которых поверх среднего окна гостиной красовался траурный герб. Таков обычай домов на Грейт-Гонт-стрит - из этих мрачных кварталов, по-видимому, никогда не уходит смерть. Ставни на окнах в доме сэра Питта были закрыты и только внизу, в столовой, приоткрыты, и за ними виднелись шторы, аккуратно обернутые старыми газетами.
   Грум Джон, на сей раз правивший лошадьми, не пожелал спуститься с козел, чтобы позволить, и попросил пробегавшего мимо мальчишку-молочника исполнить за него эту обязанность. Когда раздался звонок, между створками ставен в столовой показалась чья-то голова, и вслед за тем дверь открыл человек в линялых штанах и гетрах, в грязном старом сюртуке и обтрепанной косынке вокруг зарос шей волосами шеи, плешивый, с плутоватой физиономией, на которой похотливо поблескивали серые глазки и плотоядно ухмылялся рот.
   - Здесь живет сэр Питт Кроули? - окликнул его с козел Джон.
   - Да, здесь, - отозвался человек у двери, утвердительно кивнув головой.
   - Стащи-ка тогда пожитки, - сказал Джон.
   - Тащи сам, - ответил швейцар.
   - Не видишь, что ли, мне нельзя отойти от лошадей. Ну, бери, любезный, авось мисс даст на пиво, - прибавил Джон и насмешливо заржал, уже нисколько не стесняясь, так как отношения мисс Шарп с его хозяевами были прерваны и она ничего не дала слугам, уезжая.
   Лысый человек в ответ на это обращение вынул руки из карманов, подошел к экипажу и, вскинув на плечо чемодан мисс Шарп, понес его в дом.
   - Возьмите-ка эту корзину и шаль и откройте мне дверцу! - сказала мисс Шарп и вышла из кареты в страшном негодовании. - Я напишу мистеру Седли и сообщу ему о вашем поведении, - пригрозила она груму.
   - Ах, пожалуйста, не пишите, - ответил носитель этой должности. - Надеюсь, вы ничего не забыли? А как насчет платьиц мисс Эмилии, которые должны были пойти барыниной горничной? Захватили их? Надеюсь, они вам будут впору! Закрой дверцу, Джим, из нее ничего не выжмешь, - продолжал Джон, указывая большим пальцем на мисс Шарп. - Плохая от нее пожива, скажу тебе, плохая! - И с этими словами грум мистера Седли тронул лошадей. Сказать по правде, он был влюблен в названную горничную и негодовал, что ее ограбили, отдав другой то, что ей полагалось по праву.
   Войдя, по указанию субъекта в гетрах, в столовую, Ребекка нашла это помещение таким же малоуютным и унылым, какими обычно бывают подобные апартаменты, когда знатные семейства уезжают из города. Верные покои как будто оплакивают отсутствие своих хозяев. Турецкий ковер сам скатался и смиренно уполз под буфет; картины притаились под листами оберточной бумаги; висячая лампа закуталась в коричневый холщовый чехол; оконные занавески напялили на себя всякую ветошь; мраморный бюст сэра Уолпола Кроули глядит из своего темного угла на голые столы, на медный каминный прибор, обильно смазанный жиром, и на пустые подносы для карточек на каминной доске; ящик с бутылками укрылся под ковром; стулья, перевернутые вверх тормашками и поставленные друг на друга, жмутся к стенам; а в темном углу, против мраморного сэра Питта, взгромоздился на столик старомодный грубый поставец, запертый на замок.
   Однако поближе к камину собралось кое-какое общество: два табурета, круглый стол, погнутая старая кочерга и щипцы, а на слабо потрескивавшем огне грелся сотейник. На столе лежали кусочек сыра и ломоть хлеба, а рядом с жестяным подсвечником стояла кружка с остатками черного портера.
   - Обедали? Так я и думал. Вам не жарко? Хотите глоток пива?
   - Где сэр Питт Кроули? - надменно произнесла мисс Шарп.
   - Хе-хе! Я и есть сэр Питт Кроули! Помните, вы должны мне пинту пива за то, что я перенес ваши веши. Хе-хе-хе! Спросите у Тинкер, кто я такой! Миссис Тинкер, познакомьтесь: мисс Шарп. Мисс гувернантка - миссис поденщица! Ха-ха-ха!
   Леди, к которой адресовались, как к миссис Тинкер, только что вошла в комнату с трубкой и пачкой табаку, за которыми она была послана за минуту до прибытия мисс Шарп. Она вручила требуемое сэру Питту, занявшему свое место у камина.
   - Где фартинг сдачи? - сказал он. - Я дал вам три полупенса. Где же сдача, старуха?
   - Вот! - ответила миссис Тинкер, швыряя монету. - Только баронетам и под стать хлопотать о каких-то фартингах!
   - Фартинг в день - семь шиллингов в год, - отвечал член парламента. - Семь шиллингов в год - это проценты с семи гиней. Берегите фартинги, старуха Тинкер, - и к вам потекут гинеи.
   - Можете быть уверены, барышня, что это сэр Питт Кроули, - угрюмо заявила миссис Тинкер, - судя уже по тому, как он трясется над своими фартингами. Вы скоро его узнаете!
   - И, наверное, полюбите, мисс Шарп, - добавил старый джентльмен почти любезным тоном. - У меня уж такое правило: сперва справедливость, а уж потом щедрость.
   - Он за всю свою жизнь и фартинга никому не подал, - проворчала Тинкер
   - Верно! И никогда не подам! Это против моих правил. Ступайте и принесите еще один табурет из кухни, Тинкер, если хотите сидеть. А потом мы поужинаем.
   Тут баронет полез вилкой в сотейник, стоявший на огне, и вытащил оттуда немного требухи и луковицу. Разделив все это на две более или менее равные части, он одру протянул миссис Тникер.
   - Видите ли, мисс Шарп, когда меня не бывает здесь, Тинкер получает на харчи. Если же я в городе, то она обедает за семейным столом. Ха-ха-ха! Я рад, что мисс Шарп не голодна. А вы, Тинк?
   И они принялись за свой скудный ужин.
   После ужина сэр Питт Кроули закурил трубку, а когда совсем стемнело, зажег тростниковую свечу в жестяном подсвечнике и, вытащив из бездонного кармана целый ворох бумаг, принялся читать их и приводить в порядок.
   - Я здесь по судебным делам, моя дорогая, этому я и обязан тем, что буду иметь удовольствие ехать завтра с такой хорошенькой спутницей.
   - Вечно у него судебные дела, - заметила миссис Тинкер, взявшись за кружку с портером.
   - Пейте, пейте себе на здоровье! - сказал баронет. - Да, моя дорогая. Тиикер совершенно права: я потерял и выиграл больше тяжб, чем кто-либо другой в Англии. Вот посмотрите: Кроули, баронет, - против Снэфла. Я его в порошок сотру, или не быть мне Питтом Кроули! Поддер и еще кто-то - против Кроули, баронета. Попечительство о бедных прихода Спэйлби - против Кроули, баронета. Им нипочем не доказать, что земля общинная. Плевать я на них хотел - земля моя! Она в такой же мере принадлежит приходу, как вам или вот Тинкер! Я побью их, хотя бы мне это стоило тысячу гиней. Посмотрите-ка бумаги! Можете почитать их, если хотите! А что, у вас хороший почерк? Я воспользуюсь вашими услугами, когда мы будем в Королевском Кроули, так и знайте, мисс Шарп. Мамашу я похоронил, и, значит, мне нужна какая-нибудь переписчица.
   - Старуха была не лучше его! - заметила Тинкер. - Тянула к суду каждого поставщика и прогнала за четыре года сорок восемь лакеев.
   - Прижимиста была, что говорить, - спокойно согласился баронет. - Но очень ценная для меня женщина - сберегала мне расходы на управителя.
   И в таком откровенном тоне, к великой потехе вновь прибывшей, беседа продолжалась довольно долго. Каковы бы ни были свойства сэра Питта Кроули, хорошие или дурные, но только он ни малейшим образом не скрывал их. Он не переставая разглагольствовал о себе - то на грубейшем и вульгарнейшем хэмпширском наречии, то принимая тон светского человека. Наконец, раз десять наказав мисс Шарп, чтобы она была готова в пять часов утра, он пожелал ей спокойной ночи.
   - Вы ляжете сегодня с Тинкер, - сказал он. - Кровать большая, места хватит на двоих. На этой постели умерла леди Кроули. Спокойной ночи!
   После такого пожелания сэр Питт удалился, и угрюмая Тинкер, с тростниковой свечою в руке, провела девушку по большой холодной каменной лестнице наверх, мимо больших мрачных дверей гостиной, у которых ручки были обернуты бумагой, в большую, выходившую на улицу спальню, где леди Кроули почила вечным сном. Кровать и комната имели такой похоронный и унылый вид, что можно было вообразить, будто леди Кроули не только умерла в этой спальне, по что дух ее и до сих пор здесь обитает. Пока старая поденщица читала молитвы, Ребекка с величайшей живостью обежала всю комнату, заглянула в огромные гардеробы, шкафы и комоды, попробовала, не открываются ли ящики, которые оказались запертыми, и осмотрела мрачные картины и туалетные принадлежности.
   - Кабы не то, мисс, что совесть у меня чиста, мне было бы не по душе улечься на эту постель, - промолвила старуха.
   - Тут места хватит на нас обеих да еще на пяток духов! - заметила Ребекка. - Расскажите-ка мне все о леди Кроули, сэре Питте Кроули и о всех, о всех решительно, миленькая моя миссис Тинкер!
   Но из старухи Тинкер нашему маленькому следователю ничего не удалось вытянуть. Указав Ребекке, что кровать служит местом для сна, а не для разговоров, она подняла в своем уголке постели такой храп, какой может производить только нос праведницы. Ребекка долго-долго лежала не смыкая глаз, думая о завтрашнем дне, о новом мире, в который она вступила, и о своих шансах на успех в нем. Ночник мерцал в тазу. Каминная доска отбрасывала большую черную тень на половину пыльного, выцветшего старого коврика на стене, вышитого, без сомнения, еще покойной леди, и на два маленьких портрета, изображавших двух юнцов - одного в студенческой мантии и другого в красном мундире, вроде солдатского. Засыпая, Ребекка именно его выбрала предметом своих сновидений.
  
   В четыре часа такого нежно-розового летнего утра, что даже Грейт-Гонт-стрит приняла более приветливый вид, верная Тинкер, разбудив девушку и наказав ей готовиться к отъезду, отодвинула засовы и сняла крюки с большой входной двери (их звон и скрежет спугнули спящее эхо на улице) и, направив свои стопы на Оксфорд-стрит, взяла там на стоянке извозчичий экипаж. Нет никакой надобности вдаваться здесь в такие подробности, как номер этой колесницы, или упоминать о том, что извозчик расположился в такую рань по соседству с Суоллоу-стрит в надежде, что какому-нибудь молодому повесе, бредущему, спотыкаясь, домой из кабачка, может понадобиться его колымага и он заплатит ему со щедростью подвыпившего человека.
   Равным образом нет надобности говорить, что извозчик, если у него и были надежды, подобные только что указанным, жестоко разочаровался, ибо достойный баронет, которого он отвез в Сити, не дал ему ни единого гроша сверх положенного. Тщетно возница взывал к лучшим чувствам седока, тщетно бушевал, пошвыряв картонки мисс Шарп в канаву у постоялого двора и клянясь, что судом взыщет свои чаевые.
   - Не советую, - сказал один из конюхов, - ведь это сэр Питт Кроули.
   - Совершенно правильно, Джо, - одобрительным тоном подтвердил баронет, - желал бы я видеть того человека, который с меня получит на чай.
   - Да и я тоже! - добавил Джо с угрюмой усмешкой, втаскивая багаж баронета на крышу дилижанса.
   - Оставь для меня место на козлах, капитан! - закричал член парламента кучеру, и тот ответил: "Слушаю, сэр Питт!", дотрагиваясь до своей шляпы и кляня его в душе (он пообещал место на козлах молодому джентльмену из Кембриджа, который наверняка наградил бы его кроной), а мисс Шарп была устроена на заднем сиденье внутри кареты, увозившей ее, так сказать, в широкий мир.
   Едва ли нужно здесь описывать, как молодой человек из Кембриджа мрачно укладывал свои пять шинелей на переднее сиденье и как он мгновенно утешился, когда маленькой мисс Шарп пришлось уступить свое место в карете и перебраться на империал, и как он, укутывая ее в одну из своих шинелей, пришел в отличнейшее расположение духа; как заняли свои места внутри кареты страдающий одышкой джентльмен, жеманная дама, заверявшая всех и каждого, что она еще в жизни не ездила в почтовой карете (в карете всегда найдется такая дама - вернее, увы! находилась, - ибо где они теперь, почтовые кареты?), и, наконец, толстая вдова с бутылкой бренди; как работник Джо требовал денег за свои услуги и получил всего шесть пенсов от джентльмена и пять засаленных полупенсов от толстой вдовы; как в конце концов карета тронулась, осторожно пробираясь по темным переулкам Олдерсгета; как она одним духом прогремела мимо увенчанного синим куполом собора св. Павла и бойко пронеслась мимо въезда на Флитский рынок, давно уже вместе со зверинцем отошедший в область теней; как она миновала "Белого Медведя" на Пикадилли и нырнула в утренний туман, курившийся над огородами, что тянутся вдоль улицы Найтс-бридж; как остались позади Тэрнхем-Грин, Брентфорд и Бегшот, - едва ли нужно говорить здесь обо всем этом! Однако автор этих строк, не раз совершавший в былые дни в такую же ясную погоду такое же замечательное путешествие, не может не вспоминать о нем без сладостного и нежного сожаления. Где она теперь, большая дорога и ее веселые приключения, обыкновенные, как сама жизнь? Неужто для старых честных кучеров с угреватыми носами не нашлось своего рода Челси или Гринвича? Где они, эти славные ребята? Жив ли старый Уэллер или умер? И куда девались трактирные слуги да и сами трактиры, в которых они прислуживали, и увесистые куски холодного ростбифа? Где красноносый коротышка-конюх с звенящим ведром, - где он и все его поколение? Для тех великих гениев, что сейчас еще ковыляют в детских платьицах, а когда-нибудь будут писать романы, обращаясь к милым потомкам нынешнего читателя, эти люди и предметы станут такой же легендой и историей, как Ниневия, Ричард Львиное Сердце или Джек Шеппард. Пассажирские кареты будут представляться им романтической небывальщиной, а четверка гнедых уподобится таким баснословным созданиям, как Буцефал или Черная Бесс. Ах, как лоснилась их шерсть, когда конюхи снимали с них попоны, и как они дружно пускались вперед! И ах, как дымились их бока и как они помахивали хвостами, когда, добравшись до станции, с нарочитой степенностью въезжали на постоялый двор. Увы! Никогда уже не услышим мы звонкого рожка в полночь и не увидим взлетающего вверх шлагбаума! Но куда же, однако, везет нас скорая четырехместная почтовая карета "Трафальгар"? Давайте же высадимся без дальнейших проволочек в Королевском Кроули и посмотрим, как там поживает мисс Ребекка Шарп.
  

ГЛАВА VIII,

приватная и конфиденциальная

  
  
   "От мисс Ребекки Шарп к мисс Эмлии Седли,
   Рассел-сквер, Лондон
   (Свободно от почтовых сборов. Питт Кроули)
  
   Моя драгоценнейшая, любимейшая Эмилия! С каким смешанным чувством радости и печали берусь я за перо, чтобы написать своему самому дорогому другу! О, какая разница между сегодняшним днем и вчерашним! Сегодня я без друзей и одинока; вчера я была дома, с нежно любимой сестрой, которую всегда, всегда буду обожать!
   Не стану рассказывать, в каких слезах и тоске провела я роковой вечер, в который рассталась с тобой. Тебя ожидали во вторник радость и счастье в обществе твоей матушки и преданного тебе юного воина, и я поминутно представляла себе, как ты танцуешь у Перкинсов, где ты была, конечно, украшением бала. Меня в старой карете отвезли в городской дом сэра Питта Кроули, где я была передана на попечение сэра П., подвергшись сперва самому грубому и нахальному обращению со стороны грума Джона. (Увы, бедность и несчастье можно оскорблять безнаказанно!) Там мне пришлось провести ночь на старой жуткой кровати, бок о бок с ужасной, мрачной старой служанкой, которая присматривает за домом. Ни на один миг не сомкнула я глаз за всю ночь!
   Сэр Питт ничуть не похож на тех баронетов, которых мы, глупенькие девочки, воображали себе, зачитываясь в Чизике "Сесилией". Право, трудно себе представить кого-нибудь менее похожего на лорда Орвиля. Представь себе коренастого, приземистого, неимоверно вульгарного и неимоверно грязного старика в заношенном платье и обтрепанных старых гетрах, который курит ужасную трубку и сам готовит себе какой-то ужасный ужин в кастрюле. Говорит он как последний мужлан, и надо было бы тебе слышать, какими поносными словами он ругал старуху служанку и извозчика, отвезшего нас на постоялый двор, откуда отправлялась карета, - та самая, в которой мне и пришлось совершить путешествие, сидя большую часть пути на империале.
   Служанка разбудила меня чуть свет, и мы отправились на постоялый двор, где мне сперва было отведено место внутри кареты. Но когда мы прибыли в селение, называемое Ликингтон, и полип страшный дождь, то - поверишь ли? - меня заставили занять наружное место. Сэр Питт - один из владельцев этих карет, и когда в дороге явился новый пассажир, пожелавший получить место внутри, я была вынуждена пересесть наверх, под дождь; впрочем, мой сосед, молодой джентльмен из Кембриджского колледжа, очень любезно закутал меня в одну из своих многочисленных шинелей.
   И этот джентльмен и кондуктор хорошо знают, по-видимому, сэра Питта и изрядно потешались над ним. Оба с полным единодушием называли его старым сквалыгою, что обозначает очень прижимистого, скупого человека. Он дрожит над каждым грошом, говорили они (а такую мелочность я ненавижу). Молодой джентльмен пояснил мне, что два последних перегона мы плелись так тихо потому, что сэр Питт восседал на козлах, а он владелец лошадей, которых запрягают на эту часть пути. "Зато и буду же я их стегать до самого Скуошмора, когда вожжи перейдут в мои руки!" - говорил молодой студент. "Жарьте вовсю, мистер Джек!" - поддакивал кондуктор. Когда я уяснила себе смысл этой фразы, поняв, что мистер Джек намерен сам править остальную часть пути и выместить свою досаду на лошадях сэра Питта, то, разумеется, расхохоталась тоже.
   Однако в Мадберн, в четырех милях от Королевского Кроули, нас ожидала карета с четверкой великолепных лошадей, в сбруе, украшенной гербами, и мы самым парадным образом совершили свой въезд в парк баронета. К дому ведет прекрасная аллея в целую милю длиной, а около сторожки у ворот (над столбами которых красуются змея и голубь, поддерживающие герб Кроули) привратница сделала нам тысячу реверансов, открывая во всю ширь старые резные чугунные ворота, напомнившие мне такие же у нас в противном Чизике.
   - Эта алея тянется на целую милю, - сказал сэр Питт. - Тут строевого лесу на шесть тыщ фунтов. Как, по-вашему, пустячки? - он вместо "аллея" говорит "алеа", а вместо "тысяч" - "тыщ", представляешь? Усадил с собой в карету некоего мистера Ходсона, своего приказчика из Мадбери, и они повели беседу о каких-то описях за долги и продаже имущества, об осушке и пропашке и о всякой всячине насчет арендаторов и фермеров, - многого я совершенно не поняла. Сэма Майлса накрыли с поличным, когда он охотился в господском лесу, а Питера Бэйли отправили наконец в работный дом.
   - Так ему и надо! - сказал сэр Питт. - Он со своей семейкой обдувал меня на этой ферме целых полтораста лет!
   Наверное, это какой-нибудь старый арендатор, который не мог внести арендной платы. Сэр Питт мог бы, конечно, выражаться поделикатнее, говорить, скажем, "обманывал", вместо "обдувал", но богатым баронетам не приходится особенно стесняться насчет стиля, не то что нам, бедным гувернанткам!
   По дороге мое внимание привлек красивый церковный шпиль над купой старых вязов в парке, а перед вязами, посреди лужайки и между каких-то служб, - старинный красный дом, весь увитый плющом, с высокими трубами и с окнами, сверкавшими на солнце.
   - Это ваша церковь, сэр? - спросила я.
   - Разумеется... провались она! - сказал сэр Питт (но только он, милочка, употребил еще более гадкое выражение). - Как поживает Бьюти, Ходсон? Бьюти - это мой брат Бьют, - объяснил он мне. - Мой брат - пастор! Ха-ха-ха!
   Ходсон тоже захохотал, а затем, приняв более серьезный вид и покачивая головой, заметил:
   - Боюсь, что ему лучше, сэр Пии. Он вечером выезжал верхом взглянуть на наши хлеба.
   - Подсчитать, сколько ему придется с десятины, чтоб его (тут он опять ввернул то же самое гадкое слово)... Неужели же грог его не доконает? Он живуч, словно сам... как бишь его? - словно сам Мафусаил!
   Мистер Ходсон опять захохотал.
   - Молодые люди приехали из колледжа. Они отколотили Джона Скроггинса так, что тот едва ноги унос.
   - Как? Отколотили моего младшего лесника? - взревел сэр Питт.
   - Он попался на земле пастора, сэр, - ответил мистер Ходсон.
   Тут сэр Питт, вне себя от бешенства, поклялся, что если только уличит их в браконьерстве на своей земле, то не миновать им каторги, ей-богу! Потом он заметил:
   - Я продал право предоставления бенефиции, Ходсон. Никто из этого отродья не получит ее.
   Мистер Ходсон нашел, что баронет поступил совершенно правильно; а я поняла из всего этого, что оба брата не ладят между собой, как часто бывает с братьями, да и с сестрами тоже. Помнишь в Чизике двух сестер, мисс Скретчли, как они всегда дрались и ссорились, или как Мэри Бокс постоянно колотила Луизу?
   Но тут, завидев двух мальчиков, собиравших хворост в лесу, мистер Ходсон по приказанию сэра Питта выскочил из кареты и кинулся на них с хлыстом.
   - Вздуйте их, Ходсон! - вопил баронет. - Выбейте из бродяг их мерзкие душонки и тащите обоих ко мне домой! Я их отдам под суд, не будь я Питт Кроули!
   Мы услышали, как хлыст мистера Ходсона заходил по спинам несчастных мальчуганов, ревевших во все горло, а сэр Питт, убедившись, что злоумышленники задержаны, подкатил к парадному подъезду.
   Все слуги высыпали нам навстречу, и мы...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   На этом месте, милочка, я была прервана вчера страшным стуком в дверь. И кто же, по-твоему, это был? Сэр Питт Кроули собственной персоной, в ночном колпаке и халате. Ну и фигура! Я отшатнулась при виде такого посетителя, а он вошел в комнату и схватил мою свечу.
   - Никаких свечей после одиннадцати, мисс Бекки, - сказал он мне. - Можете укладываться в потемках, хорошенькая вы плутовка (так он меня назвал). И если не желаете, чтобы я являлся к вам каждый вечер за свечкой, запомните, что надо ложиться спать в одиннадцать часов.
   Сказав это, он и мистер Хорокс, дворецкий, со смехом удалились. Можешь быть уверена, что я не стану поощрять в дальнейшем подобные визиты. Поздно вечером были спущены с цепи две огромные собаки-ищейки, которые всю ночь лаяли и выли на луну.
   - Этого пса я зову Хватом, - сообщил мне сэр Питт. - Он загрыз как-то человека, право слово, и справляется с быком. Мать его прежде звали Флорой, но теперь я дал ей кличку Аврора, потому что она от старости не может кусаться. Хе, хе.
   Перед господским домом - вообрази себе пребезобразное старомодное кирпичное здание с высокими печными трубами и фронтонами в стиле королевы Бесс - тянется терраса, охраняемая с обеих сторон фамильной змеей и голубем, а отсюда вход прямо в огромную залу. Ах, моя милочка, эта зала такая же пустынная и унылая, как в нашем дорогом Удольфском замке! Там огромнейший камин, куда можно было бы упрятать половину пансиона мисс Пинкертон, и решетка таких размеров, что на ней можно при желании изжарить целого быка! Кругом по стенам развешано уж и не знаю сколько поколений Кроули: одни с бородами, в жабо; другие в чудовищной величины париках и в диковинных башмаках с загибающимися кверху носками; дамы облачены в длинные прямые корсеты и платья-панцири, а некоторые с длинными локонами и - представь себе, милочка! - пожалуй, и вовсе без корсетов. В одном конце залы - широкая лестница, вся из черного дуба, такая мрачная, что уж мрачнее и быть не может, и по обеим ее сторонам высокие двери с прибитыми над ними оленьими головами, - они ведут в бильярдную, библиотеку, большую желтую залу и в гостиные. На втором этаже по меньшей мере двадцать спален, и в одной из них кровать, на которой спала королева Елизавета. По всем этим великолепным покоям меня водили сегодня утром мои новые ученицы. Могу тебя уверить, что ни одно помещение не выигрывает от того, что в нем постоянно закрыты ставни, и не становится от этого более уютным; а когда их открывали, я так и думала, что на нас откуда-нибудь из угла выскочит привидение! Наша классная помещается во втором этаже, и из нее одна дверь ведет в мою спальню, а другая в спальню девиц. Затем идут апартаменты мистера Питта - мистера Кроули, как его здесь называют, - старшего сына, и покои мистера Годона Кроули - он офицер, как и еще некто, и находится сейчас в полку. Словом, недостатка в помещении тут нет, могу тебя уверить! Мне кажется, в этом доме можно было бы разместить все население Рассел-сквер, да и то еще осталось бы место!
   Через полчаса после нашего приезда зазвонил большой колокол к обеду, и я спустилась в столовую со своими двумя ученицами (это худенькие, невзрачные создания десяти и восьми лет). Я сошла вниз в твоем чудном кисейном платьице (из-за которого мне так нагрубила противная мисс Пиннер, когда ты мне подарила его); дело в том, что я буду здесь на положении члена семьи, кроме дней больших приемов, когда мне положено обедать с барышнями наверху.
   Ну, так вот, большой колокол прозвонил к обеду, и мы все собрались в маленькой гостиной, где обыкновенно проводит время леди Кроули. Миледи - вторая жена сэра Питта и мать девочек. Она дочь торговца железным и скобяным товаром, и ее брак с сэром Питтом считался блестящей для нее партией. Видно, что когда-то она была хороша собой, но теперь глаза у нее вечно слезятся, словно они оплакивают ее былую красоту. Она бледна, худа, сутуловата и, очевидно, не умеет за себя постоять. Пасынок ее, мистер Кроули, тоже находился здесь. Он был в полном параде, важный и чинный, как гробовщик! Он бледен, сухощав, невзрачен, молчалив. У него тонкие ноги, полное отсутствие груди, бакенбарды цвета сена и волосы цвета соломы. Это вылитый портрет в бозе почившей матушки - Гризельды из благородного дома Бинки, чье изображение висит над камином.
   - Это новая гувернантка, мистер Кроули, - сказала леди Кроули, подходя ко мне и взяв меня за руку, - мисс Шарп.
   - Гм! - произнес мистер Кроули, мотнув головой, и опять погрузился в чтение какой-то объемистой брошюры.
   - Надеюсь, вы будете ласковы с моими девочками, - сказала леди Кроули, взглянув на меня своими красноватыми глазами, вечно полными слез.
   - Ну да, мама, конечно, будет! - отрезала старшая. Я с первого же взгляда поняла, что этой женщины мне нечего опасаться.
   - Кушать подано, миледи! - доложил дворецкий в черном фраке и огромном белом жабо, напомнившем мне одно из тех кружевных украшений времен королевы Елизаветы, которые изображены на портретах в зале. Леди Кроули, приняв руку, предложенную ей мистером Кроули, направилась впереди всех в столовую, куда последовала за ними и я, ведя за руку своих маленьких учениц.
   Сэр Питт уже восседал там с серебряным жбаном в руках, - он, видимо, только что побывал в погребе. Он тоже приоделся - то есть снял гетры и облек свои пухлые ножки в черные шерстяные чулки. Буфет уставлен сверкающей посудой - старинными чашами, золотыми и серебряными, старинными блюдами и судками, словно в магазине Рандела и Бриджа. Вся сервировка тоже из серебра, и два лакея, рыжие, в ливреях канареечного цвета, вытянулись по обе стороны буфета.
   Мистер Кроули прочел длинную предобеденную молитву, сэр Питт сказал "аминь", и большие серебряные крышки были сняты.
   - Что у нас на обед, Бетси? - спросил баронет.
   - Кажется, суп из баранины, сэр Питт, - ответила леди Кроули.
   - Mouton aux navets {Баранина с репой (франц.).}, - важно добавил дворецкий (он произнес это "мутонгонави"), - на первое potage de mouton a l'Ecossaise {Бараний суп по-шотландски (франц.).}. В качестве гарнира pommes de terre an naturel и chou-fleur a l'eau {Вареный картофель и цветная капуста (франц.).}.
   - Баранина есть баранина, - сказал баронет, - и ничего не может быть лучше. Какой это баран, Хорокс, и когда его зарезали?
   - Из черноголовых шотландских, сэр Питт... Зарезали в четверг.
   - Кто что взял?
   - Стил из Мадбери взял седло и две ноги, сэр Питт. Он говорит, что последний баран был чересчур тощ, - одна, говорит, шерсть да кости, сэр Питт.
   - Не желаете ли potage, мисс... э... мисс Скарн? - спросил мистер Кроули.
   - Отличная шотландская похлебка, моя милая, - добавил сэр Питт, - хоть ее и называют как-то по-французски.
   - Мне кажется, сэр, в приличном обществе принято называть это блюдо, как я его назвал, - произнес мистер Кроули высокомерно.
   И лакеи в канареечных ливреях стали разносить суп в серебряных тарелках одновременно с mouton aux navets. Затем был подан эль с водой, причем нам, молодым особам, налили его в рюмки. Я не большой знаток эля, но могу сказать по чистой совести, что предпочитаю воду.
   Пока мы наслаждались трапезой, сэру Питту пришло на мысль спросить, куда девались бараньи лопатки.
   - Вероятно, их съели в людской, - ответила смиренно миледи.
   - Точно так, миледи, - подтвердил Хорокс, - да ведь это почитай и все, что нам досталось.
   Сэр Питт разразился хриплым смехом и продолжал свою беседу с мистером Хороксом.
   - А черный поросенок от кентской матки, должно быть, здорово разжирел?
   - Да не сказать, что лопается от жиру, сор Питт, - ответил дворецкий с серьезнейшим видом. Но тут сэр Питт, а за ним и обе девочки начали неистово хохотать.
   - Мисс Кроули, мисс Роза Кроули, - заметил мистер Кроули, - ваш смех поражает меня своей крайней неуместностью.
   - Успокойтесь, милорд, - сказал баронет, - мы отведаем в субботу поросятники. Заколоть его в субботу утром, Джон Хорокс! Мисс Шарп обожает свинину. Не правда ли, мисс Шарп?
   Вот, кажется, и все, что я запомнила из застольной беседы. По окончании трапезы перед сэром Питтом поставили кувшин с кипятком и графинчик из поставца, содержавший, по-моему, ром. Мистер Хорокс налил мне и моим ученицам по рюмочке вина, а миледи - целый бокал. Когда мы перешли в гостиную, леди Кроули вынула из ящика своего рабочего стола какое-то бесконечное вязанье, а девочки засели играть в крибедж, вытащив засаленную колоду карт. У нас горела всего только одна свеча, но зато в великолепном старинном серебряном подсвечнике. И после нескольких весьма скупых вопросов, заданных миледи, мне для собственного развлечения был предоставлен выбор между томом проповедей и той самой брошюрой о хлебных законах, которую мистер Кроули читал перед обедом.
   Так мы и просидели около часа, пока не послышались шаги.
   - Бросьте карты, девочки! - закричала миледи в страшном испуге. - Положите на место книги мистера Кроули, мисс Шарп! - И едва мы успели выполнить эти приказания, как в комнату вошел мистер Кроули.
   - Мы продолжим нашу вчерашнюю беседу, молодые девицы, - сказал он, - каждая из вас будет поочередно читать по странице, так что мисс... э... мисс Шорт будет иметь случай послушать вас. - И бедные девочки принялись читать по складам длинную унылую проповедь, произнесенную в капелле Вифезды в Ливерпуле по случаю обращения в христианство индейцев племени Чикасо. Не правда ли, какой восхитительный вечер!
   В десять часов слугам было приказано позвать сэра Питта и всех домочадцев на общую молитву. Сэр Питт пожаловал первый, с изрядно раскрасневшимся лицом и довольно неуверенной походкой. За ним явились дворецкий, обе канарейки, камердинер мистера Кроули, еще трое слуг, от которых сильно несло конюшней, и четыре женщины, причем одна из них, разодетая, как я заметила, в пух и прах, прежде чем бухнуться на колени, смерила меня уничтожающим взглядом.
   После того как мистер Кроули покончил со своими разглагольствованиями и назиданиями, нам были вручены свечи, а затем мы отправились спать. И вот тут-то меня и потревожили, не дав дописать письмо, о чем я уже сообщала моей драгоценной Эмилии.
   Спокойной ночи! Целую тысячу, тысячу, тысячу раз!
   Суббота. Сегодня в пять часов утра я слышала визг черного поросенка. Роза и Вайолет вчера знакомили меня с ним, а также водили на конюшню, на псарню и к садовнику, который снимал фрукты для отправки на рынок. Девочки клянчили у него по кисточке оранжерейного винограду, но садовник уверял, что сэр Питт пересчитал каждую ягодку и он поплатится местом, если даст им что-нибудь. Милые девочки поймали жеребенка на конном дворе и предложили мне покататься верхом, а потом давай скакать на нем сами, пока прибежавший со страшными ругательствами грум не прогнал их.
   Леди Кроули вечно вяжет что-то из шерсти. Сэр Питт вечно напивается к концу дня. Мне кажется, он коротает время с Хороксом, дворецким. Мистер Кроули вечно читает проповеди по вечерам. Утром он сидит запершись в своем кабинете или же ездит верхом в Мадбери по делам графства, а то в Скуошмор - по средам и пятницам, - где проповедует тамошним арендаторам.
   Передай от меня сто тысяч благодарностей и приветов своим милым папе и маме. Что твой бедный братец, поправился ли он после аракового пунша? Ах, боже мой! Кат; мужчинам следовало бы остерегаться этого гадкого пунша.
   Вечно, вечно твоя

Ребекка ".

  
   Принимая все это в соображение, я считаю совершенно правильным и полезным для нашей дорогой Эмилии Седли на Рассел-сквер, что она и мисс Шарп расстались. Ребекка, разумеется, шаловливое и остроумное существо; ее описания бедной леди, оплакивающей свою красоту, и джентльмена с "бакенбардами цвета сена и волосами цвета соломы" бесспорно очень милы и указывают на известный житейский опыт. Хотя то, что она могла, стоя на коленях, думать о таких пустяках, как ленты мисс Хорокс, вероятно, немало поразило нас с вами. Но пусть любезный читатель не забывает, что наша повесть в веселой желтой обложке носит наименование "Ярмарки Тщеславия", а Ярмарка Тщеславия - место суетное, злонравное, сумасбродное, полное всяческих надувательств, фальши и притворства. И хотя изображенный на обложке моралист, выступающий перед публикой (точный портрет вашего покорного слуги), и заявляет, что он не носит ни облачения, ни белого воротничка, а только такое же шутовское одеяние, в какое наряжена его паства, однако ничего не поделаешь, приходится говорить правду, поскольку уж она нам известна, независимо от того, что у нас на голове: колпак ли с бубенцами или широкополая шляпа; а раз так - на свет божий должно выйти столько неприятных вещей, что и не приведи бог.
   Я слышал в Неаполе одного собрата по ремеслу, когда он, проповедуя на морском берегу перед толпой откровенных и честных бездельников, вошел в такой азарт, изобличая злодейство своих выдуманных героев, что слушатели не могли устоять: вместе с сочинителем они разразились градом ругательств и проклятий по адресу выдуманного им чудовища, так что, когда шляпа пошла по кругу, медяки щедро посыпались в нее среди настоящей бури сочувствия.
   С другой стороны, в маленьких парижских театрах вы не только услышите, как публика выкрикивает из лож: "Ah, gredin! Ah, monstre!" {Ах, негодяй! Ах, чудовище! (франц.).} - и осыпает ругательствами выведенного в пьесе тирана, - бывает и так, что сами актеры наотрез отказываются исполнять роли злодеев, вроде, например, des infames Anglais {Гнусных англичан (франц.).}, неистовых казаков и тому подобное, и предпочитают довольствоваться меньшим жалованьем, но зато выступать в более естественной для них роли честных французов. Я сопоставил эти два случая, дабы вы могли видеть, что автор этой повести не из одних корыстных побуждений желает вывести на чистую воду и строго покарать своих злодеев; он питает к ним искреннюю ненависть, которую не в силах побороть и которая должна найти выход в подобающем порицании и осуждении.
   Итак, предупреждаю моих благосклонных друзей, что я намерен рассказать о возмутительной низости и весьма сложных, но - как я надеюсь - небезынтересных преступлениях. Мои злодеи не какие-нибудь желторотые разини, смею вас уверить! Когда мы дойдем до соответствующих мест, мы не пожалеем ярких красок. Нет, нет! Но, шествуя по мирной местности, мы будем поневоле сохранять спокойствие. Буря в стакане воды - нелепость. Предоставим подобного рода вещи могучему океану и глухой полуночи. Настоящая глава - образец кротости и спокойствия. Другие же... Но не будем забегать вперед.
   И я хочу просить позволения, на правах человека и брата, по мере того как мы будем выводить наших действующих лиц, не только представлять их вам, но иногда спускаться с подмостков и беседовать о них; и если они окажутся хорошими и милыми, хвалить их и жать им руки; если они глуповаты, украдкой посмеяться над ними вместе с читателем; если же они злы и бессердечны, порицать их в самых суровых выражениях, какие только допускает приличие.
   Иначе вы можете вообразить, что это я сам язвительно насмехаюсь над проявлениями благочестия, которые мисс Шарп находит такими смешными; что это я сам добродушно подшучиваю над пошатывающимся старым Силеном - баронетом, тогда как этот смех исходит от того, кто не питает уважения ни к чему, кроме богатства, закрывает глаза на все, кроме успеха. Такие люди живут и процветают в этом мире, не зная ни веры, ни упования, ни любви; давайте же, дорогие друзья, ополчимся на них со всей мощью и силой! Преуспевают в жизни и другие - шарлатаны и дураки, и вот для борьбы с такими-то людьми и для их обличения, несомненно, и создан Смех!
  

ГЛАВА IX

Семейные портреты

  
   Сэр Питт Кроули был философ с пристрастием к тому, что называется низменными сторонами жизни. Его первый брак с дочерью благородного Бинки совершился с благословения родителей, и при жизни леди Кроули он частенько говорил ей, что хватит с него одной такой анафемски сварливой клячи хороших кровей и что разрази его бог, если он после ее смерти возьмет еще раз жену такого сорта. После кончины миледи он сдержал обещание и выбрал себе второй женой мисс Розу Досон, дочь мистера Джона Томаса Досона, торговца железным и скобяным товаром в Мадбери. Каким счастьем было для Розы стать леди Кроули!
   Давайте же подведем итог ее счастью. Прежде всего она отказалась от Питера Батта, молодого человека, с которым до этого водила дружбу и который вследствие разочарования в любви пошел по плохой дороге, начал заниматься контрабандой, браконьерством и другими непохвальными делами. Затем она, как это и подобало, разошлась со всеми друзьями юности и близкими, которых миледи, конечно, не могла принимать в Королевском Кроули. Но и в своем новом положении и новой жизненной сфере она не нашла никого, кто пожелал бы отнестись к ней приветливо. Да и что тут удивительного? У сэра Хадлстона Фадлстона было три дочери, и все они рассчитывали стать леди Кроули. Семейство сэра Джайлса Уопшота было оскорблено тем, что предпочтение не оказано одной из девиц Уошпот, а остальные баронеты графства негодовали на неравный брак своего собрата. Мы умалчиваем о простых смертных, которым предоставляем ворчать анонимно.
   Сор Питт, по собственному его заявлению, никого из них в медный грош не ставил. Он обладал своей красавицей Розой, - а что еще может потребоваться человеку, чтобы жить в свое удовольствие? Он только и знал, что напиваться каждый вечер, иногда поколачивал красавицу Розу и, уезжая в Лондон на парламентскую сессию, оставлял ее в Хэмпшире без единого друга на белом свете. Даже миссис Бьют Кроули, жена пастора, отказалась поддерживать с ней знакомство, заявив, что ее ноги не будет в доме дочери торговца.
   Так как единственными дарами, которыми ее наделила природа, были розовые щечки да белая кожа и так как у нее н въ тюрьму. Мистеръ Питтъ въ митингѣ (при этомъ упоминались имена всѣхъ присутствующихъ; Миледи постарому -- барышни съ гувернанткой....
   Вотъ другой докладъ:
   "Гувернантка всѣмъ ворочаетъ. Сэръ Питтъ очень къ ней расположенъ, мистеръ Кроули также, онъ читаетъ ей поучительныя разсужденія".
   -- Фи, какая противная! говорила маленькая, завистливая, бойкая, черномазая мистриссъ Бютъ Кроули.
   Наконецъ приходитъ извѣстіе, что гувернантка: "изъ рукъ вонъ", "пишетъ письма сэра Питта, ведетъ его счеты, управляетъ всѣмъ домомъ. и самой миледи, и мистеромъ Кроули, и дѣтьми". Мистриссъ Кроули объявила при этомъ, что "гувернантка прехитрая плутовка", и стала замышлять противъ нея что-то страшное.
   Такимъ-то образомъ все происходившее въ домѣ баронета служило источникомъ разговоровъ у его брата. Зоркіе глаза мистриссъ Баотъ открывали въ непріятельскомъ станѣ все, что дѣлалось, и даже болѣе.
  

Мистриссъ Бютъ Кроули къ миссъ Пинкертонъ. Въ Чизвикъ, на бульварѣ.

"Милостивая государыня!

   "Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я пользовалась вашими превосходными наставленіями; но всесокрушающее время не имѣло вліянія на мое живѣйшее почтеніе къ миссъ Пинкертонъ и милому Чизвику. Надѣюсь, что вы здоровы и Господь сохранитъ васъ на многія лѣта къ пользѣ воспитанія. Одна изъ моихъ ближайшихъ подругъ, леди Фудльстонъ находится въ большомъ затрудненіи пріискать гувернантку для своихъ дочерей (Я не въ состояніи имѣть для своихъ дочерей гувернантки: для нихъ предстоитъ блестящая перспектива Чизвикскаго пансіона). "Съ кѣмъ же", воскликнула я, "намъ посовѣтоваться, какъ не съ доброю, несравненною миссъ Пинкертонъ?" Однимъ словомъ, сударыня, нѣтъ ли у васъ дѣвицы, которая бы могла съ пользою поступить въ домъ моей пріятельницы и сосѣдки? Увѣряю васъ, что она не согласится взять гувернантку безъ вашей рекомендаціи. "Мужъ мой говоритъ, что ему нравится все выходящее изъ пансіона миссъ Пинкертонъ. Какъ бы мнѣ хотѣлось представить его и моихъ дочерей благодѣтельницѣ моего дѣтства, той, которую такъ почиталъ великій нашъ лексикографъ. Если случай приведетъ васъ когда нибудь въ Гемпшэйръ, мы надѣемся, что вы не откажетесь украсить наше мирное жилище своимъ присутствіемъ, -- жилище скромное, но счастливое, въ которомъ обитаетъ преданная вамъ

"Марѳа Кроули".

   P. S. Братъ мистера Кроули, баронетъ, съ которымъ мы, увы! живемъ не въ братскихъ отношеніяхъ, имѣетъ гувернантку, воспитанную, къ безпредѣльному ея счастію, въ вашемъ пансіонѣ. О ней носится много различныхъ слуховъ. Принимая живѣйшее участіе въ дорогихъ племянницахъ, которыхъ люблю, какъ собственныхъ моихъ дѣтей, и желая оказать вниманіе вашей ученицѣ и быть ей нѣсколько полезною, прошу васъ, добрая и любезная миссъ Пинкертонъ написать мнѣ исторію этой молодой дѣвицы, чѣмъ премного обяжете вашу М. K."
  

Миссъ Пинкертонъ къ миссъ Бютъ Кроули. Домъ Джонсона. Чизвикъ, декабря 18.

   "Милостивая государыня !
   "Я имѣла честь получить ваше почтенное письмо, спѣшу на него отвѣтить. Какъ пріятна, какъ усладительна для меня увѣренность, что материнскія мои попеченія вызываютъ сочувствіе къ моему многотрудному положенію! какъ пріятно признать въ миссъ Кроули превосходную ученицу прежнихъ лѣтъ, веселую мою прекрасную миссъ Марѳу Макъ-Товишъ. Подъ моимъ надзоромъ находится нѣсколько дочерей вашихъ сверстницъ, и я поставила бы себѣ за особенное счастіе быть полезной вашимъ милымъ дочерямъ въ будущемъ ихъ образованіи.
   "Свидѣтельствуя мое почтеніе лэди Фуддльстонъ, прошу васъ увѣдомить ее, что смѣло могу рекомендовать моихъ пріятельницъ миссъ Туффинъ и миссъ Гоки. Та и другая одарены способностями преподавать греческій и латинскій языки и начальныя основанія еврейскаго, математику и исторію, испанскій, французскій, итальянскій языки и географію, музыку, вокальную и инструментальную, могутъ учить танцоватъ безъ помощи танцмейстера и сообщить основаніе естественныхъ наукъ, -- въ совершенствѣ знаютъ употребленіе глобусовъ; въ добавокъ ко всѣмъ этимъ познаніямъ, миссъ Туффинъ, дочь Томаса Туффина (члена коллегіи въ Кембриджѣ), можетъ преподавать сирійскій языкъ. При этомъ долгомъ считаю присовокупить, что ей осьмнадцать лѣтъ, и что она имѣетъ привлекательную наружность: не могутъ ли встрѣтиться какія либо затрудненія къ поступленію ея въ домъ сэра Гуддльстона-Фуддльстона?
   "Миссъ Летиція Гоки не имѣетъ наружныхъ преимуществъ. Ей двадцать девять лѣтъ и имѣетъ рыжіе волосы и рябое лицо, прихрамываетъ и немного косовата. Обѣ эти дѣвицы одарены всевозможными добродѣтелями. Само собою разумѣется, что ихъ условія соразмѣрны съ ихъ глубокими познаніями. Съ истиннымъ моимъ почтеніемъ мистеру Бюьу Кроули имѣю честь быть, милостивая государыня, ваша преданнѣйшая и покорнѣйшая слуга

Варвара Пинкертонъ".

   P. S. Миссъ Шарпъ, о которой вы упоминаете въ вашемъ письмѣ, и которая теперь находится въ качествѣ гувернантки въ домѣ сэра Питта Кроули, баронета, члена парламента, дѣйствительно воспитывалась въ моемъ пансіонѣ, и я ничего не могу сказать о ней въ дурную сторону. Правда, наружность ея довольно непріятна; но въ этомъ виновата природа. Вовсе незначительное ея происхожденіе (отецъ былъ живописецъ и безъ всякаго состоянія, а мать, какъ я впослѣдствіи узнали, танцовщица) выкупается большими дарованіями, и я не сожалѣю, что приняла къ себѣ изъ состраданія. Страшусь одного, чтобъ правила матери, выдававшей себя за французскую графиню, бѣжавшую во время ужасовъ революціи, не перешли бы по наслѣдству къ несчастной дѣвушкѣ, которую я приняла, какъ безпріютную сироту. До сихъ поръ (сколько мнѣ извѣстно) она вела себя строго, и, увѣрена, что въ избранномъ, изящномъ кругу сэра Питта Кроули она не можетъ сдѣлать ничего дурного.
  

Миссъ Ребекка Шарпъ къ Миссъ Амеліи Седли.

   "Вотъ уже нѣсколько недѣль прошло, какъ я не писала къ безцѣнной моей Амеліи; да и что найдешь занимательнаго въ этомъ безтолковомъ домѣ, какъ я его называю! будутъ ли интересовать тебя наши безпокойства объ урожаѣ, о вѣсѣ откормленнаго поросенка и выгодномъ кормѣ для домашнихъ животныхъ. Здѣсь одинъ день похожъ, какъ двѣ капли воды, на другой. До завтрака прогулка съ сэромъ Питтомъ, послѣ завтрака занятія съ дѣтьми, потомъ чтеніе и переписка бумагъ о тяжбахъ, арендахъ, угольныхъ копяхъ, водопроводахъ и каменоломняхъ сэра Питта (я сдѣлалась его секретаремъ); послѣ обѣда -- чтеніе мистера Кроули или игра въ трикъ-тракъ съ баронетомъ. На то и другое изъ этихъ удовольствій леди Кроули смотритъ съ одинаково убійственнымъ равнодушіемъ. Съ нѣкотораго времени она дѣлается интереснѣе -- стала прихварывать; а это обстоятельство привело въ домъ нашъ новаго посѣтителя въ лицѣ молодого диктора. Молодыя дѣвицы никогда не должны отчаяваться. Докторъ, во время своихъ визитовъ, далъ понять извѣстной тебѣ подругѣ, что если ей угодно будетъ сдѣлаться мистриссъ Глауберъ, то отъ нея зависитъ украсить собою скромное его жилище. Что мнѣ было отвѣчать на подобное предложеніе, которое сочла я за нахальство? Я сказала ему, что позолоченная ступка можетъ послужить самымъ лучшимъ украшеніемъ его квартиры.... Ужели я родилась для того, чтобы сдѣлаться женою деревенскаго лекаря? Конечно, мистеръ Глауберъ, послѣ моего отказа, отправился домой сильно разстроенный; но прохладительные средства при этихъ случаяхъ -- спасительны. Сэръ Питтъ очень хвалилъ мою рѣшительность,-- я полагаю потому, что ему жаль было лишиться своего секретаря. Этотъ старый козелъ любитъ меня, сколько его натура способна любить. Выйти замужъ! да еще за деревенскаго лекаря! послѣ того, какъ.... Я не могу забыть былое; оно напоминаетъ мнѣ.... но зачѣмъ говорить объ этомъ! Возвратимся лучше къ моему "Безтолковому дому". Съ нѣкотораго времени въ немъ произошли большія перемѣны. Въ немъ появилась миссъ Кроули съ откормленными лошадьми, прислугой и собачкой,-- миссъ Кроули -- извѣстная богачка, у которой капиталъ въ вемьдесятъ тысячъ фунтовъ, и которую, или, лучше сказать, котораго всѣ сильно уважаютъ. Миссъ Кроули расположена къ апоплексіи, и это подаетъ поводъ ея братьямъ еще болѣе ухаживать за ней! О! еслибы ты видѣла, съ какимъ усердіемъ они другъ передъ другомъ стараются угождать. "Отъѣзжая къ деревню", говорить она (въ ней очень много юмора), я оставляю хвостъ свой дома. Бѣдная миссъ Бриггсъ! мнѣ жаль ее! да нечего здѣсь дѣлать ей! Обязанность ея мнѣ замѣняютъ братцы!
   "Съ пріѣздомъ ея весь домъ сэра Питта, какъ говорится, на распашку. Подумаешь, что воскресъ сэръ Вальполь Кроули. У насъ даютъ обѣды, катанья въ четвернѣ, лакеи всѣ наряжены въ новую жолтую ливрею, -- мы пьемъ шампанское, портвейнъ. Въ учебной комнатѣ жгутъ восковыя свѣчи, вездѣ затоплены камины. Леди Броуди одѣта въ свѣтло-зеленое платье, что бываетъ только при торжественныхъ случаяхъ; ученицы мои сбрасываютъ свои башмаки на толстыхъ подошвахъ, онѣ щеголяютъ въ шолковыхъ чулкахъ и кисейныхъ платьицахъ. Роза вчера чудо какъ отдѣлала свой нарядъ. Огромная свинья вильтшэйрской породы опрокинула ее и испортила чудесное лиловое шолковое платье. Случись ей это горе за недѣлю -- сэръ Питтъ навѣрное бы посадилъ несчастную на хлѣбъ и воду на цѣлый мѣсяцъ. "Я тебѣ задамъ, голубушка! дай только тетинькѣ уѣхать", сказалъ баронетъ и засмѣялся какъ будто ничего и не бывало. Авось его гнѣвъ пройдетъ до отъѣзда миссъ Кроули. Мнѣ отъ души жаль миссъ Розу. О! золото, золото! ты одно только и есть чудный примиритель въ свѣтѣ.
   "Какое дѣйствіе производятъ семьдесятъ тысячъ почтенной миссъ Кроули, можно замѣтить въ обхожденіи двухъ братьевъ Кроули -- баронета и Бюта. Питая цѣлый годъ непримиримую вражду другъ къ другу, къ Рождеству становятся они друзьями. Съ пріѣздомъ миссъ Кроули, распри прекращаются, братья посѣщаютъ другъ друга, толкуютъ о поросятахъ, браконьерахъ, дѣлахъ графства самымъ дружественнымъ тономъ. Миссъ Кроули слышать нс хочетъ объ ихъ ссорахъ и угрожаетъ отказать все свое имѣніе дальнымъ родственникамъ въ Шропшэйрѣ. Будь немного похитрѣе эти дальные родственники, и все имѣніе миссъ Кроули перешло бы въ ихъ руки.
   "Съ пріѣздомъ миссъ Кроули, мистеръ Питтъ, котораго она терпѣть не можетъ, находитъ это время самымъ удобнымъ для поѣздки въ Лондонъ.
   "Вмѣсто его явлается капитанъ Кроули -- молодой денди, настоящій сорванецъ.... Ты вѣроятно, полюбопытствуешь знать, что это за особа.
   "Капитанъ Кроули молодой человѣкъ, очень высокаго роста и говоритъ очень громко, безпрестанно кричитъ на людей, которые всѣ его страстно любятъ: онъ щедръ на деньги, и люди готовы за него въ огонь и въ воду. На прошлой недѣлѣ егеря прибили чиновника съ его помощникомъ до полусмерти за то только, что онъ пріѣхалъ изъ Лондона арестовать капитана: вмѣшательство баронета въ эту драку спасло несчастныхъ отъ вѣрной смерти.
   "Капитанъ повидимому не очень уважаетъ своего отца. Въ обхожденіи съ нашимъ поломъ онъ пріобрѣлъ ужасную репутацію. Онъ привозитъ съ собой своихъ скакуновъ, живетъ съ помѣщиками графства на короткой ногѣ, приглашаетъ къ столу кого хочетъ, и сэръ Питтъ не смѣетъ возражать, боясь оскорбить миссъ Кроули и лишиться наслѣдства. Я разскажу тебѣ премиленькій комплиментъ, съ которымъ обратился ко мнѣ капитанъ. Однажды вечеромъ не на шутку составились танцы: тутъ былъ сэръ Гудлльстонъ-Фуддльстонъ съ семействомъ, сэръ Джэйлсь Вапшотъ съ дочерьми и очень много другихъ, которыхъ я вовсе не знала. Вдругъ подходитъ ко мнѣ капитанъ и страшнымъ своимъ голосомъ кричитъ почти на самое ухо: "Браво! да вы дѣвченка хоть куда!" и вмѣстѣ съ тѣмъ пригласилъ меня на слѣдующія двѣ кадрили. Какъ тебѣ это нравится? Я въ душѣ хохотала надъ нимъ. Онъ очень веселится съ молодыми помѣщиками, пьетъ съ ними, держитъ пари, гоняется за зайцами, толкуетъ объ охотѣ и стрѣльбѣ и утверждаетъ, что съ деревенскими барышнями просто скука. Мнѣ кажется, что въ послѣднемъ случаѣ онъ говорилъ правду. Если бы ты видѣла презрѣніе, съ какимъ онѣ смотрятъ на меня, бѣдную! Когда онѣ танцуютъ, я смирно сижу за фортепьяно. Разъ какъ-то вечеромъ капитанъ влетѣлъ навеселѣ; онъ обратился ко мнѣ, прокричалъ по всему залу, что я лучшая танцорка, и что онъ непремѣнно привезетъ скрипачей изъ Медбури, для того только, чтобъ не лишить меия удовольствія танцовать съ другими. "Я съиграю вамъ кадриль", сказала мистриссъ Бютъ Кроули, подскочивъ ко мнѣ съ готовностію.
   "Когда ваша бѣдная, маленькая Ребекка протанцовала съ капитаномъ, она обратилась ко мнѣ съ комплиментами и похвалила граціозность моихъ движеніи. Этого прежде совсѣмъ не бывало, нельзя было ожидать подобнаго отъ мистриссъ Бютъ Кроули, первой кузины принца Типтоффа, отъ той, которая едва удостоивала своимъ посѣщеніемъ леди Кроули, и то при случаяхъ, когда ея сестра пріѣзжала въ деревню. Бѣдная леди Кроули! во время нашихъ шумныхъ удовольствій она сидѣла въ своей комнатѣ и глотала пилюли.
   "Мистрисъ Бютъ полюбила меня внезапно. "Милая миссъ Шарпъ", говорила она, "зачѣмъ вы не привозите съ собою вашихъ маленькихъ питомицъ? кузины ихъ были бы очень рады повидаться съ ними." Я знаю, чего ей хочется. Синьоръ Калименти не училъ даромъ никого, а мистриссъ Бютъ именно за эту цѣну хотѣла имѣть учителя для своихъ дѣтей. Я насквозь вижу всѣ ея планы и такъ вѣрно могу пересказать ихъ, какъ будто они ею самой были переданы мнѣ. Для бѣдной гувернантки, и притомъ такой, какъ я, одинокой, безъ друга, безъ защитника во всемъ пространномъ мірѣ, осталось только одно -- угождать и соглашаться съ ней. Она сдѣлала мнѣ еще нѣсколько комплиментовъ на счетъ успѣховъ моихъ воспитанницъ и, безъ сомнѣнія, думала затронуть и польстить моему самолюбію.... Бѣдная, деревенская простота! я вовсе не думала заботиться о своихъ воспитанницахъ!
   "Говорятъ, что твое индійское кисейное платье и розовое шолковое очень идутъ ко мнѣ. Они уже порядочно поизносились; но ты знаешь, другъ мой, что намъ не предстоитъ никакой возможности дѣлать себѣ des fraiches toilelletes. Счастлива, безпредѣльно счастлива ты, душа моя! ты во всякое время имѣешь средства посѣщать модные магазины Сентъ-Джемской улицы! Прощай, безцѣнный другъ мой ! Остаюсь преданная тебѣ навсегда

Ребекка.

   "P. S. Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобъ ты увидѣла двухъ сестрицъ, миссъ Блакбрукъ. дочерей адмирала Блакбрука: прекрасныя молодыя дѣвицы, въ пышныхъ лондонскихъ нарядахъ!

"Adieu, adieu!"

   Получивъ отъ миссъ Шарпъ обѣщаніе посѣщать ее, мистриссъ Бютъ Кроули, хитрыя намѣренія которой были замѣчены тамъ скоро нашей проницательной Ребеккой, заставила миссъ Кроули употребить всевозможныя средства къ примиренію двухъ враждующихъ братьевъ и къ возстановленію между ними дружескихъ отношеній. Вслѣдствіе этого положено было, чтобъ молодые люди обоихъ семействъ какъ можно чаще посѣщали другъ друга, и дружескія отношенія продолжались до тѣхъ поръ, пока веселая старая посредница могла сохранять между ними міръ.
   -- Зачѣмъ вы приглашаете къ себѣ обѣдать этого головорѣза, Раудона Кроули? говорилъ Бютъ своей женѣ, возвращаясь домой.-- Мнѣ бы этого очень не хотѣлось. Нашего брата, деревенщину, онъ ни во что не ставитъ. Не бываетъ доволенъ за столомъ, пока не попробуетъ вина за жолтой печатью; а вѣдь ты знаешь, что каждая бутылка его стоитъ мнѣ десять шиллинговъ,-- а это не шутка. Онъ не стоитъ самъ бутылки этого вина. Кромѣ того у него ужасный характеръ: онъ картежникъ, гуляка и во всѣхъ отношеніяхъ дурной человѣкъ. Убилъ человѣка на дуэли, съ ногъ до головы въ долгахъ. Онъ ограбилъ меня, оттянулъ лучшую часть имѣнія миссъ Кроули, принадлежавшую мнѣ по всѣмъ правамъ. Векси сказалъ мнѣ, что она ему....
   Тутъ Бютъ сжалъ свои кулаки, проговорилъ что-то сквозь зубы и прибавилъ печальнымъ тономъ:
   -- Отказала въ своей духовной пятьдесятъ тысячъ; поэтому въ раздѣлъ не пойдетъ и тридцати....
   -- Я думаю, она скоро умретъ, проговорила жена.-- Ты видѣлъ, какъ она раскраснѣлась, когда вышла изъ за стола. Я принуждена была разстегнуть ей платье.
   -- Еще бы не раскраснѣться.... выпивши семь бокаловъ шампанскаго! сказалъ почтенный джентльменъ довольно тихо:-- и такого шампанскаго, какимъ братъ насъ угощаетъ... Вы, женщины, въ этомъ дѣлѣ ничего не смыслите.
   -- Мы ничего не знаемъ, сказала мистриссъ Бютъ Кроули.
   -- Она выпила хересу послѣ обѣда да подбавила кирасао въ кофей, продолжалъ мужъ: -- мнѣ не выпить бы его и за сто фунтовъ, у меня все сердце выгорѣло бы. Нѣтъ, нѣтъ! ей долго не вынести этихъ попоекъ. Я готовъ держать пари, что Матильды черезъ годъ не станетъ.
   Углубившись въ эти торжественныя созерцанія, раздумывая о своихъ долгахъ, о двухъ сыновьяхъ и четырехъ дочеряхъ -- не красивыхъ собой и безъ гроша приданаго -- почтенный Бютъ и жена его тихо пробирались къ дому.
   -- А старшій сынъ-то его туда же.... тянется въ парламентъ.... куда ему, молокососу! продолжалъ мужъ послѣ минутнаго молчанія.
   -- Сэръ Питтъ Кроули имѣетъ теперь порядочную силу, сказала жена. -- Надобно попросить миссъ Кроули, чтобъ она заставила его сдѣлать что нибудь для нашего Джемса.
   -- Нашла на кого положиться! какъ не такъ! сдѣлаетъ онъ что нибудь путное.... никогда! Питтъ будетъ только обѣщать; тѣмъ дѣло и кончится, отвѣчалъ Бютъ. -- Онъ обѣщался выплатить мои старинные долги, да и теперь еще выплачиваетъ. Обѣщался пристроить флигель къ пасторскому дому, да и теперь строитъ. Обѣщался отрѣзать кусокъ запашки да шесть акровъ луговины, а теперь того и смотри, что у тебя же отрѣжетъ, да еще вдвое. О, за обѣщаніями у него дѣло не станетъ! И что же? сыну этого человѣка -- игроку, убійцѣ, распутному Раудону Кроули -- Матильда отказываетъ огромную часть своего состоянія,-- человѣку, въ лицѣ котораго соединены всѣ пороки, исключая ханжества, выпавшаго на долю его брата ! о, это не по христіански ! клянусь Богомъ, не по христіянски!
   -- Тише, ради Бога: ты забылъ, что мы еще въ имѣніяхъ сэра Питта, возразила жена его.
   -- Такъ чтожь за бѣда! Я всегда, вездѣ и всѣмъ скажу, что сынъ Питта самый безпутный человѣкъ.-- Пожалуста, мистриссъ Кроули, не учите меня. Кто застрѣлилъ капитана Фэйрбраса? кто ограбилъ молодого лорда Довдэля въ гостинницѣ Кокоса? кто завязалъ драку между Сомсомъ и Трумпомъ, черезъ которую мнѣ пришлось лишиться сорока фунтовъ? Скажите мнѣ, кто, какъ не Раудонъ Кроули? Что касается до женщинъ, то вы уже слышали объ этомъ прежде...
   -- Ради Бога, мистеръ Кроули, сказала жена его -- увольте меня отъ подробностей.
   -- И вы, послѣ этого, приглашаете такого разбойника въ домъ свой! продолжалъ раздраженный мужъ: -- вы, мать юнаго семейства, жена моя!
   -- Но, наконецъ, Кроули, ты, просто, дуракъ, сказала жена его презрительно.
   -- Дуракъ ли, нѣтъ ли, мнѣ все равно: я не говорю тебѣ, Марѳа, что я умнѣе тебя, и не говорилъ. Я не хочу встрѣчатся съ Раудономъ Кроули,-- вотъ и все. Отправлюсь къ Гуддльстону: выпрошу у него черную борзую и спущу ее на Раудона -- пусть ихъ грызутся -- непремѣнно спущу! Я не хочу встрѣчаться съ этимъ человѣкомъ.
   -- Мистеръ Кроули, вы, кажется, опять навеселѣ, сказала жена его.
   На слѣдующее утро, съ пробужденіемъ мужа, жена его подала бутылку пива и напомнила ему обѣщаніе посѣтить въ субботу cэpа Гуддльстона-Фуддльстона.
   Въ весьма непродолжительное время пребыванія миссъ Краули, наша маленькая гувернантка сдѣлала уже значительные успѣхи въ очарованіи сердца этой старой дѣвы. Однажды, отправляясь на одну изъ своихъ привычныхъ прогулокъ, миссъ Кроули пригласила прокатиться съ собой и "маленькую гувернантку". Ребекка воспользовалась этимъ случаемъ и одержала полную побѣду надъ старухой: она смѣшила и забавляла ее во всю дорогу.
   -- Не позволять миссъ Шарпъ быть за общимъ столомъ! говорила миссъ Кроули сэру Питту, который устроилъ церемоніальный обѣдъ, и пригласилъ къ нему сосѣднихъ баронетовъ.-- Другъ мой, неужели ты думаешь, что я стану болтать о няньчаньѣ дѣтей съ леди Фуддльстонъ, или разсуждать съ этимъ красноносымъ гусемъ сэромъ Вапшотомъ о судейскихъ занятіяхъ! Я непремѣнно хочу и требую, чтобъ миссъ Шарпъ была здѣсь. Пусть леди Кроули остается наверху, если нѣтъ мѣста за столомъ. Сюда, сюда мою маленькую миссъ Шарпъ! въ деревнѣ только съ ней и можно поболтать.
   Безъ сомнѣнія, послѣ такого рѣшительнаго приказанія, миссъ Шарпъ, гувернантка, получила приглашеніе обѣдать внизу, вмѣстѣ съ знаменитымъ обществомъ. И въ то время, какъ сэръ Гуддльстонъ подавалъ руку миссъ Кроули, приготовляясь вести ее къ столу и сѣсть рядомъ съ ней, старуха закричала пронзительнымъ голосомъ:
   -- Бекки Шарпъ! миссъ Шарпъ! сюда, сюда!, садись подлѣ меня и говори со мной, а сэръ Гуддльстонъ пусть сядетъ подлѣ леди Вапшотъ!
   Обѣдъ кончился, большая часть гостей разъѣхались, ненасытная миссъ Кроули взяла за руку миссъ Шарпъ и вывела ее изъ залы.
   -- Оставимъ ихъ, сказала она: -- пойдемъ въ мою уборную.
   Во мнѣніи той и другой, общество, въ которомъ онѣ находились, было ничтожно. Въ уборной первымъ дѣломъ Ребекки было представлять въ каррикатурномъ видѣ всѣхъ сидѣвшихъ за столомъ, и она выполнила это съ удивительнымъ искусствомъ; потомъ сообщила подробности вчерашняго разговора: говорила о политикѣ, о войнѣ, о парламентскихъ засѣданіяхъ, о побѣгѣ ГГ., надѣлавшемъ много шуму, и вообще о всѣхъ тѣхъ предметахъ, которые служатъ сухою и скучною темою деревенскихъ разговоровъ. Туалетъ молодыхъ миссъ Вапшотъ и жолтая шляпка леди Фуддльстонъ болѣе всего забавляли миссъ Кроули.
   -- Милая Ребекка, да вы настоящая trouraille, говорила миссъ Кроули.-- Мнѣ бы очень хотѣлось видѣть васъ у себя, въ Лондонѣ; только жаль, что изъ васъ нельзя будетъ сдѣлать того, что я дѣлаю изъ бѣдной Бриггсъ.... Нѣтъ, нѣтъ, моя лукавая гувернантка, вы слишкомъ умны.... не правду ли я говорю, Фиркинъ?
   Мистриссъ Фиркинъ, убиравшая небольшой остатокъ волосъ на головѣ миссъ Кроули, вздернула свою головку и сказала, съ самымъ убійственнымъ насмѣшливымъ взглядомъ:
   -- Да, я думаю, миссъ очень умна.
   Мистриссъ Фиркинъ обладала той природной ревностью, которая составляетъ одну изъ главныхъ принадлежностей порядочной женщины.
   Отказавши сэру Гуддльстону-Фуддльстону въ удовольствіи вести ее къ столу, миссъ Кроули требовала этой услуги отъ Раудона Кроули, а миссъ Шарпъ поручала нести подушку, или наоборотъ.
   -- Что значитъ происхожденіе, моя милая! говаривала старушка Ребеккѣ. Взгляните на моего брата Питта, взгляните на Гуддлостоновъ, которые ведутъ свою родословную со временъ Генриха второго, взгляните на бѣднаго Бюта, и скажите мнѣ, можетъ ли который нибудь изъ нихъ сравняться съ вами въ свѣдѣніяхъ и воспитаніи? Что я говорю, сравняться съ вами!... да имъ не сравняться съ моей Бриггсъ, или съ дворецкимъ Боульсомъ. Вы, душа моя, олицетворенное совершенство между ними.... настоящій алмазъ между наносными камнями. У васъ у однѣхъ болѣе ума, нежели въ половинѣ здѣшняго графства; полагаю, что вы могли бы быть равной мнѣ во всѣхъ отношеніяхъ... А камину то у насъ, кажется, совсѣмъ погасъ: потрудитесь, другъ мой, прибавить въ него угля... И я давно хотѣла попросить васъ передѣлать вотъ это платье: вы такъ хорошо умѣете шить ихъ.
   Въ этомъ родѣ или подобномъ проводились обыкновенно бесѣды между человѣколюбивой старухой и миссъ Ребеккою Шарпъ. Послѣдняя невольно и быстро увлекалась въ заблужденія миссъ Кроули, слушая ее по вечерамъ, перешивая ей платья или читая передъ сномъ французскіе романы.
   Около этого времени (вѣроятно, нѣкоторые изъ моихъ пожилыхъ читателей помнятъ) случилась два происшествія, которыя надѣлали много шуму въ джентльменскомъ мірѣ. Поручикъ Шафтонъ увезъ отъ родителей леди Барбару Фиццюръ, единственную дочь и наслѣдницу графа брюйнскаго; и бѣдный Веръ Вэнъ, джентльменъ за сорокъ лѣтъ, пользующійся превосходною репутаціею и воспитавшій огромное семейство,-- внезапно оставилъ свой домъ и уѣхалъ съ шестидесяти пятилѣтней актрисой, мистриссъ Ружмонъ.
   -- Вотъ это мнѣ чрезвычайно нравится: сдѣлано часто въ характерѣ лорда Нельсона, говорила миссъ Кроули.-- Тотъ куда-куда не гонялся за женщинами. Я люблю всѣ безразсудныя партіи. А что всего болѣе меня занимаетъ -- это женитьба лорда Флоуардаля на дочери мельника: какъ на него всѣ окрысились, Боже мой! Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ какой нибудь знатный господинъ увезъ васъ, душа моя; вы довольно хороши собой, пожалуй еще это случатся.
   -- И на почтовыхъ!... о! какъ это должно быть восхитительно! призналась Ребекка.
   -- А еще чего лучше, когда бѣднякъ увезетъ богатую дѣвушку. Я непремѣнно положила, чтобъ Раудонъ тоже увезъ себѣ какую нибудь дѣвицу.
   -- Богатую или бѣдную?
   -- Вотъ еще выдумала, что спросить!... конечно, богатую. У Раудона нѣтъ шиллинга въ карманѣ, а если и бываетъ, то по моей милости. Онъ совершенно cribble de dettes -- ему нужно поправить свое состояніе и дѣлать успѣхи въ свѣтѣ.
   -- А что, онъ уменъ? спросила Ребекка.
   -- Куда ему, душа моя!... кромѣ своихъ лошадей, охоты и игры въ карты о другомъ понятія не имѣетъ; онъ непремѣнно долженъ успѣвать.... онъ такой злодѣй! Знаете ли; что онъ убилъ человѣка?
   Миссъ Ребекка, въ дружескомъ письмѣ своемъ, описывая балъ въ Кроули и первое знакомство съ капитаномъ Кроули, не передала своей подругѣ подробностей послѣдняго изъ этихъ происшествій, а написала только, что капитанъ въ первый разъ замѣтилъ ее на этомъ балѣ. Напротивъ того, капитанъ замѣчалъ ее уже нѣсколько разъ прежде. Капитанъ встрѣчалъ ее безпрестанно на прогулкахъ. Капитанъ часто свѣтилъ ей въ полусотнѣ домашнихъ коридоровъ и проходовъ. Капитанъ часто становился у фортепьянъ, когда она пѣла. Онъ написалъ ей ноты (все, что только безтолковый малый могъ придумать лучшаго; но иногда и глупость нравится женщинамъ наравнѣ съ другими качествами) и подложилъ ихъ въ ноты романса, который Ребекка болѣе другихъ любила пѣть. Садясь за фортепьяно и выполнивъ нѣсколько прелюдій, Ребекка открыла романсъ и увидѣла это трехъугольное посланіе. Взглянувъ пристально въ лицо капитана, она спокойно встала, размахнула нотами какъ трехъугольной шляпой, сдѣлала капитану почтительный поклонъ и бросила этотъ лоскутокъ бумаги въ пылающій каминъ. Возвратившись на мѣсто, миссъ Шарпъ запѣла веселѣе обыкновеннаго.
   -- Чтожь тамъ такое? спросила миссъ Кроули,-- послѣобѣденный отдыхъ которой былъ нарушенъ внезапной остановкой музыки.
   -- Фальшивая нота, отвѣчала миссъ Шарпъ, захохотавъ; и уничтоженный капитанъ Кроули запыхтѣлъ отъ гнѣва.
   Очевидное расположеніе миссъ Кроули къ новой гувернанткѣ было главною причиной, по которой мистриссъ Бютъ Кроули перестала быть ревнивой и пригласила къ себѣ въ домъ не только Ребекку, но и Раудона Кроули. Раудонъ бросилъ свою охоту, и любимымъ его удовольствіемъ сдѣлались прогулки съ миссъ Кроули, а такъ какъ леди Кроули была больна, то и Ребекка съ дѣтьми раздѣляла это удовольствіе. По вечерамъ они всѣ вмѣстѣ возвращались домой... виноватъ! (исключая миссъ Кроули, предпочитавшей, по вечерамъ карету) Прогулка черезъ широкія поля пастора, по маленькому садику его, по темнымъ аллеямъ величественнаго парка Кроули, и притомъ еще въ лунную ночь, была очаровательна для вашихъ любовниковъ: капитана и миссъ Ребекки.
   -- О, звѣзды, звѣзды! воскликнула миссъ Ребекка, обращая къ нимъ свои сверкающіе глазки.-- Глядя на васъ, мнѣ кажется, душа моя паритъ надъ вами!
   -- О-э-гм... да, и мнѣ тоже кажется, миссъ Шарпъ, отвѣчалъ другой энтузіастъ.-- А какъ вамъ нравится моя сигара, миссъ Шарпъ?
   Миссъ Шарпъ на чистомъ воздухѣ любила болѣе всего на свѣтѣ запахъ сигаръ: она даже рѣшилась сама попробовать ее, наивно брала ее изъ рукъ капитана, втягивала дымокъ, дѣлала самый нѣжный пуффъ и съ чиханьемъ, даже легкимъ крикомъ, возвращала ее своему рослому компаньену. Напитанъ закручивалъ усы выпускалъ цѣлый столпъ дыму и говорилъ:
   -- Да, сигара хоть куда, я еще не куривалъ подобныхъ.
   Такіе разговоры удивительно шли къ нашему капитану.
   Однажды старикъ Питтъ, отдавая приказаніе своему буфетчику, какого убить барана, увидѣлъ эту милую пару изъ окна своего кабинета, и страшная брань посыпалась изъ устъ его; онъ утверждалъ, что, если бы не миссъ Кроули, то давно бы выгналъ этого несноснаго Раудона Кроули.
   -- И правду сказать, стоитъ, замѣтилъ мистеръ Горроксъ: -- да еще еслибъ вы видѣли, какой разбойникъ человѣкъ его, передъ обѣдовъ такой подыметъ шумъ и гамъ, что лордъ другой того не сдѣлаетъ.
   -- Впрочемъ, миссъ Шарпъ стоитъ его, сэръ Питтъ, замѣтилъ Горроксъ послѣ минутнаго молчанія.
   Замѣчаніе Горрокса было справедливо миссъ Ребекка Шарпъ стоила отца и сына.
  

ГЛАВА XII,
СОВЕРШЕННО САНТИМЕНТАЛЬНАЯ.

   Мы должны на время оставить Аркадію, съ ея обитателями, наслаждающимися сельскими добродѣтелями, и отправиться въ Лондонъ -- узнать, что дѣлается съ миссъ Амеліей Седли.
   "Мы о ней и думать не хотимъ", пишетъ одинъ неизвѣстный корреспондентъ, весьма милымъ почеркомъ и съ розовой облаткой на конвертѣ. "Она ужь отцвѣла и бездушна", и еще нѣсколько подобныхъ замѣчаній, которыхъ я не повторилъ бы, если бы въ нихъ не заключалось истины относительно того лица, къ которому они обращались.
   Неужели никто изъ моихъ любезныхъ читательницъ, посѣщая общества, не слыхалъ подобныхъ замѣчаній отъ своихъ подругъ, которыя всегда удивляются, когда вы замѣтите что нибудь привлекательное въ миссъ Смитъ, или удивляются, не находя побудительной причины, заставившей майора Джонса сдѣлать предложеніе этой пустой ничтожной миссъ Томсонъ -- настоящей куклѣ восковой? -- "Что вы находите прекраснаго въ парѣ розовыхъ щечекъ и голубыхъ глазокъ?" спрашиваютъ моралисты и умно намекаютъ вамъ, что дары генія, совершенства души, дамскія свѣдѣнія въ ботаникѣ, геологіи, умѣнье писать стихи, возможность прощебетать за фортепьяно нѣсколько романсовъ, и тому подобное, составляютъ главныя драгоцѣнности для женщины. Весьма назидательно послушать женщинъ, когда онѣ начнутъ доказывать ничтожность и кратковременность наружной красоты.
   Молодыя дѣвицы, составлявшія вещество Амеліи, были о ней не слишкомъ высокаго мнѣнія. Напримѣръ, миссъ Осборнъ, сестры Джоржа, и миссъ Доббинъ рѣшительно не отдавали, справедливости достоинствамъ Амеліи и удивлялись, что хорошаго находятъ въ ней ихъ братъ.
   -- Мы ласковы съ нею, говорили миссъ Осборнъ, парочка чернобровыхъ дѣвицъ, воспитанныхъ подъ руководствомъ гувернантокъ, учителей и рукодѣльницъ: и, дѣйствительно, онѣ обходились съ ней съ такимъ высомѣрнымъ снисхожденіемъ, что бѣдная Амелія была нѣма въ ихъ присутствіи, а по ихъ мнѣнію, даже глупа. Она дѣлала страшныя усилія полюбить ихъ какъ сестеръ своего будущаго мужа, проводила съ ними, очень скучно, время до обѣда, торжественно выѣзжала съ ними и съ гувернанткой ихъ, миссъ Виртъ, старой дѣвой весьма некрасивой, въ ихъ фамильной каретѣ. И послѣ каждаго визита Амеліи миссъ Осборнъ, и миссъ Марія Осборнъ, и миссъ Виртъ, старая дѣва, спрашивали другъ друга съ ужасомъ:
   -- Что хорошаго могъ Джоржъ найти въ этомъ собраніи?
   Ихъ безпрестанные толки о томъ, что мистеръ Осборнъ приноситъ великую жертву, кончились тѣмъ, что Осборнъ, дѣйствительно, началъ считать себя замѣчательнымъ лицомъ британской арміи и охла ждать любовь свою ложнымъ эгоизмомъ.
   Хотя Осборнъ ежедневно уходилъ, изъ дому, съ утра и не обѣдалъ дома шесть дней въ недѣлю, но не всегда можно было найти, его у ногъ Амеліи, какъ полагали домашніе. Когда капитанъ Доббинъ заходилъ навѣстить своего друга, миссъ Осборнъ, всегда внимательная къ капитану и здоровью его мама, большая охотница до его военныхъ разсказовъ,-- миссъ Осборнъ съ улыбкой говорила ему:
   -- Вы поищите его тамъ; мы не видимъ его съ утра до ночи... онъ на дежурствѣ....
   Капитанъ начиналъ смѣяться, но, принужденнымъ, неловкимъ смѣхомъ, и спѣшилъ перемѣнить разговоръ.
   Причиною его смущенія было маленькое обстоятельство, котораго, онъ не хотѣлъ сообщать молодымъ дѣвицамъ... Вотъ въ чемъ дѣло: Доббинъ, уже заходилъ въ домъ мистера Седли, надѣясь тамъ увидѣть Джоржа, но ошибся: Джоржа тамъ не было. Бѣдная Амелія съ печальнымъ лицомъ пристально смотрѣла изъ окна гостиной. Послѣ нѣсколькихъ обычныхъ фразъ она рѣшилась наконецъ спросить, вѣрны ли слухи, что полкъ скоро отправится ея границу? и видѣлъ ли капитанъ Доббинъ мистера Осборна сегодня?
   Полкъ не отправлялся за границу; капитанъ не видѣлъ еще Осборна.
   -- Вѣроятно, онъ дома, сказалъ Доббинъ,-- я приведу его сюда.
   Амелія ласково протянула ему руку, и Доббинъ перешелъ скверъ, и много времени прошло послѣ того, а Джоржъ все еще не являлся. Я полагаю, что въ то время, какъ Амелія спрашивала о немъ Доббина, онъ преспокойно игралъ на бильярдѣ въ кругу веселыхъ товарищей.
   Однажды, послѣ трехъ-дневнаго отсутствія Джоржа, миссъ Амелія надѣла свою шляпку и сдѣлала нашествіе на домъ Осборна.
   -- Что это значитъ, Амелія? вскричали молодыя дѣвицы:-- вы вѣрно поссорились съ нашимъ братомъ? Скажите, неужели?
   -- Нѣтъ, ссоры не было. Кто могъ бы поссориться съ нимъ? сказала она, едва удерживая слезы.
   Она пришла только чтобъ... чтобъ повидаться съ своими милыми подругами: онѣ такъ долго не видѣлись! Въ этотъ день Амелія была такъ неловка и глупа, что обѣ миссъ Осборнъ и гувернантка пристально смотрѣли на ея печальный уходъ и болѣе чѣмъ когда нибудь удивлялись тому, что хорошаго могъ Джоржъ найти въ Амеліи.
   Онѣ могли удивляться; Амелія сама подала къ тому поводъ. Могла ли она обнажать свое робкое, маленькое сердце передъ ихъ смѣлыми, испытующими взорами? Да и лучше было не раскрывать его. Я знаю, что миссъ Осборнъ умѣли хорошо судить о кашемировой шали, о розовомъ атласномъ лоскуткѣ, замѣтить перемѣну въ платьѣ своей подруги; въ нихъ есть эти способности, я не отвергаю. Но есть такія вещи, прелесть которыхъ избѣгаетъ взглядовъ лучшихъ знатоковъ.
   Жизнь молодой дѣвушки подъ родительскимъ кровомъ не можетъ имѣть тѣхъ трепетныхъ ощущеній, какія выпадаютъ обыкновенно на долю героини романа. Пернатыя птицы въ гнѣздахъ своихъ не подвергаются опасности попасться въ когти ястреба или быть жертвою выстрѣла, пока не оперятся и сами не полетятъ. Между тѣмъ какъ Ребекка Шарпъ летала на крыльяхъ свободы въ деревнѣ, порхала съ вѣтки на вѣтку между множествомъ разставленныхъ силковъ, Амелія сидѣла еще въ гнѣздышкѣ на Россель-скверѣ; если она показывалась въ свѣтѣ, то подъ покровительствомъ старшихъ, и никакое зло повидимому не грозило рушиться на нее или на богатый, веселый, спокойный домъ, въ которомъ она такъ нѣжно пріютилась. Мама имѣла свои утреннія занятія, ежедневныя поѣздки съ визитами или по лавкамъ,-- поѣздки, доставляющія удовольствіе многимъ богатымъ лондонскимъ дамамъ. Папа велъ свои загадочныя операціи въ Сити, дѣятельномъ мѣстѣ того времени, когда война, пылала почти по всей Европѣ. Газета Courier имѣла десятая тысячъ подписчиковъ. Политическія событія быстро смѣнялись одно за другимъ: сегодня читаете битву при Витторіи, завтра -- сожженіе Москвы, или вдругъ въ самый полдень на Россель-скверѣ раздается звукъ рожка почтальона, и вы слышите новость: "Битва подъ Лейпцигомъ, шесть сотъ тысячъ, въ дѣйствіи, полное пораженіе французовъ, двѣсти тысячъ убитыхъ". Старикъ Седли раза два приходилъ домой съ важнымъ лицомъ, и немудрено, такія событія заставляли трепетать не только сердца, но и банка всей Европы.
   Между тѣмъ дѣла на Россель-скверѣ шли своимъ чередомъ. Ретирада отъ Лейпцига не сдѣлала вліянія ни за количество, ни на качество блюдъ во владѣніяхъ мистера Самбо, и колокольчикъ къ обѣду также исправно звонилъ, какъ и прежде. Не думаю, чтобы Амелія заботилась много о военныхъ событіяхъ и до отреченія Наполеона вовсе не принимала участія въ нихъ; только тогда она почувствовала, какъ камень отпалъ отъ ея сердца; сложивъ руки на грудь, она излила всю душу въ молитвѣ... о, какъ была горяча та молитва! И, къ удивленію всѣхъ, кто былъ свидѣтелемъ изліянія этихъ непритворныхъ чувствъ, она бросилась въ объятія Осборна. Она не знала, какъ выразить ему свою радость. Миръ былъ объявленъ, Европа въ покоѣ, и полкъ, въ которомъ служилъ Осборнъ, останется дома. Судьба Европы для нея былъ Осборнъ. Онъ былъ ея солнце и луна. Мы говорили, что вѣтренность, тщеславіе и нищета были главными наставниками, подъ руководствомъ которыхъ миссъ Ребекка Шарпъ совершила свое образованіе. Любопытно посмотрѣть, какіе успѣхи сдѣлала Амелія, наставницей которой была любовь. Въ теченіи пятнадцати или осьмнадцати мѣсяцевъ ежедневнаго и постояннаго вниманія къ этой славной гувернанткѣ, сколько секретовъ открыла Амелія, которыхъ ни миссъ Виртъ, ни ея черноглазыя питомицы, ни сама миссъ Пинкертонъ не вѣдали! Миссъ Пинкертонъ и Виртъ подобное незнаніе простительно: онѣ чужды были нѣжной страсти. Миссъ Марія Осборнъ была "привязана" къ мистеру Фридерику-Августу Буллокъ; но ея привязанности ни въ какомъ случаѣ нельзя одобрить, и ей все равно было выйти за старшаго или на младшаго изъ Буллоковъ. Она, какъ и всѣ благовоспитанные дѣвицы, обращала вниманіе на хорошенькій домъ къ паркъ-Лэйнѣ, дачу въ Вимиледонѣ, хорошенькій кабріолетъ, пару славныхъ лошадей, лакеевъ и четвертую часть годовыхъ доходовъ высокопочтенной фирмы Буллока; всѣ эти выгоды сосредоточивалась въ лицѣ Фридерики-Августа. Если бы въ ту пору были въ употребленіи померанцевые цвѣты, миссъ Маріи приняла бы незапятнанный вѣнокъ и вступила бы въ карету жизни рядомъ съ лысымъ, красноносымъ стариковъ Буллокомъ и посвятила бы свое существованіе его блаженству съ совершенною покорностію.
   Не такова была любовь Амеліи. Она въ теченіи года, изъ доброй молодой дѣвицы образовала добрую молодую женщину, чтобъ быть, когда прійдетъ счастливая пора, доброй женой. Эта молодая дѣвушка любила, со всею пылкостію нѣжнаго сердца, молодого офицера королевской гвардіи, съ которымъ мы уже нѣсколько знакомы. Она думала о немъ съ самой минуты пробужденія, и въ вечернихъ молитвахъ ея послѣднія слова были о немъ. Она ничего не видала прекраснѣй или умнѣе его,-- не видала подобнаго ему славнаго наѣздника, ловкаго танцора и героя вообще. Она не знала, съ кѣмъ его сравнять.
   Подъ этимъ впечатлѣніемъ миссъ Амелія забыла даже своихъ двѣнадцать подругъ въ Чизвикѣ; это случается почти всегда со всѣми влюбленными женщинами. Она вся была погружена въ думу о своемъ предметѣ.
   Но что дѣлали ея родители въ это время? зачѣмъ не удерживали они ея маленькаго сердца отъ такого сильнаго трепетанія? Старикъ Седли повидимому мало обращалъ вниманія на этотъ предметъ: въ послѣднее время онъ посматривалъ важнѣе прежняго; мистриссъ Седли была слишкомъ добра и нѣжна, чтобъ вникать въ сердечныя тайны своей дочери. Мистеръ Джозъ, осажденный ирландской вдовушкой, сидѣлъ въ Чельтенэмѣ. Амелія оставалась одна въ своемъ домѣ. Джоржъ былъ при полку въ Чатамѣ; онъ не могъ часто отлучаться оттуда, а если и пріѣзжалъ, то на короткое время, котораго едва доставало, чтобъ повидаться съ своими сестрами и друзьями; находясь на службѣ, онъ не могъ писать ей длинныя письма.
   Если письма Осборна и были коротки, зато письма къ нему Амелія были такъ длинны, такъ длинны, что вздумай мы представить ихъ читателю, романъ нашъ растянулся бы за такое множество томовъ, что и самый сантиментальный читатель не одолѣлъ бы его.
  

ГЛАВА XIII,
НЕСОВЕРШЕННО ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ.

   За лейтенантомъ Осборномъ летѣла всюду такая туча писемъ, что ему не было почти покоя отъ шутокъ товарищей, и онъ отдалъ слугѣ приказаніе вручать ему письма не иначе, какъ наединѣ, въ его собственной комнатѣ. Однимъ изъ этихъ писемъ онъ зажегъ сигару,-- къ великому ужасу капитана Доббина, который, я думаю, готовъ былъ спасти этотъ документъ цѣною ассигнаціи.
   Нѣсколько времени Джоржъ старался хранить свою связь втайнѣ, хотя и допускалъ, что дѣло касается женщины.
   -- И не первой, замѣтилъ поручикъ Спуней поручику Стоббльсу.
   -- Этотъ Осборнъ не человѣкъ, а дьяволъ. Въ Демерарѣ отъ него чуть-чуть не сошла съ ума судейская дочка; въ Сентъ-Винцентѣ -- миссъ Пей,-- вы знаете -- хорошенькая мулатка; а здѣсь онъ, говорятъ, сдѣлался настоящимъ донъ-Жуаномъ.
   Стоббльсъ и Спуней полагали, что титло донъ Жуана одно изъ самыхъ почетнѣйшихъ, какими только можетъ быть украшенъ человѣкъ; а Осборнъ пользовался самою лестною репутаціею въ кругу молодежи. Онъ отличался на охотѣ, за скачкахъ, за парадахъ, умѣлъ спѣть пѣсню и сорилъ деньгами милостиво снабжаемый ими отцомъ. Гардеробъ его былъ полнѣе и лучше гардероба всѣхъ прочихъ офицеровъ. Мужчины обожали его. Онъ могъ перепить кого угодно, не исключая даже стараго полковника Гевитона: бился лучше рядового Ноккльса (который отличался на кулачныхъ бояхъ), Джоржъ былъ первый боецъ и игрокъ въ кегли въ клубѣ. Онъ ѣздилъ на собственной лошади, Гриседъ-Лейтнингъ, и выигралъ кубокъ ни Квебекскихъ скачкахъ. Его обожала не одна Амелія, Стоббльсъ и Спуней видѣли въ немъ нѣчто въ родѣ Аполлона: Доббинъ считалъ его за удивительнаго Кричтона, а майорша о'Доудъ признавала его за прекраснаго молодого человѣка.
   Стоббльсъ, Спуней и всѣ прочіе пускались въ самыя романическія предположенія на счетъ женщины, писавшей письма къ Осборну: полагали, что это какая нибудь герцогиня, -- или генеральская дочка, просватанная за другого и до безумія влюбленная въ Осборна,-- или дочь члена парламента, которая предлагаетъ ему четверку лошадей и бѣгство,-- или, наконецъ, вообще какая нибудь романическая жертва неодолимой страсти. Осборнъ не объяснялъ загадки ни полусловомъ, предоставляя своимъ юнымъ поклонникамъ и друзьямъ сочинять какія имъ угодно исторіи.
   И въ полку никогда не узнали бы сущности этого дѣла, если бы не проболтался капитанъ Доббинъ. Капитанъ завтракалъ, однажды, въ столовой, въ то время, когда подлекарь Кекль и два вышепоименованные джентльмена разсуждали объ интригѣ Осборна: Стоббльсъ утверждалъ, что Джоржъ въ связи съ герцогиней, находящейся при дворѣ королевы Шарлотты, а Кекль клялся, что это оперная дѣвица, женщина самой плохой репутаціи.
   Это до такой степени затронуло Доббина, что онъ сказалъ.
   -- Кекль, ты вѣчно врешь глупости и разсказываешь скандалы. Осборнъ и не думаетъ бѣжать съ герцогиней или губить какую нибудь модистку. Миссъ Седли премилая дѣвушка. Онъ уже давно на ней просватанъ, и если кто хочетъ ее злословить, тому совѣтую лучше молчать въ моемъ присутствіи.
   Сказавши это, Доббинъ остановился, покраснѣлъ какъ клюква и едва не захлебнулся глоткомъ чаю. Черезъ полчаса исторія разнеслась по всему полку, и въ тотъ же вечеръ майорша о'Доудъ написала сестрѣ Глорвинѣ въ о'Доудстоунъ, чтобы она не спѣшила изъ Дублина, потому что Осборнъ уже просватанъ.
   Ввечеру, за стаканомъ грогу, она поздравила лейтенанта въ приличныхъ выраженіяхъ, и онъ ушелъ домой въ ярости, готовый поссориться съ Доббиномъ (отказавшимся притти на вечеръ къ майоршѣ и оставшимся дома поиграть на флейтѣ и скропать кой какіе стишки), -- поссориться, говорю, съ Доббиномъ за разглашеніе его тайны.
   -- Кто просилъ васъ болтать о моихъ дѣлахъ? сказалъ ему Осборнъ съ негодованіемъ.-- На что знать цѣлому полку, что я собираюсь жениться? Очень нужно, чтобы эта старушенка Пегги o'Доудъ пускались и своимъ ужиномъ въ разные толки на счетъ и растрезвонила о моей помолвкѣ по всѣмъ тремъ королевствамъ! Да и какое право имѣете вы утверждать, что я дѣйствительно просватанъ, и вообще мѣшаться въ мои дѣла?
   -- Мнѣ кажется.... началъ было Доббинъ.
   -- Убирайтесь съ вашимъ кажется! прервалъ его Осборнъ. Я вамъ обязанъ многимъ, очень многимъ, я знаю; но я нисколько не намѣренъ выслушивать отъ васъ вѣчныя поученія потому, что вы пятью годами старше. Я не буду дольше терпѣть этотъ покровительный тонъ. Да въ чемъ же, позвольте узнать, стою я ниже васъ?
   -- Вы просватаны? спросить его напитанъ Доббинъ.
   -- А какое вамъ или кому бы то ни было до этого дѣло?
   -- Вамъ это стыдно? продолжать Доббинъ.
   -- Какое право имѣете вы предлагать мнѣ подобный вопросъ?
   -- Не отказаться же вы, надѣюсь, намѣрены? спросилъ его Доббинъ, вскакивая съ своего мѣста.
   -- Другими словами: вы спрашиваете, благородный ли я человѣкъ? сказалъ Осборнъ съ гордостью. То ли вы хотите сказать? съ нѣкотораго времени вы позволяете себѣ говорить со мною въ такомъ тонѣ, что нѣтъ возможности сносить это дольше.
   -- Да чтоже я такое сдѣлалъ? Я сказалъ вамъ, что вы забываете милую дѣвушку, Джоржъ; я сказалъ вамъ, что если вы поѣдете въ столицу, такъ не мѣшало бы проводить время у Амеліи, а не въ игорныхъ домахъ въ Сентъ-Джемсѣ.
   -- Вы, кажется, желаете получить назадъ ваши деньги, сказалъ Джоржъ съ усмѣшкою.
   -- Конечно, желаю; когда же я этого не желалъ? возразилъ Доббинъ. Вы говорите какъ благородный человѣкъ.
   -- Довольно, Уильямъ; извините меня, прервалъ его Джоржъ въ припадкѣ раскаянья. Вы были моимъ истиннымъ другомъ. Вы спасали меня изъ тысячи затруднительныхъ обстоятельствъ. Когда меня обыгралъ Кроули,-- безъ васъ я погибъ бы, я знаю. Только зачѣмъ же вы обращаетесь со мной такъ круто? зачѣмъ вѣчно читаете мнѣ наставленія? Я очень люблю Амелію. Не смотрите такъ сердито. Она невинна; я знаю, что она невинна. Но изъ чего же мнѣ хлопотать, если дѣло обходятся и безъ хлопотъ? Полкъ только что воротился изъ западной Индіи,-- нельзя же мнѣ не перекинуть и кости; потомъ я закаюсь, честное слово -- закаюсь. Не сердитесь, Добъ! на слѣдующій мѣсяцъ дѣла моего отца, я знаю, пойдутъ лучше, и я отдамъ вамъ сотню. Завтра же отпрошусь у Гевитона и ѣду въ Лондонъ къ Амеліи; ну, что, довольны ли вы?
   -- На васъ невозможно долго сердится, Джоржъ, отвѣчалъ напитанъ,-- а что касается до денегъ, такъ имѣй я въ нихъ нужду, вы, я знаю, подѣлились бы со мной послѣднимъ шиллингомъ.
   -- Подѣлился бы, клянусь Юпитеромъ, Доббинъ! воскликнулъ въ порывѣ великодушія Джоржъ, которому рѣшительно нечѣмъ было дѣлиться.
   -- Желательно только, чтобы вы остепенились, продолжалъ Доббинъ. Если бы вы видѣли бѣдную миссъ Эмми, когда она спрашивала меня намедни объ васъ, вы вѣрно бросила бы ваши бильярдные шары къ чорту. Подите, утѣшьте ее. Напишите ей письмо, да подлиннѣе. Постарайтесь же ее осчастливить; на это немного требуется.
   -- Да, она ужасно въ меня врѣзалась, сказалъ съ самодовольнымъ видомъ лейтенантъ и ушелъ докончить вечеръ съ веселою компаніей въ столовой.
   Амелія между тѣмъ смотрѣла въ Россель-скверѣ на мѣсяцъ, освѣщавшій мирную площадь точно также, какъ и чатемскія казармы, гдѣ жилъ лейтенантъ Осборнъ. Чѣмъ то занятъ онъ теперь? думала Амелія; можетъ быть, онъ обходитъ въ эту минуту казармы, или стоитъ на бивуакѣ, или эскортируетъ экипажъ, везущій раненаго товарища, или изучаетъ военное искусство въ уединеніи своего кабинета. Мысля ея летѣли вдоль рѣки до Чатама и Рочестера, и старались заглянуть въ казармы, гдѣ скрывается Джоржъ.
   Но всѣ двери были заперты, часовые не пропустили ни одной крылатой посланницы, и до красавицы въ бѣломъ платьѣ не долетѣло ни одного звука пѣсенъ, распѣваемыхъ молодежью за чашею пунша.
   На слѣдующій день Осборнъ, въ доказательство искренности своихъ обѣщаній, началъ собираться въ городъ.
   -- Хотѣлось бы мнѣ сдѣлать ей какой нибудь подарокъ, сказалъ онъ между прочимъ Доббину: -- да въ кошелькѣ у меня нуль, пока отецъ не подсыплетъ туда чего вябудь.
   Доббинъ не хотѣлъ, чтобы такой порывъ великодушія остался втунѣ, и предложилъ Осборну нѣсколько фунтовъ. Осборнъ помялся -- и взялъ.
   Надо сказать правду: онъ явился бы къ Амеліи съ очень изящнымъ подаркомъ, не случись съ нимъ бѣда, при выходѣ изъ коляски въ Флитъ-Стритѣ ему бросилась въ глаза красивая булавка въ магазинѣ брильянтщика, и онъ рѣшительно не могъ устоять противъ искушенія. Булавка была куплена, и у него осталось такъ мало денегъ, что нечего было и думать о подаркѣ для предмета сердечной привязанности. Впрочемъ, не подарки его были дороги Амеліи. При видѣ Осборна лицо ея просіяло какъ солнце. Заботы, опасенія, слезы, печальныя предчувствія, безсонныя грезы многихъ дней и ночей,-- все было забыто, все исчезло передъ его непобѣдимою улыбкой. Лицо его, окаймленное великолѣпными бакенбардами, озарило ее съ порога гостиной. Самбо, съ улыбкой доложившій о капитанѣ Осбинѣ, замѣтилъ, что она покраснѣла и отскочила отъ окна, и удалился, притворивши за собой дверь; она же бросилась на грудь Осборну, камъ будто только здѣсь могла дышать привольнѣе. Бѣдная птичка! Роскошнѣйшее дерево въ цѣломъ лѣсу, съ крѣпчавшимъ стволомъ, широчайшими вѣтвями и самою густою зеленью, на которомъ ты задумала свить гнѣздо, можетъ быть, уже отмѣчено и скоро рушится съ трескомъ. Старое сравненіе!
   Джоржъ нѣжно поцаловалъ ее въ лобъ, сказалъ ей нѣсколько ласковыхъ словъ, и брильантовая булавка, которой прежде она за немъ не видала, показалась ей изящнѣйшимъ украшеніемъ въ мірѣ.
   Читатель, слѣдившій за поведеніемъ Осборна и не забывшій коротенькаго разговора его съ Доббиномъ передъ отъѣздомъ въ Лондонъ, вѣроятно сдѣлалъ уже свое заключеніе о его характерѣ. Одинъ французъ сказалъ, что въ любовныхъ дѣлахъ всегда играютъ роль два лица: одно любитъ, а другое великодушно позволяетъ любить себя. Не одинъ нѣжный пастушокъ принималъ отсутствіе чувства за умѣнье владѣть собою, ограниченность за дѣвическую скромность, душевную пустоту за стыдливость,-- словомъ, гуся за лебедя, также какъ не одна влюбленная голубка украшала осла лучами воображаемой славы, видѣла въ глупости мужественную простоту, въ эгоизмѣ превосходство мужчины, въ ограниченности величественную положительность, и привязывалась въ нему какъ Титанія къ извѣстному аѳинскому ткачу. Я не разъ, помнится, видывалъ подобныя комедіи ошибокъ. Какъ бы то ни было, вѣрно то, что Амелія считала Осборна однимъ изъ первѣйшихъ и блистательнѣйшихъ людей во всей Великобританіи; да и самъ Осборнъ былъ, можетъ статься, того же мнѣнія.
   Онъ былъ немножко повѣса; но развѣ повѣсы не нравятся дѣвушкамъ? Осборнъ намѣренъ былъ скоро остепениться. Миръ былъ заключенъ, и онъ располагалъ выйти въ отставку; Наполеонъ былъ засаженъ за Эльбу, надежды на повышеніе, слѣдовательно, мало, а лейтенанту не гдѣ было блеснуть своими военными доблестями и дарованіями. Его собственныхъ доходовъ и имущества Амеліи было достаточно для покупки уютнаго домика гдѣ нибудь въ провинціи; тамъ могъ онъ поселиться, охотиться, хозяйничать, жить счастливо. Оставаться женатымъ въ полку было невозможно. Представьте себѣ мистриссъ Осборнъ въ казармахъ, въ какомъ нибудь захолустьѣ, или, что еще хуже, въ восточной или западной Индіи, среди общества офицеровъ, подъ покровительствомъ майорши о'Доудъ! Амелія помирала со смѣху, слушая разсказы Осборна о майоршѣ. Онъ любилъ ее слишкомъ сильно и не захотѣлъ бы подчинить этой ужасной женщинѣ. О себѣ онъ не заботился; но жена его должна была замять къ обществѣ приличное ей мѣсто.
   Въ такихъ разговорахъ, строя безчисленное множество воздушныхъ замковъ (которые Амелія украшала всевозможными цвѣтниками, садами, храмами, деревенскими школами и такъ далѣе, а Джоржъ конюшнями, псарями и винными погребами), юная чета провела часа два очень пріятно. Такъ какъ Осборнъ могъ пробыть къ городѣ только одинъ день и имѣлъ много важныхъ дѣлъ, то и предложилъ миссъ Эмми отобѣдать у ея будущихъ золовокъ. Приглашеніе было принято съ восторгомъ. Онъ отвезъ ее къ своимъ сестрамъ, гдѣ и оставилъ ее разговорившеюся до такой степени, что сестры его, полагавшія, что Джоржъ ставитъ ее очень высоко, были очень удивлены; Осборнъ ушелъ по дѣламъ.
   Онъ съѣлъ мороженаго въ кондитерской въ Чарингъ-Кроссѣ, примѣрилъ новое платье въ Пелль-Меллѣ, завернулъ въ Old Slaughters, спросилъ капитана Кэннона, съигралъ съ нимъ одиннадцать партій на бильярдѣ, изъ которыхъ выигралъ девять, и воротился въ Россель-скверъ получасомъ позже назначеннаго времени, но зато очень веселый.
   Старикъ, отецъ его, былъ, напротивъ того, не въ духѣ. Воротившись изъ города, онъ былъ встрѣченъ въ гостиной дочерьми и изящною миссъ Виртъ, и онѣ тотчасъ же замѣтили по судорожному и угрюмому движенію черныхъ бровей на его всегда пухломъ, торжественномъ и жолтомъ лицѣ, что сердце въ нѣдрахъ его просторнаго бѣлаго жилета чѣмъ-то возмущено и обезпокоено. Когда Амелія подошла къ нему поклониться (что дѣлала всегда съ большою робостью), онъ только крякнулъ довольно глухо и выпустилъ маленькую ручку ея изъ своей широкой и косматой ручищи, не выказывая никакого желанія пожать ее. Мрачно взглянулъ онъ на старшую дочь; она тотчасъ же поняла значеніе этого взгляда, очень внятно спрашивавшаго: зачѣмъ она здѣсь? и отвѣчала:
   -- Джоржъ въ городѣ, папенька. Онъ ушелъ въ казармы конной гвардіи и воротится къ обѣду.
   -- Да? Ну, для него я не стану ждать съ обѣдомъ, проговорилъ почтенный джентльменъ, опускаясь въ свое кресло.
   Въ богатой гостиной воцарилось гробовое безмолвіе, нарушаемое только маятникомъ большихъ французскихъ часовъ.
   Когда этотъ хронометръ, украшенный бронзовою группою жертвоприношенія Ифигеніи, возвѣстилъ глухимъ звукомъ пять часовъ, мистеръ Осборнъ сильно дернулъ звонокъ, и въ туже минуту въ комнату вбѣжалъ буфетчикъ.
   -- Обѣдать! произнесъ мистеръ Осборнъ.
   -- Мистеръ Джоржъ еще не возвращался, замѣтилъ слуга.
   -- Провались ты съ твоимъ мистеромъ Джоржемъ! что я, господимъ въ моемъ домѣ или нѣтъ? Обѣдать!
   Амелія затрепетала. Дочери старика быстро обмѣнялись взглядами. Раздался звукъ колокола, призывавшаго къ обѣду, и когда, онъ умолкъ, глава семейства опустилъ свои руки въ карманы широкаго синяго сюртука съ мѣдными пуговицами и, не дожидаясь дальнѣйшаго доклада, сошелъ съ лѣстницы, одинъ, угрюмо посмотрѣвши черезъ плечо на четырехъ дамъ.
   -- Что бы это значило? спросила одна изъ нихъ, осторожно идя вслѣдъ за старымъ Осборномъ.
   -- Вѣроятно, курсъ упалъ, шепнула ей въ отвѣтъ миссъ Виртъ, и онѣ продолжали, дрожа и молча, итти за угрюмымъ вожатымъ. Молча сѣли они за столъ.
   Огромные серебряные крыши были сняты съ блюдъ. Амелія трепетала, сидя возлѣ страшнаго Осборна и не имѣя никого возлѣ себя по другую сторону: пустой приборъ былъ назначенъ для Джоржа.
   -- Хотите? спросилъ ее мистеръ Осборнъ гробовымъ голосомъ, взявшись за суповую ложку.
   Онъ разлилъ всѣмъ супу и погрузился въ молчаніе.
   -- Прими тарелку миссъ Седли, сказалъ онъ черезъ минуту слугѣ. Она не можетъ ѣсть этого супу, да и я не могу. Это страшная бурда. Прими супъ, Гиксъ, а ты, Жанна, сгони завтра повара со двора.
   Окончивши замѣчанія свои на счетъ супа, мистеръ Осборнъ высказалъ вкратцѣ тоже довольно неблагопріятное мнѣніе о рыбѣ, и наградилъ Биллингсгетъ отзывомъ, произнесеннымъ съ эмфазою, достойною этого мѣста. Потомъ онъ погрузился въ молчаніе и выпилъ нѣсколько рюмокъ, вина, становясь все угрюмѣе и угрюмѣе,-- какъ вдругъ стукъ въ двери возвѣстилъ о приходѣ Джоржа, и всѣ вздохнули вольнѣе.
   -- Я не могъ притти раньше, сказалъ онъ.-- Генералъ Дагиле задержалъ меня. Супу и рыбы не надо. Дайте мнѣ чего нибудь, все равно, хоть кусокъ баранины, что ли.
   Веселость его рѣзко контрастировала съ угрюмостью отца. Къ общему удовольствію, въ особенности къ удовольствію одной, которую не для чего называть по имени, онъ проговорилъ безостановочно вплоть до окончаніи обѣда.
   Какъ скоро молодыя леди съѣли апельсины и выпили по рюмкѣ вина, заключавшей обыкновенно мрачные обѣды въ домѣ Осборна, подали сигналъ къ отбытію въ гостиную.
   Всѣ встали и тронулись съ мѣста. Амелія надѣялось, что Джоржъ присоединится къ нимъ. Она сѣла за большое, на рѣзныхъ ножкахъ, покрытое кожею фортепьяно и начала играть его любимые вальсы, тогда только что появившіеся. Но это не приманило его. Онъ остался глухъ къ вальсамъ; звуки становились все тише и тише и наконецъ замолкли; Амелія встала изъ за фортепьяно; пріятельницы съиграли нѣсколько блестящихъ громкихъ пьесъ изъ своего репертуара, но она не слышала ни одной нотки и сидѣла въ раздумья и мрачномъ предчувствіи. Старикъ Осборнъ, всегда мрачный, никогда не смотрѣлъ на нее такъ угрюмо. Онъ проводилъ ее глазами за порогъ, какъ будто она въ чемъ-то виновата. Когда ей подали кофе, она вздрогнула; можно было подумать, что мистеръ Гинсъ предложилъ ей чашу яда. Что бы могло все это значить? что тутъ за тайна? О женщины! вѣчно питаете вы предчувствія и лелѣете мрачнѣйшія мысли, какъ мать лелѣетъ своихъ безобразныхъ дѣтей.
   Угрюмое лицо отца сдѣлало впечатлѣніе и на Джоржа. Плоха была надежда выманить денегъ у человѣка съ такими нахмуренными бровями; а деньги были Джоржу страшно нужны Онъ началъ съ панегирика, винамъ почтеннаго родителя. Это было довольно вѣрное средство задобрить старика.
   -- Въ западной Индіи мы никогда не пивали такой мадеры, сказалъ онъ.-- Полковникъ Гевитопъ выпилъ намедни три бутылки изъ тѣхъ, что вы мнѣ прислали.
   -- Да? спросилъ старикъ.-- Онѣ обошлись мнѣ по восьми шиллинговъ бутылка.
   -- Хотите вы взять по шести гиней за дюжину? спросилъ Джоржъ смѣясь.-- Одинъ изъ величайшихъ людей въ королевствѣ желаетъ пріобрѣсти этого вина.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ отецъ.-- Чтожь, можно.
   -- Когда генералъ Дагиле былъ въ Чатамѣ, Гевитопъ давалъ ему завтракъ и попросилъ у меня вина. Генералу оно очень понравилось, и онъ хотѣлъ бы купить пипу для главнокомандующаго. Онъ правая рука у его королевскаго высочества.
   -- Да, винцо тонкое, сказалъ старикъ, и лицо его нѣсколько разгладилось.
   Джоржъ хотѣлъ уже было воспользоваться благопріятною минутою и приступить къ главнѣйшему вопросу, когда отецъ, вдругъ принявши опять торжественную осанку, попросилъ его позвонить и велѣть подать кларету.
   -- Посмотримъ, сказалъ онъ: -- каковъ-то онъ въ сравненіи съ мадерой, которая, я увѣренъ, понравится его высочеству. Кстати, поговоримъ за бутылкой о важномъ дѣлѣ.
   Амелія слышала сверху звонокъ, раздавшійся по случаю требованія кларета. Этотъ звонъ показался ей таинственнымъ и зловѣщимъ. Есть люди, которые вѣчно что нибудь предчувствуютъ; иныя изъ ихъ предчувствій поневолѣ должны сбываться.
   -- Хотѣлось бы мнѣ знать, сказалъ старикъ, медленно отвѣдывая вино: -- хотѣлось бы мнѣ знать, какъ идутъ у васъ дѣла съ этой,-- ну, вонъ, что наверху.
   -- Кажется, это не загадка, сказалъ Джоржъ съ самодовольною улыбкой.-- Дѣло довольно ясно.-- Что за удивительное вино!
   -- Что ты разумѣешь подъ словами, довольно ясно?
   -- Полноте. Не объяснять же мнѣ его еще больше. Я скромный человѣкъ. Я -- ну, я не выдаю себя за губителя сердецъ, но долженъ сознаться, что она очень въ меня влюблена. Это и слѣпой увидитъ,
   -- А ты влюбленъ?
   -- Да развѣ вы не приказали мнѣ на ней жениться? Я послушный сынъ. Вѣдь вы и ея родители уже давно все это рѣшили.
   -- Примѣрный сынъ, нечего сказать. Какъ будто я не знаю о твоихъ продѣлкахъ съ лордомъ Тарквиномъ, капитаномъ Кроули, мистеромъ Дьюсесомъ и тому подобными. Смотри, берегись.
   Старикъ произнесъ эти имена съ особеннымъ чуѣствомъ. Всякій разъ, при встрѣчѣ съ знатнымъ человѣкомъ, онъ уничтожался передъ нимъ и честилъ его титломъ милорда, какъ можетъ честить только британецъ. Возвратившись домой, онъ прочитывалъ его исторію и пускался въ разсказы о немъ съ дочерьми Онъ падалъ ницъ и грѣлся лучами его славы, какъ неаполитанскій лаззарони лучами солнца Джоржъ встревожился, услышавши эти имена изъ устъ отца. Онъ боялся, не дошли ли до него кое какія игорныя исторіи. Но старый моралистъ успокоилъ его, сказавши довольно весело:
   -- Ну, да молодость молодостью! Утѣшительно для меня по крайней мѣрѣ то, Джоржъ, что, живя, какъ я надѣюсь и полагаю, среди лучшаго общества въ Англіи, -- къ чему и средства мои даютъ тебѣ возможность...
   -- Благодарю васъ, подхватилъ Джоржъ. -- Со знатью нельзя жить даромъ; а кошелекъ мой -- посмотрите!
   И онъ поднялъ въ воздухъ кошелекъ, связанный ему на память Амеліею, и содержавшій въ себѣ послѣдній изъ фунтовъ, данныхъ Доббиномъ.
   -- Въ этомъ ты не будешь терпѣть недостатка. Сынъ британскаго купца не долженъ знать нужды. Мои гинеи не хуже чьихъ другихъ и я не скряга. Завтра, когда будешь въ Сити, зайди къ мистеру Чопперу: у него найдется кое что для тебя. Я скупиться не стану, когда знаю, что ты живешь въ хорошемъ обществѣ. Я не гордый человѣкъ Я не высокаго происхожденія; но ты -- дѣло другое, и ты долженъ пользоваться выгодами твоего положенія. Сближайся съ молодою знатью. Многіе изъ нея не могутъ истратить доллара, гдѣ ты истратишь гинею. А что касается до (онъ бросилъ на сына лукавый взоръ) -- ну, молодость молодостью! Одного только я приказываю тебѣ избѣгать -- игры; и если ты ослушаешься, такъ я не дамъ тебѣ ни шиллинга, клянусь Юпитеромъ!
   -- О, будьте увѣрены, отвѣчалъ Джоржъ.
   -- Возвратимся къ Амелія. -- Почему бы тебѣ не жениться на комъ нибудь познатнѣе дочери продавца акцій? А?
   -- Это семейное дѣло, отвѣчалъ Джоржъ, щелкая орѣхи. Вы съ мистеромъ Седли уже сто лѣтъ тому назадъ положили съиграть эту сватьбу.
   -- Не отрицаю; но положеніе людей измѣняется. Я не отрицаю, что Седли устроилъ мое счастье, или, лучше сказать, открылъ мнѣ путь къ пріобрѣтенію собственными талантами того важнаго положенія, которое занимаю я въ торговлѣ саломъ и въ Сити. Я доказалъ мою благодарность Седли: загляни въ мои счетныя книги. Скажу тебѣ по секрету, Джоржъ: дѣла мистера Седли идутъ криво. Мой главный повѣренный, мистеръ Чопперъ, говоритъ тоже самое; а онъ старый воробей и понимаетъ дѣло не хуже кого другого въ Лондонѣ. Голькеръ и Буллокъ тоже на него косятся. Онъ, кажется, надулъ самъ себя. Словомъ, покамѣстъ я не увижу десяти тысячь Амеліи, ты на ней не женишься. Я не хочу принимать въ мое семейство дочери купца, потерявшаго кредитъ. Подвинь ко мнѣ вино,-- иди позвони, чтобы подали кофе.
   Съ этими словами старый Осборнъ развернулъ вечернюю газету. Джоржъ понялъ, что разговоръ кончился, и что отецъ собирается вздремнуть.
   Джоржъ бросился наверхъ къ Амеліи. Отчего былъ онъ къ ней въ этотъ вечеръ внимательнѣе, нежели когда нибудь? отчего старался онъ ее забавлять, оказывалъ ей особенное вниманіе, былъ такъ остроумно говорливъ? Не оттого ли, что любовь разгорѣлась въ его великодушномъ сердцѣ при видѣ угрожающаго ей несчастія? Или мысль объ утратѣ придала ей въ глазахъ его цѣнности?
   Воспоминаніемъ объ этомъ вечерѣ жила она нѣсколько дней сряду, припоминая каждое слово Джоржа, его взгляды, спѣтыя имъ пѣсня, его позы,-- какъ склонился онъ къ ней, какъ смотрѣлъ онъ на нее, стоя вдали. Ни одинъ вечеръ, казалось ей, не пролеталъ еще въ домѣ Осборна такъ быстро, и ее даже разсердило раннее появленіе Самбо съ шалью.
   На слѣдующее утро Джоржъ пришелъ къ ней проститься, а вслѣдъ за тѣмъ полетѣлъ въ Сити въ мистеру Чопперу, отъ котораго получилъ записку и размѣнялъ ее у Голькера и Буллока на наличныя деньги. На порогѣ дома банкира онъ встрѣтилъ Джона Седли, мрачнаго и угрюмаго. Но счастливый крестникъ не замѣтилъ ни унынія, ни печальнаго взгляда, брошеннаго на него крестнымъ отцомъ. Молодой Буллокъ не вышелъ посмѣяться съ нимъ, какъ бывало въ прежніе годы, и когда огромныя двери въ конторѣ Голькера, Буллока и Ко захлопнулись за мистеромъ Седли, кассиръ мистеръ Квилль (пріятная обязанность котораго состояла въ пріемѣ банковыхъ билетовъ и выдачѣ золота изъ мѣднаго ящика) мигнулъ мистеру Дрейверу, конторщику, сидѣвшему за столомъ но правую руку. Мистеръ Дрейверъ тоже мигнулъ ему въ отвѣтъ.
   -- Плохо, шепнулъ мистеръ Дрейверъ.
   -- Что и говорить! отвѣчалъ мистеръ Квилль. Чѣмъ вамъ угодно получать, мастеръ, Осборнъ?
   Джоржъ съ жадностью сунулъ въ карманъ пачку банковыхъ билетовъ и въ тотъ же вечеръ заплатилъ Доббину пятьдесятъ фунтовъ.
   Амелія написала ему къ этотъ вечеръ предлинное и пречувствительное письмо. Сердце ея было переполнено нѣжнымъ чувствомъ, но все еще чуяло бѣду. Она спрашивала, отчего старикъ Осборнъ смотрѣлъ такъ мрачно? Не вышли ли у него непріятности съ ея отцомъ, который возвратился изъ Сити такимъ печальнымъ, что это встревожило всѣхъ домашнихъ? Словомъ, любовь, страхъ, надежды и предчувствія продиктовала ей цѣлыхъ четыре страницы.
   -- Бѣдная Эмми! Какъ она въ меня влюблена! сказалъ Джоржъ,
   Прочитавши ея письмо.-- Однако у меня ужасно разболѣлась голова отъ пунша, Гедъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, бѣдная Эмми!
  

ГЛАВА XIV.

МИССЪ КРОУЛИ ДОМА.

   Около этого времени къ чрезвычайно прочно и крѣпко построенному дому въ Паркъ-Ленѣ подъѣхалъ дорожный экипажъ съ гербомъ на дверцахъ, кислымъ женскимъ лицомъ подъ зеленою вуалью въ кузовѣ и высокимъ мужчиною на козлахъ. То была карета миссъ Кроули, возвратившейся изъ Гантса. Окна кареты были затворены; жирная собака, голова которой высовывалась обыкновенно изъ окна, лежала на колѣняхъ у женщины съ кислымъ лицомъ. Когда экипажъ остановился, изъ него вытащили съ помощью слугъ огромный клубъ шалей; молодая дама сопровождала эту кучу ткани, и куча содержала въ себѣ миссъ Кроули, которую немедленно отнесли наверхъ и е было ни ярко выраженного характера, ни талантов, ни собственного мнения, ни любимых занятий и развлечений, ни той душевной силы и бурного темперамента, которые часто достаются в удел совсем глупым женщинам, то ее власть над сердцем сэра Питта была весьма кратковременной. Розы на ее щеках увяли, от прелестной стройности фигуры не осталось и помину после рождения двух детей, и она превратилась в доме своего супруга в простой автомат, от которого было столько же пользы, сколько и от фортепьяно покойной леди Кроули. Как и большинство блондинок с нежным цветом лица, она носила светлые платья преимущественно оттенка мутно-зеленой морской волны или же грязновато-небесно-голубого цвета. День и ночь она вязала что-нибудь из шерсти или сидела за другим рукоделием. В течение нескольких лет она изготовила покрывала на все кровати в Кроули. Был у нее цветничок, к которому она, пожалуй, питала привязанность, но, кроме этого, она ко всему относилась равнодушно. Когда супруг обращался с нею грубо, она оставалась апатичной, когда он бил ее - плакала. У нее не хватало характера даже на то, чтобы пристраститься к вину, и она только горько вздыхала, целыми днями просиживая в ночных туфлях и папильотках, О Ярмарка Тщеславия, Ярмарка Тщеславия! Если бы не ты, Роза была бы жизнерадостной девушкой, а Питер Батт и мисс Роза стали бы счастливыми мужем и женой на уютной ферме, среди любимой семьи и с достаточной долею удовольствий, забот, надежд и борьбы. Но на Ярмарке Тщеславия титул и карета четверней - игрушки более драгоценные, чем счастье. И если бы Генрих VIII или Синяя Борода были еще живы и если бы который-нибудь из них пожелал обзавестись десятой по счету супругой, как, по-вашему, разве они не добились бы красивейшей из тех девиц, которые должны представляться ко двору в нынешнем сезоне?
   Тягостное томление матери, как и следует предположить, не пробудило особой привязанности к ней в ее маленьких дочках, и они чувствовали себя куда лучше в людской и в конюшнях; а так как у садовника-шотландца, по счастью, была добрая жена и хорошие дети, то девочки нашли у них в домике небольшое, но здоровое общество и кое-чему научились - в этом и состояло все их образование до приезда мисс Шарп.
   Приглашение Ребекки в замок объяснялось настояниями мистера Питта Кроули, единственного друга или покровителя, какого когда-либо имела леди Кроули, и единственного человека, кроме ее детей, к которому она питала хотя бы слабую привязанность. Мистер Питт пошел в благородных Бинки, своих предков, и был очень вежливым, благовоспитанным джентльменом. Окончив курс и вернувшись домой из Крайст-Черча, он начал налаживать ослабевшую домашнюю дисциплину, невзирая на отца, который его побаивался. Он был человек столь непреклонных правил, что скорее умер бы с голоду, чем сел за обед без белого галстука. Однажды, вскоре после того как он вернулся домой, закончив курс наук, дворецкий Хорокс подал ему письмо, но положив оное на поднос. Мистер Питт бросил на слугу суровый взгляд и отчитал его так резко, что с тех пор Хорокс боялся его как огня. Весь дом трепетал перед ним: папильотки леди Кроули снимались в более ранний час, когда Питт бывал дома, грязные гетры сэра Питта исчезали с горизонта, и хотя этот неисправимый старик продолжал держаться других застарелых привычек, он не накачивался ромом при сыне и обращался к прислуге лишь в самой сдержанной и вежливой форме. И слуги замечали, что сэр Питт в присутствии сына не посылал леди Кроули к черту.
   Это Питт научил дворецкого докладывать: "Кушать подано, миледи!" - и настоял на том, чтобы под руку водить миледи к обеду. Он редко разговаривал с мачехой, но когда разговаривал, то с величайшим уважением, и никогда не забывал при уходе ее из комнаты подняться самым торжественным образом, открыть перед нею дверь и отвесить учтивый поклон.
   В Итоне его прозвали "Мисс Кроули", и там, как я вынужден с прискорбием сказать, младший брат Родон здорово его поколачивал. Хотя его способности были не блестящи, но он восполнял недостаток таланта похвальным прилежанием и за восемь лет пребывания в школе, насколько известно, пи разу не подвергся тому наказанию, которого, как принято думать, может избежать разве только ангел.
   В университете карьера его была в высшей степени почтенной. Здесь он готовился к гражданской деятельности; - в которую должно было ввести его покровительство дедушки, лорда Бинки, - ревностно изучая древних и современных ораторов и участвуя в студенческих диспутах. Но хотя речь его лилась гладко, а слабенький голос звучат напыщенно и самодовольно и хотя он никогда не высказывал иных чувств и мнений, кроме самых избитых и пошлых, и не забывал подкреплять их латинскими цитатами, все же он не добился больших отличий, - и это несмотря на свою посредственность, которая, казалось бы, должна была стяжать ему лавры. Сочиненная им поэма не была даже удостоена приза, хотя друзья наперебой пророчили его мистеру Кроули.
   Окончив университет, он сделался личным секретарем лорда Бинки, а затем был назначен атташе при посольстве в Пумперникеле, и этот пост занимал с отменной честью, добросовестно отвозя на родину, министру иностранных дел, пакеты, состоявшие из страсбургского пирога. Пробыв в этой должности десять лет (в том числе и после безвременной кончины лорда Блики) и находя, что продвижение на дипломатическом поприще совершается слитном медленно, он бросил службу, успевшую набить ему оскомину, предпочитая стать помещиком.
   По возвращении в Англию мистер Кроули написал брошюру о солоде - как человек честолюбивый, он любил быть на виду у публики - и горячо высказывался за освобождение негров. По этому случаю он был удостоен дружбы мистера Уилберфорса, политикой которого восторгался, и вступил в знаменитую переписку с преподобным Сайласом Хорнблоуэром об обращении в христианство ашантиев. Он ездил в Лондон, если не на парламентские сессии, то, по крайней мере, на происходившие в мае религиозные собрания. В своем графстве он был судьей и неустанным ревнителем христианского просвещения, разнося и проповедуя его среди тех, кто, по его мнению, особенно в нем нуждался. Ходили слухи, что он питает нежные чувства к леди Джейн Шипшенкс, третьей дочери лорда Саутдауна, сестра которой, леди Эмили, написала такие восхитительные брошюры, как "Истинный компас моряка" и "Торговка яблоками Финчлейской общины".
   То, что мисс Шарп писала о его занятиях в Королевском Кроули, отнюдь не карикатура. Он заставлял слуг предаваться благочестивым упражнениям, как уже упоминалось, и (что особенно служит ему к чести) привлекал к участию в них и отца. Он оказывал покровительство молитвенному дому индепендентов прихода Кроули, к великому негодованию своего дяди-пастора и, следовательно, к восхищению сэра Питта, который даже соблаговолил побывать на их собраниях раз или два, что вызвало несколько громовых проповедей в приходской церкви Кроули, обращенных в упор к старой готической скамье баронета. Впрочем, простодушный сэр Питт не почувствовал всей силы этих речей, ибо всегда дремал во время проповеди.
   Мистер Кроули самым серьезным образом считал, что старый джентльмен обязан уступить ему свое место в парламенте - в интересах нации и всего христианского мира, но Кроули-старший и слышать об этом не хотел. Оба были, конечно, слишком благоразумны, чтобы отказаться от тысячи пятисот фунтов в год, которые приносило им второе место в парламенте от округа (в ту пору занятое мистером Кводруном с carte blanche {Полной свободой действий (франц.).} по невольничьему вопросу). Да и в самом деле, родовое поместье было обременено долгами, и доход от продажи представительства приходился как нельзя более кстати дому Королевского Кроули.
   Поместье до сих пор не могло оправиться от тяжелого штрафа, наложенного на Уолпола Кроули, первого баронета, за учиненную им растрату в Ведомстве Сургуча и Тесьмы. Сэр Уолпол, веселый малый, мастер и нажить и спустить деньгу (Alien! appetens sui profusus {Стремящийся к чужому упускает свое (лат.).}, - как говаривал со вздохом мистер Кроули), в свое время был кумиром всего графства, так как беспробудное пьянство и хлебосольство, которым славилось Королевское Кроули, привлекали к нему сердца окрестных дворян. Тогда погреба были полны бургонского, псарни - собак, а конюшни - лихих скакунов. А теперь те лошади, что имелись в Королевском Кроули, ходили под плугом или запрягались в карету "Трафальгар". Кстати, упряжка этих самых лошадей, оторвавшись в тот день от своих бесчисленных повинностей, и доставила в поместье мисс Шарп, - ибо, как ни мужиковат был сэр Питт, однако у себя дома он весьма щепетильно охранял свое достоинство и редко выезжал иначе, как на четверке цугом; и хотя у него к обеду и была лишь вареная баранина, зато подавали ее на стол три лакея.
   Если бы скаредность вела к богатству, сэр Питт Кроули, наверное, был бы крезом; с другой стороны, окажись он каким-нибудь стряпчим в провинциальном городке, где единственным принадлежащим ему капиталом была бы его голова, он, возможно, с ее помощью добился бы весьма значительного положения и влияния. Но, на свою беду, он был наделен громким именем и большим и даже не заложенным еще поместьем, - и оба эти обстоятельства скорее вредили ему, чем помогали. Он питал к сутяжничеству страсть, которая обходилась ему во много тысяч ежегодно, и, будучи, по его словам, слишком умен, чтобы дать себя грабить одному агенту, предоставил запутывать свои дела целой дюжине и никому из них не верил. Он был таким прижимистым землевладельцем, что только вконец разорившиеся горемыки решались арендовать у него землю, и таким расчетливым сельским хозяином, что буквально трясся над каждым зерном для посева; и мстительная при рода платила ему тем же - обсчитывая его на урожае и награждая более щедрых хозяев. Он участвовал во всевозможных спекуляциях: разрабатывал копи, покупал акции обществ для постройки каналов, поставлял лошадей для почтовых карет, брал казенные подряды и был самым занятым человеком и судьей во всем графстве. Так как ему не хотелось платить честным управителям на своих гранитных каменоломнях, то он имел удовольствие узнать, что четверо его надсмотрщиков удрали в Америку, захватив с собой по целому состоянию. Из-за непринятия вовремя мер предосторожности его угольные шахты заливало водой; казна швыряла ему обратно контракты на поставку мяса, оказавшегося испорченным; и любому содержателю почты в королевстве было известно, что сэр Питт терял больше лошадей, чем кто-либо другой во всей стране, потому что плохо их кормил, да и покупал по дешевке. В обращении с людьми он был обходителен и прост и даже предпочитал общество какого-нибудь фермера или барышника обществу джентльмена, вроде милорда - своего сына. Он любил выпить, загнуть крепкое словцо и переброситься шуткой с фермерскими дочками. Всем было известно, что он и шиллинга не даст на доброе дело, но у него был веселый, лукавый, насмешливый нрав, и он мог пошутить с арендатором или распить с ним бутылку вина, а наутро описать его имущество и продать с молотка; мог балагурить с браконьером, которого он с таким же неизменным добродушием на следующий день отправлял на каторгу. Его галантность по отношению к прекрасному полу была уже отмечена мисс Ребеккой Шарп. Словом, среди всех баронетов, пэров и членов палаты общин Англии вряд ли нашелся бы другой такой хитрый, низкий, себялюбивый, вздорный и малопорядочный старик. Багровая лапа сэра Питта Кроули готова была полезть в любой карман, только не в его собственный. Как почитатели английской аристократии, мы с величайшим огорчением и прискорбием вынуждены признать наличие столь многих дурных качеств у особы, имя которой занесено в генеалогический словарь Дебрета.
   То влияние, какое мистер Кроули имел на отца, объяснялось преимущественно денежными расчетами: баронет позаимствовал у сына некоторую сумму из наследства его матери и не находил для себя удобным выплатить эти деньги. По правде сказать, он чувствовал почти непреодолимое отвращение ко всяким платежам, и заставить его расплатиться с долгами можно было только силой. Мисс Шарп подсчитала (она, как мы скоро услышим, оказалась посвященной в большую часть семейных тайн), что одни лишь платежи по процентам его кредиторам обходились почтенному баронету в несколько сот фунтов ежегодно. Но тут таилось для него неизъяснимое наслаждение, от которого он не мог отказаться: он испытывал какое-то злобное удовольствие, заставляя несчастных томиться и ждать, перенося дела из одной судебной инстанции в другую, оттягивая от сессии к сессии и стараясь всячески отдалить момент уплаты. Что пользы быть членом парламента, говорил он, если все равно приходится платить долги! Таким образом его положение сенатора приносило ему немало преимуществ.
   Ярмарка Тщеславия! Ярмарка Тщеславия! Вот перед нами человек едва грамотный и нисколько не интересующийся чтением, человек с привычками и хитрецой деревенщины, чья жизненная цель заключается в мелком крючкотворстве, человек, никогда не знавший никаких желаний, волнений или радостей, кроме грязных и пошлых, - и тем не менее у него завидный сан, он пользуется почестями и властью. Он важное лицо в своей стране, опора государства. Он верховный шериф и разъезжает в золоченой карете. Великие министры и государственные мужи ухаживают за ним; и на Ярмарке Тщеславия он занимает более высокое положение, чем люди самого блестящего ума или незапятнанной добродетели,
   У сэра Питта была незамужняя сводная сестра, унаследовавшая от матери крупное состояние. Хотя баронет и предлагал ей дать ему эти деньги взаймы под закладную, но мисс Кроули предпочла найти своим капиталам более надежное помещение. Впрочем, она выражала намерение разделить свое состояние по духовной между вторым сыном сэра Питта и семейством пастора и раз или два уже оплачивала долги Родона Кроули в бытность того в колледже и за время его службы в армии. Мисс Кроули была предметом великого почитания, когда приезжала в Королевское Кроули, потому что на ее счете у банкиров значилась такая сумма, которая делала старушку желанной гостьей где угодно.
   Какой вес придает любой старой даме подобный вклад у банкира! С какой нежностью мы взираем на ее слабости, если она наша родственница (дай бог каждому нашему читателю десяток таких!), какой милой и доброй старушкой мы ее считаем! С какой улыбкой младший компаньон фирмы "Хобс и Добс" провожает ее до украшенной ромбом кареты, на козлах которой восседает разжиревший, страдающий одышкою кучер! Как мы, осчастливленные ее приездом, ищем случая оповестить всех друзей о том положении, какое она занимает в свете! Мы говорим (и вполне искренне): "Хотел бы я иметь подпись мисс Мак-Виртер на чеке в пять тысяч фунтов!" - "Ну, для нее это пустяк!" - добавляет ваша жена. "Она мне родная тетка", - отвечаете вы рассеянным, беспечным тоном, когда ваш друг спрашивает, не родственница ли вам мисс Мак-Виртер. Ваша жена постоянна посылает ей маленькие доказательства своей любви, ваша дочурка вышивает для нее шерстью бесконечные ридикюли, подушки и скамеечки для ног. Какой славный огонь пылает в приготовленной для нее комнате, когда тетушка приезжает к вам погостить, хотя ваша жена зашнуровывает свой корсет в нетопленной спальне! Весь дом во время ее пребывания принимает праздничный, опрятный и приветливый вид, какого у нею не бывает в иную пору. Вы сами, мой милый, забываете вздремнуть после обеда и внезапно оказываетесь страстным любителем виста (хотя неизменно проигрываете). А какие у вас бывают прекрасные обеды: ежедневно дичь, мальвазия и самая разнообразная рыба, выписанная прямо из Лондона. Даже кухонная челядь приобщается к общему благоденствию, и, пока у вас проживает толстяк-кучер мисс Мак-Виртер, пиво становится значительно крепче, а потребление чая и сахара в детской (где кушает ее камеристка) и вовсе не учитывается. Так это или не так? Я обращаюсь к вам, средние классы! О силы небесные, если б вы ниспослали мне какую-нибудь старую тетушку с ромбовидным гербом на дверцах кареты и с накладкой светло-кофейного цвета! Ах, какие ридикюли стали бы ей вышивать мои дочки, и оба мы с Джулией как старались бы ее ублажать! О сладостное видение! О безумные мечты!
  

ГЛАВА X

Мисс Шарп приобретает друзей

  
   И вот, когда Ребекка заняла столь доверенное положение в милом семействе, портреты которого мы набросали на предыдущих страницах, эта юная леди натурально сочла своим долгом, как она говорила, стать приятной своим благодетелям и всячески завоевать их доверие. Можно ли не восхищаться таким чувством признательности со стороны бедной сироты? А если тут и был известный расчет и некоторая доля корысти, то кто по увидит в этом проявления вполне естественного благоразумия? "Я одна на свете, - рассуждала эта безродная девушка. - Я могу надеяться только на то, что заработаю своим трудом. И если у этой дурехи с розовой мордашкой - Эмилии, которой я вдвое умнее, есть десять тысяч фунтов и обеспеченное положение, то бедная Ребекка (а ведь я сложена куда лучше Эмилии) может полагаться только на себя да на собственный ум. Ну что ж, посмотрим, не выручит ли меня мой ум и не удастся ли мне в один прекрасный день доказать Эмилии мое действительное над нею превосходство! И ие потому, что плохо отношусь к бедной Эмилии, - кто может не любить такое безобидное, добродушное создание? По все же счастлив тот день, когда я займу в обществе место выше ее. Да почему бы, собственно, и нет?" Так наш маленький романтический друг рисовал себе картины будущего. И нас не должно смущать, что неизменным обитателем ее воздушных замков был преданный супруг. О чем же и думать молодым особам, как не о мужьях? О чем ином помышляют их милые маменьки? "Я сама должна быть своей маменькой", - думала Ребекка, не без болезненной досады вспоминая о неудаче с Джозом Седли.
   Итак, она пришла к мудрому решению сделать свое положение в семействе Королевского Кроули приятным и прочным и с этой целью положила завязать дружбу со всеми, кто мог так или иначе помешать ее планам.
   Поскольку леди Кроули не принадлежала к числу таких лиц и, больше того, была женщиной столь вялой и бесхарактерной, что с нею никто не считался в ее собственном доме, то Ребекка скоро нашла, что не стоит добиваться ее расположения, - да и, по правде говоря, его и невозможно было снискать. В разговорах с ученицами она обычно называла миледи "бедной мамочкой", и хотя относилась к ней со всеми знаками должного уважения, но главную часть своего внимания благоразумно обратила на остальных членов семейства.
   В отношении своих питомиц, чьей симпатией она полностью заручилась, ее метод был более чем прост. Она не забивала их юных мозгов чрезмерным учением, но, наоборот, предоставляла им полную самостоятельность в приобретении знаний. И правда, какое образование скорее достигает цели, если не самообразование? Старшая девочка отличалась пристрастием к чтению, а в старой библиотеке Королевского Кроули было немало произведений изящной литературы прошлого столетия как на французском, так и на английском языках (книги были приобретены министром по Ведомству Сургуча и Тесьмы в период его опалы); и так как никто никогда не тревожил книжных полок, кроме одной Ребекки, то она и получила возможность играючи преподать мисс Розе Кроули немало полезных сведений.
   Таким образом, они с мисс Розой прочли много восхитительных французских и английских книг, среди которых следует упомянуть сочинения ученого доктора Смоллета, остроумного мистера Генри Фильдинга, изящного и прихотливого monsieur Кребийона-младшего, необузданной фантазией которого так восхищался наш бессмертный поэт Грэй, и, наконец, всеобъемлющего мосье Вольтера. Однажды, когда мистер Кроули осведомился, что читает молодежь, гувернантка ответила: "Смоллета". - "Ах, Смоллета! - отозвался мистер Кроули, совершенно удовлетворенный. - Его история скучновата, но хотя бы не столь опасна, как история мистера Юма. Вы ведь историю читаете?" - "Разумеется", - ответила мисс Роза, не прибавив, однако, что это была история мистера Хамфри Клинкера. В другой раз он был неприятно поражен, застав сестру с книгой французских комедий, но гувернантка заметила, что таким путем легче усвоить французский разговорный язык, и мистеру Кроули пришлось с этим согласиться. Мистер Кроули, как дипломат, чрезвычайно гордился своим умением говорить по-французски (ибо все еще был светским человеком), и ему доставляли немалое удовольствие комплименты, которыми гувернантка осыпала его за успехи в этой области.
   У мисс Вайолет наклонности были более грубые и буйные, чем у ее сестры. Она знала заповедные местечки, где неслись куры; она ловко лазила по деревьям и разоряла гнезда пернатых певцов, охотясь за их хорошенькими пестрыми яичками. Первым ее удовольствием было объезжать лошадь и носиться по полям, подобно Камилле. Она была любимицей отца и конюхов. Она была кумиром и грозой кухарки, потому что всегда находила укромные уголки, где хранилось варенье, и когда добиралась до банок, учиняла на них опустошительные набеги. С сестрой у ней бывали постоянные баталии. Мисс Шарп если и открывала ее проделки, то не сообщала о них леди Кроули, которая могла бы насплетничать отцу или, чего доброго, мистеру Кроули, но давала обещание не говорить никому, если мисс Вайолет станет хорошей девочкой и будет любить свою гувернантку.
   С мистером Кроули мисс Шарп была почтительна и послушна. Она часто советовалась с ним относительно тех или иных французских выражений, которых не понимала, хотя ее мать и была природной француженкой, и мистер Кроули, к ее полному удовлетворению, растолковывал ей трудные места. Но, помимо оказания ей помощи по части светской литературы, он бывал настолько любезен, что подбирал для Ребекки книги более серьезного содержания и в своих беседах особенно часто обращался к ней. Она безмерно восхищалась его речью в Обществе вспомоществования племени Квошимабу; проявляла интерес к его брошюре о солоде; нередко бывала растрогана, и даже до слез, его вечерними назиданиями и произносила: "О, благодарю вас, сэр!" - с таким вздохом устремляя взоры к небесам, что мистер Кроули иной раз удостаивал Ребекку рукопожатия. "Как-никак, а кровь сказывается, - говаривал этот аристократ-проповедник. - Как благотворно действуют на мисс Шарп мои слова, тогда как никого другого они здесь не трогают! Я слишком тонок, слишком изыскан, придется упростить свой слог, - но она его понимает: ведь ее мать была Монморанси".
   Да, да, представьте, по материнской линии мисс Шарп происходила из этого славного рода. Конечно, она не упоминала о том, что мать ее подвизалась на сцене: этого не вынесла бы щепетильность набожного мистера Кроули. Какое множество знатных эмигрантов повергла в нищету эта ужасная революция! Не успела Ребекка хорошенько осмотреться в доме Кроули, как в запасе у нее оказалось множество рассказов о ее предках. Некоторые из них мистеру Кроули вскоре посчастливилось найти в словаре д'Озье, имевшемся в отцовской библиотеке, но это обстоятельство лишь укрепило его веру в их подлинность и в знатность происхождения Ребекки. Можем ли мы предположить, основываясь на такой любознательности и поисках в словаре, - могла ли наша героиня предположить, что мистер Кроули заинтересовался ею? Нет, речь могла идти разве только о дружеском участии. Ведь мы уже упоминали, что мистер Кроули дарил своим вниманием леди Джейн Шипшенкс.
   Раз или два он делал Ребекке замечание насчет ее обычая играть с сэром Питтом в триктрак и говорил, что эточ богопротивное занятие и лучше бы ей заняться чтением "Наследия Трампа", или "Слепой прачки из Мурфильдоа", или какого-либо другого серьезного произведения; на что мисс Шарп отвечала, что ее дорогая маменька часто играла в эту игру со старым графом де Триктраком или достопочтенным аббатом дю Корнетом, - и всегда у нее находилось оправдание как для этого, так и для других морских развлечений.
   Но не только игрой в триктрак маленькая гувернантка снискала расположение своего нанимателя, она находила много способов быть ему полезной. С неутомимым терпением перечитала она судебные дела, с которыми еще до ее приезда в Королевское Кроули обещал познакомить ее сор Питт; она вызвалась переписывать его письма и ловко изменяла их орфографию в соответствии с существующими правилами; она интересовалась решительно всем, что касалось имения, фермы, парка, сада и конюшни, и оказалась такой приятной спутницей, что баронет редко предпринимал свою прогулку после раннего завтрака без Ребекки (и детей, конечно!). И тут она советовала ему, какие деревья подрезать шпалерами, какие грядки вскопать, и обсуждала с ним, не пора ли уже приступить к уборке и каких лошадей взять под плуг, а каких запрячь в подводы Она не пробыла и года в Королевском Кроули, как уже приобрела полнейшее доверие сэра Питта; застольные беседы, прежде происходившие между ним и дворецким, мистером Хороксом, теперь велись только между сэром Питтом и мисс Шарп. Она была почти хозяйкой в доме, когда отсутствовал мистер Кроули, но вела себя в своем новом высоком положении с такой скромностью и осмотрительностью, что нисколько не задевала кухонных и конюшенных властей, с которыми была всегда приветлива и мила. Она стала совсем другим человеком - не тон надменной, болезненно самолюбивой и обидчивой девочкой, какую мы знали раньше; и эта перемена характера доказывала большое благоразумие, искреннее желание исправиться и, во всяком случае, свидетельствовала о незаурядной выдержке и твердости характера. Сердце ли диктовало эту новую систему покорности и смирения, принятую нашей Ребеккой, покажут дальнейшие ее дела. Система лицемерия, которой надо следовать годами, редко удается особе двадцати с небольшим лет. Впрочем, читателям следует помнить, что наша юная по годам героиня была взрослой по своему жизненному опыту, и мы напрасно потратили время, если не убедили их, что Ребекка была на редкость умна. Старший и младший сыновья семейства Кроули - подобно джентльмену и даме в ящичке, предсказывающим погоду, - никогда не живали вместе, они от души ненавидели друг друга; нужно сказать, что Родон Кроули, драгун, питал величайшее презрение к родительскому дому и редко туда наведывался, если не считать того времени, когда тетушка наносила свой ежегодный визит.
   Мы уже упоминали о выдающихся заслугах этой старой дамы. Она обладала капиталом в семьдесят тысяч фунтов и почти что усыновила Родона. Зато она решительно не выносила старшего племянника, считая его размазней. В свою очередь, мистер Питт без малейших колебаний заявлял, что душа ее безвозвратно погибла, и высказывал опасение, что шансы его брата в загробном мире немногим лучше. "Она величайшая безбожница, - говаривал мистер Кроули. - Она водится с атеистами и французами. Все во мне трепещет, когда я подумаю об ее ужасном, ужаснейшем положении и о том, что она, стоя одной ногой в могиле, может так предаваться суетным, греховным помышлениям, мерзкой распущенности и сумасбродству!" И в самом деле, старая дама наотрез отказывалась выслушивать его вечерние назидания, и во время ее приездов в Королевское Кроули мистеру Кроули приходилось на время прекращать свои благочестивые беседы.
   - Никаких проповедей, Питт, когда приедет мисс Кроули, - говорил ему отец, - она писала, что не намерена выносить пустословие.
   - О сэр, вспомните о благе ваших слуг!
   - Да ну их в болото! - отвечал сэр Питт; но сыну казалось, что им угрожает место и похуже, если они лишатся благодати его поучений.
   - Ну и наплевать, Питт! - говорил отец в ответ на возражения сына. - Не такой же ты болван, чтобы дать трем тысячам ежегодного дохода уплыть из наших рук?
   - Что такое деньги по сравнению с душевными благами, сэр! - упорствовал мистер Кроули.
   - Ты хочешь сказать, что старуха не оставит этих денег тебе?
   И - кто знает, - может быть, таковы и были мысли мистера Кроули.
   Старая мисс Кроули, вне всякого сомнения, была нечестивицей. У нее был уютный особнячок на Парк-лейн, и так как во время лондонского сезона она позволяла себе пить и есть довольно неумеренно, то на лето уезжала в Харроугет или Челтнем. Это была на редкость гостеприимная и веселая старая весталка; в свое время, по ее словам, она была красавицей (все старухи когда-то были красавицами - мы это отлично знаем!). Ее считали bel esprit {Острой на язык (франц.).} и страшной радикалкой. Она побывала во Франции (где, говорят, Сен-Жюст внушил ей несчастную страсть) и с той поры навсегда полюбила французские романы, французскую кухню и французские вина. Она читала Вольтера и знала наизусть Руссо, высказывалась вольно о разводе и весьма энергически о женских правах. Дома в каждой комнате у нее висели портреты мистера Фокса, боюсь, не поигрывала ли она с ним в кости, когда этот государственный муж находился в оппозиции; когда же он стал у власти, она кичилась тем, что склонила на его сторону сэра Питта и его сотоварища по представительству от Королевского Кроули, хотя сэр Питт и сам по себе перебежал бы к Фоксу, без всяких хлопот со стороны почтенной дамы. Нужно ли говорить, что после смерти великого государственного деятеля-вига сэр Питт счел за благо изменить свои убеждения.
   Сия достойная леди привязалась к Родону Кроули, когда тот был еще мальчиком, послала его в Кембридж (потому что второй племянник был в Оксфорде), а когда начальствующие лица предложили молодому человеку покинуть университет после двухлетнего в нем пребывания, купила племяннику офицерский патент в лейб-гвардии Зеленом полку.
   Молодой офицер слыл в городе первейшим и знаменитейшим шалопаем и денди. Бокс, крысиная травля, игра в мяч и езда четверней были тогда в моде у пашей английской аристократии, и он с увлечением занимался всеми этими благородными искусствами. И хотя Родон Кроули служил в гвардии, еще не имевшей случая проявить свою доблесть в чужих краях, поскольку ее обязанностью было охранять особу принца-регента, он имел уже на своем счету три кровопролитные дуэли (поводом к которым была карточная игра, любимая им до страсти) и таким образом в полной мере доказал свое презрение к смерти.
   - И к тому, что последует за смертью, - добавлял мистер Кроули, возводя к потолку глаза, цветом напоминавшие ягоды крыжовника. Он никогда не переставал печься о душе брата, как и о душах всех тех, кто расходился с ним во мнениях: в этом находят утешение многие серьезные люди.
   Взбалмошная, романтичная мисс Кроули, вместо тою чтобы приходить в ужас от храбрости своего любимца, после каждой такой дуэли уплачивала его долги и отказывалась слушать то, что ей нашептывали про его беспутства. "Со временем он перебесится, - говорила она. - Он в десять раз лучше этого нытика и ханжи, своего братца".
  

ГЛАВА XI

Счастливая Аркадия

  
   Познакомив читателя с честными обитателями замка (чья простота и милая сельская чистота нравов, несомненно, свидетельствуют о преимуществе деревенской жизни перед городской), мы должны представить ему также их родственников и соседей из пасторского дома - Бьюта Кроули и его жену.
   Его преподобие Бьют Кроули, рослый, статный весельчак, носивший широкополую пасторскую шляпу, пользовался несравненно большей популярностью в своем графстве, чем его брат - баронет. В свое время он был загребным в команде Крайст-Черча, своего колледжа, и укладывал лучших боксеров в схватках студентов с "городскими". Пристрастие к боксу и атлетическим упражнениям он сохранил и впоследствии: на двадцать миль кругом ни одного боя не обходилось без его присутствия; он не пропускал ни скачек, ни рысистых испытаний, ни лодочных гонок, ни балов, ни выборов, ни парадных обедов, ни просто хороших обедов по всему графству и всегда находил способ побывать на них. Гнедую кобылу пастора и фонари его шарабана можно было встретить за десятки миль от пасторского дома, торопился ли он на званый обед к Фадлстону, или к Роксби, или к Уопшоту, или к знатным лордам графства - со всеми ними он был на дружеской ноге. У него был отличный голос, он певал: "Южный ветер тучи погоняет..." - и лихо гикал в припеве под общие аплодисменты. Он выезжал на псовую охоту в куртке цвета "перца с солью" и считался одним из лучших в графстве рыболовов.
   Миссис Кроули, супруга пастора, была пребойкая маленькая дама, сочинявшая проповеди для этого достойного священнослужителя. Будучи домовитой хозяйкой и проводя время по большей части в кругу своих дочерей, она правила в пасторской усадьбе полновластно, мудро предоставляя супругу делать за стенами дома все, что ему угодно. Он мог приезжать и уезжать, когда ему хотелось, и обедать в гостях сколько вздумается, потому что миссис Кроули была женщиной экономной и знала цену портвейна. С тех самых пор, как миссис Бьют прибрала к рукам молодого священника Королевского Кроули (она была хорошего рода - дочь покойного полковника Гектора Мак-Тэвиша; они с маменькой ставили на Бьюта в Харроугете и выиграли), она была для него разумной и рачительной женой. Впрочем, несмотря на все ее старания, он не вылезал из долгов. Ему пришлось по меньшей мере десять лет выплачивать долги по студенческим векселям, выданным еще при жизни отца. В 179... году, едва освободясь от этого бремени, он поставил сто против одного (из двадцати фунтов) против "Кенгуру", победителя на дерби. Пришлось пастору занять денег под разорительные проценты, и с тех пор он бился как рыба об лед. Сестра иногда выручала его сотней фунтов, по он, конечно, возлагал все свои надежды на ее смерть, когда "Матильда, черт ее побери, - говаривал он, - должна будет оставить мне половину своих денег!"
   Таким образом, у баронета и его брата были все причины ненавидеть друг друга, какие только могут существовать у двух братьев. Сэр Питт неизменно одерживал верх над Бьютом в бесчисленных семейных распрях. Молодой Питт не только не увлекался охотой, но устроил молитвенный дом под самым носом у дяди. Родон, как известно, притязал на большую часть состояния мисс Кроули. Эти денежные расчеты, эти спекуляции на жизни и смерти, эти безмолвные битвы за неверную добычу внушают братьям самые нежные чувства друг к другу на Ярмарке Тщеславия. Я, например, знаю случай, когда банковый билет в пять фунтов послужил яблоком раздора, а затем и вконец разрушил полувековую привязанность между двумя братьями, и могу только радоваться при мысли, сколь превосходна и нерушима любовь в нашем меркантильном мире. Трудно предположить, чтобы прибытие в Королевское Кроули такой личности, как Ребекка, и постепенное снискание ею благосклонности всех тамошних обитателей остались незамеченными для миссис Бьют Кроули. Миссис Бьют, которой было в точности известно, на сколько дней хватало в замке говяжьего филе, сколько белья поступало в большую стирку, сколько персиков созревало на южной шпалере, сколько порошков принимала миледи, когда была больна, - ибо такие вопросы горячо принимаются к сердцу провинциальными кумушками, - миссис Бьют, говорю я, не могла оставить без внимания объявившуюся в замке гувернантку и не произвести самого тщательного расследования ее прошлого и репутации. Между прислугой обоих семейств было самое полное взаимопонимание. На кухне у пасторши всегда находилась добрая кружка эля для замковой челяди, весьма неизбалованной по части выпивки, - пасторше было, разумеется, в точности известно, сколько солоду идет в замке на каждую бочку пива, - а кроме того, слуг, так же как их господ, связывали родственные узы. И таким-то путем каждое семейство бывало великолепно осведомлено о том, что делается у другого. Кстати, это общее правило: пока вы друзья с вашим братом, его поступки для вас безразличны; но если вы поссорились, то каждый его шаг становится известен вам так подробно, словно вы за ним шпионите.
   Очень скоро Ребекка стала занимать постоянное место в бюллетенях, получаемых миссис Бьют Кроули из замка. Содержание их было примерно таково:
  
   "Закололи черного поросенка - весил столько-то - грудинку посолили - свиной пудинг и окорока подавали к обеду. Мистер Кремп из Мадбери совещался с сэром Питтом относительно заключения в тюрьму Джона Блекмора - мистер Питт был на молитвенном собрании (с перечислением имен всех присутствовавших) - миледи в обычном своем здоровье - барышни проводят время с гувернанткой".
  
   Затем поступило донесение:
  
   "Новая гувернантка всеми командует - сэр Питт в ней души не чает - мистер Кроули тоже - он читает ей брошюры".
  
   "Негодная тварь!" - кипятилась маленькая, живая, хлопотливая черномазая миссис Бьют Кроули.
   Наконец последовали донесения, что гувернантка "обошла" всех и каждого, пишет для сэра Питта письма, ведет его дела, составляет отчеты - словом, прибрала к рукам весь дом: миледи, мистера Кроули, девочек и всех, всех, - на что миссис Кроули заявила, что гувернантка хитрющая бестия и что все это неспроста. Таким образом, жизнь в замке давала пищу для разговоров в пасторском доме, и зоркие глазки миссис Бьют видели все, что происходило во вражеском стане, да и еще многое сверх того.
  
  
   "От миссис Бьют Кроули к
   мисс Пинкертон, Чизикская
   аллея. Пасторский дом в
   Королевском Кроули,
   декабрь 18.. года.
  
   Милостивая государыня!
   Хотя уже столько лет прошло с тех пор, как я пользовалась вашими чудными и драгоценными наставлениями, я по-прежнему питаю самые нежные и самые почтительные чувства к мисс Пинкертон и милому Чизику. Надеюсь, вы в добром здоровье. В интересах общества и дела воспитания все мы молим Провидение, чтобы оно сохранило нам мисс Пинкертон еще на долгие, долгие годы. Когда мой друг, леди Фадлстон, в разговоре со мной упомянула, что ее милые девочки нуждаются в воспитательнице (пусть я слишком бедна, чтобы нанять гувернантку для своих девочек, но разве я не получила образования в Чизике?), я, разумеется, воскликнула: "С кем же нам посоветоваться, как не с превосходнейшей, несравненной мисс Пинкертон?" Словом, нет ли у вас, милостивая государыня, на примете какой-нибудь молодой особы, чьи услуги могли бы пригодиться моему доброму другу и соседке? Смею вас уверить, что она решится взять гувернантку только по вашему выбору.
   Мой милый супруг пользуется случаем заявить, что он одобряет все, что исходит из школы мисс Пинкертон. Как мне хотелось бы представить его и моих любимых девочек другу моей юности, предмету восхищения Великого лексикографа нашей страны! Мистер Кроули просит меня передать, что, если вам когда-либо случится попасть в Хэмпшир, он надеется приветствовать вас в нашем сельском пасторском доме. Это скромный, но счастливый приют
   любящей вас

Марты Кроули.

  
   P. S. Брат мистера Кроули, баронет, с которым мы, увы, не находимся в тех отношениях тесной дружбы, какие подобают братьям, пригласил для своих маленьких дочерей гувернантку, удостоившуюся, как мне передавали, чести получить образование в Чизике. До меня доходят различные толки о ней. И так как я принимаю горячее участие в своих драгоценных маленьких племянницах и хотела бы, невзирая на семейные разногласия, видеть их среди своих собственных детей, и так как я стремлюсь оказать внимание всякой вашей воспитаннице - то, пожалуйста, дорогая мисс Пинкертон, не откажите рассказать мне историю этой молодой особы, которой я, из любви к вам, мечтаю оказать самое дружеское расположение.

М. К."

  
   "От мисс Пинкертон к миссис
   Бьют Кроули. Джонсон-Хаус,
   Чизик, декабрь 18.. г.
  
   Милостивая государыня!
   Честь имею подтвердить получение вашего любезного письма, на которое спешу ответить. Сколь радостно для особы, пребывающей в неусыпных трудах и тревогах, убедиться, что ее материнские заботы вызывают ответное расположение, и узнать в милой миссис Бьют Кроули мою превосходней тую ученицу минувших лет. жизнерадостную и блещущую многими талантами мисс Марту Мак-Тэвиш. Я счастлива иметь на своем попечении дочерей многих леди, которые были вашими сверстницами в моем заведении, - и какое же бы мне доставило удовольствие, если бы и ваши драгоценные девочки нуждались в моем воспитательном руководстве!
   Свидетельствуя чувства своего полного уважения к леди Фадлстон, я имею честь (через посредство письма) рекомендовать ее милости двух моих друзей, мисс Таффин и мисс Хоки.
   Каждая из этих юных особ способна в совершенстве обучать греческому, латыни и начаткам древнееврейского, затем математике и истории, испанскому, французскому и итальянскому, а также географии, музыке - вокальной и инструментальной, танцам без помощи учителя и основам естествознания. В обращении с глобусом обе они очень искусны. Вдобавок ко всему этому мисс Таффин - дочь покойного преподобного Томаса Таффина (члена совета колледжа Corpus Christi в Кембридже) - изрядно умеет по-сирийскому и сведуща в вопросах государственного устройства. Но так как ей всего лишь восемнадцать лет от роду и она обладает на редкость привлекательной наружностью, то, быть может, приглашение этой молодой особы встретит известные препятствия в семействе сэра Хадлстона Фадлстона.
   С другой стороны, мисс Летиция Хоки в отношении наружности менее счастливо одарена. Ей двадцать девять лет, и лицо у нее сильно изрыто оспой. Она немножко прихрамывает, у нее рыжие волосы и легкое косоглазие. Обе девицы отличаются всеми нравственными и христианскими добродетелями. Их условия, конечно, соответствуют тому, него заслуживают их совершенства. Посылая свою благодарность и свои почтительные приветствия его преподобию Бьюту Кроули, имею честь быть, милостивая государыня,
   вашей верной и покорной слугой,

Барбарою Пинкертон.

  
   P. S. Мисс Шарп, о которой вы упоминаете, гувернантка сэра Питта Кроули, баронета и члена парламента, была моей воспитанницей, и я не могу сказать о ней ничего дурного. Правда, она не хороша собой, но мы не в силах руководить предначертаниями природы. Правда и то, что ее родители славились дурной репутацией (отец у нее был художник и несколько раз банкротился, а мать, как я потом узнала, к своему ужасу, танцевала в опере), но все же у нее значительные дарования, и я не могу сожалеть о том, что взяла ее в свой пансион из милости. Боюсь только, как бы принципы ее матери, которая была представлена мне в качестве французской графини, вынужденной эмигрировать от ужасов минувшей революции, но которая, как я потом открыла, была особой самого низкого происхождения и нравственности, - как бы эти принципы в один прекрасный день не оказались унаследованными несчастной молодой женщиной, которую я призрела вследствие того, что она была всеми отвергнута. Но до сей поры ее принципы (насколько мне известно) были безупречны, и я уверена, что не произойдет ничего такого, что изменило бы их к худшему в избранном и утонченном кругу высокославного сэра Питта Кроули".
  
   "От мисс Ребекки Шарп
   к мисс Эмилии Седли.
  
   Я не писала моей милой Эмилии уже много недель, ибо что нового могла бы я сообщить тебе о тех разговорах и происшествиях, которые имеют место в Замке Скуки, как я окрестила его. Какое тебе дело до того, хорошо или плохо уродился турнепс, сколько весил откормленный боров - тринадцать стоунов или четырнадцать, и идет ли впрок скоту откармливание свекловицей? Со времени моего последнего письма к тебе все дни у нас проходили, как один. Перед завтраком прогулка с сэром Питтом и его потомством; после завтрака - занятия (какие ни на есть) в классной; после классной - чтение и писание бумаг с сэром Питтом касательно судебных дел, аренды, каменноугольных копей, каналов (я превратилась в его секретаря); после обеда - поучения мистера Кроули или игра в триктрак с баронетом; за любым из этих развлечений миледи наблюдает с одинаковой невозмутимостью. Она стала несколько интереснее, потому что за последнее время начала прихварывать, и это обстоятельство привлекло в замок нового посетителя в лице молодого доктора. Ну, душечка, молодым женщинам никогда не следует отчаиваться! Молодой доктор дал попять одной твоей приятельнице, что если она пожелает стать миссис Глаубер, то окажется же данным украшением его врачебного кабинета! Я ответила нахалу, что золоченый пестик и ступка уже являются достаточным для него украшением. В самом деле, как будто я рождена для того, чтобы быть женой деревенского лекаря! Мистер Глаубер отправился восвояси, серьезно опечаленный таким отпором, принял жаропонижающее и теперь совершенно исцелился. Сэр Питт весьма одобрил мое решение; мне кажется, ему было бы жаль потерять своего маленького секретаря. Я уверена, что старый пройдоха расположен ко мне, насколько вообще в его натуре питать расположение к кому-либо. Вот еще - выйти замуж! И притом за деревенского аптекаря, после того как... Нет, нет, нельзя так скоро забывать старые отношения, о которых не стану больше распространяться. Вернемся к Замку Скуки.
   С некоторых пор это уже не Замок Скуки. Дорогая моя, сюда приехала мисс Кроули, на раскормленных лошадях, с жирными слугами, с жирной болонкой, - великая богачка мисс Кроули, с семьюдесятью тысячами фунтов в пятипроцентных бумагах, перед которой - или, вернее, перед которыми - раболепствуют оба ее брата. У бедняжки весьма апоплексический вид; не удивительно, что братья страшно тревожатся за нее. Если бы ты только видела, как они чуть не дерутся, бросаясь поправить ей подушки или подать кофе! "Когда я приезжаю в деревню, - говорит гостья (она не без юмора!), - то оставляю свою приживалку, мисс Бригс, дома. Мои братцы у меня за приживалок, милочка! И что это за достойная пара!"
   Когда она прибывает в деревню, двери нашего замка открываются настежь и, по крайней мере, целый месяц кажется, будто сам сэр Уолпол восстал из мертвых. У нас устраиваются званые обеды; мы выезжаем в парадных каретах четверней; лакеи облачаются в новенькие ливреи канареечного цвета; мы пьем красное вино и шампанское, словно привыкли пить их каждый день; даже в классной горят восковые свечи, и мы греемся у разведенного в камине огня. Леди Кроули заставляют облачаться в самые яркие ее платья, цвета зеленого горошка, а мои воспитанницы сбрасывают свои грубые башмаки и старые узенькие клетчатые платьица и щеголяют в шелковых чулках и кисейных оборках. Роза попала вчера в большую беду: уилтширская свинья (ее любимица, преогромных размеров) сбила девочку с ног и изорвала на ней очень миленькое шелковое сиреневое платье с цветочками. Случись это неделю назад, сэр Питт страшно изругал бы дочку, нахлестал бы ее по щекам и целый месяц продержал на хлебе и воде. Но он только сказал: "Вот я задам вам, мисс, когда уедет тетушка!" - и посмеялся над происшествием, словно это был сущий пустяк. Бог даст, до отъезда мисс Кроули гнев его пройдет. Надеюсь на это ради мисс Розы. Каким очаровательным успокоителем и миротворцем являются деньги! И особенно благотворно воздействие мисс Кроули и ее семидесяти тысяч фунтов сказывается на поведении обоих братьев. Я имею в виду баронета и пастора (не наших братьев), которые ненавидят друг друга круглый год и только на Рождестве проникаются взаимной любовью. Я писала тебе в прошлом году, что у этого омерзительного жокея-пастора хватает нахальства читать нам в церкви нескладные проповеди, на которые сэр Питт неизменно отвечает храпом. Но с приездом сюда мисс Кроули о ссорах нет и помину. Замок наносит визиты пасторскому дому и vice versa {И обратно (лат.).}. Пастор и баронет беседуют о свиньях и браконьерах и о делах графства в самой дружелюбной форме и не затевают свар за стаканом вина, насколько мне приходится наблюдать; правда, мисс Кроули и слышать не хочет ни о каких сварах и клянется, что оставит деньги шропширским Кроули, если ее будут оскорблять здесь. Мне кажется, будь эти шропширские Кроули умными людьми, они могли бы получить все. Но шропширский Кроули - священник, такой же как его хэмпширский кузен, и он смертельно оскорбил мисс Кроули (которая бежала к нему в припадке гнева на своих несговорчивых братьев) какими-то слишком чопорными суждениями о нравственности.
   Он, кажется, не прочь был бы перенести богослужения к себе на дом!
   С приездом мисс Кроули наши душеспасительные книжки откладываются, а мистер Питт, которого мисс Кроули не выносит, находит для себя более удобным отправиться в город. Зато здесь появился молодой денди - "шалопай", так. кажется, они называются, - капитан Кроули, и, мне думается, тебе небезынтересно узнать, что это за личность.
   Так вот, это молодой денди очень крупных размеров. Он шести футов ростом, говорит басом, не стесняется в выражениях и помыкает прислугой, которая тем не менее его обожает. Он щедро сыплет деньгами, и слуги готовы сделать для него все. На прошлой неделе сторожа чуть не убили бейлифа и его помощника, которые явились из Лондона арестовать капитана и подстерегали его у ограды парка, - их избили, окатили водой и собирались было застрелить, как браконьеров, но тут вмешался баронет.
   Капитан, сколько я могла заметить, от всей души презирает отца и называет его старым чертом, старым греховодником и старым хреном, не говоря уж о всяких других миленьких прозвищах. Среди местных дам он пользуется ужаснейшей репутацией. Он привозит с собой своих охотничьих лошадей, водит компанию с окрестными помещиками, приглашает к обеду кого вздумает, а сэр Питт и пикнуть не смеет из боязни обидеть мисс Кроули и лишиться наследства, когда она умрет от удара. Рассказать тебе, каким вниманием удостоил меня капитан? Непременно расскажу, это так мило. Как-то вечером у нас вздумали потанцевать; был сэр Хадлстон Фадлстон с семейством, сэр Джайлс Уопшот с дочерьми и еще много гостей. Так вот я услышала, как капитан сказал: "Черт возьми, премилая девчурка!" - имея в виду вашу покорнейшую слугу, и тут же оказал мне честь протанцевать со мною в контрдансе. Он очень недурно проводит время с помещичьей молодежью, кутит, бьется об заклад, устраивает верховые прогулки и разговаривает только об охоте и стрельбе. О наших деревенских барышнях говорит, что с ними "тощища", и, право, мне кажется, что он не так уж ошибается. Поглядела бы ты, с каким презрением они смотрят на меня, бедняжку! Когда они танцуют, я сажусь за фортепьяно и смирненько играю. Но как-то капитан пожаловал в гостиную из столовой, несколько разрумянившись, и, увидев меня за таким занятием, заявил во всеуслышание, что я здесь танцую лучше всех, и поклялся, что пригласит музыкантов из Мадбери.
   - Я сыграю вам контрданс, - с большой готовностью предложила миссис Бьют Кроули (маленькая черномазая старушка в тюрбане, несколько сутулая и с бегающими глазками). И после того как капитан и твоя бедненькая Ребекка протанцевали, она, представь себе, удостоила меня комплимента, похвалив грацию моих движений! Раньше ничего подобного не бывало. И это - гордячка миссис Бьют Кроули, двоюродная сестра графа Типтофа, не удостаивающая своими посещениями леди Кроули, кроме тех случаев, когда в имении гостит ее золовка! Бедненькая леди Кроули! Во время таких увеселений она обычно сидит у себя наверху и глотает пилюли.
   Миссис Бьют внезапно воспылала ко мне нежными чувствами. "Дорогая моя мисс Шарп, - говорит она мне как-то, - отчего вы с девочками никогда не заглянете к нам в пасторский дом? Их кузины будут так счастливы с ними повидаться!" Я поняла, куда она метит. Синьор Клементи недаром обучал нас играть на фортепьяно. Миссис Бьют рассчитывает получить бесплатную учительницу музыки для своих детей. Я насквозь вижу все ее подходцы, словно она сама их мне расписала. Но я пойду к ней, так как решила быть любезной со всеми, - разве это не обязанность бедной гувернантки, у которой нет ни одного друга, ни одного покровителя на свете? Супруга пастора наговорила мне уйму комплиментов по поводу успехов, сделанных моими ученицами, и, несомненно, думала тронуть этим мое сердце - бедненькая простодушная провинциалка! - словно я хоть капельку интересуюсь моими ученицами.
   Твоя индийская кисея и розовый шелк, драгоценная моя Эмилия, по общим отзывам, очень мне к лицу. Теперь эти платья уже порядком поизносились, но ведь мы, бедные девушки, не можем заводить себе des fraiches toilettes {Новые туалеты (франц.).}. Счастливица, счастливица ты! Тебе стоит только поехать на Сент-Джеймс-стрит, и твоя добрая маменька накупит тебе всего, что ты попросишь. Прощай, моя милочка.
   Любящая тебя

Ребекка.

  
   P. S. Хотела бы я, чтобы ты видела физиономии девиц Блекбрук (дочерей адмирала Блекбрука), милочка, - красивых молодых особ в платьях, выписанных из Лондона, когда капитан Родон избрал меня, бедняжку, своей дамой! Вот они. Вышло очень похоже. Прощай, прощай!"
  
   Когда миссис Бьют Кроули (подвохи которой наша умница Ребекка так легко разгадала) заручилась у мисс Шарп обещанием навестить ее, она убедила всемогущую мисс Кроули походатайствовать перед сэром Питтом, и добродушная старая леди, сама любившая повеселиться и видеть всех вокруг себя веселыми и довольными, пришла в полный восторг и выразила готовность установить мирные и родственные отношения между братьями. Было решено единогласно, что младшие представители обоих семейств будут отныне часто посещать друг друга; и дружеские отношения продолжались ровно столько времени, сколько жизнерадостная старая посредница гостила тут и поддерживала общий мир.
   - Зачем ты пригласила к нам на обед этого негодяя Родона Кроули? - пенял пастор супруге, когда они возвращались к себе домой парком. - Я этого молодца не желаю видеть. Он смотрит на нас, провинциалов, сверху вниз, как на негров. Все ему не нравится, да подавай ему непременно моего вина с желтой печатью, а оно обходится мне по десять шиллингов за бутылку, чтоб ему неладно было! А ко всему прочему у него такая ужасная репутация: он игрок, он пьяница, - свет не видел такого распутника и негодяя. Он убил человека на дуэли, он по уши в долгах и ограбил меня и мое семейство, оттягав у нас большую часть состояния мисс Кроули. Уокси говорит, что она отказала ему по завещанию, - тут пастор погрозил кулаком лупе, произнеся что-то весьма похожее на ругательство, - целых пятьдесят тысяч фунтов, так что в дележку пойдет не больше тридцати тысяч, - прибавил он меланхолически.
   - Мне кажется, она долго не протянет, - ответила его супруга. - Когда мы встали из-за стола, у нее было ужасно красное лицо. Пришлось распустить ей шнуровку.
   - Она выпила семь бокалов шампанского, - заметил его преподобие, понизив голос. - Ну и дрянным же шампанским отравляет нас мой братец; но вы, женщины, ни в чем не разбираетесь.
   - Мы решительно ни в чем не разбираемся, - подтвердила миссис Бьют Кроули.
   - После обеда она пила вишневую наливку, - продолжал его преподобие, - а к кофе - кюрасо. Я и за пять фунтов не выпил бы рюмки этой гадости: от ликера у меня убийственная изжога! Она не перенесет этого, миссис Кроули! Она обязательно помрет! Тут никакое здоровье не выдержит. Ставлю пять против двух, что Матильда не протянет и года.
   Предаваясь таким важным размышлениям и задумавшись о долгах, о сыне Джиме в университете, и о сыне Фрэнке в Вуличе, я о четырех дочерях - бедняжки далеко не красавицы, и у них нет ни гроша сверх того, что им достанется из наследства тетки, - пастор и его супруга некоторое время шли молча.
   - Не будет же Питт таким отъявленным негодяем, чтобы продать право на предоставление бенефиций. А этот размазня-методист, его старший сынок, так и метит попасть в парламент, - продолжал мистер Кроули после паузы.
   - Сэр Питт Кроули на все способен, - заметила его супруга. - Надо убедить мисс Кроули, пусть заставит его пообещать приход Джеймсу.
   - Питт пообещает тебе что хочешь! - отвечал его достойный брат. - Обещал же он оплатить мои студенческие векселя, когда умер отец; обещал же пристроить новый флигель к пасторскому дому; обещал отдать мне поле Джибса и шестиакровый луг, - а выполнил он свои обещания? И сыну этакого-то человека - негодяю, игроку, мошеннику, убийце Родону Кроули - Матильда оставляет большую часть своих денег! Не по-христиански это, ей-богу! Этот молодой нечестивец наделен всеми пороками, кроме лицемерия, то досталось его братцу!
   - Тише, друг мой! Мы еще на земле сэра Питта! - остановила ею жена.
   - Я говорю - он вместилище всех пороков, миссис Кроули. Не раздражайте меня, сударыня! Разве не он застрелил капитана Маркера? Разве не он ограбил юного лорда Довдейла в "Кокосовой Пальме"? Разве не он помешал бою между Биллом Сомсом и Чеширским Козырем, из-за чего я потерял сорок фунтов? Ты знаешь, что это все его проделки! А что касается женщин, то чего тут рассказывать!.. Ты же знаешь - в моей судейской камере...
   - Ради бога, мистер Кроули, - взмолилась дама, - избавьте меня от подробностей!
   - И ты приглашаешь этого негодяя к себе в дом! - продолжал пастор, все более распаляясь. - Ты - мать малых детей, жена священнослулжителя англиканской церкви! Черт возьми!
   - Бьют Кроули, ты дурак! - заявила пасторша с презрением.
   - Ну, ладно, сударыня, пускай я дурак, - я ведь не говорю, Марта, что я так умен, как ты, да и не говорил никогда. Но я не желаю встречаться с Родоном Кроули, так и знай! Я поеду к Хадлстону - обязательно, миссис Кроули, - посмотреть его черную гончую. И поставлю против псе пятьдесят фунтов за Ланселота. Ей-богу, так и сделаю! А то и против любого пса в Англии! Лишь бы не встречаться с этой скотиной Родосом Кроули!
   - Мистер Кроули, вы, по обыкновению, пьяны, - ответила ему жена.
   Но на следующее утро, когда пастор выспался и потребовал пива, миссис Кроули напомнила ему его обещание съездить в субботу к сэру Хадлстону Фадлстону. Пастор знал, что там предстоит крупная выпивка, и потому было решено, что он вернется домой в воскресенье утром, пораньше, чтобы не опоздать к богослужению. Таким образом, мы видим, что прихожанам Кроули одинаково повезло и на помещика и на священника.
  
   Прошло не так много времени с водворения мисс Кроули в замке, а чары Ребекки уже пленили сердце благодушной лондонской жуирки, как пленили они сердца наивных провинциалов, которых мы только что описывали. Однажды, собираясь на свою обычную прогулку в экипаже, она сочла нужным приказать, чтобы маленькая гувернантка сопровождала ее до Мадбери. Они еще и вернуться не успели, как Ребекка завоевала ее расположение: она заставила мисс Кроули четыре раза рассмеяться и всю дорогу ее потешала.
   - Это что еще за выдумка - не разрешать мисс Шарп обедать с гостями! - выговаривала старуха сэру Питту, затеявшему парадный обед и пригласившему к себе всех окрестных баронетов. - Милейший мой, уж не воображаешь ли ты, что я стану беседовать с леди Фадлстон о детской или же обсуждать всякие юридические кляузы с этим простофилей, старым сэром Джайлсом Уопшотом? Я требую, чтобы мисс Шарп обедала с нами. Пусть леди Кроули обедает наверху, если больше нет места! Но мисс Шарп должна быть! Во всем графстве с нею одной только и можно разговаривать!
   Конечно, после такого приказа мисс Шарп, гувернантка, получила распоряжение обедать внизу со всем знатным обществом. И когда сэр Хадлстон с весьма торжественным и церемонным видом предложил руку мисс Кроули и, подведя ее к столу, уже готовился занять место с нею рядом, старая леди пронзительно крикнула:
   - Бекки Шарп! Мисс Шарп! Идите сюда, садитесь со мной и развлекайте меня, а сэр Хадлстон пусть сядет с леди Уопшот.
   Когда вечер закончился и кареты покатили со двора, ненасытная мисс Кроули сказала: "Пойдем ко мне в будуар, Бекки, и разберем-ка там по косточкам всю честную компанию!" И парочка друзей отлично выполнила это, оставшись с глазу на глаз. Старый сэр Хадлстон ужасно сопел за обедом; у сэра Джайлса Уошпота смешная манера громко чавкать, когда он ест суп, а миледи, его жена, как-то подмаргивает левым глазом. Все это Бекки великолепно изображала в карикатурном виде, не забывая посмеяться и над темой обеденных бесед - политика, война, квартальные сессии, знаменитая охота с гончими - и над другими тяжеловесными и скучнейшими предметами, о которых беседуют провинциальные джентльмены. А уж туалеты барышень Уопшот и знаменитую желтую шляпу леди Фадлстон мисс Шарп разнесла в пух, к великому удовольствию своей слушательницы.
   - Милочка, вы настоящая trouvaille {Находка (франц.).}, - повторяла мисс Кроули. - Я очень хочу, чтобы вы приехали ко мне в Лондон. Но только мне нельзя будет подтрунивать над вами, как над бедняжкой Бригс... Нет, нет, маленькая плутовка, вы слишком умны! Не правда ли, Феркин?
   Миссис Феркин (приводившая в порядок скудные остатки волос, которые еще росли на макушке у мисс Кроули) вздернула нос кверху и сказала с убийственным сарказмом:
   - Я нахожу, что мисс очень умна!
   В миссис Феркин, естественно, говорила ревность, ибо какая же честная женщина не ревнива.
   Отвергнув услуги сэра Хадлстона Фадлстона, мисс Кроули приказала, чтобы Родон Кроули впредь предлагал ей руку и вел ее к столу, а Бекки несла бы за нею ее подушку; или же она будет опираться на руку Бекки, а подушку понесет Родон.
   - Мы должны сидеть вместе, - заявила она. - Ведь во всем графстве, прелесть моя, нас всего трое честных христиан (в каковом случае необходимо признаться, что религия в Хэмпширском графстве стояла на весьма низком уровне).
   Такое похвальное благочестие не мешало мисс Кроули, как мы уже говорили, придерживаться весьма либеральных убеждений, и она пользовалась всяким случаем, чтобы высказывать их в самой откровенной форме.
   - Что значит происхождение, милочка? - говорила она Ребекке. - Посмотрите на моего брата Питта, посмотрите на Хадлстонов, которые живут здесь со времен Генриха Второго, посмотрите на бедного Бьюта, нашего пастора, - разве кто-нибудь из них может сравниться с вами по уму или воспитанию? Да уж какое там с вами! Они не ровня даже бедной милой Бригс, моей компаньонке, или Боулсу, моему дворецкому. Вы, прелесть моя, маленькое совершенство, вы положительно маленькое сокровище! У вас больше мозгов, чем у половины графства, и если бы заслуги вознаграждались по достоинству, вам следовало бы быть герцогиней. Впрочем, нет! Вовсе не должно быть никаких герцогинь, - но вам не пристало занимать подчиненное положение. И я считаю вас, дорогая моя, равной себе во всех отношениях и... подбросьте-ка, пожалуйста, угля в огонь, милочка! А потом - не возьмете ли вы вот это мое платье, его нужно немножко переделать, ведь вы такая мастерица!
   И старая филантропка заставляла равную себе бегать по ее поручениям, исполнять обязанности портнихи и каждый вечер читать ей вслух на сон грядущий французские романы.
   В описываемое нами время, как, возможно, помнят более пожилые наши читатели, великосветское общество было повергнуто в немалое волнение двумя происшествиями, которые, как пишут газеты, "могли бы дать занятие джентльменам в мантиях". Прапорщик Шефтон похитил леди Барбару Фицзурс, дочь и наследницу графа Брейна, а бедняга Вир Вейн, джентльмен, пользовавшийся до сорока лет безупречной репутацией и обзаведшийся многочисленным семейством, самым внезапным и гнусным образом покинул свой дом из-за мисс Ружемон, шестидесятипятилетней актрисы,
   - Это было поистине неотразимой чертой милого лорда Нельсона, - говорила мисс Кроули, - ради женщины он готов был на все. В мужчине, способном на это, должно быть что-то хорошее. Я обожаю безрассудные браки. Больше всего мне нравится, когда знатный человек женится на дочери какого-нибудь мельника, как сделал лорд Флауэр-дейл. Все женщины приходят от этого в такое бешенство! Я хотела бы, чтобы какой-нибудь великий человек похитил вас, моя дорогая. Не сомневаюсь, что вы для этого достаточно миленькая!
   - С двумя форейторами!.. Ах, как это было бы восхитительно! - призналась Ребекка.
   - А еще мне нравится, когда какой-нибудь бедняк убегает с богатой девушкой. Я мечтаю, чтобы Родон похитил какую-нибудь девушку!
   - Какую девушку, богатую или бедную?
   - Ах вы, дурочка! У Родона нет ни гроша, кроме тех денег, что я даю ему. Он crible de dettes {По уши в долгах (франц.).}. Ему нужно поправить свои дела и добиться успеха в свете.
   - А что, он очень умен? - спросила Ребекка.
   - Умен? Да что вы, душечка! У него в голове и мыслей никаких не бывает, кроме как о лошадях, о своем полку, охоте да игре! Но он должен иметь успех - он так восхитительно испорчен! Разве вы не знаете, что он убил человека, а оскорбленному отцу прострелил шляпу? Его боготворят в полку, и все молодые люди у Уотьера и в "Кокосовой Пальме" клянутся его именем!
   Когда мисс Робекка Шарп посылала своей возлюбленной подруге отчет о маленьком бале в Королевском Кроули и о том, как капитан Кроули впервые выделил ее из ряда других, она, как это ни странно, дала не совсем точный отчет об этом случае. Капитан отличал ее и раньше бесчисленное количество раз. Капитан раз десять встречался с нею в аллеях парка. Капитан сталкивался с нею в полсотне разных коридоров и галерей. Капитан уложили въ постель въ нарочно нагрѣтой для нея комнатѣ. Тотчасъ же послали за докторами. Доктора пришли, посовѣтовались, прописали рецептъ и ушли. Молодая спутница миссъ Кроули, внимательно выслушавшая ихъ наставленія, подала больной противо-воспалительныя лекарства, прописанныя докторами.
   Капитанъ Кроули выѣхалъ изъ Нейтсбриджскихъ казармъ на слѣдующій день. Вороной конь его примялъ солому, разостланную передъ домомъ больной тетки. Капитанъ съ большимъ участіемъ распрашивалъ о здоровьѣ своей родственницы. Положеніе ея было, повидимому, плохо. Горничную ея (кислое женское лицо) засталъ онъ въ необыкновенномъ уныніи, а миссъ Бриггсъ, ея dame de compagne, въ гостиной одну, плачущую. Услышавши о болѣзни дорогой пріятельницы, она поспѣшила домой и хотѣла броситься къ одру болѣзни, но ея не пустили. Чужая подавала лекарство миссъ Кроули, какая-то ненавистная миссъ....
   Слезы прервали ея разсказъ, и она скрыла дальнѣйшее мзліяяіе чувствъ и красный носъ свой въ платкѣ.
   Раудонъ Кроули послалъ печальную горничную доложить о смоемъ пріѣздѣ; новая компаньонка миссъ Кроули, выпорхнувши изъ комнаты больной, протянула ему свою маленькую ручку, бросила гнѣвный взглядъ на смущенную Бриггсъ, кивнула молодому гвардейцу и провела его внизъ, въ пустую столовую, гдѣ не разъ задавали веселые обѣды.
   Здѣсь, расхаживая взадъ и впередъ, они проговорили минутъ десять, безъ сомнѣнія о больной старухѣ; по истеченіи же этого времени раздался громкій звонъ колокольчика въ гостиной, и на немъ немедленно явился мистеръ Боульсъ, довѣренная особа и буфетчикъ миссъ Кроули, простоявшій почти въ продолженіи всего разговора у замочной скважины. Капитанъ вышелъ покручивая усы и сѣлъ на вороного коня, разбивавшаго ногами солому и возбуждавшаго удивленіе въ сбѣжавшейся ватагѣ уличныхъ мальчишекъ. Капитанъ бросилъ взглядъ въ окна столовой, заставляя плясать свою лошадь; женское личико мелькнуло въ окнѣ и въ ту же минуту исчезло, удалившись, безъ сомнѣнія, въ человѣколюбивому занятію въ комнату больной.
   Кто бы могъ это быть? Ввечеру накрыли ужинъ для двухъ особъ. Мистриссъ Фаркинъ, горничная, юркнула въ комнату своей госпожи и начала тамъ возиться, пользуясь отсутствіемъ новой компаньонки, которая сидѣла въ это время за столомъ съ миссъ Бриггсъ.
   Бриггсъ была такъ огорчена, что ничего не могла почти въ ротъ взять. Молодая леди очень нѣжно разрѣзала птицу и такъ ясно попросила подать ей яичницы, что бѣдная Бриггсъ, передъ которой стояло это вкусное блюдо, подскочила, громко брякнула ложкой и упала обратно на стулъ съ истерическимъ рыданіемъ.
   -- Не подать ли миссъ Бриггсъ рюмку вина? сказала молодая леди мистеру Боульсу.
   Боульсъ исполнилъ ея приказаніе. Бриггсъ взяла маленькую рюмку; проглотила судорожно вино, падала легкій стопъ и принялась играть цыпленкомъ на своей тарелкѣ.
   -- Мы, кажется, можемъ прислуживать другъ другу, сказала молодая леди: -- и обойтись безъ мистера Боульса. Мы позвонимъ, мистеръ Боульсъ, если что понадобится.
   Онъ вышелъ и разразился страшнымъ гнѣвомъ надъ подчиненнымъ ему лакеемъ, совершенно ни въ чемъ не виноватымъ.
   -- Напрасно вы принимаете это такъ къ сердцу, миссъ Бриггсъ, оказала молодая леди нѣсколько холоднымъ и саркастическимъ тономъ.
   -- Она такъ больна, и не хо-о-четъ меня видѣть, произнесла сквозь рыданія миссъ Бригсъ.
   -- Она вовсе не такъ больна. Успокойтесь, любезная миссъ Бриггсъ. Она слишкомъ покушала, и только. Теперь ей гораздо лучше, и скоро она совсѣмъ оправится. Ей только лекарства повредили, а впрочемъ она выздоровѣетъ скоро. Пожалуста, успокойтесь; выкушайте вина.
   -- Но отчего же не хочетъ она меня видѣть? О, Матильда, Матильда! Послѣ двадцати трехъ лѣтъ вѣрной дружбы! Такъ-то благодаришь ты бѣдную Арабеллу?
   -- Полноте плакать, бѣдная Арабелла, сказала ея собесѣдница съ легкою усмѣшкой: -- она не хочетъ васъ видѣть только потому, что вы, говоритъ, ухаживаете за нею хуже меня. А мнѣ вовсе нѣтъ удовольствія просаживать надъ нею цѣлыя ночи. Я очень охотно уступила бы эту обязанность вамъ.
   -- Не я ли въ продолженія столькихъ лѣтъ.... А теперь....
   -- Теперь она предпочла вамъ другую. Чтожь, больные капризны, и имъ не надо противорѣчить. Когда она выздоровѣетъ, я уѣду.
   -- Никогда, никогда! воскликнула Арабелла, сильно нюхая стклянку съ солью.
   -- Что, никогда? Она никогда не выздоровѣетъ, или я никогда не уѣду? спросила ея собесѣдница.-- Пустяки! выздоровѣетъ въ недѣлю, и я уѣду къ моимъ малюткамъ и ихъ матери которая нездорова гораздо серьёзнѣе вашей пріятельницы. Вамъ нечего ко мнѣ ревновать, миссъ Бриггсъ. Я -- бѣдная дѣвушка, безъ друзей и безъ злыхъ умысловъ. Я нисколько не намѣрена вытѣснять васъ изъ сердца массъ Кроули. Дайте мнѣ только уѣхать, и она забудетъ меня черезъ недѣлю; а привязанность ея къ вамъ укоренилась съ годами. Налейте-ка мнѣ вина, миссъ Бриггсъ, и будемте друзьями. Право, я очень нуждаюсь въ друзьяхъ.
   Мягкосердая Бриггсъ молча протянула ей руку; но она почувствовала свое отчужденіе тѣмъ глубже, и горько, горько вздохнула объ измѣнчивости Матильды. Черезъ полчаса ужинъ кончился. Миссъ Ребекка Шарпъ (такъ, къ удивленію нашему, любезный читатель, звали собесѣдницу миссъ Бриггсъ), Ребекка ушла наверхъ къ больной и чрезвычайно учтиво выслала вонъ бѣдную Фиркинъ.
   -- Благодарю васъ, мистриссъ Фиркинъ, сказала она.-- Не безпокойтесь, не безпокоитесь; какъ вы все это ловко дѣлаете ! Я позвоню, если что понадобится.
   -- Благодарю васъ.
   И мистриссъ Фиркинъ спустилась внизъ съ бурею ревности въ груди, тѣмъ болѣе опасною, что она принуждена была скрывать ее въ нѣдрахъ собственной души.
   Не отъ этой ли бури распахнулись двери гостиной, когда мистриссъ Фиркинъ поставила ногу на первую ступеньку? Нѣтъ: ихъ украдкой отворила рука миссъ Бриггсъ. Бриггсъ стояла насторожѣ,-- Бриггсъ слышала очень ясно, какъ сходила съ лѣстницы Фиркинъ, ворча и побрякивая ложкою и кастрюлею.
   -- Ну, что? сказала она, когда Фиркинъ вошла въ комнату.
   -- Ммм, проговорила Фиркинъ, покачивая головою.
   -- Что, ей не лучше?
   -- Заговорила всего только разъ. Я спросила ее, какъ она себя чувствуетъ, а она мнѣ въ отвѣтъ -- держи свой языкъ на привязи! О, миссъ Бриггсъ, не думала я, что доживу до этого дня!
   И слезы снова полились ручьемъ.
   -- Что это за миссъ Шарпъ, Фиркинъ? Не думала я, веселясь на святкахъ у друзей моихъ,. Ліонеля Деламира и его любезной супруги, что чужая займетъ между тѣмъ мое мѣсто въ сердцѣ первѣйшаго друга моего, Матильды!
   Вы видите, -- миссъ Бриггсъ выражалась какъ книга; она издала когда то, по подпискѣ, томъ стихотвореній, подъ заглавіемъ "Трели соловья".
   -- Эта миссъ Шарпъ всѣхъ къ себѣ приворожила, сказала Фиркииъ. Сэръ Питтъ не хотѣлъ ее отпустить, да не посмѣлъ только отказать миссъ Кроули. Мистриссъ Бютъ тоже только и дышетъ свободно въ ея присутствіи. Капитанъ отъ нея просто безъ ума. Мистеръ Кроули ревнуетъ ее на смерть. А миссъ Кроули какъ заболѣла, такъ никому не позволяетъ подходить къ себѣ кромѣ миссъ Шарпъ, почему -- не извѣстно. Это не даромъ.
   Эту ночь Ребекка просилѣла надъ миссъ Кроули; на слѣдующую старая леди заснула такъ спокойно, что Ребекка могла нѣсколько часовъ отдохнуть на софѣ, у ногъ больной; вскорѣ потомъ миссъ Кроули оправилась до такой степени, что сидѣла и отъ души хохотала надъ искуснымъ подражаніемъ горести миссъ Бриггсъ, которымъ потѣшала ее Ребекка. Всхлипыванья миссъ Бриггсъ и ея манера прикладыванія платка къ глазамъ были переданы такъ удачно, что миссъ Кроули совершенно повеселѣла, къ удивленію докторовъ, всегда застававшихъ ее въ уныніи и страхѣ смерти при малѣйшемъ недугѣ.
   Капитанъ Кроули являлся каждый день, и каждый день выслушивалъ отъ Ребекки бюллетень о здоровьи тетки. Миссъ Кроули оправлялась такъ быстро, что позволила, наконецъ впустить къ себѣ миссъ Бриггсъ. Нѣжныя сердца легко вообразятъ себѣ, что почувствовала при этомъ сантиментальная миссъ, и какъ трогательно было ихъ свиданіе. Ребекка передразнивала миссъ Бриггсъ въ лицо съ удивительно серьёзною миною, и подражаніе понравилось миссъ Кроули вдвое больше.
   Обстоятельства, бывшія причиною болѣзни миссъ Кроули и отъѣзда ея изъ дома брата, такъ мало романическія, что я не знаю, какъ и объяснить ихъ въ такомъ чувствительномъ разсказѣ. Какъ признаться, что ужинъ изъ морскихъ раковъ былъ причиною недуга, хотя и приписывали его единственно сырой погодѣ? Первый припадокъ болѣзни былъ такъ жестокъ, что Матильда чуть не протянула ногъ. Всѣ родные заболѣли лихорадкой ожиданія касательно духовной, и Раудонъ Кроули думалъ уже обезпечить себѣ фунтовъ тысячу къ началу лондонскаго сезона. Мистеръ Кроули прислалъ ей цѣлую пачку поученій, съ цѣлью приготовить ее къ переходу изъ Паркъ-Лена, съ ярмарки тщеславія, въ другой міръ; но призванный во время искусный врачъ изъ Соутгемотона побѣдилъ морскихъ раковъ и далъ миссъ Кроули возможность возвратиться въ Лондонъ. Баронетъ не могъ скрыть своей досады, что дѣло приняло такой оборотъ.
   Между тѣмъ какъ всѣ суетились около миссъ Кроули, и вѣстники каждый часъ разлетались изъ приходскаго дома съ извѣстіями о ея здоровьи, другая женщина, въ другой части дома, лежала въ тяжкомъ недугѣ, безъ всякаго призрѣнія, и эта женщина была -- сама леди Кроули. Добрый докторъ, взглянувши на все, покачалъ головою. Сэръ Питтъ согласился на этотъ визитъ, потому что за него не надо было платить, и больной предоставили послѣ того полную свободу увядать въ своей уединенной комнатѣ, заботясь о страдалицѣ столько же, сколько о бурьянѣ въ огородѣ.
   Молодыя дѣвочки должны были отказаться отъ неоцѣненныхъ уроковъ своей наставницы. Миссъ Шарпъ оказалась такою неусыпною сидѣлкою, что миссъ Кроули не хотѣла принимать лекарства ни отъ кого, кромѣ нея. Фиркинъ была устранена задолго до отъѣзда ея госпожи изъ деревни. Возвратившись въ Лондонъ, вѣрная служанка нашла печальное утѣшеніе хоть въ томъ, что и миссъ Бриггсъ терзалась завистью и была жертвою такого же вѣроломства; какъ она сама.
   Капитанъ Раудонъ выпросилъ себѣ отсрочку и остался, какъ почтительный племянникъ, дома. Онъ почти не выходилъ изъ голубой залы, возлѣ парадной спальни, въ которой лежала его тетка. Отецъ безпрестанно приходилъ къ нему сюда; или, если Раудонъ шелъ по коридору, то какъ бы ни была тиха его поступь, дверь изъ отцовской комнаты непремѣнно отворялась, и старикъ выглядывалъ изъ за порога. Что заставляло ихъ сторожить другъ друга? Безъ сомнѣнія, соревнованіе во внимательности къ дорогой ихъ сердцу страдалицѣ. Ребекка старалась утѣшать ихъ каждаго порознь и обоихъ вмѣстѣ; они же, почтенные джентельмены, съ жадностью выслушивали изъ ея устъ всѣ новости касательно положенія больной.
   За обѣдомъ (къ обѣду она являлась на полчаса) Ребекка хранила между ними миръ и потомъ исчезала на всю ночь; а Раудонъ уѣзжалъ въ депо, въ Мёдбери, оставляя отца за пуншемъ съ мистеромъ Горроксомъ. Миссъ Шарпъ провела въ комнатѣ миссъ Кроули самыя убійственныя двѣ недѣли; но нервы ея были, казалось, созданы изъ стали, и скучная обязанность сидѣлки ея не утомляла.
   Только по прошествіи долгаго времени призналась она, какъ тяжела была для нея эта должность, и какъ несносна и капризна была въ болѣзни веселая леди: какъ мучила ее безсонница, какъ боялась она смерти,-- сколько долгихъ ночей провела она почти въ бреду о будущей жизни, о которой во время здоровья почти вовсе и не знала. Вообразите себѣ, молодой читатель, свѣтскую, себялюбивую, безобразную старушку, мучимую болью и страхомъ, и въ добавокъ безъ парика!
   Шарпъ бодрствовала надъ ея печальнымъ ложемъ съ неодолимымъ терпѣніемъ. Ничто отъ нея не ускользало; она, какъ умный управитель, всѣмъ умѣла пользоваться. Впослѣдствіи времени она разсказывала о болѣзни миссъ Кроули презабавныя исторіи, заставлявшія героиню краснѣть сквозь искусственный румянецъ. Во время ея болѣзни миссъ Шарпъ ни на волосъ не утратила своей бодрости, спала легкимъ сномъ, какъ всѣ люди съ спокойною совѣстью, и могла вздремнуть во всякое время дня и ночи, на лицѣ ея не было замѣтно почти никакихъ слѣдовъ утомленія. Она была, можетъ быть, нѣсколько блѣднѣе, и темные круги около глазъ обозначались рѣзче, но, выходя изъ комнаты больной, она всегда улыбалась и была свѣжа и мила въ своемъ простомъ нарядѣ точно также, какъ одѣвшись на парадный балъ.
   Капитанъ видѣлъ это и бѣсновался вокругъ нея какъ къ конвульсіяхъ. Мохнатая стрѣла любви проникла сквозь его толстую кожу. Шесть недѣль, близость, удобство свиданій одолѣли его. Онъ открылся теткѣ, онъ открывался всѣмъ въ мірѣ. Она подсмѣивалась надъ нимъ; она замѣтила его глупость; она предостерегала его и кончила признаніемъ, что Шарпъ самое ловкое, причудливое, доброе, простое и милое созданіе въ цѣлой Англіи,-- Раудонъ не долженъ шутить ее сердцемъ,-- миссъ Кроули никогда этого ему не проститъ. Она сама была очарована Ребеккой и полюбила ее какъ родную дочь. Раудонъ долженъ уѣхать, возвратиться къ своему полку въ Лондонъ и не играть чувствами простодушной дѣвушки.
   Много разъ добрая леди, сострадая къ горькому положенію напитана, доставляла ему случай видѣться съ миссъ Шарпъ въ приходскомъ домѣ и провожать ее домой. Есть люди извѣстнаго, свойства; они видятъ и крючокъ, и нитку, и удочку, но если влюблены, то никакъ не могутъ удержаться отъ приманки: непремѣнно бросятся на нее. Раудонъ видѣлъ ясно, какъ дважды два, что Ребекка приманка на удочкѣ мистриссъ Бютъ. Раудонъ былъ не мудрецъ; но онъ провелъ нѣсколько сезоновъ въ Лондонѣ. Слабый свѣтъ мелькнулъ ему въ нѣкоторыхъ словахъ мистриссъ Бютъ.
   -- Припомните мои слова, Раудонъ, сказала она: -- Миссъ Шарпъ сдѣлается когда нибудь вашею родственницею.
   -- Какою, мистриссъ Бютъ? А? Френсисъ мѣтитъ на нее, что ли? спросилъ лукавый офицеръ.
   -- Нѣтъ, ближе,отвѣчала мистриссъ Бютъ, сверкнувши черными глазами.
   -- Не Питтъ же?-- Ему она не достанется. Онъ не стоитъ. Онъ записанъ за леди Шипшенксъ.
   -- Вотъ мужчины!.... рѣшительно ничего не замѣчаютъ; просто слѣпы. Если съ миссъ Кроули что нибудь случится, такъ миссъ Шарсъ будетъ вашею мачихой. Вотъ что....
   Раудонъ Кроули испустилъ, въ знакъ своего удивленія громкій свистъ. Отрицать вѣрности предположенія мистриссъ Бютъ было нельзя. Онъ самъ замѣтилъ, что миссъ Шарпъ нравится его отцу. Онъ хорошо зналъ нравъ старика....
   Не докончивши разговора, онъ ушелъ домой, покручивая усы и убѣжденной, что нашелъ ключъ къ тайнѣ мистриссъ Бютъ.
   -- Клянусь Юпитеромъ, это изъ рукъ вонъ! думалъ Раудонъ.-- Эта женщина готова, кажется, погубить бѣдную дѣвушку, лишь бы только она не вступила въ семейство леди Кроули.
   Увидѣвши Ребекку, онъ началъ подшучивать съ своею обыкновенною любезностью надъ любовью отца. Но Ребекка сердито подняла голову, посмотрѣла ему прямо въ глаза и сказала:
   -- Хорошо, положимъ, что онъ, дѣйствительно, ко мнѣ неравнодушенъ. Я это знаю, да и для другихъ это не тайна. Такъ чтожъ, вы думаете я боюсь его, капитанъ Кроули? Думаете, что-я не съумѣю защитить своей чести?
   И она приняла гордую осанку.
   -- Я? о.... я... я только такъ... предостерегая.... смотрите... проговорилъ капитанъ, крутя свои усы.
   -- Вы, намекаете на что-то безчестное? сказала она, вспыхнувши.
   -- О!... право.... миссъ Ребекка.... отвѣчалъ герой.
   -- Чтожь, вы думаете, что во мнѣ нѣтъ чувства собственнаго достоинства, потому что я бѣдная сирота? Вы думаете, что я гувернантка, такъ во мнѣ нѣтъ столько смысла и благородныхъ правилъ, какъ у васъ? Я Монморанси. Что, по вашему, Монморанси хуже Кроули?
   Когда миссъ Шарпъ бывала взволнована и говорила о родственникахъ съ материнской стороны, въ рѣчахъ ея слышался легкій иностранный выговоръ, что придавало особенную прелесть ея звонкому голоску.
   -- Нѣтъ! продолжала она, разгорячаясь все больше и больше -- я могу сносить бѣдность, но не стыдъ, невниманіе, но не оскорбленіе, -- и еще отъ васъ!
   И она залилась слезами
   -- Полноте, миссъ Шарпъ.... полноте, Ребекка... клянусь Юпитеромъ, -- я ни за тысячу фунтовъ не хотѣлъ бы... перестаньте, Ребекка!
   Но ея уже не было къ комнатѣ. Она уѣхала въ этотъ день съ миссъ Кроули. Это случилось передъ болѣзнію послѣдней. За обѣдомъ она была необыкновенно жива и мила, но рѣшительно не хотѣла замѣчать ни взглядовъ, ни намековъ, ни неловкихъ извиненій сконфуженнаго гвардейца. Такого рода стычки безпрестанно повторялись въ продолженіи всей компаніи; но о нихъ скучно разсказывать въ подробности. Тяжелая кавалерія Кроули ежедневно обращалась въ бѣгство.

-----

   Если бы баронетъ не боялся упуститъ наслѣдства сестры, онъ никогда не согласился бы лишить дочерей своихъ уроковъ ихъ воспитанницы. Старый домъ превратился безъ Ребекки въ пустыню; такъ полезна и необходима сдѣлалась она для него. Письма сэра Питта оставались непереписанными и неисправленными; счетъ въ книгахъ не былъ сведенъ, хозяйство запущено, -- и все это по случаю отсутствія милой секретарши. По содержанію и орѳографіи многочисленныхъ его посланій, содержавшихъ въ себѣ просьбы и приказанія возвратиться, можно было ясно увидѣть, какъ необходима была для него такая письмоводительница. Почти каждый день являлось отъ баронета письмо къ Ребеккѣ съ просьбою о возвращеніи, или къ миссъ Кроули съ патетическими возгласами объ ущербѣ въ воспитаніи его дочерей. Но миссъ Кроули обращала на нихъ очень мало вниманія.
   Миссъ Бриггсъ не была формально отпущена, но, какъ компаньонкѣ, ей нечего было дѣлать, и положеніе ея было смѣшно. Она проводила время съ собачкой въ гостиной или съ недовольной Фиркинъ къ комнатѣ ключницы. Ребекка тоже не была собственно при мѣстѣ въ Паркъ-Ленѣ, хотя миссъ Кроули и слышать не хотѣла объ ея отъѣздѣ. Миссъ Кроули имѣла обыкновеніе принимать какъ можно больше услугъ отъ людей побѣднѣе себя, и потомъ, когда они становились ей не нужны, прощаться съ ними очень равнодушно.
   Несмотря на простоту и дѣятельность, любезность и невозмутимую веселость Ребекки, хитрая леди, на которую сыпались эти дары пріязни, едва ли не сомнѣвалась въ искренности ея расположенія. Въ головѣ миссъ Кроули не разъ, должно быть, шевелилась мысль, что даромъ никто ничего не станетъ дѣлать. Зная свои чувства къ людямъ, она, разумѣется, была въ состояніи догадываться и о чувствахъ другихъ къ себѣ, и знала, вѣроятно, что не имѣть друзей -- обыкновенная участь тѣхъ, которые сами ни о комъ не заботятся.
   Какъ бы то ни было, Ребекка доставляла ей много удовольствія и миссъ Кроули подарила ей пару новыхъ платьевъ да старую шаль и коллье, доказывая ей свою дружбу кромѣ того еще тѣмъ, что злословила въ разговорахъ съ новой пріятельницей всѣхъ старыхъ знакомыхъ; а это, вы знаете, самое трогательное доказательство уваженія и вниманія въ человѣку. Миссъ Кроули питала даже неопредѣленныя мысли о какомъ нибудь большимъ благодѣяніи,-- думала выдать Ребекку за аптекаря Кломпа или пристроить ее инымъ образомъ, или отослать обратно къ Питту, когда сезонъ въ Лондонѣ окончательно начнется и Ребекка будетъ ей совершенно не нужна.
   Когда миссъ Кроули начала выздоравливать и вышла въ гостиную, Ребекка пѣла и забавляла ее разными способами; потомъ, когда она начала выѣзжать, Ребекка выѣзжала съ ней.
   Ребекка и Амелія, какъ можно себѣ вообразить, обмѣнялись еще до этого событія многими письмами. Во время пребыванія Ребекки въ Гемпширѣ, вѣчная дружба, конечно, значительно поостыла, постарѣла и похудѣла, такъ что съ обѣихъ сторонъ позволительно было ожидать упраздненія званія друга. Дѣло въ томъ, что у каждой изъ нихъ были свои заботы. Встрѣтившись опять, онѣ бросились другъ другу въ объятія съ жаромъ, отличающимъ встрѣчи барышень; Ребекка исполнила свою роль съ отличнымъ искуствомъ и энергіей, а Амелія покраснѣла отъ сознанія вины, состоявшей въ холодности къ подругѣ.
   Первое свидапіе ихъ было коротко. Амелія только что собралась итти гулять. Миссъ Кроули ждала Ребекку въ своемъ экипажѣ, и слуги ея дивились, куда это они заѣхали. На честнаго Самбо смотрѣли они какъ на диковинку, какъ на туземца неизвѣстнаго имъ квартала; но когда появилась Амелія съ улыбкою на устахъ (Ребекка должна была подвести ее въ миссъ Кроули, которая горѣла нетерпѣніемъ ее увидѣть, но по слабости здоровья не могла выйти изъ экипажа), когда появилась, говорю я, Амелія, ливрейная паркъ ленская аристократія удивилась еще больше, какъ могло такое созданіе очутиться въ Блумсбери? Миссъ Кроули была очарована милымъ зардѣвшимся личикомъ дѣвушки, робко и граціозно подошедшей привѣтствовать покровительницу своего друга.
   -- Что за личико, что за голосокъ! сказала миссъ Кроули, уѣзжая послѣ краткаго свиданія.-- Подруга ваша очаровательное созданіе, миссъ Шарль! Пригласите ее въ Паркъ-Ленъ, слышите ли?
   У миссъ Кроули былъ хорошій вкусъ. Она любила естественность, за вычетомъ робости; любила красивыя лица, какъ любила хорошія картины и фарфоръ. Она заговаривала объ Амеліи разъ по шести на день, говорила съ большимъ увлеченіемъ, и разсказала о ней Раудону Кроули, пріѣхавшему исполнить долгъ почтительнаго племянника -- откушать съ тетушкой.
   Ребекка, разумѣется, поспѣшила прибавить, что Амелія уже просватана, за лейтенанта Осборна, -- старинная любовь!
   -- Онъ кажется, армейскій? спросилъ капитанъ Кроули и не безъ усилія припомнилъ нумеръ его полка.
   -- Капитана его зовутъ Доббинъ, сказала Ребекка.
   -- А, знаю, сказалъ Кроули: -- это тотъ долговязый, что на всѣхъ натыкается. А Осборнъ недуренъ собою, съ широкими черными бакенбардами?
   -- Съ ужасными, сказала Ребекка,-- и ужасно ими гордится.
   Вмѣсто отвѣта Раудонъ захохоталъ, и когда миновался этотъ припадокъ веселости, отвѣчалъ на вопросы дамъ.
   -- Онъ воображаетъ, что умѣетъ играть на бильярдѣ. Я выигралъ у него двѣ сотни въ Кокосовомъ деревѣ. Ему играть на бильярдѣ! Намедни онъ и съиградь бы нѣсколько партій, да капитанъ Доббинъ увелъ его прочь.
   -- Можно ли, Раудонъ! замѣтила миссъ Кроули.
   -- Чтожь такое? Изъ всей молодежи онъ самый неопытный. Дьюсесъ и Тарквинъ тянутъ съ него сколько ихъ душѣ угодно. Онъ готовъ хоть въ преисподнюю, лишь бы только показаться съ какимъ нибудь лордомъ. Онъ платитъ за ихъ обѣды въ Гриничѣ, и они зовутъ еще гостей.
   -- И общество собирается очень хорошее, смѣю сказать.
   -- Совершенно справедливо, миссъ Шарпъ. -- Вы всегда говорите истины. Необыкновенно хорошее, отборное общество, -- ха, ха, ха!
   И капитанъ продолжалъ хохотать все громче и громче, воображая, что сказалъ остроту.
   -- Не будьте такъ злы, Раудонъ, сказала его тетка.
   -- Отецъ его страшно, говорятъ, богатъ, продолжалъ Раудонъ.
   -- Фи, капитанъ Кроули, я предостерегу Амелію. Мужъ игрокъ!
   -- Это ужасно, не правда ли? произнесъ капитанъ торжественно и вдругъ, пораженный внезапною мыслью, прибавилъ: онъ будетъ здѣсь, говорю я вамъ.
   -- Можно его принять? спросила тетушка.
   -- Можно ли? конечно, отвѣчалъ капитанъ. -- Я напишу ему: онъ придетъ. Посмотримъ, умѣетъ ли онъ играть въ пикетъ также, какъ въ бильярдъ. Гдѣ онъ живетъ, миссъ Шарпъ?
   Миссъ ІІІарпъ сказала ему адресъ лейтенанта, и черезъ нѣсколько дней послѣ этого разговора Осборнъ получилъ письмо, написанное школьнымъ почеркомъ Раудона, съ присовокупленіемъ приглашенія отъ миссъ Кроули.
   Ребекка съ своей стороны послала пригласить Амелію, которая, разумѣется, тотчасъ же приняла приглашеніе, узнавши, что Джоржъ будетъ тамъ. Условились, что Амелія проведетъ утро съ дамами въ Паркъ-Ленѣ. Ребекка разъигрывала роль покровительницы; она была ловка, а подруга ея такъ кротка, что подчинялась всякому, кому только приходила охота командовать, и повиновалась Ребеккѣ безпрекословно. Миссъ Кроули была замѣчательно любезна. Она продолжала восхищаться Амеліей, говорила о ней въ ея присутствіи, какъ будто она кукла, или служанка, или картинка, и удивлялась ей съ самымъ милостивымъ простодушіемъ. Невѣроятное вниманіе миссъ Кроули было Амеліи въ тягость, и изъ всѣхъ женщинъ въ Паркъ-Ленѣ честная миссъ Бриггсъ полюбилась ей едва ли не больше всѣхъ. Она сочувствовала ей, какъ всѣмъ угнетеннымъ и кроткимъ существамъ: она не была тѣмъ, что называется femme d'esprit.
   Джоржъ явился на обѣдъ.
   Большая семейная карета Осборновъ доставила его изъ Россель-сквера въ Паркъ-Ленъ. Молодыя леди, которыя не были приглашены, выказывали совершенное равнодушіе къ этому маловажному обстоятельству, но заглянули въ баронскую книгу, въ статью: сэръ Питтъ Кроули, и прочли все, что сказано въ ней о семействѣ и родѣ Кроули, Бинки, ихъ родственниковъ, и пр. и пр. Раудонь Кроули принялъ Джоржа Осборна очень вѣжливо и радушно, хвалилъ его игру на бильярдѣ, спросилъ, когда хочетъ онъ отъигрываться, любопытствовалъ узнать разныя подробности о его полкѣ и предложилъ бы ему съиграть въ пикетъ въ этотъ же вечеръ, если бы миссъ Кроули не запретила игры у себя въ домѣ. Такимъ образомъ кошелекъ молодого лейтенанта былъ спасенъ, по крайней мѣрѣ на этотъ день. Впрочемъ, они условились сойтись завтра въ другомъ мѣстѣ: взглянуть на лошадь, которая имѣлась въ продажѣ у Кроули, попробовать ее въ паркѣ, отобѣдать вмѣстѣ и провести вечеръ въ веселой компаніи.
   -- То есть, если вы не должны быть у прекрасной миссъ Седли, прибавилъ Кроули съ лукавымъ взглядомъ. Милое созданіе, клянусь честью, Осборнъ!
   Осборнъ обѣщалъ притти на rendez-vous. Когда они сошлись на другой день, Кроули нашелъ, что новый пріятель его отличный верховой ѣздокъ, и познакомилъ его съ тремя или четырьмя молодыми людьми изъ высшаго круга, знакомство съ которыми ужасно возвеличило юнаго офицера въ собственномъ мнѣніи.
   -- А что миссъ Шарпъ? здорова? спросилъ Осборнъ своего пріятеля за стаканомъ вина, разъигрывая отчаяннаго денди. Славная дѣвушка! Довольны ею у васъ въ Квинсъ-Кроули? Миссъ Седли прошедшій годъ ужасно ее полюбила.
   Капитанъ Кроули посмотрѣлъ на него довольно дико и слѣдилъ за нимъ, когда тотъ пошелъ возобновить знакомство съ прекрасною гувернанткой. Поведеніе ея должно было, однакоже, успокоить Кроули, если въ сердцѣ его пробудилась ревность.
   Когда молодые люди взошли наверхъ, Осборнъ, представленный сперва миссъ Кроули, подошелъ къ Ребеккѣ и поклонился ей съ покровительнымъ видомъ. Онъ собирался обласкать и ободрить ее, хотѣлъ даже пожать ей, какъ пріятельницѣ Амеліи, руку, и съ словами:
   -- А, миссъ ІІІарпъ! каково вы поживаете? протянулъ ей лѣвую руку, ожидая, что такая честь приведетъ ее въ смущеніе.
   Миссъ Шарпъ подала ему пальчикъ правой руки и кивнула головой такъ холодно и убійственно, что Раудонъ Кроули, слѣдившій за всѣмъ этимъ маневромъ изъ другой комнаты, едва удержался отъ смѣху, видя, какъ смутился лейтенантъ, какъ онъ остановился, секунды двѣ не зналъ, что ему дѣлать, и пожалъ наконецъ протянутый ему пальчикъ очень неловко.
   -- Она собьетъ хоть кого, клянусь Юпитеромъ! сказалъ въ восторгѣ капитанъ.
   А лейтенантъ, чтобы завязать разговоръ, спросилъ Ребекку, довольна ли она своимъ новымъ мѣстомъ.
   -- Моимъ мѣстомъ? сказала миссъ Шарпъ холодно:-- вы очень любезны, что напоминаете мнѣ о немъ. Мѣсто довольно сносное: жалованье порядочное,-- конечно, я думаю, меньше, нежели у миссъ Виртъ, которая при вашихъ сестрахъ, въ Россель-скверѣ. Что онѣ? Я не смѣю, конечно, спрашивать....
   -- Это отчего? спросилъ Осборнъ.
   -- Онѣ никогда не удостоивали меня своего рааговора и ни разу не приглашали къ себѣ, когда я жила у Амеліи: но вѣдь мы, бѣдные гувернантки, къ этому привыкли, вы знаете.
   -- Полноте!
   -- По крайней мѣрѣ въ нѣкоторыхъ домахъ, продолжала Ребекка.-- Вы не можете себѣ представить, какая бываетъ разница Мы здѣсь въ Гемпширѣ не такъ богаты, какъ вы, счастливцы, къ Сити. Но зато я въ джентльменскомъ семействѣ, среди членовъ старинной англійской фамиліи. Вы, вѣроятно, знаете, что отецъ сэра Питта отказался отъ перства. Вы видите, какъ со мною обходятся. Право, прекрасное мѣсто. Какъ любезно съ вашей стороны, что вы объ этомъ освѣдомились!
   Осборнъ смѣшился. Гувернантка говорила свысока и персифлировала молодого льва, такъ что онъ совершенно потерялся и не зналь, какъ прекратить этотъ разговоръ.
   -- А я думалъ, что жители Сити вамъ полюбились, сказалъ онъ гордо.
   -- То есть прошедшій годъ, когда я только что простилась съ ужасной школой? Конечно. Какая ученица не рада вырваться на праздники домой? И могла ли я дѣлать тогда сравненія? О, вы не повѣрите, мистеръ Осборнъ, что значитъ полтора года жизни въ кругу джентльменовъ. Что касается до Амеліи, это, безспорно, перлъ, который нигдѣ не утратитъ своей цѣны. А что мистеръ Джоржъ -- удивительный мистеръ Джоржъ?
   -- Прошедшій годъ этотъ удивительный Джоржъ, если не ошибаюсь, вамъ нравился, замѣтилъ Осборнъ
   -- Какъ вы злы! Entre nous, я по немъ не вздыхала, но если бы онъ спросилъ меня о томъ, о чемъ говорятъ въ эту минуту ваши выразительные глаза, я не отвѣчала бы нѣтъ.
   Осборнъ бросилъ на нее взглядъ, говорившій: въ самомъ дѣлѣ! вотъ одолжила!
   -- Что за честь имѣть васъ своякомъ! Быть свояченицей Джоржа Осборна, сына Джона Осборна, внука.... какъ звали вашего дѣдушку, мистеръ Осборнъ? Не сердитесь, пожалуете. Я не спорю: я вышла бы за Джозефа Седли. Чего же лучше для бѣдной сироты? Теперь вы знаете всю тайну. Я откровенна, а съ вашей стороны было очень любезно намекнуть на это обстоятельство, -- очень любезно и учтиво. Амелія! мы съ мистеромъ Осборномъ говоримъ о твоемъ братѣ Джозефѣ. Что онъ? здоровъ?
   Джоржъ былъ совершенно сбитъ съ толку. Не то, чтобы Ребекка была права, но она съумѣла повести дѣло такъ, что Осборнъ остался не правъ. Онъ отступилъ со стыдомъ, чувствуя, что если простоитъ тутъ еще минуту, то явится передъ Амеліей дуракомъ
   Джоржъ не былъ столько низокъ, чтобы захотѣть мстить женщинѣ; но онъ не удержался на другой день, при встрѣчѣ съ Кроули, отъ нѣкоторыхъ откровенныхъ замѣчаній на счетъ Ребекки: сказалъ, что она шпилька, кокетка и проч. Со всѣмъ этимъ Кроули соглашался, и не прошло и двадцати четырехъ часовъ, какъ все это было извѣстно Ребеккѣ и удвоило ея прежнее уваженіе къ Осборну. Женскій инстинктъ говорилъ ей, что онъ разстроилъ ея первые любовные замыслы, и она уважала его сообразно этой заслугѣ.
   -- Берегитесь, говорилъ онъ Кроули, купивши у него лошадь и проигравши нѣсколько десятковъ гиней послѣ обѣда.-- Берегитесь: я знаю женщинъ и совѣтую вамъ быть осмотрительнѣе.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ Кроули. -- Вы далеко видите.
   И Джоржъ ушелъ, думая, что Кроули совершенно правъ. Онъ разсказалъ Амеліи, какъ посовѣтовалъ онъ Раудону Кроули, славному, прямому малому, остерегаться лукавой Ребекки.
   -- Кого? спросила Амелія.
   -- Вашей пріятельницы, гувернантки. -- Чему же вы удивляетесь?...
   -- Что вы надѣлали, Джоржъ? воскликнула Амелія, женскій умъ которой, изощренный любовью, въ одну минуту увидѣлъ тайну, невидимую ни для миссъ Кроули, ни для Бригсъ, ни для близорукихъ очей Осборна.
   Когда Ребекка окутывала ее шалью въ особой комнатѣ и пріятельницы нашли удобную, минуту поговорить по секрету (что составляетъ великое наслажденіе въ женской жизни), Амелія взяла ее за обѣ руки и сказала:
   -- Ребенка, я вижу все.
   Ребекка поцаловала ее,-- и ни слова больше не было сказано объ этомъ предметѣ. Но тайнѣ суждено было вскорѣ обнаружиться.
  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА XV.

НОВЫЙ ЖЕНИХЪ РЕБЕККИ.

   Спустя нѣсколько времени послѣ описанныхъ происшествій, когда Ребекка находилась еще въ домѣ своей старой покровительницы, на дому сэра Питта появился между многими гербами еще одинъ -- особеннаго вида. Такое явленіе въ печальной части города, надъ мрачнымъ домомъ сэра Питта, возвѣщало печальное событіе -- смерть кого нибудь изъ фамиліи Кроули, но, вѣроятно, не нашего достойнаго баронета. Гербъ былъ тотъ самый, который нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ уже вывѣшенъ здѣсь по случаю смерти старушки-матери сэра Витта Кроули. Заброшенный съ тѣхъ поръ гдѣ-то въ мрачныхъ кладовыхъ, онъ снова появился вѣстникомъ кончины бѣдной Розы Даусонъ. Сэръ Питтъ Кровли еще разъ овдовѣлъ. Гербъ былъ очень простъ: вмѣсто аллегорическихъ изображеній фамиліи Кроули, въ немъ мѣстами красовались печальные символы смерти.
   Мистеръ Кроули одинъ только бодрствовалъ при смертномъ одрѣ несчастной леди Кроули, одинъ только онъ утѣшалъ ее въ послѣднія минуты жизни и напутствовалъ, какъ могъ, при переходѣ ея въ вѣчность. Въ послѣдніе годы, она отъ него только слышала ласки, видѣла дружбу, чувствовала кроткую привязанность, на которыя имѣла болѣе права отъ другихъ. Душа ея давно была мертва; она продала ее за блестящее желаніе быта женою сэра Питта Кроули. Ярмарка Тщеславія! Сколько подобныхъ сдѣлокъ ежедневно видимъ мы на твоемъ полѣ между маменьками и дочерьми!
   Въ минуту кончины, мужъ леди Кроули находился въ Лондонѣ за вѣчными своими хлопотами по тяжебнымъ дѣламъ. Но ему выдавались иногда свободныя минуты заглянуть, что дѣлается въ Паркъ-Лейнѣ, и повидаться съ нашей миленькой Ребеккой. Каждый разъ, при своемъ посѣщеніи, онъ просилъ ее, увлекалъ ее и даже приказывалъ ей возвратиться къ своимъ молоденькимъ деревенскимъ питомицамъ, оставшимся при болѣзни матери совершенно безъ присмотра. Миссъ Кроули и слышать не хотѣла объ ея отъѣздѣ. Въ цѣломъ Лондонѣ не нашлось бы модной дамы съ такою удивительной способностью покидать докучливыхъ друзей, какою обладала миссъ Кроули; при всемъ томъ она прилѣпилась къ Ребеккѣ со всею энергіей души.
   Нельзя ожидать, чтобы извѣстіе о кончинѣ леди Кроули пробудило хоть искру сожалѣнія или воспоминанія о ней, въ кругу любезной ея родственницы.
   -- Какъ вы думаете, друзья мои? я такъ ужь устарѣла, что меня никто не выберетъ и въ третьи, сказала миссъ Кроули, и послѣ минутнаго молчанія прибавила: -- я полагаю, что братъ мой будетъ такъ благоразуменъ -- не жениться на третьей.
   -- Воображаю, какъ разгнѣвался бы мой братъ тогда, замѣтилъ Раудонъ.
   Ребекка ни слова не сказала. Судя по угрюмой наружности, казалось, она болѣе всѣхъ была тронута потерей. Она оставила комнату за долго до ухода Раудона, не сказавъ ему ни слова; но случай помогъ имъ встрѣтиться внизу и обмѣняться сладкимъ разговоромъ....
   На другое утро, Ребекка, глядя за окно, испугала миссъ Кроули, внимательно читавшую французскій романъ, внезапнымъ восклицаніемъ:
   -- Сэръ Питтъ Кроули идетъ!
   Раздался колокольчикъ.
   -- Вотъ не кстати вздумалъ явиться. Я не могу его видѣть теперь. Я не хочу видѣть его. Скажите Боульсу, что меня нѣтъ дома; а лучше всего, милая Ребекка, спуститесь внизъ сами и скажите ему, что я очень нездорова и никого не принимаю; да и дѣйствительно, мои нервы очень слабы; они не вынесутъ встрѣчи съ милымъ братцемъ, бѣгло проговорила миссъ Кроули и снова начала читать романъ.
   -- Миссъ Кроули не можетъ видѣть васъ, сэръ Питтъ, она очень не здорова, говорила Ребекка, сбѣжавъ внизъ и встрѣтивъ сэра Питта.
   -- Тѣмъ лучше, возразилъ старикъ: -- мнѣ только васъ и нужно видѣть, моя несравненная миссъ Шарпъ. Пойдемте на минуту въ эту комнату,-- и они вошли, въ нее. Я пришелъ за вами, миссъ, и непремѣнно долженъ взять васъ съ собой въ деревню, сказалъ баронетъ, снимая черныя перчатки и черную шляпу съ огромнымъ креповымъ бантомъ. Въ глазахъ его было такое странное выраженіе, такъ внимательно устремилъ онъ ихъ на Ребекку, что та не на шутку испугалась.
   -- Я сама думаю скоро уѣхать отсюда, проговорила она слабымъ голосомъ: -- какъ только миссъ Кроули будетъ получше, я долгомъ поставлю возвратиться къ моимъ милымъ дѣтямъ....
   -- Да, да; я эту пѣсню слышу третій мѣсяцъ, отвѣчалъ сэръ Питтъ -- третій мѣсяцъ вы возитесь съ моей сестрой, смотрите на нее; дождетесь вы того, что она васъ, какъ старый башмакъ, износитъ, да и сброситъ. Я вамъ говорю, кажется, довольно ясно, что вы мнѣ нужны. Я отравляюсь въ Кроули на похороны. Поѣдете ли вы со мной? говорите; да или нѣтъ?
   -- Я не смѣю.... я не думаю.... слѣдовало бы быть съ вами, сэръ, сказала Ребекка, повидимому въ сильномъ волненіи.
   -- И повторяю вамъ, что вы мнѣ нужны, говорилъ сэръ Питтъ, разводя пальцемъ по столу. Я не знаю, что мнѣ дѣлать безъ васъ. Съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали, я не узнаю дома своего. Вездѣ безпорядокъ, все опустилось. Счеты мои остановились. Нѣть, нѣтъ! вы должны.... непремѣнно должны ѣхать со мной.... Ребекка, милая Ребекка, добрая Ребекка! поѣдемте со мной, я умоляю васъ!
   -- Но какже я поѣду, скажите мнѣ, сэръ Питтъ? спросила Ребекка со вздохомъ.
   -- Какъ? очень просто. Поѣзжайте, если хотите, какъ леди Кроули, отвѣчалъ баронетъ, сжимая креповую шляпу.-- Довольны ли вы теперь? Поѣзжайте въ Кроули и будьте моей женой. Вы мнѣ можете быть парой: я не посмотрю на происхожденіе. Такой леди, какъ вы, я еще не встрѣчалъ. Въ вашемъ маленькомъ мизинчикѣ болѣе мозгу, чѣмъ у другого баронета въ цѣлой головѣ. Говорите же мнѣ скорѣй, Ребекка, да или нѣтъ?
   -- О, сэръ Питтъ! вскричала Ребекка, чрезвычайно разстроенная.
   -- Говорите да, моя Ребекка! продолжалъ сэръ Питтъ. -- Я старъ, это правда, но добръ. Такой доброй души вы не найдете въ юношѣ. Я осчастливлю васъ, вы это увидите; вы будете дѣлать, чтб вашей душѣ угодно; тратьте денегъ, сколько хотите, и поступайте во всемъ и со всѣми, какъ знаете. Я все для васъ сдѣлаю. Взгляните! и съ этимъ словомъ онъ упалъ передъ ней на колѣни и улыбался ея какъ сатиръ.
   Изумленная Ребекка отбросилась назадъ. До этого времени намъ еще ни разу не случалось видѣть, чтобъ она когда ни будь теряла присутствіе духа; а теперь это въ ней ясно проявилось; она плакала въ первый разъ въ жизни непритворными слезами.
   -- О, сэръ Питтъ! говорила она. -- Сэръ Питтъ! еслибъ вы знали! я ... я уже замужемъ.
   Сэръ Питтъ, услыхавъ страшное признаніе Ребекки, перемѣнилъ свое умильное положеніе, выпрямился и произнесъ слѣдующія слова, которыя еще болѣе перепугали бѣдную Ребекку:
   -- Вы замужемъ!... вы.... вы!... не можетъ быть, это злая шутка съ вашей стороны! Вы смѣетесь надо мной. Кто вздумаетъ на васъ жениться?... за вами нѣтъ ни гроша денегъ!
   -- Замужемъ, замужемъ! говорила Ребекка, въ припадкѣ слезъ.
   Голосъ ея дрожалъ отъ душевнаго волненія; бѣленькій платочекъ прикрывалъ ея миленькіе глазки; она, облокотившись на каминъ, едва стояла на ногахъ. Чье сердце не тронулось бы при подобномъ выраженіи искренней печали?
   -- О, сэръ Питтъ, добрый сэръ Питтъ! не сочтите меня за неблагодарную. Одно только ваше великодушіе вынудило мою тайну.
   -- Что вы мнѣ толкуете о великодушіи? закричалъ сэръ Питтъ. -- Скажите лучше, за кѣмъ вы замужемъ? и когда это случилось?
   -- Поѣдемте въ деревню, сэръ! Позвольте мнѣ попрежнему во всемъ быть вашимъ сотрудникомъ. Ради Бога, сэръ Питтъ, не разлучайте меня съ прекрасной вашей усадьбой!
   -- А, понимаю: васъ, вѣрно, онъ покинулъ? говорилъ баронетъ, воображая, что онъ дѣйствительно началъ понимать, въ чемъ дѣло. Но ничего, Бекки, -- поѣдемте, если хотите. Вамъ не удастся кушать свадебнаго пирога -- что дѣлать! Во всякомъ случаѣ я сдѣлалъ вамъ завидное предложеніе. Поѣдете какъ гувернантка -- это совершенно въ вашей волѣ.
   Ребекка протянула ему руку. Слезы душили ее; ея кудри спустились на лицо и разостлались по камину, на который она склонялась.
   -- Мужъ вашъ убѣжалъ, не такъ ли? говорилъ сэръ Питтъ, стараясь придать словамъ своимъ утѣшительное выраженіе. -- Ничего, Ребекка : я буду заботиться о васъ.
   -- О, сэръ Питтъ! возвратиться въ вашу усадьбу будетъ счастіемъ, гордостью жизни моей; я стала бы беречь вашихъ малютокъ, пещись по прежнему о васъ. Вы часто мнѣ говаривали, какъ оставались довольны услугами вашей маленькой Ребекки. Я всегда буду вспоминать съ благодарностію о вашемъ настоящемъ предложеніи. Я не могу быть вашей женой, сэръ, позвольте мнѣ быть.... быть вашей дочерью !
   При послѣднихъ словахъ, Ребекка трагически упала на колѣни и, схвативши его черную, жосткую руку въ свои маленькія, пухленькія ручки, смотрѣла ему въ лицо съ неподражаемымъ умиленіемъ и надеждой,-- какъ вдругъ открылась дверь и въ комнату вошла миссъ Кроули.
   Мистриссъ Фиркинъ и миссъ Бриггсъ, случайно были въ сосѣдней комнатѣ, въ которую вошли Ребекка и сэръ Питтъ. Сквозь замочную скважину (также случайно) они увидѣли, какъ сэръ Питтъ палъ на колѣни и сдѣлалъ предложеніе Ребеккѣ. Еще оно не совсѣмъ слетѣло съ устъ его, а мистриссъ Фиркинъ и миссъ Бриггсъ летѣли уже вверхъ по лѣстницѣ, ворвались въ гостиную миссъ Кроули, читавшей французскій романъ, и, запыхавшись, передали старой леди изумительное извѣстіе, -- что сэръ Питтъ Кроули на колѣняхъ изъясняется въ любви миссъ Ребеккѣ Шарпъ. Возьмите теперь въ расчетъ время на передачу извѣстія -- время на перебѣгъ Бриггсъ и Фиркинъ въ гостиную -- время на изумленіе миссъ Кроули -- и наконецъ на переходъ миссъ Кроули внизъ, и вы поймете, съ какою аккуратностію мы передаемъ нашу исторію, и не удивитесь, если мы сказали, что миссъ Кроули явилась въ ту самую минуту, какъ Ребекка приняла трагическую позу.
   -- А мнѣ сказали, что вы, сэръ Питтъ, стоите на колѣняхъ, сказала миссъ Кроули: -- пожалуста станьте и вы: дайте мнѣ взглянутъ на такую миленькую парочку!
   -- Я благодарила сэра Питта Кроули, сказала Ребекка, вставая:-- и говорила ему, что.... что я никогда и никакъ не могу сдѣлаться леди Кроули.
   -- Вы отказали ему, вы! воскликнула миссъ Кроули, еще болѣе изумленная. -- Бриггсъ и Фиркинъ стояли въ дверяхъ; глаза и ротъ ихъ были открыты отъ внезапнаго удивленія: онѣ не вѣрили своимъ ушамъ.
   -- Да, отказала, продолжала Ребекка печальнымъ, слезливымъ голосомъ.
   -- Вѣрить ли мнѣ тому, сэръ Питтъ, что вы сдѣлали ей рѣшительное предложеніе? ради Бога, выведите меня изъ недоумѣнія, спрашивала старая леди.
   -- Да, отвѣтилъ баронетъ, сдѣлалъ -- чтожь такое?
   -- И это васъ не сокрушаетъ?! замѣтила его сестра.
   -- Нисколько, отвѣчалъ сэръ Питтъ съ убійственной холодностью и нѣсколько съ насмѣшкой.
   Старикъ джентльменъ, пользовавшійся вѣсомъ въ свѣтѣ, падаетъ на колѣни передъ гувернанткой, смѣется надъ тѣмъ, что она отказывается выйти за него... гувернантка отказывается выйти за баронета съ четырьмя тысячами годового дохода, -- все это было для миссъ Кроули непостижимой загадкой.
   -- Я очень рада, любезный братецъ мой, что эти шутки доставляютъ вамъ удовольствіе, продолжала миссъ Кроули.
   -- И еще какое удовольствіе-то.... если бы вы знали, сказалъ сэръ Питтъ. -- И кто бы могъ подумать объ этомъ! такая лукавая! не хуже всякой лисицы! бормоталъ онъ, улыбаясь отъ удовольствія.
   -- Что такое, кто бы могъ подумать? что вы тамъ ворчите? вскричала миссъ Кроули, топая ногой.-- Не думаете ли вы, миссъ Шарпъ, что какой нибудь герцогъ бросится предъ вами на колѣни, или считаете за униженіе принять нашу фамилію.
   -- Мое положеніе, сказала Ребекка: -- при вашемъ приходѣ, сударыня, вовсе не доказываетъ, чтобы я пренебрегала честью, которою удостоилъ меня этотъ добрый, въ полномъ смыслѣ слова, благородный человѣкъ. Неужели вы думаете, что я такъ безчувственна и не помню той любви, кротости и ласки, которыя вы всѣ оказывали мнѣ, бѣдной, беззащитной сиротѣ. О, нѣтъ, нѣтъ, мои друаья, мои благодѣтели! неужели вы думаете, что моя любовь, жизнь моя, каждый поступокъ мой не оправдываютъ той довѣренности, которую вы оказываете мнѣ? неужели вы завидуете даже моей благодарности, миссъ Кроули? О, это слишкомъ много, мое сердце слишкомъ полно!...
   И она опустилась такъ патетически въ кресла, что большая часть присутствующихъ были глубоко тронуты.
   -- Выйдете вы за меня или нѣтъ, во всякомъ случаѣ вы добрая дѣвушка, Бекки, и помните, что я вашъ вѣрный другъ, сказалъ сэръ Питтъ и, надѣвъ креповую шляпу, вышелъ вонъ, къ удовольствію Ребекки; тайнѣ суждено было и на этотъ разъ остаться не открытой.
   Приложивъ платочекъ въ глазамъ, Ребекка удалилась къ себѣ. Бриггсъ и миссъ Кроули, чрезвычайно взволнованныя, остались вмѣстѣ разъяснять это странное событіе. Фиркинъ, не менѣе ихъ тронутая, спустилась въ кухню и сообщила происшествіе всему мужскому и женскому полу. Эта новость имѣла самое сильное вліяніе на мистриссъ Фиркинъ, что она считала своею обязанностью сообщить ее въ ту же ночь по почтѣ почтенной мистриссъ Бютъ Кроули и всему ея семейству.
   Двѣ дамы, сидящія въ столовой (изъ нихъ почтенная миссъ Бриггсъ была внѣ себя отъ восхищенія, будучи допущена еще разъ въ секретный разговоръ своей покровительницы; удивлялись предложенію сэра Питта и отказу Ребекки.
   -- Вѣроятно, какія нибудь прежнія связи были поводомъ къ подобному отказу, такъ догадывалась проницательная Бриггсъ: -- иначе кто бы отказался отъ такого выгоднаго предложенія.
   -- Вы бы приняли его, Бриггсъ, еслибъ къ вамъ онъ обратился? ласково спросила миссъ Кроули.
   -- Помилуйте! да отчего же нѣтъ? Каждой изъ насъ довольно лестно сдѣлаться сестрою миссъ Кроули, кротко отвѣчала Бриггсъ.
   -- Да, надобно правду сказать, изъ миссъ Реббеки Шарпъ вышла бы славная леди Кроули, замѣтила миссъ Кроули, смягченная отказомъ Ребекки. -- Ребекка умная головка; извините за откровенность, а у ней больше найдется мозгу въ одномъ пальчикѣ, нежели у васъ, милая моя Бриггсъ, въ цѣлой головѣ. Манеры ея неподражаемы, особенно съ тѣхъ поръ, какъ она пожила у меня. Она изъ рода Монморанси, въ ней течетъ благородная крооь.
   Бриггсъ, по обыкновенію, соглашалась; предметъ разговора перешелъ на "прежнія связи"
   -- Вы беззащитныя бѣдняжки всегда имѣете какую нибудь глупую tendre, сказала миссъ Кроули. Не далеко сказать, вы сами, Бриггсъ, были влюблены когда-то въ учителя чистописанія... ну, вотъ и плакать! къ чему? слезами вы его не воскресите. Я полагаю, и несчастная Ребекка, также какъ и вы, была сантиментальна. Какой нибудь аптекарь, управляющій, или живописецъ составляютъ предметъ-ея любви.
   -- Бѣдная, бѣдная Ребекка! проговорила сквозь слезы разстроганная Бриггсъ.
   Она мысленно обратилась къ періоду юной своей жизни и живо представила себѣ изображеніе тощаго молодого калиграфа, письма котораго и локонъ жолтыхъ волосъ хранились у нея даже и теперь, послѣ двадцати-четырехъ-лѣтней разлуки.
   -- Бѣдная Ребекка! повторила она еще разъ, и щеки ея покрылись румянцемъ юности. Она вспомнила первую счастливую встрѣчу съ своимъ возлюбленнымъ.
   -- Послѣ такого поступка со стороны Ребекки, сказала миссъ Кроѵли съ энтузіазмомъ: -- я долгомъ себѣ поставляю сдѣлать что нибудь и для нея. Пожалуста, Бриггсъ, постарайтесь разузнать, кто ея предметѣ. Я буду брать лекарства изъ его аптеки, буду рекомендовать его своимъ знакомымъ, закажу ему портретъ, или, наконецъ, если онъ куратъ, то попрошу о немъ кузена своего, епископа; я буду ея посаженой матерью, сдѣлаемъ для нея приданое, -- однимъ словомъ, пристроимъ ее какъ нельзя лучше; а вы, Бриггсъ, примете на себя всѣ хлопоты.
   Бриггсъ, восхищенная великодушіемъ миссъ Кроули, отправилась въ спальню Ребекки, утѣшать ее, поболтать съ нею о случившемся, намекнуть ей о великодушныхъ предложеніяхъ миссъ Кроули, и наконецъ, если представится къ тому возможность, узнать, какой джентльменъ овладѣлъ такъ сильно сердцемъ миссъ Ребекки Шарпъ.
   Ребекка была очень ласкова, очень признательна и тронута, отвѣчала на нѣжное участіе Бриггсъ искреннею благодарностью, -- призналась, что у нея, дѣйствительно, есть тайна сердца, сладостная тайна... Какъ жаль, что миссъ Бриггсъ и съ полъ-минуты не простояла у замочной скважины! Ребекка, можетъ быть, высказала бы больше; но, не прошло и пяти минутъ послѣ посѣщенія миссъ Бриггсъ, какъ миссъ Кроули лично явилась въ комнатѣ Ребекки, удостоивъ ее неслыханной честью. Ею овладѣло нетерпѣніе: дѣйствія ея посланницы казались ей медленны, и она рѣшилась отправиться къ Ребеккѣ лично. Вошедши въ комнату, миссъ Кроули приказала прежнему агенту удалиться.
   Оставшись наединѣ съ Ребеккой, она выхваляла ея поступокъ, распрашивала о подробностяхъ свиданія и о происшествіяхъ, послужившихъ поводомъ къ предложенію сэра Питта Кроули.
   Ребекка отвѣчала, что она ужо давно замѣтила особенное расположеніе, которымъ удостоивалъ ее сэръ Питтъ, что онъ, по откровенности своего характера, иногда даже прямо высказывалъ свою привязанность, и, не упоминая тайныхъ причинъ, она увѣряла, что только страхъ навлечь безпокойство миссъ Кроули, лѣта сэра Питта, его положеніе въ свѣтѣ -- дѣлали этотъ бракъ вовсе невозможнымъ. И какая женщина, имѣя хоть сколько нибудь чувства самоуваженія и скромности, рѣшилась бы принять подобное предложеніе въ ту минуту, когда умершая жена обожателя лежала еще на столѣ?
   -- Пустяки, душа моя, не вѣрю вамъ. Вы вѣрно бы не отказались, еслибъ не было другихъ причинъ, сказала миссъ Кроули, желая съ разу достигнуть своей цѣли. -- Скажите жь мнѣ эти причины: сгараю нетерпѣніемъ узнать ихъ. Вѣрно, у васъ есть на примѣтѣ кто нибудь другой; кто же этотъ счастливець, который затронулъ ваше сердце?
   Ребекка опустила свои глазки и призналась, но не во всемъ.
   -- Вы отгадали, сказала она сладенькимъ, наивнымъ, дрожащимъ голосомъ.
   -- Бѣдное дитя мое! вскричала миссъ Кроули, всегда готовая быть сантиментальной. -- Зачѣмъ же ваша страсть останется безъотвѣтной? зачѣмъ вамъ тайно томиться ею? Скажите мнѣ все, и, можетъ быть, я помогу вашему горю.
   -- О, какъ бы м желала вашей помощи, неоцѣненная миссъ Кроули! сказала Ребекка тѣмъ же печальнымъ голосомъ. -- Я болѣе чѣмъ когда нуждаюсь въ вашемъ утѣшеніи.
   И она склонила свою головку на плечо миссъ Кроули и такъ натурально заплакала, что старая леди, сочувствуя печали, съ материнской нѣжностью обняла ее, утѣшала, клялась, что любитъ ее какъ родную дочь, и что готова сдѣлать все, чтобы помочь ей.
   -- Но кто же онъ, скажите мнѣ. Ужь не хорошенькій ли братецъ миссъ Амеліи Седли? Вы что-то поговаривали мнѣ о немъ. Если онъ... я позову его сюда, душа моя, буду просить его навѣщать насъ чаще. Однимъ словомъ, я постараюсь устроить это дѣльцо.
   -- Прошу васъ, не спрашивайте меня теперь, сказала Ребекка. -- Скоро вы все узнаете.... да, непремѣнно узнаете, добрая моя миссъ Кроули, добрый другъ мой, если позволите такъ назвать.
   -- Я буду очень рада, милое дитя мое, отвѣчала старая леди, цалуя Ребекку.
   -- Я не могу теперь открыть его имени, рыдая, говорила Ребекка. -- Я очень несчастна. Любите меня, миссъ Кроули, умоляю васъ,-- обѣщайте любить меня всегда.
   И среди взаимныхъ слезъ миссъ Кроули торжественно произнесла требуемое обѣщаніе. Миссъ Кроули, разставаясь съ своею маленькою protégée, назвала ее своимъ безцѣннымъ, непритворнымъ, нѣжнымъ, признательнымъ и непостижимымъ созданіемъ.
   Оставшись наединѣ, Ребекка старалась теперь припомнить всѣ внезапныя, удивительныя происшествія этого дня и вывести изъ нихъ свои послѣдствія. Какъ вы думаете, какого рода были тайныя ощущенія миссъ... нѣтъ, виноватъ! мистриссъ Ребекки? Если сочинитель этого романа имѣлъ право, за нѣсколько страницъ назадъ, заглянуть въ спальню миссъ Амеліи Седли, и, владѣя даромъ романиста, могъ понимать всю нѣжную скорбь и страсть, тяготившія сердце невинной дѣвушки,-- то почему же ему и теперь не принять на себя обязанности повѣреннаго и хранителя тайнъ Ребекки и не быть незамѣтнымъ наблюдателемъ совѣсти молодой женщины?
   Во первыхъ. Ребекка предавалась чистосердечному и трогательному сожалѣнію, что счастіе, за которымъ она долго гонялась, было такъ близко отъ нея, и, однакожь, по необходимости, она должна была отказаться отъ него. Согласитесь съ тѣмъ, что подобная потеря тяжела хотя для кого. Я думаю, не одна чувствительная маменька пожалѣетъ о бѣдной, ничего не имѣющей дѣвушкѣ, которой предстоялъ и титулъ леди и четыре тысячи дохода! Найдется ли кто изъ молодыхъ людей на Ярмаркѣ Тщеславія, который не сочувствовалъ бы дѣвицѣ, отстраняющей отъ себя почетное и выгодное предложеніе, между тѣмъ какъ принять его было совершенно въ ея власти.
   Однажды вечеромъ, въ обществѣ своихъ знакомыхъ, я самъ былъ на ярмаркѣ и замѣтилъ тамъ старую миссъ Тозди. Она удивительно была внимательна къ маленькой мистриссъ Брифлессъ, женѣ адвоката, правда, изъ хорошей фамиліи, но бѣдной, какъ только можно быть бѣднымъ.
   -- Что за причина такой услужливости со стороны миссъ Тозди? думалъ я про себя. Ужь не получилъ ли Брифлессъ хорошее мѣстечко, или не отказала ли его жена свое имѣнье миссъ Тозди? Миссъ Тозди сама разрѣшила всѣ мои недоумѣнья, съ той простотой и откровенностью, которыя всегда выказываются во всѣхъ ея поступкахъ.-- Вы знаете -- говорила она -- что дѣдушка мистриссъ Брифлессъ, сэръ Джонъ Редгандъ, на дняхъ умираетъ въ Четенэймѣ, и что мистеръ Брифлессъ почти прямой его наслѣдникъ, а потому и мистриссъ Брифлессъ будетъ дочь баронета. И я слышалъ, какъ миссъ Тозди приглашала къ себѣ на обѣдъ мистера Брифлесса съ его супругой! О Ярмарка Тщеславія! чего въ тебѣ не наслушаешься, не наглядишься!
   Если одинъ простой случай сдѣлаться дочерью баронета доставляетъ намъ такой лестный пріемъ въ свѣтѣ, то какъ не пожалѣть о молодой женщинѣ, потерявшей случай сдѣлаться женою баронета? Ктожь могъ подумать, что леди Кроули умретъ такъ скоро? Она была изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ болѣзненное состояніе тянется иногда десятки лѣтъ -- думала Ребекка, мучимая раскаяніемъ -- ктожь зналъ, что я сама могла бы быть миледи? Тогда-то я повела бы дѣло иначе. Я бы отблагодарила мистриссъ Бютъ за ея покровительство, а мистера Питта за его несносное снисхожденіе. Я бы имѣла новенькій домикъ въ городѣ, щегольски меблированный. У меня была бы лучшая карета въ Лондонѣ и ложа въ оперѣ. Все бы это было, а теперь... теперь все было сомнѣніе и тайна.
   Несмотря на свою молодость. Ребекка имѣла въ характерѣ своемъ на столько рѣшительности и энергіи, чтобъ не позволить себѣ предаваться безполезной и неумѣстной печали о невозвратномъ прошедшемъ. Она обратила теперь все свое вниманіе на будущее, которое съ этого времени должно быть для нея гораздо важнѣе прошедшаго.
   Во первыхъ, она была замужемъ -- обстоятельство весьма важное. Сэръ Питтъ зналъ объ этомъ. Она призналась ему въ томъ съ расчетомъ. Вѣдь рано или поздно, а пришлось же бы открыться; такъ почему же не теперь, чѣмъ позже, особливо при такомъ удобномъ случаѣ? Тотъ, кто самъ хотѣлъ на ней жениться, вѣроятно не будетъ разглашать о ея замужствѣ. Но вотъ въ чемъ главный вопросъ: какъ приметъ эту новость миссъ Кроули? Конечно, основываясь на всемъ, что говорила ей миссъ Кроули -- на ея мнѣніяхъ, на ея романическихъ наклонностяхъ, ея привязанности къ своему племяннику и часто выражаемой любви къ самой Ребеккѣ,-- основываясь на всемъ этомъ, Ребекка могла чувствовать себя недурно. "Она такъ любитъ его -- думала Ребекка -- что все проститъ ему; она такъ привыкла ко мнѣ, что едва ли рѣшится разлучиться со мной. Конечно, будетъ любопытная сцена, съ истериками сначала, шумомъ и наконецъ примиреніемъ. Да и какая польза такъ долго медлить? все равно, кости брошены, и сегодня или завтра послѣдствія все будутъ тѣже.
   Рѣшась такимъ образомъ открыть свою тайну миссъ Кроули, Ребекка придумывала средства, какъ лучше передать ее, и должно ли ей встрѣтиться лицомъ въ лицу съ собиравшимся ураганомъ, или скрыться и подождать, когда пройдетъ его первый порывъ. Углубившись въ эти размышленія, она написала слѣдующее письмо:

"Безцѣнный другъ!

   "Важный кризисъ, о которомъ мы такъ часто говорили, наступилъ. Половина моего секрета уже открыта. Цѣлый день я продумала объ этомъ одномъ предметѣ и совершенно увѣрена, что теперь самое настоящее время открыть нашу тайну. Сегодня явился къ намъ сэръ Питтъ Кроули и сдѣлалъ -- какъ ты думаешь что?-- формальное признаніе въ любви, и вмѣстѣ съ тѣмъ предложилъ мнѣ свою руку. Подумай объ этомъ! -- О я, бѣдная! -- Какъ бы довольна осталась этимъ мистриссъ Бютъ и моя тетушка!. Я была бы, можетъ быть, матерью дѣтей баронета, а не.... О, я трепещу при мысли, что все должно само собой, и даже скоро, открыться.
   Сэръ Питтъ знаетъ, что я замужемъ, но не знаетъ еще, за кѣмъ именно. Тетушка очень разсердилась при моемъ отказѣ. Она для меня все -- доброта и милость. Она удостоила даже сказать, что я была бы хорошая жена для сэра Питта, и поклялась быть матерью твоей бѣдной маленькой Ребекки. Конечно, эта новость поразитъ ее: но послѣдствій, кромѣ минутнаго гнѣва, я не предвижу. Она до безумія любитъ тебя, и вѣроятно проститъ все. Послѣ тебя, первое мѣсто въ сердцѣ ея, повидимому, занимаю я, слѣдовательно и на мою долю будетъ ея милость. О, другъ мой! что-то говоритъ мнѣ, что мы останемся побѣдителями. Ты долженъ будешь оставить свой полкъ, карты и скачки и быть хорошимъ мальчикомъ. Мы будемъ жить всѣ вмѣстѣ въ паркъ-Лэйнѣ, и тетушка оставитъ намъ всѣ деньги.
   "Завтра я буду гулять въ три часа въ извѣстномъ тебѣ мѣстѣ. Ежели со мною будетъ миссъ Б. то приходи обѣдать, принеси съ собой отвѣтъ и положи его въ третій томъ "Рѣчей Порто".

"Остаюсь преданная тебѣ Р...."

  

Къ миссъ Элизѣ Стэйльсъ.

   "Въ домѣ мистера Баронета, сѣдельщика, Нэйтсъ бриджъ."
  
   Я полагаю, что каждый изъ моихъ читателей легко догадается, что миссъ Элиза Стэйльсъ (старинная школьная, подруга, какъ говорила Ребекка, съ которой она начала вести дѣятельную переписку) принимая эти письма изъ дома сѣдельника, носила мѣдныя шпоры, и была ни кто другая, какъ капитанъ Кроули.
  

ГЛАВА XVI.

ПИСЬМО НА БУЛАВОЧНОЙ ПОДУШКѢ.

   Какъ они женились, я полагаю, до этого никому нѣтъ особеннаго дѣла. Какое кому дѣло до того, что, при полученіи свидѣтельства на бракосочетаніе, капитанъ былъ превращенъ въ майора, а молодая дѣвушка въ престарѣлую дѣву?... Кому нужно напоминать старинную аксіому, что если женщина владѣетъ волей, то препятствій для нея не существуетъ? Скажу только мимоходомъ, что въ одинъ прекрасный ленъ, когда миссъ Шарпъ отравилась провести нѣсколько часовъ у миссъ Амеліи Сэдли, на Россель-скверѣ, видно было, какъ въ одну изъ церквей Сити вошла дама, очень похожая на миссъ Ребекку, вмѣстѣ съ кавалеромъ, и что черезъ четверть часа эти же два липа вышли оттуда и сѣли въ ожидавшую ихъ наемную карету. Вотъ это-то и была наша скромная супружеская пара.
   Восхищеніе, очарованіе, страсть, удивленіе, безграничная увѣренность, преданность, которыя питалъ нашъ воинъ въ душѣ своей къ Ребеккѣ, вовсе не дѣлали безчестія его репутаціи. Когда Ребекка пѣла, каждая нота трепетно отзывалась въ душѣ Раудона и потрясала всю его особу. Когда она говорила, онъ напрягалъ всѣ свои умственныя способности, чтобъ выслушать ее, понять ее и удивляться ей.
   "Какъ она поетъ, какъ рисуетъ, думалъ онъ.-- Какъ славно ѣздитъ она на этой бѣшеной кобылѣ сэра Питта!" Иногда, въ минуты обоюднаго довѣрія, онъ говаривалъ ей: "Клянусь Юпитеромъ, Бекки, вамъ бы слѣдовало быть главнокомандующимъ". Короче сказать, поступки Раудона были вовсе не новы. Сколько теперь мы видимъ почтенныхъ Геркулесовъ за прялкою своихъ Омфалій.
   Получивъ увѣдомленіе Ребекки о приближающемся кризисѣ и наступившей порѣ дѣйствовать, Раудонъ изъявилъ всю свою готовность дѣйствовать по ея приказаніямъ. Ему не предстояло класть свое письмо въ третій томъ твореній Порто. Ребекка весьма легко нашла средства отдѣлаться отъ Бриггсъ, своей компаньонки, и встрѣтиться на слѣдующій день съ вѣрнымъ своимъ другомъ въ извѣстномъ ему мѣстѣ. Она продумала всю ночь надъ этимъ дѣломъ и передала Раудону результатъ своихъ намѣреній. Раудонъ, безъ всякаго сомнѣнія, былъ согласенъ на все; онъ былъ увѣренъ, что иначе и быть не можетъ, что лучше ея плановъ и выдумать нельзя, и что при исполненіи ихъ миссъ Кроули не устоять. "Вашей головы, Ребекка, станетъ на обоихъ насъ, говорилъ онъ, -- вы вѣрно выпутаете насъ изъ бѣды. Подобныхъ вамъ я еще не встрѣчалъ". И съ этимъ простымъ признаніемъ Раудонъ поручилъ Ребеккѣ выполнить ту роль, которая принадлежала, по настоящему, ему самому, въ предположенномъ планѣ.
   Планъ состоялъ въ томъ, чтобы нанять уютную квартиру въ Бромптонѣ, или по сосѣдству съ казармами. Ребекка рѣшилась убѣжать, Раудонъ былъ восхищенъ ея рѣшимостью; онъ давно уже уговаривалъ ее принять эту міру. Съ щедростью пламеннаго любовника, онъ безъ торгу согласился платить по двѣ гинеи въ недѣлю, при чемъ хозяйка дома сожалѣла, что мало запросила. Онъ приказалъ поставить бездну цвѣтовъ, фортепьяно и разныя другія мебельные орнаменты. Что касается до шалей, лайковыхъ перчатокъ, шолковыхъ чулокъ, золотыхъ французскихъ часовъ, браслетовъ и духовъ, онъ набралъ со щедростію слѣпой любви и безграничностію кредита. Облегчивши свою душу подобнымъ изліяніемъ щедрости, Раудонъ отправился обѣдать въ клубъ, въ ожиданіи, пока наступитъ торжественная минута его жизни.
   Происшествія прошедшаго дня, удивительный поступокъ Ребекки при отказѣ такого выгоднаго предложенія, тайное несчастіе, снѣдавшее ее, нѣжность и скромность, съ какою она перенесла огорченіе, -- все это расположило миссъ Кроули въ пользу Ребекки. Происшествія подобнаго рода -- женитьба, отказъ или предложеніе -- производятъ трепетное ощущеніе въ сонмѣ домашнихъ женщинъ м приводятъ въ дѣйствіе ихъ сердца. Я, кокъ наблюдатель человѣческой природы, часто посѣщалъ церковь Сентъ-Джоржа, во время свадебнаго сезона, и хотя ни разу не видалъ, чтобы плакали друзья какого нибудь жениха, зато было очень обыкновенно зрѣлище, что женщины, непринимавшія ни какого участія въ исполняемомъ обрядѣ, старыя леди, давно забывшія про свою сватьбу, толстыя маменьки съ кучею мальчиковъ и дочерей, молоденькія дѣвицы въ розовенькихъ шляпкахъ, -- я говорю, что весьма обыкновенно было видѣть, какъ весь этотъ разрядъ любопытныхъ плакалъ, всхлипывалъ и пряталъ свои лица въ маленькіе карманные платочки. Скажите, къ чему вся эта комедія? Я помню, когда мой другъ, фэшіонабельный Джонъ Пимлико, женился на очаровательной леди Белгревіи Гринъ Паркеръ, участіе было такъ велико между всѣми, что даже маленькій старикъ привратникъ, впуская меня въ церковь, плакалъ горькими слезами. Мнѣ кажется, что подобное явленіе прилично при погребеньи, а не при сватьбѣ.
   Ребекка, послѣ происшествія съ сэромъ Питтомъ, была во всемъ домѣ миссъ Кроули предметомъ общаго интереса. Во время ея отсутствія, миссъ Кроули утѣшала себя самыми сантиментальными романами въ своей библіотекѣ. Маленькая Шарпъ, съ своею тайною печалью, была героиня того дня.
   Въ паркъ-Лэйнѣ никто не слыхалъ еще, чтобъ Ребекка когда нибудъ пѣла такъ восхитительно и говорила такъ очаровательно, какъ въ тотъ вечеръ. Она совершенно обвилась вокругъ холоднаго сердца миссъ Кроули,-- съ дѣтскимъ легкомысліемъ и усмѣшкой говорила о предложеніи сэра Питта, и когда проговорила, что у нея единственнымъ желаніемъ было только одно -- остаться навсегда съ своей благодѣтельницей, сѣренькіе глазки ея отуманились блестящей слезой, и сердце миссъ Бриггсъ забилось болѣзненно.
   -- Милое мое, доброе созданіе, говорила старая леди: -- я не отпущу васъ до смерти своей, повѣрьте мнѣ. Вы и не думайте, чтобъ я васъ отпустила къ брату моему, послѣ того, что было здѣсь. Вы останетесь со мною я Бриггсъ. Правда, Бриггсъ часто любятъ навѣшать своихъ родственниковъ. Вы, Бриггсъ, можете уйти отсюда когда вамъ угодно. А что касается до васъ, душа моя, то вашимъ попеченіямъ предается навсегда старая женщина; помните это.
   Еслибъ Раудонъ, вмѣсто того, чтобъ сидѣть въ клубѣ и безъ всякаго сознанія пить кларетъ, явился въ эту минуту сюда и, бросившись съ Ребеккой на колѣни, признался во всемъ, прошеніе старой дѣвы навѣрное было бы обезпечено. Но такого благопріятнаго случая не суждено было нашей молодой четѣ, да и къ лучшему: иначе наша исторія могла бы прекратиться на самомъ интересномъ мѣстѣ. Исторія наша должна быть непремѣнно полна самыхъ удивительныхъ приключеній, а этого не могло бы случиться, еслибъ герои наши сидѣли дома и покоились прикрытые прощеніемъ миссъ Кроули.
   Въ распоряженія мистриссъ Фиркинъ, въ паркъ-Лэйнѣ, находилась молоденькая женщина изъ Гэмпшайра, занятіе которой, между прочими обязанностями, состояло въ томъ, чтобъ подавать въ дверь комнаты кувшинъ съ горячей водой, противъ всякаго желанія мистриссъ Фиркинъ угождать своей незваной гостьѣ. Эта дѣвушка, вскормленная въ имѣніи сэра Питта, имѣла брата въ командѣ капитана Кроули и, какъ мнѣ кажется, знала уже о нѣкоторыхъ распоряженіяхъ, имѣющихъ тѣсную связь съ нашимъ разсказомъ. Ребекка подарила двѣ гинеи, на которыя Бетти Мартинъ (имя дѣвушки) купила жолтую шаль, зеленыя ботинки и свѣтло-голубую шляпку съ краснымъ перомъ. Это была первая благодарность Бетти со стороны Ребекки зa нѣкоторыя услуги.
   На второй день послѣ предложенія сэра Питта, яркое солнце во-шло въ обычное время, и въ обычное время Бетти Мартинъ постучалась у двери гувернантки, съ кувшиномъ горячей воды.
   Отвѣта не было. Бетти снова постучалась, и снова по двадцати раз в вечер наваливался на фортепьяно Ребекки, когда та пела (миледи по нездоровью проводила время у себя наверху, и никто не вспоминал о ней). Капитан писал Ребекке записочки (какие только был в силах сочинить и кое-как накропать неуклюжий верзила-драгун, - но женщины охотно мирятся с тупостью в мужчине). Однако, когда он вложил первую свою записочку между нотных страниц романса, который Ребекка пела, маленькая гувернантка, поднявшись с места и пристально глядя в лицо Родону, грациозно извлекла сложенное треугольником послание, помахала им в воздухе, как треугольной шляпой, и, подойдя к неприятелю, швырнула записочку в огонь, а затем, сделав капитану низкий реверанс, вернулась на место и начала снова распевать - веселее, чем когда-либо.
   - Что случилось? - спросила мисс Кроули, потревоженная в своей послеобеденной дремоте неожиданно прерванным пением.
   - Фальшивая нота! - отвечала со смехом мисс Шарп, и Родон Кроули весь затрясся от гнева и досады.
   Как мило было со стороны миссис Бьют Кроули, увидавшей явное пристрастие мисс Кроули к новой гувернантке, позабыть о ревности и ласково встретить молодую особу в пасторском доме, и не только ее, но и Родона Кроули, соперника ее мужа по части пятипроцентных бумаг старой девы! Между миссис Кроули и ее племянником установилась нежная дружба. Он бросил охотиться; он отклонял приглашения к Фадлстонам, у которых одни торжества сменялись другими; он перестал обедать в офицерском собрании в Мадбери. Самым его большим удовольствием было забрести в пасторский дом, куда ездила теперь и мисс Кроули. А так как маменька была больна, то почему бы и девочкам баронета не прогуляться туда с мисс Шарп? Вот дети (милые создания) и приходили с мисс Шарп. А вечерами часть гостей обычно возвращалась домой пешком. Конечно, не мисс Кроули - та предпочитала свою карету. Но прогулка при лунном свете по нивам пастора, а потом (если пройти через парковую калитку) среди темных деревьев и кустов, по лабиринту аллей вплоть до самого Королевского Кроули приводила в восторг двух таких любителей природы, как капитан и мисс Ребекка.
   - Ах, эти звезды! Эти звезды! - вздыхала мисс Ребекка, обращая к ним свои искрящиеся зеленые глаза. - Я чувствую себя каким-то бесплотным духом, когда взираю на них!
   - О... да! Гм!.. Черт!.. Да, я тоже это чувствую, мисс Шарп, - отвечал второй энтузиаст. - Вам не мешает моя сигара, мисс Шарп?
   Напротив, мисс Шарп больше всего на свете любила запах сигар на свежем воздухе и как-то даже попробовала покурить - с прелестнейшими ужимками выпустила облачко дыма, слегка вскрикнула, залилась тихим смехом и вернула деликатес капитану. Тот, покручивая ус, тотчас же раскурил сигару так, что на конце ее появился яркий огонек, пылавший в темных зарослях красной точкой.
   - Черт!.. Э-э!.. Ей-богу... э-э, - божился капитан, - в жизни не курил такой чудесной сигары! - Его умственное развитие и умение вести беседу были одинаково блестящи и вполне подобали тяжеловесному молодому драгуну.
   Старый сэр Питт, сидевший с трубкою за стаканом пива и беседовавший с Джоном Хороксом насчет барана, предназначенного на убой, заметил как-то из окна кабинета эту парочку, поглощенную приятной беседой, и, разразившись страшными ругательствами, поклялся, что, если бы не мисс Кроули, он взял бы Родона за шиворот и вытолкал за дверь, как последнего мерзавца.
   - Да, хорош! - заметил мистер Хорокс. - Да и лакей его Флетерс тоже гусь лапчатый. Такой поднял содом в комнате экономки из-за обеда и эля, что любому лорду впору! Но, мне думается, мисс Шарп ему под стать, сэр Питт, - прибавил он, помолчав немного.
   И в самом деле, она была под стать - и отцу и сыну.
  

ГЛАВА XII,

весьма чувствительная

  
   Но пора нам распроститься с Аркадией и ее любезными обитателями, упражняющимися в сельских добродетелях, и отправиться обратно в Лондон, чтобы узнать, что сталось с мисс Эмилией.
   "Мы ею нимало не интересуемся, - пишет мне какая-то неизвестная корреспондентка красивым бисерным почерком в записочке, запечатанной розовой печатью. - Она бесцветна и безжизненна", - тут следует еще несколько не менее любезных замечаний в том же роде, о коих я бы не упомянул, если бы они, в сущности говоря, не были скорее лестными для упомянутой молодой особы.
   Разве любезный читатель, вращающийся в обществе, никогда не слыхал подобных замечаний из уст своих милых приятельниц, которые не перестают удивляться, чем обворожила его мисс Смит или что заставило майора Джонса сделать предложение этой ничтожной дурочке и хохотушке мисс Томпсон, которой решительно нечем гордиться, кроме личика восковой куклы? "Ну что, в самом деле, особенного в розовых щечках и голубых глазках?" - спрашивают наши милые моралистки и мудро намекают, что природные дарования, совершенство ума, овладение "Вопросами мисс Меннол", дамские познания в области ботаники и геологии, искусство стихоплетства, умение отбарабанить сонаты в духе герцовских и тому подобное являются для особы женского пола куда более цепными качествами, чем те мимолетные прелести, которые через короткий срок неминуемо поблекнут. Слушать рассуждения женщин о ничтожестве и непрочности красоты - вещь крайне назидательная.
   Но хотя добродетель несравненно выше, и злополучным созданиям, которые, на свою беду, наделены красотою, нужно всегда помнить об ожидающей их судьбе, и хотя весьма вероятно, что героический женский характер, которым так восхищаются женщины, объект более славный и достойный, чем милая, свежая, улыбающаяся, безыскусственная, нежная маленькая домашняя богиня, которой готовы поклоняться мужчины, - однако женщины, принадлежащие к этому последнему и низшему разряду, должны утешаться тем, что мужчины все-таки восхищаются ими и что, несмотря на все предостережения и протесты наших добрых приятельниц, мы продолжаем упорствовать в своем заблуждении и безумии и будем коснеть в них до конца наших дней. Да вот хотя бы я сам: сколько ни повторяли мне разные особы, к которым я питаю величайшее уважение, что мисс Браун - пустейшая девчонка, что у миссис Уайт только и есть, что ее petit minois chiffonne {Смазливое личико (франц.).}, а миссис Блек не умеет слова вымолвить, однако я знаю, что у меня были восхитительные беседы с миссис Блек (но, конечно, сударыня, они не для разглашения), я вижу, что мужчины целым роем толкутся пред креслом миссис Уайт, а все молодые люди стремятся танцевать с мисс Браун: поэтому я склоняюсь к мысли, что презрение своих сестер женщина должна расценивать как большой комплимент.
   Молодые особы, составлявшие общество Эмилии, не скупились на такие изъявления дружбы. Например, едва ли существовал другой вопрос, в котором девицы Осборн - сестры Джорджа, и mesdemoiselles Доббин выказывали бы такое единодушие, как в оценке весьма ничтожных достоинств Эмилии, выражая при этом изумление по поводу того, что могут находить в ней их братья.
   - Мы с нею ласковы, - говорили девицы Осборн, две изящные чернобровые молодые особы, к услугам которых были наилучшие гувернантки, модистки и учителя. И они обращались с Эмилией так ласково и снисходительно и покровительствовали ей так несносно, что бедняжка и в самом деле лишалась в их присутствии дара слова и казалась дурочкой, какой они ее считали. Она старалась изо всех сил полюбить их, как этого требовал долг по отношению к сестрам ее будущего мужа. Она проводила с ними долгие утра - скучнейшие, тоскливейшие часы. Она выезжала с сестрами на прогулку в их огромной парадной карете в сопровождении сухопарой мисс Уирт, их целомудренной гувернантки. Они развлекали Эмилию тем, что возили ее на всякие душеспасительные концерты, на оратории и в собор св. Павла полюбоваться на приютских детей, но наводили такой страх на свою юную подружку, что она не решалась приходить в волнение от пропетого детьми гимна. Дом у Осборнов был роскошный; стол у их отца богатый и вкусный; их общество - чинно и благородно; их самодовольство - безгранично; у них была самая лучшая скамья в церкви Воспитательного дома; все их привычки были торжественны и добропорядочны, а все их развлечения невыносимо скучны и благопристойны. И после каждого визита Эмилии (о, как она бывала рада, когда они заканчивались) мисс Джейн Осборн, мисс Мария Осборн и мисс Уирт, целомудренная гувернантка, с возрастающим изумлением вопрошали друг друга:
   - Что нашел Джордж в этом создании? Как же так? - воскликнет придирчивый читатель. Возможно ли, чтобы Эмилия, у которой было в школе столько подруг и которую так любили там, вступив в свет, встретила лишь пренебрежение со стороны своего же разборчивого пола? Милостивый государь, в заведении мисс Пинкертон не было ни одного мужчины, кроме престарелого учителя танцев. Не могли же девицы в самом деле ссориться из-за него! Но когда Джордж, их красавец брат, стал убегать сейчас же после утреннего завтрака и не обедал дома раз шесть в неделю, то нет ничего удивительного, что заброшенные сестры сочли себя вправе на него дуться. Когда молодой Буллок (совладелец фирмы "Халкер, Буллок и Кo" - банкирский дом, Ломбард-стрит), ухаживавший за мисс Марией последние два сезона, позволил себе пригласить Эмилию на котильон, то как, по-вашему, могло это понравиться вышеозначенной девице? А между тем, как существо бесхитростное и всепрощающее, она сказала, что очень рада этому. "Я в таком восторге, что вам нравится милочка Эмилия, - заявила она с большим чувством мистеру Буллоку после танца. - Она обручена с моим братом Джорджем; правда, в ней нет ничего особенного, но она предоброе и пренаивное создание. У нас все так ее любят!" Милая девушка! Кто может измерить всю глубину привязанности, выраженную этим восторженным гак?
   Мисс Уирт и обе эти любящие молодые особы столь упорно и столь часто внушали Джорджу Осборну, как велика приносимая им жертва и какое это сумасбродное великодушие с его стороны снизойти до Эмилии, что я, признаться, боюсь, не возомнил ли Джордж, будто он и в самом деле один из замечательнейших людей во всей британской армии, и не позволял ли поэтому любить себя из беззаботной покорности судьбе.
   Впрочем, хоть он и уходил куда-то каждое утро, о чем мы уже упоминали, и обедал дома только по воскресеньям, причем его сестры думали, что влюбленный юноша сидит пришитый к юбке мисс Седли, на самом деле он не всегда бывал у Эмилии, когда, по мнению окружающих, должен был проводить время у ее ног. Во всяком случае, не раз случалось, что, когда капитан Доббин заходил проведать друга, старшая мисс Осборн (она всегда бывала очень предупредительна к капитану, с большим интересом слушала его военные рассказы и осведомлялась о здоровье его милой матушки), со смехом указывая на противоположную сторону сквера, говорила:
   - О, вам следует пройти к Седли, если вам нужен Джордж! Мы его не видим с утра до поздней ночи!
   На каковые речи капитан отвечал смущенным и натянутым смехом и, как подобает человеку, знающему тонкости светского обращения, менял разговор, переводя его на какие-нибудь интересные для всех предметы, вроде оперы, последнего бала у принца в Карлтон-Хаусе или же погоды - этой благодарной темы для светских разговоров.
   - Ну и простофиля же твой любимчик! - говорила мисс Мария мисс Джейн после ухода капитана. - Ты заметила, как он покраснел при упоминании о дежурствах бедного Джорджа?
   - Как жаль, что Фредерик Буллок не обладает хотя бы долей его скромности, Мария! - отвечала старшая сестра, вскинув голову.
   - Скромности? Ты хочешь сказать - неуклюжести, Джейн! Я вовсе не хочу, чтобы Фредерик обрывал мне кисейные платья, как это было на вечере у миссис Перкигс, когда капитан Доббин наступил тебе на шлейф.
   - Ну, Фредерику было трудно наступить на твое платье, ха-ха-ха! Ведь он танцевал с Эмилией!
   На самом же деле капитан Доббин так покраснел и смутился только потому, что думал об одном обстоятельстве, о котором считал излишним оповещать молодых особ. Он уже заходил к Седли - конечно, под предлогом свидания с Джорджем, - но Джорджа там не было, и бедняжка Эмилия с печальным, задумчивым личиком одиноко сидела в гостиной у окна. Обменявшись с капитаном пустячными, ничего не значащими фразами, она решилась спросить: правда ли, будто полк ждет приказа выступить в заграничный поход, и видел ли сегодня капитан Доббин мистера Осборна.
   Полк еще не получал приказа выступить в заграничный поход, и капитан Доббин не видел Джорджа.
   - Вероятно, он у сестер, - сказал капитан. - Не пойти ли за ним и не привести ли сюда лентяя?
   Эмилия ласково и благодарно протянула ему руку, и капитан отправился на ту сторону сквера. Эмилия все ждала и ждала, но Джордж так и не пришел.
   Бедное нежное сердечко! Оно продолжает надеяться и трепетать, тосковать и верить. Как видите, о такой жизни мало что можно написать. В ней так редко случается то, что можно назвать событием. День-деньской одно и то же чувство: когда он придет? Одна лишь мысль, с которой и засыпают и пробуждаются. Мне думается, что в то самое время, как Эмилия расспрашивала о нем капитана Доббина, Джордж был в трактире на Суоллоу-стрит и играл с капитаном Кенноном на бильярде. Джордж был веселый малый, он любил общество и отличался во всех играх, требующих ловкости.
   Однажды, после трехдневного его отсутствия, мисс Эмилия надела шляпу и помчалась к Осборнам.
   - Как! Вы оставили брата, чтобы прийти к нам? - воскликнули молодые особы. - Вы поссорились, Эмилия? Ну, расскажите нам!
   Нет, право, никакой ссоры у них не было.
   - Да разве можно с ним поссориться! - говорила Эмилия с глазами, полными слез. Она просто зашла... повидаться со своими дорогими друзьями: они так давно не встречались. И в этот день она казалась до того глупенькой и растерянной, что девицы Осборн и их гувернантка, провожая гостью взором, когда та печально возвращалась домой, пуще прежнего дивились, что мог Джордж найти в бедной маленькой Эмилии.
   Да и ничего в этом нет странного! Как могла Эмилия раскрыть свое робкое сердечко для обозрения перед нашими востроглазыми девицами? Лучше ему было съежиться и притаиться. Я знаю, что девицы Осборн отлично разбирались в кашемировых шалях или розовых атласных юбках; и если мисс Тернер перекрашивала свою в пунцовый цвет и перешивала потом в спенсер или если мисс Пикфорд делала из своей горностаевой пелерины муфту и меховую опушку, то, ручаюсь вам, эти изменения не ускользали от глаз двух проницательных молодых особ, о которых идет речь. Но, видите ли, есть вещи более тонкого свойства, чем меха или атлас, чем все великолепие Соломона, чем весь гардероб царицы Савской, - вещи, красота которых ускользает от глаз многих знатоков. Есть кроткие, скромные души, которые благоухают и нежно расцветают в тихих тенистых уголках; и есть декоративные цветы величиной с добрую медную грелку, способные привести в смущение само солнце. Мисс Седли не принадлежала к разряду таких подсолнечников, и, мне кажется, было бы ни с чем не сообразно рисовать фиалку величиной с георгин. Поистине, жизнь юной простодушной девушки, еще не выпорхнувшей из родительского гнезда, не может отличаться такими волнующими событиями, на какие претендует героиня романа. Силки или охотничьи ружья угрожают взрослым птицам, вылетающим из гнезда в поисках пищи, а то и ястреб налетит, от которого то ли удастся спастись, то ли придется погибнуть; между тем как птенцы в гнезде ведут очень спокойный и отнюдь не романтический образ жизни, лежа на пуху и соломе, пока не наступает и их черед расправить крылья. В то время как Бекки Шарп где-то в далекой провинции носилась на собственных крыльях, прыгала с ветки на ветку и, минуя множество расставленных силков, успешно и благополучно поклевывала свой корм, Эмилия безмятежно пребывала у себя дома на Рассел-сквер. Если она и выходила куда, то лишь в надежном сопровождении старших. Никакое бедствие, казалось, не могло обрушиться на нее или на этот богатый, приветливый, удобный дом, служивший ей ласковым приютом. У матери были свои утренние занятия, ежедневные прогулки и те приятные выезды в гости и по магазинам, которые составляют привычный круг развлечений, или, если хотите, профессию богатой лондонской дамы. Отец, совершал свои таинственные операции в Сити, жившем кипучей жизнью в те дни, когда война бушевала по всей Европе и судьбы империй ставились на карту; когда газета "Курьер" насчитывала десятки тысяч подписчиков; когда один день приносил известие о сражении при Виттории, другой - о пожаре Москвы, или в обеденный час раздавался рожок газетчика, трубивший на весь Рассел-сквер о таком, например, событии: "Сражение под Лейпцигом - участвовало шестьсот тысяч человек - полный разгром французов - двести тысяч убитых". Старик Седли раз или два приезжал домой с очень озабоченным лицом. Да и не удивительно, ведь подобные известия волновали все сердца и все биржи Европы.
   Между тем жизнь на Рассел-сквер, в Блумсбери, протекала так, как если бы в Европе ничего решительно не изменилось. Отступление от Лейпцига не внесло никаких перемен в количество трапез, которые вкушал в людской мистер Самбо. Союзники вторглись во Францию, но обеденный колокол звонил по-прежнему в пять часов, как будто ничего не случилось. Не думаю, чтобы бедняжка Эмилия хоть сколько-нибудь тревожилась за исход боев под Бриенном и Монмирайлем или чтобы она серьезно интересовалась войной до отречения императора, но тут она захлопала в ладоши, вознесла молитвы - и какие признательные! - и от полноты души бросилась на шею Джорджу Осборну, к удивлению всех свидетелей такого бурного проявления чувств. Свершилось, мир объявлен, Европа собирается отдыхать, корсиканец низложен, и полку лейтенанта Осборна не придется выступать в поход. Вот ход рассуждении мисс Эмилии. Судьба Европы олицетворялась для нее в поручике Джордже Осборне. Для него миновали все опасности, и Эмилия благословляла небо. Он был ее Европой, ее императором, ее союзными монархами и августейшим принцем-регентом. Он был для нее солнцем и луной. И мне кажется, Эмилия воображала, будто парадная иллюминация и бал во дворце лорд-мэра, данный в честь союзных монархов, предназначались исключительно для Джорджа Осборна.
  
   Мы уже говорили о корыстии, эгоизме и нужде, как о тех бессердечных наставниках, которые руководили воспитанием бедной мисс Бекки Шарп. А у мисс Эмилии Седли ее главной наставницей была любовь; и просто изумительно, какие успехи сделала наша юная ученица под руководством этой столь популярной учительницы! После пятнадцати- или восемнадцатимесячных ежедневных и постоянных прилежных занятий с такой просвещенной воспитательницей какое множество тайн познала Эмилия, о которых понятия не имели ни мисс Уирт, ни черноглазые девицы, жившие по ту сторону сквера, ни даже сама старуха мисс Пинкертон из Чизика! Да и, по правде говоря, что могли в этом понимать такие чопорные и почтенные девственницы? Для мисс П. и мисс У. нежной страсти вообще не существовало: я не решился бы даже заподозрить их в этом. Мисс Мария Осборн питала, правда, "привязанность" к мистеру Фредерику-Огастесу Буллоку, совладельцу фирмы "Халкер, Буллок и Кo", но ее чувства были самые респектабельные, и она точно так же вышла бы замуж за Буллока-старшего, потому что все ее домыслы были направлены на то, на что и полагается их направлять всякой хорошо воспитанной молодой леди: на особняк на Парк-лейн, на загородный дом в Уимблдоне, на красивую коляску, на пару чудовищно огромных лошадей и выездных лакеев и на четвертую часть годового дохода знаменитой фирмы "Халкер, Буллок и Кo", - словом, на все блага и преимущества, воплощенные в особе Фредерика-Огастеса. Если бы был уже изобретен флердоранж (эта трогательная эмблема женской чистоты, ввезенная к нам из Франции, где, как правило, дочерей продают в замужество), то, конечно, мисс Мария надела бы на себя венок непорочности и уселась бы в дорожную карету рядом со старым, лысым, красноносым подагриком Буллоком-старшим и с похвальным усердием посвятила бы свою прекрасную жизнь его счастью. Только старый-то джентльмен был уже давно женат, и потому мисс Мария отдала свое юное сердце младшему компаньону. Прелестные распускающиеся цветы померанца! На днях я видел, как некая новобрачная (в девичестве мисс Троттер), разукрашенная ими, впорхнула в дорожную карету у церкви св. Георга (Ганновер-сквер), а за нею проковылял лорд Мафусаил. С какой чарующей скромностью она опустила на окнах экипажа шторки - о милая непорочность! На бракосочетание съехалась чуть ли не половина всех карет Ярмарки Тщеславия.
   Не такого рода любовь завершила воспитание Эмилии и за какой-нибудь год превратила славную молодую девушку в славную молодую женщину, которая станет хорошей женой, едва лишь пробьет счастливый час. Юная сумасбродка эта (быть может, со стороны родителей было очень неразумно поощрять ее в таком беззаветном поклонении и глупых романтических бреднях) полюбила от всего сердца молодого офицера, состоявшего на службе его величества и нам уж несколько знакомого. Она начинала думать о нем с первой же минуты своего пробуждения, и его имя было последним, которое она поминала в своих вечерних молитвах. В жизни не видела она такого умного, такого обворожительного мужчины; как он хорош верхом на коне, какой он танцор - словом, какой он герой! Рассказывают о поклоне принца-регента! Но разве можно сравнить это с тем, как кланяется Джордж! Эмилия видела мистера Браммела, которого все так превозносили. Но можно ли этого человека ставить рядом с ее Джорджем? Среди молодых щеголей, посещавших оперу (а в те дни были щеголи не нынешним чета, они появлялись в опере в шапокляках!), не было ни одного под стать Джорджу! С ним мог сравниться только сказочный принц; как великодушно с его стороны снизойти до ничтожной Золушки! Будь мисс Пинкертон наперсницей Эмилии, она, несомненно, попыталась бы положить предел этому слепому обожанию, но едва ли с большим успехом. Такова уж природа некоторых женщин. Одни из них созданы для интриг, другие для любви; и я желаю каждому почтенному холостяку, читающему эти строки, выбрать себе жену того сорта, какой ему больше по душе.
   Под властью своего всепоглощающего чувства мисс Эмилия самым бессовестным образом оставила в небрежении всех своих двенадцать милых подруг в Чизике, как обычно и поступают такие себялюбивые особы. Разумеется, у нее было только одно на уме, а мисс Солтайр была слишком холодна для наперсницы, писать же мисс Суорц, курчавой и смуглой наследнице с Сент-Китса, Эмилии и в голову не приходило. Она брала к себе на праздники маленькую Лору Мартин и, боюсь, сделала ее поверенной своих тайн, пообещав бедной сиротке взять ее к себе после своего замужества и преподав ей бездну всяких сведений относительно любовной страсти, которые, вероятно, были исключительно полезны и новы для этой юной особы. Увы, увы! Боюсь, что ум у Эмилии был недостаточно уравновешен!
   Но что же делали ее родители, как они не уберегли это сердечко, позволив ему так сильно биться? Старик Седли, по-видимому, мало обращал внимания на творившееся вокруг. В последнее время он казался очень озабоченным, дела в Сити поглощали его целиком. Миссис Седли была такой покладистой и безучастной натурой, что даже не ревновала дочь. Мистер Джоз находился в Челтнеме, где выдерживал осаду со стороны какой-то ирландской вдовушки. Весь дом был в распоряжении Эмилии, и - ах! - иной раз она чувствовала себя в нем слишком одинокой, - не то чтобы ее одолевали сомнения, ибо Джорджу нужно же бывать в казармах конной гвардии и он не всегда может отлучиться из Чатема! Кроме того, он должен навещать друзей и сестер и показываться в обществе (ведь он - украшение всякого общества!), когда бывает в Лондоне; а когда бывает в полку, то слишком утомляется, чтобы писать длинные письма. Я знаю, где Эмилия прячет пакет с письмами, и могу пробраться в ее комнату и исчезнуть незаметно, как Иакимо... Как Иакимо? Нет, это некрасивая роль. Лучше я поступлю, как Лунный Свет, и, не причиняя вреда, загляну в постель, где грезят во сне вера, красота и невинность.
   Но если письма Осборна были кратки и отличались слогом, свойственным воину, то нужно признать, что, вздумай мы напечатать письма мисс Седли к мистеру Осборну, нам пришлось бы растянуть этот роман на такое количество томов, что он оказался бы не под силу и самому чувствительному читателю. Эмилия не только исписывала целые листы вдоль и поперек и даже крест-накрест, в самых противоестественных комбинациях, не оставляя живого места на полях и между строк, но и без зазрения совести выписывала целые страницы из стихотворных сборников и подчеркивала отдельные слова и фразы с самым неистовым жаром, являя все признаки расстройства, свойственного такому душевному состоянию. Она не была героиней. Ее письма были полны повторений. Она нередко забывала о грамматике, а в стихах не соблюдала размера. Но, о mesdames, если вам не разрешается взволновать преданное вам сердце иной раз и не по правилам синтаксиса или если вас нельзя любить, пока вы не усвоите разницы между трехстопником и четырехстопником, то пусть тогда поэзия летит к чертям и да погибнут самым жалким образом все школьные учителя.
  

ГЛАВА XIII,

чувствительная, но богатая и другим содержанием

  
   Боюсь, что джентльмен, к которому были адресованы письма мисс Эмилии, отличался критическим складом ума. Где бы ни находился поручик Осборн, за ним по пятам следовало такое множество записок, что в офицерском собрании ему покоя не было от всяких шуточек. В конце концов он приказал слуге передавать их ему, только когда он будет один у себя в комнате. Кто-то видел, как он зажигал одной из них сигару, к ужасу капитана Доббина, который, я уверен, не пожалел бы банковского билета за такой автограф.
   Долгое время Джордж старался держать свои сердечные дела в секрете. Что тут была замешана дама - этого он не скрывал. "И не первая, - говорил прапорщик Спуни прапорщику Стаблу. - Этот Осборн - настоящий дьявол! В Демераре дочка судьи просто с ума по нем сходила, и потом еще эта красавица квартеронка мисс Пай в Сент-Винсенте. А уж с тех пор как полк вернулся домой, он, говорят, стал сущим Дон-Жуаном, ей-богу!"
   По мнению Стабла и Спуни, стать "сущим Дон-Жуаном, ей-богу" - значило обладать самым лестным для мужчины качеством. Да и вообще репутация Осборна среди полковой молодежи стояла очень высоко. Он отличался во всех видах спорта, и в пении застольных песен, и на смотрах; сыпал деньгами, которыми его щедро снабжал отец, и одевался лучше всех в полку, обладая самым богатым и добротным гардеробом. Солдаты его обожали. Он мог перепить всякого другого офицера в собрании, не исключая старика Хэвитопа, полковника; он мог устоять в боксе даже против рядового Наклза, который раньше выступал на ринге и которого давно произвели бы в капралы, не будь он отпетым пьяницей; был лучшим игроком в крикетной команде полкового клуба; скакал на собственной лошади Молнии и выиграл гарнизонный кубок на квебекских скачках. Не только Эмилия боготворила Осборна - Стабл и Спуни видели в нем некоего Аполлона; Доббин считал его Чудо-Крайтоном, а супруга майора, миссис О'Дауд, соглашалась, что он блестящий кавалер и напоминает ей Фицджеральда Фогарти, второго сына лорда Каслфогарти.
   Итак, Стабл, Спуни и вся остальная компания предавались самым романтическим догадкам насчет корреспондентки Осборна, высказывая мнение, что в него влюбилась некая герцогиня в Лондоне, или что это дочь генерала - она сговорена с другим, а сама без памяти от Джорджа, или жена некоего члена парламента, которая спит и видит, как бы бежать с ним на четверке вороных; называли и другие жертвы страсти, восхитительно пламенной, романтической и одинаково компрометантной для обеих сторон. Но в ответ на все эти догадки Джордж хранил упорное молчание, предоставляя своим юным почитателям и друзьям изобретать всякие истории и разукрашивать их всеми средствами своей фантазии.
   В полку так бы ничего и не узнали, если бы не нескромность капитана Доббина. Однажды капитан сидел за завтраком в офицерском собрании, когда Кудахт, помощник полкового лекаря и оба ранее названных достойных джентльмена обсуждали на все лады интрижку Осборна. Стабл твердил, что его дама сердца - герцогиня и что она близка ко двору королевы Шарлотты, а Кудахт божился, что она оперная певица самой незавидной репутации. Услышав это, Доббин так возмутился, что, хотя рот его был набит яйцами и хлебом с маслом и хотя ему вообще следовало бы молчать, не удержался и выпалил:
   - Кудахт, вы совершеннейший болван! Вечно вы несете чепуху и сплетничаете. Осборн не собирается убегать с герцогинями или губить модисток. Мисс Седли - одна из самых очаровательных молодых особ, какие когда-либо жили на свете. Джордж давным-давно с ней: помолвлен. И я никому не советовал бы говорить о ней гадости в моем присутствии!
   На этом Доббин прервал свою речь, весь красный от волнения, и едва не поперхнулся чаем. Спустя полчаса эта история облетела весь полк, и в тот же вечер жена майора, миссис О'Дауд, написала своей сестре Глорвине в О'Даудстаун, чтобы та не торопилась с отъездом из Дублина: молодой Осборн, оказывается, давно помолвлен.
   В тот же самый вечер за стаканом шотландского грога она, как водится, поздравила поручика, и Осборн, взбешенный, отправился домой отчитать Доббина (который отклонил приглашение на вечер к майорше О'Дауд и сидел у себя в комнате, играя на флейте и, как мне думается, сочиняя стихи самого меланхолического свойства) - за то, что он выдал его тайну.
   - Кой черт просил тебя трезвонить о моих делах? - набросился Осборн на приятеля. - За каким дьяволом нужно знать всему полку, что я собираюсь жениться? К чему позволять этой болтунье, старой ведьме Пегги О'Дауд, трепать мое имя за ее распроклятым ужином и звонить в колокола о моей помолвке на все три королевства? Да, кроме того, Доббин. какое ты имел право говорить, что я помолвлен, и вообще вмешиваться в мои дела?
   - Мне кажется... - начал капитан Доббин.
   - Наплевать, что тебе кажется! - перебил его младший товарищ. - Я тебе кругом обязан, я это знаю, знаю слишком хорошо! Но не хочу я вечно выслушивать всякие твои наставления только потому, что ты меня на пять лет старше! Не стану я, черт возьми, терпеть твой тон превосходства, твое проклятое снисхождение и покровительство. Да, снисхождение и покровительство! Хотелось бы мне знать, чем я тебя хуже?
   - Ты помолвлен? - прервал его капитан Доббин.
   - Какое, черт подери, дело тебе или кому угодно, помолвлен я или нет?
   - Ты стыдишься этого? - продолжал Доббин.
   - Какое вы имеете право, сэр, задавать мне подобный вопрос, хотелось бы мне знать?
   - Великий боже! Уж не собираешься ли ты отказаться от помолвки? - спросил Доббин, вскакивая с места.
   - Иными словами, вы меня спрашиваете, честный ли я человек или нет? - окончательно разъярился Осборн. - Это вы имеете в виду? За последнее время вы усвоили себе со мной такой тон, что будь я... если стану и дальше это терпеть!
   - Что же я такого сделал? Я только говорил тебе, что ты невнимателен к очень милой девушке, Джордж. Я говорил тебе, что, когда ты ездишь в Лондон, тебе нужно сидеть у нее, а не в игорных домах в районе Сент-Джеймса,
   - Очевидно, вы не прочь получить обратно свои деньги, - сказал Джордж с усмешкой.
   - Конечно, не прочь и всегда был не прочь, разве тебе это не известно? - ответил Доббин. - Ты говоришь, как подобает благородному человеку.
   - Нет, к черту, Уильям, прошу прощения! - перебил его Джордж в порыве раскаяния. - Ты выручал меня по-дружески один бог знает сколько сотен раз! Ты вызволял меня из множества всяких бед! Когда гвардеец Кроули обыграл меня на такую огромную сумму, я пропал бы, если бы не ты. Непременно пропал бы, не спорь! Но только зачем ты вечно изводишь меня, пристаешь со всякими расспросами. Я очень люблю Эмилию, я обожаю ее... и тому подобное. Не смотри на меня сердито. Она само совершенство, я знаю это. Но, видишь ли, всякий интерес теряется, когда что-нибудь само дается тебе в руки. Черт побери! Полк только что вернулся из Вест-Индии, надо же мне немного побеситься, а потом, когда я женюсь, я исправлюсь... Честное слово, я образумлюсь! И... слушай, Доб, не сердись, я отдам тебе в следующем месяце ту сотню фунтов - отец, я знаю, раскошелится! И я отпрошусь у Хэвитопа в отпуск, съезжу в Лондон и завтра же повидаюсь с Эмилией... Ну, как? Удовлетворен?
   - На тебя, Джордж, нельзя долго сердиться, - промолвил добряк-капитан, - а что касается денег, старина, то ты ведь сам знаешь: нуждайся я в них, и ты поделишься со мной последним шиллингом.
   - Конечно, Доббин, честное слово! - заявил Джордж с необычайным великодушием, хотя, по правде сказать, у него никогда не бывало свободных денег.
   - Одного я только желал бы: чтобы ты, Джордж, наконец перебесился. Если бы ты видел личико бедняжки мисс Эмми, когда она на днях справлялась у меня о тебе, ты послал бы свои бильярды куда-нибудь подальше. Поезжай утешь ее, негодный! Поди напиши ей длинное письмо. Сделай что-нибудь, чтобы ее порадовать. Для этого так мало нужно.
   - Она и в самом деле чертовски в меня влюблена, - сказал Осборн с самодовольным видом и отправился в офицерское собрание заканчивать вечер в кругу веселых товарищей.
   Тем временем на Рассел-сквер Эмплия смотрела на луну, озарявшую тихую площадь так же, как и плац перед Чатемскими казармами, где был расквартирован полк поручика Осборна, и размышляла, чем-то сейчас занят ее герой. Быть может, он на бивуаке, думалось ей; быть может, делает обход часовых; быть может, дежурит у ложа раненого товарища или же изучает военное искусство в своей одинокой комнатке. И ее тихие думы полетели вдаль, словно были ангелами и обладали крыльями, вниз по реке, к Чатему и Рочестеру, стремясь заглянуть в казармы, где находился Джордж... Если принять это в соображение, то, пожалуй, удачно, что ворота оказались запертыми и часовой никого не пропускал в казармы, - бедному ангелочку в белоснежных одеждах не привелось услышать, какие песни орали наши молодые люди за стаканом пунша.
   На другой день после упомянутой беседы в Чатемских казармах молодой Осборн, решив показать другу, как он держит слово, собрался ехать в Лондон, чем вызвал горячее одобрение капитана Доббина.
   - Мне хотелось бы сделать ей какой-нибудь подарочек, - признался Джордж другу, - но только я сижу без гроша, пока отец не расщедрится.
   Доббин не мог допустить, чтобы такой порыв великодушия и щедрости пропал зря, и потому ссудил Осборна несколькими фунтовыми билетами, которые тот и принял, немного поломавшись.
   И я осмеливаюсь утверждать, что Джордж непременно купил бы для Эмилии что-нибудь очень красивое, но только при выходе из экипажа на Флит-стрит он загляделся на красивую булавку для галстука в витрине какого-то ювелира - и не мог устоять против соблазна. Когда он заплатил за нее, у него осталось слишком мало денег, чтобы позволить себе какое-нибудь дальнейшее проявление любезности. Но ничего: поверьте, Эмилии вовсе не нужны были его подарки. Когда он пожаловал на Рассел-сквер, лицо у нее просияло, словно Джордж был ее солнцем. Маленькие горести, опасения, слезы, робкие сомнения, тревожные думы многих дней и бессонных ночей были мгновенно забыты под действием этой знакомой неотразимой улыбки. Когда он появился в дверях гостиной, великолепный, с надушенными бакенбардами, разливая сияние, словно какое-то божество, Самбо, прибежавший доложить о капитане Осборне (на радостях он произвел молодого офицера в следующий чин), тоже просиял сочувственной улыбкой, а увидев, как девушка вздрогнула, залилась румянцем и быстро поднялась, оставив свой наблюдательный пункт у окна, поспешил ретироваться; и как только дверь за ним закрылась, Эмилия, вся трепеща, бросилась на грудь к Джорджу Осборну, словно это было естественное убежище, где она могла укрыться. О бедная, растревоженная малютка! Самое красивое дерево в лесу, с самым прямым стволом, с самыми крепкими ветвями и самой густой листвой, на котором ты собираешься вить свое гнездо и ворковать, может быть, обречено на сруб и скоро с треском рухнет... Какое старое-старое сравнение человека со строевым лесом! Джордж между тем нежно целовал Эмилию в лоб и сияющие глаза и был весьма мил и добр; а она думала о том, что ею брильянтовая булавка в галстуке (которой она еще на нем не видала) - самое прелестное украшение, какое только можно себе вообразить.
  
   Наблюдательный читатель, от которого не ускользнуло кое-что и в прошлом поведении нашего молодого офицера и который сохранил в памяти наш рассказ о краткой беседе, имевшей место между ним и капитаном Доббином, вероятно, пришел уже к кое-каким заключениям касательно характера мистера Осборна. Некий циник-француз сказал, что в любовных делах всегда есть две стороны: одна любит, а другая позволяет, чтобы ее любили. Иногда любящей стороной является мужчина, иногда женщина. Не раз бывало, что какой-нибудь ослепленный пастушок по ошибке принимал бесчувственность за скромность, тупость за девичью сдержанность, полнейшую пустоту за милую застенчивость, - одним словом, гусыню - за лебедя! Быть может, и какая-нибудь наша милая читательница наряжает осла во всю пышность и блеск своего воображения, восхищаясь его тупоумием, как мужественной простотой, преклоняясь перед его себялюбием, как перед мужественной гордостью, усматривая в его глупости величественную важность; словом, обходясь с ним так, как блистательная фея Титания с неким афинским ткачом. Мне сдается, я видел, как разыгрываются в этом мире подобные "комедии ошибок". Во всяком случае, несомненно, что Эмилия считала своего возлюбленного одним из самых доблестных и неотразимых мужчин во всей империи. Вполне возможно, что и сам Осборн придерживался этого мнения.
   Джордж был несколько легкомыслен. Но разве не легкомысленны многие молодые люди? И разве девушкам не правятся больше повесы, чем рохли? Просто он еще не перебесился, но скоро перебесится. Выйдет в отставку - ведь мир уже объявлен, корсиканское чудовище заключено на острове Эльба, всякому продвижению по службе настал конец, и нет никаких перспектив для дальнейшего применения его несомненных военных талантов и его доблести. Получаемых от отца средств в добавление к приданому Эмилии хватит на то, чтобы уютно устроиться где-нибудь в деревне, в какой-нибудь местности, где можно развлекаться спортом. Джордж стал бы немножко охотиться, немножко заниматься сельским хозяйством, и они с Эмилией были бы счастливы. О том, чтобы оставаться в армии в качестве женатого человека, наш герой и думать не хотел. Представьте себе миссис Джордж Осборн на офицерской квартире в какой-нибудь провинциальной дыре. Или, еще того хуже, в Ост- или Вест-Индии, в обществе офицеров, под крылышком майорши миссис О'Дауд. Эмилия умирала со смеху, слушая рассказы Осборна о майорше. Нет, он слишком горячо любит Эмилию, чтобы заставлять ее сносить вульгарные выходки этой ужасной женщины и обрекать на суровую долю жены военного. О себе-то он не заботится, но его дорогая девочка должна запять в обществе место, подобающее его жене. Можете быть уверены, что она соглашалась со всеми этими планами, как согласилась бы со всякими другими, лишь бы они исходили от того же лица.
   Поддерживая такой разговор и строя бесчисленные воздушные замки (которые Эмилия украшала всевозможными цветниками, тенистыми аллеями, деревенскими церквами, воскресными школами и тому подобным, тогда как мысли Джорджа были направлены на конюшни, псарни и винный погреб), наша юная чета провела очень весело часа два. А так как в распоряжении поручика был всего лишь один день и его ждала в Лондоне куча самых неотложных дел, то было внесено предложение, чтобы Эмилия пообедала у своих будущих золовок. Это предложение было с радостью принято. Джордж проводил Эмилию к сестрам и там оставил ее (причем Эмилия на этот раз болтала и щебетала с таким оживлением, что удивила молодых девиц, решивших, что Джордж, пожалуй, может сделать из нее что-нибудь путное), а сам отправился по своим делам.
   Другими словами, он вышел из дому, съел порцию мороженого в кондитерской на Чаринг-Кросс, примерил новый сюртук на Пэл-Мэл, забежал к "Старому Слотеру" проведать капитана Кеннона, сыграл с капитаном одиннадцать партий на бильярде, из которых выиграл восемь, и вернулся на Рассел-сквер, опоздав на полчаса к обеду, но зато в отличнейшем расположении духа.
   В совершенно ином состоянии духа был старый мистер Осборн. Когда этот джентльмен приехал из Сити и был встречен в гостиной дочерьми и чопорной мисс Уирт, они сразу увидели по его лицу - оно и в лучшую-то пору было одутловатым, торжественно-важным и желтым - и по нахмуренным, судорожно подергивающимся черным бровям, что за его широким белым жилетом бьется сердце, чем-то расстроенное и взволнованное. Когда же Эмилия подошла к нему поздороваться, что она всегда делала с превеликим трепетом и робостью, старик что-то глухо проворчал вместо приветствия и выпустил ее руку из своей большой волосатой лапы, не сделав ни малейшей попытки пожать эти маленькие пальчики. Он мрачно оглянулся на старшую дочь, которая безошибочно поняла значение этого взгляда, вопрошавшего: "На кой черт она здесь?" - и сейчас же ответила:
   - Джордж в городе, папа. Он поехал в казармы и будет к обеду.
   - Ах, вот как, он здесь? Имей в виду, Джейн, ждать с обедом мы его не будем!
   С этими словами достойный муж опустился в свое любимое кресло, и в аристократически холодной, пышно обставленной гостиной воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только испуганным тиканьем больших французских часов.
   Когда этот хронометр, увенчанный жизнерадостной бронзовой группой, изображавшей жертвоприношение Ифигении, гулко, словно почтенный осипший соборный колокол, отсчитал пять ударов, мистер Осборн яростно дернул за сонетку, и в гостиную поспешно вошел дворецкий.
   - Обедать! - рявкнул мистер Осборн.
   - Мистер Джордж еще не вернулся, сэр, - доложил слуга.
   - К черту мистера Джорджа, сэр! Разве я не хозяин в доме? Обедать!
   Мистер Осборн грозно насупился, Эмилия задрожала. Остальные три дамы обменялись взглядами, посылая друг другу телеграфные знаки. Послушный колокол на нижнем этаже зазвонил, извещая о трапезе. Когда звон замолк, глава семейства засунул руки в широкие карманы длинного синего сюртука с бронзовыми пуговицами и, не дожидаясь дальнейшего приглашения, стал спускаться по лестнице один, хмурясь через плечо на четырех женщин.
   - В чем дело, дорогая? - спрашивали они друг дружку, сорвавшись со своих мест и на цыпочках поспешая за родителем.
   - Должно быть, фонды упали на бирже, - прошептала мисс Уирт; и с трепетом, в молчанье, оробевшая дамская компания трусцой последовала за своим мрачным главою. Все молча расселись за столом. Старик пробурчал молитву, прозвучавшую с суровостью проклятия. Большие серебряные крышки были сняты с блюд. Эмилия дрожала, сидя на своем месте, - она была ближайшей соседкой грозного Осборна, и, кроме нее, по сю сторону стола никого больше не было - свободное место принадлежало Джорджу.
   - Супу? - замогильным голосом вопросил мистер Осборн, схватив разливательную ложку и пронизывая взором Эмилию. Налив ей и всем остальным, он некоторое время не произносил ни слова.
   - Уберите тарелку мисс Седли, - приказал он наконец. - Она не может есть этот суп, да и я не могу. Он никуда не годится. Уберите суп, Хикс, а ты, Джейн, завтра же прогони кухарку!
   Сделав эти замечания насчет супа, мистер Осборн очень кратко высказался относительно рыбы, также в весьма свирепом и ядовитом тоне, и помянул недобрым словом Биллингсгетский рынок с решительностью, вполне достойной этого места; после чего он в полном молчании стал пить вино, принимая все более и более грозный вид, пока резкий стук в дверь не возвестил о прибытии Джорджа, отчего все несколько оживились.
   Он не мог прийти раньше. Генерал Дагилет заставил его дожидаться в конногвардейских казармах. Все равно, супу или рыбы. Дайте что-нибудь. Ему совершенно безразлично. Чудесная баранина, да и все чудесно!
   Радужное настроение молодого офицера представляло разительный контраст с суровостью его отца. И Джордж в течение всего обеда без умолку болтал, к полному восхищению всех, а особенно одной из присутствующих, называть которую нет надобности.
   Как только молодые леди покончили с апельсинами и стаканом вина, которым обычно завершались унылые трапезы в доме мистера Осборна, был дан сигнал к отплытию, и дамы поднялись со своих мест и удалились в гостиную. Эмилия надеялась, что Джордж скоро присоединится к ним. Она принялась играть его любимые вальсы (лишь недавно ввезенные в Англию) на большом, одетом в кожаный чехол рояле с высокими резными ножками. Но эта маленькая уловка не привлекла Джорджа. Он оставался глух к призыву вальсов; звуки становились все нерешительнее и постепенно замирали. Огорченная музыкантша оставила наконец в покое огромный инструмент. И хотя три ее приятельницы исполнили несколько бравурных пьесок, представлявших самое свежее и блестящее пополнение их репертуара, Эмилия не слышала ни единой ноты и сидела задумавшись, предчувствуя сердцем какую-то беду. Нахмуренные брови старика Осборна, и обычно-то грозные, никогда еще так не страшили Эмилию. Его взгляд провожал ее до порога столовой, словно она была в чем-то виновата. Когда ей подали кофе, она вздрогнула, точно дворецкий, мистер Хикс, предложил ей чашу с ядом. Какая тайна скрывалась за всем этим? О женщины! Они возятся и нянчатся со своими предчувствиями и любовно носится с самыми мрачными мыслями, как матери с увечными детьми.
   Угрюмый вид отца заронил некоторые опасения и в душу Джорджа Осборна. Если родитель так хмурит брови, если у него такой невероятно желчный вид, то как выжать из него деньги, в которых молодой офицер отчаянно нуждался? И Джордж пустился расхваливать родительское вино. Это был обычный способ умаслить старого джентльмена.
   - Мы никогда не получали в Вест-Индии такой мадеры, как ваша, сэр. Полковник Хэвитоп вылакал три бутылки из тех, что вы послали мне прошлый раз.
   - Правда? - сказал старый джентльмен. - Она обходится мне по восемь шиллингов за бутылку.
   - Не возьмете ли вы шесть гиней за дюжину такой мадеры, сэр? - продолжал Джордж со смехом. - Один из самых великих людей в королевстве хотел бы приобрести такого винца.
   - Да что ты? - проворчал старик. - Что ж, желаю ему удачи!
   - Когда генерал Дагилет был в Чатеме, сэр, Хэвитоп давал завтрак в его честь и попросил меня ссудить ему несколько бутылок вашей мадеры. Генералу она страшно поправилась, и он пожелал приобрести для главнокомандующего целую бочку. Он правая рука его королевского высочества!
   - Да, вино недурное! - заметили нахмуренные брови, и настроение их явственно улучшилось. Джордж собирался уже воспользоваться благоприятной минутой, чтобы поговорить о деньгах, когда отец, опять напустивший на себя важность, велел сыну, впрочем довольно сердечным тоном, позвонить, чтобы подали красного вина.
   - Посмотрим, Джордж, уступит ли оно мадере, которая, конечно, к услугам его королевского высочества.
   А пока мы будем распивать вино, я хочу поговорить с тобой об одном важном деле.
   Эмилия, сидевшая наверху в тревожном ожидании, слышала звонок, требовавший красного вина. Невольно она подумала, что это какой-то зловещий звонок, предвещающий недоброе. Если вас постоянно томят предчувствия, то некоторые из них обязательно сбудутся, будьте уверены!
   - Вот что мне хотелось бы знать, Джордж, - начал старый джентльмен, смакуя первые глотки вина. - Вот что мне хотелось бы знать: как у тебя и... гм... и у этой малышки наверху обстоят дела?
   - Мне кажется, сэр, это нетрудно заметить, - сказал Джордж с самодовольной усмешкой. - Достаточно ясно, сэр... Какое чудесное вино!
   - Что это значит - достаточно ясно, сэр?
   - Черт возьми, сэр, не нажимайте на меня так энергически! Я человек скромный. Я... гм... не считаю себя покорителем сердец, но должен признаться, что она чертовски влюблена в меня!.. Всякий это заметит, если он не слепой.
   - А ты сам?
   - Да разве, сэр, вы не приказывали мне жениться на ней? А ведь я пай-мальчик! И разве наши родители не уладили этот вопрос в незапамятные времена?
   - Нечего сказать, пай-мальчик! Вы думаете, я по слышал о ваших делах, сэр, с лордом Тарквином, с капитаном гвардии Кроули, достопочтенным мистером Дьюсэйсом и тому подобное? Берегитесь, сэр, берегитесь!
   Старый джентльмен произносил эти аристократические имена с величайшим смаком. Где бы он ни встречал вельможу, он раболепствовал перед ним и величал его милордом с таким пылом, на какой способен только свободнорожденный бритт. Приезжая домой, он выискивал в Книге пэров биографию этого лица и поминал его на каждом третьем слове, хвастаясь сиятельным знакомством перед дочерьми. Он простирался перед ним ниц и грелся в его лучах, как неаполитанский нищий греется на солнце. Джордж встревожился, услышав перечисленные фамилии. Он испугался, не осведомлен ли отец о некоторых его делишках за карточным столом. Но старый моралист успокоил его, заявив невозмутимо:
   - Ну, ладно, ладно! Молодые люди все одинаковы. Меня утешает, Джордж, что ты вращаешься в лучшем английском обществе... надеюсь, что это так, верю и надеюсь... мои средства дают тебе эту возможность.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал Джордж, сразу хватая быка за рога. - Но нельзя жить среди такой знати, не имея ни гроша в кармане. А мой кошелек - вот, взгляните, сэр! - И он поднял двумя пальцами подарочек, связанный Эмилией и содержавший в себе последний фунтовый билет из числа полученных от Доббина.
   - Вы не будете нуждаться, сэр. Сын английского купца не будет нуждаться, сэр! Мои гинеи не хуже, чем у них, Джордж, мой мальчик! И я не трясусь над ними. Зайди к мистеру Чопперу, когда будешь завтра в Сити: у него найдется кое-что для тебя. Я не жалею денег, когда мне известно, что ты в хорошем обществе, потому что в хорошем обществе ты не свихнешься. Не думай, что во мне говорит гордость. Я рожден в скромной доле, но тебе больше повезло. Воспользуйся же своим положением, водись со знатной молодежью. Многим из них не под силу истратить шиллинг там, где ты можешь кинуть гинею, мой мальчик. А что касается розовых шляпок (тут из-под нависших бровей был брошен многозначительный, но не очень приятный взгляд) - что ж, мальчишки все одинаковы! Есть только одна вещь, которой я приказываю тебе избегать, а в случае непослушания не дам тебе больше ни шиллинга, клянусь богом! Это касается игры, сэр!
   - Ну конечно, сэр! - сказал Джордж.
   - Однако вернемся к вопросу об Эмилии. Почему бы тебе не жениться на какой-нибудь девице познатнее дочери биржевого маклера, Джордж? Вот что мне хотелось бы знать!
   - Ведь это дело семейное, сэр, - сказал Джордж, пощелкивая орехи. - Вы с мистером Седли договорились о пашем браке чуть ли не сто лет тому назад!
   - Так-то оно так, но времена меняются, сэр. Я не отрицаю, что Седли помог мне сколотить состояние, или, вернее сказать, направил мои способности и таланты по верному пути, вследствие чего я и завоевал то руководящее положение, которое, смею надеяться, я занимаю в торговле свечным салом и в Сити. Я доказал Седли свою признательность, и он подверг ее слишком серьезным испытаниям за последнее время, сэр, как это вам подтвердит, сэр, моя чековая книжка. Джордж! Скажу тебе по секрету: мне не нравится, как идут дела у мистера Седли. Мой главный конторщик, мистер Чоппер, придерживается того же мнения, а он человек опытный и знает биржу, как никто в Лондоне. "Халкер и Буллок" сторонятся Седли. Боюсь, что он промахнулся в своих расчетах. Говорят, будто судно "Jeune Emilie" {"Юная Эмилия" (франц.).}, захваченное американским капером "Меласса", принадлежало ему. Так и знай: пока я не буду уверен, что за Эмилией дают десять тысяч приданого, ты не женишься на ней. Не желаю вводить в свою семью дочь банкрота! Ну-ка, налей мне еще вина... или лучше позвони, чтобы подали кофе!
   С этими словами мистер Осборн развернул вечернюю газету, и Джордж понял по этому намеку, что беседа кончена и папаша хочет немножко вздремнуть.
   Он поспешил наверх к Эмилии в очень веселом расположении духа. Что заставило его быть в этот вечер таким внимательным к ней, чего уж давно не замечалось, так усердно занимать ее, быть таким нежным, таким блестящим собеседником? Великодушное ли его сердце прониклось теплотой в предвидении несчастья, или же мысль об утрате этого маленького сокровища заставила Джорджа ценить его больше?
   Эмилия много дней потом жила впечатлениями этого счастливого вечера, вспоминала слова Джорджа, его взгляды, романсы, которые он пел, его позу, когда он склонялся над ней или же смотрел на нее издали. Ей казалось, что никогда еще ни один вечер в доме мистера Осборна не проходил так быстро. И впервые наша молодая девица едва не рассердилась, когда за нею раньше времени явился мистер Самбо с ее шалью.
   На следующее утро Джордж зашел к Эмилии и нежно с нею распрощался, а затем поспешил в Сити, где посетил мистера Чоппера, главного конторщика отца, и получил от этого джентльмена документ, который и обменял у "Халкера и Буллока" на целую кучу денег. Когда Джордж входил в банкирскую контору, старый Джон Седли выходил из приемной банкира с очень мрачным видом, но крестник был слишком весело настроен, чтобы заметить угнетенное состояние достойного биржевого маклера или печальный взгляд, которым окинул его старый добряк. Молодой Буллок не выглянул из приемной с веселой улыбкой, чтобы проводить старика, как это бывало в прежние годы.
   И когда широкие двери банкирского дома "Халкер, Буллок и Кo" закрылись за мистером Седли, кассир мистер Квил (чье человеколюбивое занятие состоит в том, чтобы выдавать хрустящие банковые билеты из ящика конторки и выбрасывать медной лопаточкой соверены) подмигнул мистеру Драйверу, конторщику, сидевшему справа от него. Мистер Драйвер подмигнул в ответ.
   - Не выгорело, - шепнул мистер Драйвер.
   - Да, дело дрянь! - сказал мистер Квил. - Как позволите уплатить вам, мистер Джордж Осборн?
   Джордж живо рассовал по карманам кучу банковых билетов, и в тот же вечер в офицерском собрании он рассчитался с Доббином, вернув ему пятьдесят фунтов.
   И в этот самый вечер Эмилия написала ему нежнейшее из своих длинных писем. Сердце ее было преисполнено любви, но все еще чуяло беду. "Почему мистер Осборн так мрачен? - спрашивала она. - Не вышло ли у них чего-нибудь с ее отцом? Бедный папа вернулся из Сити таким расстроенным, что все домашние за него в тревоге", - словом, целых четыре страницы любви, опасений, надежд и предчувствий.
   - Бедняжка Эмми... милая моя маленькая Эмми! Как она влюблена в меня, - говорил Джордж, пробегая глазами ее послание. - Черт возьми, до чего же голова трещит от этого пунша!
   В самом деле - бедняжка Эмми!
  

ГЛАВА XIV

Мисс Кроули у себя дома

  
   Около того же времени к чрезвычайно уютному и благоустроенному дому на Парк-лейн подъехала дорожная коляска с ромбовидным гербом на дверцах, с недовольною особою женского пола, в зеленой вуали и локончиках, на заднем сиденье, и с величественным слугой на козлах - очевидно, доверенным лицом своих господ. Это был экипаж нашего друга мисс Кроули, возвращающийся из Хэмпшира. Стекла кареты были подняты; жирная болонка, чья морда и язык обычно высовывались в одно из окошек, покоилась на коленях недовольной особы. Когда экипаж остановился, из кареты был извлечен объемистый сверток шалей, - для чего оказалась необходимой помощь нескольких слуг и молодой леди, сопровождавшей эту груду одежды. Сверток содержал в себе мисс Кроули, которая была немедленно доставлена наверх и уложена в постель, в спальне, надлежащим образом протопленной для приема болящей. За доктором для мисс Кроули были разосланы гонцы. Врачи явились, посовещались, прописали лекарства и исчезли. Молодая спутница мисс Кроули по окончании консилиума вышла к ним, выслушала наставления, а затем употребила по назначению противогорячечные средства, прописанные учеными мужами.
   На следующий день из Найтсбриджских казарм прискакал капитан лейб-гвардии Кроули. Его вороной взрыл копытами солому, разостланную перед домом страждущей тетушки. Капитан с большим участием расспросил о здоровье своей любезной родственницы. По-видимому, имелись основания для самых худших опасении: он нашел горничную мисс Кроули (недовольную особу женского пола) необычайно сердитой и удрученной; мисс Бригс, компаньонку тетушки, он застал всю в слезах, одиноко сидящей в гостиной. Мисс Бригс поспешила домой, услышав^ болезни своего любимого друга. Она хотела лететь к ее ложу, к тому ложу, которое она, Бригс, так часто оправляла в часы болезни. Но ее не допустили в апартаменты мисс Кроули. Какая-то чужая подавала ей лекарства, чужая из провинции, какая-то противная мисс... Тут слезы прервали речь компаньонки, и она спрятала свои оскорбленные чувства и свой бедный старенький красный носик в носовой платок.
   Родон Кроули послал сердитую горничную доложить о его приезде, и новая компаньонка мисс Кроули, живо спустившаяся из спальни больной, протянула маленькую ручку капитану, предупредительно поспешившему ей навстречу, смерила презрительным взглядом растерявшуюся Бригс и, поманив за собой молодого гвардейца, увела его вниз, в пустынную теперь парадную столовую, видевшую в своих стенах столько званых обедов.
   Здесь они беседовали вдвоем минут десять, обсуждая, несомненно, симптомы болезни старой хозяйки дома. К концу этой беседы резко зазвонил звонок в столовой, и на него немедленно отозвался мистер Боулс, величественный дворецкий мисс Кроули (который - разумеется, случайно - оказался у замочной скважины и простоял у двери в течение большей части разговора). Капитан вышел из дому, покручивая усы, и вскочил на своего вороного, рывшего копытами солому, к восхищению маленьких сорванцов, собравшихся на улице. Он взглянул на окна столовой, сдерживая лошадь, которая выкидывала курбеты и красиво приплясывала на месте. На одно мгновение в окне показалась молодая особа, но затем ее фигурка исчезла, - без сомнения, она удалилась наверх и опять приступила к выполнению трогательных обязанностей милосердия.
   Кто же была эта молодая женщина, хотелось бы мне знать? Вечером в малой столовой был подан скромный обед на две персоны (тем временем миссис Феркин, горничная миледи, бросилась в опочивальню хозяйки и все хлопотала там, пока, за временной отлучкой самозванки, место оставалось свободным), и новая сиделка уселась с мисс Бригс за мирную трапезу.
   Бригс от волнения не могла проглотить ни кусочка. Молодая особа с отменным изяществом разрезала курицу и так отчетливо попросила подливки из яиц, что бедная Бригс, перед которой находилась эта великолепная приправа, вздрогнула и после неудачных попыток удержать в руке непослушную соусную ложку снова впала в состояние истерики, разразившись рыданиями.
   - Может быть, вы дадите мисс Бригс стакан вина? - обратилась молодая особа к мистеру Боулсу, величественному дворецкому.
   Тот подал вино. Бригс машинально схватила стакан, судорожно проглотила вино, тихо постонала и принялась ковырять вилкой курицу.
   - Мне кажется, мы обойдемся и без любезных услуг мистера Боулса, - заявила молодая особа с величайшей мягкостью. - Мистер Боулс, сделайте милость, мы позвоним, когда вы нам понадобитесь.
   Боулс отправился вниз, где, между прочим, накинулся с самыми страшными ругательствами на ни в чем не повинного лакея, своего подчиненного.
   - Какая жалость, что вы принимаете все это так близко к сердцу, мисс Бригс, - сказала молодая леди спокойным, чуть насмешливым тоном.
   - Мой бесценный друг так болен и не же-е-е-е-лает видеть меня! - воскликнула мисс Бригс в неудержимом порыве горя.
   - Она вовсе не так плоха. Утешьтесь, дорогая мисс Бригс. Она просто объелась, вот и все. Ей уже гораздо лучше. Скоро она выздоровеет. Она ослабела от банок и лекарств, но теперь ей станет легче. Прошу вас, утешьтесь и выпейте еще вина.
   - Но почему же, почему она не хочет меня видеть? - захныкала мисс Бригс. - О Матильда, Матильда, после двадцатитрехлетней привязанности так-то ты платишь своей бедной, бедной Арабелле?
   - Не проливайте столь обильных слез, бедная Арабелла, - заметила ее собеседница с легкой усмешкой. - Она не хочет вас видеть только потому, что вы будто бы не так хорошо за ней ухаживаете, как я. Мне же не доставляет никакого удовольствия просиживать без сна все ночи. Я хотела бы, чтобы вы меня заменили.
   - Разве я не дежурила у этого дорогого ложа в течение многих лет? - возопила Арабелла. - А теперь...
   - А теперь она предпочитает других. Знаете, у больных людей бывают подобные фантазии, и им приходится потакать. Когда она поправится, я уеду.
   - Никогда, никогда! - воскликнула Арабелла, с остервенением вдыхая из флакона нюхательную соль.
   - Никогда не поправится или я никогда не уеду? Что вы имеете в виду, мисс Бригс? - спросила ее собеседница с тем же вызывающим добродушием. - Вздор! Через две недели она будет здоровехонька, и я уеду к своим маленьким ученицам в Королевское Кроули и к их матери, которая больна гораздо серьезнее, чем наш друг. Вам нечего ревновать ее ко мне, дорогая моя мисс Бригс. Я бедная молоденькая девушка, без единого друга на свете и никому не делаю зла. Я не хочу оттеснить вас и лишить благосклонности мисс Кроули. Она позабудет меня через неделю после моего отъезда, а ее привязанность к вам создавалась годами. Пожалуйста, налейте мне немного вина, дорогая мисс Бригс, и давайте будем друзьями. Право, я нуждаюсь в друзьях!
   В ответ на этот призыв миролюбивая и мягкосердечная Бригс безмолвно протянула сопернице руку, но с тем большей остротой почувствовала свою обиду и стала горько сетовать на непостоянство Матильды. Через полчаса, когда обед окончился, мисс Ребекка Шарп (потому что, как ни странно, таково было имя той, которую до сей поры мы изобретательно называли "молодой особой") отправилась снова наверх в покои своей пациентки и с самой изысканной вежливостью выпроводила оттуда бедную Феркин.
   - Благодарю вас, миссис Феркин, так будет хорошо. Как чудесно вы все делаете! Я позвоню, когда понадобится.
   - Благодарю вас! - И Феркин сошла вниз, охваченная бурой ревности, тем более опасной, что ей приходилось таить ее в своей груди.
   Но эта ли буря распахнула дверь гостиной, когда горничная проходила по площадке первого этажа? Нет, дверь была тихонько приоткрыта рукою мисс Бригс. Бригс стояла на страже. Бригс ясно слышала, как скрипнули ступени лестницы, когда Феркин спускалась по ним, и как звенела ложка в кастрюльке из-под кашицы, которую несла женщина, в чьих услугах не нуждались.
   - Ну, Феркин, - сказала Бригс, когда горничная вошла в комнату. - Ну, Джейн?
   - Час от часу не легче, мисс Бригс, - ответила та, покачав головой.
   - Разве ей не лучше?
   - Она всего только один раз и заговорила со мной. Я спросила ее, не полегчало ли ей, и она велела мне попридержать мой глупый язык. Ох, мисс Бригс, никогда я не думала, что доживу до такого дня!
   И чувства ее неудержимо хлынули наружу.
   - Скажите, Феркин, что за особа эта мисс Шарп? Вот уж не думала я, когда предавалась святочному веселью в благородном доме моих близких друзей, преподобного Лайонеля Деламира и его любезной супруги, что мне придется увидеть, как чужой человек вытеснил меня из сердца моей любимой, все еще горячо любимой, Матильды!
   Мисс Бригс, как можно судить по оборотам ее речи, отличалась склонностью к изящной литературе чувствительного толка и даже выпустила как-то в свет - по подписке - томик своих стихотворений "Трели соловья".
   - Все они там с ума посходили от этой девицы, мисс Бригс, - отвечала Феркин. - Сэр Питт ни за что не хотел отпускать ее сюда, да не посмел отказать мисс Кроули. Миссис Бьют, пасторша, - еще того хуже: просто жить без нее не может! Капитан совсем от нее без ума. Мистер Кроули смертельно ее ревнует. С тех пор как мисс Кроули занемогла, она никого не хочет возле себя видеть, кроме мисс Шарп. А почему и отчего - не знаю. Скорей всего, она их всех околдовала!
   Ребекка провела эту ночь в неусыпном бдении у постели мисс Кроулщ но на следующую ночь старая леди так спокойно спала, что Ребекке тоже удалось чудесно отдохнуть несколько часов, устроившись на диванчике, поставленном в ногах у ложа ее покровительницы. Очень скоро мисс Кроули настолько оправилась, что могла уже сидеть и от всей души хохотать над импровизацией Ребекки, с большим искусством изображавшей разобиженную мисс Бригс. Всхлипывания и причитания Бригс и ее манера прибегать к помощи носового платка передавались ею с таким совершенством, что мисс Кроули совсем ра отвѣтомъ было мертвое молчаніе. Бетти Мартинъ открыла дверь и вошла въ комнату.
   Бѣлая канифасная постель была также гладка и опрятна, какъ и наканунѣ того дня, когда Бетти своими руками убрала ее. Въ концѣ комнаты въ углу стояли два небольшихъ перевязанныхъ снурка. На столѣ передъ окномъ, на рабочей подушкѣ, унизанной булавками и иголками, лежало письмо. Оно вѣроятно покоилось тамъ цѣлую ночь.
   Бетти на цыпочкахъ приблизилась къ нему, какъ будто боясь разбудить его, взглянула на него, посмотрѣла съ нѣкоторымъ удивленіемъ и удовольствіемъ вокругъ комнаты, взяла письмо и, повервувши его нѣсколько разъ въ рукѣ съ безсмысленной улыбкой, понесла его внизъ, въ комнату миссъ Бриггсъ.
   Мнѣ бы хотѣлось знать, какимъ образомъ Бетти могла знать, что письмо было адресовано къ миссъ Бриггсъ? Бетти училась въ Воскресной школѣ мистриссъ Бютъ Кроули и столько же могла читать по англійски, сколько и по еврейски.
   -- Ахъ, миссъ Бриггсъ, миссъ Бриггсъ! вскричала дѣвушка: -- у насъ въ домѣ нехорошее случилось: въ комнатѣ миссъ Шарпъ нѣтъ ни души, постель не тронута со вчерашняго дня: она вѣрно убѣжала, и вотъ оставила вамъ, миссъ, это письмо.
   -- Что-о! воскликнула Бриггсъ, роняя изъ рукъ гребень, и тоненькій клочекъ полинялыхъ волосъ распустился по плечамъ: -- что ты говоришь! побѣгъ! Миссъ ІІІарпъ бѣглянка! Возможно ли! что эти значитъ?
   И она съ нетерпѣніемъ сломала маленькую печать и, какъ говорится, "начала пожирать содержаніе" адресованнаго къ ней письма.
   "Милая миссъ Бриггсъ -- писала бѣглянка -- кроткое сердце ваше, надѣюсь, будетъ сожалѣть обо мнѣ, сочувствовать мнѣ и извинить меня. Со слезами, молитвами и благословеніями я оставляю домъ, къ которомъ бѣдная сирота постоянно пользовалась живымъ участіемъ и нѣжнымъ расположеніемъ. Долгъ болѣе важный, чѣмъ тотъ, которымъ я обязана своей благодѣтельницѣ, требуетъ меня отсюда. Я ухожу къ прямой моей обязанности -- къ моему мужу. Да, я замужемъ. Мой мужъ приказываетъ мнѣ поспѣшить въ скромный уголокъ, который мы зовемъ своимъ. Безцѣнная миссъ Бриггсъ! поручаю вамъ, передайте это извѣстіе моей неоцѣненной, моей возлюбленной, нѣжной подругѣ и благодѣтельницѣ. Скажите ей, что до ухода я проливала горячія слезы надъ ея подушкой, надъ той самой, которую во время ея болѣзни я старалась умягчить своей заботливостью. О, съ какимъ бы восторгомъ я возвратилась подъ кровъ незабвеннаго паркъ-Лэйна! Я вся дрожу въ ожиданіи отвѣта, который долженъ запечатлѣть мою судьбу! Въ то вреня, когда сэръ Питтъ удостоилъ меня предложеніемъ своей руки, -- чести, которой, по выраженію добрѣйшей миссъ Кроули, я вполнѣ заслуживала (да низпошлетъ небо на нее свое благословеніе, что она не гнушалась назвать меня своей сестрой!), бѣдную, ничтожную сироту, я сказала сэру Питту, что я уже замужемъ. Даже и онъ простилъ меня. Бодрость измѣнила мнѣ, когда я хотѣла открыть ему все и сказать, что я не могла быть его женою, потому только, что сдѣлалась его дочерью! Брачнымъ закономъ я обречена на всю жизнь лучшему и великодушнѣйшему человѣку въ свѣтѣ. Миссъ Кроули лишилась своего Раудона, теперь онъ навсегда мой Раудонь. По его приказанію, я открываю свои уста и слѣдую къ нему въ скромный уголокъ съ тою же покорностію, съ какою предстоитъ мнѣ слѣдовать за нимъ по гробъ. О, несравненный и добрый другъ мой! будьте посредникомъ передъ обожаемой тетенькой Раудона, между ей и бѣдной дѣвушкой, къ которой весь благородный родъ Кроули отзывалъ постоянно ни съ чѣмъ несравнимую привязанность. Упросите миссъ Кроули принять ея дѣтей. Мнѣ нечего болѣе сказать: однихъ только благословеній, и благословеній на оставляемый домъ проситъ

Ваша признательная и благодарная
Ребекка Кроули.

   "Полночь".
  
   Только что Бриггсъ кончила чтеніе этого трогательнаго и любопытнаго документа, который уполномочивалъ ее явиться передъ миссъ Кроули въ качествѣ повѣренной со стороны молодой мистриссъ Кроули. какъ къ комнату ея влетѣла мистриссъ Фиркинъ.
   -- Мистриссъ Бютъ Кроули пріѣхала, сказала, запыхавшись, Фиркинъ: -- она очень утомилась и проситъ чашку чаю. Пожалуста, миссъ Брипсъ, спуститесь внизъ распорядиться завтракомъ.
   И, къ удивленію Фиркинъ, застегнувши свой утренній капотъ, съ растрепаннымъ клочкомъ волосъ, съ папильотками, мѣстами разбросанными по лбу, миссъ Бриггсъ поплыла внизъ къ мистриссъ Кроули съ письмомъ въ рукахъ, заключающимъ важныя и удивительныя новости.
   -- Ахъ, мистриссъ Фиркинъ, шептала Бетти, -- еслибъ вы знали, какія у васъ въ домѣ чудеса творятся! Миссъ Шарпъ убѣжала съ капитаномъ и отправилась вѣнчаться въ Гретна-Гринъ!
   Мы не стянемъ описывать удивленія мистриссъ Фиркинъ при этомъ неожиданномъ извѣстіи: намъ предстоятъ болѣе любопытные предметы.

-----

   Когда мистриссъ Бють Кроули, окоченѣвшая отъ ночного путешествія, обогрѣвшись передъ яркимъ огонькомъ камина, услышала отъ миссъ Бриггсъ извѣстіе о тайномъ бракѣ, она объявила, что само провидѣніе опредѣлило ей прибыть въ паркъ-Лэйнъ и отвратить или по крайней мѣрѣ облегчить готовящійся для миссъ Кроули ударъ. Она говорила, что Ребекка въ ея мнѣніи всегда оставалась хитрой дѣвчонкой, и что Раудона Кроули она считала потеряннымъ и покинутымъ всѣми, исключая одной миссъ Кроули. Этотъ поступокъ откроетъ наконецъ глаза миссъ Кроули относительно настоящаго характера такого человѣка. Послѣ того мистриссъ Бютъ принялась за чай. Въ домѣ миссъ Кроули много было мѣста, и новая гостья сочла за лучшее оставить кофейную Глостеръ, гдѣ остановился дилижансъ, и перетащитъ свои чемоданы въ паркъ-Лэйнъ.
   Было ли извѣстно моимъ читателямъ, что миссъ Кроули не выходила изъ своей комнаты раньше полудня, -- что утро проводила она въ постели за шоколатомъ, между тѣмъ какъ Ребекка читала для нея "Morning Post", или забавляла ее остроумными сужденіями на счетъ ближняго?
   Заговорщицами внизу положено было пощадить чувства драгоцѣнной для нихъ миссъ, пока она не явятся въ гостиной, а до того сообщить ей о прибытіи изъ Гампшейра почтенной мистриссъ Бютъ и засвидѣтельствовать отъ нея всю душевную привязанность.
   Въ другое время прибытіе такой любезной гостьи не произвело бы такого восторга и удовольствія, какое чувствовала миссъ Кроули въ этотъ разъ. Старая дѣва имѣла въ виду безконечную перспективу новостей относительно покойной леди Кроули, погребальнаго церемоніала, причинъ и слѣдствій внезапнаго предложенія сэра Питта. Она знала, что никто такъ аккуратно и подробно не въ состояніи передать ихъ, какъ ея возлюбленная невѣстка.
   Наконецъ и миссъ Кроули вышла въ гостиную. Послѣ обычныхъ объятій, привѣтствій и освѣдомленій между ею и мистриссъ Кютъ наступило время для открытія нежданнаго извѣстія. Случалось ли вамъ, мои читатели, любоваться искусствомъ, съ какимъ женщины "приготовляютъ" своихъ друзей къ открытію дурныхъ новостей? О это удивительная вещь! Подруги миссъ Кроули облекли это извѣстіе въ такую непроницаемую тайну, что невольно произвели въ душѣ своей благодѣтельницы сомнѣніе и безпокойство.
   -- И вы не знаете, почему она отказала сэру Питту? О, добрая наша миссъ Кроули! сказала мистриссъ Бютъ: -- потому.... потому, что она не могла иначе поступить.
   -- Ну да, я знаю, отвѣчала миссъ Кроули. -- Она занята, вѣроятно, другимъ. Я такъ и говорила вчера моей Бриггсъ.
   -- Занята другимъ! сказала Бриггсъ, задыхаясь. -- О, мой добрый другъ! Какъ мало вы еще знаете! Она уже замужемъ.
   -- Она уже замужемъ! подхватила мистриссъ Бютъ.
   И обѣ устремили изумленные взоры на свою жертву.
   -- Пошлите ее ко мнѣ, чтобъ сейчасъ сюда явилась. Ахъ! она лукавая дрянь! какъ смѣла она не сказать мнѣ объ этомъ! вскричала миссъ Кроули.
   -- Ну, она не такъ-то скоро явится. Приготовьтесь, добрый другъ нашъ: она надолго ушла отсюда, она.... она.... совсѣмъ ушла.
   -- Праведное небо! ктожь будетъ мнѣ готовить шоколатъ? Пошлите за ней, воротите ее; я требую, чтобъ она воротилась! сказала старая леди.
   -- Она убралась еще вчера, сударыня, вскричала мистриссъ Бютъ.
   -- Она оставила письмо ко мнѣ, воскликнула Бриггсъ. -- Она замужемъ за....
   -- Приготовьте ее, ради Бога, услышать худшее. Не мучьте ее, дорогая миссъ Бриггсъ.
   -- За кѣмъ замужемъ? закричала дѣва, съ нервическимъ порывомъ.
   -- За родственникомъ.
   -- Но она вѣдь отказала сэру Питту, возразила старуха. --- Говорите мнѣ все съ разу. Не мучьте меня.
   -- О, сударыня.... приготовьте ее, миссъ Бриггсъ.... Она замужемъ за Раудономъ Кроули.
   -- Раудонъ женился.... на Ребеккѣ гувернанткѣ.... не можетъ быть... Вонъ изъ моего дому, дура, безумная! вонъ отсюда, старая Бриггсъ, какъ ты смѣла! И вы, Марѳа, вы всѣ за одно, вы нарочно устроили его женитьбу, чтобъ не достались ему деньги мои! кричала бѣдная старуха.
   -- Я за одно, сударыня? Возможно ли подумать, чтобъ я рѣшилась уговорить члена фамиліи Кроули жениться на дочери рисовальщика.
   -- Ея мать была изъ рода Монморанси! вскричала леди; дергая изо всей силы колокольчикъ.
   -- Кто вамъ сказалъ? мать Ребекки была оперная дѣвчонка, сказала мистриссъ Бютъ.
   Миссъ Кроули издала финальный возгласъ и упала въ обморокъ. Общими усиліями онѣ снесли ее въ комнату, которую она только что оставила. Одинъ истерическій припадокъ смѣнялся другимъ. Послали за докторомъ. Мистриссъ Бютъ принялась ухаживать за больной.
   -- Ближайшіе родственники всегда должны окружать ее, говорила эта любезная женщина.
   Еще не успѣли внести миссъ Кроули въ комнату, какъ явилось новое лицо, которому также необходимо нужно было передать интересное событіе: это былъ сэръ Питтъ.
   -- Гдѣ Ребекка? сказалъ онъ, входя въ комнату.-- Гдѣ ея поклажа. Она ѣдетъ со мной въ Кроули.
   -- Вы вѣрно не слыхали, сэръ Питтъ, удивительное извѣстіе, о ея тайномъ замужствѣ? спросила Бригтсъ.
   -- Какое мнѣ дѣло до того? спросилъ сэръ Питтъ.-- Я знаю, что она замужемъ. Тутъ нѣтъ ничего страннаго. Скажите ей, чтобъ она торопилась, мнѣ некогда дожидаться.
   -- Такъ вы еще не знаете, сэръ Питтъ, продолжала миссъ Бриггсъ:-- что она оставила вашъ кровъ и, къ величайшему изумленію, миссъ Кроули, вступила въ бракъ съ капитаномъ Раудономъ? Бѣдная миссъ Кроули! это открытіе едва не убило ее.
   При этомъ сэръ Питтъ Кроули разразился такими выраженіями, что бѣдная Бриггсъ, поблѣднѣвъ отъ испуга, оставила комнату. Захлопнемте и мы дверь за этимъ безумнымъ старикомъ, дикимъ отъ злости и бѣшенымъ отъ сумасбродства.
   Спустя день по прибытіи, его въ Кроули, онъ ворвался въ комнату, занимаемую Ребеккой: переломалъ ногами всѣ ея коробки и картонки и разбросалъ всѣ платья, вещи и бумаги. Нѣкоторыя изъ нихъ поддѣла дочь Горрокса, другія попадись дѣтямъ и служили костюмами въ ихъ дѣтскихъ театрахъ. И все это случилось въ самое непродолжительное время послѣ того, какъ снесли на уединенное кладбище холодный трупъ леди Кроули и положили его тамъ, никѣмъ не помянутый, ни кѣмъ не оплаканный.

-----

   -- Ну, что, если насъ не проститъ миссъ Кроули? говорилъ Раудонъ своей маленькой женѣ, сидя съ ней вмѣстѣ въ уютной маленькой квартиркѣ.
   Ребекка цѣлое утро пробовала новое фортеньяно. Новыя перчатки были ей въ самую пору; новыя шали удивительно пристали къ ней: новыя кольца ярко блистали на ея маленькихъ пальчикахъ; новые часики мѣрно стучали за новымъ кушакомъ.
   -- Что тогда мы будемъ дѣлать, Бекки, а?
   -- Я одна тогда составлю твое счастіе, отвѣчала Ребекка.
   -- Да, я увѣренъ, что ты можешь все сдѣлать, сказалъ онъ, цалуя маленькую ручку. -- Клянусь Юпитеромъ, ты можешь. Поѣдемъ обѣдать въ мою любимую таверну.
  

ГЛАВА XVII.

КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ КАПИТАНУ ДОББИНУ УДАЛОСЬ КУПИТЬ ФОРТЕПЬЯНО.

   Вѣроятно вамъ случалось бывать на одномъ изъ тѣхъ публичныхъ собраніяхъ о которыхъ вы ежедневно встрѣчаете бездну увѣдомленій на послѣдней страницѣ газеты "Times", всегда интересной для тѣхъ, которые за бездѣлку имѣютъ способность пріобрѣтать многое, -- собраній, происходящахъ на Ярмаркѣ Тщеславія, гдѣ всегда вы встрѣтите насмѣшку рука объ руку съ участіемъ, гдѣ на каждомъ шагу вамъ бросаются въ глаза самые странные контрасты смѣшного и печальнаго. По моему мнѣнію, мало найдется въ Лондонѣ такихъ, которые бы не присутствовали при подобныхъ митингахъ, и вѣроятно тѣмъ изъ нихъ, кто болѣе или менѣе склоненъ къ размышленію, прошлось подумать, съ смутнымъ, и страннымъ ощущеніемъ, что, можетъ быть, и имъ судьба готовитъ такую же долю; и также съ молотка распродадутъ ихъ библіотеку, мебели, посуду, гардеробъ и погребъ съ отборными винами.
   Членъ Ярмарки Тщеславія, при всей своей самолюбивой наклонности, не можешь быть равнодушенъ при этихъ непріятныхъ поминкахъ отшедшаго друга и чувствуетъ какое-то соболѣзнованіе и жалость. Бренные останки милорда Дэйвиса лежатъ уже въ фамильномъ склепѣ, и рѣзчикъ выбиваетъ на камнѣ послѣднія слова надгробной надписи, упоминающей со всею подробностію о его добродѣтеляхъ и о горести его наслѣдниковъ. Кто изъ присутствовавшихъ за столомъ Дэйвиса пройдетъ мимо его гостепріимнаго дома безъ глубокаго вздоха? Бывало въ домѣ его уже съ семи часовъ огни привѣтливо свѣтили вамъ изъ оконъ; двери зала его всегда съ готовностію открывались предъ вами; добрые слуги, встрѣчая васъ по широкой лѣстницѣ, передавали ваше имя съ площадей на площадку, пока не долетало оно до гостиной, гдѣ добрый и веселый старикъ Дэйвисъ съ радушіемъ встрѣчалъ своихъ друзей! И сколько было у него друзей и какъ всегда благородно онъ занималъ ихъ. Какое остроуміе являлось здѣсь у тѣхъ, кто внѣ дверей дома его бывалъ угрюмъ м молчаливъ и какъ вѣжливы и внимательны были здѣсъ тѣ, которые во всякомъ другомъ мѣстѣ ненавидѣли другъ друга! Надмѣнность и гордость исчезали за роскошнымъ столомъ. Скука и пустота обращались въ веселье за такимъ вкуснымъ виномъ.
   А теперь! взгляните, какъ перемѣнился этотъ домъ. Фасадъ его всюду обклеенъ объявленіями, въ которыхъ самыми крупными буквами выставлены всѣ подробности продажныхъ предметовъ. Изъ окна верхняго этажа вывѣшенъ коверъ, съ полдюжины носильщиковъ шатаются по грязнымъ ступенькамъ лѣстницы; залъ кишитъ смуглыми посѣтителями съ восточной физіономіей, которые суютъ вамъ въ руки печатныя карточки и навязываются къ вамъ на всякаго рода услуги. Старухи и аматёры, сталкиваясь въ верхнихъ аппартаментахъ, разсматриваютъ постельныя занавѣсы, перины, тюфяки и другіе спальныя принадлежности. Предпріимчивые молодые домоправители, съ опытностію знатоковъ, вымѣриваютъ зеркала и люстры, узнаютъ, не будутъ ли они годиться для новаго ихъ menage. Аукціонеръ, возсѣдая на огромномъ банкетномъ столѣ краснаго дерева и, размахивая слоновой кости молоткомъ, выказываетъ все свое краснорѣчіе, энтузіазмъ, силу убѣжденія, взываетъ къ публикѣ, критикуетъ неповоротливость мистера Давидса, воодушевляетъ мистриссъ Моссъ надбавить цѣну, умоляетъ, повелѣваетъ и кричитъ, пока роковой ударъ молотка не огласится въ высокихъ стѣнахъ обширнаго вала. О, Дэйвисъ, Дэйвисъ! думалъ ли кто изъ насъ, когда мы сидѣли вокругъ твоего огромнаго стола, покрытаго бѣлою какъ снѣгъ скатертью, сіяющаго серебромъ и хрусталемъ, думалъ ли кто изъ насъ, повторяю, я, что въ концѣ такого стола будетъ стоять блюдо въ родѣ аукціонера?
   Аукціонъ почти уже кончился. Блестящая мебель гостиной лучшихъ мастеровъ, рѣдкія и превосходныя вина, богатый и полный фамильный сервизъ -- были уже проданы наканунѣ того дня. Нѣкоторыя изъ лучшихъ винъ были куплены буфетчикомъ для нашего друга Джона Озборна, знавшаго ихъ качества. Небольшую часть серебра скупили биржевые маклеры изъ Сити. Публикѣ досталось весьма немного незначительныхъ вещей. Въ то время, когда ораторъ распространялся о достоинствахъ рекомендуемой картины, въ залѣ уже не было того отборнаго и многочисленнаго собранія, какимъ она была набита въ первые дни аукціона.
   -- Номеръ триста шестьдесятъ девятый! кричалъ аукціонеръ.-- Портретъ господина на слонѣ! Кому угодно купить, господа? Приподними картину, Блоуманъ, пусть почтенная публика посмотритъ, какую штуку будетъ покупать.
   Длинный, блѣдный, съ воинственной осанкой джентльменъ, чинно разсѣвшійся на краснаго дерева столѣ, не могъ удержаться отъ улыбки, при выставкѣ этой чудной штуки.
   -- Повороти, Блоуманъ, слона къ господину капитану. Что бы намъ назначить, сэръ, за этого слона?
   Но капитанъ поспѣшно и съ безпокойствомъ отвернулся. Аукціонеръ продолжалъ свое.
   -- Не назначить ли намъ за это изящное произведеніе двадцать гиней? Много! ну, пятнадцать, ну, хоть пять; скажите же вашу цѣну, наконецъ. Согласитесь сами, одинъ джентльменъ безъ слона стоитъ пять гиней.
   -- Да, правду сказать, одинъ другого стоитъ, сказалъ кто-то изъ толпы: -- покупать такъ обоихъ вмѣстѣ.
   При этомъ намекѣ по залу разнесся общій хохотъ. Изображенный на картинѣ наѣздникъ представлялъ собою толстую фигуру.
   -- Подождите объявлять цѣну, мистеръ Моссъ, говорилъ аукціонеръ: -- пусть общество хорошенько вникнетъ въ это изящное произведеніе.
   Джентльменъ въ нанковой курткѣ, съ ружьемъ въ рукѣ, отправляется на охоту, вдали -- банановое дерево -- весьма правдоподобное сходство съ какимъ нибудь интереснымъ мѣстомъ въ нашихъ знаменитыхъ восточныхъ владѣніяхъ.
   -- Теперь можно назначить цѣну; и прощу васъ, господа, не задерживайте меня долго.
   Кто-то на значилъ пять шиллинговъ. При этомъ военный джентльменъ взглянулъ въ ту сторону, гдѣ объявили цѣну. Тамъ онъ увидѣлъ другого офицера съ молоденькой дамой, которыхъ по видимому спѣшка аукціона очень занимала... и которымъ знаменитый портретъ достался за полъ гинеи. Офицеръ у стола былъ очень удивленъ и неспокоенъ, увидѣвъ эту пару, и, не желая быть замѣченнымъ, поворотился къ ней спиной.
   Не стоитъ упоминать о другихъ вещахъ, которыя ревностный аукціонеръ предлагалъ состязанію публики. Одинъ только предметъ для насъ былъ интересенъ, это небольшое фортепьяно, явившееся въ залъ изъ верхнихъ владѣній (большой рояль давно купили). Молоденькая дама бѣгло перебирала клавиши (звуки музыки еще болѣе смутили офицера к стола) и попросила своего агента назначить за нихъ цѣну.
   При этой покупкѣ началось упорное соперничество между офицеромъ у стола и обладателями слона наѣздника. Аукціонеръ восхищался при этой борьбѣ; наконецъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ упорства, возстановилось молчаніе; молотокъ стукнулъ, и аукціонеръ торжественно провозгласилъ:
   -- Мистеръ Луи! за двадцать пять.
   Мистеръ Луи, жидъ, которому одинокій офицеръ поручилъ торговаться за себя, подошелъ поздравить новаго владѣтеля фортепьяно. Послѣдній, весьма довольный своимъ пріобрѣтеніемъ, сѣлъ по прежнему на столъ. Соперники случайно взглянули на него. Молоденькая дама обратилась къ своему другу.
   -- Раудонъ, взгляни пожалуйста! Вѣдь это капитанъ Доббинъ.
   Я полагаю, что Ребекка или была недовольна своимъ новымъ фортепьяно, иди, можетъ быть, хотѣла купить его единственно потому, что вспомнила прежніе счастливые дни, когда игрывала на нихъ въ рабочей комнаткѣ милой Амедіи Сэдли.
   Аукціонъ происходилъ въ старинномъ домѣ на Россель-скверѣ, гдѣ мы провели уже нѣсколько пріятныхъ вечеровъ при началѣ этого разсказа. Добрый нашъ старикъ Джонъ Седли раззорился. Имя его было объявлено на биржѣ, какъ несостоятельнаго должника, и слѣдствіемъ того была продажа имѣнія съ аукціона. Буфетчикъ мистера Осборна откупилъ лучшія вина и перетащилъ въ свой погребъ. Три молодыхъ маклера, имѣвшіе дѣло съ старикомъ Седли и пользовавшіеся, въ лучшіе дни его снисхожденіемъ, взяли, на свою долю, по дюжинѣ прекрасныхъ ложекъ, ножей и вилокъ, и съ чувствомъ признательности предложили эту малую частичку изъ цѣлаго крушенія доброй мистриссъ Седли. Что же касается до фортепьяно, которое принадлежало Амеліи и, лишившись котораго, ей, вѣроятно, хотѣлось бы имѣть другое,-- мы полагаемъ, что капитанъ Доббинъ купилъ его не для себя: онъ былъ весьма плохой музыкантъ, чтобъ покупать для себя такіе инструменты.
   Короче сказать, въ удивительно небольшомъ домикѣ, на одной изъ тѣхъ улицъ, которые носятъ романическія названія Сентъ-Аделаида, вилла Анна-Марія, Вестъ и т. п., гдѣ домики выглядываютъ черезчуръ миніатюрно,-- гдѣ между кустарниками въ маленькихъ разсадникахъ цвѣтутъ круглый годъ ребятишки въ передникахъ, красныхъ чулочкахъ и проч.-- гдѣ вы услышите звукъ арфы съ аккомпаниментомъ женскаго голоса, куда по вечерамъ тянутся утомленныя городскіе клерки,-- гдѣ и мистеръ Клиппъ, клеркъ Ира Седли имѣлъ свой уголокъ: здѣсь-то и самъ бѣдный мистеръ Седли преклонилъ голову и пріютилъ жену и дочь свою подъ кровомъ стараго своего помощника.
   Джозъ Седли, съ полученіемъ извѣстія о семейномъ несчастіи, дѣйствовалъ, какъ дѣйствуютъ всѣ люди съ характеромъ, ему подобнымъ. Онъ не пріѣхалъ къ Лондонъ, но написалъ своей матеря обратиться за деньгами, сколько понадобится, къ его агентамъ, и такимъ образомъ предотвратилъ на первое время отъ своихъ убитыхъ горемъ родителей боязнь нищеты. Исполнивъ это, онъ попрежнему катался въ Челтенэймѣ въ щегольскомъ кабріолетѣ, попрежнему пилъ вина, игралъ привычный робберъ, разсказывалъ индѣйскія приключенія, и ирландская вдовушка попрежнему утѣшала его и льстила ему. Денежное его предложеніе, несмотря на крайность, въ какой находились его родители, не произвело на нихъ особеннаго впечатлѣнія. Эдуардъ Дэйсь поглядывалъ въ прежніе годы на Амелію неравнодушно и, кажется, искалъ ея руки. Теперь онъ давно уже женатъ на миссъ Луизѣ Куттъ, богатой дочери хлѣбнаго откупщика, и живетъ со всей роскошью богатаго человѣка, въ великолѣпной виллѣ Мусвеллъ-Гимсъ. Но къ чему эти воспоминанія? Намъ не должно уклоняться отъ главной стороны нашего разсказа.

-----

   Я думаю, читатели имѣютъ весьма хорошее мнѣніе о капитанѣ Кроули и его супругѣ, чтобъ предположитъ возможность съ ихъ стороны отправиться съ визитомъ въ такую отдаленную часть города, какъ Блумсбури, и притомъ къ людямъ, которые не только вышли изъ моды, но не имѣли и вовсе денегъ и ни въ какомъ случаѣ не могли быть имъ полезны. Ребекка, чрезвычайно удивилась при видѣ стариннаго дома, гдѣ она съ такимъ радушіемъ была принята при первомъ ея вступленіи въ свѣтъ, и гдѣ теперь толпились аукціонеры и барышники, съ жадностію оспоривающіе другъ у друга фамильное имущество. Спустя мѣсяцъ послѣ побѣга, она какъ-то вздумала объ Амеліи, и Раудонъ изъявилъ свою готовность повидаться съ Джоржемъ Осборномъ.
   -- Онъ весьма пріятный знакомецъ, Ребекка, прибавилъ Раудонъ.-- Ммѣ хотѣлось продать ему другую лошадь или сыграть съ нимъ нѣсколько партій на бильярдѣ. Онъ былъ бы теперь для насъ весьма полезенъ,-- не правда ли, Бекки? ха, ха, ха!
   Изъ этого разговора нельзя предположить, чтобы Раудонъ Кроули имѣлъ низкое намѣреніе обыграть Осборна, напротивъ: онъ имѣлъ только желаніе извлечь изъ него нѣкоторую выгоду; это сплошь да рядомъ видимъ мы на Ярмаркѣ Тщеславія.
   Старуха тетка не думала принять своихъ дѣтей. Прошелъ цѣлый мѣсяцъ. Мистеръ Боульсъ отказалъ Раудону отъ дверей; слуги послѣдняго были высланы изъ дому въ паркъ-Лэйнѣ: его письма возвращались, нераспечатанными. Миссъ Кроули не выѣзжала; она была больна. Мистриссъ Бютъ оставалась еще и не хотѣла оставлять ее. Кроули и его жена приписывали все зло продолжительному присутствію мистриссъ Бютъ.
   -- Только теперь, я начинаю примѣчать, къ чему она сводила насъ вмѣстѣ въ Кроули, говорилъ Раудонъ.
   -- О, какая хитрая женщина! восклицала Ребекка.
   -- Ну, да впрочемъ, ничего; если ты не сожалѣешь, то я и подавно, сказалъ Раудонъ съ восторгомъ влюбленнаго.
   Поцалуй Ребекки былъ отвѣтомъ на это откровенное признаніе.
   Еслибъ у него было немного больше мозгу въ головѣ -- думала она про себя -- то можно было бы еще изъ него сдѣлать что нибудь, но она никогда не давала поводу своему мужу примѣчать ея сокровенныя мысли. Она всегда съ неутомимымъ радушіемъ слушала всѣ его разсказы, смѣялась его шуткамъ, интересовалась Джэкомъ Спаттердашемъ, котораго лошадь подшибла себѣ ноги. -- Бобомъ Мартингэилемъ, котораго схватили въ игорномъ домѣ, и Томомъ Цинкбарсомъ, которому предстоитъ участвовать на скачкахъ. При возвращеніи Раудона домой, она вся была радость и счастіе; при уходѣ изъ дому -- печаль; когда онъ оставался дома, она играла и пѣла для него, дѣлала ему разныя прохладительныя, съ заботливостью нѣжной хозяйки присматривала за обѣдомъ, грѣла его туфли, -- однимъ словомъ, дѣлала все, чтобъ только доставить комфортъ своему мужу.
   Раудонъ Кроули, подъ вліяніемъ подобнаго вниманія со стороны своей жены, преобразился въ весьма счастливаго и покорнаго супруга. Прежніе посѣтители оставили его. Они спрашивали о немъ раза два въ его клубахъ, но остались ни при чемъ; и это также можно видѣть почти во всѣхъ балаганахъ Ярмарки Тщеславія. Женитьба не была еще объявлена свѣту, газета Morning Post не публиковала еще объ этомъ событіи. Еслибъ кредиторы узнали, что онъ взялъ дѣвушку безъ состоянія, домъ его безъ милосердія былъ бы осажденъ.
   -- Мои родственники не хотятъ, и думать обо мнѣ, говорила Ребекка съ горькимъ смѣхомъ, и оставалась довольна ожиданіемъ, когда старая тетка умилостивится и объявитъ прощеніе. Такимъ образомъ она жила въ Бромптонѣ, проводя день за днемъ, не видя никого, исключая короткихъ пріятелей своего мужа, которые удостоились быть допущенными въ ея столовую. Всѣ новые знакомцы были очарованы, ею. Скромненькіе обѣды, лепетъ и смѣхъ во время ихъ, музыка послѣ ихъ, восхищали всѣхъ, кто участвовалъ въ этихъ невинныхъ удовольствіяхъ. Майоръ Мартингэйль никогда не думалъ спросить, чтобъ показали ему позволеніе на женитьбу. Капитанъ Цинкбарсъ былъ внѣ себя отъ искусно приготовленнаго пунша. Молодой лейтенантъ Спаттердашъ, страстный приверженецъ пикета, былъ очевидно пораженъ красотою мистриссъ Кроули; при всемъ томъ, осмотрительность и скромность ни на минуту не оставляли молодой хозяйки, и репутація Кроули, какъ отчаяннаго дуэлиста и ревниваго воина, служила вѣрною зашитой его маленькой женѣ.
   Мистриссъ Бютъ распространила новости по всему графству о женитьбѣ Раудона Кроули, и всѣ были заняты этимъ происшествіемъ; но въ Лондонѣ еще сомнѣвались, или не слушали, или даже вовсе о ней не говорили. Раудонъ жилъ весьма спокойно въ долгъ. Его долги составляли огромный напиталъ, который, при благоразумномъ распоряженіи, другому пригодился бы на многое множество лѣтъ, и на который извѣстные въ городѣ люди умѣютъ жить во сто разъ лучше, нежели живутъ другіе на чистые денежки. Ну, дѣйствительно, сколько найдется людей; которые быстро несутся мимо васъ въ блестящихъ каретахъ, украшенные модой, привѣтствуемые торговцами, ни въ чемъ себѣ не отказывающіе; и которые живутъ Богъ вѣсть чѣмъ! Мы видимъ часто Джэка Трифплесси, какъ онъ гарцуетъ въ паркѣ, или несется въ своемъ броамѣ по улицѣ Пэллъ-Мэлль, мы бываемъ на его обѣдахъ, которые не иначе подаются, какъ на самомъ модномъ серебрѣ. "Какъ это началось, думаемъ мы, и чѣмъ это кончится?" и Джекъ, какъ будто отгадывая вашу мысль, отвѣчаетъ вамъ: "Любезный другъ! я долженъ во всѣхъ столицахъ". Конецъ, вѣроятно, долженъ когда нибудь наступить; а между тѣмъ Джэкъ благоденствуетъ попрежнему. Многіе считаютъ за большое удовольствіе удостоиться пожатія его руки, мало обращаютъ вниманія на недобрыя вѣсти, которыя носятся на его счетъ по городу, и попрежнему считаютъ его добрымъ, веселымъ, разумнымъ, безпечнымъ малымъ.
   Неумолимая истина принуждаетъ насъ признаться что Ребекка вышла за мужъ за джентльмена, принадлежащаго къ разряду Джековъ. Въ домѣ его было во всемъ замѣтно англійское пленти, исключая чистыхъ денегъ, въ которыхъ они довольно рано почувствовали недостатокъ; читая однажды газету и остановившись на объявленіи, что лейтенантъ Джоржъ Осборнъ производится въ капитаны: Раудонъ произнесъ такое мнѣніе на счетъ обожателя Амеліи, которое кончилось визитомъ на Россель-скверъ.
   Когда Раудонъ и жена его хотѣли переговорить на аукціонѣ съ Доббиномъ и узнать отъ него подробности катастрофы, постигшей старыхъ знакомыхъ Ребекки, Доббинъ скрылся: они собрали эти свѣдѣнія или отъ привратника, или отъ аукціонера.
   -- Посмотрите на этихъ созданій, говорила Ребекка, выходя изъ зала съ блестящей покупкой -- они, съ своими загнутыми носами, точно коршуны на полѣ послѣ битвы.
   -- Не могу знать, никогда не бывалъ на аукціонахъ, моя милая. Спроси у Мартингэйля, онъ все знаетъ, онъ былъ въ Испаніи адъютантомъ при генералъ Блайзерѣ.
   -- Мистеръ Седли былъ весьма добрый старикъ, говорила Ребекка: -- я отъ души сожалѣю о его несчастіи.
   -- Для этихъ господъ маклеровъ банкрутство нипочемъ, отвѣчалъ Раудонъ, хлопая бичемъ надъ ухомъ лошади.
   -- А мнѣ бы хотѣлось купить что нибудь изъ посуды, продолжала молодая супруга, сантиментально: -- двадцать пять гиней -- это чудовищно дорого за такое маленькое фортепьяно. Я помню когда ихъ кунили Это было при выходѣ Амеліи изъ пансіона, да и тогда за новое заплатили только тридцать пять гиней.
   -- А этотъ Осборнъ, какъ ты его величаешь, я думаю, въ лѣсъ смотритъ послѣ такого приключенія. Каково-то будетъ для твоей подруги, Бекки?
   -- Ничего, поправится, сказала Бекки: и они продолжали катиться по шумнымъ улицамъ Лондона, разговаривая о чемъ-то другомъ.
  

ГЛАВА XVIII.

КОМУ ПРИШЛОСЬ ИГРАТЬ НА ФОРТЕПЬЯНО, КОТОРОЕ КУПИЛЪ ДОББИНЪ.

   Нашему удивительному разсказу предстоитъ на минуту очутиться между знаменитыми событіями и лицами и подойти къ окраинамъ самой исторіи. Когда орлы Наполеона Бонапарте, улетѣвъ изъ Прована, опустились послѣ кратковременнаго перелета, на островѣ Эльбѣ, и потомъ, перелетая отъ шпица до шпица, очутились на башняхъ церкви Notre Dame, я удивляюсь, къ чему они взглянули на маленькій уголокъ Блумсбуpи, окрестности Лондона, который, вы можете быть увѣрены, былъ такъ спокоенъ, что даже шумъ и хлопанье ихъ могучихъ крыльевъ миновалъ бы незамѣченнымъ.
   "Наполеонъ у Каннеса выступилъ на берегъ". Такая новость привела въ недоумѣніе многія европейскія державы и заставила многихъ знаменитыхъ дипломатовъ того времени изумиться; но каковожь должно было поразить это извѣстіе молодую дѣвушку на Россель-скверѣ, передъ домомъ которой ночной стражъ пропѣвалъ обычную пѣсню во время ея сладкаго сна, которая при выходѣ на скверъ охранялась въ немъ желѣзными перилами, и за покупкой лентъ ходила не иначе, какъ подъ опекой стараго негра Самбо, съ огромной тростью -- охраняемая днемъ и ночью видимыми и невидимыми хранителями. О, милый, нѣжный цвѣточекъ! ужели громкій ревъ военной бури для того только и поднялся, чтобъ смести тебя съ лица земли? Да, все счастіе бѣдной Эмми Седли зависѣло отъ жеребія, который бросилъ великій вождь -- Наполеонъ!
   Богатство отца Амеліи, при этомъ роковомъ извѣстіи, уничтожилось. Всѣ его спекуляціи въ послѣднее время шли какъ-то неудачно. Риски -- не удавались; купцы -- банкротились; фирмы -- возвышались въ то время, когда разсчитывали, что они должны упасть. Но къ чѣму намъ входить въ подробности? Если успѣхъ бываетъ тяжелъ и медленъ, зато каждый изъ насъ знаетъ, что паденіе бываетъ быстро и легко. Старикъ Селди испыталъ это на самомъ о дѣлѣ. Въ спокойномъ, изобильномъ домѣ, повидимому, все шло своимъ чередомъ. Добродушная хозяйка, ничего не подозрѣвая, предавалась своей лѣни и ежедневнымъ обязанностямъ. Дочь была погружена въ эгоистическую и нѣжную думу и не обращала никакого вниманіи на окружающій ея міръ, пока не разразился ударъ, подъ которымъ пала достойная фамилія.
   Однажды вечеромъ мистриссъ Седли писала пригласительные билеты на вечеринку. У Осборновъ уже была одна: зачѣмъ же ей отстать отъ нихъ! Джонъ Седли возвратился изъ Сити позже обыкновеннаго и молча помѣстился у намина, между тѣмъ какъ добрая жена его болтала ему всякій вздоръ. Эмми отправилась наверхъ больная и разстроенная.
   -- Несчастная, говорила между прочимъ ея мать: -- Джоржъ Осборнъ совсѣмъ покидаетъ ее. Мнѣ дѣлаются несносны манеры его родныхъ. Дѣвицы цѣлыя три недѣли ни разу не заглянули сюда. Джоржъ былъ два раза въ городѣ и не вздумалъ извѣстить насъ. Эдуардъ Дэйль видѣлъ его въ оперѣ. Эдуардъ, я навѣрное знаю, женился бы на ней, да вотъ и капитанъ Доббинъ, я думаю.... только мнѣ всѣ эти господа военные что-то не по сердцу. Джоржъ сдѣлался настощимъ денди. Воображаю, какъ это идетъ къ его военной формѣ! Намъ непремѣнно должно показать, что и мы не хуже ихъ. Намъ подобно сдѣлать вечеринку, мистеръ Седли. Что же ты молчишь, Джонъ? Скажи мнѣ, какой лучше выбрать день? не вторникъ ли? Что же ты не отвѣчаешь? Господи Боже мой, что такое случилось?
   Джонъ Седли соскочилъ со стула, чтобъ встрѣтить бѣжавшую уже къ нему жену. Онъ схватилъ ее въ свои объятія и довольно быстро проговоривъ:
   -- Марія, мы раззорились. Намъ приходится перенести тяжкое испытаніе. Лучше, если ты сразу узнаешь все.
   Когда онъ говорилъ, члены его трепетали и онъ едва не падалъ. Добрый старикъ полагалъ, что новость поразить его жену, его любимую жену, которой онъ еще во всю жизнь не сказалъ грубаго слова. Но вышло, что онъ самъ остался пораженъ. Когда онъ опустился въ креслы, обязанность утѣшителя пришлось принять на себя женѣ его. Она взяла его дрожащую руку, цаловала ее и обвила ее вокругъ своей шеи. Она называла его Джономъ, двоимъ безцѣннымъ Джономъ, старичкомъ, добрымъ старичкомъ; изъ души ея вырывались слова самой чистой любви и нѣжности; вѣрный голосъ ея и простыя ласки вызывали изъ сердца бѣднаго старика неизъяснимое восхищеніе и вмѣстѣ съ тѣмъ тихую грусть; они ободряли и утѣшали отягченную его душу.
   Только однажды, въ продолженіи длиннаго вечера, когда они сидѣли вмѣстѣ, и сжатое сердце бѣднаго Седлм открылось, когда онъ разсказалъ всѣ обстоятельства, сопровождающія его потери и запутанность дѣлъ, когда онъ открылъ измѣну нѣкоторыхъ изъ его старинныхъ друзей и и великодушіе тѣхъ, отъ кого онъ вовсе того не ожидалъ; тогда только вѣрная жена его почувствовала всю тяжесть обрушившагося надъ ними несчастія и предалась убійственной, горести.
   -- О, Боже мой, Боже мой! это убьетъ нашу бѣдную Эмми! сказала она.
   Отецъ позабытъ про бѣдную дѣвушку. Она лежала, мучимая безсонницей и вполнѣ несчастная, надъ ихъ головами. Среди друзей, въ родительскомъ кровѣ, подлѣ нѣжныхъ родителей, опа была одинока. Будетъ ли кто разсказывать печаль свою всѣмъ и каждому? Будетъ ли онъ откровененъ тамъ, гдѣ нѣтъ сочувствія? Станетъ ли онъ говоритъ съ тѣми, кто не пойметъ его? Точно также и бѣдная Амелія неимѣла и не могла имѣть повѣреннаго для своей грусти. Она не могла высказать старушкѣ матери свои сомнѣнія и заботы; будущія родственницы съ каждымъ днемъ становились для нея страннѣе и непонятнѣе. Она не смѣла сознаться самой себѣ въ дурныхъ предчувствіяхъ и опасеніяхъ, хотя втайнѣ и страдала.
   Амелія старалась увѣрить себя, что Осборнъ преданъ ей, хотя на самомъ дѣлѣ видѣла противное. Чего она ему ни говорила -- отъ него никакого отвѣта. Сколько подозрѣній и оскорбленнаго самолюбія приходилось ей преодолѣть! Кому могла бѣдная нѣжная страдалица открыть борьбу и муки своего сердца? Самъ герой Амелія только вполовину понималъ ее. Она не смѣла сознаться, что человѣкъ, котораго она любила былъ недостоинъ ея, не смѣла думать, что слишкомъ поспѣшно отдала ему свое сердце. Отдавши его однажды, эта невинная дѣвушка была слишкомъ скромна, нѣжна, довѣрчива, слаба, чтобъ взять его назадъ. Мы часто настоящіе турки относительно привязанности нашихъ женщинъ и непремѣнно требуемъ отъ нихъ, чтобъ все дѣлалось по нашему желанію. Правда, мы позволяемъ выходить имъ изъ дому довольно свободно, но точно также стараемся скрыть ихъ наружность, и вмѣсто покрывалъ употребляемъ улыбки, букли и розовыя шляпки. Душа ихъ должна быть открыта одному человѣку, и онѣ охотно повинуются и исполняютъ малѣйшія наши желанія.
   Точно въ такомъ положеніи находилась наша милая Амелія, когда въ мартѣ мѣсяцѣ, Anno Domino 1815, Наполеонъ вышелъ на берегъ у Каннеса, Людовикъ XVIII бѣжалъ, вся Европа пришла въ движеніе, фонды упали, и честный Джонъ Седли раззорился.

-----

   Мы не станомъ исчислять подробностей несчастія, постигшаго биржевого маклера, его предварительныхъ мученій и томительныхъ ожиданій. На биржѣ объявили его несостоятельнымъ, его удалили изъ конторы и протестовали векселя: и наконецъ формально провозгласили банкротомъ. Домъ и мебель на Россель скверѣ были опечатаны и проданы съ аукціона, и онъ и его семейство принуждены, были пріютить себя гдѣ Богъ приведетъ.
   Джонъ Седли, несмотря на перспективу нищеты, которая такъ ясно предстояла ему, поступилъ какъ честный человѣкъ. Онъ удовлетворилъ всѣхъ своихъ людей съ такою пунктуальностію, которою не могутъ похвастаться люди, обремененные долгами. Слуги сожалѣли, оставляя хорошія мѣста; но не сокрушались при разлукѣ съ любимымъ господиномъ. Горничная Амеліи была плодовита въ соболѣзнованіи, а ушла съ твердымъ намѣреніемъ пріискать себѣ мѣсто въ лучшей части города. Негръ Самбо съ опытностію въ своей должности, рѣшился поступить въ какой нибудь отель. Честная миссъ Бленкинсопъ хотя и помнила, какъ родились Джонъ и Амелія, хотя и горько оплакивала участь Джона Седли и его жены, но все же не хотѣла оставаться вмѣстѣ съ ними, тѣмъ болѣе, что у ней составился значительный капиталецъ. Изъ признательности проводивъ ихъ въ новое и скромное убѣжище, она простилась съ ними навсегда.
   Изъ всѣхъ противниковъ Седли въ его расчетахъ съ кредиторами, угнетавшими чувства уничиженнаго джентльмена до такой степени, что въ шесть недѣль онъ постарѣлъ цѣлыми десятками лѣтъ, самый рѣшительный и настойчивый казался Джонъ Осборнъ, его старинный другъ и пріятель -- Джонъ Осборнъ, котораго онъ поднялъ въ жизни, который одолженъ былъ ему сотнями обязательствъ и котораго сыну предстояло жениться на дочери Седли. Какое изъ этихъ обстоятельствъ служило поводомъ къ такой жестокой настойчивости Осборна?
   Давно замѣчено, что когда одинъ человѣкъ, находясь подъ какимъ нибудь важнымъ обязательствомъ къ другому, поссорится съ нимъ, тогда, забывая всѣ свои обязанности, онъ дѣлается злѣйшимъ врагомъ послѣдняго. Чтобы извинить себя въ подобномъ жестокосердіи и неблагодарности, онъ старается оклеветать послѣдняго. Это происходитъ не оттого, чтобы имъ обладало самолюбіе, жестокость и огорченіе при неудачной спекуляціи -- нѣтъ, это происходитъ часто изъ одного только чувства совмѣстничества, преслѣдователь старается доказать, что падшій человѣкъ бездѣльникъ: въ противномъ случаѣ самъ преслѣдователь подвергается опасности навлечь на себя это незавидное названіе.
   Есть еще и другое правило, которое часто служитъ оправданіемъ для жестокихъ кредиторовъ и состоитъ именно въ томъ, что не всѣ люди въ тѣсныхъ обстоятельствахъ бываютъ честны. Часто послѣдніе носятъ на лицѣ своемъ самыя неразгаданныя маски, представляютъ себѣ въ увеличенномъ видѣ благопріятныя возможности и, стараясь скрыть положеніе своихъ дѣлъ, говорятъ, что все у нихъ въ цвѣтущемъ состояніи, между тѣмъ какъ на самомъ дѣлѣ не предвидится къ тому ни малѣйшей возможности. Очень часто они улыбаются на краю неизбѣжнаго банкротства и всегда готовы принять всѣ возможныя, позволительныя и непозволительныя средства, чтобъ только отдалить отъ себя на нѣсколько дней несчастіе.
   "Убирайтесь вы съ вашимъ безчестнымъ именемъ!" говоритъ одинъ кредитоъ и поноситъ, на чемъ свѣтъ стоитъ, своего утопающаго врага.
   "Да и къ чему я буду хвататься за соломенку?" говоритъ спокойный и здравый разсудокъ утопающаго.
   "А ты почему отворачиваешься и не хочешь заглянуть въ нашу вѣрную газету?" говоритъ богачъ несчастному, готовому ввергнуться въ бездонную пропасть бѣдствія.
   Кто не замѣчалъ изъ насъ готовности, съ которою лучшіе изъ друзей и честнѣйшіе изъ людей подозрѣваютъ и обвиняютъ другъ друга, при денежныхъ разсчетахъ, въ обманѣ?
   Чувство прежнихъ благодѣяній, всегдашній поводъ къ враждебнымъ отношеніямъ, подстрекало и раздражало Осборна. Онъ рѣшился даже разстроить партію между дочерью Седли и своимъ сыномъ; но, такъ какъ дѣло зашло уже довольно далеко и притомъ характеръ и счастіе дѣвушки были потрясены въ своемъ основаніи, Джону Осборну необходимо нужно было показать самыя сильныя причины къ подобному разрыву и доказать, что Джонъ Седли дѣйствительно низкій человѣкъ.
   Жестокость и презрѣніе, которыя Осборнъ выказывалъ при встрѣчахъ съ кредиторами, едва не убивали несчастнаго старика банкрота. Онъ запретилъ сыну Джоржу видѣться съ Амеліей и, выставляя невинную дѣвушку въ самыхъ черныхъ краскахъ, угрожалъ юношѣ проклятіемъ въ случаѣ неповиновенія. Самое главное изъ условій ненависти и гнѣва состоитъ въ томъ, что вы должны и сами выдумывать и вѣрить небылицамъ противъ презираемаго предмета, и только для того, какъ мы уже сказали, чтобъ быть самостоятельнымъ.
   Съ наступленіемъ кризиса, когда банкротство Седли сдѣлалось уже гласнымъ, когда Россель-скверъ былъ навсегда оставленъ честнымъ семействомъ, когда объявлено было что между Амеліей и Джоржемъ Осборномъ все кончилось,-- все между ей и ея любовью, ея счастіемъ и вѣрою въ свѣтъ, когда наступилъ роковой финалъ, бѣдная, несчастная Амелія, противъ всякаго ожиданія своихъ родителей, перенесла этотъ ударъ довольно спокойно. Эта новость была подтвержденіемъ давнишнихъ темныхъ предзнаменованій. Она была смертнымъ приговоромъ Амеліи за пламенную любовь. Несчастная дѣвушка! теперь ей еще менѣе предстояло возможности высказать свою душу, повѣрить свои тайны, муки сердца. Еще менѣе предстояло надежды на утѣшеніе ея скорби. Она съ болѣзненнымъ равнодушіемъ перешла изъ богатаго дома на Россель-скверъ въ скромное новое жилище; безмолвно осталась въ своей маленькой комнаткѣ, тосковала день и ночь и увядала съ каждымъ днемъ. Я не думаю сказать этимъ, чтобъ всѣ женщины были таковы. Милая миссъ Буллокъ! я не думаю, чтобъ ваше сердцѣ сокрушалось при подобныхъ обстоятельствахъ. Вы имѣете весьма твердую душу и езе болѣе твердыя правила. Не смѣю сказать ничего и про себя, хотя сердце мое и много выстрадало, но, надобно признаться, перенесло всѣ эти страданія безъ всякихъ дурныхъ слѣдствій. Это относится до тѣхъ, кто одаренъ нѣжной, кроткой, чувствительной душой!
   Горечь, какую чувствовалъ Джонъ Седли при мысли объ отношеніяхъ между Амеліей и Джоржемъ, выказывалась имъ едва ли не сильнѣе самого Осборна. Онъ, называлъ семейство послѣдняго бездушнымъ, злобнымъ и неблагодарнымъ. "Никакая земная власть -- говорилъ онъ -- не принудитъ меня выдать свою дочь за сына такого разбойника", и вмѣстѣ съ тѣмъ приказывалъ Эмми изгнать изъ сердца Джоржа и возвратить ему всѣ его письма и подарки.
   Амелія согласилась съ нимъ и старалась, по возможности, повиноваться. Она отложила нѣсколько бездѣлушекъ, вынула изъ завѣтнаго ящика завѣтныя письма, перечитала ихъ еще и еще, горько заплакала и не могла съ ними разстаться: это усиліе для нея было слишкомъ тягостно. Она положила ихъ на грудь свою. Бѣдная Амелія! сколько радостей было при полученіи этихъ писемъ! какое сладостное біеніе сердца испытывала она, когда читала ихъ! если они были холодны, пламенная любовь передавала имъ нѣжную теплоту; если они были коротки, кроткая и искренняя привязанность ея находила къ тому бездну извиненій.
   Амелія проводила по цѣлымъ часамъ за этими ничтожными лоскутками бумаги. Она жила однимъ прошедшимъ; каждое письмо напоминало ей какое нибудь обстоятельство; связанное съ нимъ. И какъ хорошо она помнила каждое изъ этихъ обстоятельствъ! Взгляды и голосъ Джоржа, его одежда, что онъ говорилъ и какъ говорилъ, всѣ воспоминанія, съ которыми были связаны начало и конецъ обоюдной ихъ привязанности,-- вотъ все, что оставалось Амеліи въ этомъ мірѣ! Занятіе жизни ея состояло теперь въ безмолвномъ созерцаніи холоднаго трупа любви.
   Съ этого времени только одна смерть улыбалась ей радужными цвѣтами счастія. "Только тогда -- думала она -- я всегда буду въ состояніи слѣдовать за нимъ".

-----

   -- Я думаю, врядъ ли капитанъ Осборнъ женится на дочери банкрота, говорила миссъ Доббинъ.-- Довольно и того, что ея отецъ всѣхъ порядочно обманулъ. Что касается до самой Амеліи то глупость ея превзошла все....
   -- Что такое все? прервалъ капитанъ Доббинъ.-- Развѣ они принадлежали другъ другу не съ самого дѣтства? Развѣ въ этой партіи можетъ быть что предосудительное? Да кто осмѣлится произнести хоть слово противъ нѣжной, невинной, чистой души этой молодой женщины?
   -- Сдѣлайте одолженіе. Уильямъ, не кричите на насъ такъ громко. Мы вѣдь не мужчины и не можемъ съ вами драться сказала миссъ Джэйнъ.-- Мы еще ни слова не сказали противъ миссъ Седли. Конечно, поведеніе ея во всѣхъ отношеніяхъ было весьма неблагоразумно, если только нельзя дать ему названіе похуже, и притомъ же родители, какъ оказывается, люди, которые вполнѣ заслужили свое несчастіе.
   -- Теперь миссъ Седли свободна: не хотите ли, Уильямъ, вы предложить ей свою руку? спросила миссъ Анна саркастически. -- Это была бы весьма выгодная партія.... Ха, ха, ха!..
   -- А почему же и не такъ, я не прочь отъ этого, сказалъ Доббинъ, вспыхнувъ.
   -- Меня одно удивляетъ: какимъ образомъ является у васъ готовность такъ скоро измѣняться; неужели вы думаете, что миссъ Седли дѣйствительно свободна?
   -- Смѣйтесь, смѣйтесь, сколько душѣ вашей угодно надъ нею. Она не можетъ слышать васъ. Продолжайте ваши шутки, Анна! Вы всегда составляли остроуміе нашего семейства. Продолжимте; мы васъ слушаемъ.
   -- Я опять повторяю вамъ, Уильямъ, что вы не въ казармахъ, замѣтила миссъ Анна.
   -- Не въ казармахъ? клянусь Юпитеромъ, я бы желалъ, чтобы мнѣ сказали что нибудь подобное въ казармахъ! вскричалъ выведенный изъ себя британскій левъ. -- Да кто бы осмѣлился пикнуть противъ Амеліи! Нѣтъ, Анна, мужчины такъ не говорятъ. Эта болтовня позволяется исключительно однѣмъ только женщинамъ. Онѣ отъ нечего дѣлать позволяютъ себѣ, и даже очень часто, какъ утки квакать по пустому. Пожалуете, не плачьте. Ну, ну, положимъ вы не утки, а гуси, сказалъ Доббинъ замѣтивъ, что коричневые глаза миссъ Анны начинали увлажаться слезками.
   -- Ну, не гуси, не гуси, а лебеди, только, ради Бога, оставьте миссъ Седли въ покоѣ.
   Мама и сестры капитана Доббина часто нападали на него, за его пристрастіе къ Амеліи. Эти достойныя женщины, основывая свои понятія обо всемъ на собственной опытности, опасались за Доббина, чтобы съ измѣнившимися обстоятельствами выборъ Амеліи Не палъ на другого капитана.
   -- Слава Богу, мама, что полкъ уходитъ за границу, говорили дочери. Эта опасность минуетъ нашего брата.
   Дѣйствительно, полкъ выступалъ въ походъ. Здѣсь, къ нашей домашней драмѣ, представляемой на Ярмаркѣ Тщеславія, является французскій императоръ, безъ котораго она не выполнилась бы с такимъ успѣхомъ. Причиною его появленія была гибель мистера Джона Седли. Прибытіе его въ столицу подняло къ оружію всю Францію и всю Европу. Въ то время, какъ французская нація и армія присягали на вѣрность императорскимъ орламъ, на Майскомъ полѣ четыре могучія европейскія арміи пришли въ движеніе и понеслись къ великой битвѣ. Одна изъ нихъ были британская, и капитаны Доббинъ и Ocборнъ, принадлежали къ ней.
   Восторгъ и энтузіазмъ, съ какимъ была принята однимъ изъ британскихъ полковъ новость о побѣгѣ съ острова Эльбы и вступленіи на берегъ Наполеона, можетъ понять и оцѣнить только тотъ, кто знаетъ этотъ храбрый отрядъ. Отъ полковника до послѣдняго барабанщика: всѣ были одинаково одушевлены надеждами, честолюбіемъ и патріотическимъ энтузіазмомъ. Наступила давно желанная чреда и этому полку показать своимъ собратамъ по оружію, что и они также умѣютъ пожинать лавры, какъ и тѣ, которые находились въ Испаніи. Наши два пріятеля Доббинъ и Осборнъ равно раздѣляли съ прочими восторгъ, но каждый изъ нихъ по своему: мистеръ Доббинъ, съ врожденнымъ спокойствіемъ и скромностію; мистеръ Осборнъ -- съ шумомъ и энергіей.
   Трепетное волненіе, распространившееся вслѣдствіе этой новости, по всему государству и арміи, было такъ велико что многія частные цѣли оставались безъ вниманія. Поэтому и Осборнъ, среди дѣятельныхъ приготовленій къ походу и съ нетерпѣливымъ желаніемъ къ дальнѣйшему производству, не былъ тронутъ происшествіями, которыя въ мирное время были бы для него очень занимательны. Надобно признаться съ безпристрастіемъ автора, что онъ не слишкомъ былъ пораженъ катастрофой мистера Седли. Въ тотъ день, когда происходило первое собраніе кредиторовъ несчастнаго джентльмена, Джоржъ примѣривалъ свое новое платье, которое, мимоходомъ сказать, чрезвычайно шло въ нему. Отецъ его, разсказывая о злобномъ, безстыдномъ поступкѣ банкрота, напоминая о томъ, что онъ говорилъ объ Амеліи, и что съ этого времени связь ихъ навсегда прекратилась, далъ молодому капитану порядочную сумму денегъ. Проходя мимо дома, въ которомъ онъ провелъ столько счастливыхъ часовъ, онъ увидѣлъ на немъ приклеенный объявленію. Ему еще бы разъ хотѣлось видѣть ихъ передъ своимъ уходомъ. Кровъ, подъ которымъ выросла Амелія и ея любовь, былъ запертъ; гдѣ то, бѣдные, они пріютились? Мысль о ихъ несчастіи тронула Осборна. Сидя въ этотъ вечеръ въ кофейной, онъ былъ задумчивъ и печаленъ и, по замѣчанію его товарищей, много пилъ вина.
   Въ кофейную явился Доббинъ. Уговаривая друга своего не пить, онъ спросилъ, съ выразительнымъ взглядомъ, о новостяхъ: но тотъ отклонилъ отъ себя этотъ разговоръ.
   Спустя три дня Доббинъ засталъ Осборна въ своей комнатѣ въ казармахъ. Опустивъ голову, онъ сидѣлъ передъ и какими-то бумагами, разбросанными въ безпорядкѣ. По всему видно было, что капитанъ былъ въ глубокой грусти.
   -- Взгляни сюда, мой другъ! На что это похоже? Она.... она прислала мнѣ все, что я дарилъ ей.... какія-то ничтожныя бездѣлушки.
   И онъ подалъ Доббину конвертъ, адресованный знакомой ему рукой на имя капитана Джоржа Осборна; въ немъ были приложенія: колечко, серебряный ножечекъ, которые куплены Осборномъ еще мальчикомъ, на ярмаркѣ и золотой замочекъ съ локономъ его волосъ.
   -- Все кончилось! сказалъ онъ, съ болѣзненнымъ вздохомъ: -- посмотри, Уильямъ, если хочешь, что она пишетъ.
   Въ нѣсколькихъ строкахъ этого письма было слѣдующее:
   "Мой папа приказалъ возвратить вамъ эти подарки, сдѣланные вами въ болѣе счастливые дня. Я пишу къ вамъ въ послѣдній разъ. Разразившійся надъ нами ударъ, я думаю, вы одинаково чувствуете со мной. Я освобождаю васъ отъ сердечнаго обязательства, невыполнимаго въ нашемъ настоящемъ несчастіи. Я увѣрена, что въ послѣднемъ вы не участвовали,-- не участвовали также и въ подозрѣніяхъ мистера Осборна, переносить которыя намъ тяжелѣе всего. Прощайте, навсегда прощайте! Молю Бога, чтобъ онъ послалъ мнѣ силы перенести это и другія несчастія,-- а для васъ прошу Его благословеній. А....
   "Я буду часто играть на фортепьяно,-- на вашемъ фортепьяно. Кромѣ васъ мнѣ некому прислать его".
   Доббинъ былъ очень чувствителенъ. Видъ женщины и дѣтей въ огорченіи всегда разстраивалъ его. Мысль о горести и одиночествѣ Амеліи невыразимо мучила его добрую душу. Онъ предался печали, которую всякій другой назоветъ неприличною мужчинѣ. Онъ клялся, что Амелія была воплощенная добродѣтель; Осборнъ отвѣчалъ тихо. "Да, Джоржъ"; задумавшись, припоминалъ счастливую исторію ихъ жизни, и ея самаго ранняго дѣтства до настоящей минуты, видѣлъ въ ней нѣжную, невинную, очаровательно простую, непритворно любящую и кроткую Амелію.
   Какая мука была для него -- потерять все, имѣть все и не владѣть имъ! Тысяча семейныхъ сценъ столпились въ его воспоминаніи, и въ каждой изъ нихъ Амелія была добра, очаровательна. Думая о себѣ, онъ краснѣлъ отъ угрызенія совѣсти и стыда, при мысли о самолюбіи а равнодушіи, такъ рѣзко противоположныхъ ея совершенной чистотѣ. Слава была на время забыта, и два друга разговаривали теперь исключительно объ Амеліи.
   -- Гдѣ они теперь? Кто знаетъ? спросилъ Осборнъ, послѣ продолжительнаго разговора и длинной паузы. Гдѣ они теперь? На запискѣ нѣтъ адреса.
   Доббинъ зналъ, гдѣ они. Онъ не только послалъ къ нимъ фортепьяно, но въ письмѣ къ мистриссъ Седли просилъ позволенія притти повидаться съ ними, и онъ видѣлъ ее, видѣлъ также и Амелію, и, что еще болѣе, принесъ это прощальное письмо, которое такъ разтрогало ихъ.
   Добродушный Доббинъ былъ радушно принятъ мистриссъ Седли. Она была тронута появленіемъ фортепьяно, которое, какъ догадывалась, должно быть прислано отъ Джоржа. Капитанъ Доббинъ не хотѣлъ поправлять ошибку достойной леди. Онъ съ участіемъ выслушалъ всю исторію ея жалобъ и несчастій, соболѣзновалъ ея потерямъ и лишеніямъ и соглашался съ порицаніемъ жестокаго поведенія со стороны мистера Осборна къ своему первому благодѣтелю. Облегчивъ такимъ образомъ обремененную душу и высказавъ всѣ свои горести, она просила Доббина повидаться съ Амеліей, которая, по обыкновенію, сидѣла въ своей комнатѣ и по зову матери съ лихорадочнымъ трепетомъ спустилась внизъ.
   Наружность Амеліи такъ страшно измѣнилась, взоръ отчаянія былъ такъ выразителенъ, что честный Уильямъ Доббинъ испугался при ея появленіи и въ блѣдномъ лицѣ ея прочиталъ самыя роковыя предсказанія. Спустя нѣсколько минутъ, проведенныхъ въ его обществѣ, она вручила ему конвертъ и сказала.
   -- Пожалуста, передайте это капитану Осборну, и.... я надѣюсь, что онъ здоровъ.... вы очень добры, что не забыли насъ.... нашъ новый домикъ намъ очень нравятся. Теперь.... мама, я думаю итти наверхъ.... я очень слаба.
   И съ этимъ вмѣстѣ и съ нѣжною улыбкой бѣдное дитя удалилось.
   Мистриссъ Седли, провожая ее, бросила на Доббина взглядъ мучительной тоски. Добрый воинъ самъ слишкомъ горячо любилъ ее и сожалѣлъ о ней не меньше матери. Невыразимая печаль, жалость и ужасъ запали въ его душу. Уходя домой, ему казалось, что онъ сдѣлалъ преступленіе, увидѣвши Амелію несчастною.
   Когда Осборнъ узналъ, что другъ его нашелъ семейство Седли, онъ бросился къ нему и съ жаромъ началъ собирать свѣдѣніи относительно Амеліи. Здорова ли она? какъ она -- перемѣнилась ли? что она говорила? Доббинъ схватилъ его за руку и пристально взглянулъ ему въ лицо.
   -- Джоржъ, она умираетъ.... сказалъ онъ. Голосъ измѣнилъ ему, и онъ не могъ болѣе говорятъ.

-----

   Въ маленькомъ домикѣ, гдѣ поселялось семейство несчастнаго Седли, находилась рѣзвая ирландская служанка, которая исполняла всѣ домашнія обязанности. Тщетно старалась эта дѣвочка оказать Амеліи помощь или утѣшеніе. Эмми была слишкомъ печальна, чтобъ отвѣчать на ея ласки и заботы.
   Спустя четыре часа послѣ разговора между Доббиномъ и Осборномъ, къ комнату Амеліи вошла служанка. Печальная Амелія безмолвно сидѣла надъ письмами любимаго друга, надъ послѣднимъ безцѣннымъ стоимъ сокровищемъ. Веселая служанка, съ улыбкой и лукавымъ взглядомъ, дѣлала всевозможныя попытки обратить на себя вниманіе бѣдной Эмми, но та ее не замѣчала.
   -- Миссъ Эмми! сказала дѣвочка.
   -- Сейчасъ, сказала Эмни, не оглядываясь.
   -- Я прислана къ вамъ, продолжала дѣвочка. Здѣсь что-то есть для насъ -- новенькое письмецо; оставьте читать ваши старыя. И она передала письмо.
   Эмми взяла его и прочитала.
   "Я долженъ васъ видѣть", говорило письмо. "Неоцѣненная Эмми -- безцѣнная любовь -- дражайшій другъ! приходите ко мнѣ".
   Джоржъ и мать Амеліи стояли за дверьми, ожидая, когда она кончитъ читать письмо.
  

ГЛАВА XIX.

ЗА МИССЪ КРОУЛИ УХАЖИВАЕТЪ НЯНЬКА.

   Мы видѣли, съ какимъ желаніемъ мистриссъ Фиркинъ торопилась сообщить семейное событіе, въ ректорство, къ мистриссъ Бютъ Кроули, и знаемъ, какъ внимательна и снисходительна была эта почтенная дама къ довѣренной слугѣ миссъ Кроули. Она была также добрымъ другомъ и товарищемъ и для миссъ Бриггсъ и пріобрѣла расположеніе послѣдней тѣми безчисленными услугами и обѣщаніями, которыя ничего не стоютъ для дающаго, а бываютъ цѣнны и пріятны для принимающаго. Каждый хорошій экономъ и управитель дома долженъ знать, какъ дешево и мило бываетъ это средство, и какой вкусъ оно придаетъ самому простому блюду жизни. Напрасно говорятъ, что "сладкимъ словомъ не подмаслишь хлѣба!" Все равно, какъ безсмертный Алексисъ Сойеръ могъ приготовлять супъ за полпенни вкуснѣе, нежели другой несвѣдущій поваръ за полкроны, такъ и нѣсколько пріятныхъ фразъ искуснаго артиста западаютъ глубже, нежели огромный запасъ какого нибудь оратора писаки. Мы знаемъ, что существенные яства часто разстроиваютъ желудокъ, между тѣмъ какъ нѣсколько прекрасныхъ словъ весьма легко перевариваются и возбуждаютъ аппетитъ къ такой же пищѣ. Мистриссъ Бютъ безпрестанно говорила Бриггсъ и Фиркинъ о своей глубокой привязанности къ нимъ, и чего бы она не сдѣлала при состояніи миссъ Кроули, для такихъ превосходныхъ и преданныхъ друзей; и обѣ дамы питали къ ней за то глубочайшее уваженіе и изъявляли ей такую благодарность и увѣренность, какъ будто мистриссъ Бютъ на самомъ дѣлѣ оказала имъ величайшія благодѣянія.
   Раудонъ Кроули, съ другой стороны, не дѣлалъ рѣшительно никакихъ усилій для снисканія пріязни адъютантовъ своей тетки и выказывалъ имъ свое презрѣніе съ возможною откровенностью,-- заставлялъ Фиркинъ снимать съ него сапоги, посылалъ въ дождь съ пустыми порученіями, и если дарилъ ей иногда гинею, такъ не иначе, какъ швыряя ее чуть не въ лицо. Если тетка избирала Бриггсъ цѣлью своихъ острогъ, онъ слѣдовалъ ея примѣру и пускалъ въ нее шутками, похожими на удары конскихъ копытъ. Мистриссь Бютъ, напротивъ того совѣтовалась съ нею въ дѣлахъ вкуса и затруднительныхъ случаяхъ, удивлялась ея стихамъ и всѣми возможными средствами старалась доказать ей свое уваженіе; дѣлая Фиркинъ какой нибудь грошовый подарокъ, она присовокупляла къ нему столько сладкихъ словъ, что грошъ превращался въ сердцѣ признательной горничной въ золотую монету, и Фиркинъ питала надежды на необыкновенный подарокъ въ будущемъ.
   Покамѣстъ Раудонъ былъ въ милости, ему повиновались въ угрюмомъ безмолвіи, а когда онъ очутился въ опалѣ, никто о немъ не жалѣлъ и никто не хотѣлъ помочь ему.
   Напротивъ того, когда мистриссъ Бютъ вступила въ командованіе домомъ миссъ Кроули, гарнизонъ изъявилъ горячую готовность дѣйствовать подъ ея начальствомъ, и всѣ ожидали повышеній, расчитывая на ея обѣщанія, великодушіе и красныя слова.
   Но чтобы признать себя послѣ перваго пораженія окончательно побѣжденнымъ и не попытаться бы завоевать прежнюю позицію, этого мистриссъ Бютъ Кроули никакъ не могла предположить. Она знала умъ и ловкость Ребекки, знала, что такая отчаянная женщина не сдастся безъ боя. Мистриссъ Бютъ понимала, что она должна приготовиться къ борьбѣ и неусыпно остерегаться штурма, подкоповъ, и нечаянныхъ нападеній.
   Во первыхъ, хотя она и командовала крѣпостью, могла ли она положиться на главнѣйшаго жителя? Выдержитъ ли миссъ Кроули? не питаетъ ли она тайнаго желанія вновь принять изгнаннаго непріятеля? Старая леди любила Раудона и забавлявшую ее Ребекку. Мистриссъ Бютъ не могла не сознаться, что никто изъ ея приверженцевъ не могъ доставлять ей столько удовольствія.
   -- Пѣніе моихъ дочерей послѣ пѣнія этой ненавистной гувернантки, я знаю, невыносимо, думала жена ректора. Она всегда уходитъ спать, когда Марта и Луиза принимаются за дуэтъ. Школьныя манеры Джемса и толки Бюта о его собакахъ и лошадяхъ всегда наводятъ на нее тоску. Если я уведу ее въ нашъ приходскій домъ, она на всѣхъ насъ разсердится, убѣжитъ, снова попадетъ, можетъ быть, въ когти ужасному Раудону и сдѣлается жертвою аспида Ребекки. Теперь она очевидно разстроена и еще нѣсколько недѣль не будетъ въ состояніи тронуться съ мѣста: надо воспользоваться этимъ временемъ и составить планъ для спасенія ея отъ этихъ безнравственныхъ людей.
   Если кто нибудь говорилъ миссъ Кроули въ минуты цвѣтущаго состоянія ея здоровья, что она смотритъ какъ-то не совсѣмъ хорошо, она тотчасъ же посылала за докторомъ; а послѣ внезапнаго семейнаго событія, которое разстроило бы нервы и покрѣпче ея, она дѣйствительно заболѣла. Мистриссъ Бютъ сочла своею обязанностію увѣдомить доктора, аптекаря, dame de compagnie и всѣхъ домашнихъ, что миссъ Кроули въ весьма критическомъ положеніи, и что они должны сообразоваться съ этимъ обстоятельствомъ. Улица была по колѣни устлана соломою; молотокъ снятъ съ дверей; она пригласила доктора являться два раза въ день, и каждые два часа заливала паціентку потопомъ микстуръ. Если кто нибудь входилъ въ комнату, она испускала такое зловѣщее шипеніе, что старуха приходила въ ужасъ лежа въ постели, откуда не могла выглянуть, не встрѣчая пары пронзительныхъ глазъ мистриссъ Бютъ, неподвижно сидящей въ креслахъ у ея изголовья. Эти глаза свѣтили, казалось, во мракѣ, когда она ходила по комнатѣ, какъ кошка на бархатныхъ лапкахъ.
   Миссъ Кроули пролежала много дней, слушая чтеніе книгъ,-- пролежала много ночей, слушая пѣсни ночного сторожа и глядя на сверканіе глазъ мистриссъ Бютъ или на жолтое мерцаніе ночника на темномъ потолкѣ. Сама Гигея заболѣла бы при такихъ обстоятельствахъ, а о нервной старухѣ и говорить нечего. Мы уже сказали, что въ здоровомъ состояніи эта почтенная обитательница на Ярмаркѣ Тщеславія думала о религіи и нравственности также вольно, какъ Вольтеръ, но во время болѣзни терзалась страхомъ смерти, и безграничная трусость овладѣвала старою грѣшницею.
   Мы за деньги собрали публику смотрѣть на наше представленіе, а не слушать скучныя наставленія. Но, при всемъ томъ, неумолимая истина принуждаетъ насъ замѣтить, что шумъ, тріумфъ, смѣхъ и веселье, которые мы видимъ на Ярмаркѣ Тщеславія, не всегда бываютъ спутниками актеровъ въ ихъ частной жизни, а что ими очень часто овладѣваютъ самая мучительная тоска, сильное отчаяніе и ужасное раскаяніе. Воспоминаніе о блестящихъ банкетахъ рѣдко улыбается немощному эпикурейцу. Воспоминаніе о пышныхъ нарядахъ и бальныхъ побѣдахъ не всегда служитъ утѣшеніемъ увядшей красотѣ. Успѣхъ и удовольствія вчерашняго дня весьма мало приносятъ пользы извѣстному (пожалуй хоть и неизвѣстному) завтра, которое предстоитъ намъ впереди, и о которомъ каждому изъ васъ приходится болѣе или менѣе похлопотать. О, братья, по пестрымъ нарядамъ! ужели вы не думаете, что наступятъ минуты, когда вамъ надоѣстъ и этотъ шумъ, и этотъ смѣхъ, и кривлянье, и звонъ бубенчиковъ и колокольчиковъ? Да, друзья мои и сотоварищи, эти мысли составляютъ мой любимый предметъ, когда я хожу по ярмаркѣ, разсматриваю лавки, заглядываю въ балаганы и, пораженный блескомъ, шумомъ и весельемъ, возвращаюсь домой -- уничтоженный.
   -- О, еслибъ у мужа моего была на плечахъ голова немножко поумнѣе, думала про себя мистриссъ Бютъ: -- какъ бы онъ былъ полезенъ при теперешнихъ обстоятельствахъ! Онъ могъ бы заставить эту несчастную раскаяться въ своемъ вольнодумствѣ. Отъ него зависѣло бы внушить ей исполненіе прямыхъ обязанностей и навсегда отстранить отъ нея безпутнаго человѣка, опозорившаго себя и свою фамилію. Онъ принудилъ бы ее отдать справедливость моимъ милымъ дочерямъ и двумъ сыновьямъ, которые требуютъ и заслуживаютъ всякаго вспомоществованія и участія со стороны своихъ родныхъ.
   Основываясь за томъ, что ненависть порока прокладываетъ путь въ добродѣтели, мистриссъ Бютъ старалась поселить въ душѣ своей невѣстки совершенное отвращеніе ко всѣмъ беззаконіямъ Раудона Кроули, которымъ она составила огромный каталогъ. Ежели человѣкъ дурно поступалъ въ своей жизни, то не знаю, какой моралистъ въ состояніи выказать свѣту всѣ его погрѣшности такъ ясно и подробно, какъ его родственники; въ этомъ отношеніи мистриссъ Бютъ выказала вполнѣ фамильное участіе и полное знаніе исторіи Раудона. У ней были собраны всѣ подробности ссоры Раудона съ капитаномъ Фейрбрасомъ, въ которой Раудонъ, виновный съ самого начала, кончилъ тѣмъ, что застрѣлилъ капитана. Она знала, какъ несчастный лордъ Довдэль, которому мама наняла домъ въ Оксфордѣ, гдѣ ему предназначено было воспитываться, и который во всю жизнь свою не бралъ въ руки картъ, былъ развращенъ Раудономъ въ Коносѣ,-- и какъ онъ, напоивъ юнаго лорда, обыгралъ его на четыре тысячи фунтовъ. Она описывала съ вѣрною точностію мученія многихъ деревенскихъ семействъ, которыхъ онъ совершенно погубилъ, сыновей, которыхъ онъ вовлекъ въ безчестіе и нищету,-- дочерей -- въ неизбѣжную гибель. Она знала многихъ торговцевъ, которые обанкротились единственно чрезъ расточительность Раудона, знала всѣ низкія средства, имъ употребляемыя,-- удивительную ложь, которую онъ придумывалъ, чтобъ выманить денегъ отъ великодушнѣйшей изъ тетокъ, и наконецъ неблагодарность и насмѣшки, которыми онъ отплачивалъ за всѣ ея жертвы. Мистриссъ Бютъ постепенно передавала всѣ эти подробности миссъ Кроули, выводила изъ нихъ свои заключенія и совѣтовала ей, какъ по долгу истинной христіанки, такъ и матери семейства, принять надлежащія мѣры. Она не имѣла ни малѣйшаго сожалѣнія къ жертвѣ, которую приносилъ ея языкъ на закланіе; напротивъ, она считала обязанностію исполнить этотъ долгъ. Говорите, что хотите, а я ни на шагъ не отступлю отъ своего мнѣнія, что лучшіе наблюдате звеселилась, к изумлению приехавших докторов, которые при малейших заболеваниях этой достойной светской дамы обычно находили ее в состоянии самого жалкого уныния и страха смерти.
   Капитан Кроули заезжал ежедневно и получал от мисс Ребекки бюллетени о здоровье тетушки. Оно столь быстро улучшалось, что бедной Бригс было позволено повидаться со своей благодетельницей. Люди с нежным сердцем могут себе представить чувства этой сентиментальной особы и трогательный характер свидания.
   Вскоре мисс Кроули стала чаще допускать к себе верную Бригс. Ребекке пришло в голову передразнивать почтенную даму в лицо с самым невинным видом и неподражаемой серьезностью, что придавало этим мимическим сценам двойную пикантность в глазах ее достойной приятельницы.
  
   Причины, повлекшие за собой прискорбную болезнь мисс Кроули и ее отъезд из имения брата, были столь непоэтического свойства, что их едва ли удобно пояснить на страницах нашей благопристойной и чувствительной повести. В самом деле, можно ли сказать о деликатной особе женского пола, принадлежащей к лучшему обществу, что она объелась и опилась и что обильный ужин из горячих омаров в доме пастора послужил причиной заболевания, упорно приписываемого самой мисс Кроули исключительно действию сырой погоды? Припадок был такой острый, что Матильда - как выразился его преподобие - едва не "окочурилась". Памятуя о ее духовной, все семейство было охвачено лихорадкой ожидания, а Родон Кроули уже твердо рассчитывал, что к началу лондонского сезона у него будет, по крайней мере, сорок тысяч фунтов. Мистер Кроули прислал тетушке пачку тщательно подобранных брошюрок, дабы подготовить ее к переходу с Ярмарки Тщеславия и с Парк-лейн в лучший мир. Но какой-то сведущий саутгемптонский врач, приглашенный вовремя, одержал победу над омаром, чуть было не оказавшимся роковым для мисс Кроули, и влил в нее достаточно сил для возвращения в Лондон. Баронет не скрывал своей досады при таком обороте дел.
   В то время как все ухаживали за мисс Кроули и гонцы из пасторского дома ежечасно привозили нежным родственникам вести о ее здоровье, в самом замке лежала тяжелобольная дама, на которую никто не обращал внимания, - леди Кроули. Добряк доктор только покачал головой, осмотрев больную (сэр Питт согласился на его визит, так как платить за него особо не приходилось), и леди Кроули предоставили тихонько угасать в ее одинокой спальне, уделяя ей не больше внимания, чем какой-нибудь сорной траве в парке.
   Молодые девицы тоже оказались в небрежении, лишившись бесценных благ, приносимых им уроками гувернантки. Мисс Шарп была такой нежной сиделкой, что мисс Кроули соглашалась принимать лекарства не иначе как из ее рук. Феркин была низложена еще задолго до отъезда своей хозяйки из деревни; эта верная служанка по возвращении в Лондон нашла для себя горькое утешение в том, что мисс Бригс терзается темп же муками ревности и терпит такое же поношение, как и она, миссис Феркнн.
   Капитан Родон получил продление отпуска по случаю болезни тетки и, послушный долгу, нес дежурство в ее доме. Он все время торчал у тетки в передней (больная лежала в парадной спальне, в которую можно было войти через маленькую голубую гостиную). Здесь он то и дело сталкивался с отцом; а если Родон тихонечко проходил по коридору, то можно было наперед знать, что дверь, за которой скрывается его отец, приотворится и в щель выглянет лицо старого джентльмена, похожее на морду гиены. Что заставило их так выслеживать друг друга? Несомненно, благородное соперничество: кто из них окажется внимательнее к дорогой страдалице, лежащей в парадной спальне. Ребекка выходила и утешала их обоих, вернее - то одного, то другого. Оба достойных джентльмена горели нетерпением узнать новости о больной из уст ее маленькой доверенной посланницы.
   За обедом, к которому Ребекка спускалась на полчаса, она поддерживала мир между отцом и сыном, а потом исчезала на всю ночь. Тогда Родон уезжал верхом в 15-й полк, стоявший в Мадбери, и оставлял папашу в обществе мистера Хорокса и рома. Ребекка провела у одра мисс Кроули такие томительные две недели, какие только могут выпасть на долю смертного; но нервы у нее, как видно, были железные, и ее ничуть не изнуряли ни уход за больной, ни скука такого существования.
   Лишь много, много времени спустя она позволила себе признаться, как тяжелы были ее обязанности; какой несносной пациенткой оказалась веселая старуха, какой она была капризницей и злючкой, какими страдала бессонницами, как боялась смерти; сколько долгих ночей лежала она, стеная, словно в безумном мучительном бреду, осаждаемая видениями того будущего мира, о котором и слышать не хотела, когда бывала в добром здравии. Представь себе, о прекрасная юная читательница, суетную, себялюбивую, противную, неблагодарную, неверующую старуху в корчах от боли и страха, да еще без парика! Представь ее себе и, пока ты еще не состарилась, научись молиться и любить!
   Мисс Шарп с неистощимым терпением бодрствовала у этого неприглядного ложа. Ничто не ускользало от ее внимания, и, как мудрая управительница, она научилась извлекать пользу из всего решительно. В последующие дни она рассказывала множество забавных историй о болезни мисс Кроули, - историй, которые заставляли эту даму заливаться краской смущения под слоем искусственного румянца. Но за время ее болезни Ребекка ни разу не вышла из себя и всегда была начеку; засыпала легко, как человек с чистой совестью, и в любую минуту могла погрузиться в освежающее забытье. Да и по ее внешнему виду вы не заметили бы следов большой усталости. Правда, лицо у нее немного побледнело, а круги под глазами стали чуть темнее. Но когда бы мисс Шарп ни выходила из комнаты болящей, она всегда улыбалась, всегда была свежа и опрятна и так же мила в своем халатике и чепце, как в самом прелестном вечернем туалете.
   Так думал капитан, - он бешено, до безумия влюбился в Ребекку. Зубчатая стрела любви пробила его толстую кожу. Шесть недель тесной близости и вынужденных встреч обрекли его на заклание. Его наперсницей каким-то образом оказалась тетушка-пасторша. Миссис Бьют сначала подняла племянника на смех - она заметила эту сумасбродную страсть - и стала его предостерегать, но кончила тем, что признала малютку Шарп самым умным, самым забавным, чудесным, добродушным, наивным и милым созданием во всей Англии. Однако Родону не следует шутить с ее чувствами: милая мисс Кроули никогда ему этого не простит. Ведь она тоже без ума от гувернанточки и любит эту Шарп, как дочь. Родон должен уехать, вернуться в свой полк, в гадкий Лондон, и не играть чувствами бедной простодушной девушки.
   Много, много раз эта участливая дама, снисходя к отчаянному положению лейб-гвардейца, доставляла ему, как мы видели, случай встретиться с мисс Шарп в пасторском доме и проводить ее домой. Милостивые государыни, когда мужчина известного сорта влюблен, то хоть он и видит крючок и леску и весь тот снаряд, с помощью которого будет пойман, тем не менее он заглатывает приманку - он вынужден к ней подойти, он вынужден ее проглотить, - и вот его подсекают и вытаскивают на берег. Родон догадывался о намерении миссис Бьют поймать его Ребеккой, - он не отличался умом, но кой-какой опыт успел приобрести. Свет забрезжил в потемках его души - или так ему показалось - после одного его разговора с миссис Бьют.
   - Попомни мое слово, Родон, - сказала она. - В один прекрасный день мисс Шарп будет твоей родственницей.
   - Какой родственницей? Кузиной, э, миссис Бьют? Уж не Джеймс ли страдает но ней, а? - осведомился игривый офицер.
   - Ищи ближе, - сказала миссис Бьют, сверкнув черными глазами.
   - Не Питт ли? Ну нет, ему она не достанется. Подлец ее не стоит. К тому же у него расчеты на леди Джейн Шипшенкс.
   - Вы, мужчины, ничего не замечаете. Эх ты, простак, слепец! Ежели что случится с леди Кроули, мисс Шарп станет твоей мачехой, так и знай.
   Родон Кроули, эсквайр, протяжно свистнул в знак своего изумления при таком открытии. Отрицать это было трудно: явная склонность отца к мисс Шарп не ускользнула и от него. Проделки почтенного родителя были ему известны. Более бессовестного старого греховодника... фью-ю!.. И, не окончив фразы, он зашагал домой, покручивая усы и вполне уверенный, что им найден ключ к загадочному поведению миссис Бьют.
   "Ну и ну, честное слово! - думал Родон. - До чего дошло! Эта баба хочет погубить бедную девочку для того, чтобы она не могла войти в семью в качестве леди Кроули!"
   Встретившись с Ребеккой наедине, он с присущим ему изяществом пошутил над привязанностью к ней отца. Она гневно вскинула голову, взглянула ему прямо в лицо и сказала:
   - Ну, хорошо, предположим, он привязался ко мне. Так ведь не только он один, не правда ли, капитан Кроули? Не думаете ли вы, что я боюсь его? Или вы полагаете, что я не сумею защитить свою честь? - заявила маленькая женщина с высокомерием королевы.
   - О... а... почему же... я просто предостерегаю вас... будьте, знаете, осторожны... вот и все! - ответил растерявшийся усач.
   - Вы намекаете на что-то неблаговидное? - сказала она, вспыхнув.
   - О... черт... да что вы... мисс Ребекка, - защищался неповоротливый драгун.
   - Уж не полагаете ли вы, что у меня нет чувства собственного достоинства только потому, что я бедна и одинока, или потому, что им не обладают богачи? Вы думаете, что если я гувернантка, так я лишена понятий, тех правил чести и хорошего воспитания, какие есть у вас, хэмпширских дворян? Я - Мопморанси. Чем, по-вашему, Монморанси хуже Кроули?
   Когда мисс Шарп пребывала в волнении и ссылалась на свою родню со стороны матери, она всегда говорила с легким иностранным акцептом, который придавал особую прелесть ее чистому, звонкому голосу.
   - Нет, - продолжала она, все больше воспламеняясь, - я могу перенести бедность, но не позор, пренебрежение, но не надругательство, да еще от кого - от вас!
   Ее чувства вырвались наружу, и она залилась слезами.
   - К черту, мисс Шарп... Ребекка... ей-богу... клянусь своей душой... я и за тысячу фунтов не стал бы... Погодите, Ребекка!..
   Она ушла. В тот день она выезжала кататься с мисс Кроули. Это было еще до болезни последней. За обедом Ребекка была необычайно остроумна и весела, но не желала обращать ни малейшего внимания на все намеки, кивки, неловкие оправдания посрамленного, безумно влюбленного гвардейца. Такого рода стычки постоянно происходили во время этой маленькой войны - о них утомительно рассказывать, - и кончались они всегда одинаково: тяжелая кавалерия Кроули терпела поражения в изматывающих схватках с противником и, что ни день, обращалась в бегство.
   Если бы баронет из Королевского Кроули не боялся упустить сестрино наследство, он никогда бы не позволил, чтобы его милые девочки лишались тех благ образования, которыми их наделяла бесценная воспитательница. Старый дом казался без нее опустевшим - столь полезной и приятной сумела сделать себя Ребекка. Письма сэра Питта не переписывались и не исправлялись; книги велись неаккуратно; все его домашние дела и многообразные проекты оставались в небрежении, с тех пор как уехал его маленький секретарь. Уже самый тон и орфография многочисленных писем, которые сэр Питт посылал Ребекке, умоляя ее и повелевая ей вернуться, показывали, сколь необходим ему этот личный секретарь. Чуть ли не каждый день приносил освобожденное от почтовых сборов письмо баронета к Ребекке с настоятельными просьбами вернуться или же с обращенными к мисс Кроули убедительными представлениями насчет печального положения дел с образованием его дочерей. Но мисс Кроули не удостаивала вниманием эти дипломатические ноты.
   Мисс Бригс не получила формальной отставки, но ее положение в качестве компаньонки превратилось в пустую видимость и насмешку. Компанию ей в пустой гостиной составляла отныне жирная болонка да иной раз - в комнате экономки - недовольная Феркин. С другой стороны, хотя старая леди и слышать не хотела об отъезде Ребекки, однако та не занимала никакой определенной должности на Парк-лейн. Подобно многим состоятельным людям, мисс Кроули привыкла пользоваться услугами низших до тех пор, пока это было ей нужно, и, нимало не задумываясь, отпускала их от себя, едва эта надобность проходила. Некоторым богатым людям органически несвойственна благодарность, да и трудно ждать ее от них. Они принимают услуги людей неимущих как нечто должное. Но и у вас, бедные паразиты и смиренные блюдолизы, мало оснований жаловаться. В ваших дружеских чувствах к богачу столько же искренности, как и в его ответном к вам расположении. Вы любите деньги, а не самого человека! И если бы Крез и его слуга поменялись ролями, то ты отлично знаешь, о несчастный плут, в чью пользу расположило бы тебя твое подобострастие!
   И я не уверен, что, несмотря на всю простоту, живость, кротость и неутомимую веселость Ребекки, хитрая лондонская старуха, на которую расточались все эти сокровища дружбы, не относилась с первых же дней с затаенной подозрительностью к своей нежной сиделке и приятельнице. Должно быть, в голове у мисс Кроули не раз мелькала мысль, что никто ничего не делает даром. Если она отдавала себе отчет в своих собственных чувствах по отношению к миру, то должна была знать цену чувствам этого мира по отношению к себе. Быть может, задумывалась она и над тем, что таков обычный удел людей - не иметь ни одного истинного друга, если сам никого не любишь.
   Но пока Бекки была для нее очень нужна и полезна; поэтому она подарила ей два-три новых платья, старое ожерелье и шаль и выказывала свою дружбу тем, что перемывала с новой фавориткой косточки всем близким знакомым (можно ли найти более трогательное доказательство расположения?) и довольно неопределенно подумывала о каком-то великом благодеянии для Ребекки в будущем - не выдать ли ее замуж за аптекаря Клампа, или не устроить ли ее счастье каким-нибудь еще образом? В крайнем случае, когда Ребекка ей прискучит и начнется разгар лондонского сезона, ее можно будет отослать обратно в Королевское Кроули.
   Когда мисс Кроули перешла на положение выздоравливающей и начала спускаться в гостиную, Бекки пела ей и всячески ее развлекала; когда же она настолько оправилась, что могла выезжать, Бекки сопровождала ее. И во время этих выездов какое из всех мест на свете могло привлечь мисс Кроули, преисполненную благодушия и чувства дружбы, как не дом Джона Седли, эсквайра, на Рассел-сквер в Блумсбери.
   Мы знаем, что еще до этого события между обеими любящими подругами шла горячая переписка. Однако за короткий срок пребывания Ребекки в Хэмпшире вечная дружба молодых девиц (следует ли в том признаться?) значительно ослабела и так износилась и выдохлась с возрастом, что грозила окончательно захиреть. Да и не мудрено. Ведь каждая из них была занята собственными важными делами: Ребекке надо было думать о своем преуспеянии у нанимателей, а у Эмилии была своя всепоглощающая тема. Когда обе приятельницы встретились и бросились друг другу в объятия с пылкостью, отличающей молодых девиц при свидании, Ребекка разыграла свою роль с отменной стремительностью и энергией. Бедная же маленькая Эмми густо покраснела, целуя подругу, ибо ее мучило чувство, что она виновата перед нею в чем-то очень похожем на холодность.
   Первая их встреча была весьма краткой. Эмилия как раз собиралась идти гулять. Мисс Кроули ждала внизу в коляске, и слуги ее дивились на эту часть города, где они очутились, и глазели на честного Самбо, черного лакея из Блумсбери, принимая его за одного из забавных туземцев этой местности. Но когда Эмилия вышла на улицу, прелестная, с ласковой своей улыбкой (ведь должна же была Ребекка представить ее своему другу; и мисс Кроули безумно хотелось взглянуть на нее, но только она была слишком тяжело больна, чтобы выйти из экипажа), когда, говорю я, Эмилия вышла на улицу, парк-лейнская ливрейная аристократия и вовсе растерялась, не будучи в состоянии понять, как подобное существо могло появиться на свет божий в Блумсберп. Мисс Кроули была положительно пленена нежным, зардевшимся от смущения личиком девушки, так робко и так грациозно приближавшейся к ней, чтобы засвидетельствовать уважение покровительнице своей подруги.
   - Что за цвет лица, душенька! Какой милый голосок! - говорила мисс Кроули, когда их экипаж после этого краткого свидания покатил в западную часть города. - Милая моя Шарп, ваша юная подруга очаровательна. Привезите ее ко мне на Парк-лейн, слышите?
   У мисс Кроули был отличный вкус. Ей нравилась естественность манер, а легкая робость только выгодно ее оттеняла. Она любила видеть около себя хорошенькие личики в такой же мере, как красивые картины и дорогой фарфор. В тот день она раз десять с восхищением отозвалась об Эмилии и упомянула о ней и при Родоие Кроули, когда тот, по чувству долга, прибыл разделить с тетушкой ее цыпленка.
   Конечно, Ребекка не преминула сообщить, что Эмилия уже просватана... за поручика Осборна... ее давнишняя любовь!
   - Не служит ли он в армейском полку? - спросил капитан Кроули и вспомнил не без труда - как оно и подобает гвардейцу - номер полка: - Не в *** ли?
   Ребекка подтвердила, что, кажется, полк именно этот самый.
   - Фамилия его капитана, - прибавила она, - Доббин.
   - Неуклюжий, долговязый малый, - продолжал Кроули, - на всех натыкается? Я знаю его. А этот Осборн такой смазливый хлыщ с большими черными бакенбардами?
   - Огромнейшими, - подтвердила Ребекка Шарп, - и он ими необычайно гордится, могу вас уверить.
   Капитан Кроули довольно заржал в ответ. И так как дамы потребовали от него объяснений, он удовлетворил их любопытство, как только справился с овладевшим им приступом веселости.
   - Он воображает, что умеет играть на бильярде, - сказал Родон. - Я обыграл его на двести фунтов в "Кокосовой Пальме". Никакой он не игрок. В тот день он все спустил бы, не уведи его вовремя приятель - капитан Доббин, чтоб ему провалиться!
   - Родон, Роден, не будь таким гадким! - заметила мисс Кроули, придя в полный восторг.
   - Но позвольте, сударыня, из всех армейских молокососов, которых я знавал, этот молодец, пожалуй, самый желторотый! Тарквин и Дьюсэйс вытягивают у него столько денег, сколько их душе угодно. Он готов продаться самому дьяволу, лишь бы его увидели в компании с лордами. Платит в Грпнвпче за их обеды, а они приводят с собой целую ораву гостей.
   - И, надо думать, миленьких гостей!
   - Совершенно верно, мисс Шарп! Как всегда, справедливо, мисс Шарп. Необычайно милых, хо-хо-хо! - И капитан хохотал все раскатистее и громче, очень довольный своей остротой.
   - Родон, не будь таким противным! - воскликнула его тетка.
   - Ну, что ж! Отец у него деляга: говорят, он чудовищно богат. К черту этих торгашей, их не мешает маленько распотрошить. Я еще не покончил счетов с Осборном, так и знайте, Хо-хо-хо!
   - Фи, капитан Кроули! Надо предостеречь Эмилию. Муж - игрок!
   - Ужаспо, не правда ли, а? - сказал капитан с превеликой важностью. И вдруг прибавил, словно осененный счастливой мыслью: - Ей-богу, сударыня, давайте пригласим его сюда!
   - А его можно принимать в обществе? - осведомилась тетушка.
   - Можно ли его принимать? Ну конечно! Вполне! Вы и не отличите его от других! - отвечал капитан Кроули. - Давайте пригласим его, когда вы понемногу возобновите свои приемы. Да и эту... как бишь это говорится... а, мисс Шарп?.. Ну, его пассию... Пусть и она приходит! Ей-богу, напишу ему записку и позову его. Посмотрим, умеет ли он играть в пикет так же хорошо, как и на бильярде. Где он живет, мисс Шарп?
   Мисс Шарп сообщила капитану Кроули городской адрес Осборна, и через несколько дней после этого разговора Осборн получил написанное каракулями письмо капитана Родона с вложением пригласительной записочки от мисс Кроули.
   Ребекка, в свою очередь, отправила приглашение милой Эмилии, и та немало обрадовалась, смею вас уверить, узнав, что Джордж будет в числе гостей. Эмилия провела все утро на Парк-лейн с дамами и была прекрасно ими принята. Ребекка обращалась с ней покровительственно и чуть свысока: ведь она была много умнее Эмилии, а ее кроткая и миролюбивая подруга всегда готова была уступить, если кому-нибудь припадала охота ею командовать; она выслушивала приказы Ребекки с полнейшей покорностью и смирением. Мисс Кроули тоже встретила ее необычайно милостиво. Она продолжала восторгаться маленькой Эмилией, говорила о ней вслух, не смущаясь ее присутствием, словно та была служанкой, куклой или картиной, и выражала свое восхищение с величайшей благосклонностью. Меня восхищает то восхищение, с каким знать взирает порой на обыкновенных смертных. Нет приятнее зрелища, чем то, когда обитатели Ярмарки проявляют снисходительность. Чрезмерное благоволение мисс Кроули, пожалуй, утомило их бедную гостью, и мне сдается, что из всех трех особ женского пола на Парк-лейн Эмилии больше всего понравилась честная мисс Бригс. Она сразу почувствовала к ней симпатию, как и вообще ко всем приниженным и кротким людям. Эмилия не была, как говорится, женщиной с запросами.
   Джордж получил приглашение отобедать вместе с капитаном Кроули "en gar on" {Без дам (франц.).}.
   Парадная карета Осборнов доставила его с Рассел-сквер на Парк-лейн. Надо сказать, что сестры Джорджа, которые не были приглашены, проявили величайшее равнодушие к такому пренебрежению, но все-таки отыскали в списке баронетов имя сэра Питта Кроули и прочитали все, что этот труд мог сообщить о семействе Кроули, его родословной, о Бинки, их родственниках и пр., и пр. Родон Кроули встретил Джорджа Осборна с чрезвычайным радушием и любезностью: расхвалил его игру на бильярде, осведомился, когда ему будет угодно получить реванш, интересовался полком Осборна и тут же предложил бы ему сыграть в пикет, если бы мисс Кроули решительно не запретила в своем доме всякую игру на интерес. Поэтому кошелек молодого офицера не был облегчен гостеприимным хозяином - по крайней мере, в этот день. Во всяком случае, они условились встретиться где-нибудь в ближайшее же время - взглянуть на лошадь, которую собирался продать Кроули, и испытать ее в Парке, а затем пообедать вместе и провести вечерок в веселой компании.
   - Конечно, если вам не надо дежурить подле этой хорошенькой мисс Седли, - сказал Кроули, многозначительно подмигивая. - Впрочем, она чертовски мила, клянусь честью, Осборн! - соблаговолил он добавить. - Куча денег, я полагаю, а?
   Осборн не собирался дежурить - он с удовольствием составит Кроули компанию. И когда они встретились на следующий день, капитан похвалил мастерскую езду своего нового приятеля - что мог сделать, не покривив душой, - и познакомил его с тремя или четырьмя молодыми людьми самого высшего круга, весьма польстив этим простоватому молодому офицеру.
   - Кстати, как поживает маленькая мисс Шарп? - с фатовским видом осведомился Осборн у своего друга за стаканом вина. - Славная девчурка! Пришлась ли она вам ко двору в Королевском Кроули? Мисс Седли очень к ней благоволила прошлый год.
   Капитан Кроули свирепо глянул на лейтенанта узенькими щелочками своих голубых глаз и все время наблюдал за ним, когда тот отправился наверх, чтобы возобновить знакомство с хорошенькой гувернанткой. Однако поведение ее должно было успокоить Родона, если бы в груди нашего лейб-гвардейца и шевельнулось нечто вроде ревности.
   Когда молодые люди поднялись наверх, Осборн был представлен мисс Кроули, а затем направился к Ребекке с покровительственной небрежной развязностью; он намеревался быть ласковым и протежировать ей. Желая обойтись с ней, как с подругой Эмилии, он даже протянул ей левую руку со словами: "Ну, как поживаете, мисс Шарп?", ожидая, что она будет сражена такой честью.
   Мисс Шарп подала ему свой правый указательный палец и кивнула с такой убийственной холодностью, что Родон Кроули, наблюдавший за ними из соседней комнаты, едва не прыснул, увидя полное поражение лейтенанта, - тот вздрогнул, осекся и в невероятном смущении соблаговолил наконец взять протянутый ему пальчик.
   - Да она и самому дьяволу не даст спуску, ей-богу! - воскликнул в восторге капитан. А поручик для начала любезно осведомился у Ребекки, как ей нравится ее новое место.
   - Мое место? - холодно произнесла мисс Шарп. - До чего же с вашей стороны мило напомнить мне об этом! Место довольно сносное, жалованье достаточно хорошее - не такое, пожалуй, высокое, как мисс Уирт получает у ваших сестриц на Рассел-сквер. А как они, кстати, поживают?.. Впрочем, мне не следовало бы об этом спрашивать.
   - Почему же? - спросил озадаченный мистер Осборн.
   - Да потому, что они никогда не удостаивали меня разговора или приглашения к себе, пока я гостила у Эмилии. Но мы, бедные гувернантки, как вам известно, привыкли к таким щелчкам.
   - Дорогая мисс Шарп, что вы! - воскликнул Осборн.
   - По крайней мере, в некоторых семействах, - продолжала Ребекка. - Впрочем, вы и представить себе не можете, какая иногда наблюдается разница. Мы не так богаты в Хэмпшире, как вы, счастливцы из Сити. Но зато я в семье джентльмена из хорошего старинного английского рода. Быть может, вы знаете, что отец сэра Питта отказался от звания пэра? И вы видите, как со мной обращаются. Мне тут очень хорошо. Право, у меня, пожалуй, отличное место. Но кап вы любезны, что справляетесь об этом!
   Осборн был вне себя от бешенства. Маленькая гувернантка издевалась над ним до тех пор, пока наш юный британский лев не почувствовал себя крайне неловко. К тому же он не сумел проявить достаточного присутствия духа и найти какой-нибудь предлог, чтобы уклониться от этой в высшей степени усладительной беседы.
   - Мне казалось, что раньше вам весьма даже нравились семейства из Сити, - сказал он надменно.
   - Вы хотите сказать - в прошлом году, когда я только что выскочила из этой ужасной вульгарной школы? Конечно, нравились! Разве каждой девушке не приятно бывает приезжать домой на праздники? Да и могла ли я судить тогда? Но, ах, мистер Осборн, эти полтора года научили меня смотреть на жизнь совершенно другими глазами! Полтора года, проведенных - простите меня, что я так говорю, - среди джентльменов... Что же касается милой Эмилии, то она, я согласна с вами, настоящее сокровище и будет одинаково мила в любом обществе. Ну вот, я вижу, вы начинаете приходить в хорошее расположение духа. Ах, уж эти чудаки из Сити! А мистер Джоз? Как поживает наш несравненный мистер Джозеф?
   - Сдается мне, что несравненный мистер Джозеф был вам не так уж неприятен в прошлом году, - любезно отпарировал Осборн.
   - Как это жестоко с вашей стороны! Ну, что ж, говоря entre nous {Между нами (франц.).}, сердце мое из-за него не разбилось. Однако, если бы он тогда попросил меня сделать то, на что вы намекаете своими взглядами (кстати, весьма выразительными и учтивыми), я не ответила бы ему "нет"!
   Взгляд мистера Осборна, казалось, говорил: "В самом деле? Вы весьма бы его обязали!"
   - Вы думаете, что для меня была бы большая честь породниться с вами? Быть невесткой Джорджа Осборна, эсквайра, сына Джона Осборна, эсквайра, сына... кто был ваш дедушка, мистер Осборн? Ну, не сердитесь! Вы не можете изменить свою родословную, а я не отрицаю, что могла бы выйти замуж за мистера Джо Седли. А что еще оставалось делать бедной девушке без гроша в кармане? Теперь вы знаете мой секрет. Как видите, я с вами откровенна. И если принять в расчет все эти обстоятельства, ваши намеки делают вам честь - очень любезно и вежливо с вашей стороны. Эмилия, милочка! Мы с мистером Осборном беседуем о твоем бедном брате Джозефе. Что, как он?
   Таким образом, Джордж был разбит наголову. Нельзя сказать, чтобы Ребекка была права, но она с величайшей ловкостью повела дело так, что Осборн оказался кругом неправым. И он обратился в постыдное бегство, чувствуя, что, продлись эта беседа еще минуту, его поставили бы в дурацкое положение в присутствии Эмилии.
   Хотя Ребекка и одержала над ним победу, но Джордж был выше низких сплетен или мести по отношению к женщине; он только не мог удержаться, чтобы не шепнуть на следующий день капитану Кроули кое-какие свои соображения относительно мисс Ребекки: она, мол, особа лукавая, опасная, отчаянная кокетка и т. д. Со всеми этими мнениями Родон, смеясь, согласился - и со всеми ими, без исключения, мисс Ребекка ознакомилась в тот же день, и они только подкрепили ее давнишнее отношение к мистеру Осборну. Женский инстинкт говорил ей, что это Джордж помешал успеху ее первой матримониальной затеи, и она питала к поручику соответствующие чувства.
   - Я просто предостерегаю вас, - говорил Джордж Родону Кроули с многозначительным видом (он купил у Родона лошадь и проиграл ему после обеда несколько десятков гиней), - просто лишь предостерегаю. Я знаю женщин и советую вам держать ухо востро.
   - Спасибо вам, мой милый, - ответил капитан, и взгляд его выражал особую благодарность. - Вы, как я вижу, малый не промах!
   И Джордж ушел, в полном убеждении, что Кроули молодчина.
   Он рассказал Эмилии обо всем, что сделал, и как он посоветовал Родону Кроули - чертовски хорошему, прямому малому - быть настороже и опасаться этой хитрой шельмы Ребекки.
   - Кого опасаться? - изумилась Эмилия.
   - Твоей приятельницы, гувернантки. Что ты так на меня смотришь?
   - О Джордж! Что ты наделал! - воскликнула Эмилия.
   Взор ее женских глаз, обостренный любовью, мгновенно обнаружил тайну, которой не видели ни мисс Кроули, ни бедная девственница Бригс, ни тем более глупые гляделки этого молодого, довольного собою и своими бакенбардами поручика Осборна.
   Дело в том, что, когда Ребекка закутывала Эмилию в шали в одной из комнат верхнего этажа, нашим приятельницам удалось незаметно переглянуться и вступить в один из тех маленьких заговоров, которые составляют прелесть женской жизни. Эмилия вдруг подошла к Ребекке и, взяв обе ее руки в свои, проговорила:
   - Ребекка, я все понимаю!
   Ребекка поцеловала ее.
   И больше ни звука не было произнесено обеими девушками об этом восхитительном секрете. Но ему суждено было очень скоро выплыть наружу.
   Невдолге после описанных выше событий, когда мисс Ребекка Шарп все еще гостила на Парк-лейн в доме своей покровительницы, среди множества траурных гербов на Грейт-Гонт-стрит, которые всегда украшают этот мрачный квартал, можно было заметить некое прибавление семейства: теперь герб висел и на доме сэра Питта Кроули, но возвещал он не о кончине достойного баронета - это был женский траурный герб. Несколько лет тому назад он служил поминальной данью старухе матери сэра Питта, вдовствующей леди Кроули. Когда кончился срок его службы, траурный герб вышел в отставку и с тех пор отлеживался где-то в недрах дома. Теперь его снова извлекли на свет божий - в честь бедной Розы Досон. Сэр Питт опять овдовел. Геральдические знаки, красовавшиеся на щите рядом с собственным гербом сэра Питта, не имели, конечно, никакого отношения к бедняжке Розе. У нее не было своего герба. Но представленный здесь херувим годился для нее в такой же мере, как и для матери сэра Питта, а под херувимом, охраняемым справа и слева голубем и змеей рода Кроули, вилась надпись: "Resurgam" {Воскресну (лат.).}. Гербы, траурные щиты и надпись "Resurgam" - какая благодарная тема для размышлений моралиста!
   Только один молодой мистер Кроули навещал всеми забытое ложе. Она покинула этот мир, ободренная теми словами утешения, которые он оказался в состоянии ей преподать. На протяжении многих лет она видела ласку только от него; лишь его дружба хоть сколько-нибудь согревала эту слабую, одинокую душу. Ее сердце умерло гораздо раньше тела. Она продала его, чтобы стать женой сэра Питта Кроули. Матери и дочери повседневно совершают такие сделки на Ярмарке Тщеславия.
   Когда леди Кроули скончалась, ее супруг обретался в Лондоне, поглощенный одним из своих бесчисленных проектов и занятый бесконечными тяжбами. Тем не менее он находил время частенько заглядывать на Парк-лейн и отправлять Ребекке массу писем, умоляя ее, предписывая, приказывая ей вернуться в деревню к своим юным ученицам, которые остались без всякого призора из-за болезни их матери. Но мисс Кроули и слышать не хотела об отъезде Ребекки. Хоть в Лондоне не было ни одной светской дамы, которая более хладнокровно покидала бы своих друзей, как только ей надоедало их общество, и хоть мало было дам, которым так скоро надоедали бы их друзья, - однако, пока ее прихоть длилась, привязанность ее не зияла предела, и старуха все еще с величайшей энергией цеплялась за Ребекку.
   Известие о смерти леди Кроули вызвало в семейном кругу мисс Кроули не больше огорчения или толков, чем этого следовало ожидать.
   - Придется, пожалуй, отложить прием, назначенный на третье, - сказала мисс Кроули. И прибавила, помолчав: - Надеюсь, у моего братца достанет приличия не жениться еще раз!
   - То-то взбесится Питт, если старик снова женится! - заметил Родон с обычным уважением к своему старшему брату.
   Ребекка ничего не сказала. По-видимому, она была поражена и опечалена больше всех. Она вышла из комнаты, прежде чем Родон уехал от них в тот день, но случайно они встретились внизу, когда племянник уезжал, распрощавшись с тетушкой, и между ними произошла какая-то беседа.
   На следующее утро Ребекка, выглянув в окно, напугала мисс Кроули, мирно занятую чтением французского романа, тревожным восклицанием:
   - Сударыня, сэр Питт приехал!
   Вслед за этим сообщением раздался стук баронета в дверь.
   - Дорогая моя, я не могу его видеть. Я не хочу его видеть. Передайте Боулсу, что меня нет дома, или ступайте вниз и скажите, что я чувствую себя очень плохо и никого не принимаю. Мои нервы сейчас положительно не в состоянии выносить моего братца! - вскричала мисс Кроули и снова принялась за чтение.
   - Она очень больна и не может принять вас, сэр, - заявила Ребекка, сбежав вниз к сэру Питту, который уже собирался подняться.
   - Тем лучше, - ответил сэр Питт, - мне нужно видеть вас, мисс Бекки. Пойдемте со мной в столовую. - И оба они прошли в эту комнату.
   - Я хочу, чтобы вы вернулись в Королевское Кроули, мисс, - сказал баронет, устремив взор на Ребекку и снимая черные перчатки и шляпу, повязанную широкой креповой лентой. Взгляд его имел такое странное выражение в следил за Ребеккой с таким упорством, что мисс Шарп стало страшно.
   - Я надеюсь скоро приехать, - промолвила она тихим голосом, - как только мисс Кроули станет лучше, я вернусь к... к милым девочкам.
   - Вы говорите так все ли три месяца, Бекки, - возразил сэр Пихт, - а сами по-прежнему вешаетесь на шею моей сестре, которая отшвырнет вас, как старый башмак, когда вы ей прискучите! Говорю вам: вы мне нужны! Я уезжаю на похороны. Едете вы со мной? Да или нет?
   - Я не смею... мне кажется... будет не совсем прилично... жить одной... с вами, сэр, - отвечала Бекки, по-видимому, в сильном волнении.
   - Говорю вам, вы мне нужны, - сказал сэр Питт, барабаня пальцами по столу. - Я не могу обходиться без вас. Я не понимал этого до вашего отъезда. Все в доме идет кувырком! Он стал совсем другим. Все мои счета опять запутаны. Вы должны вернуться. Возвращайтесь! Дорогая Бекки, возвращайтесь!
   - Вернуться... но в качестве кого, сэр? - задыхаясь, произнесла Ребекка.
   - Возвращайтесь в качестве леди Кроули, если вам угодно, - сказал баронет, комкая в руках свою траурную шляпу. - Ну! Это вас удовлетворит? Возвращайтесь и будьте моей женой. Вы заслуживаете этого но своему уму. К черту происхождение! Вы такая же достойная леди, как и все другие, кого я знаю. В вашем мизинчике больше мозгов, чем у жены любого нашего баронета во всем графстве. Хотите ехать? Да или нет?
   - О сэр Питт! - воскликнула Ребекка, взволнованная до глубины души.
   - Скажите "да", Бекки, - продолжал сэр Питт. - Я старик, но еще крепок. Меня хватит еще лет на двадцать. Вы будете счастливы со мной, увидите! Можете делать, что вашей душе угодно. Тратьте денег, сколько хотите. И во всем решительно поступайте по-своему. Я выделю на ваше имя капитал. Я все устрою. Ну вот, глядите!
   И старик упал на колени, уставившись на нее, как сатир.
   Ребекка отшатнулась, являя своим видом картину изумления и ужаса. На протяжении нашего романа мы еще ни разу не видели, чтобы она теряла присутствие духа. Но теперь это произошло, и она заплакала самыми неподдельными слезами, какие когда-либо лились из ее глаз.
   - О сэр Питт! - промолвила она. - О сэр... я... я уже замужем!
  

ГЛАВА XV,

в которой на короткое время появляется супруг Ребекки

  
   Всякому читателю, склонному к чувствительности (а других нам и не надобно), должна понравиться картина, которой закончился последний акт нашей маленькой драмы; ибо что может быть прекраснее образа Амура на коленях перед Психеей?
   Но когда Амур услышал от Психеи ужасное сообщение, что она уже замужем, он поднялся с ковра, где стоял в униженной позе, и разразился восклицаниями, от которых бедная маленькая Психея, и без того повергнутая в ужас собственным признанием, пришла в полное расстройство чувств.
   - Замужем? Вы шутите! - закричал баронет после первого взрыва ярости и изумления. - Вы смеетесь надо мной, Бекки! Да кому придет в голову жениться на вас, когда у вас гроша нет за душой?
   - Замужем! Замужем! - повторила Ребекка, горько рыдая. Голос ее прерывался от волнения, носовой платочек был прижат к глазам, источающим потоки слез, и она бессильно прислонилась к каминной доске, подобная статуе скорби, способной растрогать самое зачерствелое сердце.
   - О сэр Питт, дорогой сэр Питт, не сочтите меня неблагодарной, неспособной оценить вашу доброту. Только ваше благородство исторгло у меня мою тайну.
   - К чертям благородство! - завопил сэр Питт. - За кем это вы замужем? Где вы поженились?
   - Позвольте мне вернуться с вами в деревню, сэр. Позвольте мне ухаживать за вами так же преданно, как и раньше. Не разлучайте, не разлучайте меня с милым Королевским Кроули!
   - Значит, молодчик вас бросил, так, что ли? - сказал баронет, начиная, как он воображал, понимать. - Ладно, Бекки! Возвращайтесь, если хотите. Что с возу упало, то пропало. Во всяком случае, я сделал вам предложение по всем правилам. Возвращайтесь ко мне гувернанткой, все равно - все будет по-вашему.
   Ребекка протянула ему руку. Она рыдала так, что сердце у нее разрывалось. Локончики упали ей на лицо и рассыпались по мраморной каминной доске, на которую она уронила голову.
   - Так, значит, негодяй удрал, а? - повторил сэр Питт, делая гнусную попытку утешить ее. - Ничего, Бекки, я позабочусь о вас.
   - О сэр! С какой гордостью вернулась бы я в Королевское Кроули, чтобы взять на себя заботу о детях и о вас, как было прежде, когда вы говорили, что вам по сердцу услуги вашей маленькой Ребекки. Когда я подумаю о том, что вы мне только что предложили, сердце мое переполняется благодарностью - право, так. Я не могу быть вашей женой, сэр... позвольте же мне... позвольте мне быть вашей дочерью.
   С этими словами Ребекка с трагическим видом в свою очередь упала на колени и, схватив корявую черную лапу сэра Питта и сжав ее в своих ручках (красивых, беленьких и мягких, как атлас), взглянула ему в лицо с выражением трогательной мольбы и доверия, как вдруг... как вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвалась мисс Кроули.
   Мисс Феркин и мисс Бригс, чисто случайно оказавшиеся у дверей вскоре после того, как баронет с Ребеккой вошли в столовую, увидели - также чисто случайно приникнув к замочной скважине - старого джентльмена, распростертого перед гувернанткой, и услышали великодушное предложение, сделанное ей. Не успело оно вырваться из его уст, как миссис Феркин и мисс Бригс устремились вверх по лестнице, вихрем ворвались в гостиную, где мисс Кроули читала французский роман, и передали старой леди ошеломляющую весть: сэр Питт стоит на коленях и предлагает мисс Шарп вступить с ним в брак! И если вы подсчитаете, сколько времени занял вышеозначенный диалог и сколько времени понадобилось Бригс и Феркин, чтобы долететь до гостиной, а мисс Кроули - чтобы удивиться и выронить из рук томик Пиго-Лебрена, а затем спуститься вниз по лестнице, то вы увидите, что наша история излагается совершенно точно и что мисс Кроули должна была появиться именно в ту минуту, когда Ребекка приняла свою смиренную позу.
   - На полу дама, а не джентльмен, - произнесла мисс Кроули с величайшим презрением во взоре и голосе. - Мне передали, что вы стояли на коленях, сэр Питт. Ну, станьте же еще раз и дайте мне посмотреть на такую чудесную парочку.
   - Я благодарила сэра Питта Кроули, сударыня, - сказала Ребекка, вставая, - и говорила ему, что... что я никогда не стану леди Кроули.
   - Отказала?! - воскликнула мисс Кроули, не веря своим ушам. Бригс и Феркин, вытаращив глаза и разинув рот, застыли в дверях.
   - Да, отказала, - продолжала Ребекка скорбным голосом, полным слез.
   - Возможно ли, что вы действительно сделали ей предложение, сэр Питт?! - вопросила старая леди.
   - Да, сделал, - ответил баронет.
   - И она отказала вам, как она говорит?
   - Отказала! - подтвердил сэр Питт, и лицо его расплылось в довольную улыбку.
   - По-видимому, это обстоятельство не сокрушило вашего сердца, - заметила мисс Кроули.
   - Ни капельки, - отвечал сэр Питт с хладнокровием и благодушием, которые привели изумленную мисс Кроули в полное неистовство. Как! Старый джентльмен высокого звания падает на колени перед нищей гувернанткой и потом только хохочет, когда та отказывается выйти за него замуж; а эта самая нищая гувернантка отвергает баронета с четырьмя тысячами фунтов годового дохода! Тут была тайна, которою мисс Кроули не могла постигнуть и которая оставляла далеко позади замысловатые интриги любезного ей Пиго-Лебрена.
   - Я рада, что вы считаете это забавным, братец, - продолжала она, ощупью пробираясь через дебри изумления.
   - Ну и ну! - восхищался сэр Питт. - Кто бы мог подумать! Вот хитрый бесенок! Вот лисичка-то! - бормотал он про себя, хихикая от удовольствия.
   - Что - кто мог бы подумать? - закричала мисс Кроули, топая ногой. - Что же, мисс Шарп, уж не дожидаетесь ли вы, когда разведется принц-регент, если считаете наше семейство мало для себя подходящим?
   - Моя поза, - сказала Ребекка, - когда вы вошли сюда, сударыня, не показывает, чтобы я отнеслась без должного уважения к той чести, которую этот добрый... этот благородный человек соблаговолил оказать мне. Неужели вы думаете, что у меня нет сердца! Вы все полюбили меня и были так ласковы к бедной сироте, всеми покинутой девушке, и я этого не чувствую? О мои друзья! О мои благодетели! Неужто вся моя любовь, моя жизнь, мое чувство долга недостаточны, чтобы отплатить вам за ваше доверие? Неужто вы не хотите допустить во мне даже чувства благодарности, мисс Кроули? Это уж слишком!.. Сердце мое разрывается на части!.. - И она опустилась в кресло с видом такого отчаяния, что большинство присутствовавших было растрогано ее горем.
   - Выйдете вы за меня замуж или нет, но только вы хорошая девочка, Бекки, и я ваш друг, запомните это, - заключил сэр Питт и, надев свою траурную шляпу, вышел из комнаты, к великому облегчению Ребекки. Ясно было, что ее тайна осталась не открытой для мисс Кроули, и Ребекка могла воспользоваться краткой передышкой.
   Приложив платок к глазам и отмахнувшись от услуг честной Бригс, которая собиралась было последовать за ней наверх, она поднялась к себе в комнату. Тем временем Бригс и мисс Кроули, обе в состоянии величайшего возбуждения, принялись обсуждать странное событие; Феркин же, не менее взволнованная, нырнула в кухонные сферы, где разгласила о происшедшем всему тамошнему обществу, как мужскому, так и женскому. Эта новость так поразила миссис Феркин, что она сочла необходимым отписать о ней с вечерней же почтой, свидетельствуя "свое нижайшее почтение миссис Бьют Кроули и пасторскому семейству... а сэр Питт приезжал сюда и сделал предложение мисс Шарп, а она отказала ему, и все очень удивляются".
   Обе дамы, усевшись в столовой (куда достойная мисс Бригс, к своему великому восхищению, была снова допущена для доверительного разговора со своей благодетельницей), не могли вдоволь надивиться предложению сэра Питта и отказу Ребекки. Бригс весьма проницательно намекнула, что тут обязательно должно быть какое-нибудь препятствие в виде прежней привязанности, иначе ни одна молодая здравомыслящая женщина не отвергла бы столь выгодного предложения.
   - А вы сами, Бригс, приняли бы его, конечно? - любезно осведомилась мисс Кроули.
   - Разве я не приобрела бы тогда права назваться сестрой мисс Кроули? - ответила Бригс с робкой уклопчивостью.
   - А ведь, в сущности, из Бекки вышла бы прекрасная леди Кроули! - заметила мисс Кроули (растроганная отказом девушки, она проявляла терпимость и великодушие теперь, когда никто уже не требовал от нее жертв). - Она смышленая девушка (у нее больше ума в одном мизинчике, чем во всей вашей голове, бедная моя Бригс). Манеры у нее стали великолепные, после того как я их отшлифовала. Она - Монморанси, Бригс, а кровь все-таки сказывается, хоть я лично плюю на это. И она сумела бы поставить себя среди этих напыщенных, глупых хэмпширцев куда лучше, чем та несчастная дочь торговца железом.
   Бригс, по своему обыкновению, поддакнула, и затем собеседницы стали обсуждать вопрос о предполагаемой "прежней привязанности".
   - Вам, бедным одиноким созданиям, трудно обойтись без какого-нибудь дурацкого увлечения, - заметила мисс Кроули. - Да вот и вы, разве не были влюблены в учителя чистописания (не ревите, Бригс, вечно вы ревете, он от этого не воскреснет)? Я думаю, что несчастная Бекки тоже оказалась сентиментальной дурочкой... и какой-нибудь аптекарь, домоправитель, живописец, молодой викарий, вообще кто-нибудь в этом роде...
   - Бедняжка, бедняжка! - сказала Бригс, мысленно возвращаясь на двадцать четыре года вспять, к чахоточному молодому учителю чистописания, чей русый локон и чьи письма, прекрасные в своей неразборчивости, она благоговейно хранила у себя наверху в старой конторке. - Бедняжка, бедняжка! - повторила Бригс. Снова она была восемнадцатилетней девушкой со свежими щечками, сидела в церкви во время вечерней службы, и оба они с чахоточным учителем чистописания пели дрожащими голосами псалмы по одному молитвеннику.
   - После такого поступка Ребекки, - с энтузиазмом заявила мисс Кроули, - наше семейство обязано что-нибудь для нее сделать. Выведайте, кто ее предмет, Бригс. Я помогу ему обзавестись аптекою и стать на ноги. Или прикажу написать мой портрет. А то поговорю о нем с моим родственником епископом... И дам Ребекке приданое; мы сыграем свадьбу. Бригс, вы займетесь устройством завтрака и будете подружкой невесты.
   Бригс объявила, что это будет восхитительно, клятвенно заверила, что ее дорогая мисс Кроули всегда была добра и великодушна, и побежала наверх, в спальню Ребекки, утешить ее и поболтать о предложении, об отказе и причинах последнего. А заодно намекнуть о благих намерениях мисс Кроули и выпытать, кто тот джентльмен, который завладел сердцем мисс Шарп.
   Ребекка была очень ласкова, очень нежна и растрогана. Она отозвалась с благодарной горячностью на участливое отношение к ней Бригс, призналась, что у нее есть тайная привязанность, восхитительная тайна. (Какая жалость, что мисс Бригс не пробыла еще с полминутки у замочной скважины!) Может быть, Ребекка сказала бы и больше, но через пять минут после мисс Бригс в комнату Ребекки пожаловала сама мисс Кроули - неслыханная честь! Нетерпение ее одолело, она не в состоянии была дольше ждать свою медлительную посланницу. И вот она явилась самолично и приказала Бригс удалиться из комнаты. Похвалив благоразумие Ребекки, она осведомилась о подробностях свидания и предшествовавших обстоятельствах, приведших сэра Питта к столь неожиданному шагу. Ребекка сказала, что она уже давно имела случай заметить расположение, которым удостаивал ее сэр Питт (поскольку у него была привычка обнаруживать свои чувства весьма откровенным и непринужденным образом), но возраст баронета, его положение и склонности таковы, что они делают брак с ним совершенно немыслимым, не говоря уже о других причинах частного свойства, изложением коих ей не хотелось бы сейчас утруждать мисс Кроули. Да и вообще, может ли сколько-нибудь уважающая себя и порядочная женщина выслушивать признания вздыхателя в момент, когда еще не преданы земле останки его скончавшейся супруги?
   - Вздор, моя милая, вы никогда бы ему не отказали, не будь тут замешан кто-то другой, - заявила мисс Кроули, сразу приступая к делу. - Расскажите мне про ваши причины частного свойства. Какие у вас причины частного свойства? Тут кто-то замешан. Кто же тронул ваше сердце?
   Ребекка опустила глазки долу и призналась, что это так и есть.
   - Вы отгадали верно, дорогая леди, - сказала она нежным, задушевным голосом. - Вас удивляет, что у бедного одинокого существа может быть привязанность, не правда ли? Но я никогда не слыхала, чтобы бедность ограждала от этого. Ах, если бы это было так!
   - Мое дорогое дитя! - воскликнула мисс Кроули, всегда готовая впасть в сентиментальную слезливость. - Значит, наша страсть не встречает ответа? Неужели мы томимся втайне? Расскажите мне все и позвольте вас утешить.
   - Ах, если бы вы могли меня утешить, дорогая леди! - ответила Ребекка тем же печальным голосом. - Право, право же, я нуждаюсь в утешении!
   И она положила головку на плечо к мисс Кроули и заплакала так естественно, что старая леди, поневоле растрогавшись, обняла Ребекку почти с материнской нежностью, сказала ей много успокоительных слов, уверяя ее в своей любви и расположении, клялась, что привязана к ной, как к дочери, и сделает все, что только будет в ее власти, чтобы помочь ей.
   - А теперь, моя дорогая, скажите, что он? Не брат ли этой хорошенькой мисс Седли? Вы упоминали о какой-то истории с ним. Я приглашу его сюда, моя дорогая, и он будет ваш, обязательно будет ваш.
   - Не расспрашивайте меня сейчас, - сказала Ребекка. - Вы скоро все узнаете. Право, узнаете. Милая, добрая мисс Кроули! Дорогой мой друг, если я могу вас так называть!
   - Конечно, можете, дитя мое, - отвечала старая леди, целуя ее,
   - Сейчас я не в силах говорить, - прорыдала Ребекка, - я слишком несчастна. Но только любите меня всегда... Обещайте, что будете всегда меня любить! - И среди взаимных слез - ибо волнение младшей женщины передаюсь старшей - мисс Кроули торжественно дала такое обещание и покинула свою маленькую протеже, благословляя ее и восхищаясь ею, как чудным, бесхитростным, мягкосердечным, нежным, непостижимым созданием.
   И вот Ребекка осталась одна, чтобы подумать о внезапных и удивительных событиях дня, о том, что произошло и что могло произойти. Какие же, по вашему мнению, были у мисс... - простите, у миссис Ребекки - причины частного свойства? Если несколькими страницами выше автор этой книги притязал на право заглядывать украдкой в спальню мисс Эмилии Седли. чтобы со всеведением романиста рассказать о нежных муках и страстях, обступивших ее невинное изголовье, то почему бы ему не объявить себя также и наперсником Ребекки, поверенным ее тайн и хранителем печати ее святая святых?
   Так вот, Ребекка прежде всего дала волю искренним и горьким сожалениям о том, что счастье наконец-то постучалось к ней в дверь, а она была вынуждена от него отказаться. Эту естественную печаль, наверное, разделит с Ребеккой всякий здравомыслящий читатель. Какая добрая мать не пожалеет бедную бесприданницу, которая могла бы стать миледи и иметь свою долю в ежегодном доходе в четыре тысячи фунтов? Какая благовоспитанная леди из подвизающихся на Ярмарке Тщеславия не посочувствует трудолюбивой, умной, достойной всяческой похвалы девушке, получающей такое почетное, такое выгодное и соблазнительное предложение как раз тогда, когда уже вне ее власти принять его? Я уверен, что разочарование нашей приятельницы Бекки заслуживает всяческого сочувствия и обязательно его возбудит.
   Помню, я как-то и сам был на Ярмарке, на званом вечере. Я заметил среди гостей старою мисс Тодди, обращавшую на себя внимание тем, как она лебезила и заискивала перед маленькой миссис Брифлес, женой адвоката, которая, правда, очень хорошего рода, но, как нам всем известно, бедна до того, что уж беднее и быть нельзя. В чем же заключается, спрашивал я себя, причина такого раболепия? Получил ли Брифлес место в суде графства или его жене досталось наследство? Мисс Тодди сама рассеяла мои недоумения с тон откровенностью, какая отличает ее во всем.
   - Видите ли, - сказала она, - миссис Брифлес приходится внучкой сэру Джону Рэдхенду, который так заболел в Челтнеме, что не протянет и полугода. Папаша миссис Брифлес вступает в права наследства, а следовательно, как вы сами понимаете, она станет дочерью баронета.
   И Тодди пригласила Брнфлеса с женой отобедать у нее на следующей же неделе.
   Если одна возможность стать дочерью баронета может доставить даме столько почестей в свете, то как же мы должны уважать скорбь молодой женщины, утративший случай сделаться женой баронета! Кто мог думать, что леди Кроули так скоро умрет! "Она принадлежала к числу тех болезненных женщин, которые могут протянуть и добрый десяток лет, - размышляла про себя Ребекка. - А я могла бы стать миледи! Могла бы вертеть этим стариком, как мне заблагорассудится. Могла бы отблагодарить миссис Бьют за ее покровительство и мистера Питта за его несносную снисходительность. Я велела бы заново обставить и отделать городской дом. У меня был бы самый красивый экипаж во всем Лондоне и ложа в опере. И меня представили бы ко двору в ближайшем же сезоне..." Все это могло бы осуществиться, а теперь... теперь все было полно сомнений и неизвестности.
   Однако Ребекка была слишком решительной и энергичной молодой особой, чтобы долго предаваться напрасной печали о непоправимом прошлом. А потому, посвятив ему надлежащую долю сожалений, она благоразумно обратила все свое внимание на будущее, которое в эту минуту было для нее много важнее, и занялась обзором своего положения и связанных с ним сомнений и надежд.
   Прежде всего она замужем - это очень важное обстоятельство. Сэру Питту оно известно. Признание вырвалось у нее не потому, что она была застигнута врасплох, - скорее ее побудил к этому внезапно мелькнувший у нее расчет. Рано или поздно ей нужно будет открыться, так почему не сейчас? Тот, кто не считал для себя зазорным сделать ее своей супругой, не должен возражать против нее как против своей невестки. Но как отнесется к такому известию мисс Кроули - вот в чем вопрос. Некоторые опасения на этот счет у Ребекки были, но она помнила все то, что мисс Кроули говорила по этому поводу: открытое презрение старой леди к вопросу о происхождении; ее смелые либеральные взгляды; ее романтические наклонности; ее страстную привязанность к племяннику и неоднократно выраженные добрые чувства к самой Ребекке. Она так его любит, думалось Ребекке, что все ему простит. Она так привыкла ко мне, что без меня ей будет трудно, я в этом уверена. Когда все выяснится, произойдет сцена, будет истерика, страшная ссора, а затем наступит великое примирение. Во всяком случае, что пользы откладывать? Жребий брошен, и теперь ли, завтра ли - все равно. И вот, решив, что мисс Кроули нужно поставить обо всем в известность, молодая особа принялась размышлять о том, как сделать это получше. Встретить ли ей лицом к лицу бурю, которая обязательно разразится, или же обратиться в бегство и переждать, пока первый бешеный порыв не уляжется? В состоянии такого раздумья Ребекка написала следующее письмо:
  
  
   "Мой бесценный друг!
  
   Роковая минута, которую мы так часто предвидели в наших разговорах, наступила. Моя тайна известна - наполовину. Я думала и передумывала, пока не пришла к выводу, что настало время открыть все. Сэр Питт явился ко мне сегодня и сделал мне - что бы ты думал? - формальное предложение. Вот неожиданный пассаж! Бедная я, бедная! Могла бы стать леди Кроули. Как обрадовалась бы миссис Бьют, да и ma tante {Моя тетушка (франц.).} если бы я заняла положение выше ее! Я могла бы стать кому-то маменькой, а не...
   О, я трепещу, трепещу при мысли о том, что скоро все раскроется!
   Сэр Питт знает теперь, что я замужем, но, видимо, не слишком огорчен, так как ему неизвестно, кто мой муж. Ma tante чуть ли не сердится, что я отказала ему. Но она - сама доброта и любезность - соблаговолила сказать, что я была бы хорошей женой сэру Питту, и клялась, что станет матерью для твоей маленькой Ребекки. Нужно ли нам опасаться чего-либо, кроме минутной вспышки гнева? Не думаю. Более того, я уверена, что нам ничто не грозит. Она так к тебе благоволит (гадкий, негодный ты сорванец!), что все простит тебе. А я положительно верю, что следующее место в ее сердце принадлежит мне и что без меня она будет просто несчастной. Милый друг! Что-то говорит мне, что мы победим. Ты оставишь свой противный полк, бросишь игру и скачки и станешь пай-мальчиком. Мы будем жить на Парк-лейн, и ma tante завещает нам все свои деньги.
   Я постараюсь выйти завтра гулять в три часа в обычное место. Если мисс Б. будет сопровождать меня, приходи к обеду, принеси ответ и вложи в третий том проповедей Портиаса. Но, во всяком случае, приходи к своей
   Р.
  
   Мисс Элизе Стайлс. По адресу
   мистера Барнета, седельщика,
   Найтсбридж".
  
   Я уверен, что не найдется ни одного читателя этой маленькой повести, у которого не хватило бы проницательности догадаться, что мисс Элиза Стайлс, заходившая за этими письмами к седельщику (по словам Ребекки, это была ее старая школьная подруга, с которой они за последнее время возобновили оживленную переписку), носила медные шпоры и густые вьющиеся усы и была, конечно, не кем иным, как капитаном Родоном Кроули.
  

ГЛАВА XVI

Письмо на подушечке дли булавок

  
   Как они поженились, это ровно никого не касается. Что могло помешать совершеннолетнему капитану и девице, достигшей брачного возраста, выправить лицензию и обвенчаться в любой лондонской церкви? Всякий знает, что если женщина чего-нибудь захочет, то непременно поставит на своем. Мне думается, что в один прекрасный день, когда мисс Шарп отправилась на Рассел-сквер провести утро со своей милой подружкой мисс Эмилией Се дли, вы могли бы увидеть некую особу, весьма похожую на Ребекку, входящей в одну из церквей Сити в сопровождении джентльмена с нафабренными усами, который через четверть часа проводил свою даму до поджидавшей ее наемной кареты, - и что все это означало не что иное, как скромную свадьбу.
   Да и кто из живущих станет отрицать безусловное право джентльмена жениться на ком угодно, судя по тому, что мы ежедневно наблюдаем? Сколько умных и ученых людей женились на своих кухарках! Разве сам лорд Элдон, рассудительнейший человек, не увез свою невесту тайком? Разве Ахилл и Аякс не были влюблены в своих служанок? И можем ли мы ждать от тяжеловесного драгуна, наделенного сильными желаниями и карликовым мозгом, никогда не умевшего владеть своими страстями, чтобы он внезапно взялся за ум и перестал любой ценой добиваться исполнения прихоти, которая засела ему в голову? Если бы люди заключали только благоразумные браки, какой урон это нанесло бы росту народонаселения на земле!
   На мой взгляд, брак мистера Родона был, пожалуй, одним из самых честных поступков, какие нам придется отметить в той части биографии этого джентльмена, которая связана с настоящим повествованием. Никто не скажет, что недостойно человека увлечься женщиной или, увлекшись, жениться на ней. А удивление, восторг, страсть, безграничное доверие и безумное обожание, какими этот рослый воин мало-помалу начал проникаться к маленькой Ребекке, - все это чувства, которые - во всяком случае, по мнению дам - скорее делают ему честь. Когда Ребекка пела, каждая нота заставляла трепетать его ленивую душу и отдавалась в его грузном теле. Когда она говорила, он напрягал все силы своего ума, чтобы внимать и удивляться. Если она бывала в шутливом настроении, он долго иереварнвал ее шутки и лишь полчаса спустя, уже на улице, начинал громко хохотать над ними - к изумлению своего грума, сидевшего рядом с ним в тильбюри, или товарища, с которым он катался верхом на Роттен-роу.
   Ее слова были для него вещаниями оракула, самый пустячный ее поступок носил отпечаток непогрешимой мудрости и такта. "Как она поет! Как рисует! - думал он. - Как она справилась с этой норовистой кобылой в Королевском Кроули!" И он говаривал Ребекке восхищенно:
   - Ей-богу, Век, тебе бы быть главнокомандующим или архиепископом Кентерберийским, клянусь честью!
   И разве это такой редкий случай? Разве мы не видим повседневно добродушных Геркулесов, держащихся за юбки Омфал, и огромных бородатых Самсонов, лежащих у ног Далил?
   И вот, когда Бекки сообщила Родону, что великая минута наступила и пора действовать, он выразил такую же готовность слушаться ее приказа, с какою пустился бы со своим эскадроном в атаку по команде полковника.
   Ему не понадобилось вкладывать письмо в третий том Портпаса. На следующий день Ребекка легко нашла способ отделаться от своей спутницы Бригс и встретиться со своим верным другом в "обычном месте". За ночь она все обдумала и сообщила Родону результат своих решений. Конечно, он был на все согласен, а также уверен, что все обстоит отлично, что ее предложение лучшее из всех возможных, что мисс Кроули обязательно смягчится со временем, или "утихомирится", как он выразился. Если бы Ребекка пришла к противоположному решению, он принял бы его также безоговорочно. "У тебя хватит ума на нас обоих, Бек, - говорил он, - ты наверняка выручишь нас из беды. Я не знаю никого, кто мог бы с тобой сравниться, а я на своем веку встречал немало пройдох". И с этим нежным признанием, в котором заключался его символ веры, уязвленный любовью драгун распростился с Ребеккой и отправился приводить в исполнение свою часть плана, который Ребекка составила для них обоих.
   План этот состоял в найме скромной квартирки для капитана и миссис Кроули в Бромптоне или вообще по соседству с казармами. Дело в том, что Ребекка решила - и, по нашему мнению, весьма благоразумно - бежать. Родон был вне себя от счастья, он склонял ее к этому уже несколько недель. Со всем пылом любви помчался он нанимать квартиру и с такой готовностью согласился платить две гинеи в неделю, что квартирная хозяйка пожалела, что запросила мало. Он заказал фортепьяно, закупил пол-оранжереи цветов и кучу всяких вкусных вещей. Что же касается шалей, лайковых перчаток, шелковых чулок, золотых французских часиков, браслетов и духов, то он послал их на квартиру с расточительностью слепой любви и неограниченного кредита. Облегчив душу подобным излиянием щедрости, он отправился в клуб и там пообедал, с волнением ожидая великого часа.
   События предыдущего дня - благородное поведение Ребекки, отклонившей столь выгодное предложение, тайное несчастье, тяготевшее над нею, кротость и безропотность, с какими она сносила превратности судьбы, - еще больше расположили к ней мисс Кроули. Такого рода события, как свадьба, отказ или предложение, всегда приводят в трепет женское население дома и пробуждают все истерические наклонности представительниц прекрасного пола. В качестве наблюдателя человеческой природы я регулярно посещаю в течение сезона светских свадеб церковь св. Георга, близ Ганновер-сквер. И хотя я никогда не видал, чтобы кто-либо из мужчин, друзей жениха, проливал слезы или чтобы приходские сторожа и церковнослужители проявляли хоть малейшие признаки расстройства чувств, но зато сплошь и рядом можно увидеть, как женщины, не имеющие никакого касательства к происходящему торжеству, - старые дамы, давно вышедшие из брачного возраста, дородные матроны средних лет, обремененные большим семейством, не говоря уж о хорошеньких молоденьких созданиях в розовых шляпках (они ожидают своего производства в высший чин и потому, естественно, интересуются церемонией), - так вот, говорю я, вы можете сплошь и рядом увидеть, как присутствующие женщины проливают слезы, рыдают, сморкаются, прячут лица в крошечные бесполезные носовые платочки, и все - и старухи, и молодые - вздыхают от глубины души. Когда мой друг, щеголь Джон Пимлико, вступал в брак с очаровательной леди Белгрейвией Грин-Паркер, все так волновались, что даже маленькая, перепачканная нюхательным табаком старушка, присматривавшая за церковными скамьями и проводившая меня на место, заливалась слезами. "А почему? - спросил я себя. - Ведь ее-то не выдают замуж".
   Словом, после истории с сэром Питтом мисс Кроули и Бригс предавались безудержной оргии чувств, и Ребекка стала для них предметом нежнейшего интереса. В ее отсутствие мисс Кроули утешалась чтением самого сентиментального ром ли нашихъ прегрѣшеній бываютъ наши же ближайшіе родственники. Для осужденія Раудона Кроули достаточно бы было одной истины, не принимая излишняго злословія, распущеннаго со стороны его друзей.
   Для лучшаго исполненія своихъ предначертаній, мистриссъ Бютъ не доставало свѣдѣній относительно Ребекки; но и за тѣмъ не стало дѣло. Эта неутомимая послѣдовательница истины, отдавши строгія приказанія отказывать всѣмъ посланнымъ и не принимать никакихъ писемъ отъ Раудона Кроули, взяла карету миссъ Кроули и отправилась къ своему незабвенному и старому другу миссъ Пинкертонъ, въ домъ Минервы, на Чизвикскомъ бульварѣ. Она сообщила тамъ объ обольщеніи Раудона Кроули миссъ Ребеккою Шарпъ и въ замѣнъ получила разныя старинныя подробности относительно происхожденія и исторіи маленькой гувернантки. Другъ лексикографа имѣлъ о ней обширныя свѣдѣнія. Миссъ Джемимѣ было приказано принести письма и росписки покойнаго рисовальнаго учителя. Изъ нихъ нѣкоторыя были изъ трактировъ; въ другихъ онъ просилъ о помощи; иныя были наполнены благодарностію къ чизвикскимъ дамамъ, за ласковый пріемъ Ребекки; въ послѣднемъ документѣ, вышедшемъ изъ подъ пера умирающаго артиста, Ребекка, какъ беззащитная сирота, поручалась покровительству миссъ Пинкертонъ. Въ коллекціи находились и дѣтскія письма Ребекки, содержаніе которыхъ заключалось къ испрашиваемой для отца помощи или въ изъявленіи благодарности. Если вамъ вздумается искать на Ярмаркѣ Тщеславія сатиръ, то вы нигдѣ ихъ не найдете лучше, какъ только въ однихъ письмахъ. Возьмите пучокъ переписки съ вашимъ искреннимъ другомъ, которая велась десятокъ лѣтъ тому назадъ,-- вашего задушевнаго друга, котораго вы ненавидите теперь. Взгляните на связку писемъ отъ вашей сестры,-- о! какъ вы были привязаны къ ней до ссоры за наслѣдство изъ-за какихъ нибудь двадцати гиней! Разсмотрите царапины вашего сына, котораго самолюбивая непокорность сокрушила ваше сердце; наконецъ прочтите кипу вашихъ собственныхъ посланій, отъ которыхъ такъ и вѣетъ пламенной любовью и вѣчною привязанностію, и которыя возвращены вамъ обожаемымъ предметомъ по случаю замужства за набоба,-- предметомъ, о которомъ вы столько же заботитесь теперь, какъ объ индѣйской королевѣ. Клятвы, любовь, обѣщанія, сердечныя тайны, признательность -- какъ странно читать ихъ спустя нѣсколько времени! На Ярмаркѣ Тщеславія непремѣннымъ закономъ должно постановить, чтобъ всѣ письменные документы (исключая коммерческихъ векселей), послѣ извѣстнаго промежутка времени, предавались всесожженію. Всѣ шарлатаны и мизантропы, которые увѣдомляютъ насъ о неизгладимыхъ чернилахъ, должны погибнуть вмѣстѣ съ своими открытіями. Лучшими чернилами на Ярмаркѣ Тщеславія могутъ быть приняты только тѣ, которыя дня черезъ два совершенно исчезаютъ и оставляютъ бумагу чистою и бѣлою, такъ что вы можете писать на ней что нибудь другое.
   Неутомимая мистриссъ Бютъ отправилась отъ миссъ Пинкертонъ за дальнѣйшими открытіями за счетъ фамиліи Шарпъ въ Греческую улицу, на квартиру, которую нанималъ когда-то покойный живописецъ. На стѣнахъ небольшой комнаты и теперь еще висѣли два портрета: женскій въ шолковомъ платьѣ и мужской съ мѣдными пуговицами; это была работа мистера Шарпъ и вмѣстѣ дань за слѣдуемыя съ него квартирныя деньги. Мистриссъ Стоксъ, хозяйка дома, была словоохотная женщина и разсказала все, что знала о мистерѣ Шарпъ. Разсказывала, какъ онъ былъ безпеченъ и бѣденъ, добродушенъ и забавенъ, какъ преслѣдовали его полицейскіе коммисары и кредиторы, и какъ, къ ужасу хозяйки, онъ не вѣнчался на своей женѣ, пока послѣдняя не захворала безнадежно; какая у него была лукавая дочь, какъ эта дѣвочка заставляла хохотать цѣлыя собраніи артистовъ,-- какъ она бѣгала за джиномъ въ погребъ. Короче сказать, мистриссъ Бютъ собрала огромный запасъ свѣдѣній о происхожденіи, воспитаніи и поведеніи Ребекки.
   Изъ всѣхъ этихъ источниковъ былъ составленъ для миссъ Кроули краткій, но ясный докладъ. Мистриссъ Раудонъ Кроули была дочь оперной дѣвчонки. Она сама танцовала. Она пила вмѣстѣ съ отцомъ своимъ джинъ, и проч. и проч. Она была погибшая женщина, вышедшая замужъ за погибшаго мужчину. Изъ этой коротенькой, но интересной повѣсти, сочиненія мистриссъ Бютъ, можно было извлечь слѣдующее нравоученіе: развратъ этой четы неизлечимъ, и никакой добропорядочный человѣкъ не долженъ съ ней знаться.
   Всѣ эти матеріалы, собранные мистриссъ Бютъ, служили провизіей и военными снарядами для укрѣпляемаго дома миссъ Кроули, которому, по ея мнѣнію, предстояла неизбѣжная осада соединенныхъ силъ Раудона Кроули и его Супруги.

-----

   Одну только ошибку она сдѣлала въ своихъ распоряженіяхъ, а именно, что мистриссъ Бютъ была слишкомъ усердна и устроивала все черезчуръ хорошо. Безъ всякаго сомнѣнія, она повергла миссъ Кроули еще въ большую немочь, и хотя больная старуха покорялась ея власти, но съ такимъ утомленіемъ и тяжестью, что бѣдная, жертва выжидала перваго благопріятнаго случая, чтобъ освободиться отъ нея.
   Мистриссъ Бютъ, съ своей стороны, утомившись едва не до полусмерти попеченіями о больной невѣсткѣ, рѣшилась высказать свои жертвы и слѣдствія ихъ постоянному доктору ихъ дома, мистеру Кломпу.
   -- Я увѣрена, любезный мистеръ Кломпъ, говорила она: -- что болѣе моихъ усилій нельзя требовать для возстановленія нашей дорогой больной, которую неблагодарность ея племянника едва не погубила. Я не обращаю вниманія на свои личныя безпокойства: я готова жертвовать собой для поправленія ея здоровья.
   -- Признаюсь вамъ, ваша преданность меня удивляетъ, отвѣчалъ мистеръ Кломпъ:-- но....
   -- Съ того времени, какъ я пріѣхала сюда, мнѣ ни разу не удалось еще порядочно сомкнуть глаза. Исполняя обязанность родственницы, я вовсе не обращаю вниманія ни на сонъ, ни на здоровье, ни на покой. Когда мой бѣдный Джемсъ лежалъ въ оспѣ, неужели вы думаете, что я передала его попеченію какой нибудь наемной няньки? Никогда.
   -- Вы поступили какъ должно превосходной матери, это дѣлаетъ вамъ честь, сударыня; но...
   -- Да, это правда: какъ мать семейства и какъ жена англійскаго священника, я съ покорностію признаю, что мои правила во всѣхъ отношеніяхъ, превосходны, говорила мистриссъ Бютъ, съ торжественнымъ убѣжденіемъ: -- и пока еще природа поддерживаетъ меня, никогда.... никогда, мистеръ Кломпъ, я не рѣшусь отступить отъ принятой на себя обязанности. Ахъ, мистеръ Кломпъ! я опасаюсь, я знаю, что больная наша нуждается не только въ тѣлесной, но и душевной помощи.
   -- Я съ своей стороны долженъ замѣтить вамъ, сударыня, тутъ рѣшительно (Кломпъ опять былъ прерванъ сладенькой улыбкой).... Я съ своей стороны долженъ замѣтить вамъ, сударыня, судя по вашему мнѣнію, которое во всякомъ случаѣ дѣлаетъ вамъ честь, вы напрасно такъ тревожитесь о вашемъ общемъ другѣ и жертвуете такъ расточительно своимъ здоровьемъ.
   -- Я готова положить жизнь свою за всякаго изъ родственниковъ моего мужа, прервала мистриссъ Бютъ.
   -- Да, сударыня, если понадобится; но въ настоящемъ случаѣ мы не хотимъ, чтобъ мистриссъ Бютъ Кроули сдѣлалась мученицей, храбро возразилъ мистеръ Кломпъ; -- я и докторъ Сквилсъ вмѣстѣ разсуждали о состояніи здоровья миссъ Кроули и находимъ, что болѣзнь ея не болѣе какъ нервическій припадокъ -- всегдашнее слѣдствіе семейныхъ непріятныхъ происшествій.
   -- О, да погибнетъ ея злой племянникъ! воскликнула мистриссъ Бютъ.
   -- Да, онъ разстроилъ ее, а вы, сударыня, явились, какъ настоящій ангелъ-хранитель, облегчить ее отъ бремени постигшаго несчастія. Что дѣлать! все можетъ быть. Однако, я и докторъ Сквилсъ думаемъ, что состояніе больной вовсе не требуетъ такого строгаго заточенія въ постели. Она разстроена, положимъ; но, оставаясь въ постели, это разстройство можно еще болѣе увеличить. Ей необходимо нужны свобода, свѣжій воздухъ и развлеченіе: это самыя лучшія средства въ нашей фармакопеѣ, говорилъ мистеръ Кломпъ, улыбаясь и выказывая рядъ бѣлыхъ прекрасныхъ зубовъ; -- убѣдите ее, во первыхъ, встать, потомъ постарайтесь чѣмъ нибудь развеселить ее, и наконецъ посовѣтуйте ей дѣлать почаще прогулки, и, повѣрьте мнѣ, почтеннѣйшая мистриссъ Бютъ Кроули, что наша паціентка оправится въ самое непродолжительное время, и на вашихъ щекахъ, по прежнему, явятся розы.
   -- Я согласна съ вами, мистеръ Кломпъ, но опасаюсь одного, что случайная встрѣча съ ея племянникомъ въ паркѣ, гдѣ онъ гоняетъ лошадей, можетъ навести ей рѣшительный ударъ, и тогда уже никакія ваши средства не въ состояніи будутъ помочь несчастной. Она не должна ни выходить, ни выѣзжать -- по крайней мѣрѣ, мнѣ не хочется того -- пока она будетъ находиться на моемъ попеченіи. Что же касается до моего здоровья, то нечего безпокоиться о немъ. Я съ радостію отдаю его. Я приношу его на алтарь моей обязанности.
   -- А моя обязанность заставляетъ сказать вамъ, сударыня, возразилъ мистеръ Кломпъ довольно грубо; -- что я не хочу отвѣчать за ея жизнь, если она долѣе будетъ оставаться въ своей душной, темной комнатѣ. Нервы миссъ Кроули такъ слабы, что того и гляди, что вамъ придется потерять ее; и если вы желаете, чтобъ капитанъ Кроули былъ ея наслѣдникъ, то откровенно предупреждаю васъ, что вы какъ нельзя лучше услуживаете ему въ томъ.
   -- Праведный Боже! неужели ея жизнь въ опасности? вскрикнула мистриссъ Бютъ.-- Мистеръ Кломпъ, почему же вы не объявили мнѣ раньше?
   Вечеромъ, наканунѣ того же дня, мистеръ Кломпъ и докторъ Сквилсъ держали консиліумъ, относительно болѣзни миссъ Кроули, за бутылкою вина, въ домѣ сэра Лапинъ Варрена.
   -- Откуда взялась у старой Кроули эта гэмишейрская гарпія? замѣтилъ Сквилсъ -- мадера-то чудно хороша.
   -- И какой дуракъ этотъ Раудонъ Кроули, отвѣчалъ Клоилъ: -- лучшаго не могъ придумать, какъ жениться на гувернанткѣ! Впрочемъ, въ ней есть много хорошаго.
   -- Зеленые глазки, бѣлая кожа, статный видъ, прекрасныя формы, замѣтилъ Сквилсъ: дѣйствительно въ ней есть много хорошаго, и все же Раудонъ дуракъ.
   -- Дуракомъ и былъ всегда, отвѣчалъ аптекарь.
   -- Безъ сомнѣнія, старая дѣва потому и отталкиваетъ его отъ себя, сказалъ докторъ и, послѣ минутнаго молчанія, прибавилъ: -- конечно, послѣ этого какъ ей не огорчаться,
   -- Гм! огорчаться, говорилъ мистеръ Клемпъ: -- а мнѣ бы очень не хотѣлось видѣть этихъ огорченій. Двѣсти фунтовъ въ годъ поневолѣ наставятъ позаботиться о ней.
   -- Эта гэмпшейрская баба убьетъ ее въ теченіи двухъ мѣсяцевъ. Да, мой милый Кломпъ, непремѣнно убьетъ, если только она останется при ней еще подолѣе, сказалъ докторъ Сквилсъ -- старуха толстая, полнокровная, слабонервная, біеніе сердца, давленіе на мозгъ, апоплексія и смерть. Вонъ ее изъ постели, изъ дому вонъ, на чистый воздухъ, и какъ можно скорѣе.
   Вотъ почему достойный нашъ аптекарь говорилъ такъ откровенно съ мистриссъ Бютъ Кроули.
   Имѣя старую леди совершенно на своихъ и въ своихъ рукахъ, мистриссъ Бютъ не разъ приступала къ ней съ намѣреніемъ заставить ее перемѣнить духовную. Ори подобныхъ предложеніяхъ боязнь смерти сильнѣе дѣйствовала на миссъ Кроули, и мистриссъ Бютъ ясно видѣла, что для достиженія цѣли ей непремѣнно должно прежде всего поднять упавшій духъ своей паціентки.
   "Попробовать прокатить ее по окрестностямъ Лондона, думала сестра милосердія: -- я слышала, что нѣтъ ничего въ свѣтѣ живописнѣе ихъ".
   И тутъ она почуствовала непреодолимое влеченіе къ Гэмпстэду, Горнзи, находила, что и Долвичъ имѣетъ свои прелести. Посадивъ свою жертву въ карету, мистриссъ Бютъ потащила ее къ этимъ деревенскимъ мѣстамъ и старалась всѣми силами прикрашивать маленькія путешествія разговорами о Раудонѣ и его женѣ, и небылицами, возбуждавшими негодованіе къ отринутой четѣ.
   Мистриссъ Бютъ, кажется, черезчуръ туго натягивала струны. При всемъ ея желаніи поселить въ миссъ Кроули отвращеніе къ непокорному племяннику, ей, однакожъ, это не удавалось, и мнимая больная, питая ненависть и тайный ужасъ къ своей мучительницѣ, всѣми силами старалась освободиться отъ нея. Спустя нѣсколько времени послѣ начальныхъ прогулокъ, миссъ Кроули явно возстала противъ поѣздки въ Горнзи. Ей непремѣнно хотѣлось ѣхать въ Паркъ. Мистриссъ Бютъ знала, что навѣрное тамъ будетъ встрѣча съ Раудономъ, и не ошиблась. Однажды, по дорогѣ, идущей вокругъ Парка, показался раудоновъ кабріолетъ; Ребекка сидѣла съ нимъ рядомъ. Враждебный экипажъ заключалъ въ себѣ миссъ Кроули на ея обычномъ мѣстѣ; по лѣвую сторону сидѣла мистриссъ Бютъ; пудель и миссъ Бриггсъ занимали заднее мѣсто. Мииута была самая нервическая. При появленіи знакомой кареты, сердце Ребекки сильно забилось, и когда колесы экипажей поровнялись, она сложила свои руки съ умоляющимъ видомъ и бросила на старую дѣву взглядъ, полный мучительной тоски и преданности, самъ Раудонъ затрепеталъ, и лицо его побагровѣло. Одна только старая Бриггсъ была тронута и выразительно поглядѣла на старыхъ друзей. Мистриссъ Бютъ восхищалась пуделемъ, называла его маленькимъ darling, милымъ zoggy и другими нѣжными именами. Экипажи разъѣхались.
   -- Славно сдѣлано. клянусь Юпитеромъ! сказалъ Раудонъ своей женѣ.
   -- Попробуй еще разикъ, душечка Раудонъ, просила Ребекка нельзя ли, при этомъ разѣ, сцѣпиться колесами? пожалуста.
   Раудонъ не былъ расположенъ къ подобному маневру. При вторичной встрѣчѣ онъ всталъ въ своемъ кабріолетѣ; рука его вытянулась къ шляпѣ, совсѣмъ готовая, снять ее; онъ смотрѣлъ во всѣ глаза. На этотъ разъ лицо миссъ Кроули не было отворочено; она и мистриссъ Бютъ смотрѣли прямо на него: племенникъ былъ срѣзанъ какъ нельзя безжалостнѣе. Онъ опустился на свое мѣсто и, выскочивъ съ своимъ кабріолетомъ изъ барьера, отчаянно полетѣлъ домой.
   Мистриссъ Бютъ торжествовала. Предвидя, что подобныа встрѣчи во всѣхъ отношеніяхъ опасны, она, для лучшаго сохраненія драгоцѣннаго здоровья миссъ Кроули, предложила своей жертвѣ оставить на нѣкоторое время Лондонъ и на первый случай выѣхать хоть въ Брайтонъ.
  

ГЛАВА ХХ.

КАПИТАНЪ ДОББИНЪ ДѢЙСТВУЕТЪ ВЪ КАЧЕСТВѢ ПОСЛАННИКА ОТЪ ГИМЕНЕЯ

   Капитанъ Уильямъ Доббинъ, самъ не зная, какимъ образомъ, сдѣлался посредникомъ, распорядителемъ и устроителемъ супружескаго союза между Джоржемъ Осборномъ и Амеліей. Еслибъ это касалось его особы, то онъ ни за что бы не выполнилъ подобнаго предпріятія. Онъ внутренно сознавался и горько улыбался при мысли, что ему одному изъ цѣлаго свѣта пришлось устроить эту сватьбу. Хотя вести подобные переговоры и составляло для него трудную задачу, но рѣшившись разъ на подвигъ, Доббинъ обыкновеніе шелъ безъ остановки. Кромѣ того, имѣя въ виду, что смерть миссъ Седли неизбѣжна, если она навсегда лишится Джоржа, Доббинъ рѣшился употребить всѣ свои усилія, чтобъ оживить ее.
   Я не стану входить въ подробности свиданія Джоржа и Амеліи,-- свиданія, которое снова привело перваго къ ногамъ своей возлюбленной, и которое было слѣдствіемъ вмѣшательства честнаго Уильяма. Я полагаю, всякое другое сердце, и погрубѣе сердца Джоржа, растаяло бы при видѣ личика Амеліи, обезображеннаго горестью, и при простомъ, но трогательномъ разсказѣ всѣхъ бѣдствій, тяготившихъ душу этой бѣдной дѣвушки. Она не упала въ обморокъ при встрѣчѣ съ Джоржемъ, какъ это дѣлается почти со всѣми нѣжными созданіями: нѣтъ! переполненная чаша горести излилась потокомъ нѣжныхъ, облегчающихъ душу слезъ. Мистриссъ Седли, успокоенная и обрадованная хорошимъ началомъ, сочла за лучшее оставить молодыхъ людей. Эмми, склонившись на руку Джоржа, плакала надъ ней, цаловала ее съ нѣжною покорностію, какъ руку своего лучшаго друга.
   Эта покорность и повиновеніе чрезвычайно трогали и льстили Джоржу Осборну. Душа его втайнѣ трепетала при сознанія своей власти. Печаль и красота трогали его не менѣе самой покорности. Всѣ надежды и сладостныя ощущенія Амеліи, начинавшія уже увядать, снова зацвѣли радужными цвѣтами и разливали всюду яркій свѣтъ. Вы не узнали бы этого сіяющаго радостью личика, которое не далѣе какъ за ночь лежало на подушкѣ, покрытое болѣзненною, безжизненною блѣдностію. Добрая ирландская служанка восхищалась при этой перемѣнѣ, просила позволенія поцаловать личико, вдругъ расцвѣтшее розами счастія. Амелія обвила свою ручку вокругъ шеи дѣвочки и поцаловала ее отъ души, какъ ребенка. Она и въ самомъ дѣлѣ была только немного побольше ребенка. Она спала ту ночь сладкимъ, укрѣпляющимъ сномъ. О, какой источникъ невыразимаго счастія сіялъ при ея пробужденіи въ утреннемъ солнцѣ!
   "Онъ прядетъ и сегодня", думала Амелія. "Я не ошиблась, считая его за лучшаго, за великодушнѣйшаго изъ людей".
   И, дѣйствительно, это было справедливо, по крайней мѣрѣ по имѣнію Джоржа. Онъ считалъ себя за самаго великодушнаго изъ людей и полагалъ, что, женясь на Амеліи, онъ приносилъ великую жертву. Въ то время, какъ Осборнъ и Амелія наслаждались восхитительнымъ tête-à-tête, мистриссъ Седли и капитанъ Доббинъ разсуждали внизу о положеніи дѣлъ и распоряженіи на счетъ будущаго устройства молодыхъ людей. Добрая мать очень опасалась за согласіе мистера Седли на замужство своей дочери съ сыномъ человѣка, который такъ низко, такъ чудовищно поступилъ съ своимъ благодѣтелемъ. Она разсказала длинную исторію о болѣе счастливыхъ дняхъ, когда еще Осборнъ жилъ въ скромномъ убѣжищѣ на Новой дорогѣ, и когда жена его бывало радовалась, получивъ какую нибудь бездѣлушку изъ джозовыхъ дѣтскихъ принадлежностей, которыми мистриссъ Седли снабжала ее при рожденіи одного изъ дѣтей Осборна. Неблагодарность этого человѣка убивала бѣднаго мистера Седли, и онъ никогда, никогда не согласится на этотъ бракъ.
   -- Тогда имъ придется бѣжать, говорилъ Доббинъ: -- и, по необходимости, послѣдовать примѣру капитана Раудона Кроули и миссъ Ребекки.
   Мистриссъ Седли не слыхала еще этой новости; потому, неудивительно, если она поразила ее своею внезапностію. Мистриссъ Бленкинсопъ недаромъ же не довѣряла этой миссъ Ребеккѣ Шарпъ. О какъ надо благодарить Бога, что Джозъ не попался въ ея западню! И она описала при этомъ, извѣстныя уже намъ, любовныя продѣлки между Ребеккой и сборщикомъ податей съ Боггли-Уалла.
   Доббинъ не столько опасался за гнѣвъ мистера Седли, сколько за сомнительное поведеніе угрюмаго стараго негоціанта на Россель-скверѣ, который рѣшительно запретилъ эту женитьбу.
   "Одна только возможность остается Джоржу къ примиренію, думалъ его другъ: -- именно: отличиться въ предстоящей войнѣ. Если его убьютъ, то и ей не пережить. Но если отличіе ему измѣнитъ, что тогда дѣлать?-- У него есть немного денегъ отъ матери, и слышалъ это,-- немного, но достаточно, чтобы купить майоратство; а если и не такъ, онъ можетъ ѣхать въ Канаду или проживать скромненько гдѣ нибудь въ деревнѣ. Съ такимъ спутникомъ, какъ Амелія, и африканскія степи будутъ имѣть свои прелести".
   Странно разсуждалъ этотъ человѣкъ: онъ вовсе не принималъ въ соображеніе недостатокъ средствъ держать хорошенькій экипажъ и по крайней мѣрѣ пару лошадей, не бралъ въ расчетъ доходовъ, на которые можно было бы прилично принимать своихъ друзей.
   Эти тягостныя размышленія приводили Доббина къ заключенію, что сватьбѣ быть должно по возможности скорѣе. Желалъ ли онъ этого чистосердечно самъ, я не берусь рѣшить. Вообще замѣчено, что при кончинѣ нашихъ родныхъ или друзей мы спѣшимъ похоронами, при неизбѣжной разлукѣ -- мы торопимся назначить время отъѣзда. Я знаю только, что мистеръ Доббинъ, принявъ на себя это дѣло, повелъ его чрезвычайно ревностно. Онъ доказывалъ Джоржу необходимость поспѣшнаго дѣйствія, представлялъ ему возможность примиренія съ отцомъ, при первомъ благопріятномъ отзывѣ о его храбрости въ газетѣ. Въ случаѣ же крайности, Доббинъ брался быть посредникомъ между враждующими отцами. Во всякомъ случаѣ, онъ упрашивалъ Джоржа окончитъ дѣло прежде выступленія въ походъ, котораго ожидали со дня на день.
   Преисполненный брачными проектами, съ одобренія и полнаго согласія мистрйссъ Седли, не рѣшавшейся открыть это дѣло своему мужу, мистеръ Доббинъ отправился отъискивать Джона Седли, въ кофейной Гапіока, гдѣ угнетенный скорбью старикъ, со времени закрытія своей конторы, ежедневно присутствовалъ, писалъ и получалъ какія-то письма, таинственно завязывалъ ихъ въ пачки и нѣкоторыя бережно носилъ домой въ карманахъ сюртука. Что можетъ быть печальнѣе занятій, суетливости и загадочности разсорившагося человѣка, -- писемъ богатыхъ людей, которыя онъ вамъ показываетъ, истасканныхъ, засаленныхъ документовъ, обѣщающихъ полдержку и доставляющихъ утѣшеніе, которые онъ раскладываетъ передъ вами и на которыхъ онъ основываетъ свои надежды на возстановленіе погибшаго счастія? Я думаю, мои читатели не разъ встрѣчали на дорогѣ жизни подобныхъ несчастныхъ. Они сажаютъ васъ въ уголокъ, вынимаютъ изъ кармана связку бумагъ, развязываютъ ихъ, берутъ снурочекъ въ губы, выбираютъ и раскладываютъ передъ вами любимые письма; и кто изъ васъ, читатели, незнакомъ съ грустнымъ, внимательнымъ, полубезумнымъ взглядомъ, устремленнымъ на васъ изъ безнадежныхъ очей?
   Доббинъ нашелъ Джона Седли, нѣкогда цвѣтущаго, веселаго и счастливаго, перемѣнившимся именно въ такого человѣка. На его фракѣ, всегда новомъ и опрятномъ, выказывались бѣлые швы и обтертыя пуговицы. Лицо его опало, борода не была брита нѣсколько дней, изъ подъ мѣшковатаго жилета высовывались измятыя манжеты и шейный платокъ. Въ старые дни онъ бывалъ повелителемъ кофеенъ, шумѣлъ, кричалъ и хохоталъ въ нихъ громче всѣхъ; прислуга суетилась около него, угождая малѣйшему его желанію; теперь онъ былъ покоренъ и учтивъ съ грязнымъ Джономъ, подслѣповатымъ лакеемъ, обязанность котораго состояла въ подаваніи посѣтителямъ этого унылаго дома облатокъ, чернилъ и лоскутковъ бумаги. При появленіи Доббина, котораго старый джентльменъ частенько дралъ за уши и угощалъ щелчками, когда тотъ былъ мальчикомъ, и не разъ выбиралъ предметомъ своихъ шутокъ въ зрѣломъ его возрастѣ, Джонъ Седли, при появленіи его, съ замѣшательствомъ протянулъ руку и назвалъ его "сэръ". Чувство стыда и угрызенія совѣсти овладѣло Доббиномъ, при этомъ пріемѣ со стороны раззорившагося человѣка: ему показалось, что и онъ былъ, нѣкоторымъ образомъ, виновникомъ несчастій, унизившихъ до такой степени добраго Седли.
   -- Очень радъ васъ видѣть, капитанъ Доббинъ, сэръ, сказалъ Седли, послѣ нѣсколькихъ скрытныхъ взглядовъ на посѣтителя, котораго военная форма раскрыла нѣсколько пошире прищуренные глаза лакея и разбудила, дремавшую надъ грудой немытыхъ чашекъ, хозяйку дома. -- Здоровы ли почтеннѣйшій альдерменъ и миледи, его супруга, а ваша превосходная матушка, сэръ?
   И говоря "миледи" и "сэръ", онъ взглянулъ на лакея, какъ будто хотѣлъ выразить ему:
   -- Слушай, Джонъ, у меня еще есть друзья съ почестями и репутаціей.
   -- Вѣроятію, вы имѣете какое нибудь дѣло до меня, сэръ? Я долженъ васъ предупредить, что всѣ мои дѣла переданы на руки добрыхъ моихъ пріятелей Дэйля и Спигота. Здѣсь я бываю только по временамъ. Чѣмъ можемъ мы служить для васъ? Не прикажете ли чего я нибудь подать?
   Доббинъ съ большимъ замѣшательствомъ отвѣтилъ, что онъ вовсе не голоденъ и не хочетъ ничего пить, что у него нѣтъ никакихъ особенно важныхъ дѣлъ, что онъ вошелъ сюда единственно затѣмъ, чтобъ узнать о здоровьѣ мистриссъ Седли, и пожать руку стариннаго друга, и прибавилъ съ отчаяннымъ искаженіемъ истины:
   -- Матушка моя здорова, то есть она была очень нездорова.... и теперь выжидаетъ перваго хорошаго дня, чтобъ выѣхать и навѣстить мистриссъ Седли. Здорова ли мистриссъ Седли, сэръ? Надѣюсь, она здорова.
   И онъ остановился. День былъ прекрасный; солнце сіяло какъ нельзя ярче, и Доббинъ не болѣе какъ часъ тому назадъ самъ видѣлся съ мистриссъ Седли, самъ говорилъ съ ней и, прощаясь, оставилъ въ залогъ до своего возвращенія друга своего Осборна наединѣ съ миссъ Амеліей.
   -- Жена моя будетъ весьма рада видѣть вашу маменьку, отвѣчалъ Седли, вытаскивая изъ кармана какія-то бумаги.-- У меня есть очень пріятное письмо отъ вашего батюшки, сэръ, прошу васъ засвидѣтельствовать ему почтеніе. Леди Доббинъ найдетъ новое жилище наше немножко тѣсноватымъ противъ того, въ какомъ мы привыкли принимать своихъ друзей: впрочемъ, оно довольно уютно; а перемѣна воздуха будетъ имѣть благодѣтельное вліяніе на здоровье моей дочери, которая очень захворала въ городѣ. Вы, вѣроятно, сэръ, помните маленькую Эмми? бѣдняжка! она очень страдаетъ.
   Глаза стараго джентльмена бѣгали по сторонамъ при этомъ разговорѣ; по всему видно было, что онъ былъ занятъ совершенно другимъ предметомъ.
   -- Вы военный человѣкъ, продолжалъ онъ: -- я спрашиваю васъ, Билль Доббинъ, могъ ли кто нибудь расчитывать на этого корсиканскаго разбойника? Когда союзные монархи были здѣсь въ прошломъ году, и мы давали имъ обѣдъ въ Сити, и видѣли блестящій Храмъ Согласія, и фейерверки, и китайскій мостъ въ Сентъ-джемскомъ паркѣ, скажите маѣ, сэръ, могъ ли кто предположить, что миръ былъ заключенъ такъ не надолго, что мы напрасно пѣли гимнъ Te Deum? Скажите мнѣ, Уильямъ Доббинъ, могъ ли я предполагать, что выдумаютъ и распустятъ слухъ о побѣгѣ Наполеона съ острова Эльбы, для того только, чтобъ понизить фонды и раззорить наше отечество? Вотъ почему вы находите и меня здѣсь. Вотъ почему увидите и мое имя въ позорномъ столбцѣ газеты. И все это оттого, что я слишкомъ былъ довѣрчивъ. Взгляните сюда. Взгляните на мои бумаги. Посмотрите, какіе фонды были 1 марта, и за сколько я покупалъ французскія облигаціи. А теперь что? нѣтъ, нѣтъ! тутъ явный заговоръ! Позволить этому корсиканцу убѣжать! да гдѣ же глаза-то была у нашего коммиссіонера? Его слѣдуетъ непремѣнно разстрѣлять.... подъ военный судъ его.... разстрѣлять, разстрѣлять непремѣнно!
   -- Мы отправляемся выгонять Бонапарте, сказалъ Доббинъ, начиная пугаться изступленія старика, у котораго жилы на лбу стали раздуваться, когда онъ сидѣлъ за столомъ, барабаня по бумагамъ и по временамъ сжимая кулаки.-- Мы отправляемся выгонять его, сэръ. Дюкъ Веллингтонъ уже въ Бельгіи, и мы съ каждымъ днемъ ожидаемъ приказаній выступить въ походъ.
   -- Не давайте ему пощады.... Принесите съ собой голову этого разбойника... Застрѣлите этого труса! кричалъ Седли.-- Я самъ пойду въ солдаты; но, нѣтъ, я слабый старикъ, раззоренный этимъ злодѣемъ и шайкою людей, которыхъ я же вытащилъ изъ грязи и которые надмѣнно разъѣзжаютъ въ своихъ экипажахъ, прибавилъ онъ измѣннвшимся голосомъ.
   Доббинъ чрезвычайно былъ тронутъ при видѣ этого добраго стараго друга, почти убитаго несчастіемъ и раздраженнаго безплоднымъ гнѣвомъ.-- Поклонники денегъ и доброй славы! пожалѣйте о падшемъ джентльменѣ! кричатъ на Ярмаркѣ Тщеславія.
   -- Да, продолжалъ старикъ: -- меня ужалили змѣи, которыхъ я отогрѣлъ за груди своей. Среди грязи столкнули меня съ лошади, нищіе, которыхъ, изъ сожалѣнія къ ихъ усталости, я посадилъ подлѣ себя. Вы знаете, Уильямъ Доббинъ, на кого я мѣчу: на добраго человѣка на Россель-скверѣ, котораго я знавалъ, когда у него не было и шиллинга въ карманѣ, и котораго, признаюсь, желалъ бы, и надѣюсь видѣть такимъ же нищимъ, какимъ онъ впервые встрѣтился со мной.
   -- Я уже слышалъ что-то въ этомъ родѣ отъ друга моего Джоржа, сказалъ Доббинъ, стараясь приблизиться къ настоящей цѣли.-- Ссора между вами и отцомъ Джоржа чрезвычайно для него непріятна. На этотъ разъ позвольте мнѣ представиться его посланникомъ.
   -- Неужели! вотъ это интересно! Въ чемъ же состоитъ ваше посольство? сказалъ старикъ, вспрыгивая съ мѣста.-- Ужь не хочетъ ли онъ утѣшать меня? Не думаетъ ли онъ опять втереться къ намъ въ домъ? Еслибъ сынъ мой имѣлъ столько храбрости, сколько нужно для мужчины, онъ застрѣлилъ бы его. Сынъ Осборна таковъ же, какъ и отецъ его. Я не хочу, чтобы имя его упоминалось въ моемъ домѣ. Проклинаю день, въ который я ввелъ его въ себѣ; пусть лучше дочь моя умретъ у ногъ моихъ, чѣмъ выйдетъ замужъ за этого....
   -- Жестокость отца нельзя вмѣнять въ преступленіе сыну. Джоржъ и ваша дочь обязаны своей любовью вамъ однимъ. Ктожь послѣ этого вы? ужели вы захотите играть привязанностью двухъ молодыхъ людей?
   -- Не забудьте, что не его отецъ разстроиваетъ эту партію, кричалъ старикъ Седли. -- Я, одинъ я запрещаю ей состояться. Наши фамиліи навсегда разлучены. Я униженъ, но не до такой еще степени... нѣтъ, нѣтъ! Вы имѣете полное право передать это всему ихъ роду: сыну, отцу, сестрамъ и всѣмъ вообще.
   -- По моему мнѣнію, сэръ, вы не должны разлучать ихъ, сказалъ Доббинъ растроганнымъ голосомъ. Если вы не дадите вашей дочери согласія, то она принуждена будетъ выйти замужъ и безъ него. И можетъ ли быть лучше какое нибудь другое обвиненіе противъ Осборна, какъ то, что сынъ его просится вступить въ ваше семейство, жениться на вашей дочери?
   При этомъ доказательствѣ слабый свѣтъ удовлетворенія промелькнулъ передъ глазами мистера Седли. Онъ говорилъ уже теперь, что женитьба Амеліи и Джоржа не можетъ состояться безъ его согласія.
   -- Тогда мы будемъ принуждены обойтись и безъ него, сказалъ Доббинъ, улыбаясь, и при этомъ разсказалъ знакомую намъ исторію о побѣгѣ Ребекки съ Раудономъ Кроули.
   -- Вы, господа капитаны, ужасный народъ, сказалъ старикъ, связывая свои бумаги.
   И на лицѣ его показалась улыбка, къ величайшему удивленію подслѣповатаго Джона, который, съ тѣхъ поръ, какъ мистеръ Седли началъ посѣщать этотъ унылый домъ, никогда не видалъ такого выраженія на его лицѣ.
   Можетъ быть, мысль навести своему врагу Осборну такой неожиданный жестокій ударъ утѣшала старика. Разговоръ ихъ на этотъ разъ кончился, и они разстались друзьями.

-----

   -- Мои сестры говорятъ, что у ней есть брильянты величиной съ голубиное яйцо, сказалъ Джоржъ со смѣхомъ. -- Воображаю, когда она надѣнетъ свое ожерелье, всѣ камни заблестятъ разноцвѣтными огнями, какъ на иллюминаціи. Волосы у ней черны какъ смоль и курчавы какъ у Самбо. Когда она поѣдетъ ко двору, вѣроятно, продѣнетъ въ носъ кольцо и воткнетъ въ маковку страусово перо.... Право, это очень любопытно. Она будетъ тогда настоящая Belle Sauvage.
   Таковъ былъ разговоръ Амеліи съ Джоржемъ, въ которомъ послѣднія подсмѣивался надъ наружностью молодой леди, недавно познакомившейся съ его отцомъ и сестрами и служившей предметомъ глубокаго уваженія въ семействѣ на Россель-скверѣ. Пронеслись слухи, что она имѣетъ множество плантацій въ Вестъ-Индіи, кучу денегъ въ фондахъ и три звѣздочки надъ своимъ именемъ у всѣхъ остъ-индскихъ банкировъ. Она имѣла два огромныхъ дома въ лучшихъ частяхъ Лондона. Имя богатой вестъ-индской наслѣдницы упоминалось въ газетѣ Morning-Post. Мистриссъ Гаггстонъ, вдова полковника, одна изъ ея родственницъ, провожала ее всюду и управляла всѣмъ домомъ.
   Она только что вышла изъ пансіона, кончивъ тамъ свое воспитаніе. Джоржъ и его сестры встрѣтились съ ней на вечерѣ у стараго Голкера (банкира подъ фирмою Голкеръ. Буллокъ и Ко, старинными корреспондентами ея дома въ Вестъ-Индіи). Сестры Осборна въ самое короткое время успѣли познакомиться съ ней и сдѣлаться хорошими пріятельницами. Сирота, съ большими деньгами, такая интересная! говорили миссъ Осборнъ. Возвратившись домой къ своей старой миссъ Виртъ, онѣ были безъ ума отъ своей новой подруги: сдѣлали распоряженія къ частымъ свиданіямъ съ нею и на слѣдующій же день отправились къ ней съ визитомъ. Молодыя дѣвицы съ неподдѣльными чувствами нашли, что мистриссъ Гаггистонъ, вдова полковника, родственница лорда Бинки, была надменная и безъ умолку болтающая о своихъ высокихъ родственникахъ женщина: но что касается до Роды, въ ней было все, что только можно желать лучшаго: откровенная, добрая, снисходительная, веселая,-- не совсѣмъ только свѣтская. Дѣвицы называли другъ друга просто, по именамъ.
   -- Ахъ, Эмми, если бы ты видѣла ея придворный бальный нарядъ! продолжалъ Джоржъ. -- Она привозила его показать моимъ сестрамъ, прежде чѣмъ будетъ представлена ко двору родственницей ея, миледи Бинки. Мнѣ кажется, она всѣмъ родственница. Брильянты ея блестѣли какъ огоньки въ воксалѣ, въ тотъ вечеръ, какъ мм гуляли тамъ. Помнишь ты, Эмми, воксалъ? Помнишь, какъ Джозъ давалъ концертъ?... Брильянты и красное дерево! какой разительный контрастъ! да еще бѣлыя перья въ волосахъ, то есть въ курчавой шерсти. Серги у нея точно канделябры, смѣю можно подойти и зажигать огонь: а жолтый атласный шлейфъ тянется за ней какъ хвостъ кометы.
   -- Сколько ей лѣтъ? спросила Эмми, которой Джоржъ описывалъ наружный видъ смуглой красавицы.
   -- Черной принцессѣ, хоть она только что оставила пансіонъ, должно быть двадцать два или три года. А какъ пишетъ она! Обыкновенно письма ея пишетъ мистриссъ Гаггистонъ, а иногда, въ минуты довѣрія, она передаетъ перо моимъ сестрицвмъ.
   -- Теперь я знаю, кто она: -- миссъ Шварцъ, отдѣльная пансіонерка, сказала Эмми, вспомнивъ, какъ эта добрая молоденькая мулатка падала въ обморокъ въ тотъ день, какъ Амелія оставляла пансіонъ миссъ Пинкертонъ.
   -- Это самое имя, сказалъ Джоржъ. -- Отецъ ея былъ нѣмецкій жидъ и, какъ говорятъ, велъ значительный торгъ неграми, будучи къ сношеніяхъ, какими-то путями, съ островами Каннибаловъ. Въ прошедшемъ голу скончался отецъ, и миссъ Пинкертонъ окончила ея воспитаніе. Она можетъ съиграть пьески двѣ на фортепьано, знаетъ пропѣть три романса, напишетъ что нибудь подъ диктовку мистриссъ Гаггистонъ, и Джэйнъ и Марія полюбили ее какъ сестру.
   -- Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ онѣ меня полюбили, сказала Эмми печально.-- Онѣ постоянно были во мнѣ холодны.
   -- Другъ мой, онѣ и тебя полюбили бы, еслибъ ты имѣла двѣсти тысячъ доходу, отвѣчалъ Джоржъ. -- Онѣ выросли съ этимъ понятіемъ о любви. Наше общество -- наличныя денежки. Мы живемъ между банкирами и первостатейными богачами Сити и не хотимъ знаться съ тѣмъ, кто, разговаривая, не бренчитъ гинеями въ карманѣ. Вотъ наши короткіе пріятели: Фредъ Буллокъ, который женится на Маріи Голдморъ, остъ-индскій директоръ. Диплей, откупщикъ, мы сами торгуемъ саломъ, -- при этомъ Джоржъ неловко засмѣялся и покраснѣлъ. -- Терпѣть не могу всего этого собранія, я всегда засыпаю за ихъ сытными обѣдами. Краснѣю въ ихъ собраніяхъ. Я привыкъ жить съ джентльменами, свѣтскими и образованными людьми, а не съ толпою этихъ простолюлиновъ -- торгашей. Другъ души моей, ты одна только отдѣлилась изъ этого круга. Пожалуста, безъ возраженій. Сама миссъ Кроули замѣтила это, -- женщина, которая провела всю свою жизнь въ лучшихъ обществахъ Европы. Что касается до капитана Кроули, я его люблю какъ добраго малаго, и за то еще, что онъ женился на дѣвушкѣ, достойной его выбора.
   Амелія съ своей стороны также любила мистера Кроули за его выборъ и была увѣрена, что Ребекка будетъ счастлива съ этимъ человѣкомъ. Милаа чета наша продолжала лепетать, какъ и въ прежнія счастливые дни. Довѣріе Амеліи совершенно возстановилось: только къ одной миссъ ІІІварцъ она чувствовала маленькую ревность, но надѣялась, что Джоржъ современемъ забудетъ и наслѣдницу, и ея деньги, и ея владѣнія въ Сентъ-Китсѣ. Она была такъ счастлива, что опасеніямъ не было мѣста въ ея маленькомъ сердцѣ. Джоржъ былъ подлѣ нея, и никакая наслѣдница, никакая красавица, -- однимъ словомъ, никакая опасность не страшила ея.
   Капитанъ Доббинъ возвратился послѣ полудни; онъ отъ души радовался, замѣтивъ, какъ Амелія помолодѣла, какъ она смѣялась, лепетала и пѣла любимые старинные романсы за фортепьяно, которые были прерваны звонкомъ, возвѣщавшимъ возвращеніе мистера Седли ихъ Сити; при этомъ Джоржъ получилъ сигналъ удалиться. Вида на всѣхъ лицахъ радость и счастіе, Доббинъ былъ доволенъ и благодаренъ самому себѣ, какъ виновнику этой радости.
  

ГЛАВА XXI.

ССОРА ИЗЪ ЗА НАСЛѢДНИЦЫ.

   Миссъ Шварцъ, одаренная такими качествами, имѣла бездну обожателей. Въ душѣ мистера Осборна родилось честолюбивое желаніе, которое предстояло осуществить богатой наслѣдницѣ. Онъ съ энтузіазмомъ и дружелюбіемъ ободрялъ привязанность своихъ дочерей къ молодой миссъ и изъявлялъ имъ свое искреннее удовольствіе за то, что ихъ любовь такъ хорошо была направлена.
             -- Вы не найдете, говорилъ онъ миссъ Родѣ, -- въ нашемъ скромномъ убѣжищѣ на Россель-скверѣ той роскоши и величія, какое вы привыкли видѣть у себя въ домѣ, въ Вестъ-Эндѣ. Мои дочери простыя и незанимательныя дѣвушки, но сердца ихъ направлены по прямому пути. Онѣ чувствуютъ къ вамъ живѣйшую привязанность, и это дѣлаетъ имъ честь,-- смѣю сказать, рѣшительно, это дѣлаетъ имъ честь. Я прямодушный, простосердечный, небогатый британскій купецъ, честный, конечно, какъ могутъ поручиться въ томъ мои почтенные друзья Голкеръ и Буллокъ, бывшіе корреспонденты оплакиваемаго вами родителя. Вы найдете здѣсь единодушное, скромное, счастливое и, могу сказать, всѣми уважаемое семейство, скромный столъ, добрыхъ людей и самый искренній радушный пріемъ. Я говорю вамъ истинную правду, какъ прямой откровенный человѣкъ. Я полюбилъ васъ отъ души, миссъ Рода .-- Рода, если позволите такъ называть. Бокалъ шампанскаго! Гиксъ! шампанскаго миссъ Шварцъ.
   Безъ всякаго сомнѣнія, эти слова Осборна были приняты за чистую монету. Дѣвицы еще болѣе усилили свою привязанность къ миссъ Шварцъ. Всѣ люди на Ярмаркѣ Тщеславія привязываются къ богачамъ со всею силою простой натуры. Если самый простой народъ слишкомъ ласково поглядываетъ на благосостояніе, если онъ съ благосклонностію смотритъ на золото, то какъ должны смотрѣть на него любостяжатели! Вся ихъ привязанность стремится на встрѣчу золоту, вся ихъ нѣжность обращается лишь къ интереснымъ обладателямъ богатства. Я знаю нѣкоторыхъ почтенныхъ особъ, которыя ни за что не позволятъ себѣ быть въ дружескихъ сношеніяхъ съ тѣми, кто не имѣетъ состоянія или значительнаго вѣса въ обществѣ. Они открываютъ свои чувства только при надлежащихъ оказіяхъ. За доказательствами мы не пойдемъ далеко, -- мы только сдѣлаемъ легонькій вопросъ: почему большая часть семейства Осборна въ продолженіи пятнадцатилѣтняго знакомства не могла питать сердечнаго влеченія къ Амеліи Седли, между тѣмъ какъ привязалась всею силою души къ миссъ Шварцъ въ теченіи одного только вечера? Въ самомъ вопросѣ заключается и сущность отвѣта.
   Славная была бы партія для Джоржа (соглашались между собою двѣ сестрицы и миссъ Виртъ), это не чета какой нибудь Амеліи. Такой ловкій молодецъ, съ выразительными глазами, чиномъ, дарованіями былъ бы чудесный для нея мужъ. Блестящіе балы, представленіе ко двору, знакомство съ пэрами наполняли душу молоденькихъ дѣвицъ; и онѣ ни о чемъ болѣе не говорили, какъ о Джоржѣ и своемъ новомъ миломъ другѣ.
   Старый Осборнъ также думалъ, что миссъ Шварцъ была бы славная партія для его сына. Ему надо бы оставить военную службу и поступить въ парламентъ... Бровь Осборна кипѣла истинно британскимъ восторгомъ, при мысли, что имя Осборновъ могло бы облагородиться въ лицѣ его сына, который современемъ могъ быть прародителемъ знаменитой линіи баронетовъ. Занимаясь своею обязанностію въ Сити и на биржѣ, Осборнъ собралъ всѣ свѣдѣнія относительно богатства наслѣдницы, какъ распредѣлены были ея деньги и гдѣ находилась ея владѣнія. Молодой Фредъ Буллокъ, одинъ изъ главныхъ его сподвижниковъ въ этихъ розысканіяхъ, былъ самъ не прочь отъ такой партіи (такъ выражался самъ юный банкиръ), но онъ уже былъ обреченъ Маріи Осборнъ. Не имѣя возможности пріобрѣсти себѣ въ супружество миссъ Шварцъ, безкорыстный Фредъ желалъ имѣть ее своей невѣсткой.
   -- Скажите Джоржу, чтобъ не зѣвалъ, совѣтовалъ банкиръ: -- куй желѣзо, пока горячо -- пословица старая, но вѣрная; лови ее, пока она еще новичекъ въ городѣ; черезъ нѣсколько недѣль ужь будетъ поздно: явится какой нибудь бѣднякъ съ помѣстьями, съ титуломъ и вытѣснитъ насъ, скромныхъ обитателей Сити, точно такъ, какъ лордъ Фицруфусъ поступилъ въ прошедшемъ году съ миссъ Грограмъ, у которой дѣло уже совсѣмъ было покончено съ Поддеромъ... Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше... Примите мой совѣтъ, мистеръ Осборнъ, говорилъ банкиръ.-- При выходѣ Осборна изъ комнаты банкира, мистеръ Буллокѣ вспомнилъ объ Амеліи.-- Какая милая дѣвушка! какъ она предана Джоржу! И онъ удѣливъ по крайней мѣрѣ десять секундъ изъ своего драгоцѣннаго времени на сожалѣніе о несчастіи, выпавшемъ на долю этой молодой дѣвицы.
   Между тѣмъ какъ добрыя чувства Джоржа Осборна и его добрый другъ и геній, Доббинъ, возвратили къ ногамъ Амеліи ея прежняго друга, отецъ и сестры Джоржа устроивали для него блестящую партію и вовсе не воображали, чтобъ онъ вздумалъ ей противиться.
   Когда Осборнъ давалъ то, что у него называлось "намекомъ", самому безтолковому не было никакой возможности ошибиться въ немъ. Столкнувъ съ лѣстницы лакея, онъ называлъ это намекомъ послѣднему оставить службу. Съ обыкновенной своей откровенностію и деликатностію, онъ объявилъ мистриссъ Гаггистонъ, что дастъ ей вексель въ десять тысячъ фунтовъ, въ тотъ день, какъ сынъ его женится на ея питомицѣ. Онъ называлъ это предложеніе намекомъ и довольно искусной дипломатической тактикой. Наконецъ Осборнъ сдѣлалъ такой же намекъ и Джоржу, относительно наслѣдницы, приказавъ ему непремѣнно жениться на ней, съ тѣмъ же равнодушіемъ, съ какимъ онъ приказывалъ буфетчику откупорить бутылку или клерку написать письмо.
   Джоржъ былъ чрезвычайно встревоженъ этимъ намекомъ. Онъ былъ на самомъ верху энтузіазма и восхищенія. отъ второго свиданія съ Амеліей. При поразительномъ контрастѣ манеръ и наружности Амеліи и наслѣдницы, мысль о союзѣ съ послѣдней казалась ему вдвойнѣ смѣшной и отвратительной. Одно воображеніе сидѣть рядомъ, въ каретѣ или оперѣ, съ такой смуглой прелестницей, какъ Миссъ Шварцъ, пугало его. Прибавьте къ тому, что Осборнъ младшій былъ упрямъ не менѣе старика. Если онъ въ чемъ нуждался или чего нибудь хотѣлъ, то всегда былъ твердъ въ рѣшимости получить желаемое; въ порывахъ гнѣва онъ такъ же былъ неукротимъ, какъ и его родитель...
   Въ тотъ самый день, когда отецъ сдѣлалъ ему намекъ обратитъ свое вниманіе на миссъ Шварцъ и повергнуть къ ногамъ ея свою привязанность, Джоржъ сдѣлалъ возраженіе старому джентльмену и просилъ отложить эти предположенія до нѣкотораго времени.
   -- Вы должны подумать объ этомъ, какъ можно скорѣе, возразилъ отецъ.
   -- Къ этому нѣтъ возможности приступить теперь, отвѣчалъ сынъ.-- Мы ожидаемъ каждый день приказанія выступить въ походъ. Подождите до моего возвращенія, если только суждено мнѣ возвратиться.
   И тутъ онъ старался доказать, что время для похода было чрезвычайно дурно выбрано, что нѣсколько дней, которые ему остается провести дома, должно посвятить занятіямъ поважнѣе любовныхъ интригъ, и что для послѣднихъ довольно будетъ времени и послѣ похода, когда онъ возвратится домой въ чинѣ манора.
   -- Я обѣщаю вамъ, продолжалъ Джоржъ съ довольнымъ видомъ: -- что такъ или иначе, а вамъ придется прочитать имя Джоржа Осборна въ газетѣ.
   Отвѣтъ на это отца былъ основанъ на полученныхъ въ Сити свѣдѣніяхъ, что при малѣйшемъ отлагательствѣ какой нибудь бѣднякъ не упуститъ случая воспользоваться выгоднымъ положеніемъ наслѣдницы,-- что если нельзя жениться на миссъ Шварцъ такъ скоро, то можно переписываться съ ней и привести все въ дѣйствіе и исполненіе по возвращеніи въ Англію, и наконецъ, что, оставшись дома и имѣя возможность получать десять тысячъ дохода, было бы глупо не воспользоваться этимъ и рисковать жизнію за границей.
   -- Поэтому вы хотите сдѣлать изъ меня труса, сэръ, и чтобъ изъ за денегъ миссь Шварцъ имя наше было обезславлено? возразилъ Джоржъ.
   При этомъ замѣчаніи старый джентльменъ поколебался; но, не желая оставить его безъ отвѣта и хоть нѣсколько подвинуть впередъ свои намѣренія, онъ сказалъ:
   -- Вы будете обѣдать завтра съ нами, сэръ? -- Миссъ Шварцъ бываетъ у насъ каждый день; прошу васъ оказывать ей съ вашей стороны какъ можно болѣе вниманія. Если вамъ нужны деньги, обратитесь къ мистеру Чопперъ.
   Такимъ образомъ въ исполненіи намѣреній Джоржа относительно Амеліи встрѣтилось еще препятствіе. Джоржъ и другъ его Доббинъ не разъ держали объ этомъ консультацію. Съ мнѣніемъ его друга мы уже нѣсколько знакомы. Что касается до Осборна, мы должны замѣтить, что новыя препятствія только усиливали его рѣшительность.
   Черный предметъ заговора, замышляемаго главными членами семейства Осборна, вовсе не зналъ ихъ плановъ, и, принимая лесть молодыхъ дѣвицъ за искреннее чувство, миссъ Шварцъ, одаренная отъ природы добрымъ и пылкимъ характеромъ, отвѣчала на ихъ ласки и преданность любовью и привязанностію. И, если говорить правду, она имѣла даже нѣкоторое влеченіе въ дому на Россель-скверѣ, она считала Джоржа Осборна прекраснымъ молодымъ человѣкомъ. Его кудри сдѣлали на нее впечатлѣніе, при первой ихъ встрѣчѣ на балу у мистера Голкера: но это еще не бѣда: онѣ очаровывали не ее первую, не ее и послѣднюю. Наружность Джоржа была въ одно и тоже время задумчивая и веселая, томная и пылкая. Въ глазахъ его выражались страсти, тайны, мучительная тоска и отважность. Голосъ его былъ превосходный. Онъ говоритъ съ вами о тепломъ вечерѣ или предложитъ вамъ мороженаго съ такимъ увѣрительнымъ и печальнымъ тономъ, какъ будто слова его были прелюдіей къ объясненію въ любви. Онъ господствовалъ надъ всѣми молодыми людьми, посѣщавшими домъ отца его, и былъ настоящимъ героемъ между мужчинами. Нѣкоторые смѣялись надъ нимъ и презирали его. Нѣкоторые, какъ, напримѣръ, Доббинъ, до безумія восхищались имъ. А между тѣмъ кудри его дѣлали свое дѣло и обвивались вокругъ сердца миссъ Шварцъ.
   При всякой возможности встрѣтиться съ нимъ на Россель-скверѣ, у этой простой, добродушной, молодой женщины являлись порывы видѣться съ ея дорогими миссъ Осборнъ. Она дѣлала огромныя издержки на новыя платья, браслеты, шляпки и удивительныя перья. Миссъ Шварцъ украшала свою персону со всевозможнымъ тщаніемъ, лишь бы только понравиться побѣдителю, и вызывала наружу всѣ свои совершенства, лишь бы выиграть его снисхожденіе. Каждый разъ, когда дѣвицы просили ее сыграть что нибудь, она играла имъ однѣ и тѣже двѣ пьески и пѣла одни и тѣже три романса, и замѣтно было, какъ съ каждымъ разомъ удовольствіе ея увеличивалось. Въ теченіи этихъ усладительныхъ занятіи миссъ Виртъ и мистриссъ Гаггистонъ сидѣли рядкомъ и ворковали о пэрствѣ, знати и дворянствѣ.
   Спустя день, какъ Джоржъ получилъ намекъ своего родителя, онъ сидѣлъ въ гостиной, развалившись на софѣ. Лицо его выражало на этотъ разъ особенную грусть. Утромъ онъ былъ, по приказанію отца, у мистера Чоппера (старый джентльменъ хотя выдавалъ своему сыну значительныя суммы денегъ, но никогда не назначалъ постоянной выдачи, а дарилъ его ими въ веселомъ расположеніи духа). Онъ провелъ часа три съ своей несравненной Амеліей и, возвратившись домой, нашелъ въ гостиной своихъ сестеръ, разодѣтыхъ въ разкрахмаленныя кисейныя платья; на заднемъ планѣ сидѣли двѣ старыя подруги за обычнымъ своимъ разговоромъ; на первомъ -- миссъ Шварцъ, въ любимомъ янтарнаго цвѣта атласѣ, съ бирюзовыми браслетами, безсчетными кольцами, цвѣтами, перьями и всякаго рода шпильками, булавками, цѣпочками и проч. и проч.
   Дѣвицы, послѣ тщетныхъ попытокъ занять Джоржа разговоромъ, говорили о модахъ, о послѣднемъ балѣ и другихъ пустякахъ, такъ что онъ наконецъ утомился отъ ихъ болтовни. Онъ сравнивалъ ихъ съ маленькой Амеліей: ихъ звонкіе пронзительные голоса дѣлали разительный контрастъ, съ нѣжнымъ голосомъ его нѣжной подруги, ихъ формы и манеры далеко уступали скромной осанкѣ и нѣжной граціи Амеліи. Бѣдная Шварцъ занимала то самое мѣсто, на которомъ часто сиживала Амелія. Облитыя золотомъ и брильянтами ручки ея покоились на янтарномъ атласѣ. Булавки и серги мелькали; большіе глаза перебѣгали съ мѣста на мѣсто. Ничего не дѣлая, она воображала себя очаровательною. Сестрицы ничего не видали подобнаго, что бы такъ шло въ ея лицу, какъ янтарный атласъ.
   -- Терпѣть не могу, говорилъ Джоржъ своему задушевному другу: -- это настоящая китайская кукла, которая цѣлый день только улыбается и качаетъ своей головой. Клянусь, Билль, чтобъ отдѣлаться отъ ней, мнѣ часто приходитъ въ голову пустить въ нее диванной подушкой.
   Однако, онъ удержался отъ подобнаго изъявленія своихъ чувствъ.
   Сестрицы начали играть Прагскую Баталію,
   -- Сдѣлайте одолженіе, оставьте играть эту пустошь, крикнулъ Джоржъ.-- Она всегда бѣситъ меня. Миссъ Шварцъ, сыграйте ея что нибудь, но, роди Бога, не Прагскую Баталію.
   -- Не спѣть ли вамъ Черноокую Мери или арію изъ "Кабинета"? спросила миссъ Шварцъ.
   -- Ахъ, что за милая пьеска изъ "Кабинета"! сказали сестрицы.
   -- Мы уже слышали это, отвѣчалъ мизантропъ на софѣ.
   -- Ну, такъ я спою вамъ Fleury du Tàjy, сказала Шварцъ кроткимъ голосомъ: -- если только припомню слова. Этотъ романсъ былъ послѣдній изъ всего запася достойной барышни.
   -- А, Fleuré du Tage! вскричала миссъ Марія: -- у насъ есть этотъ романсъ, и она притащила книжку, въ которой онъ находился.
   Случилось, такъ, что этотъ романсъ, самый модный въ то время, подарила имъ одна ихъ подруга. Ея имя, было выставлено на заглавіи. Миссъ Шварцъ, окончивши его, и къ неожиданному удовольствію своему, получивъ отъ Джоржа одобреніе, (этотъ романсъ былъ, изъ числа любимыхъ Амеліей), начала перелистывать книгу, можетъ быть, въ ожиданіи, что ее попросятъ еще разъ пропѣть, и нечаянно встрѣтилась съ надписью на углу заглавнаго листка... "Амелія Седли".
   -- Ахъ, Боже мой.! вскричала миссъ Шварцъ быстро повернувшись на табуреткѣ: -- неужели это моя Амелія? Амалія, которая воспитывалась со иной у миссъ Пинкертонъ, въ Хаммерсмитѣ? Я знаю, что это она.... она.... непремѣнно она. Скажите мнѣ, гдѣ она живетъ?
   -- Пожалуста, не вспоминайте о ней, поспѣшно подхватила миссъ Марія Осборнъ.-- Ея фамилія обезславила себя. Отецъ ея обманулъ нашего папа, и о ней здѣсь не велѣно и вспоминать.
   Это было сказано въ отмщеніе Джоржу за его грубое выраженіе на счетъ Прагской Баталіи.
   -- Вы вѣрно были подругой Амеліи? сказалъ Джоржъ, приподнимаясь.-- Ахъ какъ я радъ; миссъ Шварцъ. Не вѣрьте тому, что говорятъ мои сестры. Она вовсе не заслуживаетъ такого безславія.
   -- Джоржъ! вскричала Джэйнъ -- вы знаете, что вамъ не приказало говорить о ней. Папа запретилъ вамъ.
   -- Кто же мнѣ мѣшаетъ? въ свою очередь вскричалъ Джоржъ.-- Я хочу говорить о ней, и говорю, что она нѣжная, добрая, очаровательная дѣвушка во всей Англіи, банкрутъ она, или нѣтъ, а мои сестры не годятся ей и въ... Если вы любите ее, миссъ Щварцъ, навѣстите ее: оба нуждается теперь въ друзьяхъ; я буду благословлять всякаго, кто приласкаетъ ее. Каждый, кто хорошо отзывается о ней -- мой другъ; каждый кто говорить дурно о ней -- мой врагъ. Благодарю васъ, миссъ Шварцъ.
   И онъ подошелъ къ ней и схватилъ ся руку.
   -- Джоржъ! Джоржъ! вскричала одна изъ сестрицъ умоляющимъ голосомъ.
   -- Я вамъ говорю сказалъ Джоржъ: -- что кто любитъ Амелію Сед....
   Онъ остановился. Въ гостиную вошелъ старикъ Осборнъ, съ лицомъ, пылающимъ отъ гнѣва и красными какъ раскаленный уголъ глазами.
   Хотя Джоржъ остановился на полусловѣ, не могъ, однакожъ, побѣдить внутренняго чувства. Онъ весь горѣлъ. Его не устрашило цѣлое поколѣніе Осборновъ. На сердитый взглядъ отца онъ отвѣчалъ взглядомъ, въ которомъ выражалась такая рѣшительность, что отецъ не вынесъ его и отвернулся.
   -- Мистриссъ Гаггистонъ, позвольте мнѣ имѣть удовольствіе вести васъ къ столу, сказалъ отецъ:-- Джоржъ, дайте вашу руку миссъ Шварцъ.
   И они отправились.
   -- Миссъ Шварцъ, я люблю Амелію; мы принадлежали другъ другу съ ранняго дѣтства, говорилъ Осборнъ своему партнёру.
   Джоржъ продолжалъ развивать предметъ этого разговора такъ плодовито, что удивлялся самому себѣ.
   Предвидя, что объясненіе съ отцомъ неизбѣжно, Джоржъ съ величайшимъ хладнокровіемъ сѣлъ на столъ и выказывалъ за нимъ необыкновенный аппетитъ. Старикъ былъ раздраженъ, много пилъ и безпрестанно путался въ разговорѣ съ дамами и ближайшими сосѣдями. Хладнокровіе Джоржа раздражало его болѣе и болѣе. Спокойствіе и небрежный поклонъ, съ какимъ онъ отворялъ удалявшимся дамамъ дверь, оскорбили его еще болѣе. Возвратившись къ столу, Джоржъ налилъ стаканъ вина и началъ пить будто съ особеннымъ удовольствіемъ.
   -- Какъ вы осмѣлились, сэръ, произнести это имя, передъ миссъ Шварцъ въ моей гостиной? началъ отецъ, раскраснѣвшись отъ гнѣва.-- Я спрашиваю васъ, сэръ, какъ вы осмѣлились сдѣлать это?
   -- Позвольте, сэръ, отвѣчалъ Джоржъ.
   -- Я имѣю полное право говорить что мнѣ вздумается. Я хочу говорить что мнѣ вздумается. Я хочу, чтобы вы вспомнили, что я господинъ этого дома, и чтобы, пока вы живете въ немъ, вы не произносили имени той.... чтобы имя этихъ Седли никогда здѣсь не упоминалось -- вотъ что, сэръ.
   -- Я въ этомъ не виноватъ, сэръ. Моя сестра первая произнесла имя миссъ Седли и начала поносить его передъ миссъ Шварцъ. Въ моемъ присутствіи я не позволилъ произнести это имя легкомысленно. Наше семейство ужь и то нанесло имъ порядочный вредъ, и пора бы перестать порочить невинную.
   -- Продолжайте, сэръ, продолжайте, говорилъ старикъ.
   -- Въ то время, когда сердце ея давно уже принадлежало мнѣ, вы приказываете оставитъ ее, наказать ее, убить ее, -- и за что? за ошибки другихъ. Если я оставлю ее, сэръ, неужели вы думаете, что она забудетъ меня?
   -- Я ничего не думаю и не хочу входить въ сантиментальныя глупости и пустяки, вскричалъ отецъ: -- въ моемъ семействѣ не бывать нищенскимъ сватьбамъ. Если вы хотите лишиться осьми тысячъ годового дохода, можете жениться на комъ вамъ угодно; но только съ тѣмъ, чтобъ нога ваша не была въ моемъ домѣ. Хотите ли вы, отвѣчайте, разъ и на всегда, или нѣтъ?
   -- Жениться на этой мулаткѣ? сказалъ Джоржъ, хватаясь за воротничокъ рубашки: -- нѣтъ, сэръ.
   Мистеръ Осборнъ позвонилъ. Вошелъ буфетчикъ.
   -- Прикажи подать карету капитану Осборну.
   -- Я свое дѣло сдѣлалъ, сказалъ Джоржъ, входя въ любимую таверну Слотерсъ, спустя часъ послѣ разговора съ отцемъ. Лицо его было чрезвычайно блѣдно.
   -- Ну, чоб, мой другъ? спросилъ Доббинъ.
   Джоржъ разсказалъ все, что происходило у нихъ съ отцомъ.
   -- Я завтра же женюсь на ней, заключилъ онъ: -- я чувствую, Доббинъ, что любовь моя ростетъ съ каждымъ днемъ.
  

ГЛАВА XXII.

ЖЕНИТЬБА И МАСТЬ МЕДОВАГО МЕСЯЦА.

   Всѣ полагаютъ, что самый упорный и храбрый непріятель, осаждаемый голодомъ, не можетъ долго противиться -- такъ расчитывалъ и старикъ Осборнъ. Правда, запасъ Джоржа былъ значительно подбавленъ въ тотъ самый день, какъ отецъ его разсердился. Но эта помощь временная, думалъ старикъ, и только замедлитъ нѣсколько сдачу. Онъ приказалъ сестрамъ принимать Джоржа, какъ будто ничего и не было. По обыкновенію подавали на столъ каждый день его приборъ; но Джоржъ не являлся. О немъ справлялся кто-то и въ тавернѣ Слотерсъ, но тамъ сказали, что онъ и другъ его капитанъ Доббинъ выѣхали изъ города.
   Однажды, въ концѣ апрѣля, въ бурный, мрачный день, когда дождь крупными каплями падалъ на мостовую старинной улицы, гдѣ находилась таверна и кофейная Слотерсъ, въ одну изъ комнатъ послѣдней вошелъ блѣдный и разстроенный Джоржъ. Онъ былъ одѣтъ довольно изысканно; въ синемъ фракѣ съ золотыми пуговицами и въ модномъ, по тогдашнему времени, чистомъ лосинномъ жилетѣ. Въ тавернѣ находился другъ его Доббинъ также въ синемъ фракѣ съ золотыми пуговицами, замѣнившемъ военный сюртукъ и сѣренькіе французскіе панталоны -- обыкновенный костюмъ, прикрывавшій его тощую фигуру.
   Доббинъ болѣе часу уже дожидалъ Джоржа. Онъ перебралъ всѣ газеты, но не читалъ ихъ.-- Нѣсколько разъ посматривалъ то на часы, то на улицу, гдѣ безъ пощады стучалъ дождь и обливалъ прохожихъ, -- то барабанилъ по столу любимые марши, то безъ милосердія и чуть не до крови кусалъ ногти, то уравновѣшивалъ ложку надъ молочниковъ, опрокидывалъ ее и проч., и проч. однимъ словомъ, показывалъ всѣ признаки безпокойства и нетерпѣнія, и употреблялъ всѣ тѣ усилія развлечь себя, которыя придумываетъ человѣкъ въ минуты душевной тревоги, тоски и ожиданія.
   Нѣкоторыя изъ случившихся тутъ его сослуживцевъ шутили надъ его блестящимъ костюмомъ и безпокойствомъ. Одинъ изъ нихъ спросилъ его, не отправляется ли онъ вѣнчаться? Доббинъ смѣялся и говорилъ, что онъ прислалъ бы своему пріятелю свадебнаго пирога, еслибъ могло случиться съ минъ подобное событіе. Наконецъ явился и капитанъ Осборнъ, изысканно одѣтый, какъ мы уже сказали, встревоженный и очень блѣдный. Онъ отеръ свое блѣдное лицо огромнымъ остъ-индскимъ шолковымъ платкомъ, донельзя напрысканнымъ духами; пожавши Доббину руку и взглянувъ на часы, приказалъ подать себѣ кюрасоо м проглотилъ его двѣ рюмки съ нервическою жадностію. Доббинъ съ нѣкоторымъ участіемъ освѣдомился о его здоровьѣ.
   -- Здоровъ, ничего, только не могъ до самого утра глазъ сомкнуть, сказалъ онъ; -- адская головная боль и лихорадка. Поднялся въ девять часовъ, сходилъ въ ванну къ Гуммумсъ и отправился сюда. Послушай, Добъ, я чувствую себя точь въ точь какъ въ то утро, когда отправлялся въ Квебекъ.
   -- И я тоже, отвѣчалъ Уильямъ. -- Въ то памятное утро я былъ больше твоего разстроенъ. Я помню, ты тогда заказалъ славный завтракъ. Закуси чего нибудь теперь.
   -- Ты добрый малый, Виль. Выпью за твое здоровье, дружище, и на прощанье съ....
   -- Нѣтъ, нѣтъ, довольно двухъ рюмокъ, прервалъ его Доббинъ.
   -- Эй, Джонъ, убери вино. Нѣтъ ли какой дичи съ каенскимъ перцемъ? Да, поторопись: намъ пора отправляться.
   Было около половины перваго: коляска, въ которую слуга капитана Осборна положилъ дорожные бюро и туалетъ, давно уже стояла у подъѣзда. Друзья сѣли въ нее подъ зонтикомъ. Слуга взлѣзъ на козлы и сѣлъ подлѣ кучера, проклиная дождь и грязную погоду. Экипажъ покатился по направленію въ Пикадилли, миновалъ ее, проѣхалъ Бромптонъ и остановился у церкви, близь Фуламской дороги.
   У паперти стояла карета, запряженная четверней, и закрытая коляска. Нѣсколько лѣнивыхъ зѣвакъ скрывались отъ проливного дождя, прижавшись къ церковнымъ стѣнамъ.
   -- Къ чему это? сказалъ Джоржъ. Я говорилъ, чтобы въ пару.
   -- Мой господинъ приказалъ заложить четверню, сказалъ лакей мистера Джозефа Седли.
   Слуги мистера Осборна вошли въ церковь вслѣдъ за Джоржемъ и Уильямомъ.
   -- Наконецъ и вы явились? сказалъ нашъ старинный другъ, Джозъ Седли, подходя къ прибывшимъ джентльменамъ. Вы отстали отъ насъ пятью минутами. Каковъ денекъ-то, а! Эта погода очень похожа на начало дождливаго сезона въ Бенгаліи. Твоя коляска славно укутана: хоть какой дождь -- не пробьетъ. Пойдемте же скорѣй. Эмми съ матерью ожидаютъ васъ.
   Джозъ Седди былъ великолѣпенъ. Онъ еще болѣе растолстѣлъ. Воротничекъ рубашки былъ выше, лицо -- краснѣе; манжеты пышно выказывались ивъ подъ разноцвѣтнаго жилета. Лакированные сапоги тогда еще не были изобрѣтены, зато гессенскіе блестѣли необыкновенно. На свѣтло-зеленомъ фракѣ его рисовался огромный свадебный бантъ.
   Но перейдемъ къ дѣлу. Джоржъ дѣлалъ важный шагъ въ своей жизни. Онъ рѣшился жениться. Отъ этого-то происходили и растройство его, и безсонница, и нервическая лихорадка. Мнѣ сказывали, что при подобномъ событій каждому приходится испытать эти непріятныя ощущенія.
   На головѣ невѣсты была соломенная шляпка съ розовыми лентами и вуалемъ изъ бѣлыхъ кружевъ, -- подарокъ мистера Джозефа Седли. Доббинъ получилъ отъ невѣсты дозволеніе подарить ей золотую цѣпочку и часы, которыми она теперь играла. Мистриссъ Седли дала ей брильянтовую брошку -- единственная бездѣлушка, уцѣлѣвшая у старой леди. Когда начался обрядъ, добрая старушка сѣла и, облокотившись на налой, горько плакала. Ирландская дѣвочка, служанка ея, и мистриссъ Клаппъ, жена клерка, тоже плакали, но болѣе старались утѣшать добрую мистриссъ Седли. Старика Седли не было. Джозъ дѣйствовалъ за своего отца, а капитанъ Доббинъ за шафера со стороны своего друга Джоржа.
   Въ церкви никого не было, кромѣ должностныхъ лицъ нашей свадебной партіи и ихъ прислуги. Два лакея сидѣли въ отдаленіи. Дождь крупными каплями стучалъ въ окна. Въ промежуткахъ обряда слышны были всхлипыванья старушки мистриссъ Седли. Голосъ священника уныло разносился подъ высокими сводами. "Буду"! сказанное Осборномъ, раздалось громкимъ басомъ. Отвѣтъ Эмми, выпорхнувъ изъ самого сердца, почти никѣмъ не былъ слышанъ, исключая капитана Доббина.
   По окончаніи церемоиіи, Джозъ Седли выступилъ впередъ и поцаловалъ свою сестру, молодую супругу, въ первый разъ въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Пасмурный видъ Джоржа измѣнился: онъ казался гордымъ.
   -- Теперь твоя очередь, Уильямъ, сказалъ онъ, дружески положивъ руку на плечо Доббина.
   Доббинъ подошелъ и слегка коснулся щечки Амеліи.
   -- Да благословитъ тебя Богъ, другъ мой Уильямъ, сказалъ Джоржъ, росписавшись въ книгѣ и схвативъ руку Доббина. Въ глазахъ его блистала слеза. Уильямъ только кивнулъ головой.
   -- Подписывайтесь скорѣе и выходите : намъ нельзя долго мѣшкать, сказалъ Осборнъ.
   Мистриссъ Седли въ послѣдній разъ обняла дочь, и молодая чета отправилась изъ церкви.
   -- Прочь съ дороги! вскричалъ Джоржъ толпѣ мальчишекъ, собравшихся у выхода. Дождь билъ въ лицо молодыхъ супруговъ, когда они подходили къ каретѣ. Нѣсколько ребятишекъ взвизгнули, когда карета тронулась и грязные брызги разнеслись во всѣ стороны.
   Уильямъ Доббинъ стоялъ на паперти и пристально глядѣлъ на удалявшуюся карету. Толпа мальчишекъ подсмѣивалась надъ его неуклюжей фигурой. Онъ не обращалъ вниманія ни на нихъ, ни на ихъ смѣхъ.
   -- Пойдемъ, Доббинъ, домой, завтракать! раздался сзади его голосъ; а въ тужь минуту жирная рука опустилась на его костлявое плечо. Доббинъ вовсе не былъ расположенъ согласиться на такое дружеское приглашеніе Джоза Седли. Онъ посадилъ рыдающую леди и ея провожатыхъ въ карету Джоза и еще разъ остался на паперти. Наконецъ и карета Джоза удалилась, и еще разъ раздался вокругь него саркастическій смѣхъ ребятишекъ.
   -- Вотъ вамъ, маленькіе негодяи, сказалъ Доббинъ, подавая ребятишкамъ нѣсколько серебряныхъ монетъ, и пошелъ по улицѣ, подъ проливнымъ дождемъ. Все кончено. Они обвѣнчаны и счастливы. Остается благодарить Бога. Съ самого дѣтства Доббинъ еще ни разу не чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ и совершенно олинокимъ, какъ теперь. Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ, пока пройдетъ нѣсколько дней и когда онъ снова увидится съ нею.

-----

   Спустя дней десять послѣ брачной церемоніи, трое молодыхъ нашихъ знакомцевъ восхищались тѣмъ прекраснымъ видомъ, который Брайтонъ представляетъ путешественникамъ. Съ одной стороны -- безконечный рядъ оконъ, а съ другой -- безграничное голубое море. Житель Лондона приходитъ иногда въ восторгъ, при взглядѣ га величественный океанъ, усѣянный милліонами звѣздочекъ, испещренный бѣлыми парусами и окаймленный по краямъ своей голубой одежды сотнями подвижныхъ купаленъ: а иногда, какъ любитель человѣческой природы, онъ смотритъ на длинный рядъ оконъ, гдѣ выставлена эта роскошь человѣческой жизни. Изъ одного изъ нихъ вылетаютъ звуки фортепьяно, на которомъ, къ величайшему восхищенію жильцовъ, молодая леди упражняется по шести часовъ въ день; въ другомъ миловидная нянька Полли убаюкиваетъ на рукахъ своихъ малютку, въ то время, какъ отецъ его, въ окнѣ нижняго этажа, сидитъ за завтракомъ и жадно глотаетъ газету "Times". Далѣе выглядываютъ хорошенькія сестрины миссъ Лири и внимательно слѣдятъ за офицерами, пробирающимися на скалу. А тамъ вы видите пожилого человѣка изъ Сити, съ наклонностію къ морю, съ телескопомъ величиной съ порядочную пушку, направленнымъ на океанъ, чтобъ посмотрѣть на рѣющія яхты, рыбацкія лодки, а можетъ быть и на купальни, какъ онѣ подплываютъ и отплываютъ отъ берега. Но намъ ли описывать Брайтонъ.-- Брайтонъ, этотъ чистенькій Неаполь съ своими lazzaroni, живой, веселый, пестрый какъ костюмъ арлекина.-- Брайтонъ, который, во время нашей исторіи, находился въ шести часахъ отъ Лондона, а теперь садитесь въ вагонъ, и черезъ сто минутъ вы тамъ, -- и который современемъ Богъ знаетъ еще какъ можетъ приблизиться.
   -- Чудо какъ хороша та дѣвица, что квартируетъ надъ модистками! замѣтилъ одинъ изъ трехъ нашихъ гуляющихъ знакомцевъ -- какіе она сдѣлала мнѣ глазки, когда я проходилъ?
   -- Сдѣлай милость. Джозъ, не терзай ея, сказалъ другой. Не шути пожалуста, мой донъ Жуанъ, ея привязанностью.
   -- Ну, вотъ еще, сказалъ Джозъ Седли, довольный самъ собой и бросая нѣжный взглядъ на встрѣтившуюся служанку.
   Въ Брайтонѣ Джозъ былъ еще великолѣпнѣе, чѣмъ на сватьбѣ своей сестры. Блестящій лосинный жилетъ его былъ такъ широкъ, что можно было имъ обтянуть цѣлого оленя. На немъ былъ военный фракъ, украшенный пуговицами съ собачьими головками, мушками, лягушками, и перепутанный шитьемъ. Въ послѣднее время онъ принялъ военную наружность и пріемы и гулялъ теперь съ военными, бренча безъ милосердія шпорами, громко разсуждая и бросая бойкія взгляды на всѣхъ встрѣчавшихся гризетокъ и субретокъ, удостоившихся его пораженія.
   -- Что мы будемъ дѣлать, друзья, до возвращенія нашихъ дамъ? спросилъ Джозъ. Дамы отправились прокатиться въ Роттингдинъ.
   -- Съиграемте партію на бильярдѣ, сказалъ одинъ изъ друзей, высокій мужчина, съ усами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ, ни за что, отвѣчалъ Джозъ, встревоженный. Нѣтъ, К ана, какой только нашелся у нее в библиотеке. Малютка Шарп с ее тайными горестями стала героиней дня.
   В тот вечер Ребекка пела слаще и беседовала занимательнее, чем когда-либо на Парк-лейн. Она обвилась вокруг сердца мисс Кроули. О предложении сэра Питта она вспоминала с шутками и улыбкой, высмеивая его как стариковскую блажь; когда же она сказала, что не хотела бы для себя никакого иного жребия, кроме возможности остаться навсегда со своей дорогой благодетельницей, глаза ее наполнились слезами, а сердце Бригс - горестным сознанием собственной ненужности.
   - Дорогая моя крошка, - промолвила старая леди, - я не позволю вам тронуться с места еще много, много лет - можете в этом не сомневаться. О том, чтобы возвратиться к моему противному брату, после всего происшедшего не может быть и речи. Вы останетесь здесь со мною, а Бригс - Бригс часто выражала желание навестить родных. Бригс, теперь вы можете ехать куда угодно! Ну, а вам, моя дорогая, придется остаться и ухаживать за старухой.
   Если бы Родон Кроули присутствовал здесь, а не сидел в клубе и не тянул в волнении красное вино, наша парочка могла бы броситься на колени перед старой девой, признаться ей во всем и в мгновение ока получить прощение. Но в таком счастливом исходе было отказано молодой чете - несомненно, для того, чтобы можно было написать наш роман, в котором будет рассказано о множестве изумительных приключений этих супругов - приключений, которые никогда не были бы ими пережиты, если бы им предстояло обитать под кровом удобного для них, но не интересного для читателя прощения мисс Кроули.
  
   В доме на Парк-лейн под командой миссис Феркин состояла молодая девушка из Хэмпшира, которой вменялось в обязанность наряду с прочими ее делами стучать в дверь мисс Шарп и подавать кувшин горячей воды, так как Феркин скорее наложила бы на себя руки, чем стала оказывать подобные услуги незваной гостье. У этой девушки, выросшей в фамильном поместье, был брат в эскадроне капитана Кроули, и если бы все тайное вышло наружу, то, пожалуй, оказалось бы, что она осведомлена о многих делах, имеющих весьма близкое касательство к нашей истории. Во всяком случае, девушка приобрела себе желтую шаль, пару зеленых башмаков и голубую шляпу с красным пером на три гинеи, подаренные ей Ребеккой; а так как малютка Шарп вовсе не отличалась чрезмерной щедростью, то, надо полагать, Бетти Мартин получила эту взятку за оказанные ею услуги.
   Наутро после предложения, сделанного сэром Питтом Кроули своей гувернантке, солнце встало, как обычно, и в обычный час Бетти Мартин, горничная, прислуживавшая наверху, постучала в дверь мисс Шарп.
   Ответа не последовало, и Бетти постучала вторично. По-прежнему полная тишина. Тогда Бетти, но выпуская из рук кувшина с горячей водой, открыла дверь и вошла в комнату.
   Беленькая постелька под кисейным пологом оставалась такой же аккуратной и прибранной, как и накануне, когда Бетти собственноручно помогала привести ее в порядок. Два чемоданчика, перевязанные веревками, стояли в одном углу комнаты, а на столе перед окном - на подушечке для булавок, на большой пухлой подушечке для булавок, с розовой подкладкой, просвечивавшей сквозь сетку, связанную, наподобие дамского ночного чепца, в диагональ, - лежало письмо. Вероятно, оно пролежало тут всю ночь.
   Бетти подошла к нему на цыпочках, словно боялась разбудить его, обвела взглядом комнату с видом изумленным, но и довольным, взяла письмо с подушечки, ухмыляясь, повертела в руках и, наконец, понесла вниз, в комнату мисс Бригс.
   Желал бы я знать, каким образом Бетти могла решить, что письмо адресовано мисс Бригс? Все обучение Бетти свелось к тому, что она посещала воскресную школу миссис Бьют Кроули, так что в писаных буквах она разбиралась не лучше, чем в древнееврейских текстах.
   - О мисс Бригс! - воскликнула девушка. - О мисс! Наверное, что-нибудь случилось: в комнате мисс Шарп никого нет, на постели никто не спал, а сама она сбежала, вот только оставила вам это письмо, мисс!
   - Что?! - закричала Бригс, роняя гребень и рассыпая но плечам жидкие пряди выцветших волос. - Побег? Мисс Шарп убежала? Что же это, что же это? - И, живо сломав аккуратную печать, она принялась, как говорится, пожирать глазами содержание письма, ей адресованного.
  
  
   "Дорогая мисс Бригс, - писала беглянка, - столь нежное сердце, как ваше, отнесется с жалостью и сочувствием ко мне и простит меня. Обливаясь слезами и вознося к небу молитвы и благословения, покидаю я тот дом, где бедная сиротка всегда встречала ласку и любовь. Обязательства, стоящие даже выше обязательств перед моей благодетельницей, отзывают меня, Я иду, послушная велению долга, к мужу, Да, я замужем. Мой супруг приказывает мне следовать за ним в скромное жилище, которое мы зовем своим.
   Дражайшая мисс Бригс, сообщите эту весть моему дорогому, моему возлюбленному другу и благодетельнице, - ваше доброе сердце подскажет вам, как это сделать. Скажите ей, что, прежде чем уйти, я оросила слезами ее дорогое изголовье - то изголовье, которое столь часто оправляла во время ее болезни... у которого мечтаю снова бодрствовать. О, с какой радостью я вернусь на дорогую мне Парк-лейн! Как трепещу в ожидании ответа, который решит мою судьбу! Когда сэр Питт соблаговолил предложить мае руку, оказав мне честь, которой я заслуживаю, по словам возлюбленной моей мисс Кроули (благословляю ее за то, что она сочла бедную сиротку достойной стать ее сестрой!), я призналась сэру Питту в том, что я замужем. Даже он простил меня. Но у меня не хватило смелости сказать ему все: что я не могу быть его женой - потому что я его дочь! Я связала свою жизнь с достойнейшим, благороднейшим человеком: Родон мисс Кроули - мой Родон, Это по его распоряжению я открываюсь теперь перед вами и следую за ним в наше скромное жилище, как последовала бы на край света. О мой добрый и ласковый друг, заступитесь перед любимой тетушкой моего Родона за него и за бедную девушку, к которой вся его благородная родия проявила такую ни с чем не сравнимую приязнь. Упросите мисс Кроули принять своих детей. Не могу ничего больше прибавить, по призываю тысячу благословений на всех в том милом доме, который я покидаю.
  
   Ваша любящая и заранее благодарная Ребекка Кроули.
  
   Полночь".
  
   Не успела Бригс дочитать этот трогательный и захватывающий документ, восстанавливавший ее в положении первой наперсницы мисс Кроули, как в комнату вошла миссис Феркин.
   - Приехала с почтовой каретой из Хэмпшира миссис Бьют Кроули и просит чаю. Не позаботитесь ли вы о завтраке, мисс?
   К изумлению Феркин, мисс Бригс, запахнув полы своего капота, устремилась вниз к миссис Бьют с письмом, содержащим изумительную новость, причем жиденькая косичка ее растрепалась и развевалась сзади, а папильотки все еще гроздьями окаймляли ее чело.
   - О миссис Феркин, - задыхаясь, доложила Бетти, - вот оказия! Мисс Шарп взяла да и сбежала с капитаном. Они удрали в Гретна-Грин.
   Мы посвятили бы целую главу описанию чувств миссис Феркин, если бы пашу великосветскую музу не занимали в большей степени страсти, обуревавшие ее высокопоставленных хозяек.
   Когда миссис Бьют Кроули, окоченевшая от ночного путешествия и гревшаяся у только что затопленного и весело потрескивающего камина в столовой, услышала от мисс Бригс о тайном браке, она заявила, что само провидение привело ее к такое время для оказания голубушке мисс Кроули поддержки в постигшем ее горе и что Ребекка - хитрая маленькая бестия, лично она никогда ни минуты в том не сомневалась. Что касается Родона, то для нее всегда было загадкой, как он сумел так ловко обойти старуху, ведь это пропащая душа, мот, распутник, - она, миссис Бьют, давно это говорила. Хорошо еще, что его мерзкий поступок откроет голубушке мисс Кроули глаза на истинный характер этого невозможного человека. Затем миссис Бьют с аппетитом напилась чаю с горячими гренками, а так как в доме оказалось теперь свободное помещение, то ей уже не надо было больше ютиться в Глостерской кофейной, куда доставила ее портсмутская почтовая карета, и она приказала лакею, состоявшему под началом у мистера Боулса, доставить ей оттуда ее чемоданы.
   Мисс Кроули, надо вам сказать, не покидала своей комнаты почти до полудня - она пила по утрам шоколад в постели, пока Бекки Шарп читала ей "Морнинг пост", или как-нибудь иначе убивала время. Заговорщицы внизу условились между собой щадить чувства дорогой леди, пока она не появится в гостиной. Тем временем старухе доложили, что миссис Бьют Кроули прибыла с почтовой каретой из Хэмпшира, остановилась в "Глостере", шлет свой привет и любовь мисс Кроули и просит разрешения позавтракать с мисс Бригс. Прибытие миссис Бьют в другое время не вызвало бы особого восторга, но теперь оно было принято с удовольствием. Мисс Кроули радовалась возможности посудачить с невесткой о покойной леди Кроули, о предстоящих приготовлениях к похоронам и о внезапном предложении сэра Питта, сделанном Ребекке.
   Лишь после того как старая леди погрузилась в свое обычное кресло в гостиной и между дамами произошел предварительный обмен приветствиями и расспросами, заговорщицы решили, что пора приступить к операции. Кто не восхищался искусными и деликатными маневрами, какими женщины "подготавливают" друзей к дурным новостям! Обе приятельницы мисс Кроули пустили в ход такую машинерию таинственности, прежде чем преподнести ей новость, что довели старуху до надлежащего градуса сомнений и тревоги.
   - И она отказала сэру Питту, моя голубушка, голубушка мисс Кроули, потому что... мужайтесь, - говорила миссис Бьют, - потому что не могла поступить иначе.
   - Конечно, тут были причины, - заметила мисс Кроули. - Она любит кого-то другого. Я так и сказала вчера Бригс.
   - Любит кого-то другого! - произнесла, задыхаясь, Бригс. - О мой дорогой друг, она уже замужем!
   - Уже замужем! - повторила миссис Бьют. Обе они сидели, стиснув руки и поглядывая то друг на друга, то на свою жертву.
   - Пришлите ее ко мне, как только она вернется. Этакая негодница! Как же она посмела не рассказать мне? - воскликнула мисс Кроули.
   - Она не скоро вернется. Приготовьтесь, дорогой друг: она ушла из дому надолго... она... она совсем ушла.
   - Боже милосердный, а кто же будет мне варить шоколад? Пошлите за нею и доставьте ее обратно. Я желаю, чтобы она вернулась, - кипятилась старая леди.
   - Она исчезла этой ночью, сударыня! - воскликнула миссис Бьют.
   - Она оставила мне письмо, - добавила Бригс, - она вышла замуж за...
   - Подготовьте ее, ради бога! Не мучайте ее, моя дорогая мисс Бригс.
   - За кого она вышла замуж? - крикнула старая дева, приходя в бешенство.
   - За... родственника...
   - Она отказала сэру Питту, - закричала жертва. - Говорите же. Не доводите меня до сумасшествия!
   - О сударыня!.. Подготовьте ее, мисс Бригс... она вышла замуж за Родона Кроули.
   - Родон женился... на Ребекке... на гувернантке... на ничтож... Вон из моего дома, дура, идиотка! Бригс, вы - безмозглая старуха! Как вы осмелились! Это ваших рук дело... вы заставили Родона жениться, рассчитывая, что я лишу его наследства... Ото вы сделали, Марта! - истерически выкрикивала несчастная старуха.
   - Я, сударыня, буду уговаривать члена такой фамилии жениться на дочери учителя рисования?
   - Ее мать была Монморанси! - воскликнула старая леди, со всей мочи дергая за сонетку.
   - Ее мать была балетной танцовщицей, да и сама она выступала на сцене или еще того хуже, - возразила миссис Бьют.
   Мисс Кроули издала заключительный вопль и откинулась на спинку кресла в обмороке. Пришлось отнести се обратно в спальню, которую она только что покинула. Одни припадок следовал за другим. Послали за доктором - прибежал аптекарь. Миссис Бьют заняла пост сиделки у кровати больной.
   - Ее родственники должны быть при ней, - заявила эта любезная женщина.
   Не успели перенести старуху в ее спальню, как появилось новое лицо, которому тоже необходимо было преподнести эту новость, - сэр Питт.
   - Где Бекки? - сказал он, входя в столовую. - Где ее пожитки? Она поедет со мной в Королевское Кроули.
   - Разве вы не слышали умопомрачительной вести об ее утаенном от всех союзе? - спросила Бригс.
   - А мне какое до него дело? - возразил сэр Питт. - Я знаю, что она замужем! Не все ли равно? Скажите ей, чтобы она сейчас же спускалась и не задерживала меня.
   - А разве вы из осведомлены, сэр, - продолжала мисс Бригс, - что она покинула наш кров, к ужасу мисс Кроули, которую чуть не убила весть о браке ее с капитаном Родоном?
   Когда сэр Питт Кроули услышал, что Ребекка вышла замуж за его сына, он разразился такой бешеной бранью, которую неудобно повторять здесь. Бедная Бригс, содрогаясь, выскочила из комнаты. Вместе с нею и мы закроем дверь за обезумевшим стариком, дошедшим до неистовства и потерявшим разум от ненависти и несбывшихся желаний.
   День спустя, вернувшись в Королевское Кроули, он как сумасшедший ворвался в комнату, которую занимала Ребекка, растоптал ногами ее коробки и картонки и расшвырял ее бумаги, одежду и прочие пожитки. Мисс Хорокс, дочь дворецкого, завладела некоторыми вещами Бекки; другие достались девочкам, и они разыгрывали в них свои комедии. Это произошло через несколько дней после того, как их бедная мать отправилась в место своего последнего упокоения и была положена, никем не оплаканная и никому не нужная, в склеп, где лежали одни чужие.
  
   - А вдруг старуха не угомонится? - говорит Родон своей маленькой жене, когда они сидели вдвоем в уютной бромптонской квартирке. Ребекка все утро пробовала новое фортепьяно. Новые перчатки пришлись ей удивительно впору; новые шали замечательно были ей к лицу; новые кольца блестели на ее маленьких ручках, и новые часы тикали у ее талии. - А вдруг она не утихомирится? А, Бекки?
   - Тогда я сама устрою твою судьбу, - ответила она. И Далила потрепала Самсона по щеке.
   - Нет того, что ты не могла бы сделать! - согласился он, целуя маленькую ручку. - Ей-богу. А пока едем в "Звезду и Подвязку" обедать, честное слово.
  

ГЛАВА XVII,

о том, при каких обстоятельствах капитан Доббин приобрел фортепьяно

  
   Если есть на Ярмарке Тщеславия выставка, на которую рука об руку приходят и Чувство и Сатира, где вы натыкаетесь на самые неожиданные контрасты, как смехотворные, так и печальные, где одинаково уместно и горячее сочувствие, и открытое, беспощадное осмеяние, - так это одно из тех публичных сборищ, объявления о коих пачками публикуются ежедневно на последней странице газеты "Таймс" и на коих с таким достоинством председательствовал покойный мистер Джордж Робинс. Мне думается, в Лондоне нет человека, который не побывал бы на этих сборищах, и каждый, кто чувствует в себе жилку моралиста, не может не задуматься с внезапным и странным холодком в душе о том, когда настанет и его черед и когда по иску Диогена или указанию судебного исполнителя аукционист пустит с молотка библиотеку покойного Эпикура, его мебель, посуду, гардероб и изысканные вина.
   У любого из посетителей Ярмарки Тщеславия, будь он хоть самый черствый себялюбец, сердце сжимается от сострадания при виде этой неприглядной стороны похорон скончавшегося друга. Останки милорда Богача покоятся и семенном склепе; ваятели вырежут надпись на могильной плите, правдиво вещающую о его добродетелях и о скорби наследника, который уже распоряжается его добром. Какой гость, сидевший за столом Богача, пройдет без вздоха мимо знакомого дома, где в семь часов так весело загорались огни, где так гостеприимно распахивались парадные двери и подобострастные слуги звонко выкрикивали ваше имя от площадки к площадке, пока вы поднимались по удобной лестнице и пока оно не достигало того покоя, где радушный старый Богач приветствовал своих друзей! Сколько их у него было и с каким благородством он их принимал! Как остроумны бывали здесь люди и как они становились угрюмы, едва за ними закрывалась дверь! И сколь обходительны бывали здесь те, кто поносил и ненавидел друг друга во всяком ином месте. Он был чванлив, но при таком поваре чего не проглотишь! Он был, пожалуй, скучноват, но разве такое вино не оживляет всякой беседы? "Нужно раздобыть несколько бутылок его бургонского за любую цену!" - кричат безутешные друзья в его клубе. "Я приобрел эту табакерку на распродаже у старого Богача, - говорит Пинчер, пуская ее по рукам, - одна из метресс Людовика Пятнадцатого; миленькая вещица, не правда ли? Прелестная миниатюра!" И тут начинается разговор о том, как молодой Богач расточает отцовское состояние.
   Но как, однако, изменился дом! Фасад испещрен объявлениями, на которых жирными прописными буквами перечисляется по статьям все выставленное на продажу. Из окна верхнего этажа свесился обрывок ковра; с полдюжины носильщиков толчется на грязном крыльце; сени кишат потрепанными личностями с восточной наружностью, которые суют вам в руки печатные карточки и предлагают за вас торговаться. Старухи и коллекционеры наводнили верхние комнаты, щупают пологи у кроватей, тычут пальцами в матрацы, взбивают перины и хлопают ящиками комодов. Предприимчивые молодые хозяйки вымеряют зеркала и драпировки, соображая, подойдут ли они к их новому обзаведению (Сноб будет потом несколько лет хвастать, что приобрел то-то или то-то на распродаже у Богача), а мистер Аукционист, восседая на большом обеденном столе красного дерева внизу в столовой и размахивая молоточком из слоновой кости, выхваливает свои товары, пуская в ход все доступные ему средства красноречия - энтузиазм, уговоры, призывы к разуму, отчаяние, - орет на своих помощников, подтрунивает над нерешительностью мистера Дэвидса, наседает на мистера Мосса, умоляет, командует, вопит - пока молоток не опускается с неумолимостью рока и мы не переходим к следующему номеру. О Богач, кто мог бы подумать, сидя за широчайшим столом, на котором сверкало серебро и столовое белье ослепительной белизны, что в один прекрасный день мы увидим на почетном месте такое блюдо, как орущий Аукционист!
  
   Распродажа подходила к концу. Великолепная гостиная работы лучших мастеров, знаменитый ассортимент редких вин (все они приобретались по любой цене покупателем-знатоком, обладавшим отличным вкусом), богатейший фамильный серебряный сервиз были проданы в предшествующие дни. Некоторые из самых тонких вин (пользовавшихся большой славой среди любителей-соседей) были куплены дворецким нашего друга, Джона Осборна, эсквайра, с Рассел-сквер, для своего хозяина, знавшего их очень хорошо. Небольшая часть самых расхожих предметов из столового серебра досталась каким-то молодым маклерам. И вот, когда публику стали соблазнять всякой мелочью, восседавший на столе оратор принялся расхваливать достоинства портрета, который он хотел сбыть с рук какому-нибудь наивному покупателю: ото было уже далеко не то избранное и многочисленное общество, которое посещало аукцион в предшествовавшие дни.
   - Номер триста шестьдесят девять! - надрывался Аукционист. - Портрет джентльмена на слоне. Кто даст больше за джентльмена на слоне? Поднимите картину повыше, Блоумен, и дайте публике полюбоваться на этот номер!
   Какой-то долговязый бледный джентльмен в военном мундире, скромно сидевший у стола красного дерева, не мог удержаться от улыбки, когда этот ценный помер был предъявлен к осмотру мистером Блоуменом.
   - Поверните-ка слона к капитану, Блоумен! Сколько мы предложим за слона, сэр?
   Но капитан, весь залившись краской и совершенно сконфузившись, отвернулся. Аукционист тем временем продолжал, повергая его в еще большее смущение:
   - Ну, скажем, двадцать гиней за это произведение искусства? Пятнадцать? Пять? Назовите вашу цену! Да ведь один джентльмен без слона стоит пять фунтов.
   - Удивляюсь, как слон не свалится под ним, - заметил какой-то присяжный шутник. - Уж больно седок-то упитанный.
   Это замечание (едущий на слоне был изображен весьма дородным мужчиной) вызвало дружный смех в зале.
   - Не пытайтесь сбить цену этой редкостной вещи, мистер Мосс, - сказал мистер Аукционист, - пусть уважаемая публика хорошенько рассмотрит этот шедевр; поза благородного животного вполне отвечает натуре; джентльмен в нанковом жакете, с ружьем в руках, выезжает на охоту; вдали виднеется баньяновое дерево и пагода; перед нами, очевидно, какой-то примечательный уголок наших славных восточных владений. Сколько даете за этот номер? Прошу вас, джентльмены, не задерживайте меня здесь на целый день.
   Кто-то дал пять шиллингов. Услыхав это, военный джентльмен взглянул в ту сторону, откуда исходило такое щедрое предложение, и увидел другого офицера, под руку с молодой дамой. Оба они, казалось, весьма забавлялись происходившей сценой; в конце концов картина пошла за полгинеи и досталась им. Заметив эту парочку, сидевший у стола еще больше прежнего удивился и сконфузился: голова его ушла в воротник и он отвернулся, как будто желая избежать неприятной встречи.
   Мы не собираемся перечислять здесь все другие предметы, которые Аукционист имел честь предложить открытому соисканию в этот день, кроме лишь одной вещи: это было маленькое фортепьяно, доставленное вниз с верхнего этажа (большой рояль из гостиной был вывезен раньше). Молодая дама попробовала его быстрой и ловкой рукой (заставив офицера снова покраснеть и вздрогнуть), и когда настала очередь фортепьяно, агент дамы стал торговать его.
   Но тут он встретил препятствие. Еврей, состоявший в роли адъютанта при офицере у стола, стал наддавать цену против еврея, нанятого покупщиками слона, и из-за маленького фортепьяно загорелась оживленная битва, которую Аукционист усиленно разжигал, подбодряя обоих противников.
   Наконец, когда соревнование уже порядочно затянулось, капитан и дама, купившие слона, отказались от дальнейшей борьбы; молоток опустился, Аукционист объявил: "За мистером Льюисом, двадцать пять!" И таким образом шеф мистера Льюиса стал собственником маленького фортепьяно. Сделав это приобретение, он выпрямился в своем кресле с видом величайшего облегчения и в эту самую минуту был замечен своими неудачливыми соперниками. Дама сказала своему кавалеру:
   - Слушай, Родон, ведь это капитан Доббин!
   Вероятно, Бекки была недовольна новым фортепьяно, взятым для нее напрокат, или же хозяева инструмента потребовали его обратно, отказав в дальнейшем кредите; а может быть, ее особенное пристрастие к тому фортепьяно, которое она только что пыталась приобрести, объясняется воспоминаниями о давно минувших днях, когда она играла на нем в комнате нашей милой Эмилии Седли?
  
   Ибо аукцион происходил в старом доме на Рассел-сквер, где мы провели несколько вечеров в начале этого повествования. Старый добряк Джон Седли разорился. Его имя было объявлено в списке неисправных должников на Лондонской бирже, а за этим последовали его банкротство и коммерческая смерть. Дворецкий мистера Осборна скупил часть знаменитого портвейна и перевез его в погреб по другую сторону сквера. Что же касается дюжины столовых серебряных ложек и вилок прекрасной работы, продававшихся на вес, и дюжины таких же десертных, то нашлось три молодых биржевых маклера (фирма "Дейл, Спигот и Дейл" на Треднидл-стрит), которые раньше вели дела со стариком и видели с его стороны много хорошего в те дни, когда он был так мил и любезен со всеми, с кем ему приходилось вести дела, - они-то и послали доброй миссис Седли эти жалкие обломки крушения, выразив тем свое уважение к ней. Что же касается фортепьяно, то, поскольку оно принадлежало Эмилии и та могла больно чувствовать его отсутствие и нуждаться в нем теперь, а капитан Уильям Доббин умел играть на нем так же, как танцевать на канате, нам остается предположить, что капитан приобрел его не для собственной надобности.
   Словом, фортепьяно было в тот же вечер доставлено в крошечный домик на улице, идущей от Фулем-роуд, - на одной из тех лондонских улочек, которые носят такие изысканно-романтические названия (эту, в частности, именовали: Виллы св. Аделаиды, Анна-Мария-роуд, Вест) и где дома кажутся кукольными; где обитатели, выглядывающие из окон бельэтажа, должны, как представляется зрителю, сидеть, опустив ноги в гостиную нижнего этажа; где кусты в палисадниках круглый год цветут детскими передничками, красными носочками, чепчиками и т. и. (роlyandria polygynia); где до вас доносятся звуки разбитых клавикордов и женского пения; где пивные кружки висят на заборах, просушиваясь на солнышке; где по вечерам вы встретите конторщиков, устало бредущих из Сити. На одной из таких улиц и находилось жилище мистера Клепа, конторщика мистера Седли, и в этом убежище приклонил голову добрый старик с женой и дочерью, когда произошел крах.
   Джоз Седли, когда известие о постигшем семью несчастье дошло до него, поступил так, как и следовало ожидать от человека с его характером. Он не поехал в Лондон, но написал матери, чтобы она обращалась к его агентам за любой суммой, какая ей потребуется, так что его добрые, удрученные горем старики родители могли на первых порах не страшиться бедности. Совершив это, Джоз продолжал жить по-прежнему в челтнемском пансионе. Он ездил кататься в своем кабриолете, пил красное вино, играл в вист, рассказывал о своих индийских похождениях, а ирландка-вдова по-прежнему утешала и улещала его. Денежный подарок Джоза, как ни нуждались в нем, не произвел на родителей большого впечатления; и я слышал, со слов Эмилии, что ее удрученный отец впервые поднял голову в тот день, когда был получен ящичек с ложками и вилками вместе с приветом от молодых маклеров; он разрыдался, как ребенок, и был растроган гораздо больше, чем даже его жена, которой было адресовано это подношение. Эдвард Дейл, младший компаньон фирмы, непосредственный исполнитель этого поручения, давно уже заглядывался на Эмилию и теперь воспользовался случаем, чтобы сделать ей предложение, невзирая ни на что. Женился он много позже, в 1820 году, на мисс Луизе Кате (дочери владельца фирмы "Хайем и Кате", видного хлеботорговца), взяв за нею крупный куш. Сейчас он великолепно устроен и живет припеваючи со своим многочисленным семейством в собственной элегантной вилле на Масуэл-Хилл. Однако воспоминание об этом добром малом не должно отвлекать нас от главной темы нашего рассказа.
  
   Надеюсь, читатель составил себе слишком хорошее мнение о капитане и миссис Кроули, чтобы предположить, будто им могла прийти в голову мысль наведаться в столь отдаленный квартал, как Блумсбери, если бы они знали, что семейство, которое они решили осчастливить своим посещением, не только окончательно сошло со сцены, но и осталось без всяких средств и не могло уже пригодиться молодой чете. Ребекка была чрезвычайно поражена, когда увидела, что в уютном старом доме, где она была так обласкана, хозяйничают барышники и маклаки, а укромное достояние жившей в нем семьи отдано на поток и разграбление. Через месяц после своего бегства она вспомнила об Эмилии, и Родон с довольным ржанием выразил полнейшую готовность опять повидаться с молодым Джорджем Осборном.
   - Он очень приятный знакомый, Бек, - заметил шутник. - Я охотно продал бы ему еще одну лошадь. И я с удовольствием сразился бы с ним на бильярде. В нашем положении он был бы нам, так сказать, весьма полезен, миссис Кроули. Ха-ха-ха! - Эти слова не следует понимать в том смысле, что у Родона Кроули было заранее обдуманное намерение обобрать мистера Осборна. Он только искал этим своей законной выгоды, которую на Ярмарке Тщеславия каждый гуляка-джентльмен считает должной данью со стороны своего ближнего.
   Старуха тетка не слишком торопилась "угомониться". Прошел целый месяц. Мистер Боулс продолжал отказывать Родону в приеме; его слугам не удавалось получить доступ в дом на Парк-лейн; его письма возвращались нераспечатанными. Мисс Кроули ни разу не вышла из дому - она была нездорова, - и миссис Бьют все еще жила у нее и не оставляла ее ни на минуту. Это затянувшееся пребывание пасторши в Лондоне не предвещало молодым супругам ничего хорошего.
   - Черт, я начинаю теперь понимать, почему она все сводила нас в Королевском Кроули, - сказал как-то Родон.
   - Вот лукавая бабенка! - вырвалось у Ребекки.
   - Ну что же! Я об этом не жалею, если ты не жалеешь! - воскликнул капитан, все еще страстно влюбленный в жену, которая вместо ответа наградила его поцелуем и, конечно, была немало удовлетворена великодушным признанием супруга.
   "Если бы он не был так непроходимо глуп, - думала она, - я могла бы что-нибудь из него сделать". Но она никогда не давала ему заметить, какое составила себе о нем мнение: по-прежнему, с неиссякаемым терпением слушала его рассказы о конюшне и офицерском собрании, смеялась его шуткам, выказывала живейший интерес к Джоку Спатердашу, у которого пала упряжная лошадь, и к Бобу Мартингейлу, которого забрали в игорном доме, и к Тому Синкбарзу, который предполагал участвовать в скачках с препятствиями. Когда Родон возвращался домой, она была оживленна и счастлива; когда он собирался куда-нибудь, она сама торопила его; если же он оставался дома, она играла ему и пела, приготовляла для него вкусные напитки, заботилась об его обеде, грела ему туфли и баловала как мокла. Лучшие из женщин - лицемерки (я это слышал от своей бабушки). Мы и не знаем, как много они от нас скрывают; как они бдительны, когда кажутся нам простодушными и доверчивыми; как часто их ангельские улыбки, которые не стоят им никакого труда, оказываются просто-напросто ловушкой, чтобы подольститься к человеку, обойти его или обезоружить, - я говорю вовсе не о записных кокетках, но о наших примерных матронах, этих образцах женской добродетели. Кому не приходилось видеть, как жена скрывает от всех скудоумие дурака-мужа или успокаивает ярость своего не в меру расходившегося повелителя? Мы принимаем это любезное нам рабство как нечто должное и восхваляем за него женщину; мы называем это прелестное лицемерие правдой. Добрая жена и хозяйка - по необходимости лгунья. И супруг Корнелии был жертвой обмана так же, как и Потифар. - но только на другой манер.
   Эти трогательные заботы превратили закоренелого повесу Родона Кроули в счастливого и покорного супруга. Его давно не видели ни в одном из злачных мест, которых он был завсегдатаем. Приятели справлялись о нем раза два в его клубах, но не особенно ощущали его отсутствие: в балаганах Ярмарки Тщеславия люди редко ощущают отсутствие того или другого из своей среды. Сторонящаяся общества, всегда улыбающаяся и приветливая жена, удобная квартирка, уютные обеды и непритязательные вечера - во всем этом было очарование новизны и тайны. Их брак еще не стал достоянием молвы; сообщение о нем еще не появилось в "Морнинг пост". Кредиторы Родона слетелись бы к ним толпой, если бы узнали о его женитьбе на бесприданнице. "Мои родные на меня не ополчатся", - говорила Ребекка с горьким смехом. И она соглашалась спокойно ждать, когда старая тетка примирится с их браком, и не требовала для себя места в обществе. Так жила она в Бромптоне, не видя никого или видясь лишь с теми немногими сослуживцами мужа, которые допускались в ее маленькую столовую. Все они были очарованы Ребеккой. Скромные обеды, смех, болтовня, а потом музыка восхищали всех, кто принимал участие в этих удовольствиях. Майору Мартингейлу никогда не пришло бы в голову спросить у них их брачное свидетельство. Капитан Сннкбарз был в полнейшем восторге от искусства Ребекки приготовлять пунш. А юный поручик Спатердаш (он необычайно пристрастился к игре в пикет, и потому Кроули частенько его приглашали) был явно и без промедления пленен миссис Кроули. Но осмотрительность и осторожность ни на минуту ее не покидали, а репутация отчаянного и ревнивого вояки, укрепившаяся за Кроули, была еще более надежной и верной защитой для его милой женушки.
   В Лондоне есть немало высокородных и высокопоставленных джентльменов, никогда не посещавших дамские гостиные. Поэтому, хотя о женитьбе Родона Кроули, может быть, и говорили по всему графству, где, разумеется, миссис Бьют разгласила эту новость, но в Лондоне в ней сомневались или на нее не обращали внимания, а то и вовсе о ней не знали. Родон с комфортом жил в кредит. У него был огромный капитал, состоявший из долгов, а если тратить его с толком, такого капитала может хватить человеку на много-много лет. Некоторые светские жуиры умудряются жить на него во сто раз лучше, чем живут даже люди со свободными средствами. В самом деле, кто из лондонских жителей не мог бы указать десятка человек, пышно проезжающих мимо него, в то время как сам он идет пешком, - людей, которых балуют в свете и которых провожают до кареты поклоны лавочников; людей, которые не отказывают себе ни в чем и живут неизвестно на что. Мы видим, как Джек Мот гарцует в Парке или катит на своем рысаке по Пэл-Мэл; мы едим его обеды, подаваемые на изумительном серебре. "Откуда все это берется? - спрашиваем мы. - И чем это кончится?" - "Дорогой мой, - сказал как-то Джек, - у меня долги во всех европейских столицах". В один прекрасный день должен наступить конец, но пока Джек живет в свое удовольствие; всякому лестно пожать ему руку, все пропускают мимо ушей темные слушки, которые время от времени гуляют о нем в городе, и его называют добродушным, веселым и беспечным малым.
   Увы, надо признаться, что Ребекка вышла замуж как раз за джентльмена такого сорта. Дом его был полная чаша, в нем было все, кроме наличных денег, в которых их menage {Хозяйство (франц.).} довольно скоро почувствовал острую нужду. И вот, читая однажды "Газету" и натолкнувшись на извещение, что "поручик Дж. Осборн, вследствие покупки им чина, производится в капитаны вместо Смита, который переводится в другой полк", Родон и высказал о поклоннике Эмилии то мнение, которое привело к визиту наших новобрачных на Рассел-сквер.
   Когда Родон с женой, увидев капитана Доббина, поспешили к нему, чтобы расспросить о катастрофе, обрушившейся на старых знакомых Ребекки, нашего приятеля уже и след простыл, и кое-какие сведения им удалось собрать только от случайного носильщика, или старьевщика, попавшегося им на аукционе.
   - Посмотри-ка на этих носатых, - сказала Бекки, весело усаживаясь в коляску с картиною под мышкой. - Точно коршуны на поле битвы.
   - Не знаю. Никогда не бывал в сражении, моя дорогая. Спроси у Мартннгейла, он был в Испании адъютантом генерала Блейзиса.
   - Он очень милый старичок, этот мистер Седли, - заметила Ребекка. - Право, мне жаль, что с ним случилась беда.
   - Ну, у биржевых маклеров банкротство... они к этому, знаешь, привыкли, - заявил Родон, сгоняя муху, севшую на шею лошади.
   - Как жаль, Родон, что нам нельзя приобрести что-нибудь из столового серебра, - мечтательно продолжала его супруга. - Двадцать пять гиней чудовищно дорого за это маленькое фортепьяно. Мы вместе покупали его у Бродвуда для Эмилии, когда она окончила школу. Оно стоило только тридцать пять.
   - Этот... как его там... Осборн... теперь, пожалуй, даст тягу, раз семейство разорилось. Недурной афронт для твоей хорошенькой приятельницы. А, Бекки?
   - Думаю, что она это переживет, - ответила Ребекка с улыбкой. И они покатили дальше, заговорив о чем-то другом.
  

ГЛАВА XVIII

Кто играл на фортепьяно, которое приобрел Доббин

  
   Но вот наш рассказ неожиданно попадает в круг прославленных лиц и событий и соприкасается с историей. Когда орлы Наполеона Бонапарта, выскочки-корсиканца, вылетели из Прованса, куда они спустились после короткого пребывания на острове Эльбе, и потом, перелетая с колокольни на колокольню, достигли наконец собора Парижской богоматери, то вряд ли эти царственные птицы хотя бы краешком глаза приметили крошечный приход Блумсбери в Лондоне - такой тихий и безмятежный, что вы бы подумали, будто шум и хлопание их могучих крыльев никого там не встревожили.
   "Наполеон высадился в Каннах". Это известие могло вызвать панику в Вене, спутать карты России, загнать Пруссию в угол, заставить Талейрана и Меттерниха переглянуться или озадачить князя Гарденберга и даже ныне здравствующего маркиза Лондондерри; но каким образом эта новость могла смутить покой молодой особы на Рассел-сквер, перед домом которой ночной сторож протяжно выкликал часы, когда она спала; молодой леди, которую, когда она гуляла по скверу, охраняли решетка и приходский сторож; которую, когда она выходила из дому всего лишь затем, чтобы купить ленточку на Саутгемптон-роу, сопровождал черномазый Самбо с огромною тростью; леди, о которой всегда заботились, которую одевали, укладывали в постель и оберегали многочисленные ангелы-хранители, как состоявшие, так и не состоявшие на жалованье? Bon Dieu, - скажу я, - разве не жестоко, что столкновение великих империй не может свершиться, не отразившись самым губительным образом на судьбе безобидной маленькой восемнадцатилетней девушки, воркующей или вышивающей кисейные воротнички у себя на Рассел-сквер? О нежный, простенький цветочек! Неужели грозный рев военной бури настигнет тебя здесь, хоть ты и приютился под защитою Холборна? Да, Наполеон делает свою последнюю ставку, и счастье бедной маленькой Эмми Седли каким-то образом вовлечено в общую игру.
   В первую очередь этой роковой вестью было сметено благосостояние отца Эмми. Все спекуляции злосчастного старого джентльмена за последнее время терпели неудачу. В то время смелые коммерческие начинания рушились, купцы банкротились, государственные процентные бумаги падали, когда, по расчетам старика, им следовало бы повышаться. А впрочем, стоит ли вдаваться в подробности! Если успех наблюдается редко и достигается медленно, то каждому известно, как быстро и легко происходит разорение. Старик Седли ни с кем не делился своим горем. Казалось, все шло по-старому в его мирном и богатом доме: благодушная хозяйка, ничего не подозревая, проводила время в обычной хлопотливой праздности и несложных повседневных заботах; дочь, неизменно поглощенная одной - эгоистической и нежной - мыслью, не замечала ничего в окружающем мире, пока не произошел тот окончательный крах, под тяжестью которого пала вся эта достойная семья.
  
   Однажды вечером миссис Седли писала приглашения на званый вечер. Осборны уже устроили таковой у себя, и миссис Седли не могла остаться в долгу. Джон Седли, вернувшийся из Сити очень поздно, молча сидел у камина, между тем как жена его оживленно болтала; Эмми поднялась к себе наверх, чем-то удрученная, почти больная.
   - Она несчастлива, - говорила мать, - Джордж Осборн невнимателен к ней. Меня начинает раздражать поведение этих господ. Вот уже три недели, как девицы к нам глаз не кажут, и Джордж два раза приезжал в город, а к нам не заходил - Эдвард Дейл видел его в опере. Эдвард охотно женился бы на Эмилии, я уверена, да и капитан Доббин, по-моему, тоже не прочь, но у меня, откровенно говоря, сердце не лежит к этим военным. Подумаешь, каким денди стал Джордж! И эти его военные замашки! Надо показать некоторым людям, что мы не хуже их. Только подай надежду Эдварду Дейлу - и ты увидишь! Нам следует устроить у себя вечер, мистер Седли. Что же ты молчишь, Джон? Не назначить ли, скажем, вторник, через две недели? Почему ты не отвечаешь? Боже мой, Джон, что случилось?
   Джон Седли поднялся с кресла навстречу жене, кинувшейся к нему. Он обнял ее и торопливо проговорил:
   - Мы разорены, Мэри. Нам придется начинать сызнова, дорогая. Лучше, чтобы ты узнала все сразу.
   Произнося эти слова, он дрожал всем телом и едва держался на ногах. Он думал, что это известие сразит его жену - жену, которая за всю жизнь не слышала от него резкого слова. Но хотя удар был для нее неожиданным, миссис Седли проявила большую душевную выдержку, чем се муж. Когда он бессильно упал в кресло, жена приняла на себя обязанности утешительницы. Она взяла его дрожащую руку, покрыла ее поцелуями и обвила ею свою шею; она называла его своим Джоном - своим милым Джоном, своим старичком, своим любимым старичком; она излила на него множество бессвязных слов любви и нежности. Ее кроткий голос и простодушные ласки довели это скорбное сердце до невыразимого восторга и грусти, подбодрили и успокоили исстрадавшегося старика.
   Только один раз на протяжении долгой ночи, которую они провели, сидя вместе, когда бедный Седли излил перед ней душу, рассказав историю своих потерь и неудач, поведав об измене некоторых стариннейших друзей и о благородной доброте других, от кого он всего меньше этого ждал, - словом, принес полную повинную, - только в од ном случае его верная жена не сумела справиться со своим волнением.
   - Боже мой, боже мой, это разобьет сердце Эмми! - сказала она.
   Отец забыл о бедной девочке. Она лежала наверху без сна, чувствуя себя несчастной. Дома, среди друзей и нежных родителей, она была одинока. Много ли найдется людей, которым вы, читатель, могли бы все рассказать? Как возможна откровенность там, где нет сочувствия? Кто захочет излить душу перед теми, кто его не поймет? Именно так одинока была наша кроткая Эмилия. У нее не было никакой поверенной, с тех пор как ей было что поверять. Она не могла поделиться со старухой матерью своими сомнениями и заботами; будущие же сестры с каждым днем казались ей все более чужими. А у Эмми были дурные предчувствия и опасения, в которых она не смела признаться даже себе самой, хотя втайне терзалась ими.
   Ее сердце упорствовало в убеждении, что Джордж Осборн достоин ее и верен ей, хотя она чувствовала, что это не так. Сколько раз она обращалась к нему, не встречая никакого отклика! Сколько у нее было случаев заподозрить его в эгоизме и равнодушии! Но она упрямо закрывала на это глаза. Кому могла рассказать бедная маленькая мученица о своей ежедневной борьбе и пытке? Сам герой Эмми слушал ее только в пол-уха. Она не решалась признаться, что человек, которого она любит, ниже ее, или подумать, что она поторопилась отдать ему свое сердце. Чистая, стыдливая, Эмилия была слишком скромна, слишком мягка, слишком правдива, слишком слаба, слишком женщина, чтобы, раз отдав, взять его обратно. Мы обращаемся, как турки, с чувствами наших женщин, да еще требуем, чтобы они признавали за нами такое право. Мы позволяем их телам разгуливать довольно свободно, их улыбки, локончики и розовые шляпки заменяют им покрывала и чадры. Но душу их дозволено видеть только одному-единственному мужчине, а они и рады повиноваться и соглашаются сидеть дома не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняя всю черную работу.
   В таком одиночестве и в таких мучениях пребывало это нежное сердечко, когда в марте, в лето от Рождества Христова 1815-е Наполеон высадился в Каннах. Людовик XVIII бежал, вся Европа пришла в смятение, государственные бумаги упали и старый Джон Седли разорился.
   Мы не последуем за достойным маклером через все те пытки и испытания, через которые проходит всякий разоряющийся делец до наступления своей коммерческой смерти. Его несостоятельность огласили на бирже; он не появлялся у себя в конторе; векселя его были опротестованы; признание банкротства оформлено. Дом и обстановка на Рассел-сквер были описаны и проданы с молотка, и старика с семьей, как мы видели, выбросили на улицу, предоставив им искать себе приюта где угодно.
   У Джона Седли не хватило мужества произвести смотр своим слугам, которые время от времени появлялись на наших страницах, но с которыми он теперь, по бедности, вынужден был расстаться. Всей этой почтенной челяди было выплачено жалованье с той точностью, какую обычно выказывают в таких случаях люди, задолжавшие большие суммы. Слуги с сожалением покидали хорошее место, но сердце их не разрывалось от горя при расставании с обожаемыми хозяином и хозяйкой. Горничная Эмилии не скупилась на соболезнования, но ушла, успокоившись на том, что устроится лучше в каком-нибудь более аристократическом квартале города. Черномазый Самбо в ослеплении, свойственном его профессии, решил открыть питейное заведение. Честная миссис Бленкинсоп, помнившая рождение Джоза и Эмилии, да и пору жениховства Джона Седли и его жены, пожелала остаться при них без содержания, так как скопила себе на службе у почтенной семьи кругленький капиталец; и потому она последовала за своими разоренными хозяевами в их новое скромное убежище, где еще некоторое время ухаживала за ними и ворчала на них, прежде чем уйти окончательно.
   В пререканиях Седли с его кредиторами, которые начались теперь и до того истерзали униженного старика, что он за шесть недель состарился больше, чем за пятнадцать предшествовавших лет, - самым несговорчивым, самым упрямым противником оказался Джон Осборн, его старый друг и сосед, Джон Осборн, которому он помог выйти в люди, который был ему кругом обязан и сын которого должен был жениться на его дочери. Любого из этих обстоятельств было бы достаточно, чтобы объяснить жестокосердие Осборна.
   Когда один человек чрезвычайно обязан другому, а потом с ним ссорится, то обыкновенное чувство порядочности заставляет его больше враждовать со своим бывшим другом и благодетелем, чем если бы это было совершенно постороннее лицо. Чтобы оправдать собственное жестокосердие и неблагодарность, вы обязаны представить своею противника злодеем. Дело не в том, что вы жестоки, эгоистичны и раздражены неудачей своей спекуляции - нет, нет, - это ваш компаньон вовлек вас в нее из самого низкого вероломства и из самых злостных побуждений. Хотя бы для того, чтоб быть последовательным, гонитель обязан доказывать, что потерпевший - негодяй, иначе он, гонитель, сам окажется подлецом.
   К тому же, как общее правило (и это позволяет всем неумолимым кредиторам жить в ладу со своей совестью), человек, попавший в бедственное положение, редко бывает честен до конца, - во всяком случае, такова видимость. Банкроты всегда что-то утаивают; они преувеличивают свои шансы на удачу; они скрывают истинное положение вещей; они говорят, что их предприятие процветает, когда оно безнадежно; на краю банкротства они не перестают улыбаться (невеселая это улыбка); они готовы ухватиться за любой предлог для получения отсрочки или каких-нибудь денег, лишь бы отдалить, хотя бы на несколько дней, неизбежное разорение: "Ну и погибай, когда ты так бесчестен", - говорит кредитор, торжествуя, и на чем свет стоит ругает потерпевшего крушение. "Глупец, ну стоит ли хвататься за соломинку!" - говорит здравый смысл утопающему, "Негодяй, чего ты брыкаешься, не лучше ли примириться и упокоиться в "Газете", откуда уже нет возврата!" - говорит преуспеяние бедняге, который отчаянно барахтается в темной пучине. Кто не замечал, с какой готовностью ближайшие друзья и честнейшие люди подозревают и обвиняют друг друга в обмане, как только дело коснется денежных расчетов! Все так поступают. Мне думается, каждый из нас прав, а все остальные - мошенники.
   Осборна, ко всему прочему, беспокоила и злила память о прежних благодеяниях старика Седли, а это всегда служит к усилению враждебности. Наконец - ему нужно было расстроить свадьбу своего сына и дочери Седли. А так как дело зашло действительно далеко и было затронуто счастье, а может быть, и репутация бедной девушки, то требовалось представить сильнейшие резоны для разрыва, и Джону Осборну нужно было доказать, что Джон Седли поистине гнусная личность.
   И вот на собраниях кредиторов он держал себя с такой неприязнью и презрением по отношению к Седли, что едва не довел бедного банкрота до разрыва сердца. Он тотчас же запретил Джорджу всякое знакомство с Эмилией, угрожая сыну проклятием, если тот нарушит приказ, и всячески чернил невинную девушку, понося ее как низкую и лукавую интриганку. Как часто злоба и ненависть порождаются тем, что вам приходится клеветать на ненавистного человека и верить клевете, как мы уже говорили, единственно для того, чтобы быть последовательным.
   Когда окончательный крах наступил, когда было возвещено о банкротстве, был покинут Рассел-сквер и заявлено, что между Эмилией и Джорджем все кончено - кончено все между нею и ее любовью, между нею и ее счастьем, между нею и ее верой в людей, - заявлено в форме грубого письма от Джона Осборна, сообщавшего в нескольких коротких строках, что в силу недостойного поведения ее отца все обязательства, связывавшие оба семейства, считаются расторгнутыми, - когда пришел этот неотвратимый приговор, он не поразил ее так сильно, как ожидали родители, вернее - мать (потому что сам Джон Седли был совершенно сражен крахом своих дел и ударом, нанесенным его чести). Эмилия приняла это известие очень спокойно и только сильно побледнела. Оно было лишь подтверждением мрачных предчувствий, уже давно появившихся у нее. Это было простое чтение приговора, вынесенного за преступление, в котором Эмилия была повинна с давних пор, - преступление, заключавшееся в том, что она полюбила неудачно, слишком горячо, вопреки рассудку. Своих мыслей она по-прежнему никому не высказывала. Едва ли она была несчастнее теперь, когда убедилась, что все со надежды рухнули, чем прежде, когда чувствовала сердцем беду, но не смела в этом признаться. Она переехала из большого дома в маленький, не замечая ничего или не ощущая никакой разницы; старалась как можно больше оставаться в своей комнатке, молча чахла и таяла день ото дня. Я не хочу сказать, что все особы женского пола таковы. Милая моя мисс Буллок, не думаю, чтобы ваше сердце от этого разбилось. Вы здравомыслящая молодая женщина, с надлежащими правилами. Не стану утверждать, что и мое сердце разбилось бы. Оно страдало, - однако, сознаюсь, все-таки выжило. Но есть души, которые так уж созданы - нежными, слабыми и хрупкими.
   Всякий раз, когда старый Джон Седли задумывался о положении дел у Джорджа с Эмилией или заговаривал об этом, он проявлял почти такое же озлобление, как и сам мистер Осборн. Он осыпал бранью Осборна и его семью, называл их бессердечными, низкими и неблагодарными. Нет силы на земле, клялся он, которая понудила бы его выдать дочь за сына такого негодяя; он приказал Эмми изгнать Джорджа из своих помыслов и вернуть ему все подарки и письма, какие она когда-либо от него получила.
   Она обещала исполнить это и пыталась повиноваться. Собрала две-три безделушки, достала письма из шкатулки, перечла их - словно не знала наизусть, - но расстаться с ними не могла, это было выше ее сил. И она спрятала их у себя на груди - так мать баюкает умершее дитя. Юная Эмилия чувствовала, что умрет или немедленно сойдет с ума, если у нее вырвут это последнее утешение. Как, бывало, она заливалась румянцем и как зажигались у нее глаза, когда приходили эти письма! Как она убегала к себе с бьющимся сердцем, чтобы прочесть их, когда никто ее не увидит! Если они бывали холодны, то с какой настойчивостью эта маленькая влюбленная сумасбродка старалась истолковать их в противоположном смысле! Если они бывали кратки или эгоистичны, сколько она находила извинений для писавшего их!
   Над этими-то ничего не стоящими клочками бумаги она думала, думала без конца. Она переживала свою прошедшую жизнь - каждое письмо, казалось, воскрешало перед нею какое-нибудь событие прошлого. Как хорошо она помнила их все! Взгляды Джорджа, звук его голоса, его платье, что он говорил и как - эти реликвии и воспоминания об умершей любви были для Эмилии единственным, что осталось у нее на свете. Делом ее жизни стало стеречь труп Любви.
   Какой желанной представлялась ей теперь смерть. "Тогда, - думала она, - я всегда буду с ним". Я не восхваляю поведения Эмилии и не собираюсь выставлять его в качестве образца для мисс Буллок. Мисс Буллок умеет управлять своими чувствами гораздо лучше, чем это бедное создание. Мисс Буллок никогда не скомпрометировала бы себя, как безрассудная Эмилия, которая отдала свою душу в бессрочный залог и отписала сердце в пожизненное владение, а взамен ничего не получила, кроме хрупкого обещания, вмиг разлетевшегося вдребезги и превратившегося в ничто. Затянувшаяся помолвка - это договор о товариществе, который одна сторона вольна выполнить или порвать, но который поглощает весь капитал другого участника.
   Поэтому будьте осторожны, молодые девицы; будьте осмотрительны, когда связываете себя обещанием. Бойтесь любить чистосердечно; никогда не высказывайте всего, что чувствуете, или (еще того лучше) старайтесь поменьше чувствовать. Помните о последствиях, к которым приводят неуместная честность и прямота; и не доверяйте ни себе самим, ни кому другому. Выходите замуж так, как это делается во Франции, где подружками невесты и ее наперсницами являются адвокаты. Во всяком случае, никогда не обнаруживайте чувств, которые могут поставить вас в тягостное положение, и не давайте никаких обещаний, которые вы в нужную минуту не могли бы взять обратно. Вот способ преуспевать, пользоваться уважением и блистать добродетелями на Ярмарке Тщеславия.
   Если бы Эмилия могла слышать все замечания по ее адресу, исходившие из того круга, откуда разорение отца только что изгнало ее, она увидела бы, в чем заключаются ее преступления и до какой степени она рисковала своей репутацией. Подобного преступного легкомыслия миссис Смит никогда не встречала, такую ужасную фамильярность миссис Броун всегда осуждала, и да послужит этот финал предостережением для ее собственных дочерей.
   - Капитан Осборн, разумеется, не женится на дочери банкрота, - говорили обе мисс Доббин. - Достаточно того, что ее папаша их надул. Что же касается маленькой Эмилии, то ее сумасбродство положительно превосходит все...
   - Что все? - взревел капитан Доббин. - Разве не были они помолвлены с самого детства? И разве это не тот же брак? Да смеет ли кто на земле произнести хоть слово против этой прекраснейшей, чистейшей, нежнейшей девушки, истинного ангела?
   - Перестань, Уильям. Ну что ты распетушился? Мы ведь не мужчины, мы с тобой драться не можем, - уговаривала его мисс Джейн. - Да и что мы, собственно, такого сказали о мисс Седли? Только что поведение ее было от начала до конца чрезвычайно неблагоразумным, чтобы не сказать больше. А родители ее, конечно, вполне заслужили свое несчастье.
   - А не сделать ли тебе самому предложение, Уильям, раз мисс Седли теперь свободна? - язвительно спросила мисс Энн. - Это было бы весьма подходящее родство. Ха-ха-ха!
   - Мне жениться на ней? - горячо воскликнул Доббин, багрово краснея. - Если вы, мои милые, так швыряетесь своими привязанностями, то не думайте, что она на вас похожа. Смеяться и издеваться над этим ангелом! Она ведь вас не слышит, а к тому же бедная девушка так несчастна и одинока, что вполне заслуживает насмешек. Продолжай свои шуточки, Энн! Ты у нас известная острячка, все в восторге от твоих острот.
   - Я должна еще раз напомнить тебе, что мы не в казарме, Уильям, - заметила мисс Энн.
   - В казарме? Ей-богу, я очень хотел бы, чтобы кто-нибудь заговорил так в казарме, - воскликнул этот разбуженный британский лев. - Хотелось бы мне услышать, как кто-нибудь произнес бы хоть слово против нее, клянусь честью! Но мужчины не говорят таких вещей; это только женщины соберутся вместе и давай шипеть, гоготать и кудахтать. Ну, брось, Энн, не реви! Я только сказал, что вы обе гусыни, - добавил Уил Доббин, заметив, что красные глазки мисс Энн начинают, по обыкновению, увлажняться. - Ладно, вы не гусыни, вы павы, все что хотите, но только оставьте, пожалуйста, мисс Седли в покое.
   "Это просто неслыханно, это такое ослепление - увлечься глупенькой девочкой, ничтожной кокеткой!" - в полном согласии думали мамаша и сестры Доббина. И они трепетали, как бы Эмилия не подцепила второго своего поклонника и капитана, раз ее помолвка с Осборном расстроилась. Питая подобные опасения, эти достойные молодые девушки судили, несомненно, по собственному опыту, вернее, на основании собственных представлений о добре и зле (потому что до сей поры у них не было еще случая ни выйти замуж, ни отказать жениху).
   - Слава богу, маменька, что полку приказано выступить за границу, - говорили девицы. - Одной опасности наш братец, во всяком случае, избежал.
   Так оно действительно и было; и, таким образом, на сцене появляется французский император и принимает участие в представлении домашней комедии Ярмарки Тщеславия, которую мы сейчас разыгрываем и которая никогда не была бы исполнена без вмешательства этого августейшего статиста. Это он погубил Бурбонов и мистера Джона Седли. Это его прибытие в столицу призвало всю Францию на его защиту и всю Европу на то, чтобы выгнать его вой. В то время как французский народ и армия клялись в верности, собравшись вокруг его орлов на Марсовом поле, четыре могущественные европейские рати двинулись на великую chasse a l'aigle {Охоту на орла (франц.).}, и одной из них была британская армия, в состав которой входили два наших героя - капитан Доббин и капитан Осборн.
   Известие о бегстве Наполеона и его высадке было встречено доблестным ***полком с энтузиазмом, попятным всем, кто знает эту славную воинскую часть. Начиная с полковника и кончая самым скромным барабанщиком, все преисполнились надежд, честолюбивых стремлений и патриотической ярости и, как за личное одолжение, благодарили французского императора за то, что он явился смутить мир в Европе. Настало время, которого так долго ждал ***полк, - время показать товарищам по оружию, что он сумеет драться не хуже ветеранов испанской войны и что его доблесть и отвага не убиты Вест-Индией и желтой лихорадкой. Стабл и Спуни мечтали получить роту, не приобретая чипа покупкой. Супруга майора О'Дауда надеялась еще до окончания кампании (в которой она решила принять участие) подписываться: "жена полковника О'Дауда, кавалера ордена Бани". Оба наших друга (Доббин и Осборн) были взволнованы так же сильно, как и все прочие, и каждый по-своему - мистер Доббин очень спокойно, а мистер Осборн очень шумно и энергически - намеревался исполнить свой долг и добиться своей доли славы и отличий.
   Волнение, охватившее страну и армию в связи с этим известием, было столь велико, что на личные дела не обращали внимания. Поэтому, вероятно, Джордж Осборн, только что произведенный, как извещала "Газета", в командиры роты, занятый приготовлениями к неизобежному походу и жаждавший дальнейшего повышения по службе, был не так уж сильно затронут другими событиями, хотя во всякое другое время они не оставили бы его холодным. Признаться, он был не слишком удручен катастрофой, постигшей доброго старого мистера Седли. В тот самый день, когда состоялось первое собрание кредиторов несчастного джентльмена, Джордж примерял свой новый мундир, удивительно ему шедший. Отец рассказал ему о злостном, мошенническом и бесстыдном поведении банкрота, напомнил о том, что уже и раньше говорил об Эмилии, что их отношения порваны навсегда, и тут же подарил сыну крупную сумму денег для уплаты за новый мундир и эполеты, в которых Джордж выглядел таким красавцем. Деньги всегда нужны были этому юному расточителю, и он взял их без лишних разговоров. Особняк Седли, где Джордж провел столько счастливых часов, был весь обклеен объявлениями, и, выйдя из дому и направляясь к "Старому Слотеру" (где он останавливался, приезжая в Лондон), он увидел, как они белеют в лунном сиянии. Итак, этот уютный дом закрыл свои двери за Эмилией и ее родителями; где-то они нашли себе пристанище? Мысль об их разорении сильно опечалила молодого Осборна, Весь вечер он сидел, угрюмый и мрачный, в общей зале у Слотера и, как было замечено его товарищами, много пил.
   Некоторое время спустя туда заглянул Доббин и сделал приятелю замечание, но Джордж заявил, что пьет потому, что у него скверно на душе. Когда же Доббин пустился в непрошеные намеки и спросил многозначительно, нет ли чего новенького, молодой офицер отказался разговаривать на эту тему, признавшись, впрочем, что он чертовски расстроен и несчастлив.
   Три дня спустя Доббин зашел к Осборну в казарму. Молодой капитан сидел, опустив голову на стол с разбросанными на нем бумагами, явно в состоянии полнейшего уныния.
   - Она... она вернула мне вещицы, которые я ей дарил... какие-то проклятые безделушки. Вот, посмотри!
   На столе лежал пакетик, надписанный хорошо знакомым почерком и адресованный капитану Джорджу Осборну, а кругом валялось несколько вещиц: кольцо, серебряный ножик, купленный Джорджем для Эмми на ярмарке, когда он был еще мальчиком, золотая цепочка и медальон с прядью волос.
   - Все кончено, - произнес Осборн со стоном скорбного раскаяния. - Вот, посмотри, Уил, прочти, если хочешь. Он указал на письмецо в несколько строк:
  
  
   "Папенька приказал мне вернуть вам эти подарки, сделанные в более счастливые дни, и я пишу вам в последний раз. Я думаю - нет, я знаю, - что вы чувствуете так же больно, как и я, удар, обрушившийся на нас. Но я сама возвращаю вам слово, ввиду его невыполнимости при нашем теперешнем несчастье. Я уверена, что вы тут ни при чем и не разделяете жестоких подозрений мистера Осборна - самого горького из того, что выпало на нашу долю. Прощайте! Прощайте! Молю бога, чтобы он дал мне силы перенести эту невзгоду, как и все другие, и благословлять вас всегда.
   Э.
  
   Я буду часто играть на фортепьяно - на вашем фортепьяно. Это так похоже на вас - прислать его мне".
  
   У Доббина было на редкость доброе сердце. Вид страдающих детей и женщин всегда его расстраивал. Мысль об Эмилии, одинокой и тоскующей, терзала его безмерно. И он пришел в волнение, которое всякий, кому угодно, волен счесть недостойным мужчины. Он поклялся, что Эмилия ангел, с чем от всего сердца согласился Осборн. Джордж снова переживал всю историю их жизней, - он вновь видел перед собой Эмилию от раннего ее детства до последних дней, такую прекрасную, такую невинную, такую очаровательно простодушную, безыскусственно влюбленную и нежную.
   Какое несчастье потерять все это; иметь - и не сохранить! Тысячи милых сердцу воспоминаний и видений толпой нахлынули на него - и всегда он видел ее доброй и прекрасной. И Джордж краснел от раскаяния и стыда, ибо воспоминания о собственном эгоизме и холодности были особенно мучительны рядом с этой совершенной чистотой. На время и слава и война - все было позабыто, и оба друга говорили только об Эмилии.
   - Где они? - после долгой беседы и продолжительного молчания спросил Осборн, по правде сказать, немало удрученный мыслью, что он не предпринял ничего, чтобы узнать, куда Эмилия переехала. - Где они? В записке нет адреса.
   Доббин знал. Он не только отослал фортепьяно, но и отправил миссис Седли письмо, испрашивая позволения навестить ее. И накануне, перед тем как отправиться в Чатем, он видел миссис Седли, а также и Эмилию; больше того: это Доббин привез с собой прощальное письмо Эмилии и пакетик, которые так растрогали его и Джорджа.
   Добряк убедился, что миссис Седли страшно рада его приходу и очень взволнована прибытием фортепьяно, которое, по ее догадкам, было прислано Джорджем в знак его дружеского расположения. Капитан Доббин не стал разуверять почтенную даму; выслушав с большим сочувствием ее жалобную повесть, он вместе с ней скорбел о их потерях и лишениях и порицал жестокую неблагодарность мистера Осборна по отношению к своему бывшему благодетелю. Когда же она несколько облегчила переполненную душу и излила все свои горести, Доббин набрался смелости и попросил разрешения повидаться с Эмилией, которая, как всегда, сидела у себя наверху. Мать привела ее вниз, трепещущую от волнения.
   Вид у нее был такой истомленный, а взгляд выражал такое красноречивое отчаяние, что честный Уильям Доббин испугался; на бледном застывшем личике девушки он прочел самые зловещие предзнаменования. Просидев минуту-другую в обществе капитана, Эмилия сунула ему в руку пакетик со словами:
   - Передайте, пожалуйста, это капитану Осборну и... и... надеюсь, он здоров... и очень мило с вашей стороны, что вы зашли нас проведать... нам очень нравится наш новый дом! А я... я, пожалуй, пойду к себе, маменька, мне нездоровится.
   С этими словами бедная девочка присела перед капитаном, улыбнулась и побрела к себе. Мать, уводя ее наверх, бросала через плечо на Доббина тревожные взгляды. Но добряк не нуждался в таком призыве. Он и сам горячо любил Эмилию. Невыразимая печаль, жалость и страх овладели им, и он удалился, чувствуя себя преступником.
   Услышав, что его друг разыскал Эмилию, Осборн начал горячо и нетерпеливо расспрашивать о бедной девочке. Как она поживает? Что она говорила? Какой у нее вид? Товарищ взял его за руку и взглянул ему в лицо.
   - Джордж, она умирает! - сказал Уильям Доббин и больше не в силах был вымолвить ни слова.
   В домике, где семейство Седли нашло себе пристанище, сложила прислугой жизнерадостная девушка-ирландка. Не раз в течение этих дней веселая толстушка пыталась отвлечь внимание Эмилии от грустных мыслей и развеселить ее, но тщетно: Эмми была слишком удручена и не только не отвечала, но даже не замечала ее ласковых попыток.
   Четыре часа спустя после беседы Доббина и Осборна добродушная девушка вбежала в комнату Эмилии, где та сидела, по обыкновению, одна и раз роули, сегодня не стану играть на бильярдѣ. Спасибо за вчерашнее.
   -- Ты играешь отмѣнно хорошо, сказалъ Кроули, со смѣхомъ. Не правда ли, Осборнъ, что опъ чудный игрокъ? Не правда ли, онъ славно сдѣлалъ послѣдніе пять ударовъ, а?
   -- Превосходно! отвѣчалъ Осборнъ:-- да что и говорить, Джозъ на всѣ игры мастеръ. Какъ жаль, что нѣтъ здѣсь тигровой охоты, а то бы до обѣда можно было сходить и убить нѣсколько... Посмотри, Джозъ, какая чудная дѣвушка!... Разскажи намъ, Джозъ, о тигровой охотѣ, какъ она у васъ тамъ производится? Это чудная исторія, Кроули.-- Тутъ Джоржъ Осборнъ зѣвнулъ.-- Нѣтъ, скучно гулять, сказалъ онъ. Что бы намъ сдѣлать такое?
   -- Не итти ли намъ посмотрѣть лошадей, которыхъ Спаффлеръ только что привелъ съ Льюсской ярмарки? какъ ты думаешь? сказалъ Кроули.
   -- По моему лучше итти въ кандитерскую Доттона и съѣсть по порціи желе, сказалъ плутоватый Джозъ, желая однимъ камнемъ убить двухъ птицъ. А славное желе у Доттона!
   -- Я полагаю лучше всего пути посмотрѣть приходъ Молніи; теперь же самая пора притти ей, сказалъ Джоржъ.
   Предложеніе его было принято единодушно всѣми, и они отправились къ конторѣ дилижансовъ.
   На пути къ конторѣ, они встрѣтили открытую коляску Джоза, съ великолѣпными гербами, съ тѣмъ роскошнымъ комфортомъ, съ какимъ онъ любилъ кататься въ Челтэнэймѣ, величественный и безмолвный, со сложенными руками и нахлобученной шляпой, а иногда, болѣе счастливый, между прекраснымъ поломъ.
   Въ коляскѣ находились двѣ дамы. Одна изъ нихъ -- маленькая особа, съ бѣлокурыми волосами, одѣтая по послѣдней модѣ; другая -- въ коричневой шолковой шубкѣ, въ соломенной шляпкѣ съ розовыми лентами, съ розовымъ, круглымъ, счастливымъ личикомъ. Послѣдняя пріостановила коляску, когда онѣ поравнялись съ тремя джентльменами.
   -- Наша прогулка, Джоржъ, была очаровательна, скакала она, покраснѣвъ какъ-то неловко: -- и.... и мы такъ рады, что возвратились назадъ. Джозефъ, пожалуете, не позволяй ему запаздывать.
   -- Не вводите нашитъ супруговъ въ искушеніе, мистеръ Седли, вы самый опасный человѣкъ, сказала Ребекка, подавая Джозу маленькій пальчикъ, покрытый самой чистой французской лайковой перчаткой.-- Пожалуете, обойдитесь безъ бильярда, табаку и шалостей.
   -- Милая мистриссъ Кроули, теперь!... клянусь честью!...
   Вотъ все, что могъ воскликнуть Джозь вмѣсто отвѣта.. Онъ принялъ при этомъ восклицаніи самую плѣнительную осанку; голова его склонилась немного на сторону, толстыя губы его открылись и выставили рядъ бѣлыхъ зубовъ, одна рука, съ тростью, была за спиной, а другая, съ брильянтовымъ кольцомъ, перебирала складки манжетъ и лосиннаго жилета. Когда коляска покатилась, онъ поцаловалъ свою брильянтовую руку. Онъ желалъ, чтобы весь Челтэнэнмъ, весь Чоу-ринги, вся Калькутта видѣли, какъ онъ размахивалъ рукой удалявшимся красавицамъ, и въ томъ отборномъ обществѣ, какъ Payдонъ Кроули, гвардеецъ, и Джоржъ Осборнъ, капитанъ.
   Наши новобрачные нарочно выбрали Брайтонъ для первыхъ дней своего супружества; они заняли спокойную и съ комфортомъ квартиру въ гостинницѣ "Корабль", пока не явился Джозъ. До нѣкотораго времени онъ былъ единственнымъ ихъ компаньономъ. Однажды, возвращаясь съ любимой прогулки послѣ полудня, они неожиданно встрѣтились съ Ребеккой и ея мужемъ. Старые знакомые немедленно узнали другъ друга. Ребекка бросилась въ объятія своей безцѣнной подруги. Кроули и Осборнъ обмѣнялись дружескимъ пожатіемъ руки. Ребекка въ теченіи вѣсколькихъ часовъ отыскала средства заставить Джоржа позабыть маленькую непріятность, случившуюся между ними.
   -- Помните ли вы послѣднюю встрѣчу нашу у миссъ Кроули, гдѣ я такъ дерзко обошлась съ вами, любезный капитанъ Осборнъ? Мнѣ показалось, что вы были безпечны относительно милой Амеліи. Это-то и было поводомъ въ моей досадѣ, дерзости и неблагодарности. Простите меня, сказала она, протянувъ ему руку съ такою откровенностію, покорностію и плѣнительною граціей, что Осборнъ не могъ не взять ея.
   Чего только нельзя сдѣлать покорнымъ и откровеннымъ призваніемъ въ нашей несправедливости! Я знавалъ одного джентльмена, весьма достойнаго практикана на Ярмаркѣ Тщеславія, который нарочно любилъ дѣлать маленькія обиды своимъ сосѣдямъ съ тѣмъ только, чтобъ впослѣдствіи открыто и мужественно извиняться передъ ними,-- и чтбжь выходило? Мой другъ Крокки Дойль былъ всюду любимъ, и хотя получалъ названіе буйнаго, но вездѣ считался за самаго честнаго малаго! Покорность Ребекки вызвала чистосердечное прощеніе со стороны Осборна.
   Этимъ двумъ юнымъ четамъ предстояло передать другъ другу бездну различныхъ свѣдѣній. Замужство каждой было пересмотрѣно. Перспективы жизни были изслѣдованы съ величайшимъ участіемъ и откровенностію. Женитьба Джоржа должна быть открыта отцу его чрезъ Доббина. Осборнъ трепеталъ при мысли о послѣдствіяхъ этого открытія. Миссъ Кроули, на которой основаны были всѣ надежды Раудона, все еще упорствовала. Не имѣя возможности попасть въ ея домъ въ паркъ-Лэйнѣ, преданный племянникъ и племянница послѣдовали за ней въ Брайтонъ, гдѣ посланники отъ кредиторовъ постоянно караулили ихъ двери.
   -- Мнѣ хочется, чтобъ, вы когда нибудь увидѣли друзей Раудона, которые толпятся у нашихъ дверей, сказала Ребекка со смѣхомъ.-- Случалось ли вамъ видѣть этихъ докучныхъ людей, мой другъ, полицейскаго коммисара и его помощника? Двое изъ нихъ караулили насъ на прошедшей недѣлѣ изъ сосѣдней лавочки, и мы едва могли выбраться сюда въ воскресенье. Что если тетенька не сдастся?
   Раудонъ, съ громкимъ хохотомъ, разсказалъ дюжину забавныхъ анекдотовъ о своихъ кредиторахъ и ловкое обхожденіе съ ними со стороны Ребекки. Онъ утверждалъ, что такой женщины, какъ его Ребекка, не найти въ цѣлой Европѣ. Почти вслѣдъ за ихъ сватьбой ей пришлось вести переговоры съ кредиторами, и тогда только Раудонъ открылъ, какое сокровище онъ пріобрѣлъ въ своей женѣ. Кредитъ ихъ былъ обширенъ, зато и число векселей, выданныхъ ими, было несмѣтно. Тревожили ли когда нибудь Раудона эти запутанныя обстоятельства? Никогда. На Ярмаркѣ Тщеславія каждымъ давно замѣчено, какъ хорошо поживаютъ тѣ, кто съ головы до ногъ покрытъ долгами, какъ они ни въ чемъ себѣ не отказываютъ, какъ спокойны и довольны бываютъ ихъ сердца. Раудонъ и его супруга имѣли лучшія комнаты изъ всѣхъ гостинницъ въ Брайтонѣ, хозяинъ кланялся имъ какъ лучшимъ изъ своихъ посѣтителей. Раудонъ уничтожалъ обѣды и вина съ такой отчаянной смѣлостью, что никто изъ тамошнихъ вельможъ не могъ превзойти его. Давнишній навыкъ, мужественная наружность, щегольскіе сапоги и одежда, наконецъ особенное умѣнье часто помогаютъ человѣку столько же, какъ огромныя деньги въ рукахъ банкира.
   Новобрачные постоянно посѣщали другъ друга. По вечерамъ мужчины составляли маленькій пикетъ, а дамы сидѣли и лепетали. Это препровожденіе времени, особенно благодаря Джозу Седли, который ежедневно игралъ по нѣскольку партій на бильардѣ съ капитаномъ Кроули, наполнило кошелекъ Раудона и дало ему возможность имѣть чистыя денежки, надъ пріобрѣтеніемъ которыхъ иногда самые великіе умы задумываются.
   Итакъ, наши три джентльмена отправились смотрѣть прибытіе Молніи. Пунктуальный до секунды, дилижансъ появился биткомъ набитый внутри и снаружи. Кондукторъ проигралъ на рожкѣ обычную мелодію. Молнія пронеслась по улицѣ и остановилась у конторы.
   -- Браво, Доббинъ! вскричалъ Джоржъ, восхищенный при видѣ своего пріятеля за верху дилижанса.-- Здоровъ ли ты, дружище мой? Отъ души радъ твоему пріѣзду. Эмми будетъ въ восторгѣ, говорилъ Осборнъ, крѣпко сжимая руку спустившагося Доббина, и потомъ взволнованнымъ голосомъ прибавилъ: -- что новаго? Былъ ли ты на Россель-скверѣ? Что сказалъ тебѣ отецъ? Говори, говори скорѣе.
   Доббинъ былъ блѣденъ, на лицѣ его выражалась какая-то важность.
   -- Я видѣлъ твоего отца, сказалъ онъ.-- Здорова ли Амелія... виноватъ: мистриссъ Джоржъ.... Послѣ разскажу тебѣ все, а теперь сообщу самую важную новость: она состоитъ...
   -- Убирайся ты съ ней! прервалъ Джоржъ.
   -- Намъ приказано итти въ Бельгію. Армія и гвардія уже выступаютъ. Гивтогъ въ подагрѣ и бѣсится, что не можетъ двинуться съ мѣста. О'Доудъ назначенъ за него командующимъ; за будущей недѣлѣ и мы выплывемъ изъ Чатама.
   Эта военная новость была ударомъ для нашихъ любовниковъ. Всѣ джентльмены призадумались.
  

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА XXIII.

ДОББИНЪ ВЪ КАЧЕСТВѢ ХОДАТАЯ ПО ДѢЛАМЪ ДЖОРЖА.

   Скажите, въ чемъ состоитъ тайна, которою обладаетъ дружба? отчего, въ дѣлахъ свѣта, подъ вліяніемъ ея скромный человѣкъ дѣлается смѣлымъ, лѣнивый -- прилежнымъ, неповоротливый -- дѣятельнымъ, невоздержный -- благоразумнымъ, а буйный -- миролюбивымъ? Почему законовѣдѣцъ, въ случаѣ своего тяжебнаго дѣла, не самъ защищаетъ его, а прибѣгаетъ къ помощи другого адвоката? Отчего докторъ, когда заболѣетъ, не наблюдаетъ за собой передъ зеркаломъ и не прописываетъ рецепта, а посылаетъ за своимъ собратомъ? Предоставляю разрѣшить всѣ эти вопросы разумнымъ читателямъ которые очень хорошо знаютъ, какъ мы бываемъ легковѣрны, до какой степени мы скептики, какъ мягки мы и какъ упрямы, какъ строги для другихъ и какъ слабы въ отношеніи себя. Намъ же извѣстно только, что другъ нашъ Уильямъ Доббинъ -- человѣкъ, съ такимъ уступчивымъ характеромъ, что, кажется, еслибъ на него прикрикнули, онъ спустился бы на кухню и женился на кухаркѣ,-- человѣкъ, который для собственныхъ интересовъ не перешелъ бы и чрезъ улицу,-- этотъ же самый Уильямъ Доббинъ оказался такимъ дѣятельнымъ и усерднымъ ходатаемъ по дѣламъ Осборна, какимъ не бываетъ ивой самолюбивый тактикъ и по своимъ собственнымъ.
   Въ то время, какъ Джоржъ и его молодая жена наслаждалось первыми днями медового мѣсяца въ Брайтонѣ, честный Уильямъ оставался въ Лондонѣ -- въ качествѣ уполномоченнаго со стороны Осборна. Обязанность его состояла въ томъ, чтобъ навѣщать мистера Седли и его жену, поддерживать спокойствіе послѣдней, стараться по возможности сблизить Джоза со старикомъ Осборномъ, склонить его въ примиренію съ противной стороной, и наконецъ сообщить ему о поступкѣ, Джоржа такъ, чтобъ это не раздражило стараго джентльмена.
   Приступая къ этой главнѣйшей обязанности своей, Доббинъ, чтобы легче поладить съ главою дома Осборновъ, считалъ необходимымъ прежде всего привлечь за свою сторону сестеръ Джоржа.
   "Онѣ не станутъ сердиться -- думалъ Уильямъ -- какая женщина будетъ противъ романическаго супружества? Поплачутъ немного, да сами же и помирятъ брата съ отцомъ."
   Такъ думалъ вашъ новый Макіавель и выискивалъ средства, которыми онъ могъ бы не круто и половчѣе сообщить тайну Джоржа его сестрицамъ.
   Всего скорѣе могъ встрѣтиться Доббинъ съ обѣими миссъ гдѣ нибудь за вечерѣ. На эту мысль навела его мистриссъ Доббинъ и даже указалъ своему сыну на одинъ домъ, гдѣ приготовлялись къ балу и куда, были званы и сестрицы Джоржа. Уильяму постоянно не нравились всѣ многолюдныя собранія; но теперь, когда этого требовала дружба, Доббинъ съ охотой отправился на вечеръ.
   Онъ танцовалъ въ продолженіи всего бала и вообще былъ удивительно любезенъ, и -- что самое главное -- послѣ долгихъ колебаній собравшись съ духомъ, испросилъ у одной изъ дѣвицъ Осборнъ позволеніе явиться къ нимъ на другой день, рано утромъ -- сообщить кое-что весьма важное.
   Но чтожь за причина была, заставившая миссъ Осборнъ, при этой просьбѣ капитана, отпрянуть назадъ, сначала пристально взглянуть на него, а потомъ склонила головку и хотѣть упасть въ обморокъ на руки нашего друга? Чѣмъ она была взволнована такъ? кто знаетъ! Только на слѣдующій день, когда Уильямъ Доббинъ пришелъ къ Осборнамъ, миссъ Джейнъ была въ гостиной одна безъ сестрицы своей. Миссъ Виртъ, гувернантка, поспѣшила оставить миссъ Осборнъ и капитана вдвоемъ, отправившись позвать миссъ Мери
   Молчаніе съ обѣихъ сторонъ. Такъ тихо, что явственно слышенъ каждый звукъ маятника столовыхъ часовъ, изображающихъ жертвоприношеніе Ифигеніи.
   -- Нe правда ли, какой былъ прекрасный вечеръ вчера? начала наконецъ Джэйнъ.-- И какъ вы теперь славно танцуете, капитанъ Доббинъ!... Васъ, вѣрно, училъ кто нибудь? прибавила она вкрадчиво.
   -- Это что еще!... возразилъ нашъ другъ: -- а вотъ еслибъ вы видѣли, какъ я танцую риль съ мистриссъ о'Доудъ, женой нашего майора,-- и джигу -- видали-ли вы когда нибудь джигу?.. Но во всякомъ случаѣ, я думаю, лучше васъ, миссъ Осборнъ, никто не танцуетъ.
   -- А что, скажите мнѣ, жена майора молода и хороша? продолжалъ милый допрощикъ.-- Воображаю себѣ, каково быть женой военнаго человѣка! До танцевъ ли имъ въ такое страшное время -- вездѣ война!... О, капитанъ Доббинъ, вы не повѣрите, какъ я трепещу иногда, когда вспомню о нашемъ миломъ Джоржѣ и объ опасностяхъ бѣднаго солдата!... Скажите мнѣ, капитанъ, много у васъ женатыхъ офицеровъ?
   "По чести сказать, недурно! она играетъ въ открытую!" -- думала миссъ Виртъ; но дума эта такъ и засѣла въ маленькой щели у дверей, гдѣ стояла гувернантка.
   -- Одинъ изъ моихъ молодыхъ сослуживцевъ только что женился, отвѣчалъ Доббинъ, приближаясь къ цѣли.-- Это давнишняя привязанность, и молодая чета бѣдна, какъ не знаю что....
   -- О, какъ это очаровательно! О, какъ это романически! вскричала миссъ Осборнъ, когда капитанъ произнесъ: "давнишняя привязанность" и "бѣдна". Симпатичное восклицаніе миссъ Джэйнъ ободрило вашего Уильяма, и онъ продолжалъ:
   -- Лучшій офицеръ во всемъ полку! Въ цѣлой арміи не найдется подобнаго ему въ храбрости и красотѣ.... а жена его.... что за очаровательная женщина.... Я увѣренъ, вы полюбили бы ее,-- и какъ бы еще полюбили! еслибъ узнали ея имя.
   Молодая леди воображала, что наступила рѣшительная минута объясненія. Миссъ Джейнъ выводила такое заключеніе изъ судорожныхъ подергиваній лица Доббина, по тому неровному такту, который онъ выбивалъ своими сапогами, по безпрестаннымъ застегиваньямъ и отстегиваньямъ пуговицъ фрака и изъ подобныхъ тому фактовъ. Миссъ Осборнъ полагала, что если уже капитанъ позволилъ себѣ маленькую свободу въ разговорѣ съ нею, то непремѣнно откроется и во всемъ остальномъ,-- и приготовилась внимательно выслушать его.
   -- Но я пришелъ поговорить сюда не о женитьбѣ.... то есть той женитьбѣ.... то есть.... нѣтъ! Я хочу сказать вамъ, милая миссъ Осборнъ.... о нашемъ добромъ другѣ Джоржѣ, запинаясь и едва переводя духъ, проговорилъ Доббинъ.
   -- О Джоржѣ? воскликнула миссъ Джэйнъ такимъ тономъ, что Мери и миссъ Виртъ, стоявшія за дверьми, захохотали.
   Самъ Уильямъ едва удержался отъ улыбки, смутно постигая причину удивленія миссъ Осборнъ. Джоржъ частенько, въ дружеской откровенности, говорилъ ему:
   -- Отчего ты, Виль, не женишься на Джэйнъ? Я готовъ пари держать, что она согласится выйти за тебя, если только ты предложишь.
   -- Да, миссъ Осборнъ, о Джоржѣ, продолжалъ Уильямъ: -- у него съ мистеромъ Осборномъ вышла маленькая ссора. А я такъ уважаю Джоржа -- вѣдь вы знаете, что мы живемъ съ нимъ какъ родные братья -- такъ люблю его, что пришелъ сюда хлопотать за него. Мы идемъ въ походъ, миссъ Осборнъ: выступимъ, можетъ быть, черезъ нѣсколько дней. Кто знаетъ, что можетъ случиться съ Джоржемъ во время кампаніи!... Но не пугайтесь зараньше,-- будьте спокойны, милая миссъ Осборнъ.... Надо только, чтобы отецъ и сынъ разстались по пріятельски....
   -- Какая это ссора, капитанъ Доббинъ! прервала Миссъ Джэёнъ:-- то такъ -- маленькая сцена, что съ нашимъ папа бываетъ нерѣдко. Мы каждый день ждемъ возвращенія Джоржа. То, что хотѣлось папа, было для его же счастія. Брату стоитъ только показаться сюда -- и все забудется; даже миссъ Рода, которая ушла отъ насъ тогда очень-очень недовольная -- я увѣрена -- проститъ его. Прощать -- это въ натурѣ женщинъ.
   -- Особенно такихъ чудныхъ женщинъ, какъ вы,-- въ этомъ я не сомнѣваюсь, ввернувъ Доббинъ для краснаго словца и потомъ прибавилъ: -- точно также, какъ и мужчина никогда не прощаетъ себѣ на обиду, нанесенную женщинѣ. Что бы вы чувствовали, миссъ Осборнъ, если бы другъ вашъ оказался невѣрнымъ вамъ?
   -- Я погубила бы себя: выбросилась бы изъ окна, приняла яду, или умерла въ томленіи! вскричала миссъ Джэйнъ, кажется, уже не разъ извѣдавшая вѣроломство мужчинъ, но никогда и не думавшая о чемъ либо, похожемъ за самоубійство.
   -- Есть много и другихъ, столько же нѣжныхъ и чистосердечныхъ созданій, какъ вы, миссъ Осборнъ, продолжалъ краснорѣчивый Доббинъ.-- Мнѣ нѣтъ дѣла до богатой остъ-индской наслѣдницы; я хочу сказать о бѣдной дѣвушкѣ, которую Джоржъ нѣкогда любилъ, и которая съ самого дѣтства росла съ одною мыслію -- ни о комъ больше не думать, какъ о вашемъ братѣ. Я видѣлъ ее -- невинную -- въ нищетѣ, одинокою и сокрушенною. Я говорю о миссъ Седли. Милая миссъ Осборнъ, можете ли вы, имѣя такое великодушное сердце, быть въ ссорѣ съ братомъ за то только, что онъ остается вѣрнымъ этой милой дѣвушкѣ! Могла ли бы собственная совѣсть Джоржа простить ему, если бы онъ покинулъ ее? Будьте другомъ, миссъ.... она всегда любила васъ... и.... и я пришелъ сюда, по просьбѣ Джоржа, сказать вамъ, что онъ хранитъ еще къ ней свою привязанность, какъ священный долгъ,-- я пришелъ умолять васъ быть на его сторонѣ.
   Безъискуственная рѣчь Уильяма, всегда, послѣ двухъ-трехъ словъ замѣшательства, начинавшаго говорить свободно, нѣсколько тронула миссъ Осборнъ.
   -- Да, да, говорила она: -- это чрезвычайно удивительно.... весьма прискорбно... весьма необыкновенно.... но что скажетъ папа? какъ ему покажется это послѣ того выгоднаго предложенія, которое дѣлали Джоржу. Во всякомъ случаѣ, капитанъ Доббинъ, брать мой имѣетъ въ васъ прекраснаго посредника.-- Боюсь только, что все это будетъ безполезно, продолжала миссъ Джэйнъ, послѣ минутнаго молчанія.-- Конечно, я очень, очень сожалѣю о бѣдной миссъ Седли; но, хотя мы всегда обходились съ Амеліей ласково, признаюсь, эта партія никогда не нравилась намъ.... И, я увѣрена, папа ни за что не согласится Миссъ Седли воспитанная, милая дѣвушка,-- не спорю: но Джоржъ все-таки долженъ оставить ее, добрый мой капитанъ,-- непремѣнно долженъ оставить....
   -- Оставить женщину, которую любилъ! да еще тогда, какъ она въ несчастіи! возразилъ Доббинъ.-- Милая миссъ Осборнъ! васъ ли я слышу? Неужели и вы хотите покинутъ Амелію?... Джоржъ не можетъ оставить -- не долженъ оставить! Подумайте только, каково было бы вамъ, еслибъ вы испытывали нищету, да были бы еще покинуты вашимъ другомъ?
   Этотъ ловкій намекъ произвелъ свое дѣйствіе на сердце миссъ Джэйнъ Осборнъ.
   -- Не знаю, капитанъ, должны ли мы вѣрить словамъ мужчинъ? сказала она:-- но въ женщинахъ есть эта мягкость, которая дѣлаетъ ихъ слишкомъ довѣрчивыми. Что до меня, думаю, что всѣ вы, господа мужчины, жестокіе обманщики....
   И Доббинъ почувствовалъ при этихъ словахъ миссъ Джейнъ легкое пожатіе ея ручки; но онъ, въ какомъ-то испугѣ, опустилъ ее и возразилъ съ тѣмъ же жаромъ:
   -- Обманщики?! нѣтъ, миссъ Осборнъ, нѣтъ! ни одинъ мужчина не поступаетъ такъ, особенно братъ вашъ. Джоржъ любилъ Амелію съ самого дѣтства,-- любилъ ее богатую, любитъ и бѣдную.... Долженъ ли онъ покинуть ее?... Передать ли ему ваши слова, миссъ?
   Что могла сказать миссъ Джэйнъ по поводу такого вопроса? Уклоняясь отъ отвѣта, она поспѣшила поправить свое прежнее выраженіе словами:
   -- Ну, если вы не обманщики, то по крайней мѣрѣ очень романичны,-- противъ чего капитанъ не возразилъ ни полу-словомъ.
   Наконецъ когда, по его мнѣнію, послѣ продолжительныхъ сладкихъ рѣчей, миссъ Осборнъ была уже достаточно подготовлена принять ту новость, по поводу которой онъ разговаривалъ съ миссъ Джэйнъ,-- Доббинъ придвинулся въ ней и произнесъ надъ самымъ ухомъ: -- Джоржъ не можетъ оставить Амелій -- Джоржъ женился на ней,-- и потомъ разсказалъ всѣ подробности извѣстной намъ женитьбы молодого Осборна: о томъ, какъ бѣдная дѣвушка, вѣроятно, умерла бы, еслибъ другъ ея измѣнилъ ей,-- какъ старикъ Седли отказывалъ въ своемъ согласія и наконецъ не устоялъ,-- какъ Джозъ пріѣхалъ изъ Челтэнэйма и присутствовалъ за отца на сватьбѣ,-- какъ новобрачные отправились въ коляскѣ Джоза, четверней, въ Брайтонъ -- провести тамъ медовый мѣсяцъ, и наконецъ, какъ Джоржъ расчитывалъ на своихъ сестеръ, что онѣ будутъ посредницами въ примиреніи его съ отцемъ. Разсказавъ все это съ пунктуальной точностью, Уильямъ, попросивъ у миссъ Джэйнъ позволенія еще разъ видѣться съ нею и въ полной увѣренности, что переданная имъ новость черезъ пять минутъ какихъ нибудь разнесется по всему дому,-- удалился съ низкимъ поклономъ.
   Едва вышедъ Доббинъ, въ гостиную влетѣли миссъ Мери и миссъ Виртъ. Миссъ Джэйнъ пересказала имъ все, что слышала отъ Уильяма....
   Надо отдать справедливость обѣимъ сестрицамъ Осборна, женитьба брата тронула ихъ. Въ подобныхъ случаяхъ у рѣдкой женщины проявляется чувство гнѣва. Амелія много выиграла во мнѣніи и той и другой миссъ Осборнъ тою смѣлостью, съ которою согласилась на бракъ съ Джоржемъ. Онѣ долго разговаривали о неожиданной сватьбѣ брата, гадали, что-то скажетъ ихъ папа. Вдругъ въ дверяхъ дома раздался такой страшный стукъ, что дѣвицы ваши вскочили въ испугѣ.
   "Должно быть папа", -- подумали онѣ.
   Однакожъ, то былъ не мистеръ Осборнъ, а мистеръ Фредерикъ Буллокъ, явившійся исполнить свое обѣщаніе -- сводить молоденькихъ миссъ на выставку цвѣтовъ.
   И этотъ джентльменъ, какъ можете догадаться, недолго оставался въ неизвѣстности на счетъ открытой тайны. Когда онъ слушалъ, въ чертахъ его замѣчалось какое-то самодовольствіе, рѣзко противоположное выраженію лица милыхъ сестрицъ Джоржа. Дѣло въ томъ, что мистеръ Буллокъ, человѣкъ съ извѣстностью и младшій партнёръ богатой фирмы, превосходно понималъ, что такое денежки, а значитъ и умѣлъ цѣнить ихъ. Пріятное ожиданіе сообщило блескъ глазамъ мастера Буллока, которые онъ и устремилъ, съ улыбкой, на миссъ Мери,-- при мысли, что, благодаря поступку Джоржа, къ приданому будущей его супруги прибавится еще тысячь тридцать фунтовъ.
   -- Джэйнъ, сказалъ мистеръ Буллокъ, съ участіемъ оглядывая старшую дочь Осборна: -- не тужи, мой другъ: ты еще можешь надѣяться на капиталъ тысячъ въ пятьдесятъ.
   Возвратившись съ прогулки, во все продолженіе которой Фредъ Буллокъ не переставалъ упражняться въ разныхъ шуточкахъ по поводу слова деньги,-- наши дѣвицы, возвратившись домой -- говорю я -- значительно выросли въ самоуваженіи. Добрый читатель мой, не восклицайте, что такое самолюбіе ненатурально. Пишущій эти строки, не далѣе, какъ сегодня, на обратномъ пути изъ Ричмонда, въ омнибусѣ, когда перемѣняли лошадей, замѣтилъ трехъ грязныхъ, оборванныхъ, играющихъ съ пуделемъ, дѣтей. Къ этимъ тремъ малюткамъ подошло еще дитя. Полли -- сказало оно -- у сестры твоей есть пенни, При этомъ всѣ четверо оставили пуделя и бросились привѣтствовать счастливицу Пегги. Омнибусъ между тѣмъ тронулся, и я видѣлъ, какъ Пегги, сопровождаемая дѣтьми и пуделемъ, съ большимъ достоинствомъ направлялась къ сосѣдней лавочкѣ.
  

ГЛАВА ХXIV.

МИСТЕРЪ ОСБОРНЪ ЧИТАЕТЪ ФАМИЛЬНУЮ БИБЛІЮ.

   Разставшись съ миссъ Джэйнъ, напитанъ Доббинъ поспѣшилъ въ Сити -- исполнить остальную и самую трудную часть предпринятаго имъ порученія. Мысль встрѣтиться лицомъ въ лицу со старикомъ Осборномъ производила въ немъ нервическій трепетъ. Не разъ приходило Уильяму, на умъ, что тайна, переданная миссъ Осборнъ, не останется тайной. Но онъ обѣщалъ Джоржу доставить вѣрное свѣдѣніе, какъ приметъ старый Осборнъ эту новость и потому Доббину никакъ нельзя было избѣжать личнаго разговора съ отцомъ своего друга. Переступивъ черезъ порогъ конторы Осборна, Уильямъ передалъ карточку и просилъ удѣлить ему полчаса времени для переговоровъ по дѣламъ Джоржа. Посланный возвратился съ привѣтствіемъ и приглашеніемъ мистера Осборна. Доббинъ приготовился къ рѣшительному объясненію.
   Обязанный довольно щекотливымъ порученіемъ и предъугадывая неутѣшительность встрѣчи съ мистеромъ Осборномъ, капитанъ направился къ нему съ самымъ унылымъ лицомъ и самой неловкой походкой. Когда Доббинъ проходилъ черезъ комнату, гдѣ присутствовалъ мистеръ Чопперъ, главный повѣренный привѣтствовалъ его насмѣшливой улыбкой, смутившей нашего посредника еще болѣе. Мистеръ Чопперъ мигнулъ, кивнулъ головой и показалъ перомъ на сосѣднюю дверь.
   -- Вы какъ разъ найдете тамъ нашего губернатора, сказалъ онъ съ самымъ оскорбительнымъ юморомъ..
   При входѣ капитана, мистеръ Осборнъ, вставъ, радушно пожалъ его руку, со словами:
   -- Здоровы ли вы, другъ мой?
   Посланникъ Джоржа чувствовалъ себя вдвойнѣ виновнымъ. Рука его неподвижно осталась въ рукѣ старика.
   Онъ чувствовалъ, что онъ, Доббинъ, болѣе или менѣе причиною случившагося. Онъ привелъ Джоржа обратно къ Амеліи; онъ устроивалъ сватьбу, подстрекалъ жениха, разыграть чуть не главную роль въ дѣлѣ, съ извѣстіемъ о которомъ явился теперь къ отцу Джоржа. А старикъ принялъ его съ радушною улыбкою, потрепалъ по плечу И примолвилъ:
   -- Ну, что, любезный Доббинъ?
   Посланникъ невольно опустилъ голову.
   Осборнъ былъ совершенно увѣренъ, что Доббинъ пришелъ съ повинною отъ его сына. Мистеръ Чопперъ разговаривалъ съ своимъ патрономъ о дѣлѣ Джоржа, когда явился посланный отъ Доббина. Собесѣдники тотчасъ же рѣшили, что Джоржъ сдается, и ждали капитуляціи нѣсколько дней. "Ну, съиграемъ же мы сватебку!" говорилъ Осборнъ съ торжествующимъ лицомъ Чопперу, щелкая пальцами и побрякивая гинеями и шиллингами въ просторныхъ карманахъ.
   Съ тѣмъ же звономъ въ карманахъ и съ тою же тріумфальной осанкой смотрѣлъ онъ и на Доббина, въ безмолвіи сидѣвшаго прямо противъ него.
   "Что за мѣшокъ -- думалъ старый Осборнъ -- а еще капитанъ, военный! Удивляюсь, какъ Джоржъ не выучилъ его лучшимъ манерамъ ".
   Наконецъ Доббинъ собрался съ духомъ и сказалъ:
   -- Я пришелъ къ вамъ съ важными вѣстями. Сегодня поутру я былъ въ казармахъ Конной Гвардіи; полкъ нашъ выступитъ въ походъ; это вѣрно. Раньше недѣли онъ будетъ уже на пути въ Бельгію. Воротимся же мы, какъ вамъ извѣстно, не прежде, какъ послѣ битвы, которая для каждаго изъ насъ можетъ быть роковою.
   Осборнъ посмотрѣлъ на него очень серьёзно.
   -- Полкъ, конечно, исполнитъ свой долгъ, сказалъ онъ.
   -- Французы сильны, продолжалъ Доббинъ.-- Русскіе и австрійцы подоспѣютъ нескоро. Намъ придется сразиться первыми, и Боней ужь конечно постарается угостить насъ.
   -- Да къ чему же все это? Доббинъ? спросилъ Осборнъ, нахмуривши брови.-- Я думаю, британецъ не побоится никакого француза? А?
   -- Мнѣ кажется, что такъ какъ жизнь каждаго изъ насъ теперь въ опасности, то,-- если вы не совсѣмъ въ ладахъ съ Джоржемъ,-- лучше бы передъ прощаньемъ помириться. Какъ вы думаете? Если съ нимъ что нибудь случится, вы не простите себѣ, что разстались недругами.
   Произнося эти слова, Уильямъ Доббинъ покраснѣлъ какъ ракъ: онъ сознавалъ, что онъ самъ измѣнникъ. Зачѣмъ было не отложить сватьбы Джоржа? Что за надобность была спѣшить? Джоржу было бы легче разстаться съ Амеліей, а Амелія утѣшилась бы, можетъ статься, въ его потерѣ. Сватьба и всѣ ея послѣдствія падали на него, Доббина: онъ былъ тутъ совѣтникомъ. А почему? потому что любилъ Амелію, и не могъ видѣть ее несчастною, или потому, что проволочка мучила его невыносимо, и онъ желалъ покончить дѣло разомъ, какъ спѣшатъ похоронами или прощаньемъ съ милыми сердцу.
   -- Вы добрый человѣкъ, Уильямъ, скакалъ мистеръ Осборнъ мягкимъ голосомъ: -- намъ съ Джоржемъ не слѣдуетъ разставаться въ ссорѣ, это правда. Я дѣлалъ для него все, что могъ сдѣлать отецъ для сына. Денегъ давалъ я ему втрое больше того, что вашъ отецъ давалъ, я думаю, вамъ. Не хочу, впрочемъ, хвастать и разсказывать, Какъ трудился я для него день и ночь. Спросите Чоппера, спросите его самого, спросите весь Сити. И вотъ, я предлагаю ему партію, какою могъ бы гордиться любой дворянинъ, обращаюсь къ нему съ просьбою въ первый разъ въ жизни -- и онъ отказываетъ мнѣ. Я ли тутъ виноватъ? Я ли подалъ поводъ къ ссорѣ? Хочу ли я чего нибудь, кромѣ его счастія, ради котораго работаю какъ осужденный, со дня его рожденія? Никто не можетъ сказать, чтобы я поступалъ какъ эгоистъ. Пусть придетъ онъ; я готовъ подать ему руку и забыть прошедшее. Что касается до женитьбы, то теперь объ этомъ и говорить нечего. Пусть порѣшитъ дѣло съ миссъ Шварцъ, а сватьбу съиграетъ послѣ, когда онъ воротится полковникомъ. Полковникомъ онъ будетъ, ей Богу будетъ, если только за деньги можно получить чинъ. Я очень радъ, что вы его образумили; да, я знаю, что вы, Доббинъ, обратили его на путь истинный. Вы уже не разъ спасали его отъ промаховъ. Пусть же придетъ. Приходите съ нимъ обѣдать сегодня въ Россель-скверъ, въ тотъ же домъ и въ тотъ же часъ. Я угощу васъ дичью, а о старомъ не будетъ и помину.
   Лестныя слова и довѣріе Осборна глубоко проникли въ сердце Доббина. Съ каждой минутой онъ чувствовалъ свою вину все живѣе и живѣе.
   -- Вы ошибаетесь, сказалъ онъ: -- я увѣренъ, что вы ошибаетесь. Образъ мыслей Джоржа такъ благороденъ, что онъ не женится за деньги. Если вы погрозите ему лишеніемъ наслѣдства, онъ станетъ только упорствовать.
   -- Полноте! развѣ предлагать тысячъ восемь или десять годового дохода значитъ грозить? сказалъ Осборнъ. Если бы миссъ Шварцъ согласилась выйти за меня, я не отказался бы.
   И онъ засмѣялся.
   -- Вы забываете прежнія отношенія, сказалъ серьёзно посланникъ.
   -- Какія отношенія? Что вы подъ этимъ разумѣете? Надѣюсь, продолжалъ Осборнъ, въ гнѣвѣ и удивленіи: -- надѣюсь, онъ не столько глупъ, чтобы питать привязанность къ дочери этого стараго банкрута? Надѣюсь, вы не затѣмъ ко мнѣ пришли, чтобы говорить въ пользу этого брака? Жениться на ней -- вотъ забавно! Моему сыну и наслѣднику жениться на дочери нищаго! Если онъ это сдѣлаетъ, такъ пусть садится за ткацкій станъ. Теперь я припоминаю: она вѣчно дѣлала ему глаза и только что не вѣшалась ему на шею,-- все это, разумѣется, по наущенію отца.
   -- Мистеръ Седли былъ вашимъ другомъ, сказалъ Доббинъ, почти радуясь, что гнѣвъ начинаетъ овладѣвать имъ. Было время, когда вы честили его лучшими названіями, нежели негодяй и мошенникъ. Вы сами условились въ будущемъ бракѣ. Джоржъ не имѣлъ права шутить этимъ дѣломъ....
   -- Шутить! повторилъ Осборнъ:-- шутить! Да, именно это выраженіе употребилъ онъ самъ, недѣли двѣ тому назадъ, говоря о британской арміи. Такъ это вы ему внушили -- да? Такъ это вы стараетесь ввести въ мое семейство нищихъ? Покорнѣйше благодарю. Жениться на ней -- ему! Зачѣмъ? Увѣряю васъ, что она и....
   -- Сэръ! прервалъ Доббинъ съ гнѣвомъ: -- я никому не позволю говорить о ней дурно въ моемъ присутствіи, а вамъ менѣе всѣхъ.
   -- Не хотите ли вы вызвать меня за дуэль? Постойте же, я велю принести пистолеты. Мистеръ Джоржъ просилъ васъ наговорить дерзостей его отцу? Да?
   Осборнъ дернулъ за колокольчикъ.
   -- Вы сами оскорбляете лучшую изъ женщинъ, возразилъ Доббинъ. Совѣтую вамъ относиться о ней снисходительнѣе, потому что она жена вашего сына.
   Чувствуя, что не можетъ сказать ни слова больше, Доббинъ всталъ и вышелъ; Осборнъ, упавши въ кресла, проводилъ его дикимъ взоромъ. На звонокъ вошелъ писецъ, и не успѣлъ капитанъ выйти изъ двора, какъ его догналъ запыхавшійся Чопперъ.
   -- Ради Бога, что случилось? спросилъ онъ, останавливая Доббина за полу.-- Осборнъ въ обморокѣ. Что такое надѣлалъ мистеръ Джоржъ?
   -- Женился на миссъ Седли, пять дней тому навалъ, отвѣчалъ Доббинъ.-- Я помогалъ ему, и вы должны остаться его другомъ.
   Чопперъ покачалъ головой.
   -- Плохая же это вѣсть, сказалъ онъ: -- отецъ не проститъ ему никогда
   Доббинъ попросилъ его доставить ему извѣстіе о всемъ дальнѣйшемъ въ его квартиру и пошелъ на западъ, въ мрачной заботѣ о прошедшемъ и будущемъ.
   Когда все семейство въ Россель-скверѣ сошлось за обѣдомъ, глава сѣлъ на свое обычное мѣсто съ такимъ пасмурнымъ видомъ, что всѣ притихли и замолкли. Дамы и мистеръ Буллокъ, обѣдавшій у нихъ, догадались, что новость дошла до Осборна. Отъ мрачныхъ взглядовъ его Буллокъ сдѣлался очень тихъ и смиренъ, но оказывалъ особенную внимательность къ сосѣдкѣ своей, миссъ Мери, и сестрѣ ея, распоряжавшейся обѣдомъ.
   Миссъ Виртъ сидѣла отдѣльно, потому что между нею и миссъ Джэйнъ осталось пустое мѣсто. Тутъ сиживалъ обыкновенно Джоржъ, и приборъ его, какъ мы сказали, поставили въ ожиданіи возвращенія измѣнника. За обѣдомъ слышался только шопотъ мистера Фредерика да звонъ посуды. Слуги ходили на цыпочкахъ, точно на похоронахъ. Дичь, на которую Осборнъ звалъ Доббина, была разрѣзана имъ въ глубокомъ молчаніи, но самъ онъ не ѣлъ, а только пилъ. Буфетчикъ усердно подносилъ ему вина.
   Подъ конецъ обѣда глаза его, озиравшіе всѣхъ поперемѣнно, остановились на приборѣ Джоржа, и онъ указалъ за него лѣвою рукою. Дочери не поняли, или притворились,-- что не поняли этого знака; слуги тоже не догадались, въ чемъ дѣло.
   -- Примите этотъ приборъ, сказалъ онъ,-- наконецъ всталъ и ушелъ въ свою комнату.
   Кабинетъ мистера Осборна находился за столовой. Туда удалялся онъ, если не ходилъ въ церковь, въ воскресенье по утрамъ, садился въ кресла, обитыя красною кожей, и читалъ газеты. Два шкафа съ стеклянными дверцами содержали въ себѣ образцовыя творенія въ богатыхъ переплетахъ съ золотыми обрѣзами: "Годичный реестръ", "Магазинъ для джентльменовъ, "Проповѣди Блера" и "Исторія Юма и Смоллета." Отъ 1-го января до 31-го декабря онъ никогда не снималъ ни одного тома съ полки; но никто изъ членовъ семейства не смѣлъ тронуть ни одной книги; это случалось только въ тѣ рѣдкія воскресенья, когда не было за обѣдомъ гостей; тогда большая библія и молитвенникъ доставались изъ угла, гдѣ они стояли рядомъ съ исторіей перовъ,-- колокольчикъ сзывалъ всѣхъ слугъ въ столовую,-- и Осборнъ читалъ вечернюю молитву громкимъ и торжественнымъ голосомъ. Никто изъ домашнихъ, ни дитя, ни взрослый, не вступалъ въ эту комнату безъ нѣкотораго страха. Здѣсь Осборнъ повѣрялъ счеты дворецкаго и пересматривалъ книги буфетчика. Отсюда онъ видѣлъ черезъ дворъ, чисто усыпанный пескомъ, задній фасадъ конюшенъ, къ которымъ былъ проведенъ отъ него колокольчикъ,-- отсюда онъ бранилъ въ окно кучера. Четырежды въ годъ миссъ Виртъ входила въ эту комнату для полученія жалованья, а дочери за своей пенсіей. Джоржъ, будучи ребенкомъ, не разъ былъ сѣченъ въ этой комнатѣ, между тѣмъ какъ мать его прислушивалась къ ударамъ. Не помнятъ, чтобы онъ когда нибудь плакалъ во время наказанія; мать ласкала и цаловала его тайкомъ отъ отца и дарила ему денегъ, когда онъ выходилъ изъ рокового кабинета.
   Надъ каминомъ висѣла тутъ же фамильная картина, перенесенная сюда послѣ смерти мистриссъ Осборнъ изъ столовой: Джоржъ на лошадкѣ, старшая сестра подаетъ ему букетъ цвѣтовъ, младшая прилипла къ рукѣ матери,-- всѣ краснощекія и красногубыя, улыбающіяся другъ другу по принятымъ правиламъ фамильныхъ портретовъ. Мать, давно забытая, лежала теперь въ землѣ, братъ и сестры были озабочены каждый своими дѣлами и сдѣлались другъ для друга совершенно чужіе. Пройдетъ еще нѣсколько десятковъ лѣтъ, дѣти доживутъ до старости,-- и какую злую сатиру представитъ тогда эта фамильная картина, съ ея притворнымъ чувствомъ, ложными улыбками и самодовольною, сознательною невинностью. Парадный портретъ самого Осборна, съ изображеніемъ его большой серебряной чернилицы, занялъ въ столовой почетное мѣсто, очищенное этою фамильною картиною.
   Сюда-то удалился Осборнъ, къ великому удовольствію всего общества. По уходѣ слугъ, въ столовой начался разговоръ, довольно живой, въ полголоса; потомъ дамы пошли наверхъ, и Буллокъ послѣдовалъ за ними какъ можно осторожнѣе на своихъ скрипучихъ башмакахъ. У него не стало духу остаться наединѣ за бутылкой, по сосѣдству съ страшнымъ Осборномъ.
   Прошло уже около часу, какъ стемнѣло. Дворецкій, не получая никакого приказанія, рѣшился отворить дверь кабинета и войти съ чаемъ и свѣчами. Хозяинъ сидѣлъ въ креслахъ, какъ будто читая газеты; но когда слуга поставилъ свѣчи на столъ и удалился, онъ всталъ и заперъ дверь. На этотъ разъ ошибаться было невозможно,, всѣ въ домѣ догадалась, что готовится какая добудь великая катастрофа на бѣду Джоржу.
   Въ огромномъ, блестящемъ бюро мистера Осборна былъ ящикъ, назначенный исключительно для дѣлъ и бумагъ его сына. Здѣсь хранились всѣ касающіеся до его документы: его дѣтскія прописи и рисунки, его первыя письма къ родителямъ, писанныя крупными круглыми буквами и содержащія въ себѣ просьбы о присылкѣ пироговъ. Въ нихъ не разъ упоминалось о крестномъ папенькѣ Седли. Злоба и ненависть изобразилась на блѣдныхъ губахъ стараго Осборна, когда онъ встрѣтилъ, перебирая эти бумаги, это имя. Всѣ онѣ были перемѣчены, снабжены надписями и перевязаны красными снурками. На одномъ значилось: "отъ Джоржа; просьба о пята шиллингахъ, апрѣля 23, 18..; отвѣчено апрѣля 25"; на другомъ: "отъ Джоржа, о лошадкѣ; октября 13", и такъ далѣе. Въ другой связкѣ были: "Счеты доктора С.", "счеты портного, переведенные на меня Д. Осборномъ младшимъ", и пр.,-- письма его изъ западной Индіи,-- письма его агента,-- тутъ лежалъ и его дѣтскій бичъ, и локонъ его волосъ, который носила при себѣ покойная мать его.
   Надъ этими бумагами и вещами несчастный старикъ провелъ въ раздумьи нѣсколько часовъ. Тутъ заключались всѣ его надежды, всѣ мечты счастія и славы. Какъ гордился онъ этимъ мальчикомъ!
   Сынъ его былъ красавецъ, и общій голосъ говорилъ, что онъ смотритъ природнымъ джентльменомъ. Принцесса замѣтила и поцаловала его въ Кьюсскомъ саду и спросила, какъ его зовутъ. Кто въ Сити могъ похвалиться такимъ сыномъ? Могъ ли кто нибудь быть воспитанъ лучше его? У него было все; что можно пріобрѣсти за деньги. По праздникамъ старикъ ѣздилъ въ экипажѣ четверней съ ливрейными лакеями въ школу, гдѣ учился Джоржъ, и сыпалъ ученикамъ новые шиллинги; пріѣхавши съ Джоржемъ въ полкъ, онъ задалъ передъ отплытіемъ его въ Канаду офицерамъ такой обѣдъ, за которымъ могъ бы полакомиться самъ Йоркскій герцогъ. Отказывался ли онъ когда нибудь платить но счетамъ Джоржа? нѣтъ, деньги была выдаваемы безъ малѣйшаго возраженія. У многихъ генераловъ не было такихъ лошадей, какъ у него.
   Сынъ являлся его воображенію въ тысячѣ различныхъ обстоятельствъ: послѣ обѣда, когда онъ входилъ бывало, какъ лордъ и выпивалъ рюмку вина, въ Брайтонѣ, въ день представленія его регенту, когда во всемъ Сентъ Джемсѣ не нашлось подобнаго ему молодца. И вотъ теперь все кончено! Жениться на дочери банкрута, пренебречь домомъ и богатствомъ! Что за позоръ! Сколько пришлось теперь вытерпѣть обманутому въ надеждахъ старику!
   Пересмотрѣвши эти бумаги съ тяжелѣйшимъ изъ чувствъ -- съ чувствомъ минувшаго счастья, отецъ Джоржа взялъ всѣ документы изъ ящика, въ которомъ она хранились такъ долго, замкнулъ ихъ въ портфель, обвязалъ и запечаталъ его. Потомъ онъ отперъ книжный шкафъ и досталъ изъ него большую красную библію, о которой мы уже говорили, великолѣпную, всю сіяющую золотомъ, рѣдко снимаемую съ полки. На фронтисписѣ былъ изображенъ Авраамъ, приносящій въ жертву Исаака. Тутъ Осборнъ отмѣчалъ, по обычаю, дни своей сватьбы, день смерти жены, дни рожденія и имена дѣтей. Онъ взялъ перо и тщательно вычеркнулъ имя Джоржа; когда чернила высохли, онъ поставилъ книгу на ея прежнее мѣсто. Потомъ досталъ документъ изъ другого ящика, въ которомъ хранились его собственныя бумаги: онъ прочиталъ его, свернулъ, зажегъ и смотрѣлъ, какъ сгорѣлъ онъ до тла. То было его духовное завѣщаніе; сжегши его, онъ написалъ письмо, позвонилъ и приказалъ слугѣ отнести его по утру. Но утро уже было на дворѣ, когда Осборнъ легъ въ постель, всѣ въ домѣ уже встали, пробужденные взошедшимъ солнцемъ и пѣньемъ птицъ въ зеленыхъ вѣтвяхъ на Россель-скверѣ.
   Желая поддержать хорошее расположеніе духа во всѣхъ членахъ семейства и подчиненныхъ Осборна, и обезпечить Джоржу въ черный день какъ можно больше друзей, Уильямъ Доббинъ, знавшій, какое вліяніе оказываютъ на сердце хорошій обѣдъ и добрыя вина, написалъ, возвратясь въ гостинницу, записку въ Чопперу, въ которой приглашалъ его отобѣдать съ нимъ завтра. Чопперъ получилъ это посланіе въ Сити и въ ту же минуту отвѣчалъ, что "свидѣтельствуетъ ему свое глубочайшее уваженіе и будетъ имѣть честь явиться". Возвратившись ввечеру домой, онъ показалъ пригласительную записку и черновой отвѣтъ мистриссъ Чопперъ и ея дочерямъ, и они съ восторгомъ распространялись, сидя за чаемъ, о военныхъ людяхъ и жителяхъ западной части Лондона. Когда дочери ушли спать, мистеръ и мистриссъ Чопперъ начали разсуждать, о странныхъ событіяхъ въ семействѣ ихъ патрона. Чопперъ никогда не видалъ, его тронутымъ до такой степени. Вошедши къ нему по уходѣ Доббина, онъ засталъ его безъ чувствъ, съ почернѣвшимъ лицомъ: между старикомъ и молодымъ капитаномъ произошла какая-то ужасная ссора; это было ясно. Осборнъ приказалъ Чопперу составить счетъ всему, что было заплочено за Джоржа въ послѣдніе три года. "А кушъ вышелъ таки порядочный", прибавилъ Чопперъ, разсказывая женѣ всѣ эти происшествія съ одинаковымъ почтеніемъ къ старому и молодому господину: оттого и другого гинеи сыпались всегда щедро. Потомъ заговорили о миссъ Седли. Мистриссъ Чопперъ очень сожалѣла, что бѣдная молодая леди лишится такого прекраснаго молодого человѣка, какъ капитанъ. Чтожь до мистера Чоппера, то онъ не питалъ особеннаго уваженія къ Амеліи, какъ къ дочери несчастнаго спекулатора, платившаго самый ничтожный дивидендъ. Въ Сити онъ оказывалъ приверженность преимущественно дому Осборна, и его всегдашнимъ желаніемъ было, чтобъ капитанъ Джоржъ женился непремѣнно за дворянкѣ. Эту ночь старшій клеркъ провелъ гораздо спокойнѣе, нежели его старый патронъ. На другое утро, обнявъ своихъ дѣтей, мастеръ Чопперъ принялся за завтракъ, имѣя особенно (хорошій аппетитъ (хотя, правду сказать, чаша жизни его подслащалась только патокой). Отправляясь къ своимъ занятіямъ, онъ облачился въ лучшее праздничное платье и обѣщалъ прекрасной женѣ своей не слишкомъ жестоко наказывать капитана Доббина портвейномъ, который предстоялъ ему за званымъ обѣдомъ.
   Подчиненные Осборна, привыкшіе наблюдать -- конечно, въ свою пользу,-- выраженіе лица его, были поражены наружностію своего патрона, когда тотъ на слѣдующій день, въ обычный часъ, явился въ Сити. Ровно въ полдень пріѣхалъ мистеръ Гиггсъ: его немедленно впустили къ Осборну, гдѣ онъ и оставался болѣе часу. Около половины второго мистеръ Чопперъ получилъ записку отъ капитана Доббина: въ ней заключалась другая -- на имя Осборна, которую клеркъ сейчасъ же передалъ по принадлежности. Спустя нѣсколько времени. Чоппера и Бэрча, старшаго и младшаго клерковъ, потребовали быть свидѣтелями при заключеніи акта.
   -- Я составилъ новую духовную, сказалъ Осборнъ: -- и эти джентльмены подписались на ней.
   Всѣ промолчали. Мистеръ Гиггсъ выходилъ изъ комнаты мастера Осборна съ какимъ-то важнымъ видомъ и пристально взглянулъ въ лицо Чоппера. Къ удивленію всѣхъ, ожидавшихъ отъ угрюмой физіономіи Осборна дурныхъ послѣдствій, старикъ былъ очень спокоенъ и тихъ. Во весь тотъ день онъ отличался особенною снисходительностью и оставилъ занятія ранѣе обыкновеннаго. Собираясь домой, Осборнъ еще разъ потребовалъ въ себѣ главнаго помощника и, послѣ обыкновенныхъ приказаній, спросилъ его, съ замѣтнымъ безпокойствомъ, не знаетъ ли онъ -- въ городѣ капитанъ Доббинъ или нѣтъ,-- на что тотъ отвѣчалъ положительно.
   Тогда Осборнъ взялъ письмо на имя капитана и, передавая его клерку, просилъ отправить немедленно.
   -- Теперь, Чопперъ, сказалъ старикъ, надѣвая шляпу и съ страннымъ выраженіемъ лица: -- душа моя спокойна,
   Въ эту минуту явился Буллокъ, и онъ и мистеръ Осборнъ отправились домой.
   Командиръ полка, въ которомъ Доббинъ и Осборнъ имѣли отряды, генералъ, сдѣлавшій нѣсколько походовъ подъ начальствомъ Вольфа, былъ старъ и слабъ для того, чтобы командовать полкомъ лично. При всемъ томъ онъ принималъ постоянное участіе въ подчиненныхъ ему офицерахъ и часто приглашалъ ихъ къ себѣ на обѣдъ. Капитанъ Доббинъ болѣе всѣхъ своихъ товарищей пользовался благосклонностію генерала. Уильямъ превосходно зналъ военную науку, разсуждая о ней не хуже своего начальника, питавшаго симпатію только къ войнамъ стараго времени. Пригласивъ Доббина на завтракъ, въ тотъ самый день, когда мистеръ Осборнъ перемѣнилъ духовную, а мистеръ Чопперъ надѣлъ чистую манишку,-- генералъ объявилъ своему любимцу, что дня черезъ два ожидается приказъ выступить въ походъ, и что полкъ его, вѣроятно, оправдаетъ свою историческую извѣстность и будетъ также храбро драться въ Нидерландахъ, какъ дрался до того въ Канадѣ.
   -- Итакъ, мой добрый другъ, если у тебя есть какія нибудь affaire là, прибавилъ старикъ, взявшись дрожащей, бѣлой рукой за табакерку и указывая на свою robe de chambre, подъ которой еще билось его сердце, хотя и слабо: -- если у тебя, есть кого утѣшить, или сказать прости папа и мама, или сдѣлать что нибудь, совѣтую немедленно исполнить это.
   И онъ далъ Доббину пожать свой палецъ и ласково кивнулъ ему головой, съ длинной косой и напудренной до нельзя. Когда, дверь затворилась за Доббиномъ, старикъ сѣлъ писать poulet (надобно замѣтить, что онъ гордился знаніемъ французскаго языка) къ mademoiselle Аmenaide.
   Эта новость заставила Доббина призадуматься и вспомнить прежде всего о своихъ друзьяхъ въ Брайтонѣ. И страннымъ показалось нашему доброму другу, что мысль объ Амеліи всегда и прежде, всѣхъ другихъ приходила ему въ голову,-- прежде отца и матери, сестеръ и служебныхъ обязанностей,-- не покидала его ни въ какое время дня. Возвратившись домой, Уильямъ отправилъ къ Осборну коротенькую записку, въ которой извѣщалъ его о только что услышанной новости, полагая, что она послужитъ къ примиренію Джоржа съ отцомъ.
   Записка эта, отправленная, на имя мистера Чоппера, съ тѣмъ же посланнымъ, который наканунѣ относилъ ему приглашеніе на обѣдъ, сильно встревожила почтеннаго клерка. Распечатывая ее, Чопперъ чувствовалъ трепетъ, полагая, что обѣдъ, на который онъ такъ расчитывалъ, откладывается Доббиномъ до другого разу. Словно что-то тяжелое отлегло отъ сердца мистера Чоппера, когда онъ узналъ содержаніе письма. "Я буду ожидать васъ въ пять часовъ" -- писалъ капитанъ. Какъ противоположны были ощущенія этихъ двухъ людей! Одинъ заботился объ участи своихъ друзей,-- другой больше всего радѣлъ о насыщеніи желудка.
   Доббинъ, встрѣчаясь съ офицерами, спѣшилъ сообщить каждому изъ нихъ извѣстіе, переданное ему старымъ генераломъ. Прапорщикъ Стоббль былъ изъ числа первыхъ, узнавшихъ новость о походѣ, и изъ числа самыхъ ревностныхъ воиновъ британской арміи. Капитанъ еще не успѣлъ высказать всего, а Стоббль летѣлъ уже купить новую саблю. Возвратившись съ покупкой, семнадцатилѣтній юноша не зналъ, что дѣлать отъ восторга. Онъ безпрестанно то пробовалъ лезвее оружія, то гнулъ его, то размахивалъ имъ на всѣ стороны, въ знакъ того, какъ будетъ онъ рубить непріятеля,-- топалъ ногой, кричалъ "ура!" и раза два направлялъ удары на капитана Доббина, который, смѣясь, отражалъ ихъ своей тростью.
   Но когда поутихли эти восторженное порывы, Стоббль вдругъ вспомнилъ о своей матери: быть можетъ, ему уже не придется видѣть ее; и онъ рѣшился послать ей прощальное письмо. Слезы катились по щекамъ молодого человѣка и крупными каплями падали на бумагу. Доббинъ съ участіемъ смотрѣлъ на него. Онъ тоже хотѣлъ было писать къ Осборну въ Брайтонъ, но раздумалъ и заперъ свое походное бюро.
   "Къ чему это послужитъ!-- думалъ онъ.-- Я знаю, добрая мать Стоббля будетъ поражена письмомъ сына и на долго лишится покойныхъ ночей. Пусть Амелія проспитъ хоть эту ночь покойно. Рано утромъ завтра я прощусь съ родителями, завтра же отправлюсь въ Брайтонъ и лично разскажу друзьямъ моимъ, что надо."
   Отложивши свое намѣреніе, Доббинъ подошелъ къ Стобблю и положилъ на плечо его свою богатырскую руку. Молодой человѣкъ оглянулся. Доббинъ шутя совѣтовалъ ему не пить такъ много вина и замѣтилъ, что только въ такомъ случаѣ выйдетъ изъ него хорошій воинъ недобрый товарищъ. Глаза Стоббля радостно заблистали. Совѣты Доббина, какъ лучшаго и умнѣйшаго во всемъ полку офицера, всегда охотно принимались всѣми и имѣли свое дѣйствіе.
   -- Благодарю васъ. Доббинъ, сказалъ Стоббль, отирая слезы,-- я самъ знаю, что дурно дѣлаю -- самъ знаю, что шалость эта современемъ можетъ обратиться въ дурную привычку, и вотъ только что объ этомъ же писалъ я своей матушкѣ, обѣщая ей навсегда оставить вино. О, сэръ, вы не знаете моей мама, продолжалъ молодой человѣкъ: -- не знаете, какая она... добрая.
   Слезы снова полились изъ глазъ Стоббля; да и капитанъ, думается мнѣ, не оставался равнодушнымъ.
   Два прапорщика, капитанъ и мистеръ Чопперъ обѣдали за однимъ столомъ. Чопперъ принесъ съ собой письмо отъ стараго Осборна, въ которомъ послѣдній довольно сухо свидѣтельствовалъ свое почтеніе капитану Доббину и просилъ его передать препровождаемое при семъ письмо капитану Джоржу Осборну. За тѣмъ пошли со стороны клерка разныя догадки и предположенія; но съ каждой рюмкой вина они становились темнѣе и темнѣе и наконецъ сдѣлались совершенно непонятны.
   Было уже довольно поздно, когда Доббинъ посадилъ, въ немную карету, своего гостя, увѣрявшаго его въ тѣсной дружбѣ. Мистеръ Чопперъ возвратился домой совсѣмъ не по воскресному.
   Миссъ Джеймъ Осборнъ между тѣмъ, ожидая вторичнаго посѣщенія капитана Доббина -- которое, какъ намъ извѣстно, было обѣщано имъ -- приготовила отвѣтъ, что, по праву дружбы въ своему брату, она беретъ на себя устроить примиреніе его съ отцомъ. Но ожиданія ея были напрасны: Доббинъ, занятый своими собственными хлопотами, не явился за слѣдующій день. Ему нужно было проститься съ своими добрыми родными и рано по утру взять мѣсто въ "Молніи", съ тѣмъ, чтобы поѣхать въ Брайтонъ къ нетерпѣливо ожидающимъ его друзьямъ. Миссъ Джейнъ услышала даже, съ прискорбіемъ, какъ ея родитель отдавалъ строгія приказанія не впускать домъ этого проныру, капитана Доббина. Всѣ надежды, которыя она питала въ душѣ своей, исчезли навсегда.
   Мистеръ Буллокъ, посѣтившій Осборновъ и въ этотъ день, былъ какъ-то особенно внимателенъ къ Мери и всѣми сими старался утѣшать печальнаго отца ея. Хотя старый джентльменъ и говорилъ что душа его спокойна теперь; но средства, которыя онъ принялъ къ доставленію себѣ утѣшенія, повидимому или не возъимѣли еще надлежащаго вліянія, или происшествіи двухъ прошедшихъ дней служили имъ сильнымъ противодѣйствіемъ.
  

ГЛАВА XXIV.

ВСѢ ГЛАВНЫЯ ЛИЦА ВАШЕГО РАЗСКАЗА ПРИЗНАЮТЪ НЕОБХОДИМЫМЪ ОСТАВИТЬ БРАЙТОНЪ.

   Явившись въ общество дамъ, Доббинъ принялъ лучезарный видъ, былъ очень разговорчивъ, пускался въ шуточки,-- однимъ словомъ, во всѣхъ отношеніяхъ, велъ себя не хуже самаго опытнаго посѣтителя Ярмарки Тщеславія. Капитанъ всѣми силами старался скрыть свои тайныя чувства: ему не хотѣлось разстроивать счастливаго состоянія духа мистриссъ Осборнъ печальными новостями, которыя привезъ онъ изъ Лондона.
   -- По моему мнѣнію, Джоржъ, говорилъ Уильямъ:-- императоръ французовъ пожалуетъ къ намъ раньше трехъ недѣль и задастъ дюку такой славный пиръ, передъ которымъ недавнія испанскія дѣла покажутся дѣтской забавой. Но, прежде времени, ради Бога, не говори объ этомъ мистриссъ Осборнъ. Что до насъ съ тобой, мы не пойдемъ въ дѣйствіе: мы будемъ находиться въ Бельгіи, въ резервѣ. Такъ по крайней мѣрѣ думаютъ всѣ. Брюссель биткомъ набитъ нашей знатью туристами и туристками.
   Друзья ваши рѣшили доказать Амеліи всю безопасность пребыванія ихъ въ Бельгіи.
   Условившись, какъ тутъ дѣйствовать, лукавый Доббинъ весело привѣтствовалъ мистриссъ Осборнъ, сказалъ ей нѣсколько неловкихъ комплиментовъ относительно новаго ея положенія, потомъ пустился въ разговоръ о Брайтонѣ, о чистомъ морскомъ воздухѣ, о прекрасномъ расположеніи города, о красотахъ природы, о прелестяхъ дороги и о достоинствахъ "Молніи". Все это было совершенно непонятно Амеліи и весьма забавно для Ребекки, наблюдавшей Доббина и не оставлявшей своей похвальной привычки анализировать всѣхъ, кто только приближался въ ней.
   Мнѣніе маленькой Амеліи о капитанѣ Доббинѣ не слишкомъ-то склонялось на его сторону. Онъ картавилъ, былъ черезчуръ простоватъ и неразвязенъ, неловокъ и неуклюжъ. Амелія любила капитана, единственно за привязанность его къ ея мужу. Джоржъ не разъ, передразнивалъ передъ ней разговоръ и манеры Доббина, хотя, отдавая ему справедливость, всегда относился о душевныхъ качествахъ своего друга съ самой выгодной стороны. Честный Уильямъ видѣлъ и понималъ, какихъ мыслей была о немъ молодая супруга Осборна, и не обижался имъ по свойственно скромности. Пришло время, когда и Амелія вполнѣ оцѣнила Доббина: но время это было еще далеко впереди.
   Капитанъ Доббинъ не пробылъ и двухъ часовъ въ обществѣ дамъ, а Ребекка уже разгадала его тайныя помышленія. Онъ ей не нравился, и въ душѣ она боялась его; но, въ свою очередь, и Доббинъ не и имѣлъ къ ней расположенія. На него, столько честнаго и прямодушнаго, тонкости и хитрости Ребекки не оказывали никакого дѣйствія, и онъ, по инстинкту, старался удаляться ея. Капитанъ, какъ мы знаемъ, обожалъ Амелію. Ребекка возненавидѣла его за это обожаніе, впрочемъ, наружно оказывая Доббину почтеніе и привѣтливость. Раудонъ Кроули не удостаивалъ Уильяма своимъ вниманіемъ, считая его какимъ-то простачкомъ. Чтожь до братца Амеліи, то Джозъ, съ высоты своего величія, принималъ предъ Доббиномъ покровительственный тонъ. Оставшись съ Джоржемъ наединѣ, въ его комнатѣ, Доббинъ вынулъ изъ бюро письмо, полученной имъ къ Лондонѣ отъ старика Осборна для передачи сыну.
   -- Чья это рука? это не моего отца почеркъ, замѣтилъ Джоржъ взглянувъ на адресъ.
   И дѣйствительно; письмо было отъ душеприказчика мистера Осборна; вотъ что заключалось въ немъ:

Бедфордъ-Роу, мая 7-го 1815 года.

Милостивый государь!

   "По порученію мистера Осборна, имѣю честь увѣдомить васъ, что онъ остается при извѣстномъ вамъ намѣреніи, и что, вслѣдствіе женитьбы, которую вамъ угодно было предпринять, онъ положилъ -- не считать васъ отнынѣ членомъ своего семейства. Это -- окончательное и неизмѣнное опредѣленіе.
   Хотя деньги, издержанныя на васъ въ нашемъ юношествѣ, и векселя, которые вы писали на вашего батюшку въ послѣдніе годы, далеко превосходятъ сумму, слѣдуемую вамъ по праву наслѣдства (и именно: третью часть состоянія покойной вашей матушки, раздѣлившей его, при смерти, между вами, миссъ Джейнъ и миссъ Мери Осборнъ),-- при всемъ томъ мистеръ Осборнъ поручилъ мнѣ передать, что онъ не присвоиваетъ себѣ права на ваше наслѣдство, и что сумма 2,000 фунтовъ (третья часть изъ всего капитала, 6,000 фунтовъ), со включеніемъ ежегодныхъ четырехъ процентовъ, будетъ выплачена вамъ или вашимъ агентамъ, при первомъ востребованіи --

вашимъ покорнымъ слугою
С. Гиггсомъ".

   "P. S. Мистеръ Осборнъ приказалъ мнѣ сообщить вамъ, разъ и навсегда, что онъ не хочетъ, и не будетъ принимать никакихъ отъ васъ посланій, ни писемъ, ни всякаго рода сообщеній, какъ по этому, такъ и по всякому другому предмету."
   -- Нечего сказать, славное ты дѣльце обдѣлалъ! сказалъ Джоржъ съ бѣшенствомъ. взглянувъ на Уильяма.-- На, посмотри, Доббинъ (и онъ подалъ ему отцовское посланіе), быть нищимъ! чудо какъ хорошо! и все изъ за моей приторной сантиментальности!... И къ чему мы торопились? Не лучше ли было обождать? Какая нибудь пуля рѣшила бы все дѣло; а теперь развѣ лучше будетъ для Эмми, если она останется нищей вдовой?... Всему ты виноватъ: ты это все устроивалъ. Ты не былъ спокоенъ, пока не женилъ меня -- и не погубилъ... Ну, что съ ними, съ двумя-то тысячами фунтовъ? Мнѣ этого мало и на два года.... Вотъ, пока мы здѣсь, я уже проигралъ Раудону сто сорокъ. Славное, нечего сказать, славное ты устроилъ дѣльце!          .
   -- Конечно, тутъ нечего возражать: плохія дѣла! печальнымъ тономъ говорилъ Доббинъ, прочитавъ письмо.-- Сознаюсь, я виноватъ нѣсколько. Но чтожь дѣлать!... ты не сердись, Джоржъ: въ этомъ мало проку.... Вспомни, однакожь, продолжалъ Уильямъ -- много ли у насъ, въ полку, капитановъ, которые имѣютъ двѣ тысячи? Ты можешь жить жалованьемъ, пока отецъ не согласится на примиреніе: а если -- отъ чего Боже сохрани -- умрешь, жена твоя станетъ получать по сту фунтовъ въ годъ.
   -- Неужели ты думаешь, что человѣкъ съ моими привычками можетъ прожить своимъ жалованьемъ и сотнею фунтовъ въ годъ? вскричалъ Джоржъ въ порывѣ гнѣва. -- Надо быть Доббиномъ, чтобъ говорить подобныя вещи!... Какимъ образомъ я сохраню свое положеніе въ свѣтѣ при такомъ ничтожномъ содержаніи? Я не могу перемѣнить своихъ привычекъ. Комфортъ необходимъ мнѣ. Я выросъ не на шотландской похлебкѣ, какъ Макъ Уиртеръ, не на картофелѣ, какъ старые О'Доудъ!... Не думаешь ли ты превратить жену мою въ прачку или полковую маркитантку, для поправленія домашнихъ обстоятельствъ ?
   -- Ты не то говоришь, возразилъ Доббинъ, сохраняя хладнокровіе: -- мы постараемся доставить ей лучшія удобства. Да и твое положеніе вовсе не такъ дурно, какъ ты думаешь. Будь поспокойнѣе. Повѣрь мнѣ, вѣтеръ перемѣнится. Пусть только имя твое появится въ газетѣ -- я готовъ пари держать -- отецъ твой сдается.
   -- Появится въ газетѣ! Въ числѣ убитыхъ развѣ или раненыхъ, и притомъ при самомъ первомъ донесеніи! да, это очень можетъ быть!...
   -- Эхъ, какъ тебѣ не стыдно, Джоржъ! къ чему накликать на себя бѣду! прервалъ Доббинъ.-- Въ случаѣ чего нибудь -- тебѣ извѣстно, у меня есть маленькое состояніе -- я холостой человѣкъ и ни за что не позабуду въ духовной будущаго крестника, прибавилъ Уильямъ съ улыбкой.
   И разговоръ, клонившійся, повидимому, къ ссорѣ, кончился, какъ и всегда, дружелюбнымъ образомъ. Осборнъ и на этотъ разъ не могъ не замѣтить, что ему никогда не найти причины поссориться съ своимъ другомъ.
  
   -- Послушай, Бекки? кричалъ Раудонъ, изъ кабинета, своей женѣ, выряжавшейся къ обѣду.
   -- Что тебѣ нужно? спросила Бекки звонкимъ голоскомъ.
   Она, черезъ плечо, смотрѣлась въ это время въ зеркало? На ней надѣто было безъукоризненной бѣлизны новое платье, съ открытымъ воротомъ; свѣтло-голубой кушачекъ опоясывалъ ея талію. Вообще, она представляла собою живое изображеніе невинности и дѣтскаго счастія....
   -- Какъ ты думаешь, что будетъ дѣлать мистриссъ Осборнъ, когда мужъ ея отправится съ полкомъ? спросилъ Кроули, входя въ комнату Ребекки и выполняя на головѣ своей дуэтъ двумя огромными головными щетками, и съ восхищеніемъ выглядывая изъ подъ волосъ на свою прелестную супругу.
   -- Я думаю, она выплачетъ свои глазки, отвѣчала Бекки. Амелія уже нѣсколько разъ сама поговаривала объ этомъ,-- я слышала.
   -- А тебѣ такъ и горя мало! замѣтилъ Раудонъ, полу сердитый на недостатокъ чувствительности въ своей женѣ.
   -- Съ чего ты взялъ!... Да ты знаешь ли, что я сама пойду съ тобой? возразила Бекки.-- Твое дѣло на войнѣ совсѣмъ другое. Ты, какъ адъютантъ генерала Туфто, будешь въ сторонѣ отъ дѣйствующей линіи, прибавила мистриссъ Кроули, тряхнувъ своей головкой такъ картинно, что Раудонъ не выдержалъ -- нагнулся и крѣпко поцаловалъ ее, эту головку.
   -- Раудонъ.... душа моя.... не лучше ли взять деньги отъ Купидона, прежде чѣмъ онъ уйдетъ, продолжала Бекки, бросая на своего мужа побѣдоносный взглядъ.
   Купидономъ называла она капитана Осборна. Даже въ глаза привѣтствовала Джоржа Ребекка этимъ милымъ именемъ, устремляла на него нѣжные взоры, когда онъ являлся въ квартиру Раудона играть въ экарте,-- въ пріятной шутливости замѣчала Осборну подъ часъ, что онъ жестокъ, и грозилась разсказать Эмми о какихъ то его поступкахъ и дурныхъ привычкахъ -- и вмѣстѣ съ тѣмъ предлагала Джоржу сигару, которую сама закуривала, припоминая, какъ удачно, въ былые дни, продѣлывала она тоже самое и надъ Раудононъ Кроули. И Ребекка достигала желаннаго: Осборнъ находилъ ее живою, веселою, наивною, плѣнительною, очаровательною. За прогулками и обѣдами Бекки совершенно помрачала своимъ блескомъ скромную Эмми, остававшуюся безмолвною и печальною, между тѣмъ какъ мистриссъ Кроули лепетала съ ея прекраснымъ мужемъ.
   Душа Амеліи предчувствовала что-то недоброе. Въ самомъ дѣлѣ, не прошло и недѣли послѣ ея вѣнчанія, а Джоржъ уже начиналъ скучать и искалъ другого общества! Амелія трепетала за свое будущее. "Какимъ образомъ могу я сдѣлаться подругой для него -- думала она -- для него, такого умнаго, блестящаго? Мнѣ бы должно было отказать ему, остаться дома и беречь бѣднаго папа". Эта прекрасная женщина краснѣла отъ угрызенія совѣсти при мысли о равнодушномъ, какъ ей казалось, обхожденіи съ родителями. "О!-- думала она -- какъ я была несправедлива и самолюбива,-- самолюбива, забывая родителей въ печали ихъ,-- самолюбива, принудивъ себя выйти за Джоржа. Я чувствую, что недостойна его,-- знаю, что онъ былъ бы счастливъ безъ меня; но чтожь мнѣ дѣлать слѣдовало! я всѣми силами старалась позабыть его".
   Грустно и больно становится, когда подумаешь, что такія мысли приходили на умъ молодой женщинѣ, супружеская жизнь которой не длилась еще и семи дней! Амелія испытала ихъ тягость -- наканунѣ того дня, когда Доббинъ пріѣхалъ въ Брайтонъ. Лунная ясная майская ночь разливала въ воздухѣ теплоту и благоуханіе. На душѣ чувствовалась какая-то отрада. Окна квартиры Осборна были открыты. Джоржъ и мистриссъ Кроули стояли на балконѣ и любовались лежащимъ передъ ними океаномъ, освѣщеннымъ яркимъ блескомъ полнаго мѣсяца. Раудонъ и Джозъ сидѣли въ комнатѣ, за картами. Амелія сидѣла въ креслахъ, всѣми забытая. Наблюдая своихъ собесѣдниковъ, она чувствовала, какъ отчаяніе овладѣвало ею. Будущее представлялось ей темнымъ и бурнымъ. Амеліи страшнымъ казалось говорить о немъ, даже пробѣжать его мыслью,-- страшнымъ казалось одинокою пуститься въ это обширное житейское море: она сознавала, что ей не справиться съ нимъ безъ проводника и безъ покровителя....
   -- О, какая чудная ночь! какой очаровательный свѣтъ мѣсяца! сказалъ Джоржъ, пуская струйки дыма благовонной сигары.
   -- Ахъ, если бы вы знали, какъ я обожаю запахъ сигары на чистомъ воздухѣ! замѣтила Ребекка.-- И кто бы могъ подумать, что это свѣтлое пятнышко находится отъ васъ въ разстояніи двухъ-сотъ-тридцати-шести тысячъ осьми-сотъ-сорока-семи миль! продолжала мистриссъ Кроули, съ улыбкой поглядывая на луну.-- Каково вамъ покажется, я еще не забыла! прибавила она.-- Честь и слава миссъ Пинкертонъ за наше воспитаніе!... Какое тихое море, и какъ прозраченъ воздухъ.... Мнѣ кажется, что передо мною берега Франціи.
   И Ребекка устремила вдаль свои блестящіе зеленые глазки съ такимъ напряженіемъ, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ они могли различить едва замѣтную темную полоску, чуть-чуть виднѣвшуюся на горизонтѣ.
   -- Знаете ли, что мнѣ приходитъ иногда на мысль? продолжала Ребекка.-- Я очень хорошо плаваю: такъ мнѣ хочется попробовать, когда компаньонка моей тетушки Кроули -- вотъ эта старая Бриггсъ.... да вы помните ее.... такая крючконосая женщина съ клочками волосъ за головѣ -- когда эта противная Бриггсъ отправится купаться, я хочу подплыть, нырнуть въ ея ванну и въ водѣ принудить ее примирить насъ съ тетушкой... Не правда ли, славная выдумка?
   Осборнъ расхохотался, при мысли объ этой акватической встрѣчѣ.
   -- Что у васъ тамъ за разговоры? пожалуйте сюда! заговорилъ Раудонъ.
   Амеліи между тѣмъ сдѣлалось такъ трудно, скорбь такъ сокрушала ее, что она съ большимъ усиліемъ поднялась съ кресла и едва могла дойти до своей спальной, чтобы тамъ наединѣ предаться своимъ грустнымъ размышленіямъ.

-----

   Разсказъ нашъ въ этой главѣ находится въ какомъ-то нерѣшительномъ положеніи и рѣзко переходитъ отъ одного предмета въ другому. Доведя его до событій завтрашняго дня, мы принуждены обращаться во вчерашнему и этими скачками, быть можетъ, наводимъ скуку за нетерпѣливыхъ читателей. Конечно, можно бы и сразу высказать всѣ происшествія, но мы не желаемъ уклоняться отъ заведеннаго порядка, по которому каждый изъ насъ скорѣе обратитъ вниманіе на предметы болѣе серьёзные, нежели на тѣ, которые не уйдутъ отъ нашего вниманія и во всякое другое время. Вы часто увидите въ пріемной какого нибудь вельможи полъ-дюжины просителей, терпѣливо ожидающихъ очереди своей аудіенціи. Вдругъ является туда же важная персона, милліонеръ, надмѣнно выступаетъ вередъ просителями и безъ доклада входитъ въ кабинетъ. Такъ точно и въ разсказѣ; сочинитель вынужденъ бываетъ оказывать такого рода преимущество важному и серьёзному. Вотъ и Доббинъ, явившись съ своими депешами, произвелъ въ нашемъ разсказѣ безпорядокъ, который каждый изъ читателей извинитъ охотно, оцѣнивъ весь интересъ донесеній капитана.
   Не знаемъ почему, Джоржъ не сообщилъ Амеліи новостей изъ Лондона. Происходило ли это отъ деликатнаго чувства, или онъ не успѣлъ еще переговорить съ женой, слишкомъ долго занимаясь бантомъ шейнаго платка,-- только Амелія сама уже замѣтила разстройство мужа, когда вошелъ онъ въ ея комнату держа въ рукѣ письмо душеприкащика своего отца. Прибѣжавъ къ мышляла над письмами - своими маленькими сокровищами. Войдя с лукавым и радостным видом, служанка всячески старалась привлечь внимание Эмилии, но та не поднимала головы.
   - Мисс Эмми! - окликнула наконец служанка.
   - Иду, - отвечала Эмми, не оглядываясь.
   - Вас спрашивают, - продолжала служанка. - Тут что-то... тут кто-то... словом, вот вам новое письмо... не читайте больше тех... старых.
   И она подала ей письмо, которое Эмми взяла и стала читать.
  
   "Я должен тебя видеть, - было написано в нем. - Милая моя Эмми, любовь моя... дорогая моя суженая, приди ко мне".
  
   Джордж и мать Эмми стояли за дверью и ждали, когда она прочтет письмо.
  

ГЛАВА XIX

Мисс Кроули на попечении сиделки

  
   Мы уже видели, что, как только какое-нибудь событие более или менее важное для семейства Кроули, становилось известным горничной, миссис Феркпн, эта особа считала себя обязанной сообщить о нем миссис Бьют Кроули в пасторский дом; и мы уже упоминали о том, с каким особенным дружеским расположением и приязнью относилась эта доброжелательная дама к доверенной служанке мисс Кроули. Такой же преданной дружбой дарила она и мисс Бригс, компаньонку, и приобрела ее ответную преданность тем, что не жалела никаких посулов и знаков внимания, которые так дешево обходятся и все же очень ценны и приятны для получающего их. В самом деле, всякий хороший хозяин и домоправитель должен знать, как дешевы и вместе с тем полезны такие средства и какой приятный вкус они придают даже самым постным блюдам. Что за враль и идиот сказал, будто "соловья баснями не кормят"? В обществе, как известно, басни считаются чем-то вроде универсального соуса, и нет такого куска, который они не помогли бы вам проглотить. Подобно тому как бессмертный Алексис Суайе приготовит вам за полушку чудесный суп, какого иной невежда-повар не сварил бы из многих фунтов овощей и говядины, так искусный художник может с помощью нескольких простых и приятных фраз достичь гораздо большего успеха, чем какой-нибудь пачкун, обладай он целым запасом благ, куда более существенных. Мало того, мы знаем, что блага существенные часто отягощают желудок, между тем как большинство людей способны переварить любое количество прекрасных слов и всегда с восторгом принимаются за новую порцию этого кушанья. Миссис Бьют так часто говорила Бригс и Феркин о своей горячей любви к ним и о тол, что она, на месте мисс Кроули, сделала бы для таких замечательных и таких верных друзей, что означенные дамы возымели к почтенной пасторше глубочайшее уважение и питали к ней такую благодарность и доверие, как если бы она уже осыпала их драгоценными знаками своего внимания.
   С другой стороны, Родон Кроули, как и подобает такому себялюбивому и недалекому драгуну, никогда не старался улещать адъютантов своей тетушки и с полнейшей откровенностью выказывал обеим свое презрение - заставлял Феркин при случае стаскивать с себя сапоги, гонял ее в дождь с каким-нибудь унизительным поручением, а если когда и дарил ей гинею, то швырял деньги так, словно давал пощечину. А поскольку тетушка избрала Бригс мишенью для своих насмешек, то капитан следовал ее примеру и отпускал по адресу компаньонки шутки такого же деликатного свойства, как удар копытом его боевого коня. Между тем миссис Бьют советовалась с мисс Бригс по всем вопросам, требующим тонкого вкуса и суждения, восхищалась ее стихами и на тысячи ладов доказывала, как высоко она ее ценит. Поднося Феркин какой-нибудь грошовый подарок, она сопровождала его столькими комплиментами, что медные гроши превращались в золото в благодарном сердце горничной, которая, между прочим, не упускала из виду и будущее и весьма уверенно ждала каких-то баснословных выгод в тот день, когда миссис Бьют вступит во владение наследством.
   На различие в поведении племянника и тетки почтительно предлагается обратить внимание каждому, кто впервые вступает в свет. Хвалите всех подряд, скажу я таким людям, бросьте чистоплюйство, говорите комплименты всякому в глаза - и за глаза, если у вас есть основание думать, что они дойдут по назначению. Никогда не упускайте случая сказать ласковое слово. Подобно тому как Колннгвуд не мог видеть ни одного пустого местечка у себя в имении, чтобы не вынуть из кармана желудь и не посадить его тут же, так и вы поступайте с комплиментами на протяжении всей вашей жизни. Желудь ничего не стоит, но из него может вырасти огромнейший дуб.
   Словом, пока Родон Кроули процветал, ему повиновались лишь с угрюмой покорностью; когда же он впал в немилость, никто не желал ни помочь ему, ни пожалеть его. Зато, когда миссис Бьют приняла командование домом мисс Кроули, весь тамошний гарнизон с восторгом отдался под начало такой предводительницы, ожидая всяких наград и отличий от ее посулов, щедрости и ласковых слов.
   Миссис Бьют Кроули была далека от мысли, что Родон признает себя побежденным с первого же раза и не сделает попытки снова овладеть потерянной позицией. Она считала Ребекку слишком ловкой, умной и отчаянной противницей, чтобы та могла покориться без борьбы, и заранее готовилась к сражению и была постоянно начеку в ожидании вылазки, подкопа или внезапной атаки.
   Прежде всего, хотя город и был ею взят, могла ли она быть уверена в самой главной его обитательнице? Устоит ли мисс Кроули и не лелеет ли она в тайниках сердца желания встретить с распростертыми объятиями изгнанную соперницу? Старая леди была привязана к Родону и к Ребекке, которая ее развлекала. Миссис Бьют отдавала себе отчет в том, что никто из ее приверженцев не умеет быть приятен этой искушенной горожанке. "Пение моих девочек после этой противной гувернантки невыносимо слушать, это я отлично знаю, - чистосердечно признавалась себе жена пастора. - Старуха всегда отправлялась спать, когда Марта и Луиза разыгрывали свои дуэты. Неуклюжие манеры Джима и болтовня моего бедняги Бьюта о собаках да лошадях донельзя ей докучали. - Если я перевезу ее к себе домой, она со всеми нами переругается и сбежит, в этом нет ни малейшего сомнения, и, того гляди, опять попадет в лапы ужасному Родону и станет жертвой гадючки Шарп. Впрочем, сейчас, как я понимаю, она очень больна и в течение нескольких недель не сможет двинуться с места. Тем временем надо придумать какой-нибудь план для ее защиты от происков этих бессовестных людей".
   Если бы мисс Кроули даже в самые благополучные ее минуты сказали, что она больна или что у нее плохой вид, перепуганная старуха послала бы за домашним врачом. Теперь же - после внезапного семейного происшествия, которое могло бы расшатать и более крепкие нервы, она и в самом деле чувствовала себя прескверно. Во всяком случае, миссис Бьют сочла своим долгом объявить и доктору, и аптекарю, и компаньонке, и прислуге, что мисс Кроули чуть ли не при смерти. Она приказала по колено устлать улицу соломой и снять с парадных дверей молоток, сдав его на хранение мистеру Боулсу. Она настояла на том, чтобы доктор заезжал дважды в день, и через каждые два часа пичкала свою пациентку лекарством. Когда кто-нибудь входил в комнату, она испускала такое зловещее "тсс!", что пугала бедную старуху, лежавшую в постели, и так бдительно оберегала ее покой, что больная не могла повернуть голову, не увидев устремленных на нее бисерных глазок миссис Бьют, которая прочно обосновалась в креслах у ее ложа. Глаза эти, казалось, светились в темноте (миссис Бьют держала занавески спущенными), когда она бесшумно двигалась по комнате, как кошка на бархатных лапках. Так мисс Кроули и лежала целыми днями - много дней подряд, - а миссис Бьют читала ей вслух душеспасительные книги и бодрствовала долгими, долгими ночами, прислушиваясь к протяжным крикам ночного сторожа да к потрескиванию ночника. В полночь - на сон грядущий - больную посещал вкрадчивый аптекарь, а затем ей предоставлялось смотреть на искрящиеся глазки миссис Бьют и на желтый отсвет, отбрасываемый тростниковой свечой на темный потолок. Сама Гигейя не выдержала бы такого режима, а тем более бедная старуха, жертва больных нервов. Мы уже говорили, что когда эта почтенная обитательница Ярмарки Тщеславия бывала в добром здравии и хорошем расположении духа, то придерживалась таких свободных взглядов насчет религии и морали, каким мог бы позавидовать сам мосье Вольтер; но когда она хворала, болезнь ее усугублялась ужаснейшим страхом смерти, и старая грешница малодушно ему поддавалась.
   Поучения и благочестивые размышления у ложа страждущего, конечно, неуместны в беллетристике, и мы не собираемся (по примеру некоторых нынешних романистов) заманивать публику на проповедь, когда читатель платит деньги за то, чтобы посмотреть комедию. Но и без проповедей следует держать в памяти ту истину, что смех, суета и шумное веселье, которые Ярмарка Тщеславия выставляет напоказ, не всегда сопутствуют актеру в его частной жизни, и нередко им овладевают уныние и горькое раскаяние. Воспоминание о самых пышных банкетах едва ли способно подбодрить заболевшего прожигателя жизнп. Память о самых красивых платьях и блестящих победах в свете очень мало способна утешить отцветшую красавицу. Быть может, и государственные деятели в известные периоды своей жизни не испытывают большого удовольствия, вспоминая о самых замечательных своих триумфах. Ведь успехи и радости вчерашнего дня теряют свое значение, когда впереди забрезжит хорошо известное (хотя и неведомое) завтра, над которым всем нам рано или поздно придется задуматься. О братья по шутовскому наряду! Разве не бывает таких минут, когда нам тошно от зубоскальства и кувырканья, от звона погремушек и бубенцов на шутовском колпаке? И вот, дорогие друзья и спутники, моя приятная задача в том и состоит, чтобы прогуляться вместе с вами по Ярмарке для осмотра ее лавок и витрин, а потом вернуться домой и после блеска, шума и веселья, оставшись наедине с собою, почувствовать себя глубоко несчастным.
  
   "Если бы у моего бедного мужа была голова на плечах, - думала миссис Бьют Кроули, - то при нынешних обстоятельствах как бы он мог быть полезен этой несчастной старой леди! Он мог бы заставить ее раскаяться в своем ужасном вольнодумстве; он мог бы понудить ее выполнить свой долг и окончательно разорвать с этим гнусным нечестивцем, опозорившим себя и свою семью; мог бы склонить ее воздать должное моим дорогим девочкам и обоим мальчикам, которые требуют, да и, несомненно, заслуживают всяческой помощи, какую только могут оказать им родственники".
   И так как ненависть к пороку всегда есть шаг вперед на пути к добродетели, то миссис Бьют Кроули старалась внушить своей невестке должное отвращение к многообразным провинностям Родона Кроули, предъявив такой их перечень, которого, право же, было бы вполне достаточно, чтобы осудить целый полк молодых офицеров! Когда человек совершит дурной поступок, ни один моралист не указывает всему свету на его ошибку с большей готовностью, чем его собственные родичи. Так и миссис Бьют проявила самый родственный интерес к истории Родона, обнаружив необычайную осведомленность. Она собрала все подробности о его безобразной ссоре с капитаном Маркером, завершившейся тем, что Родон, виноватый во всем, застрелил капитана. Она знала, что несчастный лорд Довдейл, мать которого переехала в Оксфорд, чтобы руководить воспитанием юноши, и который до приезда в Лондон не прикасался к картам, попал в лапы к Родону в клубе "Кокосовой Пальмы", и этот гнусный соблазнитель и развратитель юношества напоил его до бесчувствия и обчистил на четыре тысячи фунтов. Она описывала в живейших подробностях страдания помещичьих семейств, разоренных Родоном: сыновей, ввергнутых в пучину бесчестия и нищеты, дочерей, обольщенных и доведенных до погибели. Она знала бедных торговцев, которых Родон обобрал до нитки, не брезгуя самыми низкими мошенническими проделками; знала, с каким возмутительным коварством он надувал великодушнейшую из теток и какой неблагодарностью и насмешками отплатил за все ее жертвы. Она сообщала эти сведения мисс Кроули постепенно, не щадя старухи, полагая это своей священной обязанностью христианки и матери семейства и не чувствуя ни малейших угрызении совести или сострадания к жертве, которую обрекал на заклание ее язык; наоборот, она, по всей вероятности, считала свой поступок весьма похвальным и кичилась той решительностью, с которой его совершала. Да, если требуется очернить человека, то уж, будьте уверены, никто не сделает этого лучше его родственников. А в отношении злополучного Родона Кроули должно признать, что и одной голой истины было бы достаточно, чтобы осудить его, а потому все клеветнические измышления друзей только доставляли им напрасные хлопоты.
   Ребекке, на правах новой родственницы, также было уделено обширнейшее место в бескорыстных дознаниях миссис Бьют. Эта неутомимая правдоискательница (отдав строжайшее приказание не принимать гонцов или писем от Родона) взяла карету мисс Кроули и отправилась к своему старому другу мисс Пинкертон, в дом Минервы на Чизикской аллее, и, объявив ужасную весть об обольщении капитана Родона девицей Шарп, в свою очередь, узнала от мисс Пинкертон немало странных подробностей относительно рождения и детства экс-гувернантки. У друга лексикографа оказалась масса всяких интересных сведении. Лисе Джемайме было приказано принести все расписки и письма учителя рисования. Одно было из долгового отделения, другое умоляло об авансе, третье благодарило чизикских дам за их готовность приютить Ребекку. Последним документом, вышедшим из-под пера незадачливого художника, было письмо, в котором он, на смертном одре, поручал свою осиротевшую девочку покровительству мисс Пинкертон. Среди этой коллекции были также и детские письма Ребекки, умолявшей о помощи отцу или выражавшей свою признательность. Пожалуй, на Ярмарке Тщеславия нет лучших сатир, чем письма. Возьмите связку писем от человека, бывшего вашим закадычным другом лет десять тому назад - закадычным другом, которого вы сейчас ненавидите. Взгляните на пачку писем от вашей сестры: вы с ней души не чаяли друг в друге, пока не поссорились из-за наследства в двадцать фунтов! Достаньте детские каракули вашего сына - того самого, который впоследствии разбил вам сердце своей черствостью и непочтительностью; а то возьмите связку своих собственных писем, исполненных неудержимой страсти и бесконечной любви и возвращенных вам вашей невестой, когда она вышла замуж за набоба, - невестой, до которой вам теперь столько же дела, сколько до королевы Елизаветы. Клятвы, любовь, обещания, признания, благодарность - как забавно читать все это спустя некоторое время. На Ярмарке Тщеславия следовало бы издать закон, предписывающий уничтожение всякого письменного документа (кроме оплаченных счетов от торговцев) по истечении определенного, достаточно короткого промежутка времени. А всем этим шарлатанам и человеконенавистникам, публикующим о продаже вечных японских чернил, пожелаем провалиться в тартарары вместе с их злополучным изобретением! Лучшими чернилами на Ярмарке Тщеславия будут те, которые совершенно выцветают в два-три дня, оставляя бумагу чистой и белой, чтобы на ней можно было написать кому-нибудь другому.
   От резиденции мисс Пинкертон неутомимая миссис Бьют прошла по следам Шарпа и его дочери до квартиры на Грик-стрит, где проживал покойный живописец и где на стенах гостиной до сих пор висели портреты хозяйки в белом атласе и ее супруга в медных пуговицах, написанные Шарпом в счет квартирной платы. Миссис Сток, женщина словоохотливая, сразу же рассказала все, что знала о мистере Шарпе: какой это был беспутный малый и какой добродушный весельчак; как за ним вечно охотились судебные исполнители и надоедливые заимодавцы; как он, к ужасу своей домохозяйки, жил с женой в свободном браке и обвенчался с ней лишь незадолго до ее смерти (впрочем, она всегда терпеть не могла эту женщину); какой забавной хитрой лисичкой была его дочка; как она потешала их своими шуточками и передразниванием, как бегала за джином в трактир и была известна во всех студиях квартала, - короче сказать, миссис Бьют собрала такой полный отчет о родственниках своей новой племянницы, а также о ее воспитании и поведении, который едва ли бы пришелся той по вкусу, узнай она, что о ней производится такое следствие.
   Обо всем этом доскональном розыске было во всех подробностях доложено мисс Кроули. Миссис Родон Кроули - дочь балетной танцовщицы. Она и сама танцевала. Служила моделью художникам. Была воспитана, как и подобает дочери ее матери: пила джин вместе с отцом, и т. д., и т. и. Словом, это пропащая женщина, вышедшая замуж за пропащего человека. А мораль рассказа миссис Бьют была такова: эта милая парочка - отъявленные проходимцы, и ни одному приличному человеку не следует с ними знаться.
   Таков был материал, собранный предусмотрительной миссис Бьют на Парк-лейн, - так сказать, провиант и боевые припасы на случай осады, которой, как она знала, мисс Кроули обязательно подвергнется со стороны Родона и его жены.
  
   Но если в действиях миссис Бьют была допущена ошибка, то таковая заключалась в ее чрезмерной ретивости: она, пожалуй, перестаралась. Без сомнения, она пеклась о здоровье мисс Кроули гораздо больше, чем это было необходимо. И хотя старуха всецело отдалась в ее власть, последняя была столь тягостна и сурова, что жертва была склонна освободиться от нее при первом же удобном случае. Женщины-правительницы - украшение своего пола, - женщины, устраивающие все для всех и каждого, знающие гораздо лучше самих заинтересованных лиц, что для них полезно, иной раз не принимают в расчет возможности домашнего бунта или каких-либо других нежелательных последствий, проистекающих от превышения власти.
   Вот и миссис Бьют, действуя, несомненно, с самыми лучшими намерениями, - она изнуряла себя до полусмерти, отказываясь от сна, обеда и чистого воздуха ради болящей невестки, - так далеко зашла в своих попечениях о здоровье старой дамы, что едва не вогнала ее в гроб. Как-то в разговоре с мистером Клампом. постоянным аптекарем мисс Кроули, она указала на принесенные ею жертвы и на их результат.
   - Могу сказать, дорогой мой мистер Кламп. - говорила она, - я делаю все, чтобы поставить на ноги нашу драгоценную больную, чье сердце растерзал неблагодарный племянник. Я никогда не считаюсь ни с какими лишениями и готова на любые жертвы.
   - Ваша преданность поистине изумительна, - отвечал мистер Кламп с низким поклоном, - но...
   - Со времени своего приезда я, кажется, ни разу и глаз не сомкнула. Я готова поступиться сном, здоровьем, любыми удобствами, если этого требует долг. Когда у моего бедного Джеймса была оспа, разве я позволила какой-нибудь наемнице ухаживать за ним? Ни в коем случае!
   - Вы поступили, как истинная мать, сударыня... как лучшая из матерей, но...
   - Как мать семейства и жена английского священника, я смиренно верю, что держусь добрых правил, - произнесла миссис Бьют с несокрушимой твердостью духа, - и пока мое естество позволяет мне, никогда, никогда, мистер Кламп, не покину я поста, на который поставил меня долг. Другие могут разными огорчениями довести до одра болезни эту седую голову (тут миссис Бьют взмахнула рукой, указывая на одну из принадлежащих мисс Кроули накладок кофейного цвета, надетую на подставку в ее будуаре), но я никогда не покину ее. Ах, мистер Кламп! Я боюсь, я знаю, что это ложе нуждается в духовном утешении столько же, сколько и во врачебной помощи.
   - Я хотел заметить, сударыня, - снова перебил ее Кламп кротко, но решительно, - я хотел заметить, когда вы стали выражать чувства, делающие вам честь, что, как мне кажется, вы понапрасну тревожитесь о нашем милом друге и жертвуете ради нее своим здоровьем слишком расточительно...
   - Я жизни не пощажу для исполнения своего долга или ради любого родственника моего мужа, - прервала его миссис Бьют.
   - Да, сударыня, если бы это было нужно. Но мы не желаем, чтобы миссис Бьют Кроули стала мученицей, - галантно промолвил Кламп. - Поверьте, доктор Сквилс и я - мы оба обсудили положение мисс Кроули с величайшим усердием и тщательностью. Мы находим, что у нее удрученное состояние духа, что она нервничает. Семейные события взволновали ее...
   - Племянник доведет ее до гибели! - воскликнув миссис Кроули.
   - ...взволновали ее, а вы явились, как ангел-хранитель, сударыня, положительно, как ангел-хранитель, уверяю вас, чтобы облегчить ей бремя невзгод. Но доктор Сквилс и я - мы думаем, что наш любезный друг вовсе не в таком состоянии, которое вызывает необходимость пребывания в постели. Она в угнетенном состоянии духа, по затворничество только увеличивает угнетенность. Ей нужна перемена: свежий воздух и развлечения - это самые восхитительные средства, какие знает медицина, - сказал мистер Кламп, улыбаясь и показывая свои прекрасные зубы. - Убедите ее встать, сударыня, стащите ее с постели и заставьте воспрянуть духом, настаивайте на том, чтобы она предпринимала небольшие прогулки в экипаже. Они восстановят розы и на ваших щеках, если только я смею дать такой совет уважаемой миссис Бьют Кроули.
   - Она может случайно увидеть своего ужасного племянника в Парке; мне говорили, что этот субъект катается там с бесстыжей соучастницей своих преступлений, - заметила миссис Бьют (выпустив кота из мешка), - и это нанесет ей такой удар, что нам придется опять уложить ее в постель. Пока я при ней, я не позволю ей выезжать. А что касается моего здоровья, то что мне до него! Я с радостью отдаю его, сэр. Я приношу эту жертву на алтарь семейного долга.
   - Честное слово, сударыня, - объявил тут напрямик мистер Кламп, - я не отвечаю за ее жизнь, если она по-прежнему будет сидеть взаперти в этой темной комнате. Она так нервна, что мы можем потерять ее в любой день. И если вы желаете, чтобы капитан Кроули стал ее наследником, то предупреждаю вас откровенно, сударыня, вы делаете буквально все, чтобы угодить ему.
   - Боже милостивый! Разве ее жизнь в опасности? - воскликнула миссис Бьют. - Почему, почему же, мистер Кламп, вы не сказали мне об этом раньше?
   Накануне вечером, за бутылкой вина в доме сэра Лаппина Кроля, супруга которого собиралась подарить ему тринадцатое благословение неба, у мистера Клампа было совещание с доктором Сквилсом относительно мисс Кроули и ее болезни.
   - Что за гарпия эта бабенка из Хэмпшира, Кламп! Зацапала в свои лапы старуху Тилли Кроули, - заметил Сквплс. - Отличная мадера, не правда ли!
   - Что за дурак Родон Кроули, - ответил Кламп, - взял да и женился на гувернантке! Хотя в девчонке что-то есть.
   - Зеленые глазки, прекрасный цвет лица, чудесная фигурка, хорошо развитая грудная клетка, - заметил Сквплс. - Что-то в ней есть... А Кроули и всегда был дурак, поверьте мне, Кламп.
   - Еще бы не дурак, - согласился аптекарь.
   - Конечно, старуха от него откажется, - сказал врач и после минутного молчания прибавил: - Надо думать, что, когда она умрет, наследникам достанется немало.
   - Умрет? - подхватил Кламп с усмешкой. - Да предложи мне кто двести фунтов в год, я и то не пожелаю ей смерти.
   - Эта хэмпширская баба доконает ее в два месяца, мой милый, если будет с ней еще возиться, - продолжал доктор Сквилс. - Женщина старая, охотница покушать, нервный субъект; начнется сердцебиение, давление на мозг, апоплексия - и готово. Поднимайте ее на ноги, Кламп, вывозите гулять - иначе плакали ваши двести фунтов в год - никто их вам тогда не предложит.
   И вот на основании этого-то совета достойный аптекарь и поговорил с миссис Бьют Кроули так откровенно.
   Захватив в свои руки старуху, одинокую, без близких людей, прикованную к постели, миссис Бьют не раз приставала к ней с разговорами о завещании. Но у мисс Кроули такие мрачные разговоры еще больше усиливали страх смерти. И миссис Бьют поняла, что надо сперва вернуть пациентке бодрое расположение духа и поправить ее здоровье, а тогда уж можно будет подумать о благочестивой цели, которую почтенная пасторша имела в виду. Но куда вывозить ее - вот новая головоломка! Единственным местом, где старуха, по всей вероятности, не встретилась бы с противным Родоном, была церковь, но миссис Бьют справедливо считала, что посещение церкви не очень развеселит мисс Кроули. "Надо будет съездить осмотреть замечательные окрестности Лондона, - решила миссис Бьют. - Я слышала, что во всем мире нет таких живописных уголков". И вот у нее пробудился внезапный интерес к Хэмстеду и Хорнси; она нашла, что и Далич по-своему очарователен, и, усадив свою жертву в карету, стала таскать ее по всем этим идиллическим местам, разнообразя их маленькие путешествия беседами о Родоне и его жене и рассказывая старой леди всевозможные истории, которые могли бы еще больше вооружить ее против этой нечестивой четы.
   Пожалуй, миссис Бьют натянула струну чересчур уж туго. Хоть она и добилась того, что мисс Кроули и слышать не хотела о строптивом племяннике, но зато старуха возненавидела и свою мучительницу и втайне боялась ее, а потому жаждала от нее отделаться. Вскоре она решительно взбунтовалась против Хайгета и Хорнси. Ей хотелось прокатиться по Парку. Миссис Бьют знала, что они могут встретиться там с ненавистным ей Родоном, и была нрава. Однажды на круговой аллее показалась открытая коляска Родона. Ребекка сидела рядом с мужем. Во вражеском экипаже мисс Кроули занимала свое обычное место, имея слева от себя миссис Бьют, а напротив - пуделя и мисс Бригс. Момент был захватывающий, и у Ребекки сердце забилось быстрее при виде знакомого выезда. Едва оба экипажа поравнялись, она всплеснула руками и обратила к старой деве лицо, дышащее любовью и преданностью. Сам Родон вздрогнул, и щеки его под нафабренными усами покрылись густым румянцем. Однако в другом экипаже только старая Бригс почувствовала волнение и в превеликой растерянности уставилась на своих прежних друзей. Капор мисс Кроули был решительно обращен в сторону Серпентайна, а миссис Бьют в эту минуту как раз восторгалась пуделем, называя его милочкой, деткой, красавчиком. Оба экипажа продолжали путь в веренице других, каждый в свою сторону.
   - Все пропало, ей-богу, - сказал Родон жене.
   - Попробуй еще разок, Родон, - отвечала Ребекки. - Не удастся ли тебе сцепиться с ними колесами, милый?
   У Родона не хватило смелости проделать такой маневр. Когда экипажи опять встретились, он только привстал в своей коляске и выжидательно поднес руку к шляпе, глядя на старуху во все глаза. На этот раз мисс Кроули не отвернулась; она и миссис Бьют взглянули племяннику прямо в лицо, словно не узнавая его. Родон с проклятием упал на сиденье и, выбравшись из вереницы экипажей, пустился во весь дух домой.
   Это был блестящий и решительный триумф для миссис Бьют. Но она чувствовала опасность повторения подобных встреч, так как видела явное волнение мисс Кроули, и потому решила, что для здоровья ее дорогого друга необходимо оставить на время столицу, и весьма настоятельно рекомендовала Брайтон.
  

ГЛАВА XX,

в которой капитан Доббин берет на себя роль вестника Гименея

  
   Сам не зная как, капитан Уильям Доббин оказался главным зачинщиком, устроителем и распорядителем свадьбы Джорджа Осборна и Эмилии. Если бы не он, брак его друга не состоялся бы; капитан не мог не признаться в этом самому себе и горько улыбался при мысли, что именно ему на долю выпали заботы об этом брачном союзе. И хотя такое посредничество было, несомненно, самой тягостной задачей, какая могла ему представиться, однако, когда речь шла о долге, капитан Доббин доводил дело до конца без лишних слов и колебаний. Придя к неоспоримому выводу, что мисс Седли не снесет удара, если будет обманута своим суженым, он решил сделать все, чтобы сохранить ей жизнь.
   Не стану вдаваться в мельчайшие подробности встречи между Джорджем и Эмилией, когда наш бравый капитан был приведен обратно к стопам (не лучше ли сказать - в объятия?) своей юной возлюбленной стараниями честного Уильяма, своего друга. И более холодное сердце, чем Джорджа, растаяло бы при виде этого милого личика, столь сильно изменившегося от горя и отчаяния, и при звуках нежного голоса и простых и ласковых слов, которые рассказали ему ее многострадальную повесть. И так как Эмилия не лишилась чувств, когда трепещущая мать привела к ней Осборна, а только склонила голову на плечо к возлюбленному и залилась сладостными, обильными и освежающими слезами, облегчавшими ей сердце, старая миссис Седли, также почувствовав величайшее облегчение, сочла за лучшее предоставить молодых людей самим себе. Поэтому она покинула Эмми, которая плакала, припав к руке Джорджа и смиренно ее целуя, как будто Осборн был ее верховым властелином и повелителем, а она, Эмилия, - кающейся грешницей, ожидающей милости и снисхождения.
   Такое преклонение и нежная безропотная покорность необычайно растрогали Джорджа Осборна и польстили ему. В этом простом, смиренном, верном создании он видел преданную рабыню, и душа его втайне трепетала от сознания своего могущества. Он пожелал быть великодушным султаном, поднять до себя эту коленопреклоненную Эсфирь и сделать ее королевой. К тому же ее горе и красота растрогали его не меньше, чем покорность, поэтому он ободрил девушку и, так сказать, поднял ее и простил, Все надежды и чувства, увядавшие и иссыхавшие в ней, с тех пор как солнце ее затмилось, сразу ожили под его щедрыми лучами. Вы не узнали бы в сияющем личике Эмилии, покоившемся в тот вечер на подушке, ту самую девушку, которая лежала тут накануне такая измученная, безжизненная, такая равнодушная ко всему окружающему. Честная горничная-ирландка, восхищенная переменой, попросила разрешения поцеловать это личико, так внезапно порозовевшее. Эмилия, словно дитя, обвила руками шею девушки и поцеловала ее о г всего сердца. Да она и была почти что дитя. В эту ночь она и спала, как ребенок, глубоким здоровым сном, - а какой источник неописуемого счастья открылся ей, когда она проснулась при ярком свете утреннего солнца!
   "Сегодня он опять будет здесь, - подумала Эмилия. - Нет человека благороднее и лучше". И, по правде сказать, Джордж считал себя одним из самых великодушных людей на свете и полагал, что приносит невероятную жертву, женясь на этом юном создании.
   Пока Эмилия и Осборн проводили время наверху в восхитительном tete-a-tete, старая миссис Седли и капитан Доббин беседовали внизу о положении дел и о надеждах и будущем устройстве молодых людей. Миссис Седли, соединив влюбленных и оставив их крепко обнявшимися, с истинно женской логикой утверждала, что никакая сила не может склонить мистера Седли к согласию на брак его дочери с сыном человека, который так бесстыдно, так чудовищно обошелся с ним. И она начала пространно рассказывать о более счастливых днях и былом великолепии, когда Осборн жил очень скромно на Нью-роуд и жена его бывала предовольна, получая кое-какие обноски Джоза, которыми миссис Седли снабжала ее при рождении какого-нибудь из маленьких Осборнов. Дьявольская неблагодарность этого человека - она в том уверена - разбила сердце мистера Седли. Нет, никогда, никогда не согласится он на этот брак.
   - Так, значит, им придется бежать, сударыня, - сказал Доббин, смеясь, - по примеру капитана Родона Кроули и приятельницы мисс Эмми, маленькой гувернантки.
   - Да неужели? Вот никогда бы не подумала! - Миссис Седли пришла в необычайное волнение, услышав эту новость. Рассказать бы об этом Бленкинсоп: Бленкинсоп всегда относилась с недовернем к мисс Шарп. "Счастливо отделался Джоз!" - И она пустилась описывать хорошо нам знакомую историю любовных похождений Ребекки и коллектора Богли-Уолаха.
   Впрочем, Доббин не так страшился гнева мистера Седли, как другого заинтересованного родителя, и признавался себе, что его весьма беспокоит и смущает поведение старого угрюмого тирана, коммерсанта с Рассел-сквер. "Ведь он решительно запретил этот брак, - размышлял Доббин, которому было известно, каким диким упорством отличался Осборн и как он всегда держался своего слова. - Единственным для Джорджа шансом на примирение, - рассуждал его друг, - было бы отличиться в предстоящей кампании. Если он умрет, за ним умрет и Эмилия. А если ему не удастся отличиться?.. Что ж, у него есть какие-то деньги от матери - их хватит на покупку майорского чина... А то придется ему бросить армию, уехать за море и попытать счастья где-нибудь на приисках Канады или грудью встретить трудности жизни где-нибудь в деревенской глуши". Сам Доббин с такой спутницей жизни не побоялся бы и Сибири. Странно сказать: этот бестолковый и в высшей степени неосмотрительный молодой человек ни на минуту не задумался над тем, что недостаток средств для содержания изящного экипажа и лошадей и отсутствие надлежащего дохода, который позволил бы его обладателям достойно принимать своих друзей, должны были бы явиться безусловным препятствием к союзу Джорджа и мисс Седли.
   Все эти веские соображения заставили его прийти к выводу, что брак должен состояться как можно скорее. Как знать, уж не хотелось ли ему самому, чтобы со всем этим было раз навсегда покончено? Так иные, когда умирает близкий человек, торопятся с похоронами или, если решено расстаться, спешат с разлукой. Несомненно одно: мистер Доббин, взяв дело в свои руки, повел его с необычайным рвением. Он неотступно доказывал другу, что надо действовать твердо и решительно, уверял, что примирение с отцом не заставит себя ждать, пусть только в "Газете" будет с похвалой упомянуто имя Джорджа. Если понадобится, он сам отправится и к тому и к другому родителю и поговорит с ними. Во всяком случае, он молил Джорджа покончить с этим до приказа о выступлении полка в заграничный поход, которого ждали со дня на день.
   Поглощенный этими матримониальными проектами, мистер Доббин с одобрения и согласия миссис Седли, не пожелавшей обсуждать этот вопрос со своим супругом, отправился на поиски Джона Седли в кофейню "Тапиока", обычное его теперь пристанище в Сити, где с закрытием его собственной конторы, с тех пор как на него обрушилась судьба, бедный разбитый старик ежедневно проводил время, - здесь он писал письма, получал письма, связывал их в какие-то таинственные пачки, которые постоянно торчали из карманов его сюртука. Я не знаю ничего более плачевного, чем деловитость, суетливость и таинственность разорившегося человека. Он показывает вам письма от богачей, он раскладывает перед вами эти затасканные, засаленные документы, говорящие о сочувствии и обещающие поддержку, и в глазах его светится тоскливый огонек: здесь все его надежды на восстановление доброго имени и благосостояния. Моего любезного читателя, без сомнения, не раз останавливал такой злосчастный неудачник. Он отводит вас куда-нибудь в уголок, вытаскивает из оттопырившегося кармана сюртука связку бумаг, развязывает ее и, взяв веревочку в зубы, отбирает излюбленные письма и раскладывает перед вами. Кому незнаком этот скорбный, беспокойный, полубезумный взгляд, устремленный на вас с выражением безнадежности?
   Доббин в таком именно состоянии и застал Джона Седли, некогда жизнерадостного, цветущего и преуспевающего. Сюртук его, обычно такой щеголеватый и опрятный, побелел по швам, а на пуговицах сквозила медь. Лицо осунулось и было небрито; жабо и галстук повисли тряпкой над мешковатым жилетом. Бывало, в прежние времена, угощая приятеля в кофейне, Седли кричал и смеялся громче всех, и все лакеи суетились около него. А теперь просто больно было смотреть, как смиренно и вежливо разговаривал он в "Тапиоке" с Джоном, старым подслеповатым слугой в грязных чулках и стоптанных туфлях, на обязанности которого было подавать рюмки с облатками, оловянные чернильницы вместо оловянных кружек и клочки бумаги вместо сандвичей посетителям этого мрачного увеселительного заведения, где, кажется, ничего иного и не употреблялось. Что же касается Уильяма Доббина, которому мистер Седли частенько жертвовал монету-другую в дни его юности и над которым сотни раз подшучивал, то старый джентльмен очень робко и нерешительно протянул ему руку и назвал его "сэром". Под впечатлением этой робости и искательности бедного старика чувство стыда и раскаяния овладело Уильямом Доббином, словно он и сам был как-то повинен в неудачах, доведших Седли до такого унижения.
   - Очень рад вас видеть, капитан Доббин, сэр, - произнес старик, несмело взглянув на посетителя (чья долговязая фигура и военная выправка вызвали искру какого-то оживления в подслеповатых глазах лакея, шмыгавшего взад-вперед в стоптанных бальных туфлях, и разбудили старуху в черном, дремавшую за стойкой, среди грязных надбитых кофейных чашек). - Как поживают достойные олдермен и миледи, ваша добрейшая матушка, сэр? - Произнося это "миледи", он оглянулся на лакея, словно желая сказать: "Слышите, Джон, у меня еще есть друзья, и к тому же особы знатные и почтенные". - Вы пожаловали ко мне по какому-нибудь делу, сэр? Мои молодые друзья, Дейл и Спигот, ведут за меня все дела, пока не будет готова моя новая контора. Ведь я здесь только временно, капитан. Чем мы можем служить вам, сэр? Не угодно ли чего-нибудь выпить или закусить?
   Доббин в величайшем замешательстве стал отказываться, уверяя, что ничуть не голоден и не испытывает жажды. Дел у него никаких решительно нет, и он зашел только осведомиться о здоровье мистера Седли и пожать руку старому другу. И, безбожно кривя душой, капитан добавил:
   - Матушка моя вполне здорова... то есть была очень нездорова и только ожидает первого ясного дня, чтобы выехать и посетить миссис Седли. Как поживает миссис Седли, сэр? Надеюсь, она в добром здоровье?
   Тут он умолк, пораженный полнейшим несообразием своих слов, ибо день был такой ясный и солнце так ярко светило, как только это возможно в Кофин-Корте, где находится кофейня "Тапиока"; мистер Доббин также вспомнил, что видел миссис Седли всего час тому назад, когда подвез Осборна в Фулем на своем шарабане и оставил его там tete-a-tete с мисс Эмилией.
   - Моя жена будет счастлива повидаться с миледи, - отвечал Седли, вытаскивая свои бумаги. - У меня тут очень любезное письмецо от вашего батюшки, сэр. Прошу вас передать ему от меня почтительнейший привет. Леди Доббин найдет нас в домике, который несколько меньше того, где мы привыкли принимать наших друзей. Но он уютен, а перемена воздуха полезна для моей дочери... она все хворала в городе... Вы помните маленькую Эмми, сэр?.. Да, она сильно прихварывала.
   Взоры старого джентльмена блуждали, пока он говорил. Он думал о чем-то другом, перебирая в руках бумаги и теребя красный истертый шнурок.
   - Вы человек военный, - продолжал он, - и я спрашиваю вас, Уил Доббин, мог ли кто рассчитывать на возвращение этого корсиканского злодея с Эльбы? Когда союзные монархи были здесь в прошлом году и мы задали им обед в Сити, сэр, и любовались на Храм Согласия, на фейерверки и китайский мост в Сент-Джеймском парке, мог ли какой разумный человек предположить, что мир на самом деле не заключен, хотя мы уже отслужили благодарственные молебны? Я спрашиваю вас, Уильям, мог ли я предполагать, что австрийский император - изменник, проклятый изменник, и ничего больше? Я говорю то, что есть: это подлый изменник и интриган, который только и думает, как бы вернуть своего зятя. И я утверждаю, что бегство Бонн с Эльбы - это не что иное, как заговор и хитрый обман, сэр, в котором замешана добрая половина европейских держав, - они спят и видят, как бы вызвать падение государственных бумаг и разорить нашу страну. Вот почему я здесь, Уильям. Вот почему мое имя пропечатали в "Газете". Я доверился русскому императору и принцу-регенту. Вот посмотрите. Вот мои бумаги. Вот какой был курс на государственные бумаги первого марта и что стоили французские пятипроцентные, когда я купил их на срок. А какой их курс теперь? Тут был сговор, сэр, иначе этот мерзавец никогда не удрал бы. Где был английский комиссар? Почему он позволил ему убежать? Его следовало бы расстрелять, сэр, - предать военно-полевому суду и расстрелять, ей-богу!
   - Мы собираемся прогнать Бони, сэр, - сказал Доббин, встревоженный яростью старика: жилы вздулись у него на лбу, и он гневно барабанил кулаком по своим бумагам. - Мы собираемся прогнать его, сэр, - герцог уже в Бельгии, и мы со дня на день ждем приказа о выступлении.
   - Не давайте ему пощады! Привезите нам голову негодяя, сэр! Пристрелите подлеца, сэр! - ревел Седли. - Я и сам пошел бы в армию, клянусь... Но я разбитый старик, разоренный этим проклятым негодяем... и шайкой воров и мошенников, наших же англичан, которых я сам вывел в люди, сэр, и которые катаются теперь в каретах, - добавил он дрогнувшим голосом.
   Доббин был немало взволнован при виде этого некогда доброго старого друга, почти обезумевшего от горя и кипевшего старческой злобой. Пожалейте падшего джентльмена, вы все, для кого деньги и репутация - главнейшие блага. А ведь так оно и есть на Ярмарке Тщеславия.
   - Да, - продолжал старик, - бывают же такие ехидны - ты их отогреваешь, а потом они жалят тебя. Бывают такие нищие - ты помогаешь им сесть на лошадь, а они же первые давят тебя. Вы знаете, на кого я намекаю. Уильям Доббин, мой мальчик. Я говорю об этом гордеце, об этом разбогатевшем негодяе с Рассел-сквер, которого я знавал без гроша в кармане. Молю бога и надеюсь, что еще увижу его таким же пищим, каким он был до того, как я ему помог.
   - Я кое-что слышал об этом, сэр, от моего друга Джорджа, - заметил Доббин, стараясь поскорее подойти к цели. - Ссора между вами и его отцом крайне огорчила его, сэр. И я даже имею к вам поручение от Джорджа.
   - А, так вот какое у вас дело! - крикнул старик, вскочив со своего места. - Что? Пожалуй, он еще шлет мне соболезнование? Так, что ли? Весьма любезно со стороны этого напыщенного нахала с его фатовскими замашками и вест-эндским чванством. Он, чего доброго, все еще шатается около моего дома. Если бы мой сын обладал храбростью настоящего мужчины, он пристрелил бы его. Это такой же негодяй, как и его отец. Не желаю, чтобы его имя упоминалось в моем доме. Проклинаю тот день, когда я позволил ему переступить мой порог. Я предпочту увидеть свою дочь мертвой, чем замужем за ним.
   - Джордж не виноват в жестокости своего отца, сэр. Если ваша дочь любит его, то вы сами немало способствовали этому. Кто дал вам право надругаться над привязанностью двух молодых людей? Неужели ради своего каприза вы готовы сделать их несчастными?
   - Запомните, это не его отец разрывает брак, - выкрикнул старый Седли. - Это я запрещаю! Его семья и моя расстались навеки. Я низко пал, но но настолько. Нет, нет! И вы так и скажите всему их отродью - сыну, отцу и сестрам, всем, всем!
   - Я убежден, сэр, что у вас нет ни власти, ни права разлучать этих молодых людей, - отвечал Доббин тихим голосом. - И если вы не дадите дочери своего согласия, она никоим образом не должна считаться с вашей волей. Нет разумного оправдания тому, чтобы она умерла или влачила жалкое существование только из-за вашего упорства. По моему мнению, она уже так крепко связана брачным обязательством, как если бы оглашение их брака было сделано во всех лондонских церквах. И может ли быть лучший ответ на обвинения Осборна, - а ведь он вас действительно обвиняет, - чем просьба его сына позволить ему войти в вашу семью и жениться на вашей дочери?
   Казалось, проблеск чего-то похожего на удовлетворение пробежал по лицу старого Седли, когда перед ним был выдвинут этот довод. Но он все еще продолжал твердить, что никогда не даст согласия на брак Эмилии с Джорджем.
   - Придется обойтись без вашего согласия, - заявил, улыбаясь, Доббин и рассказал мистеру Седли, как давеча рассказывал миссис Седли, о побеге Ребекки с капитаном Кроули. Это, очевидно, позабавило старого джентльмена.
   - Вы, господа капитаны, ужасный народ! - промолвил он, перевязывая свои бумаги, и на лице его показалось какое-то подобие улыбки, к изумлению только что вошедшего подслеповатого лакея, который еще не разу не видал подобного выражения лица у мистера Седли, с тех пор как тот повадился в эту унылую кофейню.
   Мысль о нанесении своему врагу, Осборну, такого удара, видимо, смягчила старого джентльмена, и, когда их беседа закончилась, они с Доббином расстались добрыми друзьями.
  
   - Сестры говорят, что у нее брильянты с голубиное яйцо, - смеясь, говорил Джордж. - Представляю, как они идут к ее цвету лица! Когда она увешается своими драгоценностями - должно быть, получается настоящая иллюминация. А ее черные волосы вьются, как у Самбо. Наверное, она продела себе в нос кольцо, когда ездила представляться ко двору... Ей бы в волосы пучок перьев - и это будет настоящая belle sauvage! {Прекрасная дикарка (франц.).}
   Так Джордж, беседуя с Эмилией, потешался над наружностью молодой особы, с которой недавно познакомились его отец и сестры и которая была предметом величайшего поклонения для семейства на Рассел-сквер. Говорили, что у нее без счету всяких плантаций в Вест-Индии, куча денег в государственных бумагах и что имя ее отмечено тремя звездочками в списке акционеров Ост-Индской компании. У нее был дворец за Темзой и дом на Портленд-Плейс. Имя богатой вест-индской наследницы было упомянуто весьма лестно в "Морнинг пост". Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона, ее родственница, вывозила ее в свет и вела ее дом. Она только что вышла из школы, где заканчивала образование, и Джордж с сестрами встретился с нею на вечере в доме старого Халкера, на Девон-шир-Плеис ("Халкер, Буллок и Кo" были постоянными лондонскими агентами ее семьи в Вест-Индии); обе мисс Осборн осыпали ее любезностями, и наследница принимала их авансы весьма добродушно. "Быть сиротой в ее положении и при ее деньгах - как это интересно!" - говорили девицы Осборн. Вернувшись с бала, они просто бредили новой подругой и без конца рассказывали о ней своей компаньонке мисс Уирт. Сестры сговорились с новой знакомой о постоянных встречах и на следующий же день взяли карету и поехали ее навестить. Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона и родственница лорда Бинки, беспрестанно о нем говорившая, неприятно поразила неискушенных девиц своим надменным видом и слишком большой склонностью вспоминать на каждом слове своих знатных родственников. Но сама Рода была выше всяких похвал - искреннейшее, милейшее, приятнейшее создание - правда, нуждающееся в легкой шлифовке, но зато уж такое безобидное. Девушки сразу стали называть друг друга по имени.
   - Посмотрела бы ты на нее в придворном туалете, Эмми, - рассказывал Осборн, смеясь. - Она примчалась к сестрам показать его, перед тем как ехать представляться ко двору во всем параде. Вывозит ее миледи Бинки, родственница Хаггистон. Эта Хаггистон в родстве буквально со всеми. Брильянты у нее горели огнями, как Воксхолл в тот вечер, когда мы там были (помнишь Воксхолл, Эмми? И как Джоз распевал там своей душечке, м-милоч-чке?). Брильянты и бронза, дорогая, - подумай, какое чудесное сочетание. А в волосах - то есть в шерсти - белые перья. Серьги величиной с подсвечник, их прямо можно зажечь, ей-богу! А желтый атласный шлейф волочился за нею, словно хвост кометы.
   - Сколько ей лет? - спросила Эмми, которой Джордж трещал про смуглолицую красотку в утро их примирения, - трещал так, как, наверно, не мог бы никто в мире.
   - Да этой чернокожей принцессе, хотя она только что со школьной скамьи, должно быть, года двадцать два, двадцать три. А посмотрела бы ты на ее каракули! Полковница Хаггистон пишет за нее все письма, но как-то в минуту откровенности она сама вооружилась пером и написала моим сестрам. Она пишет вместо "атлас" - "атласт", а вместо "дворец" - "творец".
   - Ах, это, наверное, мисс Суорц, наша пансионерка, та, что жила в отдельной комнате, - догадалась Эмми, вспомнив добродушную девочку-мулатку, которая так бурно сокрушалась, когда Эмилия покидала пансион мисс Пинкертон.
   - Она, совершенно верно! - подхватил Джордж. - Отец ее был немецкий еврей, говорят - рабовладелец, имевший какое-то отношение к Каннибальским островам. Он "мер в прошлом году, и мисс Пинкертон завершила ее образование. Она может сыграть на фортепьяно две пьески, умеет петь три романса, может писать, когда рядом сидит миссис Хаггистон и исправляет ей ошибки. Джейн и Мария уже полюбили ее, как сестру.
   - Жаль, что они меня не полюбили, - промолвила задумчиво Эмми. - Они всегда обходились со мной так холодно.
   - Дорогое мое дитя, они полюбили бы тебя, если бы у тебя было двести тысяч фунтов, - отвечал Джордж. - Так уж они воспитаны. В нашем обществе поклоняются чистогану. Мы живем среди банкиров и крупных дельцов Сити, черт бы их всех побрал, и каждый, кто разговаривает с тобой, побрякивает в кармане гинеями. Таков этот осел Фред Буллок, который собирается жениться на Марии, таков Голдмор, директор Ост-Индской компании, таков Дипли, торговец салом, - это по нашей линии, - добавил Джордж с принужденным смехом и краснея. - Проклятие всей этой шайке пошляков и загребателей денег! Я засыпаю на их торжественных обедах. Я стыжусь дурацких парадных вечеров у моего отца. Я привык жить с джентльменами, с людьми светскими и благовоспитанными, Эмми, а не с кучкой торгашей, объедающихся черепаховым супом. Милочка, ты одна в нашем кругу настоящая леди и по наружности, и по речам, и по образу мыслей. И это потому, что ты ангел, и иначе быть не может. Не возражай! Ты у нас одна-единственная леди. Разве не говорила того же мисс Кроули, которая вращалась в лучших кругах Европы? А что касается Кроули, лейб-гвардейца, то, черт его побери, он славный малый. И мне он нравится тем, что женился на девушке, которую полюбил.
   Эмилия тоже восхищалась мистером Кроули, и по той же причине. Она была уверена, что Ребекка будет с ним счастлива, и, смеясь, выражала надежду, что Джоз утешится. Наша парочка продолжала болтать, как в старые времена. К Эмилии вернулась ее прежняя вера в Джорджа, хоть она то и дело из милого кокетства поминала мисс Суорц и даже призналась - какая лицемерка! - что ее ужасно пугает, как бы Джордж не позабыл ее для этой наследницы, ради ее капиталов и угодий на Сент-Китсе. На самом деле она была слишком счастлива, чтобы испытывать какие-либо опасения, сомнения или предчувствия, и, видя опять рядом с собой Джорджа, не боялась никаких наследниц, никаких красавиц, да и вообще ничего на свете.
   Капитан Доббин вернулся к молодым людям, преисполненный сочувствия к ним, - и на сердце у него потеплело, когда он увидел, как Эмилия опять расцвела, как она смеется, щебечет и распевает за фортепьяно старые знакомые романсы; исполнение их прервал звонок, возвещавший о приходе мистера Седли. Еще до его появления Джорджу было приказано ретироваться.
   Если не считать первой приветственной улыбки - да и та была лицемерной, так как Эмилия сочла прибытие капитана Доббина несвоевременным, - мисс Седли ни разу не обратила внимания на Доббина в течение его визита. Но он был доволен уж тем, что видел Эмилию счастливой и сам содействовал этому счастью.
  

ГЛАВА XXI

Ссора из-за наследницы

  
   Нетрудно воспылать любовью к молодой особе, наделенной такими достоинствами, как мисс Суорц. И вот в душу старого мистера Осборна вкралась великая честолюбивая мечта, и мисс Суорц призвана была ее осуществить. Он поощрял с величайшим, рвением и дружелюбием нежную приязнь своих дочерей к молодой наследнице и заявлял, что ему, как отцу, доставляет искреннейшее удовольствие видеть, что любовь его девочек избрала себе достойный предмет.
   - В нашем скромном особняке на Рассел-сквер, моя дорогая, - говаривал он мисс Роде, - вы не найдете того великолепия и не встретите того круга, к которому привыкли в Вест-Энде. Мои дочери простые, бесхитростные девочки, но сердце у них золотое, и они питают к вам привязанность, которая делает им честь, - да, делает им честь. Я простой, обыкновенный скромный английский купец, честный, как могут засвидетельствовать мои почтенные друзья Халкер и Буллок, бывшие доверенные вашего покойного батюшки, царствие ему небесное. Вы найдете у нас дружную, простую, счастливую и - надеюсь, могу так сказать - почтенную семью; простой стол, простых людей, но горячий прием, дорогая моя мисс... Рода, - позвольте мне так вас называть, потому что сердце мое, право, полно горячей к вам приязни. Я человек откровенный, и вы мне нравитесь. Бокал шампанского! Хикс, шампанского мисс Суорц!
   Нет никакого сомнения, что старик Осборн верил всему, что говорил, а его дочери совершенно искренне заявляли о своей любви к мисс Суорц. На Ярмарке Тщеславия люди, естественно, льнут к богачам. И если самый заурядный обыватель с умилением взирает на большое богатство (вызываю любого представителя пашей так называемой порядочной публики положа руку на сердце сказать, что понятие "богатство" не заключает в себе чего-то приятного ему и внушающего благоговение; да и вы сами, если вам шепнуть, что ваш сосед за столом - счастливый обладатель полумиллиона, - разве не будете разглядывать его с особым интересом?), если даже заурядный обыватель тает при виде богатства, то что уж говорить об испытанных людях света. Их чувства, можно сказать, рвутся наружу, чтобы приветствовать большие деньги, а сердце готово воспылать любовью к неотразимому обладателю оных. Я знаю многих почтенных особ, которые не считают себя вправе снизойти до дружбы с человеком, не имеющим известного веса или положения в обществе. Они дают волю своим чувствам только в подобающих случаях. И вот вам доказательство: большинство членов семьи Осборнов на протяжении пятнадцати лет не способно было проявить хоть сколько-нибудь сердечное отношение к Эмилии Седли, а к мисс Суорц они за один вечер воспылали такой любовью, которой только может пожелать самый восторженный поклонник дружбы с первого взгляда.
   Какая это была бы партия для Джорджа (в полном единодушии заявляли сестры и мисс Уирт) и насколько же мисс Суорц лучше этой ничтожной Эмилии! Такой блестящий молодой человек, как Джордж, с его прекрасной внешностью и положением, с его дарованиями, был бы для нее самым подходящим мужем. Картины балов на Порт-ленд-Плейс, представлений ко двору, знакомства с доброй половиной пэров волновали воображение молодых девиц, и они только и говорили что о своей милой новой подруге, о Джордже да о его важных знакомых.
   Старик Осборн тоже думал, что мулатка будет отличной партией для его сына. Джордж выйдет в отставку, пройдет в парламент, займет видное место и в высшем свете, и в государстве. Кровь у него вскипела радостным волнением от переизбытка верноподданнических чувств, и он уже видел, как имя Осборнов украшено дворянским титулом, пожалованным его сыну, и мечтал о том, что станет родоначальником славной линии баронетов. Он усиленно разнюхивал в Сити и на бирже, пока не разузнал все относительно состояния наследницы, порядка и способа размещения ее капиталов и местоположения принадлежащих ей недвижимостей.
   Фред Буллок, один из его главных осведомителей, был бы не прочь и сам поторговаться за нее (как выразился наш юный банкир), но только он уже записал себе на приход Марию Осборн. Не имея возможности заполучить мисс Суорц в качестве жены, бескорыстный Фред весьма одобрял ее в качестве невестки. "Пусть Джордж вступает в игру и выигрывает ее, - таков был его совет. - Но только куй железо, пока горячо. Сейчас ее еще не знают в Лондоне, а через несколько недель явится из Вест-Энда какой-нибудь распроклятый молодчик с титулом и разоренным родовым поместьем и выставит за двери всех нас, дельцов из Сити, как это сделал в прошлом году лорд Фицруфус с мисс Грогрем, даром что она уже была просватана за Подера из фирмы "Подер и Браун". Чем скорее, тем лучше, мистер Осборн. Вот мое мнение", - советовал наш мудрец. Впрочем, когда мистер Осборн покинул приемную банка, мистер Буллок вспомнил Эмилию, какая она хорошенькая, как привязана к Джорджу Осборну, и потратил, по крайней мере, десять секунд своего драгоценного времени на сожаления о злой беде, обрушившейся на несчастную девушку.
   Таким образом, в то время как благие намерения самого Джорджа Осборна и его добрый друг и гений Доббин влекли нашего повесу обратно к ногам Эмилии, родитель Джорджа и его сестры занимались устройством для него этой великолепной партии, ни на минуту не помышляя, что он может воспротивиться их плану.
   Когда Осборн-старший, по его собственному выражению, изъяснялся "намеками", то даже самый заведомый тупица не мог понять его превратно. Так, спуская лакея с лестницы основательным пинком, он как бы давал ему понять, что в его услугах больше не нуждаются. Миссис Хаггистон он заявил со своей обычной прямотой и деликатностью, что выпишет ей чек на пять тысяч фунтов в тот самый день, когда его сын женится на ее подопечной. Это тоже был тонкий намек и чрезвычайно ловкий дипломатический ход. В конце концов он и Джорджу сделал соответствующий намек - то есть приказал ему жениться на мисс Суорц, и баста, - как приказал бы дворецкому откупорить бутылку вина или конторщику составить деловое письмо. Этот властный намек сильно смутил Джорджа. Он переживал первые восторги и сладость своего второго романа с Эмилией, невыразимо для него приятного. Контраст между манерами и внешностью Эмилии и наследницы делал самую мысль о союзе с последней смешной и ненавистной. Что толку в пышных экипажах и оперных ложах, думал он, если его увидят там в обществе черномазой прелестницы! Прибавьте ко всему, что Осборн-младшпй не уступал в упрямстве старшему: когда ему чего-либо хотелось, он был так же тверд в стремлении добиться своего и так же быстро приходил в ярость, когда бывал раздражен, как и его отец в свои наиболее грозные минуты.
   В первый день, когда мистер Осборн сделал ему недвусмысленный намек, что он должен повергнуть свои чувства к ногам мисс Суорц, Джордж попытался оттянуть решение.
   - Вам следовало бы подумать об этом раньше, сэр, - сказал он. - Сейчас ничего не сделаешь, когда мы каждую минуту ждем приказа выступать в заграничный поход. Подождите до моего возвращения, если только я вернусь. - И тут он стал доказывать, что время выбрано крайне неудачно, так как полк со дня на день может покинуть Англию; что те немногие дни и недели, которые ему еще остается пробыть дома, должны быть посвящены делам, а не ухаживаниям. Это успеется, когда он вернется домой в майорском чине. - А я обещаю вам, - сказал он с самоуверенным видом, - что так или иначе, но вы увидите в "Газете" имя Джорджа Осборна.
   Ответ на это отца основывался на сведениях, полученных им в Сити; при малейшем промедлении вест-эндские молодчики обязательно зацапают наследницу. Если сын не женится на мисс Суорц сейчас, то, во всяком случае, может заручиться письменным ее обещанием, которое вступит в силу по его возвращении в Англию. А кроме того, человек, который может получать десять тысяч в год дома, должен быть дураком, чтобы рисковать своей жизнью за границей.
   - Значит, вы хотите, чтобы я оказался трусом, сэр, а наше имя было опозорено ради денег мисс Суорц? - перебил его Джордж.
   Это замечание озадачило старого джентльмена, но так как ему все-таки нужно было ответить сыну, а решение его было непреклонно, то он сказал:
   - Вы будете обедать завтра у меня, сэр. И всякий раз, когда у нас бывает мисс Суорц, извольте быть дома, чтобы засвидетельствовать ей свое уважение. Если вам нужны деньги, обратитесь к мистеру Чопперу.
   Таким образом, на пути Джорджа возникло новое препятствие, мешавшее его планам относительно Эмилии. И об этом у него с Доббином было не одно тайное совещание. Мы уже знаем мнение его друга насчет того, какой линии поведения ему следовало держаться. Что же касается Осборна, то, когда он задавался какой-нибудь целью, всякое новое препятствие, или скопление их, только усиливало его решимость.
  
   Смуглолицый предмет заговора, составленного старейшинами клана Осборнов, - мисс Суорц - знать не знала всех планов, ее касавшихся (как ни странно, ее приятельница и наставница предпочла о них умолчать), и, принимая лесть молодых девиц за неподдельные чувства, да и обладая к тому же, как мы уже имели случай показать, горячей и необузданной натурой, отвечала на их любовь с чисто тропическим жаром. Хотя, признаться, были у мисс Суорц и другие, более личные мотивы, которые влекли ее в дом на Рассел-сквер. Короче говоря, она находила, что Джордж Осборн очаровательный молодой человек. Было что-то в повадке Джорджа, одновременно развязной и меланхолической, томной и пылкой, что заставляло угадывать в нем человека, обуреваемого страстями, скрывающего какие-то тайны и пережившего на своем веку много мучительного и опасного. Голос у него был звучный и проникновенный. Он мог сказать: "Какой чудный вечер!" - или предложить своей соседке мороженого таким печальным и задушевным тоном, точно сообщал ей о смерти ее матушки или собирался признаться в любви. Он оставлял далеко за флагом всех молодых щеголей отцовского круга и был героем среди этих людей третьего сорта. Кое-кто из них подшучивал над ним и ненавидел его. Другие, вроде Доббина, фанатически восторгались им. Так и сейчас его бакенбарды возымели свое действие и начали обвиваться вокруг сердца мисс Суорц.
   Как только представлялся случай встретиться с Джорджем на Рассел-сквер, эта наивная простушка рвалась навестить своих дорогих девиц Осбори. Она безрассудно сорила деньгами, покупая новые платья, браслеты, шляпы и чудовищные перья. Она украшала свою особу с невероятным старанием, чтобы понравиться завоевателю, и выставляла напоказ все свои простенькие таланты, чтобы приобрести его благосклонность. Девицы с величайшей серьезностью умоляли ее немного помузицировать, и она с готовностью принималась петь три своих романса и играть две свои пьески столько раз, сколько ее о том просили, причем каждый раз все с большим и большим удовольствием. Во время этих усладительных развлечений ее покровительница и мисс Уирт сидели рядом, склонившись над "Книгой пэров" и сплетничая о знати.
   На другой день после разговора с отцом Джордж, незадолго до обеда, сидел, небрежно развалясь на диване в гостиной, в очень милой и естественной меланхолической позе. Он побывал, по указанию отца, у мистера Чоппера в Сити (старый джентльмен хотя и давал сыну крупные суммы, но никогда не устанавливал ему определенного содержания, и награждал, только когда бывал в хорошем расположении духа). После этого он провел три часа в Фулеме с Эмилией, со своей дорогой маленькой Эмилией, а вернувшись домой, застал в гостиной сестер, разодетых в накрахмаленный муслин, обеих вдов, кудахтавших на заднем плане, и простушку Суорц в атласном платье излюбленного ею янтарного цвета, в браслетах, украшенных бирюзой, в бесчисленных кольцах, цветах и всевозможных финтифлюшках и побрякушках. Во всем этом убранстве она была так же элегантна, как трубочист в воскресный день.
   После тщетных попыток вовлечь брата в разговор девушки затараторили о модах и последнем приеме во дворце. Джорджу вскоре стало тошно от их болтовни. Он сравнивал их поведение с поведением маленькой Эмми; их резкое визгливое кудахтанье - с мелодическими звуками ее нежного голоска; их позы, их локти, их накрахмаленные платья - с ее скромными мягкими движениями и застенчивой грацией. Бедняжка мисс Суорц сидела на том месте, которое прежде занимала Эмми. Ее покрытые драгоценностями руки лежали растопыренные на обтянутых желтым атласом коленях. Ее побрякушки и серьги сверкали, и она усиленно вращала глазами. Она утопала в самодовольстве и считала себя очаровательной. Сестры уверяли, будто никогда не видывали, чтобы к кому-нибудь так шел желтый атлас.
   "Черт побери, - рассказывал потом Джордж Осборн своему закадычному другу, - она была похожа на китайского болванчпка, который только и делает, что скалит зубы да кивает головой. En-богу, Уил, я едва-едва сдержался, чтобы не запустить в нее диванной подушкой!" Однако он ничем не обнаруживал своих чувств.
   Сестры заиграли "Битву под Прагой".
   - Бросьте играть эту треклятую пьесу, - взревел Джордж со своего дивана. - Я от нее взбешусь. Сыграйте что-нибудь вы, мисс Суорц, пожалуйста. Спойте что хотите, но только не "Битву под Прагой".
   - Не спеть ли мне "Синеокую Мэри" или арию из "Кабинета"? - предложила мисс Суорц.
   - Спойте эту миленькую арию из "Кабинета"! - подхватили сестры.
   - Уже слышали! - подал реплику с дивана наш мизантроп.
   - Я могла бы спеть "Флюви дю Тахи", - продолжала мисс Суорц кротким голоском, - но только не знаю слова. - Это был самый свежий номер из репертуара достойной молодой особы.
   - О, "Fleuve du Tage" {"Река Тахо" (франц.).}, - сказала мисс Мария, - у нас есть ноты. - И она отправилась за нужной тетрадью.
   А ноты этого романса, весьма в то время популярного, были подарены молодым девицам одной их юной приятельницей, написавшей свое имя на обложке. Мисс Суорц, закончив песенку под аплодисменты Джорджа (ибо он вспомнил, что это был любимый романс Эмилип) и надеясь, что ее, быть может, попросят бисировать, сидела, перелистывая страницы н Джоржу, она умоляла его разсказать ей все, что безпокоитъ его.
   -- Вѣрно, назначенъ походъ, говорила она:-- и черезъ недѣлю будетъ сраженіе.
   Примѣрный мужъ отклонилъ вопросѣ о походѣ и, грустно покачавъ головой, сказалъ:
   -- Нѣтъ, Эмми, не война тревожитъ меня, а твое положеніе. Я получилъ весьма дурныя вѣсти: отецъ совершенно отказался отъ меня, предоставивъ насъ нищетѣ. Я могу, разумѣется, перенести это; но ты, мой другѣ,-- каково тебѣ покажется. Вотъ, прочитай.
   И Джоржъ передалъ Эмми письмо.
   Амелія съ нѣжнымъ безпокойствомъ слушала признаніе благороднаго героя и потомъ начала читать письмо, переданное ей Джоржемъ съ достоинствомъ храбраго воина. Когда кончилось чтеніе, лицо молодой женщины прояснилось. Мысль, что ей придется раздѣлить бѣдность вмѣстѣ съ любимымъ человѣкомъ, нисколько не огорчила ея: напротивъ, Амелія, какъ и всѣ нѣжныя и преданныя женщины, въ душѣ своей радовалась. Опасаясь оскорбить чувства разстроеннаго мужа, она приняла печальный видъ и, обратившись къ нему съ самымъ трогательнымъ участіемъ, сказала:
   -- О, Джоржъ, я очень хорошо понимаю, какъ больно твоему великодушному сердцу переносить мысль о разлукѣ съ папа, и о разлукѣ навсегда.
   -- Твоя правда, отвѣчалъ Джоржъ, на лицѣ его ясно вырвалась душевная пытка.
   -- Но папа не можетъ долго сердиться на тебя, продолжала Амелія.-- Онъ долженъ извинить тебя, безцѣнный мой, мой милый другъ. О, я никогда не прощу себѣ, если этого не сбудется.
   -- Меня не столько огорчаетъ мое несчастіе, какъ твое, бѣдная Эмми, сказалъ Джоржъ. Бѣдность меня не пугаетъ. Не хвастаясь скажу, что съ своими способностями я не пропаду.
   -- Конечно, душа моя, конечно, подтвердила жена, воображавшая, что съ окончаніемъ воины мужъ ея будетъ генераломъ.
   -- Я точно также могу найти себѣ дорогу къ счастью, какъ и другіе. Но ты, мой другъ! въ состояніи ли будешь переносить лишенія, недостатокъ комфорта и незавидное положеніе въ обществѣ, -- все, чего моя жена имѣла бы полное право ожидать?... Жить въ казармахъ, всюду ходить за полкомъ, подвергаться всякаго рода огорченіямъ и недостаткамъ!.. О, это ужасно!
   Эмми взяла руку своего мужа и, съ свѣтлымъ лицомъ и улыбкой на губахъ, пропѣла Джоржу нѣсколько строфъ изь любимой его пѣсни, въ которой героиня, послѣ упрековъ своему Тому за его невниманіе къ ней, обѣщаетъ дѣлать все, что онъ бы ей ни приказалъ, лишь только былъ бы ея другъ вѣренъ, ласковъ и не покидалъ бы ея.
   -- Неужели ты думаешь, Джоржъ, что двѣ тысячи фунтовъ -- маленькія деньги? прибавила Амелія.
   Джоржъ засмѣялся надъ ея наивностію и, взявъ ея руку, пошелъ съ Амеліей къ столу, между тѣмъ какъ она безпечно напѣвала въ полголоса слова все той же пѣсни.
   Обѣдъ былъ очень оживленъ веселымъ разговоромъ. Ожиданіе похода отстраняло отъ Джоржа мысль о письмѣ, лишавшемъ его наслѣдства. Доббинъ болталъ безъ умолку и въ заключеніе разсказалъ мистриссъ о'Доудъ, какъ она будетъ укладывать гардеробъ майора и свой собственный, какимъ образомъ густые эполеты запрутся въ чайную шкатулку, а знаменитый жолтый тюрбанъ, съ райской птичкой, завернется въ сѣрую бумагу, и какъ двѣ эти вещи засядутъ вмѣстѣ въ жестяной футляръ изъ подъ треугольной шляпы. Уильямъ удивлялся тому сильному эффекту, какой эти два необходимые предмета -- тюрбанъ и птичка -- пышныхъ нарядовъ толстой Пегги должны произвести при будущемъ дворѣ императора французовъ въ Гентѣ или на военныхъ брюссельскихъ балахъ.
   -- Гентъ! Брюссель! вскричала Амелія, испуганная внезапною мыслію. -- Джоржъ, неужели полкъ выступаетъ?
   Ужасъ изобразился на ея нѣжномъ лицѣ, и она невольно приникла къ груди мужа.
   -- Не пугайся, мой другъ, весело сказалъ тотъ: -- ты поѣдешь вмѣстѣ со мной. На весь переѣздъ потребуется не болѣе двѣнадцати часовъ.
   -- И я тоже ѣду, прибавила Ребекка.-- Я принадлежу къ главному штабу. Генералъ Туфто чрезвычайно интересуется мною и не оставитъ меня здѣсь.... Не правда ли, Раудонъ?
   Раудонъ отвѣчалъ на это обычнымъ своимъ хохотомъ. Уильямъ покраснѣлъ.
   -- Мистриссъ Осборнъ не можетъ ѣхать.... сказалъ онъ,-- "подумайте объ опасности", хотѣлъ прибавить; но, вспомнивъ вдругъ, что во время обѣда онъ всѣми силами старался доказать, что опасности-то именно нѣтъ и не будетъ,-- Доббинъ сконфузился и замолчалъ.
   -- Я должна ѣхать и поѣду! вскричала Амелія съ одушевленіемъ.
   Джоржъ одобрилъ ея рѣшимость. Взявъ ее за подбородокъ, онъ спросилъ все общество, найдется ли кто, съ такою твердой волей, какъ его милая жена.
   -- Коновожатымъ нашихъ дамъ будетъ мистриссъ о'Доудъ, слѣдовательно, за безопасность можно смѣло ручаться, прибавилъ Джоржъ.
   О чемъ стала бы заботиться Амелія, когда мужъ ея все время будетъ подлѣ нея? Горечь разлуки уничтожилась. Хотя война и опасность представлялись неизбѣжными, но ихъ приходилось ждать цѣлые мѣсяцы. Доббинъ, видя счастіе Амеліи, раскаявался, что едва не лишилъ ея удовольствія продлить разлуку, и радовался этому въ душѣ.
   Видѣть Амелію, быть вблизи Амеліи составляло всѣ его лучшія радости и надежды жизни. Доббинъ весь обращался въ восторгъ, при мысли, какъ онъ будетъ охранять ее, заботиться о ней.
   "Еслибъ я былъ ея нуженъ -- думалъ онъ -- ни за что бы не позволилъ ей ѣхать съ собой".
   Обвивъ свою ручку вокругъ таліи подруги, Ребекка вывела ее изъ за стола, за которымъ такъ много разсуждали о дѣлахъ серьёзныхъ: нужно же было теперь предоставить джентльменамъ время и свободу попить и поболтать о вещахъ, интересныхъ только для однихъ мужчинъ.
   Вечеромъ, Раудонъ получилъ записку отъ своей жены. Прочитавъ, онъ скомкалъ и сжегъ ее на свѣчѣ. Намъ, однакожъ, удалось заглянуть въ нее черезъ плечо Ребекки. "Важныя новости -- писала она -- мистриссъ Бютъ уѣхала. Постарайся сегодня получить деньги съ Купидона: завтра его здѣсь не будетъ. Не позабудь.-- Р.". Вслѣдствіе этого посланія, когда маленькое общество вышло изъ за стола и напрягалось къ дамской половинѣ -- пить кофе, Раудонъ слегка тронулъ Осборна за локоть и, отведя въ сторону, сказалъ ему слѣдующее;
   -- Послушай, Осборнъ, если ты находишь это своевременнымъ, я побезпокоилъ бы тебя.... знаешь -- тѣми пустяками.
   Джоржъ въ ту же минуту вынулъ изъ бумажника вексель на имя его агента и передалъ Раудону.
   Поздно вечеромъ, Джозъ и Доббинъ держали диспутъ по поводу достоинства сигаръ и вмѣстѣ съ тѣмъ положили на слѣдующій день оставить Брайтонъ и въ открытой коляскѣ Джоза отправиться въ Лондонъ. Джозъ охотно бы остался въ Брайтонѣ еще на нѣсколько дней, пока не выѣдетъ оттуда Раудонъ, но Джоржъ и Доббинъ не согласились на это и приказали привести къ утру четверку лошадей. На другой день Амелія встала очень рано, поспѣшно уложила всѣ свои картонки, между тѣмъ какъ Джоржъ, лежа въ постели, горевалъ, что женѣ его не было на помощь ни одной служанки. Но Амелія радовалась даже, что ей приходилось хлопотать одной. Хотя Ребекка и Амелія дружески разстались наканунѣ, но въ душѣ послѣдней затаилось, чувство ревности къ ней: мистриссъ Осборнъ, между прочими свойственными ея полу качествами, обладала и этимъ, и въ довольно сильной степени.

-----

   Кромѣ лицъ, которыя, по нашему желанію, отъѣзжаютъ изъ Брайтона, мы должны вспомнить, что здѣсь же пребываютъ другіе наши старые друзья -- миссъ Кроули и ея непремѣнная свита. Хотя Ребекка съ мужемъ жили только въ нѣсколькихъ шагахъ отъ миссъ Кроули, но двери больной леди оставались для нихъ точно также запертыми, какъ и въ Лондонѣ. Мистриссъ Бютъ въ продолженіи своего пребыванія въ домѣ своей возлюбленной Матильды всѣми силами старалась, чтобъ ея не безпокоила какая нибудь встрѣча съ этимъ негоднымъ Раудономъ. Во время прогулокъ старой дѣвы, мистриссъ Бютъ была постоянной ея спутницей. Если же они и встрѣчались съ Раудономъ и его женой, миссъ Кроули, несмотря на почтительный поклонъ племянника, проѣзжала мимо его съ такимъ холоднымъ и убійственнымъ равнодушіемъ, что племянникъ не на шутку начиналъ приходить въ отчаяніе.
   -- Выходитъ, на повѣрку, что мы попусту пріѣхали сюда, часто говаривалъ онъ печальнымъ тономъ.
   -- По моему, спокойная гостинница въ Брайтонѣ гораздо лучше полицейскаго дома въ Чансри-Лейнѣ, замѣчала ему на это жена, ни въ какихъ случаяхъ не терявшая своего веселаго характера.-- Вспомни только о двухъ адъютантахъ мистера Мозеса, которые стерегли квартиру нашу цѣлую недѣлю. А здѣшніе друзья наши очень простоваты. Мистеръ Джозъ и капитанъ Купидонъ несравненно лучшіе товарищи, нежели люди того полицейскаго чиновника. Вотъ почему, душа моя, Раудонъ, мы не попусту проживали въ Брайтонѣ.
   -- Удивляюсь, я, какъ это мои кредиторы не преслѣдуютъ меня и здѣсь! продолжалъ Раудонъ.
   -- Вотъ это другое дѣло. Впрочемъ, и то не бѣда. Если они явятся къ намъ, повѣрь, мы найдемъ средство и отдѣлаться отъ нихъ, снова возразила наша неустрашимая маленькая Ребекка и при этомъ, какъ дважды-два, доказала всѣ выгоды встрѣчи съ Джозомъ и Осборномъ, доставившей имъ возможность составить небольшой капиталецъ.
   -- Правда твоя, мой другъ: иначе не было бы средствъ заплатить за квартиру, промолвилъ мужъ, между тѣмъ какъ жена и тутъ не затруднилась въ возраженіи.
   -- И то но бѣда. Можно было бы обойтись и безъ расчета, сказала всегда и во всемъ находчивая Ребекка.
   Съ помощію лакея Раудона, который велъ постоянное знакомство съ мужской половиной передней миссъ Кроули, и которому приказано было, когда бы онъ ни встрѣтился съ кучеромъ больной леди, стараться угощать послѣдняго, -- наша молодая чета знала, какъ свои пять пальцевъ, все, что происходило въ домѣ старой дѣвы. Ребекка иногда прихварывала, и потому посылала за аптекаремъ и докторомъ миссъ Кроули; а эта маленькая хитрость дополняла свѣдѣнія, собранныя услужливымъ лакеемъ. Сама миссъ Бриггсъ, хотя и принуждаемая соблюдать враждебныя формы въ отношеніи Раудона и жены его, въ душѣ своей была расположена къ нимъ. Съ устраненіемъ ревности исчезла въ ней и непріязнь къ Ребеккѣ. Миссъ Бриггсъ съ удовольствіемъ припоминала ласковыя слова послѣдней и ея веселый нравъ. Бриггсъ и мистриссъ Фиркинъ, и вообще вся прислуга миссъ Кроули, не слишкомъ-то процвѣтали подъ управленіемъ торжествующей мистриссъ Бютъ.
   Въ теченіи нѣсколькихъ недѣль, сердобольная Бютъ Кроули привела больную въ такое состояніе покорности, что слабая душа ея съеживалась и предъ малѣйшимъ приказаніемъ этой сестры милосердія. Миссъ Кроули не смѣла даже излить свое горе и предъ своими возлюбленными Бриггсъ и Фиркинъ. Мистриссъ Бютъ отмѣривала съ такой аккуратностію ежедневныя порціи вина, что слуги, глядя на старую госпожу, едва не плакали отъ злости. Каждый кусочекъ лакомаго блюда быль на счету. День и ночь носилась мистриссъ Бютъ съ лекарствами и заставляла свою паціентку принимать ихъ съ такимъ повиновеніемъ, что Фиркинъ справедливо говорила:
   -- Бѣдная миссъ глотаетъ лекарства какъ ягненокъ.
   Въ случаѣ, когда больной хотѣлось бы поставить на-своемъ: скушать, напримѣръ, лишній кусочекъ за обѣдомъ, или не принять лекарства, заботливая няня угрожала ей немедленною смертью.
   -- Бѣдная, бѣдная миссъ Кроули! замѣчала мистриссъ Фиркинъ своей подругѣ, миссъ Бриггсъ:-- она совсѣмъ потеряла свои веселый правъ. Представь себѣ, въ продолженіи трехъ этихъ недѣль она ни разу еще не поворчала на меня.
   Въ заключеніе всего, мистриссъ Бютъ, въ душѣ своей, положила удалить честную горничную и вмѣсто ея выписать изъ ректорства одну изъ своихъ дочерей; но это намѣреніе не состоялось. Въ Кроули случилось казусное дѣло, отозвавшее попечительную сестру милосердія къ другимъ обязанностямъ. Достопочтенный Бютъ Кроули, возвращаясь однажды ночью домой, свалился съ лошади и сломалъ себѣ шею. Открылись симптомы воспаленія, угрожавшіе горячкой, такъ что мистриссъ Бютъ принуждена была немедленно оставить графство Суссексъ и возвратиться въ Гэмпшайръ. Разставаясь съ своей неоцѣненной родственницей съ самыми строгими поученіями и давая прислугѣ наставленія, какъ обходиться съ госпожей,-- она обѣщала пріѣхать къ нимъ, лишь только мужъ ея начнетъ немного поправляться. Въ тотъ самый день, какъ соугамптонскій дилижансъ принялъ въ себя достойную Бютъ Кроули, въ домѣ старой дѣвы совершилась мирная и счастливая перемѣна. Миссъ Кроули отбросила всѣ свои лекарства, Боульсъ откупорилъ бутылку хересу -- для себя и мистриссъ Фиркинъ, а миссъ Бриггсъ и миссъ Кроули сидѣли вечеромъ за картами, совсѣмъ забывъ про назидательныя поученія мистриссъ Бютъ.
   Миссъ Бриггсъ имѣла обыкновеніе раза три въ недѣлю, рано поутру, ходить въ морскія ванны. Ребекка, какъ мы уже видѣли, знала объ этомъ обстоятельствѣ и хотя не считала нужнымъ пунктуально выполнить извѣстное читателю намѣреніе свое -- нырнувъ въ купальню миссъ Бриггсъ, принудить ее устроить примиреніе съ миссъ Кроули,-- тѣмъ не менѣе жена Раудона рѣшилась напасть на Бриггсъ, когда та будетъ выходить изъ ванны, освѣженная морской водой, а слѣдовательно, въ хорошемъ расположеніи духа.
   Сказано -- сдѣлано! и вотъ, на слѣдующее утро, Ребекка, вооружившись, въ своей комнатѣ, огромнымъ телескопомъ, стала наблюдать за появленіемъ миссъ Бриггсъ на взморьѣ. Картина была превосходная: морской берегъ,-- лица купающихся женщинъ въ пузырныхъ колпакахъ на головѣ, длинный рядъ скалъ и строеній позлащались яркимъ блескомъ выходящаго солнца. Ребекка видѣла, какъ Бриггсъ вошла въ купальню, видѣла, какъ эта нимфа опустилась въ воду и вышла изъ нея. Медлить было нечего. Черезъ нѣсколько минутъ наблюдательница стояла лицомъ къ лицу передъ стариннымъ своимъ другомъ, съ нѣжной улыбкой и протянутой хорошенькой ручкой. Могла ли Бриггсъ уклониться отъ подобнаго привѣта?
   -- Миссъ Шар.... мистриссъ Кроули, проговорила она.
   Мистриссъ Кроули схватила ея руку, прижала къ сердцу и, при внезапномъ порывѣ сердечной привязанности, обвила свои ручки вокругъ шеи миссъ Бриггсъ и крѣпко, крѣпко поцаловала ее.
   -- Милый другъ, безцѣнный другъ! сказала маленькая Ребекка съ такимъ непритворнымъ чувствомъ, что миссъ Бриггсъ, несмотря на принятую ею холодную ванну, чуть было не разстаяла.
   Тутъ уже Ребеккѣ, конечно, не предстояло никакихъ затрудненій увлечь чувствительную Бриггсъ въ долгій, откровенный, простодушный разговоръ.
   Бриггсъ со всѣми подробностями передала ей происшествія въ домѣ миссъ Кроули съ того самого утра, какъ Ребекка бѣжала, до послѣдней минуты пребыванія въ немъ достопочтенной мистриссъ Бютъ. Симптомы болѣзни миссъ Кроули и медицинская помощь описаны были съ тою аккуратностію, на которую способны однѣ только женщины. Бриггсъ не уставала говорить, Ребекка слушала и не наслушалась.
   Послѣдняя не находила словъ выразить свою благодарность добрѣйшей, чувствительной Бриггсъ и вѣрной, неоцѣненной Фиркинъ, за то, что онѣ оставались при своей благодѣтельницѣ во время ея болѣзни. Да благословитъ ее небо! Хотя поступокъ Ребекки въ отношеніи къ миссъ Кроули не былъ изъ числа великодушныхъ, но, во всякомъ случаѣ, весьма натуральный и извинительный. Могла ли она отказать въ рукѣ тому, кто владѣлъ ея сердцемъ? Сантиментальная Бриггсъ всѣ эти изліянія Ребекки сопровождала обращеніемъ глазъ къ небу, испускала симпатичные вздохи и вполнѣ признавала, что Ребекку нельзя было назвать преступницей.
   -- Могу ли я забыть ту, которая пріютила и обласкала меня, беззащитную сироту? Нѣтъ!... никогда.... никогда.... хотя она и отринула меня. Я во-вѣкъ не перестану обожать ее и готова посвятить всю жизнь свою къ ея услугамъ. Какъ благодѣтельницѣ и родственницѣ моего возлюбленнаго Раудона, я предана миссъ Кроули всей душей, люблю и уважаю всѣхъ, кто остается ей вѣрнымъ. Я не смѣла бы и подумать обходиться такъ жестоко съ преданными моей тетушкѣ друзьями, какъ обходилась съ ними эта ледяная мистриссъ Бютъ. Мой Раудонъ, несмотря на его манеры, въ которыхъ выказываются грубость и безпечность, тысячу разъ, со слезами за глазахъ, говаривалъ мнѣ, что онъ благословляетъ Небо за то, что оно ниспослало его дражайшей тетушкѣ такихъ заботливыхъ друзей, какъ вѣрная Фиркинъ и несравненная Бриггсъ.
   -- Теперь, продолжала Ребекка съ увлеченіемъ: -- когда всѣ замыслы ужасной мистриссъ Бютъ выжить изъ дому миссъ Кроули преданныхъ ей друзей окончились, когда намѣреніе ея передать свою жертву на руки гарпіямъ въ ректорствѣ не удались,-- я полагаю, достойный другъ мой Бриггсъ припомнитъ, что домъ мой навсегда открытъ для нея.
   -- Милый другъ мой! воскликнула Ребекка въ энтузіазмѣ: -- сердца, которыя никогда не забываютъ благодѣяній, и не всѣ же женщины -- Бютъ Кроули!
   -- Впрочемъ, заключила мистриссъ Кроули нѣсколькими тонами ниже: -- я не смѣю жаловаться на нее. Кому, какъ не ей, обязана я, жертва ея хитростей, моимъ неоцѣненнымъ Раудономъ?
   И Ребекка открыла миссъ Бриггсъ всѣ козни мистриссъ Бютъ въ Кроули,-- козни, слѣдствіемъ которыхъ были любовь и женитьба Раудона.
   Свиданіе кончилось. Ребеккѣ предстояло теперь прощаніе съ другой, болѣе нѣжной, хотя и не столько выгодной подругой.
   Разговоръ мистриссъ Кроули съ миссъ Бриггсъ подавалъ ей надежду на примиреніе съ миссъ Кроули; въ привязанности къ мисстриссъ Осборнъ у нея не было еще опредѣленной цѣли.
   Наступилъ часъ отъѣзда нашихъ друзей изъ Брайтона. Прощаніе Ребекки и Амеліи было умилительно: онѣ разставались, какъ двѣ взаимно любящія сестры. Платокъ Ребекки находился въ сильномъ движеніи. Она повисла на шею своей подруги, какъ будто разлука ихъ угрожала быть вѣчною. Экипажъ тронулся съ мѣста, и пока не скрылся изъ виду, бѣленькій платочекъ -- скажемъ мимоходомъ, онъ былъ сухъ -- развѣвался въ окнѣ. Успокоившись отъ избытка трогательныхъ чувствъ при разставаньи, Ребекка принялась описывать Раудону прогулку по морскому берегу и встрѣчу съ Бриггсъ. Душа ея переполнена была надеждами, и она спѣшила подѣлиться ими съ своимъ мужемъ.
   -- Теперь, мой другъ, присядь сюда, къ рабочему столу и постарайся написать миленькое письмецо къ миссъ Кроули. Скажи въ немъ, что ты умница, хорошенькій мальчикъ и еще что нибудь въ этомъ родѣ.
   Раудонъ сѣлъ и написалъ довольно бѣгло: Брайтонъ. Вторникъ; потомъ: "неоцѣненная моя тетушка"; потомъ.... но потомъ племянникъ сталъ въ тупикъ. Онъ черкалъ по бумагѣ кончикомъ пера и безсмысленно смотрѣлъ въ лицо своей жены. Ребекка не могла удержаться отъ смѣху при выраженіи лица его. Мѣрными шагами заходила она по комнатѣ и, закинувъ назадъ свои маленькія ручки, стала диктовать:
   "Передъ оставленіемъ отечества и до начала компаніи, слѣдствія которой, по всѣмъ вѣроятностямъ, могутъ быть и роковыя!..."
   -- Почему же такъ, Ребекка? Мнѣ кажется, это неправильно, не граматически, прервалъ Раудонъ.
   -- Пишите, что говорятъ вамъ, сказала Ребекка, топнувъ своей маленькой ножкой.-- "Слѣдствія которой могутъ быть, по всѣмъ вѣроятностямъ, и роковыми, я пріѣхалъ сюда затѣмъ, чтобы сказать прости дражайшему и самому старому моему другу. Умоляю васъ, до моего отъѣзда, позвольте мнѣ въ послѣдній разъ пожать ту руку, отъ которой я, во всю свою жизнь, кромѣ милостей, ничего не получалъ...."
   "Кромѣ милостей, ничего не получалъ", повторилъ Раудонъ, весьма довольный своею способностью сочинять.
   "И теперь я ничего не требую и не желаю, какъ только того, чтобы разлука наша не сопровождалась вашимъ гнѣвомъ. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ и у меня проявляется гордость фамиліи Кроули: я женился на дочери живописца, и нисколько не стыжусь такого брака...."
   -- Рѣшительно нисколько! проколи меня насквозь, если я стыжусь! подтвердилъ восторженный Раудонъ.
   "Я думалъ, что вамъ извѣстна была моя привязанность, продолжала Ребекка. -- Я зналъ, что мистриссъ Бютъ Кроули всѣми силами старалась поддержать ее и одобрять, и говорю это не для упрековъ. Взялъ я бѣдную дѣвушку, и остаюсь доволенъ тѣмъ, что самъ имѣю. Отказывайте ваше состояніе кому угодно: вы не услышите отъ меня ни одной жалобы. Мнѣ бы хотѣлось доказать вамъ, что я люблю васъ, а не ваши деньги, и для этого еще разъ прошу, неоцѣненная моя тетушка, простите меня, прежде чѣмъ я оставлю Англію. Позвольте мнѣ увидѣть васъ еще разъ тою же доброю ко мнѣ и снисходительною къ моимъ заблужденіяхъ, какъ это было прежде. Спустя нѣсколько недѣль, будетъ ужу поздно. Я не могу переносить мысли объ оставленіи отечества, не услышавъ отъ васъ ласковаго слова, не сказавъ вамъ, можетъ быть въ послѣдній разъ, прости."
   -- Мнѣ кажется, она не узнаетъ моего слога, замѣтила Ребекка, прочитывая письмо,-- я нарочно дѣлала періоды поотрывистѣе и покороче.
   И черезъ нѣсколько минутъ нѣжное посланіе лежало передъ чувствительной Бриггсъ.
   Старая миссъ Кроули захохотала, когда Бриггсъ съ таинственнымъ видомъ вручила ей письмо.
   -- Мистриссъ Бютъ уѣхала, слѣдовательно намъ можно прочитать его, сказала она.-- Читай, Бриггсъ!
   Старая дѣва еще громче захохотала, когда Бриггсъ кончила читать.
   -- Развѣ ты не видишь, глупая, говорила она Бриггсъ: -- развѣ ты не замѣчаешь, что Раудону въ прежнія времена не написать бы слова изъ того, что здѣсь написано. Всѣ его письма, въ которыхъ онъ просилъ только денегъ и денегъ, были самыя безграмотныя. Я готова пари держать, что онъ писалъ это подъ диктовку гувернантки.
   "Всѣ они таковы -- подумала миссъ Кроули -- каждый изъ нихъ только и ожидаетъ моей смерти, чтобы потомъ, подобно голоднымъ коршунамъ, броситься на деньги."
   -- Я не хочу видѣть Раудона, прибавила она послѣ непродолжительнаго молчанія,-- тѣмъ больше не хочу встрѣчаться съ этой гувернанткой, мистриссъ Раудонъ.
   Но миссъ Бриггсъ все еще не теряла надежды на примиреніе и положила устроить встрѣчу двухъ враждующихъ сторонъ въ то время, какъ миссъ Кроули отправится на Скалу, гдѣ Раудону заранѣе должно было ожидать ея прибытія.
   Встрѣча эта состоялась. Не знаемъ, чувствовала ли миссъ Кроули пріятное ощущеніе, какое слѣдовало ожидать при свиданіи съ прежнимъ своимъ фаворитомъ, -- мы видѣли только, какъ она протянула ему пухлые два пальца, сохранивъ притомъ веселый видъ, какъ будто она вчера только разсталась съ нимъ. Раудонъ покраснѣлъ какъ ракъ. Нельзя найти словъ описать его восторга и смущенія при встрѣчѣ съ теткой. Быть можетъ, это интересъ имѣлъ на него такое сильное вліяніе, быть можетъ, и любовь, а можетъ быть, и сожалѣніе при видѣ перемѣны въ неоцѣненной родственницѣ, вслѣдствіе болѣзни, продолжавшейся нѣсколько недѣль.
   -- Эта старая дѣва всегда дѣйствуетъ на меня какъ козыри въ игрѣ, говорилъ Раудонъ Ребеккѣ, описывая ей желанное свиданіе.-- Я чувствовалъ себя какъ-то неловко провожалъ ее до самыхъ дверей и уже хотѣлъ было войти, только....
   -- И ты не пошелъ! вскричала жена.
   -- Нѣтъ, мой другъ: я такъ перепугался, что хоть повѣсь...
   -- Дуракъ! тебѣ бы должно войти и никогда не выходить, сказала Бекки.
   -- Пожалуста, безъ брани, сказалъ оскорбленный Раудонъ.-- Можетъ быть, я и дуракъ, -- все же тебѣ не слѣдовало бы говоритъ такія вещи въ глаза.
   И онъ пасмурно взглянулъ на Ребекку.
   -- Ну, ну, полно, душоночекъ мой, не сердись... завтра только не зѣвай, говорила Ребекка, стараясь смягчить своею возлюбленнаго супруга.
   Раудонъ отвѣчалъ, что онъ и безъ нея знаетъ, что ему нужно дѣлать, и что совѣтуетъ держать ей свой языкъ на привязи,-- потомъ быстро вышелъ изъ комнаты и, угрюмый, печальный и молчаливый, провелъ остатокъ дня. не выходя изъ бильярдной.
   Къ вечеру, однакожь, гнѣвъ его прошелъ, и, вслѣдствіе неопровержимыхъ доказательствъ, основанныхъ на благоразуміи и предусмотрительности своей жены, онъ созналъ, что сдѣлалъ непростительную глупость.
   Возвратившись домой, миссъ Кроули долго забавлялась этой встрѣчей.
   -- Раудонъ удивительно какъ потолстѣлъ и постарѣлъ, говорила она вѣрной своей Бриггсъ.-- Носъ у него сдѣлался красный, и самъ онъ чрезвычайно грубъ въ обхожденіи. Женитьба на этой пустой женщинѣ совсѣмъ его опростонародила. Мистриссъ Бютъ разсказывала мнѣ, что они изрядно попиваютъ. И немудрено, въ этомъ я не сомнѣваюсь. Замѣтила ли ты, какъ отъ него несло джиномъ?
   Миссъ Бриггсъ тщетно старалась опровергнуть мнѣніе миссъ Кроули объ ея племянникѣ: всѣ ея доказательства, что мистриссъ Бютъ дурная женщина, и что она ни о комъ еще не относилась хорошо,-- на этотъ разъ были приведены напрасно.
   -- Онъ былъ очень тронутъ, увидѣвъ васъ, говорила компаньонка: -- И я увѣрена, когда вы вспомните, что онъ отправляется на войну, то...
   -- Бриггсъ замолчи!... Сколько обѣщалъ онъ тебѣ денегъ! вскричала старая дѣва, выходя изъ себя. -- Ну, такъ и есть -- опять слезы. Я ненавижу эти сцены.... Я не понимаю, къ чему они всегда выводятъ изъ терпѣнія!... Убирайтесь отсюда вонъ и ревите въ своей комнатѣ, сколько душѣ вашей угодно, продолжала вопіять миссъ Кроули. Пошлите ко мнѣ Фиркимъ.... или нѣтъ, постой, постой! садясь, утри свой носъ и пиши къ Раудону письмо....
   Бриггсъ повиновалась безмолвно.
   -- Начни такъ: "Милостивый государь!... не нужно лишнихъ нѣжностей. Потомъ скажи ему, что, по приказанію медика миссъ Кроули, ты обязанностію находишь сообщить ему о состояніи моего здоровья, для котораго всякаго рода душевныя потрясенія весьма опасны, а для этого должны устраниться всѣ сношенія и свиданія съ нимъ, съ Раудономъ. Поблагодари его ея пріѣздъ въ Брайтонъ и попроси его не оставаться здѣсь долѣе, если только онъ дѣлаетъ это для меня. Наконецъ пожелай ему bon voyage, и что если онъ потрудится зайти къ моему душеприкащику, то найдетъ тамъ нѣкоторыя сообщенія. Больше ничего.... Я полагаю, послѣ этого онъ уѣдетъ изъ Брайтона.
   Послушная Бриггсъ выполняла приказаніе весьма удовлетворительно.
   -- На что это похоже? продолжала старая миссъ; -- напасть на меня, когда я едва только отдѣлалась отъ мистриссъ Бютъ! Бриггсъ, душа моя, напиши кстати и къ мистриссъ Бютъ Кроули и скажи ей, чтобъ она не возвращалась, что ей не нужно возвращаться.... Она не должна быть здѣсь.... Я не хочу быть рабой въ своемъ домѣ,-- не хочу, чтобы меня морили съ городу и отравляли ядомъ. Они убитъ меня хотятъ.... всѣ.... всѣ....
   Здѣсь старуха взвизгнула и ударялась въ истерическія слезы.
   Послѣдняя сцена изъ ея скучной комедія на Ярмаркѣ Тщеславія приближалась быстро; тусклыя лампы одна за другой начинали потухать и темная занавѣсь уже готова была опуститься....
   Заключеніе письма нѣсколько утѣшило печальнаго Раудона, потерявшаго теперь всякую надежду на примиреніе съ теткой. Онъ ясно видѣлъ, что миссъ Кроули съ тѣмъ только и подала совѣтъ обратиться къ мистеру Векси, ея душеприкащику, чтобъ онъ поскорѣе выбрался изъ Брайтона.
   -- А недурно было бы еще разъ увидѣться съ ней, говорилъ Раудонъ, прочитавъ посланіе. Она такъ перемѣнилась въ это время, что, кажется, долго ей не прожить. Хотѣлось бы мнѣ знать, сколько-то выдастъ мнѣ Векси. Я думаю, не менѣе двухъ-сотъ; а это было бы славно, Ребенка!
   Въ тотъ же день капитанъ и его супруга летѣли по дорогѣ въ Лондонъ. Вслѣдствіе непрерывныхъ свиданій съ своими друзьями въ Брайтонѣ, Ребекка, по прибытіи въ столицу, поставила за непремѣнный долгъ явиться къ нимъ въ Фуламъ,-- но опоздала; друзья ея были уже далеко по дорогѣ въ Чатамъ. Добрая старушка мистриссъ Седли одна-одинехонька сидѣла дома и, заливаясь слезами, поглядывала изъ окна. Ребеккѣ не изъ чего было утѣшать ее. Возвратившись домой, она застала мужа своего въ страшномъ гнѣвѣ.
   -- Бекки, Бекки! можешь ли представить себѣ, что за штучка наша тетушка! говорилъ Раудонъ въ ярости.-- Знаешь, сколько она отвалила намъ?-- двадцать фунтовъ!!-- Вотъ тебѣ и двѣсти!
   Шутка была славная. Бекки покатилась со смѣху, взглянувъ на обезображенное гнѣвомъ лицо Раудона Кроули.
  

ГЛАВА XX.

МЕЖДУ ЛОНДОНОМЪ И ЧАТАМОМЪ

   Оставивъ Брайтонъ, нашъ пріятель Джоржъ, какъ модный и чиновный человѣкъ, въ каретѣ, запряженной четверкою отличныхъ лошадей, подъѣхалъ къ превосходной отели на Кавандишъ-скверѣ, гдѣ ожидали его и его молодую супругу рядъ великолѣпныхъ комнатъ и пышно убранный серебромъ столъ, окруженный полудюжиной безмолвныхъ негровъ. Джоржъ величественно отрекомендовалъ свою квартиру Джозу и Доббину. Амелія, съ замѣтной робостью и даже боязнью, принуждена была занять первое мѣсто за столомъ, который Джоржъ называлъ ея собственнымъ.
   Онъ требовалъ вина и кричалъ на лакеевъ какъ важный баринъ. Джозъ наслаждался черепаховымъ супомъ. Доббинъ едва успѣвалъ наливать въ тарелки.
   Роскошь угощенія и комнатъ встревожила Доббина, и когда кончился обѣдъ, а Джозъ задремалъ въ огромныхъ креслахъ, Уильямъ сдѣлалъ противъ этого великолѣпія замѣчаніе съ видимымъ неудовольствіемъ. Упрекъ, само собой разумѣется, относился въ капитану Осборну. Но слова Доббина со стороны Джоржа вызвала только возраженія.
   -- Я вездѣ привыкъ быть джентльменомъ, говорилъ онъ, совершенно довольный и своей особой и сдѣланнымъ имъ угощеніемъ: -- а потому, жена моя должна путешествовать какъ леди. Покуда еще есть за что жить, моя Амелія ни въ чемъ не будетъ нуждаться.
   Послѣ этого Доббинъ уже не старался, да и не хотѣлъ убѣждать своего друга, что счастіе Амеліи -- не въ черепаховомъ супѣ.
   Вскорѣ послѣ обѣда Амелія изъявила желаніе ѣхать въ Фуламъ -- повидаться съ своей матерью, на что Джоржъ согласился съ замѣтной неохотой. Надѣвъ шляпу и накинувъ шаль, Амелія подошла къ своему мужу, тянувшему кларетъ.
   -- Развѣ ты не поѣдешь со мной, мой неоцѣненный? спросила она.
   Джоржъ даже не пошевельнулся. Неоцѣненному предстояло какое-то важное занятіе.
   Слуга, который приказалъ подать карету, долженъ былъ и провожать Амелію. Карета стояла у дверей отеля. Мистриссъ Осборнъ еще разъ взглянула на Джоржа и, въ сопровожденіи капитана Доббина, спустилась съ лѣстницы. Уильямъ посадилъ Амелію въ экипажъ и долго провожалъ его глазами.
   Доббинъ, размышляя, какъ бы восхитительно было ѣхать въ одномъ экипажѣ съ мистриссъ Осборнъ, побрелъ на старую свою квартиру въ Слотерсъ въ уныломъ расположеніи духа. Чтожь касается до Джоржа, то ему приходили въ голову совсѣмъ другія мысли: выпивъ порядочное количество вина, у него явилось желаніе побывать въ театрѣ -- посмотрѣть на Кина въ роли Шейлока. Капитанъ Осборнъ былъ страстный любитель драмы и часто самъ, на полковыхъ театрахъ, являлся въ трудныхъ роляхъ, выполняя ихъ съ большимъ искусствомъ.
   Джозъ проспалъ бы до утра, если бы лакей, въ сумерки, собирая со стола, не разбудилъ его звономъ графиновъ и стакановъ и не объявилъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, что наемная карета давнымъ-давно дожидается почтеннаго джентльмена -- отвезти его домой, а слѣдовательно и въ постель.
   Между тѣмъ экипажъ Амеліи остановился передъ маленькимъ садикомъ у дома, занимаемаго мистеромъ Седли. Мистриссъ Седли только что завидѣла дочь, выбѣжала къ ней на встрѣчу и прижала Амелію къ своему сердцу со всею горячностію матери,-- ее, плачущую, трепещущую.
   Каждый изъ моихъ читателей понимаетъ, сколько словъ было пролито матерью я дочерью при свиданіи ихъ. Но скажите, когдажь не плачетъ прекрасный полъ? При какой радости, печали или другихъ житейскихъ событіяхъ удерживаютъ женщины свои слезы? Тѣмъ болѣе послѣ такого дѣла, какъ замужство, мать и дочь не могли не предаться той чувствительности, которая такъ освѣжаетъ и облегчаетъ скорбное сердце. По поводу замужства, спѣшу замѣтить, что я видѣлъ двухъ женщинъ, ненавидѣвшихъ одна другую -- и въ тоже время, при разсказѣ о своихъ брачныхъ впечатлѣніяхъ, нѣжно цаловавшихся и проливавшихъ слезы искренней привязанности. Каковы же были бы чувства ихъ, еслибъ онѣ любили другъ друга! При вѣнчаньи своихъ дочерей, добрыя маменьки будто сами снова выходятъ замужъ. Будемъ же имѣть уваженіе въ шопоту, лепету, смѣху и слезамъ Амеліи и ея мама, происходившимъ въ комнатѣ, облитой вечернимъ сумракомъ. Мистеръ Седли понималъ ихъ положеніе. Онъ не пытался отгадать, кто пріѣхалъ въ каретѣ,-- не выбѣжалъ на встрѣчу дочери, но зато жарко поцаловалъ ее, при появленіи ея въ маленькой гостиной, гдѣ онъ, по обыкновенію, сидѣлъ за своими бумагами, счетами и расчетами. Побывъ нѣсколько минутъ съ женой и дочерью, мистеръ Седли удалился.
   Лакей Джоржа надмѣнно поглядывалъ на мистера Клаппа -- садовника -- въ то время, какъ тотъ съ усердіемъ поливалъ розовые кусты. Съ гораздо большимъ, однакожъ, снисхожденіемъ, онъ снялъ передъ мистеромъ Седли шляпу и съ почтеніемъ отвѣчалъ за вопросы объ его господинѣ, о каретѣ и лошадяхъ Джоза, о появленіи за материкѣ Наполеона и о предстоящемъ походѣ. Стаканъ вина, принесенный служанкой, и полъ-гинеи, то и другое поданныя самимъ мистеромъ Седли, были приняты лакеемъ съ удивленіемъ и нѣкоторой насмѣшкой.
   -- Пей, пей, Троттеръ: это за здоровье твоихъ господъ, говорилъ мистеръ Седли, подавая вино.-- А вотъ на это, когда пріѣдешь домой, выпьешь за свое здоровье, прибавилъ онъ, подавая полъ-гинеи.
   Не прошло и девяти дней, какъ Амелія оставила родительскій кровъ; а сколько времени, казалось, протекло съ тѣхъ поръ, когда въ немъ произнесено было послѣднее прости. Какая огромная разница заключалась между этимъ прости и девятью днями замужства Амеліи! Она теперь только могла смотрѣть какъ слѣдуетъ за свое прошлое. Что такое была она въ то время?-- молодая дѣвушка, погруженная къ свою любовь, ничего невидѣвшая кромѣ любимаго предмета, принимающая родительскую любовь если не безъ благодарности, то и не пламенно отвѣчавшая на нее,-- какъ будто главная обязанность ея, Амеліи, заключалась въ томъ, чтобъ устремить все свое сердце и мысли на исполненіе единственнаго желанія! И ей стыдно становилось, когда она разсматривала дни протекшаго счастія,-- совѣсть упрекала ее въ чемъ-то, когда она смотрѣла на своихъ добрыхъ родителей.... Выигранъ ли призъ и остался ли доволенъ имъ выигравшій? Романистъ не можетъ вамъ отвѣтить на это. Въ то время, какъ герой и героиня его произведенія переступятъ брачный барьеръ, онъ, по принятому обыкновенію, опускаетъ занавѣсъ, какъ-будто драма совершенно окончилась, и словно съ этой минуты все покрывается цвѣтущею зеленью и сопровождается нескончаемыми удовольствіями, и молодой четѣ ничего больше не остается, какъ только, взявши другъ друга за руку, тихо опускаться подъ гору жизни въ преклонной старости,-- по дорогѣ счастія и благоденствія. Но наша маленькая Амелія только что вступила на эту новую дорогу, а уже грустно оглядывалась назадъ на противоположный, отдаленный берегъ, откуда посылалось ей самое искреннее, самое нѣжное прости.
   Мистриссъ Седли, въ честь посѣщенія новобрачной, считала необходимымъ приготовить что-то въ родѣ пиршества, и вслѣдствіе того, послѣ первыхъ порывовъ восторга и умиленія, выражавшихся въ несвязномъ разговорѣ, она оставила на время мистриссъ Осборнъ и спустилась въ нижнія комнаты дома, гдѣ и распорядилась приготовленіемъ къ вечернему чаю, съ приказаніемъ, чтобъ это было сдѣлано наилучшимъ образомъ. Всѣ наперерывъ старались выразить свою готовность угадать неожиданной гостьѣ. Мистриссъ Седли думала, что варенья и померанцовый мармеладъ, разложенные по хрустальнымъ блюдечкамъ, въ особенности послужатъ пріятнымъ освѣжительнымъ для мисстрисъ Осборнъ въ ея интересномъ положеніи.
   Во время этихъ приготовленій, Амелія, оставивъ гостиную и, сама не зная какъ, очутилась наверху, въ маленькой комнаткѣ, которую она занимала до своего замужства и въ которой провела такъ много горькихъ часовъ. Она бросилась въ кресла будто въ объятія стараго друга, и предалась размышленіямъ объ истекшей недѣлѣ и о предшествовавшемъ ей времени. Теперь -- Амелія была жалкой скиталицей въ этихъ огромныхъ, борющихся толпахъ Ярмарки Тщеславія. Ея бросили на произволъ судьбы. Ей предназначалось съ постоянною грустью оглядываться назадъ, безъисходно томиться о чемъ то, чего она хотя и достигла, но что, доставляло скорѣе печаль и сомнѣніе, нежели радость.
   Съ какою нѣжностію припоминала Амелія того Джоржа, предъ которымъ она такъ склонялась до замужства своего! Тотъ Джоржъ и теперешній разница очевидная! Но созналась ли Амелія въ этомъ различіи? Передъ ней мелькнули зеленые глазки и лукавая улыбка Ребекки, и сердце ея сжалось отъ страху. Мистриссъ Осборнъ находилась въ такомъ же грустномъ расположеніи духа, въ какомъ служанка застала ее нѣсколько времени назадъ, когда внесла письмо Джоржа передъ возобновленіемъ его сватовства.
   Амелія взглянула на свою маленькую бѣленькую постель, стоявшую здѣсь точно также, какъ и въ былое время,-- и ей захотѣлось проспать въ ней наступающую ночь и, проснувшись, по прежнему, встрѣтить нѣжную улыбку матери. Съ невольнымъ трепетомъ она вспомнила о пышномъ пологѣ въ великолѣпной спальнѣ на Кавэндишъ-сквэрѣ... Милая бѣленькая постель! сколько слезъ, въ долгія ночи, пролила на ней Амелія! сколько разъ, въ минуты отчаянія, являлось у Амеліи желаніе умереть на ней.... Добрая маменька! какъ терпѣливо и нѣжно охраняла она эту постельку! И Амелія подошла къ ней и упала предъ ней на колѣни. Робкая, уязвленная и любящая душа, ея искала утѣшенія передъ этой бѣленькой постелькой!
   Имѣемъ ли мы право подслушивать молитвы Амеліи? Нѣтъ, любезные мои читатели! это тайны, которыя лежатъ внѣ владѣній Ярмарки Тщеславія, а слѣдовательно и не могутъ войти въ составъ нашей исторіи.
   Мы можемъ сказать только, что когда подали чай, Амелія спустилась въ гостиную съ веселымъ выраженіемъ лица. Она не жаловалась, не оплакивала, болѣе своей судьбы, не думала уже ни о холодности Джоржа, ни о зелененькихъ глазкахъ Ребекки. Напротивъ, спустившей внизъ и поцаловавъ своихъ родителей, она весело разговаривала съ отцомъ и одушевляла его тѣмъ спокойствіемъ, котораго старикъ не зналъ долгіе дни. Она то садилась за фортепьяно, купленное Доббиномъ, и пѣла любимыя пѣсня отца,-- то находила чай превосходнымъ,-- то выхваляла вкусъ, съ которымъ былъ разложенъ на блюдечкахъ мармеладъ. Короче сказать, рѣшившись сдѣлать всѣхъ счастливыми на этотъ вечеръ, Амелія сама была въ восторгѣ,-- крѣпко заснула на пышномъ своемъ пологѣ, и, улыбаясь, проснулась тогда только, какъ Джоржъ поздно ночью возвратился изъ театра.
   На слѣдующій день Джоржу предстояло занятіе поважнѣе, чѣмъ любоваться мистеромъ Киномъ въ роли Шейлока. Но прибытіи въ Лондонъ, онъ немедленно написалъ повѣреннымъ покойной своей матери о желаніи видѣться съ ними на слѣдующее утро. Кошелекъ капитана Осборна, послѣ значительныхъ проигрышей на бильярдѣ и въ карты Раудону Кроули, чувствительно поистощился и требовалъ пополненія, прежде чѣмъ его владѣтель отправится за границу. Другихъ источниковъ, кромѣ двухъ тысячъ фунтовъ, слѣдуемыхъ Джоржу изъ наслѣдства покойной матери, для поправленія такого непріятнаго обстоятельства, не представлялось,-- по крайней мѣрѣ въ настоящее время. Что же до будущаго, то капитанъ Осборнъ умѣлъ увѣрить себя, что отецъ его недолго будетъ противиться примиренію. Если личныхъ заслугъ его было еще недостаточно для смягченія родительскаго гнѣва, то отличія, на которыя Джоржъ такъ безъошибочно расчитывалъ въ наступающей кампаніи, вѣроятно, принудятъ упрямаго старика сдаться. А если и тогда воспослѣдуетъ неудача? Такъ чтожь! Божій міръ великъ -- можно гдѣ блистательно разъиграть карьеру! А карты -- для чего же онѣ? Не все же Джоржъ будетъ проигрывать!... А двѣ тысячи фунтовъ? о, ихъ, на долго хватитъ!
   Амелія еще разъ поѣхала къ своей мама, съ строгими приказаніями и съ carte-blanche, со стороны мужа, купить для нея, мистриссъ Осборнъ, все необходимое къ отправленію за границу. До отъѣзда остается какой нибудь день: можете себѣ представить поэтому всѣ хлопоты и дочери и матери! Мистриссъ Седли, какъ въ старое время, имѣла удовольствіе разъѣзжать въ каретѣ отъ магазина къ магазину, къ модисткамъ и опять въ магазины. Мистриссъ Осборнъ, въ свою очередь, также немало испытала удовольствія, разсматривая разные товары, торгуясь и покупая. Она позволила себѣ даже маленькое преувеличеніе приказаній мужа, накупивъ кое-какихъ дамскихъ бездѣлушекъ, впрочемъ покупка которыхъ оправдывалась ихъ рѣдкимъ свойствомъ.
   Несмотря на приближающуюся войну, мистриссъ Осборнъ нисколько не безпокоилась. Наполеону предрекалась гибель безъ всякаго сопротивленія съ его стороны. Пакетботы изъ Маргэйта отплывали ежедневно, наполненные господами и госпожами, отправляющимися въ Брюссель и Генгь -- не по военнымъ дѣламъ, конечно, а потому, что на путешествіе, какъ и на все, есть мода. Газеты ежедневно доказывали невозможность дальнѣйшихъ важныхъ послѣдствій по случаю появленія Бонапарте. Да и что могъ онъ сдѣлать при посредничествѣ европейскихъ армій и геніальныхъ полководцевъ? Амелія ни хотѣла даже и думать о немъ. Со спокойнымъ и веселымъ духомъ производила она съ своей мама покупки, необходимыя для появленія ея въ новомъ, блестящемъ, шумномъ свѣтѣ.
   Джоржъ между тѣмъ, набекренивъ шляпу, сложивъ на груди руки, съ воинственнымъ видомъ, отправился въ Бедфордъ-Роу и вошелъ въ контору прикащика такъ важно, какъ будто самъ былъ господиномъ и хозяиномъ всѣхъ этихъ блѣдно-лицыхъ клерковъ, которыхъ онъ нашелъ сидящими за книгами. Тономъ покровителя, отдалъ онъ, кому-то, приказаніе -- увѣдомить мистера Гиггса, что капитанъ Осборнъ дожидается его. Джоржъ не предполагалъ, разумѣется, что этотъ кто-то имѣлъ втрое болѣе ума, нежели онъ, въ пятьдесятъ разъ болѣе денегъ и въ тысячу разъ болѣе -- опытности,-- и считалъ этого кого-то за подчиненнаго, который немедленно долженъ былъ оставить свое занятіе и броситься исполнить желаніе его, капитана Осборна. Джоржъ не замѣтилъ презрительной насмѣшки, пролетѣвшей чрезъ всю комнату -- отъ перваго клерка до явившихся по дѣламъ джентльменовъ, отъ этихъ джентльменовъ до растрепанныхъ, писцовъ и блѣдныхъ разсыльныхъ. Узкій покрой платья этихъ послѣднихъ чрезвычайно занималъ капитана Осборна, во все то время, какъ онъ, постукивая сапогами, дожидался отвѣта и размышлялъ, къ какому разряду людей можно причислить, этихъ господъ. А эти господа знали всѣ подробности его дѣлъ. Они часто разсуждали о нихъ, надъ кружками портеру, съ своими собратьями, прикащиками и клерками. О боги! чего не знаютъ въ городѣ Лондонѣ всѣ эти прикащики и клерки! Безгласные кліенты ихъ управляютъ всей вашей столицей.
   Главный прикащикъ принялъ Джоржа довольно холодно, между тѣмъ какъ послѣдній не покидалъ своей надменности. Мистеръ Гиггсъ, при входѣ капитана, весь превратился въ занятіе.
   -- Прошу покорно, сэръ, сказалъ онъ, указывая на стулъ: -- сію минуту примусь я и за ваше дѣльце. Мистеръ Пой, привита пожалуста просмотрѣнныя бумаги, прибавилъ главный прикативъ и за тѣмъ снова принялся писать.
   Пой провѣрилъ бумаги. Гиггсъ, вычисливъ проценты на двѣ тысячи фунтовъ, спросилъ капитана Осборна, угодно ли ему будетъ взять вексель на имя какого нибудь банкира, или прикажетъ онъ доставить чистыми деньгами.
   -- Одинъ изъ повѣренныхъ покойной мистриссъ Осборнъ выѣхалъ изъ города, заключилъ онъ, сохраняя холодный тонъ; -- но я могу устроить это какъ можно скорѣе.
   -- Дайте мнѣ вексель, сэръ, угрюмо, сказалъ капитанъ.-- Не нужно мнѣ вашихъ шиллинговъ и полупенсовъ! прибавилъ онъ, едва дождавшись, когда мистеръ Гиггсъ высчиталъ, наконецъ, проценты,-- и полагая что этой чертой великодушія заставилъ онъ главнаго прикащика покраснѣть, съ той же надменностію, но только съ векселемъ въ карманѣ, вышелъ изъ конторы.
   -- А вотъ посмотримъ, что-то будетъ изъ этого фанфарона годика черезъ два! сказалъ мистеръ Гиггсъ мистеру Пою.
   -- Неужели вы думаете, что мистеръ Осборнъ не проститъ его?
   -- Отъ мистера Осборна никогда не дождется онъ подобнаго снисхожденія, возразилъ мистеръ Гиггсъ.
   -- Да, нечего сказать, молодецъ! сказалъ мистеръ Пой.-- Не прошло и недѣли послѣ его сватьбы, а я своими глазами видѣлъ, какъ онъ съ подобными же себѣ пріятелями, по окончанія спектакля, сажалъ мистриссъ Гэйфлоуеръ въ карету.
   При этомъ мистеръ Пой повѣдалъ мистеру Гиггсу нѣсколько и другихъ важныхъ открытій, такого же рода, на счетъ Джоржа,-- и съ той минуты капитанъ Джоржъ Осборнъ навсегда изгладился изъ памяти этихъ достойныхъ джентльменовъ.
   Вексель былъ надписанъ на имя нашихъ пріятелей Голкера и Буллока, отъ которыхъ Джоржъ и получилъ свои деньги. При входѣ Осборна, жолтое лицо Фредерика Буллока приняло мертвенный цвѣтъ. Онъ оставилъ книгу, въ которую былъ углубленъ, и поспѣшилъ удалиться. Джоржъ былъ слишкомъ занятъ своими деньгами, и потому немудрено, что онъ не замѣтилъ ни того выраженія, которое приняла физіономія мистера Буллока, ни того, какъ будущій супругъ его сестрицы вышмыгнулъ изъ комнаты.
   Фредъ Буллокъ,-- само собой разумѣется, не преминулъ передать старику Осборну о появленіи въ его конторѣ сына и о полученіи имъ денегъ.
   -- Джоржъ вошелъ ко мнѣ со смѣлостію льва, сказалъ Фредерикъ: -- и вынулъ весь капиталъ, до послѣдняго шиллинга.... На долго ли хватитъ такому молодцу нѣсколько сотъ фунтовъ?
   Старикъ Осборнъ излилъ при этомъ все свое справедливое негодованіе, передъ мистеромъ Буллокомъ, обѣдавшимъ теперь на Россельскверѣ каждый день.
   Что же касается до Джоржа, то онъ остался чрезвычайно доволенъ всѣми событіями того дня. Приготовленія къ походу приняли между тѣмъ быстрое движеніе. Покупки Амеліи уплачивались векселями на имя агентовъ мистера Осборна, и притомъ со щедростью и великолѣпіемъ лорда.
  

ГЛАВА XXI.

АМЕЛІЯ ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ КЪ СВОЕМУ ПОЛКУ.

   Съ прибытіемъ прекрасной кареты Джоза къ дверямъ гостинницы въ Чатамѣ, первое лицо, поразившее Амелію пріятнымъ выраженіемъ, было лицо капитана Доббина, ходившаго по улицѣ уже съ часъ времени, въ ожиданіи прибытія своихъ друзей. Уильямъ, съ пуговками въ родѣ бомбъ, въ малиновомъ кушакѣ съ саблей, былъ весьма картиненъ въ своей воинственной наружности. Толстый Джозъ очень гордился знакомствомъ съ капитаномъ Доббиномъ и окликнулъ его съ радушіемъ, совсѣмъ различнымъ отъ того пріема, которымъ онъ, Джозъ, удостоивалъ своего друга въ Брайтонѣ и улицѣ Бондъ.
   Возлѣ Уильяма стоилъ прапорщикъ Стоббль, въ ту минуту, какъ подъѣхала карета, испустившій громкое восклицаніе: "клянусь Юпитеромъ! что за чудная дѣвушка!"
   Восклицаніе это относилось къ молодой женѣ Осборна. И дѣйствительно, Амелія, одѣтая въ свадебную шубку и розовыя ленты, съ яркимъ румянцемъ на щечкахъ, произведеннымъ быстрой ѣздой на открытомъ воздухѣ, была такъ свѣжа и такъ мила, что вполнѣ оправдывала комплиментъ господина прапорщика. Восхищеніе Стоббля восхищало, въ свою очередь, Доббина, а прапорщикъ Стоббль между тѣмъ, помогая дамѣ выйти изъ кареты, сдѣлалъ открытіе, что у нея премаленькая ручка и прехорошенькая ножка. При этомъ онъ вспыхнулъ и сдѣлалъ самый вѣжливый поклонъ. Амелія отвѣтила ему привѣтливой улыбкой и граціознымъ реверансомъ, отъ чего Стоббль, какъ пораженный, не могъ тронуться съ мѣста. Съ этого дня Доббинъ почувствовалъ какую-то особенную симпатію къ Стобблю и въ прогулкахъ своихъ съ нимъ всегда вызывалъ его на разговоръ объ Амеліи. Кромѣ того, съ этого же дня, между всѣми молодыми людьми ....го полка както въ обыкновеніе вошло обожать и восхищаться молодою мистриссъ Осборнъ. Ея простое, неподдѣльное обхожденіе, кроткія, ласковыя и милыя манеры привлекали къ себѣ сердца всѣхъ, кто только имѣлъ случай сблизиться съ нею.
   Если только обладаетъ женщина этою простотою и граціею, ту и другую вы подмѣтите въ ней даже и тогда? если въ продолженіи вечера она не скажетъ вамъ болѣе того, что ее уже ангажировали на слѣдующую кадриль, или что погода очень хороша. Джоржъ -- герой и образецъ полка -- много выигралъ во мнѣніи молодыхъ сослуживцевъ своимъ поступкомъ, женившись на безприданной дѣвушкѣ, и притомъ такой милой и кроткой.
   Въ пріемной комнатѣ, ожидавшей путешественниковъ, Амелія, къ удивленію своему, нашла письмо, адресованное за имя мистриссъ Осборнъ. Записка, сложенная треугольникомъ, была изъ розовой бумажки и запечатана свѣтло-голубымъ сургучемъ. Печать изображала голубка съ масличной вѣткой. Почеркъ руки былъ женскій и довольно крупный.
   -- О, это отъ Пегги о'Доудъ, сказалъ Джоржъ, разсмѣявшись: -- такая сантиментальная печать!
   И въ самомъ дѣлѣ записка была отъ майорши о'Доудъ и заключала въ себѣ приглашеніе за семейный вечеръ.
   -- Ты должна итти, Амелія, говорилъ Джоржъ.-- Ты познакомишься тамъ со всѣмъ полкомъ. Имъ командуетъ о'Доудъ, а Пегги командуетъ о'Доудомъ.
   Не прошло и десяти минутъ въ этомъ разговорѣ, какъ вдругъ распахнулась дверь и въ комнату влетѣла полная, веселая женщина, въ сопровожденіи двухъ офицеровъ.
   -- Признаюсь вамъ, заговорила она: -- я не могла дождаться вечера.-- Представь же меня, любезный Джоржъ, своей супругѣ. Мистриссъ, я въ восхищенія, что вижу васъ.... Рекомендую вамъ моего мужа, майора о'Доуда.
   И веселая дама дружески схватила руку Амеліи, которая увидѣла теперь, что передъ ней та самая мистриссъ о'Доудъ, надъ которой мужъ ея такъ часто подтрунивалъ.
   -- Вы, вѣроятно, часто слышали обо мнѣ отъ вашего мужа? прибавила майорша съ большой живостью.
   -- И я тоже думаю, что вы часто слышали о ней, подхватилъ мужъ ея.
   Амелія съ улыбкой отвѣчала, что слышала.
   -- И, навѣрное, онъ мало хорошаго сказалъ вамъ обо мнѣ, продолжала мистриссъ о'Доудъ -- я знаю, этотъ Джоржъ порядочный повѣса.
   -- Да, за это я смѣло могу ручаться, проговорилъ майоръ, чѣмъ и заставилъ Джоржа расхохотаться.
   Мистриссъ о'Доудъ ударомъ хлыстика принудила майора замолчать и вслѣдъ затѣмъ потребовала, чтобъ ее по формѣ отрекомендовали молодой супругѣ капитана Осборна.
   -- Рекомендую тебѣ, душа моя, сказалъ Джоржъ, соблюдая приличную важность: -- моего добраго, нѣжнаго, великодушнаго и превосходнаго друга Маргариту, Пегги тожъ.
   -- Дѣйствительная правда! подтвердилъ майоръ,
   -- Иначе называемую Пегги, супругу майора нашего полка Микеля о'Доуда и дочь Фитцурльда Берсфорда де Бурго Малони изъ Гленналони, въ графствѣ Киллейръ, продолжалъ Джоржъ.
   -- И дублинскаго дворянина, добавила леди.
   -- Да, да, и дублинскаго дворянина, повторилъ майоръ шопотомъ.
   -- Тамъ-то вы, майоръ, и подхватили меня, сказала леди, на что майоръ, имѣвшій привычку, будучи въ обществѣ, соглашаться въ всемъ, утвердительно кивнулъ головой.
   Майоръ о'Доудъ, служившій своему отечеству во всѣхъ частяхъ свѣта и оказавшій многочисленные примѣры мужества и храбрости, былъ самый скромный, молчаливый, кроткій, маленькаго роста мужчина, послушный женѣ своей какъ овечка. За общинъ столомъ онъ только слушалъ другихъ и исправно попивалъ винцо,-- послѣ обѣда отправлялся домой въ томъ же молчаніи. Разговаривая, майоръ обыкновенно никогда не возражалъ, о чемъ бы ни шла рѣчь, и такимъ образомъ проводилъ свою жизнь всегда довольный и веселый. Знойное солнце Индіи не могло разгорячить его характера, валхернскія лихорадки ни надо не вліяли на него. О'Доудъ приступалъ къ непріятельской батареѣ съ тѣмъ же хладнокровіемъ, съ какимъ садился за обѣдъ, ѣлъ лошадиное мясо и черепаху съ одинаковымъ апетитомъ. У него была старушка мать, мистриссъ о'Доудъ изъ о'Доудстоуна, которую онъ любилъ и уважалъ и только два раза въ жизни не сохранилъ къ ней должнаго повиновенія: одинъ -- когда записался въ полкъ, а другой -- когда женился на Пегги Малони.
   Пегги была одна изъ пяти сестеръ (всѣхъ дѣтей находилось на лицо -- одиннадцать) благороднаго дома Гленналони. Мужъ ея приходился ей двоюроднымъ братомъ, только со стороны матери, и потому не имѣлъ безцѣннаго преимущества принадлежать къ роду Малони, знаменитѣйшему, по мнѣнію Пегги, изъ всѣхъ фамилій въ мірѣ. Проведя девять сезоновъ въ Дублинѣ, два въ Батѣ и Челтенэймѣ, и тщетно отыскивая себѣ руководителя въ жизни, миссъ Малони приказала своему кузену Микелю жениться на ней, лишь только исполнялось ей -- тридцать-три года. Уступчивый о'Доудъ безпрекословно повиновался кузинѣ и увезъ ее съ собой въ Вестъ-Индію -- начальствовать надъ прекраснымъ поломъ расположеннаго тамъ полка.
   Пробывъ съ Амеліей не болѣе получаса, мистриссъ о'Доудъ успѣла разсказать новой подругѣ свое происхожденіе и всю родословную.
   -- Милая моя, говорила почтенная леди весьма добродушно,-- намѣреніе мое, видите ли, состояло въ томъ, чтобы Джоржъ сдѣлался моимъ братомъ: сестра моя Глорвина была бы ему славная пара. Но предположенія такъ и остались предположеніями. Ну, не бѣда! Я рѣшилась васъ принять къ себѣ въ сестры -- смотрѣть на васъ какъ на сестру и любить какъ сестру: У васъ такое милое личико я такое ласковое обхожденіе, что, я увѣрена, мы сойдемся съ вами, и что вы непремѣнно составите приращеніе нашего семейства.
   -- Да, да, непремѣнно такъ! одобрительно сказалъ о'Доудъ.
   -- Мы всѣ здѣсь люди добрые, продолжала майорша.-- Нѣтъ ни одного полка въ королевской службѣ, гдѣ бы вы нашли болѣе дружеское общество и болѣе пріятный общій столъ. У насъ не бываетъ ни ссоръ, ни несогласія, ни насмѣшекъ, ни сплетней. Мы всѣ любимъ другъ друга.
   -- Особливо мистриссъ Мэдженисъ, сказалъ Джоржъ, засмѣявшись.
   -- Я помирилась съ мистриссъ капитаншей Мэдженисъ, возразила майорша: -- хотя ея поступокъ былъ таковъ, что я легко могла сойти изъ за него въ могилу....
   -- Вы, душа моя, съ такимъ прекраснымъ смуглымъ лицомъ? вскричалъ майоръ.
   -- Замолчите, Миккъ! не ваше дѣло!... Эти мужья, мистриссъ Осборнъ, вѣчно вмѣшиваются тамъ, гдѣ ихъ не спрашиваютъ; а моему Микку ужь сколько разъ, кажется, говорила я, чтобъ онъ тогда только открывалъ свой ротъ, когда придется ему командовать, пить что нибудь или ѣсть.... Я разскажу вамъ все, что касается полка, и передамъ кой-какія распоряженія,-- но тогда только, какъ будемъ наединѣ съ вами. Отрекомендуйте меня теперь вашему братцу: онъ бравый, видный мужчина и напоминаетъ собой о моемъ кузенѣ Данъ Малони -- Малони изъ Баллималони, женатый за Офеліи Скуллъ, изъ Ойстертоуна, кузинѣ лорда Полдуди.... Мистеръ Седли, сэръ, мнѣ весьма пріятно сдѣлаться извѣстною вамъ. Я надѣюсь, вы будете обѣдать сегодня съ нами за общимъ столомъ.... Пожалуста, Миккъ, будь нынче повоздержнѣе.
   -- Сто-пятидесятый полкъ даетъ намъ прощальный обѣдъ сегодня, прибавилъ майоръ: -- но вамъ весьма легко достать для васъ билетъ, мистеръ Седли.
   -- Сбѣгай, Симпль.... это говорила майорша о'Доудъ.... прапорщикъ Симпль -- изъ нашихъ, моя милая Амелія; я забыла отрекомендовать его.... Сбѣгай поскорѣе къ полковнику Тавишу, поклонись ему отъ меня и скажи, что капитанъ Осборнъ привезъ съ собой зятя и будетъ съ нимъ къ пять часовъ къ обѣду сто-пяти десятаго полка... между тѣмъ мы съ вами, моя милая, закусимъ здѣсь немного.
   Мистриссъ о'Доудъ еще не кончила своихъ приказаній, а молодой Симпль уже опрометью спускался съ лѣстницы, торопясь исполнить порученіе своей командирши.
   -- Повиновеніе -- душа арміи. Мы пойдемъ на службу, а ты, Эмми, останешься пока съ мистриссъ о'Доудъ и получишь отъ нея нѣсколько необходимыхъ свѣдѣній, сказалъ Осборнъ.
   И два капитана, подхвативъ майора подъ руки, вышли изъ комнаты, пересмѣиваясь другъ съ другомъ на счетъ добраго воина.
   Мистриссъ о'Доудъ, получивъ молодую подругу въ полное свое владѣніе, приступила къ передачѣ такого множества различныхъ свѣдѣніи, что память маленькой женщины не въ состояніи была удержать ихъ. Майорша разсказала Амеліи тысячу подробностей относительно многочисленнаго семейства, къ которому молодая леди была причислена членомъ. Мистриссъ Гивитопъ, жена полковника, умерла въ Ямайкѣ отъ жолтой горячки и печали изъ за ужаснаго старика полковника, который, обладая плѣшивой головой, имѣвшей форму пушечнаго ядра, дѣлалъ овечьи глазки какой-то ничтожной дѣвчонкѣ. Потомъ: мистриссъ Мэдженисъ хотя и безъ всякаго воспитанія, но женщина доброй души, только языкъ у нея варварски колокъ, и за вистомъ готова она провести хоть кого. Далѣе; капитанша Киркъ, при одной мысли объ игрѣ въ банкъ, выпучивала глаза свои какъ ракъ морской.-- Но, слава Богу, никто изъ нихъ не идетъ на этотъ разъ съ нашимъ полкомъ, присовокупила мистриссъ о'Доудъ.-- Фанни Мэдженисъ остается съ своей матерью, производящей торговлю мелкимъ углемъ и картофелемъ, въ Ислингтонѣ, подлѣ самаго Лондона. Киркъ съ своими дѣтьми хочетъ остаться вблизи, своего доктора Рамсгорна. Мистриссъ Бунни, какъ и всегда, находится въ интересномъ положеніи, и подарила уже лейтенанту семерыхъ дѣтей... Да! жена прапорщика Поски, поступившая къ намъ двумя мѣсяцами раньше вашего.... это -- превздорная женщина; вы сами не разъ услышите, какъ она бранится съ мужемъ (говорятъ, что у нихъ дѣло дошло до разводной, и что Томъ Поски ни за что не проститъ ей за подбитый глазъ).... мистриссь Поски отправится назадъ къ своей матери, которая содержитъ женскій пансіонъ въ Ричмондѣ.... это ей въ наказаніе за то, что убѣжала оттуда!... Гдѣ вы, душа моя, кончили ваше воспитаніе?... На мое образованіе не жалѣли издержекъ. Я была у мадамъ Фланаанъ, въ Елисейской рощѣ, близь Дублина.... Маркиза обучала насъ самому чистому парижскому произношенію, а отставной майоръ французской службы проходилъ съ нами всѣ экзерциціи....
   Въ теченіи цѣлаго дня, Амелія находилась въ какомъ-то странномъ расположеніи духа. Ее то забавляла откровенность мистриссъ д'Доудъ, то удивляли нѣкоторые вопросы со стороны другихъ полковыхъ дамъ, съ которыми познакомилась она за обѣдомъ сто-пяти десятаго полка.
   Мужчины, какъ добрые товарищи Осборна, собирались вокругъ хорошенькой жены его и оказывали ей свою привѣтливость со всею изысканостію опытныхъ воиновъ. Амелія невольно чувствовала свое превосходство и щечки ея горѣли, а глазки искрились Джоржъ гордился популярностію своей жены и восхищался ея веселой, граціозной, хотя наивной и немного робкой манерой, съ которою она принимала вниманіе джентльменовъ и отвѣчала на ихъ комплименты. И самъ онъ въ мундирѣ -- о, какъ онъ былъ прекрасенъ между всѣми присутствующими въ залѣ! Амелія замѣчала какъ онъ нѣжно наблюдалъ за ней....
   "Я буду ласково привѣтствовать друзей его -- думала она.-- Я полюблю всѣхъ, кто его любитъ. Я всегда буду стараться быть веселой, стану шутить со всѣми и непремѣнно сдѣлаю домъ его счастливымъ".
   Пріемъ, оказанный Амеліи, при первомъ ея появленіи въ полкъ, былъ во всѣхъ отношеніяхъ превосходный. Капитаны одобряли ее, лейтенанты выхваляли, а прапорщики восхищались. Старикъ Кутлеръ, докторъ, высказалъ нѣсколько шуточекъ, которыхъ мы, однакожъ, не повторимъ здѣсь. Докторъ медицины Какиль удостоилъ мистриссъ Осборнъ испытаніемъ въ литературѣ, употребивъ при этомъ три отборныя французскія фразы. Молодой Стоббль переходилъ отъ одного офицера къ другому и каждому повѣщалъ: "Клянусь Юпитеромъ! что можетъ быть лучше ея!" и не спускалъ съ Амеліи глазъ.
   Но Уильямъ никогда такъ мало не разговаривалъ съ нею, какъ въ этотъ вечеръ. Джозъ былъ подъ хмѣлькомъ. Доббинъ и капитанъ Сортеръ отвели его въ отель, гдѣ индѣецъ намъ еще разъ повторилъ исторію о тигровой охотѣ. Передавши сборщика на руки его слуги, Доббинъ, съ сигарой во рту, вышелъ за ворота. Между тѣмъ Джоржъ бережно укуталъ въ шаль свою жену и, послѣ обычныхъ прощальныхъ привѣтствій съ мистриссъ о'Доудъ и молодыми офицерами, увезъ ее домой. Амелія, выходя изъ кареты, подала свою маленькую ручку Доббину и съ улыбкой упрекала за его невниманіе къ ней въ прошедшій вечеръ.
   Вся отель и улица давно уже спали, а Доббинъ все еще продолжалъ наслаждаться удовольствіемъ курить сигару. Онъ долго смотрѣлъ за мерцаніемъ огонька въ комнатѣ Джоржа, дождался, какъ онъ наконецъ угасъ и какъ потомъ засвѣтился въ спальнѣ молодыхъ супруговъ. Было почти утро, когда Доббинъ возвратился на свою квартиру. На Темзѣ уже закипѣла дѣятельность. Съ кораблей раздавалась громкіе кражи матросовъ, принимающихъ предварительный полковой грузъ на транспорты, готовые немедленно сняться съ якоря.
  

ГЛАВА XXII.

АМЕЛІЯ ДѢЛАЕТЪ НАШЕСТВІЕ НА НИДЕРЛАНДЫ.

   Полкъ долженъ былъ выступить въ походъ на транспортахъ, назначенныхъ правительствомъ. Чрезъ два дня послѣ пиршества въ комнатахъ мистриссъ о'Доудъ, среди громкихъ криковъ съ остъ-индскихъ кораблей и съ набережной, и среди шумныхъ и плѣнительныхъ звуковъ музыки, игравшей God save the king! среди прощальныхъ привѣтствій и восторженнаго ура,-- транспорты снялись съ якоря и, подъ конвоемъ военныхъ кораблей, поплыли въ Остэнде. Храбрый Джовъ взялъ подъ свое покровительство сестру и мистриссъ о'Доудъ и со всѣмъ ихъ движимымъ отправился въ Рамсгэйтъ, гдѣ одному изъ пакетботовъ суждено было перевезти двухъ нашихъ героинь на материкъ.
   Текущій періодъ жизни Джоза былъ преисполненъ всякаго рода приключеній, служившихъ ему на нѣсколько послѣдующихъ лѣтъ главнымъ предметомъ разговора. Даже исторія о тигровой охотѣ забылась и замѣнилась разсказомъ о великой ватерлооской кампаніи. Нужно замѣтить здѣсь, что Джозъ съ того дня, какъ изъявилъ согласіе провожать свою сестру, пересталъ брить верхнюю губу. Въ Чатамѣ онъ не пропускалъ ни одного ученья, ни парада,-- прислушивался съ величайшимъ вниманіемъ ко всѣмъ разсужденіямъ своихъ братьевъ-офицеровъ (такъ онъ впослѣдствіи называлъ ихъ) и изучалъ военную терминологію. Въ послѣднемъ занятіи мистриссъ о'Доудъ была чрезвычайно полезна Джозу. Въ день переѣзда ихъ на пакетботѣ "Нѣжная Роза" сборщикъ податей облачился въ клѣтчатый фракъ и бѣлые панталоны и надѣлъ синюю фуражку, украшенную золотымъ галуномъ. Такъ какъ онъ всѣмъ разсказывалъ и всѣхъ увѣрялъ, что ѣдетъ съ тѣмъ, чтобы присоединиться въ арміи дюка Веллингтона, и имѣлъ къ тому же карету съ собой, то его всюду принимали за важную особу, за генералъ-коммиссара, или по крайней мѣрѣ за экстреннаго курьера....
   Джозъ и его двѣ спутницы сильно страдали отъ морской болѣзни. Подходя къ Остэнде и при видѣ транспортовъ, прибывшихъ въ одно время съ "Нѣжной Розой", Амелія почувствовала нѣкоторое облегченіе. Джозъ поспѣшилъ выступить на берегъ и отправился въ отель. Капитанъ Доббинъ принялъ на себя трудъ высадить съ пакетбота путешественницъ и перевести карету и багажъ въ таможню. Сборщикъ податей и Осборнъ остались въ Чатамѣ безъ прислуги: лакеи ихъ, послѣ предварительнаго совѣщанія, рѣшительно отказались ѣхать на материкъ. Это неожиданное самовольство, и притомъ въ самый послѣдній день, такъ встревожило мистера Седли, что онъ готовъ уже былъ отложить предпринятую экспедицію; но Доббинъ (по мнѣнію Джона, чрезвычайно услужливый) смѣялся надъ нимъ, убѣждалъ, просилъ его. Изъ всѣхъ убѣжденій сильнѣйшее заключалось въ сохраненіи отпущенныхъ усовъ; и странно было бы, въ самомъ дѣлѣ, сбритъ ихъ изъ за такой причины. Вмѣсто воспитаннаго и упитаннаго лондонскаго лакея, который могъ говорить только по англійски, Доббинъ досталъ смуглаго мальчика-бельгійца, и хотя этотъ послѣдній въ филологіи ушелъ такъ недалеко, что не умѣлъ говорить ни на какомъ языкѣ; но его расторопность и безпрестанное употребленіе тройного титула милордъ, весьма скоро пріобрѣли ему расположеніе мастера Седли....
   Можно сказать, по чистой совѣсти, что каждый англичанинъ веллиннгтоновой арміи жилъ тогда на весьма приличную ногу. Воспоминаніе объ этомъ фактѣ осталось особенно незабвеннымъ въ сферѣ лавочниковъ. Посѣщеніе такихъ щедрыхъ воиновъ было истиннымъ благословеніемъ для тамошней коммерціи. Страна, которую наши друзья пришли защищать, не отличалась воинственнымъ духомъ. Обитатели ея предоставили -- и на долгій періодъ исторіи -- воевать въ ней другимъ. Когда вашъ покорный слуга, авторъ предлежащаго разсказа, пріѣхалъ осмотрѣть орлинымъ взоромъ Ватерлосское поле, онъ спросилъ кондуктора дилижанса -- виднаго, воинственной наружности ветерана -- не участвовалъ ли и онъ въ этой битвѣ,-- "Pas de bête" -- былъ его отвѣтъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и мнѣніе, съ которымъ, ни одинъ французъ не согласится. Съ другой стороны -- почтальонъ, управлявшій лошадьми, былъ сынъ раззорившагося французскаго вельможи. Очень назидательно!
   Эта низменная, цвѣтущая страна никогда не казалась столько богатою и благоденственною, какъ съ наступленіемъ лѣта 1815 года, когда зеленыя поля ея и спокойные города оживились безчисленнымъ множествомъ красныхъ мундировъ,-- когда широкія шоссе ея укатывались блестящими англійскими экипажами,-- когда лодки каналовъ, скользившія около богатыхъ луговъ, живописныхъ деревень, старинныхъ замковъ, возвышавшихся между высокими столѣтними деревьями, были наполнены веселыми англійскими путешественниками,-- когда солдатъ не только что пилъ въ деревнѣ, но и платилъ за это деньги,-- и Дональдъ-шотландецъ, на постоѣ у фламандскаго фермера, укачивалъ ребенка въ люлькѣ, между тѣмъ какъ Жанъ и Жанетта отправлялись на сѣнокосъ. Я набрасываю этотъ очеркъ для того, чтобъ дать понятіе нашимъ художникамъ военной живописи о той мѣстности, гдѣ началась знаменитая война. Все было въ блескѣ и спокойствіи, точь въ точь, какъ на парадномъ смотрѣ,-- въ то время, какъ Наполеонъ, скрываясь за занавѣсью у пограничныхъ крѣпостей, готовился къ выступленію, которое обратило это спокойствіе въ ужасную бурю и кровопролитіе.
   Каждый былъ столько увѣренъ въ таланты предводителя, государство находилось въ такой правильной защитѣ, и вѣрная и надежная помощь находилась такъ близко, что никто и не думалъ тревожиться и наши путешественники, между которыми находились двое отъ природы весьма робкаго характера, считали себя совершенно отной тетради, как вдруг взгляд ее упал на заголовок и она увидела надпись: "Эмилия Седли", выведенную в уголке.
   - Боже! - воскликнула мисс Суорц, быстро повернувшись на фортепьянном табурете. - Неужели это моя Эмилия? Эмилия, которая училась в пансионе мисс Пинкертон в Хэммерсмите? Я знаю, это она. Это ее ноты... Расскажите мне о ней... где она?
   - Не упоминайте этого имени, - поспешно сказала мисс Мария Осборн. - Ее семья себя опозорила. Отец ее обманул батюшку, и здесь, у нас, лучше о ней не вспоминать. - Так мисс Мария отомстила Джорджу за его грубое замечание о "Битве под Прагой".
   - Вы подруга Эмилии? - воскликнул Джордж, вскакивая с места. - Да благословит вас бог за это, мисс Суорц! Не верьте тому, что говорят мои сестрицы. Ее-то уж, во всяком случае, не за что бранить. Она лучшая...
   - Не смей говорить о ней, Джордж, - взвизгнула Джейн. - Папенька запрещает!
   - Кто может мне запретить? Хочу и буду говорить о ней! - возразил Джордж. - Я говорю, что она лучшая, милейшая, добрейшая, прелестнейшая девушка во всей Англии. Обанкротился Седли или нет, но только мои сестры не стоят и мизинца Эмилии. Если вы ее любите, навестите ее, мисс Суорц. Ей нужны сейчас друзья. И повторяю: да благословит бог всякого, кто отнесется к ней по-дружески. Каждый, кто отзовется о ней хорошо, - друг мне! Всякий, кто скажет о ней дурное слово, - мой враг! Благодарю вас, мисс Суорц. - И он подошел к мулатке и пожал ей руку.
   - Джордж! Джордж! - взмолилась одна из сестер.
   - Заявляю, - яростно продолжал Джордж, - что буду благодарен каждому, кто любит Эмилию Сед... - Он остановился: старик Осборн стоял в комнате с помертвевшим от гнева лицом; глаза у него горели как раскаленные угли.
   Хотя Джордж и замолк, не докончив фразы, все же кровь в нем вскипела, и сейчас его не испугали бы все поколения дома Осборнов. Мгновенно овладев собой, он ответил на гневный взгляд отца взглядом, столь откровенным по таившейся в нем решимости и вызову, что старший Осборн в свою очередь смутился и отвернулся. Он почувствовал, что ссора неизбежна.
   - Миссис Хаггистон, позвольте мне проводить вас к столу, - сказал он. - Предложи руку мисс Суорц, Джордж. - И шествие тронулось.
   - Мисс Суорц, я люблю Эмплию, и мы с ней помолвлены чуть ли не с детства, - заявил Осборн своей даме. И в течение всего обеда он болтал с таким оживлением, которое удивляло даже его самого, а отца заставило нервничать вдвойне, потому что битва должна была начаться, как только дамы выйдут из-за стола.
   Разница между отцом и сыном заключалась в том, что, в то время как отец был в гневе раздражителен и лют, сын обладал гораздо большей выдержкой и отвагой и мог не только наступать, но и отражать наступление. Он тоже приготовился к решительной схватке с отцом, по это не помешало ему приступить к обеду с полнейшим хладнокровием и прекрасным аппетитом. Наоборот, старший Осборн нервничал и много пил. Он путался в разговоре со своими соседками; хладнокровие Джорджа только пуще его бесило, и он чуть не обезумел, когда Джордж, взмахнув салфеткой, с преувеличенным поклоном распахнул перед дамами двери из столовой, а затем, налив себе вина, принялся смаковать его, глядя отцу прямо в глаза и как будто говоря: "Господа гвардейцы, стреляйте первыми!" Старик тоже возобновил запас картечи, по когда он наливал себе вино, графин предательски зазвенел о стакан.
   После продолжительной паузы, весь побагровев, с перекошенным лицом, он наконец начал:
   - Как вы смели, сэр, упомянуть имя этой особы у меня в гостиной, да еще в присутствии мисс Суорц? Я вас спрашиваю, сэр, как вы посмели это сделать?
   - Остановитесь, сэр, - сказал Джордж, - я не потерплю ни от кого таких слов, сэр. Выражение "как вы смели" неуместно по отношению к капитану английской армии.
   - Я буду говорить своему сыну то, что захочу. Я могу оставить его без единого шиллинга, если захочу. Я могу превратить его в нищего, если захочу. Я буду говорить, что хочу! - воскликнул старик.
   - Я джентльмен, хотя и ваш сын, сэр, - надменно отвечал Джордж. - Всякого рода сообщения, которые вы имеете мне сделать, или приказания, какие вам угодно будет мне отдать, я попросил бы излагать таким языком, к какому я привык.
   Когда Джордж напускал на себя высокомерный тон, это всегда преисполняло родителя или великим трепетом, или великим раздражением. Старый Осборн втайне боялся своего сына, как джентльмена более высокой марки. Вероятно, моим читателям по собственному опыту, приобретенному на нашей Ярмарке Тщеславия, известно, что люди низменной души ни перед кем так не теряются, как перед истинным джентльменом.
   - Мой отец не дал мне образования, какое получили вы, он не предоставил мне ни тех преимуществ, какие имелись у вас, ни тех денежных средств, какими вы располагаете. Если бы я вращался в том обществе, где некоторые господа бывали благодаря моим средствам, пожалуй, у моего сына не было бы никаких резонов, сэр, кичиться своим превосходством и своими вест-эндскими замашками (эти слова старик Осборн произнес самым язвительным тоном). Но в мое время не считалось достойным джентльмена оскорблять своего отца. Если бы я сделал что-либо подобное, мой отец спустил бы меня с лестницы, сэр!
   - Я никак не оскорбил вас, сэр. Я сказал, что прошу вас помнить, что ваш сын такой же джентльмен, как и вы сами. Я очень хорошо знаю, что вы даете мне кучу денег, - продолжал Джордж (ощупывая пачку банковых билетов, полученных утром от мистера Чоппера). - Вы упоминаете об этом довольно часто, сэр. Незачем опасаться, что я это забуду!
   - Я хочу, чтобы вы помнили и о другом, сэр! - отвечал отец. - Я хочу, чтобы вы запомнили, что в этом доме - пока вам желательно, капитан, оказывать ему честь своим присутствием - я хозяин и что это имя... что вы... что я...
   - Что прикажете, сэр? - спросил Джордж с легкой усмешкой, наливая себе еще стакан красного вина.
   - ...! - выругался отец непечатным словом, - ...чтоб имя этих Седли никогда здесь не произносилось, сэр!.. Ни одного имени из всей этой проклятой шайки, сэр!
   - Это не я, сэр, упомянул имя мисс Седли. Мои сестры стали отзываться о ней дурно в разговоре с мисс Суорц. А я, клянусь, буду защищать ее где бы то ни было. При мне никто не посмеет пренебрежительно отзываться об этой девушке. Наше семейство уж и без того нанесло ей достаточно всяких обид и могло бы, я полагаю, вести себя приличнее теперь, когда она находится в унижении. Я застрелю всякого, кроме вас, кто скажет против нее хоть слово.
   - Продолжайте, сэр, продолжайте, - произнес старый джентльмен: от гнева глаза его готовы были выскочить из орбит.
   - Продолжать? Но о чем же, сэр? О том, как мы обошлись с этой девушкой, с этим ангелом? Кто твердил мне, чтобы я любил ее? Вы! Я мог бы выбирать и в другом месте, поискать, пожалуй, где-нибудь повыше, а не в вашем кругу, по я повиновался. А теперь, когда ее сердце стало моим, вы приказываете мне отшвырнуть его прочь и наказать ее, может быть, даже убить, - за чужие ошибки. Клянусь небом, это позор! - говорил Джордж, взвинчивая себя все больше и больше, с нарастающей горячностью и словно в каком-то экстазе. - Стыдно играть чувствами молодой девушки... такого ангела, как она. Эмилпя настолько выше всех, среди кого она живет, что могла бы возбудить зависть; но она так добра и кротка, что просто удивительно, как кто-то мог ее возненавидеть. Если я брошу ее, сэр, то, как по-вашему, забудет она меня?
   - Я не желаю, сэр, выслушивать всякие сентиментальные благоглупости и чепуху! - закричал отец. - У меня в семье не будет браков с нищими. Если вам не терпится выбросить восемь тысяч годового дохода, которые только ждут знака вашего, чтобы свалиться вам в руки, поступайте как знаете. Но тогда, клянусь богом, забирайте свои пожитки и убирайтесь из этого дома на все четыре стороны! Ну, что же, сэр? Намерены вы поступить, как я вам приказываю, или нет? Спрашиваю в последний раз.
   - Женюсь ли я на этой мулатке? - проговорил Джордж, поправляя свои воротнички. - Мне не нравится ее масть, сэр. Предложите ее негру, сэр, который подметает улицу у Флитского рынка. Я не собираюсь жениться на готтентотской Венере.
   Мистер Осборн рванул шнурок звонка, которым обычно требовал дворецкого, когда надо было подать еще вина, и с почерневшим лицом приказал ему вызвать карету для капитана Осборна.
  
   - Все кончено, - сказал страшно бледный Джордж, входя час спустя к Слотеру.
   - Что случилось, мой мальчик? - спросил Доббин. Джордж рассказал, что произошло у него с отцом.
   - Женюсь на ней завтра же! - воскликнул он. - С каждым днем, Доббин, я люблю ее все больше.
  

ГЛАВА XXII

Свадьба и начало медового месяца

  
   Самый упорный и храбрый враг не может устоять против голода. Поэтому Осборн-старший был довольно спокоен насчет своего противника в сражении, которое мы только что описали, и с уверенностью ждал безоговорочной сдачи Джорджа, едва лишь у того выйдут припасы. Жаль, конечно, что молодой человек запасся провиантом в тот самый день, когда произошло сражение. Но, по мнению старика Осборна, такая передышка была только временной и могла лишь отсрочить капитуляцию Джорджа. В течение нескольких дней между отцом и сыном не было никакого общения. Первый сердился на такое молчание, но не тревожился, потому что знал, каким образом можно принажать на Джорджа (так он выражался), и только ждал результатов этой операции. Он сообщил сестрам Джорджа, чем кончился их спор, но приказал им не обращать на это внимания и встретить Джорджа по его возвращении, как будто ничего не произошло. Прибор для Джорджа ставился каждый день, как обычно, и, может быть, старый джентльмен ожидал сына даже с некоторым нетерпеньем. Однако Джордж не появлялся. О нем справлялись у Слотера, но там сказали, что он со своим другом, капитаном Доббшюм, выехал на города.
   Как-то раз, в бурный, ненастный день в конце апреля - дождь так и хлестал по мостовой старинной улицы, где находилась кофейня Слотера, - в помещение этой кофейни вошел Джордж Осборн, очень осунувшийся и бледный, хотя одетый довольно щегольски - в синий сюртук с медными пуговицами и в нарядный желтый жилет по моде того времени. Там уже был его друг, капитан Доббин, тоже в синем сюртуке с медными пуговицами, расставшийся на сей раз с военным мундиром и серыми брюками, которые обычно облекали его долговязую фигуру.
   Доббин провел в кофейне с час времени, если не больше. Он перебрал все газеты, но не мог ничего в них прочесть: он не меньше ста раз посмотрел на часы и столько же раз на улицу, где лил дождь и стучали деревянные галоши прохожих, отражавшихся в мокрых плитах тротуара; он отбивал зорю по столу; сгрыз себе ногти почти до живого мяса (он привык украшать таким способом свои огромные руки); пытался уравновесить чайную ложку на крышке молочника; опрокинул его, и т. д., и т. д. Словом, обнаруживал все признаки беспокойства и прибегал ко всем тем отчаянным попыткам развлечься, к которым обращаются люди, когда они очень встревожены, или смущены, или чего-то ждут.
   Кое-кто из его товарищей, завсегдатаев кофейни, подшутил над великолепием его костюма и над его возбужденным видом. Один даже спросил, не собирается ли Доббин жениться. Доббин засмеялся и сказал, что, когда это событие произойдет, он пошлет этому своему знакомому (майору Уогстафу из инженерных войск) кусок пирога. Наконец появился Джордж Осборн, очень изящно одетый, но страшно бледный и взволнованный, как мы уже упоминали. Он вытер свое бледное лицо большим желтым шелковым платком, сильно надушенным, пожал руку Доббину, взглянул на часы и приказал лакею Джону подать кюрасо. С нервной торопливостью он проглотил две рюмки этого ликера. Доббин осведомился о его здоровье.
   - Не мог заснуть ни на минуту до самого рассвета, Доб, - пожаловался он. - Адская головная боль и лихорадка. Встал в девять часов и отправился в турецкие бани. Знаешь, Доб, я чувствую себя совершенно также, как в то утро, в Квебеке, когда садился на Молнию перед скачкой.
   - И я тоже, - отвечал Уильям. - Я черт знает как волновался в то утро, гораздо больше тебя. Помню, ты отлично позавтракал. Поешь и теперь чего-нибудь.
   - Ты хороший парень, Уил. Я выпью за твое здоровье, дружище, и прощай тогда...
   - Нет, нет! Двух рюмок достаточно, - перебил его Доббин. - Эй, Джон, уберите ликеры! Возьми кайенского перцу к цыпленку. Впрочем, торопись, нам уже пора быть на месте.
   Было около половины двенадцатого, когда происходила эта короткая встреча и разговор между обоими капитанами. У подъезда их ждала карета, в которую слуга капитана Осборна уложил шкатулку и чемодан своего хозяина. Оба джентльмена поспешно добежали под зонтиком до экипажа, а лакей взгромоздился на козлы, проклиная дождь и мокрого кучера рядом с собой, от которого валил пар.
   - Мы найдем у церкви экипаж получше, - заявит он, - хоть это утешение.
   И карета покатила по Пикадилли, где Эпсли-Хаус и больница св. Георгия еще щеголяли красным одеянием, где горели масляные фонари, где Ахиллес еще не появился на свет божий; где еще не воздвигалась арка Пимлико и безобразное конное чудовище не подавляло ее и всю окрестность, - и, миновав Бромптон, подъехали к некоей церкви вблизи Фулем-роуд.
   Здесь ожидала карета, запряженная четверкой, и рядом - парадный наемный экипаж. Из-за проливного дождя собралась лишь очень небольшая кучка зевак.
   - Что за чертовщина! - воскликнул Джордж. - Ведь я заказал просто пару.
   - Мой барин велел заложить четверку, - ответил слуга мистера Джозефа Седли, поджидавший их; он вместе с лакеем мистера Осборна проследовал за Джорджем и Уильямом в церковь, и оба ливрейных аристократа решили, что "свадьба совсем никудышная, нет ни завтрака, ни свадебных бантов".
   - Ну, вот и вы, - сказал наш старый друг Джоз Седли, выходя им навстречу. - Ты опоздал на пять минут, милый Джордж. Что за погодка, а? Черт подери, точь-в-точь начало дождливого сезона в Бенгалии. Но ты увидишь, что моя карета непроницаема для дождя. Ну, идемте! Матушка с Эмми в ризнице.
   Джоз Седли был великолепен. Он раздобрел еще больше. Воротничок его рубашки стал еще выше; лицо у него покраснело еще сильнее; брыжи пеной вздымались из-под пестрого жилета. Лакированная обувь тогда еще не была изобретена, но гессенские сапоги на его внушительных ногах сияли так, что их можно было принять за ту самую пару, перед которой брился джентльмен, изображенный на старинной картинке. А на светло-зеленом сюртуке Джоза красовался пышный свадебный бант, подобный огромной белой магнолии.
   Словом, Джордж принял великое решение: он собирался жениться. Отсюда его бледность и взвинченность, его бессонная ночь и утреннее возбуждение. Многие мне признавались, что, проходя через это, они испытывали такие же точно чувства. Без сомнения, проделав эту церемонию три-четыре раза, вы к ней привыкнете, - но окунуться в первый раз - страшно, с этим согласится всякий.
   Невеста была одета в коричневую шелковую ротонду (как потом сообщил мне капитан Доббин), а на голове у нее была соломенная шляпка с розовыми лентами. На шляпку была накинута вуаль из белых кружев шантильи - подарок невесте от мистера Джозефа Седли, ее брата. Капитан Доббин, в свою очередь, испросил позволения подарить ей золотые часы с цепочкой, которыми она и щеголяла, а мать подарила ей свою брильянтовую брошь, чуть ли не единственную драгоценность, которую ей удалось сохранить. Во время венчания миссис Седли сидела на скамье, заливаясь слезами, а ирландка-прислуга и миссис Клен, квартирная хозяйка, утешали ее. Старик Седли не пожелал присутствовать. Посаженым отцом был поэтому Джоз, а капитан Доббин выступал в роли шафера своего друга Джорджа.
   В церкви не было никого, кроме церковнослужителей, небольшого числа участников брачной церемонии да их прислуги. Оба лакея сидели поодаль с презрительным видом. Дождь хлестал в окна. В перерывы службы был слышен его шум и рыдания старой миссис Седли. Голос пастора мрачным эхом отдавался от голых стен. Слова Осборна: "Да, обещаю", - прозвучали глубоким басом. Ответ Эмми, сорвавшийся с ее губок, шел прямо от сердца, но его едва ли кто-нибудь расслышал, кроме капитана Доббина.
   Когда служба окончилась, Джоз Седли выступил вперед и поцеловал сестру в первый раз за много месяцев. От меланхолии Джорджа не осталось и следа, вид у него был гордый и сияющий.
   - Теперь твоя очередь, Уильям, - сказал он, ласково кладя руку на плечо Доббина. Доббин подошел и прикоснулся губами к щечке Эмилии.
   Затем они прошли в ризницу и расписались в церковной книге.
   - Бог да благословит тебя, старый мой друг Доббин! - воскликнул Джордж, схватив друга за руку, и что-то очень похожее на слезы блеснуло в его глазах.
   Уильям ответил лишь кивком. Сердце его было так переполнено, что он не мог сказать ни слова.
   - Пиши сейчас же и приезжай как можно скорее, слышишь? - промолвил Осборн.
   Миссис Седли с истерическими рыданиями распрощалась с дочерью, и новобрачные направились к карете.
   - Прочь с дороги, чертенята! - цыкнул Джордж на промокших мальчишек, облепивших церковные двери. Дождь хлестал в лицо молодым, когда они шли к экипажу. Банты форейторов уныло болтались на их куртках, с которых струилась вода. Несколько ребятишек прокричали довольно печальное "ура", и карета тронулась, разбрызгивая грязь.
   Уильям Доббин, стоя на паперти, провожал ее глазами, являя собой довольно-таки нелепую фигуру. Кучка зевак потешалась над ним. Но он не замечал ни их хохота, ни их самих.
   - Поедем домой и закусим, Доббин, - раздался чей-то голос, пухлая рука легла ему на плечо, и честный малый очнулся от своих грез... Но душа у него не лежала к пиршеству с Джозом Седли. Он усадил плачущую миссис Седли вместе с ее спутницами и Джозом в карету и расстался с ними без всяких лишних слов. Эта карета тоже отъехала, и мальчишки опять прокричали ей вслед насмешливое напутствие.
   - Вот вам, пострелята, - сказал Доббин и роздал им несколько медяков, а затем отправился восвояси один, под проливным дождем. Все кончено. Они повенчаны и счастливы, дай им этого бог! Никогда еще, со дня своего детства, он не чувствовал себя таким несчастным и одиноким. С болью в сердце он нетерпеливо ждал, когда пройдут первые несколько дней и он опять увидит Эмилию.
  
   Дней через десять после только что описанной церемонии трое знакомых нам молодых людей наслаждались тем великолепным видом, какой Брайтон раскрывает перед путешественником: на стрельчатые окна с одной стороны и синее море - с другой. Иной раз восхищенный лондонец смотрит на океан, улыбающийся бесконечными морщинками ряби, испещренный белыми парусами, с сотнями кабинок для купания, лобзающих кайму его синей одежды.
   А то, наоборот, какой-нибудь чудак, которого человеческая природа интересует больше, чем красивые виды, предпочитает обратить свои взоры на стрельчатые окна и на многообразную человеческую жизнь за ними. Из одного окна доносятся звуки фортепьяно, на котором молодая особа в локончиках упражняется по шести часов ежедневно, к великой радости своих соседей. У другого окна смазливая нянька Полли укачивает на руках мистера Омниума, в то время как у окна этажом ниже Джекоб, его папаша, завтракает креветками и пожирает страницы "Таймса". Вот там, еще дальше, девицы Лири выглядывают из окон, поджидая, когда по берегу промаршируют молодые артиллерийские офицеры. А там - делец из Сити, с видом заправского моряка и с подзорной трубой, похожей на пушку-шестифунтовку, наводит свой снаряд на море и следит за каждой купальной кабинкой, за каждой лодкой для катанья, за каждой рыбачьей лодкой, которая приближается к берегу или отходит от него, и т. д. Но разве у нас есть досуг заниматься описанием Брайтона: Брайтона - этого чистенького Неаполя с благовоспитанными лаццарони, Брайтона, который всегда выглядит блестящим, веселым и праздничным, словно куртка арлекина; Брайтона, который во времена нашего повествования отстоял от Лондона на семь часов, теперь отделен от него только сотней минут и может приблизиться к нему еще бог знает насколько, если только не явится Жуанвиль и не подвергнет его невзначай бомбардировке?
   - Что за чертовски красивая девушка вот там, в квартире над модисткой! - обратился один из трех прогуливавшихся джентльменов к другому. - Честное слово, Кроули, вы заметили, как она мне подмигнула, когда я проходил мимо?
   - Не разбивайте ей сердца, Джоз, плут вы этакий! - ответил другой. - Не играйте ее чувствами, этакий вы донжуан!
   - Ах, полно! - сказал Джоз Седли, испытывая искреннее удовольствие и самым убийственным образом строй глазки горничной, о которой только что говорилось. В Брайтоне Джоз был еще великолепнее, чем на свадьбе своей сестры. На нем были роскошные жилеты, любой из коих мог бы послужить украшением записному франту. Фигуру его облекал сюртук военного образца, украшенный галуном, кисточками, черными пуговицами и шнурами. Последнее время он усвоил себе военную выправку и военные привычки. Он прогуливался со своими двумя друзьями офицерами, позвякивая шпорами, невероятно чванясь и бросая смертоубийственные взгляды на всех служанок, достойных погибнуть от его взоров.
   - Что же мы станем делать, друзья, до возвращения дам? - спросил щеголь.
   (Дамы поехали кататься в его коляске.)
   - Давайте сыграем на бильярде, - предложит один из друзей - высокий, с нафабренными усами.
   - Нет, к черту! Нет, капитан, - ответил Джоз, несколько встревоженный. - Сегодня никаких бильярдов, любезный мой Кроули! Достаточно вчерашнего дня!
   - Вы очень хорошо играете, - заметил Кроули со смехом. - Как по-вашему, Осборн? Ведь он замечательно срезал пятерку, а?
   - Феноменально! - подтвердил Осборн. - Джоз дьявольски играет на бильярде, да и во всем другом столь же силен! Жаль, что здесь нельзя поохотиться на тигра, а то бы мы уложили несколько штучек до обеда! (Смотри, какая идет хорошенькая девочка! Что за ножка, а, Джоз?) Расскажи-ка нам эту историю об охоте на тигра и как ты убил его в джунглях. Это изумительная история, Кроули! - Тут Джордж Осборн зевнул. - А здесь, надо сознаться, скучновато. Чем же мы займемся?
   - Пойдемте посмотрим на лошадей, которых Спефлер привел с ярмарки в Льюисе, - предложил Кроули.
   - А не пойти ли нам к Даттону поесть пирожного? - сказал проказник Джоз, испытывавший желание погнаться сразу за двумя зайцами. - Там у Даттона есть дьявольски хорошенькая девчонка!
   - А не пойти ли нам встретить "Молнию"? Сейчас как раз время, - сказал Джордж. Это предложение одержало верх и над конюшнями и над пирожным, и молодые люди направились к конторе пассажирских карет, чтобы поглазеть на прибытие "Молнии".
   По дороге они повстречались с экипажем - открытой коляской Джоза Седли, украшенной пышными гербами, - с тем самым великолепным экипажем, в котором Джоз обычно разъезжал по Челтнему, сложив на груди руки и в шляпе набекрень, величественный и одинокий, или же, в более счастливые дни, в компании дам.
   Сейчас дам в экипаже было две: одна - миниатюрная, с рыжеватыми волосами, одетая по последней моде; другая - в коричневой шелковой ротонде и в соломенной шляпке с розовыми лептами, с румяным круглым счастливым личиком, на которое радостно было смотреть. Она остановила экипаж, когда тот приблизился к трем джентльменам, но после такого проявления самостоятельности смутилась и покраснела самым нелепым образом.
   - Мы чудно прокатились, Джордж, - сказала она, - и мы... и мы так рады, что вернулись. А ты, Джозеф, пожалуйста, приходи с ним домой пораньше.
   - Не вводите наших супругов в соблазн, мистер Сед-ли, гадкий, гадкий вы человек! - добавила Ребекка, грозя Джозу прехорошеньким пальчиком в изящной французской лайковой перчатке. - Никаких бильярдов, никакого курения, никаких шалостей!
   - Дорогая моя миссис Кроули... что вы! Честное слово! - вот все, что мог в ответ произнести Джоз. Но зато ему удалось принять живописную позу: он стоял, склонив голову на плечо, глядя с веселой улыбкой снизу вверх на свою жертву и заложив за спину руку, опирающуюся на трость, а другой (на которой было брильянтовое кольцо) теребя свои брыжи и жилеты. Когда экипаж отъезжал, он послал дамам воздушный поцелуй рукою, украшенной брильянтом. Ах, как ему хотелось, чтобы весь Челтнем, весь Чауринги, вся Калькутта видели его в этой позе, когда он махал рукой такой красавице, находясь в общество такого знаменитого щеголя, как гвардеец Родон Кроули!
   Наши юные новобрачные выбрали Брайтон местом своего пребывания на первые несколько дней после свадьбы. Сняв комнаты в Корабельной гостинице, они наслаждались полным комфортом и покоем, пока к ним не присоединился Джоз. Но он был не единственным, кого они здесь встретили. Возвращаясь как-то днем к себе в гостиницу после прогулки по берегу моря, они нежданно-негаданно столкнулись с Ребеккой и ее супругом. Все тотчас же узнатли друг друга. Ребекка кинулась в объятия своей драгоценнейшей подруги, Кроули и Осборн обменялись довольно сердечным рукопожатием; и Бекки за один день добилась того, что Джордж позабыл о краткой, но неприятной беседе, которая как-то произошла между ними.
   - Помните, как мы встретились с вами в последний раз у мисс Кроули и я так грубо обошлась с вами, дорогой капитан Осборн? Мне показалось, что вы недостаточно внимательны к нашей дорогой Эмилии. Это-то меня и рассердило! И я была с вами дерзка, неприветлива, бестактна! Простите меня, пожалуйста!
   Тут Ребекка протянула ему руку с такой прямотой, с такой подкупающей грацией, что Осборну лишь оставалось пожать эту руку. Смиренным и открытым признанием своей неправоты чего только не добьешься, сын мой! Я знавал одного джентльмена, весьма достойного участника Ярмарки Тщеславия, который нарочно чинил мелкие неприятности своим ближним, чтобы потом самым искренним и благородным образом просить у них прощенья. И что же? Мой друг Кроки Дил был повсюду любим и считался хоть и несколько несдержанным, но честнейшим малым. Так ц Джордж Осборн принял смирение Бекки за искренность.
   У обеих молодых парочек нашлось много о чем поговорить друг с другом. Был дан подробный отчет об обеих свадьбах; жизненные планы обсуждались с величайшей откровенностью и взаимным интересом. О свадьбе Джорджа должен был сообщить его отцу капитан Доббин, друг новобрачного, и молодой Осборн порядком трепетал в ожидании результатов этого сообщения. Мисс Кроули, на которую возлагал надежды Родон, все еще выдерживала характер. Не имея возможности получить доступ в ее дом на Парк-лейн, любящие племянник и племянница последовали за нею в Брайтон, где их эмиссары вечно торчали у тетушкиных дверей.
   - Посмотрели бы вы на тех друзей Родона, которые вечно торчат у наших дверей, - со смехом сказала Ребекка. - Тебе приходилось когда-нибудь видеть кредиторов, милочка? Или бейлифа и его помощника? Двое этих противных субъектов всю прошлую неделю дежурили напротив нас, у лавочки зеленщика, так что мы до воскресенья не могли выйти из дому. Если тетушка не смилостивится, то что же мы будем делать?
   Родон с громким хохотом рассказал с десяток забавных анекдотов о своих кредиторах и об умелом и ловком обращении с ними Ребекки. Он клялся самым торжественным образом, что во всей Европе нет женщины, которая так умела бы заговаривать зубы кредиторам, как его жена. Ее практика началась немедленно после их свадьбы, и супруг нашел в своей жене бесценное сокровище. У них был самый широкий кредит, но и счетов к оплате было видимо-невидимо. Наличных же денег почти никогда не хватало, и супругам приходилось всячески изворачиваться. Быть может, эти денежные затруднения плохо отражались на состоянии духа Родона? Ничуть. Всякий на Ярмарке Тщеславия, вероятно, замечал, как отлично живут те, кто увяз по уши в долгах, как они ни в чем себе не откалывают, как они жизнерадостны и легкомысленны. У Родона с женой были лучшие комнаты в гостинице, хозяин, внося в столовую первое блюдо, низко кланялся им, как самым своим именитым постояльцам. Родон ругал обеды и вина с дерзостью, которой не мог бы превзойти ни один вельможа в стране. Долговременная привычка, благородная осанка, безукоризненная обувь и платье, прочно усвоенная надменность в обращении часто выручают человека не хуже крупного счета в банке.
   Молодые супруги постоянно посещали друг друга в гостинице. После двух или трех встреч джентльмены сыграли как-то вечером в пикет, пока их жены сидели в сторонке, занимаясь болтовней. Такое времяпрепровождение, а также приезд Джоза Седли, который появился в Брайтоне в своей большой открытой коляске и не замедлил сыграть с капитаном Кроули несколько партий на бильярде, в известной степени пополнили кошелек Родона и обеспечили ему некоторый запас наличных денег, без коих даже величайшие умы иной раз обрекаются на бездействие.
   Итак, наши три джентльмена отправились встречать карету "Молния". С точностью до одной минуты, переполненная пассажирами внутри и снаружи, словно подгоняемая знакомыми звуками почтового рожка, "Молния" стремительно пролетела по улице и подкатила к конторе.
   - Смотрите-ка! Старина Доббин! - в восторге закричал Джордж, усмотрев на империале своего старого приятеля, которого он уже давно поджидал.
   - Ну, как поживаешь, старина? Вот хорошо, что приехал! Эмми будет так рада! - сказал Осборн, горячо пожимая руку своему товарищу, как только тот спустился на землю. А затем добавил более тихим и взволнованным голосом: - Что нового? Был ты на Рассел-сквер? Что говорят отец? Расскажи мне обо всем.
   Доббин был очень бледен и серьезен.
   - Я видел твоего отца, - ответил он. - Как здоровье Эмилии... миссис Джордж? Я расскажу тебе все, но я привез одну, самую главную, новость, и она заключается в том, что...
   - Ну же, выкладывай, старина! - воскликнул Джордж.
   - Мы получили приказ выступать в Бельгию. Уходит вся армия... гвардия и все. У Хэвитопа разыгралась подагра, и он в бешенстве, что не может двинуться с места. Командование полком переходит к О'Дауду, и мы отплываем из Чатема на будущей неделе.
   Это известие громом разразилось над нашими влюбленными и заставило всех джентльменов очень серьезно задуматься.
  

ГЛАВА XXIII

Капитан Доббин вербует союзников

  
   Что это за таинственный месмеризм, который присущ дружбе и под действием которого человек, обычно неповоротливый, холодный, робкий, становится сообразительным, деятельным и решительным ради чужого блага? Подобно тому как Алексис после нескольких пассов доктора Эллиотсона начинает презирать боль, читает затылком, видит на расстоянии многих миль, заглядывает в будущую неделю и совершает прочие чудеса, на которые он не способен в обычном состоянии, - точно так же мы видим и в повседневных делах, как под влиянием магнетизма дружбы скромник становится дерзким, лентяй - деятельным, застенчивый человек - самоуверенным, а человек вспыльчивый - осмотрительным и миролюбивым. С другой стороны, что заставляет законника отказываться от ведения собственного дела и обращаться за советом к ученому собрату? И что побуждает доктора, если он захворает, посылать за своим соперником, вместо того чтобы обследовать свой язык перед каминным зеркалом и написать самому себе рецепт за собственным письменным столом? Предлагаю ответить на эти вопросы рассудительным читателям, которые знают, какими мы бываем в одно и то же время легковерными и скептиками, уступчивыми и упрямыми, твердыми, когда речь идет о других, и нерешительными, когда дело касается нас самих. Во всяком случае, верно одно: наш друг Уильям Доббин, который обладал таким покладистым характером, что, если бы его родители нажали на него хорошенько, он, вероятно, пошел бы в кухню и женился бы на кухарке, и которому ради собственных интересов трудно было бы перейти через улицу, проявил такую энергию и рачительность в устройстве дел Джорджа Осборна, на какую не способен самый хитроумный эгоист, преследующий свои цели.
   Пока наш друг Джордж и его молодая жена наслаждались первыми безоблачными днями своего медового месяца в Брайтоне, честный Уильям оставался в Лондоне в качестве полномочного представителя Джорджа, чтобы довершить деловую сторону их брака. На его обязанности было навещать старика Седли и его жену и поддерживать в отце Эмилии бодрость духа, затем теснее сблизить Джоза с зятем, дабы положение и достоинство коллектора Богли-Уолаха в какой-то мере искупили в глазах общества падение его отца и примирили с таким союзом старика Осборна: наконец ему предстояло сообщить последнему о браке сына таким образом, чтобы возможно меньше прогневить старого джентльмена.
   И вот, прежде чем предстать перед главой дома Осборнов с означенной вестью, Доббин счел политичным обзавестись друзьями среди остальной части семейства и, если возможно, привлечь на свою сторону дам. "В душе они не могут сердиться, - думал он. - Никогда еще ни одна женщина не сердилась по-настоящему из-за романтического брака. Немножко пошумят, но потом непременно примирятся с братом. А затем мы втроем поведем атаку на старого мистера Осборна". И вот лукавый пехотный капитан, уподобясь Макиавелли, стал выискивать хитроумные способы или уловки, при помощи которых можно было бы осторожно и постепенно довести до сведения девиц Осборн тайну их брата.
   Наводя кое-какие справки относительно приглашений, полученных матерью, он довольно скоро определил, кто из друзей миледи устраивает у себя приемы в этом сезоне и где он вероятнее всего может повстречаться с сестрами Осборн. И хотя к раутам и вечерним приемам он питал отвращение, какое, увы, наблюдается у многих разумных людей, однако на этот раз он проявил к ним большой интерес и вскоре выяснил, на каком из них должны были присутствовать девицы Осборн. Появившись на этом балу, он протанцевал несколько раз с обеими сестрами и был с ними до крайности любезен, а затем набрался храбрости и попросил старшую сестру мисс Осборн уделить ему для беседы несколько минут на следующее утро, так как он имеет сообщить ей, как он выразился, чрезвычайно интересную новость.
   Что же заставило мисс Осборн отшатнуться, устремить на мгновение взор на капитана Доббина, а потом опустить глаза долу и задрожать, точно она готова была упасть без чувств в его объятия и не сделала этого лишь потому, что Доббин очень кстати наступил ей на ногу и тем вернул сей девице самообладание? Почему мисс Осборн так ужасно взволновалась, услышав просьбу Доббина? Этого мы никогда не узнаем. Но когда Доббин явился к ним на следующий день, то Марии не случилось в гостиной, а мисс Уирт ушла под предлогом позвать ее, так что капитан и мисс Джейн Осборн оказались вдвоем. Оба сидели так тихо, что было отчетливо слышно, как на камине тикают часы, украшенные жертвоприношением Ифигении.
   - Какой чудесный был вчера бал, - начала наконец мисс Осборн, чтобы подбодрить гостя, - и как... и какие вы сделали успехи в танцах, капитан Доббин! Наверное, кто-нибудь обучал вас, - добавила она с милым лукавством.
   - Вы посмотрели бы, как я танцую шотландский танец с супругой майора О'Дауда из нашего полка или джигу... вы видели когда-нибудь джигу? Но, мне кажется, с вами всякий сумеет танцевать, мисс Осборн, ведь вы так отлично танцуете!
   - А супруга майора молода и красива, капитан? - продолжала свой допрос прелестница, - Ах, как, должно быть, ужасно быть женой военного! Я удивляюсь, как это им хочется танцевать, да еще в такое страшное время, когда у нас война! О капитан Доббин, я трепещу при мысли о нашем дорогом Джордже и об опасностях, грозящих бедному солдату. А много у вас в полку женатых офицеров, капитан Доббин?
   - Честное слово, это уж она чересчур в открытую играет, - пробормотала мисс Уирт. Но ее замечание было сделано как бы в скобках и не проникло сквозь щелку приоткрытой двери, у которой гувернантка произнесла его.
   - Один из наших молодых офицеров только что женился, - ответил Доббин, подходя прямо к цели. - Это была очень старая привязанность, но молодые оба бедны, как церковные крысы!
   - О, как восхитительно! - О, как романтично! - воскликнула мисс Осборн, когда капитан сказал: "старая привязанность" и "бедны".
   Ее сочувствие придало ему храбрости.
   - Лучший офицер из всей нашей полковой молодежи, - продолжал Доббин. - Храбрее и красивее его не найдется в армии. А какая у него очаровательная жена! Как бы она вам понравилась! Как вы ее полюбите, когда узнаете поближе, мисс Осборн!
   Собеседница его подумала, что решительная минута настала и что волнение Доббина, внезапно им овладевшее и проявлявшееся в подергиваниях лица и в том, как он постукивал по полу своей огромной ногой и быстро расстегивал и застегивал пуговицы мундира и т. д.... - словом, повторяю, мисс Осборн подумала, что, когда капитан оправится от смущения, он выскажется до конца, и с нетерпением приготовилась слушать. Но тут часы с Ифигенией начали после предварительных конвульсий уныло отбивать двенадцать, и мисс Осборн показалось, что бой их затянется до часу, - так долго они звонили, по мнению взволнованной старой девы.
   - Но я пришел сюда не за тем. чтобы говорить о браке... то есть об этом браке... то есть... нет, я хочу сказать... дорогая моя мисс Осборн, это касается нашего дорогого друга Джорджа, - запинаясь, промолвил Доббин.
   - Джорджа? - повторила она таким разочарованным тоном, что Мария и мисс Уирт расхохотались, стоя за дверью, и даже сам Доббин - подумайте, какой сердцеед нашелся! - едва сдержал улыбку, ибо и ему было кое-что известно об истинном положении дел. Джордж частенько отпускал на этот счет милые шуточки и поддразнивал его: "Черт возьми, Уил, почему ты не женишься на старушке Джейн? Она охотно за тебя пойдет, если ты посватаешься. Ставлю пять против двух, что пойдет!"
   - Да, Джорджа, - продолжал Доббин. - У него вышла какая-то неприятность с мистером Осборном. А я так его люблю... ведь вы знаете, мы были с ним как братья... и я надеюсь... я молю бога, чтобы ссора была улажена. Мы отправляемся в заграничный поход, мисс Осборн. Ждем приказа о выступлении со дня на день. Кто знает, что может случиться во время кампании! Не волнуйтесь, дорогая мисс Осборн! Но, во всяком случае, отцу с сыном нужно расстаться друзьями.
   - Никакой ссоры не было, капитан Доббин, произошла лишь обычная размолвка с папой, - заявила мисс Осборн. - Мы со дня на день поджидаем возвращения Джорджа. Папа желал ему добра. Пусть только он вернется, и я уверена, что все отлично уладится. А милая Рода, хоть и уехала от нас в страшном, страшном гневе, простит его, я это знаю. Женщина, капитан, прощает даже слишком охотно!
   - Такой ангел, как вы, конечно, простит, я в том уверен, - сказал мистер Доббин с адским коварством. - Но ни один мужчина не простит себе, если он причинит страдание женщине. Что бы вы почувствовали, если бы мужчина поступил с вами вероломно?
   - Я погибла бы... Я выбросилась бы из окна... Я бы отравилась... Я бы зачахла... и умерла. Да, да, я бы умерла! - воскликнула мисс Осборн, которая, впрочем, пережила уже один или два романа, даже не помыслив о самоубийстве.
   - Есть и другие, - продолжал Доббин, - наделенные таким же верным и нежным сердцем, как вы. Я говорю не о вест-индской наследнице, мисс Осборн, по о той девушке, которую полюбил Джордж и которая с самого своего детства росла с мыслью о нем одном. Я видел ее в бедности, когда сердце ее было разбито, но она не роптала, не жаловалась. Я говорю о мисс Седли. Дорогая мисс Осборн, можете ли вы, с вашим великодушным сердцем, сердиться на брата за то, что он остался ей верен? Простила ли бы ему его собственная совесть, если бы он ее бросил? Будьте ей другом... она всегда вас любила... Я пришел сюда по поручению Джорджа сообщить вам, что он почитает свои обязательства по отношению к ней своим священнейшим долгом, и буду умолять, чтобы, по крайней мере, вы были на его стороне.
   Когда мистером Доббином овладевало сильное волнение, он мог после первых двух-трех смущенных слов говорить совершенно плавно. И было очевидно, что в данном случае его красноречие произвело известное впечатление на особу, к которой он обращался.
   - Ну, знаете, - промолвила она, - все это... чрезвычайно странно... чрезвычайно прискорбно... совершенно необычайно... что скажет папа? Чтобы Джордж пренебрег такой великолепной партией, какая ему представлялась... Но, во всяком случае, он нашел отважного защитника в вашем лице, капитан Доббин. Впрочем, это ничему не поможет, - продолжала она, немного помолчав. - Я очень сочувствую бедной мисс Седли, от всей души... самым искренним образом, уверяю вас. Мы никогда не считали это хорошей партией, хотя всегда были ласковы к мисс Седли, когда она бывала у нас, - очень ласковы. Но папа ни за что не согласится, я это знаю. И всякая хорошо воспитанная молодая женщина, понимаете... со стойкими принципами... обязана... Джордж должен отказаться от нее, капитан Доббин, право же, должен.
   - Значит, мужчина должен отказаться от любимой женщины как раз тогда, когда ее постигло несчастье? - воскликнул Доббин, протягивая руку. - Дорогая мисс Осборн! От вас ли я слышу такой совет? Нет, невозможно, вы должны отнестись к ней по-дружески. Он не может от нее отказаться. Неужели вы думаете, что мужчина отказался бы от вас, если бы вы были бедны?
   Этот ловко заданный вопрос немало растрогал сердце мисс Джейн Осборн,
   - Не знаю, капитан, следует ли нам, бедным девушкам, верить тому, что говорите вы, мужчины, - ответила она, - Нежное сердце женщины так склонно заблуждаться. Боюсь, что вы жестокие обманщики, - тут Доббин совершенно безошибочно почувствовал пожатие руки, протянутой ему девицей Осборн.
   Он выпустил эту руку в некоторой тревоге.
   - Обманщики? - произнес он. - Нет, дорогая мисс Осборн, не все мужчины таковы. Вот ваш брат - не обманщик. Джордж полюбил Эмилию Седли еще в то время, когда они были детьми. Никакое богатство в мире не заставило бы его жениться на другой женщине! Неужели он должен теперь ее покинуть? Неужели вы бы ему это посоветовали?
   Что могла ответить мисс Джейн на такой вопрос, да еще имея в виду собственные цели? Ей было нечего отвечать, и потому она уклонилась от ответа, сказав:
   - Ну что же! Если вы не обманщик, то, во всяком случае, большой романтик. - Капитан Уильям пропустил это замечание без возражений.
   Наконец, решив после еще некоторых тонких намеков, что мисс Осборн достаточно подготовлена к восприятию известия в целом, он открыл своей собеседнице всю правду.
   - Джордж не мог отказаться от Эмилии... Джордж женился на ней.
   И тут он описал все известные нам обстоятельства, приведшие к браку; как бедная девушка наверняка бы умерла, если бы ее возлюбленный не сдержал своего слова, как старик Седли наотрез отказался дать согласие на брак и пришлось выправить лицензию; как Джоз Седли приезжал из Челтнема, чтобы быть посаженым отцом, как затем новобрачные поехали в Брайтон в экипаже Джоза, на четверке лошадей, чтобы провести там свой медовый месяц, и как Джордж рассчитывает на то, что его дорогие, милые сестры примирят его с отцом, - а они, наверное, это сделают, как женщины любящие и нежные. И затем, испросив разрешение (охотно данное) повидаться с мисс Осборн еще раз и справедливо полагая, что сообщенная им новость будет не позднее чем через пять минут рассказана другим двум дамам, капитан Доббин откланялся и покинул гостиную.
   Едва он успел выйти из дому, как мисс Мария и мисс Уирт вихрем ворвались к мисс Осборн, которая и поведала им все подробности изумительной тайны. Нужно отдать им справедливость: ни та, ни другая сестра не были особенно разгневаны. В тайных браках есть что-то такое, на что не многие женщины могут серьезно сердиться. Эмилия даже выросла в их глазах благодаря отваге, которую она проявила, согласившись на подобный союз. Пока они обсуждали эту историю и трещали о ней, высказывая предположения о том, что сделает и что скажет папенька, раздался громкий стук в дверь, от которого заговорщицы вздрогнули, как от карающего удара грома. "Это, должно быть, папенька", - подумали они. Но это был не он. Это был только мистер Фредерик Буллок, приехавший, по уговору, из Сити, чтобы сопровождать девиц на выставку цветов.
   Само собой разумеется, что этот джентльмен недолго пребывал в неведении относительно великой тайны. Но когда он ее услышал, на его лице отразилось изумление, далеко не похожее на сентиментальное сочувствие сестер Осборн. Мистер Буллок был человеком светским и младшим компаньоном богатой фирмы. Ему было известно, что такое деньги, и он знал им цену. Восхитительный трепет надежды сверкнул в его глазках и заставил его улыбнуться своей Марии - при мысли, что благодаря такой глупости со стороны мистера Джорджа мисс Мария поднялась теперь в ионе на тридцать тысяч фунтов, по сравнению с тем, что он рассчитывал получить за нею в приданое.
   - Черт возьми, Джейн! - сказал он, поглядывая с некоторым интересом даже на старшую сестру. - Илз пожалеет, что пошел на попятный! Ведь вам теперь цена тысяч пятьдесят!
   До этой минуты мысль о деньгах не приходила сестрам в голову; но Фред Буллок с изящной веселостью подшучивал над ними по этому поводу во время их предобеденной прогулки, и к тому времени, когда они, закончив утренний круг развлечений, возвращались обедать, обе девицы весьма выросли в собственных iлазах. Пусть мой уважаемый читатель не поднимает крика по поводу тако) о эгоизма и не считает его противоестественным. Не дальше как сегодня утром автор этой повести ехал в омнибусе из Ричмонда. Сидя на империале, он, пока меняли лошадей, обратил внимание на трех маленьких девочек, возившихся на дороге в луже, очень грязных, дружных и счастливых. К этим трем девочкам подбежала еще одна кротка. "Полли! - сообщила она. - Твоей сестре Пегги дали пенни". Тут все дети моментально вылезли из лужи и побежали подлизываться к Пегги. И когда омнибус трогался с места, я видел, как Пегги, сопровождаемая толпой ребятишек, с большим достоинством направлялась к лотку ближайшей торговки сластями.
  

ГЛАВА XXIV,

в которой мистер Осборн снимает с полки семейную Библию

  
   Подготовив таким образом сестер, Доббин поспешил в Сити выполнять вторую, более трудную часть принятой им на себя задачи. Мысль оказаться лицом к лицу со старым Осборном немало его тревожила, и он не раз уже подумывал о том, чтобы предоставить сестрам сообщить отцу тайну, которую, он был уверен, им не удастся долго скрывать. Но он обещал доложить Джорджу, как примет известие Осборн-старший. Поэтому, отправившись в Сити в отцовскую контору на Темз-стрит, он послал оттуда записку мистеру Осборну с просьбой уделить ему полчаса для разговора, касающегося дел его сына Джорджа. Посланный Доббина вернулся с ответом, что мистер Осборн велел кланяться и будет рад видеть капитана сейчас же; и Доббин незамедлительно отправился на свидание с ним.
   Предвидя мучительное и бурное объяснение и внутренне поеживаясь от невольных укоров совести, капитан вошел в контору мистера Осборна нерешительной походкой, с самым мрачным видом. Когда он проходил через первую комнату, где властвовал мистер Чоппер, этот последний приветствовал его из-за своей конторки веселым поклоном, что еще больше расстроило Доббина. Мистер Чоппер подмигнул, кивнул головой и, указав пером на хозяйскую дверь, произнес: "Вы найдете патрона в отличном расположении духа!" - вложив в эти слова совершенно непонятную приветливость.
   В довершение всего Осборн поднялся со своего места, крепко пожал руку капитану и промолвил: "Как поживаете, дорогой мой?" - с такой сердечностью, что посланник бедняги Джорджа почувствовал себя кругом виноватым. Рука его, словно мертвая, не ответила на крепкое пожатие старого джентльмена. Доббин чувствовал, что он был в большей или меньшей степени причиной всего происшедшего. Ведь это он убедил Джорджа вернуться к Эмилии; это он поощрял, одобрял и чуть ли не сам заключил тот брак, о котором явился теперь докладывать отцу Джорджа. А тот принимает его с приветливой улыбкой, похлопывает по плечу, называет "милым моим Доббином"! Да, посланцу Джорджа было от чего повесить голову.
   Осборн был в полной уверенности, что Доббин явился сообщить ему о капитуляции его сына. Мистер Чоппер и его патрон беседовали о Джордже как раз в тот момент, когда прибыл посыльный от Доббина, и оба пришли к заключению, что Джордж решил принести повинную. Оба ожидали этого уже несколько дней. "И, боже ты мой, Чоппер, какую мы теперь сыграем свадьбу!" - сказал мистер Осборн своему клерку; он даже прищелкнул толстыми пальцами и, побрякивая гинеями и шиллингами в своем огромном кармане, устремил на подчиненного торжествующий взгляд.
   Все так же гремя деньгами в обоих карманах, Осборн с веселым многозначительным видом поглядел из своего кресла и на Доббина, когда тот уселся напротив него, бледный и безмолвный. "Что за увалень, а еще армейский капитан, - подумал старик Осборн. - Удивительно, как это Джордж не научил его лучшим манерам!"
   Наконец Доббин призвал всю свою храбрость и начал:
   - Сэр, я привез вам весьма важное известие. Я был сегодня утром в казармах конной гвардии и узнал достоверно, что нашему полку будет приказано выступить в заграничный поход и отправиться в Бельгию в течение этой недели. А вам известно, сэр, что мы не вернемся домой без потасовки, которая может оказаться роковой для многих из нас.
   Осборн стал серьезен.
   - Я не сомневаюсь, что мой с... то есть ваш полк, сэр, исполнит свой долг, - произнес он.
   - Французы очень сильны, сэр, - продолжал Доббин. - Русским и австрийцам понадобится много времени, чтобы подтянуть свои войска. Нам придется выдержать первый натиск, сэр, и - будьте покойны - Бонн позаботится о том, чтобы дело было жаркое!
   - К чему вы это клоните, Доббин? - воскликнул его собеседник, беспокойно хмурясь. - Я полагаю, ни один британец не побоится каких-то треклятых французов, а?
   - Я хочу лишь сказать, что перед тем как нам уходить и принимая во внимание огромный и несомненный риск, которому каждый из нас подвергается... если у вас с Джорджем произошла размолвка... было бы хорошо, сор, если бы... если бы вы пожали друг другу руки, не так ли? Случись с ним что-либо, вы, как мне думается, никогда не простите себе, что не помирились с сыном.
   Произнося эти слова, бедный Уильям Доббин покраснел до корней волос и почувствовал себя гнусным предателем. Если бы не он, этого разлада, быть может, никогда бы не произошло. Почему нельзя было отложить брак Джорджа? Какая была надобность так торопить его? Доббин сознавал, что Джордж, во всяком случае, расстался бы с Эмилией без смертельной боли, Эмилия тоже могла бы оправиться от удара, причиненного ей потерей жениха. Это его, Доббина. совет привел к их браку и ко всему тому, что вытекало отсюда. Почему же это произошло? Потому, что он любил Эмилию так горячо, что не в силах был видеть ее несчастной? А может потому, что для него самою муки неизвестности были так невыносимы, что он рад был покончить с ними разом, - подобно тому, как мы, потеряв близкого человека, торопимся с похоронами или, в предвидении неизбежной разлуки с любимыми, не можем успокоиться, пока она не станет свершившимся фактом.
   - Вы хороший малый, Уильям, - промолвил мистер Осборн более мягким тоном, - нам с Джорджем не следует расставаться в гневе, это так! Но послушайте меня. Я сделал для него столько, сколько не сделает для сына ни один отец. Ручаюсь вам, что он получал от меня втрое больше денег, чем вам когда-либо давал ваш батюшка! Но я не хвастаюсь этим. Как я трудился ради него, как работал, не жалея сил, об этом я говорить не буду. Спросите Чоппера. Спросите его самого. Спросите в лондонском Сити. И вот я предлагаю ему вступить в такой брак, каким может гордиться любой английский дворянин... Единственный раз в жизни я обратился к нему с просьбой - и он отказывает мне. Что же, разве я не прав? И разве это я затеял ссору? Чего же я ищу, как не его блага, ради которою я с самого его рождения тружусь, словно каторжник. Никто не может сказать, что во мне говорит какой-то эгоизм. Пусть он возвращается. Вот вам моя рука. Я говорю: все забыто и прощено! А о том. чтобы жениться теперь же, не может быть и речи. Пусть они с мисс Суорц помирятся, а пожениться могут потом, когда он вернется домой полковником, потому что он будет полковником, черт меня подери, обязательно будет, уж за деньгами дело не станет. Я рад, что вы его образумили. Я знаю, это сделали вы, Доббин! Вы л прежде не раз выручали его из беды. Пусть возвращается! Мы с ним поладим. Приходите-ка сегодня к нам на Рассел-сквер обедать - приходите оба. Прежний адрес, прежний час! Будет отличная оленина, и никаких неприятных разговоров.
   Эти похвалы и доверие острой болью пронзили сердце Доббина. По мере того как разговор продолжался в таком тоне, капитан чувствовал себя все более и более виноватым.
   - Сэр, - произнес он, - я боюсь, что вы себя обманываете. Я даже уверен, что это так. Джордж человек слишком возвышенных понятий, чтобы жениться на деньгах. В ответ на угрозу, что вы в случае неповиновения лишите его наследства, с его стороны может последовать только сопротивление.
   - Черт возьми, сэр, какая же это угроза, - предложить ему ежегодный доход в восемь или десять тысяч фунтов? - заметил мистер Осборн все с тем же вызывающим добродушием. - Если бы мисс Суорц пожелала в супруги меня, я, черт подери, был бы к ее услугам! Я не обращаю особого внимания на оттенок кожи! - И старый джентльмен хитро подмигнул и разразился хриплым смехом.
   - Вы забываете, сэр, о прежних обязательствах, принятых на себя капитаном Осборном, - сказал Доббин очень серьезно.
   - Какие обязательства? На что вы, черт возьми, намекаете? Уж не хотите ли вы сказать, - продолжал мистер Осборн, вскипая гневом при внезапно осенившей его мысли, - уж не хотите ли вы сказать, что он такой треклятый болван, что все еще льнет к дочери этого старого мошенника и банкрота? Ведь не явились же вы сюда сообщить мне, что он хочет на ней жениться? Жениться на ней - еще чего! Чтобы мой сын и наследник женился на дочери нищего! Да черт бы его побрал, если он это сделает! Пусть тогда купит себе метлу и подметает улицы! Она всегда лезла к нему и строила ему глазки, я прекрасно помню. И, конечно же, по наущению старого пройдохи, ее папаши.
   - Мистер Седли был вашим добрым другом, сэр, - перебил Доббин, с радостью чувствуя, что в нем тоже закипает гнев. - Было время, когда вы не называли его мошенником и негодяем. Этот брак - дело ваших рук! Джордж не имел права играть чувствами...
   - Чувствами? - взревел старик Осборн. - Играть чувствами!.. Черт меня возьми, ведь это те же самые слова, которые произнес и мой джентльмен, когда важничал тут в четверг, две недели назад, и вел разговоры о британской армии с отцом, который породил его. Так это вы настроили его, а? Очень вам благодарен, господин капитан! Так это вы хотите ввести в мою семью нищих! Весьма вам признателен, капитан! Еще чего - жениться на ней! Ха-ха-ха! Да на что это ему? Ручаюсь вам - она и без этого мигом к нему прибежит!
   - Сэр, - произнес Доббин с нескрываемой яростью, вскакивая на ноги, - я никому не позволю оскорблять эту молодую особу в моем присутствии, и меньше всего - вам!
   - Ах, вот как! Вы, чего доброго, еще на дуэль меня вызовете? Подождите, дайте я позвоню, чтобы нам подали пистолеты! Мистер Джордж прислал вас сюда затем, чтобы вы оскорбляли его отца? Так, что ли? - кричал мистер Осборн, дергая сонетку.
   - Мистер Осборн, - возразил Доббин дрожащим голосом, - это вы оскорбляете лучшее в мире создание. Вам следовало бы пощадить ее, сэр, ведь она... жена вашего сына!
   И, произнеся эти слова, Доббин вышел, чувствуя, что не в силах больше разговаривать, а мистер Осборн откинулся на спинку своего кресла, устремив вслед уходившему безумный взор. Вошел клерк, послушный звонку. И не успел капитан выйти на улицу со двора, где помещалась контора мистера Осборна, как его догнал мистер Чоппер, совсем запыхавшийся и без шляпы.
   - Ради бога, что случилось? - воскликнул мистер Чоппер, хватая капитана за фалды. - Хозяину дурно! Скажите, что сделал мистер Джордж?
   - Он женился на мисс Седли пять дней тому назад, - отвечал Доббин. - Я был у него шафером, мистер Чоппер, а вы должны остаться ему другом.
   Старый клерк покачал головой.
   - Если вы принесли такие вести, капитан, значит, дело плохо! Хозяин никогда ему этого не простит.
   Доббин попросил Чоппера сообщить ему о дальнейшем в гостиницу, где он остановился, и угрюмо зашагал в западную часть города, сильно взволнованный мыслями о прошедшем и о будущем.
   Когда обитатели дома на Рассел-сквер собрались в этот вечер к обеду, они застали главу семьи на обычном месте, но выражение его лица было так мрачно, что домочадцы, хорошо знавшие это выражение, не смели рта раскрыть. Девицы и мистер Буллок, обедавший у них, поняли, что новость доведена до сведения мистера Осборна. Его грозный вид так подействовал на мистера Буллока, что тот затих и присмирел и только был необычайно предупредителен к мисс Марии, рядом с которой сидел, и к ее сестре, занимавшей председательское место.
   Мисс Уирт, таким образом, сидела в одиночестве на своей стороне стола, между нею и мисс Джейн Осборн оставалось пустое место. Это было место Джорджа, когда он обедал дома, и для него, как мы говорили, всегда был приготовлен прибор на случай возвращения блудного сына. За время обеда ничто не нарушало тишину, если не считать редких, шепотом произнесенных замечаний улыбавшегося мистера Фредерика да звона посуды и серебра. Слуги бесшумно двигались вокруг стола, исполняя свои обязанности. Факельщики на похоронах - и те не отличаются таким мрачным видом, какой был у лакеев мистера Осборна! Оленина, на которую он приглашал Доббина, была разрезана стариком в полнейшем молчании, но кусок дичины, взятый им себе, убрали со стола почти нетронутым; зато пил он много, и дворецкий усердно наполнял его стакан.
   Наконец, когда было подано последнее блюдо, глаза мистера Осборна, которые он поочередно устремлял на каждого, остановились на приборе, поставленном для Джорджа. Мистер Осборн указал на прибор левой рукой. Дочери глядели на него, не понимая или не желая понять этот знак, да и лакеи сперва его не поняли.
   - Убрать этот прибор! - крикнул он наконец, вставая из-за стола, и, с проклятием оттолкнув кресло, удалился к себе.
   Позади столовой была комната, известная в доме под названием кабинета. Это было святилище главы семейства. Сюда мистер Осборн обычно удалялся в воскресенье утром, когда ему не хотелось идти в церковь, и проводил здесь все утро, сидя в малиновом кожаном кресле и читая газету. Здесь стояли два-три стеклянных книжных шкафа с многотомными изданиями в прочных позолоченных переплетах: "Годичные ведомости", "Журнал для джентльменов", "Проповеди Блепра" и "Юм и Смоллет". Годами мистер Осборн не снимал с полок ни одного из этих томов, но никто из членов семейства никогда ни под каким видом не посмел бы до них дотронуться. Исключением являлись те редкие воскресные вечера, когда не устраивалось званых обедов. Большая Библия в красном переплете и молитвенник вынимались тогда из уголка, где они стояли рядом с "Книгой пэров", прислуга созывалась звонком в парадную гостиную, и Осборн читал своему семейству вечернюю службу неестественно громким и резким голосом. Никто в доме, ни чада, ни домочадцы, не входил в эту комнату без некоторого трепета. Здесь мистер Осборн проверял счета экономки и просматривал инвентарную книгу винного погреба, подаваемую дворецким. Отсюда ему была видна в глубине чистого, усыпанного гравием дворика задняя дверь конюшни, куда был проведен один из звонков. Кучер выходил в этот дворик, словно узник на казнь, и Осборн ругал его из окна кабинета. Четыре раза в год мисс Уирт являлась в эту комнату за своим жалованьем, а дочери мистера Осборна - за своими карманными деньгами. Джорджа, когда он был мальчиком, частенько драли в этой комнате, а мать сидела в это время на лестнице ни жива ни мертва, прислушиваясь к ударам плетки. Мальчик никогда не кричал, когда его пороли, а после наказания бедная женщина украдкой ласкала и целовала его и потихоньку давала ему денег.
   Над камином висел семейный портрет, перенесенный сюда из столовой после смерти миссис Осборн: Джордж верхом на пони, старшая сестра подает ему букет цветов, а младшую мать держит за руку. Все с румяными щеками, большими красными ртами и глупо улыбаются друг другу, как принято изображать на семейных портретах. Мать лежала теперь в земле, давно всеми забытая: у сектор и у брата появились свои разнообразные интересы, и они стали совершенно чужими друг другу. Через несколько десятков лет, когда все изображенные на портрете состарились, какой горькой сатирой кажутся такие наивные хвастливые семейные портреты - вся эта комедия чувств и лживых улыбок, и невинности, столь застенчивой и столь самодовольной! Почетное место в столовой, освобожденное семейной группой, занял парадный портрет самого Осборна, его кресла и большой серебряной чернильницы.
   Вот в этот-то кабинет и удалился теперь старик Осборн, к великому облегчению всего небольшого общества, которое он покинул. Когда слуги ушли, оставшиеся начали было беседовать оживленно, но вполголоса, а потом тихонько отправились наверх, причем мистер Булкок последовал за дамами, осторожно ступая в своих скрипучих башмаках. У него не хватило духу в одиночестве пить вино, да еще так близко от страшного старого джентльмена, сидевшего рядом, у себя в кабинете.
   Уже давно стемнело, когда дворецкий, не получая никаких распоряжений, решился постучать в дверь и подать в кабинет восковые свечи и чай. Хозяин дома сидел в кресле, делая вид, будто читает газету, и когда слуга, поставив около него свечи и чайный прибор, удалился, Осборн поднялся и запер за ним дверь на ключ. На этот раз не оставалось никаких сомнений: все домочадцы поняли, что надвигается какая-то страшная катастрофа и что мистеру Джорджу несдобровать.
   В большом полированном бюро красного дерева у мистера Осборна был ящик, отведенный для дел и бумаг его сына. Здесь хранились все документы, касавшиеся Джорджа, с тех самых пор, как он был ребенком: здесь были его тетрадки и альбомы для рисования с похвальными отзывами, с пометками учителей; здесь были его первые письма, написанные крупным круглым почерком, с поцелуями папеньке и маменьке и с просьбой о присылке пирогов. Не раз упоминался в них его дорогой крестный Седли. Проклятия срывались с помертвевших губ старика Осборна, и страшная ненависть и злоба закипали у него в груди, когда он, просматривая письма, встречал это имя. Все бумаги были занумерованы, надписаны и перевязаны красной тесьмой. На них значилось: "От Джорджи с просьбой о 5 шиллингах. 23 апреля 18..; ответ - 25 апреля". Или: "Джорджи: относительно пони, 13 октября", и так далее. В другом пакете были: "Счета доктора С.", "Счета портного Джорджи и за экипировку; векселя на меня, выданные Дж. Осборном-младшим", и т. д. Его письма из Вест-Индии;" письма его агента и газеты, в которых было напечатано о его производствах. Здесь же хранился детский хлыстик Джорджа, а в бумажке медальон с его локоном, который всегда носила его мать.
   Несчастный провел много часов, перебирая эти реликвии и раздумывая над ними. Его самые честолюбивые мечты, самые заветные упования - все было здесь. Как он гордился своим мальчиком! Более красивого ребенка он не встречал. Все говорили, что он похож на сына настоящего аристократа. Одна из принцесс королевской крови заметила его на прогулке в садах Кью, поцеловала и спросила, как его зовут. Какой еще делец из Сити мог похвастаться таким сыном? Ни об одном принце так не заботились, как о нем. Его сын имел все, что можно было приобрести за деньги. Сам Осборн приезжал и дни актов в школу на четверке лошадей, со слугами в новых ливреях, и одарял новенькими шиллингами учеников, товарищей Джорджа. А когда он отправился с Джорджем на судно его полка, перед тем как юноша отплыл в Канаду, он задал офицерам такой обед, что на нем мог бы присутствовать сам герцог Йоркский. Разве он отказывался когда-либо платить по векселям, которые Джордж выдавал на него? Вот они, и все оплачены беспрекословно! Не у всякого генерала были такие лошади, на каких ездил Джордж! Он вспоминал сына в самые различные периоды жизни, и тот вставал перед его глазами то после обеда, когда приходил в столовую, смелый, как лорд, и отпивал из отцовской рюмки, сидя рядом с ним во главе стола; то верхом на пони в Брайтоне, когда он перескочил через изгородь и не отставал от взрослых охотников; то в день, когда он был представлен принцу-регенту на парадном выходе и весь Сент-Джеймский двор не мог п какъ дома. Знаменитый полкъ, съ весьма многими офицерами котораго мы уже знакомы, переправлялся на лодкахъ въ Брюге и Гентъ, а оттуда берегомъ въ Брюссель. Джозъ сопровождалъ дамъ на общественныхъ лодкахъ, роскошь которыхъ и удобство, вѣроятно, помнятъ всѣ старые путешественники по Фландріи. Съ изобиліемъ съѣстного на этихъ неуклюжихъ и медленнаго хода лодкахъ связано одно преданіе, которое еще и до сихъ поръ живетъ въ устахъ народа. Дѣло въ томъ, что какой-то англійскій туристъ, пріѣхавъ на недѣлю въ Бельгію, такъ былъ очарованъ путешествіемъ на лодкахъ и угощеніемъ на нихъ, что безпрестанно катался между Гентомъ и Брюге,-- пока наконецъ изобрѣтеніе желѣзныхъ дорогъ не заставило его какъ бы утомиться. Джозомъ овладѣла постоянная восторженность,-- для полнаго счастія мистриссъ о'Доудъ недоставало только сестры ея Глорвины. Сборщикъ податей цѣлый день сидѣлъ на верху каюты, роспивалъ фламандское пиво, кричалъ безпрестанно на своего Исидора, лакея, и по временамъ обращался къ дамамъ съ изысканными комплиментами.
   Храбрость Джоза была, по истинѣ, удивительна.
   -- Бонапарте аттакуетъ насъ! восклицалъ онъ.-- Бѣдная моя Эмми, милая, сестра моя, не бойся: опасности нѣтъ никакой. Я увѣряю тебя, что союзныя войска черезъ два мѣсяца явятся въ Парижѣ,-- и тогда мы знатно отобѣдаемъ въ Пале-Ройялѣ. Триста тысячъ русскихъ вступаютъ во Францію черезъ Рейнъ.... подумай только, триста тысячь храбрыхъ воиновъ, подъ командою Витгенштейна и Барклая де Толли!.. Ты не знаешь, другъ мой, положенія, въ какомъ находятся военныя дѣла, а я знаю,-- потому-то и говорю съ такой увѣренностью, что въ цѣломъ свѣтѣ не найдешь арміи, подобной русской,-- и у Наполеона нѣтъ ни одного генерала, который бы годился въ адъютанты Витгенштейну. А пятьсотъ тысячь австрійцевъ! развѣ это шутка?-- и притомъ еще въ эту минуту, на десять переходовъ отъ границы, подъ командою Шварценберга и принца Карла. А прусская кавалерія!... Мистриссъ о'Доудъ, скажите, пожалуете, есть ли какая нибудь причина бояться моей сестрѣ?... Исидоръ! стоитъ ли, любезный, намъ бояться чего нибудь!... Гэй, сэръ, подайте мнѣ еще пива!
   Находясь часто въ виду непріятеля, или, говоря другими словами, встрѣчаясь лицомъ къ лицу съ дамами въ Чэлтенэймѣ и Батѣ, нашъ другъ, сборщикъ податей, былъ уже далеко не такъ робокъ, какъ прежде, а въ эту минуту, подкрѣпленный пивомъ и виномъ,-- словоохотенъ до нельзя.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Амелія введена была въ полкъ, Джоржъ началъ стыдиться нѣкоторыхъ господъ и госпожъ изъ того общества, которому онъ принужденъ былъ представить мистриссъ Осборнъ, и рѣшился, какъ говорилъ Доббину, перемѣнивъ полкъ, удалить свою жену отъ сборища самыхъ простыхъ, грубыхъ, необразованныхъ женщинъ. А между тѣмъ мистриссъ Амелія, съ своимъ добродушнымъ характеромъ, вовсе не чувствовала той неловкости, за которую опасался ея мужъ. Непомѣрной величины шляпа съ перомъ, которую носила мистриссъ о'Доудъ, огромный репетиръ, которымъ она любила играть при всѣхъ возможныхъ слyчаяхъ, и разсказывать, какъ онъ подаренъ быть ея отцомъ при выходѣ ея изъ кареты послѣ сватьбы,-- всѣ эти украшенія и другія наружныя отличія майорши производили на капитана Осборна крайне непріятное впечатлѣніе, когда жена его встрѣчалась съ мистриссъ о'Доудъ, между тѣмъ какъ странности этой женщины забавляли Амелію, но отнюдь не конфузили.
   Въ самомъ дѣлѣ, мистриссъ о'Доудъ была чрезвычайно занимательна.
   -- Ну, что вы мнѣ разсказываете объ этихъ лодкахъ! говорила она.-- Вы посмотрѣли бы на наши -- вотъ тѣ, что плаваютъ по каналамъ между Дублинымъ и Баллина-слоу. Вотъ тамъ такъ путешествіе!.. А какой скотъ-то! Мой батюшка подучилъ золотую медаль за четырехъ-лѣтнюю телку.... Вотъ ужь телка такъ телка!.. Что передъ ней всѣ здѣшнія!...
   На это Джозъ возразилъ, что ужь если говорить о говядинѣ, какъ слѣдуетъ перемѣшанной съ жиромъ и мякотью, такъ ужь съ Англіей тягаться трудновато....
   -- А Ирландія? съ жаромъ перебила майорша -- вы забыли Ирландію, откуда идутъ для васъ самыя лучшія мяса?
   При одной мысли о сравненіи рынковъ Дублина съ рынками Брюге являлась у ней на губахъ улыбка презрѣнія.
   -- Я буду благодарна вамъ, если вы объясните мнѣ, что они хотятъ выразить этимъ газабо на вершинѣ рынка, продолжала мистриссъ о'Доудъ съ такой все уничтожающей насмѣшкой, что, кажется, самая башня съ флагомъ -- предметъ презрѣнія майорши -- готова была стереться съ лица земли.
   Приближаясь къ Брюсселю, путешественники наши всюду встрѣчали англійскихъ солдатъ. Англійскій рожокъ будилъ ихъ поутру; съ наступленіемъ ночи они засыпали подъ звуками флейты и барабана. Вся Европа была подъ оружіемъ. Знаменитый періодъ исторіи наступалъ, а мистриссъ Пегги по прежнему продолжала болтать о Болливанадѣ, о лошадяхъ въ конюшняхъ Гленмалони, о славныхъ погребахъ своего отца; Джозъ Седли предавался воспоминаніямъ о корри и пилавѣ, которыя готовились въ Думъ-Думѣ. Одна только Амелія задумывалась по временамъ о мужѣ своемъ и о томъ, какъ бы ей лучше выказать свою любовь къ нему. И она также не заглядывала на чистую страничку исторіи, на которой должно было отпечататься появленіе Наполеона неизгладимыми буквами. Дѣятельной и веселой жизни, окружавшей Амелію, казалось, никогда не кончиться, и непріятеля какъ будто не существовало.
   По прибытіи нашихъ путешественниковъ въ Брюссель, гдѣ остановился полкъ, они нашли себя въ одной изъ самыхъ веселыхъ и самыхъ блестящихъ маленькихъ европейскихъ столицъ, гдѣ балаганы Ярмарки Тщеславія были разставлены въ самомъ плѣнительномъ, роскошномъ, заманчивомъ разнообразіи. Тамъ можно было найти и большую игру, и пріятные танцы, и театры, гдѣ чудная Каталани очаровывала слушателей -- и катанья, оживленныя блескомъ военныхъ,-- и рѣдкій старинный городъ, съ странными костюмами и удивительной архитектурой,-- и вкусные обѣды, для нашего гурмана Джоза: однимъ словомъ, все, чего Амелія прежде не видала и что теперь восхищало ее на каждомъ шагу. Она проводила послѣдніе дня медоваго мѣсяца въ полномъ довольствѣ и какъ нельзя болѣе счастливая.
   Каждый день этого времени доставлялъ вашимъ друзьямъ какое нибудь новое и пріятное удовольствіе. Они осматривали церкви или картинныя галлереи, посѣщали оперы или предпринимали загородныя поѣздки. Полковая музыка играла безъ умолку. Высшій аристократическій кругъ гулялъ въ паркѣ. Весь Брюссель представлялъ собой безпрерывный праздникъ военныхъ торжествъ. Джоржъ всюду бралъ съ собой Амелію, по обыкновенію былъ весьма доволенъ собственной своей персоной и находилъ въ себѣ достоинства солиднаго мужа. О какъ счастлива была Амелія въ эти дни! Какъ радостно билось ея маленькое сердце! Ея письма къ родителямъ дышали признательностію и восторгомъ. Мужъ ея покупалъ ей кружева, брильянты и разныя бездѣлушки. Онъ былъ самый добрый, самый лучшій, самый великодушный изъ мужей! Счастіе Амеліи казалось безпредѣльно.
   Истинное британское сердце Джоржа приходило въ неизъяснимый восторгъ при одномъ только зрѣлищѣ огромнаго числа лордовъ, леди и модныхъ особъ, толпившихся по городу и показывавшихъ себя во всѣхъ публичныхъ собраніяхъ. Разставшись съ тѣмъ счастливымъ хладнокровіемъ, которое иногда характеризуетъ великаго человѣка, и показываясь въ этихъ собраніяхъ, наши денди рѣшались смѣшиваться съ обществомъ, съ которымъ судьба свела ихъ противъ всякаго желанія. Однажды на вечерѣ у дивизіоннаго генерала, Джоржъ имѣлъ честь танцовать съ леди Бланшъ Тистельвудъ, дочерью лорда Бэйракра,-- безъ пощады кричалъ, подавалъ мороженое двумъ благороднымъ леди съ быстротою юноши бросился жъ дверямъ, чтобъ приказать подать карету, и по приходѣ домой хвастался знакомствомъ не меньше своего отца. На другой день капитанъ Осборнъ былъ съ визитомъ у двухъ леди, ѣхалъ подлѣ ихъ кареты въ паркъ, просилъ ихъ на обѣдъ и былъ внѣ себя отъ восхищенія, получивъ согласіе. Старикъ Бэйракръ, не имѣя особенной гордости и обладая большимъ апетитомъ, согласился бы пообѣдать, гдѣ бы ни пришлось.
   -- Я полагаю, кромѣ насъ, тамъ не будетъ другихъ женщинъ, говорила леди Бэйракръ, размышляя о сдѣланномъ приглашеніи, принятомъ съ такою опрометчивостію.
   -- Боже праведный! мама, неужели вы думаете, что мужъ не приведетъ съ собой жены? заговорила леди Бланшъ, нѣсколько разъ вальсировавшая съ Джоржемъ на прошедшемъ балу.-- Мужчины еще сносны, но жены ихъ...
   -- А молодая жена-то,-- вы вѣрно не замѣтили ея,-- она чудо какъ хороша, замѣтилъ старый лордъ.
   -- Ну, чтожъ, моя милая Бланшъ, сказала мать: -- мнѣ кажется, коли папа поѣдетъ туда, то и мы должны ѣхать; только въ Англіи мы не станемъ знаться съ ними.
   И такимъ образомъ рѣшившись прекратить новое знакомство въ улицѣ Бондъ, наши денди отправились на обѣдъ въ Брюсселѣ, заставивъ дорого заплатить Джоржа за это снисхожденіе. Во время обѣда онѣ всѣми силами старались оказывать свое достоинство передъ женою Осборна. Въ этомъ-то и состоитъ настоящій образецъ достоинства, которымъ отличается британская женщина высшаго круга. Наблюдать обхожденіе прекрасной дамы съ другой, ей подобной, но только изъ средняго или низшаго класса, составляетъ немалое удовольствіе философу-посѣтителю Ярмарки Тщеславія.
   Этотъ пиръ, на который Джоржъ употребилъ огромную часть своихъ денегъ, былъ изъ самыхъ скучныхъ удовольствій медоваго мѣсяца Амелія. Въ письмѣ къ своей мама, она передала его въ самыхъ жалкихъ выраженіяхъ. Она описала ей, какъ миледи Бэйракръ не хотѣла отвѣчать, когда обращались къ ней съ разговоромъ,-- какъ леди Бланшъ смотрѣла на нее въ лорнетку,-- какъ бѣсился за это капитанъ Доббинъ, и какъ милордъ, уѣзжая домой, захотѣлъ видѣть счетъ и, увидѣвши, объявилъ, что обѣдъ былъ чрезвычайно дорогъ и чрезвычайно нехорошъ. При всемъ томъ; мистриссъ Седли была въ восторгѣ отъ письма Амеліи и съ такимъ усердіемъ разсказывала всѣмъ о новыхъ друзьяхъ своей дочери, что это дошло до слуха старика Осборна въ Сити.
   Тотъ, кто знаетъ нынѣшняго генералъ-лейтенанта сэра Джоржѣ Туфто, и видалъ, съ какой молодецкой поступью, щегольски одѣтый, выступалъ онъ, на высокихъ каблукахъ лакированныхъ сапоговъ; по улицѣ Пель-Мель, заглядывая подъ шляпки проходящихъ дамъ,-- или какъ разъѣзжалъ онъ въ модныхъ экипажахъ по паркамъ,-- тотъ, кто знаетъ нынѣшняго сэра Джоржа Туфто, едва ли бы узналъ въ немъ того смѣлаго и храбраго офицера, который участвовалъ во всѣхъ испанскихъ дѣлахъ и Ватерлосской битвѣ. Въ 1813 году онъ имѣлъ лысую голову и на ней немного бѣлокурыхъ волосъ, былъ довольно крѣпкаго и тучнаго тѣлосложенія. Ныньче у него увидите густые, кудрявые, коричневые волосы, черныя брови и темно-пурпуровые бакенбарды. Когда сэру Джоржу Туфто минуло семьдесятъ лѣтъ (теперь ему восемьдесятъ), его рѣденькіе и совершенно бѣлые волосы вдругъ сдѣлались густы, темны, и кудрявы, а усы, бакенбарды и брови приняли настоящій цвѣтъ. Недоброжелательныя люди говорятъ, будто бы станъ сэра Туфто выложенъ изъ ваты, и что за головѣ у него парикъ. Мы не хотимъ повѣрятъ этихъ толковъ. Парикъ генерала не имѣетъ никакой связи съ нашимъ разсказомъ.
   Однажды, когда друзья наши, собираясь отправиться въ Отель де Билль,-- который, по словамъ мистриссъ д'Доудъ, былъ меньше дома отца ея въ Гленмалони,-- когда друзья наши, говоримъ мы, ходили по брюссельскому цвѣточному рынку, къ нимъ подъѣхалъ офицеръ и, спустившись съ лошади, выбралъ самый лучшій букетъ. Прекрасные цвѣты заказали въ бумагу, офицеръ сѣлъ на лошадь, передалъ букетъ своему груму, который принялъ его съ лукавой усмѣшкой и послѣдовалъ за самодовольнымъ господиномъ.
   -- О если бы вы видѣли цвѣты въ Гленмалони, замѣчала мистриссъ о'Доудъ.-- Отецъ мой держалъ троихъ шотландскихъ садовниковъ, съ девятью помощниками. Однѣ оранжереи занимали цѣлый акръ земли.... Ананасы у насъ также обыкновенны, какъ горохъ. Виноградныя кисти сплошь и рядомъ вѣсятъ по шеста фунтовъ. Маньоліи наши величиной бываютъ съ чайникъ...
   Доббинъ, не слѣдуя примѣру злого Осборна, всегда съ серьёзнымъ видомъ выслушивалъ подобную правду мистриссъ о'Доудъ; но на этотъ разъ и онъ не выдержалъ: бросился назадъ въ толпу и, удалившись на приличное разстояніе, разразился громкимъ хохотомъ, къ удивленію всѣхъ окружающихъ его торговокъ.
   -- Что это съ нимъ случилось? сказала мистриссъ о'Доудъ.-- Неужели у него опять идетъ изъ носу кровь? Это къ добру не поведетъ, я вамъ говорю... Да, да! а маньоліи въ Гленмалони такъ велики, какъ чайники.... не правда ли, д'Доудъ?
   -- Истинная правда!... даже еще больше чайниковъ, почтя съ самоваръ! отвѣчалъ майоръ.
   Въ эту минуту разговоръ былъ прерванъ офицеромъ, подъѣхавшимъ, какъ мы уже сказали, покупать букетъ.
   -- Чудная лошадь! прелесть какъ хороша! кто это такой? спросилъ Джоржъ,
   -- Вы бы посмотрѣли на лошадь моего брата Моллой Малони, такъ вы бы ахнули! воскликнула майорша и начала было читать свою фамильную исторію; но слова мужа остановили ее.
   -- Это генералъ Туфто, дивизіонный командиръ вашей кавалеріи, скромно сказалъ о'Доудъ, -- подъ Талаверой онъ и я были прострѣлены въ ту же ногу.
   -- Генералъ Туфто! Поэтому Раудонъ Кроули съ женой также пріѣхали сюда! вскричалъ Джоржъ.
   Сердце Амеліи замерло,-- почему? она сама не знала. Блескъ солнца померкъ для нея. Высокія крыши старинныхъ зданій, блестящій закать свѣтила въ прекрасный майскій день -- потеряли въ глазахъ Амеліи всю свою прелесть.
  

ГЛАВА XXII.

БРЮСЕЛЬ.

   Мистеръ Джозъ завелъ для себя пару наемныхъ лошадей и, разъѣзжая въ щегольской коляскѣ лондонской работы, представлялъ своей особой фигуру довольно замѣчательную. Джоржъ также купилъ лошадь, и онъ и капитанъ Доббинъ былъ постоянными спутниками коляски, въ которой сборщикъ податей и его сестра совершали свои ежедневныя прогулки. Замѣчаніе Джоржа относительно пріѣзда Раудона Кроули и его супруги оказалось совершенно справедливымъ. Въ тотъ же день, когда друзья наши встрѣтили Туфто, отправлялись они на гулянье въ Паркъ. Въ срединѣ небольшой группы наѣздниковъ, состоящей изъ важнѣйшихъ особъ Брюсселя, легко можно было замѣтить Ребекку въ прекрасномъ рединготѣ, на отличной небольшой арабской лошади, которою она управляла какъ нельзя лучше, усовершенствовавшись въ искусствѣ верховой ѣзды въ Кроули, подъ руководствомъ баронета мистера Питта и самого Раудона. Подлѣ маленькой Ребекки ѣхалъ храбрый генералъ Туфто.
   -- Мнѣ кажется, это самъ дюкъ! вскричала мистриссъ о'Доудъ, обращаясь къ Джозу, начинавшему пыхтѣть и краснѣть: -- а подлѣ него лордъ Оксбридчъ. Посмотрите, какъ онъ хорошъ! Братъ мой Моллой Малони похожъ на него какъ двѣ капли воды.
   Ребекка не обращала вниманія на экипажъ Джоза; но лишь только замѣтила она въ ней свою старинную знакомку Амелію, въ туже минуту старалась показать свое присутствіе ласковымъ словомъ и улыбкой, воздушнымъ поцалуемъ и игривымъ пожатіемъ пальчиковъ, посланными по направленію къ коляскѣ, въ которой сидѣла ея подруга, Генералъ Туфто спросилъ Раудона: "кто этотъ толстый офицеръ въ фуражкѣ съ золотымъ околышкомъ?" Ребекка отвѣчала, что этотъ офицеръ находится въ остъ-индской службѣ. Раудонъ Кроули отдѣлялся изъ рядовъ своего общества, подъѣхалъ къ вашимъ друзьямъ, дружески пожалъ руку Амеліи и, спросивъ Джоза: "ну что, старина, какъ поживаешь?", такъ пристально посмотрѣлъ въ лицо мистриссъ о'Доудъ и на ея черныя пѣтушьи перья, что майорша не могла не почесть себя полною побѣдительницею.
   Джоржъ, отставши немного отъ другихъ, подъѣхалъ въ одно время съ Доббиномъ, и оба они дотронулись до полей своихъ шляпъ, въ знакъ почтительнаго привѣтствія къ важнымъ особамъ, между которыми Осборнъ тотчасъ же замѣтилъ мистриссъ Кроули. Онъ былъ въ восхищеніи, увидѣвъ Раудона, фамильярно облокотившагося на коляску и разговаривавшаго съ Амеліей. Дружеское пожатіе руки адъютанта доказывало пріятность встрѣчи. Чтожь касается до встрѣчи Доббина и Раудона, то они обмѣнялись самымъ холоднымъ поклономъ.
   Кроули разсказалъ Джоржу, что они остановились съ генераломъ Туфто въ Отель де Паркъ; и Джоржъ вынудилъ у своего друга обѣщаніе, при первой возможности, посѣтить его жилище.
   -- Какъ жаль, что я не видалъ васъ три дня тому назадъ, сказалъ Джоржъ.-- У меня былъ славный обѣдъ, лордъ Бейракръ съ супругой и леди Бланшъ сдѣлали вамъ честь своимъ посѣщеніемъ. Мы очень жалѣли, что васъ не было.
   Давъ, такимъ образомъ замѣтить о своемъ знакомствѣ съ важными лицами и выказавъ притязаніе на свѣтскость, Осборнъ разстался съ Раудономъ, поскакавшимъ къ своей партія. Джоржъ и Доббинъ заняли своя мѣста по обѣимъ сторонамъ коляски, въ которой сидѣла Амелія.
   -- Ахъ, какъ хорошъ собой дюкъ! замѣтила мистриссъ о'Доудъ, -- Веллесли и Малони родня между собой; но мнѣ не хотѣлось отрекомендоваться, пока его свѣтлости не угодно будетъ самому вспомнить наши родственныя отношенія.,
   -- Онъ славный воинъ, замѣтилъ Джозъ, съ удаленіемъ великаго человѣка вздохнувши посвободнѣе.-- Кто бы могъ выиграть подобное сраженіе, какъ саламанкское?... А знаешь ли ты, Доббинъ, гдѣ онъ научился военному искусству?-- въ Индіи, мой другъ! Густые лѣса ея -- славная школа для офицеровъ, повѣрь мнѣ въ этомъ.... Я самъ знавалъ генерала Туфто, мистриссъ о'Доудъ. Мы вмѣстѣ танцовали съ нимъ на одномъ вечерѣ съ миссъ Кутлеръ, дочерью артиллериста. Чудная дѣвушка была она въ Думъ-Думѣ!...
   Появленіе важныхъ особъ и встрѣча съ ними сдѣлались предметомъ разговора во всю остальную часть прогулки, и за ужиномъ и до самой послѣдней минуты, когда друзьямъ нашимъ пришло время отправиться въ оперу.
   Театръ живо представлялъ собой Старую Англію. Здѣсь все было британское, начиная отъ самихъ посѣтителей и до того костюма дамъ, которымъ онѣ такъ славились въ ту пору. И мистриссъ о'Доудъ, конечно, не представляла отсталости въ нарядѣ, и у нея, какъ у другихъ, вились локоны; а ирландскіе брильянты майорши, какъ она думала, затмѣвали блескомъ своимъ всѣ декораціи театра. Присутствіе ея мучило Осборна, между тѣмъ какъ она нисколько не обращала вниманія на это и являлась неизбѣжной спутницей во всѣхъ предпринимаемыхъ имъ удовольствіяхъ. Мистриссъ о'Доудъ не покидала той мысли, что присутствіе ея непремѣнно должно производить очарованіе.
   -- До этого она была полезна тебѣ, другъ мой, говорилъ Джоржъ своей женѣ, которую онъ, не краснѣя, не могъ оставлять при такой пріятной собесѣдницѣ.-- А теперь я отъ души радуюсь пріѣзду Ребекки. Ты попрежнему будешь ея подругой; и тогда представится возможность отдѣлаться отъ этой несносной ирландки.
   Амелія за это не сказала ни да, ни нѣтъ; а сами мы не можемъ догадаться, что она думала при этомъ замѣчаніи Осборна.
   Coup d'oeil Брюссельскаго театра не поражалъ столько мистриссъ о'Доудъ своимъ превосходствомъ, какъ Дублинскій театръ въ улицѣ Фишамбль; французскій оркестръ и никакъ не могъ сравниться съ національными мелодіями ея отечества. Она безпрестанно и съ удивительнымъ жаромъ передавала то одно, то другое свое мнѣніе, съ величайшимъ усердіемъ размахивая при этомъ своимъ огромнымъ старымъ вѣеромъ.
   -- Скажи мнѣ пожалуста, душа моя Раудонъ, что это за женщина съ Амеліей? говорила молоденькая дама, сидѣвшая въ противоположной ложѣ,-- дама, которая, мимоходомъ сказать, въ отношеніи къ своему мужу, дѣйствовала такъ: дома соблюдала холодную учтивость, а въ людяхъ -- была и любезна и нѣжна съ нимъ.-- Будто ты не видишь, другъ мой, этого созданія съ жолтымъ перомъ въ тюрбанѣ, въ красномъ атласномъ платьѣ и съ огромными часами?...
   -- Подлѣ той маленькой хорошенькой женщины въ бѣломъ? спросилъ джентльменъ, сидѣвшій подлѣ прекрасной дамы,-- джентльменъ съ орденами въ петличкѣ, множествомъ жилетовъ и огромномъ, крѣпко стянутомъ бѣломъ галстукѣ.
   -- Та хорошенькая женщина въ бѣломъ -- Амелія, моя подруга. О, генералъ, вы лукавый человѣкъ!... вы всегда замѣчаете хорошенькихъ....
   -- Только одну въ мірѣ и случилось мнѣ замѣтить! сказалъ восхищенный генералъ, но поводу чего леди слегка ударила его по плечу огромнымъ букетомъ.
   -- Ну такъ и есть, это онъ! говорила мистриссъ о'Доудъ:-- этотъ самый букетъ, который онъ купилъ на Marché aux Fleurs!
   И когда Ребекка, встрѣтившись взорами съ Амеліей, граціозно послала ей воздушный поцалуй,-- мистриссъ о'Доудъ, принявъ его на свой счетъ, возвратила привѣтствіе съ такой плѣнительной улыбкой, что Доббинъ, какъ сумасшедшій, бросился въ коридоръ.
   Въ первомъ антрактѣ Джоржъ вышелъ изъ ложи и отправился засвидѣтельствовать свое почтеніе Ребеккѣ, Проходя черезъ залъ, онъ встрѣтился съ Раудономъ и обмѣнялся съ нимъ разговоромъ о происшествіяхъ двухъ послѣднихъ недѣль.
   -- Вѣренъ ли былъ мой вексель? спросилъ Осборнъ.
   -- Во всѣхъ отношеніяхъ, мой другъ, отвѣчалъ Раудонъ.-- Ну, что твой папа, сдается ли?
   -- Нѣтъ еще, сказалъ Джоржъ: -- но надѣюсь, что скоро сдастся. Ты знаешь, я получилъ небольшое наслѣдство послѣ моей матери.... А что твоя тетенька -- раздобрилась ли хоть сколько нибудь?
   -- Какое! прислала мнѣ двадцать фунтовъ. Скажи-ка мнѣ, когда бы намъ сойтись? Генералъ по вторникамъ не обѣдаетъ дома, нельзя ли тебѣ притти во вторникъ? Да скажи, пожалуете, Джозу, чтобъ онъ сбрилъ свои усы: ну, посуди самъ, идетъ ли этому индѣйцу воинственная наружность?... Такъ, сдѣлай милость, постарайся во вторникъ быть у васъ.
   И, сказавъ это, Раудонъ, съ двумя другими молодыми джентльменами, также причисленными къ штабу, отошелъ отъ Джоржа.
   Джоржъ быль только вполовину доволенъ приглашеніемъ къ обѣду, когда генералъ уѣдетъ на обѣдъ.
   -- Я хочу поклониться твоей женѣ, сказалъ онъ.
   -- Гм.... какъ хочешь, отвѣчалъ Раудонъ, нахмурившись.
   Молодые джентльмены значительно переглянулись между собой.
   Джоржъ перешелъ черезъ залъ, къ ложѣ генерала, нумеръ которой онъ замѣтилъ безошибочно.
   -- Entrez, сказалъ чистый голосокъ. -- и нашъ другъ очутился въ присутствіи Ребекки.
   Она такъ была восхищена посѣщеніемъ Джоржа, что, вскочивъ съ мѣста, бросилась ему навстрѣчу и протянула обѣ ручки. Сэръ Туфто, при видѣ новаго посѣтителя, насупился. Казалось, онъ хотѣлъ сказать, "ты что за съумасшедшій?"
   -- Мой добрый, дорогой капитанъ Джоржъ! вскричала маленькая Ребекка въ энтузіазмѣ. -- Какъ вы великодушны -- пришли сюда. Мы, при нашемъ миломъ tête-à-tête, едва не задремали. Генералъ! это мой капитанъ Джоржъ, о которомъ вы не разъ слышали отъ меня.
   -- Помню, помню, сказалъ генералъ, съ легкимъ поклономъ:-- котораго полка капитанъ Джоржъ?
   Джоржъ назвалъ свой полкъ: какъ бы ему хотѣлось при этомъ случаѣ прибавить, что полкъ этотъ -- кавалерійскій.
   -- Знаю. Онъ недавно воротился изъ Вестъ-Индіи и въ послѣдней войнѣ вовсе не участвовалъ.... Что, вы здѣсь квартируете, капитанъ Джоржъ ?
   -- Ахъ, помилуйте генералъ! какой капитанъ Джоржъ? Я вамъ назвала его капитаномъ Осборномъ, прервала Ребекка.
   Сэръ Туфто все это время смотрѣлъ то на одного, то на другую съ величайшимъ изумленіемъ.
   -- Виноватъ, капитанъ Осборнъ... Вы не родственникъ ли лордамъ Осборнъ?
   -- У насъ одинъ и тотъ же гербъ, отвѣтилъ Джоржъ, и не солгалъ.
   Мистеръ Осборнъ, лѣтъ пятнадцать назадъ, желая помѣстить на новой каретѣ гербъ, обратился въ герольдію, гдѣ случайно ему достался тотъ самый, который носили его однофамильцы. Генералъ не сдѣлалъ на отвѣтъ Джоржа никакого возраженія. Онъ взялъ театральную трубку -- двухствольные лорніоны тогда еще не были изобрѣтены -- и, показывая видъ, будто осматриваетъ публику, бросалъ убійственные взгляды на Ребекку и Джоржа.
   Замѣтивъ это, Ребекка удвоила свое радушіе.
   -- Здорова ли безцѣнная Амелія? говорила она. -- Да, впрочемъ, не къ чему и спрашивать, я ее видѣла и она такъ мила. Я не могу помять, что это за прелестное созданіе подлѣ нея... ужь не предметъ ли вашей страсти?... О, какъ вы непостоянны господа мужчины!... А вотъ мистеръ Седли съ мороженымъ.... Посмотрите, какъ онъ внимательно занятъ имъ!... Генералъ, почему у васъ нѣтъ мороженаго?
   -- Не прикажете ли привести? спросилъ сэръ Туфто, вспыхнувъ отъ гнѣва.
   -- Позвольте мнѣ услужить вамъ, умоляю васъ, сказалъ Джоржъ.
   -- Нѣтъ, я пойду къ Амеліи въ ложу. Дайте мнѣ вашу руку, капитанъ Джоржъ.
   И, кивнувъ генералу головкой. Ребекка вошла въ залъ. Оставшись съ Джоржемъ вдвоемъ, она значительно поглядѣла на него. Въ этомъ взглядѣ можно было прочесть слѣдующее: "вы видите, въ какомъ положеніи мои дѣла; я дѣлаю изъ него, что мнѣ хочется." Джоржъ, впрочемъ, не замѣтилъ этого взгляда. Онъ думалъ въ эту минуту о своихъ собственныхъ планахъ, погруженный въ мечтанія о достоинствахъ своей собственной особы.
   Слова, которыя лордъ произносилъ въ полголоса вслѣдъ за удалявшимися Ребеккой и ея кавалеромъ, были такъ страшны, что пунцовая драпировка ложи, мнѣ кажется, сдѣлалась отъ нихъ еще краснѣе. Это негодованіе выходило изъ самой глубины души раздраженнаго воина.
   Въ то время, какъ генералъ задыхался отъ ревности, нѣжные глазки Амеліи были внимательно устремлены на его ложу. Ребенка, показавшись въ ложѣ Осборна, несмотря на публичное мѣсто, несмотря, что взоры всего театра могли быть обращены на нихъ, несмотря на бдительные взгляды генерала, бросилась въ объятія неоцѣненнаго друга и страстно поцаловала Амелію въ губки; мистриссъ Раудонъ не оставила нѣжнымъ привѣтствіемъ и мистера Джоза. Она любовалась огромной брошкой и превосходными ирландскими алмазами мистриссъ о'Доудъ и не хотѣла вѣрить, что они не настоящіе голкондскіе. Ребекка шумѣла, лепетала, смѣялась и вертѣлась,-- улыбалась одному, подсмѣивалась надъ другимъ, занимала всѣхъ вообще. Все это производилось подъ наблюденіемъ ревнивой оперной трубки, направленной прямо на-нее изъ ложи и изъ рукъ одинокаго сэра Туфто. Съ наступленіемъ балета, въ которомъ ни одна актриса не избѣгла ея гримасъ, Ребенка подала руку капитану Доббину и удалилась въ свою ложу. На этотъ разъ Джоржа не взяли съ собою: онъ долженъ оставаться съ милой, нѣжной подругой мистриссъ Раудонъ Кроули -- съ маленькой Амеліей.
   -- О, какъ лукава эта женщина! проговорилъ сквозь зубы безхитростный Доббинъ, проводивъ Ребекку въ ея ложу, въ молчаніи и съ угрюмымъ выраженіемъ лица, какъ у могильщика.
   -- Она какъ змѣя увивается, говорилъ Уильямъ Осборну.-- Замѣтилъ ли ты, Джоржъ, какъ она старалась проводить и бѣсить сэра Туфто?
   -- Змѣя? проводить?... какіе пустяки!... Она, по моему, лучшая женщина въ Англіи, возразилъ Джоржъ, выказывая рядъ бѣлыхъ зубовъ и закручивая свои усики.-- Ты, Доббинъ, человѣкъ не свѣтскій, продолжалъ онъ. Вонъ, посмотри, какъ Ребекка теперь заговорила съ Туфто. Посмотри, какъ онъ хохочетъ.... Какія у нея обворожительныя плечики!... Эмми, мой другъ, отчего у тебя нѣтъ букета, тогда какъ у всѣхъ есть они?
   -- А и самомъ дѣлѣ, чтобы вамъ купить одинъ, сказала мистриссъ о'Доудъ.
   Амелія и Доббинъ, оба вмѣстѣ, поблагодарили ее за это замѣчаніе, сдѣланное кстати.
   Амелія была поражена огнемъ блескомъ и ловкимъ разговоромъ своей свѣтской соперницы. Даже о'Доудъ замолкла послѣ блестящаго появленія Ребекки и во весь вечеръ не рѣшалась произнести ни одного слова о своемъ родномъ Гленмалони.

-----

   -- Когда ты намѣренъ оставить игру, Джоржъ? говорилъ Доббинъ своему другу, спустя нѣсколько дней послѣ оперы.
   -- А когда ты намѣренъ оставить свои наставленія? вмѣсто отвѣта спросилъ, въ свою очередь, Осборнъ.-- Что тебя безпокоитъ такъ моя игра? продолжалъ онъ.-- Мы играемъ по маленькой, и прошедшій вечеръ я выигралъ. Не думаешь ли ты, что Кроули шулеръ?... Въ концѣ года выигрышъ мой съ проигрышемъ всегда сходятся.
   -- Но я не думаю, чтобъ Раудонъ могъ платить свой проигрышъ, замѣтилъ Доббинъ, въ видѣ совѣта.
   Однако его замѣчаніе было примято съ тѣмъ равнодушіемъ, съ какимъ обыкновенно принимаются подобные совѣты. Осборнъ и Кроули съ этого времени сдѣлались неразлучными друзьями. Генералъ Туфто почти постоянно обѣдалъ не дома. Джоржа всегда принимали въ комнатахъ, которыя адъютантъ и его жена занимали въ отели и которыя были смѣжными съ комнатами генерала.
   Обращеніе Амеліи при посѣщеніи Кроули и его жены было очень похоже на первую ихъ ссору, то есть Джоржъ побранилъ свою жену за нерасположеніе итти въ отель и за холодный тонъ, съ которымъ она обходилась съ мистриссъ Кроули, своей старой подругой. Амелія ни слова не сказала въ отвѣтъ и при второмъ визитѣ, подъ вліяніемъ взглядовъ своего мужа и Ребекки, чувствовала, что она еще болѣе была застѣнчива и неловка, нежели при первомъ.
   Безъ сомнѣнія, Ребенка удвоивала свое вниманіе и показывала, что вовсе не замѣчаетъ холодности своей подруги.
   -- Мнѣ кажется, что Эмми загордилась съ того времени, какъ отецъ ея попалъ въ число.... со времени несчастія мистера Седли, сказала Рибекка на ухо Джоржу, мягкостью тона смягчая жосткость выраженія.-- Когда мы жили въ Брайтонѣ, продолжала мистриссъ Раудонъ:-- мнѣ казалось, будто Амелія удостоиваетъ меня своей ревностью; а теперь ей странно, что Кроули, я и генералъ вмѣстѣ. Но, еслибъ не этотъ случай -- возможность раздѣлить издержки, какже иначе могли бы мы жить при нашихъ средствахъ? Раудона станетъ на столько, чтобъ защитить мою честь. Но я нисколько не сердита на Амелію, я такъ много обязана ей, прибавила Ребекка.
   -- Стоитъ ли обращать вниманіе на ея поведеніе: по моему это ревность, возразилъ Джоржъ.-- А какая женщина обходится безъ ревности ?
   -- Ну, да и мужчины въ этомъ отношеніи не уступятъ намъ, замѣтила мистриссъ Раудонъ:-- не вы ли ревновали генерала Туфто, а тотъ, въ свою очередь, васъ, когда мы были въ оперѣ? -- Съ какой стати онъ такъ свирѣпо смотрѣлъ на меня, когда я уходила съ вами поздороваться съ вашей глупенькой женой, между тѣмъ какъ я очень мало заботилась и о немъ и о васъ? присовокупила жена Раудона, не слишкомъ то деликатно вздернувъ свою маленькую головку ... Будете ли вы обѣдать здѣсь? Мой Роудонъ обѣдаетъ у главнокомандующаго. Получены весьма важныя новости: говорятъ, будто Наполеонъ перешелъ черезъ границу. Но, я полагаю, это не помѣшаетъ намъ отобѣдать спокойно.
   Джоржъ, несмотря на нездоровье своей жены, принялъ приглашеніе Ребекки. Послѣ сватьбы Осборна не прошло еще и шести недѣль, а Ребекка уже явно смѣялась надъ Амеліей, чѣмъ капитанъ и не думалъ оскорбляться. Такая добрая душа -- онъ даже не сердился на самого себя. "Правда, это очень стыдно -- сознавался онъ въ душѣ своей -- но скажите, пожалуста, что вы станете дѣлать, когда на дорогѣ передъ вами попадается такая женщина?"
   -- Я какъ-то черезчуръ свободенъ съ женщинами, часто, съ съ улыбкой и выразительнымъ движеніемъ головы, говаривалъ Джоржъ своимъ молодымъ сослуживцамъ Стабблю и Спуни и другимъ товарищамъ, которые уважали его за это болѣе, чѣмъ за всякіе другіе подвиги.
   Между мужчинами на Ярмаркѣ Тщеславія, вслѣдъ за побѣдами на войнѣ, слѣдуютъ тріумфы на поприщѣ любви; иначе что бы заставляло школьниковъ выхваляться своими амурами, и что бы могло доставить Донъ Жуану такую популярность?
   Такимъ образомъ, мистеръ Осборнъ, съ твердымъ убѣжденіемъ въ душѣ, что ему суждено быть побѣдителемъ, вовсе не противоборствовалъ своей судьбѣ, а напротивъ, со всею готовностію и радушіемъ покорялся ей. Онъ и думать не хотѣлъ, что Амелія подозрѣваетъ его въ томъ, о чемъ всѣ его знакомые совершенно знали,-- объ его отчаянномъ волокитствѣ за мистриссъ Кроули. Основываясь на томъ, что Эмми ни слова не говорила и не надоѣдала ему своею ревностію, Джоржъ былъ вполнѣ увѣренъ въ ея невѣдѣніи. Бѣдная Амелія! предвидя свое несчастіе, молча томилась и страдала она. Доказывая женѣ многочисленность своихъ служебныхъ занятій (оправданіе весьма правдоподобное) и оставляя Амелію или уединенію, или скучному обществу ея брата, капитанъ Осборнъ цѣлые вечера проводилъ у Кроули, проигрывалъ Раудону и воображалъ, не зная почему, что Ребенка смертельно влюблена въ него. Весьма вѣроятно, что и достойная чета никогда не сговаривалась другъ съ другомъ, а между тѣмъ они дѣйствовали какъ будто за одно: одна старалась играть слабымъ сердцемъ Осборна, а другой въ тоже время объигрывалъ его въ карты, и каждая сторона оставалась весьма довольна своими успѣхами.
   Джоржъ былъ такъ занятъ этимъ новымъ знакомствомъ, что почти совсѣмъ не видѣлся съ Уильямомъ. Онъ избѣгалъ его въ обществѣ и на службѣ и, какъ мы уже замѣтили, чрезвычайно не любилъ всегдашнюю готовность друга своего дѣлать наставленія. И правда: нужно ли было капитану Доббину, несмотря на твердую увѣренность въ своей собственной опытности,-- нужно ли было Уильяму говорить Осборну, что онъ былъ вѣтренъ и неопытенъ какъ школьникъ? стояло ли увѣрять Джоржа, что Раудонъ не его перваго выбираетъ своей жертвой, и что, истощивъ его кошелекъ, Кроули отвернется отъ него съ презрѣніемъ? Все равно -- Осборнъ не послушался бы никого. Доббинъ, потому, избавилъ своего друга отъ всевозможныхъ совѣтовъ: онъ ясно видѣлъ, что въ настоящее время всѣ совѣты безполезны. И Джоржъ Осборнъ вполнѣ предавался шумнымъ удовольствіямъ Ярмарки Тщеславія.

-----

   Со временъ Дарія, міръ еще не видѣлъ такой блестящей свиты, какая слѣдовала, въ 1815 году, за арміей дюка Веллингтона,-- свиты, которой пиршества и увеселенія не переставали до самого начала битвы. Знаменитый балъ, данный благородной дюшессой въ Брюсселѣ, 15 іюня вышепомянутаго года, имѣетъ полное право на названіе историческаго. Весь Брюссель находился тогда въ какомъ-то трепетномъ волненія. Я слышалъ отъ многихъ дамъ, находившихся въ то время въ столицѣ Бельгіи, что разговоры и сужденія прекраснаго пола относительно этого бала занимали всѣхъ гораздо болѣе, нежели ожидаемая встрѣча съ непріятелемъ. Борьба, интриги и просьбы достать билетъ на балъ вполнѣ выказывали то необузданное стремленіе англійскихъ дамъ, которому онѣ предаются, чтобы имѣть счастіе находиться въ обществѣ великихъ людей своей націи.
   Джозъ и мистриссъ о'Доудъ тщетно старались достать себѣ билетъ; но другіе изъ нашихъ пріятелей въ этомъ отношеніи были счастливѣе. Напримѣръ, благодаря посредничеству лорда Бэйракра и знаменитому обѣду въ ресторанѣ, Джоржъ получилъ карточку, съ подписью: "Капитану Осборну съ супругой". Это обстоятельство чрезвычайно льстило его честолюбію. Доббинъ, старинный пріятель дивизіоннаго генерала, подъ командою котораго находился, полкъ его, пришелъ однажды, весьма веселый, къ мистриссъ Осборнъ и показалъ, какъ диковинку, подобное приглашеніе. Джою завидовалъ ему, Джоржъ удивлялся, какимъ образомъ этотъ неуклюжій Доббинъ могъ получить доступъ въ такое отборное общество. Мистеръ и мистриссъ Раудонъ, безъ всякаго сомнѣнія, были также приглашены, какъ друзья кавалерійскаго бригаднаго генерала.
   Въ назначенный вечеръ, Джоржъ, доставивъ Амеліи всѣ необходимые наряды, пріѣхалъ на знаменитый балъ, гдѣ жена его не знала ни души. Послѣ ухаживаній за леди Бэйракръ, необратившей на него вниманія (она считала, что довольно для Джоржа было и карточки), и посадивъ Амелію на скамейку, онъ оставилъ ее предаваться размышленіямъ, разсуждая съ своей стороны, что, сдѣлавъ ей новыя платья и приведя съ собой на балъ, онъ доставилъ тѣмъ женѣ своей полную возможность пріискивать себѣ любимыя удовольствія. Мысли Амеліи не были, конечно, изъ числа пріятныхъ; и никто, исключая благороднаго Доббина, не подходилъ нарушить ихъ.
   Въ то время, какъ мистриссъ Осборнъ задумчиво и одиноко сидѣла въ сторонѣ зала, début мистриссъ Краули былъ весьма блестящій. Ребекка явилась очень поздно, лицо ея было очаровательно, одежда -- изысканна. Она вертѣлась среди важныхъ особъ. Взгляды всѣхъ обратились на нее. Ребекка казалась тою же скромною и хладнокровною, какою она бывала у миссъ Пинкертонъ, когда отводила воспитанницъ въ церковь. Она знала уже множество мужчинъ; всѣ денди толпились вокругъ нея. Даны шепталась между собою, что Раудонъ увезъ ее изъ монастыря, и что она сродни знаменитой фамиліи Монморанси. И Ребекка говорила по французски такъ хорошо, что подобные слухи казались весьма вѣроятными. Всѣ находили обращеніе ея превосходнымъ и distingué. Пятьдесятъ кавалеровъ сразу упрашивали ее доставить имъ честь протанцевать съ нею. Но мистриссъ Кроули рѣшительно всѣмъ отказывала въ такой чести,-- на томъ основаніи, будто бы она уже ангажирована, и что, вообще, танцовать не любитъ. Замѣтивъ Амелію, въ глубинѣ зала, и совершенно одинокую и печальную, Ребекка рѣшилась сразу уничтожить ее и начала тѣмъ, что, подбѣжавъ къ ней, съ искреннимъ радушіемъ приняла ее къ себѣ подъ покровительство. Она нашла нѣкоторыя ошибки въ платьѣ и прическѣ своей подруги, удивлялась, какъ Амелія могла быть талою chaussée, и обѣщала непремѣнно прислать на слѣдующее утро свою corsilière. Ребекка говорила, что балъ -- очарователенъ,-- что всѣ присутствующіе знакомы ей, и что только весьма немногихъ нѣкто, она не знала. И не мудрено: въ теченіи двухъ недѣль и послѣ трехъ обѣдовъ въ обществѣ сэра, Туфто, эта молодая женщина такъ хорошо вела свѣтскій разговоръ, что другая природная англичанка не сдѣлала бы лучше. По одному только французскому языку можно было узнать, что Ребекка не принадлежала къ высшему британскому кругу.
   Джоржъ, оставивъ жену свою при началѣ бала, возвратился къ ней, лишь только увидѣлъ сидѣвшую подлѣ нея мистриссъ Раудонъ.-- Послѣдняя говорила въ это время Амеліи о шалостяхъ, какія дѣлалъ Осборнъ.
   -- Ради Бога, удержите его, душа моя, отъ игры, замѣчала она: -- иначе онъ совершенно раззорится. Джоржъ и Раудонъ играютъ въ карты каждый вечеръ; а вы знаете, что мужъ вашъ очень бѣденъ, и что Раудонъ готовъ выиграть у него послѣдній шиллингъ. Почему вы не позаботитесь о немъ, моя безпечная Амелія? Зачѣмъ вы не пріѣзжаете къ намъ вечеромъ, вмѣсто того, чтобъ сидѣть дома и дремать за скучными разговорами капитана Доббина?... Правда, онъ мужчина tres-aimable; но, скажите, можетъ ли интересовать собой человѣкъ съ такими огромными ногами?... Зато ножки вашего мужа -- просто прелесть.... да вотъ и онъ идетъ. -- Гдѣ вы были злой человѣкъ? продолжала Ребекка, обращаясь къ Осборну. -- Ваша Эмми выплакала глазки безъ васъ.... Вы вѣрно пришли взять меня на кадриль?
   И она оставила свой букетъ и шаль подлѣ Амеліи и понеслась танцовать съ Джоржемъ. Однѣ только женщины умѣютъ поражать такъ сильно. На кончикѣ маленькихъ стрѣлъ ихъ находится ядъ, который уязвляетъ въ тысячу разъ сильнѣе, нежели самое тяжелое орудіе, поднятое мужчиной. Наша бѣдная Эмми, во всю жизнь свою не знавшая, что такое ненависть или насмѣшка, была безсильна и беззащитна въ рукахъ своего маленькаго безпощаднаго непріятеля.
   Джоржъ танцовалъ съ Ребеккой два, три.... Амелія не знала, сколько разъ. Она сидѣла въ углу, никѣмъ не замѣчаемая. Правда, подходилъ къ ней Раудонъ; но онъ сказалъ ей только два-три слова, да и то жосткихъ, да еще, поздно вечеромъ, Доббинъ поговорилъ съ Амеліей, принеся ей мороженаго и садясь подлѣ нея. Уильямъ не спросилъ Амелію, отчего она такъ печальна: она сама объяснила причину слезъ, наполнявшихъ ея глаза. Она говорила, что ее встревожили слова мистриссъ Кроули о привязанности Джоржа къ картамъ.
   -- Странное дѣло, замѣтилъ Доббинъ: -- когда человѣкъ пристрастится къ игрѣ, онъ позволяетъ надувать себя всякому негодяю.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросила Амелія.
   Она думала совсѣмъ о другомъ -- не проигрышъ мучилъ и огорчалъ ее.
   Джоржъ возвратился за шалью и букетомъ Ребекки. Мистриссъ Раудонъ уѣзжала и не хотѣла даже подойти къ Амеліи и сказать ей: прощай. Бѣдная подруга ея видѣла, какъ мужъ подошелъ къ ней, взялъ цвѣты и шаль и, не сказавъ ни слова, удалился. Амелія склонила свою головку. Доббинъ, въ эту минуту, былъ отозванъ: дивизіонный генералъ о чемъ-то долго и въ полголоса разговаривалъ съ нимъ. Въ букетѣ, который Джоржъ передавалъ Ребеккѣ, лежала записочка, обвившаяся какъ змѣя вокругъ роскошныхъ цвѣтовъ. Ребекка, отъ ранней юности привыкшая къ подобнымъ объясненіямъ, съ перваго взгляда замѣтила эту записочку. Она протянула руку и взяла букетъ, и Джоржъ видѣлъ изъ взоровъ мистриссъ Кроули, что онъ понятъ. Раудонъ торопилъ ее, напрягая всѣ свои способности проникнутъ въ сердце своей жены и ея друга и узнать, что въ нихъ происходило. Ребекка подала капитану Осборну ручку, съ однимъ изъ привычныхъ бѣглыхъ, значительныхъ взглядовъ, и, сдѣлавъ реверансъ, удалилась. Джоржъ наклонился надъ ея ручкой, ни слова не сказавъ на какое-то замѣчаніе Раудона, котораго онъ, впрочемъ, и не разслышалъ. Голова его горѣла, а сердце сильно билось отъ восторга и душевнаго волненія.
   Амелія подмѣтила только часть всей этой сцены. Весьма натурально, Джоржъ пришелъ за шалью и букетомъ по приказанію Ребекки: это случалось разъ двадцать въ теченіи нѣсколькихъ послѣднихъ дней, и мистриссъ Осборнь почти уже привыкла къ подобной услужливости мужа, оказываемой женѣ Раудона; но то, о чемъ теперь догадывалась Амелія, видя, какъ Джоржь подавалъ Ребеккѣ букетъ, было свыше силъ бѣдной женщины.
   -- Уильямъ, сказала она, бросившись къ Доббину, стоявшему вблизи ея: -- вы всегда были добры ко мнѣ.... я.... я нездорова. Проводите меня домой.
   Взволнованная Амелія и не замѣтила, что назвала каиитана такъ по дружески -- просто, по имени.
   Доббинъ тотчасъ же повелъ ее къ выходу. Квартира Осборна находилась близехонько; но они не безъ труда пробрались черезъ толпу тѣснившихся на улицѣ и, повидимому, хлопотавшихъ даже болѣе, нежели тѣ, которые участвовали на балѣ.
   Возвратясь домой, Амелія въ ту же минуту легла въ постель, но не закрывала глазъ. -- не потому, чтобы ее безпокоили шумъ, крикъ и стукъ экипажей, нѣтъ! у нея было много другихъ причинъ, мѣшавшихъ заснуть.
   Между тѣмъ, безумный отъ восторга, Осборнъ, подойдя къ игорному столу, очертя-голову началъ ставить деньги -- и безпрестанно выигрывалъ.
   -- Сегодня вечеромъ мнѣ все благопріятствуетъ, говорилъ онъ.
   Но счастіе въ игрѣ не избавило Джоржа отъ какого-то лихорадочнаго состоянія, и онъ, опустивъ въ карманы выигранныя деньги, отправился въ буфетъ и сразу выпилъ нѣсколько стакановъ крѣпкаго вина.
   Доббинъ, блѣдный и угрюмый, обходивъ всѣ игорные столы, нашелъ его здѣсь за шумнымъ разговоромъ и громкимъ хохотомъ собравшейся вокругъ него толпы. Осборнъ быль веселъ, лицо его горѣло.
   -- А! Доббинъ! вотъ кстати! выпьемъ, дружище! Вино дюка превосходно. Дайте мнѣ еще.... эй, вы!
   И Джоржъ протянулъ къ буфету дрожащею рукою пустой стаканъ.
   -- Пойдемъ отсюда, Джоржъ, сказалъ Доббинъ, сохраняя свою серьёзную наружность,-- перестань пить; довольно съ тебя.
   -- Пить! пить! что можетъ быть лучше хорошаго вина? Выпей и ты, Доббинъ: сдѣлаешься веселъ по моему. Вотъ тебѣ стаканъ.
   Доббинъ, подойдя къ Осборну, что-то шепнулъ ему на ухо, и въ отвѣтъ на этотъ шопотъ Джоржъ прокричалъ громовымъ голосомъ: "ура!", оттолкнувъ стаканъ, расплескалъ по столу вино, и, облокотясь на руку Доббина, вышелъ изъ буфета.
   -- Непріятель прошелъ Самбръ, говорилъ Уильямъ: -- лѣвый флангъ нашъ уже въ дѣйствіи...... Пойдемъ отсюда: тебѣ пора домой... Часа черезъ три и мы выступаемъ.
   Джоржъ не медлилъ долѣе. При внезапномъ открытія давно ожидаемой новости, нервы его трепетали, душа волновалась. Къ чему послужила бы теперь та интрига, которую Осборнъ только что началъ?
   До дому было недалеко, и наши пріятели шли очень скоро. Но въ это короткое время въ головѣ Джоржа промелькнуло тысячу различныхъ мыслей: онъ думалъ о своей прошлой жизни, о будущихъ военныхъ подвигахъ, о судьбѣ, которая готовилась ему, о женѣ, можетъ быть о дитяти, которыхъ ему приходилось оставить.... О, какъ хотѣлось ему, чтобъ всѣхъ его шалостей какъ будто и не существовало, и чтобъ съ чистою совѣстью могъ онъ сказать, послѣднее прости тому нѣжному и невинному существу, которому онъ причинилъ столько огорченій.
   Осборнъ думалъ о своей кратковременной супружеской жизни. Въ эти нѣсколько недѣль онъ прожилъ большую часть изъ своего небольшого капитала. Какъ невоздерженъ и какъ безпеченъ былъ онъ! Случись какое нибудь несчастіе съ нимъ, что бы тогда осталось Амеліи? Какъ онъ былъ недостоинъ ея! Зачѣмъ онъ женился на ней? Онъ вовсе неспособенъ къ супружеской жизни. Зачѣмъ онъ ослушался своего отца, который былъ всегда великодушенъ къ нему? Надежда, угрызенія совѣсти, честолюбіе, нѣжность и самолюбивое сожалѣніе наполняли сердце Осборна. Онъ сѣлъ за столь и написалъ къ отцу письмо. Утренняя заря уже начинала играть въ небѣ, когда онъ окончилъ это прощальное посланіе. Джоржъ запечаталъ его и поцаловалъ надпись. Живо представилось ему положеніе оставленнаго имъ отца. Осборнъ вспомнилъ о томъ постоянномъ снисхожденіи, которое оказывалъ ему этотъ строгій, непреклонный старикъ.
   Войдя въ комнату, Джоржъ заглянулъ въ спальню Амеліи: она лежала спокойно, и глаза ея были, повидимому, крѣпко сомкнуты. Это нѣсколько обрадовало Осборна
   Возвратясь съ бала, онъ засталъ своего деньщика за приготовленіями къ походу. Джоржъ знаками отдалъ ему кой-какія приказанія, и тотъ исполнялъ ихъ скоро и молчаливо.
   "Нужно ли разбудить Амелію -- думалъ капитанъ -- или оставить письмо къ ея брату, чтобы онъ сообщилъ ей о нашемъ выступленіи."
   И Осборнъ еще разъ взглянулъ на жену.
   Когда онъ въ первый разъ вошелъ, въ спальню, Амелія не спала, но не открывала глазъ, и поэтому нельзя упрекать его въ томъ, что онъ нарушилъ ея сонъ. Но когда онъ выходилъ изъ ея комнаты, это робкое маленькое сердце забилось свободнѣе, и Эмми погрузилась въ легкій сонъ. Джоржъ еще разъ и еще тише вошелъ къ ней. При блѣдномъ свѣтѣ ночной лапы лицо Амеліи казалось еще нѣжнѣе и блѣднѣе; темныя рѣсницы ея сомкнулись; пухлая и бѣленькая ручка лежала поверхъ одѣяла. Праведное небо! какъ невинна была Амелія! какъ нѣжна, какъ плѣнительна и какъ одинока! и онъ, Джоржъ, какъ самолюбивъ, какъ мало человѣченъ и какъ пороченъ! Пораженный стыдомъ, Осборнъ стоялъ у кровати и смотрѣлъ на спящую жену. Смѣлъ ли онъ, могъ ли онъ молиться за это невинное созданіе? Могъ ли ожидать онъ, что молитва его будетъ услышана? Джоржъ наклонился къ Амеліи, взглянулъ на ея маленькую, пухленькую ручку и, съ едва слышнымъ дыханіемъ, приникъ на подушку у нѣжнаго блѣднаго лица жены.
   И двѣ прекрасныя ручки обвились вокругъ его шеи.
   -- Я не сплю Джоржъ, сказала бѣдное дитя, и изъ открывшихся глазъ его полились горячія слезы.
   Амелія! зачѣмъ ты просыпалась? ты не знала, что ждало тебя при твоемъ пробужденіи! Вмѣстѣ съ нимъ, на главной площади, раздался рѣзкій звукъ военной трубы. Барабаны и шотландскій рожокъ загремѣли со всѣхъ сторонъ. Весь городъ проснулся.
  

ГЛАВА XXIII.

"Я ОСТАВЛЯЮ ДѢВУ ЗА СОБОЙ."

   Мы не имѣемъ права и не ищемъ притязаній на достоинства сочинителя романовъ военнаго содержанія. Наше мѣсто -- среди мирныхъ писателей. Когда палуба очищается, мы робко спускаемся въ трюмъ и ожидаемъ окончанія дѣйствія. Намъ нельзя слѣдовать за нашимъ храбрымъ полковъ далѣе городскихъ воротъ и, предоставивъ майору о'Доуду исполнять его обязанности, обратимся лучше къ его женѣ, мистриссъ о'Доудъ, къ другимъ полковымъ дамамъ и багажу.
   Майоръ и жена его, не удостоенные великой чести быть приглашенными на блестящій балъ, описанный вами въ предъидущей главѣ, имѣли гораздо болѣе времени для спокойнаго и здороваго отдыха, нежели тѣ, которые съ жадностію предавались всѣмъ свѣтскимъ удовольствіямъ.
   -- Повѣрь мнѣ, душа моя Пегги, говорилъ однажды о'Доудъ, надѣвая на уши колпакъ: -- дня черезъ два у насъ будетъ балъ, музыки котораго многіе изъ насъ совсѣмъ еще не слыхали.
   И, выпивши стаканъ вина, онъ легъ въ постель, предпочитая это удовольствіе всевозможнымъ танцамъ.
   Пегги, хотя и пріятно было бы показать избранному обществу свой тюрбанъ и новую райскую птичку; но, при замѣчаніи мужа, она забыла о подобномъ наслажденіи и крѣпко призадумалась.
   -- Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ ты разбудила меня за полчаса до того, какъ начнутъ бить сборъ, сказавъ майоръ.-- Да однимъ словомъ, разбуди меня въ половинѣ второго и, пожалуста, посмотри, чтобъ все было готово. Можетъ быть, я и не ворочусь къ завтраку.
   Съ этими словами, означавшими то, что полкъ на слѣдующее утра выступитъ въ походъ, о'Доудъ замолчалъ и вскорѣ заснулъ.
   Мистриссъ о'Доудъ, какъ добрая хозяйка, въ папильоткахъ и кофтѣ, при этомъ намекѣ поняла, что наступила ея очередь дѣйствовать и бодрствовать.
   "О, еще до того довольно времени" -- подумала она и, какъ слѣдуетъ, приготовила походный чемоданъ, вычистила шинель, фуражку и другія вещи, наполняла карманы шинели небольшими узелками съ разными сухими яствами, вылила въ плетеную фляжку, или, какъ она выражалась, зарядила карманный пистолетъ, добрую кружку хорошаго коньяку, и лишь только стрѣлка ея репетира показали половину второго и проиграли роковой часъ,-- мистриссъ о'Доудъ разбудила мужа и поднесла ему чашку такого вкуснаго кофе, что подобнаго, въ то утро, можетъ быть, не нашлось бы въ цѣломъ Брюсселѣ. Кто можетъ спорить противъ того, что въ приготовленіяхъ мистриссъ о'Доудъ точно также выказывалась привязанность къ другу, какъ и въ рыданіяхъ и истерическихъ припадкахъ, которыми обнаруживается любовь другихъ, болѣе чувствительныхъ женщинъ и что эта чашка кофе, которую они пили при звукахъ рожка и стукѣ барабановъ, раздающихся по всѣмъ частямъ города, была гораздо полезнѣе, очень кстати, и притомъ краснорѣчивѣе и даже трогательнѣе всякихъ другихъ изліяній сердечной горести при разлукѣ двухъ любящихъ сердецъ? Мы знаемъ, что вслѣдствіе этой чашки, кофе, майоръ явился на площадь нарядный, свѣжій, бодрый, румяный и, садясь на лошадь, внушалъ своимъ подчиненнымъ бодрость и увѣренность. Всѣ офицеры, проѣзжая мимо балкона, гдѣ стояла мистриссъ о'Доудъ, привѣтствовали ее и весело прощались съ нею. Всѣ восхищались ея спокойствіемъ. Я долженъ прибавить здѣсь, что не недостатокъ храбрости, а весьма свойственное женщинѣ чувство скромности удерживало Пегги лично вести въ дѣйствіе храбрый ...тый полкъ.
   Мистриссъ о'Доудъ имѣла обыкновеніе, по воскресеньямъ, читать рѣчи дяди своего, декана. Возвращаясь изъ Индіи на транспортѣ и неоднократно подвергаясь опасности, въ этихъ рѣчахъ она находила первое утѣшеніе. И теперь, по выходѣ изъ города полка, Пегги погрузилась надъ ними въ созерцаніе; можетъ быть, она и не понимала всего, что читала, и мысли ея блуждали всюду; а можетъ быть, любимые предметы мужа, попадаясь на глаза, отвлекали ее отъ настоящей цѣли и сбивали ея понятія. Во всякомъ случаѣ, это извинительно, и подобные примѣры встрѣчаемъ на каждомъ шагу. Какой нибудь Джакъ или Дональдъ бодро выступаетъ подъ звуки марша Я оставляю дѣву за собой; но онъ только выступаетъ, а думаетъ едва ли не совсѣмъ другое,-- между уѣмъ какъ дѣвѣ, которой суждено остаться и страдать, въ досужное время приходятся иногда и подумать, и погорѣвать, и вспоминать.
   Зная, какъ безполезны бываютъ сожалѣніе и какъ смѣшны люди сантиментальные, мистриссъ Кроули благоразумно рѣшилась отстранить отъ себя всякое чувство печали и перенесла разлуку съ мужемъ съ твердостью, достойною спартанки. Даже капитанъ Раудонъ казался болѣе растроганъ, нежели эта рѣшительная маленькая женщина, которой говорилъ онъ, можетъ быть въ послѣдній разъ, "прости". Ребекка вполнѣ владѣла этой грубой натурой, въ образѣ ея мужа, и Раудонъ обожалъ ее всѣми способностями своей души,-- уважалъ жену и восхищался ею. Во всю свою жизнь капитанъ не былъ такъ счастливъ, какъ въ теченіи послѣднихъ мѣсяцевъ, и такимъ счастіемъ считалъ себя обязаннымъ женѣ. Всѣ прежніе восторги, порождаемые конскими скачками, охотой въ полѣ, картами,-- все прежнее волокитство за модистками, балетными сильфидами и тому подобныя легкія побѣды,-- все это, теперь, въ глазахъ Раудона, казалось слишкомъ ничтожнымъ съ тѣмъ, чѣмъ онъ пользовался въ настоящемъ, обладая Ребеккой. Мистриссь Кроули съ удивительной ловкостью разнообразила удовольствія мужа; и теперь свой собственный домѣ и общество жены имѣли для Раудона въ тысячу разъ болѣе прелести, нежели всякія другія мѣста и общества, которыя онъ посѣщалъ съ ранней молодости и до женитьбы. Капитанъ проклиналъ прежнія свои глупости и расточительность и болѣе всего оплакивалъ свои неоплатные долги, которые, во мнѣнію его, мѣшали Ребеккѣ съ успѣхомъ подвизаться на новой дорогѣ ея жизни,-- и теперь Раудонъ часто стеналъ надъ этими долгами, тогда какъ прежде, въ холостое время, они его ни мало не тревожили.
   Такая противоположность не могла не поразить и его самого.
   "Въ самомъ дѣлѣ -- говорилъ онъ про себя -- до женитьбы я вовсе не заботился о томъ, на какую сумму подписывалъ векселя, и пока не наступалъ срокъ платежа или не приходили евреи переписывать старыхъ обязательствъ, я и не думалъ ни о векселяхъ, ни о жидахъ. А женился -- и не подписалъ еще ни одного векселя, кромѣ возобновленія прежнихъ."
   Но Ребекка знала превосходныя средства для устраненія подобныхъ, меланхолическихъ припадковъ.
   -- Ахъ ты, глупенькій! говорила она: о чемъ тутъ горевать. Вспомни, мы еще съ тетушкой не покончили. А если и это не удастся, такъ не забудь о войнѣ?... или, постой.... вотъ аще славная выдумка!... Когда умретъ Бютъ Кроули, ты очень легко можешь выйти въ отставку и занять его мѣсто.
   При идеѣ Раудонъ разразился громкимъ хохотомъ, и смѣхъ его раздался по всему протяженію отели. Генералъ Туфто слышали его въ своей квартирѣ, находившейся этажемъ выше, и на другой день, ай завтракомъ, Ребенка разъигрывала эту сцену съ большимъ одушевленіемъ и, къ величайшему восхищенію генерала, представила, какъ Раудонъ смѣялся.
   Но это еще что! То ли продѣлывала маленькая Ребекка!-- Когда новостъ объ открытіи кампаніи сдѣлалась гласною и войска начали выступать, задумчивость Раудона становилась сильнѣе и сильнѣе. Ребекка, вмѣсто того, чтобъ утѣшать своего супруга, подсмѣивалась надъ нимъ и частенько задѣвала его самолюбіе.
   -- Неужли ты думаешь, Ребекка, что я боюсь, говорилъ на это Раудонъ дрожащимъ голосомъ.-- Меня вотъ что тревожитъ: ну, какъ меня убьютъ -- вѣдь придется оставить послѣ себя одну, а можетъ быть и двухъ, которымъ я еще ничего ни приготовилъ, и которыя изъ за меня будутъ оплакивать свою судьбу. Надъ этимъ нечего смѣяться, мистриссъ Кроули, позвольте замѣтить вамъ,
   Ребекка тысячами ласкъ и нѣжныхъ словъ старалась утѣшить обиженнаго мужа. Она оставляла свои насмѣшки, какъ только проходили къ ней живость и юморъ, и лицо ея принимало выраженіе грусти.
   -- Душа моя. неоцѣненный другъ, говорила мистриссъ Раудонъ: -- неужли ты полагаешь, что я ничего не чувствую,-- и въ глазахъ ея навертывались слезы, когда она съ плѣнительной улыбкой смотрѣла въ лицо мужа.
   -- Взгляни сюда, Ребекка, прервалъ Раудонъ.-- Въ случаѣ моей смерти, посмотримъ, что можно оставить тебѣ. Послѣднее время я удивительно былъ счастливъ въ игрѣ: вотъ здѣсь двѣсти-тридцать фунтовъ чистаго выигрыша. Для себя оставлю только десять наполеондоровъ: на мои нужды этого будетъ довольно, даже съ излишкомъ. Генералъ платитъ за все какъ нельзя лучше, и коли придется быть убитымъ, лучше, когда при моей особѣ ничего не останется... Не плачь, мой другъ, продолжалъ Раудонъ: -- убьютъ такъ убьютъ. Живи я -- кто знаетъ -- можетъ быть, я принесу тебѣ только огорченія.... Я не возьму съ собой собственныхъ лошадей, а поѣду на сѣрой, генеральской: это будетъ подешевле; а генералу можно сказать, что моя захромала. Такъ вотъ и лошади доставятъ тебѣ что нибудь.... Криггъ предлагалъ мнѣ за кобылу девяносто; но я не такой олухъ, чтобъ отдать ее такъ дешево,-- особенно теперь.... Бульфинчъ никогда не потеряетъ своей цѣнности; только лучше его продать здѣсь и расдѣлаться этими деньгами съ моими должниками.... Твоя маленькая лошадь -- подарокъ генерала -- также стоитъ чего нибудь.... Вотъ за этотъ погребецъ заплатилъ я двѣсти фунтовъ; золотые флаконы въ немъ должны стоить фунтовъ тридцать или сорокъ. Собери всѣ мои булавки, кольцы, часы, цѣпочки и другія бездѣлушки: изъ нихъ тоже составится маленькій капиталецъ. Помнится, миссъ Кроули заплатила сто фунтовъ за цѣпочку и часы.... Однимъ словомъ, изъ всего, что только есть цѣннаго, постарайся извлечь пользу.
   Тамъ дѣлалъ послѣднія распоряженія напитанъ Кроули,-- тотъ самый Кроули, который, до послѣднихъ мѣсяцевъ своей жизни, когда любовь овладѣла всѣми его способностями, рѣдко думалъ о чемъ нибудь другомъ, кромѣ самого себя. Раудонъ переходилъ теперь отъ одного предмета къ другому, разсматривалъ, что можно было обратить въ деньги для его жены, въ случаѣ, еслибъ ему пришлось умереть смертію храбрыхъ. Крупнымъ школьническимъ почеркомъ отмѣчалъ онъ цѣны приведенному въ извѣстность своему движимому имуществу, какъ напримѣръ: "двуствольное монтоновское ружье -- 40 гиней; шинель на собольемъ мѣху -- 50 фунтовъ; пара пистолетовъ, въ футлярѣ изъ розоваго дерева (тѣ самые, которыми убилъ капитанъ маркера) -- 20 фунтовъ; пара сѣдельныхъ пистолетовъ и такъ далѣе. Надъ всѣми этими предметами Ребекка назначалась полною владѣтельницею.
   Вѣрный своимъ экономическимъ правиламъ, Раудонъ одѣлся въ самое старое, изодранное платье, оставивъ новое на сбереженіе своей женѣ, а можетъ быть и будущей вдовѣ. Знаменитый денди Виндзора и Гейдъ-парка, отправляясь въ походъ, былъ похожъ въ своемъ костюмѣ скорѣе на сержанта, нежели на офицера. На губахъ капитана пробѣгало что-то въ родѣ молитвы за женщину, имъ оставляемую. Онъ поднялъ ее съ полу, продержалъ съ минуту въ объятіяхъ, крѣпко прижалъ къ сильно бьющемуся сердцу и, опустивъ, удалился. Лицо Раудона покрылось пурпуровымъ цвѣтомъ, глаза были тусклы. Онъ ѣхалъ подлѣ генерала, догонявшаго свою бригаду, которая выступила немногими часами ранѣе,-- и только за нѣсколько миль до войска пересталъ крутить усы, курить сигару и началъ поворотъ понемногу.
   Ребенка, какъ мы уже сказали, благоразумно рѣшившись не предаваться излишней сантиментальности при разлукѣ съ мужемъ, послала ему изъ окна прощальный привѣтъ и нѣсколько минутъ провожала его взорами. Каѳедральныя башни и высокія крыши курьёзныхъ старинныхъ зданій начинали освѣщаться золотистымъ блескомъ восходящаго солнца. Ребекка не спала всю ночь. Модное бальное платье было еще на ней. Прекрасные волосы въ безпорядкѣ спустились на ея плечи; безсонница обозначала около глазъ ея синеватые кружки.
   -- Фи! какой страшной выгляжу я! сказала мистриссъ Раудонъ, посмотрѣвшись въ зеркало, и какъ я поблѣднѣла!
   Разстегивая свой корсажъ, она замѣтила упавшую записку,-- съ злобной улыбкой подняла ее и спрятала въ свой туалетъ,-- потомъ опустила букетъ въ свѣжую воду, легла въ постель и, какъ ни въ чемъ не бывало, заснула самымъ сладкимъ сномъ.
   Городъ пришелъ уже въ совершенное спокойствіе, когда Ребекка проснулась. Было десять часовъ утра. Чашка кофе подкрѣпила и успокоила ее послѣ утомительныхъ и печальныхъ происшествій минувшей ночи.
   Окончивъ свой завтракъ, мистриссъ Раудонъ принялась повѣрять вычисленія Раудона и осматривать свое положеніе. Принимая въ соображеніе изъ всѣхъ золъ самое большее, по видимому, Ребеккѣ не о чемъ было безпокоиться. Кромѣ того, что оставилъ ей мужъ, она имѣла множество бездѣлушекъ и trouseau. Мы уже описывали и выхваляли великодушіе и щедрость Раудона при началѣ его женитьбы. Кромѣ всего оставленнаго имъ, кромѣ всей ея собственности, сэръ Туфто, ея поклонникъ, сдѣлалъ ей множество прекрасныхъ подарковъ въ родѣ Кашемировыхъ шалей, купленныхъ на аукціонѣ раззорившейся французской дамы, и разныхъ галантерейныхъ вещицъ изъ магазиновъ лучшихъ ювелировъ. Каждый, изъ этихъ подарковъ ручался за вкусъ и богатство обожателя Ребекки. Часы, о которыхъ говорилъ Раудонъ, бойкимъ стукомъ своимъ нѣсколько оживляли опустѣлую комнату. Однажды случилось, что англійскіе часики, подаренные Ребеккѣ Раудономъ въ день сватьбы, отчего-то испортились. Чтожь? на слѣдующее утро у нея появились маленькіе bijou со штемпелемъ Leroy, съ дѣвочкой и колпакомъ, превосходно убранными бирюзой,-- и другіе, съ надписью Breguet, покрытые жемчугомъ и величиною немного больше полукроны. Сэръ Туфто купилъ, одни, а Джоржъ Осборнъ презентовалъ другіе. У мистрессъ Осборнъ не было часовъ, хотя, надо отдать справедливости Джоржу, онъ непремѣнно купилъ бы ихъ для жены, еслибъ она попросила....
   Пересчитавъ всѣ свои драгоцѣнности, Ребекка, не безъ сладостнаго ощущенія, открыла, что въ случаѣ какихъ бы то ни было обстоятельствъ, она при вступленія въ свѣтъ могла распоряжаться шестью или семью-стами фунтовъ. Все утро было проведено въ распоряженіяхъ, разсматриванія и приведенія въ порядокъ движимости. Между записками въ бумажникѣ Раудона находился вексель въ двадцать фунтовъ на имя банкира Джоржа. Это открытіе заставило Ребекку вспомнить о мистриссъ Осборнъ.
   "Сначала схожу и вымѣняю вексель на наличныя деньги -- подумала она -- а потомъ навѣщу мою бѣдную маленькую Эмми".
   Если въ нашемъ романѣ не имѣется героя, зато въ немъ есть -- въ полномъ смыслѣ этого слова -- героиня. Ни одинъ человѣкъ въ британской арміи, только что выступившей въ походъ, ни самъ великій полководецъ ея, въ случаѣ сомнительныхъ и затруднительныхъ обстоятельствъ, не могли бы дѣйствовать хладнокровнѣе и обдуманнѣе маленькой жены бригаднаго адъютанта.
   Въ числѣ вашихъ знакомцевъ находился еще одинъ, которому предстояло остаться въ разрядѣ non-combatants, и котораго поведеніе и душевное состояніе при этомъ случаѣ мы имѣемъ право узнать и передать читателю. Это былъ ни кто другой, какъ нашъ пріятель, сборщикъ податей съ Боггли-Уоллы. Покой его, какъ и всѣхъ другихъ, въ извѣстное раннее утро, былъ нарушенъ звуками военныхъ трубъ. Страстный поклонникъ сна, мистеръ Джозъ, завалившись въ постель съ вечера, на зло всѣмъ трубамъ, барабанамъ и рожкамъ британской арміи, не поднялся бы съ своего ложа ранѣе полудня другого дня, еслибъ не такая причина нарушила его сладкое состояніе къ объятіяхъ Мореея. Чтожь это за причина? Не отъ капитана Осборна произошла она: у Джоржа было слишкомъ иного собственныхъ дѣлъ, слишкомъ много печали на сердцѣ при разлукѣ съ женой, чтобъ онъ вспомнить о прощаньи съ своимъ соннымъ зятемъ... Нѣтъ, не капитанъ Осборнъ нарушилъ сладкій сонъ Джоржа Седли, а капитанъ Доббинъ, поднявшій толстяка съ его ложа для того только, чтобъ на прощаньи пожатъ ему руку.
   -- О, вы очень добры, капитанъ! сказалъ Джонъ, зѣвая и желая мысленно, чтобъ Доббинъ къ эту минуту провалился.
   -- Ты знаешь, что я не рѣшился бы оставить тебя не сказавъ good bye, говорилъ Доббинъ -- кто знаетъ, всѣ ли мы воротимся и мнѣ хотѣлось видѣть всѣхъ своихъ друзей въ этотъ послѣдній разъ и пожелать имъ всего лучшаго въ будущемъ,-- и особенно тѣмъ, которые вонъ тамъ.... знаешь....
   -- Что ты хочешь сказать этимъ? спросилъ Джонъ, протирая глаза.
   Но капитанъ не слушалъ и не глядѣлъ на толстаго джентьмена въ колпакѣ, къ которому явились у наго такая нѣжная заботливость. Все вниманіе и весь слухъ Уильяма были обращены по направленію къ квартирѣ Джоржа. Онъ задумчиво ходилъ по комнатѣ, задѣвалъ за стулья, барабанилъ пальцами, грызть ногти и вообще обнаруживалъ всѣ признаки внутренняго волненія.
   Джозъ постоянно имѣлъ неслишкомъ-то хорошее понятіе о капитанѣ Доббинѣ и теперь началъ сомнѣваться жъ его храбрости.
   -- Что могу я сдѣлать для тебя, Доббинъ? спросилъ онъ насмѣшливымъ тономъ.
   -- А вотъ я сейчасъ окажу тебѣ, отвѣчалъ капитанъ, подходя къ кровати:-- черезъ четверть часа мы выступаемъ, и, можетъ бытъ, ни я, ни Джоржъ не воротимся изъ похода. Помни, что ты ни на шагъ не долженъ отлучаться изъ этого города, пока не узнаешь, въ какомъ состояніи находятся военныя дѣла. Ты непремѣнно долженъ быть здѣсь, беречь свою сестру, утѣшать ее и наблюдать за ея спокойствіемъ. Въ случаѣ, если что нибудь приключится съ Джоржемъ, не забудь, что ты одинъ оставаться защитникомъ Амеліи. Если дѣла наши пойдутъ дурно, употреби все, чтобъ переправить ее въ Англію. Обѣщай мнѣ честнымъ твоимъ словомъ, что ты не покинешь сестры. Я знаю, я увѣренъ, что ты исполнишь свой долгъ: ты всегда былъ великодушенъ къ Амеліи, а особливо при деньгахъ. Кстати, не нуждаешься ли ты въ нихъ? То есть я хочу сказать: довольно ли у тебя золота, чтобъ, въ случаѣ несчастія, можно было переѣхать въ Англію?
   -- Сэръ! замѣтилъ на это Джонъ, величественно:-- когда я нуждаюсь въ деньгахъ, то знаю безъ васъ, куда мнѣ обратиться за ними. Чтожь касается до сестры, вамъ не къ чему говорите мнѣ, какъ должно обращаться съ ней и что съ ней дѣлать.
   -- Мнѣ очень нравятся твои слова, Джозъ, добродушно продолжалъ Доббинъ: -- и радуюсь, что Джоржъ оставляетъ свою жену въ такихъ добрыхъ рукахъ. Итакъ, я могу передать ему твое честное слово.... да? могу?... что въ случаѣ крайности ты будемъ стоять подлѣ нея?
   -- Безъ сомнѣнія, можешь, непремѣнно скажи ему, что я даю мое честное и благородное слово, отвѣчалъ мистеръ Джозъ, котораго великодушіе и щедрость въ денежныхъ дѣлахъ Доббинъ весьма справедливо оцѣнивалъ.
   -- И ты обѣщаешь безопасно вывезти ее изъ Брюсселя, въ случаѣ пораженія нашей арміи?
   -- Пораженія?! сэръ, вы смѣетесь? это невозможно!.. вы напрасно стараетесь испугать меня! вскричалъ герой съ своей постели.
   Доббинъ совершенно успокоился теперь на счетъ будущей безопасности Амеліи. охвастаться другим таким молодцом! И вот конец всему! Жениться на дочери банкрота, пренебречь сыновним долгом и богатством! Какое унижение и ярость, какое крушение честолюбивых надежд и любви, какую боль оскорбленного тщеславия и даже отцовской нежности познал теперь этот суетный старик!
   Перебрав бумаги и посидев в задумчивости то над одной, то над другой, погруженный в горчайшую из всех беспомощных печалей - ту, с какой несчастные вспоминают о счастливых минувших временах, отец Джорджа вынул всю кипу документов из ящика, где он держал ее так долго, и запер в шкатулку, перевязав и запечатав своей печатью. Затем он открыл книжный шкаф и снял с полки большую красную Библию, о которой мы уже говорили, - пышно разукрашенную и редко раскрываемую книгу, сверкающую золотом. Ее фронтиспис изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака. Здесь, на первом чистом листе, Осборн, согласно обычаю, записывал четким писарским почерком даты своего брака и смерти жены и дни рождения и имена своих детей: сперва шла Джейн, затем Джордж Седли Осборн, потом Мария Фрэнсис, и дни крещения каждого. Взяв перо, Осборн тщательно вычеркнул имя Джорджа, и когда листок совершенно высох, поставил книгу обратно на место, откуда взял ее. Затем вынул из другого ящика, где хранились его личные бумаги, какой-то документ и, перечтя его, скомкал, зажег от одной из свечей и не спускал с него глаз, пока тот не сгорел дотла на каминной решетке. Это было его духовное завещание. Когда оно сгорело, Осборн присел к столу и написал какое-то письмо, потом позвонил слуге и велел ему доставить утром по адресу. А утро уже наступило: когда старик поднимался к себе в спальню, весь дом был залит солнечным светом и среди свежей зеленой листвы Рассел-сквер распевали птицы.
   Заботясь о том, чтобы умилостивить всех членов семейства мистера Осборна и их присных, и желая снискать Джорджу в час постигшей его невзгоды как можно больше друзей, Уильям Доббин, которому было известно, какое влияние оказывают на человеческую душу хороший обед и доброе вино, придя к себе в гостиницу, послал самое радушное приглашение Томасу Чопперу, эсквайру, прося этого джентльмена отобедать с ним на следующий день у Слотера. Письмо застало мистера Чоппера еще в Сити, и он немедленно написал ответ, гласивший, что "мистер Чоппер свидетельствует свое глубокое уважение капитану Доббину и будет иметь честь и удовольствие" и т. д. Приглашение и черновик ответа на него были показаны миссис Чоппер и его дочерям, как только старший клерк воротился вечером домой, в Семерстаун; и когда семейство уселось пить чай, то за столом только и было разговора, что о благородных офицерах и вест-эндских аристократах. Когда же девочки пошли спать, мистер и миссис Чоппер начали обсуждать странные события, происходящие в семействе хозяина. Никогда еще клерк не видел его таким взволнованным. Войдя к мистеру Осборну после ухода капитана Доб-бина, мистер Чоппер застал своего хозяина с почерневшим лицом и чуть ли не в обмороке. Старый конторщик был уверен, что между мистером Осборном и молодым капитаном произошла какая-то ужасная ссора. Чопперу было дано распоряжение составить выписку всех сумм, выплаченных капитану Осборну за последние три года. "И цифра получилась не маленькая", - заявил он, проникаясь еще большим уважением к своим хозяевам - и старому и молодому - за ту щедрость, с какой они сорили гинеями. Спор вышел как будто бы из-за мисс Седли. Миссис Чоппер клятвенно заверяла, что ей очень жаль бедную девушку: подумать только - потерять такого красивого молодого человека, как капитан! Мистер Чоппер не питал особого уважения к мисс Седли, как к дочери неудачливого спекулянта, и всегда-то платившего очень скудный дивиденд. Он уважал фирму Осборна превыше всех других в лондонском Сиги, и его надеждой и желанием было, чтобы капитан Джордж женился на дочери какого-нибудь аристократа. Клерк спал в эту ночь гораздо спокойнее своего принципала. А после раннего завтрака (который он съел с отменным аппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только сахарным песком) приласкал детей, нарядился в лучшее свое платье и рубашку с брыжами и отправился в контору, пообещав восхищенной его видом жене не очень налегать вечером на портвейн капитана Доббина.
   Когда мистер Осборн явился в свое обычное время в Сити, вид его поразил всех подчиненных, привыкших, по вполне понятным причинам, наблюдать за выражением хозяйского лица, - до того он был бледен и утомлен. В двенадцать часов мистер Хигс (адвокатская контора Хигс и Болтунигс на Бедфор-роу), явившийся по экстренному вызову, был проведен в кабинет мистера Осборна и беседовал с ним наедине свыше часа. Около часу дня мистер Чоппер получил записку, принесенную денщиком капитана Доббина, со вложением письма для мистера Осборна, которое клерк и передал по назначению, войдя в кабинет. Немного спустя туда снова были приглашены мистер Чоппер и мистер Берч, второй клерк, которым было предложено расписаться в качестве свидетелей на представленном им документе. "Я составил новое завещание", - сказал мистер Осборн, и вышеупомянутые джентльмены снабдили документ своими подписями. Совершилось это в полном молчании. У мистера Хигса был чрезвычайно серьезный вид, когда он вышел в помещение конторы; он строго поглядел на мистера Чоппера, но никаких объяснений не последовало. Было замечено, что мистер Осборн в тот день держал себя как-то особенно тихо и кротко, к великому изумлению тех, кто с самого утра ждал бури. Он никого не разносил, ни разу не выругался и рано оставил контору, а перед уходом еще раз вызвал к себе старшего клерка и, дав ему общие указания, спросил с видимой неохотой: не известно ли ему, в городе капитан Доббин или нет?
   Чоппер ответил, что он, кажется, здесь. На самом деле это было прекрасно известно и тому и другому.
   Осборн взял со стола письмо, адресованное этому офицеру, и, передав его клерку, попросил немедленно вручить Доббину в собственные руки.
   - Теперь, Чоппер, - сказал он, берясь за шляпу и как-то странно глядя на клерка, - у меня будет легче на душе!
   Ровно в два часа (несомненно, по предварительному уговору) явился мистер Фредерик Буллок, и они с мистером Осборном уехали вместе.
  
   Командиром *** полка, в котором Доббин и Осборн командовали ротами, был старый генерал, проделавший свою первую кампанию в Квебеке под начальством Вульфа. Годы и болезни давно вывели его из строя, но он продолжал интересоваться полком, главой которого по-прежнему числился, и радушно приглашал кое-кого из своих молодых офицеров к столу, - гостеприимство, ныне, как мне кажется, отнюдь не распространенное среди его собратьев. Особенно любил старый генерал капитана Доббина. Доббин был начитан по своей части и мог беседовать о Фридрихе Великом, об императрице Терезии и об их воинах почти с таким же знанием дела, как и сам генерал, который был равнодушен к триумфам настоящего времени и все свои симпатии отдавал полководцам, прославившимся полвека тому назад. В то самое утро, когда мистер Осборн изменил свое духовное завещание, а мистер Чоппер надел лучшую свою рубашку с брыжами, генерал пригласил Доббина к себе позавтракать и за завтраком сообщил своему любимцу - дня за два до опубликования - о том, чего все ожидали: о приказе выступать в Бельгию. Приказ полку быть в готовности будет издан через день или два, а так как кораблей для перевозки войск вполне достаточно, то не пройдет и недели, как они будут уже на пути в Бельгию. В Чатеме полк пополнился новобранцами, и старый генерал выразил надежду, что полк, участвовавший в победоносном бою против Монкальма в Канаде и в разгроме мистера Вашингтона на Лонг-Айленде, сумеет показать себя и на нидерландских полях, бывших свидетелями многих кровопролитных сражений.
   - Итак, мой добрый друг, если у вас есть какая-нибудь affaire la {Интрижка (франц.).}, - сказал старый генерал, беря щепоточку табаку дрожащими старческими пальцами, и затем указывая на то место под robe de chambre {Халатом (франц.).}, где у него все еще слабо билось сердце, - если у вас есть какая-нибудь Филлида, которую надо утешить, или если вам нужно попрощаться с папенькой и мамонькой, или же составить завещание, - рекомендую вам заняться этим безотлагательно! - После чего генерал подал своему молодому другу палец для пожатия и добродушно кивнул ему головой в напудренном парике с косичкой. А когда дверь за Доббином закрылась, взялся за перо и написал poulet {Любовную записку (франц.).} (он кичился своим знанием французского языка) мадемуазель Аменаиде из Театра Его Величества.
   Это известие заставило Доббина призадуматься. Он вспомнил о своих друзьях в Брайтоне и тут же устыдился, что Эмилия всегда занимала первое место в его думах (он думал о ней больше, чем об отце с матерью, о сестрах и служебном долге; всегда - и наяву, и во сне, и вообще в течение всего дня и ночи). Вернувшись к себе в гостиницу, он отправил мистеру Осборну коротенькую записку, доводя до его сведения о полученном известии, которое могло, как он надеялся, побудить отца к примирению с Джорджем.
   Записка эта, отправленная с тем же посыльным, который отнес накануне приглашение Чопперу, немного встревожила достойного клерка. Она была адресована ему, и, вскрывая конверт, он трепетал при мысли, уж не откладывается ли, чего доброго, обед, на который он рассчитывал. У него сразу отлегло от сердца, когда он убедился, что для него самого в конверте было только напоминание. ("Я буду ждать вас в половине шестого", - писал капитан Доббин.) Чоппер очень входил в интересы хозяйского семейства, - но que voulez-vous! {Что вы хотите! (франц.).} - парадный обед занимал его гораздо больше, чем чьи бы то ни было чужие дела.
   Доббин был уполномочен генералом передать полученное сообщение всем офицерам полка, каких он мог увидеть во время своих скитаний по городу. Поэтому он рассказал новость прапорщику Стаблу, повстречавшись с ним у агента, и тот со свойственным ему воинственным пылом немедленно отправился покупать новую саблю у поставщика военного снаряжения. Там этот юноша, - который хотя и достиг всего лишь семнадцатилетнего возраста и ростом не превышал шестидесяти пяти дюймов, к тому же был хил от рождения и сильно расшатал свое здоровье неумеренным потреблением коньяка, но отличался несомненной отвагой и храбростью льва, - начал взвешивать в руке, пробовать сгибать и примерять оружие, с помощью которого он намеревался сеять смерть и ужас среди французов. Выкрикивая "га, га!" и с необычайной энергией притопывая маленькой ножкой, он сделал два-три выпада, наставляя острие на капитана Доббина, которых! со смехом парировал его удары своей бамбуковой тростью.
   Мистер Стабл, как можно было судить но его росту и худобе, принадлежал к легкой инфантерии. Зато прапорщик Спуни, юноша рослый, состоял в гренадерской роте (капитана Доббина), и он тут же занялся примеркой новой медвежьей шапки, в которой имел свирепый не по возрасту вид. Затем оба юнца отправились к Слотеру и, заказав обед на славу, уселись писать письма родителям - письма, полные любви, сердечности, отваги и орфографических ошибок. Ах! Много сердец тревожно билось тогда по всей Англии! И во многих домах возносились к небу слезные материнские молитвы!
   Увидев юного Стабла, трудившегося над письмом за одним из столиков в общей зале "Слотера", причем слезы так и капали у него с носа на бумагу (он думал о своей маменьке и о том, что, может быть, никогда ее больше не увидит), Доббин, собиравшийся написать письмо Джорджу Осборну, призадумался и закрыл конторку.
   "К чему писать? - сказал он себе. - Пусть она безмятежно поспит эту ночь. Завтра утром я навещу своих родителей, а потом сам съезжу в Брайтон".
   Он встал, подошел к Стаблу и, положив свою большую руку ему на плечо, подбодрил юного воина, сказав, что если он бросит пить коньяк, то станет хорошим солдатом, - так как всегда был благородным, сердечным малым. Глаза юного Стабла заблестели от этих слов, потому что Доббин пользовался большим уважением в полку, как лучший офицер и умнейший человек.
   - Спасибо, Доббин, - ответил он, утирая глаза кулаками. - Я как раз и писал... как раз и писал ей, что брошу! Ах, сэр, она так меня любит!
   Тут насосы опять заработали, и я не уверен, не замигали ли глаза и у мягкосердечного капитана.
   Оба прапорщика, капитан и мистер Чоппер отобедали все вместе, за одним столом. Чоппер привез от мистера Осборна письмо, в котором тот в коротких словах свидетельствовал свое уважение капитану Доббину и просил его передать вложенный в письме пакет капитану Джорджу Осборну. Больше Чоппер ничего не знал. Правда, он описал вид мистера Осборна, рассказал об его свидании с адвокатом, дивился тому, что его патрон никого в тот день не обругал, и высказывал самые разнообразные предположения и догадки, особенно когда вкруговую пошло вино. Но с каждым стаканом его рассуждения становились все более туманными и под конец сделались совсем непонятными. Поздно вечером капитан Доббин усадил своего гостя в наемную карету, между тем как тот только икал и клялся, что будет... ик!.. до скончания веков... ик!.. другом капитану. Мы уже говорили, что капитан Доббин, прощаясь с мисс Осборн, попросил у нее разрешения посетить ее еще раз, и старая дева на следующий день поджидала его в течение нескольких часов. Может быть, если бы он пришел и обратился к ней с тем вопросом, на который она готова была ответить, - может быть, она объявила бы себя другом своего брата, и тогда могло бы произойти примирение Джорджа с разгневанным отцом. Но сколько она ни ждала, капитан так и не пришел. У него было достаточно собственных дел: надо было посетить и утешить родителей, пораньше занять место на империале кареты "Молния" и съездить к друзьям в Брайтон. Днем мисс Осборн слышала, как отец отдал приказ не пускать к нему на порог этого надоедливого прохвоста капитана Доббина. Таким образом, всем надеждам, какие мисс Осборн могла питать про себя, разом был положен конец. Явился мистер Фредерик Буллок и был особенно нежен с Марией и внимателен к убитому горем старому джентльмену. Ибо хотя мистер Осборн и говорил, что у него станет легче на душе, но, по-видимому, средства, к которым он обратился, чтобы обеспечить себе душевный покой, оказались недействительными, и события минувших двух дней явно потрясли его.
  

ГЛАВА XXV,

в которой все главные действующие лица считают своевременным покинуть Брайтон

  
   Когда Доббина привели к дамам в Корабельную гостиницу, он напустил на себя веселый и беспечный вид, который доказывал, что этот молодой офицер с каждым днем становится все более ловким лицемером. Он пытался скрыть свои личные чувства, вызванные, во-первых, видом миссис Джордж Осборн в ее новом положении, а во-вторых - страхом перед тем горем, какое ей, несомненно, доставит привезенная им печальная весть.
   - Мое мнение таково, Джордж, - говорил он приятелю, - что не пройдет и трех недель, как французский император нагрянет на нас со всей своей конницей и пехотой и заставит герцога так поплясать, что в сравнении с этим испанская война покажется детской забавой. Но не надо, по-моему, говорить об этом миссис Осборн. В конце концов нам, может быть, совсем не придется драться и наше пребывание в Бельгии сведется просто к военной оккупации. Многие так думают, Брюссель переполнен светской знатью и модницами. - И между приятелями было решено представить Эмилии задачи британской армии в Бельгии именно в таком безобидном свете.
   Подготовив этот заговор, лицемер Доббин весьма весело приветствовал миссис Джордж Осборн, попытался отпустить ей два-три комплимента по поводу ее нового положения замужней дамы (впрочем, комплименты эти были чрезвычайно робки и неуклюжи), а затем стал распространяться насчет Брайтона, морского воздуха, местных развлечений, красот дороги и достоинств кареты "Молния" и лошадей - да так оживленно, что Эмилия ровно ничего не понимала, а Ребекка от души забавлялась, наблюдая за капитаном, как, впрочем, она наблюдала за всяким, с кем только сталкивалась.
   Маленькая Эмилия, нужно в том признаться, была невысокого мнения о друге своего супруга, капитане Доббине. Он пришепетывал, был некрасив, неотесан, чрезвычайно неуклюж и неловок. Она любила его за привязанность к мужу (конечно, заслуга тут невелика!) и считала, что Джордж очень великодушен и мил, раз удостаивает дружбой своего собрата по полку. Джордж частенько передразнивал в ее присутствии шепелявую речь Доббина и его забавные манеры, хотя, нужно отдать ему справедливость, всегда отзывался с похвалой о замечательных качествах своего друга. В дни недолгого своего триумфа Эмилия, будучи едва знакома с честным Уильямом, мало ценила его, и он отлично знал, какого она о нем мнения, и покорно с этим мирился. Пришло время, когда она узнала его лучше и переменилась к нему, но до этого было еще далеко.
   Что же касается Ребекки, то не успел капитан Доббин пробыть и двух часов в их обществе, как она разгадала его тайну. Доббин ей не нравился, и она втайне его побаивалась. Да и сам он тоже не очень был к ней расположен: он был так честен, что ее уловки и ужимки на него не действовали, и он с инстинктивным отвращением сторонился ее. А так как Ребекка, подобно всем представительницам прекрасного пола, не чужда была зависти, то она еще больше невзлюбила Доббина за его обожание Эмилии. Тем не менее она была с ним очень почтительна и приветлива. Друг Осборнов! Друг дорогих ее благодетелей! Она клялась, что всегда будет искренне его любить. Она отлично помнит его по тому вечеру в Воксхолле, сказала она лукаво Эмилии и немножко поиздевалась над ним, когда обе дамы удалились переодеваться к обеду. Родон Кроули не обратил на Доббина почти никакого внимания, считая его добродушным простофилей и неотесанным купеческим сынком. Джоз покровительствовал ему с большим достоинством.
   Когда Джордж и Доббин остались вдвоем в номере капитана, тот вынул из своей дорожной шкатулки письмо, которое мистер Осборн поручил ему передать сыну.
   - Это не отцовский почерк, - сказал Джордж с тревогой. Так оно и оказалось. Письмо было от поверенного мистера Осборна и гласило следующее:
  
  
   "Бедфорд-роу, мая 7, 1815 г.
  
   Сэр, я уполномочен мистером Осборном уведомить вас, что он остается при решении, высказанном ранее вам лично, и что вследствие брака, который вам угодно было заключить, он отныне перестает считать вас членом своего семейства. Это решение окончательно и отмене не подлежит.
   Хотя денежные средства, истраченные на вас до наступления вашего совершеннолетия, равно как и векселя, которые вы за последние годы столь щедро выдавали на вашего батюшку, далеко превышают по общему итогу ту сумму, на каковую вы вправе притязать (она составляет третью часть состояния вашей матушки, покойной миссис Осборн, перешедшего после ее кончины к вам, к мисс Джейн Осборн и к мисс Марии Фрэнсис Осборн), однако я уполномочен мистером Осборном заявить вам, что он отказывается от всяких претензий на ваше имущество, и сумма в две тысячи фунтов, в четырехпроцентных бумагах, по курсу дня (то есть принадлежащая вам третья часть суммы в шесть тысяч фунтов) будет уплачена вам или вашим представителям под вашу расписку
   вашим покорным слугой
   С. Хигсом.
  
   P. S. Мистер Осборн просит меня заявить вам раз навсегда, что он заранее отказывается получать какие бы то ни было сообщения, письма или извещения от вас по сему предмету или но любому иному".
  
   - Хорошо же ты уладил это дело! - сказал Джордж, свирепо глядя на Уильяма Доббина. - Вот, посмотри-ка! - И он бросил ему отцовское письмо. - Нищий, черт побери, а все из-за моей распроклятой чувствительности! Почему нельзя было подождать? Вполне возможно, что я погибну на войне, и что будет хорошего для Эмми, если она останется вдовой нищего? Все это ты наделал! Не мог успокоиться, пока не заставил меня жениться и не разорил! На какого дьявола мне две тысячи фунтов? Их не хватит и на два года! Я уже за то время, что мы здесь, продул Кроули сто сорок фунтов в карты и на бильярде. Нечего сказать, умеешь ты устраивать чужие дела!
   - Нельзя отрицать, что положение трудное, - спокойно отвечал Доббин, прочтя письмо. - И, как ты говоришь, я отчасти тому причиной. Но есть люди, которые были бы не прочь поменяться с тобой, - добавил он с горькой усмешкой. - Сам подумай, много ли у нас в полку капитанов, имеющих две тысячи фунтов про черный день? Ты должен жить на жалованье, пока твой отец не смягчится, а если ты умрешь, то оставишь жене сто фунтов годового дохода.
   - Неужели ты воображаешь, что человек с моими привычками в состоянии жить на жалованье и на какую-то сотню фунтов в год? - воскликнул Джордж в сердцах. - Надо быть дураком, чтобы так говорить, Доббин! Как мне, черт подери, поддерживать свое положение в свете на такие жалкие гроши? Я не могу изменить своих привычек! Я должен жить с удобствами! Я вскормлен не на овсянке, как Мак-Виртер, и не на картошке, как старый О'Дауд. Может, ты хочешь, чтобы моя жена занялась стиркой на солдат или ездила за полком в обозном фургоне?
   - Ну, ладно, ладно, - сказал Доббин, по-прежнему добродушно. - Мы раздобудем для нее экипаж и получше! Но не забывай, милый мой Джордж, что ты сейчас всего лишь свергнутый с трона принц, и наберись спокойствия на то время, пока бушует буря. Она скоро пронесется. Пусть только твое имя будет упомянуто в "Газете", и я ручаюсь, что отец смилостивится к тебе.
   - Упомянуто в "Газете"? - повторил Джордж. - А в каком отделе? В списке убитых и раненых, да еще, чего доброго, в самом начале его?
   - Брось! Не оплакивай себя раньше времени, - заметил Доббин. - А если что-нибудь и случится, то ты знаешь, Джордж, что у меня кое-что есть, я жениться не собираюсь и не забуду своего крестника в духовном завещании, - прибавил он с улыбкой.
   Спор их, как и десятки подобных разговоров между Осборном и его другом, закончился тем, что Джордж объявил, что на Доббина нельзя долго сердиться, и великодушно простил ему обиды, которые сам же нанес без всякого к тому основания.
   - Послушай-ка, Бекки, - закричал Родон Кроули из своей туалетной комнаты жене, наряжавшейся к ободу у себя в спальне.
   - Что? - раздался в ответ звонкий голос Бекки. Она гляделась через плечо в зеркало. С обнаженными плечами, в прелестном белом платье с небольшим ожерельем и голубым поясом, она являла собою образ юной невинности и девического счастья.
   - Как по-твоему, что будет делать миссис Осборн, когда Осборн уйдет с полком? - спросил Кроули, входя в комнату; он исполнял на своей макушке дуэт двумя огромными головными щетками и с восхищением поглядывал из-под свисающих волос на свою хорошенькую жену.
   - Наверно, выплачет себе глаза, - отвечала Бекки. - Она уже раз пять принималась хныкать при одном упоминании об этом, когда мы были вдвоем.
   - А тебе, видно, решительно все равно, - сказал Родон, задетый за живое бесчувственностью своей жены.
   - Ах ты, гадкий! Да разве ты не знаешь, что я намерена ехать с тобой? - воскликнула Беккн. - Кроме того, ты совсем другое дело! Ты идешь адъютантом. генерала Тафто. Мы не состоим в строевых войсках! - сказала миссис Кроули, вздергивая головку с таким видом, что супруг пришел в восторг и, нагнувшись, поцеловал ее.
   - Родон, голубчик... как ты думаешь... не лучше ли будет получить эти деньги с Купидона до его отъезда? - продолжала Бекки, прикалывая сногсшибательный бантик. Она прозвала Джорджа Осборна Купидоном. Она десятки раз говорила ему о его красивой наружности. Она ласково поглядывала на него за экарте по вечерам, когда он забегал к Родону на полчасика перед сном.
   Она часто называла Джорджа ужасным ветреником и грозилась рассказать Эмми о его времяпрепровождении и дурных сумасбродных привычках. Она подавала ему сигары и подносила огонь: ей был хорошо известен эффект этого маневра, так как в былые дни она испробовала его на Родоне Кроули. Джордж считал ее веселой, остроумной, лукавой, distmguee, восхитительной. Во время прогулок и обедов Векки. разумеется, совершенно затмевала бедную Эмми, которая робко сидела, не произнося ни слова, пока ее супруг и миссис Кроули оживленно болтали, а капитан Кроули и Джоз (вскоре присоединившийся к новобрачным) в молчании поглощали еду.
   В душе у Эмми шевелилось предчувствие чего-то недоброго со стороны подруги. Остроумие Ребекки, ее веселый нрав и таланты смущали ее и вызывали тягостную тревогу. Они женаты всего лишь неделю, а Джордж уже скучает с ней и жаждет другого общества! Она трепетала за будущее. "Какой я буду ему спутницей, - думала она, - ему, такому умному и блестящему, когда сама я такая незаметная и глупенькая! Как было благородно с его стороны жениться на мне - отречься от всего и снизойти до меня. Мне следовало бы отказать ему. но у меня не хватило духу. Мне следовало бы остаться дома и ухаживать за бедным папой!" Она впервые вспомнила о своем небрежении к родителям (у бедняжки были, конечно, некоторые основания обвинять себя в этом) и покраснела от стыда. "О, я поступила очень гадко, - думала она, - я показала себя эгоисткой, когда забыла о них в их горе... когда заставила Джорджа жениться на мне. Я знаю, что недостойна его... Знаю, что он был бы счастлив и без меня... и все же... но ведь я старалась, старалась от него отказаться".
   Тяжело, когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую же неделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, в чудный, залитый лунным светом майский вечер, такой теплый и благоуханный, что все окна были открыты на балкон, с которого Джордж и миссис Кроули любовались спокойной ширью океана, пока Родон и Джоз были заняты в комнате игрою в триктрак, - Эмилия сидела в большом кресле, всеми забытая, и, глядя на обе эти группы, чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким гнетом ложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а вот до чего дошло! Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ей поистине мрачным. Но Эмми была слишком робка, если можно так выразиться, чтобы заглядывать туда и пускаться в плавание по этому безбрежному морю одной, без указчика и защитника. Я знаю, что мисс Смит невысокого о ней мнения. Но, дорогая моя мисс Смит, много ли найдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью духа?
   - Что за чудесная ночь, как ярко светит месяц! - сказал Джордж, попыхивая сигарой и пуская дым к небесам.
   - Как восхитительно пахнут сигары на открытом воздухе! Я обожаю их аромат! Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли на двести тридцать шесть тысяч восемьсот сорок семь миль, - прибавила Бекки, с улыбкой поглядывая на ночное светило. - Разве я не умница, что еще помню это? Да, да, мы все это учили в пансионе мисс Пинкертон. Как спокойно море, и воздух совсем прозрачный. Право же, я, кажется, могу разглядеть французский берег! - И взор ее блестящих зеленых глаз устремился вдаль, пронзая ночной мрак, словно она действительно что-то видела вдали. - Знаете, что я собираюсь сделать в одно прекрасное утро? - продолжала она. - Я убедилась, что плаваю великолепно, и вот как-нибудь, когда компаньонка моей тетки Кроули... знаете, эта старушка Бригс, - вы ведь помните ее?., такая особа с крючковатым носом, с длинными космами! - когда Бригс отправится купаться, я нырну к ней под кабинку и буду добиваться примирения в воде. Что, разве плохо придумано?
   Джордж расхохотался при мысли о таком подводном свидании.
   - Что у вас там? - крикнул им Родон, встряхивая стаканчик с костями. Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла к себе в комнату, где могла проливать слезы без помехи.
   Нашей истории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то забегать вперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до завтрашнего дня, мы будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобы читатель ничего не упустил из нашего повествования. Подобно тому как на приемах у ее величества кареты послов и высших сановников без промедления отъезжают от подъезда, между тем как дамам капитана Джонса приходится долго ждать свой наемный экипаж; подобно тому как в приемной министра финансов человек десять просителей терпеливо ждут своей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за другим, по вдруг в комнату входит депутат парламента от Ирландии или еще какая-нибудь важная особа и направляется прямо в кабинет товарища министра буквально но головам присутствующих: точно так же и романисту приходится в развитии повествования быть не только справедливым, но и пристрастным. Он обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей, но важным событиям мелочи должны уступать дорогу. И, разумеется, обстоятельство, которое привело Доббина в Брайтон, - то есть получение гвардией и линейной пехотой приказа о выступлении в Бельгию и сосредоточение всех союзных армии в этой стране под командованием его светлости герцога Веллингтона, - такое замечательное обстоятельство, говорю я, имело все права и преимущества перед остальными, меньшими по своему значению происшествиями, из коих главным образом и слагается наша повесть. Отсюда и произошли некоторый беспорядок и путаница, впрочем, вполне извинительные и допустимые. И сейчас мы продвинулись во времени за пределы XXII главы лишь настолько, чтобы развести наших действующих лиц по их комнатам переодеваться к обеду, который состоялся в день приезда Доббина в обычный час.
   Джордж или был слишком мягкосердечен, или же чересчур увлекся завязыванием шейного платка, чтобы сразу сообщить Эмилии известие, привезенное ему из Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней в комнату с письмом поверенного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, что жена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечто ужасное, и, подбежав к супругу, стала умолять своего миленького Джорджа рассказать ей все решительно. Получен приказ выступать за границу? На будущей неделе ждут сражения? Сердце ее чуяло, что так и будет!
   Миленький Джордж уклонился от вопроса о заграничном походе и, покачав меланхолически головой, сказал:
   - Нет, Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я получил дурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, он порвал с нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этим примириться, но ты, моя дорогая, как ты это перенесешь? Читай!
   И он дал ей письмо.
   Эмилия с нежной тревогой во взоре выслушала своего благородного героя, выражавшего ей столь великодушные чувства, и, присев на кровать, стала читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественным трагическим видом. Но по мере того как она читала, лицо ее прояснялось. Как мы уже имели случай упоминать, мысль разделить бедность и лишения с любимым человеком отнюдь не пугает женщину, наделенную горячим сердцем. Маленькой Эмилии такая перспектива даже была приятна. Но потом она, как всегда, устыдилась, что почувствовала себя счастливой в такой неподходящий момент, и, подавив свою радость, сдержанно проговорила:
   - Ах, Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли о разлуке с отцом!
   - Ну конечно! - ответил Джордж с выражением муки на лице.
   - Но он не будет долго сердиться на тебя, - продолжала она. - Разве на тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мой дорогой, мой милый муж! Иначе я никогда себе этого не прощу.
   - Меня беспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, - сказал Джордж. - Что мне бедность! И к тому же, хоть я и не хочу хвастаться, но думаю, что у меня достаточно талантов, чтобы пробить себе дорогу в жизни.
   - Разумеется! - перебила его жена и подумала, что война скоро кончится и Джорджа сейчас же произведут в генералы.
   - Да, я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, - продолжал Осборн. - Но ты, дорогая моя девочка? Как я перенесу, что ты лишена удобств и положения в обществе, на которые вправе рассчитывать моя жена? Моя девочка - в казармах; жена солдата, да еще в походе, где она подвергается всевозможным неприятностям и лишениям. Вот что разрывает мне сердце!
   Эмми, совершенно успокоенная мыслью, что только это и тревожит ее мужа, взяла его за руку и с сияющим лицом стала напевать куплет из популярной песенки "Старая лестница в Уоппинге", в которой героиня, упрекнув своего Тома в холодности, обещает "и штаны ему штопать, и грог подавать", если он останется ей верен, будет с ней ласков и не бросит ее.
   - Кроме того, - промолвила она, помолчав, с таким прелестным и счастливым видом, какого можно пожелать всякой молодой женщине, - две тысячи фунтов - это же целая куча денег! Разве нет, Джордж?
   Джордж посмеялся ее наивности. Вскоре они сошли вниз к обеду, причем Эмилия, держа мужа под руку, продолжала напевать "Старую лестницу в Уоппинге", и на душе у нее было легче, чем все эти последние дни.
   Таким образом, состоявшийся наконец обед против ожидания прошел весело и оживленно. Предвкушение похода отвлекало Джорджа от мрачных мыслей о суровом отцовском приговоре. Доббин по-прежнему балагурил без умолку. Он забавлял общество рассказами о жизни армии в Бельгии, где только и делают, что задают fetes {Празднества (франц.).}, веселятся и модничают. Затем, преследуя какие-то свои особые цели, наш ловкий капитан принялся описывать, как супруга майора, миссис О'Дауд, укладывала свой собственный гардероб и гардероб мужа и как его лучшие эполеты были засунуты в чайницу, а ее знаменитый желтый тюрбан с райской птицей, завернутый в бумагу, был заперт в жестяной футляр из-под майоровой треуголки. Можно себе представить, какой эффект произведет этот тюрбан при дворе французского короля в Генте или же на парадных офицерских балах в Брюсселе!
   - В Генте? В Брюсселе? - воскликнула Эмилия, внезапно вздрогнув. - Разве получен приказ выступать, Джордж? Разве полк уже выступает?
   Выражение ужаса пробежало по ее нежному улыбающемуся личику, и она невольно прижалась к Джорджу.
   - Не бойся, дорогая! - промолвил он снисходительно. - Переезд займет всего двенадцать часов. Это совсем не страшно. Ты тоже поедешь, Эмми!
   - Я-то непременно поеду, - заявила Бекки. - Ведь я сама почти офицер штаба. Генерал Тафто большой мой поклонник, не правда ли, Родон?
   Родон расхохотался своим громоподобным смехом. Уильям Доббин покраснел до корней волос.
   - Она не может ехать, - сказал он. "Подумайте об опасности", - хотел он добавить. Но разве не старался он доказать всеми своими речами, что никакой опасности нет? Он окончательно смешался и замолчал.
   - Я должна ехать, и поеду! - с жаром воскликнула Эмми. И Джордж, одобрив ее решительность, потрепал ее по щеке, спросил всех присутствующих за столом, видели ли они когда-нибудь такую задорную женушку, и согласился на то, чтобы она его сопровождала.
   - Мы попросим миссис О'Дауд опекать тебя! - обещал он.
   Какое ей было дело до всего остального, раз ее муж будет с нею? Казалось, им удалось отодвинуть разлуку. Да, впереди их ждала война и опасность, но могли пройти месяцы, прежде чем война и опасность надвинутся вплотную. Во всяком случае, это была отсрочка, и робкая маленькая Эмилия чувствовала себя почти такой же счастливой, как если бы война вовсе не предстояла. Даже у Доббина отлегло от сердца. Ведь для него возможность видеть Эмилню составляла величайшую радость и надежду его жизни, и он уже думал про себя, как он будет охранять ее и беречь. "Будь она моей женой, я не позволил бы ей ехать", - подумал он. Но ее владыкой был Джордж, и Доббин не считал себя вправе отговаривать товарища.
   Обняв подругу за талию, Ребекка наконец увела ее от обеденного стола, за которым было обсуждено столько важных дел, а мужчины, оставшись одни в весьма приподнятом настроении, стали распивать вино и вести веселые разговоры.
   Еще за обедом Родон получил от жены интимную записочку, и хотя он сейчас же скомкал ее и сжег на свечке, нам удалось прочесть ее, стоя позади Ребекки. "Великая новость! - писала она. - Миссис Бьют уехала. Получи у Купидона деньги сегодня же, так как завтра он, по всей вероятности, уедет. Не забудь об этом. Р.".
   И вот, когда мужчины собрались перейти к дамам пить кофе, Родон тронул Осборна за локоть и сказал ему ласково:
   - Осборн, голубчик! Если вас не затруднит, я побеспокою вас насчет той безделицы!
   Джорджа это очень даже затрудняло, но тем не менее он вручил Родону в счет долга порядочный куш банковыми билетами, которые достал из бумажника, а на остающуюся сумму выдал вексель на своих агентов сроком через неделю.
   Когда этот вопрос был улажен, Джордж, Джоз и Доббин, закурив сигары, стали держать военный совет и договорились, что на следующий день всем нужно ехать в Лондон в открытой коляске Джоза. Джоз, вероятно, предпочел бы остаться в Брайтоне до отъезда Родона Кроули, но Доббин и Джордж уломали его, и он согласился отвезти всех в Лондон и велел запрячь четверку, как подобало его достоинству. На этой четверке они и отправились в путь на следующий день, после раннего завтрака. Эмилия поднялась спозаранку и очень живо и ловко уложила свои маленькие чемоданы, между тем как Джордж лежал в постели, скорбя о том, что у его жены нет горничной, которая могла бы ей помочь. Эмилия же только радовалась, что может сама справиться с этим делом. Смутная неприязнь по отношению к Ребекке переполняла ее; и хотя они расцеловались на прощанье самым нежнейшим образом, однако нам известно, что такое ревность, а миссис Эмилия обладала и этой добродетелью в числе других, свойственных ее полу.
   Нам следует вспомнить, что, кроме этих лиц, посетивших Брайтон и теперь уехавших, там находился и еще кое-кто из наших старых знакомых, а именно мисс Кроули и ее свита. Хотя Родон с супругой проживали всего в нескольких шагах от квартиры, которую занимала немощная мисс Кроули, однако двери ее оставались закрытыми для них так же неумолимо, как в свое время в Лондоне. Пока миссис Бьют Кроули была подле своей невестки, она принимала все меры к тому, чтобы ее возлюбленная Матильда не подвергалась волнениям, вызываемым встречами с племянником. Когда старая дева отправлялась кататься, верная миссис Быот сопровождала ее в коляске. Когда мисс Кроули выносили в портшезе подышать чистым воздухом, миссис Бьют шла рядом с одной стороны, а честная Бригс охраняла другой фланг. И если им случалось встретить Родона и его жену, то, несмотря на то, что он всякий раз угодливо снимал шляпу, компания мисс Кроули проходила мимо него с таким холодным и убийственным безразличием, что Родон начал впадать в отчаяние.
   - Мы могли бы с таким же успехом остаться в Лондоне, - говаривал капитан Кроули с удрученным видом.
   - Удобная гостиница в Брайтоне лучше долгового отделения на Чансери-лейн, - отвечала его жена, обладавшая более жизнерадостным характером. - Вспомни двух адъютантов мистера Мозеса, помощника шерифа, которые целую неделю дежурили около нашей квартиры. Наши здешние друзья не блещут умом, мой милый Родон, но мистер Джоз и капитан Купидон все же лучше, чем агенты мистера Мозеса!
   - Удивляюсь, как это исполнительные листы не прислали сюда вслед за мною, - продолжал Родон все так же уныло.
   - Когда их пришлют, мы сумеем ускользнуть от них, - ответила отважная маленькая Бекки и затем указала своему супругу на великое удобство и выгоду встречи с Джо-зом и Осборном, в результате которой Родон весьма своевременно получил небольшую толику наличных денег.
   - Их едва хватит для уплаты по счету гостиницы! - проворчал гвардеец.
   - А зачем нам платить? - возразила супруга, у которой на все был готов ответ.
   Через лакея Родона, который по-прежнему поддерживал знакомство с мужской половиной прислуги мисс Кроули и был уполномочен при всяком удобном случае ставить ее кучеру выпивку, каждый шаг старой мисс Кроули был отлично известен нашей молодой чете. Ребекке пришла в голову счастливая мысль заболеть, и она пригласила того же аптекаря, который пользовал старую деву, так что, в общем, супруги были осведомлены неплохо. К тому же Бригс, хоть и вынужденная занять враждебную позицию, не питала злобы R Родону и его жене. По доброте сердечной она не умела долго таить обиду, и теперь, когда причина ревности отпала, ее неприязнь к Ребекке тоже исчезла, и она помнила только ее неизменно ласковые слова и веселый нрав. Не говоря уж о том, что и она сама, и горничная миссис Феркин, и все домочадцы мисс Кроули втайне стонали под игом торжествующего тирана - миссис Бьют.
   Как нередко бывает, эта хорошая, но не в меру властная женщина хватила через край и немилосердно злоупотребляла своими преимуществами. За несколько недель она довела больную до такого безропотного послушания, что несчастная всецело подчинилась распоряжениям невестки и даже не смела жаловаться на свою рабскую зависимость ни Бригс, ни Феркин. Миссис Бьют с неукоснительной аккуратностью отмеряла стаканы вина, которые мисс Кроули ежедневно дозволялось выпивать, к великому неудовольствию Феркин и дворецкого, лишенных теперь возможности распорядиться даже бутылкой хереса. Она решала, в каком количестве и в каком порядке давать мисс Кроули печенку, цыплят и сладкое. Ночью ли, днем ли, утром ли - она подавала больной отвратительные лекарства, прописанные доктором, и та глотала их так безропотно и смиренно, что Феркин говорила: "Бедная моя хозяйка принимает лекарство покорно, что твой ягненок!" Она предписывала катанье в коляске или же прогулки в портшезе - одним словом, скрутила выздоравливающую старую леди так, как и подобает распорядительной, заботливой, высоконравственной женщине. Если ее пациентка делала слабые попытки сопротивляться и просила дать ей лишний кусочек за обедом или немножко меньше лекарства, сиделка грозила ей немедленной смертью, и мисс Кроули тотчас же сдавалась. "Совсем загрустила, бедняжка, - жаловалась Феркин компаньонке, - за три недели ни разу не назвала меня дурой!" В конце концов миссис Бьют решила уволить честную горничную, а также толстого дворецкого мистера Боулса и самое Бригс и выписать своих дочерей из пасторского дома, с тем чтобы потом перевезти дорогую страдалицу в Королевское Кроули, - как вдруг произошел прискорбный случай, вынудивший миссис Бьют отказаться от ее приятных обязанностей. Преподобный Бьют Кроули, ее супруг, возвращаясь как-то вечером домой, упал с лошади и сломал себе ключицу. У него началась лихорадка, появились признаки воспаления, и миссис Бьют пришлось оставить Сассекс и отбыть в Хэмпшир. Она пообещала вернуться к своему дражайшему другу, как только поправится Бьют, и уехала, оставив строгие наказы всему дому насчет ухода за хозяйкой. Но едва она заняла свое место в саутгемптонской карете, в доме мисс Кроули все вздохнули свободно и ощутили такую радость, какой не знали уже в течение многих недель. В тот же день мисс Кроули пропустила дневной прием лекарства; в тот же день, позже, Боулс откупорил особую бутылку хереса для себя и миссис Феркин; и в тот же вечер мисс Кроули и мисс Бригс разрешили себе партию в пикет вместо чтения одной из проповедей Портиаса. Произошло то же, что в старинной детской сказочке: палка позабыла бить собаку, и все мирно и счастливо вернулись к прерванным делам.
  
   Два-три раза в неделю, в очень ранний утренний час, мисс Бригс имела обыкновение уходить к морю, занимать кабинку и плескаться в воде в фланелевом купальном костюме и клеенчатом чепце. Ребекке, как мы знаем, было известно это обстоятельство, и хотя она не выполнила своей угрозы нырнуть под кабинку и застигнуть Бригс врасплох, под священной сенью тента, однако решила атаковать компаньонку, когда та выйдет на берег, освеженная купаньем, набравшись новых сил и, вероятно, в хорошем расположении духа.
   Поэтому, поднявшись наутро очень рано, Бекки принесла в гостиную, выходившую на море, подзорную трубу и навела ее на ряд кабинок. Она увидела, как Бригс показалась, вошла в купальню и погрузилась в морские волны. Бекки очутилась на берегу как раз в ту минуту, когда нимфа, на поиски которой она явилась, ступила на прибрежную гальку. Это была премилая картина: берег, лица купальщиц, длинный ряд утесов и зданий - все алело и сверкало в сиянии солнца. Выйдя из кабинки, Бригс увидела Ребекку, которая ласково, нежно улыбалась и протягивала ей свою хорошенькую белую ручку. Что оставалось Бригс, как не принять это приветствие?
   - Мисс Ш... Миссис Кроули! - сказала она.
   Миссис Кроули схватила ее руку, прижала к своему сердцу и, поддавшись внезапному порыву, обняла мисс Бригс и страстно ее поцеловала.
   - Дорогой, дорогой друг! - произнесла она с таким неподдельным чувством, что мисс Бригс, разумеется, сейчас же растаяла, и даже служанка при купальне размякла.
   Ребекка без труда завязала с Бригс долгий восхити тельный интимный разговор. Все, что произошло, начиная с того утра, когда Бекки внезапно покинула дом мисс Кроули на Парк-лейн. и кончая долгожданным отъездом миссис Бьют, - все это мисс Бригс изложила обстоятельно и с чувством. Все признаки болезни мисс Кроули и мельчайшие подробности относительно ее состояния и лечения были описаны с той полнотой и точностью, которыми упиваются женщины. Разве дамам надоедает когда-нибудь болтать друг с другом о своих недомоганиях и докторах? Бригс это никогда не надоедало, а Ребекка слушала ее без устали. Какое счастье, что милой, доброй Бригс, что верной, бесценной Феркин было позволено оставаться с их благодетельницей во все время ее болезни! Да благословит ее небо! Правда, она, Ребекка, как будто бы нарушила свой долг по отношению к мисс Кроули, но разве не была ее вина естественной и извинительной? Разве могла она отказать человеку, завладевшему ее сердцем? В ответ на такой вопрос сентиментальная Бригс могла лишь возвести очи к небу, испустить сочувственный вздох, вспомнить, что она тоже много лет тому назад подарила кому-то свою привязанность, и согласиться, что Ребекка вовсе уж не такая преступница.
   - Могу ли я когда-нибудь позабыть ту, которая так пригрела одинокую сиротку? Нет, - говорила Ребекка, - хоть она и оттолкнула меня, я никогда не перестану ее любить, я посвящу служению ей всю свою жизнь! Милая моя мисс Бригс, я люблю и обожаю мисс Кроули больше всех женщин в мире, как свою благодетельницу и как обожаемую родственницу моего Родона. А после нее я люблю всех тех, кто предан ей! Я никогда не стала бы обращаться с верными друзьями мисс Кроули так, как поступала эта противная интриганка миссис Бьют. Родон, - продолжала Ребекка, - у которого такое нежное сердце, хотя по своим манерам и виду он и может показаться грубым и равнодушным, - Родон сотни раз говорил со слезами на глазах, что он благословляет небо за то, что у его дражайшей тетушки есть две такие изумительные сиделки, как преданная Феркин и несравненная мисс Бригс. Если же, как он весьма опасается, махинации этой ужасной миссис Бьют приведут к тому, что от одра мисс Кроули будут изгнаны все, кого она любит, и бедная леди останется во власти этих гарпий из пасторского дома, то Ребекка просит ее (мисс Бригс) помнить, что собственный дом Ребекки, при всей его скромности, будет всегда для нее открыт.
   - Дорогой друг, - воскликнула она страстно, - иные сердца не забывают благодеяний; не все женщины похожи на миссис Бьют Кроули! Впрочем, мне ли на нее жаловаться, - прибавила Ребекка, - хоть я и была орудием и жертвой ее козней, но разве не ей я обязана моим дорогим Родоном?
   И Ребекка разоблачила перед мисс Бригс все поведение миссис Бьют в Королевском Кроули, которое вначале было для нее загадкой, но достаточно объяснилось впоследствии, когда вспыхнула взаимная любовь, которую миссис Бьют поощряла всеми правдами и неправдами, когда двое невинных молодых людей угодили в сети, расставленные им супругой пастора, полюбили друг друга, поженились и оказались обездоленными благодаря ее хитрым проискам.
   Все это было совершенно верно, и Бригс с полной ясностью поняла, что миссис Бьют сама подстроила брак Родона и Ребекки. Но хотя последняя и оказалась невинной жертвой, однако мисс Бригс не могла скрыть от нее своего опасения, что привязанность мисс Кроули безнадежно Ребеккой утрачена и старая леди никогда не простит племяннику столь неблагоразумного брака.
   На этот счет у Ребекки имелось свое собственное мнение, и она по-прежнему не теряла мужества. Если мисс Кроули не простит их сейчас, то, возможно, смилостивится в будущем. Даже и сейчас между Родоном и титулом баронета стоит только хилый, болезненный Питт Кроули. Случись с ним что-нибудь, и все будет хорошо! Так или иначе, но для нее уже было удовлетворением раскрыть все козни миссис Бьют и как следует о ней позлословить. Это могло оказаться полезным и для Родона. И Ребекка, проболтав добрый час со своим вновь обретенным другом, покинула мисс Бригс, нежно заверив ее в своем уважении и любви и не сомневаясь, что происшедший между ними разговор будет в самом скором времени передан мисс Кроули. Между тем Ребекке пора было возвращаться в гостиницу, где все вчерашнее общество собралось за прощальным завтраком. Ребекка и Эмилия распрощались очень нежно, как подобает двум женщинам, преданным друг другу, словно сестры; и Ребекка, неоднократно прибегнув к помощи носового платка, расцеловав подругу так, точно они расставались навеки, и намахавшись из окна платочком (кстати сказать, совершенно сухим) вслед отъезжавшей карете, вернулась к столу. Уплетая креветки с большим аппетитом, если принять во внимание ее волнение, она рассказала Родону, что произошло во время ее утренней прогулки между нею и Бригс. Исполненная самых радужных надежд, она и в нем пробудила надежду. Ей почти всегда удавалось передать мужу все свои мысли, как грустные, так и радостные.
   - Теперь, мой милый, будьте любезны присесть к тому столу и написать письмецо мисс Кроули, в котором сообщите ей, что вы хороший мальчик, и все такое.
   И Родон сел за стол и сразу написал:
  
  
   "Брайтон, четверг.
  
   Дорогая тетушка!.."
  
   Но на этом воображение доблестного офицера иссякло. Он только грыз кончик пера, заглядывая в лицо жене. Та невольно рассмеялась при виде его жалобной физиономии и, заложив руки за спину, стала расхаживать по комнате, диктуя письмо, которое Родон записал с ее слов.
  
   - "Перед тем как покинуть отчизну и выступить в поход, который, может быть, окажется роковым..."
  
   - Что? - удивился Родон, но, уловив все же юмор этой фразы, тотчас же записал ее, ухмыляясь.
  
   - "...который, очень может быть, окажется роковым, я прибыл сюда..."
  
   - Почему бы не сказать: "приехал сюда", Бекки? "Приехал сюда" - тоже будет правильно, - прервал ее драгун.
  
   - "...я прибыл сюда, - твердо повторила Бекки, топнув ножкой, - чтобы сказать прости своему самому дорогому и давнишнему другу. Умоляю вас разрешить мне, до того, как я уеду, быть может, навсегда, еще раз пожать ту руку, которая в течение всей моей жизни расточала мне одни только благодеяния".
  
   - Благодеяния, - отозвался эхом Родон, выводя это слово, в полном изумлении от своего умения сочинять письма.
  
   - "Я прошу вас об одном: простимся друзьями. Я разделяю гордость, присущую моему семейству, хотя и не во всем. Я женился на дочери художника и не стыжусь этого союза..."
  
   - Ни капельки, вот уж нисколько, разрази меня гром! - воскликнул Родон.
   - Ах ты, старый глупыш, - сказала Ребекка, ущипнув мужа за ухо, и заглянула ему через плечо: не наделал ли он ошибок в правописании. - "Умоляю" не пишется через "а", но "давнишний" - пишется!
   И Родон переправил эти слова, преклоняясь перед глубокими познаниями своей маленькой хозяйки.
  
   - "Я думал, что вы были осведомлены о моей привязанности. - продолжала Ребекка. - Я знал, что миссис Бьют Кроули всячески укрепляла и поощряла ее. Но я никого не упрекаю. Я женился на бедной девушке и не жалею об этом. Оставляйте ваше состояние, милая тетя, кому захотите. Я никогда не посетую на то, как вы им распорядитесь. Поверьте, что я люблю вас, а не ваши деньги. Я желал бы помириться с вами, прежде чем покину Англию. Позвольте мне повидать вас до моего отъезда. Пройдет несколько недель, несколько месяцеви, быть может, будет уже поздно. Меня убивает мысль, что придется покинуть родп-ну, не услыхав от вас ласкового прощального привета".
  
   - В таком письме она не узнает моего слога, - заметила Бекки. - Я нарочно придумывала фразы покороче и поэнергичнее.
   И письмо было отправлено тетушке, в конверте, адресованием мисс Бригс.
   Старая мисс Кроули рассмеялась, когда Бригс с большой таинственностью вручила ей это простодушное и искреннее послание.
   - Теперь, когда миссис Бьют уехала, можно и почитать, что он пишет, - сказала она. - Прочтите мне, Бригс.
   Когда Бригс закончила чтение, ее покровительница расхохоталась еще веселее.
   - Как вы не понимаете, дуреха вы этакая, - сказала она Бригс, которую письмо, казалось, растрогало своей искренностью, - как вы не понимаете, что сам Родон не написал тут ни единого слова! Он в жизни не писал мне ничего, кроме просьб о деньгах, и все его письма перемазаны, полны ошибок и отличаются дурным слогом. Это им вертит эта маленькая змея-гувернантка! ("Все они одинаковы, - подумала про себя мисс Кроули. - Все они жаждут моей смерти и зарятся на мои деньги!") Я ничего не имею против свидания с Родоном, - прибавила она, немного помолчав, тоном полнейшего равнодушия. - Пожать ему руку или нет - мне все равно. Если только не будет никакой сцены, то почему бы нам и не встретиться? Пожалуйста. Но человеческое терпение имеет свои границы. И потому запомните, моя дорогая: я почтительно отказываюсь принимать миссис Родон... что другое, а это мне не по силам.
   И мисс Бригс пришлось удовольствоваться тем, что ее хлопоты увенчались успехом лишь наполовину. Торопясь свести старуху с племянником, она решила предупредить Родона, чтобы он поджидал тетушку на Утесе, когда мисс Кроули отправится в своем портшезе подышать воздухом.
   Там они и встретились. Не знаю, дрогнуло ли у мисс Кроули сердце при виде ее прежнего любимца, но она протянула ему два пальца с таким веселым и добродушным видом, словно они встречались всего лишь накануне. Что же касается Родона, то он покраснел, как кумач, и чуть не оторвал мисс Бригс руку, так обрадовала и смутила его эта встреча. Быть может, его взволновали корыстные чувства, а быть может, и любовь; может быть, он был тронут той переменой, которую произвела в его тетушке болезнь.
   - Старуха всегда меня баловала, - рассказывал он потом жене, - и мне, понимаешь, стало как-то неловко и все такое. Я шел рядом с этим, как это называется... и дошел до самых ее дверей, а там Боулс вышел, чтобы помочь ей войти в дом. И мне тоже страшно хотелось зайти, но только...
   - И ты не зашел, Родон! - взвизгнула его жена.
   - Нет, моя дорогая! Хочешь верь, хочешь нет, но когда до этого дошло, я испугался!
   - Дурак! Ты должен был войти и уже никогда не уходить! - воскликнула Ребекка.
   - Не ругай меня, - угрюмо проговорил гвардеец. - Может быть, я и дурак, Бекки, но тебе не следовало бы так говорить. - Взгляд, который он метнул на жену, свидетельствовал о неподдельном гневе и не сулил ничего хорошего.
   - Ну, полно, полно, голубчик! - сказала Ребекка, стараясь успокоить своего разгневанного повелителя. - Но завтра ты опять ее подстереги и уж зайди к ней обязательно, - даже если она тебя не пригласит. - На что Родон ответил, что поступит, как ему заблагорассудится, и будет весьма признателен, если она станет выражаться повежливее. Затем оскорбленный супруг удалился и провел все утро в бильярдной - мрачный, надутый и молчаливый.
   Но не успел закончиться этот вечер, как Родону пришлось, по обыкновению, отдать должное высшей мудрости и дальновидности своей жены, ибо ее предчувствия относительно последствий допущенной им ошибки подтвердились самым печальным образом. Мисс Кроули, несомненно, взволновалась, встретившись с племянником и пожав ему руку после столь длительного разрыва. Она долго размышляла об этой встрече.
   - Родон очень потолстел и постарел, Бригс, - сказала она компаньонке. - Нос у него стал красный, и весь он ужасно погрубел. Женитьба на этой женщине безнадежно его опошлила. Миссис Бьют уверяла меня, что оба они выпивают. И я не сомневаюсь, что так оно и есть. Да! От него разило джином. Я это заметила. А вы?
   Тщетно Бригс возражала, что миссис Бьют обо всех отзывается плохо; и если ей, Бригс, дозволено высказать свое скромное мнение, так ведь и сама миссис Бьют...
   - Хитрая интриганка? Да, это правда, и она обо всех говорит только дурное, но я уверена, что та женщина спаивает Род она. Все эти люди низкого происхождения...
   - Он был очень растроган, когда увидел вас, сударыня, - сказала компаньонка, - и если вы вспомните, что он отправляется на поле брани...
   - Сколько он посулил вам, Бригс? - вскричала старая дева, взвинчивая себя до нервного исступления. - Ну вот, а теперь вы, конечно, разреветесь! Ненавижу сцены! За что только меня всегда расстраивают? Ступайте плакать к себе в комнату, а ко мне пришлите Феркин... Нет, стоите! Садитесь за стол, высморкайтесь, перестаньте реветь и напишите письмо капитану Кроули!
   Беддая Бригс послушно уселась за бювар, испещренный следами твердого, уверенного, быстрого почерка последнего секретаря старой девы - миссис Бьют Кроули.
   - Начните так: "Дорогой мистер Кроули". или нот: "Дорогой сэр", - этак будет лучше, и напишите, что мисс Кроули... нет, доктор мисс Кроули, мистер Кример, поручил вам сообщить, что здоровье мое в таком состоянии, что сильное волнение может мне быть опасно, и потому я вынуждена отказаться от всяких семейных переговоров и каких бы то ни было свиданий. Затем поблагодарите его за приезд в Брайтон и так далее и попросите не оставаться здесь дольше из-за меня. И еще, мисс Бригс, можете добавить, что я желаю ему bon voyage {Счастливого пути (франц.).} и что, если он потрудится зайти к моим поверенным на Грейз-инн-сквер. он найдет там для себя весточку. Да, это все. И это заставит его уехать из Брайтона.
   Доброжелательная Бригс с величайшим удовольствием записала последнюю фразу.
   - Захватить меня врасплох, чуть только уехала миссис Бьют! - возмущалась старуха. - Полнейшее неприличие! Бригс, дорогая моя, напишите миссис Кроули, чтобы она не трудилась приезжать. Да, да. Может не трудиться... нечего ей приезжать... Я не хочу быть рабой в собственном доме... не хочу, чтобы меня морили голодом и пичкали отравой. Все они хотят убить меня... все... все! - И одинокая старуха истерически разрыдалась.
   Последняя сцена плачевной комедии, которую она играла на подмостках Ярмарки Тщеславия, быстро приближалась. Пестрые фонарики гасли один за другим, и гем-пый занавес готов был опуститься.
  
   Заключительная фраза письма, отсылавшая Родона к поверенному мисс Кроули в Лондоне и так охотно написанная мисс Бригс, несколько утешила драгуна и его супругу в их горе, вызванном отказом старой девы в примирении, и произвела то именно действие, на которое и была рассчитана, - то есть заставила Родона весьма поспешно выехать в Лондон.
   Проигрышами Джоза и банковыми билетами Джорджа Осборна он уплатил по счету в гостинице, владелец которой, должно быть, и по сей день не знает, как легко он мог лишиться этих денег. Дело в том, что Ребекка, подобно генералу, который перед битвой отсылает свой обоз в тыл, предусмотрительно уложила наиболее ценные вещи и отослала их с почтовой каретой, под охраной лакея Осборнов, которому было поручено доставить в Лондон сундуки своих господ. Родон с супругой вернулись в город на следующий день в той же карете.
   - Мне жаль, что я не повидал старушку перед отъездом, - сказал Родон. - Она так осунулась, так изменилась, что, наверно, долго не протянет. Интересно, какой же чек я получу у Уокси? Фунтов двести... наверное, не меньше двухсот... ты как думаешь, Бекки?
   Памятуя частые визиты адъютантов мидлсекского шерифа, Родон с женой не вернулись к себе на квартиру в Бромптоне, а остановились в гостинице. Ребекке представился случай увидать этих джентльменов на следующий день рано утром, по дороге к дому старой миссис Седли в Фулеме, куда она отправилась навестить свою милочку Эмилию и брайтонских друзей. Однако все они уже выехали в Чатем, а оттуда в Харидж, чтобы отплыть с полком в Бельгию, - дома была только старушка миссис Седли, одинокая и плачущая.
   Когда Ребекка вернулась к себе в гостиницу, ее муж успел уже побывать в Грейз-инне и узнать свою судьбу.
   - Черт подери, Бекки, - крикнул он в бешенстве, - она дала мне всего двадцать фунтов!
   Над ними жестоко подшутили, но шутка была так хороша, что Бекки громко рассмеялась, глядя на расстроенную физиономию Родона.
  

ГЛАВА XXVI

Между Лондоном и Чатемом

  
   Покинув Брайтон, наш друг Джордж, как и подобало знатной особе, путешествующей в коляске четверкой, важно подкатил к прекрасной гостинице на Кэвендиш-сквер, где для этого джентельмена и его молодой жены был уже приготовлен ряд великолепных комнат и превосходно сервированный стол, окруженный полдюжиной безмолвных черных слуг. Джордж принимал Джоза и Доббина с видом вельможи, а робкая Эмилия в первый раз сидела на месте хозяйки "за своим собственным столом", по выражению Джорджа.
   Джордж браковал вино и третировал слуг совсем по-королевски; Джоз с громадным наслаждением поглощал суп из черепахи. Суп разливал Доббин, потому что хозяйка, перед которой стояла миска, была так неопытна, что собиралась налить мистеру Седли супу, забыв положить в него столь лакомого черепашьего жиру.
   Великолепие пира и апартаментов, в которых он происходил, встревожило мистера Доббина, и после обеда, когда Джоз уснул в большом кресле, он попробовал образумить своего друга. Но напрасно он восставал против черепахи и шампанского, уместных разве что на столе архиепископа.
   - Я привык путешествовать, как джентльмен, - возразил Джордж, - и моя жена, черт возьми, будет путешествовать, как леди. Пока у меня есть хоть грош в кармане, она ни в чем не будет нуждаться, - сказал наш благородный джентльмен, вполне довольный своим великодушием. И Доббин отступился и не стал его убеждать, что для Эмилии счастье заключается не в супе из черепахи.
   Вскоре после обеда Эмилия робко выразила желание съездить навестить свою мать в Фулеме, на что Джордж, немного поворчав, дал разрешение. Она побежала в огромную спальню, посреди которой стояла огромная, как катафалк, кровать ("на ней спала сестра императора Александра, когда сюда приезжали союзные монархи"), и с чрезвычайной поспешностью и радостью надела шляпку и шаль. Когда она вернулась в столовую, Джордж все еще пил красное вино и не обнаружил ни малейшего желания двинуться с места.
   - Разве ты со мной не поедешь, милый? - спросила она.
   Нет, у "милого" были в этот вечер "дела". Его лакей наймет ей карету и проводит ее. Карета подкатила к подъезду гостиницы, и Эмилия, сделав Джорджу несколько разочарованный реверанс и напрасно взглянув раза два ему в лицо, печально спустилась вниз по большой лестнице. Капитан Доббин последовал за нею, усадил ее и проводил взглядом отъехавший экипаж. Даже лакей постыдился назвать кучеру адрес, пока его могли услышать гостиничные слуги, и обещал дать нужные указания дорогой.
   Доббин пошел пешком на свою старую квартиру у Слотера, вероятно, думая о том, как восхитительно было бы сидеть в этой наемной карете рядом с миссис Осборн. У Джорджа, очевидно, быта другие вкусы: выпив достаточное количество вина, он отправился в театр смотреть Кипа в роли Шейлока. (Капитан Осборн был записной театрал и сам успешно исполнял комические роли в гарнизонных спектаклях.) Джоз проспал до позднего вечера и проснулся лишь оттого, что слуга с некоторым шумом убирал со стола графины, опоражнивая те, в которых еще что-то плескалось; была вызвана еще одна карета, и тучного героя отвезли домой, прямо в постель.
  
   Можете быть уверены, что, как только карета подкатила к маленькой садовой калитке, миссис Седли выбежала из дому навстречу плачущей и дрожащей Эмилии и прижала ее к сердцу с пылкой материнской нежностью. Старый мистер Клен, работавший без сюртука в своем садике, смущенно скрылся. Молодая ирландка-прислуга выскочила из кухни и с улыбкой приветствовала гостью. Эмилия едва могла дойти до дверей и подняться по лестнице в гостиную своих родителей.
   Если читатель обладает хотя бы малейшей чувствительностью, он легко себе представит, как раскрылись все шлюзы и как мать с дочерью плакали, обнимаясь в этом святилище. Да и когда женщины не плачут - в каких радостных, печальных или каких-нибудь иных случаях жизни? А уж после такого события, как свадьба, мать и дочь, конечно, имеют полное право дать волю своей чувствительности; это так сладостно и так облегчает! Я знал женщин, которые целовались и плакали по случаю свадьбы, даже будучи заклятыми врагами. Судя по тому, съ какой рѣшимостью говорилъ Джозъ, можно было надѣяться, что, въ случаѣ несчастія, Амелія найдетъ и покровъ и защиту.
   Если капитанъ Доббинъ ожидалъ извлечь какое нибудь личное утѣшеніе и удовольствіе изъ одного взгляда на Амелію, прежде чѣмъ выступятъ полкъ, то его самолюбіе было наказано, какъ и заслуживалъ того непростительный эгоизмъ. Дверь спальни Джоза открывалась въ общую гостиную, а противъ нихъ находились двери комнаты Амеліи. Трубы и барабаны разбудили каждаго: скрывать выступленіе арміи теперь не было возможности. Въ этой комнатѣ слуга Джоржа укладывался. Осборнъ входилъ и уходилъ изъ спальни и выносилъ разныя вещи, которыя онъ находилъ необходимыми въ походѣ. Въ это время Доббинъ нашелъ случай, котораго сердце его такъ страстно желало: онъ увидалъ еще разъ лицо Амеліи. Но какое было это лицо! блѣдное какъ полотно и пораженное отчаяніемъ. Впослѣдствіи оно не разъ являлось Уильяму въ воспоминаніи и сжимало сердце Доббина невыразимою горестью и сожалѣніемъ.
   Амелія была въ бѣломъ утреннемъ капотѣ; волосы, ея раскинулись по плечамъ; въ черныхъ глазахъ не выражалось ни движенія, ни обыкновеннаго ихъ блеска. Помогая въ приготовленіяхъ къ отъѣзду, показывая, что и она могла бы быть полезна въ такую критическую минуту, мистриссъ Осборнъ вынула изъ комода шарфъ Джоржа, безсознательно ходила съ нимъ взадъ и впередъ за своимъ мужемъ и безмолвно поглядывала, какъ укладывались вещи. Амелія прислонилась къ стѣнѣ и крѣпко прижала шарфъ въ груди своей. Тяжелый вздохъ вырвался изъ нея. Сердце Доббина облилось кровью. Онъ не могъ вынести тѣхъ мукъ, которыя испытывалъ,-- глядя изъ за дверей сосѣдней комнаты,-- при видѣ душевной пытки этого бѣднаго созданія.
   "Праведное небо!-- подумалъ Уильямъ -- и я осмѣлился наблюдать за такой скорбью!"
   Слезы навернулись на глазахъ Доббина; но какъ помочь Амеліи? не было никакихъ средствъ утѣшить ее. Уильямъ простоялъ еще съ минуту и съ растерзаннымъ сердцемъ смотрѣлъ на Амелію, какъ отецъ смотритъ на страданія любимаго дитяти.
   Наконецъ Джоржъ взялъ Эмми за руку, вывелъ ее въ спальню и вышелъ оттуда уже одинъ.
   "Все кончилось! слава Богу!-- думалъ Джоржъ -- спускаясь, съ саблею подъ мышкой, съ лѣстницы, и поспѣшилъ въ сборное мѣсто, гдѣ всѣ уже стояли подъ ружьемъ. Пульсъ его сильно бился, щеки пылали.... Вотъ, скоро начнется война, въ которой и Джоржъ долженъ принять участіе. Какія сильныя ощущенія, сомнѣнія, надежды и удовольствія! Какой рискъ на выигрышъ и проигрышъ! На всѣ состязанія, гдѣ требовалось атлетическое сложеніе и храбрость, молодой человѣкъ бросался всею своею силою. Богатырь своей школы и полка, онъ всегда увлекалъ за собой храбрецовъ, своихъ товарищей. Отъ дѣтской лапты до воинскихъ скачекъ Осборнъ выигрывалъ сотни побѣдъ, и всюду, гдѣ ни проходилъ, женщины и мужчины восхищались и завидовали ему. Найдутся ли въ немъ другія качества, которымъ люди отдаютъ похвалы, кромѣ тѣлеснаго превосходства, дѣятельности, и примѣрнаго мужества? Сила и храбрость съ незапамятныхъ временъ были темою пѣвцовъ и пѣсенъ. Со временъ раззоренія Трои и до нашей поры поэзія всегда избирала своимъ героемъ воина.
   Итакъ, при звукахъ громкаго призыва къ битвѣ, Джоржъ вырвался изъ нѣжныхъ объятій своей жены, которыя хотя и были слишкомъ слабы, но тѣмъ болѣе стыдился Осборнъ, что позволялъ себѣ оставаться въ нихъ такъ долго. Тоже самое чувство соревнованія одушевляло всѣхъ его друзей, легкіе очерки которыхъ мы изрѣдка накидывали,-- отъ толстаго стараго майора, командовавшаго полномъ, до прапорщика Стоббли, который несъ знамя.
   Солнце только что взошло, когда выступили въ походъ. Зрѣлище было восхитительное. Впереди колонны, хоръ музыкантовъ игралъ любимый полковой маршъ,-- потомъ майоръ верхомъ, на статной лошади,-- за нимъ гренадеры съ капитаномъ впереди, въ центрѣ развѣвалось знамя; далѣе шелъ Джоржъ впереди своего отряда. Проходя мимо Амеліи, онъ взглянулъ на нее, улыбнулся и вскорѣ скрылся изъ виду. Звуки музыки мало по малу начали стихать. Въ городѣ воцарились прежнее спокойствіе и тишина.
  

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА XXXI.

АМЕЛІЯ ПОДЪ ОПЕКОЙ БРАТА СВОЕГО ДЖОЗЕФА.

   Джозъ Седли, по уходѣ всѣхъ офицеровъ, остался главнокомандующимъ маленькой колоніи въ Брюсселѣ,-- съ гарнизономъ, состоящимъ изъ больной Амеліи, Исидора -- его лакея -- и bonne, исправлявшей въ одной своей особѣ всѣ должности служанки. Несмотря на то волненіе, которое произвели на него всѣ происшествія того утра, несмотря на прерванный Доббиномъ сонъ, Джозъ не вставалъ съ постели, переваливаясь съ боку на бокъ, до самого того часа, когда онъ обыкновенно просыпался.
   Солнце стояло уже высоко, храбрые друзья наши были уже въ нѣсколькихъ миляхъ отъ города, а сборщикъ податей только что явился, въ своемъ пышномъ утреннемъ нарядѣ, въ завтраку.
   Джозъ Седли нисколько не безпокоился объ отсутствіи своего зятя. Въ душѣ онъ радовался даже -- это можно сказать достовѣрно -- отправленію Осборна въ походъ. Да иначе и быть не могло! При Джоржѣ мистеру Джою Седли всегда и во всемъ приходилось разъигрывать второстепенную роль. Къ тому же Осборнъ, безъ всякой деликатности, постоянно выказывалъ свое пренебреженіе къ нему. Одна только Эмми была ласкова и внимательна къ брату; одна только она заботилась объ его комфортѣ, наблюдала, такъ ли приготовлены его любимыя кушанья, прогуливалась или каталась съ нимъ, и являлась, съ своимъ кроткимъ и нѣжнымъ личикомъ, какъ что-то примиряющее между презрѣніемъ Джоржа и оскорбленнымъ достоинствомъ Джоза. Не разъ обращалась Амелія къ мужу съ робкими совѣтами и упреками по поводу обращенія его съ братомъ.
   Но Джоржъ, обыкновенно, отвѣчалъ такъ:
   -- Я честный человѣкъ, и если мнѣ вздумается когда обнаружить свои чувства, я выскажу ихъ какъ слѣдуетъ честному человѣку. Кто можетъ принудить меня перемѣнить обращеніе съ такимъ господиномъ, какой твой братъ.
   Немудрено послѣ того, что Джозъ радовался отсутствію капитана Осборна.
   "Сегодня утромъ онъ не станетъ безпокоить меня -- думалъ сборщикъ податей, взглянувъ на круглую шляпу Джоржа и перчатки, бывшіе на комодѣ.-- Какъ онъ противенъ съ своими франтовскими манерами и своимъ языкомъ!"
   -- Вынеси въ прихожую шляпу капитана, сказалъ Джозъ, обращаясь къ своему камердинеру.
   -- Я думаю, она ему не понадобится больше, замѣтилъ Исидоръ, выразительно взглянувъ на своего господина.
   Джоржъ не благоволилъ также и къ Исидору, пользуясь отъ него, въ замѣнъ, подобной же репутаціей.
   -- Молчи! прикрикнулъ на него мистеръ Седли.-- Поди спроси, будетъ ли мистриссъ Осборнъ къ завтраку, продолжалъ онъ, покраснѣвъ съ досады, что лакей осмѣлился угадать его нерасположеніе къ капитану Осборну.
   Увы! мистриссъ Осборнъ не могла притти къ завтраку и нарѣзать любимыя Джоза tartines. Мистриссъ Осборнъ была очень нездорова и находилась въ ужасномъ состояніи со времени разлуки съ мужемъ: такъ по крайней мѣрѣ сказывала ея bonne. Джозъ не упустилъ при этомъ случаѣ выказать свое сочувствіе, наливъ Амеліи огромную чашку чаю, и не только послалъ къ ней завтракъ, но старался придумать, что бы такое получше приготовить къ обѣду.
   Надо замѣтить здѣсь, что Исидоръ постоянно находился въ мрачномъ расположеніи духа, особливо въ то время, какъ слуга Осборна укладывалъ багажъ, передъ отправленіемъ своего господина. Были двѣ причины, почему камердинеръ мистера Джоза Седли отличался такимъ пасмурнымъ взглядомъ на происходившее вокругъ него: во первыхъ, симпатія его къ капитану Осборну.... но объ этомъ мы уже докладывали читателю; во вторыхъ, Исидора раздражала мысль, что такое множество цѣнныхъ вещей, которыя укладывалъ слуга Джоржа, какъ бы берутъ у него, Исидора, изъ подъ самого носу. Дѣло въ томъ, что Исидоръ,-- и не только онъ, но и весь Брюссель, даже вся Бельгія нисколько не сомнѣвались въ пораженіи англичанъ. Общимъ голосомъ рѣшено было, что Наполеонъ разъединитъ прусскую и англійскую арміи, по одиначкѣ разобьетъ ихъ и ранѣе чѣмъ черезъ три дня явится въ Брюссель. Основываясь на этомъ мнѣніи, Monsieur Isidor справедливо предполагалъ, что все движимое имущество убитыхъ, бѣжавшихъ и плѣнныхъ господъ, по закону, должно перейти въ его владѣніе. Помогая Джозу въ многотрудномъ, сложномъ ежедневномъ туалетѣ, вѣрный слуга часто размышлялъ, что бы онъ сдѣлалъ съ тѣми самыми предметами, которые господинъ его употреблялъ для украшенія собственной своей персоны. Онъ, Исидоръ, подарилъ бы серебряные флакончики съ эссенціями и другія разныя туалетныя бездѣлушки царицѣ души своей, стальныя, же англійскія вещи и большую булавку съ дорогимъ рубиномъ удержалъ бы для себя. Вмѣстѣ съ прекрасной батистовой, щегольской манишкой, съ фуражкой, обшитой золотымъ галуномъ, съ моднымъ фракомъ, требовавшимъ только небольшой поправки,-- огромной тростью съ золотымъ набалдашникомъ и не менѣе огромнымъ двойнымъ перстнемъ съ изумрудами,-- ко всѣмъ этимъ принадлежностямъ особы Исидора большая булавка съ дорогамъ рубиномъ, по его мнѣнію, составила бы отличное дополненіе (изъ перстня съ изумрудами онъ, впрочемъ, сдѣлалъ бы пару превосходныхъ сережекъ),-- и такомъ образомъ онъ, Исидоръ, превратился бы въ настоящаго Адониса и какъ нельзя легче одержалъ бы побѣду надъ очаровательными для него особами.
   Ахъ, какъ бы шли ко мнѣ эти пуговки къ нарукавникамъ!-- думалъ онъ, застегивая ихъ на пухлой рукѣ Джоза.-- Мнѣ давнымъ-давно хочется имѣть хоть парочку такихъ прекрасныхъ пуговокъ.... А сапоги-то капитана, съ модными шпорами -- я я забылъ про нихъ -- да они чудный произведутъ эффектъ въ гуляньи на Allée-Verte!"
   И въ то время, какъ пальцы лѣвой руки Monsieur Исидора держались за носъ мистера Джоза, а другая рука сбривала бороду, воображеніе уносило его на Зеленую Аллею, гдѣ онъ красовался, въ модномъ фракѣ съ батистовыми манжетами, подъ ручку съ Mademoiselle, или безпечно предавался созерцанію подъ прохладною тѣнью цвѣтущихъ деревъ, раскиданныхъ по берегамъ канала, любуясь на плавающія лодки или освѣжая себя кружкою фаре на скамейкѣ, передъ пивной лавкой по дорогѣ къ Аахену.
   Мистеръ Джозъ Седли, къ собственному своему спокойствію, столько же заботился о томъ, чти происходило въ душѣ Исидора, сколько и мы иногда заботимся о вашемъ Иванѣ или Марьѣ, удовлетворивъ ихъ жалованьемъ. Да и къ чему бы повело это, еслибъ мы знали, что думаетъ о васъ прислуга ваша? Будь вамъ извѣстны только тайныя мысли о насъ лучшихъ друзей нашихъ и ближнихъ родственниковъ -- Прекрасный міръ, въ которомъ мы живемъ и сходимся съ ними, тотчасъ же бы опостылъ намъ. Постоянное опасеніе и напряженность къ предосторожностямъ оказались бы невыносимы. Такъ и слуга Джоза, безъ вѣдома господина, готовилъ его въ жертву себѣ. Нѣчто подобное можемъ видѣть въ отели на улицѣ Лиденголлъ, надъ разукрашенной черепахой, у которой на спинѣ приклеенъ ярлычекъ съ надписью: "на завтрашній день въ супъ".
   Но не такъ самолюбива была служанка Амелія. Весьма немногіе могли приближаться къ этому кроткому и нѣжному созданію, не заплативъ обычной дани покорности и любви ея милому и признательному нраву. И мы уже имѣли случай видѣть, какъ Паулина, кухарка, утѣшала свою госпожу въ то утро,-- когда во всемъ городѣ Брюсселѣ было такое передвиженіе. Замѣтивъ, что Амелія, молчаливая, неподвижно сидѣла нѣсколько часовъ передъ окномъ и не переставала смотрѣть изъ него, пока не скрылись послѣдніе ряды колонны,-- эта честная дѣвушка взяла свою госпожу за руку и сказала ей':
   -- Tenez, madame, est-ce qu'il n'eat pas aussi à l'armée, mon homme à moi? и съ этимъ вмѣстѣ залилась слезами.
   Амелія упала въ ея объятія, тоже зарыдала; и обѣ онѣ начали утѣшать другъ друга.
   Исидоръ послѣ обѣда обыкновенно выходилъ, возвращался понять уходилъ со двора, по приказанію своего господина толкаясь у городскихъ воротъ, вокругъ отелей и гостинницъ, расположенныхъ около парка -- главнаго мѣста сборища англичанъ, и отбиралъ у курьеровъ и другихъ лакеевъ разнообразныя свѣдѣнія о загородныхъ новостяхъ, составляя, такимъ образомъ, бюллетени для мистера Джоза. Почта всѣ эти джентльмены были партизаны Наполеона и всѣ единодушно соглашались въ скоромъ окончаніи военныхъ дѣйствій. Прокламація изъ Авеньеса ходила по всему Брюсселю. "Солдаты!-- такъ начиналась она -- прошелъ годъ послѣ побѣдъ вашихъ подъ Маренго и Фридландомъ, которыми дважды рѣшалась участь Европы. Вслѣдъ за тѣмъ послѣ Аустерлица и Ваграма....... проч. и проч. Приверженцы французовъ предсказывали скорое уничтоженіе враговъ Наполеона, и каждый изъ нихъ съ увѣренностью говорилъ другому, что если кто изъ пруссаковъ или англичанъ и возвратится, то не иначе, какъ плѣнникомъ, позади побѣдоносной арміи Бонапарта.
   Кромѣ того, до свѣдѣнія мистера Седли было доведено, что дюкъ Веллингтонъ для того только и отправился, чтобъ посмотрѣть, какъ станутъ колотить его армію, и что авангардъ ея въ прошедшую ночь изрубленъ въ мелкіе куски.
   -- Изрубленъ?! какой вздоръ! возражалъ Джозъ, никогда не робѣвшій, будучи за завтракомъ.-- Дюкъ отправился съ тѣмъ, чтобы разбить самого Наполеона, точно такъ, какъ прежде разбивалъ его генераловъ.
   -- Бумаги его сожжены, всѣ средства уничтожены, и главная квартира занята дюкомъ далматскимъ, продолжалъ вѣстовщикъ.-- Я своими ушами слышалъ это отъ его maître d'hôtel. Люди милорда дюка de Richemont укладываютъ всѣ вещи. Самъ милордъ уже убѣжалъ, и дюшесса дожидается только, когда уложатъ серебро, и тоже отправляется въ Остэнде -- присоединиться къ императору французовъ.
   -- Что ты врешь, любезный! Императоръ французовъ въ Гентѣ! снова возразилъ Джозъ, разстроенный такими несбыточными извѣстіями.
   -- Онъ ночью убѣжалъ въ Брюгге и отправляется сегодня въ Остэнде. Дюкъ беррійскій взятъ въ плѣнъ. Кто хочетъ спасаться, спасайся теперь; завтра будетъ поздно: откроютъ шлюзы, вода разольется по всему государству: куда тутъ бѣжать!
   -- Пустяки вы говорите, сэръ. Насъ трое противъ одного, сэръ. Что можетъ сдѣлать Наполеонъ? Пусть онъ выставляетъ какую хочетъ армію, опровергалъ мистеръ Седли.-- Русскіе и австрійцы съ каждымъ днемъ приближаются и вѣроятно скоро встрѣтятся.-- Наполеонъ долженъ быть и будетъ разбитъ! прибавилъ Джозъ, ударивъ по столу рукой.
   -- Подъ Іеной пруссаковъ было тоже трое противъ одного, а черезъ недѣлю Наполеонъ взялъ и армію и королевство.... Подъ Монмиралемъ было шестеро противъ одного, а Бонапарте и тутъ побѣдилъ.... Австрійская армія подходитъ, правда, да только подъ командою римскаго короля.... Англичанамъ не будетъ никакой пощады.... Взгляните-ка сюда....
   И съ этими словами Исидоръ, вынувъ изъ кармана прокламацію, подставилъ ее подъ самый носъ Джоза, поглядывая между тѣмъ на модный фракъ и другіе предметы какъ на свою собственность.
   Джозъ, если наружно и не выказывалъ страха, зато въ душѣ былъ чрезвычайно встревоженъ.
   -- Подайте мнѣ платье и фуражку, сэръ, сказалъ онъ: -- и идите за мной. Я хочу провѣрить эти слухи.
   Исидоръ вознегодовалъ, когда Джозъ надѣлъ свой вышитый фракъ.
   -- Милордъ, лучше не надѣвайте вашего военнаго платья, сказалъ онъ: -- французы поклялись не щадить ни единаго британскаго солдата....
   -- Молчите, сэръ, не ваше дѣло! вскричалъ Джозъ, топнувъ ногой,-- и лицо его приняло сердитое выраженіе.
   За тѣмъ мистеръ Седли продолжалъ одѣваться. Но не успѣлъ онъ еще напялить на себя своего узенькаго фрака, какъ увидѣлъ передъ собой маленькую фигуру Ребекки Кроули, вошедшей въ прихожую не позвонивъ. Мистриссъ Раудонъ прибыла навѣстить своего безцѣннаго друга Амелію.
   Ребекка, по обыкновенію, была одѣта щегольски; спокойный сонъ, которымъ ей удалось насладиться послѣ прощанья съ Раудономъ, совершенно освѣжилъ ее; на щечкахъ ея снова разцвѣли нѣжныя розы, и на губахъ, какъ и всегда, играла сладкая улыбка,-- между тѣмъ какъ, въ это же время, на лицѣ всѣхъ другихъ жителей Брюсселя отражались мучительное безпокойство и тоска. Интересная поза мистера Седли, въ которой застала его наша маленькая рѣшительная женщина, его усилія попасть въ узенькіе рукава моднаго фрака -- возбудили въ Ребеккѣ сильный взрывъ веселости: она расхохоталась.
   -- Ради Бога, мистеръ Джозефъ, скажите, что съ вами дѣлается? не хотите ли и вы присоединиться къ арміи? вопрошала мистриссъ Раудонъ, насмѣявшись вдоволь.-- Кто же останется въ Брюсселѣ защищать насъ, слабыхъ, бѣдныхъ женщинъ?
   Джозъ между тѣмъ напялилъ фракъ и, выступивъ впередъ, краснѣя и заикаясь, произнесъ извиненіе передъ прекрасной посѣтительницей.
   -- Скажите мнѣ скорѣй, говорилъ онъ: -- какъ вы себя чувствуете послѣ сегодняшняго утра и послѣ усталости отъ вчерашняго бала?
   -- Ахъ, какъ вы внимательны! сказала Ребекка, пожимая руку Джоза своими маленькими ручками.-- Какъ вы спокойны и тверды духомъ, въ то время, какъ весь городъ въ страхѣ и трепетѣ, продолжала она и окончила вопросомъ о своей безцѣнной подругѣ: -- ну, что наша милая Эмми -- здорова ли она? Воображаю, какъ было ей тяжело перенести разлуку съ обожаемымъ Джоржемъ!
   -- Ужасно... отвѣчалъ Джозъ.
   -- Вы, мужчины, все легко переносите, перебила Ребекка.-- Разлука и опасность вамъ нипочемъ... Признайтесь теперь, что вы хотите отправиться въ армію и оставить насъ на произволъ судьбы? Я это предчувствую,-- и сердце мое никогда не обманывало меня... При одной мысли, что вы, покидаете насъ, мнѣ сдѣлалось страшно.... Признаюсь вамъ, мистеръ Джозефъ, я частенько-таки думаю объ васъ.... да, да! при одной этой мысли я бросилась сюда просить и умолять васъ остаться, быть нашимъ защитникомъ.
   Тайный смыслъ этихъ словъ мистриссъ Раудонъ былъ такой: Милостивый государь! въ случаѣ несчастія, которое можетъ постигнуть вашу армію, и въ случаѣ необходимой ретирады, у васъ есть весьма покойная коляска: надѣюсь, въ ней найдется мѣстечко и для меня
   Не знаю, пришелъ ли въ голову Джоя этотъ переносный смыслъ словъ Ребекки; но достовѣрно извѣстно мнѣ, что мистеръ Седли сильно огорчался тѣмъ невниманіемъ, которое прекрасная леди оказывала къ нему во все продолженіе своего пребыванія въ Брюсселѣ. Не говоря уже о томъ, что мистеръ Джозефъ ни разу не былъ рекомендованъ никому изъ важныхъ особъ, знакомыхъ капитана Кроули,-- Раудонъ очень рѣдко приглашалъ его, мистера Седли, и въ свой домашній кругъ, зная, что зять Джоржа не питаетъ особенной привязанности къ карточной игрѣ.
   "Небось -- подумалъ Седли -- пришла нужда, такъ сама явилась ко мнѣ. Ну какъ тутъ не вспомнить о Джозефѣ Седли, когда подъ рукой нѣтъ никого другого!"
   Кромѣ этихъ сомнительнаго вѣроятія предположеній, возбуждавшихъ въ мистерѣ Джоѣ самодовольствіе,-- мысль, что Ребекка считаетъ его храбрымъ, чрезвычайно льстила ему.
   Индѣецъ нашъ, какъ водится, накраснѣвшись и напыхтѣвшись вдоволь, принялъ весьма важный видъ.
   -- Да, вы угадали, сказалъ онъ,-- мнѣ бы очень хотѣлось и самому участвовать въ дѣйствіи.-- Конечно, въ Индіи мнѣ случалось видѣть многое въ подобномъ родѣ, но не въ такихъ огромныхъ размѣрахъ.
   -- Знаю, знаю. Вы, мужчины, всегда готовы жертвовать всѣмъ, чтобъ удовлетворить свой эгоизмъ, говорила мистриссъ Раудонъ.-- Вотъ и капитанъ Кроули, разставаясь сегодня со мною, быль такъ веселъ, какъ будто отправился на охоту.... Ну, о чемъ ему заботиться?... Да и кто изъ васъ заботится, или кому изъ васъ какое дѣло до душевной пытки и терзаній оставляемой вами бѣдной женщины....
   За тѣмъ слѣдовала пауза молчанія, во время которой Ребекка мысленно задала себѣ такой вопросъ:
   "Неужли этотъ лѣнивый гурманъ и въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ отправиться въ армію?"
   -- О! дорогой, любезный мой мистеръ Седли, продолжала она вслухъ: -- я пришла искать у васъ утѣшенія, успокоенія.... Трепещу при одной мысли о той ужасной опасности, которой подвергаются наши мужья, наши друзья, наши союзныя храбрыя войска. Я пришла сюда искать защиты, крова -- и что же нахожу? послѣдній, оставшійся мнѣ другъ -- и тотъ хочетъ покинуть насъ!...
   -- Ради Бога, не пугайтесь, возразилъ Джозъ, чувствуя себя вполнѣ довольнымъ и спокойнымъ. Я только такъ сказалъ, что мнѣ хотѣлось бы побывать въ дѣйствіи; но вѣдь мало ли какія желанія приходятъ въ голову британца!... Мое желаніе не можетъ исполниться. Обязанность моя остаться здѣсь и охранять бѣдное созданіе -- вотъ что тамъ....
   При этомъ, Джой указалъ на дверь комнаты, въ которой находилась Амелія.
   -- Какой добрый, благородный братъ! сказала Ребекка, поднося жъ глазамъ платокъ и нюхая изъ него о-де-колонъ.-- Я была несправедлива къ вамъ! у васъ доброе сердце, тогда какъ я до сихъ поръ думала, что его у васъ вовсе нѣтъ.
   -- О, клянусь честью! воскликнулъ Джозъ, дѣлая движеніе, какъ будто хотѣлъ приложить руку къ тому мѣсту, о которомъ шла рѣчь: -- вы, дѣйствительно, несправедливы ко мнѣ, позвольте вамъ замѣтить, милая моя мистриссъ Кроули.
   -- Да, я очень ясно вижу теперь, что сердце ваше предано сестрѣ; но года два тому назадъ -- о, какъ оно коварно было въ отношеніи ко мнѣ! сказала Ребекка, устремивъ на мистера Джоза свои огненные взоры, и потомъ отвернулась къ окну.
   Джой вспыхнулъ. Органъ, въ недостаткѣ котораго обвиняла его мистриссъ Раудонъ, вдругъ обнаружился у него въ сильнѣйшей степени. Онъ вспомнилъ дни, когда онъ бѣжалъ отъ нея, и ту нѣжную страсть, которая воспламеняла его,-- вспомнилъ тѣ блаженные дни, когда онъ раскатывался съ Ребеккой въ своемъ щегольскомъ экипажѣ, когда она вязала для него шолковый зеленый кошелекъ, когда, восторженный, онъ сидѣлъ подлѣ нея и любовался бѣлыми ручками ея и блестящими глазками.
   -- Я знаю, вы считаете меня неблагодарною, продолжала мистриссъ Раудонъ, отходя отъ окна и еще разъ убійственно страстно взглянувъ на сборщика податей.-- Ваша холодность, ваше невниманіе, ваше обращеніе при нашей послѣдней встрѣчѣ, при вашемъ свиданіи теперь ясно доказываютъ это. Ну, посудите сами, были ли причины, чтобъ я избѣгала васъ? Пусть ваше сердце отвѣчаетъ на этотъ вопросъ.... Неужли вы думаете, что мужу моему пріятно ласково обращаться съ вами?... Знаете ли, сколько я вытерпѣла отъ капитана Кроули изъ за васъ!... какіе выговоры должна была выслушивать!...
   -- Боже мой! да что же я сдѣлалъ? перебилъ Джозъ внѣ себя отъ удовольствія и съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ вмѣстѣ.-- Что я сдѣлалъ? повторилъ онъ нерѣшительно.
   -- Ничего, ничего. Помилуйте.... О чемъ вы такъ безпокоитесь?... Вы возбудили въ Раудонѣ ревность -- вотъ и все -- и еще какую ревность! И за васъ онъ меня, просто, уничтожаетъ. А чѣмъ виновата я впередъ нимъ впередъ вами, скажите мнѣ.... Согласитесь, что я невинна?...
   Восхищеніе взволновало всю кровь вашего Джоя. Ребекка представлялась ему теперь какъ неминуемая жертва его привлекательныхъ достоинствъ. Нѣсколько сладкихъ словъ, два или три "искрометные" взгляда со стороны мистриссъ Раудонъ,-- и сборщикъ податей по прежнему воспылалъ къ ней любовнымъ жаромъ, забывъ всѣ свои старыя опасенія и недоразумѣнія. До настоящей минуты не было еще человѣка, котораго дурачили бы такъ мастерски,-- и кто же? женщина!
   "Ретирада моя обезпечена -- подумала Ребекка -- я имѣю вѣрное мѣсто въ его коляскѣ".
   Неизвѣстно, какой силы и степени было бы любовное признаніе Джоза, къ которому онъ уже приготовился,-- только жаркое изліяніе мистера Седли остановилось по случаю прихода Исидора по какимъ-то дѣламъ. Задержанное признаніе, избыткомъ чувствъ, долженствовавшихъ заключаться въ немъ, едва не задушило нашего Джоя.
   Ребекка между тѣмъ дала замѣтить своему кавалеру, что ей время уже пойти къ ея безцѣнной Амеліи, такъ какъ мистриссъ Осборнъ, вѣроятно, нуждается въ утѣшеніи.
   -- Au revior, сказала она, сдѣлавъ ручку мистеру Джозефу, и постучала въ дверь комнаты его сестры.
   Едва только вышла она, Джозъ опустился на стулъ. Въ его взглядахъ, вздохахъ и пыхтѣньяхъ выражалось какое-то намѣреніе.
   -- Этотъ фракъ вамъ очень узокъ, милордъ, замѣтилъ Исидоръ, не сводя глазъ съ платья своего господина.
   Но Джой, по причинѣ разсѣянности мыслей, не разслышалъ замѣчанія своего камердинера. Погруженный въ размышленія объ очаровательной Ребеккѣ, онъ то пылалъ отъ любовнаго восторга, то приходилъ въ страхъ и трепетъ, словно преступникъ, представляя себѣ фигуру ревниваго Раудона, съ его завитыми и длинными усами и страшными заряженными пистолетами, со взведенными курками.
   Появленіе Ребекки поразило Амелію. Оно вызвало ее къ воспоминанію о томъ, что было вчера. Подъ вліяніемъ опасеніи на счетъ завтра, она забыла Ребекку, забыла ревность, забыла рѣшительно все, исключая того, что при ней нѣтъ ея мужа, и что онъ находился, можетъ быть, въ бѣдѣ. Мы не осмѣлились бы заглянуть въ эту комнату печали и унынія, еслибъ неустрашимая, мистриссъ Кроули не отворила для насъ двери. До сихъ поръ мы не знали бы, сколько часовъ провела Амелія въ горькихъ слезахъ, не знали бы, до какой степени горяча была ея молитва.
   За минутой ужаса, возбужденнаго въ душѣ Амеліи при взглядѣ на нее Ребекки, при шорохѣ ея новаго шолковаго платья и при распростертыхъ, со стороны послѣдней, объятій, наступило чувство гнѣва. Мертвенно блѣдное лицо Эмми покрылось яркимъ румянцемъ, и она, въ отвѣтъ, взглянула на Ребекку съ такою твердостію, что соперница ея пришла въ сильное удивленіе и даже нѣсколько смутилась.
   -- Безцѣнная Амелія, что съ тобою, другъ мой? ты не здорова? спросила она, оправившись и протягивая Эмми свою руку.-- Я не буду спокойна, цока не узнаю о твоемъ здоровьѣ.
   Амелія не отвѣчала Ребеккѣ привѣтствіемъ. Это было съ нею только первый разъ въ жизни, что въ нѣжной душѣ ея проявилось недовѣріе. Да, Амелія не дала своей руки и вся затрепетала.
   -- Зачѣмъ вы пришли сюда, мистриссъ Раудонъ? сказала она, продолжая осматривать Ребекку съ тѣмъ же твердымъ, обличающимъ взглядомъ.
   Взглядъ этотъ встревожилъ неустрашимую Бекки. должно быть она видѣла, что мужъ ея передалъ мнѣ письмо -- подумала мистриссъ Кроули.
   -- Не безпокойся, моя милая Амелія, сказала она вслухъ, потупивъ глазки.-- Я пришла сюда посмотрѣть, нельзя ли мнѣ.... если бы ты была только здорова.
   -- Ты здорова ли? спросила Амелія.-- Мнѣ кажется, да. Ты не любишь своего мужа; иначе тебя не было бы здѣсь. Скажи, Ребекка, сдѣлала ли я тебѣ что, кромѣ добра?
   -- Нѣтъ, Амелія, я ни слова не смѣю сказать противъ этого, отвѣчала Ребекка, все еще потупивъ глазки.
   -- Когда ты была бѣдная и одинокая, кто пріютилъ и обласкалъ тебя? Кто какъ не я была сестрой твоей? Ты видѣла всѣхъ насъ въ счастливые дни. Тогда я вся принадлежала Джоржу.... что бы могло принудить его сдѣлать меня счастливою, оставить богатство и родныхъ? Зачѣмъ же ты, Ребекка, стала между мною и моей любовью? Кто послалъ тебя разрознить тѣхъ, кого соединилъ самъ Богъ, оторвать отъ сердца моего страстно любимаго мною мужа? Неужели ты думаешь, что полюбишь Джоржа такъ, какъ я люблю его. Его взаимность составляла для меня все. Ты знала это -- и захотѣла лишить меня послѣдняго сокровища. Стыдись, Ребекка.... грѣхъ тебѣ поступать такъ противъ меня -- дурная и злая женщина, коварный другъ и ложная жена....
   -- Амелія, я готова присягнуть, что ни въ чемъ не виновата предъ моимъ мужемъ, возразила Ребекка, отвернувшись.
   -- И мнѣ ты не сдѣлала ничего дурного?... Ребекка, Ребекка! гдѣ твоя совѣсть?... Правда, ты не успѣла сдѣлать многаго, зато старалась...
   "Слава Богу! она еще ничего не знаетъ"-- подумала Ребекка.
   -- Джоржъ воротился ко мнѣ. Я знала, что онъ воротится. Я знала, что никакая ложь, никакая лесть не удержали бы его на долго вдали отъ меня. Я молилась объ этомъ, и молитва моя была услышана....
   Амелія говорила эти слова съ одушевленіемъ и бѣглостію, чего подруга ея прежде не замѣчала за ней. Мистриссъ Раудонъ оставалась безмолвна, между тѣмъ какъ Эмми продолжала трогательнымъ голосомъ:
   -- Что я сдѣлала тебѣ? за что ты хотѣла отнять у меня Джоржа? Всего шесть недѣль, какъ онъ принадлежитъ мнѣ, а ты, Ребекка, и этому позавидовала. Съ самого перваго дня моего замужства твое появленіе сдѣлалось здѣсь роковымъ и съ каждымъ разомъ приносило мнѣ какое нибудь новое несчастіе.... И теперь, когда Джоржа нѣтъ, ты пришла, вѣроятно, полюбоваться моимъ горемъ. Но ты уже довольно терзала меня въ послѣднія двѣ недѣли,-- пощади хотя сегодня.
   Не допуская Ребекку до возраженія, Амелія продолжала какимъ-то страннымъ тономъ:
   -- Зачѣмъ же ты пришла сюда. Ты хотѣла увести моего мужа съ собою? Онъ былъ здѣсь, но теперь ушелъ,-- ушелъ мой безцѣнный Джоржъ.... Вонъ тамъ, на томъ диванѣ, сидѣлъ онъ. Не прикасайся къ нему.... Мы оба сидѣли и разговаривали.... Я обвила мои руки вокругъ шеи Джоржа,-- и мы вмѣстѣ читали нашу общую молитву "Отче нашъ....." Да, да, онъ былъ вотъ здѣсь -- на этомъ диванѣ, а они пришли и отняли его у меня.... Но ничего: Джоржъ обѣщался воротиться....
   -- Онъ непремѣнно воротится, мой другъ, сказала Ребекка, на зло себѣ, тронутая горестью Амеліи.
   -- Посмотри, снова заговорила Эмми: -- вотъ перевязь Джоржа... Не правда ли, какой миленькій цвѣтъ?
   И Амелія приподняла перевязь, поцаловала ее и потомъ опоясала ею свой станъ. Въ это время, мистриссъ Осборнъ забыла, повидимому, и свой гнѣвъ, и свою ревность, даже присутствіе своей соперницы. Тихо и почти съ улыбкой на лицѣ приблизилась она къ постели и стала оправлять подушку Джоржа.
   Ребекка, тоже тихо и почтй съ улыбкой, приблизилась къ дверямъ, отворила ихъ и вышла вонъ.
   -- Ну, что, какова Амелія? спросилъ ее Джозъ, пребывавшій въ прежней своей позиціи на стулѣ.
   -- Съ ней что нибудь да случится. Мнѣ кажется, она очень не здорова, отвѣчала Ребекка и, принявъ важный видъ, удалилась, несмотря на всѣ просьбы мистера Седли остаться и раздѣлить съ нимъ ранній обѣдъ.

-----

   Ребекка обладала обходительнымъ и обязательнымъ характеромъ и отъ души любила нѣжную Амелію. Даже упреки Эмми приняла она за комплименты. Встрѣтивъ мистриссъ о'Доудъ, которая шла искать утѣшенія въ Паркѣ, послѣ того, какъ не нашла его въ наставленіяхъ декана,-- Ребекка вступила въ разговоръ съ нею, къ немалому изумленію майорши, нисколько не привыкшей къ такимъ знакамъ вѣжливости и вниманія со стороны капитанши Кроули. Предметомъ этого разговора была Амелія. Мистриссъ Раудонъ увѣдомила изумленную леди, что бѣдная малютка Эмми находится въ отчаянномъ положеніи, едва съ ума не сходитъ отъ печали. Въ заключеніе, Ребекка просила мистриссъ о'Доудъ извѣстить Амелію и, если можно, утѣшить ее.
   -- У меня своихъ заботъ по самое горло, отвѣчала майорша: -- но если ужь мистриссъ Осборнъ такъ дурно, какъ вы говорите, и если ужь и вы, столько преданная Амеліи, не можете подать ей помощи, конечно, я непрочь: иду сейчасъ же и посмотрю, въ чемъ дѣло. Итакъ, доброе утро, Madame, прибавила майорша.
   Сказавъ это и кивнувъ головой, леди съ репетиромъ распростилась съ мистриссъ Кроули, общество которой она не слишкомъ-то уважала.
   Ребекка съ улыбкой смотрѣла вслѣдъ за удалявшеюся мистриссъ о'Доудъ. Но при всемъ своемъ сарказмѣ, она была срѣзана взглядомъ майорши, оглянувшейся на нее.
   "Мое почтеніе, прекрасная Madame -- говорила Пегги про себя -- я очень рада, что вижу васъ такой веселой. Вамъ не суждено, сударыня, выплакать свои глазки отъ горя."
   И, подумавъ это, мистриссъ о'Доудъ спокойно продолжала свое плавное шествіе вплоть до самой квартиры мистриссъ Осборнъ. Долго стояла Амелія у постели въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ оставила ее Ребекка. Грусть оказывала на мистриссъ Осборнъ губительное вліяніе. Майорша,-- женщина, какъ намъ извѣстно, твердаго характера -- старалась, всѣми возможными средствами, утѣшить свою юную подругу.
   -- Будьте потверже, моя добрая Амелія, говорила она ласково: -- ну, что хорошаго, если мистеръ Осборнъ, возвратясь побѣдителемъ, застанетъ васъ больною?... Вѣдь не вы однѣ въ такомъ положеніи....
   -- Да; и я знаю, что дурно дѣлаю. Но чтожь; если я такая слабая, сказала Амелія.
   И дѣйствительно, Эмми не могла похвалиться твердостью. Но присутствіе мистриссъ о'Доудъ нѣсколько успокоило ее. Въ обществѣ доброй Пегги она незамѣтно просидѣла до двухъ часовъ. Сердца этихъ двухъ женщинъ были тѣсно связаны съ колоннами храбрецовъ, удалявшихся отъ нихъ съ каждой минутой на встрѣчу судьбѣ своей, и которымъ сопутствовали постоянныя опасенія, молитва и сильная печаль. Впрочемъ, и женщины, въ свою очередь, также отдаютъ дань войнѣ слезами, какъ мужчины -- кровью своей.
   Между тѣмъ наступила половина третьяго -- важное время для мистера Джоза -- время обѣденное. Пусть себѣ тамъ дерутся, побѣждаютъ или остаются побѣжденными,-- во всякомъ случаѣ, мистеру Седли необходимо же пообѣдать. Онъ вошелъ въ комнату Эммы, съ намѣреніемъ ласками своими и ее вызвать къ столу.
   -- Хоть попробуй только, говорилъ онъ.-- Ну, право, супъ отличный. Сдѣлай одолженіе, попробуй.
   И Джой, до замужства Эмми никогда не позволявшій себѣ подобныхъ нѣжностей, поцаловалъ сестрину руку.
   -- Ты очень добръ, Джозъ, благодарю тебя, сказала Амелія: -- но я останусь въ своей комнатѣ.... Пусть другіе кушаютъ съ тобой.
   Ароматный запахъ супа пріятно щекоталъ обоняніе мистриссъ о'Доудъ, и она была непрочь раздѣлить обѣдъ мистера Джоза.
   -- Да благословитъ Господь Богъ сію трапезу, торжественно сказала она, садясь съ своимъ толстымъ собесѣдникомъ за столъ.
   Майорша думала о своемъ честномъ Микелѣ, ѣхавшемъ впереди полка.
   -- Плохой имъ будетъ обѣдъ сегодня, сказала она, вздохнула и принялась за супъ.
   Съ постепенно удовлетворявшимся аппетитомъ, Джозъ болѣе и болѣе одушевлялся. Ему пришло на мысль выпить за здоровье цѣлаго полка, и онъ придумывалъ различные тосты, чтобъ только продлить удовольствіе, доставляемое шампанскимъ.
   -- За здоровье майора о'Доудъ и храбраго его полка! провозгласилъ Джой, низко кланяясь своей гостьѣ.-- И вы, вѣрно, не откажетесь мистриссъ о'Доудъ?... Эй, Исидоръ! налей бокалъ мистриссъ о'Доудъ.
   Вдругъ Исидоръ встрепенулся, а майорша опустила ножикъ и вилку: въ направленіи къ югу послышались отдаленные глухіе звуки.
   -- Это что такое? сказалъ Джозъ.-- Что же ты не наливаешь, негодяй?
   -- C'est le feu, замѣтилъ Исидоръ и выбѣжалъ на балконъ.
   -- Господи, защити и помилуй васъ!... Это пушечная канонада! воскликнула мистриссъ о'Доудъ, вскакивая съ мѣста и подходя къ окну.
   И изъ всѣхъ другихъ домовъ повысунулись въ окна тысячи блѣдныхъ и встревоженныхъ лицъ. Улицы наполнились народомъ.
  

ГЛАВА XXXII.

ДЖОЗЪ РЕТИРУЕТСЯ, А СЪ ТѢМЪ ВМѢСТѢ И ВОЙНѢ КОНЕЦЪ.

   Мы, мирные жители мирнаго Лондона и Сити, никогда не видали -- да и не приведи Богъ видѣть -- такой сцены суеты и безпокойства, какую представлялъ собой Брюссель. Народъ толпами валилъ къ Намюрскимъ воротамъ, по направленію которыхъ слышались выстрѣлы. Болѣе нетерпѣливые покатились по гладкому шоссе, въ надеждѣ пораньше перехватить извѣстіе изъ арміи. Каждый обращался къ своему сосѣду съ вопросомъ: "а что новенькаго?"; и даже англійскіе лорды и леди удостоили своимъ вниманіемъ и разговоромъ лица, вовсе имъ неизвѣстныя. Приверженцы французовъ съ великимъ восторгомъ торопились на встрѣчу имъ, вполнѣ убѣжденные, что побѣда на сторонѣ императора. Купцы запирали свои лавки и присоединялись къ общему хору ропота, шума и тревоги. Женщины бросились въ церкви и на колѣняхъ возсылали теплыя молитвы къ небу. Глухіе звуки канонады раздавались безпрерывно, какъ отдаленные перекаты грома. Экипажи путешественниковъ одинъ за другимъ выѣзжали изъ города по направленію къ Генту. Предсказанія французскихъ партизановъ, повидимому, начинали принимать вѣроятіе. "Наполеонъ разъединилъ наши арміи" -- носился слухъ. "Онъ идетъ прямо на Брюссель, разобьетъ англичанъ и къ ночи будетъ здѣсь".
   -- Разобьетъ англичанъ и къ ночи будетъ здѣсь! кричалъ Исидоръ своему господину, выбѣгая изъ квартиры на улицу и возвращаясь каждый разъ со свѣжими подробностями объ угрожавшемъ бѣдствіи.
   Лицо Джоза становилось блѣднѣе и блѣднѣе. Испугъ охватывалъ все существо нашего индѣйца. Самое шампанское не могло уже пополнить этотъ недостатокъ бодрости. А передъ захожденіемъ солнца нервная система Джоя до того разстроилась, что Исидоръ начиналъ считать себя полнымъ обладателемъ моднаго вышитаго фрака.
   Майорша, послушавъ съ минуту пушечные выстрѣлы и вспомнивъ о своей подругѣ въ сосѣдней комнатѣ, бросилась слушать выстрѣлы дотуда, а вмѣстѣ съ тѣмъ, если понадобится, стараться утѣшить одинокую Амелію.
   Мысль, что на ней лежитъ обязанность защищать это нѣжное созданіе, придавала еще болѣе силы природному мужеству мистриссъ о'Доудъ. Она провела подлѣ своей подруги своей цѣлыхъ пять часовъ, то уговаривая ее не печалиться, то пускаясь въ веселую болтовою, но болѣе всего въ грустномъ молчаніи и какомъ-то умственномъ оцѣпенѣніи.
   -- Я не давала ей много задумываться до самого заката солнца, когда пальба прекратилась совершенно, впослѣдствіи говорила майорша
   Паулина, bonne, стояла на колѣняхъ въ ближайшей церкви и молилась за son homme à elle.
   Когда выстрѣлы замолкли, мистриссъ о'Доудъ оставила Амелію и вышла къ Джозу, который, потерявъ и послѣднее присутствіе духа, сидѣлъ за двумя пустыми бутылками. Раза три, съ безпокойнымъ и испуганнымъ видомъ, заглядывалъ онъ въ комнату Эмми, какъ бы желая сказать что-то. Но Пегги, сидѣвшая тамъ, повидимому, вовсѣ не чувствовала расположенія выслушать Джоя. Впрочемъ, и самъ онъ едва ли рѣшился бы сознаться съ откровенностью, что ему хочется бѣжать изъ Брюсселя.
   Съ появленіемъ Пегги въ гостиной гдѣ сидѣлъ мистеръ Седли, среди сумерекъ и въ веселомъ обществѣ опорожненныхъ бутылокъ шампанскаго, сердце нашего пріятеля раскрылось и завѣтныя думы обнаружились.
   -- Мистриссъ о'Доудъ, сказалъ онъ:-- не худо бы вамъ приготовить Амелію....
   -- А что?... развѣ вы хотите отправиться гулять съ нею? спросила майорша, не понявъ, о какихъ приготовленіяхъ говоритъ храбрый Джой.-- Не знаю, можно ли ей: она что-то очень слаба....
   -- Я.... я приказалъ коляску.... и.... и почтовыхъ лошадей.... Вендоръ ушелъ за ними.... проговорилъ мистеръ Седли, запинаясь.
   -- Что вамъ вздумалось кататься ночью?-- Не лучше ли будетъ, если мистриссъ Осборнъ останется въ постели? Я только что уложила ее.
   -- Разбудите Эмми; она должна встать! рѣзко возразилъ Джозъ и топнулъ ногой. Я, кажется, ясно сказалъ вамъ, что послалъ за лошадьми.... да, да! повторяю, послалъ.... Теперь все копчено, и я...
   -- И.... что?... спросила недогадливая о'Доудъ.
   -- Уѣзжаю въ Гентъ, отрывисто отвѣчалъ Джозъ.-- Всѣ, у кого есть хоть малѣйшія средства, выѣзжаютъ отсюда.... Въ моей коляскѣ и для васъ будетъ мѣсто, если хотите.... Во всякомъ случаѣ, черезъ полчаса мы должны отправиться.
   Майорша окинула Джоя презрительнымъ взглядомъ.
   -- Я не тронусь съ мѣста, пока о'Доудъ не дастъ мнѣ предписанія, сказала она.-- Вы можете ѣхать, мистеръ Седли, куда и когда вамъ угодно; а я и Амелія останемся здѣсь.
   -- Эмми поѣдетъ со мной, возразилъ Джозѣ, топнувъ ногой еще сильнѣе прежняго.
   -- Да вы не къ мамашѣ ли хотите везти Амелію? продолжала Пегги: -- или, можетъ быть, сами желаете повидаться съ своей мама? Въ такомъ случаѣ, прощайте, мистеръ Седли,-- желаю вамъ счастливаго пути.... Bon voyage, какъ говорится; только, примите на дорогу мой дружескій совѣтъ: выбрейте свои усы, а то они надѣлаютъ вамъ много хлопотъ....
   -- Что-о?! вскричалъ Джой, обуреваемый различными ощущеніями -- страхомъ, гнѣвомъ и восклицаніями вбѣжавшаго въ эту минуту Исидора.
   -- Pat de cheveux! кричалъ камердинеръ мистера Седли.
   Дѣло въ томъ, что во всемъ Брюсселѣ не нашлось лошадей. Паническій страхъ, порожденный событіями того дня, овладѣлъ не однимъ Джозомъ. Отыскалось немало и потрусливѣе его, и выбравшихся изъ города заблаговременно.
   Какъ ни велики были опасенія и страхъ Джоя, въ теченіи ночи они усилились еще. Мы говорили, что Паулина, bonne, имѣла ton homme 24; elle, въ рядахъ арміи, выступившей противъ Наполеона. Возлюбленный Паулины, урожденецъ Брюсселя, служилъ въ бельгійскихъ гусарахъ. Войска его націи ознаменовали себя въ эту войну примѣрнымъ мужествомъ, и никакъ нельзя было ожидать, чтобъ такой славный солдатъ, какъ молодой фанъ Кутсумъ, баловень Паулины, рѣшился ослушаться приказаній своего полковника и обратился въ бѣгство. Причисленный къ гарнизону Брюсселя, молодой Регулъ наслаждался самымъ завиднымъ комфортомъ, всѣ свободные часы свои проводя на кухнѣ Паулины. И только разными разностями изъ кладовой возлюбленной набитые карманы убѣдили его разстаться съ Паулиной и отправиться въ походъ.
   Впрочемъ, полкъ, въ которомъ находился Регулъ, недолго пожиналъ лавры и превратилъ свои дѣйствія въ самомъ началѣ кампаніи.
   Онъ составлялъ часть дивизіона подъ командою принца оранскаго, и, судя по длинѣ сабель и усовъ, роскоши мундира и вооруженія, Регулъ и его товарищи казались такимъ храбрымъ отрядомъ, какой рѣдко собирался подъ звукъ военныхъ трубъ.
   Когда Ней, выступивъ на авангардъ соединенныхъ войскъ, занималъ одну позицію послѣ другой, до прибытія изъ Брюсселя большого корпуса британской арміи, измѣнившаго результатъ сраженія при Quatre Bras,-- въ это время, эскадроны, между которыми находился Регулъ, оказывали особенную дѣятельность въ ретирадѣ передъ французами, сбиваемые съ одного мѣста на другое и занимавшіе новое съ неимовѣрною быстротою. Прибытіе британцевъ, находившихся въ арьергардѣ, нѣсколько задержало ихъ. Принужденные пріостановиться, они доставили наконецъ непріятельской кавалеріи случай помѣряться силами съ храбрыми бельгійцами. Но и это не задержало смѣлыхъ движеній эскадроновъ, къ которымъ принадлежалъ возлюбленный Паулины. Предпочитая лучше подраться съ британцами, нежели съ французами, они не задумываясь пробрались сквозь англійскіе полки и, оставивъ ихъ далеко за собой, разсѣялись по всѣмъ направленіямъ. Храбрый полкъ не существовалъ болѣе. Куда онъ пропалъ -- Богъ вѣсть. Главная квартира уничтожилась. Регулъ одинъ-одинешенекъ проскакалъ на нѣсколько миль отъ поля сраженія; и гдѣ же ему было искать прибѣжища и защиты, какъ не на кухнѣ своей преданной и нѣжной Паулины?
   Часовъ около десяти, по лѣстницѣ, ведущей въ квартиру Осборна, раздались чьи-то тяжелые шаги и брянчанье кавалерійской сабли. Потомъ послышался легкій стукъ въ дверь на кухню. Бѣдная Паулина, только что возвратившаяся изъ церкви, съ трепетомъ взялась за замокъ и едва не обмерла отъ ужаса, увидѣвъ передъ собою блѣднаго, изнеможеннаго гусара, страшнаго какъ тотъ драгунъ, который пришелъ нарушить сонъ Элеоноры. Паулина закричала бы; но крикъ могли услышать господа, и за тѣмъ увидѣть ея друга. Итакъ, скрѣпя сердце, она затаила этотъ крикъ и ввела героя въ кухню и поставила передъ нимъ пиво и остатки обѣда. Огромное количество пива и мяса, уничтоженное гусаромъ въ нѣсколько минутъ, ясно доказывало, что за столомъ сидитъ не выходецъ съ того свѣта, что подтверждалось и тѣмъ еще, что, набивая ротъ кусками и запивая пивомъ, нашъ герой расказывалъ исторію своихъ несчастій.
   Онъ говорилъ, что полкъ его оказывалъ неимовѣрныя чудеса храбрости и мужественно отражалъ нападеніе всей французской арміи -- что только крайняя необходимость принудила, ихъ къ отступленію, что, вѣроятно, случилось теперь и со всей британской арміей. Ней (по словамъ Регула) разбивалъ одинъ полкъ за другимъ. Тщетно бельгійцы старались отстаивать англичанъ. Бруншвикцы не выдержали натиска и обратились въ бѣгство. Главнокомандующій ихъ убитъ. Это было генеральное débâcle.
   И побѣжденный гусаръ старался утопить свое горе въ изобиліи пива.
   Исидоръ, вошедшій въ ту пору на кухню, слышалъ весь разговоръ и бросился передать его своему господину.
   -- Все кончилось! кричалъ онъ Джозу.-- Милордъ! дюкъ захваченъ въ плѣнъ; бруншвикскій герцогъ убитъ; британцы обратились въ бѣгство; спасся только одинъ человѣкъ. Онъ теперь у насъ на кухнѣ.... Хотите, милордъ, послушать его сами.
   Джозъ отправился на кухню, гдѣ Регулъ все еще сидѣлъ прильнувъ къ бутылкѣ. Лучшимъ французскимъ языкомъ, на какой только способенъ былъ мистеръ Седли, но который, какъ на зло, былъ самый безтолковый, упрашивалъ Джой гусара разсказать ему все, какъ слѣдуетъ. Регулъ удовлетворилъ его любопытство, и чѣмъ ближе къ концу приближался его разсказъ, тѣмъ страшнѣе становились бѣдствія, описываемыя возлюбленнымъ Паулины. -- Изъ всего полка только Регулъ одинъ остался въ живыхъ. Онъ самъ видѣлъ, какъ палъ герцогъ бруншвикскій, и какъ черные гусары показали тылъ.
   -- А что, ...тый полкъ? спросилъ Джозъ, задыхаясь отъ страху.
   -- Изрубленъ въ кусочки, отвѣчалъ гусаръ....
   -- О, моя мистриссъ! ma bonne petite dame! вскрикнула Паулина, и громкія рыданія ея огласили весь домъ.

-----

   Мистеръ Седли, едва не обезумѣвшій отъ ужаса, не зналъ, какъ и гдѣ искать спасенія. Пробѣгая, изъ кухни черезъ гостиную, онъ свирѣпо взглянулъ на дверь сестриной спальни, которую мистриссъ о'Доудъ заперла чуть не передъ самымъ носомъ его. Мистеръ Седли то подходилъ, то прикладывалъ ухо къ роковой двери, то снова отходилъ отъ нея,-- наконецъ рѣшился выйти на улицу, еще въ первый разъ въ тотъ день. Схвативъ свѣчу, онъ искалъ свою фуражку съ золотымъ галуномъ и нашелъ ее на обычномъ мѣстѣ, въ прихожей, у зеркала, передъ которымъ Джозъ, отправляясь куда нибудь, любилъ пококетничать, завить усы и половчѣе нахлобучить шапку. Такова ужь сила привычки! Несмотря на ужасъ, въ которомъ находился Джой, онъ, подойдя къ зеркалу, началъ расправлять свои волосы, заламывать фуражку. И если блѣдность лица непріятно поразила Джоя, зато онъ не могъ не почувствовать самодовольствія, глядя на свои усы, въ теченіи послѣднихъ семи дней принявшіе прекрасный видъ. Впрочемъ, и это послѣднее чувство было не безъ примѣси горечи, породившей наконецъ страхъ...
   "Пожалуй, меня примутъ за военнаго человѣка" -- подумалъ Джой, вспомнивъ предостереженіе Исидора. И, послѣ нѣсколькихъ минутъ раздумья, онъ бросился въ свою спальню и что есть силы дернулъ за звонокъ.
   Исидоръ явился мгновенно. Мистеръ Седли опустился на стулъ, сдернулъ съ шеи платокъ, отвернулъ воротнички и, въ заключеніе, сложилъ на груди обѣ руки.
   -- Coupez moi, Исидоръ! закричалъ онъ:-- vile! Coupez moi....
   Исидору вообразилось, что господинъ его сошелъ съ ума и проситъ перерѣзать себѣ горло.
   -- Les moustaches, продолжалъ Джой, едва не задыхаясь: -- les moustaches -- coupu, rasy, vite!... (Представляя читателю обращикъ французскаго діалекта, употребляемаго мистеромъ Седли, мы просимъ его быть снисходительнымъ къ нѣкоторымъ граматическимъ промахамъ Джоя.)
   Вендоръ сбрилъ усы въ мгновеніе ока и съ невыразимымъ восторгомъ выслушалъ приказаніе своего господина подать ему шляпу и сюртукъ.
   -- Ne porty ploo -- habit militair -- bonny donny a voo -- prenny dehors, сказалъ мистеръ Джозефъ,-- и фракъ и фуражка поступили съ этой минуты во владѣніе Исидора.
   Джой выбралъ черный сюртукъ и жилетъ, повязалъ на шею бѣлый платокъ и надѣлъ пуховую шляпу.
   -- Venny maintenong; sweeny -- ally -- party -- dong la roo.
   И, сказавъ это, мистеръ Седли тихо спустился съ лѣстницы и вышелъ на улицу.
   Регулъ хотя и божился, что онъ одинъ только изъ всего полка соединенныхъ армій уцѣлѣлъ отъ пораженія Нея, но показаніе его, видимо, было несправедливо: по улицамъ шатались многіе также точно уцѣлѣвшіе, какъ и возлюбленный Паулины. Нѣсколько десятковъ товарищей Регула, возвратившись въ Брюссель, подтверждали слухи о пораженіи арміи. Прибытіе французовъ ожидалось ежеминутно; паническій страхъ увеличивался, и приготовленья къ побѣгу были замѣтны всюду.
   "Нѣтъ лошадей, да и только!"-- думалъ Джозъ. Онъ посылалъ Исидора разузнать и распросить, не одолжитъ ли кто, или не продастъ ли ему своихъ лошадей; и ужасъ его принималъ огромные размѣры, когда усердный слуга отъ всѣхъ приносилъ ему отрицательные отвѣты.
   "Не отправиться ли пѣшкомъ?"-- приходило на мысль Джою, но вслѣдъ за тѣмъ являлось такое рѣшеніе: "Нѣтъ"!!
   Такъ было тяжеловѣсно тѣло Джоза, что и самый сильный страхъ не возбуждалъ его къ дѣятельности.
   Почти всѣ отели, выходящія лицомъ къ Парку, было заняты англичанами. Мистеръ Седли безсознательно пустился въ эту часть города и тамъ смѣшался съ толпами народа, также какъ и онъ, бродившаго изъ стороны въ сторону, подъ вліяніемъ общаго страха и томительнаго безпокойства. Джозъ не могъ не позавидовать тѣмъ счастливцамъ, которые, успѣвъ достать лошадей и упряжь, быстро неслись мимо его за городъ. Зато Джой, еслибъ хотѣлъ, могъ утѣшаться положеніемъ многихъ другихъ, которые, какъ и онъ, ни за какія деньги и мольбы не могли достать себѣ возможности къ побѣгу. Между этими послѣдними Джозъ замѣтилъ и леди Бэйракръ и ея дочку. Онѣ сидѣли въ коляскѣ, въ porle-cochère своей отели, совсѣмъ готовыя къ выѣзду; yо дѣло остановилось по той же причинѣ, какъ у мистера Седли.
   Ребекка Кроули имѣла жительство въ той же отели и до сей минуты не питала пріязни ни къ одной леди изъ фамиліи Бэйракръ. Миледи Бэйракръ, при каждой встрѣчѣ съ мистриссъ Кроули за лѣстницѣ, перерѣзывала ей дорогу самымъ надмѣннымъ образомъ; во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ случалось ей слышать имя Ребекки, она относилась о своей сосѣдкѣ съ самой невыгодной стороны. Миледи Бэйракръ ужасалась, глядя на фамильярное обращеніе генерала Туфто съ женой его адъютанта. Леди Бланшъ бѣгала отъ Ребекки какъ отъ заразы. Одинъ старикъ Бэйракръ -- украдкой правда -- удостоивалъ Ребекку своимъ привѣтомъ.
   А между тѣмъ на ея долю выпалъ прекрасный случай отмстить миледи Бэйракръ. Надо замѣтить, что въ отели всѣмъ было извѣстно, что капитанъ Кроули не взялъ съ собой своихъ лошадей. На этомъ основаніи, когда всѣхъ жителей города Брюсселя обуялъ паническій страхъ, леди Бэйракръ рѣшилась унизить свое достоинство, пославъ къ мистрисъ Кроули свою служанку, съ тѣмъ, чтобъ, при засвидѣтельствованіи ей своего почтенія, спросить о цѣнѣ лошадей ея. Мистрисъ Кроули возвратила записку съ тѣмъ же привѣтомъ, прибавивъ замѣчаніе, что она не имѣетъ привычки входить въ торгъ съ служанками.
   Вслѣдствіе такого рѣзкаго отвѣта явился самъ старикъ-лордъ, но и онъ удостоился не лучшаго пріема.
   -- Какъ?! прислать ко мнѣ служанку! кричала разгнѣванная мистриссъ Кроули.-- Чего добраго, пожалуй, леди Бэйракръ вздумаетъ приказать мнѣ осѣдлать лошадей!... Да кто изъ нихъ хочетъ выѣхать отсюда, сама леди или ея femme de chambre?
   Вотъ отвѣтъ, который лордъ Бэйракръ принесъ своей супругѣ.
   При необходимости, мало ли на что рѣшается человѣкъ! Вотъ и леди Бэйракръ -- видя неудовлетворительный результатъ второго посланія, лично засвидѣтельствовала мистриссъ Кроули свое почтеніе. Знатная леди упрашивала капитаншу назначить за лошадей какую угодно цѣну; она даже сдѣлала Ребеккѣ приглашеніе посѣщать ихъ въ Лондонѣ, если только послѣдняя доставитъ имъ возможность возвратиться туда. Но на все это мистриссъ Кроули отвѣчала смѣхомъ.
   -- Прошу извинить, миледи: я не имѣю, ни малѣйшаго желанія толкаться по вашимъ переднимъ, говорила она.-- Да и то еще надо сказать, что ни вы, ни ваши брильянты не доѣдутъ до дому. Со всѣми вашими драгоцѣнностями вы навѣрное достанетесь французамъ. Они черезъ два часа явятся сюда, а я въ это время буду на половинѣ дороги къ Генту.... Ни за что не продамъ своихъ лошадей, даже за ваши два огромные брильянта, которые такъ блестѣли.... помойте?... на томъ балу....
   И страхъ и злость пронимали леди Бэйракръ; она вся дрожала. Чтожь касается до брильянтовъ, о которыхъ говорила Ребекка, то они были запрятаны въ платье и сапоги милорда.
   -- Вы сами не знаете, что говорите!... брильянты мои въ рукахъ надежнаго банкира, замѣтила миледи.
   При вторичномъ смѣхѣ Ребекки, разобиженная леди спустилась съ лѣстницы и сѣла въ коляску. Служанка, слуга и супругъ были разосланы по всѣмъ направленіямъ -- во что бы то ни стало, найти лошадей.
   Ребекка не безъ удовольствія смотрѣла на коляску, въ которой помѣщалась знаменитая фамилія Бэйракръ, и вслухъ выражала свои мысли о горькомъ положеніи и замѣшательствѣ миледи.
   -- Воображаю себѣ, какъ непріятно быть въ подобномъ положенія. Сидѣть въ коляскѣ и во всемъ городѣ, въ теченіи цѣлаго дня, не достать какой нибудь пары лошадей! говорила мистриссъ Раудонъ.-- Въ добавокъ къ этому, въ подушкахъ коляски зашито множество брильянтовъ.... Какой отличный призъ ожидаетъ французовъ въ этой коляскѣ! то есть экипажъ и брильянты, но отнюдь не сама миледи!...
   И все это Ребекка, не краснѣя, сообщала хозяину отели, слугамъ, гостямъ и кому ни попало. Само собой разумѣется, что такія любезности, доходя до ушей леди Бэйракръ, не могли льстить ея самолюбію.
   Наслаждаясь уничиженіемъ своего врага, Ребекка вдругъ увидѣла Джоза, который, въ свою очередь, замѣтивъ ее, прямо обратился къ ней.
   На одутловатомъ, обезображенномъ страхомъ, лицѣ мистера Седли точно написана была его тайна -- рѣшительное намѣреніе бѣжать, лишь только найдутся къ тому средства.
   "Онъ купитъ моихъ лошадей -- подумала Ребекка.-- Для себя я оставлю только маленькую лошадку."
   Джозефъ подошелъ къ своему другу, и въ сотый разъ повторяемый вопросъ предложенъ былъ и мистриссъ Раудонъ: не знаетъ ли она, гдѣ бы достать лошадей?
   -- Неужли и вы хотите бѣжать? спросила Ребекка, засмѣявшись.-- А я надѣялась на васъ какъ на защитника всего прекраснаго пола.
   -- Вы знаете, я.... я человѣкъ не военный, говорилъ Джой, не переводя духъ.
   -- А какже Амелія!... кто же будетъ охранять вашу бѣдную сестрицу? спросила Ребекка.-- Вы, вѣроятно, не. покинете ея одну?
   -- А что же хорошаго могу я сдѣлать для нея, предположимъ.... ну да въ случаѣ, если непріятель явится сюда? отвѣчалъ Джозъ.-- Конечно, надо надѣяться, что онъ пощадитъ беззащитныхъ женщинъ.... Дѣло другое мы: мнѣ сказывалъ лакей, что французы поклялись перерѣзать нашего брата, всѣхъ до одного.
   -- Ахъ, какъ это страшно! вскричала Ребекка, увеселяясь трусостью сборщика податей.
   -- Но я не покину Эмми, продолжалъ добросердечный братъ.-- Она не будетъ оставлена безъ защиты. Въ моей коляскѣ довольно мѣста и для нея,-- и для васъ, если только угодно вамъ, моя милая мистриссъ Кроули.... Но вотъ затрудненіе: не знаю, гдѣ достать лошадей, заключилъ Джозефъ, испустивъ тяжелый вздохъ.
   -- У меня есть двѣ, которыя я могу продать сказала Ребекка.
   Мистеръ Седли едва не бросился въ ея объятія, при этомъ извѣстіи.
   -- Приготовляй карету, Исидоръ! кричалъ онъ -- наконецъ-то мы нашли лошадей,-- нашли, нашли
   -- Замѣтьте, мистеръ Джозефъ, мои лошади никогда не бывали въ упряжи. Бульфинчъ въ щелки разобьетъ вашу коляску, если вы его заложите.
   -- Но каковъ онъ въ верховой ѣздѣ? спросилъ Джой.,
   -- Смиренъ какъ ягненокъ и скоръ какъ заяцъ, отвѣчала мистриссъ Раудонъ.
   -- А какъ вы думаете, выдержитъ ли онъ меня?....
   И воображеніе Джоза тотчасъ же нарисовало ему блестящую перспективу побѣга, на статномъ конѣ и внѣ всякой опасности. Мысль объ Амеліи совершенно оставила его. Какой человѣкъ, хоть сколько нибудь имѣющій склонности къ покупкѣ лошадей, устоялъ бы противъ такого искушенія?.
   Ребекка, въ отвѣтъ, попросила сборщика податей войти въ комнату. Джозъ, задыхаясь, послѣдовалъ за мистриссъ Раудонъ, для окончательнаго рѣшенія дѣла. Въ жизни мистера Седли эти полчаса были единственные, которые обошлись ему такъ дорого. Ребекка, измѣряя цѣнность продаваемаго товара его рѣдкостію и готовностію Джоза купить немедленно, запросила за лошадей своихъ столько, что тароватый Джозефъ невольно попятился.
   -- И замѣтьте, мистеръ Седли, прибавила мистриссъ Раудонъ рѣшительнымъ тономъ: -- по одиначкѣ эти лошади не продаются. Раудонъ назначилъ за нихъ ту цѣну, какую я объявила вамъ, лордъ Бэйракръ съ величайшимъ удовольствіемъ тотчасъ же согласился бы на эти условія; но изъ любви и уваженія въ семейству Седли, я ни за что, ни, за что не рѣшусь продать этихъ лошадей кому нибудь другому, а не вамъ!
   Джозъ, какъ и слѣдовало ожидать, кончилъ тѣмъ, что согласился. Назначенная сумма, которую мистеръ Седли не могъ заплатить безъ отсрочки, была такъ велика, что для мистриссъ Раудонъ составляла капиталецъ. Ребекка мгновенно вычислила, что съ этими деньгами и деньгами отъ продажи прочихъ вещей Раудона и вдовьимъ пенсіономъ, въ случаѣ смерти мужа, она будетъ поставлена въ независимое положеніе въ свѣтѣ и съ твердостью можетъ носить трауръ.
   Раза два и ей приходила мысль о побѣгѣ, но размышленія совѣтовали ей остаться въ городѣ.
   "Ну, положимъ, придутъ французы -- думала Ребекка -- что же могутъ они сдѣлать бѣдной вдовѣ бѣднаго офицера? Рѣшительно, съ этой стороны мнѣ нечего бояться -- варварскія времена давно прошли. Вѣроятно, насъ отпустятъ на родину; а если и нѣтъ, такъ чтожь! съ вѣрнымъ, хотя и небольшимъ, доходомъ можно беззаботно проживать и за границей."
   Между тѣмъ Джозъ и Исидоръ отправились на конюшню осматривать купленныхъ лошадей. Мистеръ Седли непремѣнно хотѣлъ выѣхать въ ту же ночь, даже въ тотъ самый часъ, и, потому, оставивъ вѣрнаго слугу своего хлопотать около конюшни, отправился домой, чтобы сдѣлать необходимыя приготовленія къ отъѣзду. Надо замѣтить, все это производилось секретно. Предпринято было войти въ свою комнату по черной лѣстницѣ; видѣться съ мистриссъ о'Доудъ и Амеліей и объявить имъ о намѣреніи бѣжать -- не предстояло надобности.
   Пока совершался торгъ между Джозомъ и Ребеккой, пока осматривались и запрягались лошади, время летѣло своимъ чередомъ и наступало уже слѣдующее утро. Было далеко за полночь; но весь городъ бодрствовалъ,-- огни свѣтились во всѣхъ домахъ, народъ толпился у дверей и по улицамъ. Толки различнаго свойства переходили изъ устъ въ уста: одни утверждали, что пруссаки совершенно разбиты; другіе, напротивъ, говорили, что не пруссаки, но англичане атакованы и побѣждены: наконецъ, третьи доказывали, что тѣ и другіе удержали свою позицію. Послѣдній слухъ становился болѣе и болѣе вѣроятнымъ. По сю пору не показывалось еще ни одного французѣ. Бѣглецы изъ арміи приносили вѣсти одна другой благопріятнѣе. Наконецъ явился адъютантъ съ депешами къ коменданту Брюсселя, и черезъ нѣсколько минутъ по всему городу разнеслось оффиціильное извѣстіе объ успѣхахъ союзныхъ войскъ при Quatre Bras и ретирадѣ французовъ подъ командою маршала Нея, послѣ шести часовъ кровопролитной битвы. Джозъ, подходя къ своей квартирѣ, нашелъ у дверей цѣлую толпу народа, толкующаго о только что полученной новости, истина которой не допускала теперь ни малѣйшаго сомнѣнія. Въ такой радости, мистеръ Седли опрометью бросился сообщить это извѣстіе печальнымъ дамамъ, оставленнымъ его защитѣ. Разговаривая съ ними, Джой утаилъ свое намѣреніе бѣжать, умолчалъ и о покупкѣ лошадей и о цѣнѣ, какую заплатилъ за нихъ.
   Общій успѣхъ или пораженіе весьма немного значили для тѣхъ, кто думалъ о безопасности обожаемаго имъ существа. Весь интересъ ихъ сосредоточивался на жизни или смерти только одного. При извѣстіи о побѣдѣ, сердце Амеліи забилось тревожнѣе прежняго. Въ ту минуту она сама готова была броситься въ армію. Опасенія и страхъ ея разрѣшились пароксизмомъ, и бѣдная женщина, погруженная въ какое то оцѣпенѣніе, бѣгала изъ угла въ уголъ какъ помѣшанная. Грустно и больно было смотрѣть на нее. Пораженный воинъ, умирая на полѣ битвы, среди стоновъ и воплей своихъ храбрыхъ сподвижниковъ, не чувствовалъ, при послѣдней борьбѣ жизни со смертью, той мучительной боли, какую испытывала Эмми. Джозъ не могъ равнодушно вынести такой сцены. Онъ оставилъ свою сестру попеченіямъ мистриссъ о'Доудъ и, побуждаемый любопытствомъ, еще разъ спустился съ лѣстницы -- послушать, о чемъ говорятъ въ народѣ.
   Болѣе любопытные оставались на улицахъ до самого разсвѣта. Достовѣрныя извѣстія, одно за другимъ, приходили изъ арміи,-- и ихъ передавали теперь уже участвовавшіе въ дѣлѣ. Въ городѣ мачади показываться фуры и длинныя деревенскія телѣги, наполненныя ранеными. Иные тяжело стонали; блѣдныя, болѣзненныя лица другихъ выглядывали изъ подъ соломы. Джозъ Седли съ мучительнымъ любопытствомъ смотрѣлъ на одну изъ этихъ телѣгъ, въ которой лежалъ какой-то раненый, испытывавшій невыразимыя страданія. Усталыя лошади съ трудомъ передвигали ноги.
   -- Стой! стой! раздался слабый голосъ,-- и повозка остановилась противъ квартиры мистера Седли.
   -- Это Джоржъ, Джоржъ! онъ, непремѣнно онъ! вскричала Амелія, бросаясь на балконъ, блѣдная и съ распущенными волосами.
   Но она ошиблась: это былъ не Джоржъ, хотя и извѣстіе о немъ.
   Въ телѣгѣ лежалъ Томъ Стоббль -- тотъ самый, который, назадъ тому двадцать-четыре часа, выносилъ изъ Брюсселя знамя своего полка и храбро защищалъ его на полѣ битвы. Французскій латникъ прокололъ юношу въ ногу, но и, падая, онъ не выпустилъ этой святыни изъ рукъ своихъ.
   -- Мистеръ Седли, мистеръ Седли! слабо кричалъ Стоббль.
   Перепуганный Джозъ подошелъ къ нему, не узнавъ сначала, кто зоветъ его.
   -- Возьмите меня къ себѣ, сказалъ молодой человѣкъ, протянувъ горячую и ослабѣвшую руку: -- Осборнъ.... и.... Доббинъ.... велѣли. Отдайте человѣку два наполеондора.... маменька моя.... заплатитъ вамъ.
   Въ продолженіи многихъ тяжелыхъ часовъ, проведенныхъ въ повозкѣ, мысли Стоббля часто носились надъ родительскимъ кровомъ, и въ этомъ отрадномъ бреду молодой человѣкъ забывалъ о своихъ страданіяхъ.
   Помѣщеніе отели было обширное, въ немъ немало нашлось добрыхъ людей,-- и черезъ нѣсколько минутъ повозка очистилась: больныхъ всѣхъ уложили въ мягкія постели. Стоббля перенесли въ квартиру Осборна. Амелія и майорша кинулись встрѣтить страдальца. Можете представить себѣ чувства этихъ двухъ женщинъ, когда имъ сказали, что мужья ихъ живы. Амелія въ восторгѣ бросилась на шею своего добраго друга и нѣжно обняла его. Съ глубокой признательностью пала она на колѣни, и жаркая молитва за сохраненіе мужа полетѣла къ Престолу Всевышняго.
   Никакой медикъ не прописалъ бы болѣе цѣлебнаго лекарства противъ лихорадочнаго и нервическаго состоянія Амеліи, ничто не принесло бы ей лучшаго утѣшенія, какое доставилъ ей простой случай. Въ безпрерывномъ бдѣніи, вмѣстѣ съ мистриссъ о'Доудъ, надъ раненымъ юношей, Амелія не имѣла времени предаваться своимъ личнымъ безпокойствамъ, опасеніямъ и мрачнымъ предчувствіямъ. Молодой паціентъ въ простыхъ словахъ разсказалъ происшествія того дня и дѣйствія нашихъ друзей. Полкъ пострадалъ жестоко; онъ потерялъ многихъ храбрыхъ офицеровъ и солдатъ Въ то время, какъ онъ пошелъ въ атаку, лошадь подъ майоромъ о'Доудъ пала, и всѣ думали, что командиръ убитъ, и Доббинъ заступилъ его мѣсто. Но когда полкъ возвращался къ своей позиціи, всѣ увидѣли, что маіоръ здравъ и невредимъ, сидитъ на трупѣ своего Пирама и подкрѣпляетъ себя изъ плетеной фляжки. О'Доудъ говорилъ, что капитанъ Осборнъ поразилъ французскаго латника, проколовшаго прапорщику ногу. При этомъ извѣстіи Амелія поблѣднѣла какъ полотно, и мистриссъ о'Доудъ принуждена была остановить разсказъ. Черезъ нѣсколько минутъ Томъ Стоббль началъ снова, передавъ въ заключеніе, какъ Доббинъ къ концу дня, хотя и самъ раненый, поднялъ его, Тома, отнесъ сперва къ хирургу, а потомъ въ телѣгу, отправлявшуюся къ Брюссель. Доббинъ обѣщалъ извощику два наполеондора, если онъ отправится къ квартирѣ мистера Седли, и приказалъ сказать мистриссъ Амеліи Осборнъ, что мужъ ея живъ.
   -- Вотъ каковъ этотъ Уильямъ Доббинъ! сказала мистриссъ о'Доудъ: -- должно быть, у него доброе сердце; а я никакъ не думала: онъ все смѣялся надо мною.
   Стоббль утверждалъ, съ своей стороны, что во всей арміи не найти такого офицера, какъ Доббинъ, и выхвалялъ его за его скромность, добросердечіе и хладнокровныя дѣйствія въ полѣ. Амелія почти безъ всякаго вниманія, разсѣянная и задумчивая, слушала Тома, когда рѣчь шла не объ ея мужѣ. Зато, когда говорилось о Джоржѣ, она вся обращалась въ слухъ.
   Помогая больному и размышляя о прошедшемъ днѣ, Амелія не могла дождаться окончанія слѣдующаго. Во всей арміи одинъ только человѣкъ былъ драгоцѣненъ ей, и, узнавъ, что онъ здоровъ, Эими очень мало интересовалась судьбой всѣхъ другихъ. Вѣсти, которыя Джозъ собиралъ на улицѣ и приносилъ домой, поражали слухъ ея своей несвязностью и темнотою. Однакожь, Амелія не обращала на нихъ вниманія, хотя трусливый братъ ея и многіе, подобные ему, въ Брюсселѣ начинали находить въ извѣстіяхъ новый источникъ безпокойства. Французы, дѣйствительно, отражены; но надо замѣтить, что ихъ была одна только дивизія, и что они отступили послѣ упорной и жестокой битвы. Наполеонъ находился подъ Линьи, гдѣ, разбивъ пруссаковъ, готовился обратить всѣ свои силы противъ союзныхъ войскъ. Дюкъ Веллингтонъ отступалъ къ столицѣ Бельгіи, и всѣ предполагали, что подъ стѣнами Брюсселя буденъ дано генеральное сраженіе, выигрышъ котораго былъ весьма сомнителенъ. Дюкъ Веллингтонъ могъ положиться только за двадцать тысячъ британцевъ, и съ этой горстью храбрецовъ ему предстояло вступить со ста-пятидесятью тысячами французовъ, идущихъ къ Насколько же они больше волнуются, если любят друг друга! Добрые матери вторично выходят замуж на свадьбах своих дочерей. Относительно же дальнейших событий - кто не знает, какими сверхматеринскими чувствами наделены все бабушки? В самом деле, пока женщина не сделается бабушкой, она часто не знает даже, что значит быть матерью. Не будем же мешать Эмилии и ее матери, которые шепчутся и охают, смеются и плачут в сумерках гостиной. Старый мистер Седли так и поступил. Он-то не догадался, кто был в карете, которая подъехала к их дому. Он не выбежал навстречу своей дочери, хотя горячо расцеловал ее, когда она вошла в комнату (где он был, по обыкновению, занят своими бумагами, счетами и документами), и, посидев немного с матерью и дочерью, благоразумно предоставил маленькую гостиную в их полное распоряжение.
   Лакей Джорджа высокомерно взирал на мистера Клепа, в одном жилете поливавшего розы. Однако перед мистером Седли он снисходительно снял шляпу. Старик расспрашивал его о своем зяте, о карете Джоза, о том, брал ли тот своих лошадей в Брайтон, о коварном предателе Бонапарте и о войне, пока из дома не вышла девушка-ирландка с закуской и бутылкой вина. Тогда старый джентльмен угостил лакея и вдобавок дал ему золотую монету, которую лакей сунул в карман со смешанным чувством удивления и презрения.
   - За здоровье вашего хозяина и хозяйки, Троттер, - сказал мистер Седли, - а вот на это выпейте за свое собственное здоровье, Троттер, когда вернетесь домой.
   Всего лишь девять дней прошло с тех пор, как Эмилия покинула это смиренное жилище, а как далеко казалось то время, когда она простилась с ним! Какая пропасть легла между нею и этой прошлой жизнью! Теперь она могла оглянуться назад и словно со стороны увидеть молоденькую девушку, всецело поглощенную любовью и отвечавшую на родительскую нежность нельзя сказать чтобы неблагодарностью, но равнодушием, в то время как все ее помыслы были сосредоточены на одной желанной цели. Воспоминание о тех днях, еще таких недавних, но уже ушедших так далеко, пробудило в ней чувство стыда, и вид добрых родителей наполнил ее раскаянием. Приз был выигран, небесное блаженство достигнуто, - так неужели же победителя по-прежнему терзали сомнения и неудовлетворенность? Когда герои и героиня переступают брачный порог, романист обычно опускает занавес, как будто драма уже доиграна, как будто кончились сомнения и жизненная борьба, как будто супругам, поселившимся в новой, брачной стране, цветущей и радостной, остается только, обнявшись, спокойно шествовать к старости, наслаждаясь счастьем и полным довольством. А между тем наша маленькая Эмилия, едва ступив на берег этой новой страны, уже с тревогой оглядывалась назад, на покинутых друзей, посылавших ей прощальный привет с другого, далекого берега.
   В честь приезда новобрачной мать сочла нужным приготовить праздничное угощение, а потому после первых же излияний оставила на минуту миссис Джордж Осборн и побежала в подвальный этаж, в своего рода кухню-гостиную (где обитали мистер и миссис Клеи и куда по вечерам, закончив мытье посуды и сняв папильотки, приходила посидеть служанка мисс Фленниган); там она занялась приготовлением чая с разными вкусными вещами. У каждого есть свои способы выражать нежные чувства: миссис Седли казалось, что горячая сдобная булочка и апельсинное варенье на хрустальном блюдечке будут сейчас особенно приятны Эмилии.
   Пока внизу приготовлялись эти лакомства, Эмилия, покинув гостиную, поднялась вверх по лестнице и, сама не зная как, очутилась в комнатке, в которой жила до замужества, в том самом кресле, где она провела так много горьких часов. Она упала в кресло, как в объятия старого друга, и задумалась о минувшей неделе и о прежней своей жизни. Уже теперь печально и растерянно оглядываться назад, всегда томиться о чем-то и, достигнув желанного, испытать больше сомнений и скорби, чем радости, - вот что суждено было этой бедняжке, этой смиренной страннице, заблудившейся в огромной, шумной толпе на Ярмарке Тщеславия.
   Так она сидела у себя в комнате, любовно воскрешая в мыслях образ Джорджа, перед которым преклонялась до замужества. Сознавала ли она, насколько отличался Джордж, каким он был в действительности, от великолепного юного героя, которого она боготворила? Должно пройти много-много лет, - да и человек должен быть уж очень плох, - чтобы гордость и тщеславие женщины позволили ей сознаться в этом. Затем перед мысленным взором Эмилии появились веселые зеленые глаза и неотразимая улыбка Ребекки, и ей стало страшно. Так просидела она еще несколько времени, предаваясь обычным грустным мыслям о своей судьбе, - такая же печальная и безучастная, какой застала ее простодушная прислуга-ирландка в тот день, когда принесла письмо Джорджа, в котором он снова просил ее стать его женой.
   Эмилия посмотрела на белую постельку, где она спала всего несколько дней назад, и подумала, как было бы хорошо поспать в ней эту ночь и, проснувшись утром, как прежде, увидеть мать, склоненную над ней с улыбкой. Затем она с ужасом вспомнила громадный парчовый катафалк в большой торжественной спальне, ожидавший ее в роскошной гостинице на Кэвендиш-сквер. Милая белая постелька! Сколько долгих ночей проплакала она на ее подушках! Как она отчаивалась, как мечтала умереть! Но теперь разве не исполнились все ее желания и разве ее возлюбленный, соединиться с которым она уже потеряла надежду, не принадлежит ей навеки? Добрая мама! Как нежно и терпеливо дежурила она у этого изголовья! Эмилия подошла и опустилась на колени около постели. И эта болезненно-робкая, по кроткая и любящая душа пыталась найти утешение в том, в чем - нужно сознаться - она его редко искала. До сих пор ее религией была любовь; а теперь опечаленное, раненое, разочарованное сердце ощутило потребность в ином утешителе.
   Имеем ли мы право повторять или подслушивать ее молитвы? Нет, друзья мои, это тайна, и нельзя разглашать ее на Ярмарке Тщеславия, о которой пишется наша повесть.
   Однако следует сказать, что, когда Эмилию позвали наконец к чаю, наша юная леди чувствовала себя гораздо бодрее; она уже не приходила в отчаяние, не оплакивала свою судьбу, не думала о холодности Джорджа или о глазах Ребекки. Она сошла вниз, расцеловала отца и мать, поговорила со стариком и даже развеселила его. Потом уселась за фортепьяно, купленное для нее Доббином, и пропела отцу все его любимые старые песенки. Чай она нашла превосходным и расхвалила изысканный вкус, с каким варенье разложено по блюдечкам. Решив сделать всех счастливыми, она и сама почувствовала себя счастливой и вечером крепко заснула в своем огромном катафалке, а проснулась, улыбаясь, лишь тогда, когда Джордж вернулся из театра.
   На следующий день у Джорджа было гораздо более важное "дело", чем смотреть мистера Кина в роли Шейлока. Тотчас по прибытии в Лондон он написал поверенным своего отца, милостиво сообщая о своем намерении увидеться с ними на следующий день. Счета в гостинице, а также проигрыши на бильярде и в карты капитану Кроули почти истощили кошелек молодого человека. Прежде чем отправиться в путешествие, его следовало пополнить, а у Джорджа не было других путей, как тронуть капитал в две тысячи фунтов стерлингов, который поверенным было поручено выплатить ему. В глубине души Джордж был уверен, что отец скоро смягчится. Какой родитель мог устоять против такого совершенства, как он? Если же не удастся смягчить отца своими прошлыми заслугами, то Джордж решил так необычайно отличиться в предстоящей кампании, что старый джентльмен должен будет уступить. А если нет? Ну что ж - перед ним открыт весь мир. Может быть, ему начнет везти в карты, да и двух тысяч хватит надолго.
   И вот он снова отправил Эмилию в карете к ее матери со строгим распоряжением и carte blanche обеим дамам закупить все необходимое для такой леди, как миссис Джордж Осборн, отправляющейся в заграничное путешествие. У них был на это всего один день, и можно себе представить, как оживленно они его провели. Разъезжая в карете, как в былые времена, торопясь от портнихи в магазин белья, провожаемая за порог раболепными приказчиками и услужливыми владельцами, миссис Седли словно воскресла и впервые со времени их разорения чувствовала себя по-настоящему счастливой. Да и самой миссис Эмилии не было чуждо удовольствие ездить по магазинам, торговаться, рассматривать и покупать красивые вещи. (Какой мужчина, пусть даже наиболее философски настроенный, даст два пенса за женщину, которая выше этого?) Исполняя приказания мужа, Эмилия сама наслаждалась и накупила гору дамских нарядов, обнаружив большой вкус и требовательность, как уверяли в один голос приказчики.
   Что касается предстоящей войны, то миссис Осборн не очень ее боялась. Бонапарт, конечно, будет разбит почти без боя. Из Маргета ежедневно отходили суда, переполненные знатными джентльменами и леди, ехавшими в Брюссель и Гент. Люди отправлялись не столько на войну, сколько на увеселительную прогулку. Газеты глумились над недостойным выскочкой и проходимцем. Да разве этот жалкий корсиканец мог противостоять европейским армиям и гению бессмертного Веллингтона! Эмилия относилась к Бонапарту с полным презрением. Нечего и говорить, что это нежное и кроткое создание заимствовало свои взгляды от окружающих, в своей преданности она была слишком скромна, чтобы мыслить самостоятельно. В общем, она и миссис Седли провели восхитительный день в модных лавках, и Эмилия с большим увлечением и с большим успехом дебютировала в лондонском элегантном мире.
   Между тем Джордж, в фуражке набекрень, расправив плечи, с дерзким, воинственным видом отбыл на Бедфорд-роу и гордо вошел в контору поверенного, как будто был властителем всех бледнолицых клерков, работавших в ней. Он приказал известить мистера Хигса, что его ожидает капитан Осборн, причем говорил таким покровительственным и высокомерным тоном, как будто этот штафирка-адвокат, который был втрое умнее его, в пятьдесят раз богаче и в тысячу раз опытнее, являлся просто жалким подчиненным, обязанным немедленно бросить все дела, чтобы услужить капитану. Он но заметил презрительного смешка, пробежавшего по комнате от старшего клерка к практикантам, от практикантов к оборванным писцам и бледным посыльным в слишком узких куртках. Джордж сидел, постукивая тростью по сапогу и думая о том, какие они все жалкие твари. А жалкие твари были отлично осведомлены обо всех его делах. Они толковали о них с другими клерками, сидя по вечерам в трактирах за пинтой пива. Господи! Чего только не знают лондонские поверенные и их клерки! Ничто не скроется от их любопытства, и они, оставаясь в тени, на самом деле управляют пашей столицей.
   Может быть, входя в кабинет мистера Хигса, Джордж ожидал, что этот джентльмен передаст ему поручение от отца, какие-нибудь условия для мировой сделки. Может быть, он хотел, чтобы его холодность и высокомерное обращение были приняты за энергию и решительность. Но, как бы там ни было, поверенный встретил его таким ледяным равнодушием, что надменные замашки Джорджа потеряли всякий смысл. Когда он вошел в комнату мистера Хигса, поверенный сделал вид, что занят составлением какого-то документа.
   - Прошу садиться, сэр, - сказал он, - я через минуту займусь вашим дельцем. Мистер По, достаньте, пожалуйста, нужные бумаги! - И он снова погрузился в писание.
   По принес бумаги; его принципал исчислил стоимость облигаций в две тысячи фунтов стерлингов по курсу дня и спросил капитана Осборна, желает ли он получить свои деньги в виде чека на банк или же даст распоряжение о покупке на эту сумму ценных бумаг.
   - Одного из душеприказчиков покойной миссис Осборн нет сейчас в городе, - промолвил он равнодушно, - но мой клиент готов идти навстречу вашим желаниям и окончить дело как можно скорее.
   - Дайте мне чек, сэр, - ответил угрюмо капитан. - К черту шиллинги и полупенсы, сэр! - добавил он, когда адвокат начал точно вычислять сумму чека; и, льстя себя надеждой, что этим великодушным жестом он пристыдил старого чудака, Джордж гордо вышел из комнаты с бумагой в кармане.
   - Через два года этот молодец будет в долговой тюрьме, - заметил мистер Хигс мистеру По.
   - А вы не думаете, сэр, что мистер Осборн смягчится?
   - Вы еще спросите, не смягчится ли гранитная колонна! - отвечал мистер Хигс.
   - Этот далеко пойдет, - сказал клерк. - Он женат всего неделю, а я видел, как вчера после спектакля он вместе с другими офицерами подсаживал в карету миссис Хайфлайер.
   Тут доложили о другом клиенте, и мистер Джордж Осборн исчез из памяти этих почтенных джентльменов.
   Чек был выдан на контору наших знакомых Халкера и Буллока на Ломбард-стрит, куда Джордж и направил путь, все еще воображая, что делает дело, и где получил свои деньги. Когда Джордж вошел в контору, Фредерик Бул-лок, эсквайр, склонив желтое лицо над бухгалтерской книгой, давал указания писавшему в ней что-то скромному клерку. Едва он увидел капитана, его желтое лицо приняло еще более восковой оттенок, и он виновато проскользнул в заднюю комнату. Джордж так жадно рассматривал полученные деньги (у него еще никогда не бывало в руках такой большой суммы), что не заметил ни мертвенно-бледной физиономии поклонника своей сестры, ни его поспешного бегства.
   Фред Буллок, ежедневно обедавший теперь на Рассел-сквер, описал старику Осборну визит и поведение его сына.
   - Он явился с нахальным видом, - закончил Фредерик, - и забрал все до последнего шиллинга. Надолго ли хватит такому молодцу нескольких сот фунтов стерлингов?
   Осборн выругался и заявил, что ему дела нет до того, скоро ли его сын растратит деньги. Но Джордж в общем остался доволен тем, как устроил свои дела. Весь его багаж и обмундирование были быстро собраны, и он с щедростью лорда оплатил покупки Эмилии чеками на своих агентов.
  

ГЛАВА XXVII,

в которой Эмилия прибывает в свой полк

  
   Когда щегольская коляска Джоза подкатила к подъезду гостиницы в Чатеме, первое, что заметила Эмилия, было радостное лицо капитана Доббина, который уже целый час прогуливался по улице в ожидании приезда друзей. Капитан, в мундире с нашивками, в малиновом поясе и при сабле, имел такую воинственную осанку, что толстяк Джоз начал гордиться знакомством с ним и приветствовал капитана с сердечностью, которая сильно отличалась от его обращения в Брайтоне или на Бонд-стрит.
   Рядом с капитаном стоял прапорщик Стабл; как только коляска приблизилась к гостинице, у него вырвалось восклицание: "Ох, какая красавица!" - выражавшее чрезвычайное одобрение выбору мистера Осборна. И действительно, Эмилия, одетая в свою свадебную ротонду и шляпку с розовыми лентами, разрумянившаяся от быстрой езды на чистом воздухе, была так прелестна и свежа, что вполне оправдывала комплимент прапорщика. Доббин мысленно готов был расцеловать Стабла. Помогая Эмилии выйти из экипажа, Стабл заметил, какую прелестную ручку она подала ему и какая очаровательная ножка легко ступила на землю. Он густо покраснел и сделал самый изящный поклон, на какой только был способен. Эмилия, заметив номер *** полка, вышитый на его фуражке, вспыхнула и отвечала, с своей стороны, улыбкой и реверансом, что окончательно сгубило прапорщика. Доббин с этого дня сделался особенно ласков к мистеру Стаблу и вызывал его на разговоры об Эмилии, когда они вместе гуляли или навещали друг друга. Среди всей славной молодежи *** полка вошло в моду восхищаться миссис Осборн и обожать ее. Ее безыскусственные манеры и скромное, приветливое обращение завоевали их простые сердца; трудно описать всю ее скромность и очарование. Но кто из вас не наблюдал этих качеств в женщинах и не наделял их бездной и других достоинств, хотя единственное, что вы слышали от такой особы, было, что она уже приглашена на следующую кадриль или что сегодня очень жарко? Джордж, и без того всегда и во всем первый в полку, еще больше поднялся во мнении полковой молодежи: он проявил благородство, женившись на бесприданнице, и к тому же выбрал себе прелестную спутницу жизни.
   В гостиной, куда вошли паши путники, Эмилия, к своему удивлению, нашла письмо, адресованное супруге капитана Осборна. Это была треугольная записочка на розовой бумаге, щедро запечатанная голубым сургучом с оттиском голубка и оливковой ветви и надписанная крупным, хотя и неуверенным женским почерком.
   - Это каракули Пегги О'Дауд, - сказал, смеясь, Джордж. - Узнаю письмо по сургучным кляксам! - Действительно, это была записка от жены майора О'Дауда, просившей миссис Осборн доставить ей удовольствие провести у нее этот вечер в дружеском кругу.
   - Обязательно пойди, - сказал Джордж. - Там ты познакомишься со всем полком. О'Дауд командует нашим полком, а Пегги командует О'Даудом.
   Но не успели они посмеяться над письмом миссис О'Дауд, как дверь распахнулась, и в комнату вошла полная и живая леди в амазонке в сопровождении двух "наших" офицеров.
   - Я была просто не в состоянии дождаться вечера. Джордж, милый друг, познакомьте меня с вашей женой! Сударыня, я счастлива познакомиться с вами и представить вам моего мужа, майора О'Дауда. - И веселая леди в амазонке горячо пожала руку Эмилии, которая сразу догадалась, что перед нею та самая особа, над которой так часто посмеивался Джордж.
   - Вы, конечно, не раз слышали обо мне от вашего мужа, - оживленно сказала леди.
   - Не раз слышали о ней, - как эхо, отозвался ее муж, майор.
   Эмилия с улыбкой отвечала, что она действительно слышала о ней.
   - И, конечно, он говорил вам обо мне всякие гадости, - продолжала миссис О'Дауд, прибавив, что "этот Джордж - негодный человек".
   - В этом я готов поручиться, - сказал майор с таким хитрым видом, что Джордж расхохотался. Но тут миссис О'Дауд, взмахнув стеком, велела майору замолчать, а затем попросила представить ее миссис Осборн по всей форме.
   - Дорогая моя, - произнес Джордж торжественно, - это мой добрый, хороший и чудесный друг Орилия Маргарита, иначе Пегги...
   - Истинная правда, - вставил майор.
   - Иначе Пегги, супруга майора нашего полка, Майкла О'Дауда, и дочь Фицджералда Берсфорда де Бурго Мелони рода Гленмелони, в графстве Килдэр.
   - И Мериан-сквер в Дублине, - добавила леди со спокойным достоинством.
   - И Мериан-сквер, конечно, - пролепетал майор.
   - Там вы и начали ухаживать за мной, мой милый майор, - сказала леди, и майор согласился с этим, как соглашался со всем, что говорила его супруга.
   Майор О'Дауд, служивший своему королю во всех уголках земли и за каждое повышение по службе плативший более чем равноценными ратными подвигами, был очень скромный, молчаливый, застенчивый и мягкий человек, во всем послушный жене, как мальчик на побегушках. В офицерской столовой он сидел молча и много пил. Напившись, он также молча плелся домой. Говорил он только затем, чтобы со всеми во всем соглашаться. Таким образом, он безмятежно и легко проходил свой жизненный путь. Жгучее солнце Индии ни разу не заставило его разгорячиться, его спокойствия не могла поколебать даже вал-херенская лихорадка. Он шел на батарею так же невозмутимо, как к обеденному столу; с одинаковым удовольствием и аппетитом ел черепаховый суп и конину. У него была старушка мать, миссис О'Дауд из О'Даудстауна, которую он всегда во всем слушался, за исключением тех двух случаев, когда бежал из дому, чтобы поступить в солдаты, и когда решил жениться на этой ужасной Пегги Мелони.
   Пегги была одной из пяти дочерей и одиннадцати чад благородного дома Гленмелони. Ее муж хотя и приходился ей родственником, но с материнской стороны и потому не обладал неоценимым преимуществом принадлежать к семейству Мелони, которое она считала самым аристократическим в мире. Проведя девять сезонов в Дублине и два в Бате и Челтнеме и не найдя там себе спутника жизни, мисс Мелони приказала своему кузену жениться на ней, когда ей было уже около тридцати трех лет, и честный малый послушался и увез ее в Вест-Индию командовать дамами *** полка, в который он только что был переведен.
   Не успела миссис О'Дауд провести и получаса в обществе Эмилии (впрочем, это бывало и во всяком другом обществе), как уже выложила своему новому другу все подробности своего рождения и родословной.
   - Дорогая моя, - сказала она добродушно, - когда-то мне очень хотелось, чтобы Джордж стал моим братом, - моя сестра Глорвина прекрасно подошла бы ему. Но что прошло, то прошло. Он оказался уже помолвлен с вами, так что вместо брата я нашла сестру, и я так и буду смотреть на вас и любить вас, как члена семьи. Честное слово, у вас такое прелестное доброе личико и обращение, что, я уверена, мы сойдемся, и вы будете украшением нашей полковой семьи.
   - Конечно, будет, - одобрительно подтвердил О'Дауд. И Эмилия была немало удивлена и благодарна, неожиданно обретя столь многочисленных родственников.
   - Мы все здесь добрые товарищи, - продолжала супруга майора. - Нет другого полка в армии, где бы вы нашли такое дружное общество или такое уютное офицерское собрание. У нас нет ни ссор, ни дрязг, ни злословия, ни сплетен. Мы все любим друг друга.
   - Особенно миссис Медженис, - сказал, смеясь, Джордж.
   - С женой капитана Медженнса мы помирились, хотя она обращается со мной так, что есть от чего поседеть раньше времени.
   - А ты-то купила себе такую великолепную черную накладку! - воскликнул майор.
   - Мик. придержи язык, противный! Эти мужья вечно во все вмешиваются, дорогая миссис Осборн. А что касается моего Мика, я часто говорю ему, чтобы он открывал рот, только когда отдает команду да когда ест или пьет. Когда мы останемся одни, я расскажу вам про наш полк и предостерегу вас кой от чего. Теперь познакомьте меня с вашим братом; он бравый кавалер и напоминает мне моего кузена Дена Мелони (Мелони из рода Белимелопи, моя дорогая, - знаете, того, что женился на Офелии Скулли из Устрис-Тауна, кузине лорда Поллуди). Мистер Седли, я счастлива познакомиться с вами. Надеюсь, вы обедаете сегодня в офицерском собрании? (Не забудь этого чертова доктора, Мпк, и, ради бога, не напивайся до вечера.)
   - Сегодня стопятпдесятый полк дает нам прощальный обед, моя дорогая. - возразил майор. - Впрочем, мы достанем билет для мистера Седли.
   - Бегите, Симпл (это прапорщик Симпл нашею полка, дорогая Эмилия, я забыла вам его представить), бегите скорей к полковнику Тэвишу, передайте ему поклон от миссис О'Дауд и скажите, что капитан Осборн привез своего шурина и приведет его в столовую стопятидесятого полка точно к пяти часам, а мы с вами, милочка, если вам угодно, слегка закусим здесь.
   Прежде чем миссис О'Дауд закончила свою речь, юный прапорщик уже мчался вниз по лестнице исполнять поручение.
   - Дисциплина - душа армии! Мы пойдем выполнять свой долг, а миссис О'Дауд останется и просветит тебя, Эмми, - сказал капитан Осборн. Затем они с Доббином заняли места на флангах майора и вышли с ним, перемигиваясь через его голову.
   И вот, оставшись вдвоем с повой приятельницей, стремительная миссис О'Дауд с места выложила ей такое количество сведений, какого ни одна бедная маленькая женщина не в силах была бы удержать в памяти. Она рассказала тысячу подробностей о той многочисленной семье, членом которой оказалась изумленная Эмилия.
   - Миссис Хэвитон, жена полковника, умерла на Ямайке от желтой лихорадки и от разбитого сердца, а все потому, что этот ужасный старик полковник, у которого и голова-то лысая, как пушечное ядро, строил там глазки одной мулатке. Миссис Медженис - добрая женщина, хотя и без образования, только язык у нее как у дьявола и за вистом она готова надуть родную мать. Жена капитана Кирка таращит свои рачьи глаза при одном упоминании о честной семейной игре в карты (тогда как мой отец - уж на что был набожный человек - и мой дядя, декан Мелони, и наш кузен, епископ, каждый вечер резались в мушку или вист). Впрочем, ни одна из них на этот раз не едет с нашим полком, - добавила миссис О'Дауд. - Фанни Медженис остается с матерью, а та у нее торгует углем и картофелем, кажется, в Излингтон-Тауне под Лондоном, хотя сама Фанни всегда хвастает кораблями своего отца и даже показывает их нам, когда они поднимаются вверх по реке. Миссис Кирк со своими ребятами поселится здесь, на площади Вифезды, чтобы быть поближе к своему любимому проповеднику, доктору Рэмшорну. Миссис Банни в интересном положении, - впрочем, это ее обычное состояние, ведь она уже подарила поручику семерых. А жена прапорщика Поски, которая приехала к нам за два месяца до вас, моя дорогая, уже раз двадцать так ссорилась с Томом Поски, что их было слышно на всю казарму (говорят, дело у них дошло до битья посуды, и Том так и не мог объяснить, почему у него синяк под глазом); теперь она возвращается к своей матери, которая держит в Ричмонде пансион для девиц, - и поделом ей за то, что сбежала из дому. А вы где получили образование, дорогая? Я воспитывалась у мадам Фленахан, Илиссус-Гров, Бутерс-Таун, возле Дублина, и на меня не жалели издержек. Правильному парижскому произношению нас обучала маркиза, а гимнастике - генерал-майор французской службы.
   В этой нескладной семье ошеломленная Эмилия сразу оказалась желанной дочерью, с миссис О'Дауд в качестве старшей сестры. За чаем она была представлена остальным родственницам, и так как была тиха, добродушна и не слишком красива, то и произвела на них самое выгодное впечатление. Однако, когда приехали офицеры с обеда, который давал 150-й полк, они стали так восхищаться Эмилией, что ее сестры, конечно, тут же начали находить в ней недостатки.
   - Надеюсь, Осборн успел перебеситься, - сказала миссис Медженнс миссис Банпп.
   - Если верно, что раскаявшийся повеса - лучший из мужей, то она будет вполне счастлива с Джорджем, - заметила миссис О'Дауд, обращаясь к Поски, которая теряла теперь в полку положение новобрачной и досадовала на Эмилию, занявшую ее место. Что касается миссис Кирк, то, как ученица доктора Рэмшорна, она задала Эмилии два-три богословских вопроса, чтобы выяснить, пробудилась ли ее душа, истинная ли она христианка и т. д.; убедившись из простодушных ответов миссис Осборн, что та пребывает еще в полной тьме, она сунула ей в руки три грошовые книжонки с картинками, а именно: "Вопль в пустыне", "Прачка Уондсуортской общины" и "Лучший штык английского солдата", призванные пробудить ее, прежде чем она уснет, ибо миссис Кирк умоляла Эмилию прочитать их в тот же вечер на сон грядущий.
   Зато мужчины все, как один, столпились вокруг хорошенькой жены своего товарища и ухаживали за ней с истинно армейской галантностью. Этот маленький триумф воодушевил Эмилию, глаза ее блестели, как звезды. Джордж гордился успехом жены и любовался тем, как живо и грациозно, хотя наивно и несколько робко, она принимает ухаживания мужчин и отвечает на их комплименты. А он в своем мундире - насколько он был красивее всех остальных! Она чувствовала, что он с нежностью следит за нею, и вся сияла от удовольствия.
   "Я буду ласкова со всеми его друзьями, - решила она. - Я буду любить всех, как люблю его. Я буду стараться всегда быть веселой и довольной и создам ему счастливый дом".
   Действительно, весь полк принял Эмилию с восторгом. Капитаны одобряли ее, поручики расхваливали, прапорщики ею восторгались. Старый доктор Катлер отпустил одну или две шутки, но, так как они были профессионального характера, повторять их не стоит; а Кудахт, его помощник, доктор медицины Эдинбургского университета, удостоил ее экзамена по литературе, проверив ее знания на своих трех излюбленных французских цитатах. Юный Стабл, переходя от одного к другому, шептал: "Ну, разве она не прелесть?" - и не спускал с нее глаз, пока не подали пунш.
   Что касается капитана Доббина, то он почти не говорил с нею в этот вечер. Зато он и капитан Портер из 150-го полка отвезли в гостиницу Джоза, который совсем раскис, после того как дважды с большим успехом рассказал об охоте на тигров - в офицерском собрании и на вечере у миссис О'Дауд, принимавшей гостей в своем тюрбане с райской птицей. Сдав чиновника на руки его слуге, Доббин стал прохаживаться около подъезда гостиницы, покуривая сигару. Между тем Джордж заботливо укутал жену шалью и увел ее от миссис О'Дауд после многочисленных рукопожатий юных офицеров, которые проводили ее до экипажа и прокричали ей вслед "ура". Эмилия, выходя из коляски, протянула Доббину ручку и с улыбкой попеняла ему за то, что он так мало обращал на нее внимания весь этот вечер.
   Капитан продолжал губить свое здоровье, - он курил еще долго после того, как гостиница и улица погрузились в сон. Он видел, как погас свет в окнах гостиной Джорджа и зажегся рядом, в спальне. Только под утро он вернулся к себе в казарму. С реки уже доносился шум и приветственные крики - там шла погрузка судов, готовившихся к отплытию вниз по Темзе.
  

ГЛАВА XXIIII,

в которой Эмилия вторгается в Нидерланды

  
   Офицеры должны были отплыть со своим полком на транспортных судах, предоставленных правительством его величества; и спустя два дня после прощального пира в апартаментах миссис О'Дауд транспортные суда под конвоем военных взяли курс на Остенде, под громкие приветствия со всех ост-индских судов, находившихся на реке, и воинских частей, собравшихся на берегу; оркестр играл "Боже, храни короля!", офицеры махали шапками, матросы исправно кричали "ура". Галантный Джоз выразил согласие эскортировать свою сестру и майоршу, и так как большая часть их пожитков, включая и знаменитый тюрбан с райской птицею, была отправлена с полковым обозом, обе наши героини налегке поехали в Рамсгет, откуда ходили пакетботы, и на одном из них быстро переправились в Остенде.
   Новая пора, наступавшая в жизни Джоза, была так богата событиями, что она послужила ему темой для разговоров на много последующих лет; даже охота на тигров отступила на задний план перед его более волнующими рассказами о великой ватерлооской кампании. Как только он решил сопровождать свою сестру за границу, все заметили, что он перестал брить верхнюю губу. В Чатеме он с большим усердием посещал военные парады и ученья. Он со всем вниманием слушал рассказы своих собратьев-офицеров (как впоследствии он иногда называл их) и старался запомнить возможно большее количество имен видных военных, в каковых занятиях ему оказала неоценимую помощь добрая миссис О'Дауд. В тот день, когда они наконец сели на судно "Прекрасная Роза", которое должно было доставить их к месту назначения, он появился в расшитой шнурами венгерке, в парусиновых брюках и в фуражке, украшенной нарядным золотым галуном. Так как Джоз вез с собой свою коляску и доверительно сообщал всем на корабле, что едет в армию герцога Веллингтона, все принимали его за какую-то важную персону - за интендантского генерала или, по меньшей мере, за правительственного курьера.
   Во время переезда он сильно страдал от качки; дамы тоже все время лежали. Однако Эмилия сразу ожила, как только их пакетбот прибыл в Остенде и она увидела перевозившие ее полк транспортные суда, которые вошли в гавань почти в одно время с "Прекрасной Розой". Джоз, совсем обессиленный, отправился в гостиницу, а капитан Доббин, проводив дам, занялся вызволением с судна и из таможни коляски и багажа, - мистер Джоз оказался теперь без слуги, потому что лакей Осборна и его собственный избалованный камердинер сговорились в Чатеме и решительно отказались ехать за море. Этот бунт, вспыхнувший совершенно неожиданно и в самый последний день, так смутил мистера Седли-младшего, что он уже готов был остаться в Англии, но капитан Доббин (который, по словам Джоза, стал проявлять чрезмерный интерес к его делам) пробрал его и высмеял - зря, мол, он в таком случае отпустил усы! - ив конце концов уговорил-таки отправиться в путь. Вместо хорошо упитанных и вышколенных лондонских слуг, умевших говорить только по-английски, Доббин раздобыл для Джоза и его дам маленького смуглого слугу-бельгийца, который не умел выражать свои мысли ни на одном языке, но благодаря своей расторопности и тому обстоятельству, что неизменно величал мистера Седли "милордом", быстро снискал расположение этого джентльмена. Времена в Остенде переменились: из англичан, которые приезжают туда теперь, очень немногие похожи на лордов или ведут себя, как подобает представителям нашей наследственной аристократии. Большая часть их имеет потрепанный вид, ходит в грязноватом белье, увлекается бильярдом и коньяком, курит дешевые сигары и посещает второразрядные кухмистерские.
   Зато каждый англичанин из армии герцога Веллингтона, как правило, за все платил щедрой рукой. Воспоминание об этом обстоятельстве, без сомнения, приятно нации лавочников. Для страны, где торговлю чтят превыше всего, нашествие такой армии покупателей и возможность кормить столь кредитоспособных воинов оказалось поистине благом. Ибо страна, которую они явились защищать, не отличалась воинственностью. В течение долгих лет она предоставляла другим сражаться на ее полях. Когда автор этой повести ездил в Бельгию, чтобы обозреть своим орлиным взором ватерлооское поле, он спросил у кондуктора дилижанса, осанистого человека, имевшего вид заправского ветерана, участвовал ли он в этом сражении, и услышал в ответ:
   - Pas si bete! {Я не так глуп! (франц.).}
   Такой ответ и такие чувства не свойственны ни одному французу. Зато наш форейтор был виконт, сын какого-то обанкротившегося генерала Империи, и охотно принимал дорогой подачки в виде грошовой кружки пива. Мораль, конечно, весьма поучительная.
   Эта плоская, цветущая, мирная страна никогда не казалась такой богатой и благоденствующей, как в начале лета 1815 года, когда на ее зеленых полях и в тихих городах запестрели сотни красных мундиров, а по широким дорогам покатили вереницы нарядных английских экипажей; когда большие суда, скользящие по каналам мимо тучных пастбищ и причудливых живописных старых деревень и старинных замков, скрывающихся между вековыми деревьями, были переполнены богатыми путешественниками-англичанами; когда солдат, заходивший в деревенский кабачок, не только пил, но и платил за выпитое; а Доналд - стрелок шотландского полка {Этот случай упомянут в "Истории Ватерлооского сражения" мистера Глейга.}, квартировавший на фламандской ферме, - укачивал в люльке ребенка, пока Жан и Жанет работали на сенокосе. Так как наши художники питают сейчас склонность к военным сюжетам, я предлагаю им эту тему как наглядную иллюстрацию принципов "честной английской войны". Все имело такой блестящий и безобидный вид, словно это был парад в Хайд-парке. А между тем Наполеон, притаившись за щитом пограничных крепостей, подготовлял нападение, которое должно было ввергнуть этих мирных людей в пучину ярости и крови и для многих из них окончиться гибелью.
   Однако все так безусловно полагались на главнокомандующего (ибо несокрушимая вера, которую герцог Веллингтон внушал английской нации, не уступала пылкому обожанию, с каким французы одно время взирали на Наполеона), страна, казалось, так основательно подготовилась к обороне, и на крайний случай под рукой имелась такая надежная помощь, что тревоги не было и в помине, и наши путешественники, из коих двое, естественно, должны были отличаться большой робостью, чувствовали себя, подобно прочим многочисленным английским туристам, вполне спокойно. Славный полк, с многими офицерами которого мы познакомились, был доставлен по каналам в Брюгге и Гент, чтобы оттуда двинуться сухопутным маршем на Брюссель.
   Джоз сопровождал наших дам на пассажирских судах - на тех судах, роскошь и удобство которых, вероятно, помнят все, кто прежде путешествовал по Фландрии. Поили и кормили на этих медлительных, но комфортабельных судах так обильно и вкусно, что сложилась даже легенда об одном английском путешественнике, который приехал в Бельгию на неделю и после первой же поездки по каналу пришел в такой восторг от местной кухни, что не переставая плавал между Гентом и Брюгге, пока не были изобретены железные дороги, а тогда, совершив последний рейс вместе со своим судном, бросился в воду и утонул. Джозу не была суждена подобного рода смерть, но наслаждался он безмерно, и миссис О'Дауд уверяла, что для полного счастья ему недостает только ее сестры Глорвины. Он целый день сидел на палубе и потягивал фламандское пиво, то и дело призывая своего слугу Исидора и галантно беседуя с дамами.
   Храбрость его была безгранична.
   - Чтобы Бони напал на нас! - восклицал он. - Голубушка моя Эмми, не бойся, бедняжка! Опасности никакой! Союзники будут в Париже через два месяца, поверь мне. Клянусь, я сведу тебя тогда пообедать в Пале-Рояль. Триста тысяч русских вступают сейчас во Францию через Майнц-на-Рейне - триста тысяч, говорю я, под командой Витгенштейна и Барклая де Толли, моя милая! Ты ничего не понимаешь в военных делах, дорогая! А я понимаю и говорю тебе, что никакая пехота во Франции не устоит против русской пехоты, а из генералов Бонн ни один и в подметки не годится Витгенштейну. Затем есть еще австрийцы, их пятьсот тысяч, не меньше, и находятся они в настоящее время в десяти переходах от границы, под предводительством Шварценберга и принца Карла. Потом еще пруссаки под командой храброго фельдмаршала. Укажите мне другого такого начальника кавалерии - теперь, когда нет Мюрата! А, миссис О'Дауд? Как вы думаете, стоит ли нашей малютке бояться? Есть ли основания трусить, Исидор? А, сэр? Принесите мне еще пива!
   Миссис О'Дауд отвечала, что ее Глорвина не боится никого, а тем более французов, и, выпив залпом стакан пива, подмигнула, давая этим понять, что напиток ей нравится.
   Находясь постоянно под огнем неприятеля или, другими словами, часто встречаясь с дамами Челтнема и Вата, наш друг чиновник утратил значительную долю своей прежней робости и бывал необычайно разговорчив, особенно когда подкреплялся спиртными напитками. В полку его любили, потому что он щедро угощал молодых офицеров и забавлял всех своими военными замашками. И подобно тому как один известный в армии полк брал во все походы козла и пускал его во главе колонны, а другой передвигался под предводительством оленя, так и ***полк, по утверждению Джорджа, не упускавшего случая посмеяться над шурином, шел в поход со своим слоном.
   Со времени знакомства Эмилии с полком Джордж начал стыдиться некоторых членов того общества, в которое он вынужден был ее ввести, и решил, как он сказал Доббину (чем, надо полагать, доставил тому большую радость), перевестись в скором времени в лучший полк, чтобы жена его не общалась с этими вульгарными женщинами. Однако эта вульгарная склонность стыдиться того или иного общества гораздо более свойственна мужчинам, чем женщинам (исключая, конечно, великосветских дам, которым она очень и очень присуща), и миссис Эмилия, простая и искренняя, не знала этого ложного стыда, который ее муж называл утонченностью. Так, капитан Осборн мучительно страдал, когда его жена находилась в обществе миссис О'Дауд, носившей шляпу с петушиными перьями, а на животе большие часы с репетицией, которые она заставляла звонить при всяком удобном случае, рассказывая о том, как ей подарил их отец, когда она садилась в карету после свадьбы; Эмилия же только забавлялась эксцентричностью простодушной леди и нисколько не стыдилась ее общества.
   Во время этого путешествия, которое с тех пор старался совершить почти каждый англичанин среднего круга, можно было бы встретить более образованных спутников, но едва ли хоть один из них мог превзойти занимательностью жену майора О'Дауда.
   - Вы все хвалите эти суда, дорогая! А посмотрели бы вы на наши суда между Дублином и Беллинесло. Вот там действительно быстро путешествуют! Л какой прекрасный там скот. Мой отец получил золотую медаль (сам его превосходительство отведал ломтик мяса и сказал, что в жизни не едал лучшего) за такую телку, какой в этой стране нипочем не увидишь.
   А Джоз со вздохом сознался, что такой жирной и сочной говядины, как в Англии, не найдется нигде на свете.
   - За исключением Ирландии, откуда к вам привозят отборное мясо, - сказала жена майора, продолжая, как это нередко бывает с патриотами ее нации, делать сравнения в пользу своей страны. Когда речь зашла о сравнительных достоинствах рынков Брюгге и Дублина, майорша дала волю своему презрению.
   - Вы, может быть, объясните мне, что означает у них эта старая каланча в конце рыночной площади? - говорила она с такой едкой иронией, что от нее могла бы рухнуть эта старая башня.
   Брюгге был полон английскими солдатами. Английский рожок будил наших путников по утрам; вечером они ложились спать под звуки английских флейт и барабанов. Вся страна, как и вся Европа, была под ружьем, приближалось величайшее историческое событие, а честная Пегги О'Дауд, которой это так же касалось, как и всякого другого, продолжала болтать о Белинафеде, о лошадях и конюшнях Гленмелони и о том, какое там пьют вино; Джоз Седли прерывал ее замечаниями о карри и рисе в Думдуме, а Эмилия думала о муже и о том, как лучше выразить ему свою любовь, словно важнее этого не было на свете вопросов.
  
   Люди, склонные отложить в сторону учебник истории и размышлять о том, что произошло бы в мире, если бы в силу роковых обстоятельств не произошло того, что в действительности имело место (занятие в высшей степени увлекательное, интересное и плодотворное!), - эти люди, несомненно, поражалитсь тому, какое исключительно неудачное время выбрал Наполеон, чтобы вернуться с Эльбы и пустить своих орлов лететь от бухты Сен-Жуан к собору Парижской богоматери. Наши историки говорят нам, что союзные силы были, по счастью, в боевой готовности и в любой момент могли быть брошены на императора, вернувшегося с Эльбы. У августейших торгашей, собравшихся в Вене и перекраивавших европейские государства по своему усмотрению, было столько причин для ссор, что армии, победившие Наполеона, легко могли бы перегрызться между собой, если бы не вернулся предмет их общей ненависти и страха. Один монарх держал армию наготове, потому что он выторговал себе Польшу и решил удержать ее; другой забрал половину Саксонии и не был склонен выпустить из рук свое приобретение; Италия являлась предметом забот для третьего. Каждый возмущался жадностью другого, и если бы корсиканец дождался в своем плену, пока все эти господа не передерутся между собой, он мог бы беспрепятственно занять французский трон. Но что бы тогда сталось с нашей повестью и со всеми нашими друзьями? Что сталось бы с морем, если бы испарились все его капли?
   Между тем жизнь шла своим чередом, и по-прежнему люди искали удовольствий, как будто этому не предвиделось конца и как будто впереди не было неприятеля. Когда наши путешественники приехали в Брюссель, где был расквартирован их полк, - что все считали большой удачей, - они оказались в одной из самых веселых и блестящих маленьких столиц Европы, где балаганы Ярмарки Тщеславия манили взор самой соблазнительной роскошью. Здесь велась расточительная игра, здесь танцевали до упаду; пиры здесь приводили в восторг даже такого гурмана, как Джоз; здесь был театр, где пленительная Каталани восхищала слушателей своим пением; очаровательные прогулки верхом в обществе блестящих военных; чудесный старинный город с причудливой архитектурой и оригинальные костюмы - предмет удивления и восторгов маленькой Эмилии, которая никогда не бывала за границей. Поселившись в прекрасной квартире, за которую платили Джоз и Осборн - последний не стеснялся расходами и был полон нежного внимания к жене - миссис Эмилия в течение двух недель, что еще длился ее медовый месяц, была так довольна и счастлива, как дай бог всякой юной новобрачной, совершающей свадебное путешествие.
   Каждый день этого счастливого времени всем приносил что-нибудь новое и приятное. То нужно было осмотреть церковь или картинную галерею, то предстояла прогулка или посещение оперы. Полковые оркестры гремели с утра до ночи. Знатнейшие особы Англии прогуливались по парку. Это был нескончаемый военный праздник. Джордж, каждый вечер вывозивший жену в свет, был, как всегда, вполне доволен собой и клялся, что становится настоящим семьянином. Ехать куда-нибудь с ним! Уже это одно заставляло сердечко Эмилии радостно биться! Ее письма домой к матери в то время были полны восторга и благодарности. Муж заставляет ее покупать кружева, наряды, драгоценности, всевозможные безделушки. О, это самый лучший, самый добрый, самый великодушный из мужчин!
   Джордж глядел на лордов и леди, наводнявших город и появлявшихся во всех общественный местах, и его истинно британская душа ликовала. Здесь эти знатные люди сбрасывали с себя самодовольную надменность ц заносчивость, которые нередко отличают их на родине, и, появляясь повсюду, снисходили до общения с простыми смертными. Однажды на вечере у командующего той дивизией, к которой принадлежал полк Джорджа, последний удостоился чести танцевать с леди Бланш Тислвуд, дочерью лорда Бейрэкрса; он сбился с ног, доставая мороженое и прохладительные напитки для благородной леди и ее матери, и, растолкав слуг, сам вызвал карету леди Бейракрс. Дома он так хвастался знакомством с графиней, что его собственный отец не мог бы превзойти его.
   На следующий же день он явился к этим дамам с визитом, сопровождал их верхом, когда они катались в парке, пригласил всю семью на обед в ресторан и был в совершенном восторге, когда они приняли приглашение. Старый Бейракрс, который не отличался большой гордостью, но зато имел отличный аппетит, пошел бы ради обеда куда угодно.
   - Надеюсь, там не будет никаких других дам, кроме нас, - сказала леди Бейракрс, размышляя об этом приглашении, принятом слишком поспешно.
   - Помилосердствуйте, мама! Не думаете же вы, что он приведет свою жену? - взвизгнула леди Бланш, которая накануне вечером часами кружилась в объятиях Джорджа в только что вошедшем в моду вальсе. - Эти мужчины еще терпимы, но их женщины...
   - У него жена, - он только что женился, - говорят, прехорошенькая, - заметил старый граф.
   - Ну что ж, моя милая Бланш, - промолвила мать, - если папа хочет ехать, поедем и мы; но, конечно, нам нет никакой необходимости поддерживать с ними знакомство в Англии.
   Итак, решив не узнавать своего нового знакомого на Бонд-стрит, эти знатные особы отправились к нему обедать в Брюсселе и, милостиво позволив ему заплатить за угощение, проявили свое достоинство в том, что презрительно косились на его жену и не обменялись с ней ни словом. В таких проявлениях собственного достоинства высокорожденная британская леди не имеет себе равных. Наблюдать обращение знатной леди с другою, ниже стоящею женщиной - очень поучительное занятие для философски настроенного посетителя Ярмарки Тщеславия.
   Это пиршество, на которое бедный Джордж истратил немало денег, было самым печальным развлечением Эмилии за весь их медовый месяц. Она послала домой матери жалобный отчет об этом празднике: написала о том, как графиня не удостаивала ее ответом, как леди Бланш рассматривала ее в лорнет и в какое бешенство пришел капитан Доббин от их поведения; как милорд, когда все встали из-за стола, попросил показать ему счет и заявил, что обед был никудышный и стоил чертовски дорого. Однако, хотя Эмилия рассказала в своем письме и про грубость гостей, и про то, как ей было тяжело и неловко, тем не менее старая миссис Седли была весьма довольна и болтала о приятельнице Эмми, графине Бейракрс, с таким усердием, что слухи о том, как Джордж угощал пэров и графинь, дошли даже до ушей мистера Осборна в Сити.
   Те, кто знает теперешнего генерал-лейтенанта, сэра Джорджа Тафто, кавалера ордена Бани, и видели, как он, подбитый ватой и в корсете, почти каждый день во время сезона важно семенит по Пэл-Мэл в своих лакированных сапожках на высоких каблуках, заглядывая под шляпки проходящим женщинам, или гарцует на чудесном гнедом, строя глазки проезжающим в экипажах по Парку, - те, кто видел теперешнего сэра Джорджа Тафто, едва ли узнают в нем храброго офицера, отличившегося в Испании и при Ватерлоо. Теперь у него густые вьющиеся каштановые волосы и черные брови, а бакенбарды темно-лилового цвета. В 1815 году у него были светлые волосы и большая плешь; фигура у него была полнее, теперь же он сильно похудел. Когда ему было около семидесяти лет (сейчас ему под восемьдесят), его редкие и совсем белые волосы внезапно стали густыми, темными и вьющимися, а бакенбарды и брови приняли теперешний оттенок. Злые языки говорят, что его грудь подбита ватой, а его волосы - парик, так как они никогда не отрастают. Том Тафто, с отцом которого генерал рассорился много лет назад, говорил, будто mademoiselle де Жезей из Французского театра выдрала волосы его дедушке за кулисами; но Том известный злопыхатель и завистник, а парик генерала не имеет никакого отношения к нашему рассказу.
   Как-то раз, когда некоторые наши друзья из *** полка бродили по цветочному рынку Брюсселя после осмотра ратуши, которая, по словам миссис О'Дауд, оказалась далеко не такой большой и красивой, как гленмелонский замок ее отца, к рынку подъехал какой-то офицер высокого чина в сопровождении ординарца и, спешившись, выбрал самый прекрасный букет, какой только можно себе вообразить. Затеи эти чудесные цветы были завернуты в бумагу, офицер снова вскочил на коня, препоручив букет ухмыляющемуся ординарцу, и поехал прочь с важным и самодовольным видом.
   - Посмотрели бы вы, какие цветы у нас в Гленмелони! - говорила миссис О'Дауд. - У моего отца три садовника-шотландца и девять помощников. Оранжереи занимают целый акр, ананасы родятся каждое лето, как горох. Виноградные грозди у нас весят по шести фунтов каждая, а цветы магнолии, говоря по чести и совести, величиной с чайник.
   Доббин, никогда не задиравший миссис О'Дауд, что с восторгом проделывал негодный Осборн (к ужасу Эмилии, умолявшей его пощадить жену майора), отскочил вдруг в сторону, фыркая и захлебываясь, а потом, удалившись на безопасную дистанцию, разразился громким, пронзительным хохотом, к изумлению рыночной толпы.
   - Чего этот верзила раскудахтался? - заметила миссис О'Дауд. - Или у него кровь из носу пошла? Он всегда говорит, что у него кровь носом идет, - этак из него вся кровь должна была бы вылиться. Разве магнолии у нас не с чайник величиной, О'Дауд?
   - Совершенно верно, и даже больше, - подтвердил майор.
   В это-то время беседа и была прервана появлением офицера, купившего букет.
   - Ох, хороша лошадь, черт побери! Кто это такой? - спросил Джордж.
   - Если бы вы видели Моласа, лошадь моего брата Моллоя Мелони, которая выиграла приз в Каррахе!.. - воскликнула жена майора и собиралась продолжать свою семейную хронику, но муж прервал ее словами:
   - Да это генерал Тафто, который командует *** кавалернйскои дивизией, - и затем прибавил спокойно: - Мы с ним оба были ранены в ногу при Талавере.
   - После этого вы и получили повышение по службе, - смеясь, добавил Джордж. - Генерал Тафто! Значит, дорогая, и Кроули приехали.
   У Эмилии упало сердце - она сама не знала почему. Солнце словно светило уже не так ярко, и высокие старинные фронтоны и крыши сразу потеряли свою живописность, хотя закат был великолепен и вообще это был одни из самых чудных дней конца мая.
  

ГЛАВА XXIX

Брюссель

  
   Мистер Джоз нанял пару лошадей для своей открытой коляски и благодаря им и своему изящному лондонскому экипажу имел вполне приличный вид во время своих прогулок по Брюсселю. Джордж купил себе верховую лошадь и вместе с капитаном Доббином часто сопровождал коляску, в которой Джоз с сестрой ежедневно ездили кататься. В этот день они выехали в парк на свою обычную прогулку, и там предположение Джорджа о прибытии Родона Кроули и его жены подтвердилось. Среди маленькой кавалькады, сплошь состоявшей из английских офицеров в высоких чипах, они увидели Ребекку в очаровательной, плотно облегавшей ее амазонке, верхом на прекрасной арабской лошадке, на которой она ездила превосходно (это искусство она приобрела в Королевском Кроули, где баронет, мистер Питт и сам Родон давали ей уроки); рядом с ней ехал доблестный генерал Тафто.
   - Да это сам герцог! - закричала миссис О'Дауд Джозу, который тут же покраснел, как пион. - А это, на гнедом, лорд Аксбридж. Какой у него бравый вид! Мой брат Моллой Мелони похож на него как две капли воды.
   Ребекка но подъехала к коляске; но, заметив сидевшую в ней Эмилию, приветствовала ее нежными словами и улыбкой, послала ей воздушный поцелуй, игриво помахала ручкой в сторону экипажа, а затем продолжала беседу с генералом Тафто. Генерал спросил:
   - Кто этот толстый офицер в фуражке с золотым галуном?
   И Ребекка ответила, что это "один офицер Ост-Индской армии".
   Зато Родон Кроули, отделившись от своей компании, подъехал к ним, сердечно пожал руку Эмилии, сказал Джозу: "Как живете, приятель?" - и так уставился на миссис О'Дауд и на ее черные петушьи перья, что той подумалось, уж не покорила ли она его сердце.
   Джордж и Доббин, нагнавшие в это время коляску, отдали честь высокопоставленным особам, среди которых Осборн сразу заметил миссис Кроули. Он увидел, как Родон, фамильярно склонившись к его коляске, разговаривал с Эмилией, и так обрадовался, что ответил на сердечное приветствие адыотанта с несколько даже излишней горячностью. Родон и Доббин обменялись сугубо сдержанными поклонами.
   Кроули рассказал Джорджу, что они остановились с генералом Тафто в "Hotel dn Pare", и Джордж взял со своего друга обещание в самом скором времени посетить их,
   - Страшно жалею, что не встретился с вами три дня назад, - сказал Джордж. - Я давал обед в ресторане... было очень мило. Лорд Бейракрс, графиня и леди Бланш были так добры, что отобедали с нами. Жаль, что вас не было.
   Сообщив таким образом старому знакомому о своих притязаниях на звание светского человека, Джордж расстался с Родоном, который поскакал по аллее вслед за блестящей кавалькадой, в то время как Джордж и Доббин заняли места по обе стороны экипажа Эмилии.
   - Ну не красавец ли герцог! - заметила миссис О'Дауд. - Вы знаете, Уэлсли и Мелони в родстве. Но у меня, конечно, и в мыслях нет представиться его светлости, разве что он сам вспомнит о наших родственных узах.
   - Он замечательный вопи, - сказал Джоз, чувствуя себя гораздо свободнее теперь, когда велнкий человек уехал. - Что может сравниться с победой при Саламанке? А, Доббин? Но где он научился своему искусству? В Индии, мой милый! Джунгли - отличная школа для полководца, заметьте это. Я ведь тоже с ним знаком, миссис О'Дауд; на одном балу в Думдуме мы оба танцевали с мисс Катлер, дочерью Катлера, который в артиллерии... чертовски хорошенькая девушка!
   Появление высоких особ служило им темой для разговора во время всей прогулки, и за обедом, и позже, до самого того часа, когда все собрались ехать в оперу.
   Казалось, они и не уезжали из старой Англии. Театр был переполнен знакомыми английскими лицами и туалетами того сорта, какими издавна славятся англичанки. Миссис О'Дауд занимала среди них не последнее место: на лбу у нее вился кокетливый локон, а ее убор из ирландских алмазов и желтых самоцветов затмевал, по ее мнению, все драгоценности, какие были в театре. Ее присутствие было пыткой для Осборна, но она неизменно появлялась на всех сборищах, где бывали ее молодые друзья. Ей и в голову не приходило, что они не жаждут ее общества.
   - Она была полезна тебе, дорогая, - сказал Джордж жене, которую он мог с более спокойной совестью оставлять одну в обществе жены майора. - Но как приятно, что приехала Ребекка: теперь ты будешь проводить время с нею, и мы можем отделаться от этой несносной ирландки.
   Эмилия не ответила ни да ни нет, - и как нам знать, о чем она подумала?
   Общий вид брюссельского оперного театра не произвел на миссис О'Дауд сильного впечатления, так как театр на Фишембл-стрит в Дублине был гораздо красивее, да и французская музыка, по ее мнению, не могла сравниться с мелодиями ее родной страны. Эти и другие наблюдения она громко высказывала своим друзьям, самодовольно обмахиваясь большим скрипучим веером.
   - Родон, дорогой мой, кто эта поразительная женщина рядом с Эмилией? - спросила сидевшая в противоположной ложе дама (наедине она почти всегда была вежлива со своим мужем, а на людях - неизменно нежна). - Видишь, вон то существо в тюрбане с какой-то желтой штукой, в красном атласном платье и с огромными часами?
   - Рядом с хорошенькой женщиной в белом? - спросил сидевший возле нее джентльмен средних лет с орденами в петлице, в нескольких жилетах и с туго накрахмаленным белым галстуком.
   - Хорошенькая женщина в белом? Это Эмилия, генерал... Вы всегда замечаете всех хорошеньких женщин, негодный вы человек!
   - Только одну, клянусь! - воскликнул восхищенный генерал, а дама слегка ударила его большим букетом, который держала в руке.
   - А ведь это он, - сказала миссис О'Дауд, - и букет тот самый, который он купил тогда на рынке.
   Когда Ребекка, поймав взгляд подруги, проделала свой маленький маневр с воздушным поцелуем, миссис О'Дауд, приняв приветствие на свой счет, ответила на него такой грациозной улыбкой, что несчастный Доббин фыркнул и выскочил из ложи.
   По окончании действия Джордж сразу же отправился засвидетельствовать свое почтение Ребекке. В коридоре он встретил Кроули, с которым обменялся замечаниями относительно событий последних двух недель.
   - Ну что, мой чек оказался в порядке? - спросил Джордж с многозначительным видом.
   - В полном порядке, мой милый, - отвечал Родон. - Рад буду дать вам отыграться. Как панаша, смилостивился?
   - Еще нет, - сказал Джордж, - но к тому идет; да у меня есть и свои деньги, полученные от матери. А тетушка ваша смягчилась?
   - Подарила мне двадцать фунтов, проклятая старая скряга!.. Когда же мы увидимся? Генерал во вторник не обедает дома. Может быть, вы приедете во вторник?.. Да, заставьте вы Седли сбрить усы. Какого черта нужны штатскому усы и эта дурацкая венгерка? Ну, а затем до свидания. Постарайтесь быть во вторник. - И Родон двинулся прочь с двумя молодыми франтоватыми джентльменами, которые, так же как и он, состояли в штабе генерала.
   Джордж остался не очень доволен приглашением на обед как раз в тот день, когда генерала не будет дома.
   - Я зайду засвидетельствовать свое почтение вашей жене, - сказал он, на что Родон ответил:
   - Гм... Если хотите. - Вид у него при этом был весьма мрачный, а оба юных офицера лукаво переглянулись. Джордж попрощался с ним и гордо проследовал по коридору к ложе генерала, номер которой он заранее себе заметил.
   - Entrez {Войдите (франц.).}. - раздался звонкий голосок, и наш друг предстал перед Ребеккой. Та мигом вскочила, захлопала в ладоши и протянула Джорджу обе руки, так рада была она его видеть. Генерал с орденами в петлице грозно посмотрел на него, словно хотел сказать: "Кто вы такой, черт вас возьми?"
   - Дорогой капитан Джордж! - воскликнула Ребекка в упоении. - Вот мило, что вы зашли! А мы тут с генералом скучали tete-a-tete. Генерал, это капитан Джордж, о котором я вам рассказывала.
   - Да? - проговорил генерал с едва заметным поклоном. - Какого полка, капитан Джордж?
   Джордж назвал *** полк и горько пожалел, что не служит в каком-нибудь блестящем кавалерийском корпусе.
   - Вы, кажется, недавно из Вест-Индии? В последней кампании не участвовали? Здесь расквартированы, капитан Джордж? - продолжал генерал с убийственной надменностью.
   - Вовсе не капитан Джордж, глупый вы человек! Капитан Осбори, - перебила его Ребекка.
   Генерал хмуро поглядывал то на капитана, то на Ребекку.
   - Капитан Осборн, да? Родственник Осборнов из Л.?
   - У нас один герб, - ответил Джордж. И это действительно было так: пятнадцать лет назад мистер Осборн, посоветовавшись с одним знатоком геральдики с Лонг-Акра, выбрал себе в "Книге пэров" герб Осборнов из Л. и украсил им свою карету. Генерал ничего не ответил на это заявление; он взял подзорную трубку - биноклей в то время еще не было - и сделал вид, что рассматривает зрительную залу. Но Ребекка отлично видела, что его не вооруженный трубкой глаз смотрит в ее сторону и бросает на нее и на Джорджа свирепые взгляды. Она удвоила свою приветливость.
   - Как поживает дорогая Эмилия? Впрочем, нечего и спрашивать, - она так прелестна! А кто эта добродушная на вид особа рядом с нею: ваша пассия? О вы, негодные мужчины! А вон мистер Седли кушает мороженое, и с каким наслаждением! Генерал, почему у нас нет мороженого?
   - Прикажете пойти и принести вам? - спросил генерал, едва сдерживая бешенство.
   - Позвольте мне пойти, прошу вас, - сказал Джордж.
   - Нет, я хочу сама зайти в ложу к Эмилии. Дорогая, милая девочка! Дайте мне вашу руку, капитан Джордж! - И, кивнув головой генералу, Ребекка легкой походкой вышла в коридор. Очутившись с Джорджем наедине, она взглянула на него лукаво, словно хотела сказать: "Вы видите, каково положение дел и как я его дурачу". Но Джордж не понял этого, занятый своими собственными планами и погруженный в самодовольное созерцание своей неотразимости.
   Проклятия, которыми вполголоса разразился генерал, как только Ребекка и ее похититель его покинули, были так выразительны, что, наверно, ни один наборщик не решился бы их набрать, хотя бы они и были написаны. Они вырвались у генерала прямо из сердца, - уму непостижимо, как человеческое сердце способно порождать подобные чувства и по мере надобности выбрасывать из себя такой огромный запас страсти и бешенства, ненависти и гнева!
   Кроткие глаза Эмилии тоже были с беспокойством устремлены на парочку, поведение которой так раздосадовало ревнивого генерала. Однако Ребекка, войдя в ложу, бросилась к своей приятельнице с самыми бурными выражениями радости, несмотря на то, что это происходило в публичном месте; она обнимала свою милую подругу ил виду у всего театра и главным образом на виду у подзорной трубки генерала, наведенной теперь на ложу Осборнов. С Джоном миссис Родон поздоровалась также очень приветливо, а от большой брошки миссис О'Дауд и ее чудесных ирландских алмазов пришла в восторг и по хотела верить, что они не прибыли прямым путем из Голконды. Она суетилась, болтала, вертелась и кривлялась, улыбалась одному и кокетничала с другим, и все это на виду у ревнивой подзорной трубки, направленной на нее с противоположной стороны залы. А когда начался балет (в котором ни одна танцовщица не проявила столь совершенного искусства пантомимы и не могла сравняться с нею ужимками), она удалилась к себе, на этот раз опираясь на руку капитана Доббина. Нет, нет, Джорджа она ни за что не возьмет с собой: он должен остаться со своей дорогой, прелестной маленькой Эмилией.
   - Что за ломака эта женщина, - шепнул честный Доббин Джорджу, вернувшись из ложи Ребекки, куда он проводил ее в полнейшем молчании и с мрачным видом могильщика. - Корчится, извивается, точно змея. Разве ты не видел, Джордж, что все время, пока она была здесь, она просто разыгрывала комедию для того генерала напротив?
   - Ломака? Разыгрывала комедию? Глупости! Она самая очаровательная женщина в Англии, - отвечал Джордж, показывая свои белые зубы и покручивая надушенные усы. - Ты совершенно не светский человек, Доббин. Посмотри-ка на нее сейчас, она уже успела заговорить Тафто. Видишь, как он смеется? Господи, что у нее за плечи! Эмми, почему у тебя нет букета? У всех дам букеты.
   - Так почему же вы ей не купили? - заметила миссис О'Дауд. Эмилия и Уильям Доббин были благодарны ей за это своевременное замечание. Но обе дамы заметно притихли. Эмилия была подавлена блеском, живостью и светским разговором своей соперницы. Даже миссис О'Дауд словно воды в рот набрала после блестящего появления Бекки и за весь вечер не сказала больше ни слова о своем Гленмелони.
  
   - Когда ты наконец бросишь игру, Джордж? Ведь ты уже мне обещал сотни раз! - сказал Доббин своему приятелю несколько дней спустя после вечера, проведенного в опере.
   - А когда ты бросишь свои нравоучения? - последовал ответ. - И чего ты, черт возьми, беспокоишься? Играем мы по маленькой. Вчера я выиграл. Не думаешь же ты, что Кроули плутует. При честной игре в конце концов всегда одно на одно выходит.
   - Но едва ли он сможет заплатить тебе, если проиграет. - сказал Доббин.
   Однако его совет имел такой же успех, как и все вообще советы. Осборн и Кроули встречались теперь постоянно. Генерал Тафто почти всегда обедал вне дома. Джорджа радушно принимали в апартаментах, занимаемых адьютантом и его супругой (и расположенных очень близко к покоям генерала).
   Поведение Эмилии, когда они с Джорджем явились в гости к Кроули и его жене, чуть не вызвало первой ссоры между супругами. Джордж сильно разбранил жену за ее явную неохоту идти к ним и за высокомерное и гордое обращение с миссис Кроули, ее старой подругой. Эмилия не сказала ни слова в ответ, но во время второго визита, который они отдали миссис Родов, она, чу Брюсселю, подъ командой самого Наполеона. Подъ предводительствомъ Наполеона?! Могъ ли какой воинъ, при всей своей извѣстности и искусствѣ, расчитывать на побѣду, выступая противъ такого полководца?
   Передумывая все это, Джой трепеталъ, и въ такомъ состояніи находился не онъ одинъ, а весь Брюссель.-- Всѣ понимали, что сраженіе наканунѣ было только прелюдіей къ другой, великой битвѣ. Одна изъ армій, противопоставленная императору, разсѣялась. Горсть англичанъ едва ли устоитъ. Наполеонъ уничтожитъ ихъ и по трупамъ павшихъ воиновъ войдетъ въ столицу. Горе тѣмъ, кого онъ застанетъ въ ней! Привѣтствія побѣдителю заготовлялись заранѣе; градоначальники держали тайныя совѣщанія: Наполеону готовилась квартира; фабриканты выдѣлывали трехъ-цвѣтные флаги и тріумфальныя эмблемы, которыми намѣревались встрѣтить прибытіе императора.
   Эмиграція еще продолжалась, и всякій, кто только находилъ хоть малѣйшія средства, пользовался ими и бѣжалъ. Джозъ, по приходѣ своемъ въ отель, гдѣ жила Ребекка, нашелъ, что коляска Бэйракръ укатила наконецъ изъ forte-cochère.
   Вчерашнюю остановку свою Джой считалъ не болѣе, какъ отсрочкой, и во всякомъ случаѣ намѣревался сдѣлать приличное употребленіе имъ купленныхъ за дорогую цѣну лошадей. Пока армія находилась еще между Брюсселемъ и Наполеономъ, онъ не предвидѣлъ особенной необходимости къ побѣгу; а теперь, когда слухи становились болѣе и болѣе вѣроятными, Джозъ снова началъ тревожиться и на всякій случай перевелъ лошадей на свою конюшню, чтобъ, въ крайности, имѣть ихъ подъ рукой. Исидоръ не отходилъ отъ стойлъ. Сѣдла были надѣты. И камердинеръ Джозефа съ нетерпѣніемъ ожидалъ минуты, когда господинъ его крикнетъ ему: "подавай!"
   Ребекка, послѣ холоднаго пріема, оказаннаго ей Амеліей, не хотѣла даже и смотрѣть на неё. Она подрѣзала букетъ, подаренный Джоржемъ, налила въ вазу свѣжей воды и нѣсколько разъ перечитала записку, приложенную къ букету.
   -- О, Амелія, говорила мистриссъ Раудонъ, перебирая между пальчиками записочку: -- ты не знаешь еще, что этимъ лоскуткомъ бумаги я могу тебя совершенно уничтожить!... Не понимаю, однакожъ, что хорошаго нашла она въ этомъ глупомъ щеголѣ, который не думаетъ и не заботится о ней ни на волосъ.... Куда мой Раудонъ! его, никакъ нельзя сравнить съ этимъ простофилей: онъ въ десять разъ лучше Осборна.
   И за тѣмъ въ маленькую головку Ребекки приходили мрачныя мысли:
   "Ну что, если ея добраго Раудона постигнетъ какое нибудь несчастіе: что она будетъ дѣлать тогда?... Хорошо еще, что онъ оставилъ лошадей въ ея распоряженіе...."
   Въ теченіи этого дня мистриссъ Кроули не разъ вспоминала о предосторожности, какую приняла миледи Бэйракръ, и, находя ее благоразумною, сама взялась за иголку. Ребекка зашила множество бездѣлушекъ, векселей и ассигнацій около своей собственной персоны и такимъ образомъ приготовилась бѣжать, если понадобится, или оставаться и встрѣтить побѣдителя,-- будь онъ англичанинъ или французъ -- развѣ для нея это не все равно?... И я имѣю причины предполагать, что въ ту ночь пріятныя грезы не разъ превращали капитаншу Кроули въ дюшессу и Madame la Maréchale,-- въ то время, какъ Раудонъ, завернувшись отъ дождя въ походный плащь, на бивуакѣ, сквозь сонъ, припоминалъ любимыя черты маленькаго личика своей маленькой жены....
   Слѣдующій день былъ воскресный. Мистриссъ о'Доудъ съ удовольствіемъ замѣтила возстановленіе здоровья своихъ паціентовъ. Она всю ночь продремала на креслахъ, изрѣдка просыпаясь посмотрѣть и Амелію и раненаго Тома. Съ наступленіемъ утра, майорша отправилась домой -- привести въ порядокъ свой туалетъ, сообразно съ праздничнымъ днемъ. Мы не должны сомнѣваться, что, войдя и свою комнату, гдѣ все осталось такъ, какъ было въ достопамятный часъ разлуки,-- мистриссъ о'Доудъ овладѣло чувство умиленія, и она съ горячей молитвой преклонила колѣни.
   Возвращаясь къ Амеліи, майорша не забыла взять съ собой знаменитыя проповѣди дяди своего декана, въ которыхъ, мимоходомъ сказать, она многаго не понимала, ибо авторъ ихъ былъ человѣкъ ученый и весьма удачно умѣлъ начинять свои сочиненія латинскими цитатами. Мистриссъ о'Доудъ предложила Амеліи и раненому прапорщику воспользоваться этимъ неизъяснимымъ услажденіемъ. Въ тотъ день, и даже въ тотъ часъ, быть можетъ въ двадцати тысячахъ церквахъ, милліоны британцевъ возсылали свои теплыя молитвы къ общему отцу нашему, помощнику и покровителю. Содержаніе молитвы было одинаково у всѣхъ; разница заключалась только въ исполненіи. Въ Англіи эта молитва возносилась въ тишинѣ, въ Брюсселѣ -- сопровождалась канонадой Ватерлоо.
   Когда раздались первые выстрѣлы, Джозъ, будучи не въ состояніи уже сносить такое сцѣпленіе ужасовъ, рѣшился въ ту же минуту обратиться въ бѣгство. Онъ бросился въ комнату, гдѣ лежалъ раненый и гдѣ сидѣли Амелія и мистриссъ о'Доудъ, углубленныя въ назидательныя поученія декана, и прервалъ ихъ чтеніе громкимъ обращеніемъ къ своей сестрѣ.
   -- Эмми, я не могу долѣе оставаться здѣсь; я не хочу оставаться здѣсь ни на минуту. И ты должна отправиться со мной. У меня и для тебя куплена лошадь.... Скорѣй, скорѣй!... Одѣвайся.... идемъ... Ты поѣдешь позади Исидора....
   -- Господи помилуй!... Да вы, мистеръ Седли, просто, трусъ! сказала мистриссъ о'Доудъ, закрывая книгу.
   -- Идемъ же! проворнѣе, Амелія! продолжалъ Джозъ.-- Ты не слушай, что тебѣ говорятъ.... Неужели ты хочешь остаться здѣсь, чтобъ французы перѣзали насъ какъ барановъ.
   -- А вы забыли, вѣрно, вашихъ храбрыхъ воиновъ? проговорилъ съ постели Стаббль.... А вы.... мистриссъ о'Доудъ... вы не оставите меня?...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мой другъ, отвѣчала добрая майорша, подходя къ раненому герою и цалуя его.-- Пока я здѣсь, ничего не бойся.... Вотъ, еще что выдумалъ -- бѣжать! продолжала она:-- да еще какъ!... Славная бы вышла изъ меня фигура, еслибъ сломя-голову поскакала я верхомъ, да еще позади какого нибудь плутишки Исидора.
   Послѣднее замѣчаніе заставило разсмѣяться ея паціента; даже Амелія не могла удержаться отъ улыбки.
   -- Да я и не прошу ея, возразилъ мистеръ Джой, со злостью: -- и не хочу просить эту ирландку.... Говори же Амелія, разъ и на всегда, ѣдешь ты со мной или нѣтъ?...
   -- Безъ моего мужа, Джозефъ? сказала Амелія съ удивленіемъ, и подала мистриссъ о'Доудъ свою руку.
   Терпѣніе Джоза истощилось.
   -- Прощай же! вскричалъ онъ, сжавъ кулаки и хлопнувъ дверью.
   Чрезъ нѣсколько минутъ мистриссъ о'Доудъ услышала стукъ лошадиныхъ подковъ,-- взглянула въ окно и послала въ слѣдъ за удаляющимися Джозефомъ и Исидоромъ нѣсколько рѣзкихъ эпитетовъ. Застоявшіяся лошади быстро понеслись по улицѣ.
   -- Ради Бога, взгляни на него, Амелія, говорила майорша, указывая на уморительную фигуру неуклюжаго Джоя: -- можетъ ли быть что нибудь смѣшнѣе! Признаюсь, и въ кукольномъ магазинѣ забавнѣе я ничего не видала.
   И, пока ваши лихіе наѣздники не скрылись по направленію дороги въ Гентъ, мистриссъ о'Доудъ не переставала обстрѣливать ихъ своими ѣдкими сарказмами.
   Канонада ревѣла съ самого утра и до заката солнца. Было уже темно, когда все вдругъ, какъ будто по сигналу, смолкло.
   Каждый изъ насъ, вѣроятно, знаетъ, что случилось въ этотъ промежутокъ времени. Повѣсть сама говоритъ за себя устами каждаго англичанина; и вы и я были еще дѣтьми, когда происходила эта великая битва, исторія которой всякому извѣстна....
   Наши друзья, на ряду съ другими, раздѣляли военные подвиги на Ватерлосскомъ полѣ. Линіи неустрашимой англійской инфантеріи цѣлый день приливали и отражали нападеніе французской кавалеріи. Къ вечеру атака французовъ, такъ храбро поддерживаемая и отражаемая, начала замѣтно ослабѣвать. Имъ предстояло вступить въ дѣло не съ одними британцами, и они приготовились къ окончательному нападенію.... И вотъ оно начинается: колонны императорской гвардіи двинулись къ вершинѣ горы Saint Jean, рѣшившись сразу вытѣснить англичанъ съ занимаемой ими цѣлой день позиціи. Несмотря на громъ англійской артиллеріи, всюду разносившей смерть, колонна твердо приступила къ вершинѣ горѣ. Уже она близка была къ цѣли, какъ вдругъ начала колебаться,-- во всѣхъ рядахъ ея замѣчалась нерѣшительность. Выстрѣлы не переставали осыпать колонну,-- и она остановилась. Въ эту минуту англійскія войска снялись съ своей позиціи, бросились на французовъ -- и гвардія дрогнула....
   Пальба прекратилась; замолкли и отголоски ея въ Брюсселѣ. Преслѣдованіе непріятеля тянулось на нѣсколько миль. Темнота ночи одинаково покрыла и Ватерлосское поле и столицу Бельгіи.... Амелія молилась о спасеніи Джоржа, но, увы! Джоржъ, пораженный пулей въ самое сердце, бездыханенъ лежалъ на холодной землѣ.
  

ГЛАВА XXXIII.

ОБЩЕЕ БЕЗПОКОЙСТВО РОДСТВЕННИКОВЪ И РОДСТВЕННИЦЪ О МИССЪ КРОУЛИ.

   Благосклонный читатель, вѣроятно, припомнитъ, что въ то время, какъ армія, послѣ геройскихъ подвиговъ во Фландріи, готовилась занять нѣкоторыя пограничныя укрѣпленія Франціи, предварительно, до вступленія въ это государство, мы оставили за собой въ Англіи нѣсколько лицъ въ мирномъ спокойствіи и тишинѣ,-- лицъ, имѣющихъ тѣсную связь съ нашимъ разсказомъ. Еслижь позабылъ онъ, то покорнѣйше просимъ припомнить, потому что продолженіе нашей лѣтописи начнется именно съ этихъ лицъ.
   Во все продолженіе битвъ и опасностей, которымъ подвергались наши храбрыя войска, а вмѣстѣ съ ними и наши короткіе знакомые и друзья, миссъ Кроули проживала въ Брайтонѣ, рѣдко, или, лучше сказать, почти никогда не интересуясь событіями, происходившими на материкѣ. Правда, въ тѣ дни всѣ газеты были очень занимательнаго содержанія, и Бриггсъ, какъ страстная любительница чтенія, успѣвала иногда удѣлять отъ домашнихъ занятій нѣсколько минутъ, для того, чтобъ заглянуть въ Военную газету, изъ которой однажды почерпнула, между прочимъ, пріятное извѣстіе о производствѣ Раудона Кроули въ полковники, за отличную его храбрость. Новость эта, со всѣми подробностями, стараніемъ миссъ Бриггсъ, была передана почтенной тетушкѣ Раудона.
   -- Какъ жаль, что молодой человѣкъ на поприщѣ свѣта сдѣлалъ шагъ, который никакія производства не въ состояніи исправить, говорила человѣколюбивая миссъ Кроули.-- Съ его чиномъ и достоинствами Раудонъ легко могъ жениться на дочери пивовара.... вотъ хоть бы на миссъ Грэйнсъ, и взять за ней полмилліона приданаго, а еслибъ эта партія не понравилась, что помѣшало бы вступить ему въ родство съ лучшими фамиліями Англіи. Мои деньги никогда бы не ушли отъ Раудона. Если не ему, то дѣтямъ его, рано или поздно достанутся-таки онѣ. Признаться, мнѣ хочется еще пожить, хотя вамъ, миссъ Бриггсъ -- я знаю -- давно уже желательно раздѣлаться со мною.... А теперь что? вмѣсто блестящей перспективы жить въ изобиліи, Раудону суждено всю жизнь оставаться только что не нищимъ, и, въ добавокъ, съ женой изъ рода театральныхъ танцовщицъ....
   -- Добрая наша и любезная миссъ Кроули, неужели вы никогда не бросите ока состраданія на война-героя, котораго имя начертано въ лѣтописяхъ славы нашего отечества? говорила на это миссъ Бриггсъ, чрезвычайно тронутая событіемъ подъ Ватерлоо и любившая, при подобныхъ оказіяхъ, употреблять высокій стиль.-- Мнѣ кажется, продолжала миссъ Бриггсъ: -- что капитанъ.... или полковникъ, какъ я могу теперь титуловать его.... совершилъ подвигъ, навсегда ознаменовавшій имя Кроули....
   -- Бриггсъ! ты глупа! возразила миссъ Кроули,-- что ты мнѣ толкуешь ознаменовать! Полковникъ Кроули навсегда замаралъ нашу фамилію. Жениться на дочери учителя рисованія!... Ознаменовалъ! нечего сказать!... Жениться на dame de compagnie.... да, чисто на чисто, на компаньонкѣ,-- вотъ какъ ты, Бриггсъ, только та помоложе и въ тысячу разъ красивѣе и умнѣе тебя... Ужь ты не за одно ли съ той закоснѣлой злодѣйкой, низкія хитрости которой сдѣлали изъ Раудона жертву, и которою ты постоянно восхищалась?.... Да, теперь я очень ясно вижу, сударыня, что вы съ ней за одно. Но предупреждаю тебя, что ты сильно ошибаешься, расчитывая на мою духовную.... Кстати: напиши, пожалуста, къ мистеру Векси, чтобъ онъ немедленно пожаловалъ сюда.
   Мистеръ Векси былъ душеприкащикомъ миссъ Кроули и постоянно разъ въ недѣлю являлся въ старой дѣвѣ для распоряженій относительно приведенія въ извѣстность ея имущества и устраненія всякихъ недоразумѣній касательно распредѣленія ея доходовъ въ будущемъ.
   Насмѣшливость тетушки Раудона съ каждымъ днемъ становилась язвительнѣе. Но что касается до миссъ Бриггсъ, то она переносила эти любезности старой дѣвы съ покорностію, кротостію и робостію, полу-лицемѣрными и полу-великодушными,-- однимъ словомъ, съ тѣми качествами, которыя принуждены бываютъ выказывать женщины, положеніемъ и нравомъ подобныя компаньонкѣ миссъ Кроули.
   Впрочемъ, въ такой сильной степени проявлялась раздражительность у тетушки Раудона преимущественно тогда, когда она оправдалась послѣ болѣзни. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: боль, причиняемая раной, становится чувствительнѣе въ то время, какъ начинаетъ подживать.
   И въ такія минуты выздоровленія, къ старой дѣвѣ, въ послѣднее время, подпускалась одна только миссъ Бриггсъ. Несмотря за это, всѣ члены фамиліи Кроули не забывали о своей достолюбезной родственницѣ и множествомъ различныхъ подарковъ и родственныхъ признательныхъ посланій старались удержать себя въ ея памяти.
   Изъ числа первыхъ лицъ, оказывавшихъ такое вниманіе къ миссъ Кроули, позвольте упомянуть объ ея племянникѣ Раудонѣ. Спустя нѣсколько недѣль послѣ знаменитой Ватерлосской битвы и производства мужа Ребекки въ полковники, діэпскій пакетботъ привезъ старой дѣвѣ, въ Брайтонъ, ящичекъ, заключающій въ себѣ подарки и почтительное посланіе отъ полковника Кроули. Въ этомъ ящичкѣ находились: пара французскихъ эполетъ, орденъ Почетнаго Легіона и сломанный эфесъ отъ сабли. Въ письмѣ же своемъ Раудонъ описывалъ, съ большимъ юморомъ, какъ онъ имѣлъ честь принадлежать къ штабу гвардейскаго корпуса, начальникъ котораго клялся, что "гвардія умретъ, но не сдастся" -- и въ ту же минуту былъ взятъ въ плѣнъ простымъ солдатомъ, при чемъ произошла маленькая стычка, и Раудонъ сдѣлался обладателемъ оружія, при семъ прилагаемаго. Чтожь касается до эполетъ и ордена Почетнаго Легіона, то они достались ему отъ французскаго полковника, павшаго въ битвѣ отъ руки его, Кроули. Въ томъ же письмѣ говорилось, что онъ, Раудонъ, счелъ за самое лучшее отослать эти трофеи къ своему доброму и снисходительному старому другу. Далѣе -- спрашивалось: позволено ли будетъ полковнику Кроули писать изъ Парижа, куда отправляется армія? Если выйдетъ позволеніе, то онъ, Раудонъ, сообщитъ интересныя новости изъ этой столицы и различныя свѣдѣнія о друзьяхъ миссъ Кроули, въ которыхъ, во время эмиграціи, она принимала живѣйшее участіе.
   Миссъ Кроули приказала Бриггсъ написать къ полковнику милостивое и поздравительное письмо, ободряя его продолжать переписку. Первое письмо племянника было такъ живо и заключало въ себѣ такую бездну юмора, что тетушка заранѣе наслаждалась удовольствіемъ читать и всѣ слѣдующія.
   -- Я знаю очень хорошо, говорила она своей компаньонкѣ.-- что Раудону никогда не написать письма лучше твоего, бѣдная моя Бриггсъ; но подъ диктовку этой дрянной Ребекки у него выходитъ весьма недурно.-- Ну да пусть ихъ дѣлаютъ, что хотятъ, продолжала старая дѣва: -- только бы забавляли меня. Надо дать имъ понять, что я остаюсь довольна ихъ посланіемъ.
   Удивительно, откуда узнала миссъ Кроули, что Ребеккѣ принадлежить не только сочиненіе письма, но и мысль переслать къ ней, тетушкѣ, военные трофеи, купленные за нѣсколько франковъ -- какъ это достовѣрно извѣстно автору романа -- у одного изъ безчисленнаго множества разнощиковъ, появившихся вслѣдъ за окончаніемъ сраженія съ различными достопримѣчательностями съ поля битвы.
   Привѣтливый отвѣтъ миссъ Кроули чрезвычайно ободрилъ нашихъ молодыхъ друзей, съ этого времени, судя по очевидному расположенію духа своей тетушки, начавшихъ надѣяться на лучшее. Парижскія письма ихъ къ миссъ Кроули были полны разнообразіемъ содержанія и отличались плѣнительностію разсказа.
   Зато къ мистриссъ Бютъ, врачевавшей своего супруга, сломавшаго себѣ шею, письма старой дѣвы были далеко не такъ снисходительны, какъ къ племяннику. Мистриссъ Бютъ, эта бодрая, дѣятельная, живая, повелительнаго характера женщина, учинила самую непростительную, роковую ошибку въ отношеніи въ своей безцѣнной родственницѣ. Она надоѣла миссъ Кроули своими заботливыми попеченіями о ея здоровьи; и если бы миссъ Бриггсъ была женщина съ душой, она могла бы сдѣлаться счастливою, благодаря порученію, возложенному на нее старой дѣвой. Порученіе это заключалось въ слѣдующемъ: увѣдомить мистриссъ Бютъ Кроули, что здоровье миссъ Кроули чрезвычайно поправилось съ тѣхъ поръ, какъ мистриссъ Бютъ оставила ее. Далѣе слѣдовала просьба, чтобы жена ректора ни подъ какимъ видомъ не принимала на себя какого либо безпокойства на счетъ миссъ Кроули и не покидала бы для нея своего собственнаго семейства.
   Будь на мѣстѣ миссъ Бриггсъ другая женщина, это распоряженіе мистриссъ Кроули доставило бы ей неизъяснимое наслажденіе. Но безхарактерная компаньонка не умѣла воспользоваться побѣдой надъ леди, обращавшейся съ нею такъ надмѣнно. Едва только врагъ ея испыталъ пораженіе, миссъ Бриггсъ почувствовала къ нему состраданіе.
   "Ну не дура ли я?-- думала мистриссъ Бютъ, и думала довольно основательно.-- Угораздило же меня, въ томъ письмѣ, которое я послала съ дичью, сдѣлать намекъ, что пріѣду. Надо бы распорядиться совсѣмъ не такъ: просто, не говоря ни слова, пріѣхать и вырвать невѣстку изъ рукъ этой простофили Бриггсъ и этой гарпіи femme de chambre.... Ахъ, Бютъ, Бютъ! нашелъ же ты время, когда ломать себѣ шею!..."
   Положеніе, дѣйствительно, непріятное! Довести миссъ Кроули до подчиненности -- и вдругъ потерять всю власть!... И вотъ, мистриссъ Бютъ, а съ нею вмѣстѣ и всѣ домашніе хоромъ заговорили о непростительномъ самолюбіи миссъ Кроули, потомъ, какою черною неблагодарностью отплатила она за всѣ заботы и попеченія о ней. Повышеніе Раудона въ чинѣ и отличный отзывъ о немъ въ "Военной газетѣ" также немало тревожили христіанскую душу мистрисъ Бютъ. "Ну что, если тетка сжалится надъ своимъ племянникомъ полковникомъ? И что будетъ, если Ребекка снова войдетъ въ милость миссъ Кроули?" И жена ректора написала трогательную проповѣдь о непрочности славы и преуспѣяній нечестивыхъ.-- На другой же день, достойный ректоръ прочиталъ ее громкимъ голосомъ., впрочемъ, ни слова не понявъ изъ нея. Зато Питтъ Кроули былъ доброхотнымъ слушателемъ проповѣди, сочиненной мистриссъ Бютъ.
   Съ отъѣздомъ Ребекки Шарпъ, сэръ Питтъ Кроули вполнѣ предался своимъ прежнимъ наклонностямъ, къ великому скандалу цѣлаго графства и безмолвному ужасу его сына. На шляпкѣ миссъ Горроксъ завелись болѣе роскошныя цвѣты. Сэръ Питтъ безъ всякаго стыда ходилъ на попойки къ своимъ арендаторамъ. Часто видали, какъ ѣздилъ онъ, въ своей фамильной каретѣ, съ миссъ Горроксъ въ Соутамптонъ, что и послужило поводомъ къ ожиданіямъ новаго брака сэра Питта....
   Несмотря на индивидуальное различіе племянниковъ и племянницъ нашей почтенной миссъ Кроули, въ похвалу имъ должно сказать, что всѣ они были единодушны въ любви къ ней и въ обнаруживаніи знаковъ своего расположенія. Такимъ образомъ, мистриссъ Бютъ послала дорогую дичь и нѣсколько кочней цвѣтной капусты, миленькій кошелекъ и подушку на рабочій столикъ, сдѣланные ея признательными малютками,-- между тѣмъ какъ сэръ Питтъ, съ своей стороны, отправлялъ груши, дули, виноградъ и копченую оленину. Соутамптонскій дилижансъ отвозилъ всѣ эти факты искренней преданности къ миссъ Кроули въ Брайтонъ; иногда онъ бралъ съ собой и мистера Питта. Безпрестанные раздоры съ сэромъ Питтомъ заставляли его выѣзжать изъ Кроули. Кромѣ того онъ имѣлъ особенное влеченіе къ Брайтону, то есть къ леди Джэйнъ Шипшанксъ, о расположеніи которой къ мистеру Кроули упоминалось вами въ началѣ расзказа. Леди, ея сестры и мама -- графиня Соутдоунъ, весьма положительная женщина, извѣстная въ высшемъ кругу съ отличной стороны, жили въ это время въ Брайтонѣ.
   Намекнувъ о мистерѣ Кроули, мы должны сказать здѣсь нѣсколько словъ и о леди и благородной фамиліи, связанной настоящими и будущими узами родства съ домомъ Кроули. Относительно главнаго члена фамиліи Соутдоунъ, Клемента Уильяма, мы не находимъ особенной надобности распространяться,-- скажемъ только, что Клементъ Уильямъ вступилъ въ парламентъ (какъ лордъ Волси) подъ покровительствомъ мистера и Вильберфорса нѣкоторое время оправдывалъ выборъ своего ходатая. Но слова наши не могутъ выразить ощущеній матери Уильяма Соутдоуна, когда она, вскорѣ послѣ кончины своего супруга, узнала, что сынъ ея былъ членомъ различныхъ клубовъ и игралъ въ азартныя игры въ Ватьерѣ и Кокосѣ -- что своею расточительностію приводилъ онъ въ разстройство фамильное имѣніе, покровительствовалъ скачкамъ и имѣлъ въ оперѣ свою собственную ложу, въ которой принималъ самыхъ гульливыхъ холостяковъ.
   Леди Эмилія была гораздо старѣе своего брата и пользовалась нѣкоторымъ уваженіемъ и извѣстностью, какъ авторъ многихъ любопытныхъ трактатовъ, гимновъ и различныхъ пьесъ духовнаго содержанія. Зрѣлая дѣва сосредоточила всѣ свои сердечныя ощущенія на участи негровъ. И я полагаю, что именно ей обязаны мы тѣми прекрасными поэмами, въ которыхъ воспѣвались эти африканскіе страдальцы. Леди Эмилія вела переписку съ духовными особами почти во всѣхъ нашихъ остъ и вестъ-индскихъ владѣніяхъ. Говорили даже, будто бы она питала сердечную привязанность къ почтенному Силѣ Горнблоуеру, котораго индѣйцы нататуировали весьма искусно.
   Чтожь касается до леди Джэйнъ, на которую мистеръ Питтъ Кроули расточалъ всѣ сладостныя ощущенія своего сердца, то о ней больше сказать нечего, какъ то, что она была тиха, скромна, стыдлива, молчалива и боязлива. Леди Джэйнъ часто оплакивала своего падшаго брата, стыдилась любить его, хотя изрѣдка, украдкой, и посылала къ нему записки. На душѣ у ней лежала одна тайна, состоявшая въ томъ, что однажды, съ своей ключницей и тайкомъ, посѣтила леди Джэйнъ квартиру своего брата -- и что же? о ужасъ? застала его съ сигарой въ зубахъ и бутылкой кирасао на столѣ! Леди Джэйнъ восхищалась своей сестрой, обожала мать и считала мистера Кроули очаровательнымъ и совершеннѣйшимъ мужчиной. Мама ея и сестра, женщины во всѣхъ отношеніяхъ превосходныя, обращались съ нею съ тѣмъ любезнымъ сожалѣніемъ, которое всегда наготовѣ у подобныхъ имъ женщинъ. Мама заказывала для своей дочери новыя платья и новыя шляпки, покупала новыя книги и даже самыя идеи. Верховая ѣзда, игра на фортепьяно и вообще всякаго рода гимнастическія упражненія предпринимаюсь не иначе, какъ по указанію мама. Леди Соутдоунъ держала бы дочь свою до двадцати-шестилѣтняго возраста въ коротенькихъ юбочкахъ, еслибъ не пришлось ей сбросить ихъ по случаю личнаго представленія королевѣ Шарлоттѣ.
   По пріѣздѣ этого достопочтеннаго семейства въ Брайтонъ, первый изъ явившихся къ нему съ визитомъ былъ мистеръ Питтъ Кроули, оставившій предварительно карточку въ домѣ миссъ Кроули и освѣдомившійся съ почтеніемъ, чрезъ Боульса, о здоровьѣ немощной своей тетки. Возвращаюсь, мистеръ Кроули встрѣтилъ миссъ Бриггсъ, которая несла изъ библіотеки цѣлую охапку романовъ. Эта встрѣча заставила его покраснѣть болѣе обыкновеннаго, и онъ весьма любезно протянулъ руку компаньонкѣ миссъ Кроули. Мало того: однажды, прогуливаясь съ леди Шипшанксъ и встрѣтивъ миссъ Бриггсъ, онъ отрекомендовалъ ее въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ.
   -- Позвольте мнѣ, леди Джейнъ, сказалъ онъ: -- отрекомендовать вамъ самаго лучшаго друга и пріятнаго собесѣдника моей безцѣнной тетушки. Передъ вами -- миссъ Бриггсъ, которая вамъ уже знакома очень хорошо, только подъ другимъ именемъ. Вы знаете ее давно какъ автора прекраснаго произведенія: "Лирическія стихотворенія чувствительнаго сердца",-- стихотворенія, въ которыхъ вы души не слышите.
   Леди Джэйнъ краснѣя подала свою ручку и, разставаясь съ своей новой знакомкой, обратила на нее томный, голубиный взглядъ, а мистеръ Питтъ отвѣсилъ миссъ Бриггсъ одинъ изъ тѣхъ поклоновъ, которыми во времена своего дипломатическаго поприща привѣтствовалъ онъ принцессъ.
   Да, мистеръ Питтъ, какъ ученикъ Махіавеля Бинки, былъ, въ полномъ значеніи этого слова, искусный дипломатъ! Кто бы другой такъ удачно нашелъ талантъ въ поэмахъ миссъ Бриггсъ? кто бы отрылъ ихъ между другими книгами, украшенными именемъ его покойной мама? Кто бы другой захотѣлъ везти это произведеніе въ Брайтонъ для того только, чтобъ перечитать его, сидя въ соутамптонскомъ дилижансѣ, и, собственноручно отмѣтивъ лучшія мѣста, представить въ даръ "Лирическія стихотворенія чувствительнаго сердца" не менѣе чувствительной леди Джэйнъ?-- только мистеръ Питтъ, и никто другой.
   Столько услужливый, мистеръ Питтъ представилъ леди Соутдоунъ великія выгоды, которыя она могла извлечь изъ дружескихъ отношеній сей фамиліи къ миссъ Кроули,-- выгоды, какъ онъ выражался, вещественныя и невещественныя. То есть: миссъ Кроули была теперь совершенно одинока. Дурные поступки Раудона лишили его всякаго права на любовь тетки. А крайне неделикатное обхожденіе съ нею мистриссъ Бютъ Кроули окончательно возстановило старую кассъ противъ непомѣрныхъ притязаній этой фамиліи. Чтожь до него, мистера Питта, то хотя и самъ онъ постоянно старался избѣгать тѣсныхъ сношеній съ миссъ Кроули, можетъ быть, не безъ основательной гордости,-- теперь, однакожъ, не мѣшаетъ ему принять всѣ приличныя средства, какъ для сохраненія души почтенной родственницы отъ неминуемой гибели, такъ и для того, чтобъ обезпечить имѣніе ея въ собственную свою пользу, не по какому нибудь низкому расчету, а по всѣмъ и равенъ, какъ старшаго въ родѣ Кроули.
   Леди Соутдоунъ безъ возраженіи согласилась съ мнѣніями такого опытнаго дипломата и рѣшилась немедленно приступить къ перевоспитанію миссъ Кроули. Проживая въ своихъ наслѣдственныхъ зѣвкахъ, эта высоко нравственная распространительница истины развозила по всѣмъ уголкамъ своихъ владѣній кипы духовныхъ сочиненій. Милордъ Соутдоунъ, покойный мужъ ея, имѣлъ весьма похвальную привычку одобрять все, что только дѣлала или думала дѣлать Матильда, его супруга. Она управляла, распоряжалась, повелѣвала всѣмъ и всякимъ при всѣхъ возможныхъ обстоятельствахъ. Старый Соутдоунъ ни во что не вмѣшивался и, въ продолженіи усильныхъ дѣйствій жены своей по всѣмъ отраслямъ управленія, сидѣлъ за газетами. Леди Джейнъ, любимая дочь милорда, съ своей стороны лелѣяла и любила отца чистосердечно. Относительно леди Эмиліи, сочинительницы "Прачки изъ Финчлея", слѣдуетъ замѣтить, что ея наставительныя разсужденія дѣйствовали на старика Соутдоуна такъ сильно, что доктора единодушно приписывали причину болѣзненныхъ припадковъ его собственно краснорѣчію юной леди.
   -- Я непремѣнно, непремѣнно обращу на все это особое вниманіе, говорила леди Соутдоунъ, въ отвѣтъ на убѣжденія prétendu своей дочери.-- Скажите, пожалуста, кто докторъ у миссъ Кроули?
   -- Мистеръ Кримеръ, отвѣчалъ мистеръ Питтъ.
   -- А! знаю. Неопытный врачъ. Провидѣнію угодно было избрать меня орудіемъ къ удаленію его изъ многихъ домовъ. Мѣстахъ въ двухъ только я не успѣла попасть во время. Мнѣ не удалось спасти бѣднаго моего генерала Гландерса, который умеръ потому только, что его лечилъ этотъ несвѣдущій человѣкъ.... Да знаете ли что еще -- страшная дерзость!-- этотъ Кримеръ вздумалъ смѣяться надъ универсальными пилюлями Поджера!... Тысячу разъ жалѣю, что опоздала.... Меня утѣшаетъ одно, что смерть Гландерса была самая тихая.... Нѣтъ, мой добрый, другъ, Кримера непремѣнно надо удалить отъ вашей тетки....
   Питтъ изъявлялъ на это полное согласіе. Увлекаясь силою убѣжденій своей благородной родственницы и будущей тещи, онъ во всякое время готовъ былъ принимать саундерсовы соли, люкскія воды, Джеульса -- желе, Поджера -- пилюли, Роджера -- порошки, Нома -- эликсиръ, вообще всѣ телѣсныя и душевныя врачеванія, прописываемыя ему.
   О, мои возлюбленные братья и спутники по Ярмаркѣ Тщеславія! признайтесь откровенно, кто всѣ васъ не знаетъ и не поддавался иной разъ вліянію такихъ благосклонныхъ медиковъ въ юбкѣ? Напрасно вы возразите: "Милостивая государыня! по вашему приказанію, я принималъ, въ прошедшемъ году, пилюли Поджера, и съ тѣхъ поръ вполнѣ убѣжденъ въ ихъ неоцѣненныхъ свойствахъ. Къ чему все -- скажите ради Бога -- буду я принимать теперь порошки Роджерса?" наши слова останутся втунѣ: отчаянная прозелитка, если не сможетъ убѣдить васъ доказательствами, зальется словами,-- и вы поневолѣ примете болюсъ и скажете:
   -- Ну, порошки, такъ порошки, и, пожалуй, если ужь вы хотите, порошки Роджерса.
   -- Чтожь до душевнаго состоянія миссъ Кроули, продолжала леди:-- безъ всякаго сомнѣнія, на него надо обратить вниманіе какъ можно скорѣе. Пока Кримеръ при ней, нельзя ручаться ни за одинъ часъ ея жизни. Но.... Боже мой! умереть въ такомъ положеніи, въ такомъ ужасномъ душевномъ помраченіи! и подумать страшно,-- не правда ли, любезный Питтъ?.. Сейчасъ же пошлю за мистеромъ Эйронсомъ. Джэйнъ, напиши, въ третьемъ лицѣ, строчку къ Бартоломею Эйронсу, и увѣдомь его что мнѣ очень пріятно будетъ, если онъ пожалуетъ къ намъ на чай въ половинѣ седьмого... Вы не знаете его, мистерѣ Питтъ? О, этотъ человѣкъ обладаетъ удивительнымъ даромъ убѣжденія! Пусть онъ посмотритъ миссъ Кроули сегодня же.... А ты, душа моя Эмилія, приготовь необходимыя книги для миссъ Кроули. Не забудь положить ей "Голосъ изъ Пламени", и "Обращеннаго Каннибала".
   -- И "Прачку изъ Финчлея", мама? спросила леди Эмилія.-- Мнѣ кажется, что всего лучше съ нея начать....
   -- Позвольте, позвольте, дорогія мои леди, возразивъ дипломатъ. Сохраняя полное уваженіе къ мнѣнію моей возлюбленной и достопочтенной леди Соутдоунъ, я осмѣливаюсь замѣтить, что было бы весьма необдуманно начинать дѣйствовать на миссъ Кроули такими серьёзными предметами. Возьмите въ разсужденіе ея щекотливое положеніи "припомните, какъ мало, какъ очень мало привыкла она къ размышленіямъ...
   -- Такъ чтожь, по вашему, не отложить ли ваше попеченіе? прервала Эмилія, держа въ рукѣ шесть маленькихъ книжекъ.
   -- Нѣтъ, я хочу сказать, что если вы примитесь за это дѣло торопливо, то испортите его и только напугаете старуху. Мнѣ очень хорошо извѣстенъ нравъ моей тетушки: могу васъ увѣрить, что крутыя мѣры къ ея обращенію окажутся самыми худшими средствами для пользы и блага этой несчастной леди. Повторяю вамъ, что вы только напугаете ее и растревожите. Она, по всей вѣроятности, выброситъ книги и откажется отъ всякихъ сношеній, не говоря уже о знакомствѣ, съ тѣми, кто прислалъ ихъ.
   -- Мнѣ кажется, а у васъ такой же нравъ, какъ у миссъ Кроули, замѣтила леди Эмилія, убѣгая изъ комнаты.
   -- Мнѣ нечего говорить вамъ, миледи Соутдоунъ, продолжалъ Питтъ, не обращая вниманія на замѣчаніе леди Эмиліи: -- что недостатокъ въ деликатномъ обращеніи и предосторожности можетъ уничтожить надежды, которыя мы питаемъ въ отношеніи къ житейскимъ суетамъ моей тетушки. Вспомните, что у нея семьдесятъ тысячъ: подумайте о преклонныхъ лѣтахъ, о раздражительности и щекотливости ея. Мнѣ положительно извѣстно, что она уничтожила духовное завѣщаніе, сдѣланное въ пользу моего брата.... Направить миссъ Кроули на путъ истины можно ласками, а отнюдь не угрозами.... Итакъ, я полагаю, вы согласитесь со мной, что.... что....
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія, подтвердила леди Соутдоунъ.-- Джейнъ, моя милая, не нужно посылать записки къ мистеру Эйронсу. Если, при ея здоровьи, миссъ Кроули утомительно будетъ выслушивать нравственныя поученія, конечно, лучше подождать, когда ей станетъ полегче. А между тѣмъ завтра я сама заѣду къ ней.
   -- Позвольте мнѣ сдѣлать еще одно, маленькое замѣчаніе, несравненная миледи, сказалъ Питтъ умильнымъ голоскомъ: -- весьма недурно было бы не брать съ собою нашей безцѣнной Эмиліи: она слишкомъ восторженна. Пусть лучше поѣдетъ съ вами милая, нѣжная леди Джэйнъ.
   -- Конечно, конечно; это правда: Эмилія перепортитъ все дѣло, говорила леди Соутдоунъ.
   И за этотъ разъ она рѣшилась отступить отъ обыкновеннаго своего правила, состоявшаго въ томъ, чтобъ прежде личнаго нападенія за кого нибудь, стараться обстрѣлять его градомъ разнокалиберныхъ брошюрокъ -- тактика совершенно военная: общей жаркой схваткѣ всегда предшествуетъ канонада.
   Итакъ, леди Соутдоунъ, какъ мы уже сказали, ради здоровья, ради спасенія души страждущей миссъ Кроули и ради ея денегъ, рѣшилась повременить.
   На другой день огромная дамская фамильная карета, съ гербомъ Соутдоуновъ, подъѣхала къ дверямъ дома, занимаемаго миссъ Матильдой Кроули. Высокаго роста и пасмурный видомъ лакей вручалъ мистеру Боульсу двѣ карточки -- одну для миссъ Кроули, а другую для миссъ Бриггсъ. Наканунѣ того дня, леди Эмилія послала къ этой послѣдней дамѣ свертокъ, заключающій въ себѣ, кромѣ другихъ любопытныхъ ея поучительныхъ сочиненій, "Прачку", собственно для чтенія миссъ Бриггсъ. Приложеніе къ свертку составляли нѣсколько другихъ брошюръ для услажденія ума и сердца въ людской, какъ-то "Крошки изъ чулана", "Сковорода, огонь", и проч., еще болѣе сильнаго и убѣдительнаго свойства.
  

ГЛАВА XXXIV.

РОКОВАЯ ТРУБКА ТАБАКУ.

   Любезное обхожденіе мистера, Кроули и ласковый пріемъ леди Джэйнъ были чрезвычайно лестны для миссъ Бриггсъ и дали ей возможность замолвить доброе словечко, когда карточки фамиліи Соутдоуна представлялись миссъ Кроули.
   -- Что бы это такое значило, что леди Соутдоунъ оставила и вамъ карточку? Признаюсь, миссъ Бриггсъ, это меня удивляетъ нѣсколько, говорила миссъ Кроули, въ самомъ дѣлѣ удивляясь снисхожденію леди.
   -- Вѣроятно, она не считала за униженіе своего достоинства обратить вниманіе на бѣдную женщину, кротко отвѣчала компаньонка, спрятавъ карточку въ рабочую шкатулку.
   Вслѣдъ за тѣмъ миссъ Бриггсъ пустилась въ объясненія, какъ она встрѣтилась третьяго дня съ мистеромъ Питтомъ Кроули, когда онъ изволилъ прогуливаться съ своей кузиной,-- какъ ласкова и внимательна была къ ней молодая леди,-- какъ она просто, но мило одѣта; и, въ заключеніе, миссъ Бриггсъ описала всѣ принадлежности туалета леди Джэйнъ.,
   Миссъ Кроули не прерывая слушала разсказъ Бриггсъ. Съ выздоровленіемъ, въ ней сильнѣе и сильнѣе проявлялось желаніе быть въ обществѣ. Но мистеръ Кримеръ и слышать не хотѣлъ о возвращеній миссъ Матильды къ лондонскимъ развлеченіямъ. Старая дѣва радешенька была найти хоть какое нибудь собесѣдничество въ Брайтонѣ, и вслѣдствіе итого не только Соутдоуны, но и мистеръ Питтъ убѣдительно приглашался навѣстить миссъ Матильду завтра же. Мистеръ Питтъ Кроули явился аккуратно въ назначенный часъ, сопровождаемый миледи Соутдоунъ и ея дочерью. Вдовствующая леди, разумѣется, и не упоминала о состояніи души миссъ Кроули. Разговоръ съ большимъ одушевленіемъ обращался около погоды, военныхъ событій и паденіи Бонапарте; иного говорили о медикахъ, шарлатанахъ и объ особенныхъ заслугахъ доктора Поджера, пользовавшагося особеннымъ покровительствомъ миледи Соутдоунъ.
   Мистеръ Питтъ-Кроули между тѣмъ успѣлъ доказать своей тетушкѣ, что еслибъ онъ не оставилъ такъ рано своего дипломатическаго поприща, то изъ него вышелъ бы человѣкъ знаменитый въ своемъ родѣ.
   Когда разговоръ коснулся Бонапарте, собесѣдники наши не сошлись во мнѣніяхъ. Миледи Соутдоунъ, распространяясь о корсиканскомъ выходцѣ, представляла факты, что онъ былъ чудовище, погрязшее во всѣхъ возможныхъ преступленіяхъ, трусъ и тиранъ, человѣкъ, которому не слѣдовало бы существовать на бѣломъ свѣтѣ, и проч. и проч. А Питтъ Кроули искусно защищалъ Бонапарте. Онъ описывалъ перваго консула, какимъ видѣлъ его въ Парижѣ при заключеніи Аміенскаго міра, въ то самое время, когда онъ, мистеръ Питтъ Кроули, удостоился высокой чести познакомиться съ великимъ и добрымъ мистеромъ Фоксомъ, государственнымъ сановникомъ, съ которымъ хотя онъ и не сходился во мнѣніяхъ, но что, при всемъ томъ, невозможно было не восхищаться человѣкомъ, постоянно относившемся съ отличной похвалой объ императорѣ Наполеонѣ. Въ заключеніе, мистеръ Питтъ Кроули краснорѣчиво изложилъ дурныя и хорошія стороны геніальнаго человѣка, великаго полководца, искуснаго дипломата, съ которымъ, однакожь, соотечественники его, мистера Питта, обошлись такъ дурно.
   Безъ всякаго сомнѣнія, тѣмъ восторгомъ, съ какимъ отставной дипломатъ относился о Фоксѣ и Наполеонѣ, онъ чрезвычайно много выигрывалъ въ глазахъ и мнѣніи миссъ Кроули. Дружба ея съ этимъ британскимъ сановникомъ была упомянута нами къ началѣ разсказа. Какъ истинная послѣдовательница партія виговъ, миссъ Матильда держалась оппозиціи въ теченіи всей войны и хотя паденіе императора французовъ не имѣло особеннаго вліянія на старую дѣву, все-таки Питтъ, выхваляя ея кумировъ, возсылалъ хваленіе ея собственному сердцу. Этимъ только и пріобрѣлъ онъ расположеніе своей тетушки.
   -- А вы что думаете объ этомъ, моя милая? спросила миссъ Кроули молодую леди, полюбивши ее съ перваго же взгляда -- той любовью, которая проявлялась у нея обыкновенно при встрѣчѣ съ хорошенькими и скромными дѣвицами, и которая также скоро охлаждалась, какъ и возрождалась.
   При такомъ неловкомъ вопросѣ, леди Джэйнъ, вспыхнувъ, отвѣтила, что она вовсе не понимаетъ политики и предоставляетъ ее болѣе умнымъ головамъ,-- что, несмотря на справедливое мнѣніе ея мама, рѣчь мистера Кроули была сказана превосходно.
   Въ заключеніе визита, миссъ Кроули надѣялась, что миледи Соутдоунъ будетъ такъ добра, что пришлетъ иногда леди Джэйнъ -- разсѣять тоску бѣдной, больной, одинокой, старой женщины. Обѣщаніе утѣшенія было дано, и дамы разстались на самой короткой ногѣ.
   -- Сдѣлай милость, Питтъ, не приводи съ собой леди Соутдоунъ, говорила старая миссъ, оставшись съ племянникомъ наединѣ.-- Она глупа и надменна, какъ и всѣ вообще изъ фамиліи твоей покойной матери; ихъ я всегда терпѣть не могла. Ты можешь являться во мнѣ во всякое время, и съ своей добренькой леди Джэйнъ -- я ее очень полюбила.
   Питтъ обѣщался въ точности выполнить желаніе своей тетушки, не передавъ, разумѣется, леди Соутдоунъ мнѣнія, составленнаго о ней миссъ Матильдою,-- и леди на всю жизнь осталась, такимъ образомъ, при убѣжденіи, что посѣщеніемъ своимъ она, просто, очаровала миссъ Кроули.
   Леди Джэйнъ, безъ всякаго сожалѣнія оставляя скучныя назиданія достопочтеннаго мистера Эйронса, и освобождаясь отъ общества угрюмыхъ лицъ, собиравшихся у подножія ея пышной мама,-- леди Джэйнъ, говоримъ мы, сдѣлалась постоянной посѣтительницей дома миссъ Кроули, спутницей во всѣхъ поѣздкахъ больной дѣвы и ея пріятной собесѣдницей по вечерамъ. Добрая и нѣжная отъ природы, леди Джейнъ даже не возбуждала ревности въ мистриссъ Фиркинъ; чувствительная Бриггсъ сдѣлала открытіе, что въ присутствіи невѣсты мистера Питта обращеніе съ нею ея стараго друга Матильды становилось нѣсколько мягче. Въ самой миссъ Кроули замѣчалась странная перемѣна: манеры старой дѣвы, при этой юной леди, принимали довольно изящныя формы. Передавая новой подругѣ событія своей молодости, вообще о чемъ нибудь разговаривая съ леди Джэйнъ, миссъ Матильда оставляла тотъ высокомѣрный тонъ, съ которымъ она, бывало, обращалась къ этой вольнодумной Ребеккѣ Шарпъ. Миссъ Кроули не была такъ неблагоразумна и неосторожна, чтобъ оскорбить какимъ нибудь словомъ чистоту нравственности невинной дѣвушки. За исключеніемъ брата своего и отца, леди Джэйнъ ни отъ кого еще не видѣла такого искренняго расположенія къ себѣ, какое оказывала ей перезрѣлая дѣвица, и она, въ свою очередь, на ласки миссъ Кроули отвѣчала непритворной дружбой и плѣнительнымъ вниманіемъ.
   Въ осенніе вечера, при плескѣ волнъ морскихъ, разбивающихся о прибрежныя скалы, когда Ребекка, въ числѣ другихъ побѣдителей, весело праздновала въ Парижѣ свое торжество, а Амелія.... во что можемъ мы сказать про Амелію? гдѣ она, бѣдняжка, находилась въ это время?... вотъ въ такіе-то осенніе вечера леди Джэйнъ часто, сидя въ гостиной миссъ Кроули, сладко распѣвала свои простые пѣсенки и гимны. Старая дѣва просыпалась мгновенно, лишь только голосъ дѣвицы замолкалъ, и просила ее спѣть еще что нибудь. Чувствительная Бриггсъ, проливая слезы тихой радости и забывая вязать чулокъ, смотрѣла изъ окна на покрывающійся сумракомъ ночи океанъ и за ярко блестящія надъ нимъ звѣздочки,-- вся обращалась въ счастіе и неизъяснимое ощущеніе сердечнаго удовольствія.
   Питтъ Кроули между тѣмъ, сидя въ столовой за памфлетомъ о хлѣбныхъ законахъ, наслаждался тѣмъ отдохновеніемъ, которому обыкновенно предаются, послѣ обѣда, люди романическіе и нероманическіе., Онъ потягивалъ мадеру, строилъ воздушные замки, находилъ, что теперь влюбленъ онъ сильнѣе, нежели семь лѣтъ назадъ, и, подъ однообразное завыванье осенняго вѣтра, засыпалъ на нѣсколько часовъ. Когда подходило время къ кофею, мистеръ Боульсъ шумно являлся въ столовую и нарушалъ дѣятельность мистера Питта, со вниманіемъ совершавшаго процессъ чтенія въ-потьмахъ.
   -- Мнѣ хотѣлось бы, другъ мой, съиграть съ кѣмъ нибудь въ пикетъ, говорила, однажды вечеромъ, миссъ Кроули, при появленіи домоправителя со свѣчами и кофеемъ. Бѣдная моя Бриггсъ только и умѣетъ играть, что въ одни дурачки; а она и безъ того глупа какъ нельзя болѣе (миссъ Матильда никогда не упускала случая унижать свою компаньонку, особливо передъ слугами).... Послѣ игры я всегда сплю крѣпче обыкновеннаго.
   При этомъ леди Джэйнъ раскраснѣлась, отъ края маленькихъ ушей своихъ и до оконечностей прекрасныхъ пальчиковъ,-- и когда мистеръ Боульсъ, выходя изъ комнаты, плотно затворилъ за собой дверь,-- она обратилась къ миссъ Матильдѣ и сказала:
   -- Миссъ Кроули! я немного умѣю играть. Я игрывала иногда съ моимъ дорогимъ папа, я если вамъ угодно....
   -- Жизнь моя! подойди во мнѣ, обними меня!... скорѣй, скорѣй!.. О моя добрая, чистая душа! вскричала миссъ Кроули въ избыткѣ чувствъ.
   Въ этомъ картинномъ и дружескомъ занятіи засталъ мистеръ Питтъ старую и молодую леди, входя въ гостиную съ памфлетомъ въ рукѣ.... О, еслибъ вы видѣли, какъ краснѣла въ тотъ вечеръ леди Джэйнъ!...

-----

   Никакъ не должно воображать, будто бы хитрости мистера Питта ускользнули отъ вниманія его безцѣнныхъ родственниковъ въ ректорствѣ Кроули. Каждому изъ васъ извѣстно, что Гэмпшейръ и Суссексъ лежатъ другъ подлѣ друга, а потому не слѣдуетъ удивляться, если мы скажемъ, что мистриссъ Бютъ въ этомъ послѣднемъ графствѣ имѣла короткихъ друзей, тщательно старавшихся увѣдомлять ее обо всемъ -- даже гораздо болѣе, нежели обо всемъ -- происходившемъ въ домѣ миссъ Матильды Кроули, въ Брайтонѣ. Мистеръ Питтъ и дневалъ и ночевалъ тамъ. Не пріѣзжая домой по цѣлымъ мѣсяцамъ, онъ доставлялъ тѣмъ отцу своему полную свободу наслаждаться ромомъ и проводить время въ обществѣ семейства Горрокса. Успѣхи мистера Питта сильно раздражали семейство ректора, и мистриссъ Бютъ сожалѣла теперь, болѣе (хотя признавалась въ томъ менѣе) чѣмъ когда либо, о своей опрометчивости въ нанесеніи миссъ Бриггсъ обиды, и сѣтовала на свое надменное обращеніе съ Боульсомъ и Фиркинъ, навсегда лишившее ее возможности получать свѣжія и вѣрныя новости.
   -- Тутъ во всемъ виноватъ, по моему, одинъ только Бютъ, утверждала ректорша.-- Не сломай онъ себѣ шеи, я ни за что не оставила бы этой несносной старухи. Мнѣ, кажется, на вѣкъ суждено остаться мученицей. Я не понимаю, Бютъ, какъ ты не оставишь своей гадкой страсти къ охотѣ, вовсе не приличной твоему званію....
   -- Вовсе не охота, матушка, причиной нашей неудачи. Нѣтъ ужъ, въ этомъ случаѣ прошу извинить. Сама заварила кашу, да потомъ всю вину свою сваливаетъ на мою охоту! возражалъ Бютъ Кроули.-- Не спорю, ты умная женщина; только характеръ твой, право, некуда не годенъ.... Ты ужь слишкомъ что-то разлакомилась на чужія деньги...
   -- Вотъ еще выдумалъ чѣмъ упрекать меня! прервала мистриссъ Битъ.-- Да гдѣ бы ты былъ теперь, еслибъ не я распоряжалась, напримѣръ, твоими деньгами?...
   -- Знаю, знаю, другъ мой, ты всегда выходишь права, сказалъ ректоръ мягкимъ тономъ.-- Ты очень умная женщина, только, повторяю, распоряженія твои черезчуръ хороши... то есть, я хочу сказать, черезчуръ приторны....
   И благочестивый человѣкъ, въ утѣшеніе свое, налилъ огромный стаканъ портвейну.
   -- И что она нашла въ этомъ сухопаромъ Питтѣ Кроули? продолжалъ Бютъ.-- Мнѣ кажется, у него силенки не хватятъ и на то, чтобъ комара убить. Помню, какъ однажды этотъ взбалмошный Раудонъ задалъ Питту такую трепку, что онъ съ ревомъ и визгомъ кинулся къ своей мама -- и не добѣжалъ.... ха, ха, ха!. Любой мой мальчишка отколотитъ его.... Ужь настоящая миссъ Кроули! дали же имячко, подумаешь.-- Послушай, Барбара, продолжалъ мистеръ Бютъ, послѣ минутнаго молчанія.
   -- Что? спросила леди, кусая на одной рукѣ ногти, а другой -- постукивая по столу.
   -- Вотъ что я придумалъ: почему бы намъ не послать въ Брайтонъ нашего Джемса -- узнать, что тамъ дѣется. Ему же скоро придетъ очередь получать степень. Правда, и его, бѣднягу, порядочно-таки пощипали; да что же станешь дѣлать! это и со мной случалось частенько'.... Джемсъ еще долженъ благодарить судьбу за то, что попалъ въ Оксфордъ и будетъ имѣть преимущества университетскаго воспитанія. Въ добавокъ ко всему, онъ малый съ прекрасной наружностью.... Право, отпустимъ его къ старухѣ: пусть онъ хорошенько поколотитъ Питта, если тотъ вздумаетъ въ чемъ нибудь поперечить ему.... А вѣдь славная выдумка -- какъ ты думаешь, Барбара?
   -- Въ самомъ дѣлѣ, недурно. Пусть Джемсъ съѣздитъ и повидается съ Матильдой Кроули, подтвердила хозяйка дома и потомъ, съ тяжелымъ вздохомъ, прибавила -- дѣло другое, еслибъ можно было втереть къ ней которую нибудь изъ нашихъ дочерей, да нѣтъ, нельзя: эта старая дѣва терпѣть не можетъ ихъ.... а за что? за то только, что онѣ нехороши собою.... да развѣ это ихъ вина?...
   Двѣ несчастныя молоденькія, хорошо воспитанныя дѣвицы сидѣли въ это время въ гостиной и имѣли удовольствіе слышать пріятный отзывъ маменьки объ ихъ наружности. Онѣ играли, или, лучше сказать, барабанили на старыхъ фортепьянахъ, изъ которыхъ вылетали какіе-то дикіе звуки. Цѣлый день дочери Біота Кроули проводили или за музыкой, или за исторіей, географіей, а иногда и за математикой. Но что проку въ этихъ знаніяхъ на Ярмаркѣ Тщеславія дѣвицамъ, которыя бѣдны, не слишкомъ-то нравственны и притонъ еще нехороши собою? Мистриссъ Бютъ расчитывала, что какой нибудь куратъ возьметъ къ себѣ на руки одну изъ нихъ. Въ эту минуту въ окно комнаты влѣзъ любезный сынъ ихъ Джемсъ, а разговоръ супруговъ прекратился.
   Мистриссъ Бютъ, посылая сына своего къ его теткѣ, не предвидѣла въ этомъ большой пользы; она поступила такъ, какъ говорится, съ отчаянія. Да и самъ молодой человѣкъ, студентъ университета, не чувствовалъ особеннаго удовольствія и не ожидалъ никакихъ выгодъ отъ возлагаемаго на него порученія. Джемса утѣшала одна только мысль, что, можетъ быть, старая леди разщедрится и подаритъ ему что нибудь на память; а этимъ чѣмъ нибудь онъ могъ бы, съ наступленіемъ учебнаго сезона въ Оксфордѣ, хоть немного поочистить накопившіеся векселя. И, вслѣдствіе такой плѣнительной мечты, Джемсъ, занявъ мѣсто въ соутамптонскомъ дилижансѣ, въ тотъ же вечеръ благополучно прибылъ въ Брайтонъ, съ небольшимъ чемоданомъ, любимымъ бульдогомъ Тозеромъ и огромной корзиной садовыхъ произведеній отъ признательнаго семейства въ ректорствѣ, назначенныхъ на презентъ безцѣнной ихъ родственницѣ миссъ Матильдѣ Кроули. Разсудивъ, что было бы слишкомъ поздно въ тотъ же вечеръ безпокоить больную леди, Джемсъ присталъ въ гостинницѣ, а на другой день, въ полдень, представился миссъ Кроулм.
   Джемсъ Кроули, когда видѣла его почтенная тетушка въ послѣдній разъ передъ тѣмъ, былъ неуклюжій парень -- и это случилось именно въ томъ возрастѣ, когда голосъ нашъ барахтается между фальшивымъ теноромъ и ненатуральнымъ басомъ, когда лицо цвѣтетъ не слишкомъ привлекательною наружностью (къ счастію, Роуландъ придумалъ противъ этого спасительное средство, подъ названіемъ Калидоръ),-- когда крадучи срѣзаемъ мы пухъ на подбородкѣ,-- когда появленіе незнакомыхъ дамъ вселяетъ въ васъ ничѣмъ непобѣдимый ужасъ,-- когда присутствіе ваше мѣшаетъ дамамъ перешептываться подъ сумерки въ гостиной, или удерживаетъ послѣ обѣда джентльменовъ отъ свободы къ разговорѣ и взаимномъ остроуміи,-- когда, при второмъ стаканѣ, папа обыкновенно говоритъ: "Джекъ, мой другъ, выйди посмотрѣть, смеркается ли",-- юноша, алчущій простора, чувствуетъ какое-то оскорбленіе и досаду, что онъ еще не мужчина, и какъ бы нехотя оставляетъ недоконченный банкетъ. Джемсъ, я говорю, нѣкогда мальчишка въ этомъ родѣ, который я только что описалъ, представлялся на этотъ разъ своей теткѣ въ Брайтонѣ, былъ молодой человѣкъ университетскаго образованія, съ нѣкоторымъ запасомъ свѣтскаго обращенія, пріобрѣтеннаго между занятіями и треволненіями молодости.
   Мы не смѣемъ сказать, что появленіе Джемса было непріятно его тетушкѣ; напротивъ, ей чрезвычайно понравились привѣтливость и простота юнаго джентльмена.
   Онъ говорилъ, что пріѣхалъ въ Брайтонъ дни на два -- повидаться съ однимъ изъ своихъ товарищей и между прочимъ засвидѣтельствовать почтеніе вамъ, сударыня, какъ собственно свое, такъ и дорогихъ папа и мама, которые надѣются, что вы находитесь въ вожделенномъ здравіи.
   Питтъ сидѣлъ въ комнатѣ вмѣстѣ съ миссъ Кроули и пришелъ въ сильное смущеніе, лишь только услышалъ имя своего кузена. Старая дѣва, находясь въ веселомъ расположеніи духа, наслаждалась понятнымъ для нея замѣшательствомъ старшаго племянника. Съ участіемъ разспросила она обо всѣхъ обитателяхъ счастливаго ректорства и объявила, что намѣрена въ скоромъ времени посѣтить ихъ. Миссъ Кроули въ глаза хвалила новоприбывшаго племянника, находила, что онъ выросъ, перемѣнился, и сожалѣла, что сестры его не такъ хороши собою, какъ онъ. Миссъ Кроули и слышать не хотѣла, чтобъ молодой человѣкъ оставался въ гостинницѣ, и приказала Боульсу немедленно послать за вещами мистера Джемса Кроули. "Да не забудь, пожалуете, Боульсъ, заплатить счетъ мистера Джемса", прибавила миссъ Матильда, съ ласковой улыбкой.
   Лукавый взглядъ, брошенный старого дѣвой на Питта, возбудилъ въ немъ зависть. Несмотря на явное къ себѣ расположеніе миссъ Кроули, онъ ни разу не удостоивался какого нибудь особеннаго со стороны ея вниманія, между тѣнь какъ молодой студентъ съ перваго же взгляда съ такой благосклонностью принимается въ домѣ его дражашеё родственницы.
   -- Извините, сэръ! сказалъ Боульсъ, приближаясь съ почтительнымъ поклономъ.-- Въ какую отель прикажете сходить Томасу за поклажей.
   -- Ахъ, да! отвѣчалъ Джемсъ, вставая съ мѣста и, повидимому, весьма обезпокоенный.-- Но я самъ схожу.
   -- Къ чему! скажи только имя отели, другъ мой, подхватила миссъ Кроули.
   -- Томъ Криббсъ Арисъ, отвѣчалъ Джемсъ, весь вспыхнувъ.
   При такомъ странномъ имени, миссъ Кроули расхохоталась. Мистеръ Боульсъ фыркнулъ, какъ довѣренный слуга леди, но, изъ скромности, удержался отъ дальнѣйшихъ послѣдствій фырканья. Дипломатъ же улыбнулся только.
   -- Я.... я не зналъ.... не могъ найти лучшаго мѣста, говорилъ Джемсъ, потупивъ глаза.-- Мнѣ въ первый разъ приходится бытъ здѣсь.... притомъ же, кучеръ сказалъ, что это довольно хорошая гостинница.
   Молодой студентъ лгалъ на пропалую. Вотъ какъ это случилось. Въ соутамптонскомъ дилижансѣ Джемсъ встрѣтился съ какимъ-то краснобаемъ Тутбири Пэттомъ и, увлеченный его разговоромъ, провелъ, весь вечеръ съ этимъ ученымъ мужемъ въ гостинницѣ, имя которой стыдился онъ произнести.
   -- Позвольте мнѣ ужь лучше самому сходить туда и распорядиться, продолжалъ Джемсъ, съ замѣшательствомъ.
   Эта деликатность съ его стороны еще болѣе увеличивала смѣхъ хозяйки дома.
   -- Не нужно, говорила она, повелительно махнувъ рукой.-- Сходи ты, Боульсъ, расплатись въ гостинницѣ и принеси мнѣ счетъ.
   Бѣдная леди! она сама не знала, что дѣлала!...
   -- Позвольте, позвольте, это невозможно. Вотъ видите ли, я взялъ съ собой собачку, говорилъ Джемсъ такимъ тономъ, какъ будто содѣялъ какую нибудь вину: -- поэтому-то мнѣ и должно самому сходить, иначе мой Тозеръ обкусаетъ вашимъ слугамъ всѣ икры.
   При такомъ откровенномъ признаніи Джемса, всѣ присутствующіе не могли удержаться отъ хохота; даже Бриггсъ и леди Джэйнъ, хранившія безмолвіе во все время аудіенціи племянника миссъ Кроули, измѣнили своей скромности и присоединились въ общему смѣху. Боульсъ, не сказавъ ни слова, удалился.
   Изъ желанія досадить старшему племяннику, миссъ Матильда старалась быть какъ можно ласковѣе и внимательнѣе къ младшему. А когда начиналась съ ея стороны привѣтливость къ кому бы то ни было, имъ, повидимому, и конца не предвидѣлось. Объявивъ Питту желаніе видѣть его у себя за обѣдомъ, миссъ Кроули захотѣла прогуляться съ меньшимъ племянникомъ и, торжественно посадивъ его подлѣ себя, отправилась, въ парадной коляскѣ, на Скалу. Дорогой она наговорила Джемсу пропасть равныхъ учтивостей, разсуждала съ нимъ о французской и итальянской поэзіи и, въ заключеніе всего, объявила племяннику, что онъ имѣетъ множество свѣдѣній по всѣмъ отраслямъ наукъ, и что непремѣнно получитъ золотую медаль на испытаніи и современенъ будетъ настоящій Senior Wrangler.
   Одобренный такими комплиментами, Джемсъ захохоталъ съ самодовольствіемъ.
   -- Senior Wrangler? то есть вы хотите сказать, что я большой спорщикъ? Нѣтъ ужь извините, это не по нашей части..
   -- Что значитъ: "не по нашей части?" спросила леди.
   -- А то, что спорщиковъ вы всегда можетъ найти въ Кембриджѣ, а не у насъ, въ Оксфордѣ, отвѣчалъ студентъ съ видомъ опытнаго человѣка.
   Въ откровенности своей Джемсъ пошелъ бы, конечно, и далѣе; но этому помѣшало одно маленькое препятствіе. Подъѣзжая къ Скалѣ, тетушка и племянникъ встрѣтились съ неуклюжей таратайкой, которую тащила хромоногая кляча и въ которой возсѣдали Тутбири Пэттъ и три его пріятеля, познакомившіеся съ Джемсомъ въ гостинницѣ. Сравнявшись съ блестящимъ экипажемъ миссъ Кроули, эти джентльмены отдали привѣтствіе своему другу съ такимъ громкимъ крикомъ, что молодой человѣкъ переконфузился и потерялъ своя веселое расположеніе духа. И въ остальное время прогулки Джемсъ не осмѣлился сказать своей ласковой и внимательной спутницѣ ни единаго слова, даже ни да, ни нѣтъ.
   Съ возвращеніемъ домой, Джемса ожидала хорошенькая комната. Мистеръ Боульсъ былъ чѣмъ-то встревоженъ, что ясно доказывалось выраженіемъ лица его. Но мысль о мистерѣ Боульсѣ вовсе не входила въ голову молодого человѣка, печально размышлявшаго о томъ положеніи, въ какое такъ нечаянно попалъ онъ, очутившись въ домѣ, наполненномъ старыми женщинами, которыя то-и-дѣло трещали по французски да по итальянски и безпрестанно обращались къ нему съ вопросами о поэзіи.
   -- Вотъ попался, такъ попался! Ну, какъ я стану говорить съ ними, что буду отвѣчать на ихъ вопросы? думалъ про себя нашъ скромный юноша.
   И дѣйствительно, тутъ было надъ чѣмъ призадуматься! Въ первый разъ въ жизни приходилось Джемсу имѣть дѣло съ женщинами, да еще со старыми, опытными женщинами!
   Когда онъ явился, въ туго затянутомъ бѣломъ галстухѣ, къ обѣду, ему предоставили честь вести къ столу леди Джэйнъ. За ними слѣдовали Бриггсъ и мистеръ Питтъ Кроули, ведя подъ руки старую дѣву, съ достаточнымъ количествомъ шалей и подушекъ. Половину обѣденнаго времени Бриггсъ провела въ томъ только, что старалась доставлять своей больной подругѣ всѣ удобства къ пищеваренію. Джемсъ безпрестанно упрашивалъ дамъ пить вино, съ охотой принималъ вызовы мистера Питта Кроули и опорожнилъ большую часть бутылки шампанскаго, которое Боульсъ, по приказанію госпожи, поставилъ передъ персоной ея младшаго племянника. Когда дамы вышли изъ за стола, два кузена остались вдвоемъ. Питтъ, отставной дипломатъ, сдѣлался словоохотенъ и сталъ обходиться съ Джемсомъ по пріятельски, разспрашивая его объ успѣхахъ по университету, объ его видахъ въ будущемъ и отъ души желалъ ему достиженія всего желаннаго. Портвейнъ развязалъ языкъ Джемса, и онъ разсказалъ кузену, со всѣми подробностями, про настоящую свою жизнь, о видахъ въ будущемъ, о своихъ долгахъ и о томъ затрудненіи, въ какое онъ поставленъ черезъ нихъ, не забывая между разговоромъ дѣятельно переходить отъ портвейна къ мадерѣ и обратно.
   -- Первое удовольствіе свое тетушка наша находитъ въ томъ, говорилъ мистеръ Питтъ:-- чтобы все въ домѣ дѣлалось такъ, какъ ей хочется. И, по моему, ты, Джемсъ, ничѣмъ такъ не угодишь миссъ Кроули, какъ когда забудешь всѣ свой желанія и будешь помнить только объ ея требованіяхъ. Я знаю, вы всѣ смѣетесь надо мной, за мою привязанность къ партіи тори; но, мой другъ, ты еще не знаешь что такое миссъ Кроули, ты не знаешь ея убѣжденій. Правила ея во всѣхъ отношеніяхъ.... да что тутъ толковать!... Да пей же, Джемсъ! продолжалъ отставной дипломатъ, помолчавъ.-- Въ мое время оксфордцы не давали бутылкамъ застаиваться....
   -- Полно, пріятель! сказалъ Джемсъ, прикладывая палецъ въ носу и подмигивая своему кузену.-- Понимаемъ.... Шутишь, любезный... Нечего подтрунивать-то надо мной. За мной не угоняешься.... Ты знаешь, что in vino veritas. Mars, Bacchus. Apollo virorum!... Славное винцо! право, хоть-куда!... Что бы тетушкѣ раздобриться да подарить мнѣ нѣсколько бутылочекъ, зналъ бы я, какъ распорядиться съ ними.
   -- За чѣмъ же дѣло стало! Попроси ее, да и только, замѣтилъ на это мистеръ Питтъ Кроули: -- а нѣтъ, такъ пользуйся случаемъ: пей сколько душѣ угодно. Nunc vino pellite curas: Cras ingens iterabimus aequor! продолжалъ онъ и, въ подтвержденіе цитаты, ораторски произнесенной, и величественно размахивая стаканомъ, проглотилъ нѣсколько капель вина.
   Въ ректорствѣ, когда раскупоривалась бутылка портвейну, молодымъ леди обыкновенно доставалось по рюмкѣ vino currant. Мистриссь Бютъ употребляла рюмку чистаго портвейна, а Джемсъ, по обыкновенію, двѣ, послѣ чего мистеръ Бютъ, опасаясь дальнѣйшаго нападенія на бутылку, придвигалъ ее къ себѣ поближе. Сынъ его обращался тогда къ vine currant, а иногда безъ церемоніи отправлялся раздѣлить стаканъ джина съ водой въ сообществѣ кучера и трубки табаку. Чтожь до Оксфорда, то количество вина было въ немъ безпредѣльно,-- о качествѣ не говоримъ: когда же качество и количество соединялись вмѣстѣ, какъ, напримѣръ, въ домѣ тетушки Джемса? И племянничекъ понималъ это очень хорошо, и потому вовсе не нуждался въ поощреніяхъ кузена: вторая бутылка также скоро осушалась, какъ и первая.
   Когда наступило время пить кофе, а вмѣстѣ съ тѣмъ и возвращеніе, въ гостиную, къ дамамъ, пріятная откровенность и простота покинули молодого человѣка, уступивъ мѣсто робости и застѣнчивости. Джемсъ ограничивался самыми невинными словами: да и нѣтъ,-- угрюмо посматривалъ на леди Джэйнъ и опрокинулъ, конечно нечаянно, чашку съ кофеемъ.
   Молчаніе Джемса замѣнялось иногда зѣвотой; присутствіе его наводило уныніе ума все общество. Миссъ Кроули и леди Джэйнъ сидѣли за пикетомъ, миссъ Бриггсъ -- за работой, и каждая изъ нихъ чувствовала какую-то неловкость, когда устремлялись на нее тусклые взоры молодого человѣка.
   -- Мнѣ кажется, онъ уже черезчуръ молчаливый и неловкій юноша, говорила миссъ Кроули мистеру Питту.
   -- Не знаю. Можетъ быть. Въ обществѣ мужчинъ, какъ я замѣтилъ, Джемсъ очень разговорчивъ, довольно сухо отвѣчалъ дипломатъ.
   Все раннее утро слѣдующаго дня Джемсъ провелъ за письмомъ къ своей мама, въ которомъ самымъ цвѣтистымъ и живымъ слогомъ сообщалъ ей о ласковомъ пріемѣ, оказанномъ ему миссъ Кроули. Но, увы! какъ мало зналъ юноша, какія бѣдствія сулилъ ему наступающій день, и какъ недолго суждено было изливаться милостямъ его любезной тетушки! Обстоятельство, о которомъ Джемсъ совершенно позабылъ -- событіе роковое и печальное -- случившееся въ гостинницѣ Криббсъ Армсъ, наканунѣ появленія его въ домѣ тетушки,-- было причиной всѣхъ его несчастій въ Брайтонѣ. Обладая великодушнымъ характеромъ, а подъ веселый часъ и чрезмѣрнымъ гостепріимствомъ; Дженсъ, угощая добрыхъ своихъ пріятелей не слишкомъ-то деликатнымъ напиткомъ, совершенно упустилъ изъ виду обратить вниманіе на счетъ хозяина, въ которомъ ясными буквами и цыфрами числилось на Джемсѣ Кроули за осьимадцать рюмокъ джину, по осьми пенсовъ за каждую. Это страшное количество рюмокъ имѣло пагубное вліяніе за репутацію Джемса. Содержатель гостинницы, опасаясь, что счетъ его не будетъ выплаченъ, поклялся, что молодой джентльменъ лично проглотилъ оплаченное количество джину, безъ всякой помощи постороннихъ лицъ. Мистеръ Боульсъ, выплативъ счетъ, по приходѣ домой показалъ его мистриссъ Фиркинъ, которая, въ порывѣ ужаса, передала его по принадлежности, миссъ Бриггсъ, а та, считая священною обязанностію обо всемъ доносить своей покровительницѣ и госпожѣ,-- сообщила миссъ Кроули объ этомъ ужасномъ обстоятельствѣ.
   Выпей Джемсъ дюжину бутылокъ кларета, старая дѣва не сказала бы ни слова,-- можетъ быть, назвала бы его шалуномъ -- и простила. Пить кларетъ! конечно, въ этомъ нѣтъ ничего дурного. Мистеръ Фоксъ и Шериданъ пили кларетъ. Всѣ джентльмены пьютъ кларетъ. Но осьмнадцать рюмокъ джину, выпитыхъ невѣсть гдѣ и съ кѣмъ, не такъ-то легко прощаются. Но это еще не все: казалось, судьба нарочно собрала удары надъ головой несчастнаго юноши. Отправившись въ конюшню, выпустить оттуда своего Тозера, Джемсъ встрѣтился случайно съ миссъ Кроули и ея жирной спаньёлкой. Неделикатный Тозеръ напалъ за маленькую жертву и, конечно, разорвалъ бы ее, еслибъ чувствительная Бриггсъ не подала ей руки помощи,-- между тѣмъ какъ владѣтель свирѣпаго бульдога стоялъ въ сторонѣ и потѣшался надъ этой сценой.
   Бѣда къ бѣдѣ: въ этотъ день, какъ на зло, и скромность оставила Джемса: онъ былъ веселъ и забавенъ напропалую. Во время обѣда юноша отпустилъ нѣсколько язвительныхъ шуточекъ насчетъ Питта Кроули, безъ отдыху тянулъ вино и вовсе не кстати забрался въ гостиную потѣшить сидѣвшихъ тамъ леди кое-какими оксфордскими анекдотами,-- описывалъ разнообразнѣйшія достоинства знаменитыхъ боксеровъ, шумно предлагалъ леди Джэйнъ поиграть въ шарады и, въ довершеніе всего, вызвался вскочить за плечи отставного дипломата.
   Нечего говорить вамъ, что испытывалъ въ эти минуты Питтъ Кроули. Но, дѣйствуя благоразумно, онъ терпѣливо выносилъ всѣ насмѣшки, пока Джемсъ наконецъ угомонился. Не находя источниковъ къ поддержанію своей веселости и замѣтивъ, что тетушка хотѣла отправляться на покой, юноша, съ полупьяной ласковой улыбкой, сдѣлалъ ей прощальное привѣтствіе, взялъ свѣчу со стола и нетвердыми шагами побрелъ въ свою комнату, плѣняясь мыслью, что авось денежки миссъ Кроули, вопреки желанію его отца и всей его фамиліи, достанутся въ полное обладаніе его собственной персоны.
   И вотъ Джемсъ въ спальнѣ своей, и нимало не подозрѣваетъ онъ, что все окружавшее его болѣе и болѣе сгущало тучу, нависшую надъ его головой.... Луна разливала свой нѣжный, плѣнительный свѣтъ.... Молодой человѣкъ, привлеченный къ окну романической обстановкой природы, предался сантиментальнымъ мечтаніямъ и рѣшилъ наконецъ, что для пополненія душевнаго восторга недурно было бы покурить за чистомъ воздухѣ. Открыть окно, высунувъ свою голову и съ ней, конечно, трубку.... ну кто тутъ услышитъ табачный запахъ?... Вздумано -- сдѣлано,-- но сдѣлано, какъ оказалось, довольно опрометчиво. Находясь подъ вліяніемъ выпитаго имъ портвейна, Джемсъ и не замѣтилъ, что дверь изъ спальни была настежь, и что прохладный вѣтерокъ, врываясь въ комнату, уносилъ за собой облака табачнаго дыму и, спустившись въ нижніе апартаменты, дерзко являлся передъ нѣжнымъ обоняніемъ миссъ Кроули и миссъ Бриггсъ, благоухая передъ ними своимъ страшнымъ ароматомъ.
   Эта трубка табаку была роковая для нашего юноши, обошлась ему и его семейству слишкомъ дорого. Фиркинъ опрометью бросилась внизъ, къ Боульсу, читавшему, во всеуслышаніе, назидательное поученіе "О сковородѣ и огнѣ". Страшная тайна была повѣдана ему съ такимъ изумленнымъ взглядомъ, что мистеръ Боулѣсъ и сидѣвшій рядомъ съ нимъ лакей подумали, нѣтъ ли въ домѣ ихъ разбойниковъ, ноги которыхъ, вѣроятно, высовываются изъ подъ чьей нибудь кровати. Наконецъ, сообразивши, въ чемъ тутъ дѣло мистеръ Боульсъ кинулся вонъ и, перескакивая разомъ черезъ три ступеньки, въ одну минуту явился въ спальнѣ мистера Джемса и, задыхаясь, едва могъ выговорить:
   -- Ради Бога, сэръ, оставьте курить.... Что вы дѣлаете, мистеръ Джемсъ, что вы надѣлали! продолжалъ Боульсъ умильнымъ голосомъ.-- Что вы надѣлали, сэръ! Наши миссъ терпѣть не могутъ табаку....
   И, при этихъ словахъ, трубка полетѣла за окно.
   -- Ваши миссъ не любятъ табаку? странно!... а я думалъ, что они сами покуриваютъ, говорилъ Джемсъ, съ простодушнымъ громкимъ смѣхомъ, воображая, что изъ всего этого выходитъ славная шутка, и очень, очень ошибался.
   Слѣдующее утро одарило его совсѣмъ иными ощущеніями. Въ комнату молодого человѣка вошелъ лакей, держа въ одной рукѣ кипятокъ для джемсовой бороды, а въ другой -- записку отъ Бриггсъ. Вотъ ея содержаніе:

"Милостивый государь!

   Миссъ Кроули гнусному запаху вашего табачища, который вы распустили по всему дому, обязана тѣмъ, что всю ночь провела въ безсонницѣ. Миссъ Кроули приказала мнѣ со вствуя на себе взгляд мужа и Ребекки, испытующе смотревшей на нее, держалась еще более неловко и застенчиво, чем в первый раз.
   Ребекка, конечно, была сама любезность и словно не замечала холодности подруги.
   - Эмми как будто загордилась с тех пор, как имя ее отца попало в... со времени неудач мистера Седли, - сказала Ребекка, участливо смягчая свои слова ради Джорджа. - Когда мы были в Брайтоне, мне казалось, что она делала мне честь ревновать вас ко мне; а теперь она, вероятно, считает неприличным, что Родон, я и генерал живем в одном доме. Но, дорогой мой, как бы мы при наших средствах могли жить здесь без друга, который делил бы с нами расходы? Или вы думаете, что Родон не в состоянии позаботиться о моей чести? Но все же я очень обязана Эмми, очень обязана, - добавила миссис Родон.
   - Ну, какая там ревность! - отвечал Джордж. - Все женщины ревнивы...
   - И все мужчины также. Разве вы не ревновала меня к генералу Тафто, а генерал к вам в тот вечер в опере? Ведь он готов был съесть меня за то, что я пошла с вами навестить вашу глупенькую жену, как будто мне есть дело до нее или до вас, - продолжала миссис Кроули, дерзко тряхнув головой. - Хотите остаться пообедать? Мой драгун обедает у главнокомандующего. Важные, волнующие новости. Говорят, французы перешли границу. Мы здесь пообедаем с вами спокойно.
   Джордж принял приглашение, хотя жене его немного нездоровилось. Не прошло и шести недель, как они поженились, а другая женщина уже глумилась над нею, и он не сердился на это. Он не сердился даже на себя, этот добродушный малый.
   "Конечно, это безобразие, - признавался он самому себе. - Но, черт возьми, если хорошенькая женщина вешается вам на шею, что же остается делать? Я довольно-таки смел с женщинами", - часто говорил он, улыбаясь и многозначительно кивая Стаблу, Спуни и другим товарищам в офицерском собрании, которые уважали его за это удальство. После военных побед победы любовные с давних времен служили источником гордости для мужчин на Ярмарке Тщеславия, иначе почему бы школьники хвастались своими амурными делами, а Дон-Жуан приобрел такую популярность?
   Итак, мистер Осборн, твердо убежденный, что он неотразим и создан для того, чтобы побеждать женщин, не пытался противиться своей судьбе, а покорно подчинялся ей. Но так как Эмми не возмущалась и не мучила его ревностью, а только молча страдала, Джордж воображал, что она не подозревает того, о чем все его знакомые были отлично осведомлены, а именно, что он отчаянно волочится за миссис Кроули. Он катался с нею верхом, когда она бывала свободна. Он врал Эмилии про какие-то дела на службе (каковым небылицам она нисколько не верила) и, оставив ее одну или с братом, проводил вечера в обществе Кроули, проигрывая мужу деньги и теша себя мыслью, что жена изнывает от любви к нему. Весьма вероятно, что эти двое никогда прямо не сговаривались, что она будет завлекать юного джентльмена, а он - обыгрывать этого джентльмена в карты, - но они прекрасно понимали друг друга, и Родон добродушно позволял Осборну бывать у них сколько душе угодно.
   Джордж был так занят своими новыми друзьями, что они с Уильямом Доббином проводили вместе далеко не так много времени, как раньше. Джордж избегал его и в обществе и в полку, - как мы уже видели, он недолюбливал нравоучения, которыми был не прочь угостить его старшин приятель. Пусть некоторые поступки Джорджа и серьезно огорчали капитана Доббина, но какая польза была убеждать Осборна, что, несмотря на его пышные усы и высокое мнение о своей опытности, он еще мальчишка и что Родон сделал его своей жертвой, как многих других, и, выжав из него все возможное, отшвырнет от себя с презрением? Джордж его не слушал; и так как Доббин, заходя к Осборнам, имел мало случаен встречаться со своим старым другом, то они избегли многих тягостных и бесполезных разговоров. Таким образом, наш друг Джордж без помехи развлекался на Ярмарке Тщеславия.
  
   Никогда еще со времени Дария не было у армии такого блестящего обоза, как тот, что в 1815 году сопровождал армию герцога Веллингтона в Нидерландах и в сплошных танцах и пиршествах довел ее, можно сказать, до самого поля сражения. Бал, который дала некая благородная герцогиня в Брюсселе 15 июня вышеупомянутого года, вошел в историю. Приготовления к нему взбудоражили весь город, и я слышал от некоторых леди, живших в то время в Брюсселе, что дамы говорили о нем и интересовались им куда больше, чем наступлением неприятеля. Билеты на этот бал доставали ценою таких стараний, просьб и интриг, какие под стать только английским леди, жаждущим встретиться с высшей знатью своей страны.
   Джоз и миссис О'Дауд, страстно мечтавшие попасть на этот бал, напрасно старались достать билеты; зато некоторым нашим друзьям повезло. Так, например, Джордж, благодаря влиянию лорда Бейракрса и как бы в отплату за обед в ресторане, получил пригласительный билет на имя капитана и миссис Осборн, каковое обстоятельство заставило его чрезвычайно возгордиться. Доббин пользовался покровительством генерала, командовавшего дивизией, к которой принадлежал его полк, поэтому, явившись как-то к миссис Осборн, он, смеясь, показал ей такое же приглашение, чем вызвал зависть Джоза и удивление Джорджа: как, черт возьми, Доббину удалось пролезть в общество? Мистер и миссис Родон тоже, разумеется, были приглашены - как друзья генерала, командующего кавалерийской бригадой.
   В назначенный вечер Джордж, заказавший для Эмилии новое платье и всевозможные украшения, повез ее на знаменитый бал, где она не знала ни единой души. Разыскав леди Бепракрс, - которая даже не удостоила его поклоном, считая, что пригласительного билета для него вполне достаточно, - и усадив Эмилию на стул, он предоставил ее собственным попечениям, считая, что поступил весьма похвально, так как купил ей новое платье и привез на бал, где она вольна была развлекаться, как ей захочется. Ее размышления были не из приятных, и никто, кроме честного Доббина, их не нарушал.
   Итак, великосветский дебют Эмилии оказался весьма неудачным (ее муж отметил это с глухим раздражением), но зато для миссис Родон Кроули этот вечер был сплошным триумфом. Она приехала очень поздно: лицо ее сняло, платье было совершенством; среди собравшихся знатных особ и под направленными на нее лорнетами Ребекка казалась столь же хладнокровной и спокойной, как в прежнее время, когда водила в церковь воспитанниц мисс Пинкертон. С многими из мужчин она уже была знакома, и денди тотчас окружили ее. Что касается дам, то они шептались между собой о том, что Родон похитил ее из монастыря и что она сродни фамилии Монморанси. Она так прекрасно говорила по-французски, что эти сведения казались правдоподобными, и все соглашались, что манеры ее прелестны и что она distinguee. Пятьдесят кавалеров зараз толпились около нее, прося оказать честь танцевать с ними. Но она отвечала, что уже приглашена и намерена танцевать очень мало. Она направилась прямо к тому месту, где сидела Эмми, никем не замечаемая и глубоко несчастная. Чтобы доконать бедняжку, миссис Родон бросилась к ней, восторженно приветствуя свою дорогую Эмилию, и сейчас же начала ей покровительствовать. Она разбранила платье подруги и ее прическу, подивилась, как она могла быть так chaussee {Обута (франц.).}, и обещала прислать ей на следующее утро свою corsetiere {Корсетницу (франц.).}. Она уверяла, что бал восхитительный, что тут собрались все, кого все знают, а таких, кого никто не знает, лишь очень, очень мало. За какие-нибудь две недели, после трех званых обедов, эта молодая особа как нельзя лучше усвоила светский жаргон; и только по ее прекрасному французскому выговору можно было догадаться, что она не родилась аристократкой.
   Джордж, оставивший Эмми на стуле при входе в залу, не замедлил к ней вернуться, когда Ребекка осчастливила ее своим вниманием. Бекки как раз читала миссис Осборн нотацию по поводу безумств ее мужа.
   - Ради бога, милочка, не давай ему играть, - говорила она, - иначе он себя погубит. Он и Родон каждый вечер играют в карты, а ведь ты знаешь, у него мало денег, и Родон вытянет из него все до последнего шиллинга, если он не образумится. Отчего ты не запретишь ему, беспечное ты существо! Отчего ты не приходишь к нам по вечерам, вместо того чтобы скучать дома в обществе этого капитана Доббина? Согласна, что он tres aimable {Очень мил (франц.).}, но разве может нравиться мужчина с такими громадными ногами? Вот у твоего мужа ноги - прелесть! А, да вот и он! Где вы были, негодный? Эмми тут без вас все глаза выплакала. Вы пришли пригласить меня на кадриль?
   Она положила рядом с Эмилией шаль и букет и упорхнула танцевать с Джорджем. Только женщины умеют так ранить. Их маленькие стрелы отравлены ядом, который причиняет в тысячу раз больше боли, чем грубое мужское оружие. Наша бедная Эмми не умела ни ненавидеть, ни язвить - как ей было защищаться от своего безжалостного врага?
   Джордж танцевал с Ребеккой два или три раза. Эмилия едва ли знала точно, сколько. Она сидела никем не замечаемая, в своем уголке, и только Родон подошел и довольно беспомощно попытался занять ее разговором; да позднее капитан Доббин, набравшись храбрости, принес ей прохладительного питья и сел около нее. Ему не хотелось спрашивать, почему она так печальна, но она сама, стараясь объяснить слезы, навертывавшиеся ей на глаза, сказала, что ее расстроила миссис Кроули, сообщившая ей, что Джордж много играет.
   - Удивительное дело: когда человек увлечется картами, он позволяет обманывать себя самым явным плутам, - сказал Доббин; и Эмми согласилась: - Да, правда! - но думала она совсем о другом, и вовсе не потеря денег огорчала ее.
   Наконец Джордж вернулся за шалью и цветами Ребекки. Она собиралась уезжать и даже не снизошла до того, чтобы подойти проститься с Эмилией. Бедная девочка ни слова не сказала мужу и только еще больше поникла головкой. Доббин в это время был отозван к своему другу, генералу дивизии, и о чем-то говорил с ним вполголоса, а потому не видел этого. Джордж удалился с букетом в руках, но когда он передавал его владелице, в нем лежала записка, свернувшаяся, словно змея, посреди цветов. Ребекка сразу заметила ее. Она давно привыкла иметь дело с записками. Ребекка взяла цветы. Когда взгляды их встретились, Джордж понял, что она знает о содержимом букета. Муж торопил ее, по-видимому, слишком погруженный в свои мысли, чтобы заметить немой разговор между его женой и приятелем. Да и замечать было, в сущности, нечего. Ребекка подала Джорджу руку, бросив на него один из своих быстрых многозначительных взглядов, сделала реверанс и удалилась из залы. Джордж, склоненный над ее рукой, ничего не ответил на замечание Кроули, он даже не слышал его, так был взволнован и возбужден своей победой, - и, не сказав ни слова, дал им уйти.
   Эмилия видела лишь первую часть сцены с букетом. Конечно, было естественно, что Джордж пришел по поручению Ребекки за ее талью и цветами, за последние дни она почти привыкла к таким вещам. Но сейчас это переполнило чашу.
   - Уильям, - сказала она, невольно цепляясь за Доббина, который снова был около нее, - вы такой добрый. Мне... мне нехорошо. Проводите меня домой.
   Она не заметила, что назвала его по имени, как называл его Джордж. Доббин поспешно ушел с ней. Жила она поблизости; они пешком протискались через толпу, которая на улице была как будто еще гуще, чем в бальной зале.
   Джордж несколько раз сердился на жену, когда, возвращаясь поздно домой, находил ее не в постели, поэтому Эмилия сразу же легла; но, хотя она не уснула, она не слышала непрерывного шума, гама и топота копыт на улице, - другие тревоги не давали ей покоя.
   Между тем Осборн, в радостном возбуждении, подошел к карточному столу и начал безрассудно понтировать. Он все время выигрывал.
   - Сегодня мне во всем везет, - сказал он. Но даже счастье в игре не могло успокоить его, и спустя некоторое время он вскочил, сунул в карман свой выигрыш и пошел к буфету, где выпил залпом несколько бокалов вина.
   Здесь-то и нашел его Доббин в ту минуту, когда он, уже сильно навеселе, громко хохоча, рассказывал какую-то историю. У Доббина, уже давно бродившего между карточными столами в поисках своего друга, вид был настолько же бледный и серьезный, насколько Джордж был весел и разгорячен.
   - Алло! Доб! Поди сюда, и выпьем, старина Доб! У герцога замечательное вино! Налейте-ка мне еще, сэр. - И он протянул дрожавший в его руке бокал.
   - Уходи отсюда. Джордж! - промолвил Доббин все так же серьезно. - Не пей больше!
   - Не пить? Да что может быть лучше! Выпей и ты, старина, ты что-то уж очень бледен. Твое здоровье!
   Доббин подошел ближе и что-то прошептал ему. Джордж вздрогнул, дико прокричал "ура!" и, осушив бокал, стукнул им по столу. Затем он быстро вышел под руку с другом.
   - Неприятель перешел Самбру, - вот что сказал ему Уильям, - и наш левый фланг уже введен в дело. Идем... Мы выступаем через три часа.
   Джордж вышел на улицу, весь дрожа под впечатлением этого известии, столь давно ожидаемого и все же столь неожиданного. Что были теперь любовь и интриги? Быстро шагая домой, он думал о тысяче вещей, но только не об этом - он думал о своей прошлой жизни и надеждах на будущее, о жене, о ребенке, с которым он, возможно, должен расстаться, не увидев его. О, если бы он не совершил того, что совершил в эту ночь! Если бы мог, по крайней мере, с чистой совестью проститься с нежным невинным созданием, любовь которого он так мало ценил!
   Он думал о своей короткой супружеской жизни. В эти несколько недель он сильно растратил свой маленький капитал. Как безумен и расточителен он был! Если с ним случится несчастье, что он оставит жене? Как он недостоин ее! Зачем он женился? Он не годится для семейной жизни. Зачем он не послушался отца, который ни в чем ему не отказывал? Надежда, раскаяние, честолюбие, нежность и эгоистические сожаления переполняли его сердце. Он сел и стал писать отцу, вспоминая то, что уже писал однажды, когда ему предстояло драться на дуэли. Полосы зари слабо окрасили небо, когда он кончил свое прощальное письмо. Он запечатал его и поцеловал конверт. Он подумал, что напрасно оскорбил своего великодушного отца, вспомнил тысячи благодеяний, которые оказал ему суровый старик.
   Еще раньше, едва вернувшись домой, Джордж заглянул в спальню Эмилии; она лежала тихо, с закрытыми глазами; он рад был, что она уснула. Его денщик уже был занят приготовлениями к походу; он понял сделанный ему знак не шуметь, и все приготовления были очень быстро и бесшумно окончены "Разбудить ли Эмилию, - думал Джордж, - или оставить записку ее брату, прося сообщить ей страшную весть?" Он пошел снова взглянуть на нее.
   Она не спала, когда Джордж в первый раз входил в ее комнату, но не открывала глаз, чтобы даже этим не попрекнуть его. Но уже одно то, что он вернулся с бала так скоро после нее, успокоило ее робкое сердечко, и, повернувшись в его сторону, когда он осторожно выходил из комнаты, она задремала. Теперь Джордж вошел еще осторожнее и снова посмотрел на нее. При слабом свете ночника ему видно было ее нежное, бледное личико; покрасневшие веки с длинными ресницами были сомкнуты, круглая белая рука лежала поверх одеяла. Милосердный боже! Как она чиста, как хороша и как одинока! А он - какой он эгоист, грубый и бесчувственный! Охваченный жгучим стыдом, он стоял в ногах кровати и смотрел на спящую. Как он осмеливается, кто он такой, чтобы молиться за такое невинное создание? Бог да благословит ее! Он подошел к кровати, посмотрел на ручку, слабую, тихо лежавшую ручку, и бесшумно склонился над подушкой к кроткому, бледному личику.
   Две прекрасные руки нежно обвились вокруг его шеи.
   - Я не сплю, Джордж, - проговорила бедняжка с рыданием, от которого готово было разорваться ее сердечко, прижавшееся теперь так близко к его сердцу. Она проснулась, но для чего? В эту минуту с плацдарма громко прозвучал рожок, подхваченный затем по всему городу; и от грохота барабанов пехоты и визга шотландских волынок весь город проснулся.
  

ГЛАВА XXX

"Я милую покинул..."

  
   Мы не претендуем на то, чтобы нас зачислили в ряды авторов военных романов. Наше место среди невоюющих. Когда палубы очищены для военных действий, мы спускаемся вниз и покорно ждем. Мы только мешали бы нашим храбрым товарищам, сражающимся у нас над головой. Поэтому мы не последуем за *** полком дальше городских ворот и, предоставив майору О'Дауду выполнять свой воинский долг, вернемся к его супруге, к дамам и обозу.
   Майор и его жена, как мы уже говорили, не были приглашены на бал, на котором в прошлой главе присутствовали другие наши знакомые; поэтому они имели гораздо больше времени для здорового отдыха в постели, чем те, кто желал не только исполнять свой долг, но и веселиться.
   - Помяни мое слово, милая Пегги, - заметил майор, мирно натягивая на уши ночной колпак, - что через день-другой здесь начнутся такие пляски, каких многие из этих плясунов в жизни не видывали.
   Ему было гораздо приятнее улечься в постель после мирно выпитого стакана вина, чем идти куда-нибудь развлекаться. Пегги со своей стороны была бы рада щегольнуть на балу своим тюрбаном с райской птицей, но известия, принесенные мужем, настроили ее очень серьезно.
   - Хорошо бы ты разбудила меня за полчаса до того, как протрубят сбор, - сказал майор жене. - Разбуди меня в половине второго, Пегги, милая, и посмотри, чтобы вещи были готовы. Может быть, я не вернусь к утреннему завтраку, миссис О'Дауд. - С этими словами, означавшими, что полк может выступить уже на следующее утро, майор замолчал и уснул.
   Миссис О'Дауд, в папильотках и ночной кофточке, чувствовала, что, как хорошая хозяйка, она при создавшихся обстоятельствах должна действовать, а не спать.
   - Успею выспаться, когда Мик уйдет, - решила она и принялась упаковывать его походную сумку, почистила плащ, фуражку и остальное снаряжение и все развесила и разложила по местам. В карманы плаща она засунула некоторый, удобный в походе, запас провизии и плетеную фляжку, или так называемый "карманный пистолет", содержавший около пинты крепкого коньяку, который она и майор весьма одобряли. Как только стрелки ее "репетитора" показали половину второго, а их механизм пробил роковой час (звук этот, по утверждению миссис О'Дауд, был точь-в-точь как у соборного колокола), она разбудила мужа и приготовила ему чашку самого вкусного кофе, какой можно было найти в это утро в Брюсселе. И кто станет отрицать, что все эти приготовления достойной леди так же доказывали ее любовь, как слезы и истерики более чувствительных женщин, и что чашка кофе, выпитая в компании с женой, пока по всему городу рожки трубят сбор и бьют барабаны, не в пример полезнее и более к месту, чем пустые излияния чувств? Поэтому майор явился на плац опрятно одетый, свежий и бодрый, и его чисто выбритое румяное лицо вселяло мужество в каждого солдата. Все офицеры отдавали честь жене майора, когда полк проходил мимо балкона, на котором стояла эта славная женщина, приветливо махая им рукой; и можно смело сказать, что вовсе не отсутствие храбрости, а скорее женская стыдливость и чувство приличия помешали ей самолично повести в бой доблестный *** полк.
   По воскресеньям и в других торжественных случаях миссис О'Дауд имела обыкновение с отменной серьезностью читать что-нибудь из огромного тома проповедей своего дядюшки-декана. Эти проповеди послужили ей большим утешением на корабле, когда они возвращались из Вест-Индии и чуть не потерпели крушения. После отбытия полка она обратилась к этой же книге, чтобы найти пищу для размышлений; вероятно, она не очень много понимала из того, что читала, и мысли ее бродили далеко, но лечь спать, когда тут же на подушке лежал ночной колпак бедного Мика, было невозможно. Так всегда бывает на свете. Джек и Доналд идут на ратные подвиги, с ранцем за плечами, весело шагая под звуки песни "Я милую покинул...", а "милая" остается дома и страдает - у нее-то есть время и думать, и грустить, и вспоминать.
   Зная, как бесполезны сожаления и как чувствительность только делает людей более несчастными, миссис Ребекка мудро решила не давать воли своему горю и перенесла разлуку с супругом со спартанским мужеством. Сам Родон был гораздо более растроган при прощании, чем стойкая маленькая женщина, с которой он расставался. Она подчинила себе эту грубую, жесткую натуру. Родон любил, обожал жену, безмерно восхищался ею. Во всю свою жизнь он не знал такого счастья, какое в эти последние несколько месяцев дала ему Ребекка. Все его прежние удовольствия: скачки, офицерские обеды, охота и карты, все прежние развлечения и ухаживания за модистками и танцовщицами и тому подобные легкие победы нескладного военного Адониса казались ему скучными и пресными по сравнению с законными супружескими радостями, какими он наслаждался я последнее время, Она всегда умела развлечь его, и он находил свой дом и общество жены в тысячу раз более интересным, чем любое другое место или общество, какое ему приходилось видеть. Он проклинал свои прошлые безумства и скорбел о своих огромных долгах, которые оставались непреодолимым препятствием для светских успехов его жены. Часто во время ночных бесед с Ребеккой он вздыхал по этому поводу, хотя раньше, когда был холост, долги нисколько его не беспокоили. Он сам этому поражался.
   - Черт побери, - говорил он (иногда, может быть, употребляя и более сильное выражение из своего несложного лексикона), - пока я не был женат, мне дела не было, под каким векселем я подписывал свое имя, лишь бы Мозес согласился ждать или Леви - дать отсрочку. Но с тех пор как женился, я. честное слово, не прикасаюсь к гербовой бумаге, кроме, конечно, тех случаев, когда переписываю старые векселя.
   Ребекка всегда умела рассеять его грусть.
   - Ах ты, глупенький! - говорила она. - Ведь еще есть надежда на тетушку. А если она подведет нас, разве не останется того, что вы называете "Газетою"? Или, постой, если умрет дядя Бьют, у меня есть еще один план. Приход всегда достается младшему сыну, - почему бы тебе не бросить армию и не пойти в священники?
   При мысли о таком превращении Родон разразился хохотом; раскаты громового драгунского голоса разнеслись в полночь по всей гостинице. Генерал Тафто слышал их в своей квартире, этажом выше. Ребекка на другой день с большим одушевлением изобразила всю сцену, к огромному удовольствию генерала, и даже сочинила первую проповедь Родона.
   Но все это было уже в прошлом. Когда пришло известие, что кампания началась и войска выступают в поход, Родон стал так серьезен, что Бекки принялась высмеивать его и даже несколько задела его гвардейские чувства.
   - Надеюсь, ты не думаешь, Бекки, что я трушу? - сказал он с дрожью в голосе. - Но я - отличная мишень, и если пуля меня уложит, я оставлю после себя одно, а может быть, и два существа, которых я хотел бы обеспечить, так как это я вовлек их в беду. Здесь нет ничего смешного, миссис Кроули.
   Ребекка ласками и нежными словами постаралась успокоить обиженного супруга. Злые насмешки вырывались у нее лишь в тех случаях, когда живость и чувство юмора брали верх в этой богатой натуре (что, впрочем, бывало довольно часто), но она умела быстро придать своему лицу выражение святой невинности.
   - О милый! - воскликнула она. - Неужели ты думаешь, что у меня нет сердца? - И, быстро смахнув что-то с глаз, она с улыбкой заглянула в лицо мужу.
   - Ну, так вот, - сказал он, - если меня убьют, посмотрим, с чем ты останешься. Мне здесь порядочно повезло, и вот тебе двести тридцать фунтов. У меня еще припасено в кармане десять наполеондоров. Мне этого вполне достаточно, потому что генерал за все платит по-княжески. Если меня убьют, я тебе, по крайней мере, ничего не буду стоить... Не плачь, малютка: я еще, может быть, останусь жив, назло тебе. Лошадей я с собой не возьму, ни ту, ни другую, - я поеду на генеральском вороном, так будет дешевле; я говорил ему, что мой конь захромал. Если я не вернусь, ты за эту пару лошадей кое-что выручишь. Григ вчера еще предлагал мне девяносто за кобылу, прежде чем пришли эти проклятые известия, а я был так глуп, что не хотел ее отдать меньше чем за сотню. За Снегиря всегда можно взять хорошую цену, но только лучше продай его здесь, а то у барышников слишком много моих векселей, так что не стоит везти его в Англию. За маленькую кобылу, которую тебе подарил генерал, тоже можно кое-что выручить; хорошо еще, что здесь нет проклятых счетов за содержание лошадей, как в Лондоне, - добавил Родон со смехом. - Вот этот дорожный несессер стоил мне двести фунтов, - то есть я задолжал за него двести; а золотые пробки и флаконы должны стоить тридцать - сорок фунтов. Будьте добры продать его, сударыня, а также мои булавки, кольца, часы с цепочкой и прочие вещи. Они стоят немало денег. Я знаю, мисс Кроули заплатила за часы с цепочкой сто фунтов. Черт возьми! Флаконы с золотыми пробками! Жалею теперь, что не купил их побольше. Эдвардс навязывал мне серебряную машинку для снимания сапог, и я мог еще прихватить несессер с серебряной грелкой и серебряный сервиз. Ну, да что поделаешь, Бекки, обойдемся тем, что у нас есть.
   Отдавая таким образом прощальные распоряжения, капитан Кроули, который до последнего времени, когда любовь овладела драгуном, редко думал о ком-нибудь, кроме самого себя, теперь перебирал свои небогатые пожитки, стараясь сообразить, что можно превратить в деньги для обеспечения жены на тот случай, если с ним что-нибудь произойдет. Ему доставляло удовольствие записывать карандашом, крупным ученическим почерком, различные предметы своего движимого имущества, которые можно было бы продать с выгодой для его будущей вдовы, например:
   "Моя мантоновская двустволка, скажем, - 40 гиней; мой плащ для верховой езды, подбитый собольим мехом, - 50 фунтов; мои дуэльные пистолеты в ящике розового дерева (те, из которых я застрелил капитана Маркера) - 20 фунтов; мои седельные сумки и попона; то же самое системы Лори..." и т. д. И хозяйкой всего этого имущества он оставлял Ребекку.
   Верный своему плану экономии, капитан надел самый старый, поношенный мундир и эполеты, оставив более новые на сохранение своей жене (или, может быть, вдове). И этот прославленный в Виндзоре и в Хайд-парке денди отправился в поход, одетый скромно, словно сержант, и чуть ли не с молитвой за женщину, которую он покидал. Он поднял ее на руки и с минуту держал в объятиях, крепко прижимая к бурно бьющемуся сердцу. Потом, весь красный, с затуманенным взглядом, опустил ее наземь и оставил одну. Он ехал рядом со своим генералом и молча курил сигару, пока они догоняли бригаду, выступившую раньше. И только когда они отъехали несколько миль от города, он перестал крутить усы и прервал молчание.
   Ребекка, как мы уже говорили, благоразумно решила не давать воли бесполезной скорби при разлуке с мужем. Она помахала ему рукой и с минуту еще постояла у окна после того, как он скрылся из виду. Соборные башни и остроконечные крыши причудливых старинных домов только что начали краснеть в лучах восходящего солнца. В эту ночь Ребекке не пришлось отдохнуть. Она все еще была в своем нарядном бальном платье; ее светлые локоны немного развились и обвисли, а под глазами легли темные круги от бессонной ночи.
   - Какой у меня ужасный вид, - сказала она, рассматривая себя в зеркале, - и как бледнит меня розовый цвет! Она сняла с себя розовое платье, и при этом из-за корсажа выпала записка; Ребекка с улыбкой подняла ее и заперла в шкатулку. Затем поставила свой букет в стакан с водой, улеглась в постель и сладко заснула.
   В городе царила тишина, когда в десять часов утра она проснулась и выпила кофе, который очень подкрепил и успокоил ее после всех тревог и огорчений.
   Позавтракав, она возобновила расчеты, которые простодушный Родон производил минувшей ночью, и обсудила свое положение. В случае несчастья она, принимая в соображение все обстоятельства, была довольно хорошо обеспечена. У нее были свои драгоценности и наряды, в добавление к тем, которые ей оставил муж. (Мы уже описывали и восхваляли щедрость, проявленную Родоном тотчас же после женитьбы.) Генерал, ее раб и обожатель, преподнес ей, помимо арабской кобылы, множество красивых подарков в виде кашемировых шалей, купленных на распродаже имущества вдовы обанкротившегося французского генерала, и многочисленных вещиц из ювелирных магазинов, свидетельствовавших о вкусе и богатстве обожателя. Что касается "тикалок", как бедный Родон называл часы, то они тикали во всех углах ее комнат. Как-то раз вечером Ребекка мимоходом упомянула, что часы, которые ей подарил Родон, английского изделия и идут плохо, - и на следующее же утро ей были присланы прелестные часики фирмы Леруа, с цепочкой и крышкой, украшенной бирюзой, и еще одни - с маркой "Брегет", усыпанные жемчугом и размером не больше полукроны. Одни купил ей генерал Тафто, а другие галантно преподнес капитан Осборн. У миссис Осборн не было часов, хотя, нужно отдать справедливость Джорджу, если бы она попросила, он тотчас купил бы их ей; что же касается почтенной миссис Тафто, у нее в Англии были старинные часы, доставшиеся ей от матери, и они-то, пожалуй, могли бы заменить ту серебряную грелку, о которой упоминал Родон. Если бы фирма "Хоуэл и Джеймс" опубликовала список покупателей, которым она продавала различные драгоценности, как удивились бы многие семейства; а если бы все эти украшения попали к законным женам и дочерям джентльменов, какое обилие их скопилось бы в благороднейших домах Ярмарки Тщеславия!
   Вычислив стоимость всех этик ценностей, миссис Ребекка убедилась, не без острого чувства торжества и удовлетворения, что в случае чего она может для начала рассчитывать по меньшей мере на шестьсот - семьсот фунтов. Она провела все утро самым приятным образом, разбирая, приводя в порядок, рассматривая и запирая под замок свое имущество. Среди записок в бумажнике Родона она нашла чек на двадцать фунтов на банкира Осборна. Это заставило ее вспомнить о миссис Осборн.
   - Пойду разменяю чек, - сказала она, - а потом навещу бедняжку Эмми.
   Пусть это роман без героя, но мы претендуем, по крайней мере, на то, что у нас есть героиня. Ни один мужчина в британской армии, выступавший в поход, даже сам великий герцог, не мог быть хладнокровнее среди всех опасностей и затруднений, чем эта неунывающая маленькая адъютантша.
   У нас есть и еще один знакомый, который не принял участия в военных действиях и поведение и чувства которого мы поэтому имеем право знать. Это наш друг, экс-коллектор Богли-Уолаха, покой которого, как и всех других, был в это раннее утро нарушен звуками военных рожков. Так как он был большой любитель поспать и понежиться в постели, то, вероятно, спал бы, как всегда, до полудня, несмотря на все барабаны, рожки и волынки британской армии, если бы сон его не был прорван, и притом не капитаном Джорджем Осборном, который жил с ним в одной квартире и, как всегда, был слишком поглощен собственными делами или горем от разлуки с женой, чтобы попрощаться со своим спящим шурином, - нет, не Джордж встал между сном и Джозом Седли, а капитан Доббин, который явился и поднял его, выразив желание пожать ему на прощание руку.
   - Очень любезно с вашей стороны, - сказал Джоз, зевая и мысленно посылая капитана к черту.
   - Я... я не хотел, видите ли, уехать, не простившись с вами, - проговорил бессвязно Доббин, - потому что, видите ли, кое-кто из нас, возможно, не вернется, и мне хотелось бы проститься... и все такое, видите ли...
   - Что вы хотите сказать? - спросил Джоз, протирая глаза.
   Капитан не расслышал - он и не смотрел на толстого джентльмена в ночном колпаке, к которому, по его словам, относился с таким теплым участием. Лицемер старательно прислушивался и смотрел в сторону апартаментов Джорджа, крупно шагая по комнате, опрокидывая стулья, барабаня пальцами, грызя ногти и обнаруживая другие признаки сильного внутреннего волнения.
   Джоз всегда был неважного мнения о капитане, а теперь начал предполагать, что и храбрость его несколько сомнительна.
   - Чем я могу вам быть полезен, Доббин? - спросил он насмешливым тоном.
   - Вот чем, - ответил капитан, подходя к его кровати. - Через четверть часа мы выступаем, Седли, и, может быть, ни я, ни Джордж не вернемся. Помните же, что вы не должны двигаться из этого города, пока не убедитесь, как обстоят дела. Вы должны оставаться здесь, оберегать свою сестру, успокаивать ее, заботиться о ней. Если что-нибудь случится с Джорджем, помните - у нее никого нет на свете, кроме вас. Если армии придется плохо, вы обязаны доставить ее благополучно в Англию; и вы должны обещать мне под честным словом, что не покинете ее. Я верю, что вы иначе не поступите: что касается денег, вы всегда были достаточно щедры. Кстати, вам не нужно денег? Я хочу сказать, хватит у вас золота, чтобы уехать в Англию в случае несчастья?
   - Сэр, - величественно заявил Джоз, - когда мне нужны деньги, я знаю, куда обратиться. Что касается сестры, вам нечего указывать мне, как я должен себя вести.
   - Вы говорите как мужественный человек, Джоз, - сказал капитан добродушно, - и я рад, что Джордж может оставить жену в таких надежных руках. Значит, я могу передать ему ваше честное слово, что в случае крайности вы не оставите ее?
   - Конечно, конечно, - отвечал мистер Джоз, щедрость которого в отношении денег Доббин оценил правильно.
   - Ив случае поражения вы увезете ее невредимой из Брюсселя?
   - Поражения? Черт побери, сэр, этого не может быть! Не старайтесь запугать меня, - закричал из-под одеяла герой. Доббин почувствовал облегчение, когда Джоз так решительно признал свои обязанности по отношению к сестре.
   "По крайней мере, - думал капитан, - у нее будет безопасное убежище, на случай если произойдет самое худшее".
   Если капитан Доббин рассчитывал для собственного успокоения и удовольствия повидать еще раз Эмилию, прежде чем их полк выступит в поход, то он был наказан по заслугам за такой непростительный эгоизм. Дверь из спальни Джоза вела в гостиную, общую для всей семьи, и против этой двери была дверь в комнату Эмилии. Рожки разбудили всех, и теперь не к чему уже было скрывать правду. Денщик Джорджа укладывал вещи в гостиной. Осборн то и дело выходил из смежной спальни, бросая денщику те предметы, которые могли пригодиться ему в походе. И Доббину представилась-таки возможность, на которую он надеялся, - еще раз увидеть лицо Эмилии. Но что это было за лицо! Такое бледное, растерянное и полное отчаяния, что память о нем преследовала его потом, как сознание тяжкой вины, а вид его возбудил в нем невыразимую тоску и жалость.
   Эмилия была в белом утреннем капоте, волосы ее рассыпались по плечам, большие глаза потускнели и были устремлены в одну точку. Желая помочь в сборах и показать, что в такую серьезную минуту и она может быть полезна, Эмилия вынула из ящика офицерский шарф Джорджа и ходила взад и вперед за мужем с шарфом в руках, молча глядя, как он укладывается. Вот она вышла из комнаты и стала, прислонившись к стене и прижимая к груди шарф, на котором тяжелая красная бахрома алела, как кровь. Наш благородный капитан, взглянув на нее, почувствовал в сердце боль и раскаяние. "Милосердный боже! - подумал он. - И такое горе я осмелился подглядеть!" И нечем было помочь, нечем облегчить это безмолвное отчаяние. Он стоял с минуту и смотрел на нее, бессильный и терзаемый жалостью, как отец смотрит на своего страдающего ребенка.
   Наконец Джордж взял Эмми за руку и увел ее в спальню, откуда через минуту вышел уже один. Прощание свершилось - он ушел.
   "Слава богу, кончено, - подумал Джордж, спускаясь через три ступеньки по лестнице и придерживая саблю. Он быстро побежал к сборному пункту, где строился полк и куда спешили солдаты и офицеры из своих квартир. Кровь стучала у него в висках, щеки пылали: начиналась великая игра - война, и он был одним из ее участников. Какой вихрь сомнений, надежд и восторга! Как много поставлено на карту! Что были в сравнении с этим все азартные игры, в которые он когда-то играл! Он с детства увлекался всеми состязаниями, требовавшими смелости и ловкости. Он был чемпионом и в школе и в полку, всегда ему рукоплескали; на крикетном поле и на гарнизонных скачках - всюду он одерживал сотни побед, и всюду, где бы он ни появлялся, и женщины и мужчины любовались им и завидовали ему. Какие качества в мужчине нравятся больше, чем физическое превосходство, ловкость, отвага? Сила и мужество с давних времен служили темой для песен и баллад; со времен осады Трои и до наших дней поэзия всегда выбирала своим героем воина. Не потому ли, что люди - трусы в душе, они так восхищаются храбростью и считают, что воинская доблесть больше всех других качеств заслуживает похвал и поклонения?
   Итак, заслышав волнующий боевой призыв, Джордж вырвался из нежных объятий не без чувства стыда, что дал себя задержать (хотя у его жены едва ли хватило бы на это сил). Такое же горячее нетерпение испытывали все его товарищи, уже знакомые нам, - от бравого майора, который вел полк в поход, до маленького прапорщика Стабла, который должен был нести в этот день знамя.
   Солнце только что стало всходить, когда войска выступили из города. Это было великолепное зрелище: впереди колонны шел оркестр, играя полковой марш, затем ехал командующий полком майор О'Дауд верхом на своем крепыше Пираме; за ним шли гренадеры во главе со своим капитаном; в центре развевались знамена, которые несли прапорщики; затем шел Джордж впереди своей роты. Он поднял голову, улыбнулся Эмплпи и прошел дальше; и вскоре даже звуки музыки замерли вдали.
  

ГЛАВА XXXI,

в которой Джоз Седли заботится о своей сестре

  
   Таким образом, все старшие офицеры были призваны к исполнению своего долга, и Джоз Седли остался во главе маленького гарнизона в Брюсселе, в состав которого входили больная Эмилия, слуга-бельгиец Исидор и девушка-прислуга. Хотя Джоз был расстроен и покой его был нарушен вторжением Доббина и всеми событиями этого утра, тем не менее он оставался в постели, ворочаясь без сна с боку на бок, пока не подошел его обычный час вставания. Солнце поднялось уже высоко, и наши доблестные друзья *** полка отшагали немало миль, прежде чем наш чиновник вышел к завтраку в своем цветастом халате.
   Отсутствие шурина не очень огорчало Джоза. Может быть, он был даже доволен, что Осборн уехал, потому что в присутствии Джорджа он играл весьма второстепенную роль в доме и Осборн ни капельки не скрывал своего пренебрежения к толстяку штатскому. Но Эмми всегда была добра и внимательна к брату. Она заботилась об его удобствах, наблюдала за приготовлением его любимых блюд, гуляла или каталась с ним (для этого представлялось много, слишком много случаев. - ибо где был в это время Джордж?). Кроткое личико Эмилии заставляло ее брата умерять свой гнев, а мужа - прекращать насмешки. Несколько раз она робко упрекала Джорджа за его отношение к брату, но тот с обычной своей резкостью обрывал эти разговоры.
   - Я человек прямой, - говорил он, - и то, что чувствую, то и показываю, как должен делать всякий честный человек. Какого черта ты хочешь, дорогая, чтобы я почтительно относился к такому дураку, как твой братец?
   Итак, Джоз был рад отсутствию Джорджа. Штатская шляпа последнего и перчатки, оставленные на буфете, и мысль, что владелец их далеко, доставили Джозу какое-то смутное чувство торжества.
   "Сегодня, - думал Джоз, - он уже не будет меня злить своим фатоватым видом и наглостью".
   - Унесите шляпу капитана в переднюю, - сказал он слуге Исидору.
   - Может быть, она ему больше не понадобится, - отвечал лакей, хитро взглянув на своего господина. Он тоже ненавидел Джорджа, - тот проявлял в обхождении с ним истинно английскую грубость.
   - И спросите мадам, придет ли она к завтраку, - важно сказал мистер Седли, спохватившись, что заговорил со слугой о своем нерасположении к Джорджу. Хотя, надо правду сказать, он уже не раз бранил шурина в присутствии слуги.
   Увы! Мадам не может прийти к завтраку и приготовить les tartines {Тартинки (франц.).}, которые любит мистер Джоз. Мадам слишком больна, она с самого отъезда мужа находится в ужасном состоянии, - так доложила ее bonne {Горничная (франц.).}. Джоз выразил свое сочувствие тем, что налил ей огромную чашку чаю (это был его способ проявлять братскую нежность), и сделал даже больше: он не только послал ей завтрак, но стал придумывать, какие деликатесы будут ей всего приятнее к обеду.
   Лакей Исидор мрачно наблюдал за тем, как денщик Осборна собирал своего капитана в дорогу, - прежде всего потому, что он ненавидел мистера Осборна, который обращался с ним, как и со всеми нижестоящими, очень высокомерно (слуги на континенте не мирятся с той грубостью, какую покорно терпят наши более благонравные английские слуги), а кроме того, ему было обидно, что столько добра уплывает у него из рук, чтобы попасть в руки других людей, когда англичане оконфузятся. Относительно этого конфуза он, как и многие другие в Брюсселе и во всей Бельгии, не сомневался нисколько. Почти все были уверены, что император отрежет прусскую армию от английской, уничтожит одну вслед за другой и не позже как через три дня вступит в Брюссель. Тогда все имущество его теперешних хозяев, которые будут убиты, или обратятся в бегство, или попадут в плен, законным образом перейдет в собственность мосье Исидора.
   Помогая Джозу в утомительном и сложном ежедневном туалете, его верный слуга соображал, как он поступит с теми самыми предметами, с помощью которых он украшал особу своего господина. Эти серебряные флаконы с духами и туалетные безделушки пойдут в подарок одной девице, в которую он был влюблен; английский бритвенный прибор и булавку с большим рубином он оставит себе: она будет так красиво выделяться на тонкого полотна сорочке с брыжами. А в этой сорочке, да еще в фуражке, обшитой золотым галуном, в венгерке, отделанной шнурами, которую нетрудно перешить по его фигуре, с тростью капитана, украшенной золотым набалдашником, с большим двойным кольцом с рубинами, которое он затем даст переделать в пару восхитительных сережек, он будет настоящим Адонисом и легко победит мадемуазель Реи.
   "Как эти запонки пойдут мне! - думал он, застегивая манжеты на пухлых запястьях мистера Седли. - Я давно мечтаю о запонках. А капитанские сапоги с медными шпорами, что стоят в соседней комнате, - parbleu! {Черт побери! (франц.).} - какой эффект они произведут на Allee Verte! {Зеленой аллее (франц.).}"
   Итак, пока мосье Исидор своими бренными перстами придерживал нос господина и брил ему нижнюю часть лица, воображение уносило его на Зеленую аллею, где он в венгерке со шнурами разгуливал в обществе мадемуазель Рен: он мысленно бродил в тени деревьев по берегам канала, рассматривал проплывающие мимо баржи, или освежался кружкой фаро на скамейке пивной по дороге в Лакен.
   Мистер Джоз Седли, к счастью для своего спокойствия, не подозревал, что происходило в голове его слуги, так же как почтенный читатель и я не знаем того, что думают о нас Джон или Мэри, которым мы платим жалованье. Что думают слуги о своих господах?.. Если бы мы знали, что думают о нас наши близкие друзья и дорогие родственники, жизнь потеряла бы всякое очарование и мы все время пребывали бы в невыносимом унынии и страхе. Итак, слуга Джоза намечал себе жертву, подобно тому как один из поваров мистера Пейнтера на Ледихолл-стрит украшает ничего не подозревающую черепаху карточкой, на которой написано: "Суп на завтра".
  
   Служанка Эмилии была настроена далеко не так эгоистически. Мало кто из подчиненных этого милого, доброго создания не платил ей обычной дани привязанности и любви за ее кротость и доброту. И действительно, кухарка Полина утешила свою хозяйку гораздо лучше, чем кто-либо из тех, кого она видела в это злосчастное утро. Когда она заметила, что Эмилия, молчащая, неподвижная и измученная, уже несколько часов сидит у окна, откуда она следила за исчезавшими вдали последними штыками уходившей колонны, эта честная женщина взяла Эмилию за руку и сказала:
   - Tenez, madame, est-ce qu'il n'est pas aussi a l'armee mon homme a moi? {Ах, сударыня, а мой-то кавалер разве не в армии? (франц.).}
   После чего она разразилась слезами, а Эмилия, упав к ней в объятия, тоже расплакалась, и обе стали жалеть и утешать друг друга.
   Много раз в это утро слуга мистера Джоза Исидор бегал в город, к воротам отелей и домов, расположенных вокруг парка, где жило больше всего англичан, и там, толкаясь среди других слуг, курьеров и лакеев, собирал все новости и приносил домой бюллетени для осведомления своего хозяина. Почти все эти джентльмены были в душе приверженцами императора и имели собственное мнение относительно скорого окончания войны. Прокламация Наполеона, выпущенная в Авене, широко распространялась по Брюсселю. "Солдаты! - гласила она. - Настала годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды уже решали судьбы Европы. Мы были тогда слишком великодушны, как и после Аустерлица и Ваграма. Мы поверили клятвам и обещаниям государей и оставили их на тронах. Так встретим же их снова лицом к лицу! Разве мы или они стали другими? Солдаты! Эти самые пруссаки, которые так дерзки сейчас, под Иеной шли на нас трое против одного, а под Монмирайлем шестеро против одного. Те из вас, кто был в плену в Англии, могут рассказать своим товарищам об ужасах английских понтонов. Безумцы! Случайный успех ослепил их. Но если они вступят во Францию, они найдут там только могилу!" А приверженцы Франции предсказывали еще более скорое истребление врагов императора, и все кругом соглашались, что пруссаки и англичане вернутся во Францию не иначе как пленниками в хвосте победоносной армии.
   Таковы были известия, собранные в течение дня, и они не могли не оказать своего действия на мистера Седли. Ему донесли, что герцог Веллингтон выехал в армию, авангард которой французы сильно потрепали накануне вечером.
   - Потрепали? Вздор! - сказал Джоз, мужество которого за завтраком всегда возрастало. - Герцог выехал в армию, чтобы разбить императора, как он раньше разбивал всех его генералов.
   - Его бумаги сожжены, имущество вывезено, а квартира очищается для герцога Далматского, - отвечал Исидор. - Я знаю это от его собственного дворецкого. Люди милорда герцога Ричмонда уже укладываются. Его светлость бежал, а герцогиня ожидает только, пока уложат серебро, чтобы присоединиться к французскому королю в Остенде.
   - Французский король в Генте, - возразил Джоз, притворяясь, что не верит вздорным слухам.
   - Он вчера ночью бежал в Брюгге, а сегодня отплывает в Остенде. Герцог Беррийский взят в плен. Тем, кто хочет уцелеть, лучше уезжать поскорее, потому что завтра откроют плотины, - и как тогда бежать, раз вся страна будет под водой?
   - Чепуха, сэр! Мы можем выставить втрое против того, сэр, что выставит Бонн! - запальчиво воскликнул мистер Седли. - Австрийцы и русские подходят. Он должен быть сокрушен и будет сокрушен! - заявил Джоз, ударяя рукой по столу.
   - Пруссаков было трое против одного при Иене, а он в одну неделю взял всю их армию и королевство. Под Монмирайлем их было шестеро против одного, а он рассеял их, как овец. Австрийская-то армия наступает, но ведет ее императрица и Римский король. А русские? Русские отступят. Англичанам не будет пощады, - все помнят, как они жестоко обращались с нашими героями на своих проклятых понтонах. Взгляните, здесь все напечатано черным по белому. Вот прокламация его величества, императора и короля, - сказал новоявленный приверженец Наполеона, не считавший более нужным скрывать свои чувства, и, вынув из кармана прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину, - он уже смотрел на расшитую шнурами венгерку и другие ценности как на свою добычу.
   Джоз не был серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась.
   - Дайте мне пальто и фуражку, сэр, - сказал он, - и следуйте за мной. Я сам пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы.
   Исидор пришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку.
   - Милорду лучше не надевать военного мундира, - заметил он, - французы поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату.
   - Молчать! Слышите! - воскликнул Джоз и все еще с решительным видом и с непобедимой твердостью сунул руку в рукав. За совершением этого геройского поступка его и застала миссис Родон Кроули, которая как раз явилась навестить Эмилию и, не позвонив, вошла в прихожую.
   Ребекка была одета, как всегда, очень изящно и красиво; спокойный сон после отъезда Родона освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечки и улыбку, когда у всех в городе в этот день лица выражали тревогу и горе. Она стала смеяться над положением, в котором застала Джоза, и над судорожными усилиями, с какими дородный джентльмен старался влезть в расшитую куртку.
   - Вы собираетесь в армию, мистер Джозеф? - спросила она. - Неужели никто не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедных женщин?
   Джозу наконец удалось влезть в венгерку, и он пошел навстречу своей прекрасной посетительнице, весь красный и бормоча извинения. Как она чувствует себя после всех событий сегодняшнего утра, после вчерашнего бала?
   Monsieur Исидор исчез в соседней спальне, унося с собой цветастый халат.
   - Как мило с вашей стороны справляться об этом, - сказала она, обеими ручками пожимая его руку. - До чего же у вас хладнокровный и спокойный вид, когда все так напуганы!.. Как поживает наша маленькая Эмми? Расставание, вероятно, было ужасно, ужасно?
   - Ужасно! - подтвердил Джоз.
   - Вы, мужчины, можете все перенести, - продолжала леди. - Разлука или опасность - вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведь вы собирались уехать в армию и бросить нас на произвол судьбы? Я знаю, что собирались, - что-то говорит мне об этом. Я так испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (ведь я иногда думаю о вас, когда остаюсь одна, мистер Джозеф), что немедленно бросилась просить, умолять вас не уезжать.
   Эти слова можно было бы истолковать так: "Дорогой сэр, если с армией произойдет несчастье и придется отступать, у вас очень удобный экипаж, в котором я надеюсь получить местечко". Я не знаю, в каком смысле понял ее слова Джоз, но он был глубоко обижен невниманием к нему этой леди за все время их пребывания в Брюсселе. Его не представили ни одному из знатных знакомых Родона Кроули; его почти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо он был слишком робок, чтобы играть по крупной, и его присутствие одинаково стесняло и Джорджа и Родона, которые, вероятно, предпочитали развлекаться без свидетелей.
   "Вот как, - подумал Джоз, - теперь, когда я ей нужен, она приходит ко мне. Когда около нее никого больше нет, она вспомнила о старом Джозефе Седли!" Но, несмотря на эти сомнения, он был польщен словами Ребекки о его храбрости.
   Он сильно покраснел и принял еще более важный вид.
   - Мне хотелось бы посмотреть военные действия, - сказал он. - Каждому мало-мальски смелому человеку это было бы интересно. В Индии я кое-что видел, но не в таких больших размерах.
   - Вы, мужчины, все готовы принести в жертву ради удовольствия, - заметила Ребекка. - Капитан Кроули простился со мною сегодня утром такой веселый, точно он отправлялся на охоту. Что ему за дело, что вам всем за дело до страданий и мук бедной покинутой женщины? ("Господи, неужели этот ленивый толстый обжора действительно думал отправиться на войну?") Ах, дорогой мистер Седли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я провела на коленях; я трепещу при мысли о той ужасной опасности, которой подвергаются наши мужья, друзья, наши храбрые войска и союзники. Я пришла искать убежища - и что же? - последний оставшийся у меня друг тоже собирается ринуться в эту ужасную битву!
   - Сударыня, - отвечал Джоз, начиная смягчаться, - не тревожьтесь. Я только сказал, что мне хотелось бы там быть, - какой британец не хотел бы этого? Но мой долг удерживает меня здесь: я не могу, бросить это бедное создание, - и он указал пальцем на дверь комнаты, где была Эмилия.
   - Добрый, великодушный брат! - сказала Ребекка, поднося платок к глазам и вдыхая одеколон, которым он был надушен. - Я была к вам несправедлива - у вас есть сердце. Я думала, что у вас его нет.
   - О, клянусь честью! - воскликнул Джоз, и рука его невольно потянулась к левой стороне груди, - вы ко мне несправедливы, да, несправедливы... дорогая миссис Кроули!
   - Да, теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я помню, как два года тому назад... по отношению ко мне... оно было так вероломно! - промолвила Ребекка и на минуту устремила взгляд на Джоза, а затем отвернулась к окну.
   Джоз страшно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого упрекала его Ребекка, усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее, и страсть, которая вспыхнула в нем однажды, - дни, когда он катал ее в своем экипаже, когда она вязала ему зеленый кошелек, когда он сидел очарованный и смотрел на ее белые плечи и блестящие глаза.
   - Я знаю, что вы считаете меня неблагодарной, - продолжала Ребекка тихим, дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая на Джоза. - Ваша холодность, ваше нежелание замечать меня, ваше поведение за последнее время и сейчас, когда я вошла в комнату, - все это служит тому доказательством. Но разве у меня не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само ответит на этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был расположен принимать вас? Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я должна отдать в этом справедливость капитану Кроули), были из-за вас... И это были жестокие - да, жестокие слова!
   - Господи! Да что же я сделал? - спросил Джоз, трепеща от смущения и удовольствия. - Что же я сделал, чтобы... чтобы...
   - Разве ревность - ничто? - продолжала Ребекка. - Он мучил меня из-за вас. Но что бы ни было когда-то... теперь мое сердце всецело принадлежит ему. Я чиста перед ним. Не так ли, мистер Седли?
   С дрожью восторга Джоз взирал на жертву своих чар. Несколько ловких слов, нежных многозначительных взглядов - и сердце его воспламенилось вновь, а горькие подозрения были забыты. Разве со времен Соломона женщины не дурачили и не побеждали лестью даже и более умных мужчин, чем Джоз?
   "Ну, теперь, если даже случится самое худшее, - подумала Бекки, - отъезд мне обеспечен и я получу удобное место в его коляске".
   Неизвестно, к каким изъявлениям любви и преданности привели бы мистера Джозефа его мятежные страсти, если бы в эту минуту не вошел его слуга Исидор, чтобы навести в комнате порядок. Джоз, только что собиравшийся выпалить признание, чуть не подавился чувствами, которые вынужден был сдержать. Ребекка, со своей стороны, решила, что ей пора идти утешать свою драгоценную Эмилию.
   - Au revoir {До свидания (франц.).}, - сказала она, посылая воздушный поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к его сестре. Когда она вошла туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильно опустился в кресло и стал дико озираться, вздыхать и пыхтеть.
   - Этот сюртук очень узок милорду, - заявил Исидор, все еще не спуская глаз с вожделенных шнуров. Но "милорд" не слушал: мысли его были далеко. Он то вспыхивал, мысленно созерцая очаровательную Ребекку, то виновато ежился, представляя себе ревнивого Родона Кроули с закрученными зловещими усами и его страшные заряженные дуэльные пистолеты.
   Появление Ребекки поразило Эмилию ужасом и заставило отшатнуться. Оно вернуло ее к действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В своем страхе о будущем она забыла Ребекку, ревность - все, кроме того, что Джордж уехал и находится в опасности. Пока эта оборотистая особа бесцеремонно не зашла к ней, не нарушила чар, не приоткрыла двери, мы не смели входить в эту печальную комнату. Сколько времени бедняжка простояла на коленях! Сколько часов провела она здесь в безмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникеры, которые дают блестящие описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом. Это слишком низменная сторона пышного зрелища, - и вы не услышите ни плача вдов, ни рыдания матери среди криков и ликования громкого победного хора. А между тем когда они не плакали - смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули в оглушительном громе победы?
   После первого мгновения ужаса, охватившего Эмилию, когда перед ней сверкнули зеленые глаза Ребекки и та, шумя шелковыми юбками и блестящими украшениями, бросилась с протянутыми руками, чтобы обнять ее, - чувство гнева взяло верх, смертельно-бледное лицо ее вспыхнуло, и она ответила на взгляд Ребекки таким твердым взглядом, что соперница ее удивилась и даже немного оробела.
   - Дорогая моя, тебе очень нехорошо, - сказала она, протягивая руку Эмилии. - Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, как ты себя чувствуешь.
   Эмилия отдернула руку. Еще никогда в жизни эта кроткая душа не отказывалась верить или отвечать на проявление участия или любви. Но теперь она отдернула руку и вся задрожала.
   - Зачем ты здесь, Ребекка? - спросила она, по-прежнему глядя на гостью своими большими печальными глазами. Та смутилась от этого взгляда.
   "Вероятно, она видела, как он передал мне письмо на балу", - подумала Ребекка.
   - Не волнуйся, дорогая Эмилия, - сказала она, опустив глаза. - Я пришла только узнать, не могу ли я... хорошо ли ты себя чувствуешь?
   - А ты себя как чувствуешь? - сказала Эмилия. - Думается мне, что хорошо. Ты ведь не любишь своего мужа. Если бы любила, ты не пришла бы сюда. Скажи, Ребекка, что я сделала тебе, кроме добра?
   - Конечно, ничего, Эмилия, - отвечала та, не поднимая головы.
   - Когда ты была бедна, кто тебя приголубил? Разве я не была тебе сестрой? Ты видела нас в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне. Я была тогда всем для него, иначе разве он отказался бы от состояния и от семьи, чтобы сделать меня счастливой? Зачем же ты становишься между много и моей любовью? Кто послал тебя, чтобы разделить тех, кого соединил бог, и отнять у меня сердце моего дорогого, моего любимого мужа? Неужели ты думаешь, что ты можешь его любить так, как люблю я? Его любовь для меня - все. Ты знала это, и ты хотела отнять его у меня. Стыдно, Ребекка! Злая, дурная женщина! Вероломный друг и вероломная жена!
   - Эмилия, перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, - сказала Ребекка, отворачиваясь.
   - А передо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но ты старалась. Спроси свое сердце - не так ли это?
   "Она ничего не знает", - подумала Ребекка.
   - Он вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакая лесть, никакая ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что он вернется! Я столько молилась об этом.
   Бедняжка проговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, что Ребекка не нашлась, что ответить.
   - Что я тебе сделала? - продолжала Эмилия уже более жалобным тоном. - За что ты старалась отнять у меня мужа? Ведь он мой всего только шесть недель. Ты могла бы пощадить меня, Ребекка, хотя бы на это время. Но в первые же дни после нашей свадьбы ты явилась и все испортила. Теперь он уехал, и ты пришла посмотреть, как я несчастна? - продолжала она. - Ты достаточно мучила меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня.
   - Я... я... никогда не приходила сюда, - перебила Ребекка и некстати сказала правду.
   - Верно, сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты и сегодня пришла отнять его у меня? - продолжала Эмилия, словно в бреду. - Он был здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся к ней! Здесь мы сидели и разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала его, и мы читали "Отче наш". Да, он был здесь. И они пришли и увели его, но он обещал мне вернуться.
   - И он вернется, дорогая, - сказала Ребекка, невольно тронутая.
   - Посмотри, - продолжала Эмилия, - вот его шарф. Не правда ли, какой красивый цвет? - И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Она еще утром обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла свой гнев, свою ревность и даже самое присутствие соперницы. Она молча подошла к кровати и с просветленным лицом стала гладить подушку Джорджа.
   Ребекка, тоже молча, вышла из комнаты.
   - Ну, как Эмилия? - спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле.
   - Ее нельзя оставлять одну, - отвечала Ребекка. - Мне кажется, ей очень нехорошо! - И она удалилась с весьма серьезным лицом, отвергнув просьбы Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал.
   В сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она, пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как жалобы побежденной. Встретив миссис О'Дауд, которую проповеди декана нисколько на этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней, несколько удивив этим майоршу, не привыкшую к таким знакам внимания со стороны миссис Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в отчаянном состоянии и почти лишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила навестить свою любимицу и постараться ее утешить.
   - У меня и своих забот достаточно, - важно заметила миссис О'Дауд, - и я думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если ей так плохо, как вы говорите, а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня.
   С этими словами обладательница "репетитора" тряхнула головой и зашагала прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько не искала.
   Бекки с улыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ко всему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечо удалявшейся миссис О'Дауд, почти рассеял тяжелое состояние духа миссис Кроули.
   "Мое почтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, - подумала Пегги. - Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя". И она быстрыми шагами направилась к квартире миссис Осборн.
   Бедняжка все еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почти обезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу.
   - Надо крепиться, милая Эмилия, - сказала она. - А то вдруг вы расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет за вами после победы. Ведь вы не единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих.
   - Я знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, - ответила Эмилия. Она отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствие ее более решительного друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис О'Дауд ей сразу стало лучше. Они долго пробыли вместе; сердца их следовали все дальше и дальше за ушедшей колонной. Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горе сопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины. Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины - слезами.
   В половине третьего произошло событие, чрезвычайно важное в повседневной жизни мистера Джозефа: подали обед. Воины могут сражаться и погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнату Эмилии, чтобы уговорить ее поесть.
   - Ты только попробуй, - сказал Джоз. - Суп очень хороший. Пожалуйста, попробуй, Эмми, - и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не делал этого, за исключением того дня, когда она выходила замуж.
   - Ты очень добр и ласков, Джозеф, - ответила Эмилия. - И все добры ко мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате.
   Зато майорше О'Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и она решила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.
   - Господь да благословит эту пищу, - произнесла торжественно жена майора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главе полка. - У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, - сказала она со вздохом, а потом, как истинный философ, принялась за еду.
   Настроение Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить за здоровье полка или под любым иным предлогом разрешить себе бокал шампанского.
   - Выпьем за О'Дауда и за доблестный *** полк, - сказал он. галантно кланяясь своей гостье. - Что вы скажете на это, миссис О'Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О'Дауд.
   Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
   - Что это? - спросил Джоз. - Почему вы не наливаете, бездельник?
   - C'est le feu! {Это артиллерийский огонь! (франц.).} - ответил Исидор, выбегая на балкон.
   - Спаси нас господи! Это пушки! - воскликнула миссис О'Дауд и бросилась к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других ок общить вамъ, что она не можетъ болѣе видѣть васъ, и очень сожалѣетъ, что пригласила васъ къ себѣ прямо изъ портерной лавочки, которую вы называли гостинницей, и въ которой ваше пребываніе въ Брайтонѣ было бы гораздо естественнѣе."
   Съ этой минуты карьера Джемса, какъ кандидата на милости его тетушки, окончилась навсегда. Кузенъ его Питтъ Кроули торжествовалъ.

-----

   Обратимся теперь къ тѣмъ, кто былъ первымъ претендентомъ въ этой стремительной погонѣ за деньгами. Ребекка и Раудонъ, какъ мы уже знаемъ, послѣ Ватерлосской битвы отправились въ Парижъ, гдѣ и провели всю зиму 1815 года въ полной роскоши и удовольствіи. Ребекка отъ самой природы была экономная женщина, а деньги, которыя заплатилъ Джозъ Седли за пару лошадей, доставляли нашимъ нѣжнымъ супругамъ возможность довольно плавно вести ихъ маленькое хозяйство. Благодаря этой продажѣ, они не видѣли особенной необходимости обращать на чистыя деньги ни пару пистолетовъ, ни туалета, оправленнаго въ золото, ни шинели на собольемъ мѣху. Ребекка изъ послѣдней сдѣлала себѣ премиленькую шубку, которою, разъѣзжая въ Bois de Boulogne, плѣняла рѣшительно всѣхъ. Встрѣча ея съ мужемъ, послѣ того, какъ арміи вступила въ Бамбре, была очаровательна; а сцена, когда Ребекка, расшивая и роспарывая платья, вынимала изъ нихъ часы, булавки, серьги, векселя, банковые билеты и разныя бездѣлушки, могла назваться неподражаемою. Туфто восхищался, Раудонъ хохоталъ и клялся Юпитеромъ, что подобнаго онъ не видѣлъ даже и на театрахъ. Шутки и насмѣшки, съ которыми Бекки описывала бѣдственное положеніе Джоза, доводили господина полковника до колотья, и въ эту минуту онъ столько же вѣрилъ въ свою милую супругу, сколько французскіе солдаты вѣрили въ Наполеона.
   Успѣхъ Ребекки въ Парижѣ былъ блестящій. Французскія дамы единодушно провозгласили ее очаровательною. Она удивительно какъ хорошо говорила на ихъ, природномъ языкѣ и съ перваго разу переняла ихъ грацію, ихъ живость, ихъ манеры въ обращеніи. Мужъ Бекки, конечно, неповоротливъ; да чтожь тутъ станешь дѣлать! на то онъ и англичанинъ... Да вѣдь и того не надо забывать, что полковникъ Кроули -- племянникъ и единственный наслѣдникъ богатой и spirituelle миссъ Матильды Кроули, домъ которой всегда готовъ въ услугамъ эмигрирующему французскому дворянству. Всѣ отели лучшихъ фамилій были открыты для жены полковника.
   Почему бы -- писала къ миссъ Матильдѣ Кроули одна вельможная дама -- почему бы не пріѣхать вамъ, дорогая моя миссъ, къ милымъ своимъ племяннику и племянницѣ и ея преданнымъ друзьямъ въ Парижѣ? Весь свѣтъ raffoles отъ очаровательной мистриссъ и ея espiиgle красотѣ. Въ ней мы находимъ всю грацію, всѣ прелести и остроуміе нашей драгоцѣнной миссъ Кроули! Король обратилъ на нее вчера въ Тюльери свое вниманіе, и мы всѣ завидуемъ ей. О, еслибъ вы видѣли злобу одной извѣстной миледи Бэйракръ (которой орлиный клювъ и токъ и перья возвышаются надъ головами всѣхъ собраній), когда принцесса ангулемская изъявила желаніе представиться къ мистриссъ Кроули, какъ вашей дочери и protégée, и благодарила ее отъ имени всей франціи за вашу благосклонность къ несчастнымъ изгнанникамъ! Ребекка у насъ царица всѣхъ обществъ, всѣхъ баловъ.... И еслибъ вы видѣли, какъ интересна и мила она, среди толпы страстныхъ поклонниковъ,-- и когда же? когда скоро надѣется быть матерью! Лишь только заговоритъ Ребекка объ васъ -- своей покровительницѣ, своей матери -- слезы невольно являются на глазахъ всѣхъ слушателей.... О, какъ она любитъ васъ! и какъ всѣ мы любимъ обожаемую вами и почитаемую миссъ Кроули!
   Подобное письмо, и притомъ еще отъ знатной дамы, повидимому, должно было имѣть весьма выгодныя для Ребекки послѣдствія и вполнѣ расположить въ ея пользу обожаемую и почитаемую родственницу; но вышло совсѣмъ противное. Лишь только старая дѣва узнала положеніе, въ которомъ находилась мистриссъ Раудонъ, и дерзость, съ какой она воспользовалась именемъ миссъ Кроули, для того, чтобъ получить entrée въ парижское общество, старая дѣва,-- узнавши все это, пришла въ сильнѣйшее негодованіе. Потрясенная душевно и тѣлесно и не умѣя отвѣчать корреспонденту по французски, миссъ Матильда принуждена была обратиться къ своему родному языку, и миссъ Бриггсъ, подъ ея диктовку, настрочила посланіе, въ которомъ было прописано не слишкомъ-то вѣжливымъ тономъ, что миссъ Кроули и знать не хочетъ мистриссъ Раудонъ и предупреждаетъ почтеннѣйшую публику остерегаться ее какъ самой хитрой и опасной женщины. Немудрено, что дюшесса X***, пробывъ въ Англіи всего только двадцать лѣтъ, ни слова не поняла въ этомъ посланіи, адресованномъ на ея имя, и удовольствовалась тѣмъ, что, при первой встрѣчѣ съ мистриссъ Раудонъ Кроули, сообщила ей о восхитительномъ письмѣ отъ chert Mees, наполненномъ самыми нѣжными выраженіями относительно ея, мистриссъ Кроули.
   Вслѣдствіе этого, Ребекка снова стала надѣяться на прощеніе своей благодѣтельницы и покровительницы. А между тѣмъ, проживая въ столицѣ Франціи, она была очаровательнѣйшая изъ всѣхъ своихъ соотечественницъ, имѣвшихъ здѣсь пребываніе. Въ ея салонахъ сходились и пруссаки, и русскіе, и испанцы, и англичане: въ Парижѣ въ эту достопамятную зиму собрался, кажется, весь свѣтъ. Знаменитые воины провожали карету ея въ Булонскій лѣсъ, или окружали ее въ Оперѣ въ ея уютной ложѣ. Раудонъ постоянно находился въ величайшемъ одушевленіи. Онъ каждый день присутствовалъ у Вера и Бовильяра; -- игралъ тамъ, и игралъ очень счастливо. Зато Туфто былъ что-то угрюмъ. Можетъ быть, это происходило оттого, что вокругъ креселъ Ребекки постоянно увивались десятки генераловъ,-- можетъ быть, потому еще, что каждый разъ, какъ мистриссъ Раудонъ сбиралась въ театръ, являлись у нея букеты одинъ другого лучше. Леди Бэйракръ и другія англійскія дамы тончайшаго ума и безукоризненнаго поведенія мучились завистью, при такомъ успѣхѣ выскочки, которой колкія шутки язвили неизцѣлимыми ранами ихъ непорочныя сердца. Но Ребекка не боялась ихъ: мужчины всѣ до одного были на ея сторонѣ, и она сражалась со своими соперницами съ неподражаемымъ мужествомъ.
   Такимъ образомъ, между fêtes, удовольствіями и благоденствіемъ, пролетѣлъ для Ребекки конецъ 1815 и начало 16 года. Мистриссъ Раудонъ такъ хорошо приспособила себя къ комфортабльной жизни, какъ будто предки ея цѣлыя столѣтія были люди изъ высшаго круга, и за свой умъ, таланты и энергію вполнѣ заслужила почетное мѣсто на Ярмаркѣ Тщеславія. Въ самомъ началѣ весны 1816 года, въ журналѣ "Galignani" заключалась между прочимъ слѣдующая статья: "26 марта, супруга полковника Кроули разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ".
   Однажды, за завтракомъ знакомаго намъ общества въ Брайтонѣ, миссъ Бриггсъ вычитала тѣже самыя слова въ какой-то лондонской газетѣ. Это извѣстіе произвело кризисъ въ дѣлахъ фамиліи Кроули. Гнѣвъ старой дѣвы достигъ самой высокой степени. Тотчасъ же пославъ за Питтомъ и леди Соутдоунъ, она требовала, чтобъ эта прекрасная чета -- племянникъ ея и леди Джэйнъ -- немедленно соединялась брачными узами. Старая дѣва объявила при этомъ, что супруги будутъ получать отъ нея, пока она здравствуетъ, по тысячѣ фунтовъ ежегодно, а послѣ смерти въ ихъ полное владѣніе перейдетъ и все движимое и недвижимое, принадлежащее ей, миссъ Матильдѣ Кроули. Мистеръ Векси законнымъ образомъ подтвердилъ это обѣщаніе, и Питтъ Кроули и леди Джэйнъ были обвѣнчаны, какъ слѣдуетъ,-- только епископомъ, а не достопочтеннымъ Бартоломеемъ Эйронсомъ, къ его и нашему сожалѣнію.
   По окончаніи брачнаго обряда, Питтъ Кроули желалъ, по принятому обыкновенію, совершить маленькое путешествіе въ теченіи медового мѣсяца; но привязанность миссъ Матильды къ леди Джэйнъ усилилась до такой степени, что она рѣшительно не согласилась разлучиться съ своей любимицей. Вслѣдствіе такой любви, Питтъ съ женой своей перебрались на житье къ миссъ Кроули (къ величайшему неудовольствію и досадѣ дипломата, которому приходилось испытывать надъ собой вліяніе характера и тетушки своей и тещи). Леди Соутдоунъ господствовала надъ всѣмъ семействомъ -- надъ Питтомъ, надъ леди Джэйнъ, надъ миссъ Кроули, надъ Бриггсъ, Боульсомъ, Фиркинъ,-- надъ всѣми вообще и надъ каждымъ порознь. Безъ отдыху начиняла она ихъ своими поученіями и универсальными лекарствами, отстранивъ Кримера и водворивъ на его мѣсто Роджерса. Результатомъ такихъ распоряженій было то, что миссъ Кроули въ весьма короткое время лишилась и тѣни своей прежней власти. Душа ея съ каждымъ днемъ становилась боязливѣе; побранки и насмѣшки надъ миссъ Бриггсъ прекратились. Матильда вся обратилась въ любовь къ племянницѣ. Миръ праху твоему, добрая и самолюбивая, тщеславная и великодушная женщина! Прощай -- безъ свиданья. Будемъ, однакожъ, надѣяться, что леди Джейнъ кротко и ласково поддерживала твое существованіе и нѣжной рукой вывела тебя въ лучшій міръ изъ волнующейся и борющейся толпы на Ярмаркѣ Тщеславія.
  

ГЛАВА XXXV.

ВДОВА И МАТЬ.

   Новости о знаменитыхъ битвахъ при Quatre Bras и Ватерлоо достигли Британіи почти въ тоже самое время, какъ сдѣлались онѣ извѣстны въ городѣ Брюсселѣ. Читая эти извѣстія, Англія трепетала отъ восторга. Въ концѣ ихъ обыкновенно помѣщался списокъ побѣдителей, раненыхъ и убитыхъ,-- и какъ выразить вамъ тотъ невольный страхъ, съ которымъ прочитывались эти послѣднія печальныя слова. Вообразите себѣ только, что въ каждой деревнѣ трехъ соединенныхъ королевствъ, почти въ каждомъ домѣ, съ полученіемъ извѣстія о битвахъ во Фландріи, чувства каждаго переходили отъ восхищенія и благодарности къ Всевышнему къ скорби и отчаянію, смотря по тому, у кого изъ читающихъ милый сердцу другъ или любимый родственникъ остался живъ или умеръ смертію героя. Всякій, кто только принялъ бы на себя трудъ пробѣжать кипу газетъ того времени, несмотря на отдаленность событія, и теперь навѣрное испыталъ бы то мучительное и трепетное ожиданіе, переходя отъ одного нумера къ другому, и то нетерпѣливое удовлетвореніе любопытства, съ которымъ мы останавливаемся на неоконченномъ разсказѣ. Подумайте, каковы должны быть ощущенія, когда эти газеты одна за другой выходили свѣженькими изъ подъ станка; и если участіе и любопытство были сильны въ нашемъ государствѣ, гдѣ только двадцать тысячъ было въ дѣйствіи, то каково должно быть состояніе Европы двадцать лѣтъ тому назадъ, когда люди бились не тысячами, а милліонами, и когда каждый изъ нихъ, поражая врага, безсознательно поражалъ въ тоже время какое нибудь невинное сердце, находящееся вдалекѣ отъ мѣста битвы?
   Вѣрная газета, сообщая эти новости, нанесла ударъ и семейству Осборна и его главѣ. Дѣвицы предались сильной печали. Угрюмый старикъ сдѣлался еще пасмурнѣе. Увѣряя себя, что сынъ его самимъ небомъ наказанъ за неповиновеніе, Осборнъ не смѣлъ, однакожъ, сознаться, что строгость приговора страшила его, и что выполненіе его собственнаго осужденія надъ Джоржемъ свершилось слишкомъ рано. Иногда, впрочемъ, старикъ трепеталъ отъ ужаса, порождаемаго мыслью, что онъ самъ, нѣкоторымъ образомъ, виновникъ судьбы, постигшей его сына. Прежде еще была возможность въ примиренію. Жена Джоржа могла умереть или сынъ пришелъ бы къ нему и сказалъ: "Отецъ! я согрѣшилъ передъ Богомъ и предъ тобой: прости меня!" Но теперь -- конецъ всему!... Джоржъ раздѣленъ отъ него, своего отца, неизмѣримымъ пространствомъ и невыразимо печальнымъ взоромъ смотритъ на противоположный берегъ, гдѣ находится старикъ Осборнъ.... И память его вызываетъ передъ нимъ другой, точно такой же взглядъ.... Джоржъ боленъ, въ припадкѣ сильной горячки, безъ всякаго сознанія ко всему окружающему, безмолвно устремилъ онъ томные глаза свои на нѣжнаго родителя.... О, съ какимъ усердіемъ упрашивалъ тогда старикъ доктора, съ какимъ вниманіемъ выслушивалъ онъ каждое его слово, слѣдилъ за каждымъ его шагомъ, наблюдалъ за выраженіемъ его лица! И какъ у старика отлегло отъ сердца, когда кризисъ въ болѣзни сына миновался благополучно и Джоржъ началъ поправляться!... А теперь -- теперь все кончилось! нѣтъ надежды ни на выздоровленіе, ни на примиреніе; не находилось даже словъ къ удовлетворенію тщеславія, не было возможности дать правильное теченіе разгоряченной гнѣвомъ крови... Трудно, впрочемъ, сказать, отчего происходила боль, уязвлявшая и разрывавшая на куски сердце отца -- оттого ли, что сынъ его находился внѣ всякаго прощенія, или оттого, что эгоистически ожидаемое раскаяніе Джоржа не состоялось.
   Мы не станемъ входить въ подробности ощущеній, какія испытывалъ угрюмый старикъ, тѣмъ болѣе, что ему некому было повѣрять ихъ. Въ присутствіи дочерей, онъ ни разу не произнесъ имени сына. Все въ домѣ покрылось глубокимъ трауромъ. Вечернія собранія, обѣды и балы прекратились надолго. Назначенный день сватьбы старшей дочери съ мистеромъ Буллокомъ былъ отложенъ. По временамъ, и тайкомъ, жениху удавалось видѣться со своей невѣстой и втихомолку поболтать съ дѣвицами въ гостиной, куда Осборнъ не заглядывалъ, постоянно оставаясь въ своемъ кабинетѣ. Парадная часть дома была совершенно закрыта до окончанія положеннаго траурнаго срока.
   Спустя три недѣли послѣ 18-го іюня, въ домъ Осборна, на Россель-скверѣ, явился старинный его пріятель, альдерменъ сэръ Доббинъ, блѣдный, разстроенный, и требовалъ непремѣннаго и немедленнаго свиданія съ печальнымъ джентльменомъ. Войдя въ комнату Осборна, послѣ нѣсколькихъ безсвязныхъ словъ, сэръ Доббинъ вынулъ изъ кармана письмо, съ большой красной печатью.
   -- Сынъ мой, майоръ Доббинъ, сказалъ онъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- прислалъ мнѣ письмо, съ однимъ изъ своихъ товарищей. Въ письмѣ ко мнѣ было вложено и вотъ это, на ваше имя, Осборнъ...
   И альдерменъ положилъ письмо на столъ. Осборнъ молча взглянулъ на него. Старикъ Доббинъ, испуганный выраженіемъ лица и взглядами Осборна, удалился молча.
   По надписи, легко можно было узнать смѣлый почеркъ руки Джоржа. Капитанъ писалъ это письмо передъ разсвѣтомъ 16-го іюня, за нѣсколько минутъ до своей вѣчной разлуки съ Амеліей. Отецъ безмолвно смотрѣлъ на эти прощальныя строки сына. Разсудокъ его начиналъ помрачаться; чувство самосознанія покидало его. Онъ едва не упалъ, вскрывая письмо, содержаніе котораго было очень недлино.
   Слишкомъ гордый, Джоржъ не хотѣлъ вполнѣ сознаться въ тѣхъ чувствахъ, которыя наполняли его сердце, когда онъ писалъ эти строки. Капитанъ говорилъ только, что наканунѣ великаго сраженія желаетъ послать отцу своему, можетъ быть, послѣднее прости, и проситъ оказать доброе свое расположеніе его женѣ и, можетъ, дитяти, которыхъ онъ оставилъ за собой. Джоржъ съ сокрушеніемъ сердца признавался въ вѣтренности и расточительности, съ которыми потратилъ онъ большую часть наслѣдства матери, благодарилъ отца за прежнее его великодушіе и обѣщалъ ему дѣйствовать на полѣ битвы, и послѣ, если суждено ему остаться живымъ,-- съ достоинствомъ, приличнымъ имени Осборна. И все. О поцалуѣ, который Джоржъ напечатлѣлъ на надписи, отецъ не зналъ. Письмо выпало изъ рукъ старика.... Сынъ оставался непрощеннымъ.
   Однажды, мѣсяца черезъ два послѣ того, сестрицы покойника, придя въ церковь, замѣтили, что отецъ ихъ что-то пристально поглядываетъ на стѣну. Обѣ миссъ также обратили свои глазки на то мѣсто, по которому угрюмо блуждали взоры ихъ отца. Мери и Джэйнъ Осборнъ открыли, что предметомъ вниманія старика былъ монументъ, изображавшій Британію, плачущую надъ урной. Сломанный мечъ и лежащій левъ показывали, что это скульптурное произведеніе воздвигнуто въ память умершаго воина. Подъ монументомъ висѣлъ гербъ Осборна, младшаго капитана королевской пѣхоты, павшаго за отечество на знаменитомъ Ватерлосскомъ полѣ, 18-го іюня 1815 года. Dulce decorum est pro palrid mori.
   Видъ этого печальнаго памятника разстроилъ нервы обѣихъ сестрицъ, такъ что чувствительная миссъ Мери принуждена была оставить церковь. Конгрегація, уважая скорбь юныхъ дѣвицъ, одѣтыхъ въ трауръ, почтительно разступалась и сожалѣла о горести строгаго отца, сидѣвшаго напротивъ памятника павшаго воина.
   -- Проститъ ли нашъ папа мистриссъ Амелію? спрашивали другъ друга наши миссъ, по прекращеніи своей сердечной скорби.
   Этотъ же вопросъ служилъ предметомъ безпрестанныхъ разговоровъ и между знакомыми Осборна, которые, всѣ до одного, знали о размолвкѣ отца съ сыномъ, по поводу женитьбы послѣдняго, и всѣ до одного были о томъ различнаго мнѣнія.
   Къ концу осени, угрюмый Осборнъ объявилъ желаніе ѣхать за границу. Онъ не сказалъ, куда, но дальновидныя дочери его знали, что отецъ отправится въ Бельгію,-- также какъ и то знали, чти вдова ихъ брата проживала въ Брюсселѣ. Извѣстія о бѣдной Амеліи получались черезъ леди Доббинъ и ея дочерей. Нашъ честный капитанъ былъ произведенъ въ майоры, а смѣлый о'Доудъ, всюду отличавшійся своей храбростью,-- въ полковники.
   Многіе изъ нашихъ воиновъ, жестоко пострадавшихъ въ дѣйствіи, еще не выѣхали изъ Брюсселя, излечивая свои раны. Городъ долго представлялъ собой военный лазаретъ. Съ первымъ облегченіемъ больныхъ, сады и публичныя гулянья стали наполняться увѣчными воинами, стариками и молодыми, солдатами и офицерами. Каждый изъ нихъ, едва оправившись отъ ранъ, предавался своимъ прежнимъ наклонностямъ,-- и Ярмарка Тщеславія оживилась снова. Мистеръ Осборнъ зналъ форму полка, въ которомъ находился сынъ его,-- любилъ слѣдить за производствами чиновъ и разными перемѣнами въ немъ. Старикъ часто говорилъ объ ффицерахъ этого полка съ такимъ увлеченіемъ, что другой подумалъ бы, будто самъ онъ принадлежалъ жъ средѣ ихъ. По прибытіи въ Брюссель, гуляя около своей отели, выходившей лицомъ къ Парку, и замѣтивъ солдата, въ хорошо знакомой ему формѣ, сидѣвшаго на каменной скамейкѣ подъ тѣнью дерева, Осборнъ подошелъ къ раненому воину и сѣлъ подлѣ него.
   -- Не-былъ ли и ты, любезный, въ отрядѣ капитана Осборна? спросилъ онъ и, помолчавъ немного, прибавилъ: -- ты не знаешь, что онъ сынъ мой.
   Воинъ хотя не принадлежалъ къ отряду Осборна, но, видя предъ собой убитаго горемъ отца, печально и почтительно приподнялъ къ козырьку свою раненую руку.
   -- Знаю, знаю, сэръ, капитана Осборна, отвѣчалъ онъ.-- Въ цѣлой арміи не было офицера прекраснѣе его. Если вашей чести угодно видѣть кого нибудь изъ отряда капитана, я могу представить одного сержанта. Онъ теперь въ городѣ, съ прострѣленнымъ плечомъ, и можетъ сообщить вамъ всѣ подробности битвы, въ которой участвовалъ капитанъ. Вѣроятно, вы изволили когда ни будь видѣть майора Доббина, храбраго друга покойнаго капитана, И мистриссъ Осборнъ, которая также здѣсь и, какъ поговариваютъ, очень нездорова.... Но, извините, сэръ, что я заболтался. Вамъ все это извѣстно, какъ видно.
   И солдатъ замолчалъ, замѣтивъ страшную перемѣну въ лицѣ стараго джентльмена.
   Осборнъ сунулъ гинею въ руку солдата и обѣщалъ ему другую, если онъ приведетъ къ нему сержанта въ Отель де Паркъ. Желаніе его вскорѣ исполнилось. Солдатъ удалился и, разсказавъ своимъ товарищамъ, какъ встрѣтился съ великодушнымъ отцомъ капитана Осборна, отправился съ ними Пить и пировать, пока не прогулялъ всей гинеи.
   Въ сопровожденіи сержанта, старикъ, по примѣру тысячи своихъ соотечественниковъ, принялъ поѣздку къ Ватерлоо и Катръ-Бра. Сержанта посадили въ экипажъ, и Осборнъ подъ его руководствомъ объѣхалъ оба поля. Онъ видѣлъ ту дорогу, по которой полки выступали въ дѣйствіе,-- склонъ ея, по которому французская кавалерія преслѣдовала отступающихъ бельгійцевъ,-- видѣлъ мѣсто, гдѣ благородный капитанъ сразилъ французскаго офицера, бившагося съ молодымъ прапорщикомъ, защищавшимъ полковое знамя. Вдоль этой дороги храбрецы отступали на слѣдующій день, а вотъ у этого берега на ночь передъ 17-мъ іюня, подъ проливнымъ дождемъ, расположилась они бивуаками. Далѣе находилась позиція, которую союзника заняли и удерживали въ теченіи слѣдующаго дня, отражая время отъ времени сильные натиски непріятельской кавалеріи и прикрываясь противоположнымъ берегомъ отъ страшной канонады. На этомъ склонѣ, подъ вечеръ, вся англійская линія получила приказаніе выступить къ атакѣ,-- и здѣсь-то именно, въ ту минуту, когда непріятель, послѣ безуспѣшныхъ нападеній началъ колебаться и отступать, капитанъ Осборнъ, бросившись впередъ, размахивая саблей съ громкимъ ура, палъ мертвый.
   -- Майоръ Доббинъ, добрый другъ его, увезъ письмо капитана въ Брюссель, говорилъ сержантъ дрожащимъ голосомъ: -- и тамъ похоронилъ его, какъ вамъ уже извѣстно.
   Осборнъ, посѣтивъ мѣста послѣднихъ подвиговъ сына, заплатилъ проводнику щедрой рукой. Кладбище, гдѣ похоронили Джоржа, онъ уже видѣлъ. По пріѣздѣ въ Брюссель, старикъ счелъ первымъ долгомъ поклониться могилѣ сына. Посѣтивъ ее еще разъ, въ обществѣ своихъ знакомыхъ, Осборнъ изъявилъ желаніе соорудить надъ нею надгробный памятникъ. Добрый и честный Доббинъ выбралъ мѣстомъ погребенія кладбище Декенъ, недалеко отъ города. Могила Джоржа была въ сторонѣ отъ палисадниковъ, наполненныхъ цвѣтами и кустарниками надъ могилами католиковъ. Но для стараго Осборна казалось униженіемъ, что сынъ его, англійскій джентльменъ и капитанъ британской арміи, не удостоенъ былъ лежать между могилами другихъ иноземцевъ. Кто можетъ опредѣлить, какъ много тщеславія таится въ вашемъ искреннемъ почтеніи къ другимъ, сколько заключено самолюбія въ нашей любви? По крайней мѣрѣ старый Осборнъ не размышлялъ объ этомъ. Зато онъ твердо былъ увѣренъ, что поступки его во всѣхъ отношеніяхъ справедливы, и что ему никто ни въ чемъ не долженъ прекословить; злоба его и ненависть, какъ жало осы или змѣи, высовывались и уязвляли все, что ему противилось. Онъ гордился своимъ презрѣніемъ, какъ и вообще всѣмъ другимъ.
   Приближаясь къ городскимъ воротамъ, послѣ поѣздки на Ватерлосское поле, при закатѣ солнца, экипажъ Осборна встрѣтился съ открытой коляской, въ которой сидѣли двѣ дамы и одинъ джентльменъ. Подлѣ коляски верхомъ ѣхалъ офицеръ. Взглянувъ нихъ нихъ, старикъ отпрянулъ, между тѣмъ какъ сержантъ, изумленный его движеніемъ, поспѣшно дотронулся до фуражки, дѣлая честь ѣхавшему подлѣ экипажа офицеру, который механически отвѣтилъ за его привѣтъ. Въ коляскѣ сидѣла Амелія, подлѣ нея -- хромоногій прапорщикъ Стоббль, а напротивъ -- вѣрный другъ ея мистриссъ о'Доудъ. Да, это дѣйствительно была Амелія. Но какъ она не походила за ту прекрасную дѣвушку, какою зналъ ее Осборнъ! Лицо Эмми было блѣдно, щеки -- впалы, глаза -- неподвижны. Амелія видѣла тестя, но не узнала его. Правда, и онъ не узналъ бы ее, еслибъ не Доббинъ былъ провожатымъ экипажа. При этой встрѣчѣ старикъ больше прежняго возненавидѣлъ жену своего покойнаго сына. Когда коляска, гдѣ сидѣла Амелія, скрылась, во взглядахъ Осборна, обращенныхъ на сержанта, выражалась тысяча словъ, полныхъ злобы и отвращенія. Казалось, онъ хотѣлъ сказать ими "что ты смотришь на меня? чему удивляешься? развѣ ты не знаешь, что я ненавижу эту женщину... Несчастная! она лишила меня всѣхъ моихъ надеждъ, съ прахомъ разнесла всю мою гордость...."
   -- Скажи этому плуту, чтобъ онъ ѣхалъ скорѣе! закричалъ Осборнъ, обращаясь къ лакею, сидѣвшему на козлахъ.
   Спустя минуту, сзади экипажа Осборна послышался стукъ лошадиныхъ копытъ, и вскорѣ Доббинъ подъѣхалъ къ старику. Когда отецъ Джоржа проѣхалъ мимо Амеліи, мысли майора бродили Богъ знаетъ гдѣ, и потому онъ не обратилъ на Осборна большого вниманія. Доббинъ тогда только вспомнилъ, что встрѣтилъ знакомое лицо, когда коляска Осборна начала скрываться. Взглянувъ на Амелію, чтобъ увидѣть, какое впечатлѣніе произвела на нее неожиданная встрѣча съ тестемъ, и замѣтивъ, что она не узнала его, Уильямъ извинился передъ дамами и, будто по одному важному дѣлу, о которомъ онъ совершенно забылъ, бросился назадъ и черезъ нѣсколько минутъ догналъ старика.
   -- Мистеръ Осборнъ! мистеръ Осборнъ! воскликнулъ Доббинъ, протягивая руку.
   Но Осборнъ не пошевельнулся и громче прежняго закричалъ на кучера и на лакея. Доббинъ ухватился за коляску.
   -- Остановитесь, сэръ.... Не стыдно ли вамъ! говорилъ онъ: -- я имѣю дѣло до васъ.
   -- Отъ кого? не отъ женщины ли той, съ которою вы ѣхали сейчасъ? язвительно спросилъ старикъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Доббинъ: -- не отъ нея, а отъ вашего сына.
   Осборнъ прислонился къ подушкѣ. Доббинъ молча слѣдовалъ за коляской до самой отели и, также молча вошелъ въ знакомая ему комнаты. Осборнъ занималъ ту самую квартиру, въ которой жили капитанъ Кроули и его милая супруга.
   -- Прошу покорно объяснить, капитанъ, Доббинъ.... виноватъ! я хотѣлъ сказать: майоръ Доббинъ,-- съ тѣхъ поръ, какъ лучшіе васъ люди умерли, а вы воспользовались этимъ и надѣли перья ихъ... сказалъ старикъ насмѣшливымъ тономъ.
   -- Ваша правда, сэръ: дѣйствительно, лучшіе люди умерли, подтвердилъ Доббинъ.-- И вотъ объ одномъ-то изъ нихъ я хочу поговорить съ вами, прибавилъ Уильямъ.
   -- Прошу васъ, сэръ, объясниться покороче, сказалъ старикъ, нахмурившись.
   -- Я являюсь къ вамъ какъ преданнѣйшій другъ и исполнитель духовнаго завѣщанія Джоржа. Онъ составилъ его передъ выступленіемъ нашимъ въ дѣйствіе. Знаете ли вы, какъ ничтожны были его средства, и въ какомъ стѣсненномъ положеніи находится его вдова? прибавилъ Доббинъ, рѣшившись слушать Осборна не раздражаясь.
   -- Я знать не хочу его вдовы, сэръ, сказалъ Осборнъ.-- Пусть ее отправляется къ своему отцу.
   -- Знаете ли вы, сэръ, положеніе мистриссъ Осборнъ? продолжалъ майоръ.-- Она едва не умерла, едва разсудка не потеряла, при ударѣ, разразившемся надъ нею. Поправится ли она -- еще Богъ вѣсть. Есть одна только надежда,-- и объ этомъ-то я пришелъ поговорить съ вами. Мистриссъ Осборнъ скоро будетъ матерью... Станете ли вы продолжать обиду родителя надъ головой младенца, и простите ли вы Джоржа въ лицѣ новорожденнаго?
   Старикъ пустился въ длинную рапсодію самохвальства и упрековъ. Въ первомъ случаѣ, онъ старался успокоить совѣсть своимъ будто бы справедливымъ поступкомъ, во второмъ -- преувеличеніемъ непокорности Джоржа. Во всей Англіи не нашлось бы отца, поступавшаго такъ великодушно въ отношеніи къ сыну, который, изъ прихоти своей, возсталъ противъ него, который и умирая не хотѣлъ сознаться, что онъ преступникъ. Пусть же сынъ принимаетъ на себя слѣдствія своего неповиновенія и своей глупости. Что касается до него, отца, то онъ всегда былъ господинъ своего слова. Онъ поклялся не говорить съ той женщиной и не признавать ея женою сына.
   -- Вы можете сказать ей это, съ клятвой заключилъ Осборнъ.-- Что я сказалъ, то останется неизмѣннымъ до конца моей жизни.
   Итакъ, нечего было надѣяться на помощь тестя. Бѣдной вдовѣ предстояло жить скуднымъ пансіономъ, или тѣмъ, что вздумается Джозу дать ей.
   "Незачѣмъ и передавать Эмми словъ старика"-- грустно думалъ Доббинъ.
   Съ самого начала печальной катастрофы, мысли Амеліи были въ постоянномъ разстройствѣ; подъ гнетомъ тоски, чувства ея находились въ какомъ-то оцѣпенѣніи; и съ одинаковымъ равнодушіемъ встрѣтила бы она и худое и хорошее. И ласки и утѣшенія,-- все принимала Эмми холодно; выслушавъ ихъ безсознательно, она снова погружалась въ свою печаль.

-----

   Опасаясь наскучить нашимъ читателямъ растянутостью разсказа, положимъ сразу, что, послѣ извѣстнаго разговора Доббина съ жестокосердымъ старикомъ, въ жизни нашей бѣдной Амеліи протекло цѣлыхъ двѣнадцать мѣсяцевъ, первую половину которыхъ она провела въ такой глубокой печали, что мы, наблюдая душевныя тревоги этого нѣжнаго и слабаго созданія, принуждены были отступить при видѣ жестокой скорби, подъ вліяніемъ которой изнывало сердце Амеліи. Обойдемте какъ можно тише вокругъ несчастнаго ложа, на которомъ болѣзненно томилась душа ея. Еще тише затворимте дверь мрачной комнаты, въ которой страдала Эмми, пока небо не послало ей утѣшенія. Наступилъ день восторга, смѣшаннаго съ удивленіемъ,-- день, когда бѣдная вдова прижала къ труди своей младенца, съ глазами Джоржа,-- мальчика, прекраснаго какъ Купидонъ. Какъ ново было для Эмми услышать первый его крикъ! какъ смѣялась она и плакала, надъ нимъ! Любовь, надежда и вѣра пробудились въ груди ея. Амелія была спасена. Доктора, лечившіе ее и опасавшіеся за ея жизнь и разсудокъ, съ нетерпѣніемъ ожидали этого кризиса. Много нужно было долгихъ мѣсяцевъ, полныхъ сомнѣнія и страха, чтобъ взоры Эмми, также нѣжно, какъ прежде, обратились на тѣхъ, кто ухаживалъ за нею съ заботливостью доброй матери и преданнаго друга.
   Майоръ Доббинъ былъ изъ этого числа. Мистриссъ о'Доудъ, получивъ приказаніе отъ своего мужа прибыть къ нему, передала свою паціентку на руки Уильяма; онъ-то и перевезъ ее въ Англію въ домъ ея матери. Человѣкъ, одаренный хотя сколько нибудь чувствительной душой, при видѣ Доббина, няньчившаго ребенка, и при видѣ восторга Амеліи, невольно растрогался бы. Уильямъ -- крестный отецъ новорожденнаго -- напрягалъ всю свою изобрѣтательность при покупкѣ чашечекъ, ложечекъ, побрякушечекъ и тому подобныхъ бездѣлушекъ для забавы малютки.
   Надо ли говорить, какъ нѣжная мать няньчила и одѣвала дитя свое и жила имъ однимъ,-- какъ отстраняла отъ него всѣхъ нянекъ и считала, что величайшая милость, какую она могла доставить Уильяму Доббину, состоитъ въ томъ, что ему, майору, ужь такъ и быть, дозволяется иногда поняньчиться съ крошкой Джоржемъ? Все назначеніе своего бытія, заключавшагося для нея въ бытіи малютки-сына, Амелія, съ этого времени, сосредоточила въ тѣхъ ласкахъ, которыми она осыпала дитя свое. Въ минуты уединенія и по ночамъ, съ сладостнымъ умиленіемъ упивалась Эмми тѣмъ восторгомъ материнской любви, который Провидѣніе ниспослало на долю женщины, той безусловной, великой преданности благому Промыслу, которая понятна только женщинѣ. Доббину суждено было наслаждаться этими занятіями любящаго сердца Амеліи. Но если собственная любовь Уильяма къ Эмми и разгадала чувства, таившіяся въ самыхъ сокровенныхъ уголкахъ ея сердца,-- то, увы! онъ также вѣрно зналъ, что для него-то въ этомъ сердцѣ не было мѣстечка, котораго онъ желалъ. И, зная это, честный Доббинъ съ покорностію переносилъ свою судьбу.
   Я полагаю, что отецъ и мать Эмми безошибочно читали въ душѣ Доббина всѣ его тайныя ощущенія. Каждый день являлся онъ въ домѣ ихъ, по цѣлымъ часамъ просиживалъ то съ ними, то съ Амеліей, а иногда и съ мистеромъ Клаппомъ и его семействомъ. Подъ разными предлогами, и почти ежедневно, Доббинъ приносилъ съ собой подарки. У маленькой служанки мистера Седли онъ слылъ подъ именемъ майора Шюгарплюмсъ. Эта дѣвочка, при появленіи Доббина, имѣла обыкновеніе разъигрывать роль церемоніймейстерши, докладывая мистриссъ Осборнъ объ его приходѣ. Она до слезъ смѣялась надъ майоромъ Шюгарплюмсъ, когда онъ, въ одно прекрасное утро, притащилъ съ собой въ Фуламъ деревянную лошадку, барабанъ, трубу и другія воинственныя игрушки для маленькаго Джоржа, которому едва ли было и восемь мѣсяцевъ.
   Ребенокъ спалъ.
   -- Тсс! шепнула Амелія, досадуя немного на скрипъ огромныхъ сапоговъ майора, и съ улыбкой протянула ему руку, которую Уильямъ, однакожъ, за тяжестію своего груза, не могъ принять.
   -- Мери! сказалъ Доббинъ маленькой дѣвочкѣ -- той самой, которая называла его майоромъ Шюгарплюмсъ: -- выйди отсюда, мнѣ надо переговорить съ мистриссъ Осборнъ наединѣ.
   Амелія, съ удивленіемъ взглянувъ на Уильяма, осторожно опустила спящаго младенца на постельку.
   -- Я пришелъ проститься съ вами, Амелія, говорилъ Доббинъ, взявъ ея тоненькую, бѣленькую ручку.
   -- Проститься?! Кудажь Вы ѣдете? спросила Эмми, съ нѣжной улыбкой.
   -- Не скажу, куда, отвѣчалъ майоръ.-- Передавайте письма моимъ агентамъ: они ужь доставятъ мнѣ. Вы вѣдь напишете мнѣ, Амелія, не правда ли?... Мнѣ долго, очень долго не удастся видѣть васъ....
   -- Непремѣнно, непремѣнно! Я стану писать вамъ о маленькомъ Джоржѣ, сказала Эмми.-- Уильямъ, зачѣмъ вы уѣзжаете? Вы такъ добры были ко мнѣ и.... къ нему, прибавила она.-- Взгляните на него!
   Розовенькій пальчикъ малютки безсознательно обвился вокругъ пальца Доббина, и Амелія взглянула на него съ чистымъ материнскимъ удовольствіемъ. Самые ожесточенные взоры не могли бы быть для Уильяма прискорбнѣе этого взгляда, выражавшаго безнадежный привѣтъ ему. Доббинъ наклонился надъ матерью и надъ дитятей: и съ минуту не въ состояніи былъ выговорить ни слова. Наконецъ, скрѣпя сердце, произнесъ онъ: "да благословитъ васъ Богъ! "
   -- God bless you! сказала Амелія, приподняла свою головку и поцаловала Доббина.-- Тсс! не разбудите Джоржа, прибавила она, когда тяжелые шаги удалявшагося майора мѣрно застучали по полу.
   Амелія не слыхала, какъ покатилась наемная коляска Уильяма: она смотрѣла на дитя, улыбавшееся ей и во снѣ.
  

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА ХXXII.

КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ, НЕ ИМѢЯ НИЧЕГО, МОЖНО ЖИТЬ ХОРОШО.

   Я полагаю, что на Ярмаркѣ Тщеславія не найдется ни одного посѣтителя, который былъ бы такъ мало наблюдателенъ, чтобъ не подумалъ иногда о мірскихъ дѣяніяхъ своихъ знакомцевъ,-- или столько равнодушенъ, чтобы не удивлялся, какимъ образомъ сосѣдъ его Джонсъ или сосѣдъ Смитсъ сводятъ концы съ концами аккуратно каждый годъ.
   Напримѣръ, оставаясь при совершенномъ почтеніи и преданности къ семейству Дженкинсовъ, я не могу не предупредить, что появленіе ихъ въ Паркѣ, въ большой barouche, съ гайдуками на запяткахъ, до конца жизни моей не перестанетъ удивлять меня, и я все буду теряться въ догадкахъ. Хотя, какъ извѣстно мнѣ, экипажъ Дженкинсовъ взятъ съ прокату, а прислуга живетъ изъ за стола,-- все-таки и на это потребно до шестисотъ фунтовъ въ годъ. А блестящіе обѣды, воспитаніе двухъ мальчиковъ въ Итонѣ, лучшія гувернантки и учителя для дочерей, поѣздка за границу и поѣздка въ Истбурнъ или Вортингъ осенью, годичный балъ съ ужиномъ изъ лучшаго ресторана,-- скажите, кто можетъ удержаться отъ удивленія и не спросить, какимъ образомъ Дженкинсы ведутъ свой бюджетъ?
   -- Да кто такой этотъ Дженкинсъ?
   -- Мы знаемъ его довольно хорошо. Онъ получаетъ жалованья въ годъ 1,200 фунтовъ.
   -- Вѣроятно, жена его имѣетъ состояніе?
   -- Помилуйте! миссъ Флинтъ -- одно изъ одиннадцати чадъ небогатаго помѣщика въ Букигамшэйрѣ. Все, что она получаетъ отъ своего семейства, заключается въ пуляркѣ, которую высылаютъ ей на святки, и за которую она должна держать при себѣ двухъ или трехъ сестеръ, поить и кормить братьевъ, когда они пріѣдутъ въ городъ. Какимъ образомъ Дженкинсы сводятъ балансы своихъ доходовъ?...
   Три или четыре года прошло уже съ тѣхъ поръ, какъ Раудонъ Кроули и супруга, его избрали себѣ мѣстомъ жительства Парижъ, нанявъ тамъ небольшой, уютный домикъ въ улицѣ Курзонъ,-- и во все это время рѣдкій кто изъ безчисленныхъ друзей ихъ не дѣлалъ себѣ вопроса относительно жизни молодыхъ супруговъ. Сочинитель романа, какъ уже было сказано, обладаетъ даромъ всевѣдѣнія. Вотъ и я, напримѣръ, подробно могу разсказать публикѣ, какимъ образомъ Раудонъ и его жена жили безъ всякаго дохода; но въ тоже время обращаюсь съ покорнѣйшею просьбою къ публичнымъ вѣдомостямъ, имѣющимъ привычку дѣлать извлеченія изъ современныхъ періодическихъ изданій, съ просьбою не перепечатывать слѣдующія, самыя вѣрныя свѣдѣнія, вычисленія и открытія, которыя я имѣю честь передать въ своемъ разсказѣ.
   "Сынъ мой -- сказалъ бы я, еслибъ онъ былъ у меня -- старайся, внимательнымъ наблюденіемъ и постояннымъ сношеніемъ съ людьми, узнать, какимъ образомъ человѣкъ, не имѣя ничего, живетъ хорошо. При этомъ замѣть, однакожъ, что не нужно входить съ такимъ человѣкомъ въ короткую связь, но слѣдуетъ дѣлать вычисленія свои помощію какихъ либо вспомогательныхъ средствъ, точно такъ, какъ рѣшаютъ задачи посредствомъ логариѳмовъ; въ противномъ случаѣ, наблюденіе твое будетъ слишкомъ трудное, да и дорого обойдется."
   Итакъ, не имѣя доходовъ, въ теченіи двухъ или трехъ лѣтъ, о которыхъ, однакожъ, мы можемъ сказать очень немного, Раудонъ Кроули съ женой проживали въ Парижѣ счастливо и весьма спокойно. Въ этотъ промежутокъ времени полковникъ вышелъ въ отставку.
   Сказано уже, что Ребекка, вскорѣ по прибытіи въ Парижъ, заняла отличное положеніе въ обществѣ той столицы и была радушно принята въ самыхъ лучшихъ домахъ французскаго дворянства. Англичане высшаго круга ухаживали за нею, къ отчаянію своихъ жонъ, которымъ эта parvenue казалась невыносима. И нѣсколько мѣсяцевъ сряду мистриссъ Кроули безъ отдыху кружилась въ салонахъ Сенъ-жерменскаго предмѣстья,-- очарованная и упоенная.
   Чтожь касается до Раудона, то онъ неимовѣрно зѣвалъ между всѣми этими дюшессами и придворными дамами. Старухи, игравшія съ нимъ въ экартэ, производили такой шумъ изъ-за какой нибудь пяти-франковой монеты, что, по мнѣнію полковника, не стоило бы и садиться за зеленый столъ. И не могъ надивиться онъ, съ какой стати жена его каждый вечеръ мелкимъ бѣсомъ разсыпается передъ всѣми этими дюшессами. Увидѣвъ, что здѣсь ему дѣлать нечего, Раудонъ выбралъ себѣ особый кругъ знакомства, не обязывая себя за какія либо стѣсненія въ отношеніи своихъ друзей и тоже предоставивъ и мистриссъ Кроули.
   Говоря о джентльменѣ, который живетъ хорошо, не имѣя ничего, мы нарочно употребляемъ слово ничего, для того, чтобъ обозначить имъ нѣчто неизвѣстное, или, проще сказать, то, чего мы не въ состояніи понять, а именно: какимъ образомъ джентльменъ уплачиваетъ издержки по своему хозяйству? Нашъ другъ Раудонъ обладалъ необыкновенною способностью ко всѣмъ возможнымъ играмъ, постоянно упражняясь картами, костями и кіемъ. Можно предположить, съ нѣкоторой достовѣрностью, что Раудонъ особенно ловко владѣлъ этими орудіями пріобрѣтенія противъ тѣхъ господъ, которые, съ своей стороны, берутъ ихъ въ руки совершенно случайно. Владѣть кіемъ, по моему, тоже самое, что владѣть кистью, флейтой или рапирой: съ перваго разу вы не знаете, какъ и взяться за который нибудь изъ этихъ предметовъ, и только безпрерывнымъ занятіемъ и постояннымъ стараніемъ, вмѣстѣ съ природнымъ вкусомъ, можете усовершенствоваться въ нихъ. Такъ и Раудонъ Кроули: будучи сначала только аматёромъ бильярда, сдѣлался потомъ совершеннымъ маэстро на немъ. Подобно какъ у великаго полководца, съ увеличеніемъ опасности, геній его возвышался, и когда счастіе въ игрѣ не благопріятствовало Раудону, онъ обыкновенно вооружайся искусствомъ и смѣлостью -- поправлялъ самое неисправимое, повидимому, дѣло и къ концу дѣйствія выходилъ полнымъ побѣдителемъ, къ удивленію каждаго -- то есть, такого, который еще не зналъ его игры. Тотъ же, кто уже потягался съ Кроули на бильярдѣ, остерегался ставить свои деньги противъ игрока съ такимъ необыкновеннымъ счастіемъ и неподражаемымъ искусствомъ.
   Въ картахъ -- повторялась таже самая исторія. Въ началѣ Раудонъ обыкновенно страшно проигрывалъ, былъ безпеченъ и дѣлалъ непростительныя ошибки, такъ что для неопытныхъ игра его была мастерски поставленной ловушкой. Но когда дѣло становилось серьёзнѣе, когда на проигрыши у партнёровъ Раудона начинали разгораться глаза, игра его воспринимала противный характеръ и къ заключенію ночи непріятель разбивался въ-пухъ и прахъ.... Соперниковъ такой блестящей игры не отъискивалось.
   Неудивительно послѣ того, что, вслѣдствіе такихъ успѣховъ, завистники и побѣжденные объ успѣхахъ побѣдителя поговаривали иногда съ нѣкоторою горечью, т. е., будто бы, игра полковника Кроули не совсѣмъ чиста.... Вѣдь говорили же французы про дюка Веллингтона, что одно только стеченіе благопріятныхъ обстоятельствъ доставляло ему побѣды повсюду.
   Хотя Фраскати и Салонъ были открыты въ то время въ Парижѣ, но манія къ игрѣ такъ распространилась, что публичныхъ домовъ оказалось недостаточно, и игра велась и въ частныхъ домахъ. На небольшихъ, плѣнительныхъ вечернихъ réunions полковника Кроули это пагубное увеселеніе выполнялось въ совершенствѣ, къ великой досадѣ нашей маленькой, добренькой Бекки. Съ глубочайшей скорбью разсказывала она о страсти своего мужа къ костямъ и оплакивала ее передъ каждымъ посѣщавшимъ домъ ея. Мистриссъ Кроули умоляла молодежь и въ руки не брать костей, и когда какой нибудь юный Гринъ или Рифльсъ проигрывалъ значительную сумму, Ребекка проводила цѣлую ночь въ слезахъ: такъ по крайней мѣрѣ разсказывала служанка несчастному джентльмену, прибавляя, что госпожа ея на колѣняхъ умолкла мужа простить проигранный долгъ и уничтожить обязательство. Да возможно ли это? вѣдь самъ онъ проигралъ такъ много Блакстону, гусару, и графу Понтеру, ганноверскому улану! Грину, пожалуй, можно дать отсрочку; но уничтожить обязательство! Нѣтъ! карты не дѣтская забава.
   И не одного Грина или Рифльса постигало такое несчастіе: и всѣ другіе -- и все молодежь -- возвращались домой съ длинными лицами, каждый проигравъ, болѣе или менѣе, за роковыми карточными столами мистриссъ Ребекки,-- такъ что о домѣ ея начала распространяться дурная репутація. Старые люди предостерегали отъ опасности менѣе ихъ опытныхъ. Полковникъ о'Доудъ, напримѣръ, предостерегъ лейтенанта Спуни, и вслѣдствіе этого, однажды, за обѣдомъ въ Cafe de Paris произошла страшная ссора между фамиліями о'Доудъ и Кроули. Мистриссъ о'Доудъ указывала пальцами въ лицо мистриссъ Кроули и называла ея мужа шулеромъ. Полковникъ Кроули вызвалъ на дуэль полковника о'Доуда. Главнокомандующій, узнавъ объ этой ссорѣ, послалъ за Раудономъ, уже приготовлявшимъ пистолеты. Вслѣдствіе этого приглашенія дуэль не состоялась, и если бы Ребекка не преклонила предъ генераломъ Туфто своихъ колѣней, ея супруга навѣрное услали бы въ отечество. Въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль послѣ того, къ столамъ мистриссъ Кроули допускались одни только мирные граждане.
   На зло неподражаемому искусству и постоянному счастію Раудона, Ребекка ясно начинала видѣть, что положеніе ихъ было ненадежно, и что, несмотря на принятое ими правило никому не платить, маленькому капиталу ихъ предстояла перспектива обратиться въ нуль.
   -- Игра, говаривала она часто: -- хороша тѣмъ, что помогаетъ нашимъ доходамъ, но, въ сущности, она не составляетъ дохода. Рано или поздно, она можетъ наскучить нашимъ посѣтителямъ,-- и что тогда предстоитъ намъ?
   Раудонъ вполнѣ соглашался съ этимъ мнѣніемъ; и дѣйствительно замѣтилъ, что послѣ нѣсколькихъ пріятныхъ вечеровъ, проведенныхъ съ нимъ, джентльменамъ становилось скучно, и что даже прелести Ребекки теряли для нихъ свою прежнюю силу.
   Тогда Бекки увидѣла настоятельную необходимость перевезти счастіе супруга на родимую сторону. Принявъ намѣреніе, во что бы то ни стало, добыть Раудону, дома или въ колоніяхъ, тепленькое мѣстечко, она рѣшилась двинуться въ Англію, чуть только поочистится для нея дорожка. И первый приступъ мистриссъ Кроули къ предположенной цѣли состоялъ въ томъ, чтобы Раудонъ вышелъ въ отставку и поступилъ такимъ образомъ на половинный пансіонъ; а для этого нужно было, чтобъ генералъ Туфто отказалъ полковнику Кроули отъ должности адъютанта. И, для достиженія желаннаго, Ребекка, во всѣхъ обществахъ, стала смѣяться надъ прической генерала и его корсетомъ, надъ поддѣльными зубами и претензіями его на побѣдителя прекраснаго пола. Не забыла повѣстить наша Бекки и о тѣхъ мечтаніяхъ сэра Туфто, изъ которыхъ онъ выводилъ, будто каждая приблизившаяся къ нему женщина непремѣнно должна влюбиться въ вето. Само собой разумѣется, не скрылись же отъ сэра Туфто всѣ эти продѣлки маленькой Бекки, и вниманіе его, а вмѣстѣ съ тѣмъ букеты, обѣды въ модныхъ ресторанахъ, оперныя дожи и бездѣлушки посыпались на не совсѣмъ-то взрачную мистриссъ Брентъ, жену коммиссара Брента. Но отъ такой перемѣны бѣдная мистриссъ Туфто не стала счастливѣе, и, зная, что супругъ ея, раздушенный и завитой, стоялъ въ театрѣ за креслами мистриссъ Брентъ, она по прежнему преспокойно оставалась дома, всѣ длинные вечера проводя съ своими дочерьми. Мѣсто сэра Туфто у Ребекки могло бы замѣниться цѣлой дюжиной другихъ обожателей, и ей, еслибъ она только хотѣла, ничего бы не стоило совершенно уничтожить свою новую соперницу; но мы уже сказали, что мистриссъ Раудонъ наскучила эта праздная толкотня въ обществѣ; ложи и гастрономическіе обѣды пресытили ее; букеты не могли составить надежнаго запаса на будущее время; и ей нельзя же было жить только бездѣлушками, кружевными платочками да лайковыми перчатками. Ребекка чувствовала всю мелочность подобныхъ удовольствій, и желанія ея направлялись къ болѣе существенной цѣли.
   Въ это время между многими кредиторами полковника распространился слухъ, довольно пріятный для обѣихъ сторонъ, что миссъ Кроули, богатая тетка, отъ которой Раудонъ ожидалъ огромнаго наслѣдства, находилась въ отчаянномъ положеніи. Полковникъ долженъ поспѣшить къ ея болѣзненному одру, а мистриссъ Кроули и ея ребенокъ до возвращенія Раудона останутся въ Парижѣ.
   И Кроули, дѣйствительно отправился, безопасно достигнулъ Кале и.... тутъ можно бы, кажется, достовѣрно сказать, что Раудонъ поѣдетъ теперь въ Доверъ; но вышло иначе, вмѣсто того, какими-то судьбами, нашъ путешественникъ попалъ въ Дюнкирксій дилижансъ и очутился въ Брюсселѣ -- мѣстѣ, къ которому влекло его давнишнее расположеніе.... Судьбы эти, впрочемъ, извѣстны намъ: перемѣна маршрута супруга Ребекки основывалась вотъ на чемъ: въ Лондонѣ онъ долженъ былъ больше, чѣмъ въ Парижѣ, и предпочелъ потому маленькій бельгійскій городокъ двумъ шумнымъ европейскимъ столицамъ...
   Но вотъ больная тетка умерла. Мистриссъ Кроули наложила глубокій трауръ на себя и маленькаго Раудона. А большой Раудонъ дѣятельно занимался дѣлами по наслѣдству. Теперь супругамъ можно, кажется, занять premier въ отели, вмѣсто прежняго antresol. И Ребекка приступила къ хозяину съ переговорами объ убранствѣ ихъ новой квартиры; долго совѣтовались они о занавѣсяхъ, коврахъ, мебеляхъ,-- рѣшительно обо всемъ, исключая счетовъ.
   Для отъѣзда Бекки, хозяинъ отели далъ ей свой собственный, покойный экипажъ и, вмѣстѣ съ хозяйкой, ласково простился съ мистриссъ Раудонъ, въ надеждѣ скораго свиданія. Француженка bonne и ребенокъ удобно помѣстились въ коляскѣ. Услыхавъ объ отъѣздѣ нашей маленькой рѣшительной женщины, сэръ Туфто взбѣсился. Въ свою очередь, бѣсилась и мистриссъ Брентъ, потому что генералъ бѣсился. Лейтенантъ Спуни былъ пораженъ въ самое сердце. А хозяинъ отели дѣятельно занялся, между тѣмъ, приготовленіемъ апартаментовъ къ возвращенію очаровательной миледи и ея почтеннаго супруга. Онъ бережно охранялъ сундуки, оставленные его попеченію просьбою самой мистриссъ Кроули, хотя впослѣдствіи и оказалось, что содержащееся въ нихъ легко могло обойтись и безъ такихъ усиленныхъ заботъ.
   Ребекка, прежде чѣмъ соединилась съ мужемъ въ столицѣ Бельгіи, сдѣлала поѣздку въ Англію, оставивъ на материкѣ маленькаго сына на попеченіи француженки служанки.
   Разлука съ маленькимъ Раудономъ не произвела печали въ сердцѣ матери. Она еще не такъ-то свыклась съ нимъ. Слѣдуя похвальному обыкновенію французскихъ матерей, она передала его на руки няньки въ ближайшей отъ Парижа деревенькѣ, гдѣ маленькій Раудонъ провелъ первые мѣсяцы своей жизни -- нельзя сказать, чтобъ несчастливо -- среди многочисленнаго семейства молочныхъ братьевъ, щеголявшихъ въ башмачкахъ на деревянныхъ подошвахъ. Отецъ частенько навѣщалъ его, и родительское сердце трепетало отъ восторга при видѣ краснощекаго, грязнаго, буйнаго и счастливаго своего первенца.
   Ребекка же не находила нужнымъ баловать сына частыми свиданіями. Однажды онъ испортилъ ей новенькую шубку. Ласки няньки были для маленькаго Раудона въ тысячу разъ пріятнѣе ласкъ матери, и онъ громко кричалъ и плакалъ, когда пришлось ему навсегда оставить свою кормилицу. Его утѣшили только обманомъ, что завтра онъ опять пріѣдетъ къ нянькѣ. А нянька, въ свою очередь, также печалилась при разлукѣ съ своимъ воспитанникомъ; но и ее постарались утѣшить, съ той же искренностью, увѣреніемъ, что дитятю немедленно возвратятъ ея нѣжнымъ попеченіямъ... Долго, однакожъ, съ безпокойствомъ ждала она возвращенія маленькаго Раудона.
   Друзья наши, можно сказать, были изъ числа первыхъ принадлежащихъ къ потоку англійскихъ предпріимчивыхъ путешественниковъ и искателей приключеній,-- потоку, который впослѣдствіи наводнилъ материкъ и надѣлалъ множество промоинъ во всѣхъ столицахъ Европы. Въ счастливые дни 1817--18 годовъ, богатство и честь британцевъ ставились выше всего. Они не научились еще тогда, какъ мнѣ сказывали, торговаться надъ каждой бездѣлицей съ такимъ упорствомъ, какимъ они отличаются теперь. Въ ту пору великіе города Европы были открыты предпріимчивости тѣхъ изъ нашихъ туристовъ, которые имѣютъ обыкновеніе расчитывать на чужіе карманы. Въ рѣдкомъ городѣ Франціи или Италіи не увидѣли бы вы нашего благороднаго земляка, съ той надмѣнностью и тѣмъ чванствомъ, которые британецъ такъ ловко прикрываетъ обманчивою благовидностью наружности, вездѣ и при всѣхъ случаяхъ. Такою же наружностью обладали и вышеупомянутые джентльмены, надувавшіе содержателей гостинницъ, выдававшіе фальшивые векселя на имена легковѣрныхъ банкировъ, увозившіе у каретныхъ мастеровъ лучшіе экипажи, у ювелировъ -- таскавшіе дорогіе вещи,-- обыгрывавшіе въ карты неопытныхъ путешественниковъ и даже уносившіе изъ публичныхъ библіотекъ книги. Назадъ тому тридцать лѣтъ, вамъ стоило только назвать себя Melor Anglais и путешествовать въ собственномъ экипажѣ, чтобы кредитъ вашъ былъ обезпеченъ гдѣ бы вы ни захотѣли,-- и джентльмены, вмѣсто того, чтобъ остаться обманутыми, сами обманывали какъ нельзя лучше.
   Спустя нѣсколько недѣль послѣ отъѣзда достопочтеннѣйшей фамиліи Кроули, хозяинъ отели, въ которой она проживала, сдѣлалъ открытіе, что ему придется понести изъ за нея весьма значительныя потери. Но не узналъ бы онъ этого, еслибъ модистка мадамъ Марабо не растревожила его своими частыми визитами съ маленькимъ счетомъ къ мадамъ Кроули,-- еслибъ Monsieur Didelot, изъ Boule d'Or, въ Пале-Ройялѣ, не спросилъ его десятокъ разъ, куда скрылась celte charmante Miladi, которая купила у него нѣсколько часовъ и браслетъ. Даже бѣдная жена садовника, шесть мѣсяцевъ няньчившая маленькаго Раудона, не была расчитана какъ слѣдуетъ, что произошло, вѣроятно, отъ одной только забывчивости мистера и мистриссъ Кроули, впопыхахъ передъ отъѣздомъ. Что до хозяина отели, то онъ во всю жизнь свою не переставалъ проклинать англійскую націю, и ни одинъ путешественникъ не избѣгнулъ отъ него вопроса: не знаетъ ли онъ, гдѣ находится нѣкто полковникъ лордъ Кроули, avec sa femme -- une petite dame, très-spirituelle!
   -- Ah, Monsieur! прибавлялъ онъ: -- ils m'ont affreusement volé.
   Главною цѣлью путешествія Ребекки въ Лондонъ было устроить родъ полюбовной сдѣлки съ многочисленными кредиторами ея мужа, предложивъ имъ дивидентъ девяти пенсовъ или шилинговъ съ каждаго фунта, съ тѣмъ, однакожь, условіемъ, если они доставятъ Раудону возможность возвратиться въ отечество. Не станемъ слѣдить за каждымъ шагомъ Бекки въ этихъ переговорахъ,-- скажемъ только, что она ясно доказала кредиторамъ, что сумма, какою она имѣетъ право располагать, составляетъ весь капиталъ ея мужа, увѣрила ихъ, что полковникъ Кроули навсегда останется на материкѣ, если долги его не будутъ приведены въ порядокъ, и наконецъ заставила единодушно согласиться и принять предложенную сумму. Такимъ образомъ, на полторы тысячи фунтовъ наличныхъ денегъ мистриссъ Раудонъ погасила долгъ въ девять разъ большій.
   При этомъ случаѣ Ребекка не нуждалась въ нотаріусѣ. Она изложила все дѣло такъ просто и такъ ясно, что кредиторамъ осталось только согласиться. Мистеръ Люи, въ тоже время довѣренное лицо мистера Давидса,-- мистеръ Моссъ, дѣйствующій за мистера Манасея, привѣтствовали леди какъ знаменитаго юриста, съ которымъ не могъ итти въ сравненіе никто другой.
   Ребекка, съ приличной скромностью принявъ эти поздравленія, приказала подать бутылку шерри и пирожокъ, въ маленькой грязной квартирѣ, гдѣ велись эти переговоры,-- пожала каждому изъ кредиторовъ руку и съ веселымъ духомъ полетѣла на материкъ соединиться съ мужемъ и сыномъ и обрадовать перваго съ его совершеннымъ освобожденіемъ. Чтожь до послѣдняго, то онъ находился въ полномъ пренебреженіи....
   Итакъ, мистеръ и мистриссъ Кроули прибыли въ Лондонъ, показавъ предварительно, въ Парижѣ, въ улицѣ Курзонъ всю способность свою къ искусству -- не имѣя ничего, жить хорошо.
  

ГЛАВА XXXVII --

О ТОМЪ ЖЕ САМОМЪ, ЧТО И ВЪ ПРЕДЪИДУЩЕЙ.

   Интересуясь только что описаннымъ нами предметомъ, мы хотимъ показать далѣе, какимъ образомъ, не имѣя ничего, можно устроить такъ-называемый домокъ. Его можно устроивать двоякимъ образомъ: или безъ мебели,-- если у васъ есть кредитъ у гг. Джиллоусъ и Бантингсъ, которые, потому, и устроятъ все съ роскошью и сообразно вашему собственному вкусу и желанію, или же съ мебелью -- менѣе затруднительное и сложное устройство, для всѣхъ вообще. Мистеръ и мистриссъ Кроули предпочли нанять себѣ этого послѣдняго рода домикъ.
   До поступленія мистера Боульса въ управленіе домомъ и погребомъ въ Паркъ-Лейнѣ, миссъ Кроули имѣла буфетчикомъ мистера Раггльса, уроженца усадьбы Кроули, и притомъ младшаго сына садовника въ фамильномъ имѣніи того же Кроули. Хорошее поведеніе, пріятная наружность и важная осанка выдвинули Раггльса изъ сада на запятки, а отъ запятокъ перемѣстили въ кладовыя. Пробывъ нѣсколько лѣтъ во главѣ всего учрежденія миссъ Матильды, получая хорошее жалованье, полновѣсные доходы и имѣя множество средствъ къ сбереженію лишняго, мистеръ Раггльсъ объявилъ намѣреніе вступить въ брачный союзъ съ бывшей кухаркой миссъ Кроули, достававшей себѣ хлѣбъ честнымъ образомъ -- употребленіемъ скромнаго катка и зеленной лавкой въ ближайшемъ сосѣдствѣ. На самомъ же дѣлѣ этотъ союзъ состоялся, тайнымъ образомъ, уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и новость о немъ сообщена была миссъ Кроули семилѣтнимъ мальчикомъ и осьмилѣтней дѣвочкой, которыхъ постоянное присутствіе на кухнѣ привлекло вниманіе миссъ Бриггсъ.
   Вслѣдствіе этого, мистеръ Раггльсъ удалился изъ дому Матильды Кроули, чтобы лично принять на себя присмотръ за небольшой лавочкой и зеленью, и къ тому, что здѣсь было, онъ прибавилъ еще молоко и сливки, яицы и окорока, довольствуясь доходами съ сельскихъ произведеній, тогда какъ другіе отставные буфетчики занимались обыкновенно продажею крѣпкихъ напитковъ. Благодаря хорошимъ связямъ съ сосѣдними домоправителями и угощенію, которое мистеръ Раггльсъ, вмѣстѣ съ женой, задавалъ, по временамъ, этимъ джентльменамъ, молоко, и сливки, и яицы принимали добрую извѣстность, и доходы отставного буфетчика увеличивались съ каждымъ годомъ. Такимъ образомъ, капиталецъ накоплялся,-- и когда пронесся слухъ, что прекрасный домикъ подъ No 201, въ улицѣ Курзонъ, съ его богатой мебелью работы лучшихъ мастеровъ, будетъ продаваться съ молотка Чарльзъ Раггльсъ явился на торги изъ первыхъ и оставилъ этотъ домикъ за собой. Правда, онъ призанялъ нѣсколько, и за большіе проценты, у своего собрата-домоправителя, но большая часть уплаты за покупку пошла изъ собственнаго капитала. Мистриссъ Раггльсъ не безъ гордости легла на кровать изъ рѣзного магогони, подъ шолковыми занавѣсями, съ огромнымъ трюмо передъ глазами и гардеробомъ, въ которомъ могло бы помѣститься все семейство Раггльсъ.
   Безъ сомнѣнія, расчетливые супруги не имѣли намѣренія навсегда остаться въ такой роскошной квартирѣ. Благоразуміе требовало отдать недавно купленный покойный домъ въ наемъ, и какъ только нашелся охотникъ, Раггльсы снова поселились въ своей лавочкѣ. Но сколько удовольствія, сколько счастія составляло для мистера Раггльса выйти иногда изъ скромнаго жилища и отправиться въ улицу Курзонъ -- посмотрѣть на домикъ свой, на свой собственный домикъ, полюбоваться на гераніумы, привѣтливо выглядывающіе изъ окна, и на рѣзную бронзовую скобку у дубовыхъ дверей!...
   Раггльсъ былъ добрый человѣкъ -- добрый и счастливый. Домъ доставлялъ такой достаточный доходъ, что мистеръ Чарльзъ рѣшился отдать дѣтей своихъ въ хорошія училища: сынишко -- также Чарльзъ -- былъ посланъ въ пансіонъ доктора Супштэйля, а маленькая Матильда -- къ миссъ Пекковеръ, въ домъ Лаврентинумъ, на Клапамѣ.
   Раггльсъ любилъ членовъ семейства Кроули, какъ виновниковъ всего своего благополучія. Въ задней комнаткѣ зеленной лавки, хранились у него силуэтъ миссъ Матильзы и рисунокъ швейцарской въ усадьбѣ Кроули, сдѣланный тушью рукою старой дѣвы.
   Единственное прибавленіе, учиненное мистеромъ Чарльзомъ къ украшеніямъ дома на улицѣ Курзонъ, состояло -- въ гравюрѣ, изображавшей видъ усадьбы Кроули, въ Гэмпшэйрѣ, и портретъ сэра Вальполя Кроули, баронета, сидящаго на колесницѣ, запряженной шестью бѣлыми лошадьми, которыя несли его мимо озера, покрытаго лебедями и лодками, наполненными дамами въ огромныхъ фижмахъ и музыкантами съ факелами и въ парикахъ.
   Какъ будто нарочно, домъ Раггльса въ улицѣ Курзонъ отдавался въ наемъ въ то самое время, когда Раудонъ съ женой возвратился въ Лондонъ. Полковникъ зналъ этотъ домъ и хозяина его довольно хорошо; связь послѣдняго съ семействомъ Кроули сохранялась постоянно: Раггльсъ частенько помогалъ Боульсу, когда миссъ Кроули принимала у себя друзей. Старикъ не только отдалъ домъ Раудону, но прислуживалъ ему, при гостяхъ, въ должности дворецкаго,-- между тѣмъ какъ мистриссъ Раггльсъ распоряжалась кухней и приготовляла обѣды, въ свое время удостоивавшіеся похвалы миссъ Матильды. Вотъ по какому случаю Кроули, не имѣя ничего, устроилъ себѣ домокъ. А мистеръ Чарльзъ между тѣмъ все платилъ да платилъ -- всѣ необходимыя таксы и пошлины, и проценты и капиталъ своему собрату-домоправителю, и за страхованіе, и жалованье за дѣтей,-- и за продовольствіе семейства своего и даже нѣкоторое время и за полковника, и хотя это послѣднее чисто на чисто раззорило мистера Раггльса, такъ что дѣти его уже бѣгали по улицѣ и самому ему грозило тюрьмой.... да чтожь прикажете дѣлать! вѣдь кто нибудь долженъ же платить за джентльмена, которому, не имѣя ничего, нужно жить хорошо! Такимъ образомъ несчастный Раггльсъ принималъ къ чужомъ пиру похмѣлье.
   И сколько семействъ иногда вовлекается въ нищету и бѣдствіе великими практиканами въ родѣ Раудоновъ Кроули! Какое множество нобльменовъ обкрадываютъ мелкихъ торговцевъ, удостоиваютъ надувать бѣдныхъ наемщиковъ своихъ въ какихъ нибудь нѣсколькихъ шиллингахъ! Когда вамъ случится прочитать въ газетѣ, что одинъ благородный нобльменъ отправился на материкъ, а другой такой же благородный нобльменъ арестованъ въ своемъ домѣ, и узнаемъ потомъ, что каждый изъ нихъ въ долгу на шесть или на семь милліоновъ,-- мы невольно сознаемся, что пораженіе славно, и уважаемъ жертву въ неизмѣримости ея погибели. Но кто пожалѣетъ бѣднаго цырульника, который не можетъ получить денегъ за то, что пудрилъ головы лакеямъ,-- бѣднаго обойщика, который раззорился, дѣлая орнаменты и павильоны для déjeûné миледи,-- бѣднаго портного, который употребилъ все свое состояніе, и даже болѣе, чтобъ только приготовить ливреи, заказанные ему милордомъ? Когда какой нибудь изъ громадныхъ домовъ обрушится, эти несчастные погибаютъ подъ развалинами его незамѣченные....
   Раудонъ и жена его великодушно покровительствовали всѣмъ, кто только хотѣлъ служить имъ, и въ особенности, что нѣкогда услуживалъ миссъ Кроули. И нѣкоторые, по большой части бѣдные, охотно поддавались этому покровительству. Мистеръ Раггльсъ самъ поставлялъ зелень. Въ пивныхъ лѣтописяхъ не было еще такой рѣдкости, какъ счетъ изъ "Счастія въ Войнѣ", за, портеръ, выпитый слугами полковника Кроули, и каждый изъ нихъ также былъ долженъ большую часть своего жалованья, и такимъ образомъ невольно сохранялъ въ домѣ равновѣсіе. А между тѣмъ плата живому не производилась -- ни слѣсарю, который починилъ замокъ,-- ни стекольщику, вставлявшему стекла,-- ни барышнику, у котораго взята коляска на прокатъ, ни груму, который привезъ эту коляску,-- ни мяснику за часть телятины,-- ни за уголья, на которыхъ поджаривалась эта часть, ни повару, поджаривавшему ее,-- ни слугамъ, которымъ пришлись остатки этой телятины. Все это я передаю читателямъ съ тѣмъ, чтобы они составили себѣ понятіе, какимъ образомъ, не имѣя ничего, можно жить хорошо.
   Въ маленькомъ городкѣ подобныя вещи не пройдутъ незамѣченными. Тамъ мы легко можемъ узнать количество молока, употребляемаго нашимъ сосѣдомъ; знаемъ также, что сегодня будетъ у него за обѣдомъ. Весьма вѣроятно, что 200 и 202 нумера домовъ въ улицѣ Курзонъ знали, что дѣлается у полковника Кроули, въ домѣ, занимавшемъ средину между ними,-- тогда какъ Раудонъ, жена его и ихъ друзья не обладали такимъ всевѣдѣніемъ. Вы приходите, напримѣръ, въ No 201 и васъ встрѣчаютъ радушный пріемъ, ласковая улыбка, хорошій обѣдъ, дружеское пожатіе руки хозяина и хозяйки, какъ будто они были безспорными владѣтелями трехъ или четырехъ тысячъ годового дохода.... А обѣды, въ самомъ дѣлѣ, были роскошны, и гостиныя убраны въ изяществомъ. Когда же хозяйка, т. е. Ребекка, садилась за фортепьяно и начинала пѣть романсы, съ наивной простотой и непринужденностію, каждый изъ присутствующихъ чувствовалъ въ эту минуту любовь къ семейственности и соглашался внутренно, что если мужъ Бекки и глуповатъ немного, зато жена его очаровательна, и что въ цѣломъ свѣтѣ не найти обѣдовъ пріятнѣе тѣхъ, которые дѣлаютъ мистеръ и мистриссъ Кроули.
   Остроуміе и другіе таланты, которыми обладала Ребекка, весьма скоро доставили ей извѣстность въ Лондонѣ между нѣкоторымъ классомъ. У дверей ея дома часто останавливались щегольскіе экипажи, изъ которыхъ выходили важные особы. Коляска Бекки въ паркахъ окружалась замѣчательными денди. Въ маленькой ложѣ ея третьяго яруса толпились многіе джентльмены, безпрестанно смѣнявшіе одинъ другого. Только однѣ леди держались отъ мистриссъ Раудонъ какъ-то въ отдаленіи, и двери ихъ домовъ никогда не отворялись для нашей маленькой, очаровательной авантюристки.
   Нѣкоторыя изъ госпожъ, которыхъ мистриссъ Кроули знавала за границей, не только не хотѣли посѣтить ее на этой сторонѣ канала, но даже подтрунивали надъ нею, при встрѣчахъ въ обществѣ. Леди Бэйракръ, встрѣтившись съ Ребеккой въ залѣ Оперы, въ минуту собрала дочерей своихъ вокругъ себя, какъ будто онѣ могли заразиться прикосновеніемъ къ нимъ Бекки, и, отступивъ шага за два, поставила себя впереди ихъ фронта и потомъ пристально взглянула на маленькаго непріятеля. Но чтобы смутить полковницу Кроули, нужно было что нибудь посильнѣе холодныхъ взглядовъ леди Бэйракръ. Когда леди де да Моль, разъѣзжавшая нѣсколько разъ въ Брюсселѣ подлѣ Ребекки, встрѣтила открытую коляску мистриссъ Раудонъ въ Гайдъ-паркѣ, она сдѣлалась слѣпа и никакъ по когда узнать своего прежняго друга. Даже мистриссъ Бленкинсопъ; жена банкира, отвернулась отъ Бекки, при встрѣчѣ съ ней въ церкви...
   Раудонъ не могъ равнодушно сносить пренебреженіе, которое оказывалось женѣ его, и дѣлался угрюмъ и золъ. Онъ началъ поговаривать о вызовѣ на дуэль мужей или братьевъ тѣхъ чваныхъ леди, которыя не отдавали должнаго почтенія его прекрасной супругѣ. Одни только приказанія и просьбы Ребекки возстановили въ Раудонѣ прежнее хладнокровіе и благоразуміе.
   -- Нельзя же тебѣ, могъ другъ, своими выстрѣлами ввести меня въ общество, говорила она, сохраняя всегдашнюю свою веселость.-- Вспомни, что я была не больше, какъ простая гувернантка, а ты, старикашка мой, долгами, костями и картами пріобрѣлъ не совсѣмъ завидную репутацію.... Будь только хорошимъ мальчикомъ, во всемъ повинуйся твоей наставницѣ, и у насъ явится друзей сколько душѣ твоей угодно. Помнишь ли, какъ ты сердился, когда мы узнали чти тетушка наша все свое имѣніе отказала Питту и его женѣ? Не ты ли самъ разсказывалъ всему Парижу, что еслибъ я не поддержала тебя, то гдѣ бы ты находился теперь? въ тюрьмѣ St. Pélagie, за долги, а ужь никоимъ образомъ не въ Лондонѣ, да еще притомъ въ хорошенькомъ домикѣ, со всѣми удобствами жизни.... Ты приходилъ въ такое бѣшенство, что готовъ былъ всѣми средствами вредить Питту Кроули. А что тутъ хорошаго! Бѣшенство цѣлаго міра не возвратило бы намъ денегъ твоей тетушки, и, по моему, лучше оставаться добрыми друзьями съ семействомъ твоего брата, нежели глупыми врагами, какъ, напримѣръ, Бютъ. Со смертію отца, усадьба Кроули будетъ для насъ пріятнымъ убѣжищемъ въ зимнее время. Въ случаѣ, если бы мы раззорились, ты можешь сдѣлаться берейторомъ, а я пойду въ гувернантки къ дѣтямъ леди Джэйнъ... Раззорились! фуй, какія глупости говорю, я! Прежде чѣмъ это несчастіе постигнетъ насъ, я достану тебѣ хорошее мѣстечко, а между тѣмъ Питтъ и малютка сынъ его могутъ умереть, и ты тогда навѣрное -- сэръ Раудонъ, а я -- миледи.... Пока мы живы, должно надѣяться. Я сдѣлаю-таки изъ тебя что нибудь порядочное. Кто продалъ лошадей такъ выгодно? кто заплатилъ твои долги? а?
   При такихъ сильныхъ убѣжденіяхъ, Раудонъ принужденъ былъ сознаться, что онъ во всемъ обязанъ своей женѣ, и вполнѣ ввѣрялся попеченію ея на будущее время.
   Миссъ Кроули, оставляя этотъ міръ, оставила и деньги, за которыя такъ усердно бились между собой добрые родственники, старшему племяннику своему Питту. Бютъ Кроули, узнавъ, что вмѣсто двадцати тысячъ, на которыя онъ расчитывалъ, ему досталось только пять, началъ съ того, что завязалъ съ племянникомъ ссору, кончившуюся совершеннымъ разрывомъ между ними. Съ другой стороны, поведеніе Раудона Кроули, получившаго только сто фунтовъ, удивляло его брата и восхищало невѣстку, которая расположена была снисходительно смотрѣть на всѣхъ членовъ фамиліи своего он. И скоро чуть ли не все население города высыпало на улицу.
  

ГЛАВА XXXII,

в которой Джоз обращается в бегство, а война подходит к концу

  
   Мы, жители мирного Лондона, никогда не видали и, бог даст, никогда не увидим такой ужасной суматохи и тревоги, какая царила в Брюсселе. Толпы народа устремились к Намюрским воротам, откуда доносился гул, а многие выезжали и дальше на гладкое шоссе, чтобы как можно раньше получить известия из армии. Все расспрашивали друг друга о новостях, и даже знатные английские лорды и леди снисходили до того, что разговаривали с незнакомыми людьми. Сторонники французов, обезумев от восторга, предсказывали победу императору. Купцы закрывали свои лавки и выходили на улицу, увеличивая разноголосый хор тревожных и торжествующих криков. Женщины бежали к церквам и заполняли часовни, преклоняли колени и молились на каменных плитах и ступенях. А пушки вдали грохотали не смолкая. Вскоре экипажи с путешественниками стали поспешно покидать город через Гентскую заставу. Предсказания приверженцев Франции начинали сбываться.
   - Он отрезал одну армию от другой, - говорили кругом.
   - Он идет прямо на Брюссель; он разобьет англичан и к вечеру будет здесь.
   - Он разобьет англичан, - кричал Исидор своему хозяину, - и к вечеру будет здесь!
   Исидор выбегал на улицу и снова вбегал в дом, каждый раз возвращаясь с новыми подробностями бедствия. Лицо Джоза бледнело все больше и больше: тревога овладевала толстяком. Сколько он ни пил шампанского, оно не прибавляло ему храбрости. Еще до того, как село солнце, нервозность его достигла такой степени, что у его друга Исидора сердце радовалось, на него глядя, - теперь-то венгерка со шнурами от него не уйдет!
   Женщины все это время отсутствовали. Послушав с минуту пальбу, супруга майора вспомнила о своей приятельнице, находившейся в соседней комнате, и побежала туда, чтобы побыть с Эмилией и по возможности утешить ее. Мысль, что она должна поддержать это кроткое, беспомощное создание, еще усилила прирожденную храбрость честной ирландки. Она провела около пяти часов возле Эмилии, то уговаривая ее, то развлекая оживленным разговором, по чаще храня молчание и мысленно воссылая к небу горячие мольбы.
   - Я все время держала ее за руку, - говорила потом мужественная леди, - пока не село солнце и не прекратилась пальба.
   Полина, la bonne, стояла на коленях в ближайшей церкви, молясь за son homme a elle {Своего кавалера (франц.).}.
   Когда грохот канонады смолк, миссис О'Дауд вышла из комнаты Эмилии в гостиную, где Джоз сидел перед двумя пустыми бутылками. От храбрости его не осталось и следа. Раз или два он пробовал заглянуть в спальню сестры с встревоженным видом, словно собираясь что-то сказать, но супруга майора все сидела на своем месте, и он уходил, так и не облегчив душу. Джоз стыдился сказать ей, что хочет бежать. Но когда она появилась в столовой, где он сидел в сумерках в невеселом обществе пустых бутылок от шампанского, он решил открыть ей свое намерение.
   - Миссис О'Дауд, - сказал он, - не будете ли вы добры помочь Эмилии собраться?
   - Вы хотите взять ее на прогулку? - спросила жена майора. - Помилуйте, она слишком слаба!
   - Я... я приказал приготовить экипаж, - ответил он, - и... и почтовых лошадей. Исидор пошел за ними, - продолжал Джоз.
   - Что это вы затеяли кататься на ночь глядя? - возразила дама. - Разве не лучше ей полежать в постели? Я только что уложила ее.
   - Поднимите ее, - сказал Джоз, - она должна встать, слышите! - И он энергически топнул ногой. - Повторяю, лошади заказаны. Все кончено, и...
   - И что? - спросила миссис О'Дауд.
   - ...я еду в Гент, - заявил Джоз. - Все уезжают; место найдется и для вас. Мы уезжаем через полчаса.
   Жена майора посмотрела на него с безграничным презрением.
   - Я не двинусь с места, пока О'Дауд не пришлет мне маршрута, - сказала она. - Вы можете ехать, если хотите, мистер Седли, но, смею вас уверить, мы с Эмилией останемся здесь.
   - Она поедет! - воскликнул Джоз, снова топнув ногой.
   Миссис О'Дауд, подбоченясь, стала перед дверью спальни.
   - Вы что, хотите отвезти ее к матери, - спросила она, - или сами хотите ехать к маменьке, мистер Седли? До свидания, желаю вам приятного путешествия. Bon voyage, как у них тут говорится; и послушайте моего совета: сбрейте усы, не то они вас доведут до беды.
   - А, черт! - завопил Джоз вне себя от гнева, страха и унижения. В это время вошел Исидор и с самого порога тоже стал чертыхаться.
   - Pas de chevaux, sacrebleu! {Нет лошадей, черт возьми! (франц.).} - прошипел разъяренный слуга.
   Все лошади были в разгоне. Не только Джозеф поддался в этот день панике в Брюсселе.
   Но страху Джоза, и без того огромному и мучительному, суждено было за ночь дойти до крайних пределов. Как было уже упомянуто, Полина, la bonne, имела son homme a elle в рядах армии, высланной против императора Наполеона. Ее поклонник был бельгийский гусар и уроженец Брюсселя. Войска этой нации прославились в ту войну чем угодно, только не храбростью, а молодой Ван-Кутсум, обожатель Полины, был слишком хорошим солдатом, чтобы ослушаться приказа своего полковника бежать с поля сражения. Когда гарнизон стоял в Брюсселе, молодой Регул (он родился в революционные времена) с большим комфортом проводил почти все свободное время у Полины на кухне. Несколько дней тому назад он простился со своей рыдающей возлюбленной и отправился в поход, набив себе карманы и сумку множеством вкусных вещей из ее кладовой.
   И вот теперь для полка Регула кампания была окончена. Этот полк входил в состав дивизии под начальством наследного принца Оранского, и, если судить по длине усов и сабель и по богатству обмундирования и экипировки, Регул и его товарищи представляли собой самый доблестный отряд, какому когда-либо трубили сбор военные трубы.
   Когда Ней ринулся на авангард союзных войск, штурмуя одну позицию за другой, пока прибытие главных сил британской армии из Брюсселя не изменило хода сражения при Катр-Бра, бельгийские гусары, среди которых находился и Регул, проявили величайшую расторопность в отступлении перед французами - их последовательно выбивали с одной позиции на другую, которую они занимали с необыкновенным проворством. Отход их задержало лишь наступление британской армии с тыла. Таким образом, они вынуждены были остановиться, и неприятельская кавалерия (кровожадное упорство которой заслуживает самого сурового порицания) получила наконец возможность войти в соприкосновение с храбрыми бельгийцами; но те предпочли встретиться с англичанами, а не с французами и, повернув коней, поскакали сквозь английские полки, наступавшие сзади, и рассеялись во всех направлениях. Их полк перестал существовать; его нигде не было, не было даже штаба. Регул опомнился, когда уже скакал верхом за много миль от места сражения, совершенно один. И где ему было искать убежища, как не на кухне, в объятиях верной Полины, в которых он и раньше так часто находил утешение?
   Около десяти часов на крыльце того дома, где, по континентальному обычаю, Осборны занимали один этаж, раздалось бряцанье сабли. Затем послышался стук в кухонную дверь, и Полина, только что вернувшаяся из церкви, чуть не упала в обморок, когда, открыв дверь, увидела перед собой своего измученного гусара. Он был бледен, как полночный драгун, явившийся тревожить Лепору. Полина непременно бы завизжала, но так как ее крик мог привлечь хозяев и выдать ее друга, она сдержалась и, введя своего героя в кухню, стала угощать его пивом и отборными кусками от обеда, к которому Джоз так и не притронулся. Гусар доказал, что он не привидение, уничтожив громадное количество мяса и пива, и тут же, с полным ртом, поведал страшную повесть.
   Полк его выказал чудеса храбрости и некоторое время сдерживал натиск всей французской армии. Но под конец они были смяты, как и все британские части. Ней уничтожает полк за полком. Бельгийцы тщетно пытались помешать избиению англичан. Брауншвейгцы разбиты и бежали, их герцог убит. Это поистине une debacle {Разгром (франц.).}. Регул старался в потоках пива утопить свое горе по поводу поражения. Исидор, зашедший в кухню, услышал этот разговор и кинулся сообщить о нем своему хозяину.
   - Все кончено! - закричал он Джозу. - Милорд герцог взят в плен, герцог Брауншвейгский убит, британская армия обращена в бегство; спасся только один человек, и он сейчас сидит на кухне. Подите послушайте его.
   Джоз, шатаясь, вошел в кухню, где Регул все еще сидел на кухонном столе, крепко присосавшись к кружке пива. Собрав все свои знания французского языка, который он, скажем прямо, безбожно коверкал, Джоз упросил гусара рассказать ему снова всю историю. Бедствия увеличивались по мере того, как Регул рассказывал. Он один во всем его полку не остался на поле сражения. Он видел, как пал герцог Брауншвейгский, как бежали черные гусары, как шотландцы были сметены артиллерийским огнем.
   - А *** полк? - задыхаясь, спросил Джоз.
   - Изрублен в куски, - отвечал гусар; а Полина, услыхав это, воскликнула:
   - О моя госпожа, ma bonne petite dame! {Моя миленькая госпожа! (франц.).} - И ее крики и причитания разнеслись по всему дому.
  
   Вне себя от ужаса, мистер Седли не знал, как и где искать спасения. Он ринулся из кухни назад в гостиную и бросил умоляющий взгляд на дверь Эмилии, которую миссис О'Дауд захлопнула и заперла на ключ перед самым его носом. Вспомнив, с каким презрением она отнеслась к нему, он прислушался и подождал некоторое время около двери, а затем отошел от нее и решил выйти на улицу, в первый раз за этот день. Схватив свечу, он начал искать свою фуражку с золотым позументом, которую нашел на обычном месте, на подзеркальнике в передней, где привык кокетничать, взбивая волосы на висках и надвигая шляпу слегка набекрень, прежде чем показаться людям. Такова сила привычки, что, несмотря на владевший им ужас, Джоз машинально стал взбивать волосы и прилаживать фуражку. Затем он с изумлением поглядел на свое бледное лицо и особенно на усы, пышно разросшиеся за семь недель, истекших с их появления на свет.
   "А ведь меня и правда примут за военного", - подумал он, вспомнив слова Исидора о том, какая судьба уготована всей британской армии в случае поражения. Пошатываясь, он вернулся в спальню и стал неистово дергать звонок, призывая прислугу.
   Исидор явился на этот призыв и остолбенел: Джоз сидел в кресле, его шейные платки были сорваны, воротник отогнут, обе руки подняты к горлу.
   - Coupez-moi, Исидор! - кричал он. - Vite! Coupez-moi! {Режьте мне, Исидор! Скорей! Режьте! (Джоз говорит на ломаном французском языке. - Ред.)}
   В первый момент Исидор подумал, что Джоз сошел с ума и просит, чтобы ему перерезали горло.
   - Les moustaches! - задыхался Джоз. - Les moustaches... coupy, rasy, vite! {Усы! Усы! Режьте! Брейте скорей! (искаж. франц.).}
   Так он изъяснялся по-французски - бегло, но отнюдь не безупречно.
   Исидор вмиг уничтожил усы бритвой и с невыразимым восхищением услышал приказание своего хозяина подать ему шляпу и штатский сюртук.
   - Ne porly ploo... habit militaire... bonny... bonny a voo, prenny dehors {Не буду больше носить военный мундир... шапку тоже... отдаю вам... унесите прочь (искаж. франц.).}, - пролепетал Джоз.
   Наконец-то венгерка и фуражка были собственностью Исидора!
   Сделав этот подарок, Джоз выбрал из своего запаса одежды простой черный сюртук и жилет, повязал на шею широкий белый платок и надел мягкую касторовую шляпу. Если бы он мог раздобыть широкополую шляпу, он надел бы ее. Но он и без того был похож на толстого, цветущего пастора англиканской церкви.
   - Venny maintenong, - продолжал Джоз, - sweevy... ally... party... dang la roo {Теперь идите... следуйте... ступайте... уходите на улицу (искаж. франц.).}. - С этими словами он кубарем скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу.
   Хотя Регул клялся, что из всего его полка и чуть ли не из всей союзной армии он единственный не был искрошен Неем в куски, заявление это было, по-видимому, неверно, и еще немало предполагаемых жертв спаслось от бойни. Десятки товарищей Регула вернулись в Брюссель, и, так как все они сознались, что бежали, в городе быстро распространился слух о полном поражении союзников. Прибытие французов ожидалось с часу на час, паника продолжалась, и всюду шли приготовления к бегству.
   "Нет лошадей, - с ужасом думал Джоз. Он сто раз заставил Исидора спросить у разных лиц, нельзя ли купить или нанять у них лошадей, и при каждом отрицательном ответе сердце его сжималось все мучительнее. Что же, уйти пешком? Но на такой поступок его не мог склонить даже страх.
   Почти все гостиницы, занятые англичанами в Брюсселе, выходили в парк, и Джоз нерешительно бродил по этому кварталу в толпе других людей, охваченных, как и он, страхом и любопытством. Он видел семейства, которым повезло больше, чем ему, - они раздобыли себе лошадей и с грохотом выезжали из города. Другие же, как и он сам, несмотря ни на какие взятки или просьбы, не могли достать себе необходимые средства передвижения. Среди этих незадачливых беглецов Джоз заметил леди Бейракрс с дочерью: они сидели в своем экипаже в воротах гостиницы, все их имущество было погружено, и единственным препятствием к их отъезду было то же отсутствие движущей силы, которое приковало к месту и Джоза.
   Ребекка Кроули занимала помещение в той же гостинице, и у нее установились самые холодные отношения с дамами семейства Бейракрс. Миледи Бейракрс делала вид, что не замечает миссис Кроули, когда они встречались на лестнице, и везде, где упоминалось ее имя, неизменно плохо отзывалась о своей соседке. Графиню шокировала слишком близкая дружба генерала Тафто с женой его адъютанта. Леди Бланш избегала Ребекки, как зачумленной. Только сам граф тайком поддерживал с нею знакомство, когда оказывался вне юрисдикции своих дам.
   Теперь Ребекка могла отомстить этим дерзким врагам. В гостинице стало известно, что капитан Кроули оставил своих лошадей, и, когда началась паника, леди Бейракрс снизошла до того, что послала горничную к жене капитана с приветом от ее милости и с поручением узнать, сколько стоят лошади миссис Кроули. Миссис Кроули ответила запиской, где свидетельствовала свое почтение и заявляла, что не привыкла заключать сделки с горничными.
   Этот короткий ответ заставил графа самолично посетить апартаменты Бекки. Но и он добился не большего успеха.
   - Посылать ко мне горничную! - гневно кричала миссис Кроули. - Может быть, миледи еще прикажет мне оседлать лошадей? Кто желает бежать из Брюсселя, леди Бейракрс или ее femme de chambre? - И это был весь ответ, который граф принес своей супруге.
   Чего не сделаешь в крайности! После неудачи второго посланца графиня сама отправилась к миссис Кроули. Она умоляла Бекки назначить цену; она даже пригласила Бекки в Бейракрс-Хаус, если та даст ей возможность туда вернуться. Миссис Кроули только усмехнулась.
   - Я не желаю, чтобы мне прислуживали судебные исполнители в ливреях, - заявила она, - да вы, вероятно, никогда и не вернетесь, по крайней мере, с брильянтами. Они останутся французам. Французы будут здесь через два часа, а я к тому времени уже проеду полдороги до Гента. Нет, я не продам вам лошадей даже за два самых крупных брильянта, которые ваша милость надевала на бал.
   Леди Бейракрс задрожала от ярости и страха. Брильянты были зашиты у нее в платье и в подкладке сюртука милорда, а часть их спрятана в его сапогах.
   - Мои брильянты у банкира, бесстыжая вы особа! И лошадей я добуду! - сказала она.
   Ребекка рассмеялась ей в лицо. Взбешенная графиня сошла во двор и уселась в карету: ее горничная, курьер и супруг еще раз были разосланы по всему городу отыскивать лошадей, - и плохо пришлось тому из них, кто вернулся последним! Ее милость решила уехать тотчас же, как только откуда-нибудь достанут лошадей, - все равно, с супругом или без него.
   Ребекка с удовольствием глядела из окна на графиню, сидевшую в экипаже без лошадей; устремив на нее взгляд, она громко выражала свое сочувствие по поводу затруднительного положения, в которое попала ее милость.
   - Не найти лошадей! - говорила она. - И это в то время, когда все брильянты зашиты в подушках кареты! Какая богатая добыча достанется французам, когда они придут сюда! Я имею в виду карету и брильянты, а не миледи.
   Все это она вслух сообщала хозяину гостиницы, слугам, постояльцам и бесчисленным зевакам, толпившимся во дворе. Леди Бейракрс готова была застрелить ее из окна кареты.
   Наслаждаясь унижением своего врага, Ребекка заметила Джоза, который тотчас направился к ней, как только ее увидел. Его изменившееся, испуганное жирное лицо сразу выдало ей его тайну. Он также хотел бежать и искал способа осуществить свое желание.
   "Вот кто купит моих лошадей, - подумала Ребекка, - а я уеду на своей кобыле". Джоз подошел к ней и в сотый раз в течение этого часа задал вопрос: не знает ли она, где можно достать лошадей?
   - Что это, и вы хотите бежать? - сказала со смехом Ребекка. - А я-то думала, что вы защитник всех женщин, мистер Седли.
   - Я... я... не военный человек, - пробормотал он, задыхаясь.
   - А Эмилия?.. Кто будет охранять вашу бедную сестричку? - продолжала Ребекка. - Неужели вы решаетесь ее покинуть?
   - Какую пользу я могу ей принести в случае... в случае, если придет неприятель? - возразил Джоз. - Женщин они пощадят, но мой слуга сказал, что мужчинам они поклялись не давать пощады... мерзавцы!
   - Ужасно! - воскликнула Ребекка, наслаждаясь его растерянностью.
   - Да я и не хочу покидать ее, - продолжал заботливый брат. - Она не будет покинута. Для нее найдется место в моем экипаже, и для вас так же, дорогая миссис Кроули, если вы пожелаете ехать... и если мы достанем лошадей! - вздохнул он.
   - У меня есть пара лошадей, которую я могу продать, - сказала Ребекка.
   Джоз чуть не бросился ей на шею.
   - Выкатывайте коляску, Исидор! - закричал он. - Мы нашли... мы нашли лошадей.
   - Мои лошади никогда не ходили в упряжи, - прибавила миссис Кроули. - Снегирь разобьет экипаж вдребезги, если вы его запряжете.
   - А под седлом он смирен? - спросил чиновник.
   - Смирен, как ягненок, и быстр, как заяц, - ответила Ребекка.
   - Как вы думаете, выдержит он мой вес? - продолжал Джоз.
   Он уже видел себя мысленно на лошади, совершенно забыв о бедной Эмилии. Да и какой любитель лошадей мог бы устоять перед подобным соблазном!
   Ребекка в ответ пригласила его к себе в комнату, куда он последовал за нею, задыхаясь от нетерпения заключить сделку. Едва ли какие-нибудь другие полчаса в жизни Джоза стоили ему столько денег. Ребекка, исчислив стоимостью своего товара в соответствии с нетерпением покупателя и с нехваткой оного товара на рынке, заломила за лошадей такую цену, что даже Джоз отшатнулся. Она продаст обеих или вовсе не будет продавать, заявила она решительно. Родон запретил их отдавать за меньшую цену, чем она назначила. Лорд Бейракрс с удовольствием даст ей эти деньги; и при всей ее любви и уважении к семейству Седли, дорогой мистер Джозеф должен понять, что бедным людям тоже надо жить, - словом, никто на свете не мог бы быть любезнее и в то же время более твердо стоять на своем.
   Как и следовало ожидать, Джоз кончил тем, что согласился. Сумма, которую он должен был заплатить, была так велика, что ему пришлось просить отсрочки, так велика, что представляла для Ребекки целое маленькое состояние, и она быстро высчитала, что с этой суммой и с тем, что она выручит от продажи имущества Родона, да еще с ее вдовьей пенсией, в случае если муж будет убит, она окажется вполне обеспеченной и может твердо глядеть в лицо своей вдовьей доле.
   Раз или два в этот день она и сама подумывала об отъезде. Но рассудок подсказывал более здравое решение.
   "Предположим, французы придут, - думала Бекки, - что они могут сделать бедной офицерской вдове? Ведь времена осад и разграбления городов миновали. Нас спокойно отпустят по домам, или я смогу недурно жить за границей на свой скромный доход".
   Между тем Джоз и Исидор отправились в конюшню посмотреть купленных лошадей. Джоз приказал немедленно оседлать их: он уедет сейчас же, в эту же ночь. И он оставил слугу седлать лошадей, а сам пошел домой собираться. Отъезд нужно держать в тайне; он пройдет в свою спальню с заднего хода. Ему не хотелось встречаться с миссис О'Дауд и Эмилией и сообщать им, что он задумал бежать.
   Пока совершалась сделка Джоза с Ребеккой, пока осматривали лошадей, прошла добрая половина ночи. Но, хотя полночь давно миновала, город не успокоился: все были на ногах, в домах горели огни, около дверей толпился народ, на улицах не прекращалась суматоха. Самые разноречивые слухи передавались из уст в уста: одни утверждали, что пруссаки разбиты; другие говорили, что атакованы и побеждены англичане; третьи - что англичане твердо удерживают свои позиции. Последний слух передавался все упорнее. Французы не появлялись. Отставшие солдаты приходили из армии, принося все более и более благоприятные вести. Наконец в Брюссель прибыл адъютант с донесением коменданту, который тотчас расклеил по городу афиши, сообщавшие об успехах союзников у Катр-Бра и о том, что французы под командой Нея отброшены после шестичасового боя. Адъютант, вероятно, прибыл в то время, когда Ребекка и Джоз совершали свою сделку или когда последний осматривал свою покупку. Когда Джоз вернулся к себе, многочисленные обитатели дома толпились у крыльца, обсуждая последние новости: не было никакого сомнения в их достоверности. И Джоз отправился наверх сообщить приятное известие дамам, бывшим на его попечении. Он не счел нужным сообщить им ни о том, что собирался их покинуть, ни о том, как он купил лошадей и какую цену заплатил за них.
   Победа или поражение было, однако, делом второстепенным для тех, чьи мысли целиком были заняты судьбою любимых. Эмилия, услышав о победе, еще более взволновалась. Она готова была сейчас же ехать в армию и слезно умоляла брата проводить ее туда. Ее страхи и сомнения достигли высшей степени. Бедняжка, в течение нескольких часов бывшая словно в столбняке, теперь металась как безумная, - поистине жалкое зрелище! Ни один мужчина, жестоко раненный в пятнадцати милях от города, на поле битвы, где полегло столько храбрых, - ни один мужчина не страдал больше, чем она, - бедная, невинная жертва войны. Джоз не мог вынести ее страданий. Он оставил сестру на попечении ее более мужественной подруги и снова спустился на крыльцо, где толпа все стояла, разговаривая и ожидая новостей.
   Уже совсем рассвело, а толпа не расходилась, и с поля сражения начали прибывать новые известия, доставленные самими участниками трагедии. В город одна за другой въезжали телеги, нагруженные ранеными; из них неслись душераздирающие стоны, и измученные лица печально выглядывали из соломы. Джоз Седли с мучительным любопытством устремил взгляд на одну из этих повозок, - стоны, доносившиеся из нее, были ужасны; усталые лошади с трудом тащили телегу.
   - Стой! Стой! - раздался из соломы слабый голос, и телега остановилась около дома мистера Седли.
   - Это он! Я знаю, это Джордж! - закричала Эмилия и бросилась на балкон, бледная как смерть, с развевающимися волосами. Однако это был не Джордж, но то, что ближе всего было с ним связано, - известия о нем.
   Это был бедный Том Стабл, двадцать четыре часа тому назад так доблестно выступивший из Брюсселя, неся полковое знамя, которое он мужественно защищал на поле битвы. Французский улан ранил юного прапорщика в ногу пикой; падая, он крепко прижал к себе знамя. По окончании сражения бедному мальчику нашлось место в повозке, и он был доставлен обратно в Брюссель.
   - Мистер Седли! Мистер Седли! - чуть слышно звал он, и Джоз, испуганный, подошел на его зов. Он сначала не мог узнать, кто его зовет. Маленький Том Стабл протянул из повозки свою горячую, слабую руку.
   - Меня примут здесь, - проговорил он. - Осборн и... и Доббин говорили, что меня примут... Дайте этому человеку два наполеондора. Мама вам отдаст.
   Во время долгих мучительных часов, проведенных и телеге, мысли юноши уносились в дом его отца-священника, который он покинул всего несколько месяцев назад, и в бреду он временами забывал о своих страданиях.
   Дом был велик, обитатели его добры: все раненые из этой повозки были перенесены в комнаты и размещены по кроватям. Юного прапорщика внесли наверх, в помещение Осборнов. Эмилия и жена майора кинулись к нему, как только узнали его с балкона. Можете представить себе чувства обеих женщин, когда им сказали, что сражение окончено и что их мужья живы. С каким безмолвным восторгом Эмилия бросилась на шею своей доброй подруге и обняла ее и в каком страстном порыве она упала на колени и благодарила всевышнего за спасение ее мужа!
   Нашей молоденькой леди, в ее лихорадочном, нервном состоянии, никакой врач не мог бы прописать более целебного лекарства, чем то, которое послал ей случай. Она и миссис О'Дауд неустанно дежурили у постели раненого юноши, который тяжко страдал. Обязанности, возложенные на нее судьбой, не давали Эмилии времени размышлять о своих личных тревогах или предаваться, как она имела обыкновение, страхам и мрачным предчувствиям. Юноши просто и без прикрас рассказал им о событиях дня и подвигах наших друзей из доблестного *** полка. Они сильно пострадали. Они потеряли много офицеров и солдат. Во время атаки под майором была убита лошадь, и все думали, что он погиб и что Доббину придется, по старшинству, заменить его; и только после атаки, при возвращении на старые позиции, нашли майора, который сидел на трупе Пирама и подкреплялся из своей походной фляжки. Капитан
   Осборн сразил французского улана, ранившего прапорщика в ногу. (Эмилия так побледнела при этом сообщении, что миссис О'Дауд велела рассказчику замолчать.) А капитан Доббин в конце дня, хотя сам был ранен, взял юношу на руки и отнес его к врачу, а оттуда на повозку, которая должна была отвезти его в Брюссель. Это Доббин обещал вознице два золотых, если тот доставит раненого в город, к дому мистера Седли, и скажет жене капитана Осборна, что сражение окончено и что муж ее цел и невредим.
   - А право, у этого Уильяма Доббина предоброе сердце, - сказала миссис О'Дауд, - хотя он всегда насмехается надо мной.
   Юный Стабл клялся, что другого такого офицера нет в армии, и не переставал хвалить старшего капитана, его скромность, доброту и его удивительное хладнокровие на поле битвы. К этим его словам Эмилия отнеслась рассеянно, - она слушала внимательно лишь тогда, когда речь заходила о Джордже, а когда имя его не упоминалось, она думала о нем.
   В заботах о раненом прапорщике и в мыслях о чудесном спасении Джорджа второй день тянулся для Эмилии не так томительно долго. Для нее во всей армии существовал только один человек; и пока он был невредим, ход военных действий, надо признаться, мало интересовал ее. Известия, которые Джоз приносил с улицы, лишь смутно доходили до ее ушей, хотя этих известий было достаточно, чтобы встревожить нашего робкого джентльмена и многих других в Брюсселе. Конечно, французы отброшены, но отброшены после трудного, жестокого боя, в котором к тому же участвовала только одна французская дивизия. Император с главными силами находится около Линьи, где он наголову разбил пруссаков, и теперь может бросить все свои войска против союзников. Герцог Веллингтон отступает к столице и под ее стенами, вероятно, даст большое сражение, исход которого более чем сомнителен. Все, на что он может рассчитывать, это двадцать тысяч английских солдат, потому что немецкие войска состоят из плохо обученных ополченцев, а бельгийцы весьма ненадежны. И с этой горстью его светлость должен противостоять ста пятидесяти тысячам, которые вторглись в Бельгию под командой Наполеона. Наполеона! Какой полководец, как бы знаменит и искусен он ни был, может устоять в борьбе с ним? Джоз думал обо всем этом и трепетал. Так же чувствовали себя и другие жители Брюсселя, ибо все знали, что сражение предыдущего дня было только прелюдией к неизбежной решительной битве. Одна из армий, действовавших против императора, уже рассеяна. Немногочисленный отряд англичан, который попытается оказать ему сопротивление, погибнет на своем посту, и победитель по трупам павших войдет в город. Горе тем, кого он там застанет! Уже были сочинены приветственные адреса, должностные лица втайне собирались для совещаний, готовились помещения и кроились трехцветные флаги и победные эмблемы, чтобы приветствовать прибытие его величества императора и короля.
   Бегство жителей все продолжалось, одно семейство за другим, разыскав экипаж и лошадей, покидало город. Когда Джоз 17 июня явился в гостиницу к Ребекке, он увидал, что большая карета Бейракрсов уехала наконец со двора: граф каким-то образом раздобыл пару лошадей без помощи миссис Кроули и катил теперь по дороге в Гент. Людовик Желанный в этом же городе упаковывал свой porte-manteau {Чемодан (франц.).}. Казалось, злая судьба никогда не устанет преследовать этого незадачливого изгнанника.
   Джоз чувствовал, что вчерашняя передышка была только временной и что ему, конечно, скоро пригодятся его дорого купленные лошади. Весь этот день его терзания были ужасны. Пока между Брюсселем и Наполеоном стояла английская армия, не было необходимости в немедленном бегстве, но все-таки Джоз перевел своих лошадей из отдаленной конюшни в другую, во дворе его дома, чтобы они были у него на глазах и не подвергались опасности похищения. Исидор зорко следил за дверью конюшни и держал лошадей оседланными, чтобы можно было выехать в любую минуту. Он ждал этой минуты с великим нетерпением.
   После приема, который Ребекка встретила накануне, у нее не было желания навещать свою дорогую Эмилию. Она подрезала стебли у букета, который преподнес ей Джордж, сменила в стакане воду и перечла записку, которую получила от него.
   - Бедняжка, - сказала она, вертя в руках записку, - как бы я могла сразить ее этим! И из-за такого ничтожества она разбивает себе сердце, - ведь он дурак, самодовольный фат, и даже не любит ее. Мой бедный, добрый Родон в десять раз лучше! - И она принялась думать о том, что ей делать, если... если что-либо случится с бедным, добрым Родоном, и какое счастье, что он оставил ей лошадей.
   Ближе к вечеру миссис Кроули, не без гнева наблюдавшая отъезд Бейракрсов, вспомнила о мерах предосторожности, принятых графиней, и сама занялась рукоделием. Она зашила большую часть своих драгоценностей, векселей и банковых билетов в платье и теперь была готова ко всему - бежать, если она это найдет нужным, или остаться и приветствовать победителя, будь то англичанин или француз. И я не уверен, что она в эту ночь не мечтала сделаться герцогиней и Madame la Marechale {Супругой маршала (франц.).}, в то время как Родон на Мон-Сен-Жанском биваке, завернувшись в плащ, под проливным дождем, только и думал, что об оставшейся в городе малютке-жене.
   Следующий день был воскресенье. Миссис О'Дауд с удовлетворением убедилась, что после короткого ночного отдыха оба ее пациента чувствуют себя лучше. Сама она спала в большом кресле в комнате Эмилии, готовая вскочить по первому же зову, если ее бедной подруге или раненому прапорщику понадобится помощь. Когда наступило утро, эта неутомимая женщина отправилась в дом, где они с майором стояли на квартире, и тщательно принарядилась, как и подобало в праздничный день. И весьма вероятно, что, пока миссис О'Дауд оставалась одна в той комнате, где спал ее супруг и где его ночной колпак все еще лежал на подушке, а трость стояла в углу, - горячая молитва вознеслась к небесам о спасении храброго солдата Майкла О'Дауда.
   Когда она вернулась, она принесла с собой молитвенник и знаменитый том проповедей дядюшки-декана, который неизменно читала каждое воскресенье, быть может, не все понимая и далеко не все правильно произнося, - потому что декан был человек ученый и любил длинные латинские слова, - но с большой важностью, с выражением и в общем довольно точно. "Как часто мой Мик слушал эти проповеди, - думала она, - когда я читала их в каюте во время штиля!" Теперь она решила познакомить с ним паству, состоявшую из Эмилии и раненого прапорщика. Такое же богослужение совершалось в этот день и час в двадцати тысячах церквей, и миллионы англичан на коленях молили отца небесного о защите.
   Они не слышали грохота, который встревожил нашу маленькую паству в Брюсселе. Гораздо громче, чем те пугают, что взволновали их два дня назад, сейчас - когда миссис О'Дауд своим звучным голосом читала воскресную проповедь - загремели орудия Ватерлоо.
   Джоз, услышав эти зловещие раскаты, решил, что он не в силах больше терпеть такие ужасы и сейчас же уедет. Он влетел в комнату больного, где трое наших друзей только что прервали свои благочестивые занятия, и обратился со страстным призывом к Эмилии.
   - Я не могу больше этого выносить, Эмми, - воскликнул он, - и не хочу! Ты должна ехать со мной. Я купил для тебя лошадь, - не спрашивай, сколько это стоило, - и ты должна сейчас же одеться и ехать со мною. Ты сядешь позади Исидора.
   - Господи помилуй, мистер Седли, да вы действительно трус! - сказала миссис О'Дауд, отложив книгу.
   - Я говорю - едем, Эмилия! - продолжал Джоз. - Не слушай ты ее! Зачем нам оставаться здесь и ждать, чтобы нас зарезали французы?
   - А как же *** полк, дружище? - спросил со своей постели Стабл, раненый герой. - И... и вы ведь не бросите меня здесь, миссис О'Дауд?
   - Нет, мой милый, - отвечала она, подходя к кровати и целуя юношу. - Ничего плохого с вами не будет, пока я возле вас. А я не двинусь с места, пока не получу приказа от Мика. И хороша бы я была, если бы уселась в седло позади такого молодца!
   Представив себе эту картину, раненый рассмеялся, и даже Эмилия улыбнулась.
   - Я и не приглашаю ее! - закричал Джоз. - Я прошу не эту... эту... ирландку, а тебя, Эмилия. В последний раз - поедешь ты или нет?
   - Без моего мужа, Джозеф? - сказала Эмилия, удивленно взглянув на него и подавая руку жене майора. Терпение Джоза истощилось.
   - Тогда прощайте! - воскликнул он, яростно потрясая кулаком, и вышел, хлопнув дверью. На этот раз он действительно отдал приказ к отъезду и сел на лошадь. Миссис О'Дауд услышала стук копыт, когда всадники выезжали из ворот, и, выглянув в окно, сделала несколько презрительных замечаний по адресу бедного Джозефа, который ехал по улице, сопровождаемый Исидором в фуражке с галуном. Лошади, застоявшиеся за несколько последних дней, горячились и не слушались повода. Джоз, робкий и неуклюжий наездник, выглядел в седле отнюдь не авантажно.
   - Эмилия, дорогая, посмотрите, он собирается въехать в окно! Такого слона в посудной лавке я никогда еще не видела!
   Вскоре оба всадника исчезли в конце улицы, в направлении Гентской дороги. Миссис О'Дауд преследовала их огнем насмешек, пока они не скрылись из виду.
   Весь этот день, с утра и до позднего вечера, не переставая грохотали пушки. Было уже темно, когда канонада вдруг прекратилась.
   Все мы читали о том, что произошло в этот день. Рассказ этот постоянно на устах каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во времена знаменательной битвы, никогда не устаем слушать и повторять историю нашей славной победы. Память о ней до сих пор жжет сердца миллионам соотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпели поражение. Они только и ждут, как бы отомстить за унижение своей родины. И если новая война окончится для них победой и они, в свою очередь, возликуют, а нам достанется проклятое наследие ненависти и злобы, то не будет конца тому, что зовется славой и позором, не будет конца резне - удачной то для одной, то для другой стороны - между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы и англичане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуя самим дьяволом написанному кодексу чести.
   Все наши друзья геройски сражались в этой великой битве. Весь долгий день, пока женщины молились в десяти милях от поля боя, английская пехота стойко отражала яростные атаки французской конницы. Неприятельская артиллерия, грохот которой быт слышен в Брюсселе, косила ряды англичан, по когда одни падали, другие, уцелевшие, смыкались еще крепче. К вечеру бешенство французских атак, всякий раз встречавших столь же бешеное сопротивление, стало ослабевать, - либо внимание французов отвлекли другие враги, либо они готовились к последнему натиску. Вот он наконец начался; колонны императорской гвардии двинулись на плато Сен-Жан, чтобы одним ударом смести англичан с высот, которые они, несмотря ни на что, удерживали весь день; словно не слыша грома артиллерии, низвергавшей смерть с английских позиций, темная колонна, колыхаясь, подступала все ближе. Казалось, она вот-вот перехлестнет через гребень, но тут она внезапно дрогнула и заколебалась. Потом остановилась, но все еще грудью к выстрелам. И тут английские войска ринулись вперед со своих позиций, откуда неприятелю так и не удалось их выбить, и гвардия повернулась и бежала.
   В Брюсселе уже не слышно было пальбы - преследование продолжалось на много миль дальше. Мрак опустился на поле сражения и на город; Эмилия молилась за Джорджа, а он лежал ничком - мертвый, с простреленным сердцем.
  

ГЛАВА XXXIII,

в которой родственники мисс Кроули весьма озабочены ее судьбой

  
   Пока отличившаяся во Фландрии армия движется к французским пограничным крепостям, с тем чтобы, заняв их, вступить во Францию, пусть любезный читатель вспомнит, что в Англии мирно проживает немало людей, которые имеют отношение к нашей повести и требуют внимания летописца.
   Во время этих битв и ужасов старая мисс Кроули жила в Брайтоне, очень умеренно волнуясь по поводу великих событий. Несомненно, однако, что эти великие события придавали некоторый интерес ежедневной печати, и Бригс читала ей вслух "Газету", в которой, между прочим, на почетном месте упоминалось имя Родона Кроули и его производство в чин полковника.
   - Какая жалость, что молодой человек сделал такой непоправимый шаг в жизни! - заметила его тетка. - При его чине и отличиях он мог бы жениться на дочери какого-нибудь пивовара, хотя бы на мисс Грейнс, и взять приданое в четверть миллиона, или породниться с лучшими семьями Англии. Со временем он унаследовал бы мои деньги - или, может быть, его дети, - я не спешу умирать, мисс Бригс, хотя вы, может быть, и спешите отделаться от меня... А вместо этого ему суждено оставаться нищим, с женой-танцовщицей!..
   - Неужели, дорогая мисс Кроули, вы не бросите сострадательного взора на героя-солдата, чье имя занесено в летописи отечественной славы? - воскликнула мисс Бригс, которая была чрезвычайно возбуждена событиями при Ватерлоо и любила выражаться романтически, когда представлялся случай. - Разве капитан, то есть полковник, как я могу его теперь называть, не совершил подвигов, которые прославили имя Кроули?
   - Бригс, вы дура, - ответила мисс Кроули. - Полковник Кроули втоптал имя Кроули в грязь, мисс Бригс. Жениться на дочери учителя рисования! Жениться на dame de compagnie (потому что она ведь была лишь компаньонкой, Бригс, только и всего; она была тем же, что и вы, только моложе - и гораздо красивее и умнее!). Хотелось бы мне знать, были вы сообщницей этой отъявленной негодяйки, которая околдовала его и которою вы всегда так восхищались? Да, скорей всего вы были ее сообщницей. Но, уверяю вас, вы будете разочарованы моим завещанием... Будьте столь любезны написать мистеру Уокси и сообщить ему, что я желаю его немедленно видеть.
   Мисс Кроули имела теперь обыкновение чуть не каждый день писать своему поверенному мистеру Уокси, потому что все прежние распоряжения относительно ее имущества были отменены и она была в большом затруднении, как распорядиться своими деньгами.
   Старая дева, однако, значительно поправилась, что видно было по тому, как часто и как зло она стала издеваться над мисс Бригс; все эти нападки бедная компаньонка сносила с кротостью и трусливым смирением, наполовину великодушным, наполовину лицемерным, - словом, с рабской покорностью, которую вынуждены проявлять женщины ее склада в ее положении. Кому не приходилось видеть, как женщина тиранит женщину? Разве мучения, которые приходится выносить мужчинам, могут сравниться с теми ежедневными колкостями, презрительными и жестокими, какими донимают несчастных женщин деспоты в юбках? Бедные жертвы!.. Но мы отклонились от нашей темы. Мы хотели сказать, что мисс Кроули бывала всегда особенно раздражительна и несносна, когда начинала поправляться после болезни; так, говорят, и раны болят всего больше, когда начинают заживать.
   Во время выздоровления мисс Кроули единственной жертвой, которая допускалась к больной, была мисс Бригс, но родичи, оставаясь в отдалении, не забывали своей дорогой родственницы и старались поддерживать память о себе многочисленными подарками, знаками внимания и любезными записочками.
   Прежде всего мы должны упомянуть о ее племяннике Родоне Кроули. Несколько недель спустя после славной Ватерлооской битвы и после того как "Газета" известила о храбрости и о производстве в высший чин этого доблестного офицера, дьеппское почтовое судно привезло в Брайтон, в адрес мисс Кроули, ящик с подарками и почтительное письмо от ее племянника-полковника. В ящике была пара французских эполет, крест Почетного легиона и рукоять сабли - трофеи с поля сражения. В письме с большим юмором рассказывалось, что сабля эта принадлежала одному офицеру гвардии, который клялся, что "гвардия умирает, но не сдается", и через минуту после этого был взят в плен простым солдатом; солдат сломал саблю француза прикладом своего мушкета, после чего ею завладел Родон. Что касается креста и эполет, то они достались ему от полковника французской кавалерии, который пат от его руки во время битвы. И Родон Кроули не мог найти лучшего назначения для этих трофеев, как послать их своему любимому старому другу. Разрешит ли она писать ей из Парижа, куда направляется армия? Он мог бы сообщить ей интересные новости из столицы и сведения о некоторых ее друзьях, бывших эмигрантах, которым она оказала так много благодеяний во время их бедствий.
   Старая дева велела Бригс ответить полковнику любезным письмом, поздравить его и поощрить к продолжению корреспонденции. Его первое письмо было так живо и занимательно, что она с удовольствием будет ждать дальнейших.
   - Конечно, я знаю, - объясняла она мисс Бригс, - что Родон столь же не способен написать такое отличное письмо, как и вы, моя бедная Бригс, и что каждое слово ему продиктовала эта умная маленькая негодяйка Ребекка, - но почему бы моему племяннику не позабавить меня? Так пусть считает, что я отношусь к нему благосклонно.
   Догадывалась ли она, что Бекки не только написала письмо, но собрала и послала трофеи, которые купила за несколько франков у одного из бесчисленных разносчиков, немедленно начавших торговлю реликвиями войны? Романист, который все знает, знает, конечно, и это. Как бы то ни было, любезный ответ мисс Кроули очень подбодрил наших друзей, Родона и его супругу: тетушка явно смягчилась, значит, можно надеяться на лучшее. Они продолжали развлекать ее восхитительными письмами из Парижа, куда, как и писал Родон, они имели счастье проследовать в рядах победоносной армии.
   К жене пастора, которая уехала лечить сломанную ключицу своего мужа в пасторский дом Королевского Кроули, старая дева была далеко не так милостива. Миссис Бьют, бодрая, шумливая, настойчивая и властная женщина, совершила роковую ошибку в отношении своей золовки. Она не только угнетала ее и всех ее домашних - она надоела мисс Кроули; будь у бедной мисс Бригс хоть капля характера, она была бы осчастливлена поручением, данным ей благодетельницей, - написать миссис Бьют Кроули и сообщить ей, что здоровье мисс Кроули значительно улучшилось с тех пор, как миссис Бьют оставила ее, и чтобы последняя ни в коем случае не трудилась и не покидала своей семьи ради мисс Кроули. Такое торжество над дамой, которая обращалась с мисс Бригс весьма высокомерно и жестоко, обрадовало бы многих женщин; но надо сказать правду: мисс Бригс была женщина без всякого характера, и как только ее врагиня оказалась в немилости, она почувствовала к ней сострадание.
   "Как я была глупа, - думала миссис Бьют (и вполне основательно), - что намекнула о своем приезде в этом дурацком письме, которое мы послали мисс Кроули вместе с цесарками! Я должна была бы, не говоря ни слова, приехать к этой бедной, милой, выжившей из ума старушке и вырвать ее из рук простофили Бригс и этой хищницы, femme de chambre. Ах, Бьют, Бьют, зачем только ты сломал себе ключицу!"
   Зачем, в самом деле? Мы видели, как миссис Бьют, имея в руках все козыри, разыграла свои карты чересчур тонко. Одно время она оказалась полной хозяйкой в доме мисс Кроули, но, как только ее рабам представился случай взбунтоваться, была бесповоротно оттуда изгнана. Однако сама она и ее домашние считали, что она стала жертвой ужасающего эгоизма и измены и что ее самоотверженное служение мисс Кроули встретило самую черную неблагодарность. Повышение Родона по службе и почетное упоминание его имени в "Газете" также обеспокоило эту добрую христианку. Не смягчится ли к нему тетка теперь, когда он стал полковником и кавалером ордена Бани? И не войдет ли снова в милость эта ненавистная Ребекка? Жена пастора написала для своего мужа проповедь о суетности военной славы и процветании нечестивых, которую достойный пастор прочел прочувствованным голосом, не поняв в ней ни слова. Одним из его слушателей был Питт Кроули, - Питт, пришедший со своими двумя сводными сестрами в церковь, куда старого баронета нельзя было теперь заманить никакими средствами.
   После отъезда Бекки Шарп этот старый несчестивец к великому негодованию всего графства и безмолвному ужасу сына всецело предался своим порочным наклонностям. Ленты на чепце мисс Хорокс стали роскошнее, чем когда-либо. Все добродетельные семьи с опаской сторонились замка и его владельца. Сэр Питт пьянствовал в домах своих арендаторов, а в базарные дни распивал ром вместе с фермерами в Мадбери и в соседних местах. Он ездил с мисс Хорокс в Саутгемптон в семейной карете четверкой, и все население графства (не говоря уже о пребывающем в постоянном страхе сыне баронета) с недели на неделю ожидало, что в местной газете появится объявление о его женитьбе на этой девице. Поистине, мистеру Кроули приходилось нелегко. Его красноречие на миссионерских собраниях и других религиозных сборищах в округе, где он обыкновенно председательствовал и говорил часами, было теперь парализовано, ибо, начиная свою речь, он читал в глазах слушателей: "Это сын старого греховодника сэра Питта, который сейчас скорее всего пьянствует где-нибудь в соседнем трактире". А однажды, когда он говорил о царе Тимбукту, пребывающем во мраке невежества, и о многочисленных женах, также пребывающих во тьме, какой-то еретик спросил из толпы: "А сколько их в Королевском Кроули, друг-святоша?" Эта неуместная реплика вызвала переполох среди устроителей собрания, и речь мистера Питта позорно провалилась. Что же касается двух дочерей баронета, то они бы совсем одичали (потому что сэр Питт поклялся, что ни одна гувернантка не переступит его порог), если бы мистер Кроули угрозами не заставил старого джентльмена послать их в школу.
   Но каковы бы ни были разногласия между родственниками, дорогие племянники и племянницы мисс Кроули, как мы уже говорили, были единодушны в любви к ней и в выражении знаков своего внимания. Миссис Бьют послала ей цесарок и замечательную цветную капусту, а также премиленький кошелек и подушечку для булавок - работу ее дорогих девочек, которые просили милую тетеньку сохранить для них хотя бы крошечное местечко в ее памяти, а мистер Питт посылал персики, виноград и оленину. Эти знаки привязанности обычно доставлялись мисс Кроули в Брайтон саутгемптонской каретой; а иногда она привозила и самого мистера Питта, потому что разногласия с сэром Питтом заставляли мистера Кроули часто покидать дом, да и, кроме того, Брайтон имел для него особую притягательную силу в лице леди Джейн Шипшенкс, о помолвке которой с мистером Кроули уже упоминалось в нашем рассказе. Эта леди и ее сестра жили в Брайтоне со своей матерью, графиней Саутдаун, женщиной решительной и весьма уважаемой серьезными людьми.
   Следует сказать несколько слов о миледи и ее благородном семействе, связанном узами родства, настоящего и будущего, с семейством Кроули. Про главу семейства Саутдаунов, Клемента Уильяма, четвертого графа Саутдауна, мало что можно сказать, кроме того, что он вошел в парламент (в качестве лорда Вулзи) под покровительством мистера Уилберфорса и некоторое время оправдывал рекомендацию своего политического крестного и считался безусловно дельным молодым человеком. Но нет слов, чтобы передать чувства его почтенной матери, когда она, очень скоро после смерти своего благородного супруга, узнала, что ее сын состоит членом многих светских клубов и весьма сильно проигрался у Уотьера и в "Кокосовой Пальме", что он занимает деньги под будущее наследство и уже сильно пощипал семейное состояние, что он правит четверкой и пропадает на скачках и, наконец, что у него в опере постоянная ложа, куда он приглашает весьма сомнительную холостую компанию. Упоминание его имени в обществе вдовствующей графини теперь всегда сопровождалось тяжелыми вздохами.
   Леди Эмили была на много лет старше своего брата и занимала почетное место в мире серьезных людей как автор восхитительных брошюр, уже упоминавшихся здесь, многочисленных гимнов и других трудов духовного содержания. Зрелая дева, имевшая лишь смутные представления о браке, почти все свои чувства сосредоточила на любви к чернокожим. Если не ошибаюсь, именно ей мы обязаны прекрасной поэмой:
  
  
   Далекий тропический остров
   Молитвы мои осеняют,
   Там синее небо смеется,
   А черные люди рыдают...
  
  
   Она переписывалась с духовными лицами в большинстве наших ост- и вест-индских владений и втайне была неравнодушна к преподобному Сайласу Хорнблоуэру, которого дикари на Полинезийских островах изукрасили татуировкой.
   Что касается леди Джейн, к которой, как было уже сказано, питал нежные чувства мистер Питт Кроули, то это была милая, застенчивая, робкая и молчаливая девушка. Несмотря на чудовищные грехи брата, она все еще оплакивала его и стыдилась, что до сих пор его любит. Она посылала ему нацарапанные наспех записочки, которые тайком относила на почту. Единственная страшная тайна, тяготившая ее душу, состояла в том, что она вместе со старой ключницей однажды навестила украдкой Саутдауна на его холостой квартире в Олбепи, где застала его - своего погибшего, но милого брата! - с сигарой во рту, перед бутылкой кюрасо. Она восхищалась сестрой, она обожала мать, она считала мистера Кроули самым интересным и одаренным человеком после Саутдауна, этого падшего ангела. Ее мать и сестра - эти поистине выдающиеся женщины - руководили ею и относились к ней с тем жалостливым снисхождением, на которое выдающиеся женщины так щедры. Мать выбирала для нее платья, книги, шляпки и мысли. Она ездила верхом, или играла на фортепьяно, или занималась каким-либо другим видом полезной гимнастики, в зависимости от того, что находила нужным леди Саутдаун; и та до двадцати шести лет водила бы свою дочь в передничках, если бы их не пришлось снять, когда леди Джейн представлялась королеве Шарлотте.
   Узнав, что эти леди приехали в свой брайтонский дом, мистер Кроули первое время посещал только их одних, довольствуясь тем, что завозил в дом тетки визитную карточку и скромно осведомлялся о здоровье больной у мистера Боулса или у младшего лакея. Встретив однажды мисс Бригс, возвращавшуюся из библиотеки с целым грузом романов под мышкой, мистер Кроули покраснел, что было для него совершенно необычно, остановился и пожал руку компаньонке мисс Кроули. Он познакомил мисс Бригс со своей спутницей - леди Джейн Шишпенкс, говоря:
   - Леди Джейн, позвольте мне представить вам мисс Бригс, самого доброго друга и преданную компаньонку моей тетушки. Впрочем, вы уже знаете ее как автора прелестных "Трелей соловья", вызвавших у вас такое восхищение.
   Леди Джейн тоже покраснела, протягивая свою нежную ручку мисс Бригс, проговорила что-то несвязное, но очень любезное о своей мамаше и высказала намерение навестить мисс Кроули и удовольствие по поводу предстоящего знакомства с друзьями и родственниками мистера Кроули. Прощаясь, она посмотрела на мисс Бригс кроткими глазами голубки, а Питт Кроули отвесил ей глубокий, почтительный поклон, какой он обычно отвешивал ее высочеству герцогине Пумперникель, когда состоял атташе при ее дворе.
   О, ловкий дипломат и ученик макиавеллического Бинки! Он сам дал леди Джейн томик юношеских стихов бедной Бригс: вспомнив, что он видел их в Королевском Кроули, с посвящением поэтессы покойной жене его отца, он прихватил этот томик с собой в Брайтон, прочитал его дорогой в саутгемптонской карете и сделал пометки карандашом, прежде чем вручить его кроткой леди Джейн.
   И не кто иной, как он изложил перед леди Саутдаун огромные преимущества, которые могут проистечь из сближения ее семьи с мисс Кроули, - преимущества как мирского, так и духовного свойства, говорил он, ибо мисс Кроули была в ту минуту совершенно одинока. Чудовищное мотовство и женитьба его брата Родона отвратили тетушку от этого пропащего молодого человека. Алчный деспотизм и скупость миссис Бьют Кроули заставили ее возмутиться против непомерных требований со стороны этой ветви семейства; и хотя он сам всю жизнь воздерживался от того, чтобы искать дружбы мисс Кроули, - быть может, из ложной гордости, - теперь он считал, что следует принять все возможные меры как для спасения ее души от гибели, так и для того, чтобы состояние ее досталось ему, главе дома Кроули.
   Как женщина решительная, леди Саутдаун вполне согласилась с обоими предложениями своего будущего зятя и пожелала безотлагательно заняться обращением мисс Кроули. У себя дома, в Саутдауне и Троттерморкасле, эта рослая, суровая поборница истины разъезжала по окрестностям в коляске в сопровождении гайдуков, разбрасывала пакеты религиозных брошюр среди поселян и арендаторов и предписывала Гэферу Джонсу обратиться в истинную веру совершенно так же, как предписала бы Гуди Хиксу принять джемсов порошок, - без возражений, без промедления, без благословения церкви. Лорд Саутдаун, ее покойный супруг, робкий эпилептик, привык поддакивать всему, что думала или делала его Матильда. Как бы ни менялась ее собственная вера (а на нее оказывали влияние бесконечные учителя-диссиденты всех толков), она, нимало не колеблясь, приказывала всем своим арендаторам и слугам верить одинаково с нею. Таким образом, принимала ли она преподобного Сондерса Мак-Нитра, шотландского богослова, или преподобного Луку Уотерса, умеренного уэслианца, или преподобного Джайлса Джоулса, сапожника-иллюмината, который сам себя рукоположил в священники, как Наполеон сам короновал себя императором, - все домочадцы, дети и арендаторы леди Саутдаун должны были вместе с ее милостью становиться на колени и говорить "аминь" после молитвы любого из этих учителей. Во время таких упражнений старому Саутдауну, ввиду его болезненного состояния, разрешалось сидеть у себя в комнате, пить пунш и слушать чтение газет. Леди Джейн, любимая дочь старого графа, ухаживала за ним и была ему искренне предана. Что касается леди Эмили, автора "Прачки Финчлейской общины", то ее проповеди о загробных карах (именно в этот период, потом она изменила свои убеждения) были так грозны, что до смерти запугивали робкого старого джентльмена - ее отца, и доктора утверждали, что его припадки всегда следовали непосредственно за проповедями леди Эмили.
   - Я, конечно, навещу ее, - сказала леди Саутдаун в ответ на просьбы pretendu {Жениха (франц.).} ее дочери, мистера Питта Кроули. - Какой доктор лечит вашу тетушку?
   Мистер Кроули назвал мистера Примера.
   - В высшей степени опасный и невежественный врач, мой дорогой Питт! Всевышний избрал меня своим орудием, чтобы изгнать его из многих домов, хотя в одном или двух случаях я опоздала. Я не могла спасти бедного генерала Гландерса, который умирал по милости этого невежественного человека - умирал! Он немного поправился от поджерсовских пилюль, которые я ему дала, но - увы! - было слишком поздно. Зато смерть его была прекрасна! Он ушел от нас в лучший мир... Ваша тетушка, мой дорогой Питт, должна расстаться с Кримером.
   Питт выразил свое полное согласие. Он тоже испытал на себе энергию своей благородной родственницы и будущей тещи. Ему пришлось перепробовать Сондерса Мак-Нитра, Луку Уотерса, Джайлса Джоулса, пилюли Поджерса, эликсир Поки - словом, все духовные и телесные лекарства миледи. Он никогда не уходил от нее иначе, как почтительно унося с собой груду ее шарлатанских брошюр и снадобий. О мои дорогие собратья и спутники - товарищи по Ярмарке Тщеславия! Кто из вас не знаком с такими благожелательными деспотами и не страдал от них! Напрасно вы будете говорить им: "Сударыня, помилосердствуйте, ведь в прошлом году я по вашему указанию принимал лекарство Поджерса и уверовал в него. Зачем же, скажите, зачем я буду от него отказываться и принимать пилюли Роджерса?" Ничто не поможет: упорная проповед-ница, если не убедит вас доводами, зальется слезами, и в конце концов протестующая жертва глотает пилюли и говорит: "Ну, ладно, ладно, пусть будет Роджерс!"
   - А что касается ее души, - продолжала миледи, - то тут нельзя терять времени. Раз ее лечит Кример, она может умереть в любой день, - и в каком состоянии, мой дорогой Питт, в каком ужасном состоянии! Я сейчас же пошлю к ней преподобного мистера Айронса... Джейн, напиши записочку в третьем лице его преподобию Бартоломью Айронсу и проси его доставить мне удовольствие пожаловать ко мне на чашку чая в половине седьмого. Он мастер пробуждать грешные души, и он должен повидаться с мисс Кроули сегодня же, прежде чем она ляжет спать. Эмили, дорогая, приготовь связочку брошюр для мисс Кроули. Положи туда: "Голос из пламени", "Иерихонскую трубу" и "Разбитые котлы с мясом, или Обращенный каннибал".
   - И "Прачку Финчлейской общины", мама, - сказала леди Эмили. - Лучше начать с чего-нибудь успокоительного.
   - Погодите, дорогие леди, - сказал дипломат Питт. - При всем моем уважении к мнению моей дорогой и уважаемой леди Саутдаун, я думаю, что еще слишком рано предлагать мисс Кроули такие серьезные темы. Вспомните, как она больна и как непривычны для нее размышления, связанные с загробным блаженством.
   - Тем более нужно начать по возможности скорее, Питт, - сказала леди Эмили, поднимаясь с места уже с шестью книжечками в руках.
   - Если вы начнете так решительно, вы отпугнете ее. Я слишком хорошо знаю суетную натуру тетушки и уверен, что всякая чересчур энергичная попытка ее обращения приведет к самым плачевным результатам для этой несчастной леди. Вы только испугаете ее и наскучите ей. Весьма вероятно, что она выкинет все книги и откажется от знакомства с теми, кто их прислал.
   - Вы, Питт, такой же суетный человек, как и мисс Кроули, - сказала леди Эмили и выбежала из комнаты со своими книжками.
   - Мне нечего говорить вам, дорогая леди Саутдаун, - продолжал Питт тихим голосом, словно и не слышал этого вводного замечания, - насколько роковым может оказаться недостаток осторожности и такта для тех надежд, которые мы питаем в отношении имущества моей тети. Вспомните, у нее семьдесят тысяч фунтов; подумайте о ее возрасте, ее нервозности и слабом здоровье. Я знаю, что она уничтожила завещание, написанное в пользу моего брата, полковника Кроули. Только лаской, а не запугиванием можем мы повести эту раненую душу по истинному пути, и, я думаю, вы согласитесь со мной, что... что...
   - Конечно, конечно, - сказала леди Саутдаун. - Джейн, дорогая моя, можешь не посылать записку мистеру Айронсу. Если ее здоровье так слабо, что рассуждения только утомят ее, мы подождем, пока ей станет лучше. Я завтра же навещу мисс Кроули.
   - И осмелюсь заметить, моя милая леди, - сказал Питт кротким голосом, - лучше вам не брать с собой нашу дорогую Эмили, - она слишком восторженна; лучше, если вас будет сопровождать наша милая и дорогая леди Джейн.
   - Ну конечно, Эмили может испортить все дело, - сказала леди Саутдаун и на этот раз согласилась отступить от своей обычной практики, которая, как мы говорили, заключалась в том, что, прежде чем наброситься на очередную жертву, которую она собиралась прибрать к рукам, она обстреливала ее градом брошюр (так же, как у французов атаке предшествовала бешеная канонада). Повторяем, леди Саутдаун - щадя здоровье больной, или заботясь о конечном спасении ее души, или ради ее денег - согласилась потерпеть.
   На следующий день огромная семейная карета Саутдаунов с графской короной и ромбовидным гербом на дверцах (на зеленом щите Саутдаунов три прыгающих ягненка, наискось - золотая перевязь с чернью и тремя червлеными табакерками - эмблема дома Бинки) торжественно подкатила к дому мисс Кроули, и высокий солидный лакей передал мистеру Боулсу визитные карточки ее милости для мисс Кроули и еще одну - для мисс Бригс. В тот же вечер леди Эмили, помирившись на компромиссе, прислала на имя мисс Бригс и для ее личного потребления объемистый пакет, содержавший экземпляры "Прачки" и еще пять-шесть брошюр умеренного и нежного действия, а кроме того, несколько других, более сильно действующих - "Хлебные крошки из кладовой", "Огонь и полымя" и "Ливрея греха" - в людскую, для прислуги.
  

ГЛАВА XXXIV

Трубка Джеймса Кроули вышвырнута в окно

  
   Любезность мистера Кроули и ласковое обхождение леди Джейн сильно польстили мисс Бригс, и, когда старой мисс Кроули подали визитные карточки семьи Саутдаунов, она нашла возможность замолвить доброе слово за невесту Питта. Карточка графини, оставленная лично для нее, Бригс, доставила немало радости бедной, одинокой компаньонке.
   - Не понимаю, о чем думала леди Саутдаун, оставляя карточку для вас, Бригс, - сказала вольнолюбивая мисс Кроули, на что компаньонка кротко отвечала, что, "она надеется, нет ничего плохого в том, что знатная леди оказала внимание бедной дворянке". Она спрятала карточку в свою рабочую шкатулку среди самых дорогих своих сокровищ. Мисс Бригс рассказала также, как она встретила накануне мистера Кроули, гулявшего со своей кузиной, с которой он давно обручен, какая она добрая и милая и как скромно - если не сказать просто - эта леди была одета; весь ее костюм, начиная со шляпки и кончая башмачками, она описала и оценила с чисто женской точностью.
   Мисс Кроули позволила Бригс болтать и не спешила прерывать ее. Здоровье старой леди поправлялось, и она уже начала тосковать по людям. Мистер Кример, ее врач, и слышать не хотел о ее возвращении к прежнему рассеянному образу жизни в Лондоне. Старая дева была рада найти какое-нибудь общество в Брайтоне, и на следующий же день не только было отправлено письмо с выражением благодарности за внимание, но Питт Кроули был любезно приглашен навестить тетку. Он явился с леди Саутдаун и ее дочерью. Вдовствующая леди ни слова не сказала о состоянии души мисс Кроули, но говорила с большим тактом о погоде, о войне и о падении этого чудовища Бонапарта, а больше всего о докторах-шарлатанах и о великих достоинствах доктора Поджерса, которому она в ту пору покровительствовала.
   Во время этого визита Питт Кроули сделал ловкий ход, - такой ход, который показывал, что, если бы его дипломатическая карьера не была загублена в самом начале, он мог бы многого достигнуть на этом поприще. Когда вдовствующая графиня Саутдаун стала поносить корсиканского выскочку, что было в то время в моде, доказывая, что он чудовище, запятнанное всеми возможными преступлениями, что он трус и тиран, недостойный того, чтобы жить, что гибель его была предрешена и т. д., Питт Кроули вдруг стал на защиту этого "избранника судьбы". Он описал первого консула, каким видел его в Париже во время Амьенского мира, когда он, Питт Кроули, имел удовольствие познакомиться с великим и достойным мистером Фоксом, государственным мужем, которым - как сильно он сам, Питт Кроули, ни расходится с ним во взглядах - невозможно не восхищаться и который всегда был высокого мнения об императоре Наполеоне. Далее он с негодованием отозвался о вероломстве союзников по отношению к свергнутому императору, который, великодушно отдавшись на их милость, был обречен на жестокое и позорное изгнание, в то время как Франция оказалась во власти новых тиранов - шайки фанатичных католиков.
   Такая ортодоксальная ненависть к католической ере мужа. Раудонъ прислалъ изъ Парижа откровенное, добродушное письмо. Онъ зналъ -- говорилось въ письмѣ -- что чрезъ свою женитьбу лишился всѣхъ милостей возлюбленной тетушки, и, не скрывая сожалѣній относительно непреклонности послѣдней, радовался, что деньги не достались чужимъ людямъ, но остаются собственностію ихъ фамиліи, и отъ души поздравлялъ брата съ его счастіемъ. Онъ посылалъ на память невѣсткѣ небольшіе подарки и надѣялся, что она будетъ снисходительна къ мистриссъ Кроули. Въ письмѣ заключался постскриптъ, писанный Ребеккой. Она также просила принять поздравленія и съ ея стороны, извѣщала, что будто бы и до сихъ поръ еще съ признательностью вспоминаетъ благосклонность мистера Питта Кроули, оказываемую ей въ ранніе дни, когда она была одинокой сиротой, наставницей его маленькихъ сестеръ, въ благополучіи которыхъ она постоянно принимала самое живое участіе. При семъ Бекки желала Питту Кроули всякаго счастія въ его супружеской жизни, и, испрашивая позволеніе заочно предложить леди Джейнъ, о добротѣ души которой весь свѣтъ относился съ отличной стороны, свою привязанность, она, Бекки, надѣялась, что современемъ ей дозволено будетъ представить своего малютку, и просила для него расположенія и покровительства мистера и мистриссъ Питтъ Кроули.
   Питтъ Кроули принялъ это письмо весьма снисходительно,-- снисходительнѣе миссъ Кроули, когда та читала сочиненія Ребекки, писанныя рукой Раудона. Что до леди Джейнъ, она была въ восторгѣ отъ посланія и ожидала, что мужъ ея тотчасъ же раздѣлитъ полученное наслѣдство на двѣ равныя части и одну изъ нихъ пошлетъ брату своему въ Парижъ.
   Однакожь, къ удивленію миледи, Питтъ вовсе не былъ расположенъ къ подобной щедрости и не думалъ посылать брату вексель въ тридцать тысячъ фунтовъ. Онъ обѣщался, впрочемъ, при первомъ появленіи Раудона въ Лондонѣ сдѣлать ему хорошій подарокъ, если онъ согласится принять его. Поблагодаривъ мистриссъ Кроули за хорошее мнѣніе о немъ и леди Джейнъ, Питтъ Кроули милостиво объявилъ свою готовность употребить съ своей стороны все, что отъ него зависитъ, чтобъ быть полезнымъ маленькому ея сыну.
   Такимъ образомъ состоялось примиреніе двухъ братьевъ. По прибытіи Ребекки въ Лондонъ, Питта и его жены тамъ не было. Нѣсколько разъ она проѣзжала мимо старыхъ дверей въ Паркъ-Лейнѣ, посмотрѣть не приняли ли новобрачные во владѣніе домъ миссъ Кроули, но новая фамилія не появлялась, и только черезъ Раггльса Бекки услышала, что слуга миссъ Кроули, всѣ до одного, были распущены съ приличнымъ награжденіемъ, и что мистеръ Питтъ только разъ являлся въ Лондонѣ, и то на нѣсколько дней -- устроить дѣла по наслѣдству и продать книгопродавцу, въ улицѣ Бондъ, всѣ любимые миссъ Кроули французскіе романы. Ребекка имѣла основательныя причины желать пріѣзда своей новой родственницы.
   Когда пріѣдетъ леди Джэйнъ -- думала мистриссъ Раудонъ -- она будетъ моей рукой и путеводительницей въ лондонскомъ обществѣ.... Что касается до женщинъ, я и думать не хочу!....
   Въ подобномъ положеніи компаньонка, все равно какъ экипажъ или букетъ, составляетъ необходимую принадлежность всякой леди. Я всегда любовался обыкновеніемъ, по которому нѣжныя созданія, имѣющія сильную потребность сочувствія, нанимаютъ для себя изъ своихъ сестеръ добродушнаго, неразлучнаго друга. Видъ этой неизбѣжной подруги по найму, въ полиняломъ платьѣ сидящей въ театральной ложѣ позади нанявшаго возлюбленнаго друга, или занимающей заднее мѣсто въ экипажѣ, постоянно оказывалъ на меня цѣлительное и нравственное вліяніе! Но чтожь дальше? даже прекрасная, безсовѣстная, безчувственная мистриссъ Фейрбрассъ, отецъ которой умеръ отъ стыда черезъ нее,-- даже милая, отважная мистриссъ Мантрапъ, для которой нигдѣ и ни въ чемъ не существуетъ преградъ, даже и тѣ, кто смѣло смотритъ въ лицо рѣшительно всему,-- и тѣ не смѣютъ показаться въ обществѣ безъ подруги-компаньонки.... Что за чувствительныя созданія, право!...
   -- Раудонъ, сказала Вении, однажды, поздно ночью, въ то время, какъ собравшееся у нихъ общество расположилось вокругъ ярко пылающаго камина въ гостиной (замѣтимъ, что мужчины собирались въ домъ Ребекки оканчивать ночь и находили, что мороженое и кофе, которыя подавались здѣсь, лучшія во всемъ Лондонѣ): -- мнѣ хочется имѣть овчарку.
   -- Что такое? спросилъ Раудонъ, взглянувъ изъ за стола, на которомъ играли въ экартэ.
   -- Овчарку-собачку, отвѣчалъ молодой лордъ Соутдоунъ.-- Что вамъ такъ вздумалось имѣть овчарку, милая мистриссъ Кроули? продолжалъ онъ, обращаясь къ Бекки. По мнѣ, лучше имѣть датскую собаку. У меня есть одна на примѣтѣ -- огромная какъ камелопардъ, клянусь Юпитеромъ! Вы смѣло можете запрягать ее въ броамъ. Или персидскую гончую.... если хотите, я могу достать. Или маленькую моську, которую можно уложить въ одну изъ табакерокъ лорда Стэйна.... Въ Бэйсватерѣ я видѣлъ у какого-то господина собаку съ такой забавной мордой,-- я беру даму и мнѣ же играть,-- съ такой забавной мордой, при огромномъ носѣ, что вамъ удобно будетъ вѣшать на нее вашу шляпку....
   -- Взятка моя! важно провозгласилъ Раудонъ, по обыкновенію, весьма внимательный къ игрѣ и не пускавшіяся въ разговоры, когда въ рукахъ у него находились карты,-- развѣ только когда рѣчь заходила о лошадяхъ и выигрышахъ на пари.
   -- Что вамъ такъ вздумалось имѣть овчарку? снова спросилъ Соутдоунъ.
   -- Я подразумѣваю подъ этимъ названіемъ нравственную овчарку, отвѣчала Ребекка, засмѣялась и взглянула за лорда Стэйна.
   -- Чтожь это значитъ? спросилъ лордъ.
   -- Я хочу имѣть собачку, которая берегла бы меня отъ волковъ, продолжала Ребекка.-- Мнѣ нужна компаньонка.
   -- Такъ вотъ что! о, моя милая, невинная овечка! сказалъ маркизъ, при чемъ нижняя челюсть его выдвинулась, глаза, устремленные за Ребекку, прищурились, и на лицѣ появилась отвратительная улыбка.
   Лордъ Стэйнъ стоялъ у камина, прихлебывая кофе. Огонекъ разливалъ пріятную теплоту. Вокругъ камина блистала дюжина огней, зажженныхъ въ причудливыхъ, бронзовыхъ, хрустальныхъ и фарфоровыхъ кекнетахъ. Они освѣщали на диванѣ роскошную фигуру Ребекки, покрытую отборными, разнообразными цвѣтами. На ней было розовое платье; изъ подъ прозрачнаго гасоваго шарма вымазывались ея ослѣпительной бѣлизны плечи и ручки; волосы густыми кудрями вились около шейки; и одна изъ маленькихъ ножекъ Бекки высунулась изъ подъ новенькой шолковой матеріи -- маленькая, очаровательная ножка, въ миленькомъ, миніатюрномъ башмачкѣ, въ тонкомъ шолковомъ чулочкѣ!
   Тѣже самые кенкеты освѣщали и лысую голову лорда Стэйна, окаймленную рыжими волосами. Подъ густыми, косматыми бровями его сверкали узенькіе глаза, окруженные тысячами морщинъ. Нижняя челюсть лорда отвисла, и когда онъ смѣялся, изъ нея высовывалась два бѣлые зуба. По случаю обѣда въ этотъ день съ знатными особами, на лордѣ Стэйнѣ красовалась подвязка и орденская лента. Онъ былъ небольшого роста, съ порядочнымъ брюшкомъ, немножко кривоногъ, но, несмотря на эти недостатки, гордился своей наружностью, въ особенности прелестію ногъ, и любилъ поглаживать колѣно съ надѣтою подвязкой.
   -- Понимаемъ, сказалъ онъ: -- это значитъ, что для овечки недостаточно защиты одного пастушка.
   -- Пастушокъ мой слишкомъ любятъ играть въ карты и посѣщать клубы, отвѣчала овечка, засмѣявшись.
   -- Скажите, пожалуете! вотъ какъ! замѣтилъ милордъ.
   -- Я беру три за два, сказалъ въ эту минуту Раудонъ за карточнымъ столомъ.
   -- Ай да Мелибей! пропищалъ благородный маркизъ.-- Настоящій пастушокъ -- такъ и стрижетъ Соутдоуна!... И что за чудный барашекъ! Какой нѣжный пушокъ!...
   Ребекка бросила на него презрительный взглядъ.
   -- Милордъ! сказала она: -- вы забываетесь!
   Лордъ Стэйнъ, съ раннихъ лѣтъ своей жизни, отличался дерзостью характера и счастіемъ въ игрѣ. Въ азартѣ онъ просидѣлъ однажды съ мистеромъ Фоксомъ два дня и двѣ ночи, вообще безпрестанно обыгрывалъ самыхъ знаменитыхъ государственныхъ сановниковъ. Говорятъ, будто бы и самый маркизатъ выигранъ былъ имъ за игорнымъ столомъ. Эти мимолетные fredaines чрезвычайно не нравились лорду. Ребекка видѣла, какъ брови его начинали хмуриться.
   Она встала съ дивана, подошла къ нему и съ кисленькой миной взяла отъ него чашку.
   -- Да, сказала Бекки: -- мнѣ нужна простая дворняшка; только она не захочетъ лаять на васъ....
   И съ этимъ вмѣстѣ мистриссъ Раудонъ вышла въ сосѣднюю комнату, сѣла за фортепьяно и начала пѣть французскіе романсы такимъ нѣжнымъ, плѣнительнымъ голосомъ, что смягченный нобльменъ отправился къ ней, и мы видѣли потомъ, какъ онъ преклонилъ свою лысую голову надъ головой Ребекки.
   Между тѣмъ Раудонъ и его пріятель продолжали экартэ. Полковникъ выигралъ, какъ и всегда выигрывалъ. Въ то время, какъ жена его плѣняла своимъ остроуміемъ и красотой, онъ молча сидѣлъ въ сторонѣ, не понимая ни слова изъ шутокъ, намековъ и аллегорическихъ выраженій, происходившихъ въ кружкѣ Ребекки.
   "Здоровъ ли мужъ мистриссъ Кроули?" обыкновенно спрашивалъ лордъ Стэйнъ, встрѣчаясь съ нимъ. И Раудонъ Кроули не былъ болѣе полковникомъ: на всю свою жизнь получилъ онъ названіе мужа мистриссъ Кроули.

-----

   Мы еще ни слова не сказали о маленькомъ Раудонѣ, и потому собственно, что онъ скрывался гдѣ-то наверху, на чердакѣ, только изрѣдка выползая оттуда, для развлеченія, на кухню. Чадолюбивая мать, кажется, забыла объ его существованіи. Пока еще французская bonne оставалась въ семействѣ мистера Кроули: дитя безотлучно находилось при ней; но когда француженка оставила домъ нашихъ супруговъ, ребенокъ, плача въ уединеніи по цѣлымъ ночамъ, возбудилъ состраданіе въ горничной, и она брала маленькаго Раудона къ себѣ въ постель, на томъ же чердакѣ, и утѣшала его какъ умѣла.
   Однажды, Ребекка, милордъ Стэйнъ и еще двое гостей сидѣли, послѣ оперы, въ гостиной и пили чай, какъ вдругъ надъ головами ихъ послышался дѣтскій плачъ.
   -- Это мой малютка плачетъ о своей нянькѣ, сказала Ребекка, и въ мысляхъ не имѣя утѣшить дитя.
   -- Пожалуста, не тревожьте вашихъ чувствъ, не ходите къ нему, сардонически сказалъ лордъ Стэйнъ.
   -- Къ чему! замѣтилъ кто-то другой, покраснѣвъ: -- покричитъ да и заснетъ.
   И они снова пустились въ сужденія объ оперѣ.
   Раудонъ же прокрался посмотрѣть, что дѣлается съ его сыномъ и наслѣдникомъ, но, найдя, что честная Долли убаюкиваетъ ребенка, возвратился къ обществу. Уборная полковника находилась въ томъ же верхнемъ этажѣ, и потому свиданія его съ сыномъ были не такъ рѣдки, какъ у нѣжной мама. По утрамъ, когда Раудонъ-папа брился, Раудонъ-сынокъ, садясь подлѣ отца, съ наслажденіемъ любовался производимой имъ операціей надъ бородой. Вообще, Раудонъ старшій и Раудонъ младшій были большими друзьями. Отецъ повременамъ приносилъ сыну разныя лакомства и пряталъ ихъ въ эполетную картонку. Ребенокъ, отъискавъ ихъ, приходилъ въ восторгъ, смѣялся отъ души,-- только не слишкомъ громко: мама спитъ внизу: чего добраго, пожалуй еще разбудишь ее. А спать ложилась мама довольно поздно и раньше полудня почти никогда не вставала.
   Мистеръ Кроули накупилъ мальчику множество книжекъ съ картинками и завалилъ игрушками всю дѣтскую. Всѣ стѣны были покрыты рисунками, приклеенными отцомъ и купленными имъ на чистыя денежки. Когда кончалась его служба въ Паркѣ, при особѣ мистриссъ Кроули, онъ тотчасъ же отправлялся къ сыну. Ребенокъ верхомъ садился на его колѣни и воображалъ, будто ѣдетъ на лошади,-- дергалъ папа за огромные усы, словно они были для него уздечкой, и проводилъ цѣлые дни въ неутомимыхъ шалостяхъ.
   Раудонъ старшій не отставалъ отъ младшаго. Однажды отецъ, въ порывѣ восторга, схватилъ своего пятилѣтняго сына на руки, приподнялъ кверху (комната была невысока) и такъ сильно ударилъ его о потолокъ, что ребенокъ едва не выпалъ изъ рукъ папа.
   Маленькій Раудонъ настроилъ свои губки, чтобъ заревѣть; но отецъ остановилъ намѣреніе малютки, на которое тотъ, по силѣ удара, имѣлъ, конечно, полное право.
   -- Ради Бога, Рауди, не разбуди мама, шепталъ папа.
   Ребенокъ жалобно взглянулъ ему въ лицо, сжалъ губенки, скрестилъ ручки и не пикнулъ. Раудонъ разсказалъ объ этомъ происшествіи всѣхъ клубахъ, вездѣ, гдѣ представлялся случай, и всякому, кто только хотѣлъ слушать.
   -- Клянусь вамъ, сэръ, говорилъ онъ: -- чудо какой ребенокъ ростетъ у меня! настоящій козырь! почти полголовы проскочило въ потолокъ, а онъ и не пикнулъ, чтобъ не потревожить своей мамаши...
   По временамъ -- раза два въ недѣлю, мамаша, однакожь, удостоила сына своего посѣщеніемъ. Она являлась какъ одушевленная фигура изъ Magasin des Modes, съ фальшиво ласковой улыбкой, въ превосходномъ платьѣ, въ маленькихъ перчаткахъ и ботинкахъ, въ отличныхъ шарфахъ, кружевахъ и съ ослѣпительнымъ блескомъ брильянтовъ, въ новой шляпкѣ со свѣжими цвѣтками и вели колѣнными страусовыми перьями, нѣжными и снѣжными какъ камеліи. Съ видомъ покровительства, кивала головой Ребекка малюткѣ, робко поглядывавшему за нее и оставлявшему свой обѣдъ или солдатиковъ, которыхъ рисовалъ. Когда прекрасная мама уходила, дѣтская наполнялась благоуханіемъ. Въ глазахъ Рауди, Бекки была чѣмъ-то нездѣшнимъ, далеко превосходящимъ отца, цѣлый свѣтъ даже. Ребенокъ поклонялся своей мама, восхищался ею и чувствовалъ благоговѣйный трепетъ, когда ему приходилось ѣхать куда нибудь вмѣстѣ съ ней. Занимая въ экипажѣ заднее мѣсто, малютка не смѣлъ говорить и во всѣ глаза смотрѣлъ на предметъ своего обожанія. Джентльмены подъѣзжали къ Бекки на статныхъ лошадяхъ, улыбались ей и говорили съ нею. И какъ глаза ея блистали въ это время! Когда Рауди выѣзжалъ съ мама, на него надѣвали новенькое платье. Въ его коричневой голландкѣ прилично было оставаться только дома. Иногда, въ отсутствіе матери и пока Долли стлала постельку для него, ребенокъ спускался въ нижній этажъ, и ему казалось, что онъ ходитъ по чертогамъ волшебницъ, по таинственнымъ комнатамъ роскоши и очарованія. Въ гардеробѣ висѣли тѣ чудныя платья -- розовыя, голубыя и разноцвѣтныя -- въ которыхъ волшебница-мать являлась къ нему. Тамъ были футляры для брильянтовъ, хрустальные флаконы, таинственная бронзовая рука, на которой блистали сотни колецъ, огромное трюмо -- это чудо искуства, въ моторомъ Рауди могъ видѣть свою удивляющуюся головку и отраженіе Долли, странно исковерканной: малюткѣ казалось, будто она поправляла постель его на потолкѣ. О, бѣдный, одинокій, заброшенный мальчикъ! Съ именемъ матери у каждаго ребенка безсознательно соединяется мысль о великой нѣжности души; а вотъ одинъ изъ нихъ, который обожалъ и поклонялся камню!
   Раудонъ Кроули, при всемъ своемъ образѣ жизни, могъ привязываться,-- мотъ любить не однѣхъ женщинъ, но и дѣтей. Къ Раудону младшему онъ питалъ тайную симпатію, не избѣгнувшую отъ проницательности Ребекки, хотя она и не говорила объ этомъ своему мужу. Раудонъ между тѣмъ стыдился своей родительской нѣжности, всѣми силами старался скрывать ее отъ жены, предаваясь этой слабости только наединѣ съ мальчикомъ.
   Онъ часто бралъ его по утрамъ въ конюшни и въ Паркъ. Лордъ Соутдоунъ -- добрѣйшая душа, готовый во всякое время подарить вамъ шляпу съ головы, и котораго величайшимъ удовольствіемъ было накупать разныхъ бездѣлушекъ, съ тѣмъ, чтобы потомъ раздарить ихъ -- купилъ для Рауди шотландскую лошадку. Отецъ съ восхищеніемъ сажалъ на нее своего любимца и провожалъ его въ Паркъ. Ему пріятно было иногда взглянуть на свои старыя коварны и на гвардейцевъ, съ которыми онъ служилъ; при этомъ случаѣ, Раудонъ съ сожалѣніемъ вспоминалъ о своей холостой жизни. Старые воины радовались, находя въ немъ ихъ вѣрнаго товарища, и ласкали маленькаго полковника. Полковникъ находилъ обѣды за общимъ столомъ съ собратами-офицерами весьма пріятными.
   -- Сознаюсь, что по уму своему я никакъ не пара ей. Но все же она не ошиблась во мнѣ, говаривалъ онъ,-- и говаривалъ справедливо: дѣйствительно, Ребекка не ошиблась въ немъ.
   Она пламенно любила мужа, всегда была добра и ласкова къ нему, никогда не выказывала ему своего пренебреженія; но не за то ли Бекки и любила Раудона, что онъ былъ глупъ? Раудонъ для нея -- старшій, слуга и maite d'hotêl, ходятъ по ея порученіямъ, безпрекословно повинуется всѣмъ ея приказаніямъ, безропотно носитъ ее по Парку, доставляетъ въ Оперу и, утѣшаясь во время представленія въ любимомъ клубѣ, пунктуально является къ концу пьесы. Когда наняли компаньонку, домашнія обязанности супруга сдѣлались гораздо легче. Жена позволяла ему отлучаться отъ обѣдовъ и отставила отъ должности провожатаго въ Оперу.
   -- Пожалуста, не оставайся сегодня вечеромъ дома, скучать, поѣзжай куда нибудь, говорила она. У меня будутъ гости, которые не доставятъ тебѣ никакого удовольствія. Я бы и не пригласила ихъ, но ты знаешь, что это дѣлается для тебя же.... Теперь у меня есть своя овчарка; значитъ можно остаться и одной.
   "Овчарка-компаньонка! Бекки Шарпъ съ компаньонкой! Недурно, очень недурно!" -- думала мистриссъ Раудонъ, лаская свое самолюбіе.

-----

   Однажды утромъ, въ воскресенье, когда Раудонъ Кроули, его малютка-сынъ и шотландская лошадка отправлялись на обычную прогулку въ Паркъ, они повстрѣчали одного стариннаго знакомаго, капрала Клинка, разговаривавшаго съ своимъ другомъ, старымъ джентльменомъ, державшимъ на рукахъ мальчика однихъ лѣтъ съ маленькимъ Рауди. Этотъ мальчикѣ, ухватившись за ватерлосскую медаль капрала, разсматривалъ ее съ любопытствомъ и восторгомъ.
   -- Съ добрымъ утромъ, сэръ, сказалъ капралъ, въ отвѣть на: "здорово, Клинкъ!" Вотъ и этотъ молоденькій джентльменъ ровесникъ маленькому полковнику, продолжалъ онъ.
   -- Его отецъ тоже былъ подъ Ватерлоо, прибавилъ старый джентльменъ, державшій мальчика.-- Не правда ли, Джоржъ, папа твой былъ подъ Ватерлоо?
   -- Былъ, отвѣчалъ Джоржъ, пристально осматривая мальчика на маленькой лошадкѣ, между тѣмъ какъ послѣдній, въ свою очередь, также глядѣлъ на него.
   -- И въ линейномъ полку въ добавокъ, сказалъ Кланкъ.
   -- Онъ былъ капитаномъ въ .....томъ полку, съ гордостію замѣтилъ старый джентльменъ.-- Капитанъ Осборнъ, сэръ: можетъ быть, вы знавали его. Онъ умеръ смертію героя, сражаясь противъ корсиканскаго злодѣя....
   По лицу полковника Кроули разлился огненный румяняцъ.
   -- Какже, я зналъ его очень хорошо, сэръ, сказалъ онъ: -- а что его жена, его милая, добрая жена, сэръ,-- здорова ли она?
   -- Она дочь моя, сэръ, отвѣтилъ старый джентльменъ, опуская мальчика и вынимая, съ величайшей торжественностью, карточку к вручая ее полковнику.
   "Мистеръ Седли, единственный агентъ Чернаго Алмаза и Противопепельнаго Угольнаго Общества, на пристани Бункера, въ улицѣ Темзы, и въ домикахъ Анна-Марія, по Западной Фуламской дорогѣ",-- было написано на карточкѣ.
   Маленькій Джоржъ между тѣмъ, подойдя къ шотландской лошадкѣ, съ любопытствомъ разсматривалъ ее.
   -- Не хочешь ли прокатиться со мной? спросилъ его маленькій Раудонъ.
   -- Хочу, отвѣчалъ Джоржъ.
   И полковникъ, но все это время смотрѣвшій на него съ особеннымъ участіемъ, поднялъ ребенка и посадилъ на лошадку, позади Рауди.
   -- Держись за него крѣпче, сказалъ онъ: -- обойми моего сына... Его зовутъ Раудономъ.
   Оба мальчика засмѣялись.
   -- Милѣе такой парочки, я думаю, не встрѣтить вамъ, замѣть добродушный капралъ.
   И полковникъ, капралъ и старый мистеръ Седли, вооруженный зонтикомъ, тихонько побрели подлѣ дѣтей.
  

ГЛАВА XXXVIII.

СЕМЕЙСТВО СЪ ОГРАНИЧЕННЫМИ СРЕДСТВАМИ.

   Надо полагать, маленькій Джоржъ поѣхалъ, отъ мѣста встрѣчи съ Рауди, въ окрестности Лондона, въ Фуламъ; поэтому воспользуемтесь случаемъ остановиться въ этихъ предмѣстьяхъ и навести нѣкоторыя справки относительно нашихъ друзей, такъ давно оставленныхъ нами. Что-то подѣлываетъ и здорова ли, послѣ ватерлосской бури, ваша мистриссъ Амелія? Что сталось съ нашимъ честнымъ майоромъ Доббиномъ? Не слышно ли чего новенькаго о знаменитомъ сборщикѣ податей съ Боггли-Уолла?
   Относительно послѣдняго, мы имѣемъ слѣдующія фактическія извѣстія:
   Нашъ почтенный толстякъ, нашъ другъ Джозефъ Седли, вскорѣ послѣ побѣга изъ Брюсселя, отправился въ Индію. Кончился ли срокъ его отпуска, или онъ боялся встрѣчи съ свидѣтелями его ватерлосскаго бѣгства, того мы не знаемъ хорошенько; только Джозефъ отправился къ своей должности въ Бенгаль весьма скоро послѣ того, какъ Наполеонъ избралъ своей резиденціей островъ св. Елены, гдѣ нашъ сборщикъ податей имѣлъ счастіе видѣться съ знаменитымъ изгнанникомъ. Любопытно было послушать мистера Седли, когда онъ разсказывалъ на кораблѣ, что эта встрѣча его съ корсиканцемъ была уже не первая, и что подъ Ватерлоо онъ славно отбрилъ нѣкоего французскаго генерала. Въ запасѣ Джоя заключались тысячи анекдотовъ о разныхъ знаменитыхъ битвахъ; онъ зналъ позицію каждаго полка и потерю каждаго изъ нихъ. Онъ, не краснѣя, говорилъ, что самъ участвовалъ въ побѣдахъ, былъ съ арміей и привозилъ депеши для дюка Веллингтона. Джой описывалъ поступки и передавалъ слова дюка въ самыя критическія минуты ватерлосскаго дня съ такимъ аккуратнымъ знаніемъ мнѣній и поступковъ его свѣтлости, что присутствіе сборщика податей, въ теченіи дня, подлѣ побѣдителя оказывалось несомнѣннымъ. Но такъ какъ Джозъ -- это его же слова -- не находился въ спискахъ дѣйствующей арміи, потому-то и имя его ни разу не упоминалось въ публичныхъ документахъ, относительно баталіи. Увѣряя другихъ, пріятель, нашъ и самъ наконецъ начиналъ вѣрить, что дѣйствительно былъ тогда въ арміи. Явившись въ Калькутту, Джой производилъ нѣкоторый фуроръ и во все-время пребыванія своего въ Бенгалѣ назывался Седли-Ватерлосскій.
   Векселя, данные Джоемъ за покупку извѣстныхъ читателю лошадей, были выплачены безъ всякаго замедленія имъ самимъ и его агентами. Но никто не знаетъ до сихъ поръ, что сталось съ этими лошадьми, какъ отдѣлался мистеръ Джозъ отъ нихъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и отъ Исидора, продавшаго сѣрую лошадь, весьма вѣроятно, ту самую, на которой ѣхалъ сборщикъ податей въ Валансьенѣ въ осеннее время 1815 года.
   Лондонскіе агенты Джоза получили приказаніе выдавать его родителямъ ежегодно по сту-двадцати фунтовъ, составившихъ главную поддержку стариковъ. Всѣ спекуляціи мистера Седли со времени его банкрутства выходили какъ-то неудачны, нимало не поправляя плохихъ обстоятельствъ стараго джентльмена. Онъ пробовалъ быть и винопродавцемъ, и углепродавцемъ, и коммиссіонеромъ, и пр., и пр., и пр. При каждомъ новомъ занятіи, мистеръ Седли посылалъ во всѣмъ своимъ друзьямъ длинныя объявленія, заказывалъ къ дверямъ новыя мѣдныя дощечки и въ пышныхъ выраженіяхъ предсказывалъ всѣмъ перемѣну своего счастія. Но счастіе бѣжало слабаго, больного старики Друзья одинъ за однимъ покидали его, не слишкомъ-то охотно покупая у своего пріятеля дорогой уголь и дурное вино. Во всемъ свѣтѣ одна только мистриссъ Седли, смотря на усердіе мужа, съ какимъ каждое утро ходилъ онъ въ Сити, воображала, что у него еще водятся занятія. Потихонечку брелъ онъ вечеромъ домой, а иногда заходилъ въ скромный клубъ или таверну -- повѣрять бюджетъ всего государства. Но какъ-то странно было слушать отъ мистера Седли, когда онъ разсуждалъ о милліонахъ, лажѣ и начетахъ, о томъ, что сдѣлалъ Ротшильдъ и братья Бэйринсы. Старикъ упоминалъ о такихъ огромныхъ суммахъ, что члены клуба -- аптекарь, могильщикъ, старшій десятникъ и мистеръ Клаппъ -- старинный нашъ знакомецъ -- слушали его съ особеннымъ почтеніемъ.
   -- Было и для насъ времячко, сэръ! говорилъ мистеръ Седли, по обыкновенію, обращаясь ко всѣмъ посѣтителямъ.-- Сынъ мой, сэръ, въ эту минуту главнымъ членомъ Рамгунгскаго магистрата въ Бенгальскомъ президенствѣ и аккуратно каждый мѣсяцъ откладываетъ свои четыре тысячи рупій. Дочь моя могла бы быть полковницей, еслибъ захотѣла. Я завтра же могу потребовать на имя сына моего двѣ тысячи фунтовъ, и мнѣ ихъ тотчасъ выдадутъ. Фамилія Седли всегда гордилась своимъ именемъ.
   Что дѣлать! и вамъ и мнѣ, мой дорогой читатель, придется, можетъ быть, испытать участь, подобную участи старика Седли. Очень многіе изъ нашихъ друзей подверглись ей. Счастіе легко можетъ измѣнить намъ, силы -- пожалуй, покинутъ насъ,-- и наше мѣсто замѣнится другими, лучшими и молодыми силами. Счастіе жизни какъ корабль безъ кормила катается по бурному океану и часто оставляетъ насъ разбитыми и кинутыми на мель. Ваши пріятели перейдутъ черезъ дорогу, при встрѣчѣ съ вами, или, что еще хуже, протянутъ пару пальцевъ, предлагая тѣмъ самое жалкое покровительство,-- и потомъ, какъ вамъ извѣстно, лишь только отвернетесь, другъ вашъ начнетъ съ такихъ словъ: "бѣдняга! какъ онъ былъ неблагоразуменъ! сколько прекрасныхъ случаевъ упустилъ!..." Да, да! экипажъ и три тысячи фунтовъ дохода не составляютъ еще для людей высшей степени счастія. Если и для шарлатановъ есть успѣхъ, если гаеры и плуты наживаются, и, viceversa, раздѣляя неудачи и благополучіе наравнѣ съ способнѣйшими и честнѣйшими изъ васъ,-- то.... послушайте, любезные мои читатели, къ чему же гнаться намъ за дарами и удовольствіями "Ярмарки Тщеславія?" зачѣмъ вамъ... Но -- позвольте: мы, кажется, заходимъ слишкомъ далеко.
   Будь мистриссъ Седли женщина съ энергіей, она постаралась бы возстановить павшее благосостояніе мужа тѣмъ, напримѣръ, чтобъ, нанимая большой домъ, принимать разныхъ нахлѣбниковъ. Раззорившійся Седли въ такомъ случаѣ разъигрывалъ бы роль мужа хозяйки новооткрытаго заведенія, былъ бы Муно приватной жизни, почетный лордъ и господинъ, рѣзальщикъ, домашній дворецкій и покорный супругъ владѣтельницы дома. Я видывалъ весьма умныхъ и благовоспитанныхъ людей, обладавшихъ огромными надеждами и бодростью,-- людей, которые въ молодости кутили напропалую, держали егерей, собакъ, а подъ старость -- съ почтеніемъ прислуживались какой нибудь старушонкѣ, разрѣзая для нея за столомъ баранину, и важничали своими скучными обѣдами.-- У мистриссъ Седли, какъ мы уже сказали, недоставало духу прошумѣть для читающихъ газету "Times": "Въ такомъ то мѣстѣ. избранные друзья собираются присоединиться къ веселому музыкальному семейству." Она удовольствовалась положеніемъ на берегу, на который фортуна выбросила ее. Карьера старой четы кончилась навсегда.
   Не думаю, однакожъ, чтобы супруги были несчастны. Быть можетъ, гордость ихъ съ паденіемъ обнаруживалась болѣе, нежели при благопріятныхъ обстоятельствахъ. Мистриссъ Седли, въ глазахъ хозяйки дома, мистриссъ Клаппъ, постоянно казалась важной персоной, особливо когда спускалась въ нижніе апартаменты или на кухню, отличавшуюся весьма пріятнымъ видомъ. Шляпки и ленты ирландской дѣвочки-служанки, Бетти Фланаганъ, ея лукавство, лѣность, ея не хозяйственныя распоряженія на счетъ свѣчей, употребленныхъ на кухнѣ, ея непомѣрное употребленіе сахару и чаю, и тому подобное, занимали и забавляли старую леди столько же, какъ и дѣйствія прежней ея прислуги, когда у нея были и Самбо и кучеръ, и грумъ, и лакей, и ключница съ цѣлой партіей служанокъ, прежней ея прислуги, о которой мистриссъ Седли говорила разъ по сту на день. Кромѣ Бетти Фланаганъ, наблюдательности старой леди подвергались и другіе особы, не столько близкіе къ ней своимъ помѣщеніемъ. Она знала, какимъ образомъ каждый обитатель домика ведетъ свои расходы,-- отступала въ сторону, когда актриса мистриссъ Руженонъ проходила мимо, съ своимъ сомнительнаго происхожденія семействомъ,-- поднимала кверху носъ, когда мистриссъ Пестлеръ, аптекарша, проѣзжала въ своей кабріолеткѣ,-- входила въ разговоръ съ зеленщицей о копеечныхъ брюквахъ, которыя любилъ мистеръ Седли,-- посматривала на молочника и на разнощика-булочника, посѣщала мясника, у котораго гораздо меньше было хлопотъ за продажею сотни быковъ, нежели у мистриссъ Седли за приготовленіемъ части баранины,-- отсчитывая картофель на жаркое,-- но воскреснымъ днямъ, одѣвшись въ лучшее платье, ходила дважды въ церковь и по вечерамъ читала проповѣди Блэйра.
   Въ эти дни, мистеръ Седли, свободный, отъ занятіи, бралъ съ собой маленькаго внука Джоржа въ сосѣдніе парки, въ Кенсингтонскій садъ, посмотрѣть солдатъ или покормить утокъ. Джоржу чрезвычайно нравились красные мундиры. Дѣдушка разсказывалъ ему, какъ отецъ его былъ знаменитымъ воиномъ, рекомендовалъ его сержантамъ и другимъ героямъ Ватерлоо, какъ сына капитана Осборна, который умеръ славною смертью въ памятный день осьмнадцатаго іюня. Въ первыя воскресенья, когда только начались эти прогулки Джоржа, рогъ изобилія щедро, сыпалъ на него свои дары, въ видѣ различныхъ сластей,-- и малютка навѣрное разстроилъ бы свое здоровье, еслибъ Амелія не объявила, что внучекъ не пойдетъ гулять съ своимъ дѣдушкой, до тѣхъ поръ, пока послѣдній не обѣщаетъ торжественно -- не давать ребенку ни яблоковъ, ни конфектъ, ни тому подобныхъ лакомствъ.
   Этотъ же маленькій Джоржъ былъ причиной нѣкоторой холодности и тайной ревности, происшедшихъ между мистриссъ Седли и ея дочерью. Однажды вечеромъ., Амелія, замѣтивъ, что мама ея вышла куда-то изъ комнаты, инстинктивно бросилась наверхъ, въ дѣтскую, гдѣ крѣпкимъ сномъ спало ея дитя,-- и вдругъ услышала крики Джоржа. Прибѣжавъ въ дѣтскую, Эмми застала тамъ мистриссъ Седли, которая, крадучи, давала ребенку порцію Даффіева элексира. Амелія -- это нѣжное, кроткое созданіе -- видя вмѣшательство своей матери въ исключительно, какъ она думала, ей принадлежащія заботы о ребенкѣ, затрепетала отъ внутренняго волненія. Ея щеки, всегда блѣдныя, сдѣлались теперь такъ красны, какъ это бывало съ нею въ двѣнадцати-лѣтнемъ возрастѣ. Сначала она выхватила изъ рукъ матери дитя свое, потомъ бутылку, оставивъ мистриссъ Седли въ сильномъ изумленіи и съ обличительной ложечкой въ рукѣ.
   Бутылка полетѣла въ каминъ.
   -- Мама! я не хочу, чтобы отравили моего малютку! вскричала Эмми, съ пылающимъ взглядомъ и крѣпко обхвативъ Джоржа руками.
   -- Отравили, Амелія?! сказала старая леди.-- И ты смѣешь мнѣ сказать это,-- мнѣ?...
   -- Дитяти не нужно никакихъ ленарствъ, кромѣ тѣхъ развѣ, которыя назначитъ мистеръ Пестлеръ. Онъ сказывалъ мнѣ, что Даффіевъ элексиръ -- чистый ядъ....
   -- Прекрасно! такъ вы думаете, что я отравительница? говорила мистриссъ Седли.-- И это вы говорите? и кому же?... Правда, я испытала много горькаго, дошла до страшнаго положенія.... я имѣла экипажъ, хотя и хожу теперь пѣшкомъ.... но никогда не была я отравительницей!... Очень, очень благодарна за это новое открытіе.
   -- Мама! возражала Энни, всегда готовая расплакаться: -- не будьте ко мнѣ такъ строги.... Я.... я не хотѣла сказать.... я не думала.... мнѣ только хотѣлось замѣтить вамъ, чтобъ вы невольно не сдѣлали чего нибудь дурного этому милому ребенку... только....
   -- Нѣтъ, душа моя, поздно!.... я вѣдь отравительница!... Въ такомъ случаѣ, мнѣ надо отправиться въ сумасшедшій домъ.... Ты была такимъ же ребенкомъ; во я тебя не отравила.-- напротивъ, дала тебѣ прекрасное воспитаніе, платила за тебя деньги самимъ дорогимъ учителямъ... Прекрасно! я -- отравительница,-- я, которая взростила пятерыхъ дѣтей, трехъ похоронила.... и та, которую я любила больше всѣхъ, заботилась о ней во время крупа, когда зубки шли, во время кори и коклюша -- та, которая имѣла иностранныхъ учителей, несмотря на дорогую плату,-- та, которую, для усовершенствованія, отдали въ домъ Минервы -- чего я никогда не имѣла, будучи дѣвушкой,-- та, въ которой надѣялась видѣть радость отца и матери, надѣялась, что она подъ старость сдѣлается полезна мнѣ и не станетъ цѣлый день сидѣть въ моей комнатѣ какъ кукла и разыгрывать изъ. себя барыню,-- и эта одна называетъ меня отравительницей?!.. О, мистриссъ Осборнъ! молю Бога, чтобъ и вы не вскормили на груди своей подобной змѣи!...
   -- Мама! мама! вскричала уничтоженная Амелія.
   И дѣтская огласилась воплемъ и матери и ребенка.
   -- Отравительница?! я,-- отравительница?! продожала мистриссъ Седли.-- Становись на колѣни и моли Бога, чтобы онъ очистилъ твое нечестивое и неблагодарное сердце, и да проститъ Онъ тебя, такъ, какъ я прощаю...
   И она бросилась изъ комнаты, повторяя сквозь зубы: "отравила?!. отравила?!"
   Эта сцена навсегда осталась въ памяти матери и дочери и давала старшей леди много преимуществъ, выказывавшихся съ обычной женской изобрѣтательностію и постоянствомъ. Напримѣръ, началось съ того, что мистриссъ Седли не говорила съ Амеліей почти цѣлую недѣлю,-- далѣе -- предостерегала слугъ не трогать ребенка, чтобъ не обидѣть этимъ мистриссъ Осборнъ,-- просила дочь посмотрѣть и удостовѣриться, не было ли яду въ приготовляемой для Джоржа ежедневной пищѣ. Когда сосѣди спрашивали о здоровьи мальчика, мистриссъ Седли замѣчала, что "съ этимъ вопросомъ слѣдуетъ обратиться прямо къ мистриссъ Осборнъ. У ней отнято право спрашивать, здоровъ ли малютка, или нѣтъ; она не смѣетъ дотронуться до ребенка, несмотря на то, что онъ ея внукъ и любимецъ, потому что не умѣетъ обращаться съ нимъ и, чего добраго, можетъ какъ нибудь лишить его жизни". И когда, съ такимъ-же вопросомъ насчетъ маленькаго Джоржа являлся самъ мистеръ Пестлеръ, мистриссъ Седли встрѣчала его съ саркастическимъ и презрительнымъ взглядомъ, такъ что господинъ докторъ сталъ поговаривать, будто и сама леди Тистельвудъ не важничаетъ такъ передъ нимъ, какъ эта мистриссъ Седли, которая пользуется отъ него даровыми визитами. Чтожь до Эмми, то замѣтить слѣдуетъ, что въ отношеніи своего дитяти она была недовѣрчива не къ одной матери, а ко всѣмъ, безъ исключенія. Когда кто нибудь бралъ ребенка няньчить, она дѣлалась неспокойна, и никогда не позволяла ни мистриссъ Клаппъ, ни своей служанкѣ одѣвать или ухаживать за винтъ. Для нея это было также непріятно, какъ если бы вздумалъ кто нибудь смыть миніатюрный портретъ ея мужа, висѣвшій надъ ея постелькой,-- надъ той же самой постелькой, съ которой она вышла къ мужу и къ которой возвратилась за многіе долгіе, печальные и въ тоже время счастливые годы. Къ этой комнаткѣ заключалась вся душа Амелія, все ея сокровище. Здѣсь она лелѣяла дитя свое и, съ глубокой материнской любовью, охраняла его во время дѣтскихъ недуговъ. Въ немъ видѣла Эмми милый для нея образъ покойнаго мужа. И, въ самомъ дѣлѣ, во всѣхъ движеніяхъ, взглядахъ, голосѣ маленькій. Джоржъ такъ походилъ на отца своего, что мать прижимала ребенка къ груди своей съ особеннымъ трепетомъ, я дитя часто спрашивало, видя слезы мама, о чемъ она плачетъ. И мама объясняла сыну, отчего глаза ея влажны, постоянно твердила объ умершемъ отцѣ и невинному, удивляющемуся ребенку говорила о любви своей къ Джоржу, и говорила гораздо болѣе, нежели самому Джоржу, или кому нибудь изъ довѣренныхъ подругъ ея дѣтства. Передъ родителями Амелія никогда не раскрывала своего сердца, и хотя маленькій Джоржъ столько же понималъ ее, какъ и тѣ, но передъ нимъ она охотнѣе и откровеннѣе изливала свои задушевныя, сантиментальныя тайны. Самая радость этой женщины походила на печаль, или по крайней мѣрѣ выражалась съ такою тонкой нѣжностью, что казалась слезами. Мистеръ Пестлеръ (въ настоящее время самый модный дамскій докторъ, съ великолѣпной темно-зеленаго цвѣта каретой и богатымъ домомъ на Манчестерскомъ скверѣ) разсказывалъ мнѣ, что тоска Эмми, когда отнимали Джоржа отъ груди ея, способна была растрогать всякаго. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ докторъ былъ очень добродушный человѣкъ, и мистриссъ Пестлеръ постоянно и смертельно ревновала его къ мистриссъ Амеліи.
   Быть можетъ, жена доктора имѣла основательныя причины къ такой ревности; большая часъ женщинъ раздѣляли съ ней это чувство и выходили изъ себя при энтуаіазмѣ, приносимомъ господами мужчинами въ даръ Амеліи. Кто только изъ нихъ приближался къ ней, непремѣнно обожалъ ее, хотя, безъ всякаго сомнѣнія, никто изъ нихъ не нашелся бы сказать вамъ, почему. Амелія не была ни блестяща, ни очень умна, ни чрезвычайно хороша собою; но при всемъ томъ, гдѣ бы она ни появлялась, она трогала и очаровывала каждаго изъ мужчинъ, точно также, какъ пробуждала недовѣрчивость между своими сестрами. Я полагаю, что главное очарованіе производила именно ея слабая, нервозная натура. Плѣнительная покорность и нѣжность Эмми со стороны каждаго мужчины вызывали сочувствіе и защиту. Мы видѣли, что въ полку всѣ сабли молодыхъ офицеровъ готовы были скреститься въ одинъ моментъ, чтобъ драться за Амелію; такой же точно интересъ возбуждала она и здѣсь, въ маленькой, узенькой квартирѣ и кружкѣ Фулама. Будь она мистриссъ Манго, изъ знатнаго дома Манго. Плантейнъ и Комп., пышная обладательница великолѣпной дачи въ Фуламѣ, дававшая лѣтніе дюкамъ и принцамъ, разъѣзжавшая по окрестностямъ на гнѣдыхъ лошадяхъ съ лакеями въ жолтой ливреѣ,-- я говорю, что если бы Амелія была сама мистриссъ Манго, или жена ея родного сына леди Мери Манго (дочь принца Кастльвульдскаго, удостоившаго жениться на главѣ фирмы), и тогда сосѣдніе лавочники не оказывали бы ей большей почтительности, какою теперь пользовалась отъ нихъ наша молодая вдовушка, когда проходила мимо дверей ихъ лавокъ или заходила дѣлать свои скромныя покупки.
   Такимъ образомъ не только мистеръ Пестлеръ, но и мистеръ Линтонъ, юный помощникъ доктора, лечившій слугъ и служанокъ мелкихъ торговцевъ, читавшій каждый день газету Times, во всеуслышаніе объявилъ себя поклонникомъ мистриссъ Осборнъ. Онъ былъ персонабльный молодой человѣкѣ и принимался въ домѣ мистриссъ Седли гораздо радушнѣе, нежели его начальникъ. Зато, если здоровье Джоржа требовало помощи медика, мистеръ Линтонъ навѣщалъ его раза по три въ день, и не помышляя о платѣ. Онъ извлекалъ леденцы, тамарины и тому подобныя вещи изъ завѣтныхъ ящиковъ аптеки и составлялъ для своего маленькаго паціента микстуры и другія лекарства съ такимъ пріятнымъ вкусомъ, что хворать -- составляло для нашего мальчугана нѣкотораго рода удовольствіе. Мистеръ Линтонъ и мистеръ Пестлеръ просиживали по цѣлымъ ночамъ подлѣ Джоржа, когда онъ лежалъ въ кори. Судя по ужасу матери, можно было подумать, что до сихъ поръ и не существовало въ свѣтѣ подобной болѣзни. Дѣлали ли эти почтенные медики столько же для другихъ людей? Просиживали ли они ночи у мистриссъ Манго, когда Ральфъ Плантаженетъ Гвендолинъ и Гвинельфъ Манго страдалъ этою же самою дѣтскою болѣзнью? Просиживали ли они ночи для маленькой Мери Клаппъ, къ которой болѣзнь пристала отъ Джоржа? Истина обязываетъ насъ отвѣчать на эти вопросы: нѣтъ. Здѣсь -- объявивъ, что болѣзнь неопасна, и что она пройдетъ сама собою, мистеры Пестлеръ и Линтонъ засыпали преспокойно.
   Кромѣ медиковъ, въ этомъ отношеніи, была еще одна замѣчательная особа -- французскій Chevalier, дававшій уроки своего отечественнаго языка въ различныхъ сосѣднихъ школахъ, жившій напротивъ мистера Клаппа, и визгливую, старую скрипицу котораго, разыгрывающую тремольные старинные гавоты и мэнуэты, желающіе могли слышать каждую ночь. Этотъ напудренный, до крайности учтивый старикашка Chevalier de Talourouge, говоря о мистриссъ Осборнъ, прежде всего останавливался на понюшкѣ табаку, отщелкивалъ остальную часть пыли съ своихъ пальцевъ, потомъ собиралъ эти пальцы вмѣстѣ, подносилъ ко рту, раскрывалъ ихъ поцалуемъ своихъ губъ и восклицалъ: "Ah, la divine créature!" Онъ божился и вообще прибѣгая, ко всевозможнымъ доказательствамъ, стараясь убѣдить, что когда Амелія проходитъ по Бромптонскому переулку, подъ ногами у нея выростаютъ цвѣты. Chevalier de Talouronge называлъ маленькаго Джоржа купидономъ, выспрашивалъ у него, не имѣется ли чего нибудь новенькаго о Венерѣ, его мама, и увѣрялъ удивленную Бетти Фланаганъ, что она была одна изъ Грацій и любимыхъ служительницъ у Reine des Amours.
   И подобныхъ примѣровъ можно бы привести безчисленное множество. Кто, какъ не мистеръ Бинни, скромный куратъ ближайшей церкви, Прилежно посѣщаемой нашей вдовой, качалъ на колѣняхъ ея сынишка и предлагалъ выучить его по латыни, къ величайшему гнѣву старой дѣвы, его сестры, хозяйничавшей въ домѣ.
   -- Ну что вы находите въ этой мистриссъ Осборнъ, Беильби! говорила она.-- Когда Амелія приходитъ къ намъ на чай, она не скажетъ ни слова въ продолженіи цѣлаго вечера, и мнѣ кажется, что въ ней вовсе нѣтъ души. Только и есть у нея одно хорошенькое личико, которымъ вы, джентльмены, любуетесь. У миссъ Гритсъ, которая имѣетъ пять тысячъ фунтовъ и, кромѣ того, пропасть надеждъ, вдвое болѣе характера, и, на мой вкусъ, она въ тысячу разъ пріятнѣе. Будь миссъ Гритсъ помиловиднѣе, я увѣрена, всѣ вы давно бы отдали ей предпочтеніе. Миссъ Бинни, въ этомъ случаѣ, оказывалась совершенно права. Дѣйствительно, одни только хорошенькія личики рождаютъ сочувствіе въ сердцахъ вашего брата, мужчинъ. Обладай женщина умомъ Минервы, мы и вниманія не обратимъ на нее, если она дурна собою. Скажите, какую глупость мы не извиняемъ, когда при ней пара чудныхъ глазокъ? какую скуку не переносимъ терпѣливо, если слова выговариваются розовенькими губками и произносятся сладенькимъ голоскомъ? Поэтому-то старыя леди и доказываютъ обыкновенно, что всякая хорошенькая женщина -- непремѣнно глупа.... О, леди! леди! обратите вниманіе на самихъ себя! вѣдь между вами есть и такія, которыя не имѣютъ ни ума, ни красоты....
   Но довольно скучно было бы слѣдить за всѣми происшествіями въ жизни нашей героини. Повѣсть ея не изобилуетъ удивительными событіями, что, безъ всякаго сомнѣнія, уже замѣтили наши добрые читатели... Впрочемъ, еслибы мы вели журналъ дѣйствіямъ Амеліи въ теченіи семи лѣтъ послѣ рожденія у ней сына, то, вѣроятно, нашли бы что нибудь поинтереснѣе кори, описанной за предъидущей страницѣ. Примѣръ не далекъ. Въ одинъ прекрасный день, въ величайшему изумленію Амеліи, достопочтеннѣйшій мистеръ Бинни предложилъ перемѣнить имя мистриссъ Осборнъ на его собственное. Амелія, вспыхнувши и со слезами на глазахъ и въ голосѣ, благодарила мистера Винни за его вниманіе къ ней и ея бѣдному маленькому мальчику, но сказала, что она никогда не думала ни о комъ, кромѣ.... кромѣ мужа, котораго лишилась....
   И каждогодно, двадцать-пятое апрѣля и осмьнадцатое іюня -- дни замужства ея и вдовства -- Эмми безвыходно проводила въ своей комнатѣ, посвящая ихъ памяти отшедшаго друга. Въ другое время она была постоянно дѣятельна: учила Джоржа читать, писать и немного рисовать, читала ему книги, съ тѣмъ, чтобы онъ могъ послѣ разсказывать исторійки, помѣщенныя въ нихъ. Съ развитіемъ способностей ребенка, подъ вліяніемъ внѣшней природы, Амелія учила его, сколько зависѣло отъ нея, познавать Создателя. Каждый вечеръ и каждое утро мать и дитя, оба вмѣстѣ, молились нашему Небесному Отцу: первая возсылала молитвы свои со всею покорностью нѣжной души, а дитя лепетало, повторяя слова ея матери. И всякій разъ они просили Бога благословить милаго папа, какъ будто онъ былъ живъ и находился вмѣстѣ съ ними въ комнатѣ
   Мыть и одѣвать этого маленькаго джентльмена, прогуливаться съ нимъ по утрамъ, предъ завтракомъ и до отправленія дѣдушки къ "занятіямъ", придумывать для Джоржа самые затѣйливые наряды, для чего бережливая вдова перекраивала хорошенькія платья изъ своего собственнаго гардероба (сама же мистриссъ Осборнъ постоянно носила черное платье и соломенную шляпку),-- все это занимало у Амеліи нѣсколько часовъ въ день; прочее же время посвящалось матери и старику-отцу. Амелія играла съ послѣднимъ въ криббачъ, когда онъ оставался дома, пѣла, по желанію мистера Седли, любимыя пѣсенки его, подъ мотивы которыхъ папа ея обыкновенно засыпалъ. Кромѣ того, Эмми писала ему безчисленные меморіялы, письма, объявленія и проэкты. Большая часть старинныхъ знакомцевъ стараго джентльмена получили объявленія, писанныя рукою Амеліи, въ которыхъ увѣдомлялось, что мистеръ Седли сдѣлался агентомъ Чернаго Алмаза и Противопепельной угольной компаніи, и что онъ готовъ снабжать своихъ друзей и публику лучшими угольями по стольку-то шиллинговъ за чалдронъ. Все занятіе мистера Седли состояло въ томъ, чтобы размашисто расчеркиваться подъ циркулярными письмами и надписывать на нихъ дрожащей рукой адресы. Одно изъ такихъ писемъ отправили къ майору Доббину; но Уильямъ въ эту пору находился въ Мадрасѣ и не имѣлъ особенной необходимости въ горючемъ матеріалѣ. Онъ узналъ, однакожь, руку, писавшую это объявленіе. Праведный Боже! чего бы онъ не далъ, чтобъ только подержать эту руку въ своей рукѣ! Второе объявленіе увѣдомляло майора, что Дж. Седли и Компанія, учредивъ агентства въ Опорто, Бордо и Сентъ-Мери, имѣютъ честь предложить своимъ друзьямъ, а также и публикѣ, партіи весьма хорошаго портвейна, хересу и кларета, по самымъ умѣреннымъ цѣнамъ. Вслѣдствіе этого Доббинъ ревностно напалъ на губернатора, на главнокомандующаго, на судей, на полки и вообще на всѣхъ, кого только зналъ въ президенствѣ, и послалъ въ отечество къ мистеру Седли и Комп., заказы вина, чрезвычайно удивившіе старика и мистера Клаппа, составлявшихъ эту компанію. Но уже послѣ этой пріятной улыбки фортуны, на которой бѣдный старикъ Осборнъ основалъ было всѣ свои надежды, хотѣлъ выстроить домъ въ Сити, поселить въ немъ цѣлый полкъ клерковъ, основать для себя докъ и завести корреспондентовъ по всему свѣту, послѣ этого пріятнаго сюрприза, говоримъ мы, заказы изъ Мадраса не возобновлялись. Старый джентльменъ потерялъ прежній вкусъ къ вину. На бѣднаго Доббина сыпались со всѣхъ сторонъ укоризны за негодный напитокъ, который по его милости ввезенъ въ Мадрасъ, такъ что честный Уильямъ принужденъ былъ откупить большую часть вина и распродать его потомъ съ огромнѣйшимъ убыткомъ. Современно этому событію, Джоза Седли выбрали въ члены при Собраніи Доходовъ остъ-индской компаніи въ Калькуттѣ. Старикъ и ему послалъ объявленіе и вмѣстѣ съ тѣмъ достаточное количество винъ -- разумѣется не даромъ; но это, видно, не по губамъ пришлось господину члену, и онъ поспѣшно отговорился отъ платы за лучшаго свойства портвейнъ и хересъ своего папа, что поставило Седли и Ко въ необходимость пополнить претерпѣнные убытки изъ барышей, полученныхъ отъ мадрасской спекуляціи, и изъ небольшого капитальца Эмми.
   Кромѣ пенсіона, состоящаго изъ пятидесяти фунтовъ, находилось еще пятьсотъ фунтовъ, какъ упоминалъ объ этомъ душеприкащикъ Джоржа Осборна, оставленные въ рукахъ агента во время его смерти, и эту сумму, Доббинъ, какъ опекунъ Джоржа, передалъ въ Индѣйскій банкъ по осьми процентовъ. Мистеръ Седли, воображая, что майоръ таитъ дурные замыслы въ употребленіи этихъ пятисотъ фунтовъ, протестовалъ распоряженія Уильяма. Но каково же было удивленіе старика, когда онъ узналъ, что наличныхъ денегъ, оставшихся послѣ покойнаго капитана, всего какихъ нибудь сто фунтовъ, и что пятьсотъ фунтовъ составляютъ отдѣльную статью, распоряжаться которою могъ одинъ только майоръ Доббинъ. Съ той минуты, сомнѣніе мистера Седли въ честности Уильяма утвердилось окончательно, и онъ началъ преслѣдовать майора, потребовавъ отъ него, какъ отъ ближайшаго друга его дочери, объясненія въ распоряженіяхъ покойнаго капитана. Замѣшательство Доббина, краска на лицѣ и неловкость ясно показывали Седли, что онъ имѣетъ дѣло съ обманщикомъ. На этомъ основаніи, старикъ величественнымъ тономъ объявилъ Уильяму, что онъ, майоръ Доббинъ, незаконно воспользовался деньгами мужа Эмми.
   При такомъ укорѣ, Доббинъ вспыхнулъ отъ гнѣва, и еслибъ обвинитель не былъ такъ старъ, майоръ непремѣнно завязалъ бы съ нимъ ссору, въ гостинницѣ Слотерсъ, гдѣ происходилъ между ними этотъ разговоръ.
   -- Пойдемте наверхъ, сэръ! произнесъ Уильямъ задыхаясь.-- Я требую, чтобы вы шли со мной наверхъ! повторилъ онъ!-- Такъ я докажу вамъ, кто изъ насъ обиженъ, бѣдный Джоржъ или я.
   И, втащивъ стараго джентльмена въ свою спальню, Доббинъ вынулъ изъ бюро расчеты Осборна и вмѣстѣ съ ними пачку векселей, выданныхъ послѣднимъ.
   -- Онъ уплатилъ свои векселя въ Англіи, прибавилъ майоръ: а когда Джоржа убили, въ цѣломъ мірѣ не нашлось бы его собственности и на сто фунтовъ Я и еще двое офицеровъ собрали маленькую сумму.... И послѣ этого вы смѣете думать, что мы хотѣли обмануть вдову и сироту! заключилъ Уильямъ.
   Объясненіе это уничтожило мистера Седли, хотя, на самомъ дѣлѣ, сказанное Уильямомъ Доббиномъ была чистѣйшая ложь. Пятьсотъ фунтовъ, до послѣдняго шиллинга, принадлежали собственно ему. Онъ на свои деньги похоронилъ друга и заплатилъ за всѣ издержки при перевозѣ Амеліи въ Англію.
   Старикъ Осборнъ никогда не трудился подумать объ этихъ издержкахъ, о нихъ не думалъ никто изъ родственниковъ Амеліи, ни даже сама Эмми. Она довѣрялась Доббину какъ опытному счетоводу, всегда соглашалась съ его нѣсколько запутанными вычисленіями и никогда не подозрѣвала, что находилась въ долгу у него.
   Согласно данному обѣщанію, Амелія раза три въ годъ писала въ Мадрасъ, извѣщая крестнаго папа о маленькомъ Джоржѣ. О, какъ берегъ Доббинъ эти письма! Но до тѣхъ поръ, пока Амелія не писала къ нему, онъ самъ не рѣшался писать къ ней, не забывая, однакожъ, посылать подарки крестнику и ей. Между прочимъ, майоръ отправилъ изъ Мадраса цѣлую коробочку шарфовъ и превосходной работы шахматы, сдѣланные изъ слоновой кости и привезенные изъ Китая. Пѣшки имѣли фигуру маленькихъ зеленыхъ и бѣлыхъ мужчинъ, съ настоящими саблями и щитами; офицеры сидѣли верхомъ, башни построены были на хребтѣ слоновъ. Шахматы эти приводили Джоржа въ восхищеніе. Кромѣ того, Доббинъ посылалъ варенья и пикули, которыя юный джентльменъ попробовалъ однажды тайкомъ -- и страшно струсилъ: острый, вязкій вкусъ лакомства Джоржъ принялъ за достойное наказаніе учиненнаго имъ воровства. Эмми отписала объ этомъ крестному папа, въ небольшомъ комическомъ разсказѣ, что очень понравилось Доббину и дало ему поводъ шутить и смѣяться въ своихъ письмахъ. Уильямъ выслалъ пару шалей: бѣлую -- для Амеліи, и черную съ пальмовыми листьями -- для ея матери, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пару красныхъ шейныхъ теплыхъ платковъ для мистера Седли и Джоржа. Шали стоили пятьдесятъ гиней каждая: во столько по крайней мѣрѣ оцѣнила ихъ Амелія. Она надѣвала ихъ при выходѣ въ церковь, гдѣ друзья ея, или, лучше сказать, подруги, поздравляли ее съ такимъ роскошнымъ пріобрѣтеніемъ. Чтожь касается до Джоза, то онъ никогда не присылалъ подобныхъ подарковъ.
   -- Дѣло видимое -- майоръ по уши влюбленъ въ Эмми, говорила мистриссъ Седли своимъ подругамъ въ Бромптонѣ.-- Да еще что! когда я намекну объ этомъ, она раскраснѣется, начнетъ плакать, уйдетъ и сядетъ наверху передъ миніатюромъ покойнаго капитана. Мнѣ надоѣлъ этотъ миніатюръ. Я отъ души желала бы никогда не видѣть надменныхъ богачей Осборновъ, ни въ портретахъ, ни въ натурѣ.
   Такъ проходили ребяческіе годы Джоржа, пока не вышелъ изъ него деликатнаго сложенія, чувствительный и на рукахъ женщины выросшій мальчикъ, баловень нѣжной мама и страстно любившій ее, и управлявшій всѣмъ маленькимъ миромъ, окружавшимъ его. Съ лѣтами въ немъ все болѣе и болѣе открывалось сродство съ покойнымъ отцомъ. Какъ и всѣ малютки, Джоржъ любилъ обо всемъ спрашивать. Глубокомысліе его замѣчаніи и вопросовъ приводило его дѣдушку въ удивленіе, и дѣдушка съ гордостію разсказывалъ о геніи и успѣхахъ своего маленькаго внука. Небольшой кружокъ, въ которомъ находился Джоржъ, утверждалъ, что подобнаго ему мальчика еще и не существовало на землѣ. Говорили, однакожъ, что онъ наслѣдовалъ отъ отца своего гордость, что и дѣйствительно было такъ.
   Когда Джоржъ достигнулъ шестилѣтняго возраста, Доббинъ началъ писать къ нему очень много. Майору хотѣлось слышать, что онъ ходитъ въ училище; майоръ надѣялся, что его крестникъ оправдаетъ похвалы, которыми онъ осыпался заранѣе: майоръ, спрашивалъ, нельзя ли нанять хорошаго домашняго наставника, такъ какъ уже самая пора начинать Джоржу учиться. Крестный отецъ и опекунъ намекалъ вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобъ ему дозволили принять на себя издержки по воспитанію мальчика, которые, въ противномъ случаѣ, должны пасть на скудные доходы его матери. Однимъ словомъ, майоръ постоянно думалъ и заботился объ Амеліи и ея мальчуганѣ. По его приказанію, агенты снабжали Джоржа книжками съ картинками, рисовальными ящиками, дощечками и другими орудіями, служащими къ наставленію и доставляющими удовольствіе. Однажды, за три дна до рожденія крестника Уильяма, къ дому мистера Седли подъѣхалъ джентльменъ съ лакеемъ и просилъ позволенія видѣть мистера Джоржа Осборна. Это былъ мистеръ Улси, военный портной, изъ улицы Кондуитъ, по приказанію майора, явившійся снять мѣрку съ маленькаго джентльмена, чтобъ приготовить ему пару суконнаго платья.
   Иногда, и вѣроятно тоже по желанію майора, сестры Доббина являлись къ Амеліи въ своей фамильной каретѣ и брали съ собой ее и маленькаго Джоржа на прогулку. Правда, покровительственный тонъ и ласки этихъ леди очень безпокоили Эмми; но она переносила ихъ довольно кротко: покоряться было въ ея натурѣ; да кромѣ того, карета и ея украшенія доставляли неизъяснимое удовольствіе маленькому Джоржу. Когда сестрицы Уильяма выпрашивали мальчика къ себѣ, онъ не могъ нарадоваться, при мысля, что поѣдетъ въ прекрасный домъ на Денмаркъ-Гиллѣ, гдѣ жило семейство Доббинъ и гдѣ находился прекрасный садъ, въ теплицахъ котораго росли не менѣе прекрасные виноградъ и персики.
   Однажды, прійдя къ Эмми съ какой-то особенной обходительностью, дѣвицы Доббинъ поспѣшили сдѣлать намекъ, что у нихъ есть одна новость, касающагося ихъ дорого братца Уильяма, и отъ которой мистриссъ Осборнъ, вѣроятно, придетъ въ восторгъ.
   -- Чтожь бы это такое? вѣроятно, онъ ѣдетъ домой? спросила Амелія, и глаза ея заблистали радостью.
   О нѣтъ!... нисколько!... но онѣ, дѣвицы Доббинъ, имѣютъ весьма основательныя причины полагать, что дорогой ихъ Уильямъ скоро женится... на родственницѣ любимаго друга Эмми -- на миссъ Глорвинѣ O'Доудъ, какъ говорятъ, очень миленькой и образованной миссъ.
   Амелія сказала на это только "О!" Амелія была очень, счастлива. Она полагала только, что Глорвина не могла походить на ея знакомку, которая была очень добра; но... но.... но Амелія была очень счастлива.-- И вслѣдствіе какого-то побужденія, источника котораго я не могу вамъ объяснить, она ваяла Джоржа на руки и поцаловала его съ необыкновенной нѣжностью. Глаза ея подернулись влагой, когда она опустила ребенка; и въ теченіи всей вечерней прогулки Эмми едва могла произнести слово.... хотя была очень, очень счастлива.
  

ГЛАВА XXXIX --

НЕ СЛИШКОМЪ ИЗЯЩНАГО СОДЕРЖАНІЯ.

   Обязанность принуждаетъ васъ воротиться на короткое время къ нашимъ старымъ гэмпшэйрскимъ знакомцамъ, которыхъ надежды, относительно распредѣленія наслѣдства богатой родственницы, были такъ безжалостно уничтожены. Бюту Кроули, расчитывавшему на тридцать тысячъ фунтовъ, конечно, очень не понравилось получить только пять. Изъ этой суммы, на уплату собственныхъ долговъ мистера Бюта и долговъ Джемса, сына его, на долю четырехъ, весьма немиловидныхъ миссъ, его дочерей, приходились совершенные пустяки. Мистриссъ Бютъ не знала, или по крайней мѣрѣ никогда не сознавалась, что виновницей обманутыхъ надеждъ ея мужа была она сама. Она клялась и утверждала, напротивъ, что все сдѣлала, что только можно сдѣлать въ пользу своего семейства. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ мистриссъ Бютъ виновата въ томъ, что она не обладаетъ тѣми хитростями, лукавствомъ и лестью, съ которыми дѣйствовалъ ея лицемѣръ-племянникъ. Питтъ Кроули. Она желала ему счастія, какого онъ заслуживалъ за свои нечестивыя дѣянія.
   -- О, это еще не бѣда! по крайней мѣрѣ деньги останутся въ нашей фамиліи, говорила мистриссъ Бютъ милостивымъ тономъ. Питтъ не истратитъ ихъ. Это вѣрно какъ дважды два четыре. Такого скряги, мнѣ кажется, еще и не существовало въ Англіи.... И онъ такой же молодецъ -- хотя совершенно въ другомъ родѣ -- какъ и расточитель братъ его, этотъ отверженный Раудонъ.
   Такимъ образомъ мистриссъ Бютъ, послѣ перваго порыва гнѣва и обманутаго ожиданія, начала приспособлять себя къ измѣнившемуся счастію, сохранять и сберегать все, что только могла. Она давала дочерямъ своимъ наставленія, какъ съ весельемъ переносить нищету, и изобрѣтала тысячи замѣчательныхъ методъ для избѣжанія или прикрытія ея, Съ неподражаемой энергіей, мистриссъ Бютъ брала дочерей на балы и гулянья, гостепріимно принимала друзей, доставляя имъ, въ ректорствѣ, разнообразнѣйшій комфортъ, дѣлая все это гораздо чаще теперь, въ безнадежномъ положенія, нежели тогда, когда еще неизвѣстны были распоряженія миссъ Матильды Кроули касательно ея духовнаго завѣщанія. Судя по наружнымъ поступкамъ мисстриссъ Бютъ, никто и не подумалъ бы, что она и ея семейство обмануты въ своихъ ожиданіяхъ; видя частые выѣзды мистриссъ Бютъ въ общество, никто не догадался бы, какъ она скупилась и, можно сказать, голодала дома. Дочери ея имѣли теперь гардеробу болѣе, чѣмъ когда либо, постоянно показывались въ винчестерскихъ и соугамптонскихъ собраніяхъ, проникли даже въ Коуссъ на балы, которые давались тамъ по случаю скачекъ. Экипажъ ихъ, съ лошадьми, взятыми отъ плуга, безпрестанно былъ въ работѣ. Все это вмѣстѣ породило наконецъ предположеніе, что четыре сестрицы получили наслѣдство своей тетушки, имя которой произносилось послѣдними не иначе, какъ съ нѣжною признательностью и уваженіемъ. Не знаю, есть ли на Ярмаркѣ Тщеславія какой нибудь другой видъ лжи; но не мѣшаетъ замѣтить, какимъ образомъ люди, которые употребляютъ этого послѣдняго рода ложь, хвалятся своимъ лицемѣрствомъ и считаютъ себя чрезвычайно добродѣтельными и достойными похвалы, потому собственно, что способны обмануть цѣлый свѣтъ относительно своихъ средствъ къ существованію.
   Конечно, мистриссъ Бютъ считала себя одной изъ добродѣтельнѣйшихъ женщинъ въ Англіи. И семейство ея, для непосвященныхъ въ его порядки, представляло примѣръ въ высшей степени назидательный. Всѣ четыре миссъ Бютъ всегда были такъ веселы, такъ милы, такъ хорошо воспитаны и такъ наивны! Марта превосходно рисовала цвѣты и снабжала ими въ своемъ графствѣ почти всѣ заведенія въ пользу бѣдныхъ. Эмми сотрудничала въ "Гэмпшэйрскомъ Телеграфѣ" по стихотворной части. Фанни и Матильда распѣвали дуэты, въ то время, какъ мама ихъ играла на фортепьяно, а другія двѣ сестрицы, охвативъ другъ друга за талію, съ любовью слушали этотъ невинный концертъ. Однимъ словомъ, мистриссъ Бютъ, на зло фортунѣ, сама улыбалась ей и щеголяла внѣшнимъ лоскомъ, съ умѣньемъ прикрывая имъ темныя стороны своихъ обстоятельствъ. Мистриссъ Бютъ сдѣлала все, что только можетъ сдѣлать добрая и почтенная матушка. Она залучила къ себѣ и молодыхъ людей, рѣющихъ на яхтахъ, изъ Соутамптона, и пасторовъ изъ каѳедральной коллегіи въ Винчестерѣ, и офицеровъ изъ казармъ. Она старалась привязать къ себѣ молодыхъ адвокатовъ, ободряла Джемса привозить съ собой товарищей, съ которыми онъ ходилъ на охоту.... Чего не сдѣлаетъ мать для пользы и блага своихъ возлюбленныхъ дѣтей?
   Между этой женщиной и ея зятемъ, баронетомъ, не было почти ничего общаго. Между Бютомъ и его братомъ Сэромъ Питтомъ существовалъ совершенный разрывъ, точно также, какъ и между сэромъ Питтомъ и всѣмъ графствомъ, которому старикъ служилъ посмѣшищемъ Отчужденіе баронета отъ порядочныхъ обществъ увеличивалось вмѣстѣ съ годами, и ворота его дома не открывались для колесъ джентльмена съ самыхъ тѣхъ поръ, когда Питтъ и леди Джэйнъ сдѣлали визитъ ему послѣ своей сватьбы.
   Этотъ визитъ не оставилъ по себѣ пріятнаго впечатлѣнія. О немъ говорили съ ужасомъ, при чемъ лицо самого Питта принимало мрачное выраженіе, и онъ упрашивалъ жену напредъ и не заикаться объ этомъ предметѣ. И еслибъ не всезнающая мистриссъ Бютъ, мы, можетъ быть, и до сихъ поръ не вѣдали бы, какой пріемъ былъ сдѣланъ сэромъ Питтомъ его сыну и невѣсткѣ.
   Подъѣзжая къ аллеѣ парка въ своей хорошенькой коляскѣ, Питтъ съ смущеніемъ и гнѣвомъ замѣтилъ между деревьями огромныя просѣки, которыя старый баронетъ вырубилъ совершенно безъ его позволенія. Паркъ носилъ видъ разрушенія и запустѣнія. Дороги содержались худо, и хорошенькая коляска безпрестанно опускалась въ грязныя лужи и разносила вокругъ себя брызги. Большой кругъ передъ террасой подъѣзда и самый подъѣздъ почернѣли и покрылись мхомъ, цвѣточныя куртинки заросли травой и кустарникомъ. Почти по всему лицевому фасаду зданія ставни были заперты; парадную дверь, послѣ продолжительнаго звона въ колокольчикъ, едва-едва отворили; и въ то время, какъ Горроксъ впустилъ наконецъ наслѣдника усадьбы Кроули и его леди въ залы ихъ предковъ, по черной дубовой лѣстницѣ промелькнула какая-то особа въ ленточкахъ. Горроксъ повелъ новобрачныхъ въ Библіотеку сэра Питта, съ приближеніемъ къ которой запахъ табаку становился сильнѣе и сильнѣе.
   -- Сэръ Питтъ не такъ-то здоровъ, замѣтилъ Горроксъ въ извиненіе и намекнулъ, что господинъ его страдаетъ ревматизмомъ.
   Библіотека выходила на главную аллею и въ паркъ. Сэръ Питтъ, открывъ окно, закричалъ на почтальона и лакея, которые принялись было развязывать багажъ
   -- Не троньте сундуковъ! оставьте ихъ на мѣстѣ! Дуракъ Туккеръ! развѣ не знаешь, что это утренній визитъ.... Эхъ, какъ сапоги-то скрипятъ у молодца! Неужели не нашлось никого въ Кингсгедѣ, чтобы почистить ихъ немного?-- Здоровъ ли, Питтъ? продолжалъ онъ, обращаясь къ сыну и невѣсткѣ.-- Здоровы ли вы, милая? Пріѣхали повидаться со мной? Гм!... а у васъ недурненькое личико. Вы нисколько не похожи на старую ханжу, вашу матушку.... Ну, подойдите же сюда и поцалуйте старика Питта, какъ слѣдуетъ хорошей дѣвочкѣ.
   Небритыя, пропитанныя табакомъ объятія и ласки стараго джентльмена нѣсколько смутили невѣстку. Но леди Джейнъ, вспомнивъ, что братъ ея Соутдоунъ носилъ усы и курилъ сигары, съ приличной граціей исполнила желаніе тестя.
   -- Такъ вотъ что поддѣлъ себѣ Питтъ! говорилъ баронетъ, стараясь придать своему грубому гэмпшэйрскону нарѣчію хоть сколько нибудь нѣжности.-- Ну что, милая, читаетъ ли онъ тебѣ длинныя поученія?... Гей, Питтъ! сотый псалмъ, вечерній гимнъ.... слышишь ли?... Горроксъ! толстопузый! принеси рюмку мальвуазіи и пирожокъ для леди Джэйнъ, да не застаивайся, смотри.... Я не стану просить васъ остаться у меня, продолжалъ сэръ Питтъ, обращаясь къ новобрачнымъ: -- это покажется вамъ слишкомъ скучнымъ. Я теперь старъ и прихотливъ: люблю покурить и поиграть вечеромъ въ баггаммонъ.
   -- И я умѣю играть въ баггаммонъ, сэръ, сказала леди Джэйнъ, засмѣявшись.-- Я любила играть въ баггаммонъ съ папа и миссъ Кроули.... Не правда ли, мистеръ Кроули, я умѣю?...
   -- Леди Джэйнъ можетъ играть, сэръ, въ игру, которую назвали вы и къ которой вы привязаны, довольно надменно подтвердилъ мистеръ Питтъ.
   -- Ну да все равно, ей нельзя оставаться здѣсь. Нѣтъ, нѣтъ! отправляйтесь въ Мёдбури и покажитесь мистриссъ Ринтеръ,-- а нѣтъ такъ заѣзжайте въ ректорство и спросите у Бютовъ пообѣдать. Они будутъ въ восхищеніи, увидѣвъ васъ,-- въ особенности самъ Бютъ: онъ такъ обязанъ вамъ за то, что вы подобрали деньги старухи... Ха, ха!...
   -- Я замѣтилъ, сэръ, сказалъ на это мистеръ Питтъ, возвысивъ голосъ: -- что ваши люди вырубаютъ въ моемъ паркѣ лѣсъ....
   -- Да, да, погода превосходная и, по времени года, весьма благопріятная, отвѣчалъ сэръ Питтъ, внезапно оглохнувъ.-- Да, Питтъ, продолжалъ онъ: -- я очень старѣюсь... Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего мудренаго.... Тебѣ самому скоро будетъ пятьдесятъ. Но ты еще хоть куда.... не правда ли, моя хорошенькая леди Джэйнъ? А все это потому, что воздерженъ былъ, нравственную жизнь велъ.... А взгляните за меня: вѣдь скоро стукнетъ осьмой десятокъ.... Ха, ха!...
   И сэръ Питтъ за хохоталъ, понюхалъ табаку, мигнулъ глазами и пожалъ ручку леди Джэйнъ.
   Мистеръ Питтъ еще разъ навелъ было разговоръ на порубку лѣса, но баронетъ, по прежнему, оставался глухъ.
   -- Очень, очень старѣюсь проговорилъ онъ: -- и куда какъ худо приходилось мнѣ въ нынѣшнемъ году отъ этого проклятаго ревматизма.... Меня не будетъ здѣсь долгое время, но я радъ, что вы пріѣхали... Мнѣ правится ваше личико, леди Джэйнъ: оно нисколько непохоже на мозглявую физіономію Бинки.... У меня есть для васъ кое-что, милая моя, въ чемъ вы можете являться ко двору.
   И баронетъ заковылялъ по комнатѣ и вынулъ изъ шкапа маленькій старинный футляръ съ дорогими брильянтами.
   -- Возьмите, душа моя, сказалъ онъ.-- Это принадлежало моей матери, а послѣ того -- первой леди Бинки....Славные камешки.... Я никогда не отдавалъ ихъ дочери желѣзника.... Нѣтъ, нѣтъ!... Берите ихъ, спрячьте поскорѣй, прибавилъ сэръ Питтъ, всовывая футляръ въ руку невѣстки и захлопывая дверь кабинета, когда вошелъ въ него Горроксъ, съ завтракомъ на серебряномъ подносѣ.
   -- Что вы дали женѣ Питта? спросила особа въ ленточкахъ, когда новобрачные разстались со старымъ джентльменомъ.
   Эта особа называлась миссъ Горроксъ -- дочь буфетчика,-- скандалъ всего графства,-- леди, вполнѣ господствовавшая въ это время надъ усадьбой. Кроули.
   Возвышеніе и возростающая власть этихъ Ленточекъ уже давно были замѣчены, съ смущеніемъ и страхомъ, какъ графствомъ, такъ и фамиліей Кроули. Ленточки открыли счетъ въ сберегательной банковой конторѣ въ Мёдбури. Ленточки выѣзжали со двора, занимая своей особой маленькую коляску, назначенную для слугъ. По прихоти Ленточекъ людямъ отказывали отъ службы. Садовникъ-шотландецъ, остававшійся на прежнихъ основаніяхъ, гордившійся своими теплицами и имѣвшій порядочный доходъ отъ сада, который онъ воздѣлывалъ и произведенія котораго продавалъ въ Соутамптонѣ, нашелъ, въ одно прекрасное утро, что Ленточки очищали персики на южныхъ стѣнахъ теплицъ, и получилъ нѣсколько оплеухъ, за то, что сталъ сопротивлятьс си спасла Питти Кроули от гнева леди Саутдаун, а его восхищение Фоксом и Наполеоном чрезвычайно возвысило его в глазах мисс Кроули. (О ее дружбе с покойным английским сановником уже упоминалось.) Верная сторонница вигов, мисс Кроули в течение всей войны была в оппозиции; и хотя можно с уверенностью сказать, что печальный конец императора не слишком сильно взволновал старую леди, а плохое обращение с ним не лишило ее сна, все же похвала Питта обоим ее кумирам нашла отклик в сердце тетушки и очень содействовала тому, чтобы расположить ее в пользу племянника.
   - А вы что об этом думаете, дорогая? - спросила мисс Кроули юную леди, которая с первого взгляда понравилась ей, как всегда нравились хорошенькие и скромные молодые особы; хотя нужно признаться, что ее симпатии остывали так же быстро, как и возникали.
   Леди Джейн сильно покраснела и сказала, что "она ничего не понимает в политике и предоставляет судить о ней людям более умным, чем она; и хотя мама, без сомнения, права, но и мистер Кроули говорил прекрасно". Когда гостьи стали прощаться, мисс Кроули выразила надежду, что "леди Саутдаун будет так добра отпускать к ней иногда леди Джейн, когда та будет свободна, чтобы утешить бедную больную и одинокую старуху". Обещание было любезно дано, и дамы расстались очень дружески.
   - Не пускай ко мне больше леди Саутдаун, Питт, - сказала старая леди. - Она глупая и напыщенная, как и вся родня твоей матери; я их всегда терпеть не могла. Но эту прелестную маленькую Джейн приводи когда хочешь.
   Питт обещал. Он не сказал графине Саутдаун, какое мнение его тетка составила об ее милости, и та, напротив, думала, что произвела на мисс Кроули самое приятное и величественное впечатление.
   И вот леди Джейн, которая всегда готова была утешать болящих и, пожалуй, даже радовалась возможности время от времени избавляться от мрачных разглагольствований преподобного Бартоломью Айронса и от общества скучных приживальщиков, пресмыкавшихся у ног напыщенной графини, ее матери, - леди Джейн сделалась частой гостьей в доме мисс Кроули, сопровождала ее на прогулки и коротала с нею вечера. Она была по природе так добра и мягка, что даже Феркин не ревновала к ней, а безответной Бригс казалось, что ее покровительница обращается с нею не так жестоко в присутствии доброй леди Джейн. С этой юной леди мисс Кроули держала себя премило. Она рассказывала ей бесконечные истории о своей молодости, причем совсем в другом тоне, чем в свое время - маленькой безбожнице Ребекке, потому что в невинности леди Джейн было что-то такое, что делало неуместными легкомысленные разговоры, и мисс Кроули была слишком хорошо воспитана, чтобы оскорбить такую чистоту. Сама юная леди ни от кого не видела ласки, за исключением этой старой девы, своего отца и брата; и она отвечала на engoument {Увлечение (франц.).} мисс Кроули неподдельной нежностью и дружбой.
   В осенние вечера (когда Ребекка, самая веселая среди веселых победителей, блистала в Париже, а наша Эмилия, милая, сраженная горем Эмилия, - ах, где-то была она теперь?) леди Джейн сидела в гостиной мисс Кроули и нежно пела ей в сумерках свои простые песенки и гимны, пока солнце заходило, а море с шумом разбивалось о берег. Когда песенка кончалась, старая дева переставала дремать и просила леди Джейн спеть что-нибудь еще. Что касается Бригс и количества счастливых слез, пролитых ею, пока она сидела тут же, делая вид, что вяжет, и смотрела на великолепный океан, темневший за окном, и на небесные огни, ярко разгоравшиеся вверху, - кто, скажите, может измерить счастье и умиление Бригс?
   Питт тем временем сидел в столовой с брошюрой о хлебных законах или с миссионерским отчетом и отдыхал, как подобает и романтическим и неромантическим мужчинам после обеда. Он тянул мадеру; строил воздушные замки; думал о том, какой он молодец; чувствовал, что влюблен в Джейн более, чем когда-либо за все эти семь лет, в течение которых они были женихом и невестой и в течение которых Питт не ощущал ни малейшего нетерпения; а после мадеры надолго засыпал. Когда наступало время пить кофе, мистер Боулс с шумом входил в столовую и, застав сквайра Питта в темноте, погруженного в брошюры, приглашал его наверх.
   - Мне так хотелось бы, моя дорогая, найти кого-нибудь, кто сыграл бы со мной в пикет, - сказала мисс Кроули однажды вечером, когда названный слуга появился в комнате со свечами и кофе. - Бедная Бригс играет не лучше совы; она так глупа! - Старая дева не упускала случая обидеть мисс Бригс в присутствии слуг. - Мне кажется, я бы лучше засыпала после игры.
   Леди Джейн зарделась, так что покраснели даже ее ушки и тонкие пальчики; и когда мистер Боулс вышел из комнаты и дверь за ним плотно закрылась, она сказала:
   - Мисс Кроули, я умею немножко играть. Я часто играла... с бедным дорогим папа.
   - Идите сюда и поцелуйте меня! Идите и сейчас же поцелуйте меня, милая, добрая малютка! - в восторге воскликнула мисс Кроули. И за этим живописным и мирным занятием мистер Питт застал старую и молодую леди, когда поднялся наверх с брошюрой в руках. Бедная леди Джейн, как она краснела весь вечер!
  
   Нечего и говорить, что ухищрения мистера Питта Кроули не ускользнули от внимания его дорогих родственников из пасторского дома в Королевском Кроули. Хэмпшир и Сассекс находятся очень близко друг от друга, и у миссис Бьют были в Сассексе друзья, которые заботливо извещали ее обо всем - и даже больше, чем обо всем, - что происходило в доме мисс Кроули в Брайтоне. Питт бывал там все чаще. Он месяцами не показывался у себя в замке, где его отвратительный отец целиком посвятил себя рому и мерзкому обществу Хороксов. Успехи Питта приводили семью пастора в ярость, и миссис Бьют больше чем когда-либо сожалела (хотя не сознавалась в этом) об ужасной ошибке, которую она совершила, так оскорбив мисс Бригс и обнаружив такое высокомерие и скупость в обращении с Боулсом и Феркин, что среди домашних мисс Кроули не было никого, кто сообщил бы ей о том, что там делалось.
   - И все это из-за ключицы Бьюта, - уверяла она. - Не сломай он ключицы, я ни за что бы оттуда не уехала. Я жертва долга и твоей, Бьют, несносной и неуместной для священника страсти к охоте.
   - При чем тут охота? Глупости! Это ты, Марта, нагнала на нее страху, - возразил пастор. - Ты умная женщина, Марта, но у тебя дьявольский характер, и очень уж ты прижимиста.
   - Тебя бы давно прижали в тюрьме, Бьют, если бы я не берегла твоих денег.
   - Это я знаю, моя милая, - добродушно сказал пастор. - Ты умная женщина, но действуешь слишком уж круто. И благочестивый муж утешился объемистой рюмкой портвейна.
   - И какого дьявола нашла она в этом простофиле Питте Кроули? - продолжал пастор. - Ведь он последний трус. Я помню, как Родон - вот это настоящий мужчина, черт его возьми! - гонял его хлыстом вокруг конюшни, как какой-нибудь волчок, и Питт с ревом бежал домой к мамаше. Ха-ха! Любой из моих мальчиков одолеет его одной рукой. Джим говорит, что его до сих пор вспоминают в Оксфорде как "Мисс Кроули", этакий простофиля... знаешь, что, Марта... - продолжал его преподобие после паузы.
   - Что? - спросила Марта, кусая ногти.
   - Отчего бы нам не послать Джима в Брайтон? Может, он как-нибудь обойдет старуху. Он ведь скоро кончает университет. Он всего два раза проваливался на экзаменах - как и я, - но у него большие преимущества - Оксфорд, университетское образование... Он знаком там с лучшими ребятами. Гребет в восьмерке своего колледжа. Красивый малый... Черт возьми, сударыня, напустим его на старуху и скажем ему, чтобы отдул Питта, если тот будет что-нибудь говорить, ха-ха-ха!
   - Джим, конечно, может съездить навестить ее, - согласилась хозяйка дома и добавила со вздохом: - Если бы нам удалось пристроить к ней хотя бы одну из девочек; но она их терпеть не может, потому что они некрасивы.
   Пока мать говорила, эти несчастные образованные девицы, расположившись рядом в гостиной, деревянными пальцами барабанили на фортепьяно какую-то сложную музыкальную пьесу; целый день они или были заняты музыкой, или сидели с дощечкой за спиной, или зубрили географию и историю. Но какая польза от всего этого на Ярмарке Тщеславия, если девица низкоросла, бедна, некрасива и у нее дурной цвет лица? Единственный, на кого миссис Бьют могла рассчитывать, чтобы сбыть с рук одну из дочерей, был младший приходский священник!
   В это время в гостиную вошел вернувшийся из конюшни Джим с коротенькой трубкой, заткнутой за ремешок клеенчатой фуражки, и заговорил с отцом о сент-леджерских скачках. Разговор между пастором и его женой прервался.
   Миссис Бьют не ждала ничего особенно хорошего от посольства своего сына Джеймса и проводила его в путь просто с горя. Да и юноша, после того как ему сказали, в чем будет состоять его миссия, также не ожидал от нее особенного удовольствия или выгоды; но он скоро утешился мыслью, что, может быть, старая дева преподнесет ему хорошенький сувенир, который даст ему возможность расплатиться с наиболее срочными долгами к началу предстоящего семестра, и потому беспрекословно занял место в саутгемптонской карете и в тот же вечер благополучно прибыл в Брайтон со своим чемоданом, любимым бульдогом Таузером и большой корзиной разных разностей с фермы и огорода: от любящего пасторского семейства - дорогой мисс Кроули. Решив, что слишком поздно беспокоить больную леди в первый же день приезда, он остановился в гостинице и отправился к мисс Кроули только в середине следующего дня.
   Джеймс Кроули, когда тетушка видела его в последний раз, был долговязым мальчишкой, в том неблагодарном возрасте, когда голос срывается с неземного дисканта на неестественный бас, а лицо нередко цветет украшениями, от которых рекомендуется в качестве лекарства "Калидор" Роленда; когда мальчики украдкой бреются ножницами сестер, а вид других молодых женщин повергает их в неизъяснимый страх, когда большие руки и ноги торчат из слишком коротких рукавов и штанин; когда присутствие этих юношей после обеда пугает дам, шепчущихся в сумерках в гостиной, и несносно для мужчин за обеденным столом, которые перед лицом этой неуклюжей невинности должны удерживаться от свободной беседы и приятного обмена остротами; когда после второго стакана папаша говорит: "Джек, мой мальчик, поди посмотри, какова погода", - и юноша, радуясь, что можно уйти, но досадуя, что он еще не настоящий мужчина, покидает неоконченный банкет. Джеймс тогда был нескладным подростком, а теперь стал молодым человеком, получившим все преимущества университетского образования и отмеченным тем неоценимым лоском, который приобретается благодаря жизни среди золотой молодежи, долгам, временному исключению из университета и провалам на экзаменах.
   Так или иначе, он был красивым юношей, когда явился представиться своей тетушке в Брайтоне, а красивая наружность всегда вызывала расположение капризной старой девы. Неловкость мальчика и способность постоянно краснеть усиливали это расположение: ей нравились эти здоровые признаки неиспорченности в молодом человеке.
   Он заявил, что "приехал сюда на несколько дней повидаться с товарищем по колледжу и... и... засвидетельствовать вам, сударыня, свое почтение и почтение отца с матерью, которые надеются, что вы в добром здоровье".
   Питт находился у мисс Кроули, когда доложили о юноше, и очень смутился при упоминании его имени. Старая леди с присущим ей чувством юмора наслаждалась замешательством своего корректного племянника. Она с большим интересом расспросила обо всем пасторском семействе и добавила, что хочет навестить их. Она принялась в лицо расхваливать мальчика, сказала, что он вырос и похорошел, и пожалела, что его сестры не так красивы. Узнав, что он остановился в гостинице, она не захотела об этом и слышать и просила мистера Боулса немедленно послать за вещами мистера Джеймса Кроули.
   - Да, будьте добры, Боулс, - закончила она милостиво, - заплатите по счету мистера Джеймса.
   Она бросила на Питта такой лукавый и торжествующий взгляд, что дипломат чуть не задохнулся от зависти. Как ни старался он расположить к себе тетку, она ни разу еще не приглашала его к себе погостить, а тут появился какой-то молокосос - и сразу стал желанным гостем.
   - Прошу прощения, сэр, - сказал Боулс, выступая вперед с глубоким поклоном, - в каком отеле Томас должен взять ваш багаж?
   - О черт! - воскликнул юный Джеймс и вскочил, явно чем-то встревоженный. - Я сам пойду.
   - Куда? - спросила мисс Кроули.
   - В трактир "Под гербом Тома Крибба", - ответил Джеймс, густо краснея.
   Услыхав это название, мисс Кроули расхохоталась. Мистер Боулс, как старый слуга семьи, фыркнул, но тут же подавил свою веселость; дипломат только улыбнулся.
   - Я... я не знал, - добавил Джеймс, опустив глаза. - Я здесь в первый раз; это кучер присоветовал мне. - Юный лжец! На самом деле Джеймс Кроули познакомился накануне в саутгемптонской карете с "Любимцем Татбери", который ехал в Брайтон на состязание с "Ротингдинским Бойцом", и, восхищенный беседой с "Любимцем", провел вечер в обществе этого ученого мужа и его друзей в упомянутом трактире.
   - Я... я лучше пойду и расплачусь сам, - продолжал Джеймс. - Вы не беспокойтесь, сударыня, - прибавил он великодушно.
   Эта деликатность еще больше развеселила тетку.
   - Ступайте и оплатите счет, Боулс, - промолвила она, махнув рукой, - и принесите его мне! - Бедная леди: она не ведала, что творила!
   - Там... там собачка, - сказал Джеймс с ужасно виноватым видом. - Лучше я сам схожу за ней. Она кусает лакеев за икры.
   При таком заявлении все общество разразилось хохотом, - даже Бригс и леди Джейн, которые сидели молча во время разговора мисс Кроули с ее племянником; а Боулс, не говоря пи слова, вышел из комнаты.
   Мисс Кроули, желая уязвить своего старшего племянника, продолжала оказывать милостивое внимание юному оксфордцу. Раз начав, она расточала ему любезности и похвалы без всякой меры. Питту она сказала, что он может прийти к обеду, а Джеймса взяла с собой на прогулку и торжественно возила его взад и вперед по скалистому берегу, усадив на скамеечку коляски. Во время прогулки она удостоила его любезной беседы, цитировала сбитому с толку юноше итальянские и французские стихи, утверждала, что он отличный студент и она вполне уверена в том, что он получит золотую медаль и кончит первым по математике.
   - Ха-ха-ха! - засмеялся Джеймс, ободренный этими комплиментами. - Первый по математике? Это из другой оперы!
   - Как так из другой оперы, дитя мое? - сказала леди.
   - Первых по математике отличают в Кембридже, а не в Оксфорде, - ответил Джеймс с видом знатока. Он пустился бы, вероятно, и в дальнейшие объяснения, если бы на дороге не показался шарабан, запряженный сытой лошадкой; в нем сидели в белых фланелевых костюмах с перламутровыми пуговицами его друзья - "Любимец Татбери" и "Ротингдинский Боец", а с ними трое их знакомых джентльменов; и все они приветствовали бедного Джеймса, сидевшего в коляске. Эта встреча удручающе подействовала на пылкого юношу, и в продолжение всей остальной прогулки от него нельзя было ничего добиться, кроме "да" и "нет".
   По возвращении домой он обнаружил, что спальня ему приготовлена и чемодан доставлен; он также мог бы заметить на лице мистера Боулса, провожавшего его в отведенную ему комнату, выражение строгости, удивления и сострадания. Но он меньше всего думал о мистере Боулсе. Он оплакивал ужасное положение, в котором оказался, - в доме, полном старух, болтающих по-французски и по-итальянски и декламирующих ему стихи.
   - Вот влопался-то, честное слово! - мысленно восклицал скромный юноша, который терялся, когда с ним заговаривала даже самая приветливая особа женского пола - даже мисс Бригс, а между тем мог бы превзойти самого бойкого лодочника на Ифлийских шлюзах по части жаргонного красноречия.
   К обеду Джеймс явился, задыхаясь в туго затянутом шейном платке, и удостоился чести вести вниз в столовую леди Джейн, в то время как Бригс и мистер Кроули следом за ними вели старую леди со всем ее набором шалей, свертков и подушек. Половину времени за обедом Бригс занималась тем, что ухаживала за больной и резала курицу для жирной болонки. Джеймс говорил мало, но считал своей обязанностью угощать дам вином; сам он не отставал от мистера Кроули и осушил большую часть бутылки шампанского, которую мистеру Боулсу было приказано подать в честь гостя. Когда дамы удалились и кузены остались вдвоем, экс-дипломат Питт сделался очень общительным и дружелюбным. Он расспрашивал Джеймса о занятиях в колледже, о его видах на будущее, желал ему всяческих успехов - словом, был откровенен и мил. Язык у Джеймса развязался под влиянием портвейна, и он рассказал кузену о своей жизни, о своих планах, о своих долгах, о неудачах на экзамене, о ссорах с начальством в колледже, все время подливая из бутылок, стоящих перед ним, и беззаботно мешая портвейн с мадерой.
   - Главная радость для тетушки, - говорил мистер Кроули, наполняя свой стакан, - чтобы гости в ее доме делали все, что им нравится. Это храм свободы, Джеймс, и ты доставишь тетке самое большое удовольствие, если будешь поступать, как тебе нравится, и требовать себе все, что захочешь. Я знаю, все вы в деревне смеетесь надо мной за то, что я тори. Мисс Кроули достаточно либеральна, чтобы допускать всякие убеждения. Она республиканка по своим принципам и презирает титулы и чины.
   - Почему же вы собираетесь жениться на дочери графа? - спросил Джеймс.
   - Дорогой мой, не забудь, что леди Джейн не виновата в том, что она знатного рода, - дипломатично ответил Питт. - Она не может изменить свое происхождение. А кроме того, ты ведь знаешь, что я тори.
   - О, что касается этого, - сказал Джеймс, - ничто не может сравниться с породой. Нет, черт возьми, ничто! Я-то не радикал, я понимаю, что значит быть джентльменом, черт подери! Возьмите хотя бы молодцов на гребных гонках! Или боксеров! Или собак-крысоловов! Кто всегда побеждает? Тот, у кого порода лучше. Принесите-ка еще портвейну, старина Боулс, пока я выдую этот графин до конца! Да, о чем бишь я говорил?
   - Мне кажется, ты говорил о собаках-крысоловах, - кротко заметил Питт, подавая ему графин, который он обещал "выдуть до конца".
   - О ловле крыс, разве? Ну, а как вы сами, Питт, вы спортсмен? Хотите вы увидеть собаку, которая здорово душит крыс? Если хотите, пойдемте со мной к Тому Кордюрою на Касл-стрит, и я покажу вам такого бультерьера!.. Фу, какой я дурак! - закричал Джеймс, разражаясь хохотом над своей собственной глупостью. - Вам-то какое дело до собак и крыс! Все это чепуха! Вы, пожалуй, не отличите собаку от утки!
   - Это верно. Кстати, - продолжал Питт все более ласково, - ты вот говорил о породе и о тех преимуществах, которые дает дворянское происхождение... А вот и новая бутылка!
   - Порода - великая вещь, - сказал Джеймс, жадно глотая портвейн, - да, порода - это все, сэр, и в лошадях, и в собаках, и в людях. Вот в последний семестр, как раз перед тем, как я был временно исключен из университета... то есть, я хочу сказать, перед тем, как я захворал корью, ха-ха! - я и Рингвуд из колледжа Крайст-Черч. Боб Рингвуд, сын лорда Сппкбара, сидели за пивом в "Колоколе" близ Блейнгейм-Парка, когда лодочник из Бенбери предложил любому из нас сразиться с ним за кружку пунша. Я не мог: у меня рука была на перевязи; не мог даже сбросить сюртук. Проклятая кобыла упала вместе со мной за два дня до этого - когда я ездил в Эбингдон, - и я думал, рука у меня сломана... Да, сэр, я не мог с ним сразиться, а Боб сразу же - сюртук долой! Три минуты он обрабатывал бенберийца и покончил с ним в четыре раунда. Как он свалился, сэр! А почему так вышло? Порода, сэр, все порода!
   - Ты ничего не пьешь, Джеймс, - сказал бывший атташе. - В мое время в Оксфорде мы, видно, умели пить лучше, чем теперяшняя молодежь.
   - Ну, ну! - сказал Джеймс, поднося к носу палец и подмигивая кузену пьяными глазами. - Без шуток, старина, нечего меня испытывать! Вы хотите меня загонять, но это не пройдет! In vino veritas {Истина в вине (лат.).}, старина, Mars, Bacchus, Apollo virorum {Марс, Вакх, Аполлон [принадлежат] мужам (лат.).}, а? Хотелось бы мне, чтобы тетушка послала этого вина родителю... шикарное вино!
   - А ты попроси ее, - надоумил его Макиавелли, - а пока не теряй времени. Помнишь, что говорит поэт: "Nunc vino pellite curas, Cras ingens iterabimus aequor" {Теперь вином отгоните заботы, завтра в широкое пустимся море (Гораций, кн. 1, ода 7) (лат.).}, - и, процитировав эти слова с видом парламентского оратора, поклонник Бахуса жестом заправского пьяницы влил в себя крошечный глоточек вина.
   Когда в пасторском доме откупоривали после обеда бутылку портвейна, юные леди получали по рюмочке смородиновки, миссис Бьют выпивала рюмочку портвейна, а честный Джеймс обычно две; и так как отец хмурил брови, если он покушался на третью, то добрый малый большей частью воздерживался и снисходил до смородиновки или до джина с водой тайком на конюшне, где он наслаждался обществом кучера и своей трубки. В Оксфорде количество вина не было ограничено, зато качество его было очень низкое; когда же, как в доме его тетки, были налицо и количество и качество, Джеймс умел показать, что может воздать им должное, и едва ли нуждался в поощрениях кузена, чтобы осушить вторую бутылку, принесенную мистером Боулсом.
   Но как только настало время для кофе и возвращения дам, перед которыми Джеймс трепетал, приятная откровенность покинула юного джентльмена, и, погрузившись в свою обычную мрачную застенчивость, он ограничивался весь вечер лишь словами "да" и "нет", хмуро смотрел на леди Джейн и опрокинул чашку кофе.
   Однако если он не разговаривал, то зевал самым жалким образом, и его присутствие внесло уныние в скромное вечернее времяпрепровождение: мисс Кроули и леди Джейн за пикетом, а мисс Бригс за работой чувствовали устремленные на них осовелые глаза и испытывали неловкость под этим пьяным взглядом.
   - Он, кажется, очень молчаливый, робкий и застенчивый юноша, - заметила мисс Кроули Питту.
   - Он более разговорчив в мужском обществе, чем с дамами, - сухо отвечал Макиавелли, может быть, несколько разочарованный тем, что портвейн не развязал язык Джеймсу.
   Первую половину следующего утра Джеймс провел за письмом к матери, в котором дал ей самый благоприятный отчет о приеме, оказанном ему у мисс Кроули. Но - ах! - он и не подозревал, сколько огорчений принесет ему наступающий день и как кратковременно будет его торжество! Джеймс позабыл об одном обстоятельстве, - пустячном, но роковом обстоятельстве, которое имело место в трактире "Под Гербом Крибба" в вечер накануне посещения им дома тетушки. Произошло всего лишь следующее: Джим всегда отличался великодушным нравом, а когда бывал навеселе, то делался особенно гостеприимным. В тот вечер, угощая "Любимца Татбери" и "Ротингдинского Бойца" вместе с их друзьями, он два или три раза заказывал джин, - так что в итоге мистеру Джеймсу Кроули было поставлено в счет не меньше восемнадцати стаканов этого напитка по восемь пенсов за стакан. Конечно, не сумма этих восьмипенсовиков, но количество выпитого джина оказалось роковым для репутации бедного Джеймса, когда дворецкий его тетушки, мистер Боулс, отправился, по приказу своей госпожи, уплатить по счету юного джентльмена. Хозяин гостиницы, боясь, как бы не отказались совсем уплатить, торжественно клялся, что молодой джентльмен сам поглотил все указанное в счете спиртное. В конце концов Боулс заплатил по счету, а вернувшись домой, показал его Феркин, которая пришла в ужас и отнесла счет к мисс Бригс (как главному счетоводу), которая в свою очередь сочла своим долгом упомянуть об этом обстоятельстве свой покровительнице мисс Кроули.
   Если бы Джеймс выпил дюжины бутылок кларета, старая дева могла бы ему простить. Мистер Фоке и мистер Шеридан пили кларет. Джентльмены вообще пьют кларет. Но восемнадцать стаканов джина, выпитых с боксерами в гнусном кабаке, - это было отвратительное преступление, которое не так-то легко простить. Все, как назло, обернулось против юноши: он явился домой, пропитанный запахом конюшни, где навещал своего бульдога Таузера, а когда он вывел пса погулять, то встретил мисс Кроули с ее толстой бленгеймской болонкой, и Таузер разорвал бы несчастную собачку, если бы она с визгом не бросилась под защиту мисс Бригс, между тем как жестокий хозяин бульдога стоял подле, хохоча над этой бесчеловечной травлей.
   В этот же день застенчивость изменила злополучному юноше. За обедом он был оживлен и развязен ж отпустил несколько шуток по адресу Питта Кроули; он опять пил много вина, как и накануне, и, перебравшись в гостиную, начал развлекать дам отборными оксфордскими анекдотами. Он расписывал достоинства боксеров Молине и Сэма Голландца, игриво предлагал леди Джейн держать пари за "Любимца Татбери" против ротингдинца или наоборот - как ей угодно, и под конец предложил кузену Питту Кроули помериться с ним силами в перчатках или без перчаток.
   - Еще скажите спасибо, любезный, что я предоставил вам выбирать, - сказал он с громким хохотом, хлопнув Питта по плечу. - Мне и отец советовал с вами не церемониться, - он сам готов на меня поставить. Ха-ха-ха!
   С этими словами обаятельный юноша хитро подмигнул бедной мисс Бригс и шутливо указал большим пальцем через плечо на Питта Кроули.
   Питту, может, быть, не слишком это нравилось, но в общем он был скорее доволен. Бедный Джеймс истощил наконец свой запас веселости и, когда старая леди собралась уходить, прошел, шатаясь, через комнату со свечой в руке и с нежнейшей пьяной улыбкой попытался расцеловать старушку. Потом он и сам отправился наверх, в свою спальню, вполне довольный собой и с приятной уверенностью, что тетушкины деньги будут оставлены ему лично, предпочтительно перед его отцом и остальными членами семьи.
   Казалось бы, теперь, когда он очутился в своей комнате, он уже никак не мог еще больше испортить дело. Но злополучный юноша нашел для этого средство. Луна так ярко сияла над морем и Джеймс, привлеченный к окну романтическим видом небес и океана, подумал, что недурно было бы любоваться всей этой красотой, покуривая трубку. Никто не услышит запаха табака, решил он, если отворить окно и высунуть голову с трубкой на свежий воздух. Так он и сделал. Но, возбужденный вином, бедный Джеймс совсем забыл, что дверь его комнаты открыта, а между тем легкий бриз, дувший в окно и образовавший приятный сквозняк, понес вниз по лестнице облака табачного дыма, которые, сохранив весь свой аромат, достигли мисс Кроули и мисс Бригс.
   Трубка довершила дело, - семейство Бьюта Кроули так и не узнало, сколько тысяч фунтов она им стоила! Феркин ринулась вниз по лестнице к Боулсу, который в это время громким замогильным голосом читал своему адъютанту "Огонь и полымя". Феркин сообщила ему ужасную тайну с таким перепуганным видом, что в первую минуту мистер Боулс и его помощник подумали, что в доме грабители и Феркин, вероятно, увидела чьи-нибудь ноги, торчащие из-под кровати мисс Кроули. Однако, едва узнав, что случилось, дворецкий опрометью бросился вверх по лестнице, вбежал в комнату ничего не подозревавшего Джима и крикнул ему сдавленным от волнения голосом:
   - Мистер Джеймс! Ради бога, сэр, бросьте трубку! О мистер Джеймс, что вы наделали! - добавил он с чувством, вышвыривая трубку в окно. - Что вы наделали, сэр: мисс Кроули не выносит табака!
   - Так пускай она и не курит, - ответил Джеймс с безумным и неуместным смехом, считая весь эпизод превосходной шуткой. Однако на следующее утро настроение его сильно изменилось, когда помощник мистера Боулса, производивший манипуляции над сапогами гостя и приносивший ему горячую воду для бритья той бороды, появление которой мистер Джеймс так страстно призывал, подал ему в постель записку, написанную рукой мисс Бригс.
   "Дорогой сэр, - писала она, - мисс Кроули провела чрезвычайно беспокойную ночь из-за того, что дом ее осквернен табачным дымом. Мисс Кроули приказала мне передать вам ее сожаление, что она по причине нездоровья не может повидаться с вами до вашего ухода, а главное - что убедила вас покинуть трактир, где вы, как она уверена, с гораздо большим удобством проведете те дни, которые вам еще осталось пробыть в Брайтоне".
   На том и кончилась карьера достойного Джеймса как кандидата на милость тетушки. Он, сам того не зная, действительно сделал то, что угрожал сделать: он сразился с кузеном Питтом - и потерпел поражение.
  
   Где же между тем находился тот, кто когда-то был первым фаворитом в этих скачках за деньгами? Бекки и Родон, как мы видели, соединились после Ватерлоо и проводили зиму 1815 года в Париже, среди блеска и шумного веселья. Ребекка была очень экономна, и денег, которые бедный Джоз Седли заплатил за ее лошадей, вполне хватило на то, чтобы их маленькое хозяйство продержалось, по крайней мере, в течение года; и не пришлось обращать в деньги ни "мои пистолеты, те, из которых я застрелил капитана Маркера", ни золотой несессер, ни плащ, подбитый собольим мехом. Бекки сделала себе из него шубку, в которой каталась по Булонскому лесу, вызывая всеобщее восхищение. Если бы вы видели сцену, происшедшую между нею и ее восхищенным супругом, к которому она приехала после того, как армия вступила в Камбре! Она распорола свое платье и вынула оттуда часы, безделушки, банковые билеты, чеки и драгоценности, которые запрятала в стеганую подкладку в то время, как замышляла бегство из Брюсселя. Тафто был в восторге, а Родон хохотал от восхищения и клялся, что все это, ей-богу, интереснее всякого театрального представления. А ее неподражаемо веселый рассказ о том, как она надула Джоза, привел Родона прямо-таки в сумасшедший восторг. Он верил в свою жену так же, как французские солдаты верили в Наполеона.
   В Париже она пользовалась бешеным успехом. Все французские дамы признали ее очаровательной. Она в совершенстве говорила на их языке. Она сразу же усвоила их грацию, их живость, их манеры. Супруг ее был, конечно, глуп, но все англичане глупы, а к тому же в Париже глупый муж - всегда довод в пользу жены. Он был наследником богатой и spirituelle {Остроумной (франц.).} мисс Кроули, чей дом был открыт для стольких французских дворян во время эмиграции. Теперь они принимали жену полковника в своих особняках.
  
   "Почему бы, - писала одна знатная леди мисс Кроули, которая в трудные дни после революции, не торгуясь, купила у нее кружева и безделушки, - почему бы нашей дорогой мисс не приехать к своему племяннику и племяннице и к преданным друзьям? Весь свет без ума от очаровательной жены полковника и ее espiegle {Шаловливой (франц.).} красоты. Да, мы видим в ней грацию, очарование и ум нашего дорогого друга мисс Кроули! Вчера в Тюильри ее заметил король, и мы все завидовали вниманию, которое оказал ей Monsieur {Сударь (в данном случае - титул, дававшийся во Франции младшему брату короля (франц.).}. Если бы вы могли видеть, как досадовала некая глупая миледи Бейракрс (орлиный нос, ток и перья которой всегда торчат над головами всего общества), когда герцогиня Ангулемская, августейшая дочь и друг королей, выразила особое желание быть представленной миссис Кроули, как вашей дорогой дочери и protegee, и благодарила ее от имени Франции за все благодеяния, оказанные вами нашим несчастным изгнанникам! Она бывает на всех собраниях, на всех балах - да, она бывает на балах, но не танцует. И все же как интересна и мила эта прелестная женщина, которая скоро станет матерью! Поклонников у нее без числа. А послушать, как она говорит о вас, своей благодетельнице, своей матери, - даже злодей прослезился бы. Как она вас любит! Как мы все любим нашу добрейшую, нашу уважаемую мисс Кроули!"
  
   Есть основания опасаться, что это письмо знатной парижанки не помогло миссис Бекки завоевать расположение ее добрейшей, ее уважаемой родственницы. Напротив, бешенство старой девы не знало границ, когда ей стало известно об успехах Ребекки и о том, как она дерзко воспользовалась именем мисс Кроули, чтобы получить доступ в парижское общество. Слишком потрясенная и душой и телом, чтобы написать письмо по-французски, она продиктовала Бригс яростный ответ на своем родном языке, где начисто отрекалась от миссис Родон Кроули и предостерегала общество от козней этой хитрой и опасной особы. Но так как герцогиня X. провела в Англии всего лишь двадцать лет, она не понимала по-английски ни слова и удовольствовалась тем, что при следующей встрече известила миссис Родон Кроули о получении от chere Mees {Дорогой мисс (франц.).} очаровательного письма, полного благосклонных отзывов о миссис Кроули, после чего та стала серьезно надеяться, что старая дева смягчится.
   Тем временем не было англичанки веселее и обаятельнее ее; вечерние приемы, которые она устраивала, были маленькими европейскими конгрессами: пруссаки и казаки, испанцы и англичане - весь свет был в Париже в эту памятную зиму. При виде того, сколько орденов и лент собиралось в скромном салоне Ребекки, воя Бейкер-стрит побледнела бы от зависти. Прославленные воины верхом сопровождали экипаж Бекки в Булонском лесу или толпились в ее скромной маленькой ложе в опере. Родон пребывал в отличнейшем состоянии духа. В Париже пока еще не было надоедливых кредиторов; каждый день избранное общество собиралось у Бери или Бовилье, игра шла вовсю, и Родону везло. Тафто, правда, был не в духе: миссис Тафто по собственному побуждению прибыла в Париж; кроме этого contretemps {Помехи (франц.).}, множество генералов толпилось теперь вокруг кресла Бекки, и когда она ехала в театр, она могла выбирать из десятка присланных ей букетов. Леди Бейракрс и подобные ей столпы английского общества, глупые и безупречные, переживали муки ада при виде успеха этой маленькой выскочки Бекки, ядовитые шутки которой больно ранили их целомудренные сердца. Но все мужчины были на ее стороне. Она воевала с женщинами с неукротимой храбростью, а они могли сплетничать о ней только на своем родном языке.
   И так, в празднествах, развлечениях и довольстве, проводила зиму 1815-1816 года миссис Родон Кроули, которая столь легко освоилась с жизнью высшего общества, точно ее предки целые столетия вращались в свете. Благодаря своему уму, талантам и энергии она действительно заслужила почетное место на Ярмарке Тщеславия. Ранней весной 1816 года в газете "Галиньяни", в одном из занимательнейших ее столбцов, было помещено следующее сообщение: "26 марта супруга полковника лейб-гвардии Зеленого полка Кроули разрешилась от бремени сыном и наследником".
   Известие об этом событии было перепечатано в лондонских газетах, откуда мисс Бригс и вычитала его для сведения мисс Кроули за завтраком в Брайтоне. Эта новость, хотя и не была неожиданной, вызвала перелом в делах семейства Кроули. Ярость старой девы дошла до высшей точки; она тотчас послала за своим племянником Питтом и за леди Саутдаун с Брансуик-сквер и потребовала немедленного бракосочетания, которое оба семейства так долго откладывали. При этом она объявила, что намерена выдавать молодой чете ежегодно тысячу фунтов в продолжение всей своей жизни, а по окончании оной завещает большую часть имущества племяннику и дорогой племяннице, леди Джейн Кроули. Уокси явился, чтобы официально закрепить эти распоряжения. Лорд Саутдаун был у сестры посаженым отцом; венчание совершал епископ, а не преподобный Бартоломью Айронс, чю очень обидело этого самозванного прелата.
   После свадьбы Питту хотелось предпринять свадебное путешествие, как и подобало людям в их положении, но привязанность старой леди к леди Джейн так сильно возросла, что, как она прямо в том призналась, она не могла расстаться со своей любимицей. Поэтому Питт и его жена переехали к мисс Кроули и поселились у нее; и к великой досаде бедного мистера Питта, который считал очень несправедливым, что ему приходится выносить, с одной стороны, капризы тетки, а с другой - тещи, леди Саутдаун, жившая в соседнем доме, властвовала теперь над всем семейством: над Питтом, леди Джейн, мисс Кроули, Бригс, Боулсом, Феркин и всеми вообще. Она безжалостно пичкала их своими брошюрами и лекарствами, дала отставку Кримеру и водворила Роджерса - и вскоре лишила мисс Кроули какой бы то ни было власти. Бедняжка так присмирела, что даже перестала изводить Бригс и с каждым днем все с большей нежностью и страхом привязывалась к племяннице. Мир тебе, добрая и эгоистичная, великодушная, суетная старая язычница! Мы больше тебя не увидим. Будем надеяться, что леди Джейн нежно поддерживала ее и вывела своей любящей рукой из суеты и шума Ярмарки Тщеславия.
  

ГЛАВА XXXV

Вдова и мать

  
   Известия о битвах при Катр-Бра и Ватерлоо пришли в Англию одновременно. "Газета" первая опубликовала эти славные донесения, и всю страну охватил трепет торжества и ужаса. Затем последовали подробности: извещения о победах сменил нескончаемый список раненых и убитых. Кто в силах описать, с каким страхом разворачивались и читались эти списки! Вообразите, как встречали в каждой деревушке, чуть ли не в каждом уголке всех трех королевств великую весть о битвах во Фландрии; вообразите чувства ликования и благодарности, чувства неутешного горя и безысходного отчаяния, когда люди прочли эти списки и стало известно, жив или погиб близкий друг или родственник. Всякий, кто возьмет на себя труд просмотреть эти газеты того времени, даже теперь вчуже почувствует этот трепет ожидания. Списки потерь печатались изо дня в день; вы останавливались посредине, как в рассказе, продолжение которого обещано в следующем номере. Подумайте только, с каким волнением ждали ежедневно этих листков по мере их выхода из печати! И если такой интерес возбуждали они в нашей стране - к битве, в которой участвовало лишь двадцать тысяч наших соотечественников, то подумайте о состоянии всей Европы в течение двадцати лет, предшествовавших этой битве, - там люди сражались не тысячами, а миллионами, и каждый из них, поразив врага, жестоко ранил чье-нибудь невинное сердце далеко от поля боя.
   Известие, которое принесла знаменитая "Газета" семейству Осборнов, страшным ударом поразило обеих сестер и их отца. Но если девицы открыто предавались безудержной скорби, то тем горше было мрачному старику нести тяжесть своего несчастья. Он старался убедить себя, что это возмездие строптивцу за ослушание, и не смел сознаться, что он и сам потрясен суровостью приговора и тем, что его проклятие так скоро сбылось. Иногда он содрогался от ужаса, как будто и вправду был виновником постигшей сына кары. Раньше еще оставались какие-то возможности для примирения: жена Джорджа могла умереть или сам он мог прийти и сказать: "Отец, прости, я виноват". Но теперь уже не было надежды. Его сын стоял на другом краю бездны, не спуская с отца грустного взора. Старик вспомнил, что видел однажды эти глаза - во время горячки, когда все думали, что юноша умирает, а он лежал на своей постели безмолвный, с устремленным куда-то скорбным взглядом. Милосердный боже! Как отец цеплялся тогда за доктора и с какой тоскливой тревогой внимал ему! Какая тяжесть свалилась с его сердца, когда после кризиса мальчик стал поправляться и в глазах его, обращенных на отца, снова затеплилось сознание! А теперь не могло быть никаких надежд ни на поправку, ни на примирение, а главное - никогда уже не услышит он тех смиренных слов, которые одни могли бы смягчить оскорбленное тщеславие отца и успокоить его отравленную яростью кровь. И трудно сказать, что больше терзало гордое сердце старика: то, что его сын находился за пределами прощения, или то, что сам он никогда не услышит той мольбы о прощении, которой так жаждала его гордость.
   Однако, каковы бы ни были его чувства, суровый старик ни с кем не делился ими. Он никогда не произносил имени сына при дочерях, но приказал старшей одеть всю женскую прислугу в траур и пожелал, чтобы все слуги мужского пола тоже облеклись в черное. Приемы и развлечения были, конечно, отменены. Будущему зятю ничего не говорилось о свадьбе, и хотя день ее был уже давно назначен, один вид мистера Осборна удерживал мистера Буллока от расспросов или каких-либо попыток ускорить приготовления. Он порой шептался об этом с дамами в гостиной, куда отец никогда не заходил, проводя все время у себя в кабинете. Вся парадная половина дома была закрыта на время траура.
   Недели через три после 18 июня старый знакомый мистера Осборна, сэр Уильям Доббин, явился на Рассел-сквер, очень бледный и взволнованный, и настоял на том, чтобы быть допущенным к главе семьи. Войдя в комнату и сказав несколько слов, которых не поняли ни сам говоривший, ни хозяин дома, посетитель достал письмо, запечатанное большой красной печатью.
   - Мой сын, майор Доббин, - заявил олдермен с волнением, - прислал мне письмо с одним офицером *** полка, сегодня приехавшим в город. В письме моего сына было письмо к вам, Осборн. - Олдермен положил запечатанный пакет на стол, и Осборн минуту или две молча смотрел на посетителя. Взгляд этот испугал посланца, он виновато посмотрел на убитого горем человека и поспешил уйти, не добавив ни слова.
   Письмо было написано знакомым смелым почерком Джорджа. Это было то самое письмо, которое он написал на рассвете 16 июня, перед тем как проститься с Эмилией. На большой красной печати был оттиснут фальшивый герб с девизом "Pax in bello" {"Мир во время войны" (лат.).} заимствованный Осборном из "Книги пэров" и принадлежавший герцогскому дому, на родство с которым притязал тщеславный старик. Рука, подписавшая письмо, никогда уже не будет держать ни пера, ни меча. Самая печать, которой оно было запечатано, была похищена у Джорджа, когда он мертвый лежал на поле сражения. Отец не знал этого; он сидел и смотрел на конверт в немом ужасе, а когда поднялся, чтобы взять его в руки, едва не упал.
   Были ли вы когда-нибудь в ссоре с близким другом? Какое мучение и какой укор для вас его письма, написанные в пору любви и доверия! Какое тяжкое страдание - задуматься над этими горячими излияниями умершего чувства! Какой лживой эпитафией звучат они над трупом любви! Какие это мрачные, жестокие комментарии к Жизни и Тщеславию! Большинство из нас получало или писало такие письма пачками. Это позорные тайны, которые мы храним и которых боимся. Осборн долго сидел, весь дрожа, над посланием умершего сына.
   В письме бедного молодого офицера было сказано немного. Он был слишком горд, чтобы обнаружить нежность, которую чувствовал в сердце. Он только писал, что накануне большого сражения хочет проститься с отцом, и заклинал его оказать покровительство жене и, может быть, ребенку, которых он оставляет после себя. Он с раскаянием признавался, что вследствие своей расточительности и беспорядочности уже растратил большую часть маленького материнского капитала. Он благодарил отца за его прежнее великодушие и обещал - что бы ни сулил ему завтрашний день, жизнь или смерть на поле битвы, - не опозорить имени Джорджа Осборна.
   Свойственная англичанину гордость, быть может, некоторое чувство неловкости не позволяли ему сказать больше. Отец не мог видеть, как он поцеловал адрес на конверте. Мистер Осборн уронил листок с горькой, смертельной мукой неудовлетворенной любви и мщения. Его сын был все еще любим и не прощен.
   Однако месяца два спустя, когда обе леди были с отцом в церкви, они обратили внимание на то, что он сел не на свое обычное место, с которого любил слушать службы, а на противоположную сторону и что со своей скамьи он смотрит на стену над их головой. Это заставило молодых женщин также посмотреть в направлении, куда были устремлены мрачные взоры отца. И они увидели на стене затейливо разукрашенную мемориальную доску, на которой была изображена Британия, плачущая над урной; сломанный меч и спящий лев указывали, что доска эта водружена в честь павшего воина. Скульпторы того времени были очень изобретательны по части таких погребальных эмблем, в чем вы можете и сейчас убедиться при взгляде на стены собора св. Павла, которые покрыты сотнями этих хвастливых языческих аллегорий. В течение первых пятнадцати лет нашего столетия на них был постоянный спрос.
   Под мемориальной доской красовался пресловутый пышный герб Осборнов; надпись гласила:
  
   "Памяти Джорджа Осборна-младшего, эсквайра, покойного капитана его величества *** пехотного полка. Пал 18 июня 1815 года, 28 лет от роду, сражаясь за короля и отечество в славной битве при Ватерлоо. Duke et decorum est pro patria mori!" {"Почет и слава - пасть за отечество!" (лат.).}
  
   Вид этой плиты так подействовал сестрам на нервы, что мисс Мария была вынуждена покинуть церковь. Молящиеся почтительно расступились перед рыдающими девушками, одетыми в глубокий траур, и с сочувствием смотрели на сурового старика отца, сидевшего против мемориальной доски.
   - Простит ли он миссис Джордж? - говорили девушки между собой, как только прошел первый взрыв горя. Среди знакомых, которым было известно о разрыве между отцом и сыном из-за женитьбы последнего, тоже много говорилось о возможности примирения с молодой вдовой. Джентльмены даже держали об этом пари и на Рассел-сквер и в Сити.
   Если сестры испытывали некоторое беспокойство относительно возможного признания Эмилии полноправным членом семьи, то это беспокойство еще увеличилось, когда в конце осени отец объявил, что уезжает за границу. Он не сказал куда, но дочери сразу сообразили, что путь его лежит в Бельгию; знали они и то, что вдова Джорджа все еще находится в Брюсселе, так как довольно аккуратно получали известия о бедной Эмилии от леди Доббин и ее дочерей. Наш честный капитан был повышен в чине, заняв место погибшего на поле битвы второго майора полка, а храбрый О'Дауд, который отличился в этом сражении, как и во многих других боях, где он имел возможность выказать хладнокровие и доблесть, был произведен в полковники и пожалован орденом Бани.
   Очень многие из доблестного *** полка, особенно пострадавшего во время двухдневного сражения, осенью находились еще в Брюсселе, где залечивали свои раны. В течение многих месяцев после великих битв город представлял собой обширный военный госпиталь. А как только солдаты и офицеры начали поправляться, сады и общественные увеселительные места наполнились увечными воинами, молодыми и старыми, которые, только что избегнув смерти, предавались игре, развлечениям и любовным интригам, как и все на Ярмарке Тщеславия. Мистер Осборн без труда нашел людей *** полка. Он отлично знал их форму, привык следить за производствами и перемещениями в полку и любил говорить о нем и его офицерах, как будто сам служил в нем. На другой же день по приезде в Брюссель, выйдя из отеля, расположенного против парка, он увидел солдата в хорошо знакомой форме, отдыхавшего под деревом на каменной скамье, и, подойдя к нему, с трепетом уселся возле выздоравливающего воина.
   - Вы не из роты капитана Осборна? - спросил он и, помолчав, прибавил: - Это был мой сын, сэр!
   Солдат оказался не из роты капитана, но здоровой рукой он с грустью и почтением прикоснулся к фуражке, приветствуя удрученного и расстроенного джентльмена, который обратился к нему с вопросом.
   - Во всей армии не нашлось бы офицера лучше и храбрее, - сказал честный служака. - Сержант его роты (теперь ею командует капитан Реймонд) еще в городе. Он только что поправился от ранения в плечо. Если ваша честь пожелает, вы можете повидать его, и он расскажет все, что вам угодно знать о... о подвигах *** полка. Но ваша честь, конечно, уже видели майора Доббина, близкого друга храброго капитана, и миссис Осборн, которая тоже здесь и которая, как слышно, была очень плоха. Говорят, она была не в себе недель шесть или даже больше. Но вашей чести это все, вероятно, уже известно, прошу прощения! - добавил солдат.
   Осборн положил гинею в руку доброго малого и сказал, что он получит еще одну, если приведет сержанта в "Hotel du Pare". Это обещание возымело действие, и желаемый человек очень скоро явился к мистеру Осборну. Первый солдат рассказал товарищам о том, какой мистер Осборн щедрый и великодушный джентльмен, после чего они отправились кутить всей компанией и изрядно повеселились, налегая на выпивку и закуску, пока не растранжирили до последней полушки деньги, доставшиеся им от удрученного старика отца.
   В обществе сержанта, только что оправившегося после ранения, мистер Осборн предпринял поездку в Ватерлоо и Катр-Бра - поездку, которую совершали тогда тысячи его соотечественников. Он взял сержанта в свою карету, и по его указаниям они объездили оба поля сражения. Он видел то место дороги, откуда шестнадцатого числа полк двинулся в бой, и склон, с которого он сбросил французскую кавалерию, теснившую отступающих бельгийцев. Вот здесь благородный капитан сразил французского офицера, который схватился с юным прапорщиком из-за знамени, выпавшего из рук сраженного знаменосца. По этой вот дороге они отступали на следующий день, а вот здесь, вдоль этого вала, полк расположился на бивак под дождем в ночь на семнадцатое. Дальше была позиция, которую они заняли и удерживали целый день, причем снова и снова перестраивались, чтобы встретить атаку неприятельской конницы, или ложились под прикрытие вала, спасаясь от бешеной французской канонады. И как раз на этом склоне, когда к вечеру была отбита последняя атака и английские войска двинуты в наступление, капитан с криком "ура!" бросился вниз, размахивая саблей, и тут же упал, сраженный вражеской пулей.
   - Это майор Доббин увез тело капитана в Брюссель, - промолвил тихо сержант, - и там похоронил его, как известно вашей чести.
   Пока сержант рассказывал свою историю, крестьяне и другие охотники за реликвиями с поля битвы кричали вокруг них, предлагая купить на память о сражении кресты, орлы, эполеты и разбитые кирасы.
   Осмотрев арену последних подвигов сына, Осборн распростился с сержантом и щедро наградил его. Место погребения он посетил уже раньше, сейчас же по прибытии в Брюссель. Тело Джорджа покоилось на живописном Лекенском кладбище вблизи города. Когда-то вместе с веселой компанией капитан посетил это кладбище и беспечно выразил желание, чтобы тут была его могила. Здесь-то друг и похоронил его, в неосвященном углу сада, отделенном невысокой изгородью от храмов и мавзолеев, от цветочных насаждений и кустов, под которыми покоились умершие католического исповедания. Старику Осборну показалось оскорбительным, что для его сына, английского джентльмена, капитана славной британской армии, не нашлось места в земле, где лежат какие-то иностранцы. Трудно сказать, сколько тщеславия таится в наших самых горячих чувствах к ближним и как эгоистична наша любовь! Старик Осборн не раздумывал над смешанной природой своих ощущений и над тем, как боролись в нем отцовское чувство и эгоизм. Он твердо верил, что все, что он делает, правильно, что во всех случаях жизни он должен поступать по-своему, и, подобно жалу осы или змеи, его злобная, ядовитая ненависть обрушивалась на все, что стояло на его дороге. Он и ненавистью своей гордился. Всегда быть правым, всегда идти напролом, ни в чем не сомневаясь, - разве не с помощью этих великих качеств тупость управляет миром?
   На закате, приближаясь к городским воротам после своей поездки в Ватерлоо, мистер Осборн встретил другую открытую коляску, в которой сидели две дамы и джентльмен, а рядом ехал верхом офицер. Осборн отшатнулся, и сидевший рядом с ним сержант с удивлением посмотрел на своего спутника, отдавая честь офицеру, который машинально ответил на приветствие. В коляске была Эмилия рядом с хромым юным прапорщиком, а напротив сидела миссис О'Дауд, ее верный друг. Да, это была Эмилия, но как не похожа она была на ту свежую и миловидную девушку, которую помнил Осборн! Лицо у нее осунулось и побледнело, прекрасные каштановые волосы были разделены прямым пробором под вдовьим чепцом. Бедное дитя! Ее глаза неподвижно смотрели вперед, но ничего не видели. Она в упор посмотрела на Осборна, когда их экипажи поравнялись, но не узнала его. Он также не узнал ее, пока не увидел Доббина, сопровождавшего верхом коляску, и тогда только сообразил, кто это. Он ненавидел ее. Он даже не подозревал, что так сильно ее ненавидит, пока не встретил ее. Когда экипаж проехал, он уставился на изумленного сержанта с таким вызовом и злобою в глазах, словно говорил: "Как вы смеете смотреть на меня? Будьте вы прокляты! Да, я ненавижу ее! Это она разбила мои надежды, растоптала мою гордость".
   - Скажите этому мерзавцу, чтобы ехал быстрее! - приказал он лакею, сидевшему на козлах.
   Но минуту спустя раздался стук копыт по мостовой, и коляску Осборна нагнал Доббин. Мысли честного Уильяма были где-то далеко, когда их экипажи встретились, и только проехав несколько шагов, он понял, что то был Осборн. Доббин обернулся, чтобы посмотреть, произвела ли эта встреча какое-нибудь впечатление на Эмилию, но бедняжка по-прежнему ничего не замечала вокруг. Тогда Уильям, обычно сопровождавший ее во время прогулок, вынул часы и, сославшись на дело, о котором вдруг вспомнил, отъехал прочь. Эмилия не видела и этого; глаза ее были устремлены на незатейливый пейзаж, на темневший в отдалении лес, по направлению к которому ушел от нее Джордж со своим полком.
   - Мистер Осборн! Мистер Осборн! - крикнул Доббин, подъезжая к экипажу и протягивая руку.
   Осборн не потрудился ответить на приветствие и только раздраженно приказал слуге ехать дальше. Доббин положил руку на край коляски.
   - Я должен поговорить с вами, сэр, - сказал он, - у меня есть к вам поручение.
   - От этой женщины? - злобно выговорил Осборн.
   - Нет, - отозвался Доббин, - от вашего сына.
   При этих словах Осборн откинулся в угол коляски, и Доббин, пропустив экипаж вперед, в молчании последовал за ним через весь город, до самой гостиницы, где остановился Осборн. Затем он поднялся вслед за Осборном в его комнаты. Джордж часто бывал здесь: это было то самое помещение, которое во время своего пребывания в Брюсселе занимали супруги Кроули.
   - Пожалуйста, если у вас поручение ко мне, капитан Доббин... или, виноват, мне следовало сказать - майор Доббин... поскольку истинные храбрецы умерли и вы заняли их место... - промолвил мистер Осборн тем саркастическим тоном, который он иногда напускал на себя.
   - Да, истинные храбрецы умерли, - отвечал Доббин. - И я хочу поговорить с вами об одном из них.
   - Будьте кратки, сэр, - сказал Осборн и, ругнувшись про себя, мрачно взглянул на посетителя.
   - Я пришел к вам в качестве его ближайшего друга и исполнителя его последней воли, - продолжал майор. - Он оставил завещание, перед тем как идти в бой. Известно ли вам, как ограничены были его средства и в каком стесненном положении находится вдова?
   - Я не знаю никакой вдовы, сэр, - заявил Осборн, - пусть она возвращается к своему отцу.
   Но джентльмен, к которому он обращался, решил не терять самообладания и, пропустив это замечание мимо ушей, продолжал:
   - Знаете ли вы, сэр, в каком положении находится миссис Осборн? Ее жизнь и рассудок были в опасности. Бог весть, поправится ли она. Правда, некоторая надежда есть, и вот об этом-то я и пришел поговорить с вами. Она скоро будет матерью. Проклянете ли вы ребенка за грехи отца или простите ребенка в память бедного Джорджа?
   Осборн разразился в ответ напыщенной речью, в которой самовосхваления чередовались с проклятиями. С одной стороны, он старался оправдать свое поведение перед собственной совестью, а с другой - преувеличивал непокорность Джорджа. Ни один отец в Англии не обращался с сыном более великодушно, и это не помешало неблагодарному восстать против отца. Он умер, не раскаявшись, - пусть же на него падут последствия непокорности и безрассудства. Что касается самого мистера Осборна, то его слово свято: он поклялся никогда не говорить с этой женщиной и не признавать ее женой своего сына.
   - Это вы и передайте ей, - закончил он с проклятием, - и на этом я буду стоять до гробовой доски!
   Итак, надежды не было. Вдова должна жить на свои ничтожные средства или на ту помощь, какую ей окажет Джоз.
   "Я мог бы передать ей эти слова, но она не обратит на них внимания", - подумал опечаленный Доббин. Мысли бедняжки со времени постигшего ее удара витали далеко, и, угнетенная горем, она была одинаково равнодушна к добру и к злу. Так же равнодушно она относилась к дружбе и ласке - безучастно принимала их и снова погружалась в свое горе.
  
   Целый год прошел после только что описанной беседы. Первые месяцы этого года Эмилия провела в таком глубоком и безутешном горе, что даже мы, наблюдающие и описывающие каждое движение этого слабого и нежного сердца, должны отступить перед его страданиями. Молча обойдем мы это ложе скорби, прикроем осторожно дверь темной комнаты, где томится несчастная, как это делали добрые люди, ухаживавшие за нею в течение первых месяцев ее страданий и не покидавшие ее, пока, наконец, небеса не послали ей утешение. И вот наступил день, принесший трепетный восторг и изумление, когда бедная овдовевшая девочка прижала к своей груди ребенка, - ребенка с глазами покойного Джорджа, крошку сына, прекрасного, как херувим! Каким чудом был его первый крик! Как она плакала и смеялась, склонясь над ним! Как пробудились вновь любовь, надежды и молитва в груди, к которой прижался малютка! Она была спасена. Доктора, лечившие ее и опасавшиеся за ее жизнь и рассудок, с беспокойством ждали этой минуты, прежде чем поручиться за благополучный исход. Те, кто постоянно находился при ней в эти долгие месяцы сомнений и страха, были вознаграждены, когда увидели, что ее глаза опять засияли нежностью.
   Одним из них был наш друг Доббин. Это он привез Эмилию обратно в Англию, в дом ее матери, когда миссис О'Дауд, получив настоятельное предписание от мужа-полковника, вынуждена была покинуть свою подопечную. Видеть, как Доббин носит на руках ребенка, и слышать торжествующий смех Эмилии, которая опасливо следит за ними, доставило бы удовольствие всякому, в ком теплится хотя бы искра юмора. Уильям был крестным отцом ребенка и выказал недюжинную изобретательность, покупая для своего маленького крестника стаканчики, ложки, рожки и коралловые кольца - точить зубки.
   О том, как мать, жившая только им одним, кормила и пеленала младенца, как она отстраняла всех нянек и на позволяла ничьей руке, кроме своей, его касаться и считала, что оказывает величайшую милость его крестному отцу, Доббину, позволяя ему иногда понянчить ребенка, - обо всем этом мы не будем здесь распространяться. Вся ее жизнь была сплошная материнская ласка. Она окутывала слабое, беспомощное существо своей любовью и обожанием. Ребенок высасывал самую жизнь из ее груди. По ночам, одна в своей спаленке, Эмилия испытывала тайные и бурные восторги материнской любви, какие господь в своей неизреченной милости дарует женщине, радости, недоступные разуму и в то же время его превышающие, - чудесное слепое обожание, знакомое только женскому сердцу. Уильям Доббин размышлял о переживаниях Эмилии и наблюдал движения ее души. А так как любовь помогала ему угадывать почти все чувства, волновавшие его сердце, он убеждался - увы! с роковой очевидностью, - что для него там нет места. Но, зная это, он не жаловался и не роптал на судьбу.
   Мне думается, отец и мать Эмилии понимали майора и были даже не прочь поощрить его. Ведь Доббин приезжал ежедневно и сидел подолгу с ними, или с Эмилией, или с почтенным домохозяином мистером Кленом и его семьей. Он почти каждый день привозил всем подарки то под тем, то под другим предлогом, и хозяйская дочка, любимица Эмилии, прозвала его "майор Пряник". Эта маленькая девочка обычно исполняла роль церемониймейстера, докладывая о его приходе миссис Осборн. Однажды она встретила "майора Пряника" со смехом: он прибыл в Фулем в кебе и, сойдя, достал из него деревянную лошадку, барабан, трубу и другие солдатские принадлежности для маленького Джорджи, которому едва исполнилось шесть месяцев и для которого эти подарки были явно преждевременными.
   Ребенок только что уснул.
   - Тсс! - прошептала Эмилия, вероятно, досадуя на скрипевшие сапоги майора. Она протянула ему руку и улыбнулась, так как Уильям не мог пожать ее, пока не освободился от своих покупок.
   - Ступай-ка вниз, крошка Мэри! - обратился он к девочке. - Мне нужно поговорить с миссис Осборн.
   Эмилия посмотрела на него удивленно и положила сына в постельку.
   - Я пришел проститься с вами, Эмилия, - сказал он, ласково беря ее худенькую ручку.
   - Проститься? Куда же вы уезжаете? - спросила она с улыбкой.
   - Направляйте письма моим агентам, - отвечал он, - они будут пересылать их дальше. Ведь вы будете писать мне? Я уезжаю надолго.
   - Я буду писать вам о Джорджи, - сказала Эмилия. - Милый Уильям, как вы были добры к нему и ко мне!.. Взгляните на него! Правда, он похож на ангелочка?
   Розовые пальчики машинально схватили палец честного солдата, и Эмилия с явной материнской радостью заглянула ему в лицо. Самый суровый взор не мог бы ранить Доббина больнее, чем этот ласковый взгляд, отнимавший у него всякую надежду. Он склонился над ребенком и матерью. С минуту он не мог говорить и, только собрав все свои силы, заставил себя произнести:
   - Храни вас бог!
   - Храни вас бог! - ответила Эмилия и, подняв к нему лицо, поцеловала его. - Тсс! Не разбудите Джорджи, - добавила она, когда Доббин тяжелыми шагами направился к двери. Она не слышала шума колес отъезжавшего кеба: она смотрела на ребенка, который улыбался во сне.
  

ГЛАВА XXXVI

Как можно жить - и жить припеваючи - неизвестно на что

  
   Пожалуй, на нашей Ярмарке Тщеславия не найдется человека, столь мало наблюдательного, чтобы не задуматься иногда над образом жизни своих знакомых, или столь милосердного, чтобы не удивляться тому, как его соседи, Джонс или Смит, умудряются сводить концы с концами. При всем моем уважении, например, к семейству Джен-кинсов (я обедаю у них два-три раза в году), я не могу не сознаться, что появление их в Парке в открытой коляске, в сопровождении рослых лакеев, всегда будет для меня необъяснимой загадкой. Хоть я и знаю, что экипаж берется напрокат и вся прислуга у Дженкинсов живет на своих харчах, все же три человека и экипаж составляют годовой расход по меньшей мере в шестьсот фунтов. А тут еще их великолепные обеды, содержание двух сыновей в Итоне, дорогая гувернантка и учителя для девочек, осенняя поездка за границу или в Истберн и Уортинг, ежегодный бал с ужином от Гантера (который, кстати сказать, поставляет Дженкинсам большинство их парадных обедов, что мне хорошо известно, так как я был приглашен на один из них, когда понадобилось заполнить пустое место, и сразу заметил, что эти трапезы несравнимы с обычными обедами Дженкинсов для более скромных гостей), - кто, повторяю я, несмотря на самые доброжелательные чувства, не задастся вопросом: как Джепкинсы выходят из положения? В самом деле, кто такой Дженкинс? Мы все знаем, что это чиновник по ведомству Сургуча и Тесьмы с жалованьем в тысячу двести фунтов в год. Может быть, у его жены есть состояние? Какое там! Урожденная мисс Флинт - одна из одиннадцати детей мелкого помещика в Бакингемшире. Все, что она получает от своей семьи, - это индейка к Рождеству, и за это ей приходится содержать двух или трех своих сестер в глухое время года и оказывать гостеприимство братьям, когда они приезжают в столицу. Вы спросите, как Дженкинс справляется при таком бюджете? И я тоже спрашиваю, как должен спросить каждый из его друзей: как все это до сих пор сходит ему с рук и как он мог (к всеобщему удивлению) вернуться в прошлом году из Булони?
   "Я" введено здесь для олицетворения света вообще, это - миссис Гранди в личном кругу каждого уважаемого читателя, которому, несомненно, знакомы семейства, живущие неизвестно на что. Я не сомневаюсь, что все мы выпили немало стаканов вина на обедах у гостеприимного хозяина, удивляясь в душе, как он, черт побери, заплатил за него!
   Три или четыре года спустя после приезда из Парижа, когда Родон Кроули с женой водворились в очень маленьком уютном домике на Керзон-стрит, в Мэйфэре, едва ли нашелся бы хоть один человек среди многочисленных друзей, посещавших их, который не задавал бы себе такого же вопроса применительно к этой интересной паре. Романист - как о том уже говорилось - знает все; и поскольку я могу рассказать уважаемой публике, как Кроули и его жена умудрялись жить на несуществующие доходы, то да будет мне позволено просить газеты, имеющие обыкновение заимствовать выдержки из всякого рода периодических изданий, не перепечатывать нижеприведенные точные выкладки и данные, ибо мне, как исследователю, впервые открывшему их ценою некоторых ощутительных издержек, принадлежит преимущественное право на все проистекающие отсюда льготы и выгоды.
   "Сын мой, - сказал бы я, если бы судьба благословила меня сыном, - ты можешь путем постоянного общения с человеком и при некоторой доле пытливости узнат я нападенію на свою собственность. Онъ и его шотландка-жена и шотландцы-дѣти, единственные обитатели усадьбы Кроули заслуживающіе уваженія, принуждены были переселиться, со всѣмъ добромъ и движимымъ имѣніемъ, оставивъ прекрасный садъ въ жертву совершеннаго опустошенія и опустѣнія. Только двое или трое изъ прежнихъ слугъ уцѣлѣли какъ-то на своихъ мѣстахъ. Конюшни и другія службы стояли пусты, затворены и полуразрушены. Сэръ Питтъ жилъ уединенно и каждый вечеръ упивался съ Горроксомъ, своимъ буфетчикомъ, или домоправителемъ, какъ тотъ величалъ себя. Отъ стыда ли, или отъ нелюбви къ сосѣдямъ, старый циникъ усадьбы Кроули вовсе не выѣзжалъ изъ дому. Даже по перепискѣ бранился онъ съ своими агентами и прижималъ арендаторовъ. День проходилъ къ корреспонденціи. Каждый, кто имѣлъ дѣло съ сэромъ Питтомъ, допускался къ нему единственнымъ путемъ -- посредствомъ Ленточекъ, принимавшихъ посѣтителей въ комнатѣ, находящейся у самаго задняго крыльца, и чрезъ которую только и можно было имѣть входъ въ баронету.... Такимъ образомъ неловкое положеніе сэра Питта увеличивалось съ каждымъ днемъ, и безпорядокъ окружающаго его принималъ огромные размѣры.
   Можно представить себѣ ужасъ мистера Питта Кроули, когда слухи о помѣшательствѣ его отца достигла даже самыхъ примѣрныхъ и почтенныхъ джентльменовъ. Онъ съ утра до вечера находился въ какомъ-то тревожномъ ожиданія, опасаясь, что Ленточки, въ скоромъ времени, провозгласятся его законной мачихой. Послѣ перваго и послѣдняго визита, въ комфортабльномъ и деликатномъ домѣ мистера Питта имя сэра Питта никогда не произносилось: оно было чѣмъ-то въ родѣ скелета, возбуждавшаго непріятное чувство и заминавшаго слова. Миледи Соутдоунъ, проѣзжая мимо воротъ дома баронета, нарочно уронила нѣсколько поученій, способныхъ, при чтеніи, поднять волосы на головѣ. Мистриссъ Бютъ каждую ночь поглядывала изъ окна, нѣтъ ли зарева надъ тополями, за которыми находилось жилище сэра Питта. Сэръ Вапшотъ и сэръ Фуддльстонъ старинные друзья баронета, не хотели сидѣть съ нимъ ни одной скамейкѣ во время засѣданій и однажды немилосердно срѣзали его (такъ это имъ казалось) на улицѣ Гэй, въ Соутамтонѣ, когда онъ остановившись, протянлъ имъ свои грязныя руки. Но на сэра Питта ничто не дѣйствовало. Засунувъ руки въ карманы, онъ отъ всего отдѣлывался смѣхомъ: хохоталъ надъ гордыми джентльменами, неудостоившими его рукопожатія, хохоталъ надъ поученіями леди Соутдоунъ, хохоталъ надъ своимъ сыномъ, надъ цѣлымъ міромъ, даже надъ Ленточками, когда онѣ изволили сердиться, что частенько-таки случалось.
   Миссъ Горроксъ, бывшая въ должности домоправительницы въ усадьбѣ Кроули, распоряжалась прислугой съ должною строгостью и величіемъ. И слугамъ приказано было обращаться къ ней съ титуломъ "Mem", или "Madam". Такъ всѣ и дѣлали, за исключеніемъ одной маленькой дѣвочки, просившей домоправительницу, чтобъ та позволила ей называть себя миледи. Конечно, ей позволили: въ титулѣ "миледи" не заключалось ничего оскорбительнаго.
   "Бывали и лучше леди, бывали и хуже", замѣчала миссъ Горроксъ на этотъ комплиментъ молоденькой Гестеръ.
   Домоправительница выполняла свои обязанности какъ нельзя лучше, обладая властью надъ всѣмъ окружающимъ ее, исключая отца. Правда, и ему она иногда замѣчала, что вѣдь я де не то, что вы думаете: могу быть и женой баронета. И миссъ Горроксъ не разъ принимала на себя эту обольстительную ролю, и весьма удовлетворительно, къ удовольствію сэра Питта, усердно смѣявшагося надъ манерами и усиліями своей домоправительницы подражать особамъ высшаго круга. Онъ увѣрялъ, что нѣтъ ничего лучше. какъ видѣть ее въ роли прекрасной дамы, и приказывалъ за тѣмъ надѣть ей придворный костюмъ первой леди Кроули,-- находилъ, что нарядъ этотъ очень присталъ къ миссъ Горроксъ, и обѣщалъ въ ту же минуту свезти ее во двору. Домоправительница перерыла весь гардеробъ покойныхъ леди Кроули, выбрала въ немъ лучшія платья и передѣлала ихъ на свой вкусъ. Она отвела бы въ свое владѣніе, можетъ быть, и брильянты, но баронетъ заперъ ихъ въ своемъ уединенномъ кабинетѣ, и ни ласки, ни лесть миссъ Горроксъ не могли достать отъ него ключей. Спустя нѣсколько времени послѣ того, какъ, впослѣдствіи, она оставила усадьбу Кроули, нашли гдѣ-то принадлежащую ей тетрадь. По тетради этой открылось, что миссъ Горроксъ упражнялась въ наукѣ чистописанія вообще и въ подписываніи своего имени въ особенности,-- какъ-то: леди Кроули, леди Бетси Горроксъ, леди Элизабета Кроули и проч.
   Хотя почтенные обитатели ректорства никогда не посѣщали дома сэра Питта, однакожь знали очень хорошо все, что такъ происходило, и съ каждымъ днемъ ожидали катастрофы, которую съ нетерпѣніемъ ждала и сама миссъ Горроксъ. Но судьба завистливо вмѣшалась и здѣсь и оттягала у вашей домоправительницы награду, на которую та, по своей безпорочной службѣ и примѣрной нравственности, имѣла полное право расчитывать.
   Однажды баронетъ чрезвычайно удивился, увидѣвъ "леди" -- такъ, въ шутку, называлъ онъ миссъ Горроксъ -- за старыми, разстроенными фортепьяно, которыхъ, съ тѣхъ поръ, какъ Бекки Шарпъ разъигрывала на нихъ кадрили, никто не трогалъ. Миледи сидѣла за фортепьяно съ важной физіономіей и изъ всей силы визжала, подражая музыкѣ, которую ей иногда удавалось слышать. Подлѣ миссъ Горроксъ стояла маленькая дѣвочка съ кухни, вполнѣ довольная игрой "леди". Покачивая головой вверхъ и внизъ, она безпрестанно восклицала: "прекрасно, Мамъ! превосходно, Мамъ!" точь въ точь, какъ просвѣщенный льстецъ настоящей гостиной.
   Эта сцена, по обыкновенію, заставила баронета расхохотаться, и въ продолженіи того вечера, разъ десять онъ повторялъ ее Горроксу, къ сильному неудовольствію домоправительницы,-- перебирать пальцами по столу, какъ будто на музыкальномъ инструментѣ, и визжалъ, подражая манерѣ пѣнія миссъ Горроксъ. Сэръ Питтъ честью увѣрялъ, что такой прекрасный голосъ непремѣнно нужно обработать, и объявилъ, что домоправительница должна нанять учителей. Въ такомъ предложеніи миледи не находила, конечно, ничего страннаго. Во весь тотъ вечеръ баронетъ былъ необыкновенно веселъ, выпилъ съ своимъ другомъ и буфетчикомъ необыкновенное количество грогу, и уже поздно ночью мистеръ Горроксъ отвелъ своего господина въ его спальню.

-----

   Но спустя полчаса, по всему уединенному дому сора Питта, въ которомъ онъ занималъ только три комнаты, поднялись страшный шумъ и бѣготня; огоньки мелькали то въ одномъ окнѣ, то въ другомъ. Вскорѣ изъ воротъ выѣхалъ мальчикъ, верхомъ, на маленькой лошадкѣ, и поскакалъ въ Мёдбури, за докторомъ. Спустя еще немного времени (этотъ фактъ удостовѣряетъ насъ, какъ рачительно соблюдались сношенія мистриссъ Бютъ съ домомъ сэра Питта, черезъ паркъ, по тропинкамъ, ведущимъ изъ ректорства, пробирались достопочтенный Бютъ Кроули, супруга его и сынъ его Джемсъ, и всѣ трое вошли въ жилище баронета.
   Пройдя залъ и небольшую дубовую комнату, гдѣ, на столѣ, стояли три стакана и пустая бутылка послѣ рому, они вступили въ кабинетъ сэра Питта, гдѣ застали миссъ Горроксъ за слѣдующимъ занятіемъ: они съ усиліемъ подбирала ключи, стараясь отпереть шкафы и конторки.... Вдругъ ключи выпали изъ рукъ домоправителыищы, и изъ груди вылетѣлъ крикъ ужаса, когда она увидѣла сверкающіе изъ подъ черной шапочки маленькіе глазки мистриссъ Бютъ.
   -- Глядите-ка! глядите-ка!... Джемсъ!... мистеръ Кроули!... вскричала мистриссъ Бютъ, указывая на испуганную миссъ Горроксъ.
   -- Сэръ Питтъ самъ отдалъ ихъ мнѣ.... онъ самъ отдалъ... проговорила она.
   -- Отдалъ тебѣ,-- тебѣ?! Будьте свидѣтелемъ, мистеръ Кроули: мы застали ату дѣвчонку въ кражѣ собственности вашего брата... Она будетъ повѣшена!... Впрочемъ, я уже давно предсказывала это.
   Мистриссъ Бютъ остановилась.
   Бетси Горроксъ, окончательно перепуганная и заливаясь слезами, бросалась передъ ней на колѣни. Но тотъ, кто въ совершенствѣ знаетъ добрую женщину, знаетъ также и то, что она не слишкомъ-то бываетъ поспѣшна на прощеніе, и что уничиженіе врага приводитъ ее въ чувство, близкое къ умиленію.
   -- Позвони въ колокольчикъ, Джемсъ! снова начала мистриссъ Бютъ.-- Звони, пока не соберутся сюда всѣ люди.
   Человѣка четыре -- только и находилось на лицо въ опустѣломъ домѣ -- немедленно явились на страшный звонъ, произведенный неутомимой рукой Джемса.
   -- Посадите эту дрянь въ надежную комнату, говорила строгая дедн.-- Мы поймали и уличили ее въ кражѣ.... Мистеръ Кроули! займитесь распоряженіемъ посадить ее въ тюрьму; а ты, Бедлосъ, отвезешь ее завтра, поутру, въ Соутамптонъ.
   -- Послушай, мой другъ, вступился было ректоръ: -- она только...
   -- Нѣтъ ли здѣсь нарукавниковъ? продолжала мистрисгъ Бютъ, притопнувъ ботинками на деревянныхъ подошвахъ.-- Непремѣнно нужны нарукавники или колодки.... Да гдѣ же отецъ ея?...
   -- Сэръ Питтъ самъ ихъ отдалъ мнѣ, сквозь слезы повторяла Бетси.-- Не правда ли, Гестеръ? продолжала она, обращаясь къ дѣвочкѣ: -- что онъ самъ отдалъ ихъ мнѣ?... Вы знаете сэра Питта.... вы знаете... вы... онъ самъ далъ мнѣ, я ужь это очень давно -- на другой день послѣ мёдбурійской ярмарки.... а не то, чтобы я сама хотѣла взять ихъ.... Впрочемъ нате, если думаете, что онѣ не мои....
   И тутъ несчастная вытащила изъ кармана пару блестящихъ пряжекъ для башмаковъ, приводившихъ ее къ такое сильное восхищеніе, и которыя она только что вынула изъ книжнаго футляра, гдѣ омѣ были спрятаны.
   -- Ай, ай, Бетси! какъ тебѣ не стыдно лгать такъ! возразила Гестеръ: -- и кому же? Мадамъ Кроули, доброй и ласковой.... Вы можете, Мамъ, объискать всѣ мои коробки, и вотъ, если только вамъ угодно, и ключи, продолжала она, обращаясь къ мистриссъ Бютъ.-- Я честная дѣвушка, хотя родители мои бѣдные люди и мнѣ пришлось воспитываться въ рабочемъ домѣ.... Но если вы найдете у меня хоть тряпочку или диковинку, пусть послѣ того никогда не пустятъ меня въ церковь...
   -- Подай мнѣ ключи твои! ввернула мистриссъ Бютъ, между тѣмъ какъ Гестеръ продолжала, не жалѣя присѣданій.
   -- А вотъ и свѣчка, Мамъ. Не угодно ли, Мамъ, я покажу вамъ комнату. Мамъ, и шкапъ къ комнатѣ домоправительницы, Мамъ, гдѣ у нея хранятся груды -- да еще и какія еще груды!-- всякой всячины, Мамъ?...
   -- Замолчи, пожалуете! прикрикнула на нее мистриссъ Бютъ.-- Я безъ тебя знаю ту комнату.... Мистриссъ Броунъ, сдѣлайте одолженіе, войдемте со мною; а ты, Бедлосъ, не смѣй спускать главъ съ нея.
   Сказавъ это, мистриссъ Бютъ схватила свѣчу.
   -- Мистеръ Кроули! вамъ нехудо было бы сходить наверхъ, продолжала она, обращаясь къ мужу: -- посмотрѣть, не убиваютъ ли тамъ вашего несчастнаго брата....
   И мистриссъ Бютъ отправилась въ комнату, дѣйствительно, очень хорошо извѣстную ей.
   Войдя наверхъ, Бютъ нашелъ тамъ доктора изъ Мёдбури и перепуганнаго Горрокса надъ креслами, въ которыхъ сидѣлъ его господинъ. Оба они старались пустить кровь сэру Питту Кроули.

-----

   На другой день, рано утромъ, послали къ мистеру Питту обо всемъ случившемся увѣдомленіе, писанное рукою мистриссъ Бютъ, которая приняла на себя управленіе цѣлымъ домомъ и во всю ту ночь ухаживала за баронетомъ. Общими усиліями сэра Питта привели въ чувство. Онъ не могъ говорить, но, казалось, узнавалъ окружающихъ. Мистриссъ Бютъ рѣшительно заняла мѣсто у кровати и во всю ночь ни разу не сомкнула глазъ, между тѣмъ какъ докторъ преспокойно дремалъ въ креслахъ. Горроксъ попытался было обнаружить свою власть и помочь господину, но мистриссъ Бютъ, назвавъ его старымъ пьяницей, замѣтила ему, чтобы онъ и не показывался въ этомъ домѣ, если только не хочетъ быть сосланнымъ вмѣстѣ съ своей негодной дочерью.
   Устрашенный Горроксъ спустился въ дубовую комнату, гдѣ пребывалъ сынъ мистера Бюта. Видя, что дно въ бутылкѣ сухо, Джемсъ приказалъ буфетчику принести другую, и тоже съ ромомъ. Къ бутылкѣ подсѣлъ и ректоръ, отдавъ Горроксу приказаніе положить ключи въ ту же минуту и никогда не показываться въ домѣ сэра Питта.
   Горроксъ положилъ ключи и вмѣстѣ съ дочерью, подъ прикрытіемъ ночи, тихо выбрался изъ дому.
  

ГЛАВА XL.

РЕВЕККА ПРИЗНАЕТСЯ ЧЛЕНОМЪ ФАМИЛІИ КРОУЛИ.

   Наслѣдникъ баронета прибылъ домой вовремя и съ той же минуты окончательно утвердился въ усадьбѣ Кроули. Хотя старикъ и жилъ еще послѣ того нѣсколько мѣсяцевъ, но навсегда потерялъ умственныя способности и употребленіе языка. Управленіе имѣніемъ перешло къ старшему сыну. И къ какомъ же состояніи нашелъ мистеръ Питтъ это имѣніе! Сэръ Питтъ нею свою жизнь или производилъ равнаго рода куплю, или закладывалъ. У него было человѣкъ двадцать, съ которыми, онъ имѣлъ дѣло, а вмѣстѣ съ тѣмъ и вражду -- ссоры и тяжбы со всѣми своими арендаторами, тяжбы съ судьями, тяжбы съ компаніей разработки угля и устройства каналовъ,-- съ компаніей въ которой онъ считался главнымъ членомъ,-- и вообще тяжбы со всѣми, съ кѣмъ ни попало. Привести причины этихъ тяжбъ въ извѣстность, имѣніе -- въ порядокъ -- задача, вполнѣ достойная такого самостоятельнаго пумперниккельскаго дипломата, какимъ былъ мистеръ Питтъ, принявшійся разрѣшать ее съ величайшей ревностію и усердіемъ. Семейство его поселилось въ усадьбѣ Кроули, куда, безъ сомнѣнія, прибыла также и леди Соутдоунъ....
   Намѣренія мистриссъ Бютъ относительно миссъ Бетси Горроксъ не были приведены въ исполненіе, и ей не удалось сдѣлать визита въ Соутамтонскую тюрьму. Миссъ Горроксъ и отецъ ея поселились въ деревнѣ, гдѣ держали довольно выгодную аренду. Кромѣ того, у нашего домоправителя въ отставкѣ была тамъ же небольшая собственность, дававшая ему право голоса при выборахъ въ томъ мѣстечкѣ. Къ нимъ присоединился и Бютъ и Кроули, и такимъ образомъ они двое да еще четверо другихъ составляли представительное сословіе, изъ котораго для усадьбы Кроули выбирались два члена.
   Обращеніе между дамами ректорства и вышеозначенной усадьбы основывалось на тонкой деликатности; по крайней мѣрѣ такъ каюсь между молодыми. Чтожь до мистриссъ Бютъ и леди Соутдоунъ, то онѣ никогда не могли встрѣтиться безъ баталіи, такъ что мало по малу перестали наконецъ видѣться другъ съ другомъ. При пріѣздѣ молодыхъ дамъ изъ ректорства, леди Соутдоунъ обыкновенно удалялась въ свою комнату, что, по видимому, не слишкомъ-то огорчало мистера Питта. Правда, онъ постоянно держался того мнѣнія, что фамилія Бинки есть одна изъ знаменитѣйшихъ, умнѣйшихъ и интереснѣйшихъ фамиліи въ мірѣ, и часто испытывалъ надъ собой вліяніе тещи и ея тетки; но все-таки ему хотѣлось, чтобъ это вліяніе испытывалось имъ нѣсколько порѣже. Слыть молодымъ, конечно, довольно лестно: но когда въ сорокъ два года съ вами обходятся будто съ мальчикомъ -- это, я думаю, не совсѣмъ-то пріятно. Леди Джэйнъ въ присутствіи своей мама была совершенно незамѣтна, не оказывая при ней даже къ дѣтямъ своимъ особеннаго расположенія, втайнѣ, однакожь, обожая ихъ.... А мама? Надо предполагать, что многоразличныя занятія, сношенія съ министрами и переписка со всѣми миссіонерами Африки, Азіи, Австраліи, и пр., чрезвычайно много занимали почтенную леди Соутдоунъ и не давали ей возможности посвятить себя внучкѣ своей маленькой Матильдѣ и внуку Питту. Послѣдній былъ слабое, больное дитя, и только значительными пріемами каломеля бабушка могла поддерживать его жизнь.
   Что касается до сэра Питта, онъ удалился въ тѣ самые покои, гдѣ нѣкогда угасла леди Кроули, и такъ проводилъ остальные дни свои, пользуясь постоянными ласками и вниманіемъ маленькой миссъ Гестеръ, преемницы миссъ Горроксъ. Какая любовь, какая вѣрность, какое постоянство могутъ сравниться съ нянькой на хорошемъ жалованьи? Она поправляетъ подушки, приготовляетъ аррорутъ, проводитъ безсонныя ночи, переноситъ всѣ огорченія, всѣ прихоти. Солнышко ярко свѣтитъ и для нея, а она не смѣетъ отворить дверей: она спитъ на креслахъ и кушаетъ въ уединеніи, проводитъ длинные вечера, не дѣлая ничего болѣе, какъ только помѣшивая въ каминѣ уголья и подавая больному вскипяченное питье,-- читаетъ цѣлую недѣлю газету, изъ литературной пищи цѣлый годъ принимаетъ только однѣ "Обязанности человѣка".... и съ такой-то особой вы еще ссоримся! за то только, что какой нибудь разъ въ недѣлю навѣстятъ ее родственники или за то, что найдемъ у нея припрятанный въ рабочей коробочкѣ джинъ!... Милостивыя государыни! я хочу спросить васъ, устоитъ ли какая любовь мужчины, если ему придется цѣлый годъ няньчить предметъ своего обожанія?... А тутъ?... Но по крайней мѣрѣ мистеръ Кроули черезчуръ много ворчалъ на счетъ платы миссъ Гестеръ, не обращая вниманія на ея постоянныя заботы о баронетѣ, его отцѣ.
   Въ ясные дни, стараго джентльмена сажали въ кресла и выносили на террасу,-- въ тѣхъ самыхъ креслахъ, въ которыхъ миссъ Кроули, при слабомъ своемъ состоянія, прогуливалась въ Брайтонѣ, и которыя, по приказанію леди Соутдоунъ, перевезли въ усадьбу Кроули. Леди Джэйнъ постоянно участвовала въ прогулкахъ старика и была его фавориткой. Сэръ Питтъ обыкновенно кивалъ ей годовой по нѣскольку разъ, улыбаясь при ея появленіи и произнося какіе-то непонятные жалобные звуки, когда она уходила. Едва только затворялась дверь за ней, онъ начиналъ плакать и всхлипывать, при чемъ лицо Гестеръ и всѣ ея манеры, кроткія и нѣжныя во время присутствія миледи, вдругъ перемѣнялись, принимая странный видъ: кулаки ея сжимались; и она вскрикивала: "Замолчишь ли ты, глупый старичишка!", и съ этимъ вмѣстѣ откатывала кресло отъ камина, передъ которымъ больной любилъ сидѣть: и тогда онъ плакалъ еще сильнѣе. И вотъ все, что осталось на долю семидесятилѣтняго старика! Вотъ къ чему привела жизнь, полная жалкой борьбы, хитростей, спекуляцій, самолюбія и безпорядочности!...
   На конецъ наступилъ день, когда для сэра Питта всему пришелъ конецъ, даже и попеченіямъ о немъ няньки. Однажды, рано утромъ, когда мистеръ Питтъ занимался въ кабинетѣ повѣркой книгъ домоправителя, онъ услышалъ стукъ въ дверь, и вслѣдъ за тѣмъ въ комнату вошла Гестеръ.
   -- Я пришла извѣстить васъ, сэръ Питтъ, сказала она, сдѣлавъ реверансъ: -- что батюшка вашъ скончался. Я поджаривала ему тостъ, сэръ Питтъ, для его розмазни, сэръ Питтъ, которую онъ употреблялъ аккуратно въ шесть часовъ утра, сэръ Паттъ. Вдругъ мнѣ послышалось, какъ будто сэръ Питтъ застоналъ, сэръ Питтъ, и... и... и....
   И Гестеръ еще разъ присѣла
   Мы не знаемъ причины, по которой, при этихъ словахъ блѣдное лицо мистера Питта покрылось яркимъ румянцемъ. Не потому ли, однакожь, что онъ на конемъ самъ сдѣлался сэръ Питтъ, съ мѣстомъ въ парламентѣ а, можетъ быть, съ почестями въ перспективѣ?
   "Теперь-то я очищу имѣніе наличными денежками" -- подумалъ онъ и быстро сообразилъ всѣ улучшенія, какія предприметъ. До сей минуты онъ не рѣшался употребить въ дѣло денегъ своей тетки: чего добраго, папа его могъ оправиться, и тогда всѣ распоряженія мастера Питта ни къ чему не повели бы.

-----

   Въ усадьбѣ и въ ректорствѣ всѣ шторы на окнахъ была спущены, церковные колокола перезванивали печально и алтарь покрыла трауромъ. Бютъ Кроули отказался отъ миттинговъ, но отправился обѣдать къ Фуддльстону, гдѣ за портвейномъ вошелъ въ нѣкоторыя подробности насчетъ умершаго брата и молодого баронета. Миссъ Бетси. т. е. не миссъ, ибо въ это время она была уже замужемъ, за сѣдельщикомъ въ Мёдбури, проливала токи слезные. Семейство доктора пріѣхало изъ Мёдбури засвидѣтельствовать свое почтеніе и освѣдомиться о здоровьи фамиліи Соутдоунъ. Извѣстіе о смерти баронета быстро разнеслось во всему Мёдбури и его окрестностямъ.
   -- Не написать ли мнѣ вашему брату? или вы сами напишете ему? спросила леди Джэйнъ мужа своего, сэра Питта.
   -- Конечно, напишу, отвѣчалъ сэръ Питтъ: -- и приглашу его на похороны. Это необходимо.
   -- А какже... мистриссъ Раудонъ... робко промолвила леди Джейнъ.
   -- Джейнъ! воскликнула леди Соутдоунъ: -- какъ вы смѣете думать объ этомъ!
   -- Конечно, конечно: и мистриссъ Раудонъ надо просить, подхватилъ сэръ Питтъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- Но только въ такомъ случаѣ, если меня не будетъ здѣсь, замѣтила леди Соутдоунъ, на что сэръ Питтъ, и съ своей стороны, сдѣлалъ замѣчаніе,-- въ такомъ родѣ:
   -- Не угодно ли припомнить, миледи, что я глава своей фамиліи; слѣдовательно, отъ меня зависитъ дѣлать подобныя распоряженія. Не угодно ли вамъ, леди Джейнъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ супругѣ: -- написать къ мистриссъ Раудонъ Кроули и попросить ее присутствовать при печальной церемоніи....
   -- Джэйнъ! не брать пера въ руки! вскричала леди Соутдоунъ.
   -- Позвольте вамъ еще разъ замѣтить, что я глава своей фамиліи, повторилъ сэръ Питтъ. И если какія нибудь обстоятельства, къ сожалѣнію моему, принудятъ васъ, миледи, оставить этотъ домъ, все-тека я долженъ управлять имъ, какъ мнѣ заблагоразсудится.
   Леди Соутдоунъ, какъ и слѣдовало, выпрямилась съ тѣмъ величіемъ, какое представляетъ мистриссъ Сиддонсъ въ извѣстной сценѣ въ "Макбетѣ", и приказала тотчасъ же заложить ея коляску. "Если сынъ и дочь выгоняютъ ее изъ дому, она скроетъ печаль свою въ уединеніи и будетъ молить Бога, чтобъ Онъ направилъ ихъ на путь истины".
   -- Мы вовсе не думаемъ, мама, выгонять васъ изъ дому.... проговорила леди Джэйнъ робко и умоляющимъ голосомъ.
   -- Сдѣлайте одолженіе, Джэйнъ, пишите подъ мою диктовку, перебилъ сэръ Питтъ, вставая и принимая величественный видъ, съ какимъ, обыкновенно, изображаются джентльмены на портретахъ.-- Начинайте: "Усадьба Кроули. Сентября 14, 1942.-- Любезный братъ...."
   Услышавъ эти рѣшительныя слова, новая леди Макбетъ, съ минуты на минуту ожидавшая, что вотъ зять смягчится наконецъ и выкажетъ слабость воли, встала и съ испуганнымъ взглядомъ оставила библіотеку. Леди Джэйнъ также обратила свои глазки на мужа, какъ бы выражая тѣмъ желаніе слѣдовать за матерью и утѣшить ее; но сэръ Питтъ остановилъ свою супругу.
   -- Небось, не уѣдетъ! сказалъ онъ.-- Она отдала въ наемъ свой брайтонскій домъ и истратила половину годового дохода. Согласись сама, что жить въ гостинницѣ значитъ показать изъ себя раззорившуюся женщину. Я давно выжидалъ случая принять.... принять рѣшительныя мѣры.... Сама ты видишь, другъ мой, что надо распоряжаться кому нибудь одному.... Итакъ, не угодно ли продолжать подъ мою диктовку?... "Любезный братъ! печальное извѣстіе, которое, по обязанности своей, долженъ сообщить тебѣ и всѣмъ нашимъ роднымъ...." и проч.
   Короче сказать, Питтъ, вступивъ во владѣніе почти всѣмъ состояніемъ фамиліи Кроули, котораго ожидали другіе родственники, рѣшился обходиться съ членами этой фамиліи дружелюбно и почтительно и снова оживить до сихъ поръ пустынную усадьбу Кроули. Мысль, что онъ сдѣлался главою дома, чрезвычайно нравилась сэру Питту. Все вліяніе, какое его таланты и настоящее положеніе въ свѣтѣ дадутъ ему въ графствѣ, вознамѣрился онъ употребить для доставленія мѣста своему брату и приличнаго распредѣленія участи племянниковъ. Можетъ быть, сэръ Питтъ чувствовалъ теперь нѣчто въ родѣ раскаянія при мысли, что онъ одинъ сдѣлался обладателемъ всего того, на что расчитывали многіе. И въ теченіи трехъ или четырехъ дней новые планы сэра Питта были утверждены окончательно: онъ за долгъ себѣ поставилъ управлять справедливо и добросовѣстно, отстранить отъ всего леди Соутдоунъ и, по возможности, находиться въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ со всѣми своими ближайшими родственниками.
   Вслѣдствіе такихъ предположеніи баронетъ продиктовалъ письмо къ брату своему Раудону,-- письмо, отличавшееся, торжественностію тона, обработкой слога, глубокомысленными замѣчаніями и длиннотой выраженій,-- письмо, породившее сильное удивленіе въ простосердечномъ, маленькомъ секретарѣ, писавшемъ его.
   "О, какой ораторъ выйдетъ изъ него, когда онъ появится въ парламентѣ! думала леди Джэйнъ.-- Какъ уменъ и какъ добръ мужъ мой! и какимъ необыкновеннымъ геніемъ обладаетъ онъ!... Я думала иногда, что онъ холоденъ.... но теперь вижу, какъ ошибалась: при такомъ геніи, при такомъ величіи души невозможно быть равнодушнымъ...."
   Такъ думала леди Джэйнъ. Отъ себя же замѣтимъ что письмо сэра Питта, продиктованное имъ, какъ воображала, леди Питтъ, экспромтомъ, было сочинено баронетомъ задолго передъ тѣмъ временемъ,-- и сочинено, надо прибавить, въ потѣ лица и подъ секретомъ.

-----

   "Какая польза выйдетъ изъ того, если я поѣду въ это глупое, скучное мѣсто?-- думалъ Раудонъ, какъ видите, не слишкомъ довольный полученіемъ вышеозначеннаго письма съ печальнымъ содержаніемъ и съ огромной черной полоской по краямъ и таковой же печатью.-- Послѣ обѣда, я никакъ не могу оставаться съ Питтомъ вдвоемъ.... и къ тому же лошади, туда и обратно, будутъ стоить по крайней мѣрѣ фунтовъ двадцать...."
   Раудонъ, при всякомъ затрудненіи, по обыкновенію, обращаясь за совѣтомъ въ своей супругѣ, понесъ къ ней, въ спальню, вмѣстѣ съ шоколадомъ собственнаго приготовленія, и пригласительную записку баронета.
   Ребекка сидѣла въ эту минуту передъ зеркаломъ, причесывая золотистую головку. Взглянувъ на подносъ и взявъ траурное посланіе, она принялась читать его, и прочитавъ -- вскочила съ креселъ, съ крикомъ "браво!" и размахивая надъ своей головкой письмомъ сэра Питта.
   -- Браво?! проговорилъ Раудонъ въ несказанномъ удивленіи, при видѣ прыгающей фигурки, въ фланелевомъ, утреннемъ капотѣ и съ распущенными волосами.-- Чемужь ты радуешься, Бекки? Вѣдь старикъ ничего не оставилъ намъ. Вотъ что-то будетъ со мной, когда и я состарѣюсь!...
   -- Э, полно, душа моя! возразила наша маленькая, всегда рѣшительная, всегда находчивая женщина:-- ты никогда не состарѣешься.
   -- Сбѣгай-ка поскорѣй къ мадамъ Бруно -- закажи ей трауръ... Да не забудь положить на шляпу крепъ и надѣть черный жилетъ.... Но, кажется, у тебя нѣтъ его: въ такомъ случаѣ пусть принесутъ завтра же, такъ чтобъ намъ можно было отправиться въ четвергъ.
   -- А развѣ ты поѣдешь? спросилъ Раудонъ.
   -- А ты думалъ, нѣтъ!... Конечно, ѣду, непремѣнно ѣду!... Я надѣюсь, что леди Джэйнъ въ будущемъ же году представитъ меня ко двору, надѣюсь также, что братъ твои доставитъ тебѣ мѣсто въ парламентѣ.... глупый ты!... надѣюсь, что лордъ Стэйнъ станетъ поддерживать твой голосъ милый мой старикашка!... надѣюсь, что современемъ ты сдѣлаешься ирландскимъ статсъ- секретаремъ, или вестъ-индскимъ губернаторомъ, или казначеемъ, или главнымъ консуломъ, или чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ....
   -- Однако, чего намъ будутъ лошади стоить! проворчалъ Раудевъ.
   -- Вотъ о чемъ онъ заботится!... Мы можемъ взять коляску Соуѣдоунъ, которая должна же быть на похоронахъ, такъ какъ лордъ -- родственникъ покойнаго.. Впрочемъ, нѣтъ.... Не лучше ли намъ ѣхать въ дилижансѣ? Это поскромнѣе какъ то...
   -- И Рауди поѣдетъ съ нами? спросилъ полковникъ.
   -- Это зачѣмъ? Съ какой стати будемъ мы платить за лишнее мѣсто? Рауди уже не маленькій: на колѣняхъ его не усадишь. Пусть онъ остается въ дѣтской. Бриггсъ сдѣлаетъ ему черный передникъ.... Иди, иди,-- дѣлай какъ говорятъ.... Да по дорогѣ заверни къ Спарксу: скажи, что старый сэръ Питтъ умеръ, и что ты явишься къ нему съ чѣмъ нибудь позначительнѣе, когда устроятся дѣла... Спарксъ передастъ это Раггльсу.... крѣпко пристаетъ бѣдняга! надо его утѣшить....
   За тѣмъ Ребекка принялась за шоколадъ.
   Вѣрный и преданный лордъ Стэйнъ, придя, въ тотъ вечеръ, къ Ребеккѣ, засталъ ее и компаньонку (компаньонкой была никто другая, какъ миссъ Бриггсъ) въ дѣятельномъ занятіи надъ выборомъ, распарываньемъ, разрѣзываньенъ и примѣриваньенъ всевозможныхъ сортовъ черныхъ матерій, приличныхъ печальному церемоніялу.
   -- Мы -- я и миссъ Бриггсъ -- оплакиваемъ кончину нашего папа, сказала Ребекка.-- Вы вѣрно не знаете, милордъ, что сэръ Питтъ Кроули скончался.... Цѣлое утро рвали мы съ горести волосы на головѣ, а теперь рвемъ старыя платья.
   -- О, Ребекка! какъ вы это можете.... произнесла Бриггсъ,устремивъ свои взоры къ небу.
   -- О, Ребекка, что вы это.... повторилъ милордъ.-- Неужели умеръ этотъ старый плутъ? Будь онъ поумнѣе, пожалуй, вышелъ бы въ перы... Питтъ былъ болѣе чѣмъ Бахусъ вашего времени -- настоящій Силенъ.
   -- И мнѣ предстояло быть вдовой этого Силена, замѣтила Ребекка.-- Помните, миссъ Бриггсъ, какъ вы подглядывали изъ за двери, когда сэръ Питтъ стоялъ передо мной на колѣняхъ?
   При этомъ воспоминаніи, старинный нашъ другъ, миссъ Бриггсъ, покраснѣла до самыхъ ушей, и очень, очень обрадовалась, когда лордъ Стэйнъ приказалъ ей спуститься внизъ -- приготовить ему чашку чаю.

-----

   Какъ видите, Бриггсъ была именно той самой овчаркой, на которую палъ выборъ мистриссъ Раудонъ, съ обязанностью охранять ея репутацію. Миссъ Матильда Кроули, надо замѣтить, завѣщала своей компаньонкѣ небольшую пенсію. Оставшись въ семействѣ Кроули, при доброй леди Джэйнъ, миссъ Бриггсъ процвѣтала бы при своемъ маленькомъ доходѣ; но леди Соутдоунъ приняла за лучшее, при первомъ случаѣ, дать ей отставку, на что мистеръ Питтъ не предъявилъ ни малѣйшаго возраженія Боульсъ и Фиркинъ также были не забыты въ духовномъ завѣщаніи миссъ Матильды и получили отъ леди Соутдоунъ такую же чистую, съ той, однакожъ, разницей, что вступили въ бракъ и устроили заведеніе съ отдачею комнатъ въ наемъ. Чтожь касается до миссъ Бриггсъ, то она попробовала сначала пожить въ деревнѣ съ своими родственниками; но, привыкнувъ проводить время въ лучшемъ обществѣ, свой настоящій образъ жизни вскорѣ нашла она довольно скучнымъ Эти родственники, незначительные торговцы въ одномъ провинціальномъ городкѣ, перессорились изъ за сорока фунтовъ годового дохода миссъ Бриггсъ, точно также -- если только не сильнѣе -- какъ, бывало, перестрѣливались родственники миссъ Кроули изъ за всего ея имѣнія. Братъ миссъ Бриггсъ -- истый шляпникъ и лавочникъ -- говорилъ про свою сестру, будто она "важничаетъ", на томъ законномъ основаніи, что миссъ Бриггсъ не хотѣла удѣливъ ему изъ своего капитала, на поправленіе его лавки (Весьма вѣроятно, Бриггсъ удѣлила бы ему безъ слова, если бы сестра ихъ, вздорная башмачница, не доказала ей, что братъ ея находится на послѣдней ступенькѣ къ банкротству). Кромѣ того, безкорыстному башмачнику хотѣлось, чтобъ миссъ Бриггсъ послала сына его въ коллегію и, такимъ образомъ, сдѣлала бы изъ него джентльмена.... Но миссъ Бриггсъ, жива между своими родственниками, все-таки успѣла поистратиться... до того, что принуждена была наконецъ бѣжать, напутствуемая укоризнами, и искать, въ Лондонѣ, прежняго занятія, казавшагося ей менѣе тягостнымъ, нежели тамъ называемая приманчивая свобода. Припечатавъ въ газетахъ, что "благородная дама, съ хорошими манерами, проводившая время въ лучшемъ обществѣ, желаетъ..." и проч., она поселилась съ Боульсомъ въ Полу-лунной улицѣ, съ нетерпѣніемъ ожидая результата объявленія.
   Проживая въ Лондонѣ, Бриггсъ не могла не встрѣтиться съ Ребеккой. Однажды, мимо ея квартиры катилась хорошенькая коляска мистриссъ Раудонъ, въ то самое время, когда утомленная миссъ Бриггсъ подходила къ дому, возвращаясь изъ конторы Times, куда ходила въ шестой разъ припечатать свое объявленіе. Ребекка съ разу узнала даму съ хорошими манерами. Находясь въ пріятномъ расположеніи духа и питая къ миссъ Бриггсъ уваженіе, Бекки подъѣхала къ дверямъ, выскочила изъ коляски, протянула обѣ ручки, прежде чѣмъ Хорошія Манеры успѣли оправиться отъ такой внезапной встрѣчи съ своимъ старымъ другомъ.
   Бриггсъ плакала, Бекки -- хохотала и, пробравшись въ коридоръ, цаловала свою подругу. Изъ коридора онѣ прошли въ переднюю комнату Боульса, съ красными занавѣсками, круглымъ зеркаломъ, на которомъ помѣщался прикованный орелъ и пристально смотрѣлъ на приклеенный къ нему билетъ, возвѣщавшій проходящимъ, что у Боульса "отдаются комнаты въ наемъ".
   При непритворныхъ токахъ слезъ, восклицаніяхъ и удивленіяхъ, съ которыми женщины такой тонкой организаціи, какою обладала миссъ Бриггсъ, привѣтствуютъ своихъ пріятельницъ при внезапной встрѣчѣ съ ними,-- наша дама съ хорошими манерами разсказала бывшей Бекки Шарпъ всю исторію своихъ злоключеній въ средѣ почтенныхъ родственниковъ. Трогательный разсказъ миссъ Бриггсъ, какъ и слѣдовало ожидать, не могъ не возбудить симпатичности то стороны мистриссъ Раудонъ.
   А мистриссъ Боульсъ, урожденная Фиркинъ, въ то время находилась въ коридорѣ и угрюмо подслушивала истерическія изъясненія, происходившія въ передней комнатѣ. Кстати замѣтить, Бекки никогда не пользовалась ея расположеніемъ. Устроивъ свои дѣла по части Гименея, молодые супруги частенько посѣщали прежнихъ друзей своихъ Раггльсовъ, отчетъ которыхъ о ménage Раудона нельзя сказать, чтобы понравился имъ.
   -- Послушай, Раггъ, мой другъ, ты, того, не слишкомъ довѣряйся этому полковнику. Что до меня, я не надѣюсь на него, замѣчалъ Боульсъ.
   Когда мистриссъ Раудонъ вышла изъ комнаты, мистриссъ Боульсъ привѣтствовала ее реверансомъ нехотя. Пальцы послѣдней были холодны и безжизненны какъ сосиски когда Ребекка, какъ старой знакомкѣ, протянула ей свою бѣленькую ручку. Коляска покатилась въ Пикадилли. Бекки кивнула головой высунувшейся изъ окошка Бриггсъ и черезъ нѣсколько минутъ была уже въ Паркѣ, окруженная модными денди.
   Принявъ во вниманіе положеніе Бриггсъ, не гнавшейся за жалованьемъ, мистриссъ Кроули немедленно приступила къ нѣкоторымъ соображеніямъ, изъ которыхъ вывела, между прочимъ, такое заключеніе: "Бриггсъ какъ нельзя лучше соотвѣтствуетъ тому идеалу компаньонки, какую я ищу". Вслѣдствіе этого, миссъ Бриггсъ въ тотъ же вечеръ, приглашена была къ полковницѣ Кроули обѣдать и посмотрѣть ея маленькаго, миленькаго Рауди.
   Мистриссъ Боульсъ предостерегала свою нахлѣбницу отъ "берлоги медвѣдя", какъ она выражалась.
   -- Вспомните мои слова, миссъ Бриггсъ, говорила она: -- вы погибнете въ этой берлогѣ. Это также вѣрно, какъ и то. что моя фамилія -- Боульсъ.
   Бриггсъ обѣщала всю зависящую отъ нея осторожность, началомъ которой было то, что черезъ недѣлю она переселилась на житье къ мистриссъ Раудонъ.... А по прошествіи какихъ нибудь шести мѣсяцевъ, добрая компаньонка одолжила Раудону Кроули -- заимообразно, конечно -- шесть-сотъ фунтовъ.
  

ГЛАВА XLI.

РЕБЕККА ОСМАТРИВАЕТЪ ЗАЛЫ СВОИХЪ ПРЕДКОВЪ.

   Приготовивъ трауръ и предувѣдомивъ сэра Питта о своемъ прибытіи полковникъ Кроули съ женой заняли два мѣста въ томъ самомъ дилижансѣ, въ которомъ Бекки путешествовала съ покойнымъ баронетомъ, при первомъ ея появленіи въ свѣтъ, назадъ тому девять лѣтъ. Въ воспоминаніи мистриссъ Раудонъ ясно возникли и постоялый дворъ, откуда выѣзжала она въ дилижансѣ, и конюхъ, которому она не хотѣла отдать денегъ, и услужливый кембриджскій студентъ, который такъ внимательно укутывалъ ее въ сюртуки. Раудонъ сѣлъ снаружи и охотно бы взялъ возжи въ руки, еслибъ не было у него никакой печали на сердцѣ. Пока ѣхали, онъ разговаривалъ съ кучеромъ о лошадяхъ, дорогѣ, содержателяхъ постоялыхъ дворовъ, о дилижансѣ въ которомъ, будучи еще мальчикомъ, онъ милліоны разъ катался съ братомъ своимъ Питтомъ въ Итонъ. Въ Мёдбури нашихъ путешественниковъ ждала коляска, запряженная въ пару лошадей, и съ кучеромъ, одѣтымъ въ трауръ.
   -- Настоящіе дроги, а не коляска, замѣтила Ребенка, садясь въ экипажъ.-- Посмотри, Раудонъ, моль все сукно проѣла.... А вотъ пятно.... Я какъ теперь вижу, какъ однажды Даусонъ закрывалъ ставни, когда сэръ Паттъ поднялъ страшный шумъ изъ за бутылки вишневки, которую мы везли для вашей тетки изъ Соутамптона, и которую Даусонъ разбилъ.... Какъ время-то летитъ!... Не можетъ быть, чтобъ эта была Полли Талбойсъ,-- вонъ та дѣвочка что стоитъ у хижинки и прыгаетъ подлѣ какой то женщины... Помню, помню, какъ она полола въ саду.
   -- Славная дѣвочка! сказалъ Раудонъ, приложивъ два пальца къ полямъ креповой шляпы, отвѣчая тѣмъ на привѣтствіе стоящихъ подлѣ хижины.
   Бекки кланялась на каждомъ шагу, и всюду ей попадались знакомые, здоровавшіеся съ ней, что, конечно, очень нравилось мистриссъ Раудонъ. Вообще, судя по пріему, который ей оказывали на пути, можно было полагать, что она ѣдетъ въ домъ настоящихъ своихъ предковъ. Зато полковникъ какъ бы чего-то стыдился и былъ опечаленъ. Какія воспоминанія дѣтства могли пролетать надъ нимъ? Какія угрызенія совѣсти, сомнѣніе и стыдъ могли тревожить его?
   -- А думаю, твои сестры стали теперь прекрасныя молодыя леди, смазала Ребекка, вспомнивъ о нихъ едва ли не въ первый разъ съ того времени, какъ оставила ихъ.
   -- Не знаю.... можетъ быть.... отвѣчалъ Раудонъ.-- Ало!... Вотъ и нянька моя Локкъ, продолжалъ онъ.-- Здраствуй, нянюшка Локкъ! Помнишь ли ты меня? Поди, забыла маленькаго Рауди?... Эти старухи ужасно живущи! заключилъ полковникъ.-- Мнѣ кажется, ей перевалило за сто лѣтъ и тогда, когда я былъ ребенкомъ.
   Супруги проѣхали чрезъ главныя ворота, охраняемыя нянюшкой Локкъ. Ребекка настаивала, чтобъ нянюшка Локкъ дала ей пожать руку. Вороты заскрыпѣли на старыхъ желѣзныхъ петляхъ, и карета проѣхала между двумя поросшими мхомъ столбами, на которыхъ красовался гербъ фамиліи Кроули.
   Раудонъ и Бекки молчали. Каждый изъ нихъ болѣе или менѣе казался взволнованъ, и каждый думалъ о прошедшихъ дняхъ своей жизни. Раудонъ вспоминалъ объ Итонѣ, о своей матери -- холодной, жеманной женщинѣ, объ умершей сестрѣ, любимой имъ,-- вспоминалъ и о томъ, какъ онъ колотилъ брата своего Питта,-- не забылъ въ мысляхъ своихъ и маленькаго Рауди, оставшагося дома. Ребекка думала о своей юности и разныхъ тайнахъ раннихъ, нельзя сказать, чтобъ безпорочныхъ дней, о своемъ вступленіи въ свѣтъ черезъ эти же самыя ворота, чрезъ которыя она сію минуту въѣхала,-- думала и о миссъ Пинкертонъ, и о Джозѣ, и о дорогой Амеліи.
   Песчаная дорожка и терраса были выметены. Передъ главнымъ входомъ находился величественный погребальный гербъ. Два высокіе лакея, въ черныхъ ливреяхъ, распахнули дверцы, когда карета подкатилась къ подъѣзду. Когда наши супруги проходили, рука въ руку, по старинному залу, Раудонъ немного покраснѣлъ, Ребекка немного поблѣднѣла. Бекки сжала руку мужа, когда они вошли въ знакомую имъ дубовую комнату, гдѣ сэръ Питтъ и жена его приготовились ихъ встрѣтить. Сэръ Питтъ и леди Джэйнъ были въ траурѣ, миледи Соутдоунъ -- въ черномъ головномъ уборѣ изъ бисера и перьевъ.
   Увѣренія сэра Питта, что миледи не оставитъ ихъ дома, оказались справедливы. Теща баронета удовольствовалась тѣмъ только, что въ присутствіи своего зятя и жены его сохраняла торжественное и гробовое молчаніе, и, появляясь въ дѣтской, на всѣхъ наводила страхъ своимъ угрюмымъ видомъ. При появленіи Раудона и его супруги леди Соутдоунъ привѣтствовала ихъ легкимъ наклоненіемъ головного убора и перьевъ.
   Но, по правдѣ сказать, полковникъ съ полковницей почти не обратили вниманія на ея холодность. Для нихъ миледи въ это время ничего не значила: имъ дорогъ былъ пріемъ однихъ только сэра Питта да леди Джэйнъ.
   Питтъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, подошелъ къ брату пожать его руку; пожатіе руки Ребекки сопровождалось низкимъ поклономъ, леди Джэйнъ взяла обѣ лапки своей невѣстки и нѣжно поцаловала ее въ губки, послѣ того обняла Бекки. Объятіе это вызвало слезки на глаза нашей маленькой авантюристки: неподдѣльная доброта и довѣріе супруги Питта тронули ее и очень понравились ей. Раудонъ, ободренный расположеніемъ сестры, закрутилъ усы, подошелъ къ леди Джэйнъ и осмѣлился коснуться ея розовыхъ губокъ, отъ чего щечки супруги баронета заалѣли какъ маковъ цвѣтъ.
   -- Ну ужь, надо правду сказать, леди Джэйнъ удивительно хороша, замѣтилъ Раудонъ, оставшись съ Бекки наединѣ.-- Питтъ толстѣетъ и, какъ кажется, довольно хорошо ведетъ свои дѣла.
   -- Онъ способенъ на это, сказала Ребекка, вполнѣ соглашаясь съ мнѣніемъ мужа.-- Теща его только пустая женщина.... А сестры твои довольно порядочныя дѣвушки....
   Сестеръ Раудона, по случаю погребальнаго церемоніала, вытребовали изъ пансіона, ибо Питту Кроули казалось, что, для сохраненіи достоинства дома и фамиліи, необходимо нужно было имѣть какъ можно болѣе траурныхъ лицъ. Всѣ слуги и служанки дома, старухи изъ богадѣльни, которымъ покойный Питтъ не давалъ надлежащихъ средствъ на содержаніе, семейство деревенскаго клерка и вообще всѣ, имѣющіе сношенія съ усадьбой и ректорствомъ, облачились въ трауръ: къ нимъ присоединились факельщики и другіе необходимые при похоронахъ люди. Впрочемъ, въ нашей драмѣ эти безмолвныя лица служатъ только обстановкой, и отъ нихъ мы ни слова не услышимъ въ этотъ короткій промежутокъ времени.
   Въ отношеніи къ молодымъ невѣсткамъ Ребекка какъ прежняя гувернантка, не забывала своего положенія; напротивъ, она ласково и безпечно припоминала его,-- съ важнымъ видомъ освѣдомлялась о замнтіяхъ и увѣряла, что рѣдкій день не вспоминала о нихъ и не заботилась въ душѣ объ ихъ благополучіи. И, дѣйствительно, судя по наружности Бекки, вы никакъ не сказали бы, что она не думала о своихъ невѣсткахъ и не принимала живѣйшаго участія въ ихъ благополучіи. Такого мнѣнія держались о мистриссъ Раудонъ по крайней мѣрѣ леди Кроули сама и ея молодыя сестры.
   -- Но мнѣ, Ребекка нисколько не перемѣнилась въ эти восемь лѣтъ, говорила миссъ Розалинда своей сестрѣ миссъ Віолетъ во время приготовленія къ обѣду.
   -- Вообще, всѣ рыжеволосыя женщины мало измѣняются, отвѣтила миссъ Віолетъ, въ видѣ комментарія.
   -- Однакожъ, теперь они у нея гораздо темнѣе. Мнѣ кажется, она подкрашиваетъ ихъ! прибавила миссъ Розалинда.-- Бекки очень пополнѣла и похорошѣла, заключила она, сама расположенная въ тучности.
   -- Мнѣ нравится въ ней, что она не любитъ важничать и помнитъ, что нѣкогда была нашей гувернанткой, продолжала миссъ Віолетъ, давая намекъ, что всѣмъ гувернанткамъ не мѣшало бы, помнить свое надлежащее мѣсто, и забывая въ тоже время, что Ребекка причиталась внучкой не только сору Вальполю Кроули, но и мистеру Даусону изъ Мёдбури, и что въ гербѣ своемъ мистриссъ Раудонъ имѣла между прочимъ угольную корзину.
   Впрочемъ, забывчивость не рѣдкость на Ярмаркѣ Тщеславія.
   -- Мнѣ что то не вѣрится, будто мать Бекки была театральная танцовщица, какъ это говорятъ дѣвицы изъ ректорства.
   -- Да хоть бы и такъ! чтожь такое!... Происхожденіе свое нельзя поправить, возразила Розалинда довольно либерально.-- Я вполнѣ согласна съ братомъ, что ужь если мистриссъ Раудонъ вступила въ нашу фамилію, такъ мы должны смотрѣть на нее какъ на родственницу. Я думаю, что я тетенька Бютъ не будетъ противъ моего мнѣнія: она хочетъ же выдать Кетти за молодого Гупера, виннаго торговца, и настоятельно упрашивала его пріѣхать въ ректорство.
   -- Удивляюсь, отчего такъ долго не уѣзжаетъ эта леди Соутдоунъ. Она все что-то хмурится на мистриссъ Раудонъ, сказала Розалинда.
   -- Ахъ, да, еслибъ она уѣхала! подхватила миссъ Віолетъ.-- Мнѣ страшно надоѣло читать, "Прачку изъ Финчлея"...
   Звонокъ заставилъ поспѣшить молодыхъ дѣвицъ къ обѣду.
   Еще задолго до обѣда, леди Джэйнъ отвела Ребекку въ приготовленныя для нея комнаты какъ и всѣ другія, въ непродолжительное, управленіе Питта принявшія пріятный видъ. Послѣ того, леди Джэйнъ помогла своей невѣсткѣ снять черную шляпку и салопъ и спросила, въ чемъ еще она можетъ быть полезна ей.
   -- Мнѣ больше ничего бы не хотѣлось, отвѣчала Ребекка: -- какъ только сходить въ дѣтскую и полюбоваться на вашихъ миленькихъ малютокъ.
   Обѣ леди, нѣжно взглянувъ другъ на друга, взялись за руку и отправились въ дѣтскую.
   Бекки находила четырехлѣтнюю Матильду самымъ очаровательнымъ ребенкомъ; а двухлѣтній мальчикъ -- блѣдный, съ мутными глазами и большеголовый -- во мнѣніи Бекки былъ чудомъ красоты, ума и роста.
   -- Мнѣ, бы хотѣлось, чтобъ мама не слишкомъ много держала его на лекарствахъ, оказала леди Джейнъ со вздохомъ.-- Я часто думаю, что намъ всѣмъ было бы гораздо лучше безъ нея.
   За тѣмъ леди Джэйнъ и ея вновь пріобрѣтенный другъ пустилась въ тотъ конфиденціальный медицинскій разговоръ о дѣтяхъ, которому матери и вообще всѣ женщины предаются съ такой охотой. Лѣтъ пятьдесятъ назадъ, когда нижеподписавшійся -- тогда еще только интересный мальчикъ -- однажды получилъ приказаніе выйти изъ комнаты послѣ обѣда вмѣстѣ съ дамами, онъ помнитъ очень хорошо, что главный предметъ разговора въ гостиной составляли дѣтскіе недуги. Предложивъ ту же самую тему, не такъ давно, двумъ или тремъ дамамъ, я совершенно убѣдился, что въ этомъ отношеніи времена съ тѣхъ поръ нисколько не измѣнились.
   Итакъ, побывъ вмѣстѣ какіе нибудь полчаса, Бекки и леди Джэйнъ сдѣлались искренними друзьями. Въ концѣ вечера послѣдняя сообщила сэру Питту, что ея невѣстка -- добрая, откровенная, кроткая и признательная молодая женщина.
   Пріобрѣвъ, такимъ образомъ, благосклонность леди Джэйнъ, наша дѣятельная маленькая женщина вознамѣрилась употребить всѣ свои усилія, чтобъ перетянуть на свою сторону и леди Соутдоунъ. Оставшись както наединѣ съ нею, Ребекка, ни мало не медля, обратилась къ своему врагу съ разсужденіемъ о всемъ относящемся до дѣтей и, между прочимъ, замѣтила, что ея маленькаго сына, когда онъ былъ боленъ, могли спасти только одни легкіе пріемы коломеля, несмотря на всѣ увѣренія парижскихъ докторовъ, что дитя неизлечимо. За тѣмъ Бекки очень ловко намекнула леди Соутдоунъ, какъ много хорошаго слышала она о ней отъ одного превосходнаго человѣка въ мірѣ -- достопочтеннаго Лоренса Грилльса, главнаго пастора посѣщаемой ею капеллы. Далѣе -- мистриссъ Раудонъ съ примѣрной скромностью созналась, что разныя обстоятельства и несчастія во многомъ измѣнили ее, и что хотя въ прошедшей ея жизни немало было вѣтренности и заблужденій, но что все это не лишило ея, однакожъ, способности подумать посерьёзнѣе о будущемъ. Потомъ -- полковница Кроули вспомнила о тѣхъ религіозныхъ наставленіяхъ, которыми, въ прежніе дни, поучалъ ее мистеръ Питтъ. Бекки присовокупила кстати, какъ часто приходила она въ трогательное умиленіе, читая "Финчлейскую Прачку",-- сдѣлала нѣсколько вопросовъ о даровитомъ авторѣ этого произведенія -- урожденной леди Эмиліи Соутдоунъ, а теперь леди Эмиліи Горнблоуеръ, въ городѣ Капѣ, гдѣ ея мужъ питалъ сильныя надежды сдѣлаться кафрскимъ епископомъ. Въ довершеніе полнаго пріобрѣтенія милостей леди Соутдоунъ, Ребекка, вдругъ почувствовавъ себя взволнованной и нездоровой послѣ похоронъ, обратилась къ ней за медицинскимъ совѣтомъ. И вдовствующая леди не только дала совѣтъ, но сама, своими собственными руками, укутала мистриссъ Раудонъ въ одѣяла, и теперь болѣе чѣмъ когда либо походя на леди Макбетъ, когда наступила ночь, на цыпочкахъ вошла въ комнату полковницы Кроули съ собраніемъ своихъ любимыхъ поученій и лекарствомъ, составленнымъ по рецепту собственныхъ медицинскихъ знаній, и какъ то, такъ и другое просила Ребекку принять немедленно.
   Бекки, взявъ напередъ брошюрки, стада разсматривать ихъ съ величайшемъ вниманіемъ, въ тоже время, занимая леди душеспасительнымъ разговоромъ, думая тѣмъ отбояриться какъ нибудь отъ вещественнаго лекарства. Но, увы! когда всѣ средства къ поддержанію этого разговора истощились, новая леди Макбетъ ни за что не хотѣла оставить комнаты Ребекки, пока послѣдняя не приметъ приготовленнаго питья. И бѣдняжка Ребекка, волей-неволей, принуждена была, съ благодарностью, проглотить микстуру подъ самымъ носомъ леди Соутдоунъ, которая наконецъ оставила свою жертву съ благословеніемъ.
   Вскорѣ послѣ того къ Ребеккѣ явился Раудонъ. Онъ отъ души хохоталъ, когда супруга его разсказывала ему, какую знатную шутку сыграла она на свой собствевный счетъ, и которую не могла скрыть. Послѣ, возвратясь домой, Бекки передала это и лорду Стэйну, и лордъ Стэйнъ и маленькій Рауди очень забавлялись разсказомъ полковницы Кроули. А разсказывая, Бекки ничего не упустила изъ виду, чтобъ представить вышеописанную сцену какъ можно нагляднѣе: съ возвращеніемъ на квартиру, лордъ Стэйнъ и сынъ ея чрезвычайно хохотали надъ ея разсказомъ. Бекки представляла эту сцену, какъ говорится, съ начала до конца. Она надѣла ночной чепецъ и кофту, съ серьёзнымъ видомъ держала душеспасительную рѣчь, выхваляла цѣлебныя свойства лекарства (которое и дѣйствительно принимала), гдѣ приходилось ей говорить за леди Соутдоунъ, съ изумительнымъ искусствомъ подражала ея произношенію въ носъ....
   Сэръ Питтъ припомнилъ почтеніе и уваженіе, оказываемыя ему Ребеккой въ былые дни, и теперь отплатилъ ей такимъ же расположеніемъ. Женитьба Раудона, при всемъ неблагоразуміи выбора, произвела въ немъ благодѣтельную перемѣну, что доказывалось его теперешними манерами и обхожденіемъ. Съ другой стороны, брачный союзъ полковника Кроули съ Ребеккой не былъ ли однимъ изъ счастливѣйшихъ въ отношеніи къ самому Питту? Хитрый дипломатъ внутренно улыбался, сознаваясь, что онъ обязанъ своимъ настоящимъ положеніемъ именно этому брачному союзу Раудона съ маленькой Ребеккой.
   Бекки же, въ отношеніи къ Питту, дѣйствовала чрезвычайно выгоднымъ для себя образомъ: о дарѣ краснорѣчія его, напримѣръ, отзывалась такъ, что баронетъ почувствовалъ къ своей особѣ невольное удивленіе и, постоянно склонный къ уваженію собственныхъ талантовъ, восхищался ими еще болѣе, когда Ребекка выхваляла ихъ.
   Мистриссъ Раудонъ всегда была готова доказывать своей невѣсткѣ, что замужствомъ своимъ она обязана единственно мистриссъ Бютъ,-- а вслѣдъ за тѣмъ таже самая Бекки всѣми возможными путями старалась прійти къ такому выводу о той же самой мистриссъ Бютъ, что только жадность этой женщины, надѣявшейся захватить все состояніе добрѣйшей миссъ Кроули и лишить Раудона милости его тетки, могла изобрѣсть всѣ тѣ злобныя сплетни, которыми силились замарать ее, Ребекку.
   -- Она это сдѣлала, что мы бѣдны, говорила Ребекка, съ видомъ примѣрнаго терпѣнія.-- Но, согласитесь, могу ли я сердиться на женщину, которой я обязана лучшимъ изъ мужей?... И не собственная ли жадность мистриссъ Бютъ наказала ее, разрушивъ всѣ ея надежды и лишивъ состоянія, на которое она такъ вѣрно расчитывала?... Бѣдные?! продолжала Бекки.-- Милая и добрая моя леди Дженнъ, я не избалована роскошью; я привыкла къ нуждѣ съ ранняго дѣтства.... Къ тому же, меня утѣшаетъ, что состояніе миссъ Кроули достаюсь вамъ -- чтобы поддержать величіе такой благородной, старинной фамиліи, въ которой и я имѣю счастіе принадлежать и которою всегда горжусь и буду гордиться.... Я вполнѣ увѣрена, что сэръ Питтъ сдѣлаетъ изъ этихъ денегъ гораадо лучшее употребленіе, нежели какія сдѣлалъ бы на его мѣстѣ Раудонъ.
   Все это съ точностію передано было сэру Питту вѣрнѣйшею изъ женъ и, само собой разумѣется, усилило то благосклонное впечатлѣніе, которое производила Ребекка на баронета,-- такъ что, на третій день послѣ похоронъ, во время обѣда, сэръ Питтъ Кроули, разрѣзывая дичь, во главѣ стола, обратился къ мистриссъ Раудонъ со слѣдующими словами: "Послушайте, Ребекка, не хотите ли вы крылышка?",-- слова, отъ которыхъ глазки нашей маленькой женщины заискрились удовольствіемъ.

-----

   Между тѣмъ, какъ Ребекка, обезпечивала свои планы и надежды, и пока Питтъ Кроули устроивалъ погребальный церемоніалъ и другія дѣла, связанныя съ его будущимъ успѣхомъ и достоинствомъ,-- пока леди Джэйнъ хлопотала въ своей дѣтской, сколько допускала къ тому мама,-- пока солнце своимъ чередомъ восходило и заходило и часы на башнѣ господскаго дома привыкали въ свое время въ молитвѣ и къ обѣду -- тѣло умершаго владѣтеля усадьбы Кроули находилось въ комнатѣ, которую онъ занималъ при жизни, безпрерывно охраняемое искусными въ этомъ обрядѣ служителями. Двѣ женщины, четыре могильщика -- лучшіе изъ всего Соутамптона, одѣтые въ трауръ, съ приличной этому случаю наружностью, оберегали поочередно мертвые останки и, смѣняя другъ други, отправлялись къ домоправителю играть въ карты и тянуть пиво.
   Члены фамиліи и слуги дома удалялись отъ печальнаго мѣста, гдѣ лежалъ гробъ потомка древнихъ рыцарей и джентльменовъ, ожидая, когда опустятъ покойника въ фамильный склепъ. За исключеніемъ той бѣдной женщины, которая надѣялась бытъ женою Питта и потомъ вдовою, и которую съ безчестіемъ изгнали изъ господскаго дома,-- не видно было, чтобы чье нибудь лицо выражало сожалѣніе о смерти стараго баронета.... Кромѣ этой дѣвы да еще лягавой собаки, на которыхъ сосредоточивалась вся любовь покойнаго, онъ не имѣлъ у себя друга, который бы ласкалъ его.... Впрочемъ, и то надо сказать, что сэръ Питтъ, во всю свою жизнь, и не помышлялъ о пріобрѣтеніи друзей. Стараго баронета скоро предали забвенію.
   Желающіе могутъ проводить его останки до самой могилы, въ которую несли ихъ, въ назначенный день, самымъ приличнымъ образомъ. Фамилія ѣхала въ траурныхъ экипажахъ; у каждаго изъ членовъ находился платовъ у глазъ, готовый отереть слезы, которыхъ, однакожъ, ни у кого не замѣчалось. Могильщикъ и его джентльмены соблюдали глубокую скорбь. Избранные арендаторы, по желанію новаго владѣльца, также покрылись трауромъ. Экипажи сосѣдей тянулись гуськомъ -- пустые, правда, но съ выраженіемъ наружной скорби. Пасторъ, по обыкновенной формулѣ, проговорилъ надгробную рѣчь, на тему: "Нашъ добрый другъ и братъ оставилъ насъ..." При кончинѣ кого нибудь изъ нашихъ друзей или родственниковъ, мы, по принятому обычаю, разыгрываемъ надъ тѣломъ его разнообразнѣйшее тщеславіе, окружаемъ его церемоніями, заключаемъ въ пышный гробъ, который околачиваемъ золотыми гвоздиками и обиваемъ бархатомъ, и въ заключеніе ставимъ надъ покойнымъ надгробный камень, испещренный всякаго рода надписями. Куратъ Бюта, молодой пасторъ изъ Оксфорда, и сэръ Питтъ Кроули сочинили на смерть оплакиваемаго баронета приличную эпитафію. Первый изъ нихъ произнесъ классическую рѣчь, въ которой упрашивалъ присутствующихъ не предаваться скорби, и намекнулъ имъ въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, что наступитъ день, когда и имъ придется пройти мрачное и таинственное преддверіе, которое только что закрылось за бренными останками скончавшагося собрата. Послѣ того -- кто изъ арендаторовъ сѣлъ на лошадь, а кто изъ нихъ остался помянуть покойнаго. Экипажи помѣщиковъ разъѣхались по разнымъ направленіямъ. Могильщики собрали веревки, лопатки, бархатъ, страусовы перья и проч., вскарабкались на дроги и отправились въ Соутамптонъ. Лица ихъ приняли натуральное выраженіе; лошади приподняли голову и рысью поскакали по знакомой имъ дорогѣ, останавливаясь иногда передъ пивными лавочками, откуда выносились кружки, сіяющія блескомъ солнечнаго свѣта. Кресло сэра Питта перекатилось въ садовую бесѣдку. Старая собака повыла сначала, но потомъ, какъ водится, перестала. Во всякомъ случаѣ, только отъ нея одной и слышались изліянія печали во всемъ домѣ, которымъ баронетъ владѣлъ лѣтъ шестьдесятъ.

-----

   Надо замѣтить, что усадьба Кроули издавна славилась изобиліемъ всякаго рода дичи. Сэръ Питтъ Кроули, оправившись отъ перваго припадка скорби, рѣшился предпринять маленькое развлеченіе, именно -- охоту, соблюдая, конечно, всѣ наружные признаки печали. Видъ полей, покрытыхъ жатвой, не разъ наполнялъ сердце его тайной радостью. Иногда, подъ вліяніемъ особенной смиренности, баронетъ не бралъ съ собой ружья, но отправлялся въ поле съ миролюбивой бамбуковой тростью. Раудонъ и псарня ѣхали съ нимъ рядомъ. Деньги Питта и акры земли имѣли сильное вліяніе на его брата. Безденежный полковникъ сдѣлался услужливымъ и почтительнымъ къ главѣ своей фамиліи и уже болѣе не пренебрегалъ молокососомъ Питтомъ. Раудонъ съ сочувствіемъ выслушивалъ всѣ предначертанія старшаго брата относительно посѣва и осушки полей, давалъ совѣты когда рѣчь касалась лошадей, предлагалъ свои услуги съѣздить въ Мёдбури и купить для леди Джейнъ коня.... Короче сказать, онъ превратился въ самаго покорнаго преданнаго младшаго брата. Изъ Лондона Раудонъ постоянно получалъ бюллетени отъ миссъ Бриггсъ относительно Рауди, который самъ уже начиналъ составлять посланія. "Я здоровъ" -- писалъ онъ.-- "Надѣюсь, что и вы здоровы. Надѣюсь, что и мама здорова. Маленькая лошадка тоже здорова. Грей беретъ меня въ Паркъ. Я могу скакать въ галопъ. Я встрѣтилъ маленькаго мальчика, который плакалъ, когда галопировалъ. А я такъ не плачу." Раудонъ перечитывалъ эти письма брату своему. Леди Джэйнъ была въ восторгѣ отъ Рауди. Баронетъ обѣщался отдать его на свой счетъ въ училище, добродушная жена его дала Ребеккѣ ассигнацію -- купить что нибудь въ подарокъ ея маленькому племяннику.
   Дни шли за днями, и леди усадьбы Кроули проводили свою жизнь въ мирныхъ удовольствіяхъ. Колоколъ звонилъ въ обычное время къ обѣду и молитвѣ. Молодыя леди упражнялись каждое утро на фортепьяно; Ребекка не оставляла ихъ при этихъ случаяхъ своими наставленіями. Послѣ завтрака всѣ надѣвали толстые башмаки, отправлялись въ паркъ и по окрестностямъ, и, вооруженныя поученіями леди Соутдоунъ и ея лекарствами для страждущаго человѣчества, заглядывали иногда и въ хижины. Когда леди Соутдоунъ выѣзжала въ экипажѣ, Бекки занимала мѣсто подлѣ нея, внимательно выслушивая ея торжественныя душеспасительныя поученія. По вечерамъ мистриссъ Раудонъ пѣвала гимны изъ Генделя и Гайдна или занималась какимъ нибудь шитьемъ. Казалось, она родилась съ тѣмъ, чтобы трудиться, и что такой родъ жизни будетъ вести она до самой могилы, въ которую сойдетъ въ преклонныхъ лѣтахъ, оставивъ по себѣ печаль и воздыханіе въ любимыхъ родственникахъ; вмѣстѣ съ тѣмъ казалось еще, что для Ребекки и не существовало тѣхъ заботъ, попеченій, плановъ и недостатковъ, которые съ нетерпѣніемъ ждали нашу маленькую женщину за воротами усадьбы, чтобъ напасть на нее при вступленіи ея въ свѣтъ.
   "Мнѣ кажется, вовсе нетрудно быть женой богатаго владѣльца -- думала Ребекка.-- И меня называли бы прекрасной хозяйкой, имѣй только и пять тысячъ фунтовъ годового дохода. И я умѣла бы просиживать на цѣлымъ днямъ въ дѣтской и считать абрикосы въ оранжереяхъ,-- поливать куртники въ цвѣтникахъ и срывать поблекшіе листки съ гераніума; и а умѣла бы распрашивать старухъ объ ихъ ревматизмахъ и заказать для бѣднаго супъ, цѣною въ полкроны. Я бы распорядилась пятью тысячами какъ нельзя лучше: могла бы разъѣзжать къ сосѣдямъ на обѣды и одѣваться по прошлогодней модѣ,-- спала бы за занавѣсями и опускалабъ вуаль, еслибъ имѣла къ тому привычку,-- расплачивалась бы со всѣми, если бы имѣла деньги.... Вотъ чѣмъ гордятся здѣшніе обитатели. Они смотрятъ на васъ, голышей, съ какимъ-то сожалѣніемъ и воображаютъ себя страхъ-какъ великодушными, коли подарятъ дѣтямъ вашимъ пяти-фунтовую ассигнацію".
   Старинныя поля, лѣса, кустарники, пруды, сады, комнаты стариннаго дома, гдѣ мистриссъ Раудонъ провела два года лѣтъ семь тому назадъ,-- все, все тщательно пересмотрѣла полковница Кроули,-- все, все припомнила.... Тогда она была молода еще, или, по крайней мѣрѣ, казалась молодою: собственно, Ребекка совершенно забыла, была ли она когда нибудь молода.... Мистриссъ Раудонъ сравнивала свои прежнія ощущенія съ настоящимъ своимъ положеніемъ, когда она уже понаглядѣлась на свѣтъ, пожила съ великими людьми: и результатъ настоящаго, разумѣется, оказался куда-какъ высокимъ противъ первобытнаго смиреннаго положенія.
   "Я перешла этотъ Рубиконъ, потому что у меня есть умъ -- думала Бекки.-- Всѣ прочіе люди въ этомъ мірѣ -- глупцы. Смѣшно было бы возвратиться назадъ и смѣшаться съ тѣми господами, которыхъ я принимала въ мастерской покойнаго отца. Вмѣсто бѣдныхъ артистовъ съ жвачками табаку въ карманахъ, ко мнѣ являются лорды со звѣздами и въ орденахъ. У меня есть мужъ джентльменъ, также сестра -- дочь лорда,-- и гдѣ же? въ томъ самомъ домѣ, гдѣ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, я была не болѣе, какъ простая служанка!... Впрочемъ, чѣмъ же теперь мое положеніе въ свѣтѣ лучше того, когда я была дочерью бѣднаго живописца и водила за носъ лавочника за нѣсколько кусочковъ сахару и щепотокъ чаю!... Ну, хорошо -- положимъ, я бы вышла за Франциса, обожавшаго меня: мнѣ кажется, я жила бы не бѣднѣе теперешняго.... Я охотно перемѣнила бы свое положеніе въ обществѣ и промѣняла всѣхъ родственниковъ на хорошенькую сумму денегъ...."
   Вотъ какъ понимала Ребекка тщеславіе человѣческихъ дѣяній; и на этихъ только обезпеченіяхъ хотѣлось ей бросить якорь своего существованія....
   Когда мистриссъ Раудонъ отъѣзжала, леди Джэйнъ и ея мужъ, со всею искренностью родственнаго чувства и душевной привязанности, выразили свое сожалѣніе, о томъ, что разстаются съ нею. Впрочемъ, они утѣшали себя будущимъ -- когда обстроится и приметъ веселую наружность ихъ фамильный домъ въ улицѣ Гантъ, гдѣ они надѣялись какъ можно чаще видѣться со своими дорогими родственниками. Чтожь до леди Соутдоунъ, то она надѣлила Ребекку достаточнымъ запасомъ лекарствъ.
   Сэръ Питтъ провожалъ нашихъ супруговъ, съ каретѣ въ четверню, до самого Мёдбури, отправивъ туда, предварительно, телѣгу съ ихъ поклажей и грузомъ дичи.
   -- Воображаю, какъ вы будете счастливы, увидѣвъ вашего малютку! замѣтила леди Джейнъ, отпуская свою любезную родственницу.
   -- О, безпредѣльно счастлива! сказала Ребекка, поднимая вверхъ свои зелененькіе глазки.
   Оставляя усадьбу Кроули, Бекки чувствовала двоякое ощущеніе: она, казалось, летѣла бы изъ этого мѣста, но въ тоже время и уѣхать отсюда ей не совсѣмъ-то хотѣлось: усадьба Кроули выглядѣла несносно-невзрачно, зато воздухъ былъ здѣсь нѣсколько чище того, которымъ мистриссъ Раудонъ дышала до сихъ поръ: каждый изъ обитателей этого мѣста былъ глупъ и скученъ, но добръ и ласковъ.
   "Чтожь меня тянетъ отсюда?-- деньги, деньги и деньги!.." говорила про себя Ребекка, и говорила, кажется, весьма правдоподобно.
   Лондонскіе фонари свѣтили привѣтливо, когда дилижансъ подкатился къ станціи на Пикадилли. Бриггсъ развела радушный огонекъ въ улицѣ Курзенъ. Рауди вспрыгнулъ съ постельки -- поздравитъ папа и мама съ возвращеніемъ домой.
  

ГЛАВА XLII.

СЕМЕЙСТВО ОСБОРНОВЪ.

   Много времени прошло съ тѣхъ поръ, намъ мы не видѣлись съ нашимъ почтеннымъ другомъ, старымъ мистеромъ Осборномъ, на Россель-скверѣ. Нельзя оказать, чтобы онъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Происшествія, наполнявшія это послѣднее время его жизни, нимало не исправили его характера. Во многихъ случаяхъ самолюбивому старику не удавалось дѣйствовать по своему. А встрѣчать препятствіе всегда было для него невыносимо, и раздражительность Ооборна отъ всякаго сопротивленія теперь удвоилась, когда подагра, преклонныя лѣта, одиночество и множество обманутыхъ надеждъ съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе приступали въ нему. Вскорѣ послѣ потери сына, густые черные волосы старика начали рѣдѣть, лицо краснѣло, руки тряслись болѣе и болѣе, когда онъ наливалъ стаканъ портвейну. Осборнъ сдѣлалъ предложеніе миссъ Шварцъ, но былъ съ презрѣніемъ отвергнутъ партизанами той леди, которые выдавали ее за молодую отрасль шотландскаго дворянства.
   Мистеръ Осборнъ, женившись, во время оно, на женщинѣ простого сословія, впослѣдствіи дорого заплатилъ ей за это великодушіе съ своей стороны, и перенесъ такое любезное обращеніе и на свою незамужнюю дочь. Она имѣла прекрасный экипажъ и превосходныхъ лошадей,-- распоряжалась за обѣденнымъ столомъ, загруженнымъ великолѣпнымъ серебромъ. Въ распоряженіи ея были: вексельная книга, лакей, всюду слѣдовавшій за нею въ ея прогулкахъ,-- безграничный кредитъ, поклоны и комплименты лондонскихъ купцовъ, вообще всѣ принадлежности богатой наслѣдницы; но при всемъ томъ время тянулось для нея самымъ жалкимъ образомъ. Пріемыши въ воспитательномъ домѣ, бѣднѣйшія дѣвчонки изъ людскихъ были гораздо счастливѣе молоденькой Джэйнъ Осборнъ.
   Фредерикъ Буллокъ, изъ банкирскаго дома Буллока и Голкера, женился на Мери Осборнъ. По смерти Джоржа, онъ настаивалъ, чтобъ половина состоянія стараго джентльмена была передана дочери его Мери, и не иначе, какъ на этихъ условіяхъ, соглашался "подчеркнуться" (собственное выраженіе Фредерика). Осборнъ отвѣчалъ на это, что онъ согласенъ дать Фреду за дочерью никакъ побольше двадцати тысячъ. Или двадцать тысячъ и дочь, или ничего и убирайся!" Мистеръ Буллокъ, котораго надежды, съ устраненіемъ Джоржа отъ наслѣдства, находились въ цвѣтущемъ положеніи, послѣ такого замѣчанія Осборна, нѣкоторое время, показывалъ видъ, что предполагаемый бракъ состояться не можетъ,-- вслѣдствіе чего старый джентльменъ превратилъ всѣ сношенія съ домомъ Буллока и Голкера, отправился на биржу съ бичемъ и божился, что онъ перепояшетъ имъ спину одного извѣстнаго негодяя, не упоминая, впрочемъ, объ имени его. Пока происходили всѣ эти любезности, Джэйнъ Осборнъ старалась утѣшать сестру свою.
   -- Я всегда говорила тебѣ, Мери, что этотъ Буллокъ не тебя любитъ, а деньги твои, замѣчала Джэйнъ съ соболѣзнованіемъ.
   -- Конечно, вмѣстѣ со мною онъ выбралъ и деньги; но почему же Фредъ не сдѣлалъ этого съ тобою и твоими деньгами? возражала Мери, вздергивая головку.
   Разрывъ, однакожъ, былъ временной только. Отецъ Фреда и старшіе партнёры совѣтовали ему взять за себя Мери даже и съ двадцатью тысячами, половину которыхъ приходилось получить ему при сватьбѣ, а остальную послѣ смерти Осборна, вмѣстѣ съ прочимъ, что прядется на его долю изъ остального имущества стараго джентльмена. Мистеръ Буллокъ послушался и послалъ стараго Голкера къ Осборну съ миролюбивыми предложеніями, въ оправданіе себя пре ь, каким образом ему удается жить - и жить припеваючи - неизвестно на что. Но лучше не сближаться с подобными джентльменами и довольствоваться сведениями из вторых рук, как ты делаешь, пользуясь логарифмами: ибо вычислить их самому, поверь, окажется для тебя чересчур накладным".
   Итак, Кроули с женой, не имея никакого дохода, жили в Париже счастливо и безбедно в течение двух или трех лет, о которых мы можем рассказать лишь очень кратко. В этот период Родон покинул гвардию и продал свой патент. И когда мы снова встречаемся с ним, усы и чин полковника, обозначенный на визитной карточке, - это все, что осталось от его военного звания.
   Мы уже упоминали, что Ребекка вскоре после своего прибытия в Париж заняла видное место в столичном обществе и была радушно встречена но многих домах воспрянувшей духом французской аристократии. Англичане из высшего света, проживавшие в Париже, также были к ней очень внимательны - к негодованию своих жен, которые терпеть не могли этой выскочки. В течение нескольких месяцев салоны Сен-Жерменского предместья, в которых она утвердилась, и блеск нового двора, где она встречала радушный прием, кружили голову миссис Кроули и, пожалуй, несколько опьянили ее, - и в период этого восторженного состояния она даже склонна была третировать некоторых друзей, преимущественно молодых военных, составлявших постоянное общество ее супруга.
   Полковник, в свою очередь, зевал среди герцогинь и важных придворных дам. Старухи, игравшие в экарте, поднимали такой шум из-за каждой пятифранковой монеты, что Родон считал потерею времени садиться с ними за карточный стол. Остроумия их разговоров он не мог оценить, так как не знал их языка. "И что за охота жене, - думал он, - из вечера в вечер делать реверансы всем этим принцессам?" Вскоре он предоставил Ребекке выезжать одной, а сам предался обычным своим развлечениям, проводя время среди добрых друзей, подобранных по собственному вкусу.
   Когда мы говорим о джентльмене, что он живет роскошно неизвестно на что, мы употребляем слово "неизвестно" для обозначения чего-то неизвестного нам, желая дать понять, что мы не знаем, из каких источников наш джентльмен покрывает свои расходы. Что касается нашего приятеля полковника, то мы знаем, что у него была большая склонность ко всякого рода азартным играм, и так как ему приходилось постоянно иметь дело с картами, костями и кием, естественно предположить, что он приобрел гораздо большую ловкость в обращении с этими предметами, чем люди, берущиеся за них только от случая к случаю. Искусное владение бильярдным кием подобно владению карандашом, флейтой или рапирой: сразу овладеть такого рода орудием невозможно, и только благодаря повторным упражнениям и настойчивости, в соединении с природными способностями, человеку удается достичь совершенства в пользовании ими. Так, Кроули из блестящего любителя бильярдной игры превратился в законченного артиста. Как у великого полководца, его гений возрастал вместе с опасностью, и когда счастье явно не благоприятствовало ему и против него уже держали пари, он с поразительным искусством и смелостью делал вдруг несколько ловких ударов, изменявших ход игры, и выходил в конце концов победителем - к удивлению всех, то есть тех, кто незнаком был с его методой. Те же, кто знал его, с большой осторожностью ставили против человека, обладавшего такими неожиданными ресурсами и блестящим, непобедимым мастерством.
   В карточной игре он был так же искусен, хотя в начале вечера постоянно проигрывал, понтируя столь небрежно и делая такие промахи, что вводил в заблуждение новичков. Но когда после нескольких мелких проигрышей он делался энергичнее и осторожнее, все замечали, что игра Кроули совершенно меняется, и тут уж можно было с уверенностью сказать, что он разобьет противника в пух, прежде чем закончится вечер. И действительно, очень немногие могли похвалиться, что им удавалось его обыграть.
   Его успехи были настолько постоянны, что неудивительно, если завистники и побежденные иногда отзывались о нем со злобой. И как французы говорили о герцоге Веллингтоне, который никогда не терпел поражений, что только счастливое стечение обстоятельств доставляет ему победу, но все же допускали, что он сплутовал при Ватерлоо и лишь потому выиграл последнюю ставку, - так и в Англии, в штаб-квартире игроков, давно уже намекали на то, что неизменные успехи полковника Кроули объясняются, возможно, нечистой игрой.
   Хотя к услугам игроков в Париже были Фраскатти и Салон, но мания игры распространилась столь широко, что игорных домов не хватало для удовлетворения общей потребности, и игра велась в частных домах с таким усердием, как будто не было публичных мест для утоления этой страсти. На очаровательных маленьких reunions {Собраниях, встречах (франц.).} у Кроули по вечерам тоже предавались этому роковому развлечению, к большой досаде добродушной маленькой миссис Кроули. Она говорила о страсти своего мужа к игре с крайним недовольством и жаловалась на это всем, кто посещал ее вечера. Она умоляла молодых людей никогда не прикасаться к игральным костям, а когда юный Грин из стрелкового полка проиграл очень значительную сумму, Ребекка провела целую ночь в слезах, как рассказывала ее горничная этому несчастному молодому джентльмену, и буквально валялась у мужа в ногах, умоляя его простить долг и сжечь вексель. Но как мог он это сделать? Он сам проиграл столько же Блекстону из гусарского полка и графу Понтеру из ганноверской кавалерии. Грину можно дать отсрочку, но платить... конечно, заплатить он должен. Говорить о том, чтобы сжечь расписку, - это просто детская болтовня.
   И другие офицеры - большей частью молодые, потому что вокруг миссис Кроули собиралась обычно молодежь, - уходили с этих вечеров с вытянутыми лицами, оставив более или менее значительные суммы за ее карточными столами. Ее дом стал приобретать печальную славу, и опытные игроки предупреждали менее опытных об опасности. Полковник О'Дауд *** полка, входившего в состав оккупационных войск в Париже, предостерег таким образом поручика Спуни того же полка. В "Cafe de Paris" между обедавшими там упомянутым пехотным полковником и его супругой, с одной стороны, и полковником Кроули и миссис Кроули - с другой, произошла ссора, наделавшая много шуму. Обе дамы участвовали в стычке. Миссис О'Дауд щелкнула пальцами перед носом миссис Кроули и назвала ее мужа "форменным шулером". Полковник Кроули вызвал полковника О'Дауда, кавалера ордена Бани, на дуэль. Главнокомандующий, услыхав о ссоре, пригласил к себе полковника Кроули, который уже готовил пистолеты - те самые, из которых он когда-то застрелил капитана Маркера, - и так убедительно побеседовал с ним, что дуэль не состоялась. Если бы Ребекка не упала на колени перед генералом Тафто, Кроули был бы отправлен в Англию. В течение нескольких недель после этого он играл только со штатскими.
   Но, несмотря на неоспоримое искусство Родона и его неизменные успехи, Ребекка, поразмыслив, пришла к выводу, что их положение непрочно и что, хотя они почти никому не платят, их маленький капитал грозит в один прекрасный день обратиться в нуль.
   - Карточная игра, дорогой мой, - говорила она, - хороша как дополнение к доходу, но не как доход сам по себе. Рано или поздно людям надоест играть, и что же тогда лам делать?
   Родону пришлось с ней согласиться. Он уже не раз замечал, что после нескольких приятных ужинов в их доме джентльменам и в самом деле надоедала игра с ним, и, несмотря на чары Ребекки, они не торопились повторить свое посещение.
   Жизнь в Париже текла легко и приятно, по, в сущности, это была праздная забава и пустое развлечение, и Ребекка решила, что пора ей серьезно заняться судьбою мужа у себя на родине: необходимо было найти ему место или исхлопотать для него должность в Англии или в колониях. И она решила вернуться домой, как только для них будет расчищен путь. Для начала она заставила Кроули продать патент и выйти в отставку на пенсию. Его обязанности как адъютанта генерала Тафто прекратились еще раньше. Ребекка повсюду высмеивала Тафто - его тупей (который он соорудил себе по приезде в Париж), корсет, фальшивые зубы, а больше всего - его поползновения слыть сердцеедом и нелепое тщеславие, заставлявшее его видеть чуть ли не в каждой женщине, к которой он приближался, свою жертву. Теперь генерал перенес все свое внимание - букеты, обеды в ресторанах, ложи в опере и безделушки - на миссис Брент, густобровую жену комиссара Брента. Бедная миссис Тафто не стала от этого счастливее и все так же проводила долгие вечера одна со своими дочерьми, зная, что ее генерал, завитой и надушенный, простоит весь спектакль за креслом миссис Брент. Конечно, у Бекки немедленно оказалась на его месте дюжина других поклонников, и ей было нетрудно своим остроумием уничтожить соперницу. Но, как мы уже говорили, эта праздная светская жизнь утомила ее. Ложи в театрах и обеды в ресторанах наскучили ей; из букетов нельзя было делать запасов на будущее, и она не могла жить на безделушки, кружевные носовые платки и лайковые перчатки. Ребекка чувствовала тщету удовольствий и стремилась к более существенным благам.
   Как раз в это время пришло известие, которое мгновенно распространилось среди многочисленных кредиторов полковника в Париже и немало их успокоило: мисс Кроули, его богатая тетка, от которой он ожидает огромного наследства, при смерти; полковник должен спешить к одру умирающей. Миссис Кроули с ребенком останется в Париже, пока муж не приедет за ними. Родон отправился в Кале, куда и прибыл благополучно. Можно было думать, что оттуда он поедет в Дувр, но вместо того он взял место в дилижансе, направлявшемся в Дюнкерк, а там прямехонько проехал в Брюссель, куда его давно тянуло. Дело в том, что в Лондоне у него было еще больше долгов, чем в Париже, и он предпочитал обеим шумным столицам тихий бельгийский городок.
   Тетка умерла. Миссис Кроули заказала глубокий траур для себя и для маленького Родона. Полковник был занят устройством дел о наследстве. Они могли теперь снять в гостинице комнаты в бельэтаже взамен маленьких антресолей, которые до сих пор занимали. Миссис Кроули и хозяин отеля устроили совещание по поводу новых драпировок и дружески пререкались о коврах. Наконец все было улажено - кроме денежного счета. Ребекка уехала в одной из карет отеля; с нею отбыли ее француженка-няня и сын. Любезный хозяин и хозяйка гостиницы на прощание улыбались ей, стоя у подъезда. Генерал Тафто неистовствовал, когда узнал, что Ребекка уехала, а миссис Брент неистовствовала оттого, что он неистовствует. Поручик Спуни был поражен в самое сердце. Хозяин стал готовить свои лучшие комнаты к возвращению прелестной маленькой женщины и ее супруга. Он увязал и тщательно хранил сундуки, которые она поручила его заботам. Мадам Кроули умоляла беречь их как зеницу ока. Однако, когда впоследствии они были вскрыты, в них не оказалось ничего особенно ценного.
   Прежде чем присоединиться к мужу в бельгийской столице, миссис Кроули предприняла поездку в Англию, а своего маленького сына оставила на континенте, на попечении его французской няни.
   Разлука матери с ребенком не причинила больших огорчений ни той, ни другой стороне. По правде говоря, Ребекка уделяла не слишком много внимания юному джентльмену с самого его рождения. По милому обычаю французских матерей, она поместила его в деревне в окрестностях Парижа, у кормилицы, где маленький Родон благополучно провел первые месяцы своей жизни среди многочисленных молочных братьев, бегавших в деревянных башмаках. Отец нередко приезжал навещать его, и родительское сердце Родона-старшего радовалось при виде загорелого чумазого мальчугана, который весело визжал, делая из песка пирожки под наблюдением своей кормилицы, жены садовника.
   Ребекка не очень-то стремилась видеть своего сына и наследника: однажды он испортил ей новую ротонду прелестного жемчужно-ceporo цвета. Материнским ласкам малыш предпочитал ласки нянюшки, и когда наконец ему пришлось покинуть свою веселую кормилицу и почти родительницу, он долго и громко плакал и утешился только тогда, когда мать обещала, что он вернется к кормилице на следующий же день. Да и доброй крестьянке, которая, вероятно, также огорчилась разлукой, было сказано, что ребенок вскоре вернется к ней, и некоторое время она с нетерпением его ждала...
   В сущности, наши друзья были, можно сказать, первыми из той стаи дерзких английских авантюристов, которые позднее наводнили континент, промышляя во всех европейских столицах. В те счастливые 1817-1818 годы уважение к богатству и достоинству англичан еще не было поколеблено. В то время они, как я слышал, еще не научились торговаться при покупках с той настойчивостью, которая отличает их теперь. Большие города Европы не были еще открыты для деятельности наших предприимчивых плутов. Если в настоящее время едва ли найдется город во Франции или в Италии, где бы вы не встретили наших благородных соотечественников, ведущих себя с тем беспечным чванством и наглостью, которые от нас неотъемлемы, надувающих хозяев отелей, сбывающих доверчивым банкирам фальшивые чеки, похищающих у каретников их экипажи, у ювелиров - драгоценности, у легкомысленных путешественников - деньги за карточным столом... и даже книги из общественных библиотек, - то тридцать лет назад за нами еще не установилась столь прочная репутация: любому "английскому милорду", путешествующему в собственном экипаже, повсюду оказывали кредит, и благородные джентльмены не столько обманывали, сколько сами оказывались обманутыми.
   Хозяин гостиницы, где жили супруги Кроули во время своего пребывания в Париже, убедился, что понес значительные убытки, лишь когда с их отъезда прошло уже несколько недель - лишь после того, как к нему несколько раз заходила мадам Марабу, модистка, со счетом за вещи, которые она поставляла мадам Кроули, и не менее шести раз наведывался мосье Дидло из Буль-д'Ор в Пале-Рояле узнать, не вернулась ли очаровательная миледи, которая покупала у него часы и браслеты. Оказалось, что даже бедной жене садовника, выкормившей ребенка миледи, только за первые шесть месяцев были оплачены молоко и материнская ласка, которые она щедро отдавала веселому и здоровому маленькому Родону. Повторяем, даже кормилице не было заплачено: Кроули слишком спешили, чтобы помнить о таком незначительном долге. Что же касается хозяина гостиницы, то он до конца своей жизни нещадно ругал всю английскую нацию и расспрашивал проезжающих, не знают ли они некоего полковника, лорда Кроули, avec sa femme - une petit dame, tres spirituelle {С женой, очень остроумной маленькой особой (франц.).}.
   - Ah, monsieur, - добавлял он, - ils m'ont affreu-sement vole {Ах, сударь, они меня безбожно обокрали (франц.).}.
   Грустно было слушать, как жалобно он расписывал свое несчастье.
   Цель путешествия Ребекки в Лондон заключалась в том, чтобы добиться полюбовного соглашения с многочисленными кредиторами Родона и, предложив им по девяти пенсов или по шиллингу за фунт, дать мужу возможность вернуться на родину. Мы не будем здесь входить в рассмотрение тех шагов, которые она предприняла для совершения этой трудной сделки. Доказав кредиторам с полной убедительностью, что сумма, которую она уполномочена им предложить, составляет весь наличный капитал ее мужа, уверив их, что полковник Кроули предпочтет постоянное пребывание на континенте жизни с непогашенными долгами у себя на родине и что у него не предвидится никаких денег из других источников и, стало быть, им нечего надеяться на лучшие условия, Ребекка добилась того, что кредиторы полковника единодушно согласились на ее предложение, и она таким образом за тысячу пятьсот фунтов наличными разделалась с долгами на сумму вдесятеро большую.
   Миссис Кроули не пользовалась услугами юристов при заключении этой сделки: вопрос был настолько ясен - хотите - берите, не хотите - не надо, как она справедливо заметила, - что она предоставила поверенным кредиторов самим уладить дело. И мистер Льюис, представитель мистера Дэвидса с Ред-Лайон-сквер, и мистер Мос, действующий за мистера Монассе с Кэрситор-стрит (это были главные кредиторы полковника), наговорили его жене комплиментов, поздравили ее с блестящим ведением дела и заявили, что она побьет любого профессионала.
   Ребекка приняла эти комплименты с подобающей скромностью; в невзрачную квартирку, где она остановилась, она велела подать бутылку хереса и пирог с изюмом, угостила поверенных своих врагов, на прощание сердечно пожала им руки и отправилась на континент к мужу и сыну, дабы сообщить первому радостное известие о его освобождении. Что касается сына, то он в отсутствие матери был в полном небрежении у мадемуазель Женевьев, их французской няни, по той простой причине, что эта молодая женщина увлеклась солдатом из гарнизона Кале и забывала в его обществе о своих обязанностях. Маленький Родон едва не утонул у самого берега, где Женевьев оставила его, отлучившись, а потом потеряла.
   Итак, полковник и миссис "Кроули прибыли в Лондон, и здесь на Керзон-стрит, Мэйфэр, они действительно показали высокое искусство, которым должен обладать тот, кто хочет жить упомянутым образом.
  

ГЛАВА XXXVII

Продолжение предыдущей

  
   Прежде всего, и это в высшей степени важно, мы должны рассказать, как можно снимать дом, не внося при этом арендной платы. Некоторые особняки сдаются без мебели, и тогда, если у вас есть кредит у господ Гиллоу или Бантинг, вы можете великолепно убрать и отделать свой дом по собственному вкусу; другие сдаются с мебелью, что гораздо удобнее и проще для большинства нанимателей. Кроули с женой предпочли снять для себя именно такой особняк.
   До вступления мистера Боулса в должность дворецкого у мисс Кроули домом и погребом этой леди на Парк-лейн заведовал мистер Реглс, - он родился в Королевском Кроули и был младшим сыном одного из тамошних садовников. Благодаря примерному поведению, красивой внешности, стройным икрам и важной осанке Реглс попал из кухни, где чистил ножи, на запятки кареты, а оттуда в буфетную. Прослужив немало лет в доме мисс Кроули, где он получал хорошее жалованье, имел обильные побочные доходы и полную возможность делать сбережения, мистер Реглс объявил о своем намерении вступить в брак с кухаркой, служившей раньше у мисс Кроули, а теперь существовавшей на вполне почтенные доходы от катка для белья и от маленькой зеленной, которую она держала по соседству. По правде говоря, союз этот был заключен уже несколько лет назад, но держался в таком секрете, что известие о женитьбе мистера Реглса было впервые принесено мисс Кроули мальчиком и девочкой, семи и восьми лет, постоянное пребывание которых на кухне привлекло внимание мисс Бригс.
   Тогда мистер Реглс вынужден был уйти в отставку и лично вступил в управление маленькой зеленной. Он прибавил к прежним товарам молоко и сливки, яйца и отличную деревенскую свинину, довольствуясь продажей этих простых сельских продуктов, тогда как другие отставные дворецкие открывали трактиры и торговали спиртными напитками. У него были связи среди дворецких соседних домов и имелась уютная комната за лавкой, где они с миссис Реглс принимали своих собратьев, а потому молоко, сливки и яйца предприимчивой четы имели хороший сбыт, и доходы их все росли. Год за годом они тихо и скромно наживали денежки, и наконец, когда уютный и хорошо обставленный на холостую ногу дом под э 201 на Керзон-стрит, бывшая резиденция достопочтенного Фредерика Дьюсэйса, уехавшего за границу, пошел с молотка со всей богатой и удобной мебелью, право аренды и обстановку приобрел не кто иной, как Чарльз Реглс. Правда, некоторую толику денег ему пришлось занять, и под довольно высокие проценты, у собрата-дворецкого, но большую часть он выложил из своего кармана, и миссис Реглс с немалой гордостью укладывалась спать на резное ложе красного дерева с шелковыми занавесями, созерцая перед собой огромное трюмо и гардероб, в который можно было бы поместить ее, Реглса и все их потомство.
   Конечно, они не собирались оставаться в таком роскошном помещении. Реглс приобрел право аренды, чтобы пересдавать дом от себя, и как только нашелся съемщик, опять удалился в свою зеленную; но ему доставляло огромное удовольствие, выйдя из лавочки, прогуливаться по Керзон-стрит и любоваться этим владением - собственным домом с геранями на окнах и с резным бронзовым молотком. Лакей, зазевавшийся у подъезда, с почтением кланялся ему; повар забирал у него зелень и называл его "господин владелец". И если бы Реглс захотел, он мог бы знать все, что делается у его жильцов, и какие блюда подаются у них к обеду.
   Это был добрый человек, добрый и счастливый. Дом приносил ему столь значительный годовой доход, что он решил дать своим детям первоклассное образование, а потому, невзирая на издержки, поместил Чарльза в пансион доктора Порки в Шугеркейн-Лодже, а маленькую Матильду - к мисс Пековер, Лорентайнум-Хаус, в Клепеме.
   Реглс любил и можно даже сказать боготворил семейство Кроули, этот источник всего его благосостояния. В уютной комнате за лавкой висел вырезанный из бумаги силуэт его бывшей хозяйки и рисунок ее работы, изображавший сторожку привратника в Королевском Кроули, а единственным добавлением, какое он внес в убранство дома на Керзон-стрит, была гравюра, на коей представлено было Королевское Кроули в Хэмпшире, резиденция сэра Уолпола Кроули, баронета; последний восседал на золотой колеснице, запряженной шестью белыми конями, бегущими вдоль озера, где плавали лебеди и разъезжали лодки с дамами в кринолинах и музыкантами в париках. Реглс и в самом деле думал, что на всем свете нет другого такого дворца и такой знатной фамилии.
   Когда Родон с женой вернулись в Лондон, дом Реглса случайно оказался свободным. Полковник хорошо знал и помещение и его владельца: последний постоянно поддерживал связь с семьей Кроули, потому что помогал мистеру Боулсу, когда его хозяйка принимала гостей. И старик не только сдал дом полковнику, но также исполнял у него обязанности дворецкого во время больших приемов. Миссис Реглс хозяйничала на кухне и посылала наверх такие обеды, которые одобрила бы сама мисс Кроули.
   Вот каким способом Кроули сняли дом, не заплатив ни гроша, ибо, хотя Реглсу приходилось уплачивать сборы и налоги, проценты по закладной собрату-дворецкому, взносы по страхованию своей жизни и за детей в школу, а также тратиться на съестные припасы и напитки, как для собственного потребления, так - одно время - и для семьи полковника, и хотя бедняга совершенно разорился от такого ведения дел и дети его оказались выброшенными на улицу, а сам он доведен был до Флитской тюрьмы, - но ведь должен же кто-то платить за джентльменов, которые живут неизвестно на что, - и вот несчастному Реглсу пришлось возмещать все нехватки в хозяйстве полковника Кроули.
   Интересно было бы знать, сколько семейств ограблено и доведено до разорения великими надувалами вроде Кроули? Сколько знатных вельмож грабят мелких торговцев, снисходят до того, что обманывают своих бедных слуг, отнимая у них последние деньги и плутуя из-за нескольких шиллингов? Когда мы читаем, что такой-то благородный дворянин выехал на континент, а у другого благородного дворянина наложен арест на имущество, и что тот или другой задолжали шесть-семь миллионов, то такие банкроты предстают перед нами в апофеозе славы, и мы даже проникаемся уважением к жертвам столь трагических обстоятельств. Но кто пожалеет бедного цирюльника, который напрасно ждет уплаты за то, что пудрил головы ливрейным лакеям; или бедного плотника, сооружающего на свои средства павильоны и всякие другие затейливые штуковины для dejeuner {Завтрака (франц.).} миледи; или беднягу портного, который по особой милости управляющего получил заказ и заложил все, что мог, чтобы изготовить ливреи, по поводу которых милорд, в виде особенной чести, самолично с ним совещался? Когда рушится знатный дом, эти несчастные бесславно погибают под его обломками. Недаром в старых легендах говорится, что прежде чем человек сам отправится к дьяволу, он спровадит туда немало других человеческих душ.
   Родон и его жена оказывали самое широкое покровительство всем торговцам и поставщикам мисс Кроули, которые теперь предлагали им свои услуги. Охотников находилось немало, особенно из тех, кто победнее. Удивительно, с какой неутомимостью прачка из Тутинга каждую субботу прикатывала свою тележку и подавала счета, из недели в неделю остававшиеся неоплаченными. Зелень поставлял сам мистер Реглс. Счет за портер для прислуги из трактира "Военная Удача" являл собою подлинный курьез в хронике питейного дела. Слугам постоянно задерживали жалованье, и потому в их интересах было оставаться в доме. В сущности, не платили никому - ни слесарю, чинившему замок, ни стекольщику, вставлявшему стекла, ни каретнику, отдававшему внаем экипаж, ни груму, правившему этим экипажем, ни мяснику, привозившему баранину, ни лавочнику, поставлявшему уголь, на котором она жарилась, ни кухарке, готовившей ее, ни слугам, которые ее ели. И вот таким-то образом, мне кажется, люди умудряются жить в роскоши, не имея никакого дохода.
   В маленьких городах такие вещи не могут пройти незаметно: там мы знаем, сколько молока берут наши соседи и какое мясо или птица подается у них за столом. Вполне возможно, что в э 200 и э 202 по Керзон-стрит было известно, что делается в доме, расположенном между ними, так как слуги общались между собой через дворовую ограду. Но ни Кроули, ни его жена, ни их гости знать не хотели ни э 200, ни э 202. Когда вы приходили в э 201, вас встречали очень радушно, ласковой улыбкой и хорошим обедом, и хозяин с хозяйкой приветливо жали вам руку, как будто чувствовали себя неоспоримыми владельцами трех-четырех тысяч годового дохода. Да так оно и было, - только они располагали не деньгами, а продуктами и чужим трудом. Если они и не платили за баранину, она все-таки у них была, и если они не давали золота в обмен на вино, то откуда нам было это знать? Нигде не подавали к столу лучшего вина, чем у честного Родона, и нигде не было таких веселых и изящно сервированных обедов. Его маленькие гостиные были самыми скромными и уютными комнатами, какие только можно вообразить. Ребекка украсила их с величайшим вкусом безделушками, привезенными из Парижа. А когда она садилась за фортепьяно и с беззаботной душой распевала романсы, гостю казалось, что он попал в домашний рай; и он готов был согласиться, что если муж несколько глуповат, то жена очаровательна, а их обеды - самые приятные на свете.
   Остроумие, ловкость и смелость Ребекки быстро создали ей популярность в известных лондонских кругах. Около дверей ее дома часто останавливались солидные экипажи, из которых выходили очень важные люди. В Парке ее коляску всегда видели окруженной самой знатной молодежью. В маленькой ложе третьего яруса Оперы всегда виднелось множество голов, сменявшихся, как в калейдоскопе. Но нужно сознаться, что дамы держались от Ребекки в стороне и их двери были наглухо закрыты для нашей маленькой авантюристки.
   Что касается мира светских женщин и их обычаев, то автор может говорить о них, конечно, только понаслышке. Мужчине так же трудно проникнуть в этот мир или понять его тайны, как догадаться, о чем беседуют дамы, когда они удаляются наверх после обеда. И только путем настойчивых расспросов удается получить кое-какое представление об этих тайнах. Проявляя подобную любознательность, всякий гуляющий по тротуарам Пэл-Мэл или посещающий столичные клубы узнает, как из личного опыта, так и из рассказов знакомых, с которыми он играет на бильярде или завтракает, кое-что о высшем лондонском обществе, - а именно, что, подобно тому как есть мужчины (вроде Родона Кроули, о положении которого мы только что упоминали), представляющиеся важными особами лицам, не знающим света, или неопытным новичкам, еще не осмотревшимся в Парке и постоянно встречающим озртченных джентльменов в обществе самой знатной молодежи, точно так же есть и леди, которых можно назвать любимицами мужчин, поскольку они пользуются успехом решительно у всех джентльменов, хотя и не вызывают никакого доверия и уважения у их жен. Такова, например, миссис Файрбрейс, леди с прекрасными белокурыми локонами, которую вы каждый день можете видеть в Хайд-парке, окруженную самыми знатными и прославленными денди нашей страны. Другая такая леди - миссис Роквуд, о вечерах которой постоянно пишут великосветские газеты, ибо у нее обедают посланники и вельможи. Да и многих других дам можно было бы назвать, если бы они имели отношение к нашей повести. Но в то время как скромные люди, далекие от светской жизни, или провинциалы, тяготеющие к высшему кругу, любуются в общественных местах на этих дам в их мишурном блеске или завидуют им издалека, лица более осведомленные могли бы сообщить, что у этих особ, которым так завидуют, не больше шансов войти в так называемое "общество", чем у какой-нибудь мелкопоместной помещицы в Сомерсетшире, читающей о них в "Морнинг пост". Людям, живущим в Лондоне, известна эта печальная истина. Сколько раз вам приходилось слышать, как безжалостно исключаются из "общества" многие леди, казалось бы, занимающие высокое положение и богатые. Их отчаянные попытки проникнуть в этот круг, унижения, которым они под- ^3 вергаются, оскорбления, которые терпят, ставят в тупик всякого, кто изучает род человеческий или женскую его половину; это стремление невзирая ни на что попасть в высший свет могло бы послужить благодарной темой для писателя, обладающего умом, досугом и превосходным знанием родного языка, необходимым для того, чтобы написать такую повесть.
   Те немногие дамы, с которыми миссис Кроули встречалась за границей, теперь, когда она вернулась в Англию, не только не пожелали бывать у нее в доме, но при встрече намеренно не узнавали ее. Удивления достойно, как все светские леди вдруг забыли ее лицо, и, конечно, самой Ребекке было не очень-то приятно в этом убедиться. Когда леди Бейракрс встретила ее в фойе оперы, она собрала вокруг себя дочерей, как будто они могли заразиться от одного прикосновения Бекки, и, отступив на шаг или на два и устремив пристальный взгляд на своего маленького врага, заслонила их своей грудью. Но не так-то легко было смутить Ребекку; для этого требовался поистине разящий взгляд, а не то тупое оружие, какое представляли собой тусклые, холодные гляделки старухи Бейракрс. Когда леди де ля Моль, часто скакавшая верхом вместе с Бекки в Брюсселе, встретила открытую коляску миссис Кроули в Хайд-парке, ее милость вдруг ослепла и оказалась решительно не способна узнать свою прежнюю приятельницу. Даже миссис Бленкинсоп, жена банкира, отвернулась от нее в церкви. Теперь Бекки регулярно посещала церковь; и назидательное это было зрелище - как она появлялась там вместе с Родоном, который нес два больших с золотым обрезом молитвенника, и затем покорно высиживала всю службу.
   Вначале Родона сильно задевали оскорбления, которые наносились его жене. Он хмурился и приходил в неистовство, грозился вызвать на дуэль мужей и братьев этих дерзких женщин, которые отказывали в должном уважении его жене, - и только ее строжайшие приказания и просьбы удерживали его в границах приличия.
   - Не можешь же ты ввести меня в общество выстрелами! - говорила она добродушно. - Вспомни, дорогой мой, ведь я как-никак была гувернанткой, а ты, мой бедный глупый муженек, пользуешься незавидной репутацией - тут и долги, и игра, и другие пороки. Со временем у нас будет сколько угодно друзей, а пока изволь быть хорошим мальчиком и слушаться своей наставницы во всем. Когда мы узнали, что тетка почти все завещала Питту с супругою, - помнишь, в какое ты пришел бешенство? Ты готов был раструбить об этом по всему Парижу, и если бы я тебя не удержала, где бы ты был сейчас? В долговой тюрьме Сент-Пелажи, а не в Лондоне, в чудесном, благоустроенном доме. Ты был в таком неистовстве, что способен был убить брата, злой ты Каин. Ну и что бы вышло, если бы ты продолжал сердиться? Сколько бы ты ни злился, это не вернет нам тетушкиных денег, - так не лучше ли быть в дружбе с семейством твоего брата, чем во вражде, как эти дураки Бьюты. Когда твой отец умрет, Королевское Кроули будет для нас удобным пристанищем на зиму. Если мы вконец разоримся, ты будешь разрезать жаркое за обедом и присматривать за конюшнями, а я буду гувернанткой у детей леди Джейн... Разоримся? Глупости! Я еще найду для тебя хорошее местечко; а может случиться, что Питт со своим сынком умрут, и мы станем - сэр Родон и миледи. Пока есть жизнь, есть и надежда, мой милый, и я еще намерена сделать из тебя человека. Кто продал твоих лошадей? Кто уплатил твои долги?
   Родон должен был сознаться, что всем этим он обязан своей жене, и обещал и впредь полагаться на ее мудрое руководство.
   И в самом деле, когда мисс Кроули переселилась в лучший мир и деньги, за которыми так усердно охотились все ее родичи, в конце концов попали в руки Питта, Бьют Кроули, узнав, что ему оставлено всего лишь пять тысяч фунтов вместо двадцати, на которые он рассчитывал, пришел в такое бешенство, что с дикой бранью накинулся на племянника, и вражда, никогда не затихавшая между ними, привела к форменному разрыву. Напротив того, поведение Родона Кроули, получившего по духовной всего сто фунтов, изумило его брата и восхитило невестку, которая была доброжелательно настроена ко всем родственникам мужа. Родон написал брату откровенное, бодрое и веселое письмо из Парижа. Он знает, писал он, что из-за своей женитьбы лишился расположения тетки; и хотя крайне огорчен тем, что она отнеслась к нему так безжалостно, но все же рад, что деньги останутся во владении их семейства. Он сердечно поздравлял брата с удачей, посылал свой нежный привет сестре и выражал надежду, что она отнесется благосклонно к миссис Кроули. Письмо заканчивалось собственноручной припиской этой леди: она просила присоединить ее поздравления к поздравлениям мужа. Она всегда будет помнить доброту мистера Кроули, который обласкал ее в те далекие дни, когда она была беззащитной сиротой, воспитательницей его маленьких сестер, благополучие которых до сих пор близко ее сердцу. Она желала ему счастья в семейной жизни и просила разрешения передать привет леди Джейн (о доброте которой много слышала). Далее она выражала надежду, что ей будет позволено когда-нибудь представить дяде и тете своего маленького сына, и просила отнестись к нему доброжелательно и оказать ему покровительство.
   Питт Кроули принял письмо очень милостиво, - более милостиво, чем принимала мисс Кроули прежние письма Ребекки, переписанные рукой Родона. Что касается леди Джейн, то она была очарована письмом и ожидала, что муж сейчас же разделит наследство тетки на две равные части и одну отошлет брату в Париж.
   Однако, к удивлению миледи, Питт воздержался от посылки брату чека на тридцать тысяч фунтов. Но он обещал оказать брату поддержку, как только тот приедет в Англию и захочет ею воспользоваться, и, поблагодарив миссис Кроули за ее доброе мнение о нем и о леди Джейн, любезно выразил готовность быть полезным при случае ее маленькому сыну.
   Таким образом, между братьями состоялось почти полное примирение. Когда Ребекка приехала в Лондон, Питта с супругой не было в городе. Она не раз проезжала мимо старого подъезда на Парк-лейн, чтобы узнать, вступили ли они во владение домом мисс Кроули. Но новые владельцы еще не появлялись, и только от Реглса она кое-что о них узнавала: все слуги мисс Кроули были отпущены с приличным вознаграждением; мистер Питт приезжал в Лондон только один раз, - он на несколько дней остановился в доме, совещался со своими поверенными и продал все французские романы мисс Кроули букинисту с Бонд-стрит.
   У Бекки были собственные причины желать прибытия новой родственницы. "Когда леди Джейн приедет, - думала она, - она введет меня в лондонское общество; а что касается дам... ну, дамы сами начнут приглашать меня, когда увидят, что мужчинам со мной интересно".
  
   Для всякой леди в подобном положении принадлежностью, столь же необходимой, как коляска или букет, является компаньонка. До чего же трогательно, что нежные эти создания, которые не могут жить без привязанности, нанимают себе в подруги какую-нибудь на редкость бесцветную особу, с которой и становятся неразлучны. Вид этой неизбежной спутницы в выцветшем платье, сидящей в глубине ложи, позади своей дорогой приятельницы, или занимающей скамеечку в коляске, обычно настраивает меня на философический лад; это столь же приятное напоминание, как череп, фигурировавший на пирах египетских бонвиванов, - странное сардоническое memento {Напоминание (лат.).} Ярмарки Тщеславия! Что и говорить: даже такая разбитная, наглая, бессовестная и бессердечная красавица, как миссис Файрбрейс, отец которой умер, не снеся ее позора; даже прелестная смелая мисс Вампир, которая возьмет верхом барьер не хуже любого мужчины в Англии и сама правит парою серых в Парке (а мать ее до сих пор держит мелочную лавочку в Бате), - даже эти женщины, такие дерзкие, что им, кажется, сам черт не брат, и те не решаются показываться в обществе без компаньонки. Их любящие сердца просто зачахли бы без такой привязанности! И вы иначе не встретите их в публичном месте, как в сопровождении жалкой фигуры в перекрашенном шелковом платье, сидящей где-нибудь поблизости в укромном уголке.
   - Родон, - сказала Бекки как-то раз поздно вечером, когда компания джентльменов сидела в ее гостиной (мужчины приезжали к ним заканчивать вечер, и она угощала их кофе и мороженым, лучшим в Лондоне), - я хочу завести овчарку.
   - Что? - спросил Родон, подняв голову от стола, за которым он играл в экарте.
   - Овчарку? - отозвался юный лорд Саутдаун. - Милая моя миссис Кроули, что за фантазия? Почему бы вам не завести датского дога? Я знаю одного - огромного, ростом с жирафу, честное слово. Его, пожалуй, можно будет впрячь в вашу коляску. Или персидскую борзую (мой ход, с вашего разрешения), или крошечного мопсика, который вполне уместится в одну из табакерок лорда Стайна. У одного человека в Бэйсуотере я видел мопса с таким носом, что вы могли бы (записываю короля и хожу)... что вы могли бы вешать на него вашу шляпу.
   - Записываю взятку, - деловито произнес Родон. Он обыкновенно весь отдавался игре и вмешивался в разговор, только когда речь заходила о лошадях или о пари.
   - И зачем это вам понадобилась овчарка? - продолжал веселый маленький Саутдаун.
   - Я имею в виду моральную овчарку, - сказала Бекки, смеясь и поглядывая на лорда Стайна.
   - Это что еще за дьявол? - спросил его милость.
   - Собаку, которая охраняла бы меня от волков, - продолжала Ребекка, - компаньонку.
   - Бедная невинная овечка, вам действительно нужна овчарка, - сказал маркиз и, выставив вперед подбородок, с отвратительной улыбкой уставился на Ребекку.
   Именитый лорд Стайн стоял около камина, прихлебывая кофе. Огонь весело пылал и потрескивал за решеткой. На камине горело штук двадцать свечей во всевозможных причудливых канделябрах, золоченых, бронзовых и фарфоровых. Они восхитительно освещали Ребекку, которая сидела на софе, обитой пестрой материей. Ребекка была в розовом платье, свежем, как роза; ее безупречно белые руки и плечи сверкали из-под тонкого газового шарфа, которым они были полуприкрыты; волосы спускались локонами на шею; маленькая ножка выглядывала из-под упругих шуршащих складок шелка, - прелестная маленькая ножка в прелестной крошечной туфельке и тончайшем шелковом чулке.
   Свечи освещали и блестящую лысину лорда Стайна в венчике рыжих волос. У него были густые косматые брови и живые, налитые кровью глаза, окруженные сетью морщинок. Нижняя челюсть выдавалась вперед, и, когда он смеялся, два белых торчащих клыка хищно поблескивали. В этот день он обедал с особами королевской семьи, и потому на нем был орден Подвязки и лента. Его милость был низенький человек, широкогрудый и кривоногий, но он очень гордился изяществом своей ступни и лодыжки и постоянно поглаживал свое колено, украшенное орденом Подвязки.
   - Значит, пастуха недостаточно, чтобы охранять овечку? - спросил он.
   - Пастух слишком любит играть в карты и ходить по клубам, - ответила, смеясь, Бекки.
   - Боже мой, что за распутный Коридои! - сказал милорд. - Только свирели не хватает.
   - Бью тройкой, - произнес Родон за карточным столом.
   - Послушайте-ка вашего Мелибея, - проворчал благородный маркиз. - Какое в самом деле буколическое занятие: он стрижет барашка, невинного барашка. Черт возьми, какое белоснежное руно!
   Глаза Ребекки сверкнули презрительной насмешкой.
   - Но, милорд, - сказала она, - вы тоже рыцарь этого ордена.
   На шее у милорда и вправду была цепь ордена Золотого руна - дар испанских государей, вернувшихся на свой престол.
   Лорд Стайн в молодости слыл отчаянным бретером и удачливым игроком. Однажды он два дня и две ночи просидел за игрой с мистером Фоксом. Он обыгрывал многих августейших особ Англии, и говорили, что даже свой титул маркиза он выиграл за карточным столом. Но достойный лорд не терпел намеков на эти грехи молодости. Ребекка заметила, что его густые брови угрожающе сдвинулись.
   Она встала с софы, подошла к нему и с легким реверансом взяла у него чашку.
   - Да, - проговорила она, - мне нужна сторожевая собака. Но на вас она лаять не будет.
   И, перейдя в соседнюю гостиную, она села за рояль и запела французские песенки таким очаровательно звонким голоском, что смягчившийся лорд быстро последовал за нею, и видно было, как он, склонившись над Ребеккой, в такт кивал головой.
   Между тем Родон и его приятель продолжали играть в экарте, пока им наконец не надоело это занятие. Полковник выиграл; но хотя он выигрывал часто и помногу, вечера, подобные этому, повторявшиеся несколько раз в неделю, - когда его жена была предметом общего поклонения, а он сидел в стороне и молчал, не принимая участия в беседе, ибо ни слова не понимал в их шутках, намеках и аллегориях, - такие вечера доставляли отставному драгуну мало радости.
   - Как поживает супруг миссис Кроули? - приветствовал его лорд Стайн при встречах.
   И правда, таково было теперь положение Родона. Он больше не был полковником Кроули, - он был супругом миссис Кроули.
  
   Если до сих пор ничего не было сказано о маленьком Родоне, то лишь по той причине, что его сослали на чердак, и он только иногда в поисках общества сползал вниз в кухню. Мать почти не обращала на него внимания. Все дни ребенок проводил с француженкой-бонной, пока та оставалась в семье мистера Кроули, а когда она ушла, над малышом, плакавшим ночью в кроватке, сжалилась одна из горничных: она взяла его из опустевшей детской к себе на чердак и там утешала, как могла.
   Ребекка, милорд Стайн и еще один-два гостя сидели как-то после оперы в гостиной за чаем, когда над их головами раздался плач.
   - Это мой херувим горюет о своей няне, - сказала Ребекка, но не двинулась с места посмотреть, что с ребенком.
   - Вы лучше не ходите к нему, а не то еще расстроите себе нервы, - сардонически заметил лорд Стайн.
   - Пустое! - ответила она, слегка покраснев. - Он наплачется и заснет.
   И они снова заговорили об опере.
   Однако Родон, выскользнув украдкой из гостиной, пошел взглянуть на своего сына и наследника и, только убедившись, что верная Долли занялась ребенком, вернулся к обществу. Туалетная комната полковника помещалась в той же горней области, и там он потихоньку встречался с мальчиком. Каждое утро, когда полковник брился, у них происходили свидания: Родон-младший взбирался на сундук подле отца и с неизменным увлечением следил за операцией бритья. Они с отцом были большие приятели. Родон-старший приносил ему сласти, утаенные от собственного десерта, и прятал их в старом футляре для эполет, и ребенок ликовал, разыскав сокровище, - смеялся, но не громко, потому что маменька внизу спала и ее нельзя было беспокоить: она ложилась очень поздно и редко вставала раньше полудня.
   Родон покупал сыну много книжек с картинками и завалил его детскую игрушками. Стены ее были все покрыты картинками, которые отец приобретал на наличные деньги и приклеивал собственноручно. Когда миссис Кроули освобождала его от обязанности сопровождать ее в Парк, он приходил к сыну и проводил с ним по нескольку часов; мальчик, усевшись к нему на грудь, дергал его за длинные усы, как будто это были вожжи, и неутомимо прыгал и скакал вокруг него. Комната была довольно низкая, и однажды, когда ребенку не было еще пяти лет, отец, высоко подбросив его, так сильно стукнул бедного малыша головой о потолок, что, перепугавшись, чуть не выронил его из рук. Родон-младший уже приготовился громко заплакать - удар был так силен, что вполне оправдывал это намерение, - но только что он скривил рожицу, как отец зашикал на него: "Ради бога, Роди, не разбуди маму!" И ребенок, очень серьезно и жалобно посмотрев на отца, закусил губы, сжал кулачки и не издал ни звука. Родон рассказывал об этом в клубах, за обедом в офицерском собрании и всем и каждому в городе.
   - Ей-богу, сэр, - говорил он, - что за мальчишка у меня растет! Такой молодчина! Я чуть не прошиб его головенкой потолок, ей-богу, а он и не заплакал, боялся обеспокоить мать.
   Иногда - раз или два в неделю - Ребекка поднималась в верхние покои, где жил ребенок. Она приходила, словно ожившая картинка из модного журнала, мило улыбаясь, в прелестном новом платье, изящных перчатках и башмачках. Изумительные шарфы, кружева и драгоценности украшали ее. У нее всегда была новая шляпка, отделанная неувядающими цветами или великолепными страусовыми перьями, кудрявыми и нежными, как лепестки камелии. Она покровительственно кивала мальчугану, который отрывался от обеда или от раскрашивания солдатиков на картинках. Когда она уходила, в детской еще долго носился запах розы или какое-нибудь другое волшебное благоухание. В глазах ребенка мать была неземным существом - гораздо выше отца... выше всего мира, - ей можно было только поклоняться издали. Кататься с матерью в экипаже казалось ему священнодействием: он сидел на скамеечке, не осмеливаясь произнести ни слова, и только глядел во все глаза на пышно разодетую принцессу, сидевшую против него. Джентльмены, гарцующие на великолепных конях, подъезжали к экипажу и, улыбаясь, разговаривали с нею. Как блестели ее глаза, когда эти кавалеры приближались! Как грациозно она помахивала им ручкой, когда они проезжали мимо! В таких случаях на мальчика надевали новенький красный костюмчик; для дома годился и старый, коричневого полотна. Изредка, когда мать уезжала и горничная Долли убирала ее постель, он входил в спальню. Ему эта комната казалась раем, волшебным царством роскоши и чудес. В гардеробе висели чудесные платья - розовые, голубые и разноцветные. Вот отделанная серебром шкатулка с драгоценностями и таинственная бронзовая рука на туалете, сверкающая сотнями колец. А вот трюмо - чудо искусства, - где он мог видеть свое удивленное личико и отражение Долли (странно измененное и витающее на потолке), когда она взбивала и разглаживала подушки на постели. Бедный, одинокий, заброшенный мальчуган!
   Мать - это имя божества в устах и в сердце ребенка, а этот малыш боготворил камень!
   Родон Кроули, при всем своем беспутстве, обладал некоторым душевным благородством и еще был способен на любовь к женщине и любовь к ребенку. К Родону-младшему он питал тайную нежность, которая не ускользнула от Ребекки, хотя она никогда не говорила об этом мужу. Это не раздражало ее - она была слишком добродушна, - но только увеличивало ее презрение к нему. Он сам стыдился своих родительских чувств, скрывал их от жены и, только когда бывал наедине с мальчиком, давал им волю.
   По утрам они вместе гуляли; сначала заходили в конюшни, а оттуда направлялись в Парк. Юный лорд Саутдаун - добрейший человек, способный отдать последнее и считавший своим главным занятием в жизни приобретение всяких безделушек, которые он потом раздавал направо и налево, - подарил мальчику крошечного пони, немногим больше крупной крысы, как говорил сам даривший, и на этого вороного шотландского пони рослый отец маленького Родона с восторгом сажал сынишку и ходил рядом с ним по Парку. Ему доставляло удовольствие видеть старые казармы и старых товарищей-гвардейцев в Найтсбридже, - он вспоминал теперь холостую жизнь с чем-то вроде сожаления. Старые кавалеристы также были рады повидаться с прежним сослуживцем и понянчить маленького полковника. Полковнику Кроули приятно было обедать в собрании вместе с собратьями-офицерами.
   - Черт возьми, я недостаточно умен для нее... я знаю это! Она не заметит моего отсутствия, - говаривал он.
   И он был прав: жена действительно не замечала его отсутствия.
   Ребекка очень любила своего мужа. Она всегда была добродушна и ласкова с ним и лишь умеренно выказывала ему свое презрение, - может быть, он и нравился ей оттого, что был глуп. Он был ее старшим слугой и метрдотелем, ходил по ее поручениям, беспрекословно слушался ее приказаний, безропотно катался с нею в коляске, отвозил ее в Оперу, а сам развлекался в клубе, пока шло представление, и возвращался за нею точно в надлежащее время. Он жалел, что она недостаточно ласкова к мальчику, но мирился и с этим.
   - Черт возьми, она ведь, знаете ли, такая умница, - пояснял он, - а я неученый человек и все такое, знаете...
   Как мы уже говорили, чтобы выигрывать в карты и на бильярде, не требуется большой мудрости, а на другие таланты Родон и не претендовал.
   Когда в доме появилась компаньонка, его домашние обязанности значительно облегчились. Жена даже поощряла его обедать вне дома и освободила от обязанности провожать ее в Оперу.
   - Нечего тебе нынче вечером сидеть и томиться дома: ты будешь скучать, милый, - говорила она. - У меня соберется несколько человек, которые будут тебя только раздражать. Я бы их не приглашала, но, ты ведь знаешь, это для твоей же пользы. А теперь, когда у меня есть овчарка, ты можешь за меня не бояться.
   "Овчарка-компаньонка! У Бекки Шарп - компаньонка! Разве не смешно?" - думала про себя миссис Кроули. Эта мысль очень забавляла ее.
  
   Однажды утром, в воскресенье, когда Родон Кроули, его сынишка и пони совершали обычную прогулку в Парке, они встретили давнишнего знакомого и сослуживца полковника - капрала Клинка, который дружески беседовал с каким-то старым джентльменом, державшим на коленях мальчугана такого же возраста, как и маленький Родон. Мальчуган схватил висевшую на груди капрала медаль в намять битвы при Ватерлоо и с восхищением рассматривал ее.
   - Здравия желаю, ваша честь, - сказал Клинк в ответ на приветствие полковника: "Здорово, Клинк!" - Этот юный джентльмен - ровесник маленькому полковнику, сэр, - продолжал капрал.
   - Его отец тоже сражался при Ватерлоо, - добавил старый джентльмен, державший мальчика на коленях, - верно, Джорджи?
   - Да, - подтвердил Джорджи. Он и мальчуган, сидевший верхом на пони, пристально и важно рассматривали друг друга, как это бывает между детьми.
   - В пехоте, - сказал Клинк покровительственным тоном.
   - Он был капитаном *** полка, - продолжал не без гордости старый джентльмен. - Капитан Джордж Осборн, сэр. Может быть, вы его знали? Он пал смертью храбрых, сэр, сражаясь против корсиканского тирана.
   Полковник Кроули вспыхнул.
   - Я знал его очень хорошо, сэр, - сказал он, - и его жену, его славную женушку, сэр. Как она поживает?
   - Это моя дочь, сэр, - отвечал старый джентльмен, спустив с рук мальчика и торжественно вынимая визитную карточку, которую и протянул полковнику. На ней стояло:
   "Мистер Седли, доверенный агент компании "Черный алмаз, беззольный уголь". Угольная верфь, Темз-стрит и коттеджи Анна-Мария, Фулем-роуд".
   Маленький Джорджи подошел и стал рассматривать шотландского пони.
   - Хочешь прокатиться? - спросил Родон-младший с высоты своего седла.
   - Хочу, - отвечал Джорджи.
   Полковник, смотревший на него с некоторым интересом, поднял его и посадил на пони, позади Родона-младшего.
   - Держись за него, Джорджи, - сказал он, - обхвати моего мальчугана за пояс; его зовут Родон!
   И оба мальчика засмеялись.
   - Пожалуй, во всем Парке не найдется более красивой пары, - заметил добродушный капрал.
   И полковник, капрал и мистер Седли с зонтиком в руке пошли рядом с детьми.
  

ГЛАВА XXXVIII

Семья в крайне стесненных обстоятельствах

  
   Предположим, что маленький Джордж Осборн от Найтсбриджа проехал до Фулема, - остановимся же и мы в этом пригороде и посмотрим, как поживают наши друзья, которых мы там оставили. Как чувствует себя миссис Эмилия после ватерлооской катастрофы? Жива ли она, здорова ли? Что стало с майором Доббином, чей кеб постоянно маячил около ее дома? Есть ли какие-нибудь известия о коллекторе Богли-Уолаха? Относительно последнего нам известно следующее:
   Наш достойный друг, толстяк Джозеф Седли, вскоре после счастливого своего спасения возвратился в Индию. Кончился ли срок его отпуска, или же он опасался встречи со свидетелями своего бегства из Брюсселя, но, так или иначе, он вернулся к своим обязанностям в Бенгалии очень скоро после водворения Наполеона на острове Святой Елены, где нашему коллектору даже довелось увидеть бывшего императора. Если бы вы послушали, что говорил мистер Седли на корабле, вы решили бы, что это не первая его встреча с корсиканцем и что сей штатский основательно посчитался с французским полководцем на плато Сен-Жан. Он рассказывал тысячу анекдотов о знаменитых баталиях, он знал расположение каждого полка и понесенные им потери. Он не отрицал, что сам причастен к этим победам, - что был вместе с армией и доставлял депеши герцогу Веллингтону. Он судил обо всем, что герцог делал или говорил в любой момент исторической битвы, с таким знанием всех поступков и чувств его милости, что всякому становилось ясно: этот человек делил лавры победителя и не разлучался с ним в течение всего того дня, хотя имя его, как лица невоенного, и не упоминалось в опубликованных документах. Вполне возможно, что со временем Джоз и сам этому поверил. Во всяком случае, в течение некоторого времени он гремел на всю Калькутту и даже получил прозвище "Седли Ватерлооского", каковое и оставалось за ним во все время его пребывания в Бенгалии.
   Векселя, которые Джоз выдал при покупке злополучных лошадей, были беспрекословно оплачены им и его агентами. Он никому и словом не заикнулся об этой сделке, и никто не знал достоверно, что случилось с его лошадьми и как он отделался от них и от Исидора, своего слуги-бельгийца; последнего видели осенью 1815 года в Валансьене, где он продавал серую в яблоках лошадь, очень похожую на ту, на которой ускакал Джоз.
   Лондонским агентам Джоза было дано распоряжение выплачивать ежегодно сто двадцать фунтов его родителям в Фулеме. Это была главная поддержка для старой четы, потому что спекуляции, предпринятые мистером Седли после его банкротства, никоим образом не могли восстановить его разрушенное благосостояние. Он пытался торговать вином, углем, был агентом по распространению лотерейных билетов и т. д., и т. и. Взявшись за что-нибудь новое, он немедленно рассылал проспекты друзьям, заказывал новую медную дощечку на дверь и важно заявлял, что он еще поправит свои дела. Но фортуна окончательно отвернулась от слабого, разбитого старика. Один за другим друзья покидали его - им надоедало покупать у него дорогой уголь и плохое вино, - и, когда он с утра тащился в Сити, только жена его еще воображала, что он вершит там какие-то дела. К концу дня старик тихонько брел обратно и вечера проводил в трактире, в маленьком местном клубе, где разглагольствовал о государственных финансах. Стоило послушать, с каким знанием дела он толковал про миллионы, про лаж и дисконт и про то, что делают Ротшильд и братья Беринги. Он с такой легкостью бросался огромными цифрами, что завсегдатаи клуба (аптекарь, гробовщик, подрядчик плотничных и строительных работ, псаломщик, который заглядывал сюда украдкой, и наш старый знакомый - мистер Клен) проникались к нему уважением.
   - Я знавал лучшие дни, сэр, - не упускал он случая сказать каждому посетителю. - Мой сын сейчас занимает высокий служебный пост в Ремгандже, в Бенгальском округе, и получает четыре тысячи рупий в месяц. Моя дочь могла бы стать полковницей хоть сию минуту, если бы только захотела. Я могу завтра же выдать вексель на моего сына на две тысячи фунтов, и Александер без всяких отсчитает мне денежки. Но, заметьте, сэр, я слишком горд для этого. Седли всегда были горды.
   И вы и я, дорогой читатель, можем оказаться в таком положении: разве мало наших друзей доходило до этого? Счастье может изменить вам, силы могут вас оставить, ваше место на подмостках займут другие актеры, помоложе и поискуснее, и вы окажетесь на мели. При встрече с вами знакомые постараются перейти на другую сторону или, что еще хуже, сострадательно протянут вам два пальца, и вы будете знать, что, едва пройдя мимо, приятель начнет рассказывать: "Бедняга, каких глупостей он наделал и какие возможности упустил!.." И все же собственный выезд и три тысячи годовых - это не предел благополучия на земле и не высшая награда небес. Если шарлатаны столь же часто преуспевают, как и терпят крах, если шуты благоденствуют, а негодяи пользуются милостями фортуны и vice versa, так что на долю каждого приходятся и удачи и неудачи, как это бывает и с самыми способными и честными среди нас, то, право же, брат мой, дары и развлечения Ярмарки Тщеславия не слишком многого стоят, и вероятно... Впрочем, мы уклонились от нашей темы.
   Когда бы миссис Седли была женщиной энергической и не захотела сидеть сложа руки после разорения мужа, она могла бы снять большой дом и взять нахлебников. Придавленный судьбой, Седли отлично играл бы роль мужа хозяйки меблированных комнат - роль своего рода принца-супруга, номинального хозяина и господина, - резал бы жаркое за общим столом, исполнял бы должность домоправителя и смиренного мужа своей жены, восседающей на неприглядном хозяйском троне. Я видел людей неглупых и с хорошим образованием, которые когда-то много обещали, удивляя всех своей энергией, которые в молодости задавали пиры помещикам и держали охоту, а теперь покорно нарезают баранину для старых сварливых ведьм и делают вид, что занимают за их унылым столом почетное место. Но миссис Седли, как мы сказали, не обладала достаточной силой духа, чтобы хлопотать ради "немногих избранных пансионеров, желающих поселиться в приятном музыкальном семействе", как гласят подобного рода объявления в "Таймсе". Она успокоилась на том, что оказалась на мели, куда ее выбросила фортуна; и, как видите, песня старой четы была спета.
   Я не думаю, чтобы они были несчастны. Может быть, они были даже несколько более горды в своем падении, чем во времена процветания. Миссис Седли всегда оставалась важной особой в глазах своей домохозяйки, миссис Клеп, к которой она часто спускалась вниз и с которой проводила долгие часы в ее опрятной кухне. Чепцы и ленты Бетти Фленниган, горничной-ирландки, ее нахальство, лень, чудовищная расточительность, с какой она сжигала на кухне свечи, истребляла чай и сахар и т. д., занимали и развлекали старую леди почти столько же, сколько поведение ее прежней челяди, когда у нее были и Самбо, и кучер, и грум, и мальчишка-посыльный, и экономка с целой армией женской прислуги, - об этом добрая леди вспоминала сотни раз на дню. А кроме Бетти Фленниган, миссис Седли наблюдала еще за всеми служанками в околотке. Она знала, аккуратно ли платит каждый наниматель за свой домик или задерживает плату. Она отступала в сторону, когда мимо нее проходила актриса миссис Ружемон со своим сомнительным семейством. Она задирала голову, когда миссис Песлер, аптекарша, проезжала мимо в одноконном тарантасе своего супруга, служившем ему для объезда больных. Она вела беседы с зеленщиком относительно грошовой брюквы для мистера Седли, следила за молочником и за мальчишкой из булочной и наведывалась к мяснику, которому, вероятно, доставляло меньше хлопот продать сотню туш другим хозяйкам, чем один бараний бок придирчивой миссис Седли; она вела счет картофелю, который подавался к жаркому в праздничные дни, и по воскресеньям, одетая в лучшее свое платье, дважды посещала церковь, а по вечерам читала "Проповеди Блейра".
   По воскресным же дням - так как в будни "дела" мешали такому развлечению - мистер Седли любил совершать с маленьким Джорджи прогулки в соседние парки и в Кенсингтонский сад, смотреть на солдат или кормить уток. Джорджи был неравнодушен к красным мундирам, и дедушка рассказывал ему, каким храбрым воином был его отец, и знакомил мальчика с сержантами и другими военными, грудь которых была украшена ватерлооскими медалями и которым старый джентльмен торжественно представлял внука как сына капитана *** полка Осборна, геройски погибшего в славный день 18 июня. Старик иной раз угощал отставного служивого стаканом портера, а главное - обнаружил пагубную склонность закармливать Джорджи яблоками и имбирными пряниками, явно во вред его здоровью, так что Эмилия даже объявила, что не будет отпускать Джорджи с дедушкой, если тот не пообещает ей не давать ребенку ни пирожных, ни леденцов, ни вообще каких-либо лакомств, приобретаемых с лотков.
   Что касается миссис Седли, то между ней и дочерью установилась из-за мальчика некоторая холодность и тщательно скрываемая ревность. Однажды вечером, когда Джорджи был еще младенцем, Эмилия, сидевшая с работой в их маленькой гостиной и не заметившая, что старая леди вышла из комнаты, внезапно услышала крик ребенка, который до того спокойно спал. Бросившись в спальню, она увидала, что миссис Седли с помощью чайной ложки тайком вливает в рот ребенку эликсир Даффи. При виде такого посягательства на ее материнские права, Эмилия, добрейшая и кротчайшая из смертных, вся затрепетала от гнева. Щеки ее, обычно бледные, вспыхнули и стали такими же красными, какими они были у нее в двенадцать лет. Она вырвала ребенка из рук матери и схватила со стола склянку, чем немало разгневала старую леди, которая с изумлением смотрела на нее, держа в руке злополучную чайную ложку.
   - Я не хочу, чтобы малютку отравляли, маменька! - закричала со сверкающими глазами Эмми и швырнула склянку в камин, а потом обхватила ребенка обеими руками и принялась укачивать его.
   - Отравляли, Эмилия? - сказала старая леди. - И ты смеешь это говорить мне?!
   - Ребенок не будет принимать никаких лекарств, кроме тех, которые присылает для него мистер Песлер; он уверял меня, что эликсир Даффи - это отрава.
   - Ах, вот как! Значит, ты считаешь меня убийцей, - отвечала миссис Седли. - Так-то ты разговариваешь с матерью! Судьба достаточно насмеялась надо мною; я низко пала в жизни: когда-то я держала карету, а теперь хожу пешком. Но я до сих пор не знала, что я - убийца, спасибо тебе за такую новость!
   - Маменька, - воскликнула бедная Эмилия, уже готовая расплакаться, - не сердитесь!.. У меня и в мыслях не было, что вы желаете вреда ребенку, я только сказала...
   - Ну да, милочка... ты только сказала, что я - убийца; но в таком случае пусть меня лучше отправят в тюрьму. Хотя не отравила же я тебя, когда ты была малюткой, а дала тебе самое лучшее воспитание и самых дорогих учителей, каких только можно достать за деньги. Я пятерых выкормила, хотя троих и схоронила; и самая моя ненаглядная доченька, из-за которой я ночей недосыпала, когда у нее резались зубки, и во время крупа, и кори, и коклюша, и для которой нанимала француженок, - поди сосчитай, сколько это стоило, - а потом еще и в пансион ее послала для усовершенствования, - ведь сама-то я ничего такого не видала, когда была девочкой, а почитала же отца с матерью, чтобы бог продлил дни мои на земле и чтобы, по крайней мере, приносить пользу, а не дуться целыми днями в своей комнате да разыгрывать из себя важную леди, - и вот эта дочь говорит мне, что я убийца!.. Миссис Осборн, - продолжала она, - желаю вам, чтобы вы не пригрели змею на своей груди - вот о чем будут мои молитвы!
   - Маменька! Маменька! - кричала ошеломленная Эмилия, и ребенок у нее на руках вторил ей отчаянным плачем.
   - Убийца! Надо же такое сказать! Стань на колени, Эмилия, и моли бога, чтобы он очистил твое злое, неблагодарное сердце, и да простит он тебя, как я прощаю.
   С этими словами миссис Седли выбежала из комнаты, еще раз проговорив сквозь зубы: "Отрава!" - и тем закончив свое материнское благословение.
   До самой смерти миссис Седли эта размолвка между нею и дочерью так и не забылась. Ссора дала старшей даме бесчисленные преимущества, которыми она не упускала случая пользоваться с чисто женской изобретательностью и упорством. Началось с тою, что в течение нескольких недель она почти не разговаривала с Эмилией. Она предупреждала прислугу, чтобы та не прикасалась к ребенку, так как миссис Осборн будет недовольна. Она просила дочь прийти и удостовериться, что в кушанья, которые ежедне дставляя, будто бы причиной всѣхъ затрудненій относительно женитьбы былъ отецъ его, Фреда, который и слышать не хотѣлъ о ней, но что самъ онъ постоянно стремился къ своему задушевному желанію. Мистеръ Осборнъ угрюмо принялъ это извиненіе. Но Голкеръ и Буллокъ были изъ числа высшаго аристократическаго круга въ Сити и находились въ связи со всѣмъ дворянствомъ въ Вестъ-Эндѣ. Старикъ Буллокъ имѣлъ полное право говорить: "Мой сынъ, сэръ, изъ дома Голкера, Буллока и Ко: кузина моей дочери -- леди Мери Манго, дочь высокопочтеннѣйшаго принца Кастльмульдскаго". И въ воображеніи мистера Осборна эти громкія фразы представляли домъ его набитымъ "нобльменами". Кончилось тѣмъ, разумѣется, что самолюбивый джентльменъ простилъ молодого Буллока и согласился на бракъ его съ Мери.
   Завтракъ, данный родственниками жениха, составилъ важное событіе на Ганноверъ-скверѣ, гдѣ они жили и куда приглашено было все дворянство Вестъ-Энда. Вотъ перечень нѣкоторыхъ именъ изъ господъ присутствовавшихъ на этомъ завтракѣ: мистеръ Манго и леди Мери Манго, съ милыми юными Гвендолиной и Джиневеръ Манго,-- драгунскій полковникъ Блодайеръ (старшій сынъ изъ дома братьевъ Блодайеръ) и высокопочтеннѣйшая мистриссъ Блодайеръ,-- высокопочтеннѣишій Джоржъ Булеръ, сынъ лорда Леванта, и его супруга, урожденная миссъ Манго,-- лордъ виконтъ Кастльтодди,-- высокопочтеннѣйшій Джемсъ Макъ-Муллъ и мистриссъ Макъ-Муллъ (урожденная миссъ Шварцъ) и прочіе фешіонебльные гости,-- всѣ переженившіеся въ улицѣ Ломбардъ и дѣлавшіе, съ своей стороны, весьма многое для облагороженія Корнгилла.
   Молодые супруги имѣли домъ недалеко отъ Берклей-сквера и небольшую виллу въ Руагамптонѣ, въ колоніи банкировъ. Женская половина фамиліи Фреда держалась того мнѣнія, что женитьбой своей мистеръ Буллокъ сдѣлалъ méssalliance, тѣмъ болѣе, что дѣдушка ихъ былъ членомъ человѣколюбиваго общества, и сами онѣ, чрезъ своихъ мужей, находились въ связи съ нѣкоторыми фамиліями лучшей крови въ Англіи. Но Мери Буллокъ тотчасъ же постаралась изяществомъ въ составленіи своей визитной книжки замѣнить недостатки происхожденія и долгомъ поставила видѣться съ отцомъ и сестрой какъ можно рѣже.
   Но тотъ ошибся бы, кто подумалъ, что она совершенно отошла отъ старика-отца, въ распоряженіи котораго оставались еще многіе десятки тысячъ. Фредъ Буллокъ никогда бы не допустилъ до того. Но чтожь прикажете дѣлать, если Мери, при молодости лѣтъ, неспособна была скрывать свои чувства! Отца и сестру приглашала она только на самыя простенькія домашнія собранія, обращалась съ ними холодно, когда они пріѣзжали къ ней, избѣгала Россель-сквера и даже упрашивала отца оставить это "простонародное мѣсто".... короче сказать, довела дѣло до того, что вся дипломація Фредерика не могла уже исправить ихъ: своимъ вѣтреннымъ неосторожнымъ поведеніемъ Мери Буллокъ уничтожила всякую надежду за дальнѣйшее наслѣдство.
   -- Вотъ какъ ныньче! и Россель-скверъ сталъ уже нехорошъ для мистриссъ Мери! говорилъ старый джентльменъ, возвращаясь съ Джейнъ отъ Буллоковъ послѣ обѣда и поднимай стекла у кареты.-- Она удостоиваетъ приглашать отца и сестру за объѣдки отъ вчерашняго обѣда, чтобъ доставить имъ случай встрѣтиться съ какою нибудь дрянью -- жителями Сити -- между тѣмъ какъ принцевъ, леди и всѣхъ высокопочтеннѣйшихъ бережетъ для себя.... Высокопочтеннѣйшихъ?! Важность какая, подумаешь!... Я простой британскій купецъ, но, право, могъ бы откупить и перекупить всѣхъ этихъ господъ.... Лорды?! диковина большая!... не хотятъ проѣхать на Россель-скверъ?! Да пусть я умру, если только у меня не водится лучшаго вина, если не съумѣю разъиграть фигуру изъ себя, если не могу показать превосходнаго серебра и сдѣлать обѣдъ, какого они никогда не видали на своихъ столахъ.... Пошелъ скорѣе, Джемсъ! мнѣ Россель-скверъ не надоѣлъ еще....
   И, откинувшись, мистеръ Осборнъ громко захохоталъ, а миссъ Джэйнъ оставалось только согласиться съ мнѣніемъ отца о поведеніи сестры ея.
   Когда у Буллоковъ родился первенецъ, Фредерикъ-Августъ-Говардъ-Станли-Деверо Буллокъ, Осборнъ, приглашенный быть крестнымъ отцомъ, послалъ новорожденному золотую чашку, съ двадцатью гинеями внутри, для няньки.
   "Я думаю, вашимъ лордамъ и въ голову не придетъ сдѣлать подобный подарокъ",-- подумалъ-старикъ и отказался присутствовать при цереноніи.
   Роскошь подарка произвела въ домѣ Буллока всеобщее удовольствіе. Мери полагала, что отецъ ея весьма доволенъ ею, а Фредъ яркими красками расписывалъ будущность своего сына и наслѣдника.
   Каждый изъ насъ легко можетъ представить себѣ тѣ мученія, какія испытывала миссъ Джэйнъ Осборнъ, въ своемъ уединеніи, на Россель-Скверѣ, читая газету "Morning-Post", гдѣ имя сестры ея выставлялось безпрестанно, въ отдѣленіи подъ заглавіемъ "фешіонебльныя собранія", и гдѣ она имѣла случаи прочитывать описаніе нарядовъ мистриссъ Буллокъ. Образъ жизни Джэйнъ Осборнъ, какъ мы уже сказали, не допускалъ подобнаго великолѣпія. Существованіе ея тянулось вяло и однообразно. Даже и въ зимнее время она принуждена была вставать до разсвѣта и готовить завтракъ для своего бранчиваго отца, который всѣхъ вытолкалъ бы за двери, еслибъ чай не былъ готовъ въ половинѣ девятаго. Джэйнъ молча садилась противъ старика, прислушиваясь къ шипѣнью самовара и съ трепетомъ поглядывая на отца, который, нахмурившись, читалъ газеты и уничтожалъ свои любимыя тартинки. Въ половинѣ десятаго мистеръ Осборнъ отправлялся въ Сити. По уходѣ отца Джэйнъ предстояло -- безпрестанно бѣгать на кухню и понукать прислугу, выѣзжать изъ дому и входить въ сношенія съ торговцами, которые, впрочемъ, весьма почтительно обходились съ ней,-- оставлять карточки въ знатныхъ, угрюмыхъ, почтенныхъ домахъ друзей, обитающихъ въ Сити,-- и наконецъ сидѣть одинокой въ гостиной, въ ожиданіи посѣтителей, заниматься вязаньемъ или вышиваньемъ, на софѣ, подлѣ часовъ съ Ифигеніей, постукивавшихъ невыносимо печально въ не менѣе печальной комнатѣ. Иногда Джэйнъ снимала чахолъ съ фортепьяно, въ намѣреніи съиграть что нибудь; но инструментъ, какъ нарочно, издавалъ самые унылые и съ трудомъ слышные звуки. Картины Джоржа были вынесены изъ комнаты и запрятаны гдѣ-то въ углу, на чердакѣ; и хотя о покойномъ никогда не заводилось рѣчи, но отецъ и дочь инстинктивно знали, что оба они думаютъ о немъ, и, какъ кажется, довольно часто.
   Въ пять часовъ мистеръ Осборнъ возвращался къ обѣду, проходившему въ молчаніи между отцомъ и дочерью. Изрѣдка только тишина нарушалась угрозами джентльмена, когда ему казалось, что кушанье приготовлено дурно. Впрочемъ, раза два въ мѣсяцъ на обѣдъ къ старику приходили его печальные друзья, равные ему во состоянію и лѣтамъ. То были: старый докторъ Голпъ и его супруга, изъ Блюмсбури-сквера,-- старый мистеръ Фроуаеръ -- помощникъ доктора, изъ Бедфордскихъ Рядовъ, важный человѣкъ, никогда не снимавшіе перчатокъ передъ "дворянствомъ изъ Вестъ Энда",-- старый сержантъ Коффинъ и мистриссъ Коффинъ, а иногда старикъ сэръ Томасъ Коффинъ и леди Коффинъ, съ Бедфордъ-сквера. Сэръ Томасъ, надо замѣтить, былъ знаменитый уголовный судья, и за обѣдами мистера Осборна для него ставилась всегда бутылка лучшаго портвейна.
   Въ свою очередь, вышепоименованные джентльмены, задавали пышные обѣды для джентльмена на Россель-скверѣ. У нихъ составлялись торжественные робберы виста, когда они выходили послѣ дессерта, и экипажи ихъ разъѣзжались не ранѣе половины одиннадцатаго. И тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, очень многіе богачи ведутъ подобную жизнь, а мы, ни съ того, ни съ сего, завидуемъ имъ.
   Джэйнъ Осборнъ рѣдко когда удавалось встрѣчать въ домѣ отца человѣка моложе шестидесяти лѣтъ; изъ холостыхъ, только одинъ мистеръ Смиркъ допускался въ отборное общество мистера Осбораа.
   Кажется, что бы могло нарушить монотонность такого печальнаго существованія одинокой дѣвушки; но дѣло вотъ въ чемъ: бѣдняжка Джэйнъ имѣла тайну, которая еще болѣе раздражала угрюмую и гордую натуру старика. Въ связи съ этой тайной находилось имя миссъ Виртъ, у которой былъ кузенъ, весьма искусный портретный живописецъ, когда-то ставившій себѣ въ особенное удовольствіе давать уроки моднымъ дамамъ. Въ настоящее время кузенъ миссъ Виртъ совершенно позабылъ, гдѣ находится Россель-скверъ, но въ 1818 году, когда Джэйнъ пользовалась его уроками, ему было весьма пріятно посѣщать домъ мистера Осборна.
   Кузенъ миссъ Виртъ -- ученикъ Шарпа изъ улицы Фритсъ, человѣкъ поведенія безпорядочнаго, но знатокъ своего дѣла -- отрекомендованный своей родственницей миссъ Джэйнъ, которой рука и сердце, послѣ различныхъ неудачныхъ попытокъ, оставались все еще свободны,-- кузенъ миссъ Виртъ почувствовалъ особенное влеченіе къ этой леди, и, какъ кажется, пользовался съ ея стороны такимъ же сочувствіемъ. Мистеръ Виртъ была повѣренною этой интриги. Не знаю, затѣмъ ли она оставляла комнату, гдѣ наставникъ и ученица занимались живописью, чтобъ доставить имъ случай обмѣняться тѣми клятвами и изъясненіями, которыя никогда не произносятся въ присутствіи третьяго лица,-- не знаю также и того, надѣялась ли миссъ Виртъ на успѣхъ своего двоюроднаго братца въ пріобрѣтеніи богатой купеческой дочки,-- братца, которому она помогала и отъ котораго надѣялась современенъ получить приличное за труды вознагражденіе,-- знаю только, что мистеръ Осборнъ "накрылъ" это дѣло. Однажды, неожиданно возвратясь изъ Сити и войдя въ гостиную съ своей бамбуковой тростью, засталъ онъ тамъ учителя и ученицу съ чрезвычайно блѣдными лицами. Мистеръ Осборнъ вытолкалъ живописца, съ угрозами переломать ему всѣ ребра, а черезъ полчаса прогналъ изъ дому и миссъ Виртъ, выбросивъ съ лѣстницы всѣ сундуки ея, перетоптавъ всѣ картонки и сжимая кулики вслѣдъ за удаляющейся наемной коляскѣ, увозившей гувернантку.
   Джэйнъ Осборнъ послѣ того нѣсколько дней не выходила изъ своей комнаты, и, благодаря этому приключенію, у ней отняли право имѣть компаньонку. Старикъ божился, что не дастъ за нею ни гроша денегъ, если она выберетъ себѣ партію безъ предварительнаго съ нимъ соглашенія. А такъ какъ мистеру Осборну нужно же было имѣть у себя женщину смотрѣть за домомъ, то ему, естественно, не хотѣлось, чтобы Джэйнъ вышла за мужъ. Такимъ образомъ бѣдняжка, волей-неволей, покинула всѣ замыслы по части Купидона. Пока папа ея оставался въ живыхъ, она обрекала себя на тотъ родъ существованія, который мы уже описали, и равнодушно приняла названіе старой дѣвы. Въ тоже время сношенія ея съ сестрой становились рѣже и слабѣе. "Джэйнъ и я вращаемся совершенно въ различныхъ сферахъ, говаривала мистриссъ Буллокъ:-- конечно, я уважаю ее какъ сестру...." а это значитъ.... впрочемъ, нѣтъ: сами объясняйте это выраженіе.

-----

   Мы говорили, кажется, что сестрицы Доббина жили въ прекрасной виллѣ, при которой находились не менѣе прекрасныя оранжереи, восхищавшія маленькаго Джоржа Осборна. Сестрицы Доббина посѣщавшія Амелію, заѣзжали иногда на Россель-скверъ, чтобъ повидаться со своей старинной знакомкой миссъ Осборнъ. Я полагаю, что посѣщенія эти производились но желанію брата ихъ, майора, который, какъ воспріемникъ и опекунъ сына Эмми, все еще надѣялся, что, рано или поздно, дѣдушка умилостивится и признаетъ въ немъ своего родного внука.-- Сестрицы Доббина повѣдали миссъ Осборнъ, въ какомъ положеніи находятся дѣла Амеліи, сообщили, какъ она проживаетъ съ отцомъ своимъ и матерью, какъ они бѣдны,-- удивлялись, что могли найти такіе люди, какъ, напримѣръ, братъ ихъ и любезный капитанъ Осборнъ въ этой тщедушной Эмми, которая и теперь такая же плакса, какою была прежде. Зато маленькой сынокъ мистриссъ Осборнъ -- прелесть что за мальчикъ! подобнаго ему онѣ, миссъ Доббинъ, и не видывали....
   Однажды, послѣ усильныхъ просьбъ сестрицъ Доббина, Амелія рѣшилась отпустить маленькаго Джоржа провести денекъ къ ихъ виллѣ. Большую часть этого дна Эмми просидѣла за письмомъ къ майору Доббину. Она поздравляла его съ новостью, которую ей передали его сестрицы, молилась объ его благополучіи и счастіи, благодарила его за тысячи тысячъ нѣжныхъ услугъ и доказательствъ постоянной дружбы къ ней въ ея несчастіи и скорби, сообщала о маленькомъ Джоржѣ, что въ этотъ самый день онъ гоститъ у его сестеръ на дачѣ. Въ заключеніе письма Эмми подписалась признательнымъ другомъ майора, Амеліей Осборнъ. Она не упоминала имени Глорвины, но, говоря о ней, называла ее молодой супругой майора и прописывала эти слова курсивами. Слухи о женитьбѣ Доббина отстранили скромность, которую Амеліи, обыкновенно, соблюдала въ отношеніи къ нему. Она отъ души радовалась, что ей представился случай высказать, какъ нѣжно и искренно уважаетъ она Уальяна.
   Въ тотъ вечеръ, когда Джоржъ, упоенный восторгомъ, доставленнымъ ему прогулкой, возвратился домой, Эмми увидѣла у него на шеѣ золотую цѣпочку и часы. Онъ сказывалъ, что это подарокъ какой-то старой леди, нехорошей собою, и что когда она дарила ему часы, то плакала и безпрестанно цаловала его,-- но что леди не понравилась ему. Зато Джоржу очень понравился виноградъ; а что всего больше ему нравится -- такъ это мама. Амелія смутилась. Робкая душей, она почувствовала ужасъ, когда услышала, что родственники отца ребенка видѣли его.
   Миссъ Осборнъ возвратилась домой къ обѣду. Въ этотъ день мистеру Осборну удалась въ Сити одна выгодная спекуляція, и онъ находился въ весьма хорошемъ расположеніи духа -- до того, что удостоилъ замѣтить необыкновенное волненіе миссъ Осборнъ и спросить: "что это значитъ, миссъ Осборнъ? что съ вами сдѣлалось?"
   -- О, сэръ, сказала Джэйнъ, заливаясь слезами: -- я видѣла маленькаго Джоржа. Онъ удивительно хорошъ собой,-- и какъ похожъ на него, еслибъ вы знали!
   Старый джентльменъ ни слова не сказалъ на это, только вспыхнулъ и затрепеталъ.
  

ГЛАВА XLIII.

ЧИТАТЕЛЮ ПРИХОДИТСЯ ОБОГНУТЬ МЫСЪ ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ.

   Удивленному читателю предстоитъ перенестись теперь за десять тысячъ миль, на военную станцію Бундль-гунчъ, въ Мадрасскомъ округѣ нашихъ индѣйскихъ владѣній, гдѣ стоялъ нашъ храбрый волнъ, подъ командой отважнаго полковника сэра Микеля о'Доуда. Время мало измѣняло этого бодраго офицера, какъ и вообще имѣетъ оно весьма незначительное вліяніе на людей, одаренныхъ хорошими желудками, хорошимъ характеромъ, и которыхъ умъ не слишкомъ много утомляется. Полковникъ превосходно владѣетъ ножомъ и вилкой за завтракомъ и также ловко употребляетъ ихъ за обѣдомъ,-- покуриваетъ свой гукахъ послѣ каждаго стола, пыхтятъ и съ тѣмъ же хладнокровіемъ выслушиваетъ свою ворчаливую супругу, съ какимъ переносилъ онъ огонь подъ Ватерлоо. Зной индѣйскаго неба и старость не уменьшили ни дѣятельности, ни краснорѣчія потомка фамиліи Малони и Моллой. Миледи о'Доудъ, наша старинная знакомка, и въ Мадрасѣ вела себя какъ дома, въ Брюсселѣ, на квартирѣ какъ и въ палаткѣ. Въ походѣ ее можно было видѣть во главѣ полка возсѣдающею на хребтѣ слона -- видъ величественный, великолѣпный! И, тоже на слонѣ, она нерѣдко отправлялась на охоту противъ тигровъ. Тамошніе принцы, принимая ее въ нишахъ своихъ зенкановъ, предлагали ей и сестрѣ ея Глорвивѣ шали и драгоцѣнные камни, которые полковница о'Доудъ не удостоивала, однакожь, принять. Гдѣ бы она ни появлялась, часовые отдавали ей честь, и миледи отвѣчала на ихъ салютъ съ достоинствомъ поистинѣ воинскимъ. Въ Мадрасскомъ президенствѣ леди о'Доудъ считалась одной изъ знатнѣйшихъ дамъ; ссора ея съ леди Смитъ, женою сэра Миноса Смита, младшаго судьи, нѣкоторымъ памятна и теперь еще. Полковница о'Доудъ изволила замѣтить леди Смитъ, что она и связываться не хочетъ съ мирными гражданками. Даже въ настоящую минуту, черезъ двадцать-пять лѣтъ, многіе не забыли, какъ полковница о'Доудъ выплясывала джигъ въ губернаторскомъ домѣ, гдѣ она затанцовала до полу-смерти двухъ адъютантовъ, майора мадрасской кавалеріи и двухъ джентльменовъ гражданской службы; она плясала бы еще долѣе, еслибъ майоръ Доббинъ не убѣдилъ ее итти къ ужину: lassata nondum satiata recessit.
   Дѣйствительно, Пегги o'Доудъ нисколько не измѣнилась: она по прежнему была добра и на словахъ и на дѣлѣ, пылка -- въ характерѣ, ревностна -- въ приказаніяхъ, командиръ -- надъ Михелемъ, драконъ -- между полковыми дамами, мать -- для молодыхъ людей, на которыми ухаживала во время ихъ болѣзни, защищала ихъ въ проступкахъ, и съ которыми постоянно находилась въ короткихъ отношеніяхъ. Жоны субалтернъ-офицеровъ и капитановъ (майоръ не былъ женатъ) составляли противъ леди о`Доудъ заговоръ одинъ за другимъ. Онѣ поговаривали, что Глорвина черезчуръ много важничаетъ, и что сама Пегги вовсе некстати иногда рисуется своей особой. Она вмѣшалась въ разныя собранія, которыя учредила мистриссъ Киркъ, и насмѣшками своими принудила всѣхъ молодыхъ людей отстать отъ нея, доказавъ имъ, что женѣ солдата вовсе не приходится говорить поученія, что мистриссъ Киркъ гораздо лучше поступила бы, еслибъ принялась починивать старое платье мужа, и что еслибъ полкъ дѣйствительно нуждался въ поученіяхъ, такъ у нея, полковницы о'Доудъ, есть превосходнѣйшія сочиненія по этой части -- именно дядюшки ея декана. Далѣе -- наша Пегги сразу прекратила волокитство лейтенанта Стоббля за женой лекаря, приступивъ къ нему съ требованіемъ уплаты денегъ, которыя онъ занялъ у нея, и до тѣхъ поръ не отставала отъ Стоббля, пока онъ не прекратилъ своей интрижки и не уѣхалъ въ Капъ на излеченіе. Съ другой стороны, мистриссъ о'Доудъ прикрыла и пріютила мистриссъ Поски, убѣжавшую однажды, ночью, изъ своей бунгало, отъ преслѣдованій мужа, окончившаго вторую бутылку водки; а впослѣдствіи Пегги избавила мастера Поски отъ delirium tremens и совершенно отучила отъ пьянства. Однимъ словомъ, леди о'Доудъ, была лучшій утѣшитель въ несчастіи и самый тягостный другъ въ благополучіи. Она постоянно имѣла хорошее мнѣніе о своей собственной персонѣ и непреодолимую рѣшимость поступать по своему.
   Мистрисгъ Пегги непремѣнно хотѣла выдать сестру свою Глоринву за стариннаго нашего пріятела майора Доббина. Мистриссъ о'Доудъ очень хорошо знала всѣ надежды Уильяма, цѣнила всѣ превосходные черты его характера и раздѣляла то уваженіе, которымъ онъ пользовался между своими сослуживцами и подчиненными. Глорвина -- прекрасная, съ розовыми щочками, черноволосая, съ голубыми глазами, умѣвшая ѣздить верхомъ и съиграть сонату -- казалась именно тѣмъ самымъ существомъ, которому предназначалось составятъ счастіе Доббина, и гораздо надежнѣе, нежели слабодушной Амеліи, которою Доббинъ былъ очень занятъ.
   -- Взгляните-ка на Глорвину, когда она входитъ къ комнату, говаривала Пегги о'Доудъ: -- и сравните ее съ мистриссъ Осборнъ, которая не въ состояніи покликать гуся. Она окажется вполнѣ достойною васъ, майоръ. Вы же человѣкъ смирный, и потому, конечно, захотите, чтобъ кто нибудь и что нибудь говорилъ по временамъ для васъ и за васъ.... Хотя -- позвольте мнѣ замѣтить намъ -- въ Глорвинѣ и не течетъ кровь Малони или Моллой, но все же фамилія ея весьма старинная, и каждый нобльменъ будетъ гордиться, женившись на ней.
   Надо признаться, что прежде чѣмъ мистриссъ о'Доудъ рѣшилась привести намѣреніе свое въ исполненіе, Глорвина всюду расточала своя ласки. Она разъ какъ-то старалась выйти замужъ въ Дублинѣ; и кто знаетъ, сколько разъ желаніе это являлось въ Керкѣ, Килларни и Маллоу! Она кокетничала со всѣми холостыми офицерами въ своемъ отечествѣ и со всѣми выгодными помѣщиками. Ей не разъ предстояло выйти замужъ въ Ирландіи, кромѣ пастора въ Батѣ, который такъ дурно обошелся съ нею. Глорвина всѣми силами старалась завлечь капитана остъ-индскаго корабля и главнаго его помощника. Въ правительствѣ каждаго приводила она въ восхищеніе, и каждый танцовалъ съ нею,-- никто, однакожь, не сдѣлалъ предложеніе. Двое юныхъ субалтернъ-офицеровъ и двое безбородыхъ гражданъ вздыхали по Глорвинѣ; но она отказала имъ наотрѣзъ. Дѣвицы гораздо моложе Глорвины вышли замужъ прежде ея. Чтожь дѣлать! на свѣтѣ есть иного женщинъ -- прекрасныхъ женщинъ -- которыхъ фортуна обходитъ словно ненарокомъ. Онѣ влюбляются съ величайшимъ великодушіемъ, ѣздятъ верхомъ и прогуливаются едва ли не съ половиной офицеровъ всей арміи, а только станутъ приближаться къ сорока -- глядь, миссъ о'Грэди -- все таже миссъ о'Грэди. Глорвина утверждала, что еслибъ не несчастная ссора о'Доудъ съ женой судьи, она давно бы соединила свою судьбу съ старымъ мистеромъ Чутни, начальникомъ гражданской службы въ Мадрасѣ, впослѣдствіи женившемся на тринадцатилѣтней миссъ Долби, только что возвратившейся изъ одного европейскаго пансіона, и который -- т. е. мистеръ Чутни -- непремѣнно хотѣлъ сдѣлать предложеніе ей, миссъ Глорвинѣ.
   Хотя леди о'Доудъ и миссъ Глорвина ссорились безчисленное множество разъ на день изъ за совершенныхъ пустяковъ, и хотя только терпѣніе полковника могло переносить ихъ шумъ -- другой на его мѣстѣ давно бы вышелъ изъ себя -- при всемъ томъ, въ этомъ пунктѣ -- т. е. въ отношеніи похода противъ сердца майора -- сестрицы ваши както сошлись: обѣ онѣ положили между собою -- не давать Доббину покоя, пока конецъ не увѣнчаетъ ихъ общаго дѣла. И Глорвина, не убоявшаяся сорока или пятидесяти прежнихъ пораженій, сдѣлала пятьдесятъ-первый приступъ. Она безпрерывно пѣла Уильяму ирландскія мелодіи, часто и патетически упрашивала его пойти съ нею въ бесѣдку,-- такъ патетически, что врядъ ли нашелся бы хоть одинъ человѣкъ и съ самою малою долею чувства, который отказался бы отъ такого предложенія. Глорвина не уставала спрашивать майора, неужли печаль помрачила его юные дни, и во всякое время, какъ Десдемона, готова была плакать при его разсказахъ о походахъ и перенесенныхъ имъ опасностяхъ. Разнесся слухъ, что нашъ честный и добрый другъ, въ уединеніи, услаждалъ себя игрой на флейтѣ: Глорвина, принявъ это къ свѣдѣнію, при первомъ случаѣ постаралась упросить Уильяма съиграть съ ней дуэтъ. И они играли дуэты не разъ. И Пегги о'Доудъ при этомъ случаѣ постоянно оставляла комнату, гдѣ молодые люди занимались музыкой. Далѣе -- Глорвина заставила майора сопутствовать ей въ ея утреннихъ прогулкахъ; и всѣ видѣли, какъ они выѣзжали и возвращались. Глорвина то-и-знай отправляла къ Доббину записки, въ которыхъ просила у него книгъ, и возвращала книги съ отмѣтками карандашомъ; а отмѣткамъ подвергались, обыкновенно, мѣста юмористическія или патетическаго свойства. Глорвина заимствовалась у майора лошадьми, слугами и паланкиномъ. Послѣ всего этого, нисколько не удивительно, что въ публикѣ распространился слухъ, предрекавшій близость брачнаго союза миссъ Глорвины и майора Доббина. Нимало не удивительно Также, что сестры Уильяма сладко мечтали о предстоящемъ имъ счастіи имѣть невѣстку.
   Доббинъ же, несмотря на осаду, которую вели противъ него, оставался очень спокоенъ. На шутки своихъ молодыхъ товарищей по поводу необыкновеннаго вниманія къ нему Глорвины, Уильямъ обыкновенно отвѣчалъ смѣхомъ.
   -- Фуй! какъ это можно! говорилъ онъ.-- Она набиваетъ себѣ руку въ этомъ дѣлѣ, больше ничего! практикуется надо мной, точно также, какъ практикуется за фортепьяно мистриссъ Тозеръ, это потому-только, что этотъ инструментъ самый удобный на нашей станціи.
   И Доббинъ продолжалъ, со всею покорностію, прогуливаться съ миссъ Глорвиной, писать ноты и стихи въ ея альбомы и играть съ нею, по временамъ, въ шахматы. Чтожь касается до сэра Микеля о'Доуда, то, хотя леди его купно съ сестрицей и не разъ приступали къ нему, чтобъ онъ принудилъ майора открыться Глорвинѣ въ любви и тѣмъ прекратить мученія бѣдной, несчастной дѣвицы,-- старый воинъ рѣшительно отказался участвовать въ ихъ заговорѣ.
   -- Мнѣ-то какое дѣло! майоръ уже не ребенокъ и самъ понимаетъ вещи не хуже моего, говорилъ сэръ Микель.-- Понадобится ему жена -- самъ обратится къ вамъ съ просьбой.
   Иногда же полковникъ о'Доудъ обращалъ слова заговорщицъ въ шутку, замѣчая, что Доббинъ слишкомъ молодъ еще, чтобъ держать собственное хозяйство, или "что майоръ писалъ объ этомъ предметѣ домой и, вѣроятно, ждетъ позволенія своей мама." Сэръ Микель шелъ еще и далѣе: будучи глазъ на глазъ съ Уильямомъ, онъ предостерегалъ его и подтрунивалъ надъ нимъ.
   -- Смотри, Добъ, не зѣвай: противъ тебя затѣвается что-то недоброе. Моя леди выписала изъ Европы коробку платья; къ ней есть и для Глорвины одно -- розовое, атласное.... Берегись, чтобъ этотъ атласъ не кончилъ дѣла, Добъ!... Женщины таковы ужъ: коли не беретъ силой, такъ возьмутъ атласомъ...
   Но ни красота, ни мода не могли побѣдить нашего героя. Доббинъ создалъ себѣ идеалъ женщины, но онъ не имѣлъ ни малѣйшаго сходства съ миссъ Глорвиной въ розовомъ атласѣ. Кроткая, маленькая женщина къ черномъ платьѣ, съ большими глазами, каштановыми волосами, большею частію молчаливая, только изрѣдка вступавшая въ разговоръ, т то голосомъ, нисколько не похожимъ на голосъ миссъ Глорвины, нѣжная молодая мать, воспитывающая малютку и съ улыбкой упрашивающая майора взглянуть на своего питомца,-- съ розовыми щечками, дѣвица, безпечно распѣвающая, къ комнаткѣ на Россель-скверѣ, или облокотившаяся на руку Джоржа Осборна, съ непритворною чувствомъ счастья и любви -- вотъ какое изображеніе, и днемъ и ночью, представлялось честному майору. Очень можетъ быть, что Амелія и не походила на этотъ портретъ, созданный Уильямомъ. Въ Англіи, у сестеръ Доббина была книжка съ модными картинками, которую Уильямъ похитилъ, такъ какъ ему показалось, будто дама, изображенная на картинкѣ, имѣла большое сходство съ мистриссъ Осборнъ. Мнѣ случилось увидѣть эту книжку, и я, признаюсь, не нашелъ къ ней ни чего особеннаго, исключая фигуръ, въ платьяхъ съ высокими таліями, съ безжизненными кукольными лицами. И позволительно предположить, что сантиментальная Амелія мистера Доббина была не болѣе, какъ одна изъ этихъ глупыхъ маленькихъ картинокъ, которыя онъ такъ лелѣялъ. Но чѣмъ разувѣрить влюбленнаго человѣка? счастливѣе ли онъ будетъ, когда увидитъ и сознается въ своемъ заблужденіи? Доббинъ именно находился подъ такимъ страннымъ вліяніемъ. Онъ не хвасталъ передъ друзьями своими сокровенными чувствами, но не терялъ черезъ нихъ ни натуральнаго вкуса, ни аппетита. Голова Уильяма покрылась просѣдью; но чувства, съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣли его въ послѣдній разъ, нисколько не измѣнились, не устарѣли; любовь его по прежнему свѣжа, какъ воспоминанія возмужалаго человѣка о протекшихъ дняхъ юности.
   Мы уже сказали, какимъ образомъ двѣ сестрицы Доббина и Амелія, корреспонденты майора въ Европѣ, отправляли ему письма изъ Англіи. Въ одномъ изъ этихъ писемъ мистриссъ Осборнъ, съ искренностію и восторгомъ, поздравляла майора съ приближающимся его бракосочетаніемъ съ миссъ о'Доудъ.
   "Ваши сестрицы только что навѣстили меня -- писала Амелія -- я сообщили мнѣ интересную новость, при которой я прошу васъ примять мое самое искреннее поздравленіе. Надѣюсь, что молодая леди, съ которою, какъ я слышала, вамъ предстоитъ соединиться, во всѣхъ отношеніяхъ окажется достойною того, кто самъ представляетъ собой олицетворенную доброту и кротость. Бѣдной вдовѣ остается только возсылать свои молитвы и чистосердечныя желанія о вашемъ благополучіи! Джоржъ посылаетъ любовь своему крестному папа и надѣется, что вы не забудете его. Я разсказываю ему, что вы готовитесь соединиться другими узами, съ тою, которая вполнѣ заслуживаетъ всю вашу любовь, но что хотя эти узы и должны, по всѣмъ вѣроятностямъ, быть сильнѣйшія и священѣйшія и отстранятъ отъ себя всѣ остальныя,-- при всемъ томъ мы надѣемся, что для бѣдной вдовы и маленькаго ребенка, которыхъ вы защищали и любили, всегда найдется уголокъ въ вашемъ сердцѣ."
   Это письмо, прибывшее изъ Англіи на томъ же кораблѣ, который привезъ для леди о'Доудъ коробку изъ модныхъ магазиновъ Лондона, само собой разумѣется, Доббинъ вскрылъ прежде всѣхъ другихъ посылокъ. Но оно произвело на майора такое впечатлѣніе, что Глорвина, ея розовое атласное платье и все касающееся до нея представилось Уильяму въ самомъ мрачномъ свѣтѣ. Доббинъ проклиналъ болтовню женщинъ, и вообще весь женскій полъ. Въ тотъ день, малѣйшая бездѣлица приводила его въ досаду, парадъ казался несносно скученъ, жаръ -- невыносимъ, неумолкаемый говоръ молодежи за общимъ столомъ -- болѣе чѣмъ когда либо, нелѣпъ. Какая нужда была ему, человѣку, идущему по большой дорогѣ къ сорока годамъ жизни,-- какая надобность майору до того, сколько паръ дупелей застрѣлилъ лейтенантъ Смитъ,-- или что нибудь подовое! Общія шутки заставляли его краснѣть; Доббинъ былъ старъ для того, чтобъ слушать насмѣшки, разсыпаемыя лекарскимъ помощникомъ и вообще всей молодежью,-- насмѣшки, надъ которыми старикъ о'Доудъ, съ лысой головой и раскраснѣвшимся лицомъ, хохоталъ съ большой охотой. Старикъ слушалъ эти шутки тридцать лѣтъ, самъ Доббинъ слушалъ ихъ пятнадцать лѣтъ.... И, въ добавокъ, послѣ скуки общаго стола, ссоры, сплетни, брань и насмѣшки полковыхъ леди! О, это невыносимо!...
   "О, Амелія. Амелія!-- думалъ Уильямъ: -- и ты, которой я оставался постоянно вѣренъ,-- и ты упрекаешь меня! Конечно, это потому, что ты не можешь чувствовать за меня, не можешь понять, не можешь узнать этой скучной, тягостной жизни, которую я влачу!... И вотъ награда мнѣ за мою преданность къ тебѣ, за мое обожаніе: ты посылаешь благословенія на мою женитьбу -- и съ кѣмъ же? съ этой кокеткой ирландской дѣвой!!... О, Амелія! за что ты меня обижаешь!?"
   И бѣдный Уильямъ чувствовалъ, какъ сердце его обливалось кровью при такой скорби,-- чувствовалъ, что теперь онъ, болѣе чѣмъ котла нибудь, несчастенъ и одинокъ. Ему ничего не стоило навсегда раздѣлаться съ жизнью и житейскими суетами: такъ безполезна и неудовлетворительна была борьба, такъ нерадостно и мрачно казалось ему будущее! Вся ночь прошла въ безсонницѣ и въ замыслахъ отправиться домой. Письмо Амеліи тяготѣло надъ Доббиномъ. Ни вѣрность его, Уильяма, ни постоянная, истинная страсть -- не могли возбудить въ душѣ ея сочувствія! Она какъ будто вовсе не видала, что онъ любилъ ее.
   Бросившись въ постель, Доббинъ продолжалъ мысленно укорять Эмми: "Праведный Боже! Амелія! неужли ты не знаешь, что во всемъ бѣломъ свѣтѣ я -- одинъ только я -- любилъ тебя.... А ты какъ камень холодна ко мнѣ,-- ты, которой посвящены были мѣсяцы и мѣсяцы заботъ во время болѣзни твоей и печали!... И ты съ улыбкой на лицѣ говоришь мнѣ послѣднее прости и забываешь меня прежде чѣмъ дверь навсегда затворилась за нами!"
   Слуги майора съ удивленіемъ смотрѣли на своего господина, прежде столько хладнокровнаго и спокойнаго, а теперь разстроеннаго и убитаго горемъ. Пожалѣла ли бы Амелія о Доббинѣ, еслибъ увидѣла его въ такомъ положеніи?... Онъ перечитывалъ нѣсколько разъ всѣ письма, въ разное время полученныя отъ мистриссъ Осборнъ, перечитывалъ дѣловыя записки, касающіяся маленькаго капитала, который, какъ увѣрялъ Эмми нашъ другъ и пріятель, оставленъ ей мужемъ,-- перечитывалъ коротенькія пригласительныя записки,-- перечитывалъ каждое слово Амеліи, когда либо написанное къ нему... Какъ холодны, приторно ласковы, какъ безнадежны, самолюбивы были эти письма!...
   И еслибъ въ это время нашлась вблизи Доббина добрая, нѣжная душа, которая могла бы проникнуть въ это безмолвное, великодушное сердце и оцѣнить его,-- кто знаетъ, можетъ быть, владычество Амеліи надъ Уильямомъ прекратилось бы навсегда, и привязанность его обратилась бы на другой, болѣе чувствительный предметъ. Но, какъ на зло, кромѣ Глорвины въ кудрявыхъ локонахъ, у майора Доббина не имѣлось подъ рукой ни одной знакомой женской души, съ которою онъ могъ побесѣдовать откровенно. Съ этой дѣвицей онъ, правда, былъ довольно фамильяренъ, но она -- вѣтренная молодая женщина -- думала только объ одномъ кокетствѣ -- самое тщеславное и безнадежное стремленіе, особливо принимая въ разсужденіе средства, которыми обладала миссъ Глорвина. Она завивала свои волосы и показывала плечи съ такой заботливостью, какъ будто хотѣла этимъ спросить Доббина "видали ли вы когда такіе чудные локоны и такой бѣлизны плечи?" Улыбаясь Уильяму, миссъ Глорвина искусно умѣла выказать крѣпость своихъ зубовъ. Несмотря на все это, Доббинъ оставался равнодушенъ къ этимъ прелестямъ.
   Вскорѣ послѣ прибытія коробки съ модными платьями, а даже можетъ быть въ честь этого прибытія, леди о'Доудъ и подчиненныя ей дамы давали балъ военнымъ и статскимъ остъ-индской компаніи; Глорвина рисовалась въ своемъ очаровательномъ розовомъ атласномъ платьѣ; но майоръ, также присутствовавшій на балѣ, печально ходилъ изъ комнаты въ комнату, и не помышляя о существованіи розоваго платья. Глорвина неистово проносилась передъ нимъ, танцуя съ молодыми офицерами, а Уильяму и на мысль не приходило ревновать ее! Онъ даже не сердился за то, что кавалерійскій капитанъ Бангльсъ повелъ ее къ ужину. Итакъ, ни ревность, ни розовое платье, ни бѣлыя плечики Глорвины не могли тронуть Доббина; а у нея, бѣдняжки; только это и было.
   Такимъ образомъ, и майоръ Доббинъ и миссъ Глорвина служатъ живымъ примѣромъ тщеславія этой жизни; и тотъ и другая желали совершенно невозможнаго для нихъ. Видя неудачу, Глорвина плакала съ досады. Она, по собственному сознанію, расчитывала на нашего пріятеля болѣе, чѣмъ на кого либо.
   -- Это сокрушитъ мое бѣдное сердце... да Пегги! непремѣнно сокрушитъ, говорила Глорвина сестрѣ своей, въ минуту дружеской откровенности.-- Посмотри, теперь на всѣхъ моихъ платьяхъ придется уничтожить запасъ: я въ нихъ какъ скелетъ выгляжу.
   А для майора между тѣмъ было рѣшительно равно -- полна ли Глорвина, или худощава, весела или печальна, сидитъ верхомъ на лошади или на табуреткѣ передъ фортепьяно. Полковникъ о'Доудъ, покуривая трубку и прислушиваясь къ этимъ жалобамъ, догадывался, что слѣдующая коробка изъ Лондона будетъ съ черными платьями для Глори, и при этомъ разсказалъ однажды таинственную повѣсть объ одной ирландской леди, умершей съ печали при потерѣ мужа, котораго у нея, однакожъ, не имѣлось.
   А между тѣмъ изъ Европы пришелъ драгой корабль и опять привезъ письма, между которыми находились и на имя Доббина. Глядя на безчисленныя приписки и надписи, онъ тотчасъ узналъ руку своей сестры, которая испещряла письма до нельзя, помѣщала въ нихъ всѣ возможныя дурныя новости, бранила брата и дѣлала ему наставленія съ чистосердечіемъ и откровенностью сестры, и всегда наводила на Уильяма, на цѣлый день тоску, когда онъ прочитывалъ одно изъ ее посланій. Поэтому-то безцѣнный Уильямъ не торопился вскрывать ихъ, откладывалъ въ сторону и ожидалъ особенно благопріятныхъ часовъ расположенія духа, чтобъ приступить къ чтенію писемъ. Двѣ недѣли назадъ, онъ самъ писалъ къ сестрѣ и выговаривалъ за тѣ нелѣпыя вѣсти, которыя она сообщала мистриссъ Осборнъ, написалъ также и къ послѣдней, разувѣряя ее въ ложныхъ слухахъ относительно своей близкой женитьбы.
   Спустя дня три послѣ присылки новыхъ писемъ отъ сестрицы, майоръ проводилъ весьма пріятный вечеръ въ домѣ полковницы о'Доудъ. Глорвина замѣтила Уильяму, что онъ сегодня съ особеннымъ вниманіемъ и удовольствіемъ выслушалъ "Встрѣчу за водахъ", "Мальчика пѣвца" и нѣсколько другихъ мелодій (на самомъ же дѣлѣ, Доббинъ съ вниманіемъ и удовольствіемъ прислушивался къ вою шакаловъ почти подлѣ самого дома). Майоръ съигралъ съ миссъ Глорвиной партію въ шахматы (криббачъ предоставили лекарю и леди о'Доудъ) и въ обыкновенное время возвратился домой, гдѣ первый предметъ, поразившій Уильяма и какъ бы упрекавшій его, было письмо его сестры. Доббинъ рѣшился приняться за каракульки отсутствующей родственницы....
   Прошло уже съ часъ времени послѣ того, какъ майоръ оставилъ домъ полковника. Сэръ Микель спалъ сладкимъ сномъ,-- Глорвина заключала свои локоны въ безчисленное множество лоскутковъ бумажки, леди о'Доудъ отправилась въ постель, завернувшись въ кисейное покрывало, повсюду распространялась мертвая тишина, какъ вдругъ часовой у воротъ главнокомандующаго окликнулъ пробирающуюся скорыми шагами фигуру человѣка, ясно выказывающуюся при лунномъ свѣтѣ. Это былъ -- майоръ Доббинъ. Блѣдный, разстроенный, прошелъ онъ мимо часового и остановился передъ окнами спальни полковника.
   -- О`Доудъ!... сэръ Микель!... Полковникъ! кричалъ Уильямъ.
   -- Боже праведный! майоръ! воскликнула Глорвина, высунувъ изъ окна бумажную головку.
   -- Что съ тобой, Добъ, мой другъ? спросилъ полковникъ, думая, что гдѣ нибудь пожаръ на станціи, или полученъ экстренный приказъ изъ главной квартиры.
   -- Я долженъ.... мнѣ нуженъ отпускъ. Я долженъ ѣхать въ Англію: самыя важныя частныя дѣла требуютъ моего присутствія, проговорилъ Доббинъ.
   -- "Что такое случилось?" -- подумала Глорвина, затрепетавъ всѣми папильотками.
   -- Я долженъ ѣхать.... теперь.... сейчасъ, продолжалъ Доббинъ.
   Полковникъ всталъ, съ тѣмъ, чтобъ объясниться съ майоромъ.
   Въ post scriptum письма миссъ Доббинъ заключался параграфъ слѣдующаго содержанія: "Вчера я заѣзжала къ старинной нашей пріятельницѣ мистриссъ Осборнъ. Что можетъ быть хуже мѣста, въ которомъ она живетъ! Мистеръ Седли, судя по мѣдной дощечкѣ надъ дверьми его хаты, торгуетъ углемъ. Маленькій мальчикъ, крестникъ твой, прекрасный ребенокъ, чрезвычайно смѣлый и съ сильной наклонностью къ настойчивости и самовольству. По твоему желанію, мы не оставляемъ его нашимъ вниманіемъ и недавно отрекомендовали его теткѣ, миссъ Джэйнъ Осборнъ; и онъ очень понравился ей. Быть можетъ, дѣдушка Джоржа -- не банкрутъ, который, мимоходомъ сказать, начинаетъ терять разсудокъ, но мистеръ Осборнъ, сжалится надъ ребенкомъ твоего друга, а его преступнаго и самовольнаго сына. Амелія, какъ кажется, не противъ этого. Вдова теперь утѣшилась и въ скоромъ времени надѣется выйти замужъ за одного почтеннаго джентльмена -- мистера Бинни, священника Бромптовскаго прихода. Партія довольно бѣдная. Впрочемъ, чтожь дѣлать! мистриссъ Осборнъ замѣтно старѣетъ, въ волосахъ ея показывается сѣдина: но, вообще говора, она не унываетъ. Твой маленькій крестникъ въ нашемъ домѣ забываетъ отъ восторга все на свѣтѣ. Мама цалуетъ тебя вмѣстѣ съ признательной твоей сестрой

Анной Доббинъ."

  

ГЛАВА XLIV.

МЕЖДУ ЛОНДОНОМЪ И ГЭМПШЭЙРОМЪ.

   Фамильный домъ нашихъ друзей Кроули, на улицѣ Гантъ, въ Лондонѣ, все еще держалъ на фронтонѣ своемъ огромный гербъ, выставленный, въ знакъ траура, по кончинѣ, сэра Питта Кроули. Впрочемъ, эта эмблема скорби, роскошью своей и пышностью узоровъ, придавала болѣе веселый, нежели печальный видъ наружности дома, который со времени кончины баронета мало по малу принималъ блестящій видъ. Закоптѣлая штукатурка покрылась ослѣпительной бѣлизной, старые бронзовые львы у колокольчика были прекрасно вызолочены; перилы у крыльца -- выкрасили. Такимъ образомъ, самый угрюмый домъ на улицѣ Гантъ сдѣлался самымъ веселымъ во всемъ кварталѣ, прежде чѣмъ зеленые листья Гэмпшэйра замѣнились желтыми въ аллеѣ усадьбы Кроули,-- аллеѣ, по которой старый сэръ Питтъ прошелъ въ послѣдній разъ.
   Около этого дома очень часто появлялись: маленькая женщина въ маленькой коляскѣ и старая дѣва съ маленькимъ мальчикомъ. Послѣдняя изъ этихъ дамъ называлась миссъ Бриггсъ, и съ ней былъ маленькій Раудонъ. Ей поручалось присматривать за внутренней передѣлкой дома сэра Питта, наблюдать за женщинами, которыя занимались шитьемъ занавѣсей, шторъ и другихъ подобныхъ необходимыхъ украшеніи,-- перешарить и перечистить всѣ комоды и шкафы, набитые разной рухлядью двухъ покойныхъ леди Кроули, и наконецъ сдѣлать подробную опись фарфору, хрусталю и другимъ принадлежностямъ, наваленнымъ въ чуланахъ и сараяхъ.
   Мистриссъ Раудонъ была главной распорядительницей надъ всѣми перемѣнами, съ уполномочіемъ отъ сэра Питта продавать, вымѣнивать, конфисковать и покупать мебель. Ребекка восхищалась этимъ порученіемъ, такъ какъ оно давало полный просторъ ея вкусу и изобрѣтательности. Возобновленіе дома совершенно окончилось, когда сэръ Питтъ пріѣхалъ въ ноябрѣ повидаться съ своими нотаріусами и когда провелъ почти недѣлю въ улицѣ Курзонъ, подъ гостепріимнымъ кровомъ признательныхъ брата и сестры.
   Сначала онъ остановился въ отели; во лишь только Бекки узнала о прибытіи баронета, тотчасъ же бросилась къ нему и черезъ часъ какой нибудь, сидя рядомъ съ сэромъ Питтомъ въ коляскѣ, возвратилась въ улицу Курзонъ.... Трудно было отказаться отъ гостепріимныхъ предложеніи этого простодушнаго маленькаго созданія: такъ ласково, такъ наивно, такъ мило выражались онѣ! Въ порывѣ восхищенія, Бекки схватила руку Питта, когда онъ изъявилъ согласіе поѣхать къ нимъ.
   -- Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю, говорила она, не выпуская его руки и устремивъ на него свои зелененькіе главки. Вы не знаете, какъ будетъ счастливъ Раудонъ.
   Ребекка хлопотала и шумѣла, приготовляя Питту спальню, повелѣвала слугами, таскавшими туда чемоданы баронета, и съ чистосердечнымъ смѣхомъ вошла въ нее, держа въ рукѣ корзинку съ углемъ, которую нарочно принесла сама изъ своей комнаты.
   Въ комнатѣ сэра Питта пылалъ уже пріятный огонекъ (эта комната принадлежала Бригссъ, получившей приказаніе удалиться къ горничной на самый верхъ).
   -- Я знала, что привезу васъ сюда, говорила Бекки, съ выраженіемъ искренняго удовольствія.
   И дѣйствительно, она какъ нельзя болѣе радовалась такому дорогому гостю.
   По настроенію Ребекки, Раудонъ, пока Питтъ гостилъ у нихъ, раза два не обѣдалъ дома, оставляя баронета обществу маленькой жены своей и миссъ Бриггсъ. Бекки собственноручно приготовила для гостя нѣкоторыя блюда.
   -- Не правда ли, паштетъ прекрасно сдѣланъ? спрашивала она сэра Питта.-- Позвольте мнѣ похвалить самое себя: это я готовила. Я бы и еще что нибудь сдѣлала получше: но оставляю для будущаго времени, когда вамъ вздумается опять навѣстить васъ.
   -- О, заранѣе можно сказать, что все, что бы вы ни сдѣлали, выйдетъ превосходно! замѣтилъ сэръ Питтъ.-- Паштетъ приготовленъ какъ нельзя лучше.
   -- Вы знаете, наивно отвѣчала Ребекка: -- что жена бѣдняка должна быть на все способна, на что баронетъ торжественно провозгласилъ, что Бекки вполнѣ заслуживаетъ быть женою лучшаго вельможи, и что имѣть свѣдѣнія въ домашнемъ хозяйствѣ составляетъ очаровательное качество женщины.
   При этомъ сэръ Питтъ вспомнилъ, съ непріятнымъ ощущеніемъ, о приготовленномъ однажды у него дома пирогѣ, которымъ леди Джэйнъ угостила его за обѣдомъ.... нехорошо, чрезвычайно нехорошо испеченный пирогъ!...
   Кромѣ паштета изъ фазановъ лорда Стэйна, только что доставленныхъ изъ его стилбрукскаго помѣстья, Бекки подала бутылку бѣлаго вина, которую Раудонъ привезъ съ собой изъ Франціи, гдѣ досталъ ее за самую бездѣлицу.... что, впрочемъ, чистѣйшая ложь, ибо вино носило названіе Vin de Hermitage и попало на скромный столъ Ребекки прямо изъ знаменитыхъ погребовъ того же лорда,-- вино, вызывавшее румянецъ на блѣдныя щеки баронета и разливавшее пріятную теплоту по всему его слабому организму.
   Когда бутылка petit vin blanc окончилась, Ребекка подала сэру Питту руку и повела его въ гостиную, усадила на диванъ передъ каминомъ, навела его на разговоръ и съ самымъ нѣжнымъ вниманіемъ слушала его, помѣстившись рядомъ на диванѣ и обрубливая рубашечку для своего маленькаго милаго сынка. Надо замѣтить, что когда у мистриссъ Раудонъ являлась необходимость казаться смиренною и добродѣтельною, эта несчастная, или, лучше сказать, счастливая рубашечка постоянно вынималась изъ ея рабочаго стола. Я полагаю, когда она сошьется, то будетъ уже слишкомъ мала для Рауди.
   Ребекка слушала баронета, ему разсказывала что нибудь, пѣла, ласкала его, обнимала, такъ что сэръ Питтъ Кроули теперь уже нетерпѣливо подумывалъ о той минутѣ, когда ему представится возможность совершить вторичное путешествіе въ яркому камину въ улицѣ Курзонъ. Уѣзжая домой, баронетъ вдругъ почувствовалъ -- можетъ быть, первый разъ въ жизни -- всю тягостную скорбь разлуки. О, какъ мила была Ребекка, посылая ему изъ своей коляски воздушный поцалуй и махая платочкомъ, когда сэръ Питтъ садился въ дилижансъ!... Кажется, платочекъ этотъ очутился за тѣмъ у глазокъ Бекки. А баронетъ, нахлобучивъ тюленевую шапку и откинувшись къ подушкамъ, думалъ про себя, какъ Ребекка почитаетъ его и какъ онъ заслуживаетъ того,-- какъ Раудонъ глупъ и скученъ и рѣшительно не стоитъ такой миленькой жены,-- какъ молчалива и безтолкова леди Джэйнъ въ сравненіи съ блестящей Ребеккой.
   Братья условились свидѣться на будущій сезонъ, когда фамильный домъ сэръ Питта будетъ переправленъ окончательно.
   -- Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобъ ты хоть сколько нибудь выпросила у него денегъ, угрюмо говорилъ Раудонъ женѣ своей, когда баронетъ уѣхалъ.-- Ты знаешь, старый Раггльсъ пристаетъ къ намъ какъ съ ножемъ къ горлу.... Чтожь, въ самомъ дѣлѣ, не обидѣть же его!... Хорошо ли будетъ, если онъ сгонитъ насъ съ квартиры....
   -- Скажи Раггльсу, возразила Бекки: -- что какъ только дѣла сэра Питта приведутся въ порядокъ, мы какъ нельзя лучше расчитаемся съ нимъ; а до того, вотъ.... дай ему. Это вексель, который баронетъ оставилъ нашему ребенку....
   И мистриссъ Раудонъ вынула изъ ридикюля смятую бумажку, подаренную баронетомъ племяннику и наслѣднику младшей отрасли фамиліи Кроули.
   Правду сказать, Ребекка пробовала уже грунтъ, на который совѣтовалъ мужъ стать ей,-- пробовала его довольно деликатно и нашла, что онъ не небезопасенъ. При малѣйшемъ намекѣ Бекки на ея стѣсненныя обстоятельства, сэръ Питтъ самъ дѣлался стѣсненнымъ. Онъ начиналъ длинную спичь, изъясняя въ ней запутанность денежныхъ расчетовъ, неаккуратную уплату арендаторовъ, дѣла покойнаго отца, огромные расходы при его похоронахъ, необходимость выплатить его долги, передержки у банкировъ и агентовъ, и кончилъ тѣмъ, что далъ мистриссъ Раудонъ небольшую сумму для ея маленькаго сына.
   Баронету хорошо было извѣстно, до какой степени бѣдны полковникъ Кроули съ супругой. Замѣчанія такого хладнокровнаго и опытнаго стараго дипломата не могло избѣгнуть то обстоятельство, что семейству Раудона рѣшительно нечѣмъ жить, и что, не имѣя ничего, трудновато (по мнѣнію сэра Питта) содержать домъ и экипажъ. Баронетъ сознавался, что былъ обладателемъ, или, лучше сказать, присвоителемъ денегъ, которыя, по всѣмъ вѣроятіямъ, должны принадлежать его младшему брату, и потому-то сэръ Питтъ чувствовалъ угрызенія совѣсти, побуждавшія его оказать справедливость, или вознагражденіе обманутымъ надеждамъ родственника....
   Каждому изъ насъ случается читать въ газетѣ "Times" страннаго рода объявленія отъ канцлера Государственнаго Казначейства, въ которыхъ говорится о полученіи 50 фунтовъ отъ А. Б., или 10 фунтовъ отъ В. Г.-- штрафныхъ по таксѣ денегъ и объ уплатѣ которыхъ виновные просятъ припечатать въ вышеупомянутой газетѣ для всеобщаго свѣдѣнія? Но, безъ сомнѣнія, каждый изъ читающихъ знаетъ и вполнѣ увѣренъ, что господа А. Б. и В. Г. въ этомъ случаѣ заплатили только самую малѣйшую частицу штрафа, и что человѣкъ, который, сознаваясь въ винѣ, добровольно посылаетъ двадцати-пяти фунтовую ассигнацію, вѣроятно, имѣетъ основательныя причины, извѣстныя ему одному, насчитывать на себѣ сотни и тысячи.-- Таковы, по крайней мѣрѣ, въ этомъ отношеніи мои собственныя чувства. Точно также и умиленіе Питта, или великодушная доброта, если хотите, къ его младшему брату, благодаря которому онъ благоденствовалъ, составляли весьма незначительной дивидендъ изъ капитальной суммы, слѣдуемой Раудону. Едва ли всякій согласится уплатить такъ много. Разстаться съ деньгами составляетъ жертву для многихъ добропорядочныхъ людей. Немногіе, подавши ближнему пять франковъ, не скажутъ, что они -- съ душой. Небережливый подаетъ не изъ удовольствія оказать помощь, но изъ привычки къ расточительности. Онъ не отказываетъ себѣ ни въ какомъ наслажденіи -- ни въ оперной ложѣ, ни въ обѣдѣ, ни въ лошадяхъ, ни даже въ удовольствіи подать бѣдному пять фунтовъ. Бережливый и въ тоже время умный, никому не должный человѣкъ отворачивается отъ нищаго, сильно торгуется съ извощикомъ и даже отказывается часто отъ бѣднаго родственника. Не знаю, въ которомъ изъ нихъ самолюбіе преобладаетъ наиболѣе. По моему мнѣнію, въ глазахъ каждаго изъ нихъ деньги имѣютъ совсѣмъ различную цѣнность.
   Питтъ Кроули сначала было поставилъ себѣ въ непремѣнную обязанность помочь брату, но потомъ раздумалъ,-- хотѣлъ, впрочемъ еще подумать объ этомъ, въ другое, болѣе удобное время
   Чтожь касается до Ребекки, то она пока довольствовалась и тѣмъ, что ее признали родственницей. Если Питтъ и ничего еще не далъ мистриссъ Раудонъ, зато она была увѣрена, что современемъ онъ доставитъ ей что нибудь. Если она не получила денегъ, то надѣялась получить лучше, нежели самыя деньги -- кредитъ. Раггльсъ сдѣлался гораздо спокойнѣе, увидѣвъ доброе согласіе между братьями, и еще болѣе успокоился, когда при первой встрѣчѣ ихъ получилъ нѣкоторую сумму денегъ и кучу обѣщаній въ уплатѣ остальныхъ. Уплативъ миссъ Бриггсъ частицу долга, съ такой непринужденной радостью, какъ будто казначейство ихъ сіяло золотомъ, Ребекка сообщила своей компаньонкѣ, подъ строгимъ секретомъ, что она разсуждала съ сэромъ Питтомъ -- весьма опытнымъ человѣкомъ въ финансовыхъ дѣлахъ -- о томъ, какое бы лучше употребленіе сдѣлать изъ маленькаго капитала Бриггсъ, и что баронетъ, принимая въ ней живѣйшее участіе, какъ въ искреннемъ и привязанномъ другѣ покойной миссъ Кроули и всей ихъ фамиліи,-- совѣтовалъ ей имѣть денежки во всякое время наготовѣ, чтобъ, при первомъ случаѣ, купить самыя выгодныя акціи. Бѣдная миссъ Бриггсъ не находила словъ выразить свою благодаря мостъ за изъявленіе такого вниманія со стороны сэра Питта. Это предложеніе ново для нея, говорила Бриггсъ. Она никогда не подумала бы вынуть свои деньги изъ фондовъ, но теперь обѣщала, при первомъ востребованіи, представить свою маленькую сумму.
   Эта почтенная женщина была такъ признательна къ добротѣ души Ребеки и къ благосклонности ея благодѣтеля, полковника, что въ ту же минуту пошла истратить большую часть полугодового дивиденда на покупку черной бархатной курточки для маленькаго Раудона, который, мимоходомъ сказать, превратился въ порядочнаго мальчишку, такъ что бархатную черную курточку слѣдовало бы замѣнить камзоломъ и штанами.
   Маленькій Раудонъ былъ прекрасный, съ открытымъ лицомъ мальчикъ, съ голубыми глазами и длинными русыми волосами, здоровый и даже грубый тѣломъ, но великодушный и мягкій сердцемъ, пламенно привязанный во всѣмъ, кто обращался съ нимъ хорошо -- къ маленькой лошадкѣ, къ лорду Соутдоуну, подарившему эту лошадку, къ старому груму, который берегъ ее, къ Молли, кухаркѣ, которая по вечерамъ усыпляла его разсказали о мертвецахъ и загружала лакомыми кусочками послѣ обѣда,-- къ миссъ Бриггсъ, которой безпрестанно досаждалъ, и надъ которою иногда смѣялся, и къ особенности къ своему папа, котораго привязанность къ ребенку достойна была удивленія. Достигнувъ осьмилѣтняго возраста, привязанности эти, можно сказать, кончились. Прекрасная призрачность матери какъ будто навсегда исчезла. Въ теченіи почти двухъ лѣтъ она совсѣмъ не говорила съ Рауди. Бекки разлюбила его. У него были коклюшъ и корь. Онъ надоѣлъ ей. Однажды, когда Рауди стоялъ въ прихожей, привлеченный туда изъ своихъ верхнихъ владѣній голосомъ матери, распѣвавшей лорду Стэйну какіе то романсы,-- дверь гостиной внезапно отворилась, и. маленькій лазутчикъ, забывшійся при звукахъ музыки, былъ открытъ.
   Ребекка бросилась изъ комнаты, и два щелчка наказали Рауди за его любопытство. Въ гостиной послышался хохотъ маркиза, весьма довольнаго такимъ откровеннымъ обнаруженіемъ характера Ребекки. Ребенокъ не выдержалъ. Съ чувствомъ оскорбленія и мучительной печали опустился онъ къ своимъ друзьямъ на кухню.
   -- Не то, чтобы мнѣ было больно, говорилъ Рауди, едва переводя духъ: -- только.... только....
   Слезы и всхлипыванья не дали ему окончить рѣчи. Сердце мальчика обливалось кровью. "Отчего мнѣ нельзя слушать, когда она поетъ? Почему она мнѣ никогда не поетъ, а поетъ только этому лысому старику съ огромными зубами?" При этой сценѣ кухарка взглядывала на горничную, горничная значительно передавала этотъ взглядъ лакею, и страшная кухонная инквизиція -- судилище, которое вы найдете въ каждомъ домѣ и отъ котораго ничего не скроешь -- въ эту минуту возстало на Ребекку и готовило ей приговоръ.
   Послѣ такого происшествія, нелюбовь матери къ сыну усилилась. Сознаніе о существованіи въ домѣ ребенка служило ей какимъ-то упрекомъ и наводило на нее безпокойство. Видъ Рауди досаждалъ Бекки. Между тѣмъ и въ груди мальчика зарождались страхъ и сомнѣніе.
   Въ свою очередь, и лордъ Стэйнъ не благоволилъ къ Рауди. Встрѣчаясь съ ребенкомъ, онъ дѣлалъ ему саркастическіе поклоны или замѣчанія, а иногда бросалъ на него свирѣпые взгляды. Но Рауди безстрашно глядѣлъ въ лицо лорда Стэйна и сжималъ свои кулаченки. Онъ зналъ, что этотъ джентльменъ былъ изъ числа самыхъ опаснѣйшихъ для него посѣтителей ихъ дома. Однажды слуга засталъ вашего мальчика въ залѣ съ угрозами передъ шляпой лорда Стэйна. Лакей за шутку передалъ это обстоятельство кучеру лорда, а тотъ, какъ водится, довелъ до свѣдѣнія своего господина: такимъ образомъ вѣсть разнеслась по всей лакейской. И вскорѣ послѣ, когда Ребекка появилась въ домѣ Гантъ, привратникъ, отпиравшій ворота, слуги во всѣхъ возможныхъ ливреяхъ, камердинеры въ бѣлыхъ жилетахъ, передававшіе съ площадки до площадки имена полковника и мистриссъ Раудонъ Кроули,-- всѣ, всѣ до одного знали, кто она такая. Человѣкъ, подносившій ей десертъ и стоявшій сзади ея стула, передалъ свое мнѣніе о характерѣ Бекки одному длинному джентльмену въ пестромъ платьѣ. Великій Боже! что можетъ быть ужаснѣе инквизиціи нашей прислуги! Въ великолѣпномъ салонѣ, въ отборномъ обществѣ, вы видите женщину, окруженную вѣрными обожателями, разсыпающую пламенные взгляды, разодѣтую въ совершенствѣ, завитую, нарумяненную, улыбающуюся и счастливую: вдругъ къ ней подходитъ Открытіе, въ видѣ длиннаго напудреннаго человѣка съ мороженымъ на подносѣ; за нимъ слѣдуетъ Клевета, въ формѣ неуклюжаго офиціанта, несущаго воздушные бисквиты.... Сударыня, будьте увѣрены, что тайна ваша разгласится этими людьми, и не долѣе, какъ сегодня вечеромъ, при встрѣчѣ ихъ въ клубѣ или на публичномъ гуляньи. Повѣрьте, что за кружкой портеру какой нибудь Джемсъ передастъ Чарльзу свое мнѣніе о васъ. Право, нехудо было бы на Ярмаркѣ Тщеславія имѣть слугъ нѣмыхъ, и притомъ такихъ, которые не умѣли бы писать. Если вы преступны -- трепещите. Человѣкъ что позади вашего стула, настоящій янычаръ съ роковымъ снуркомъ въ карманѣ плисовыхъ штановъ. Если вы не виноваты -- остерегайтесь вида, который принимаете на себя: онъ также можетъ быть гибеленъ, какъ и самое преступленіе.
   Мистриссъ Раудонъ всѣми силами старалась пріобрѣсти себѣ "положеніе въ обществѣ", а между тѣмъ слуги указывали на нее, какъ на невозвратно погибшую. Такъ точно вамъ удастся. можетъ быть, увидѣть горничную Молли, которая съ любопытствомъ смотритъ на паука, ткущаго на потолкѣ свою паутину; наконецъ это зрѣлище наскучаетъ ей: она беретъ метелку и сметаетъ и работу и художника

-----

   Дни за два до Рождества, мистриссъ Раудонъ, ея мужъ и сынъ приготовились отправиться на праздники въ резиденцію своихъ предковъ, въ усадьбу Кроули. Бекки съ удовольствіемъ оставила бы мальчика дома, еслибъ не удерживали ея убѣдительныя просьбы, невѣстки и явные признаки негодованія, обнаруженные полковникомъ за ея невниманіе къ сыну.
   -- Это чудеснѣйшій мальчикъ во всей Англіи, говорилъ оскорбленный отецъ.-- Ты, Бекки, кажется, совсѣмъ не заботишься о немъ... Не бойся: онъ тебя не обременитъ въ дилижансѣ: я сяду съ нимъ снаружи; а тамъ ты и не увидишь Рауди: онъ все время будетъ въ дѣтской.
   -- Я знаю, что ты сядешь снаружи -- курить свои отвратительныя сигары! замѣтила Реббека.
   -- Помнится, прежде ты не относилась о нихъ такъ дурно. Было время, когда онѣ тебѣ нравились, сказалъ мужъ.
   Бекки засмѣялась, постоянно находясь въ веселомъ расположеній духа.
   -- То было время, а теперь другое, говорила она.-- Пожалуй, возьми къ себѣ Раудона -- дай и ему тоже сигару: теплѣй будетъ для него.
   Но полковникъ не имѣлъ намѣренія согрѣвать своего сына, въ зимнемъ пути, подобнымъ средствомъ. Онъ и Бриггсъ укутали Раули въ теплыя платья и, въ темное утро, при свѣтѣ фонарей Погреба Бѣлой Лошади, подняли его на крышку дилижанса. Это первое путешествіе приводило мальчика въ восторгъ. Онъ восхищался восходомъ утренняго солнца, и вообще всѣ предметы, попадавшіеся по дорогѣ, возбуждали въ немъ сильное любопытство Раудонъ не оставлялъ безъ отвѣта ни одинъ изъ вопросовъ сына, разсказывая, кто живетъ въ большомъ бѣломъ домѣ направо и кому принадлежитъ огромный паркъ налѣво. Ребекка, съ своей служанкой, укутанная въ мѣха и теплые платки, съ флаконами духовъ, распоряжалась внутри дилижанса такъ, что другой не подумалъ бы, что она когда нибудь ѣзжала въ немъ, а тѣмъ менѣе, что лѣтъ десять тому назадъ, пришлось ей выйти изъ него среди дороги и помѣститься наверху, по случаю явившагося пассажира, который, по мнѣнію покойнаго баронета, былъ нѣсколько важнѣе гувернантки.
   Снова уже стемнѣлось, когда маленькаго Раудона разбудили и перенесли въ карету его дяди, въ Мёдбури. Съ удивленіемъ выглядывалъ онъ изъ оконъ, какъ отворились большія желѣзныя ворота, какъ деревья быстро смѣнялись одно другимъ, пока наконецъ экипажъ остановился передъ ярко освѣщенными окнами господскаго дома. Парадная дверь распахнулась. Въ большомъ старинномъ каминѣ пылалъ яркій огонекъ. Коверъ покрывалъ черныя шахматныя плиты.
   "А! старый знакомый -- турецкій коверъ: онъ находился въ галлереѣ леди.... помню, помню...." -- подумала Ребекка -- и черезъ секунду цаловалась уже съ леди Джэфнъ.
   Съ сэромъ Питтомъ этотъ привѣтъ былъ выполненъ съ величайшей важностью. Раудонъ, отъ котораго несло сигарой, ограничился пожатіемъ руки. Матильда протянула ручку новому кузину, и они поцаловались, между тѣмъ какъ Питтъ Бинки Соутдоунъ стоялъ въ сторонѣ и разсматривалъ маленькаго гостя съ тѣмъ удивленіемъ, съ какимъ маленькая собачка смотритъ на большую.
   Гостепріимные хозяева отвели гостей въ уютныя комнаты, нарочно для нихъ приготовленныя, и въ каминахъ которыхъ также пылалъ пріятный огонекъ. Потомъ къ комнатѣ Ребекки подошли молоденькія леди и постучались въ двери, подъ предлогомъ быть полезными мистриссъ Раудонъ, а между тѣмъ имъ хотѣлось имѣть удовольствіе высмотрѣть содержаніе узловъ, картонокъ и нарядовъ, которые хотя и были черные, но всѣ до одного послѣдней лондонской моды. Они разсказали, какъ все въ домѣ ихъ измѣнилось, лишь только уѣхала старая леди Соутдоунъ, и какъ Питтъ получилъ мѣсто въ графствѣ. Далѣе -- прозвонилъ большой обѣденный колоколъ, и семейство собралось къ столу, за которымъ Рауди посадили рядомъ съ теткой, добродушной хозяйкой дома. Сэръ Питтъ, сидѣвшій вправо отъ него, оказывалъ своей невѣсткѣ преимущественное вниманіе.
   Маленькій Раудонъ кушалъ съ большимъ аппетитомъ и вообще, за столомъ, велъ себя какъ джентльменъ.
   -- Вотъ здѣсь такъ я люблю обѣдать, сказалъ онъ своей теткѣ, когда окончился обѣдъ, при заключеніи котораго и послѣ молитвы, произнесенной сэромъ Питтомъ, обществу отрекомендовали молодого сына и наслѣдника баронета и посадили его на высокій стулъ подлѣ папа, между тѣмъ какъ дочь помѣстилась подлѣ мама, овладѣвъ приготовленной для нея рюмочкой вина.-- У васъ мнѣ нравится обѣдать, повторилъ Рауди, взглянувъ въ кроткое лицо своей родственницы.
   -- Почему же? спросила добрая леди ДжэЙнъ.
   -- Дома я обѣдаю, на кухнѣ, отвѣчалъ Рауди: -- а если не на кухнѣ, такъ съ Бриггсъ.
   Бекки была такъ занята съ баронетомъ, излнуая на него потоки комплиментовъ и возгласовъ восхищенія, любуясь молодымъ Питтомъ Бинки, котораго она находила прекраснѣйшимъ, умнѣйшимъ, благороднѣйшимъ созданіемъ, похожимъ какъ двѣ капли воды на своего отца,-- такъ была занята всѣмъ этимъ, что не слыхала замѣчаній своего кровнаго, сидѣвшаго на другомъ концѣ блестящаго стола.
   Какъ гостю, и при томъ въ первый вечеръ по прибытіи изъ Лондона, Раудону-второму позволили оставаться вмѣстѣ съ большими до чаю. Въ это время передъ сэромъ Питтомъ явилась на столѣ огромная вызолоченная книга, вся прислуга дома собралась въ столовой,-- и баронетъ прочиталъ молитвы. Рауди Кроули еще первый разъ въ жизни приходилось присутствовать при такомъ церемоніалѣ.

-----

   Въ весьма непродолжительное время владѣнія баронета, домъ принялъ во всѣхъ отношеніяхъ лучшій видъ. Ребекка, осматривая его вмѣстѣ съ владѣтелемъ, находила, что онъ прекрасенъ, очарователенъ, восхитителенъ. Чтожь до маленькаго Раудона, то усадьба Кроули, которую онъ обозрѣвалъ подъ руководствомъ маленькихъ дѣтей, сказалась ему великолѣпнымъ замкомъ, полнымъ волшебства и чудесъ. Но по комнатамъ, гдѣ умеръ Grand-papa нашихъ крошечныхъ джентльменовъ, проходили они съ испуганнымъ взглядомъ. На вопросъ Рауди: "чтожь это за Grand-papa?", провожатые его разсказали ему, какъ дѣдушкѣ ихъ нравилось быть старикомъ, какъ его возили въ креслахъ,-- показали Рауди эти кресла -- заброшенныя, съ тѣхъ поръ, какъ старый джентльменъ укатилъ вонъ туда, къ церкви, шпицъ которой блисталъ надъ высокими тополями парка.
   Братьямъ еще на нѣсколько утреннихъ прогулокъ предстояло осматривать улучшенія, произведенныя геніемъ и экономіей сэра Питта. Баронетъ сообщилъ Раудону, какихъ издержекъ стоили ему эти улучшенія, и какъ человѣкъ, имѣя въ своемъ владѣніи и землю и деньги, часто бываетъ въ крайней необходимости занять гдѣ нибудь двадцать фунтовъ.
   -- Да вотъ хоть бы эта сторожка у воротъ, говорилъ Питтъ, смиренно указывая на нее своей бамбуковой тростью: -- я не въ состояніи заплатить за нее прежде, чѣмъ выдадутъ мнѣ мои январскіе проценты.
   -- Если ужь ты нуждаешься такъ, я могу ссудить тебя до того времени, отвѣчалъ Раудонъ довольно плачевно.
   И братья наши вошли и осмотрѣли возобновленный домикъ, гдѣ красовался только что высѣченный изъ камня фамильный гербъ, и гдѣ старушка мистриссъ Локкъ, въ теченіи многихъ лѣтъ своей жизни, первый разъ имѣла и плотную дверь, и крѣпкую кровлю, и цѣлыя окна.
  

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА XLV.

МЕЖДУ ГЭМПШЭЙРОМЪ И ЛОНДОНОМЪ.

   Сэръ Питтъ Кроули не удовольствовался только починикой старыхъ заборовъ и возобновленіемъ разрушившагося жилья усадьбы Кроули; но, какъ благоразумный человѣкъ, онъ принялся за всѣ зависящія отъ него мѣры къ возстановленію въ самомъ основаніи поколебавшейся популярности своего дома и задѣлкѣ проваловъ и руинъ, въ которыя попало его имя, благодаря безпечности предшественника. Вскорѣ послѣ кончины отца, сэръ Питта выбрали въ мирные судьи. Какъ членъ магистрата и членъ парламента, магнатъ графства и представитель древней фамиліи, онъ поставилъ въ обязанность показать себя передъ гэмпшайрской публикой: щедро подписывался въ пользу всѣхъ человѣколюбивыхъ въ графствѣ заведеній, прилежно посѣщалъ всѣ высшія общества,-- короче сказать, поставилъ себя въ такое положеніе въ Гэмпшайрѣ, а впослѣдствіи и во всемъ графствѣ, которое, какъ онъ полагалъ, вполнѣ соотвѣтствовало его обширнымъ природнымъ талантамъ, леди Джэйнъ получила приказаніе находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ Фуддльстонами, Вапшотами и другими знаменитыми баронетами, ихъ сосѣдями. Экипажи послѣднихъ стали чаще показываться въ паркѣ усадьбы Кроули, въ господскомъ домѣ чаще давались обѣды для нихъ; въ свою очередь, и Питтъ съ женой, несмотря ни на какую погоду и разстояніе, не скупились на визиты. Правду сказать, Питтъ, воздержный во всемъ и притомъ слабаго здоровья, не слишкомъ то заботился объ увеселеніяхъ, но все же полагалъ, что въ его положеніи необходимо нужно быть гостепріимнымъ и любезнымъ, и каждый разъ, чувствуя отъ послѣобѣденныхъ долгихъ бесѣдъ головную боль, считалъ себя мученикомъ по необходимости. Со всѣми джентльменами входилъ онъ въ основательныя разсужденія о посѣвахъ, хлѣбныхъ законахъ и политикѣ, вступалъ въ жаркіе споры относительно сохраненія дичи отъ браконьеровъ, между тѣмъ какъ въ прежнія времена, диспутируя объ этихъ же самыхъ предметахъ, оказывался совершеннымъ вольнодумцемъ. Самъ баронетъ не стрѣлялъ: какъ человѣкъ съ мирными наклонностями и преданный однѣмъ только книгамъ, онъ не любилъ охоты. Питтъ также полагалъ, что улучшеніе породы лошадей непремѣнно должно сохраняться въ графствѣ. Зная, что Фуддльстонъ записной охотникъ, онъ предлагалъ ему навѣшать усадьбу Кроули съ своими гончими и знакомыми джентльменами. Къ огорченію леди Соутдоунъ, баронетъ съ каждымъ днемъ становился постояннѣе и настойчивѣе къ своихъ намѣреніяхъ, оставилъ говорить въ публичныхъ мѣстахъ проповѣди, пропускалъ митинги.... Можете представить себѣ, что чувствовала леди Соутдоунъ, при мысли, что зять ея ведетъ себя такимъ образомъ! Тѣмъ болѣе непріятно была поражена она, когда однажды, возвратясь съ семействомъ своимъ съ Винчестерской ораторіи, байонетъ объявилъ юнымъ леди, уважавшимъ его за его доброту, что не далѣе какъ черезъ годъ онъ будетъ брать ихъ на публичные балы въ графствѣ. Леди Джэйнъ оставалось только повиноваться. Впрочемъ, надо сказать, желаніе мужа радовало ее, а ничуть не стѣсняло. Чтожь касается до вдовствующей леди, то она не преминула, при сей оказіи, отправляя въ Капъ, а вно приготовлялись для маленького Джорджи, не подмешано яду. Когда соседи спрашивали о здоровье мальчика, она отсылала их к миссис Осборн. Сама она, видите ли, не осмеливается спросить о его здоровье. Она не позволяет себе прикоснуться к ребенку (хотя это ее внук и она в нем души не чает), так как не умеет обращаться с детьми и может причинить ему вред. А когда ребенка навещал мистер Песлер, она принимала доктора с таким саркастическим и презрительным видом, какого, по его словам, не напускала на себя даже сама леди Тпслвуд, которую он имел честь пользовать, - хотя со старой миссис Седли он не брал платы за лечение. Очень возможно, что Эмми, го своей стороны, тоже ревновала ребенка. Да и какая мать не ревнует к тем, кто нянчится с, ее детьми и может запять первое место в сердце ее сыночка? Достоверно только то, что, когда кто-нибудь возился с ее малюткой, она начинала беспокоиться и не давала ни миссис Клен, ни прислуге одевать его или ухаживать за ним, как не позволяла им вытирать пыль с миниатюры Джорджа, висевшей над ее кроваткой, той самой кроваткой, с которою она рассталась, когда ушла к мужу, и к которой теперь вернулась на много долгих безмолвных, полных слез, но все же счастливых лет.
   В этой комнате была вся любовь Эмилии, все самое дорогое в ее жизни. Здесь она пестовала своего мальчика и ухаживала за ним во время всех его болезней с неизменным страстным рвением. В нем как бы возродился старший Джордж, только в улучшенном виде, словно он вернулся с небес. Сотней неуловимых интонаций, взглядов, движений ребенок так напоминал отца, что сердце вдовы трепетало, когда она прижимала к себе малютку. Джорджи часто спрашивал мать, отчего она плачет. Оттого, что он так похож на отца, отвечала она чистосердечно. Она постоянно рассказывала ему о покойном отце и говорила о своей любви к нему, - с невинным, непонимающим ребенком она была откровеннее, чем в свое время с самим Джорджем или какой-нибудь близкой подругой юности. С родителями она никогда не говорила на эту тему: она стеснялась раскрывать перед ними свое сердце. Вряд ли маленький Джордж понимал ее лучше, чем поняли бы они, но ему и только ему доверяла Эмилия свои сердечные тайны. Самая радость этой женщины походила на грусть или была так нежна, что единственным ее выражением становились слезы. Чувства Эмилии были так неуловимы, так робки, что, пожалуй, лучше не говорить о них в книге. Доктор Песлер (теперь популярнейший дамский врач, - он разъезжает в шикарной темно-зеленой карете, ждет скорого производства в дворянское достоинство и имеет собственной дом на Манчестер-сквер) рассказывал мне, что горе Эмилии, когда пришлось отнимать ребенка от груди, способно было растрогать сердце Ирода. В те времена доктор был еще очень мягкосердечен, и его жена и тогда, и еще долго спустя смертельно ревновала его к миссис Эмилии.
   Быть может, докторша имела серьезные основания для ревности: почти все женщины, составлявшие кружок знакомых миссис Осборн, разделяли с нею это чувство и сердились на восхищение, с каким относились к Эмилии представители другого пола, ибо почти все мужчины, которые знакомились с нею ближе, поклонялись ей, хотя, без сомнения, не могли бы сказать, за что именно. Она не была ни блестящей женщиной, ни остроумной, ни слишком умной, ни исключительно красивой. Но где бы она ни появлялась, она трогала и очаровывала всех мужчин так же неизменно, как пробуждала презрение и недоверие в лицах своего пола. Я думаю, что главное ее очарование заключалось в беспомощности, в кроткой покорности и нежности; казалось, она обращалась ко всем мужчинам, с которыми встречалась, с просьбою об участии и покровительстве. Мы уже видели, как в полковом собрании - хотя ей были известны лишь немногие товарищи Джорджа - все юные офицеры готовы были обнажить мечи, чтобы сразиться за нее. Точно так же в маленьком домике в Фулеме и в тесном кружке навещавших его друзей она всем нравилась и во всех возбуждала интерес. Будь она самой миссис Манго из знаменитой фирмы "Манго, Банан и Кo" на улице Кратед-Фрайерс, - великолепно!) обладательницей виллы в Фулеме, дававшей здесь свои летние dejeuners, на которые съезжались герцоги и графы; миссис Манго, разъезжавшей по приходу с гайдуками в роскошных желтых ливреях и на паре гнедых, каких не найдется и в королевских кенсингтонских конюшнях, - повторяю, будь она самою миссис Манго или женою ее сына, леди Мэри Манго (дочерью графа Каслмоулди, которая соблаговолила выйти замуж за главу фирмы), то и тогда все соседние торговцы не могли бы оказывать ей больше почета, чем они оказывали кроткой молодой вдове, когда она проходила мимо их дверей или делала свои скромные покупки в их лавках.
   И не только сам доктор, мистер Песлер, по и его молодой помощник, мистер Липтон, лечивший горничных и мелких торговцев - его всегда можно было застать читающим "Таймс" в докторской приемной, - открыто объявил себя рабом миссис Осборн. Этот видный из себя молодой джентльмен встречал в доме миссис Седли даже более радушный прием, чем его патрон, и если с Джорджи случалось что-нибудь, он забегал проведать мальчугана по два-три раза в день, даже и не думая о гонораре. Он извлекал из аптекарских ящиков мятные лепешки, тамаринд и другие снадобья для маленького Джорджи и составлял сиропы и микстуры такой удивительной сладости, что ребенку даже нравилось болеть. Они с Песлером целых две ночи просидели около мальчика в ту памятную страшную неделю, когда Джорджи заболел корью и когда, глядя на ужас матери, можно было подумать, что ни один человек на земле никогда не болел такой болезнью. Для кого еще стати бы они это делать? Разве просиживали они все ночи у знатных соседей, когда Ральф Плантагенет, Гвендолина и Гуиневер Манго хворали той же самой детской болезнью? И разве сидели они около маленькой Мэри Клен, дочери домохозяина, которая заразилась корью от Джорджи? Надо прямо сказать - нет, не сидели. Они преспокойно спали - во всяком случае, мысли о Мэри не тревожили их по ночам, - объявив, что корь у нее в легкой форме и пройдет без всякого лечения, и с полнейшим равнодушием, просто порядка ради, прислали девочке микстуры с добавлением хины, когда она уже стала поправляться.
   Далее, жил напротив миссис Осборн скромный французский шевалье, преподававший свой родной язык в соседних школах. Вечерами можно было слышать, как он разыгрывал на разбитой скрипке старинные гавоты и менуэты. Когда этот учтивый старичок, носивший пудреный парик и никогда не пропускавший воскресной службы в хэммерсмитской монастырской часовне, - словом, ни в каком отношении, ни по образу мыслей, ни поведением, ни манерами, не похожий на своих диких бородатых соплеменников, которые и посейчас клянут коварный Альбион и косятся на вас поверх своих сигар, проходя по Риджент-стрит, - когда старый шевалье де Талопруж говорил о миссис Осборн, он сначала втягивал понюшку табаку, потом грациозным движением руки стряхивал приставшие к платью крошки, собирал все пальцы пучочком, подносил к губам и, поцеловав, распускал их, восклицая: "Ah! la divine creature!" {О божественное создание! (франц.).} Он клялся и заявлял во всеуслышание, что, когда Эмилия гуляет по бромптонским улицам, под ее ногами вырастают в изобилии цветы. Он называл маленькою Джорджи Купидоном и спрашивал у него новости о его маме Венере; он говорил изумленной Бетти Фленниган, что она одна из граций и любимая прислужница Reine des Amours {Царицы любви (франц.).}.
   Еще много можно было бы привести примеров так легко приобретенной и невольной популярности. Разве мистер Бинни, кроткий и любезный младший священник местной церкви, куда ходила семья Седли, не навещал усердно вдову, не качал на коленях ее мальчика и не предлагал учить его латыни, к негодованию старой девы, своей сестры, которая вела его хозяйство?
   - В ней ничего нет, Билби, - уверяла ею эта леди. - Когда она приходит к нам пить чай, от нее за весь вечер слова не услышишь. Это просто слабонервная дамочка! Я уверена, что у нее нет сердца. Только ее смазливое личико и привлекает вас, мужчин. У мисс Гритс, при ее пяти тысячах фунтов дохода да при ее надеждах на будущее, гораздо больше характера, и она гораздо милее, на мой вкус; будь она чуть покрасивее, я знаю, ты счел бы ее совершенством.
   Возможно, что мисс Бинни была в известной степени нрава: хорошенькое личико всегда возбуждает симпатию мужчин - этих неисправимых вертопрахов. Женщина может обладать умом и целомудрием Минервы, но мы не обратим на нее внимания, если она некрасива. Каких безумств мы не совершаем ради пары блестящих глазок! Какая глупость, произнесенная алыми губками и нежным голоском, не покажется нам приятной! И вот дамы, с присущим им чувством справедливости, решают: раз женщина красива - значит глупа. О дамы, дамы, сколько найдется среди вас и некрасивых и неумных!
   Все, что мы могли сообщить о жизни нашей героини, принадлежит к числу самых тривиальных событий. Ее повесть не изобилует чудесами, как, без сомнения, уже заметил любезный читатель; и если бы она вела дневник всех происшествии за семь лет со времени рождения сына, в нем мало нашлось бы событий, более замечательных, чем корь, о которой мы уже говорили на предыдущих страницах. Впрочем, однажды, к великому ее изумлению, преподобный мистер Бинни, только что упомянутый, попросил ее переменить фамилию Осборн на его собственную. На что она, вся вспыхнув, со слезами в голосе и на глазах: поблагодарила его за честь и выразила признательность за все его внимание и к ней, и к ее бедному мальчику, по заявила, что никогда, никогда не в состоянии будет думать ни о ком... ни о ком, кроме мужа, которого она потеряла.
   Двадцать пятого апреля и 18 июня - в день свадьбы и в день смерти мужа - она совсем не выходила из своей комнаты, посвящая эти дни (не говоря уже о бесконечных часах одиноких ночных размышлений, когда малютка-сын спал рядом с ней в своей колыбели) памяти ушедшего друга. Днем она была более деятельна: учила Джорджи читать, писать и немного рисовать; читала книги, с тем чтобы потом рассказывать оттуда малышу разные истории. По мере того как под влиянием окружающего мира раскрывались его глаза и пробуждался ум, она учила ребенка, насколько позволяло ей ее разумение, познавать творца вселенной. Каждое утро и каждый вечер мать и сын (в великом и трогательном единении, которое, я думаю, умилит всякого, кто это видел или сам пережил) - мать и се мальчик молились отцу небесному: мать вкладывала в молитву всю свою кроткую душу, а ребенок лепетал за нею слова, которые она произносила. И каждый раз они молили бога благословить дорогого папеньку, как будто он был жив и находился тут же с ними.
   Много часов каждый день уходило у нее на то, чтобы умывать и одевать юного джентльмена, водить его на прогулку перед завтраком и уходом дедушки "по делам", шить для него самые удивительные и хитроумные костюмчики, для каковой цели бережливая вдова перекраивала и переделывала каждый пригодный лоскут из нарядов, составлявших ее гардероб во времена замужества, ибо сама миссис Осборн (к большому огорчению ее матери, любившей наряжаться, особенно с тех пор как они разорились) всегда носила черные платья и соломенную шляпку с черной лептой. Остальное время она посвящала матери и старику отцу. Она не поленилась научиться игре в крибедж и часто играла со старым джентльменом в те вечера, когда он не ходил в клуб, она пела, когда ему хотелось ее послушать; и это было хорошим знаком, потому что под музыку старик неизменно впадал в сладкий сон. Она переписывала ему бесчисленные записки, планы, письма и проспекты. Большинство прежних знакомых старого джентльмена получили уведомления, написанные ее рукой, о том, что он сделался агентом компании "Черный алмаз, беззольный уголь" и готов снабжать друзей и публику самым лучшим углем по столько-то шиллингов за челдрон {Челдрон - мера для угля, около 1220 килограммов. }. Ему оставалось только подписать замысловатым росчерком эти проспекты и дрожащим канцелярским почерком написать адреса. Одна из этих бумаг была отправлена майору Доббину в *** полк, через господ Кокса и Гринвуда; но майор был в это время в Мадрасе и, следовательно, не имел особой надобности в угле. Однако он узнал руку, которою был написан проспект. Господи боже! чего бы он не отдал, чтобы держать эту ручку в своей! Пришел и второй проспект, извещавший майора, что "Седли и Кo" учредили в Опорто, Бордо и Сен-Мари агентства, которые имеют возможность предложить друзьям и публике самый лучший и изысканный выбор портвейна, хереса и красных вин по умеренным ценам и на особо выгодных условиях. Основываясь на этом извещении, Доббин насел на губернатора, главнокомандующего, на судей, на полковых товарищей и всех, кого только знал из начальствующих лиц, и послал фирме "Седли и Кo" столько заказов на вина, что привел в полное изумление мистера Седли и мистера Клепа, который и составлял всю "Кo" в названном предприятии. Но за этим взрывом удачи, под влиянием которого бедный старик уже собирался строить дом в Сити, обзавестись целым полком клерков, собственной пристанью и агентами во всех уголках земного шара, других заказов не последовало. Очевидно, старый джентльмен утратил прежний тонкий вкус к винам: на майора Доббина посыпались жалобы из всех офицерских столовых за скверные напитки, которые были выписаны по его рекомендации. В конце концов он скупил обратно огромное количество вин и продал с аукциона, с огромным для себя убытком. Что касается бывшего коллектора, получившего в это время место в управлении государственными сборами в Калькутте, то он был взбешен, когда почта принесла ему пачку этих вакхических проспектов с приватной припиской отца, извещавшей Джоза, что ого родитель рассчитывает на него в этом предприятии и посылает ему партию отборных вин, указанных в накладной, а также выданные им от имени сына векселя на эту сумму - на покрытие расходов. Джоз, которому, кажется, легче было бы стерпеть, что его отца, отца Джоза Седли, члена управления государственными сборами, считают Джеком Кетчем, нежели виноторговцем, выклянчивающим заказы, с возмущением отказался от векселей и написал старому джентльмену сердитое письмо, предлагая на будущее оставить его в покое. Опротестованные векселя пришли обратно, и "Седли и Кo" вынуждены были оплатить их доходами от мадрасской операции, а частью и сбережениями Эмми.
   Кроме пенсии в пятьдесят фунтов в год, у нее, по заявлению душеприказчика ее мужа, была еще сумма в пятьсот фунтов, находившаяся в момент смерти Осборна на руках у агентов; эту сумму опекун Джорджа, Доббин, предлагал поместить из восьми годовых процентов в одну индийскую контору. Мистер Седли, подозревавший майора в каких-то неблаговидных расчетах на эти деньги, был категорически против предложенного плана. Он отправился к агентам, чтобы лично протестовать против такого помещения упомянутого капитала. Там он узнал, к своему изумлению, что никто им не доверял такой суммы, что все оставшиеся после покойного капитана средства не превышают ста фунтов, а названные пятьсот фунтов, по-видимому, составляют особую сумму, о которой известно только майору Доббину. Окончательно убедившись, что дело нечисто, старик Седли начал преследовать майора. Как самый близкий дочери человек, он потребовал отчета относительно средств покойного капитана. Доббин замялся, покраснел и стал давать невразумительные ответы. Это подтверждало подозрение старика, что он имеет дело с мошенником. Величественным тоном высказал он этому офицеру "всю правду в глаза", как он выразился, то есть попросту выразил убеждение, что майор незаконно присвоил деньги его покойного зятя.
   Тут Доббин вышел из терпения, и если бы его обвинитель не был так стар и жалок, между обоими джентльменами, сидевшими за столиком кофейни Слотера, где происходило их объяснение, непременно вспыхнула бы ссора.
   - Поднимемтесь ко мне, сэр, - пробормотал майор с сердцем, - я настаиваю на том, чтобы вы поднялись ко мне, и я покажу вам, кто оказался пострадавшей стороной: бедный Джордж или я.
   И он потащил старика к себе в номер и достал из конторки счета и пачку долговых обязательств, выданных Осборном, который, надо отдать ему справедливость, охотно выдавал такие обязательства.
   - Джордж оплатил свои векселя при отъезде из Англии, но, когда он пал в сражении, у него не осталось и сотни фунтов. Я и еще два товарища-офицера из своих сбережений собрали небольшую сумму, а вы осмеливаетесь говорить, что мы стараемся обобрать вдову и сироту.
   Седли был очень сконфужен и притих, хотя в действительности Уильям Доббин изрядно насочинил старому джентльмену: это были его деньги, полностью все пятьсот фунтов, он на свои средства похоронил друга и оплатил все расходы, связанные с его смертью и с переездом несчастной Эмилии.
   Об этих издержках старый Осборн ни разу не дал себе труда подумать, да и никто из родственников Эмилии не вспомнил об этом, не говоря уж о ней самой. Вполне доверяя майору Доббину как бухгалтеру, она не вникала в его несколько запутанные расчеты и понятия не имела, как много она ему должна.
   Два-три раза в год, верная своему обещанию, она писала ему письма в Мадрас, - письма, целиком наполненные маленьким Джорджи. Как дорожил Уильям этими письмами! Каждый раз, когда Эмилия писала ему, он отвечал ей, но по собственному почину никогда не писал. Зато он посылал ей и крестнику бесчисленные напоминания о себе. Так он заказал и выслал ей целый набор шарфов и великолепные китайские шахматы из слоновой кости. Пешками были зеленые и белые человечки с настоящими мечами и щитами, конями - всадники, а турами - башни на спинах слонов.
   - Даже у миссис Манго шахматы далеко не такие роскошные, - заметил мистер Песлер.
   Шахматы привели Джорджи в восхищение, и он в первом своем письме печатными буквами благодарил крестного за подарок. Доббин присылал также консервированные фрукты и маринады; когда юный джентльмен тайком отведал последних, достав их из буфета, он чуть не задохнулся, и решил, что это наказание за воровство: так они сожгли ему горло. Эмми с юмором описала майору это происшествие. Доббина обрадовало в ее письме то, что состояние духа у нее стало бодрее и что она уже может смеяться. Он прислал ей две шали: белую - для нес самой, и черную с пальмовыми листьями - для ее матери, а также дна теплых зимних красных шарфа для старого мистер? Седли и Джорджа. Шали стоили по меньшей мере по пятидесяти гнней каждая, как определила миссис Седли. Она надевала свою и церковь, и знакомые дамы поздравляли ее с роскошной обновкой. Белая шаль Эмми очень украшала ее скромное черное платье.
   - Какая жалость, что она и слышать о нем не хочет, - сетовала миссис Седли, обращаясь к миссис Клеи и к другим своим приятельницам в Бромптоне. - Джоз никогда не присылал нам таких подарков, он жалеет для нас денег. Майор, очевидно, но уши влюблен, но, как только я намекну ей об этом, она краснеет, начинает плакать, уходит к себе и сидит там со своей миниатюрой. Мне тошно смотреть на эту миниатюру. Желала бы я, чтобы мы никогда не встречались с этими противными, заносчивыми Осборнами.
   Среди таких скромных событий и в таком скромном кругу протекало раннее детство Джорджа. Мальчик рос хрупким, чувствительным, изнеженным, властным по отношению к своей кроткой матери, которую он любил со страстной нежностью. Он командовал и всеми прочими членами своего маленького мирка. По мере того как он становился старше, взрослые удивлялись его высокомерным замашкам и полному сходству с отцом. Он приставал к ним с вопросами, как всегда делают пытливые дети, и, пораженный глубиной его замечаний и наблюдении, дедушка надоел всем в клубе рассказами о гениальности и учености мальчика. Бабушку мальчик принимал с добродушным безразличием. Тесный кружок его близких считал, что такого умницы еще не было на свете, и Джорджи, унаследовавший самомнение отца, думал, вероятно, что они не ошибаются.
   Когда ему было около шести лет, Доббин вступил с ним в оживленную переписку. Майор спрашивал, собирается ли Джорджи поступать в школу, и выражал надежду, что он займет там достойное место, - или он предпочитает иметь хорошего учителя дома? А когда пришло время начинать учение, его крестный и опекун деликатно предложил взять на себя все издержки по воспитанию Джорджи, так как они будут тяжелы для скудных средств матери. Словом, майор всегда думал об Эмилии и ее маленьком сыне и приказал своим поверенным доставлять мальчику книжки с картинками, краски, парты и всевозможные пособия для занятий и развлечений.
   За три дня до того, как Джорджу исполнилось шесть лет, какой-то джентльмен в сопровождении слуги подъехал на двуколке к дому мистера Седли и пожелал видеть мистера Джорджа Осборна. Это был мистер Булей, военный портной с Кондит-стрит, который явился по поручению майора, чтобы снять мерку с юного джентльмена и сшить ему суконный костюм. Он имел честь шить на капитана, отца юного джентльмена.
   Иногда - и, без сомнения, также по желанию майора - его сестры, девицы Доббин, заезжали в фамильном экипаже, чтобы пригласить Эмилию и мальчика покататься. Покровительство и любезность этих леди стесняли Эмилию, но она переносила это довольно кротко, потому что была по натуре уступчива; к тому же прогулка в роскошном экипаже доставляла маленькому Джорджу огромное удовольствие. Иногда девицы просили отпустить к ним ребенка на целый день, и он всегда с радостью ездил к ним, в их прекрасный дом с большим садом на Денмарк-Хилле, где в теплицах вызревал прекрасный виноград, а на шпалерах - персики.
   Однажды девицы Доббин любезно явились к Эмилии с новостями, которые, они уверены, доставят ей удовольствие... нечто очень интересное, касающееся их дорогого Уильяма.
   - Что такое? Не возвращается ли он домой? - спросила Эмилия, и в глазах ее блеснула радость.
   О нет, совсем не то, - но у них есть основание думать, что милый Уильям скоро женится... на родственнице близкого друга Эмилии, мисс Глорвине О'Дауд, сестре сэра Майкла О'Дауда, приехавшей в гости к леди О'Дауд в Мадрас... на очень красивой и воспитанной девушке, как все говорят.
   Эмилия только сказала: "О!" Какое в самом деле приятное известие. Правда, она и мысли не допускает, что Глорвина похожа на ее старую знакомую, женщину редкой доброты... но... но, право, она очень рада. И под влиянием какого-то необъяснимого побуждения она схватила в объятия маленького Джорджа и расцеловала его с чрезвычайной нежностью. Когда она отпустила мальчика, ее глаза были влажны и она не произнесла и двух слов во время всей прогулки... хотя, право же, была очень, очень рада!
  

ГЛАВА XXXIX

Глава циническая

  
   Но вернемся ненадолго к нашим старым хэмпширским знакомым, чьи надежды на то, что они унаследуют имущество своей богатой родственницы, оказались так прискорбно обмануты. Для Бьюта Кроули, рассчитывавшего на тридцать тысяч фунтов, было тяжелым ударом получить всего лишь пять. Из этой суммы, после того как были уплачены его собственные долги и долги его сына Джима, учившегося в колледже, остался совершеннейший пустяк на приданое его четырем некрасивым дочерям. Миссис Бьют так никогда и не узнала, вернее - никогда не пожелала признаться себе в том, насколько ее собственное тиранство способствовало разорению мужа. Она клялась и уверяла, что сделала все, что только может сделать женщина. Разве ее вина, что она не обладает искусством низкопоклонничества, как ее лицемерный племянник Питт Кроули? Она желает ему того счастья, какое он заслужил своими бесчестными происками.
   - По крайней мере, деньги останутся в семье, - соизволила она заметить. - Питт ни за что не истратит их, будьте покойны, потому что большего скряги не найти во всей Англии, и он так же гадок, но только в другом роде, как и его расточительный братец, этот распутник Родон.
   Таким образом, миссис Бьют после первого взрыва ярости и разочарования начала приспосабливаться, как могла, к изменившимся обстоятельствам, то есть принялась усердно наводить экономию и урезывать расходы. Она учила дочерей стойко переносить бедность и изобретала тысячи остроумнейших способов скрывать ее или не допускать до порога. С энергией, достойной всяческой похвалы, она возила их на вечера и на общественные собрания и даже в пасторском доме принимала гостей гораздо чаще, радушнее и любезнее, чем раньше, когда ей улыбалась надежда унаследовать состояние дорогой мисс Кроули. Никто не мог бы заподозрить по внешнему виду, что семья обманулась в своих ожиданиях, или, судя по ее частым появлениям в обществе, догадаться, насколько они стеснены в средствах и даже недоедают дома. Ее дочери гораздо лучше наряжались, чем раньше. Они появлялись на всех вечерах в Винчестере и Саутгемптоне, добирались даже до Кауза, чтобы попасть на балы и празднества по случаю скачек и гребных гонок, и их карета с лошадьми, выпряженными прямо из плуга, постоянно была в разгоне, пока, наконец, чуть ли не все кругом поверили, что каждой из четырех сестер досталось состояние от тетки, имя которой произносилось в семье не иначе как с уважением и трогательной благодарностью. Я не знаю более распространенной лжи на Ярмарке Тщеславия, и всего замечательнее, что люди уважают себя за такое лицемерие и, обманывая других относительно размеров своих средств, видят в этом чуть ли не добродетель.
   Миссис Бьют, конечно, считала себя одной из самых добродетельных женщин Англии, и вид ее счастливой семьи был для посторонних назидательным зрелищем. Девицы были так веселы, так любезны, так хорошо воспитаны, так скромны. Марта прелестно рисовала цветы и снабжала своими произведениями половину благотворительных базаров в графстве; Эмма была настоящим соловьем графства, и ее стихи в "Хэмпширском телеграфе" служили украшением его отдела поэзии; Фанни и Матильда пели дуэты, а мамаша аккомпанировала им на фортепьяно, между тем как две другие сестры, обнявшись, самозабвенно слушали. Никто не знал, как бедные девочки зубрили эти дуэты у себя дома, никто не видел, как мамаша муштровала их часами. Одним словом, миссис Бьют сносила с веселым лицом превратности судьбы и соблюдала внешние приличия самым добродетельным образом.
   Миссис Бьют делала все, что могла сделать хорошая и почтенная мать. Она приглашала к себе яхтсменов из Саутгемптона, священников из Винчестерского собора и офицеров из местных казарм. Во время судебных сессий она пыталась заманить к себе молодых судейских и поощряла Джима приводить домой товарищей, с которыми он участвовал в охоте. Чего не сделает мать для блага своих возлюбленных чад!
   Понятно, что между такой женщиной и ее деверем, ужасным баронетом из замка, не могло быть ничего общего. Разрыв между братьями был полный. Да и никто из соседей теперь знать не хотел сэра Питта, ибо старый баронет стал позором для всего графства. Его отвращение к порядочному обществу усиливалось с каждым годом, и с тех пор как Питт и леди Джейн после свадьбы сочли своим долгом нанести ему визит, ворота его замка не отворялись ни для одного господского экипажа.
   Это был неудачный, ужасный визит, о котором в семье вспоминали потом не иначе как с содроганием. Питт, сам не свой от стыда, просил жену никогда не упоминать о нем, и только через миссис Бьют, которая по-прежнему знала все, что делалось в замке, стали известны подробности приема, оказанного сэром Питтом сыну и невестке.
   Пока они ехали по аллее парка в своей чистенькой, нарядной карете, Питт с негодованием и ужасом заметил большие вырубки между деревьев - его деревьев, - которые старый баронет рубил совершенно безбожно. Вид у парка был заброшенный и унылый. Проезжие дороги содержались дурно, и нарядный экипаж тащился по грязи и проваливался в глубокие лужи. Большая площадка перед террасой почернела и затянулась мхом; нарядные когда-то цветочные клумбы поросли сорной травой и заглохли. Почти по всему фасаду дома ставни были наглухо закрыты; засов у входной двери был отодвинут только после целого ряда звонков, и когда Хорокс ввел наконец наследника Королевского Кроули и его молодую жену в жилище предков, какое-то существо в лентах промелькнуло по почернелой дубовой лестнице и исчезло в верхних покоях. Он проводил их в так называемую "библиотеку" сэра Питта. и чем больше Питт и леди Джейн приближались к этой части здания, тем сильнее ощущали запах табачного дыма.
   - Сэр Питт не совсем здоров, - виноватым тоном сказал Хорокс и намекнул на то, что его хозяин страдает прострелом.
   Библиотека выходила окнами на главную аллею. Сэр Питт, стоя у открытого окна, орал на форейтора и слугу Питта, собиравшихся извлечь багаж из кареты.
   - Не смейте тащить их сюда! - кричал он, указывая на чемоданы трубкой, которую держал в руке. - Это только утрений визит, Такер, олух ты этакий! Господи! Отчего это у правой задней лошади такие трещины на бабках? Неужто не нашлось никого в "Голове Короля", чтобы их смазать?.. Ну, как поживаешь, Питт? Как поживаете, милочка? Приехали навестить старика - так, что ли? Ба, да у вас премилая мордочка! Вы не похожи на эту старую ведьму, свою мамашу. Идите сюда, будьте умницей и поцелуйте старого Питта.
   Эти нежности смутили невестку, да и кого не смутят ласки небритого старого джентльмена, насквозь пропитанного табаком! Но она вспомнила, что ее брат, Саутдаун, тоже носит усы и курит сигары, и приняла эти знаки расположения как нечто должное.
   - Питт потолстел, - сказал баронет после этих изъявлений родственных чувств. - Читает он вам длинные проповеди? Сотый псалом, вечерний гимн - а, Питт?.. Принесите рюмку мальвазии и бисквитов для леди Джейн, Хорокс! Болван, да не стойте тут, выкатив глаза, как жирный боров!.. Я не приглашаю вас погостить у меня, милочка: вы здесь соскучитесь, да и нам с Питтом это было бы ни к чему. Я человек старый, и у меня свои слабости: трубка, триктрак по вечерам...
   - Я умею играть в триктрак, сэр, - ответила, смеясь, леди Джейн. - Я играла с папа и с мисс Кроули. Не правда ли, мистер Кроули?
   - Леди Джейн умеет играть в игру, к которой вы чувствуете такое пристрастие, сэр, - произнес надменно Питт.
   - Ну, для этого не стоит оставаться. Нет, нет, отправляйтесь-ка лучше назад в Мадбери и осчастливьте миссис Ринсер; или поезжайте обедать к Бьюту. Он будет в восторге от вашего приезда, могу вас уверить: ведь он вам так обязан за то, что вы заполучили все старухины деньги! Ха-ха! Часть из них пойдет на ремонт замка, когда меня не будет на свете.
   - Я заметил, сэр, - сказал Питт, повышая голос, - что ваши люди рубят лес.
   - Да, да, погода прекрасная и как раз подходящая по времени года, - отвечал сэр Питт, внезапно оглохнув. - Я старею, Питт. Да и тебе, впрочем, недалеко уже до пятидесяти. Он хорошо сохранился, моя милочка леди Джейн, не правда ли? А все трезвость, набожность и нравственная жизнь. Взгляните на меня, мне уже скоро восемь десятков стукнет. Ха-ха! - И он засмеялся, затем взял понюшку табаку, подмигнул невестке и, ущипнул ее за руку.
   Питт снова перевел разговор на лес, но баронет, как и в первый раз, тотчас оглох.
   - Стар я, что и говорить, и весь этот год жестоко мучаюсь от прострела. Но я рад, что вы приехали, невестушка. Мне нравится ваше личико. В нем нет никакого сходства с этими противными скуластыми Бинки. Я подарю вам кое-что хорошенькое, что вы можете надеть ко двору.
   И он потащился через комнаты к шкафу, откуда извлек старинную шкатулку с драгоценностями.
   - Возьмите это, милочка! - сказал он. - Это принадлежало моей матери, а потом первой леди Кроули. Прекрасный жемчуг... я не стал дарить его дочери железоторговца. Нет, нет! Берите и спрячьте поскорей, - сказал он, сунув невестке футляр и поспешно захлопывая дверцу шкафа в тот момент, когда в комнату вошел Хорокс с подносом и угощением.
   - Что вы подарили жене Питта? - спросило существо в лентах, когда Питт и леди Джейн уехали. Это была мисс Хорокс. дочь дворецкого, виновница пересудов, распространившихся по всему графству, - особа, почти самовластно царствовавшая в Королевском Кроули.
   Возвышение и успех вышеозначенных Лент был отмечен с негодованием всей семьей и всем графством. Ленты завели свой текущий счет в отделении сберегательной кассы в Мадбери: Ленты ездили в церковь, завладев всецело экипажем и лошадкой, которые раньше были в распоряжении замковой челяди. Многие слуги были отпущены по ее желанию. Садовник-шотландец, еще остававшийся в доме, - он гордился своими теплицами и шпалерами и действительно получал недурной доход от сада, который он арендовал и урожай с которого продавал в Саутгемптоне, - застал в одно ясное солнечное утро Ленты за истреблением персиков около южной стены; когда он стал упрекать ее за это покушение на его собственность, он был награжден пощечиной. И вот садовнику, его жене-шотландке и их шотландским ребятишкам - единственным почтенным обитателям Королевского Кроули - пришлось выехать со всеми своими пожитками; покинутые роскошные сады постепенно глохли и дичали, а цветочные клумбы заросли сорной травою. В розарии бедной леди Кроули царила мерзость запустения. Только двое или трое слуг дрожали еще в мрачной людской. Опустевшие конюшни и службы были заколочены и уже наполовину развалились. Сэр Питт жил уединенно и каждый вечер пьянствовал с Хороксом - своим дворецким (или управляющим, как последний теперь себя называл) - и потерявшими стыд и совесть Лентами. Давно прошли те времена, когда она ездила в Мадбери в тележке и величала всех мелких торговцев "сэр". Может быть, от стыда или от отвращения к соседям, но только старый циник из Королевского Кроули теперь почти совсем не выходил за ворота парка. Он заочно ссорился со своими поверенными и письменно прижимал арендаторов, проводя все дни за корреспонденцией. Стряпчие и приставы, которым нужно было с ним повидаться, могли попасть к нему только через посредство Лент; и она принимала их у двери в комнату экономки, находившуюся около черного хода.
   Дела баронета запутывались с каждым днем, затруднения его росли и множились.
   Нетрудно представить себе ужас Питта Кроули, когда до этого образцового и корректного джентльмена дошли слухи о старческом слабоумии его отца. Он постоянно трепетал, что Ленты будут объявлены его второй законной мачехой. После первого и последнего визита новобрачных имя отца никогда не упоминалось в приличном и элегантном семействе Питта. Это была позорная семейная тайна, и все молча и с ужасом обходили ее. Графиня Саутдаун, правда, проезжая в карете, забрасывала в привратницкую парка свои самые красноречивые брошюры - брошюры, от которых у всякого нормального человека волосы становились дыбом, - да миссис Бьют в пасторском доме каждую ночь высматривала из окна, нет ли красного зарева над вязами, скрывающими замок, не горит ли усадьба. Сэр Дж. Уопшот и сэр X. Фадлстон, старые друзья дома, не пожелали сидеть на одной скамье с сэром Питтом во время квартальной сессии суда, и в Саутгемптоне, на Хай-стрит, величественно отвернулись от него, когда этот отщепенец протянул им грязные старческие руки. Но это мало задело его: он сунул руки в карманы и разразился хохотом, влезая обратно в свою карету, запряженную четверней; и точно так же хохотал он над брошюрами леди Саутдаун, хохотал над сыновьями, над всем светом и даже над Лентами, когда они сердились, что бывало нередко.
   Мисс Хорокс водворилась в Королевском Кроули в качестве экономки и правила всеми домочадцами сурово и величественно. Слугам было приказано величать ее "мэм"" или "мадам", а одна маленькая горничная, желавшая к ней подслужиться, называла ее не иначе как "миледи", не встречая возражений со стороны грозной домоправительницы.
   - Бывали леди лучше меня, а бывали и хуже. Эстер, - отвечала мисс Хорокс на это обращение своей фаворитки. Так она управляла, держа в трепете всех, за исключением отца, хотя и с ним обращалась надменно, требуя, чтобы он не забывался в присутствии будущей супруги баронета. Она и в самом деле с огромным удовольствием репетировала эту лестную роль, к восторгу сэра Питта, который потешался над ее ужимками и гримасами и часами хохотал, глядя, как она важничает и подражает светскому обхождению. Он уверял, что это лучше всякого театра - смотреть, как она разыгрывает благородную даму. Однажды он даже заставил ее надеть придворное платье первой леди Кроули и, поклявшись, что оно удивительно к ней идет (с чем мисс Хорокс вполне согласилась), грозил, что сию же минуту повезет ее ко двору в карете четверней. Она рылась в гардеробах обеих покойных леди и перекраивала и переделывала оставшиеся наряды по своей фигуре и по своему вкусу. Ей очень хотелось завладеть также драгоценностями и безделушками, по старый баронет запер их в шкаф, и она ни лаской, ни лестью не могла выманить у него ключи. Установлено, что спустя некоторое время после отъезда этой особы из Королевского Кроули была найдена принадлежавшая ей тетрадь, из которой видно, какие она прилагала старания, чтобы научиться писать, а главное - подписывать собственное имя в качестве леди Кроули, леди Бетси Хорокс, леди Элизабет Кроули и т. д. Хотя добрые люди из пасторскою дома никогда не заходили в замок и чуждались ужасного, выжившего из ума старика, его владельца, однако они точно знали все, что там делается, и со дня на день ожидали катастрофы, на которую уповала и мисс Хорокс. Но завистливая судьба обманула ее надежды, лишив заслуженной награды столь беспорочную любовь и добродетель.
   Однажды баронет застал "ее милость", как он шутливо называл ее, восседающей в гостиной за старым расстроенным фортепьяно, к которому никто не прикасался с тех пор, как Бекки Шарп играла на нем кадрили. Она сидела в самой торжественной позе и во все горло завывала, подражая тому, что ей когда-то доводилось слышать. Маленькая горничная, желавшая выслужиться, стояла возле хозяйки и, в полном восторге от ее исполнения, кивала головой и восклицала: "Господи, мэм, как прекрасно!" - совершенно так же, как это проделывают элегантные льстецы в великосветской гостиной.
   Увидев эту картину, баронет, по обыкновению, смеялся до упаду. В течение вечера он раз десять описывал ее Хороксу, к величайшему неудовольствию мисс Хорокс он барабанил по столу, как будто по клавишам музыкального инструмента, и завывал, подражая ее манере петь. Он клялся, что такой чудный голос надо обработать, и заявил, что наймет ей учителей пения, в чем она не нашла ничего смешного. Сэр Питт был очень в духе в тот вечер и выпил со своим приятелем дворецким непозволительное количество рома. Было очень поздно, когда верный друг и слуга отвел его в спальню.
   Через полчаса в доме вдруг поднялся страшный переполох. В окнах старого пустынного замка, где только две-три комнаты были заняты его владельцем, замелькали огни. Мальчик верхом поскакал в Мадбери за доктором. А еще через час (и по этому мы можем судить, какие тесные отношения поддерживала превосходная миссис Бьют Кроули с господским домом) эта леди, в капоре и деревянных калошах, преподобный Бьют Кроули и его сын Джеймс Кроули дружно устремились к замку и, пробежав парком, вошли в дом через открытую парадную дверь.
   Миновав сени и маленькую дубовую гостиную, где на столе стояли три стакана и пустая бутылка из-под рому, они проникли в кабинет сэра Питта и там застали ошалевшую мисс Хорокс в ее преступных лентах, - она подбирала ключи из связки к шкафчикам и конторке. Она выронила их с криком ужаса, когда глаза маленькой миссис Бьют сверкнули на нее из-под черного капора.
   - Посмотрите-ка сюда, Джеймс и мистер Кроули! - завопила миссис Бьют, указывая на черноглазую преступницу, стоявшую перед ней в полной растерянности.
   - Он сам мне их дал, сам мне их дал! - кричала она.
   - Сам дал тебе, мерзкая тварь! - надрывалась миссис Бьют. - Будьте свидетелем, мистер Кроули, что мы застали эту негодную женщину на месте преступления, ворующей имущество вашего брата. Ее повесят, я всегда это говорила!
   Мисс Хорокс в смертельном страхе бросилась на колени, заливаясь слезами. Но, как всем известно, ни одна поистине добрая женщина не торопится прощать, и унижение врага наполняет ее душу ликованием.
   - Позвони в колокольчик, Джеймс! - сказала миссис Бьют. - Звони, пока не сбегутся люди.
   Трое или четверо слуг, остававшихся в старом пустом замке, явились на этот голосистый и настойчивый зов.
   - Посадите злодейку под замок, - приказала миссис Бьют, - мы поймали ее, когда она грабила сэра Питта. Мистер Кроули, вы составите указ о ее задержании... а вы, Бедоуз, отвезете ее утром в Саутгемптонскую тюрьму.
   - Но, милая, - возразил судья и пастор, - ведь она только...
   - Нет ли здесь ручных кандалов? - продолжала миссис Бьют, топая деревянными калошами. - Надо надеть ей наручники! Где негодный отец этой твари?
   - Он дал их мне! - продолжала кричать бедная Бетси. - Разве нет, Эстер? Ты сама видела, как сэр Питт... ты знаешь, что он дал мне... уже давно, на другой день после мадберийской ярмарки; они мне не нужны. Берите их, если думаете, что они не мои!
   Тут бедная злоумышленница вытащила из кармана пару больших, украшенных поддельными камнями башмачных пряжек, которые давно вызывали ее восхищение и которые она только что присвоила, достав их из книжного шкафа, где они хранились.
   - Как вы смеете так безбожно врать, Бетси? - сказала Эстер, маленькая горничная, ее недавняя фаворитка. - И кому? - доброй, любезнейшей мадам Кроули и его преподобию! (Она присела.) Вы можете обыскать все мои ящики, мэм, сделайте одолжение, вот мои ключи; я честная девушка, хотя и дочь бедных родителей и воспитывалась в работном доме; и не сойти мне с этого места, если вы найдете у меня хоть один кусочек кружева или шелковый чулок из всего того, что вы натаскали.
   - Давай ключи, негодяйка! - прошипела добродетельная маленькая леди в капоре.
   - А вот и свеча, мэм; и если угодно, мэм, я могу вам показать ее комнату, мэм, и шкаф в комнате экономки, где у нее куча вещей, мэм! - кричала усердная маленькая Эстер, все время приседая.
   - Сделай одолжение, придержи язык! Я отлично знаю комнату, которую занимает эта тварь. Миссис Браун, будьте добры пойти вместе со мной, а вы, Бедоуз, не спускайте глаз с этой женщины, - сказала миссис Бьют, схватив свечу. - Мистер Кроули, вы бы лучше отправились наверх и посмотрели, не убивают ли там вашего несчастного брата. - И капор в сопровождении миссис Браун отправился в комнату, которую, как миссис Бьют справедливо заметила, она отлично знала.
   Пастор пошел наверх и нашел там доктора из Мадбери и перепуганного Хорокса, склонившихся над креслом сэра Питта Кроули. Они пробовали пустить ему кровь.
  
   Рано утром к мистеру Питту Кроули был послан нарочный от жены пастора, которая приняла на себя командование всем домом и всю ночь сторожила старого баронета. До некоторой степени он был возвращен к жизни; но языка он лишился, хотя, по-видимому, всех узнавал. Решительная миссис Бьют ни на шаг не отходила от его постели. Казалось, эта маленькая женщина нимало не нуждалась во сне: она ни разу не сомкнула своих черных горящих глаз, хотя даже доктор храпел, сидя в кресле. Хорокс попытался было утвердить свою власть и поухаживать за хозяином, но миссис Бьют назвала его старым пьяницей и запретила ему показываться в доме, иначе он будет сослан на каторгу, так же как его негодяйка дочь.
   Устрашенный ее угрозами, он скрылся вниз, в дубовую гостиную, где находился мистер Джеймс; последний, исследовав бутылку и убедившись, что в ней нет ничего, велел мистеру Хороксу достать еще бутылку рому, которую тот и принес вместе с чистыми стаканами. Пастор и его сын уселись перед нею. приказав Хороксу сейчас же сдать ключи и больше не показываться.
   Окончательно спасовав перед такой твердостью, Хорокс сдал ключи и вместе с дочерью улизнул под покровом ночи, отрекшись от власти над Королевском Кроули.
  

ГЛАВА XL,

в которой Бекки признана членом семьи

  
   Наследник старого баронета прибыл в замок, лишь только узнал о катастрофе, и с этою времени, можно сказать, воцарился в Королевском Кроули. Ибо, хотя сэр Питт прожил еще несколько месяцев, к нему уже не возвращалось полностью ни сознание, ни способность речи, так что управление имением перешло в руки старшего сына. Питт нашел дела родителя в весьма беспорядочном состоянии. Сэр Питт все время то прикупал, то закладывал землю; он состоял в сношениях с десятками деловых люден и с каждым из них ссорился: ссорился и заводил тяжбы со своими арендаторами, заводил тяжбы со стряпчими, с компаниями но эксплуатации копей и доков, совладельцем которых он был, и со всеми, с кем только имел дело. Распутать все эти кляузы и очистить имение было задачей, достойной аккуратного и настойчивого пумнерникельского дипломата, и он принялся за работу с необычайным усердием. Вся его семья переселилась в Королевское Кроули, куда прибыла, конечно, и леди Саутдаун; она под носом у пастора принялась за обращение его прихожан и, к негодованию и досаде миссис Бьют, привезла с собой все свое неправоверное духовенство. Сэр Питт не успел запродать право на бенефицию с церковного прихода Королевского Кроули, и ее милость предложила, когда срок кончится, взять его под свое попечение и водворить в пасторском доме кого-нибуль из своих молодых proteges, на каковое предложение Питт дипломатически промолчал.
   Намерения миссис Бьют относительно мисс Хорокс не были приведены в исполнение, и Бетси не попала в Саутгемптонскую тюрьму. Она покинула замок вместе с отцом, и последний вступил во владение деревенским трактиром "Герб Кроули", который получил в аренду от сэра Пита. Таким же образом бывший дворецкий оказался обладателем клочка земли, что давало ему голос в избирательном округе. Другим голосом располагал пастор, и ими, да еще четырьмя людьми ограничивалось число избирателей, посылавших в парламент двух членов от Королевского Кроули.
   Между дамами из пасторского дома и замка внешне установились вежливые отношения - по крайней мере, между младшим поколением, потому что миссис Бьют и леди Саутдаун никогда не могли встречаться без баталий и постепенно совсем перестали видеться. Когда обитательницы пасторского дома навещали родственников в замке, ее милость оставалась у себя в комнате, и, быть может, даже мистер Пихт был не слишком этим недоволен. Он верил, что фамилия Бинки - самая знатная, умная и влиятельная на свете, и перед "ее милостью", то есть своей тещей, ходил по струнке; но иногда он чувствовал, что леди Саутдаун слишком уж им командует. Если вас считают молодым, это, без сомнения, лестно, но когда вам сорок шесть лет и вас третируют, как мальчишку, вам недолго и обидеться. Леди Джейн - та во всем подчинялась матери. Она только позволяла себе тайно любить своих детей, и, но счастью для нее, нескончаемые дела леди Саутдаун - совещания с духовными лицами ц переписка со всеми миссионерами Африки, Азии и Австралии - отнимали у досточтимой графини так много времени, что она могла посвящать внучке, маленькой Матильде, и внуку, мистеру Питту Кроули, лишь считанные минуты. Последний был слабым ребенком, и только большими дозами каломели леди Саутдаун удавалось поддерживать его жизнь.
   Что касается сэра Питта, то он был удален в те самые апартаменты, где когда-то угасла леди Кроули, и здесь мисс Эстер, горничная, так стремившаяся выслужиться, усердно и заботливо присматривала за ним. Какая любовь, какая верность, какая преданность могут сравниться с любовью, преданностью и верностью сиделок с хорошим жалованьем? Они оправляют подушки и варят кашу; они, чуть что, вскакивают по ночам; они переносят жалобы и воркотню больного; они видят яркое солнце за окном и не стремятся выйти на улицу; они спят, приткнувшись на стуле, и обедают в полном одиночестве; они проводят длинные-длинные вечера, ничего не делая и только следя за углями в камине и за питьем больного, закипающим в кастрюльке; они целую неделю читают еженедельный журнал, а "Строгий призыв Лоу" и "Долг человека" доставляют им чтение на год. И мы еще выговариваем им, когда их родные навещают их в воскресенье и приносят им немножко джину в корзинке с бельем. О милые дамы, какой мужчина, пусть даже самый любящий, выдержит такую муку - ухаживать в течение целого года за предметом своей страсти! А сиделка возится с вами за какие-нибудь десять фунтов в три месяца, и мы еще считаем, что платим ей слишком много. По крайней мере, мистер Кроули изрядно ворчал, когда платил половину этого мисс Эстер, неусыпно ухаживавшей за его отцом.
   В солнечные дни старого джентльмена выкатывали в кресле на террасу - в том самом кресле, которым пользовалась мисс Кроули в Брайтоне и которое было привезено сюда вместе с имуществом леди Саутдаун. Леди Джейн шла рядом с креслом старика, она явно была его любимицей - он усердно кивал ей головой и улыбался, когда она входила, а когда удалялась, испускал нечленораздельные жалобные стоны. Как только дверь за нею закрывалась, он начинал плакать и рыдать. В ответ на это лицо и манеры Эстер, чрезвычайно кроткой и ласковой в присутствии молодой леди, сразу же менялись, и она строила гримасы, грозила кулаком, кричала: "Замолчи, старый болван!" - и откатывала кресло больного от огня, на который он любил смотреть. Тогда он начинал плакать еще сильнее - ибо после семидесяти с лишним лет хитрости, надувательства, пьянства, интриг, греха и эгоизма теперь остался только хныкающий старый идиот, которого укладывали в постель и поднимали, умывали и кормили, как малого ребенка.
   Наконец наступил день, когда обязанности сиделки окончились. Рано утром к Питту Кроули, сидевшему над расходными книгами управляющего и дворецкого, постучались, и перед ним предстала Эстер, доложившая с низким реверансом:
   - С вашего позволения, сэр Питт, сэр Питт скончался нынче утром, сэр Питт. Я поджаривала ему гренки, сэр Питт, к его кашке, сэр Питт, которую он кушал каждое утро ровно в шесть часов, сэр Питт, и... и мне показалось... я услышала словно стон, сэр Питт... и... и... и... - Она опять сделала реверанс.
   Отчего бледное лицо Питта багрово вспыхнуло? Не от того ли, что он сделался наконец сэром Питтом с местом в парламенте и с возможными почестями впереди? "Теперь я очищу имение от долгов", - подумал он и быстро прикинул в уме, какова задолженность поместья и во что обойдется привести его в порядок. До сих пор он боялся пускать в ход тетушкины деньги, думая, что сэр Питт может поправиться, и тогда его затраты пропали бы даром.
   Все шторы в замке и в пасторском доме были спущены; колокол уныло гудел, и алтарь был задрапирован черным. Вьют Кроули не пошел на собрание по поводу скачек, а спокойно пообедал в Фадлстоне, где за портвейном поговорили об его покойном брате и о молодом сэре Питте. Мисс Бетси, которая тем временем вышла замуж за шорника в Мадбери, поплакала. Домашний доктор приехал выразить почтительное соболезнование и осведомиться о здоровье уважаемых леди. О смерти этой толковали в Мадбери и в "Гербе Кроули". Хозяин трактира помирился с пастором, который, как говорили, теперь захаживал в заведение мистера Хорокса отведать его легкого пива.
   - Не написать ли мне вашему брату...или вы напишете сами? - спросила леди Джейн своего мужа, сэра Питта.
   - Конечно, я сам напишу, - ответил сэр Питт, - и приглашу его на похороны: этого требует приличие...
   - А... а... миссис Родон? - робко продолжала леди Джейн.
   - Джейн! - сказала леди Саутдаун. - Как ты можешь даже думать об этом?
   - Конечно, необходимо пригласить и миссис Родон, - произнес решительно Питт.
   - Пока я в доме, этого не будет! - заявила леди Саутдаун.
   - Я прошу вашу милость вспомнить, что глава этого дома - я, - сказал сэр Питт. - Пожалуйста, леди Джейн, напишите письмо миссис Родон Кроули и просите ее приехать по случаю печального события.
   - Джейн! Я запрещаю тебе прикасаться к бумаге! - воскликнула графиня.
   - Мне кажется, что глава дома - я, - повторил сэр Питт, - и как я ни сожалею о всяком обстоятельстве, которое может заставить вашу милость покинуть этот дом, я все же, с вашего разрешения, буду управлять им так, как считаю нужным.
   Леди Саутдаун величественно поднялась, как миссис Сиддонс в роли леди Макбет, и приказала запрягать свою карету: если сын и дочь выгоняют ее из дома, она скроет свою скорбь где-нибудь в уединении и будет молить бота о том, чтобы он вразумил их.
   - Мы вовсе не выгоняем вас из дому, мама, - умоляюще сказала робкая леди Джейн.
   - Вы приглашаете сюда такое общество, с которым добрая христианка не может встречаться. Я уезжаю завтра утром!
   - Сделайте одолжение, пишите под мою диктовку, Джейн, - заявил сэр Питт, вставая и принимая повелительную позу, как на "Портрете джентльмена" с последней выставки. - Начинайте: "Королевское Кроули, четырнадцатое сентября тысяча восемьсот двадцать второго года. Дорогой брат..."
   Услыхав эти решительные и ужасные слова, леди Макбет, которая ждала какого-нибудь признака слабости или колебания со стороны зятя, с испуганным видом покинула библиотеку. Леди Джейн посмотрела на мужа, как будто хотела пойти за матерью и успокоить ее, но Питт запретил жене двигаться с места.
   - Она не уедет, - сказал он. - Она сдала свой дом в Брайтоне и истратила свой полугодовой доход. Графиня не может жить в гостинице, ото неприлично. Я долго ждал случая, чтобы сделать такой... такой решительный шаг, моя дорогая: ведь вы понимаете, что в доме может быть только один глава. А теперь, с вашего позволения, будем продолжать: "Дорогой брат! Печальное известие, которое я считаю своим долгом сообщить всем членам семьи, не явилось для нас неожиданностью..."
   Словом, Питт, воцарившись в замке и благодаря удаче - или благодаря своим заслугам, как он думал, - прибрав к рукам почти все состояние, на которое рассчитывали и другие родственники, решил обращаться с ними ласково и великодушно и возродить Королевское Кроули к новой жизни. Ему льстило считать себя главою семьн. Ои предполагал воспользоваться обширным влиянием, которое скоро должен был приобрести в графстве благодаря своим выдающимся талантам и положению, чтобы найти брату хорошее место и прилично пристроить кузин. А может быть, он чувствовал легкие укоры совести, когда думал о том, что он - владелец всего богатства, на которое все они возлагали надежды. За три-четыре дня царствования тон Питта изменился и его планы вполне утвердились: он решил управлять честно и справедливо, низложить леди Саутдаун и быть по возможности в дружеских отношениях со всеми своими кровными родственниками.
   Итак, он диктовал письмо брату Родону - торжественное и хорошо обдуманное письмо, содержавшее глубокие замечания и составленное в напыщенных; выражениях, поразивших его простодушного маленького секретаря.
   "Каким оратором он будет, - думала она, - когда войдет в палату общин (об этом и о тирании леди Саутдаун Питт иногда намекал жене, лежа в постели). Как он умен и добр, какой гений мой муж! А я-то тогда считала его холодным. Нет, он добрый и гениальный!"
   Дело в том, что Питт Кроули знал каждое слово этого письма наизусть, изучив его всесторонне и хлубоко, словно дипломатическую тайну, еще задолго до того, как нашел нужным продиктовать его изумленной жене.
  
   И вот письмо с широкой черной каймой и печатью было отправлено сэром Питтом Кроули брату полковнику в Лондон. Родон Кроули не слишком обрадовался, получив его.
   "Что толку нам ехать в эту дыру? - подумал он. - Я не в состоянии оставаться с Питтом вдвоем после обеда, а лошади туда и обратно обойдутся нам фунтов в двадцать".
   Родон поднялся в спальню жены, как делал во всех затруднительных случаях, и отнес ей письмо вместе с шоколадом, который сам приготовлял и подавал ей по утрам. Он поставил поднос с завтраком и письмом на туалетный стол, перед которым Бекки расчесывала свои золотистые волосы. Ребекка взяла послание с траурной каймой, прочитала и, размахивая письмом над головой, вскочила с криком "ур-ра!"
   - Ура? - спросил Родон, удивленно глядя на маленькую фигурку, прыгавшую по комнате в фланелевом капоте и с развевающимися спутанными рыжеватыми локонами. - Он нам ничего не оставил, Бекки! Я получил свою долю, когда достиг совершеннолетия.
   - Ты никогда не будешь совершеннолетним, глупыш! - ответила Бекки. - Беги сейчас же к мадам Бргонуа, ведь мне необходим траур. Да добудь и повяжи креп вокруг шляпы и купи себе черный жилет, у тебя ведь, кажется, нет черного. Вели прислать все это завтра, чтобы мы могли выехать в четверг.
   - Неужели ты думаешь ехать? - не выдержал он.
   - Конечно, думаю! Я думаю, что леди Джейн представит меня в будущем году ко двору! Я думаю, что твой брат устроит тебе место в парламенте, милый ты мой дурачок! Я думаю, что ты и он будете голосовать за лорда Стайна и что ты сделаешься министром по ирландским делам, или губернатором Вест-Индии, или казначеем, или консулом, или чем-нибудь в этом роде!
   - Почтовые лошади обойдутся нам дьявольски дорого, - ворчал Родон.
   - Мы можем поехать в карете Саутдауна, она, верно, будет представлять его на похоронах, ведь он родственник. Ах нет, лучше нам ехать в почтовой карете. Это им больше понравится. Это будет скромнее...
   - Роди, конечно, едет? - спросил полковник.
   - Ни в коем случае: зачем платить за лишнее место. Он слишком велик, чтобы втиснуть его между нами. Пускай остается здесь, в детской; Бригс может сшить ему черный костюмчик. Ну, ступай и сделай все, о чем я просила. Да скажи своему лакею Спарксу, что старый сэр Питт скончался и что ты кое-что получишь, когда все устроится. Он передаст это Реглсу, пусть хоть это утешит беднягу, а то он все пристает с деньгами. - И Бекки принялась за свой шоколад.
   Когда вечером явился преданный лорд Стайн, он застал Бекки с ее компаньонкою, которою была не кто иная, как наша Бригс. Они были очень заняты - пороли, вымеряли, кроили и прилаживали всевозможные черные лоскутки, какие нашлись в доме.
   - Мы с мисс Бригс погружены в скорбь и уныние по случаю кончины нашего папа, - заявила Ребекка. - Сэр Питт Кроули скончался, милорд! Мы все утро рвали на себе волосы, а теперь рвем старые платья.
   - О Ребекка, как можно!.. - только и выговорила Бригс, закатывая глаза.
   - О Ребекка, как можно!.. - эхом отозвался милорд. - Итак, старый негодяй умер? Он мог бы быть пэром, если бы лучше разыграл свои карты. Мистер Питт чуть было не произвел его в пэры, но покойник всегда не вовремя изменял своей партии... Старый Силен!..
   - Я могла бы быть вдовой Силена, - сказала Ребекка. - Помните, мисс Бригс, как вы подглядывали в дверь и увидели сэра Питта на коленях передо мною?
   Мисс Бригс, наша старая знакомая, сильно покраснела при этом воспоминании и была рада, когда лорд Стейн попросил ее спуститься вниз и приготовить для него чашку чаю.
  
   Бригс и была той сторожевой собакой, которую завела Ребекка для охраны своей невинности и доброго имени. Мисс Кроули оставила ей небольшую ренту. Она охотно согласилась бы жить в семье Кроули, при леди Джейн, которая была добра к ней - как и ко всем, впрочем, - но леди Саутдаун уволила бедную Бригс так поспешно, как только позволяли приличия, и мистер Питт (считавший себя обиженным неуместной щедростью покойной родственницы по отношению к особе, которая была преданной слугой мисс Кроули всего лишь двадцать лет) не возражал против этого распоряжения вдовствующей леди. Боулс и Феркин также получили свою долю наследства и отставку; они поженились и, по обычаю людей их положения, открыли меблированные комнаты.
   Бригс попробовала жить с родственниками в провинции, но вскоре отказалась от этой попытки, так как привыкла к лучшему обществу. Родственники, мелкие торговцы в захолустном городке, ссорились из-за ее сорока фунтов ежегодного дохода не менее ожесточенно и еще более откровенно, чем родственники мисс Кроули из-за ее наследства. Брат Бригс, шапочник и владелец бакалейной лавки, радикал, называл сестру аристократкой, кичащейся своим богатством, за то, что она не хотела вложить часть своего капитала в товар для его лавки. Она бы, вероятно, и сделала это, если бы не ее сестра, жена сапожника-диссидента, которая была не в ладах с шапочником и бакалейщиком, посещавшим другую церковь, и которая доказала ей, что брат их на краю банкротства, и на этом основании временно завладела Бригс. Диссидент-сапожник хотел, чтобы мисс Бригс на свои средства отправила его сына в колледж и сделала из него джентльмена. Оба семейства вытянули у нее большую часть ее сбережений; и, сопровождаемая проклятиями обеих сторон, она в конце концов бежала в Лондон, решив слова искать рабства, ибо находила его менее обременительным, чем свобода. Поместив в газетах объявление, что "Благородная дама с приятными манерами, вращавшаяся в лучшем обществе, ищет..." и т. д., она поселилась у мистера Боулса на Хафмун-стрит и стала ждать результатов.
   Случай столкнул ее с Ребеккой. Нарядная коляска миссис Родон мчалась по улице как раз в тот день, когда усталая мисс Бригс добралась до дверей миссис Боулс после утомительной прогулки в контору газеты "Таймс" в Сити, куда она ходила, чтобы в шестой раз поместить свое объявление. Ребекка, сама правившая, сразу узнала благородную даму с приятными манерами; а поскольку Бекки, как нам известно, отличалась добродушием и питала уважение к Бригс, то она остановила лошадей у подъезда, передала вожжи груму и, выскочив из коляски, схватила Бригс за обе руки, прежде чем дама с приятными манерами очнулась от потрясения при виде старого друга.
   Бригс расплакалась, а Бекки расхохоталась и расцеловала благородную даму, как только они вошли в прихожую, оттуда они проследовали в гостиную миссис Боулг, с красными полушерстяными занавесями и зеркалом в круглой раме, с верхушки которой скованный орел устремлял взгляд на оборотную сторону билетика в окне, извещавшего, что: "Сдаются комнаты".
   Бригс рассказала всю свою историю, прерывая рассказ теми непрошеными всхлипываниями и восклицаниями удивления, с какими чувствительные натуры всегда приветствуют старых знакомых, увидев их на улице; ибо хотя люди встречают друг друга каждый день, некоторые смотрят на эти встречи, как на чудо, а женщины, даже когда они не любят друг друга, начинают плакать, вспоминая и сожалея о том времени, когда они последний раз поссорились. Словом, Бригс рассказала Бекки всю свою историю, а Бекки с присущей си безыскусственностью и искренностью сообщила приятельнице о своей жизни.
   Мисс Боулс, урожденная Феркин, стоя в прихожей, мрачно прислушивалась к истерическим всхлипываниям и хихиканью, которые доносились из гостиной. Бекки никогда не была ее любимицей. Водворившись в Лондоне, супруги часто навещали своих прежних друзей Реглсов и, слушая их рассказы, не могли одобрить menage {Семейной жизни (франц.).} полковника.
   - Я бы не стал им доверять, Рег, голубчик, - говорил Боулс.
   Поэтому и жена его, когда миссис Родон вышла из гостиной, приветствовала последнюю очень кислым реверансом, и пальцы ее напоминали сосиски - так они были безжизненны и холодны, - когда она протянула их миссис Родон, которая непременно захотела пожать руку отставной горничной. Бекки покатила дальше в сторону Пикадилли, нежно улыбаясь и кивая мисс Бригс, а та, высунувшись из окна рядом с билетиком о сдаче комнат, так же кивала ей; через минуту Бекки видели уже в Парке в обществе нескольких молодых денди, гарцевавших вокруг ее экипажа.
   Узнав о положении приятельницы и о том, что она получила достаточное наследство от мисс Кроули, так что жалованье не имело для нее большого значения, Бекки быстро составила насчет нее маленький хозяйственный план. Бригс была как раз такой компаньонкой, в какой нуждалась Бекки, и она пригласила старую знакомую к обеду на тот же вечер, чтобы показать ей свое сокровище, малютку Родона.
   Миссис Боулс предостерегала свою жилицу, чтобы та не ввергалась в логовище льва.
   - Вы будете раскаиваться, мисс Бригс, попомните мои слова: это так же верно, как то, что меня зовут Боулс.
   И Бригс обещала быть очень осторожной. В результате этой осторожности мисс Бригс уже на следующей неделе переселилась к миссис Родон, и не прошло шести месяцев, как она ссудила Родону Кроули шестьсот фунтов стерлингов.
  

ГЛАВА ХLI,

в которой Бекки вновь посещает замок предков

  
   Когда траурное платье было готово и сэр Питт Кроули извещен о приезде брата, полковник Кроули с женой взяли два места в той самой старой карете, в которой Ребекка ехала с покойным баронетом, когда девять лет назад впервые пустилась в свет. Как ясно помнился ей постоялый двор и слуга, которому она не дала на чан, и вкрадчивый кембриджский студент, который укутал ее тогда своим плащом! Родон занял наружное место и с удовольствием взялся бы править, но этого не позволял траур. Он вознаградил себя тем, что сел рядом с кучером и все время беседовал с ним о ло втору "Финчлейской Прачки", посланіе, какъ слѣдуетъ описать въ немъ свѣтское поведеніе супруги баронета. Къ этому времени домъ леди Соутдоунъ въ Брайтонѣ очистился, и она поспѣшила уѣхать отъ своихъ возлюбленныхъ Питта и Джэйнъ, разстававшихся съ ней безъ всякаго сожалѣнія. Надо полагать, что и Ребекка, при вторичномъ посѣщеніи усадьбы Кроули, не слишкомъ-то огорчалась отсутствіемъ леди Соутдоунъ съ ея аптекой. На святкахъ, однакожь, она написала ей письмо, въ которомъ почтительно напоминала о себѣ, съ признательностію говорила объ удовольствіи, доставленномъ ей разговорами ея, леди Соутдоунъ, при первомъ посѣщеніи,-- распространилась о заботливости, съ какой она, леди Соутдоунъ, обходилась съ нею во время болѣзни, и заключила тѣмъ, что каждый предметъ въ усадьбѣ Кроули напоминаетъ ей объ ея отсутствующемъ другѣ.
   Въ перемѣнѣ своего образа жизни и въ популярности своей, сэръ Питтъ Кроули былъ обязанъ между прочимъ совѣтамъ одной маленькой лукавой леди, проживающей въ улицѣ Курзонъ.
   -- Вы навсегда хотите остаться баронетомъ и простымъ помѣщикомъ, говорила она Питту, когда онъ гостилъ у нея въ Лондонѣ.-- Нѣтъ, сэръ Питтъ Кроули, извините! Я васъ лучше знаю, чѣмъ вы думаете. Я знаю ваши таланты и честолюбіе. Вы воображаете, что можете скрыть ихъ отъ меня -- ошибаетесь; отъ меня никакъ нельзя скрыться. Я показывала лорду Стэйну вашъ памфлетъ о солодѣ. Ему онъ чрезвычайно понравился,-- и лордъ Стэйнъ говорилъ, что, по его мнѣнію, такого мастерскаго произведенія еще и не показывалось въ кабинетѣ. Министерство обратило на васъ вниманіе; и я понимаю, чего вы хотите: вы хотите отличиться въ парламентѣ.... въ этомъ отношеніи каждый чистосердечно сознается, что вы прекраснѣйшій ораторъ въ Англіи: ваши оксфордскія рѣчи еще и теперь всѣмъ памятны.... Вы хотите быть представительнымъ членомъ графства, гдѣ, съ вашимъ голосомъ, вашимъ помѣстьемъ и вашимъ титуломъ мирнаго судьи, можете вы всѣмъ распоряжаться. Вы желаете быть барономъ Кроули усадьбы Кроули,-- и будете, увѣряю васъ.... Я все вижу.... читаю въ вашемъ сердцѣ, сэръ Питтъ!... О, еслибъ я имѣла такого мужа, который бы обладалъ вашими способностями,-- право, иногда мнѣ думается, что я вполнѣ оказалась бы достойною его; но.... но, къ сожалѣнію, я теперь не болѣе, какъ ваша родственница, прибавила мистриссъ Раудонъ, засмѣявшись.-- Мнѣ, бѣдной, маленькой, ничего не имѣющей женщинѣ, нечѣмъ поинтересоваться... Впрочемъ, кто знаетъ, можетъ быть, и мышка окажется современемъ полезной льву....
   Питтъ Кроули, безъ всякаго сомнѣнія, приходилъ въ восторгъ и умиленіе отъ такихъ плѣнительныхъ рѣчей Ребекки,.
   -- Удивительно, какъ она хорошо понимаетъ меня! говаривалъ онъ.-- Никогда не могъ я добиться, чтобъ Джэйнъ прочитала мой памфлетъ. Она и не воображаетъ, что у меня есть и таланты и стремленіе къ почестямъ.... А! наконецъ-то и они вспомнили мое оксфордское краснорѣчіе.... Ну, какъ не вспомнить меня теперь, когда я сдѣлался мирнымъ судьей и надѣюсь быть представителемъ графства?!... Этотъ же самый лордъ Стэйнъ, не далѣе какъ въ прошедшемъ году, не хотѣлъ взглянуть на меня въ одномъ собраніи; а теперь и онъ и всѣ ему подобные начинаютъ открывать, что за человѣкъ Питтъ Кроули.... А этотъ человѣкъ все тотъ же, какъ и прежде.... только прежде случая недоставало показать имъ, что я также хорошо умѣю и говорить и дѣйствовать, какъ и писать. Ахиллесъ не выказывалъ себя, пока ему не дали меча въ руки.... Подождите немного: весь свѣтъ услышитъ и заговоритъ о Питтѣ Кроули....
   Вотъ почему этотъ хитрый дипломатъ сдѣлался такъ гостепріименъ, такъ вѣжливъ къ ораторіямъ, приверженъ къ человѣколюбивымъ заведеніямъ, внимателенъ къ деканамъ, щедръ на обѣды, склоненъ къ выѣздамъ, обыкновенно любезенъ къ фермерамъ въ ярмарочные дни и дѣятеленъ по дѣламъ графства.... Святки въ домѣ баронета давно уже не были такъ веселы и шумны, какъ теперь.
   Въ день Рождества, въ домѣ сэра Питта происходило большое фамильное собраніе. Къ обѣду собрались всѣ Кроули изъ ректорства. Ребекка была такъ откровенна и любезна къ мистриссъ Бютъ, какъ будто между ними и не существовало непріязни. Она интересовалась ея дочерьми, удивлялась успѣху, какой онѣ сдѣлали въ музыкѣ, и убѣдительно просила миссъ Бютъ, чтобъ онѣ еще разъ проиграла дуэтъ изъ одной огромной книги вотъ, которую Джемсъ, волей-неволей, притащилъ изъ ректорства. Мистриссъ Бютъ, по необходимости, должна была сохранять приличное обращеніе съ вашей маленькой авантюристкой, зато ужь дома дала полную волю своимъ изліяніямъ любезностей на счетъ Бекки, несказанно удивляясь вмѣстѣ съ тѣмъ обходительному обхожденію сэра Питта съ его невѣсткой Джемсъ, сидѣвшій за обѣдомъ рядомъ съ Ребеккой, назвалъ ее козыремъ; и онъ и все семейство ректорства находили, что маленькій Раудонъ -- прекрасный мальчикъ. Они уважали въ немъ будущаго баронета: между нимъ и титуломъ находился одинъ только больной, блѣдный, изнуренный Питтъ Бинки.
   Дѣти находились между собой въ дружескихъ сношеніяхъ. Питтъ Бинки былъ слишкомъ малъ, чтобы возиться съ огромнымъ, въ сравненіи съ нимъ, Рауди, а Матильдѣ, какъ дѣвицѣ, конечно, вовсе не шло связываться съ юнымъ джентльменчикомъ, которому уже минуло за восемь и который готовился облачиться въ камзолъ. Вслѣдствіе этого Рауди сразу принялъ ихъ подъ свою команду, и, такимъ образомъ, здѣсь, въ деревнѣ, онъ наслаждался полнымъ счастіемъ и удовольствіемъ. Огородъ ему нравился болѣе, нежели цвѣтникъ; но самый восхитительный для него предметъ составляли голуби, разная домашняя птица и конюшня. Дѣвицамъ Кроули надо было долго и долго просить Рауди, чтобы онъ поцаловалъ ихъ; самой леди Джэйнъ не всегда дозволялось обнимать его, несмотря на то, что въ гостиной онъ болѣе всего любилъ садиться подлѣ нея, и ужь никакъ не подлѣ своей мама. Мистриссъ Раудонъ, замѣтивъ, что нѣжность къ ея сыночку начинаетъ обращаться въ моду, однажды вечеромъ подозвала Рауди къ себѣ, нагнулась и поцаловала его въ присутствіи всѣхъ леди.
   Мальчикъ, трясясь и раскраснѣвшись, что всегда случалось съ нимъ при какой нибудь внезапности, взглянулъ въ лицо Бекки и робкимъ голосомъ произнесъ:
   -- Мама, дома вы меня никогда не цалуете....
   При этихъ словахъ, въ гостиной всѣ замолкли, и, конечно, глаза Ребекки заблистали отъ удовольствія.
   Раудонъ-отецъ любилъ невѣстку за ея любовь къ его сыну. Нельзя сказать, чтобъ леди Джэйнъ и Бекки находились въ такихъ же точно отношеніяхъ другъ къ другу, какъ это было при первомъ свиданіи ихъ. Тогда мистриссъ Раудонъ овладѣвало сильное желаніе нравиться. Откровенность ребенка вдругъ произвела въ хозяйкѣ дома какую-то холодность,-- а можетъ и потому еще, что сэръ Питтъ оказывался черезчуръ внимательнымъ къ маленькой своей невѣсткѣ.
   Рауди, какъ это прилично было его годамъ и росту, болѣе привязывался къ обществу мужчинъ, нежели женщинъ, и никогда не утомлялся сопутствовать отцу въ конюшни, куда полковникъ, по временамъ, удалялся выкурить сигару. Джемсъ, сынъ ректора, присоединялся къ обществу своего кузена и раздѣлялъ съ нимъ это и другія удовольствія. Онъ былъ большой пріятель съ егеремъ баронета, сблизившись съ нимъ одинаковымъ вкусомъ въ выборѣ собакъ. Однажды мистеръ Джемсъ, полковникъ и егерь Горнъ отправились стрѣлять фазановъ, взявъ съ собой и маленькаго Рауди. Въ другое блаженнѣйшее утро, эти же четыре джентльмена собрались раздѣлить удовольствіе бить на житницѣ крысъ. Благороднѣе такой охоты Рауди ничего еще не видывалъ. Наши джентльмены расположились при концахъ проточныхъ трубъ, въ противоположные концы которыхъ впущены были хорьки; каждый изъ нихъ молча, едва переводя духъ, держалъ поднятую палку, и каждый владѣлъ маленькимъ триксомъ, въ томительномъ ожиданіи стоявшемъ, не шевелясь, на трехъ лапкахъ и прислушивавшемся въ малѣйшему визгу и шороху крысъ. Наконецъ разсвирѣпѣвшія, преслѣдуемыя хорькомъ, животныя выскакивали на поверхность земли; триксъ расчитывалъ на одну, охотникъ на другую. Рауди отъ сильнаго смущенія и волненія упустилъ свою крысу, зато до полу-смерти приколотилъ хорька.
   Величайшій и знаменитѣйшій изъ всѣхъ дней пребыванія маленькаго джентльмена въ усадьбѣ Кроули былъ день, когда появились за лугу господскаго дома гончія собаки сэра Гуддльстона-Фуддльстона,
   Въ половинѣ одиннадцатаго, на главной аллеѣ показался Томъ Моди, охотникъ сэра Гуддльстона, со стаей гончихъ на сворѣ, въ весьма правильномъ порядкѣ, соблюдаемомъ двумя егерями въ арьергардѣ, на тощихъ лошадяхъ съ длинными бичами, которыми они, какъ навались, владѣли весьма искусно. Они направляли ихъ на самыя чувствительныя мѣста шкуры каждой собаки, по какому либо случаю нарушавшей порядокъ шествія малѣйшимъ движеніемъ или даже вздергиваніемъ головы, въ то время, какъ почти передъ самымъ ея носомъ выскакивали зайцы или кролики.
   Далѣе ѣдетъ бой Джэкъ, сынъ Тома Моди, за такой же клячѣ, какъ и его товарищи, но на болѣе покойномъ сѣдлѣ. Это животное -- любимое сэра Гуддльстона Фуддльстона и зовутъ его Нобъ. Отъ времени до времени появляются другія лошади, въ ожиданіи своихъ сѣдоковъ, которые прискачутъ не раньше полудня.
   Томъ Моди приближается къ парадному подъѣзду, откуда выходитъ дворецкій, привѣтствуетъ его и предлагаетъ выпить; но тотъ отказывается и отъѣзжаетъ въ прикрытый уголъ луга, распускаетъ собакъ: собаки катаются по травѣ, играютъ или лаютъ другъ на друга, по временамъ, начинаютъ съ яростію грызться, пока не разниметъ ихъ громкій голосъ Тома или кончики бичей.
   Далѣе скачутъ молодые джентльмены на простыхъ наемныхъ лошадяхъ, обрызганные грязью до колѣнъ. Нѣкоторые изъ нихъ входятъ въ домъ выпить вишневки и засвидѣтельствовать почтеніе дамамъ; другіе, болѣе скромные, истые охотники, снимаютъ съ себя грязное платье, садятся на собственныхъ скакуновъ и разогрѣваютъ кровь, галопируя по лугу. Потомъ всѣ собираются въ завѣтный уголокъ, разговариваютъ съ Томомъ Моди о прошедшей охотѣ, о достоинствахъ Снэйвеллера и Діамонда, о состояніи охоты вообще и о томъ, какая порода лисицъ водится въ усадьбѣ Кроули. Наконецъ лично является сэръ Гудльстонъ Фуддльстонъ, на прекрасномъ жеребцѣ,-- подъѣзжаетъ къ дому, соскакиваетъ съ лошади, входитъ въ залъ, раскланивается дамамъ и, какъ человѣкъ, не любившій тратить словъ попусту, принимается за дѣло. Собаки собраны у подъѣзда; маленькій Раудонъ спускается къ нимъ, сильно взволнованный и полувстревоженный ласками, которыми онѣ осыпаютъ его,-- толчками, которыми онѣ награждаютъ его, размахивая длинными хвостами, и ихъ собачьей ссорой, едва удерживаемой языкомъ Тома Моди и ударами бича.
   Между тѣмъ сэръ Гуддльстонъ поднялся на своего Ноба.
   -- Попробуемъ сначала, Томъ, у Спинни Состера, говоритъ баронетъ.-- Фермеръ Мангель сказывалъ мнѣ, что недавно еще видѣлъ тамъ двухъ лисицъ.
   Томъ трубитъ въ рогъ и скачетъ: стая гончихъ слѣдуетъ за нимъ, потомъ бичи, молодые джентльмены изъ Винчестера, сосѣдніе фермеры,-- потомъ работники пѣшкомъ, для которыхъ подобный день служилъ настоящимъ праздникомъ. Сэръ Гудльстонъ слѣдовалъ въ арьергардѣ, вмѣстѣ съ полковникомъ Кроули, и мало по малу весь кортежъ скрывается въ длинной аллеѣ.
   Достопочтенный Бютъ Кроули былъ слишкомъ скроменъ, чтобъ явиться въ публичномъ собраніи передъ окнами племянника. Томъ Моди очень хорошо помнитъ, какъ ректоръ, сорокъ лѣтъ тому назадъ, объѣзжалъ самыхъ дикихъ лошадей, перескакивалъ черезъ широкіе ручьи и нигдѣ не звалъ преградъ на своихъ скакунахъ. Его достопочтеніе выскочилъ изъ воротъ ректорства на могучей черной лошади, въ ту минуту, какъ сэръ Гуддльстонъ сравнялся съ его домомъ; Бютъ Кроули также присоединился къ баронету. Гончія и лошади совершенно исчезаютъ, и Рауди остается у подъѣзда, изумленный и довольный.
   Во все продолженіе этого знаменитаго праздника, онъ если не снискалъ особеннаго къ себѣ расположенія дядя, всегда важнаго и холоднаго, запиравшагося въ кабинетѣ, погруженнаго въ дѣла юстиціи и окруженнаго управителями и фермерами,-- если Рауди, мы говоримъ, не пріобрѣлъ любви дяди, зато вполнѣ овладѣлъ расположеніемъ своихъ замужнихъ и дѣвственныхъ пастушекъ, двухъ кровныхъ дома Кроули, Джемса изъ ректорства, котораго сэръ Питтъ одобрялъ и подстрекалъ любезничать съ одной изъ молодыхъ леди, намекая ему при этомъ, что онъ, сэръ Питтъ, доставитъ ему случай занять вакантное мѣсто по смерти записного охотника, ректора. Джемсъ самъ былъ страстный охотникъ: но онъ еще ни разу не пускался на лисицъ, довольствуясь утками или бекасами, а иногда самой невинной дичью -- крысами, и то только во время рождественскихъ праздниковъ, послѣ которыхъ, по обыкновенію, возвращался въ университетъ. Онъ уже начиналъ избѣгать зеленыхъ камзоловъ, красныхъ галстуховъ и другихъ свѣтскихъ украшеній, готовился въ скоромъ времени оставить свое школьное образованіе и, съ помощію сэра Питта, сдѣлать какую нибудь карьеру; и баронетъ былъ не прочь отъ этой выгодной уплаты долга своей фамиліи.

-----

   Прежде еще, чѣмъ окончились веселые святки, баронетъ, собравъ всю свою бодрость, выдалъ брату вексель во сто фунтовъ,-- поступокъ, отъ котораго сэръ Питтъ чувствовалъ сначала жестокія муки, но впослѣдствіи восхищался, считая себя однимъ изъ великодушнѣйшихъ людей. Раудонъ и сынъ его уѣзжали съ тягостнѣйшимъ чувствомъ. Бекки и леди Джэйнъ разлучились холодно. Мистриссъ Раудонъ возвращалась въ Лондонъ съ мыслію -- начать тѣ обязанности, которыя, какъ мы видѣли, занимали ее въ предъидущихъ главахъ. Подъ ея присмотромъ, домъ Кроули въ улицѣ Гантъ совершенно возобновился и былъ готовъ принять сэра Питта и его фамилію, когда баронетъ пріѣдетъ къ Лондонъ для присутствія въ парламентѣ и съ тѣмъ, чтобъ занять то положеніе, къ которому онъ предназначался, благодаря своему обширному генію.
   При первомъ засѣданіи, этотъ глубокомысленный лицемѣръ скрылъ свои проэкты и не открывалъ рта, за исключеніемъ только того времени, когда обращался съ просьбою отъ Мёдбури. Почтительно занявъ свое мѣсто, онъ изучалъ до тонкости ходъ дѣла и парламентскихъ занятій,-- дома углублялся въ чтеніе знаменитой Синей Книги, въ величайшему безпокойству и даже ужасу леди Джэйнъ, опасавшейся, чтобъ супругъ ея чрезмѣрнымъ прилежаніемъ не загубилъ своего здоровья. Питтъ между тѣмъ познакомился съ министрами и главными предводителями своей партіи. Нѣжность и доброта леди Джэйнъ поселяли въ душѣ Ребекки презрѣніе къ женѣ сэра Питта,-- презрѣніе, котораго она не считала нужнымъ скрывать; простота ея раздражала нашу авантюристку. Съ другой стороны, въ присутствіи Бекки, леди Джэйнъ чувствовала, что находится подъ вліяніемъ непріятнаго ощущенія. Мужъ ея постоянно занимался мистриссъ Раудонъ, и между ними, по видимому, основалось какое то единомысліе. Питтъ разсуждалъ съ Ребеккой о предметахъ, о которыхъ леди Джэйнъ никогда не намекалъ и полусловомъ. Конечно, послѣдняя не понимала ихъ во для нея прискорбно было проводить время въ молчаніи, и тѣмъ прискорбнѣе, что она чувствовала, что ей нечего сказать, а приходилось только слушать, какъ смѣлая мистриссъ Раудонъ переходила отъ одного предмета къ другому, не затрудняясь въ словахъ и употребляя кстати очень милыя шутки. И все это происходило въ собственномъ донѣ леди Джэйнъ, передъ каминомъ и передъ людьми, окружавшими ея соперницу.
   Въ деревнѣ, супруга баронета любила разсказывать разныя исторійки дѣтямъ, столпившимся около ея колѣнъ, въ тонъ числѣ и Рауди; но въ ту же минуту, какъ Бекки входила въ комнату, съ улыбкой и зелеными, выражающими насмѣшку глазами, подъ вліяніемъ этихъ невыносимыхъ взглядовъ, ея простые, маленькіе вымыслы съ трепетомъ улетали, какъ въ волшебныхъ сказкахъ при при появленіи злого духа. Она не могла продолжать, хотя Ребекка, съ легкимъ оттѣнкомъ сарказма въ голосѣ, упрашивала ее докончить очаровательную сказочку. Нѣжныя мысли и тихія удовольствія не нравились мистриссъ Раудонъ, нисколько не гармонируя ея характеру,-- и она смѣялась надъ людьми, находившими въ такихъ удовольствіяхъ возможность наслажденія,-- смѣялась и надъ маленькими слушателями и обожателями леди Джэйнъ.
   И обѣ леди почти не видѣлись другъ съ другомъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда жена младшаго брата, имѣя въ виду какія нибудь выгоды, посѣщала жену баронета. Впрочемъ, наружная любезность сохранялась между ними какъ нельзя лучше. А сэръ Питтъ, обремененный тяжестью своихъ занятій, находилъ, однако, время ежедневно видѣться съ своей невѣсткой.
   Во время перваго ораторскаго обѣда, баронетъ воспользовался случаемъ явиться передъ Ребеккой въ полной формѣ -- старомъ дипломатическомъ мундирѣ, который онъ носилъ, находясь въ свитѣ пумперниккельскаго посольства.
   Бекки поздравляла его съ этимъ нарядомъ, восхищалась не менѣе жены его и дѣтей, которымъ онъ представился до выѣзда изъ дому. Она говорила, что только кровный джентльменъ одинъ и могъ носить придворную одежду, что только одному древнему и знатному роду можетъ итти этотъ culotte courte. Питтъ съ самодовольствіемъ взглянулъ на свои ноги, не представлявшія собой разительной симметріи съ тоненькой придворной шпагой, прицѣпленной на боку. Баронетъ взглянулъ на ноги, повторяю я, и почувствовалъ въ душѣ своей, что онъ плѣнителенъ.
   Когда онъ ушелъ, Бекки сдѣлала каррикатуру изъ его фигуры и представила ее пріѣхавшему лорду Стэйну. Послѣдній былъ очарованъ неподражаемымъ искусствомъ Бекки. Онъ сдѣлалъ сэру Питту честь встрѣтить его въ домѣ мистриссъ Раудонъ, и оказался чрезвычайно снисходительнымъ къ новому баронету и члену парламента. Питта поразило уваженіе, которое пэръ Англіи оказывалъ его невѣсткѣ,-- поразили легкость, находчивость и непринужденность ея въ разговорѣ, и наконецъ поразилъ его тотъ восторгъ, которымъ слушатели одушевлялись отъ словъ Ребекки. Безъ всякаго сомнѣнія, лордъ Стэйнъ былъ предувѣдомленъ, что баронетъ только что начинаетъ свою карьеру въ публичной жизни, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ, когда услышитъ его первую спичъ. Онъ былъ ближайшимъ сосѣдомъ сэра Питта (такъ какъ улица Гантъ вела на Гантъ-скверъ, котораго одна сторона, какъ всякому извѣстно, занята огромнымъ домонъ Гантъ), и милордъ надѣялся, что съ прибытіемъ леди Стэйнъ въ Лондонъ она за честь себѣ поставитъ познакопиться съ леди Кроули. Черезъ два дня милордъ оставилъ карточку сосѣду. Ни баронетъ, ни его предшественники, почти въ теченіи столѣтія, не считали за нужное освѣдомляться, что вблизи ихъ живутъ такіе вельможные сосѣди.
   Среди этихъ интригъ, прекрасныхъ собраній и блестящихъ особъ, Раудонъ съ каждымъ днемъ чувствовалъ себя болѣе и болѣе одинокимъ. Ему дозволено было какъ можно чаще ходить въ клубы, обѣдать съ гостями, пріѣзжать и уѣзжать, когда ему угодно, не изспрашивая на то особенныхъ разрѣшеній своей супруги. И онъ и Раудонъ младшій безпрестанно уходили въ улицу Гантъ, просиживали долгіе часы съ леди Джэйнъ и ея дѣтьми, въ то время. Какъ сэръ Питтъ дѣлалъ совѣщанія съ Ребеккой, при отъѣздѣ въ парламентъ и по возвращеніи оттуда.
   Отставной полковникъ соблюдалъ краснорѣчивое молчаніе и по возможности старался отстранить отъ себя всякую мысль или занятіе. Онъ радовался, когда ему дѣлали порученіе, связанное съ необходимостью дѣйствовать внѣ дома, охотно выходилъ освѣдомляться о лошади или о слугѣ и нарѣзывалъ кусочки баранины къ обѣду дѣтей. Онъ былъ вполнѣ доведенъ до уничиженной покорности. Далила плѣнила Самсона и обрѣзала ему волосы. Отважный и безпечный молодой человѣкъ былъ вполнѣ порабощенъ и обратился въ оцѣпенѣлаго, безчувственнаго, покорнаго, среднихъ лѣтъ, тучнаго джентльмена.
   Въ свою очередь, и бѣдная леди Джейнъ постигла, что Ребекка плѣняла ея мужа, хотя, по прежнему, при каждой встрѣчѣ, эти леди оказывали другъ другу всѣ наружные признаки взаимной любезности и привязанности.
  

ГЛАВА XLVI.

СЕРДЕЧНЫЯ МУКИ И ТЯЖКІЯ ИСПЫТАНІЯ.

   Фуламскіе друзья наши время святокъ проводили, какъ и всѣ другіе, ро принятому обыкновенію, довольно весело.
   Изъ сотни фунтовъ, составлявшихъ весь доходъ мистриссъ Осборнъ, почти три четверти этой суммы она отдавала отцу и матери, за издержки на нее и маленькаго сына. Прибавивъ къ этому сто-двадцать фунтовъ, доставляемыхъ Джозомъ, семейство Седли, состоящее изъ четырехъ членовъ, съ прислуги изъ одной ирландской дѣвочки, ходившей въ тоже время и около Клаппа и его жены,-- семейство Седли могло существовать если не богато, то по крайней мѣрѣ спокойно, не опуская головы, и даже имѣло возможность, забывая треволненія прошедшей жизни, пригласить друзей своихъ за чашку чаю. Седли все еще сохранялъ свое превосходство надъ фамиліей мастера Клаппа, прежняго своего клерка. Клаппъ до сихъ поръ не могъ забыть, какъ нѣкогда сиживалъ онъ за пышнымъ столомъ негоціанта на Россель-скверѣ и провозглашалъ тосты за здравіе мистриссъ Седли, миссъ Эмми и мистера Джозефа, пребывавшаго въ Индіи. Время не только за уменьшало, но еще увеличивало сладость этихъ воспоминаній честнаго клерка. Каждый разъ, когда Клаппъ приходилъ изъ за своей кухонной перегородки въ гостиную мистера Седли, чтобъ выпитъ чашку чаю или стаканъ джину съ водой, онъ говаривалъ: "да ужъ это совсѣмъ не то, что бывало въ прежнія времена", и съ важностью и почтительностью выпивалъ за здоровье дамъ, какъ дѣлывалъ это во дни ихъ благополучія. Онъ вспоминалъ чудную музыку миссъ Амеліи и ея чудную красоту,-- въ клубѣ никогда не садился прежде мистера Седли и никому не позволялъ относиться объ этомъ джентльменѣ съ дурной стороны.
   Обладая прекраснымъ характеровъ и почеркомъ, клеркъ весьма скоро послѣ бѣдствія, постигшаго его господина, нашелъ для себя другое занятіе.
   -- Такая маленькая рыбка, какъ я, всегда можетъ попасть въ садокъ, обыкновенно замѣчалъ Клаппъ.
   Какой то членъ парламента былъ очень радъ принять его услуги и вознаградить ихъ хорошимъ жалованьемъ. Всѣ богатые друзья Седли одинъ за другимъ покидали его; одинъ только ex-dependent Клаппъ остался преданнымъ ему.
   Изъ небольшого остатка годового дохода, удерживаемаго Амеліей собственно для себя, вдова старалась содержать въ порядкѣ одежду Джоржа, какъ приличествовало сыну капитану Осборна, и платить въ училище, куда, послѣ многихъ тайныхъ мученій и опасеній, она принуждена была посылать своего возлюбленнаго сына. Амелія ночи просиживала, перечитывая уроки изъ граматическихъ и географическихъ тетрадокъ, чтобъ на утро передать ихъ Джоржу и облегчить тѣмъ его занятія. Она сидѣла даже за латынью, увѣривъ себя, что въ состояніи будетъ передать ее сыну. Разлучиться съ нимъ на цѣлый день, предавать его снисхожденію школьныхъ учителей и обращенію съ нимъ учениковъ для нашей нѣжной, чувствительной матери было также тягостно и больно, какъ и въ то время, когда она отымала его отъ груди. Чтожь касается до Джоржа, то онъ, жаждая перемѣны, не шелъ, а летѣлъ въ училище. Эта дѣтская радость огорчала нѣжность матери, хотѣвшей, чтобы сынъ хоть на половину раздѣлялъ съ нею чувство печали. Впрочемъ, такое желаніе проявлялось минутно, и Эмми тотчасъ же раскаивалась въ своемъ крайнемъ самолюбіи, за удовлетвореніемъ котораго послѣдовало бы несчастіе ея сына.
   Джоржъ дѣлалъ быстрые успѣхи въ училищѣ, содержателемъ котораго былъ другъ и постоянный обожатель его папа, достопочтоенный мистеръ Бинки. Нашъ мальчикъ приносилъ домой безчисленное множество подарковъ и свидѣтельствъ, доказывавшихъ его отличныя способности. Джоржъ передавалъ своей мама тысячу приключеній, бывшихъ съ его товарищами,-- разсказывалъ, какой прекрасный мальчикъ Ліонъ и какой шалунъ Сниффинъ, какъ Снила снабжаетъ провизіей все училище, какъ мать Гольдинга каждую субботу пріѣзжаетъ за нимъ въ школу,-- какъ Питъ носитъ штрипки... "Нельзя ли и ему, Джоржу, сдѣлать штрипки?..." Такимъ образомъ, Амеліи приходилось знать все о каждомъ мальчикѣ въ школѣ Бинки вообще и о Джоржѣ въ особенности,-- приходилось испытывать безсонныя ночи, когда она старалась помочь сыну въ его занятіяхъ. и утомлять свою голову надъ его уроками, какъ будто ей самой поутру слѣдовало итти въ школу и предстать предъ учителя. Однажды, послѣ ссоры съ мистеромъ Смитомъ, Джоржъ пришелъ домой съ подбитымъ глазомъ и сталъ непомѣрно выхваляться передъ маменькой и дѣдушкой въ той храбрости, какую будто бы оказалъ во время битвы. На самомъ же дѣлѣ, говоря чистую правду, Джоржъ не выказалъ въ этой схваткѣ съ товарищемъ особеннаго геройства и былъ рѣшительно побитъ и уничтоженъ.-- Амелія никогда не могла простить за это Смиту, даже до сегодня, несмотря на то, что Смитъ теперь занимаетъ должность аптекаря, недалеко отъ Лейчестеръ-сквера.
   Въ такихъ-то мирныхъ занятіяхъ и попеченіяхъ проходила жизнь нѣжной вдовы. Неснисходительное время нѣсколько посеребрило ея прекрасные волосы и провело на челѣ ея двѣ-три морщинки. Но Эммт обыкновенно смѣялась надъ тѣмъ и другимъ "Кому какая нужда до этого -- говорила она про себя.-- Кто обратитъ вниманіе ни такую старуху!" Все, на что надѣялась Амелія и чего желала она, состояло только въ томъ, чтобы прожить до того времени, когда увидятъ она своего сына великимъ, славнымъ т знаменитымъ. Какъ произведенія, отмѣченныя геніемъ, хранила мистриссъ Осборнъ всѣ тетради, рисунки и сочиненія Джоржа и показывала ихъ всѣмъ составлявшимъ ея маленькій кружокъ. Нѣкоторыя изъ этихъ образцовыхъ вещицъ она довѣрила миссъ Доббинъ съ тѣмъ, чтобы показать ихъ миссъ Осборнъ, теткѣ Джоржа, или даже самому мистеру Осборну, и тѣмъ принудитъ старика раскаяться въ его неснисходительности къ тому, который уже не существовалъ. Всѣ заблужденія и пороки мужа Амелія похоронила въ могилу вмѣстѣ съ его тѣломъ. Мистриссъ Осборнъ помнила въ немъ любовника, который, жертвуя всѣмъ, женился на ней благороднаго, вѣрнаго, прекраснаго собой мужа, на рукахъ котораго она лежала въ то утро, когда онъ отправлялся на битву, гдѣ умеръ славною смертью -- за отечество.
   Мы видѣли, какъ одинъ изъ дѣдушекъ Джоржа -- мистеръ Осборнъ, возсѣдая въ своемъ покойномъ креслѣ, становился съ каждымъ днемъ раздражительнѣе и угрюмѣй, и какъ дочь его, со своимъ прекраснымъ экипажемъ, статными лошадьми и именемъ, означеннымъ почти во всѣхъ спискахъ человѣколюбивыхъ обществъ въ Лондонѣ, чувствовала себя болѣе и болѣе одинокою и въ добавокъ къ тому несчастною старою дѣвою. Миссъ Джэйнъ много думала о прекрасномъ мальчикѣ, сынѣ ея брата. Всѣми силами старалась она получить позволеніе прокатиться въ своей коляскѣ къ дому, гдѣ жилъ Джоржъ, и въ уединенныхъ прогулкахъ своихъ въ паркѣ она ни о чемъ болѣе не думала, какъ только о томъ, чтобъ встрѣтиться съ нимъ. Сестра ея, жена банкира, удостоивала иногда посѣщеніемъ подругу своего дѣтства, въ старинномъ домѣ на Россель-скверѣ. Мистриссъ Буллокъ привозила съ собою двухъ тщедушныхъ дѣтей, подъ присмотромъ жеманной няньки, и сладенькимъ тономъ и картавя болтала сестрѣ о своихъ прекрасныхъ знакомствахъ, говорила, что маленькій Фредерикъ похожъ какъ двѣ капли воды на лорда Клода Лоллипопа, и что ея Мери обратила на себя вниманіе баронета, когда онѣ катались въ модномъ броажѣ по Рогамптону. Мистриссъ Буллокъ упрашивала Джэйнъ уговоритъ лава сдѣлать что нибудь для ея маленькихъ darlings. Фредерику уже рѣшено было поступить въ гвардію. Что до Мери, то они -- мистеръ и мистриссъ Буллокъ -- сами еще не знаютъ, что съ нею будетъ, если Фредерикъ сдѣлается старшинъ сыномъ, и когда мистеръ Буллокъ выполнитъ свое желаніе -- купитъ помѣстье.
   -- Я расчитываю на васъ, моя милая, говорила мистриссъ Буллокъ.-- Мнѣ кажется. что доля моя изъ имущества папа, по всей справедливости, должна перейти къ главѣ дома. Прекрасная Рода Макмуллъ освободится отъ всего имѣнія Кастельтодди, лишь только бѣдный лордъ Кастльтодди умретъ; а это, кажется, случится очень скоро, потому что милордъ находится въ сильной эпилепсіи. И тогда маленькій Макдуффъ-Макнуллъ сдѣлается виконтомъ Кастльтодди. Оба мистеры Блюдауэры утвердили свое состояніе за маленькимъ сыномъ Фанни Блюдауэръ. Конечно, и мой darling Фредерикъ долженъ быть старшимъ сыномъ и наслѣдникомъ имущества обѣихъ фамилій; а потому.... потому, пожалуста, упроси папа перевести счеты, по прежнему, въ улицу Ломбардъ.... Я прошу тебя объ этомъ.... Неужели онъ не замѣчаетъ, что поступаетъ очень дурно, имѣя дѣла съ домомъ Роуди и Стомпи?...
   Послѣ такой нѣжной рѣчи, проникнутой такимъ искусствомъ убѣжденія, и послѣ поцалуя, походившаго на прикосновеніе устрицы, мистриссъ Буллокъ собирала своихъ накрахмаленныхъ darlings и, улыбаясь, садилась въ модный экипажъ.
   Но каждый визитъ этой представительницы тона становился для нея болѣе и болѣе неблагопріятнѣе. Старикъ Осборнъ усилилъ свои счеты съ Роули и Стомпи...
   Въ тотъ вечеръ, когда Джэйнъ сказала отцу, что видѣла его внука, старикъ хотя и не далъ ей никакого отвѣта, но и не обнаружилъ при этомъ ни малѣйшаго гнѣва. Уходя въ кабинетъ, онъ, довольно ласковымъ тономъ, пожелалъ дочери покойной ночи. Надо полагать, что старикъ размышлялъ о словахъ Джэйнъ и сдѣлалъ въ семействѣ Доббина нѣсколько освѣдомленіи относительно извѣстнаго читателю визита ея, потому что, недѣли двѣ спустя, онъ спросилъ, куда дѣвались ея французскіе часы, съ цѣпочкой, которые она всегда носила при себѣ.
   -- Я купила ихъ на моя собственныя деньги, сэръ.... отвѣчала дочь, въ сильномъ испугѣ.
   -- Ну, такъ съѣздите и купите другіе, точно такіе же,-- а если можно, то и лучше, сказалъ старый джентльменъ и снова погрузился въ молчаніе.
   Впослѣдствіи, миссъ Доббинъ не разъ повторяли свои просьбы передъ Амеліей о позволеніи Джоржу посѣщать ихъ. "Тетушка явно расположена къ нему -- намекали онѣ.-- Можетъ быть, и дѣдушка согласится наконецъ на мировую". Могла ли Амелія отказаться отъ такихъ выгодныхъ предположеній въ пользу ея сына? Конечно, нѣтъ. Но въ тоже самое время, какъ она соглашалась на просьбы сестеръ Уильяма, въ сердцѣ ея рождались какая-то тяжесть и подозрѣніе.-- Въ отсутствіи Джоржа она чувствовала безсознательное безпокойство и съ такой нѣжностью обнимала его при возвращеніи, какъ будто онъ избѣгнулъ какой нибудь опасности. Джоржх приносилъ съ собой деньги и игрушки, на которыя вдова поглядывала съ тревожнымъ чувствомъ и ревностью, и спрашивала сына, не видалъ ли онъ какого нибудь джентльмена? "Только стараго сэра Уильяма, который каталъ его въ своей каретѣ, и мистера Доббина, который прибылъ домой на прекрасной гнѣдой лошади, въ зеленомъ камзолѣ и розовомъ шейномъ платкѣ, съ золотой ручкой на бичѣ, и который обѣщалъ показать ему Лондонскую башню и взять его съ собой въ звѣринецъ Шюрри." Но въ другой разъ Джоржъ сказалъ, что "тамъ былъ старый джентльменъ, съ густыми бровями, въ шляпѣ съ широкмии полями, съ огромной цѣпочкой и множествомъ печатей. Онъ подъѣхалъ туда въ то время, какъ Джоржъ катался по лугу на маленькой лошадкѣ. Старый джентльменъ долго смотрѣлъ на меня. Я сказалъ ему, что меня зовутъ Норваль послѣ обѣда. Тетушка начала плакать. Она всегда плачетъ". Въ такомъ родѣ были донесенія Джоржа.
   Амелія догадалась, что сынъ ея видѣлся съ своимъ дѣдомъ и, вслѣдствіе этого свиданія, съ лихорадочнымъ трепетомъ ожидала предложенія, которое, по ея предположеніямъ, должно было непремѣнно воспослѣдовать,-- и не ошибалась. Дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней оно воспослѣдовало. Мистеръ Осборнъ формально предлагалъ принять къ себѣ мальчика и сдѣлать его наслѣдникомъ имѣнія, предназначеннаго нѣкогда его отцу. Онъ положитъ мистриссъ Осборнъ пенсіонъ, который доставятъ ей возможность жить прилично. Если мистриссъ Осборнъ вздуваетъ вторично выйти замужъ, къ чему -- какъ онъ, мистеръ Осборнъ, уже слышалъ -- она имѣетъ намѣреніе, пенсіонъ его не отнимается. Но при этомъ должно подразумѣвать, что дитя будетъ постоянно находиться при его дѣдушкѣ на Россель-скверѣ или въ другомъ мѣстѣ, которое мистеру Осборну заблагоразсудится выбрать. Однакожъ, по временамъ, мальчику позволяется видѣться съ матерью въ ея собственной квартирѣ. Когда Амелія получила это посланіе, или, лучше сказать, когда его прочитала ей, мистрисъ Седли не было дома, а отецъ Эмми, по обыкновенію, находился въ Сити. Мистриссъ Осборнъ, во всю жизнъ свою только три раза какіе нибудь приходила въ гнѣвъ, за исключеніемъ впечатлѣнія, произведеннаго на нее настоящимъ случаемъ -- когда прикащикъ мистера Осборна явился къ ней предвозвѣстникомъ счастія Джорджа. Лишь только мистеръ Пой окончилъ чтеніе письма и передалъ его Амеліи, она, дрожа всѣмъ тѣломъ и раскраснѣвшись, встала и разорвала посланіе на мелкіе кусочки.
   "Чтобы я вторично вышла замужъ?! Чтобы я взяла деньги на промѣнъ сына?!.. Кто смѣетъ оскорблять меня подобными предложеніями?... Скажите мистеру Осборну, что это.... слишкомъ обидное для меня письмо.... Не хочу отвѣчать на него.... Желаю вамъ добраго утра, сэръ.... И она поклонилась мнѣ какъ королева въ какой нибудь трагедіи" -- такъ говорилъ мистеръ Пой, принося своему матрону отвѣтъ мистриссъ Осборнъ.
   Родители Амеліи во весь тотъ день не замѣтили того волненія, въ которомъ находилась ихъ дочь; а она ничего на сказала имъ о случившемся. Мистеръ и мистриссъ Седли были заняты своими собственными дѣлами. Старый джентльменъ не оставлялъ пробовать свое счастье въ равнаго рода спекуляціахъ. Мы видѣли, что компаніи виноторговли и продажа каменнаго угла не удались ему. Однако, продолжая ревностно посѣщать Сити, мистеръ Седли придумалъ новый планъ, исполненіе котораго, по его мнѣнію, доставляло несмѣтныя выгоды; и старикъ погрузился къ него, на зло увѣщаніемъ мистера Клаппа, остававшагося въ невѣдѣніи насчетъ того, какъ далеко зашелъ мистеръ Седли въ своемъ новомъ предпріятіи. Отецъ Эмми за правило положилъ себѣ никогда не говорить ни ей, ни женѣ о своихъ денежныхъ дѣлахъ; такимъ образомъ, онѣ вовсе не предвидѣла готовившагося имъ несчастія, до тѣхъ поръ, пока старый джентльменъ наконецъ не вынужденъ былъ -- постепенно, впрочемъ -- открыться по чистой совѣсти.
   Счеты маленькаго хозяйства, обыкновенно очищаемые каждую недѣлю, первые упали въ недоимку. "Денежная ссуда не прибыла еще изъ Индіи" -- говорилъ старикъ съ разстроеннымъ лицомъ. Такъ какъ мистриссъ Седли регулярно выплачивала свои долги, двое изъ торговцевъ, къ которымъ бѣдная леди принуждена была обратиться съ просьбой объ отсрочкѣ, чрезвычайно разсердились за ея медленность въ уплатѣ. Одна только контрибуція Эмми, выплачиваемая безпрекословно, поддерживала семейство, какъ говорится, на полураціонахъ. Первые пять мѣсяцевъ прошли довольно спокойно, и старикъ но прежнему продолжалъ утѣшаться мыслью, что паи его возваысятся и все пойдетъ какъ нельзя лучше.
   Между тѣмъ наступилъ конецъ полугодія, а шестьдесятъ фунтовъ все еще не являлись изъ Индіи, на помощь стѣсненному хозяйству нашего спекулятора. Мистриссъ Седли, начинавшая терять твердость духа, проводила время въ молчаніи или заливалась горькими слезами, вмѣстѣ съ мистриссъ Клаппъ, на кухнѣ. Мясникъ оказывался въ особенности угрюмъ, мелочной лавочникъ -- настойчивъ до крайности, маленькій Джоржъ начиналъ капризничать за обѣдомъ,-- и Амеліи, которой достаточно было кусочка хлѣба, не могла равнодушно переносить этого послѣдняго обстоятельства и для поддержанія здоровья сына изъ собственнаго кошелька покупала для него разныя легкія кушанья.
   Наконецъ папа и мама Эмми передали ей одну изъ тѣхъ невѣроятныхъ исторій, какія обыкновенно разсказываются людьми въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Однажды Амелія, получивъ деньги, намѣревалась сдѣлать изъ нихъ уплату. Ведя расчетъ деньгамъ, издержаннымъ ею до полученія пенсіона, она замѣтила, что хочетъ удержать небольшую часть изъ слѣдуемой ей въ уплату доли на заказанное для Джоржа платье.
   Но мистриссъ Седли возстала противъ этого намѣренія, говоря, что деньги Джоза еще не высланы, что домъ находится въ весьма затруднительномъ положеніи, что Амелія, кажется, должна бы видѣть это между тѣмъ какъ она рѣшительно ни о чемъ не заботиться, исключая своего Джоржа. Въ отвѣтъ на это Эмми передала, чрезъ столъ, всѣ деньги, ни слова не сказавъ матери, и удалилась въ свою комнату выплакать тяжелое горе. Весь тотъ день чувствительность ея находилась въ сильномъ раздраженіи. Она принуждена была итти отказаться отъ заказаннаго платья,-- милаго платья, которое она готовила Джоржу въ подарокъ къ Рождеству, и надъ покроемъ котораго нѣсколько разъ совѣтовалась съ одной своей подругой, незначительной модисткой.
   Всего тяжелѣе для Амеліи было объявить это Джоржу, который, какъ и слѣдовало ожидать, поднялъ громкій плачъ. "У каждаго есть новенькое платье къ Рождеству. Другіе осмѣютъ его. Ему непремѣнно нужно имѣть новую пару. Вѣдь мама сама обѣщала." Въ распоряженіи бѣдной вдовы оставались только поцалуи. Заливаясь слезами, она перештопала старое платье,-- потомъ бросилась къ комоду -- посмотрѣть, не найдется ли въ немъ что нибудь цѣнное, что бы можно было продать и на вырученныя деньги пріобрѣсть желанный новенькій нарядъ. Въ комодѣ нашлась индѣйская шаль -- подарокъ Доббина. Взглянувъ на нее, Амолія вспомнила, какъ, бывало, выѣзжала она съ матерью въ великолѣпный индѣйскій магазинъ на Людчетъ-Гиллѣ, куда обращались леди разнаго сословія за всякаго рода сдѣлками. И щечки Эмми зарумянились, глаза заблистали отъ удовольствія, когда вдругъ ей пришелъ на мысль источникъ, изъ котораго оказывалось возможнымъ пріобрѣсть желанное платьице, и, отправляя поутру маленькаго Джоржа въ училище, мама весело улыбалась ему. Изъ ея взоровъ мальчикъ заключалъ, что ему готовится что-то хорошее.
   Завернувши шаль въ носовой платокъ (другой подарокъ добраго майора), Амелія спрятала узелокъ подъ плащъ т, раскраснѣвшись еще съ самого утра, вышла изъ дому и направила свой путъ на Людчетъ-Гилль. Безпрестанно спотыкаясь, шла она вдоль стѣнъ Парка и перебѣгала перекрестки такъ быстро, что многіе прохожіе останавливались, глядя на ея поспѣшность и на прекрасныя розовыя щечки. Эмма расчитывала, какъ распорядиться деньгами, которыя дадутъ за шаль,-- какимъ образомъ, кромѣ новой пары платья, она накупитъ желанныхъ Джоржемъ книгъ, заплатитъ за полугодовое его ученье, купитъ отцу своему новый плащъ и замѣнитъ имъ потасканный сюртукъ. Амелія не ошибалась въ цѣнности подарка Доббина. Шаль была тонкой превосходной ткани. Купецъ, несмотря на то, что заплатилъ за нее двадцать гиней, расчитывалъ на огромный барышъ.
   Съ такимъ богатствомъ, въ восторгѣ бросилась мистриссъ Осборнъ въ книжный магазинъ Дартона: купила тамъ "Помощника родителямъ" Сандфорда и Мертона, и восхищенная возвратилась въ наемномъ экипажѣ домой. Съ какимъ удовольствіемъ и тщаніемъ надписала она на заглавномъ листочкѣ: "Джоржу Осборну, въ день Рождества Христова, подарокъ любящей матери." Книги эти я теперь еще существуютъ, вмѣстѣ съ милой, драгоцѣнной надписью.
   Эмми выходила изъ своей комнаты съ книгами въ рукѣ, чтобъ положить ихъ въ столикъ Джоржа, гдѣ онъ могъ найти ихъ, возвратясь изъ школы. Въ коридорѣ встрѣтилась она съ матерью. Вызолоченные переплеты семи хорошенькихъ книжекъ бросились въ глаза мистриссъ Седли.
   -- Это что? спросила она.
   -- Книжки для моего Джоржа, отвѣчала Амелія, вспыхнувъ.-- Я.... я обѣщала ихъ ему на Рождество....
   -- Книжки?! вскричала старуха, съ негодованіемъ: -- книжки, когда въ цѣломъ домѣ нѣтъ куска хлѣба?! книжки, въ то время, когда, чтобъ поддержать васъ и вашего сына въ изобиліи, и чтобъ спасти вашего отца отъ тюрьмы, я продала всѣ свои бездѣлушки, продала шаль съ своихъ плечъ, всѣ ложки, только чтобъ не оскорбляли васъ лавочники и чтобъ мистеръ Клаппъ не взыскивалъ съ насъ за неаккуратный платежъ за квартиру?!.. О, Амелія! вы съ своими княжками убиваете меня, -- съ вашимъ сыномъ, котораго вы губите и не хотите съ нимъ разстаться.... О, Амелія! да ниспошлетъ вамъ небо въ вашемъ Джоржѣ болѣе покорнаго сына, нежели какимъ меня оно благословило.... Джозъ покидаетъ престарѣлаго отца.... Джоржъ, который могъ быть обезпеченъ, могъ быть богатъ.... ходитъ въ школу точно лордъ какой, съ золотыми часами и цѣпочкой вокругъ шеи, въ то время, какъ мой дорогой, безцѣнный старичекъ не имѣетъ шил.... шиллинга....
   Истерическія слезы прервали дальнѣйшіе упреки мистриссъ Седли, упреки, разносившіеся по всѣмъ комнатамъ маленькаго дома, въ которомъ всѣ другія жилицы слышали почти каждое слово этого грустнаго разговора.
   -- О, маменька, маменька! вскричала Амелія: -- вы ничего мнѣ не говорили прежде. .. Я.... я обѣщала эти книги. Я.... я сама продала сегодня свою шаль.... Возьмите мои деньги.... вотъ онѣ.... возьмите у меня все, все...
   И дрожащей рукой Эмми подала матери все серебро -- всѣ гинеи -- ея драгоцѣнныя золотыя гинеи. Но онѣ не умѣстились въ рукѣ мистриссъ Седли, и большая часть ихъ разсыпалась и покатилась по лѣстницѣ.
   Возвратясь въ свою комнату, Амелія предалась сильному отчаянію. Теперь ей все открылось. Самолюбіе ея было принесено въ жертву мальчику. Черезъ эту жертву Джоржъ могъ имѣть богатство, званіе, воспитаніе, мѣсто своего отца, котораго старшій Джоржъ лишился изъ за нея же. Эмми стоило сказать только нѣсколько словъ, и состояніе ея покойнаго мужа было бы возстановлено, и счастіе сына обезпечено.... О, какая страшная улика заключалась въ этихъ мысляхъ для нѣжнаго и растерзаннаго сердца!
  

ГЛАВА XLVII

ДОМЪ НА ГАНТЪ-СКВЕРѢ.

   Всему міру извѣстно, что домъ лорда Стэйна стоитъ на Гантъ-скверѣ. Отъ этого сквера идетъ улица Гантъ, въ которую Ребекка явилась въ первый разъ во времена покойнаго сэра Питта Кроули. Облокотившись на рѣшетки и сквозь черныя деревья сквера, вы увидите нѣсколько мизерабльныхъ гувернантокъ и блѣднолицыхъ ребятишекъ, странствующихъ вокругъ и около засохшаго лужка, въ центрѣ котораго возвышается статуя лорда Ганта, сражавшагося при Минденѣ, въ парикѣ съ тремя косичками, и одѣтаго какъ римскій императоръ. Одна сторона сквера почти вся занята домомъ лорда Стэйна; на трехъ другихъ стоятъ высокія, темныя зданія, съ узенькими отверстіями вмѣсто оконъ. Надо полагать, что свѣтъ едва-едва проникаетъ въ эти казематы, и что гостепріимство, давнымъ-давно отвадилось отъ ихъ дверей.
   Но, несмотря на скучную наружность сквера, и въ него проникли мѣдныя дощечки съ надписями докторовъ, англійскаго и европейскаго Соединеннаго Общества и т. п. Домъ милорда Стэйна угрюмостью своей не отличался отъ другихъ. Все, что было замѣчательнаго въ послѣднемъ, заключалось въ огромной стѣнѣ на лицевомъ фасадѣ, съ грубыми колоннами, передъ большими воротами, изъ которыхъ иногда выглядывало полное и красное лицо швейцара. Надъ стѣной возвышались мезонинъ и окна спальни, нѣсколько дымовыхъ трубъ, изъ которыхъ теперь рѣдко показывается дымъ. Лордъ Стэйнъ въ настоящую минуту живетъ въ Неаполѣ, предпочитая видъ залива Капри и Везувія печальному аспекту темныхъ стѣнъ Гантъ-сквера.
   Нѣсколько десятковъ шаговъ отъ сквера по улицѣ Новая Гантъ, идущей къ Гантскимъ конюшнямъ, находится скромная калиточка, которую вамъ ни за что не отличить отъ другихъ дверей, ведущихъ въ стойлы. У этой-то калиточки -- какъ сказывалъ мнѣ всезнайка маленькій Тонъ Ивсъ, подъ руководствомъ котораго я и осматривалъ означенное мѣсто,-- у этой-то калиточки не разъ останавливалась карета. "Принцъ П*** входилъ и выходилъ изъ нея -- говаривалъ мнѣ Ивсъ -- Маріанна Кларкъ садилась въ немъ съ дюкомъ....."
   Эта калиточка ведетъ въ великолѣпные petits appartements лорда Стэйна. Одинъ изъ нихъ отдѣланъ слоновой костью и бѣлымъ атласомъ,-- другой -- краснымъ деревомъ и чернымъ бархатомъ. Между ними есть банкетная, взятая изъ дона Саллюстія, изъ Помпеи и расписанная Козвеемъ,-- маленькая отдѣльная кухонка, въ которой каждая кострюлька изъ серебра и всѣ прочія принадлежности изъ чистаго золота. Въ этой самой кухонкѣ орлеанскій Egalité жарилъ куропатокъ, въ ту ночь, когда онъ и маркизъ Стэйнъ выиграли сто тысячъ фунтовъ у великихъ особъ въ Омбрѣ. Половина изъ этихъ денегъ ушла на французскую революцію, другая половина -- на покупку маркизата и ордена Подвязки для лорда Ганта; а остатокъ.... Но этотъ остатокъ не составляетъ части нашего разсказа, слѣдовательно мы умолчимъ о немъ, хотя Томъ Ивсъ, который знаетъ дѣла каждаго, готовъ былъ разсказать мнѣ, куда дѣвался каждый шиллингъ лорда Стэйна, а пожалуй, и еще что нибудь побольше.
   Кромѣ лондонскаго дома, маркизъ владѣлъ замками и палаццами въ различныхъ частяхъ трехъ соединенныхъ королевствъ, описаніе которыхъ можно видѣть въ любой дорожной книгѣ. Мы передадимъ здѣсь только названія ихъ: замокъ Странгбоу, съ его лѣсами, на берегу рѣки Шаноны,-- замокъ Гантъ, въ Карматеншэйрѣ, гдѣ Ричардъ II былъ взять въ плѣнъ,-- домъ Гантди въ Йоркшейрѣ, гдѣ, какъ мнѣ сказывали, находилось двѣсти серебряныхъ чайныхъ чашекъ, предназначенныхъ для завтрака пріѣзжающимъ гостямъ, со всѣми принадлежностями въ соотвѣтствующей роскоши, и наконецъ Стилбрукъ въ Гэмпшэйрѣ -- собственная ферма милорда, скромная резиденція, удивительную мебель которой всѣ мы помнимъ, когда она продавалась, по смерти его, также умершимъ теперь, весьма извѣстнымъ аукціонеромъ.
   Маркиза Стэйнъ происходила отъ знаменитой древней фамиліи Кэрліоновъ, маркизовъ Камелотовъ, сохранившихъ старинную вѣру со времени обращенія почтеннаго друида, ихъ праотца, и которыхъ родословная заходятъ далѣе чѣмъ прибытіе Брута на ваши острова. Пендрагонъ -- титулъ старшаго сына дома Стэйновъ. Сыновья носили съ незапамятныхъ временъ имена Артуровъ, Утеровъ и Карадоксовъ.
   Леди Мери Кэрліонъ воспитывалась въ Парижскомъ монастырѣ. Супруга дофина, Марія Антуанетта, была ея крестная мать. Въ цвѣтѣ красоты Мери выдали замужъ, т. е. продали, какъ говорятъ, лорду Ганту, бывшему тогда въ Парижѣ и выигравшему огромныя суммы у брата жены его на одномъ изъ банкетовъ Филипа Орлеанскаго. Знаменитая дуэль графа Ганта съ графомъ де да Маршъ, гвардейскимъ мушкетеромъ, пажомъ и фаворитомъ королевы, приписывается общими слухами искательству пажа руки прекрасной леди Мери Кэрліонъ. Она вышла за лорда Ганта въ то время, когда графъ лежалъ больной отъ ранъ, пріѣхала жить въ домъ Гантъ и красовалась весьма короткое время при блестящемъ дворѣ принца валлійскаго. Фоксъ провозглашалъ тосты за ея здоровье. Моррисѣ и Шериданъ посвящали ей сонеты. Мальмсбири выдѣлывалъ передъ ней лучшіе поклоны, Вальполь находилъ ее очаровательною, Девоншэйръ только что не ревновалъ ея, между тѣмъ какъ леди Мери пугалась увеселеній общества, въ которое была брошена. Произведя на свѣтъ двухъ сыновей, она посвятила жизнь свою набожному уединенію. Не удивительно, что милордъ Стэйнъ, любившій удовольствія и всякаго рода развлеченія, часто не находился подлѣ своей молчаливой жены.
   Вышеоомянутый нами Томъ Ивсъ (надо замѣтить, онъ не составляетъ части нашей исторіи; мы упоминаемъ здѣсь о немъ потому только, что онъ зналъ почти всю лондонскую аристократію,-- зналъ всѣ подробности и недоступныя для насъ тайны каждаго семейства) сообщилъ дальнѣйшія свѣдѣнія относительно миледи Стэйнъ. Неизвѣстно только, справедливы они или нѣтъ.
   "Униженія -- сказывалъ Томъ Ивсъ -- которыя переносила эта женщина въ собственномъ своемъ домѣ, поистинѣ, были ужасны. Лордъ Стэйнъ принуждалъ жену садиться за столъ съ особами, съ которыми я самъ, конечно, сѣлъ бы отобѣдать, но въ общество которыхъ ни за что не допустилъ бы моей мистриссъ Ивсъ. Ну, сами посудите, что это за женщины: леди Краккенбири, мистриссъ Чиппенамъ, мадамъ де ла Крушекассе -- жена французскаго секретаря (съ каждою изъ этихъ женщинъ Томъ Ивсъ, однакожъ, охотно раскланивался и раздѣлялъ обѣдъ), вообще, всѣ владычествующія надъ милордомъ фаворитки. Неужели вы думаете, чтобъ та женщина, фамилія которой цѣнитъ свое достоинство, и для которой Стэйны все равно, что вчерашній соръ, тѣмъ болѣе, что нынѣшніе Ганты составляютъ самую младшую отрасль старинной фамиліи,-- неужели вы предполагаете (читатель долженъ помнить, что всѣ эти слова принадлежатъ Тому Ивсу), что маркиза Стэйнъ, надменнѣйшая въ Англіи женщина, съ покорностію преклонится передъ мужемъ, когда нѣтъ къ тому никакой причины? Вотъ то то и есть! А я вамъ скажу, что на это были причины, требующія нѣкоторой тайны. Но повѣдаю вамъ только, что во время эмиграціи явился здѣсь аббатъ де ла Маршъ, тотъ самый мушкетеръ-полковникъ, съ которымъ Стэйнъ дрался на дуэли до своей женитьбы,-- пожалуй, скажу еще, что онъ и маркиза встрѣтились послѣ продолжительной разлуки, что вскорѣ послѣ того, какъ полковника застрѣлили въ Бретани -- вѣроятно, это ложный слухъ -- леди Стэйнъ обрекла себя той жизни, которой и теперь предана съ такимъ же рвеніемъ. Она, по прежнему, запирается каждый день въ кабинетъ... Повѣрьте, въ ея поведеніи скрывается какая-то тайна. Люди никогда не бываютъ такъ несчастны, пока имъ не прядется въ чемъ нибудь раскаяться, прибавлялъ Томъ Ивсъ, значительно кивая головой.-- И сознайтесь сами, что женщина не была бы такъ покорна, какъ маркиза, еслибъ маркизъ не дѣлалъ ей порядочной острастки.
   Итакъ, если донесенія мистера Ивса справедливы, весьма натурально, что эта леди, при своемъ высокомъ происхожденіи, принуждена была покоряться множеству униженій и подъ спокойной наружностью скрывать немало тайныхъ печалей. Порадуемся же, читатели, подразумѣвая тѣхъ, которыхъ имена не занесены въ Красную книгу, порадуемся тому, что положеніе наше куда какъ спокойнѣе и счастливѣе, нежели положеніе какого нибудь Дамокла, возлежащаго на атласныхъ подушкахъ которому все подается на чистомъ золотѣ и у котораго надъ головой виситъ остріе меча, въ видѣ управителя, или наслѣдственной болѣзни, или семейной тайны, выглядывающей по временамъ какъ призракъ изъ за вышивныхъ шпалеръ и съ каждымъ днемъ готовой обнаружиться яснѣе и яснѣе.
   Въ это время прошелъ какой-то вельможа. Шляпа Тома Ивса слетѣла съ головы, и онъ опрометью, съ низкимъ поклономъ и улыбкой, бросился къ проходившему; а это показываетъ, что и Томъ Ивсъ, въ свою очередь, зналъ свѣтъ, хотя въ томъ-ивсенскомъ родѣ.... ну, да это не бѣда!... И, откладывая каждый шиллингъ изъ своихъ доходовъ, Томъ не имѣлъ никакихъ враждебныхъ отношеній къ своимъ племянникамъ и племянницамъ и въ лучшимъ себя не питалъ другого чувства, кромѣ постояннаго и великодушнаго желанія пообѣдать съ ними.
   Между маркизой и естественнымъ, нѣжнымъ влеченіемъ матери къ дѣтямъ находилась большая преграда -- различіе вѣроисповѣданія. Самая любовь, которую она могла бы чувствовать къ своимъ дѣтямъ, служила только къ увеличенію несчастія и опасенія робкой леди. Пространство, раздѣлявшее ихъ, было роковое и непроходимое. Маркиза не могла протянуть черезъ него свои слабыя объятія и увлечь дѣтей съ той стороны, на которой вѣра ея говорила ей, что такъ нѣтъ для нихъ спасенія. Во время юности своихъ сыновей, лордъ Стэйнъ, какъ порядочный ученый и аматёръ-казуистъ, за длинными вечерами, наступавшими послѣ обѣда, въ деревнѣ, не находилъ лучшаго развлеченія, какъ только наводилъ на богословскія состязанія наставника своихъ дѣтей, достопочтеннаго мистера Трэйла, и исповѣдника своей супруги, отца Мола. Онъ поперемѣнно восклицалъ: "Браво, Латимеръ! Славно сказано, Лойола!" Лордъ Стэйнъ обѣщалъ епископство отцу Молу, если онъ оставитъ свою вѣру, и божился, что употребитъ все свое вліяніе, чтобъ достать для Трэйла кардинальскую шапку, если тотъ перейдетъ въ католики. Но ни тотъ, ни другой не сдавались; и хотя чадолюбивая мать продолжала надѣяться, что младшій ея и любимый сынъ примирится съ ея религіозными убѣжденіями, но надежда набожной леди не исполнялась.
   Милордъ Гантъ женился -- какъ извѣстно всякому, кто заглядываетъ въ книгу пэровъ -- на леди Бланшъ Тистльвудъ, дочери благороднаго дома Бэйракровъ, уже упомянутой нами въ этой правдивой исторіи. Крыло дома Ганта предоставлено было въ ихъ распоряженіе; главѣ семейства непремѣнно хотѣлось удержать за собой верховную власть. Сынъ его и наслѣдникъ, находясь, какъ говорится, не въ ладахъ съ женой, мало бывалъ дома и занималъ въ счетъ будущихъ благъ деньги, далеко превосходящія сумму, назначенную ему отцемъ. Маркизъ зналъ объ употребленіи каждаго шиллинга изъ долговъ сына. При плачевной кончинѣ своей, онъ нашелъ себя обладателемъ множества обязательствъ своего наслѣдника, которыя онъ откупилъ и завѣщалъ дѣтямъ младшаго сына.
   Такъ какъ леди Гантъ -- къ огорченію милорда Ганта и восхищенію его отца -- не имѣла дѣтей, лорду Джоржу Ганту предложено было возвратиться изъ Вѣны, гдѣ онъ подвизался на паркетномъ и дипломатическомъ поприщѣ, и вступить въ брачные узы съ высокопочтенной Джоаной, единственной дочерью Джонъ-Джонса, перваго барона Гельвеллина и главы банкирскаго дома подъ фирмою Джонса, Броуна и Робинсона. Отъ этого брака произошло нѣсколько сыновей и дочерей, дѣянія которыхъ не подлежатъ нашему разсказу.
   Женитьба, при первомъ своемъ началѣ, оказалась счастливою и благополучною. Милордъ Джоржъ Гантъ умѣлъ не только читать, но и писать порядочно, довольно свободно изъясняться по французски; въ добавокъ, онъ былъ однимъ изъ лучшихъ вальсёровъ во всей Европѣ. Взявъ въ расчетъ такіе таланты, не представлялось никакого сомнѣнія, что маркизъ Гантъ безъ всякаго препятствія достигнетъ высшихъ должностей. Миледи, его супруга, видѣла, что ей суждено обращаться въ сферѣ придворной жизни, и что ея богатство доставитъ ей возможность съ блескомъ принимать къ себѣ высокихъ гостей во всѣхъ континентальныхъ городахъ, куда отзовутъ мужа его дипломатическія обязанности. Уже начали поговаривать о назначеніи маркиза Ганта министромъ, въ гостинницѣ Путешественниковъ держали пари, что онъ въ скоромъ времени будетъ посланникомъ, какъ вдругъ разнеслись слухи о чрезвычайно необыкновенномъ поведеніи милорда. На большомъ дипломатическомъ обѣдѣ, данномъ однимъ изъ высшихъ сановниковъ, милордъ вскочилъ изъ за стола и объявилъ, что pâté de fois gras былъ отравленъ. Онъ отправился въ отель баварскаго посольства съ бритой головой и въ одеждѣ капуцинскаго монаха. Многіе старались убѣдить насъ, что тогда былъ маскарадъ; но это неправда. Прислуга перешептывалась о странности такого происшествія, содержаніемъ своимъ совпадавшаго съ исторіей, случившейся съ дѣдушкой маркиза. Приключеніе значитъ наслѣдственное....
   Маркиза, возвратившись съ семействомъ своимъ въ отечество, поселилась въ томъ же домѣ Гантъ. Лордъ Джоржъ сдалъ свой постъ на европейскомъ материкѣ, и въ газетахъ распубликовали, что онъ отправился въ Бразилію. Но читающая публика и вообще всѣ знали больше, именно -- что онъ никогда и не возвращался изъ бразильской экспедиціи, никогда не умиралъ тамъ, никогда не жилъ тамъ,-- однимъ словомъ, никогда не былъ тамъ. Лордъ Джоржъ нигдѣ не былъ,-- просто, пропалъ, да и только. "Бразилія!-- говорилъ одинъ весельчакъ другому, съ лукавой улыбкой.-- Знаемъ мы эту Бразилію! Это лѣсъ Сентъ-Джона. Ріо-Жанейро -- есть въ немъ, есть хижина, окруженная четырьмя стѣнами: и Джоржъ Гантъ аккредитованъ смотрителю, который облачилъ его въ мантію длиннаго халата съ длинными рукавами." Вотъ какого рода эпитафіями люди награждаютъ другъ друга на Ярмаркѣ Тщеславія.
   Раза три въ недѣлю, рано утромъ, бѣдная мать навѣщала несчастнаго больного. Иногда онъ смѣялся; но смѣхъ его производилъ болѣе грустное впечатлѣніе, нежели какое произвелъ бы на васъ плачъ его. Иногда маркиза заставала блестящаго денди, дипломата вѣнскаго конгресса за игрушками или за няньчаньемъ дѣтей смотрителя. Минутами Джоржъ узнавалъ мать свою и отца Мола, ея исповѣдника и друга; чаще же онъ забывалъ ее, забывалъ и жену свою, и дѣтей, и любовь, и честолюбіе, и тщеславіе. Онъ помнилъ только часъ обѣда и обыкновенно плакалъ, когда вино съ водой казалось ему слабо.
   Бѣдная матъ перенесла, однакожь, это наказаніе, уже не впервые поразившее древній родъ ее. Бѣдствіе это нѣсколько разъ постигало семейство отца леди Стэйнъ. Надъ порогомъ дома Гантъ, украшеннаго графскими коронами, висѣло мрачное предзнаменованіе не менѣе мрачной судьбы.
   Между тѣмъ дѣти отсутствующаго лорда щебетали и росли, вовсе не заботясь объ этомъ грустномъ предопредѣленіи. Сначала они говорили о своемъ отцѣ, придумывая разные планы по поводу его возвращенія; потомъ имя умершаго въ живыхъ человѣка стало произноситься рѣже, а наконецъ и вовсе исчезло изъ памяти. Но пораженная старушка-бабушка трепетала при мысли, что и внуки ея сдѣлаются наслѣдниками какъ почестей, такъ и несчастія своего отца, и съ болѣзненнымъ ощущеніемъ ожидала дня, когда страшное наслѣдственное наказаніе поразитъ и ихъ.
   Это мрачное предчувствіе посѣщало, въ свою очередь, и лорда Стэйна; но онъ старался затопить страшный призракъ въ морѣ краснаго вина и увеселеній и потерять его на время изъ виду въ разнообразіи своихъ удовольствій. Однакожь, призракъ все-таки преслѣдовалъ лорда Стэйна, когда онъ оставался одинъ, и съ каждымъ годомъ призракъ этотъ становился грознѣе и страшнѣе. "Я прибралъ сына твоего въ себѣ -- говорилъ призракъ -- почемужь не взять мнѣ и тебя? И тебя я точно также съумѣю запереть въ темницу, какъ и сына твоего Джоржа. Мнѣ ничего не стоитъ завтра же поставить тебя вверхъ ногами,-- и прощай тогда и удовольствія, и почести, и пиры, и красавицы, и друзья, и льстецы, и французскіе повара, и прекрасныя лошади, и дома! Въ замѣнъ ихъ предстоятъ тебѣ тюрьма, тюремщикъ и соломенный матрацъ, какъ у Джоржа Ганта". Но милордъ не страшился угрозъ призрака: у него было сильное средство, которымъ онъ во всякое время могъ отдѣлаться отъ своего врага.
   Несмотря на великолѣпіе, роскошь и богатство, за высокими рѣзвыми дверьми дома Гантъ, съ его закоптѣвшими гербами и коровами, не существовало счастія; несмотря на блестящія изъ всего Лондона пиршества, нельзя сказать, чтобы на нихъ господствовали изобиліе и довольство, исключая гостей, возсѣдавшихъ за столомъ милорда. Еслибъ онъ не былъ такимъ знатнымъ вельможей, очень вѣроятно, что его посѣщали бы весьма немногіе: но на Ярмаркѣ Тщеславія сплошь и рядомъ смотрятъ на заблужденія другихъ сквозь пальцы. "Nous regardons à deux fois" -- говорила одна француженка, прежде чѣмъ рѣшалась осудить лицо, обладавшее титуломъ, подобнымъ милорду Стэйну.
   "Конечно, лордъ Стэйнъ человѣкъ съ дурными правилами -- говорила леди Слингстонъ -- но всѣ ѣдутъ къ нему: и я не нахожу причины, чтобы мои дочери лишились удовольствія быть на его балѣ". "Лорду Стэйну я обязанъ многимъ, даже можно сказать всѣмъ, въ своей жизни", замѣчалъ достопочтенный Трейлъ: и мистриссъ Трэйлъ и его молодая леди скорѣе бы забыли пойти въ церковь, нежели добывать на. одномъ изъ блестящихъ собраній милорда. "Его мораль въ сильномъ упадкѣ -- говорилъ маленькій лордъ Соутдоунъ своей сестрѣ -- по мнѣ до нея нѣтъ дѣла; я знаю только, что у него лучшее въ Европѣ силлери!" Чтожь до сэра Питта Кроули, баронета,-- сэра Питта -- образца смиреномудрія,-- сэра Питта, покровителя всѣхъ митинговъ миссіонерства,-- о, что до него, то онъ, ни на минуту не задумывался ѣхать къ лорду Стэйну.
   -- Тамъ, гдѣ ты встрѣтишь такихъ лицъ, какъ, напримѣръ, епископа Трайла и графиню Слингстонъ, будь увѣрена, мой другъ, говаривалъ баронетъ своей женѣ: -- что мы ни въ какомъ случаѣ не будемъ скомпрометированы. Лордъ Стэйнъ своимъ великимъ саномъ поставилъ себя въ такое положеніе, что можетъ повелѣвать людьми нашего сословія. Замѣть, мой другъ, что лордъ-лейтенантъ графства -- великая особа и человѣкъ, заслуживающій глубочайшаго уваженія. Кромѣ того, Джоржъ Гантъ и и находились одно время въ короткой дружбѣ. Онъ былъ моимъ помощникомъ при пумперниккельскомъ посольствѣ.
   Короче сказать, каждый посѣщалъ этого великаго человѣка, каждый, кого только просили, также точно, какъ и вы мой добрый читатель (пожалуста, не говорите: нѣтъ!), и я, пишущій, не отказались бы отъ посѣщенія милорда, еслибъ намъ прислали приглашеніе.
  

ГЛАВА XLVIII.

ЧИТАТЕЛЬ РЕКОМЕНДУЕТСЯ ИЗБРАННОМУ ОБЩЕСТВУ.

   Наконецъ радушію и вниманію Ребекки къ старшему брату ея мужа суждено было увѣнчаться достойной наградой, которая хотя и не заключала въ себѣ ничего существеннаго, но для соисканія которой наша маленькая женщина употребляла всѣ свои усилія и пріобрѣтеніе ея ставила выше всѣхъ положительныхъ благъ на свѣтѣ. Если Ребекка не имѣла особеннаго влеченія вести добродѣтельную жизнь, по крайней мѣрѣ ей хотѣлось казаться добродѣтельною: а намъ извѣстно, что ни одна леди подобнаго ей рода не будетъ наслаждаться этимъ удовольствіемъ, пока не надѣнетъ шлейфа и перьевъ и не представится въ самомъ высшемъ обществѣ. Это представленіе навсегда остается для нея вѣрнымъ ручательствомъ ея добродѣтели. Мы знаемъ одинъ карантинный порядокъ, по которому всѣ товары или письма, окуренныя хлориномъ и спрыснутыя душистымъ уксусомъ, признаются очищенными и совершенно неопасными: такъ и леди, которой репутація сомнительна и въ нѣкоторыхъ случаяхъ заразительна коль скоро пройдетъ сквозь всю предохранительную и очищающую ордалію представленія въ высшее общество, является очищенною и безпорочною.
   Надо признаться, что миледи Бэйракръ, миледи Туфто, мистриссъ Бютъ Кроули и другія леди, имѣвшія какое либо отношеніе къ мистриссъ Кроули не разъ вскрикивали: "фи! какъ это можно!" при мысли, что эта авантюристка добилась наконецъ желанной цѣли. Впрочемъ, онѣ утѣшали себя тѣмъ, что еслибъ жива была миледи Ш..... царица всѣхъ аристократическихъ гостиныхъ, то она не допустила бы себя до такого униженія, а Ребекка не подумала бы пуститься на такую дерзость. Бекки же между тѣмъ продолжала дѣлать свое дѣло. И въ ея жизни наступилъ тотъ счастливый день, когда ей приходилось представиться на балъ -- блестящій балъ, подобнаго которому по блеску, роскоши, величеству, пышности, а болѣе всего -- по знаменитости лица, дававшаго его, не помнитъ никто изъ нашихъ старожиловъ. Ребеккѣ казалось въ этотъ день, будто она вступаетъ въ мѣсто, котораго душа ея алкала и день и ночь. Леди Джэйнъ, кроткая и добродушная ея невѣстка, замѣнила въ этомъ случаѣ крестную мать. Въ назначенный день, сэръ Питтъ и его жена, въ своей большой фамильной каретѣ, только что отдѣланной, подъѣхали въ маленькому домику въ улицѣ Курзонъ, къ величайшему изумленію Раггльса, зѣвавшаго въ своей зеленной лавочкѣ и разинувшаго рогъ при видѣ прекрасныхъ перьевъ внутри кареты и огромныхъ букетовъ живыхъ цвѣтовъ въ петлицахъ новенькихъ ливрей лакеевъ.
   Сэръ Питтъ, въ блестящемъ мундирѣ, выпрыгнувъ изъ кареты, вошелъ въ знакомый намъ домикъ. Рауди стоялъ у окна и, улыбаясь, кивалъ своей милой тетушкѣ. Спустя нѣсколько минутъ, сэръ Питтъ вышелъ, ведя съ собой маленькую леди въ великолѣпныхъ перьяхъ, въ бѣлой шали и съ подобраннымъ шлейфомъ изъ драгоцѣннѣйшей парчи. Она вошла въ карету какъ настоящая принцесса, для которой выѣзды на балы дѣло самое обыкновенное.
   За ними шелъ Раудонъ, въ своей гвардейской формѣ, которая была уже порядочно поистаскана и черезчуръ узка для его тучной фигуры. Ему предстояло слѣдовать за супругой и баронетомъ въ наемномъ экипажѣ; но добрая до всѣхъ невѣстка не хотѣла допустить его до этого. Карета весьма просторна, леди не толсты, имъ можно и подержать свои шлейфы на колѣняхъ. Такимъ образомъ, всѣ четверо усѣлись въ одномъ экипажѣ, чиннымъ, родственнымъ порядкомъ. Карета тронулась, быстро пронеслась по незамѣтнымъ улицамъ, очутилась на Пикадилли и стала въ рядъ другихъ экипажей, катившихся къ старинному каменному зданію, носившему надъ собой гербъ герцога бруншвикскаго.
   Бекки чувствовала, что въ эту минуту она могла бы, изъ каретныхъ оконъ, разсыпать благословенія на проходящихъ: до такой степени была она восторженна и такъ твердо убѣждена въ достоинствѣ положенія, котораго добилась-таки наконецъ. Само собой разумѣется, даже и наша мистриссъ Раудонъ имѣла свои слабости... Какъ часто случается видѣть каждому изъ насъ, до какой степени люди иногда гордятся своими превосходствами, которыхъ другіе и не подумаютъ замѣтить въ нихъ.... До какой степени, напримѣръ, Комугъ убѣжденъ въ душѣ своей, что онъ величайшій трагикъ въ Англіи! до какой степени простирается желаніе Броуна, знаменитаго романиста, чтобъ его считали не геніальнымъ, а фэшіонебльнымъ человѣкомъ! или наконецъ Робинсонъ -- великій законовѣдѣцъ, нисколько не заботится о репутаціи своей въ Вестминстерскомъ залѣ, а считаетъ себя несравненнымъ во всемъ отечествѣ!... Не извинительны ли потому всѣ тѣ усилія Бекки, которыя она выказывала, достигая главнѣйшей цѣли своей жизни -- быть почтенной, всѣми уважаемой женщиной. Мы говорили уже, кажется, что и у ней были минуты, когда она считала себя прекрасной леди, забывая между тѣмъ, что дома у нея нѣтъ ни гроша денегъ, что у воротъ стоятъ докучливые кредиторы, что у нея нѣтъ средствъ приласкать торговцевъ,-- короче сказать, нѣтъ куска земли, на который она могла бы ступить свободно. Занявъ въ каретѣ мѣсто, Бекки приняла на себя такой величественный, самодовольный, свободный видъ, что даже леди Джэйнъ невольно засмѣялась. При входѣ въ парадныя комнаты, полковница Кроули такъ ловко вздернула свою головку, что это кому угодно, право, шло бы какъ нельзя лучше....
   Мы не станемъ входить въ подробности бальнаго наряда Бекки, не станемъ описывать ея очаровательной, безъискуственной наружности, убѣжденные, что въ исполненіи такого подвига понадобились бы намъ сравненія, которыми (скажемъ въ скобкахъ, эта неосторожная замашка водится за всѣми романистами, и ее надо бы давнымъ-давно отбросить, или, по крайней мѣрѣ, брать примѣръ съ меня, избѣгая ея какъ можно чаще).... да, такъ этими сравненіями мы невольно могли бы оскорбить тѣхъ дамъ (и даже только желающихъ быть прекрасными и употребля шадях, о состоянии дороги, о содержателях постоялых дворов и лошадей для кареты, в которой он так часто ездил, когда они с Питтом были детьми и учились в Итоне. В Мадбери их ожидал экипаж с парой лошадей и кучером в трауре.
   - Это тот же самый старый рыдван, Родон, - заметила Ребекка, садясь в экипаж. - Обивка сильно источена молью... а вот и пятно, из-за которого сэр Питт (ага! - железоторговец Досон закрыл свое заведение)... из-за которого, помнишь, сэр Питт поднял такой скандал. А ведь это он сам разбил бутылку вишневки, за которой мы ездили в Саутгемптон для твоей тетушки. Как время-то летит! Неужели это Полли Толбойс, - та рослая девушка, видишь, что стоит у ворот вместе с матерью? Я помню ее маленьким невзрачным сорванцом, она, бывало, полола дорожки в саду.
   - Славная девушка! - сказал Родон, приложив два пальца к полоске крепа на шляпе в ответ на приветствия из коттеджа. Бекки ласково кланялась и улыбалась, узнавая то тут, то там знакомые лица. Эти встречи и приветствия были ей невыразимо приятны: ей казалось, что она уже не самозванка, а по праву возвращается в дом своих предков. Родон, напротив, притих и казался подавленным. Какие воспоминания о детстве и детской невинности проносились у него в голове? Какие смутные упреки, сомнения и стыд его тревожили?
   - Твои сестры уже, должно быть, взрослые барышни, - сказала Ребекка, пожалуй, впервые вспомнив о девочках с тех пор, как рассталась с ними.
   - Не знаю, право, - ответил полковник. - Эге, вот и старая матушка Лок! Как поживаете, миссис Лок? Вы, верно, помните меня? Мистер Родон, э? Черт возьми, как эти старухи живучи! Ей уже тогда лет сто было, когда я был мальчишкой.
   Они как раз въезжали в ворота парка, которые сторожила старая миссис Лок. Ребекка непременно захотела пожать ей руку, когда та открыла им скрипучие железные ворота и экипаж проехал между двумя столбами, обросшими мхом и увенчанными змеей и голубкой.
   - Отец изрядно вырубил парк, - сказал Родон, озираясь по сторонам, и надолго замолчал; замолчала и Бекки. Оба были несколько взволнованы и думали о прошлом. Он - об Итоне, о матери, которую помнил сдержанной, печальной женщиной, и об умершей сестре, которую страстно любил; о том, как он колачивал Питта, и о маленьком Роди, оставленном дома. А Ребекка думала о собственной юности, о ревниво оберегаемых тайнах тех рано омраченных дней, о первом вступлении в жизнь через эти самые ворота, о мисс Пинкертон, о Джозе и Эмилии.
   Посыпанная гравием аллея и терраса теперь содержались чисто. Над главным подъездом повешен был большой, писанный красками траурный герб, и две весьма торжественные и высокие фигуры в черном широко распахнули обе половинки дверей, едва экипаж остановился у знакомых ступенек. Родон покраснел, а Бекки немного побледнела, когда они под руку проходили через старинные сени. Бекки стиснула руку мужа, входя в дубовую гостиную, где их встретили сэр Питт с женой. Сэр Питт был весь в черном, леди Джейн тоже в черном, а миледи Саутдаун в огромном черном головном уборе из стекляруса и перьев, которые развевались над головою ее милости, словно балдахин над катафалком.
   Сэр Питт был прав, утверждая, что она не уедет. Она довольствовалась тем, что хранила гробовое молчание в обществе Питта и его бунтовщицы-жены и пугала детей в детской зловещей мрачностью своего обращения. Только очень слабый кивок головного убора и перьев приветствовал Родона и его жену, когда эти блудные дети вернулись в лоно семьи.
   Сказать по правде, эта холодность не слишком их огорчила; в ту минуту ее милость была для них особою второстепенного значения, больше всего они были озабочены тем, какой прием им окажут царствующий брат и невестка. Питт, слегка покраснев, выступил вперед и пожал брату руку, потом приветствовал Ребекку рукопожатием и очень низким поклоном. Но леди Джейн схватила обе руки невестки и нежно ее поцеловала. Такой прием вызвал слезы на глазах нашей маленькой авантюристки, хотя она, как мы знаем, очень редко носила это украшение. Безыскусственная доброта и доверие леди Джейн тронули и обрадовали Ребекку; а Родон, ободренный этим проявлением чувств со стороны невестки, закрутил усы и просил разрешения приветствовать леди Джейн поцелуем, отчего ее милость залилась румянцем.
   - Чертовски миленькая женщина эта леди Джейн, - таков был его отзыв, когда он остался наедине с женой. - Питт растолстел, но держит себя хорошо.
   - Тем более, что это ему недорого стоит, - заметила Ребекка и согласилась с замечанием мужа, что "теща - старое пугало, а сестры - довольно миловидные девушки".
   Они обе были вызваны из школы, чтобы присутствовать на похоронах. По-видимому, сэр Питт Кроули для поддержания достоинства дома и фамилии счел необходимым собрать как можно больше народу, одетого в черное. Все слуги и служанки в доме, старухи из богадельни, у которых сэр Питт-старший обманом удерживал большую часть того, что им полагалось, семья псаломщика и все приближенные, как замка, так и пасторского дома, облачились в траур; к ним следует еще прибавить десятка два факельщиков с плерезами на рукавах и шляпах, - во время обряда погребения они представляли внушительное зрелище. Но все это немые персонажи в пашей драме, и так как им не предстоит ни действовать, ни говорить, то им и отведено здесь очень мало места.
   В разговоре с золовками Ребекка не делала попыток забыть свое прежнее положение гувернантки, а, напротив, добродушно и откровенно упоминала о нем, расспрашивала с большой серьезностью об их занятиях и клялась, что всегда помнила своих маленьких учениц и очень хотела узнать, как им живется. Можно было действительно поверить, что, расставшись со своими воспитанницами, она только о них и думала. Во всяком случае, ей удалось убедить в этом как самое леди Кроули, так и ее молоденьких золовок.
   - Она ничуть не изменилась за эти восемь лет, - сказала мисс Розалинда своей сестре мисс Вайолет, когда они одевались к обеду.
   - Эти рыжие женщины всегда выглядят удивительно молодо, - отвечала та.
   - У нее волосы гораздо темнее, чем были; наверно, она их красит, - прибавила мисс Розалинда. - И вообще она пополнела и похорошела, - продолжала мисс Розалинда, которая имела расположение к полноте.
   - По крайней мере, она не важничает и помнит, что когда-то была у нас гувернанткой, - сказала мисс Вайолет, намекая на то, что все гувернантки должны помнить свое место, и начисто забывая, что сама она была внучкою не только сэра Уолпола Кроули, но и мистера Досона из Мадбери и таким образом имела на щите своего герба ведерко с углем. На Ярмарке Тщеславия можно каждый день встретить милейших людей, которые отличаются такой же короткой памятью.
   - Наверно, неправду говорят кузины, будто ее мать была танцовщицей.
   - Человек не виноват в своем происхождении, - отвечала Розалинда, обнаруживая редкое свободомыслие. - И я согласна с братом, что, раз она вошла в нашу семью, мы должны относиться к ней с уважением. А тетушке Бьют следовало бы помолчать: сама она мечтает выдать Кэт за молодого Хупера, виноторговца, и велела ему непременно самому приходить за заказами.
   - Интересно, уедет леди Саутдаун или нет? Она готова съесть миссис Родон, - заметила Вайолет.
   - Вот было бы кстати: мне не пришлось бы читать "Прачку Финчлейской общины", - заявила Розалинда. Беседуя таким образом и нарочно минуя коридор, в конце которого в комнате с затворенными дверями стоял гроб, окруженный неугасимыми свечами и охраняемый двумя плакальщиками, обе девицы спустились вниз к семейному столу, куда их призывал обеденный колокол.
   Леди Джейн тем временем повела Ребекку в предназначенные для нее комнаты, которые, как и весь остальной дом, приняли гораздо более нарядный и уютный вид с тех пор, как Питт стал у кормила власти, и здесь, убедившись, что скромные чемоданы миссис Родон принесены и поставлены в спальне и в смежном будуаре, помогла ей снять изящную траурную шляпу и накидку и спросила, не может ли она еще чем-нибудь быть ей полезна.
   - Чего мне хотелось бы больше всего, - сказала Ребекка, - это пойти в детскую посмотреть ваших милых крошек.
   Обе леди очень ласково посмотрели друг на друга и рука об руку отправились в детскую.
   Бекки пришла в восторг от маленькой Матильды, которой не было еще четырех лет, и объявила ее самой очаровательной малюткой на свете, а мальчика - двухлетнего малыша, бледного, большеголового, с сонными глазами - она признала совершенным чудом по росту, уму и красоте.
   - Мне хотелось бы, чтобы мама меньше пичкала его лекарствами, - со вздохом заметила леди Джейн. - Я часто думаю, что без этого все мы были бы здоровее.
   Затем леди Джейн и ее новообретенный друг вступили в одну из тех конфиденциальных медицинских бесед о детях, к которым, как мне известно, питают пристрастие все матери да и большинство женщин вообще. Пятьдесят лет назад, когда пишущий эти строки был любознательным мальчиком, вынужденным после обеда удаляться из столовой вместе с дамами, разговоры их, помнится, главным образом касались всяких недугов. Недавно, беседуя об этом с двумя-тремя знакомыми дамами, я пришел к убеждению, что времена ничуть не изменились. Пусть мои прекрасные читательницы сами проверят это нынче же вечером, когда покинут после десерта столовую и перейдут священнодействовать в гостиную. Итак, через полчаса Бекки и леди Джейн сделались близкими друзьями, а вечером миледи сообщила сэру Питту, что она считает свою новую невестку доброй, прямодушной, искренней и отзывчивой молодой женщиной.
   Завоевав, таким образом, без большого труда расположение дочери, неутомимая маленькая женщина взялась за величественную леди Саутдаун. Едва Ребекка очутилась наедине с ее милостью, как засыпала ее вопросами о детской и сообщила, что ее собственный мальчуган был спасен - буквально спасен! - неограниченными приемами каломели, когда от дорогого малютки отказались все парижские врачи. Тут же упомянула она о том, как часто ей приходилось слышать о леди Саутдаун от превосходного человека, преподобного Лоренса Грилса, священника церкви в Мэйфэре, которую она посещает; о том, как сильно ее взгляды изменились под влиянием тяжелых обстоятельств и несчастий и как горячо она надеется, что ее прошлая жизнь, потраченная на светские удовольствия и заблуждения, не помешает ей подумать серьезно о жизни будущей. Она рассказала, сколь многим в прошлом была обязана религиозным наставлениям мистера Кроули, коснулась попутно "Прачки Финчлейской общины", которую прочла с огромной для себя пользой, и осведомилась о леди Эмили, талантливой авторше этого произведения, ныне леди Эмили Хорнблоуэр, проживавшей в Кейптауне, где ее супруг имел большие надежды сделаться епископом Кафрарии.
   Она окончательно утвердилась в расположении леди Саутдаун, когда после похорон, почувствовав себя расстроенной и больной, обратилась к ее милости за медицинским советом, и вдовствующая леди не только дала этот совет, но самолично, в ночном одеянии и более чем когда-либо похожая на леди Макбет, явилась в комнату Бекки с пачкой излюбленных брошюр и с лекарством собственного приготовления, которое и предложила своей пациентке выпить.
   Бекки сначала взялась за брошюры и, листая их с большим интересом, завела с вдовствующей леди увлекательную беседу о содержании их и о спасении своей души, в тайной надежде, что это избавит от врачевания ее тело. Но когда религиозные предметы были исчерпаны, леди Макбет не покидала комнаты Бекки до тех пор, пока не была опорожнена чаша с целебным питьем; и бедная миссис Родон должна была с видом величайшей благодарности проглотить лекарство под бдительным оком неумолимой старухи, которая только тогда решилась оставить свою жертву, благословив ее на сон грядущий.
   Это благословение не очень-то утешило миссис Родон, и муж, войдя, нашел ее в довольно жалком состоянии. Когда же Бекки с неподражаемым юмором - хотя на этот раз она смеялась над собой - описала все происшествие, в котором она сделалась жертвой леди Саутдаун, Родон, по своему обыкновению, разразился громким хохотом. Лорд Стайн и сын леди Саутдаун в Лондоне тоже немало смеялись над этой историей, ибо, когда Родон с женой вернулись в свой дом в Мэйфэре, Бекки изобразила перед ними всю сцену в лицах. Нарядившись в ночной капот и чепец, она произнесла с весьма серьезным видом длинную проповедь о достоинствах лекарства, которое она заставляла принимать мнимую больную, и проявила при этом такое бесподобное искусство подражания, что можно было думать, будто гнусавит сама графиня.
   - Покажите нам леди Саутдаун с ее зельем! - восклицали гости в маленькой гостиной Бекки в Мэйфэре. Впервые в своей жизни вдовствующая графиня Саутдаун служила поводом для веселого оживления в обществе.
   Сэр Питт помнил те знаки почитания и уважения, которые Ребекка оказывала ему в прежние дни, и потому был милостиво к ней расположен. Женитьба, хотя и необдуманная, значительно исправила Родона, - это было видно из того, как изменились привычки и поведение полковника, - и разве не был этот брачный союз удачею для самого Питта? Хитрый дипломат посмеивался про себя, сознавая, что именно оплошности брата он обязан своим богатством, и понимая, что у него меньше, чем у кого бы то ни было, оснований ею возмущаться. Эту благожелательность только укрепляли в нем поведение Ребекки, ее обращение и разговоры.
   Она удвоила свою почтительность, которая и раньше так очаровывала его и побуждала проявлять ораторские способности, удивлявшие его самого, ибо, хотя он и всегда был высокого мнения о своих талантах, славословия Ребекки еще укрепляли в нем эту веру. Своей невестка Ребекка с полной убедительностью доказала, что миссис Бьют Кроули сама устроила их брак, а потом сделала его предметом своего злословия. Только жадность миссис Бьют, надеявшейся получить все состояние мисс Кроули и лишить Родона расположения тетки, была причиною и источником всех отвратительных сплетен, которые распускались про бедняжку Бекки.
   - Она добилась того, что мы сделались нищими, - говорила Ребекка с видом ангельской кротости, - но как я могу сердиться на женщину, которая дала мне одного из лучших на свете мужей? И разве ее собственная жадность не оказалась достаточно наказанной крушенном всех ее надежд и потерей состояния, на которое она так сильно рассчитывала? Мы бедны! - восклицала она. - Ах, милая леди Джейн, что значит для нас бедность! Я с детства привыкла к ней и часто думаю, как хорошо, что деньги мисс Кроули пошли на восстановление блеска благородной семьи, быть членом которой для меня такая честь. Я уверена, что сэр Питт употребит их куда лучше, чем Родон.
   Конечно, все эти разговоры преданная жена передавала сэру Питту, и это настолько усилило приятное впечатление, произведенное Ребеккой, что на третий день после похорон, когда семья собралась за обедом, сэр Питт Кроули, разрезавший кур, сидя во главе стола, сказал, обращаясь к миссис Родон:
   - Гм! Ребекка, разрешите положить вам крылышко? - и при этом обращении глаза маленькой женщины засверкали от удовольствия.
  
   И все время, пока Ребекка была увлечена своими мыслями и планами, а Питт Кроули занимался приготовлениями к церемониалу похорон и устройством различных других дел, связанных с его будущим величием и успехами; пока леди Джейн возилась в детской, насколько ей позволяла мамаша, а солнце всходило и закатывалось и колокол на башенных часах замка призывал, как обычно, к обеду и к молитве, - тело умершего владельца Королевского Кроули покоилось в комнате, которую он занимал при жизни, безотлучно охраняемое приглашенными для этой цели профессиональными лицами. Несколько женщин, три-четыре служащих от гробовщика, лучшие, каких только мог предоставить Саутгемптон, в полном трауре и с приличествующей случаю бесшумной и скорбной повадкой, по очереди дежурили у гроба, а после дежурства собирались в комнате экономки, где потихоньку играли в карты и пили пиво.
   Члены семьи и слуги держались в стороне от мрачного места, где останки благородного потомка древнего рода рыцарей и джентльменов дожидались последнего упокоения в фамильном склепе. Никто не оплакивал его, кроме разве бедной женщины, которая надеялась стать женой и вдовой сэра Питта и которая сбежала с позором из замка, где едва не сделалась признанной правительницею. Кроме нее да еще старого пойнтера, предмета нежной привязанности старика в пору его слабоумия, у сэра Питта не было ни одного друга, который мог бы пожалеть о нем, ибо за всю свою жизнь он не сделал ни малейшей попытки приобрести друзей. Если бы лучший и добрейший из нас, покинув землю, мог снова навестить ее, я думаю, что он или она (при условии, что какие-нибудь чувства, распространенные на Ярмарке Тщеславия, существуют и в том мире, куда мы все направимся) испытали бы сильное огорчение, убедившись, как скоро утешились оставшиеся в живых! Так и сэр Питт был забыт, подобно добрейшим и лучшим из нас... только на несколько недель раньше.
   Те, кто хочет, может последовать за останками умершего до самой могилы, куда они были отнесены в назначенный день с подобающими почестями. Их сопровождали: родственники в черных каретах, с носовыми платками, прижатыми к носу в ожидании слез, которые так и не появлялись; гробовщик и его факельщики с глубокой скорбью на лицах; избранные арендаторы с выражением подобострастного сочувствия к новому владельцу по случаю понесенной им утраты; приходский священник с неизменными словами "об отошедшем от нас дорогом брате". Траурный кортеж замыкали кареты соседних дворян, тащившиеся со скоростью трех миль в час, пустые, но внушавшие зрителям благоговейную печаль. Пока мы еще не расстались с телом умершего, мы разыгрываем над ним комедию Тщеславия, обставляя ее богатой бутафорией и пышными церемониями. Мы укладываем его в обитый бархатом гроб, забиваем золочеными гвоздями и в довершение всего возлагаем на могилу камень с лживой надписью. Помощник Бьюта, франтоватый молодой священник, окончивший Оксфорд, и сэр Питт Кроули вместе составили подобающую латинскую эпитафию для покойного баронета; франтоватый священник произнес классическую проповедь, призывая оставшихся в живых не предаваться горю и предупреждая их в самых почтительных выражениях, что в свое время и им предстоит пройти в мрачные и таинственные врата, которые только что закрылись за останками их дорогого брата. Затем арендаторы вскочили на коней, а часть осталась подкрепиться в трактире "Герб Кроули". После завтрака, который был предложен кучерам в людской замка, помещичьи экипажи разъехались по домам. Факельщики собрали веревки, покров, бархат, страусовые перья и прочий реквизит, взгромоздились на катафалк и укатили в Саутгемптон. И как только лошади, миновав ворота, пустились рысью по большой дороге, лица факельщиков приняли обычное выражение, а вскоре стайки их тут и там усеяли чернильными пятнами крылечки трактиров, и оловянные кружки в их руках ярко заблестели на солнце. Больничное кресло сэра Питта было отправлено в сарай, где хранились садовые инструменты. Старый пойнтер первое время принимался изредка выть - и это было единственное проявление горя в замке, которым сэр Питт Кроули управлял почти шестьдесят лет.
   Так как в имении водилось много дичи, а охота на куропаток как бы входит в обязанность английского джентльмена с наклонностью к государственной деятельности, то, лишь только прошло первое потрясение от горя, сэр Питт Кроули, в белой шляпе с черными плерезами, начал понемногу выезжать и принимать участие в названном развлечении. Вид скошенных полей и плантаций, составлявших теперь его собственность, доставлял ему немало тайных радостей. Иногда в избытке смирения он не брал с собой иного оружия, как мирную бамбуковую трость, предоставляя Родону и егерям палить из ружей. Деньги и земли Питта производили на брата сильное впечатление. Не имевший ни пенни за душой, полковник был преисполнен подобострастия к главе семьи и уже больше не презирал "мокрой курицы Питта". Сочувственно выслушивал он планы старшего брата о посадках и осушении болот, давал советы относительно конюшен и рогатого скота, ездил в Мадбери осматривать верховую лошадь, которая, по его мнению, должна была подойти для леди Джейн, предлагал объездить ее и т. д. Мятежный драгун совсем присмирел, стушевался и сделался вполне приличным младшим братом.
   Он получал из Лондона постоянные бюллетени от мисс Бригс об оставленном там маленьком Родоне; мальчик и сам присылал известия о себе. "Я жив-здоров, - писал он. - Надеюсь, что и ты жив-здоров. Надеюсь, что и мама здорова. Пони жив-здоров. Грэй берет меня кататься в Парк. Я научился скакать галопом. Я встретил того мальчика, с которым катался верхом. Он заплакал, когда поскакал. А я не плачу".
   Родон читал эти письма брату и леди Джейн, которая приходила от них в восторг. Баронет обещал платить за мальчика в школу, а его добросердечная жена дала Ребекке банковый билет с просьбой купить подарок от нее маленькому племяннику.
   День проходил за днем; дамы в замке проводили время в тихих занятиях и развлечениях, какими обычно довольствуются женщины, живя в деревне. Колокол созывал их к молитве и к столу. Каждое утро после завтрака молодые девицы упражнялись на фортепьяно, и Ребекка давала им советы и указания. Затем они надевали башмаки на толстой подошве и гуляли в парке и в роще или, выйдя за ограду, в деревню, заходили в коттеджи и раздавали больным лекарства и брошюры леди Саутдаун. Сама леди Саутдаун выезжала в фаэтоне; Ребекка в этих случаях занимала место рядом с вдовствующей леди и с глубоким интересом слушала ее назидательные речи. По вечерам она пела Генделя и Гайдна и начала вязать большую шаль из шерсти, как будто родилась для таких занятий и как будто ей предстояло продолжать их, пока она не сойдет в могилу в преклонных летах, оставив после себя безутешных родственников и большое количество процентных бумаг, - как будто не было ни забот, ни назойливых кредиторов, ни интриг, уловок и бедности, карауливших за воротами парка, чтобы вцепиться в нее, как только она высунет нос наружу.
   "Не велика хитрость быть женой помещика, - думала Ребекка. - Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в год. И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. И я могла бы поливать растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я расспрашивала бы старух об их ревматизмах и заказывала бы на полкроны супу для бедных. Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год! Я даже могла бы ездить за десять миль обедать к соседям и одеваться по моде позапрошлого года. Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль, - стоило бы только попрактиковаться. Я могла бы со всеми расплачиваться наличными - для этого нужно лишь иметь деньги. А здешние чудотворцы этим и гордятся. Они смотрят с сожалением на нас, несчастных грешников, не имеющих ни гроша. Они гордятся тем, что дают нашим детям банковый билет в пять фунтов, а нас презирают за то, что у нас нет его".
   Кто знает, быть может, Ребекка и была права в своих рассуждениях, и только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной женщиной! Если принять во внимание силу соблазна, кто может сказать о себе, что он лучше своего ближнего? Пусть спокойное, обеспеченное положение и но делает человека честным, оно, во всяком случае, помогает ему сохранить честность. Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его угощали черепаховым супом, не вылезет из экипажа, чтобы украсть баранью ногу; но заставьте его поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба. Так утешала себя Бекки, соразмеряя шансы и оценивая распределение добра и зла в этом мире.
  
   Старые любимые места, знакомые ноля и леса, рощи, пруды и сад, комнаты старого дома, где некогда она провела целых два года, - все это Бекки обошла опять. Здесь она была молода, или сравнительно молода, - потому что она уже не помнила, когда была действительно молодой, - но она помнила свои мысли и чувства семилетней давности и сравнивала их с теперешними, когда она уже видела свет, общалась со знатными людьми и высоко поднялась по сравнению со своим первоначальным скромным положением.
   "Я добилась этого, потому что у меня есть голова на плечах, - думала Бекки, - и потому, что мир состоит из дураков. Я не могла бы теперь вернуться назад и якшаться с людьми, с которыми встречалась в студии отца. Ко мне приезжают лорды со звездами и орденами Подвязки вместо бедных артистов с табачными крошками в кармане. У меня муж - джентльмен, у меня невестка - графская дочь, и я живу в том самом доме, где несколько лет тому назад мое положение мало чем отличалось от положения прислуги. Но лучше ли я обеспечена теперь, чем когда была дочерью бедного художника и выпрашивала чай и сахар в ближайшей лавочке? Если бы я вышла замуж за Фрэнсиса, который так любил меня, я и то не была бы бедное, чем сейчас. Ах, с каким удовольствием я променяла бы свое положение в обществе и все мои связи на кругленький капиталец в трехпроцентных бумагах!"
   Вот каким образом воспринимала Бекки тщету человеческих дел, и вот в какой надежной пристани она мечтала бросить якорь.
   Может быть, ей и приходило в голову, что, если бы она была честной и скромной женщиной, выполняла свои обязанности и шла в жизни прямым путем, она была бы сейчас не дальше от того счастья, к которому пробиралась окольными тропами. Но как дети в Королевском Кроули обходили ту комнату, где лежало тело их отца, так и Бекки, если эти мысли и возникали у нее, обходила их стороной. Она избегала и презирала их, предпочитая следовать другим путем, сойти с которого представлялось ей уже невозможным. Мне лично кажется, что угрызения совести - наименее действенное из моральных чувств человека: если они и пробуждаются, подавить их легче всего, а некоторым они и вовсе не знакомы. Мы расстраиваемся, когда нас уличают, или при мысли о стыде и наказании; но само по себе чувство вины отравляет жизнь лишь очень немногим на Ярмарке Тщеславия.
   Итак, Ребекка за время своего пребывания в Королевском Кроули приобрела столько друзей среди служителей мамоны, сколько было в ее власти. Леди Джейн и ее супруг простились с нею с самыми теплыми изъявлениями чувств. Они возлагали надежду на скорую встречу в Лондоне, когда фамильный дом на Гонт-стрит будет отремонтирован и отделан заново. Леди Саутдаун снабдила Ребекку небольшой аптечкой и послала через нее преподобному Лоренсу Грилсу письмо, в котором просила этого джентльмена спасти "подательницу сего" от вечного огня. Питт проводил их в карете четверкой до Мадбери, послав вперед на повозке их багаж вместе с запасом дичи.
   - Как рады вы будете опять увидеть вашего милого мальчика! - сказала леди Джейн Кроули, прощаясь с родственницей.
   - О да, так рада! - простонала Ребекка, закатывая свои зеленые глаза. Она была безмерно счастлива покинуть Королевское Кроули, но уезжать ей не хотелось. Правда, здесь можно пропасть от тоски, но все-таки воздух гораздо чище, чем тот, которым она привыкла дышать. Обитатели замка скучны, но каждый по-своему относился к ной хорошо.
   "Это все результат длительного обладания трехпроцентными бумагами", - говорила себе Бекки и, вероятно, была права.
   Как бы то ни было, лондонские фонари весело сияли, когда почтовая карета въехала на Пикаднлли; на Керзон-стрит Бригс жарко растопила камин, и маленький Родон не ложился спать, чтобы самому встретить папу и маму.
  

ГЛАВА XLII,

в которой речь идет о семье Осборнов

  
   Много лет прошло с тех пор, как мы виделись с нашим почтенным другом, старым мистером Осборном с Рассел-сквер, и нельзя сказать, чтобы за это время он чувствовал себя счастливейшим из смертных. Произошли события, которые не способствовали улучшению его характера. Далеко не всегда удавалось ему поставить на своем, а всякое противодействие столь разумному желанию воспринималось этим джентльменом как личное оскорбление, и сделалось для него тем более несносным, когда подагра, старость, одиночество и горечь многих разочарований сообща придавили его своей тяжестью. После смерти сына его густые темные волосы начали быстро седеть; лицо стало еще краснее; руки дрожали все сильнее, когда он наливал себе стакан портвейна. Он превратил жизнь своих конторщиков в Сити в сущий ад, да и домашним его жилось не легче. Я сомневаюсь, чтобы Ребекка, которая молила бога о процентных бумагах, променяла свою бедность вместе с отчаянным азартом и взлетами и падениями своей жизни на деньги Осборна и на беспросветный мрак, окружавший его. Он сделал предложение мисс Суорц, но был отвергнут кликою этой леди, которая выдала ее замуж за молодого отпрыска древнего шотландского рода. В сущности, Осборн не постоял бы за тем, чтобы жениться даже на женщине самого низкого звания, и потом отчаянно изводил бы ее, но, как на грех, ни одной такой подходящей особы ему не подвернулось, и потому он тиранил дома свою незамужнюю дочь. У мисс Осборн был чудесный экипаж и прекрасные лошади, она сидела во главе стола, уставленного превосходнейшим серебром; у нее была своя чековая книжка, образцовый ливрейный лакей, сопровождавший ее во время прогулок, и неограниченный всюду кредит; в лавках, где она забирала товар, ее встречали с поклонами - словом, она пользовалась всеми преимуществами богатой наследницы, но жизнь у нее была жалкая. Маленькие сиротки из приюта, метельщицы на перекрестках, самая бедная судомойка в людской были счастливицами в сравнении с этой несчастной, теперь уже немолодой девицей.
   Фредерик Буллок, эсквайр, из фирмы "Буллок, Халкер и Кo", женился-таки на Марии Осборн, но только после длительных торгов и брюзжания со стороны сего взыскательного джентльмена. Когда Джордж умер и был исключен из завещания отца, Фредерик настаивал, чтобы половина состояния старого коммерсанта была закреплена за Марией, и очень долго отказывался "ударить по рукам" (по собственному выражению этого джентльмена) на каких-либо иных условиях. Осборн указывал, что Фред согласился взять его дочь с приданым в двадцать тысяч и что он не считает нужным брать на себя дополнительные обязательства. Фред может получить то, что ему полагается, или отказаться, а тогда пусть убирается к черту! Фред, у которого зубы разгорелись, когда Джордж был лишен наследства, считал, что старый коммерсант бессовестно его обманул, и некоторое время делал вид, будто намерен вовсе отказаться от женитьбы. Осборн закрыл свой текущий счет у "Буллока и Халкера", ходил на биржу с хлыстом, клянясь, что огреет по спине одного негодяя, не называя его, однако, по имени, и вообще вел себя со свойственной ему свирепостью. Джейн Осборн выражала сочувствие своей сестре Марии по поводу этой семейной распри.
   - Я говорила тебе, Мария, что он любит твои деньги, а не тебя, - утешала она сестру.
   - Во всяком случае, он выбрал меня и мои деньги, а не тебя и твои деньги, - отвечала Мария, вскидывая голову.
   Однако разрыв был только временный. Отец Фреда и старшие компаньоны фирмы советовали ему, в расчете на будущий раздел состояния, взять Марию даже с двадцатью тысячами приданого, половина которого выплачивалась сейчас, а половина - после смерти мистера Осборна. Итак, Фред "пошел на попятный" (опять же по его собственному выражению) и послал старого Халкера к Осборну с мировой. Это все его отец, уверял теперь Фред, это он не хотел свадьбы и чинил ему всякие затруднения, а сам он очень желает сохранить в силе их прежний уговор. Извинения жениха были угрюмо приняты мистером Осборном. Халкер и Буллок были известными фамилиями среди аристократии Сити и имели связи даже среди "вест-эндской знати". Старику было приятно, что он сможет говорить: "Мой сын, сэр, из фирмы "Буллок, Халкер и Кo", сэр; кузина моей дочери, сэр, леди Мэри Манго, дочь достопочтенного графа Каслмоулди". Воображение уже наполняло его дом знатными гостями. Поэтому он простил молодого Буллока и согласился на свадьбу.
   Это было пышное празднество. Родные жениха устроили завтрак у себя, так как они жили около церкви св. Георга, Ганновер-сквер, где происходило венчание. Была приглашена "вест-эндская знать", и многие из них расписались в книге. Тут были мистер Манго и леди Мэри Манго, а юные Гвендолина и Гуиневер Манго были подружками невесты; полковник Бледайер гвардейского полка (старший сын фирмы "Братья Бледайер" на Минсинг-лейн), кузен жениха, с достопочтенной миссис Бледайер; достопочтенный Джордж Боултер, сын лорда Леванта, с супругой, урожденной мисс Манго; лорд-виконт Каслтоддн; достопочтенный Джеймс Мак-Мул и миссис Мак-Мул (урожденная мисс Суорц) и целый сонм знати, породнившейся с Ломбард-стрит и в значительной степени способствовавшей облагораживанию Корнхилла.
   У молодой четы был дом близ Баркли-сквер и небольшая вилла в Роухемптоне, среди местной колонии банкиров. Дамы в семье Фреда считали, что он сделал мезальянс: хотя дед Буллоков воспитывался в приюте, но они через своих мужей породнились с лучшими представителями английской аристократии. И Марии пришлось, чтобы возместить недостаток происхождения, держаться особенно гордо и проявлять сугубую осторожность в составлении списка гостей; она чувствовала, что и отец с сестрою теперь не подходящая для нее компания.
   Было бы нелепо предполагать, что она совершенно порвет со стариком, у которого можно было выцарапать еще несколько десятков тысяч. Фред Буллок никогда не допустил бы этого. Но она была еще молода и не умела скрывать свои чувства; и так как она приглашала своего папа и сестру на вечера третьего сорта, обращалась с ними очень холодно, когда они приходили, а сама избегала Рассел-сквер и бестактно просила отца покинуть эту ужасную вульгарную местность, то всем этим легкомысленно и опрометчиво поставила под сомнение свои шансы на получение наследства, - словом, так испортила дело, что его не могла поправить даже дипломатия Фреда.
   - Так, значит, Рассел-сквер недостаточно хорош для миссис Марии, а? - говорил старый джентльмен, с шумом поднимая стекла в карете, когда они с дочерью ехали однажды вечером домой после обеда у миссис Фредерик Буллок. - Так она приглашает отца и сестру на другой день после своих званых обедов (черт меня возьми, если эти блюда или "онтри" {Исковерканное французское entree - блюдо, подаваемое в начале обеда.}, как она их называет, не подавались у них вчера!) вместе с купчишками из Сити и какими-то писаками, а графов, графинь и всех "достопочтенных" приберегает для себя? Достопочтенные! Черт бы побрал этих достопочтенных! Я простой английский купец, а могу купить всех этих нищих собак оптом и в розницу. Лорды, подумаешь! На одном из ее суарэ я видел, как один из них разговаривал с каким-то жалкой фитюлькой, с проходимцем-скрипачом, на которого я и смотреть не стал бы. Значит, они не желают приезжать на Рассел-сквер, так, что ли? Голову прозакладываю, что у меня найдется стакан лучшего вина, и заплачено за него больше, и что я могу выставить более роскошный серебряный сервиз и подать на стол лучший обед, чем им когда-либо приходилось видеть на своих столах, - низкопоклонные льстецы, самонадеянные дураки! Джеймс, гони во весь дух! Я хочу поскорее к себе, на Рассел-сквер, ха! ха! ха! - И он_ откинулся в угол кареты с бешеным хохотом. Такими рассуждениями о своих заслугах и достоинстве старик нередко утешал себя.
   Джейн Осборн оставалось только согласиться с этим мнением относительно поведения сестры. И когда у миссис Фредерик родился первенец - Фредерик-Август-Говард-Стенли-Девере Буллок, - старый Осборн, приглашенный быть крестным отцом, ограничился тем, что послал младенцу золотой стаканчик и в нем двадцать гиней для кормилицы.
   - Ручаюсь, что никто из ваших лордов не даст больше, - сказал он и отказался присутствовать при обряде.
   Однако великолепие подарка произвело большое впечатление в семье Буллоков. Мария решила, что отец ею очень доволен, а Фредерик стал ожидать всяческих благ для своего маленького сына и наследника.
   Можно себе представить, какие мучения испытывала мисс Осборн в своем одиночестве на Рассел-сквер, читая "Морнинг пост", где имя ее сестры постоянно встречалось в отделе "Великосветских собраний" и где она имела возможность прочесть описание туалета миссис Ф. Буллок, которая была представлена ко двору своей родственницей, леди Фредерик Буллок. В собственной жизни Джейн, как мы говорили, не было места такому величию. Это была ужасная жизнь! Она вставала рано в темные зимние утра, чтобы приготовить завтрак старому хмурому отцу, который разнес бы весь дом, если бы чай ему не был готов к половине девятого. Она молча сидела напротив него, прислушиваясь к шипению чайника и трепеща все время, пока отец читал газету и поглощал свою обычную порцию булочек к чаю. В половине десятого он вставал и отправлялся в Сити, и до обеда она была почти свободна - могла идти на кухню и браниться с прислугою; могла выезжать, заходить в магазины, где приказчики были с ней чрезвычайно почтительны, или завозить визитные карточки, свои и отца, в большие мрачные респектабельные дома друзей из Сити; или сидеть одна на диване в огромной гостиной - в ожидании визитеров, склонившись над каким-нибудь бесконечным вязанием из шерсти и слушая, как часы с жертвоприношением Ифигении гулко и заунывно отсчитывают в мрачной комнате часы и минуты. Большое зеркало над камином и большое трюмо, стоявшее против него, в другом конце обширной гостиной, бесконечно множили, отражаясь друг в друге, чехол из сурового полотна, который покрывал свисавшую с потолка люстру; эти серые мешки терялись вдали в бесконечной перспективе, и комната, где сидела мисс Осборн, казалась центром целой системы гостиных. Когда она снимала кожаный чехол с фортепьяно и решалась взять на нем несколько аккордов, они звучали жалобной грустью, пробуждая в доме унылое эхо. Портрет Джорджа был вынесен в чуланчик на чердаке, и хотя воспоминание о Джордже продолжало жить в их сердцах и отец с дочерью оба инстинктивно знали, когда другой думает о нем, имя когда-то любимого храброго сына не упоминалось в доме.
   В пять часов мистер Осборн возвращался к обеду, который проходил у них в полном молчании (редко нарушаемом, за исключением тех случаев, когда он бранился и бесновался, если какое-нибудь блюдо было ему не по вкусу); два раза в месяц у них обедало угрюмое общество знакомых Осборна - люди его возраста и положения: старый доктор Гали с женою с Блумсбери-сквер; старый мистер Фраузер, адвокат с Бедфорд-роу, важная персона, вращавшаяся в силу своих профессиональных обязанностей в кругах "вест-эндской знати"; старый полковник Ливермор, когда-то служивший в бомбейской армии, и миссис Ливер-мор с Аппер-Бедфорд-Плейс; адвокат мистер Тоффи и миссис Тоффи, а иногда и старый судья сэр Томас Коффин и леди Коффин с Бедфорд-сквер. Сэр Томас был известен суровостью своих приговоров, и, когда он обедал у Осборна, к столу подавался особый темно-красный портвейн.
   Все эти и подобные им господа, в свою очередь, давали напыщенному коммерсанту с Рассел-сквер такие же напыщенные обеды. Выпив вино, они поднимались наверх и торжественно играли в вист, а в половине одиннадцатого за ними приезжали их экипажи. Многие богатые люди, которым мы, бедняки, имеем привычку завидовать, постоянно ведут описанный образ жизни. Джейн Осборн почти не встречала в доме отца мужчин моложе шестидесяти лет, и, пожалуй, единственный холостяк, появлявшийся у них, был мистер Сморк, знаменитый дамский доктор.
   Я не могу сказать, чтобы монотонность этого ужасного существования ничем не нарушалась. Дело в том, что в жизни бедной Джейн была тайна, воспоминание о которой заставляло отца беситься и хмуриться еще больше, чем его характер, гордость и неумеренность в еде. Эта тайна была связана с мисс Уирт, у которой был кузен художник, некий мистер Сми, впоследствии прославленный портретист, член Королевской академии; было время, когда он довольствовался тем, что давал уроки рисования светским дамам. Теперь мистер Сми забыл, где находится Рассел-сквер, но в 1818 году он с удовольствием посещал его, давая уроки мисс Осборн.
   Сми (ученик Шарпа с Фрит-стрит, этого беспутного, беспорядочного человека, неудачника в личной жизни, но одаренного и сведущего художника) был, как мы сказали, кузеном мисс Уирт, и она познакомила его с мисс Осборн, рука и сердце которой после нескольких неудачных романов были абсолютно свободны. Он воспылал нежностью к этой леди и, по-видимому, зажег такие же чувства в ее груди. Мисс Уирт была поверенной их тайны. Не знаю, покидала ли она комнату, где учитель и ученица рисовали, чтобы дать им возможность обменяться клятвами и признаниями, чему так мешает присутствие посторонних лиц; не знаю, надеялась ли она, что ее кузен в случае женитьбы на дочери богатого коммерсанта уделит ой часть богатства, которое она помогла ему приобрести, - достоверно только то, что мистер Осборн, проведав каким-то образом об этом, верну, к я неожиданно из Сити и вошел в гостиную с бамбуковой тростью в руке, застал там учителя, ученицу и компаньонку, трясущихся и бледных, и выгнал учителя из дома, клянясь, что переломает ему все кости, а через полчаса уволил мисс Уирт: он сбросил с лестницы ее чемоданы, растоптал картонки и грозил ей вслед кулаком, пока наемная карета отъезжала от дома.
   Джейн Осборн несколько дней не выходила из спальни. Ей не позволили больше держать компаньонку. Отец поклялся, что она не получит ни шиллинга, если выйдет замуж без его согласия. А так как ему необходима была женщина для ведения хозяйства, он вовсе не желал, чтобы она выходила замуж. Таким образом, ей пришлось отказаться от всяких планов насчет устройства своих сердечных дел. Пока жив был ее папа, она была обречена на образ жизни, только что описанный, и должна была довольствоваться положением старой девы. У Марии между тем, что ни год, появлялись дети, каждый раз все с более звучными именами, и связь между сестрами становилась все слабее.
   - Джейн и я вращаемся в совершенно различных сферах, - говорила миссис Буллок. - Но, конечно, я смотрю на нее как на сестру.
   Это значит... Впрочем, что это может значить, когда леди говорит, что она смотрит на Джейк как на сестру?
  
   Мы уже говорили, что девицы Доббин жили с отцом в прекрасном доме на Денмарк-Хилле, где были чудесные теплицы с виноградом и персиковые деревья, восхищавшие маленького Джорджа Осборна. Сестры Доббин, которые часто ездили в Бромптон навещать нашу дорогую Эмилию, заезжали иногда с визитом и к своей старой знакомой, мисс Осборн, на Рассел-сквер. Я думаю, что они оказывали внимание миссис Джордж не иначе как по требованию брата, служившего майором в Индии (к которому отец их питал огромное уважение); потому что майор, как крестный отец и опекун маленького сына Эмилии, все еще надеялся, что дед ребенка, может быть, смягчится и признает внука в память сына. Сестры Доббин держали мисс Осборн в курсе дел Эмилии. Они рассказывали ей, как она живет с отцом и матерью, как Они бедны, и упорно отказывались понять, что могли находить в этом ничтожестве мужчины, да еще такие, как их брат и дорогой капитан Осборн. Она все такая же размазня и кривляка, но сын ее действительно очаровательнейшее создание, - ибо сердца всех женщин тают перед маленькими детьми, и даже самая кислая старая дева бывает приветлива с ними.
   Однажды, после долгих просьб со стороны девиц Доббин, Эмилия позволила маленькому Джорджу поехать с ними на Денмарк-Хилл и провести там весь день, а сама просидела большую часть этого дня над письмом к майору в Индию. Она поздравила его со счастливой вестью, которую его сестры ей сообщили. Она молилась о его благополучии и о благополучии невесты, которую он избрал. Она благодарила его за тысячи, тысячи услуг и доказательств его неизменной дружбы к ней в ее горе. Она сообщала ему последние новости о маленьком Джорджи и о том, что как раз сегодня он поехал на целый день к его сестрам за город. Она густо подчеркивала отдельные места и подписалась: "Ваш любящий друг Эмилия Осборн". Она забыла послать привет леди О'Дауд, чего раньше с ней никогда не бывало, и не назвала Глорвину по имени, а только невестою майора (подчеркнув это слово), на которую она призывает благословение. И тем не менее известие о женитьбе позволило ей отбросить ту сдержанность, какую она обычно проявляла по отношению к майору Доббину. Она была рада возможности сознаться и самой почувствовать, с какой теплотой и с какой благодарностью она вспоминает его... - а что касается ревности к Глорвипе (к Глорвине, о господи!), то Эмилия начисто отвергла бы такое предположение, хотя бы его подсказал ей ангел небесный.
   В этот вечер, когда Джорджи вернулся - к своему великому восторгу, в экипаже, которым правил старый кучер сэра Уильяма Доббина, - у мальчика на шее висела изящная золотая цепочка с часами. Он сказал, что часы подарила ему старая некрасивая леди, она все плакала и без конца целовала его. Но он ее не любит. Он очень любит виноград. И он любит одну только маму. Эмилия вздрогнула и встревожилась: в ее робкую душу закралось страшное предчувствие, когда она узнала, что родные ребенка видели его.
   Мисс Осборн вернулась домой к обеду. Отец в этот день совершил удачную спекуляцию в Сиги и был в сносном расположении духа, так что даже удостоил заметить волнение, в котором находилась его дочь.
   - В чем дело, мисс Осборн? - соблаговолил он спросить ее.
   Девушка залилась слезами.
   - О сэр! - сказала она. - Я видела маленького Джорджи. Он хорош, как ангел... и так похож на него!
   Старик, сидевший против нее, не произнес ни слова, а только покраснел и задрожал всем телом.
  

ГЛАВА XLIII,

в которой читателя просят обогнуть мыс Доброй Надежды

  
   Теперь нам придется просить изумленного читателя перенестись с нами за десять тысяч миль, на военную станцию в Бандльгандже, в Мадрасском округе индийских владений Англии, где расквартированы наши доблестные старые друзья, из *** полка под командой храброго полковника, сэра Майкла О'Дауда. Время милостиво обошлось с этим дородным офицером, как оно обычно обходится с людьми, обладающими хорошим пищеварением и хорошим характером и не слишком переутомляющими себя умственными занятиями. Он усердно действовал вилкой и ножом за завтраком и с таким же успехом снова пускал в ход это оружие за обедом. После обеих трапез он покуривал свой кальян и так же невозмутимо выпускал клубы дыма, когда его пробирала жена, как шел под огонь французов при Ватерлоо. Годы и зной не уменьшили энергии и красноречия праправнучки благородных Мелони и Молоев. Ее милость, наша старая приятельница, чувствовала себя в Мадрасе так же хорошо, как и в Брюсселе, в военном поселке так же, как в палатке. В походе ее можно было видеть во главе полка, на спине царственного слона, - поистине величественное зрелище! Восседая на этом животном, она участвовала в охоте на тигров в джунглях. Ее принимали у себя туземные принцы, чествуя ее и Глорвину на женской половине своего дома, доступ куда открыт немногим, и подносили ей шали и драгоценности, от которых она, к своему огорчению, принуждена была отказываться. Часовые всех родов оружия отдавали ей честь всюду, где бы она ни появлялась, и в ответ на их приветствия она важно прикасалась рукой к своей шляпе. Леди О'Дауд была одной из первых дам в Мадрасском округе. В Мадрасе всем памятна ее ссора с леди Смит, женой сэра Майноса Смита, младшего судьи, когда супруга полковника щелкнула пальцами под носом у супруги судьи и заявила, что убейте ее, а она не пойдет к обеду позади жены какого-то жалкого штафирки. Еще и сейчас, хотя с тех пор прошло двадцать пять лет, многие помнят, как леди О'Дауд плясала джигу в губернаторском доме, как она вконец умучила двух адъютантов, майора мадрасской кавалерии и двух джентльменов гражданской службы и только по настоянию майора Доббина, кавалера ордена Бани и второго по старшинству офицера *** полка, позволила увести себя в столовую, - lassata nondum satiata recessit {Усталая, но все еще неудовлетворенная, отступила (лат.).}.
   Итак, Пегги О'Дауд была все та же: добрая в помыслах и на деле, неугомонного нрава, любительница покомандовать, тиран по отношению к своему Майклу, пугало для полковых дам, родная мать для молодых офицеров; она ухаживала за ними во время болезни, заступалась за них, когда они попадали в беду, и они платили за это леди Пегги безмерной преданностью. Жены младших офицеров и капитанов (майор был не женат) постоянно интриговали против нее. Они говорили, что Глорвина чересчур заносчива, а сама Пегги нестерпимо властолюбива. Она житья не давала маленькой пастве, которую собирала у себя миссис Кирк, и высмеивала полковую молодежь, ходившую слушать проповеди этой дамы, заявляя, что жене солдата нечего путаться в эти дела и что лучше бы миссис Кирк чинила белье своему супругу; если же полку угодно слушать проповеди, то к его услугам лучшие в мире проповеди - ее дядюшки-декана. Она решительно прекратила ухаживания лейтенанта своего полка Стабла за женой лекаря, пригрозив, что взыщет деньги, которые он у нее занял (ибо этот молодец был по-прежнему довольно сумасбродного нрава), если он не оборвет сразу свой роман и не уедет на мыс Доброй Надежды, взяв отпуск по болезни. С другой стороны, она приютила и укрыла у себя миссис Поски, которая однажды ночью прибежала из своего бунгало, преследуемая разъяренным супругом, бывшим под влиянием второй бутылки бренди. Впоследствии она буквально выходила этого офицера, заболевшего белой горячкой, и отучила его от пьянства - порока, с которым тот уже бессилен был бороться. Словом, в несчастье она была лучшим утешителем, а в счастье самым несносным другом, так как всегда держалась о себе высокого мнения и всегда хотела настоять на своем.
   Так и теперь она забрала в голову, что Глорвина должна выйти замуж за нашего старого друга Доббина. Миссис О'Дауд знала, какие у майора блестящие перспективы; она ценила его хорошие качества и прекрасную репутацию, какой он пользовался в полку. Глорвина, красивая молодая особа, черноволосая и голубоглазая, цветущего вида, которая прекрасно ездила верхом и могла разыграть сонату не хуже любой девицы из графства Корк, казалась ей самой подходящей кандидаткой, чтобы составить счастье Доббина, - гораздо более подходящей, чем маленькая слабохарактерная Эмилия, о которой он когда-то вздыхал.
   - Вы только посмотрите на Глорвину, когда она входит в комнату, - говорила миссис О'Дауд, - и сравните ее с этой бедной миссис Осборн, которую и курица обидит. Глорвина для вас идеальная жена, майор, - вы человек скромный, тихий, и вам нужен кто-нибудь, кто бы мог за вас постоять. И хотя она не такого знатного рода, как Мелони или Молой, но все же, смею вас заверить, она из древней фамилии и окажет честь любому дворянину, который на ней женится.
   Надо сознаться, что, прежде чем прийти к решению покорить майора, Глорвина много раз испытывала свои чары на других. Она провела сезон в Дублине, не говоря уже о бесчисленных сезонах в Корке, Киларни и Мелоу, где кокетничала со всеми офицерами всех местных гарнизонов и холостыми помещиками из числа "подходящих женихов". У нее раз десять наклевывался жених в Ирландии, не говоря уж о пасторе в Бате, который так нехорошо поступил с ней. Всю дорогу до Мадраса она кокетничала с капитаном и старшим офицером корабля "Ремчандер" Ост-Индской компании и провела целый сезон в окружном городе с братом и миссис О'Дауд, которые оставили майора командовать полком. Все восхищались ею, все танцевали с нею, но никто заслуживающий внимания не делал ей предложения. Два-три чрезвычайно юных субалтерн-офицера вздыхали по ней и два-три безусых штатских, но она отвергла их, как не удовлетворяющих ее требованиям. А между тем другие, более юные девицы выходили замуж. Есть женщины, и даже красивые женщины, которым выпадает такая судьба. Они с необычайной готовностью влюбляются, катаются верхом, совершают прогулки чуть ли не с половиною наличного офицерскою состава, и все же, хоть им уже под сорок, мисс О'Греди остается мисс О'Греди. Глорвина уверяла, что, не будь этой злосчастной ссоры леди О'Дауд с женой судьи, она сделала бы отличную партию в Мардасе, где старый мистер Чатни, стоявший во главе гражданского ведомства, готов был сделать ей предложение (он потом женился на мисс Долби, юной леди, всего лишь тринадцати лет от роду, только что приехавшей из Европы, где она училась в школе).
   И вот, хотя леди О'Дауд и Глорвина ссорились помногу раз в день и почти но всякому поводу (право же, не обладай Мик О'Дауд ангельским характером, две такие женщины, постоянно находившиеся около него, непременно свели бы его с ума), однако они сходились в одном, - а именно в том, что Глорвина должна выйти замуж за майора Доббина, и решили не оставлять его в покое, пока не добьются своего. Глорвина, не смущаясь предыдущими сорока или пятьюдесятью поражениями, повела настоящую атаку на майора. Она распевала ему ирландские мелодии; она так часто и с таким чувством спрашивала, "придет ли он в беседку", что надо удивляться, как мужчина, не лишенный сердца, мог устоять перед таким приглашением; она неустанно допытывалась, "не омрачила ли грусть дней его юности", и готова была, как Дездемона, плакать, слушая рассказы майора об опасностях, которым он подвергался в походах. Мы уже говорили, что наш честный старый друг любил играть на флейте. Глорвина заставляла его исполнять с нею дуэты, и леди О'Дауд простодушно покидала комнату, предоставляя молодой паре без помехи предаваться этому занятию. Глорвина требовала, чтобы майор ездил с ней верхом по утрам. Весь военный поселок видел, как они вместе выезжали и возвращались. Она постоянно писала ему на дом записочки, брала у него книги и отмечала карандашом те чувствительные или смешные места, которые ей понравились. Она пользовалась его лошадьми, слугами, ложками и паланкином. Не мудрено, что молва соединяла ее с ним и что сестры майора в Англии вообразили, что у них скоро будет невестка.
   Между тем Доббин, подвергаясь такой настойчивой осаде, пребывал в состоянии самого возмутительного спокойствия. Он только смеялся, когда молодые товарищи по полку подшучивали над ним по поводу явного внимания к нему Глорвины.
   - Пустяки! - говорил он. - Она просто упражняется на мне, как на фортепьяно миссис Тозер, - благо оно всегда под рукой. Что я? - дряхлый старик по сравнению с такой очаровательной молодой леди, как Глорвина.
   Итак, он продолжал ездить с нею верхом, переписывал ей в альбом стихи и ноты и покорно играл с нею в шахматы. Многие офицеры в Индии заполняют свой досуг этими скромными занятиями, пока другие, не склонные к домашним развлечениям, охотятся на кабанов, стреляют бекасов, играют в азартные игры, курят сигары и наливаются грогом. Что касается Майкла О'Дауда, то, хотя его супруга и сестра обе настаивали, чтобы он уговорил майора объясниться и не мучить столь бессовестно бедную невинную девушку, старый солдат решительно отказывался от всякого участия в этом заговоре.
   - Право же, майор достаточно взрослый, чтобы самому сделать выбор, - заявлял сэр Майкл, - он сам посватается, если захочет.
   Или обращал дело в шутку, говоря, что Доббин еще слишком молод, чтобы обзаводиться своим домом, и что он написал домой, испрашивая разрешения у мамаши.
   Мало того, в частных беседах с майором он предостерегал его, шутливо говоря:
   - Берегитесь, Доб, дружище! Вы знаете, какие злодейки эти дамы: моя жена только что получила целый ящик платьев из Европы, и среди них есть розовое атласное для Глорвины, - оно прикончит вас, Доб, если только женщины и атлас способны вас расшевелить!
   Но все дело в том, что ни красота, ни светские моды не могли победить майора. У нашего честного друга жил в душе только один женский образ, притом нисколько не похожий на мисс Глорвину в розовом атласе. Это была изящная маленькая женщина в черном, с большими глазами и каштановыми волосами, которая сама редко говорила, разве только когда к ней обращались, и притом голосом, совсем не похожим на голос мисс Глорвины; нежная юная мать, с ребенком на руках, улыбкой приглашающая майора взглянуть на милого крошку; румяная девушка, с пением вбегающая в гостиную на Рассел-сквер, преданно и влюбленно виснущая на руке Джорджа Осборна, - только этот образ не оставлял честного майора ни днем ни ночью и царил в его сердце. Весьма вероятно, что Эмилия и не походила на тот портрет, который рисовало воображение майора. Гостя у сестер в Англии, Уильям тихонько стащил у них из модного журнала одну картинку и даже приклеил ее изнутри на крышку своей шкатулки, усмотрев в ней некоторое сходство с миссис Осборн, хотя я видел ее и могу поручиться, что это был только рисунок платья с высокой талией и каким-то дурацким, кукольным, нелепо улыбающимся лицом над платьем. Может быть, предмет мечтаний мистера Доббина не больше походил на настоящую Эмилию, чем эта нелепая картинка, которой он так дорожил. Но какой влюбленный счел бы себя вправе упрекнуть его? И разве он будет счастливее, если увидит и признает свое заблуждение? Доббин находился во власти таких чар. Он не надоедал друзьям и знакомым своими чувствами и не терял ни сна, ни аппетита. Его волосы слегка поседели с тех пор, как мы видели его в последний раз, и, может быть, серебряные нити вились и в ее шелковистых каштановых волосах. Но чувства его нисколько не менялись и не старели, и любовь его была так же свежа, как воспоминания взрослого мужчины о своем детстве.
   Мы уже говорили, что обе мисс Доббин и Эмилия - европейские корреспондентки майора - прислали ему из Англии письма. Миссис Осборн от всего сердца поздравляла его с предстоящей женитьбой на мисс О'Дауд.
  
   "Ваша сестра только что любезно навестила меня, - писала Эмилия, - и рассказала мне о важном событии, по поводу которого я прошу вас принять мои искренние поздравления. Я надеюсь, что юная леди, с которой вы должны сочетаться браком, окажется во всех отношениях достойной того, кто сам является олицетворенной добротой и честностью. Бедная вдова может только вознести свои молитвы и пожелать вам от всей души всякого благополучия! Джорджи посылает привет своему дорогому крестному и надеется, что он не забудет его. Я сказала ему, что вы собираетесь заключить союз с особой, которая, я уверена, заслуживает вашей любви; но хотя такие узы и должны быть самыми прочными и самыми священными и выше всяких других, все же я уверена, что вдова и ребенок, которым вы покровительствовали и которых любили, всегда найдут уголок в вашем сердце".
  
   Послание это, о котором мы уже упоминали, продолжалось в таком же духе, в каждой строке выражая чрезвычайную радость писавшей.
   Письмо прибыло с тем же кораблем, который доставил ящик с нарядами из Лондона для леди О'Дауд (и, конечно, Доббин распечатал его раньше всех других пакетов, пришедших с этой почтой). Оно привело майора в такое состояние, что Глорвина, ее розовый атлас и все до нее касающееся стали ему ненавистны. Майор проклял бабьи сплетни и всю вообще женскую половину человеческого рода. Все в этот день раздражало его: и невыносимая жара, и утомительные маневры. Милосердный боже! Неужели разумный человек должен тратить всю свою жизнь день за днем на то, чтобы осматривать подсумки и портупеи и проводить военные учения с какими-то болванами? Бессмысленная болтовня молодых людей в офицерской столовой больше чем когда-либо его тяготила. Какое дело ему, человеку, которому скоро стукнет сорок, до того, сколько бекасов подстрелил поручик Смит и какие фокусы выделывает кобыла прапорщика Брауна? Шутки за столом вызывали в нем чувство стыда. Он был слишком стар, чтобы слушать остроты младшего врача и болтовню молодежи, над которыми старый О'Дауд, с его лысой головой и красным лицом, только добродушно подсмеивался. Старик слышал эти шутки непрерывно в течение тридцати лет, да и Доббин слышал их уже лет пятнадцать. А после шумного и скучного обеда в офицерской столовой ссоры и пересуды полковых дам! Это было невыносимо, позорно!
   "О, Эмилия, Эмилия, - думал он, - ты, которой я был так предан, упрекаешь меня! Только потому, что ты не отвечаешь на мои чувства, я влачу эту нудную жизнь. И вместо награды за долгие годы преданности ты благословляешь меня на брак с развязной ирландкой!"
   Горечь и отвращение томили бедного Уильяма, более чем когда-либо одинокого и несчастного. Ему хотелось покончить с жизнью, с ее суетою - такой бесцельной и бессмысленной казалась ему всякая борьба, таким безрадостным и мрачным будущее. Всю ночь он лежал без сна, томясь по родине. Письмо Эмилии поразило его, как приговор судьбы. Никакая преданность, никакое постоянство и самоотверженность не могли растопить это сердце. Она даже не замечает, что он любит ее. Ворочаясь в постели, он мысленно говорил ей:
   "Боже милосердный, Эмилия! Неужели ты не понимаешь, что я одну только тебя люблю во всем мире... тебя, которая холодна, как камень, тебя, за которой я ухаживал долгие месяцы, когда ты была сражена болезнью и горем, а ты простилась со мной с улыбкой на лице и забыла меня, едва за мною закрылась дверь!"
   Слуги-туземцы, расположившиеся на ночь около веранды, с удивлением смотрели на взволнованного и угнетенного майора, которого они знали таким спокойным и ровным. Пожалела бы она его теперь, если бы увидела? Он снова и снова перечитывал ее письма - все, какие когда-либо получал: деловые письма относительно небольшой суммы денег, которую, по его словам, оставил ей муж, коротенькие пригласительные записочки, каждый клочок бумажки, который она когда-либо посылала ему, - как все они холодны, как любезны, как безнадежны и как эгоистичны!
   Если бы рядом с ним оказалась какая-нибудь добрая, нежная душа, которая могла бы понять и оцепить это молчаливое великодушное сердце, - кто знает, может быть, царству Эмилии пришел бы конец и любовь нашего друга Уильяма влилась бы в другое, более благоприятное русло! Но здесь он общался только с Глорвиною, обладательницею черных локонов, а эта элегантная девица не была склонна любить майора, а скорее мечтала увлечь его, - совершенно невозможная и безнадежная задача, по крайней мере, с теми средствами, какие были в распоряжении бедной девушки. Она завивала волосы и показывала ему свои плечи, как бы говоря: "Видали вы когда-нибудь такие черные локоны и такую белую кожу?" Она улыбалась ему, чтобы он мог видеть, что все зубы у нее в порядке, - но он не обращал внимания на все эти прелести. Вскоре после прибытия ящика с нарядами, а может быть, даже и в их честь, леди О'Дауд и другие дамы Королевского полка дали бал офицерам Ост-Индской компании и гражданским чинам поселка. Глорвипа нарядилась в свое ослепительное розовое платье, но майор, бывший на балу и уныло слонявшийся по комнатам, даже не заметил этого розового великолепия. Глорвина в неистовстве носилась мимо него в вальсе со всеми молодыми субалтернами, а майор нимало не ревновал ее и ничуть не рассердился, когда ротмистр Бенглс повел ее к ужину. Ни кокетство, ни наряды, ни плечи не могли взволновать его, - а больше ничего у Глорвины не было.
   Итак, оба они могли служить примером суетности нашей жизни, ибо мечтали о несбыточном. Эта неудача заставила Глорвину плакать от злости. Она надеялась на майора "больше, чем на кого-либо другого", признавалась она, рыдая.
   - Он разобьет мне сердце, Пегги, - жаловалась она невестке, когда не ссорилась с нею. - Мне придется ушить все мои платья: скоро я превращусь в скелет.
   Но - толстая или худая, смеющаяся или печальная, верхом ли на лошади или на табурете за фортепьяно - майору она была безразлична. А полковник, попыхивая трубкой и слушая ее жалобы, предлагал выписать из Лондона со следующей почтой несколько черных платьев для Глори и рассказал ей таинственную историю про одну леди в Ирландии, умершую от горя при утрате мужа, которого она еще не успела приобрести.
   Пока майор продолжал подвергать ее мукам Тантала, не делая ей предложения и не выказывая никакого намерения влюбиться, из Европы пришел еще один корабль, доставивший письма и среди них несколько посланий для бессердечного человека. Это были письма из дому с более ранним почтовым штемпелем, чем предыдущие, и когда майор увидел на одном из них почерк сестры - той, что обычно писала "драгоценному Уильяму", исписывая четвертушку вдоль и поперек, причем собирала все, какие только могла, дурные новости, а также журила его и читала наставления с сестринской прямотой, отравляя ему этими посланиями весь день, - то, по правде говоря, "драгоценный Уильям" не спешил взломать печать на письме своей сестрицы, поджидая более благоприятного для этого случая и состояния духа. Две недели тому назад он написал ей, разбранив ее за то, что она наговорила всяких глупостей миссис Осборн, а также отправил ответное письмо самой Эмилии, опровергая дошедшие до нее слухи и уверяя ее, что "пока у него нет ни малейшего намерения жениться".
   Дня три спустя после при ющихъ для того вспомогательныя средства), которыя ни въ какомъ отношеніи не могли бы сравниться съ нашей Бекки. Скажемъ только, что цвѣтъ лица мистриссъ Раудонъ былъ очарователенъ, а одежда, которую нынѣшнія леди Ярмарки Тщеславія единодушно провозгласили бы самымъ глупымъ, самымъ пошлымъ, устарѣлымъ нарядомъ,-- а ея одежда, говоримъ мы, была также плѣнительна въ ея глазахъ и въ глазахъ всей публики, подвизавшейся на Ярмаркѣ Тщеславія назадъ тому лѣтъ двадцать-пять, какъ и самый блестящій костюмъ знаменитѣйшей красавицы новѣйшаго времени. Въ ту пору бальный нарядъ Бекки общимъ голосомъ признанъ былъ превосходнымъ. Даже добрая леди Джэйнъ, глядя на свою родственницу, узнала всю силу эффекта, произведеннаго имъ, и согласилась въ душѣ своей, что она куда какъ далека отъ мистриссъ Бекки въ притязаніяхъ на вкусъ.
   Но леди Джейнъ не вѣдала, сколько заботъ, мысли и генія расточала полковница Кроули на одежду, предназначаемую къ балу. Изящный вкусъ Реббекки могъ поспорить со вкусомъ какой угодно европейской модистки, и способность мистриссъ Раудонъ примѣнять этотъ вкусъ къ дѣлу для леди Джэйнъ оказывалась рѣшительно недосягаемою. Великолѣпная парча и роскошь кружевъ Бекки сильно поразили ея невѣстку.
   -- Милая мистриссъ Кроули, мнѣ кажется, что эти кружева чего нибудь да стоютъ, сказала она, поглядывая за свои, не столько превосходныя.
   За тѣмъ, разсматривая качество парчи, составлявшей часть наряда мистриссъ Раудонъ, леди Джэйнъ сильно хотѣлось высказать, что она не могла достать себѣ такой удивительной матеріи, но удержалась, боясь оскорбить этимъ свою невѣстку.
   О если бы супруга баронета обладала даромъ всевѣдѣнія, я увѣренъ, кроткій нравъ ея не выдержалъ бы, и она высказала бы Ребеккѣ все, что знала. Дѣло вотъ въ чемъ: мистриссъ Раудонъ, приводя въ порядокъ фамильный домъ своей родственницы, нашла случайно, въ старыхъ гардеробахъ, кусокъ парчи и кружевъ и преспокойно перенесла эти ничтожные предметы, какъ собственность покойныхъ леди, въ свой домъ: ей показалось, что они когда нибудь да пригодятся для ея бѣдной маленькой персоны. Бриггсъ видѣла, какъ Бекки брала ихъ, но ни слова не сказала ей въ ту пору, ни слова не проговорила и впослѣдствіи. Въ этомъ случаѣ, я полагаю, она вполнѣ сочувствовала мистриссъ Раудонъ, что водится почти за всѣми женщинами, имѣющими полное право за званіе честныхъ.
   А брильянты?...
   -- Бекки! откуда ваялись у тебя эти брильянты? спрашивалъ ее мужъ, любуясь драгоцѣнными камнями, которые онъ видѣлъ на ней первый разъ и которые блистали въ ушахъ ея и на шеѣ съ игривымъ блескомъ и въ изобиліи.
   Бекки покраснѣла немного и съ минуту довольно строго посмотрѣла на своего любопытнаго супруга. Питтъ Кроули также вспыхнулъ и поглядѣлъ въ окно. Ему извѣстно было, откуда взялись брильянты, а нѣкоторые изъ нихъ онъ самъ подарилъ полковницѣ Кроули,-- подарилъ и драгоцѣнную алмазную брошку, скрѣплявшую жемчужное ожерелье. Баронетъ забылъ только извѣстить объ этомъ подаркѣ свою супругу.
   Ребекка взглянула на мужа, потомъ на сэра Питта, съ видомъ лукаваго тріумфа, въ которомъ ясно говорилось послѣднему: "другъ мой! неужели вы думаете, что я измѣню вамъ? "
   -- Догадайся, сказала она мужу.-- Ну, ну, догадайся, мой глупенькій! продолжала она.-- Какъ ты думаешь, гдѣ достала я всѣ эти брильянты, исключая вотъ этой брошки, которую подарилъ мнѣ нашъ неоцѣненный другъ? Впрочемъ, гдѣ тебѣ догадаться! я сама скажу. Я взяла ихъ на прокатъ у мистера Полоніуса, въ улицѣ Ковентри. Неужли ты полагаешь, что всѣ драгоцѣнные камни, которые являются на пышный балъ, составляютъ собственность того, кто ихъ надѣваетъ?.... Вотъ, напримѣръ, у леди Джэйнъ -- дѣло другое: я знаю очень хорошо, что они ея собственные и далеко превосходнѣе моихъ.
   -- Это наши фамильные брильянты, прибавилъ сэръ Питтъ, снова чувствуя себя въ неловкомъ положеніи.
   Въ этомъ семейномъ разговорѣ карета подкатилась къ мѣсту назначенія.
   Брильянты, возбудившіе въ душѣ Раудона восхищеніе, никогда не принадлежали мистеру Полоніусу, и означенный джентльменъ никогда не требовалъ ихъ возвращенія: они скрылись въ тайное хранилище -- старинное бюро, которое Амелія Седли, годы и годы назадъ тому, подарила своей маленькой подругѣ, и въ которомъ Бекки хранила множество полезныхъ и, можетъ быть, драгоцѣнныхъ вещицъ, невѣдомыхъ мужу. Ничего не знать, или знать, да очень мало -- составляетъ отличительное свойство нѣкоторыхъ мужей; скрывать и прятать -- это въ натурѣ многихъ женщинъ. О, леди, леди какое множество тайныхъ счетовъ отъ модистокъ хранится у васъ! Какое множество нарядовъ и браслетокъ, которыхъ вы не смѣете показывать, а если, надѣваете, то всѣ дрожите,-- дрожите и награждаете улыбками мужей, которые не въ состояніи отличить стараго бархатнаго платья отъ новаго, не понимаютъ разницы между прошлогодней брошкой и новомодной, не знаютъ цѣнности жолтаго кружевного шарфа, который выглядитъ составленнымъ изъ лоскутковъ, а между тѣмъ стоитъ сорокъ гиней,-- не вѣдаютъ и того, что мадамъ Бобино каждую недѣлю присылаетъ къ вамъ леди, докучливыя письма, съ требованіемъ платежа долгу!
   Итакъ, Раудонъ Кроули ничего не зналъ ни о брильянтовыхъ сережкахъ, ни о драгоцѣнной брошкѣ, украшавшей лебединую грудь его супруги; одинъ только лордъ Стэйнъ, бывшій здѣсь на своемъ мѣстѣ и обнаруживавшій особенное вниманіе къ нашей маленькой женщинѣ,-- одинъ только онъ имѣлъ свѣдѣнія о томъ, откуда взялись эти брильянты и кто покупалъ ихъ.
   Кланяясь Ребеккѣ, милордъ улыбался и прочиталъ ей нѣсколько строфъ изъ нашего любимаго поэта, выхвалявшаго брильянты нѣкоей Белинды,-- брильянты такого достоинства, что "всѣ евреи цаловали бы" ихъ и невѣрные обожали.
   -- Надѣюсь, милордъ, вы не принадлежите къ числу послѣднихъ, замѣтила на это Бекки, кивая своей головкой.
   И многія леди вокругъ нихъ заговорили и зашептались; многіе джентльмены помѣнялись выразительными взглядами и тоже зашептались: каждый изъ нихъ ясно видѣлъ, какое вниманіе изливалось этимъ нобльменомъ на нашу маленькую авантюристику.
   Каковы были слѣдствія свиданія Ребекки Кроули, бывшей некогда Ребеккой Шарпъ, и съ важнымъ хозяиномъ дома, дававшимъ балъ, наше неопытное перо не рѣшается приступить къ описанію ихъ. Ослѣпленные блескомъ, глаза закрываются при этой величественной мысли. Скажемъ только, что послѣ этого свиданія во всемъ Лондонѣ не нашлось бы сердца преданнѣе Бекки. Имя знаменитаго хозяина-вельможи не сходило съ устъ ея; ей представлялся онъ очаровательнѣйшимъ изъ мужчинъ. Бекки заказала лучшему въ Лондонѣ мастеру портретъ его и вставила его въ драгоцѣнную маленькую брошку.... Да, милые и добрые мои читатели, Бекки достигла своей цѣли. О, еслибъ вы знали, сколько у нея, съ минуты появленія на балъ, вертѣлось въ маленькой головкѣ новыхъ плановъ замысловъ къ дальнѣйшимъ подвигамъ! Кто знаетъ, что ожидало ее въ будущемъ, съ ея изобрѣтательнымъ умомъ? Можетъ быть, маленькая женщина воображала современенъ разъиграть роль Ментенонъ или Помпадуръ.
   Но лучшее изъ всѣхъ удовольствій для Ребекки, послѣ представленія ея въ общество, составляло для нея превращеніе въ добродѣтель. У Бекки было нѣсколько знакомыхъ, надо сознаться, не пользовавшихся отличной репутаціей на "Ярмаркѣ Тщеславія". Превратившись въ добродѣтельную женщину, мистриссъ Раудонъ не хотѣла имѣть съ ними никакихъ сношеній: не обратила, напримѣръ, вниманія на привѣтствіе леди Краккенбири въ Оперѣ, и при встрѣчѣ съ мистриссъ Вашингтонъ-Вайтъ отвернулась.
   -- Каждый долженъ показывать изъ себя то, что онъ есть, и каждый обязанъ знать свое мѣсто, говорила Бекки.-- Не должно имѣть сношеній съ людьми сомнительнаго поведенія. Я отъ всей души жалѣю леди Краккенбири и не спорю, что мистриссъ Вашингтонъ-Вайтъ весьма добродушная женщина. Если вамъ угодно, вы можете обѣдать съ ними. Но я не должна и не хочу! И, ради Бога, скажите Смиту, что меня нѣтъ дома, если кто нибудь изъ нихъ заѣдетъ.
   На другой день послѣ бала, подробности костюма Бекки были выставлены во всѣхъ газетахъ. Ничто не ускользнуло отъ описанія, начиная со страусовыхъ перьевъ на головкѣ до атласнаго башмачка на ножкѣ. Мистриссъ Краккенбири читала эту статейку съ горечью въ душѣ и разсуждала съ подругами своими о томъ важномъ тонѣ, который приняла Ребекка. Мистриссъ Бютъ Кроули и ея молоденькія леди также получили этотъ нумеръ Morning Post и, нисколько не стѣсняясь, предались изліянію душевнаго негодованія.
   -- Еслибъ у тебя были бѣлокурые волосы на головѣ, зеленые глаза во лбу, и была бы ты дочь француженки, плясуньи по канату, говорила мистриссъ Бютъ старшей дочери, весьма смуглой, коротенькой и курносой молодой леди; -- и ты имѣла бы у себя драгоцѣнные брильянты, и ты была бы представлена ко двору кузиной, своей леди Джэйнъ. Но, къ несчастію, ты, бѣдное дитя мое, не болѣе какъ дочь благородныхъ родителей. Въ твоихъ жилахъ течетъ лучшая кровь Англіи, и ты взросла въ добрыхъ правилахъ, и въ душѣ твоей утверждено благочестіе.... Я сама -- жена младшаго брата баронета, но и то не осмѣлилась бы подумать ѣхать ко двору, да и другой никто не рѣшился бы, еслибъ жива была наша добрая королева Шарлотта.
   Подобными словами утѣшала себя наша достойная ректорша; а дочери ея вздыхали между тѣмъ и ночи на пролетъ просиживали за книгой "Перы Англіи."

-----

   Спустя нѣсколько дней послѣ знаменитаго представленія ко двору, добродѣтельная Бекки удостоилась другой великой и чрезвычайной почести. Къ дверямъ дома полковника Раудона Кроули подъѣхала карста леди Стэйнъ, и лакей, вмѣсто того, чтобъ громко застучать бронзовой ручкой, какъ дѣлывалось обыкновенно, подошелъ тихо и передалъ двѣ карточки съ выгравированными именами маркизы Стэйнъ и графини Гантъ. Еслибъ эти кусочки весьма обыкновенной лощеной бумаги были превосходныя картинки, или еслибъ на нихъ намотано было по сту аршинъ дорогихъ кружевъ, и стоили бы онѣ двѣсти гиней, то и тогда Бекки не ощущала бы такого удовольствія, какое испытывала она теперь. Вы можете быть увѣрены, что карточки заняли почетнѣйшее мѣсто въ китайской вазѣ на столѣ гостиной, гдѣ хранились визитные билетики всѣхъ посѣщавшихъ Ребекку. О, Боже! Боже! что сталось съ карточками мистриссъ Вашингтонъ-Вайтъ и леди Краккенбири, при полученіи которыхъ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, наша маленькая подруга была внѣ себя отъ радости и которыми она -- хитрое созданіе -- такъ гордилась? Увы! какъ скоро появились эти величественныя, вѣющія придворнымъ ароматомъ карточки, всѣ прежнія, какъ будто пристыженныя, опустились на самый низъ.
   Стэйнъ! Бэйракры! и Кэрліоны! мы вполнѣ можемъ быть увѣрены, что Бекки и Бриггсъ пересмотрѣли и пересмотрѣли эти имена въ книгѣ "Перовъ" и прослѣдили благородный родъ ихъ по всѣмъ малѣйшимъ отпрыскамъ родословнаго древа.
   Часа два спустя, заѣхалъ и милордъ Стэйнъ. Осмотрѣвшись вокругъ и переглядя все, по своему обыкновенію, нашелъ онъ визитные билетики новыхъ посѣтителей чинно разложенными и оскалилъ зубы: этимъ у стараго циника выражалось всякое наивное обнаруженіе человѣческой слабости. Бекки тотчасъ же спустилась къ нему. Въ какое бы время ни ожидала эта молоденькая леди прибытія милорда, туалетъ ея всегда находился въ порядкѣ, волосы убраны какъ слѣдуетъ, мушуары, переднички, шарфы, маленькія сафьянныя туфли и другія женскія бездѣлушки отличались безъукоризненной исправностью, и полковница Кроули, въ пріятной и свободной позѣ, садилась на диванъ совершенно готовая принять великаго гостя....
   Ребекка нашла милорда у китайской вазы, улыбавшагося знакомой ей улыбкой. Когда важный человѣкъ. взглянулъ на мистриссъ Раудонъ, она немного покраснѣла.
   -- Благодарю васъ, Mon Seigneor, сказала Бекки.-- Вы, кажется, уже видѣли, что ваши леди были здѣсь.... О, какъ вы добры! я никакъ не могла сама пріѣхать прежде.... вотъ и теперь возилась на кухнѣ -- приготовляла пуддингъ.
   -- Знаю, знаю... подъѣзжая къ вашему дому, я видѣлъ это сквозь подвальныя рѣшотки, отвѣчалъ старый джентльменъ.
   -- Вы всегда все знаете, замѣтила Бекки.
   -- Ну, все не все, а многое знаю, моя хорошенькая леди, сказалъ онѣ добродушно.-- О, вы плутовка! я слышалъ вашъ голосъ сію минуту въ комнатѣ наверху: вѣроятно, вы немножко румянили ваши течки.... Дайте, пожалуста, вашихъ румянъ женѣ моей: у нея очень дурной цвѣтъ лица....
   -- Милордъ! вы судите обо мнѣ слишкомъ жестоко, возразила мистриссъ Раудонъ жалобнымъ тономъ и въ ту же минуту стала вытирать платкомъ свои щечки, желая доказать, что въ розовомъ цвѣтѣ ихъ вовсе не участвовали косметическія средства, но что это природный румянецъ, и къ тому же еще румянецъ скромности. Кто можетъ возражать противъ такого убѣжденія?... Впрочемъ, я знаю такія румяна, которыя ни за что не сходятъ на носовой платокъ и бываютъ иногда такъ хороши, что не портятся даже отъ самыхъ горькихъ слезъ.
   -- Такъ вы непремѣнно хотите сдѣлаться прекрасною леди, спросилъ милордъ, повертывая карточку жены въ своихъ рукахъ.-- Да вы, просто, мучите мою бѣдную старую жизнь своимъ желаніемъ вступать въ свѣтъ!... Знаете ли, глупенькая, вѣдь ваша не будетъ внѣ опасности? Вы не принимаете въ расчетъ, что у васъ нѣтъ денегъ.
   -- У насъ нѣтъ денегъ -- это правда; но вы дадите намъ хорошее мѣсто, возразила Ребекка со всевозможной поспѣшностью.
   -- У васъ нѣтъ денегъ, а вы хотите тянуться за тѣми, кто не знаетъ имъ счету. Вы, бѣдный маленькій горшечекъ, отваживаетесь плыть внизъ по теченію вмѣстѣ съ мѣдными котлами Впрочемъ, удивляться нечему: всѣ женщины похожи одна на другую. Каждая изъ нихъ стремится къ тому, что не стоитъ пріобрѣтенія.... Да, кстати! вчера я обѣдалъ съ вашимъ новымъ фаворитомъ; у насъ была славная шея баранины и зелень. Я часто предпочитаю обѣдъ изъ зелени какому нибудь блюду изъ откормленнаго быка. Надѣюсь, вы пріѣдете въ домъ Гантъ. Вы не успокоите старика, пока не побываете у насъ. Конечно, у насъ и въ половину не найдете удовольствія противъ здѣшняго. Вы соскучитесь, я увѣренъ. Я самъ скучаю. Юморъ моей жены можно сравнить съ юморомъ леди Макбетъ, а радость и веселье моихъ дочерей -- съ Реганой и Гонерилой.... Я не осмѣливаюсь заснуть въ мѣстѣ, которое они изволятъ называть моей опочивальной. Постель какъ балдахинъ,-- картины -- наводятъ ужасъ.... На будущей недѣлѣ васъ пригласятъ къ обѣду. И gare aux femmes, смотрите же! О, я воображаю, какъ нападетъ на васъ весь женскій полъ!...
   Такая длинная рѣчь казалась особенно длинна для такого человѣка, какъ лордъ Стэйнъ, который не имѣлъ привычки говорить много.
   Бриггсъ поглядывала между тѣмъ изъ ея рабочаго столика въ отдаленной комнатѣ и испустила наконецъ тяжкій вздохъ, услышавъ, какъ опрометчиво знатный маркизъ относился объ ея полѣ.
   -- Если вы не выгоните этой нестерпимой овчарки, сказалъ лордъ Стэйнъ, бросая на компаньонку, черезъ плечо свое, дикій взглядъ: -- если вы не выгоните ея, я отравлю ее.
   -- Ну, этого вамъ не удастся сдѣлать: я всегда даю обѣдъ моей собачкѣ изъ своей тарелки, возразила Ребекка, злобно захохотавъ.
   Потомъ она нѣсколько секундъ любовалась безпокойствомъ милорда, возненавидѣвшаго Бриггсъ, безсознательно прерывавшую его tête-à-tête съ миленькой полковницей. Наконецъ мистриссъ Кроули, сжалившись надъ своимъ обожателемъ, подозвала Бриггсъ и, выхваливъ ей всю прелесть погоды, отдала приказаніе итти прогуляться съ Раули.
   -- Я не могу отпустить ее, хотя бы и хотѣла, замѣтила Бекки, лишь только Бриггсъ вышла.
   Говоря это, полковница Кроули старалась придать выраженію своихъ словъ какъ можно болѣе грусти. Глазки ея увлажились слезами, и она повернула свою головку въ сторону.
   -- Что же такъ печалитъ васъ? неужели жалованье, которое вы должны Бриггсъ? спросилъ сэръ съ усмѣшкой.
   -- Хуже этого, отвѣчала Бекки, не подымая глазъ: -- я раззорила, я погубила ее.
   -- Раззорили?! такъ отчегожь вы не выгоните ея? спросилъ джентльменъ
   -- Такъ поступать могутъ одни только мужчины, замѣтила мистриссъ Раудонъ.-- Женщины еще не такъ дурны и злы, какъ вы предполагаете. Въ прошломъ году, когда мы находились въ страшной крайности, Бриггсъ отдала намъ все, что только имѣла. Она не оставитъ насъ, пока мы сами не раззоримся совершенно; а это, повидимому, не за горами. Она не оставитъ насъ, пока мы не выплатимъ ея до послѣдняго гроша.
   -- Скажите же наконецъ, какъ велика эта сумма? спросилъ паръ.
   Бекки не замедлила отвѣтомъ. Расчитавъ на обширность средствъ милорда, она назначила не только ту сумму, которую заняла у Бриггсъ, но и прибавила къ ней чуть ли не вдвое больше, что заставило лорда Стэйна произнести коротенькое, во энергическое выраженіе гнѣва. Ребекка опустила головку свою еще ниже и горько заплакала.
   -- Я не могла обойтись безъ этого займа. Мнѣ была крайняя необходимость. Я не смѣю сказать моему мужу: онъ жестоко наказалъ бы меня, еслибъ я открыла ему эту тайну. Я и хранила ее это всѣхъ, исключая васъ.... Впрочемъ, вы сами вынудили у меня призванье.... Ахъ, что я стану дѣлать, лордъ Стэйнъ!... О, я очень, очень несчастна!..
   Лордъ Стэйнъ, ни слова не отвѣчая, безъ милосердія грызъ ногти. Наконецъ онъ нахлобучилъ шляпу и опрометью бросился изъ комнаты. Ребекка не перемѣняла своего трогательнаго положенія, пока не захлопнулась за милордомъ дверь и не укатился его экипажъ. Тогда только она встала, и въ ея зелененькихъ глазахъ заблистало странное выраженіе побѣдительной злобы. И когда мистриссъ Раудонъ садилась за работу, съ ней дѣлались припадки истерическаго смѣху; за фортепьяно Бекки проиграла самыя восторженныя фантазіи, при чемъ проходящіе мимо оковъ останавливались и слушали блестящее выполненіе ея радости на клавишахъ.
   Въ тотъ же вечеръ Ребекка получила двѣ записки изъ дому Гантъ. Одна содержала въ себѣ приглашеніе въ обѣду отъ лорда и леди Ста и въ; другая -- лоскутокъ сѣренькой бумажки съ подписью лорда Стэйна и адресомъ на имя банкирскаго дома Джонса, Броуна и Робинсона въ Ломбардской улицѣ.
   Раза три, въ ту ночь, полковникъ Кроули слышалъ, какъ супруга его смѣялась во снѣ. На требованіе объясненія такой веселой настроенности духа, Ребекка отвѣчала, что ее приводила въ восхищеніе мысль о предстоящемъ обѣдѣ въ домѣ Гантъ. На самомъ же дѣлѣ полковницу занимали совсѣмъ другія мысли. Должна ли она уплатить старой Бриггсъ свой долгъ и потомъ раскланяться съ ней? Должна ли она удивить Раггльса, расчитавшись съ нимъ? Бекки перевертывала всѣ эти мысли на подушкѣ и на слѣдующій день, когда Раудонъ отправился съ утреннимъ визитомъ въ свой клубъ, мистриссъ Кроули -- въ скромномъ платьицѣ и подъ вуалью -- полетѣла, въ наемной коляскѣ, въ Сити и, сравнявшись съ конторой Джонса и Робинсона, предъявила свои документъ. Въ отвѣтъ ее спросили только: "какими деньгами хочетъ она получить?"
   Ребекка скромно промолвила, что ей хотѣлось бы имѣть мелкихъ ассигнацій на сто-пятьдесятъ фунтовъ, а на остальное получить одну большую ассигнацію. Проѣзжая мимо церкви св. Павла, мистриссъ Раудонъ остановилась, купила превосходное шолковое платье для Бриггсъ, которое и подарила простоватой старой дѣвѣ съ нѣжнымъ поцалуемъ и ласковыми выраженіями.
   Послѣ того она отправилась къ мистеру Раггльсу, съ любовью распросила объ его дѣтяхъ и дала ему пятьдесятъ фунтовъ. Навѣстивъ за тѣмъ каретника, дававшаго ей на прокатъ экипажи, Ребекка и его удовлетворила таковой же суммой.
   -- Я полагаю, Спавинъ, что это послужитъ тебѣ урокомъ, замѣтила она: -- и что на слѣдующій придворный балъ братъ мой, сэръ Питтъ, по необходимости возьметъ насъ въ свою карету, потому что моя никуда не годится.
   Кажется, при этомъ послѣднемъ балѣ произошелъ маленькій раздоръ, вслѣдствіе униженія, которое испыталъ полковникъ, принужденный явиться ко двору въ наемномъ кабѣ.
   Послѣ всѣхъ этихъ распоряженій, Бекки сдѣлала визитъ старинному бюро, который Амелія Седли подарила ей годы и годы назадъ тому, и который заключалъ въ себѣ множество полезныхъ и драгоцѣнныхъ вещицъ. Въ это тайное хранилище мистриссъ Раудонъ положила большую ассигнацію, выданную ей изъ конторы Джонса, Броуна и Робинсона.
  

ГЛАВА XLIX.
ОБѢДЪ ИЗЪ ТРЕХЪ ПЕРЕМѢНЪ И ДЕСЕРТА.

   Въ одно прекрасное утро, леди дома Гантъ собрались за завтракомъ. Лордъ Стэйнъ, который, надо замѣтить, пилъ свой шоколадъ всегда наединѣ, рѣдко безпокоилъ своимъ присутствіемъ женскую половину, видался съ нею только въ торжественные дни, или при нечаянной встрѣчѣ въ залѣ или въ Оперѣ, когда ему приходила охота лорнировать изъ креселъ ложи перваго яруса,-- лордъ Стэйнъ въ это утро самъ присутствовалъ между собравшимися къ чаю леди и дѣтьми и производилъ жаркую баталію по поводу Ребекки.
   -- Миледи Стэйнъ, сказалъ онъ: -- я желалъ бы видѣть карточку вашего обѣденнаго стола въ пятницу; хотѣлъ бы также, чтобъ вы написали приглашеніе полковнику и мистриссъ Кроули.
   -- Пусть Бланшъ напишетъ, замѣтила леди Стэйнъ, затрепетавъ.-- Пусть леди Гантъ напишетъ, повторила она.
   -- Я не хочу писать къ такимъ людямъ, возразила леди Гантъ -- высокая, статная дама, которая, говоря эти слова, то поднимала, то опускала свои глаза, между тѣмъ какъ милордъ кидалъ суровые взгляды.
   -- Вышлите дѣтей изъ комнаты!... Пошли вонъ! вскричалъ онъ, дернувъ за звонокъ.
   Перепуганные ребятишки удалились; за ними послѣдовала было и мать, но ее остановили.
   -- А вы куда? Останьтесь здѣсь!-- Миледи Стэйнъ! продолжалъ лордъ:-- еще разъ спрашиваю васъ, будете ли вы такъ добры, чтобъ подойти къ бюро и написать приглашеніе къ обѣду въ будущую пятницу?
   -- Милордъ! конечно, вы набавите меня отъ присутствія за этимъ обѣдомъ? спросила леди Гантъ.-- Я уѣду домой.
   -- О, я отъ души желаю, чтобы вы уѣхали и остались тамъ навсегда. Вы найдете дома весьма пріятное общество, состоящее изъ управляющихъ Бэйракра, и освободите меня отъ безпрестанной ссуды денегъ вашимъ родственникамъ, и отъ вашихъ несносныхъ трагическихъ манеръ?... Кто вы такая, что позволяете себѣ повелѣвать въ моемъ домѣ? У васъ нѣтъ денегъ. У васъ нѣтъ мозгу. Вы надоѣли дому Гантъ... Изъ всего семейства одна только жена Джоржа можетъ еще переносить васъ, только она одна не желаетъ вашей смерти... А умрите вы, сынъ мой снова женился бы....
   -- Признаюсь вамъ, я давно предаю умереть, сказала миледи, то слезами и гнѣвомъ.
   -- Позвольте замѣтить, вы пересаливаете.-- Вотъ и жена моя -- ужь какихъ, кажется, правилъ женщина, какъ всякому извѣстно, во всю свою жизнь ни на волосъ не сдѣлавшая чего нибудь дурного,-- и та не находитъ никакого препятствія принять у себя въ домѣ моего молодого друга, мистриссъ Кроули. Миледи Стэйнъ весьма хорошо знаетъ, что наружность бываетъ иногда противъ самыхъ лучшихъ женщинъ, и что очень часто распускаютъ о нихъ самые ложные слухи. Не прикажете ли, сударыня, разсказать вамъ нѣсколько анекдотцевъ о миледи Бейракръ вашей матушкѣ?...
   -- Вы можете обижать меня, если только это доставляетъ вамъ удовольствіе; можете наносить мнѣ самые сильные удары, сказала леди Гантъ.
   -- Милая моя Бланшъ, возразилъ на это милордъ: -- я джентльменъ и никогда не накладываю руки своей за женщину, исключи только тѣхъ случаевъ, когда изъявляю имъ любезность.-- Мнѣ хотѣлось только исправить нѣкоторыя маленькія ошибки въ вашемъ характерѣ. Вы, женщины, бываете слишкомъ горды, въ васъ нѣтъ насколько смиренномудрія, покорности, какъ говоритъ обыкновенно отецъ Молъ. Душа моя, не важничайте много; вы всегда должны быть кротки и смиренны. Леди Стэйнъ знаетъ очень хорошо, что эта оклеветанная, простенькая, веселенькая мистриссъ Кроули совершенно невинна, невиннѣе ея самой. Правда, характеръ мужа мистриссъ Раудонъ нехорошъ, но и не хуже, однако, характера Бэйракра, имѣвшаго похвальную привычку много играть, но мало платить, и который надулъ васъ въ духовномъ завѣщаніи и оставилъ нищею на моихъ рукахъ. Мистриссъ Кроули нельзя похвастаться своимъ происхожденіемъ; но она нисколько не хуже знаменитаго предка Фанни, перваго изъ фамиліи Джоновъ.
   -- Деньги, которыя я принесла съ собой въ ваше семейство, сэръ! вскричала леди Джоржъ....
   -- Вы купили на нихъ неопредѣленное преемничество, возразилъ маркизъ, весьма угрюмо.-- Если Гантъ умретъ, мужу вашему достанутся всѣ почести; дѣти ваши также наслѣдуютъ ихъ, и кто знаетъ, что еще кромѣ того!... Впрочемъ, это не мое дѣло; я прошу объ одномъ только: гордитесь, пожалуй, и будьте недоступны на высотѣ вашего величія,-- только передо иной-то не важничайте.... Чтожь касается до характера мистриссъ Кроули, то я не унижу ни себя, ни эту непорочную, во всѣхъ отношеніяхъ безукоризненную леди ни малѣйшимъ намекомъ, который нуждался бы въ чьей либо защитѣ.... Надѣюсь, мистриссъ Раудонъ будетъ принята съ совершеннѣйшимъ съ вашей стороны радушіемъ, и что съ такимъ же гостепріимствомъ будете вы принимать и всѣхъ другихъ, кого только я вздумаю представить въ этотъ домъ.... Въ этотъ домъ?! ха, ха, ха! Кто хозяинъ этого дома? И что это за домъ? этотъ храмъ добродѣтели принадлежитъ мнѣ.... И еслибъ мнѣ захотѣлось собрать сюда Ньюгэтскую тюрьму или Бедламскій домъ сумасшедшихъ, повѣрьте, всѣ они будутъ приняты у имя какъ гости....
   Что было возражать на это? Оставалось только повиноваться. Леди Гантъ написала требуемое милордомъ приглашеніе, и она и ея теща, съ уничиженными и скорбными чувствами, лично отправились передать мистриссъ Раудонъ визитныя карточки, доставившія нашей невинной женщинѣ неизъяснимое удовольствіе.
   Въ Лондонѣ находились многія семейства, которыя охотно пожертвовали бы годовымъ доходомъ за полученіе подобной чести изъ рукъ такихъ великихъ леди. Напримѣръ, мистриссъ Фредерикъ Буллокъ проползла бы на колѣняхъ изъ улицы Мэйфеиръ до улицы Ломбардской, еслибъ только леди Стзйнъ и леди Гантъ заѣхали въ Сити и сказали, "пріѣзжайте къ намъ въ будущую пятницу" -- не на стѣснительное собраніе, не на одинъ изъ тѣхъ великихъ баловъ дома Гантъ, куда почти всякій ѣздитъ, но на одинъ изъ тѣхъ семейныхъ вечеровъ, допущеніе къ которымъ составляло и особенное предпочтеніе, и особенную честь, и безпредѣльное блаженство.
   Строгая, непорочная и прекрасная леди Гантъ пользовалась высшимъ почетомъ на Ярмаркѣ Тщеславія. Отличная вѣжливость, съ какой лордъ Стэйнъ обходился съ ней, плѣняла каждаго, кто только наблюдалъ за нимъ, и заставляла самыхъ строгихъ критиковъ соглашаться, что онъ былъ джентльменъ въ полномъ смыслѣ слова, и сознаваться, что сердце у милорда находилось въ настоящемъ мѣстѣ.

-----

   Чтобы отразить нападеніе ихъ общаго врага, леди Гантъ призвали на помощь себѣ леди Бэйракръ. Одна и въ колясокъ леди Гантъ отправилась въ улику Гилль за матерью миледи, которой всѣ экипажи находились въ рукахъ управителей, а всѣ брильянты и гардеробъ, какъ говорятъ, были захвачены этими неумолимыми израильтянами. Замокъ Бэйракровъ принадлежалъ имъ, со всѣми въ немъ драгоцѣнными картинами, мебелями, великолѣпными Вандиками, благородными картинами Рейнольда, портретами Лоренса -- все чопорное и пестрое, лѣтъ тридцать тому назадъ считавшееся, однакожъ, геніальнымъ; также -- безподобная танцующая нимфа Кановы, моделью которой служила сама леди Бэйракръ, во время ея юности,-- леди Бэйракръ, нѣкогда роскошная, сіяющая богатствомъ, почестью и красотой, а теперь беззубая, лысая старуха. Ея супругъ, изображенный въ тоже время Лоренсомъ, въ мундирѣ полковника тистельвудскихъ гвардейцевъ, съ обнаженной саблей передъ замкомъ Бэйракровъ, былъ старый, тощій человѣкъ въ долгополомъ сюртукѣ и парикѣ Брута, шатающійся по утрамъ около гостинницы Грея и обѣдающій уединенно въ клубахъ. Обѣды Стэйна теперь не нравились ему, хотя въ молодости, когда Бэйракръ выигрывалъ, оба они вмѣстѣ гонялись за удовольствіями. Стэйнъ удержался на своемъ мѣстѣ. Теперь маркизъ считался вдесятеро важнѣйшимъ человѣкомъ, нежели какимъ былъ, когда носилъ титулъ лорда Ганта въ 85 году; Бэйракръ же почти исчезъ, сдѣлавшись старымъ, разбитымъ, раззореннымъ. Онъ столько задолжалъ милорду Стэйну, что встрѣча съ прежнимъ товарищемъ становилась ему въ тягость. Маркизъ, желая казаться веселымъ, любилъ съ насмѣшкой спрашивать миледи Гантъ, почему такъ долго отецъ ея не пріѣзжаетъ повидаться съ ней? Вотъ уже четыре мѣсяца скоро, какъ онъ не кажется сюда, говаривалъ лордъ Стэйнъ.-- По вексельной книгѣ моей, видно время визитовъ Бэйракра.-- О, миледи! Изъ васъ никто не знаетъ, какое утѣшеніе составляетъ для меня вести расчеты съ однимъ изъ тестей моихъ сыновей, въ то время, какъ другой ведетъ ихъ со мной!"
   Мы не намѣрены, да и не идетъ какъ-то слишкомъ много распространяться о другихъ важныхъ особахъ, съ которыми Бекки имѣла честь встрѣтиться при первомъ ея посѣщеніи высшаго общества. Такъ были принцъ петерварденскій съ своей принцессой, и владѣтель безчисленнаго множества стадъ, туго затянутый нобльменъ, съ широкой, воинственной грудью, на которой величественно красовался орденъ Золотого Руна.
   -- Взгляните на его лицо: такъ и кажется, будто онъ самъ происходитъ отъ овцы, шептала Бекки лорду Стэйну.
   И въ самомъ дѣлѣ, длинное, лоснящееся и бѣлое лицо нобльмена имѣло чрезвычайно близкое сходство съ головой барана.
   Тамъ находился и мистеръ Джонъ-Поль-Джефферсонъ Джонсъ, почетный членъ американскаго посольства и корреспондентъ нью-йоркскаго правителя. Стараясь казаться пріятнымъ собесѣдникомъ, во время перемѣны блюдъ за обѣдомъ, онъ обращался къ миледи Стэйнъ съ вопросомъ: понравилась ли Бразилія его дорогому другу Джоржу Ганту? Дѣло въ томъ, что въ Неаполѣ онъ и Джоржъ находились въ короткой дружбѣ и оба вмѣстѣ всходили на Везувій. Мистеръ Джонсѣ, по обязанности своей, написалъ къ правителю Нью-Йорка полный и подробный отчетъ объ обѣдѣ. Онъ упомянулъ имена и титулы всѣхъ гостей, сдѣлавши біографическіе очерки главныхъ изъ нихъ,-- краснорѣчиво описалъ наружность присутствовавшихъ дамъ, столовый сервизъ, ростъ и костюмъ лакеевъ, исчислилъ всѣ перемѣны кушанья, принадлежности буфета и приблизительную цѣнность серебра. На заказъ такой обѣдъ, по вычисленію мистера Джонса, стоилъ бы покрайней мѣрѣ пятнадцать или осьмнадцать талеровъ съ персоны.-- Мистеръ Джонсъ имѣлъ привычку посылать своихъ protégés, съ рекомендательными письмами, къ лорду Стэйну, пользуясь на это правомъ тѣхъ близкихъ отношеній, въ которыхъ онъ находился со своимъ неоцѣненнымъ другомъ, покойнымъ лордомъ,-- и пришелъ въ сильное негодованіе, когда молодой, незначительный аристократъ графъ Соутдоунъ сунулся впередъ его во время шествія къ обѣду. "Только что я выступилъ впередъ и хотѣлъ предложить руку весьма пріятной, остроумной, фэшіонебльной, блестящей и единственной въ своемъ родѣ мистриссъ Раудонъ Кроули -- писалъ мистеръ Джонсъ въ своемъ донесеніи -- какъ вдругъ этотъ молодой патрицій вмѣшался между мной и леди и умчалъ мою прекрасную Елену, не сказавъ ни слова въ извиненіе. Я принужденъ былъ итти въ арьергардѣ съ полковникомъ, мужемъ леди, краснолицымъ воиномъ, отличившимся подъ Ватерлоо, гдѣ счастіе благопріятствовало ему болѣе, нежели его собратьямъ по мундиру въ Новомъ Орлеанѣ".
   Полковникъ, при появленіи своемъ въ такое пріятное общество, безпрестанно краснѣлъ, какъ шестнадцатилѣтній мальчикъ, когда надъ нимъ начнутъ подсмѣиваться школьныя подруги его сестры. Мы еще прежде, кажется, говорили, что Раудонъ во всю свою жизнь старался избѣгать общества женщинъ. Съ мужчинами въ клубѣ и за общимъ столомъ онъ былъ какъ дома: могъ и ѣздить, и держать пари, и курить, и играть на бильярдѣ съ отважнѣйшими изъ нихъ. Было время, правда, когда и онъ водилъ дружбу съ прекраснымъ поломъ; но этому прошло по крайней мѣрѣ двадцать лѣтъ; да и дамы, удостоивавшіяся привязанности Раудона, принадлежали къ числу такихъ, съ которыми молодой Марло, какъ говорится въ одной комедіи, былъ фамильяренъ прежде, чѣмъ сталъ стыдиться присутствія миссъ Гардкастль....
   За обѣдомъ въ домѣ Гантъ, полковникъ Кроули не сдѣлалъ на малѣйшаго замѣчанія по поводу происходившаго разговора, исключая только тѣхъ случаевъ развѣ, когда ему приходилось подтвердить, что погода очень жарка. Бекки непремѣнно оставила бы своего супруга дома, еслибъ только этому не препятствовали правила, по которымъ мужъ долженъ находиться подлѣ жены, съ тѣмъ, чтобъ защищать робкое, трепетное маленькое созданіе, при его первомъ появленіи въ свѣтъ.
   И при этомъ визитѣ Ребекки высшему обществу лордъ Стайнъ выступилъ впередъ и, взявъ ее ея ручку, съ весьма вѣжливымъ привѣтомъ, представилъ мистриссъ Раудонъ, миледи Стэйнъ, другимъ миледи и ихъ дочеряхъ. Всѣ онѣ отвѣчали. Бекки пріятнымъ реверансомъ. Старшая, изъ нихъ даже протянула руку новой знакомкѣ -- пожатіе, впрочемъ, холодное и безжизненное какъ мраморъ.
   Полковница Кроули приняла эту руку, однакожъ, съ признательной покорностью и, выполняя реверансъ, который сдѣлалъ бы честь лучшему танцмейстеру, обратилась къ леди Стэйнъ съ замѣчаніемъ, что его превосходительство маркизъ съ раннихъ лѣтъ оказывался другомъ и покровителемъ ея отца, и что она, Бэкки, научилась почитать и уважать фамилію Стэйнъ съ юныхъ дней своего дѣтства,-- и вотъ по какому случаю: лордъ Стайнъ однажды купилъ у покойнаго Шарпа двѣ картины, и признательная сиротка съ той минуты питала постоянную благодарность къ великодушному покупщику.
   Когда дошла очередь до леди Бэйракръ, Ребекка и ей отдала таковое же почтеніе, отвѣтъ на которое заключалъ въ себѣ суровое достоинство и холодную важность.
   -- Я имѣла удовольствіе познакомиться съ вашимъ превосходительствомъ въ Брюсселѣ, назадъ тому десять лѣтъ, сказала мистриссъ Раудонъ съ самой привлекательной манерой.-- Я имѣла счастіе встрѣтиться съ леди Бэйракръ у дюшессы, Ричмондъ на балу, наканунѣ Ватерлосской битвы, продолжала она; -- и очень хорошо помню какъ ваше превосходительство и миледи Бланшъ, ваша дочь, изволили сидѣть въ porte-cochиre въ брюссельской гостинницѣ, дожидаясь лошадей.... Надѣюсь, ваше превосходительство, брильянты, ваши уцѣлѣли? добавила полковница Кроули.
   Взоры каждаго изъ присутствующихъ встрѣтились съ взорами ихъ ближайшаго сосѣда. Знаменитые брильянты подпали подъ знаменитую опалу, о чемъ Бекки, безъ всякаго сомнѣнія, не имѣла свѣдѣній. Раудонъ Кроули отвелъ лорда Соутдоуна въ углубленіе окна, гдѣ и разсказалъ ему объ извѣстномъ читателю обращеніи леди Бэйракръ къ Ребеккѣ за лошадьми, отъ чего лордъ потѣшался немало.
   "Кажется, мнѣ нечего бояться этой женщины" -- думала Ребекка.
   И точно: леди Бейракръ, обмѣнявшись испуганными и грозными взглядами со своей дочерью, удалилась въ столовую и тамъ, съ примѣрнымъ вниманіемъ, принялась расматривать какія-то картины.
   Когда бесѣда потекла за французскомъ діалектѣ, леди Бэйракръ и младшія леди, къ огорченію своему, открыли, что мистриссъ Кроули объясняется на немъ съ совершеннымъ знаніемъ. Иностранцы, бывшіе въ гостяхъ у лорда Стэйна, единодушно признавали, что Бекки была знатная дама, и принцъ и принцесса нѣсколько разъ спрашивали хозяина дома и маркизу: кто такая эта petite dame, которая такъ прекрасно говоритъ, по французски.
   Наконецъ -- въ томъ порядкѣ, какой описалъ вышеупомянутый американскій дипломатъ -- гости двинулись въ столовую къ ожидавшему ихъ банкету, обѣщанному мной для наслажденія читателя. Слѣдовательно, читатель имѣемъ полную свободу распоряжаться имъ какъ вздумается.
   Бекки знала, что лишь только дамы останутся однѣ, ей не избѣжать войны съ ними. И дѣйствительно, наша маленькая женщина вскорѣ увидѣла себя въ положеніи, вполнѣ оправдывавшемъ замѣчаніе лорда Стэйна, которымъ онъ предостерегалъ полковницу Кроули избѣгать общества дамъ высшаго полета. Говорятъ же, что люди, презирающіе ирландцевъ, сами-то и есть настоящіе ирландцы; точно также безошибочно можно сказать, что страшнѣйшіе преслѣдователи женщинъ -- сани женщины. Когда бѣдная маленькая Бекки, вмѣстѣ съ другими леди, по окончаніи обѣда, отправилась наверхъ въ гостиную и заняла мѣсто передъ каминомъ, знатныя леди, величественно отдѣлясь отъ нея, перешли къ столу, за которомъ лежала коллекція гравюръ. Но когда Бекки подошла къ тому же столу, леди, одна за одной, снова направились къ камину. Мистриссъ Раудонъ хотѣла было поговорить съ маленькимъ Джоржемъ Гантъ (надо сказать, что въ обществѣ дѣти всегда интересовали нашу Бекки), но онъ въ ту же минуту былъ отозванъ своей матерью. Однимъ словомъ, съ Бекки обходились такъ любезно, что сама леди Стэйнъ сжалилась наконецъ надъ нею. Подойдя къ вашей одинокой маленькой женщинѣ, она вступила съ нею въ слѣдующій разговоръ:
   -- Лордъ Стэйнъ, начала марниза,-- и щечки ея запылали яркимъ румянцемъ: -- лордъ Стэйнъ говорилъ мнѣ, что вы прекрасно поете и играете.... Мнѣ было бы очень пріятно послушать васъ.... если вы будете такъ добры, споете вамъ что нибудь.
   -- Я готова сдѣлать все, что только можетъ доставить удовольствіе милорду Стэйну или вамъ, миледи, отвѣчала отъ души признательная Бекки, и спустя нѣсколько минутъ сидѣла уже за фортепьяно.
   Она пѣла духовныя сонаты Моцарта -- нѣкогда любимыя пьесы леди Стэйнъ,-- и пѣла съ такою нѣжностью и мелодичностью, что леди, стоявшая у фортепьяно, опустилась подлѣ него на стулъ и до того плѣнилась музыкой, что изъ глазъ ея полились слезы. Очень немудрено, что леди, составляющія оппозицію, въ другомъ концѣ гостиной, вступили въ громкій разговоръ и даже начали шумѣть; но леди Стэйнъ ничего не слышала. Она еще разъ сдѣлалась ребенкомъ и мысленно пронеслась, чрезъ сорокъ лѣтъ пустынной жизни, въ старинный монастырскій садъ. Храмовой органъ издавалъ точно такіе же звуки: органистка, которую леди Стэйнъ любила больше всѣхъ другихъ сестеръ общины, навсегда сдѣлала эти звуки незабвенными, леди Стэйнъ снова вступила въ возрастъ дѣвушки, и кратковременный періодъ ея счастія еще разъ зацвѣлъ для нея роскошными цвѣтами,-- и когда вдругъ распахнулись двери гостиной и съ громкимъ смѣхомъ вошелъ въ нее лордъ Стэйнъ, сопровождаемый веселой толпой мужчинъ, жена затрепетала съ испугу.
   Мужъ тотчасъ же догадался, что произошло въ его отсутствіе, и устремилъ на супругу свою признательный взглядъ. Подойдя къ ней, онъ называлъ ее своею милою Мери, на блѣдномъ лицѣ которой снова показался яркій румянецъ.
   -- Жена моя утверждаетъ, что вы поете несравненно, сказалъ милордъ, обращаясь къ Ребеккѣ.
   Итакъ, несмотря на непріятное для Бекки начало вечера, остальная часть его увѣнчалась полнымъ для нея торжествомъ. Мистриссъ Раудонъ пропѣла все лучшее изъ своего репертуара, выполняя пьесы такъ превосходно, что мужчины, всѣ до одного, столпились около фортепьяно, а враги Ребекки -- женщины -- оставались на это время совершенно забытыми. А мистеръ Поль-Джефферсонъ-Джонсъ вообразилъ, что онъ сдѣлалъ побѣду надъ леди Гантъ, выхваляя передъ ней отличное пѣніе ея очаровательной подруги.
  

ГЛАВА L.

ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБѢ ВЕСЬМА ОБЫКНОВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ.

   Мы должны попросить музу, управлявшую этой комической исторіей и за минуту передъ тѣмъ парившую въ высшихъ слояхъ общества, опуститься на низменный кровъ Джона Седли, чтобъ описать происшествія, случившіяся здѣсь въ послѣднее время. И въ этомъ скромномъ убѣжищѣ, точно также обитали и забота, и сомнѣніе, и страхъ. Мистриссъ Клаппъ на кухнѣ своей потихоньку бормочетъ мужу о деньгахъ за квартиру, убѣждая добраго старика поприжать его стариннаго друга и патрона, а теперь жильца. Мистриссъ Седли прекратила свои посѣщенія въ кухонныя владѣнія домовой хозяйки и вовсе не имѣетъ расположенія покровительствовать ей. Но кто же окажется снисходителенъ къ леди, которая считаетъ на васъ долгъ въ сорокъ фунтовъ и еще безпрестанно напоминаетъ о немъ? Служанка (родомъ изъ Ирландіи) нисколько не измѣнилась въ своемъ добромъ и почтительномъ поведеніи, а мистриссъ Седли находитъ между тѣмъ, что она дѣлается дерзка и неблагодарна. Подобной же необязательной репутаціей пользуется у старой леди миссъ Клаппъ, теперь уже взрослая дѣвица; и надивиться не можетъ мистриссъ Седли, за что Амелія любитъ эту дѣвушку, зачѣмъ такъ часто беретъ ее въ комнату и постоянно прогуливается съ нею. Горечь нищеты совершенно отравила чашу жизни этой, нѣкогда веселой и добродушной, женщины. Къ Амеліи она сдѣлалась неблагодарна за ея постоянную любовь и нѣжное вниманіе, осуждаетъ дочь за ея усилія быть ласковой и оказывать всевозможныя услуги, бранитъ ее за ея глупую гордость ребенкомъ и за ея будто бы пренебреженіе къ родителямъ. Домъ маленькаго Джоржа совсѣмъ перемѣнился съ того времени, какъ Джозъ пересталъ высылать деньги своему отцу.... Семейство Седли только что не умирало съ голоду.
   Амелія между тѣмъ не переставала думать, какъ бы увеличить тѣ средства къ существованію, которыя она доставляла ему своимъ небольшимъ пенсіономъ, и которыя оказывались такъ недостаточны. Нельзя ли ей давать уроковъ? не попробовать ли рисовать рисунки для канвы? не заняться ли ей тонкимъ шитьемъ? Нѣтъ, шитье невыгодно. Эмми сама видѣла, сколько трудились за нимъ женщины и поискуснѣе ея, и которыя вырабатывали между тѣмъ не болѣе двухъ съ половиной пенсовъ въ день. Но вотъ Амелія покупаетъ два листочка бристольской бумаги и старается перенести на нихъ свои лучшія фантазіи. На одномъ листкѣ, представлявшемъ сельскій видъ, мистриссъ Осборнъ изобразила пастушка въ красномъ полукафтанѣ и съ розовой, улыбающейся физіономіей; за другомъ -- пастушка съ маленькой собачкой переходитъ черезъ мостикъ. Джентльменъ -- продавецъ всякаго рода изящныхъ произведеній и у котораго Эмми купила бристольскую бумагу -- разсматривая эти два рисунка, едва удерживается отъ смѣху. Изкоса поглядывалъ онъ на художницу, завертывая произведенія ея въ сѣренькую бумажку и обратно вручая ихъ бѣдной вдовѣ и миссъ Клаппъ, отъ роду не видавшей ничего подобнаго въ этомъ родѣ и вполнѣ увѣренной, что за рисунки дадутъ имъ по крайней мѣрѣ двѣ гинеи. Съ убитыми надеждами онѣ пытаются зайти въ другія лавки внутри Лондона; но и здѣсь -- увы! "Намъ не нужно", сказали въ одной; "Подите прочь!" сердито отвѣтили въ другой. Итакъ, три съ половиной шиллинга пропали напрасно. Рисунки возвратились въ комнату миссъ Клаппъ, продолжавшей утверждать, что они отдѣланы превосходно.
   Послѣ продолжительнаго размышленія, Амелія рѣшилась написать маленькую карточку, самымъ лучшимъ почеркомъ и слогомъ. Въ ней публика увѣдомлялась, что "леди, имѣющая свободное время, желаетъ принять на себя воспитаніе маленькихъ миссъ, которыхъ она можетъ выучить англійскому и французскому языкамъ, географіи, исторіи и музыкѣ. Спросить А. С., въ домѣ мистера Броуна". Карточка довѣрена была джентльмену -- продавцу изящныхъ произведеній, который, послѣ долгихъ просьбъ и убѣжденій, согласился выставить ее в окнѣ, гдѣ она и украсилась пылью и мухами. Амелія не одинъ разъ проходила мимо этого окна, къ надеждѣ, что мастеръ Броунъ сообщитъ ей какую нибудь новость; но тщетно: мистеръ Броунъ даже не замѣчалъ ея. И когда ни заходила къ нему мистриссъ Осборнъ за своими маловажными покупками, онъ и не напоминалъ о желанной новости. Бѣдная, бѣдная леди, нѣжная и безсильная, тебѣ ли бороться съ этимъ буйнымъ, жестокосердымъ свѣтомъ!
   И съ каждымъ дномъ Эмми становилась печальнѣе и печальнѣе. Тусклость взглядовъ ея начала тревожить Джоржа, и онъ всѣми силами старался, но не могъ понять выраженія ихъ. Часто ночью Амелія вскакивала съ своей постели и украдкой заглядывала въ комнату сына -- посмотрѣть, спитъ ли онъ, не похитили ли его. Ею овладѣла постоянная безсонница, и ни на минуту не покидали ея задумчивость и непонятный страхъ. О, какъ горячо молилась и плакала мистриссъ Осборнъ въ эти долгія, безмолвныя ночи! Съ какимъ усиліемъ старалось она устранить отъ себя мысль, что должна разлучиться съ сыномъ, что оно, одно только оно, служила преградой между нимъ и его благополучіемъ! Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно! По крайней мѣрѣ теперь. Въ другое время -- еще можетъ быть.... О, какъ тяжело было думать Амеліи объ этомъ, какъ тяжело переносить такое горе!...
   Иногда ей приходила мысль, заставлявшая ее краснѣть и негодовать на самое себя: родители ея могли бы получить обезпеченное содержаніе, еслибъ она вышла замужъ за пастора Бинки; тогда и сынъ ея имѣлъ бы спокойный пріютъ. Но портретъ Джоржа и драгоцѣнная намять грозила упрекомъ, и любовь и стыдъ не допускали Эмми до такой жертвы. Амелія отвергала ее, какъ дѣло недостойное.... и эти мысли, вынужденныя отчаяніемъ, были у нея обыкновенно непродолжительны.,
   Битвы сердца, описанныя нами въ нѣсколькихъ словахъ, продолжались нѣсколько недѣль, долгихъ, мучительныхъ недѣль. Въ добавокъ къ тяжести ощущенія, у Амеліи не было ни души, которой бы могла она повѣрить свои чувства. Да и зачѣмъ? Эмми сама не допустила бы возможности согласиться съ мучительной для нея мыслью, а между тѣмъ незамѣтно, съ каждымъ днемъ, болѣе и болѣе отступала передъ врагомъ, съ которымъ боролась. Истины, одна за другой, молча выстраивались вередъ нею и твердо занимали свое мѣсто. Нищета и бѣдствіе для всего семейства, недостатокъ и униженіе для родителей, несправедливость къ сыну приступомъ брали одно за однимъ тѣ внѣшнія укрѣпленія маленькой цитадели, въ которой страждущая душа мистриссъ Осборнъ страстно охранила свою единственную любовь и сокровище.
   Еще при началѣ этой тягостной борьбы, она отправила письмо въ брату своему въ Калькутту, умоляя его не отнимать денежной подпоры, которую онъ доставлялъ своимъ родителямъ, и трогательно изобразила ему бѣдственное положеніе ихъ. Эмми еще не знала истины этого дѣла: ежегодная плата Джоза производилась весьма регулярно, но получалъ ее не Седли, а одинъ ростовщикъ изъ Сити, которому несчастный старикъ продалъ ее за сумму денегъ, необходимую для выполненія его безумныхъ предпріятій. Эмми съ точностію вычислила время, въ какое письмо ея должно было дойти до мѣста назначенія, и когда получится отвѣть,-- записала даже въ своей карманной княжнѣ число отправленія письма. Опекуну и крестному отцу сына своего, доброму майору Доббину, Амелія не рѣшалась сообщить скорби сердца и замѣшательства, въ которыхъ находилась. Она не писала Уильяму съ тѣхъ поръ, какъ поздравляла его съ приближающейся сватьбой. Съ болѣзненнымъ уныніемъ полагала она, что и этотъ другъ -- ея единственный другъ, который одинъ только питалъ въ ней уваженіе, что и онъ навсегда отдалился отъ нея.
   Однажды, когда дѣла окончательно приняли стѣсненное положеніе -- кредиторы приступили настойчивѣе обыкновеннаго, когда мистриссъ Седли находилась подъ сильнымъ вліяніемъ истерической печали, а отецъ Эмми былъ чрезвычайно мраченъ,-- когда каждый изъ членовъ семейства избѣгалъ другъ друга, испытывая втайнѣ всю тяжесть несчастій и предчувствія недобраго, въ этотъ день отецъ и дочь были дома только вдвоемъ. Амелія, желая утѣшать старика, открыла ему, что послала письмо къ Джозефу, отвѣтъ за которое должно ждать черезъ три-четыре мѣсяца.
   -- Джой, правда, безпеченъ, прибавила она: -- но великодушенъ и, вѣроятно, ни за что не откажетъ въ деньгахъ, когда узнаетъ, въ какомъ стѣсненномъ положеніи находятся его родители.
   Тогда только бѣдный джентльменъ повѣдалъ дочери всю истину -- что сынъ его каждый годъ высылаетъ ему деньги, но что черезъ его собственное неблагоразуміе семейство лишено ихъ, и что онъ не смѣлъ признаться въ этомъ ранѣе. Старый Седли, глядя за испугъ и изумленіе дочери, когда высказалъ ей жалкимъ голосомъ свое призваніе, вообразилъ, что во взорахъ ея выражаются упреки за его скрытность.
   -- О! сказалъ онъ, и губы его дрожали, и онъ отворотился: -- теперь и ты презираешь твоего стараго, несчастнаго отца!.... О, до чего я дожилъ!
   -- О папа, нѣтъ, нѣтъ! клянусь тебѣ! вскричала Амелія, обнимая мастера Седли и съ рыданіями цалуя его,-- Ты всегда былъ добрый, нѣжный папа. Ты думалъ сдѣлать этимъ лучше.... Нѣтъ, не изъ за денегъ.... О Боже, Боже! помилуй и сохрани меня, подай мнѣ силы перенести такое тяжкое, горькое испытаніе!....
   И мистриссъ Осборнъ, еще разъ съ горячностью поцаловавъ отца, вышла вонъ.
   Не зналъ мистеръ Седли, что означало такое изъясненіе, вмѣстѣ съ нимъ печаль, которую, унесла съ собою дочь, оставляя его. Это означало, что Эмми была побѣждена. Приговоръ прочитанъ: дитя должно покинуть, ее.... забыть ее.... Ее должно покинуть ея сердце и сокровище, ея радость, надежда, любовь, ея кумиръ. Амелія обязана отдать его, и потомъ.... потомъ она переселится къ мужу и вмѣстѣ съ нимъ станетъ охранять сына, смотрѣть за нимъ и ожидать чреды, когда и онъ соединится съ ними.
   Едва понимая, что дѣлаетъ, мистриссъ Осборнъ надѣла шляпку и направилась въ переулку, по которому Джоржъ возвращался изъ училища, и куда она привыкла выходить встрѣчать его. Былъ майскій, какъ говорится, полупраздникъ. Деревья начинали пускать листья, погода стояла прекрасная. Цвѣтущій здоровьемъ, распѣвая, съ школьными тетрадками, повѣшенными черезъ плечо на ремешкѣ, подбѣжалъ къ Эмми ея сынъ.... Да, это ея сынъ! Руки Амеліи обвились вокругъ его шеи. Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно! Эти руки не могутъ... онѣ не должны оторваться отъ милаго сына....
   -- Мама, что съ тобою? Посмотри, какъ ты поблѣднѣла.
   -- Ничего, дитя мое: это такъ, сказала Амелія, цалуя сына.
   Въ тотъ вечеръ она заставила Джоржа прочитать ей исторію Самуила: какимъ образомъ Анна, мать его, отнявши сына отъ груди, принесла къ первосвященнику, чтобъ посвятить его на служеніе Господу. И Джоржъ прочиталъ всю исторію Самуила и когда кончилъ ее, мать дѣлала сыну комментаріи на этотъ трогательный разсказъ, стараясь сохранять хотя наружное спокойствіе духа. Но когда Эмми дошла до встрѣчи Самуила съ матерью, нѣжное сердце ея переполнялось, и мистриссъ Осборнъ, прижавъ къ груди своей мальчика, тихо заплакала надъ нимъ.... О, какъ священны такія слезы,-- слезы матери, жертвующей ребенкомъ для благополучія своихъ родителей,-- слезы, которыя рѣдко, очень рѣдко доводится видѣть вамъ на Ярмаркѣ Тщеславія!

-----

   Рѣшившись на свой великодушный поступокъ, вдова ваша стала принимать мѣры, повидимому оправдывавшія ея предначертанія. Въ одинъ прекрасный день, миссъ Осборнъ, на Россель-скверѣ (Амелія почти десять лѣтъ не писала ни фамиліи, ни нумера этого дома, я теперь, подписывая ихъ, она вспомнила всю свою юность и происшествія раннихъ дней своей жизни),-- миссъ Осборнъ, говоримъ мы, получила отъ Амеліи письмо, заставившее ее раскраснѣться и умильно взглянуть на отца, угрюмо занимавшаго свое обычное мѣсто на другомъ концѣ стола.
   Амелія, въ простыхъ выраженіяхъ, излагала всѣ причины, принудившія ее перемѣнить намѣренія относительно сына. Отца ея постигла новыя несчастія, вконецъ раззорившія его. Пенсіонъ Эмми былъ такъ малъ, что едва доставлялъ возможность поддерживать родителей, и вовсе недостаточенъ, чтобъ дать Джоржу надлежащее воспитаніе. Какъ бы сильно ни обнаружились ея страданія въ разлукѣ съ сыномъ, она, съ Божіею помощью, надѣялась перенести ихъ. Мистриссѣ Осборнъ увѣрена, что тѣ, которые берутъ Джоржа къ себѣ, употребятъ все, что зависитъ отъ нихъ, чтобы сдѣлать его счастливымъ. Амелія описала характеръ сына, такимъ, какъ воображала его -- смѣлымъ и настойчивымъ при сопротивленіи или грубомъ обращеніи и признательнымъ къ любви и ласкамъ. Въ припискѣ, мистриссъ Осборнъ рѣшалась предъявить желаніе, чтобы ей позволили видѣться съ сыномъ во всякое время; иначе она ни за что не соглашается разлучиться съ нимъ.
   -- Вотъ какъ! мистриссъ Гордость сдалась наконецъ! сказалъ старый Осборнъ, когда миссъ Джэйнъ трепетнымъ голосомъ прочитала ему письмо Эмми.-- Вѣрно, голодъ-то не свой братъ!... ха, ха!.... Я зналъ, что это будетъ!
   И джентльменъ старался сохранитъ свое достоинство и, по обыкновенію, приняться за газету; но онъ не могъ читать, все усмѣхался и мысленно произносилъ какія-то слова.
   Наконецъ старикъ всталъ, бросилъ газету и, сердито посмотрѣвъ на дочь, что дѣлалось также по обыкновенію, вышелъ въ кабинетъ, откуда тотчасъ же возвратился съ ключемъ; отдавая его миссъ Джэіінъ, онъ сказалъ:
   -- Приготовьте комнату -- ту, что надо мной.... ну, знаете, въ которой жилъ онъ...
   -- Знаю, сэръ, съ трепетомъ отвѣчала дочь.
   Эта комната принадлежала Джоржу. Ее не отворяли болѣе десяти лѣтъ. Такъ и теперь еще хранились нѣкоторыя его платья, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, охотничій приборъ. На столѣ лежалъ списокъ арміи въ 1814 году, съ именемъ его, написаннымъ на заложкѣ, небольшой словарь, Библія, подаренная ему матерью, шпоры и чернилица съ десятилѣтней пылью. Сколько дней и людей утекло съ того времени, когда въ ней еще находились чернила!
   Войдя въ эту комнату, миссъ Осборнъ была чрезвычайно тронута. Совершенно блѣдная, она опустилась на маленькую кровать.
   -- О, миссъ, вы, кажется, получили самыя утѣшительныя новости,-- да, да! самыя утѣшительныя, сказала ключница:-- старыя блаженныя времена возвращаются. Вѣрно, дорогой маленькій баринъ пріѣдетъ сюда.... Какъ онъ счастливъ будетъ здѣсь! Жаль одно только -- сейчасъ же явятся и завистники.
   И ключница отдернула задвижку у окна, съ тѣмъ, чтобъ освѣжить комнату чистымъ воздухомъ.
   -- Вы бы послали той женщинѣ сколько нибудь денегъ, сказалъ мистеръ Осборнъ, уходя изъ дому.-- Она не должна теперь вы въ чемъ нуждаться. Пошлите ей сто фунтовъ.
   -- Могу ли я завтра сама съѣздить къ ней? спросила миссъ Джэйнъ.
   -- Это ваше дѣло,-- какъ знаете. Я увѣренъ, что она не пожалуетъ сюда.... Ни за что -- клянусь -- ни за всѣ деньги цѣлаго Лондона; но все же ей не должно нуждаться.... Смотрите же, чтобъ все было въ порядкѣ.
   Съ этими отрывистыми выраженіями мистеръ Осборнъ оставилъ свою дочь, отправляясь, по обычной дорогѣ, въ Сити.
   -- Папа, вотъ вамъ немного денегъ, говоря ли въ тотъ вечера Амелія, цалуя старика-отца и передавая ему сто-фунтовую ассигнацію.-- А васъ, мама, прошу, не будьте суровы въ маленькому Джоржу: ему немного остается пожить съ вами.
   Эмми не могла сказать ни слова болѣе и молча ушла въ свою комнату. Закроемте на этомъ мѣстѣ книгу ея горестей и молитвъ. Мнѣ кажется, лучше всего говорить поменьше о такомъ огромномъ запасѣ любви и скорби.

-----

   Выполняя обѣщаніе, данное въ запискѣ, Джэйнъ на слѣдующій день явилась къ прежней подругѣ своей, Амеліи. Онѣ встрѣтилась дружески. Взглядъ и нѣсколько словъ, сказанныхъ миссъ Осборнъ, показывали бѣдной вдовѣ, что въ отношеніи къ этой женщинѣ нечего опасаться за маленькаго Джоржа, и что она займетъ первое мѣсто въ любви къ нему. Джойнъ казалась довольно чувствительною и довольно ласковою. Можетъ быть, матери и не понравилось бы, еслибъ соперница ея была милѣе, моложе, привязаннѣе, нѣжнѣе и добросердечнѣе. Съ другой стороны, миссъ Осборнъ, припоминая прежнія времена, конечно, не могла не видѣть теперь, что немного выигрываетъ во мнѣніи бѣдной матери; и, побѣжденная, она сложила передъ Амеліей оружіе и въ тотъ же день подписала вмѣстѣ съ нею главныя условія капитуляціи.
   На слѣдующій день, по случаю пріѣзда тетки Джоржа, его взяли изъ училища. Эмми, приготовляясь къ разлукѣ съ сыномъ, оставляла его большею частію наединѣ съ миссъ Джейнъ, проводя дни свои въ разныхъ совѣщаніяхъ и приготовленіяхъ. Вдова открыла Джоржу, и чемъ дѣло, съ большою осторожностью. Она надѣялась, что это извѣстіе огорчитъ его; но Джоржъ, напротивъ, пришелъ въ восхищеніе, и бѣдная женщина печально отвернулась отъ него. Онъ хвасталъ только полученной имъ новостью передъ школьными товарищами: разсказывалъ имъ, что будетъ жить съ дѣдушкой, отцомъ его папа -- не съ тѣмъ, замѣтите, который иногда приходилъ за нимъ въ училище,-- что онъ разбогатѣетъ и будетъ имѣть коляску, маленькую лошадку, станетъ ходить въ лучшую школу, и когда разбогатѣетъ, купитъ себѣ Лидера пиналъ и заплатитъ торговкѣ за торты. Мальчикъ, былъ живое подобіе отца; такъ по крайней мѣрѣ полагала его любящая мата.
   Глядя на Амелію, у меня недостаетъ духу описывать послѣдніе дни пребыванія Джоржа подъ материнскимъ кровомъ.
   Наконецъ наступилъ и день разлуки. Къ дому Седли подъѣхала коляска. Маленькіе, скромненькіе узелочки, заключающіе въ себѣ знаки любви и напоминаній, давно были готовы и чинно разложены въ гостиной. Джоржа одѣли въ новую пару платья, для которой портной предварительно снялъ мѣрку. Мальчикъ вскочилъ со своей постельки вмѣстѣ съ восходомъ солнца и поспѣшно надѣлъ новое платье. Какъ вставалъ Джоржъ, Эмми слышала это изъ сосѣдней комнаты, гдѣ она лежала въ безмолвной грусти и безсонницѣ. Нѣсколько дней сряду она приводила къ концу всѣ распоряженія относительно отъѣзда сына, покупала маленькіе запасы, перемѣчала книги и бѣлье Джоржа и приготовляла его къ перемѣнѣ, все еще воображая, что онъ нуждается въ приготовленіи.
   Правда, ему предстояла перемѣна; но чтожь такое! о чемъ ему заботиться? Онъ даже въ нетерпѣніемъ ожидалъ ея. Безпрестанными толками о томъ, что станетъ онъ дѣлать, когда переѣдетъ къ дѣдушкѣ, Джоржъ показывалъ бѣдной вдовѣ, какъ мало безпокоила его мысль о разлукѣ. "Онъ будетъ часто видѣться съ своей мама и пріѣзжать къ ней на маленькой лошадкѣ, пріѣдетъ и возьметъ свою мама кататься въ коляскѣ въ паркъ,-- и она будетъ имѣть все, что ей захочется". Бѣдная мать довольствовалась этими самолюбивыми изъявленіями привязанности и всѣми силами старалась убѣдиться, какъ чистосердечно любилъ ее сынъ. Онъ долженъ любитъ ее. Всѣ дѣти таковы: они немного склонны къ новизнѣ, и... нѣтъ, не самолюбивы, но самовольны. Сынъ ея долженъ же имѣть свои наслажденія и честолюбіе въ жизни. Сама она, черезъ свое самолюбіе и неблагоразумную любовь къ нему, лишила было всѣхъ его правъ и удовольствій.
   Я знаю нѣсколько примѣровъ гораздо трогательнѣе, нежели это робкое самоуниженіе женщины. Случалось ли кому нибудь изъ васъ, мой читатель, видѣть, какъ женщина сознается, что виновна она, а не мужчина,-- какъ принимаетъ она на себя всѣ ошибки и заблужденія, какъ требуетъ она наказанія за преступленіе, которому вовсе непричастна, и старается защитить настоящаго преступника Кто оскорбляетъ женщинъ, заслуживающихъ всякаго снисхожденія, тотъ непремѣнно долженъ быть трусъ въ душѣ и тиранъ и обижаетъ только тѣхъ, кто съ покорностію преклоняется передъ нимъ.
   Итакъ, Амелія провела многіе и долгіе уединенные часы въ приготовленіяхъ въ разлукѣ съ сыномъ. Джоржъ беззаботно наблюдалъ ея распоряженія; а слезы матери между тѣмъ падали въ коробки; къ любимыхъ книгахъ мальчика отмѣчалась карандашемъ мѣста, заслуживающія, по ея мнѣнію, вниманія; старыя игрушки словно сокровища были собраны въ одну груду и увязаны съ примѣрной чистотой и заботливостью. И на все это Джоржъ смотрѣлъ какъ на пустяки. Сынъ улыбаясь оставляетъ свою мать, у которой сердце готово разорваться на части! Клянусь небомъ, это достойно сожалѣнія!...
   Прошло еще нѣсколько дней,-- и совершилось наконецъ великое событіе въ жизни Амеліи. Дитя принесено въ жертву и предано судьбѣ,-- вдова осиротѣла.
   Конечно, мальчикъ приходитъ видѣться съ ней. Онъ ѣздитъ за маленькой лошадкѣ, съ кучеромъ позади, къ величайшему восторгу дѣдушки Седли, гордо выступающему подлѣ внучка, на улицѣ. Амелія видитъ сына; но онъ уже болѣе не принадлежитъ ей. Джоржъ ѣздитъ къ товарищамъ въ школу и хвалится передъ ними своимъ богатствомъ и великолѣпіемъ. Въ какіе нибудь два дня видъ его сдѣлался повелительнымъ, и тонъ -- покровительственнымъ. "Онъ родился съ тѣмъ, чтобы повелѣвать":-- такъ думаетъ мама.-- "Съ такими же точно наклонностями родился и отецъ его".
   Погода стоитъ прекрасная. По вечерамъ, въ тѣ дни, когда Джоржу нельзя пріѣхать, Амелія предпринимаетъ продолжительную поѣздку въ Лондонъ,-- да, продолжительную: на Россель-скверъ, гдѣ и садится отдыхать за цоколѣ садовой рѣшотки противъ дома мистера Осборна. Такъ пріятно тамъ и прохладно! Вглядываясь, Эмми видятъ освѣщенныя окна гостиной; а когда время близко девяти часовъ, тогда освѣщается другая комната, повыше, гдѣ спитъ Джоржъ. Амелія знаетъ, что онъ тутъ спитъ; сынъ сказалъ ей. Мама молится, глядя на эту завѣтную комнатку, пока не погаснетъ свѣтъ, молится со всею преданностію смертнаго, и потомъ возвращается домой, утомленная. Можетъ быть, послѣ такой дальней прогулки, сонъ ея будетъ сладокъ и она увидитъ въ немъ своего возлюбленнаго Джоржа.
   Однажды, въ воскресенье, вдова прогуливалась за Россель-скверѣ, въ недальномъ разстояніи отъ дому мистера Осборна, когда во всѣхъ церквахъ зазвонили въ колокола и Джоржъ съ теткой отправился въ церковь. На дорогѣ имъ попался нищій, попросившій у нихъ милостыни. Лакей, который несъ за ними книжки, хотѣлъ было отогнать его; но Джоржъ не допустилъ до этого и далъ нищему денегъ. "Да будетъ надъ тобой, дитя мое, Божіе благословеніе!" Эмми обѣжала вокругъ сквера и, въ свою очередь, подала нищему и свою лепту. Колокола продолжали звонить между тѣмъ, и Амелія слѣдовала и двумя богомольцами до самой церкви Дѣтскаго Пріюта. Мистриссъ Осборнъ помѣстилась въ ней такъ, чтобъ ей Видна была голова мальчика, противъ памятника его отца. Нѣсколько сотъ свѣжихъ дѣтскихъ голосовъ возсылали гимны къ Отцу Благотворителю. Душа маленькаго Джоржа трепетала отъ восторга при этомъ торжественномъ псалмопѣніи. Амелія нѣсколько минутъ не могла видѣть: глаза ея покрылись тусклой пеленой.
  

ГЛАВА LI.

ПРЕДЛАГАЕТСЯ ШАРАДА, КОТОРАЯ МОЖЕТЪ ЗАПУТАТЬ ЧИТАТЕЛЯ: А МОЖЕТЪ БЫТЬ ОНЪ И РАЗГАДАЕТЪ ЕЕ.

   Послѣ появленія Бекки на семейныхъ и большихъ вечерахъ Милорда Стэйна, права этой женщины, въ отношеніи къ свѣту, были навсегда утверждены. Для нея поспѣшно отворялись двери такихъ важныхъ домовъ, въ которые вамъ, любезный читатель, и мнѣ, скромному повѣствователю, едва ли когда нибудь представится возможность войти. Я представляю себѣ ихъ охраняемыми огромными швейцарами съ яркими серебряными трезубцами, тотчасъ же пронзающими того дерзкаго, который, не имѣя права на entrée, осмѣливается подойти къ нимъ. Говорятъ, что блестящій модный человѣкъ, возсѣдающій въ великолѣпномъ залѣ и принимающій разныхъ великихъ людей, допускаемыхъ на его пиршества, обыкновенно, умираетъ рано. Онъ не въ состояніи долго переносить ослѣпительный блескъ моднаго свѣта. Этотъ блескъ сожигаетъ его также точно, какъ присутствіе Юпитера, въ полномъ облаченіи, уничтожило бѣдную, неблагоразумную Семелу -- вѣтренное созданіе, дерзнувшее выйти изъ своей сферы. Миѳъ ея должно учить наизустъ наравнѣ съ тибурніями и белгравіями,-- изучать ея исторію также, какъ и исторію Бекки.... О леди, леди! спросите достопочтеннаго мистера Турифера, что такое белгравія, какъ не звучная мѣдь, а тибурнія -- звонкіе цимбалы. Все, рѣшительно все -- суета. И они пройдутъ сами собой. Наступитъ день, когда Гэйдъ-паркъ обратится въ цвѣтущія садами окрестности Вавилона: и Белгравъ-скверъ опустѣетъ, какъ улица Бэйкеръ или Тадморъ въ пустынѣ.
   Милостивыя государыни! знали ли вы, что великій Питтъ жилъ въ улицѣ Бэйкеръ? почему ваши бабушки не позволяли приглашать себя на собранія леди Гестеръ въ эти, теперь обвѣтшалыя, палаты? Чтожь до меня, то я обѣдывалъ въ нихъ -- mai qui rout parle. И я толпился въ этихъ комнатахъ вмѣстѣ съ тѣнями усопшихъ вельможъ. Въ то время, когда мы скромно роспивали кларетъ съ людьми живыми, тѣни отшедшихъ входили въ залъ и занимали мѣста вокругъ мрачнаго стола. Морякъ, выдержавшій житейскій штормъ, наливалъ огромные стаканы невидимаго портвейна, тѣнь Дундаса и за могилой не оставила своихъ привычекъ. Аддингтонъ сидѣлъ нагнувшись и страшно осклабившись: и онъ не оставался позади, когда незримый сосудъ проходилъ мимо его. Скоттъ мигалъ глазами изъ подъ своихъ густыхъ нависшихъ бровей: глаза Вильберфорса бѣгали по потолку, такъ что, казалось, онъ не зналъ, какимъ образомъ полный стаканъ приближался къ устамъ его и опускался. Домъ этотъ отдается теперь, съ мебелью, въ наемъ.... Да, да! леди Гестеръ жила нѣкогда въ улицѣ Бэйкеръ, а теперь спитъ непробуднымъ сномъ въ пустынѣ.
   Все суета, повѣрьте мнѣ; но кто станетъ запираться, что онъ хотя немного любитъ ее? Хотѣлось бы мнѣ знать, какой положительный человѣкъ не любитъ росбифа, собственно потому, что и онъ преходящъ? Правда, и росбифъ суета; но я желаю, чтобы читающій эти строки наслаждался имъ всю свою жизнь. Садитесь, милостивые государи, и нападайте на него, вооруженные прекраснымъ аппетитомъ: жиръ, мякоть, сокъ,-- все, все, уничтожайте, ничего не щадите.... Эй, Джонъ! мой милый! подавай сюда еще вина. Наѣдимтесь досыта этой тщеславной штукой и за тѣмъ останемтесь благодарны. Воспользуемтесь также аристократическими удовольствіями Бекки, хотя они какъ и всѣ другія земныя наслажденія, преходящи.

-----

   Слѣдствія перваго визита Бекки къ лорду Стэйну обнаружились прежде всего въ томъ, что принцъ петерварленскій не упустилъ случая возобновить свое знакомство съ полковникомъ Кроули, при встрѣчѣ съ нимъ, на слѣдующій день, въ клубѣ, и привѣтствовать мистриссъ Кроули въ Гайдъ-паркѣ самымъ вѣжливымъ поклономъ Ребекка и ея мужъ немедленно были приглашены на небольшое собраніе въ ломѣ Левантъ, занимаемомъ принцемъ въ теченіи временного отсутствія изъ Англіи благороднаго его владѣтеля. Послѣ обѣда она пѣла передъ небольшимъ comité. Маркизъ Стэйнъ также присутствовалъ здѣсь, съ родительскимъ вниманіемъ слѣдя за успѣхами своей ученицы.
   Въ домѣ Левантъ Бекки п бытия второй пачки писем майор довольно весело провел вечер в доме леди О'Дауд, и Глорвине даже показалось, что он благосклоннее, чем обычно, слушал "У слияния рек", "Юного менестреля" и еще одну-две песенки, которые она ему спела (то была иллюзия, - он прислушивался к пению Глорвины не более внимательно, чем к вою шакалов за окнами). Сыграв затем с нею партию в шахматы (любимым вечерним развлечением леди О'Дауд было сразиться в крибедж с доктором), майор Доббин в обычный час попрощался с семьей полковника и вернулся к себе домой.
   Там, на столе, красноречивым упреком лежало письмо сестры. Он взял его, пристыженный своей небрежностью, и приготовился провести неприятный часок с отсутствующей родственницей, заранее проклиная ее неразборчивый почерк...
   Прошел, пожалуй, целый час после ухода майора из дома полковника; сэр Майкл спал сном праведника; Глорвина, по обыкновению, закрутила свои черные локоны в бесчисленные лоскутки бумаги; леди О'Дауд также удалилась в супружескую опочивальню в нижнем этаже и укрыла пологом свои пышные формы, спасаясь от докучливых москитов, - когда часовой, стоявший у ворот, увидел при лунном свете майора Доббина, стремительно шагавшего по направлению к дому и, по-видимому, чем-то взволнованного. Миновав часового, он подошел прямо к окнам спальни полковника.
   - О'Дауд... полковник! - кричал, надрываясь, Доббин.
   - Господи, майор! - сказала Глорвина, высунув в окно голову в папильотках.
   - В чем дело, Доб, дружище? - спросил полковник, предположив, что в лагере пожар или что из штаб-квартиры полка пришел приказ о выступлении.
   - Я... мне нужен отпуск. Я должен ехать в Англию по самым неотложным личным делам, - сказал Доббин.
   "Боже милосердный! Что случилось?" - подумала Глорвина, трепеща всеми папильотками.
   - Я должен уехать... сейчас же... нынче, - продолжал Доббин.
   Полковник встал и вышел, чтобы переговорить с ним.
  
   В приписке к посланию мисс Доббин майор нашел следующие строки:
  
   "Я ездила вчера повидать твою старую приятельницу миссис Осборн. Жалкую местность, где они живут с тех пор, как обанкротились, ты знаешь. Мистер С., если судить по медной дощечке на двери их лачуги (иначе не назовешь), торгует углем. Мальчуган, твой крестник, конечно, чудесный ребенок, хотя держится чересчур свободно и склонен к своеволию и дерзости. Но мы старались быть к нему внимательными, как ты этого хотел, и представили его тетушке, мисс Осборн, которой он очень понравился. Может быть, его дедушку - не того, что обанкротился, - тот почти впал в детство, но мистера Осборна с Рассел-сквер, - удастся смягчить по отношению к ребенку твоего друга, его заблудшего и своевольного сына. Эмилия будет, наверно, не прочь отдать его. Вдова утешилась и собирается выйти замуж за преподобного мистера Бинни, священника в Бромптоне. Жалкая партия! Но миссис О. стареет, я видела у нее много седых волос. Она заметно повеселела. А твой маленький крестник у нас объелся. Мама шлет тебе привет вместе с приветом от любящей тебя
   Энн Доббин".
  

ГЛАВА XLIV

Между Лондоном и Хэмпширом

  
   Фамильный дом наших старых друзей Кроули на Грейт-Гонт-стрит все еще сохраняет на фасаде траурный герб, вывешенный но случаю смерти сэра Питта Кроули; но эта геральдическая эмблема служит ему скорее великолепным и щегольским украшением, да и вообще весь дом принял более нарядный вид, чем при жизни покойного баронета. Почерневшая облицовка соскоблена с кирпичей, и стены сверкают свежей белизной, старинные бронзовые львы на дверном молотке красиво вызолочены, решетки вновь выкрашены, - словом, самый мрачный дом на Грейт-Гонт-стрит сделался самым кокетливым во всем квартале - еще до того как в Королевском Кроули свежая зелень сменила пожелтевшую листву на той аллее, по которой старый сэр Питт Кроули недавно проезжал в последний раз к месту своего упокоения.
   Около этого дома нередко можно было видеть маленькую женщину в соответствующих размеров экипаже; кроме нее, здесь можно было ежедневно встретить пожилую деву в сопровождении мальчика. Это была мисс Бригс с маленьким Родоном; ей вменили в обязанность наблюдать за отделкой комнат в доме сэра Питта, надзирать за группой женщин, занятых шитьем штор и драпировок, разбирать и очищать ящики и шкафы от пыльных реликвий и хлама, накопленного совокупными трудами нескольких поколений всевозможных леди Кроули, а также составлять опись фарфора, хрусталя и другого имущества, хранившегося в шкафах и кладовых.
   Миссис Родон Кроули была во всех этих переустройствах главнокомандующим, с неограниченными полномочиями от сэра Питта продавать, обменивать, конфисковать и покупать все для меблировки, и она немало наслаждалась этим занятием, которое давало простор ее вкусу и изобретательности. Решение о ремонте дома было принято, когда сэр Питт в ноябре приезжал в город, чтобы повидаться со своими поверенными, и провел почти неделю на Керзон-стрит, в доме нежно любящих его брата и невестки.
   Приехав, он сперва остановился в гостинице, но Бекки, как только узнала о прибытии баронета, сейчас же поехала туда приветствовать его и через час вернулась на Керзон-стрит вместе с сором Питтом. Невозможно было отказаться от гостеприимства этого бесхитростного маленького создания, так откровенно и дружески она предлагала его и так ласково на нем настаивала. Когда сэр Питт согласился переехать к ним, Бекки в порыве благодарности схватила его руку.
   - Спасибо, спасибо! - сказала она, сжимая ее и глядя прямо в глаза баронету, который сильно покраснел. - Как обрадуется Родон!
   Она суетилась в спальне Питта, указывая прислуге, куда нести чемоданы, и со смехом сама притащила из своей спальни ведерко с углем.
   Огонь уже пылал в камине (кстати сказать, это была комната мисс Бригс, которую переселили на чердак в каморку горничной).
   - Я знала, что привезу вас, - говорила она, глядя на него сияющими глазами. И она и вправду была счастлива, что у нее такой гость.
   Раза два Бекки заставила Родона - под предлогом дел - обедать вне дома, и баронет провел эти счастливые вечера наедине с нею и Бригс. Бекки спускалась на кухню и сама стряпала для него вкусные блюда.
   - Ну, что вы скажете о моем сальми? - говорила она. - Это я для вас так постаралась. Я могу приготовить вам блюда еще вкуснее, и буду готовить, только навещайте нас почаще.
   - Все, что вы делаете, вы делаете прекрасно, - га-лаЕ1тпо ответствовал баронет. - Сальми действительно превосходное!
   - Жена бедного человека должна уметь хозяйничать, - весело отозвалась Ребекка.
   В ответ на это деверь стал уверять, что ей пристало быть женой императора и что умение вести хозяйство только украшает женщину. С чувством, похожим на огорчение, подумал сэр Питт о леди Джейн, которая однажды захотела сама испечь пирог к обеду, - дрожь пробрала его при этом воспоминании!
   Кроме сальми, приготовленного из фазанов лорда Стайна, в изобилии водившихся в его имении Стилбрук, Бекки угостила деверя бутылкой белого вина, которое, как уверяла маленькая лгунья, Родон вывез из Франции, купив там почти за бесценок; в действительности это был "Белый Эрмитаж" из знаменитых погребов маркиза Стайна, - вино, от которого кровь прилила к бледным щекам баронета и огонь разлился по его тщедушному телу.
   Когда сэр Питт осушил бутылку этого petit vin blanc {Легкого белого вина (франц.).}, она взяла его под руку и повела в гостиную, где уютно усадила на диван перед горящим камином и с нежным, ласковым вниманием стала слушать его, усевшись рядом и подрубая рубашечку для своего милого мальчика. Всякий раз, как миссис Родон хотела казаться особенно скромной и добродетельной, она вытаскивала из рабочей корзинки эту рубашку, которая, кстати сказать, стала мала Родону задолго до того, как была окончена.
   Итак, Ребекка ласково внимала сэру Питту, беседовала с ним, пела ему, льстила и угождала, так что ему день ото дня становилось приятнее возвращаться от своих поверенных из Грейз-инна к пылающему камину на Керзон-стрит (радость эту разделяли и юристы, потому что разглагольствования их знатного клиента были весьма утомительны), и когда Питту пришлось уезжать, он почувствовал настоящую печаль разлуки. Как грациозно она посылала ему из коляски воздушные поцелуи и махала платочком, когда он садился в почтовую карету! Она даже приложила платок к глазам. А Питт, когда карета отъехала, нахлобучил на лоб свою котиковую шапку и, откинувшись на сиденье, стал думать о том, как она уважает его, и как он заслуживает этого, и какой дурак и тупица Родон, что не ценит своей жены, и как бесцветна и невыразительна его собственная жена в сравнении с этой блестящей маленькой Бекки! Надо полагать, сама Ребекка внушила ему эти мысли, но она сделала это так деликатно и тонко, что невозможно было сказать, где и когда именно. Перед отъездом оба они решили, что дом в Лондоне должен быть отремонтирован к ближайшему сезону и что семьи братьев снова встретятся в деревне на Рождестве.
   - Жаль, что ты не перехватила у него хоть немного денег, - угрюмо сказал Родон жене, когда баронет уехал. - Мне хотелось бы заплатить что-нибудь старику Реглсу, честное слово! Нехорошо, знаешь, что мы вытянули у него все его деньги. Да и для нас это неудобно: он может сдать дом кому-нибудь другому.
   - Скажи Реглсу, - отвечала Бекки, - что, как только сэр Питт устроит свои дела, все будет заплачено, а пока дай ему какой-нибудь пустяк в счет долга... Вот чек, который Питт подарил Роди, - и она достала из сумочки и отдала мужу чек, оставленный его братом для маленького сына и наследника младшей ветви Кроули.
   По правде сказать, она сама позондировала почву, не дожидаясь советов мужа, - позондировала очень осторожно, но нашла ее скользкой. При первом же ее слабом намеке на денежные затруднения сэр Питт насторожился и забеспокоился. Он начал пространно объяснять невестке, что он и сам стеснен в средствах, так как арендаторы не платят; дела отца и издержки по похоронам совсем его запутали, хочется очистить имение от долгов, а между тем кредит его исчерпан; и в конце концов Питт Кроули отвертелся от невестки тем, что презентовал ей самую пустячную сумму для ее мальчика.
   Питт знал, как беден брат и его семья. От внимания такого холодного и опытного дипломата не могло ускользнуть, что семье Родона не на что жить, и он должен был понимать, что квартира и экипаж даются не даром. Он отлично знал, что получил, или, вернее, захватил деньги, которые, по всем расчетам, должны были достаться младшему брату, и, конечно, чувствовал иногда тайные угрызения совести, напоминавшие ему о том, что он обязан совершить акт справедливости, или, попросту говоря, компенсировать обиженных родственников. Как человек справедливый, порядочный, неглупый, как усердный христианин, знающий катехизис и всю жизнь внешне исполнявший свой долг по отношению к ближним, он не мог не сознавать, что его брат вправе рассчитывать на его помощь и что морально он должник Родона.
   Когда на столбцах газеты "Таймс" время от времени приходится читать странные объявления канцлера казначейства, извещающие о получении пятидесяти фунтов от А. Б. или десяти фунтов от Т. У. - так называемых "совестных денег" в счет уплаты налога, причитающегося с вышеупомянутых А. Б. и Т. У., - получение коих раскаявшиеся просят достопочтенного джентльмена подтвердить через посредство печати, то, конечно, и канцлер и читатель отлично знают, что вышеназванные А. Б. и Т. У. платят лишь ничтожную часть того, что они действительно должны государству, и что человек, посылающий двадцатифунтовый билет, очевидно, должен сотни и тысячи фунтов, в которых ему следовало бы отчитаться. Таково, по крайней мере, мое впечатление от этих явно недостаточных доказательств раскаяния А. Б. и Т. У. И я не сомневаюсь, что раскаяние, или, если хотите, щедрость Питта Кроули по отношению к младшему брату, благодаря которому он получил так много выгод, была лишь ничтожным дивидендом на тот капитал, который он был должен Родону. Но не всякий пожелал бы платить даже столько. Расстаться с деньгами - это жертва, почти непосильная для всякого здравомыслящего человека. Вряд ли вы найдете среди живущих кого-нибудь, кто не считал бы себя достойным всяческой похвалы за то, что он дал своему ближнему пять фунтов. Беспечный человек дает не из чувства сострадания, а ради пустого удовольствия давать. Он не отказывает себе ни в чем: ни в ложе в оперу, ни в лошади, ни в обеде, ни даже в удовольствии подать Лазарю пять фунтов. Бережливый человек - добрый, разумный, справедливый, который никому ничего не должен, - отворачивается от нищего, торгуется с извозчиком, отрекается от бедных родственников. И я не знаю, который из двух более себялюбив. Разница лишь в том, что деньги имеют для них неодинаковую ценность.
   Одним словом, Питт Кроули думал было сделать что-нибудь для брата, по потом решил, что это еще успеется. Что же касается Бекки, то она была не такой женщиной, чтобы ждать слишком многого от великодушия своих ближних, и потому была вполне довольна тем, что Питт Кроули для пес сделал. Глава семьи признал ее. Если даже он не даст ей ничего, то, надо думать, все же со временем чем-нибудь ей поможет. Пусть она не получила от деверя денег - она получила нечто, столь же ценное, - кредит. Реглс, видя дружеские отношения между братьями и заручившись небольшой суммой денег наличными и обещанием гораздо большей суммы в ближайшем времени, несколько успокоился. Ребекка сказала мисс Бригс, уплачивая ей перед Рождеством проценты на маленькую сумму, которую та одолжила ей, ц делая это с такой нескрываемой радостью, словно у нее самой денег куры не клюют и она не чает, как от них избавиться, - Ребекка, повторят, сказала по секрету мисс Бригс, что она советовалась с сэром Питтом - как известно, опытным финансистом - специально насчет нее: как наиболее выгодно поместить оставшийся у нее капиталец. Сэр Питт после долгих размышлений придумал очень выгодный и надежный способ помещения денег мисс Бригс. Он очень расположен к ней, как к преданному другу покойной мисс Кроули и всей семьи, и перед отъездом советовал ей держать деньги наготове, чтобы в благоприятный момент можно было купить акции, которые он имел в виду. Бедная мисс Бригс была тронута таким вниманием сэра Питта, - сама она ввек бы не додумалась до того, чтобы взять деньги, помещенные в государственные бумаги, а внимание сэра Питта тронуло ее даже больше, чем оказанная им услуга. Она обещала немедленно повидаться со своим поверенным и держать свой наличный капитал наготове.
   Достойная Бригс была так благодарна Ребекке за ее помощь в этом деле и за доброту полковника, своего великодушного благодетеля, что сейчас же отправилась в лавку и истратила большую часть своего полугодового дохода на покупку черного бархатного костюмчика для маленького Родона, который, кстати сказать, уже вырос из таких костюмчиков, и ему по возрасту и росту гораздо больше подходили бы мужская жакетка и панталоны.
   Родон был красивый мальчуган, с открытым лицом, голубыми глазами и вьющимися льняными волосами, крепкого сложения, с великодушным, нежным сердцем. Он горячо привязывался к каждому, кто был с ним добр, - к своему пони, к лорду Саутдауну, который подарил ему лошадку (он всегда краснел и вспыхивал, когда видел этого любезного джентльмена), к груму, который ухаживал за пони, к кухарке Молли, которая пичкала его на ночь страшными рассказами и сластями от обеда, к Бригс, которую он нещадно изводил, и особенно к отцу, привязанность которого к сыну было любопытно наблюдать. В восемь лет этим кругом ограничивались все его привязанности. Прекрасный образ матери с течением времени поблек; на протяжении почти двух лет она едва удостаивала мальчика разговором. Она не любила его. Он хворал то корью, то коклюшем. Он надоедал ей. Как-то раз, спустившись со своего чердака, он остановился на площадке, привлеченный голосом матери, которая пела для лорда Стайна; дверь гостиной внезапно распахнулась, обнаружив маленького соглядатая, восхищенно слушавшего музыку.
   Ребекка выбежала из гостиной и влепила ему две звонкие пощечины. Мальчик услышал за стеной смех маркиза (которого позабавило это бесхитростное проявление нрава Бекки) и бросился вниз, в кухню, к своим друзьям, обливаясь горючими слезами.
   - Я не из-за того плачу, что мне больно, - оправдывался, всхлипывая, маленький Роди, - только... только... - Бурные слезы и рыдания заглушили конец фразы. Сердце мальчика обливалось кровью. - Только почему мне нельзя слушать ее пение? Почему она никогда не поет мне, а поет этому плешивому с огромными зубами? - Так в промежутках между рыданиями негодовал и жаловался бедный мальчик. Кухарка взглянула на горничную, горничная перемигнулась с лакеем, - грозная кухонная инквизиция, заседающая в каждом доме и обо всем осведомленная, в эту минуту судила Ребекку.
   После этого случая нелюбовь матери возросла до ненависти; сознание, что ребенок здесь, в доме, было для нее тягостным упреком. Самый вид мальчика раздражал ее. В груди маленького Родона, в свою очередь, зародились сомнения, страх и обида. С того дня, как он получил пощечину, между матерью и сыном легла пропасть.
   Лорд Стайн тоже терпеть не мог мальчика. Если по несчастной случайности они встречались, достойный лорд насмешливо раскланивался с ним, или отпускал иронические замечания, или же глядел на него злобными глазами. Родон, со своей стороны, пристально смотрел ему в лицо и сжимал кулачки. Он знал, кто ему враг, - из бывавших в доме гостей этот джентльмен больше всех раздражал его.
   Как-то раз лакей застал мальчика в передней, когда тот грозил кулаком шляпе лорда Стайна. Лакей в качестве интересной шутки рассказал об этом случае кучеру лорда Стайна; тот поделился рассказом с камердинером лорда Стайна и вообще со всей людской. И вскоре после этого, когда миссис Родон Кроули появилась в Гонт-Хаусе, привратник, открывавший ворота, слуги во всевозможных ливреях, толпившиеся в сенях, джентльмены в белых жилетах, выкрикивавшие с одной лестничной площадки на другую имена полковника Кроули и миссис Родон Кроули, уже знали о ней все или воображали, что знают. Лакей, стоявший за ее стулом, уже обсудил ее личность с другим внушительным джентльменом в шутовском наряде, стоявшим рядом с ним. Bon Dieu {Господи боже (франц.).} как ужасен этот суд прислуги! На званом вечере вы видите в роскошной зале женщину, окруженную преданными обожателями, она бросает кругом сияющие взгляды, она превосходно одета, завита, подрумянена, она улыбается и счастлива. Но вот к ней почтительно подходит Разоблачение в виде огромного человека в пудреном парике, с толстыми икрами, разносящего мороженое гостям, а за ним следует Клевета (столь же непреложная, как Истина) в виде неуклюжего молодца, разносящего вафли и бисквиты. Мадам, ваша тайна сегодня же вечером станет предметом пересудов этих людей в их излюбленных трактирах! Джеймс и Чарльз, посиживая за оловянными кружками и с трубками в зубах, поделятся сведениями о вас. Многим на Ярмарке Тщеславия следовало бы завести немых слуг, немых и не умеющих писать. Если вы виноваты - трепещите. Этот молодец у вас за стулом, может быть, янычар, скрывающий удавку в кармане своих плюшевых штанов. Если вы не виновны - заботьтесь о соблюдении внешних приличий, нарушение которых так же гибельно, как и вина.
   Виновна Ребекка или нет? Тайное судилище в людской вынесло ей обвинительный приговор!
   И стыдно сказать: если бы они не верили в ее виновность, она не имела бы кредита. Именно вид кареты маркиза Стайна, стоящей у ее подъезда, и свет фонарей, светивших во мраке далеко за полночь, гораздо больше убеждали Реглса, как он потом говорил, чем все ухищрения и уговоры Ребекки.
   Итак, Ребекка - возможно, что и невиновная, - карабкалась и проталкивалась вперед, к тому, что называется "положением в свете", а слуги указывали на нее пальцем как на потерянную и погибшую. Так горничная Молли следит по утрам за пауком: он ткет свою паутину у дверного косяка и упорно взбирается вверх по ниточке, пока наконец ей не надоест это развлечение; тогда она хватает половую щетку и сметает и паутину и ткача.
  
   За несколько дней до Рождества Бекки с мужем и сыном собрались ехать в Королевское Кроули, чтобы провести праздники в обители своих предков. Бекки предпочла бы оставить мальчугана дома и сделала бы это, если бы не настойчивые просьбы леди Джейн привезти мальчика и признаки недовольства со стороны Родона, возмущенного ее небрежным отношением к сыну.
   - Ведь другого такого мальчика во всей Англии не сыщешь, - говорил отец с упреком, - а ты, Бекки, гораздо больше заботишься о своей болонке. Роди не помешает тебе: там он будет все время в детской, а в дороге я за ним присмотрю; мы займем наружные места в карете.
   - Куда ты сам садишься, чтобы курить свои противные сигары, - упрекнула его миссис Родон.
   - Когда-то они тебе нравились, - отвечал муж. Бекки засмеялась: она почти всегда бывала в хорошем расположении духа.
   - То было, когда я добивалась повышения, глупый! - сказала она. - Бери с собой Родона и дай и ему сигару, если хочешь.
   Родон, однако, не стал таким способом согревать своего маленького сына во время их зимней поездки; он вместе с Бригс укутал ребенка шалями и шерстяными шарфами, и в таком виде, ранним утром, при свете ламп "Погребка Белого Коня", мальчуган был почтительно водворен на крышу кареты и с немалым удовольствием смотрел оттуда, как занималась заря. Он совершал свое первое путешествие в то место, которое его отец все еще называя "домом". Для мальчика эта поездка была непрерывным удовольствием: все дорожные события были ему внове. Отец отвечал на его вопросы, рассказывал ему, кто живет в большом белом доме направо и кому принадлежит парк. Мать, сидевшая со своей горничной внутри кареты, в мехах и платках, с пузырьками и флакончиками, проявляла столько беспокойства, как будто никогда прежде не ездила в дилижансе; никто не подумал бы, что ее высадили из этой самой кареты, чтобы освободить место для платного пассажира, когда десять лет тому назад она совершила свое первое путешествие.
   Уже стемнело, когда карета добралась до Мадбери, и маленького Родона пришлось разбудить, чтобы пересесть в коляску его дяди. Он сидел и с удивлением смотрел, как раскрылись большие железные ворота, как замелькали светлые стволы лип, пока лошади наконец не остановились перед освещенными окнами замка, приветливо сиявшими яркими рождественскими огнями.
   Входная дверь широко распахнулась; в большом старинном камине ярко пылал огонь, а выложенный черными плитками пол был устлан ковром.
   "Это тот самый турецкий ковер, который лежал раньше в "Дамской галерее", - подумала Ребекка, и в следующую минуту она уже целовалась с леди Джейн.
   С сэром Питтом она весьма торжественно обменялась таким же приветствием; но Родон, только что куривший, уклонился от поцелуя с невесткой. Дети подошли к кузену; Матильда протянула ему руку и поцеловала его, а Питт Бинки Саутдаун, сын и наследник, стоял поодаль и изучал гостя, как маленькая собачка изучает большого пса. Приветливая хозяйка повела гостей в уютные комнаты, где ярко пылали камины. Затем к миссис Родон постучались обе молоденькие леди, будто бы для того, чтоб помочь ей, но, в сущности, им хотелось осмотреть содержимое ее картонок со шляпами и платьями, хотя и черными, но зато новейших столичных фасонов. Они рассказали ей, что в замке все переменилось к лучшему, что леди Саутдаун уехала, а Питт занял в графстве положение, какое и подобает представителю фамилии Кроули. Затем прозвучал большой колокол, и вся семья собралась к обеду, во время которого Родон-младший был посажен рядом с теткой, доброй хозяйкой дома. Сэр Питт был необыкновенно внимателен к невестке, занявшей место по правую его руку. Маленький Родон обнаружил прекрасный аппетит и вел себя как джентльмен.
   - Мне нравится здесь обедать, - сказал он тетке, когда трапеза кончилась и сэр Питт произнес благодарственную молитву. Затем в столовую ввели юного сына и наследника и посадили на высокий стульчик рядом с баронетом, а его сестренка завладела местом рядом с матерью, где ей была приготовлена рюмочка вина.
   - Мне нравится здесь обедать, - повторил Родон-младший, глядя в ласковое лицо тетки.
   - Почему? - спросила добрая леди Джейн.
   - Дома я обедаю на кухне, - отвечал Родон-младший, - или с Бригс.
   Бекки была так поглощена разговором с баронетом - она льстила ему, и восторгалась им, и расточала комплименты по адресу юного Питта Бинки, которого называла красивым, умным, благородным мальчиком, удивительно похожим на отца, - что не слышала замечаний собственного отпрыска за другим концом обширного и роскошно убранного стола.
   Как гостю, Родону-второму было разрешено в день приезда остаться со взрослыми до того времени, когда убрали чай и перед сором Питтом положили на стол большую с золотым обрезом книгу; все домочадцы вошли в комнату, сэр Питт прочитал молитвы. Бедный мальчуган в первый раз присутствовал на этой церемонии, о которой раньше и не слыхивал.
   Замок приметно изменился к лучшему за короткое правление баронета; Бекки осмотрела его вместе с гостеприимным хозяином и заявила, что все здесь великолепно, очаровательно, превосходно. А маленькому Родону, который знакомился с домом под руководством детей, он показался волшебным дворцом, полным чудес. Здесь были длинные галереи и старинные парадные опочивальни, картины, старый фарфор и оружие. Мимо комнат, где умирал дедушка, дети проходили с испуганными лицами.
   - Кто был дедушка? - спросил Родон; и они объяснили ему, что дедушка был очень старый, его возили в кресле на колесиках; в другой раз ему показали это кресло, которое гнило в сарае, куда его убрали после того, как старого джентльмена увезли вон к той церкви, шпиль которой блестел над вязами парка.
   Братья занимались по утрам осмотром новшеств, внесенных в хозяйство гением сэра Питта и его бережливостью. Совершая эти прогулки пешком или верхом, они могли беседовать, не слишком надоедая друг другу. Питт не преминул объяснить Родону, как много денег стоили все эти преобразования и как часто бывает, что человек, обладающий земельной собственностью и имеющий капитал в государственных бумагах, нуждается в каких-нибудь двадцати фунтах.
   - Вот новая сторожка у ворот парка, - говорил Питт, указывая на нее бамбуковой тростью, - мне так же трудно уплатить за нее до получения январских дивидендов, как полететь.
   - Я могу ссудить тебя деньгами, Питт, до января, - грустно предложил Родон.
   Они зашли внутрь и осмотрели преображенную сторожку, на которой только что был высечен в камне фамильный герб и где у старой миссис Лок впервые за долгие годы была плотно закрывающаяся дверь, крепкая крыша и окна без разбитых стекол.
  

ГЛАВА XLV

Между Хэмпширом и Лондоном

  
   Сэр Питт Кроули не ограничился починкою заборов и восстановлением развалившихся сторожек в Королевском Кроули. Как истинный мудрец, он принялся за восстановление пошатнувшейся репутации своего дома и начал заделывать бреши и трещины, оставленные на его фамильном имени недостойным и расточительным предшественником. Вскоре после смерти отца он был выбран представителем в парламент от своего избирательного местечка, и теперь, в качестве мирового судьи, члена парламента, крупнейшего землевладельца и представителя древней фамилии, считал своей обязанностью бывать в местном обществе, щедро подписывался на все благотворительные начинания, усердно навещал окрестных помещиков - словом, делал все, чтобы занять то положение в графстве, а затем и в королевстве, какое, по его мнению, подобало ему при его исключительных талантах. Леди Джейн получила предписание быть любезной с Фадлстонами, Уопшотами и другими благородными баронетами, нх соседями. Теперь их экипажи то и дело можно было видеть на подъездной аллее в Королевском Кроули. Они часто бывали в замке (где обеды были так хороши, что, очевидно, леди Джейн редко прилагала к ним руку), и Питт с женою, в свою очередь, усердно разъезжали по обедам, невзирая на погоду и на расстояние. Ибо хотя Питт не любил застольных веселостей, так как был человеком холодным, со слабым здоровьем и плохим аппетитом, однако он решил, что гостеприимство и общительность необходимы в его положении; и когда у него трещала голова от затянувшихся послеобеденных возлияний, он чувствовал себя жертвой долга. Он беседовал об урожае, о хлебных законах, о политике с самыми видными помещиками графства. Он (раньше склонявшийся к прискорбному свободомыслию в этих вопросах) теперь с жаром выступал против браконьерства и поддерживал законы об охране дичи. Сам он не охотился, так как не был любителем спорта, а скорее кабинетным человеком с мирными привычками. Но он считал, что следует заботиться об улучшении породы лошадей в графстве и о разведении лисиц, а потому, если его другу сэру Хадлстону Фадлстону угодно погонять лисиц на его полях и собраться с друзьями, как в былые времена, в Королевском Кроули, он, со своей стороны, будет рад иметь их у себя вместе с другими участниками охоты. К ужасу леди Саутдаун, он с каждым днем становился правовернее в своих взглядах: так, он перестал читать публичные проповеди и ходить на религиозные собрания, начал регулярно посещать церковь, навестил епископа и все винчестерское духовенство и не возражал, когда досточтимый епископ Трампер попросил составить ему партию в вист. Какие муки должна была испытывать леди Саутдаун и каким погибшим человеком она должна была считать своего зятя, допускавшего в своем доме безбожные развлечения! А когда семья вернулась как-то раз домой после оратории в Винчестерском соборе, баронет объявил своим молоденьким сестрам, что на будущий год он начнет вывозить их на балы, чем вызвал их безмерную благодарность. Джейн, как всегда, приняла его план беспрекословно, но, вероятно, и сама была рада повеселиться. Вдовствующая леди послала автору "Прачки Финчлейской общины" в Кейптаун самое ужасное описание поведения своей дочери, впавшей в мирскую суетность, и, воспользовавшись тем, что как раз освободился ее дом в Брайтоне, отбыла восвояси, а дети не слишком оплакивали ее отъезд. Мы думаем, что и Ребекка во время второго своего посещения Королевского Кроули не особенно грустила об отсутствии этой леди с ее аптечкой, хотя и написала ей к Рождеству поздравительное письмо, где почтительно напомнила о себе, с благодарностью отозвалась о беседах с ее милостью в первый свой приезд, распространялась о доброте ее милости к болящей страдалице и уверяла, что все в Королевском Кроули напоминает ей об отсутствующем Друге.
   Перемены в поведении сэра Питта в значительной мере объяснялись советами пронырливой маленькой леди с Керзон-стрит.
   - Вы останетесь лишь баронетом... вы согласитесь быть просто помещиком? - говорила она ему, когда он гостил у нее в Лондоне. - Нет, сэр Питт Кроули, я вас лучше знаю. Я знаю ваши таланты и ваше честолюбие. Вы воображаете, что можете скрыть то и другое, но от меня вы ничего не скроете. Я показывала лорду Стайну вашу брошюру о солоде. Представьте, он знаком с нею и говорит, что, по мнению всего кабинета, это самая серьезная работа, когда-либо написанная по этому вопросу. Министерство не упускает вас из виду, и я знаю, что вам нужно. Вам нужно отличиться в парламенте, - все говорят, что вы один из лучших ораторов Англии (ваши речи в Оксфорде до сих пор не забыты). Вам нужно сделаться представителем от графства, - при помощи своего голоса и при поддержке своего избирательного местечка вы можете добиться чего угодно. Вам нужно стать бароном Кроули из Королевского Кроули, - вы и будете им, и очень скоро. Я вижу все, я читаю это в вашем сердце, сэр Питт! Если бы мой муж не только носил ваше имя, но обладал вашим умом, я, может быть, не была бы недостойна его, но... но... теперь я ваша родственница, - добавила она со смехом. - Бедная, незаметная родственница, однако у меня есть и собственный маленький интерес, и - кто знает! - может быть, и мышка пригодится льву.
   Питт Кроули был поражен и восхищен ее словами.
   "Как эта женщина понимает меня! - думал он. - Я никогда не мог заставить Джейн прочесть и трех страниц моей брошюры о солоде. Она-то понятия не имеет ни О моих административных способностях, ни о моем тайном честолюбии... Значит, они помнят мои оксфордские речи, рот как! Канальи! Теперь, когда я являюсь представителем своего местечка и могу быть представителем графства, они наконец вспомнили обо мне! А в прошлом году на высочайшем приеме лорд Стайн не соизволил меня заметить. Теперь они начинают понимать, что Питт Кроули что-то значит. Да, но это тот же самый человек, которым они пренебрегали; нужен был только случай, и теперь уж я им покажу, что умею не только писать, но и говорить и действовать. Ахиллес до тех пор не проявлял себя, пока его не опоясали мечом. Сейчас меч у меня в руках, и мир еще услышит о Питте Кроули!"
   Вот почему этот продувной дипломат сделался таким гостеприимным, таким внимательным к больницам и ораториям, таким любезным с духовенством, так щедро угощал обедами и сам принимал приглашения, так необычайно ласково обращался с фермерами в базарные дни и так интересовался делами графства. И вот почему эти святки в замке были самыми веселыми за много-много лет.
   В первый день Рождества собралось полностью все семейство. Все Кроули из пасторского дома явились к обеду. Ребекка была так откровенна и ласкова с миссис Бьют, как будто та никогда и не была ее врагом; она участливо расспрашивала о дорогих девочках и удивлялась успехам, каких они достигли в музыке. Она даже настояла на том, чтобы они повторили один дуэт из увесистого тома романсов, который бедному Джиму, несмотря на все его сопротивление, пришлось тащить под мышкой из дому. Все это заставило миссис Бьют соблюдать приличие в обращении с маленькой авантюристкой, но, оставшись одна с дочерьми, она дала волю своему языку, удивляясь тому нелепому уважению, с каким сэр Питт относится к своей невестке. Зато Джим, сидевший за обедом рядом с Бекки, объявил, что она "молодчина", и вся семья пастора единодушно признала, что маленький Родон - прелестный ребенок. Они уже видели в этом мальчике возможного будущего баронета: между ним и титулом стоял только хилый, болезненный, бледный Питт Бинки.
   Дети очень подружились; Питт Бинки был слишком маленьким щенком для того, чтобы играть с такой большой собакой, как Родон. Матильда была только девочка и не годилась, конечно, в товарищи юному джентльмену, которому было почти восемь лет и которому скоро предстояло носить жакетку и панталоны. Он сразу стал во главе маленькой компании: и мальчик и девочка слушались его во всем, когда он снисходил до того, чтобы поиграть с ними. Сам он от души наслаждался жизнью в деревне, Ему ужасно нравился огород, цветники - меньше, зато птичий двор, голубятни и конюшни, когда ему позволяли туда ходить, приводили его в полное восхищение. Он уклонялся от объятий молоденьких мисс Кроули, но леди Джейн позволял себя целовать и любил сидеть рядом с нею, когда после поданного знака дамы удалялись в гостиную, оставив мужчин за кларетом. Он предпочитал ее соседство соседству матери. Ребекка, видя, что здесь в ходу нежности, как-то вечером подозвала к себе Родона, наклонилась и поцеловала его в присутствии всех дам.
   Мальчик посмотрел ей в лицо, весь дрожа и сильно покраснев, как всегда с ним бывало, когда он волновался.
   - Дома вы никогда не целуете меня, мама, - сказал он. Ответом на это было общее молчание и неловкость и далеко не ласковый огонек в глазах Бекки.
   Родон-старший любил невестку за внимание к его сыну. Отношения же между леди Джейн и Бекки на этот раз были чуть более натянутыми, чем в первый визит, когда жена полковника только о том и старалась, чтобы поправиться. Слова ребенка поселили между ними холодок, да и сэр Питт, может быть, был чересчур уж внимателен к невестке.
   Родон, как и подобало его возрасту и росту, предпочитал мужское общество женскому; он никогда не отказывался сопровождать отца в конюшни, куда полковник уходил курить свои сигары. Джим, сын пастора, иногда присоединялся к своему кузену в этом и в других развлечениях. Он и егерь баронета были большими друзьями: их сближала общая любовь к собакам. Однажды мистер Джеймс, полковник и егерь Хорн отправились стрелять фазанов и взяли маленького Родона с собою. В другое, еще более блаженное утро все четверо приняли участие в травле крыс в амбаре. Родон ни разу еще не видел этой благородной забавы. Они заткнули выходы нескольких дренажных труб, пустив туда с другого конца хорьков, и сами молча стали поодаль, вооружившись палками, а маленький насторожившийся терьер (Форсепс, знаменитая собака мистера Джеймса), задыхаясь от возбуждения, замер на трех лапах, прислушиваясь к слабому писку крыс. Наконец преследуемые животные осмелились в отчаянии выскочить наружу. Терьер прикончил одну крысу, егерь - другую. Родон от волнения промахнулся, но зато чуть не убил хорька.
   Но самым замечательным был тот день, когда на лужайке в Королевском Кроули собралась охота сэра Хадлстона Фадлстона.
   Для маленького Родона это было необычайное зрелище. В половине одиннадцатого на аллее показался Том Муди, егерь сэра Хадлстона Фадлстона; вот он едет рысью в сопровождении породистых гончих, держащихся собранной сворой. За ним два псаря в алых кафтанах, веселые рослые парни на поджарых чистокровных лошадях. Они с необыкновенной ловкостью концами своих длинных, тяжелых бичей стегают по самым чувствительным местам тех собак, которые осмеливаются отделиться от своры или хотя бы повести мордой на выскочившего из-под самого их носа и порскнувшего в сторону зайца или кролика.
   Затем подъезжает Джек, сын Тома Муди; он весит семьдесят фунтов, рост его - сорок восемь дюймов и никогда не станет больше. Он на мощном коне, наполовину закрытом объемистым седлом. Это любимая лошадь сэра Хадлстона Фадлстона - Ноб. То и дело появляются новые лошади; на них сидят маленькие грумы, в ожидании своих хозяев, которых ждут с минуты на минуту.
   Том Муди подъезжает к двери замка; его приветствует дворецкий и предлагает выпить, но Том отказывается. Он удаляется со своей сворой на защищенный уголок лужайки, где собаки начинают кататься по траве, возиться и сердито ворчать друг на друга. Иногда они поднимают отчаянную грызню, но быстро утихают под окриком Тома, непревзойденного мастера ругаться, или под жалящим концом бича.
   Прискакали юные джентльмены на породистых лошадях, забрызганные до колен грязью, они заходят в дом выпить вишневки и засвидетельствовать свое почтение дамам, а кто поскромнее и думает больше об охоте, снимает с себя покрытые грязью сапоги, пересаживается на охотничью лошадь и разогревает кровь предварительным галопом вокруг лужайки. Затем они собираются около собачьей своры и беседуют с Томом Муди о прошлой охоте, о достоинствах Плаксы и Алмаза, о состоянии полей и о том, что с выводками лисиц год от году все хуже.
   Но вот появляется сэр Хадлстон верхом на красивом жеребце; он подъезжает прямо к замку, входит, учтиво приветствует дам, но, как человек, не тратящий лишних слов, сейчас же приступает к делу. Собак подводят к самому подъезду, и маленький Родон спускается к ним, возбужденный и слегка напуганный бурными проявлениями их восторга: они похлопывают его хвостами и повизгивают, оскалив зубы, и поднимают такой разноголосый лай, что Тому Муди криками и бичом едва удается их успокоить.
   Между тем сэр Хадлстон тяжело садится на Ноба.
   - Попробуйте начать с Саустеровской рощи, Том, - предлагает баронет. - Фермер Менг говорил мне, что там видели двух лисиц.
   Том трубит в рог и отъезжает рысью, сопровождаемый сворой, псарями, юными джентльменами из Винчестера, окрестными фермерами и созванными со всего прихода пешими работниками, для которых этот день - большой праздник. Сэр Хадлстон с полковником Кроули составляют арьергард, и скоро люди, собаки и лошади исчезают в конце аллеи.
   Преподобный Бьют Кроули не рискнул появиться на сборном пункте под самыми окнами племянника (Том Муди помнит его сорок лет назад стройным студентом богословия, скакавшим на самых горячих лошадях, перепрыгивавшим широчайшие рвы и бравшим самые новые плетни в окрестных полях), - итак, повторяю, его преподобие как бы случайно появляется из переулка, ведущего к пасторскому дому, как раз в ту минуту, когда сэр Хадлстон проезжает мимо. Тронув рослого вороного коня, он присоединяется к почтенному баронету. Охотники и собаки исчезают, а маленький Родон еще долго остается на ступеньках подъезда, пораженный и счастливый.
   Во время этих памятных святок маленький Родон если и не снискал особенной привязанности сурового и холодного дяди, вечно запиравшегося в своем кабинете и погруженного в судебные дела или в разговоры с арендаторами и управляющими, - зато завоевал симпатии теток, как замужней, так и не замужних, обоих детей в замке и Джима, которого сэр Питт прочил в женихи одной из молоденьких леди, давая ему понять, что он может рассчитывать на получение прихода после смерти своего папаши-спортсмена. Сам Джим воздерживался от охоты на лисиц, предпочитая стрелять уток и бекасов да баловаться безобидной травлей крыс. В этих мирных занятиях он и проводил теперь рождественские каникулы, после которых ему предстояло вернуться в университет и постараться с грехом пополам сдать последние экзамены. Он уже отказался от зеленых фраков, красных галстуков и других светских украшений, готовясь к новому жизненному поприщу. Таким дешевым и экономным способом сэр Питт старался заплатить долг своим семейным.
  
   Еще до окончания этих веселых рождественских праздников баронет, кое-как собравшись с духом, снова дал брату чек на своих банкиров, не более не менее как на сто фунтов! И если это решение сперва стоило сэру Питту адских мук, то с тем большим удовольствием он вспоминал потом о собственном великодушии. Родону и его сыну грустно было уезжать из замка, но Бекки и дамы, напротив, расстались с величайшей готовностью, и наша приятельница вернулась в Лондон, чтобы снова приняться за дела, за которыми мы ее застали в начале предыдущей главы. Благодаря ее заботам дом Кроули на Грейт-Гонт-стрит совершенно возродился и был готов к приему сэра Питта и его семьи, когда баронет прибыл в Лондон, чтобы исполнять свои обязанности в парламенте и добиться того положения в графстве, которое соответствовало бы его обширным талантам.
   В первую сессию этот великий притворщик таил свои планы про себя и ни разу не открыл рта, за исключением того случая, когда подавал петицию от Мадбери. Но он усердно являлся на свое место и внимательно присматривался к парламентским делам и порядкам. Дома он занимался изучением "Синих книг", к беспокойству и недоумению леди Джейн, которой казалось, что он убивает себя ночной работой и таким чрезмерным усердием. Он завязал знакомства с министрами и с лидерами своей партии, решив в ближайшие же годы завоевать место в их рядах.
   Нежность и доброта леди Джейн внушали Ребекке такое презрение, что этой маленькой женщине стоило немалого труда скрывать его. Простодушие и наивность, которые отличали леди Джейн, всегда выводили из себя нашу приятельницу Бекки, и временами она не могла даже удержаться от презрительного тона в разговоре с невесткой. С другой стороны, и леди Джейн раздражало присутствие Бекки в доме. Муж постоянно беседовал с гостьей; казалось, они обмениваются какими-то знаками, понятными им одним, и Питт говорил с нею о таких вопросах, которые ему и в голову не пришло бы обсуждать с женой. Леди Джейн, быть может, и не поняла бы их, но все равно ей было обидно сидеть, сознавая, что ей нечего сказать, и слушать, как эта маленькая миссис Родон болтает обо всем на свете, находит слово для каждого мужчины и ни у кого не остается в долгу, - в молчании сидеть в собственном доме у камина совсем одной, в то время как все мужчины толпились вокруг ее соперницы.
   В деревне леди Джейн, бывало, рассказывала сказки детям, собиравшимся у ее колен (с ними всегда был и маленький Родон, очень привязанный к тетке); но когда в комнату входила Бекки и ее недобрые зеленые глаза загорались насмешкой, бедная леди Джейн сейчас же замолкала под этим презрительным взглядом. Ее нехитрые выдумки в испуге разлетались, как феи в волшебных сказках перед могучим злым духом. Она не могла собраться с мыслями и рассказывать дальше, хотя Ребекка с неуловимым сарказмом в голосе просила ее продолжать эту очаровательную сказку. Добрые мысли и тихие удовольствия были противны миссис Бекки: они раздражали ее; она ненавидела людей, которым они нравились; она терпеть не могла детей и тех, кто любит их.
   - Не выношу ничего пресного, - заявила она лорду Стайну, передразнивая леди Джейн и ее манеры.
   - Как некая особа не выносит ладана, - отвечал милорд с насмешливым поклоном и хрипло захохотал.
   Итак, обе леди не слишком часто виделись друг с другом, за исключением тех случаев, когда жене младшего брата нужно было что-нибудь от невестки, - тогда она ее навещала. Они называли друг друга "милочка" и "душечка", хотя заметно сторонились одна другой. Между тем сэр Питт, несмотря на свои многочисленные занятия, ежедневно находил время заехать к невестке.
   В день, когда он впервые присутствовал на обеде в честь спикера, сэр Питт воспользовался случаем показаться невестке во всем параде - в старом мундире дипломата, который он носил, когда был атташе при пумперникельском посольстве.
   Бекки наговорила ему кучу комплиментов по поводу его костюма и почти так же восхищалась им, как его жена и дети, когда он зашел к ним перед отъездом из дому. Бекки сказала, что только чистокровный дворянин может решиться надеть этот придворный костюм. Только люди древнего рода умеют носить culotte courte {Короткие панталоны (франц.).}. Питт с удовлетворением посмотрел на свои ноги, которые, по правде сказать, отличались не большей красотой и округлостью линий, чем придворная шпага, болтавшаяся у него на боку, - Питт, повторяем, Посмотрел на свои ноги и решил в глубине души, что он неотразим.
   Как только он ушел, Бекки нарисовала на него карикатуру и показала лорду Стайну, когда тот приехал. Его милость, восхищенный точно переданным сходством, взял набросок с собой. Он сделал сэру Питту Кроули честь встретиться с ним в доме миссис Бекки и был очень любезен с новым баронетом и членом парламента. Питт был поражен той почтительностью, с какой знатный пэр обращался с его невесткой, легкостью и блеском ее разговора и восхищением, с каким все мужчины слушали ее. Лорд Стайн высказал уверенность, что баронет только начинает свою общественную карьеру, и жаждал послушать его как оратора. Так как они были близкие соседи (ибо Грейт-Гонт-стрит выходит на Гонт-сквер, одну сторону которого, как всем известно, занимает Гонт-Хаус), милорд выразил надежду, что, как только леди Стайн приедет в Лондон, она будет иметь честь познакомиться с леди Кроули. Через день или два лорд Стайн завез своему соседу визитную карточку; его предшественнику он никогда не оказывал такого внимания, несмотря на то, что они целый век жили рядом.
   Среди этих интриг, аристократических собраний и блестящих персонажей Родон с каждым днем чувствовал себя все более одиноким. Ему не возбранялось целые дни просиживать в клубе, обедать с холостыми приятелями, приходить и уходить когда вздумается. Он и Родон-младший не раз отправлялись на Гонт-стрит и проводили время с миледи и детьми, между тем как сэр Питт навещал Ребекку, по пути в парламент или возвращаясь оттуда.
   Бывший полковник часами сидел в доме брата, почти ничего не делая и ни о чем не думая. Он был рад, если ему давали какое-нибудь поручение: сходить узнать что-нибудь про лошадь или про прислугу или разрезать жареную баранину за детским столом. Выбитый из седла и усмиренный, он стал лентяем и совершенным тюфяком. Далила лишила его свободы и обрезала ему волосы. Смелый и беспечный гуляка, каким он был десять лет тому назад, теперь стал ручным и превратился в вялого, послушного толстого пожилого джентльмена.
   А бедная леди Джейн чувствовала, что Ребекка пленила ее супруга; что, впрочем, не мешало им при встречах по-прежнему называть друг друга "душечкой" и "милочкой".
  

ГЛАВА XLVI

Невзгоды и испытания

  
   Между тем наши друзья в Бромптоне встречали Рождество по-своему и не слишком весело.
   Из ста фунтов, составлявших весь ее годовой доход, вдова Осборна обычно отдавала около трех четвертей отцу с матерью в уплату за содержание свое и Джорджи. Еще сто двадцать фунтов присылал Джоз, и, таким образом, семья, состоявшая из четырех человек, при единственной девушке-ирландке, обслуживавшей также и Клепа с женою, могла жить скромно, но прилично, не падая духом после перенесенных недавно невзгод и разочарований, и даже приглашать изредка к чаю кого-либо из друзей. Седли все еще сохранял свой авторитет в семье мистера Клепа, своего бывшего подчиненного. Клеп помнил время, когда он, сидя на кончике стула за богатым столом коммерсанта на Рассел-сквер, выпивал стаканчик за здоровье миссис Седли, мисс Эмми и мистера Джозефа в Индии. Сейчас, в воспоминаниях, прошлое это казалось еще более великолепным; каждый раз, когда почтенный конторщик приходил из своей кухни-приемной наверх в гостиную и пил с мистером Седли чай или грог, он говорил:
   - Это не то, к чему вы когда-то привыкли, сэр, - и так же серьезно и почтительно пил за здоровье обеих дам, как в дни их наибольшего процветания. Он находил, что мисс Эмилия играет божественно, и считал ее самой изящной леди. Он никогда не садился раньше Седли даже в клубе и не позволял никому из членов общества непочтительно отзываться об этом джентльмене. Когда-то он видел, какие важные люди в Лондоне пожимали руку мистеру Седли.
   - Я знал его в те времена, - говорил он, - когда его можно было встретить на бирже вместе с Ротшильдом, и лично я всем ему обязан.
   Клен со своей прекрасной репутацией и хорошим почерком вскоре же после разорения хозяина нашел себе другое место. Один из бывших компаньонов Седли был очень рад воспользоваться услугами мистера Клена и положил ему приличное жалованье.
   - Такая мелкая рыбешка, как я, может плавать и в лоханке, - говорил старый конторщик.
   Короче говоря, Седли понемногу растерял всех своих богатых друзей, но этот прежний его подчиненный оставался ему верен.
   Из той небольшой доли доходов, которую Эмилия удерживала для себя, она, бережливо рассчитывая каждый шиллинг, одевала своего дорогого мальчика так, как подобало сыну Джорджа Осборна, и платила за его обучение в школе, куда после долгих опасений и колебаний, после тайных страхов и мучительных сомнений решила отдать сына. До поздней ночи она блуждала в дебрях грамматики и географии, чтобы потом учить Джорджи. Она даже принялась за латынь, мечтая быть ему полезной в преодолении этой премудрости. Расставаться с ним на целый день, отдавать его на произвол учительской трости и грубости школьных товарищей - было для слабой, чувствительной матери почти то же, что снова отнимать его от груди. А Джордж с великой радостью убегал в школу. Он жаждал перемен. Эта детская радость ранила сердце матери, - ведь сама она так страдала, отпуская от себя сына. Ей хотелось, чтобы и он огорчался, а потом она начинала раскаиваться в своем эгоизме, в том, что хотела видеть родного сына несчастным.
   Джорджи делал большие успехи в школе, директором которой был приятель верного поклонника его матери - преподобного мистера Бинни. Он приносил домой бесчисленные награды и похвальные отзывы. Каждый вечер он рассказывал матери бесконечные истории про своих школьных товарищей, - какой молодчина Лайонс и какой трус Сниффин; а отец Стила в самом деле поставляет в училище мясо, а мать Голдинга каждую субботу приезжает за ним в карете; у Нита панталоны со штрипками, нельзя ли и ему пришить штрипки? Булл-старший такой сильный (хотя читает еще только Евтропия), что мог бы положить на обе лопатки самого мистера Уорда, помощника учителя. Так Эмилия перезнакомилась со всеми мальчиками в школе и знала их не хуже самого Джорджи. По вечерам она помогала ему делать письменные упражнения и так усердствовала над его уроками, как будто сама должна была утром отвечать учителю. Однажды, после драки со Смитом, Джордж вернулся к матери с синяком под глазом и ужасно хвастался перед нею и перед восхищенным старым дедушкой своими подвигами на поле брани, на котором он, говоря по правде, показал себя далеко не героем и потерпел решительное поражение. Эмилия до сих пор не может простить этого Смиту, хоть он теперь мирно торгует в аптеке близ Лестер-сквер.
   В таких тихих занятиях и безобидных хлопотах проходила жизнь кроткой вдовы; годы отметили свое течение двумя-тремя серебряными нитями в ее волосах да провели чуть заметную морщинку на ее чистом лбу. Но она с улыбкой смотрела на эти отпечатки времени. "Какое значение это имеет для такой старухи, как я?" - говорила она. Все ее надежды были сосредоточены на сыне, который должен стать знаменитым, прославленным, великим человеком, как он того заслуживает. Она хранила его тетради, его рисунки и сочинения и показывала их в своем маленьком кругу, словно они были чудом гениальности. Некоторые из них она доверила мисс Доббин, чтобы показать их мисс Осборн, тетке Джорджа, и даже самому мистеру Осборну: может быть, старик раскается в своем жестокосердии и злобе по отношению к тому, кого уже нет на свете. Все ошибки и недостатки своего мужа она похоронила вместе с ним. Она помнила только возлюбленного, который женился на ней, пожертвовав всем, благородного, прекрасного и храброго супруга, который обнимал ее в то утро, когда уходил сражаться и умирать за своего короля. И она верила, что герой улыбается, глядя с небес на это чудо в образе мальчика, оставленного ей на радость и утешение.
   Мы уже видели, что один из дедушек Джорджа (мистер Осборн), восседая в своих креслах на Рассел-сквер, день ото дня становился все несдержаннее и раздражительнее, а дочь его, несмотря на свой прекрасный экипаж и прекрасных лошадей, несмотря на то, что ее имя значилось в половине списков благотворительных обществ столицы, была несчастной, одинокой, угнетенной старой девой.
   Снова и снова возвращалась она мыслью к прелестному мальчику, своему племяннику, которого ей однажды довелось увидеть. Она мечтала о том, чтобы ей позволили подъехать в своем прекрасном экипаже к дому, где он жил, и каждый день, одиноко катаясь по Парку, она смотрела по сторонам в надежде встретить его. Ее сестра, супруга банкира, иногда удостаивала навестить свой старый дом на Рассел-сквер и свою подругу детства. Она привозила с собой двух хилых детей в сопровождении чопорной няньки и, хихикая, жеманным голосом тараторила о светских знакомых, о том, что ее маленький Фредерик - вылитый лорд Клод Лоллипоп, а ее милую Марию заметила сама баронесса, когда они катались в Роухемптоне в колясочке, запряженной осликом. Она просила сестру уговорить папа сделать что-нибудь для ее дорогих малюток. Ей хотелось, чтобы Фредерик пошел в гвардию; и если ему придется быть старшим в роде (мистер Буллок положительно во всем себе отказывает, из кожи лезет, чтобы купить поместье), то чем же будет обеспечена ее дорогая девочка?
   - Я надеюсь на тебя, милочка, - говорила миссис Буллок, - потому что моя доля папиного наследства перейдет, как ты понимаешь, к главе семьи. Милейшая Рода Мак-Мул вызволит имение Каслтодди, как только умрет бедный милый лорд Каслтодди, а у него то и дело случаются припадки эпилепсии; и маленький Макдаф Мак-Мул будет виконтом Каслтодди. Оба мистера Бледайера с Минсинг-лейн закрепили свои состояния за маленьким сыном Фанни Бледайер. Ты понимаешь, как это важно, чтобы и мой крошка Фредерик был старшим в роде... и... и... попроси папа перенести свой текущий счет к нам на Ломбард-стрит. Хорошо, дорогая? Неловко, что у него счет у Стампи и Роди.
   После такой беседы, где светская болтовня мешалась с грубой корыстью, и после поцелуя, похожего на прикосновение устрицы, миссис Фредерик Буллок забирала своих накрахмаленных птенцов и, все так же тараторя и хихикая, усаживалась в карету.
   Каждый визит, который эта представительница хорошего тона наносила своим родным, только портил дело: отец увеличивал свои вложения у Стампи и Роди. Ее покровительственная манера становилась все более невыносимой. Бедная вдова в маленьком домике в Бромптоне, охраняя свое сокровище, не подозревала, как жадно кто-то зарится на него.
   В тот вечер, когда Джейн Осборн сказала отцу, что видела его внука, старик ничего не ответил, но он не рассердился и, уходя к себе, довольно ласково пожелал ей доброй ночи. Вероятно, он много размышлял о том, что она сказала, а может быть, и навел у Доббинов некоторые справки об ее визите, ибо недели через две после этого он спросил, где ее французские часики с цепочкой, с которыми она обычно не расставалась.
   - Я купила их на собственные деньги, сэр, - испуганно ответила мисс Джейн.
   - Закажи себе другие такие же или еще лучше, если найдутся, - сказал старый джентльмен и погрузился в молчание.
   За последнее время обе мисс Доббин несколько раз упрашивали Эмилию отпустить к ним Джорджа: он очень понравился тетке; может быть, и дедушка, намекали они, тоже решит наконец сменить гнев на милость, - Эмилия, конечно, не захочет мешать счастью сына.
   Нет, этого Эмилия не хотела, но она с тяжелым сердцем и большой опаской принимала их приглашения, положительно места себе не находила в отсутствие ребенка и встречала его, когда он возвращался, с таким чувством, словно он избавился от какой-то опасности. Он привозил домой деньги и игрушки, на которые вдова смотрела с беспокойством и ревностью. Она всегда спрашивала, не видал ли он там незнакомого старого джентльмена. Только старого сэра Уильяма, который катал его в фаэтоне, отвечал мальчик, да еще мистера Доббина, он приехал к вечеру на своей прекрасной гнедой - нарядный, в зеленом фраке, с розовым галстуком и с хлыстиком с золотым набалдашником; мистер Доббин обещал показать ему Тауэр и взять его с собой на охоту с гончими.
   Но однажды, возвратившись, он сказал:
   - Был старый джентльмен с густыми бровями, в широкополой шляпе и с толстой цепочкой с печатками. (Мистер Осборн приехал как раз в то время, когда кучер катал Джорджа на сером пони вокруг лужайки.) Он очень долго смотрел на меня и весь дрожал. После обеда меня заставили прочитать: "Зовут меня Норвал". Тетя заплакала, она всегда плачет. - Таков был отчет Джорджа в этот вечер.
   Эмилия поняла, что мальчик видел деда, и в страшном волнении стала ожидать предложений с его стороны, уверенная в том, что они должны последовать. И действительно, через несколько дней ее предчувствия сбылись. Мистер Осборн совершенно официально предлагал взять мальчика к себе и сделать его наследником всего состояния, которое раньше предназначалось его отцу. Он обязывался пожизненно выплачивать миссис Джордж Осборн сумму, достаточную, чтобы обеспечить ей приличное существование. Если миссис Джордж Осборн предполагает вторично выйти замуж - мистер Осборн слышал, что таково ее намерение, - выплата ей обеспечения не будет прекращена. Но он ставил непременным условием, чтобы ребенок поселился у него на Рассел-сквер или в каком-либо другом месте по его выбору. Мальчику будет позволено время от времени навещать миссис Джордж Осборн по месту ее жительства. Письмо с этим сообщением было ей доставлено и прочтено, когда матери не было дома, а отец, по обыкновению, ушел в Сити.
   Эмилия очень редко сердилась, быть может, два-три раза за свою жизнь, - и вот поверенному мистера Осборна посчастливилось увидеть ее во время одного из таких приступов гнева. Она поднялась, сильно покраснев и вся дрожа, лишь только мистер По прочел письмо и протянул его ей; она разорвала письмо на мелкие кусочки и растоптала их.
   - "Чтобы я вторично вышла замуж? Чтобы я взяла деньги за разлуку с сыном? Какое ужасное оскорбление! Скажите мистеру Осборну, что это - подлое письмо, сэр... подлое письмо! Я не отвечу на него. До свиданья, сэр!" И она отпустила меня кивком головы, словно королева в какой-нибудь трагедии, - рассказывал потом поверенный.
   Родители в тот день даже не заметили ее волнения, и она не стала передавать им свой разговор с поверенным. У них были свои дела, немало их заботившие, дела, которые самым непосредственным образом касались интересов этой невинной и ничего не подозревавшей леди. Старый джентльмен, ее отец, всегда был занят какими-нибудь спекуляциями. Мы видели, как он прогорел на торговле вином и углем. Но, шныряя усердно и неутомимо по Сити, он опять набрел на какую-то аферу и так увлекся ею, несмотря на предостережения мистера Клепа, что потом и не смел признаться, как далеко он зашел в этом предприятии. А так как у мистера Седли было правило не говорить о денежных делах с женой и дочерью, то они и не подозревали, какое бедствие грозит им, пока несчастный старик не вынужден был постепенно во всем признаться.
   Прежде всего это сказалось на мелких хозяйственных счетах, которые уплачивались каждую неделю. "Перевод из Индии еще не пришел", - с расстроенным лицом говорил мистер Седли жене. И так как она всегда аккуратно платила по счетам, то торговцы, к которым бедная леди должна была обратиться с просьбой об отсрочке, приняли это с большим неудовольствием, хотя со стороны других, менее аккуратных покупателей такие просьбы были для них делом привычным. Деньги, которые давала в семью Эмми - давала с легким сердцем и ни о чем не спрашивая, - позволяли семье кое-как перебиваться, хотя бы и на половинном пайке. И первые шесть месяцев прошли сравнительно легко: старый Седли все еще верил, что его акции должны подняться и что все устроится.
   Однако и в конце полугодия те шестьдесят фунтов от Джоза, что могли бы выручить семью, не были получены, и дела ее шли все хуже. Миссис Седли, сильно постаревшая и утратившая бодрость духа, только молчала или уходила на кухню к миссис Клеп - поплакать. Мясник смотрел в сторону, бакалейщик дерзил. Раза два маленький Джордж ворчал по поводу обеда, и Эмилия, которая сама удовольствовалась бы ломтиком хлеба, не могла не заметить, что о сыне ее мало заботятся, и прикупала кое-что на свои личные небольшие средства, только бы мальчик был здоров.
   Наконец родители сказали ей все или, вернее, рассказали нечто маловразумительное и путаное, как вообще рассказывают о себе люди, попавшие в затруднительное положение. Когда пришли ее собственные деньги, Эмилия, собираясь заплатить родителям, хотела удержать некоторую часть, так как заказала новый костюм для Джорджи.
   Тут выяснилось, что Джоз им больше не помогает и что на хозяйство не хватает денег, - как Эмилия и сама должна была бы видеть, говорила мать, но ведь она ни о чем и ни о ком не думает, кроме Джорджи. Тогда Эмилия молча протянула через стол все свои деньги и ушла к себе в комнату, чтобы там выплакаться. Но особенно грустно было отказываться от костюмчика, который она с такой радостью готовила для рождественского подарка сыну и покрой и фасон которого долго обсуждала со скромной портнихой, своей приятельницей.
   Труднее же всего ей было сказать об этом Джорджи, и Джорджи заявил шумный протест. У всех будут новые костюмы к Рождеству. Мальчики будут смеяться над ним. Ему нужен новый костюм. Ведь она обещала. У бедной вдовы нашлись в ответ только поцелуи. Со слезами она стала чинить его старый костюм. Потом порылась среди своих немногочисленных нарядов - нельзя ли что-нибудь продать, чтобы приобрести желанную обновку, и наткнулась на индийскую шаль, которую прислал ей Доббин. Она вспомнила, как в былые дни ходила с матерью в прекрасную лавку с индийскими товарами на Ладгет-Хилле, где такие вещи можно было не только купить, но и продать и сдать на комиссию. Щеки ее разрумянились и глаза загорелись при этой мысли, и, весело улыбаясь, она расцеловала Джорджа перед его уходом в школу. Мальчик понял, что его ждет приятный сюрприз.
   Завязав шаль в платок (тоже подарок доброго майора), она спрятала сверток под накидкой и прошла пешком, раскрасневшись и горя нетерпением, всю дорогу до Ладгет-Хилла; она так быстро шла вдоль ограды парка и так проворно перебегала через улицы, что мужчины оборачивались, когда она спешила мимо, и заглядывались на ее хорошенькое разгоряченное личико. Эмилия рассчитала, как ей истратить деньги, которые она выручит от продажи шали: кроме костюмчика, она может купить книги, о которых Джорджи мечтал, и заплатить за ученье в школе за полгода. Хватит и на то, чтобы подарить отцу новый плащ вместо его единственной старой шинели. Она не ошиблась в ценности подарка майора: шаль была прекрасная, очень тонкая, и купец сделал весь ознакомилась съ однимъ изъ прекраснѣйшихъ джентльменовъ и величайшихъ европейскихъ министровъ, дюкомъ де да Жаботьеронъ, бывшимъ посланникомъ одного короля. Такимъ образомъ, наша маленькая рѣшительная женщина сдѣлалась постоянной гостьей при французскомъ посольствѣ, гдѣ никакое общество не считалось совершеннымъ, если въ немъ не присутствовала очаровательная мадамъ Раудонъ Кровли
   Messieurs де Труффиньи (изъ фамиліи Перигоровъ) и Шампиньянъ, находившіеся при посольствѣ, были рѣшительно поражены прелестями прекрасной жены полковника и оба объявили, согласно съ обычаевъ ихъ націи (кто не встрѣчался съ французомъ, который, выѣхавъ изъ Англіи, не оставилъ бы за собой полдюжины семействъ несчаствыми и не привезъ въ отечество столько же сердецъ въ своемъ бумажинкѣ?),-- оба они объявили, что находились au mieux съ очаровательной мадамъ Раудонъ.
   Но я сомнѣваюсь что-то въ справедливости этого признанія. Шампиньянъ былъ весьма приверженъ къ écarté и дѣлывалъ множество партій съ полковникомъ на вечерахъ у него, между тѣмъ какъ Бекки въ другой комнатѣ распѣвала для лорда Стэйна. Что до Труффиньи, то, я полагаю, всѣмъ извѣстенъ фактъ, что онъ не смѣлъ показываться въ гостинницу "Путешественниковъ", гдѣ задолжалъ каждому лакею; и еслибъ только не служилъ онъ при посольствѣ, гдѣ могъ пообѣдать, то, право, этому достойному джентльмену пришлось бы умереть съ голоду. Сомнѣваюсь, еще разъ говорю, чтобы Ребекка избрала котораго нибудь изъ этилъ двухъ молодыхъ людей предметомъ своего особеннаго вниманія. Они бѣгали у нея на посылкахъ, покупали ей перчатки и цвѣты, входили въ оперѣ въ долги для нея, вообще, тысячами средствъ, стараясь выказать себя любезными. Они говорили по англійски съ необыкновенной простотой, доставлявшей безпредѣльное удовольствіе Бекки и милорду Стэйну. Полковница Кроули въ лицо передразнивала того или другого, поздравляя ихъ съ успѣхами въ англійскомъ языкѣ съ той серьёзной миной, которая постоянно смѣшила маркиза, ея сардоническаго стараго патрона. Труффиньи, желая имѣть въ Бриггсъ довѣренную посредницу, подарилъ ей шаль и передалъ письмо; и наша простоватая старая дѣва публично передала его по адресу. Это посланіе забавляло всѣхъ, кто только читалъ его, а читали его всѣ, кромѣ честнаго Раудона ему не къ чему было пересказывать всего, что происходило въ маленькомъ домѣ на улицѣ Курзонъ.
   Здѣсь Бекки принимала не только "лучшихъ" иностранцевъ (я нарочно подчеркнулъ слово лучшихъ, какъ выраженіе общепринятое во всѣхъ нашихъ высшихъ, лучшихъ обществахъ;, но и лучшихъ англичанъ. Не подразумѣваю подъ этимъ опредѣленіемъ людей самыхъ добродѣтельныхъ, или вовсе недобродѣтельныхъ, ни умнѣйшихъ, ни глупѣйшихъ, ни богатѣйшихъ, ни знатнѣйшихъ по происхожденію: я говорю только лучшихъ,-- словомъ сказать, людей, противъ которыхъ, въ этомъ отношеніи, нельзя дѣлать никакихъ возраженій, какъ, напримѣръ, знатныя леди Фитцъ Виллисъ, Слоуборъ, Гризельда Макбетъ и имъ подобныя. Когда графиня Фитцъ Виллисъ принимаетъ подъ свое покровительство какую нибудь особу, то конченое дѣло: особа эта въ безопасности; тутъ уже молчать слѣдуетъ. Нельзя сказать, чтобы леди Фитцъ Виллисъ была лучше какой нибудь другой -- персона увядшая, пятидесяти семи лѣтъ отъ роду, нехороша собой, ни богата, ни занимательна; но чтожь прикажете дѣлать! со всѣхъ сторонъ признана лучшею. И пріѣзжали-то къ ней все лучшіе. Въ пику одной особѣ (вѣроятно, леди Стэйнъ, титула которой графиня Виллисъ, будучи еще молодой Джоржиной Фредерикой, дочерью графа портэншеррійскаго, любимца принца валлійскаго, нѣкогда домогалась), этой знатной и знаменитой предводительницѣ моднаго свѣта вздумалось признать лучшею и мистриссъ Раудонъ Кроули. Вслѣдствіе такой рѣшимости, или, лучше сказать, прихоти, и побуждаемая вышесказаннымъ желаніямъ досадить кой кому, графиня Фитцъ, въ одномъ изъ предводительствуемыхъ ею собраній, сдѣлала Ребеккѣ замѣчательнѣйшій реверансъ и не только поощрила сына своего, Сентъ Киттса, получившаго мѣсто черезъ милорда Стэйна, посѣщать домъ мистриссъ Кроули, но просила ее къ себѣ и во время обѣда два раза обращалась къ ней съ разговоромъ, самымъ снисходительнымъ образомъ. Это важное событіе въ тотъ же вечеръ разнеслось по всему Лондону. Люди, кричавшіе фи о мистриссъ Кроули, замолкли. Бенгамъ, жолчный острякъ и законовѣдѣцъ, правая рука милорда Стэйна, словъ не щадилъ на похвалы Бекки. Маленькій Томъ Тоади, предостерегавшій Соутдоуна отъ посѣщенія такой погибшей женщины, умолялъ теперь, чтобы его самого ввели къ ней. Короче сказать, Бекки была допущена къ лучшимъ, любезные мои читатели! не завидуйте Ребекѣ преждевременно: подобная слава -- всѣмъ извѣство -- скоротечна. Повсюду носятся слухи, что въ самыхъ многолюдныхъ и избранныхъ кружкахъ общества люди несчастливѣе насъ, бѣдныхъ, вертящихся только около его,-- и Бекки, которая проникла до самого центра высшаго свѣта, видѣлась лицомъ къ лицу съ Георгомъ IV, сама она сознавалась, что и тамъ тщеславіе одинаково.
   Но мы не можемъ и не должны распространяться объ этомъ родѣ карьеры мистриссъ Раудонъ. Человѣкъ, не посвященный въ тайны высшаго круга, никогда не изобразитъ его вѣрно; и потому онъ гораздо лучше сдѣлаетъ, если не обнаружитъ своихъ личныхъ мнѣній.
   Впослѣдствіи Бекки часто воспоминала объ этомъ сезонѣ своей жизни -- времени вращенія ея въ высшихъ кругахъ лондонскаго свѣта. Успѣхъ, сначала восхищавшій ее, наконецъ, однакожь, надоѣлъ ей. Сначала она только и дѣлала, что выдумывала покрой и пріобрѣтала (послѣднее, скажемъ мимоходомъ, требовало чрезвычайно много смѣтливости отъ Ребекки, при ея довольно ограниченныхъ средствахъ) прекрасные новые наряды и украшенія, чтобъ выѣзжать на лучшіе обѣды, гдѣ ее встрѣчали лучшіе люди, а съ лучшихъ обѣдовъ на лучшіе вечера, куда стекались тѣже самые люди, съ которыми она обѣдала и встрѣчалась наканунѣ, и съ которыми предстояло видѣться завтра. Молодые люди были въ безъукоризненно сшитыхъ платьяхъ, прекрасно повязанныхъ галстукахъ, въ блестящихъ сапогахъ и бѣлыхъ перчаткахъ: а у джентльменовъ постарше лѣтами замѣчались золотыя пуговки, важность осанки и, вообще, положительность; молодыя леди облачались въ блонды, въ розовыя платья и навались робкими; матушки ихъ были величественны, прекрасны, надменны и въ брильянтахъ. Всѣ говорили на англійскомъ языкѣ, но не на дурномъ французскомъ, какой обыкновенно употребляется въ романахъ; говорили постоянно о домашнихъ дѣлахъ, характерахъ и фамиліяхъ, точь въ точь, какъ Джонсы говорятъ о Смитахъ. Прежнія знакомки Бекки ненавидѣли ее и завидовали, и она сама начала падать духомъ.
   -- Мнѣ бы очень хотѣлось выбраться изъ этого большого свѣта, говорила Бекки.-- Право, гораздо бы лучше, еслибъ я была женой пастора или сержанта и разъѣзжала бы въ полковомъ вагонѣ, или.... О, что могло бы быть лучше, какъ носить мишуру и шальвары и плясать на ярмаркѣ передъ балаганомъ.
   -- Вы выполнили бы это превосходно, сказалъ лордъ Стэйнъ, захохотавъ.
   Бекки имѣла обыкновеніе сообщать великому человѣку свои ennuis и замѣшательства, отъ которыхъ знатный господинъ приходилъ въ немалый восторгъ.
   -- Изъ Раудона вышелъ бы прекрасный Ecuyer -- церемоніймейстеръ, или, какъ вы называете, человѣкъ въ ботфортахъ и мундирѣ, который ходитъ вокругъ цирка и похлопываетъ бичемъ. Онъ такой видный, массивный и обладаетъ воинственною наружностью.-- Я помню, продолжала Бекки задумчиво: -- какъ мой отецъ однажды взялъ меня на Брукгринскую ярмарку, и какъ, возвратившись домой, я сдѣлала себѣ ходули и плясала на нихъ въ мастерской, къ удивленію всѣхъ учениковъ.
   -- Какъ бы я желалъ видѣть это! замѣтилъ лордъ Стэйнъ.
   -- А мнѣ хотѣлось бы повторить это, прибавила Ребекка.-- Воображаю, въ какое удивленіе пришли бы леди Блинки и леди Гризельда Макбетъ!... Но тс! слушайте: Паста начинаетъ пѣть.
   Полковница Кроули постоянно старалась выказывать явную вѣжливость къ артистамъ и артисткамъ, принятымъ въ аристократическій кругъ, подходила къ нимъ въ отдаленные уголки, гдѣ они сидѣли молча, жала имъ руки и улыбалась имъ въ виду всего общества. Она признавалась, что сама была артистка. Откровенный тонъ и мягкость, съ какими она разсказывала о своей начальной жизни, или раздражалъ, или обезоруживалъ, или забавлялъ слушателей, смотря по впечатлѣнію, производимому на нихъ. "Посмотрите, какъ хладнокровна эта женщина!-- говорилъ одинъ -- какой независимый тонъ принимаетъ она, въ то время, когда ей слѣдовало бы молчать и быть благодарной, если кто заговоритъ съ нею." "О какая честная и добрая душа!" -- восклицалъ другой.-- "Что за хитрая лисица!" замѣчалъ третій. Весьма вѣроятно, всѣ эти господа были правы; но Бекки, продолжая дѣйствовать по своему, очаровывала артистовъ, съ тѣмъ, чтобы они открывали свои больныя горлышки, пѣли на ея собраніяхъ и давали ей уроки даромъ.
   Да, любезные читатели, и мистриссъ Раудонъ давала вечера въ своемъ маленькомъ домѣ на улицѣ Курзонъ. Многіе десятки экипажей, съ яркими фонарями, заставляли улицу, къ сильному негодованію No 100, не имѣвшаго покоя отъ безпрерывнаго шума, и No 102, страдавшаго отъ зависти безсонницей. Гиганты-лакеи оказывались слишкомъ огромны, чтобы съ удобствомъ помѣститься въ небольшой людской квартиры Ребекки, и потому имъ выдавали билеты на входъ въ ближайшія таверны, гдѣ, еслибъ имъ захотѣлось, могли они потребовать во кружкѣ пива. Нѣкоторые изъ знаменитыхъ лондонскихъ денди толпились и топтали другъ друга на маленькой лѣстницѣ, смѣясь и удивляясь, какимъ образомъ очутились они здѣсь; многія безпорочныя и строгія леди тона сидѣли въ маленькой гостиной, слушая знаменитыхъ пѣвицъ, по принятому обыкновенію, не щадившихъ своего голоса, до того, что стекла дрожали. А за слѣдующій день въ "Morning Post" возвѣщалось такъ:
   "Вчера полковникъ и мистриссъ Кроули принимали, за обѣдовъ, въ домѣ своемъ въ улицѣ Курзонъ избранное общество, состоявшее изъ ихъ превосходительствъ принца и принцессы Петерварденъ, его превосходительства Папушъ паши, турецкаго посланника (сопровождаемаго Кибобомубеемъ, драгоманомъ миссіи), маркиза Стэйна, графа Соутдоуна, мистера Питта и леди Джэйнъ Кроули, мистера Вагга и проч. За обѣдомъ слѣдовало вечернее собраніе, на которомъ присутствовали: дюшесса (вдова) Стильтонъ, дюкъ де ла Груйеръ, маркиза Чемайръ, маркиза Алессандро Страхино, графъ де Бри, баронъ Счапцукеръ, кавалеръ Тости, графиня Слингстонъ, леди Ф. Макадамъ, генералъ Майоръ и леди Г. Макбетъ и двѣ миссъ Макбетъ, виконтъ Паддингтонъ, сэръ Горасъ Фоги, достопочтенный зандскій бедуинъ Боббаши Багодеръ" и другія особы, именами которыхъ читатель можетъ наполнить, по своему произволу, цѣлую дюжину строкъ мелкой печати.
   Бесѣды мистриссъ Раудонъ съ вельможами отличались постоянною откровенностью. Однажды, находись въ одномъ избранномъ обществѣ, она держала разговоръ (можетъ быть, съ умысломъ порисоваться) на французскомъ діалектѣ. Собесѣдникомъ ея былъ одинъ знаменитый теноръ. Проходившая мимо ихъ, въ эту минуту, леди Макбетъ, нахмурившись, заглянула къ нимъ черезъ плечо.
   -- Я не знала еще, что вы такъ прекрасно говорите по французики, сказала леди Гризельда, сама говорившая на этомъ языкѣ съ пріятнымъ для слуха эдинбургскимъ акцентомъ.
   -- Я должна говорить прекрасно, скромно замѣтила Ребекка, опуская глазки.-- Я училась въ пансіонѣ; къ тому же, матушка моя была француженка.
   Такое смиреніе побѣдило леди Гризельду, склонивъ ее на сторону нашей маленькой рѣшительной женщины. Обыкновенно оплакивая современныя понятія о рожденіи лицъ всякаго сословія, леди Макбетъ на этотъ разъ отклонилась отъ своихъ убѣжденій, сознаваясь, что Бекки вела себя прекрасно и вообще не забывала своего положенія въ свѣтѣ. Миледи была очень добрая женщина -- добра къ бѣднымъ,-- глуповата, правда, зато довѣрчива. И нельзя винить ее, что она воображала себя лучше насъ съ вами. Цѣлыя столѣтія предки ея пользовались почтеніемъ, а одинъ изъ нихъ, за тысячу лѣтъ предъ симъ, былъ королемъ Шотландіи.
   Когда Бекки кончила игру на фортепьяно, леди Стэйнъ склонилась передъ полковницей Кроули, повидимому расположенная въ ея пользу. Младшія леди дома Гантъ также, волей-неволей, покорились. Раза два, правда, онѣ пытались возстать: но сопротивленіе оказалось безъуспѣшно. Блестящая леди Ступингтонъ объявила Бекки открытую войну; но неустрашимая мистриссъ Раудонъ нанесла ей значительный урокъ. Встрѣчая нападенія, Ребекка принимала на себя видъ жеманной ingenue, постоянно оказывавшійся весьма опаснымъ. Въ такомъ расположеніи духа она говорила самыя злобныя вещи, безъ всякой хитрости, непринужденно и передъ всѣмъ свѣтомъ извиняясь въ причиняемыхъ ею оскорбленіяхъ.
   Мистеръ Ваггъ, знаменитый острякъ и начальникъ всѣхъ траншей и подкоповъ милорда Стэйна, подкупленный обществомъ всѣхъ леди противъ нашей маленькой Бекки, однажды, лукаво взглянувъ на своихъ покровительницъ и подмигивая имъ какъ будто хотѣлъ сказать тѣмъ: "ну, смотрите же, какъ искусно начну я дѣйствовать",-- мистеръ Ваггъ, говоримъ мы, въ одинъ вечеръ, предпринялъ нападеніе на мистриссъ Раудонъ, которая, ничего не подозрѣвая, сидѣла за обѣдомъ. Но полковница Кроули, хотя и внезапно атакованная, будучи постоянно вооруженною, отразила нападеніе съ самоувѣренностью и успѣховъ, покрывъ Вагга не лаврами, а стыдомъ,-- и потомъ принялась за супъ совершенно спокойная и съ улыбкой на лицѣ. Патронъ Вагга бросилъ на него такой бѣшеный взглядъ что пораженный готовъ былъ спрятаться подъ столъ и валяться слезами. Жалобно глядѣлъ онъ на милорда, не хотѣвшаго и говоритъ съ нимъ, а потомъ на леди, и не глядѣвшихъ на него. Только Бекки сжалилась надъ мистеромъ Ваггомъ, стараясь занять его разговоромъ Шесть недѣль сряду послѣ того нашъ джентльменъ не приглашался на обѣды; и довѣренный слуга милорда, Фише, къ которому Ваггъ, натурально, былъ постоянно внимателенъ, получилъ приказаніе сообщить ему, Ваггу что если онъ еще разъ когда нибудь осмѣлится сдѣлать грубость мистриссъ Кроули, или выберетъ имя ея предметомъ своихъ глупыхъ шутокъ, милордъ передастъ ему же на руки одинъ изъ его векселей, безъ всякой пощады. Ваггъ плакалъ передъ Фише, умоляя его вступиться за него. Онъ написалъ поэму въ честь мистриссъ Кроули, появившуюся въ первомъ послѣ того вышедшемъ нумерѣ журнала "Harumscarum Magasine", имъ самимъ издаваемаго. Встрѣчаясь съ Ребеккой въ обществахъ, мистеръ Ваггъ не переставалъ молить ее о снисхожденіи, раболѣпствовалъ и льстилъ Раудону въ клубахъ и добился наконецъ того, что ему позволили явиться въ домѣ Гантъ. Великодушная Бекки оказалась такъ добра къ своему обидчику, что простила его совершенно: о старомъ и помину не было между ними.
   Зато визирь и главное довѣренное лицо милорда Стэйна (съ мѣстомъ въ парламентѣ и за обѣденнымъ столомъ), мистеръ Венгамъ въ сужденіяхъ своихъ отличался несравненно большимъ благоразуміемъ, нежели мистеръ Ваггъ. При всей своей ненависти ко всякаго рода выскочкамъ, онъ, какъ истый синій тори (отецъ мистера Венгама -- незначительный угольный промышленникъ на сѣверѣ Англіи), никогда не обнаруживалъ враждебныхъ наклонностей въ отношеніи къ новой фавориткѣ милорда, а старался допечь ее хитрыми ласками, лукавой утонченной учтивостью, которыя безпокоили Бекки болѣе, нежели всякимъ другимъ образомъ выражаемыя непріязненныя противъ нея дѣйствія.
   Изъ какого источника полковникъ и мистриссъ Кроули доставали деньги, необходимыя въ домашнемъ хозяйствѣ, и на какой капиталъ давали наши супруги балы для своихъ лучшихъ друзей,-- это оставалось тайной, подававшей поводъ къ различнымъ толкамъ и придававшей особенный вкусъ маленькимъ пиршествамъ Ребекки. Нѣкоторые утверждали, что сэръ Питтъ Кроули выдавалъ своему брату значительную сумму; а если это правда, то власть Бекки надъ баронетомъ должна быть весьма значительна. Другіе поговаривали, что мистриссъ Раудонъ имѣла обыкновеніе налагать контрибуцію за всѣхъ друзей мужа, пріѣзжая къ одному, въ слезахъ, съ признаніемъ, что домъ ея находится въ осадномъ положенія за долги,-- падая за колѣни передъ другимъ и объявляя ему, что все семейство должно итти за висѣлицу или покуситься на самоубійство, если не выплачена будетъ такая-то и такая-то сумма. Прибавляли, будто лордъ Соутдоунъ, вслѣдствіе такихъ патетическимъ доводовъ, передавалъ полковницѣ Кроули многія сотни фунтовъ. Молодого Фельтама, драгуна, сына шляпника и фабриканта военныхъ аккутремантовъ, обязаннаго нашимъ супругамъ своимъ появленіемъ въ модномъ свѣтѣ, также причисляли къ числу жертвъ Бекки въ отношеніи матеріальныхъ средствъ. Ко всему этому присоединились слухи, будто мистриссъ Раудонъ вынашивала деньги у многихъ простодушныхъ лицъ, подъ предлогомъ доставить имъ случай имѣть отъ правительства какое либо порученіе.... Но всего не перескажешь, что говорили про нашего дорогого, невиннаго друга!... Вѣрно только то, что еслибъ у Ребекки находились на лицо всѣ деньги, которыя она какъ утверждали, выпрашивала, занимала или даже воровала, изъ нихъ составился бы порядочный капиталецъ, и мистриссъ Раудонъ осталась бы честною на всю свою жизнь, слѣдовательно.... впрочемъ, это еще впереди.
   Ведется же старинное повѣрье, что, чрезъ экономію и вообще умныя распоряженія, расчетливое употребленіе денегъ и привычку никому не платить, люди, хотя бы на короткое время, могутъ и съ ограниченными средствами проявляться съ блескомъ; а мы, съ своей стороны, достовѣрно знаемъ, что на собраніяхъ, обѣдахъ и вечерахъ нашей Бекки покупного у ней было только однѣ восковыя свѣчи. Мыза Стилбрукъ, напримѣръ, и усадьба Кроули съ изобиліемъ снабжали ее дичью и плодами. Погреба лорда Стэйна находились въ ея распоряженіи; повара этого же самого нобльмена стряпали въ маленькой кухнѣ мистриссъ Раудонъ или по приказанію милорда снабжали ее самыми рѣдкими кушаньями. Во всеуслышаніе говорю, что стыдно, очень стыдно злословить невинное созданіе, какъ злословили во время оно нашу Бекки, и предостерегаю публику не вѣрить и десятой части того, что было противъ нея сказано. Еслибъ каждое лицо изгонять изъ общества за то только, что оно входитъ въ неоплатные долги,-- еслибъ мы, заглядывая въ домашнюю жизнь каждаго человѣка, входили въ количество его доходовъ и за тѣмъ пренебрегая бы имъ, какъ скоро замѣтили его неблагоразумную расточительность,-- страшно подумать, какую бы дикую пустыню представила изъ себя Ярмарка Тщеславія. Тогда каждый человѣкъ вооружился бы противъ своего ближняго и цивилизація исчезла бы; мы стали бы ссориться, порицать и набѣгать другъ друга, дома наши превратились бы въ пещеры, и, ни за кого не обращая вниманія, мы ходили бы въ рубищахъ. Собраній не было бы; обанкрутились бы всѣ купцы. Вино, восковыя свѣчи, равныя косметическія средства, брильянты, парики, китайскій фарфоръ, фіакры, кареты, отличной породы лошади -- вся роскошь жизни,-- все, все пропало бы, еслибъ только люди задумали, дѣйствуя по своимъ неблагоразумнымъ правиламъ, избѣгать тѣхъ, кто имъ не нравится и кого они злословятъ. Напротивъ того, при снисходительности и взаимной терпимости, дѣла идутъ своимъ порядкомъ, и, въ добавокъ, порядокъ этотъ еще довольно пріятенъ. Мы можемъ порицать и сплетничать на человѣка сколько намъ угодно, называть его негодяемъ, который, по какому-то случаю, избѣгаетъ висѣлицы; но можемъ ли мы пожелать, чтобъ его, вслѣдствіе вашихъ порицаній, повѣсили? Конечно нѣтъ. Встрѣчаясь съ нимъ, мы пожмемъ ему руку. Если поваръ его хорошъ -- мы, прощая его прегрѣшенія, ѣдемъ къ нему обѣдать, въ ожиданіи визита и съ его стороны. Такимъ образомъ торговля процвѣтаетъ, цивилизація идетъ впередъ, миръ сохраняется, модныя платья еженедѣльно заказываются на новыя собранія, и прошлогодній сборъ винограда сторицей вознаграждаетъ честнаго воздѣлывателя.
   Во времена, которыя мы описываемъ, несмотря на то, что на тронѣ былъ Георгъ IV и леди носили gigote и огромныя гребенки, наподобіе черепаховыхъ лопатъ, вмѣсто миленькихъ вѣночковъ,-- въ тѣ времена, обычаи самаго вѣжливаго свѣта не слишкомъ рѣзко отдѣлялись отъ нынѣшнихъ, а въ удовольствіяхъ и развлеченіяхъ тогдашнихъ и теперешнихъ замѣчается даже близкое сходство. Намъ, скромнымъ членамъ средняго сословія, черезъ плечо полицейскаго стража высматривающихъ очаровательныхъ красавицъ, являющихся ко двору или на балъ, онѣ кажутся существами какого-то сверхъестественнаго великолѣпія и блеска и наслаждающимися счастіемъ, для насъ неизъяснимымъ и недостижимымъ. Въ удовлетвореніе то любознательности этой меньшей братіи, мы и описываемъ борьбу нашей неоцѣненной Бекки, и ея тріумфы, и несбывшіяся надежды, испытанныя ею, какъ испытываютъ ихъ всѣ люди съ достоинствомъ.
   Любимое удовольствіе тогдашняго парижскаго общества -- шарады -- перейдя и въ наше отечество, сдѣлалось у насъ, надо замѣтить, весьма употребительнымъ, доставляя красавицамъ-леди возможность выказать свои прелести, а другимъ -- ихъ остроуміе. Ребекка, воображая, что она одарена и тѣмъ и другимъ, вынудила у милорда Стэйна согласіе дать въ домѣ Гантъ блестящій балъ съ шарадами, потому-то мы осмѣливаемся представить нашего читателя на это блестящее reunion, съ прискорбіемъ извѣщая его, однакожъ, что этотъ балъ будетъ изъ числа послѣднихъ фешенебльныхъ увеселеній, въ которыя мы имѣли счастіе вводить его.
   Подъ театръ для шарадъ отвели часть великолѣпной картинной галлереи, съ тою же цѣлью употреблявшейся и при Георгѣ Третьемъ. Время еще не уничтожило портрета маркиза Ганта, изображеннаго въ напудренномъ парикѣ съ розовыми ленточками, въ римскомъ костюмѣ, въ которомъ онъ разыгрывалъ роль Катона въ трагедіи Аддисона того же названія. Пьесу эту выполняли передъ его высочествомъ принцемъ валлійскимъ, епископомъ оснабрюгскимъ и принцемъ Уильямомъ Генрихомъ. Нѣсколько старыхъ кулисъ и декорацій, съ тѣхъ поръ валявшихся на чердакѣ, были возобновлены теперь, для предстоящаго пиршества.
   Распоряженіе пиромъ принялъ на себя молодой зандскій бедуинъ, изящный денди и путешественникъ по востоку. Въ ту пору подобный туристъ что нибудь да значилъ, а предпріимчивый бедуинъ, издавшій въ свѣтъ свои путешествія in quario и проведшій нѣсколько мѣсяцевъ подъ палатками въ степи, представлялъ изъ себя персону немаловажной значительности. Къ его сочиненію приложены были различные портреты зандовъ въ различныхъ восточныхъ костюмахъ. Здѣсь мало замѣтятъ еще, что нашъ туристъ странствовалъ въ сопровожденіи негра съ нерасполагающей къ себѣ наружностью, точь въ-точь какъ Бріанъ де Буа Гильбертъ. Бедуина, его костюмъ и чернаго слугу приняли въ домѣ Гантъ за весьма драгоцѣнное пріобрѣтеніе.
   Бедуинъ представлялъ первую шараду. Турецкій вельможа, съ безчисленнымъ множествомъ страусовыхъ перьевъ на головѣ (янычары предполагались еще существующими, а тарбушъ тогда не замѣнялъ еще древняго и величественнаго убора головы правовѣрныхъ), сидѣлъ развалившись на диванѣ и курилъ, какъ водится, вмѣсто табаку набитый курительнымъ ароматическимъ порошкомъ. Турецкій сановникъ зѣваетъ, выражая всѣ признаки скуки и лѣни. Вдругъ онъ хлопаетъ въ ладоши, и передъ его очи является нубіецъ, съ голыми руками, кинжаломъ, ятаганомъ и прочими восточными орнаментами,-- высокій, здоровый и страшный. Онъ дѣлаетъ селямъ передъ милордомъ-агой.
   Трепетъ ужаса и восхищенія прибѣгаетъ по всему собранію. Леди шепчутся межъ собой. Черный невольникъ подаренъ бедуину египетскимъ пашой, въ имѣвъ трехъ дюжинъ крѣпкаго мараскина Мезруръ не разъ зашивалъ одалисокъ въ мѣшки и топилъ ихъ въ водахъ Нила.
   "Позови сюда продавца невольницъ -- сказалъ ага. Вскорѣ Мезруръ приводитъ купца. За ними слѣдуетъ невольница съ опущеннымъ покрываломъ. Купецъ сбрасываетъ его. По всему залу раздается всеобщій ропотъ одобренія. Невольницу представляетъ мистриссъ Винквортсъ (урожденная миссъ Авессаломъ), обладающая прекрасными глазами и волосами. Она одѣта въ великолѣпный восточный костюмъ: въ черные волосы ея вплетено множество брильянтовъ, да и вся одежда покрыта золотыми піастрами. Магометанинъ очарованъ красотой невольницы; а она падаетъ передъ нимъ на колѣни, умоляя отпустить ее въ родныя горы, гдѣ возлюбленный ея черкесъ и теперь еще оплакиваетъ отсутствіе ея, своей Зюлейки. Никакія мольбы, однакожъ, не трогаютъ жестокаго Гассана. При одной мысли объ этомъ женихѣ-черкесѣ ему смѣшно становится, Зюлейка закрываетъ свое личико и принимаетъ плѣнительный видъ отчаянія Кажется, нѣтъ ввмакой надежды въ избавленію ея, какъ вдругъ является Кизляръ-ага.
   Кизляръ-ага приноситъ письмо отъ султана. Гассанъ принимаетъ его и кладетъ на голову этотъ страшный фирманъ. Ужасъ виденъ въ каждой чертѣ лица его, между тѣмъ какъ физіономія негра (тотъ же Мезруръ, только въ другомъ костюмѣ) принимаетъ выраженіе неизъяснимой радости. "Помилуй! пощади!" восклицаетъ паша; но Кизляръ-ага, сдѣлавъ ужасающую гримасу, вынимаетъ роковой снурокъ.
   Занавѣсъ опускается въ ту самую минуту, когда фирманъ повелителя правовѣрныхъ начинаетъ приводиться въ исполненіе. Гассанъ кричитъ: "Первые два слога!", и затѣмъ мистриссъ Раудонъ Кроули, которой предстоитъ теперь дѣйствовать въ шарадѣ, плавно выступаетъ впередъ и разсыпаетъ мистриссъ Винквортсъ комплименты за ея удивительный вкусъ и прелесть костюма.
   Идетъ вторая часть шарады. Дѣйствіе происходитъ также на Востокѣ. Гассанъ, въ другомъ мѣстѣ, стоитъ подлѣ Зюлейки, повидимому, примирившейся съ нимъ. Кизляръ-ага превратился въ кроткаго невольника. Надъ степью восходитъ солнце. Группа турокъ, обратившихся на востокъ и преклоняющихся къ землѣ. За неимѣніемъ на этотъ разъ дромадеровъ, музыка играетъ верблюды идутъ. На сценѣ появляются огромныя египетскія фигуры, съ головой, но безъ туловища. Одна изъ нихъ -- музыкальная и, къ удивленію восточныхъ путешественниковъ, поетъ юмористическую пѣсню, составленную мистеромъ Ваггомъ. Туристы принимаются выплясывать, словно Папагено и Маврскій король въ "Волшебной флейтѣ". Послѣдніе два слога! проревѣла голова.
   За тѣмъ слѣдуетъ послѣдній актъ. Греческая палатка. На кушеткѣ отдыхаетъ высокій, тучный мужчина. Надъ нимъ, на стѣнѣ, висятъ его шлемъ и щитъ -- безъ употребленія: Иліумъ палъ; Ифигенія убита; Кассандра въ плѣну. Въ комнатѣ, въ Аргосѣ, спитъ воинъ (полковникъ Кроули). Свѣтъ лампы отражаетъ на стѣнѣ тѣнь его и сообщаетъ блескъ троянскому мечу и щиту. Музыка играетъ увертюру изъ "Донъ Жуана" передъ появленіемъ статуи командора.
   Эгистъ, блѣдный, прокрадывается на цыпочкахъ. Но что это за страшное лицо -- вонъ, что выглядываетъ изъ за занавѣсей палатки?... Эгистъ заноситъ свой кинжалъ надъ спящимъ, который, въ эту минуту, ворочается въ постели и обнажаетъ широкую грудь, какъ бы подставляя ее подъ ударъ. Эгистъ не въ силахъ поразить благороднаго вождя. Клитемнестра, словно привидѣніе, неслышно входитъ въ комнату; обнаженныя руки ея бѣлы: по плечамъ раскинуты темные волосы. Лицо Клитемнестры мертвенно блѣдное, глаза блестятъ, на губахъ страшная улыбка. Глядя на нее, всѣ зрители трепещутъ.
   Шопотъ пробѣгаетъ по залу. "Ахъ, Боже мой!-- сказалъ кто-то -- да это мистриссъ Раудонъ Кроули!"
   А между тѣмъ Клитемнестра выхватываетъ Изъ руки Эгиста кинжалъ и приближается къ пологу... Вы видите блескъ стали и... лампы гаснутъ, раздается стонъ.... Вокругъ васъ все темно....
   Мрачность сцены перепугала зрителей. Ребекка выполнила свою роль такъ превосходно, такъ страшно-натурально, что всѣ пришли въ какое-то оцѣпѣненіе, всѣ сдѣлались безмолвны, пока внезапно не зажглись всѣ лампы. И вотъ тогда-то посыпались громогласныя восклицанія. "Браво! браво!" раздавался рѣзкій голосъ Стэйна, покрывающій всѣ другіе голоса. "Клянусь, это превосходно!" -- говорилъ онъ сквозь зубы. Актеры вызывались на сцену цѣлымъ хоромъ. "Режиссера бедуина! Клитемнестру!" Чтожь до Агамемнона, то онъ не могъ показаться передъ публикой въ своей классической тюникѣ и стоялъ поодаль съ Эгистомъ и другими актерами. Бедуинъ вывелъ Зюлейку и Клитемнестру. Со всѣхъ сторонъ посыпались на нихъ одобренія.
   -- Мистриссъ Раудонъ Кроули была плѣнительна въ своей роли, замѣтилъ лордъ Стэйну.
   Бекки засмѣялась: дѣйствительно, она была очаровательна.
   Вошли офиціянты съ огромными подносами, покрытыми множествомъ прохладительныхъ сластей. Актеры удалились со сцены -- при готовиться къ другой charade-tableau.
   Три слога этой шарады предположили представить, въ пантомимѣ. Исполненіе состоялось въ слѣдующемъ видѣ:
   Первый слогъ. Полковникъ Раудонъ Кроули, съ нахлобученной на уши шляпой, тростью и фонаремъ, который онъ занялъ на конюшнѣ, переходитъ черезъ сцену, съ сердитымъ видомъ и бранью, желая выразить тѣмъ окружающимъ его лицамъ, что пора спать. Въ нижнемъ окнѣ видны двое мужчинъ, играющихъ въ криббачъ; ихъ одолѣваетъ зѣвота. Подошедшій къ нимъ молодой человѣкъ (достопочтенный г. Рингвудъ) отвлекаетъ ихъ отъ игры. Вслѣдъ за нимъ является горничная (лордъ Соутдоунъ), съ двумя подсвѣчниками и жаровней. Войдя въ верхнія комнаты, она начинаетъ нагрѣвать постель, употребляя жаровню какъ орудіе привлечь вниманіе играющихъ. За тѣмъ горничная удаляется. Игроки надѣваютъ ночные колпаки и спускаютъ сторы. Молодой человѣкъ выходитъ и закрываетъ ставни. Вы слышите, какъ запираютъ комнату изнутри. Огни гаснутъ. Музыка играетъ: Dormez, dormes, chers Amours. Голосъ изъ за занавѣси произноситъ: первый слогъ.
   Второй слогъ. Лампы внезапно зажигаются. Музыка играетъ старинную арію изъ "Жана Парижскаго": Ah quel plaisir d'étre en voyage.
   Сцена таже самая. Между первымъ и вторымъ этажами вы замѣчаете нарисованный гербъ Стэйна. По всему дому перезваниваютъ въ колокольчики. Въ нижнихъ покояхъ вы видите человѣка, передающаго какой-то листъ бумаги другому. Этотъ послѣдній сжимаетъ кулаки, грозитъ и клянется, что это чудовищно. "Конюхъ! подавай кабріолетъ!" -- кричитъ онъ въ дверь,-- треплетъ горничную за подбородокъ: та, повидимому, упрашиваетъ его остаться, въ родѣ того, какъ Калипса упрашивала Улисса. Молодой человѣкъ (г. Рингвудъ) проходитъ съ деревяннымъ ящикомъ, заключающимъ въ себѣ серебряные флаконы, и кричитъ горшки съ такимъ юморомъ и такъ натурально, что вся зала дрожитъ отъ рукоплесканій. Молодому человѣку бросаютъ букетъ. Хлопъ, хлопъ, хлопъ -- раздаются удары бичей. Хозяинъ дома, горничная и лакей бросаются къ дверямъ; но въ то самое мгновеніе, когда на сцену долженъ явиться знаменитый гость, занавѣсъ опускается и невидимый голосъ кричитъ: второй слогъ.
   -- Мнѣ кажется, это Отель, замѣтилъ капитанъ Григгъ; но замѣчаніе смѣтливаго капитана сопровождалось общимъ смѣхомъ, хотя онъ почти уже отгадалъ шараду.
   Передъ третьимъ слогомъ музыка играетъ разныя пѣсни моряковъ. Вѣроятно, будетъ представлено какое нибудь приключеніе на морѣ! Съ поднятіемъ занавѣса въ сторонѣ слышенъ колокольчикъ. "Къ берегу! къ берегу!" восклицаетъ голосъ. Пассажиры расходятся. Они съ безпокойствомъ поглядываютъ на облака, представляемыя черной занавѣсью, и во изъявленіе страха киваютъ головой. Леди Сквимсъ (лордъ Соутдоунъ), ея собачка, мѣшки, ридикюли и мужъ садятся и держатся за какія-то веревки. По всему видно, что тутъ корабль.
   Входитъ капитанъ его (полковникъ Кроули), съ зрительной трубой и въ трехъугольной шляпѣ, которую придерживаетъ,-- потомъ осматривается. Полы его сюртука развѣваются, будто отъ сильнаго вѣтра. Взявшись за телескопъ, капитанъ опускаетъ руку; шляпа летитъ съ головы. Вѣтеръ крѣпчаетъ. Музыка достигаетъ fortissimo. Моряки бѣгаютъ по сценѣ взадъ и впередъ. Все показываетъ, что на кораблѣ сильное движеніе. Буфетчикъ (г. Рингвудъ) выноситъ шесть тазовъ и одинъ изъ нихъ ставитъ передъ лордомъ Сквимсонъ. Леди Сквимсъ толкаетъ свою собачонку, которая жалобно воетъ,-- потомъ закрываетъ платкомъ лицо и бросается въ каюту. Музыка возвысилась до урагана. Конецъ третьему слогу.
   За шарадами слѣдовалъ небольшой балетъ "Le Rossignol", въ которомъ, въ ту пору, отличались Монтесу и Нобле. Мистеръ Ваггъ перенесъ этотъ балетъ на англійскую сцену, переложивъ его, какъ искусный стихотворецъ, въ airs de balets. Дѣйствующія лица были одѣты въ старинные французскіе костюмы. Лордъ Соутдоунъ съ большимъ успѣхомъ занималъ роль старухи. Съ неподражаемымъ искусствомъ расхаживалъ онъ ворча и опираясь на клюку.
   За сценой слышны мелодическія трели и журчанье изъ миленькой хижины, покрытой розами.
   -- Филомела! Филомела! кричитъ старуха.
   Является Филомела.
   Общее рукоплесканіе: Филомелу представаляла мистриссъ Кроули, въ пудрѣ и мушкахъ.
   Звонко смѣясь, выбѣгаетъ она на сцену, распѣвая въ полголоса и припрыгивая со всею невинностью театральной юности,-- кланяется публикѣ.
   -- Что это, дитя мое, ты все только смѣешься да поешь, говоритъ мама.
   Филомела отвѣчаетъ пѣніемъ:
  
   Отчего, скажите, роза зиму цѣлую томилась,
             Сохли листики на ней и печальною казалась?
   А теперь взгляните -- прелесть! что за зелень! что за цвѣтъ!
             Ароматъ вокругъ ея; нѣгой дышетъ весь кусточекъ.
   Оттого скажу, мама, что весна къ намъ прилетѣла.
   Отчего мы зиму всю не слыхали соловья?..
             Онъ молчалъ, пока лѣса были пустынны
   А теперь -- послушай, мама: ахъ, какъ чудно онъ поетъ!...
   Сердце радостью забилось, сердцу хочется съ нимъ пѣть....
   Оттого скажу, мама, что весна къ намъ прилетѣла...
  
   Мама къ которой относились эти слова съ усиліемъ старалась выказать свою материнскую нѣжность, обнимая невинное созданіе, выполнявшее роль дочери. Каждая ласка, каждое объятіе сопровождались громкимъ хохотомъ со стороны сочувствующихъ слушателей. При заключеніи балета весь домъ единодушно огласился громкимъ encore; рукоплесканія и букеты посыпались на Соловья. Голосъ лорда Стэйна раздавался громче всѣхъ. Бекки-соловей, поднимая его цвѣты, прижимала ихъ къ сердцу, какъ настоящая комедіантка. Восторгъ лорда Стэйна доходилъ до паѳоса. А энтузіазмъ гостей его гармонировалъ ему. Черноокая гурія, показывавшаяся въ первой шарадѣ, была вдвое плѣнительнѣе Бекки: но блескъ послѣдней совершенно потемнилъ ее. Всѣ голоса склонились въ пользу полковницы Кроули. Ее сравнивали со Стефенсомъ, Карадори, Ронзи де Беньи и утверждали что если бы она была на сценѣ, никто не могъ бы превзойти ее. Бекки достигла апогея своего величія. И сколько радости заключалось для нея въ ея тріумфѣ!...
   Послѣ драматическихъ представленій открылся балъ. Всѣ толпились около Ребекки, какъ будто она была притягательной силой. Особа принца утверждала, что мистриссъ Раудонъ -- совершенство, и вела съ всю неумолкаемый разговоръ. И душа нашей Бекки, при такихъ почестяхъ, радостно трепетала отъ гордости и восхищенія. Она видѣла теперь передъ собой и счастіе, и славу, и блескъ. Лордъ Стэйнъ окончательно сдѣлался рабомъ Ребекки, всюду слѣдовалъ за нею и кромѣ ея почти ни съ нѣмъ не говорилъ,-- во всемъ оказывалъ ей самое утонченное вниманіе. Она еще разъ показалась въ своемъ театральномъ костюмѣ и танцовала мэнуетъ съ мосьё де Труффиньи, изъ посольской свиты дюка де да Жаботьера. Дюкъ, сохранившій въ себѣ всѣ привычки стариннаго двора, говорилъ, что мадамъ Кроули, должно быть, была ученицей Вестри или красовалась на балахъ версальскихъ. Одно только чувство собственнаго достоинства и подагра мѣшали дюку самому пуститься танцовать съ мистриссъ Раудонъ. Онъ оставался при томъ мнѣніи, что леди, которая умѣетъ такъ прекрасно говорить и танцовать, могла бы быть посланницей при любомъ европейскомъ дворѣ, и очень радовался, когда ему сказали, что Бекки -- полу француженка происхожденіемъ.
   -- Я такъ и зналъ, говорилъ дюкъ.-- Никто, кромѣ моихъ соотечественницъ, не танцуетъ съ такой граціей.
   Послѣ мэнуета Бекки красовалась въ вальсѣ съ мосьё де Клингеншпоръ, кузеномъ принца петерварденскаго. Очарованный принцъ, имѣя меньшее retenue, нежели французскій дипломатъ, рѣшился сдѣлать кругъ съ очаровательнымъ созданіемъ и пустился вальсировать съ Бекки, разсыпая брильянты изъ кисточекъ сапоговъ и изъ гусарскаго ментика, Папушъ-наша также охотно протанцовалъ бы съ ней, еслибъ только это удовольствіе было принято въ его отечествѣ. Общество окружило мистриссъ Раудонъ, разсыпая передъ ней свои одобренія, какъ будто передъ Тальони или Нобле. Каждый восторгался не меньше самой Ребекки. Она прошла мимо леди Стоннингтонъ съ презрительнымъ видомъ, принимала покровительственный тонъ передъ леди Гантъ и ея изумленной и уничтоженной невѣсткой. Что касается до бѣдной мистриссъ Винквортсъ, ея длинныхъ черныхъ колосъ и большихъ глазъ, производившихъ удивительный эффектъ въ началѣ вечера,-- гдѣ-то она находилась теперь? Рѣшительно нигдѣ. Еслибъ она вырвала свои длинные волосы и выплакала глаза, я увѣренъ, что и тогда никто бы не замѣтилъ ея и не оплакалъ бы ея безобразія.
   Но величайшій тріумфъ для Бекки наступилъ во время ужина. Ее посадили за пышный столъ, между высокими сановными гостями. Ей все подавали на золотѣ. Пожелай только она, и для нея растопили бы въ шампанскомъ перлы. Въ этотъ вечеръ Ребекка была второй Клеопатрой. Петерварденскій властелинъ отдалъ бы всѣ брильянты изъ своего ментика за одну улыбку полковницы Кроули, за одинъ ласковый взглядъ ея ослѣпительныхъ очей. Жаботьеръ отписалъ о ней своему правительству. Леди на другихъ столахъ, ужинавшія на простомъ серебрѣ и наблюдавшія за постояннымъ вниманіемъ лорда Стайна къ Бекки, клятвенно утверждали, что обращеніе его съ ними, такими достойными леди, слишкомъ чудовищно. Еслибъ сарказмъ могъ лишать жизни, леди Стоннингтонъ поразила бы мистриссъ Раудонъ на мѣстѣ.
   Тріумфы Бекки, между тѣмъ, на супруга ея производили впечатлѣніе непріятное: онъ видѣлъ, что они отдаляютъ отъ него жену еще на большее противъ прежняго разстояніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ, неоспоримое превосходство ея надъ нимъ раждало въ душѣ Раудона мучительное ощущеніе.
   Когда наступилъ часъ разъѣзда послѣ бала, толпа молодыхъ людей провожала Бекки до самой кареты, вызванной нѣсколькими голосами вдругъ. Крикъ этотъ былъ подхваченъ факельщиками, разставленными у высокихъ воротъ дома Гантъ, и каждый изъ нихъ поздравлялъ уѣзжающихъ.
   Карета мистриссъ Кроули, послѣ громкихъ восклицаній, вкатилась на иллюминованный дворъ, подъ крытый подъѣздъ. Раудонъ посадилъ въ нее жену, и экипажъ помчался. Мистеръ Венгамъ предложилъ полковнику итти съ нимъ до дому вмѣстѣ. Закуривъ сигары, они отправились. Вдругъ изъ толпы отдѣлились два человѣка и послѣдовали за нашими джентльменами. Лишь только послѣдніе прошли нѣсколько шаговъ за Гантъ-скверъ, одинъ изъ преслѣдующихъ приблизился къ нимъ и, взявъ Раудона за плечо, сказалъ: "Прошу извинить, полковникъ; но мнѣ нужно переговорить съ вами по секрету". Другой незнакомецъ громко свиснулъ, и въ ту же минуту отъ воротъ дома Гантъ отдѣлился экипажъ. Полковникъ Кроули былъ окруженъ.
   Храбрый офицеръ въ минуту смекнулъ, въ какую попалъ западню, онъ находился въ рукахъ полицейскихъ управителей-бэйлифовъ. Раудонъ хотѣлъ было дать тягу, но его удержали.
   -- Напрасный трудъ, сэръ, напрасный; насъ трое противъ одного; сопротивленіе безполезно, сказалъ одинъ изъ преслѣдователей, стоявшій позади полковника.
   -- А! это вы, Моссъ, если не ошибаюсь! Ну, сколько же? говорите скорѣй....
   -- Сущая бездѣлица! шепнулъ мистеръ Моссъ, изъ улицы Курситоръ, на Чансри-Лэйнѣ, помощникъ мидльсекскаго шерифа: -- всего только сто-шестьдесятъ-шесть фунтовъ шесть шиллинговъ и восемь пенсъ, по векселю мистера Натана.
   -- Венгамъ, ради Бога, одолжите мнѣ сто фунтовъ, сказалъ Раудонъ: -- дома у меня есть семьдесятъ.
   -- А у меня въ цѣломъ мірѣ не наберется и десяти фунтовъ, отвѣчалъ бѣдный мистеръ Венгамъ.-- Спокойной ночи, мой добрый другъ, прибавилъ онъ.
   -- Спокойной ночи! сказалъ Раудонъ уныло.
   Венгамъ пошелъ въ сторону, а полковникъ Кроули кончилъ свою сигару въ то самое время, какъ кабъ подъѣхалъ подъ ворота извѣстнаго всѣмъ въ Лондонѣ мѣста подъ названіемъ Temple Bar.
  

ЧАСТЬ ОСЬМАЯ.

ГЛАВА LII.

ЛОРДЪ СТЭЙНЪ ВЫКАЗЫВАЕТСЯ ВЪ САМОМЪ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОМЪ ВИДѢ.

   Лордъ Стэйнъ, въ минуты расположенія оказывать ближнему добро, не останавливался на полъ-дорогѣ, и расположеніе его къ семейству Кроули дѣлало, конечно, величайшую честь его благодѣтельнымъ поступкамъ. Милордъ распространилъ свое благоволеніе и на маленькаго Раудона, представляя родителямъ его необходимость посылать мальчика въ публичное училище, доказывая, что дитя находится уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда соревнованіе, начальныя правила латинскаго языка, школьныя упражненія, сообщество съ учениками могутъ оказать на ребенка полезное вліяніе. Но отецъ Рауди находился въ затрудненіи на счетъ выполненія этого совѣта, представляя недостаточность своихъ средствъ. Мама, съ своей стороны, прибавляла, что Бриггсъ была для Рауди прекрасной наставницей, и что она превосходно учила его (дѣйствительный фактъ) англійскому и латинскому языкамъ и всѣмъ другимъ предметамъ, служащимъ къ образованію юношества. Однакожь, всѣ эти затрудненія исчезли передъ великодушіемъ маркиза Стэйна. Милордъ считался однимъ изъ главныхъ членовъ знаменитаго древняго института, извѣстнаго подъ именемъ Вэйтъ-Фрайарсъ (бѣлые монахи). Въ старинные годы, на этомъ мѣстѣ находился Цистерсіянскій монастырь, въ то время еще, когда на Смитфильдѣ, сосѣднемъ полѣ, совершались турниры и аутодафе закоснѣлыхъ еретиковъ. Генрихъ VIII, поборникъ вѣры, овладѣлъ монастыремъ и всѣми его принадлежностями и строго наказалъ тѣхъ монаховъ, которые сопротивлялись правиламъ предпринятой имъ реформы. А потомъ какой-то богачъ откупилъ это мѣсто съ принадлежащею въ нему землею и, съ помощію пожертвованій другихъ лицъ, положилъ основаніе лазарету для сирыхъ и убогихъ. Въ сосѣдствѣ и даже въ связи съ этимъ госпиталемъ возникла школа, существующая и теперь и сохранившая костюмъ среднихъ вѣковъ и всѣ обычаи того времена.
   Желая поддержать существованіе этого заведенія, многіе знатнѣйшіе нобльмены, прелаты и вельможи Англіи приняли его подъ свое особенное покровительство; и такъ какъ оно отличалось и удобствомъ помѣщенія, и хорошимъ столомъ, и прекрасною системою первоначальнаго воспитанія, открывающаго прямой путь въ университеты, а изъ, него къ выгодному пасторскому мѣсту, то не удивительнымъ покажется, что многія семейства посвящали своихъ дѣтей духовному званію и принимали участіе во вкладахъ на содержаніе этого училища. Первоначально оно предназначалось для воспитанія дѣтей бѣдныхъ родителей изъ духовенства и мірянъ; но современенъ многіе изъ благородныхъ и знатныхъ членовъ института приняли всевозможныя средства къ уничтоженію такого преимущества. Безденежно получить воспитаніе и къ тому еще хорошее мѣсто, по моему, вещь очень недурная,-- до такой степени недурная, что ею не пренебрегали и богатые люди, и не только родственники великихъ людей, но и сами великіе люди старались пользоваться случаемъ помѣстить своихъ дѣтей въ училище, о которомъ мы только что говорили. Прелаты посылали туда своихъ родственниковъ, между, тѣмъ какъ, съ другой стороны, нѣкоторые изъ знатныхъ нобльменовъ нашего отечества не оставляли своимъ покровительствомъ дѣтей ихъ довѣренныхъ слугъ, такъ что ребенокъ, вступая въ это заведеніе, встрѣчалъ здѣсь сверстниковъ разнаго званія.
   Несмотря на то, что единственная книга, которую тщательно изучалъ Раудонъ Кроули, была "Календарь лошадиныхъ скачекъ", и хотя всѣ его воспоминанія о собственномъ воспитаніи сосредоточивались на наказаніи, получаемомъ имъ, въ лѣта ранней юности, въ Итонѣ,-- при всемъ томъ полковникъ Кроули питалъ то особенное уваженіе къ классическому воспитанію, которое такъ присуще всякому англійскому джентльмену. Раудонъ радовался, что сыну его предстояло пріобрѣсть умственнаго запаса на цѣлую жизнь, а можетъ быть даже и имѣть прекрасный случай сдѣлаться ученымъ. Хотя Рауди составлялъ главный источникъ утѣшенія и отрады отца и соединенъ былъ съ нимъ тысячами узъ, о которыхъ Ребеккѣ никогда не говорилось, несмотря на то полковникъ Кроули ни на минуту не задумался надъ разлукой съ сыномъ, утѣшаясь мыслью, что эта разлука служила проводникомъ къ будущему благополучію его любимца. Но до самой минуты прощанія съ сыномъ Раудонъ не зналъ, до какой степени простирается его привязанность къ нему. Съ отъѣздомъ Рауди, отецъ почувствовать себя, болѣе чѣмъ когда либо, одинокимъ и печальнымъ, гораздо печальнѣе, нежели сынъ его, который, вступивъ на новое поприще и встрѣтивъ здѣсь товарищей по своему возрасту, находилъ, что онъ счастливѣе прежняго. Бекки неоднократно смѣялась, когда полковникъ, въ несвязныхъ и вовсе не нѣжныхъ словахъ, старался выразить свои скорбь во разлукѣ съ сыномъ. Бѣднякъ сознавалъ, что у него отняли безцѣнное удовольствіе и преданнаго друга, и часто и грустно поглядывалъ онъ на пустую постельку, занимаемую нѣкогда его маленькимъ Рауди. Отправляясь утромъ въ паркъ, отецъ съ печалью вспоминалъ о сынѣ. При Рауди онъ не зналъ того одиночества, которое испытывалъ теперь. Полковникъ душевно предавался всѣмъ, кто только любилъ его сына, и потому часто навѣщалъ леди Джейнъ, просиживая съ нею долгіе часы въ разговорахъ о нравственности, хорошихъ манерахъ и множествѣ другихъ прекрасныхъ качествъ Рауди.
   Дочь миледи Джейнъ, слѣдуя примѣру матери, горячо любила сына Раудона и горько плакала, когда наступило время отъѣзда ея милаго кузена. Полковникъ не находилъ словъ выразить свою благодарность за эту любовь матери и дочери. При изліяніи родительской нѣжности, въ Раудонѣ обнаруживались всѣ лучшія и благороднѣйшія чувства, и онъ вполнѣ предавался имъ въ присутствіи добрыхъ родственницъ, ободрявшихъ его своей симпатіей. Чувствами, которыхъ онъ не обнаруживалъ при женѣ и которыхъ теперь не скрывалъ, Раудонъ пріобрѣлъ привязанность и чистосердечное уваженіе леди Джейнъ. Чтожь касается до взаимныхъ отношеній супругъ сэра Питта и полковника Кроули, то обѣ онѣ старались встрѣчаться какъ можно рѣже. Бекки иронически подсмѣивалась надъ нѣжными чувствами леди Джѣйнъ, а кроткая и добрая душа послѣдней возмущалась при грубомъ обращеніи невѣстки.
   Все это вмѣстѣ отчуждало Раудона отъ жены даже болѣе, нежели сколько онъ самъ предполагалъ, что, впрочемъ, нисколько не озабочивало Ребекки. Она смотрѣла на него какъ на разсыльнаго и на покорнаго раба, не обращала вниманія ни на скорбь его, ни на угрюмость, а если когда и замѣчала, то преслѣдовала ихъ злобными насмѣшками. Бекки и безъ того предстояло обширное поле для размышленій: ей нужно было похлопотать и о своемъ положенія, и объ удовольствіяхъ, и успѣхахъ въ обществѣ, въ которомъ ей, по всѣмъ вѣроятіямъ, приходилось занять видное мѣсто.
   Честная Бриггсъ купила Рауди маленькую скрипку, съ тѣмъ, чтобъ онъ взялъ ее съ собой въ училище. Молли, горничная, при отъѣздѣ его хныкала въ коридорѣ; Молли, добрая и вѣрная, дѣйствительно плавала, на зло огромной недоимкѣ неуплаченнаго ей жалованья. Мистриссъ Бекки не довѣрила мужу своей кареты, чтобъ отвезти въ ней мальчика. Взять ея лошадей въ Сити?! да съ чѣмъ это сообразно! Наймите извощика.-- Ребекка не удостоила сына даже и прощальнымъ поцалуемъ. Впрочемъ, и Рауди не искалъ ея объятій; зато онъ поцаловалъ старую Бриггсъ, утѣшая ее тѣмъ, что по субботамъ будетъ пріѣзжать домой. Въ то самое время, какъ наемный кабъ докатился въ Сити, коляска Бекки полетѣла въ Паркъ. Когда отецъ и сынъ входили въ старинныя ворота училища, Бекки лепетала и смѣялась въ Паркѣ, окруженная толпою молодыхъ денди. Раудонъ возвратился домой съ самымъ грустнымъ чувствомъ, какого еще не испытывалъ съ той поры, какъ самъ оставилъ дѣтскую.
   Дома Раудонъ обѣдалъ съ Бриггсъ, ласково и признательно обращаясь съ нею за ея любовь и попеченія о мальчикѣ. Совѣсть упрекала его, что онъ, занимая деньги у Бриггсъ, былъ главнымъ участникомъ въ обманѣ, противъ нея направленномъ. Долго разговаривали они объ Рауди, пока не возвратилась Ребекка, которой предстояла теперь надобность переодѣться, съ тѣмъ, чтобъ ѣхать на обѣдъ. А Раудонъ отправился пять чай къ леди Джэйнъ,-- разсказалъ ей, какъ отвезъ онъ Рауди въ училище, какъ тотъ радовался, явившись въ новое для него мѣсто, какъ надѣли на него длинную мантію и коротенькіе панталоны, и наконецъ какъ молодой Блакболлъ, сынъ Джака Блакбола, стараго гвардейца, принялъ Рауди видъ свое покровительство, обѣщаясь быть добрымъ къ нему.
   Въ теченіи какой нибудь недѣли, молодой Блакболлъ выдѣлалъ изъ маленькаго Раудона исправнаго для себя слугу: Рауди прекрасно чистилъ ему башмаки и поджаривалъ къ завтраку хлѣбъ съ масломъ. Блакболлъ посвятилъ его въ таинства латинской граматики и раза четыре успѣлъ поколотить его -- впрочемъ, не слишкомъ больно. Добродушное лицо нашего мальчика много выигрывало въ свою пользу. Колотушки, которые онъ получилъ отъ Блакболла, безъ всякаго сомнѣнія, оказались полезны для вето; а что касается до чищенья башмаковъ, поджариванья хлѣба и вообще всякихъ другихъ услугъ, развѣ онѣ не входятъ въ общій составъ воспитанія молодого англійскаго джентльмена?
   Спустя нѣсколько времени, полковникъ, поѣхавъ повидаться съ сыномъ, нашелъ его въ цвѣтущемъ здоровьи, довольнаго, веселаго, въ черной мантіи и узенькихъ панталонахъ.
   Какъ protégé великаго лорда Стэйна, племянникъ члена парламента и сынъ полковника Кроули, имя котораго не разъ появлялось въ Morning Post, маленькій Раудонъ пользовался полнымъ расположеніемъ училищнаго начальства. У него всегда бывалъ порядочный запасъ карманныхъ денегъ, которыя онъ щедро разсыпалъ на угощеніе своихъ товарищей, покупая имъ малиновыя торты. Ему чаще другихъ позволялось видѣться съ отцомъ и уѣзжать по воскресеньямъ домой. А день свиданія съ сыномъ праздновался полковникомъ какъ юбилей какой нибудь. Въ свободное время, Раудонъ бралъ мальчика въ театръ, а нѣтъ, такъ отправлялъ его туда съ лакеемъ, и не пропускалъ ни одного воскреснаго дня, чтобъ не сходить съ нимъ въ церковь въ сообществѣ Бриггсъ, леди Джэйнъ и ея дѣтей. Раудонъ дивился разсказамъ сына объ училищѣ, кулачныхъ бояхъ и другихъ вещахъ. Въ очень короткое время папа узналъ имена всѣхъ учителей и учениковъ и всѣ ихъ отличительныя качества не хуже самого Рауди. Однажды, пригласивъ къ себѣ одного изъ пріятелей сына, онъ до того накормилъ ихъ (это было послѣ театра) пирожнымъ, устрицами и портеромъ, что они захворали. Случалось, нашъ мальчуганъ объяснялъ своему папа, напримѣръ, какая часть рѣчи слово въ, и папа, съ своей стороны, старался выказать изъ себя знатока въ латинскомъ языкѣ.
   -- Старайся, старайся, другъ мой, говорилъ онъ съ важнымъ видомъ.-- Ничего не можетъ бытъ лучше, какъ, хорошее классическое воспитаніе,-- рѣшительно ничего!
   Между тѣмъ, пренебреженіе Ребекки къ мужу возростало съ каждымъ днемъ.
   -- Дѣлайте, что хотите: обѣдайте гдѣ вамъ угодно, поѣзжайте къ Астли пить инбирное пиво, или пойте съ леди Джэйнъ псалмы, только, ради Бога, избавьте меня отъ занятій съ вашимъ сыномъ. У меня и безъ него есть о чемъ подумать. Я должна хлопотать о вашихъ же интересахъ, если вы сами не умѣете заняться ими. Мнѣ бы очень хотѣлось знать, гдѣ бы вы находились теперь, какого-бы рода положеніе въ обществѣ имѣли, еслибъ я не заботилась о васъ?
   Общества, которыя посѣщала Бекки, рѣшительно не нуждались въ бѣдномъ, старомъ Раудонѣ; ее теперь очень часто приглашали безъ него. Она говорила о лицахъ высшаго круга какъ будто получила съ нихъ взятку, и когда при дворѣ надѣли по комъ-то трауръ, Бекки также не замедлила облачиться въ черное платье.
   Обезпечивъ положеніе маленькаго Раудона, лордъ Стэйнъ, принимавшій родительское участіе въ дѣлахъ этого милаго, добраго семейства, полагалъ, что издержки его значительно уменьшатся если оно удалитъ отъ себя миссъ Бриггсъ, и что Бекки довольно умна и сама можетъ управлять своимъ домомъ. Читатель, вѣроятно, помнятъ; какъ этотъ благодѣтельный нобльменъ выдалъ своему protégé сумму денегъ, чтобъ уплатить небольшой долгъ миссъ Бриггсъ, по прежнему остававшейся при своихъ друзьяхъ. Изъ этого милордъ, вывелъ неутѣшительное заключеніе, что мистриссъ Кроули сдѣлала совсѣмъ иное употребленіе изъ денегъ, нежели какъ предполагалъ онъ, ея великодушный и щедрый патронъ. Человѣкъ деликатный, лордъ Стэйнъ отнюдь не рѣшался сообщить Ребеккѣ свои подозрѣнія: чувства ея могли оскорбиться при подобныхъ денежныхъ расчетахъ; и развѣ не могла имѣть она тысячу другихъ непріятныхъ причинъ, заставившихъ ее изъ денегъ великодушнаго милорда сдѣлать совсѣмъ иное у потребленіе, нежели какое слѣдовало? Во всякомъ случаѣ, нашъ нобльменъ рѣшился разузнать настоящее положеніе дѣлъ, по которому и навелъ необходимыя справки, но самымъ осторожнымъ и деликатнымъ образомъ.
   При первомъ благопріятномъ случаѣ, онъ началъ вывѣдывать истину отъ миссъ Бриггсъ. Въ этомъ подвигѣ не представлялось особеннаго, затрудненія. Небольшого одобренія лорда Стэйна оказывалось достаточнымъ сдѣлать изъ этой достойной женщины олицетворенную откровенность. Такимъ образомъ, однажды, когда мистриссъ Раудонъ уѣхала кататься, нашъ великодушный другъ, явясь въ знакомый намъ домикъ въ улицѣ Курзонъ, попросилъ Бриггсъ подать ему чашку кофе, сказавъ, что у него есть хорошія новости объ общемъ ихъ ученикѣ, и черезъ пять минутъ узналъ, что полковница Кроули ничего не дала своей компаньокнѣ, кромѣ чернаго платья, за которое послѣдняя была, однакежь, признательна какъ нельзя болѣе.
   Слушая этотъ откровенный разсказъ, милордъ смѣялся внутренно, тѣмъ болѣе смѣялся, что наша милая Ребекка передала ему подробнѣйшій отчетъ о томъ восторгѣ Бриггсъ, который она будто бы обнаружила, получивъ обратно свои тысячу-сто-двадцать-пять фунтовъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ мистриссъ Раудонъ говорила лорду Стэйну и о процентахъ, назначенныхъ ею миссъ Бриггсъ на будущее время, и наконецъ о томъ, что для нея, Бекки, довольно тяжело было разстаться съ такимъ хорошенькимъ капитальцемъ. "Кто знаетъ -- думала она -- можетъ быть,-- милордъ дастъ мнѣ еще сколько нибудь!" Однако великодушный другъ не подтвердилъ предположеній нашей маленькой сочинительницы, съ полнымъ правомъ считая себя и безъ того уже чрезвычайно щедрымъ.
   Откровенность миссъ Бриггсъ въ отношеніи Ребекки произвела въ лордѣ Стэйнѣ любопытство и за счетъ ея собственныхъ дѣлъ. Компаньонка удовлетворила и это желаніе милорда съ той же чистосердечной искренностью, вамъ и первое; безъ всякой утайки разсказала Браггсъ, сколько миссъ Кроули отказала ей въ своемъ духовномъ завѣщанія, какъ родственники овладѣли частью ея капитала, какъ полковникъ Кроули вынулъ изъ выгоднаго вклада и другую, и какъ мистеръ и мистриссъ Раудонъ совѣтовались съ сэромъ Питтомъ, принявшимъ на себя хлопоты распорядиться остаткомъ ея денегъ самымъ выгоднымъ для нея образомъ.
   Словоохотливая Бриггсъ тотчасъ же стала, однакожь, раскаяваться въ своей откровенности, умоляя милорда умолчать о сдѣланныхъ ей признаніяхъ.
   -- Полковникъ такъ добръ ко мнѣ, говорила она.-- И вдругъ онъ узнаетъ про мою болтливость. Мистеръ Раудонъ не станетъ тогда хлопотать обо мнѣ, и мнѣ придется лишиться всѣхъ выгодъ отъ моего капитала.
   Лордъ Стэйнъ засмѣялся, обѣщаясь Бриггсъ не открывать ихъ разговора, и когда разставался съ нею, то захохоталъ сильнѣе прежняго.
   "Что за олицетворенная хитрость!-- думалъ онъ.-- Какая чудная актриса! Своими ласками она съумѣла бы выманить у меня и еще столько же.... Ребекка превосходитъ всѣхъ женщинъ, какихъ только встрѣчалъ и въ теченіи всей моей жизни. Въ сравненіи съ всю, онѣ -- настоящія дѣти. Я самъ, въ ея рукахъ, чистѣйшій глупецъ, старый безумецъ!.... Въ искусствѣ обманывать -- ея никто не превзойдетъ".
   При этомъ доказательствѣ смышлености Ребекки, обожаніе къ ней милорда усилилось. Для того, чтобъ выманить денегъ, не требуется большой мудрости, но умѣть выманить двойную сумму и никому не заплатить -- это не всякому удастся сдѣлать, какъ бы онъ ни былъ уменъ.
   "Да и Раудонъ -- думалъ милордъ, вовсе не такъ глупъ, какъ кажется. Онъ распоряжается довольно умно.... Но, глядя на его лицо, кто бы могъ подумать, что ему извѣстно что нибудь въ этой спекуляціи! а между тѣмъ онъ взялъ себѣ денежки и преспокойно издержалъ ихъ".
   Въ этомъ мнѣніи милордъ, какъ имъ извѣстно, совершенно ошибался, и ошибка его простиралась такъ далеко, что онъ перемѣнилъ свое обхожденіе съ полковникомъ, прекратилъ оказывать даже малѣйшее подобіе того уваженія, которымъ прежде удостоивалъ этого почтеннаго джентльмена. Въ голову великодушнаго патрона мистриссъ Кроули никакъ и могло притти, что маленькая леди сберегала капиталецъ собственно для себя,-- и лордъ Стэйнъ судилъ о полковникѣ Кроули по другимъ мужьямъ, которыхъ знавалъ въ теченіи своей долгой и добропорядочной жизни, познакомившей его со многимъ множествомъ человеческихъ слабостей.
   При первой удобной встрѣчѣ о Ребеккой, благодѣтель ея напалъ на нее, наивно поздравляя съ дальновидностью и искусствомъ пріобрѣтать не только деньги, но еще и другого кой-чего -- позначительнѣе денегъ. Бенки отступила немного. Говорить ложь не составляло привычки этого малаго созданія и мистриссъ Раудонъ прибѣгала къ ней только въ крайнихъ случаяхъ. Здѣсь, однакожь, дѣло выходило такого рода, что надо было лгать безъ остановки. Въ одну минуту въ головѣ Бекки образовался планъ новой, полный послѣдовательности, естественной и подробной исторіи, которую полковница Кроули и поспѣшила передать своему патрону. Да, правда: она обманула его и теперь сознается во лжи: но кто принуждалъ йe къ обману?
   -- Ахъ, милордъ! говорила мистриссъ Раудонъ: -- вы не знаете, что я терплю и переношу! Передъ собой вы видите меня всегда веселой и счастливой; но вы мало, очень мало знаете, что мнѣ приходится испытывать, когда нѣтъ подлѣ меня защитника. Всему причиной -- мужъ мой: угрозами и самымъ дурнымъ обхожденіемъ со мной онъ принудилъ меня обмануть васъ и выпросить денегъ. Предвидя съ вашей стороны вопросъ, для чего нужны мнѣ деньги, мужъ мой принудилъ меня разсказать исторію въ томъ видѣ, какъ вамъ она извѣстна. Раудонъ взялъ деньги и сказалъ мнѣ, что расплатился съ Бриггсъ. Я не хотѣла... я не смѣла повѣрять его словъ. Умоляю васъ, простите проступокъ, вынужденный отчаяніемъ... пожалѣйте о бѣдной, несчастной женщинѣ.
   Говоря это, Бекки рыдала. Угнетенная добродѣтель никогда еще не выказывалась въ такомъ очаровательно-безотрадномъ положеніи.
   Вслѣдъ за тѣмъ, пока карета Бекки объѣзжала вокругъ и вокругъ Парка, между милордомъ и мистриссъ Кроули завязался длинный разговоръ, о подробностяхъ котораго мы умолчимъ; скажемъ только, что вслѣдствіе этого разговора, по пріѣздѣ домой, Бекки, съ радостнымъ выраженіемъ въ лицѣ, бросилась къ своей безцѣнной Бриггсъ и объявила ей, что у нея есть новость, которая обрадуетъ ея подругу. Лордъ Стэйнъ поступилъ какъ нельзя благороднѣе и великодушнѣе. Онъ постоянно ищетъ случаевъ дѣлать добро. Теперь, когда маленькій Раудонъ опредѣленъ въ училище, Бекки не представлялось особенной необходимости держать при себѣ компаньонку. Она безъ мѣры предавалась горести при неизбѣжной разлукѣ съ Бриггсъ; но чтожь дѣлать, если обстоятельства мистриссъ Раудонъ такого рода, что непремѣнно надо сократить расходы. Печаль Ребекки нѣсколько утихла, однакожь, при мысли, что дорогая для нея Бриггсъ, благодаря великодушному лорду Стайну, будетъ имѣть теперь лучшія удобства въ жизни, нежели какими она пользовалась, находясь при ней, полковницѣ Кроули. Мистриссъ Пилкингтонъ, ключница въ Гантли, становится очень стара и слаба и частенько хвораетъ: она уже не въ состояніи присматривать за обширнымъ помѣстьемъ милорда Стэйна; ее необходимо уволить. Мѣсто превосходное! Семейство милорда посѣщаетъ Гантли въ два года разъ. Въ прочее же время ключница остается полной владѣтельницей великолѣпнаго господскаго дома, имѣетъ каждый день къ столу четыре блюда, ее посѣщаютъ многія почтенныя особы; однимъ словомъ, ключница въ Гантли живетъ какъ настоящая леди. Двѣ предшественницы мистриссъ Пилкингтонъ вышли замужъ за ректоровъ Гантли; самой Пилкингтонъ предстояла бы таже участь, еслибъ она не приходилась родной теткой нынѣшнему ректору. Мѣсто это еще не утверждено за миссъ Бриггсъ; но она можетъ съѣздить къ мистриссъ Пвдивнгтовъ, чтобъ посмотрѣть, понравится ли ей новое занятіе.
   Какими словами можно выразить восторженную благодарность Бриггсъ! Она безусловно согласилась во всѣхъ пунктахъ предложенія, предъявивъ только одно условіе, чтобъ Рауди позволили иногда пріѣзжать въ Гантли повидаться съ нею. Бекки обѣщала исполненіе этой просьбы,-- наобѣщала множество. А когда пришелъ домой мужъ ея, полковница Кроули поспѣшила разсказать ему пріятную новость. Раудонъ обрадовался: камень, тяготившій его при мысли о деньгахъ Бриггсъ, какъ будто спалъ съ его совѣсти. Но, съ другой стороны -- компаньонка обезпечена, это правда, зато... Тутъ полковникъ почувствовалъ страшное безпокойство: въ только что услышанной новости воображеніе его увидѣло не совсѣмъ чистыя побужденія милорда. Раудонъ разсказалъ молодому Соутдоуну, что сдѣлалъ для нихъ лордъ Стэйнъ, и тотъ посмотрѣлъ на Кроули съ такимъ видомъ, что полковникъ испугался не на шутку.
   Онъ и отъ леди Джэйнъ не скрылъ этого вторичнаго доказательства снисхожденія къ нимъ Стэйна: и она, также какъ и Соутдоунъ, поглядѣла и встревожила его; точно также поглядѣлъ на него и сэръ Питтъ.
   -- Бекки слишкомъ умна и.... и слишкомъ весела, чтобы позволять ей ѣздить изъ общества въ общество безъ компаньонки, замѣтили Питты.-- Куда бы она ни отправилась, ты, Раудонъ, непремѣнно долженъ слѣдовать за нею,-- кромѣ того, непремѣнно долженъ имѣть кого нибудь при ней, когда она остается дома.... хоть одну изъ дѣвицъ усадьбы Кроули, несмотря на то, что онѣ довольно вѣтрены для компаньонокъ.
   Итакъ, рѣшили, что при особѣ мистриссъ Раудонъ долженъ находиться кто нибудь. Между тѣмъ честной Бриггсъ, разумѣется, не терять же случая устроиться въ жизни! Вслѣдствіе чего, свернувъ свои мѣшки и уложивъ чемоданы, она отправилась въ дорогу.
   Сэръ Питтъ лично объяснялся со своей невѣсткой по поводу удаленія Бриггсъ и о другихъ довольно щекотливыхъ предметахъ. Напрасно доказывала Бекки, сколько необходимо покровительство лорда Стэйна для ея бѣднаго мужа, и какъ жестоко было бы съ ихъ стороны лишить Бриггсъ выгоднаго ей предложенія: ни лесть, ни ласки, ни улыбка, ни слезы, ничто не могло умаслить сэра Питта, такъ что между нимъ и нѣкогда любимой имъ Ребеккой произошло нѣчто въ родѣ ссоры. Онъ говорилъ о чести еврейства, о безукоризненной репутаціи имени Кроули, съ негодованіемъ выражался, за счетъ пріема тѣхъ молодыхъ французовъ, тѣхъ буйныхъ свѣтскихъ молодыхъ людей, въ томъ числѣ и самого милорда Стэйна, кареты которыхъ постоянно увидишь у дома полковницы Кроули, и которые каждодневно цѣлые часы проводитъ въ ея обществѣ, что уже и подало поводъ, какъ утверждалъ сэръ Питтъ, къ различнымъ толкамъ, распущеннымъ о Ребеккѣ по городу. Какъ глаза дома, онъ умолялъ невѣстку вести себя благоразумнѣе, ибо въ обществахъ, какъ сказано, начинали поговаривать о ней довольно дурно. Лордъ Стэйнъ -- нобльменъ съ великими достоинствами и талантами; но вниманіе его всегда компрометируетъ всякую женщину. И сэръ Питтъ просилъ, умолялъ, повелѣвалъ своей невѣсткѣ быть какъ можно осторожнѣе въ сношеніяхъ съ такимъ нобльменомъ.
   Бекки обѣщала исполнить все, что только требовалъ сэръ Питтъ; а между тѣмъ лордъ Стэйнъ, по прежнему, являлся въ ея домѣ очень часто. Гнѣвъ сэра Питта возросталъ. Не могу вамъ опредѣлительно сказать, сердилась ли миледи Джэйнъ, или была довольна, когда мужъ ея открылъ погрѣшности въ своей любимицѣ Ребеккѣ? Съ продолженіемъ, посѣщеній милорда Стэйна, визиты сэра Питта къ полковницѣ Кроули кончились. Леди Джэйнъ, въ тоже время, рѣшилась прекратить всякія сношенія съ великодушнымъ другомъ своей невѣстки и даже хотѣла было отказаться отъ извѣстнаго читателю вечера съ шарадами, на который приглашала ее маркиза; но сэръ Питтъ думалъ иначе, полагая, что имъ непремѣнно должно принять приглашеніе маркизы, такъ какъ на вечерѣ будетъ присутствовать принцъ петерварденскій.
   Сэръ Питтъ, впрочемъ, оставилъ вечеръ съ шарадами очень рано; да и миледи Джэйнъ была весьма рада поскорѣе уѣхать домой. Бекки ни разу не обратилась къ сэру Питту съ разговоромъ и какъ бы не замѣчала присутствія своей невѣстки. Баронетъ не могъ не находить, потому, поведенія ея неблагопристойнымъ. Въ самыхъ строгихъ выраженіяхъ порицалъ онъ домашніе театры и употребленіе при этомъ фантастическихъ одеждъ, вовсе неприличныхъ британской женщинѣ. И, по окончаніи шарадъ, сэръ Питтъ сильно журилъ Раудона за его участіе въ нихъ и за позволеніе женѣ дѣлать изъ себя позорную выставку.
   Раудонъ обѣщалъ, что съ этого разу жена его никогда не будетъ участвовать въ подобныхъ увеселеніяхъ. Надо сказать, что Раудонъ, вслѣдствіе совѣтовъ старшаго брата и сестры, совершенно перемѣнился, сдѣлавшись бдительнымъ мужемъ и ревностнымъ домосѣдомъ, бросивъ клубы и бильярды. Онъ всюду слѣдовалъ за женой -- и въ прогулкахъ и въ собраніяхъ. Во всякое время, когда лордъ Стэйнъ заѣзжалъ къ нимъ, онъ впередъ могъ расчитывать за встрѣчу съ полковникомъ. Когда Бекки дѣлались предложенія выѣхать куда нибудь безъ мужа или когда она получала приглашенія для себя одной, Раудонъ рѣшительнымъ тономъ приказывалъ ее отказаться, и манера, съ которою онъ отдавалъ свои пр ма выгодную покупку, заплатив ей двадцать гиней.
   Восхищенная и взволнованная, Эмилия побежала со своим богатством в магазин Дартона, у собора св. Павла, и купила там книжки "Помощник родителям" и "История Сэндфорда и Мертона", о которых мечтал Джорджи, затем села со своим пакетом в омнибус и весело покатила домой. Там она, присев за стол, с особым удовольствием вывела своим изящным мелким почерком на первом листке каждого томика: "Джорджу Осборну рождественский подарок от любящей матери". Томики эти с красивой аккуратной надписью сохранились до сих пор.
   Она только что вышла из своей комнаты с книжками в руках, чтобы положить их на стол, где сын должен был их найти по приходе из школы, как в коридоре встретилась с матерью. Семь маленьких томиков в тисненных золотом переплетах бросились в глаза старой леди.
   - Это что? - спросила она.
   - Книги для Джорджи, - ответила Эмилия, краснея. - Я... я... обещала подарить ему на Рождество.
   - Книжки! - воскликнула старая леди с негодованием. - Книжки, когда вся семья сидит без хлеба! Книжки! Когда, для того чтобы содержать тебя и твоего сына в довольстве и спасти от тюрьмы твоего дорогого отца, я продала все до одной безделушки и индийскую шаль со своих плеч! Все, и даже ложки, лишь бы поставщики не могли оскорблять нас и мистер Клеп, который имеет на это право, получил свою плату; потому что он не какой-нибудь сквалыга-хозяин, а добрейший человек и отец семейства. Эмилия, ты разрываешь мне сердце своими книжками и своим сыном, которого губишь, потому что не хочешь с ним расстаться! О Эмилия, я молю бога, чтобы твой ребенок не доставил тебе столько горя, сколько я видела от своих детей. Джоз бросает отца на старости лет, а тут еще Джордж, который мог бы быть богатым и обеспеченным, ходит в школу, как лорд, с золотыми часами и цепочкой, когда у моего милого, дорогого старого мужа нет и... и... шиллинга!
   Истерические всхлипывания и крики прервали речь миссис Седли; они, как эхо, разнеслись по всем комнатам маленького дома, обитатели которого слышали каждое слово этого разговора.
   - Маменька, маменька! - воскликнула бедная Эмилия, обливаясь слезами. - Вы мне ничего не говорили. Я... я обещала ему книги. Я... я только сегодня утром продала свою шаль. Возьмите деньги... Возьмите все! - И дрожащими пальцами она достала серебро и соверены - свои драгоценные золотые соверены! - она совала их в руки матери, а они рассыпались и катились вниз по лестнице.
   Потом она убежала к себе и бросилась на кровать в безмерном горе и отчаянии. Теперь она поняла. Она приносит мальчика в жертву своему эгоизму. Если бы не она, ее сыну досталось бы богатство, положение, образование; он мог бы занять место своего отца - то место, которого старший Джордж лишился из-за нее. Стоит ей сказать слово, и ее старый отец получит средства к жизни, а мальчик - целое состояние. Каково нежному раненому сердцу это сознавать!
  

ГЛАВА XLVII

Гонт-Хаус

  
   Кто не знает, что городской дворец лорда Стайна помещается на Гонт-сквер, от которого идет Грейт-Гонт-стрит - та самая улица, куда мы в свое время, еще при жизни покойного сэра Питта Кроули, отвезли Ребекку. Загляните сквозь решетку, и за темными деревьями, в глубине сада, вы увидите нескольких жалких гувернанток, прогуливающихся с бледными питомцами по дорожкам вокруг унылого газона, в центре коего возвышается статуя лорда Гонта, сражавшегося при Миндене, - он в парике с тремя косичками, но в одежде римского императора. Гонт-Хаус занимает почти целиком одну сторону сквера. Остальные состоят из особняков, знававших лучшие дни, - это высокие темные дома с каменными или окрашенными в более светлые тона карнизами. За узкими, неудобными окнами царят, вероятно, потемки. Гостеприимство отошло от этих дверей, как отошли времена расшитых галуном лакеев и мальчишек-проводников, которые гасили свои факелы в железных гасильниках, до сих пор сохранившихся возле фонарей у подъезда. Ныне в сквер проникли медные дверные дощечки: "Доктор", "Западное отделение Дидлсекского банка", "Англо-Европейское общество" и т. д. Все это являет мрачное зрелище - да и дворец милорда Стайна не менее мрачен. Я видел его только снаружи - высокую ограду с грубыми колоннами у массивных ворот, в которые иногда выглядывает старый привратник с толстой и угрюмой красной физиономией, а над оградою - чердак и окна спален да трубы, из которых теперь редко вьется дым, ибо нынешний лорд Стайн живет в Неаполе, предпочитая вид залива, Капри и Везувия мрачному зрелищу ограды на Гонт-сквер.
   В нескольких десятках ярдов дальше по Нью-Гонт-стрит, там, куда выходят службы Гонт-Хауса, прячется маленькая скромная боковая дверь; вы едва отличите ее от дверей конюшни, но немало изящных закрытых экипажей останавливалось в былые времена у этого порога, как сообщил мне мой осведомитель, маленький Том Ивз, который все решительно знает и который показывал мне эти места.
   - В эту дверь не раз входили и выходили принц и Пердита, - докладывал он мне. - Здесь с герцогом *** бывала Марианна Кларк. Эта дверь ведет в знаменитые petits appartements {Интимные апартаменты (франц.).} лорда Стайна; одна комната там вся отделана слоновой костью и белым атласом, другая - черным деревом и черным бархатом; там есть маленькая банкетная зала, скопированная с дома Салюстия в Помпее и расписанная Козуэем, и игрушечная кухонька, где все кастрюли из серебра, а вертелы из золота. Здесь Эгалите, герцог Орлеанский, жарил куропаток в ту ночь, когда они с маркизом Стайном выиграли сто тысяч фунтов в ломбер у некоей высокопоставленной особы. Часть этих денег пошла на французскую революцию, часть - на покупку лорду Гонту титула маркиза и ордена Подвязки, а остальное... но в наши планы не входит сообщать о том, на что пошло остальное, хотя Том Ивз, который знает все чужие дела, мог бы дать нам отчет в каждом шиллинге.
   Кроме этого дворца в столице, маркиз владел в различных частях трех королевств многими замками и дворцами, описание которых можно найти в путеводителях: замок Стронгбоу с лесами на берегу Шеннона; Гонт-Касл в Кармартеншире, где был взят в плен Ричард II; Гонтли-Холл в Йоркшире, где было, как мне рассказывали, двести серебряных чайников для гостей, с соответствующей великолепной сервировкой, не говоря уж о Стилбруке в Хэмпшире - ферме милорда, этой сравнительно скромной резиденции, где стояла памятная нам всем мебель, - она продавалась с аукциона после смерти милорда знаменитым, ныне тоже умершим, аукционером.
   Маркиза Стайн происходила из древнего и прославленного рода Керлайон, маркизов Камелот, которые сохраняли свою старую веру еще со времен обращения в христианство досточтимого друида, их предка, и род которых был известен в Англии задолго до прибытия на наши острова короля Брута. Титул старших сыновей в этом доме - Пендрагон. Сыновья с незапамятных времен носили имена Артуров, Утеров, Карадоков. Многие из них сложили головы в верноподданнических заговорах. Елизавета предала казни современного ей Артура, который был камергером Филиппа и Марии и отвозил письма шотландской королевы ее дядьям Гизам. Его младший сын был офицером великого герцога, одним из деятельных участников знаменитой Варфоломеевской ночи. Все время, пока королева Мария томилась в тюрьме, фамилия Камелот непрестанно устраивала заговоры в ее пользу. Она понесла большие имущественные потери, как снаряжая войска против испанцев во времена Армады, так и подвергаясь денежным штрафам и конфискациям по распоряжению Елизаветы - за укрывательство католических священников, за упорный нонконформизм и за папистские злодеяния. Один малодушный представитель этой семьи, живший во времена короля Иакова, отрекся было от своей веры под влиянием доводов этого великого богослова, и вследствие такого отступничества имущественное положение рода несколько восстановилось. Но уже следующий граф Камелот, живший в царствование Карла, вернулся к вере отцов, и фамилия продолжала сражаться за нее и беднеть во славу ее до тех пор, пока оставался в живых хоть один Стюарт, способный замыслить или возглавить восстание.
   Леди Мэри Керлайон воспитывалась в одном из парижских монастырей, ее крестной матерью была дофина Мария-Антуанетта. В самом расцвете красоты ее выдали замуж за лорда Гонта - продали, как говорят, этому человеку, бывшему тогда в Париже и выигравшему огромные суммы у брата этой леди на банкетах Филиппа Орлеанского. Знаменитую дуэль графа Гонта с графом де ля Маршем, офицером "серых мушкетеров", молва приписывала в то время притязаниям этого офицера (бывшего пажом и оставшегося любимцем королевы) на руку красавицы леди Мэри Керлайон. Она вышла замуж за лорда Гонта, когда граф еще не оправился от полученных ранений, поселилась в Гонт-Хаусе и одно время была украшением блестящего двора принца Уэльского. Фоке провозглашал тосты в ее честь, Моррис и Шеридан воспевали ее в своих стихах; Малмсбери отвешивал ей самые изящные свои поклоны; Уолпол называл ее очаровательницей; Девоншир чуть ли не ревновал ее. Но ее пугали буйные развлечения общества, в которое она попала, и, родив двух сыновей, она замкнулась в благочестивой и уединенной жизни. Не удивительно, что лорда Стайна, любившего удовольствия и веселье, не часто видели рядом с этой трепещущей, молчаливой, суеверной и несчастной женщиной.
   Упомянутый раньше Том Ивз (который не имеет никакого отношения к нашему рассказу, за исключением того, что знает весь лондонский свет, а также историю и тайны всех знатных фамилий) сообщил мне дальнейшие сведения относительно миледи Стайн, возможно достоверные, а возможно и выдуманные.
   - Унижения, которым подвергалась эта леди у себя в доме, - рассказывал Том, - были ужасны. Лорд Стайн заставлял ее садиться за стол с такими женщинами, что я скорее умер бы, чем позволил миссис Ивз встречаться с ними, - с леди Крекенбери, с миссис Чипинхем, с мадам де ля Крюшкассе, женой французского секретаря (от любой из этих дам Том Ивз, который с наслаждением пожертвовал бы для них собственной женой, был бы счастлив получить поклон или приглашение на обед), - одним словом, со всеми царствовавшими фаворитками. И неужели вы думаете, что эта леди из такой фамилии, не уступающей в гордости самим Бурбонам, для которой Стайны просто лакеи, выскочки (ибо это, в сущности, не старинные Гонты, а младшая, сомнительная ветвь дома), - неужели вы думаете, говорю я (читатель не должен забывать, это говорит Том Ивз), что маркиза Стайн, самая надменная женщина в Англии, так покорилась бы своему супругу, если бы на то не было особых причин? Вздор! Поверьте мне, есть тайные причины! И я скажу вот что: эмигрировавший сюда аббат де ля Марш, участвовавший в Киберонском деле вместе с Пюизе и Тентаньяком, был тот самый полковник "серых мушкетеров", с которым Стайн дрался на дуэли в восемьдесят шестом году, и вот... он снова встретился с маркизой. После того как преподобный полковник был убит в Бретани, леди Стайн предалась той набожной жизни, которую ведет до сих пор; она каждый день запирается со своим духовником и каждое утро посещает богослужение на Испанской площади. Я выследил ее там - то есть случайно встретил, - и будьте уверены, тут непременно скрывается тайна. Люди не бывают так несчастны, если им не в чем раскаиваться, - добавил Том Ивз, глубокомысленно покачивая головою, - будьте уверены, эта женщина никогда не была бы так покорна, если бы у маркиза не было меча, занесенного над ее головой.
   Итак, если сведения мистера Ивза правильны, то этой леди, невзирая на ее высокое положение, приходилось выносить немало личных унижений и под наружным спокойствием скрывать много тайного горя. Так давайте же, братья мои, чьи имена не вписаны в Красную книгу, давайте утешаться приятной мыслью, что и те, кто поставлен выше нас, бывают несчастливы, что у Дамокла, сидящего на атласных подушках и обедающего на золоте, висит над головой грозный меч - в виде судебного пристава, наследственной болезни или фамильной тайны; этот меч, как некое привидение, то и дело выглядывает из-за вышитых занавесей и в один прекрасный день обрушится и сразит несчастного.
   И если сравнивать положение бедняка с положением знатного вельможи, то (опять-таки по словам Ивза) первый всегда найдет себе какой-то источник утешения. Поскольку вы не ждете наследства и никто не ждет его от вас, вы можете быть в наилучших отношениях с вашим отцом и сыном; а между тем наследник такого высокородного вельможи, как милорд Стайн, не может не злиться, ибо он чувствует себя в некотором роде отрешенным от власти и, следовательно, смотрит на своего соперника далеко не дружелюбным взглядом.
   - Считайте за правило, - говорит мистер Ивз, этот старый циник, - что все отцы и старшие сыновья знатных фамилий ненавидят друг друга. Наследный принц всегда находится в оппозиции к короне или нетерпеливо протягивает к ней руки. Шекспир знал свет, дорогой мой сэр, и когда он изображает, как принц Хел (которого семья Гонтов числит своим предком, хотя они имеют не больше отношения к Джону Гонту, чем вы)... как принц Хел примеряет отцовскую корону, он дает вам верное изображение всякого законного наследника. Если бы вы были наследником герцогства и тысячи фунтов в день, неужели вы не пожелали бы овладеть ими? Вздор! И совершенно понятно, что всякий знатный человек, испытавший эти чувства по отношению к своему отцу, отлично знает, что сын его питает те же чувства по отношению к нему самому; не удивительно, что они всегда относятся друг к другу недоверчиво и враждебно.
   То же самое в отношении старшего сына к младшим. Вам должно быть как нельзя лучше известно, любезный сэр, что каждый старший брат смотрит на младших в доме как на естественных врагов, лишающих его наличных денег, которые должны по праву принадлежать ему. Я часто слышал, как Джордж Мак-Турк, старший сын лорда Баязета, говорил, что, будь его воля, он, получив титул, сделал бы то, что делают султаны: очистил бы имение, сразу отрубив головы всем младшим братьям. И все они так думают. Уверяю вас, каждый из них - турок в душе. Да, сэр, они знают свет!
   В эту минуту рядом проходил какой-то знатный вельможа, - шляпа Тома Ивза слетела с его головы, и он бросился вперед с поклоном и улыбкой. Это доказывало, что и он тоже знает свет - по-своему, по том-ивзовски, конечно. Вложив все свое состояние до единого шиллинга в ежегодную ренту, Том мог без злобы относиться к своим племянникам и племянницам, а по отношению к вышестоящим не питал других чувств, кроме постоянного и бескорыстного желания у них пообедать.
   Между маркизой и естественным, нежным отношением матери к детям стояла суровая преграда в виде различия вероисповеданий. Самая ее любовь к сыновьям только увеличивала горе и страх этой набожной леди. Ее отделяла от детей роковая бездна. Она не могла протянуть свои слабые руки через эту бездну, не могла перетащить своих детей на тот ее край, где их, как она верила, ждало спасение. Пока сыновья еще были молоды, лорд Стайн, ученый человек и любитель казуистики, устраивал у себя в имении по вечерам, после обеда, за стаканом вина веселое развлечение, стравливая воспитателя своих сыновей, преподобного мистера Трэйла(ныне милорда епископа Илингского), с духовником миледи, отцом Молем, и напуская Оксфорд на Сент-Ашель.
   - Браво, Летимер! Хорошо сказано, Лойола! - восклицал он по очереди.
   Он обещал сделать Моля епископом, если тот перейдет в англиканство, и клялся употребить все свое влияние, чтобы добыть Трэйлу кардинальскую шапку, если он отступит от своей веры. Но ни один из богословов не сдавался. И хотя любящая мать надеялась, что ее младший и любимый сын вернется в лоно истинной церкви, церкви его матери, - ужасное, горькое разочарование ожидало набожную леди - разочарование, которое казалось возмездием за греховность ее замужества.
   Лорд Гонт женился, как известно всякому, кто вращается в обществе пэров, на леди Бланш Тислвуд, дочери благородной фамилии Бейракрсов, упоминавшихся уже в этой правдивой повести. Молодой чете было отведено одно крыло Гонт-Хауса: ибо глава дома хотел властвовать и, пока царил, - царить безраздельно. Однако его сын и наследник мало жил дома, не ладил с женой и занимал столько денег - с обязательством заплатить по получении наследства, - сколько ему было необходимо сверх тех скромных сумм, которые отец милостиво выдавал ему. Маркизу были хорошо известны все долги сына до последнего шиллинга. После его безвременной кончины оказалось, что маркиз был владельцем многих векселей своего наследника, скупленных его милостью и завещанных детям младшего сына.
   К огорчению милорда Гонта и к злобной радости его естественного врага - отца, леди Гонт была бездетна; поэтому лорду Джорджу Гонту было предписано вернуться из Вены, где он был занят дипломатией и вальсами, и вступить в брачный союз с достопочтенной Джоанной, единственной дочерью Джона Джонса, только что пожалованного барона Хельвелина и главы банкирской фирмы "Джонс, Браун и Робинсон" на Треднидл-стрит. От этого союза произошли несколько сыновей и дочерей, жизнь и деяния которых не входят в нашу повесть.
   На первых порах это был счастливый и благополучный брак. Милорд Джордж Гонт умел не только читать, но и сравнительно правильно писать. Он довольно бегло говорил по-французски и был одним из лучших танцоров Европы. Нельзя было сомневаться, что, обладая такими талантами и таким положением на родине, его милость достигнет на своем поприще высших ступеней. Миледп, его жена, чувствовала себя созданной для придворной жизни; ее средства давали ей возможность устраивать роскошные приемы в тех европейских городах, куда призывали мужа его дипломатические обязанности. Шли толки о назначении его посланником, у "Путешественников" держали даже пари, что он вскоре будет послом, когда вдруг разнесся слух о странном поведении секретаря посольства: на большом дипломатическом обеде он вдруг вскочил и заявил, что pate de foie gras {Паштет из гусиной печенки (франц.).} отравлен. Затем он явился на бал в дом баварского посланника, графа Шпрингбок-Гогенлауфена, с бритой головой и в костюме капуцина. А между тем это был отнюдь не костюмированный бал, как потом уверяли.
   - Тут что-то неладно, - шептала молва. - С его дедом было то же самое. Это у них в семье.
   Его супруга и дети вернулись на родину и поселились в Гонт-Хаусе. Лорд Джордж оставил свой пост на европейском континенте и был послан, как извещала "Газета", в Бразилию. Но людей не обманешь: он никогда не возвращался из поездки в Бразилию, никогда не умирал там, никогда не жил там и даже никогда там не был. Его, в сущности, нигде не было: он исчез.
   - Бразилия, - передавал с усмешкою один сплетник другому, - Бразилия - это Сен-Джонс-Вуд. Рио-де-Жанейро - это домик, окруженный высокой стеной; и Джордж Гонт аккредитован при надзирателе, который наградил его орденом Смирительной рубашки.
   Такими эпитафиями удостаивают друг друга люди на Ярмарке Тщеславия.
   Два или три раза в неделю, рано утром, бедная мать, казнясь за грехи, ездила навещать беднягу. Иногда он смеялся при виде ее (и этот смех был для матери горше слез). Иногда она заставала этого блестящего денди, участника Венского конгресса, за игрой: он возил по полу деревянную лошадку или нянчил куклу маленькой дочки надзирателя. Иногда он узнавал свою мать и отца Моля, ее духовника и спутника; но чаще он забывал о ней, как забыл жену, детей, любовь, честолюбие, тщеславие. Зато он помнил час обеда и ударялся в слезы, если его вино слишком разбавляли водой.
   В его крови гнездилась таинственная отрава: бедная мать принесла ее из своего древнего рода. Зло это уже дважды заявляло о себе в семье ее отца, задолго до того, как леди Стайн согрешила и начала искупать свои грехи постом, слезами и молитвами. Гордость рода была сражена, подобно первенцу фараона. Темное пятно роковой гибели легло на этот порог - высокий старинный порог, осененный коронами и резными гербами.
   Между тем дети отсутствующего лорда беспечно росли, не ведая, что и над ними тяготеет рок. Первое время они говорили об отце и строили планы о его возвращении. Затем имя живого мертвеца стало упоминаться все реже и, наконец, совсем забылось. Но убитая горем бабка трепетала при мысли, что эти дети унаследуют отцовский позор, так же как и его почести, и с болью ожидала того дня, когда на них обрушится ужасное проклятие предков.
   Такое же мрачное предчувствие преследовало и лорда Стайна. Он пытался утопить в Красном море вина и веселья страшный призрак, стоявший у его ложа; иногда ему удавалось ускользнуть от него в толпе, потерять его в вихре удовольствий. Но стоило лорду Стайну остаться одному, как призрак возвращался, и с каждым годом он, казалось, становился неотвязнее.
   "Я взял твоего сына, - говорил он. - Почему я не могу взять тебя? Я могу заключить тебя в тюрьму, как твоего сына Джорджа. Завтра же я могу прикоснуться к твоей голове - и тогда прощай все удовольствия и почести, пиры, красота, друзья, льстецы, французские повара, прекрасные лошади, дома, - вместо этого тебе дадут тюрьму, сторожа и соломенный тюфяк, как Джорджу Гонту". И тогда милорд бросал вызов грозившему ему призраку; ибо ему было известно средство, как обмануть врага.
   Итак, роскошь и великолепие царили за резными порталами Гонт-Хауса с его закоптелыми коронами и вензелями, но счастья там не было. Здесь давались самые роскошные в Лондоне пиры, но удовольствие они доставляли только гостям, сидевшим за столом милорда. Если бы он не был таким знатным вельможей, очень немногие посещали бы его, но на Ярмарке Тщеславия снисходительно смотрят на грехи великих особ. Nous regardons a deux fois {Мы еще очень и очень подумаем (франц.).} (как говорила одна француженка), прежде чем осудить такую особу, как милорд. Некоторые записные критики и придирчивые моралисты бранили лорда Стайна, но, несмотря на это, всегда рады были явиться, когда он приглашал их.
   - Лорд Стайн просто невозможен, - говорила леди Слингстон, - но все у него бывают, и я, конечно, послежу за моими девочками, чтобы с ними там ничего не случилось.
   - Я обязан его милости всем в жизни, - говорил преподобный доктор Трэйл, думая о том, что архиепископ сильно сдал; а миссис Трэйл и ее юные дочери готовы были скорее пропустить службу в церкви, чем хотя бы один из вечеров его милости.
   - У этого человека нет ничего святого, - говорил маленький лорд Саутдаун сестре, которая обратилась к нему с кротким увещанием, так как мать передавала ей страшные россказни о том, что творится в Гонт-Хаусе, - но у него, черт возьми, подается самое лучшее в Европе сухое силери.
   Что касается сэра Питта Кроули, баронета, то сэру Питту, этому образцу порядочности, сэру Питту, который вел миссионерские собрания, ни на минуту не приходило в голову отказываться от посещений Гонт-Хауса.
   - Там, где встречаешься с такими особами, как епископ Илингский и графиня Слингстон, там, будьте уверены, Джейн, - говорил баронет, - не может быть задета наша честь. Высокий ранг и положение лорда Стайна дают ему право властвовать над людьми нашего положения. Лорд-наместник графства - уважаемое лицо, дорогая моя. Кроме того, мы когда-то дружили с Джорджем Гонтом; я был первым, а он вторым атташе при пумперникельском посольстве.
   Одним словом, все бывали у этого великого человека, - все, кого он приглашал. Точно так же и вы, читатель (не возражайте, все равно не поверю), и я, автор, отправились бы туда, если бы получили приглашение.
  

ГЛАВА XLVIII,

в которой читателя вводят в высшее общество

  
   Наконец любезность и внимание Бекки к главе семьи ее мужа увенчались чрезвычайной наградой - наградой хотя, конечно, и не материальной, но которой маленькая женщина добивалась более усердно, чем каких-нибудь осязаемых благ. Если она и не питала склонности к добродетельной жизни, то желала пользоваться репутацией добродетельной особы, а мы знаем, что в светском обществе ни одна женщина не достигнет этой желанной цели, пока не украсит себя шлейфом и перьями и не будет представлена ко двору своего монарха. С этого августейшего свидания она уходит честной женщиной. Лорд-камергер выдает ей свидетельство о добродетели. И как сомнительные товары или письма проходят в карантине сквозь печь, после чего их опрыскивают ароматическим уксусом и объявляют очищенными, так и многие леди, имеющие сомнительную репутацию и разносящие заразу, пройдя через целительное горнило королевского присутствия, выходят оттуда чистые, как стеклышко, без малейшего пятна.
   Пусть миледи Бейракрс, миледи Тафто, миссис Бьют Кроули в своем Хэмшнпре и другие подобные им дамы, лично знавшие миссис Родон Кроули, кричат: "Позор!" - при мысли о том, что эта мерзкая авантюристка склонится в реверансе перед монархом, и пусть заявляют, что, будь жива добрая королева Шарлотта, она никогда не потерпела бы такой испорченной особы в своей целомудренной гостиной. Но если мы примем в соображение, что миссис Родон подверглась испытанию в присутствии первого джентльмена Европы и выдержала, так сказать, экзамен на репутацию, то, право же, будет явным нарушением верноподданнических чувств сомневаться и дальше в ее добродетели. Я, со своей стороны, с любовью и благоговением оглядываюсь на эту великую историческую личность. И как же высоко мы ценим на Ярмарке Тщеславия благородное звание джентльмена, если это высокочтимое августейшее лицо по единодушному решению лучшей и образованнейшей части населения было облечено титулом "Первого Джентльмена" своего королевства. Помнишь ли, дорогой М., о друг моей юности, как в некий счастливый вечер, двадцать пять лет тому назад, когда на сцене шел "Тартюф" в постановке Элпстона и с Дотоном и Листоном в главных ролях, два мальчика получили от верноподданных учителей разрешение уйти из школы Живодерни, где они учились, чтобы присоединиться к толпе на сцене Друри-лейнского театра, собравшейся приветствовать короля. Короля? Да, это был он. Лейб-гвардейцы стояли перед высочайшей ложей; маркиз Стайн (лорд Пудреной комнаты) и другие государственные сановники толпились за его креслом, а он сидел толстый, румяный, увешанный орденами, в пышных локонах. Как мы пели "Боже, храпи короля!". Как все здание сотрясалось и гремело от великолепной музыки! Как все надрывались, кричали "ура!" и махали носовыми платками! Дамы плакали, матери обнимали детей, некоторые падали в обморок от волнения. Народ задыхался в партере, крик и стон стояли над волнующейся, кричащей толпой, выражавшей такую готовность - и чуть ли не в самом деле готовой - умереть за него. Да, мы видели его. Этого судьба у нас не отнимет. Другие видели Наполеона. На свете живут люди, которые видели Фридриха Великого, доктора Джонсона, Марию-Антуанетту... Так скажем своим детям без ложного хвастовства, что мы видели Георга Доброго, Великолепного, Великого.
   Итак, в жизни миссис Родон Кроули настал счастливый день, когда этот ангел был допущен в придворный рай, о котором он так мечтая. Невестка была как бы ее крестной матерью. В назначенный день сэр Питт с женой в большой фамильной карете (недавно заказанной по случаю ожидаемого получения баронетом высокой должности шерифа в своем графстве) подкатили к маленькому домику на Керзон-стрит, в назидание Реглсу, который, наблюдая из своей зеленной, увидал роскошные перья внутри кареты и огромные бутоньерки на груди лакеев в новых ливреях.
   Сэр Питт в блестящем мундире, со шпагой, болтающейся между ног, вышел из кареты и направился в дом. Маленький Родон прильнул лицом к окну гостиной и, улыбаясь, кивал изо всех сил тетушке, сидевшей в карете. Вскоре Питт снова появился, ведя леди в пышных перьях на голове, закутанную в белую шаль и изящно поддерживающую свой шлейф из великолепной парчи. Она вошла в карету, словно принцесса, привыкшая всю жизнь ездить ко двору, и милостиво улыбнулась лакею, распахнувшему перед ней дверцы, и сэру Питту, который сел вслед за ней.
   Затем появился Родон в своем старом гвардейском мундире, который уже порядочно поистрепался и был ему тесен. Он должен был замыкать процессию и прибыть с визитом к своему монарху в наемном экипаже, но добрая невестка настояла на том, что они все поедут по-семейному: карета просторная, дамы не слишком полные и могут держать шлейфы на коленях, - в конце концов все четверо отбыли вместе. Их карета скоро присоединилась к веренице верноподданнических экипажей, двигавшихся по Пикадилли и Сент-Джеймс-стрит по направлению к старому кирпичному дворцу, где "Брауншвейгская Звезда" готовился к приему своего дворянства и знати.
   Бекки готова была из окна кареты благословлять всех прохожих: в таком приподнятом состоянии духа находилась она и так сильно было в ней сознание того высокого положения, какого она, наконец, достигла. Увы, даже у нашей Бекки были свои слабости. Как часто люди гордятся такими качествами, которых другие не замечают в них! Например, Комус твердо убежден, что он самый великий трагик в Англии; Браун, знаменитый романист, мечтает прославиться не как видный писатель, а как светский человек; Робинсон, известный юрист, нисколько не дорожит своей репутацией в Вестминстер-холле, но считает себя несравненным спортсменом и наездником. Так и Бекки поставила себе целью быть и считаться респектабельной женщиной и добивалась этой цели с удивительным упорством, находчивостью и успехом. Как уже говорилось, временами она готова была и сама вообразить себя светской леди, забывая, что дома у нее в шкатулке нет ни гроша, что кредиторы толпятся у ворот, поставщиков приходится уговаривать и умасливать, - словом, что у нее нет твердой почвы под ногами. И вот сейчас, отправляясь в карете - в фамильной карете! - ко двору, она приняла такой величественный, самодовольный, непринужденный и внушительный вид, что это вызвало улыбку даже у леди Джейн. Она вошла в королевские покои, высоко подняв голову, как подобало бы королеве; и если бы Бекки сделалась королевой, я не сомневаюсь, она бесподобно сыграла бы свою роль.
   Мы можем сказать с полной ответственностью, что costume de cour {Придворный туалет (франц.).} миссис Родон Кроули по случаю ее представления ко двору был чрезвычайно элегантен и блестящ. Многие леди, которых мы видим, - мы, кто носит лепты и звезды и присутствует на сент-джеймских приемах, или же мы, кто топчется в грязных сапогах по тротуарам Пэл-Мэл и заглядывается в окна проезжающих карет на нарядную публику в шелках и перьях, - многие светские леди, повторяю, которых мы видим в дни утренних приемов около двух часов пополудни, когда оркестр лейб-гвардии в расшитых галуном мундирах играет триумфальные марши, сидя на своих буланых скакунах, как на живых табуретах - многие леди вовсе не восхищают нас своей красотой в это раннее время дня. Какая-нибудь расплывшаяся графиня шестидесяти лет, декольтированная, подкрашенная, морщинистая и нарумяненная до самых век, со сверкающими брильянтами в парике, представляет зрелище скорее полезное и поучительное, чем привлекательное. Выглядит она как Сент-Джеймс-стрит ранним утром, когда половина фонарей погасла, а другая половина пугливо мерцает, словно духи, приготовившиеся бежать перед рассветом. Такие прелести, какие наш взгляд улавливает в проезжающей мимо карете ее милости, должны были бы показаться на улице только ночью. Если днем даже Цинтия кажется бледной, - ибо именно такой приходилось нам наблюдать ее в нынешнем зимнем сезоне, когда Феб нахально заглядывался на нее с неба, - то как же может леди Каслмоулди высоко держать голову, когда солнце глядит в окно кареты, беспощадно выводя на свет божий все морщины и гусиные лапки, которыми время избороздило ее лицо? Нет, в придворных гостиных нужно устраивать приемы в ноябре или в туманный день; а может быть, престарелые султанши нашей Ярмарки Тщеславия должны передвигаться в закрытых носилках, выходить из них закутанными и делать свои реверансы монарху под защитой полумрака.
   Однако наша милая Ребекка не нуждалась в таком благодетельном освещении; цвет лица у нее еще не боялся яркого солнечного света, а ее платье - правда, любой современной даме на Ярмарке Тщеславия оно показалось бы самым нелепым и фантастическим одеянием, какое только можно вообразить, но тогда, двадцать пять лет назад, этот наряд в ее глазах и глазах остального общества казался столь же восхитительным, как и самый блестящий туалет прославленной красавицы нынешнего сезона... Пройдет десятка два лет, и это чудесное произведение портновского искусства отойдет в область предания вместе со всякой другой суетой сует... Но мы слишком отклонились в сторону. Туалет миссис Родон в знаменательный день ее представления ко двору был признан charmant {Очаровательным (франц.).}. Даже добрая леди Джейн вынуждена была с этим согласиться; глядя на миссис Бекки, она с грустью признавалась себе, что в ее собственном наряде гораздо меньше вкуса.
   Она и не догадывалась, как много стараний, размышлений и выдумки затратила миссис Родон на этот туалет. У Ребекки был вкус не хуже, чем у любой портнихи в Европе, и такое необычайное умение устраиваться в жизни, о каком леди Джейн не имела представления. Последняя тотчас же заметила великолепную парчу на шлейфе у Бекки и роскошные кружева на ее платье.
   Парча - это старый остаток, сказала Бекки, а кружева - необыкновенно удачное приобретение, они лежали у нее сто лет.
   - Милая моя миссис Кроули, ведь они должны стоить целое состояние, - сказала леди Джейн, глядя на свои собственные кружева, которые были далеко не так хороши. Затем, приглядевшись к старинной парче, из которой был сшит придворный туалет миссис Родон, она хотела сказать, что не решилась бы сделать себе такое роскошное платье, но подавила в себе это желание, как недоброе.
   Но если бы леди Джейн знала все, я думаю, что даже ее обычная кротость изменила бы ей. Дело в том, что, когда миссис Родон приводила в порядок дом сэра Питта, она нашла кружева и парчу - эту собственность прежних хозяек дома - в старых гардеробах и украдкой унесла эти сокровища домой, чтобы украсить ими собственную персону. Бригс видела, как Бекки их взяла, но не задавала вопросов и не поднимала шума; возможно, она даже посочувствовала ей, как посочувствовали бы многие честные женщины.
   А брильянты...
   - Откуда, черт возьми, у тебя эти брильянты, Бекки? - спросил ее муж, восхищаясь драгоценностями, которых он никогда не видел раньше и которые ярко сверкали у нее в ушах и на шее.
   Бекки слегка покраснела и пристально взглянула на него. Питт Кроули также слегка покраснел и уставился в окно. Дело в том, что он сам подарил Бекки часть этих драгоценностей - прелестный брильянтовый фермуар, которым было застегнуто ее жемчужное ожерелье, - и как-то упустил случай сказать об этом жене. -
   Бекки посмотрела на мужа, потом с видом дерзкого торжества - на сэра Питта, как будто хотела сказать: "Выдать вас?"
   - Отгадай! - ответила она мужу. - Ну, глупыш ты мой! - продолжала она. - Откуда, ты думаешь, я их достала - все, за исключением фермуара, который давно подарил мне один близкий друг? Конечно, взяла напрокат. Я взяла их у мистера Полониуса на Ковентри-стрит. Неужели ты думаешь, что все брильянты, какие появляются при дворе, принадлежат владельцам, как эти прекрасные камни у леди Джейн, - они, кстати сказать, гораздо красивее моих.
   - Это фамильные драгоценности, - произнес сэр Питт, опять почувствовав себя неловко.
   Пока продолжалась эта семейная беседа, карета катила по улице и наконец освободилась от своего груза у подъезда дворца, где монарх восседал уже в полном параде.
   Брильянты, вызвавшие восторг Родона, не вернулись к мистеру Полониусу на Ковентри-стрит, да этот джентльмен и не требовал их возвращения. Они вернулись в маленькое тайное хранилище, в старинную шкатулку - давнишний подарок Эмилии Седли, где Бекки хранила немало полезных, а может быть, и ценных вещей, о которых муж ничего не знал. Ничего не знать или знать очень мало - это участь многих мужей. А скрывать - в характере скольких женщин? О дамы! кто из вас не скрывает от мужей счета своих модисток? У скольких из вас есть наряды и браслеты, которые вы не смеете показывать или носите с трепетом? С трепетом и улыбками ластитесь вы к мужу, который сидит рядом с вами и не может отличить новое бархатное платье от вашего старого или новый браслет от прошлогоднего и понятия не имеет о том, что похожий на тряпочку желтый кружевной шарф стоит сорок гиней и что от мадам Бобино каждую неделю приходят настойчивые письма с требованием денег!
   Так и Родон ничего не знал ни о прекрасных брильянтовых серьгах, ни о брильянтовом медальоне, украшавшем грудь жены. Но лорд Стайн, который в качестве лорда Пудреной комнаты и одного из важнейших сановников и славных защитников английского трона присутствовал здесь среди других вельмож во всем блеске своих звезд, орденов, подвязок и прочих регалий и явно выделял эту маленькую женщину из числа других, отлично знал, откуда у нее эти драгоценности и кто платил за них.
   Наклонившись к ней с улыбкой, он процитировал всем известные прекрасные стихи из "Похищения локона" о брильянтах Белинды, которые "еврей лобзать бы стал и обожать - неверный".
   - Но, я надеюсь, ваша милость - правоверный? - сказала маленькая леди, вскинув голову.
   Многие леди кругом нее шушукались и судачили, а многие джентльмены кивали головой и перешептывались, видя, какое явное внимание оказывает маленькой авантюристке этот вельможа.
   Нет, наше слабое и неопытное перо не в силах передать подробности свидания Ребекки Кроули, урожденной Шарп, с ее царственным повелителем! Ослепленные глаза зажмуриваются при одной мысли об этом величии. Верноподданнические чувства не позволяют нам даже мысленно бросить слишком пытливый и смелый взор в священный аудиенц-зал, но заставляют нас быстро и почтительно отступить, в благоговейном молчании отвешивая августейшему величеству низкие поклоны.
   Достаточно сказать, что после этого свидания во всем Лондоне не нашлось бы более верноподданнического сердца, чем сердце Бекки. Имя короля было постоянно у нее на устах, и она заявляла, что он очаровательнейший из смертных. Она отправилась в магазин Кольнаги и заказала самый прекрасный его портрет, какой только могло создать искусство и какой можно было достать в кредит, - знаменитый портрет, где лучший из монархов, в кафтане с меховым воротником, в коротких панталонах и в шелковых чулках, изображен сидящим на софе и глупо ухмыляющимся из-под своего кудрявого каштанового парика. Она заказала себе брошку с миниатюрой короля и носила ее. Она забавляла своих знакомых и даже несколько надоела им постоянными разговорами о его любезности и красоте.
   Кто знает, может быть, маленькая женщина мечтала о роли новой Ментенон или Помпадур.
   Но интереснее всего было послушать после представления ко двору ее разговоры о добродетели. У Ребекки было несколько знакомых дам, которые, надо сознаться, пользовались не слишком высокой репутацией на Ярмарке Тщеславия. И вот теперь, сделавшись, так сказать, честной женщиной, Бекки не хотела поддерживать знакомство с этими сомнительными особами: она не ответила леди Крекенбери, когда последняя кивнула ей из своей ложи, а встретив миссис Вашингтон-Уайт на кругу в Парке, и вовсе от нее отвернулась.
   - Необходимо, мой милый, дать им почувствовать, кто я такая, - говорила она, - я не могу показываться с сомнительными людьми. Мне от души жаль леди Крекенбери, да и миссис Вашингтон-Уайт очень добрая женщина. Ты можешь ездить к ним и обедать у них, если тебе хочется поиграть в карты. Но я не могу и не хочу у них бывать и, пожалуйста, будь добр, скажи Смиту, что меня ни для кого из них нет дома.
   Описание туалета Бекки появилось в газетах - перья, кружева, роскошные брильянты и все прочее. Миссис Крекенбери с горечью прочитала эту заметку и пустилась в рассуждения со своими поклонниками о том, какую важность напускает на себя эта женщина. Миссис Бьют Кроули и ее юные дочери в Хэмпшире, получив из города номер "Морнинг пост", также дали волю благородному негодованию.
   - Если бы у тебя были рыжие волосы, зеленые глаза и ты была дочерью французской канатной плясуньи, - говорила миссис Бьют старшей дочери (которая, напротив, была смуглой, низенькой и курносой девицей), - у тебя, разумеется, были бы роскошные брильянты и твоя кузина леди Джейн представила бы тебя ко двору. Но ты всего только родовитая дворянка, мое бедное дорогое дитя. В твоих жилах течет благороднейшая кровь Англии, а твое приданое - всего лишь добрые принципы и благочестие. Я сама - жена младшего брата баронета, а ведь мне никогда и в голову не приходило представляться ко двору, да и другим не пришло бы это в голову, если бы жива была добрая королева Шарлотта.
   Таким образом достойная пасторша утешала себя, а ее дочери вздыхали и весь вечер просидели над Книгой пэров.
   Через несколько дней после знаменитого представления ко двору добродетельная Бекки удостоилась другой великой чести: к подъезду Родона Кроули подкатила карета леди Стайн, и выездной лакей, вместо того чтобы разнести двери, как можно было подумать по его громкому стуку, сменил гнев на милость и только вручил Смиту две визитные карточки, на которых были выгравированы имена маркизы Стайн и графини Гонт. Если бы эти кусочки картона были прекрасными картинами или если бы на них было намотано сто ярдов малинских кружев, стоящих вдвое большее число гиней, Бекки и то не могла бы рассматривать их с большим удовольствием. Могу вас уверить, что они заняли видное место в фарфоровой вазе на столе в гостиной, где хранились карточки ее посетителей. Боже! Боже! Как быстро бедные карточки миссис Вашингтон-Уайт и леди Крекенбери, которым несколько месяцев тому назад наша маленькая приятельница была так рада и которыми это глупенькое создание так гордилось - боже! боже! - говорю я, - как быстро эти бедные двойки очутились в самом низу колоды при появлении знатных фигурных карт. Стайн! Бейракрс! Джонс Хельвелин и Керлайон Камелот! Можете быть уверены, что Бекки и Бригс отыскали эти высокие фамилии в Книге пэров и проследили эти благородные династии во всех разветвлениях генеалогического древа.
   Часа через два приехал милорд Стайн; оглядевшись и все, по обыкновению, приметив, он увидел карточки своих дам, разложенные рукою Бекки, словно козыри в ее игре, и как было свойственно этому старому цинику, усмехнулся при таком наивном проявлении человеческой слабости. Бекки тотчас спустилась к нему; всякий раз, когда эта дорогая малютка ожидала его милость, ее туалет бывал безукоризнен, волосы в совершенном порядке и платочки, переднички, шарфики, маленькие сафьяновые туфельки и прочие мелочи женского туалета в надлежащем виде; она сидела в изящной непринужденной позе, готовая принять его; если же он являлся неожиданно, она, конечно, спешила в свою комнату, чтобы бросить быстрый взгляд в зеркало, и потом уже сбегала вниз приветствовать знатного пэра.
   Стоя в гостиной, он с усмешкой поглядывал на вазу с карточками. Бекки, пойманная с поличным, слегка покраснела,
   - Благодарю вас, monseigneur, - сказала она. - Вы видите, что ваши дамы были здесь. Как вы добры! Я не могла выйти раньше: я занималась пудингом на кухне.
   - Я это знаю: я видел вас в подвальном окне, когда подъехал к дому, - отвечал старый джентльмен.
   - Вы все видите, - сказала она.
   - Кое-что я вижу, но этого я не мог видеть, моя прелесть, - ответил он добродушно. - Ах вы, маленькая выдумщица! Я слышал, как вы ходили в спальне над моей головой, и не сомневаюсь, вы слегка подрумянились... Вы должны дать немного ваших румян леди Гонт: у нее отвратительный цвет лица... Потом я слышал, как дверь спальни отворилась и вы спустились по лестнице.
   - Разве это преступление - повертеться перед зеркалом, когда вы приходите ко мне? - жалобно ответила миссис Родон и потерла щеку носовым платком, словно хотела показать, что на ней совсем нет краски, а только естественный скромный румянец. (Кто может сказать, как оно было на самом деле? Я знаю, есть румяна, которые не сходят, если их потереть платком, а некоторые так прочны, что даже слезы их не смывают.)
   - Ну, - сказал старый джентльмен, играя карточкой своей жены, - вы, значит, собираетесь сделаться светской дамой. Вы мучаете бедного старика, заставляя его вводить вас в свет. Все равно вы там не удержитесь, маленькая вы глупышка, - у вас нет денег!
   - Вы нам достанете место, - быстро вставила Бекки.
   - У вас нет денег, а вы хотите тягаться с теми, у кого они есть. Вы, жалкий глиняный горшочек, хотите плыть по реке вместе с большими медными котлами. Все женщины одинаковы: все они жаждут того, чего не стоит и добиваться... Вчера я обедал у короля, и нам подавали баранину с репой. Обед из зелени часто бывает лучше, чем самая сочная говядина... Вы попадете в Гонт-Хаус. Вы покою не дадите бедному старику, пока не попадете туда! А ведь там и вполовину не так уютно, как здесь. Вам будет скучно. Мне там всегда скучно. Моя жена весела, как леди Макбет, а дочери жизнерадостны, как Регана и Гонерилья. Я не решаюсь спать в так называемой моей опочивальне: кровать похожа на балдахин в соборе святого Петра, а картины наводят на меня тоску. У меня в гардеробной есть маленькая медная кроватка и маленький волосяной матрац анахорета. Я анахорет. Хо! Хо! Вы получите приглашение к обеду на будущей неделе. Но gare aux femmes! {Берегитесь женщин! (франц.).} Будьте начеку! Как вас будут донимать женщины!
   Это была очень длинная речь для немногоречивого лорда Стайна; и это не в первый раз он поучал Ребекку.
   Бригс подняла голову из-за своего рабочего столика, за которым сидела в соседней комнате, и издала глубокий вздох, когда услышала, как легкомысленно маркиз отзывается о представительницах ее пола.
   - Если вы не прогоните эту отвратительную овчарку, - сказал лорд Стайн, бросая через плечо яростный взгляд, - я отравлю ее.
   - Я всегда кормлю собаку из собственной тарелки, - сказала Ребекка, задорно смеясь.
   Выждав некоторое время и насладившись неудовольствием милорда, который ненавидел бедную Бригс за то, что она нарушала его tete-a-tete с прелестной женой полковника, миссис Родон наконец сжалилась над своим поклонником и, подозвав Бригс, похвалила погоду и попросила ее погулять с малышом.
   - Я не могу прогнать ее, - помолчав немного, сказала Бекки печальным голосом; ее глаза наполнились слезами, и она отвернулась.
   - Вы, наверно, задолжали ей жалованье? - спросил пэр.
   - Хуже того, - сказала Бекки, не поднимая глаз, - я разорила ее.
   - Разорили? Почему же вы не выгоните ее? - спросил джентльмен.
   - Только мужчины могут так рассуждать, - с горечью ответила Бекки. - Женщины не настолько бессердечны. В прошлом году, когда у нас вышли все деньги, она отдала нам свои сбережения и теперь не оставит нас, пока и мы, в свою очередь, не разоримся, что, по-видимому, недалеко, - или пока я не выплачу ей все, до последнего фартинга.
   - Черт возьми! Сколько же вы ей задолжали? - спросил пэр, и Бекки, приняв в соображение огромное богатство своего собеседника, назвала сумму, почти вдвое большую, чем та, которую она заняла у мисс Бригс.
   В ответ лорд Стайн произнес короткое и энергическое слово, отчего Ребекка еще ниже опустила голову и горько заплакала.
   - Я не виновата. У меня не было другого выхода, - сказала она. - Я не смею сказать мужу: он убьет меня, если узнает, что я натворила. Я первому вам это говорю... и то вы меня принудили. Ах, что мне делать, лорд Стайн? Я очень, очень несчастна!
   Лорд Стайн не отвечал ни слова и только барабанил по столу и кусал ногти, а потом нахлобучил шляпу и выбежал из комнаты.
   Ребекка сидела все в той же печальной позе, пока внизу не хлопнула дверь и не послышался шум отъезжавшего экипажа. Тогда она встала, и в ее глазах сверкнуло странное выражение, злобное и торжествующее. Раза два она принималась хохотать, сидя за работой. Потом, усевшись за фортепьяно, разразилась такой победной импровизацией, что прохожие останавливались под окном, прислушиваясь к ее блистательной игре.
   В тот же вечер маленькой женщине были доставлены два письма из Гонт-Хауса. В одном было приглашение на обед от лорда и леди Стайн на следующую пятницу, а в другом находился листок сероватой бумаги с подписью лорда Стайна - на имя господ Джонса, Брауна и Робинсона на Ломбард-стрит.
   Ночью Родон раза два слышал, как Бекки смеялась: она предвкушает удовольствие побывать в Гонт-Хаусе и встретиться с тамошними леди, пояснила она. На самом же деле ее занимало множество других мыслей: расплатиться ли ей со старой Бригс и отпустить ее? Или удивить Реглса и отдать ему долг за аренду дома? Лежа в постели, она перебирала все эти мысли; и на другое утро, когда Родон пошел, по обыкновению, в клуб, миссис Кроули (в скромном платье и под вуалью) поехала в наемной карете в Сити. Остановившись возле банка господ Джонса и Робинсона, она предъявила документ сидевшему за конторкой служащему, который спросил ее, в каком виде она желает получить деньги. Она скромно сказала, что ей хотелось бы получить "сто пятьдесят фунтов мелкими купюрами, а остальное одним банкнотом".
   Затем, проходя по улице возле собора св. Павла, она заглянула в магазин и купила для Бригс превосходное черное шелковое платье, которое с поцелуем и нежными словами презентовала простодушной старой деве.
   После этого она отправилась к мистеру Реглсу, ласково расспросила его о детях и вручила ему пятьдесят фунтов в счет уплаты долга. Оттуда она пошла к содержателю конюшен, у которого брала напрокат экипажи, и вознаградила его такой же суммой.
   - Я надеюсь, это послужит вам уроком, Спэйвин, - сказала она, - и к следующему приему во дворце моему брату сэру Пихту не придется ехать вчетвером в одной карете из-за того, что мой экипаж не был подан.
   Ребекка намекала на прискорбное недоразумение, вследствие которого полковнику едва не пришлось явиться к своему монарху в наемном кебе.
   Устроив все эти дела, Бекки поднялась наверх навестить упомянутую выше шкатулку, которую Эмилия Седли подарила ей много-много лет назад и в которой хранилось немало полезных и ценных вещиц; в это секретное хранилище она спрятала банковый билет, который выдал ей кассир господ Джонса и Робинсона.
  

ГЛАВА XLIX,

в которой мы наслаждаемся тремя переменами блюд и десертом

  
   Когда дамы Гонт-Хауса сидели в то утро за завтраком, лорд Стайн (он вкушал шоколад у себя и редко беспокоил обитательниц своего дома, встречаясь с ними разве только в дни приемов, или в вестибюле, или в опере, когда он из своей ложи в партере созерцал их в ложе бельэтажа) - так вот, его милость появился среди дам и детей, собравшихся за чаем с гренками; и тут разыгралась генеральная баталия из-за Ребекки.
   - Миледи Стайн, - сказал он, - мне хотелось бы взглянуть на список приглашенных к обеду в пятницу и вместе с тем попросить вас послать приглашение полковнику Кроули и миссис Кроули.
   - Приглашения пишет Бланш... леди Гонт, - смущенно произнесла леди Стайн.
   - Этой особе я писать не буду, - сказала леди Гонт, высокая статная дама, и, подняв на мгновение свой взор, тотчас снова опустила его. Неприятно было встречаться глазами с лордом Стайном тем, кто перечил ему.
   - Вышлите детей из комнаты. Ступайте! - распорядился лорд Стайн, дернув за шнурок звонка.
   Мальчуганы, очень боявшиеся деда, удалились. Их мать хотела было последовать за ними,
   - Нет, - сказал лорд Стайн. - Останьтесь здесь. Миледи Стайн, я еще раз спрашиваю: угодно ли вам подойти к этому столу и написать пригласительную записку на обед в пятницу?
   - Милорд, я не буду на нем присутствовать, - сказала леди Гопт, - я уеду к себе домой.
   - Прекрасно, сделайте одолжение! И можете не возвращаться. В Бейракрсе бейлифы будут для вас очень приятной компанией, а я избавлюсь от необходимости ссужать деньгами ваших родственников, а заодно и от вашей трагической мины, которая мне давно осточертела. Кто вы такая, чтобы командовать здесь? У вас нет денег, недостает и ума. Вы здесь для того, чтобы рожать детей, а у вас их нет и не предвидится. Гонту вы надоели, и жена Джорджа - единственное в семье лицо, которое не хочет вашей смерти. Гонт женился бы вторично, если бы вы умерли.
   - Я бы рада была умереть, - отвечала ее милость со слезами ярости на глазах.
   - Рассказывайте! Вы корчите из себя добродетель, а между тем моя жена, эта непорочная святая, которая, как каждому известно, ни разу не оступилась на стезе добродетели, ничего не имеет против того, чтобы принять моего молодого друга, миссис Кроули. Миледи Стайн знает, что иногда о самых лучших женщинах судят на основании ложной видимости и что людская молва часто клеймит самых чистых и непорочных. Не угодно ли, сударыня, я расскажу вам несколько анекдотцев про леди Бейракрс, вашу матушку?
   - Вы можете ударить меня, сэр, или бесчеловечно мучить... - произнесла леди Гонт.
   Страдания жены и невестки всегда приводили лорда Стайна в превосходное расположение духа.
   - Милая моя Бланш, - сказал он, - я джентльмен и никогда не позволю себе коснуться женщины иначе как с лаской. Мне только хотелось указать вам на кое-какие прискорбные недостатки в вашем характере. Вы, женщины, не в меру горды, и вам очень не хватает смирения, как, конечно, сказал бы леди Стайн патер Моль, будь он здесь. Не советую вам слишком заноситься, вы должны быть кротки и скромны, мои драгоценные! Как знать, может быть, эта несправедливо оклеветанная, простая, добрая и веселая миссис Кроули ни в чем не повинна, - она, может быть, невиннее самой леди Стайн. Репутация ее супруга нехороша, но она, право, не хуже, чем у Бейракрса, который и поигрывал и, проигрывая, очень часто не платил, и вас оставил без наследства, так что вы оказались нищая на моем попечении. Да, миссис Кроули не из очень знатного рода, но она не хуже знаменитого предка нашей Фанни, первого де ля Джонса.
   - Деньги, принесенные мною в семью, сэр... - воскликнула леди Джордж.
   - Вы приобрели благодаря им кое-какие надежды на право наследования в будущем, - мрачно заметил маркиз. - Если Гонт умрет, ваш супруг может вступить в его права; ваши сыновья могут унаследовать их и, возможно, еще кое-что в придачу. А пока, дорогие мои, гордитесь и величайтесь своими добродетелями, но только не здесь, и не напускайте на себя важность передо мною. Что же касается доброго имени миссис Кроули, то я не стану унижать ни себя, ни эту безупречную и ни в чем не повинную женщину, допуская хотя бы намек на то, что ее репутация нуждается в защите. Будьте же любезны принять ее с величайшим радушием, наравне со всеми теми, кого я ввожу в этот дом. В этот дом? - Он рассмеялся. - Кто здесь хозяин? И что такое этот дом? Этот Храм добродетели принадлежит мне. И если я приглашу сюда весь Ньюгет или весь Бедлам, то и тогда, черт возьми, вы окажете им гостеприимство!
   После этой энергической речи - одной из тех, какими лорд Стайн угощал свой "гарем", едва лишь в его семействе обнаруживались признаки неповиновения, - приунывшим женщинам оставалось только подчиниться. Леди Гонт написала приглашение, которого требовал лорд Стайн, после чего, затаив в душе горечь и обиду, самолично поехала в сопровождении свекрови завезти миссис Родон карточки, доставившие, как мы знаем, столько удовольствия этой невинной женщине.
   В Лондоне были семьи, которые пожертвовали бы годовым доходом, лишь бы добиться такой чести от столь знатных дам. Например, миссис Фредерик Буллок проползла бы на коленях от Мэйфэра до Ломбард-стрит, если бы леди Стайн и леди Гонт ждали ее в Сити, чтобы поднять с земли и сказать: "Приезжайте к нам в будущую пятницу", - не на один из тех многолюдных и пышных балов в Гонт-Хаусе, где бывали все, а на священный, недоступный, таинственный и восхитительный интимный прием, приглашение на который считалось завидной привилегией, честью и, разумеется, блаженством.
   Строгая, безупречная красавица леди Гонт занимала самое высокое положение на Ярмарке Тщеславия, и изысканная вежливость в обращении с нею лорда Стайна приводила в восхищение всякого, кто его знал, заставляя даже самых придирчивых критиков соглашаться с тем, что он безукоризненный джентльмен и, что ни говори, сердце у него благородное.
  
   Чтобы дать отпор общему врагу, дамы Гонт-Хауса призвали себе на помощь леди Бейракрс. Одна из карет леди Гонт отправилась на Хилл-стрит за матушкой миледи, так как все экипажи этой дамы были в руках бейлифов, и даже драгоценности и гардероб ее, по слухам, были захвачены неумолимыми израильтянами. Им принадлежал также и замок Бейракрс с его знаменитыми картинами, обстановкой и редкостями: великолепными Ван-Дейками; благородными полотнами Рейнольдса; блестящими и неглубокими портретами Лоренса, которые тридцать лет тому назад считались не менее драгоценными, чем произведения истинного гения; несравненною "Пляшущею нимфою" Кановы, для которой позировала в молодости сама леди Бейракрс - леди Бейракрс, в то время ослепительная красавица, окруженная ореолом богатства и знатности, теперь - беззубая и облысевшая старуха, жалкий, изношенный лоскут от некогда пышного одеяния. Ее супруг, на портрете Лоренса той же эпохи, размахивающий саблей перед фасадом Бейракрского замка в форме полковника Тислвудского ополчения, был теперь высохшим, тощим стариком в длиннополом сюртуке и парике a la Brutus {В подражание Бруту (его прическе) (франц.).}, которого можно было видеть слоняющимся по утрам около Грейз-инна и одиноко обедающим в клубах. Он не любил теперь обедать со Стайном. В молодости они соперничали в погоне за развлечениями с неизменным преимуществом для Бейракрса. Но Стайн оказался крепче, и в конце концов победителем вышел он. Сейчас маркиз был в десять раз могущественнее того молодого лорда Гонта, каким он был в 1785 году, а Бейракрс уже сошел со сцены - старый, поверженный, разоренный и раздавленный. Он задолжал Стайну слишком много денег, чтобы находить удовольствие в частых встречах со старым приятелем. А тот, когда ему хотелось позабавиться, насмешливо осведомлялся у леди Гонт, отчего отец не навещает ее. "Он не был у нас уже четыре месяца, - говаривал лорд Стайн. - Я всегда могу сказать по своей чековой книжке, когда мне нанес визит Бейракрс. Как это удобно, мои милые: я банкир тестя одного из моих сыновей, а тесть другого сына - мой банкир".
   О других именитых особах, с которыми Бекки имела честь встретиться во время своего первого выезда в большой свет, автору настоящей летописи незачем долго распространяться. Там был его светлость князь Петроварадинский с супругою - туго перетянутый вельможа с широкой солдатской грудью, на которой великолепно сверкала звезда его ордена, и с красной лентой Золотого Руна на шее. Князь был владельцем бесчисленных стад баранов. "Взгляните на его лицо. Можно подумать, что он сам ведет свой род от барана", - шепнула Бекки лорду Стайну. И в самом деле: лицо у его светлости было длинное, важное, белое, и лента на шее еще усиливала его сходство с мордой почтенного барана, ведущего за собою стадо.
   Был там и мистер Джон Поль Джефферсон Джонс, номинально состоявший при американском посольстве корреспондент газеты "Ньюйоркский демагог", который, желая доставить обществу удовольствие, во время паузы в обеденной беседе осведомился у леди Стайн, нравится ли его дорогому другу Джорджу Гонту Бразилия: они с Джорджем очень подружились в Неаполе и вместе поднимались на Везувий. Мистер Джонс составил об этом обеде подробный и обстоятельный отчет, который в должное время появился в "Демагоге". Он упомянул фамилии и титулы всех гостей, приведя краткие биографические сведения о наиболее важных особах. С большим красноречием описал он наружность присутствовавших дам, сервировку стола, рост и ливреи лакеев, перечислил подававшиеся за обедом блюда и вина, упомянул о резьбе на буфете и подсчитал вероятную стоимость столового серебра. По его вычислениям, такой обед не мог обойтись дешевле пятнадцати или восемнадцати долларов на человека. С той поры и до самого последнего времени мистер Джонс взял себе в обычай направлять своих proteges с рекомендательными письмами к нынешнему маркизу Стайну, поощряемый к тому дружбою, которою его дарил покойный лорд. Мистер Джонс очень возмущался, что какой-то ничтожный аристократишка, граф Саутдаун, перебил ему дорогу, когда вся процессия двинулась в столовую. "В ту минуту, когда я выступил вперед, чтобы предложить руку чрезвычайно приятной и остроумной светской даме, блестящей и несравненной миссис Родон Кроули, - писал он, - юный патриций втерся между нами и увлек мою Елену, даже не извинившись. Мне пришлось идти в арьергарде с полковником, супругом этой дамы, рослым, краснолицым воином, отличившимся в сражении при Ватерлоо, где ему повезло больше, чем некоторым из его собратий-красномундирников под Новым Орлеаном".
  
   При вступлении в это изысканное общество физиономия полковника покрылась таким же густым румянцем, какой заливает лицо шестнадцатилетнего юноши, когда он попадает в компанию школьных подруг своей сестры. Здесь уже упоминалось, что честный Родон ни в молодости, ни позже не имел случая привыкнуть к дамскому обществу. С мужчинами в клубе или в офицерском собрании он чувствовал себя прекрасно и мог ездить верхом, биться об заклад, курить или играть на бильярде наравне с самыми бойкими из них. В свое время он завязывал знакомства и среди женщин, но то было двадцать лет назад, и дамы эти были того же общественного положения, что и те, с которыми общался младший Марло в известной комедии, до того как был повергнут в смущение появлением мисс Хардкасл. Время нынче такое, что никто не дерзает и словом упомянуть о той особой среде, в которой тысячи наших молодых людей на Ярмарке Тщеславия вращаются ежедневно, представительницы которой каждый вечер наполняют казино и танцульки, которая, как всем известно, существует наравне с колясками в Хайд-парке или паствой Сент-джеймского прихода, но которую самое чопорное - если и не самое нравственное - общество в мире твердо решило не замечать. Словом, хотя полковнику Кроули было уже от роду сорок пять лет, ему не привелось встретиться на своем веку и с пятью порядочными женщинами, если не считать его образцовой жены. Все женщины до единой, кроме Ребекки и его доброй невестки леди Джейн, чей кроткий нрав покорил и приручил достойного полковника, пугали его. И потому на первом обеде в Гонт-Хаусе никто не слышал от него ни единого слова, кроме замечания о том, что погода стоит очень жаркая. Говоря по правде, Бекки охотно оставила бы его дома, но светские приличия требовали, чтобы супруг находился подле нее и служил охраной и защитой для робкой перепуганной малютки при ее первом появлении в большом свете.
   Как только Бекки вошла, лорд Стайн направился к ней, пожал ей руку, любезно приветствовал ее и представил леди Стайн и их милостям, ее дочерям. Их милости сделали три глубоких реверанса, и старшая из дам даже удостоила гостью рукопожатием, но рука ее была холодна и безжизненна, как мрамор.
   Однако Бекки пожала эту руку смиренно и признательно и, делая реверанс, который оказал бы честь лучшему балетмейстеру, как бы склонилась к ногам леди Стайн со словами, что милорд был давним другом и покровителем ее отца и что она, Бекки, привыкла с самого нежного возраста почитать и благословлять семейство Стайнов. Лорд Стайн и в самом деле однажды приобрел две-три картины у покойного Шарпа, и признательная сиротка не могла забыть этого благодеяния.
   Затем Бекки была представлена леди Бейракрс, причем и перед нею супруга полковника присела весьма почтительно. Высокородная дама ответила ей поклоном, исполненным сурового достоинства.
   - Я имела удовольствие познакомиться с вашей милостью в Брюсселе десять лет тому назад, - сказала Бекки самым пленительным тоном. - Я имела счастье встретиться с леди Бейракрс на балу у герцогини Ричмонд, накануне сражения при Ватерлоо. И я помню, как ваша милость и миледи Бланш, ваша дочь, сидели в карете под воротами гостиницы, дожидаясь лошадей. Надеюсь, брильянты вашей милости уцелели?
   Все переглянулись. На пресловутые брильянты был наложен наделавший много шума арест, о котором Бекки, конечно, ничего не знала. Родон Кроули и лорд Саутдаун отошли к окну, причем последний залился неудержимым смехом, когда Родон рассказал историю о том, как леди Бейракрс не могла достать лошадей и "спасовала" перед миссис Кроули. "Эта женщина мне теперь, пожалуй, не страшна", - подумала Бекки. Действительно, леди Бейракрс обменялась с дочерью испуганным и сердитым взглядом и, отступив к столу, принялась весьма усердно рассматривать какие-то гравюры.
   Когда появилась владетельная особа с берегов Дуная, разговор перешел на французский язык, и тут леди Бейракрс и младшие дамы, к своему великому огорчению, убедились, что миссис Кроули не только гораздо лучше их владеет этим языком, но что и выговор у нее гораздо правильнее. Бекки в бытность свою во Франции в 1816-1817 годах встречалась с другими венгерскими магнатами. Она с большим интересом стала расспрашивать о своих друзьях. Знатные иностранцы решили, что она какая-нибудь видная аристократка, и князь и княгиня с живейшим интересом осведомились у лорда Стайна и у маркизы, когда шествовали с ними к столу, кто эта petite dame, которая так прекрасно говорит по-французски.
   Наконец, когда процессия сформировалась в том порядке, как описал ее американский дипломат, гости проследовали в залу, где было сервировано пиршество. А так как я обещал, что читатель останется им доволен, то предоставляю ему полную свободу заказывать все в соответствии с собственными вкусами и желаниями.
   Но вот дамы остались одни, и Бекки поняла, что сейчас начнутся военные действия! И действительно, тут маленькая женщина оказалась в таком положении, что была вынуждена по достоинству оценить всю правильность предупреждения лорда Стайна - остерегаться женщин, стоящих выше ее в обществе. Говорят, что самые яростные ненавистники ирландцев - сами же ирландцы; точно так же и жесточайшие мучители женщин - сами женщины. Когда бедная маленькая Бекки, оставшись одна с дамами, подошла к камину, где расположились знатные леди, - знатные леди немедленно отошли и завладели столом с гравюрами. Когда же Бекки последовала за ними к столу с гравюрами, они одна за другой опять отхлынули к камину. Она попыталась заговорить с маленьким Джорджем Гонтом (Ребекка на людях обожала детей), но маменька сейчас же отозвала его к себе. В конце концов самозванку стали третировать так жестоко, что сама леди Стайн сжалилась над нею и подошла поговорить с бедной, всеми покинутой женщиной.
   - Лорд Стайн рассказывал мне, миссис Кроули, - начала ее милость, причем ее поблекшие щеки окрасились румянцем, - что вы отлично поете и играете. Пожалуйста, спойте нам что-нибудь.
   - Я сделаю все, что может доставить удовольствие лорду Стайну или вам, - сказала Ребекка с искренней благодарностью и, усевшись за фортепьяно, принялась петь.
   Она спела несколько духовных песнопений Моцарта, которые в давние времена любила леди Стайн, и пела с такой нежностью и чувством, что хозяйка дома, сперва в нерешительности остановившаяся у фортепьяно, села возле инструмента и слушала, пока на глазах у нее не показались слезы. Правда, оппозиционно настроенные дамы, собравшиеся на другом конце комнаты, непрестанно перешептывались и громко разговаривали, но леди Стайн не слышала посторонних звуков. Снова она была ребенком - и опять, после сорокалетних скитаний в пустыне, очутилась в саду родного монастыря. Это были те самые мелодии, что исполняли тогда на церковном органе; сестра органистка, любимая ее наставница, разучивала их с ней в те далекие счастливые дни. Снова она была девочкой, и на какой-то миг снова расцвела краткая пора ее счастья. Она вздрогнула, когда двери, скрипнув, распахнулись и веселая компания мужчин вошла в комнату под громкий смех лорда Стайна.
   С первого же взгляда он понял, что произошло в его отсутствие, и впервые почувствовал благодарность к жене. Он подошел к ней, заговорил и назвал ее по имени, что опять зажгло румянцем ее бледные щеки.
   - Моя жена говорит, что вы пели, как ангел, - сказал он Бекки.
   Но ангелы бывают двух сортов, и оба они, как говорят, очаровательны - каждый по-своему.
   Какова бы ни была первая часть вечера, конец его превратился для Бекки в триумф. Она пела, как никогда, и пение ее было так восхитительно, что мужчины все до одного столпились вокруг фортепьяно. Женщины, ее враги, остались в полном одиночестве. И мистер Джон Поль Джефферсон Джонс, решив снискать расположение леди Гонт, подошел к ней и расхвалил первоклассное пение ее очаровательной приятельницы.
  

ГЛАВА L

содержит рассказ об одном тривиальном происшествии

  
   Пусть муза, вдохновляющая автора этого комического повествования, - кто бы она ни была, - теперь покинет аристократические выси, где она парила, и соблаговолит опуститься на низкую кровлю Джона Седли в Бромптоне и описать, какие события там происходят. И здесь также, в этом скромном жилище, обитают заботы, недоверие и горе. Миссис Клеп, оставшись на кухне вдвоем со своим супругом, ворчит из-за просроченной квартирной платы и подстрекает этого добрейшего человека восстать против старого друга и патрона, а ныне - жильца. Миссис Седли перестала посещать свою квартирную хозяйку в нижних сферах дома и, собственно говоря, находится в таком положении, когда ей уже нельзя больше обращаться к миссис Клеп покровительственно: как можно снисходить к женщине, которой вы задолжали сорок фунтов и которая постоянно делает вам намеки насчет этих денег? Прислуга-ирландка все так же ласкова и почтительна, но миссис Седли чудится, что она становится дерзкой и неблагодарной; и как вору в каждом кусте мерещится полицейский, так и ей во всех речах и ответах девушки слышатся вызывающие нотки и неприятные намеки. Маленькую мисс Клеп, теперь уже сильно подросшую, раздражительная старая леди считает несносной и нахальной вертушкой. Миссис Седли не в состоянии постичь, как это Эмилия может так любить ее, так часто пускать к себе в комнату и постоянно ходить с нею гулять. Горечь бедности отравила жизнь этой когда-то веселой и добродушной женщины. Она не чувствует к Эмилии никакой благодарности за ее неизменно кроткое обращение, придирается к ней, когда та старается ей чем-нибудь помочь или услужить, бранит за то, что она глупо гордится своим ребенком, и упрекает за пренебрежение к родителям. Дома у Джорджи не очень весело с тех пор, как дядя Джоз перестал им помогать, и маленькое семейство живет почти что впроголодь.
   Эмилия все думает, все ломает голову над тем, как бы увеличить жалкие доходы, на которые еле-еле существует семья. Не может ли она давать какие-нибудь уроки? расписывать подставки для визитных карточек? заняться вышиванием? Но она видит, что женщины, которые шьют лучше ее, работают не разгибая спины за два пенса в день. Эмилия покупает в художественном магазине два листа бристольского картона с золотым обрезом и расписывает их в меру своего умения: на одном изображается румяный улыбающийся пастушок в пунцовом камзоле на фоне живописного пейзажа, на другом - пастушка, переходящая через мостик, с собачкой, очень тонко заштрихованной. Рассматривая эти беспомощные произведения искусства, приказчик магазина сувениров и бромптонского художественного хранилища (где она купила экраны в тщетной надежде, что он приобретет их обратно, когда она разукрасит их своею рукой) не может скрыть презрительной усмешки. Искоса взглянув на дожидающуюся ответа даму, он заворачивает оба листа в оберточную бумагу и вручает их бедной вдове и мисс Клеп, которая никогда в жизни не видела ничего прекраснее и была совершенно уверена в том, что торговец заплатит за экраны по меньшей мере две гинеи. Затем, еще теша себя слабой надеждой, они пробуют обратиться в другие магазины в центре Лондона. "Не нужно!" - говорят в одном магазине. "Уходите!" - грубо отвечают в другом. Три шиллинга и шесть пенсов истрачены впустую. Экраны попадают в спальню мисс Клеп, которая продолжает считать их прелестными.
   Потратив немало времени на составление текста и черновик, Эмилия пишет самым своим красивым почерком изящное объявление, извещая публику, что: "Леди, имеющая в своем распоряжении несколько свободных часов, желает заняться воспитанием девочек, которым она могла бы преподавать английский и французский языки, географию, историю и музыку. - Обращаться к Э. О., по адресу мистера Брауна". Это объявление Эмилия вручает джентльмену в художественном хранилище, соблаговолившему дать разрешение положить его на прилавок, где оно постепенно покрывается пылью и засиживается мухами. Эмилия много раз печально проходит мимо дверей хранилища - в надежде, что мистер Браун сообщит ей какие-нибудь приятные известия, но он никогда не приглашает ее в магазин. Когда она заходит туда за какими-нибудь мелкими покупками, никаких новостей для нее не оказывается. Бедная, скромная женщина, нежная и слабая, - тебе ли бороться с жестокой и беспощадной нуждой?
   С каждым днем заботы и горе гнетут ее все сильнее; она не спускает с сына тревожного взора, значения которого мальчик не может понять. Она вскакивает по ночам и украдкой заглядывает в его комнату, чтобы удостовериться, что он спит и его не похитили. Сама она спит теперь мало. Ее мучают неотвязные думы и страхи. Как она плачет и молится в долгие безмолвные ночи! Как старается скрыть от себя самой мысль, которая снова и снова к ней возвращается, - мысль, что она должна расстаться с мальчиком, что она - единственная преграда между ним и его благополучием! Она не может, не может! Во всяком случае, не теперь; когда-нибудь в другое время. О, слишком тяжело думать об этом, и вынести это невозможно!
   Ей приходит в голову одна мысль, от которой она краснеет и смущается: пусть ее пенсия остается родителям; младший священник женится на ней, - он даст приют ей и ребенку. Но портрет Джорджа и память о нем всегда с ней и горько ее упрекают. Стыд и любовь отвергают такую жертву. Эмилия вся сжимается, как от греховного прикосновения, и эти мысли не находят себе пристанища в ее чистом и нежном сердце.
   Борьба, которую мы описываем в нескольких фразах, длилась в сердце бедной Эмилии много недель. И все это время она никому не поверяла своих терзаний. Она не могла этого сделать, как не могла допустить и мысли о возможности капитуляции, хотя все больше отступала перед врагом, с которым ей приходилось биться. Одна истина за другой молчаливо надвигались на нее и уже не сдавали позиций. Бедность и нужда для всех, нищета и унижение для родителей, несправедливость по отношению к мальчику - один за другим падали форты ее маленькой цитадели, где бедняжка ревниво охраняла единственную свою любовь и сокровище.
   В начале этой борьбы Эмилия написала брату в Калькутту, слезно умоляя его не отнимать поддержки, которую он оказывал родителям, и в простых, но трогательных словах описывая их беспомощное и бедственное положение. Она не знала жестокой правды: пособие от Джоза выплачивалось по-прежнему регулярно, но деньги получал один из ростовщиков в Сити. Старик Седли продал пособие сына, чтобы иметь средства для осуществления своих безрассудных планов. Эмми с нетерпением высчитывала время, которое должно пройти, пока письмо ее будет получено и на него придет ответ. Она отметила в своей записной книжечке день отсылки письма. Опекуну своего сына, доброму майору в Мадрасе, она не сообщала ни о каких своих огорчениях и заботах. Она не писала ему с тех пор, как послала письмо с поздравлением по поводу предстоящего брака. С тоской и отчаянием думала она о том, что этот друг - единственный друг, который питал к ней такую привязанность, - теперь для нее потерян.
   Однажды, когда им приходилось особенно туго, - когда кредиторы наседали, мать от горя совсем потеряла голову, отец был мрачнее обыкновенного, члены семейства избегали друг друга и каждый втайне терзался своими несчастьями и обидами, - отец с дочерью случайно остались вдвоем, и Эмилия, чтобы утешить старика, рассказала ему о своем поступке: она написала письмо Джозефу; ответ должен прийти через три или четыре месяца. Джоз всегда был великодушен, хотя и недостаточно заботлив. Он не может отказать, когда узнает, в каком стесненном положении находятся его родители.
   Тогда несчастный старик открыл Эмилии всю правду: его сын по-прежнему присылает деньги, но он лишился их по собственному своему безрассудству. Он не посмел рассказать об этом раньше. Он решил, что полный отчаяния и ужаса взгляд, который Эмилия устремила на него, когда он трепетным, виноватым голосом пролепетал свое признание, таит в себе укор за его скрытность.
   - Ну вот, - произнес он дрожащими губами, отворачиваясь от нее, - ты теперь презираешь своего старого отца!
   - О папа, нет! Не в этом дело! - воскликнула Эмилия, бросаясь ему на шею и целуя его. - Ты хороший и добрый. Ты хотел, чтобы всем нам было лучше. Я не из-за денег; это... О, боже мой, боже мой! Сжалься надо мной и дай мне сил перенести это испытание! - И она опять бурно поцеловала отца и выбежала из комнаты.
   Но отец не понял ни смысла этих слов, ни взрыва отчаяния, с каким бедная женщина покинула его. Дело было в том, что она почувствовала себя побежденной. Приговор был произнесен: ребенок должен уехать от нее... к другим, забыть ее. Ее сердце, ее сокровище, ее радость, надежда, любовь, ее кумир - почти ее бог! Она должна отказаться от него, а потом... потом она уйдет к Джорджу, и они вместе будут охранять ребенка и ждать его, пока он не придет к ним на небеса.
   Едва сознавая, что делает, Эмилия надела шляпу и отправилась бродить по переулкам, по которым Джорджи возвращался из школы и куда она часто выходила навстречу ему. Был май, уроки в тот день кончались рано. Деревья уже покрывались листвой, погода стояла чудесная. Румяный, здоровенький мальчик подбежал к матери, напевая что-то; пачка учебников висела у него на ремне. Вот он! Обеими руками она обняла его. Нет, это невозможно. Неправда, что они должны расстаться!
   - Что случилось, мама? - спросил мальчик. - Ты такая бледная.
   - Ничего, дитя мое, - ответила она и, наклонившись, поцеловала сына.
   В тот вечер Эмилия заставила мальчика прочесть ей историю пророка Самуила о том, как Анна, мать его, отняв ребенка от груди, принесла его к первосвященнику Илии для посвящения ребенка богу. И Джорджи прочел благодарственную песнь, которую пела Анна и в которой говорится о том, кто делает нищим и обогащает, унижает и возвышает, и еще - что бедный будет поднят из праха и что не силою крепок человек. Затем мальчик прочел, как мать Самуила шила ему "одежду малую" и приносила ее ему ежегодно, приходя в храм для принесения положенной жертвы. А потом мать Джорджи бесхитростно и простодушно пояснила ему эту трогательную историю. "Анна, - говорила она, - хотя и сильно любила своего сына, но рассталась с ним, потому что дала такой обет. И она всегда думала о нем, когда сидела далеко от него, у себя дома, и шила ему "одежду малую". И Самуил, конечно, никогда не забывал своей матери. А как она, должно быть, была счастлива, когда наступило время ее встречи с сыном (ведь годы проходят быстро), и каким он стал большим, добрым и умным!"
   Эту маленькую проповедь Эмилия произнесла тихим, проникновенным голосом и с сухими глазами, и только когда она дошла до рассказа о встрече матери с сыном, речь ее вдруг прервалась, нежное сердце переполнилось; прижав мальчика к груди, она качала его на руках и молча лила над ним слезы в святой своей скорби.
  
   Придя к решению, вдова начала принимать меры, которые казались ей необходимыми для скорейшего достижения цели. Однажды мисс Осборн на Рассел-сквер (Эмилия десять лет не писала ни этого названия, ни номера дома, и ее юность, ее ранние годы вспомнились ей, когда она надписывала адрес) - однажды мисс Осборн получила от Эмилии письмо, при виде которого она сильно покраснела и бросила взгляд на отца, мрачно сидевшего на своем обычном месте на другом конце стола.
   В простых выражениях Эмилия излагала причины, побудившие ее изменить свои прежние намерения относительно сына. Отца ее постигли новые злоключения, разорившие его вконец. Ее собственные средства так малы, что их едва хватит на жизнь родителям, а Джорджу она не сможет дать воспитания, какое ему подобает. Как ни тяжело ей будет расстаться с сыном, но с божьей помощью она все вынесет ради мальчика. Она знает, что те, к кому он уедет, сделают все возможное, чтобы составить его счастье. Она описала характер мальчика, каким он ей представлялся: живой, нетерпеливый, не выносящий резкого и властного обращения, но податливый на ласку и нежность. В заключение она ставила условием получение письменного обещания, что ей будет позволено видаться с мальчиком так часто, как она этого пожелает, - иначе она с ним не расстанется.
   - Что? Выходит, госпожа гордячка взялась за ум? - сказал старик Осборн, когда мисс Осборн прочла ему это письмо дрожащим, взволнованным голосом. - Подтянуло от голода живот, а? Ха-ха-ха! Я так и знал, что этим кончится.
   Он сделал попытку сохранить свое достоинство и заняться, по обыкновению, чтением газеты, но это не удавалось ему. Прикрывшись газетным листом, он самодовольно посмеивался и ругался вполголоса. Наконец он отложил газету и, хмуро взглянув на дочь, как это вошло у него в привычку, удалился в соседний кабинет, откуда сейчас же вышел снова, с ключом в руке. Он швырнул его мисс Осборн.
   - Приготовьте комнату над моей спальней... его прежнюю комнату... - сказал он.
   - Хорошо, сэр! - ответила дочь, дрожа всем телом.
   Это была комната Джорджа. Ее не открывали больше десяти лет. В ней до сих пор еще оставались его носильные вещи, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, спортивные принадлежности. Реестр армейских чинов 1814 года с именем Джорджа на обложке, маленький словарь, которым он пользовался, когда писал, и Библия, подаренная ему матерью, лежали на каминной доске рядом со шпорами и высохшей чернильницей, покрытой десятилетней пылью. Сколько дней и людей кануло в вечность с той поры, когда чернила в ней были еще свежи! На пропускной бумаге бювара, лежавшего на столе, сохранились следы строк, написанных рукою Джорджа.
   Мисс Осборн сильно волновалась, когда впервые вошла в эту комнату в сопровождении служанок. С побледневшим лицом она опустилась на узкую кровать.
   - Слава богу, мэм, слава богу! - сказала экономка. - Старое доброе время опять возвращается, мэм. Милый мальчик! Как он будет счастлив! Но кое-кто в Мэйфэре, мэм, не очень-то будет доволен! - И, отодвинув оконный засов, она впустила в комнату свежий воздух.
   - Надо послать этой женщине денег, - сказал мистер Осборн перед уходом. - Она не должна нуждаться. Пошли ей сто фунтов.
   - И завтра мне можно съездить ее навестить? - спросила мисс Осборн.
   - Это твое дело. Только помни, чтобы сюда она не показывалась! Ни в коем случае! Ни за какие деньги в Лондоне! Но нуждаться она теперь не должна. Так что смотри, чтобы все было как следует.
   Произнеся эту краткую речь, мистер Осборн распростился с дочерью и отправился своим обычным путем в Сити.
   - Вот, папа, немного денег, - сказала в этот вечер Эмилия, целуя старика, и вложила ему в руку стофунтовый банковый билет. - И... и, пожалуйста, мама, не будьте строги с Джорджи. Ему... ему уже недолго остается побыть с нами.
   Больше она не могла ничего произнести и молча удалилась в свою комнату. Затворим за нею двери и предоставим ее молитвам и печали. Лучше нам не распространяться о такой великой любви и о таком горе.
  
   Мисс Осборн приехала к Эмилии на следующий день, как и обещала в своей записке. Встретились они дружески. Бедной вдове достаточно было взглянуть на мисс Осборн и обменяться с ней несколькими словами, чтобы понять, что уж эта-то женщина, во всяком случае, не займет первого места в сердце ее сына, - она неглупая и незлая, но холодная. Быть может, матери было бы больнее, будь ее соперница красивее, моложе, ласковее, сердечнее. Со своей стороны, мисс Осборн вспомнила о былом и не могла не растрогаться при виде жалкого положения бедной Эмилии; она была побеждена и, сложив оружие, смиренно покорилась. В этот день они совместно выработали предварительные условия капитуляции.
   На другой день Джордж не ходил в школу и увиделся со своей теткой. Эмилия оставила их вдвоем, а сама ушла к себе в комнату. Она репетировала разлуку: так бедная нежная леди Джейн Грэй ощупывала лезвие топора, который должен был, опустившись, оборвать ее хрупкую жизнь. Несколько дней прошло в переговорах, визитах, приготовлениях. Вдова очень осторожно сообщила великую новость Джорджу; она ждала, что он будет огорчен. Но он скорее обрадовался, чем опечалился, и бедная женщина грустно отошла от него. В тот же день мальчик уже хвастался перед своими товарищами по школе: он сообщил им, что будет теперь жить у своего дедушки, отца его папы, а не того, который приходит иногда в школу; что он будет очень богатым и у него будет свой экипаж и пони; что он перейдет в гораздо лучшую школу, а когда разбогатеет, то купит у Лидера пенал и уплатит свой долг пирожнице. "Мальчик - вылитый отец", - думала любящая мать.
   Нет, лишь только я подумаю о нашей бедной Эмилии, перо валится у меня из рук и духу не хватает описать последние дни, проведенные Джорджем дома.
   Наконец настал решительный час: подъехала карета, маленькие, скромные свертки с вещественными знаками любви и внимания были уже давно готовы и вынесены в прихожую. Джорджи был в новом костюмчике, для которого портной несколько дней тому назад приходил снимать с него мерку. Мальчик вскочил чуть свет и нарядился в новое платье. Из соседней комнаты, где мать его лежала без сна, в безмолвной тоске, она слышала его возню. Уже за много дней перед тем она стала готовиться к концу: накупила всякой всячины для мальчика, переметила его белье, надписала книги, беседовала с ним и подготовляла его к предстоящей перемене в жизни, безрассудно воображая, что он нуждается в такой подготовке.
   А ему было все равно, он страстно ждал одного - перемены. Не уставая болтать о том, что он станет делать, когда будет жить с дедушкой, мальчик показывал бедной вдове, как мало беспокоила его мысль о разлуке. Он будет часто приезжать на пони к своей мамочке, говорил Джордж, он будет заезжать за ней в коляске, они будут ездить кататься в Парк, и он подарит ей все, чего она только пожелает. Бедной матери приходилось довольствоваться такими себялюбивыми доказательствами сыновней привязанности, и она пыталась убедить себя, что сын искренне ее любит. Конечно, он ее любит! Все дети одинаковы, его влечет к себе новизна... нет, нет, он не эгоист, просто ему многого хочется. У него должны быть свои радости, свои честолюбивые стремления. Это она сама, движимая эгоизмом и безрассудной любовью, до сих пор отказывала мальчику в том, что принадлежало ему по праву.
   Я не знаю ничего трогательнее такого боязливого самоунижения женщины. Как она твердит, что это она виновата, а не мужчина! Как принимает всю вину на себя! Как домогается примерного наказания за преступления, которых она не совершала, и упорно выгораживает истинного виновника! Жесточайшие обиды наносят женщинам те, кто больше всего видит от них ласки; это прирожденные трусы и тираны, и они терзают тех, кто всех смиреннее им подчиняется.
   Так бедная Эмилия, затаив свое горе, собирала сына в дорогу и провела много-много долгих одиноких часов в приготовлениях к концу. Джорджи беззаботно взирал на хлопоты матери. Слезы капали в его ящики и картонки; в его любимых книгах подчеркивались карандашом наиболее интересные места; старые игрушки, реликвии, сокровища откладывались в сторону и упаковывались заботливо и тщательно, - всего этого мальчик не замечал. Ребенок уходит от матери, улыбаясь, тогда как материнское сердце разрывается от муки. Честное слово, грустно смотреть на безответную любовь женщин к детям на Ярмарке Тщеславия!
  
   Прошло еще несколько дней, и роковое событие в жизни Эмилии совершилось. Никакой ангел не вмешался. Ребенок отдан на заклание и принесен в жертву судьбе. Вдова осталась в полном одиночестве.
   Разумеется, мальчик часто ее навещает. Он приезжает верхом на пони, в сопровождении конюха, к восхищению своего старого дедушки Седли, который гордо шествует по улице рядом с ним. Эмилия видается с сыном, но он уже больше не ее мальчик. Ведь он приезжает повидаться и с товарищами в маленькой школе, где он раньше учился, чтобы покрасоваться перед ними своим новым богатством и великолепием. В два дня он усвоил слегка повелительный тон и покровительственные манеры. "Он рожден повелевать, - думает она, - таким же был его отец".
   Наступила чудесная погода. По вечерам, в те дни, когда Эмилия не ждет мальчика к себе, она совершает далекие прогулки пешком в город - доходит до самого Рассел-сквер и садится на камень у решетки сада против дома Осборна. Там так приятно и прохладно! Можно поднять голову и увидеть освещенные окна гостиной, а около девяти часов - комнаты в верхнем этаже, где спит Джорджи. Она знает: он рассказал ей. Когда в этом окне гаснет свет, она молится - молится, смиряясь сердцем, и идет домой, погруженная в свои Думы. Домой она приходит очень усталая. Наверно, она лучше уснет после такой длинной, утомительной прогулки, и, может быть, ей приснится Джорджи.
   Однажды, в воскресенье, когда в церквах звонили во все колокола, она гуляла по Рассел-сквер, в некотором отдалении от дома мистера Осборна (однако же так, чтобы не терять этот дом из глаз), и видела, как Джордж с теткой вышли из подъезда и направились в церковь. Какой-то маленький нищий попросил милостыню, и лакей, несший молитвенники, хотел прогнать его. Но Джорджи остановился и подал нищему монету. Да благословит бог мальчика! Эмми обежала кругом сквера и, подойдя к нищему, подала ему и свою лепту. Праздничные колокола звонили, и Эмилия, следом за теми двумя, направилась к церкви Воспитательного дома, куда и вошла. Там она заняла место, откуда могла видеть голову сына у подножия статуи, воздвигнутой в память его отца. Сотни чистых детских голосов звучали там и пели хвалу всевышнему; и душа маленького Джорджи трепетала от восторга при звуках торжественных песнопений. Некоторое время мать не могла его разглядеть сквозь пелену, застлавшую ее взор.
  

ГЛАВА LI,

где разыгрывается шарада, которая, быть может, поставит, а быть может, и не поставит читателя в тупик

  
   После появления Бекки в доме лорда Стайна на интимных приемах для избранных права этой достойной женщины в отношении света были утверждены, и перед нею распахнулись некоторые из самых огромных и самых величественных дверей в столице - дверей столь огромных и величественных, что любезному читателю и автору сей книги нечего и надеяться когда-либо в них войти. Дорогие братья, остановимся в трепете перед этими священными вратами! Я представляю себе, что их охраняют лакеи с пылающими серебряными трезубцами, которыми они пронзают всех тех, у кого не имеется разрешения на вход. Говорят, что честный малый, присланный из газеты, чтобы сидеть у подножия лестницы и записывать имена всех великих людей, допускаемых к этим пиршествам, спустя короткое время умирает: он не в состоянии долго выносить ослепительный блеск большого света, опаляющий его, подобно тому как появление Юпитера в полном парадном облачении испепелило бедную, неразумную Семелу, эту легкомысленную бабочку, которая погубила себя, когда отважилась покинуть отведенные ей пределы. Многим из нас, и в Тайберне и в Белгредвии, следовало бы призадуматься над этим мифом, а, может, также и над историей Бекки. Ах, милые дамы! Спросите у преподобного мистера Тюрифера: разве Белгрейвия не медь звенящая, а Тайберния не кимвал бряцающий? Все это суета. А она пройдет! Наступит день (слава богу, мы не доживем до него!), когда цветники Хайд-парка будут так же мало известны, как и знаменитые садоводства в пригородах Вавилона, а Белгрейв-сквер станет таким же безлюдным, как Бейкер-стрит или как затерянный в пустыне Тадмор.
   Милые дамы, известно ли вам, что на Бейкер-стрит жил великий Питт? Чего бы только не дали ваши бабушки за приглашение на вечер у леди Эстер в этом ныне запущенном особняке! Я сам обедал там, - да, moi qui vous parle {Я, говорящий с вами (франц.).}. Я населил комнату призраками великих мертвецов. И тени усопших явились и заняли свои места вокруг мрачного стола, за которым сидели мы, люди нынешнего века, скромно потягивая красное вино. Кормчий, выдержавший немало бурь, одним глотком осушал большие стаканы призрачного портвейна; призрак Дандаса бросало в дрожь от тени недопитого стакана; Эдингтон, кривясь в замогильной усмешке, самодовольно кивал головой и не отставал от других, когда бутылка бесшумно ходила вкруговую; Скотт щурился из-под мохнатых бровей на фикцию осадка в старом вине; Уилберфорс сидел, подняв глаза к потолку, и, казалось, сам не знал, каким образом стакан попадает ему в рот полным и опускается на стол пустым, - сидел, подняв глаза к тому самому потолку, который был над нами только вчера и на который смотрели все великие люди минувшего века. Теперь в этом доме сдаются меблированные комнаты. Да, леди Эстер жила когда-то на Бейкер-стрит и покоится непробудным сном в пустыне. Эотеп видел ее там - не на Бейкер-стрит, а в другом ее уединенном убежище.
   Все это, конечно, суета; но кто не признается в том, что в небольших дозах она приятна? Хотелось бы мне знать, какому разумному человеку не нравится ростбиф только потому, что он не вечен? Это тоже суета; но дай бог каждому из моих читателей, хотя бы их было пятьсот тысяч, всю свою жизнь съедать в обед хорошую порцию ростбифа. Садитесь, джентльмены, не стесняйтесь, желаю вам приятного аппетита. Вот с жирком, вот попостнее, вот подливка, а не угодно ли и хрену - не церемоньтесь. Еще стаканчик винца, мой милый Джонс, еще кусочек понежнее! Будем досыта вкушать от всего суетного и будем благодарны за это! И примем также с лучшей стороны великосветские развлечения Бекки, ибо и они, подобно всем другим радостям смертных, тоже преходящи!
  
   Следствием приглашения Ребекки к лорду Стайву было то, что его высочество князь Петроварадинский воспользовался случаем возобновить свое знакомство с полковником Кроули, когда они встретились на следующий день в клубе, и приветствовал миссис Кроули в Хайд-парке, почтительно сняв перед нею шляпу. Бекки и ее супруг были немедленно приглашены на один из интимных вечеров князя в Левант-Хаус, где проживал тогда его высочество, поскольку благородный владелец дома находился в отлучке за пределами Англии. После обеда Бекки пела самому избранному кругу гостей. Присутствовал и маркиз Стайн, отечески наблюдавший за успехами своей питомицы.
   В Левант-Хаусе Бекки встретилась с одним из самых блестящих джентльменов и величайших дипломатов, каких когда-либо порождала Европа, - с герцогом де ля Жаботьером, в то время посланником христианнейшего короля, а впоследствии министром того же монарха. Честное слово, я готов лопнуть от гордости, когда пишу эти прославленные имена. Подумайте, в каком блестящем обществе вращается моя дорогая Бекки! Она сделалась желанною гостьей во французском посольстве, где ни один прием не считался удавшимся без очаровательной мадам Родон Кроули.
   Оба атташе посольства, господа де Трюфиньи (из рода Перигор) и Шампиньяк, были сражены чарами прекрасной полковницы, и оба заявляли, как свойственно их нации (ибо видел ли кто француза, вернувшегося из Англии, который не оставил бы там десяток обманутых мужей и не увез с собою в бумажнике столько же разбитых сердец?), - оба они, говорю я, заявляли, что были au mieux {В наилучших отношениях (франц.).} с очаровательной мадам Родон.
   Но я сомневаюсь в правильности этого утверждения. Шампиньяк увлекался экарте и целые вечера проводил с полковником за картами, в то время как Бекки пела лорду Стайну в соседней комнате. Что же касается Трюфиньи, то всем прекрасно известно, что он не смел показываться и "Клубе Путешественников", где задолжал лакеям, и, не будь у него дарового стола в посольстве, этому достойному джентльмену грозила бы голодная смерть. Поэтому, повторяю, я сомневаюсь, чтобы Бекки могла оказать кому-либо из этих молодых людей свое особое расположение. Они были у нее на побегушках, покупали ей перчатки и цветы, залезали в долги, платя за ее ложи в опере, и угождали ей на тысячу ладов. По-английски они объяснялись с обворожительной наивностью, и Беккн, к неизменной потехе лорда Стайна, передразнивала того и другого прямо в лицо и тут же с самым серьезным видом говорила им комплименты насчет их успехов в английском языке, чем приводила в восторг своего язвительного покровителя. Чтобы завоевать симпатии наперсницы Бекки - Бригс, Трюфиньи подарил ей шаль, а затем попросил ее передать письмо, но простодушная старая дева вручила его при всех той особе, которой оно было адресовано. Произведение это весьма позабавило каждого, кто читал его. Читал его и лорд Стайн; читали все, кроме честного Родона: сообщать ему обо всем, что происходило в мэйфэрском домике, не считалось обязательным.
   Вскоре Бекки начала принимать у себя не только "лучших иностранцев" (как говорится на нашем благородном светском жаргоне), но и лучших представителей английского общества. Я не разумею под этим людей наиболее добродетельных или даже наименее добродетельных, или самых умных, или самых глупых, самых богатых, или самых родовитых, по просто "лучших", - словом, людей, о которых не может быть двух мнений: таких, например, как знатная леди Фиц-Уиллпс, эта святая женщина, патронесса Олмэка; знатная леди Слоубор, знатная леди Грцзель Макбет (урожденная леди Г. Глаури, дочь лорда Грэя Глаури) и тому подобные особы. Когда графиня Фиц-Уиллис (ее милость принадлежит к семейству с Кинг-стрит, - смотри справочники Дебрета и Берка) благоволит к кому-нибудь, то предмет ее расположения, будь то мужчина или женщина, уже вне опасности. О них уже не может быть двух мнений. И не потому, чтобы леди Фиц-Уиллис была чем-либо лучше всякой другой женщины, - наоборот: это увядшая особа, пятидесяти семи лет от роду, некрасивая, небогатая и незамечательная; но все согласны в том, что она принадлежит к категории "лучших", - а, значит, те, кто у нее бывает, тоже принадлежат к "лучшим". И, вероятно, из-за старой вражды к леди Стайн (ибо в давние времена, когда ее милость, дочь графа Пуншихереса, любимца принца Уэльского, была еще юной Джорджиной Фредерикой, она сама мечтала стать леди Стайн), эта славная руководительница светского общества соблаговолила признать миссис Родон Кроули. Она сделала ей изысканнейший реверанс на многолюдном собрании, которое возглавляла, и не только поощряла своего сына, Сент-Китса (получившего должность стараниями лорда Стайна), посещать дом миссис Кроули, но пригласила ее к себе и во время обеда на глазах у всех дважды удостоила разговором. Этот важный факт в тот же вечер стал известен всему Лондону. Люди, отзывавшиеся о миссис Кроули пренебрежительно, умолкли. Уэнхем, остряк, поверенный и правая рука лорда Стайна, повсюду расхваливал Бекки. Многие из тех, кто до сих пор колебался, стали ее горячими сторонниками: так, маленький Том Тодди, который раньше не советовал Саутдауну бывать у женщины со столь сомнительной репутацией, теперь сам добивался чести быть ей представленным. Словом, Бекки была допущена в круг "лучших" людей. Ах, мои возлюбленные читатели и братья, не завидуйте бедной Бекки раньше времени: говорят, такая слава мимолетна. Ходит упорный слух, что даже в самых избранных кругах люди ничуть не счастливее, чем бедные скитальцы, которым нет туда доступа. И Бекки, проникшая в самое сердце светского общества и видевшая лицом к лицу великого Георга IV, признавалась потом, что и там тоже были Суета и Тщеславие.
   Нам приходится быть краткими в описании этой части ее карьеры. Подобно тому как я не берусь описывать франкмасонские таинства, - хотя и твердо убежден, что это чепуха, - так непосвященный пусть лучше не берется за изображение большого света и держит свое мнение при себе, каково бы оно ни было.
   Бекки в последующие годы часто говорила о той поре своей жизни, когда она вращалась в самых высоких кругах лондонского света. Ее успехи радовали ее, кружили ей голову, но потом наскучили. Сперва для нее не было более приятного занятия, чем придумывать и раздобывать (замечу кстати, что при тех ограниченных средствах, какими располагала миссис Родон Кроули, последнее было нелегким делом и требовало большой изобретательности) раздобывать, говорю я, новые наряды и украшения; ездить на обеды в изысканное общество, где ее гостеприимно встречали великие мира сего, а с пышных обедов спешить на пышные вечера, куда являлись те же, с кем она обедала и кого встречала накануне вечером и увидит завтра, - безукоризненно одетые молодые люди, с красиво повязанными галстуками, в блестящих сапогах и белых перчатках; пожилые, солидные толстяки, с медными пуговицами, с благородной осанкой, любезные и болтливые; девицы, белокурые, робкие, все в розовом; мамаши, разодетые, торжественно важные, все в брильянтах. Они беседовали по-английски, а не на скверном французском языке, как в романах. Они обсуждали свои домашние дела и злословили о своих ближних совершенно так же, как Джонсы злословят о Смитах. Прежние знакомые Бекки ненавидели ее и завидовали ей, а бедная женщина сама зевала от скуки. "Хоть бы покончить со всем этим, - думала она. - Лучше бы мне быть замужем за священником и обучать детей в воскресной школе, чем вести такую жизнь; или же быть женой какого-нибудь сержанта и разъезжать в полковой фуре; или... всего веселее было бы надеть усыпанный блестками костюм и танцевать на ярмарке перед балаганом!"
   - У вас это отлично бы вышло, - сказал со смехом лорд Станн. Бекки простодушно поверяла великому человеку свои ennuis {Докуки (франц.).} и заботы; это забавляло его.
   - Из Родона получился бы отличный шталмейстер... церемониймейстер... как это называется?.. такой человек в больших сапогах и мундире, который ходит по арене и пощелкивает бичом. Он рослый, дородный, и выправка у него военная. Помню, - продолжала Бекки задумчиво, - когда я была еще ребенком, отец как-то повез меня в Брук-Грин на ярмарку. После этого я смастерила себе ходули и отплясывала в отцовской мастерской на удивление всем ученикам.
   - Хотелось бы мне на это поглядеть! - сказал лорд Стайн.
   - Хотелось бы мне так поплясать теперь, - подхватила Бекки. - Вот удивилась бы леди Блинки, вот ужаснулась бы леди Гризель Макбет! Тс! тише! Паста сейчас будет петь!
   Бекки взяла себе за правило быть особенно вежливой с профессиональными артистками и артистами, выступавшими на этих аристократических вечерах; она отыскивала их по углам, где они молча сидели, пожимала им руки и улыбалась на виду у всех. Ведь она сама артистка, замечала она, - и совершенно справедливо: в манере, с какой она признавалась в своем происхождении, чувствовались откровенность и скромность, которые возмущали, обезоруживали или забавляли зрителей, смотря по обстоятельствам. "Какое бесстыдство проявляет эта женщина, - говорили одни, - какой напускает на себя независимый вид, когда ей следовало бы сидеть смирненько и быть благодарной, что с ней разговаривают!" - "Что за честное и добродушное создание!" - говорили другие. "Какая хитрая кривляка!" - говорили третьи. Все они, вероятно, были правы; по Бекки поступала по-своему и так очаровывала артистов, что те, позабыв о простуженном горле, выступали у нее на приемах и даром давали ей уроки.
   Да, Бекки устраивала приемы в маленьком доме на Керзон-стрит. Десятки карет, сверкая фонарями, забивали улицу, к неудовольствию дома э 200, который не знал покоя от громкого стука в двери, и дома э 202, который не мог уснуть от зависти. Рослые выездные лакеи гостей не поместились бы в маленькой прихожей Бекки, поэтому их расквартировывали по соседним питейным заведениям, откуда посыльные вызывали их по мере надобности, отрывая от пива. Первейшие лондонские денди, сталкиваясь нос к носу на тесной лестнице, смеясь спрашивали друг друга, как они здесь очутились; и много безупречных и тонных дам сиживало в маленькой гостиной, слушая пение профессиональных певцов, которые, по своему обыкновению, пели так, словно им хотелось, чтобы из оконных рам повылетели стекла. А на следующий день в газете "Морнинг пост" среди описания светских reunions {Собраний (франц.).} появлялась заметка такого содержания:
   "Вчера у полковника и миссис Кроули в их доме в Мэйфэре состоялся званый обед для избранного общества. Присутствовали их сиятельства князь и княгиня Петроварадинские, его превосходительство турецкий посланник Папуш-паша (в сопровождении Кибоб-бея, драгомана посольства), маркиз Стайн, граф Саутдаун, сэр Питт и леди Джсйи Кро-ули, мистер Уэг и др. После обеда у миссис Кроули состоялся раут, который посетили: герцогиня (вдовствующая) Стилтоп, герцог де ля Грюпср, маркиза Чеширская, маркиз Алессандро Стракшш, граф де Бри, барон Шапиугер, кавалер Тости, графиня Слпнгстоун и леди Ф. Македем, генерал-майор и леди Г. Макбет и две мисс Макбет; виконт Пэддппгтон, сэр Хорее Фот, почтенный Бедунн Сэндг, Бобачи Беховдер и др.". Читатель может продолжать этот список по своему усмотрению еще на десяток строк убористой печати.
   В своих сношениях с великими людьми наша приятельница обнаруживала то же прямодушие, каким отличалось ее обращение с людьми, ниже стоящими. Раз как-то, будучи в гостях в одном очень знатном доме, Ребекка (вероятно, не без умысла) беседовала на французском языке со знаменитым тенором-французом, а леди Гризель Макбет хмуро глядела через плечо на эту парочку.
   - Как отлично вы говорите по-французски, - сказала леди Макбет, сама говорившая на этом языке с весьма своеобразным эдинбургским акцептом.
   - Это не удивительно, - скромно ответила Бекки, потупив глазки. - Я преподавала французский язык в школе и моя мать была француженкой.
   Леди Гризель была побеждена ее смиренностью, и чувства ее по отношению к маленькой женщине смягчились. Она приходила в ужас от пагубных веяний нашего века, когда стираются все грани и люди любого класса получают доступ в высшее общество; однако же не могла не признать, что данная особа, по крайней мере, умеет себя вести и никогда не забывает своего места. Леди Гризель была очень хорошей женщиной - доброй по отношению к бедным, глупой, безупречной, доверчивой. Нельзя ставить в вину ее милости то, что она считает себя лучше нас с вами: в течение долгих веков люди целовали край одежды ее предков; говорят, еще тысячу лет тому назад лорды и советники покойного Дункана лобызали клетчатую юбочку главы ее рода, когда сей славный муж стал королем Шотландии.
   После сцены у рояля сама леди Стайн не устояла перед Бекки и, быть может, даже почувствовала к ней некоторую симпатию. Младших дам семейства Гонтов тоже принудили к повиновению. Раз или два они напускали на Бекки своих приспешников, но потерпели неудачу. Блестящая леди Стаппигтон попробовала было помериться с нею силами, но была разбита наголову бесстрашной маленькой Бекки. Когда на нее нападали, Бекки ловко принимала вид застенчивой ingenue {Простушки (франц.).} и под этой маской была особенно опасна: она отпускала ядовитейшие замечания самым естественным и непринужденным топом, а потом простодушно просила извинения за свои промахи, тем самым доводя их до всеобщего сведения.
   Однажды вечером, по наущению дам, в атаку на Бекки двинулся мистер Уэг, прославленный остряк, прихлебатель лорда Стайна. Покосившись на своих покровительниц и подмигнув им, как бы желая сказать: "Сейчас начнется потеха", он напал на Бекки, которая беззаботно наслаждалась обедом. Маленькая женщина, всегда бывшая во всеоружии, мгновенно приняла вызов, отпарировала удар и ответила таким выпадом, что Уэга даже в жар бросило от стыда. После чего она продолжала есть суп с полнейшим спокойствием и с тихой улыбкой на устах. Великий покровитель Уэга, кормивший его обедами и иногда ссужавший ему немного денег за хлопоты по выборам и по газетным и иным делам, бросил на несчастного такой свирепый взгляд, что Уэг едва под стол не свалился и не расплакался. Он жалобно посматривал то на милорда, который за весь обед не сказал ему ни единого слова, то на дам, которые, разумеется, отступились от него. В конце концов сама Бекки сжалилась над ним и попыталась вовлечь его в разговор. После этого Уэга не приглашали обедать в течение шести недель; и Фичу, доверенному лицу милорда, за которым Уэг, конечно, усердно ухаживал, было приказано довести до его сведения, что если он еще раз посмеет сказать миссис Кроули какую-нибудь дерзость или сделать ее мишенью своих глупых шуток, то милорд передаст для взыскания все его векселя, и тогда пусть не ждет пощады. Уэг разрыдался и стал молить своего дорогого друга Фича о заступничестве. Он написал стихи в честь миссис Р. К. и напечатал их в ближайшем номере журнала "Набор слов", который сам же издавал. При встречах с Бекки на вечерах он всячески к ней подлизывался. Он раболепствовал и заискивал в клубе перед Родоном. Спустя некоторое время ему было разрешено вновь появиться в Гонт-Хаусе. Бекки была всегда добра к нему, и всегда весела, и никогда не сердилась.
   Мистер Уэнхем, великий визирь и главный доверенный его милости (имевший прочное место в парламенте и за обеденным столом милорда), был гораздо благоразумнее мистера Уэга как по своему поведению, так и но образу мыслей. При всей своей ненависти ко всяким парвеню (сам мистер Уэнхем был непреклонным тори, отец же его - мелким торговцем углем в Северной Англии), этот адъютант маркиза не выказывал никаких признаков враждебности по отношению к новой фаворитке. Напротив, он донимал ее вкрадчивой любезностью ц лукавой и почтительной вежливостью, от которых Бекки порою ежилась больше, чем от явного недоброжелательства других людей.
   Каким образом чета Кроули добывала средства на устройство приемов для своих великосветских знакомых, было тайной, в свое время возбуждавшей немало толков и, может быть, придававшей этим маленьким раутам известный оттенок пикантности. Одни уверяли, что сэр Питт Кроули выдает своему брату порядочный пенсион; если это верно, то, значит, власть Бекки над баронетом была поистине огромна и его характер сильно изменился с возрастом. Другие намекали, что у Бекки вошло в привычку взимать контрибуцию со всех друзей своего супруга: к одному она являлась в слезах и рассказывала, что в доме описывают имущество; перед другим падала на колени, заявляя, что все семейство вынуждено будет идти в тюрьму или же кончить жизнь самоубийством, если не будет оплачен такой-то и такой-то вексель. Говорили, что лорд Саутдаун, тронутый столь жалкими словами, дал Ребекке не одну сотню фунтов. Юный Фелтхем *** драгунского полка (сын владельца фирмы "Тайлер и Фелтхем", шапочники и поставщики военного обмундирования), которого Кроули ввели в фешенебельные круги, также упоминался в числе данников Бекки; ходили слухи, что она брала деньги у разных доверчивых людей, обещая выхлопотать им ответственный пост на государственной службе. Словом, каких только историй не рассказывалось о нашем дорогом и невинном друге! Верно лишь одно: если бы у Ребекки были все те деньги, которые она будто бы выклянчила, заняла или украла, то она могла бы составить себе капитал и вести честную жизнь до могилы, между тем как... но мы забегаем вперед.
   Правда и то, что при экономии и умении хозяйничать, скупо расходуя наличные деньги и почти не платя долгов, можно ухитриться, хотя бы короткое время, жить на широкую ногу при очень ограниченных средствах. И вот нам кажется, что пресловутые вечера Бекки, которые она в конце концов устраивала не так уж часто, стоили этой леди немногим больше того, что она платила за восковые свечи, освещавшие ее комнаты. Стилбрук и Королевское Кроули снабжали ее в изобилии дичью и фруктами. Погреба лорда Стайна были к ее услугам, знаменитые повара этого вельможи вступали в управление ее маленькой кухней или же, по приказу милорда, посылали ей редчайшие деликатесы домашнего изготовления. Я считаю, что очень стыдно порочить простое, бесхитростное существо, как современники порочили Бекки, и предупреждаю публику, чтобы она не верила и одной десятой доле все! о того, что болтали об этой женщине. Если мы вздумаем изгонять из общества всякого, кто залезает в долги, если мы начнем заглядывать в личную жизнь каждого, проверять его доходы и отворачиваться от него, чуть только нам не понравится, как он тратит деньги, то какой же мрачной пустыней и несносным местопребыванием покажется нам Ярмарка Тщеславия! Каждый будет тогда готов поднять руку на своего ближнего, дорогой мой читатель, и со всеми благами цивилизации будет покончено. Мы будем ссориться, поносить друг друга, избегать всякого общения. Наши дома превратятся в пещеры, и мы начнем ходить в лохмотьях, потому что всем будет на всех наплевать. Арендная плата за дома понизится. Не будет больше званых вечеров. Все городские торговцы разорятся. Вино, восковые свечи, сласти, румяна, кринолины, брильянты, парики, безделушки в стиле Людовика XIV, старый фарфор, верховые лошади и великолепные рысаки - одним словом, все радости жизни - полетят к черту, если люди будут руководствоваться своими глупыми принципами и избегать тех, кто им не нравится и кого они бранят. Тогда как при некоторой любви к ближнему и взаимной снисходительности все идет как по маслу: мы можем ругать человека, сколько нашей душе угодно, и называть его величайшим негодяем, по которому плачет веревка, - но разве мы хотим, чтобы его и вправду повесили? Ничуть не бывало! При встречах мы пожимаем ему руку. Если у него хороший повар, мы все прощаем ему и едем к нему на обед, рассчитывая, что и он поступит так же по отношению к нам. Таким образом, торговля процветает, цивилизация развивается, все живут в мире и согласии, еженедельно требуются новые платья для новых приемов и вечеров, а прошлогодний сбор лафитовского винограда приносит обильный доход почтенному владельцу, насадившему эти лозы.
   Хотя в ту эпоху, о которой мы пишем, на троне был великий Георг и дамы носили рукава gigols {Буфами (франц.).}, а в прическах - огромные гребни наподобие черепаховых лопат, вместо простеньких рукавов и изящных веночков, какие сейчас в моде, однако нравы высшего света, сколько я понимаю, не отличались существенно от нынешних, и развлечения его были примерно те же, что и теперь. Нам, сторонним наблюдателям, глазеющим через плечи полицейских на ослепительных красавиц, когда те едут ко двору или на бал, они кажутся какими-то неземными созданиями, наслаждающимися небывалым счастьем, для нас недостижимым. В утешение этим завистникам мы и рассказываем о борьбе и триумфах нашей дорогой Бекки, а также о разочарованиях, которых ей выпало на долю не меньше, чем другим достойным особам.
   В то время мы только что позаимствовали из Франции веселое развлечение - разыгрывание шарад. Оно вошло в моду у нас в Англии, так как давало возможность многим нашим дамам, наделенным красотой, выставлять в выгодном свете свои прелести, а немногим, наделенным умом, - обнаруживать свое остроумие. Бекки, вероятно считавшая, что она обладает обоими названными качествами, уговорила лорда Стайна устроить в Гонт-Хаусе вечер, в программу которого входило несколько таких маленьких драматических представлений. Мы будем иметь удовольствие ввести читателя на это блестящее reunion, причем отметим с грустью, что оно будет одним из самых последних великосветских сборищ, какие нам удастся ему показать.
   Часть великолепной залы - картинной галереи Гонт-Хауса - была приспособлена под театр. Ею пользовались для театральных представлений еще в царствование Георга III, и до сих пор сохранился портрет маркиза Гонта с напудренными волосами и розовой лентой на римский манер, как тогда говорили, - в роли Катоиа в одноименной трагедии мистера Аддисона, разыгранной в присутствии их королевских высочеств принца Уэльского, епископа Оснабрюкского и принца Уильяма Генри в бытность их всех детьми примерно того же возраста, что и сам актер. Кой-какую старую бутафорию извлекли с чердаков, где она валялась еще с тою времени, и освежили дли предстоящих торжеств.
   Распорядителем праздника был молодой Бедуин Сэндс, в ту пору блестящий денди и путешественник по Востоку. В те дни путешественников по Востоку уважали, и отважный Бедуин, выпустивший in quarto {В четвертую долю листа (лат.).} описание своих странствий и проведший несколько месяцев в палатке в пустыне, был особой немаловажной. В книге было помещено несколько портретов Сэндса в различных восточных костюмах, а появлялся он везде с черным слугой самой отталкивающей наружности, совсем как какой-нибудь Бриан де Буа Гильбер. Бедуин, его костюмы и черный слуга были восторженно встречены в Гонт-Хаусе как весьма ценное приобретение.
   Бедуин открыл вечер шарад. Военного вида турок с огромным султаном из перьев (считалось, что янычары до сих пор существуют, и потому феска еще не вытеснила старинного и величественного головного убора правоверных) возлежал на диване, делая вид, что пускает клубы дыма из кальяна, в котором, однако, из уважения к дамам курилась только ароматическая лепешка. Ага зевает, проявляя все признаки скуки и лени. Он хлопает в ладоши, и появляется нубиец Мезрур, с запястьями на обнаженных руках, с ятаганами и всевозможными восточными украшениями, - жилистый, рослый и безобразный. Он почтительно приветствует своего господина.
   Дрожь ужаса и восторга охватывает собрание. Дамы перешептываются. Этот черный раб был отдан Бедуину Сэндсу одним египетским пашой в обмен на три дюжины бутылок мараскина. Он зашил в мешок и спихнул в Нил несметное количество одалисок.
   - Введите торговца невольниками, - говорит турецкий сластолюбец, делая знак рукой. Мезрур вводит торговца невольниками; тот ведет с собой закутанную в покрывало женщину. Торговец снимает покрывало. Зал разражается громом аплодисментов. Это миссис Уинкворт (урожденная мисс Авессалом), черноокая красавица с прекрасными волосами. Она в роскошном восточном костюме: черные косы перевиты бесчисленными драгоценностями, платье сверкает золотыми пиастрами. Гнусный магометанин говорит, что он очарован ее красотой. Она падает перед ним на колени, умоляя отпустить ее домой, в родные горы, где влюбленный в нее черкес все еще оплакивает разлуку со своей Зулейкой. Но никакие мольбы не могут растрогать черствого Гасана. При упоминании о женихе-черкесе он разражается смехом. Зулейка закрывает лицо руками и опускается на пол в позе самого очаровательного отчаяния. По-видимому, ей уже не на что надеяться, как вдруг... как вдруг появляется Кизляр-ага.
   Кизляр-ага привозит письмо от султана. Гасан берет в руки и возлагает на свою голову грозный фирман. Смертельный ужас охватывает его, а лицо негра (это опять Мезрур, уже успевший переменить костюм) озаряется злобной радостью.
   - Пощады, пощады! - восклицает паша, а Кизляр-ага со страшной улыбкой достает... шелковую удавку.
   Занавес падает в тот момент, когда нубиец уже собирается пустить в ход это ужасное орудие смерти. Гасан из-за сцены кричит:
   - Первые два слога!
   Миссис Родон Кроули, которая тоже будет участвовать в шараде, подходит к миссис Уинкворт и осыпает ее комплиментами, восторгаясь изумительным изяществом и красотой ее костюма.
   Начинается вторая часть шарады. Действие снова происходит на Востоке. Гасан, уже в другом костюме, сидит в нежной позе рядом с Зулейкой, которая совершенно с ним примирилась. Кизляр-ага превратился в смиренного черного раба. Восход солнца в пустыне; турки обращают свои взоры к востоку и кланяются до земли. Верблюдов под рукой не имеется, поэтому оркестр весело играет "А вот идут дромадеры". Огромная голова египтянина появляется на сцене. Голова эта обладает музыкальными способностями и, к удивлению восточных путешественников, исполняет куплеты, написанные мистером Уэгом. Восточные путешественники пускаются в пляс, подобно Папагепо и мавританскому королю в "Волшебной флейте".
   - Последние два слога! - кричит голова.
   Разыгрывается последнее действие. На сей раз это греческий шатер. Какой-то рослый мужчина отдыхает в нем на ложе. Над ним висят его шлем и щит. Они ему больше не нужны. Илион пал. Ифигения убита. Кассандра в плену и находится где-то во внешних покоях. Владыка мужей, "анакс андрон" (это полковник Кроули, который, конечно, не имеет никакого представления ни о разграблении Илиона, ни о пленении Кассандры), спит в своей опочивальне в Аргосе. Светильник отбрасывает на стену огромную колеблющуюся тень спящего воина; поблескивают в полумраке троянский меч и щит. Оркестр играет грозную и торжественную музыку из "Дон-Жуана" перед появлением статуи командора.
   В шатер входит на цыпочках бледный Эгист. Чье это страшное лицо мрачно следит за ним из-за полога? Эгист поднимает кинжал, чтобы поразить спящего, который поворачивается на постели и словно подставляет под удар свою широкую грудь. Но он не может нанести удар спящему военачальнику! Клитемнестра, словно привидение, быстро проскальзывает в опочивальню; ее белые руки обнажены, золотистые волосы рассыпались по плечам, лицо смертельно бледно, а глаза сияют такой страшной улыбкой, что у зрителей сжимается сердце.
   Трепет пробегает по зале.
   - Великий боже! - произносит кто-то. - Это миссис Родон Кроули!
   Презрительным жестом она вырывает кинжал из рук Эгиста и приближается к ложу. Клинок сверкает у нее над головой в мерцании светильника; светильник гаснет, раздается стон - и все погружается в мрак.
   Темнота и самая сцена напугали публику. Ребекка сыграла свою роль так хорошо и так натурально, что зрители онемели. Но вот снова загорелись сразу все лампы, и тут разразилась буря восторгов. "Браво, браво!" - заглушал все голоса резкий голос старого Стайна. "Черт подери, она и правда способна на такую штуку!" - пробормотал он сквозь зубы. Вся зала гремела криками. "Режиссера! Клитемнестру!" Агамемнон не пожелал показаться в своей классической тунике и держался на заднем плане вместе с Эгистом и другими исполнителями. Мистер Бедуин Сэндс вывел вперед Зулепку и Клитемнестру. Некий член королевской фамилии потребовал, чтобы его представили очаровательной Клитемнестре.
   - Ну что? Пронзили его насквозь? Теперь можно выйти замуж за кого-нибудь другого? - таково было удачное замечание, сделанное его королевским высочеством.
   - Миссис Родон Кроули была неподражаема, - заметил лорд Стайн.
   Бекки засмеялась, бросила на него веселый и дерзкий взгляд и сделала очаровательный реверанс.
   Слуги внесли подносы, уставленные прохладительными лакомствами, и актеры скрылись, чтобы подготовиться ко второй шараде.
   Три слога этой шарады изображались как три действия одной пьесы, и представление было разыграно в таком виде:
   Первый слог. Полковник и кавалер ордена Бани Родон Кроули, в шляпе с широкими полями и в длинном плаще, с посохом и с фонарем, взятым для этого случая из конюшни, проходит через сцену, громко выкрикивая что-то, как бы оповещая жителей о позднем часе. В окне нижнего этажа видны два странствующих торговца, видимо, играющие в крибедж и усердно зевающие за игрой. К ним подходит некто, смахивающий на коридорного (по чтенный Дж. Рингвуд), - каковую роль молодой джентльмен провел в совершенстве, - и стаскивает с них сапоги. Появляется служанка (достопочтенный лорд Саутдаун) с двумя подсвечниками и грелкой. Служанка поднимается в верхний этаж и согревает постель. С помощью этой же грелки она отваживает не в меру любезных торговцев. Служанка уходит. Торговцы надевают ночные колпаки и опускают шторы. Выходит коридорный и закрывает ставни на окнах нижнего этажа. Слышно, как он изнутри задвигает засовы и закрывает дверь на цепочку. Все огни гаснут. Myзыка играет "Dormez, dormez, chers Amours!" {"Спите, спите, любимые!" (франц.).}. Голос из-за занавеса говорит:
   - Первый слог.
   Второй слог. Лампы сразу загораются. Музыка играет старую мелодию из "Иоанна Парижского": "Ah, quel plaisir d'etre en voyage!" {"О, как приятно быть в пути!" (франц.).} Декорация та же. На фасаде дома, между первым и вторым этажами, вывеска, на которой нарисован герб Стайнов. По всему дому беспрерывно звонят звонки. В нижнем помещении один человек показывает другому длинную полосу бумаги; тот машет кулаком, грозит и клянется, что это грабеж. "Конюх, подавайте мою коляску!" - кричит кто-то третий у дверей. Он треплет горничную (достопочтенного лорда Саутдауна) по под бородку; та, по-видимому, горюет, провожая его, как горевала Калипсо, провожая другого знаменитого путешественника, Улисса. Коридорный (почтенный Дж. Рингвуд) проходит с деревянным ящиком, в котором стоят серебряные жбаны, и выкрикивает: "Кому пива?" - так смешно и естественно, что вся зала разражается аплодисментами и актеру бросают букет цветов. За сцепоп раздается щелканье бича. Хозяин, горничная, слуга бросаются к дверям. Но в тот момент, когда подъезжает какой-то именитый гость, занавес падает и невидимый режиссер спектакля кричит:
   - Второй слог!
   - Мне кажется, это означает "отель", - говорит лейб-гвардеец капитан Григ.
   Общий хохот: капитан очень недалек от истины.
   Пока идет подготовка к третьему слогу, оркестр начинает играть морское попурри: "Весь в Даунсе флот на якорь стал", "Уймись, Борей суровый", "Правь, Британия", "Там, в Бискайском заливе, эй!". Ясно, что будут происходить какие-то события на море. Звонит колокол, занавес раздвигается. "Джентльмены, сейчас отчаливаем!" - восклицает чей-то голос. Люди начинают прощаться. Они со страхом указывают на тучи, которые изображаются темным занавесом, и боязливо качают головами. Леди Сквимс (достопочтенный лорд Саутдаун) со своей собачкой, сундуками, ридикюлями и супругом занимает место и крепко вцепляется в какие-то канаты. Очевидно, это корабль.
   Входит капитан (полковник и кавалер ордена Бани Кроули) в треугольной шляпе, с подзорной трубой; придерживая шляпу, он смотрит вдаль: фалды его мундира развеваются как бы от сильною ветра. Когда он отнимает от шляпы руку, чтобы взять подзорную трубу, шляпа с него слетает под гром аплодисментов. Ветер крепчает. Музыка гремит и свистит все громче и громче. Матросы ходят по сцене пошатываясь, словно корабль страшно качает. Буфетчик (почтенный Дж. Рингвуд), едва держась на ногах, приносит шесть тазиков. Быстро подставляет один тазик лорду Сквимсу. Леди Сквимс дает пинка собаке, та поднимает жалобный вой, дама прикладывает к лицу носовой платок и стремительно убегает как бы в каюту. Музыка изображает высшую степень бурного волнения, и третий слог заканчивается.
   В то время был в моде небольшой балет "Le Rossignol" {"Соловей" (франц.).} (в котором отличились Монтесю и Нобле). Мистер Уэг переделал его в оперу для английской сцены, сочинив к прелестным мелодиям балета свои стихи, на что он был великий мастер. Опера шла в старинных французских костюмах, и на этот раз изящный лорд Саутдаун появился преображенный в старуху, ковылявшую по сцене с клюкой в руке.
   Из маленькой картонной хижины, увитой розами и плющом, доносятся рулады и трели. "Филомела, Филомела!" - кричит старуха. И появляется Филомела.
   Взрыв аплодисментов: это миссис Родон Кроули - восхитительная маркиза в пудреном парике и с мушками.
   Смеясь и напевая, входит она, порхает по сцене со всей грацией театральной юности, делает реверанс. "Мама" ей говорит: "Дитя мое, ты, как всегда, смеешься и распеваешь?" И она поет "Розу у балкона":
  
  
   Пунцовых роз душистый куст у моего балкона
   Безлиствен был все дни зимы и ждал: когда весна?
   Ты спросишь: что ж он рдеет так и дышит так влюбленно?
   То солнце на небо взошло, и песня птиц слышна.
  
   И соловей, чья трель звенит все громче и чудесней,
   Безмолвен был в нагих ветвях под резкий ветра свист.
   И если, мама, спросишь ты причину этой песни:
   То солнце на небо взошло и зелен каждый лист.
  
   Так, мама, все нашли свое: певучий голос - птицы,
   А роза, мама, - алый цвет к наряду своему;
   И в сердце, мама, у меня веселый луч денницы,
   И вот я рдею и пою, - ты видишь, почему? {*}
  
  
   {* Перевод М. Л. Лозинского.}
  
   В промежутках между куплетами этого романса добродушная особа, которую певица называла мамон и у которой из-под чепца выглядывали пышные бакенбарды, очень старалась выказать свою материнскую любовь, заключив в объятие невинное создание, исполнявшее роль дочери. Каждую такую попытку публика встречала взрывами сочувственного смеха. Когда певица кончила и оркестр заиграл симфонию, изображая как бы щебетание птичек, вся зала единодушно потребовала повторения номера. Аплодисментам и букетам не было конца. Лорд Стайн кричал и аплодировал громче всех. Бекки - соловей - подхватила цветы, которые он ей бросил, и прижала их к сердцу с видом заправской актрисы. Лорд Стайн был вне себя от восторга. Его гости дружно ему вторили. Куда девалась черноокая гурия, появление которой в первой шараде вызвало такие восторги! Она была вдвое красивее Бекки, но та совершенно затмила ее своим блеском. Все голоса были отданы Бекки. Стивенс, Карадори, Ронци де Беньис - публика сравнивала ее то с одной из них, то с другой и приходила к единодушному выводу - вероятно, вполне основательно, - что, будь Бекки артисткой, ни одна из этих прославленных певиц не могла бы ее произойти. Бекки достигла вершины своего торжества, ее звонкий голосок высоко и радостно взлетал над бурей похвал и рукоплесканий. После спектакля начался бал, и все устремились к Бекки, как к самой привлекательной женщине в этой иказанія, вынуждала къ повиновенію. Маленькая Бекки -- надо отдать ей справедливость -- была очарована такой милой перемѣной къ характерѣ супруга. При друзьяхъ и безъ нихъ, она постоянно надѣляла своего Раудона нѣжными улыбками и была внимательна къ его развлеченію и спокойствію. Казалось, медовый мѣсяцъ вашей четы возобновился снова. Между супругами по прежнему господствовали тонеръ согласіе, prévenances, веселость, искренняя довѣренность и уваженіе.
   -- Ты себѣ представать не можешь, говорила Бекки:-- какъ несравненно пріятнѣе мнѣ видѣть подлѣ себя тебя, мой другъ, нежели эту глупую, старую Бриггсъ! Сохранимъ же навсегда эти отношенія между вами, мой безцѣнный Раудонъ!... О, какъ бы это надо было, и какъ бы мы были счастливы, еслибъ только имѣли деньги!
   Отобѣдавъ, Раудонъ обыкновенно засыпалъ въ своемъ креслѣ. Сонъ скрывалъ отъ него блѣдное и истомленное лицо жены; а пробужденіе мужа снова вызывало на это же лицо пріятную, чистосердечную улыбку. Раудона восторженно миловали, довели до того, что онъ вдругъ сталъ удивляться своимъ подозрѣніямъ. "Нѣтъ, нѣтъ! онъ никогда не подозрѣвалъ! Всѣ эти скрытыя опасенія и мрачныя предчувствія, скоплявшіяся въ его душѣ, было ни что другое, какъ слѣдствіе неосновательной ревности. Ясно, Ребекка любитъ Раудона,-- всегда любила его. Можно ли винить ее за желаніе блистать въ обществѣ, тогда какъ она съ тѣмъ и создана, чтобы блистать! Найдется ли хотъ одна женщина, которая могла бы говорить, и пѣть, и вообще дѣлятъ что нибудь, такъ, какъ дѣлаетъ Ребекка!.. О, еслибъ она только полюбила сына!" думалъ Раудонъ. Но между матерью и сыномъ, повидимому, и быть не могло этой желанной симпатіи.
   Въ это-то именно время, когда душа полковника Кроули была взволнована опасеніями и сомнѣніями, съ нимъ случилось приключеніе, описанное нами въ предъидущей главѣ. Раудонъ очутился въ плѣну, далеко отъ своего дома.
  

ГЛАВА LIII.

ОСВОБОЖДЕНІЕ И КАТАСТРОФА.

   Супругъ Бекки, послѣ описанной нами встрѣчи съ мистеромъ Моссомъ, привезенный къ жилищу его, въ улицѣ Курзиторъ, надлежащимъ образовъ былъ введенъ въ это гостепріимное мѣсто. Предложивъ гостю комнаты къ нижнемъ этажѣ, хозяинъ дома съ самодовольнымъ видомъ спросилъ его, не хочетъ ли онъ выпить, послѣ прогулки, чего нибудь теплаго. Но полковникъ не нуждался въ подкрѣпленіи. Онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ слабыхъ смертныхъ, которые, оставляя палаты и placens uxor и очутясь въ менѣе удобномъ помѣщеніи, предаются отчаянію. Впрочемъ, если говорятъ правду, такъ Раудонъ уже не разъ бывалъ жильцомъ мистера Мосса. Мы не считали нужнымъ упоминать въ нашемъ повѣствованіи объ этихъ обыкновенныхъ, домашнихъ, мелочныхъ обстоятельствахъ; но читатель и самъ понимаетъ, вѣроятно, что люди, не имѣющіе ничего и желающіе жить хорошо, нерѣдко впадаютъ въ подобнаго рода катастрофы.
   При первомъ визитѣ мистера Мооса, полковникъ -- холостякъ еще въ то время -- былъ освобожденъ великодушіемъ своей тетушки; при второмъ же несчастіи маленькая Бекки, съ величайшимъ одушевленіемъ и ревностію, постаралась занять небольшую сумму денегъ у лорда Соутдоуна, упросила кредитора своего мужа (а кредиторъ этотъ былъ ея шали, кружева, батистъ и равныя дорогія бездѣлушки) взять часть ввыскиваемой суммы, а на остальную получить вексель. Такимъ образомъ, при обоихъ этихъ случаяхъ, плѣненіе и освобожденіе Раудона съ обѣихъ сторонъ велось съ величайшимъ соревнованіемъ, а потому и мистеръ Моссъ и супругъ Бекки находилась въ хорошихъ отношеніяхъ.
   -- Вы найдете здѣсь, полковникъ, старую вашу постель и все прочее въ надлежащемъ порядкѣ, сказалъ Моссъ: -- въ чемъ могу васъ увѣрить честнымъ моимъ словомъ.-- Воздухъ въ комнатѣ чистъ, какъ видите. За опрятностью ея наблюдали какъ слѣдуетъ, содержались въ ней все люди порядочные. Прошедшую ночь, напримѣръ, ночевалъ здѣсь Капитанъ Фэнишъ, прогостившій у меня двѣ видѣли.... Славный человѣкъ! смѣю доложить,-- порядочно-таки наказалъ меня шампанскимъ.... Бывало, каждый вечеръ у него собраніе.... только что на головахъ не ходили.... И всѣ гости изъ клубовъ да изъ Вестъ-Энда.... вотъ хоть бы капитанъ Раггъ. Однимъ словомъ, молодцы на подборъ -- нечего сказать, умѣли выпить!... Да и вы не соскучитесь, увѣряю васъ: у меня въ гостяхъ пятеро джентльменовъ.... У мистриссъ Моссъ найдете вы, въ пять часовъ, общій столъ: послѣ обѣда можно поиграть въ карты; бываетъ и музыка.... Надѣюсь, вы доставите намъ удовольствіе увидѣть васъ у себя?...
   -- Я позвоню, когда мнѣ понадобится что нибудь, отвѣчалъ Раудонъ и спокойно отправился въ свою спальню.
   Мы уже сказали, что онъ былъ старый солдатъ; а потому ничтожные удары судьбы не могли имѣть на него сильнаго вліянія. Человѣкъ слабѣе его въ самую минуту ареста послалъ бы къ женѣ своей письмо. Но полковникъ думалъ такъ: "Зачѣмъ я нарушу сонь Бекки! Она не знаетъ, гдѣ я теперь -- въ своей ли комнатѣ, или нѣтъ. Времени остается еще очень достаточно, пока она выспится да и я отдохну. Бѣда невелика, всего только сто-семьдесятъ фунтовъ." И, размышляя такимъ образомъ и вспоминая о маленькомъ Рауди (который ни въ какомъ случаѣ не долженъ знать, что отецъ его находится въ такомъ странномъ мѣстѣ), полковникъ легъ въ постель, такъ недавно занимаемую капитанонъ Фэмишемъ, и заснулъ. Было уже десять часомъ, когда онъ всталъ. Рыжеволосый мальчикъ принесъ ему серебряный бритвенный приборъ. Донъ мастера Мосса хотя и грязноватъ былъ; но сквозь эту грязь всюду проглядывала роскошь. На столѣ стояли грязные подносы и судки; на стѣнахъ -- большіе грязные золоченые картины; закоптѣлыя жолтыя атласныя занавѣси спускались къ рѣшетчатымъ окнамъ, выходящимъ на улицу Курзиторъ; огромныя и грязныя золотые рамы окаймляли картины работы лучшихъ мастеровъ и изображающія охоту и разные сюжеты ихъ священной исторіи. Полковнику подали завтракъ на великолѣпномъ, но нечищенномъ серебряномъ сервизѣ. Миссъ Моссъ, черноглазая дѣвица въ папильоткахъ, явилась съ чайникомъ и, улыбаясь, спросила, какъ провелъ полковникъ эту мочь. Вмѣстѣ съ чайникомъ она принесла ему и Morning Post, съ именами всѣхъ особъ, бывшихъ, наканунѣ, на балу милорда Стэйна. Тутъ заключался блестящій отзывъ объ увеселеніяхъ того вечера и прекрасномъ, неподражаемомъ и удивительномъ выполненіи роли мистриссъ Раудонъ Кроули въ представляемыхъ шарадахъ и балетѣ.
   Послѣ бѣглаго разговора съ этой леди, небрежно сидѣвшей за однимъ концовъ стола, полковникъ Кроули потребовалъ перьевъ, бумаги и чернилъ. Миссъ Моссъ въ ту же минуту исполнила его желаніе. Много, очень иного листовъ бумаги перебывало въ рукахъ этой черноокой дѣвы; много бѣдняковъ торопливо писали на этой бумагѣ посланія, вымаливая помощи, и, въ ожиданіи отвѣта, расхаживали взадъ и впередъ по унылой комнатѣ.
   Вотъ что писалъ Раудонъ женѣ своей:
   "Милая Бекки! надѣюсь, ты спала спокойно. Не пугайся, что я не приношу тебѣ твой кофе. Возвращаясь вчера домой, съ сигарой во рту, и наткнулся на приключеніе. Моссъ, изъ улицы Курзиторъ, посадивъ меня въ кабъ, привезъ къ себѣ. Изъ вызолоченной великолѣпной комнаты пишу я тебѣ эти строки,-- изъ той самой комнаты, гдѣ ты меня видѣла года два назадъ. Миссъ Моссъ подала мнѣ чай -- ужасно растолстѣла, и, по обыкновенію, чулки у нея спущены до пятокъ.
   "Я сижу здѣсь по милости Натана -- за полтораста фунтовъ, а съ процентами -- за сто семьдесятъ. Пожалуста пришли мое бюро и другое платье (Ты знаешь, я здѣсь въ бальномъ костюмѣ). Въ бюро у меня семьдесятъ фунтовъ. Какъ скоро получишь это письмо, поѣзжай къ Натану -- предложи ему семьдесятъ-пять, а остальное попроси возобновить.
   "Если же онъ не согласится, возьми мои часы и нѣкоторыя изъ твоихъ вещей, которыя тебѣ не нужны, и продай ихъ Боллсамъ.... Во всякомъ случаѣ, намъ сегодня же нужно достать эту сумму. Такъ какъ завтра воскресенье, то мнѣ не хочется оставаться здѣсь. Постели у Мосса не слишкомъ-то опрятны.... Я радъ, что Рауди нѣтъ дома.... Прощай, мой другъ!

Преданный тебѣ P. К.

   Р. S. Пожалуета поторопись и пріѣзжай."
   Письмо это, запечатаннное облаткой, было отправлено съ однимъ изъ скороходовъ, шатающихся около заведенія мистера Мосса. Увидѣвъ, что посланный побѣжалъ, Раудонъ вышелъ на дворъ и съ спокойнымъ духомъ закурилъ сигару, на зло рѣшеткамъ надъ его головой. Дворъ мистера Мосса былъ огражденъ какъ клѣтка, изъ опасенія, чтобы джентльмены, находящіеся на его попеченіи, не вздумали бѣжать изъ его гостепріимнаго крова.
   Раудонъ расчитывалъ, что не пройдетъ и трахъ часовъ, какъ явится Бекки и откроетъ ему тюремныя врата. Онъ ходилъ по двору, продолжая курить сигару, читалъ газету, зашелъ въ кофейную, гдѣ встрѣтился съ знакомымъ, капитаномъ Чокаромъ, и нѣсколько часовъ прорѣзался съ нимъ на шести пенсахъ, съ одинаковымъ счастіемъ на той и другой сторонѣ.
   Между тѣмъ день проходилъ, а ни посланный не возвращался, ни Бекки не являлась. Въ половинѣ пятаго, какъ сказалъ мистеръ Моссъ, накрыли обѣдать; и тѣ джентльмены, которые въ состояніи были заплатить за банкетъ, садились за столъ. Тутъ присутствовала и миссъ Моссъ, уже безъ папильотокъ. Мистриссъ Моссъ принялась раздѣлять прекрасную часть баранины съ рѣпой, которую полковникъ, надо замѣтить, кушалъ съ весьма слабымъ, аппетитомъ. Его спросили, не поставить ли бутылки шампанскаго, на что Раудонъ согласился. Леди пила за его здоровье, и мистеръ Моссъ самымъ учтивымъ образомъ поглядывалъ на своего плѣнника.
   Въ серединѣ обѣда, раздался у дверей звонокъ. Молодой рыжеволосый Моссъ всталъ изъ за стола. Возвратившись черезъ двѣ минуты, онъ передалъ полковнику письмо и объявилъ, что посланный принесъ бюро и узелъ.
   -- Пожалуете, полковникъ, не церемоньтесь: читайте ваше письмо, сказала мистриссъ Моссъ, и полковникъ съ трепетомъ сорвалъ печать. Письмо было премиленькое -- на розовой бумажкѣ, раздушенное донельзя и съ свѣтло-зеленой печатью.
   "Mon pauvre cher petit! писала мистриссъ Кроули:-- ни на минуту не могла я сомкнуть глазъ, придумывая, что сдѣлалось съ моимъ страшнымъ, старымъ monstre,-- и уcпокоилась только передъ утромъ, пославъ сначала за мистеромъ Блэнчемъ (со мной сдѣлалась лихорадка), который и прописалъ мнѣ успокоительную микстуру, наказавъ Финеттѣ, чтобы, меня не безпокоили ни подъ какимъ предлогомъ; а потому посланный моего мужа, bien mauvaise mine, какъ выражается Финетта, нѣсколько часовъ оставался въ прихожей, ожидая, пока я позвоню. Можешь представить себѣ мое положеніе, когда я прочитала твое бѣдное, милое, старое, безграмотное письмо!...
   "Несмотря на болѣзнь, я тотчасъ же велѣла подать карету и, одѣвшись (шоколату я не пила: увѣряю тебя, и капли не могла проглотить, потому что его подалъ не мой monstre, полетѣла ventre à terre къ Натану. Я плакала, рыдала, падала даже къ его гадкимъ колѣнямъ; но ничто не могло смягчить этого ужаснаго человѣка. Ему непремѣнно нужны деньги (такъ говорилъ онъ мнѣ); иначе отъ будетъ держать тебя, моего monstre, въ заточеніи. Я поѣхала домой съ рѣшительнымъ намѣреніемъ сдѣлать triste visite chez mon oncle, и застала у себя милорда съ болгарскимъ старымъ чудовищемъ, пріѣхавшими сказать мнѣ нѣсколько комплиментовъ за моя вчерашніе представленія. Потомъ сдѣлалъ мнѣ визитъ Паддингтонъ, вѣчно распѣвающій, картавящій и поправлявшій свои волосы: за нимъ явились Шампиньякъ и его начальникъ -- каждый съ огромнымъ запасомъ комплиментовъ и миленькихъ спичей. Просто, они терзали меня,-- ту, которая всѣми силами старалась отдѣлаться отъ нихъ, и которая каждую минуту думала о своемъ pauvre prisonnier. Бездѣлушки, которыя я могла бы продать или заложить, никакимъ образомъ не могли доставить ста фунтовъ, и потому, когда уѣхали гости, я бросилась передъ милордомъ за колѣни, говорила ему, что намъ приходятся все заложить, просила и умоляла дать двѣсти фунтовъ. Онъ ужасно разсердился, не велѣлъ мнѣ дѣлать глупости -- закладывать вещи, и сказалъ, что посмотритъ, можетъ ли одолжить мнѣ денегъ. Наконецъ онъ уѣхалъ, обѣщая завтра утромъ прислать требуемую сумму. Тогда я, ни минуты не медля, привезу ее къ моему бѣдному monstre, вмѣстѣ съ поцалуемъ отъ признательной и преданной ему Бекки.
   "Пишу эти слова въ постели. О, еслибъ ты зналъ, какая у меня сильная головная боль и вмѣстѣ съ тѣмъ боль сердца!"
   Прочитавъ это письмо, Раудонъ такъ покраснѣлъ, лицо его выражало такое бѣшенство, что присутствующіе за обѣдомъ легко замѣтили, какъ непріятны были полученныя полковникомъ новости. Подозрѣнія, которыя онъ старался выкинуть изъ головы своей, теперь съ большею силою напали на него. Бекки не могла продать своихъ бездѣлушекъ, чтобъ освободить мужа! Она смѣялась, болтала и выслушивала комплименты въ то время, какъ онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ! Да и кто посадилъ его туда? Бенгамъ, кажется, шелъ вмѣстѣ. Неужели...." И Раудонъ едва рѣшался подумать о томъ, что подозрѣвалъ. Поспѣшно оставивъ столовую, онъ вбѣжалъ въ свою комнату, открылъ бюро, написалъ наскоро двѣ строчки и адресовалъ ихъ за имя сэра Питта или леди Джэйнъ, велѣлъ снести записку сейчасъ же въ улицу Гантъ, наказывая посланному нанять кабъ и обѣщая ему гинею, если онъ воротятся не позже, какъ черезъ часъ.
   Въ запискѣ, Раудонъ упрашивалъ своего дорогого брата и сестру, ради Бога, ради его маленькаго сына и чести, пріѣхать къ нему и вывести его изъ затруднительнаго положенія: онъ находился въ тюрьмѣ, и, чтобъ освободиться, ему нужно сто фунтовъ. Полковникъ умолялъ брата и сестру пріѣхать къ нему.
   Отправивъ гонца и возвратись въ столовую, онъ просилъ подать еще вина,-- смѣялся и говорилъ съ какой-то лихорадочной живостью. По временамъ онъ бѣшено хохоталъ надъ своими опасеніями и съ часъ времени пилъ вино почти безостановочно, прислушиваясь, въ тоже время, не пріѣхалъ ли экипажъ, который долженъ привести съ собой рѣшеніе его печальной участи.
   Наконецъ Раудонъ услышалъ стукъ его. Пріѣхала какая-то леди.
   -- Здѣсь полковникъ Кроули? спросила она дрожащимъ голосомъ.
   -- Полковникъ! васъ опрашиваютъ, сказалъ мальчикъ и ввелъ леди въ комнату, занимаемую Раудономъ.
   Полковникъ поспѣшилъ оставить своихъ пирующихъ друзей.
   -- Раудонъ! это я.... проговорила леди, робкимъ голосомъ, Между тѣмъ, стараясь придать ему болѣе веселый тонъ.-- Я Джейнъ.
   При звукахъ этого голоса, полковникъ почувствовалъ неизъяснимую радость. Онъ подбѣжалъ къ Джэйнъ, обнялъ ее, произносилъ какія-то несвязныя слова благодарности и наконецъ, склонившись на плечо ея, тихо заплакалъ. Джэйнъ не знала, чему приписать его волненіе.
   Векселя мистера Мосса были совершенно очищены. Уплата долга, повидимому, чрезвычайно удивила этого джентльмена, лишивъ его надеждъ, что полковникъ останется его гостемъ покрайней мѣрѣ до понедѣльника. Джэйнъ, съ пріятной улыбкой и съ счастіемъ въ глазахъ, вывела Раудона изъ полицейскаго дома и отправилась съ нимъ домой.
   -- Въ то время, какъ подали вашу записку, Питта не было дома: онъ уѣхалъ на парламентскій обѣдъ, говорила леди Джэйнъ:-- и я, дорогой мой Раудонъ, сама рѣшилась ѣхать.
   Сказавъ это, она положила въ его руку свою маленькую ручку. Можетъ быть, это къ лучшему для Раудона, что Питтъ уѣхалъ на обѣдъ. Полковникъ тысячу разъ благодарилъ свою сестру, съ самымъ чистосердечнымъ выраженіемъ, тронувшимъ и почти встревожившимъ эту нѣжную, благородную женщину.
   -- О, говорилъ онъ своимъ грубымъ, но задушевнымъ голосомъ -- вы.... мы не знаете, какъ я перемѣнился съ тѣхъ поръ, какъ узналъ васъ и.... и маленькаго Рауди. Мнѣ хотѣлось перемѣниться. Я хочу.... быть....
   Раудонъ не могъ договорить. Впрочемъ, леди Джэйнъ очень хорошо понимала, что хотѣлъ онъ сказать. И въ тотъ вечеръ, когда полковникъ оставилъ ее, она долго сидѣла подлѣ постельки маленькаго сына, возсылая смиренныя молитвы за его грѣшную душу.

-----

   Раудонъ поспѣшилъ допой. Было девять часовъ вечера. Онъ бѣжалъ по улицамъ мимо обширныхъ скверовъ Ярмарки Тщеславія и, наконецъ, едва переводя духъ, очутился противъ своего дома. Взглянувъ на него, Раудонъ весь задрожалъ, отбросился назадъ и облокотился на желѣзныя рѣшетки сосѣдняго зданія. Окна гостиной были освѣщены яркимъ огнемъ. Какже это? Вѣдь Бекки писала ему, что она нездорова и лежитъ въ постели. Онъ простоялъ въ одномъ положеніи нѣсколько времени; свѣтъ изъ оковъ гостиной падалъ на его блѣдное лицо.
   Входя въ домъ, полковникъ ясно слышалъ хохотъ въ верхамъ комнатахъ. Молча подымается о въ туда, въ своемъ бальномъ костюмѣ, въ которомъ вчера такъ неожиданно схватили его. Кругомъ Раудона ни души: всѣ слуги высланы изъ дому. Онъ слышитъ смѣхъ и пѣніе. То Бекки пѣла -- отрывокъ изъ вчерашней пѣсни; грубый голосъ восклицалъ: "браво, браво!", и этотъ голосъ принадлежалъ лорду Стэйну.
   Раудонъ вошелъ. На маленькомъ столикѣ находились остатки обѣда, и вино, и серебро, Стэйнъ облокотился надъ софой, на которой сидѣла Бекки. Вѣроломная женщина была въ полномъ туалетѣ; на кистяхъ рукъ ея и пальцахъ блестѣли браслеты и кольца, а на груди горѣла брильянты -- подарокъ благороднаго друга. Рука мистриссъ Кроули находилась въ рукѣ милорда, и онъ наклонялся уже, чтобы поцаловать ее, какъ вдругъ Бекки вскочила и испустила слабый крикъ: въ ату минуту она увидѣла блѣдное лицо мужа. Вслѣдъ за тѣмъ она постаралась улыбнуться; но улыбка вышла страшная. Лордъ Стэйнъ такжее всталъ, заскрежетавъ зубами; лицо его покрылось мертвой блѣдностью, на глазахъ выражалось неистовое бѣшенство.
   Но и онъ тоже пытался засмѣяться и, протягивая руку, выступилъ впередъ.
   -- Вотъ какъ! ты уже и воротился! Здоровъ ли ты? говорилъ милордъ и хотѣлъ улыбнуться, но губы его судорожно сжались.
   Лицо Раудона приняло такое страшное выраженіе, что Бекки невольно бросилась въ нему.
   -- Я невинна, Раудонъ! клянусь Богомъ, невинна!
   И мистриссъ Кроули хватала мужа за полу, за руки,-- руками, покрытыми змѣйками, кольцами, перстеньками.
   -- Я невинна!... Скажите ему, что я невинна! прибавила Ребекка, обратившись къ лорду Стэйну.
   А лордъ Стэйнъ между тѣмъ, воображая, что появленіе Раудона была съ намѣреніемъ поставленная ему ловушка, приходилъ въ бѣшенство, глядя на мужа и жену.
   -- Вы невинны! Этого еще недоставало! кричалъ онъ.-- Вы невинны, когда всякая бездѣлица, надѣтая на васъ, куплена за мои деньги?! Я далъ вамъ тысячу фунтомъ, которые этотъ человѣкъ, мужъ вашъ, издержалъ, и за которые онъ продалъ васъ. Невинна -- что и говорить! Вы также невинны, какъ и ваша мать -- танцовщица, и вашъ мужъ -- буянъ. Не думайте напугать меня, какъ вы обыкновенно дѣлали это съ другими....
   И лордъ Стэйнъ схватилъ свою никну и, съ бѣшенствомъ глядя на Раудона, пошелъ -прямо на него, нисколько не сомнѣваясь, что полковникъ дастъ ему дорогу.
   Но тотъ бросился къ нему на встрѣчу, схватилъ его за галстухъ такъ сильно, что Стэйнъ, послѣ нѣсколькихъ попытокъ освободиться, остался за мѣстѣ, будто пригвожденный.
   -- Ты лжешь, трусъ и негодяй! вскричалъ Раудонъ.
   И вслѣдъ за тѣмъ раздаюсь два удара: милордъ упалъ на полъ. Все было кончено, прежде чѣмъ Ребекка успѣла вмѣшаться. Трепещущая, она стояла передъ мужемъ.... любовалась имъ -- сильнымъ, храбрымъ и побѣдителемъ.
   -- Поди сюда! сказалъ ей полковникъ.
   Она приблизилась къ нему.
   -- Долой всѣ эти вещи!
   Бекки начала сдергивать съ дрожащихъ пальцевъ, одно за другимъ, кольца и брильянты и, собравъ ихъ въ кучку, съ трепетомъ взглянула на мужа.
   -- Брось ихъ на полъ!
   Ребекка бросила.
   Кроули, сорвавъ потомъ съ груди ея брильянтовое ожерелье, швырнулъ имъ въ гостя. Одинъ изъ камней попалъ въ лысую голову старика....
   -- Теперь пойдемъ наверхъ! сказалъ Раудонъ.
   -- Ты не убьешь меня....
   Раудонъ дико захохоталъ.
   -- Мнѣ хочется знать, не лгалъ ли этотъ человѣкъ, когда говорилъ о деньгахъ, какъ лгалъ, говоря обо мнѣ. Давалъ онъ тебѣ тысячу фунтовъ?
   -- Нѣтъ... то есть....
   -- Гдѣ твои ключи?
   Ребекка подала ихъ, кромѣ одного, надѣясь, что Раудонъ не замѣтитъ этого. То былъ крошечный ключикъ отъ маленькаго бюро, подареннаго Бекки Амеліей во дни ихъ дружбы и сохранявшагося секретно. Но Раудонъ, открывая всѣ ящики и шкапики и выбрасывая изъ нихъ равную дрянь, увидѣлъ наконецъ и это потайное бюро. Ребекка принуждена была отворить его. Въ немъ заключались кой-какія бумаги, старинныя любовныя записки, всякаго рода бездѣлушки и памятная книжка Бекки. Между прочими, вещами, тутъ же находился и бумажникъ съ векселями и ассигнаціями. Нѣкоторые изъ векселей были выданы лѣтъ десять тому назадъ, за исключеніемъ одного, совершенно новенькаго -- ассигнаціи въ тысячу фунтовъ, выданной мистриссъ Раудонъ по приказанію милорда Стэйва.
   -- Онъ ли тебѣ далъ эти деньги? спросилъ Раудонъ.
   -- Онъ, отвѣчала Бекки.
   -- Сегодня же я отошлю ихъ къ нему....
   И долго еще послѣ того полковникъ перерывалъ и пересматривалъ все находящееся въ ящичкахъ; а между тѣмъ начинался уже день.
   -- Изъ прочихъ денегъ я заплачу Бриггсъ, столько доброй для Рауди, говорилъ мужъ Ребекки: -- и еще нѣкоторые другіе долги. Ты дашь мнѣ знать, куда выслать тебѣ остальныя деньги.... Изъ этой суммы, кажется, ты могла бы удѣлить мнѣ сто фунтовъ. Бывало, я послѣднимъ дѣлился съ тобой.
   -- Я невинна, повторила Бекки.
   Раудонъ молча оставилъ ее.
   До самого разсвѣта просидѣла Ребекка на своей постели, по уходѣ мужа. Всѣ комоды и шкапы были отперты, ящики выдвинуты, всѣ вещи -- разбросаны. Платья, перья, шарфы, шали кучами валялись по полу. Волосы Бекки были распущены по плечамъ,-- платье изорвано усиліями Раудона сорвать съ нея ожерелье. Она слышала, какъ мужъ спускался съ лѣстницы и какъ захлопнулась за велъ дверь. Ребекка знала, что Раудонъ не воротится къ ней. Онъ уходилъ навсегда. "Неужели онъ убьетъ себя? подумала мистриссъ Кроули -- нѣтъ! Раудонъ не сдѣлаетъ этого, пока не встрѣтится съ милордомъ Стэйномъ". Бекки думала о своей протекшей жизни и о всѣхъ грустныхъ въ ней случаяхъ. О, какъ скучна была эта жизнь, какъ несчастна, одинока и ничтожна! Не принять ли опіуму и раздѣлаться съ ней? проститься навсегда со всѣми надеждами, ложью, долгами и тріумфами? Въ такомъ положеніи нашла свою госпожу Финетта -- сидящею среди разбросаннаго имущества, со сложенными за груди руками и сухими глазами. Финетта была соучастница полковницы и получала жалованье отъ милорда Стэйна.
   -- Mon dieu, Madame! что случилось съ вами? спросила она.
   Что же, въ самомъ, дѣлѣ, случилось? Спрашивается: преступая Ребекка или нѣтъ? Сама она говорила: "нѣтъ!"; но кто же можетъ поручиться въ истинѣ ея словъ? и кто можетъ сказать, что развращенное сердце ея въ этомъ случаѣ было чисто? Всѣ неправды и ложь Ребекки, все ея корыстолюбіе и всѣ козьей, все ея остроуміе а геній, все погибло невозвратно. Финетта, закрывъ занавѣси, убѣдила свою госпожу лечь въ постель,-- потомъ спустилась внизъ и подобрала всѣ бездѣлушки, разсыпанныя по полу съ тѣхъ поръ, какъ Бекки, по приказанію мужа побросала ихъ, и съ того времени, какъ милордъ выбрался изъ дому полковника Кроули.
  

ГЛАВА LIV.

ВОСКРЕСЕНЬЕ ПОСЛѢ БИТВЫ.

   Домъ сэра Питта Кроули, на улицѣ Гантъ, только что начать приводиться въ порядокъ на наступающій день,-- когда Раудонъ, въ своемъ бальномъ костюмѣ, котораго онъ не снималъ два дня сряду, прошелъ мимо изумленныхъ женщинъ, выметавшихъ лѣстницу, и отправился прямо въ кабинетъ брата. Леди Джэйнъ, въ утреннемъ капотѣ, сидѣла въ дѣтской, выслушивая утреннія молитвы малютокъ, собравшихся у ея колѣнъ. Каждое утро она и они исполняли этотъ долгъ, сначала наединѣ, а потомъ въ публичномъ церемоніалѣ, на которомъ присутствовалъ сэръ Питтъ и на который собиралась вся прислуга. Раудонъ сѣлъ въ кабинетѣ передъ столомъ баронета, заваленномъ синими книгами и письмами, бумагами и памфлетами. Замкнутыя счетныя книги, бюро, портфели, Quarterly Review и Court Guiede стояли какъ будто на парадѣ, ожидая смотра главнокомандующаго.
   Тутъ же находилась книга домашнихъ проповѣдей, изъ которой сэръ Питтъ, по обыкновенію, по воскресеньямъ читалъ что-нибудь; а подлѣ нихъ лежала газета "Observer" -- сырая и чистенько сложенная, служившая единственно для чтенія баронета. Одинъ только камердинеръ имѣлъ случай пробѣжать ее прежде, чѣмъ клалъ ее на бюро своего господина. Вотъ, напримѣръ, въ утро настоящаго дня камердинеръ сэра Питта прежде всего прочиталъ въ "Observer" одушевленный разсказъ объ извѣстномъ пиршествѣ въ домѣ Гантъ, съ исчисленіемъ именъ господъ присутствовавшихъ на балѣ маркиза Стэйна. Сдѣлавши но этому поводу нѣсколько своихъ замѣчаній передъ ключницей и ея племянницей, у которыхъ въ то утро онъ изволилъ кушать чай, и, изъявивъ удивленіе, какимъ образомъ Раудонъ Кроули попалъ на такое угощеніе, камердинеръ баронета снова смочилъ "Observer" и, какъ ни въ чемъ не бывало, снесъ газету въ кабинетъ господина.
   Дожидаясь брата, Раудонъ взялся за "Observer", хотѣлъ было читать, но слова сливалась на бумагѣ, составляя сплошныя черныя полоски; да и того, что удавалось прочесть полковнику, онъ рѣшительно ни понималъ. Извѣстія отъ правительства и разныя назначенія (которыя сэръ Питтъ, какъ публичный человѣкъ, обязанъ былъ прочитывать; иначе онъ ни подъ какимъ видомъ не завелъ бы у себя "Воскресной газеты"), сужденія о театрахъ, выигранныя пари, лѣтопись дома Гантъ, заключавшая въ себѣ самый плѣнительный разсказъ о знаментыхъ шарадахъ, въ которыхъ такъ отличалась мистриссъ Раудонъ,-- все это пробѣгало передъ ея мужемъ въ какомъ-то туманѣ.
   Наконецъ, когда на черныхъ мраморныхъ кабинетныхъ часахъ пробило девять, явился сэръ Питтъ Кроули, свѣжій, опрятный, тщательно выбритый, съ восковымъ лицомъ, стоячимъ воротничкомъ, рѣденькими, причесанными, примасленными волосами, въ накрахмаленномъ галстухѣ и сѣромъ байковомъ утреннемъ костюмѣ,-- однимъ словомъ, какъ подобаетъ англійскому джентльмену -- образцу опрятности и всякаго приличія. Баронетъ изумился, увидѣвъ Раудона въ своемъ кабинетѣ, растрепаннаго, въ измятомъ платьѣ и съ глазами, налившимися кровью. Сначала сэръ Питтъ подумалъ, что Раудонъ пьянъ и провелъ ночь въ какой нибудь оргіи.
   -- Раудонъ! что это значитъ? воскликнулъ онъ: -- что могло принести тебя сюда въ такую раннюю пору? отчего ты не дома?
   -- Дома?! сказалъ Раудонъ съ дикимъ хохотомъ.-- Не пугайся, Питтъ... Я не пьянъ... Запри дверь, мнѣ нужно переговорить съ тобой...
   Затворивъ дверь и подойдя къ столу, баронетъ опустился въ незанятое кресло, вмѣшавшее въ себя обыкновенно управляющаго, агента или другого какого повѣреннаго лица, являвшагося къ сэру Питту для совѣщаній по дѣламъ.
   -- Питтъ! для меня все кончилось, продолжалъ полковникъ, послѣ смутнаго молчанія.-- Я вполнѣ несчастливъ....
   -- Ну, да! я предвидѣлъ это, всегда говаривалъ, что такъ и случится должно! сказалъ баронетъ, съ нѣкоторой досадой и постукивая по столу своими чистенькими ногтями.-- Я предостерегалъ тебя тысячу разъ и теперь помочь тебѣ не въ состояніи: каждый шиллингъ моихъ денегъ распредѣленъ. Даже и тѣ сто фунтовъ, которые Джэйнъ вчера взяла для тебя, завтра же поутру надо бы выдать моему маклеру, и недостатокъ въ нихъ поставитъ меня въ большое затрудненіе.... Ты не думай, однакожь, продолжалъ сэръ Питтъ: -- что я не хочу помочь тебѣ.... Но уплатить всѣ твои долги вполнѣ -- самъ посуди -- это походило бы за погашеніе государственнаго долга.... Сумасшествіе, чистѣйшее сумасшествіе и думать объ этомъ.... Намъ очень жаль; но.... согласись самъ.... у насъ нѣтъ средствъ дѣлать лишнія издержки.... Да и ныньче, надо сказать, этого нигдѣ не водится.... Вотъ хоть бы, напримѣръ, Джоржъ Кастли -- сынъ лорда Рэгланда: за прошедшей недѣлѣ пригласили его въ судъ и поступили съ нимъ по всей строгости законовъ. Лордъ Рэгландъ не хотѣлъ заплатить за него ни одного шиллинга, и....
   -- Но я не нуждаюсь въ деньгахъ, прервалъ Раудонъ.-- Я не о себѣ пришелъ просить тебя. Обо мнѣ не безпокойся....
   -- Такъ въ чемъ же дѣло? спросилъ баронетъ, чувствуя, что отъ сердца его отпала тяжесть.
   -- Я пришелъ просить тебя о моемъ сынѣ, отвѣчалъ полковникъ дрожащимъ голосомъ.-- Дай мнѣ обѣщаніе, что ты возьмешь его подъ свое покровительство, когда меня не будетъ. Твоя милая постоянно была добра до него, и Рауди преданъ ей, какъ своей.... ну ее!... Выслушай меня, Питтъ, продолжалъ Раудонъ:-- ты знаешь, что мнѣ предстояло получить наслѣдство миссъ Кроули.... но меня не такъ воспитали, какъ тебя: во мнѣ, будто нарочно, поддерживали расточительность и лѣность. А если бы не это, изъ меня вышелъ бы совсѣмъ другой человѣкъ. Въ полку я исполнялъ свою обязанность не совсѣмъ дурно.... Тебѣ извѣстно, какъ отстранили меня отъ наслѣдства и кто получилъ его....
   -- Послѣ всего, что я для тебя сдѣлалъ и послѣ всѣхъ моихъ стараній защищать тебя, подобные упреки, мнѣ кажется, недобросовѣстны, замѣтилъ сэръ Питтъ.-- Женитьба твоя насколько не зависѣла отъ меня: это былъ твой собственный выборъ, прибавилъ онъ.
   -- Съ этой стороны теперь уже все кончено! сказалъ Раудонъ.-- Да, да! все кончено теперь! повторялъ онъ, испустивъ тяжелый стонъ, испугавшій его брата.
   -- Боже! неужели она умерла! вскричалъ сэръ Питтъ, голосомъ, выражавшимъ непритворный испугъ и сожалѣніе.
   -- Да, я желалъ бы, чтобъ она умерла, отвѣчалъ Раудонъ.-- Еслибъ только не Рауди, сегодня утромъ я надѣлалъ бы себѣ пропасть бѣдъ... да я тому негодяю не обошлось бы безъ....
   Истина въ ту же минуту обнаружилась передъ сэромъ Питтомъ: онъ догадался, что противникомъ его брата былъ никто другой, какъ лордъ Стэйнъ. Полковникъ, торопливо и въ отрывистыхъ выраженіяхъ, разсказалъ баронету обо всемъ случившемся вчера.
   -- Они сговорились, сказалъ Раудонъ, имѣя въ виду Ребекку и маркиза: -- и заранѣе настроили полицейскихъ чиновниковъ.-- Меня схватили въ то время, какъ я вышелъ отъ Стэйна. Когда я написалъ въ этой женщинѣ о деньгахъ, она отвѣчала мнѣ, что больна и лежитъ въ постели.... обѣщала освободить меня за другой день. Но, прійдя домой, я засталъ ее въ брильянтахъ и наединѣ съ этимъ старымъ волокитой...
   За тѣмъ полковникъ описалъ личную схватку съ лордовъ Стэйномъ.
   -- Въ дѣлѣ такого рода, говорилъ онъ: -- бываетъ обыкновенное послѣдствіе. Но, приступая къ необходимымъ приготовленіямъ дуэли, я долгомъ поставилъ переговорить съ тобой, Питтъ. И такъ какъ все это можетъ кончиться моей смертью и у Рауди не останется тогда ни отца, вы матери, то я хочу поручить его тебѣ и леди Джэйнъ.... Питтъ, обѣщай мнѣ быть его другомъ.... Это будетъ послѣднимъ моимъ предсмертнымъ утѣшеніемъ.
   Баронетъ былъ чрезвычайно тронутъ: взявъ Раудона за руки, онъ пожалъ ихъ съ искренностью, рѣдко имъ выказываемою. Полковникъ провелъ рукой по косматымъ бровямъ своимъ.
   -- Благодарю тебя, братъ, сказалъ онъ: -- я знаю, что могу положиться на твое слово.
   -- Клянусь честью, я все сдѣлаю для твоего сына!
   Послѣ того, Раудонъ вынулъ изъ маленькаго бумажника, найденнаго имъ въ бюро Ребекки, всѣ векселя.
   -- Вотъ здѣсь, сказалъ онъ: -- шестьсотъ фунтовъ.... Ты не зналъ еще, что я такъ богатъ. Прошу тебя, отдай эти деньги Бриггсъ.... Она одолжила намъ шестьсотъ фунтовъ.... была добра до мальчика.... Я постоянно безпокоился и стыдился, занявши денегъ у этой старой, бѣдной женщины.... А вотъ здѣсь побольше шестисотъ.... Изъ нихъ я оставлю нѣсколько фунтовъ, которыми Бекки можетъ распорядиться какъ ей угодно....
   Говоря это, полковникъ хотѣлъ передать брату и другіе векселя; но руки его задрожали, и онъ былъ такъ взволнованъ, что уронилъ бумажникъ, изъ котораго выпали десять-тысячь фунтовъ, составлявшихъ послѣднее пріобрѣтеніе Ребекки.
   Питтъ, поднявъ ассигнацію, весело смотрѣлъ на нее.
   -- О, что касается до этой ассигнаціи, говорилъ Раудонъ: -- то вмѣстѣ съ ней я хочу пустить пулю въ того, кому она принадлежитъ.
   Послѣ этого разговора братья еще разъ пожали другъ другу руку и разстались.
   Леди Джэйнъ слышала о пріѣздѣ полковника и ожидала въ сосѣдней столовой встрѣчи съ нимъ со свойственнымъ женщинѣ инстинктомъ, предвѣщавшимъ что-то недоброе. Дверь столовой на этотъ разъ была открыта, и случилось такъ, что леди Джэйнъ вышла изъ нея въ то время, какъ два брата выходили изъ кабинета. Она протянула Раудону руку, замѣтивъ, что очень рада его приходу къ завтраку, хотя и видѣла ясно, по истомленному, небритому лицу полковника и мрачнымъ взглядамъ своего мужа, что они вовсе не расположены завтракать. Раудонъ, крѣпко сжимая протянутую ему руку леди Джэйнъ, пробормоталъ что-то въ извиненіе. И умоляющіе взоры невѣстки его не могли прочитать на его лицѣ ни чего, кромѣ бѣдствія: полковникъ удалился молча, а сэръ Питтъ не удостоилъ супругу ни малѣйшимъ объясненіемъ; и когда къ нему подбѣжали дѣти, онъ поцаловалъ ихъ съ обычнымъ своимъ хладнокровіемъ. Въ этотъ день завтракъ длился необыкновенно долго; въ церквахъ уже начинали звонить въ колокола, а семейство баронета все еще сидѣло за столомъ. Леди Джейнъ объявила, что она нездорова и не можетъ итти въ церковь....
   Между тѣмъ Раудонъ Кроули спѣшилъ выбраться изъ улицы Гантъ и, постучавшись въ огромную бронзовую голову Медузы, въ парадныхъ дверяхъ дома Стэйна, вызвалъ къ себѣ пурпуроваго, въ красномъ съ серебрянымъ шитьемъ, камзолѣ, слугу, исполнявшаго должность швейцара. Испуганный растрепаннымъ видомъ полковника, онъ, какъ бы опасаясь насильнаго нашествія, заслонилъ собой дверь. Но Кроули и не думалъ дѣлать вторженія: онъ только вынулъ карточку и убѣдительно попросилъ передать ее лорду Стэйну и сказать ему, что полковника Кроули не будетъ дома, но что съ часу по полудни его можно найти въ улицѣ Сенъ-Джемсъ, въ клубѣ Реджентъ. Толстый, краснощокій швейцаръ съ изумленіемъ смотрѣлъ на удаляющагося Раудона,-- съ изумленіемъ взирали на него всѣ прохожія въ праздничныхъ нарядахъ, всѣ мальчики изъ дѣтскихъ пріютовъ, съ ихъ свѣтлыми личиками, зеленьщики, стоявшіе у дверей ихъ лавокъ разинувъ ротъ,-- трактирщики, закрывающіе ставни съ солнечной стороны на время церковнаго служенія. Многіе останавливались и подшучивали надъ полковникомъ, нанимавшимъ кабъ и приказывавшемъ кучеру везти его въ казармы у моста Найтъ.
   Во всѣхъ церквахъ звонили въ колокола, когда Раудонъ подъѣзжалъ къ казармамъ. Будь онъ внимателенъ, онъ увидѣлъ бы свою старинную знакомку Амелію, пробирающуюся изъ Брамптона на Россель-скверъ,-- мальчиковъ изъ школъ, въ правильномъ порядкѣ идущихъ въ церкви,-- чистыя мостовыя и изящную наружность загородныхъ каретъ, окруженныхъ толпами народа, отъѣзжающаго въ окрестности искать праздничныхъ удовольствій. Но полковника слишкомъ занимало его настоящее положеніе, чтобъ онъ могъ обращать вниманіе на все эти преходящіе предметы; и лишь только прибылъ Раудонъ къ казармы, какъ быстро бросился въ комнату стараго своего друга и сослуживца капитана Макмурдо, котораго, къ величайшему своему удовольствію, засталъ дома.
   Капитанъ Макмурдо, офицеръ-ветеранъ и герой ватерлосской битвы, любимецъ полка, въ которомъ только недостатокъ въ деньгахъ не допускалъ его къ дальнѣйшемъ производствамъ, наслаждался удовольствіемъ лежать въ постели. Наканунѣ онъ былъ въ скверѣ Брамптонъ -- на вечерѣ, данномъ капитаномъ Джоржемъ Цинкбарсомъ, молодымъ офицеромъ того полка, гдѣ онъ служилъ, и обществу дамъ, принадлежащихъ къ corps de ballet. Покоясь на своемъ дожѣ, старый Макъ мечталъ о вчерашнихъ своихъ сношеніяхъ съ людьми всякаго возраста и званія -- съ почтенными генералами, съ охотниками до собакъ, балетными актрисами, съ франтами и вообще всякаго рода лицами.
   Стѣны комнаты капитана Макмурдо увѣшаны были картинами, изображающими кулачные бои, охоту и танцы, и подаренными ему его сослуживцами, когда они оставляли полкъ, женились и посвящали себя спокойной жизни. Капитанъ считалъ себѣ отъ рожденія пятьдесятъ лѣтъ, изъ нихъ двадцать четыре провелъ на службѣ: немудрено послѣ того, что комната Мака представляла единственный въ своемъ родѣ музеумъ. Капитанъ былъ однимъ изъ лучшихъ стрѣлковъ въ Англіи и, несмотря на тучное тѣлосложеніе, однимъ изъ лихихъ наѣздниковъ. Съ нимъ, въ этомъ отношеніи, могъ соперничать только Раудонъ Кроули. Не распространяясь далѣе, скажемъ, что мистеръ Макмурдо, лежа въ постели, читалъ въ "Bell's Life" презанимательное описаніе кулачнаго боя между Тутбири Неттонъ и Баркингъ Бутчеромъ. Наружностью другъ и пріятель Раудона представлялъ изъ себя почтеннаго, бодраго воина, съ небольшой выбритой головой, въ шолковомъ колпакѣ, съ краснымъ лицомъ и носомъ и огромными нафабренными усами.
   Когда Раудонъ приглашалъ капитана быть его другомъ, послѣдній зналъ весьма хорошо, какого рода дружбу приходилось ему выполнять. И дѣйствительно, онъ обдѣлывалъ дѣлишки для своихъ пріятелей съ величайшимъ благоразуміемъ и искусствомъ, за что покойный главнокомандующій оказывалъ Макмурдо особенное уваженіе. Для джентльменовъ, находящихся въ затрудненіи, капитанъ всегда служилъ вѣрнымъ прибѣжищемъ.
   -- Ну, въ чемъ же дѣло, Кроули? скажи, мой другъ! говорилъ старый воинъ.-- Ужь не игорныя ли продѣлки, въ родѣ того.... помнишь?... когда мы....
   -- Нѣтъ, Макъ! прервалъ Раудонъ: -- совсѣмъ не то.-- Дѣло касается.... моей жены, прибавилъ полковнику, опуская глаза и раскраснѣвшись.
   Капитанъ свиснулъ.
   -- Я всегда говорилъ, что она одурачитъ тебя, началъ Макъ.
   И дѣйствительно, въ полку и клубахъ, относительно вѣроятной участи полковника Кроули, безпрестанно держали пари, по поводу вѣтреннаго поведенія его жены; но, замѣтивъ строгій взглядъ, брошенный Раудономъ при этомъ выраженіи, Макмурдо счелъ за лучшее не развивать своихъ дальнѣйшихъ мнѣній.
   -- Нельзя ли обойтись, не прибѣгая къ этой крайности? продолжалъ капитанъ важнымъ тономъ.-- Можетъ быть, тутъ дѣйствуютъ одни только подозрѣнія? или, можетъ быть.... что бишь такое?... можетъ быть, какія нибудь письма? Нельзя ли это какъ нибудь прикрыть? Если есть возможность, то лучше, по моему, не дѣлать лишняго шуму...
   -- Нѣтъ, Макъ, сказалъ Раудонъ: -- другого средства я но предвижу.... Кто нибудь изъ насъ не долженъ существовать.... Ты понимаешь меня, Макъ?... Меня хотѣли устранить, посадили въ полицейскій домъ.... Я освободился и засталъ ихъ наединѣ.... сказалъ ему, что онъ негодяй и трусъ, сшибъ его съ ногъ и оттузилъ....
   -- И по дѣломъ! вскричалъ Макмурдо.-- Но кто же этотъ -- онъ?
   Раудонъ сказалъ имя лорда Стэйна.
   -- Ну, такъ и есть! Маркизъ! Говорили же, что онъ.... то есть говорили, что ты....
   При этихъ словахъ Раудонъ вспыхнулъ.
   -- Что ты хочешь сказать? вскричалъ онъ въ сильномъ гнѣвѣ.-- Ты слышалъ, какъ порицали жену мою, и не передалъ мнѣ этого!
   -- Ты знаешь, дружище, что свѣтъ очень злоязыченъ, замѣтилъ Макмурдо.-- Самъ согласись, чтожь хорошаго вышло бы, еслибъ я назвалъ тебѣ какого нибудь дурака, который говорилъ о твоей фамиліи...
   -- Это не по пріятельски, Макъ! прервалъ полковникъ, совершенно уничтоженный.
   И, закрывъ лицо руками, онъ вполнѣ предался душевному волненію, пробудившему сочувствіе въ душѣ стараго воина.
   -- Полно, старина! утѣшалъ его Макмурдо: -- знатный онъ или нѣтъ, намъ все равно.... Мы съ нимъ раздѣлаемся. Чтожь касается до женщинъ, то много ихъ на одинъ покрой....
   -- Ты не знаешь, какъ я любилъ Бекки, отрывисто продолжалъ Раудонъ.-- Я слѣдовалъ за ней какъ лакей, отдавалъ ей все, что имѣлъ. Я нищій потому, что женился на ней. Клянусь, сэръ, я не разъ закладывалъ свои часы для того только, чтобъ купить ей какую нибудь вещь, которую ей хотѣлось имѣть! А она -- набивъ свой кошелекъ, отказала мнѣ во ста фунтахъ, когда я такъ нуждался въ нихъ!...
   За тѣмъ, полковникъ, въ гнѣвѣ и съ сильнымъ душевнымъ волненіемъ, котораго собесѣдникъ его прежде не замѣчалъ за нимъ, разсказалъ всѣ обстоятельства извѣстнаго читателю происшествія.
   -- Все же Бекки, можетъ быть, невинна, замѣтилъ капитанъ.-- И до этого Стэйнъ сотни разъ бывалъ наединѣ съ нею въ твоемъ домѣ.
   -- Можетъ быть, печально отвѣчалъ Раудонъ: -- да все-таки, мнѣ кажется, дѣло это не совсѣмъ чисто.
   И вмѣстѣ съ тѣмъ онъ показалъ своему другу тысяче-фунтовую ассигнацію, найденную имъ въ бумажникѣ Бекки.
   -- Вотъ что Стэйнъ подарилъ ей, Макъ, и въ чемъ она таилась передо мной.-- И съ такими-то деньгами Ребекка отказалась выкупить меня изъ тюрьмы!
   Капитанъ не могъ не сознаться, что такого рода утайка денегъ очень неблаговидна.
   Между тѣмъ какъ друзья наши занимались обсуживаньемъ своего предмета, слуга капитана Макмурдо направлялся по дорогѣ въ улицу Курзонъ, съ приказаніемъ полковника принести ему узелъ съ платьемъ, въ которомъ онъ такъ нуждался. Во время отсутствія лакея, съ большимъ трудомъ и только съ помощью джонсовова лексикона, Раудонъ и его секундантъ сочинили письмо, которое и адресовали на имя милорда. Капитанъ Макмурдо имѣлъ честь ожидать маркиза Стэйна, по оказанной ему довѣренности полковника Раудона Кроули. Далѣе капитанъ сообщалъ, что онъ уполномоченъ полковникомъ сдѣлать всѣ нужныя распоряженія для встрѣчи, которую -- въ чемъ онъ, капитанъ Макмурдо, нисколько не сомнѣвается -- угодно будетъ милорду потребовать, и которая, судя по происшествію сегодняшняго утра, сдѣлалась неизбѣжна. Въ заключеніе, капитанъ Макмурдо, соблюдая всякое приличіе и вѣжливость, просилъ милорда Стэйна назначить друга, съ которымъ онъ, капитанъ Макмурдо, могъ бы переговорить, прибавляя, что встрѣча эта должна произойти безъ малѣйшаго замедленія.
   Въ припискѣ, Макъ упомянулъ, что въ рукахъ у него находится ассигнація значительной цѣнности, которая, по предположеніямъ полковника, составляетъ собственность маркиза Стэйна, и что онъ, капитанъ Макмурдо, исполняя желаніе полковника Кроули, хочетъ передать эту ассигнацію настоящему ея владѣтелю.
   Когда окончено было сочиненіе письма, возвратился и посланный, но безъ узла и чемодана.
   -- Они не дали мнѣ ни того, ни другого! сказалъ слуга съ разстроеннымъ видомъ.-- Во всей квартирѣ ужасный безпорядокъ, страшная суматоха. Пришелъ домовый хозяинъ и всѣмъ распоряжается; слуги, собравшись въ гостиной, пьютъ. Говорятъ.... говорятъ, что вы ушли и взяли съ собой серебро.... Одна служанка уже убѣжала. Симсонъ пьянѣе всѣхъ и кричитъ во все горло, что онъ не выйдетъ изъ дому, пока его не расчитаютъ.
   Разсказъ объ этихъ безпорядкахъ въ улицѣ Курзонъ нѣсколько оживилъ довольно скучный разговоръ, который вели ваши друзья. Они отъ души похохотали надъ нимъ.
   -- Я радъ, что сына моего нѣтъ дома, сказалъ Раудонъ, кусая ногти.-- Ты помнишь его, Макъ? помнишь, какъ онъ катался въ манежѣ? Не правда ли, изъ него выйдетъ современемъ славный наѣздникъ?
   -- Разумѣется! подтвердилъ добродушный капитанъ.
   А маленькій Рауди сидѣлъ въ это время, въ числѣ другихъ пятидесяти мальчиковъ, въ церкви училища Вэйтъ-фрайарсъ, размышляя о будущей субботѣ, въ которую, вѣроятно, папа его пріѣдетъ за нимъ и, можетъ быть, еще и въ театръ возьметъ.
   -- Чудо что за мальчикъ! продолжалъ Раудонъ, занятый мыслію о своемъ сынѣ.-- Послушай, Макъ: если со мной случится что нибудь.... если я буду убитъ.... мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты съѣздилъ и повидался съ Рауди.... скажи ему, что я его очень, очень любилъ.... И вотъ, любезный другъ мой, отдай ему эти золотыя запонки.... здѣсь все, что я имѣю.
   Полковникъ закрылъ свое лицо руками, и по нимъ покатились крупныя слезы, оставляя за собой бѣлыя полоски. Мистеръ Макмурдо, снявъ шолковый колпакъ, отеръ имъ глаза свои.
   -- Вели приготовить завтракъ! сказалъ онъ своему лакею, громко и веселымъ тономъ.
   -- Чего ты хочешь, Кроули?... Ну да положимъ, напримѣръ, почки и середку... Клей! прибавилъ онъ: -- подай полковнику изъ моего платья что нибудь... У насъ съ тобой одинаковый ростъ, Раудонъ...
   Кроули началъ передѣваться, а Макмурдо, повернувшись къ стѣнѣ, сталъ читать "Bell's Life", пока не пришла его очередь приняться за туалетъ, который и былъ выполненъ капитаномъ съ особеннымъ тщаніемъ. Онъ нафабрилъ свои усы до блестящаго лоску, надѣлъ туго накрахмаленный галстукъ и чистый лосинный жилетъ, такъ что когда Макъ появился въ общей столовой, многіе изъ его сослуживцевъ обратились къ нему съ вопросомъ, не намѣренъ ли онъ жениться въ это воскресенье.
  

ГЛАВА LV.

ПРОДОЛЖЕНІЕ ПРЕДЪИДУЩЕЙ ГЛАВЫ.

   До самого вечера Бекки не могла выйти изъ состоянія безчувствія и оцѣпенѣнія, въ которое происшествія предъидущаго вечера ввергли ея бодрый духъ. Вставъ наконецъ съ постели, она позвонила въ колокольчикъ, призывая француженку-служанку, оставившую ее за нѣсколько часовъ предъ тѣмъ. Но долго звонила мистриссъ Кроули -- и все понапрасну,-- звонила до того, что оборвала снурокъ колокольчика, а mademoiselle Fifine все-таки не являлась на ея зовъ,-- на явилась даже и тогда, когда госпожа ея, къ сильной досадѣ своей, съ распущенными волосами, принуждена была высунуться изъ дверей и нѣсколько разъ прокричала ея имя.
   Mademoiselle Fifine, подобравъ въ гостиной всѣ бездѣлушки, поднялась потомъ въ свою комнату, уложила и связала всѣ коробки, спустилась внизъ, наняла кабъ, принесла своими руками весь багажъ, не попросивъ ни чьей помощи (такъ какъ она знала, что ей откажутъ въ ней) и, ни съ кѣмъ не простясь, навсегда оставила улицу Курзонъ.
   По мнѣнію Фифины, въ небольшомъ домикѣ, изъ котораго она только что выбралась, золотыя времена миновалась. Въ этомъ случаѣ, она поступила по тѣмъ же самымъ правиламъ, какимъ неуклонно слѣдуютъ и всѣ ея соотечественницы. По нечаянности ли, или по особенному счастію, Фифина вывезла съ собою не только свою собственность, но и собственность своей госпожи (если только можно связать, что эта послѣдняя имѣла свою собственность), и не однѣ вышеупомянутыя бездѣлушки, а и многіе любимые наряды Бекки, уже давно смущавшіе ее. Вмѣстѣ съ ними подъ руку Фифины попали какъ-то четыре вызолоченные канделябра, шесть прекрасныхъ альбомовъ, кипсековъ, золотая эмалевая табакерка, нѣкогда принадлежавшая мадамъ дю-Барри, премиленькая столовая чернилица и портфель, употребляемые Ребеккой при составленіи ея плѣнительныхъ розовыхъ записочекъ. Всѣ эти вещицы исчезла мѣстѣ съ Фифиной, исчезло также все серебро, разложенное на столѣ, по случаю маленькаго festn, такъ неожиданно разстроеннаго полковникомъ. Серебряная посуда большихъ размѣровъ была не тронута, потому вѣроятно, что Фифинѣ показались эти вещи слишкомъ громоздки, по той же причинѣ остались неприкосновенными каминъ, зеркала и розоваго дерева фортепьяно.
   Впослѣдствіи, видѣли мы въ Парижѣ, въ улицѣ Rue de Helder, леди, очень похожую на mademoiselle Fifine и содержавшую модный магазинъ. Она пользовалась общимъ довѣріемъ и находилась подъ особеннымъ покровительствомъ лорда Стэйна. Эта леди постоянно отзывалась объ Англіи какъ о самой негодной странѣ въ свѣтѣ и расказывала своихъ швеямъ, что однажды, благодаря жителямъ этого острова, она была affreusement volé. Вѣроятно одно только состраданіе побуждало маркиза Стэйна оказывать снисхожденіе и доброту къ madame de Saint Amaranthe. Да благоденствуетъ и процвѣтаетъ она! Фифинѣ не суждено больше показываться въ нашей сторонѣ Ярмарки Тщеславія.
   Услыхавъ шумъ въ отдѣленіи, занимаемомъ прислугой и негодуя за дерзость не отвѣчавшихъ на на призывы, мистриссъ Кроули, накинувъ утренній капотъ, величественно спустилась въ гостиную.
   На прекрасной ситцевой софѣ сидѣла засаленная, измазанная сажей кухарка и угощала бывшую подлѣ нея мистриссъ Раггльсъ оставшимся послѣ вчерашняго обѣда мараскиномъ. Пажъ, съ остроконечными пуговками, разносившій нѣкогда розовыя записочки Ребекки и скакавшій подлѣ ея маленькой кареты, весьма дѣятельно занимался теперь вылизываньемъ какого-то лакомаго блюда; лакеи разговаривалъ съ Фаггльсомъ, на лицѣ котораго выражались чрезвычайное замѣшательство и уныніе. Хотя дверь была открыта и хотя Бекки не разъ повторяла свои возгласы, никто изъ прислуги, однакожь, и не шевевелился.
   -- Мистриссъ Раггльсъ, сдѣлайте одолженіе выпейте хоть рюмочку, говорила кухарка, при входѣ Бекки.
   -- Симсонъ! Троттеръ! вскричала госпожа въ великомъ гнѣвѣ.-- Я зову васъ, а вы и съ мѣста не трогаетесь, сидите въ моемъ присутствіи.... Гдѣ горничная?...
   Подъ вліяніемъ минутнаго страха, пажъ оставилъ лизать блюдо, между тѣмъ какъ кухарка, взявъ рюмку мараскина, которую мистриссъ Раггльсъ не хотѣла пить, и, дерзко поглядывая на Ребенку, осушила ее, что придало ей, по видимому, еще болѣе бодрости.
   -- Какъ вы смѣете сидѣть.... гм!... да не скажете ли еще, что на вашей софѣ? говорила кухарка.-- Извините, сударыня я сижу на софѣ мистриссъ Рагльсъ... Пожалуста сидите, мистриссъ Раггльсъ, не вставайте, сударыня... Я сижу на софѣ мистера и мистриссъ Раггльсъ, которую они купили на честныя денежки... и надобно сказать, что она дорогонько-таки стоила имъ.... Я имѣю намѣреніе просидѣть здѣсь, пока со мной не расчитаются.... да! буду сидѣть, да и только!... ха, ха, ха!
   И, сказавъ это, кухарка выпила еще рюмку, при чемъ лицо ее приняло крайне-непріятное язвительное выраженіе.
   -- Троттеръ! Симсонъ! выгоните ее вонъ! вскричала мистрисъ Кроули.
   -- Не хочу! отвѣчалъ Троттеръ.-- Гоните сами, коли угодно. Заплатите наше жалованье: тогда пожалуй, выгоняйте, и меня.... Всѣ уйдемъ.... скорехонько!...
   -- Чтожь это такое! Вы сошлись здѣсь затѣмъ, кажется, чтобы говорить мнѣ дерзости! проговорила Ребекка съ сильнымъ негодованіемъ. Подождите же, дайте-ка притти домой полковнику Кроули: я....
   При этихъ словахъ госпожи, комната огласилась общимъ громимъ хохотомъ, къ которому не присоединился одинъ только Раггльсъ, сохранявшій печальное выраженіе лица.
   -- Нѣтъ, ужь извините! полковнику нѣтъ сюда дороги! возразилъ Троттеръ.-- Онъ присылалъ за платьемъ, да я не далъ его, хотя Раггльсъ и совѣтовалъ послать.... Кроули теперь далъ тягу, да и вы хотите пуститься вслѣдъ за нимъ. Вы оба вы больше, ни меньше, какъ обманщики; да меня не проведете! Я не изъ таковскихъ!... Заплатите намъ жалованье.... Слышите ли, я вамъ говорю, заплатите, повторилъ Троттеръ, пылающее лицо котораго и дрожащій выговоръ словъ ясно доказывали, что онъ находился подъ вліяніемъ сильнаго опьяненія.
   -- Мистеръ Раггльсъ! съ трудомъ проговорила Бекки, съ досадой, доводившей ее до болѣзненнаго состоянія: -- вы, вѣроятно, не допустите, чтобы меня оскорблялъ этотъ пьяница.
   -- Дуракъ, Троттеръ, замолчи! вскричалъ пажъ Симсонъ, тронутый горестнымъ положеніемъ своей госпожи и успѣвшій своимъ крикомъ предотвратить изступленіе лакея при произнесенномъ ему эпитетѣ "пьяница."
   -- О сударыня, сказалъ Раггльсъ: -- думалъ ли я дожить до такого дна! Я зналъ фамилію Кроули съ самого рожденія. Тридцать лѣтъ я прожилъ дворецкимъ у миссъ Кроули и въ помышленіи не имѣлъ, чтобы эта фамилія раззорила меня.... да, да, раззорила! повторилъ бѣднякъ со слезами на глазахъ.-- Скажите, ради Бога, продолжалъ онъ: -- расчитаетесь ли вы со мной? Вы жили въ этомъ домѣ четыре года, получали отъ меня провизію, пользовались моимъ серебромъ и столовымъ бѣльемъ, вы забрали у меня на двѣсти фунтовъ молода и масла, у васъ никогда не было недостатка въ яицахъ для яичницы и сливкахъ для вашей спаньолки....
   -- Чего тутъ! она никогда не заботилась о своемъ родномъ сынѣ? прервала кухарка: -- ребенокъ былъ совсѣмъ заброшенъ.... Кабы не я, такъ, право, онъ давно умеръ бы съ голоду....
   Честный Раггльсь между тѣмъ печальнымъ тономъ продолжалъ высчитывать свои горести, и все сказанное имъ было чистѣйшей правдой: Бекки и мужъ ея раззорили его. Съ наступающей недѣлей бѣднякъ ждалъ поступленія ко взысканію векселей, которыхъ онъ не имѣлъ возможности уплатить. За довѣріе полковнику, Рагльсу приходилось продать свой домъ и закрыть лавку. Но слезы его и печаль еще больше радражили нашу Бекки.
   -- Я вижу, что вы всѣ противъ меня! сказала она съ горечью.-- Но чегожь вы хотите?... Не могу же я расплачиваться съ вами въ воскресенье. Приходите завтра, и я все заплачу вамъ.... Я думала, что мужъ мой расчитался съ вами.... Завтра онъ непремѣнно расчитается,-- клянусь честью!... Уходя изъ дому, полковникъ взялъ съ собой полторы тысячи фунтовъ. У меня не найдется теперь и шиллинга.... Обратитесь къ мужу.... Подайте мнѣ шляпку и шаль, продолжала Ребекка; -- и пустите меня: я пойду искать его.... Сегодня утромъ мы поссорились съ нимъ.... Вы всѣ, кажется, знаете объ этомъ.... обѣщаю вамъ честное слово, что завтра мы расчитаемся со всѣми. Кроули получилъ прекрасное мѣсто.... Пустите же меня: я пойду за нимъ....
   Такое смѣлое увѣреніе заставило Раггльса и другихъ особъ переглянуться между собой съ какимъ-то страннымъ изумленіемъ. Ребекка между тѣмъ оставила ихъ и, взойдя наверхъ, одѣлась, на этотъ разъ безъ помощи горничной. Заглянувъ въ комнату Раудона, она увидѣла чемоданъ и мѣшокъ съ надписью: "Отдать при первомъ востребованіи," -- потомъ пробралась за чердакъ въ комнату Фифины: все чисто, всѣ ящики пусты! Вспомнивъ о брильянтахъ и разныхъ бездѣлушкахъ, оставленныхъ ею на волу въ гостиной, Бекки убѣдилась, что горничная убѣжала. "О, Боже, Боже! случалось ли съ нѣмъ такое несчастіе!-- говорила она сама себѣ.-- Въ глазахъ своихъ потерять все!... Да! но теперь уже поздно!... Впрочемъ, нѣтъ: есть еще одинъ шансъ...."
   И, поспѣшно одѣвшись, мистриссъ Раудонъ вышла -- безпрепятственно, правда, только безъ лакея. Четыре часа. Быстро пошла она по улицамъ (нанять экипажъ было не на что), не останавливаясь, до дверей дома сэра Питта, въ улицѣ Гантъ. "Гдѣ леди Джэйнъ Кроули?" "Въ церкви" -- отвѣчаютъ ей. Бекки не печалилась, однакожь. Сэръ Питтъ у себя, въ кабинетѣ, и хотя онъ отдалъ приказаніе, чтобъ его никто не безпокоилъ, но Бекки должна же его видѣть! И вотъ она проскользнула мимо стража въ ливреѣ и очутилась передъ Питтомъ, прежде чѣмъ изумленный баронетъ успѣлъ опустить газету.
   Вспыхнувъ и съ явнымъ ужасомъ и замѣшательствомъ, откинулся онъ къ спинкѣ кресла.
   -- Не глядите за меня такъ страшно, сказала Бекки.-- Я невинна, Питтъ, мой безцѣнный Питтъ!... Нѣкогда были вы другомъ моимъ... Клянусь Богомъ, я невинна!... Всѣ, всѣ противъ меня! И когда же! въ ту самую минуту, когда слѣдовало осуществиться всѣмъ надеждамъ моимъ и когда наше общее счастье находилось, можно сказать, въ нашихъ рукахъ.
   -- Такъ это правда, что напечатано въ газетѣ? спросилъ сэръ Питтъ,
   -- Правда, правда! Лордъ Стейнь сообщилъ мнѣ все еще въ пятницу... во время того рокового бала. Обѣщаясь дать мѣсто Раудону, онъ тянулъ цѣлые шесть мѣсяцевъ.... Наконецъ мистеръ Маргиръ, секретарь колоніи, сказалъ ему вчера, что вакансія открылась.... Но этотъ несчастный арестъ! эта ужасная встрѣча!... Я виновата въ одномъ только, продолжала Бекки: -- что была слишкомъ предана выгодамъ Раудона.... Принимала же я лорда Стэйна и до этого сотни разъ.... Признаюсь, у меня были деньги, о которыхъ я ничего не говорила Раудону; но развѣ вы не знаете безпечность моете мужа? Могла ли я довѣрить ему эту маленькую сумму?
   Смущенный родственникъ мистриссъ Раудонъ выслушалъ послѣ того отъ нея довольно связную, правдоподобную исторію, слѣдующаго содержанія:
   Бекки, съ полною откровенностію, но глубокимъ сокрушеніемъ, сознаваясь, что, замѣтивъ въ лордѣ Стэйнѣ особенную къ ней привязанность и не опасаясь за свою добродѣтель, изъ этого расположенія нобльмена рѣшилась она извлечь пользу для себя и своей фамиліи.
   -- Я имѣла въ виду и ваше перство, Питтъ, говорила Ребекка (при чемъ баронетъ раскраснѣлся болѣе прежняго).-- Мы говорили уже объ этомъ. Вашъ геній и вліяніе лорда Стэйна дѣлали пріобрѣтеніе титула несомнѣннымъ, еслибъ только не это страшная происшествіе... А теперь рушились всѣ наши надежды.... Я постоянно старалась вывести мужа моего изъ затруднительнаго положенія.... Несмотря на его дурное обхожденіе со мной и всѣ подозрѣнія, я люблю Раудона болѣе жизни.... Не я ли всѣми силами стараласъ отстранить отъ него нищету и разореніе?... Замѣтивъ въ лордѣ Стэйнѣ особенную ко мнѣ привязанность (Бекки опустила глазки), я употребляла все, что было въ моей власти, чтобъ только понравиться милорду и, сколько позволяется честной женщинѣ, пріобрѣсть его.... уваженіе.... Въ пятницу поутру было получено извѣстіе о кончинѣ губернатора острова Ковентри, и Милордъ, нисколько не медля, выхлопоталъ это мѣсто для моего мужа.... Онъ хотѣлъ сдѣлать Раудону сюрпризъ.... Сегодня же прочиталъ бы мужъ мой къ газетахъ о своемъ назначеніи.... Вотъ и тогда, когда случилась это.... мы сидя съ лордомъ Стэйномъ, говорили о немъ же.... Вдругъ онъ вбѣгаетъ, подозрѣваетъ Богъ знаетъ что.... и между милордомъ и моимъ Раудономъ, жестокимъ Раудономъ -- произошла страшная сцена.... О, Боже! чѣмъ только еще кончится она!... Питтъ, безцѣнный Питтъ! ради Бога, сжальтесь надо иной: примирите насъ!
   И, говоря это, Ребекка бросилась передъ баронетомъ на колѣни, схватила его руку и съ жаромъ цаловала ее.
   Между тѣмъ леди Джэйнъ, возвратившись изъ церкви и услышавъ, что мистриссъ Раудонъ Кроули находится къ кабинетѣ ея мужа, опрометью бросилась туда и застала невѣстку свою въ вышеописанной трагической позѣ.
   -- Удивляюсь я, что такая женщина осмѣливается входить въ нашъ домъ! вскричала она, поблѣдневъ какъ полотно и задрожавъ всѣми членами.
   Надо замѣтить, что миледи сейчасъ же послѣ завтрака отправила свою горничную въ квартиру Раудона, чтобъ навести нѣкоторыя справки чрезъ Раггльса и всю прислугу. Посланная возвратилась съ полнымъ успѣхомъ: ей разсказали все, даже гораздо больше.
   -- Какъ смѣетъ мистриссъ Кроули входить въ домъ честнаго семейства! продолжала леди Джэйнъ.
   Сэръ Питтъ, откинувшись на спинку кресла, любовался мужественнымъ нападеніемъ своей жены. Бекки же сохраняла свое колѣнопреклоненное положеніе, прильнувъ въ рукѣ сэра Питта.
   -- Скажите ей, что она не знаетъ всего. Умоляю васъ, безцѣнный Питтъ, скажите ей, что я невинна.... шептала несчастная.
   -- Послушай, душа моя, мнѣ кажется, что ты не совсѣмъ справедлива къ мистриссъ Кроули, сказалъ сэръ Питтъ (Ребекка вздохнула свободнѣе).-- Я вполнѣ увѣренъ, что она....
   -- Чтожь такое она! вскричала леди Джейнъ, прерывая защитника мистриссъ Раудонъ.-- Вы хотите сказать, что она дурного поведенія женщина, дурная мать, вѣроломная жена!... Она никогда не любила своего малютку, который часто убѣгалъ сюда и разсказывалъ мнѣ, какъ она обращалась съ нимъ. Она съ тѣмъ, кажется, и вошла въ нашу родню, чтобы поселить въ ней бѣдствіе и своими хитростями и обманами оскорбить самые священные увы. Она обманывала мужа, передъ всѣми носила маску.... Душа ея омрачена тщеславіемъ, самолюбіемъ и всякаго рода пороками.... Къ ней страшно прикоснуться... отъ нея надо удалять дѣтей.... Я....
   -- Леди Джейнъ! воскликнулъ баронетъ, выпрямляясь.-- позвольте напомнить вамъ, что эта слова....
   -- Сэръ Питтъ! я была вашей вѣрной и преданней женой, смѣло продолжала леди Джэйнъ: -- я сохранила супружескую клятву въ томъ самомъ видѣ, какъ произнесла ее передъ олтаремъ.... До этой минуты я, какъ и слѣдуетъ, постоянно была покорна; но и покорность имѣетъ свои границы.... Объявляю вамъ, что я не хочу видѣть подъ вашимъ кровомъ эту женщину; а если она явится сюда еще разъ, я, съ дѣтьми вашими, оставлю этотъ домъ.... Она недостойна находиться въ кругу безпорочныхъ людей.... Выбирайте, сэръ; я или она!
   Сказавъ это, леди Джэйнъ, встревоженная своей собственной смѣлостью, вышла изъ кабинета, оставивъ сэра Питта и Ребекку въ сильномъ изумленіи.
   На мистриссъ Раудонъ, впрочемъ, слова миледи не оказали непріятнаго впечатлѣнія; напротивъ, въ душѣ своей она ощущала удовольствіе.
   -- Это все за брошку, которую вы подарили мнѣ, сказала Бекки, опуская руку баронета.
   И прежде чѣмъ она оставила его (чего миледи -- вы можете быть увѣрены въ томъ -- съ нетерпѣніемъ ожидала, наблюдая изъ окна своей спальни, въ верхнемъ этажѣ), сэръ Питтъ обѣщался ѣхать отъискивать брата и постараться устроить его примиреніе съ женой.

-----

   За завтракомъ въ общей столовой Раудт нашелъ нѣсколько молодыхъ полковыхъ офицеровъ и, безъ дальнѣйшихъ разсужденій, приглашенъ былъ раздѣлить съ ними жосткую дичь и содовую воду, которыми угощались джентльмены. Между ними завязался разговоръ, имѣвшій тѣсную связь съ происшествіями того дня и, вообще, ихъ возрастомъ и наклонностями. Они бесѣдовали о состоявшихся пари относительно Росса и Осбалдистона, о Mademoiselle Ariadne изъ французской оперы, о томъ, кто оставилъ ее, и чѣмъ она утѣшилась, о кулачномъ бою между Бутчеромъ и Петтомъ и о послѣдствіяхъ онаго. Молодой Тандиманъ, семнадцатилѣтній герой, употреблявшій всѣ усилія отпустить усы, самъ лично видѣлъ эту драку, и потому разсуждалъ о ней съ видомъ знатока. Онъ говорилъ, что самъ отвезъ Бутчера на мѣсто драки и провелъ съ нимъ наканунѣ цѣлый вечеръ. Еслибъ тутъ не было фальши, онъ непремѣнно выигралъ бы. Всѣ старые бойцы присутствовали тамъ. Тандиманъ ни за что не согласится заплатить свой проигрышъ,-- рѣшительно ни за что!...
   Разговоръ объ актрисахъ, кулачныхъ бояхъ, попойкахъ и любовныхъ приключеніяхъ продолжался до прихода Макмурдо. Съ появленіемъ капитана предметъ бесѣды сталъ измѣняться. Онъ самъ быль большой охотникъ до разсказовъ, содержаніе которыхъ, несмотря на разницу между его сѣдинами и безбородыми собесѣдниками, отличалось всесторонностію и всегда согласовалось со вкусомъ и стараго и малаго. Жизнь Мака ни въ какомъ отношеніи нельзя назвать завидною, а между тѣмъ онъ проводилъ ее довольно весело, любя прежде всего простоту и скромность въ обращеніи.
   Макмурдо окончилъ свой обильный завтракъ одновременно съ другими сослуживцами. Молодой лордъ Варинасъ принялся за огромную пенковую трубку, между тѣмъ какъ капитанъ Гюгесъ закурилъ сигару, а гульливый маленькій Тандиманъ (у ногъ его лежалъ бульдогъ), страстный игрокъ, безъ устали ставилъ шиллинги противъ капитана Дюсэса. Макъ и Раудонъ отправились въ клубъ, и, разговаривая, оба они ни однимъ словомъ не обнаружили занимавшихъ ихъ въ это время мыслей. Какъ тотъ, такъ и другой старались выказать самое веселое расположеніе духа.... Да и къ чему стали бы они нарушать веселье своихъ сослуживцевъ? Пиршество, болтовня и смѣхъ на Ярмаркѣ Тщеславія всегда идутъ рука объ руку съ другими, болѣе серьёзными занятіями. Толпы народу выходили изъ церкви, когда Раудонъ и его пріятель проходили улицу Сентъ-Джемсъ, направляясь къ ихъ клубу.
   Газетную комнату нашли они почти пустою. Тамъ пребывали только три джентльмена: одного изъ нихъ полковникъ вовсе не звалъ,-- другому онъ задолжалъ въ картахъ и съ которымъ, потому, не имѣлъ особенной необходимости встрѣчаться; третій занимался чтеніемъ "Роялиста", знаменитой въ ту пору еженедѣльной газеты. Посмотрѣвъ на Раудона съ нѣкоторымъ участіемъ, этотъ послѣдній сказалъ:
   -- Поздравляю тебя, Кроули!
   -- А, напримѣръ, съ чѣмъ?
   -- Я полагаю, это не ошибка. Observer и Royalist пишутъ одно и тоже, продолжалъ мистеръ Смитъ.
   -- Чтожь такое наконецъ? вскричалъ Раудонъ, побагровѣвъ.
   Онъ думалъ, что происшествіе съ лордомъ Стэйномъ публикуется уже во всѣхъ вѣдомостяхъ. Смитъ съ удивленіемъ и улыбкой взглянулъ на полковника, не могшаго скрыть свое волненіе, и снова принялся за газету. Раудонъ весь дрожалъ.
   Мистеръ Смитъ и мистеръ Броунъ (джентльменъ, съ которымъ Раудонъ имѣлъ свои счеты) до прихода полковника держали разговоръ именно о немъ.
   -- Признаюсь, это какъ разъ вовремя, замѣтилъ Смитъ.-- Я думаю, у Раудона въ цѣломъ мірѣ не найдется и одного шиллинга.
   -- Тотъ вѣтеръ хорошъ, который приносятъ съ собой пріятныя вѣсти, а для Раудона, надо полагать, лучше этого вѣтра и желать нельзя, возразилъ мистеръ Броунъ.-- Надѣюсь, онъ не уйдетъ, не расплатившись со мной за маленькую лошадку.
   -- А какъ велико жалованье? спросилъ Смитъ.
   -- Двѣ или три тысячи, хорошенько не знаю. Одно нехорошо -- климатъ, говорятъ, чрезвычайно нездоровъ; никто не можетъ выносить его. Диверсидчъ не прожилъ тамъ и осьмнадцати мѣсяцевъ: умеръ; а предшественникъ его -- такъ тотъ черезъ шесть недѣль отправился на тотъ свѣтъ.
   -- Говорятъ, братъ Раудона весьма умный человѣкъ. Правда ли это -- не знаю; но по мнѣ онъ чрезвычайно скученъ, замѣтилъ Смитъ.-- Однакожъ, баронетъ Питтъ, какъ кажется, имѣетъ порядочный вѣсъ. Вѣроятно, это онъ доставилъ брату мѣсто.
   -- Онъ! возразилъ Броунъ съ насмѣшливой улыбкой. Гм! онъ!... Лордъ Стэйнъ, а ужь никакъ не сэръ Питтъ.
   -- Да это какимъ же образомъ?
   -- Добродѣтельная женщина составляетъ вѣнецъ своему мужу, загадочно отвѣчалъ Броунъ и принялся за газету.
   Раудонъ, съ своей стороны, прочиталъ въ "Роялистѣ" слѣдующее изумительное для него объявленіе:
   Губернаторство острова Ковентри. Его величества корабль "Йеллоуджеккъ", подъ командою капитана Джондерса, привезъ частныя письма и офиціальныя донесенія съ острова Ковентри. Сэръ Томасъ Диверсидчъ палъ жертвою господствующей въ Суамтоунѣ горячки. Потеря его весьма чувствительна для процвѣтающей колоніи. До насъ дошли сл огромной зале. Особа королевской фамилии клятвенно заверяла, что Бекки - совершенство, и снова и снова вступала с нею в разговор. Осыпаемая этими почестями, маленькая Бекки задыхалась от гордости и счастья; она видела перед собой богатство, славу, роскошь. Лорд Стайн был ее рабом; он ходил за нею по пятам и почти ни с кем, кроме нее, не разговаривал, оказывая ей самое явное предпочтение. Она все еще была одета в костюм маркизы и протанцевала менуэт с господином де Трюфиньи, атташе господина герцога де ля Жаботьера. И герцог, верный традициям прежнего двора, заявил, что мадам Кроули вполне могла бы учиться у Вестриса и блистать на балах в Версале. Только чувство собственного достоинства, подагра и строжайшее сознание долга удержали его светлость от намерения самому потанцевать с Бекки. И он провозгласил во всеуслышание, что дама, которая умеет так говорить и танцевать, как миссис Родон, достойна быть посланницей при любом европейском дворе. Он успокоился, только когда услышал, что она по рождению наполовину француженка. "Никто, кроме моей соотечественницы, - объявил его светлость, - не мог бы так исполнить этот величественный танец".
   Затем Бекки выступила в вальсе с господином Клингеншпором, двоюродным братом и атташе князя Петроварадинского. Восхищенный князь, обладавший меньшей выдержкой, чем его французский коллега - дипломат, тоже пожелал пригласить очаровательное создание на тур вальса и кружился с Бекки по зале, теряя брильянты с кисточек своих сапог и гусарского ментика, пока совсем не запыхался. Сам Папуш-паша был бы не прочь поплясать с Бекки, если бы такое развлечение допускалось обычаями его родины. Гости образовали круг и аплодировали Бекки так неистово, словно она была какой-нибудь Нобле или Тальони. Все были в полном восторге, не исключая, разумеется, и самой Бекки. Она прошла мимо леди Станингтон, смерив ее презрительным взглядом. Она покровительственно разговаривала с леди Гоит и с ее изумленной и разобиженной невесткой, она буквально сокрушила всех своих соперниц. Что же касается бедной миссис Уинкворт и ее длинных кос и больших глаз, имевших такой успех в начале вечера, то где она была теперь? Она осталась за флагом. Она могла бы вырвать все свои длинные волосы и выплакать свои большие глаза, и ни один человек не обратил бы на это внимание и не посочувствовал бы ей.
   Самый большой триумф ждал Бекки за ужином. Ее посадили за особый стол вместе с его королевским высочеством - тем самым членом царствующего дома, о котором мы уже упоминали, - и прочими знатными гостями. Ей подавали яства на золотых блюдах. Как новая Клеопатра, она могла бы повелеть, чтобы в ее бокале с шампанским растворили жемчуг, а владетельный князь Петроварадинский отдал бы половину брильянтов, украшавших его ментик, за ласковый взгляд ее сверкающих глаз. Жаботьер написал о Бекки своему правительству. Дамы за другими столами, где ужин подавался на серебре, заметили, какое внимание лорд Стайн оказывает Бекки, и в один голос заявили, что такое ослепление с его стороны чудовищно и оскорбительно для всякой женщины благородного происхождения. Если бы сарказм мог убивать, леди Станингтон сразила бы Бекки на месте.
   Родона Кроули эти триумфы пугали. Казалось, они все больше отдаляли от него жену. С чувством, очень близким к боли, он думал о том, как ему далеко до Бекки.
   Когда настал час разъезда, целая толпа молодых людей вышла провожать Бекки до кареты, вызванной для нее лакеями; крик лакеев подхватили дежурившие за высокими воротами Гонт-Хауса слуги с фонарями, которые желали счастливого пути каждому гостю, выезжавшему из ворот, и выражали надежду, что его милость приятно провел время.
   Карета миссис Родон Кроули после должных выкриков подъехала к воротам, прогрохотала по освещенному двору и подкатила к крытому подъезду. Родон усадил жену в карету, и она уехала. Самому полковнику мистер Уэн-хем предложил идти домой пешком и угостил его сигарой.
   Они закурили от фонаря одного из слуг, стоявших за воротами, и Родон зашагал по улице рядом со своим другом Уэнхемом. Два каких-то человека отделились от толпы и последовали за обоими джентльменами. Пройдя несколько десятков шагов, один из этих людей приблизился и, дотронувшись до плеча Родона, сказал:
   - Простите, полковник: мне нужно поговорить с вами по секретному делу.
   В ту же минуту его спутник громко свистнул, и по его знаку к ним быстро подкатил кеб - из тех, что стояли у ворот Гонт-Хауса. Тот, кто позвал карету, обежал кругом и занял позицию перед полковником Кроули.
   Бравый офицер сразу понял, что с ним приключилось: он попал в руки бейлифов. Он сделал шаг назад - и налетел на того человека, который первым тронул его за плечо.
   - Нас трое: сопротивление бесполезно, - сказал тот.
   - Это вы, Мосс? - спросил полковник, очевидно, узнав своего собеседника. - Сколько надо платить?
   - Чистый пустяк, - шепнул ему мистер Мосс с Кэрситор-стрит, Чансери-лейи, чиновник мидлсекского шерифа. - Сто шестьдесят шесть фунтов шесть шиллингов и восемь пенсов по иску мистера Натана.
   - Ради бога, одолжите мне сто фунтов, Уэнхем, - сказал бедняга Родон. - Семьдесят у меня есть дома.
   - У меня нет за душой и десяти, - ответил бедняга Уэнхем. - Спокойной ночи, мой милый.
   - Спокойной ночи, - уныло произнес Родон.
   И Уэихем направился домой, а Родон Кроули докурил свою сигару, когда кеб уже оставил позади фешенебельные кварталы и въехал в Сити.
  

ГЛАВА LII,

в которой лорд Стайн показывает себя с самой привлекательной стороны

  
   Когда лорд Стайн бывал к кому-нибудь расположен, он ничего не делал наполовину, и его любезность по отношению к семейству Кроули свидетельствовала о величайшем такте в проявлении такой благосклонности. Милорд распространил свое благоволение и на маленького Родона: он указал родителям мальчика на необходимость помещения его в закрытую школу; Родон уже достиг того возраста, когда соревнование, начатки латинского языка, бокс и общество сверстников могут принести ему величайшую пользу. Отец возражал, говоря, что не настолько богат, чтобы отдать ребенка в хорошую закрытую школу; мать указывала, что Бригс - отличная наставница для мальчика и достигла с ним замечательных успехов (так оно и было в действительности) в английском языке, основах латинского и других предметах;. Но все эти возражения не могли сломить великодушной настойчивости: маркиза Стайна. Его милость был одним из попечителей знаменитого старого учебного заведения, носившего наименование "Уайтфрайерс". В давние времена, когда на поле Смитфилд еще устраивались турниры, рядом находился цистерцианский монастырь. Сюда привозили закоренелых еретиков, которых удобно было сжигать по соседству, все на том же Смитфилде, Генрих VIII, защитник веры, захватил монастырь со всеми его угодьями и перевешал и замучил тех из монахов, которые не могли приспособиться к темпу его реформ. В конце концов какой-то крупный купец купил здание монастыря и прилегавшие к нему земли и при содействии других богатых людей, пожертвовавших землю и деньги, основал там знаменитый приют-богадельню для стариков и детей. При этом почти монашеском учреждении выросло потом училище, существующее до сих пор и сохранившее свои средневековые одеяния и обычаи. Все цистерцианцы молятся об его дальнейшем процветании.
   Попечителями этого знаменитого учреждения состоят некоторые из знатнейших английских вельмож, прелатов и сановников; и так как мальчики живут там с большими удобствами, хорошо питаются и обучаются и впоследствии получают стипендии в университетах и церковные приходы, то многих маленьких джентльменов посвящают духовной профессии с самого нежного возраста, и добиться зачисления в эту школу не так-то легко. Первоначально она предназначалась для сыновей бедных и заслуженных духовных особ или мирян, но многие из знатных ее попечителей, благосклонность которых проявлялась в более широких размерах или, пожалуй, носила более капризный характер, выбирали и другого рода объекты для своей щедрости. Бесплатное образование и гарантия обеспеченного существования и верной карьеры в будущем были так заманчивы, что этим не гнушались и многие богатые люди. И не только родственники великих людей, но и сами великие люди посылали своих детей в эту школу. Прелаты посылали туда своих родственников или сыновей подчиненного им духовенства, а, с другой стороны, некоторые высокопоставленные особы не считали ниже своего достоинства оказывать покровительство детям своих доверенных слуг; таким образом, мальчик, поступавший в это заведение, оказывался членом очень разношерстного общества.
   Хотя сам Родон Кроули за всю жизнь не изучил ни одной книги, кроме Календаря скачек, и хотя его воспоминания о школе связывались главным образом с порками, которые он получал в Итоне в ранней юности, однако он, подобно всем английским джентльменам, искренне уважал классическое образование и радовался при мысли, что его сын будет обеспечен, а может быть, даже станет ученым человеком. И хотя мальчик был его единственной отрадой и верным товарищем, хотя их связывали тысячи невидимых уз, о которых Родон предпочитал не разговаривать с женой, всегда выказывавшей полнейшее равнодушие к сыну, все же Родон сразу согласился на разлуку и ради блага мальчугана отказался от своего величайшего утешения. Он и сам не знал, как дорог ему ребенок, пока не пришлось с ним расстаться. Когда мальчик уехал, Родон тосковал больше, чем мог бы в этом признаться, - гораздо больше самого мальчика, который даже радовался вступлению в новую жизнь и обществу сверстников. Бекки разражалась громким смехом, когда полковник пытался, как всегда неуклюже и бессвязно, выразить свою скорбь по поводу отъезда сына. Бедняга чувствовал, что у него отняли самую его большую радость, самого дорогого друга. Он печально поглядывал на пустую кроватку, стоявшую в его туалетной, где обычно спал ребенок. Он больно чувствовал его отсутствие по утрам и во время своих одиноких прогулок по Парку. Пока не уехал сынишка, Родон не знал, как он одинок. Он полюбил тех, кто был расположен к мальчику, и целыми часами просиживал у своей ласковой невестки, леди Джейн, беседуя с нею о хорошем характере мальчика, о его красоте и прочих достоинствах.
   Тетка юного Родона очень его любила, так же как и ее дочурка, которая горько плакала, провожая кузена в школу. Старший Родон был благодарен матери и дочери за их любовь. Самые лучшие и благородные чувства обнаруживались в безыскусственных излияниях отцовской любви, к которым поощряло его сочувствие леди Джейн и ее дочки. Он снискал не только симпатию леди Джейн, но и ее искреннее уважение за проявленные им чувства, которым он не мог дать волю перед собственной женой.
   Две эти дамы встречались как можно реже. Бекки ядовито насмехалась над чувствительностью и мягкосердечием Джейн, а та, при своей доброте и кротости, не могла не возмущаться черствостью невестки.
   Это отдаляло Родона от жены больше, чем он сам себе в том признавался. Жену такое отчуждение ничуть не огорчало. Родон был ей глубоко безразличен. Она смотрела на него как на своего посыльного или как на покорного раба. Каким бы он ни был мрачным или печальным, Бекки не обращала на это внимания или только насмехалась над ним. Она думала лишь о своем положении, о своих удовольствиях и успехах в обществе. Поистине, она была достойна занять в нем видное место!
   Укладкой скромного багажа, который мальчику нужно было взять в училище, занялась честная Бригс. Горничная Молли рыдала в коридоре, когда он уезжал, - добрая, верная Молли, которой уже давно не платили жалованья. Миссис Бекки не позволила мужу взять ее карету, чтобы отвезти мальчика в школу. Гонять лошадей в Сити! Неслыханная вещь! Пусть наймут кеб. Бекки даже не поцеловала сына на прощание; да и он не выразил желания обнять ее, но зато поцеловал старую Бригс (перед которой обычно стеснялся выражать свои чувства) и утешил ее, сказав, что будет приезжать домой по субботам и это даст ей возможность видаться с ним. Когда кеб по катил по направлению к Сити, карета Бекки помчалась в Парк. Бекки болтала и смеялась с толпой молодых денди на берегу Серпентайна, когда отец с сыном въезжали в старые ворота училища, где Родон оставил мальчика и откуда ушел с таким чувством, печальнее и чище которого этот несчастный, никчемный человек не знавал, вероятно, с тех пор, как сам вышел из детской.
   Весь путь домой он проделал пешком, в очень грустном настроении, и пообедал вдвоем с Бригс. Он был очень ласков с нею и благодарил ее за любовь к мальчику и за боты о нем. Совесть мучила его за то, что он взял у Бригс деньги взаймы и помог обмануть ее. Они беседовали о маленьком Родоне долго, потому что Бекки вернулась домой только для того, чтобы переодеться и уехать на званый обед. А затем, не находя себе места, он отправился к леди Джейн пить чай и сообщить ей обо всем происшедшем: что маленький Родои расстался с ним молодцом, что он будет теперь носить мантию и штанишки до колен и что юный Блекбол, сын Джека Блекбола, прежнего товарища по полку, взял мальчика под свою защиту и обещал но обижать его.
   В первую же неделю юный Блекбол сделал маленького Родона своим фагом, заставлял чистить ему сапоги, поджаривать гренки на завтрак, посвятил его в таинства латинской грамматики и раза три-четыре вздул, но не очень жестоко. Славная, добродушная мордочка мальчугана вызывала к нему невольные симпатии. Били его не больше, чем то было для него полезно. Что же касается чистки сапог, поджаривания гренков и вообще исполнения обязанностей фага, то разве эти обязанности не считаются необходимой частью воспитания каждого английского джентльмена?
   В нашу задачу не входит писать о втором поколении и о школьной жизни юного Родона, иначе мы бы никогда не закончили эту повесть. Полковник спустя короткое время отправился проведать сына и нашел мальчугана достаточно здоровым и счастливым, - одетый в форменную черную мантию и короткие брючки, он весело смеялся и болтал.
   Отец предусмотрительно задобрил Блекбола, вручив ему соверен, и обеспечил доброе расположение этого юного джентльмена к своему фагу. Вероятно, школьные власти также были склонны относиться к ребенку достаточно внимательно, как к protege знатного лорда Стайна, племяннику члена парламента и сыну полковника и кавалера ордена Бани, чье имя появлялось на столбцах "Морнинг пост" в списках гостей, присутствующих на самых фешенебельных собраниях. У мальчика было вдоволь карманных денег, которые он тратил с королевской щедростью на угощение своих товарищей пирогами с малиной. Его часто отпускали по субботам домой к отцу, и тот всегда устраивал в этот день настоящий праздник. Если он бывал свободен, он водил мальчика в театр, а не то посылал его туда с лакеем. По воскресеньям маленький Родон ходил в церковь с Бригс, леди Джейн и ее детьми. Полковник с увлечением слушал рассказы мальчика о школе, о драках и о заботах фага. Очень скоро он не хуже сына знал фамилии всех учителей и наиболее замечательных школьников. Он брал к себе из школы однокашника маленького Родона и после театра закармливал обоих детей пирожными и устрицами с портером. Он с видом знатока разглядывал латинскую грамматику, когда маленький Родон показывал ему, "докуда" они прошли в школе по латинскому языку.
   - Старайся, милый мой, - говаривал он сыну с большой серьезностью. - Нет ничего лучше классического образования... ничего!
   Презрение Бекки к супругу росло с каждым днем.
   - Делайте, что хотите: обедайте, где угодно, наслаждайтесь лимонадом и опилками у Астли или пойте псалмы с леди Джейн, - только не ждите от меня, чтобы я возилась с мальчишкой. Мне нужно заботиться о ваших делах, раз вы сами не можете о них позаботиться. Интересно знать, где бы вы сейчас были и в каком вращались бы обществе, если бы я за вами не смотрела?
   Следует сказать, что никто не интересовался бедным старым Родоном на тех званых вечерах, которые посещала Бекки. Ее теперь часто приглашали без него. Ребекка говорила о великих людях так, словно Мэйфэр был ее вотчиной; а когда при дворе объявляли траур, она всегда одевалась в черное.
  
   Пристроив маленького Родона, лорд Стайн, проявлявший такой родственный интерес к делам этого милого бедного семейства, решил, что Кроули могут сильно сократить свои расходы, отказавшись от услуг мисс Бригс, и что Бекки достаточно сметлива, чтобы самостоятельно вести свое домашнее хозяйство. В одной из предыдущих глав было рассказано о том, как благосклонный вельможа дал своей protegee денег для уплаты ее маленького долга мисс Бригс, которая, однако, по-прежнему осталась жить у своих друзей. Из этого милорд вывел прискорбное заключение, что миссис Кроули употребила доверенные ей деньги на какую-то иную цель. Однако лорд Стайн не был так груб, чтобы поделиться своими подозрениями на этот счет с самой миссис Бекки, чувства которой могли быть больно задеты всякими разговорами о деньгах; у нее могло быть множество прискорбных причин для того, чтобы иначе распорядиться щедрой ссудой милорда. Но он решил выяснить истинное положение дел и предпринял необходимое расследование в самой осторожной и деликатной форме.
   Прежде всего он при первом же удобном случае расспросил мисс Бригс. Это была нетрудная операция: самого ничтожного поощрения бывало достаточно, чтобы заставить эту достойную женщину говорить без устали и выкладывать все, что было у нее на душе. И вот однажды, когда миссис Родон уехала кататься (как легко узнал доверенный слуга его милости мистер Фич на извозчичьем дворе, где Кроули держали свои экипаж и лошадей, или, лучше сказать, где содержатель двора держал экипаж и лошадей для мистера и миссис Кроули), милорд заехал в дом на Керзон-стрит, попросил Бригс угостить его чашкой кофе, сообщил, что имеет хорошие вести из школы о маленьком Родоне, и через пять минут выведал у экономки, что миссис Родон ничего ей не дала, кроме черного шелкового платья, за которое мисс Бригс бесконечно ей благодарна.
   Лорд Стайн смеялся про себя, слушая этот бесхитростный рассказ. Дело в том, что наш дорогой друг Ребекка преподнесла ему самый обстоятельный доклад о том, как счастлива была Бригс, получив свои деньги - тысячу сто двадцать пять фунтов, - и в какие процентные бумаги она их обратила. И как жалко было самой Беккн выпустить из рук столько денег. "Как знать, - вероятно, думала при этом милая женщина, - быть может, он мне еще что-нибудь прибавит?" Однако милорд не сделал плутовке никакого такого предложения, по всей вероятности, считая, что и так уже проявил достаточную щедрость.
   Затем он полюбопытствовал, в каком состоянии находятся личные дела мисс Бригс, и та чистосердечно рассказала его милости все: как мисс Кроули оставила ей наследство; как Бригс отдала часть его своим родственникам; как полковник Кроули забрал другую часть, поместив деньги под вернейшее обеспечение и хорошие проценты, и как мистер и миссис Родон любезно взялись договориться с сэром Питтом, который озаботится наиболее выгодным помещением остальных ее денег, когда у него будет время. Милорд спросил, какую сумму полковник уже поместил от ее имени, и мисс Бригс правдиво поведала ему, что сумма эта составляет шестьсот с чем-то фунтов.
   Но, рассказав все это, болтливая Бригс тотчас раскаялась в своей откровенности и начала умолять милорда не сообщать мистеру Кроули о сделанных ею признаниях. Полковник был так добр... Мистер Кроули может обидеться и вернуть деньги, а тогда она уж нигде больше не получит за них таких хороших процентов.
   Лорд Стайн со смехом обещал сохранить их беседу в тайне, а когда они с мисс Бригс расстались, он посмеялся еще веселее.
   "Вот чертенок! - думал он. - Какая замечательная актриса и какой делец. На днях она своими уловками едва не вытянула у меня еще такую же сумму. Она оставляет за флагом всех женщин, каких я знавал за всю свою с толком прожитую жизнь. Они просто дети по сравнению с нею! Я и сам перед нею молокосос и дурак, старый дурак! Лжет она неподражаемо!" Преклонение его милости перед Бекки неизмеримо возросло после такого доказательства ее ловкости. Получить деньги нетрудно, но получить вдвое больше, чем ей было нужно, и никому не заплатить - вот это мастерский ход! А Кроули, думал милорд, Кроули уж вовсе не такой дурак, каким он вы глядит и прикидывается. Он тоже ловко обделал это дельце! Никто бы не заподозрил по его лицу и поведению, что ему хоть что-нибудь известно об этой афере, а ведь это он научил жену и деньги, конечно, сам растратил. Мы знаем, что милорд ошибался, придерживаясь такого мнения, но оно сильно повлияло на его отношение к полковнику Кроули, с которым он начал обходиться даже без того подобия уважения, какое выказывал ему раньше. Покровителю миссис Кроули и в голову не приходило, что маленькая леди могла сама прикарманить денежки; и весьма возможно, если уж говорить правду, что лорд Стайн судил о полковнике Кроули по своему опыту с другими мужья ми, которых он знавал в течение своей долгой и с толком прожитой жизни, познакомившей его со многими слабостями человеческого рода. Милорд купил на своем веку стольких мужей, что, право, его нельзя винить, если он предположил, будто узнал цену и этому.
   Он пожурил Бекки, когда встретился с нею наедине, и добродушно поздравил ее с блестящим умением получать больше денег, чем ей нужно. Бекки смутилась только на мгновение. Кривить душой было не в обычае этого милого создания, если ее не принуждала к тому крайняя необходимость, но в таких чрезвычайных обстоятельствах она врала без зазрения совести. И вот в один миг у нее была готова новая, вполне правдоподобная и обстоятельная история, которую она и преподнесла своему покровителю. Да, все, что она ему рассказывала раньше, - выдумка, злостная выдумка! Она в этом признается. Но кто за ставил ее лгать?
   - Ах, милорд, - говорила она, - вы не знаете, сколько мне приходится молча сносить и терпеть. Вы видите меня веселой и счастливой, когда я с вами... но какие муки я терплю, когда рядом со мной нет моего покровителя! Муж угрозами и грубейшим обхождением наставил меня обратиться к вам с просьбой о тех деньгах, относительно которых я вас обманула. Это он, предвидя, что меня могут спросить о назначении этих денег, заставил меня придумать объяснение, которое я вам дала. Он взял деньги. Он сказал мне, что уплатил долг мисс Бригс. Я не считала возможным, я не смела не поверить ему! Простите зло, которое должен был причинить вам человек, дошедший до крайности, и пожалейте жалкую, жалкую женщину. - И она залилась слезами. Никогда еще гонимая добродетель не являла такого обворожительного скорбного вида!
   Между ними произошел долгий разговор, пока они круг за кругом катались по Риджент-парку в карете миссис Кроули, - разговор, подробности которого нам незачем повторять. Но привел он к тому, что Бекки, вернувшись домой, с сияющим лицом бросилась к своей милой, дорогой Бригс и объявила, что хочет сообщить ей очень хорошие вести. Лорд Стайн поступил в высшей степени благородно и великодушно. Он всегда только и думает о том, как бы сделать кому-нибудь добро. Теперь, когда маленький Родон в школе, ей, Бекки, уже больше не нужна ее дорогая помощница и подруга. Она горюет свыше всякой меры при мысли о разлуке с Бригс, но их средства требуют строжайшей экономии, а печаль миссис Кроули смягчается сознанием, что ее щедрый покровитель может устроить дорогую Бригс гораздо лучше, чем она в своем скромном доме. Миссис Пилкингтон, экономка в Гонтли-Холле, совсем одряхлела и страдает ревматизмом, она уже не в состоянии справляться с работой по управлению таким огромным домом, поэтому приходится подыскивать ей преемницу. Это блестящее положение! Семейство лорда наезжает в Гонтли не чаще одного раза в два года. Все остальное время экономка - первый человек в этом великолепном дворце. Четыре раза в день ей подается отменная еда, ее посещают духовные особы и самые уважаемые люди графства, - в сущности, она хозяйка Гонтли. Две последние экономки, служившие до миссис Пилкингтон, вышли замуж за пасторов в Гонтли. Сама миссис Пилкингтон не могла последовать их примеру, будучи теткой нынешнего пастора. Место это еще не закреплено за мисс Бригс, но она может съездить туда, навестить миссис Пилкингтон и посмотреть, подойдет ли ей эта должность.
   Какими словами можно описать восторженную благодарность Бригс! Она поставила только одно условие: чтобы маленькому Родону было разрешено приезжать к ней в Гонтли-Холл погостить. Бекки обещала это... все что угодно. Она выбежала навстречу мужу, когда тот вернулся домой, и сообщила ему радостную новость. Родон обрадовался, чертовски обрадовался: с его совести свалился тяжелый камень - вопрос о деньгах бедной Бригс. Во всяком случае, она теперь устроена, но... но на сердце у Родона скребли кошки. Что-то здесь было неладно. Он рассказал о предложении лорда Стайна молодому Саутдауну, и тот смерил его очень странным взглядом.
   Полковник рассказал и леди Джейн об этом новом проявлении щедрости лорда Стайна, и она тоже посмотрела на Родона как-то странно и тревожно. Так же отнесся к его сообщению и сэр Питт.
   - Она слишком умна и... бойка, чтобы позволить ей разъезжать по званым вечерам без компаньонки, - заявили оба супруга. - Ты должен выезжать с нею, Родон, и должен иметь кого-нибудь при ней... ну, скажем, одну из девочек из Королевского Кроули, хотя это и довольно легкомысленные телохранительницы!
   Кто-то должен был быть при Бекки. Но вместе с тем было ясно, что достойной Бригс не следует упускать случая прожить в довольстве остаток своих дней. И вот она собралась, уложила чемоданы и отправилась в путь. Таким образом двое из часовых Родона оказались в руках неприятеля.
   Сэр Питт побывал у невестки и попытался вразумить ее относительно отставки Бригс и других щекотливых семейных дел. Тщетно Бекки доказывала ему, что покровительство лорда Стайна необходимо ее бедному супругу и что с их стороны было бы жестоко лишать Бригс предложенного ей места. Заискивание, лесть, улыбки, слезы - ничто не могло убедить сэра Питта, и между ним и Бекки, которой он некогда так восхищался, произошло нечто очень похожее на ссору. Он заговорил о семейной чести, о незапятнанной репутации фамилии Кроули, с негодованием отметил, что Бекки напрасно принимает у себя этих молодых французов - распутную светскую молодежь, да и самого лорда Стайна, карета которого всегда стоит у дверей Бекки, который ежедневно проводит с нею по несколько часов и своим постоянным пребыванием в ее доме вызывает в обществе разные толки. В качестве главы рода он умоляет Ребекку быть более благоразумной. Общество уже отзывается о ней неуважительно. Лорд Стайн хотя и вельможа и обладает выдающимися талантами, но это человек, внимание которого может скомпрометировать любую женщину; сэр Питт просит, умоляет, настаивает, чтобы его невестка была осмотрительнее при встречах с этим сановником.
   Бекки пообещала Питту все, чего тому хотелось, но лорд Стайн все так же часто посещал ее дом; и гнев сэра Питта разгорался все сильнее. Не знаю, сердилась или радовалась леди Джейн, видя, что ее супруг наконец нашел недостатки у своей любимицы Ребекки! Поскольку визиты лорда Стайна продолжались, его собственные прекратились; и жена его готова была отказаться от всякого дальнейшего общения с этим сановником и отклонить приглашение на вечер с шарадами, которое прислала ей маркиза. Но сэр Питт решил, что это приглашение необходимо принять, так как на вечере будет присутствовать его королевское высочество.
   Сэр Питт был на упомянутом вечере, но он покинул его очень рано, да и жена его была рада поскорее уехать. Бекки почти не разговаривала с Питтом и едва замечала невестку. Питт Кроули заявил, что поведение Бекки в высшей степени непристойно, и в резких выражениях осуждал театральные представления и маскарады как совершенно неподобающее времяпрепровождение для англичанки. По окончании шарад он задал жестокий нагоняй своему брату Родону за то, что тот и сам участвовал в таких неприличных игрищах, и позволил жене принять в них участие.
   Родон сказал, что больше участвовать в подобных забавах она не будет. Быть может, под влиянием внушений со стороны старшего брата и невестки, он уже и так стал примерным семьянином. Он забросил клубы и бильярдные. Никуда не выезжал один. Ездил кататься вместе с Бекки; усердно посещал с нею все званые вечера. Когда бы ни приезжал к ним лорд Стайн, полковник всегда оказывался дома. А когда Бекки предполагала выехать куда-нибудь без него или же получала приглашения только для себя, он решительно требовал, чтобы она отказывалась от них, - и в тоне нашего джентльмена было что-то такое, что внушало повиновение. Маленькая Бекки, надо отдать ей справедливость, была очарована галантностью Родона. Он иногда бывал не в духе, зато Бекки всегда была весела. И при гостях, и наедине с мужем у Бекки неизменно находилась для него ласковая улыбка, всегда она заботилась о его удобствах и удовольствиях. Словно вернулись первые дни их брачной жизни: то же отличное расположение духа, prevenances {Предупредительность (франц.).}, приветливость, безыскусственная откровенность и внимание.
   - Насколько же приятнее, - говаривала Бекки, - когда рядом со мной в карете сидишь ты, а не эта глупая старуха Бригс! Давай, дорогой Родон, будем и впредь так жить! Как это было бы чудесно, какое это было бы счастье, будь только у нас деньги!
   После обеда Родон засыпал в кресле; он не видел лица сидевшей против него жены - хмурого, измученного и страшного. Когда Родон просыпался, оно озарялось свежей, невинной улыбкой. Жена весело его целовала. Полковник изумлялся, как это у него могли возникнуть подозрения! Да у него никогда и не было никаких подозрений: эти смутные опасения и предчувствия, смущавшие его, - все это было просто беспричинной ревностью. Бекки любит его, она всегда его любила. А если она блистает в высшем свете, в том нет ее вины! Она создана, чтобы блистать. Какая другая женщина умеет так говорить, так петь или вообще делать что-либо так, как Бекки? Если бы только она любила сынишку! Так думал Родон. Но мать и сын никогда не могли ужиться. И в то самое время, когда Родон терзался такими сомнениями и недоуменными вопросами, произошел случай, о котором мы рассказали в предыдущей главе, и несчастный полковник оказался пленником, отторгнутым от своего дома.
  

ГЛАВА LIII

Спасение и катастрофа

  
   Наш друг Родон подкатил к особняку мистера Мосса на Кэрситор-стрит и был должным образом введен под гостеприимные своды этого мрачного убежища. Стук колес прбудил эхо на Чансери-лейн, над веселыми крышами которой уже занималось утро. Заспанный мальчишка-еврей с золотисто-рыжей, как утренняя заря, шевелюрой отпер дверь, и мистер Мосс - провожатый и хозяин Родона - любезно пригласил полковника в покои нижнего этажа и осведомился, не пожелает ли он выпить после прогулки стаканчик чего-нибудь горяченького.
   Полковник был не так удручен, как был бы удручен иной смертный, который, покинув дворец и placens uxor {Милую супругу (лат.).}, оказался бы запертым в доме бейлифа, - ибо, сказать по правде, Родону уже приходилось раза два гостить в учреждении мистера Мосса. Мы не считали нужным в предшествующих главах этой повести упоминать о таких мелких домашних неурядицах, но заверяем читателя, что они неизбежны в жизни человека, живущего неизвестно на что.
   В первый раз полковник, тогда еще холостяк, был освобожден из дома мистера Мосса благодаря щедрости тетки. Во второй раз малютка Бекки с величайшим присутствием духа и любезностью заняла некоторую сумму денег у лорда Саутдауна и уговорила кредитора своего мужа (это, к слову сказать, был ее поставщик шалей, бархатных платьев, кружевных носовых платочков, безделушек и побрякушек) удовольствоваться частью требуемой суммы и взять на остальную обязательство Родона уплатить деньги в определенный срок. Таким образом, в обоих этих случаях все заинтересованные стороны проявили величайшую деликатность и предупредительность, и поэтому мистер Мосс и полковник были в наилучших отношениях.
   - Вам приготовлена ваша старая кровать, полковник, со всеми удобствами, - заявил мистер Мосс, - могу вас в этом заверить по совести. Вы не сомневайтесь, мы ее постоянно проветриваем и предоставляем только людям из самого лучшего общества. Прошлую ночь на ней почивал достопочтенный капитан Фэмига пятидесятого драгунского полка. Мамаша выкупила его через две недели, говорит - это ему просто для острастки. Но, видит бог, уж и дал он острастку моему шампанскому! И каждый-то вечер у него гости - все одни козыри, из клубов да из Вест-Энда: капитан Рэг, достопочтенный Дьюсэпс, что живет в Темпле, и другие, которые тоже понимают толк в добром стакане вина! Честное слово! Наверху у меня помещается доктор богословия, и пятеро джентльменов - в общей столовой. Миссис Мосс кормит за табльдотом в половине шестого, а после устраиваются разные развлечения - картишки или музыка. Будем весьма счастливы, если и вы придете.
   - Я позвоню, если мне что-нибудь понадобится, - сказал Родон и спокойно направился в свою спальню.
   Как мы уже говорили, он был старый солдат и не смущался, когда судьба угощала его щелчками. Более слабый человек тут же послал бы письмо жене. "Но зачем смущать ее ночной покой? - подумал Родон. - Она не будет знать, у себя я или нет. Успею написать, когда она выспится, да и я тоже. Речь идет всего о каких-то ста семидесяти фунтах, черт побери, неужели мы этого не осилим?" И вот, с думами о маленьком Родоне (полковнику было бы очень тяжело, если бы мальчик узнал, в каком странном месте он находится), он улегся в постель, которую еще недавно занимал капитан Фэмиш, и крепко уснул. Было десять часов, когда он проснулся, и рыжеволосый юнец с нескрывамой гордостью поставил перед ним прекрасный серебряный туалетный прибор, с помощью которого Родон мог совершить церемонию бритья. Вообще дом мистера Мосса был хотя и грязноват, но зато обставлен великолепно. На буфете стояли en permanence {Постоянно (франц.).} грязные подносы и ведерки с остатками льда; на забранных решетками окнах, выходивших на Кэрситор-стрит, висели огромные грязные золоченые карнизы с грязными желтыми атласными портьерами; из широких грязных золоченых рам смотрели картины духовного содержания или сцены из охотничьей жизни, - все они принадлежали кисти величайших мастеров и высоко оценивались при вексельных операциях, во время которых они многократно переходили из рук в руки. Завтрак был подан полковнику также в нечищеной, но великолепной посуде. Мисс Мосс, черноглазая девица в папильотках, явилась с чайником и, улыбаясь, осведомилась у полковника, как он почивал. Она принесла ему и номер газеты "Морнинг пост" с полным списком именитых гостей, присутствовавших накануне на званом вечере у лорда Стайна. В газете содержался также отчет об этом блестящем празднестве и о замечательном исполнении прекрасной и талантливой миссис Родон Кроули сыгранных ею ролей.
   Поболтав с хозяйской дочкой (которая уселась на край сервированного для завтрака стола в самой непринужденной позе, выставляя напоказ спустившийся чулок и бывший когда-то белым атласный башмачок со стоптанным каблуком), полковник Кроули потребовал перьев, чернил и бумаги. На вопрос, сколько ему надо листков, он ответил: "Только один", каковой мисс Мосс и принесла ему, зажав между большим и указательным перстами. Много таких листков приносила эта темноглазая девица; много несчастных узников царапали и марали на них торопливые строчки с мольбами о помощи и расхаживали по этой ужасной комнате, пока посланный не приносил им ответа. Бедные люди всегда прибегают к услугам посыльных, а не почты. Кто из нас не получал писем с еще сырой облаткой и с сообщением, что человек в прихожей ожидает ответа! В успехе своего обращения Родон не сомневался.
  
  
   "Дорогая Бекки! - писал он. - Надеюсь, ты спала хорошо. Не пугайся, что не я подаю тебе твой кофий. Вчера вечером, когда я возвращался домой покуревая, со мной случался акцидент. Меня сцапал Мосс с Кэрситор-стрит - в его позолоченной и пышной гостиной я и пишу это письмо, - тот самый, который уже забирал меня ровно два года тому назад. Мисс Мосс подавала мне чай; она очень растолстела, и, как всегда, чулки свалеваются у нее до пяток.
   Это по иску Натана - сто пятьдесят фунтов, а с издержками - сто семьдесят. Пожалуйста, пришли мне мой письменный прибор и немного платья - я в бальных башмаках и белом галстуке (он уже похож на чулки мисс Мосс), - у меня там семьдесят фунтов. Как только получешь это письмо, поезжай к Натану, предложи ему семьдесят пять фунтов и попроси переписать вексель на остальную сумму. Скажи, что я возьму вина, - нам все равно надо покупать к обеду херес; но картин не бери - слишком дороги.
   Бели он заупрямится, возьми мои часы и те из своих безделушек, без которых ты можешь обойтись, и отошли в ломбард - мы должны, конечно, получить деньги еще до вечера. Нельзя откладывать это дело, завтра воскресенье; кровати здесь не очень чистые, да и, кроме того, против меня могут возбудить еще новые дела. Радуюсь, что Родон не дома в эту субботу. Храни тебя бог.
   Очень спешу.
   Поторопись и приезжай!"
   Твой Р. К.
  
   Это письмо, запечатанное облаткой, было отправлено с одним из посыльных, постоянно болтающихся около владений мистера Мосса. Убедившись, что письмо отослано, Родон вышел во двор и выкурил сигару в довольно сносном состоянии духа, несмотря на решетку над своей головой, - ибо двор мистера Мосса загорожен со всех сторон решетками, как клетка, чтобы джентльменам, проживающим у него, не пришла, чего доброго, фантазия покинуть его гостеприимный кров.
   Три часа, рассчитывал Родон, это самый большой срок, который потребуется, чтобы Бекки приехала и вызволила его. И он недурно провел это время в курении, чтении газеты и беседе в общей столовой с одним знакомым, капитаном Уокером, который тоже оказался тут и с которым Родон несколько часов играл в карты по шести пенсов, с переменным успехом.
   Но время шло, а посыльный не возвращался; не приезжала и Бекки. "Табльдот" мистера Мосса был сервирован точно в половине шестого. Те из проживавших в доме джентльменов, которые были в состоянии платить за угощение, уселись за стол в описанной нами выше парадной гостиной, с которой сообщалось временное жилище мистера Кроули. Мисс М. (мисс Хем, как называл ее папаша) явилась к обеду уже без папильоток; миссис Хем предложила вниманию собравшихся отличную баранью ногу с репой. Полковник ел без особенного аппетита. На вопрос, не поставит ли он бутылку шампанского для всей компании, Родон ответил утвердительно, и дамы выпили за его здоровье, а мистер Мосс учтивейшим образом с ним чокнулся.
   Но вот в середине обеда зазвонил колокольчик у входных дверей. Рыжий отпрыск Мосса поднялся из-за стола с ключами и пошел отворять; вернувшись, он сообщил полковнику, что посланный прибыл с чемоданом, письменной шкатулкой и письмом, которое юноша и передал Родону.
   - Без церемоний, полковник, прошу вас, - сказала миссис Мосс, делая широкий жест рукой, и Родон с легким трепетом вскрыл письмо. Это было чудесное письмо, сильно надушенное, на розовой бумаге и с светло-зеленой печатью.
  
  
   "Mon pauvre cher petit {Мой бедный малыш (франц.).}, - писала миссис Кроули. - Я не могла уснуть ни на одно мгновение, думая о том, что случилось с моим противным старым чудовищем, и забылась сном только утром, после того как послала за мистером Бленчем (меня лихорадило), и он дал мне успокоительную микстуру и оставил Финет указание, чтобы меня не будили ни под каким видом. Поэтому посыльный моего бедного старичка, - у этого посыльного, по словам Финет, hien mauvaiso mine {Довольно подозрительный вид (франц.).} и il sentait le Genievre {От него несло джином (франц.).}, - просидел в прихожей несколько часов в ожидании моего звонка. Можешь представить себе мое состояние, когда я прочитала твое милое бедное безграмотное письмо!
   Хотя мне нездоровилось, я сейчас же вызвала карету и, как только оделась (я не могла выпить и капли шоколада, - уверяю тебя, не могла, потому что мне принес его не мой monstre {Чудовище (франц.).}), помчалась ventre a terre {Во весь дух (франц.).} к Натану. Я видела его... молила... плакала... припадала к его гнусным стопам. Ничто не могло смягчить этого ужасного человека. Либо подавай ему все деньги, сказал он, либо мой бедный муженек останется в тюрьме. Я поехала домой с намерением нанести une triste visite chez inon oncle {Печальный визит моему дяде (то есть ростовщику) (франц.).} (все мои безделушка будут отданы в твое распоряжение, хотя за них не выручишь и ста фунтов; часть из них, как ты знаешь, уже находится у ее cher oncle {Этого дорогого дяди (франц.).}) и застала у нас милорда вместе с болгарским чудовищем, которые приехали поздравить меня со вчерашним успехом. Приехал и Паддингтон и, как всегда, мямлил, сюсюкал и дергал себя за волосы. Затем явился Шамшиньяк со своим шефом - все с foison {Изобилием (франц.).} комплиментов и прекрасных речей - и мучили меня, бедную, а я только о том и мечтала, как бы поскорее избавиться от них, и ни на минуту не переставала думать о mon pauvre prisonnier {Моем бедном узнике (франц.).}.
   Когда они уехали, я бросилась на колени перед милордом, рассказала ему, что мы собираемся все заложить, и просила и молила его дать мне двести фунтов. Он яростно фыркал и шипел, заявил мне, что закладывать вещи глупо, и сказал, что посмотрит, не может ли он одолжить мне денег. Наконец он уехал, пообещав прислать деньги утром, и тогда я привезу их моему бедному старому чудовищу с поцелуем от его любящей
   Бекки.
  
   Пишу в постели. О, как у меня болит голова и как ноет сердце!"
  
   Когда Родон прочел это письмо, он так покраснел и насупился, что общество за табльдотом легко догадалось: полковник получил дурные вести. Все подозрения, которые он гнал от себя, вернулись. Она даже не могла съездить и продать свои безделушки, чтобы освободить мужа! Она может смеяться и болтать, выслушивать комплименты, в то время как он сидит в тюрьме. Кто посадил его туда? Уэнхем шел вместе с ним. Не было ли здесь... Но Родон не мог допустить даже мысли об этом. Он поспешно оставил комнату и побежал к себе, открыл письменный прибор, торопливо набросал две строчки, адресовал их сэру Питту или леди Кроули и велел посыльному немедля доставить письмо на Гонт-стрит, - пусть наймет кеб, и - гинею на чай, если через час вернется с ответом.
   В записке он умолял дорогих брата и сестру, ради господа бога, ради маленького Родона и рада его собственной чести, приехать к нему и выручить его из беды. Он в тюрьме; ему нужно сто фунтов, чтобы выйти на свободу, - он умоляет и заклинает приехать к нему.
   Отправив посыльного, полковник вернулся в столовую и потребовал еще вина. Он смеялся и болтал с каким-то странным оживлением, как показалось собеседникам. Время от времени он, словно безумный, хохотал над своими собственными опасениями и еще целый час продолжал пить, все время прислушиваясь, не подъезжает ли карета, которая должна была привезти решение его судьбы.
   По истечении этого срока у ворот послышался шум колес. Молодой привратник пошел отворять. Прибыла леди, которую он и впустил в дверь.
   - К полковнику Кроули, - сказала дама с сильной дрожью в голосе.
   Юноша, оценив посетительницу опытным взглядом, закрыл за ней наружную дверь, затем отпер и раскрыл внутреннюю и, крикнув: "Полковник, вас спрашивают!" - провел даму в заднюю гостиную, которую занимал Кроули.
   Родон вышел из столовой, где остальные продолжали бражничать; луч слабого света проник вслед за ним в помещение, где дама ждала его, все еще сильно волнуясь.
   - Это я, Родон, - застенчиво сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал весело. - Это я, Джейн!
   Родон был потрясен этим ласковым голосом и появлением невестки. Он бросился к ней, обнял ее, бормоча бессвязные слова благодарности, и чуть не расплакался у нее на плече. Она не поняла причины его волнения.
   Векселя мистера Мосса были быстро погашены, возможно к разочарованию этого джентльмена, рассчитывавшего, что полковник пробудет у него в гостях по меньшей мере все воскресенье, и Джейн, сияя счастливой улыбкой, увезла с собой Родона из дома бейлифа в том самом кебе, в котором она поспешила к нему на выручку.
   - Питта не было дома, когда принесли ваше письмо, - сказала Джейн, - он на обеде с другими членами парламента; поэтому, милый мой Родон, я... я поехала сама.
   И она вложила в его руку свою нежную ручку. Быть может, для Родона Кроули и лучше было, что Питт поехал на этот обед. Родон благодарил свою невестку с таким жаром, что эта мягкосердечная женщина была растрогана и даже встревожилась.
   - О вы... вы не знаете, - сказал он, как всегда грубовато и простодушно, - до чего я переменился с тех пор, как узнал вас и... ц полюбил маленького Роди! Мне... мне хотелось бы начать другую жизнь. Знаете, я хочу... я хочу стать...
   Он не закончил фразы, но Джейн поняла смысл его слов. И в тот вечер, расставшись с Родоном и сидя у кроватки своего маленького сына, она смиренно помолилась за этого бедного, заблудшего грешника.
  
   Простившись с невесткой, Родон быстро зашагал домой. Было девять часов вечера. Он пробежал по улицам и широким площадям Ярмарки Тщеславия и, наконец, едва переводя дух, остановился у своего дома. Он поднял голову - и в испуге, весь дрожа, отступил к решетке: окна гостиной были ярко освещены, а Бекки писала, что она больна и лежит в постели! Родон несколько минут простоял на месте; свет из окон падал на его бледное "лицо.
   Он достал из кармана ключ от входной двери и вошел в дом. Из верхних комнат до него донесся смех. Родон был в бальном костюме, - в том виде, в каком его арестовали. Он медленно поднялся по лестнице и прислонился к перилам верхней площадки. Никто во всем доме не шевельнулся, - все слуги были отпущены со двора. Родон услышал в комнатах хохот... хохот и пение. Бекки запела отрывок из песенки, которую исполняла накануне; хриплый голос закричал: "Браво! браво!" Это был голос лорда Стайна.
   Родон открыл дверь и вошел. Маленький стол был накрыт для обеда - на нем поблескивало серебро и графины.
   Стайн склонился над софой, на которой сидела Бекки. Негодная женщина была в вечернем туалете, ее руки и пальцы сверкали браслетами и кольцами, на груди были брильянты, подаренные ей Стайном. Милорд держал ее за руку и наклонился, чтобы поцеловать ей пальчики, как вдруг Бекки слабо вскрикнула и вскочила - она увидела бледное лицо Родона. В следующее мгновение она попыталась улыбнуться, как бы приветствуя вернувшегося супруга, - ужасная то была улыбка; Стайн выпрямился, бледный, скрипя зубами и с яростью во взоре. Он, в свою очередь, сделал попытку засмеяться и шагнул вперед, протягивая руку.
   - Как! Вы уже вернулись?.. Здравствуйте, Кроули! - произнес он, и рот у него перекосился, когда он попробовал улыбнуться непрошеному гостю.
   Что-то в лице Родона заставило Бекки кинуться к мужу.
   - Я невинна, Родон! - сказала она. - Клянусь богом, невинна! - Она цеплялась за его платье, хватала его за руки. Ее руки были сплошь покрыты змейками, кольцами, браслетами. - Я невинна! Скажите же, что я невинна! - взмолилась она, обращаясь к лорду Стайну.
   Тот решил, что ему подстроена ловушка, и ярость его обрушилась на жену так же, как и на мужа.
   - Это вы-то невинны, черт вас возьми! - завопил он. - Вы невинны! Да каждая побрякушка, что на вас надета, оплачена мною! Я передавал вам тысячи фунтов, которые тратил этот молодец и за которые он вас продал. Невинны, дьявол... Вы так же невинны, как ваша танцовщица-мать и ваш сводник-супруг. Не думайте меня запугать, как вы запугивали других... С дороги, сэр! Дайте пройти! - И лорд Стайн схватил шляпу и, с бешеной злобой глянув в лицо своему врагу, двинулся прямо на него, ни на минуту не сомневаясь, что тот даст ему дорогу.
   Но Родон Кроули прыгнул и схватил его за шейный платок. Полузадушенный Стайн корчился и извивался под его рукой.
   - Лжешь, собака! - кричал Родон. - Лжешь, трус и негодяй! - И он дважды наотмашь ударил пэра Англии по лицу и швырнул его, окровавленного, на пол.
   Все это произошло раньше, чем Ребекка могла вмешаться. Она стояла подле, трепеща всем телом. Она любовалась своим супругом, сильным, храбрым - победителем!
   - Подойди сюда! - приказал он.
   Она подошла к нему.
   - Сними с себя это.
   Вся дрожа, она начала неверными руками стаскивать браслеты с запястий и кольца с трясущихся пальцев и подала все мужу, вздрагивая и робко поглядывая на него.
   - Брось все здесь, - сказал тот, и она выпустила драгоценности из рук.
   Родон сорвал у нее с груди брильянтовое украшение и швырнул его в лорда Стайна. Оно рассекло ему лысый лоб. Стайн так и прожил с этим шрамом до могилы.
   - Пойдем наверх! - приказал Родон жене.
   - Не убивай меня, Родон! - взмолилась она.
   Он злобно захохотал.
   - Я хочу убедиться, лжет ли этот человек насчет денег, как он налгал на меня. Он давал тебе что-нибудь?
   - Нет, - отвечала Ребекка, - то есть...
   - Дай мне ключи, - сказал Родон.
   И супруги вышли из комнаты.
   Ребекка отдала мужу все ключи, кроме одного, в надежде, что Родон этого не заметит. Ключ этот был от маленькой шкатулки, которую ей подарила Эмилия в их юные годы и которую Бекки хранила в укромном месте. Но Родон вскрыл все ящики и гардеробы, вышвырнул из них на пол горы пестрых тряпок и наконец нашел шкатулку. Ребекка вынуждена была ее отпереть. Там хранились документы, старые любовные письма, всевозможные мелкие безделушки и женские реликвии. А кроме того, там лежал бумажник с кредитными билетами. Некоторые из них были тоже десятилетней давности, но один был совсем еще новенький - банкнот в тысячу фунтов, подаренный Бекки лордом Стайном.
   - Это от него? - спросил Родон.
   - Да, - ответила Ребекка.
   - Я отошлю ему деньги сегодня же, - сказал Родон (потому что уже занялся новый день: обыск тянулся несколько часов), - заплачу Бригс, она была так ласкова с мальчиком, и покрою еще некоторые долги. Ты мне укажешь, куда тебе послать остальное. Ты могла бы уделить мне сотню фунтов, Бекки, из стольких-то денег, - я всегда с тобой делился.
   - Я невинна, - повторила Бекки.
   И муж оставил ее, не сказав больше ни слова.
   О чем она думала, когда он оставил ее? После его ухода прошло несколько часов, солнце заливало комнату, а Ребекка все сидела одна на краю постели. Все ящики были открыты, и содержимое их разбросано по полу: платья и перья, шарфы и драгоценности - обломки крушения тщеславных надежд! Волосы у Бекки рассыпались по плечам, платье разорвалось, когда Родон срывал с него брильянты. Она слышала, как он спустился по лестнице и как за ним захлопнулась дверь. Она знала: он не вернется. Он ушел навсегда. "Неужели он убьет себя? - подумала она. - Нет, разве что после дуэли с лордом Стайном..." она задумалась о своей долгой жизни и о всех печальных ее событиях. Ах, какой она показалась Бекки унылой, какой жалкой, одинокой и неудачной! Не принять ли ей опиум и тоже покончить с жизнью - покончить со всеми надеждами, планами, триумфами и долгами? В таком положении и застала се француженка-горничная: Ребекка сидела как на пожарище, стиснув руки, с сухими глазами. Горничная была ее сообщницей и состояла на жалованье у Стайна.
   - Mon Dieu, madame! Что случилось? - спросила она. Да, что случилось? Была она виновна или нет? Бекки говорила - нет, но кто мог бы сказать, где была правда в том, что исходило из этих уст, и было ли на сей раз чисто это порочное сердце? Столько лжи и выдумки, столько эгоизма, изворотливости, ума - и такое банкротство! Горничная задернула занавеси и просьбами и показной лаской убедила хозяйку лечь в постель. Затем она отправилась вниз и подобрала драгоценности, валявшиеся на полу с тех пор, как Ребекка бросила их там по приказу мужа, а лорд Стайн удалился.
  

ГЛАВА LIV

Воскресенье после битвы

  
   Особняк сэра Питта Кроули на Грейт-Гонт-стрит только что начал совершать свой утренний туалет, когда Родон в бальном костюме, который был на нем уже двое суток, напугав своим видом служанку, мывшую крыльцо, прошел мимо нее прямо в кабинет к брату. Леди Джейн уже встала и сидела в капоте наверху в детской, наблюдая за одеванием детей и слушая, как малютки, прижавшись к ней, читают утренние молитвы. Каждое утро она и дети исполняли этот долг у себя, до публичного церемониала, который возглавлял сэр Питт и на котором полагалось присутствовать всем домашним. Родон опустился в кресло в кабинете перед столом баронета, где были в образцовом порядке разложены Синие книги, письма, аккуратно помеченные счета и симметричные пачки брошюр, а запертые на замочек счетные книги, письменные приборы и ящички с депешами, Библия, журнал "Трехмесячное обозрение" и "Придворный справочник" выстроились в ряд, как солдаты в ожидании смотра.
   Сборник семейных проповедей - сэр Питт преподносил их своему семейству по утрам в воскресенье - лежал в полной готовности на столе, дожидаясь, чтобы его владелец выбрал в нем нужные страницы. А рядом со сборником проповедей лежал номер газеты "Наблюдатель", еще сырой и аккуратно сложенный, предназначавшийся для личного пользования сэра Питта. Один лишь камердинер позволял себе просматривать газету, прежде чем положить ее на хозяйский стол. В это утро, перед тем как отнести газету в кабинет, он прочитал красочный отчет о "празднествах в Гонт-Хаусе" с перечислением всех именитых особ, приглашенных маркизом Стайном на вечер, удостоенный присутствия его королевского высочества. Обсудив это событие с экономкой и ее племянницей, с которыми он рано утром пил чай и ел горячие гренки с маслом в комнате названной леди, и выразив удивление, каким это образом справляются Родоны Кроули со своими делами, камердинер подержал газету над паром и снова сложил ее, так чтобы к приходу хозяина дома она имела совершенно свежий и нетронутый вид.
   Бедный Родон взял газету и попробовал было заняться чтением, но строчки прыгали у него перед глазами, и он не понимал ни единого слова. Правительственные известия и назначения (сэр Питт, как общественный деятель, был обязан их просматривать, иначе он ни за что не потерпел бы у себя в доме воскресных газет), театральная критика, состязание на приз в сто фунтов между "Баркингским мясником" и "Любимцем Татбери", даже хроника Гонт-Хауса, содержавшая самый похвальный, хотя и сдержанный отчет о знаменитых шарадах, в которых отличалась миссис Бекки, - все это проплыло в какой-то дымке перед Родоном, пока он сидел в ожидании главы рода Кроули.
   Едва кабинетные часы черного мрамора начали резко отзванивать девять, появился сэр Питт, свежий, аккуратный, гладко выбритый, с чистым желтоватым лицом, в тугом воротничке, с зачесанными и напомаженными остатками волос; он величественно спустился с лестницы, в накрахмаленном галстуке и сером фланелевом халате, полируя на ходу ногти и являя собою образец подлинного английского джентльмена старых времен, образец опрятности и всяческой благопристойности. Он вздрогнул, когда увидел у себя в кабинете бедного Родона, в измятом костюме, растрепанного, с налитыми кровью глазами. Питт подумал, что брат его выпил лишнего и провел всю ночь в какой-нибудь оргии.
   - Милосердный боже, Родон! - сказал он в изумлении. - Что привело тебя сюда в такой ранний час? Почему ты не дома?
   - Дома? - произнес Родон с горьким смехом. - Не пугайся, Питт. Я не пьян. Закрой дверь: мне надо поговорить с тобой.
   Питт закрыл дверь, затем, подойдя к столу, опустился в другое кресло - в то самое, которое было поставлено здесь для приемов управляющего, агента или какого-нибудь доверенного посетителя, приходившего побеседовать с баронетом по делу, - и стал еще усерднее подчищать ногти.
   - Питт, я конченый человек, - сказал полковник, немного помолчав. - Я погиб.
   - Я всегда говорил, что так и будет! - раздраженно воскликнул баронет, отбивая такт своими аккуратно подстриженными ногтями. - Я предупреждал тебя тысячу раз. Не могу больше ничем тебе помочь. Все мои деньги рассчитаны до последнего шиллинга. Даже те сто фунтов, которые Джейн отвезла тебе вчера, были обещаны моему поверенному на завтрашнее утро, и отсутствие их создаст для меня большие затруднения. Не хочу сказать, что я вовсе отказываю тебе в помощи. Но заплатить твоим кредиторам сполна я не могу так же, как не могу заплатить национальный долг. Ждать этого от меня - безумие, чистейшее безумие! Ты должен пойти на сделку. Для семьи это тягостно, но все так поступают. Вот, например, Джордж Кастли, сын лорда Регленда, судился на прошлой неделе и вышел, как они, кажется, называют это, обеленным. Лорд Регленд не дал бы ему и шиллинга и...
   - Мне не деньги нужны, - перебил его Родон. - Я пришел говорить не о себе. Неважно, что будет со мной...
   - Тогда в чем же дело? - сказал Питт с некоторым облегчением.
   - Мой мальчик... - произнес Родон хриплым голосом. - Я хочу, чтобы ты обещал мне, что будешь о нем заботиться, когда меня не станет. Твоя милая, добрая жена всегда относилась к нему хорошо, он любит ее гораздо больше, чем свою... Нет, к черту! Слушай, Питт... Ты знаешь, что я должен был получить деньги мисс Кроули. Меня воспитывали не так, как воспитывают младших братьев, и всегда поощряли быть сумасбродом и лодырем. Не будь этого, я мог бы стать совсем другим человеком. Я не так уж плохо нес службу в полку. Ты знаешь, почему деньги уплыли от меня и кто их получил.
   - После всех жертв, принесенных мною, и той поддержки, которую я тебе оказал, я считаю подобного рода упреки излишними, - сказал сэр Питт. - Не я же тебя толкал на этот брак.
   - С пим теперь покопчено! - ответил Родон. Эти слова вырвались у него с таким стоном, что сэр Питт вздрогнул и выпрямился.
   - Боже мой! Она умерла? - воскликнул он голосом, полным неподдельной тревоги и жалости.
   - Хотел бы я сам умереть! - отвечал Родон. - Если бы не маленький Родон, я сегодня у гром перерезал бы себе горло... да и этому мерзавцу тоже.
   Сэр Питт мгновенно угадал всю правду и сообразил, на чью жизнь готов был покуситься Родом. Полковник кратко и несвязно изложил старшему брату все обстоятельства дела.
   - Она была в сговоре с этим негодяем, - сказал он. - На меня напустили бейлифов, меня схватили, когда я выходил из его дома. Когда я попросил ее достать денег, она написала, что лежит больная и выручит меня на другой день. А когда я пришел домой, то застал ее в брильянтах, наедине с этим мерзавцем.
   Затем он в нескольких словах описал свое столкновение с лордом Стайном. В делах такого рода, сказал он, существует только один выход. И после беседы с братом он предпримет необходимые шаги для устройства дуэли, которая должна воспоследовать.
   - И так как я не знаю, останусь ли я в живых, - произнес Родон упавшим голосом, - а у моего мальчика нет матери, то мне приходится оставить его на попечение твое, Питт, и Джейн... только у меня будет спокойнее на душе, если ты пообещаешь быть ему другом.
   Старший брат был очень взволнован и пожал Родону руку с сердечностью, которую редко обнаруживал. Родон провел рукой по своим густым бровям.
   - Спасибо, брат, - сказал он. - Я знаю, что могу верить твоему слову.
   - Клянусь честью, я исполню твою просьбу! - ответил баронет. И таким образом между ними без лишних слов состоялся этот уговор.
   Затем Родон извлек из кармана маленький бумажник, обнаруженный им в шкатулке Бекки, и вынул пачку кредитных билетов.
   - Вот шестьсот фунтов, - сказал он, - ты и не знал, что я так богат. Я хочу, чтобы ты вернул деньги Бригс, которая дала их нам взаймы... Она была так добра к мальчику... и мне всегда было стыдно, что мы забрали деньги у бедной старухи. Вот еще деньги, - я оставляю себе всего несколько фунтов, а это надо отдать Бекки на прожитье.
   С этими словами он достал из бумажника еще несколько кредиток, чтобы отдать их брату, но руки у него дрожали, и он был так взволнован, что уронил бумажник, и из него вылетел тысячефунтовый билет - последнее приобретение злополучной Бекки.
   Питт, изумленный таким богатством, нагнулся и подобрал деньги с пола.
   - Нет, эти не тронь. Я надеюсь всадить пулю в человека, которому они принадлежат. - Родону представлялось, что это будет славная месть - завернуть нулю в билет и убить ею Стайна.
   После этого разговора братья еще раз пожали друг другу руку и расстались. Леди Джейн услышала о приходе полковника и, чуя женским сердцем беду, дожидалась своего супруга рядом, в столовой. Дверь в столовую случайно осталась открытой, и, конечно, леди Джейн вышла оттуда, как раз когда братья показались на пороге кабинета. Джейн протянула Родону руку и выразила удовольствие, что он пришел к утреннему завтраку, хотя по измученному, небритому лицу полковника и мрачному виду мужа она могла заметить, что им обоим было не до завтрака. Родон пробормотал какую-то отговорку насчет важного дела и крепко стиснул робкую ручку, которую ему протянула невестка. Ее умоляющие глаза не могли прочесть у него на лице ничего, кроме горя, но он ушел, не сказав ей больше ни слова. Сэр Питт тоже не удостоил ее никакими объяснениями. Дети подошли к нему поздороваться, и он поцеловал их холодно, как всегда. Мать привлекла обоих детей к себе и держала их за ручки, когда они преклоняли колени во время молитв, которые сэр Питт читал членам семьи и слугам, чинно сидевшим рядами, в праздничных платьях и ливреях, на стульях, поставленных по другую сторону стола с кипевшим на нем большим чайником. Завтрак так запоздал в этот день вследствие неожиданной помехи, что семья еще сидела за столом, когда зазвонили в церкви. Леди Джейн сказалась слишком нездоровой, чтобы идти в церковь, но и во время семейной молитвы мысли ее были совсем не о божественном.
   Между тем Родон Кроули уже оставил позади Грейт-Гонт-стрит и, ударив молоточком по голове большой бронзовой медузы, стоявшей на крыльце Гонт-Хауса, вызвал краснорожего Силена в малиновом жилете с серебром, исполнявшего в этом дворце должность швейцара. Швейцар тоже испугался, увидев полковника в таком растрепанном виде, и преградил ему дорогу, словно боясь, что тот ворвется в дом силой. Но полковник Кроули только достал свою карточку и особо наказал швейцару передать ее лорду Стайну - заметить написанный на ней адрес и сказать, что полковник Кроули будет весь день после часу в "Риджент-клубе" на Сент-Джеймс-стрит, а не у себя дома. Жирный, краснолицый швейцар удивленно посмотрел вслед Родону, когда тот зашагал прочь; оглядывались на него и прохожие в праздничном платье, вышедшие на улицу спозаранок, приютские мальчуганы с дочиста отмытыми лицами, зеленщик, прислонившийся к дверям своей лавки, и владелец питейного заведения, закрывавший на солнышке ставни, ибо в церквах уже начиналась служба. Зеваки, собравшиеся у извозчичьей биржи, отпустили не одну шутку по поводу наружности полковника, когда тот нанимал экипаж и давал вознице адрес - Найтсбриджские казармы.
   Воздух гудел от колокольного звона, когда Родон приехал на место. Если бы он выглянул из экипажа, он мог бы увидеть свою старую знакомую, Эмилию, шедшую из Бромптона к Рассел-сквер. Целые отряды школьников направлялись в церковь, чисто подметенные тротуары и наружные места карет были заполнены людьми, спешившими на воскресную прогулку. Но полковник был слишком занят своими думами, чтобы обращать на все это внимание, и, прибыв в Найтсбридж, быстро поднялся в комнату своего старого друга и товарища капитана Макмердо, которого, к своему удовольствию, и застал дома.
   Капитан Макмердо, старый служака, участник сражения при Ватерлоо, большой любимец полка, в котором он только из-за недостатка средств не мог достигнуть высших чинов, наслаждался утренним покоем в кровати. Накануне он был на веселом ужине, устроенном капитаном Джорджем Синкбарзом в своем доме на Бромптон-сквер для нескольких молодых офицеров и большого количества дам из кордебалета, и старый Мак, который чувствовал себя от лично с людьми всех возрастов и рангов и водился с генералами, собачниками, танцовщицами, боксерами - словом, со всякими решительно людьми, - отдыхал после ночных трудов и, не будучи дежурным, лежал в постели.
   Его комната была сплошь увешана картинами, посвященными боксу, балету и спорту и подаренными ему товарищами, когда те выходили в отставку, женились и переходили к спокойному образу жизни. И так как капитану было теперь лет пятьдесят и двадцать четыре из них он провел на военной службе, то у него подобрался своеобразный музей. Он был одним из лучших стрелков в Англии и одним из лучших, для своего веса, наезднико ухи, что губернаторство предложено полковнику Раудону Кроули, отличному ватерлосскому офицеру. Для управленія дѣлами нашихъ колоній намъ нужны люди съ административными талантами; и мы нисколько не сомнѣваемся, что джентльменъ, избранный Колоніяльной конторой, замѣнитъ горестную вакансію, открывшуюся на островѣ Ковентри, и что онъ вполнѣ достоинъ принять возлагаемую на него обязанность".
   -- Островъ Ковентри! вскричалъ капитанъ.-- Да гдѣ онъ находится. Вотъ ужь не припомню!... Да и кто тебя назначилъ туда Ради Бога, возьми меня секретаремъ къ себѣ, прибавилъ Макмурдо, захохотавъ
   И въ то время какъ полковникъ и его пріятель старались разгадать загадку неожиданнаго объявленія, явился лакей и подалъ Раудону карточку, на которой написано было имя мистера Венгама, просившаго позволенія видѣться съ полковникомъ Кроули.
   Пріятели наши вышли встрѣтить джентльмена, справедливо предполагая въ немъ пославшаго лорда Стэйна.
   -- Здоровы ли вы, Кроули? Отъ души радъ видѣться съ вами! сказалъ Венгамъ, съ ласковой улыбкой и сжимая руку Раудона съ непритворнымъ дружествомъ.
   -- Вы пришли, вѣроятно, отъ...
   -- Такъ точно! отвѣчалъ Венгамъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, рекомендую вамъ моего пріятеля, капитана Макмурдо, кавалериста.
   -- Весьма пріятно познакомиться съ капитаномъ! промолвилъ мистеръ Венгамъ, удостоивая Макмурдо вторичнаго пожатіи руки и съ сохраненіемъ прежней улыбки.
   Макъ протянулъ одинъ палецъ, вооруженный замшевой перчаткой, и сдѣлалъ весьма холодный поклонъ мистеру Венгану. Капитанъ, какъ кажется, былъ недоволенъ при мысли, что ему приходилась имѣть объясненіе съ простымъ адвокатомъ: онъ воображалъ, что лордъ Стэйнъ пришлетъ къ нему по крайней мѣрѣ полковника.
   -- Такъ какъ капитанъ Макмурдо дѣйствуетъ за меня и знаетъ, чего я хочу, сказалъ Кроули -- то, я полагаю, лучше будетъ, если я оставлю васъ однихъ.
   -- Безъ сомнѣнія, проговорилъ Макъ.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! ни подъ какимъ видомъ, мой дорогой полковникъ! возразилъ мистеръ Венгамъ: -- свиданіе, которое я имѣлъ честь требовать, относится лично до васъ.... Впрочемъ, общество капитана Макмурдо нисколько не уменьшитъ его удовольствія.... Въ самомъ дѣлѣ, капитанъ, я надѣюсь, что-разговоръ нашъ приведетъ въ весьма утѣшительнымъ результатамъ, совсѣмъ различнымъ отъ тѣхъ, которыхъ, повидимому, ожидаетъ мой другъ полковникъ Кроули.
   Капитанъ Макмурдо сдѣлалъ: "Гм!". Предубѣжденный противъ всѣхъ адвокатовъ безъ исключенія; онъ думалъ про себя, что вотъ и этотъ сейчасъ же примется за разнаго рода доказательства, убѣжденія и многоглаголаніе. Мистеръ Венганъ между тѣмъ взялъ стулъ, котораго ему не предлагали, вынулъ изъ кармана газету и началъ:
   -- Полковникъ! вы, вѣроятно, прочитали сегодня одно весьма пріятное объявленіе въ газетахъ?... Правительство пріобрѣло для себя безцѣннаго слугу, а вы, если только примете эту обязанность -- въ чемъ я нисколько не сомнѣваюсь -- превосходнѣйшее мѣсто. Три тысячи въ годъ жалованья очаровательный климатъ, превосходный губернаторскій домъ, вся колонія въ вашихъ рукахъ и въ добавокъ нѣкоторыя награды!... Отъ всего сердца поздравляю васъ.... Я надѣюсь, господа, что вы знаете, кому нужно быть обязаннымъ за это покровительство?
   -- Повѣсьте меня, если я знаю! вымолвилъ капитанъ.
   Раудонъ покраснѣлъ.
   -- Одному изъ самыхъ великодушнѣйшихъ и добрѣйшихъ людей въ мірѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и знаменитѣйшихъ,-- именно; моему превосходному другу маркизу Стэйну.
   -- Я не приму этого предложенія! рѣзкимъ тономъ сказалъ полковникъ.
   -- Вы слишкомъ раздражены противъ моего благороднаго друга, спокойно продолжалъ Венгамъ:-- но прошу васъ -- именемъ здраваго разсудка и справедливости -- скажите мнѣ, за что?
   -- За что?! вскричалъ удивленный Раудонъ.
   -- Какъ за что?! прибавилъ, въ свою очередь, капитанъ, застучавъ тростью.
   -- Мнѣ странно ваше изумленіе, полковникъ! замѣтилъ на это мистеръ Венгамъ, плѣнительно улыбаясь.-- Взгляните на это дѣло какъ свѣтскій человѣкъ, какъ честный человѣкъ -- и скажите потомъ, до какой степени простирается ваша справедливость. Положимъ, напримѣръ, вы возвратились изъ вояжа, приходите домой -- и находите -- какъ бы вы думали, что?-- находите, что милордъ Стэйнъ ужинаетъ въ вашемъ домѣ, въ улицѣ Курзонъ, съ мистриссъ Кроули, вашей супругой: ну, есть ли въ этомъ обстоятельствѣ хоть что нибудь странное и новое? Развѣ это было въ первый разъ?... Клянусь честью и словомъ джентльмена (мистеръ Венгамъ, положивъ на грудь руки, принялъ парламентскую позу), что ваши подозрѣнія дики и совершенно неосновательны.... они даже сильно оскорбительны для почтеннаго джентльмена, оказывавшаго вамъ свое расположеніе тысячами благодѣяній; тѣмъ не менѣе, они оскорбительны и для безпорочной леди...
   -- Не хотите ли вы сказать этимъ, что Кроули ошибся? спросилъ Макмурдо.
   -- Я хочу сказать, что мистриссъ Кроули также невинна, какъ и жена моя, мистриссъ Венгамъ, энергически отвѣчалъ посланный милорда.-- Я хочу сказать, что, введенный въ заблужденіе чрезмѣрной ревностью, другъ мой наноситъ ударъ, не только слабому и старому человѣку, и притомъ сановнику, его другу и благодѣтелю, но и женѣ своей -- своей неоцѣненной чести, будущей репутаціи сынѣ своего и даже своимъ личнымъ интересамъ въ жизни. Я вамъ разскажу, какъ это случилось, продолжалъ мистеръ Венгамъ ораторскимъ тономъ.-- Сегодня утромъ, присылаетъ за мной лордъ Стэйнъ: прихожу -- и застаю его въ самомъ горькомъ положеніи, пояснять которое, полковникъ Кроули, я не предвижу надобности: всякій, я думаю, можетъ представить себѣ положеніе хилаго старика послѣ схватки съ человѣкомъ, обладающимъ такими физическими силами, какъ у васъ... Открыто говорю вамъ, полковникъ: вы употребили слишкомъ во зло ваше преимущество. Вы потрясли не одно тѣло моего благороднаго и превосходнаго друга: вмѣстѣ съ тѣмъ вы нанесли ударъ и его сердцу, сэръ! кровью облилось оно... Человѣкъ, котораго милордъ осыпалъ своими благодѣяніями, котораго онъ уважалъ и удостоивалъ своей любви,-- этотъ-то человѣкъ такъ безсовѣстно насмѣялся надъ нимъ!... да вотъ, не служитъ ли сегодняшнее объявленіе всѣхъ журналовъ яснымъ доказательствомъ великодушія лорда?... Да, да! сегодня утромъ я къ первый разъ видѣлъ его въ такомъ горестномъ состояніи, видѣлъ въ немъ одинаковое съ вами желаніе -- кровью смыть нанесенное оскорбленіе.... Вамъ извѣстно, полковникъ, что онъ уже доказалъ это на дѣлѣ! прибавилъ мистеръ Венгамъ.
   -- Да, мнѣ извѣстно, что я его порядочно потеребилъ, сказалъ Раудонъ.-- Повѣрьте, сомнѣваться въ этомъ никто не станетъ.
   -- Первымъ его приказаніемъ мнѣ было написать вызовъ и отнести его полковнику Кроули, продолжалъ мистеръ Венгамъ.-- "Или онъ, или я -- кто нибудь изъ насъ, говорилъ милордъ, не долженъ пережить вчерашняго происшествія!"
   -- Наконецъ-то вы приходите къ дѣлу! замѣтилъ Раудонъ, кивнувъ головой.
   -- Я всѣми силами старался успокоить лорда Стэина.-- "Боже мой!-- говорилъ я:-- какъ жаль, что я и мистриссъ Венгамъ не приняли приглашенія мистриссъ Кроули отъуживать съ нею!"
   -- Она васъ приглашала ужинать? спросилъ Макмурдо.
   -- Послѣ Оперы.... Да вотъ здѣсь и приглашеніе... позвольте!... Нѣтъ, это не та бумага.... Ну, нечего дѣлать, забылъ дома.... Впрочемъ, это не такъ важно. Я ручаюсь въ дѣйствительности факта, какъ джентльменъ, честнымъ своимъ словомъ.... Приди мы -- и всему причиной головная боль мистриссъ Венгамъ; она чрезвычайно страдаетъ ею, особливо весной,-- приди мы -- и, повѣрьте, полковникъ, съ возвращеніемъ вашимъ домой не было бы ни ссоры, ни оскорбленія, ни подозрѣнія.... А теперь -- вотъ, изъ за одного мигрени моей бѣдной жены -- вы рѣшаетесь накликать смерть на двухъ достойныхъ людей и ввергнуть двѣ превосходнѣйшія и древнѣйшія фамиліи въ печаль и посрамленіе....
   Мистеръ Макмурдо взглянулъ на своего пріятеля съ видомъ человѣка, совершенно спутаннаго. Раудонъ съ негодованіемъ видѣлъ, что добыча ускользаетъ изъ его рукъ. Онъ не вѣрилъ ни въ одно слово Венгана; но гдѣжь взять и опроверженій?
   Чтожь касается до мистера Венгана, то онъ продолжалъ защищать своего благороднаго друга съ тѣмъ краснорѣчіемъ, которое онъ уже не разъ обнаруживалъ въ парламентѣ.
   -- Болѣе часу сидѣлъ я подлѣ кровати лорда Стэйна, упрашивая, умоляя его измѣнить намѣреніе относительно дуэли. Я вполнѣ высказалъ ему, что обстоятельства дѣла во всѣхъ отношеніяхъ были подозрительны. Я доказалъ ему, что въ подобное положеніе могъ попасть всякій,-- говорилъ, что человѣка, находящагося подъ вліяніемъ ревности, во всѣхъ его намѣреніяхъ рѣшительно можно принимать за умалишеннаго, и что потому съ нимъ должно и обходиться какъ съ умалишеннымъ,-- что дуэль между вами должна навлечь безчестіе обѣимъ сторонамъ,-- что человѣкъ съ такими достоинствами, какъ милордъ, не имѣетъ права дѣлать изъ себя публичное посмѣшище, и что, какъ бы онъ ни былъ невиненъ, люди всегда станутъ утверждать, что онъ преступенъ... Короче сказать, я умолилъ наконецъ лорда Стэйна не посылать вызова ..
   -- Я не вѣрю ни одному слову изъ всего, что вы сказали, заговорилъ Раудонъ, стиснувъ зубы.-- По-моему это чистѣйшая ложь, и вы, мистеръ Венгамъ, въ числѣ первыхъ участниковъ въ ней. Если вызовъ не явится, божусь вамъ, Стэйнъ получитъ его отъ меня.
   Мистеръ Венгамъ страшно поблѣднѣлъ и взглянулъ на дверь.
   Но, къ счастію, ему является защитникъ, въ лицѣ капитана Макмурдо. Джентльменъ этотъ, поднявшись съ своего мѣста, началъ упрекать Раудона за его рѣзкія выраженія
   -- Вы передали это дѣло въ мои руки, говорилъ онъ: -- слѣдовательно должны дѣйствовать такъ, какъ я найду лучшимъ, а не такъ, какъ вамъ хочется. Вы не имѣете никакого права оскорблять мистера Венгама такими словами, и вы, мистеръ Венгамъ, должны требовать отъ полковника удовлетворенія. Чтожь касается до вызова лорда Стэйна, то употребите на это дѣло кого вамъ угодно; а я не хочу. Если милорду, послѣ колотушекъ, хочется поуспокоиться, то пусть себѣ и сидитъ на мѣстѣ. Относительно мистриссъ Кроули я одинаковаго мнѣнія съ мистеромъ Венгамомъ и утвердительно могу сказать, что она невинна.... Во всякомъ случаѣ, надо быть рѣшительнымъ дуракомъ, чтобъ и при подобныхъ убѣжденіяхъ не сѣсть и не молчать! заключилъ Макъ.
   -- Капитанъ Макмурдо! вы говорите какъ благоразумный чело вѣкъ! вскричалъ мистеръ Венгамъ, выведенный изъ затрудненія, что сказать ему.-- Я забываю всѣ слова, произнесенныя полковникомъ Кроули въ минуту раздраженія.
   -- Я зналъ, что вы забудете, замѣтилъ Раудонъ съ насмѣшкой.
   -- Да будешь ли ты молчать! воскликнулъ капитанъ веселымъ голосомъ.-- Развѣ не знаешь, что мистеръ Венгамъ не изъ числа драчуновъ; да и къ тому же онъ во всѣхъ отношеніяхъ правъ.
   -- Это дѣло, по моему мнѣнію, сказалъ посланный Стэйна: -- должно бытъ предано самому глубокому забвенію. Относительно его мы не вынесемъ ни одного слова за порогъ этихъ дверей. Говоря это, я имѣю въ виду интересъ моего друга, а вмѣстѣ съ тѣмъ и полковника Кроули, хотя ему непремѣнно хочется считать меня врагомъ своимъ...
   -- Надѣюсь и я, съ своей стороны, что лордъ Стэйнъ не станетъ слишкомъ иного распространяться объ этомъ, прервалъ капитанъ Макмурдо.-- Чтожь до насъ, то мы не предвидимъ къ тому особенныхъ причинъ.... Впрочемъ, что вы тамъ вы говорите, а дѣло-то не совсѣмъ чисто; и чѣмъ меньше станете вы болтать о немъ, тѣмъ лучше. Вѣдь васъ поколотили, а не насъ; и если вы удовлетворены, то мы и подавно. По крайней мірѣ, таково мое мнѣніе.
   Тогда мистеру Венгану оставалось только ваять свою шляпу. Капитанъ Макмурдо, провожая его до дверей, заперь ихъ за собой, выйдя вслѣдъ за агентомъ лорда Стэйна и оставивъ, бѣснующагося Раудона одного. Макъ пристально поглядѣлъ на мистера Венгана, и на кругломъ, веселомъ ляпѣ его выразилось что-то въ родѣ презрѣнія.
   -- Вы таки, мистеръ Венгамъ, не стали въ тупикъ! сказалъ онъ.
   -- Вы льстите мнѣ, капитанъ Макмурдо! замѣтилъ тотъ съ улыбкой.-- Клянусь вамъ честью и совѣстью, что мистриссъ Кроули дѣйствительно просила насъ отъужинать съ нею послѣ Оперы.
   -- Безъ сомнѣнія! И у мистриссъ Венгамъ, какъ нарочно, заболѣла голова.... такъ, такъ!... Однакожъ, я долженъ сказать вамъ, что у меня есть ассигнація въ тысячу фунтовъ, которую я намѣренъ вручить вамъ, если вы только дадите мнѣ росписку въ полученіи ея. Эту ассигнацію вложу я въ конвертъ и надпишу его на имя лорда Стэйна. Раудонъ не станетъ драться. Да и деньги милорда не приходятся удерживать намъ.
   -- Помилуйте, капитанъ! увѣряю васъ, все это ошибка, рѣшительно, ошибка! возражалъ мистеръ Венгамъ, въ манерахъ и словахъ своихъ соблюдая примѣрную безъискуственность.
   И онъ уже раскланялся и хотѣлъ спускаться съ лѣстницы, какъ вдругъ на ступенькахъ ея появился сэръ Питтъ Кроули. Капитанъ и баронетъ, надо замѣтить, были другъ съ другомъ на шапочномъ знакомствѣ. Возвращаясь съ Питтомъ въ комнату, гдѣ оставался Раудонъ, Макъ повѣстилъ его объ устроившейся мировой между полковникомъ и лордомъ Стэйномъ, приписывая успѣхъ этого дѣла своей собственной ловкости.
   Нечего и говорить о томъ, что сэръ Питтъ остался очень доволенъ этимъ извѣстіемъ. Онъ тотчасъ же поздравилъ брата съ мировой и, пользуясь случаемъ, прочиталъ ему приличную мораль о томъ, какія бѣдствія влекутъ за собой дуэли. За этимъ вступленіемъ баронетъ всею силою своего краснорѣчія старался устроить примиреніе между Раудономь и его женой. Онъ повторилъ всѣ сдѣланныя Беккой показанія, выставилъ на видъ вѣроятность ихъ справедливости и отдалъ на заключеніе свое собственное твердое убѣжденіе въ ея невинности.
   Но полковникъ и слышать не хотѣлъ о примиреніи съ супругой.
   -- Она прятала отъ-меня деньги цѣлыя десять лѣтъ, говорилъ онъ.-- Не далѣе какъ вчера вечеромъ она клялась мнѣ, что никогда не брала ихъ у лорда Стэйна. Если Бекки и невинна въ этомъ случаѣ, зато дурна во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, и я ни за что въ свѣтѣ не хочу видѣться съ нею,-- ни за что и никогда!
   И, разстроенный и печальный, Раудонъ опустилъ голову на грудъ свою.
   -- Бѣдный старичина! проговорилъ Макмурдо, качая головой.

-----

   Полковникъ долгое время никакъ не хотѣлъ примириться съ мыслью принять мѣсто, достававшееся ему по протекціи такого человѣка, какимъ онъ считалъ лорда Стэйна, и даже намѣревался было ваять своего сына изъ школы, въ которую того помѣстили по ходатайству милорда. Но капитанъ и баронетъ уговорила наконецъ Раудона принять благодѣяніе врага. Макъ доказалъ ему, что, оказывая полковнику услугу, милордъ готовитъ мщеніе самому себѣ его постоянно будетъ безпокоить мысль, что онъ служилъ, нѣкоторымъ образомъ, орудіемъ счастія своего противника.
   Rencontre, происшедшая между Стэйномъ и полковникомъ, предана была глубокому забвенію, какъ утверждалъ Венгамъ; надо полагать, однакожъ, что ее забыли только дуалисты да секунданты, потому что, прежде чѣмъ наступилъ вечеръ, тайна разглашалась на Ярмаркѣ Тщеславія болѣе чѣмъ за пяти десятью обѣдами. Юный Какльби нарочно побывалъ на семи вечернихъ собраніяхъ, въ каждомъ изъ нихъ разсказывая вышеописанную исторію съ приличными къ ней комментаріями и дополненіями.... О, какъ восхищалась ею мистриссъ Вашингтонъ-Вайтъ! Жена епископа ильскаго была чрезмѣрно поражена: епископъ въ тотъ же день отправился въ домъ Гантъ и записалъ свое имя къ книгу посѣтителей. Юный Соутдоунъ казался весьма огорченнымъ, а вмѣстѣ съ нимъ, безъ всякаго сомнѣнія, опечалилась и леди Джэйнъ. Леди Соутдоунъ съ первой же почтой отписала о случившемся своей дочери на мысъ Доброй Надежды. Слухи и толки носились по всему Лондону цѣлые три дня и потому только не попали въ газеты, что мистеръ Ваггъ, дѣйствуя по внушенію мистера Венгама, употребилъ всѣ свои усилія, чтобъ воспрепятствовать такому казусу.
   Полицейскіе чиновники и маклера схватили бѣднаго Раггльса въ улицѣ Курзонъ; но куда дѣвалась одна прекрасная обитательница маленькаго домика въ той же улицѣ? Кому какое дѣло? Занимала ли она чье нибудь любопытство хотя въ продолженіи двухъ дней? Была ли она преступна, или нѣтъ? Мы знаемъ, какимъ образомъ на Ярмаркѣ Тщеславія дѣлаются приговоры въ сомнительныхъ случаяхъ. Нѣкоторые говорили, что Бекки уѣхала въ Неаооль вслѣдъ за лордомъ Стэйномъ, между тѣмъ какъ другіе утверждали, что милордъ, при первомъ слухѣ о прибытіи Ребекки въ Палермо, оставилъ Неаполь и бросился туда. Иные за достоверное выдавали, будто мистриссъ Раудонъ поселилась въ Бирштатѣ и играетъ изъ себя damme d'honneur какой-то подсолнечной королевы, другіе сказывали, что видѣли Ребекку въ Булони; наконецъ многіе, какъ неоспоримую истину, провозглашали, что полковница Кроули устроилась въ какомъ-то пансіонѣ въ Челтэнэймѣ.
   Раудонъ назначилъ своей супругѣ порядочную сумму годового содержанія. Впрочемъ, Бекки принадлежала къ числу такихъ женщинъ, у которыхъ никогда не бываетъ недостатка въ деньгахъ. Но обратимся къ полковнику. Оставляя Англію, онъ расплатился со всѣми долгами и вознамѣрился съ выгодой застраховать свою жизнь. Климатъ острова Ковентри заключалъ въ себѣ такія свойства, что страховыя конторы потребовали съ Раудона огромные суммы, такъ что онъ едва могъ достать нужное количество денегъ, основывая уплату ихъ на своемъ годовомъ доходѣ. Устроившись на островѣ Ковентри. Полковникъ пунктуально каждую почту высылалъ баронету уплату долга, а своему Рауди -- письма. Макмурдо получалъ отъ него превосходные сигары, а леди Джэйнъ -- различныхъ родовъ раковины, каенскій перецъ, горачительныя пикули, желе изъ гуавы и многіе другіе колоніальные произведеніе. Брату своему Раудонъ присылалъ "Суамтомскую газету", въ которой новый губернаторъ выхвалялся съ безпредѣльнымъ энтузіазмомъ, между тѣмъ какъ изъ другой газеты -- "Суамтонскій Часовой" -- явствовало, что полковникъ оказался страшнымъ тираномъ, въ сравненіи съ которымъ и Неронъ -- филантропъ. Это порицаніе произошло, вѣроятно, вслѣдствіе того, что жена издателя газеты не приглашалась на губернаторскіе балы. Маленькій Раудонъ прибиралъ эти газеты къ себѣ, съ особеннымъ удовольствіемъ читая тѣ мѣста, гдѣ говорилось объ его папа, какъ объ его превосходительствѣ.
   Чтожь до Бекки то у нея никогда не проявлялось желанія повидаться съ сыномъ. Рауди каждое воскресенье и въ другіе праздники пріѣзжалъ къ своей теткѣ, вскорѣ узналъ въ усадьбѣ Кроули всѣ птичьи гнѣзда и разъѣзжалъ съ гончими сэра Гуддльстона-Фуддльстона, которыми такъ любовался когда-то -- при первомъ своемъ, незабвенномъ посѣщеніи Гэмпшэйра.
  

ГЛАВА LVI.

ДЖОРЖЪ ПРЕОБРАЗОВАЛСЯ ВЪ ДЖЕНТЛЬМЕНА.

   Джоржъ Осборнъ окончательно устроился на Россель-скверѣ, занималъ комнату своего покойнаго отца и считался полнымъ и непосредственнымъ наслѣдникомъ. Прекрасное выраженіе глазъ, милое обхожденіе и, вообще, джентльменская наружность мальчика болѣе и болѣе привязывали къ нему стараго дѣда, и мистеръ Осборнъ гордился внукомъ столько же, какъ гордился, бывало, своимъ старшимъ сыномъ. Джоржъ больше даже, нежели его покойный отецъ, пользовался привилегіей въ роскоши и снисхожденія. Въ послѣдніе годы коммерческія дѣла Осборна шли какъ нельзя лучше; и богатство и извѣстность его въ Сити чрезвычайно увеличились. Во время оно, старикъ радешенекъ былъ, отдавши Джоржа-сына въ хорошую частную школу, и немало восторгался, опредѣливъ его въ полкъ. Относительно же будущей карьеры Джоржа-внука Осборнъ думалъ про себя: "подымай выше!" "Изъ него я сдѣлаю знаменитаго джентльмена" -- постоянно говаривалъ старикъ. Джоржъ представлялся въ умѣ его и ученымъ человѣкомъ, и членомъ парламента.... и -- чтожь мудренаго! -- изъ него можетъ выйти и баронетъ. Осборнъ спокойно умеръ бы, увидѣвъ внука своего на пути къ почестямъ. Въ воспитатели его онъ выбралъ человѣка вполнѣ ученаго. Нѣсколько лѣтъ тому навалъ, старикъ составилъ себѣ очень невысокое мнѣніе объ ученыхъ особахъ, считая ихъ ничѣмъ инымъ, какъ бѣдняками, не имѣющими никакихъ средствъ къ существованію и съ пренебреженіемъ поглядывавшими на британскихъ купцовъ и джентльменовъ, обладающихъ возможностью нанять ихъ съ полсотни. Теперь же мистеръ Осборнъ вслухъ сѣтовалъ, зачѣмъ пренебрегли его собственнымъ воспитаніемъ, и безъ устали, въ самыхъ отборныхъ фразахъ, доказывалъ Джоржу о необходимости и превосходствѣ классическаго образованія.
   Встрѣчаясь съ мальчикомъ за обѣдомъ, старый джентльменъ любилъ распрашивать его о томъ, что онъ читалъ въ теченіи дня, и чрезвычайно интересовался отчетомъ, который давалъ ему Джоржъ въ своихъ занятіяхъ, выказывая при этихъ вопросахъ понятія свои о вещахъ, составлявшихъ предметъ его любознательности. Экзаменуя внука, онъ дѣлалъ частые промахи, обнаруживавшіе скудость его свѣдѣній, чрезъ что довольно-таки терялъ въ уваженіи мальчика. Бѣглый умъ и, во всѣхъ отношеніяхъ, лучшее воспитаніе, даваемое Джоржу, ясно показало ему, до какой степени простирается невѣжество дѣда, и вслѣдствіе этого открытія внукъ началъ повелѣвать старымъ джентльменомъ и посматривать на него свысока. Прежнее воспитаніе мальчика, несмотря на ограниченность предметовъ, составлявшихъ его, могло сдѣлать изъ Джоржа лучшаго джентльмена, нежели метода воспитанія, принятая мистеромъ Оеборномъ. Первые годы жизни мальчика прошли подъ присмотромъ кроткой и нѣжной женщины, у которой только и гордости было, что одинъ сынъ,-- женщины сердца до того чистаго и обладавшей такимъ смиреніемъ, что она имѣла полное право на названіе настоящей леди. Эмми бралась только за занятія тихія, и если она не всегда могла сказать что нибудь особенно дѣльное, зато и никогда не говорила и не помышляла ни о чемъ дурномъ. Добросердечной, безхитростной и любящей -- ей, ей по праву принадлежитъ имя истинно благородной женщины!
   Молодой Джоржъ господствовалъ надъ этимъ нѣжнымъ и покорнымъ созданіемъ. Съ другой стороны, контрастъ, рѣзко обнаруживавшійся при сравненіи простоты и деликатности матери съ надменностью старика, далъ мальчику возможность управлять и дѣдомъ.
   Между тѣмъ какъ Амелія тосковала о своемъ сынкѣ, посвящая сердечной скорби цѣлые дни и многіе часы печальныхъ, одинокихъ ночей, въ распоряженіи молодого джентльмена находились тысячи удовольствій и утѣшеній, доставлявшихъ ему возможность весьма легко переносить разлуку съ матерью. Маленькіе мальчики, сколько намъ извѣстно, отправляясь въ школу, всегда плачутъ -- плачутъ потому только, что ихъ ожидаетъ не весьма комфортабльное мѣсто. Весьма немногіе изъ нихъ предаются горести по чувству чистой привязанности къ родителямъ. Вспомните только время своего дѣтства, когда глаза ваши осушались при видѣ имбирнаго пряника, и когда сладкій пирожокъ вознаграждалъ васъ за всѣ муки сердца при разставаньи съ мама и сестрицами,-- вспомните это время, и вы мало положитесь на чистоту своихъ чувствъ.
   Итакъ, нашъ юный джентльменъ наслаждался всякаго рода комфортомъ, какой только могъ доставить ему его старый, богатый и расточительный дѣдушка. Кучеру приказано было купить для Джоржа самую лучшую маленькую лошадку. На этой лошадкѣ его научили ѣздить, сначала въ манежѣ, а потомъ, послѣ удовлетворительныхъ успѣховъ въ наѣздничествѣ безъ шпоръ и въ перескакиваньи черезъ барьеръ, Джоржа перевели по новой дорогѣ въ Реджентъ-паркъ, а оттуда въ Гэйдъ-паркъ, гдѣ онъ величественно красовался на своей лошадкѣ, сопровождаемый старымъ грумомъ. Осборнъ, дѣла котораго въ Сити приняли цвѣтущее состояніе и исполненіе которыхъ онъ передалъ младшимъ своимъ партнёрамъ, очень часто ѣздилъ съ миссъ Осборнъ по тому же фешіонебльному направленію. Поглядывая на скачущаго подлѣ него внука, съ щегольской осанкой, дѣдушка подталкивалъ свою дочь и говорилъ ей. "Посмотрите-ка, миссъ Осборнъ; не правда ли, такого красавца мы нескоро встрѣтимъ?", и, выглядывая въ тоже время изъ окна кареты, онъ начиналъ смѣяться, и лицо его, отъ удовольствія, принимало самый красный цвѣтъ. Въ числѣ модныхъ экипажей, раскатывающихся по паркамъ, можно было ежедневно видѣть карету тетки Джоржа -- мистриссъ Мери Буллокъ, украшенную гербами, въ блестящей упряжи и съ тремя блѣднолицыми маленькими Буллоками, покрытыми бантами и перьями. Мистриссъ Мери Буллокъ бросала на маленькаго выскочку Джоржа взгляды, полные ненависти, въ то время, какъ онъ проѣзжалъ мимо ихъ, гордый какъ лордъ, подбоченившись и набекренивъ шляпу.
   Нашему мальчугану едва минуло одиннадцать лѣтъ, а онъ уже носилъ штрипки и самые модные сапоги, точно настоящій джентльменъ. У него были прекрасныя вызолоченныя шпоры, хлыстикъ съ золотымъ набалдашникомъ,-- отличной работы булавка въ шейномъ платкѣ и лучшія французскія лайковыя перчатки. Амелія подарила сыну пару шарфовъ и сшила нѣсколько рубашекъ; но при первомъ свиданіи съ Джоржемъ она увидѣла, что то и другое замѣнилось лучшимъ. Ея скромные подарки отложили въ сторону; я полагаю, миссъ Осборнъ передала ихъ сыну кучера. Впрочемъ, Эмми старалась казаться довольною этой перемѣной. И дѣйствительно, она была счастлива и очарована, любуясь такимъ плѣнительнымъ мальчикомъ.
   За одинъ шиллингъ мистриссъ Осборнъ пріобрѣла небольшой силуэтъ сына и повѣсила его надъ своей кроватью, рядомъ съ портретомъ покойнаго мужа. Однажды Джоржъ, дѣлая свой обычный визитъ мама, галопируя вдоль маленькой улицы въ Брамптонѣ и привлекая жителей къ окнамъ маленькихъ домиковъ полюбоваться его прелестной наружностью, вошелъ въ домъ мистера Клаппа и, вынувъ изъ кармана маленькій сафьянный футляръ, вручилъ его матери.
   -- Я купилъ это, мама, на мои собственныя деньги, сказалъ онъ: -- и полагаю, что сдѣлалъ для васъ маленькое удовольствіе.
   Амелія, открывъ футляръ, вскрикнула отъ восхищенія, схватила мальчика въ свои объятія и расцаловала: въ футлярѣ заключался миніатюрный портретъ Джоржа, мило отдѣланный, хотя, по мнѣнію вдовы, и вполовину не имѣющій сходства съ красотами оригинала. Дѣдушка Джоржа, проходя мимо Соутамтонскихъ рядовъ, увидѣлъ въ окнахъ одного дома выставленную работу какого-то портретиста: у старика въ ту же минуту родилось желаніе имѣть портретъ своего внука.
   Въ свою очередь, и Джоржъ, имѣя много денегъ, вздумалъ спросить живописца, что будетъ стоить миніатюрная копія съ его портрета, за которую онъ заплатитъ изъ своихъ денегъ и которую ему хотѣлось подарить своей мама. Желаніе мальчика чрезвычайно понравилось живописцу, и портретъ былъ сдѣланъ за самую пустую плату. Старый Осборнъ, услышавъ о такомъ поступкѣ внука, приходилъ въ восторгъ и подарилъ мальчику денегъ вдвое болѣе, чѣмъ сколько стоялъ миніатюръ.
   Но можно ли сравнить удовольствіе стараго дѣда съ восхищеніемъ нѣжной матери! Это доказательство привязанности сына такъ плѣнило ее, что, по ея мнѣнію, не находилось въ свѣтѣ мальчика, подобнаго ея Джоржу. Мысль о любви сына дѣлала мать счастливою на долгія недѣли. Съ этимъ портретомъ подъ подушкой и сонъ ея былъ какъ-то крѣпче! и сколько разъ она принималась и цаловать его, и плакать надъ нимъ, и молиться!... Въ робкомъ сердцѣ Амеліи проявлялось чувство признательности и при малѣйшей ласкѣ со, стороны тѣхъ, кого она любила. Со дня разлуки съ Джоржемъ, мистриссъ Осборнъ еще ни разу не испытывала такой радости и утѣшенія.
   Въ новомъ жилищѣ своемъ Джоржъ поступалъ, совершенно какъ лордъ. За обѣдомъ, онъ съ самымъ солиднымъ видомъ подчивалъ присутствующихъ леди виномъ и самъ пилъ шампанское съ манерой, очаровывающей его дѣда.
   -- Поглядите-ка на него, говорилъ старикъ сосѣду своему: -- не правда ли, молодецъ вѣдь. Того и смотри, что ему скоро понадобятся и туалетъ и бритвы.
   Выходки мальчика, восхищавшія мистера Осборна, не совсѣмъ, однакожъ, нравились его друзьямъ. Мистеру Коффину не слишкомъ пріятно было видѣть вмѣшательство Джоржа въ его разговоръ и разсказы. Полковникъ Фоги косо посматривалъ на мальчугана, тянувшаго шампанское. Супруга мистера Тоффи не чувствовала особенной благодарности за толчекъ хозяйскаго внука при которомъ пролилась за ея атласное платье цѣлая рюмка портвейну и при чемъ Джоржъ захохоталъ. Не могли нравиться мистриссъ Тоффи также и колотушки, которыми юный Осборнъ наградилъ, за обѣдомъ, третьяго сынка, который былъ годомъ старше Джоржа и воспитывался въ школѣ доктора Тикклеуса, а теперь пріѣхалъ на праздники домой. Зато дѣдушка подарилъ внучку за оказанную имъ храбрость, въ битвѣ съ юнымъ Тоффи, двѣ гинеи, съ обѣщаніемъ награды и впредь -- какъ только Джоржъ оттузитъ подобнымъ образомъ мальчика выше его ростомъ и старше годами....
   Поощренный дѣдушкой за побѣду надъ Тоффи, Джоржъ, весьма натурально, обнаружилъ стремленіе къ дальнѣйшимъ подвигамъ. Случай подвернулся скоро: однажды, прогуливаясь, въ щегольскомъ костюмѣ, близь церкви св. Панкраса, онъ встрѣтилъ молодого булочникова сына, дѣлавшаго саркастическія замѣчанія на счетъ его наружности. Въ одну минуту юный денди сдернулъ съ себя курточку, передалъ ее провожавшему его пріятелю (мистеру Тодду, сыну младшаго партнёра фирмы Осборна и Ко) и съ быстротою молніи напалъ на дерзкаго насмѣшника. Но на этотъ разъ счастіе войны не благопріятствовало Джоржу: молодой булочникъ какъ нельзя лучше отдѣлялъ своего противника, и нашъ денди возвратился домой съ сильно подбитымъ глазомъ и манишкой, обрызганной кларетомъ изъ его носа. Дѣдушкѣ онъ сказалъ, что вступилъ въ бой съ гигантомъ, а свою мама перепугалъ длиннымъ и, безъ всякаго сомнѣнія, правдоподобнымъ разсказомъ о происходившей битвѣ.
   Молодой Тоддъ, изъ улицы Корамъ, на Россель-скверѣ, былъ искреннимъ другомъ Джоржа. Оба они имѣли одинаковый вкусъ въ поджаристымъ булкамъ и тартинкамъ съ малиновымъ вареньемъ. въ катанью на конькахъ и саняхъ по Реджентъ-парку и, въ заключеніе, къ посѣщенію театровъ, когда, по приказанію мистера Осборна, отводилъ ихъ Роусонъ, непосредственный лакей при особѣ Джоржа, и съ которымъ они возсѣдали въ ложѣ со всевозможнымъ комфортомъ.
   Въ сопровожденіи этого джентльмена молодые люди, посѣщая главные театры столицы, знали имена всѣхъ актеровъ и разъигрывали многія пьесы съ своими юными друзьями на домашнемъ театрѣ въ семействѣ Тодда съ неподражаемымъ искусствомъ выдерживая знаменитыя роли Веста. Роусовъ, обладая великодушнымъ характеромъ, по окончаніи спектакля, приглашалъ молодыхъ джентльменовъ въ буфетъ, гдѣ подчивалъ ихъ устрицами и стаканомъ легкаго пуншу, на сонъ грядущій. Мы увѣрены, что и Роусонъ, въ свою очередь, пользовался снисхожденіемъ и благодарностію со стороны юнаго господина за тѣ удовольствія, которыя онъ ему доставлялъ.
   Для украшенія маленькой персоны Джоржа потребовали перваго портного изъ Вестъ-Энда -- Мистеръ Осборнъ и слышать не хотѣлъ, чтобы тоже самое платье могли сдѣлать портные изъ Сити или Голболрна. Мистеръ Улси, изъ улицы Кондуитъ, получивъ приказаніе не щадить издержекъ, далъ полный разгулъ своему воображенію и прислалъ мальчику чудныхъ панталоновъ, чудныхъ жилетовъ, чудныхъ курточекъ въ такой огромной коллекціи, что изъ нея вышелъ бы прекрасный гардеробъ для цѣлой школы маленькихъ денди. Джоржъ имѣлъ отличные бѣлые жилеты для баловъ и черные бархатные -- для обѣдовъ. Къ столу онъ одѣвался какъ "настоящій вестъ-эндскій франтъ" -- замѣчалъ его дѣдушка. Одинъ изъ слугъ получилъ въ особое себѣ назначеніе наблюдать за туалетомъ юнаго Осборна; и когда мальчику случалось получать отъ кого либо письмо, этотъ же самый слуга, обыкновенно, подавалъ его своему маленькому господину на серебряномъ подносѣ.
   Послѣ завтрака, Джоржъ, развалившись въ креслахъ, читалъ Morning Post. Всѣ, кто только помнилъ покойнаго отца, находили въ сынѣ его живое изображеніе. Весь домъ какъ-то оживалъ при дѣятельности Джоржа, при его повелительномъ обращеній, при его капризахъ и добродушіи.
   Образованіе осборнова внука поручено было одному весьма ученому педагогу, приготовлявшему молодыхъ нобльменовъ и джентльменовъ въ университетъ и другія заведенія. Система воспитанія, принятая достопочтеннымъ Лоренсомъ Вилъ и капеланомъ лорда Бэйракра, какъ гласило объявленіе, была кроткая. "Въ семействѣ мистера Лоренса Вилъ -- говорило тоже объявленіе -- юные ученики всегда найдутъ, для развлеченія, самое изящное общество, и вообще любовь и довѣріе родительскаго крова." Между воспитанниками учебнаго заведенія мистера Лоренса Вилъ находился между прочими огромнаго роста индѣецъ, смуглый, курчавый, съ пріятными манерами, забытый всѣми своими родственниками. Былъ еще и другой воспитанникъ -- неуклюжій, но свѣдущій малый лѣтъ двадцати-трехъ, котораго мистеръ и мистриссъ Вилъ обязались ввести въ образованный свѣтъ. Упомянуть развѣ еще о двоихъ сыновьяхъ полковника Бангльса, служившаго при Остъ-Индской компаніи.-- Когда Джоржъ явился въ заведеніе мистера Валъ, эти четыре питомца сидѣли за обѣдомъ, въ присутствіи достопочтеннѣйшей мистриссъ Вилъ.
   По слуху, распространившемуся въ пансіонѣ, богатство дѣдушки Джоржа оказывалось несмѣтно, съ чѣмъ мистеръ Вилъ и имѣлъ честь поздравить его. Наставникъ говорилъ своему ученику о томъ высокомъ значеніи въ обществѣ, которое ему предопредѣлено занять, что прилежаніемъ въ юности ему слѣдуетъ приготовиться къ высшимъ обязанностямъ въ зрѣломъ возрастѣ, что повиновеніе въ ребенкѣ есть лучшее ручательство, что онъ съумѣетъ впослѣдствіи и повелѣвать, что поэтому онъ, мистеръ Вилъ, проситъ его, Джоржа, не приносить въ пансіонъ завтракъ, чтобъ не разстроивать чрезъ это здоровья маленькихъ Бангльсовъ, которые ни въ чемъ не имѣютъ не достатка, пользуясь обильнымъ и вкуснымъ столомъ мистриссъ Вилъ.
   Обучаясь у мистера Вилъ, въ улицѣ Гантъ, молодые джентльмены имѣли подъ рукой всѣ средства къ пріобрѣтенію разнообразныхъ свѣдѣній. Почтенный педагогъ имѣлъ у себя полный глобусъ, электрическую машину, токарный станокъ, домашній театръ (устроенный въ прачешной), химическій аппаратъ и избранную библіотеку всѣхъ твореній лучшихъ авторовъ древнихъ и новыхъ временъ и языковъ.
   Онъ водилъ учениковъ своихъ въ Британскій музеумъ, гдѣ объяснялъ имъ различнаго рода древности и входилъ въ подробности въ счетъ натуральной исторіи. И вокругъ мистера Вилъ собиралась цѣлая толпа слушателей, и всѣ единодушно провозглашали его ученѣйшимъ въ мірѣ человѣкомъ.-- Объясняя, онъ старался употреблять отборныя и многосложныя слова, какія только находились въ лексиконахъ.
   Представимъ здѣсь отрывокъ изъ одной рѣчи мистера Вила, съ которою онъ обратился однажды въ Джоржу:
   "Возвращаясь вчера домой, послѣ вечерняго ученаго разговора съ превосходнымъ другомъ моимъ докторомъ Буддерсомъ -- истиннымъ археологомъ.... да, джентльмены, истиннымъ археологомъ!-- я замѣтилъ, что окна величественнаго дома вашего почтеннѣйшаго дѣдушки, на Россель-скверѣ, были иллюминованы какъ бы для нѣкоего пиршества. Изъ этого я осмѣливаюсь заключать, и заключать, въ нѣкоторой степени, довольно справедливо, что мистеръ Осборнъ принималъ вчера избранныя существа къ своему великолѣпному столу...."
   Джоржъ, одаренный юморомъ, въ подобныхъ случаяхъ обыкновенно изподтишка передразнивалъ мистера Вилъ, производя это съ одушевленіемъ и развязностью. На сей разъ онъ замѣтилъ, что мистеръ Вилъ нисколько не ошибается въ своихъ догадкахъ:
   "И само собой разумѣется, друзья, получившіе честь воспользоваться гостепріимствомъ мистера Осборна, ни въ какомъ случаѣ -- я готовъ держать пари -- не жаловались на угощенье, продолжалъ почтенный педагогъ.-- Я самъ не разъ удостоивался подобной чести (мимоходомъ скажу вамъ, мистеръ Осборнъ, вы пришли сегодня немного поздненько, что вы и позволяете себѣ уже не первый разъ).... Я самъ, любезнѣйшіе моя джентльмены, несмотря на мое скромное положеніе въ свѣтѣ, оказался достойнымъ участвовать въ изящномъ гостепріимствѣ мистера Осборна. И хотя въ жизни моей мнѣ случалось пировать и съ знатными вельможами -- въ числѣ которыхъ могу назвать вамъ превосходнаго друга моего и патрона графа Бейракра -- при всемъ томъ, смѣю васъ увѣрить, что столъ британскаго негоціанта точно также изобиленъ и пріемъ его радушенъ и благороденъ, какъ и всякаго англійскаго лорда."
   -- Мистеръ Бланкъ, сэръ, заключилъ мистеръ Вилъ: -- продолжайте вашъ періодъ изъ Эвтропіуса, прерванный позднимъ прибытіемъ мистера Осборна!...
   Такимъ образомъ, первоначальное образованіе Джоржа было ввѣрено этому великому человѣку. Длинныя фразы его, правда часто сбивали съ толку Амелію: при всемъ томъ она постоянно считала его за чудо учености. Изъ своихъ видовъ, бѣдная вдова подружилась съ мистриссъ Вилъ, ощущая неизъяснимую пріятность при видѣ Джоржа, приходившаго въ пансіонъ. Вдовѣ не могло не нравиться, когда приглашали ее на conversazioni, назначаемый хозяйкой дома однажды въ мѣсяцъ (что явствовало изъ розовыхъ визитныхъ карточекъ, въ заглавіи которыхъ крупными греческими буквами красовалось названіе пансіона: "Аѳины"), и когда профессору угодно было принимать своихъ учениковъ и искреннихъ друзей. И Амелія ни разу не пропускала этихъ собраній, приводившихъ ее въ восхищеніе, пока Джоржъ сидѣлъ съ ней рядомъ.
   Судя по аттестатамъ, еженедѣльно доставляемымъ дѣдушкѣ, успѣхи внучка на поприщѣ просвѣщенія, подъ руководствомъ наставника многоразличныхъ свѣдѣній, были весьма значительны. На табличкѣ выставлялись названія едва ли не всѣхъ существующихъ отраслей наукъ, и противъ каждаго изъ нихъ находились собственноручныя отмѣтки профессора. Въ греческомъ языкѣ по табличкѣ значилось: aristos, въ латинскомъ -- optimus, во французскомъ -- bien, и т. д., по достоинству этихъ отмѣтокъ, каждый ученикъ получалъ, въ концѣ года, приличную награду. Даже мистеръ Шварцъ -- молодой джентльменъ, съ курчавой головой, мистеръ Блуккъ -- двадцати-трехъ-лѣтній юноша, и лѣнивый шалунъ мистеръ Тоддъ,-- даже и они получили книжки, хотя и незначительныя; цѣной въ осмнадцать пенсъ какихъ нибудь,-- съ греческой надписью: "Аѳины", и латинскою: "отъ професора молодому другу... такому-то."
   Семейство мистера Тодда было во всемъ обязано дому Осборна. Старый джентльменъ, выдвинувъ Тодда изъ клерковъ, сдѣлалъ его своимъ младшимъ партнёромъ.
   Мистеръ Осборнъ причитался крестнымъ отцомъ мистеру Тодду (вслѣдствіе чего крестникъ, достигши зрѣлаго возраста, сталъ писать на своихъ карточкахъ мистеръ Осборнъ Тоддъ и сдѣлался рѣшительно моднымъ человѣкомъ), между тѣмъ какъ миссъ Осборнъ была воспріемницей миссъ Мери Тоддъ, подаривъ своей protégée собраніе различныхъ душеспасительныхъ поученій, цѣлый томъ духовной поэзіи и тому подобныя memento, надо замѣтить, повторявшіяся ежегодно. Повременамъ, миссъ Осборнъ брала гулять въ своей каретѣ Тоддовъ; и если кто нибудь изъ нихъ заболѣвалъ, она посылала со своимъ лакеемъ разныя желе и другія легкія вкусныя кушанья съ Россель-сквера въ улицу Корамъ. А улица Корамъ трепетала и преклонялась передъ Россель-скверомъ. И мистриссъ Тоддъ обладала необыкновеннымъ даромъ въ поваренномъ искусствѣ -- умѣла, на примѣръ, какъ-то особенно украшать зажареную часть баранины и вырѣзывать, выше всякаго подражанія, цвѣточки, уточки и т. п. вещицы изъ рѣпы и моркови. Благодаря такимъ способностямъ, она навѣщала скверъ, помогала на кухнѣ въ приготовленіяхъ къ обѣду, совершенно забывая, что вотъ скоро, за банкетомъ, ей самой придется уничтожать свои же собственныя произведенія. Мистеръ Тоддъ тогда только приглашался къ обѣду, когда кто нибудь изъ гостей не являлся въ назначенное время. А супруга его и дочь являлись на вечеръ въ то время, когда миссъ Осборнъ и прочія леди наполняли гостиную. Миссъ Тоддъ принималась за дуэты и распѣвала до самого прихода изъ столовой джентльменовъ. Бѣдная Мери! бѣдная молоденькая леди! Сколько стоило ей труда и хлопотъ просидѣть за этими дуэтами и сонатами предварительно въ улицѣ Корамъ, прежде чѣмъ оглашались ими комнаты Россель-сквера!
   Казалось, сама судьба опредѣлила Джоржу командовать каждымъ, съ кѣмъ только онъ сходился: его друзья, родственники и домашніе,-- всѣ готовы было преклоняться передъ юнымъ джентльменомъ. И, мало сказать, онъ умѣлъ довольно ловко приспособить себя къ повелительному виду; и мальчику нашему очень нравилось разъигрывать роль господина.
   На Россель-скверѣ каждый боялся мистера Осборна, а мистеръ Осборнъ, въ свою очередь, боялся Джоржа. Блестящія манеры мальчика, его бѣглость въ разговорѣ о книгахъ и учености вообще, его удивительное сходство съ покойнымъ отцомъ,-- все это подало внучку поводъ принимать на себя повелительный тонъ. Замѣчая въ мальчикѣ какую нибудь наслѣдственную черту характера, или прислушиваясь къ голосу внука, старикъ приходилъ въ изумленіе, и ему казалось тогда что передъ нимъ -- отецъ Джоржа. Балуя внука, старикъ думалъ забыть свои дурныя отношенія къ, покойному сыну. И всѣ добрые люди надивиться не могли проявленію въ старикѣ нѣжности къ ребенку. Въ самомъ дѣлѣ, въ присутствіи дочери онъ по прежнему брюзжалъ и былъ жостокъ, при Джоржѣ -- веселъ и ласковъ.
   Всего легче нашъ юный джентльменъ взялъ верхъ надъ своей тетушкой. Съ удивительною скоростію исполнялись всѣ малѣйшія желанія Джоржа; и какъ только исполнялись они, мальчикъ обыкновенно не хотѣлъ и вниманія обращать на тетушку. Мистриссъ Тоддъ находила особенное удовольствіе оставлять его съ своей младшей дочерью, Розой-Джемимой, своимъ осьмилѣтнимъ баловнемъ. Маленькая парочка была прелестна, и мистриссъ Тоддъ, глядя на нее, говорила про себя: "Кто знаетъ, что еще можетъ случиться? Во всякомъ случаѣ, они какъ нельзя лучше идутъ другъ другу."
   Убитый горемъ, старый дѣдъ, мистеръ Седли, наравнѣ съ другими, испытывалъ надъ собой вліяніе самовольнаго маленькаго джентльмена. Видя своего внучка въ прекрасномъ платьѣ, верхомъ на маленькой лошадкѣ, въ сопровожденіи грума, старикъ не могъ не имѣть къ нему уваженія. Джоржъ, съ своей стороны, привыкъ выслушивать сатиры, направленныя въ Джона Седли его старымъ врагомъ, мистеромъ Осборномъ. Послѣдній называлъ его старымъ нищимъ, старымъ угольщикомъ, старымъ банкрутомъ и т. п. Могъ ли послѣ этого Джоржъ уважать человѣка, до такой степени униженнаго? Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ появленія мальчика въ домѣ Осборна, скончалась его бабушка, мистриссъ Седли. Любовь между ними была въ слабой степени; слѣдовательно, немудрено, что Джоржъ при этой потерѣ не чувствовалъ особенной печали. Онъ явился съ визитомъ къ своей матери въ прекрасной парѣ траурнаго платья и очень сердился, что не могъ ѣхать въ театръ, гдѣ въ тотъ вечеръ давали его любимую пьесу.
   Болѣзнь старушки составляла главное занятіе Амеліи. Кто изъ насъ, мужчинъ, можетъ оцѣнить мученія, которымъ иногда невольно подвергаются женщины? Мы непремѣнно сошли бы съ ума, еслибъ намъ пришлось перенести хотя сотую долю тѣхъ сердечныхъ мукъ, которыя со смиреніемъ ежедневно переносится многими женщинами. Постоянная зависимость ихъ не видитъ для себя вознагражденія; постоянной нѣжности и кротости отвѣчаютъ постоянною суровостью; любовь, трудъ, терпѣніе, бдительность -- не слышатъ иногда въ отвѣтъ и ласковаго слова; но все это переносится женщинами съ удивительнымъ терпѣніемъ, и, являясь въ общество, онѣ принимаютъ веселый видъ, такъ что вы никогда не узнаете, что происходитъ въ душѣ ихъ.
   Мать Амелія изъ кресла своего перешла въ постель, съ которой уже больше не вставала, и отъ которой мистриссъ Осборнъ отрывалась только для коротенькихъ свиданій съ Джоржемъ. Старая леди ворчала на нее и за эти рѣдкія отлучки,-- леди, нѣкогда добрая, веселая и нѣжная мать, и которую нищета и лишенія, можно сказать, убили. Недугъ ея и отчужденія не слишкомъ много трогали Амелію; напротивъ того, они доставляли ей возможность переносить другую скорбь, подъ вліяніемъ которой она тяжко страдала, и отъ размышленій, о которой ее отвлекали безпрерывные призывы больной матери. Амелія переносила суровость послѣдней весьма спокойно, утѣшала страдалицу словами надежды, выбирая ихъ изъ глубины своей набожной, простой души, выполняла всѣ малѣйшія требованія и своими руками закрыла глаза, которые нѣкогда съ нѣжностью смотрѣли на нее.
   Послѣ этого печальнаго происшествія, все время Амеліи и нѣжность посвящены были утѣшенію стараго отца, пораженнаго до конца этимъ ударомъ, оставленнаго въ свѣтѣ совершенно одинокимъ. Жена его, честь его, счастіе его жизни, его, что онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ, покинуло его навсегда. Оставалась одна только Амелія; но и та не менѣе его страдала подъ тяжестью своихъ мученій. Впрочемъ, мы вѣдь не исторію пишемъ... И то уже, мнѣ кажется, на Ярмаркѣ Тщеславія начинаютъ зѣвать.... Итакъ d'avance.

-----

   Однажды, когда молодые джентльмены собрались для занятій въ домѣ достопочтеннаго мистера Вилъ, и когда домашній капелланъ началъ, по обыкновенію своему, декламировать, къ дверямъ, украшеннымъ статуею Минервы, подъѣхала хорошенькая коляска и изъ нея вышли два джентльмена. Молодые Бангльсы бросились къ окошку, съ неопредѣленнымъ предчувствіемъ -- не пріѣхалъ ли къ нимъ отецъ изъ Бомбея. Огромный, неуклюжій, двадцати-трехъ лѣтній юноша, проливавшій горькія слезы надъ періодомъ Эвтропіуса, какъ и другіе, приплющилъ у стекла свой носъ и смотрѣлъ на экипажъ, въ то время, какъ laquais de place соскочилъ съ козелъ и вывелъ джентльменовъ.
   -- Одинъ толстый, а другой худенькій, сказалъ мистеръ Бланкъ, когда раздался громкій стукъ въ двери.
   Каждый былъ заинтересованъ, начиная отъ капеллана, который надѣялся увидѣть въ прибывшихъ джентльменахъ отцовъ будущихъ учениковъ, до мистера Джоржа, который радъ былъ оставить свою книгу.
   Мальчишка въ оборванной ливреѣ, съ истертыми мѣдными пуговицами, вошелъ въ классъ и объявилъ, что два джентльмена желаютъ видѣться съ мистеромъ Осборномъ. Профессоръ имѣлъ маленькую непріятность съ молодымъ джентльменомъ -- изъ за введенія послѣднимъ хлопушекъ въ классное время; но, несмотря на это, лицо его покрылось привычной сладенькой улыбкой, и онъ, обращаясь къ Джоржу, торжественно произнесъ:
   -- Мистеръ Осборнъ! я даю вамъ полное позволеніе итти повидаться съ прибывшими друзьями, которымъ прошу передать глубочайшее почтеніе отъ меня и отъ мистриссъ Вилъ.
   Джоржъ, по выходѣ въ пріемную, увидѣлъ двухъ джентльменовъ, на которыхъ онъ взглянулъ довольно надменно. Одинъ изъ джентльменовъ былъ толстъ, съ усами, а другой -- сухощавый и длинный, въ синемъ фракѣ, съ загорѣлымъ лицомъ и волосами съ просѣдью.
   -- Ахъ, Боже! какъ онъ похожъ на него! сказалъ длинный джентльменъ.-- Можешь ли ты догадаться, Джоржъ, кто мы таковы?
   Мальчикъ вспыхнулъ, что дѣлалось съ нимъ обыкновенно при особенномъ душевномъ волненіи, и глаза его заблистали.
   -- Другого джентльмена я не знаю, сказалъ онъ:-- но вы, я полагаю, должны быть майоръ Доббинъ.
   Дѣйствительно, это былъ нашъ старинный другъ. Голосъ Уильяма дрожалъ отъ удовольствія, когда онъ здоровался съ мальчикомъ. Взявъ Джоржа за обѣ руки и притянувъ его къ себѣ, онъ спросилъ:
   -- Твоя мама вѣрно говорила тебѣ обо мнѣ,-- ее правда ли?
   -- Говорила, отвѣчалъ Джоржъ: -- и говорила сотни и сотни разъ.
  

ГЛАВА LVII.

МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ И ВОЗВРАЩЕНІЕ И РОДИНУ.

   Джонъ Седли, теперь врагъ, а прежде благодѣтель Осборна, до такой степени былъ разстроенъ и уничиженъ, что принималъ денежныя вспомоществованія изъ рукъ человѣка, который болѣе всѣхъ вредилъ ему и оскорблялъ его, для гордости котораго подобныя обязательства служили источникомъ безпредѣльнаго удовольствія. Пользуясь успѣшнымъ ходомъ дѣлъ своихъ, Осборнъ, браня стараго нищаго, время отъ времени помогалъ ему. Выдавая Джоржу деньги для его матери, старый джентльменъ своими жестокими намеками старался дать понять ребенку, что дѣдъ Джоржа, со стороны матери, былъ не болѣе какъ банкрутъ,-- человѣкъ, живущій подаяніемъ, и что Джонъ Седли долженъ благодарить того, кому онъ обязанъ такой-то суммой, выданной ему единственно изъ великодушія. Джоржъ относилъ эти надменныя вспомоществованія къ своей матери и разстроенному старику, беречь котораго составляло для Амеліи главную обязанность. Маленькій внучекъ принималъ на себя покровительственный видъ передъ слабымъ и почти потеряннымъ дѣдомъ.
   Судя по тому, что Амелія рѣшилась принимать благодѣянія изъ рукъ врага своего отца, можно предположить въ ней недостатокъ "благородной гордости"; но, въ оправданіе ея, мы должны сказать, что чувства этой леди были далеки отъ гордости. Простой отъ природы и требующій защиты характеръ, перспектива долгой нищеты и уничиженія, ежедневныхъ лишеній и грубыхъ словъ, кроткихъ обязанностей и никакихъ вознагражденій сдѣлались назначеніемъ со времени зрѣлаго возраста Амеліи, или, лучше сказать, со времени ея замужства. Я долженъ сознаться, что Амелія, не краснѣя, а напротивъ, съ нѣкоторымъ чувствомъ благодарности, принимала подаянія своего тестя, питая ими родного отца. Она очень хорошо понимала, что ей вмѣнялось въ обязанность жертвовать собою и приносить все, что только имѣла она, къ подножію любимаго предмета. Это составляло вторую натуру молодой женщины (да, сударыни! несмотря на то, что Амеліи стукнуло тридцать, а намъ непремѣнно хочется называть ее молодою женщиной, даже и въ этомъ зрѣломъ возрастѣ). Во время пребыванія Джоржа дома, сколько долгихъ, неблагодарныхъ ночей провела она, утомляя работой свои нѣжные пальчики! какія огорченія, лишенія переносила она для отца и матери! И среди этихъ всѣхъ невидимыхъ, никѣмъ не замѣченныхъ, неоцѣненныхъ пожертвованій, Эмми не имѣла къ себѣ уваженія до-такой степени, какое имѣли къ ней ближніе. Вѣроятно, она считала себя за бѣдное, ничтожное созданіе, котораго счастіе въ жизни было еще слишкомъ велико въ соразмѣрности съ ея заслугами.
   Жизнь Амеліи, сначала цвѣтущая, доведена была до тяжелой зависимости. Маленькій Джоржъ, посѣщая иногда ее, утѣшалъ ее слабыми ободреніями. Случайно вдова переходила за предѣлъ своего быта, но съ тѣмъ только, чтобъ возвратиться къ исполненію тѣхъ же обязанностей -- бодрствовать у постели страждущаго и переносить всѣ капризы и прихоти преклонной старости....
   Въ тотъ день, какъ хоронили, на Брамитонскомъ кладбищѣ, мать Эмми, погода была точь-въ-точь такая же дождливая и мрачная, какъ и въ день бракосочетанія Амеліи. Маленькій сынъ ея сидѣлъ съ ней рядомъ въ пышномъ траурѣ. Когда священникъ читалъ надгробныя молитвы, мысли вдовы уносились въ былыя времена; но она скоро, приходила въ себя, стыдилась своего самолюбиваго забвенія и внутренно молилась о ниспосланіи ей твердости и силы выполнить свой долгъ. Она рѣшилась употребить все, что отъ нея зависѣло, чтобъ только сдѣлать стараго отца счастливымъ,-- исполняла всѣ его требованія, трудилась, штопала и починивала старыя платья, пѣла и играла въ баггамонъ, стряпала любимыя блюда Джона Седли, ходила съ нимъ гулять въ Кенсингтонскіе сады, слушала его разсказы съ неутомимымъ вниманіемъ и удовольствіемъ, или садилась подлѣ него, углубившись въ свои мысли и воспоминанія, въ то время, какъ старикъ грѣлся на солнышкѣ на садовыхъ скамеечкахъ и бормоталъ про свои ошибки въ жизни и свои скорби. Бѣгавшія по откосамъ и широкимъ дорожкамъ маленькія дѣти напоминали Амеліи объ ея Джоржѣ, котораго отняли у нея. Первый Джоржъ тоже былъ отнятъ. И ея любовь, въ обоихъ случаяхъ, громко вопіяла противъ нея. Амелія видѣла въ ней упрекъ и наказаніе, находя, что то и другое она вполнѣ заслуживаетъ.
   Я знаю, что разсказъ объ этой уединенной жизни тянется невыносимо скучно, когда къ оживленію его недостаетъ веселаго или юмористическаго лица, или происшествія, какъ напримѣръ какого нибудь нѣжнаго тюремщика, или шутливаго коменданта крѣпости.... или вдругъ является на сцену мышь, и начнетъ играть бородой и усами Латюда, или открывается подземный ходъ подъ замконъ, вырытый ногтями Тренка.... Но надо сознаться, что въ описаніи жизни Амеліи мнѣ, историку ея ни разу не случалось набрести на подобное приключеніе. Прошу покорнѣйше моихъ читателей вообразить Амелію, въ теченіи всего этого періода, весьма печальною, но всегда готовою улыбаться, когда заговорятъ съ нею, распѣвающею пѣсенки, приготовляющею пуддинги, играющею въ карты и починивающего чулки на благо и пользу престарѣлаго родителя. Шутки къ сторону! героиня Эмми или нѣтъ, стары мы съ вами, бранчивы, или банкруты,-- право, недурно имѣть нѣжное плечо, на которое мы могли бы опереться въ послѣдніе дни нашей жизни, и нѣжную руку, которая поправила бы и пригладила наши жосткія, старыя подушки.
   Послѣ смерти жены, мистеръ Седли болѣе и болѣе привязывался къ своей дочери, такъ что Амелія, исполняя свои тяжелыя обязанности, имѣла хоть нѣкоторое утѣшеніе.
   Однакожъ, мы не оставимъ навсегда этихъ двухъ созданій въ такомъ непріятномъ положеніи: каждому изъ. нихъ готовились лучшіе дни. Можетъ быть, дальновидный читатель давно уже догадался объ имени толстаго джентльмена, заходившаго къ Джоржу въ пансіонъ, къ сопровожденіи нашего стариннаго друга майора Доббина. Въ Англію возвратился другой нашъ пріятель, и въ такую пору, когда присутствіе его составило истинно великое утѣшеніе для его ближайшихъ родственниковъ.
   Майоръ Доббинъ, весьма легко получивъ отъ добродушнаго начальника позволеніе отправиться въ Мадрасъ, а оттуда, весьма вѣроятно, и въ Европу, по собственнымъ, не терпящимъ отлагательства дѣламъ,-- скакалъ день и ночь съ такой усиленной быстротой, что по прибытіи въ Мадрасъ открылась у него сильная горячка.
   Слуги, провожавшіе Уильяма, перенесли его въ домъ одного изъ друзей его, у котораго онъ рѣшился пристать до времени отплытія въ Европу. Въ тотъ же вечеръ у Доббина открылся бредъ, и нѣсколько дней полагали, что майору не суждено уже путешествовать далѣе кладбища Сентъ Джоржа, гдѣ войска отдали бы ему послѣдній долгъ, и гдѣ многіе храбрые воины спятъ непробуднымъ сномъ вдали отъ родины.
   Во время болѣзни, окружавшіе постель майора неоднократно слышали произносимое имъ въ бреду имя Амеліи: Мысль, что онъ не увидитъ ея больше, угнетала его, когда разсудокъ приходилъ въ нормальное состояніе. Уильямъ уже думалъ, что наступилъ его послѣдній день, торжественно приготовился къ переходу въ вѣчность, привелъ въ порядокъ всѣ земныя дѣла и оставилъ маленькую собственность тѣмъ, кого любилъ всѣхъ болѣе. Другъ, въ домѣ котораго онъ помѣстился, былъ свидѣтелемъ его духовной. Майоръ желалъ, чтобъ его похоронили съ маленькой каштановаго цвѣта волосяной цѣпочкой, которую онъ носилъ на шеѣ, и которую, если говорить всю правду, онъ получилъ въ Брюсселѣ отъ горничной Амеліи, когда обрѣзали волосы молодой вдовы во время горячки ея по смерти Джоржа Осборна, павшаго на Ватерлосскомъ полѣ.
   Послѣ обильныхъ кровопусканій и пріемовъ каломеля, доказавшихъ крѣпость тѣлосложенія майора, онъ поправился. Опасность миновалась. При перевозѣ его на Рамкундеръ, остъ-индскій корабль подъ командою капитана Брагга, Доббинъ былъ худъ какъ скелетъ и такъ слабъ что другъ его, ухаживавшій за нимъ во все время недуга, предсказывалъ Уильяму весьма скорый переходъ, въ одно прекрасное утро, черезъ корабельныя сѣтки, на дно морское. Другъ этотъ прибавлялъ, въ утѣшеніе страдальца, что его зашьютъ въ койку и положатъ съ нимъ талисманъ, который онъ носилъ на сердцѣ. Отъ вліянія ли морского воздуха, или отъ развившейся въ немъ надежды, утвердительно не могу сказать,-- знаю только, что съ того дня, какъ Рамкундеръ распустилъ свои паруса и направилъ курсъ къ отечеству, другъ нашъ началъ поправляться и, прежде чѣмъ достигли Капа, былъ совершенно здоровъ.-- "На этотъ разъ Киркъ ошибется въ расчетахъ на производство въ майоры" -- говорилъ онъ съ улыбкой:-- "Къ тому времени, какъ полкъ возвратится домой, онъ непремѣнно будетъ ждать публикаціи о себѣ въ газетахъ." Здѣсь надобно замѣтить, что пока умирающій майоръ лежалъ въ Мадрасѣ, храбрый ...тый полкъ получилъ приказаніе воротиться домой, и Доббинъ могъ бы сопутствовать своимъ сослуживцамъ, еслибъ только вздумалъ подождать прибытія ихъ въ Мадрасъ.
   Впрочемъ, можетъ быть, поводомъ къ тому было и то, что ему не хотѣлось, при своемъ изнуренномъ положеніи, поручить себя попеченіямъ Глорвины.
   -- Я думаю миссъ о'Доудъ распростилась бы со мной, говорилъ Доббинъ со смѣхомъ, обращаясь къ своему спутнику.-- Случись Глорвина здѣсь, она навѣрное напала бы на тебя, Джозъ, и, какъ дважды-два, возвратилась бы въ Соутамптонъ съ призомъ, состоящимъ изъ тебя, мой другъ.
   Другой пассажиръ на кораблѣ Рамкундеръ былъ никто иной, какъ нашъ толстый пріятель Джозефъ Седли. Онъ провелъ десять лѣтъ въ Бенгалѣ. Постоянные обѣды, завтраки, бѣлый эль, кларетъ и другія подкрѣпительныя средства возъимѣли свое дѣйствіе на ватерлосскаго героя. Для поправленія здоровья, ему посовѣтовали предпринять путешествіе въ Европу. Отслуживши въ Индіи сколько ему слѣдовало и имѣя постоянно прекрасныя командировки, Седли не терялъ случая составитъ для себя значительный капиталъ и имѣлъ полную свободу оставаться дома съ сохраненіемъ при своей особѣ хорошаго пенсіона, или снова возвратиться въ Индію и принять за себя ту обязанность, на которую давали ему право старшинство по службѣ и обширные таланты.
   Съ того времени, какъ мы видѣли Джоза въ послѣдній разъ, онъ немного похудѣлъ; зато въ обращеніи его явились величіе и торжественность. Онъ носилъ усы, пользуясь правами на эту привилегію своими заслугами при Ватерлоо и преважно расхаживалъ во палубѣ въ великолѣпной бархатной фуражкѣ съ золотымъ галуномъ и съ обильными украшеніями своей персоны, въ видѣ золотыхъ булавокъ и брильянтовыхъ перстней. Завтракалъ онъ у себя въ каютѣ и передъ выходомъ на шханцы одѣвался такъ изысканно, какъ будто являлся на показъ въ улицѣ Бондъ, или на модномъ гульбищѣ въ Калькуттѣ. Седли везъ съ собой въ отечество природнѣго индѣйца, который былъ его лакеемъ и препараторомъ трубокъ. Этотъ восточный слуга, при Джозѣ Седли, велъ самую жалкую жизнь. Джозъ занимался своею наружностью не хуже женщины и потреблялъ на туалетъ свой столько времени, сколько потребно для приведенія въ порядокъ увядшей красоты. Молодые пассажиры -- Чафферсъ 150-го полка и бѣдный маленькій Риккетъ, возвращавшіеся домой, послѣ третьяго къ нимъ приступа горячки, расшевеливали Седли за обѣдомъ и заставляли его разсказывать плодовитыя исторіи объ его персонѣ и его подвигахъ противъ тигровъ и Наполеона. Джой былъ по истинѣ великъ, когда описывалъ посѣщеніе свое гробницы императора въ Лонгвудѣ и ватерлосскую битву, поясняя слушателямъ, что Наполеонъ ссылкою своей на островъ св. Елены обязавъ рѣшительно одному только ему, Джозу Седли.
   Оставивъ островъ св. Елены, герой ватерлосскій сдѣлался необыкновенно щедръ, располагая огромнымъ запасомъ кларета, вареній, большихъ ящиковъ содовой воды, взятыхъ имъ съ собой для собственнаго услажденія. На кораблѣ не было дамъ, вслѣдствіе чего майоръ отдавалъ индійскому чиновнику полное преимущество, и за столомъ Седли обыкновенно занималъ почетнѣйшее мѣсто. Капитанъ Браггъ и подчиненные ему офицеры обращались къ Седли съ почтеніемъ, какого требовалъ его высокій титулъ. Въ теченіи двухъ-дневнаго шторма Джозъ находился подъ вліяніемъ сильнаго паническаго страха. Закупоривъ свои полубортики, онъ завалился въ койку и принялся за чтеніе "Финчлейской Прачки", оставленной на кораблѣ достопочтеннѣйшею леди Эмиліей Горнблоуеръ, женою Силы Горнблоуера, во время ихъ переѣзда въ Капъ, гдѣ этотъ достопочтенный джентльменъ былъ миссіонеромъ. Для обыкновеннаго же чтенія, Джозъ взялъ съ собой порядочный запасъ романовъ, которыми ссужалъ офицеровъ. Онъ во всѣхъ отношеніяхъ старался быть любезнымъ, добрымъ и снисходительнымъ.
   Много и много ночей проведено было майоромъ и Джономъ Седли на шханцахъ Рамкундера въ разговорахъ объ отечествѣ, въ то время, какъ корабль пробирался по мрачному океану, освѣщаемый луной и звѣздами и пробуждаемый по временамъ вахтеннымъ колокольчикомъ. Друзья наши незамѣтно просиживали долгіе часы. Уильямъ покуривая свой черутъ, а Джозъ втягивалъ въ себя ароматическій гукахъ, приготовленный индѣйцемъ.
   Надо было удивляться, съ какимъ постоянствомъ и остроуміемъ майоръ Доббинъ умѣлъ всегда наводить предметъ разговора на Амелію и ея маленькаго сына. Джозъ, немного недовольный несчастіями отца и нецеремонными его требованіями, утѣшался доводами майора, во которымъ должно было имѣть состраданіе къ бѣдствіямъ и преклонной старости. Можетъ быть, Джову не захочется жить вмѣстѣ съ старыми родителями, которыхъ образъ жизни никакъ не можетъ согласоваться съ жизнью молодого человѣка, привыкшаго совсѣмъ къ другому обществу (Джозъ кланялся при этомъ комплиментѣ); но майоръ доказалъ, какъ выгодно было бы ему, Джозу, имѣть въ Лондонѣ свой собственный домикъ и вести въ немъ спокойную жизнь стараго холостяка,-- представилъ, какъ сестра его Амелія приняла бы на себя хозяйство, какъ мила, нѣжна она была, и какія у нея во всемъ изящныя манеры. Уильямъ перечиталъ исторію всѣхъ успѣховъ, которые мистриссъ Осборнъ имѣла въ Брюсселѣ и въ Лондонѣ, гдѣ восхищались ею самые лучшіе фашіонебльные люди. Потомъ майоръ представлялъ необходимость для Джоза посылать маленькаго Джоржа въ хорошее училище и сдѣлать изъ него порядочнаго человѣка, потому что мать ребенка и ея родители навѣрное его избалуютъ. Короче сказать,-- этотъ хитрый майоръ вынудилъ у нашего индѣйца обѣщаніе -- принять подъ свое покровительство Амелію и ея беззащитнаго сынка. Доббинъ не зналъ еще, какія перемѣны произошли въ маленькомъ семействѣ мистера Седли; онъ не зналъ, что смерть похитила старушку мать, и что богачи отняли у Амеліи ея возлюбленнаго Джоржа. Каждый Божій день этотъ влюбленный, среднихъ лѣтъ джентльменъ думалъ о мистриссъ Осборнъ, и всѣ его душевныя побужденія сосредоточивались на одномъ желаніи -- оказывать ей добро. Между прочимъ, совершенно безсознательно, онъ старался со всею искренностію и постоянствомъ ухаживать за Джовомъ Седли, ласкать его и льстить ему. Нѣкоторые изъ васъ, мужчинъ, у которыхъ есть незамужнія сестрицы или дочери, конечно, припомнятъ себѣ, какъ необыкновенно бываютъ любезны джентльмены къ родственникамъ тѣхъ леди, за которыми является у нихъ желаніе приволокнуться. Немудрено послѣ того, что и нашъ Уильямъ принадлежалъ къ числу подобныхъ куртизановъ.
   По прибытіи майора на корабль Рамкундеръ не было, повидимому, никакой надежды на его выздоровленіе, и въ теченіи трехъ-дневной стоянки на Мадрасскомъ рейдѣ онъ не узналъ даже стараго знакомца своего мистера Седли. Въ этомъ состояніи Доббинъ пролежалъ до одного извѣстія, переданнаго ему Джовомъ, въ то время, какъ майоръ изнемогая лежалъ палубѣ. Вотъ какъ это было. Предчувствуя конецъ жизни, Уильямъ, въ духовной, завѣщалъ кое-что своему крестнику,-- просилъ мистриссъ Осборнъ вспомнить тогда о немъ и желалъ ей счастія въ ея новой супружеской жизни,
   -- Съ чего ты взялъ, что она замужемъ! возразилъ Джозъ. Въ письмѣ ко мнѣ она ни слова не упоминала о своемъ замужствѣ.... А Эмми о твоей женитьбѣ пишетъ и надѣется, что ты будешь счастливъ.... Забавно, право!...
   -- Котораго числа было послано въ тебѣ послѣднее письмо? спросилъ Доббинъ.
   Джонъ принесъ письма. Оказалось, что Эмми послала изъ двумя мѣсяцами послѣ отправленія письма майора. Съ этой минуты корабельный лекарь могъ смѣло гордиться своими медицинскими познаніями: паціентъ, котораго ему передалъ мадрасскій практиканъ съ весьма малыми надеждами, вдругъ началъ быстро поправляться, такъ что капитану Кирку приходилось отложить свои мечты на производство въ майоры.
   Едва только отплылъ корабль отъ острова св. Елены, веселость Доббина и его силы начали приводить всѣхъ пассажиромъ въ необычайное изумленіе. Уильямъ бѣгалъ съ мичманами, игралъ со штурманскими помощниками; лазилъ по вантамъ какъ юнга, затянулъ однажды вечеромъ комическую пѣсню, когда вся каютъ-компанія собралась послѣ ужина за грогомъ; словомъ, Доббинъ былъ такъ веселъ, развязенъ и общителенъ, что даже самъ капитанъ Браггъ, не находившій сначала въ своемъ пассажирѣ ничего особеннаго, сознался теперь, что майоръ не только любезный, но и свѣдущій, достойный офицеръ.
   -- Правда, манеры его не изящны, замѣчалъ Браггъ своему помощнику.-- Ему не суждено присутствовать въ парламентѣ, гдѣ находится его превосходительство лордъ Уильямъ, который такъ снисходителенъ ко мнѣ, бралъ меня за руку передъ цѣлымъ собраніемъ и приглашалъ къ обѣду выпить съ нимъ пива, въ обществѣ самого главнокомандующаго.... Въ майорѣ нѣтъ того, чѣмъ обладаетъ лордъ, а все же замѣчается нѣчто....
   То есть мнѣніе капитана Брагга было таково, что нашъ другъ не только обладаетъ способностями командовать кораблемъ, но умѣетъ также разбирать и цѣнить достоинства людей.
   Находясь на десяти дневномъ разстояніи отъ Англіи, Рамкундеръ заштилевалъ, а вмѣстѣ съ нимъ и Доббинъ сдѣлался такъ нетерпѣливъ и скученъ, что возбудилъ удивленіе во всѣхъ своихъ спутникахъ, до сей минуты любовавшихся его живымъ и веселымъ характеромъ. Въ этомъ расположеніи духа Доббинъ находился до тѣхъ поръ, пока не подулъ попутный вѣтерокъ. При появленіи лоцмана, майоръ обрадовался несказанно. О, Боже! какъ сильно билось сердце его, могла открылись два знакомые ему шпица соутамптонскихъ церквей!
  

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА LVIII.

ДРУГЪ НАШЪ МАЙОРЪ.

   Нечего и говорить, кажется, о томъ, что Уильямъ Доббинъ, къ концу вояжа, сдѣлался общимъ любимцемъ на кораблѣ Рамкундеръ. Когда онъ и мистеръ Седли спустились въ шлюпку, которая должна была отвезти ихъ на берегъ, вся корабельная команда -- матросы и офицеры, и во главѣ ихъ самъ капита в. Они с Кроули были соперниками, когда тот служил в полку. Короче сказать, мистер Макмердо лежал в постели, читая в "Белловой жизни" отчет о том самом состязании между "Любимцем Татбери" и "Баркингским мясником", о котором мы упоминали выше. Это был почтенный вояка, с маленькой, коротко остриженной седой головой, в шелковом ночном колпаке, румяный и красноносый, с длинными крашеными усами.
   Когда Родон сообщил капитану, что нуждается в друге, тот отлично понял, какого рода дружеская услуга от него требуется. Ему довелось провести для своих знакомых десятки таких дел весьма осмотрительно и искусно. Его королевское высочество, незабвенной памяти покойный главнокомандующий, питал за это величайшее уважение к Макмердо, и капитан был всеобщим прибежищем для джентльменов в беде.
   - Ну, в чем дело, мой милый Кроули? - спросил старый вояка, - Еще какая-нибудь картежная история? Вроде той, когда мы ухлопали капитана Маркера, а?
   - Нет, теперь это... теперь это из-за моей жены, - отвечал Кроули, потупив взор и сильно покраснев. Тот только свистнул.
   - Я всегда говорил, что она тебя бросит, - начал он (и действительно, в полку и в клубах заключались пари насчет того, какая участь ожидает полковника Кроули, - такого невысокого мнения были его товарищи и свет о добродетельности миссис Кроули), но, увидев, каким свирепым взглядом Родон ответствовал на его замечание, Макмердо счел за благо не развивать эту тему.
   - И что же, неужели другого выхода нет, мой милый? - продолжал капитан серьезным тоном. - Что это, только, понимаешь, подозрение или... или что еще? Какие-нибудь письма? Нельзя ли замять дело? Лучше не поднимать шума из-за такой истории, если это возможно!
   "Здорово! Он, значит, только теперь ее раскусил", - подумал капитан и вспомнил сотый разговоров в офицерской столовой, когда имя миссис Кроули смешивалось с грязью.
   - Выход только один, - отвечал Родон, - и одному из нас придется отправиться этим выходом на тот свет. Понимаешь, Мак, меня устранили с дороги, арестовали; я застал их вдвоем. Я сказал ему, что он лжец и трус, сбил его с ног и вздул.
   - Так ему и надо, - сказал Макмердо. - Кто это? Родон ответил, что это лорд Стайн.
   - Черт! Маркиз! Говорят, он... то есть, говорят, ты...
   - Какого дьявола ты мямлишь? - взревел Родон. - Ты хочешь сказать, что тебе уже приходилось слышать какие-то намеки по адресу моей жены и ты не сообщил мне об этом?
   - Свет любит позлословить, старина, - отвечал тот. - Ну к чему я стал бы тебе рассказывать о том, что болтают всякие дураки?
   - Черт возьми, Мак, это было не по-приятельски, - сказал Родон, совсем подавленный, и, закрыв лицо руками, дал волю своему волнению, чем глубоко тронул грубого старого служаку.
   - Держись, старина! - сказал он. - Важный он человек или не важный, мы всадим в него пулю, черт его побери! А что касается женщин, так они все одинаковы.
   - Ты не знаешь, как я любил ее, - сказал Родон, едва выговаривая слова. - Ведь я ходил за нею по пятам, как лакей. Я отдал ей все, что у меня было. Я нищий теперь, потому что женился на ней. Клянусь тебе, я закладывал часы, чтобы купить ей, что ей хотелось. А она... она все это время копила деньги для себя и пожалела сто фунтов, чтобы вызволить меня из каталажки.
   Тут он горячо и несвязно, с волнением, в каком друг никогда его не видел, рассказал Макмердо все обстоятельства дела. Последний ухватился за некоторые неясные черточки в рассказе.
   - А может быть, она и вправду невинна? - сказал он. - Она это утверждает. Стайн и прежде сотни раз оставался с нею наедине в вашем доме.
   - Может быть и так, - сумрачно отвечал Родон, - но вот это выглядит не очень невинно. - И он показал капитану тысячефунтовый билет, найденный в бумажнике Бекки. - Вот что он дал ей, Мак, а она от меня это утаила. И, имея такие деньги дома, отказалась выручить меня, когда я очутился под замком.
   Капитан не мог не согласиться, что с деньгами получилось некрасиво.
   Пока шло это совещание, Родон отправил слугу капитана Макмердо на Керзон-стрит с приказом своему лакею выдать чемодан с платьем, в котором полковник сильно нуждался. А тем временем Родон и его секундант с величайшим трудом и с помощью джонсоновского словаря, сослужившего им большую службу, составили письмо, которое Макмердо должен был послать лорду Стайну. Капитан Макмердо имеет честь от лица полковника Родона Кроули свидетельствовать свое почтение маркизу Стайну и доводит до его сведения, что он уполномочен полковником предпринять любые шаги для встречи, требовать которой, он в том не сомневается, входит в намерения его милости и которую обстоятельства сегодняшнего утра делают неизбежной. Капитан Макмердо в самой учтивой форме просил лорда Стайна указать со своей стороны какого-нибудь друга, с которым он (капитан М.) мог бы снестись, и высказывал пожелание, чтобы встреча произошла по возможности без промедлений. В постскриптуме капитан сообщал, что в его распоряжении находится банковый билет на крупную сумму, причем полковник Кроули имеет основания предполагать, что эти деньги являются собственностью маркиза Стайна. И ему, по поручению полковника, желательно было бы передать билет владельцу.
   К тому времени, как это письмо было составлено, слуга капитана вернулся с Керзон-стрит, но без саквояжа и чемодана, за которыми его посылали, - вид у него был растерянный и смущенный.
   - Там ничего не хотят выдавать, - доложил он. - В доме сущий кавардак, все перевернуто вверх дном. Явился домохозяин и завладел всем. Слуги пьянствуют в гостиной. Они говорят... они говорят, что вы сбежали со столовым серебром, полковник, - добавил слуга, помолчав немного. - Одна из горничных уже съехала. А Симпсон, ваш лакей, очень шумел и, притом совершенно пьяный, твердит, что не даст ничего вынести из дому, пока ему не заплатят жалованья.
   Отчет об этой маленькой революции в Мэйфэре изумил их и внес некоторое веселье в весьма печальный доселе разговор. Оба офицера расхохотались над поражением, постигшим Родона.
   - Я рад, что мальчугана нет дома, - сказал Родон, кусая ногти. - Ты помнишь, Мак, как я приводил его в манеж? Каким молодцом он сидел на коне, а?
   - Да, он у тебя молодец! - подтвердил добродушный капитан.
   Маленький Родон в это время сидел в часовне школы "Уайтфрайерс", среди пятидесяти таких же наряженных в мантии мальчиков, и думал не о проповеди, а о поездке домой в ближайшую субботу, когда отец, наверное, подарит ему что-нибудь, а может быть, даже поведет в театр.
   - Он у меня молодчина, - продолжала Родон, все еще думая о сыне. - Вот что. Мак, если случится какая-нибудь беда... если меня ухлопают... мне хотелось бы, чтобы ты... знаешь, навестил его и передал ему, что я очень его любил, ну, и так далее!.. И еще... фу ты, напасть!.. отдай ему, старый дружище, вот эти золотые запонки; это все, что у меня осталось.
   Он закрыл лицо грязными руками, слезы покатились по ним, оставляя белые полосы. Макмердо тоже пришлось снять шелковый ночной колпак и протереть им глаза.
   - Ступайте вниз и закажите нам чего-нибудь позавтракать, - приказал он своему слуге громким и бодрым голосом. - Что ты хочешь, Кроули? Скажем, почки под острым соусом и селедку? И еще, Клей, достаньте полковнику что-нибудь из платья. Мы с тобой всегда были почти одинакового роста, милый мой Родон, и ни одному из нас уже не скакать с той легкостью, которой мы отличались, когда поступали в полк.
   С этими словами Макмердо оставил полковника совершать туалет, а сам повернулся лицом к стене и продолжал читать "Беллову жизнь", пока его приятель не оделся, после чего и сам капитан мог приступить к одеванию.
   Эта операция была проведена с особой тщательностью, так как капитану Макмердо предстояло свидание с лордом.
   Он нафабрил усы, приведя их в состояние полнейшего блеска, и надел крахмальный галстук и нарядный жилет кофейного цвета. Вследствие этого все молодые офицеры в столовой, куда капитан вошел вскоре после своего друга, встретили его громкими приветствиями и спрашивали, уж не к венцу ли он собрался.
  

ГЛАВА LV,

в которой развивается та же тема

  
   Бекки очнулась от оцепенения и растерянности, в которые ее бесстрашный дух был повергнут событиями минувшей ночи, только когда колокола церквей на Керзон-стрит зазвонили к послеполуденной службе. Поднявшись с постели, она тоже принялась усиленно звонить в колокольчик, призывая к себе француженку-горничную, оставившую ее за несколько часов перед тем.
   Миссис Родон Кроули звонила долго и тщетно, и хотя в последний раз она позвонила с такою силою, что оборвала шнурок сонетки, однако мадемуазель Фифин не соизволила появиться, - не появилась она и тогда, когда ее госпожа, с сонеткой в руках и с рассыпавшимися по плечам волосами, в гневе выбежала на площадку лестницы и стала призывать к себе камеристку громкими криками.
   Дело в том, что та уже несколько часов как скрылась, позволив себе удалиться "на французский манер", как это у нас называется. Подобрав в гостиной драгоценности, мадемуазель поднялась к себе наверх, уложила и перевязала чемоданы, сбегала за кебом, собственноручно снесла вниз свои пожитки, даже не прибегнув к помощи других слуг, которые, вероятно, отказались бы ей помочь, потому что ненавидели ее от всего сердца, и, ни с кем не попрощавшись, покинула дом на Керзон-стрит.
   По ее мнению, игра в этом уютном семейном мирке была окончена. Фифин укатила в кебе, как поступали в подобных обстоятельствах и более высокопоставленные ее соотечественники; но более, чем они, предусмотрительная, или более удачливая, она забрала не только свои собственные вещи, но и кое-что из хозяйских (если, впрочем, про ее хозяйку можно сказать, что у нее была какая-либо собственность), - и увезла не только упомянутые выше драгоценности и несколько платьев, на которые давно уже зарилась: нет, вместе с мадемуазель Фифин из дома на Керзон-стрит исчезли также четыре позолоченных подсвечника в стиле Людовика XIV, шесть золоченых альбомов, кипсеков и альманахов, золотая эмалированная табакерка, принадлежавшая когда-то мадам Дюбарри, чудеснейшая маленькая чернильница и перламутровый бювар, которыми пользовалась Бекки, составляя свои изящные розовые записочки, а кстати, и все серебро, какое было на столе по случаю маленького festin {Пиршества (франц.).}, прерванного появлением Родона. Серебряную посуду мадемуазель оставила на месте, вероятно, как слишком громоздкую; и, несомненно, по той же причине она не взяла каминных щипцов, зеркал и маленького фортепьяно палисандрового дерева.
   Впоследствии какая-то дама, очень на нее похожая, держала модною мастерскую на улице Гельдер в Париже, где она жила в большом почете, пользуясь покровительством, милорда Стайна. Особа эта всегда отзывалась об Англии как о самой предательской стране в мире и рассказывала своим молодым ученицам, что она была affreusement volee {Зверски обворована (франц.).} обитателями этого острова. Очевидно, именно из сострадания к таким несчастьям достойной madame de Saint-Amaranthe маркиз Стайн и осыпал ее своими милостями. Да процветает она и впредь, как того заслуживает, - она уже не появится на тех дорогах Ярмарки Тщеславия, по которым мы бродим.
   Услышав снизу голоса и возню и негодуя на бесстыдство слуг, не отвечающих на ее зов, миссис Кроули накинула капот и величественно спустилась в столовую, откуда доносился этот шум.
   Там на прекрасной, обитой кретоном софе восседала чумазая кухарка рядом с миссис Реглс и потчевала ее мараскином. Паж с блестящими пуговицами, разносивший розовые записочки Бекки и с такой резвостью прыгавший около ее изящной кареты, теперь упоенно макал пальцы в блюдо с кремом; лакей беседовал с Реглсом, лицо которого выражало смущение и горе; однако, хотя дверь стояла открытой и Бекки громко взывала к слугам раз пять, находясь от них на расстоянии нескольких шагов, никто не повиновался ее призыву!
   - Выпейте рюмочку, миссис Реглс, сделайте милость, - говорила кухарка в тот момент, как Бекки в развевающемся белом кашемировом капоте вошла в гостиную.
   - Симпсон, Троттер! - закричала хозяйка дома в страшном гневе. - Как вы смеете торчать здесь, когда слышите, что я вас зову? Как вы смеете сидеть в моем присутствии? Где моя горничная?
   Паж, на мгновение испугавшись, вынул пальцы изо рта, но кухарка взяла рюмку мараскина, от которой отказалась миссис Реглс, и, нагло взглянув на Бекки через край позолоченной рюмки, опрокинула ее себе в рот. Как видно, напиток придал смелости гнусной мятежнице.
   - Вот и сидим, софа-то не ваша! - сказала кухарка. - Я сижу на софе миссис Реглс. Не трогайтесь с места, миссис Реглс, мэм. Я сижу на софе мистера и миссис Реглс, которую они купили на свои кровные денежки и при этом заплатили хорошую цену, да! И если я буду сидеть здесь, пока мне не заплатят жалованья, то придется мне просидеть тут довольно-таки долго, миссис Реглс; и буду сидеть... ха-ха-ха!
   С этими словами она налила себе вторую рюмку ликера и выпила ее с отвратительной насмешливой гримасой.
   - Троттер! Симпсон! Гоните эту нахальную пьяницу вон! - взвизгнула миссис Кроули.
   - И не подумаю, - отвечал лакей Троттер, - сами гоните. Заплатите нам жалованье, а тогда гоните, и меня тоже. Нам-то что, мы уйдем с большим удовольствием!
   - Вы что же, собрались здесь, чтобы оскорблять меня? - закричала Бекки в бешенстве. - Вот вернется полковник Кроули, тогда я...
   При этих словах слуги разразились грубым хохотом, к которому, однако, не присоединился Реглс, по-прежнему сохранявший самый меланхоличный вид.
   - Он не вернется, - продолжал мистер Троттер. - Он присылал за своими вещами, а я не позволил ничего взять, хотя мистер Реглс и собирался выдать. Да и полковник он, скорее всего, такой же, как я. Он сбежал, и вы, наверно, тоже за ним последуете. Оба вы жулики, и больше ничего. Не орите на меня! Я этого не потерплю. Заплатите нам жалованье. Жалованье нам заплатите!
   По раскрасневшейся физиономии мистера Троттера и нетвердой интонации его речи было ясно, что он тоже почерпнул храбрость на дне стакана.
   - Мистер Реглс, - сказала Бекки, уязвленная до глубины души, - неужели вы позволите этому пьянице оскорблять меня?
   - Перестаньте шуметь, Троттер, довольно! - произнес паж Симпсон. Он был тронут жалким положением хозяйки, и ему удалось удержать лакея от грубого ответа на эпитет "пьяница".
   - Ох, сударыня, - сказал Реглс, - не думал я, что доживу до такого дня! Я знаю семейство Кроули с тех пор, как себя помню. Я служил дворецким у мисс Кроули тридцать лет, и мне и в голову не приходило, что один из членов этого семейства разорит меня... да, разорит, - произнес несчастный со слезами на глазах. - Вы мне-то думаете заплатить или нет? Вы прожили в этом доме четыре года. Вы пользовались моим имуществом, посудой и бельем. Вы задолжали мне по счету за молоко и масло двести фунтов, а еще требовали у меня яиц из-под кур для разных ваших яичниц и сливок для болонки!
   - Ей и горя было мало, что ест и пьет ее собственная кровь и плоть, - вмешалась кухарка. - Он двадцать раз помер бы с голоду, кабы не я.
   - Он теперь приютский мальчик, - сказал мистер Троттер с пьяным хохотом.
   А честный Реглс продолжал, чуть не плача, перечислять свои беды. Все, что он говорил, было правдой, Бекки и ее супруг разорили его. На следующей неделе ему нужно платить по срочным векселям, а платить нечем. Все пойдет с молотка, его выгонят вон из лавки и из дома, а все потому, что он доверился семейству Кроули. Его слезы и причитания еще больше раздосадовали Бекки.
   - Кажется, вы все против меня, - сказала она с горечью. - Что вам надо? Я не могу расплатиться с вами в воскресенье. Приходите завтра, и я уплачу вам все сполна. Я думала, что полковник Кроули уже рассчитался с вами. Ну, значит, рассчитается завтра. Заверяю вас честным словом, что он сегодня утром ушел из дому с полу гора тысячами фунтов в бумажнике. Меня он оставил без гроша. Обратитесь к нему. Позвольте мне надеть шляпу и шаль и дайте только съездить за ним и отыскать его. Мы с ним сегодня повздорили. По-видимому, вам это известно. Даю вам слово, что вам всем будет уплачено. Полковник получил хорошее место. Дайте мне только съездить за ним и отыскать его.
   Это смелое заявление заставило Реглса и других удивленно переглянуться. С тем Бекки их и покинула. Она поднялась к себе и оделась, на сей раз без помощи француженки-горничной, затем прошла в комнату Родона и увидела там уложенный чемодан и саквояж, а при них записку с указанием, чтобы их выдали по первому требованию. После этого она поднялась на чердак, где помещалась француженка: там все было чисто, все ящики опорожнены. Бекки вспомнила о драгоценностях, брошенных на полу, и у нее не осталось сомнений, что горничная сбежала.
   - Боже мой! Кому еще так не везет, как мне! - воскликнула она. - Быть так близко к цели и все потерять! Неужели уже слишком поздно?
   Нет, один шанс еще оставался.
   Она оделась и вышла из дому - на этот раз без всяких помех, но одна. Было четыре часа. Бекки быстро шла по улицам (у нее не было денег, чтобы нанять экипаж), нигде не останавливаясь, пока не очутилась у подъезда сэра Питта Кроули на Грейн-Гонт-стрит. Где леди Джейн Кроули? Она в церкви. Бекки не опечалилась. Сэр Питт был у себя в кабинете и приказал, чтобы его не беспокоили. Но она должна его видеть! Ребекка быстро проскользнула мимо часового в ливрее и очутилась в комнате сэра Питта раньше, чем изумленный баронет успел отложить газету.
   Он покраснел и, отшатнувшись от Ребекки, устремил на нее взгляд, полный тревоги и отвращения.
   - Не смотрите на меня так! - сказала она. - Я не виновна, Питт, дорогой мой Питт! Когда-то вы были мне другом. Клянусь богом, я не виновна! Хотя видимость против меня... Все против меня. И, ах! в такую минуту! Как раз когда все мои надежды начали сбываться, как раз когда счастье уже улыбалось нам!
   - Значит, это правда, что я прочел в газете? - спросил сэр Питт.
   Одно газетное сообщение в этот день весьма удивило его.
   - Правда! Лорд Стайн сообщил мне это в пятницу вечером, в день этого рокового бала. Ему уже полгода обещали какое-нибудь назначение. Мистер Мартир, министр колоний, передал ему вчера, что все устроено. Тут произошел этот несчастный арест, эта ужасная встреча. Я виновата только в слишком большой преданности служебным интересам Родона. Я принимала лорда Стайна наедине сотни раз и до того. Сознаюсь, у меня были деньги, о которых Родон ничего не знал. А разве вы не знаете, как он беспечен? Так могла ли я решиться доверить их ему?
   Таким образом, у нее начала складываться вполне связная история, которую она и преподнесла своему озадаченному родственнику.
   Дело якобы обстояло так: Бекки признавала с полной откровенностью, но с глубоким раскаянием, что, заметив расположение к себе со стороны лорда Стайна (при упоминании об этом Питт вспыхнул) и будучи уверена в своей добродетели, она решила обратить привязанность знатного пэра на пользу себе и своему семейству.
   - Я добивалась звания пэра для вас, Питт, - сказала она (Питт опять покраснел). - Мы беседовали об этом. При вашем таланте и при посредничестве лорда Стайна это было бы вполне возможно, если бы страшная беда по положила конец всем нашим надеждам! Но прежде всего, признаюсь, целью моей было спасти моего дорогого супруга, - я люблю его, несмотря на дурное обращение и ничем не оправданную ревность, - избавить его от бедности и нищеты, грозящих нам. Я видела расположение лорда Стайна ко мне, - сказала она, потупив глазки. - Признаюсь, я делала все, что было в моей власти, чтобы понравиться ему и, насколько это возможно для честной женщины, обеспечить себе его... его уважение. Только в пятницу утром было получено известие о смерти губернатора острова Ковентри, и милорд немедленно закрепил это место за моим дорогим супругом. Было решено, что ему будет устроен сюрприз: он должен был прочесть об этом в газетах сегодня. Даже после того как произошел этот ужасный арест (все издержки по которому лорд Стайн великодушно предложил взять на себя, так что мне в некотором роде помешали броситься выручать моего мужа), милорд смеялся и говорил, что драгоценный мой Родон, сидя в этой отвратительной яме... в доме бейлифа, утешится, когда прочтет в газете о своем назначении. А затем.... затем... он вернулся домой. У него пробудились подозрения... и страшная сцена произошла между милордом и моим жестоким, жестоким Родоном... и, боже мой, боже мой, что же теперь будет? Питт, дорогой Питт! Пожалейте меня и помирите нас! - С этими словами она бросилась на колени и, заливаясь слезами, схватила Питта за руку и начала ее страстно целовать.
   В этой самой позе и застала баронета и его невестку леди Джейн, которая, вернувшись из церкви и услышав, что миссис Родон Кроули находится в кабинете ее мужа, сейчас туда побежала.
   - Я поражаюсь, как у этой женщины хватает наглости входить в наш дом, - сказала леди Джейн, трепеща всем телом и смертельно побледнев. (Ее милость сейчас же после завтрака послала горничную расспросить Реглса и прислугу Родона Кроули, которые рассказали ой все, что знали, да притом еще немало присочинили, сообщив попутно и некоторые другие истории.) - Как смеет миссис Кроули входить в дом... в дом честной семьи?
   Сэр Питт отшатнулся, изумленный таким энергичным выпадом. Бекки все стояла на коленях, крепко уцепившись за руку сэра Питта.
   - Скажите ей, что она не все знает. Скажите, что я невинна, дорогой Питт, - простонала она.
   - Честное слово, моя дорогая, мне кажется, ты несправедлива к миссис Кроули, - начал сэр Питт. При этих словах Бекки почувствовала большое облегчение. - Я, со своей стороны, убежден, что она...
   - Что она? - воскликнула леди Джейн, и ее звонкий голос задрожал, а сердце страшно забилось. - Что она гадкая женщина... бессердечная мать, неверная жена? Она никогда не любила своего славного мальчика, он сколько раз прибегал сюда и рассказывал мне о ее жестоком обращении. Она во всякую семью, с которой соприкасалась, приносила несчастье, делала все, чтобы расшатать самые священные чувства своей преступной лестью и ложью. Она обманывала своего мужа, как обманывала всех! У нее черная, суетная, тщеславная, преступная душа. Я вся дрожу, когда она близко. Я стараюсь, чтобы мои дети ее не видели. Я...
   - Леди Джейн! - воскликнул сэр Питт, вскакивая с места. - Право, такие выражения...
   - Я была вам верной и честной женой, сэр Питт, - бесстрашно продолжала леди Джейн, - я блюла свой брачный обет, данный перед богом, и была послушной и кроткой, как подобает жене. Но всякое повиновение имеет свои пределы, и я заявляю, что не потерплю, чтобы эта... эта женщина опять была под моим кровом: если она войдет сюда, я уеду и увезу детей. Она недостойна сидеть вместе с христианами. Вам... вам придется выбирать, сэр, между ею и мною. - И с этими словами миледи, трепеща от собственной смелости, стремительно вышла из комнаты, а изумленный сэр Питт остался один с Ребеккой.
   Что касается Бекки, то она не обиделась; напротив, она была довольна.
   - Это все из-за брильянтовой застежки, которую вы мне подарили, - сказала она сэру Питту, протягивая ему руку. И, прежде чем она покинула его (можете быть уверены, что леди Джейн дожидалась этого события у окна своей туалетной комнаты в верхнем этаже), баронет обещал отправиться на поиски брата и всячески постараться склонить его к примирению.
  
   В полковой столовой Родон застал несколько молодых офицеров, и те без особого труда уговорили его разделить с ними трапезу и подкрепиться цыпленком с перцем и содовой водой, которыми угощались эти джентльмены. Затем они повели беседу, приличествующую времени года и своему возрасту: о предстоящей стрельбе по голубям в Бэттерси с заключением пари в пользу Росса или Осбалдистона; о мадемуазель Ариан из Французской оперы, о том, кто бросил ее и как она утешилась с Пантером Каром; о состязании между "Мясником" и "Любимцем" и о возможности допущенного при этом плутовства. Молодой Тендимен, семнадцатилетний герой, усердно старавшийся отрастить усы, самолично видел это состязание и говорил о схватке и о качествах боксеров в самых ученых выражениях. Это он привез "Мясника" на место состязания в своем экипаже и провел вместе с ним всю минувшую ночь. Если бы тут не было подвоха, "Мясник" непременно победил бы! Там все эти жулики спелись между собой, и он, Тендимен, не станет платить... нет, черт возьми, платить он не станет! Всего лишь год тому назад сей юный корнет, ныне специалист по боксу и страстный поклонник Крибба, сосал леденцы и подвергался в Итоне сечению розгами.
   Так они продолжали беседовать о танцовщицах, состязаниях, выпивке и дамах сомнительною поведения, пока в столовую не вошел Макмердо и не присоединился к их разговорам. По-видимому, он не задумывался над тем, что их юному возрасту следовало бы оказывать уважение: старый служака сыпал такими анекдотами, за которыми не угнаться было и самому юному из собравшихся тут повес; ни его седые волосы, ни их безусые лица не останавливали его. Старый Мак славился своими анекдотами. Строго говоря, он не был светским кавалером; иными словами, мужчины предпочитали приглашать его обедать к своим любовницам, а не к матерям. Можно, пожалуй, сказать, что он вел поистине низменный образ жизни, но он был вполне доволен своей судьбой и жил, никому не желая зла, просто и скромно.
   Когда Мак окончил свой обильный завтрак, большинство офицеров уже вышло из-за стола. Юный лорд Варинес курил огромную пенковую трубку, а капитан Хыоз занялся сигарой; неугомонный чертенок Тендимен, зажав между коленями своего маленького бультерьера, с великим азартом играл в орлянку (этот молодец вечно во что-нибудь играл) с капитаном Дьюсэйсом, а Мак и Родон отправились в клуб, за все время ни единым намеком не коснувшись вопроса, занимавшего их умы. Напротив, оба они довольно весело участвовали в общей беседе, да и к чему было расстраивать ее? Пиры, попойки, разгул и смех идут рука об руку со всеми другими занятиями на Ярмарке Тщеславия. Народ толпами валил из церквей, когда Родон и его приятель проходили по Сент-Джеймс-стрит и поднимались на крыльцо своего клуба.
   Старые щеголи и habitues {Завсегдатаи (франц.).}, которые часами простаивают у огромного окна клуба, глядя на улицу, еще не заняли своих постов; в читальне почти никого не было. Одного из джентльменов, сидевших там, Родон не знал, другому он кое-что задолжал по висту и, следовательно, не чувствовал особого желания с ним встречаться; третий читал за столом воскресную газету "Роялист" (славившуюся своей скандальной хроникой и приверженностью церкви и королю). Взглянув на Кроули с некоторым интересом, этот последний сказал:
   - Поздравляю вас, Кроули!
   - С чем это? - спросил полковник.
   - Об этом уже напечатано в "Наблюдателе", а также и в "Роялисте", - сказал мистер Смит.
   - Что такое? - воскликнул Родон, сильно покраснев. Он подумал, что история с лордом Стайном попала в газеты. Смита и удивило и позабавило, с каким волнением полковник схватил дрожащей рукой газету и стал читать.
   Мистер Смит и мистер Браун (тот джентльмен, с которым у Родона были не закончены карточные расчеты) беседовали о полковнике перед его приходом в клуб.
   - Это подоспело в самый раз! - говорил Смит. - У Кроули, насколько мне известно, нет ни гроша за душой.
   - Это для всех удачно. - сказал мистер Браун. - Он не может уехать, не заплатив мне двадцати пяти фунтов, которые он мне должен.
   - Какое жалованье? - спросил Смит.
   - Две или три тысячи фунтов, - отвечал Браун. - Но климат там такой паршивый, что это удовольствие ненадолго. Ливерсидж умер через полтора года, а его предшественник, я слышал, протянул всего лишь шесть недель.
   - Говорят, его брат очень умный человек. Мне он всегда казался нудной личностью, - заявил Смит. - Впрочем, у него, должно быть, хорошие связи. Вероятно, он и устроил полковнику это место?
   - Он? - воскликнул Браун с усмешкой. - Чепуха! Это лорд Стайн ему устроил.
   - То есть как?
   - Добродетельная жена - клад для своего супруга, - отвечал собеседник загадочно и погрузился в чтение газет.
   В "Роялисте" Родон прочитал следующее поразительное сообщение:
  
  
   "Пост губернатора на острове Ковентри.
  
   Корабль его величества "Йеллоуджек" (капитан Джандерс) доставил письма и газеты с острова Ковентри. Его превосходительство сэр Томас Ливерсидж пал жертвой лихорадки, свирепствующей в Гнилтауне. Процветающая колония скорбит об этой утрате. Мы слышали, что пост губернатора предложен полковнику Родону Кроули, кавалеру ордена Бани, отличившемуся в сражении при Ватерлоо. Для управления нашими колониями нам нужны люди не только признанной храбрости, но и наделенные административными талантами. Мы не сомневаемся, что джентльмен, выбранный министерством по делам колоний для замещения вакансии, освободившейся на острове Ковентри вследствие столь плачевного события, как нельзя лучше подходит для ответственного поста, который ему предстоит занять".
  
   - Остров Ковентри! Где он находится? Кто указал на твою кандидатуру правительству? Возьми меня к себе в секретари, дружище! - сказал Макмердо со смехом.
   И пока Кроули и его друг сидели, озадаченные прочитанным сообщением, клубный лакей подал полковнику карточку, на которой стояло имя мистера Уэнхема, и доложил, что этот джентльмен желает видеть полковница Кроули.
   Полковник и его адъютант вышли навстречу Уэнхему в полной уверенности, что тот явился эмиссаром от лорда Стайна.
   - Как поживаете, Кроули? Рад вас видеть, - произнес мистер Уэнхем с улыбкой и сердечно пожал Родону руку.
   - Я полагаю, вы пришли от...
   - Совершенно верно, - ответил мистер Уэихем.
   - В таком случае, вот мой друг, капитан Макмердо лейб-гвардии Зеленого полка.
   - Очень счастлив познакомиться с капитаном Макмердо, - сказал мистер Уэнхем и протянул руку секунданту с такой же обворожительной улыбкой, как перед тем - его принципалу. Мак протянул мистеру Уэнхему один палец, обтянутый замшевой перчаткой, и очень холодно поклонился ему, едва нагнув голову над своим крахмальным галстуком. Вероятно, он был недоволен, что ему приходится иметь дело со "штафиркой", и считал, что лорду Стайну следовало прислать к нему по меньшей мере полковника.
   - Так как Макмердо действует от моего имени и знает, чего я хочу, - сказал Кроули, - мне лучше удалиться и оставить вас вдвоем.
   - Конечно, - подтвердил Макмердо.
   - Ни в коем случае, дорогой мой полковник! - сказал мистер Уэнхем. - Свидание, о котором я имел честь просить, должно быть у меня лично с вамп, хотя присутствие капитана Макмердо не может не быть также чрезвычайно для меня приятно. Иными словами, капитан, я надеюсь, что наша беседа приведет к самым отрадным результатам, весьма отличным от тех, которые, по-видимому, имеет в виду мой друг полковник Кроули.
   - Гм! - произнес капитан Макмердо. "Черт бы побрал этих штатских! - подумал он про себя. - Вечно они говорят сладкие слова и стараются все уладить".
   Мистер Уэнхем сел в кресло, которого ему не предлагали, вынул из кармана газету и начал:
   - Вы видели это лестное сообщение в сегодняшних газетах, полковник? Правительство приобрело для себя очень ценного слугу, а вам обеспечивается прекраснейшее место, если вы, в чем я не сомневаюсь, примете предлагаемую вам должность. Три тысячи в год, восхитительный климат, отличный губернаторский дворец, полная самостоятельность и верное повышение в чине. Поздравляю вас от всего сердца! Смею думать, вам известно, джентльмены, кому мой друг обязан таким покровительством?
   - Понятия не имею! - сказал капитан, принципал же его страшно покраснел.
   - Одному из самых великодушных и добрых людей на свете, и к тому же из самых знатных, - моему превосходному другу, маркизу Стайну.
   - Будь я проклят, если приму от него место! - зарычал Родон.
   - Вы раздражены против моего благородного друга, - спокойно продолжал мистер Уэнхем. - А теперь, во имя здравого смысла и справедливости, скажите мне: почему?
   - Почему? - воскликнул изумленный Родон.
   - Почему? Черт подери! - повторил и капитан, стукнув тростью об пол.
   - Хорошо, пусть будет "черт подери", - сказал мистер Уэнхем с самой приятной улыбкой. - Но взгляните на дело, как человек светский... как честный человек, и посмотрите, не ошиблись ли вы. Вы возвращаетесь домой из поездки и застаете - что?.. Милорд Стайн ужинает с миссис Кроули в вашем доме на Керзон-стрит. Что это, какое-нибудь странное или необычайное происшествие? Разве он и раньше не бывал у вас сотни раз при таких же точно обстоятельствах? Клянусь честью, даю вам слово джентльмена (здесь мистер Уэнхем жестом парламентария положил руку на жилет), что ваши подозрения чудовищны, совершенно необоснованны и оскорбительны для достойного джентльмена, доказавшего свое расположение к вам тысячью благодеяний, и для безупречной, совершенно невинной леди.
   - Не хотите же вы сказать, что... что Кроули ошибся? - спросил мистер Макмердо.
   - Я убежден, что миссис Кроули так же невинна, как и моя жена, миссис Уэнхем, - заявил мистер Уэнхем весьма энергически. - Я убежден, что наш друг, ослепленный безумной ревностью, наносит удар не только немощному старику, занимающему высокое положение, своему неизменному другу и благодетелю, но и своей жене, собственной чести, будущей репутации своего сына и собственному преуспеянию в жизни. Я сообщу вам, что произошло, - продолжал мистер Уэнхем серьезно и внушительно. - Сегодня утром за мной послали от милорда Стайна, и я застал его в плачевном состоянии, - мне едва ли нужно осведомлять полковника Кроули, что в таком состоянии окажется всякий пожилой и немощный человек после личного столкновения с мужчиной, наделенным вашей силою, Скажу вам прямо: вы поступили жестоко, воспользовавшись преимуществом, которое дает вам такая сила, полковник Кроули! Не только телу моего благородного и превосходного друга была нанесена рана, но и сердце его, сэр, сочилось кровью!
   Человек, которого он осыпал благодеяниями, к которому питал приязнь, подверг его столь позорному оскорблению. Разве назначение, опубликованное сегодня в газетах, не является свидетельством его доброты к вам? Когда я приехал к его милости сегодня утром, я застал его поистине в плачевном состоянии, больно было на него смотреть. И он, подобно вам, жаждал отомстить за нанесенное ему оскорбление - смыть его кровью. Вам, полковник Кроули, я полагаю, известно, что милорд на это способен?
   - Он храбрый человек, - заметил полковник. - Никто никогда не говорил, что он трус.
   - Его первым приказом мне было написать вызов и передать его полковнику Кроули. "Один из нас, - сказал он, - не должен остаться в живых после того, что произошло минувшей ночью".
   Кроули кивнул головой.
   - Вы подходите к сути дела, Уэнхем, - сказал он.
   - Я приложил все старания, чтобы успокоить лорда Стайна. "Боже мой, сэр! - сказал я. - Как я сожалею, что миссис Уэнхем и я сам не приняли приглашения миссис Кроули отужинать у нее!"
   - Она приглашала вас к себе на ужин? - спросил капитан Макмердо.
   - После оперы. Вот пригласительная записка... стойте... нет, это другая бумага... я думал, что захватил ее с собой; по это не имеет значения, - заверяю вас честным словом, что я ее получил. Если бы мы пришли, - а нам помешала только головная боль миссис Уэнхем: моя жена страдает головными болями, в особенности весной, - если бы мы пришли, а вы вернулись домой, то не было бы никакой ссоры, никаких оскорблений, никаких подозрений. И, таким образом, исключительно из-за того, что у моей бедной жены болела голова, вы хотели подвергнуть смертельной опасности двух благородных людей и погрузить два знатнейших и древнейших семейства в королевстве в пучину горя и бесчестья.
   Мистер Макмердо взглянул на своего принципала с видом человека, глубоко озадаченного, а Родон почувствовал глухую ярость при мысли, что добыча ускользает от него. Он не поверил ни единому слову во всей этой истории, но как ее опровергнуть?
   Мистер Уэнхем продолжал все с тем же неудержимым красноречием, к которому он так часто прибегал во время своих выступлений в парламенте.
   - Я просидел у ложа лорда Стайна целый час, если не больше, убеждая, умоляя лорда Стайна отказаться от намерения требовать поединка. Я указывал ему, что обстоятельства дела, в сущности говоря, подозрительны, - они действительно возбуждают подозрение. Я признаю это, всякий мужчина на вашем месте мог обмануться. Я сказал, что человек, охваченный ревностью, - тот же сумасшедший, и на него так и следует смотреть, что дуэль между вами должна повести к бесчестью для всех заинтересованных сторон, что человек, занимающий столь высокое положение, как его милость, не имеет права идти на публичный скандал в наши дни, когда среди черни проповедуются самые свирепые революционные принципы и опаснейшие уравнительные доктрины, и что, хотя он ни в чем не виноват, молва будет упорно его порочить. В конце концов я умолил его не посылать вызова.
   - Я не верю ни одному слову из всей этой истории, - сказал Родон, скрежеща зубами. - Я убежден, что это бессовестная ложь и вы помогли ее состряпать, мистер Уэнхем. Если я не получу вызова от лорда Стайна, я сам его вызову, черт подери!
   Мистер Уэнхем побледнел как полотно при этом яростном выпаде полковника и стал поглядывать на дверь.
   Но он обрел себе помощника в лице капитана Макмердо. Джентльмен этот поднялся с места и, крепко выругавшись, упрекнул Родона за такой тон.
   - Ты поручил свое дело мне, ну и веди себя, как я считаю нужным, а не как тебе хочется! Ты не имеешь никакого права оскорблять мистера Уэнхема подобными словами, черт возьми! Мистер Уэнхем, мы должны просить у вас извинения. А что касается вызова лорду Стайну, то ищи кого-нибудь другого, - я ничего не стану передавать! Если милорд, получив трепку, предпочитает сидеть смирно, то и черт с ним! А что касается истории с... миссис Кроули, то вот мое твердое убеждение: ровным счетом ничего не доказано. Жена твоя невинна, как и сказал мистер Уэнхем. И, во всяком случае, дурак ты будешь, если не возьмешь предложенного места и не станешь держать язык за зубами!
   - Капитан Макмердо, вы говорите как разумный человек! - воскликнул мистер Уэнхем, чувствуя, что у него отлегло от сердца. - Я готов забыть все слова, сказанные полковником Кроули в минуту раздражения.
   - Я был в этом уверен, - сказал Родон с злобной усмешкой.
   - Помалкивай, старый дуралей, - произнес добродушно капитан. - Мистер Уэнхем не станет драться, и к тому же он совершенно прав.
   - Я считаю, - воскликнул эмиссар Стайна, - что это дело следует предать глубочайшему забвению. Ни одно слово о нем не должно выйти за пределы этого дома! Я говорю в интересах как моего друга, так и полковника Кроули, который упорно продолжает считать меня своим врагом.
   - Лорд Стайн едва ли будет болтать, - сказал капитан Макмердо, - да и нам оно ни к чему. История эта не из красивых, как на нее ни посмотри, и чем меньше о ней говорить, тем будет лучше. Поколотили вас, а не нас. И если вы удовлетворены, то к чему же нам искать удовлетворения?
   Тут мистер Уэихем взялся за шляпу, а капитан Макмердо пошел его проводить и затворил за собой дверь, предоставив Родону побушевать в одиночестве. Когда оба джентльмена очутились за дверью, Макмердо в упор посмотрел на посланца лорда Стайна, и в эту минуту его круглое приветливое лицо выражало что угодно, но только не почтение.
   - Вы не смущаетесь из-за пустяков, мистер Уэнхем, - сказал он.
   - Вы льстите мне, капитан Макмердо, - отвечал тот с улыбкой. - Но я заверяю вас по чести и совести, что миссис Кроули приглашала нас на ужин после оперы.
   - Разумеется! И у миссис Уэнхем разболелась голова... Вот что: у меня есть билет в тысячу фунтов, который я передам вам, если вы соблаговолите выдать мне расписку. Я вложу билет в конверт для лорда Стайна. Мой друг не будет с ним драться. Но брать его деньги мы не желаем.
   - Это все недоразумение, дорогой сэр, только недоразумение, - отвечал Уэнхем самым невинным тоном, и капитан Макмердо с поклоном проводил его до клубной лестницы, как раз в ту минуту, когда по ней поднимался сэр Питт Кроули. Оба эти джентльмена были немного знакомы, и капитан, направляясь вместе с баронетом обратно в ту комнату, где оставался его брат, сообщил сэру Питту, что ему удалось уладить дело между лордом Стайном и полковником.
   Сэр Питт, разумеется, был очень обрадован этим известием и горячо поздравил брата с мирным исходом дела, присовокупив соответствующие нравственные замечания касательно зла, приносимого дуэлями, и порочности такого способа улаживать споры.
   А после этого вступления он пустил в ход все свое красноречие, чтобы добиться примирения между Родоном и его женой. Он повторил все, что говорила Бекки, указал на правдоподобность ее слов и добавил, что сам твердо уверен в ее невинности.
   Но Родон ничего не хотел слушать.
   - Она прятала от меня деньги целых десять лет, - твердил он. - Она еще вчера клялась, что не получала денег от Стайна. Когда я их нашел, она сразу поняла, что все кончено. Даже если она мне не изменяла, Питт, от этого не легче. И я не хочу ее видеть, не хочу!
   Голова его поникла на грудь, горе совсем его сломило.
   - Бедняга! - сказал Макмердо и покачал головой.
  
   Сперва Родон Кроули и думать не хотел о том, чтобы занять пост, на который его устроил столь гнусный покровитель, и даже собирался взять сына из школы, в которую мальчик был помещен стараниями лорда Стайна. Однако брат и Макмердо уговорили его принять эти благодеяния. Больше всего подействовали на него доводы капитана, предложившего ему вообразить, в какую ярость придет Стайн при мысли, что его враг обязан карьерой его же содействию!
   Когда маркиз Стайн поправился настолько, что стал выезжать из дому, министр по делам колоний встретил его однажды и с поклоном поблагодарил от своего имени и от имени министерства за такое замечательное назначение. Можно себе представить, как приятно было лорду Стайну выслушивать эти комплименты!
   Тайна ссоры между ним и полковником Кроули была предана глубочайшему забвению, как сказал Уэнхем, то есть ее предали забвению секунданты и их доверители. Но в тот же вечер о ней судили и рядили за пятьюдесятью обеденными столами на Ярмарке Тщеславия. Один маленький Кеклби побывал на семи званых вечерах и всюду рассказывал эту историю с подобающими поправками и дополнениями. Как упивалась ею миссис Вашингтон Уайт! Супруга епископа Илингского не находила слов, чтобы выразить свое возмущение. Епископ в тот же день поехал с визитом в Гонт-Хаус и начертал свое имя в книге посетителей. Маленький Саутдаун был огорчен; огорчилась и сестра его, леди Джейн, - очень огорчилась, уверяю вас, Леди Саутдаун написала обо всем своей другой дочери, на мыс Доброй Надежды. По крайней мере, три дня об этой истории говорил весь город, и в газеты она не попала только благодаря стараниям мистера Уэга, действовавшего по наущению мистера Уэнхема.
   Судебные исполнители наложили арест на имущество бедного Реглса на Керзон-стрнт, а куда девалась прелестная нанимательница этого скромного особняка? Кто скажет? Кому спустя несколько дней еще было до нее дело? Была ли она виновна? Нам всем известно, как снисходителен свет и каков бывает приговор Ярмарки Тщеславия в сомнительных случаях. Некоторые говорили, что Ребекка уехала в Неаполь вдогонку за лордом Стайном; другие утверждали, что милорд, услышав о приезде Бекки, покинул этот город и бежал в Палермо; кто-то передавал, что она проживает в Бирштадте и сделалась dame d'honneur {Придворной дамой (франц.).} королевы болгарской; иные говорили, что она в Булони, а некоторые, что она живет в меблированных комнатах в Челтнеме.
   Родон определил ей сносное ежегодное содержание, а Бекки была из тех женщин, что умеют извлечь много даже из небольшой суммы денег. Он уплатил бы все свои долги при отъезде из Англии, согласись хоть какое-нибудь страховое общество застраховать его жизнь, но климат острова Ковентри настолько плох, что полковник не мог занять под свое жалованье ни гроша. Впрочем, он аккуратнейшим образом переводил деньги брату и писал своему сынишке с каждой почтой. Он снабжал Макмердо сигарами и присылал леди Джейн огромное количество раковин, кайенского перцу, крепких пикулей, варенья из гуавы и разных колониальных товаров. Он присылал своему брату в Англию "Гнилтаунскую газету", восхвалявшую нового губернатора в самых восторженных выражениях, тогда как "Гвилтаунский часовой" (жена его не была приглашена в губернаторский дом) объявлял, что его превосходительство - тиран, в сравнении с которым Нерона можно назвать просвещенным филантропом. Маленький Родон любил брать эти газеты и читать об его превосходительстве.
   Мать не делала никаких попыток повидаться с сыном. На воскресенье и на каникулы мальчик приезжал к тетке; скоро он уже знал все птичьи гнезда в Королевском Кроули и выезжал на охоту с гончими сэра Хадлстона, которыми так восхищался еще во время первого памятного пребывания в Хэмпшире.
  

ГЛАВА LVI

Из Джорджи делают джентльмена

  
   Джорджи Осборн прочно обосновался в особняке деда на Рассел-сквер, занимал отцовскую комнату в доме и был признанным наследником всех тамошних великолепий. Привлекательная внешность, смелый и бойкий нрав и джентльменские манеры мальчика завоевали сердце мистера Осборна. Он так же гордился внуком, как некогда старшим Джорджем.
   Ребенок видел больше роскоши и баловства, чем в свое время его отец. Торговля Осборна процветала за последние годы, его богатство и влияние в Сити сильно возросли. В былые дни он радовался возможности поместить старшего Джорджа в хорошую частную школу, а приобретение для сына чина в армии было для него источником немалой гордости. Но для маленького Джорджи старик метил значительно выше! Он сделает из мальчика настоящего джентльмена, - так постоянно говорил мистер Осборн. Мысленно он видел внука студентом, членом парламента, быть может, даже баронетом. Старик считал, что умрет спокойно, если будет знать, что его Джорджи находится на пути к достижению таких почестей. Для воспитания мальчика он не хотел приглашать никого, кроме первоклассного преподавателя с университетским образованием, - не каких-то там шарлатанов и самозванцев, нет, нет! Когда-то он яростно поносил всех священников, ученых и тому подобных людишек, уверял, что это шайка обманщиков и шарлатанов, способных зарабатывать себе кусок хлеба только зубрежкой латыни да греческого, свора надменных псов, взирающих свысока на британских купцов и джентльменов, хотя те могут покупать их сотнями. Теперь же он сетовал на то, что его самого учили плохо и мало, и постоянно обращался к Джорджи с напыщенными тирадами о необходимости и преимуществах классического образования.
   Когда они встречались за обедом, дед расспрашивал мальчугана о его чтении и занятиях и с большим интересом слушал рассказы внука, делая вид, что понимает все, что говорит ему маленький Джорджи. Но он допускал сотни промахов и не раз обнаруживал свое невежество. Это не содействовало уважению к нему со стороны ребенка. Быстрый ум и превосходство в образовании очень скоро показали Джорджи, что его дед - тупица, и он начал помыкать им и смотреть на него свысока, ибо прежнее воспитание мальчика, как ни было оно скромно и ограниченно, помогло сделать из него джентльмена больше, чем любые планы дедушки. Джорджи воспитала добрая, слабая и нежная женщина, которая если и гордилась чем-нибудь, то только своим сыном; чье сердце было так чисто, а поведение так скромно, что уже это одно делало ее настоящей леди. Она жила для других, исполняла свой долг тихо и незаметно, и если никогда не высказывала никаких блестящих мыслей, то зато никогда не говорила и не думала ничего плохого. Простодушная и бесхитростная, любящая и чистая - могла ли наша бедная маленькая Эмилия не быть настоящей благородной женщиной?
   Юный Джорджи властвовал над этой мягкой и податливой натурой. И контраст между ее простотой и деликатностью и грубой напыщенностью тупого старика, с которой мальчику вскоре пришлось столкнуться, сделал его властелином и над дедом. Будь он даже принцем королевской крови, и тогда ему не могли бы внушить более высокого мнения о самом себе!
   Пока его мать тосковала и думала о нем целыми днями (а вероятно, и в долгие, унылые часы одиноких ночей), этот юный джентльмен среди удовольствий и развлечений, доставлявшихся ему во множестве, весьма легко переносил разлуку с нею. Маленькие мальчики, с ревом отправляющиеся в школу, ревут потому, что едут в очень неприятное место. Лишь немногие плачут оттого, что расстаются с домом. И если вспомнить, что в детстве у вас высыхали слезы при виде имбирного пряника, а пирог с черносливом служил утешением за муки расставания с матерью и сестрами, то выходит, что и вам, мой друг и брат, не следует слишком уверенно рассуждать о своих тонких чувствах.
   Итак, мистер Джордж Осборн пользовался всеми удобствами и роскошью, которыми считал нужным окружать его богатый и щедрый дед. Кучеру было приказано приобрести для мальчика самого красивого пони, какого только можно было найти за деньги. И на этой лошадке Джорджи сперва обучался ездить верхом в манеже, а затем, после удовлетворительной сдачи испытания в езде без стремян и прыжках через барьер, был допущен к катанью в Риджент-парке и, наконец, в Хайд-парке, где он появлялся во всем параде, в сопровождении грума. Старик Осборн, который был теперь меньше занят в Сити, где он предоставил вести дела младшим совладельцам фирмы, часто выезжал на прогулку вместе с мисс Осборн, следуя по тому же модному маршруту. И когда маленький Джорджи подъезжал к ним галопом, с замашками настоящего денди, оттянув пятки вниз, дед подталкивал локтем Джейн и говорил: "Посмотри-ка, мисс Осборн!" Он хохотал, лицо у него краснело от удовольствия, и он кивал мальчику из окна кареты; грум раскланивался с экипажем, а лакей отвешивал поклон мистеру Джорджу. Здесь же во время катания другая тетка мальчика, миссис Фредерик Буллок (чья карета с гербами, изображавшими золотых быков, и с тремя маленькими бледными Буллоками в кокардах и перьях, глазеющими из окон, ежедневно появлялась в Хайд-парке) - миссис Фредерик Буллок, повторяю, метала на маленького выскочку взоры, исполненные лютой ненависти, когда тот проезжал мимо, подбоченясь и заломив шляпу набекрень, с гордым видом заправского лорда.
   Хотя мистеру Джорджу было от роду не больше одиннадцати лет, однако он уже носил штрипки и чудеснейшие сапожки, как взрослый мужчина. У него были позолоченные шпоры, хлыстик с золотой ручкой, дорогая булавка в шейном платке и самые изящные лайковые перчатки, какие только могли выйти из мастерской Лема на Кондит-стрит. Мать дала ему с собой два шейных платка и сама сшила и выстрочила ему несколько рубашечек. Но когда ее маленький Самуил приехал повидаться с вдовой, эти рубашки были заменены более тонким бельем. На пластроне батистовой рубашки блестели пуговицы из драгоценных камней. Скромные подарки Эмилии были отложены в сторону, - кажется, мисс Осборн отдала их сыну кучера. Эмилия старалась убедить себя, что ей приятна такая перемена. Право же, она была очень счастлива, что сын у нее такой красавчик!
   У Эмилии был маленький силуэт сына, сделанный за шиллинг; он висел над ее постелью рядом с другим дорогим портретом. Однажды мальчик приехал навестить ее, - как всегда, он проскакал галопом по узенькой бромптонской улице, где все жители бросались к окнам, чтобы полюбоваться его великолепием, - и торопливо, с улыбкой торжества вытащив из кармана шинельки (премиленькой белой шинельки с капюшоном и бархатным воротником) красный сафьяновый футляр, подал его матери.
   - Я купил это на собственные деньги, мама, - сказал он. - Я думаю, тебе понравится.
   Эмилия раскрыла футляр и, вскрикнув от восторга, обняла мальчика и стала осыпать его несчетными поцелуями. В футляре оказался портрет самого Джорджи, очень мило исполненный (хотя на самом деле Джорджи вдвое красивее, - так, конечно, подумала вдова). Дедушка пожелал заказать портрет внука одному художнику, работы которого, выставленные в витрине магазина Саутгемптон-роу, обратили на себя внимание старого джентльмена. Джордж, у которого денег было много, решил спросить у художника, сколько будет стоить копия портрета, заявив, что уплатит собственными деньгами и что он хочет преподнести подарок матери. Восхищенный живописец сделал копию за небольшую плату. А старик Осборн, узнав об этом, прорычал что-то в знак одобрения и подарил мальчику вдвое больше соверенов, чем тот заплатил за миниатюру.
   Но что значило удовольствие деда по сравнению с исступленным восторгом Эмилии? Подобное доказательство любви к ней мальчика привело ее в полнейшее восхищение, и она решила, что во всем мире нет другого такого доброго ребенка, как ее сын. В течение многих недель она была счастлива мыслью о такой его любви и доброте. Она крепче спала, когда портрет лежал у нее под подушкой, а сколько, сколько раз она целовала его, плакала и молилась над ним! Самая незначительная ласка со стороны тех, кого она любила, всегда наполняла это робкое сердце благодарностью. Со времени своей разлуки с Джорджем она еще не знала такой радости, такого утешения.
   В своем новом доме мистер Джордж был полным властелином; за обедом он с необычайным хладнокровием предлагал дамам вина и сам лихо пил шампанское, тем приводя старого мистера Осборна в полный восторг.
   - Поглядите-ка на него, - говаривал старик, весь раскрасневшись от гордости и подталкивая локтем соседа, - видали вы такого молодца? Да он, того и гляди, купит себе туалетный прибор и заведет бритвы, ей-богу!
   Однако друзья мистера Осборна отнюдь не разделяли его восторгов по поводу кривляния мальчика. Судья Коффии не испытывал никакого удовольствия, когда Джорджи вмешивался в разговор и не давал досказать начатую историю. Полковнику Фоги неинтересно было смотреть на подвыпившего мальчугана. Супруга адвоката Тоффи не испытывала чувства особой благодарности, когда Джорджи, задев локтем стакан, пролил портвейн на ее желтое атласное платье и весело расхохотался над ее несчастьем. Не очень понравилось ей и то, как Джорджи "отдубасил" на Рассел-сквер ее третьего сына (юного джентльмена, годом старше Джорджи, приехавшего на праздники домой из училища доктора Тикльюса в Илинге). Зато дедушка Джорджи, восхищенный этил: подвигом, подарил внуку два соверена и пообещал и впредь награждать его всякий раз, как он поколотит мальчика выше себя ростом и старше годами. Трудно сказать, что хорошего видел старик в подобных битвах. Ему смутно представлялось, что драки закаляют мальчиков, а тиранство - полезная наука, которой им следует обучаться. Так воспитывается английская молодежь с незапамятных времен, и среди нас есть сотни тысяч людей, оправдывающих и приветствующих несправедливость, грубость и жестокость, которые мы так часто видим в отношениях между детьми.
   Упоенный похвалами и победой над мистером Тоффи, Джорджи, вполне естественно, пожелал продолжать и далее свои военные подвиги, и вот однажды, когда он прогуливался возле церкви св. Панкратия, щеголяя своим франтовским новым костюмчиком, мальчишка из булочной отпустил язвительное замечание насчет его внешности. Наш юный патриций с большим воодушевлением скинул с себя щегольскую курточку и, отдав ее на сохранение сопровождавшему его другу (мистеру Тодду, с Грейт-Корем-стрит, Рассел-сквер, сыну младшего компаньона фирмы "Осборн и Кo"), попробовал отдубасить маленького пекаря. Но на этот раз военное счастье ему изменило, и маленький пекарь отдубасил Джорджи. Он вернулся домой со здоровым фонарем под глазом, и вся грудь его тонкой рубашки была залита кровью, хлынувшей из его собственного носа. Он рассказал дедушке, что сражался с каким-то великаном, и напугал свою бедную мать в Бромптоне подробным, но отнюдь не достоверным отчетом о битве.
   Упомянутый выше юный Тодд, с Корем-стрит, Рассел-сквер, был большим другом и поклонником мистера
   Джорджа. Оба они любили рисовать театральных героев, лакомиться леденцами и пирогами с малиной, кататься на сапках и на коньках в Риджент-парке и на Серпентайне, если позволяла погода, и ходить в театр, куда их частенько водил по распоряжению мистера Осборна Роусон, личный слуга и телохранитель мистера Джорджа, и где они все вместе с большим удобством устраивались в задних рядах партера.
   В сопровождении этого джентльмена они посетили все главные театры столицы; они знали по фамилии всех актеров от "Друри-Лсйн" до "Сэдлерс-Уэлз" и, разумеется, представляли в склеенном из картона театрике многие из виденных пьес семейству Тоддов и своим юным друзьям, Лакей Роусон, человек с широкими замашками, когда бывал при деньгах, частенько после представления угощал своего юного хозяина устрицами и стаканом рома с водой на сон грядущий. Можно не сомневаться, что мистер Роусон со свеей стороны извлекал выгоду из щедрости своего юного хозяина и его благодарности за удовольствия, которые доставлял ему его слуга.
   Для украшения особы маленького Джорджа был приглашен знаменитый портной из Вест-Энда, - мистер Осборн не пожелал иметь дела с какими-нибудь мазилками, как он выражался, из Сити или Холборна (хотя его самого вполне удовлетворял портной из Сити), - и этому чародею было сказано, чтобы он не жалел никаких затрат. Поэтому мистер Вулси с Кондит-стрит дал волю своему воображению и посылал ребенку на дом брюки-фантази, жилеты-фантази и куртки-фантази в количествах, достаточных для экипировки целой школы маленьких франтов. У Джорджи были белые жилетики для званых вечеров, открытые бархатные жилетики для обедов и очаровательный теплый халатик, точь-в-точь как у взрослого. Он ежедневно переодевался к обеду, "словно настоящий вест-эпдский щеголь", как говорил его дедушка. Один из лакеев состоял в личном у него услужении, помогал ему одеваться, являлся на его звонок и подавал письма всегда на серебряном подносе.
   После утреннего завтрака Джорджи усаживался в кресло в столовой и читал "Морнинг пост", совсем как взрослый.
   - А как он здорово ругается! - восклицали слуги, восхищенные такой скороспелостью. Те из них, которые еще помнили его отца, заявляли, что "мистер Джордж - вылитый папаша". Он оживлял дом своей непоседливостью, властностью, разносами прислуге и добродушием.
   Воспитание Джорджа было поручено жившему по соседству ученому, частному педагогу, "готовящему молодых аристократов и джентльменов в университет, к законодательной деятельности и к ученым профессиям; в его учебной системе не применяются унизительные телесные наказания, все еще принятые в старинных учебных заведениях, а в его семействе ученики обретут лоск высшего общества и встретят заботу и ласку, как в родном доме". Так преподобный Лоренс Вил с Харт-стрит, Блумсбери, капеллан графа Бейракрса, вместе со своей супругой миссис Вил старался заманить к себе учеников.
   При помощи подобных заявлений в газетах и всяких иных ухищрений капеллану и его супруге удавалось залучить двух-трех учеников, за которых платили большие деньги и которые считались отлично пристроенными. Так, в пансионе жил уроженец Вест-Индии, которого никто не навещал, - верзила с бронзовым лицом, курчавый и невероятно франтоватый; затем еще один неуклюжий парень лет двадцати трех, образование которого было запущено и которого мистер и миссис Вил должны были ввести в высший свет; и еще - два сына полковника Бенглса, служившего в Ост-Индской компании. В то время, когда Джорджи познакомился с пансионом миссис Вил, эти четверо жили у нее и столовались.
   Сам Джорджи, подобно десятку других учеников, был только приходящим: он приезжал по утрам под охраной своего друга, мистера Роусона, и, если стояла хорошая погода, уезжал после обеда верхом на пони в сопровождении грума. В школе считалось, что дедушка мальчика сказочно богат. Преподобный мистер Вил сам поздравил Джорджа с этим обстоятельством, указывая ему, что он предназначен судьбой к занятию видного положения и ему следует, проявляя усердие и прилежание в юности, подготовляться к высоким обязанностям, к которым он будет призван в зрелом возрасте, ибо послушание ребенка - лучший залог его способности повелевать, когда он станет мужчиной. Поэтому он просит Джорджи не привозить в школу леденцов и не расстраивать здоровье молодых Бенглсов, которые получают все, что им нужно, за изысканным и обильным столом миссис Вил.
   Что касается обучения, то curriculum {Программа (лат.).} его, как любил выражаться мистер Вил, был чрезвычайно обширен, и молодым джентльменам на Харт-стрит приходилось обучаться понемногу всем известным миру наукам. У преподобного мистера Вила была заводная модель звездного неба, электрическая машина, токарный станок, театр (в прачечной), несколько пробирок и колб и то, что он называл избранной библиотекой, заключавшей в себе все творения лучших авторов древности и нашего времени на всех языках. Он водил мальчиков в Британский музей и разглагольствовал там о древностях и образцах по отделу естествознания, так что вокруг него собирались толпы слушателей, и все в Блумсбери восхищались им, как удивительно образованным человеком. И когда бы он ни говорил (а говорил он почти без передышки), он старался подбирать самые красивые и самые длинные слова, какие только мог почерпнуть из словаря, справедливо рассуждая, что эти красивые, полновесные и звучлые слова обходятся ему не дороже, чем всякая односложная мелочь.
   Так он, например, говорил Джорджу в школе;
   - Возвращаясь домой после ученого собеседования, коим меня удостоил вчера вечером мой превосходный друг, доктор Балдерс - истинный археолог, джентльмены, истинный археолог, - я заметил, что окна несравненно-роскошного особняка вашего всеми почитаемого дедушки на Рассел-сквер были освещены, как бы по причине празднества. Правильно ли я умозаключаю из этого, что вчера вокруг пышного стола мистера Осборна собиралось общество избранных умов?
   Маленький Джорджи, не лишенный чувства юмора и передразнивавший мистера Вила прямо в лицо с большой отвагой и ловкостью, отвечал, что мистер Вил совершенно прав в своей догадке.
   - В таком случае, джентльмены, я готов биться об заклад, что у друзей, имевших честь пользоваться гостеприимством мистера Осборна, не было никаких причин жаловаться на угощение. Я сам не раз пользовался благосклонностью этого радушного хозяина... Кстати, мистер Осборн, вы приехали сегодня утром с небольшим опозданием и неоднократно уже грешили в этом отношении... Итак, джентльмены, я сам, несмотря на всю свою скромность, не был сочтен недостойным того, чтобы воспользоваться изысканным гостеприимством мистера Осборна. И хотя я пиршествовал с великими и знатными мира сего - ибо считаю, что могу причислить к их сонму своего превосходного друга и покровителя, высокопочтенного графа Джорджа Бейракрса, - однако заверяю вас, что стол английского негоцианта был не менее богато сервирован, а прием, оказанный гостям, не менее любезен и благороден... А теперь, мистер Блак, я попрошу вас продолжать чтение отрывка из Евтропия, которое было прервано поздним прибытием мистера Осборна.
   Вот этому-то великому человеку и было доверено на некоторое время воспитание Джорджа. Эмилию ошеломляли его высокопарные фразы, но она считала его чудом учености. Бедная вдова подружилась с миссис Вил, - на то у нее были свои причины. Она любила бывать в этом доме и видеть, как Джордж приезжает туда учиться. Она любила получать приглашения к миссис Вил на conversazioni {Вечера (итал.).}, которые устраивались раз в месяц (как сообщала вам розовая карточка с выгравированным на ней словом AФHNH {Афина (греч.).}) и на которых профессор угощал своих учеников и их друзей жидким чаем и ученой беседой. Бедная Эмилия никогда не пропускала ни одного такого собрания и считала их восхитительными, раз с нею рядом сидел Джорджи. Она приходила пешком из Бромптона в любую погоду, а когда гости расходились и Джорджи уезжал со своим слугой мистером Роусоном, бедная миссис Осборн надевала накидку, закутывалась в шали, готовясь к обратному путешествию домой, и целовала миссис Вил со слезами благодарности за чудесно проведенный вечер.
   Если говорить о знаниях, которые впитывал в себя Джорджи под руководством этого ценного и разностороннего наставника, то, судя по еженедельным отчетам, которые мальчик привозил деду, успехи его были замечательны. На особой карточке были напечатаны одно под другим названия, по крайней мере, двух десятков полезных наук, и успех ученика в каждой из них отмечался учителем в особой графе. По греческому язы нъ Браггъ, прокричали вслѣдъ за нашимъ другомъ троекратное ура. Само собой разумѣется, майоръ раскраснѣлся и въ знакъ благодарности кивалъ головой. Джозъ, полагая, что этотъ прощальный привѣтъ совершается въ честь его собственной персоны, снялъ свою съ золотымъ галуномъ фуражку и величественно размахивалъ ею по воздуху. Черезъ нѣсколько минутъ шлюпка пристала къ берегу, и друзья наши, съ важнымъ видомъ вступивъ на берегъ, отправились въ отель Royal George.
   Хотя видъ великолѣпнаго росбифа и серебряной кружки съ настоящимъ британскимъ домашнимъ элемъ и портеромъ съ давнихъ временъ привлекаютъ взоры каждаго путешественника, возвратившагося изъ чужихъ краевъ, и прельщаютъ его до такой степени, что у него невольно является желаніе провести нѣсколько деньковъ въ ихъ спокойномъ пріютѣ,-- несмотря на то, Доббинъ тотчасъ же сталъ поговаривать о почтовыхъ лошадяхъ и едва только вступилъ въ Соутамптонъ, какъ уже ему хотѣлось быть на дорогѣ въ Лондонъ. Но спутникъ его принялъ твердое намѣреніе въ тотъ вечеръ не трогаться съ мѣста. Въ самомъ дѣлѣ, что за необходимость такая ему, Джозу, провести ночь въ почтовомъ экипажѣ, а не на огромной, высокой, волнистой, пуховой постели, совсѣмъ уже готовой принять его послѣ той душной, узенькой каютки, гдѣ помѣщался нашъ бенгальскій джентльменъ во время вояжа! Итакъ, майоръ принужденъ былъ переждать эту ночь; но онъ отправилъ между тѣмъ къ родителямъ своимъ письмо, увѣдомляя ихъ о своемъ благополучномъ возвращеніи на родину. Окончивъ посланіе, Уильямъ приступилъ къ Джозу, настаивая, чтобы и тотъ поступилъ по его примѣру. Седли далъ обѣщаніе, которое, впрочемъ, осталось неисполненнымъ. Между тѣмъ съ корабля прибыли капитанъ, лекарь и двое пассажировъ -- отобѣдать съ нашими двумя джентльменами. Джой, надо сказать, употребилъ всѣ усилія сдѣлать этотъ обѣдъ какъ можно болѣе пышнымъ, предварительно давъ обѣщаніе майору отправиться съ нимъ въ Лондонъ завтра же, непремѣнно. Первая кружка портеру была выпита съ приличными поговорками со стороны содержателя гостинницы. И имѣй я поболѣе времени и смѣлости, чтобы вводить читателя во всѣ подробности, я написалъ бы цѣлую главу объ этой первой кружкѣ портеру, выпиваемой на англійскомъ материкѣ. О какъ сладка она!... Право, не жаль и на годъ оставить отечество, чтобъ только выпить изъ этой кружки одинъ глотокъ....
   Майоръ Доббинъ, по обыкновенію своему, явился на слѣдующее утро какъ нельзя чище выбритымъ и одѣтымъ. Было такъ рано, когда онъ всталъ, что въ гостинницѣ никто еще не просыпался, исключая мистера Бутса, чистившаго сапоги, и который, кажется, никогда не спитъ. Въ коридорахъ, гдѣ Уильяму вздумалось пройтись, отвсюду раздавалось въ ушахъ его храпѣнье многочисленныхъ постояльцевъ отели. Безсонный Бутсъ, переходя отъ однѣхъ дверей къ другимъ, забиралъ блюхеровскіе, веллингтоновскіе, гессенскіе и оксоніановскіе сапоги. Вскорѣ за тѣмъ показался индѣецъ Джоза и принялся за приготовленія гукаха и многосложнаго туалета своего господина. Потомъ поднялись служанки; встрѣчаясь въ коридорахъ съ чернымъ человѣкомъ, онѣ вскрикивали, принимая слугу мистера Седли никакъ не менѣе, какъ за неумытаго, а между тѣмъ онъ и Доббинъ, пробираясь по узкимъ коридорамъ, безпрестанно натыкались на ведра. Съ появленіемъ перваго небритаго лакея, который отперъ двери гостинницы, майору показалось, что вотъ уже наступило время для его отъѣзда, и въ ту же минуту приказалъ привести почтовый экипажъ, послѣ чего вошелъ въ комнату мистера Седли и открылъ занавѣси огромной фамильной постели, въ которой покоился бенгалецъ.
   -- Вставай, вставай, Седли! говорилъ Уильямъ.-- Пора отправляться. Черезъ полчаса карета будетъ у дверей.
   Джозъ проворчалъ что-то изъ подъ одѣяла, спрашивая, который часъ; потомъ, получивъ отвѣтъ, онъ далъ понять Доббину, что ни за какія благополучія не поднимется такъ рано, что майоръ можетъ, если хочетъ, отправиться хоть на самую висѣлицу, но что онъ, Джой, ни за что не станетъ ѣздить за нимъ, и что, наконецъ, вовсе не прилично джентльмену безпокоить такимъ образомъ спящаго человѣка и нарушать его сонъ. Огорченный Доббинъ волей-неволей уступилъ, предоставивъ Джозу полную свободу снова обратиться къ его прерваннымъ сновидѣніямъ.
   Но вотъ явилась и почтовая карета. Майоръ не хотѣлъ ждать далѣе.
   Будь онъ англійскій нобльменъ, путешествующій изъ одного только удовольствія, или газетный курьеръ, везущій важныя депеши,-- мое мнѣніе таково, что другъ нашъ и тогда не ѣхалъ бы быстрѣе. Кондукторы изумлялись той щедрости, съ какою онъ надѣлялъ ихъ шиллингами на водку. Какъ плѣнительна и цвѣтуща была эта страна, по которой катилась карета Уильяма, отъ одного верстового столбика до другого, мимо опрятненькихъ городковъ, гдѣ содержатели гостинницъ привѣтствовали его сладкими улыбками и низкими поклонами,-- мимо красивенькихъ придорожныхъ постоялыхъ дворовъ съ затѣйливо нарисованными вывѣсками, и гдѣ лошади и вагонщики пили подъ тѣнью деревъ,-- мимо старинныхъ замковъ и парковъ,-- мимо маленькихъ деревенскихъ домиковъ, расбросанныхъ вокругъ древнихъ церквей; однимъ словомъ, несказанно плѣнителенъ весь живописный англійскій ландшафтъ.... Найдется ли въ свѣтѣ что нибудь милѣе его? Для возвращающагося на родину этотъ ландшафтъ такъ привлекателенъ, что нашему путешественнику кажется, будто всякій предметъ, попадающійся ему на пути, протягиваетъ руку, въ знакъ привѣта. Но Доббинъ летѣлъ изъ Соутамптона въ Лондонъ вовсе не обращая вниманія на природу; онъ замѣчалъ одни только верстовые столбы, изъ чего легко можно заключить. Какъ торопился онъ на свиданіе съ его родителями въ Камбервеллѣ.
   Но вотъ майоръ и въ Лондонѣ. Онъ очень досадовалъ на потерянное время между Пикадилли и Слотерсомъ -- его старинной и настоящей резиденціей. Много лѣтъ прошло съ той поры, какъ Уильямъ видѣлъ это мѣсто въ послѣдній разъ,-- съ той поры, какъ вмѣстѣ съ Джоржемъ задавалъ онъ тамъ пирушки. Одного изъ нихъ уже не было въ живыхъ, а другому предстояла близкая старость. Въ этотъ промежутокъ времени волосы Доббина успѣли покрыться сѣдиной; состарѣлись даже и самыя страсти и чувства его. А передъ дверьми гостинницы стоялъ старый лакей, въ томъ же засаленномъ черномъ фракѣ, съ тѣмъ же раздвоеннымъ подбородкомъ и одутловатымъ лицомъ, по прежнему побрякивающій деньгами въ карманѣ и принимающій майора такъ, какъ будто они разстались только за недѣлю предъ тѣмъ.
   -- Отнесите вещи майора въ двадцать-третій нумеръ: это его комната, сказалъ Джонъ, не обнаруживая ни малѣйшаго удивленія.
   -- Къ обѣду, я полагаю, вамъ угодно жареной дичи? продолжалъ онъ, обращаясь въ Доббину.... Да вы не женаты? А какже говорили, что вы женились.... Здѣсь былъ шотландецъ-лекарь -- изъ вашихъ.... Нѣтъ, нѣтъ! виноватъ: это капитанъ Гомби, тридцать-третьяго полка... еще въ Индіи жилъ который.... Не нужно ли вамъ горячей воды?
   За тѣмъ вѣрный слуга, знавшій каждаго офицера, посѣщавшаго гостинницу, и для котораго десятилѣтній промежутокъ времени казался однимъ днемъ,-- повелъ Доббина въ его прежнюю комнату, гдѣ были таже кровать, истертый коверъ, черная мебель, покрытая полинялымъ ситцемъ,-- все въ томъ же самомъ порядкѣ, какъ въ юные годы жизни майора.
   Уильямъ вспомнилъ, какъ Джоржъ наканунѣ своей сватьбы ходилъ взадъ и впередъ по этой комнатѣ, грызъ ногти и увѣрялъ, что папа его непремѣнно сдастся, а если и не сдастся, такъ чтожь за бѣда!
   -- Однакожь, вы не помолодѣли, замѣтилъ Джонъ, преспокойно осматривая своего стараго друга.
   Доббинъ засмѣялся.
   -- Десять лѣтъ и въ добавокъ къ нимъ горячка никому не придадутъ моложавости, сказалъ онъ.-- Вотъ Джонъ такъ всегда одинаково молодъ.... ахъ, нѣтъ! всегда одинаково старъ.
   -- А что сдѣлалось со вдовой капитана Осборна? спросилъ Джонъ.-- Прекрасный былъ человѣкъ! Господи! какъ вспомнишь, какъ онъ моталъ денежки. Со времени своей женитьбы онъ ни разу не заглядывалъ сюда, между тѣмъ какъ и по сю пору долженъ мнѣ три фунта. Взгляните-ка сюда, продолжалъ Джонъ: -- у меня записано это въ книжкѣ: "Апрѣля 10-го 1815 г. капитанъ Осборнъ. 3 ф.". Удивляюсь, отчего отецъ его не заплатитъ мнѣ.
   И Джонъ вытащилъ карманную книжку, въ которой, на засаленной страничкѣ, записанъ былъ долгъ капитана вмѣстѣ съ другими подобными замѣтками относительно посѣтителей гостинницы.
   Приведя майора въ комнату, Джонъ удалился съ совершеннымъ спокойствіемъ. А Доббинъ, краснѣя и улыбаясь, вынулъ изъ чемодана самую лучшую партикулярную пару платья. Заглянувъ въ тусклое туалетное зеркальце, онъ разсмѣялся при видѣ своего загорѣвшаго лица и сѣдыхъ волосъ.
   "Я очень радъ, что старикъ Джонъ не забылъ меня -- подумалъ Доббинъ.-- Вѣроятно, и она припомнитъ."
   И, выйдя изъ гостинницы, онъ направился по дорогѣ въ Бромптонъ.
   Приближаясь къ дорогому для него дому, майоръ живо представилъ себѣ всѣ подробности послѣдняго свиданія своего съ Амеліей; и теперь, идя по улицѣ, гдѣ жила мистриссъ Осборнъ, Уильямъ весь дрожалъ. "Правда ли это, что она выходитъ замужъ? Ну что, если онъ встрѣтитъ ее и ея маленькаго Джоржа -- что тогда станетъ онъ дѣлать?" Уильямъ увидѣлъ приближающуюся къ нему женщину, и съ пятилѣтнимъ ребенкомъ. "Неужели это она?" И при одной мысли о вѣроятности такого предположенія Доббинъ затрепеталъ. Но вотъ онъ подходитъ къ дверямъ дома, гдѣ живетъ Эмми. Майоръ взялся за ручку и остановился. Сердце его сильно билось. "Да благословитъ ее Всевышній, что бы ни случилось -- подумалъ онъ. Но здѣсь ли она? Она могла и выѣхать отсюда".
   Уильямъ вошелъ въ ворота.
   Окно комнаты Амеліи было открыто. Но въ ней никого нѣтъ. Майору показалось, будто то фортепьяно, которое онъ видитъ въ окно, и та картинка, что виситъ надъ нимъ, принадлежатъ Эмми и находятся на томъ же самомъ мѣстѣ, какъ и въ прежнія времена. Уильямъ снова смутился.... Мѣдная дощечка съ надписью "Мистеръ Клаппъ" -- все таже и тамъ же на дверяхъ. Доббинъ рѣшился постучаться.
   На стукъ его показалась въ дверяхъ шестнадцатилѣтняя дѣвушка, рѣзвая, со свѣтлыми глазками и розовыми, щечками. Съ удивленіемъ взглянула она на майора, облокотившагося на перильцы. Онъ былъ блѣденъ какъ полотно и едва могъ произнести: "Здѣсь ли живетъ мистриссъ Осборнъ?"
   Дѣвушка съ минуту посмотрѣла Уильяму въ лицо и потомъ, тоже поблѣднѣвъ, вскричала:
   -- Ахъ, Боже мой! да это майоръ Доббинъ! и вмѣстѣ съ тѣмъ протянула къ небу обѣ ручки.-- Неужели вы не помните меня? продолжала она.-- Неужели вы забыли, какъ я называла васъ майоромъ Шюгарплюмсомъ?
   Услышавъ это, майоръ заключилъ дѣвушку въ свои объятія и поцаловалъ (надо замѣтить, Доббинъ велъ себя подобнымъ образомъ первый разъ въ жизни), а та начала истерически плакать и смѣяться. На крикъ ея вышли родители и, конечно, несказанно удивились, увидѣвъ дочь свою въ объятіяхъ высокаго мужчины въ синемъ фракѣ и бѣлыхъ лосинныхъ панталонахъ.
   -- Я вашъ старинный другъ, началъ Уильямъ, само собой разумѣется, раскраснѣвшись, при этомъ случаѣ, какъ нельзя болѣе.-- Помните ли вы меня, мистриссъ Клаппъ, а со мной вмѣстѣ и тѣ вкусные пирожки, которые вы приготовляли къ чаю?... Клаппъ! неужли и вы забыли меня? Я крестный отецъ маленькаго Джоржа и только что воротился изъ Индіи.
   Началось общее искреннее пожатіе рукъ. Мистриссъ Клаппъ была растрогана и восхищена.
   Хозяева дома ввели майора въ комнату Седли, гдѣ все было по прежнему, начиная отъ знакомыхъ ему фортепьянъ до алебастровой миніатюрной гробницы, внутри которой стучали золотые часы. Доббинъ опустился въ кресло. Отецъ, мать и дочь наперерывъ спѣшили разсказать ему о томъ, что намъ уже извѣстно, но чего не зналъ майоръ,-- т. е. о смерти мистриссъ Седли, о томъ, что Джоржъ живетъ у дѣдушки, о томъ, какимъ образомъ Амелія разсталась съ сыномъ, и вообще о всѣхъ подробностяхъ жизни мистриссъ Осборнъ. Раза три Уильямъ покушался спросить разскащиковъ о замужствѣ Эмми, но твердость духа постоянно измѣняла ему. Доббину не хотѣлось открывать свое сердце передъ людьми, вовсе чуждыми ему. Наконецъ майору сообщили, что Амелія, по обыкновенію, вышла прогуляться съ своимъ папа въ Кенсингтонскіе сады, такъ какъ теперь хорошая погода, и что мистеръ Седли уже очень слабъ, хотя мистриссъ Амелія ведетъ себя въ отношеніи къ нему какъ нельзя лучше.
   -- Я чрезвычайно тороплюсь, сказалъ на все это нашъ другъ, -- есть очень важныя дѣла... Однакожь, мнѣ не хотѣлось бы уйти отсюда не повидавшись съ мистриссъ Осборнъ... Нельзя ли миссъ Полли прогуляться со мной и показать мнѣ дорогу?
   Предложеніе это плѣнило и удивило миссъ Полли.
   -- О, я очень хорошо знаю эту дорожку, сказала она майору: -- и покажу вамъ ее, если угодно... Я часто гуляла съ мистеромъ Седли, когда мистриссъ Осборнъ уходила на Россель-скверъ. Я знаю и скамеечку, гдѣ обыкновенно садится мистеръ Седли.
   Сказавъ это, миссъ Полли опрометью кинулась изъ комнаты, черезъ минуту возвратилась -- въ лучшей шляпкѣ, въ жолтой шали своей мама и съ огромной брошкой. Послѣдняя была надѣта, вѣроятно, съ тою цѣлью, чтобъ показаться достойной спутницей майора.
   Доббинъ протянулъ руку; юная леди взяла ее: и вотъ наша парочка, въ веселомъ расположеніи духа, отправилась отъискивать Амелію. Майора страшила предстоявшая ему сцена свиданія, и потому онъ отъ души былъ радъ имѣть кого нибудь подъ рукой. Уильямъ закидалъ свою спутницу вопросами на счетъ мистриссъ Осборнъ; и при одной мысли даже, что Эмми пришлось разлучиться съ сыномъ, на душѣ у него становилось тяжело. "Какъ она перенесла эту разлуку? часто ли видится съ Джоржемъ? Въ какомъ положеніи теперь самъ мистеръ Седли?" На всѣ эти вопросы майора Шюгарплюмса Полли отвѣчала какъ умѣла.
   На пути случилось съ ними происшествіе, простое въ сущности, но другу нашему доставившее величайшее восхищеніе. Идя по одной улицѣ, Уильямъ и Полли увидѣли блѣднаго молодого человѣка съ маленькими усиками и въ туго затянутомъ галстухѣ. Молодой человѣкъ велъ подъ руку двухъ леди, изъ которыхъ одна была высокая, повелительной наружности, среднихъ лѣтъ женщина, а другая -- маленькая ростомъ, смугляночка, украшенная новенькой шляпкой съ бѣлыми лентами, одѣтая въ бархатъ и при великолѣпныхъ золотыхъ часахъ. Джентльменъ, который велъ дамъ, или, вѣрнѣе, котораго вели дамы, несъ зонтикъ, шаль и корзинку, такъ что онъ никоимъ образомъ не могъ дотронуться до шляпы, въ отвѣтъ на поклонъ миссъ Полли Клаппъ. Однакожь, онъ смиренно кивнулъ головой, между тѣмъ какъ спутницы его возвратили привѣтствіе миссъ Клаппъ съ покровительственнымъ тономъ, въ тоже время строго посмотрѣвъ на провожавшую миссъ Полли особу въ синемъ фракѣ и съ бамбуковой тростью.
   -- Кто это? спросилъ майоръ, любуясь группой и давая дорогу.
   -- Это нашъ куратъ мистеръ Бинни и его сестрица миссъ Бинни, отвѣчала Полли, наивно взглянувъ на Уильяма.-- Ахъ, еслибъ вы знали, какъ она терзаетъ насъ въ воскресныхъ классахъ!... А третья леди, съ потупленными глазками и хорошенькими часиками -- это мистриссъ Бинни, урожденная миссъ Гритсъ, продолжала Полли.-- Они вѣнчались въ прошломъ мѣсяцѣ и возвращаются теперь отъ Маргэйта. За миссъ Гриттсъ дали пять тысячь приданаго.... Миссъ Бинни, которая устроила эту партію, уже поссорилась со своей золовкой.
   Сначала майоръ чувствовалъ себя какъ-то неловко; но теперь, при послѣднихъ словахъ Полли, онъ началъ стучать по тротуару своей тростью съ такимъ учащеннымъ тактомъ, что спутница его невольно засмѣялась. Съ минуту стоялъ Доббинъ молча, съ открытымъ ртомъ, глядя вслѣдъ за удалявшейся четой, между тѣмъ какъ миссъ Полли дѣлала свои поясненія, изъ которыхъ майоръ ничего не слышалъ, кромѣ женитьбы достопочтеннаго курата. Уильямъ гордо приподнялъ голову при такой радостной вѣсти. Доббинъ удвоилъ свои шаги,-- и черезъ нѣсколько минутъ наша парочка вошла въ старинные ворота Кенсингтонскаго сада.
   -- Вонъ они! видите? говорила Полли.
   Вдругъ она почувствовала, что майоръ содрогнулся, и съ разу догадалась, въ чемъ дѣло. Въ одно мгновеніе передъ Полли раскрылась вся эта исторія, какъ будто она читала ее въ одномъ изъ своихъ любимыхъ романовъ."Сиротка Фанни", или "Шотландскіе Предводители".
   -- Вы были бы очень добры, миссъ Полли, еслибъ добѣжали до нихъ и предъувѣдомили, сказалъ Доббинъ.
   Полли поспѣшила исполнить желаніе майора. Жолтая шаль ея развѣвалась въ воздухѣ.
   Старикъ Седли сидѣлъ на скамейкѣ; на колѣняхъ у него лежалъ носовой платокъ. Видно было, что онъ расказывалъ какую-то старую исторію о старыхъ временахъ. Амелія терпѣливо выслушивала ее, улыбаясь по временамъ. Увидѣвъ бѣгущую къ ней Полли, она вскочила со скамейки. Первая мысль ея была о сынѣ -- не случилось ли съ нимъ чего нибудь. Но веселость въ лицѣ Полли разсѣяла страхъ въ робкой душѣ матери.
   -- Новости! новости! кричала посланная майора Доббина.-- Пріѣхалъ! пріѣхалъ!
   -- Кто пріѣхалъ? спросила Эмми, все еще думая о Джоржѣ.
   -- А вотъ взгляните, отвѣчала миссъ Клаппъ, обернувшись и показывая въ ту сторону, гдѣ стоялъ Уильямъ.
   Амелія увидѣла сухощавую фигуру Доббина и его длинную тѣнь, тянувшуюся съ нимъ рядомъ по травѣ. Эмми изумилась, раскраснѣлась и стала плакать. Доббинъ взглянулъ на нее -- о, какъ нѣжно, какъ страстно взглянулъ онъ на это милое созданіе, бѣжавшее къ нему на встрѣчу, съ протянутыми руками, готовыми обнять его! Амелія очень мало измѣнилась. Немного блѣдна и немного пополнѣла; но глаза -- глаза тѣже самые, добрые, выражающіе нѣжность и довѣріе. Въ мягкихъ каштановыхъ волосахъ изрѣдка показывалась, однакожь, сѣдина. Протянувъ обѣ ручки, разрумянившись и улыбаясь, Эмми сквозь слезы смотрѣла въ кроткое лицо Доббина. Уильямъ взялъ эти маленькія ручки и положилъ ихъ между своими жосткими, черными руками. Съ минуту онъ былъ безмолвенъ. Почему бы ему не обнять Амеліи и не поклясться, что онъ никогда не оставить ея? Эмми не воспротивилась бы: ей оставалось только повиноваться Уильяму.
   -- Я долженъ сообщить вамъ о прибытіи другой особы, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.
   -- Мистриссъ Доббинъ? да? спросила Амелія и сдѣлала невольное движеніе назадъ.
   -- Нѣтъ! возразилъ майоръ, опуская ручки вдовы.-- Скажите, пожалуста, кто сказалъ вамъ это? Это -- ложь, продолжалъ онъ.-- Вашъ братъ Джозъ возвратился на одномъ кораблѣ со мной и въ эту минуту ѣдетъ домой, чтобъ осчастливить васъ.
   -- Папа, папа! вскричала Эмми: -- вотъ новости, такъ новости! Братъ въ Англіи. Онъ ѣдетъ сюда беречь васъ.... Рекомендую вамъ -- майоръ Доббинъ.
   При такомъ неожиданномъ извѣстіи, мистеръ Седли содрогнулся. Собравшись, однакожь, съ мыслями, онъ привсталъ впередъ, сдѣлалъ старомодный поклонъ, назвалъ майора мистеромъ Доббиномъ, высказалъ, при этомъ, свое предположеніе на счетъ добраго здоровья почтеннаго родителя майора, сэра Уильяма, и, въ заключеніе, изъявилъ намѣреніе зайти къ сэру Уильяму, который нѣсколько времени назадъ сдѣлалъ ему честь своимъ посѣщеніемъ. А послѣднее посѣщеніе сэра Уильяма было лѣтъ восемь тому назадъ. Объ этомъ-то визитѣ и вспомнилъ теперь старый джентльменъ.
   -- Онъ совсѣмъ разстроенъ, шепнула Эмми, въ то время, какъ Доббинъ, подойдя къ мистеру Седли, отъ души пожалъ ему руку.
   Хотя майоръ имѣлъ весьма важныя дѣла въ этотъ вечеръ, но, не находя силъ отказаться отъ приглашенія мистера Седли возвратиться домой и выпить съ нимъ вмѣстѣ стаканъ чаю, онъ согласился отложить свои занятія до другого времени. Амелія, взявъ подъ руку свою подругу въ жолтой шали, пошла впередъ. Мистеръ Седли достался на долю Доббина. Старикъ шелъ очень тихо и въ продолженіи всей дороги разсказывалъ множество старыхъ исторій изъ своей жизни, объ умершей женѣ, о своемъ прежнемъ благоденствіи и наконецъ банкрутствѣ. Мысли его безпрестанно обращались къ протекшимъ временамъ, что обыкновенно бываетъ со всѣми раззорившимися стариками. Уильямъ весело выслушивалъ разсказы мистера Седли; а между тѣмъ глаза его постоянно были обращены по направленію къ Амеліи -- на неоцѣненное для него маленькое созданіе, которое постоянно представлялось и его воображенію и въ его молитвахъ, которое наполняло его дневныя мечты и ночныя грёзы.
   Во весь тотъ вечеръ мистриссъ Осборнъ была очень счастлива и дѣятельна. Улыбка ни на минуту не оставляла ея миленькаго личика. По мнѣнію Доббина, Эмми вполнѣ исполняла обязанность хозяйки дома, и притомъ съ приличіемъ и граціей. Подъ прикрытіемъ сумерекъ, взоры его всюду слѣдовали за ней. Сколько разъ онъ мечталъ объ этой счастливой минутѣ, находясь подъ знойнымъ небомъ Индіи,-- сколько разъ онъ думалъ объ Амеліи и рисовалъ ее въ своемъ воображеніи нѣжною и счастливою, кротко предающеюся недостаткамъ старости и украшающею нищету плѣнительной покорностью; однимъ словомъ, Доббинъ представлялъ себѣ Эмми въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ нашелъ ее теперь. И, снисходя на ея кроткія убѣжденія, Доббинъ готовъ былъ выпить столько чашекъ чаю, сколько во время оно пивалъ ихъ нашъ знаменитый докторъ Джонсонъ. Замѣтивъ въ майорѣ эту наклонность, Амелія одобряла его скромнымъ смѣхомъ и, наливая чашку за чашкой, плутовато поглядывала на него. Весьма вѣроятно, она не знала, что Доббинъ еще не обѣдалъ, что въ гостинницѣ Слотерсъ стоялъ готовый приборъ для него, и на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ, Доббинъ, не разъ пировалъ съ Джоржемъ, когда Амелія была еще ребенкомъ, только что возвратившимся домой изъ пансіона миссъ Пинкертонъ.
   Первая вещь, которую мистриссъ Осборнъ показала Уильяму, былъ миніатюръ маленькаго Джоржа. Портретъ, конечно, и вполовину не походилъ на оригиналъ; но скажите, не благородно ли со стороны мальчика сдѣлать своей матери такой милый подарокъ? Здѣсь кстати замѣтить когда папа Амеліи не спалъ, она очень мало говорила о своемъ сынѣ: на мистера Седли весьма непріятно дѣйствовало все, что касалось мистера Осборна и Россель-сквера. Старику и на умъ не приходило, что послѣдніе мѣсяцы онъ питался единственно подаяніемъ своего богатаго врага, малѣйшій намекъ о которомъ приводилъ его въ раздраженіе.
   Доббинъ разсказалъ мистеру Седли все, и можетъ быть болѣе, нежели все, происходившее на кораблѣ Рамкундеръ, и черезчуръ преувеличивалъ твердое намѣреніе Джоза успокоить преклонныя лѣта отца. Мы уже говорили, какъ, вовремя вояжа, майоръ вынудилъ у своего спутника обѣщаніе принять подъ покровительство сестру и ея маленькаго сына. Доббинъ утишилъ раздраженіе Джоза по поводу векселей, написанныхъ старымъ джентльменомъ на имя сына, юмористически разсказалъ о своемъ собственномъ ущербѣ съ этой же стороны и о знаменитомъ порученіи распродажи вина, которымъ мистеръ Седли почтилъ его,-- и такимъ образомъ Уильямъ поселилъ въ Джоѣ (который, надо замѣтить, былъ добрый малый, когда ему умѣли угождать и умѣренно польстить) чувство уваженія къ его родственникамъ въ Европѣ.
   Стыдно, а -- дѣлать нечего -- надо сознаться, что майоръ въ истинѣ своихъ увѣдомленій зашелъ такъ далеко, что сказалъ мистеру, Седли, будто главнымъ побужденіемъ къ пріѣзду Джоза въ Европу было желаніе свидѣться съ родителемъ.
   Въ обычный часъ мистеръ Седли сталъ дремать въ своемъ креслѣ, чѣмъ и доставилъ Амеліи случай начать разговоръ, предметъ котораго исключительно составлялъ ея Джоржъ. Она ни слова не сказала объ испытанныхъ ею страданіяхъ при разлукѣ съ нимъ. Разставаясь съ сыномъ, эта достойная женщина хотя и чувствовала себя убитою, но въ душѣ своей сознавалась, что невеликодушно было бы съ ея стороны сожалѣть и сѣтовать объ этой разлукѣ. Эмми все высказала, что относилось собственно до ея Джоржа -- объ его прекрасныхъ качествахъ, талантахъ и видахъ въ будущемъ,-- описала его необыкновенную красоту, представила сотни примѣровъ его щедрости и величія души, оказанныхъ имъ въ то время, когда онъ жилъ съ нею,-- разсказала, какъ дюшесса остановила Джоржа и любовалась имъ въ Кенсингтонскихъ садахъ,-- какъ лелѣютъ его теперь,-- упомянула и о томъ, что у ея сына шотландская лошадка,-- какимъ быстрымъ соображеніемъ и твердымъ разсудкомъ обладаетъ онъ, и какой глубокомысленный, начитанный и вообще любезный человѣкъ учитель Джоржа, мистеръ Лоренсъ Вилъ.
   -- Этотъ человѣкъ знаетъ все, говорила Амелія.-- У него бываютъ очаровательныя собранія. Вы, Доббинъ, которые сами такъ учены. Такъ много читали, такъ умны и во всемъ такъ совершенны, пожалуста, не качайте головой и не говорите; нѣтъ.... это я отъ него слышала.... Я увѣрена, что вы останетесь въ восторгѣ отъ собраній мистера Вила. Онъ даетъ ихъ въ послѣдній вторникъ каждаго мѣсяца Мистеръ Вилъ говоритъ, что врядъ ли найдется мѣсто на поприщѣ судебной части, котораго Джоржъ не въ состояніи былъ бы занять.... Да вотъ взгляните сюда....
   И Амелія взяла съ фортепьяно сочиненіе Джоржа, которое, какъ великое произведеніе генія, и теперь еще хранится у нея. Написано оно было на слѣдующую тему:
   "Самолюбіе. Изъ всѣхъ пороковъ, унижающихъ достоинство человѣка, Самолюбіе есть самый презрѣнный и вредный. Недостойная любовь себя ведетъ къ ужаснѣйшимъ преступленіямъ и производить величайшія несчастія какъ въ государствахъ, такъ и въ семействахъ. Какъ самолюбивый человѣкъ доводитъ свое семейство до бѣдности и очень часто до гибели, такъ и самолюбивый властелинъ губитъ своихъ подданныхъ и часто ввергаетъ ихъ въ необходимость вести войну.
   Примѣръ: самолюбіе Ахиллеса, какъ замѣчаетъ Гомеръ, причинило грекамъ множество бѣдъ -- μυρἱ Ἀχαιρος ἄλγἐ ἔϑηκε -- (Гомъ, II. 2).
   Самолюбіе Наполеона Бонапарте повлекло за собой безчисленныя войны и было главной причиной его собственной гибели, на ничтожномъ островѣ св. Елены, что на Атлантическомъ океанѣ.
   Изъ этихъ примѣровъ усматриваемъ, что во всѣхъ дѣйствіяхъ нашихъ мы не должны слѣдовать внушеніямъ нашей собственной пользы и нашего честолюбія, но что непремѣнно должно имѣть въ виду выгоды другихъ, такъ какъ будто онѣ были наши собственныя.
   Пансіонъ Аѳины. 24 апрѣля 1847 гола".

Джоржъ С. Осборнъ.

   -- Подумайте только о томъ, какой у Джоржа прекрасный почеркъ, и что въ эти лѣта онъ ссылается на греческихъ писателей, сказала восторженная мать.-- О, Уильямъ! прибавила она, протягивая къ нему руку: -- если бы вы знали, какимъ сокровищемъ въ этомъ ребенкѣ наградило меня небо! Онъ составляетъ все утѣшеніе моей жизни; онъ -- живое изображеніе того кого уже нѣтъ....
   "Смѣю ли я сердиться за ея вѣрность къ нему?-- думалъ Уильямъ.-- Имѣю ли я право ревновать ее къ умершему другу моему, или оскорбляться тѣмъ, что такое сердце, какъ у Амеліи, можетъ полюбить только разъ и полюбить навсегда?... О, Джоржъ, Джоржъ! какъ мало цѣнилъ ты сокровище, которымъ обладалъ!"
   Мысли эти быстро пронеслись въ умѣ Доббина, когда онъ держалъ руку мистриссъ Осборнъ. Глаза его были влажны.
   -- Безцѣнный другъ мой! сказала она, сжимая руку Доббина; -- какъ добры, какъ внимательны всегда были вы ко мнѣ!... Ахъ, вотъ и папа просыпается. Вы пойдете завтра повидаться съ Джоржемъ? да?
   -- Нѣтъ, завтра не могу, отвѣчалъ Доббинъ: -- у меня есть очень важныя дѣла.
   Майору не хотѣлось признаться, что онъ не былъ еще у своихъ родителей и не видался съ своей возлюбленной сестрицей Анной;-- забывчивость, за которую, какъ я полагаю, каждый благовоспитанный человѣкъ укорилъ бы майора. И Доббинъ въ ту же минуту распростился, оставивъ для Джоза свой адресъ. Такимъ образомъ, первый день прошелъ. Уильямъ видѣлъ ее.
   Съ возвращеніемъ майора въ Слотерсъ, безъ всякаго сомнѣнія, жареная дичь его давно остыла и онъ ужиналъ ее холодную. Зная, какъ рано отправлялось его семейство на покой, и не предвидя особенной необходимости нарушать его сонъ, майоръ Доббинъ отправился въ Гэймаркетскій театръ, гдѣ, надо полагать, и наслаждался чистымъ удовольствіемъ.
  

ГЛАВА LIX.

СТАРОЕ ФОРТЕПЬЯНО.

   Посѣщеніе майора возбудило въ душѣ Джона Седли сильное волненіе. Амелія никакъ не могла склонить его къ обычнымъ вечернимъ занятіямъ или удовольствіямъ. Весь тотъ вечеръ старикъ перешаривалъ въ своихъ ящикахъ и конторкахъ, дрожащими руками развивалъ всѣ свои бумаги, подбирая ихъ по порядку и раскладывая къ пріѣзду Джоза. Бумаги эти находились у мистера Седли въ величайшемъ порядкѣ, начиная отъ снурочковъ до росписокъ и различной переписки съ адвокатами и корреспондентами. Тутъ находились и документы относительно винной спекуляціи (которая при началѣ обѣщала такіе блестящіе успѣхи, но потомъ вдругъ упала по самому неизъяснимому случаю), далѣе -- документы, касающіеся угольной спекуляціи (которая сдѣлалась бы единственною въ своемъ родѣ, еслибъ только не недостатокъ въ деньгахъ), спекуляцій насчетъ патентованной пильной мельницы и соединенія опилковъ, и проч., и проч. Надъ приведеніемъ этихъ документовъ въ порядокъ старикъ просидѣлъ до поздней ночи, переходя иногда изъ одной комнаты въ другую со свѣчей въ трепещущей рукѣ.
   -- Вотъ эти бумаги относятся до вина, эти -- до опилковъ, эти -- до угля, а вотъ это мои письма въ Калькутту и Мадрассъ, и отвѣты майора Доббина и мистера Джозефа. Эмми! кажется, у меня все исправно? сказалъ старый джентльменъ.
   Эмми улыбнулась.
   -- Право, папа, не полагаю, чтобы Джозъ вздумалъ разсматривать ваши бумаги, замѣтила она.
   -- Ахъ, мой другъ, ты ничего не смыслишь въ этомъ дѣлѣ, возразилъ мистеръ Седли, значительно покачавъ головой.
   И дѣйствительно, Эмми ничего не смыслила въ этомъ дѣлѣ,-- мнѣ кажется, оно и къ лучшему; и очень жаль, что нѣкоторые люди бываютъ уже слишкомъ свѣдущи. Разложивъ всѣ вышеупомянутые неопровержимые документы, старикъ тщательно накрылъ ихъ чистымъ банданскимъ платкомъ, сдѣлалъ самое строгое замѣчаніе мистриссъ Клаппъ и ея дочери, чтобы онѣ какъ нибудь не сбили этихъ бумагъ, которыя положены въ порядкѣ, на случай прибытія мистера Джозефа Седли, находящагося въ бенгальской гражданской службѣ остъ-индской компаніи.
   На слѣдующее утро отецъ Амеліи поднялся до свѣту и чувствовалъ необыкновенную слабость.
   -- Мнѣ что-то не спалось, милая Эмми, сказалъ онъ.-- Я думалъ о бѣдной Бесси. Ахъ, еслибъ она была жива и могла еще разъ покататься въ джозовой коляскѣ! И она когда-то держала свой экипажъ.
   Глаза старика наполнились слезами, и вскорѣ онѣ одна за одной покатились по его морщинистому лицу. Но дочь отерла ихъ и съ улыбкой поцаловала отца. У шейнаго платка его она сдѣлала щегольской бантъ и воткнула булавку въ лучшую манишку. Такимъ-то образомъ украшенный и въ праздничномъ платьѣ, мистеръ Седли, съ шести часовъ утра, засѣлъ ждать своего сына.
   Въ Соутамптонѣ, по улицѣ Гай, тянется рядъ великолѣпныхъ магазиновъ готоваго платья, въ зеркальныхъ окнахъ которыхъ вывѣшены пышные жилеты всевозможныхъ родовъ: толковые и бархатные, золотистые и пунцовые. Тамъ же увидите вы и модныя картинки съ изображеніемъ удивительныхъ джентльменовъ съ неизбѣжными лорнетками, маленькими мальчиками съ огромными глазами и кудрявыми волосами, и прелестными леди въ рединготахъ, скачущими мимо статуи Ахиллеса на Пикадилли. Джой хотя и имѣлъ превосходные камзолы, какіе только можно было найти въ Калькуттѣ,-- но ему, однакожь, казалось, что, не имѣя на себѣ соутамптонскаго жилета, нельзя показаться въ Лондонѣ. Вслѣдствіе этого, онъ выбралъ для себя малиновый атласный, испещренный золотыми мушками, и другой -- чернаго съ краснымъ бархатнаго тартана, съ бѣлыми толковыми полосками и откиднымъ воротничкомъ. Въ этомъ жилетѣ и богатомъ голубомъ атласномъ галстухѣ, съ золотой булавкой, изображавшей скачущаго черезъ барьеръ наѣздника, по мнѣнію Джоза, смѣло можно было, не компрометируя себя, явиться въ столицѣ трехъ соединенныхъ королевствъ. Прежняя робость и неразвязность нашего пріятеля замѣнились теперь твердымъ сознаніемъ въ собственномъ достоинствѣ. Правда, присутствуя на губернаторскихъ балахъ въ Калькуттѣ, онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи, когда какая нибудь леди устремляла на него свои взоры, и хотя, подъ вліяніемъ такихъ взглядовъ, Джой краснѣлъ и, встревоженный, отворачивался,-- но это по той причинѣ, что онъ боялся, чтобы не влюбились въ него. Не имѣя никакой склонности въ супружеской жизни, пріятель нашъ старался избѣгать женщинъ. До меня дошли, впрочемъ, слухи, что такого франта, каковъ Седли ватерлосскій, въ Калькуттѣ еще не бывало до того времени. Холостежь весело пировала за его превосходными обѣдами, и серебро его было чуть ли не самое лучшее во всей окружности.
   Приготовленіе жилетовъ для огромной фигуры мистера Джоя заняло по крайней мѣрѣ цѣлый день, часть котораго онъ употребилъ на пріискиванье лакея, а другую -- посвятилъ распоряженіямъ при разборкѣ багажа, шкатулокъ и книгъ (которыхъ онъ никогда не читалъ), различныхъ индѣйскихъ вещей, шалей и платковъ (назначенныхъ въ подарокъ людямъ, которыхъ онъ еще не зналъ).
   Наконецъ, уже на третій день, Джозъ, облачившись въ новый жилетъ, рѣшился двинуться въ Лондонъ. Поѣздъ его представлялъ собой довольно интересное зрѣлище. Индѣецъ, дрожа отъ холоду и завернувшись въ шаль, возсѣдалъ на козлахъ рядомъ со слугой-европейцемъ. Самъ же господинъ, покуривая гукахъ, сидѣлъ въ экипажѣ такъ величественно, что очень многіе принимали его за генералъ-губернатора. Мистеръ Седли не пропускалъ почти ни одного мѣстечка, гдѣ бы не склонился на услужливыя приглашенія содержателей гостинницъ остановиться и подкрѣпить себя. Такимъ образомъ, позавтракавъ въ Соутамптонѣ, онъ счелъ нужнымъ выпить въ Винчестерѣ хересу, а въ Альтонѣ попробовать эля, которымъ это мѣсто славилось. Въ Фарнамѣ Джою захотѣлось осмотрѣть епископскій замокъ и кстати ужь покушать здѣсь маринованныхъ угрей, телячьихъ котлетъ и французскихъ бобовъ и запить все это бутылкой хорошаго кларета. Въ Бакшотѣ онъ прозябъ, да индѣецъ его едва не умиралъ отъ холоду; вслѣдствіе этого мистеръ Седли заказалъ себѣ легонькій грогъ. Короче сказать, онъ въѣзжалъ въ Лондонъ нагруженный виномъ, пивомъ, разными яствами и табакомъ, ни дать ни взять, какъ буфетъ на пароходѣ. Было уже довольно поздно, когда коляска Джоя подкатилась къ маленькой двери въ Бромптонѣ. Надо отдать справедливость сыновней привязанности нашего пріятеля: онъ прямо отправился въ родительскій домъ, не заглянувъ даже въ апартаменты, нанятые майоромъ Доббиномъ въ гостинницѣ Слотерсъ.
   Лица всѣхъ проживающихъ въ этой улицѣ высунулись изъ оконъ. Молоденькая служанка бросилась къ калиткѣ. Члены семейства Клаппъ выглядывали изъ форточки своей разукрашенной кухни. Эмми, въ сильномъ смущеніи, стояла въ коридорѣ, между висѣвшими шляпами и платьями. Старикъ Седли, дрожа всѣмъ тѣломъ, оставался въ комнатѣ. Джозъ между тѣмъ вышелъ изъ почтовой коляски, поддерживаемый своимъ новымъ соутамптонскимъ лакеемъ и индѣйцемъ, смуглое лицо котораго побагровѣло отъ холода. Однакожь, при самомъ появленіи своемъ въ коридоръ, индѣецъ тотчасъ же встрѣтилъ здѣсь чувствительныя сердца, въ лицѣ мистриссъ и миссъ Клаппъ, которыя, пробравшись въ коридоръ, можетъ быть съ извинительною цѣлью подслушать, что происходило въ комнатѣ, замѣтили между висѣвшими платьями Лоллу Джуаба, испускающаго странные, жалкіе стоны и выказывающаго свои жолтые глаза и бѣлые зубы.
   На этомъ мѣстѣ, какъ вы видите, мы довольно искусно притворили дверь, за которой происходила встрѣча Джоза съ его престарѣлымъ отцомъ и нѣжной сестрой. Мистеръ Седли, какъ и слѣдуетъ, былъ очень тронутъ; не менѣе его была разстрогана и дочь; ну да и Джозъ былъ не безъ чувствъ. Въ долгія десять лѣтъ разлуки, мнѣ кажется, и самолюбивѣйшіе изъ смертныхъ не разъ вспомянутъ о родительскомъ кровѣ и о тѣхъ узахъ, которыми они съ нимъ связаны. Дальность разстоянія освящаетъ то и другое. Продолжительное размышленіе надъ протекшими удовольствіями увеличиваетъ ихъ прелесть и плѣнительность. Джозъ непритворно радовался свиданію съ своимъ отцомъ, радовался свиданію съ сестрой и отъ души жалѣлъ о перемѣнѣ, какую время, скорбь и несчастіе произвели въ разстроенномъ старикѣ. Эмми шептала брату своему о смерти матери и просила не напоминать о томъ отцу. Но предосторожность эта оказалась излишнею: старикъ Седли самъ заговорилъ о потерѣ жены и заливался горькими слезами, что вконецъ разстрогало нашего индѣйца и заставило его понизиться въ томъ мнѣніи, которое онъ до сихъ поръ имѣлъ о своей собственной особѣ.
   Итакъ, результатъ свиданія вышелъ весьма удовлетворителенъ. Это мы заключаемъ изъ того, что когда Джой оставилъ отца и сестру, Эмми нѣжно обняла родителя, обращаясь къ нему съ торжествующимъ видомъ, и спрашивала:
   -- Ну, что, папа, не правду ли я говорила, что у брата добрая душа?
   И дѣйствительно. Джозефъ Седли, тронутый положеніемъ своихъ кровныхъ и въ избыткѣ нѣжныхъ чувствъ, возбужденныхъ первой встрѣчей съ ними, объявилъ, что съ этого времени они ни въ чемъ не будутъ нуждаться, что онъ возвратился домой на продолжительное время, въ теченіи котораго домъ его и все, что въ домѣ, будетъ готово къ услугамъ его отцу и сестрѣ, и наконецъ, что онъ увѣренъ въ Эмми какъ въ премиленькой хозяйкѣ за его столомъ.... конечно, до того времени, пока ей не вздумается заняться своимъ собственнымъ хозяйствомъ.
   Мистриссъ Осборнъ печально кивала головой и, по врожденной склонности, прибѣгала къ слезамъ. Она знала очень хорошо, что нужно было понимать подъ этими словами. Вечеромъ, послѣ посѣщенія майора, Амелія, при посредничествѣ своей подруги, внимательно разсмотрѣла этотъ предметъ. Бойкая Полли не могла долѣе удерживаться и не высказать сдѣланнаго ею открытія. Она описала Эмми и испугъ и радость, обнаруженные Доббиномъ при встрѣчѣ съ мистеромъ Бинни и его молодой супругой.
   -- Въ эту минуту, говорила Полли; -- майоръ убѣдился, что у него нѣтъ соперника. Неужели вы не замѣтили, какъ онъ задрожалъ, когда вы спросили его, женатъ ли онъ? и какимъ тономъ произнесъ онъ: "кто вамъ солгалъ это?" О Эмми, Эмми! вы вѣрно не замѣтили и того, что майоръ все время не спускалъ съ васъ глазъ. И я увѣрена, что онъ посѣдѣлъ оттого, что постоянно думалъ о васъ.
   Но мистриссъ Осборнъ, взглянувъ на постельку, надъ которой висѣли портреты ея мужа и сына, приказывала своей подругѣ впредь и не упоминать объ этомъ предметѣ. Эмми прибавляла, что майоръ Доббинъ былъ искреннимъ другомъ покойнаго Джоржа и добрѣйшимъ и великодушнѣйшимъ попечителемъ ея самой и ея сына,-- что она любитъ Уильяма какъ брата, и что женщина, которая имѣла мужемъ своимъ такого совершеннаго человѣка (при этомъ Эмми указывала на стѣну), и подумать не можетъ о второмъ бракѣ. На все это Полли отвѣчала вздохами, загадывая въ тоже время, что ей придется дѣлать, если молодой мистеръ Томкинсъ, пріобрѣтавшій свѣдѣнія по медицинской части, такъ умильно поглядывавшій на нее въ церкви и этими взглядами приводившій ея робкое сердечко въ такой трепетъ, что она готова была сдаться немедленно,-- что бы она стала дѣлать, размышляла Полли, еслибъ мистеръ Томкинсъ умеръ? Миссъ Клаппъ знала, что ея возлюбленный расположенъ къ чахоткѣ, что доказывали его румяныя щоки и необычайно тонкій станъ.
   Нельзя сказать, однакожь, чтобъ Эмми, убѣдившись въ привязанности къ ней майора Доббина, обезкураживала нашего друга или чувствовала неудовольствіе въ его присутствіи. Любовь такого джентльмена не тогда разсердить никакую женщину. Дездемона нисколько не претендовала на Кассіо, хотя, въ чемъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, и замѣтила въ немъ пристрастіе къ своей особѣ. Потому же поводу Миранда была очень снисходительна къ Калибану. Конечно, она не ободряла его; но вѣдь и Эмми не сдѣлала бы этого со своимъ обожателемъ майоромъ. Она оказывала бы ему то дружеское уваженіе, на которое имѣли право и его достоинства и вѣрность; Амелія обходилась бы съ Уильямомъ съ совершеннымъ чистосердечіемъ и откровенностью, пока онъ не сдѣлалъ бы ей предложенія; а тогда еще не поздно было бы вдовѣ нашей объясниться и положить конецъ несбыточнымъ надеждамъ Доббина.
   Послѣ разговора съ Полли, мистриссъ Осборнъ провела ночь въ самомъ сладкомъ снѣ и казалась счастливою болѣе обыкновеннаго, несмотря на отложенное Джозомъ свиданіе. "Я отъ души рада, что Уильямъ не женился на миссъ о'Доудъ" -- думала Эмми.-- У полковника о'Доуда никогда не могло быть сестры, достойной составить партію такому превосходному человѣку, какъ майоръ Доббинъ".-- Но кто бы это была такая въ маленькомъ кружкѣ знакомыхъ мистриссъ Осборнъ, которая могла бы быть хорошей женой Уильяма? Миссъ Бинни -- не годится: она очень стара, и у нея дурной характеръ. Миссъ Осборнъ -- тоже слишкомъ стара. Маленькая Полли -- слишкомъ молода. И, пока не заснула, вдова наша никакъ не могла выбрать майору спутницу въ жизни.
   На другое утро, съ полученіемъ письма отъ Джоя, разсѣялись всѣ недоумѣнія относительно его медленности. Братъ писалъ сестрѣ, что, чувствуя себя утомленнымъ послѣ дороги, онъ не въ силахъ былъ выѣхать изъ Соутамптона и рѣшился отложить до слѣдующаго дня свое желаніе видѣться съ отцомъ и Амеліей.
   Тоже утро подарило письмомъ отъ Джоза Седли и его друга майора Доббина. Джой упрашивалъ дорогого Доба извинить его вчерашнюю запальчивость при настоятельныхъ просьбахъ ѣхать съ нимъ вмѣстѣ (онъ, Джозефъ, чувствовалъ тогда сильную головную боль и находился подъ вліяніемъ перваго сна). Вмѣстѣ съ тѣмъ мистеръ Седли поручалъ Добу занять для него и его прислуги комфортабльныя комнаты въ гостинницѣ Слотерсъ. Вояжъ сдѣлалъ майора необходимымъ Джою и привязалъ его къ нему. Прочіе пассажиры уѣхали въ Лондонъ. Молодой Риккетъ и маленькій Чафферсъ въ тотъ же день отправились въ дилижансѣ. Риккетъ помѣстился на козлахъ и взялъ отъ Ботли возжи. Докторъ поѣхалъ въ Портси къ своему семейству, Браггъ -- къ своимъ партнёрамъ; помощникъ капитана остался разгружать Рамкундеръ. Мистеръ Джозъ въ Соутамптонѣ былъ совершенно одинокъ и для развлеченія пригласилъ хозяина гостинницы выпить съ нимъ вина. Въ тотъ самый часъ, когда майоръ сидѣлъ за столомъ отца своего, сэра Уильяма, удивительно, откуда только сестра его могла знать, что онъ уже видѣлся съ мистриссъ Осборнъ.

-----

   Мистеръ Седли устроился въ гостинницѣ Слотерсъ отличнымъ образомъ. Онъ могъ съ невозмутимымъ комфортомъ наслаждаться своимъ гукахомъ, могъ, когда вздумается, итти въ любой театръ,-- короче сказать, такъ былъ доволенъ своимъ состояніемъ, что никогда бы, кажется, не оставилъ гостинницы Слотерсъ, еслибъ только не этотъ майоръ Доббинъ.-- Уильямъ не давалъ бенгальцу покоя до тѣхъ поръ, пока тотъ не исполнилъ своего обѣщанія въ отношеніи Амеліи и старика Седли. Джой въ рукахъ другого всегда оказывался малымъ сговорчивымъ; а Доббинъ былъ, какъ мы знаемъ, самый дѣятельный хлопотунъ по дѣламъ, только не по своимъ собственнымъ. Такимъ образомъ, индѣецъ сдѣлался легкою жертвою невинныхъ козней нашего добродушнаго дипломата и соглашался дѣлать все, что только казалось другу его необходимымъ: и покупать, и нанимать, и уступать! Лоллъ Джуабъ, котораго училищные мальчишки, при взглядѣ на его черное лицо, выбирали предметомъ своихъ насмѣшекъ, былъ отправленъ въ Калькутту, на остъ-индскомъ кораблѣ "Леди Киккльбири", въ которомъ сэръ Уильямъ Доббинъ имѣлъ свой пай. Конечно, Джой не прежде отпустилъ Лолла Джуаба на родину, пока тотъ не научилъ его лакея-европейца приготовлять корри, пилавы и трубки. Въ настоящее время, величайшимъ удовольствіемъ и самымъ важнымъ занятіемъ мистера Седли было наблюдать, какъ дѣлали коляску, заказанную имъ и майоромъ, и къ которой они купили пару прекрасныхъ лошадей. Джозъ попрежнему сталъ разъѣзжать по паркамъ и навѣщать своихъ индѣйскихъ друзей. Амелія довольно часто сопутствовала брату въ его прогулкахъ; да и майоръ Доббинъ нерѣдко показывался на заднемъ мѣстѣ экипажа. Иногда въ коляску садились старикъ Седли, дочь его и миссъ Клаппъ, при чемъ послѣдняя приходила въ великій восторгъ, когда проѣзжала мимо медицинскаго училища, и когда въ одномъ изъ оконъ котораго показывалось лицо нѣкоего молодого джентльмена.
   Спустя нѣсколько времени послѣ появленія Джоза въ Бромптонѣ, въ скромномъ домикѣ, гдѣ семейство Седли провело десять лѣтъ своей жизни, произошла довольно трогательная сцена. Въ одинъ ясный день къ воротамъ этого домика подъѣхала коляска, которая и увезла мистера Седли и его дочь, съ тѣмъ, чтобъ уже не возвращаться болѣе. Слезы, пролитыя хозяйкой и ея дочерью, были такъ обильны и такъ непритворны, что подобныхъ имъ въ продолженіи всей предлежащей исторіи намъ еще не случалось видѣть. Во все время продолжительнаго знакомства своего и пріязни съ Амеліей мистриссъ и миссъ Клаппъ не слышали отъ нея никакого грубаго слова. Она во всемъ представляла собою нѣжность и кротость, постоянно оказывалась благодарною, милою, даже и тогда, когда мистриссъ Клаппъ, приступая съ требованіями за квартиру денегъ, иногда выходила изъ себя. Съ отъѣздомъ этого любящаго созданія добрая хозяйка дома упрекала себя за тѣ грубыя выраженія, которыя она по временамъ невольно употребляла; и о, какъ горько плакала мистриссъ Клаппъ, приклеивая къ окнамъ опустѣлыхъ комнатъ, объявленіе: "комнаты сіи отдаются въ наемъ!" Ясно какъ день, что Клаппамъ не найти такихъ жильцовъ, что и подтвердилось впослѣдствіи. И, какъ бы въ отмщеніе себѣ, мистриссъ Клаппъ приступила къ страшнымъ налогамъ на чай и баранину для своихъ locataires. Большая часть изъ нихъ бранились и ворчали, нѣкоторые не платили, никто не оставался долго. Поневолѣ пожалѣешь о старинныхъ друзьяхъ!
   Что же касается до Полли, то она прощалась съ мистриссъ Осборнъ съ такой скорбью, что я не рѣшаюсь и описывать ее. Съ самого ранняго дѣтства находясь при Амеліи безотлучно, она привязалась къ ней до такой степени, что когда мистриссъ Осборнъ выѣзжала изъ ихъ дома, Полли безъ чувствъ лежала въ объятіяхъ своей подруги, не менѣе ея разстроганной. Амелія любила миссъ Клаппъ какъ родную дочь свою. Въ теченіи одиннадцати лѣтъ дѣвушка эта была ея постояннымъ другомъ и повѣренной, а потому и на самое Эмми разлука производила впечатлѣніе тягостное. Впрочемъ, устроили такъ, чтобъ Полли пріѣзжала гостить въ прекрасный новый домъ, куда мистриссъ Осборнъ выѣзжала, и гдѣ, по мнѣнію миссъ Клаппъ, она не могла быть такъ счастлива, какъ въ ихъ смиренной хижинѣ. Такъ называла Полли домикъ своего папа языкомъ романовъ, который, надо замѣтить, сильно нравился ей.
   Будемъ, однакожь, надѣяться, что подруга Эмми ошибалась въ своихъ мнѣніяхъ. Въ домѣ мистера Клаппа вдова наша видѣла немного счастливыхъ дней: тамъ она постоянно находилась подъ всею тяжестью мрачной судьбы. И потому у мистриссъ Осборнъ никогда не проявлялось желанія возвратиться въ оставленный ею домикъ, чтобъ повидаться съ женщиной, которая, неисправно получая квартирныя деньги и въ минуты дурного расположенія духа, отягощала Эмми и иногда обходилась съ нею съ самой грубой фамильярностью. Точно также несносны были для Амеліи и раболѣпство и приторные комплименты мистриссъ Клаппъ, съ которыми она однажды, явившись на новую квартиру своей прежней жилицы, выхваляла мебель и разныя украшенія, брала въ руки наряды мистриссъ Осборнъ, чтобъ узнать ихъ достоинство, и всему назначала свою цѣну.... Никакая лесть мистриссъ Клаппъ не могла заставить Амелію забыть въ ней женщину, принесшую ей много страшныхъ огорченій, и совершенно безвинно... Ни передъ кѣмъ, однакожь, не жаловалась Амелія въ этихъ скорбяхъ. Тщательно скрывала она ихъ отъ отца своего, непредусмотрительность котораго причинила ей много горестей. Эмми суждено было отвѣчать за проступки родителя, и она перенесла страданія съ покорностью.
   Надѣюсь, впрочемъ, что они для нея кончились. Извѣстно, что за всякой печалью слѣдуетъ и утѣшеніе. Въ подтвержденіе этой истины, я могу прибавить, что бѣдная Полли, оставшись по отъѣздѣ друга въ истерическомъ припадкѣ, была поручена попеченіямъ нѣкоего молодого джентльмена, который какъ нельзя лучше излечилъ ее отъ обморока. Эмми, уѣзжая изъ Бромптона, подарила миссъ Клаппъ всю мебель, находившуюся въ ихъ квартирѣ, взявъ съ собою два портрета только (тѣ, что висѣли надъ ея постелькой) да фортепьяно -- маленькое, стародавнее, дошедшее уже до положенія бряньчанья, но которое мистриссъ Осборнъ очень любила -- по причинамъ, извѣстнымъ ей одной. Амелія была еще ребенкомъ, когда впервые начала играть на немъ. Выставленное впослѣдствіи на аукціонъ, при несчастій, постигшемъ отческій домъ Эмми, фортепьяно, однакожъ, уцѣлѣло отъ общей гибели. Читатель, можетъ быть, припомнитъ это событіе, если пожелаетъ.
   Майоръ Доббинъ, присматривая за устройствомъ новаго дома, долженствовавшаго, по его распоряженіямъ, принять прекрасный и спокойный видъ, съ особеннымъ удовольствіемъ замѣтилъ прибывшую изъ Бромптона телѣгу, на которой между сундуками и узлами переѣзжающихъ находилось и старинное фортепьяно. Амелія непремѣнно хотѣла поставить его въ своей комнаткѣ, снѣжной съ комнатой отца.
   При этомъ распоряженіи Доббинъ чувствовалъ неизъяснимый восторгъ.
   -- Я очень радъ, что вы взяли съ собою и это фортепьяно, сказалъ онъ сантиментальнымъ тономъ.-- Я думалъ, что вы и вниманія не обращаете на него.
   -- Ошибаетесь, Доббинъ: оно для меня драгоцѣннѣе всего на свѣтѣ! возразила вдова.
   -- Неужели? вскричалъ майоръ.
   Доббинъ, купивъ это фортепьяно, хотя и ни слова не сказалъ о томъ мистриссъ Осборнъ, тѣмъ не менѣе ему и въ голову не приходило, чтобы Эмми не его, а кого нибудь другого считала виновникомъ покупки.
   -- Неужели? повторилъ Уильямъ и хотѣлъ было сдѣлать Амеліи вопросъ, такъ близко касавшійся его сердца; но мистриссъ Осборнъ остановила признаніе Доббина словами;
   -- А вы думали нѣтъ? Но развѣ могло быть иначе, еслибъ кто другой, а не онъ подарилъ мнѣ фортепьяно.
   -- Ахъ, я этого не зналъ! промолвилъ нашъ бѣдняга, и лицо его отуманилось.
   Съ перваго разу Эмми не поняла, въ чемъ дѣло, не замѣтила той грусти, которую внезапно приняло выраженіе лица Доббина: обо всемъ этомъ вдова вспомнила послѣ. И мысль, что не Джоржъ, какъ она всегда воображала, а Уильямъ подарилъ ей фортепьяно, доставляла ей невыразимую печаль и огорченіе. Такъ это не джоржевъ подарокъ -- единственный, который она получила отъ своего милаго,-- предметъ, который она любила болѣе другихъ! Сколько разъ говорила съ нимъ Амелія о Джоржѣ, играла на немъ его любимыя аріи, просиживала за нимъ долгіе вечерніе часы, извлекая изъ него грустные мотивы,-- сколько разъ, въ уединеніи, плакала она надъ нимъ! и что же? не Джоржъ подарилъ это фортепьяно! Теперь оно потеряло для вдовы всю свою цѣнность, и когда мистеръ Седли, вскорѣ послѣ открытія, сдѣланнаго Амеліей, попросилъ ее съиграть что нибудь, она замѣтила, что фортепьяно ужасно разстроено, что у нея страшно болитъ голова,-- однимъ словомъ, что она не можетъ играть. И вслѣдъ за тѣмъ мистриссъ Осборнъ, по обыкновенію, стала упрекать себя въ неблагодарности и рѣшилась загладить передъ честнымъ Уильямомъ то невниманіе къ его подарку, которое она хотя и не обнаружила передъ нимъ, но чувствовала въ душѣ. Спустя нѣсколько, дней послѣ того, всѣ они сидѣли въ гостиной. Джой, только что пообѣдавъ, дремалъ съ наслажденіемъ.
   -- Мнѣ еще нужно попросить у васъ прощенія, дрожащимъ голодомъ проговорила Эмми, обращаясь къ Доббину.
   -- За что это? спросилъ тотъ.
   -- За за то.... за маленькое фортепьяно. Я никогда не благодарила васъ съ того времени, какъ вы его подарили мнѣ -- много, очень много лѣтъ тому назадъ -- когда я была еще въ дѣвушкахъ. Я все думала, что это не вашъ подарокъ.... Благодарю васъ, Уильямъ!
   И Амелія протянула Доббину свою ручку. Сердце мистриссъ Осборнъ обливалось кровью; изъ глазъ ея лились слезы.
   Уильямъ не могъ выдержать этой сцены.
   -- Амелія Амелія! сказалъ онъ.-- Признаюсь, я купилъ это фортепьяно собственно для васъ я любилъ васъ тогда столько же, сколько теперь люблю... Я долженъ вамъ высказать все..... Мнѣ кажется, я полюбилъ васъ съ той минуты, когда впервые увидѣлъ васъ... когда Джоржъ привелъ меня въ вашъ домъ. Вы были тогда дѣвочкой, въ бѣломъ платьицѣ, съ большими локонами... Вы спустились внизъ, безпечно распѣвая -- помните вы это?-- и мы потомъ отправились въ воксалъ. Съ того времени я думалъ объ одной только женщинѣ въ свѣтѣ,-- и эта женщина была -- вы. Въ теченіи двѣнадцати лѣтъ не проходило минуты, въ которую бы я не думалъ о васъ. Передъ отъѣздомъ моимъ въ Индію, я пришелъ къ вамъ.... хотѣлъ все сказать, чего требовала душа.... Но у меня не достало духу, а вы не обратили вниманія на меня. Вы показали видъ, что для васъ все равно -- остаться ли мнѣ, или уѣхать....
   -- О, я была очень неблагодарна! прервала Амелія.
   -- Нѣтъ, я не скажу того: вы были только равнодушны, продолжалъ Доббинъ въ отчаяніи.-- Во мнѣ нѣтъ ничего особеннаго, чѣмъ бы я могъ привлечь къ себѣ женщину.... Я знаю, что вы чувствуете теперь. Вы поражены сильно, открывши, что фортепьяно подарилъ я, а не Джоржъ. Я упустилъ это изъ виду, иначе никогда бы не подалъ вамъ повода къ такому огорченію.... По настоящему, мнѣ бы надо просить у васъ прощенія за мою минутную глупость и за мысль, что лѣта вашего постоянства и преданности уже миновались.
   -- Да, съ вашей стороны это жестоко! замѣтила Амелія, съ нѣкоторымъ одушевленіемъ.-- Джоржъ мнѣ мужъ, здѣсь и на небесахъ. Могла ли я любить другого, кромѣ его?... Безцѣнный Уильямъ! я и теперь точно также принадлежу ему, какъ принадлежала прежде. Кто какъ не Джоржъ высказалъ мнѣ, до какой степени вы добры и великодушны, и научилъ меня любить васъ какъ брата? Не были были всѣмъ для меня и моего сына! Вы нашъ истинный, великодушный другъ и покровитель. Пріѣзжайте только нѣсколькими мѣсяцами раньше, и, быть можетъ, вы не допустили бы меня до этой ужасной разлуки.... О, Уильямъ! она едва не убила меня.... Но вы не пріѣхали тогда... а какъ я желала и молилась о вашемъ пріѣздѣ... и они отняли у меня Джоржа.... Неправда ли, онъ благородный мальчикъ?... Умоляю васъ, будьте по прежнему его другомъ и.... и моимъ....
   Амелія замолчала и склонилась на плечо Доббина.
   Руки майора обвились вокругъ ея стана; онъ держалъ ее какъ ребенка и цаловалъ ея головку.
   -- Никогда не измѣнюсь я, безцѣнная Амелія! говорилъ онъ.-- Позвольте мнѣ только быть вблизи васъ и видѣться съ вами какъ можно чаще....
   -- О, да, да! какъ можно чаще! подтвердила Эмми.
   Такимъ образомъ майоръ имѣлъ полную свободу любоваться мистриссъ Осборнъ и вмѣстѣ съ тѣмъ томиться, точь-въ-точь, какъ школьникъ, у котораго нѣтъ денегъ, любуется лоткомъ пирожницы, въ тоже время вздыхая по немъ.
  

ГЛАВА LV

ПЕРЕХОДЪ ВЪ БОЛѢЕ ИЗБРАННОЕ ОБЩЕСТВО.

   Благополучіе начинаетъ улыбаться нашей Амеліи, и мы отъ души радуемся переходу ея изъ мелкой сферы, въ которой она обращалась до сихъ поръ, въ образованный и высшій кругъ, хотя и не такой обширный и изящный, въ какомъ показывалась другая наша подруга, мистриссъ Гаудонъ, но во всякомъ случаѣ джентильномъ и фэшіонебльномъ. Всѣ друзья Джоза принадлежали къ тремъ президенствамъ, и новый домъ его находился въ комфортабдьной англо-индѣйской части города, средоточіемъ которой была Мойра-Плэйсъ. Минтоскверъ, улицы: Кляйвъ Уорренъ и Гастингсъ, Октерлони-Плэйсъ, Пласси-скверъ, Терраса-Ассэй (слово "Сады" въ 1827 году встрѣчалось довольно рѣдко и не прилагалось къ штукатурнымъ домамъ съ асфальтовыми террасами),-- кто не знаетъ этой части города, которую мистеръ Венгамъ называетъ Черной Ямой? Состояніе Джоя не позволяло ему имѣть домъ въ Мойра-Плэйсѣ, гдѣ жили одни только члены совѣта и партнёры индѣйскихъ банкирскихъ домовъ (партнёры, которые, закрѣпивъ за жонами по сту тысячъ фунтовъ, вдругъ раззоряются потомъ удалятся, соображаясь съ бѣднымъ своимъ состояніемъ, куда нибудь въ провинцію, гдѣ и проживаютъ четырьмя тысячами въ годъ). Мистеръ Седли занялъ домъ второго или третьяго разряда, въ улицѣ Динллеспай, перекупивъ ковры, дорогія зеркала и красивую мебель работы Седдоновъ отъ опекуновъ мистера Скэйпа, допущеннаго не такъ давно въ партнёры знаменитаго Калькутскаго дома подъ фирмою Фогль, Фейкъ и Кракксманъ. Въ этотъ домъ бѣдный Скэйпъ усадилъ семьдесятъ тысячь фунтовъ -- все, что онъ успѣлъ пріобрѣсть въ продолженіе своей долгой и почтенной жизни, занявъ въ немъ мѣсто Фэйка, удалившагося въ Королевскій паркъ, въ Суссексъ (Фогльсъ, мимоходомъ скажемъ, давно уже выдѣлился изъ фирмы, и сэръ Горасъ Фогль надѣется получить перство, подъ титуломъ барона Банданна). Два года назадъ тому этотъ домъ объявилъ себя несостоятельнымъ на цѣлый милліонъ.
   Скэйпъ, раззоренный, честный и убитый горемъ шестилесяти-пятилѣтній старикъ, отправился въ Калькутту, чтобъ привести въ порядокъ дѣла банкирскаго дома. Вальтера Скэйпа взяли изъ Итона и опредѣлили на мѣсто. Флоренса Скэйпъ, фанни Скэйпъ и ихъ мама направили свой путь въ Булонь, и о нихъ мы болѣе ничего не слышали. Короче сказать, Джой помѣстился въ ихъ домѣ, купилъ ихъ ковры, буфетъ и любовался собой въ зеркалахъ, которыя нѣкогда отражали миленькія личики Скэйповъ. Продавцы имущества Скэйпа, расчитавшись съ мистеромъ Седли, удалились, оставивъ свои карточки и предложивъ услуги къ исполненію всевозможныхъ требованій новаго домохозяина. Рослые лакеи въ бѣлыхъ камзолахъ, прислуживавшіеся за обѣдами Скэйпа, зеленщики, швейцары и молочники оставили свои адресы и вошли въ милость дворецкаго Джоя.
   Новое хозяйство мистера Седли было довольно скромное. Дворецкій, въ тоже время и камердинеръ его -- человѣкъ трезвый: пьетъ не болѣе того, сколько можно выпить дворецкому въ небольшомъ семействѣ, и притомъ такому человѣку, который имѣетъ достодолжное уваженіе къ винамъ своего господина. Къ особѣ мистриссъ Эмми также была приставлена служанка, вырощенная въ пригородномъ имѣніи сэра Уильяма Доббина. Скромность и покорность этой доброй дѣвушки совершенно обезоруживали мистриссъ Осборнъ, съ перваго разу испугавшейся одной мысли имѣть при себѣ служанку и вовсе не знавшей, на что она можетъ пригодиться. Служанка, однакожь, оказалась весьма полезна въ нашемъ маленькомъ семействѣ: она съ особеннымъ искусствомъ умѣла ухаживать за старикомъ Седли, который почти никогда не выходилъ изъ своей комнаты и не вмѣшивался ни въ какія увеселенія.
   Къ мистриссъ Осборнъ пріѣзжали очень многія особы. Леди Доббинъ и ея дочери, навѣщая Эмми, восхищались перемѣною фортуны ея. Своимъ посѣщеніемъ не оставляла Россель-сквера также и миссъ Осборнъ, пріѣзжавшая въ великолѣпной каретѣ, съ пламеннаго цвѣта чахломъ на козлахъ, украшеннымъ гербами. О Джозѣ распространился слухъ, какъ о страшномъ богачѣ, и старый Осборнъ видѣлъ уже въ своемъ внукѣ наслѣдника не только его собственнаго имѣнія, но и всего состоянія дядюшки.
   -- Подождите только, а мы сдѣлаемъ изъ этого мальчика великаго человѣка, говорилъ онъ.-- Я надѣюсь прежде своей смерти увидать его въ парламентѣ. Вы, миссъ Осборнъ, можете ѣхать повидаться съ его матерью,-- а отъ меня, прошу, этого не ждать.
   И, вслѣдствіе такого разрѣшенія, миссъ Осборнъ пріѣзжала къ своей золовкѣ. Эмми, конечно, чрезвычайно радовалась ея посѣщеніямъ, потому что каждое изъ нихъ все болѣе и болѣе сближало ее съ сыномъ. Въ свою очередь, и Джоржу дозволялось посѣщать его мама чаще прежняго. Раза два въ недѣлю онъ обѣдалъ въ улицѣ Джиллеспай, храбрясь тамъ надъ слугами и родственниками, какъ и у дѣдушки своего на Россель-скверѣ.
   Къ майору Доббину Джоржъ, вообще, умный мальчикъ, всегда былъ почтителенъ и въ присутствіи его держалъ себя нѣсколько скромнѣе. Онъ не могъ не любоваться простотою своею друга, его веселымъ нравомъ, разнообразными свѣдѣніями и правдивостью. Юный джентльменъ, во время своей кратковременной опытности, не встрѣчалъ еще человѣка подобнаго майору и инстинктивно предался ему всей душой. Джоржъ съ наслажденіемъ сидѣлъ подлѣ Доббина, съ восторгомъ отправлялся съ нимъ на прогулки въ Паркъ и внимательно Слушалъ его разсказы; а Уильямъ разсказывалъ своему крестнику объ его отцѣ, объ Индіи, о Ватерлоо,-- рѣшительно обо всемъ, только не о себѣ. Когда Джоржъ дѣлался болѣе обыкновеннаго своенравенъ, майоръ начиналъ подшучивать надъ нимъ, что, по мнѣнію мистриссъ Осборнъ, со стороны крестнаго папа было крайне неснисходительно. Однажды Доббинъ, взявъ Джоржа въ театръ, хотѣлъ занять мѣста въ креслахъ, но тотъ не согласился на это, доказывая, что джентльмену неприлично сидѣть въ партерѣ. Майоръ присужденъ быль взять для крестника ложу, но самъ все-таки отправился въ партеръ. Но не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ Доббинъ почувствовалъ, что подъ его руку просунулась ручка маленькаго денди въ лайковой перчаткѣ и сжала его пальцы. Джоржъ, замѣтивъ неумѣстность своего каприза, рѣшился спуститься съ верхняго яруса. При видѣ раскаянія мальчика, легкій смѣхъ разогналъ тучи съ лица Доббина; въ глазахъ его выразилась благосклонность. Майоръ любилъ крестника какъ любилъ все, что относилось до Амеліи. И какъ восхищалась мама услышавъ объ этомъ примѣрѣ добрыхъ наклонностей ея сыночка! Ласковѣе прежняго поглядывала она на Доббина, и Уильяму казалось, что, при этихъ взглядахъ на лицѣ вдовы выступалъ румянецъ сильнѣе обыкновеннаго.
   Джоржъ, въ разговорахъ своихъ съ матерью, никогда не утомлялся осыпать майора похвалами.
   -- Мнѣ онъ нравится, мама: онъ обо всемъ знаетъ.... Папа крестный совсѣмъ не похожъ на стараго Била, который всегда хвастается и употребляетъ такія длинныя слова.... вѣдь вы это сами знаете, мама... Въ училищѣ мы прозвали его Длиннохвостымъ. Это я далъ Билу такое имячко.... не правда ли, мама, славное? Добъ читаетъ по латыни какъ по англійски и по французски и... и читаетъ чуть ли не на всѣхъ языкахъ. Когда я гуляю съ нимъ, онъ разсказываетъ мнѣ разныя исторіи о моемъ папа.... о себѣ только не говоритъ. А я слышалъ отъ полковника Букклера, который бываетъ у дѣдушки, что Добъ одинъ изъ храбрыхъ офицеровъ въ цѣлой арміи и отличилъ себя много разъ. Grandpapa очень удивился и сказалъ: "Можетъ ли быть! Я не думалъ, чтобы онъ съумѣлъ покликать гуся!" А я такъ знаю, что съумѣлъ бы... да, мама? съумѣлъ бы?
   Въ отвѣтъ на это Эмми только засмѣялась, думая, что это-то майоръ съумѣетъ сдѣлать.
   Если между Уильямомъ и Джоржемъ существовала искренняя привязанность, зато ея вовсе не замѣчалось между дядей и племянникомъ. Джоржъ, бывало, надуетъ свои щеки, засунетъ въ жилетные карманы пальцы и скажетъ: "ахъ, Боже мой! не говорите пожалуста!" съ такимъ вѣрнымъ подражаніемъ Джозу, что не находилось средствъ удержаться отъ смѣху. Слуги хохотали, когда Джоржъ, спрашивая у нихъ, чего недоставало на столѣ, принималъ обычное выраженіе лица и употреблялъ любимую фразу дядюшки, при чемъ даже Доббинъ, при всей своей скромности, принимался смѣяться. Джой смутно постигалъ все это, и когда ему объявляли когда нибудь, что племянника его ожидаютъ въ тотъ день къ обѣду, онъ обыкновенно находилъ какія нибудь важныя причины отправиться въ клубъ. Впрочемъ, никто изъ нашихъ друзей не сожалѣлъ объ его отсутствіи. Въ такіе дни старикъ Седли выходилъ изъ своего убѣжища, спускался въ столовую, и майоръ Доббинъ устроивалъ семейную пирушку. Онъ былъ настоящимъ ami de la maison, другомъ стараго Седли, другомъ Эмми, другомъ Джоржа и добрымъ совѣтникомъ Джоза, проводившаго свою жизнь съ достоинствомъ, которое такъ шло къ персонѣ, обладающей его знаменитостью. Кореннымъ желаніемъ мистера Седли было сдѣлаться членомъ Восточнаго клуба, гдѣ проводилъ онъ цѣлыя утра въ обществѣ своихъ собратій индѣйцевъ, и если не обѣдалъ тамъ, то приводилъ оттуда съ собой пріятелей къ своему домашнему столу. И угощать этихъ джентльменовъ съ ихъ супругами предстояло Амеліи. Отъ нихъ-то она и собирала свѣдѣнія насчетъ того, какъ Смитъ поступитъ въ совѣтъ какъ лондонскій банкирскій домъ Томсона отказался въ уплатѣ векселей, выданныхъ Томсономъ, Кибобжи и К® изъ Бомбейскаго дома, и какъ, при этомъ, полагаютъ, что и съ Калькутскимъ домомъ будетъ тоже самое,-- какъ неблагоразумно поведеніе мистриссъ Броунъ (жены Броуна, изъ Ахмедьнуггарскаго иррегулярнаго войска) съ молодымъ Суанки, офицеромъ гвардейскаго корпуса, когда она просиживала съ нимъ на палубѣ сверхъ всякаго времени, и на прогулкѣ въ Капѣ заѣзжала съ нимъ Богъ знаетъ куда,-- какъ бѣсился Горнбай, когда жена объявила ему, что останется въ Европѣ, и какъ Троттеръ назначенъ сборщикомъ податей въ Уммерапурѣ. Вотъ въ такомъ-то или подобномъ этому родѣ происходилъ, обыкновенно, разговоръ за роскошными обѣдами индѣйскихъ знакомцевъ вообще. О политикѣ разсуждали очень мало, и то недолго, во время дессерта, когда леди удалялись въ гостиныя -- поболтать о своихъ недугахъ и дѣтяхъ.
   Mutato nomine всегда одно и тоже. Вѣдь говорятъ же жены адвокатовъ о своемъ судейскомъ округѣ, жены воиновъ болтаютъ же о своемъ полку, знатныя леди -- о маленькомъ кружкѣ особъ, къ которому онѣ принадлежатъ: такъ почему же и нашимъ, индѣйскимъ друзьямъ не имѣть своего исключительнаго предмета для разговора?
   Эмми завела уже визитную книжку и заѣзжала къ леди Блюдауеръ (женѣ генералъ-майора сэра Роджера Блюдауера, бенгальской арміи), къ леди Гуффъ (супругѣ сэра Дж. Гуффа, бомбейской арміи), къ леди Найсъ (женѣ директора) и др. Каждому изъ насъ извѣстно, какъ скоро можно привыкнуть къ перемѣнамъ въ жизни. Карета мистера Седли каждый день являлась на улицѣ Джиллеспай; жокей вспрыгивалъ и спрыгивалъ съ козелъ съ визитными карточками Джоза и Эмми. Въ извѣстные часы, вдова подъѣзжала къ клубу: оттуда выходилъ ея братъ и вмѣстѣ съ сестрой отправлялся прогуляться. Иногда въ карету садился старикъ Седли и съ Амеліей катался по Реджентъ-парку. Горничная и карета, визитная книжка и жокей скоро сдѣлались для Амеліи также обыкновенны и знакомы, какъ ку у Джорджи значилось aristos {Отличный, хороший (греч.).}, по латинскому - optimus {Наилучший (лат.).}, по французскому - tres bien {Очень хорошо (франц.).} и т. д., а в конце года все ученики по всем предметам получали награды. Даже мистер Суорц, курчавый молодой джентльмен, сводный брат почтенной миссис Мак-Мул, и мистер Блак, двадцатитрехлетний недоросль из сельского округа, и этот ленивый юный повеса - уже упоминавшийся выше мистер Тодд - получали восемнадцатипенсовые книжечки с напечатанным на них словом AФHNH и пышной латинской надписью от учителя его юным друзьям.
   Все члены семьи мистера Тодда состояли прихлебателями в доме Осборна. Старый джентльмен возвысил Тодда с должности клерка до младшего совладельца своей фирмы. Мистер Осборн был крестным отцом юного мистера Тодда (который в последующей своей жизни печатал на визитных карточках "мистер Осборн Тодд" и сделался весьма светским человеком), а мисс Осборн воспринимала от купели мисс Марию Тодд и ежегодно, в знак своего расположения, дарила крестнице молитвенник, коллекцию назидательных брошюр, томик духовных стихов или еще какую-нибудь памятку в этом роде. Мисс Осборн иногда вывозила Тоддов на прогулку в своем экипаже; когда они болели, ее лакей, в коротких плюшевых штанах и жилете, приносил с Рассел-сквер на Корем-стрит варенье и разные лакомства. Корем-стрит, разумеется, трепетала и взирала на Рассел-сквер снизу вверх. Миссис Тодд, большая искусница по части вырезывания из бумаги украшений для бараньих окороков и умевшая также делать отличные цветы, уточек и т. д. из репы и моркови, частенько ходила на "Сквер", как она говорила, и принимала участие в приготовлениях к званому обеду, не допуская даже мысли о своем присутствии на самом обеде. Если в последнюю минуту какой-нибудь гость не являлся, тогда приглашали обедать Тодда. Миссис же Тодд приходила с Марией вечерком, робко стучалась у подъезда, и к тому времени, когда мисс Осборн и находившиеся под ее конвоем дамы входили в гостиную, мать и дочь оказывались там, готовые петь дуэты, пока не появятся джентльмены. Бедная Мария Тодд, бедная девушка! Сколько ей приходилось работать и пыхтеть над этими дуэтами и сонатами у себя дома, прежде чем они исполнялись публично на Рассел-сквер!
   Таким образом, словно самой судьбой было предназначено, чтобы Джорджи владычествовал над каждым, с кем он соприкасался, а все друзья, родственники и слуги преклоняли бы перед ним колени. Нужно признаться, что он весьма охотно мирился с подобным положением. Мало кто с этим не мирится. И Джорджи нравилось играть роль властелина, к которой у него, возможно, была врожденная склонность.
   В доме на Рассел-сквер все трепетали перед мистером Осборном, а мистер Осборн трепетал перед Джорджи. Бойкие манеры мальчика, его развязная болтовня о книгах и учении, его сходство с отцом (что лежал мертвый и непрощенный в далеком Брюсселе) пугали старика и отдавали его во власть мальчику. Старик вздрагивал при каком-нибудь передавшемся по наследству жесте или интонации мальчугана, и ему мерещилось, что перед ним снова отец Джорджи. Он старался снисходительностью к внуку загладить свою жестокость но отношению к старшему Джорджу. Все удивлялись его ласковому обращению с ребенком. Он, как и прежде, ворчал и кричал на мисс Осборн, но улыбался, когда Джорджи опаздывал к завтраку.
   Мисс Осборн, тетушка Джорджа, была увядшей старой девой, сильно сдавшей под бременем более чем сорокалетней скуки и грубого обращения. Смышленому мальчику ничего не стоило поработить ее. И когда Джорджу что-нибудь было от нее нужно, - от банки варенья в буфете до потрескавшихся и высохших красок в плоском ящичке (старом ящичке, который сохранился у нее с той поры, когда она училась у мистера Сми и была еще почти молодой и цветущей), - он завладевал предметом своих желаний, а добившись своего, попросту переставал замечать тетку.
   Его друзьями и наперсниками были напыщенный старый школьный учитель, льстивший мальчику, и подлиза, который был несколько его старше и которого он мог колотить. Славная миссис Тодд с восторгом позволяла Джорджу играть со своей младшей дочерью, Розой Джемаймой, очаровательной восьмилетней девочкой. "Малышам так хорошо вместе", - говаривала миссис Тодд (разумеется, не обитателям "Сквера"!). "Кто знает, что может случиться! Ну, не чудесная ли парочка!" - думала про себя любящая мать.
   Дед с материнской стороны, дряхлый, упавший духом старик, тоже был в подчинении у маленького тирана. Он не мог не чувствовать почтения к мальчику, у которого такое красивое платье, который ездит верхом в сопровождении грума. С другой стороны, Джорджи постоянно слышал грубую брань и насмешки, расточаемые по адресу Джона Седли его безжалостным старым врагом, мистером Осборном. Осборн иначе не называл его, как старым нищим, старым угольщиком, старым банкротом и многими другими подобными же грубо-презрительными наименованиями. Как же было маленькому Джорджу уважать столь низко павшего человека? Через несколько месяцев после переселения мальчика на Рассел-сквер умерла миссис Седли. Между нею и ребенком никогда не было близости. Он не постарался хотя бы притвориться огорченным. Он приехал в красивом новом траурном костюмчике навестить мать и был очень недоволен, что ему не позволили пойти в театр на представление, о котором он давно мечтал.
   Болезнь старой леди поглощала все время Эмилии и, пожалуй, послужила ей во спасение. Что знают мужчины о мученичестве женщин? Мы сошли бы с ума, если бы нам пришлось претерпевать сотую долю тех ежедневных мучений, которые многие женщины переносят так смиренно. Нескончаемое рабство, не получающее никакой награды; неизменная кротость и ласка, встречаемая столь же неизменной жестокостью; любовь, труд, терпение, заботы - и ни единого доброго слова в награду. Сколько их, что должны переносить все это спокойно и появляться на людях с ясным лицом, словно они ничего не чувствуют! Нежно любящие рабыни, как им приходится лицемерить!
   Мать Эмилии в один прекрасный день слегла и уже больше не вставала. Миссис Осборн не отходила от ее постели, кроме тех случаев, когда спешила на свидание с сыном. Старуха ворчала на нее даже за эти редкие отлучки; когда-то, в дни своего благополучия, она была доброй, ласковой матерью, - бедность и болезни сломили ее. Но холодность матери и уход за нею не тяготили Эмилию. Скорее они помогали ей переносить другое, неотступное горе, от мысли о котором ее отвлекали нескончаемые призывы больной. Эмилия терпела ее капризы с полнейшей кротостью; поправляла подушку, всегда имела наготове ласковый ответ на беспокойную воркотню и упреки, утешала страдалицу словами надежды, какие могла найти в своем простом благочестивом сердце; и сама закрыла глаза, когда-то глядевшие на нее с такой нежностью.
   А затем она все свое время и заботы посвятила осиротевшему старику отцу, который был сражен обрушившимся на него ударом и остался совершенно один на белом свете. Его жена, его честь, его богатство - все, что он любил больше всего, было отнято навсегда. У него осталась только Эмилия, - она одна могла теперь поддерживать своими нежными руками немощного старика с разбитым сердцем. Мы не будем писать об этом подробно - слишком это грустная и неинтересная повесть. Я уже вижу, как Ярмарка Тщеславия зевает, читая ее.
  
   Однажды, когда молодые джентльмены собрались в кабинете преподобного мистера Вила и капеллан высокопочтенного графа Бейракрса, по обыкновению, разглагольствовал перед ними, к "подъезду, украшенному статуей Афины, подкатил изящный экипаж, и из него вышли два джентльмена. Молодые Бенглсы кинулись к окну со смутной мыслью, не приехал ли из Бомбея их отец. Двадцатитрехлетний верзила, плакавший тайком над отрывком из Евтропия, прижался своим грязным носом к окопному стеклу и глядел на запряжку, пока ливрейный лакей спрыгивал с козел и помогал седокам выйти из экипажа.
   - Один толстый, а другой худой, - сказал мистер Блак, и в эту минуту раздался громкий стук в дверь.
   Все оживились, начиная с самого капеллана, который уже возымел надежду, что перед ним отцы его будущих учеников, и кончая мистером Джорджем, который рад был любому предлогу, чтобы отложить книгу.
   Мальчик в тесной потертой ливрее с потускневшими медными пуговицами, которую он напяливал на себя, когда приходилось открывать дверь, вошел в кабинет и доложил:
   - Два джентльмена желают видеть мистера Осборна.
   У наставника в то утро был с этим юным джентльменом не совсем приятный разговор, вызванный несходством мнений об уместности в школьном помещении хлопушек, но лицо его приняло обычное выражение кроткой вежливости, и он сказал:
   - Мистер Осборн, я даю вам разрешение повидаться с вашими друзьями, прибывшими в коляске, коим прошу вас передать почтительный привет как от меня лично, так и от миссис Вил.
   Джорджи вышел в приемную и, увидев там двух незнакомцев, стал рассматривать их, задрав голову, со своей обычной надменной манерой. Один был толстяк с усами, а другой - тощий и длинный, в синем сюртуке, загорелый, с сильной проседью.
   - Боже мой, как похож! - сказал длинный джентльмен. - Ты догадываешься, кто мы такие, Джордж?
   Лицо мальчика вспыхнуло, как всегда бывало, когда он волновался, и глаза заблестели.
   - Того джентльмена я не знаю, - сказал он, - а вы, должно быть, майор Доббин.
   И правда, это был наш старый друг. Его голос дрожал от радости, когда он здоровался с мальчиком, и, взяв его за обе руки, он притянул юнца к себе.
   - Значит, мама тебе рассказывала обо мне, да? - спросил он.
   - Еще бы, - отвечал Джордж, - сколько раз!
  

ГЛАВА LVII

Эотен

  
   Одной из многих причин для чувства гордости, которым тешил себя старик Осборн, было сознание, что Седли, старинный его соперник, враг и благодетель, в конце своей жизни дошел до такого унижения, что вынужден принимать денежные подачки из рук человека, который больше всех преследовал и оскорблял его. Процветающий делец ругательски ругал старого нищего, но время от времени оказывал ему помощь. Снабжая Джорджи деньгами для его матери, он грубыми и неуклюжими намеками давал мальчику понять, что его другой дед - жалкий старый банкрот и приживальщик и что Джон Седли обязан благодарить человека, - которому он уже и без того должен столько денег, - за помощь, ныне великодушно ему оказываемую. Джорджи вместе с деньгами передавал эти самодовольные заявления своей матери и сломленному горем старику вдовцу, заботиться и ухаживать за которым стало теперь главным занятием в жизни Эмилии. Мальчуган оказывал покровительство слабому, отчаявшемуся старику.
   Быть может, Эмилия обнаруживала недостаток "надлежащей гордости", принимая помощь от врага своего отца. Но "надлежащая гордость" никогда не была свойственна этой страдалице. С тех пор как кончилось ее детство - со времени ее несчастного брака с Джорджем Осборном, - уделом этой простой и слабой женщины была смиренная бедность, ежедневные лишения, грубые слова и неблагодарность в ответ на ее любовь и услуги. О вы, взирающие на то, как ваши ближние изо дня в день несут такой позор, безропотно страдают под ударами судьбы, ни в ком не встречая сочувствия и только презираемые за свою бедность, - разве вы когда-нибудь снисходите к ним с высоты своего благополучия и обмываете ноги этим бедным усталым нищим? Одна мысль о них вам противна и унизительна. "Классы должны существовать, должны быть и богатые и бедные", - говорит богач, смакуя красное винцо (хорошо еще, если он посылает крохи со стола своего бедному Лазарю, сидящему под окном). Совершенно верно! Но подумайте только, как таинственна и часто непостижима бывает жизненная лотерея, которая одному дает порфиру и виссон, а другому посылает лохмотья вместо одежды и псов вместо утешителей.
   Итак, я должен признать, что Эмилия без особых терзаний - наоборот, с чувством, близким к благодарности, - принимала крохи, которые свекор время от времени бросал ей, и кормила ими своего родителя. Таков был характер это молодой женщины (милые дамы, Эмилии сейчас всего лишь тридцать лет, и мы позволяем себе называть ее молодой женщиной), - так вот, говорю я, таков был характер Эмилии, что она всю себя приносила в жертву и повергала все, что имела, к ногам любимого существа. Сколько долгих безотрадных ночей она трудилась для маленького Джорджи, когда тот жил дома с нею; какие удары, упреки, лишения, нужду выносила ради отца и матери! И в этой жизни, полной незаметных жертв и отречений, она уважала себя ничуть не больше, чем уважал ее свет, - в глубине сердца она, вероятно, считала себя ничтожной, заурядной женщиной, которой повезло больше, чем она того заслуживала. Бедные женщины! Бедные мученицы и жертвы, чья жизнь - сплошная пытка, каждую ночь вы терпите муки на своем ложе, каждый день кладете голову на плаху в гостиных. Всякий мужчина, взирающий на ваши мучения или заглядывающий в те мрачные места, где вас пытают, должен пожалеть вас и... и возблагодарить господа бога за свою бороду! Помню, много лет тому назад я видел в тюрьме для слабоумных и сумасшедших в Бисетре, вблизи Парижа, несчастное существо, согбенное под игом заточения и болезни. Кто-то из нас дал ему щепотку грошового табаку в бумажном фунтике. Такая милость была слишком велика для бедного идиота: он заплакал от восторга и благодарности; мы с вами не были бы так тронуты, если бы кто подарил нам тысячу фунтов годового дохода или спас нам жизнь. И вот, если должным образом тиранить женщину, можно увидеть, как грошовый знак внимания трогает ее, вызывает слезы на ее глазах, словно вы ангел, оказывающий ей благодеяние!
   Вот такие-то благодеяния и были самым отрадным, что фортуна посылала в дар бедной маленькой Эмилии. Жизнь ее, начавшаяся так счастливо, свелась к тюремному существованию, к долгому унизительному рабству. Маленький Джордж иногда навещал мать, освещая ее тюрьму слабыми вспышками радости. А границей ее тюрьмы был Рассел-сквер: она могла время от времени ходить туда, но на ночь всегда должна была возвращаться в свою камеру, чтобы выполнять унылые обязанности, бодрствовать у постели больных, переносить придирки и тиранство ворчливых, во всем отчаявшихся стариков. Сколько тысяч людей, главным образом женщин, осуждено влачить такое долгое рабство! Это больничные сиделки, не получающие жалованья, - сестры милосердия, если вы предпочтете их так называть, но без романтических мыслей о самоотверженном служении людям; они терпят нужду и голод, не спят ночей, выбиваются из сил и увядают в жалкой безвестности. Непостижимой и грозной силе, определяющей человеческие судьбы, угодно принижать и повергать в прах нежных, добрых и умных и возносить себялюбцев, глупцов и негодяев! О брат мой, будь смиренен в своем благополучии! Будь ласков с темп, кто менее счастлив, хотя и более заслуживает счастья. Подумай, какое ты имеешь право презирать, - ты, чья добродетель - лишь отсутствие искушений, чей успех, возможно, - дело случая, чье высокое положение - заслуга далекого предка, чье благополучие, по всей вероятности, - злая шутка судьбы.
  
   Мать Эмилии похоронили на бромптонском кладбище, в такой же дождливый, пасмурный день - вспомнилось Эмилии, - как когда она впервые приезжала сюда, чтобы обвенчаться с Джорджем. Сынишка, в новом пышном траурном платье, сидел рядом с нею. Она вспомнила старую сторожиху и причетника. Пока священник читал, она жила мыслями в прошедшем. Не будь сейчас в ее руке руки Джорджи, она, пожалуй, не прочь была бы поменяться местами с... Но тут, как обычно, она устыдилась своих себялюбивых дум и вознесла молитву о ниспослании ей сил для исполнения своего долга.
   И вот Эмилия решила приложить все силы и старания, чтобы скрасить жизнь старика отца. Она работала не покладая рук, штопала, чинила и стряпала, пела старику Седли и играла с ним в триктрак, читала ему вслух газеты, водила его гулять в Кенспнгтонский сад или на Бромптонский бульвар, слушала его рассказы, не уставая улыбаться и ласково лицемерить, или же сидела, задумавшись, рядом с ним, предаваясь своим мыслям и воспоминаниям, пока слабый и ворчливый старик грелся на солнышке и болтал о своих горестях и невзгодах. Как печальны, как безотрадны были думы вдовы! Дети, бегавшие по склонам и по широким дорожкам бульвара, напоминали ей о Джорджи, отнятом у нее. Первый Джордж был тоже у нее отнят, - ее эгоистичная, грешная любовь в обоих случаях была отвергнута и жестоко наказана. Она старалась убедить себя в том, что заслуженно понесла такую кару: жалкая, несчастная грешница! Она была совсем одна на свете.
   Я знаю, что повесть о таком одиночном заключении невыносимо скучна, если ее не оживляют какие-нибудь веселые или смешные черточки: например, чувствительный тюремщик, болтливый комендант крепости, мышонок, выбегающий из норки и резвящийся в бороде и бакенбардах Латюда, или подземный ход, прорытый Тренком под стеною замка при помощи собственных ногтей и зубочистки. Но летописцу, повествующему о пленении Эмилии, нечем оживить свой рассказ. Прошу вас помнить, читатель, что в эту пору ее жизни она была очень печальна, но всегда готова улыбнуться, если с нею заговорят; жила очень скромно, в большой бедности, пожалуй, даже в нужде; пела песни, месила пудинги, играла в карты, штопала носки - все для старика отца. Итак, пожалуйста, не ломайте себе голову над тем, героиня Эмилия или нет. А нам с вами, когда мы будем старыми, сварливыми и банкротами, дай бог найти на склоне наших дней нежное плечо, на которое можно будет опереться, и ласковую руку, которая поправит нам, подагрикам, смятую подушку.
   Старик Седли очень привязался к дочери после смерти жены. А дочь находила утешение в исполнении своих обязанностей по отношению к старику отцу.
   Но мы не собираемся долго оставлять этих двух людей в столь унизительных и неприличных условиях существования. Им суждено было узнать лучшие дни, поскольку дело идет о мирском благополучии. Быть может, проницательный читатель догадался, кто был тот полный джентльмен, который вместе с нашим старым другом, майором Доббином, приезжал в школу навестить Джорджа. Это был еще один наш старый знакомый, вернувшийся в Англию, и притом в такое время, когда его присутствие там должно было оказаться весьма полезным для его родственников.
   Майору Доббину легко удалось получить от своего доброго командира разрешение съездить по неотложным личным делам в Мадрас, а оттуда, вероятно, и далее, в Европу; и он скакал без передышки днем и ночью, и так спешил, что прибыл в Мадрас в сильнейшей лихорадке. Сопровождавшие майора слуги привезли его в бреду в дом одного из друзей, у которого он предполагал пожить до своего отъезда в Европу. В течение многих, многих дней считалось, что он вообще никогда и никуда не поедет дальше кладбища при церкви св. Георгия, где солдаты дадут прощальный залп над его могилой и где не один доблестный офицер похоронен в чужой земле, вдали от родины.
   Те, кто ухаживал за бедным Доббином, могли услышать, как он, сжигаемый лихорадкой, произносил в бреду имя Эмилии. Мысль о том, что он никогда больше ее не увидит, угнетала его и в минуты просветления. Он думал, что пришел его последний час, и торжественно приготовился покинуть этот мир: привел в порядок свои земные дела и оставил свое небольшое состояние тем, кому больше всего на свете желал быть полезным. Друг, в доме которого он лежал, засвидетельствовал его завещание. Доббин выразил желание быть похороненным с цепочкой, сплетенной из каштановых волос, которую он носил на шее и которую, если сказать по правде, он получил от горничной Эмилии в Брюсселе, когда молодой вдове остригли волосы во время болезни, свалившей ее с ног после смерти Джорджа Осборна на Сен-Жанском плато.
   Доббин пришел в сознание, поправился немного и опять заболел, - только его железный организм и мог вообще выдержать такое количество кровопусканий и каломели. От него остался один скелет, и от слабости он не мог пошевелить рукой, когда его посадили на корабль "Ремчандер" под командой капитана Брэга, зашедший в Мадрас на пути из Калькутты. Друг, выходивший Доббина в своем доме, пророчил, что тот не перенесет путешествия и в одно прекрасное утро полетит за борт, завернутый во флаг и матросскую койку, унося с собой на дно моря реликвию, хранившуюся у него на сердце. Но было ли то под действием морского воздуха или от вновь всколыхнувшихся надежд, - только с того самого дня, как корабль распустил паруса и взял курс к дому, наш друг стал чувствовать себя лучше, а к тому времени, как они достигли мыса Доброй Надежды, он был совсем здоров (хотя и худ, как борзая).
   - Кирк будет разочарован - майорский чин на этот раз ему не достался, - говорил он, улыбаясь. - А он-то надеется прочесть в "Газете" о своем повышении, когда полк вернется.
   Нужно пояснить, что пока наш майор лежал больным в Мадрасе, куда ему так не терпелось попасть, доблестный ***полк, проведший много лет за пределами родины и по возвращении из Вест-Индии прервавший свою стоянку в Англии из-за кампании, закончившейся Ватерлоо, а затем переброшенный из Фландрии в Индию, теперь получил приказ вернуться домой. Таким образом, майор мог бы совершить весь путь вместе со своими товарищами, пожелай он только дождаться их прибытия в Мадрас.
   Быть может, сейчас, когда он был так истощен, ему не улыбалось вновь оказаться под опекой Глорвины.
   - Пожалуй, если бы мисс О'Дауд ехала вместе с нами, она тут бы меня и прикончила, - говорил он со смехом одному своему спутнику. - А утопив меня, она взялась бы за вас, можете быть в этом уверены, и привезла бы вас с собой с Саутгемптон в качестве приза, - так-то, мой милый Джоз!
   В самом деле, этим пассажиром на борту "Ремчандера" был не кто иной, как наш толстый приятель. Он провел в Бенгалии десять лет. Бесконечные обеды, завтраки, светлое пиво и красное вино, чрезмерные труды по службе и коньяк с водою, к которому ему приходилось прибегать для подкрепления сил, оказали свое действие на Седли Ватерлооского - поездка в Европу была признана для него необходимой. Отслужив в Индии свой полный срок на отличном содержании, что позволило ему отложить значительную сумму денег, Джоз был волен ехать домой и остаться жить в Англии с хорошей пенсией или же вернуться в Индию и поступить на службу, приняв должность, на какую ему давали право его многолетние заслуги и редкостные дарования.
   Он немного похудел с тех пор, как мы видели его в последний раз, но зато приобрел больше величественности и важности в обхождении. Как ветеран Ватерлоо, он снова отпустил усы и расхаживал по палубе в великолепной бархатной фуражке с золотым галуном, разукрасив свою особу множеством всяких булавок и драгоценных камней. Он завтракал у себя в каюте, а перед тем как выйти на палубу, одевался так тщательно, словно ему предстояло фланировать по Бонд-стрит или по Корсо в Калькутте. Он вез с собою слугу-туземца, который был его лакеем, готовил ему кальян и носил на тюрбане серебряный герб семейства Седли. Этому слуге трудно приходилось у такого тирана, как Джоз Седли. Джоз следил за своей внешностью, словно женщина, и проводил за туалетом не меньше времени, чем какая-нибудь увядающая красавица. Пассажиры помоложе - юный Чефферс 150-го полка и бедняжка Рахите, возвращавшийся домой после третьего приступа лихорадки, - любили раззадорить Седли за столом в кают-компании и вызвать его на рассказы о поразительных подвигах, свершенных им во время охоты на тигров и войны с Наполеоном. Джоз был великолепен, когда, стоя у могилы императора в Лонгвуде, описывал этим джентльменам и молодым офицерам корабля (благо майор Доббин при этом не присутствовал) всю битву при Ватерлоо и едва ли не утверждал, что Наполеон вообще не оказался бы на острове Святой Елены, если бы не он, Джоз Седли.
   Когда отплыли с острова Святой Елены, он щедро угостил всех вином и мясными консервами из судовых запасов, а также содовой водой из больших бочонков, взятых им в дорогу для личного услаждения. Дам на корабле не было. Майор передал право старшинства Джозу, так что тот занимал первое место за столом, и капитан Брэг и офицеры "Ремчандера" обращались с мистером Седли со всем уважением, какое подобало его рангу. Но вот разыгралась двухдневная буря, и Джоз с некоторой поспешностью скрылся к себе в каюту и велел заколотить досками иллюминатор. Все это время он пролежал на койке, читая "Прачку Финчлсйскои общины", оставленную на борту "Ремчандера" высокопочтенной леди Эмили Хорнблоуэр, супругой преподобного Сайлеса Хорнблоуэра, когда они совершали путь к мысу Доброй Надежды, где этот джентльмен был миссионером. Но для каждодневного чтения Джоз вез с собой запас романов и пьес, которыми снабжал всех желающих; он заслужил общую приязнь своей любезностью и обходительностью.
   Много, много вечеров просидели мистер Седли и майор на квартердеке, беседуя о доме, пока судно неслось вперед, разрезая бушующее темное море, а месяц и звезды сняли в небе и колокол отбивал вахты. Майор покуривал сигару, а чиновник пускал клубы дыма из кальяна, который, приготовлял ему слуга.
   Просто удивительно, с каким постоянством и как искусно майор Доббин наводил разговор на Эмилию и ее маленького сына. Джоз, которому немного надоели злоключения отца и его бесцеремонные просьбы о помощи, смягчался, когда майор напоминал ему о печальной судьбе его родителей и их преклонном возрасте. Вероятно, Джозу не очень-то улыбается мысль поселиться вместе со стариками: их привычки и жизненный уклад могут не совпасть с привычками более молодого человека, вращающегося в совсем ином обществе (Джоз поклонился при этом комплименте); однако, указал майор, насколько лучше было бы для Джоза Седли, если бы он обзавелся собственным домом в Лондоне, а не устраивался по-холостяцки, как прежде! Сестра его Эмилия самое подходящее лицо, чтобы вести такой дом; как она элегантна, как мила и какие у нее прекрасные и утонченные манеры! Майор без конца рассказывал о том, каким успехом пользовалась миссис Джордж Осборн в былые дни в Брюсселе и в Лондоне, где ею восторгались люди, принадлежавшие к самым высшим светским кругам. Затем он намекнул, как мило было бы со стороны Джоза отдать Джорджи в какую-нибудь хорошую школу и сделать из него человека, потому что мать и ее родители, наверное, избалуют его. Одним словом, наш хитрый майор добился от Джоза обещания принять на себя заботы об Эмилии и ее сиротке-сыне. Он еще не знал, какие события произошли в маленьком семействе Седли: что смерть лишила Эмилию матери, а богатство отняло у нее Джорджа. Но одно верно: ежедневно и ежечасно этот уязвленный любовью джентльмен средних лет думал о миссис Осборн, и сердце его изнывало от желания сделать ей добро. Он увещал, уламывал, захваливал, задабривал Джоза Седли с упорством и сердечностью, которых, весьма возможно, и сам не замечал. По многие мужчины, у которых есть незамужние сестры или даже дочери, припомнят, как необычайно предупредительны к отцам и братьям бывают джентельмены, когда они ухаживают за дочерьми и сестрами! Быть может, и этого плута Доббина подстегивало такое же лицемерие!
   Сказать по правде, майор Доббин, прибыв на борт "Ремчандера" совсем больным, в те три дня, что корабль стоял на мадрасском рейде, еще не начал поправляться. Не очень подбодрила его и встреча со старым знакомым, мистером Седли, пока между ними не произошел однажды разговор, когда майор лежал на палубе, очень вялый и слабый. Он сказал тогда, что, кажется, его смерть близка; он завещал кое-что - пустяки - своему крестнику и надеется, что миссис Осборн не станет поминать его лихом и будет счастлива в браке, в который она собирается вступить.
   - Брак? Ничего подобного, - отвечал Джоз. Он получил от нее письмо, она не упоминала ни о каком браке, и, кстати, - вот любопытно! - она сообщала, будто майор Доббин собирается жениться, и выражала надежду, что он будет счастлив.
   От какого числа были письма, полученные Седли из Европы? Джоз сходил за ними в каюту. Они были написаны на два месяца позднее писем, полученных майором. После этого корабельный доктор поздравил себя с лечением, назначенным им своему новому пациенту, которого мадрасский врач передал ему, высказав лишь очень слабую надежду на выздоровление. Ибо с этого самого дня" с того дня, когда доктор прописал новую микстуру, майор Доббин начал поправляться. И таким-то образом прекрасный офицер, капитан Кирк, не получил майорского чина.
   Когда корабль миновал остров Святой Елены, майор Доббин настолько повеселел и окреп, что ему изумлялись все его спутники. Он проказничал с мичманами, фехтовал с помощниками капитана, бегал по вантам, как мальчишка, спел однажды вечером смешные куплеты, к восхищению всего общества, собравшегося за грогом после ужина, и стал таким жизнерадостным и милым, что даже капитан Брэг, не видевший в своем пассажире ничего особенного и считавший его сперва глуповатым малым, вынужден был признать, что майор сдержанный, но отлично образованный и достойный офицер.
   - Манеры-то у него неважные, черт возьми, - заметил Брэг старшему помощнику, - он не годится для губернаторского дома, где его милость - как и леди Уильям - был так любезен со мной, пожал мне руку перед всем обществом и за обедом, в присутствии самого главнокомандующего, предложил мне выпить с ним пива. Манеры у него не того... но все-таки в нем что-то есть.
   Выразив такое мнение, капитан Брэг показал, что он умеет не только командовать кораблем, но и здраво разбираться в людях.
   Но вот, когда до Англии оставалось еще десять дней пути, корабль попал в штиль, и Доббин стал до того нетерпелив и раздражителен, что товарищи, лишь недавно восхищавшиеся его живостью и хорошим характером, только диву давались. Он оправился лишь тогда, когда снова подул бриз, и пришел в чрезвычайно возбужденное состояние, когда на корабль поднялся лоцман. Боже мой, как забилось его сердце при виде знакомых шпилей Саутгемптона!
  

ГЛАВА LVIII

Наш друг майор

  
   Наш майор завоевал себе такую популярность на борту "Ремчандера", что, когда они с мистером Седли спускались в долгожданный баркас, который должен был увезти их с корабля, весь экипаж - матросы и офицеры во главе с самим капитаном Брэгом - прокричал троекратное "ура" в честь майора Доббина, а он в ответ только густо покраснел и втянул голову в плечи. Джоз, по всей вероятности, решивший, что приветствия относятся к нему, снял фуражку с золотым галуном и величественно помахал ею своим друзьям. Затем пассажиры были доставлены к пристани, где они и высадились с большим достоинством и откуда проследовали в гостиницу "Ройал Джордж".
   Хотя зрелище великолепного ростбифа и серебряного жбана, говорящего о настоящем английском эле и портере, которое неизменно ласкает взор путника, возвращающегося из чужих краев и вступающего в общий зал "Ройал Джорджа", - хотя это зрелище так отрадно и восхитительно, что всякому, кто войдет в эту уютную, тихую гостиницу, наверное, захочется провести тут несколько дней, однако Доббин сейчас же заговорил о дорожной карете и, едва очутившись в Саутгемптопе, уже стремился в Лондон. Джоз, однако, не хотел и слышать о продолжении поездки в тот же вечер. Чего ради он будет проводить ночь в карете, когда к его услугам широкая, мягкая, удобная пуховая постель вместо отвратительной узкой койки, в которую тучный бенгальский джентльмен втискивался во время путешествия? Он и думать не может об отъезде, пока не будет досмотрен его багаж, и не поедет дальше без своего кальяна. Таким образом, майору пришлось переждать эту ночь, и он отправил с почтой письмо родным, извещая их о своем приезде. Он и Джоза уговаривал написать его друзьям. Джоз пообещал, но не исполнил обещания. Капитан, врач и кое-кто из пассажиров с корабля явились в гостиницу и отобедали с нашими джентльменами. Джоз превзошел самого себя в пышности заказанного обеда и пообещал майору на следующий день отбыть с ним в столицу. Хозяин гостиницы заявил, что одно удовольствие смотреть, как мистер Седли пьет свою первую пинту портера. Будь у меня время и посмей я уклониться от темы, я бы написал целую главу о первой пинте портера, выпитой на английской земле. Ах, как она вкусна! Стоит уехать из дому на год, чтобы потом иметь возможность насладиться этим первым глотком.
   На следующее утро майор Доббин вышел из своей комнаты, по обыкновению, тщательно выбритый и одетый. Было еще так рано, что во всем доме никто не вставал, кроме коридорного, который, как и все его собратья, по-видимому, совсем не нуждался в сне. Поскрипывая сапогами, майор бродил по темным коридорам, слушая громкий храп разношерстных обитателей дома. Затем появился бессонный коридорный и зашмыгал от одной двери к другой, собирая блюхеры, веллингтоны, оксфорды и всякого другого рода обувь, выставленную наружу. Затем поднялся туземец-слуга Джоза и начал приводить в готовность тяжеловесный аппарат хозяйского туалета и неизменный кальян. Затем встали горничные и, встретясь в коридоре с чернолицым человеком, подняли визг, так как приняли его за черта. Доббин и индус спотыкались о ведра, пока горничные драили палубы "Ройал Джорджа". Когда же появился первый взъерошенный лакей и снял засовы с входных дверей гостиницы, майор решил, что пора пускаться в путь, и велел немедленно подавать карету.
   Затем он направился в комнату мистера Седли и раздвинул полог большой широкой двуспальной кровати, с которой доносился храп мистера Джоза.
   - Вставайте, Седли! - крикнул майор. - Пора ехать, карета будет подана через полчаса!
   Из-под пуховика раздалось глухое ворчанье: это Джоз спрашивал, который час. Вырвав наконец из уст покрасневшего майора (тот никогда не лгал, даже если это было ему выгодно) признание относительно действительного положения часовых стрелок, Джоз разразился градом ругательств, которых мы не будем здесь повторять. При помощи их мистер Седли дал понять Доббину, что он, Джоз, будет проклят, если встанет в такую рань, что майор может убираться ко всем чертям, что он не желает ехать с ним и что чрезвычайно невежливо и не по-джентльменски беспокоить человека и будить его без всякой надобности. После этого майору пришлось отступить в замешательстве, оставив Джоза продолжать свой прерванный сон.
   Тем временем подъехала карета, и майор не стал больше дожидаться.
   Будь Доббин английским аристократом, путешествующим ради собственного удовольствия, или журналистом, везущим срочные депеши (правительственные указы обычно перевозятся с значительно меньшей спешкой), он и тогда не мог бы ехать быстрее. Форейторы дивились размерам чаевых, которые майор раздавал им. Какой веселой и зеленой казалась местность, по которой карета неслась от одного дорожного столба к другому, через чистенькие провинциальные городки, где хозяева гостиниц выходили на улицу, приветствуя Доббина улыбками и поклонами; мимо хорошеньких придорожных харчевен, где вывески висели на вязах, а лошади и возчики пили под их узорчатой тенью; мимо старинных замков и парков; мимо скромных деревушек, жмущихся к древним серым церквам. Ах, этот милый, приветливый английский пейзаж! Есть ли что-нибудь в мире, подобное ему? Путешественника, возвращающегося домой, он встречает так ласково - он словно пожимает вам руку, когда вы проноситесь мимо. Однако майор Доббин промчался от Саутгемптона до Лондона, ничего почти не замечая по дороге, кроме дорожных столбов. Вы понимаете, ему так не терпелось увидеться со своими родителями в Кемберуэле!
   Доббин пожалел даже о времени, потраченном на проезд от Пикадилли до его прежнего пристанища у Слотеpa, куда он направился по старой памяти. Долгие годы прошли с тех пор, как он был здесь в последний раз, с тех пор, как они с Джорджем, еще молодыми людьми, устраивали здесь кутежи и пирушки. Теперь Доббин был старым холостяком. Волосы у него поседели; поседели и многие страсти и чувства его молодости. Но во г в дверях стоит старый лакей, все в топ же засаленной черной паре, с таким же двойным подбородком и дряблым лицом, с тою же огромной связкой печаток на цепочке от часов; он все так же побрякивает деньгами в кармане и встречает майора с таким видом, словно тот уехал всего лишь неделю тому назад.
   - Отнесите вещи майора в двадцать третий номер, это его комната, - сказал Джон, не обнаруживая ни малейшего изумления. - К обеду, наверно, закажете жареную курицу? Вы не женились? Говорили, что вы женаты, - у нас стоял ваш доктор-шотландец. Нет, капитан Хамби из тридцать третьего полка, который квартировал с *** полком в Индии. Не угодно ли теплой воды? А зачем вы карету нанимали? Для вас что, дилижансы недостаточно хороши?
   И с этими словами верный лакей, который знал и помнил каждого офицера, останавливавшегося в этой гостинице, и для которого десять лет промелькнули, как один день, провел Доббина в его прежнюю комнату, где стояла та же большая кровать с шерстяным пологом, лежал тот же потертый ковер, чуть более грязный, и красовалась прежняя черная мебель, обитая выцветшим ситцем, - все это майор помнил еще со времен своей молодости.
   Доббин вспомнил, как Джордж накануне свадьбы расхаживал взад и вперед по этой комнате, кусая ногти и клянясь, что родитель должен же образумиться, а если нет - то ему, Джорджу, все равно. Майору казалось, что вот-вот хлопнет дверь и сам Джордж...
   - А вы не помолодели! - заметил Джон, спокойно изучая друга прежних дней.
   Доббин засмеялся.
   - Десять лет и лихорадка не молодят человека, Джон, - сказал он. - Вот зато вы всегда молоды... или, вернее, всегда стары.
   - Что сталось со вдовой капитана Осборна? - спросил Джон. - Прекрасный был молодой человек. Господи боже мой, как он любил швырять деньги! Он больше у нас не бывал с того самого дня, когда поехал отсюда венчаться. Он до сих пор должен мне три фунта. Вот взгляните, у меня записано: "Десятого апреля тысяча восемьсот пятнадцатого года, за капитаном Осборном три фунта". Интересно, уплатил бы мне за него его отец?
   И Джон из номеров Слотера вытащил ту самую записную книжку в сафьяновом переплете, в которую он занес долг капитана и где на засаленной, выцветшей страничке запись эта бережно сохранялась вместе со многими другими корявыми заметками, касавшимися былых завсегдатаев гостиницы.
   Проведя своего постояльца в комнату, Джон спокойно удалился. А майор Доббин, краснея и мысленно подшучивая над собственной глупостью, выбрал из своих штатских костюмов самый нарядный и расхохотался, рассматривая в тусклом зеркальце на туалетном столе свое желто-зеленое лицо и седые волосы.
   "Я рад, что старый Джон не забыл меня, - подумал он. - Надеюсь, она меня тоже узнает".
   И, выйдя из гостиницы, он направил свои стопы в Бромптон.
   Все мельчайшие подробности его последней встречи с Эмилией оживали в памяти этого преданного человека, когда он шел по направлению к дому миссис Осборн. Арка и статуя Ахиллеса были воздвигнуты уже после того, как он в последний раз был на Пикадилли; сотни перемен произошли за это время, взор и ум его смутно их отмечали. Доббина бросило в дрожь, когда он зашагал от Бромптона по переулку - знакомому переулку, который вел к улице, где она жила. Выходит она замуж или нет? Если он встретит ее вместе с мальчиком... боже мой, что ему тогда делать? Он увидел какую-то женщину, шедшую ему навстречу с ребенком лет пяти... Уж не она ли это? Доббин задрожал при одной мысли о такой возможности. Когда наконец он подошел к дому, в котором жила Эмилия, он ухватился рукой за калитку и замер. Он слышал, как колотится у него сердце. "Да благословит ее бог, что бы ни случилось! - произнес он про себя. - Эх, да что я! Может, она уже уехала отсюда!" И он вошел в калитку.
   Окно гостиной, в которой обычно проводила время Эмилия, было открыто, но в комнате никого не было. Майору показалось, что он как будто узнает фортепьяно и картину над ним - ту же, что и в былые дни, - и волнение охватило его с повой силой. Медная дощечка с фамилией мистера Клепа по-прежнему красовалась на входной двери рядом с молотком, при помощи которого Доббин и возвестил о своем прибытии.
   Бойкая девушка лет шестнадцати, румяная, с блестящими глазами, вышла на стук и удивленно взглянула на майора, прислонившегося к столбику крыльца.
   Он был бледен, как привидение, и едва мог пролепетать слова:
   - Здесь живет миссис Осборн?
   С минуту девушка пристально смотрела на него, а затем, в свою очередь, побледнела и воскликнула:
   - Боже мой! Да это майор Доббин! Она радостно протянула ему обе руки.
   - Неужели вы меня не помните? - сказала она. - Я называла вас "майор Пряник".
   В ответ на это майор - я уверен, что он вел себя так впервые за всю свою жизнь, - схватил девушку в объятия и расцеловал ее. Девушка взвизгнула, засмеялась, заплакала и, крича во весь голос: "Ма! ма!" - вызвала этих почтенных людей, которые уже наблюдали за майором из оконца парадной кухни и были до крайности изумлены, увидев в коридорчике свою дочь в объятиях какого-то высоченного человека в синем фраке и белых полотняных панталонах.
   - Я старый друг, - сказал он не без смущения. - Неужели вы не помните, миссис Клеп, каким вкусным печеньем вы, бывало, угощали меня за чаем? А вы, Клеп, узнаете меня? Я крестный Джорджа и только что вернулся из Индии.
   Последовали сердечные рукопожатия; миссис Клеп не помнила себя от радостного волнения - сколько раз она в этом самом коридорчике молила бога о помощи!
   Хозяин и хозяйка дома провели почтенного майора в комнату Седли (где Доббин помнил все предметы обстановки, от старого, отделанного бронзой фортепьяно работы Стотарда, когда-то блиставшего нарядной полировкой, до экранов и миниатюрного гипсового надгробного памятника, в центре которого тикали золотые часы мистера Седли). И там, усадив гостя в пустое кресло жильца, отец, мать и дочь, прерывая свой рассказ бесчисленными восклицаниями и отступлениями, поведали майору Доббину все, что мы уже знаем, но чего он еще не знал, а именно: о смерти миссис Седли, о примирении Джорджа с дедушкой Осборном, о том, как вдова горевала, расставаясь с сыном, и о разных других событиях, касавшихся Эмилии. Несколько раз Доббин порывался спросить о ее планах, но у него не хватало духу. Он не мог решиться открыть свое сердце перед этими людьми. Наконец ему сообщили, что миссис Осборн отправилась гулять со своим папашей в Кенсингтонский сад, куда они всегда ходят после обеда в хорошую погоду (он стал теперь очень слабым и ворчливым, дочери с ним нелегко, хотя она заботится о нем, как ангел, ей-богу!).
   - Я сейчас очень тороплюсь, - сказал майор, - у меня на вечер есть важные дела. Но мне бы хотелось повидать миссис Осборн. Может быть, мисс Мэри проводит меня и покажет дорогу?
   Мисс Мэри и удивилась и обрадовалась такому предложению. Дорога ей известна. Она проводит майора Доббина. Она сама часто гуляет с мистером Седли, когда миссис Осборн уходит... уходит на Рассел-сквер. Ей известна и скамейка, на которой любит сидеть старый джентльмен.
   Девушка убежала к себе и очень скоро вернулась в самой своей красивой шляпке и желтой шали миссис Клеп, заколотой большой агатовой брошью, - то и другое она позаимствовала, чтобы быть достойной спутницей майору.
   И вот наш офицер, облаченный в синий фрак, натянул замшевые перчатки, подал юной особе руку, и они очень весело пустились в путь. Доббин был рад, что около него есть друг, он побаивался предстоящего свидания. Он засыпал свою спутницу вопросами об Эмилии. Его доброе сердце печалилось при мысли, что миссис Осборн пришлось расстаться с сыном. Как она перенесла разлуку? Часто ли она его видает? Есть ли теперь у мистера Седли все необходимое? Мэри отвечала, как умела, на все эти вопросы "майора Пряника".
   Но тут случилось одно обстоятельство, само по себе совершенно пустяковое, но тем не менее приведшее майора Доббина в величайший восторг. Навстречу им по переулку шел какой-то бледный молодой человек с жиденькими бакенбардами, в накрахмаленном белом галстуке. Шел он между двумя дамами, ведя их под руку. Одна из них была высокая, властного вида женщина средних лет, чертами и цветом лица похожая на англиканского пастора, рядом с которым она шествовала. А вторая - невзрачная, смуглолицая маленькая особа в красивой новой шляпке с белыми лентами, в изящной накидке и с золотыми часами на груди. Джентльмен, зажатый между этими двумя леди, тащил еще зонтик, шаль и корзиночку, так что руки у него были совершенно заняты, и он, конечно, не имел возможности сиять шляпу в ответ на реверанс, которым приветствовала его мисс Мэри Клеп.
   Он только кивнул ей головой, и обе дамы в свою очередь с покровительственным видом ответили девушке, бросив в то же время строгий взгляд на субъекта в синем фраке и с бамбуковой тростью, сопровождавшего ее.
   - Кто это? - спросил майор, когда позабавившая его троица, которой он уступил дорогу, прошла мимо них по переулку.
   Мэри взглянула на него не без лукавства.
   - Это наш приходский священник, преподобный мистер Бинни (майора Доббина передернуло), и его сестра, мисс Бинни. Боже мой, как она пилила нас в воскресной школе! А другая леди - маленькая, косоглазая и с красивыми часами - это миссис Бинни, дочь мистера Гритса. Ее папенька был бакалейным торговцем и содержал в Кенсингтоне чайную под вывеской "Настоящий Золотой Чайник". Они поженились месяц тому назад и только что вернулись из Маргета. У нее состояние в пять тысяч фунтов; по они с мисс Бинни уже ссорятся, хотя мисс Бинни сама их сосватала.
   Если майор и перед тем нервничал, то теперь он вздрогнул и так выразительно стукнул своей бамбуковой тростью о землю, что мисс Клеп вскрикнула "ой!" и расхохоталась. С минуту он стоял молча, с разинутым ртом, глядя вслед уходившей молодой чете, пока мисс Мэри рассказывала ему их историю; но он не слышал ничего, кроме упоминания о браке преподобного джентльмена, - голова у него кружилась от счастья. После этой встречи он зашагал вдвое быстрее, - и все же ему показалось, что они чересчур скоро (ибо он трепетал при мысли о свидании, о котором мечтал в течение десяти лет) миновали бромптонские переулки и вошли в узкие старые ворота в стене Кенсингтонского сада.
   - Вон они, - сказала мисс Мэри и опять почувствовала, как Доббин вздрогнул, сжав ее руку.
   Она сразу сообразила, в чем тут дело. Все ей стало так понятно, словно она прочла это в одном из любимых своих романов: "Сиротка Фанни" или "Шотландские вожди".
   - Бегите вперед и скажите ей, - попросил майор.
   И Мэри побежала так, что ее желтая шаль надулась на ветру, словно парус.
   Старик Седли сидел на скамье, разложив на коленях носовой платок, и, по своему обыкновению, рассказывал какую-то старую историю о давно прошедших временах, которой Эмилия уже много, много раз внимала с терпеливой улыбкой. За последнее время она научилась думать о своих собственных делах и улыбалась или как-нибудь иначе показывала, что следит за болтовней отца, не слыша почти ни слова из того, что он ей рассказывал. Когда Мэри подбежала к ним, Эмилия, увидев ее, вскочила со скамьи. Первой ее мыслью было, что случилось что-нибудь с Джорджи, но вид оживленного и счастливого лица девушки рассеял страх в робком материнском сердце.
   - Новости! Новости! - закричала вестница майора Доббина. - Он приехал! Приехал!
   - Кто приехал? - спросила Эмми, все еще думая о сыне.
   - Вон, посмотрите, - ответила мисс Клеп, повернувшись и указывая пальцем. Взглянув в ту сторону, Эмилия увидала тощую фигуру Доббина и его длинную тень, ползущую по траве. Эмилия в свою очередь вздрогнула, залилась румянцем и, конечно, заплакала. Ведь grandes eaux {Версальские фонтаны (франц.).} непременно играли всякий раз, как в жизни этого бесхитростного создания случались праздники.
   Доббин смотрел на Эмилию - о, с какой любовью! - пока она бежала к нему, протягивая ему навстречу руки. Она не изменилась. Она была немного бледнее, чуть пополнела. Глаза у нее остались прежними: нежные, доверчивые глаза. В мягких каштановых волосах были каких-нибудь две-три серебряных нити. Она подала майору обе руки, сквозь слезы, с улыбкой глядя на его честное, такое знакомое лицо. Он взял обе ее ручки в свои и крепко держал их. С минуту он оставался безмолвным. Почему он не схватил ее в объятия и не поклялся, что не оставит ее никогда? Она, наверное, сдалась бы, она не могла бы противиться ему.
   - Мне... мне нужно сообщить вам, что я приехал не один, - сказал он после короткого молчания.
   - Миссис Доббин? - спросила Эмилия, отодвигаясь от него. Почему он ничего ей не говорит?
   - Нет! - произнес он, выпуская ее руки. - Кто передал вам эти выдумки? Я хотел сказать, что на одном корабле со мной прибыл ваш брат Джоз. Он вернулся домой, чтобы всех вас сделать счастливыми.
   - Папа, папа! - закричала Эмилия. - Какие новости! Брат в Англии! Он приехал, чтобы позаботиться о тебе. Здесь майор Доббин!
   Мистер Седли вскочил на ноги, дрожа всем телом и стараясь собраться с мыслями. Затем он сделал шаг вперед и отвесил старомодный поклон майору, которого назвал мистером Доббином, выразив надежду, что его батюшка, сэр Уильям, в добром здоровье. Он все намеревается заехать к сэру Уильяму, который недавно оказал ему честь своим посещением. Сэр Уильям не навещал старого джентльмена уже целых восемь лет, - на этот-то визит и собирался ответить старик.
   - Он очень сдал, - шепнула Эмми, когда Доббин подошел к нему и сердечно пожал ему руку.
   Хотя у майора в этот день были неотложные дела в Лондоне, он согласился отложить их, когда мистер Седли пригласил его зайти к ним и выпить у них чашку чаю. Эмилия взяла под руку свою юную приятельницу в желтой шали и пошла вперед, так что на долю Доббина достался мистер Седли. Старик шел очень медленно и все рассказывал о себе самом, о своей бедной Мэри, о прежнем их процветании и о своем банкротстве. Его мысли были в далеком прошлом, как это всегда бывает с дряхлеющими стариками. О настоящем - если не считать недавно постигшего его удара - он почти не думал. Майор охотно предоставил ему болтать. Взор его был устремлен на шедшую впереди фигуру - фигуру женщины, неизменно занимавшей его воображение, всегда поминавшейся в молитвах и витавшей перед ним в грезах во сне и наяву.
   Эмилия весь этот вечер была очень весела и оживлена и выполняла свои обязанности хозяйки с изумительной грацией и благородством, как казалось Доббину. Он все время следил за ней взглядом. Сколько раз он мечтал об этой минуте, думая об Эмилии вдали от нее, под знойными ветрами, во время утомительных переходов, представляя ее себе кроткой и счастливой, ласково исполняющей все желания стариков, украшающей их бедность своим безропотным подчинением, - такою, какою он видел ее сейчас. Я не хочу этим сказать, что у Доббина был особо возвышенный вкус или что люди большого ума обязаны довольствоваться простеньким счастьем, которое вполне удовлетворяло нашего невзыскательного старого друга, - во всяком случае, его желания, худо ли это или хорошо, не простирались дальше, в когда Эмилия угощала его, он готов был пить чай без конца - как в свое время доктор Джонсон.
   Подметив в Доббине такую склонность, Эмилия со смехом поощряла ее и поглядывала на майора с невыразимым лукавством, наливая ему чашку за чашкой. Правда, она не знала, что майор еще не обедал и что у Слотера для него накрыт стол и поставлен прибор в знак того, что этот стол занят, - тот самый стол, за которым майор не раз бражничал с Джорджем, когда Эмилия была еще совсем девочкой и только что вышла из пансиона мисс Пинкертон.
   Первое, что миссис Осборн показала майору, была миниатюра Джорджи, за которой она сбегала к себе наверх, как только они вернулись домой. Разумеется, на портрете мальчик совсем не такой красивый, как в жизни, но не благородно ли было с его стороны подумать о таком подарке для матери! Пока отец не заснул, Эмилия мало говорила о Джорджи. Слушать о мистере Осборне и Рассел-сквер было неприятно старику, по всей вероятности, не сознававшему, что последние несколько месяцев он существует только благодаря щедрости своего богатого соперника. Мистер Седли страшно раздражался, когда кто-нибудь хоть словом упоминал об его враге.
   Доббин рассказал старику все и даже, может быть, немного больше о том, что произошло на борту "Ремчандера", преувеличивая благие намерения Джоза насчет отца и его желание лелеять отцовскую старость. Дело в том, что во время плавания майор горячо внушал своему спутнику мысль о родственном долге и вырвал у него обещание позаботиться о сестре и ее ребенке. Он развеял досаду Джоза, вызванную векселями, которые старый джентльмен выдал на него, смеясь, рассказал, что и сам попался, когда старик Седли прислал ему ту знаменитую партию скверного вина, и в конце концов привел Джоза, который был вовсе не злым человеком, когда ему говорили приятные вещи и умеренно льстили, в очень благодушное настроение по отношению к его родственникам.
   К стыду своему, я должен сказать, что майор далеко зашел в искажении истины: он сообщил старику Седли, будто Джоза снова привело в Европу главным образом желание повидаться с родителями.
   В обычный свой час мистер Седли задремал в кресле, и тогда пришел черед Эмилии вести разговор, что она и сделала с великой радостью. Беседа шла исключительно о Джорджи; Эмилия ни словом не обмолвилась о своих муках при расставании с сыном, ибо эта достойная женщина, хотя и сраженная почти насмерть разлукой с ребенком, продолжала считать, что очень дурно с ее стороны роптать на эту утрату. Но зато она высказала все, что касалось сына, его добродетелей, талантов и будущей карьеры. Она описала его ангельскую красоту, привела сотни примеров благородства и великодушия, проявленных Джорджи, когда он жил с нею; рассказала, как герцогиня королевской крови, залюбовавшись мальчиком, остановила его в Кенсингтонском саду; как замечательно ему сейчас живется; какие у него грум и пони; как он сообразителен и умен и какая необычайно образованная и восхитительная личность его преподобие Лоренс Вил, наставник Джорджа.
   - Он знает все! - заявила Эмилия. - Он устраивает изумительные вечера. Вы, такой образованный, такой начитанный, такой умный, - пожалуйста, не качайте головой и не отрицайте: он всегда так о вас отзывался, - вы будете просто очарованы, когда побываете на вечерах у мистера Вила. Последний вторник каждого месяца. Он говорит, что нет такой должности в суде или в сенате, на которую не мог бы рассчитывать Джорджи. Да вот, например, - с этими словами она подошла к фортепьяно и вынула из ящика сочинение, написанное Джорджи. Этот гениальный труд, до сих пор хранящийся у матери Джорджа, был такого содержания:
  
  
   "О себялюбии. Из всех пороков, унижающих личность человека, себялюбие самый гнусный и презренный. Чрезмерная любовь к самому себе ведет к самым чудовищным преступлениям и служит причиной величайших бедствий как в государственной жизни, так и в семейной. Подобно тому как себялюбивый человек обрекает на нищету свое семейство и часто доводит его до разорения, так и себялюбивый король разоряет свой народ и часто вовлекает его в войну.
   Примеры: Себялюбие Ахилла, как отмечено у поэта Гомера, обрекло греков на тысячу бедствий: mori СAcaioiV algh eJhce {Ахеянам тысячи бедствий соделал (греч.).} (Гом. Ил. I, 2). Себялюбие покойного Наполеона Бонапарта послужило причиной бесчисленных войн в Европе и привело его самого к гибели на жалком остропе: на острове Святой Елены в Атлантическом океане.
   Мы видим на этих примерах, что нам следует считаться не с одними собственными своими интересами и честолюбием, а принимать во внимание также интересы других людей.
  
   Джордж Осборн.
  
   Школа "Афины",
   24 апреля 1827 года".
  
   - Подумайте только, что за почерк! И в таком раннем возрасте уже цитирует греческих поэтов! - сказала восхищенная мать. - О Уильям, - добавила она, протягивая руку майору, - каким сокровищем наградило меня небо в лице этого мальчика! Он утешение моей жизни, и он так похож на... на того, кто ушел от нас!
   "Неужели я должен сердиться на нее за то, что она верна ему? - подумал Уильям. - Неужели я должен ревновать к моему погибшему другу или огорчаться, что такое сердце, как у Эмилии, может любить только однажды и на всю жизнь? О Джордж, Джордж, как плохо ты знал цену тому, чем ты обладал!"
   Эти мысли пронеслись в голове Уильяма, пока он держал за руку Эмилию, закрывшую глаза платком.
   - Дорогой друг, - произнесла она, пожимая ему руку. - Каким добрым, каким ласковым были вы всегда ко мне! Погодите, кажется, папа проснулся... Вы съездите завтра к Джорджи, повидаться с ним?
   - Завтра не могу, - сказал бедняга Доббин. - У меня есть дела.
   Ему не хотелось признаться, что он еще не побывал у родителей и у своей дорогой сестрицы Энн, - упущение, за которое, как я уверен, каждый добропорядочный человек побранит майора. И вскоре он откланялся, оставив свой адрес для передачи Джозу, когда тот приедет. Итак, первый день был прожит, и Доббин повидался с нею.
   Когда он вернулся к Слотеру, жареная курица, разумеется, давно остыла, - такой и съел ее Доббин на ужин. Зная, что дома у них все ложатся рано, и не считая нужным нарушать покой родителей в столь поздний час, майор Доббин отправился в Хэймаркетский театр, куда явился с опозданием и где, как мы надеемся, приятно провел время.
  

ГЛАВА LIX

Старое фортепьяно

  
   Визит майора поверг старого Джона Седли в сильнейшее волнение. В тот вечер дочери не удалось усадить старика эа обычные занятия. Он все рылся в своих ящиках и коробках, развязывая дрожащими руками пачки бумаг, сортируя и раскладывая их к приезду Джоза. Они хранились у него в величайшем порядке: перевязанные и подшитые счета, переписка с поверенными и агентами, бумаги, относящиеся к Винному проекту (который не удался из-за какой-то необъяснимой случайности, хотя поначалу сулил блестящие перспективы); к Угольному проекту (только недостаток капиталов помешал ему стать одним из самых удачных предприятий, когда-либо предлагавшихся публике); к проекту Патентованной лесопилки с использованием древесных опилок и так далее, и так далее. Весь долгий вечер он провел в подготовке этих документов, бродя неверными шагами из одной комнаты в другую с оплывающей свечой в дрожащей руке.
   - Вот винные бумаги, вот древесные опилки, вот угольные дела; вот мои письма в Калькутту и Мадрас и ответы на них майора Доббина, кавалера ордена Бани, и мистера Джозефа Седли. У меня, Эмми, он не найдет никакого беспорядка! - говорил старик.
   Эмми улыбнулась.
   - Я не думаю, чтобы Джозу захотелось рассматривать эти бумаги, папа, - сказала она.
   - Ты, моя милая, ничего не понимаешь в делах! - отвечал ее родитель, с важным видом покачивая головой. Надо сознаться, что в этом отношении Эмми и вправду была полнейшей невеждой; и очень жаль, что зато некоторые другие люди бывают слишком хорошо осведомлены.
   Разложив все свои никчемные бумажки на столе, старик Седли аккуратно покрыл их чистым пестрым платком (одним из подарков майора Доббина) и строго наказал горничной и хозяйке не трогать этих бумаг, приготовленных к утру, к приезду мистера Джозефа Седли.
   - ...Мистера Джозефа Седли - чиновника бенгальской службы досточтимой Ост-Индской компании!
   На следующий день Эмилия застала отца на ногах с самого раннего утра, - он был еще слабее и еще больше возбужден, чем накануне.
   - Я плохо спал, дорогая моя Эмми! - сказал он. - Все думал о бедной моей Мэри. Ах, если бы она была жива, могла бы опять покататься в экипаже Джоза! У нее был свой собственный, и она была в нем очень хороша!
   И слезы выступили у него на глазах и заструились по морщинистому старческому лицу. Эмилия отерла их, с улыбкой поцеловала отца, завязала ему шейный платок нарядным бантом и вколола красивую булавку в жабо его лучшей рубашки. В этой рубашке и праздничной траурной паре старик и сидел с шести часов утра в ожидании приезда сына.
  
   На главной улице Саутгемптона есть несколько великолепных портновских мастерских, где в прекрасных зеркальных витринах висят всевозможные роскошные жилеты - шелковые и бархатные, золотые и пунцовые, и выставлены модные картинки, на которых изумительные джентльмены с моноклями ведут за руку кудрявых маленьких мальчиков с непомерно большими глазами и подмигивают дамам в амазонках, скачущим на конях мимо статуи Ахиллеса у Эпсли-Хауса. Хотя Джоз и запасся несколькими роскошными жилетами - лучшими, какие можно было найти в Калькутте, - однако он решил, что для столицы этого мало, и потому выбрал себе еще два: малиновый атласный, вышитый золотыми бабочками, и черно-красный из бархатного тартана с белыми полосками и отложным воротником. Прибавив к ним еще и пышный атласный синий галстук с золотой булавкой, изображавшей барьер о пяти перекладинах, через который прыгал всадник из розовой эмали, Джоз счел, что теперь он может совершить свой въезд в Лондон с известным достоинством. Прежняя застенчивость Джоза, заставлявшая его вечно краснеть и заикаться, уступила место более откровенному и смелому утверждению своей значительности.
   - Скажу без обиняков, - говаривал герой Ватерлоо своим друзьям, - люблю хорошо одеваться.
   И хотя он чувствовал себя неловко, когда дамы рассматривали его на балах в губернаторском доме, и краснел и смущенно отворачивался под их взорами, однако он избегал женщин, главным образом, из боязни, как бы они не стали объясняться ему в любви, - ибо он питал отвращение к браку. Но я слышал, что во всей Калькутте не встречалось другого такого франта, как Седли Ватерлооский: у него был самый красивый выезд, он устраивал самые лучшие холостые обеды и обладал самым роскошным серебром во всем городе.
   Чтобы сшить жилеты для человека такого роста и сложения, понадобится целый день, и часть этого времени Джоз употребил на наем слуги для обслуживания как себя, так и своего туземца и на отдачу распоряжений агенту, получавшему в таможне его багаж: сундуки, книги, которых Джоз не читал, ящики с манго, индийскими пикулями и порошками карри, шали, предназначенные для подарка дамам, с которыми он еще не был знаком, и весь прочий его persicos apparatus {Персидская роскошь (лат.).}.
   Наконец на третий день он двинулся не спеша в Лондон - в новом жилете. Дрожащий туземец, стуча зубами, кутался в платок, сидя на козлах рядом с новым слугой-европейцем; Джоз попыхивал трубкой в карете и выглядел столь величественно, что мальчишки кричали ему "ура", и многие считали, что он, должно быть, генерал-губернатор. Могу заверить вас: проезжая чистенькие провинциальные городки, он-то не отклонял угодливых приглашений содержателей гостиниц выйти из экипажа и подкрепиться. Обильно позавтракав в Саутгемптоне рыбой, рисом и крутыми яйцами, он к Винчестеру так отдохнул, что стал подумывать о стакане доброго хереса. В Олтоне он, по совету слуги, вылез из экипажа и влил в себя некоторое количество эля, которым славится это место. В Фарнеме он остановился, чтобы посмотреть на епископский замок и скушать легкий обед, состоявший из тушеных угрей, телячьих котлет с фасолью и бутылки красного вина. Он промерз, проезжая Богшотским нагорьем, где его туземец дрожал больше прежнего, а потому Джоз-саиб выпил несколько глотков коньяка. В результате при въезде в Лондон Джоз был так же наполнен вином, пивом, мясом, пикулями, вишневкой и табаком, как каюта буфетчика на пароходе. Был уже вечер, когда его карета с грохотом подкатила к скромной двери в Бромптоне, куда этот отзывчивый человек направился прежде всего, даже не заехав в номер, который мистер Доббин снял для него у Слотера.
   Во всех окнах на улице показались лица; маленькая служанка побежала к калитке. Мать и дочь Клеп выглянули из оконца парадной кухни; Эмми в волнении металась в коридоре среди шляп и плащей, а старик Седли сидел в гостиной, дрожа всем телом. Джоз вышел из кареты, величественно спустившись по скрипучим ступеням откинутой подножки, поддерживаемый под руки новым лакеем из Саутгемптона и дрожащим туземцем, коричневое лицо которого посинело от холода, приняв цвет индюшьего зоба. Он произвел сенсацию в передней, куда явились миссис и мисс Клен, - вероятно, для того, чтобы послушать у дверей гостиной, - и где они нашли Лола Джеваба, трясущегося от холода под грудой верхнего платья, - он странно и жалобно стонал, показывая свои желтые белки и белые зубы.
   Как видите, мы ловко закрыли дверь за Джозом, его стариком отцом и бедной кроткой сестричкой и утаили от вас их встречу. Старик был сильно взволнован; так же, конечно, волновалась и его дочь, да и у Джоза сердце было не каменное. За долгое десятилетнее отсутствие самый себялюбивый человек задумается о доме и родственных узах. Расстояние освящает и то и другое. От многолетних размышлений утраченные радости кажутся слаще. Джоз был непритворно рад увидеть отца и ея скромныя привычки въ Бромптонѣ. Она умѣла приспособить себя одинаково какъ къ тому, такъ и къ другому. И еслибъ судьбѣ угодно было сдѣлать изъ Эмми дюшессу, она выполнила бы назначеніе ея какъ нельзя лучше. Въ обществѣ женщинъ, посѣщавшихъ домъ Джоя, сестрица его единодушно признана была милой молодой особой. Мужчины, по обыкновенію, любили въ Амеліи ея безъискуственную доброту и простое, изящное обращеніе. Молодые индѣйскіе денди пріѣхавшіе на время въ отечество -- самые знаменитые денди -- въ цѣпочкахъ и усахъ, разъѣзжавшіе въ великолѣпныхъ кабахъ, постоянные посѣтители театровъ, обитатели отелей Вестъ-Энда,-- и они тоже восхищались Амеліей удостоивали карету ея поклонами и получали позволеніе на честь сдѣлать мистриссъ Осборнъ утренній визитъ. Даже самъ Суанки, опасный юноша и величайшій франтъ во всей индѣйской арміи, и тотъ однажды былъ пойманъ майоромъ Доббиномъ за tête-à-tête съ Амеліей и за краснорѣчивымъ описаніемъ кабаньей охоты. Впослѣдствіи Суанки довольно дурно относился объ этомъ длинномъ, тощемъ, уродливомъ, старообразномъ офицерѣ, который каждый день толкается въ домѣ Седли, и который во время разговора только отнимаетъ блескъ у другого человѣка.
   Еслибъ майоръ хоть сколько нибудь обладалъ тщеславіемъ, то, вѣроятно, онъ сталъ бы ревновать къ Амеліи такого опаснаго молодого щеголя, какъ вышеупомянутый, очаровательный бенгальскій капитанъ. Но Доббинъ былъ слишкомъ простъ и великодушенъ, чтобъ сомнѣваться въ Эмми; напротивъ того, онъ отъ души радовался посѣщенію и восхищенію молодыхъ людей. Для кроткаго и слабаго сердца Амеліи довольно казалось и того, что перенесла она со времени замужства. И Уильямъ, съ пріятнымъ ощущеніемъ, замѣчалъ, какъ подъ вліяніемъ внѣшняго довольства возстановлялся упавшій духъ мистриссъ Осборнъ. Всякій, кто только брался оцѣнивать Амелію, дѣлалъ комплиментъ благоразумному мнѣнію майора, если только можно допустить, что влюбленный человѣкъ обладаетъ благоразумнымъ мнѣніемъ.
  

ГЛАВА LX.

ИЗЪ ЧИСЛА ДѢЙСТВУЮЩИХЪ ЛИЦЪ НАШЕЙ ПОВѢСТИ ДВОЕ НАВСЕГДА ОСТАВЛЯЮТЪ СЦЕНУ ДѢЙСТВІЯ.

   Наступилъ день, когда рядъ приличныхъ удовольствій и торжественныхъ увеселеній, которыми наслаждалось семейство мистера Джоза Седли, прервано было происшествіемъ, случающимся едва ли не въ каждомъ домѣ. Поднимаясь по лѣстницѣ вашей квартиры, изъ гостиной въ спальню, вы, вѣроятно, замѣтили въ стѣнѣ, прямо передъ выходомъ, небольшое полукруглое отверстіе, пропускающее на лѣстницу свѣтъ изъ второго этажа въ третій (гдѣ обыкновенно помѣщаются дѣтскія и людскія) и, въ тоже время, служащее для другого, довольно серьёзнаго употребленія, о которомъ могутъ дать вамъ вѣрное понятіе рабочіе гробовщика. Они, обыкновенно, на этомъ отверстіи, поддерживаютъ, а иногда и совсѣмъ пропускаютъ сквозь него гробъ, чтобы нималѣйше не нарушить покоя охладѣвшаго жильца этого мрачнаго обиталища.
   Оно, т. е полукруглое отверстіе, освѣщаетъ снизу до верху всю лѣстницу и обращено лицомъ къ главному проходу, котораго не минуетъ ни одинъ квартирантъ дома: по этому проходу, раненько утромъ, спускается кухарка, чтобъ перечистить на кухнѣ всю свою посуду. Молодой баринъ, крадучи и оставивъ въ передней сапоги, пробирается въ спальню, на утренней зарѣ, проведя веселую ночь между клубными товарищами. Бережно спускается миссъ, производя шорохъ своими новыми лентами и накрахмаленнымъ батистомъ,-- блестящая и прекрасная миссъ, совсѣмъ готовая къ побѣдамъ на балу. Или несется, придерживаясь за перилы, мистеръ Томми, предпочитая этотъ родъ спуска всякому другому и не обращая вниманія ни на ступеньки, ни на опасность. Зѣвая, Джонъ пробирается въ постель, съ сальнымъ огаркомъ въ рукѣ, или собираетъ по коридорамъ, передъ восходомъ солнца, выставленные, для извѣстной ему цѣли, сапоги. Итакъ, какъ, видите, никто не минуетъ этой лѣстницы, по которой таскаютъ ребятишекъ, помогаютъ взбираться и спускаться старикамъ, отправляются на балы, принимаютъ докторовъ въ комнату больного и людей гробовщика въ верхній этажъ. Поразмыслите-ка только о ней, и вы согласитесь со мной, что эта лѣстница какъ нельзя лучше выражаетъ собою memento жизни, смерти и житейской суеты! И къ намъ, по точно такой же лѣстницѣ, въ послѣдній разъ придетъ докторъ. Сидѣлка заглянетъ за занавѣсъ вашей постели; но ваши очи сомкнуты навѣки. Она отворяетъ окно: свѣжій воздухъ пахнулъ въ комнату. А во всѣхъ окнахъ по переднему фасаду дола опускаютъ сторы и перебираются въ задніе покои. Послѣ того посылаютъ за адвокатами, душеприкащиками и другими траурными лицами и проч. Ваша комедія, и моя стало быть, разъиграна. Насъ удалятъ -- и какъ далеко!-- отъ трубныхъ звуковъ, возгласовъ и позитуръ. Если мы принадлежимъ къ высшему обществу, тогда передъ бывшимъ нашимъ жилищемъ выставятъ гербы съ золотымъ девизомъ, напоминающимъ, что "покой нашъ -- въ небесахъ." Сынъ вашъ заново умеблируетъ домъ, а нѣтъ такъ передастъ его другому, чтобы занять болѣе модную квартиру. На слѣдующій годъ, имя ваше въ клубныхъ спискахъ будетъ находиться между "умершими членами." Несмотря, однакожь, на скорбь, какую вы оставите по себѣ, вдовѣ вашей захочется сшить трауръ понаряднѣе; кухарка или поваръ пришлютъ или сами придутъ спросить, что приготовить для обѣда; преемникамъ вашимъ скоро наскучитъ смотрѣть на портретъ вашъ, повѣшенный надъ каминомъ, и его тотчасъ же лишатъ почетнаго мѣста, чтобъ помѣстить изображеніе вашего ближайшаго наслѣдника....
   Скажите, пожалуста, кого изъ умершихъ нѣжнѣе всего и горестнѣе оплакиваемъ мы? по моему мнѣнію, тѣхъ, кто скорѣе всего могъ забыть насъ при жизни. Смерть ребенка производитъ иногда пароксизмъ и растворяетъ истерическія слезы, чего не ждите при своей кончинѣ вы, любезнѣйшій читатель. Смерть младенца, который едва-едва могъ узнавать и который въ недѣльное отсутствіе совершенно забываетъ васъ, поражаетъ болѣе, нежели потеря искреннѣйшаго друга или вашего первенца сына -- взрослаго человѣка, окруженнаго дѣтьми.... И если вы стары и богаты, или стары и бѣдны, я думаю, васъ не разъ посѣщала слѣдующая мысль: "Люди, окружающіе меня, добры ко мнѣ какъ нельзя болѣе: но умри я, и они не слишкомъ много пожалѣютъ обо мнѣ. Я богатъ,-- слѣдовательно они нуждаются въ моемъ наслѣдствѣ; или: я бѣденъ,-- и они рады отдѣлаться отъ меня, рады избавиться отъ хлопотъ поддерживать мое существованіе".
   Время траура по кончинѣ мистриссъ Седли только что кончилось; Джозъ едва успѣлъ сбросить черную одежду и показаться въ великолѣпныхъ камзолахъ, которые онъ любилъ болѣе на свѣтѣ, какъ окружающимъ мистера Седли ясно представилось, что въ семействѣ ихъ готовится вторичное печальное событіе, и что для старика уже близокъ путь, вслѣдъ за женой его, въ горнюю страну.
   -- Состояніе здоровья моего родителя, говорилъ Джозъ Седли въ клубѣ: -- препятствуетъ мнѣ давать большія собранія въ теченіи настоящаго сезона; однакожь, если ты, Чутни, вздумаешь пожаловать ко мнѣ въ половинѣ седьмого, чтобъ раздѣлить со мной мою скромную, домашнюю трапезу, съ двумя-тремя другими пріятелями, я отъ души буду радъ твоему посѣщенію.
   Такимъ образомъ, въ нижнемъ этажѣ дома, Джой и его друзья обѣдали и попивали кларетъ, между тѣмъ какъ въ верхнемъ Сатурнъ дѣлалъ свое дѣло и песочные часы жизни быстро высыпались изъ стклянки старика. Буфетчикъ, въ бархатныхъ туфляхъ, подавалъ гостямъ вино: послѣ обѣда составлялся вистикъ, къ которому нерѣдко присоединялся и майоръ Доббинъ; спускалась къ нимъ и мистриссъ Осборнъ, когда паціентъ ея убаюкивался на ночь и предавался той легкой дремотѣ, которая спускается по временамъ на ложе преклонной старости.
   Во время болѣзни своей мистеръ Осборнъ ни на минуту не отпускалъ отъ себя своей дочери. Кромѣ ея, онъ ни отъ кого не хотѣлъ принимать ни лекарства, ни пищи. Для Амеліи снова представилось единственное въ жизни занятіе -- ухаживать за нимъ. Постель ея поставили подлѣ самыхъ дверей, ведущихъ въ комнату мистера Седли, въ которую Эмми готова была явиться при малѣйшемъ шумѣ или безпокойствѣ со стороны больного старика. Но, надо отдать ему справедливость, онъ иногда по цѣлымъ часамъ, проснувшись, лежалъ молча и не шевелясь, чтобъ только не потревожить своей доброй и бдительной няни. И теперь мистеръ Седли любилъ Эмми болѣе, нежели во времена ея дѣтства. Да и сама она въ исполненіи нѣжныхъ дочернихъ обязанностей выказывалась противъ прежняго въ болѣе яркомъ свѣтѣ. "Она пробирается въ комнату такъ тихо, какъ солнечный лучъ" -- думалъ Доббинъ, поглядывая на Амелію, когда она входила и выходила изъ комнаты отца. Лицо ея принимало особенно милую плѣнительность при этихъ едва слышныхъ граціозныхъ движеніяхъ. Кому изъ насъ не случалось видѣть въ лицѣ женщины того трогательнаго, сладостнаго чувства любви и сожалѣнія, когда она пригорюнивается надъ ребенкомъ или принимаетъ на себя обязанность ухаживать за больнымъ?
   Тайная вражда, многіе годы наполнявшая душу престарѣлаго родителя Эмми, прекратилась, замѣнясь безмолвнымъ примиреніемъ. Въ послѣдніе часы жизни своей, проникнутый любовью и нѣжностью дочери, Седли забылъ всѣ свои сѣтованія противъ нея и всѣ тѣ будто бы дурные поступки Амеліи, о которыхъ онъ и жена его разсуждали, бывало, по цѣлымъ ночамъ: объ ея безусловной преданности къ сыну, безпечности къ престарѣлымъ и бѣдствующимъ родителямъ, о сосредоточеніи всѣхъ заботъ на одномъ ребенкѣ, о безумной тоскѣ ея при разлукѣ съ Джоржемъ. Разставаясь съ жизнью, Седли забылъ всѣ эти обвиненія и отдавалъ справедливость своей нѣжной, не произнесшей еще ни одной жалобы, дочери. Однажды ночью, Амелія, тихонько войдя въ комнату больного, нашла его неспящимъ. Изнуренный старикъ рѣшился признаться ей въ своихъ сокровенныхъ мысляхъ:
   -- О, Эмми! я думалъ теперь о томъ, до какой степени были мы несправедливы къ тебѣ! сказалъ онъ, протягивая свою холодную, слабую руку.
   Въ отвѣтъ на это, Эмми, упала на колѣни и стала молиться. Седли тоже молился, не выпуская дрожащей руки дочери.... Читатель! когда придетъ и наша чреда оставить этотъ міръ, дай Богъ имѣть намъ при себѣ, въ минуты послѣдней нашей молитвы, такое же точно кроткое созданіе, какъ Амелія!...
   Быть можетъ, въ памяти старика въ эту минуту проходила, со всей фалангой радостей и горестей, вся его жизнь -- цвѣтущія надежды юности, борьба, успѣхъ и благоденствіе, паденіе въ преклонныхъ лѣтахъ, его настоящее безнадежное положеніе, безъ права роптать на судьбу, безъ имени и денегъ, которыя онъ могъ бы завѣщать.... истраченная, безполезная жизнь всегдашней борьбы, обманутыхъ надеждъ и жалкаго конца!... Еще разъ обращаюсь къ вамъ, любезнѣйшій читатель: скажите, когда лучше умирать -- въ благополучіи и славѣ или въ бѣдности и съ обманутыми надеждами? Воображаю, какъ странно должно быть то чувство, съ которымъ мы, въ послѣдній день нашей жизни, невольно произнесемъ: "Завтра успѣхъ или неудача ничего для меня не значатъ. Взойдетъ солнце и миріады людей потянутся къ своимъ трудамъ или удовольствіямъ, а я -- я буду внѣ всякихъ хлопотъ."
   И дѣйствительно, настало утро, когда весь міръ проснулся и отправился къ своимъ трудамъ или удовольствіямъ, исключая только стараго Джозефа Седли. Насталъ для него конецъ борьбы съ фортуной, конецъ надеждамъ и изобрѣтательности къ новымъ проэктамъ. Предстояло одно только -- путь въ мирное, невѣдомое обиталище, на бромптонскомъ кладбищѣ, подлѣ покойной мистриссъ Седли.
   Майоръ Доббинъ, Джозъ и Джоржъ, въ каретѣ, обтянутой чернымъ сукномъ, слѣдовали за хладными останками старика до самой могилы. Джой нарочно пріѣхалъ изъ Ричмонда, куда онъ удалился тотчасъ же послѣ смерти отца. Ему не зачѣмъ было оставаться дома при -- при обстоятельствахъ, которыя вы, конечно, понимаете. Эмми, однакожь, осталась дома, по обыкновенію, исполнять свою обязанность. Она не предавалась чрезвычайной горести, а сохраняла въ наружности своей скорѣе успокоительный, нежели печальный видъ. Амелія и себѣ молила такой же тихой, безмятежной кончины и съ увѣренностью и благоговѣніемъ полагалась на слова, которыя она слышала отъ отца своего во время его болѣзни, и которыя заключали въ себѣ и вѣру покойнаго, и преданность, и надежду на благое Привидѣніе.
   Послѣ всего этого я уже смѣло могу сказать, что кончина бѣдняка лучше кончины человѣка богатаго. Положимъ, у васъ пропасть денегъ, во всемъ удача, почетъ въ обществѣ, и что, умирая, вы говорите: "я очень богатъ; меня всѣ знаютъ; всю жизнь прожилъ я въ избранномъ обществѣ и, благодаря Бога, происхожу изъ извѣстной фамиліи; съ честью послужилъ я королю и отечеству, былъ много лѣтъ въ парламентѣ, гдѣ, не хвастаясь скажу, рѣчи мои выслушивались до конца и принимались какъ нельзя лучше. Я и шиллинга никому не долженъ,-- напротивъ, еще одолжилъ одному старому университетскому товарищу -- Джэку Лазарю -- пятьдесятъ фунтовъ, за которые душеприкащики мои, вѣроятно, не будутъ преслѣдовать его. Я оставляю дочерямъ своимъ по десяти тысячъ фунтовъ каждой.... кажется, приличное награжденіе! Завѣщаю все серебро и мебели, домъ въ улицѣ Бэйкеръ и ко всему этому достаточный пенсіонъ -- вдовѣ моей въ пожизненное ея владѣніе, а все недвижимое, въ томъ числѣ и деньги въ банкахъ и погребъ съ отборными винами -- сыну моему. Оставляю пенсію въ двадцать-пять фунтовъ камердинеру моему.... Не знаю, найдется ли послѣ того хоть одинъ человѣкъ, который могъ бы что нибудь сказать противъ меня." Теперь положимъ, что лебединая пѣснь ваша въ такомъ тонѣ: "Я бѣдный, изнуренный горестью, обманутый въ надеждахъ человѣкъ. Въ жизни моей я зналъ однѣ только неудачи. Природа не одарила меня ни блестящими умственными способностями, ни особеннымъ счастіемъ; къ тому же, признаюсь, много, много сдѣлалъ я ошибокъ въ жизни. Не разъ я забывалъ свои обязанности,-- долженъ неоплатно. На смертномъ одрѣ моемъ лежу я уничиженный, но, какъ человѣкъ, молю прощенія въ слабости своей и съ сокрушеннымъ сердцемъ простираюсь предъ стопами божественнаго милосердія." Которую же изъ этихъ двухъ исповѣдей можно назвать лучшею надгробною рѣчью?-- Старикъ Седли произнесъ послѣднюю. Съ ней то на губахъ и съ смиреніемъ въ душѣ, держа въ рукѣ своей руку любящей дочери, человѣкъ этотъ вмѣстѣ съ жизнью оставилъ и всѣ свои обманутыя надежды и всю мірскую суету.
   -- Замѣть, мой другъ, говорилъ мистеръ Осборнъ внуку: -- какіе плоды даютъ заслуги, трудолюбіе, благоразумныя комерческія предпріятія и тому подобное. Взгляни на меня и на мой банкирскій счетъ, посмотри на твоего дѣда Седли и его банкрутство. А двадцать лѣтъ тому назадъ, онъ куда какъ выше меня стоялъ -- цѣлыми десятью тысячами фунтовъ!..
   Получивъ отъ полковника Букклера свѣдѣнія объ отличныхъ заслугахъ майора Доббина, старый Осборнъ (какъ сообщилъ намъ маленькій Джоржъ) выказалъ при этомъ случаѣ презрительное недовѣріе, удивляясь, какимъ образомъ такой неуклюжій ффицеръ могъ обладать умомъ и пользоваться репутаціей. Однакожь, слухи о славѣ майора подтвердились доказательствами, представленными многими членами того общества, въ которомъ вращался Осборнъ. Сэръ Уильямъ Доббинъ, имѣя особенно хорошее мнѣніе о своемъ сынѣ, приводилъ множество примѣровъ, поясняющихъ ученость майора, его храбрость и, вообще, уваженіе, которымъ онъ пользовался въ свѣтѣ. Къ довершенію всего сказаннаго, имя нашего друга появилось въ спискахъ блестящихъ собраній высшаго общества, что произвело удивительный эффектъ на стараго аристократа на Россель-скверѣ.
   Майоръ, какъ опекунъ Джоржа, по необходимости иногда встрѣчался съ дѣдомъ своего крестника. При одной-то изъ этихъ встрѣчъ Осборнъ -- человѣкъ дальновидный и дѣловой -- заглянувъ въ отчеты майора по опекѣ, сдѣлалъ открытіе, изумившее, оскорбившее его и вмѣстѣ съ тѣмъ доставившее ему нѣкоторое удовольствіе: изъ отчета значилось, что средства, которыми существовала бѣдная вдова и ея сынъ, вытекали изъ собственнаго кармана майора Доббина.
   Уильямъ, принуждаемый дать своимъ поступкамъ объясненіе, не могъ не сказать всей истины. Долго онъ, правда, краснѣлъ, путался въ словахъ, но наконецъ признался.
   -- Женитьба покойнаго друга моего, а вашего сына, говорилъ майоръ (при чемъ лицо Осборна помрачилось): -- была устроена мной. Мой бѣдный другъ такъ далеко зашелъ въ этомъ дѣлѣ, что отступиться отъ него значило бы нанести безчестіе своему собственному имени и быть причиной смерти мистриссъ Амеліи. Я не могъ поступить иначе: я считалъ обязанностью своею помогать бѣдной вдовѣ деньгами, въ то время, когда она не находила никакихъ средствъ къ существованію.
   -- Майоръ Доббинъ! замѣтилъ на это мистеръ Осборнъ, взглянувъ на Уильяма и раскраснѣвшись: -- вы нанесли мнѣ кровную обиду; но позвольте сказать вамъ, сэръ, вы -- честный малый. Вотъ вамъ рука моя, сэръ, хотя я никогда не думалъ, чтобы родственники мои существовали вашею помощью.
   И руки обоихъ джентльменовъ сжались, конечно, не безъ смущенія со стороны Доббина, уличеннаго въ такомъ человѣколюбивомъ лицемѣрствѣ.
   Майоръ старался смягчить старика и примирить его съ памятью сына.
   -- Джоржъ былъ такой благородный офицеръ, началъ онъ: -- что всѣ мы душевно любили его и сдѣлали бы для него все на свѣтѣ. Про себя скажу, продолжалъ Уильямъ: -- что преимущество надо мной сына вашего льстило мнѣ, и подлѣ него я проводивъ время въ тысячу разъ пріятнѣе, нежели въ обществѣ главнокомандующаго. Подобнаго Джоржу въ смѣлости и предпріимчивости я и не видывалъ; въ немъ соединялись всѣ качества отличнаго воина (И Доббинъ разсказалъ Осборну все, что только могъ припомнить относительно храбрости и подвиговъ своего покойнаго друга).-- Маленькій Джоржъ, заключилъ Уильямъ:-- какъ двѣ капли воды похожъ на своего папа.
   -- Правда ваша: сходство такое, что я, глядя на Джоржа, трепещу иногда, проговорилъ мистеръ Осборнъ.
   Еще до смерти Джона Седли, именно во время болѣзни его, майоръ раза два являлся на Россель-скверъ на званый обѣдъ. Послѣ стола, Уильямъ и старый джентльменъ пускались въ разговоръ, главный предметъ котораго составлялъ покойный капитанъ. Отецъ, пообыкновенію, выхвалялъ сына; но, разсказывая о разныхъ увеселеніяхъ Джоржа, старикъ не забывалъ выставлять на видъ съ нравственной стороны собственную особу. Во всякомъ случаѣ, впрочемъ, мистеръ Осборнъ склонялся теперь въ пользу покойнаго сына гораздо больше. И христіанская душа добраго майора восхищалась при такихъ явныхъ признакахъ водворенія въ душѣ старика мира и добраго согласія. А на второмъ вечерѣ старый Осборнъ, какъ, бывало, дѣлалъ это во времена юности Доббина и Джоржа, уже называлъ майора Уильямомъ.
   Зато миссъ Осборнъ, на слѣдующій день, за завтракомъ, съ свойственною ея лѣтамъ нетерпимостью, вздумала было произнести, тономъ пренебреженія, нѣсколько собственныхъ замѣчаній насчетъ наружности и поведенія майора. Папа, однакожь, тотчасъ же остановилъ ее.-- Миссъ Осборнъ, вы говорите неправду, сказалъ онъ.-- Я увѣренъ, что если бы была только возможность къ тому, вы съ радостью поддѣли бы майора. Но ужь извините, сударыня -- до этого винограда вы не достанете... Ха! ха!.... Майоръ Доббинъ, во всѣхъ отношеніяхъ, прекрасный малый....
   -- Правда ваша, правда. Grandpapa! подхватилъ Джоржъ и, подбѣжавъ къ дѣдушкѣ, схватила его за длинные, сѣдые виски, весело засмѣялся ему въ лицо и поцаловалъ его.
   Въ тотъ же вечеръ, мальчикъ нашъ сообщилъ обо всемъ этомъ своей маменькѣ. Амелія вполнѣ соглашалась съ сыномъ.
   -- И я скажу, что майоръ прекрасный человѣкъ! говорила она.-- Твой дорогой папа всегда относился о немъ съ отличной стороны. Доббинъ одинъ изъ лучшихъ, прямодушнѣйшихъ людей на свѣтѣ.
   Лишь только Эмми высказала свое замѣчаніе, въ комнату вошелъ самъ Уильямъ. Внезапное появленіе его, конечно, вызвало сильный румянецъ на щекахъ Амеліи, а молодой шалунъ, сынокъ ея, передавъ Доббину часть происходившаго передъ его приходомъ разговора, еще болѣе увеличилъ смущеніе вдовы.
   -- Послушай, Добъ, говорилъ Джоржъ: вотъ что хочу я сказать. Одна необыкновенно милая дѣвица имѣетъ сильное желаніе выйти за тебя замужъ. Въ ней много румянъ, и носитъ она накладку и съ утра до вечера ворчитъ на прислугу....
   -- Ктожь эта милая особа? спросилъ Доббинъ.
   -- Это моя возлюбленная тетинька, миссъ Осборнъ. Такъ говорилъ мнѣ дѣдушка.... Не правда ли, Добъ, какъ мило было бы имѣть тебя моимъ дядинькой....
   Въ эту минуту старый Седли дрожащимъ голосомъ позвалъ къ себѣ Амелію. Разговоръ и смѣхъ прекратились мгновенно.
   Ясно, намѣренія мистера Осборна измѣнились. Онъ неоднократно распрашивалъ Джоржа о Джоѣ и хохоталъ надъ той мимикой, съ которою племянничекъ старался скопировать своего дядюшку. Сначала джоржево искусство передразниванья -- повторяемъ -- забавляло старика, но потомъ онъ сталъ дѣлать внуку довольно строгія замѣчанія.
   -- Непочтительно, сэръ, говорилъ онъ: -- съ вашей стороны -- молодежи -- пересмѣивать старшихъ себя.... Миссъ Осборнъ, заключилъ дѣдъ: -- когда вы поѣдете сегодня со двора, завезите мистеру Джозефу Седли мою карточку -- слышите? Между мной и имъ не было никакой вражды.
   Джентльмены обмѣнялись карточками. Джой съ майоромъ получили приглашеніе къ обѣду -- самому пышному и самому глупому обѣду, какой когда либо давался Осборномъ. Каждую бездѣлушку фамильнаго серебра выставили на показъ; всѣ гости состояли изъ отборнѣйшихъ особъ. Миссъ Осборнъ любезничала съ мистеромъ Седли, удостоившимся чести вести ее къ столу, между тѣмъ какъ передъ Доббиномъ, который сидѣлъ подлѣ мистера Осборна и находился отъ нея въ сторонѣ, Джэйнъ казалась робка. Джозъ торжественно объявилъ, что подобнаго черепаховаго супа онъ во всю жизнь свою не пробовалъ, и спросилъ мистера Осборна, откуда онъ досталъ такую мадеру.
   -- Это вино отъ Седли, шепнулъ буфетчикъ своему господину.
   -- Оно у меня куплено давненько, и заплатилъ я за него порядочныя денежки, сказалъ старикъ вслухъ, а потомъ, обратившись къ сосѣду своему съ правой стороны, прошепталъ, что оно куплено "на аукціонѣ старикашки ".
   -- Мистеръ Осборнъ не разъ спрашивалъ майора какъ бы вы думали, о комъ?... о мистриссъ Амеліи Осборнъ. При этихъ вопросахъ Доббинъ постоянно вдохновлялся, разсказывая старику о страданіяхъ Эмми, объ ея страстной привязанности къ мужу, котораго она и теперь еще обожаетъ, о томъ нѣжномъ и почтительномъ обхожденіи, которымъ Амелія поддерживала своихъ родителей, и какъ она разлуку съ сыномъ считала священнымъ долгомъ съ своей стороны.
   -- О, сэръ! сколько перенесла мистриссъ Осборнъ! заключилъ Доббинъ взволнованнымъ голосомъ.-- Я надѣюсь, что вы примиритесь съ нею. Если она отняла у васъ сына вашего, зато отдала вамъ своего....
   -- Клянусь Богомъ, сэръ, вы добрый малый!
   Вотъ все, что сказалъ мистеръ Осборнъ. И вслѣдствіе всего вышесказаннаго объявлено было поспѣшное примиреніе. Сердце Амеліи трепетало при мысли о предстоящей встрѣчѣ съ отцомъ Джоржа.
   Этой встрѣчи, однакожь, не было, по случаю медленной болѣзни и за смертью Джона Седли. Эта печальная катастрофа и другія происшествія имѣли, въ свою очередь, вліяніе и на мистера Осборна. Въ послѣднее время старый джентльменъ былъ чрезвычайно встревоженъ, видимо слабѣлъ и мучился душевно. Онъ посылалъ за своими адвокатами и, вѣроятно, сдѣлалъ много перемѣнъ въ своей духовной. Посѣщавшій мистера Осборна медикъ объявилъ, что паціентъ его сильно потрясенъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ совѣтовалъ ему сдѣлать легкое кровопусканіе и отправиться куда нибудь ближе къ морю; но старикъ не предпринялъ ни того, ни другого.
   Однажды, когда его долго ожидали къ завтраку, лакей, войдя въ уборную его, нашелъ своего господина въ обморокѣ, у ножки туалетнаго стола. Въ ту же минуту сообщили объ этомъ миссъ Осборнъ, послали за докторами, взяли Джоржа изъ пансіона: явились цырульники. Старика привели въ чувство; но онъ не могъ говорить, хотя и употреблялъ раза два страшныя усилія произнести хотя одно слово. Черезъ четыре дня Осборнъ скончался. Мѣсто докторовъ замѣнили рабочіе гробовщики. Закрыли всѣ окна, обращенныя къ Госсельскверу. Буллокъ прилетѣлъ изъ Сити. Сколько денегъ оставилъ онъ этому мальчишкѣ? не можетъ же быть, чтобъ половину! Вѣроятно, онъ раздѣлилъ всѣмъ троимъ по ровной части..... Минута была самая тревожная.
   Любопытно знать, однакожь, что такое бѣдный старикъ раза два старался выговорить, но не могъ. Мнѣ кажется, губы его беззвучно выражали желаніе видѣть Амелію и примириться съ ней прежде, чѣмъ придется оставить этотъ міръ. Въ вѣроятности этого предположенія меня убѣждаетъ духовное завѣщаніе Осборна, гдѣ ясно выказывалось, что ненависть, которую старикъ такъ долго питалъ въ душѣ своей, совершенно исчезла.
   Раскрыли наконецъ послѣднюю волю покойнаго; половина всего осборнова имущества отказывалась Джоржу; другая половина раздѣлялась между двумя сестрами. Мистеру Буллоку предлагалось продолжать, для общаго блага, дѣла комерческаго дома, или выдѣлиться, если онъ найдетъ это лучшимъ для себя. Годовые доходы съ доли Джоржа, суммою въ пятьсотъ фунтовъ, оставлялись "вдовѣ моего возлюбленнаго сына Джоржа Осборна", на которую старикъ и возлагалъ попечительство надъ его внукомъ. "Майоръ Уильямъ Доббинъ, другъ моего любезнаго сына, назначенъ былъ исполнителемъ завѣщанія; и такъ какъ онъ, по своей добротѣ и благотворительности (говорилось въ духовной), изъ своихъ собственныхъ доходовъ поддерживалъ моего внука и вдову моего сына, въ то время, когда они находились безъ всякихъ средствъ къ жизни, то я отъ души благодарю майора за его любовь къ нимъ и уваженіе и умоляю его принять такую сумму денегъ, какая будетъ достаточна, чтобъ купить патентъ на чинъ подполковника, или распорядиться этой суммой такъ, какъ заблагоразсудитъ онъ, майоръ".
   Амелію не могла не радовать вѣсть о примиреніи съ нею тестя, сердце ея наполнилось благодарностью къ нему за оставленное ей состояніе. Но когда Эмми узнала, на какихъ условіяхъ возвратили ей Джоржа, узнала, кто былъ виновникомъ такой счастливой перемѣны и какимъ образомъ во время бѣдности своей она поддерживалась благотворительностью Уильяма, когда узнала, что этотъ же Уильямъ далъ ей мужа и возвратилъ сына,-- о, какъ она тогда, павъ на колѣни, молилась о низпосланіи благословеній на это постоянное и великодушное сердце! И ей, бѣдной, за всю эту преданность, за всѣ эти благодѣянія нечѣмъ отплатить Уильяму, какъ однимъ только чувствомъ благодарности!... А когда Эмми и находила что нибудь другое кромѣ признательности, тотчасъ же являлось изображеніе Джоржа и говорило ей; "ты моя, и моя исключительно, отнынѣ и навсегда".
   Доббинъ зналъ эти сокровенныя чувства Эмми; да и какъ ему было не знать, когда, чтобъ разгадать ихъ, онъ посвятилъ такому занятію всю жизнь свою?

-----

   Когда содержаніе духовной мистера Осборна стало извѣстно свѣту, назидательно было посмотрѣть, какъ возвысилась мистриссъ Амелія Осборнъ во мнѣніи и уваженіи людей, составлявшихъ кругъ ея знакомства. Слуги Джоза, выслушивая, бывало, ея скромныя приказанія, обыкновенно возражали ей, что "спросятъ господина", теперь и не помышляли о подобномъ обращеніи. Кухарка отдумала подсмѣиваться надъ изношенными, старыми платьями Эмми, и всѣ другія служанки уже не ворчали болѣе при звукахъ ея колокольчика и немедленно являлись на призывы ея. Кучеръ не бормоталъ себѣ подъ носъ при выѣздахъ Амеліи и не дѣлалъ замѣчаній, что карета обратилась въ лазаретъ для старичишки и мистриссъ Осборнъ. Напротивъ того, въ немъ, въ кучерѣ то есть, проявилась какая-то особеннаго рода живость, и, опасаясь, чтобъ его не замѣнили кучеромъ покойнаго мистера Осборна, задавалъ себѣ такіе вопросы: "ну гдѣ этимъ кучерамъ съ Россель-сквера знать городъ хорошо, и умѣютъ ли они такъ ловко сидѣть на козлахъ передъ такой прекрасной леди?" Въ друзьяхъ Джоя, мужескаго и женскаго пола, внезапно явилось участіе къ Амеліи, и визитныя карточки, съ изъявленіемъ соболѣзнованія къ ея положенію, загружали столы. Самъ любезнѣйшій братецъ, смотрѣвшій на нее какъ на безотвѣтную и слабую характеромъ бѣдную сестру, которой обязанностью его было доставлять пищу и кровъ, самъ мистеръ Седли сталъ теперь оказывать ей и богатому мальчику, своему племяннику, величайшее уваженіе, старался о разнообразіи удовольствій Эмми, началъ являться къ завтраку и съ особеннымъ вниманіемъ спрашивать, какъ намѣрена Амелія располагать наступающимъ днемъ.
   Въ качествѣ попечительницы Джоржа и съ согласія майора, какъ попечителя, вдова наша просила миссъ Осборнъ жить въ домѣ на Россель-скверѣ сколько ей заблагоразсудится; но Джэйнъ, съ различными благодареніями, объявила, что она ни за что не останется одна въ этомъ печальномъ домѣ, и, въ глубокомъ траурѣ, удалилась въ Челтенэймъ, взявъ съ собою двухъ старыхъ служанокъ. Прочіе слуги, щедро расчитанные, были распущены. Вѣрный старый буфетчикъ, которому мистриссъ Осборнъ предложила остаться, предпочелъ пустить свои сбереженія на устройство какого-то заведенія, гдѣ, какъ надо предполагать, онъ пребывалъ не безъ выгодъ. Миссъ Джэйнъ, какъ мы уже сказали, не соглашалась жить на Россель-скверѣ; Амелія также, послѣ нѣкотораго совѣщанія, отказалась занять мрачное мѣстопребываніе Осборновъ. Вслѣдствіе этого домъ былъ очищенъ; богатая мебель и разныя украшенія, величественные канделябры и печальныя, блѣдныя зеркала завернуты и спрятаны; богатыя розоваго дерева орнаменты гостиной закутали въ солому, ковры свернули и увязали; небольшую библіотеку сочиненій избранныхъ авторовъ, превосходно переплетенныхъ, уложили въ два ящика изъ подъ вина. И все это укатилось, въ нѣсколькихъ огромныхъ фургонахъ, въ Pantechnicon, осужденное лежать безъ всякаго употребленія до совершеннолѣтія Джоржа. Вмѣстѣ съ прочею утварью увезли большіе, тяжелые сундуки съ фамильнымъ серебромъ, въ погреба банкировъ Стумпи и Роуди, для храненія съ тою же самою цѣлью.
   Однажды, Эмми и ея сынъ, одѣтые въ глубокій трауръ, отправились посѣтить опустѣлый домъ, въ который мистриссъ Осборнъ не входила съ тѣхъ поръ, какъ была еще въ дѣвицахъ. Черезъ большія, опустѣлыя комнаты поднялись они по каменной лѣстницѣ въ верхніе покои -- туда, гдѣ скончался grandpapa Джоржа, а потомъ еще выше -- въ собственную комнату Джоржа. Амелія подошла къ одному изъ открытыхъ оконъ (къ одному изъ тѣхъ, на которыя она глядѣла, бывало, съ сокрушеннымъ сердцемъ, когда у нея отняли ея сына), откуда удобно могла видѣть старый домъ, гдѣ родилась она и гдѣ провела столько счастливыхъ дней блаженной юности. Но въ связи съ этими днями праздниковъ, ласковыхъ лицъ, былыхъ безпечныхъ, веселыхъ временъ въ воспоминаніи Амеліи быстро пронесся и длинный рядъ горестей и тяжкихъ испытаній, перенесенныхъ ею. Она задумалась, припоминая эту пору своей жизни и того человѣка, который былъ постояннымъ ея защитникомъ, ея добрымъ геніемъ, ея единственнымъ благодѣтелемъ, нѣжнымъ и великодушнымъ другомъ.
   -- Взгляни сюда, мама, сказалъ Джоржъ: -- здѣсь начерчены алмазомъ двѣ буквы: Д. и О.... Прежде я никогда не видѣлъ ихъ,-- право, никогда не видѣлъ.
   -- Развѣ ты не знаешь, что эта комната принадлежала твоему папа, задолго еще до того, какъ ты родился? замѣтила Эмми, раскраснѣлась и страстно поцаловала мальчика.
   Возвращаясь въ Ричмондъ, временное свое мѣстопребываніе, Амелія во всю дорогу была молчалива. Въ Ричмондѣ ее посѣщали улыбающіеся адвокаты; тамъ же, безъ всякаго сомнѣнія, находилась комната и для майора Доббина, который, имѣя бездну хлопотъ по дѣламъ опеки, являлся туда очень часто.
   Джоржа, на неопредѣленное время, взяли изъ пансіона, а мистеру Вилу поручили составить надпись для прекрасной мраморной плиты, предназначаемой подъ монументъ капитана Осборна.

-----

   Мистриссъ Буллокъ, тетка Джоржа, хотя и лишилась, благодаря своему племяннику, половины суммы, ожидаемой его въ наслѣдство, примирилась, однакожь, съ нашей вдовой, принимая, въ отношеніи ея, видъ благотворительнаго расположенія. Роугамптонъ находится недалеко отъ Ричмонда; и вотъ однажды къ дому Амеліи подъѣхала карета, украшенная гербами Буллоковъ снаружи и мозглявыми ребятишками внутри. Буллоки ворвались въ садъ, гдѣ Амелія читала книгу, Джозъ, въ бесѣдкѣ, помакивалъ въ вино клубнику, а майоръ, въ индѣйской курточкѣ, служилъ для Джоржа барьеромъ, черезъ который тотъ перескакивалъ. Сдѣлавъ одинъ изъ полетовъ своихъ черезъ крёстнаго, нашъ мальчуганъ вдругъ очутился передъ юными Буллоками, украшенными безчисленнымъ множествомъ черныхъ перьевъ, широкими черными кушаками и сопровождаемыми своею траурною мама.
   "Да онъ какъ разъ подъ пару моей Розѣ" -- подумала чадолюбивая мать, взглянувъ на свою семилѣтнюю миленькую больную дочь.
   -- Роза, поди сюда -- поцалуй твоего милаго кузена, сказала она вслухъ.-- Развѣ ты не знаешь меня, Джоржъ? прибавила она, обращаясь къ племяннику.-- Я твоя тетинька.
   -- Я знаю васъ очень хорошо, да только -- извините -- не люблю цаловаться, отвѣчалъ Джоржъ, отступая отъ объятій своей кузины.
   -- Чудакъ!... но отведи меня къ твоей мама, сказала мистриссъ Буллокъ.
   Такимъ образомъ встрѣтились эти леди, не видѣвъ другъ друга болѣе пятьнадцати лѣтъ. Во время бѣдственнаго положенія Амеліи, мистриссъ Буллокъ ни разу не подумала навѣстить свою прежнюю подругу; теперь же, когда эта подруга находилась въ полномъ благополучіи, конечно, нельзя было не исполнить такого долга!
   По примѣру мистриссъ Буллокъ, поступили въ отношеніи къ Эмми весьма многіе. Наша старинная пріятельница, миссъ Шварцъ, въ сопровожденіи мужа, съ шумомъ подкатила къ дому мистриссъ Осборнъ, съ лакеями въ яркихъ жолтыхъ ливреяхъ и съ своей прежнею чистосердечною любовью къ Амеліи. Миссъ Шварцъ любила бы ее постоянно, еслибъ только могла видѣться съ ней. Но чтожь дѣлать! Въ такомъ огромномъ городѣ, какъ Лондонъ, едва ли найдется у кого время разъѣзжать по всѣмъ друзьямъ своимъ. И лишь только которые нибудь изъ нихъ потеряютъ свой блескъ, они безслѣдно исчезаютъ для насъ. На Ярмаркѣ Тщеславія -- это не диво.
   Словомъ сказать, прежде чѣмъ окончился трауръ Эмми, она нашла себя въ средѣ весьма изящнаго вида людей, считающихъ, что все принадлежащее къ ихъ кружку наслаждается невозмутимымъ счастьемъ. А въ этомъ кружкѣ не нашли бы вы почти ни одной леди, которая не имѣла бы, въ числѣ своихъ родственниковъ, хоть одного пера, будь ея мужъ даже только простой барышникъ въ Сити. А нѣкоторыя изъ означенныхъ дамъ щеголяли своей эрудиціей и начитанностью, знали, что такое Madame Соммервиль, и посѣщали Академію Наукъ; другія же -- отличались строгостью своихъ религіозныхъ убѣжденій; Эмми чувствовала себя совершенно растерянною среди такого блестящаго собранія. Даже болѣе: были, между прочимъ, два случая, когда она ощутила въ душѣ своей сильное уязвленіе -- благодаря привѣтливости мистриссъ Буллокъ. Эта леди всѣми силами старалась покровительствовать Амеліи и посвятить ее въ разныя свѣтскія тонкости, вздумала распоряжаться ея хозяйствомъ и привычками, безпрестанно пріѣзжала изъ Роугамптона занимать свою подругу всякимъ фэшіонебльнымъ вздоромъ. Джозъ, правда, съ удовольствіемъ Слушалъ мистриссъ Буллокъ, зато майоръ обыкновенно косился при появленіи ея и ея неотразимой свѣтской любезности. Являясь въ блестящія собранія банкира Буллока, Амелія проводила ихъ, обыкновенно, въ скукѣ и молчаніи.
   -- Она добра, это видно, но, кажется, скучна, говорила мистриссъ Роуди.-- А майоръ -- по всему видно -- необыкновенно épris.
   -- Въ ней замѣтно недостаетъ того, что мы называемъ ton, отвѣчала на это мистриссъ Голлийокъ.-- Душа моя, вы не въ силахъ будете образовать ее.
   -- Она страшно равнодушна и ничего не смыслитъ, прибавляла мистриссъ Глоури, могильнымъ голосомъ и печально кивая головой и тюрбаномъ.-- Разъ я спросила, ее, какъ она думаетъ, въ 1836 году, по мистеру Джоульсу, или въ 1839, по мистеру Вапшоту, предстоитъ папѣ паденіе; вообразите, что она отвѣчала мнѣ: "Бѣдный папа! за что это!"
   -- Друзья мои! вѣдь она вдова моего брата, возразила мистриссъ Буллокъ; -- и поэтому всѣ мы обязаны оказывать ей вниманіе и дѣлать наставленія, полезныя на счетъ жизни въ свѣтѣ....
   -- Ахъ ужь эта мистриссъ Буллокъ! говорила Роуди, уѣзжая изъ дому банкира вмѣстѣ съ Голлийокъ: -- вѣчно что нибудь да выдумаетъ, вѣчно всѣмъ распоряжается! Ей непремѣнно хочется перевести счетъ мистриссъ Осборнъ изъ нашего дома въ свой.... Ласки, съ которыми она обращается къ маленькому Джоржу и заставляетъ его сидѣть подлѣ подслѣповатой Розы, просто уморительны.
   -- Я отъ души желала бы, чтобъ на эту Глоури обрушились ея же собственныя творенія: "Грѣшный человѣкъ" и "Битва Армагеддонская!" вскричала другая.
   И карета быстро покатилась по мосту Путни.
   Такое общество было невыносимо для Эмми. И всѣ друзья наши пришли въ превеликую радость, когда, съ общаго согласія, рѣшились на поѣздку за границу.
  

ГЛАВА LXI.

НА РЕЙНѢ.

   Прошло нѣсколько недѣль послѣ вышеописанныхъ обыденныхъ происшествій. По окончаніи парламентскихъ засѣданіи и съ наступленіемъ лѣта, въ одно прекрасное утро, отвалилъ отъ пристани знаменитой Лондонской Башни пароходъ "Батавецъ", нагруженный искателями здравія и удовольствія въ чужеземныхъ странахъ. На шканцахъ парохода былъ натянутъ тентъ, всѣ скамейки и сѣтки унизаны краснощекими дѣтьми, хлопотуньями-няньками, ламами въ миленькихъ розовыхъ шляпкахъ и лѣтнихъ нарядахъ, джентльменами въ особеннаго рода для путешествія фуражкахъ и полотняныхъ курточкахъ,-- джентльменами, усы которыхъ только что прорѣзались какъ бы нарочно для предстоящаго тура, и бодрыми, щеголеватыми, старыми ветеранами въ накрахмаленныхъ галстукахъ и вычищенныхъ глянцовитыхъ шляпахъ,-- ветеранами, которые со времени окончанія войны ежегодно наводняли Европу и привозили съ собой во всѣ города свое національное Годдемъ.... Народъ разнаго возраста и званія спѣшилъ къ пароходу. Кого только не было тутъ! И не перечтешь всѣхъ!...
   Камердинеры, усадивъ своихъ господъ въ каютахъ или на палубѣ собравшись въ кружокъ, принялись тараторить и курить; присоединившіеся къ нимъ евреи глазѣли на экипажи. Тутъ находились и непомѣрной величины коляска сэра Джона, вмѣщавшая въ себѣ тринадцать персонъ,-- коляска, карета, бричка и фургонъ милорда Бэйракра. Но удивляюсь, право, гдѣ милордъ досталъ денегъ на путевыя издержки. Евреи знали: знали, сколько именно было денегъ въ карманѣ милорда, за какіе проценты досталъ онъ ихъ и у кого. Наконецъ, тутъ же стояла премиленькая дорожная коляска, на счетъ которой вышеупомянутые джентльмены вели слѣдующій разговоръ:
   -- А qui celle voilure-la? спросилъ одинъ камердинеръ, съ серьгами въ ушахъ и съ огромнымъ сафьяннымъ кошелькомъ, у другого джентльмена -- тоже камердинера и съ таковыми же серьгами въ ушахъ и таковымъ же огромнымъ сафьяннымъ кошельномъ.
   -- C'eut à Kirsch je beiise -- je l'ai 'il loule à -- qui brenoil des sangviches dans la voilure, отвѣчалъ камердинеръ прекраснымъ нѣмецко-французскимъ языкомъ.
   Въ эту минуту, изъ палубы высунулся Киршъ, отдававшій, внизу, приказанія матросамъ, убиравшимъ багажъ.пассажировъ. Киршъ не замедлилъ представить свѣдѣнія о своей персонѣ. Онъ сообщилъ, что коляска принадлежитъ калькутскому и ямайскому набобу, необыкновенно богатому, и къ которому онъ нанялся въ качествѣ чичероне. При послѣднихъ словахъ г-на Кирша, одинъ юный джентльменъ, котораго предостерегали не ходить по мосткамъ, соскочилъ оттуда на крышку коляски и потомъ, перескакивая съ одного экипажа на другой, добрался до своей коляски и влѣзъ въ нее сквозь открытое окно, при общемъ одобреніи джентльменовъ-камердинеровъ.
   -- Nous allons avoir une belle traversée, Monsieur George! сказалъ Киршъ, показывая свои зубы и приподнимая фуражку съ золотымъ галуномъ.
   -- Убирайся ты съ своимъ французскимъ языкомъ! вскричалъ юный джентльменъ.-- Подай-ка мнѣ сухарей.
   Этотъ, повелительнымъ тономъ спрашивавшій себѣ сухарей, молодой человѣкъ, и наконецъ принявшійся глодать ихъ, былъ никто иной, какъ нашъ молодой другъ Джоржъ Осборнъ. Дядя его Джозъ и мама находилось на шканцахъ съ нѣкіимъ джентльменомъ, котораго они привыкли считать за своего роднаго. Всѣ они четверо отправлялись заграницу на цѣлое лѣто.
   Мистеръ Седли сидѣлъ подъ тентомъ напротивъ милорда Бэйракра и его семейства и наблюдалъ за всѣми поступками его. Всѣ они казались на видъ гораздо моложе, чѣмъ были въ роковомъ 1815 году, когда Джой встрѣчался съ ними въ Брюсселѣ (въ Индіи, скажемъ мимоходомъ, онъ выдавалъ себя за ихъ короткаго знакомаго). Волоса леди Карабасъ, въ ту пору темные, сдѣлались теперь каштановыми съ золотистымъ отливомъ. Рыжіе височки лорда Карабаса обратились въ черные съ синими и зелеными рефлекціями. Несмотря, однакожь, на такія перемѣны, эта благородная чета, какъ мы уже сказали, занимала все вниманіе набоба. Близкое присутствіе лорда несказанно очаровывало его, и въ эту минуту все другое казалось Джою и мелкимъ и ничтожнымъ.
   -- Какъ видно, тебя чрезвычайно интересуютъ эти господа, сказалъ Доббинъ засмѣявшись.
   Амелія тоже засмѣялась. На ней была соломенная шляпка съ черными лентами и черное платье. Легкій шумъ и праздничный видъ поѣзда интересовали Эмми, и она казалась очень довольною.
   -- Какой чудный день! замѣтила она съ оригинальнымъ прибавленіемъ: -- надо надѣяться, что переѣздъ нашъ совершится безъ сильнаго вѣтру.
   Джозъ махнулъ рукой.
   -- Если вы рѣшились путешествовать, сказалъ онъ: -- то должны приготовиться ко всякой погодѣ.
   Въ надлежащее время, туристы наши выступили на набережной Роттердама и оттуда, на другомъ пароходѣ, переѣхали въ Кельнъ. Отсюда началось ихъ путешествіе по материку. Джой съ восторгомъ прочиталъ въ кельнскихъ газетахъ статью, возвѣщавшую о его прибытіи. Въ газетѣ, между прочимъ, сказано было: "Herr Graf Lord von Sedley, nebst Begleitung, aus London". При особѣ мистера Седли находился придворный костюмъ; онъ настоялъ, чтобы и Доббинъ взялъ съ собой свои регаліи. Джой объявилъ, что имѣетъ намѣреніе представиться разнымъ иностраннымъ Дворамъ и засвидѣтельствовать почтеніе владѣтелямъ тѣхъ земель, которыя онъ посѣтитъ.
   Гдѣ бы ни останавливались наши друзья и при каждомъ благопріятномъ случаѣ, мистеръ Джозефь Седли долгомъ считалъ оставлять свою и Доббина карточки въ домѣ "нашего посланника". Съ большимъ трудомъ удержали его отъ хлопотъ надѣвать треугольную шляпу и штиблеты, когда онъ отдалъ визитъ англійскому консулу въ вольномъ городѣ Юденттатѣ, гдѣ этотъ гостепріимный соотечественникъ нашихъ туристовъ пригласилъ ихъ къ обѣду. Джой, надо замѣтить, велъ путевой журналъ, куда тщательно заносилъ и всѣ недостатки и всѣ превосходства различныхъ гостинницъ, которыя онъ посѣщалъ, а также и винъ и блюдъ, которыя вкушалъ.
   Что до Эмми, то она была какъ нельзя болѣе довольна. Доббинъ постоянно имѣлъ при себѣ ея табуретку и дорожный альбомъ и, теперь болѣе чѣмъ когда либо, восхищался художественными произведеніями мистриссъ Осборнъ. Амелія съ палубы парохода срисовывала скалистые берега и старинные замки, или, сѣвъ на осла, направлялась къ древнимъ рыцарскимъ башнямъ, въ сопровожденіи своихъ неотлучныхъ адъютантовъ -- Джоржа и Доббина. Зато Джозефъ почти никогда не сопутствовалъ сестрѣ въ ея поѣздкахъ по части живописи, такъ какъ онѣ предпринимались обыкновенно въ послѣобѣденное время, когда мистеръ Седли любилъ задать высыпку или погрѣться на солнышкѣ, въ бесѣдкахъ миленькихъ домашнихъ садиковъ.... Да, любилъ Джой поспать послѣ обѣда, закрывшись банданскимъ платкомъ,-- любилъ понѣжиться и черпать изъ газеты Galignani's всѣ англійскія новости.... Во всякомъ случаѣ, спалъ ли Джозъ въ то время, или нѣтъ, друзья его, прогуливаясь, не чувствовали въ отсутствіи его особеннаго недостатка. Надо сказать, они были очень, очень счастливы,-- по вечерамъ довольно часто посѣщали оперу -- уютныя, безъ всякихъ притязаній, милыя, старинныя оперы въ германскихъ городкахъ, гдѣ на одной сторонѣ сидитъ, плачетъ и вяжетъ чулки noblesse, а на другой -- помѣщается bourgeoisie. Вотъ здѣсь-то Амелія находила свой восторгъ и въ первый разъ еще была посвящена въ чудеса Моцарта и Чимарозы. Мы уже говорили о музыкальномъ вкусѣ майора и его прекрасной игрѣ на флейтѣ. Главное удовольствіе, какое испытывалъ Доббинъ въ операхъ, состояло въ томъ, чтобы наблюдать восторгъ Эмми, когда ина слушала ихъ. Передъ ней открылся новый міръ любви и прелести, когда она познакомилась съ этими чудными музыкальными произведеніями. Эмми обладала большимъ запасомъ чувствительности: такъ могла ли она оставаться равнодушною слушая Моцарта? Трогательныя сцены изъ "Донъ-Жуана" возбуждали въ ней до такой степени сильное увлеченіе, что она, принимаясь за вечернія молитвы, спрашивала себя, не грѣшно ли было предаваться тому восхищенію, которымъ "Бедре Карино" и "Батти Батти" наполняли ея нѣжную, впечатлительную душу. Но майоръ, съ которымъ мистриссъ Осборнъ обыкновенно совѣтовалась въ этихъ случаяхъ, и который самъ былъ религіозенъ, утверждалъ, что для него собственно всякая прелесть искусства равняется прелести самой природы, и что удовольствіе, ощущаемое нами, когда слушаемъ прекрасную музыку, или въ созерцаніи звѣздъ на небѣ, прекрасной мѣстности въ натурѣ или на картинѣ -- составляютъ благо, за которое мы должны преклоняться предъ Создателемъ столько же, какъ и за всякій другой даръ, низпосылаемый Имъ....
   На этомъ періодѣ жизни Амеліи, о которомъ я говорю, я всегда останавливаюсь съ особеннымъ удовольствіемъ, и мнѣ сладко думать, что она была тогда и весела и счастлива. Вы видите, средства ея къ существованію увеличились противъ прежняго. Но образа жизни своей и привычекъ мистриссъ Осборнъ не измѣнила. Ею управляли очень простыя побужденія....
   Теперь слѣдуетъ припомнить, что Амелія, до настоящей минуты жизни своей, не встрѣчала джентльмена въ полномъ смыслѣ этого слова.... Впрочемъ, можетъ быть, такіе особы встрѣчаются гораздо рѣже, нежели мы думаемъ. Кто изъ насъ, вглядѣвшись въ кружокъ своихъ знакомыхъ, съ увѣренностью скажетъ, что такихъ джентльменовъ немало въ немъ,-- особъ, которыя постоянно держатся истины, въ добавокъ къ тому и возвышенной еще, и могутъ прямо смотрѣть въ лицо всего свѣта, съ одинаковой безбоязненной симпатіей къ великимъ и малымъ земли? Каждый изъ насъ знаетъ по сотнѣ такихъ, у которыхъ платье сшито превосходно,-- десятки такихъ, которые обладаютъ отличными манерами, и двухъ или трехъ такихъ счастливцевъ, около которыхъ группируется весь модный кругъ; но многіе ли изъ нихъ джентльмены? Возьмемте по маленькому лоскутку бумажки, и пусть каждый сдѣлаетъ свой списокъ.
   Что до меня, то я избираю себѣ майора Доббина. У него весьма длинныя ноги, жолтое лицо,-- онъ картавитъ, отчего съ перваго разу и кажется смѣшнымъ. Но мысли его точны, понятія -- основательны, жизнь -- честна, сердце -- мягкое и теплое. Конечно -- повторяемъ -- руки и ноги его имѣютъ необычайные размѣры, надъ чемъ оба Джоржа Осборна любили смѣяться; и ихъ-то насмѣшки, можетъ быть, и ввели Амелію въ заблужденіе относительно достоинствъ Уильяма Доббина. Но кто изъ насъ не заблуждался насчетъ своихъ избранныхъ и не измѣнялъ своихъ мнѣній о нихъ сотни и сотни разъ? Вотъ хоть бы и Эмми: теперь, въ это счастливое время, о которомъ мы говоримъ, открыла вдругъ, что ея собственныя понятія о заслугахъ майора подверглись сильной перемѣнѣ.
   Быть можетъ, то было счастливѣйшее время въ жизни Эмми и Уильяма. Во всякомъ случаѣ, наша парочка скромно довольствовалась и наслаждалась лѣтнимъ заграничнымъ путешествіемъ. Джоржъ постоянно сопровождалъ свою мама въ театръ; но право подавать шаль Амеліи, по окончаніи спектакля, предоставлено было исключительно майору. Во всѣхъ прогулкахъ и поѣздкахъ нашъ юный джентльменъ находился всегда впереди, взбирался на башни и деревья, между тѣмъ какъ мама его и опекунъ оставались внизу. Майоръ курилъ сигару и смотрѣлъ на Эмми, рисовавшую съ натуры мѣстность или руины. Во время этого-то самого путешествія я, авторъ этой правдивой исторіи, и имѣлъ удовольствіе въ первый разъ увидѣть майора и мистриссъ Осборнъ и познакомиться съ ними.
   Первое свиданіе мое съ Уильямомъ Доббиномъ и его милымъ кружкомъ избранныхъ друзей происходило въ небольшомъ, спокойномъ велико-герцогскомъ городѣ Пумперниккелѣ (мѣсто, гдѣ сэръ Питтъ Кроули подвизался на дипломатическомъ поприщѣ что было очень давно, за долго до того, какъ вѣсть объ Аустерлицкой битвѣ обратила всѣхъ англійскихъ дипломатовъ въ Германіи направо кругомъ). Майоръ Доббинъ и К® прибыли съ коляской и каммердинеромъ въ отель Erbprinz, лучшую во всемъ городѣ, и обѣдали за table d'hôte, за которымъ мистеръ Джозефъ Седли, своимъ значительнымъ видомъ и привязанностью къ іоганисбергскому, особенно обратилъ на себя вниманіе. Не менѣе дядюшки отличный имѣлъ аппетитъ и племянничекъ, уничтожая Schinken, Braten и Kartoffeln, брусничную пастилу, салатъ, пуддингъ, жареную дичь и пирожное, со смѣлостью, дѣлавшею честь пищеваренію его націи. Послѣ пятнадцати блюдъ, обѣдъ заключился дессертомъ, часть котораго Джоржъ вынесъ даже за двери; ибо нѣкоторые юные джентльмены, бывшіе съ нимъ за столомъ забавлявшіеся непринужденностью и развязностью маленькаго англичанина, заставили его положить въ карманъ цѣлую горсть миндальныхъ пирожковъ. Леди въ черномъ платьи, мама мальчика, смѣялась и краснѣла и повидимому оставалась чрезвычайно довольна во все время обѣда, любуясь различными примѣрами espièglerie своего сына. Полковникъ (Доббинъ вскорѣ послѣ кончины Осборна получилъ этотъ чинъ), помнится мнѣ, прогуливался насчетъ юнаго джентльмена, соблюдая, однакожъ, въ шуткахъ своихъ приличную важность, указывая мальчику на блюда, которыхъ тотъ еще не пробовалъ, и упрашивая его не испортить аппетита и взять еще вотъ этого или того.
   Вечеромъ давался, какъ нѣмцы называютъ, Gast-Rolle, въ великогерцогскомъ Pumper nicklisch Hof, или придворномъ театрѣ. Мадамъ Шредеръ-Девріентъ, тогда еще въ полномъ цвѣтѣ красоты и таланта, занимала роль героини въ этой чудной оперѣ "Fidelio". Изъ партера мы имѣли удовольствіе видѣть нѣкоихъ четырехъ друзей въ ложѣ, которую хозяинъ отеля Erbprinz нарочно держалъ для своихъ лучшихъ гостей. При этомъ случаѣ я не могъ не замѣтить дѣйствія, какое величественная актриса и музыка производили на мистриссъ Осборнъ: такъ называлъ эту леди толстый джентльменъ съ усами. Во время удивительнаго хора плѣнниковъ, въ которомъ очаровательный голосъ актрисы отзывался столько восхитительной гармоніей, лицо Амеліи принимало такое выраженіе удивленія и восторга, что поразило даже юнаго Фиппса, blasé attaché, и онъ, наведя на мистриссъ Осборнъ зрительную трубку, протяжнымъ голосомъ воскликнулъ: "Ахъ Боже мой! какъ мило видѣть женщину въ такомъ сильномъ энтузіазмѣ!" Въ сценѣ въ тюрьмѣ, гдѣ Фиделіо бросается къ мужу и восклицаетъ: "Niehls, nichts, mein Florestan!", Эмми Осборнъ рѣшительно потерялась и закрылась платкомъ. Въ это время почти всѣ женщины въ театрѣ плакали....
   На слѣдующій день давали другую пьесу Бетховена; "Die Schlacht bei Viltoria." Мальборугъ является, въ началѣ дѣйствія, предвѣстникомъ быстраго приближенія французской арміи. Потомъ раздаются барабаны, трубы, громъ артиллеріи и стоны умирающихъ; наконецъ, въ заключеніе, играютъ величественный, торжественный гимнъ: "God save the King."
   Въ театрѣ присутствовало десятка два англичанъ и лишь только раздались первые звуки этого любимаго и знакомаго всѣмъ гимна,-- какъ каждый изъ нихъ, въ томъ числѣ и наша братья молодежь въ партерѣ, и сэръ Джонъ, и леди Буллминстеръ, и толстый джентльменъ съ усами, и длинный майоръ въ лосинныхъ панталонахъ, и леди съ маленькимъ мальчикомъ, и даже Биршъ (камердинеръ) выпрямились, чѣмъ и доказали свою привязанность къ старой британской націи. Чтожь касается до Тэйпуорма, секретаря посольства, то онъ привсталъ въ своей ложѣ, кланялся и усмѣхался: онъ такъ и обнаруживалъ свое желаніе быть представителемъ всего государства. Тэйпуормъ -- племянникъ и наслѣдникъ старика генерала Типтоффа, введеннаго въ нашу исторію передъ началомъ Ватерлосскаго похода, бывшаго командира ....того полка, въ которомъ служилъ Доббинъ, и умершаго въ томъ же году въ почестяхъ и славѣ. Полкъ, какъ намъ уже извѣстно, былъ переданъ полковнику сэру Микелю о'Доуду, который и командовалъ имъ во многихъ достославныхъ битвахъ.
   Тэйпуормъ, встрѣчаясь съ Уильямомъ въ домѣ своего дяди, узналъ полковника Доббина,-- тотчасъ же оставилъ свою ложу и публично пожалъ руку своему новооткрытому другу.
   -- Посмотрите на щегольскіе сапоги Тэйпуорма, прошепталъ Фиппсъ, осматривая своего начальника.-- Замѣтьте, гдѣ есть хорошенькая женщина, тутъ и онъ непремѣнно.
   -- Не мистриссъ ли Доббинъ имѣю я честь рекомендовать себя? спросилъ секретарь, съ вкрадчивой улыбкой.
   Джоржъ захохоталъ. Эмми и Майбръ раскраснѣлись.
   -- Эта леди -- мистриссъ Осборнъ, сказалъ Уильямъ: -- а это -- братъ ея, мистеръ Седли, превосходный офицеръ бенгальской гражданской службы. Позвольте мнѣ отрекомендовать его вашему превосходительству.
   Милордъ, своей очаровательной улыбкой, едва не сбилъ съ ногъ нашего бенгальца.
   -- Неужели вы хотите остаться въ Пумперниккелѣ? спросилъ онъ.-- Предупреждаю, это самое скучное мѣсто.... Впрочемъ, мы нуждаемся въ порядочныхъ людяхъ, и потому постараемся обратить все скучное въ пріятное для васъ.... мистеръ.... Гм! мистриссъ.... Завтра я буду имѣть честь лично зайти въ вашу отель.
   И милордъ ушелъ съ такой убійственной улыбкой, что она, по его мнѣнію, должна была совершенно уничтожить мистриссъ Осборнъ.
   Спектакль кончился; молодые люди, собравшись въ театральномъ залѣ, глазѣли на разъѣзжавшуюся публику....
   Карета, подъ присмотромъ хлопотливаго Кирша, давно уже ожидала нашихъ (авторъ разумѣетъ здѣсь самого себя) новыхъ знакомыхъ.
   Толстый джентльменъ сказалъ, что онъ прогуляется, и, закуривъ сигару, пошелъ по направленію къ дому; такимъ образомъ, остальные трое, съ поклонами и улыбками, касающимися насъ, отправились безъ мистера Седли. Киршъ, вооруженный сигарочницей, послѣдовалъ за своимъ господиномъ.
   Всѣ мы вмѣстѣ шли къ отели и говорили толстому джентльмену объ agréments здѣшняго мѣста, что подѣйствовало на англичанина весьма пріятнымъ образомъ. Далѣе мы замѣтили, что здѣсь собираются общества на охоту, часто бываютъ балы и разныя увеселительныя собранія при гостепріимномъ герцогскомъ дворѣ,-- что общество здѣсь вообще любезное, что театръ превосходенъ, и наконецъ, что жить здѣсь недорого.
   -- Англійскій посланникъ, кажется, чрезвычайно милъ и любезенъ, сказалъ нашъ новый другъ.-- Съ такимъ представителемъ и.... и свѣдущимъ медикомъ, я думаю, это мѣсто довольно сносно.-- Спокойной ночи, джентльмены! заключилъ мистеръ Джозефъ Седли, направляясь въ свою спальню, въ сопровожденіи Кирша со свѣтильникомъ.
   Очень желательно, чтобы та миленькая женщина, о которой только что говорилось, хоть на нѣкоторое время осталась въ нашемъ городѣ.
  

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ.

ГЛАВА LXII.

ВСТРѢЧА СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ.

   Деликатное обхожденіе лорда Тэйпуорма возъимѣло самое благопріятное дѣйствіе на душу мистера Седли, и на слѣдующее же утро, за завтракомъ, онъ, мистеръ Седли, объявилъ свое мнѣніе, что Пумперниккель, на его вкусъ, есть пріятнѣйшее мѣстечко изъ всѣхъ, которыя онъ и компанія его посѣщали во-время своего путешествія. Побужденія Джоя и его хитрости было отгадать весьма нетрудно. Замѣтивъ въ индѣйцѣ особенный тонъ и манеру, съ которыми онъ пустился въ разсужденія о замкѣ Тэйпуормъ, Доббинъ засмѣялся: онъ зналъ навѣрное, что Джой нарочно всталъ такъ рано, чтобъ посовѣтоваться съ "Книгой перовъ для путешественниковъ". Чтожь тутъ удивительнаго, впрочемъ? Джозефъ Седли видѣлся лично съ графомъ Багвигъ, отцомъ его превосходительства; онъ встрѣчался съ нимъ въ... въ Леви.... неужели Добъ не помнитъ этого событія? Иногда, вѣрный своему обѣщанію, дипломатъ явился въ отель, Джой принялъ его съ такимъ привѣтствіемъ и почестями, какія рѣдко оказывались посланнику. Съ прибытіемъ его превосходительства мистеръ Седли мигнулъ Киршу, и камердинеръ, заранѣе приготовившійся къ тому, что ему должно было дѣлать при такомъ сигналѣ, черезъ нѣсколько минутъ явился съ подносами, уставленными мороженымъ, желе и разными прохладительными сластями. Джозъ неотступно просилъ своего гостя отвѣдать ихъ.
   Тэйпуормъ, во все время, пока имѣлъ случай любоваться блестящими глазками мистриссъ Осборнъ и въ умѣ не держалъ отклоняться отъ приглашенія подольше пробыть въ квартирѣ мистера Седли. Онъ сдѣлалъ нѣсколько довольно ловкихъ вопросовъ Джою объ Индіи и тамошнихъ актрисахъ,-- спросилъ Амелію о томъ прекрасномъ мальчикѣ, который былъ съ ней въ театрѣ, и поздравлялъ изумленную маленькую женщину съ удивительнымъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ ею въ театрѣ. Наконецъ, дипломатъ хотѣлъ очаровать даже и майора, заговоривъ съ нимъ о послѣдней войнѣ и подвигахъ пумперниккельской дружины.
   Тэйпуормъ, надо замѣтить, обладая наслѣдственною страстію волокитства, постоянно находился въ сладкой увѣренности, что каждая женщина, на которую онъ обратитъ свои нѣжные взоры, влюбится въ него. Такъ точно и теперь, онъ оставилъ Эмми съ полной увѣренностью, что она поражена его остроуміемъ и прелестями, и ѣхалъ домой съ намѣреніемъ написать ей премиленькую записку. Но Амелія не очаровалась лордомъ Тэйпуормомъ, напротивъ того, находилась подъ вліяніемъ какого-то страннаго недоумѣнія при его улыбкахъ, болтовнѣ, раздушенномъ батистовомъ носовомъ платкѣ и лакированныхъ сапогахъ съ высокими каблуками. Она не понимала смысла и половины тѣхъ комплиментовъ, которые онъ разсыпалъ передъ ней. Во все время своихъ наблюденій надъ человѣчествомъ Эмми никогда еще не встрѣчала дамскаго угодника, и смотрѣла на милорда скорѣй съ любопытствомъ, нежели съ удовольствіемъ. Чтожь касается до Джоя, то онъ приходилъ отъ лорда въ восторгъ.
   -- О, какъ ласковъ его превосходительство! говорилъ онъ: -- какъ любезенъ и добръ! съ перваго слова обѣщалъ прислать своего доктора!...
   Придворный врачъ и домашній докторъ Тэйпуорма, фонъ Глауберъ, безъ всякаго затрудненія убѣдилъ Джоя, что пумперниккельскія минеральныя воды и внимательное теченіе непремѣнно возвратятъ ему, мистеру Седли, юность и сухощавость.
   -- Да вотъ, для примѣра, что скажу я вамъ, говорилъ фонъ Глауберъ коверканнымъ языкомъ: -- въ прошедшемъ году пріѣзжалъ сюда генералъ Булкли.... не забудьте: англійскій генералъ.... вдвое толще васъ, сэръ. Мѣсяца черезъ три я отправилъ его назадъ такимъ тоненькимъ!... Передъ отъѣздомъ своимъ онъ на славу танцовалъ съ баронессой Глауберъ.
   Джой недолго думалъ: минеральныя воды, докторъ, Дворъ и Charge d'Affaires убѣдили его согласиться провести осень въ этой очаровательной странѣ. Пунктуально-точный, лордъ на слѣдующій же день представилъ Джоя и майора ко Двору. Эту аудіенцію доставилъ имъ графъ Шлигсельбакъ, пумнерниккельскій гофмаршалъ.
   Вслѣдствіе такого важнаго событія, путешественниковъ нашихъ пригласили къ придворному обѣду, и лишь только пронесся слухѣ объ ихъ намѣреніи остаться въ городѣ, какъ всѣ дамы высшаго, образованнаго круга начали являться съ визитами къ мистриссъ Осборнъ, и хотя ни одна изъ нихъ не могла похвастаться богатствомъ, зато каждая носила титулъ баронессы; а это-то и приводило мистера Седли въ неизъяснимый восторгъ. Онъ писалъ къ Чутни въ клубъ, что заслуги въ Германіи высоко цѣнятся, что на дняхъ онъ отправляется показать другу своему, графу Шлиссельбакку, какимъ образомъ колютъ въ Индіи свиней, и что его друзья олицетворяютъ въ своей особѣ все, что только называется добротой и вѣжливостью.
   Эмми тоже представлялась Двору, и такъ какъ трауръ въ нѣкоторые дни не допускается при Дворѣ, то Амелія явилась въ розовомъ флеровомъ платьи, съ брильянтовымъ украшеніемъ, подареннымъ ей братомъ. Она была такъ прелестна въ этомъ костюмѣ, что Дворъ восхищался ею до безконечности.
   Эмми прошла польскій съ майоромъ Доббиномъ. Джой имѣлъ честь вести графиню Шлиссельбакъ -- старую горбатую даму, находившуюся въ родствѣ едва ли не съ цѣлой половиной важныхъ особъ Германіи.
   Пумперниккель расположенъ среди счастливой равнины, по которой протекаетъ (чтобъ соединиться гдѣ-то съ Рейномъ; у меня нѣтъ карты подъ рукой, слѣдовательно не могу сказать навѣрное, въ какомъ именно мѣстѣ) оплодотворительная рѣчка Пумпъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ величина ея поддерживаетъ паромы, а въ другихъ приводитъ въ движеніе мельницы. Въ самомъ Пумперниккелѣ построенъ мостъ, на которомъ возвышается статуя, окруженная нимфами и эмблемами побѣды, мира и изобилія; нога статуи упирается на шею распростертаго турка (Исторія гласитъ, что во время освобожденія Вѣны Собіесскимъ одинъ рыцарь, сражаясь съ янычаромъ, прокололъ его насквозь). Не обращая никакого вниманія на страданія умирающаго мусульманина, рыцарь кротко улыбается и показываетъ своимъ жезломъ по направленію къ площади Аврелія, къ тому самому мѣсту, гдѣ начали сооружать новый дворецъ, долженствующій быть чудомъ того времени, еслибъ только имѣлись къ тому капиталы. Въ самомъ дѣлѣ, окончаніе Монплезира, или, какъ выражаются нѣмцы, Монблезира, пріостановилось за недостаткомъ наличныхъ денегъ. Дворецъ, принадлежащій къ нему паркъ и садъ находятся теперь въ запущеніи, занимая пространство въ десять разъ болѣе, нежели сколько требуется для помѣщенія Двора.
   Сады когда-то устроены были такъ, что блескомъ своимъ могли равняться съ Версалемъ. Между террасами и рощами и до сихъ поръ еще уцѣлѣли огромные аллегорическіе вассерверки, которые въ торжественные дни бьютъ ключемъ и пѣнятся и пугаютъ проходящихъ своими страшными акватическими изверженіями. Тутъ находится пещера Трофонія, въ которой свинцовые тритоны не только извергаютъ воду, но, изъ улитковыхъ раковинъ, испускаютъ ужасные звуки; есть тутъ и бассейнъ съ нимфами и Ніагарскій водопадъ, которымъ сосѣдніе жители Пумперниккеля любуются съ особеннымъ удовольствіемъ, когда пріѣзжаютъ на годичную ярмарку при открытіи засѣданій, или на праздники, которыми маленькая счастливая нація ознаменовываетъ высокоторжественные дни.
   Въ такіе дни изъ всѣхъ городовъ герцогства, простирающагося почти, на десять миль,-- изъ Болкума, лежащаго на западной границѣ,-- изъ Грогвица, гдѣ герцогъ имѣетъ обыкновеніе охотиться, и гдѣ владѣнія его отдѣляются, рѣкою Пумпъ, отъ владѣній принца потцентальскаго,-- изъ всѣхъ деревень, которыми кромѣ этихъ городовъ усыпано все герцогство,-- изъ фермъ и мельницъ по Пумпу,-- отвсюду собираются толпы народа въ красныхъ юбочкахъ и бархатныхъ шапочкахъ, или въ треугольныхъ шляпахъ и съ трубками въ зубахъ,-- всѣ, всѣ стекаются въ резиденцію провести въ удовольствіяхъ время ярмарки и праздниковъ. Въ тѣ дни въ театръ пускаютъ даромъ, фонтаны Монблезира приводятся въ дѣйствіе,-- появляются фокусники и наѣздники,-- восхищенной публикѣ открывается входъ во дворецъ -- любоваться скользкимъ паркетомъ, богатыми занавѣсями и спиттонами въ дверяхъ безчисленнаго ряда комнатъ. Въ Монплезирѣ находится павильонъ, представляющій собой чудо художества. Онъ весь исписанъ исторіей Бахуса и Аріадны; и столы, устроенные внутри и снаружи его, посредствомъ особеннаго механизма поднимаются и опускаются, такъ что общество можетъ присутствовать за ними безъ всякой необходимости въ прислугѣ. Павильонъ этотъ былъ, однакожь, закрытъ. Пумперниккельскій театръ славится своею извѣстностью въ той части Германіи.
   При Дворѣ вездѣ замѣтны роскошь и комфортъ. Во время ужина, заключающаго балъ -- хотя бы и до четырехъ-сотъ персонъ присутствовало за столомъ -- на каждыхъ четверыхъ гостей назначается по лакею въ малиновой ливреѣ съ галунами,-- и каждому все подается на серебрѣ. Балы и пиршества безпрерывно смѣняются одни другими. Есть полный штатъ камергеровъ и шталмейстеровъ, гардеробмейстершъ и фрейлинъ.... Словомъ сказать, обстановка дивная.
   Правленіе тамъ конституціонное. Есть и палата, члены которой, смотря по обстоятельствамъ, и избираются и нѣтъ. Во время моего пребыванія въ Пумперниккелѣ я ни разу не слышалъ, чтобы было хотя одно засѣданіе. Армія состояла изъ великолѣпнаго оркестра, въ обязанность котораго вмѣнялось находиться и на сценѣ. Восхитительное очамъ представлялось зрѣлище, когда эти воины маршировали въ турецкихъ костюмахъ, съ раскрашенными лицами и деревянными палашами, или въ одеждахъ римскихъ воиновъ съ тромбонами и офиклейдами. Независимо отъ музыкантовъ имѣлся еще богатый и многочисленный штабъ офицеровъ и, надо полагать, нѣсколько рядовыхъ. Кромѣ того, я замѣтилъ человѣкъ четырехъ въ гусарскихъ мундирахъ, обязанностью которыхъ было находиться при дворцѣ....
   Каждый (подъ этимъ словомъ мы разумѣемъ персонъ высшаго сословія) поставлялъ себѣ за правило навѣщать своихъ сосѣдей. На этомъ основаніи, у генеральши де Бурстъ былъ извѣстный пріемный день въ недѣлю, а у генеральши де Шнуррбартъ -- вечеръ; театръ открывался черезъ каждые трои сутокъ. Такимъ образомъ, жизнь человѣческая протекала здѣсь среди безпрерывныхъ, незатѣйливыхъ, пумперниккельскихъ удовольствій.
   Само собой разумѣется, что и въ этомъ благословенномъ мѣстечкѣ не обходилось безъ враждебныхъ столкновеній. За теченіемъ политическихъ дѣлъ слѣдили весьма строго, и партіи были самыя ярыя. Главныя -- двѣ: Штрумпфъ и Ледерлунгъ. Первая поддерживалась нашимъ посл и пожать ему руку, - хотя в прошлом отношения между ними не отличались теплотой, - рад был и свиданию с сестрой, которую помнил такой хорошенькой и веселой, и посетовал на перемену, произведенную временем, горем и несчастьями в сломленном жизнью старике. Эмми, в черном платье, встретила его у дверей и шепнула ему о смерти их матери, предупреждая, чтобы он не упоминал об этом в разговоре с отцом. Это было ненужное предупреждение, потому что старший Седли сам сейчас же заговорил о печальном событии, без умолку твердил о нем и горько плакал. Это сильно потрясло нашего индийца и заставило его меньше обычного думать о себе.
   Результаты свидания, вероятно, были очень отрадны, потому что, когда Джоз вновь уселся в карету и направился к себе в гостиницу, Эмми нежно обняла отца и с торжеством спросила, не говорила ли она всегда, что у брата доброе сердце?
  
   И действительно, Джозеф Седли, тронутый жалким положением, в котором он застал родных, и расчувствовавшись под впечатлением первой встречи, заявил, что они никогда больше не будут терпеть нужды, что он, Джоз, во всяком случае, проведет некоторое время в Англии, в течение которого его дом и все, что у него есть, к их услугам, и что Эмилия будет очень мила в качестве хозяйки за его столом... пока не устроит себе собственного дома.
   Эмилия печально покачала головой и, по обыкновению, залилась слезами. Она поняла, что хотел сказать брат. Со своей юной наперсницей, мисс Мэри, они вдоволь наговорились на эту тему в тот самый вечер, когда их посетил майор. Пылкая Мэри не вытерпела и тогда же рассказала о сделанном ею открытии и описала удивление и радостный трепет, которыми майор Доббин выдал себя, когда мимо прошел мистер Бинни с женою и майор узнал, что ему не приходится больше опасаться соперника.
   - Разве вы не заметили, как он весь вздрогнул, когда вы спросили, не женился ли он, и при этом сказал: "Кто передал вам эти выдумки?" Ах, сударыня, - говорила Мэри, - ведь он с вас ни на минуту глаз не спускал, он, наверно, и поседел-то потому, что все о вас думал!
   Но Эмилия, взглянув на стену, где над кроватью висели портреты ее мужа и сына, попросила свою юную protegee никогда, никогда больше не упоминать об этом. Майор Доббин был самым близким другом ее мужа. Как добрый, преданный опекун, он заботится о ней самой и о Джорджи. Она любит его, как брата, но женщина, бывшая замужем за таким ангелом, - она указала на стену, - не может и помышлять ни о каком другом союзе. Бедняжка Мэри вздохнула: что ей делать, если молодой мистер Томкинс из соседней больницы, - он всегда так смотрит на нее в церкви, и ее робкое сердечко, повергнутое в смущение одними этими взглядами, уже готово сдаться, - что ей делать, если он умрет? Ведь он чахоточный, это все знают: щеки у него такие румяные, а сам худой как щепка...
   Нельзя сказать, чтобы Эмилия, осведомленная о страсти честного майора, оказала ему хоть сколько-нибудь холодный прием или была им недовольна. Подобная привязанность со стороны такого верного и порядочного джентльмена не может рассердить женщину. Дездемона не сердилась на Кассио, хотя весьма сомнительно, чтобы она не замечала нежного расположения лейтенанта (что касается меня, то я уверен, что в этой грустной истории были кое-какие подробности, о которых не подозревал достойный мавр). Даже Миранда была очень ласкова с Калибаном, и, наверное, по тем же самым причинам. Правда, она ничуть его не поощряла - бедного неуклюжего урода, - конечно, нет! Точно так же не хотела поощрять своего поклонника-майора и Эмми. Она готова оказывать ему дружеское уважение, какого заслуживают его высокие качества и верность; она готова держаться с ним приветливо и просто, пока он не попробует с ней объясниться. А тогда еще будет время поговорить с ним и положить конец несбыточным надеждам.
   Поэтому она отлично проспала ту ночь после беседы с мисс Мэри и наутро чувствовала себя веселее, чем обычно, несмотря на то, что Джоз запаздывал. "Я рада, что он не собирается жениться на этой мисс О'Дауд, - думала она. - У полковника О'Дауда не может быть сестры, достойной такого прекрасного человека, как майор Уильям".
   Кто же среди небольшого круга ее знакомых годится ему в жены? Мисс Бинни? Нет, она слишком стара и у нее скверный характер. Мисс Осборн? Тоже стара. Маленькая Мэри чересчур молода... Миссис Осборн так и уснула, не подыскав для майора подходящей жены.
   Однако в положенное время явился почтальон и рассеял все сомнения: он принес Эмилии письмо, в котором Джоз извещал ее, что чувствует себя немного усталым после путешествия и потому не в состоянии выехать в тот же день, но на следующий день выедет из Саутгемптона рано утром и к вечеру будет у отца с матерью. Эмилия, читавшая это письмо отцу, запнулась на последнем слове. Брат, очевидно, не знал о событии, происшедшем у них в семье. Да и не мог знать. Дело в том, что, хотя майор справедливо подозревал, что его спутник не двинется с места за такой короткий срок, как двадцать четыре часа, а найдет какой-нибудь предлог для задержки, он все же не написал Джозу и не известил его о несчастип, постигшем семейство Седли: он заговорился с Эмилией и пропустил час отправления почты.
   В то же утро и майор Доббин в гостинице Слотера получил письмо от своего друга из Саутгемптона: Джоз просил дорогого Доба извинить его за то, что он так рассердился накануне, когда его разбудили (у него отчаянно болела голова, и он только что уснул), и поручал Добу заказать удобные комнаты у Слотера для мистера Седли и его слуг. За время путешествия майор стал Джозу необходим. Он привязался к нему и не отставал от него. Все другие пассажиры уехали в Лондон. Юный Рахите и маленький Чефферс отбыли с почтовой каретой в тот же день, причем Рахите сел на козлы и отобрал у кучера вожжи; доктор отправился к своему семейству в Портси; Брэг поехал в Лондон к своим компаньонам, а первый помощник занялся разгрузкой "Ремчандера". Мистер Джоз почувствовал себя очень одиноким в Саутгемптоне и пригласил хозяина гостиницы "Джордж" разделить с ним стакан вина. В этот же самый час майор Доббин обедал у своего отца, сэра Уильяма, и сестра успела выведать у него (майор совершенно не умел лгать), что он уже побывал у миссис Джордж Осборн.
   Джоз с таким комфортом устроился на Сент-Мартинс-лейн, так спокойно наслаждался там своим кальяном и, когда приходила охота, так беззаботно отправлялся оттуда в театр, что он, вероятно, и совсем остался бы у Слотера, если бы возле него не было его друга майора. Этот джентльмен ни за что не хотел оставить бенгальца в покое, пока тот не выполнит своего обещания создать домашний очаг для Эмилии и отца. Джоз был человек покладистый, а Доббин умел проявлять чудеса энергии в чьих угодно интересах, кроме своих собственных. Поэтому наш чиновник без труда поддался на нехитрые уловки этого добряка и дипломата и был готов сделать, купить, нанять или бросить все, что его приятель сочтет нужным. Лол Джеваб, над которым мальчишки с Сент-Мартинс-лейн жестоко потешались, когда его черная физиономия показывалась на улице, был отправлен обратно в Калькутту на корабле "Леди Киклбери", совладельцем которого был сэр Уильям Доббин. Перед отъездом он обучил европейского слугу Джоза искусству приготовления карри, пилавов и кальяна. Джоз с большим интересом наблюдал за сооружением изящного экипажа, который они с майором заказали тут же поблизости, на улице Лонг-Экр. Была нанята и пара красивых лошадей, на которых Джоз катался по Парку во всем параде или навещал своих индийских приятелей, Во время таких прогулок рядом с ним нередко сидела Эмилия, а на скамеечке экипажа можно было увидеть и майора Доббина. Иногда коляской пользовался старый Седли с дочерью; и мисс Клеи, частенько сопровождавшая свою приятельницу, испытывала огромное удовольствие, если ее, восседающую в экипаже и облаченную в знаменитую желтую шаль, узнавал юный джентльмен из больницы, лицо которого обычно виднелось за оконными шторами, когда девица проезжала мимо.
   Вскоре после первого появления Джоза в Бромптоне грустная сцена произошла в том скромном домике, где Седли провели последние десять лет своей жизни. Однажды туда прибыл экипаж Джоза (временный, а не та коляска, которая еще сооружалась) и увез старого Седли с дочерью, - увез навсегда. Слезы, пролитые при этом событии хозяйкой дома и хозяйской дочерью, были, вероятно, самыми искренними из всех, что лились на протяжении нашей повести. За все время их долгого знакомства обе хозяйки не слышали от Эмилии ни единого грубого слова. Она была олицетворением ласковости и доброты, всегда благодарная, всегда милая, даже когда миссис Клеп выходила из себя и настойчиво требовала платы за квартиру. Теперь, когда миссис Осборн готовилась уехать навсегда, хозяйка горько упрекала себя за каждое резкое слово. А как она плакала, наклеивая облатками на окно объявление, извещавшее о сдачи внаем комнаток, которые так долго были заняты! Никогда уже у них не будет таких жильцов! Это скорбное пророчество сбылось, и миссис Клеп мстила за падение нравов, взимая со своих locataires {Жильцов (франц.).} свирепые контрибуции за подачу чая и баранины. Большинство жильцов бранилось и ворчало, некоторые из них не платили за квартиру; никто не заживался долго. Хозяйка имела все основания оплакивать старых друзей, которые покинули ее.
   Что же касается мисс Мэри, то ее горе при отъезде Эмилии я просто не берусь описать. С самого детства она виделась с Эмилией ежедневно и так страстно привязалась к этой милой, хорошей женщине, что при виде поместительной коляски, которая должна была увезти Эмилию к роскоши и довольству, мисс Клеп лишилась чувств в объятиях своего друга, а сама Эмилия разволновалась едва ли не меньше этой славной девочки. Она любила ее, как родную дочь. На протяжении одиннадцати лет девочка была ее неизменным другом. Разлука с ней очень огорчала Эмилию. Но, конечно, было решено, что Мэри будет часто гостить в большом новом доме, куда уезжала миссис Осборн и где, по уверению Мэри, она никогда не будет так счастлива, как была в их смиренной хижине, - так мисс Клеп называла родительский дом на языке своих любимых романов.
   Будем надеяться, что она ошибалась. Счастливых дней в этой смиренной хижине у бедной Эмми было очень мало, Суровая судьба угнетала ее там. Эмилии никогда уж не хотелось возвращаться в этот дом и видеть хозяйку, которая тиранила ее, когда бывала в дурном настроении или не получала денег за квартиру, а в хорошие дни держалась с грубой фамильярностью, едва ли менее противной. Теперь, когда счастье снова улыбнулось Эмми, угодливость и притворные комплименты прежней хозяйки тоже были ей не по душе. Миссис Клеп ахала от восторга в каждой комнате нового дома, превознося до небес каждый предмет обстановки, каждое украшение; она ощупывала платья миссис Осборн и высчитывала их стоимость, она клялась и божилась, что такой прелестной леди к лицу любая роскошь. Но в этой пошлой лицемерке, теперь угодничающей перед нею, Эмми по-прежнему видела грубую тиранку, которая много раз унижала ее и которую ей приходилось умолять повременить с квартирной платой, которая ругала ее за расточительность, если Эмилия покупала какие-нибудь лакомства для немощных отца с матерью, которая видела ее унижение и попирала ее ногами.
   Никто никогда не слышал об этих огорчениях, выпавших на долю бедной маленькой женщины. Она держала их в тайне от своего отца, безрассудство которого было причиной многих ее бедствий. Ей приходилось выносить все попреки за его ошибки, и она была до того кротка и смиренна, словно сама природа предназначила ей роль жертвы.
   Я надеюсь, что Эмилии не придется больше страдать от грубого обращения. А поскольку, как говорят, можно найти утешение в любом горе, я тут же упомяну, что бедная Мэри, которая после отъезда своего друга совсем расхворалась от слез, поступила на попечение того самого молодого человека из больницы и благодаря его заботам вскоре поправилась. Покидая Бромптон, Эмми подарила Мэри всю обстановку своей квартиры, увезя с собой только портреты (те два портрета, что висели у нее над кроватью) и фортепьяно - то самое маленькое фортепьяно, которое теперь достигло преклонного возраста и жалобно дребезжало, но которое Эмилия любила по причинам, известным ей одной. Она была ребенком, когда впервые играла на нем, - ей подарили его родители. Оно вторично было подарено ей, как, наверное, помнит читатель, когда отцовский дом рассыпался в прах и инструмент был извлечен из обломков этого крушения.
   Майор Доббин, наблюдавший за устройством дома для Джоза и старавшийся, чтобы новое помещение было красиво и удобно, страшно обрадовался, когда из Бромптона прибыл фургон с чемоданами и баулами переселенцев и в нем оказалось также и старое фортепьяно. Эмилия захотела поставить его наверху в своей гостиной, миленькой комнатке, примыкавшей к отцовской спальне, - старый Седли сидел в этой гостиной по вечерам.
   Когда носильщики стали перетаскивать старый музыкальный ящик и Эмилия распорядилась поставить его в вышеупомянутую комнату, Доббин пришел в полный восторг.
   - Я рад, что вы его сохранили, - сказал он прочувствованным голосом. - Я боялся, что вы к нему равнодушны.
   - Я ценю его выше всего, что у меня есть на свете, - отвечала Эмилия.
   - Правда, Эмилия? - воскликнул майор Доббин.
   Дело в том, что так как он сам его купил, хотя никогда не говорил об этом, то ему и в голову не приходило, что Эмми может подумать о каком-либо ином покупателе. Доббин воображал, что Эмилии известно, кто сделал ей этот подарок.
   - Правда, Эмилия? - сказал он, и вопрос, самый важный из всех вопросов, уже готов был сорваться с его уст, когда Эмми ответила:
   - Да может ли быть иначе? Разве это не его подарок!
   - Я не знал, - промолвил бедный старый Доб, и лицо его омрачилось.
   Эмми в то время не заметила этого обстоятельства; не обратила она внимания и на то, как опечалился честный Доббин. Но потом она призадумалась. И тут у нее внезапно явилась мысль, причинившая ей невыносимую боль и страдание. Это Уильям подарил ей фортепьяно, а не Джордж, как она воображала! Это не был подарок Джорджа, единственный, который она думала, что получила от своего жениха и который ценила превыше всего, - самая драгоценная ее реликвия и сокровище. Она рассказывала ему о Джордже, играла на нем самые любимые пьесы мужа, просиживала за ним вечерние часы, по мере своих скромных сил и умения извлекая из его клавиш меланхоличные аккорды, и плакала над ним в тишине. И вот оказывается, что это не память о Джордже. Инструмент утратил для нее всякую цену. В первый же раз, когда старик Седли попросил дочь поиграть, она сказала, что фортепьяно отчаянно расстроено, что у нее болит голова, что вообще она не может играть.
   Затем, по своему обыкновению, она стала упрекать себя за взбалмошность и неблагодарность и решила вознаградить честного Уильяма за ту обиду, которую она хотя и не высказала ему, но нанесла его фортепьяно. Несколько дней спустя, когда она сидела в гостиной, где Джоз с большим комфортом спал после обеда, Эмилия произнесла дрогнувшим голосом, обращаясь к майору Доббину:
   - Мне нужно попросить у вас прощения за одну вещь.
   - За что? - спросил тот.
   - За это... за маленькое фортепьяно. Я не поблагодарила вас, когда вы мне его подарили... много, много лет тому назад, когда я еще не была замужем. Я думала, что мне его подарил кто-то другой. Спасибо, Уильям.
   Она протянула ему руку, но сердце у бедняжки обливалось кровью, а что касается глаз, то они, конечно, принялись за обычную свою работу.
   Но Уильям не мог больше выдержать.
   - Эмилия, Эмилия! - воскликнул он. - Да, это я купил его для вас! Я любил вас тогда, как люблю и теперь. Я должен все сказать вам. Мне кажется, я полюбил вас с первого взгляда, с той минуты, когда Джордж привез меня к вам в дом, чтобы показать мне Эмилию, с которой он был помолвлен. Вы были еще девочкой, в белом платье, с густыми локонами; вы сбежали к нам вниз, напевая, - вы помните? - и мы поехали в Воксхолл. С тех пор я мечтал только об одной женщине в мире - и это были вы! Мне кажется, не было ни единого часа за все минувшие двенадцать лет, чтобы я не думал о вас. Я приезжал к вам перед отъездом в Индию, чтобы сказать об этом, но вы были так равнодушны, а у меня не хватило смелости заговорить. Вам было все равно, останусь я или уеду.
   - Я была очень неблагодарной, - сказала Эмилия.
   - Нет, только безразличной! - продолжал Доббин с отчаянием. - Во мне нет ничего, что могло бы вызвать у женщины интерес ко мне. Я знаю, что вы чувствуете сейчас. Вас страшно огорчило это открытие насчет фортепьяно; вам больно, что оно было подарено мною, а не Джорджем. Я забыл об этом, иначе никогда бы не заговорил. Это я должен просить у вас прощения за то, что на мгновение, как глупец, вообразил, что годы постоянства и преданности могли склонить вас в мою пользу.
   - Это вы сейчас жестоки! - горячо возразила Эмилия. - Джордж - мой супруг и здесь и на небесах. Могу ли я любить кого-нибудь другого? Я по-прежнему принадлежу ему, как и в те дни, когда вы впервые увидели меня, дорогой Уильям. Это он рассказал мне, какой вы добрый и благородный, и научил меня любить вас, как брата. И разве вы не были всем для меня и для моего мальчика? Нашим самым дорогим, самым верным, самым добрым другом и защитником? Если бы вы вернулись в Англию на несколько месяцев раньше, вы, может быть, избавили бы меня от этой... от этой страшной разлуки. О, она едва не убила меня, Уильям! Но вы не приезжали, хотя я желала этого и молилась о вашем приезде, и мальчика тоже отняли у меня... А разве он не чудесный ребенок, Уильям? Будьте же по-прежнему его другом и моим...
   Тут ее голос оборвался, и она спрятала лицо на плече у Доббина.
   Майор обнял Эмилию, прижал ее к себе, как ребенка, и поцеловал в лоб.
   - Я не изменюсь, дорогая Эмилия, - сказал он. - Я не прошу ни о чем, кроме вашей любви. Пусть все останется так, как было. Только позвольте мне быть около вас и видеть вас часто.
   - Да, часто, - сказала Эмилия.
   И вот Уильяму было предоставлено смотреть и томиться, - так бедный школьник, у которого нет денег, вздыхает, глядя на лоток пирожницы.
  

ГЛАВА LX

Возвращение в благородное общество

  
   Фортуна начинает улыбаться Эмилии. Мы с удовольствием увлекаем ее из низших сфер, где она прозябала до сих пор, и вводим в круг людей избранных - правда, не столь аристократический и утонченный, как тот, в котором вращалась другая наша приятельница, миссис Бекки, но все же с немалыми претензиями на аристократизм и светскость. Друзья Джоза были все из трех президентств, и его новый дом находился в благоустроенном англо-индийском районе, центром которого является Мойра-Плейс. Минто-сквер, Грейт-Клайв-стрит, Уоррен-стрит, Гастингс-стрит, Октерлони-Плейс, Плеси-сквер, Ассей-террас (меткое слово "сады" в 1827 году еще не применялось к оштукатуренным домам с асфальтовыми террасами по фасаду) - кто не знает этих респектабельных пристанищ отставной индийской аристократии, этого района, который мистер Уэнхем называет "Черной ямой"! Общественное положение Джоза было недостаточно высоко, чтобы дать ему право занять дом на Мойра-Плейс, где могут жить только отставные члены совета Компании да владельцы индийских торговых фирм (которые банкротятся, после того как переведут на своих жен тысяч сто капитала, и удаляются на покой в скромное поместье с жалким доходом в четыре тысячи фунтов). Джоз нанял комфортабельный дом второго или третьего ранга на Гилспай-стрит, накупил ковров, дорогих зеркал и красивой мебели работы Седдонса у агентов мистера Скейпа, недавно вступившего компаньоном в крупный калькуттский торговый дом "Фогл, Фейк и Краксмен", в который бедный Скейп всадил семьдесят тысяч фунтов - все сбережения своей долгой и честной жизни - и где занял место Фейка, удалившегося на покой в роскошное имение в Сассексе (Фоглы давно уже вышли из фирмы, и сэр Хорее Фогл будет, кажется, возведен в пэры и получит звание барона Банданна), - вступившего, говорю я, в крупную фирму "Фогл и Фейк" за два года до того, как она лопнула с миллионным убытком, обрекши половину англо-индийской публики на нищету и разорение.
   Честный, убитый горем Скейп, разорившись в шестьдесят пять лет, поехал в Калькутту ликвидировать дела фирмы. Уолтер Скейп был взят из Итона и отдан на службу в какой-то торговый дом. Флоренс Скейп, Фанни Скейп и их матушка украдкой отбыли в Булонь, и о них никто больше не слышал. Короче говоря, Джоз занял их дом, скупил их ковры и буфеты и любовался собою в зеркалах, в которых когда-то отражались хорошенькие женские личики. Поставщики Скейпов, с которыми те полностью рассчитались, оставили свои карточки и усердно предлагали снабжать товарами новое хозяйство. Рослые официанты в белых жилетах, прислуживавшие на званых обедах у Скейпов - по своей приватной профессии зеленщики, посыльные, молочники, - сообщали свои адреса и втирались в милость к дворецкому. Мистер Чамми, трубочист, чистивший в доме трубы при трех последних семействах жильцов, пытался умаслить дворецкого и его малолетнего помощника, на обязанности которого было, нарядившись в куртку со множеством пуговиц и в брюки с лампасами, сопровождать в качестве телохранителя миссис Эмилию, когда ей угодно было выйти погулять.
   Лишней прислуги в доме не держали. Дворецкий был в то же время камердинером Джоза и напивался не больше всякого другого дворецкого в маленькой семье, питающего должное уважение к хозяйскому вину. При Эмми находилась горничная, взращенная в загородном поместье сэра Уильяма Доббина, - хорошая девушка, доброта и кротость которой обезоружили миссис Осборн, сперва испугавшуюся мысли, что у нее будет своя служанка. Эмилия совершенно не знала, как ей пользоваться услугами горничной, и всегда обращалась к прислуге с самой почтительной вежливостью. Но эта горничная оказалась очень полезной в домашнем обиходе, - она искусно ухаживала за старым мистером Седли, который почти не выходил из своей комнаты и никогда не принимал участия в веселых собраниях, происходивших в доме.
   Много народу приезжало повидать миссис Осборн. Леди Доббин с дочерьми были в восторге от перемены в ее судьбе и явились к ней с визитом. Мисс Осборн с Рассел-сквер приехала в своей великолепной коляске с пышным чехлом на козлах, украшенным гербами лидских Осборнов. Говорили, что Джоз необычайно богат, и старик Осборн не видел препятствий к тому, чтобы Джорджи в добавление к его собственному состоянию унаследовал еще и состояние дяди.
   - Черт возьми, мы сделаем человека из этого парнишки! - говаривал старик. - Я еще увижу его членом парламента. Я разрешаю вам навестить его мать, мисс Осборн, хотя сам я никогда не допущу ее к себе на глаза!
   И мисс Осборн поехала. Можете быть уверены, что Эмми очень обрадовалась свиданию с ней и возможности быть ближе к Джорджу. Этому молодому человеку было разрешено навещать мать гораздо чаще. Раз или два в неделю он обедал на Гилспай-стрит и командовал там слугами и родственниками точно так же, как и на Рассел-сквер.
   Впрочем, к майору Доббину Джорджи всегда относился почтительно и в его присутствии держал себя гораздо скромнее. Джорджи был умный мальчик и побаивался майора. Он не мог не восхищаться простотой своего друга, его ровным характером, его разнообразными познаниями, которыми Доббин без лишнего шума делился с мальчиком, его неизменной любовью к правде и справедливости. Джордж еще не встречал такого человека на своем жизненном пути, а настоящие джентльмены всегда ему нравились. Он страстно привязался к своему крестному, и для него было большой радостью гулять с Доббином по паркам и слушать его рассказы. Уильям рассказывал Джорджу об его отце, об Индии и Ватерлоо, обо всем решительно, - но только не о себе самом. Когда Джордж бывал сверх обыкновенного дерзок и заносчив, майор подшучивал над ним, причем миссис Осборн считала такие шутки очень жестокими. Однажды, когда они отправились вместе в театр и мальчик не пожелал занять место в партере, считая это вульгарным, майор взял для него место в ложе, оставил его там одного, а сам спустился в партер. Очень скоро он почувствовал, что кто-то берет его под руку, и затянутая в лайковую перчатку ручка маленького франта стиснула Доббину локоть: Джорджи понял глупость своего поведения и спустился из высших сфер. Нежная улыбка озарила лицо старого Доббина и мелькнула в его взоре, когда он взглянул на маленького блудного сына. Доббин любил мальчика, как любил все, что принадлежало Эмилии. Она же была в полном восторге, услышав о таком прекрасном поступке Джорджа! Глаза ее глядели на Доббина ласковее обычного. Ему показалось, что она покраснела, взглянув на него.
   Джорджи не уставал расхваливать майора своей матери.
   - Я люблю его, мама, потому что он знает такую уйму всяких вещей; и он не похож на старого Вила, который всегда хвастается и употребляет такие длинные слова. Ведь правда? Мальчишки называют его в школе "Длиннохвостым". Это я выдумал прозвище! Здорово? Но Доб читает по-латыни, как по-английски, и по-французски тоже, и по-всякому. А когда мы с ним гуляем, он рассказывает мне о папе и никогда ничего не говорит о себе. А я слышал у дедушки, как полковник Баклер говорил, что Доббин - один из храбрейших офицеров в армии и очень отличился. Дедушка был страшно удивлен и сказал: "Этот молодец? А я думал, что он и комара не обидит!" Но я-то знаю, что он обидит. Ведь верно, мама?
   Эмми рассмеялась, подумав, что, по всей вероятности, на это-то майора хватит!
   Если между Джорджем и майором существовала искренняя приязнь, то между мальчиком и его дядей, нужно сознаться, не было особенной любви. Джордж усвоил манеру раздувать щеки, засовывать пальцы в карманы жилета и говорить: "Разрази меня господь, не может быть!" - так похоже на старого Джоза, что просто невозможно было удержаться от хохота. Во время обеда слуги прыскали со смеху, когда мальчик, обращаясь с просьбой подать ему что-нибудь, чего не было на столе, делал эту гримасу и пускал в ход любимую фразу дяди. Даже Доббин разражался хохотом, глядя на мальчика. Если маленький озорник не передразнивал дядю перед его же носом, то только потому, что его сдерживали строгие замечания Доббина и мольбы перепуганной Эмилии. А достойный чиновник, терзаемый смутным подозрением, что мальчуган считает его ослом и выставляет на посмешище, сильно робел в присутствии Джорджи и оттого, конечно, еще пуще важничал и пыжился. Когда становилось известно, что молодого джентльмена ожидают к обеду на Гилспай-стрит, мистер Джоз обычно вспоминал, что у него назначено свидание в клубе. Нужно думать, что никто особенно не огорчался его отсутствием. В такие дни мистера Седли уговаривали выйти из его убежища в верхнем этаже, и в столовой устраивалось небольшое семейное сборище, участником которого по большей части бывал и майор Доббин. Он был ami de la maison {Другом дома (франц.).} - другом старика Седли, другом Эмми, другом Джорджи, советником и помощником Джоза.
   - Мы так редко его видим, что для нас он все равно что в Мадрасе! - заметила как-то мисс Энн Доббин в Кемберуэле.
   Ах, мисс Энн, неужели вам не приходило в голову, что майор не на вас мечтал жениться!
   Джозеф Седли проводил жизнь в полной достоинства праздности, как и подобало особе его значения. Разумеется, первым его шагом было пройти в члены "Восточного клуба", где он просиживал целые утра в компании со своими индийскими собратьями, где он обедал и откуда привозил гостей к себе обедать.
   Эмилия должна была принимать и занимать этих джентльменов и их дам. От них она узнавала, скоро ли Смит будет советником; сколько сотен тысяч рупий увез с собою в Англию Джонс; как торговый дом Томсона в Лондоне отказался принять к оплате векселя, выданные на него бомбейской фирмой "Томсон, Кибобджи и Кo", и как все считают, что калькуттское отделение фирмы также должно прогореть; как безрассудно - если не сказать более - миссис Браун (супруга Брауна, офицера иррегулярного Ахмедиагарского полка) вела себя с юным Суонки из лейб-гвардейского: просиживала с ним на палубе до поздней ночи и заблудилась вместе с этим офицером, когда они ездили кататься верхом во время стоянки на мысе Доброй Надежды; как миссис Хардимен вывезла в Индию своих тринадцать сестер, дочерей деревенского викария, преподобного Феликса Рэбитса, и выдала замуж одиннадцать из них, причем семь сделали очень хорошую партию; как Хорнби рвет и мечет, потому что его жена пожелала остаться в Европе, а Троттер назначен коллектором в Амерапуре. Вот такие или подобные им разговоры происходили обычно на всех званых обедах. Все беседовали об одном и том же; у всех была одинаковая серебряная посуда, подавалось одинаковое седло барашка, вареные индейки и entrees. Политические вопросы обсуждались после десерта, когда дамы удалялись наверх и заводили там беседу о своих недомоганиях и о своих детях.
   Mutato nomine {Если изменить имя (лат.).} - везде одно и то же. Разве жены стряпчих не беседуют о делах судебного округа? Разве военные дамы не сплетничают о полковых делах? Разве жены священников не рассуждают о воскресных школах и о том, кто кого замещает? И разве самые знатные дамы не ведут бесед о небольшой клике, к которой они принадлежат? Почему бы и нашим индийским друзьям не вести своих особых разговоров? Хотя я согласен, что это малоинтересно для людей непосвященных, которым иной раз приходится сидеть молча и слушать.
   Вскоре Эмми обзавелась книжечкой для записи визитов и регулярно выезжала в карете, навещая леди Бладайер (жену генерал-майора сэра Роджера Бладайера, кавалера ордена Бани, службы бенгальской армии); леди Хафф, жену сэра Дж. Хаффа, бомбейского генерала; миссис Пайс, супругу директора Пайса, и т. д. Мы быстро привыкаем к жизненным переменам. Карету ежедневно подавали на Гилспай-стрит; мальчик с пуговицами вскакивал на козлы и соскакивал с них, разнося визитные карточки Эмми и Джоза. В определенные часы Эмми и карета появлялись у клуба, чтобы захватить Джоза и увезти его подышать воздухом; или же, усадив в экипаж старика Седли, Эмилия возила его покататься по Риджент-парку. Собственная горничная, коляска, книжка для записывания визитов и паж в пуговицах - все это вскоре стало для Эмилии так же привычно, как раньше - бедность и скука бромптонской жизни. Она приспособилась ко всему этому, как приспособлялась раньше к другому. Если бы судьба определила ей быть герцогиней, она исполнила бы и этот долг. Дамы, составлявшие общество Джоза, единогласно постановили, что Эмилия довольно приятная молодая особа, - ничего особенного в ней нет, но она мила и все такое!
   Мужчинам, как и всегда, нравилась бесхитростная приветливость Эмилии и ее простые, но изящные манеры. Галантные индийские щеголи, проводившие в Англии отпуск, - невероятные щеголи, обвешанные цепочками, усачи, разъезжающие в бешено мчащихся кебах, завсегдатаи театров, обитатели вест-эндских отелей, - восторгались миссис Осборн, охотно отвешивали поклон ее карете в Парке и бывали рады чести нанести Эмилии утренний визит. Сам лейб-гвардеец Суонки, этот опасный молодой человек, величайший франт во всей индийской армии, ныне пребывающий в отпуску, был однажды застигнут майором Доббином tete-a-tete с Эмилией, которой он с большим юмором и красноречием описывал охоту на кабанов. После этого он долго рассказывал об одном треклятом офицере, вечно торчащем в доме, - таком длинном, тощем, пожилом чудаке, при котором человеку просто невозможно поговорить.
   Обладай майор хотя бы немного большим тщеславием, он, наверное, приревновал бы Эмилию к такому опасному молодому франту, как этот обворожительный бенгальский капитан. Но Доббин был слишком прост и благороден, чтобы хоть сколько-нибудь сомневаться в Эмилии. Он радовался, что молодые люди оказывают ей внимание, что все восхищаются ею. Ведь почти с самого ее замужества ее обижали и не умели ценить! Майор с удовольствием видел, как ласковое обращение выявляло все лучшее, что было в Эмилии, и как она расцвела с тех пор, как ей стало легче житься. Все, кто ценил Эмилию, отдавали должное здравому суждению майора, - если только о человеке, ослепленном любовью, вообще можно сказать, что он способен на здравые суждения!
  
   После того как Джоз был представлен ко двору, куда он - можете в том не сомневаться - отправился как истый верноподданный (предварительно показавшись в полном придворном костюме в клубе, куда Доббин заехал за ним в потертом старом мундире),наш чиновник всегда-то бывший заядлым роялистом и сторонником Георга IV, стал таким ревностным тори и таким столпом государства, что решил обязательно взять с собою и Эмилию на один из дворцовых приемов. Джоз пришел к убеждению, что его долг - поддерживать общественное благополучие и что монарх не будет счастлив, пока Джоз Седли и его семейство не соберутся вокруг него в Сент-Джеймском дворце.
   Эмми смеялась:
   - Не надеть ли мне фамильные брильянты, Джоз?
   "Ах, если бы вы позволили мне купить вам брильянты, - подумал майор. - Лишь бы удалось найти такие, которые достойны вас!"
  

ГЛАВА LXI,

в которой гаснут два светильника

  
   Настал день, когда благопристойные развлечения, которым предавалось семейство мистера Джоза Седли, были прерваны событием, какие случаются в очень многих домах. Поднимаясь по лестнице вашего дома от гостиной к спальням, вы, должно быть, обращали внимание на небольшую арку в стене прямо перед вами, которая пропускает свет на лестницу, ведущую из второго этажа в третий (где обычно находятся детская и комнаты слуг), и вместе с тем имеет и другое полезное назначение, - о нем вам могут сообщить люди гробовщика. К этой арке они прислоняют гробы, и она же позволяет им повернуть, не потревожив холодных останков человека, мирно спящего в темном ковчеге.
   Ах, эта арка второго этажа в лондонских домах, освещающая сверху и снизу лестничный пролет, господствующая над главным путем сообщения, которым пользуются обитатели дома! Этим путем тихонько пробирается еще до зари кухарка, направляясь в кухню чистить свои горшки и кастрюли; этим путем, оставив в прихожей сапоги, крадучись, поднимается юный хозяйский сын, возвращаясь на рассвете домой с веселого вечера в клубе; по этой лестнице спускается молоденькая мисс в кружевах и лентах, шурша кисейными юбками, сияющая и красивая, приготовившаяся к победам и танцам; по ней скатывается маленький мистер Томми, предпочитающий пользоваться в качестве средства передвижения перилами и презирающий опасность: по ней супруг нежно песет вниз на своих сильных руках улыбающуюся молодую мать, твердо ступая со ступеньки на ступеньку, в сопровождении сиделки из родильного покоя, в тот день, когда врач объявляет, что прелестная пациентка может спуститься в гостиную; вверх по ней пробирается к себе Джон, зевая над брызгающей сальной свечой, чтобы потом, еще до рассвета, собрать сапоги, ожидающие его в коридорах. По этой лестнице носят вверх и вниз грудных детей, водят стариков, по ней торжественно выступают гости, приглашенные на бал, священник идет на крестины, доктор - в комнату больного, а люди гробовщика - в верхний этаж. Какое memento о жизни, смерти и суете всего земного такая лестница и арка на ней - если хорошенько вдуматься, сидя на площадке и поглядывая то вверх, то вниз! И ко мне и к вам, о мой друг в колпаке с бубенцами, поднимется в последний раз доктор! Сиделка, раздвинув полог, заглянет к вам, но вы уже не заметите этого, а потом она широко распахнет окна и проветрит спальню. Потом ваши родные опустят шторы по всему фасаду дома и перейдут жить в задние комнаты, а потом пошлют за стряпчим и другими людьми в черном и т. д. Ваша комедия, как и моя, будет сыграна, и нас увезут - о, как далеко! - от громких труб, и криков, и кривляния! Если мы дворяне, то на стену нашего бывшего жилища прибьют траурный герб с позолоченными херувимами и девизом, гласящим, что существует "покой на небесах". Ваш сын обставит дом заново или, быть может, сдаст его внаем, а сам переедет в какой-нибудь более модный квартал; ваше имя на будущий год появится в списке "скончавшихся членов" вашего клуба. Как бы горько вас ни оплакивали, все же вашей вдове захочется, чтобы ее траурное платье было сшито красиво; кухарка пошлет узнать или сама поднимется спросить насчет обеда; оставшиеся в живых скоро смогут без слез смотреть на ваш портрет над камином, а потом его уберут с почетного места, чтобы повесить там портрет царствующего сына. Кого же из умерших оплакивают с наибольшей печалью? Мне кажется, тех, кто при жизни меньше всего любил своих близких. Смерть ребенка вызывает такой взрыв горя и такие отчаянные слезы, каких никому не внушит ваша кончина, брат мой читатель! Смерть малого дитяти, едва ли узнававшего вас как следует, способного забыть вас за одну неделю, поразит вас гораздо больше, чем потеря ближайшего друга или вашего старшего сына - такого же взрослого человека, как вы сами, и имевшего собственных детей. Мы строги и суровы с Иудой и Симеоном, - но наша любовь и жалость к младшему, к Вениамину, не знает границ. Если же вы стары, мой читатель, - стары и богаты или стары и бедны, - то в один прекрасный день вы подумаете: "Все, кто меня окружает, очень добры ко мне, но они не будут горевать, когда я умру. Я очень богат, и они ждут от меня наследства"; или: "Я очень беден, и они устали содержать меня".
   Едва истек срок траура после смерти миссис Седли и Джоз только-только успел сбросить с себя черные одежды и облечься в свои любимые цветные жилеты, как для всех, окружавших мистера Седли, стало очевидным, что назревает еще одно событие и что старик вскоре отправится на поиски жены в ту страну мрака, куда она ушла раньше него.
   - Состояние здоровья моего отца, - торжественно заявлял Джоз Седли в клубе, - не позволяет мне в этом году устраивать большие вечера. Но, может быть, вы, дружище Чатни, без особых церемоний придете ко мне как-нибудь в половине седьмого и отобедаете у меня с двумя-тремя приятелями из нашей старой компании? Я всегда буду рад вас видеть!
   Итак, Джоз и его друзья в молчании обедали и пили свой кларет, а тем временем в часах жизни его старика отца пересыпались уже последние песчинки. Дворецкий бесшумно вносил в столовую вино; после обеда гости садились играть в карты; иногда в игре принимал участие и майор Доббин; бывали случаи, что вниз спускалась и миссис Осборн, когда ее больной, заботливо устроенный на ночь, забывался тем легким, тревожным сном, что слетает к постели стариков.
   За время своей болезни старый Седли особенно привязался к дочери. Он принимал лекарства и пил бульон только из рук Эмилии. Заботы о старике сделались чуть ли не единственным занятием в ее жизни. Постель ее была поставлена у самой двери, выходившей в комнату старика, и Эмилия вскакивала при малейшем шуме или шорохе, доносившемся с ложа капризного больного. Хотя надо отдать ему справедливость: иногда он часами лежал без сна, молча и не шевелясь, не желая будить свою заботливую сиделку.
   Он любил теперь свою дочь так, как, вероятно, не любил с самых ранних дней ее детства. И никогда эта кроткая женщина не была так хороша, как когда выполняла свой дочерний долг. "Она входит в комнату тихо, словно солнечный луч", - думал мистер Доббин, наблюдая за Эмилией; ласковая нежность светилась на ее лице, она двигалась бесшумно и грациозно. Кто не видел на лицах женщин нежного ангельского света любви и сострадания, когда они сидят у колыбели ребенка или хлопочут в комнате больного!
   Так утихла тайная вражда, длившаяся несколько лет, и произошло молчаливое примирение. В эти последние часы своей жизни старик, растроганный любовью и добротой дочери, забыл все причиненные ею огорчения, все проступки, которые они с женой обсуждали не одну долгую ночь: как Эмилия отказалась от всего ради своего мальчика; как она была невнимательна к престарелым и несчастным родителям и думала только о ребенке; как нелепо и глупо, как неприлично она горевала, когда у нее взяли Джорджи. Старый Седли забыл все эти обвинения, подводя свой последний итог, и воздал должное маленькой мученице, кроткой и безответной. Однажды ночью, тихонько войдя в комнату больного, Эмилия застала его бодрствующим, и немощный старик сделал дочери признание.
   - Ох, Эмми! Я все думал, как мы были нехороши и несправедливы к тебе! - сказал он, протягивая ей холодную, слабую руку.
   Эмилия опустилась на колени и стала молиться у постели отца, который тоже молился, не выпуская ее руки. Друг мой, когда настанет наш черед, дай нам бог, чтобы кто-то так же молился рядом с нами!
   Быть может, в эту бессонную ночь перед мысленным взором старика проходила вся его жизнь: молодость с ее борьбой и надеждами, успех и богатство в зрелом возрасте, страшная катастрофа, постигшая его на склоне лет, и нынешнее его беспомощное положение. И никаких шансов отомстить судьбе, одолевшей его; нечего завещать - ни имени, ни денег... Даром прожитая, неудавшаяся жизнь, поражения, разочарования - и вот конец! Что, по-вашему, лучше, брат мой читатель: умереть преуспевающим и знаменитым или бедным и отчаявшимся? Все иметь и быть вынужденным отдать или исчезнуть из жизни, проиграв игру? Должно быть, странное это чувство, когда в один прекрасный день нам приходится сказать: "Завтра успех или неудача не будут значить ничего; взойдет солнце, и все люди пойдут, как обычно, работать или развлекаться, а я буду далеко от всех этих треволнений!"
   И вот настало утро, когда солнце взошло и весь мир поднялся от сна и занялся своими делами и развлечениями, - весь мир, кроме старого Джона Седли, которому не надо было более бороться с судьбою, питать надежды, строить планы: ему оставалось лишь добраться до тихого, безвестного приюта на бромптонском кладбище, где уже покоилась его жена.
   Майор Доббин, Джоз и Джорджи проводили его в карете, обтянутой черным сукном. Джоз специально для этого приехал из "Звезды и Подвязки" в Ричмонде, куда он удалился после печального события. Ему не хотелось оставаться в доме вместе с... при таких обстоятельствах, вы понимаете? Но Эмми осталась и выполнила свой долг, как всегда. Смерть отца не явилась для нее особенно тяжелым ударом, и держалась она скорее серьезно, чем печально. Она молилась о том, чтобы ее кончина была такой же мирной и безболезненной, и с благоговением вспоминала слова, которые слышала от отца во время его болезни и которые свидетельствовали об его вере, покорности судьбе и надежде на будущую жизнь.
   Да, в конце концов такая смерть, пожалуй, лучше всякой другой. Предположим, вы богаты и обеспечены, и вот вы говорите в этот последний день: "Я очень богат; меня хорошо знают; я прожил свою жизнь в лучшем обществе и, благодарение богу, происхожу из самой почтенной семьи. Я с честью служил своему королю и отечеству. Я несколько лет подвизался в парламенте, где, смею сказать, к моим речам прислушивались и принимали их очень хорошо. Я никому не должен ни гроша; напротив, я дал взаймы старому школьному товарищу, Джеку Лазарю, пятьдесят фунтов, и мои душеприказчики не будут торопить его с уплатой. Я оставляю дочерям по десять тысяч фунтов - очень хорошее приданое; я завещал все серебро, обстановку и дом на Бейкер-стрит, вместе с законной долей наследства, в пожизненное владение жене, а мои земли, ценные бумаги и погреб с отборными винами в доме на Бейкер-стрит - сыну. Я оставляю двадцать фунтов ежегодного дохода своему камердинеру и ручаюсь, что после моей смерти никто не сыщет предлога, чтобы очернить мое имя!"
   Или, предположим, ваш лебедь запоет совсем другую песню, и вы скажете: "Я бедный, горемычный, во всем отчаявшийся старик, всю мою жизнь мне не везло. Я не был наделен ни умом, ни богатством. Сознаюсь, что я совершил сотни всяких ошибок и промахов, что я не раз забывал о своих обязанностях. Я не могу уплатить свои долги. На смертном ложе я лежу беспомощный и униженный, и я молюсь о прощении мне моей слабости и с сокрушенным сердцем повергаю себя к стопам божественного милосердия".
   Какую из этих двух речей вы бы выбрали для надгробного слова на ваших похоронах? Старик Седли произнес последнюю. И в таком смиренном состоянии духа, держа за руку дочь, ушел из жизни, оставив позади всю мирскую суету и огорчения.
  
   - Вот видишь, - говорил старик Осборн Джорджу, - как вознаграждаются заслуги, трудолюбие и разумное помещение денег! Взять хотя бы меня, - какой у меня счет в банке. Теперь возьми своего бедного дедушку Седли с его злоключениями. А ведь двадцать лет тому назад он был куда богаче меня - на целых десять тысяч фунтов!
   Кроме этих людей и семьи мистера Клепа, приехавшей из Бромптона выразить свои соболезнования, ни одна душа не поинтересовалась старым Джоном Седли и даже не вспомнила о существовании такого человека.
   Когда старик Осборн (о чем уже сообщал нам Джорджи) впервые услышал от своего друга полковника Баклера, какой выдающийся офицер майор Доббин, он отнесся к этому с презрительным недоверием и наотрез отказался понять, как может такой субъект обладать умом и пользоваться хорошей репутацией. Но ему пришлось услышать отличные отзывы о майоре и от других своих знакомых. Сэр Уильям Доббин был весьма высокого мнения о своем сыне и рассказывал много историй, подтверждавших ученость майора, его храбрость и лестное мнение света о его достоинствах. Наконец имя майора появилось в списке приглашенных на званые вечера в самом высшем обществе, и это обстоятельство оказало прямо-таки волшебное действие на старого аристократа с Рассел-сквер.
   Поскольку майор был опекуном Джорджи, а Эмилии пришлось отдать мальчика деду, между обоими джентльменами состоялся ряд деловых свиданий, и во время одного из них старик Осборн, отличный делец, просматривая отчеты майора по делам опекаемого и его матери, сделал поразительное открытие, которое и огорчило его и порадовало: часть средств, на которые существовала бедная вдова и ее ребенок, шла из собственного кармана Уильяма Доббина.
   Когда Осборн потребовал от Доббина объяснений, тот, как человек, совершенно не умеющий лгать, покраснел, начал что-то плести и в конце концов признался.
   - Брак Джорджа, - сказал он (при этих словах лицо его собеседника потемнело), - в значительной степени был делом моих рук. Я считал, что мой бедный друг зашел так далеко, что отступление от взятых им на себя обязательств опозорит его и убьет миссис Осборн. И когда она оказалась без всяких средств, я просто не мог не поддержать ее в меру своих возможностей.
   - Майор Доббин, - сказал мистер Осборн, глядя на него в упор и тоже заливаясь краской, - вы нанесли мне большое оскорбление, но позвольте сказать вам, сэр, что вы честный человек! Вот моя рука, сэр, хотя мне никогда не приходило в голову, что собственная моя кровь и плоть жила на ваши средства...
   И они пожали друг другу руки, к великому смущению лицемера Доббина, чье великодушие оказалось разоблаченным.
   Доббин сделал попытку смягчить старика и примирить его с памятью сына.
   - Джордж был такой молодец, - сказал он, - что все мы любили его и готовы были сделать для него что угодно. Я, в те дни еще молодой человек, был польщен свыше всякой меры тем предпочтением, которое Джордж мне оказывал, и не променял бы его общества даже на самого главнокомандующего! Я никогда не видел никого, кто сравнился бы с ним в храбрости или в других качествах солдата. - И Доббин рассказал старику отцу все, что мог припомнить о доблести и подвигах его сына. - А как Джорджи похож на него! - добавил майор.
   - Он так похож на него, что мне иной раз просто страшно становится, - признался дед.
   Раза два майор приезжал к мистеру Осборну обедать (это было во время болезни мистера Седли), и, оставшись вдвоем после обеда, они беседовали о почившем герое. Отец, по обыкновению, хвастался сыном, самодовольно перечисляя его подвиги, но чувствовалось, что он смягчился, что его гнев против бедного молодого человека остыл, и доброе сердце майора радовалось такой перемене в суровом старике. На второй вечер старый Осборн уже называл Доббина Уильямом, как в те времена, когда Доббин и Джордж были мальчиками. И честный наш майор усмотрел в этом доброе предзнаменование.
   На следующий день за завтраком, когда мисс Осборн с резкостью, свойственной ее возрасту и характеру, рискнула слегка пройтись насчет внешности и поведения майора, хозяин дома перебил ее:
   - Ты сама с удовольствием подцепила бы его, голубушка! Но зелен виноград! Ха-ха-ха! Майор Уильям прекрасный человек!
   - Вот это правда, дедушка, - сказал одобрительно Джорджи и, подойдя к старому джентльмену, забрал в горсть его длинные седые бакенбарды, ласково улыбнулся ему и поцеловал его. А вечером передал весь этот разговор своей матери, и та полностью согласилась с мальчиком.
   - Конечно, он превосходный человек! - сказала она. - Твой дорогой отец всегда это говорил: Доббин - один из лучших и справедливейших людей.
   Очень скоро после этой беседы Доббин забежал к ним, что, должно быть, и заставило Эмилию вспыхнуть. А юный повеса смутил мать еще больше, передав Доббину вторую часть их утреннего разговора.
   - Знаете, Доб, - заявил он, - одна необычайно прелестная девушка хочет выйти за вас замуж. У нее куча денег, она носит накладку и ругает прислугу с утра до ночи!
   - Кто же это? - спросил Доббин.
   - Тетя Осборн! - ответил мальчик. - Так сказал дедушка. Ах, Доб, вот было бы здорово, если бы вы стали моим дядей!
   В эту минуту дребезжащий голос старика Седли слабо окликнул из соседней комнаты Эмилию, и смех прекратился.
   Что настроение старого Осборна изменилось, было совершенно ясно. Он иногда расспрашивал Джорджа об его дядюшке и смеялся, когда мальчик изображал, как Джоз говорит: "Разрази меня господь!" - и жадно глотает суп. Однажды старик сказал:
   - Это непочтительно с вашей стороны, сэр, что вы, молокосос, передразниваете родственников. Мисс Осборн! Когда поедете сегодня кататься, завезите мою карточку мистеру Седли, слышите? С ним-то я никогда не ссорился.
   Была послана ответная карточка, и Джоз с майором получили приглашение к обеду - самому роскошному и самому нелепому из всех, какие когда-либо устраивал даже мистер Осборн. Все семейное серебро было выставлено напоказ, присутствовало самое именитое общество. Мистер Седли вел к столу мисс Осборн, и та была к нему очень благосклонна; зато она почти не разговаривала с майором, который сидел по другую руку от мистера Осборна и сильно робел. Джоз с большой важностью заметил, что такого черепахового супа он не ел за всю свою жизнь, и осведомился у мистера Осборна, где он покупает мадеру.
   - Это из погреба Седли, - шепнул дворецкий хозяину.
   - Я купил эту мадеру давно и заплатил за нее хорошую цену, - громко сказал мистер Осборн своему гостю. А потом шепотом сообщил соседу, сидевшему справа, как он приобрел вино "на распродаже у старика".
   Старик Осборн неоднократно расспрашивал майора о... о миссис Джордж Осборн, - тема, на которую майор мог при желании говорить весьма красноречиво. Он рассказал мистеру Осборну о ее страданиях, об ее страстной привязанности к мужу, чью память она чтит до сей поры, о том, как заботливо она поддерживала родителей и как отдала сына, когда, по ее мнению, долг велел ей так поступить.
   - Вы не знаете, что она выстрадала, сэр! - сказал честный Доббин с дрожью в голосе. - И я надеюсь и уверен, что вы примиритесь с нею. Пусть она отняла у вас сына, зато она отдала вам своего. И как бы горячо вы ни любили своего Джорджа, поверьте - она любила своего в десять раз больше!
   - Честное слово, вы хороший человек, сэр! - вот все, что сказал мистер Осборн. Ему никогда не приходило в голову, что вдова могла страдать, расставаясь с сыном, или что его богатство могло причинить ей горе. Чувствовалось, что примирение должно произойти непременно, и притом в самом скором времени; и сердце Эмилии уже начало усиленно биться при мысли о страшном свидании с отцом Джорджа.
   Однако этому свиданию так и не суждено было состояться: помешала затянувшаяся болезнь, а потом смерть старика Седли. Это событие и другие обстоятельства, должно быть, повлияли на мистера Осборна. Он очень сдал за последнее время, сильно постарел и весь ушел в свои мысли. Он посылал за своими поверенными и, вероятно, кое-что изменил в своем завещании. Врач, осмотревший старика, нашел, что он очень слаб и возбужден, и поговаривал о небольшом кровопускании и поездке на море, но старик Осборн отказался от того и другого.
   Однажды, когда он должен был спуститься к завтраку, слуга, не найдя его в столовой, вошел к нему в туалетную комнату и увидел старика на полу у туалетного столика. С ним случился удар. Вызвали мисс Осборн, послали за врачами, задержали Джорджи, уезжавшего в школу. Больному пустили кровь, поставили банки, и он пришел в сознание, но так уж и не мог больше говорить, хотя раз или два делал к тому мучительные попытки. Через четыре дня он умер. Доктора спустились по лестнице, люди гробовщика поднялись по ней; все ставни на стороне дома, обращенной к саду на Рассел-сквер, были закрыты. Буллок примчался из Сити.
   - Сколько денег он оставил мальчишке? Не половину же? Наверное, поровну между всеми тремя?
   Минута была тревожная.
   Что же такое тщетно старался высказать бедный старик? Я надеюсь, что ему хотелось повидать Эмилию и, перед тем как покинуть этот мир, примириться с верной женой своего сына. Очень вероятно, что так оно и было, ибо его завещание показало, что ненависть, которую он так долго лелеял, исчезла из его сердца.
   В кармане его халата нашли письмо с большой красной печатью, написанное ему Джорджем из Ватерлоо. Очевидно, старик пересматривал и другие свои бумаги, имевшие отношение к сыну, потому что ключ от ящика, где они хранились, оказался также у него в кармане. Печати были сломаны, а конверты вскрыты, по всей вероятности, накануне удара, - потому что, когда дворецкий подавал старику чай в его кабинет, он застал хозяина за чтением большой семейной Библии в красном переплете.
   Когда вскрыли завещание, оказалось, что половина состояния отказана Джорджу, остальное поровну обеим сестрам. Мистеру Буллоку предоставлялось продолжать вести дела торгового дома - в общих интересах всех наследников - или же выйти из фирмы, если на то будет его желание. Ежегодный доход в пятьсот фунтов, взимаемый с части Джорджа, завещался его матери, "вдове моего возлюбленного сына Джорджа Осборна"; ей предлагалось снова вступить в исполнение опекунских обязанностей по отношению к своему сыну.
   "Майор Уильям Доббин, друг моего возлюбленного сына", назначался душеприказчиком, "и так как он, по своей доброте и великодушию, поддерживал на свои личные средства моего внука и вдову моего сына, когда они оказались без всяких средств (так гласило дальше завещание), то я сим благодарю его сердечно за его любовь и приязнь к ним и прошу его принять от меня такую сумму, которая будет достаточна для покупки чина подполковника, или же располагать этой суммой по своему усмотрению".
   Когда Эмилия узнала, что свекор примирился с нею, сердце ее растаяло и исполнилось признательности за состояние, оставленное ей. Но когда она узнала, что Джорджи возвращен ей, и как это произошло, и благодаря кому, а также и о том, что великодушный Уильям поддерживал ее в бедности, что это Уильям дал ей и мужа и сына, - о, тут она упала на колени и молила небо благословить это верное и доброе сердце! Она смиренно склонилась во прах перед такой прекрасной и великодушной любовью.
   И за эту несравненную преданность и за все щедроты она могла заплатить только благодарностью - одной лишь благодарностью! Если у нее и мелькнула мысль о какой-то иной награде, образ Джорджа вставал из могилы и говорил: "Ты моя, только моя, и ныне и присно!"
   Уильяму были известны ее чувства, - разве он не провел всю свою жизнь в том, чтобы их угадывать?
  
   Назидательно отметить, как выросла миссис Осборн во мнении людей, составлявших круг ее знакомых, когда стало известно содержание духовной мистера Осборна. Слуги Джоза, позволявшие себе оспаривать ее скромные распоряжения и говорить, что "спросят у хозяина", теперь и не думали о подобной апелляции. Кухарка перестала насмехаться над ее поношенными старыми платьями (которые, конечно, никуда не годились по сравнению с изящными нарядами этой особы, когда она, разрядившись, шла в воскресенье вечером в церковь); лакей не ворчал больше, когда раздавался звонок Эмилии, и торопился на него откликнуться. Кучер, брюзжавший, что незачем тревожить лошадей и превращать карету в больницу ради этого старикашки и миссис Осборн, теперь гнал во весь дух и, боясь, как бы его не заменили кучером мистера Осборна, спрашивал: "Разве эти кучера с Рассел-сквер знают город и разве они достойны сидеть на козлах перед настоящей леди?" Друзья Джоза - как мужчины, так и женщины - вдруг стали интересоваться Эмилией, и карточки с выражениями соболезнования грудами лежали на столе в ее прихожей. Сам Джоз, считавший сестру добродушной и безобидной нищей, которой он обязан был давать пропитание и кров, стал относиться с величайшим уважением к ней и к богатому мальчику, своему племяннику, уверял, что "бедной девочке" нужны перемена и развлечения после ее тревог и испытаний, и начал выходить к завтраку и любезно справляться, как Эмилия располагает провести день.
   В качестве опекунши Джорджи Эмилия, с согласия майора, своего соопекуна, предложила мисс Осборн оставаться в доме на Рассел-сквер, пока ей будет угодно там жить. Но эта леди, выразив свою признательность, заявила, что она и в мыслях не имела оставаться в этом мрачном особняке, и, облачившись в глубокий траур, переехала в Челтнем с двумя-тремя старыми слугами. Остальным было щедро заплачено, и их отпустили. Верный старый дворецкий, которого мисс Осборн предполагала оставить у себя, отказался от места и предпочел вложить свои сбережения в питейный дом (мы надеемся, что дела его пошли неплохо). Когда мисс Осборн отказалась жить на Рассел-сквер, миссис Осборн, посовещавшись с друзьями, также не пожелала занять этот мрачный старый особняк. Дом был закрыт, - пышные портьеры, мрачные канделябры и унылые потускневшие зеркала уложены и спрятаны, богатая обстановка гостиной розового дерева укутана в солому, ковры скатаны и перевязаны веревками, маленькая избранная библиотека прекрасно переплетенных книг упакована в два ящика из-под вина, и все это имущество отвезено в нескольких огромных фургонах в Пантехникон, где оно должно было оставаться до совершеннолетия Джорджи. А большие тяжелые сундуки с серебряной посудой отправились к господам Стампи и Рауди и, до наступления того же срока, исчезли в подвальных кладовых этих знаменитых банкиров.
   Однажды Эмми, вся в черном, взяв с собой Джорджи, отправилась навестить опустевший дом, в который не вступала со времени своего девичества. Улица перед домом, где грузились фургоны, была усеяна соломой. Эмилия с сыном вошла в огромные пустые залы с темными квадратами на стенах там, где раньше висели картины и зеркала. Они поднялись по широкой пустынной каменной лестнице в комнаты второго этажа, заглянули в ту, где умер дедушка, как шепотом сказал Джордж, а потом еще выше - в комнату самого Джорджа. Эмилия по-прежнему держала за руку сына, но думала она и о ком-то другом. Она знала, что задолго до Джорджи в этой комнате жил его отец.
   Эмилия подошла к одному из открытых окон (к одному из тех окон, на которые она, бывало, смотрела с болью в сердце, когда у нее отняли сына) и увидела из-за деревьев Рассел-сквер старый дом, где она сама родилась и где провела так много счастливых дней своей благословенной юности. Все воскресло в ее памяти: веселые праздники, ласковые лица, беззаботные, радостные, невозвратные времена; а за ними бесконечные муки и испытания, придавившие ее своей тяжестью. Эмилия задумалась о них и о том человеке, который был ее неизменным покровителем, ее добрым гением, ее единственным другом, нежным и великодушным.
   - Смотри, мама, - сказал Джорджи, - на стекле нацарапаны алмазом буквы "Дж. О"; я их раньше не видел... и это не я писал!
   - Это была комната твоего отца задолго до того, как ты родился, - сказала Эмилия и, покраснев, поцеловала мальчика.
   Она была очень молчалива на обратном пути в Ричмонд, где они на время сняли дом, куда суетливые, улыбающиеся стряпчие являлись проведать миссис Осборн (свои визиты они, разумеется, ставили ей потом в счет!), и где, конечно, была комната и для майора Доббина, часто приезжавшего туда верхом, ибо у него было много дел в связи с опекой над маленьким Джорджем.
   Джорджи разрешили некоторое время отдохнуть от ученья и взяли его из заведения мистера Вила, а этому джентльмену поручили составить надпись для красивой мраморной плиты, которую должны были поместить в церкви Воспитательного дома у подножия памятника Джорджу Осборну.
  
   Миссис Буллок, тетка Джорджи, хотя и ограбленная этим маленьким чудовищем на половину суммы, которую она надеялась получить от отца, тем не менее доказала свою незлобивость, примирившись с матерью и сыном. Роухемптон недалеко от Ричмонда; и вот однажды к дому Эмилии в Ричмонде подъехала карета с золотыми быками на дверцах и с худосочными детьми на подушках. Семейство Буллок вторглось в сад, где Эмилия читала, Джоз сидел в беседке, безмятежно погружая землянику в вино, а майор в индийской куртке подставлял спину Джорджи, которому пришло в голову поиграть в чехарду. Мальчик перекувырнулся и влетел прямо в стайку маленьких Буллоков с огромными бантами на шляпах и грандиозными черными кушаками, шествовавших впереди своей облаченной в траур мамаши.
   "Он очень подходит по возрасту для Розы", - подумала любящая мать и бросила взгляд на свою дочку - болезненную семилетнюю девицу.
   - Роза, подойди и поцелуй своего двоюродного братца, - сказала миссис Фредерик. - Ты не узнаешь меня, Джордж? Я твоя тетя.
   - Я знаю вас очень хорошо, - сказал Джордж, - но я не люблю целоваться! - И он уклонился от ласк послушной кузины.
   - Проводи меня к своей мамочке, шалунишка, - сказала миссис Фредерик; и обе дамы встретились после многолетнего перерыва. Пока Эмми терзали заботы и бедность, миссис Буллок ни разу не подумала о том, чтобы навестить ее, но теперь, когда Эмилия заняла достаточно видное место в свете, ее золовка, разумеется, считала свой визит в порядке вещей.
   Явились и многие другие. Наша старая приятельница мисс Суорц и ее супруг с шумом и треском прискакали из Хемптон-корта со свитой лакеев, разодетых в пышные желтые ливреи, и мулатка по-прежнему изливалась Эмилии в своей пылкой любви. Нужно отдать справедливость мисс Суорц: она неизменно любила бы Эмми, если бы могла с нею видаться. - Но que voulez vous? - в таком огромном городе людям некогда бегать и разыскивать своих друзей. Стоит им выйти из рядов, и они исчезают, а мы маршируем дальше без них. Разве чье-либо отсутствие замечается на Ярмарке Тщеславия?
   Как бы там ни было, но еще до истечения срока траура по мистеру Осборну Эмми оказалась в центре светского круга, члены которого были твердо уверены, что каждый, кто допускается в их общество, должен почитать себя осчастливленным. Среди них едва ли нашлась бы хоть одна леди, не бывшая в родстве с каким-нибудь пэром, хотя бы супруг ее был простым москательщиком в Сити. Некоторые из этих леди были очень учены и осведомлены: они читали произведения миссис Сомервилль и посещали Королевский институт. Другие были суровыми особами евангелического толка и придерживались Эксетер-холла. Нужно сознаться, что Эмми чувствовала себя очень неловко, внимая их пересудам, и ужасно измучилась, когда раз или два была вынуждена принять приглашение миссис Буллок. Эта леди упорно покровительствовала ей и весьма любезно решила заняться ее воспитанием. Она подыскивала для Эмилии портних, вмешивалась в ее распоряжения по хозяйству и следила за ее манерами. Она постоянно приезжала из Роухемптона и развлекала невестку бесцветной светской болтовней и жиденькими придворными сплетнями. Джоз любил послушать миссис Буллок, но майор в сердцах удалялся при появлении этой женщины с ее потугами на светскость. Доббин однажды уснул после обеда под самым носом у лысого Фредерика Буллока на одном из лучших его званых вечеров (Фред все домогался, чтобы осборновские капиталы перекочевали из банкирского дома в Стампи и Рауди к его фирме); а тем временем Эмилия, не знавшая латинского языка, не слыхавшая, кто написал последнюю нашумевшую статью в "Эдинбургском обозрении", и нимало не обеспокоенная (словно это ее вовсе не касалось) неожиданным ходом мистера Пиля при обсуждении злополучного законопроекта об эмансипации католиков, - сидела, не раскрывая рта, среди дам в обширной гостиной, глядя в окно на бархатные лужайки, аккуратно посыпанные гравием дорожки и сверкающие крыши оранжерей.
   - По-видимому, она добродушна, но простовата, - сказала миссис Рау анникомъ, послѣдняя -- французскимъ Charge d'Affairs, Monsieur de Macabau. Надо сознаться, что нашъ посланникъ справедливо стоялъ за мадамъ Штрумпфъ, знаменитой по своему голосу, тремя нотами стоявшимъ выше голоса ея соперницы, мадамъ Ледерлунгъ. Стоило только нашему посланнику высказать какое нибудь мнѣніе, оно тотчасъ же встрѣчало бездну противорѣчій со стороны французскаго дипломата. Каждый изъ обитателей описываемаго нами города, конечно, принадлежалъ къ той или другой партіи. Безъ всякаго сомнѣнія, Ледерлунгъ -- премиленькое созданіе съ плѣнительнымъ голосочкомъ; но и то внѣ всякаго спора, что Штрумпфъ уже не въ цвѣтѣ красоты и юности и довольно толста, такъ что когда она являлась въ послѣдней сценѣ "Сомнамбулы", въ кофточкѣ и съ лампой въ рукѣ, и когда приходилось ей выйти изъ окна и перейти по дощечкѣ мельницы,-- мадамъ Штрумпфъ съ трудомъ пролѣзала въ окно, и, подъ тяжестью ея персоны, дощечка гнулась и трещала.... Зато какже и отличалась она въ финалѣ! съ какимъ порывомъ чувствъ бросалась въ объятія Эльвина! Она едва-едва не задушила его, между тѣмъ какъ миніатурная Ледерлунгъ.... но оставимте эти пересуды.... Дѣло въ томъ, что означенныя двѣ дамы составляли въ Пумперипккелѣ два штандарта, французской и англійской партіи, и раздѣляли все общество на двѣ половины.
   Къ нашимъ принадлежали: англійскій посланникъ, оберъ-шталмейстеръ, статсъ-секретарь; на сторонѣ французской партіи находились: французскій посланникъ, супруга главнокомандующаго, гофъ-маршалъ и его жена, извлекавшая изъ этого еще и ту выгоду, что она получала изъ Парижа новыя моды, и курьеръ Mr. de Macabau привозилъ ей шляпки.
   Главная квартира ихъ и table d'hôte находились въ Pariser Hof -- одной изъ лучшихъ отелей въ городѣ; и хотя эти джентльмены принуждены были соблюдать въ обществѣ надлежащее приличіе, они, однакожь, рѣзали другъ друга эпиграммами острыми какъ лезвіе бритвы,-- точь-въ-точь, какъ два бойца, случаемъ видѣнные мной въ Девоншэйрѣ. и которые, нанося другъ другу удары, не обнаруживали ни малѣйшаго движенія мускуловъ на лицѣ своемъ. Ни Тэйпуормъ, ни Макабо не посылали депешъ въ свое отечество, не наполнивъ ихъ бездною взаимныхъ хваленій. Съ нашей стороны, напримѣръ, читаемъ: "Польза Великобританіи въ Пумперниккелѣ, и вообще во всей Германіи, теряетъ чрезвычайно много чрезъ продолжительное пребываніе здѣсь французскаго посланника. Характеромъ человѣкъ этотъ таковъ, что для достиженія своей цѣли онъ не постыдится говорить всякую ложь и не задумается сдѣлать преступленіе. Онъ всѣми силами старается вооружить дворъ противъ англійскаго посланника, представляетъ поведеніе Великобританіи въ самомъ темномъ видѣ и, къ несчастію, поддерживается министромъ, необразованность котораго также очевидна, какъ и пагубно его вліяніе." Съ своей стороны, французы писали слѣдующее: "Mr. де Тэйпуормъ продолжаетъ вести свою систему глупой, островской надменности и свойственнаго только одной черни вѣроломства противъ одной изъ величайшихъ націй въ мірѣ.... Золото его щедро разсыпается по тому направленію, гдѣ безумныя угрозы не имѣютъ надлежащаго дѣйствія. Тѣмъ и другимъ средствами онъ успѣлъ взять верхъ надъ разными креатурами.... Короче сказать, Пумперниккель до тѣхъ поръ не будетъ смиренъ, Германія спокойна, Франція уважаема и Европа довольна, пока этотъ зловредный человѣкъ...." и такъ далѣе...
   Еще задолго до наступленія зимы, Эмми давала вечеръ и принимала общество, съ подобающимъ приличіемъ и скромностію. У нея былъ, надо замѣтить, учитель французскаго языка, съ большой по хвалой отзывавшійся о чистотѣ ея произношенія и способности съ легкостью усвоивать себѣ преподаваемое. Кромѣ того, наставницей Амеліи была и мадамъ Штрумпфъ, дававшая ей уроки пѣнія, исполняемые мистриссъ Осборнъ такъ превосходно и съ такою вѣрностью въ голосѣ, что окна майора, квартира котораго находилась напротивъ, постоянно открывались, когда начинался урокъ, и закрывались, когда онъ кончался. Нѣкоторыя изъ нѣмочекъ -- созданія сантиментальныя и не прихотливыя въ своихъ требованіяхъ -- съ первой же встрѣчи влюбились въ Амелію и стали обращаться съ нею по пріятельски, на du.... Согласенъ, всѣ эти подробности довольно тривіальны, а все-таки не могу удержаться отъ нихъ, такъ какъ онѣ относятся къ временамъ счастливымъ для моей героини.... Перейдемъ, однакожь, къ майору, какъ къ наставнику Джоржа: Уильямъ читалъ со своимъ крестникомъ Цезаря и проходилъ съ нимъ математику....
   Джозъ былъ весьма любезенъ съ графиней Фанни де Буттербродъ, очень милой. мягкосердечной и незаносчивой молодой дѣвицей, но бѣдной до крайности. Съ своей стороны, и Фанни признавалась, что быть сестрой Амеліи она считаетъ величайшимъ счастіемъ; мистеръ Седли не отказался бы жениться на дѣвицѣ Буттербродъ: онъ могъ тогда къ гербу своему прибавить графскую корону. Вдругъ случилось одно важное происшествіе. При дворѣ начались празднества по случаю одного бракосочетанія. Съ этой сватьбой связывались великолѣпныя и торжественныя празднества, что и исполнено было, дѣйствительномъ такою пышностью, какой не запомнятъ. На праздники съѣхались всѣ сосѣдніе принцы, принцессы и вельможи. Цѣны за ночлегъ возвысились въ городѣ до полукроны, и армія совершенно истощилась, доставляя почетные караулы для свѣтлостей, сіятельствъ и превосходительствъ, прибывшихъ сюда съ разныхъ мѣстъ. На сватьбу просили всѣхъ и каждаго и черезъ дороги, по которымъ предстояло проходить молодой четѣ, перекинуты были тріумфальные своды и гирлянды. Одинъ фонтанъ испускалъ изъ себя столбы кислаго вина, а фонтанъ на Артиллерійской площади заряженъ былъ пивомъ. Фонтаны, всѣ до одного, находились въ дѣйствіи; для состязанія крестьянъ разставлены высокія жерди, на которыхъ висѣли серебряные часы, одежда и разныя разности. Изъ числа призовъ одинъ достался на долю Джоржа онъ легко поднялся на вершину жерди, схватилъ подарокъ и спустился внизъ съ быстротою водопада. Джоржъ отдалъ свой призъ крестьянину, который лазилъ на верхушку, едва-едва не досталъ его и стоялъ теперь при концѣ мачты, произнося не совсѣмъ пріятныя одобренія. При этомъ случаѣ, я смѣло могу сказать, что наша иллюминація вышла превосходнѣе французской, несмотря на то, что послѣдняя имѣла шестью плошками больше. Наши транспаранты, представлявшіе благоденствіе молодой четы и побѣгъ несогласія, просто, уничтожали французскую картину.
   На предстоящіе праздники собрались большія толпы народу, въ томъ числѣ и англичане. Кромѣ придворныхъ баловъ, давались еще и публичные, въ общемъ клубѣ и Редутѣ. Въ первомъ изъ этихъ мѣстъ находилась комната для trente-et-quarante и roulette.
   И маленькій шалунъ нашъ Джоржъ Осборнъ, въ карманахъ котораго не выводились талеры, также явился на городской балъ, въ обществѣ камердинера дяди своего, господина Кирша. Онъ съ особеннымъ удовольствіемъ похаживалъ вокругъ игорныхъ столовъ, за которыми дѣятельно занимались банкометы и понтёры. Тутъ играли и женщины. Нѣкоторыя изъ нихъ были въ маскахъ, такъ какъ въ разгульные дни карнавала такая вольность допускалась.
   За столомъ, гдѣ находилась рулетка, сидѣла какая-то блондинка, въ простенькомъ костюмѣ и въ черной маскѣ. Передъ ней лежали карта, булавка и два флорина. Въ то время, какъ банкометъ спрашивалъ цвѣтъ и нумеръ, блондинка накалывала карту, и только тогда рѣшалась объявить свой цвѣтъ, когда красные и черные проходили извѣстное число разъ.
   Но, какъ будто на зло ея тщательности и наблюдательности, маска никакъ не могла попасть на вѣрный выигрышъ. Послѣдніе два флорина, одинъ за другимъ, перешли въ кассу банкира, при чемъ блондинка испускала вздохъ, пожимала плечами, почти совершенно открытыми, и, приколовъ булавкой карточку, нѣсколько времени барабанила ею по столу. Вдругъ, оглянувшись какъ-то, она увидѣла честное лицо Джоржа, съ напряженнымъ вниманіемъ посматривавшаго на сцену дѣйствія.
   Пристально посмотрѣвъ на мальчика своими сверкающими глазами, маска сказала:
   -- Monsieur n'est pas joueur?...
   -- Non, Madame! отвѣтилъ мальчикъ.
   -- Вы никогда не играли? продолжала блондинка.-- Сдѣлайте мнѣ небольшое одолженіе....
   -- Какое? спросилъ Джоржъ, раскраснѣвшись.
   Господинъ Киршъ занятъ былъ попыткой счастія на rouge et noir, а потому и думать забылъ о своемъ молодомъ господинѣ.
   -- Пожалуста, съиграйте за меня; выберите и поставьте какой вамъ угодно нумеръ.
   Маска вынула кошелекъ, взяла изъ него послѣднюю золотую монету и передала ее Джоржу. Мальчикъ засмѣялся и поступилъ какъ просила его леди.
   На этотъ разъ счастіе склонилось на сторону маски. Джоржъ выигралъ. Говорятъ, начинающіе въ игрѣ не знаютъ неудачи.
   -- Благодарю васъ, сказала блондинка, придвигая деньги: -- благодарю.-- Скажите, какъ васъ зовутъ?
   -- Осборнъ, отвѣчалъ Джоржъ и уже полѣзъ въ карманъ за деньгами, чтобъ попытать своего счастья, какъ вдругъ въ комнату явились майоръ и Джозъ. Многіе изъ гостей оставили придворный балъ ранѣе обыкновеннаго. Весьма вѣроятно, что Уильямъ и мистеръ Седли, возвратясь домой и не найдя тамъ нашего юноши, отправились отъискивать его въ игорномъ домѣ. Майоръ первый замѣтилъ Джоржа и взявъ его за плечо, быстро отвелъ отъ мѣста искушенія. Потомъ, посмотрѣвъ вокругъ комнаты, онъ увидѣлъ Кирша за занятіемъ, о которомъ мы упомянули, и, подойдя къ нему, спросилъ его, какъ онъ смѣлъ привести мистера Джоржа въ такое мѣсто.
   -- Laissez-moi tranquille, сказалъ господинъ Киршъ, подъ сильнымъ вліяніемъ хмѣля и игры.-- Il faut s'amuser. Je ne suis pas au service de Monsieur.
   Замѣтивъ состояніе Кирша, майоръ не захотѣлъ пускаться съ нимъ въ дальнѣйшія изъясненія, ограничившись тѣмъ, что увелъ съ собой Джоржа и спросилъ Джоя, не пойдетъ ли и онъ вмѣстѣ съ ними. А мистеръ Седли стоялъ подлѣ маски, игравшей теперь уже счастливо. Ставка блондинки, казалось, очень заинтересовала нашего пріятеля.
   -- Не лучше ли будетъ, Джозъ, сказалъ майоръ: -- если ты пойдешь съ нами?
   -- Я приду съ этимъ негодяемъ Киршемъ, отвѣчалъ Джой.
   -- Скажи мнѣ откровенно, Джоржъ, ты игралъ? спросилъ Уильямъ своего крестника, когда они вышли на улицу.
   -- Нѣтъ! отвѣчалъ мальчикъ.
   -- Дай мнѣ честное слово джентльмена, что ты никогда не станешь играть.
   -- Отчего же? возразилъ Джоржъ.-- Мнѣ кажется, это весьма пріятное удовольствіе.
   Но Доббинъ краснорѣчивымъ и убѣдительнымъ образомъ доказалъ крестнику, почему онъ не долженъ играть, и подтвердилъ бы убѣжденія свои, представивъ въ примѣръ отца Джоржа, еслибъ только имѣлъ намѣреніе сказать хоть одно слово, которое бы падало тѣнью на память его покойнаго друга. Впустивъ Джоржа въ домъ, онъ самъ пошелъ спать и видѣлъ, какъ огонь въ комнатѣ мальчика, черезъ нѣсколько минутъ, погасъ. Спустя еще полчаса, сдѣлалось темно и въ комнатѣ Амеліи.
   Мистеръ Седли оставался хладнокровнымъ зрителемъ. Онъ не былъ игрокъ, но время отъ времени не уклонялся отъ возбужденія и такого рода сильныхъ ощущеній. Въ разукрашенныхъ карманахъ его придворнаго жилета звенѣло нѣсколько наполеондоровъ. Черезъ прекрасное плечо блондинки, Джой поставилъ одну монету и выигралъ. Маска сдѣлала легкое движеніе, чтобъ дать ему мѣсто подлѣ себя.
   -- Пожалуста садитесь: вы принесли съ собой счастье, сказала она, употребляя иностранный выговоръ, совсѣмъ различный отъ того свободнаго и совершенно англійскаго "благодарю васъ", которымъ она сопровождала выигрышъ Джоржа. Толстый джентльменъ, оглянувшись вокругъ, не замѣчаетъ ли кто его особы изъ людей почтенныхъ, занялъ предлагаемое мѣсто, пробормотавъ: "да, да, дѣйствительно вы правы. Я очень счастливъ. Я увѣренъ, что могу удѣлить и вамъ частицу моего счастья...."
   -- А что, вы много играете? спросила маска.
   -- Думаю поставить два наполеончика, отвѣчалъ Джой важнымъ тономъ, бросивъ на карту золотую монету.
   -- Вы играете не для того, чтобы выиграть? Да и я тоже. Я играю для того, чтобы забыться, да не могу, правда... Я не могу забыть былыя времена. Вашъ маленькій племянникъ живой портретъ своего папа.... А вы.... вы не перемѣнились... впрочемъ, нѣтъ: и въ васъ есть перемѣна. Всѣ измѣняются, всѣ забываютъ; ни у кого нѣтъ сердца.
   -- Праведный Боже! Кто же вы? спросилъ мистеръ Седли въ сильномъ смущеніи.
   -- Неужели вы не можете догадаться, Джозъ Седли? печальнымъ голосомъ сказала блондинка и потомъ, сдернувъ маску и взглянувъ на Джоя, прибавила: -- вы забыли меня?
   -- Ахъ, Боже мой! мистриссъ Кроули! воскликнулъ тотъ.
   -- Да, Ребекка, подтвердила блондинка, положивъ на руку Джоя свою ручку.
   Она продолжала слѣдить за игрой, не спуская, въ тоже время, глазъ и съ нашего толстяка.
   -- Я квартирую въ гостинницѣ "Слона", продолжала Бекки.-- Спросите мадамъ де Раудонь.... Сегодня я видѣла безцѣнную Амелію; какъ она похорошѣла и какъ счастлива должна быть!... И вы, Джозефъ, тоже счастливы!... Всѣ счастливы, кромѣ меня. Только я несчастна...
   И полковница Кроули переложила деньги съ красной карты на черную, будто нечаянно, движеніемъ руки, когда хотѣла отерѣть глаза свои носовымъ платкомъ, обшитымъ рваными кружевами.
   Красная снова взяла. Ребекка проиграла все изъ этой ставки.
   -- Пойдемте, сказала она тогда; -- пройдемтесь немного. Мы вѣдь старинные друзья не правда ли, безцѣнный мистеръ Седли?
   Въ это время и герръ Киршъ, совершенно продувшись, пошелъ за своимъ господиномъ. Иллюминація все еще горѣла; однакожъ, транспарантъ надъ домомъ нашего посольства быль едва замѣтенъ.
  

ГЛАВА LXIII.

СВѢДѢНІЯ О НАШИХЪ СТАРЫХЪ ЗНАКОМЫХЪ.

   Мы должны пробѣжать часть жизни мистриссъ Ребекки Кроули съ тою снисходительностью и деликатностью, какія требуются свѣтомъ -- моральнымъ свѣтомъ, который, можетъ быть, и не всегда уклоняется отъ порока, зато питаетъ непреодолимое отвращеніе, когда услышитъ, что пороку дали его настоящее названіе Есть предметы на Ярмаркѣ Тщеславія, о которыхъ мы имѣемъ совершенное понятіе, хотя ни слова не говоримъ о нихъ. Для образованной публики также непріятно читать голое описаніе порока, какъ для англійской или американской леди слышать произнесенное предъ ея непорочнымъ слухомъ слово брюки. А при всемъ томъ, милостивыя государыни, какъ порокъ, такъ и панталоны смѣло прогуливаются по бѣлу свѣту, каждый день являются передъ нашими глазами, нисколько не оскорбляя нашей скромности. Еслибъ вы каждый разъ, когда они проходятъ мимо, начали краснѣть, что бы тогда сдѣлалось съ милымъ цвѣтомъ вашихъ личикъ? Скромности вашей тогда только предстоитъ случай выказывать свое безпокойство, когда назовутъ эти вещи ихъ именемъ. Вотъ и авторъ этого разсказа желалъ непремѣнно покориться господствующей модѣ и изобразить существованіе зла самымъ легкимъ и пріятнымъ образомъ, такъ чтобы не оскорбить ни чьихъ прекрасныхъ чувствъ. Я не позволю никому сказать, чтобы наша Бекки, у которой, вѣроятно, были нѣкоторые пороки, не представлена мной публикѣ въ совершенно джентильномъ и невинномъ видѣ. Описывая эту сирену, поющую и улыбающуюся, ласкающуюся и льстящую, авторъ, съ смиренной гордостью, спрашиваетъ своихъ читателей вообще, нарушилъ ли онъ хотя разъ законы приличія и хоть единожды показалъ ли надъ водой отвратительный хвостъ чудовища? Нѣтъ! Тѣ, кому угодно, могутъ нырнуть въ воду, весьма прозрачную и посмотрѣть, какъ оно тамъ извивается и изгибается между костями, или обвивается вокругъ труповъ; но надъ ватеръ-линіей я еще разъ спрашиваю, не было ли все представлено мной въ надлежащемъ пріятномъ и приличномъ видѣ, и имѣетъ ли право какой нибудь брюзгливый человѣкъ на Ярмаркѣ Тщеславія воскликнуть: "фи, какъ это гадко!" Но, однакожь, когда сирена бросается въ глубину, вода, безъ сомнѣнія, взволнуется и вы лишаетесь возможности разглядѣть, что она тамъ дѣлаетъ на днѣ, между мертвыми тѣлами. Правда, хороши эти сирены -- когда, на скалѣ, играютъ на арфѣ, расчесываютъ волосы, поютъ и просятъ васъ подержать передъ ними зеркало; но когда кинутся онѣ въ свою родную стихію, повѣрьте, эти прелестницы русалки замышляютъ что нибудь недоброе, и мы лучше сдѣлаемъ, если не станемъ разсматривать этихъ водяныхъ канибаловъ. пожирающихъ и пирующихъ надъ ихъ несчастными жертвами. Такимъ образомъ и Бекки -- когда сходитъ она со сцены нашей исторіи, будьте увѣрены, что въ ту пору она занимается недобрымъ, и чѣмъ менѣе будетъ сказано про ея дѣла, тѣмъ лучше.
   Впрочемъ, и у Ребекки совершенное паденіе произошло не вдругъ, а послѣ неоднократной борьбы старанія поддержать себя съ искушеніемъ...
   Бекки, пока мужъ ея дѣлалъ приготовленія къ отъѣзду, обрѣталась въ Лондонѣ и, какъ надо полагать, не разъ покушалась увидѣть сэра Питта Кроули и подѣйствовать на его чувства, которыя однажды уже были склонены въ ея пользу. Както, баронетъ и мистеръ Венгамъ шли вмѣстѣ въ парламентъ: послѣдній изъ нихъ увидѣлъ мистриссъ Раудонъ, въ черной вуали, близь Дома законодательства. Лишь только глаза ея встрѣтились съ глазами Венгама, она сейчасъ же скрылась, и съ тѣхъ поръ намѣренія ея на баронета не имѣли надлежащаго успѣха.
   Вѣроятно, въ этомъ дѣлѣ много препятствовала леди Джэйнъ. Я слышалъ, что она совершенно изумила мужа своего твердостію духа, обнаруженною ею при извѣстной читателю сценѣ, и рѣшимостью не признавать въ лицѣ мистриссъ Бекки своей родственницы. Слѣдуя своимъ побужденіямъ, она пригласила Раудона къ себѣ въ домъ, до отъѣзда его на островъ Ковентри, зная, что при такомъ вѣрномъ стражѣ мистриссъ Бекки не попробуетъ вломиться въ ея домъ. Леди Джэйнъ осматривала надпись всѣхъ писемъ на имя сэра Питта, не найдется ли между ними посланія отъ ея невѣстки. Впрочемъ, съ этой стороны опасаться было нечего: Ребекка еслибъ и захотѣла написать, то не могла; ей сказали, что всякая переписка относительно ея супружеской контры должна вестись адвокатами, и никѣмъ больше.
   Дѣло въ томъ, что сэръ Питтъ рѣшительно вооружился противъ Ребекки. Спустя весьма короткое время послѣ происшествія съ лордомъ Стэйномъ, Венгамъ, встрѣтясь съ баронетомъ, передалъ ему подробную біографію мистриссъ Раудонъ,-- біографію, чрезвычайно изумившую нашего выборнаго члена усадьбы Кроули. Венгамъ зналъ все, что относилось до Ребекки, зналъ, кто былъ ея отецъ, въ которомъ году мать ея танцовала на сценѣ, какого рода жизнь вела она до замужства и послѣ брака. Впрочемъ, я увѣренъ, что большую часть разсказа мистера Венгама составляла ложь, внушенная корыстолюбіемъ и злобой, а потому и не даю ему мѣста въ моей исторіи. Замѣчу только, что баронетъ, по полученіи такихъ свѣдѣній, составилъ себѣ о Ребеккѣ самую жалкую репутацію,-- о той Ребеккѣ, къ прелестнымъ качествамъ которой нѣкогда былъ весьма неравнодушенъ.
   Доходы губернатора острова Ковентри незначительны. Часть изъ нихъ Раудонъ отложилъ на уплату долговъ и процентовъ въ страховое общество, такъ что могъ удѣлять женѣ своей каждогодно не болѣе трехъ-сотъ фунтовъ, но и тѣ обѣщался выдавать съ тѣмъ только условіемъ, если Бекки никогда не станетъ безпокоить его. Въ противномъ случаѣ ей грозили общимъ посмѣяніемъ и законнымъ разводомъ. И все это было слѣдствіемъ козней мистера Венгама, милорда Стэйна, самого Раудона и вообще всѣхъ и каждаго! Только они одни могли придумать такой планъ, чтобъ выжить Бекки изъ отечества и предать забвенію самое непріятное происшествіе.
   Ребекка такъ была занята устройствомъ этихъ дѣлъ съ адвокатами мужа, что забыла даже предпринять какія нибудь мѣры относительно сына своего маленькаго Раудона и даже ни разу не вздумала повидаться съ нимъ. Молоденькій джентльменъ поручался полному попеченію дяди своего и тетки, изъ которыхъ послѣдняя всегда пользовалась особенною привязанностью со стороны ребенка. Мама его, оставивъ Англію, написала ему изъ Булони миленькое письмецо, прося сына не оставлять его занятій, и увѣдомляла, что она рѣшилась сдѣлать путешествіе по материку, въ теченіи котораго будетъ имѣть удовольствіе писать къ нему неоднократно. Но въ продолженіи цѣлаго года не выполнялось это обѣщаніе, и не исполнилось бы, можетъ быть, и долѣе, еслибъ къ тому не послужила одна весьма побудительная причина,-- именно: смерть единственнаго сына и наслѣдника сэра Питта, постоянно хилаго и сдѣлавшагося жертвою кори и коклюша. Тогда мама Раудона написала другое, самое трогательное посланіе къ своему возлюбленному сыну, сдѣлавшемуся, вслѣдствіе печальнаго событія, наслѣдникомъ усадьбы Кроули. Миледи Джэйнъ, добрая душа которой всегда расположена была въ пользу ребенка, теперь еще болѣе привязалась къ нему. Раудонъ Кроули, высокій и прекрасный юноша, получивъ письмо, чрезвычайно раскраснѣлся.
   -- О, тетенька Джэйнъ! вы одна только и есть моя маменька! сказалъ онъ: -- а никакъ не та.... ну вотъ что пишетъ ко мнѣ это письмо.
   Однакожь, онъ послалъ кроткій и почтительный отвѣтъ къ мистриссъ Ребеккѣ, проживающей во Флоренціи, въ отели....
   Впрочемъ, мы предупреждаемъ разсказъ событій....
   Первый побѣгъ нашей миленькой Бекки ограничивался весьма недальнимъ разстояніемъ. Она вышла на французскій берегъ въ Булони -- этомъ вѣрномъ убѣжищѣ почти для всей гонимой англійской невинности. Тамъ занимала она двѣ хорошенькія комнаты въ отели, жила, какъ вдовушка, довольно джентильно и содержала при себѣ femme de chambre. Обѣдала мистриссъ за table d'hôte, гдѣ всѣ находили общество ея пріятнымъ, и занимала сосѣдей своихъ разсказами о своемъ братѣ сэрѣ Питтѣ и о своихъ знатныхъ лондонскихъ знакомцахъ. При такихъ случаяхъ Бекки употребляла ту легкую манеру въ разговорѣ и модной болтовнѣ, которая всегда производитъ довольно сильный эффектъ на людей посредственнаго воспитанія. Она легко успѣла прослыть между этими людьми за значительную особу; къ ней собирались небольшія партіи на чай; и полковница Кроули довольно охотно предавалась невиннымъ удовольствіямъ того мѣста, какъ то: дѣлала поѣздки въ открытомъ экипажѣ, брала морскія ванны, прогуливалась по взморью и посѣщала театръ. Мистриссъ Буржойсъ, жена живописца, нанявшая съ семействомъ, на лѣтнее время, квартиру въ отели, и къ которой мужъ ея Буржойсъ пріѣзжалъ по субботамъ и воскресеньямъ, находила сосѣдку свою очаровательною, до тѣхъ поръ однако, пока шалунъ Буржойсъ, не началъ оказывать Бекки черезчуръ особеннаго вниманія. Но изъ этого еще ничего нельзя вывести: вѣдь она всегда была любезна, свободна и добра, особенно съ мужчинами!
   Къ концу сезона, по обыкновенію, за границу пробралось безчисленное множество семействъ; и Бекки представилась бездна случаевъ узнать мнѣніе общества объ ея поступкѣ. Однажды, она, скромно прогуливаясь на булонской пристани и поглядывая вдаль на величественныя скалы Албіона, выказывающіяся на горизонтѣ изъ глубины голубого океана, встрѣтилась лицомъ къ лицу съ леди Партлетъ и ея дочерьми. Леди Партлетъ въ ту же минуту однимъ размахомъ парасоли собрала вокругъ себя дочерей своихъ и, бросая бѣшеные взгляды на нашу маленькую, бѣдную, одинокую Бекки, поспѣшно удалилась съ пристани. Въ другой разъ пришелъ пароходъ. На морѣ дулъ крѣпкій вѣтеръ, производившій въ мистриссъ Раудонъ особенное удовольствіе и юморъ, преимущественно въ то время, когда пассажиры, съ печальными и вытянутыми лицами, выходили на материкъ. Случилось, что въ тотъ день на пароходѣ находилась леди Слингстонъ. Она была чрезвычайно нездорова и истомлена и потому едва-едва могла перейти на пристань; но лишь только примѣтила она подъ розовой шляпкой насмѣшливую улыбку Бекки, какъ, въ одно мгновеніе, возвратилась къ ней вся ея энергія. Бросивъ на свою соперницу презрительный взглядъ, миледи, безъ всякой помощи, пошла въ таможню. Полковница засмѣялась; не думаю только, чтобъ это былъ смѣхъ удовольствія. Она сознавала свое одиночество, сознавала всю недоступность для себя далекихъ, блестящихъ скалъ Англіи.
   И -- странно для меня!-- и самые мужчины измѣнились въ отношеніи Ребекки. Гринстонъ, напримѣръ, оскалилъ свои зубы, засмѣялся Бекки въ лицо съ фамильярностью, которая, по всѣмъ вѣроятностямъ, не слишкомъ-то поправилась ей. Бобъ Сакклинъ, который три мѣсяца тому назадъ не иначе стоялъ передъ Ребеккой, какъ съ открытой головой, и готовъ былъ пройти цѣлую милю подъ дождемъ, лишь бы только взглянуть на ея экипажъ передъ домомъ Ганта,-- этотъ Бобъ Сакклинъ разговаривалъ однажды съ Фитцуфомъ. Вдругъ мимо ихъ прошла мистриссъ Раудонъ. И чтожь? Маленькій Бобби кивнулъ ей головой, не дотрогиваясь до шляпы, и продолжалъ свой разговоръ съ Фитцуфомъ. Томъ Рэйксъ хотѣлъ забраться къ ней въ гостиную съ сигарой во рту.... Вотъ тогда то Ребекка почувствовала все свое одиночество. "О, еслибъ она былъ здѣсь -- думала она -- эти трусы никогда не осмѣлились бы оскорблять меня." Мистриссъ Раудонъ вспомнила о немъ съ величайшей грустью,-- вспомнила объ его честной, постоянной добротѣ и вѣрности, его безпрекословномъ повиновеніи, его простоватости, его смѣлости. Можетъ быть, Бекки и плакала даже, потому что положила лишній слой румянъ на свои щочки, а за обѣдомъ была необыкновенно развязна.
   Да, она уже румянилась, и.... и горничная ея подавала ей.... коньякъ; о томъ и не говоримъ, что значилось въ счетѣ содержателя отели.
   Но не такъ тяжело было переносить эти обиды мужчинъ, какъ симпатію, оказываемую нѣкоторыми леди. Мистриссъ Браккенбири и мистриссъ Вашингтонъ-Вайтъ, отправляясь въ Швейцарію, проѣзжали чрезъ Булонь. Онѣ находились подъ защитой полковника Горнера, молодого Бьюмориса и, безъ сомнѣнія, старика Браккенбири. Путешественники навѣстили мистриссъ Раудонъ -- хныкали съ нею, болтали, утѣшали,-- словомъ, покровительствовали Бекки -- до тѣхъ поръ, пока не довели ея почти до бѣшенства. Принимать покровительство отъ нихъ! подумала полковница въ ту минуту, какъ гости, расцаловавшись съ нею, уходили отъ нея съ усмѣшкой. Бекки слышала, какъ раздался на лѣстницѣ хохотъ Бьюмориса, и знала очень хорошо, какъ слѣдовало понимать веселость юноши.
   Вскорѣ послѣ этого визита случилось съ Ребеккой слѣдующее приключеніе; она, аккуратно выплачивавшая по своимъ недѣльнымъ счетамъ,-- она, которая всѣми силами старалась быть пріятной рѣшительно для всѣхъ въ домѣ,-- она, которая улыбалась хозяйкѣ его, называла лакеевъ monsieur, учтиво обращалась съ горничными и на каждомъ шагу извинялась передъ ними (а эти два послѣднія качества совершенно искупаютъ небольшую скупость въ деньгахъ),-- эта Ребекка, говоримъ мы, вдругъ получила отъ содержателя отели предложеніе, оставить его домъ. Этотъ отказъ произошелъ вѣроятно вслѣдствіе предостереженій, что Бекки ни подъ какимъ видомъ нельзя держать въ отели, ибо многія англійскія леди не хотѣли даже и сидѣть подлѣ нея.-- Такимъ образомъ мистриссъ Раудонъ вынужденной нашлась нанять квартиру скучную и уединенную.
   На зло, однакожь всѣмъ этимъ неудачамъ, Ребекка старалась поддержать свое достоинство, сохранить характеръ и побѣдить скандалъ. Она регулярно ходила въ церковь и пѣла тамъ громче всѣхъ,-- принимала живое участіе въ положеніи вдовъ потонувшихъ рыбаковъ, жертвовала работу и рисунки для отправляющейся къ индѣйцамъ миссіи, подписывалась въ "Собраніе" и не хотѣла танцовать,-- словомъ, она дѣлала все, что только заслуживало уваженія; потому-то мы съ особеннымъ удовольствіемъ и останавливаемся на этомъ періодѣ ея житейскаго поприща; послѣдующія части ея исторіи будутъ менѣе пріятны. Она видѣла, какъ нѣкоторые люди избѣгали ея и, несмотря на то, скрѣпя сердце, улыбалась имъ. Вы никогда не могли бы заключить по ея наружности, какія муки уничиженія переносила она внутренно.
   Исторія ея, во всѣхъ отношеніяхъ, была загадкой. Во мнѣніяхъ насчетъ ея образовались различныя партіи. Одни говорили, что она криминальная преступница, другіе утверждали, что она невинна какъ агнецъ, и что всему виной мужъ ея. Бекки чрезвычайно много выигрывала материнской привязанностью къ сыну, которую выказывала, заливаясь горькими слезами, при воспоминаніи о немъ, предаваясь сильной горести при случаѣ, когда упоминали его имя, или при видѣ ребенка, имѣющаго съ нимъ сходство. Этимъ средствомъ она привлекла къ себѣ доброе сердце мистриссъ Алдерни, балы которой и обѣды отличались превосходствомъ предъ всѣми тамошними резидентами. По прибытіи на каникулы маленькаго Алдерни изъ пансіона доктора Свиштеля, Бекки заплакала горькими слезами, чѣмъ и побѣдила чувствительную мистриссъ Алдерни.
   -- Мистеръ Алдерни и мой Раудонъ совершенно однихъ лѣтъ, и какъ похожи другъ на друга! А, еслибъ вы знали.... говорила Бекки, едва не задыхаясь отъ избытка чувствъ.
   А между тѣмъ въ возрастѣ мальчиковъ было пять лѣтъ разницы и столько же сходства, какъ между моимъ почтеннѣйшимъ читателемъ и его покорнымъ слугой нижеподписавшимся. Венгамъ, отправляясь за границу, въ Киссингеръ, соединиться съ лордомъ Стэйномъ, просвѣтилъ съ этой стороны добродушную мистриссъ Алдерни, разсказавъ ей, почему онъ мигъ описать маленькаго Раудона вѣрнѣе, чѣмъ описывала его мама, не любившая и почти никогда не видѣвшая сына. Но свѣдѣніямъ, сообщеннымъ Венгамомъ, выходило, что маленькому Раудону тринадцать лѣтъ, между тѣмъ какъ Алдерни только девять; одинъ былъ бѣлокурый, другой -- брюнетъ. Словомъ сказать, Венгамъ своими поясненіями принудилъ леди раскаяться въ ея добродушіи.
   Каждый разъ, какъ Бекки съ невѣроятными усиліями и трудами собирала вокругъ себя небольшой кружокъ, кто нибудь являлся передъ ней и грубо разметалъ его, такъ что мистриссъ Раудонъ приходилось начинать всю свою работу снова.
   Нѣкую мистриссъ Ньюбрайтъ приняла Бекки къ себѣ на нѣкоторое время, будучи увлечена нѣжностью пѣнія послѣдней и ея надлежащими взглядами на серьёзные предметы, относительно которыхъ полковница, въ былые дни, именно въ усадьбѣ Кроули, получила весьма хорошія свѣдѣнія. Она не только принимала благотворительныя объявленія, но и читала ихъ,-- приготовляла фланелевыя юбки, бумажные колпаки, рисованныя шторки и другіе предметы, съ цѣлью распродать ихъ и вырученными деньгами доставить средства нѣкоторымъ миссіямъ отправиться къ дикимъ индѣйцамъ. Мистриссъ Ньюбрайтъ по временамъ имѣла переписку съ миледи Соутдоунъ касательно составленія особаго капитала для фиджійскихъ островитянъ,-- и въ этой перепискѣ однажды упомянула о нѣжномъ другѣ своемъ мистриссъ Раудонъ Кроули. Но вдовствующая леди доставила о Ребеккѣ такія свѣдѣнія, и съ такими подробностями, намеками, фактами, небылицами и предостереженіями, что дружба между мистриссъ Ньюбрайтъ и мистриссъ Кроули прекратилась навсегда....
   Бекки перебѣгала изъ одного мѣста въ другое: изъ Булони въ Діепъ, изъ Діепа въ Каенъ, изъ Каена въ Туръ,-- вездѣ прилагала всѣ свои усилія слыть почтенной: но, увы! рано или поздно, а настоящій характеръ ея открывался, и всѣ на нее нападали какъ ястребы.
   Въ одномъ изъ этихъ мѣстъ Бекки была принята въ домѣ мистриссъ Гукъ Игльсъ -- женщины безъ всякой предосудительности въ характерѣ. Мистриссъ Гукъ стояла въ отели, въ Діепѣ, куда явилась мистриссъ Раудонъ,-- и онѣ познакомились другъ съ другомъ сначала въ морѣ, гдѣ купались,-- потомъ за table d'hôte. Мистриссъ Игльсъ слышала -- впрочемъ, ктожь этого не слышалъ?-- распущенный по свѣту скандалъ насчетъ поступка Стэйна; но, поговоривъ съ Ребеккой, она утвердительно провозгласила, что мистриссъ Кроули невинна, что мужъ ея дурной человѣкъ, что лордъ Стэйнъ безчестенъ, какъ всякому извѣстно, и, наконецъ, что всѣ клеветы, взведенныя на мистриссъ Кроули, суть слѣдствіе гнуснаго и злобнаго заговора, составленнаго Венгамомъ.
   -- Мистеръ Игльсъ! если вы хоть сколько нибудь обладаете великодушіемъ, я увѣрена, что при встрѣчѣ съ этимъ человѣкомъ въ клубѣ вы непремѣнно наградите его парой хорошихъ оплеухъ, говаривала мистриссъ Игльсъ своему супругу.
   Но Игльсъ, не болѣе какъ тихій старый джентльменъ, съ особенной наклонностью къ изученію геологіи, вовсе не былъ расположенъ привести въ исполненіе благонамѣренный совѣтъ своей супруги.
   Такимъ образомъ Игльсъ покровительствовала Ребеккѣ, взяла ее въ свой собственный домъ въ Парижѣ, поссорилась съ женой посланника за то, что та не хотѣла принимать ея protégée, и употребляла все, что только находилось во власти женщины, чтобъ навести полковницу Кроули на путь добродѣтели и возстановить ея имя. Пріѣздъ изъ Кембриджа молодого Игльса вооружилъ, однакожь, противъ Ребекки и мистриссъ Игльсъ. Замѣтивъ впечатлѣніе, произведенное на юношу ея подругой, эта почтенная леди начисто отказала мистриссъ Раудонъ отъ своего дома. Что оставалось дѣлать нашей авантюристкѣ, въ такихъ плачевныхъ обстоятельствахъ? Она попробовала счастія въ кое какихъ спекуляціяхъ, но и тутъ подрѣзали ее неудачи и, какъ слѣдствіе ихъ, долги. Полковница скрылась изъ столицы Франціи внезапно и отправилась въ Брюссель. О, какъ хорошо помнила она это мѣсто! Ребекка улыбнулась, взглянувъ на маленькое entresol, которое нѣкогда занимала, подумала о семействѣ Бэйракровъ и вспомнила сцену хлопотъ ихъ при общемъ брюссельскомъ побѣгѣ, и то, какъ искали они лошадей, между тѣмъ какъ карета ихъ стояла въ porte-cochère отели. Она ѣздила на Ватерлосское поле и кладбище Лекенъ, гдѣ памятникъ Джоржа Осборна чрезвычайно поразилъ ее. Бекки сдѣлала съ него рисунокъ. "Бѣдный Купидонъ! говорила она:-- какъ страшно былъ онъ влюбленъ въ меня и до какой степени глупъ!... Удивляюсь, какимъ образомъ маленькая Эмми пережила его.... Впрочемъ, это добренькое созданіе -- и какой у нея толстый братъ! У меня и теперь еще хранится преуморительный портретъ его.... Надо сознаться, они добрые, простые люди...."
   Но какъ тріумфально было для мистриссъ Раудонъ начало пребыванія ея въ Брюсселѣ, также плачевенъ и конецъ его. Парижскія невзгоды повторились и здѣсь. Уѣзжая изъ Брюсселя, она оставила по себѣ весьма лестную репутацію въ видѣ неоплатныхъ долговъ и тому подобнаго. А надо сказать, Бекки на славу жуировала тамъ, также какъ и въ столицѣ Франціи!...
   Такимъ образомъ наша скиталица, какъ новый Улиссъ, разъѣзжала по различнымъ городамъ Европы, стараясь въ которомъ нибудь изъ нихъ основать свою осѣдлость....
   Говорятъ, когда счастіе въ игрѣ переставало благопріятствовать мистриссъ Кроули, она давала уроки въ музыкѣ. Въ Вильдбадѣ мадамъ де Раудонъ, вмѣстѣ съ герромъ Споффомъ, первымъ піанистомъ господаря Валахіи, давала matinée musicale. Кромѣ того, мой маленькій другъ Ивсъ, который знаетъ всякаго и который всюду путешествовалъ, докладывалъ мнѣ, что въ бытность его въ Страсбургѣ, въ 1830 году, на сценѣ, въ оперѣ "Dame Blanche", появилась нѣкая Madame Rebecque и произвела въ театрѣ страшную суматоху. Ее освистали. Другъ мой Ивсъ совершенно увѣренъ, что несчастная débutante была никто другая, какъ мистриссъ Раудонъ Кроули.
   Вотъ ужь скиталица, такъ скиталица, въ самомъ дѣлѣ!... Когда Ребекка доставала гдѣ нибудь денегъ, то принималась за игру,-- когда проигрывала, то пускалась на разнаго рода выдумки, и ужь Богъ знаетъ, какъ и какимъ образомъ успѣвала она въ своихъ спекуляціяхъ!... Мнѣ сказывали даже, что въ Парижѣ полковница Кроули нежданно-негаданно нашла свою бабушку со стороны матери; дама эта, однакожь, отнюдь не принадлежала къ роду Монморанси, а была простая капельдинерша въ театрѣ Boulevards. Первая встрѣча родственницъ -- если вѣрить слухамъ -- представляла изъ себя трогательную сцену. Нижеподписавшійся не можетъ, впрочемъ, сообщить вамъ объ этомъ свиданіи внучки съ бабушкой никакихъ другихъ подробностей, кромѣ того, что сказалъ онъ.
   Случилось однажды, въ Римѣ, что полугодовая пенсія мистриссъ Раудонъ была доставлена главному банкиру, и такъ какъ каждый, кто только имѣлъ балансъ свыше пятисотъ скудій, приглашался на всѣ извѣстные балы, то и Бекки, въ числѣ прочихъ, удостоилась чести получить карточку на одно изъ блестящихъ собраній принца и принцессы Палоніа. Послѣдняя происходила по прямой линіи изъ фамиліи Помпилія, второго римскаго короля, и Эгеріи изъ дома Олимпа, между тѣмъ какъ Алессандро Палоніа, дѣдушка принца, продавалъ мыльные шарики, духи, помаду, табакъ, носовые платки, исполнялъ разныя коммиссіи для джентльменовъ и давалъ въ долгъ деньги. Въ салонахъ принца собирались всѣ римскія знаменитости -- принцы, дюки, артисты, музыканты,-- однимъ словомъ, люди всякаго званія и состоянія. Залы принца поражали своимъ великолѣпіемъ. Блескъ огней отражался на вызолоченныхъ рамахъ картинъ и на сомнительныхъ антикахъ, на огромномъ вызолоченномъ гербѣ, изображающемъ золотой грибъ на малиновомъ полѣ (цвѣтъ носовыхъ платковъ, которые продавалъ дѣдушка Палоніа). Серебряный фонтанъ фамиліи Помпилія сіялъ надъ крышей, надъ дверьми и панелями дома...
   Такимъ:то образомъ Бекки, пріѣхавши изъ Флоренціи и скромненько помѣстившись въ гостинницѣ, получила приглашеніе на балъ принца Палоніа. Горничная нарядила ее съ необыкновеннымъ тщаніемъ, и она отправилась на балъ, облокотившись на руку майора Лодера, съ которымъ въ это время случайно путешествовала. Вмѣстѣ вошли они и въ комнаты принца. Бекки увидѣла здѣсь множество лицъ, которыхъ она знавала въ счастливыя времена свои....
   Облокотившись на руку майора Лодера, Бекки прогуливалась съ нимъ по комнатамъ и вмѣстѣ съ нимъ выпила въ буфетѣ порядочное количество шампанскаго. Потомъ парочка наша отправилась далѣе и достигла наконецъ бархатнаго розоваго салона самой принцессы, въ концѣ всѣхъ апартаментовъ (тутъ стояли статуи Венеры и венеціанскія зеркала въ серебряныхъ рамахъ), гдѣ княжеское семейство, съ отборными гостями, сидѣло за ужиномъ. Этотъ избранный банкетъ имѣлъ удивительное сходство съ тѣми, которыми мистриссъ Раудонъ наслаждалась въ домѣ лорда Стэйна. Она вспомнила о тѣхъ счастливыхъ дняхъ и въ тоже время за столомъ Палоніа увидѣла самого лорда.
   Шрамъ, разрѣзанный брильянтомъ на его бѣломъ, лоснящемся лбу, оставилъ темно-красный знакъ; рыжіе виски были окрашены въ пурпуровый цвѣтъ, придававшій блѣдному лицу Стэйна еще болѣе блѣдности. На немъ были ордена, синяя лента и подвязка, и, вообще, милордъ казался величественнѣе всѣхъ другихъ гостей, въ числѣ которыхъ находилась и прекрасная графиня Белладонна, née de Glandier, супругъ которой (графъ Паоло делла Белладонна), извѣстный своими блестящими антологическими коллекціями, давно уже находился въ отсутствіи, въ особенной миссіи къ мароккскому императору.
   Лишь только завидѣла Бекки лорда Стэйна, о какъ внезапно сдѣлался мелокъ для нея майоръ Лодеръ! и какъ несло отъ капитана Рука табачищемъ! Въ ту же минуту она приняла свои изящныя манеры, взглянула на милорда, и ей показалось, будто она въ Лондонѣ.
   "Эта женщина глупа и нисколько не занимательна -- подумала полковница, имѣя въ мысляхъ своихъ графиню Белладонну.-- Я увѣрена, что она нисколько не интересуетъ его, и что онъ скучаетъ. При мнѣ этого никогда не случалось съ нимъ."
   И когда Ребекка поглядывала на лорда своими сверкающими глазками, сердечко ея трепетало тысячами трогательныхъ надеждъ, опасеній и воспоминаній. Бекки восхищалась имъ, улыбаясь роскошно, великолѣпно и надменно.... Ахъ, bon dieu, какой пріятный собесѣдникъ онъ, какой блестящій умъ, какой у него богатый запасъ разговора, какая величественная манера! И она промѣняла все это на майора Лодера, приверженца сигаръ и грогу, и на капитана Рука, съ его жокейскими шутками и простонароднымъ разговоромъ.
   "Неужели милордъ не узнаетъ меня" -- подумала мистриссъ Раудонъ.
   Лордъ Стэйнъ, въ эту минуту разговаривая и смѣясь съ блистательной Белладонной, взглянулъ на сторону Бекки и -- узналъ ее.
   Мистриссъ Раудонъ страшно смутилась, когда взоры ея встрѣтились со взглядомъ Стэйна; но она поспѣшила улыбнуться наилучшимъ образомъ, какъ только могла улыбнуться въ эту минуту, и сдѣлала лорду маленькій, робкій, умоляющій реверансъ. А бывшій покровитель Ребекки смотрѣлъ на нее съ великимъ изумленіемъ, какъ Макбетъ при внезапномъ появленіи Банко за его пиршествомъ....
   -- Пойдемте въ столовую, мистриссъ Раудонъ! говорилъ между тѣмъ майоръ Лодеръ.-- При этой знати мнѣ всегда дѣлается какъ-то неловко. Пойдемте и еще разъ попробуемте шампанскаго старика-хозяина.
   Бекки показалось, что майоръ и безъ того уже порядочно напробовался.
   Черезъ день послѣ того полковница отправилась гулять на гору Пинчія (Гэйдъ-паркъ римскихъ лѣнтяевъ), вѣроятно, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ еще разъ повидаться съ лордомъ Стэйномъ. Но тамъ она встрѣтила другого знакомца: то былъ мистеръ Фише, довѣренное лицо милорда. Онъ довольно фамильярно кивнулъ Бекки головой и приложилъ къ шляпѣ палецъ.
   -- Я зналъ заранѣе, что мадамъ будетъ здѣсь, сказалъ Фише.-- Я слѣдилъ за ней отъ самой ея отели. У меня есть для васъ, сударыня, совѣтъ.
   -- Не отъ маркиза ли Стэйна? спросила полковница тономъ сознанія въ своемъ собственномъ достоинствѣ и, въ тоже время, чрезвычайно взволнованная надеждой и ожиданіемъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Фише: -- совѣтъ этотъ отъ меня. Я долженъ сказать вамъ, что Римъ весьма нездоровое мѣсто....
   -- Знаю, monsieur Fiche: нездоровое,-- это правда, только не теперь, а послѣ пасхи.
   -- Я говорю вамъ, сударыня, что онъ именно теперь нездоровъ. Для нѣкоторыхъ людей въ немъ всегда бываетъ malaria. Этотъ болотный вѣтеръ убиваетъ многихъ во всѣ сезоны. Послушайте, мадамъ Кроули, вы всегда были bon enfant, и я всегда принималъ въ васъ участіе parole d'honneur! Берегитесь; я васъ предостерегаю. Уѣзжайте изъ Рима: въ противномъ случаѣ вы захвораете и умрете.
   Бекки захохотала. Въ смѣхѣ ея выражалось сильное бѣшенство.
   -- Такъ вотъ что! понимаю; меня хотятъ убить! сказала она.-- Какъ это романично!... Неужели милордъ возитъ съ собой bravos вмѣсто камердинеровъ и stilettos въ своихъ фургонахъ?... Но вы напрасно стараетесь испугать меня на зло милорду, я останусь здѣсь -- Повѣрьте, и у меня найдутся люди, которые съумѣютъ защитить меня.
   Въ свою очередь, и monsieur Fiche захохоталъ.
   -- Защититъ васъ?! кто же напримѣръ? майоръ? капитанъ, что ли?... Хороши защитники, нечего сказать!... А вотъ у насъ такъ есть друзья, и повсюду. Намъ все извѣстно.... Знаемъ мы, съ кѣмъ вы водились въ Парижѣ и какихъ родственниковъ нашли тамъ.... Не удивляйтесь, мадамъ: мы рѣшительно все знаемъ.. Отчего бы, напримѣръ, ни одинъ посланникъ на всемъ материкѣ не хотѣлъ принимать васъ? а оттого, что мадамъ оскорбила человѣка, который никогда не прощаетъ и гнѣвъ котораго усилился при встрѣчѣ съ вами... Вчера, воротясь домой, лордъ былъ какъ бѣшеный.... Мадамъ де Белладонна представила ему одну сцену изъ вашей жизни....
   -- О, такъ я должна благодарить за это мадамъ де Белладонну? сказала Бекки, испуганная полученнымъ извѣстіемъ.
   -- Нѣтъ, продолжалъ monsieur Фише: -- въ этомъ дѣлѣ вы можете винить одного лишь монсиньора... Вы очень дурно сдѣлали, что показались ему на глаза, и если останетесь здѣсь, то будете каяться. Помните мои слова. Уѣзжайте. Ахъ, вонъ и экипажъ милорда...
   И, схвативъ Бекки за руку, онъ бросился въ сторону, въ то время, какъ коляска лорда Стэйна, запряженная превосходными лошадьми и украшенная блестящими гербами, быстро катилась по аллеѣ. Въ ней, развалившись на подушки, сидѣла мадамъ де Белладонна, угрюмая и цвѣтущая. На рукахъ ея лежала прехорошенькая шарло, и надъ головой распускался бѣлый зонтикъ. Подлѣ нея находился старый Стэйнъ, съ багровымъ лицомъ и помертвѣлыми взглядами. По временамъ, въ этихъ взглядахъ проявлялся блескъ весьма неопредѣленнаго свойства -- отъ ненависти ли, или гнѣва, или чего другого... Впрочемъ, лучше сказать, что въ этихъ взглядахъ не было никакого блеска; казалось, они утомлялись, глядя на бѣлый свѣтъ, котораго почти всѣ удовольствія и всѣ лучшія прелести давнымъ-давно прискучили изнуренному старику.
   -- Со времени той ужасной ночи, монсиньоръ до сихъ поръ еще не можетъ поправиться, шепталъ monsieur Fiche, когда карета мелькнула мимо нихъ, и когда мистриссъ Кроули высунулась изъ за куста, прикрывавшаго ее.
   "Въ своемъ родѣ и это утѣшеніе" -- подумала Бекки въ отвѣтъ на замѣчаніе Фише.
   Дѣйствительно ли милордъ имѣлъ преступныя намѣренія на жизнь мистриссъ Бекки, какъ сообщалъ Mr Фише (возвратившійся по смерти монсиньора въ отечество, гдѣ и теперь живетъ, пользуясь общимъ уваженіемъ, и откупивъ предварительно отъ своего патрона титулъ барона Фикчи) и отъ выполненія которыхъ отказался его factotum,-- или онъ хотѣлъ только напугать полковницу Кроули и тѣмъ принудить ее выѣхать изъ города, гдѣ милордъ располагалъ провести всю зиму, и гдѣ присутствіе Бекки было бы чрезвычайно непріятно для нашего нобльмена,-- этого я не знаю. Но, во всякомъ случаѣ, угроза возъимѣла на мистриссъ Раудонъ надлежащее дѣйствіе; Бекки болѣе не рѣшалась уже показываться на глаза своего стараго покровителя.
   Я думаю, каждому изъ васъ, мои читатели, извѣстна печальная кончина, постигшая этого нобльмена въ Неаполѣ, спустя два мѣсяца послѣ французской революціи 1830 года. Высокопочтеннѣйшій Джоржъ-Густавъ, маркизъ Стэйнъ, графъ Гантъ, перъ Ирландіи, виконтъ Геллбороу, баронъ Питчли и Грилисби, кавалеръ разныхъ отечественныхъ и иностранныхъ орденовь и почетный членъ многихъ знаменитыхъ обществъ, скончался послѣ непродолжительныхъ припадковъ, произведенныхъ, какъ гласили всѣ газеты, раздраженіемъ чувствительности лорда Стэйна.
   Въ "Воскресной газетѣ" появился краснорѣчивый некрологъ, гдѣ описывались всѣ добродѣтели покойнаго, его великолѣпіе, его таланты и его благородные поступки. Тѣло Стэйна погребено въ Неаполѣ, а сердце -- постоянно бившееся благородными и великодушными чувствами -- перевезено, въ серебряной урнѣ, въ замокъ Гантъ.
   "Въ этомъ человѣкѣ -- говорилъ мистеръ Ваггъ -- бѣдняки и изящныя науки потеряли благодѣтельнаго патрона, общество -- одного изъ блестящихъ своихъ украшеній, Англія -- преданнѣйшаго патріота и государственнаго мужа", и проч. и проч.
   Духовное завѣщаніе милорда долгое время было предметомъ сильнаго спора. У мадамъ де Белладонны всѣми силами старались отнять знаменитый брильянтъ, называемый "Жидовское око", который милордъ постоянно носилъ на пальцѣ, и который мадамъ де Белладонна, какъ говорятъ, пріобрѣла послѣ горестной кончины Стэйна. Однако, довѣренный другъ покойнаго и слуга мосьё Фише, доказалъ, что оный брильянтъ подаренъ маркизомъ вышеупомянутой мадамъ за два дня до его смерти. А вмѣстѣ съ брильянтомъ презентованы были и ассигнаціи, и другіе драгоцѣнные камни, неаполитанскія и французскія облигаціи и проч., открытыя въ бюро умершаго и требуемыя его наслѣдниками у оскорбленной Madame de Belladonna.
  

ГЛАВА LXIV.

ХЛОПОТЫ И УДОВОЛЬСТВІЯ.

   Черезъ день послѣ нечаянной встрѣчи Джоза съ Ребеккой за игорнымъ столомъ, рано утромъ, тщательно принарядившись, вышелъ онъ изъ дому по направленію къ гостинницѣ Слона. Спустя нѣсколько времени, мистеръ Седли дѣлалъ уже освѣдомленія объ одной отыскиваемой имъ особѣ. Въ отвѣтъ, его проводили на самый верхъ, мимо комнатъ перваго этажа, занимаемыхъ странствующими разнощиками, мимо аппартаментовъ второго этажа, отданныхъ въ распоряженіе компаніи игроковъ, мимо третьяго этажа, гдѣ помѣщалась труппа вольтижеровъ и фигляровъ... и такъ далѣе, въ маленькія каютки подъ сводами крыши, гдѣ, между студентами, артистами, мелкими торговцами и бѣдными провинціалами, пріѣхавшими на праздникъ, и Бекки нашла себѣ самое тѣсное убѣжище, въ которомъ едва ли скрывалась когда какая нибудь красота.
   Полковница Кроули любила жизнь во всемъ ея разнообразіи, и со всѣми и вездѣ была она какъ дома Природа одарила ее веселыми наклонностями, наслѣдованными ею отъ ея родителей, настоящихъ богемцевъ, какъ по вкусу, такъ и обстоятельствамъ жизни. Если подлѣ Бекки не находилось на лицо какого нибудь лорда, она съ величайшимъ удовольствіемъ пускалась въ разговоры съ его камердинеромъ. Шумныя сцены, всеобщее движеніе, вино, табакъ, болтовня евреевь-торгашей, торжественныя, полныя хвастовства, выходки фигляровъ, пѣсни и тщеславіе гульливой молодежи приводили нашу маленькую женщину въ восхищеніе даже и въ то время, когда счастіе въ игрѣ бѣжало ея, и когда ей нечѣмъ было расплатиться съ содержателемъ таверны. Можно теперь представитъ себѣ, какъ же восторгалась мистриссъ Раудонъ отъ всѣхъ этихъ шумныхъ сценъ при кошелькѣ, набитомъ деньгами, выигранными за нее, наканунѣ, маленькимъ Джоржемъ!
   Съ великимъ усиліемъ и молча, Джозъ добрался наконецъ до послѣднихъ ступенекъ лѣстницы. Переведя духъ и утеревъ лицо, ему предстояло совершить окончательный подвигъ: отъискать No 92, въ которомъ обиталъ предметъ его утомительныхъ поисковъ. Дверь, противоположная 92 нумеру, была открыта. На постели, лежалъ нѣкій юноша въ грязномъ шлафрокѣ, въ спальныхъ сапогахъ и съ длинной въ зубахъ трубкой, между тѣмъ какъ, другой юноша, съ длинными рыжими волосами, въ истасканномъ и запачканномъ сюртукѣ, стоялъ на колѣняхъ передъ 92 мъ нумеромъ, куда, сквозь замочную скважину, и умолялъ впустить его.
   -- Подите прочь! вскричалъ знакомый голосокъ, заставившій Джоза затрепетать.-- Я ожидаю къ себѣ гостя. Ко мнѣ обѣщался быть дѣдушка. Онъ не долженъ видѣть васъ здѣсь....
   -- Дивная англичаночка! умолялъ на колѣняхъ стоявшій юноша: -- сжалься надъ нами: назначь свиданіе. Поѣдемъ обѣдать со мной къ Фрицу въ Паркъ.... Фазаны жареные будутъ, портеръ и французское вино.!.. Мы умремъ, если ты не согласишься.
   -- Умремъ! право слово, умремъ! подтвердилъ юноша, лежавшій въ постели.
   Джозъ слышалъ весь этотъ разговоръ, хотя и не понялъ изъ него ни слова,-- по весьма простой причинѣ: онъ въ жизни своей не учился діалекту, на которомъ объяснялись юноши -- въ постели лежащій и на колѣняхъ стоящій.
   -- Newmero kattervang dooze, si vous plaоt! сказалъ мистеръ Седли, съ величественнымъ видомъ, улучивъ минуту заговорить.
   -- Quater fang tooce! вскричалъ юноша и, вскочивъ, отправился въ свой нумеръ и заперъ за собой дверь.
   И вслѣдъ за тѣмъ Джозъ услышалъ хохотъ обоихъ юношей.
   Бенгальскій джентльменъ нѣсколько минутъ стоялъ смущенный, какъ вдругъ дверь 92 нумера открылась, и изъ нея высунулась маленькая головка Бекки, полная лукавства и хитрости. Первый предметъ, поразившій ее, былъ толстый Джозъ.
   -- Ахъ, это вы! вскричала мистриссъ Раудонъ, выступивъ впередъ: -- О, еслибъ вы знали, съ какимъ нетерпѣніемъ ожидала я васъ! Впрочемъ, вамъ придется немного подождать.... Черезъ минуту можете войти.....
   И, войдя въ свою комнату, Ребекка въ одинъ моментъ схватила баночку съ румянами, бутылку съ водкой и тарелку съ остатками кушанья, спрятала все это въ постель, пригладила наскоро волосы, и за тѣмъ впустила мистера Седли.
   Полковница Кроули была въ утреннемъ нарядѣ -- розовомъ домино, истасканномъ полиняломъ и отмѣченномъ мѣстами пятнами помады. Бѣлыя и нѣжныя ручки, высовывавшіяся изъ подъ широкихъ рукавовъ, и прекрасный станъ выкупали, однакожь, собой неопрятность костюма. Бекки ввела Джоза за руку въ свою каютку.
   -- Пойдемте, пойдемте! сказала она: -- пойдемте и будемъ говорить. Садитесь пожалуста вотъ сюда.
   Вмѣстѣ съ этими словами она довольно крѣпко сжала руку толстаго бенгальца и съ наивнымъ смѣхомъ посадила его на стулъ. Что до своей персоны, она помѣстилась на постели. Такимъ образомъ размѣстившись, Бекки первая обратилась съ нѣжнымъ разговоромъ къ своему старинному обожателю.
   -- О, какъ мало измѣнили васъ годы! сказала она, бросая взглядъ нѣжнаго участія.-- Я узнала бы васъ, гдѣ бы мы ни встрѣтились.
   Кто можетъ оцѣнить удовольствіе странника, когда ему еще разъ удается видѣть откровенное, честное лицо стариннаго друга!
   Надо правду сказать, что въ эту минуту на честномъ и открытомъ лицѣ нисколько не отражалось ни честности, ни откровенности; напротивъ, въ немъ обнаруживались всѣ признаки безпокойства и замѣшательства. Джозъ осматривалъ странное помѣщеніе, въ которомъ отыскалъ предметъ своей прежней страсти. Одно изъ платьевъ Бекки висѣло надъ постелью; другое спускалось съ дверной задвижки. Шляпка ея затемняла почти цѣлую половину маленькаго туалета, на которомъ лежала премиленькая пара бронзовыхъ сапожковъ; на столѣ, подлѣ кровати, покоился французскій романъ и стояла свѣчка,-- только не восковая. Ребекка и свѣчку хотѣла засунуть въ постель, но ограничилась тѣмъ, что накрыла ее бумажнымъ колпачкомъ, которымъ она гасила огонь, когда начинала засыпать.
   -- Я узнала бы васъ вездѣ, продолжала мистриссъ Раудонъ.-- Есть предметы незабвенные для женщинъ. А вы принадлежите къ числу первыхъ мужчинъ, которыхъ я.... когда либо видѣла.
   -- Неужели?! воскликнулъ Джозъ.-- Ахъ, Боже мой!.. пожалуста, не говорите.
   -- Пріѣхавъ съ вашей сестрицей изъ Чизвикка, я была тогда не болѣе, какъ ребенокъ, говорила Бекки.-- Здорова ли она, моя неоцѣненная? О, какой вѣтренный человѣкъ былъ покойный мужъ ея!... Я увѣрена, что она ревновала его ко мнѣ. Но стала ли бы я заботиться о немъ, въ то время, когда другой.... впрочемъ, къ чему припоминать былое!
   И полковница провела по глазамъ платочкомъ съ ободранными кружевами.
   -- Не правда ли, что мѣсто это довольно странное для женщины; которая нѣкогда жила совершенно въ другомъ мірѣ? О, Джозефъ, у меня столько было огорченій, я такъ много перенесла жестокихъ испытаній, что иногда почти съ ума сходила! Я не могу постоянно оставаться на одномъ мѣстѣ, но должна скитаться и переносить всякаго рода безпокойства и несчастія. Всѣ друзья мои оказались коварными,-- всѣ, всѣ! Честный человѣкъ въ нынѣшнемъ свѣтѣ -- диковинка. Я была вѣрная и преданная жена, хотя и вышла замужъ изъ за козней, потому что другая особа.... но что было, то и кончено. Я была вѣрна, а мужъ мой попралъ ногами и покинулъ меня. Я была самая нѣжная мать. У меня было одно дитя, единственная моя надежда, моя радость, мое счастіе, моя любовь, жизнь моя, а они оторвали его отъ меня!...
   И Бекки, съ выраженіемъ отчаянія, прижала руку къ сердцу и опустила на минуту лицо свое въ постель.
   Бутылка съ водкой стукнулась о тарелку съ холоднымъ кушаньемъ. Вѣроятно, та и другая были тронуты такимъ сильнымъ изліяніемъ душевной скорби. Максъ и Фрицъ съ удивленіемъ прислушивались за дверьми ко вздохамъ и рыданіямъ Бекки. Джозъ, при видѣ предмета своего обожанія въ такомъ плачевномъ состояніи, былъ чрезвычайно тронутъ и испуганъ. Оправившись немного, Ребекка приступила разсказывать свою исторію. Повѣсть, которую она передала, была такъ правдоподобна, проста и безъискуственна, что, слушая это безпорочное существо, эту ничѣмъ не запятнанную женщину, сидѣвшую передъ Джозомъ на постели, гдѣ скрывалась бутылка съ водкой, легко можно было принять ее за созданіе, страдавшее за грѣхи всего человѣческаго рода... Дружескій и конфиденціальный разговоръ продолжался довольно долго. Въ теченіи этого времени Джозу дано было знать, что сердце Бекки впервые научилось биться именно въ его очаровательномъ присутствіи,-- что Джоржъ Осборнъ питалъ къ ней привязанность, которая доказывалась ревностью Амеліи и ихъ легенькимъ раздоромъ, но что Бекки никогда не подавала ни малѣйшаго ободренія этому несчастному, что она никогда ни переставала думать о Джоѣ съ самого перваго дня встрѣчи ихъ, хотя, безъ всякаго сомнѣнія, супружескія обязанности она ставила выше всего,-- обязанности, которыя она всегда свято сохраняла и сохранитъ до послѣдняго дня жизни своей,-- или, говоря другими словами, до тѣхъ поръ, пока дурной климатъ, въ которомъ живетъ полковникъ Кроули, не освободитъ ея отъ союза, сдѣлавшагося невыносимымъ для нея.
   Мистеръ Седли спустился съ чердака съ полнымъ убѣжденіемъ, что Бекки была добродѣтельнѣйшая и одна изъ плѣнительнѣйшихъ женщинъ и вслѣдствіе этого составлялъ въ умѣ своемъ всѣ роды благодѣтельныхъ плановъ для поправленія ея обстоятельствъ. Преслѣдованіямъ ея должно окончиться, ее непремѣнно нужно возвратить обществу, котораго она была украшеніемъ. Онъ посмотритъ и подумаетъ, что должно сдѣлать для Ребекки. Ей нужно оставить это мѣсто и занять спокойную квартирку. Амелія должна съѣздить повидаться съ ней и обласкать ее. Ему самому нужно всѣмъ распорядиться и посовѣтоваться съ майоромъ. Разставаясь съ Джоемъ, Бекки плакала слезами сердечной признательности и сжала его руку, когда толстый джентльменъ нагнулся, чтобъ поцаловать ея бѣленькую лапку.
   Раскланявшись съ Джозомъ, Бекки проводила его съ чердака съ такой граціей, какъ будто провожала изъ великолѣпнаго дома. Лишь только индѣецъ спустился съ лѣстницы, какъ Максъ и Фрицъ, съ трубками въ зубахъ, вышли изъ своей норы, и Бекки, чавкая холодный завтракъ и запивая его любимымъ напиткомъ, въ родѣ грога, забавлялась передразниваньемъ Джоя, къ неизъяснимому удовольствію юношей.
   Бенгалецъ съ величайшею торжественностью вошелъ въ квартиру Доббина и сообщилъ майору трогательную исторію, которую онъ только что узналъ, не упоминая, впрочемъ, ни слова про встрѣчу свою въ игорномъ домѣ. Общими силами, оба джентльмена старались придумать, какъ бы лучше быть полезнѣе для мистриссъ Бекки, въ то время, какъ послѣдняя оканчивала свой прерванный déjeûner à la fourchette.
   Какимъ образомъ случилось, что Бекки очутилась въ этомъ маленькомъ городкѣ? Какая причина тому, что она не имѣетъ друзей и одинокая скитается изъ одного мѣста на другое? Пропустимте этотъ интервалъ ея исторіи. Скажемъ только, что Бекки оставалась нисколько не хуже того, какою была во дни своего благополучія: одно только счастіе не благопріятствовало ей.
   Касательно Амеліи намъ извѣстно, что она была чрезвычайно мягкаго, простого характера, и что, услышавъ о чьемъ нибудь несчастіи, сердце ея сейчасъ же наполнялось сожалѣніемъ къ страдальцу. Если она своею снисходительностью и комплиментами баловала всѣхъ, кто только приближался къ ней,-- если она просила прощенія отъ всѣхъ слугъ за безпокойство, которое причиняла имъ своимъ звонкомъ,-- если она извинялась передъ прикащикомъ. который показывалъ ей кусокъ шолковой матеріи, и дѣлала реверансъ уличному метельщику, съ приличнымъ замѣчаніемъ на счетъ его аккуратности: то ничего нѣтъ мудренаго, что извѣстіе о бѣдствіи старинной подруги послужило поводомъ къ смягченію ея сердца.
   Доббинъ, услышавъ о сантиментальномъ приключеніи съ Джозомъ, не заинтересовался имъ, конечно, до такой степени, какъ бенгальскій джентльменъ. Напротивъ, ощущеніе, произведенное на Уильяма встрѣчей Седли съ Ребеккой, не могло назваться пріятнымъ. Относительно бѣдственнаго положенія полковницы майоръ выразился довольно отрывисто. Доббинъ не питалъ къ ней ни малѣйшей склонности, а напротивъ, съ той самой минуты, когда зеленые глазки впервые взглянули на него и тотчасъ же отвернулись, онъ ни въ чемъ не довѣрялъ ей.
   -- Этотъ маленькій демонъ всюду влечетъ за собой какое, нибудь бѣдствіе, сказалъ майоръ, весьма неуважительно.-- Кто знаетъ, какого рода жизнь она вела, и по какому дѣлу находится за границей, и притомъ еще одна? Пожалуста, не говорите мнѣ о притѣснителяхъ и врагахъ. Честную женщину никогда не покидаютъ друзья и никогда не отлучаютъ ея отъ семейства. По какому случаю Ребекка покинута мужемъ? Вы говорите, что онъ безчестный человѣкъ. Это правда. Я помню, какъ онъ надувалъ и ослѣплялъ бѣднаго Джоржа. Но откуда же взялся скандалъ, который вывели изъ ихъ разводной? Мнѣ кажется, что я слышалъ кое-что! вскричалъ майоръ Доббинъ, который мало обращалъ вниманія на людскія сплетни, и котораго Джой тщетно старался убѣдить, что Бекки, во всѣхъ отношеніяхъ, была добродѣтельная женщина.
   -- Самое лучшее -- спросимте мистриссъ Осборнъ, сказалъ лукавый дипломатъ: -- пойдемте и посовѣтуемтесь съ нею. Я полагаю, вы допустите, что она превосходный судья и въ такихъ случаяхъ можетъ сдѣлать вѣрное рѣшеніе.
   -- Гм! да, Эмми пожалуй, положимъ что и такъ.... проговорилъ Джой довольно нерѣшительно.
   -- Положимъ, что и такъ?! Нѣтъ, этого недовольно. Я вамъ скажу, сэръ, что она прекраснѣйшая леди, какую я когда либо встрѣчалъ во всю мою жизнь, продолжалъ майоръ -- Да что тутъ долго разсуждать! пойдемте сейчасъ же и спросимте, стоитъ ли Ребекка того, чтобъ ее посѣщали, или нѣтъ. Я вполнѣ останусь доволенъ рѣшеніемъ мистриссъ Осборнъ.
   Хитрый майоръ былъ убѣжденъ, что Эмми поддержитъ его сторону. Онъ вспомнилъ при этомъ случаѣ, что она одно время была справедливо ревнива къ Ребеккѣ и иначе не упоминала имени ея, какъ съ ужасомъ и содроганіемъ. "Ревнивая женщина -- думалъ Доббинъ -- никогда не прощаетъ." И вотъ друзья наши перешли черезъ улицу въ домъ мистриссъ Осборнъ, гдѣ она съ самодовольствіемъ проходила музыкальный урокъ съ мадамъ Штрумпфъ.
   Съ уходомъ учительницы пѣнія, Джой приступилъ къ изложенію дѣла, употребивъ при этомъ свою обычную напыщенность выраженій.
   -- Амелія, душа моя, началъ онъ: -- со мной сейчасъ случилось весьма необыкновенное.... да, да! Ахъ, Боже мой! весьма необыкновенное приключеніе.... Какъ ты думаешь? повѣришь ли мнѣ, что я встрѣтилъ одну изъ самыхъ старинныхъ и занимательныхъ твоихъ подругъ, и мнѣ бы очень хотѣлось, чтобъ ты навѣстила ее.
   -- Навѣстила ее?! съ удивленіемъ вскричала Амелія.-- Кто же она такая?... Майоръ Доббинъ, пожалуста не сломайте моихъ ножницъ....
   -- Это женщина, которая чрезвычайно мнѣ не нравится, сказалъ майоръ угрюмо: -- и которую вы не имѣете никакой причины любить.
   -- Я догадываюсь кто она -- Ребекка?... Я увѣрена, что это Ребекка! сказала Амелія, чрезвычайно взволнованная и вся раскраснѣвшись.
   -- Отгадали. Вы всегда отгадываете, замѣтилъ Доббинъ.
   Брюссель, Ватерлоо, былыя времена, горести, мученія и, воспоминанія въ одинъ моментъ прихлынули къ нѣжному сердцу Амеліи и произвели въ немъ сильное волненіе.
   -- Пожалуста, освободите меня отъ этого свиданія, продолжала Эмми.-- Я не могу видѣться съ ней.
   -- Я вѣдь говорилъ тебѣ, замѣтилъ Доббинъ Джозу.
   -- Она очень несчастна, и.... и еще что-то въ родѣ этого.... продолжалъ Джой.-- Она очень бѣдна и беззащитна, была нездорова.... чрезвычайно нездорова -- негодяй мужъ покинулъ ее.
   -- Неужели! воскликнула Амелія.
   -- Въ цѣломъ мірѣ у нея нѣтъ ни души, которая пожалѣла бы о ней, довольно ловко продолжалъ Джозъ.-- Ребекка говорила, что на одну тебя только и можетъ положиться она.... Ахъ, Эмми, еслибъ ты знала, какъ жалка она! Отъ горести она едва съ ума не сошла. Ея исторія разстрогала меня клянусь честью, разстрогала -- жестокое притѣсненіе никогда еще не переносилось съ такимъ примѣрнымъ терпѣніемъ. Семейство ея поступило несправедливо съ ней....
   -- Бѣдное созданіе! проговорила Амелія.
   -- И если ей не удастся пріобрѣсти друга, она сказывала, что непремѣнно умретъ, говорилъ Джой трепетнымъ голосомъ.-- Ахъ, Боже мой! знаешь ли ты, что Ребекка покушалась на свою жизнь? Она всегда носитъ опіумъ при себѣ... Я самъ видѣлъ сткляночку въ ея комнатѣ.... въ самой жалкой маленькой комнаткѣ.... подъ самой крышей простой гостинницы.... Я самъ ходилъ туда.
   По видимому, это признаніе не совсѣмъ-то тронуло Амелію. Она даже улыбнулась слегка. Можетъ быть, она представила себѣ истомленную фигуру Джоя, когда тотъ взбирался по лѣстницѣ.
   -- Ужасно слышать про тѣ душевныя пытки, которыя она перенесла, продолжалъ Седли.-- У нея есть сынъ, ровесникъ Джоржа.
   -- Да, да, я помню, помню! замѣтила Эмми.-- Чтожь дальше?
   -- Премиленькій ребенокъ.... какъ нельзя болѣе обожаетъ свою мать. Но -- представь себѣ!-- его вырвали изъ ея объятій и не позволили ему видѣться съ ней.
   -- Неужели это правда, Джозефъ! вскричала Эмми, поспѣшно вставая.-- Сію же минуту отправляемся къ ней.... Я непремѣнно хочу видѣть ее.
   И Амелія побѣжала въ сосѣднюю комнату, въ сильномъ смущеніи,-- надѣла шляпку, вышла оттуда съ шалью на рукѣ и приказала Доббину слѣдовать за ней. Доббинъ выступилъ впередъ и надѣлъ на плечики Амеліи шаль: то былъ бѣлый кашемиръ, высланный майору изъ Индіи. Уильямъ ясно видѣлъ, что ему оставалось только повиноваться. Мистриссъ Осборнъ подала ему руку, и они отправились.
   -- Не забудьте: 92 нумеръ,-- поднимитесь вверхъ по четыремъ лѣстницамъ, говорилъ Джой, провожая уходящихъ.
   Въ это время Бекки тараторила и хохотала съ двумя юношами, вмѣстѣ съ ними прогуливаясь на счетъ своего дѣдушки. Вдругъ она увидѣла Амелію и Доббина, поспѣшно протурила своихъ пріятелей и успѣла прибрать свою комнату прежде чѣмъ содержатель гостинницы "Слона", очень хорошо знавшій мистриссъ Осборнъ, проводилъ ее по лѣстницу, ободряя миледи и герръ майора во время многотруднаго ихъ восхожденія.
   -- Милостивѣйшая государыня! сказалъ онъ, постучавшись въ двери Бекки.
   -- Кто тамъ? спросила мистриссъ Раудонъ, высунувъ головку -- и испустила легкій крикъ.
   Передъ ней стояли трепещущая Эмми и Доббинъ, высокій майоръ, съ бамбуковой тростью.
   Уильямъ стоялъ неподвижно, наблюдая и интересуясь сценой, происходившей передъ его глазами. Эмми, съ распростертыми объятіями, бросилась къ Ребеккѣ. Въ эту минуту она простила ей все, обняла и поцаловала ее отъ всей души.... О, бѣдное, ничтожное созданіе! случалось ли тебѣ когда нибудь принимать до этого столь чистые, непорочные поцалуи?
  

ГЛАВА LXV

AMANTIUM IRAE.

   Чистосердечіе и добродушіе, какими обладала Амелія, весьма вѣроятно, тронули даже и закоснѣлую въ грѣхахъ Бекки. На ласки и нѣжныя выраженія Эмми она отвѣчала чѣмъ-то похожимъ на признательность и душевное волненіе полковницы хотя и кратковременно было, зато ди. - А этот майор, кажется, чрезвычайно ею epris {Увлечен (франц.).}.
   - Ей страшно не хватает бонтонности, - заметила миссис Холиок. - Вам, милочка, никогда не удастся воспитать ее!
   - Она чудовищно невежественна или ко всему равнодушна, - сказала миссис Глаури замогильным голосом и мрачно покачала головой, украшенной тюрбаном. - Я спросила у нее, когда по ее мнению, произойдет падение римского папы: в тысяча восемьсот тридцать шестом году, как считает мистер Джоуле, или в тысяча восемьсот тридцать девятом, как полагает мистер Уопшот. А она говорит: "Бедный папа! Надеюсь, что с ним ничего не случится... Что он сделал плохого?"
   - Она вдова моего брата, - отвечала миссис Фредерик, - и мне кажется, дорогие мои друзья, что уже одно это обязывает нас оказывать ей всяческое внимание и руководить ее вступлением в высший свет. Вы, разумеется, понимаете, что у тех, чьи разочарования так хорошо известны, не может быть корыстных соображений!
   - Бедняжка эта милая миссис Буллок, - сказала миссис Рауди, обращаясь к миссис Холиок, с которой они уезжали вместе, - вечно она что-то замышляет и подстраивает! Ей хочется, чтобы счет миссис Осборн был переведен из нашего банка в ее. А ее старания подладиться к этому мальчику и держать его при своей подслеповатой Розочке положительно смешны!
   - Хоть бы эта Глаури подавилась своим "Греховным человеком" и "Битвой Армагеддона"! - воскликнула ее собеседница; и карета покатила через Патнийский мост.
   Но такое общество было чересчур изысканным для Эмми, и поэтому все запрыгали от радости, когда было решено предпринять заграничную поездку.
  

ГЛАВА LXII

Am Rhein {На Рейне (нем.).}

  
   В одно прекрасное утро, через несколько недель после довольно обыденных событий, описанных выше, когда парламент закрылся, лето было в разгаре и все приличное лондонское общество собиралось покинуть столицу в поисках развлечений или здоровья, пароход "Батавец" отчалил от Тауэрской пристани, нагруженный изрядным количеством английских беглецов. На палубе были подняты тенты, скамьи и переходы заполнили десятки румяных детей, хлопотливые няньки, дамы в прелестнейших розовых шляпках и летних платьях, джентльмены в дорожных фуражках и полотняных жакетах (только что отпустившие себе усы для предстоящего путешествия), и дородные, подтянутые старые ветераны в накрахмаленных галстуках и отлично вычищенных шляпах - из тех, что наводняют Европу со времени заключения мира и привозят национальное Goddem {Черт возьми (англ.).} во все города континента. Над ними высились горы шляпных картонок, брамовских шкатулок и несессеров. Были среди пассажиров жизнерадостные кембриджские студенты, отправлявшиеся с воспитателем заниматься науками в Нонненверт или Кенигсвинтер; были ирландские джентльмены с лихими бакенбардами, сверкавшие драгоценностями, болтавшие неустанно о лошадях и необычайно вежливые с молодыми дамами, которых кембриджские юнцы и их бледнолицый воспитатель, наоборот, избегали с чисто девической застенчивостью. Были старые фланеры с Пэл-Мэл, направлявшиеся в Эмс и Висбаден на лечение водами - чтобы смыть обеды минувшего сезона, - и для легонькой рулетки и trente et quarante {Тридцать и сорок - азартная карточная игра (франц.).} - чтобы поддержать в себе приятное возбуждение. Был тут и старый Мафусаил, женившийся на молодой девушке, а при нем - капитан гвардии Папильон, державший ее зонтик и путеводители. Был и молодой Май, отбывавший в свадебное путешествие (его супруга была раньше миссис Зимни и училась в школе с бабушкой мистера Мая). Был тут сэр Джон и миледи с десятком ребят и соответствующим количеством нянек; и знатнейшее из знатнейших семейство Бейракрсов, сидевшее особняком у кожуха, глазея на всех и каждого, но ни с кем не вступая в разговоры. Их кареты, украшенные гербами, увенчанные грудами багажа, помещались на фордеке вместе с десятком таких же экипажей. Пробраться среди них было нелегко, и бедным обитателям носовых кают едва оставалось место для передвижения. В числе их было несколько еврейских джентльменов с Хаундсдич, которые везли с собой собственную провизию и могли бы закупить половину веселой публики в большом салоне; несколько работяг с усами и папками, которые, не пробыв на пароходе и получаса, уже принялись за свои наброски; две-три французских femmes de chambre, которых укачало еще до того, как пароход миновал Гринвич; и два-три грума, которые слонялись по соседству со стойлами лошадей, находившихся на их попечении, или же, наклонившись через борт у пароходного колеса, беседовали о том, какие лошади годятся для Леджера и сколько им самим предстоит выиграть или проиграть на Гудвудских скачках.
   Все курьеры, обследовав корабль и разместив своих хозяев в каютах или на палубе, собрались в кучку и начали болтать и курить. Еврейские джентльмены, присоединившись к ним, разглядывали экипажи. Там была большая карета сэра Джона, вмещавшая тринадцать человек; экипаж милорда Мафусаила; коляска, бричка и фургон милорда Бейракрса, за которые он предоставлял платить кому угодно. Изумительно, как милорд вообще добывал наличные деньги для дорожных расходов! Еврейские джентльмены знали, как он их добывал. Им было известно, сколько у его милости денег в кармане, какой он заплатил за них процент и кто дал ему их. Наконец был там очень чистенький, красивый дорожный экипаж, заинтересовавший курьеров.
   - A qui cette voiture la? {Чей это экипаж? (франц.).} - спросил один проводник-толмач, с большой сафьяновой сумкой через плечо и с серьгами в ушах, у другого, с серьгами в ушах и с большой сафьяновой сумкой.
   - C'est a Kirsch, je pense - je l'ai vu toute a l'heure - qui prenait des sangviches dans la voiture {Кирша. Кажется, я его сейчас видел - он закусывал сандвичами в экипаже (искаж. франц.).}, - отвечал тот на чистейшем германо-французском языке.
   В это время Кирш вынырнул из трюма, где он, уснащая свою речь ругательствами на всех языках мира, громогласно командовал матросами, занятыми размещением пассажирского багажа. Подойдя к своим собратьям-толмачам, он осведомил их, что экипаж принадлежит сказочно богатому набобу из Калькутты и Ямайки, которого он нанялся сопровождать во время путешествия. И как раз в эту минуту какой-то юный джентльмен, которого попросили удалиться с мостика между кожухов, - спрыгнул на крышу кареты лорда Мафусаила, оттуда пробрался по другим экипажам на свой собственный, спустился с него и влез в окно внутрь кареты под возгласы одобрения взиравших на это курьеров.
   - Nous aliens avoir une belle traverse {Предстоит прекрасный переезд (франц.).}, monsieur Джордж, - сказал курьер, ухмыляясь и приподняв свою фуражку с золотым галуном.
   - К черту ваш французский язык! - сказал молодой джентльмен. - А где галеты?
   На это Кирш ответил ему по-английски, или на такой имитации английского языка, с какой мог справиться, потому что, хотя monsieur Кирш обращался свободно со всеми языками, он не знал как следует ни одного и говорил на всех одинаково бегло и неправильно.
   Властный молодой джентльмен, жадно поглощавший галеты (ему действительно уже пора было подкрепиться, так как он завтракал в Ричмонде, целых три часа тому назад), был нашим молодым другом Джорджем Осборном. Дядя Джоз и мать мальчика сидели на юте вместе с джентльменом, с которым они проводили большую часть времени, - все четверо отправлялись в летнее путешествие.
   Джоз расположился на палубе под тентом, чуть-чуть наискосок от графа Бепракрса и его семейства, которые всецело занимали внимание бенгальца. Оба благородных супруга выглядели несколько моложе, чем в достопамятном 1815 году, когда Джоз видел их в Брюсселе (разумеется, в Индии он всегда заявлял, что близко знаком с ними). Волосы леди Бейракрс, в то время темные, теперь были прекрасного золотисто-каштанового цвета, а бакенбарды лорда Бейракрса, прежде рыжие, теперь почернели и на свету отливали то красным, то зеленым. Но как ни изменилась эта благородная чета, все же она целиком занимала мысли Джоза. Присутствие лорда заворожило его, и он не мог смотреть ни на что другое.
   - По-видимому, эти господа вас сильно интересуют, - сказал Доббин, глядя на Джоза с улыбкой. Эмилия тоже рассмеялась. Она была в соломенной шляпке с черными лентами и в траурном платье, но веселая суета, обычная во время путешествия, радовала и волновала ее, поэтому вид у нее был особенно счастливый.
   - Какой чудесный день, - сказала Эмми и добавила, проявляя большую оригинальность: - Надеюсь, переезд будет спокойный.
   Джоз махнул рукой, пренебрежительно покосившись на знатных особ, сидевших напротив.
   - Доведись тебе побывать там, где мы плавали, - сказал он, - ты не стала бы беспокоиться насчет погоды!
   Однако, хотя он и был старым морским волком, он все же отчаянно страдал от морской болезни и провел ночь в карете, где курьер отпаивал его грогом и всячески за ним ухаживал.
   В положенное время эта веселая компания высадилась на роттердамской пристани, откуда другой пароход доставил их в Кельн. Здесь экипаж и все семейство были спущены на берег, и Джоз, к немалой своей радости, убедился, что о его прибытии кельнские газеты оповестили так: "Herr Graf Lord von Sedley nebst Begleitung aus London" {Господин граф лорд фон Седли из Лондона со свитой (нем.).}.
   Джоз привез с собой придворный костюм; он же уговорил Доббина захватить в дорогу все свои военные регалии. Мистер Седли заявил о своем намерении представляться иностранным дворам, чтобы свидетельствовать свое почтение государям тех стран, которые он почтит своим посещением.
   Где бы ни останавливалась наша компания, мистер Джоз при всяком удобном случае завозил свою визитную карточку и карточку майора "нашему посланнику". С большим трудом удалось его уговорить не надевать треуголку и панталоны с чулками в гости к английскому консулу в вольном городе Юденштадте, когда этот гостеприимный чиновник пригласил наших путешественников к себе на обед. Джоз вел путевой дневник и прилежно отмечал недостатки или достоинства гостиниц, в которых останавливался, и вин и блюд, которые вкушал.
   Что касается Эмми, то она была очень счастлива и довольна. Доббин носил за нею складной стул и альбом для рисования и любовался рисунками простодушной маленькой художницы, как никто никогда не любовался ими раньше. Эмилия усаживалась на палубе и рисовала скалы и замки или садилась верхом на ослика и поднималась к старинным разбойничьим башням в сопровождении своих двух адъютантов, Джорджи и Доббина. Она смеялась - смеялся и сам майор - над его забавной фигурой, когда он ехал верхом на осле, касаясь земли своими длинными ногами. Доббин служил переводчиком для всего общества - он хорошо изучил немецкий язык по военной литературе - и вместе с восхищенным Джорджем вспоминал во всех подробностях знаменитые кампании на Рейне и в Пфальце. За несколько недель Джордж, благодаря постоянным беседам на козлах экипажа с герром Киршем, сделал изумительные успехи в усвоении верхненемецкого диалекта и болтал со слугами в гостиницах и с форейторами так бойко, что приводил в восторг свою мать и потешал опекуна.
   Мистер Джоз редко принимал участие в послеобеденных экскурсиях своих спутников. По большей части он после обеда спал или нежился в беседках очаровательных гостиничных садов. Ах, эти сады на Рейне! Тихий, залитый солнцем пейзаж, лиловатые горы, отраженные в величественной реке, - кто, повидав вас хоть раз, не сохранит благодарного воспоминания об этих картинах безмятежного покоя и красоты? Отложить перо и только подумать об этой прекрасной Рейнской земле - и то уже чувствуешь себя счастливым! Летним вечером стада спускаются с гор, мыча и позвякивая колокольчиками, и бредут к старому городу с его древними крепостными рвами, воротами, шпилями и густыми каштанами, от которых тянутся по траве длинные синие тени. Небо и река под ним пылают багрянцем и золотом. Уже выглянул месяц и бледно светит на закатном небе. Солнце садится за высокие горы, увенчанные замками; ночь наступает внезапно, река все больше темнеет; свет из окон старых укреплений, струясь, отражается в ней, и мирно мерцают огоньки в деревнях, что приютились у подножия холмов на том берегу.
   Итак, Джоз любил хорошенько поспать, прикрыв лицо индийским платком, а потом прочитывал известия из Англии и всю, от слова до слова, замечательную газету "Галиньяни" (да почиют на основателях и владельцах этого пиратского листка благословения всех англичан, когда-либо побывавших за границей!). Но бодрствовал Джоз или спал, его друзья легко без него обходились. Да, они были очень счастливы! Часто по вечерам они ходили в оперу - на те милые, непритязательные оперные представления в немецких городах, где дворянское сословие проливает слезы и вяжет чулки, сидя по одну сторону, а бюргерское сословие - по другую, и его лучезарность герцог со своим лучезарным семейством - все такие жирные, добродушные - являются и рассаживаются посредине в большой ложе; а партер заполняют офицеры с осиными талиями, с усами цвета соломы и с окладом - два пенса в день. Здесь для Эмми был неисчерпаемый источник радости, здесь впервые ей открылись чудеса Моцарта и Чимарозы. О музыкальных вкусах майора мы уже упоминали и одобряли его игру на флейте. Но, быть может, больше всего удовольствия во время исполнения этих опер ему доставляло созерцание восхищенной Эмми. Эти божественные музыкальные произведения явились для нее новым миром любви и красоты. Эмилия обладала тончайшей чувствительностью, - могла ли она оставаться равнодушной, слушая Моцарта? Нежные арии Дон-Жуана пробуждали в ней столь дивные восторги, что она, становясь на молитву перед отходом ко сну, задавалась вопросом: не грех ли чувствовать такое упоение, каким переполнялось ее кроткое сердечко, когда она слушала "Vedrai Carino" или "Balti Batti"? Но майор, к которому обратилась она по этому поводу, как к своему советнику по богословским вопросам (сам он был человеком благочестивым и набожным), сказал Эмилии, что его лично всякая красота в искусстве и в природе исполняет не только счастья, но и благодарности и что удовольствие, получаемое от прекрасной музыки, как и при созерцании звезд на небе или красивого пейзажа и картины, составляет благо, за которое мы должны благодарить небо столь же искренне, как и за всякие иные земные дары. И в ответ на кое-какие слабые возражения миссис Эмилии (почерпнутые из теологических трудов, вроде "Прачки Финчлейской общины" и других произведений той же школы, каковыми миссис Осборн снабжали во время ее жизни в Бромптоне) Доббин рассказал ей восточную басню о филине, который считал, что солнечный свет невыносим для глаз и что соловья сильно переоценивают.
   - Одним свойственно петь, другим ухать, - сказал он, смеясь, - но вам с таким сладким голоском, конечно, подобает быть среди соловьев!
   Я с удовольствием останавливаюсь на этой поре ее жизни, и мне приятно думать, что Эмми была весела и довольна. Ведь до сих пор ей почти не приходилось вести такую жизнь, а окружавшая ее обстановка мало содействовала развитию в ней ума и вкуса. До последнего времени ее подавляли вульгарные умы. Таков жребий многих женщин. И так как каждая особа прекрасного пола - соперница всех других себе подобных, то в их милостивом суждении робость выдается за недомыслие, а доброта за тупость: суровее же всего инквизиторши осуждают молчание, которое есть не что иное, как безмолвный протест, робкое отрицание несносного апломба власть имущих. Точно так же, мой дорогой и образованный читатель, окажись мы с вами сегодня вечером, скажем, в обществе зеленщиков, едва ли наша беседа блистала бы остроумием. И с другой стороны, окажись зеленщик за вашим изысканным и просвещенным чайным столом, где каждый говорит умные вещи, а каждая светская и именитая дама грациозно обливает грязью своих подруг, возможно, что этот чужак также не отличался бы особой разговорчивостью и никого не заинтересовал бы, да и сам никем бы не заинтересовался.
   Кроме того, надо вспомнить, что бедняжка Эмилия до сих пор не встречалась с настоящими джентльменами. Может быть, эта разновидность человеческого рода попадается реже, чем кажется на первый взгляд. Кто из нас найдет среди своих знакомых много людей, чьи цели благородны, чья честность неизменна, и не только неизменна в себе самой, но и является честностью высшего порядка; людей, которых отсутствие подлости делает простыми; людей, которые могут прямо смотреть в лицо всем, с одинаковой мужественной приязнью к великим и к малым? Все мы знаем сотни людей, у которых отлично сшиты сюртуки, десятка два, обладающих отличными манерами, и одного или двух счастливцев, которые вращаются, так сказать, в избранных кругах и сумели оказаться в самом центре фешенебельного мира, - но сколько в их числе настоящих джентльменов? Давайте возьмем клочок бумаги, и каждый пусть составит список!
   В свой список я без всяких колебаний заношу моего друга майора. У него были очень длинные ноги и желтое лицо, и он немного пришепетывал, отчего при первом знакомстве казался чуть-чуть смешным, но судил он о жизни здраво, голова у него работала исправно, жизнь он вел честную и чистую, а сердце имел горячее и кроткое. Конечно, у него были очень большие руки и ноги, над чем много смеялись оба Джорджа Осборна, любившие изображать Доббина в карикатурном виде. Их насмешки, возможно, мешали бедной маленькой Эмилии оценить майора по достоинству. Но разве мы все не заблуждались насчет своих героев и не меняли своих мнений сотни раз? Эмми в это счастливое время убедилась, что ее мнение о Доббине изменилось очень сильно.
   Пожалуй, это было самое счастливое время в жизни обоих, но едва ли они это сознавали. Кто из нас может вспомнить какую-нибудь минуту в своей жизни и сказать, что это - кульминационная точка, вершина человеческой радости? Но, во всяком случае, эти двое были довольны и наслаждались веселой летней поездкой не меньше, чем всякая другая чета, покинувшая Англию в том году. Джорджи всегда ходил с ними в театр, но после представления на Эмми набрасывал шаль майор. А во время прогулок мальчуган убегал вперед и взбирался то на какую-нибудь башню, то на дерево, в то время как Эмми с майором спокойно оставались внизу: он невозмутимо покуривал сигару, она срисовывала пейзаж или развалины. Именно во время этого путешествия я, автор настоящей повести, в которой каждое слово - правда, имел удовольствие впервые увидеть их и познакомиться с ними.
   Полковника Доббина и его спутников я встретил впервые в уютном великогерцогском городке Пумперникеле (том самом, где сэр Питт Кроули когда-то блистал в качестве атташе, но то было в стародавние дни, еще до того, как известие о битве при Аустерлице обратило в бегство всех английских дипломатов, бывших в Германии). Они прибыли в карете с переводчиком-проводником, остановились в отеле "Erbprinz" {"Наследный принц" (нем.).}, лучшем в городе, и обедали за табльдотом. Все обратили внимание на величественную осанку Джоза и на то, как он с видом знатока потягивал, или вернее, посасывал иоганисбергер, заказанный к обеду. У маленького мальчика был тоже, как мы заметили, отменный аппетит, и с отвагой, делавшей честь его нации, он уплетал Schinken, Braten, Kartoffeln {Ветчину, жаркое, картофель (нем.).}, клюквенное варенье, салат, пудинги, жареных цыплят и печенку. После пятнадцатого, кажется, блюда, он закончил обед десертом, часть которого даже унес с собой. Дело в том, что какие-то юнцы за столом потешались над хладнокровием мальчугана и его смелыми и независимыми манерами и посоветовали ему сунуть себе в карман горсть миндального печенья, каковое он и грыз по дороге в театр, куда ходили все обитатели этого веселого немецкого городка. Дама в черном, мать мальчика, смеялась, краснела и, по-видимому, была чрезвычайно довольна, хотя и взирала на выходки своего сына с некоторым смущением. Я помню, что полковник - он весьма скоро потом был произведен в этот чин - подшучивал над мальчиком и с самым серьезным видом дразнил его, указывая на те блюда, которых тот еще не пробовал, и умоляя не сдерживать своего аппетита, а брать по второй порции.
   В тот вечер в великогерцогском пумперникельском придворном театре шел так называемый гастрольный спектакль, и мадам Шредер-Девриен, тогда еще в расцвете красоты и таланта, исполняла роль героини в изумительной опере "Фиделио". Из кресел партера мы видели четырех своих друзей по табльдоту в ложе, которую владелец отеля "Erbprinz", Швендлер, абонировал для самых почетных своих постояльцев. И я не мог не заметить, какое впечатление производили чудесная актриса и музыка на миссис Осборн - так называл ее, как мы слышали, полный джентльмен с усами. Во время замечательного хора пленников, над которым прелестный голос певицы взлетал и парил в восхитительной гармонии, на лице у английской леди появилось выражение такого изумления и восторга, что даже этот циник-атташе, маленький Фипс, который разглядывал ее в бинокль, удивленно просюсюкал:
   - Божже мой, право приэттно видеть женщину, спэссобную нэ таккие чюсства!
   А в сцене в тюрьме, где Фиделио, бросаясь к своему супругу, восклицает: "Nichts, nichts, mein Florestan" {Ничего, ничего, мой Флорестан (нем.).}, Эмилия, позабыв обо всем на свете, даже закрывала лицо носовым платочком. В эту минуту все женщины в театре всхлипывали, но, - вероятно, потому, что мне было суждено написать биографию именно этой леди, - я обратил внимание только на нее.
   На следующий день шла другая вещь Бетховена - "Die Schlacht bei Vittoria" {"Битва при Виттории" (нем.).}. В начале пьесы вводится песенка про Мальбрука - намек на стремительное продвижение французской армии. Затем - барабаны, трубы, гром артиллерии, стоны умирающих, и, наконец, торжественно и мощно звучит "God save the King" {"Боже, храни короля" (англ.).}.
   В зале было десятка два англичан, не больше, но при звуках этой любимой и знакомой мелодии все они - мы, молодежь в креслах партера, сэр Джон и леди Булминстер (нанявшие в Пумперникеле дом для воспитания своих девятерых детей), толстый джентльмен с усами, долговязый майор в белых парусиновых брюках и леди с маленьким мальчиком, которых майор так ласково опекал, даже проводник Кирш, сидевший на галерее, - все поднялись со своих мест и встали навытяжку, утверждая свою принадлежность к милой старой британской нации. А Солитер, charge d'affaires {Поверенный в делах (франц.).}, встал во весь рост и раскланивался и улыбался так, словно представлял всю империю. Солитер был племянником и наследником старого маршала Типтофа, появлявшегося в этой книге незадолго перед битвой при Ватерлоо под именем генерала Типтофа, командира *** полка, в котором служил майор Доббин, - осыпанный почестями, он умер в том же году, поев заливного с Куликовыми яйцами. После смерти генерала его величество всемилостивейше препоручил полк полковнику сэру Майклу О'Дауду, кавалеру ордена Бани, который уже командовал этим полком во многих славных сражениях.
   Солитер, должно быть, встречался с полковником Доббином в доме маршала, полкового командира полковника, потому что узнал его в тот вечер в театре. И вот представитель его величества проявил необычайную благосклонность: он вышел из ложи и публично обменялся рукопожатием со своим новообретенным знакомым.
   - Взгляните-ка на этого чертова хитреца Солитера, - шепнул Фипс, наблюдавший за своим начальником из кресел. - Чуть где-нибудь появится хорошенькая женщина, он тотчас туда втирается. Но скажите, для чего же иного и созданы дипломаты?
   - Не имею ли я чести обращаться к миссис Доббин? - спросил посол с обворожительной улыбкой. Джорджи громко расхохотался и воскликнул:
   - Вот это здорово, честное слово!
   Эмми и майор густо покраснели (мы видели их из первых рядов партера).
   - Эта леди - миссис Джордж Осборн, - сказал майор, - а это ее брат, мистер Седли, выдающийся чиновник бенгальской гражданской службы. Позвольте мне представить его вашей милости.
   Милорд совершенно сразил Джоза, удостоив его любезнейшей улыбки.
   - Вы намерены пожить в Пумперникеле? - спросил он. - Скучное место! Но нам нужны светские люди, и мы постараемся, чтобы вы провели здесь время как можно приятнее. Мистер... кха-кха... миссис... гм-гм! Буду иметь честь навестить вас завтра в вашей гостинице.
   И он удалился с парфянской улыбкой и взглядом, которые, по его убеждению, должны были убить миссис Осборн наповал.
   По окончании представления мы столпились в вестибюле и видели, как общество разъезжалось. Вдовствующая герцогиня уехала в своей дребезжащей старой колымаге, в сопровождении двух верных сморщенных старушек фрейлин и маленького, засыпанного нюхательным табаком камергера на журавлиных ножках, в коричневом паричке и зеленом мундире, покрытом орденами, среди которых ярче всего сияла звезда и широкая желтая лента ордена св. Михаила Пумперникельского. Пророкотали барабаны, гвардия отдала честь, и старый рыдван укатил.
   Затем появились его лучезарность герцог и все лучезарное семейство в окружении главных должностных лиц государства. Герцог благосклонно кланялся всем. Гвардия снова отдала честь, ярко вспыхнули факелы в руках скороходов, одетых во все красное, и лучезарные кареты покатили к старому герцогскому дворцу, венчавшему своими башнями и шпилями гору Шлоссберг. В Пумперникеле все знали друг друга. Не успевал там появиться иностранец, как уже министр иностранных дел или какое-нибудь другое крупное или мелкое должностное лицо ехали в отель "Erbprinz" и осведомлялись об имени вновь прибывших.
   Итак, мы наблюдали за разъездом из театра. Солитер отправился домой пешком, закутавшись в плащ, с которым всегда стоял наготове его огромный лакей, и как нельзя более похожий на Дон-Жуана. Супруга премьер-министра только что втиснулась в свой портшез, а ее дочь, очаровательная Ида, только что надела капор и деревянные калошки, когда к подъезду направилась знакомая нам компания англичан. Мальчик зевал, майор старался приладить шаль на голове миссис Осборн, а мистер Седли шел, заломив набекрень парадный шапокляк и заложив руки за борт объемистого белого жилета. Мы сняли шляпы и раскланялись со своими знакомыми по табльдоту, и леди в ответ наградила нас милой улыбкой и реверансом, которые у кого угодно вызвали бы чувство благодарности.
   Гостиничная карета под надзором хлопотливого мистера Кирша ждала у театра, чтобы отвезти всю компанию домой. Но толстяк заявил, что пойдет пешком и по дороге выкурит сигару. Остальные трое, посылая нам поклоны и улыбки, уехали без мистера Седли. Кирш, с сигарным ящиком под мышкой, последовал за своим хозяином.
   Мы все пошли вместе и завели с тучным джентльменом беседу об agrements {Развлечениях (франц.).} городка. Для англичан здесь много интересного и приятного: устраиваются охотничьи выезды и облавы; гостеприимный двор постоянно дает балы и вечера; общество, в общем, хорошее; театр отличный, а жизнь дешева.
   - А наш посланник, видимо, чрезвычайно любезный и обходительный человек, - сказал наш новый знакомый. - При таком представителе и... и хорошем враче, пожалуй, это местечко нам подойдет. Спокойной ночи, джентльмены!
   И под Джозом затрещали ступеньки лестницы, ведшей к его опочивальне, куда он и проследовал в сопровождении Кирша со светильником. А мы уже мечтали о том, что его хорошенькая сестра соблазнится подольше пробыть в этом городе.
  

ГЛАВА LXIIII

в которой мы встречаемся со старой знакомой

  
   Столь отменная любезность со стороны лорда Солитера произвела, разумеется, самое благоприятное впечатление на мистера Седли, и на следующее же утро за завтраком Джоз высказал мнение, что Пумперникель лучшее из всех местечек, которые они посетили за время своего путешествия. Уразуметь мотивы и уловки Джоза было нетрудно, и лицемер Доббин тихонько посмеивался, догадавшись по глубокомысленному виду бывшего коллектора и по уверенности, с какой тот разглагольствовал о замке Солитеров и о других членах этой фамилии, что Джоз еще рано утром успел заглянуть в "Книгу пэров", которую повсюду возил с собой. Да, он встречался с высокопочтенным графом Бэгуигом, отцом его милости. Наверное, встречался - он видал его... на высочайшем выходе... Разве Доб не помнит этого? И когда посланник, верный своему обещанию, явился к ним с визитом, Джоз принял его с такими почестями и поклонами, какие редко выпадали на долю этого заштатного дипломата. По прибытии его превосходительства Джоз мигнул Киршу, и тот, заранее получив инструкции, вышел распорядиться, чтобы подали угощение в виде холодных закусок, заливных и прочих деликатесов, которые и внесли в комнату на подносах и которые Джоз стал настоятельно предлагать вниманию своего благородного гостя.
   Солитер готов был задержаться у них на любых условиях, лишь бы иметь возможность вдоволь полюбоваться на ясные глазки миссис Осборн (ее свежее личико удивительно хорошо переносило дневной свет). Он задал Джозу два-три ловких вопроса об Индии и тамошних танцовщицах, спросил у Эмилии, кто этот красивый мальчик, который был с нею, поздравил изумленную маленькую женщину с той сенсацией, которую произвело ее появление в театре, и пытался обворожить Доббина, заговорив о последней войне и о подвигах пумперникельского отряда под командой наследного принца, ныне герцога Пумперникельского.
   Лорд Солитер унаследовал немалую толику фамильной галантности и искренне верил, что каждая женщина, на которую ему угодно было бросить любезный взгляд, уже влюблена в него. Он расстался с Эмми вполне убежденный, что сразил ее своим остроумием и прочими чарами, и отправился к себе домой, чтобы написать ей любовную записочку. Но Эмми не была очарована, ее лишь озадачили его улыбочки, хихиканье, его надушенный батистовый носовой платочек и лакированные сапоги на высоких каблуках. Она не поняла и половины его комплиментов. При своем малом знании людей она никогда еще не встречала профессионального дамского угодника и потому смотрела на милорда как на нечто скорее курьезное, чем приятное, и если не восхищалась им, то уж, наверное, изумлялась, на него глядя. Зато Джоз был в полном восторге.
   - Как приветлив милорд! - говорил он. - Как было любезно со стороны милорда обещать прислать мне своего врача! Кирш, сейчас же отвезите наши карточки графу де Шлюссельбаку. Мы с майором будем иметь величайшее удовольствие как можно скорее засвидетельствовать наше почтение при дворе. Достаньте мой мундир, Кирш!.. Обоим нам мундиры! Свидетельствовать свое почтение иностранным государям, как и представителям своей родины за границей, - это знак вежливости, которую обязан проявлять в посещаемых им странах всякий английский джентльмен!
   Когда явился врач, присланный Солитером, - доктор фон Глаубер, лейб-медик его высочества герцога, - он быстро убедил Джоза в том, что минеральные источники Пумперникеля и специальное лечение, применяемое доктором, непременно возвратят бенгальцу молодость и стройность фигуры.
   - Ф прошлый год, - рассказывал он, - к нам приехаль генераль Бюлькли, английский генераль, два раз так тольсты, как ви, сэр. Я послаль его домой софсем тонкий через три месяц, а через два он уже танцеваль з баронесс Глаубер!
   Решение было принято: источники, доктор, двор и charge d'affaies убедили Джоза, и он предложил провести осень в этой восхитительной местности. Верный своему слову, charge d'affaires на следующий же день представил Джоза и майора Виктору Аврелию XVII; на аудиенцию к этому монарху их провожал граф де Шлгоссельбак, министр двора.
   Они тут же получили приглашение на придворный обед, а когда стало известно их намерение прожить в городе подольше, то самые светские дамы столицы немедленно явились с визитом к миссис Осборн. И так как ни у одной из них, как бы она ни была бедна, не было титула ниже баронессы, то восторг Джоза не поддается описанию. Он послал письмо Чатни, члену своего клуба, и сообщил ему, что чины бенгальской службы пользуются в Германии большим почетом, что он, Джоз, собирается показать своему другу, графу де Шлюссельбаку, как охотятся на кабанов в Индии, и что его августейшие друзья, герцог и герцогиня, - олицетворенная доброта и учтивость.
   Эмми тоже была представлена августейшей фамилии, и так как в известные дни ношение траура при дворе не разрешается, то она появилась в розовом креповом платье с брильянтовым аграфом на корсаже, подаренным ей братом, и была так хороша в этом наряде, что герцог и двор (мы уже не говорим о майоре - он едва ли когда раньше видел Эмилию в вечернем туалете и клялся, что она выглядит не старше двадцати пяти лет) восхищались ею сверх всякой меры.
   В этом платье она на придворном балу прошлась в полонезе с майором Доббином, и в том же несложном танце мистер Джоз имел честь выступать с графиней фон Шлюссельбак, старой дамой, немного горбатой, но зато имевшей в семейном гербе не менее шестнадцати эмблем и девизов и связанной родством с половиной царствующих домов Германии.
   Пумперникель расположен в веселой долине, по которой текут, сверкая на солнце, плодоносные воды Пумпа, чтобы слиться где-то с Рейном, - у меня под рукой нет карты, и я не могу точно сказать, где именно. В некоторых местах река настолько глубока, что по ней ходит паром; в других она только-только вертит колеса мельниц. В самом Пумперникеле пред-пред-предпоследняя его лучезарность, великий и прославленный Виктор Аврелий XIV, выстроил грандиозный мост, на котором воздвигнута его собственная статуя, окруженная наядами и эмблемами победы, мира и изобилия. Ногой своей он попирает выю поверженного турка, - история повествует, что при освобождении Вены Собесским он вступил в бой с янычаром и пронзил его насквозь. Нимало не смущаясь страданиями этого поверженного магометанина, в муках извивающегося у его ног, герцог кротко улыбается и указывает жезлом по направлению к Aurelius Platz {Площадь Аврелия (нем.).}, где он начал воздвигать новый дворец, который стал бы чудом своего века, если бы только у славного герцога хватило средств для окончания постройки. Но завершение Монплезира (честные немцы называют его Монблезиром) было отложено из-за отсутствия свободных денег, и ныне дворец и его парк и сад находятся в довольно запущенном состоянии и по своим размерам только в десять раз превышают потребности двора царствующего монарха.
   Разбитые здесь сады должны были соперничать с версальскими, и среди террас и рощ до сих пор красуется несколько огромных аллегорических фонтанов, которые в дни празднеств извергают чудовищные пенистые струи, пугая зрителей таким разгулом водной стихии. Есть там и грот Трофония, где свинцовые тритоны при помощи какого-то хитрого устройства могут не только извергать воду, но и извлекать ужаснейшие стоны из своих свинцовых раковин; есть и купальня нимф и Ниагарский водопад, которым окрестные жители не устают восхищаться, когда собираются на ежегодную ярмарку при открытии ландтага или на празднества, которыми этот счастливый народец до сих пор отмечает дни рождения или бракосочетания своих владетельных правителей.
   Тогда из всех городов герцогства, простирающегося почти на десять миль, - из Болкума, лежащего у его западной границы и угрожающего Пруссии; из Грогвица, где у князя есть охотничий домик и где его владения отделяются рекою Пумп от владений соседнего князя Поцентальского; из всех деревенек, рассеянных по этому счастливому княжеству, с ферм и мельниц вдоль Пумпа поселянки в красных юбках и бархатных головных уборах и поселяне в треугольных шляпах и с трубками в зубах стекаются в столицу и принимают участие в ярмарочных развлечениях и празднествах. Тогда театры устраивают даровые представления; тогда играют фонтаны Монблезира (к счастью, ими любуется целое общество, а то смотреть на них в одиночестве страшно); тогда приезжают акробаты и бродячие цирки (всем известно, как его лучезарность увлекся одной из цирковых наездниц, причем распространено мнение, что la petite vivandiere {Маленькая маркитантка (франц.).}, как ее называли, была шпионкой и собирала сведения в пользу Франции), и восхищенному народу разрешают проходить по всему великогерцогскому дворцу, из комнаты в комнату, и любоваться скользким паркетом, богатыми драпировками и плевательницами у дверей бесчисленных покоев. В Монблезире есть один павильон, построенный Аврелием Виктором XV - великим государем, но чересчур падким на удовольствия; мне говорили, что этот павильон - чудо фривольной элегантности. Он расписан эпизодами из истории Вакха и Ариадны, а стол в нем вкатывается и выкатывается при помощи ворота, что избавляло обедающих от вмешательства прислуги. Но помещение это было закрыто Барбарой, вдовой Аврелия XV, суровой и набожной принцессой из дома Болкумов и регентом герцогства во время славного малолетства ее сына и после смерти супруга, взятого могилой в расцвете слишком веселой жизни.
   Пумперникельский театр известен и знаменит в этой части Германии. Он пережил полосу упадка, когда нынешний герцог во дни своей юности настоял на исполнении в театре своих собственных опер. Рассказывают, что однажды, сидя в оркестре и слушая репетицию, герцог пришел в бешенство и разбил фагот о голову капельмейстера, который вел оперу в слишком медленном темпе. В эту же пору герцогиня София писала комедии, которые, должно быть, невыносимо было смотреть. Но теперь герцог исполняет свою музыку в интимном кружке, а герцогиня показывает свои пьесы только знатным иностранцам, посещающим ее гостеприимный двор.
   Двор содержится с немалым комфортом и пышностью. Когда устраивают балы, то, будь даже за ужином четыреста приглашенных, все же на каждых четырех гостей полагается один лакей в алой ливрее и кружевах и всем подают на серебре. Празднества и развлечения следуют одно за другим без перерыва. У герцога есть свои камергеры и шталмейстеры, а у герцогини - свои статс-дамы и фрейлины, точь-в-точь как у других владетельных князей, более могущественных.
   Конституция предусматривает, или предусматривала, умеренный деспотизм, ограниченный ландтагом, который мог быть, а мог и не быть избран. Сам я в бытность свою в Пумперникеле ни разу не слышал, чтобы он собирался на заседания. Премьер-министр жил в третьем этаже, а министр иностранных дел занимал удобную квартиру над кондитерской Цвибака. Армия состояла из великолепного оркестра, который также выполнял свои обязанности и на сцене, где было чрезвычайно приятно видеть этих достойных молодцов, марширующих в турецких костюмах, нарумяненных, с деревянными ятаганами в руках, или в виде римских воинов с офиклеидами и тромбонами, - приятно, говорю я, было увидеть их опять вечером, после того как вы все утро слышали их на Aurelius Platz, где они играли напротив кафе, в котором вы завтракали. Кроме оркестра, был еще пышный и многочисленный штаб офицеров и, кажется, несколько солдат. Три или четыре солдата в гусарской форме, вдобавок к постоянным часовым, несли дежурство во дворце, но я никогда не видал их верхом на лошади. Да и что было делать кавалерии во времена безмятежного мира? И куда, скажите на милость, могли бы гусары ездить?
   Все члены общества, - конечно, мы говорим о благородном обществе, ибо что касается бюргеров, то никто от нас не ожидает, чтобы мы обращали на них внимание, - ездили друг к другу в гости. Ее превосходительство мадам де Бурст принимала у себя раз в неделю, ее превосходительство мадам де Шнурбарт тоже имела свой приемный день, театр был открыт дважды в неделю, раз в неделю происходили всемилостивейшие приемы при дворе; таким образом, жизнь превращалась в нескончаемую цепь удовольствий в непритязательном пумперникельском Духе.
   Что в городе бывали распри - этого никто не может отрицать. Политикой в Пумперникеле занимались с большой страстностью, и партии жестоко враждовали между собой. Существовала фракция Штрумф и партия Ледерлунг; одну поддерживал наш посланник, другую - французский charge d'affaires мосье де Макабо. И стоило только нашему посланнику высказаться за мадам Штрумф, которая, несомненно, пела лучше, чем ее соперница мадам Ледерлунг, и считала в своем диапазоне на три ноты больше, - стоило только, говорю я, нашему посланнику высказать хоть какое-нибудь мнение, чтобы французский дипломат сейчас же занял противоположную позицию.
   Все жители города примыкали к той или к другой из этих двух партий. Ледерлунг, что и говорить, была миловидным созданием и голос имела если и по большой, то очень приятный, а Штрумф, вне всякого сомнения, была уже не первой молодости и не в расцвете красоты и к тому же чересчур полна: например, когда она выходила в последней сцене в "Сомнамбуле" в ночной рубашке, с лампой в руке и ей нужно было вылезать из окна и пробираться по доске через ручей у мельницы, она с трудом протискивалась в окно, а доска сгибалась и трещала под ее тяжестью. Но зато как она пела в финале! И с каким бурным чувством кидалась в объятия Эльвино, - кажется, еще немного - и она задушила бы его! Между тем как маленькая Ледерлунг... но довольно сплетничать, - важно то, что эти дамы были знаменами французской и английской партий в Пумперникеле, и все общество делилось на приверженцев одной из этих двух великих наций.
   На нашей стороне были министр внутренних дел, шталмейстер, личный секретарь герцога и наставник наследного принца, тогда как к французской партии примыкали министр иностранных дел, супруга главнокомандующего, служившего при Наполеоне, и гофмаршал со своей супругою, которая была рада возможности получать из Парижа последние фасоны и всегда выписывала их и свои шляпки через курьера мосье де Макабо. Секретарем его канцелярии был маленький Гриньяк - молодой человек, лукавый, как сатана, и рисовавший всем в альбомы карикатуры на Солитера.
   Их штаб-квартира и табльдот находились в отеле "Pariser Hof" {"Парижское подворье" (нем.).}, второй из городских гостиниц; и хотя на людях эти джентльмены были, разумеется, вынуждены соблюдать все приличия, однако они постоянно ранили друг друга эпиграммами, острыми, как бритва, - так двое борцов, которых я видел в Девоншире, нещадно колотили друг друга по ногам, в то время как лица их оставались невозмутимо спокойными. Ни Солитер, ни Макабо никогда не отправляли своим правительствам депеш, не подвергая соперника яростным нападкам. Например, наша сторона писала так:
   "Интересам Великобритании в этом государстве, да и во всей Германии, грозит серьезная опасность в связи с деятельностью нынешнего французского посланника. У этого человека столь гнусный характер, что он не остановится ни перед какой ложью, ни перед каким преступлением ради достижения своих целей. Он отравляет умы здешнего двора, настраивая их против английского посланника, представляет поведение Великобритании в самом злостном и отвратительном свете и, к несчастью, пользуется поддержкой министра, невежество которого общеизвестно, а влияние тлетворно".
   Французы же высказывались следующим образом: "Господин де Солитер продолжает придерживаться своей системы глупого островного высокомерия и пошлых инсинуаций по адресу величайшей в мире нации. Вчера мы слышали его легкомысленные отзывы об ее королевском высочестве герцогине Беррийской; ранее он оскорбительно говорил о доблестном герцоге Ангулемском и осмелился инсинуировать, будто его королевское высочество герцог Орлеанский замышляет заговор против августейшего трона Лилий. Он щедрою рукою сыплет золото всем, кого не могут запугать его бессмысленные угрозы. Тем или иным средством он сманил на свою сторону продажных любимцев здешнего двора, - словом, Пумперникель не дождется покоя, Германия - порядка, Франция - уважения, а Европа - мира, пока эта ядовитая гадина не будет раздавлена..." - и так далее. Когда та или другая сторона посылала особенно пикантную депешу, слухи об этом неизменно просачивались наружу.
   В начале зимы Эмми до того осмелела, что назначила свой приемный день и стала устраивать вечера, крайне благопристойные и скромные. Она обзавелась французом-учителем, осыпавшим свою ученицу комплиментами и хвалившим чистоту ее произношения и способность к изучению языка. Дело в том, что Эмилия уже училась когда-то давно, а потом повторила грамматику, чтобы обучать Джорджа. Мадам Штрумф давала Эмми уроки пения, и та пела вокализы так хорошо и так музыкально, что у майора, который жил напротив, как раз под квартирой премьер-министра, окна всегда бывали открыты, чтобы было слышно, как Эмилия берет уроки. Многие из немецких дам, сентиментальных и не слишком взыскательных, влюбились в Эмилию и сразу стали говорить ей du {Ты (нем.).}. Все это мелкие, неважные подробности, но они относятся к счастливым временам. Майор взял на себя воспитание Джорджа, читал с ним Цезаря, занимался математикой; был у них и учитель немецкого языка, а по вечерам они выезжали на прогулки верхом, сопровождая экипаж Эмми - сама она всегда была трусихой и страшно пугалась каждого движения верховой лошади. Она ездила кататься с одной из своих приятельниц-немок и с Джозом, дремавшим на скамеечке открытой коляски.
   Джоз начал было ухаживать за графиней Фанни де Бутерброд, очень милой, скромной и добросердечной женщиной, страшно родовитой, но едва ли имевшей хотя бы десять фунтов годового дохода. Со своей стороны, Фанни уверяла, что иметь сестрой Эмилию было бы величайшей радостью, какую только может ниспослать ей небо. И Джоз мог бы присоединить герб и корону графини к собственному гербу, изображенному на его карете и вилках, но... но тут произошли некоторые события, и начались пышные празднества по поводу бракосочетания наследного принца Пумперникельского с обворожительной принцессой Амалией Гомбург-Шлиппеншлоппенской.
   Этот праздник был обставлен с таким великолепием, какого в маленьком германском государстве не видали со времен расточительного Виктора XIV. Были приглашены все соседние принцы, принцессы и вельможи. Цены на кровати в Пумперникеле поднялись до полукроны в сутки, армия выбилась из сил, выставляя почетные караулы для разных высочеств, светлостей и превосходительств, прибывавших отовсюду. Принцессу повенчали в резиденции ее отца заочно, с уполномоченным жениха в лице графа де Шлюссельбака. Табакерки раздавались кучами (как мы узнали от придворного ювелира, который продавал, а затем снова скупал их), а ордена Святого Михаила Пумперникельского рассылались придворным сановникам целыми мешками, взамен чего нашим вельможам привозили корзины лент и орденов Колеса св. Екатерины Шлиппенш-лоппенской. Французский посланник получил оба ордена.
   - Он покрыт лентами, как призовой першерон, - говорил Солитер, которому правила его службы не разрешали принимать никаких знаков отличия. - Пусть себе получает ордена, - победа-то все равно за нами!
   Дело в том, что этот брак был триумфом британской дипломатии: французская партия всячески изощрялась, чтобы устроить брак с принцессой из дома Поцтаузенд-Доннерветтер, против которой, разумеется, интриговали мы.
   На свадебные празднества были приглашены все. В честь новобрачной через улицы были перекинуты гирлянды и воздвигнуты триумфальные арки. Фонтан св. Михаила извергал струи необычайно кислого вина, фонтан на Артиллерийской площади пенился пивом. Большие фонтаны в парке тоже играли, а в садах поставлены были столбы, на которые счастливые поселяне могли взбираться сколько их душе угодно, чтобы снимать с самой верхушки часы, серебряные вилки, призовые колбасы и т. и., висевшие там на розовых ленточках. Джорджи тоже получил приз; он сорвал его с верхушки столба, на который вскарабкался, к восторгу зевак, соскользнув потом вниз с быстротой водопада. Но он сделал это только ради славы. Мальчик отдал колбасу крестьянину, который и сам чуть-чуть не схватил ее и стоял теперь у подножия столба, сетуя на свою неудачу.
   Помещение, занятое французской канцелярией, было иллюминовано на шесть лампионов пышнее, чем наше. Но чего стоила вся французская иллюминация по сравнению с нашим транспарантом, изображавшим шествие юной четы и улетающий прочь Раздор, до смешного похожий на французского посланника! Не сомневаюсь, что именно за этот транспарант Солитер вскоре после того получил повышение и орден Бани.
   На празднества прибыли целые толпы иностранцев, включая, разумеется, англичан. Кроме придворных балов, давались балы в ратуше и редуте, а в первом из вышеупомянутых мест иждивением одной крупной немецкой компании из Эмса или Аахена было отведено помещение и для trente et quarante и рулетки - только на неделю празднеств. Офицерам и местным жителям не разрешалось играть в эти игры, но иностранцы, крестьяне и дамы допускались, как и всякий иной, кому угодно было проиграть или выиграть.
   Маленький озорник Джорджи Осборн, у которого карманы всегда были набиты деньгами, проводив старших на придворный бал, тоже явился в ратушу с курьером своего дяди, мистером Киршем; и так как в Баден-Бадене ему удалось только мимоходом заглянуть в игорную залу - он был там с Доббином, который, конечно, не разрешил ему играть, - то теперь он первым делом устремился к месту этих развлечений и стал вертеться около столов, где расположились крупье и понтеры. Играли женщины, некоторые из них были в масках, - такая вольность дозволялась в разгульные дни карнавала.
   За одним из столов, где играли в рулетку, сидела белокурая женщина в сильно декольтированном платье не первой свежести и в черной маске, сквозь прорезы которой как-то странно поблескивали ее глаза; перед нею лежала карточка, булавка и несколько флоринов. Когда крупье выкрикивал цвет и число, она аккуратно делала на карточке отметки булавкой и решалась ставить деньги на цвета лишь после того, как красное или черное выходило несколько раз подряд. Странное она производила впечатление.
   Но как она ни старалась, она ни разу не отгадала верно, и последние ее два флорина один за другим были подхвачены лопаточкой крупье, невозмутимо объявлявшего выигравший цвет и число. Дама вздохнула, передернула плечами, которые и без того уже очень сильно выступали из платья, и, проткнув булавкой карточку, лежавшую на столе, несколько минут сидела, барабаня по ней пальцами. Затем она оглянулась и увидела славное личико Джорджи, глазевшего на эту сцену. Маленький бездельник! Чего ему тут надо?
   Увидев мальчика и сверкнув на него глазами из-под маски, она сказала:
   - Monsieur n'est pas joueur? {Вы не играете? (франц.).}
   - Non, madame, - ответил мальчик, но она, должно быть, по его выговору узнала, откуда он родом, потому что ответила ему по-английски с легким иностранным акцентом:
   - Вы никогда еще не играли, - не окажете ли мне маленькой любезности?
   - Какой? - спросил Джорджи, краснея. Мистер Кирш тем временем тоже занялся rouge et noir и не видел своего юного хозяина.
   - Сыграйте, пожалуйста, за меня; поставьте на любой номер.
   Она вынула из-за корсажа кошелек, достала из него золотой - единственную монету, лежавшую там, - и вложила его в руку Джорджи. Мальчик засмеялся и исполнил ее просьбу.
   Номер, конечно, выпал. Говорят, есть какая-то сила, которая устраивает это для новичков.
   - Спасибо, - сказала дама, пододвигая к себе деньги. - Спасибо. Как вас зовут?
   - Меня зовут Осборн, - сказал Джорджи и уже полез было в карман за деньгами; но только он хотел попытать счастья, как появились майор в парадном мундире и Джоз в костюме маркиза, приехавшие с придворного бала. Кое-кто из гостей, наскучив герцогскими развлечениями и предпочитая повеселиться в ратуше, покинул дворец еще раньше. Но майор и Джоз, очевидно, заезжали домой и узнали там об отсутствии мальчика, потому что Доббин сейчас же подошел к нему и, взяв за плечо, быстро увел подальше от соблазна. Затем, оглядевшись по сторонам, он увидел Кирша, погруженного в игру, и, подойдя к нему, спросил, как он смел привести мистера Джорджа в такое место.
   - Laissez-moi tranquille, - отвечал мистер Кирш, сильно возбужденный игрой и вином. - Il faut s'amuser, parbleu! Je ne suis pas au service de monsieur {Оставьте меня в покое. Надо же человеку развлечься, черт возьми! Я не у вас состою на службе (франц.).}.
   Увидев, в каком он состоянии, майор решил не вступать с ним в спор и удовольствовался тем, что увел Джорджа, спросив только у Джоза, уходит он или остается. Джоз стоял около дамы в маске, которая теперь играла довольно удачно, и с большим интересом следил за игрой.
   - Пойдемте-ка лучше по домам, Джоз, - сказал майор, - вместе со мной и Джорджем.
   - Я побуду здесь и вернусь с этим негодяем Киршем, - ответил Джоз. И Доббин, считая, что при мальчике не следует говорить лишнего, оставил Джоза в покое и отправился с Джорджем домой.
   - Ты играл? - спросил майор, когда они вышли из ратуши.
   Мальчик ответил:
   - Нет.
   - Дай мне честное слово джентльмена, что никогда не будешь играть!
   - Почему? - спросил мальчик. - Это же очень весело!
   Тут майор весьма красноречиво и внушительно объяснил Джорджу, почему тот не должен играть; он мог бы подкрепить свои наставления ссылкой на отца Джорджа, но не захотел ни единым словом опорочить память покойного. Отведя мальчика домой, майор отправился к себе и вскоре увидел, как погас свет в комнатке Джорджа рядом со спальней Эмилии. Через полчаса и Эмилия потушила у себя свет. Право, не знаю, почему майор отметил это с таким дотошным вниманием!
   А Джоз остался у игорного стола. Он не был записным игроком, но не гнушался иной раз испытать легкое возбуждение, вызываемое игрой. Несколько наполеондоров позвякивало в карманах его вышитого жилета. Протянув руку над белым плечиком дамы, сидевшей перед ним, он поставил золотой и выиграл. Дама чуть подвинулась влево и, словно приглашая Джоза сесть, сбросила оборки своего платья со свободного стула рядом.
   - Садитесь и принесите мне счастье, - произнесла она все еще с иностранным акцентом, сильно отличавшимся от того "спасибо", которым она приветствовала удачный coup {Удар, ход (франц.).} Джорджа. Наш дородный джентльмен, посмотрев по сторонам, не наблюдает ли за ним кто-нибудь из именитых особ, опустился на стул и пробормотал:
   - Ну что ж, право, разрази меня господь, мне везет! Я уверен, что принесу вам счастье, - затем последовали комплименты и другие смущенно-нелепые слова.
   - Вы часто играете? - спросила незнакомка.
   - Ставлю иногда один-два наполеондора, - ответил Джоз, небрежно швыряя на стол золотую монету.
   - Ну конечно, это интереснее, чем воевать с Наполеоном! - лукаво сказала маска. Но, заметив испуганный взгляд Джоза, продолжала со своим милым французским акцентом: - Вы играете не для того, чтобы выиграть. И я также. Я играю, чтобы забыться, но не могу... не могу забыть былых времен, monsieur! Ваш маленький племянник - вылитый отец. А вы... вы не изменились... Нет, вы изменились... все люди меняются, все забывают, ни у кого нет сердца!
   - Господи боже, кто это? - спросил ошеломленный Джоз.
   - Не узнаете, Джозеф Седли? - сказала маленькая женщина печальным голосом и, сняв маску, взглянула на Джоза. - Вы позабыли меня!
   - Боже милосердный! Миссис Кроули! - пролепетал Джоз.
   - Ребекка, - произнесла дама, кладя свою руку на руку Джозефа, но продолжая внимательно следить за игрой.
   - Я остановилась в гостинице "Слон", - сказала она. - Спросите мадам де Родон. Сегодня я видела мою милочку Эмилию. Какой она мне показалась прелестной и счастливой! И вы тоже! Все счастливы, кроме меня, Джозеф Седли!
   И она передвинула свою ставку с красного на черное - как бы случайным движением руки, пока вытирала слезы носовым платочком, обшитым рваным кружевом.
   Опять вышло красное, и она проиграла.
   - Пойдемте отсюда! - сказала она. - Пройдемтесь немного. Мы ведь старые друзья, не так ли, дорогой мистер Седли?
   И мистер Кирш, проигравший тем временем все свои деньги, последовал за хозяином по озаренным луною улицам, где догорала иллюминация и едва можно было различить транспарант над помещением нашего посольства.
  

ГЛАВА LXIV

Неприкаянная глава

  
   Мы вынуждены опустить часть биографии миссис Ребекки Кроули, проявив всю деликатность и такт, каких требует от нас общество - высоконравственное общество, которое, возможно, ничего не имеет против порока, но не терпит, чтобы порок называли его настоящим именем.
   На Ярмарке Тщеславия мы много чего делаем и знаем такого, о чем никогда не говорим: так поклонники Аримана молятся дьяволу, не называя его вслух. И светские люди не станут читать достоверное описание порока, подобно тому как истинно утонченная англичанка или американка никогда не позволит, чтобы ее целомудренного слуха коснулось слово "штаны". А между тем, сударыня, и то и другое каждодневно предстает нашим взорам, не особенно нас смущая. Если бы вы краснели всякий раз, как они появляются перед вами, какой был бы у вас цвет лица! Лишь когда произносятся их недостойные имена, ваша скромность считает нужным чувствовать себя оскорбленной и бить тревогу; поэтому автором настоящей повести с начала до конца руководило желание строго придерживаться моды нашего века и лишь намекать иногда на существование в мире порока, намекать легко, грациозно, приятно - так, чтобы ничьи тонкие чувства не оказались задетыми. Пусть кто-нибудь попробует утверждать, что наша Бекки, которой, конечно, нельзя отказать в кое-каких пороках, не была выведена перед публикой в самом благородном и безобидном виде! Автор со скромной гордостью спрашивает у своих читателей, забывал ли он когда-нибудь законы вежливости и, описывая пение, улыбки, лесть и коварство этой сирены, позволял ли мерзкому хвосту чудовища показываться над водою? Нет! Желающие могут заглянуть в волны, достаточно прозрачные, и посмотреть, как этот хвост мелькает и кружится там, отвратительный и липкий, как он хлопает по костям и обвивает трупы. Но над поверхностью воды разве не было все отменно прилично и приятно? Разве может ко мне придраться даже самый щепетильный моралист на Ярмарке Тщеславия? Правда, когда сирена исчезает, ныряя в глубину, к мертвецам, вода над нею становится мутной, и потому, сколько ни вглядывайся в нее, все равно ничего не увидишь. Сирены довольно привлекательны, когда они сидят на утесе, бренчат на арфах, расчесывают себе волосы, поют и манят вас, умоляя подержать им зеркало; но когда они погружаются в свою родную стихию, то, поверьте мне, от этих морских дев нельзя ждать ничего хорошего, и лучше уж нам не видеть, как эти водяные людоедки пляшут и угощаются трупами своих несчастных засоленных жертв. Итак, будьте уверены, что, когда мы не видим Бекки, она занята не особенно хорошими делами, - и чем меньше говорить об этих ее делах, тем, право же, будет лучше.
   Если бы мы дали полный отчет о поведении Бекки за первые несколько лет после катастрофы на Керзон-стрит, то у публики, пожалуй, нашлись бы основания сказать, что наша книжка непристойна. Поступки людей очень суетных, бессердечных, гоняющихся за удовольствиями, весьма часто бывают непристойными (как и многие ваши поступки, мой друг, с важной физиономией и безупречной репутацией, - но об этом я упоминаю просто к слову). Каких же поступков ждать от женщины, не имеющей ни веры, ни любви, ни доброго имени! А я склонен думать, что в жизни миссис Бекки было время, когда она оказалась во власти не угрызений совести, но какого-то отчаяния, и совершенно не берегла себя, не заботясь даже о своей репутации.
   Такое abattement {Уныние, упадок сил (франц.).} и нравственное падение наступили не сразу, они появились постепенно - после ее несчастья и после многих отчаянных попыток удержаться на поверхности. Так человек, упавший за борт, цепляется за доску, пока у него остается хоть искра надежды, а потом, убедившись, что борьба напрасна, разжимает руки и идет ко дну.
   Пока Родон Кроули готовился к отъезду во вверенные ему заморские владения, Бекки оставалась в Лондоне и, как полагают, не раз предпринимала попытки повидаться со своим зятем, сэром Питтом Кроули, с целью заручиться его поддержкой, которой она перед тем почти успела добиться. Однажды, когда сэр Питт и мистер Уэнхем направлялись в палату общин, последний заметил, что около дворца законодательной власти маячит миссис Родон в шляпке под черной вуалью. Встретившись глазами с Уэнхемом, она быстро скользнула прочь, да и после этого ей так и не удалось добраться до баронета.
   Вероятно, в дело вмешалась леди Джейн. Я слышал, что она изумила супруга твердостью духа, проявленной ею во время ссоры, и своей решимостью не признавать миссис Бекки. Она по собственному почину пригласила Родона прожить у них все время до его отъезда на остров Ковентри, зная, что при такой надежной охране миссис Бекки не посмеет ворваться к ним в дом, и внимательно изучала конверты всех писем, адресованных сэру Питту, чтобы в случае чего пресечь переписку между ним и его невесткой. Разумеется, вздумай Ребекка ему написать, она могла бы ото сделать, но она не пыталась ни повидаться с сэром Питтом, ни писать ему на дом и после одной или двух попыток согласилась на его просьбу направлять ему всю корреспонденцию касательно своих семейных неурядиц только через посредство адвоката.
   Дело в том, что Питта сумели восстановить против Ребекки. Вскоре после несчастья, постигшего лорда Стайна, Уэнхем побывал у баронета и познакомил его с некоторыми подробностями биографии миссис Бекки, которые сильно удивили члена парламента от Королевского Кроули. Уэнхем знал о Бекки все: кем был ее отец, в каком году ее мать танцевала в опере, каково было ее прошлое и как она себя вела во время своего замужества. Поскольку я уверен, что большая часть этого рассказа была лжива и продиктована личным недоброжелательством, я не буду повторять его здесь. Но после этого Ребекке уже нечего было надеяться обелить себя в глазах почтенного землевладельца и родственника, некогда дарившего ее своей благосклонностью.
   Доходы губернатора острова Ковентри невелики. Часть их его превосходительство откладывал для оплаты кое-каких неотложных долгов и обязательств; само его высокое положение требовало значительных расходов; и в конце концов оказалось, что Родон не может выделить жене более трехсот фунтов в год, каковую сумму он и предложил платить ей, при условии, что она никогда не будет его беспокоить, - в противном случае воспоследуют скандал, развод, Докторс-коммонс. Впрочем, и мистер Уэихем, и лорд Стайн, и Родон прежде всего заботились о том, чтобы удалить Бекки из Англии и замять это крайне неприятное дело.
   Должно быть, Бекки была так занята улаживанием деловых вопросов с поверенными мужа, что забыла предпринять какие-либо шаги относительно своего сына, маленького Родона, и даже ни разу не выразила желания повидать его. Юный джентльмен был оставлен на полное попечение дяди и тетки, которая всегда пользовалась большой любовью мальчика. Его мать, покинув Англию, написала ему очень милое письмо из Булони, в котором советовала ему хорошо учиться и сообщала, что уезжает в путешествие на континент и будет иметь удовольствие написать ему еще. Но написала она только через год, да и то лишь потому, что единственный сын сэра Питта, болезненный ребенок, умер от коклюша и кори. Тут мамаша Родона отправила чрезвычайно нежное послание дорогому сыночку, который после смерти своего кузена оказался наследником Королевского Кроули и стал еще ближе и дороже для доброй леди Джейн, чье нежное сердце уже до того усыновило племянника. Родон Кроули, превратившийся теперь в высокого красивого мальчика, вспыхнул, получив это письмо.
   - Вы моя мама, тетя Джейн, - воскликнул он, - а не... а не она! - Но все-таки написал ласковое и почтительное письмо миссис Ребекке, жившей тогда в дешевом пансионе во Флоренции.
   Однако мы забегаем вперед.
   Для начала наша милочка Бекки упорхнула не очень далеко. Она опустилась на французском побережье в Булони, этом убежище многих невинных изгнанников из Англии, и там вела довольно скромный вдовий образ жизни, обзаведясь fortune de chambre и занимая две-три комнаты в гостинице. Обедала она за табльдотом, где ее считали очень приятной женщиной и где она занимала соседей рассказами о своем брате, сэре Питте, и знатных лондонских знакомых и болтала всякую светскую чепуху, производящую столь сильное впечатление на людей неискушенных. Многие из них полагали, что Бекки особа с весом; она устраивала маленькие сборища за чашкой чая у себя в комнате и принимала участие в невинных развлечениях, которым предавалась местная публика: в морских купаниях, катании в открытых колясках, в прогулках по берегу моря и в посещении театра. Миссис Берджойс, супруга типографа, поселившаяся со всем своим семейством на лето в гостинице, - ее Берджойс приезжал к ней на субботу и воскресенье, - называла Бекки очаровательной, пока этот негодяй Берджойс не вздумал приволокнуться за нею. Но ничего особенного не произошло, - Бекки всегда бывала общительна, весела, добродушна, в особенности с мужчинами.
   В конце сезона толпы англичан уезжали, непритворно. Вырванный изъ ея объятій сынъ составлялъ главное несчастіе, которымъ Бекки снова привлекла къ себѣ свою прежнюю подругу, и одинъ изъ числа самыхъ первыхъ пунктовъ, которымъ наша простоcердечная Эмми начала свой разговоръ съ мистриссъ Раудонъ.
   -- И они отняли у тебя твоего возлюбленнаго сына!. воскликнула Амелія.-- О, Ребекка! моя бѣдная страдалица, мой милый другъ! я знаю, что значитъ лишиться сына, и могу вполнѣ цѣнить чувства того, кто его лишился.... Но, по волѣ Божіей, вѣроятно, они возвратятъ его тебѣ такъ, какъ милосердому Провидѣнію угодно было возвратить моего мнѣ.
   -- Сына моего, вы говорите, моего сына? О, да! я мучилась страшно (такъ признавалась Бекки, съ нѣкоторымъ угрызеніемъ совѣсти, предшествовавшимъ лжи), когда они отняли его.... Я думала, что умру; но, къ счастію, у меня открылась нервная uорячка.... Докторъ отказался.... Я.... понравилась.... и теперь нахожусь здѣсь одинокая и убитая горемъ.
   -- Сколько лѣтъ вашему сыну? спросила Эмми.
   -- Одиннадцать, отвѣчала Бекки.
   -- Одиннадцать?! такъ онъ родился въ одномъ году съ Джоржемъ, которому....
   -- Знаю, знаю, прервала мистриссъ Раудонъ, совершенно забывшая о возрастѣ своего сына.-- Ахъ, безцѣнная моя Амелія! горесть принудила меня забыть многое. Я очень, очень измѣнилась. Иногда я бываю какъ полуумная. Рауди было одиннадцать лѣтъ, когда его взяли отъ меня. Да будетъ надъ нимъ благословеніе.... Съ тѣхъ поръ я ни разу не видала его.
   -- Скажи, Бекки: онъ бѣлокурый или брюнетъ? продолжала глупенькая Эмми.-- Покажи мнѣ его волосы.
   Бекки едва не засмѣялась надъ простотой своей подруги.
   -- Покажу, только не сегодня, душа моя.... другой разъ, когда привезетъ мое имущество изъ Лейпцига, откуда я пріѣхала сюда. Я покажу и маленькій портретъ его, который сдѣлала въ счастливые дни моей жизни.
   -- Бѣдная, бѣдная Бекки! сказала Эмми.-- Какъ благодарна, какъ признательна я должна быть!
   И вслѣдъ за тѣмъ, она, по обыкновенію, начала воображать, что сынъ ея долженъ быть прекраснѣйшій, лучшій и умнѣйшій мальчикъ въ цѣломъ свѣтѣ.
   -- Вотъ ужо ты увидишь моего Джоржа, сказала Эмми, думая, что доставляетъ этимъ подругѣ своей величайшее утѣшеніе.
   Такимъ образомъ, двѣ женщины продолжали разговаривать болѣе часу. Въ теченіи этого времени Бекки успѣла отдать нашей довѣрчивой женщинѣ полный отчетъ объ исторіи своей жизни, сведя концы къ тому, что она, Бекки, горькая скиталица, женщина бѣдная, беззащитная и одинокая.
   Мистриссъ Осборнъ приняла этотъ длинный разсказъ сообразно своему характеру. Она дрожала отъ негодованія, когда полковница описывала ей поведеніе Раудона и Стэйна. Взгляды ея ставили знаки удивленія при каждомъ выраженіи, къ которому прибѣгала Ребекка, описывая притѣсненія своихъ сановитыхъ родственниковъ и отпаденіе отъ нея мужа (въ скобкахъ -- мистриссъ Раудонъ относилась о мужѣ своемъ безъ всякой жолчи -- скорѣе съ грустью, нежели съ гнѣвомъ: вѣдь она все еще нѣжно любила его; да и какъ не любить, когда Раудонъ -- отецъ ея сына?). При описаніи сцены разлуки Бекки съ маленькимъ Рауди Эмми такъ часто прибѣгала къ платочку, что наша искусная актриса трагическихъ ролей не могла не аплодировать самой себѣ за тотъ эффектъ, какой производила она на свою слушательницу.
   Между тѣмъ майоръ Доббинъ, не желавшій прерывать конференцію подругъ, но соскучившись, однакожь, ждать окончанія ея, спустился въ нижній этажъ, въ общую для всѣхъ посѣтителей комнату, постоянно полною дыму и щедро залитую нѣмецкимъ пивомъ. На одномъ изъ грязныхъ столовъ стояли мѣдные подсвѣчники съ сальными огарками, въ количествѣ, соотвѣтствующемъ числу квартиръ, ключи отъ которыхъ висѣли въ правильномъ порядкѣ надъ свѣчами. Эмми прошла мимо этой комнаты съ сильнымъ замѣшательствомъ, тѣмъ болѣе, что тутъ собрались всякаго рода люди: и тирольскіе перчаточники, и дунайскіе продавцы полотенъ, съ своими тюками, студенты, наслаждающіеся буттербротами, лентяи, играющіе въ карты или домино на залитыхъ пивомъ столахъ,-- фигляры, подкрѣпляющіе себя въ теченіи свободнаго времени отъ представленій..... словомъ сказать, всѣ fumum и strepilus нѣмецкой гостинницы во время ярмарки. Лакей принесъ майору кружку пива, какъ необходимую потребность для каждаго гостя.
   Спустя нѣсколько минутъ, въ комнату вошли извѣстные читателю юноши -- Максъ и Фрицъ, съ набекрененными шапками и трубками. Повѣсивъ ключъ свой на No 90 и потребовавъ себѣ порцію буттерброта и пива, они помѣстились подлѣ майора и начали разговоръ, который ни въ какомъ случаѣ не могъ избѣгнуть слуха Доббина. Главные предметы ихъ бесѣды составляли Fuchs и Philister, дуэли, попойки и прибытіе ихъ изъ шоппенгаузенскаго университета, въ фургонѣ, рядомъ съ Бекки, съ цѣлью повеселиться на свадебныхъ праздникахъ Пумперниккеля.
   -- Маленькій Engländerinn, кажется, en baye de gonnoissance, сказалъ Максъ (французскому діалекту, какъ видите, онъ обучался) своему камраду Фрицу.-- Лишь только ушелъ ея толстый дѣдушка, вслѣдъ за ними явилась ея премиленькая компатріотка. Я слышалъ, какъ онѣ лепечутъ тамъ....
   -- Намъ надо взять билеты на концертъ, замѣтилъ фрицъ.-- Есть у тебя деньги, Максъ?
   -- Да знаешь ли ты, что этотъ концертъ -- концертъ in nubibus. Гансъ сказывалъ, что она публиковала о такомъ же концертѣ въ Лейпцигѣ, и что Буршенъ взялъ множество билетовъ. А она уѣхала не пѣвши. Вчера въ дилижансѣ она разсказывала, что піанистъ ея захворалъ въ Дрезденѣ. А я такъ думаю, что она и вовсе не можетъ пѣть: голосъ у нея такой же хриплый, какъ у тебя.
   -- И правда -- хриплый! подтвердилъ Фрицъ.-- Я слышалъ, какъ она пыталась пропѣть изъ окна schrecklisch англійскую балладу The Rose upon the balcony.
   -- Удивительнаго тутъ нѣтъ ничего, прибавилъ Максъ -- либо saufen, либо singen -- что нибудь одно.-- Нѣтъ! и не бери билетовъ... Вчера вечеромъ она довольно-таки выиграла въ trente et quarante. Я самъ видѣлъ, какъ она заставляла какого-то мальчика играть за себя... Лучше мы истратимъ эти деньги въ игорномъ домѣ, на театръ, или ее же попотчуемъ французскимъ виномъ и коньякомъ въ садахъ Аврелія.... А билетовъ не надо. Какъ ты скажешь?... Не велѣть ли подать пивца еще?...
   По многимъ признакамъ, майоръ догадался, кто это такая она, о которой говорили юноши.
   "Этотъ бѣсенокъ до сихъ поръ не оставляетъ своихъ продѣлокъ" -- подумалъ Доббинъ и улыбнулся, припомнивъ тѣ времена, когда онъ былъ очевидцемъ ухаживанья Ребекки за Джозомъ и юмористической развязки похода миссъ Шарпъ противъ сердца мистера Седли.-- Итакъ, этотъ бѣсенокъ опять принимается за свои интриги.-- Ужь какъ бы хотѣлъ я, чтобъ въ эту минуту она была за сто миль отсюда. Появленіе этой женщины всегда влечетъ за собой какое нибудь бѣдствіе."
   И Доббинъ погрузившись въ такую мрачную думу, облокотился обѣими руками на столъ и, помѣстивъ между ними свою голову, уткнулъ носъ въ Пумперниккельскую газету. Вдругъ Кто-то ударилъ его зонтикомъ по плечу. Доббинъ поднялъ голову: передъ нимъ стояла Амелія.
   Эта женщина, просто, тиранствовала надъ майоромъ (Удивляться тутъ нечему: и самые слабѣйшіе изъ смертныхъ всегда имѣютъ подъ рукой кого нибудь, кѣмъ они могутъ управлять)! Эмми повелѣвала Уильямомъ, дѣлала ему выговоры, заставляла приносить ей и носить за нею разныя вещи, какъ будто Доббинъ былъ ньюфаундленская собака. И майоръ, если позволительно выразиться такъ, съ удовольствіемъ и во всякое время бросился бы въ воду, еслибъ только Эмми сказала ему: "Пиль, Доббинъ!": мало того: онъ готовъ былъ таскать за ней въ зубахъ ридюкюль ея.
   -- Отчего вы, сэръ, не дожидались наверху -- свести меня съ лѣстницы? сказала Амелія, слегка вздернувъ свою головку и сдѣлавъ майору самый саркастическій реверансъ.
   -- Мнѣ невозможно было стоять въ томъ коридорѣ, отвѣчалъ Доббинъ, съ комически-умоляющимъ взглядомъ и очарованный мыслью, что онъ подастъ Эмми руку и выведетъ ее изъ этого ужаснаго, наполненнаго табачнымъ дымомъ мѣста....
   Мистриссъ Осборнъ находилась въ прекрасномъ расположеніи духа. Сгарая нетерпѣніемъ увидѣть брата, она страшно торопилась домой. А Джозъ между тѣмъ битый часъ расхаживалъ по комнатѣ салона перваго этажа, гдѣ его и застала сестрица, кусалъ свои ногти, то-и-знай поглядывалъ изъ окна по направленію къ гостинницѣ "Слона"
   -- Ну, что? спросилъ мистеръ Седли, дождавшись наконецъ своего посланнаго.
   -- Бѣдное, милое созданіе! какъ много она выстрадала! сказала Эмми.
   -- Ахъ, Боже мой! да я вѣдь говорилъ же тебѣ! замѣтилъ Джой, качнувъ головой такъ сильно, что полныя щеки его затряслись словно желе.
   -- Ребеккѣ непремѣнно нужно отдать комнату Пэйнъ, продолжала вдова.-- А она можетъ помѣститься наверху.
   Пэйнъ, степенная англійская дѣвушка, была камеръ-юнгферой мистриссъ Осборнъ. Какъ водится, камердинеръ Джоя ухаживалъ за ней, а Джоржъ любилъ пугать ее разсказами о германскихъ разбойникахъ и привидѣніяхъ. Большую часть времени миссъ Пэйнъ проводила въ ворчаньи, въ приведеніи въ порядокъ нарядовъ своей госпожи и въ изъявленіи намѣренія завтра же отправиться въ свой родимый Клапанъ.
   -- Бекки непремѣнно надо отдать комнату Пэйнъ, повторила Амелія.
   Майоръ былъ несказанно удивленъ.
   -- Да вы и въ самомъ дѣлѣ хотите ввести эту женщину въ вашъ домъ? спросилъ онъ, вспрыгнувъ съ мѣста.
   -- Безъ сомнѣнія! отвѣчала Эмми самымъ невиннымъ образомъ.-- Пожалуста не сердитесь и не сломайте мебели, майоръ Доббинъ! прибавила она.-- Мы непремѣнно возьмемъ Ребекку къ себѣ.
   -- Да, да, мой другъ, непремѣнно! подтвердилъ Джой.
   -- Бѣдное созданіе! продолжала Эмми:-- банкиръ Ребекки обанкрутился и убѣжалъ; мужъ ея -- закоснѣлый злодѣй!-- мало того, что бросилъ ее, такъ даже отнялъ у ней ея послѣднее утѣшеніе -- ея обожаемаго сына.. Бѣдная, бѣдная Ребекка! совершенно одинока. . принуждена, чтобъ только имѣть насущный хлѣбъ, давать уроки въ пѣніи.... И послѣ этого еще не взять ея къ себѣ!...
   -- Берите у нея уроки, мистриссъ Осборнъ! воскликнулъ Доббинъ: -- но, ради Бога, не принимайте ея къ себѣ въ домъ. Я умоляю васъ.
   -- Эхъ, Доббинъ! укорительно проговорилъ мистеръ Седли.
   -- Вы меня удивляете, Уильямъ,-- вы, столько великодушный всегда и ко всѣмъ! сказала Амелія.-- Ну разсудите, не лучше ли оказать помощь Бекки теперь, когда она находится въ такомъ жалкомъ положеніи? Теперь-то мы и можемъ оказать ей помощь.... Старинный мой другъ -- и не....
   -- Она не всегда была вашимъ другомъ, Амелія! прервалъ майоръ, выведенный изъ себя
   Этого намека было слишкомъ много для Амеліи. Почти съ бѣшенствомъ взглянула она въ лицо Уильяма и сказала "Стыдитесь, майоръ Доббинъ!" Сдѣлавъ этотъ выстрѣлъ, Эмми оставила комнату, съ величественнымъ видомъ, и бойко затворила за собою и за своимъ оскорбленнымъ достоинствомъ дверь.
   "Намекать мнѣ на прошедшее, говорила она самой себѣ.-- О, какъ жестоко съ его стороны такое напоминаніе (и мистриссъ Осборнъ взглянула на портретъ Джоржа, по прежнему висѣвшій надъ портретомъ ея сына).... Да, это слишкомъ жестоко съ его стороны!... Имѣетъ ли онъ право говорить о томъ, если я простила все? Конечно, нѣтъ!... Вотъ теперь-то я вижу, какъ жалка и неосновательна была моя ревность,-- вижу, что ты, былъ непороченъ.... О, да! ты всегда оставался непороченъ, мой милый другъ! "
   Съ трепетомъ и негодованіемъ стала Амелія ходить по комнатѣ. Потомъ, подойдя къ комоду, она облокотилась на него и долго, долго смотрѣла на портретъ Джоржа. Эмми показалось, будто въ глазахъ портрета выражается упрекъ.... Всѣ прежнія, безцѣнныя воспоминанія кратковременной первой любви быстро явились передъ ней. Рана, которую многіе годы едва-едва залечили, снова раскрылась,-- и какъ жестоко раскрылась!...
   Бѣдный Доббинъ!... бѣдный старый Уильямъ! что ты надѣлалъ? Одно несчастное, необдуманное слово твое разрушило всю работу, которой ты посвятилъ столько лѣтъ!... Одно только слово сказано, а птичка, которую ты такъ продолжительно приманивалъ къ себѣ, отлетѣла отъ тебя!...
   Уильямъ хотя и замѣтилъ изъ взглядовъ Амеліи, что наступаетъ для него какой-то великій кризисъ, при всемъ томъ настойчиво продолжалъ упрашивать Седли, въ самыхъ энергическихъ выраженіяхъ, остерегаться Ребекки, и усильно, почти бѣшено заклиналъ Джоза не принимать ея къ себѣ. Доббинъ умолялъ своего пріятеля сдѣлать по крайней мѣрѣ, освѣдомленіе насчетъ мистриссъ Раудонъ,-- разсказалъ ему, какъ онъ услышалъ, что эта женщина находилась въ обществѣ игроковъ и людей дурной жизни,-- высказалъ, сколько зла она дѣлала она въ прежніе дни,-- капъ она и Кроули едва не погубили бѣднаго Джоржа,-- какъ Бекки разлучена теперь съ мужемъ своимъ, по ея собственному признанію, и, можетъ быть по основательной причинѣ.... Самъ посуди, что это за подруга дли Амеліи, столько еще неопытной въ дѣлахъ свѣта!...
   Еслибъ Доббинъ былъ менѣе настойчивъ, или болѣе искусенъ, онъ могъ бы еще успѣть въ своихъ убѣжденіяхъ и мольбахъ предъ Джономъ; но тотъ давно уже стѣснялся превосходствомъ надъ нимъ майора. Вслѣдствіе этого, на краснорѣчивые доводы Уильяма Джой шумно повелъ рѣчь о своей способности защитить собственную честь, о желаніи, чтобъ въ его дѣла посторонніе не вмѣшивались.... Гнѣвныя рѣчи Джоя были прерваны прибытіемъ изъ гостинницы "Слона" одной особы, съ весьма скуднымъ багажемъ.
   Бекки привѣтствовала мистера Седли съ искреннимъ уваженіемъ и сдѣлала натянутый, хотя и дружескій, поклонъ майору Доббину, въ которомъ она, по инстинкту, узнала своего врага. Шумъ и говоръ, произведенные прибытіемъ полковницы Кроули, вывели Амелію изъ ея комнаты. Эмми съ жаромъ обняла свою гостью, бросивъ на майора сердитый взглядъ. Доббинъ, негодуя на несправедливость, но не на пораженіе, удалился, сдѣлавъ Эмми поклонъ съ такою же надменностью, съ какою отдавала ему маленькая женщина убійственный прощальный реверансъ.
   Съ удаленіемъ Уильяма, Эмми сдѣлалась особенно развязна и преданна Ребеккѣ, хлопотала о комнатѣ и наконецъ помѣстила въ ней свою гостью съ усердіемъ и дѣятельностью, какія рѣдко обнаруживались въ нашей смиренной, молодой подругѣ. Замѣчено всѣми, что когда предстоитъ въ виду совершить несправедливый поступокъ, то онъ совершается какъ только можно быстрѣе, и Амелія, поступая по этому правилу, воображала, что въ настоящемъ дѣлѣ она выказала, чрезвычайно много твердости, достодолжнаго чувства и уваженія къ памяти покойнаго капитана Осборна.
   Джоржъ, возвратившись съ гулянья къ обѣду, нашелъ, какъ и всегда, столъ, накрытый на четырехъ персонъ: только мѣсто, принадлежащее майору, заняла какая-то леди.
   -- А гдѣжь Доббинъ? спросилъ онъ.
   -- Майоръ Доббинъ сегодня не обѣдаетъ дома, отвѣчала Эмми, и, приблизивъ къ себѣ Джоржа, съ нѣжностью поцаловала его, пригладила его волосы и отрекомендовала мистриссъ Кроули.
   -- Рекомендую тебѣ, Ребекка, моего сына, сказала она съ такимъ выраженіемъ, какъ будто въ этихъ словахъ заключалось: "могъ ли свѣтъ произвести что нибудь подобное?!"
   Бекки взглянула на Джоржа съ восторгомъ и съ любовью матери сжала его руку.
   -- Милое дитя! сказала она -- какъ онъ похожъ на моего...
   Душевное волненіе заглушило дальнѣйшія слова полковницы, но Амелія поняла, что хотѣла выразить Бекки; она знала, что подруга ея въ эту минуту думала о своемъ собственномъ сынѣ. Сообщество Эмми, однакожъ, утѣшило мистриссъ Кроули, и за обѣдомъ имѣла она прекрасный аппетитъ. Джоржъ внимательно смотрѣлъ на полковницу и только слушалъ. Когда подали дессертъ, Эмми вышла сдѣлать какія-то дальнѣйшія домашнія распоряженія: Джозъ задремалъ на стулѣ надъ газетой Галиньяни; Джоржъ и гостья сидѣли другъ подлѣ друга: мальчикъ не разъ, и довольно значительно, взглядывалъ на мистриссъ Раудонъ.
   -- Послушайте, сказалъ наконецъ Джоржъ, положивъ на столъ щипчики для орѣховъ.
   -- Что скажете? спросила Бекки, засмѣявшись.
   -- Вы, кажется, та самая леди, которую я видѣлъ въ маскѣ, за Rouge et Noir.
   -- Тс! маленькій шалунъ! промолвила полковница, взявъ джоржеву руку и поцаловавъ ее.-- Вашъ дядя также былъ тамъ; но мама не должна знать про это.
   -- О, нѣтъ.... ни подъ какимъ видомъ, проговорилъ мальчикъ
   -- Вы замѣчаете, что мы уже сдѣлались хорошими друзьями, сказала Бекки, обращаясь къ Эмми, вошедшей въ комнату.
   Надо отдать справедливость выбору мистриссъ Осборнъ: она взяла къ себѣ въ домъ самую разсудительную и милую компаньонку.

-----

   Уильямъ, въ сильномъ негодованіи, хотя и не предвидя всего бѣдствія, готовившагося ему, безъ всякой цѣли шатался по городу, пока не встрѣтился съ Тэйпуормомъ, который и пригласилъ его къ обѣду. За столомъ майоръ имѣлъ случай спросить посланника: не зналъ ли онъ чего нибудь о нѣкоей мистриссъ Раудонъ Кроули, которая, какъ извѣстно, произвела въ Лондонѣ фуроръ. Тэйпуормъ, знавшій всѣ лондонскія сплетни и, кромѣ того, будучи родственникомъ леди Гантъ, передалъ удивленному Доббину не менѣе удивительную исторію о Ребеккѣ и ея супругѣ. Исторія эта сопровождалась, конечно, приличными комментаріями. И когда Уильямъ сказалъ, что мистриссъ Осборнъ и мистеръ Седли приняли Ребекку къ себѣ въ домъ, Тэйпуормъ захохоталъ такъ сильно, что привелъ своего собесѣдника въ ужасъ. И, въ поясненіе своего необычайнаго смѣха, дипломатъ сдѣлалъ замѣчаніе, что вдова капитана Осборна поступила бы гораздо лучше, еслибъ, вмѣсто того, чтобы принять Ребекку въ свой домъ, отправила ее, по принадлежности, въ тюрьму. Эта послѣдняя аттестація полковницѣ Кроули окончательно ужаснула бѣднаго майора. Еще поутру, до прибытія Ребекки, положено было, съ общаго согласія нашихъ друзей, что Амелія въ тотъ вечеръ отправится на придворный балъ. Тамъ, значитъ, можно будетъ разсказать ей все. Майоръ пошелъ домой, надѣлъ мундиръ и отправился во дворецъ, съ полной увѣренностью, что встрѣтится тамъ съ мистриссъ Осборнъ. Но она и не думала ѣхать на балъ. Возвратясь домой. Доббинъ увидѣлъ, что всѣ огни въ домѣ мистера Седли погашены. Итакъ, до завтра ему не предстояло возможности увидѣться съ Амеліей.
   Рано утромъ, Доббинъ отправилъ къ Эмми записку, въ которой просилъ у ней свиданія, по поводу одного весьма важнаго дѣла. Но посланный возвратился назадъ съ увѣдомленіемъ, что мистриссъ Осборнъ очень нездорова и не выходитъ изъ комнаты. Наконецъ, послѣ полудня, допущенный къ Эмми, Уильямъ, вмѣсто искренняго и признательнаго привѣтствія, къ которому онъ давно уже привыкъ, получилъ одинъ только холодный реверансъ и маленькую стянутую перчаткой ручку. Ребекка находилась тутъ же. Она хотѣла было встрѣтить Доббина съ улыбкой и дружескимъ пожатіемъ руки; но онъ отступилъ отъ нея съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.
   -- Прошу извинить меня, сударыня, сказалъ ей майоръ: -- но я вынужденнымъ нахожусь сказать вамъ, что пришелъ сюда безъ всякихъ дружелюбныхъ отношеній къ вашей особѣ.
   -- Сдѣлайте одолженіе, избавьте насъ отъ подобнаго рода выраженій! вскричалъ мистеръ Седли, встревоженный и сильно желая отдѣлаться отъ сцены.
   -- Мнѣ хочется знать, что угодно сказать майору Доббину противъ Ребекки? проговорила Амелія тихо, но съ легкимъ дрожаніемъ въ голосѣ, зато съ весьма рѣшительнымъ выраженіемъ во взорахъ.
   -- Я вовсе не имѣю желанія допускать подобныя вещи въ моемъ собственномъ домѣ! снова вмѣшался Джой.-- Прошу васъ, сэръ, замолчите!
   И индѣецъ съ трепетомъ посмотрѣлъ вокругъ себя, раскраснѣлся, запыхтѣлъ и направился къ двери.
   -- Милый другъ мой! сказала Ребекка съ дѣтской нѣжностью:-- сдѣлайте милость, выслушайте, что хочетъ сказать противъ меня господинъ майоръ.
   -- Я рѣшительно ничего не хочу слышать! что есть мочи, вскричалъ мистеръ Седли и за тѣмъ, подобравъ свой утренній костюмъ, ушелъ.
   -- Теперь остались только мы -- двѣ женщины, сказала Амелія.-- Теперь вы можете говорить, сэръ.
   -- Подобнаго рода обращеніе со мной едва ли прилично вамъ, Амелія! съ достоинствомъ отвѣтилъ Доббинъ.-- Обязанность, по которой я пришелъ сюда, не можетъ доставить мнѣ особеннаго удовольствія....
   -- Сдѣлайте одолженіе, майоръ Доббинъ, выполняйте ваши обязанности поскорѣе! прервала Амелія, болѣе и болѣе досадуя.
   -- Я пришелъ сюда сказать и такъ какъ вы, мистриссъ Кроули, остаетесь здѣсь, то я долженъ сказать въ вашемъ присутствіи, что вы.... что вы ни подъ какимъ видомъ не должны составлять члена семейства моихъ друзей. Леди, которая разлучена съ своимъ супругомъ, которая путешествуетъ подъ чужимъ именемъ, которая посѣщаетъ публичные игорные столы
   -- Но я пріѣзжала тогда на балъ! вскричала Бекки.
   -- ...Такой женщинѣ, говорю я, вовсе не идетъ быть подругой мистриссъ Осборнъ и ея сына! продолжалъ Доббинъ, не обращая вниманія на ея слова. Я могу прибавить къ этому еще то, что здѣсь есть люди, которые знаютъ васъ, которые знаютъ все относительно вашего поведенія.-- Меня удерживаетъ скромность высказать все это передъ -- передъ мистриссъ Осборнъ.
   -- Это весьма скромный и удобный родъ клеветы, майоръ Доббинъ! сказала Ребекка.-- Вы хотите обвинить меня и не высказываете, въ чемъ я виновата. Не въ моей ли невѣрности къ мужу? Я презираю эту клевету и вызываю каждаго человѣка доказать ее.... Я вызываю даже васъ. Не въ томъ ли я виновата еще, что я бѣдна, покинута, несчастна?... Да, я сознаюсь въ этихъ порокахъ, и наказываюсь за нихъ каждый день.... Отпусти меня, Эмми: я уйду отсюда.... Не встрѣться съ тобой, я нисколько не была бы хуже сегодня, чѣмъ была вчера. Пройди ночь, и бѣдная скиталица была бы на своей дорогѣ.... Не ужели ты не помнишь пѣсни, которую мы пѣвали въ былые дни?... До сей поры я была не болѣе какъ бѣдная, отринутая странница, презираемая за ея жалкое состояніе, оскорбляемая потому только, что она одинока.... Пусти меня, Эмми: я вижу, что мое пребываніе здѣсь мѣшаетъ намѣреніямъ этого джентльмена....
   -- Вы отгадали, сударыня, сказалъ майоръ: -- еслибъ я только имѣлъ въ этомъ домѣ какую нибудь власть....
   -- Власть?! никогда! прервала Амелія.-- Ребекка! ты останешься со мною! Я не покину тебя, потому что тебя всѣ преслѣдуютъ; не хочу оскорблять тебя, потому что.... потому что, какъ видно по всему, майору Доббину непремѣнно хочется, чтобы тебя оскорбляли... Уйдемъ отсюда, другъ мой.
   Уильямъ отворилъ имъ двери; но въ то время, какъ онѣ выходили, Доббинъ взялъ за руку Амелію и сказалъ ей:
   -- Не угодно ли вамъ остаться на минуту и поговорить со мной?
   -- Онъ хочетъ говорить съ тобой, Амелія, и безъ меня, сказала Бекки, принимая видъ мученицы.
   Амелія въ отвѣтъ сжала ея руку.
   -- Клянусь честью, то, о чемъ я намѣренъ говорить, до васъ вовсе не касается, замѣтилъ Доббинъ.-- Воротитесь, Амелія,-- я васъ прошу.
   Доббинъ поклонился мистриссъ Кроули, и она затворила за собою дверь. Мистриссъ Осборнъ взглянула на Уильяма; лицо ея и губы совершенно побѣлѣли.
   -- Говоря съ вами, началъ Доббинъ, послѣ непродолжительнаго молчанія: -- я вовсе некстати употребилъ слово власть.
   -- Да! подтвердила Амелія, и зубки ея застучали.
   -- Во всякомъ случаѣ, кажется, я имѣю право на то, чтобъ вы меня выслушали, продолжалъ майоръ.
   -- Конечно, вы имѣете на то право; и здѣсь я кстати могу замѣтить, что съ вашей стороны весьма великодушно напоминать мнѣ о нашихъ къ вамъ обязательствахъ, проговорила разгнѣванная женщина.
   -- Право, на которое я въ этомъ случаѣ опираюсь, передано мнѣ отцомъ Джоржа.
   -- Да, но этимъ правомъ вы оскорбили его память. Согласитесь, что вы оскорбили ее вчера еще, чего я никогда не прощу вамъ -- никогда! продолжала Эмми, трепеща отъ гнѣва и душевнаго волненія.
   -- Не думаю,Амелія, чтобъ вы были до такой степени несправедливы ко мнѣ, печально сказалъ Уильямъ: -- Не думаю, чтобъ вы такъ строго взвѣсили слова, произнесенныя мной опрометчиво, и не приняли бы въ расчетъ преданности цѣлой жизни моей. Я полагаю даже, что память Джоржа нисколько не оскорблена, если разобрать всю сущность цѣли, которой мнѣ хотѣлось достичь и для которой я употребилъ своимъ оружіемъ дарованное мнѣ право. Если бы мы вздумали обременять другъ друга упреками, я увѣренъ, что на меня не пало бы ни одного изъ нихъ. ни отъ вдовы Джоржа, ни отъ сына его. Подумайте объ этомъ, Амелія.... послѣ только, когда -- когда вы будете свободны.... Я убѣжденъ, что совѣсть ваша отмѣнитъ это обвиненіе. Она отмѣняетъ его даже теперь....
   Амелія опустила головку.
   -- Я увѣренъ, что не вчерашнія слова мои раздражаютъ васъ, продолжалъ Уильямъ: -- они послужили только предлогомъ; иначе я напрасно любилъ и лелѣялъ васъ въ теченіи пятнадцати лѣтъ. Неужели вы думаете, что во все это время не могъ я выучиться читать въ душѣ вашей всѣ чувства, и глядѣть какъ въ зеркало въ ваши мысли? Я знаю очень хорошо, къ чему душа ваша способна. Она можетъ прилѣпиться къ воспоминанію и лелѣять мечту, но не можетъ чувствовать той привязанности, съ которою моя преданность вполнѣ заслуживала бы соединенія. Я всегда пріобрѣлъ бы это чувство отъ женщины болѣе великодушной.... Нѣтъ, Амелія, вы недостойны любви, которую я питалъ къ вамъ.... Я такъ и думалъ, что призъ, на который устремлена была вся жизнь моя, не стоитъ того, чтобы его выигрывать.... Да, я былъ глупецъ, мечтатель, вымѣнивающій всю свою истину и усердіе на вашу ничтожную, слабую искру привязанности. Теперь торговля моя кончилась: я оставляю это поприще. Я не нахожу васъ порочною: вы весьма добродушны и поступили какъ нельзя лучше.... Вы не могли.... вы не могли достичь высоты той искренней любви, которую я приносилъ вамъ въ даръ, и которую болѣе возвышенная душа почла бы, можетъ, за счастіе принять себѣ.... Прощайте, Амелія! Я долго наблюдалъ за вашей борьбой. Пора ей кончиться.... Мы оба надоѣли другъ другу....
   Безмолвіе и удивленіе оковали Эмми, когда она увидѣла, что Уильямъ такъ неожиданно прервалъ цѣпь, на которой она держала его, и объявилъ свою независимость и превосходство.-- Онъ такъ долго лежалъ поверженный у ея ногъ, что бѣдная маленькая женщина привыкла уже топтать его. Ей не хотѣлось выйти за него за мужъ и въ тоже время владѣло ею сильное желаніе держать его при себѣ. Она ничего не хотѣла дать ему, а желала, чтобы онъ отдалъ ей все. Это и составляетъ главную выгоду, которую женщины нерѣдко извлекаютъ изъ любви.
   Признаніе Уильяма совершенно разбило Амелію. Ея нападеніе было отражено.
   -- Чтожь изъ этого могу заключить я? развѣ только то, что вы уѣзжаете отсюда, Уильямъ? проговорила мистрисъ Осборнъ.
   Доббинъ печально усмѣхнулся.
   -- Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, сказалъ онъ: -- вѣдь я уѣзжалъ же и возвратился черезъ двѣнадцать лѣтъ. Мы были молоды тогда, Амелія.... Прощайте, прощайте.... Довольно поистратилъ я жизни въ этой игрѣ.
   Пока друзья наши разговаривали, дверь въ комнату мистрисъ Осборнъ была немного раскрыта. Это произошло оттого, что Бекки держалась за ручку и повернула ее, лишь только Доббинъ отошелъ отъ двери. Она слышала весь ихъ разговоръ, до послѣдняго слова. "О какое благородное сердце этого человѣка -- подумала Бецки -- и какъ безсовѣстно эта женщина играетъ имъ!" Мистриссъ Кроули восхищалась Доббиномъ; она уже не злопамятствовала за его возстаніе противъ нея. "Еслибъ мой мужъ былъ съ такой душой и умомъ.... Право, я никогда бы не обратила вниманія на его большія ноги!"
   За тѣмъ Ребекка убѣжала въ свою комнату, рѣшившись на какой-то подвигъ: дѣло въ томъ, что она написала Доббину записку, въ которой умоляла его остаться на нѣсколько дней, и прибавляла, что въ эти дни она оказала бы ему услугу въ его намѣреніяхъ въ отношеніи къ Амеліи.
   Итакъ, разлука свершилась. Еще разъ бѣдный Уильямъ подошелъ къ дверямъ и вышелъ изъ нихъ. Вдовушка удовлетворила свою прихоть, выиграла побѣду; оставалось только наслаждаться тріумфомъ, которому, вѣроятно, позавидуютъ многія леди.
   Въ тотъ день, за обѣдомъ Джоржъ снова замѣтилъ отсутствіе стараго Доба. Кушали всѣ въ глубокомъ молчаніи. Аппетитъ Джоза, правда, нисколько не уменьшался; зато Эмми ни до чего не дотронулась.
   Послѣ стола, Джоржъ, валяясь на подушкахъ стариннаго окна, съ тройнымъ переплетомъ стеколъ, и изъ котораго видна была одна сторона рынка, гдѣ стоитъ гостинница "Слона". -- Джоржъ, какъ я уже сказалъ, валяясь на подушкахъ, замѣтилъ вдругъ признаки движенія въ домѣ майора, на другой сторонѣ улицы.
   -- Улло! вскричалъ онъ:-- вонъ и ловушка Доббина! ее вытащили со двора.
   Ловушкой называлась дорожная коляска майора, которую онъ купилъ за шесть фунтовъ стерлинговъ, и которая постоянно служила предметомъ насмѣшекъ нашихъ друзей.
   Эмми слегка вздрогнула, но ни слова не сказала.
   -- Улло! продолжалъ Джоржъ.-- Вонъ и Францисъ выходитъ съ чемоданами, и Купцъ, кривоглазый почтальонъ, идетъ по рынку съ тройкой лошадей -- Взгляните на его сапоги и жолтую куртку -- настоящее чучело!... Чтожь это значитъ? Они запрягаютъ лошадей въ коляску Доба.... Развѣ онъ ѣдетъ куда нибудь?
   -- Да, отвѣчала Эмми: -- онъ ѣдетъ путешествовать.
   -- Ѣдетъ путешествовать?! когда же воротится?
   -- Онъ.... онъ не воротится, проговорила Эмми.
   -- Не воротится?!
   И Джоржъ вскочилъ съ окна.
   -- Останьтесь, сэръ! закричалъ Джой.
   -- Останься, Джоржъ, печально сказала мать.
   Джоржъ остался: ходилъ по комнатѣ, вскакивалъ и соскакивалъ съ окна и вообще обнаруживалъ всѣ признаки безпокойства и любопытства.
   Наконецъ заложили лошадей, привязали чемоданы. Францисъ вышелъ на улицу съ саблей своего господина, зонтикомъ и тростью, связанными вмѣстѣ, положилъ ихъ въ кузовъ,-- потомъ вынесъ дорожное бюро и старый жестяной футляръ съ трехъугольной шляпой и положилъ ихъ въ ящикъ,-- наконецъ вынесъ затасканный, старый синій подшитый краснымъ камлотомъ плащъ, который завертывалъ владѣтеля своего цѣлыя пятьнадцать лѣтъ и уже manchen Sturm erlebt, какъ говорилось въ тогдашней любимой пѣснѣ. Этотъ плащъ былъ новый передъ ватерлосской кампаніей и прикрывалъ Джоржа и Уильяма въ дождливую ночь послѣ сраженія при Quatre-Bras.
   Вскорѣ вышелъ на улицу старый Бурке -- хозяинъ дома,-- на нимъ Францисъ, еще съ какими-то узелками -- финальными узелками; а потомъ явился и майоръ Доббинъ. Бурке непремѣнно хотѣлось поцаловать его (Всѣ, кто только хоть немного зналъ Уильяма, обожали его), и другъ нашъ съ большимъ затрудненіемъ отдѣлался отъ такого рода изъявленія сердечной привязанности со стороны стараго нѣмца.
   -- Ей Богу, я не могу болѣе... что съ нимъ такое? я пойду къ нему! вскричалъ Джоржъ.
   -- Пожалуста, отдайте ему это, сказала Бекки, сунувъ въ руку мальчика лоскутокъ бумажки.
   Джоржъ опрометью бросился по лѣстницѣ и въ одинъ моментъ перелетѣлъ черезъ улицу. Жолтый почтальонъ слегка похлопывалъ кончикомъ бича.
   Освободившись отъ объятій честнаго нѣмца, Уильямъ сѣлъ въ карету. Джоржъ влѣзъ за нимъ и, обвивъ свои рученки вокругъ шеи Доббина (эту сцену видѣли изъ окна), началъ задавать ему многочисленные вопросы. Потомъ онъ вспомнилъ про записку и передалъ ее по принадлежности. Уильямъ съ жаромъ схватилъ ее и развернулъ съ трепетомъ. Но вдругъ, лицо его перемѣнило выраженіе: Уильямъ надвое разорвалъ записку и выбросилъ ее изъ коляски. Нѣжно поцаловалъ онъ мальчика въ голову, и Джоржъ, утирая кулаками слезы, съ помощью Франциса спустился на панель. Fort Schwager! Жолтый почтальонъ громко захлопалъ бичемъ, Францисъ вскочилъ на козлы, лошади тронулись, и голова Доббина опустилась на грудь. Проѣзжая мимо оконъ Амеліи, онъ ни разу не взглянулъ на нихъ. Джоржъ, оставленный одинъ на улицѣ, долго еще рыдалъ передъ собравшейся толпой народу.
   Горничная Эмми слышала эти рыданія и ночью и, въ утѣшеніе мальчика, принесла ему абрикосоваго варенья. Всѣ бѣдные, всѣ скромные, всѣ честные и добрые люди, знавшіе майора, любили этого добродушнаго и простосердечнаго джентльмена.
   Что касается до Эмми.... развѣ она не выполнила своего долга? Въ утѣшеніе, у нея оставался портретъ покойнаго Джоржа.
  

ГЛАВА LV.

ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБѢ ОТЧЕТЪ О РОДИВШИХСЯ, ВСТУПИВШИХЪ ВЪ БРАКЪ И УМЕРШИХЪ ЛИЦАХЪ ПРЕДЛЕЖАЩЕЙ ИСТОРІИ.

   Какого бы рода ни былъ составленъ Ребеккою планъ, по которому истинной любви Доббина предстояло увѣнчаться полнымъ успѣхомъ, наша авантюристка за лучшее сочла держать его въ тайнѣ.
   Мистриссъ Раудонъ, нежданно-негаданно, очутилась въ уютной и комфортабльной квартирѣ, окруженная друзьями, лаской и добродушными, простосердечными людьми, съ какими она не встрѣчалась давнымъ-давно. Несмотря на то, что она была авантюристка по склонности и по необходимости,-- и на нее находили минуты, когда покой казался ей истиннымъ блаженствомъ. Ребекка походила на закоснѣлаго араба, который, рыская по пустынѣ на своемъ верблюдѣ, съ неизъяснимымъ удовольствіемъ останавливается иногда подъ финиковыми деревьями, при струяхъ прохладнаго источника, или отправляется въ города, шатается по базарамъ, освѣжаетъ себя ванной и молится въ мечетяхъ, передъ тѣмъ, какъ снова пускается на грабежи. Палатки Джоза и его пилавъ составляли для нашей маленькой аравитянки подобное же наслажденіе. Она привязывала своего коня, снимала оружіе и беззаботно грѣлась передъ огонькомъ толстаго индѣйца. Отдыхъ въ бродячей жизни и безпечность невыразимо были милы для нея.
   Такимъ образомъ, довольная своей судьбой, Бекки употребляла всѣ свои усилія, чтобы понравиться другимъ; а намъ извѣстно, до какой степени была она свѣдуща, опытна и пользовалась успѣхомъ въ наукѣ нравиться. Что касается до Джоя, мистриссъ Кроули даже въ теченіи непродолжительнаго свиданія съ нимъ на чердачкѣ гостинницы "Слона" нашла средства возвратить къ себѣ все прежнее его расположеніе. Въ продолженіи какой нибудь недѣли, индѣецъ нашъ обратился въ преданнѣйшаго раба Бекки и ея безумнаго обожателя. Онъ уже не предавался послѣобѣденнымъ отдохновеніямъ, какъ прежде, въ довольно приторномъ обществѣ своей сестры Амеліи, а частенько выѣзжалъ съ ней въ открытой коляскѣ. Онъ собиралъ небольшія общества въ своемъ домѣ и придумывалъ въ честь Ребекки различныя увеселенія. Тэйпуормь, такъ жестоко наругавшійся надъ Бекки, каждодневно являясь къ Джою, ухаживалъ за полковницей Кроули. Бѣдную Эмми, и безъ того не слишкомъ словоохотливую, а съ отъѣздомъ Доббина сдѣлавшуюся болѣе обыкновеннаго грустною и молчаливою, совсѣмъ забыли, когда появился этотъ превосходный геній, въ лицѣ мистриссъ Раудонъ. Французскій посланникъ прельстился ею не менѣе своего британскаго соперника. Нѣмецкія дамы, столько снисходительныя къ англійской націи, восхищались остроуміемъ очаровательной подруги мистриссъ Осборнъ, и хотя ея не приглашали ко двору, однако многія важныя особы, уже довольно наслышавшіяся о прелестяхъ полковницы Кроули, нетерпѣливо желали узнать ее покороче. Бекки оживила своимъ присутствіемъ домъ мистера Седли. Она пѣла, играла, смѣялась, говорила на двухъ или трехъ языкахъ, вводила въ домъ кого ей вздумается и заставила Джоя вообразить, что только одни личные его таланты собираютъ къ нему такое избранное общество.
   Что касается до Эмми, открывшей, что она уже утратила роль хозяйки, исключая тѣхъ случаевъ, когда ей приходилось выплачивать счеты,-- Бекки и ей доставляла удовольствія. Она безпрестанно говорила о майорѣ Доббинѣ, безъ зазрѣнія совѣсти обнаруживая свое восхищеніе достоинствами этого превосходнаго и великодушнаго джентльмена. Въ тоже время мистриссъ Раудонъ укоряла подругу свою за ея жестокое обращеніе съ Уильямомъ. Эмми, защищая, свой поступокъ, старалась доказать, что онъ основанъ былъ на самыхъ чистыхъ нравственныхъ началахъ, что женщина, однажды..... и проч. и проч.,-- что, выйдя замужъ за такого человѣка, какъ покойный Джоржъ, она должна принадлежать ему до гроба.... Впрочемъ, Амеліи вовсе не было противно слушать похвалы, разсыпаемыя майору, и она сама нѣсколько разъ въ день наводила разговоръ на этотъ заманчивый предметъ.
   Бекки недолго затруднялась въ средствахъ пріобрѣсти расположеніе Джоржа и вообще всѣхъ домашнихъ. Горничная Эмми, какъ намъ извѣстно, всей душой была предана майору. Разлюбивъ сначала Бекки, какъ виновницу отсутствія его, она примирилась съ мистриссъ Кроули, потому что послѣдняя сдѣлалась ревностнѣйшимъ защитникомъ Уильяма.
   Амелія приказала Джоржу вести съ отцомъ крестнымъ постоянную переписку и каждый разъ напоминала ему приписывать отъ своей маменьки нѣжное привѣтствіе. Смотря теперь на портретъ мужа, Эмми уже не замѣчала упрековъ въ глазахъ его; напротивъ, съ отъѣздомъ Доббина, она сама стала упрекать его.
   Нельзя сказать, чтобы мистриссъ Осборнъ послѣ своей геройской жертвы пользовалась безмятежнымъ счастіемъ. Она сдѣлалась distraite, нервозна, молчалива и никому не нравилась, съ каждымъ днемъ становилась блѣднѣе и чувствовала себя больною. Она пробовала пѣть нѣкоторыя любимыя пѣсенки майора (веберова "Einsam bin ich nicht alleine" была одна изъ нихъ), но, обыкновенно, останавливалась на половинѣ, оставляла фортепьяно, уходила въ сосѣднюю комнату и тамъ, безъ всякаго сомнѣнія, прибѣгала искать утѣшенія въ портретѣ покойнаго мужа.
   Во вотъ что замѣчательно: однажды, Джоржъ, перерывая бюро своей мама, нашелъ забытыя Доббиномъ перчатки, аккуратно и бережно сложенныя и припрятанныя въ одномъ изъ такъ называемыхъ потайныхъ ящичковъ.
   Не имѣя особаго влеченія къ шумнымъ собраніямъ и даже, можно сказать, наскучивъ ими, Амелія съ величайшимъ удовольствіемъ предпринимала во время лѣтнихъ вечеровъ продолжительныя прогулки. Джоржъ былъ постояннымъ ея спутникомъ (Бекки предоставлялось на это время оставаться въ обществѣ мистера Джоя); и тогда мать и сынъ особенно любили предаваться разговорамъ о майорѣ, и съ такимъ усердіемъ, что мальчикъ нерѣдко улыбался. Амелія говорила сыну своему, что майоръ Уильямъ былъ лучшій человѣкъ въ цѣломъ свѣтѣ, добрѣйшій, храбрѣйшій и превосходнѣйшій. Снова и снова пересказывала Эмми сыну, что они обязаны всѣмъ на свѣтѣ единственно благодѣтельному попеченію этого нѣжнаго друга,-- что всѣ его сослуживцы восхищаются имъ, хотя майоръ никогда не говоритъ о своихъ доблестныхъ подвигахъ,-- что отецъ Джоржа какъ нельзя болѣе ввѣрился въ него и постоянно пользовался его чистосердечной дружбой.
   И въ такихъ-то пріятныхъ разговорахъ мать и сынъ проводили большую часть своего времени. Безхитростная женщина сдѣлала изъ мальчика повѣреннаго своихъ тайнъ. Джоржъ былъ столько же другъ Уильяму, какъ и всякій другой, кто зналъ его поближе.
   Между тѣмъ и мистриссъ Бекки, не желая остаться назади отъ другихъ въ своихъ сердечныхъ ощущеніяхъ, вывѣсила въ своей комнатѣ портретъ, къ изумленію и пересмѣиваньямъ обитателей дома Джоза и къ восторгу самого оригинала. Портретъ изображалъ фигуру мистера Седли. При первомъ появленіи своемъ въ семействѣ набоба наша рѣшительная женщина, прибывшая съ весьма ничтожнымъ запасомъ имущества, вѣроятно, стыдилась этой ничтожности; но она часто съ особеннымъ почтеніемъ поговаривала о багажѣ, оставленномъ ею въ Лейпцигѣ, откуда ей предстояло получить его. Когда путешественникъ безпрестанно говоритъ вамъ о богатствѣ своего имущества, котораго, по обстоятельствамъ, нельзя было ему взять съ собой, другъ мой, берегитесь такого человѣка: смѣло можно сказать, что онъ обманщикъ.
   Но, къ сожалѣнію, ни Джой, ни Эмми не знали этой аксіомы. Имъ нужды мало было знать, имѣла ли Бекки хоть сколько нибудь хорошихъ платьевъ въ заочныхъ сундукахъ; но такъ какъ настоящій ея запасъ оказался чрезвычайно скуденъ, то мистриссъ Осборнъ подѣлилась съ Ребеккой своимъ гардеробомъ,-- мало того: свезла ее къ лучшей въ городѣ модисткѣ, гдѣ и вырядила свою подругу какъ нельзя лучше. Съ шейки полковницы Кроули исчезли оборванные воротнички и замасленныя шолковыя косыночки; а съ перемѣною жизни перемѣнились и привычки Бекки. Румяна не употреблялись болѣе; также и другое возбудительное средство, къ которому она уже привыкла, было отстранено, или, по крайней мѣрѣ, мистриссъ Раудонъ прибѣгала къ нему секретнымъ образомъ
   Наконецъ прибыли изъ Лейпцига давно ожиданные сундуки съ имуществомъ Ребекки. Но невелики и не казисты были они; не замѣчалось и того, чтобъ Бекки доставала изъ нихъ наряды или какія нибудь драгоцѣнности. Она открыла только извѣстное читателю бюро, наполненное кучей разныхъ бумагъ, и съ особенно пріятнымъ ощущеніемъ вынула изъ него одну картину, которую сначала пришпилила къ стѣнѣ въ своей комнатѣ, а потомъ показала ее Джозу. Картина эта, представлявшая портретъ джентльмена, была отдѣлана карандашемъ, за исключеніемъ лица, раскрашеннаго розовымъ цвѣтомъ. Джентльменъ ѣхалъ на слонѣ; задній планъ составляли: индѣйская пагода и кокосовыя деревья. Все дышало востокомъ.
   -- Ахъ, Боже мой! да это мой портретъ! воскликнулъ Джозъ.
   И дѣйствительно, то было его изображеніе, въ цвѣтѣ молодости и красоты, и въ нанковой курточкѣ, сшитой по покрою 1804. года. Этотъ портретъ нѣкогда висѣлъ на Россель-скверѣ.
   -- Мнѣ удалось купить его, сказала Бекки голосомъ, дрожащимъ отъ душевнаго волненія: -- мнѣ удалось купить его однажды, когда я отправилась посмотрѣть, не могу ли оказать пользу моимъ снисходительнымъ друзьямъ. Я никогда не разставалась съ этимъ портретомъ, да никогда и не разстанусь....
   -- Неужели? вскричалъ мистеръ Седли въ неизъяснимомъ восторгѣ и самодовольствіи.-- Неужели вы берегли его собственно для меня?
   -- А вы думали нѣтъ!... Вы притворяетесь: вамъ это лучше моего должно быть извѣстно.... Впрочемъ, къ чему это что за польза оглядываться назадъ!... Теперь ужь слишкомъ поздно!
   Былъ іюнь мѣсяцъ -- лучшій сезонъ въ Лондонѣ. Джой, ежедневно читавшій, за завтракомъ, "Galignani", любилъ сообщать своимъ леди извлеченія изъ этой газеты, гдѣ, между прочимъ, еженедѣльно представлялся подробный отчетъ о движеніяхъ войскъ, чѣмъ мистеръ Седли, какъ коренной служака, чрезвычайно интересовался. Однажды онъ прочиталъ слѣдующее: "Прибытіе ....таго полка. Грэвзандъ Іюня 20. Сегодня утромъ прибылъ на нашъ рейдъ остъ-индскій корабль Рамкундеръ, имѣя на себѣ четырнадцать офицеровъ и всѣхъ рядовыхъ этого храбраго отряда. Они находились заграницей четырнадцать лѣтъ, отправившись туда на слѣдующій годъ послѣ ватерлосской битвы, въ которой они принимали весьма дѣятельное участіе, и впослѣдствіи храбро отличились въ бурмисской войнѣ, въ Индіи. Ветеранъ-полковникъ, сэръ Микель о'Доудъ, съ своей супругой и сестрицей, пріѣхали сюда вчера, съ капитанами Носки, Стобблемъ, Макроу, Малони, поручиками Смитомъ, Джономъ Томпсономъ, Ф. Томпсономъ, прапорщиками Гикксомъ и Грэди. Музыка на пристани играла національный гимнъ, толпы народа привѣтствовали храбрыхъ воиновъ громогласнымъ восклицаніемъ "ура!" Въ гостинницѣ Вайтъ защитникамъ старушки Англіи данъ былъ великолѣпный банкетъ. Во время пира, про выполненіе котораго блестящимъ образомъ, кажется, и говорить нечего, восторженныя восклицанія дошли до такой степени, что леди о'Доудъ и полковникъ вышли на балконъ и пили за здоровье своихъ соотечественниковъ кларетъ превосходной доброты".
   Въ другой разъ мистеръ Седли прочелъ въ "Galignani" слѣдующее коротенькое объявленіе: "Майоръ Доббинъ присоединился къ ...тому полку въ Чатамѣ". И почти вслѣдъ за тѣмъ извѣщалось, что имя Доббина появилось между командующими полками: старый маршалъ Типтоффъ скончался во время переѣзда ...таго полка изъ Мадраса, и его величеству королю угодно было возвысить полковника сэра Микеля о'Доуда въ чинъ генералъ-майора, съ тѣмъ, однакожь, чтобъ онъ остался командиромъ храбраго ...таго полка.
   Амелія заранѣе знала о нѣкоторыхъ изъ этихъ перемѣнъ. Переписка между Джоржемъ и его опекуномъ не прекращалась: Уильямъ, со времени своего отъѣзда, раза два писалъ къ Эмми самъ, но такъ непринужденно-холодно, что бѣдная женщина чувствовала теперь потерю власти своей надъ нимъ, и должна была сознаться, что Уильямъ свободенъ. Доббинъ оставилъ ее, и она сдѣлалась несчастна. Воспоминаніе объ его безчисленныхъ услугахъ, о томъ высокомъ уваженіи, которымъ она пользовалась отъ майора, становилось передъ Амеліей укоромъ и днемъ и ночью. Она горевала надъ этими воспоминаніями, созналась теперь въ чистотѣ и прелести любви, которою шутила, и упрекала себя за самовольное отреченіе отъ такого сокровища.
   И дѣйствительно, сокровище это было уже утрачено. Уильямъ разстратилъ его. И ему казалось, что онъ уже не любилъ Эмми такъ пламенно, какъ прежде. Снова полюбить -- невозможно ему. Но такого рода уваженіе, какое онъ питалъ къ Амеліи въ теченіи столькихъ лѣтъ, казалось бы, нельзя оставить безслѣдно.... Нѣтъ!... И Уильямъ думалъ и передумывалъ. "Въ этомъ случаѣ я самъ былъ обольщенъ; я упорно потакалъ своимъ чувствамъ. Еслибъ Амеліи была достойна любви, которую я питалъ къ ней, она давно бы отвѣтила мнѣ тѣмъ же.... Я заблуждался.... Да и что вся жизнь наша, какъ не заблужденіе!... Но положимъ: я овладѣлъ бы Амеліей -- развѣ не могъ я разочароваться на слѣдующій же день послѣ побѣды? Къ чему мнѣ сожалѣть или стыдиться своего пораженія?" И чѣмъ болѣе Уильямъ думалъ объ этомъ, тѣмъ яснѣе видѣлъ свои обманъ. "Я увѣренъ, что позабуду неудачу въ любви, снова примусь за мои обязанности. Буду смотрѣть; чисты ли у солдатъ пуговицы и не дѣлаютъ ли сержанты ошибокъ въ своихъ отчетахъ,-- буду обѣдать за общимъ столомъ и выслушивать разныя исторіи отъ шотдандца-доктора -- А когда сдѣлаюсь старъ и безсиленъ, выйду въ отставку на полу-пенсіонѣ, и мои сестры будутъ бранить меня. Ich habe geliebt und gelebet, какъ говорится въ "Валленштейнѣ". Рѣшено!... Расчитаііся съ хозяиномъ.... подай мнѣ сигару и узнай. Францисъ, что сегодня играютъ въ театрѣ. Завтра мы ѣдемъ на "Батавійцѣ"....
   Доббинъ говорилъ эти слова, изъ которыхъ Францисъ слышалъ одни только приказанія, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ одной изъ гостинницъ въ Роттердамѣ. Пароходъ "Батавіецъ" стоялъ въ гавани. Майоръ увидѣлъ на шканцахъ его мѣсто, гдѣ онъ и Эмми сидѣли во время отъѣзда ихъ изъ Англіи.... "Но что же такое хотѣла сказать ему мистриссъ Кроули?... Фи! не стоитъ и думать о томъ!... Завтра мы отправляемся въ море, чтобъ возвратиться въ Англію, къ нашему родному очагу и обязанностямъ по службѣ".

-----

   Въ іюлѣ, по принятому обыкновенію, все маленькое придворное общество Пумперниккеля разъѣзжалось по всей Гарманіи на минеральныя воды, гдѣ и пользовалось ими изъ самихъ источниковъ,-- катались на ослахъ, играли въ redoutes, исправно кушали за table d'hôte и проводили все время въ праздности. Англійскіе дипломаты избрали себѣ лѣтнюю резиденцію въ Теплицѣ и Кессингенѣ, а французскіе соперники ихъ закрыли свою chancellerie и помчались на обожаемый ими Boulevard de Gand. Изъ Пумперниккеля выѣзжалъ каждый, кто только имѣлъ хотя малѣйшее притязаніе на свѣтскость, какъ, напримѣръ, докторъ фонъ Глауберъ, въ числѣ паціентовъ котораго находился и мистеръ Седли. Фонъ Глауберъ легко убѣдилъ нашего индѣйца, какъ для поправленія его собственнаго, такъ и очаровательной сестрицы его -- здоровья, провести лѣто въ вовсе непривлекательномъ приморскомъ городѣ Остэнде. Здоровье Эмми въ послѣднее время значительно растроилось, и для нея все равно было, куда бы ни ѣхать. Но Джоржъ прыгалъ отъ радости при одной мысли, что ему предстоитъ движеніе. Чтожь до Бекки, то ей неизбѣжно пришлось занять четвертое мѣсто въ прекрасной баруши Джоза. Слуги усѣлись на козлахъ. Полковница Кроули опасалась, правда, встрѣтиться, въ настоящей поѣздкѣ, съ кой-какими изъ друзей своихъ, отъ которыхъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, легко было ожидать ей весьма дурныхъ въ отношеніи ея исторій; но этого ли бояться Ребеккѣ! Въ опроверженіе всѣхъ кляузъ, наготовѣ у ней была своя исторія, убѣдительная и правдоподобная. Мистриссъ Раудонъ весьма удачно бросила въ сердце Джоза якорь, вырвать который могъ только слишкомъ сильный штормъ. Портретъ возъимѣлъ на мистера Седли рѣшительное дѣйствіе....
   Пріѣхавъ въ Остэнде, мистриссъ Осборнъ тотчасъ же приступила къ употребленію морскихъ ваннъ и извлеченію изъ нихъ всего лучшаго. Хотя множество знакомыхъ Бекки, проходя мимо, осматривали ее съ ногъ до головы, ея постоянная спутница Амелія вовсе не замѣчала, какого рода то обхожденіе, которымъ пользовалась ея подруга: Ребеккѣ же, разумѣется, и въ голову не приходило разсказать Эмми, что происходило передъ невинными глазками ея патрона.
   Впрочемъ, въ числѣ знакомцевъ полковницы Кроули нашлись и такіе, которые съ большой охотой признали въ ней свою старую пріятельницу,-- можетъ бытъ, даже охотнѣе, нежели какъ хотѣлось. Вотъ хоть бы майоръ Лолеръ иди капитанъ Рукъ. Оба они каждодневно присутствовали на пристани, съ сигарой въ зубахъ и съ нахальствомъ во взорахъ, и тотъ и другой безъ труда пріобрѣли доступъ къ гостепріимному столу и избранному обществу мистера Джозефа Седли. Отказа для нихъ не существовало: они врывались въ домъ во всякое время -- находилась ли Бекки дома, или нѣтъ. Смѣло входили они въ гостиную мистриссъ Осборнъ, наполняли ее ароматомъ своихъ сюртуковъ и усовъ, называли Джоя "старымъ оленемъ", нападали на его обѣды, хохотали и пили безъ всякой церемоніи.
   -- Мнѣ бы хотѣлось знать, что они задумываютъ? спросилъ Джоржъ, которому слишкомъ не нравились эти джентльмены: -- вчера я слышалъ, какъ майоръ говорилъ: "Нѣтъ, нѣтъ, Бекки! ты не должна прочить себѣ стараго оленя. Оставь намъ хоть косточки, или я.... Что бы такое значили эти слова майора, мама?
   -- Майоръ?! пожалуста, Джоржъ, не называй его майоромъ, сказала Эмми.-- Я не могу объяснить тебѣ этихъ словъ, прибавила она.
   Присутствіе такого джентльмена, какъ майоръ Лодеръ, вселяло въ мистриссъ Осборнъ неизъяснимый ужасъ и отвращеніе. Они разсыпали передъ ней дикіе комплименты и дерзко поглядывали на нее за обѣдомъ. Особенно несносно велъ себя Рукъ, такъ что Амелія страшилась его и не иначе позволяла ему видѣть себя, какъ въ присутствіи Джоржа.
   Надо отдать справедливость Ребеккѣ въ этомъ отношеніи: она сама не позволяла друзьямъ своимъ оставаться съ мистриссъ Осборнъ наединѣ; но Лодеръ былъ холостъ и клялся, что овладѣетъ вдовушкой,-- Рукъ питалъ такія же надежды; и оба они другъ передъ другомъ изо всѣхъ силъ бились къ достиженію цѣли. Амелія ничего этого не угадывала; но тѣмъ не менѣе она чувствовала ужасъ и безпокойство въ ихъ присутствіи и сильно желала избавиться отъ нихъ.
   Амелія упрашивала, умоляла Джоя возвратиться домой -- не тутъ-то было! мистеръ Седли не рѣшался сняться съ мѣста,-- онъ привязался къ доктору, а можетъ быть и къ другому чему нибудь. Въ оправданіе его, мы можемъ сказать только, что Бекки вовсе не хотѣлось возвратиться въ Англію.
   Наконецъ Эмми сдѣлала рѣшительный шагъ: она написала письмо къ одному другу своему, находившемуся по другую сторону пролива,-- письмо, о которомъ никому не сказала ни слова, и которое сама потихоньку, подъ платочкомъ, отнесла на почту. Она только сильно зарумянилась, когда Джоржъ попался ей на встрѣчу; зато въ тотъ вечеръ она необыкновенно была нѣжна съ нимъ. Возвратившись съ прогулки, ей не хотѣлось выходить изъ своей комнаты. Бекки подумала, что Лолеръ и Рукъ напугали ее.
   "Ей нельзя оставаться здѣсь" -- разсуждала Ребекка.-- "Она непремѣнно должна уѣхать отсюда. Ей нельзя выйти ни за котораго изъ этихъ людей. Дурно было бы со стороны Лодера -- рѣшиться на такое дѣло.... Нѣтъ, нѣтъ! пусть она выйдетъ замужъ за бамбуковую трость.... Я постараюсь устроить это....."
   И съ этимъ вмѣстѣ Бекки принесла Амеліи чай въ ея спальню. Она застала подругу свою въ бесѣдѣ съ портретами и замѣтила, что она была въ самомъ грустномъ и раздражительномъ состояніи духа. Полковница поставила чай на столъ.
   -- Благодарю тебя, проговорила мистриссъ Осборнъ.
   -- Послушай, Амелія, сказала Бекки, подходя къ ней и осматривая ее съ презрительнымъ снисхожденіемъ: -- я хочу поговорить съ тобою.... Ты должна уѣхать отсюда; ты должна удалиться отъ преслѣдованій этихъ людей.... Я не хочу, чтобъ ты черезъ нихъ приходила въ замѣшательство; а если ты останешься здѣсь, то они, навѣрное, оскорбятъ тебя. Они -- негодяи, люди, которые того-и-смотри, что попадутъ на галеры... Не спрашивай меня, отчего я такъ знаю ихъ.... Я знаю рѣшительно всѣхъ.... Джозъ не можетъ защищать тебя: онъ хотя и толстъ, но слабъ и самъ нуждается въ защитникѣ.... Ты, какъ ребенокъ, безъ няньки жить не можешь. Тебѣ непремѣнно должно выйти замужъ. Въ противномъ случаѣ, ты и твой драгоцѣнный сынъ погибнете.... Слышишь ли, Амелія, ты непремѣнно должна имѣть мужа.... Тебѣ предлагалъ руку одинъ изъ лучшихъ джентльменовъ, какихъ я когда либо видала; но ты отказала ему,-- ты -- безумное, неблагодарное созданіе!...
   -- Ахъ, Бекки, Бекки! я употребляла всѣ усилія, чтобы забыть моего Джоржа, но не могла....
   Амелія окончила свое признаніе взглядомъ на портретъ....
   -- Не могла?! ты не могла забыть его?! вскричала Бекки: -- этого фанфарона, денди средней руки, безумнаго тщеславца, у котораго ни на волосъ не было ни ума, ни души, и который столько же походилъ на вашего друга съ бамбуковой тростью, сколько и ты на королеву Елизавету! Человѣкъ, которому ты надоѣла, который на каждомъ шагу измѣнялъ тебѣ и который потому только соблюдалъ свою клятву, что Доббинъ принуждалъ его къ тому! Джоржъ самъ признавался мнѣ въ этомъ. Онъ никогда и не думалъ о тебѣ. Передо мною онъ зачастую осмѣивалъ тебя.... Ко всему этому я скажу тебѣ, что спустя недѣлю послѣ вашей сватьбы онъ объяснялся мнѣ въ любви своей.
   -- Ребекка, это ложь! это гнусная ложь! вскричала Амелія, затрепетавъ.
   -- Ложь?! такъ посмотри сюда, и ты убѣдишься, что эта ложь не хуже всякой истины, сказала Бекки и за тѣмъ, вынувъ изъ за пояса небольшую бумажку, развернула ее и всунула въ руку Амеліи.-- Ты, вѣроятно, знаешь почеркъ Джоржа. Онъ самъ писалъ ко мнѣ эту записку, упрашивалъ меня бѣжать съ нимъ и передалъ ее передъ твоими глазами, наканунѣ того дня, когда его убили... ну, да и по дѣломъ ему!...
   Эмми не слушала своей подруги: она вся углубилась въ чтеніе записки. Это было то самое посланіе, которое Джоржъ вложилъ въ букетъ и отдалъ его Бекки, на балу герцога Ричмондскаго. Мистриссъ Раудонъ говорила правду; Джоржъ, дѣйствительно, упрашивалъ ее бѣжать съ нимъ.
   Головка Амеліи склонилась на грудь: и ей еще разъ пришлось поплакать въ этой исторіи надо надѣятся, однакожь, въ послѣдній разъ... Между тѣмъ какъ мистриссъ Осборнъ предавалась изліяніямъ сердечной скорби, полковница почтительно стояла передъ ней. Кто можетъ анализировать эти слезы и сказать, горьки онѣ были или сладки? Была ли Амелія дѣйствительно огорчена, такъ какъ въ одну минуту низвергли ея идола и раздробили его передъ ея ногами, или, можетъ, она негодовала на него, что любовью ея пренебрегли, или, наконецъ, не радовалась ли она тому, что преграда, поставленная между ей и ея новой, искренней любовью, устранилась теперь?
   "О, теперь меня ничто удержать не можетъ:-- подумала она.-- Теперь я могу любить его всей душой моей.... Да, да! я буду, буду любить его, если только онъ позволитъ мнѣ и проститъ меня."
   Слезы Амеліи продолжались не такъ долго, какъ ожидала Бекки. Мистриссъ Кроули старалась утѣшить свою подругу и въ заключеніе поцаловала ее. Она обходилась съ Эмми какъ съ ребенкомъ и гладила ее по головкѣ.
   -- Теперь намъ остается только взять перо, чернила и написать къ нему, чтобъ онъ сію же минуту пріѣзжалъ сюда.
   -- Я напишу.... я уже написала къ нему сегодня, поутру, сказала Эмми, раскраснѣвшись до ушей.
   Бекки захохотала.... "Un biglielto" -- запѣла она -- "eccola qua!", и весь домъ огласился ея звонкимъ голоскомъ.

-----

   Спустя два дня послѣ этой маленькой сцены, несмотря на погоду бурную и дождливую, несмотря на безсонницу, въ которой Амелія провела всю ту ночь, робко прислушиваясь къ завыванію вѣтра и отъ души сожалѣя о путешествующихъ берегомъ и моремъ,-- не взирая на все это, мистриссъ Осборнъ встала довольно рано и принудила сына итти прогуляться съ ней по насыпи. Дождь крупными каплями билъ въ лицо Амеліи въ то время, какъ она прохаживалась по пристани и поглядывала на западный мрачный горизонтъ и на высокія волны, съ шумомъ и пѣной разбивавшіяся о берегъ. Ни Амелія, ни Джоржъ не изъявляли особенной склонности къ разговору; изрѣдка только послѣдній обращался съ нѣсколькими словами къ своей мама, требующей сочувствія и защиты.
   -- Я думаю, онъ не рѣшится ѣхать по морю въ такую страшную погоду, сказала Эмми.,
   -- А я готовъ пари держать десять противъ одного, что онъ поѣдетъ, отвѣчалъ Джоржъ.-- Взгляни сюда, мама: мнѣ кажется, это дымъ отъ парохода.
   Дѣйствительно: дымъ широкой и черной полосой разстилался по волнамъ.
   Хотя пароходъ и пустился въ море, но легко могло случится, что Доббина не было на немъ, что онъ могъ и не получить письма, и наконецъ даже, что онъ не захотѣлъ пріѣхать. Всѣ эти предположенія и тысячи другихъ опасеній одно за другимъ вкрадывались въ сердце мистриссъ Осборнъ съ тою быстротой, съ какой волны набѣгали на берегъ.
   Между тѣмъ пароходъ приближался. Въ рукахъ Джоржа былъ щегольской телескопъ, которымъ онъ управлялъ весьма искусно. Онъ навелъ его на пароходъ и, разсматривая его, дѣлалъ приличныя морскія замѣчанія, вмѣстѣ съ тѣмъ какъ судно, опускаясь и поднимаясь на волнахъ, быстрѣе и быстрѣе приближалось къ пристани. Вотъ уже на мачтѣ поднимаютъ англійскій флагъ.... Сердце Амеліи бьется ускоренно....
   Мистриссъ Осборнъ захотѣлось самой поглядѣть въ телескопъ; но она не видѣла въ немъ ничего, исключая тусклаго кружка, быстро перебѣгавшаго съ одного мѣста на другое.
   Джоржъ снова взялъ трубу, и снова сталъ разглядывать пароходъ.
   -- Ахъ, какъ славно онъ пробивается! говорилъ мальчикъ.-- Вотъ сейчасъ волна ударитъ его въ носъ. На палубѣ только двое пассажировъ, Одинъ изъ нихъ лежитъ.... въ плащѣ съ краснымъ.... Ура! это Доббинъ!
   И вмѣстѣ съ тѣмъ Джоржъ захлопнулъ телескопъ и обвилъ руками мама свою. Чтожь касается до Эмми, оно заранѣе знала, что то былъ Уильямъ. Да и какже иначе! Все, что она ни говорила насчетъ опасеній за его пріѣздъ, было чистѣйшее притворство. Онъ пріѣхалъ бы непремѣнно; онъ обязанъ пріѣхать. Амелія знала это навѣрное.
   Пароходъ подходилъ къ пристани. Въ то время, какъ наши наблюдатели хотѣли приблизиться къ ней, ноги Эмми задрожали, и она едва могла переступать. Она лучше бы хотѣла упасть на мѣстѣ на колѣни и произнесть свои благодарственныя мольбы.... О, она бы, кажется, всю жизнь произносила ихъ!...
   По случаю дурной погоды, на пристани почти никого не было. Нашъ молодой повѣса Джоржъ -- и тотъ убѣжалъ домой, такъ что когда джентльменъ въ старомъ плащѣ на красной подкладкѣ выступилъ на берегъ, некому было даже посмотрѣть, что тутъ произошло. Впрочемъ, мы повѣдаемъ, вкратцѣ:
   На встрѣчу джентльмена выступила леди въ промоченной насквозь бѣлой шляпкѣ и протянутыми двумя маленькими ручьками. Приблизившись къ нему, она скрылась подъ складками стараго плаща и съ жаромъ цаловала руку джентльмена, между тѣмъ какъ онъ прижалъ ее къ сердцу (которое приходилось какъ разъ надъ головой маленькой леди) и удерживалъ ее отъ паденія. Амелія лепетала что-то въ родѣ этого: "прости.... прости мнѣ, милый Уильямъ.... милый, дорогой, безцѣнный другъ мой.... поцалуй, еще разъ поцалуй...." и такъ далѣе....
   Высвободившись изъ объятій Уильяма, Эмми все еще крѣпко сжимала его руку и нѣжно смотрѣла ему въ лицо, полное грусти, нѣжной любви и состраданія. Вдовушка поняла, что въ немъ выражался упрекъ, и опустила головку.
   -- Другъ мой, Амелія! ты во время прислала за мной, проговорилъ Доббинъ.
   -- Ты никогда не уѣдешь отъ меня, Уильямъ?
   -- Никогда, никогда! отвѣчалъ онъ и еще разъ прижалъ къ своему сердцу это нѣжное созданіе
   Въ то время какъ наша парочка выходила изъ таможни, на встрѣчу имъ бѣжалъ Джоржъ, съ приставленнымъ къ глазу телескопомъ, и громкимъ смѣхомъ, выражающимъ привѣтствіе: мальчикъ прыгалъ вокругъ влюбленной четы и всю дорогу до дому выполнялъ разныя забавныя штучки. Джой спалъ еще; Бекки не показывалась (хотя и смотрѣла на идущихъ сквозь гардинки). Джоржъ побѣжалъ похлопотать насчетъ завтрака. Эмми, которой шаль и шляпка переданы были въ коридорѣ мистриссъ Пэйнъ, подошла къ Уильяму, чтобъ разстегнуть его плащь, а мы.... мы, любезные читатели, пойдемъ за Джоржемъ -- посмотримъ, какъ станетъ приготовляться для полковника завтракъ. Корабль введенъ въ гавань. Уильямъ овладѣлъ призомъ, за которымъ гонялся всю жизнь. Птичка попалась-таки наконецъ. И вотъ она, склонивъ головку свою на плечо милаго, воркуетъ подлѣ самого сердца Уильяма, съ нѣжными, распущенными, трепещущими крылышками. А Доббинъ только этого и просилъ каждый день и каждый часъ въ теченіи осьмнадцати лѣтъ. Объ этомъ-то онъ постоянно и томился. И вотъ майоръ на верху своего счастія; а съ тѣмъ вмѣстѣ и мы приблизились къ концу послѣдней страницы послѣдней части нашего романа. Прощай, нашъ добрый другъ полковникъ! да благословитъ тебя Господь, честная, благородная душа! Прощай и ты, милая Амелія! зеленѣй и цвѣти, нѣжная, маленькая паразитка, вокругъ крѣпкаго дуба, къ которому ты прильнула.

-----

   Довольная участіемъ своимъ въ вышеупомянутомъ событіи, Ребекка послѣ того никогда не показывалась на глаза полковника и его супруги,-- по какой причинѣ, утвердительно сказать не могу: было ли то слѣдствіемъ раскаянія съ ея стороны передъ тѣмъ добрымъ и простосердечнымъ созданіемъ, которое приняло ее, Ребенку, подъ свою защиту при первомъ ея появленіи въ свѣтъ, или потому, можетъ быть, что мистриссъ Раудонъ, вообще, не любила сантиментальныхъ сценъ. "Весьма важныя дѣла требуютъ меня въ Брюге" -- говорила она, отправляясь въ это мѣсто. И такимъ образомъ при брачномъ церемоніалѣ нашихъ друзей присутствовали только Джоржъ и его дядя. Когда все кончилось и мальчикъ присоединился къ своимъ родителямъ, Бекки возвратилась утѣшать одинокаго холостяка Джозефа Седли. Континентальная жизнь ему нравилась, какъ сказывалъ самъ онъ, отказываясь отъ радушнаго гостепріимства сестры своей и ея мужа.
   Эмми радовалась въ душѣ своей при одной только мысли, что написала къ Уильяму прежде, чѣмъ узнала о роковомъ письмѣ своего мужа.
   -- Я зналъ давно, что онъ писалъ къ Ребеккѣ, сказалъ Уильямъ:-- но могъ ли я употребить это оружіемъ противъ памяти бѣднаго друга моего?-- Оно-то и было причиной моихъ страданій, когда....
   -- Ради Бога, никогда не говори мнѣ объ этомъ, прервала мистриссъ Доббинъ такъ умильно и смиренно, что полковникъ въ ту же минуту перемѣнилъ разговоръ, начавъ разсказывать о Глориннѣ и любезной Пегги о'Доудъ, съ которыми онъ сидѣлъ, когда получилъ извѣстное достославное, посланіе.
   -- Не пришли ты мнѣ этого письма, заключилъ Уильямъ, засмѣявшись:-- кто знаетъ, можетъ быть, Глорвина носила бы теперь мою фамилію....
   Въ настоящее время, Глорвина называется мистриссъ майорша Посни. За этого джентльмена она вышла послѣ кончины его первой супруги, принявъ твердое намѣреніе -- внѣ знаменитаго ...таго полка не искать себѣ руководителя въ жизни. Этого же правила, надо замѣтить, придерживается и леди о'Доудъ. Она, сказываютъ, чрезвычайно привязана къ ...тому полку, и случись что нибудь съ Микелемъ (отъ чего Боже сохрани!), она немедленно возвратится и поддѣнетъ себѣ кого нибудь изъ полковыхъ. Впрочемъ, генералъ-майоръ о сю пору здравствуетъ; живетъ онъ, въ о'Доудстонѣ съ роскошью, держитъ гончихъ и, развѣ только за исключеніемъ сосѣда своего Гогарти изъ замка Гоггарти, считается лучшимъ человѣкомъ во всемъ графствѣ. Леди о'Доудъ по прежнему продолжаетъ выплясывать джигъ. Какъ она, такъ и Глорвина, общимъ голосомъ рѣшили, что Доббинъ безстыдно поступилъ съ послѣдней. Однако жребій, выпавшій Поски, утѣшилъ Глорвину, а прекрасный тюрбанъ изъ столицы Франціи -- совершенно укротилъ гнѣвъ леди о'Доудъ.
   Когда полковникъ Доббинъ оставилъ службу -- что совершилось тотчасъ же послѣ женитьбы его -- онъ взялъ на аренду премиленькую усадьбу въ Гемпшэйрѣ, недалеко отъ усадьбы Кроули, гдѣ сэръ Питтъ и его семейство, вслѣдъ за состоявшейся въ парламентѣ реформой, проживали постоянно. Вмѣстѣ съ разрушеніемъ надеждъ на пріобрѣтеніе титула пера, пропали также для баронета и мѣста его въ Верхнемъ и Нижнемъ парламентѣ. Эта катастрофа разстроила его здоровье и карманъ; онъ упалъ духомъ и предсказывалъ скорое паденіе королевства Великобританскаго.
   Леди Джэйнъ и мистриссъ Доббинъ заключили между собою тѣсный дружескій союзъ. Супруга сэра Питта была воспріемницей новорожденной дочери мистриссъ Доббинъ, принявшей имя своей крестной маменьки. Достопочтеннѣйшій Джемсъ Кроули совершалъ обрядъ крещенія. По смерти своего родителя, онъ занялъ и мѣсто его въ приходѣ. Между Джоржемъ и Раудономъ основалась тѣсная дружба. Въ вакаціонное время они вмѣстѣ ходили на охоту, вмѣстѣ вступили въ Кембриджскій университетъ и ссорились изъ за дочери леди Джэйнъ, въ которую они, безъ всякаго сомнѣнія, были влюблены.-- Устроить партію между Джоржемъ и этой молоденькой леди составляло пріятное желаніе обѣихъ матерей, хотя я и слышалъ, что миссъ Кроули была болѣе расположена къ своему кузену.
   Имя мистриссъ Раудонъ Кроули никогда не упоминалось ни въ которомъ изъ этихъ семействъ. Имѣлись ос как обычно, за границу, и Бекки, по поведению своих знакомых из большого лондонского света, имела полную возможность убедиться в том, какого мнения придерживается о ней "общество". Однажды, скромно прогуливаясь по булонскому молу, в то время как утесы Альбиона сверкали в отдалении за полосой глубокого синего моря, Бекки встретилась лицом к лицу с леди Партлет и ее дочерьми. Леди Партлет мановением зонтика собрала всех своих дочерей вокруг себя и удалилась с мола, метнув свирепый взгляд на бедную маленькую Бекки, оставшуюся стоять в одиночестве.
   Однажды к ним прибыл пакетбот. Дул сильный ветер, а Бекки всегда доставляло удовольствие смотреть на уморительные страдальческие лица вымотанных качкой пассажиров. В этот день на пароходе оказалась леди Слингстоун. Ее милость весь переезд промучилась в своей коляске и едва была в состоянии пройти по сходням с корабля на пристань. Но едва она увидела Бекки, лукаво улыбавшуюся из-под розовой шляпки, слабость ее как рукой сняло: бросив на Ребекку презрительный взгляд, от которого съежилась бы любая женщина, леди проследовала в здание таможни без всякой посторонней помощи. Бекки только рассмеялась, но не кажется мне, чтобы она была довольна. Она почувствовала себя одинокой, очень одинокой, а сиявшие вдали утесы Англии были для нее неодолимой преградой.
   В поведении мужчин тоже произошла какая-то трудно определимая перемена. Как-то раз Гринстоун противно оскалил зубы и фамильярно расхохотался в лицо Бекки. Маленький Боб Сосуноук, который три месяца тому назад был ее рабом и прошел бы под дождем целую милю, чтобы отыскать ее карету в веренице экипажей, стоявших у Гонт-Хауса, разговаривал однажды на набережной с гвардейцем Фицуфом (сыном лорда Хихо), когда Бекки прогуливалась там. Маленький Бобби кивнул ей через плечо, не снимая шляпы, и продолжал беседу с наследником Хихо. Том Рейке попробовал войти в ее гостиную с сигарой в зубах, но Бекки захлопнула перед ним дверь и, наверное, заперла бы ее, если бы только пальцы гостя не попали в щель. Ребекка начинала чувствовать, что она в самом деле одна на свете. "Будь он здесь, - думала она, - эти негодяи не "посмели бы оскорблять меня!" Она думала о "нем" с большой грустью и, может, даже тосковала об его честной, глупой, постоянной любви и верности, его неизменном послушании, его добродушии, его храбрости и отваге. Очень может быть, что Бекки плакала, потому что она была особенно оживлена, когда сошла вниз к обеду, и подрумянилась чуть больше обычного.
   Она теперь постоянно румянилась, а... а ее горничная покупала для нее коньяк - сверх того, который ей ставили в счет в гостинице.
   Однако еще тягостнее, чем оскорбления мужчин, было, пожалуй, для Бекки сочувствие некоторых женщин. Миссис Кракенбери и миссис Вашингтон Уайт проезжали через Булонь по дороге в Швейцарию. (Они ехали под охраной полковника Хорнера, молодого Бомори и, конечно, старика Кракенберг и маленькой дочери миссис Уайт.) Эти дамы не избегали Бекки. Они хихикали, кудахтали, болтали, соболезновали, утешали и покровительствовали Бекки, пока не довели ее до бешенства. "Пользоваться их покровительством!" - подумала она, когда дамы уходили, расцеловавшись с ней и расточая улыбки. Она услышала хохот Бомори, доносившийся с лестницы, и отлично поняла, как надо объяснить это веселье.
   А после этого визита Бекки, аккуратно, каждую недолю платившая по счетам гостиницы, Бекки, старавшаяся быть приятной всем и каждому в доме, улыбавшаяся хозяйке, называвшая лакеев monsieur и расточавшая горничным вежливые слова и извинения, чем сторицей искупалась некоторая скупость в отношении денег (от которой Бекки никогда не была свободна), - Бекки, повторяю, получила от хозяина извещение с просьбой покинуть гостиницу. Кто-то сообщил ему, что миссис Кроули совершенно неподходящая особа для проживания у него в доме; английские леди не пожелают сидеть с нею за одним столом. И Бекки пришлось переселиться на частную квартиру, где скука и одиночество действовали на нее удручающе.
   Все же, несмотря на эти щелчки, Бекки держалась, пробовала создать себе хорошую репутацию вопреки всем сплетням. Она не пропускала ни одной службы в церкви и пела там Громче всех; она заботилась о вдовах погибших рыбаков, жертвовала рукоделия и рисунки для миссии в Квошибу; она участвовала в подписках на благотворительные балы, но сама никогда не вальсировала, - словом, вела себя в высшей степени пристойно; и потому-то мы останавливаемся на этой поре ее жизни с большим удовольствием, чем на последующих, менее приятных эпизодах. Она видела, что люди ее избегают, и все-таки усердно улыбалась им; глядя на нее, вы никогда бы не догадались, какие муки унижения она испытывает.
   Ее история так и осталась загадкой. Люди отзывались о ней по-разному. Одни, взявшие на себя труд заняться этим вопросом, говорили, что Бекки преступница; между тем как другие клялись, что она невинна, как агнец, а во всем виноват ее гнусный супруг. Многих она покорила тем, что ударялась в слезы, говоря о своем сыне, и изображала бурную печаль, когда упоминалось его имя или когда она встречала кого-нибудь похожего на него. Именно так она пленила сердце доброй миссис Олдерни, которая была королевой британской Булони и чаще всех задавала обеды и балы: Ребекка расплакалась, когда маленький Олдерни приехал из учебного заведения доктора Порки провести каникулы у матери.
   - Ведь они с Родоном одного возраста и так похожи! - произнесла Бекки голосом, прерывающимся от муки.
   В действительности между мальчиками была разница в пять лет и они были похожи друг на друга не больше, чем уважаемый читатель похож на вашего покорного слугу! Уэнхем, проезжая через Францию по пути в Киссинген, где он должен был встретиться с лордом Стайном, просветил миссис Олдерни на этот счет и заверил ее, что он может описать маленького Родона гораздо лучше, чем его мамаша, которая его терпеть не может и никогда не навещает; что мальчику тринадцать лет, тогда как маленькому Олдерни только восемь; он белокур, между тем как ее милый мальчуган темноволос, - словом, заставил почтенную даму пожалеть о своей доброте.
   Стоило Бекки ценою невероятных трудов и усилий создать вокруг себя небольшой кружок, как кто-нибудь появлялся и грубо разрушал его, так что ей приходилось начинать все сначала. Ей было очень тяжело... очень тяжело... одиноко и тоскливо.
   На некоторое время ее пригрела некая миссис Ньюбрайт, плененная сладостным пением Бекки в церкви и ее правоверными взглядами на разные серьезные вопросы, - миссис Бекки очень навострилась на них в былые дни в Королевском Кроули. Так вот: она не только брала брошюрки, но и читала их; она шила фланелевые юбки для Квошибу и коленкоровые ночные колпаки для индейцев с Кокосовых островов; раскрашивала веера в интересах обращения в истинную веру римского папы и евреев; заседала под председательством мистера Раулса по вторникам и мистера Хаглтона по четвергам; посещала воскресные богослужения дважды в день, а, кроме того, по вечерам ходила слушать мистера Боулера, дарбиита, - и все напрасно. Миссис Ньюбрайт пришлось как-то вступить в переписку с графиней Саутдаун по вопросу о "Фонде для покупки грелок обитателям островов Фиджи" (обе леди были членами дамского комитета, управляющего делами этого прекрасного благотворительного общества), и так как она упомянула о "милом своем друге" миссис Родон Кроули, то вдовствующая графиня написала ей такое письмо о Бекки, с такими подробностями, намеками, фактами, выдумками и пожеланиями, что с той поры всякой близости между миссис Ньюбрайт и миссис Кроули настал Конец. И все серьезные люди в Туре, где произошло это несчастье, немедленно перестали знаться с отверженной. Те, кто знаком с колониями англичан за границей, знают, что мы возим с собой свою гордость, свои пилюли, свои предрассудки, харвейскую сою, кайенский перец и других домашних богов, создавая маленькую Британию всюду, где мы только устраиваемся на жительство.
   Бекки с тяжелым сердцем кочевала из одной колонии в другую: из Булони в Дьепп, из Дьеппа в Кан, из Кана в Тур, всячески стараясь быть респектабельной, но - увы! - в один прекрасный день ее непременно узнавали какие-нибудь настоящие галки и долбили клювами, пока не выгоняли вон из клетки.
   Однажды в ней приняла участие миссис Хук Иглз - женщина безупречной репутации, имевшая дом на Портмен-сквер. Она проживала в гостинице в Дьеппе, куда бежала Бекки, и они познакомились сперва у моря, где вместе купались, а потом в гостинице за табльдотом. Миссис Иглз слыхала - да и кто не слыхал? - кое-что о скандальной истории со Стайном, но после беседы с Бекки заявила, что миссис Кроули - ангел, супруг ее - злодей, а лорд Стайн - человек без чести и совести, что, впрочем, всем известно, и весь шум, поднятый против миссис Кроули, результат позорного злокозненного заговора, устроенного этим мерзавцем Уэнхемом.
   - Если бы у вас, мистер Иглз, была хоть капля мужества, вы должны были бы надавать этому негодяю пощечин в первый же раз, как встретитесь с ним в клубе, - заявила она своему супругу. Но Иглз был всего лишь тихим старым джентльменом, супругом миссис Иглз, любившим геологию и не обладавшим достаточно высоким ростом, чтобы дотянуться до чьих-либо щек.
   И вот миссис Иглз стала покровительствовать миссис Родон, пригласила ее погостить в ее собственном доме в Париже, поссорилась с женой посла, не пожелавшей принимать у себя ее protegee, и делала все, что только во власти женщины, чтобы удержать Бекки на стезе добродетели и сберечь ее доброе имя.
   Сперва Бекки вела себя примерно, но вскоре ей осточертела эта респектабельная жизнь. Каждый день был похож на другой - тот же опостылевший комфорт, то же катание по дурацкому Булонскому лесу, то же общество по вечерам, та же самая проповедь Блейра в воскресенье - словом, та же онера, неизменно повторявшаяся. Бекки изнывала от скуки. Но тут, к счастью для нее, приехал из Кембриджа молодой мистер Иглз, и мать, увидев, какое впечатление произвела на него ее маленькая приятельница, тотчас выставила Бекки за дверь.
   Тогда Бекки попробовала жить своим домом вместе с одной подругой, но этот двойной menage {Домашнее хозяйство (франц.).} привел к ссоре и закончился долгами. Тогда она решила перейти в пансион и некоторое время жила в знаменитом заведении мадам де Сент-Амур на Рю-Рояль в Париже, где и начала пробовать свои чары на потрепанных франтах и сомнительного поведения красавицах, посещавших салоны ее хозяйки. Бекки любила общество, положительно не могла без него существовать, как курильщик опиума не может обходиться без своего зелья, и в пансионе ей жилось неплохо.
   - Здешние женщины так же забавны, как и в Мэйфэре, - говорила она одному старому лондонскому знакомому, которого случайно встретила, - только платья у них не такие свежие. Мужчины носят чищеные перчатки и, конечно, страшные жулики, но не хуже Джека такого-то и Тома такого-то. Хозяйка пансиона несколько вульгарна, но не думаю, чтобы она была так вульгарна, как леди... - И тут она назвала имя одной модной львицы, но я скорее умру, чем открою его! Увидев как-нибудь вечером освещенные комнаты мадам де Сент-Амур, мужчин с орденами и лентами за столиками для игры в экарте и дам в некотором отдалении, вы и в самом деле могли бы на мгновение подумать, что находитесь в хорошем обществе и что мадам - настоящая графиня. Многие так и думали, и Бекки некоторое время была одной из самых блестящих дам в салонах графини.
   Но, по всей вероятности, старые кредиторы времен 1815 года отыскали ее и заставили покинуть Париж, потому что бедной маленькой женщине пришлось неожиданно бежать из французской столицы, и тогда она переехала в Брюссель.
   Как хорошо она помнила этот город! С усмешкой взглянула она на низкие антресоли, которые когда-то занимала, и в памяти ее возникло семейство Бейракрсов, как они хотели бежать и отчаянно искали лошадей, а их карета стояла под воротами гостиницы. Она побывала в Ватерлоо и в Лекене, где памятник Джорджу Осборну произвел на нее сильное впечатление. Она сделала с него набросок.
   - Бедный Купидон! - сказала она. - Как сильно он был влюблен в меня и какой он был дурак! Интересно, жива ли маленькая Эмилия? Славная была девочка. А этот толстяк, ее брат? Изображение его жирной особы до сих пор хранится где-то у меня среди бумаг. Это были простые, милые люди.
   В Брюссель Бекки приехала с рекомендательным письмом от мадам де Сент-Амур к ее приятельнице, мадам графине де Бородино, вдове наполеоновского генерала, знаменитого графа де Бородино, оставшейся после кончины этого героя без всяких средств, кроме тех, которые давал ей табльдот и стол для игры в экарте. Второсортные денди и roues {Плуты (франц.).}, вдовы, вечно запятые какими-то тяжбами, и простоватые англичане, воображавшие, что встречают в таких домах "континентальное общество", играли или питались за столами мадам де Бородино. Галантные молодые люди угощали общество шампанским, ездили кататься верхом с женщинами или нанимали лошадей для загородных экскурсий, покупали сообща ложи в театр или в оперу, делали ставки, нагибаясь через прелестные плечи дам во время игры в экарте, и писали родителям в Девоншир, что вращаются за границей в самом лучшем обществе.
   Здесь, как и в Париже, Бекки была королевой узкого пансионского мирка. Она никогда не отказывалась ни от шампанского, ни от букетов, ни от поездки за город, ни от места в ложе, но всему предпочитала экарте по вечерам - и играла очень смело. Сперва она играла только по маленькой, потом на пятифранковики, потом на наполеондоры, потом на кредитные билеты; потом не могла оплатить месячного счета в пансионе, потом стала занимать деньги у юных джентльменов, потом опять обзавелась деньгами и стала помыкать мадам де Бородино, перед которой раньше лебезила и угодничала, потом играла по десять су ставка и впала в жестокую нищету; потом подоспело ее содержание за четверть года, и она расплатилась по счету с мадам де Бородино и опять начала ставить против мосье де Россиньоля или шевалье де Раффа.
   С прискорбием нужно сознаться, что Бекки, покидая Брюссель, осталась должна мадам де Бородино за трехмесячное пребывание в пансионе. Об этом обстоятельстве, а также о том, как она играла, пила, как стояла на коленях перед преподобным мистером Маффом, англиканским священником, вымаливая у него деньги, как любезничала с милордом Нудлем, сыном сэра Нудля, учеником преподобного мистера Маффа, которого частенько приглашала к себе в комнату и у которого выигрывала крупные суммы в экарте, - об этом, как и о сотне других ее низостей, графиня де Бородино осведомляет всех англичан, останавливающихся в ее заведении, присовокупляя, что мадам Родон была просто-напросто une vipere {Гадюка (франц.).}.
   Так наша маленькая скиталица раскидывала свой шатер в различных городах Европы, не ведая покоя, как Улисс или Бемфилд Мур Кэрью. Ее вкус к беспорядочной жизни становился все более заметным. Скоро она превратилась в настоящую цыганку и стала знаться с людьми, при встрече с которыми у вас волосы встали бы дыбом.
   В Европе нет сколько-нибудь крупного города, в котором не было бы маленькой колонии английских проходимцев - людей, чьи имена мистер Хемп, судебный исполнитель, время от времени оглашает в камере шерифа, - молодых джентльменов, часто сыновей весьма почтенных родителей (только эти последние не желают их знать), завсегдатаев бильярдных зал и кофеен, покровителей скачек и игорных столов. Они населяют долговые тюрьмы, они пьянствуют и шумят, они дерутся и бесчинствуют, они удирают, не заплатив по счетам, вызывают на дуэль французских и немецких офицеров, обыгрывают мистера Спуни в экарте, раздобывают деньги и уезжают в Баден в великолепных бричках, пускают в ход непогрешимую систему отыгрышей и шныряют вокруг столов с пустыми карманами - обтрепанные драчуны, нищие франты, - пока не надуют какого-нибудь еврея-банкира, выдав ему фальшивый вексель, или не найдут какого-нибудь нового мистера Спуни, чтобы ограбить его. Забавно наблюдать смену роскоши и нищеты, в которой проходит жизнь этих людей. Должно быть, она полна сильных ощущений. Бекки - признаться ли в этом? - вела такую жизнь, и вела ее не без удовольствия. Она переезжала с этими бродягами из города в город. Удачливую миссис Родон знали за каждым игорным столом в Германии. Во Флоренции она жила на квартире вместе с мадам де Крюшкассе. Говорят, ей предписано было выехать из Мюнхена. А мой друг, мистер Фредерик Пижон, утверждает, что в ее доме в Лозане его опоили за ужином и обыграли на восемьсот фунтов майор Лодер и достопочтенный мистер Дьюсэйс. Как видите, мы вынуждены слегка коснуться биографии Бекки; но об этой поре ее жизни, пожалуй, чем меньше будет сказано, тем лучше.
   Говорят, что, когда миссис Кроули переживала полосу особого невезения, она давала кое-где концерты и уроки музыки. Какая-то мадам де Родон действительно выступала в Вильдбаде на matinee musicale {Утреннем концерте (франц.).}, причем ей аккомпанировал герр Шпоф, первый пианист господаря Валахского; а мой маленький друг, мистер Ивз, который знает всех и каждого и путешествовал повсюду, рассказывал, что в бытность его в Страсбурге в 1830 году некая madame Rebecque {Госпожа Ребекка (франц.).} пела в опере "La Dame Blanche" и вызвала ужаснейший скандал в местном театре. Публика освистала ее и прогнала со сцены, отчасти за никудышное исполнение, но главным образом из-за проявлений неуместной симпатии со стороны некоторых лиц, сидевших в партере (туда допускались гарнизонные офицеры); Ивз уверяет, что эта несчастная debutante {Дебютантка; артистка, впервые выступающая перед публикой (франц.).} была не кто иная, как миссис Родон Кроули.
   Да, она была просто бродягой, скитавшейся по лицу земли. Когда она получала от мужа деньги, она играла, а проигравшись, все же не умирала с голоду. Кто скажет, как ей это удавалось? Передают, что однажды ее видели в Санкт-Петербурге, но из этой столицы ее ускоренным порядком выслала полиция, так что совсем уже нельзя верить слухам, будто она потом была русской шпионкой в Теплице и в Вене. Мне даже сообщали, что в Париже Бекки отыскала родственницу, не более и не менее как свою бабушку с материнской стороны, причем та оказалась вовсе не Монморанси, а безобразной старухой, капельдинершей при каком-то театре на одном из бульваров. Свидание их, о котором, как видно из дальнейшего, знали и другие лица, было, вероятно, очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать о нем ничего достоверного.
   Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон только что перевели ее полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так как каждый, у кого оказывалось на счету свыше пятисот скуди, приглашался на балы, которые этот финансовый туз устраивал в течение зимнего сезона, то Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась на одном из званых вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня происходила из семьи Помпилиев, ведших свой род по прямой линии от второго царя Рима и Эгерии из дома Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями, табаком и платками, был на побегушках у разных господ и помаленьку ссужал деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира - князья, герцоги, послы, художники, музыканты, монсеньеры, юные путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы были залиты светом, блистали золочеными рамами (с картинами) и сомнительными антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой гриб на пунцовом поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан рода Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах дома и на огромных бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров.
   И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в дилижансе и остановившаяся в очень скромных номерах, получила приглашение на званый вечер у князя Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка отправилась на бал, опираясь на руку майора Лодера, с которым ей привелось путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер, который на следующий год застрелил в Неаполе князя Раволи и которого сэр Джон Бакскин избил тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре короля, кроме тех, которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал, и Бекки увидела там немало знакомых лиц, которые помнила по более счастливому времени, когда была хотя и не невинна, но еще не поймана. Майора Лодера приветствовали многие иностранцы - бородатые востроглазые господа с грязными полосатыми орденскими ленточками в петлицах и весьма слабыми признаками белья. Но соотечественники майора явно избегали его. У Бекки тоже нашлись знакомые среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с которыми жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия среди самого блестящего общества! Если уж играть, так играть чистыми картами, а не этой грязной колодой. Но всякий входивший в состав бесчисленной армии путешественников видал таких мародеров, которые, примазываясь, подобно Ниму и Пистолю, к главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но грабят в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги.
   Итак, Бекки под руку с майором Лодером прошлась по комнатам, выпила вместе с ним большое количество шампанского у буфета, где гости, а в особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения, а затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и дошла до гостиной самой княгини в конце анфилады (там, где статуя Венеры и большие венецианские зеркала в серебряных рамах). В этой комнате, обтянутой розовым бархатом, стоял круглый стол, и здесь княжеское семейство угощало ужином самых именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком же избранном обществе ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она увидела его.
   На его белом, лысом, блестящем лбу алел шрам от раны, нанесенной брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и отливали пурпуром, отчего его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди них орден Подвязки на голубой ленте. Из всех присутствовавших он был самым знатным, хотя за столом находились и владетельный герцог, и какое-то королевское высочество, - каждый со своими принцессами; рядом с милордом восседала красавица графиня Белладонна, урожденная де Гландье, супруг которой (граф Паоло делла Белладонна), известный обладатель замечательных энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи послан с какой-то миссией к императору Марокко.
   Когда Бекки увидела его знакомое и столь прославленное лицо, каким вульгарным показался ей майор Лодер и как запахло табаком от противного капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась в Мэйфэре. "У этой женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена, что она не умеет развлечь его. Да, она, должно быть, ему страшно наскучила; со мной он никогда не скучал".
   Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее сердечке, когда она смотрела на прославленного вельможу своими блестящими глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе лицо до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды и Подвязки, лорд Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил с важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась его снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными манерами. Ах, bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он блестящ и остроумен, как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это на майора Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных!
   "Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд Стайн, улыбаясь, беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним, и вдруг, подняв взор, увидел Бекки.
   Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на своем лице самую очаровательную улыбку, на какую была способна, и сделала его милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на нее с таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до тех пор, пока этот отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной.
   - Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка, - заметил этот джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел, как лопают эти аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского.
   Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно.
   На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо - этот Хайд-парк римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда Стайна. Но она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич, доверенное лицо его милости. Он подошел к Бекки, кивнул ей довольно фамильярно и дотронувшись одним пальцем до шляпы.
   - Я знал, что мадам здесь, - сказал он. - Я шел за вами от вашей гостиницы. Мне нужно дать вам совет.
   - От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки собственного достоинства и замирая от надежды и ожидания.
   - Нет, - сказал камердинер, - от меня лично. Рим очень нездоровое место.
   - Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи.
   - А я заверяю, мадам, что и сейчас. Здесь многие постоянно болеют малярией. Проклятый ветер с болот убивает людей во все времена года. Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были bon enfant {Сговорчивым человеком (франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}. Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете.
   Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость.
   - Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала она. - Как это романтично! Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь есть кому меня защитить.
   Теперь расхохотался мосье Фич.
   - Защитить? - проговорил он. - Кто это вас будет защищать? Майор, капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат ее жизни за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд маркиз) нам известны такие вещи, за которые он может угодить на каторгу, а то и подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы видели в Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть на меня сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда не прощает, чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума сходил вчера вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену из-за вас, рвала и метала так, что сохрани боже!
   - Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали.
   - Нет, она тут ни при чем, она всегда ревнует. Уверяю вас, это сам монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь в Риме, то пожалеете. Запомните мои слова. Уезжайте! Вот экипаж милорда, - и, схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в боковую аллею. Коляска лорда Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге, сверкая гербами; развалясь на подушках, в ней сидела мадам де Белладонна, черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком над головой, а рядом с нею - старый маркиз, мертвенно-бледный, с пустыми глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться, но обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир, в котором для истаскавшегося, порочного старика уже почти не оставалось ни красоты, ни удовольствий.
   - Монсеньер так и не оправился после потрясений той ночи, - шепнул мосье Фич, когда коляска промчалась мимо и Бекки выглянула вслед из-за кустов, скрывавших ее.
   "Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки.
   Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы насчет миссис Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив у своего государя титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело с убийцами, или же ему просто было поручено напугать миссис Кроули и удалить ее из города, в котором его милость предполагал провести зиму и где лицезрение Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не удалось разрешить. Но угроза возымела действие, и маленькая женщина не пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю.
   Все читали о грустной кончине этого вельможи, происшедшей в Неаполе; спустя два месяца после французской революции 1830 года достопочтенный Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр Ирландии, Виконт Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена Подвязки, испанского ордена Золотого Руна, русского ордена Святого Николая первой степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной Комнаты и Грум Черной Лестницы, Полковник Гонтского, или Собственного его высочества регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший брат гильдии Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор гражданского права скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением, каким явилось для чувствительной души милорда падение древней французской монархии.
   В одной еженедельной газете появился красноречивый перечень добродетелей маркиза, его щедрот, его талантов, его добрых дел. Его чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов, на родство с которыми он притязал, были таковы, что он не мог пережить несчастий своих августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце - то сердце, что всегда волновали чувства возвышенные и благородные, - отвезли в серебряной урне в Гонт-Касл.
   - В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и изящные искусства потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих украшений, Англия - одного из величайших патриотов и государственных деятелей, и так далее, и так далее.
   Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем делались попытки заставить мадам де Белладонна вернуть знаменитый брильянт, называвшийся "Глаз иудея", который его светлость всегда носил на указательном пальце и который упомянутая дама якобы сняла с этого пальца после безвременной кончины маркиза. Но его доверенный друг и слуга мосье Фич доказал, что кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за два дня до смерти маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности, неаполитанские и французские процентные бумаги и т. д., обнаруженные в секретере его светлости и значившиеся в иске, вчиненном его наследниками этой безвинно опороченной женщине.
  

ГЛАВА LXV,

полная дел и забав

  
   На следующий день после встречи за игорным столом Джоз разрядился необычайно тщательно и пышно и, не считая нужным хоть слово сказать кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет ли кто составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил справки у дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была полна народу, за столиками на улице уже курили и распивали местное легкое пиво, общие помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза, когда он с важным видом осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую его особу, направили на самых верх дома - выше комнат бельэтажа, где жило несколько странствующих торговцев, устроивших там выставку своих драгоценностей и парчи; выше апартаментов третьего этажа, занятых штабом игорной фирмы; выше номеров четвертого этажа, снятых труппой знаменитых цыганских вольтижеров и акробатов; еще выше - к маленьким каморкам на чердаке, где среди студентов, коммивояжеров, разносчиков и поселян, приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко - самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота.
   Бекки нравилась такая жизнь. Она была на дружеской ноге со всеми постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами. У нее была беспокойная, ветреная натура, унаследованная от отца и матери - истых представителей богемы и по вкусам своим, и по обстоятельствам жизни. Если под рукой не было какого-нибудь лорда, Бекки с величайшим удовольствием болтала с его курьером. Шум, оживление, пьянство, табачный дым, гомон евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов, жаргон заправил игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и крик, царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не везло и нечем было заплатить по счету. Тем милее была ей вся эта суета теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами, которые маленький Джорджи выиграл ей накануне вечером.
   Когда Джоз, отдуваясь, одолел последнюю скрипучую лестницу и, едва переводя дух, остановился на верхней площадке, а затем, отерев с лица пот, стал искать нужный ему э 92, дверь в комнату напротив, э 90, была открыта, и какой-то студент в высоких сапогах и грязном шлафроке лежал на кровати, покуривая длинную трубку, а другой студент, с длинными желтыми волосами и в расшитой шнурами куртке, чрезвычайно изящной и тоже грязной, стоял на коленях у двери э 92 и выкрикивал через замочную скважину мольбы, обращенные к особе, находившейся в комнате.
   - Уходите прочь, - произнес знакомый голос, от которого Джоза пронизала дрожь. - Я жду кое-кого... Я жду моего дедушку. Нельзя, чтобы он вас здесь застал.
   - Ангел Englanderin! {Англичанка (нем.).} - вопил коленопреклоненный студент с белобрысой головой и с большим кольцом на пальце. - Сжальтесь над нами! Назначьте свидание! Отобедайте со мной и Фрицем в гостинице в парке. Будут жареные фазаны и портер, плумпудииг и французское вино. Мы умрем, если вы не согласитесь!
   - Обязательно умрем! - подтвердил юный дворянин на кровати.
   Этот разговор и услышал Джоз, хотя не понял из него ни слова по той простой причине, что никогда не изучал языка, на котором он велся.
   - Newmero kattervang dooze, si vous plaii! {Номер девяносто второй, пожалуйста! (искаж. франц.)} - сказал Джоз тоном вельможи, когда обрел наконец дар речи.
   - Quater fang tooce! - повторил студент и, вскочив на ноги, ринулся в свою комнату; дверь захлопнулась, и до Джоза донесся громкий взрыв хохота.
   Бенгальский джентльмен стоял неподвижно, озадаченный этим происшествием, как вдруг дверь э 92 сама собою отворилась, и из комнаты выглянуло личико Бекки, полное лукавства и задора. Взгляд ее упал на Джоза.
   - Это вы? - сказала она, выходя в коридор. - Как я ждала вас! Стойте! Не входите... через минуту я вас приму.
   За эту минуту она сунула к себе в постель баночку румян, бутылку коньяку и тарелку с колбасой, наскоро пригладила волосы и наконец впустила своего гостя.
   Ее утренним нарядом было розовое домино, немножко выцветшее и грязноватое, местами запачканное помадой. Но широкие рукава не скрывали прекрасных, ослепительно белых рук, а пояс, которым была перехвачена ее тонкая талия, выгодно подчеркивал изящную фигуру. Бекки за руку ввела Джоза к себе в каморку.
   - Входите! - сказала она. - Входите, и давайте побеседуем. ^Садитесь вот здесь. - И, слегка пожав руку толстому чиновнику, она со смехом усадила его на стул. Сама же уселась на кровать - конечно, не на бутылку и тарелку, на которых мог бы расположиться Джоз, если бы он вздумал занять это место. И вот, сидя там, Бекки начала болтать со своим давнишним поклонником.
   - Как мало годы изменили вас! - сказала она, бросив на Джоза взгляд, полный нежного участия. - Я узнала бы вас где угодно; как приятно, живя среди чужих людей, опять увидеть честное, открытое лицо старого друга!
   Если сказать правду, честное, открытое лицо выражало в этот момент что угодно, но только не прямодушие и честность. Наоборот, оно было весьма смущенным и озадаченным. Джоз оглядел странную комнатку, в которой нашел свою былую пассию. Одно из ее платьев висело на спилке кровати, другое свешивалось с гвоздя, вбитого в дверь; шляпка наполовину загораживала зеркало, а на подзеркальнике валялись очаровательные башмачки бронзового цвета. На столике у кровати лежал французский роман рядом со свечою - не восковой. Бекки собиралась было сунуть и ее в постель, но спрятала туда только бумажный колпачок, которым тушила свечку, отходя ко сну.
   - Да, я узнала бы вас где угодно, - продолжала она, - женщина никогда не забывает некоторых вещей. А вы были первым мужчиной, которого я когда-либо... когда-либо видела!
   - Да неужели? - произнес Джоз. - Разрази меня господь, не может быть, да что вы говорите!
   - Когда я приехала к вам из Чизика вместе с вашей сестрой, я была еще совсем ребенком, - сказала Бекки. - Как поживает моя ненаглядная мплочка? О, ее муж был ужасно испорченный человек, и, конечно, бедняжка ревновала его ко мне. Как будто я обращала на него внимание, когда существовал кто-то другой... но нет... не будем говорить о былом. - И она провела по ресницам носовым платочком с разодранными кружевами.
   - Разве не странно, - продолжала она, - найти в таком месте женщину, которая живала в совершенно другом мире? Я перенесла столько горя и несчастий, Джозеф Седли! Мне пришлось так ужасно страдать, что иногда я просто с ума сходила! Я нигде не могу отдохнуть, я должна вечно скитаться, не зная ни покоя, ни счастья. Все мои друзья меня предали - все до одного. Нет на свете честных людей. Я была верной, безупречной женой, хотя и вышла замуж назло, потому что кто-то другой... но не будем об этом вспоминать! Я была верна ему, а он надо мной надругался и бросил меня. Я была нежнейшей матерью, у меня было только одно дитя, одна любовь, одна надежда, одна радость, его я прижимала к своему сердцу со всей нежностью матери, он был моей жизнью, моей молитвой, моим... моим благословением... и они... они отняли его у меня... отняли у меня! - И жестом, исполненным отчаяния, она прижала руку к сердцу и на минуту зарылась лицом в постель.
   Бутылка с коньяком, лежавшая под одеялом, звякнула о тарелку с остатками колбасы. Обе, несомненно, были растроганы проявлением столь сильного горя. Макс и Фриц стояли за дверью, с удивлением прислушиваясь к рыданиям миссис Бекки. Джоз также порядком перепугался, увидев свою былую пассию в таком состоянии. И тут она начала излагать свою историю - повесть столь бесхитростную, правдивую и простую, что, слушая ее, становилось совершенно ясно: если когда-либо ангел, облаченный в белоснежные ризы, спускался с небес, и здесь, на земле, становился жертвой коварных происков и сатанинской злобы, то это незапятнанное создание, эта несчастная непорочная мученица находилась в ту минуту перед Джозом - сидела на постели на бутылке с коньяком.
   Между ними произошел очень долгий, дружеский и конфиденциальный разговор, во время которого Джоз Седли был осведомлен (но так, что это его ничуть не испугало и не обидело) о том, что сердце Бекки впервые научилось трепетать в присутствии его, несравненного Джоза Седли: что Джордж Осборн, конечно, ухаживал за ней без всякой меры и это смогло возбудить ревность Эмилии и привело к их небольшой размолвке; но что Бекки решительно никогда и ничем не поощряла несчастного офицера и не переставала помышлять о Джозе с первого дня, как его увидела, хотя, разумеется, долг и обязанности замужней женщины она ставила превыше всего и всегда соблюдала и будет соблюдать до своего смертного часа или до тех пор, пока вошедший в поговорку дурной климат той местности, где проживает полковник Кроули, не освободит ее от ярма, которое жестокость мужа сделала для нее невыносимым.
   Джоз отправился домой, вполне убежденный в том, что Ребекка не только самая очаровательная, но и самая добродетельная женщина, и уже перебирал в уме всевозможные планы для устройства ее благополучия. Гонениям на Ребекку должен быть положен конец; она должна вернуться в общество, украшением которого призвана служить. Он посмотрит, что нужно будет сделать. Она должна выехать из этой скверной гостиницы и поселиться в тихой, спокойной квартире. Эмилия должна навестить ее, и приласкать. Он все это уладит и посоветуется с майором. Бекки, прощаясь с Джозом, вытирала слезы непритворной благодарности и крепко пожала ему руку, когда галантный толстяк, изогнувшись, поцеловал ее пальчики. Она проводила Джоза из своей каморки так церемонно, словно была владетельницей родового замка; а когда грузный джентльмен исчез в пролете лестницы, Макс и Фриц вышли из своей норы с трубками в зубах, и Бекки принялась потешаться, изображая им Джоза, а заодно жевала черствый хлеб и колбасу и прихлебывала свой излюбленный коньяк, слегка разведенный водой.
   Джоз торжественно направился на квартиру к Доббину и там поведал ему трогательную историю, с которой только что ознакомился, не упомянув, однако, о том, что произошло за игорным столом накануне вечером. И в то время как миссис Бекки заканчивала свой прерванный dejeuner a la fourchette {Легкий завтрак (франц.).}, оба джентльмена стали совещаться и обсуждать, чем они могут быть ей полезны.
   Какими судьбами попала она в этот городок? Как случилось, что у нее нет друзей и она скитается по свету одна-одинешенька? Маленькие мальчики в школе знают из начального учебника латинского языка, что по Авернской тропинке очень легко спускаться. Обойдем же молчанием этот этап постепенного падения Ребекки. Она не стала хуже, чем была в дни своего благоденствия, - просто от нее отвернулась удача.
   Что же касается миссис Эмилии, то она была женщиной с таким мягким и нелепым характером, что стоило ей услышать о чьем-либо несчастье, как она всем сердцем тянулась к страдальцу. А так как сама она никогда не помышляла ни о каких смертных грехах и не была в них повинна, то и не чувствовала того отвращения к пороку, которым отличаются более осведомленные моралисты. Если она безнадежно избаловывала всех, кто находился вблизи нее, своим вниманием и лаской; если она просила прощения у своей служанки за то, что побеспокоила ее звонком; если она извинялась перед приказчиком, показывавшим ей кусок шелка, или приседала перед метельщиком улиц, поздравляя его с прекрасным состоянием доверенного ему перекрестка, - а Эмилия, пожалуй, была способна на любую такую глупость, - то мысль, что ее старая знакомая несчастна, конечно же, должна была тронуть ее сердце; о том же, что кто-нибудь может быть наказан по заслугам, она и слышать не хотела. В мире, где законы издавала бы Эмилия, вероятно, было бы не очень удобно жить. Но мало встречается женщин, подобных Эмилии, - во всяком случае, среди правителей! Мне кажется, эта леди упразднила бы все тюрьмы, наказания, кандалы, плети, нищету, болезни, голод. Она была созданием столь ограниченным, что - мы вынуждены это признать - могла даже позабыть о нанесенной ей смертельной обиде. Когда майор Доббин услышал от Джоза о сентиментальном приключении, которое последний только что пережил, он, скажем прямо, не проявил к нему такого же интереса, как наш бенгальский джентльмен. Наоборот, волнение его было отнюдь не радостным; он выразился кратко, по не вполне пристойно по адресу бедной женщины, попавшей в беду:
   - Значит, это вертихвостка опять объявилась?
   Он всегда ее недолюбливал и не доверял ей с тех пор, как она впервые глянула на него своими зелеными глазами и отвернулась, встретившись с его взглядом.
   - Этот чертенок приносит с собою зло всюду, где только ни появится, - непочтительно заявил майор. - Кто знает, какую она вела жизнь и чем занимается здесь, за границей, совсем одна? Не говорите мне о гонениях и врагах; у честной женщины всегда есть друзья, и она не разлучается со своей семьей. Почему она оставила мужа? Может быть, он и был скверным, бесчестным человеком, как вы рассказываете. Он всегда был таким. Я отлично помню, как этот плут заманивал и надувал беднягу Джорджа. Кажется, был какой-то скандал в связи с их разводом? Как будто я что-то слышал! - воскликнул майор Доббин, не очень-то интересовавшийся светскими сплетнями.
   И Джоз тщетно старался убедить его, что миссис Бекки во всех отношениях добродетельная и безвинно обиженная женщина.
   - Ну, ладно, ладно! Давайте спросим миссис Джордж, - сказал наш архидипломат майор. - Пойдемте к ней и посоветуемся с нею. Вы согласитесь, что кто-кто, а она хороший судья в таких делах.
   - Гм! Эмми, пожалуй, годится, - сказал Джоз - ведь он-то не был влюблен в свою сестру.
   - Пожалуй, годится? Черт возьми, сэр, она самая лучшая женщина, какую я только встречал в своей жизни! - выпалил майор. - Одним словом, идемте к ней и спросим, следует ли видаться с этой особой. Как она скажет, так и будет.
   Этот противный, хитрый майор не сомневался, что играет наверняка. Он помнил, что одно время Эмми отчаянно и с полным основанием ревновала к Ребекке и никогда не упоминала ее имени без содрогания и ужаса. "Ревнивая женщина никогда не прощает", - думал майор. И вот наши два рыцаря направились через улицу к дому миссис Джордж, где та беспечно распевала романсы со своей учительницей мадам Штрумф.
   Когда эта дама удалилась, Джоз приступил к делу с обычной своей высокопарностью.
   - Дорогая моя Эмилия, - сказал он. - Со мной только что произошло совершенно необычайное... да... разрази меня господь... совершенно необычайное приключение. Один твой старый друг... да, весьма интересный старый друг, - друг, могу сказать, со стародавних пор, - только что прибыл сюда, и мне хотелось бы, чтобы ты с нею повидалась.
   - С нею! - воскликнула Эмилия. - А кто это? Майор Доббин, не ломайте, пожалуйста, мои ножницы.
   Майор крутил их, держа за цепочку, на которой они иногда висели у пояса хозяйки, и тем самым подвергал серьезной опасности свои глаза.
   - Это женщина, которую я очень не люблю, - угрюмо заметил майор, - и которую вам также не за что любить.
   - Это Ребекка, я уверена, что это Ребекка! - сказала Эмилия, краснея и приходя в сильнейшее волнение.
   - Вы правы, как всегда, правы, - ответил Доббин.
   Брюссель, Ватерлоо, старые-старые времена, горести, муки, воспоминания сразу ожили в нежном сердце Эмилии.
   - Я не хочу ее видеть, - продолжала она. - Не могу.
   - Что я вам говорил? - сказал Доббин Джозу.
   - Она очень несчастна и... и всякая такая штука, - настаивал Джоз. - Она в страшной бедности, беззащитна... и болела... ужасно болела... и этот негодяй муж ее бросил.
   - Ах! - воскликнула Эмилия.
   - У нее нет ни одного друга на свете, - продолжал Джоз не без догадливости, - и она говорила, что она думает, что может довериться тебе. Она такая жалкая, Эмми! Она чуть с ума не сошла от горя. Ее рассказ страшно меня взволновал... честное слово, взволновал... могу сказать, что никогда еще такие ужасные гонения не переносились столь ангельски терпеливо. Семья поступила с ней крайне жестоко.
   - Бедняжка! - сказала Эмилия.
   - И она говорит, что если она не найдет дружеской поддержки, то, наверно, умрет, - продолжал Джоз тихим, дрожащим голосом. - Разрази меня господь! Ты знаешь, она покушалась на самоубийство! Она возит с собой опиум... я видел пузырек у нее в комнате... такая жалкая, комнатка... в третьеразрядной гостинице. "Слон", под самой крышей, на самом верху. Я ходил туда.
   По-видимому, это не произвело впечатления на Эмми. Она даже улыбнулась слегка. Быть может, она представила себе, как Джоз пыхтел, взбираясь по лестнице.
   - Она просто убита горем, - снова начал он. - Страшно слушать, какие страдания перенесла эта женщина. У нее был мальчуган, ровесник Джорджи.
   - Да, да, я как будто припоминаю, - заметила Эмми. - Ну и что же?
   - Красивейший ребенок, - сказал Джоз, который, как все толстяки, легко поддавался сентиментальному волнению и был сильно растроган повестью Ребекки, - сущий ангел, обожавший свою мать. Негодяи вырвали рыдающего ребенка из ее объятий и с тех пор не позволяют ему видеться с нею.
   - Дорогой Джозеф, - воскликнула Эмилия, вскакивая с места, - идем к ней сию же минуту!
   И она бросилась к себе в спальню, впопыхах завязала шляпку и, выбежав с шалью на руке, приказала Доббину идти с ними.
   Доббин подошел и накинул ей на плечи шаль - белую кашемировую шаль, которую сам прислал ей из Индии. Он понял, что ему остается только повиноваться. Эмилия взяла его под руку, и они отправились.
   - Она в номере девяносто втором, до него восемь маршей, - сказал Джоз, вероятно, не чувствовавший большой охоты опять подниматься под крышу. Он поместился у окна своей гостиной, выходившего на площадь, на которой стоит "Слон", и наблюдал, как наша парочка шла через рынок.
   Хорошо, что Бекки тоже увидала их со своего чердака, где она балагурила и смеялась с двумя студентами. Те подшучивали над наружностью дедушки Бекки, прибытие и отбытие которого видели сами, но Бекки успела выпроводить их и привести в порядок свою комнатку, прежде чем владелец "Слона", знавший, что миссис Осборн жалуют при светлейшем дворе, и потому относившийся к ней с почтением, поднялся по лестнице, подбодряя миледи и герра майора на крутом подъеме.
   - Милостивая леди, милостивая леди! - сказал хозяин, постучавшись в дверь к Бекки (накануне еще он называл ее просто мадам и обращался с нею без всяких церемоний).
   - Кто там? - спросила Бекки, высовывая голову, и тихо вскрикнула. Перед нею стояла трепещущая Эмми и Доббин, долговязый майор с бамбуковой тростью.
   Он стоял молча и наблюдал, заинтересованный этой сценою, ибо Эмми с распростертыми объятиями бросилась к Ребекке, и тут же простила ее, и обняла, и поцеловала от всего сердца. Ах, несчастная женщина, когда запечатлевались на твоих губах такие чистые поцелуи?
  

ГЛАВА LXVI

Amantiuin irae {Гнев влюбленных (лат.).}

  
   Прямодушие и доброта, проявленные Эмилией, способны были растрогать даже такую закоренелую нечестивицу, как Бекки. На ласки и нежные речи Эмми она отвечала с чувством, очень похожим на благодарность, и с волнением, которое хотя и длилось недолго, но в то мгновение было почти что искренним. Рассказ о "рыдающем ребенке, вырванном из ее объятий", оказался удачным ходом со стороны Ребекки. Описанием этого душераздирающего события она вернула себе расположение подруги, и, конечно, оно же послужило одной из первых тем, на которые наша глупенькая Эмми заговорила со своей вновь обретенной приятельницей.
   - Значит, они отняли у тебя твое милое дитя! - воскликнула наша простушка. - Ах, Ребекка, дорогой мой друг, бедная страдалица! Я знаю, что значит потерять сына, и могу сочувствовать тем, кто утратил его. Но, даст бог, твой сын будет возвращен тебе, так же как милосердное провидение вернуло мне моего мальчика.
   - Дитя, мое дитя?.. О да, страдания мои были ужасны, - подтвердила Бекки, ощутив, однако, мимолетное чувство стыда. Ей стало как-то не по себе при мысли, что в ответ на такое полное и простодушное доверие она вынуждена сразу же начать со лжи. Но в том-то и беда тех, кто хоть раз покривил душой! Когда одна небылица принимается за правду, приходится выдумывать другую, чтобы не подорвать доверия к выданным раньше векселям; и таким образом количество лжи, пущенной в обращение, неизбежно увеличивается, и опасность разоблачения растет с каждым днем.
   - Когда меня разлучили с сыном, - продолжала Бекки, - мои страдания были ужасны (надеюсь, она не сядет на бутылку!). Я думала, что умру... К счастью, у меня открылась горячка, так что доктор уже потерял надежду на мое выздоровление. Но я... выздоровела, и... вот я здесь, в бедности и без друзей.
   - Сколько ему лет? - спросила Эмми.
   - Одиннадцать, - ответила Бекки.
   - Одиннадцать! - воскликнула гостья. - Но как же так? Ведь он родился в один год с Джорджи, а Джорджи...
   - Я знаю, знаю! - воскликнула Бекки, которая совершенно не помнила возраста маленького Родона. - От горя я много чего перезабыла, дорогая моя Эмилия. Я очень сильно изменилась, иной раз совсем как безумная. Ему было одиннадцать, когда его отняли у меня. Да благословит господь его милую головку! Я его с тех пор не видела.
   - Он белокурый или темненький? - продолжала глупышка Эмми. - Покажи мне его волосы.
   Бекки чуть не расхохоталась над ее наивностью.
   - Не сегодня, голубчик... когда-нибудь в другой раз, когда придут из Лейпцига мои сундуки, - ведь я оттуда приехала. Я покажу тебе и портрет его, который сама нарисовала еще давно, в счастливую пору.
   - Бедная Бекки, бедная Бекки! - сказала Эмми. - Как же я-то должна быть благодарна! - (Хотя это благочестивое правило, внушаемое нам нашими родственницами с юных лет, - благодарить всевышнего за то, что нам гораздо лучше, чем кому-то другому, - не кажется мне особенно разумным.) И тут она, по своему обыкновению, подумала о том, что сын ее самый красивый, самый добрый и самый умный мальчик во всем свете.
   - Вот ты увидишь моего Джорджи! - Лучше этого Эмми ничего не могла придумать для утешения Бекки. В самом деле, чем еще ее можно было бы успокоить!
   Так обе женщины беседовали в течение часа или больше, и за это время Бекки успела полно и обстоятельно изложить подруге историю своей жизни. Она поведала Эмми, что семья мужа всегда смотрела на их брак с Родоном Кроули в высшей степени враждебно; что ее невестка (злокозненная женщина) настраивала Родона против нее; что муж стал заводить мерзкие связи, а ее совсем разлюбил; что она сносила бедность, пренебрежение, холодность со стороны существа, любимого ею больше всего на свете, - и все это ради счастья ее ребенка; наконец, что ей было нанесено гнуснейшее оскорбление, почему она и была вынуждена уехать от мужа: этот негодяй не постыдился требовать, чтобы она пожертвовала своим добрым именем ради должности, которую мог ему предоставить один весьма важный и влиятельный, но беспринципный человек - маркиз Стайн. Ужаснейший изверг!
   Эту часть своей богатой событиями истории Бекки рассказала с величайшей, чисто женской деликатностью и с видом негодующей добродетели. Нанесенное ей оскорбление заставило ее покинуть кров супруга, но негодяи отомстил ей, отняв у нее ребенка. И вот, закончила Бекки, теперь она скиталица - нищая, беззащитная, без друзей и без счастья.
   Лица, знакомые с характером Эмми, легко могут себе представить, как она приняла эту историю, рассказанную довольно пространно. Она трепетала от негодования, слушая о поведении злодея Родона и изверга Стайна. Во взгляде ее появлялись знаки восклицания к каждой фразе, в которой Бекки описывала преследования со стороны своих аристократических родственников и охлаждение своего мужа. (Бекки его не порицала. Она говорила о нем скорее горестно, чем злобно. Она любила его слишком горячо; и разве он не отец ее мальчика!) А когда дело дошло до сцены разлуки с ребенком, Эмми надолго спряталась за своим носовым платочком, так что наша трагическая актриса должна была остаться очень довольна тем, какое впечатление ее игра производит на публику.
   Пока дамы были заняты разговором, верный телохранитель Эмилии, майор (не хотевший, разумеется, мешать их беседе), устал ходить взад-вперед по узкому скрипучему коридорчику, потолок которого ерошил ворс на его шляпе, и, спустившись в нижний этаж гостиницы, попал в большую общую залу "Слона", откуда и шла лестница наверх. Это помещение всегда полно табачного дыма и обильно забрызгано пивом. На грязном столе стоят десятки одинаковых медных подсвечников с сальными свечами для постояльцев, а над подсвечниками рядами висят ключи от комнат. Эмми, когда направлялась к Бекки, покраснела от смущения, проходя через эту комнату, где собрались самые разношерстные люди: тирольские перчаточники и дунайские торговцы полотном со своими тюками; студенты, подкреплявшиеся бутербродами и мясом; бездельники, игравшие в карты или в домино на липких, залитых пивом столах; акробаты, отдыхавшие в перерыве между двумя представлениями, - словом, fumus и strepitus {Дым и шум (лат.).} немецкой гостиницы в ярмарочное время. Лакей, не дожидаясь заказа, подал майору кружку пива. Доббин вынул сигару и решил развлечься этим губительным зельем и газетою в ожидании, когда за ним придет вверенная его попечениям особа.
   Вскоре по лестнице, позвякивая шпорами, спустились Макс и Фриц в шапочках набекрень и с трубками, разукрашенными гербами и пышными кисточками. Они повесили на доску ключ от э 90, заказали себе порцию бутербродов и пива и, усевшись неподалеку от майора, завели беседу, отрывки которой долетели до слуха Доббина. Разговор шел главным образом о "фуксах" и "филистерах", о дуэлях и попойках в соседнем шопенгаузенском университете, прославленном рассаднике просвещения, откуда они только что приехали в Eilwagen {В дилижансе (нем.).}, по-видимому, вместе с Бекки, чтобы присутствовать на свадебных торжествах в Пумперникеле.
   - Эта маленькая Englanderin, кажется, попала en bays de gonnoissance {В среду знакомых (искаж. франц.).}, - сказал Макс, знавший французский язык, своему товарищу Фрицу. - После ухода толстяка дедушки к ней явилась хорошенькая соотечественница. Я слышал, как они болтали и охали в комнате у малютки.
   - Нужно взять билеты на ее концерт, - заметил Фриц. - У тебя есть деньги, Макс?
   - Вот еще! - воскликнул тот. - Этот концерт - концерт in nubibus {В облаках (лат.).}. Ганс рассказывал, что она в Лейпциге объявляла о таком концерте, и бурши взяли много билетов. Но она уехала, не выступив. Вчера в карете она рассказывала, что ее пианист заболел в Дрездене. Я уверен, что она просто не умеет петь: голос у нее сипит так же, как у тебя, о пропившаяся знаменитость!
   - Да, он у нее сипит; я слышал из окна, как она разделывала какую-то schrecklicho {Ужасную (нем.).} английскую балладу под названием: "De Rose upon de Balgoriy" {"Роза на балконе" (искаж. англ.).}.
   - Saufen und singcn {Пить и петь (нем.).} вместе не уживаются, - заметил красноречивый Фриц, очевидно, предпочитавший первое из этих занятии. - Нет, не нужно брать у нее никаких билетов. Вчера вечером она выиграла в trente et quarante. Я видел ее: она заставила играть за себя какого-то английского мальчугана. Спустим твои денежки там же или в театре, а то угостим ее французским вином или коньяком в саду Аврелия, а билеты брать ни к чему... Что скажешь? Еще по кружке пива?
   И, по очереди окунув свои белокурые усы в омерзительное пойло, они подкрутили их и отбыли на ярмарку.
   Майор, видевший, как вешали на крючок ключ от э 90, и слышавший беседу университетских фатов, не мог не понять, что их разговор относился к Бекки. "Чертенок, опять она принялась за свои старые штучки!" - подумал он и улыбнулся, вспомнив былые дни, когда он был свидетелем ее отчаянного заигрывания с Джозом и уморительного конца этой затеи. Они с Джорджем часто смеялись над этим впоследствии, пока - через несколько недель после женитьбы Джорджа - тот и сам не попал в тенета маленькой Цирцеи и не вошел с ней в какое-то соглашение, о чем товарищ его, конечно, догадывался, но предпочитал не спрашивать. Уильяму было слишком больно или стыдно выведывать эту позорную тайну, но однажды Джордж, видимо, в порыве раскаяния, сам намекнул на нее. Было это в утро сражения при Ватерлоо, когда молодые люди стояли впереди своих солдат, наблюдая сквозь пелену дождя за темными массами французов, занимавших расположенные напротив высоты.
   - Я впутался в глупую интригу с одной женщиной, - сказал тогда Джордж. - Хорошо, что мы выступили в поход. Если меня убьют, то Эмми, надеюсь, никогда не узнает об этой истории. Эх, если бы ничего этого не было!
   Уильям любил вспоминать и не раз утешал бедную вдову Джорджа рассказами о том, как Осборн, расставшись с женой, в первый день после сражения у Катр-Бра прочувствованно говорил об отце и жене. Это обстоятельство Уильям особенно подчеркивал в своих беседах с Осборном-старшим, и таким образом ему удалось склонить старого джентльмена хотя бы на самом закате дней примириться с памятью покойного сына.
   "Итак, эта чертовка все еще продолжает свои козни, - думал Уильям. - Хотел бы я, чтобы она была за сотни миль отсюда! Она всюду приносит с собой зло".
   Сжав руками виски и не видя у себя под носом "Пумперпикельской газеты" недельной давности, Доббин сидел, погруженный в эти мрачные предчувствия и неприятные мысли, как вдруг кто-то дотронулся зонтиком до его плеча. Доббин поднял голову и увидел миссис Эмилию.
   У этой женщины была привычка тиранить майора Доббина (ибо и самому слабому человеку хочется над кем-нибудь властвовать), и она командовала им, заставляла его носить поноску и изредка гладила, словно он был большим ньюфаундлендским псом. Ему же нравилось, так сказать, бросаться в воду, когда Эмилия кричала: "Доббин, гоп!" - и трусить за нею рысцой, держа в зубах ее ридикюль. Наше повествование не достигло цели, если читатель до сих пор не заметил, что майор был порядочным простофилей.
   - Почему вы не дождались меня, сэр, чтобы проводить по лестнице? - сказала она, вздернув головку и насмешливо приседая перед Доббином.
   - Я не мог выпрямиться в этом коридоре, - ответил майор, глядя на нее с забавно виноватым выражением и обрадованный возможностью подать Эмилии руку и вывести ее из этого ужасного, насквозь прокуренного помещения. Он вышел бы из гостиницы, даже не вспомнив про лакея, если бы тот не побежал за ним вдогонку, не остановил на пороге "Слона" и не заставил заплатить за пиво, к которому Доббин и не притронулся. Эмми весело смеялась; она заявила, что Доббин гадкий человек - хотел сбежать не расплатившись, и сделала несколько шутливых замечаний по поводу местного пива. Она была в прекрасном расположении духа и проворно перебежала Рыночную площадь. Ей нужно сию же минуту повидаться с Джозом. Майор посмеялся над проявлением таких бурных чувств: в самом деле, не очень часто бывало, чтобы миссис Эмилия хотела увидеть своего брата "сию же минуту".
   Они застали коллектора в его гостиной в бельэтаже. Пока Эмми сидела запершись со своей подругой на чердаке, а майор отбивал барабанную дробь на липких столах в общей зале, Джоз, разгуливая по комнате и грызя ногти, то и дело поглядывал через Рыночную площадь на гостиницу "Слон". Ему тоже не терпелось повидаться с миссис Осборн.
   - Ну, что же? - спросил он.
   - Бедная, несчастная, как она настрадалась! - сказала Эмми.
   - О да, разрази меня господь! - произнес Джоз, качая головой, так что его щеки затряслись, словно желе.
   - Она займет комнату Пейн, а Пейн может перейти наверх, - продолжала Эмми.
   Пейн была степенная англичанка-горничная при особе миссис Осборн. Проводник Кирш, как полагается, ухаживал за нею, а Джорджи изводил ее страшными рассказами о немецких разбойниках и привидениях. Занималась она главным образом тем, что ворчала, помыкала своей хозяйкой и грозила завтра же вернуться в свою родную деревню Клепем.
   - Она займет комнату Пейн, - сказала Эмми.
   - Вы хотите сказать, что собираетесь поселить эту женщину у себя в доме? - выпалил майор, вскочив на ноги.
   - Да, собираемся, - ответила Эмилия самым невинным тоном. - Не злитесь и не ломайте мебель, майор Доббин! Конечно, мы собираемся поселить ее здесь.
   - Конечно, моя дорогая, - сказал Джоз.
   - Бедняжка так намучилась, - продолжала Эмми, - ее ужасный банкир прогорел и сбежал; ее муж - такой негодяй - бросил ее и отнял у нее ребенка! (Тут она стиснула кулачки и выставила их вперед, приняв самую грозную позу. Майор был очарован зрелищем столь отважной воительницы.) Бедная моя девочка! Совершенно одна, вынуждена давать уроки пения ради куска хлеба... Как же не устроить ее у нас!
   - Берите у нее уроки, дорогая моя миссис Джордж, - воскликнул майор, - но не приглашайте к себе жить! Умоляю вас!
   - Вздор! - фыркнул Джоз.
   - Вы всегда такой добрый и отзывчивый... во всяком случае, вы таким были... я изумляюсь вам, майор Уильям! - вскричала Эмилия. - Когда же и помочь ей, как не сейчас, когда она так несчастна! Теперь-то и нужно оказать ей помощь. Самый старинный друг, какой у меня есть, и не...
   - Она не всегда была вам другом, Эмилия, - сказал майор, не на шутку разгневанный.
   Этого намека Эмилия не в силах была стерпеть. Взглянув почти с яростью в лицо майору, она сказала:
   - Стыдитесь, майор Доббин! - и удалилась из комнаты, захлопнув дверь за собой и за своим оскорбленным достоинством.
   - Намекать на это! - воскликнула она, когда дверь закрылась. - О, как это было жестоко с его стороны! - И она взглянула на портрет Джорджа, висевший, как обычно, в ее спальне, над портретом сына. - Это было жестоко. Если я простила, то ему и подавно следовало молчать. И ведь из его же собст обенныя причины на то, почему всѣ безмолвствовали относительно ея особы: -- Куда бы мистеръ Джозефъ Седли ни поѣхалъ, Бекки всюду слѣдовала за нимъ; этотъ джентльменъ сдѣлался вполнѣ ея рабомъ. Адвокаты полковника увѣдомили его, что мистеръ Джозъ весьма высоко застраховалъ свою жизнь, изъ чего очевидно было, что ему хотѣлось увеличить свои капиталы, чтобъ погасить долги. Онъ получилъ изъ Остъ-Индіи безсрочный отпускъ, и недуги его съ каждымъ днемъ усиливались.
   Услышавъ это, Амелія, чрезвычайно встревоженная, просила мужа своего съѣздить въ Брюссель, гдѣ проживалъ тогда Джой, и разъузнать, въ какомъ положеніи находятся дѣла его. Полковникъ весьма неохотно оставилъ свой домъ (потому что былъ совершенно углубленъ въ "Исторію Пунжабы", которая и теперь еще занимаетъ его, и чрезвычайно встревоженъ на счетъ своей маленькой дочери, которую онъ обожаетъ и которая только что оправилась отъ вѣтреной оспы),-- Доббинъ, говоримъ мы, поѣхалъ въ Брюссель неохотно, гдѣ и нашелъ Джоза въ одной изъ огромнѣйшихъ отелей города. Мистриссъ Кроули занимала другую половину той же отели; она держала великолѣпный экипажъ, давала балы и жила, вообще, на джентильную ногу.
   Весьма натурально, что полковникъ, по прибытіи въ Брюссель, не хотѣлъ видѣться съ этой леди и не находилъ нужнымъ объявлять ей о своемъ пріѣздѣ; онъ сообщилъ объ этомъ, черезъ лакея, и то по секрету, одному только мистеру Седли. Джой просилъ полковника повидаться съ нимъ въ тотъ же вечеръ -- когда мистриссъ Кроули отправится на soirée и тѣмъ доставитъ имъ возможность переговорить наединѣ Доббинъ нашелъ зятя своего въ состояніи жалкаго разслабленія и страшно боявшагося Ребекки, хотя Джой и отзывался о ней не иначе какъ съ похвалой. Съ плѣнительнѣйшею вѣрностью ухаживала она за нимъ во время его неслыханныхъ недуговъ, была для него совершенно какъ дочь.
   -- Но только.... о, ради Бога, пріѣзжай сюда и живи вблизи меня и.... и.... иногда навѣщай меня.... слабо произносилъ несчастный.
   При этихъ словахъ брови полковника нахмурились.
   -- Мы не можемъ этого сдѣлать, Джозъ, сказалъ онъ: -- по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, Амелія не можетъ посѣщать тебя.
   -- Клянусь тебѣ, произнесъ мистеръ Седли, едва переводя духъ: -- что Бекки невинна какъ младенецъ и также непорочна, какъ твоя жена.
   -- Можетъ быть, сказалъ полковникъ угрюмо:-- но все же Эмми нельзя пріѣзжать къ тебѣ. Будь мужчиной, Джозефъ, оставь ты эту безчестную связь... Поѣдемъ домой.... Мы слышали, что дѣла твои запутаны....
   -- Запутаны?! Кто смѣлъ клеветать на меня?... Весь мой капиталъ находится въ весьма выгодныхъ оборотахъ. Мистриссъ Кроули.... то есть.... я хочу сказать.... деньги мои доставляютъ мнѣ весьма значительную прибыль.
   -- Но этому ты не въ долгу? Зачѣмъ же ты застраховалъ спою жизнь?
   -- Я думалъ такъ, знаешь.... маленькій подарокъ для нея.... въ случаѣ, если со мной приключится что.... А вѣдь тебѣ извѣстно мое слабое здоровье.... Притомъ же.... обыкновенная благодарность.... Всѣ свои деньги я намѣренъ оставить тебѣ.... Согласись самъ, что я могу удѣлить сколько нибудь изъ своихъ доходовъ....
   Полковникъ упрашивалъ Джоза сейчасъ же бѣжать, уѣхать въ Индію, куда Бекки, конечно, не рѣшилась бы послѣдовать за нимъ,-- однимъ словомъ сдѣлать все, что только могло бы разорвать преступную связь, которой слѣдствія могутъ быть для него пагубными.
   Мистеръ Седли всплеснулъ руками и вскричалъ, что онъ возвратится въ Индію, сдѣлаетъ все на свѣтѣ, только не теперь.... И не надо говорить объ этомъ мистриссъ Кроули. "Бѣда, если она узнаетъ: она она убьетъ меня. Вы еще не знаете, какая она страшная женщина!"
   -- Почему же бы тебѣ не ѣхать со мной вмѣстѣ? спроситъ Доббинъ.
   Но у Джоза недоставало храбрости на такой подвигъ.
   -- Я увижусь съ тобой завтра.... Но ни подъ какимъ видомъ не говори ей, что ты былъ здѣсь. А теперь иди домой: Бекки скоро воротится.
   Доббинъ оставилъ зятя, волнуемый мрачными предчувствіями.
   Это свиданіе родственниковъ было послѣднее. Спустя три мѣсяца, Седли умеръ въ Ахенѣ. По смерти Джоя открылось, что все состояніе его растрачено въ спекуляціяхъ. Изъ него осталось только двѣ тысячи фунтовъ:-- сумма, за которую была застрахована жизнь Джозефа, и которую раздѣлили поровну между его любезной сестрой Амеліей, супругой такого-то и проч., и его другомъ и неоцѣненной утѣшительницей во время болѣзни -- Ребеккой, женой полковника Раудона Кроули, назначенной исполнительницей духовной.
   Директоръ Страхового Общества божился, что такого казуснаго случая еще ни разу не случалось у него, и поговаривалъ о томъ, чтобы послать въ Ахенъ коммиссію -- изслѣдовать причину смерти мистера Седли. Общество отказало въ уплатѣ страхового полиса. Но мистриссъ леди Кроули, какъ она титуловала себя, немедленно явилась въ Лондонъ, въ сопровожденіи гг. Бурке, Туртелла и Гэйеса, и требовала отъ Общества немедленной уплаты -- и восторжествовала, благодаря содѣйствію вышеупомянутыхъ джентльменовъ. Деньги были выплачены, честное имя Бекки подтверждено. Но полковникъ Доббинъ отослалъ свою половину въ Страховое Общество и строго уклонялся отъ всякаго сообщенія съ Ребеккой.
   Раудонъ Кроули умеръ отъ жолтой горячки на островѣ Ковентри, любимый и оплакиваемый всѣми его подчиненными. Спустя шесть недѣль послѣ этой печальной катастрофы, скончался и братъ Раудона сэръ Питтъ, вслѣдствіе чего все имѣніе покойнаго перешло во владѣніе нынѣшняго сэра Раудона Кроули, баронета.
   Въ свою очередь и баронетъ отказался видѣться съ своей матерью, которой выдаетъ, однакожь, значительное годовое содержаніе, и которая, какъ кажется, весьма богата. Раудонъ постоянно живетъ въ усадьбѣ Кроули, вмѣстѣ съ леди Джэйнъ и ея дочерью, между тѣмъ какъ Ребекка большею частію обрѣтается около Бата и Челтенэйма, гдѣ пользуется весьма незавидной репутаціей. Что дѣлать! и у нея есть свои враги... Да у кого же нѣтъ ихъ? спросимъ мы, въ отвѣтъ на вопросъ приводя всю жизнь полковницы Кроули, которая теперь упражняется въ дѣлахъ благочестія. Имя ея можно встрѣтить во всѣхъ спискахъ человѣколюбивыхъ обществъ. "Покинутая Яблочница", "Пренебреженная Прачка", "Несчастный Пирожникъ" находятъ въ ней услужливаго друга. Всегда и вездѣ, гдѣ только требуется рука помощи, Бекки является немедленно Однажды Доббинъ, Эмми и ея дѣти нечаянно встрѣтились съ ней гдѣ-то въ Лондонѣ. Бекки жеманно потупила глазки и улыбнулась, когда семейство Уильяма бросилось отъ нея въ сторону,-- Эмми схватила подъ руку Джоржа (плѣнительнаго молодого человѣка), а полковникъ взялъ на руки свою маленькую Дженъ, которую онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ, болѣе даже, чѣмъ "Исторію Пунжабы",-- "даже болѣе, чѣмъ меня" -- подумала Амелія, вздыхая.-- Однакожь, Доббинъ не произнесъ еще передъ Амеліей слова, которое не выражало бы собой нѣжности и ласки; нельзя сказать и того, чтобъ и она не отвѣчала ему тѣмъ же.
   Любезный читатель! воскликнемъ вмѣстѣ: "Vanitas vanitatnm et omnia vanitas!" Скажите: кто изъ насъ можетъ назвать себя счастливымъ въ этомъ мірѣ? кто изъ насъ не имѣлъ своихъ исключительныхъ желаній? или: когда эти желанія исполнены, кто изъ насъ оставался доволенъ ими?... Ну, дѣти, довольно! опустимте занавѣсѣ: представленіе кончилось....

КОНЕЦЪ.

"Современникъ", No 4--9, 1850

  
  
  
венных уст я узнала, какой гадкой и необоснованной была моя ревность, и что ты чист... о да! Ты был чист, мой святой, вознесшийся на небеса!
   Она прошлась по комнате, вся дрожа от негодования. Потом оперлась на комод, над которым висело изображение мужа, и долго, не отрываясь, смотрела на него. Глаза Джорджа, казалось, глядели на нее с упреком, и взгляд их становился все печальнее. Давние бесценные воспоминания о краткой поре их любви опять нахлынули на нее. Рана, едва затянувшаяся с годами, снова сочилась кровью, - о, как мучительно! Эмилия не в силах была вынести укоризненного взгляда своего мужа. Это невозможно!.. Нет, нет!
   Бедный Доббин! Бедный старый Уильям! Одно злосчастное слово уничтожило кропотливый труд стольких лет - здание, воздвигнутое бог знает на каких тайных и скрытых основаниях, где таились сокровенные страсти, нескончаемая борьба, неведомые жертвы... Произнесено одно слово - и рушится в прах дивный дворец надежды; одно слово - и прочь улетает птичка, которую ты всю свою жизнь старался приманить!
   Уильям хотя и видел по выражению лица Эмилии, что наступила критическая минута, однако продолжал в самых энергических выражениях умолять Седли остерегаться Ребекки и не принимать ее. Он молил Джоза хотя бы навести о ней справки, рассказал, как ему довелось услышать, что она знается с игроками и всякими подозрительными людьми; напомнил, сколько зла она причинила в былые дни: как она вместе с Кроули обирала бедного Джорджа. Теперь она, по ее же собственному признанию, живет врозь с мужем, - и, быть может, на это есть причины... Как опасно будет ее общество для Эмилии, которая ничего не понимает в житейских делах! Уильям заклинал Джоза не допускать Ребекку в свою семью со всем красноречием, на какое только был способен, и с гораздо большей энергией, чем обычно выказывал этот невозмутимый джентльмен.
   Будь Доббин менее порывист и более ловок, ему, возможно, удалось бы уговорить Джоза, но коллектор немало досадовал на майора, который, как ему казалось, постоянно подчеркивал свое превосходство над ним (он даже поделился своим мнением с мистером Киршем, курьером, а так как майор Доббин всю дорогу проверял счета мистера Кирша, тот вполне согласился со своим хозяином). И Джоз разразился хвастливой речью о том, что он сам сумеет защитить свою честь, и просит не вмешиваться в его дела, и не намерен слушать майора... Но тут их разговор - довольно продолжительный и бурный - был прерван самым естественным образом, а именно: прибыла миссис Бекки в сопровождении носильщика из гостиницы "Слон", нагруженного тощим багажом гостьи.
   Она приветствовала хозяина с ласковой почтительностью; майору Доббину, который, как сразу же подсказало ей чутье, был врагом и только что пытался восстановить против нее Джоза, она поклонилась дружески, но сдержанно. На шум, вызванный ее прибытием, вышла из своей комнаты Эмми. Она подошла к гостье и с жаром расцеловала ее, не обращая внимания на майора, если не считать того, что на него был брошен гневный взгляд, - вероятно, самый презрительный и самый несправедливый взгляд, в каком была повинна эта кроткая женщина со дня своего рождения. Но у нее имелись на это свои причины, она намерена была продолжать сердиться на Доббина. И Доббин ушел, негодуя на такую несправедливость (а не на свое поражение) и отвесив Эмилии столь же высокомерный поклон, сколь высокомерен был убийственно вежливый реверанс, которым маленькой женщине угодно было с ним попрощаться.
   Когда он удалился, Эмми стала особенно оживленной и нежной с Ребеккою и принялась хлопотать и устраивать свою гостью в отведенной для нее комнате с таким пылом и энергией, какие при своем спокойном характере редко обнаруживала. Но когда людям, в особенности людям слабым, нужно совершить какой-нибудь несправедливый поступок, то лучше уж, чтобы он совершился быстро. К тому же Эмми воображала, что своим поведением она выказывает большую твердость и надлежащую любовь и уважение к памяти покойного капитана Осборна.
   К обеду явился с гуляния Джорджи и увидел, что стол накрыт, как обычно, на четыре прибора, но одно место занято не майором Доббином, а какой-то дамой.
   - О! А где Доб? - спросил юный джентльмен, выражаясь, по своему обыкновению, чрезвычайно просто.
   - Майор Доббин, должно быть, обедает в городе, - ответила ему мать и, притянув мальчика к себе, осыпала поцелуями, откинула ему волосы со лба и представила его миссис Кроули.
   - Это мой сын, Ребекка! - произнесла миссис Осборн с таким выражением, словно хотела сказать: "Может ли что на свете сравниться с ним?"
   Бекки упоенно взглянула на Джорджи и нежно пожала ему руку.
   - Милый мальчик! - сказала она. - Как он похож на моего...
   Волнение помешало ей договорить, но Эмилия и без слов поняла, что Бекки подумала о своем собственном обожаемом ребенке. Впрочем, общество приятельницы утешило миссис Кроули, и она пообедала с большим аппетитом.
   Всякий раз, как она что-нибудь говорила, Джорджи внимательно смотрел на нее и прислушивался. За десертом Эмми вышла из-за стола отдать какое-то распоряжение по хозяйству; Джоз дремал в глубоком кресле над номером "Галиньяни"; Джорджи и гостья сидели друг возле друга; мальчик продолжал хитро поглядывать на нее и наконец отложил в сторону щипцы для орехов.
   - Послушайте, - сказал Джорджи.
   - Что такое? - ответила Бекки, смеясь.
   - Ведь вы та дама, которую я видел в маске за rouge et noir!
   - Тс! Ах ты, маленький проказник! - ответила Бекки, беря его руку и целуя ее. - Твой дядя там тоже был, и твоя мамочка не должна этого знать.
   - О нет... ни в коем случае, - ответил мальчуган.
   - Видишь, мы уже совсем подружились! - сказала Бекки, обращаясь к Эмми, когда та вернулась в столовую.
   Что и говорить, миссис Осборн ввела к себе в дом очень подходящую и милую компаньонку!
   Пылая негодованием, хотя еще и не ведая, сколь гнусная против него замышляется измена, Уильям бесцельно бродил по городу, пока не наткнулся на посланника Солитера, который и пригласил его обедать. Во время обеда он как бы невзначай спросил посланника, не слыхал ли тот про некую миссис Родон Кроули, которая, как ему помнится, наделала немало шуму в Лондоне. И тут Солитер, разумеется, знакомый со всеми лондонскими сплетнями и к тому же состоявший в родстве с леди Гонт, преподнес изумленному майору такую историю о Бекки и ее супруге, которая совершенно его ошеломила, а заодно сделала возможным наше повествование (ибо за этим-то столом много лет тому назад автор настоящей книги и имел удовольствие слышать сей увлекательный рассказ). Тафто, Стайн, семейство Кроули - все, связанное с Бекки и ее прежней жизнью, - все получило должную оценку в устах язвительного дипломата. Он знал все решительно - и даже больше - обо всем на свете! Словом, он сделал простодушному майору самые изумительные разоблачения. Когда же Доббин сказал, что миссис Осборн и мистер Седли приняли миссис Кроули в свой дом, дипломат расхохотался так, что майора покоробило, и заявил, что с тем же успехом можно было бы послать в тюрьму пригласить оттуда одного из тех бритоголовых джентльменов в желтых куртках, которые, скованные попарно, подметают улицы Пумперникеля, предоставить им кров и стол и поручить им воспитание маленького сорванца Джорджи!
   Эти сведения немало изумили и перепугали майора. Еще утром (до свидания с Ребеккой) было решено, что Эмилия отправится вечером на придворный бал. Вот там-то он и поговорит с нею. Майор пошел домой, надел парадный мундир и появился при дворе, надеясь увидеть миссис Осборн. Она не приехала. Когда майор вернулся к себе, все огни в помещении, занятом Седли, были потушены. Доббин не мог повидаться с нею до утра. Уж не знаю, хорошо ли он отдохнул наедине со своей страшной тайной.
   Утром, в самый ранний час, какой позволяло приличие, майор послал своего слугу через улицу с записочкой, в которой писал, что ему необходимо побеседовать с Эмилией. В ответ пришло сообщение, что миссис Осборн чувствует себя очень плохо и не выходит из спальни.
   Эмилия тоже не спала всю ночь. Она думала все о том же, что волновало ее ум уже сотни раз. Сотни раз, уже готовая сдаться, она отказывалась принести жертву, представлявшуюся ей непосильной. Она не могла решиться, несмотря на его любовь и постоянство, несмотря на свою собственную привязанность, уважение и благодарность. Что проку в благодеяниях? Что проку в постоянстве и заслугах? Один завиток девичьих локонов, один волосок бакенбард мгновенно перетянет чашу весов, хотя бы на другой лежали все эти достоинства. Для Эмми они имели не больше веса, чем для других женщин. Она подвергла их испытанию... хотела их оценить... не могла... И теперь безжалостная маленькая женщина нашла предлог и решила стать свободной.
   Когда майор был наконец допущен к Эмилии, то вместо сердечного и нежного приветствия, к какому он привык за столько долгих дней, его встретили вежливым реверансом, и ему была подана затянутая в перчатку ручка, которую тотчас же вслед за тем и отдернули.
   Ребекка находилась тут же и пошла навстречу майору, улыбаясь и протягивая ему руку. Доббин в смущении сделал шаг назад.
   - Прошу... прошу извинить меня, сударыня, - сказал он, - но я обязан предупредить вас, что явился сюда не в качестве вашего друга.
   - Вздор! О черт, оставим это! - воскликнул встревоженный Джоз, до смерти боявшийся всяких сцен.
   - Интересно знать, что может майор Доббин сказать против Ребекки? - произнесла Эмилия тихим, ясным, чуть дрогнувшим голосом и с весьма решительным видом.
   - Я не допущу никаких таких вещей у себя в доме! - опять вмешался Джоз. - Повторяю, не допущу. И, Доббин, прошу вас, сэр, прекратите все это!
   Он густо покраснел, огляделся по сторонам и, дрожа и пыхтя, направился к двери своей комнаты.
   - Дорогой друг, - произнесла Ребекка ангельским голоском, - выслушайте, что майор Доббин имеет сказать против меня.
   - Я не желаю этого слушать! - взвизгнул Джоз срывающимся голосом и, подобрав полы своего халата, удалился.
   - Остались только две женщины, - сказала Эмилия. - Теперь вы можете говорить, сэр!
   - Такое обращение со мной едва ли подобает вам, Эмилия, - высокомерно ответил майор, - и, я думаю, мне никто не поставит в вину грубого обращения с женщинами. Мне не доставляет никакого удовольствия исполнить тот долг, который привел меня сюда.
   - Так, пожалуйста, исполните его поскорее, прошу вас, майор Доббин, - сказала Эмилия, раздражаясь все больше и больше. Выражение лица у Доббина, когда она заговорила так повелительно, было не из приятных.
   - Я пришел сказать... и раз вы остались здесь, миссис Кроули, то мне приходится говорить в вашем присутствии... что я считаю вас... что вам не подобает быть членом семейства моих друзей. Общество женщины, живущей врозь со своим мужем, путешествующей под чужим именем, посещающей публичные азартные игры...
   - Я приехала туда на бал! - воскликнула Бекки.
   - ...не может быть подходящим для миссис Осборн и ее сына, - продолжал Доббин. - И я могу прибавить, что здесь есть люди, которые вас знают и заявляют, что им известны такие вещи о вашем поведении, о которых я даже не желаю говорить в присутствии... в присутствии миссис Осборн.
   - Вы избрали очень скромный и удобный вид клеветы, майор Доббин, - сказала Ребекка. - Вы оставляете меня под тяжестью обвинения, которого, в сущности говоря, даже не предъявили. В чем же оно состоит? Я неверна мужу? Неправда! Пусть кто угодно попробует доказать это, хотя бы вы сами! Моя честь так же незапятнана, как и честь тех, кто чернит меня по злобе. Может быть, вы обвиняете меня в том, что я бедна, всеми покинута, несчастна? Да, я виновна в этих преступлениях, и меня наказывают за них каждый день. Позволь мне уехать, Эмми. Стоит только предположить, что я с тобой не встречалась, и мне будет не хуже сегодня, чем было вчера. Стоит только предположить, что ночь прошла и бедная страдалица снова пустилась в путь... Помнишь песенку, которую мы певали в былые дни - милые былые дни? Я с тех самых пор скитаясь по свету - бедная, отверженная, презираемая за свои несчастия и оскорбляемая, потому что я одинока. Позволь мне уехать: мое пребывание здесь мешает планам этого джентльмена!
   - Да, сударыня, мешает, - сказал майор. - Если мое слово что-нибудь значит в этом доме...
   - Ничего оно не значит! - перебила Эмилия. - Ребекка, ты останешься у меня. Я-то тебя не покину из-за того, что все тебя преследуют, и не оскорблю из-за того... из-за того, что майору Доббину заблагорассудилось так поступить. Пойдем отсюда, милочка!
   И обе женщины направились к двери.
   Уильям распахнул ее. Однако, когда дамы выходили из комнаты, он взял Эмилию за руку и сказал:
   - Пожалуйста, останьтесь на минуту поговорить со мной!
   - Он не хочет говорить с тобой при мне, - сказала Бекки с видом мученицы. Эмилия в ответ стиснула ей руку.
   - Клянусь честью, я намерен говорить не о вас, - сказал Доббин. - Эмилия, вернитесь! - И она вернулась. Доббин отвесил поклон миссис Кроули, затворяя за нею дверь. Эмилия глядела на него, прислонившись к зеркалу. Лицо и даже губы у нее побелели.
   - Я был взволнован, когда говорил здесь давеча, - начал майор после короткого молчания, - и напрасно упомянул о своем значении в вашем доме.
   - Совершенно верно, - сказала Эмилия; зубы у неэ стучали.
   - Во всяком случае, у меня есть право на то, чтобы меня выслушали, - продолжал Доббин.
   - Это великодушно - напоминать, что мы вам многим обязаны! - ответила Эмми.
   - Право, которое я имею в виду, предоставлено мне отцом Джорджа, - сказал Уильям.
   - Да! А вы оскорбили его память. Оскорбили вчера. Вы сами это знаете. И я вам никогда этого не прощу... никогда! - сказала Эмилия.
   Каждая короткая гневная фраза звучала как выстрел.
   - Так вот вы о чем, Эмилия! - грустно отвечал Уильям. - Вы хотите сказать, что эти нечаянно вырвавшиеся слова могут перевесить преданность, длившуюся целую жизнь? Мне кажется, что память Джорджа ни в чем не была оскорблена мною, и если уж нам начать обмениваться упреками, то я, во всяком случае, не заслуживаю ни одного от вдовы моего друга, матери его сына. Подумайте над этим потом, когда... когда у вас будет время, - и ваша совесть отвергнет подобное обвинение. Да она уже и сейчас его отвергает!
   Эмилия поникла головой.
   - Не моя вчерашняя речь взволновала вас, - продолжал Доббин. - Это только предлог, Эмилия, или я зря любил вас и наблюдал за вами пятнадцать лет! Разве я не научился за это время читать ваши чувства и заглядывать в ваши мысли? Я знаю, на что способно ваше сердце: оно может быть верным воспоминанию и лелеять мечту, но оно не способно чувствовать такую привязанность, какая была бы достойным ответом на мою любовь и какой я мог бы добиться от женщины более великодушной. Нет, вы не стоите любви, которую я вам дарил! Я всегда знал, что награда, ради которой я бился всю жизнь, не стоит труда; что я был просто глупцом и фантазером, выменивавшим всю свою верность и пыл на жалкие остатки вашей любви. Я прекращаю этот торг и удаляюсь. Я вас ни в чем не виню. Вы очень добры и сделали все, что было в ваших силах. Но вы не могли... не могли подняться до той привязанности, которую я питал к вам и которую с гордостью разделила бы более возвышенная душа. Прощайте, Эмилия! Я наблюдал за вашей борьбой. Надо ее кончать: мы оба от нее устали.
   Эмилия стояла безмолвная, испуганная тем, как внезапно Уильям разорвал цепи, которыми она его удерживала, и заявил о своей независимости и превосходстве. Он так долго был у ее ног, что бедняжка привыкла попирать его. Ей не хотелось выходить за него замуж, но хотелось его сохранить. Ей не хотелось ничего ему давать, но хотелось, чтобы он отдавал ей все. Такие сделки нередко заключаются в любви.
   Вылазка Уильяма совершенно опрокинула и разбила ее. Ее же атака еще раньше потерпела неудачу и была отражена.
   - Должна ли я понять это в том смысле, что вы... что вы уезжаете... Уильям? - сказала она. Он печально рассмеялся.
   - Я уезжал уже однажды и вернулся через двенадцать лет. Мы были молоды тогда, Эмилия. Прощайте. Я потратил достаточную часть своей жизни на эту игру.
   Пока они разговаривали, дверь в комнату миссис Осборн все время была приоткрыта: Бекки держалась за ручку и повернула ее, как только Доббин ее отпустил. Поэтому она слышала каждое слово приведенного выше разговора. "Какое благородное сердце у этого человека, - подумала она, - и как бесстыдно играет им эта женщина!" Бекки восхищалась Доббином; она не питала к нему зла за то, что он выступил против нее. Это был ход, сделанный честно, в открытую: "Ах, - подумала она, - если бы у меня был такой муж... человек, наделенный сердцем и умом! Я бы и не посмотрела на его большие ноги!.." И, быстро что-то сообразив, Ребекка убежала к себе и написала Доббину записочку, умоляя его остаться на несколько дней... отложить отъезд... она может оказать ему услугу в деле с Э.
   Разговор был окончен. Еще раз бедный Уильям дошел до двери - и на этот раз удалился. А маленькая вдовушка, виновница всей этой кутерьмы, добилась своего, одержала победу, - и теперь ей оставалось по мере сил наслаждаться плодами этой победы. Пусть дамы позавидуют ее триумфу!
   В романтический час обеда "появился мистер Джорджи и снова обратил внимание на отсутствие "старого Доба". Обед прошел в полном молчании. Аппетит Джоза не уменьшился, но Эмми ни к чему не притрагивалась.
   После обеда Джорджи развалился на подушках дивана у большого старинного окна фонарем, выходившего одной створкой на Рыночную площадь, где находится гостиница "Слон"; мать сидела рядом с сыном и что-то шила. Вдруг мальчик заметил признаки движения перед домом майора через улицу.
   - Смотрите! - воскликнул он. - Вот рыдван Доба... его выкатили со двора.
   "Рыдваном" назывался экипаж, приобретенный майором за шесть фунтов стерлингов. Все вечно потешались над ним по поводу этой покупки.
   Эмми слегка вздрогнула, но ничего не сказала.
   - Вот так штука! - продолжал Джорджи. - Фрэнсис выходит с чемоданами, а по площади идет Кунц, одноглазый форейтор, и ведет трех Schimmels {Белых, или сивых, лошадей (нем.).}. Посмотрите-ка на его сапоги и желтую куртку: чем не чучело? Что такое? Они запрягают лошадей в экипаж Доба? Разве он куда-нибудь уезжает?
   - Да, - сказала Эмми, - он уезжает в путешествие.
   - В путешествие? А когда он вернется?
   - Он... он не вернется, - ответила Эмми.
   - Не вернется! - воскликнул Джорджи, вскакивая на ноги.
   - Останьтесь здесь, сэр! - взревел Джоз.
   - Останься, Джорджи! - произнесла мать, и лицо ее было печально.
   Мальчик остановился, потом начал прыгать по комнате, то вскакивая коленями на подоконник, то спрыгивая на пол, и выказывал все признаки беспокойства и любопытства.
   Лошадей впрягли. Багаж увязали. Фрэнсис вышел из дому с хозяйской саблей, тростью и зонтиком, связанными вместе, и уложил их в багажный ящик, а письменный прибор и старую жестяную коробку для треугольной шляпы поставил под сиденье. Вынес Фрэнсис и старый синий плащ на красной камлотовой подкладке, который не раз за эти пятнадцать лет укутывал своего владельца и hat manchen Sturm erlebt {Испытал немало бурь (нем.).}, как говорилось в популярной песенке того времени. Он был куплен для ватерлооской кампании и укрывал Джорджа и Уильяма в ночь после битвы у Катр-Бра.
   Показался старик Бурке, хозяин квартиры, затем Фрэнсис еще с какими-то пакетами... последними пакетами... затем вышел майор Уильям. Бурке хотел расцеловаться с ним, - майора обожали все, с кем он имел дело. С большим трудом удалось ему избавиться от таких проявлений приязни.
   - Ей-богу, я пойду! - завизжал Джорджи.
   - Передай ему вот это! - сказала Бекки, с интересом наблюдавшая за приготовлениями к отъезду, и сунула мальчику в руку какую-то бумажку. Тот стремглав ринулся вниз по лестнице и мигом перебежал улицу; желтый форейтор уже пощелкивал бичом.
   Уильям, высвободившись из объятий хозяина, усаживался в экипаж. Джорджи вскочил вслед за ним, обвил руками его шею (это хорошо было видно из окна) и засыпал его вопросами. Затем он порылся в жилетном кармане и передал Доббину записку. Уильям торопливо схватил ее и вскрыл дрожащими руками, но выражение его лица тотчас изменилось, он разорвал бумажку пополам и выбросил из экипажа. Потом поцеловал Джорджи в голову, и мальчик с помощью Фрэнсиса вылез из коляски, утирая глаза кулаками. Он не отходил, держась рукой за дверцу. Fort, Schwager! {Погоняй, ямщик! (нем.).} Желтый форейтор яростно защелкал бичом, Фрэнсис вскочил на козлы, лошади тронули. Доббин сидел понурив голову. Он так и не поднял глаз, когда проезжал под окнами Эмилии. А Джорджи, оставшись один на улице, залился громким плачем на глазах у всех.
   Ночью горничная Эмми слышала, как он опять рыдал и всхлипывал, и принесла засахаренных абрикосов, чтобы утешить его. Она тоже поплакала вместе с ним. Все бедные, все смиренные, все честные, все хорошие люди, знавшие майора, любили этого доброго и простого человека.
   А что касается Эмилии, то разве она не исполнила своего долга? Ей в утешение остался портрет Джорджа.
  

ГЛАВА LXVII,

трактующая о рождениях, браках и смертях

  
   Какие бы ни лелеяла Бекки тайные планы, согласно которым преданная любовь Доббина должна была увенчаться успехом, маленькая женщина считала, что разглашать их пока не следует; к тому же отнюдь не будучи заинтересована в чьем бы то ни было благополучии больше, чем в своем собственном, она хотела сперва обдумать множество вопросов, касавшихся ее самой и волновавших ее гораздо больше, чем земное счастье майора Доббина.
   Нежданно-негаданно она очутилась в уютной, удобной квартире, окруженная друзьями, лаской и добродушными, простыми людьми, каких давно уже не встречала; и хотя она была бродягой и по склонности, и в силу обстоятельств, однако бывали минуты, когда отдых доставлял ей удовольствие. Как арабу, всю жизнь кочующему по пустыне на своем верблюде, приятно бывает отдохнуть у родника под финиковыми пальмами или заехать в город, погулять по базару, понежиться в бане и помолиться в мечети, прежде чем снова приняться за свои набеги, так шатры и пилав Джоза были приятны этой маленькой измаильтянке. Она стреножила своего скакуна, сняла с себя оружие и с наслаждением грелась у хозяйского костра. Передышка в этой беспокойной бродячей жизни была ей невыразимо мила и отрадна.
   И оттого, что самой ей было так хорошо, она изо всех сил старалась угодить другим; а мы знаем, что в искусстве делать людям приятное Бекки порой достигала подлинной виртуозности. Что касается Джоза, то даже во время краткого свидания с ним на чердаке гостиницы "Слон" Бекки ухитрилась вернуть себе значительную часть его расположения. А через неделю коллектор сделался ее рабом и восторженным поклонником. Он не засыпал после обеда, как бывало прежде - в гораздо менее веселом обществе Эмилии. Он выезжал с Бекки на прогулки в открытом экипаже. Он устраивал небольшие вечера и выдумывал в ее честь всякие празднества.
   Солитер, поверенный в делах, столь жестоко поносивший Бекки, явился на обед к Джозу, а потом стал приходить ежедневно - свидетельствовать свое уважение блистательной миссис Кроули. Бедняжка Эмми, которая никогда не отличалась разговорчивостью, а после отъезда Доббина стала еще более унылой и молчаливой, совершенно перед нею стушевалась. Французский посланник был так же очарован Бекки, как и его английский соперник. Немецкие дамы, снисходительные во всем, что касается морали, особенно у англичан, были в восторге от талантов и ума обворожительной приятельницы миссис Осборн. И хотя она не добивалась представления ко двору, однако сами августейшие и лучезарные особы прослышали о ее чарах и не прочь были с нею познакомиться. Когда же стало известно, что Бекки дворянка, из старинного английского рода, что муж ее гвардейский полковник, его превосходительство и губернатор целого острова, а с женой разъехался из-за пустяковой ссоры, каким придают мало значения в стране, где до сих пор читают "Вертера" и где "Сродство душ" того же Гете считается назидательной и нравственной книгой, то никто в высшем обществе маленького герцогства и не подумал отказать ей от дома; а дамы были склонны говорить ей "du" и клясться в вечной дружбу даже больше, чем Эмилии, которой они в свое время оказывали те же неоценимые почести. Любовь и Свободу эти простоватые немцы толкуют в таком смысле, которого не понять честным жителям Йоркшира или Сомерсетшира; и в некоторых философски настроенных и цивилизованных городах дама может разводиться сколько угодно раз и все-таки сохранить свою репутацию. С тех пор как Джоз обзавелся собственным домом, там никогда еще не бывало так весело, как теперь, благодаря Ребекке. Она пела, она играла, она смеялась, она разговаривала на трех языках, она привлекала в дом всех и каждого и внушала Джозу уверенность, что это его выдающиеся светские таланты и остроумие собирают вокруг него местное высшее общество.
   Что касается Эмми, которая совсем не чувствовала себя хозяйкой в собственном доме, кроме тех случаев, когда приходилось платить по счетам, то Бекки скоро открыла способ услаждать и развлекать ее. Она постоянно беседовала с нею об опальном майоре Доббяне, не уставала восхищаться этим замечательным, благородным человеком и уверять Эмилию, что та обошлась с ним страшно жестоко. Эмми защищала свое поведение и доказывала, что оно было подсказано ей высокими религиозными правилами, что женщина, которая однажды... и так далее, да еще за такого ангела, как тот, за кого она имела величайшее счастье выйти замуж, остается его женою навсегда. Но она охотно предоставляла Бекки расхваливать майора и даже сама по многу раз в день наводила ее на разговор о Доббине.
   Средства завоевать расположение Джорджи и слуг были найдены легко. Горничная Эмилии, как уже говорилось, была всей душой предана великодушному майору. Сперва она невзлюбила Бекки за то, что из-за нее Доббин разлучился с ее хозяйкой, но потом примирилась с миссис Кроули, потому что та показала себя самой пылкой поклонницей и защитницей Уильяма. И во время тех ночных совещаний, на которые собирались обе дамы после званых вечеров, мисс Пейн, расчесывая им "волоса", как она называла белокурые локоны одной и мягкие каштановые косы другой, всегда вставляла словечко в пользу этого милого, доброго джентльмена, майора Доббина. Ее заступничество сердило Эмилию так же мало, как и восторженные речи Ребекки. Она постоянно заставляла Джорджи писать ему и велела приписывать в постскриптуме, что "мама шлет привет". И когда по ночам она смотрела на портрет мужа, он уже не упрекал ее, - быть может, она сама упрекала его теперь, когда Уильям уехал.
   Нельзя сказать, чтобы Эмми чувствовала удовлетворение от своей героической жертвы. Она была очень distraite {Рассеянна (франц.).}, нервна, молчалива и капризна. Родные никогда не видели ее такой раздражительной. Она побледнела и прихварывала. Не раз она пробовала петь некоторые романсы (одним из них был "Einsam bin ich und alleine" {"Я одинока и одна" (нем.).} - этот нежный любовный романс Вебера, который в стародавние дни, о юные дамы, когда вы только-только родились на свет, доказывал, что люди, жившие до вас, тоже умели и петь и любить), - некоторые романсы, повторяю, к которым питал пристрастие майор. Напевая их в сумерках у себя в гостиной, она вдруг смолкала, уходила в соседнюю комнату и там, без сомнения, утешалась созерцанием миниатюры своего супруга.
   После отъезда Доббина осталось несколько книг, помеченных его фамилией: немецкий словарь с надписью "Уильям Доббин *** полка" на первом листе, путеводитель с его инициалами и еще один-два тома, принадлежавших ему. Эмми поставила их на комод, где, под портретами обоих Джорджей, помещались ее рабочая коробка, письменный прибор, Библия и молитвенник. Кроме того, майор, уезжая, забыл свои перчатки; и вот Джорджи, роясь как-то в материнских вещах, нашел аккуратно сложенные перчатки, спрятанные в так называемом потайном ящичке.
   Не интересуясь обществом и скучая на балах, Эмми больше всего любила в летние вечера совершать с Джорджи далекие прогулки (на это время Бекки оставалась в обществе мистера Джозефа), и тогда мать с сыном беседовали о майоре в таком духе, что даже мальчик улыбался. Эмилия говорила сыну, что не знает человека лучше майора Уильяма - такого благородного, доброго, храброго и скромного. Снова и снова она твердила ему, что они обязаны всем, что только у них есть, вниманию и заботам этого доброго друга, что он помогал им в годину их бедности и несчастий, пекся о них, когда никому не было до них дела; что все его товарищи восторгались им, хотя сам он никогда не упоминал о своих подвигах; что отец Джорджи доверял ему больше, чем кому-либо другому, и всегда пользовался дружбой доброго Уильяма.
   - Твой папа часто рассказывал мне, - говорила она, - как еще в школе, когда он был маленьким мальчиком, Уильям не дал его в обиду одному забияке и драчуну. И дружба между ними не прекращалась с того самого дня и до последней минуты, когда твой дорогой отец пал на поле брани.
   - А Доббин убил того человека, который убил папу? - спросил Джорджи. - Я уверен, что убил или убил бы, если бы только поймал его. Правда, мама? Когда я буду солдатом, и буду же я ненавидеть французов! Вот увидишь!
   В таких беседах мать и сын проводили большую часть своего времени, когда оставались вдвоем. Бесхитростная женщина сделала мальчика своим наперсником. Он был таким же другом Уильяма, как и всякий, кто хорошо знал его.
  
   Тем временем миссис Бекки, чтобы не отстать в проявлении чувств, тоже повесила у себя в комнате портрет, чем вызвала немало веселого удивления среди своих знакомых и великую радость самого оригинала, которым был не кто иной, как наш приятель Джоз. Осчастливив семейство Седли своим вторжением, маленькая женщина, прибывшая с более чем скромным багажом, должно быть, стыдилась невзрачного вида своих чемоданов и картонок и потому часто с большим уважением упоминала о вещах, оставшихся в Лейпциге, откуда она собиралась их выписать. Если путешественник постоянно твердит о своем роскошном багаже, который по чистой случайности оказался не при нем, - остерегайся такого путешественника, о сын мой! В девяти случаях из десяти это жулик.
   Ни Джоз, ни Эмми не знали этого важного правила. Им казалось совершенно несущественным, вправду ли у Бекки есть множество прекрасных платьев в ее невидимых сундуках. Но так как ее наличный гардероб был чрезвычайно поношен, Эмми снабжала ее вещами из собственных запасов или возила к лучшей в городе портнихе и там заказывала ей все необходимое. Теперь, будьте покойны, на Бекки не было рваных кружев и выцветших шелков, сползающих с плеча! С переменой своего положения она изменила и свои привычки: баночка с румянами была заброшена; другое возбудительное средство, к которому Бекки пристрастилась, также было забыто, или, вернее, она обращалась к нему только в исключительных случаях - например, когда Джоз летним вечером, в отсутствие Эмми и мальчика, ушедших на прогулку, уговаривал ее выпить рюмочку. Но если Бекки строго себя ограничивала, то нельзя утверждать того же о Кирше: этого каналью невозможно было удержать от бутылки, и он никогда не мог сказать, сколько выпил. Иной раз он сам поражался, почему так быстро убывает французский коньяк мистера Седли. Но оставим эту щекотливую тему!.. По всей вероятности, Бекки злоупотребляла напитками значительно меньше, чем до своего переезда в приличное семейство.
   Наконец из Лейпцига прибыли пресловутые сундуки, числом три, но ничуть не огромные и не роскошные. Да и что-то не похоже было, чтобы Бекки доставала из них какие-нибудь наряды или украшения. Но из одной шкатулки, содержавшей кучу разных бумаг (это была та самая шкатулка, которую перерыл Родон Кроули в бешеных поисках денег, спрятанных Ребеккой), она с торжеством извлекла какую-то картину, а затем приколола ее булавками к стене в своей комнате и подвела к ней Джоза. То был портрет джентльмена, исполненный карандашом, только физиономия его удостоилась окраски в розовый цвет. Джентльмен ехал на слоне, удаляясь от нескольких кокосовых пальм и пагоды. Это была сцена из восточной жизни.
   - Разрази меня господь! Да ведь это я! - вскричал Джоз.
   Да, это был он сам в цвете молодости и красоты, в нанковой куртке покроя 1804 года. Это была старая картинка, висевшая когда-то в доме на Рассел-сквер.
   - Я купила его, - сказала Бекки голосом, дрожащим от волнения. - Я тогда отправилась посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь моим милым друзьям. Я никогда не расстаюсь с этим портретом - и никогда не расстанусь!
   - В самом деле? - воскликнул Джоз, преисполненный невыразимого восторга и гордости. - Значит, вам он действительно так дорог... из-за меня?
   - Вы и сами это отлично знаете! - сказала Бекки. - Но к чему говорить... к чему вспоминать... оглядываться назад? Слишком поздно!
   Для Джоза этот вечерний разговор был полон сладости. Эмми, как только вернулась домой, легла спать, чувствуя себя очень усталой и нездоровой. Джоз и его прекрасная гостья остались в очаровательном tete-a-tete, и сестра мистера Седли, лежа без сна в своей комнате, слышала, как Ребекка пела Джозу старые романсы времен 1815 года. В эту ночь Джоз, против обыкновения, спал так же плохо, как и Эмилия.
  
   Стоял июнь, а следовательно, в Лондоне был самый разгар сезона. Джоз, каждый день читавший от слова до слова несравненного "Галиньяни" (лучшего друга изгнанников), за завтраком угощал дам выдержками из своей газеты. Еженедельно в ней помещается полный отчет о военных назначениях и перебросках воинских частей - новости, которыми Джоз, как человек, понюхавший пороху, особенно интересовался. И вот однажды он прочел: "Прибытие *** полка. - Грейвзенд. 20 июня. - "Ремчандер", судно Ост-Индской компании, вошла сегодня утром в устье Темзы, имея на борту 14 офицеров и 132 рядовых этой доблестной части. Они отсутствовали из Англии 14 лет, будучи отправлены за море в первый год после битвы при Ватерлоо, в каковом славном сражении принимали деятельное участие, а затем отличились в бирманской войне. Ветеран-полковник сэр Майкл О'Дауд, кавалер ордена Бани, со своей супругой и сестрой, высадились здесь вчера вместе с капитанами Поски, Стаблом, Мекро, Мелони, поручиками Смитом, Джонсом, Томпсоном, Ф. Томпсоном, прапорщиками Хиксом и Греди. На пристани оркестр исполнил национальный гимн, и толпа громогласно приветствовала доблестных ветеранов на их пути в гостиницу Уэйта, где в честь защитников Старой Англии был устроен пышный банкет. Во время обеда, на сервировку которого Уэйт, само собой разумеется, не пожалел трудов, продолжали раздаваться такие восторженные приветственные клики, что леди О'Дауд и полковник вышли на балкон и выпили за здоровье своих соотечественников по бокалу лучшего уйэтовского кларета".
   В другой раз Джоз прочитал краткое сообщение: майор Доббин прибыл в *** полк, в Чатем; затем он огласил отчет о представлении на высочайшем приеме полковника сэра Майкла О'Дауда, кавалера ордена Бани, леди О'Дауд (представленной миссис Молой Мелони из Белимелони) и мисс Глорвины О'Дауд (представленной леди О'Дауд). Очень скоро после этого фамилия Доббина появилась в списке подполковников, потому что старый маршал Тип-тоф скончался во время переезда *** полка из Мадраса, и король соизволил произвести полковника сэра Майкла О'Дауда, по его возвращении в Англию, в чин генерал-майора, с указанием, чтобы он оставался командиром доблестного полка, которым уже так долго командовал.
   О некоторых из этих событий Эмилия уже была осведомлена. Переписка между Джорджем и его опекуном отнюдь не прекращалась. Уильям даже писал раза два самой Эмилии, но в таком непринужденно холодном тоне, что бедная женщина почувствовала в свой черед, что утратила власть над Доббином и что он, как и говорил ей, стал свободен. Он покинул ее, и она была несчастна. Воспоминания о его бесчисленных услугах, о возвышенных и нежных чувствах вставали перед нею и служили ей укором и днем и ночью. По свойственной ей привычке она целыми часами предавалась этим воспоминаниям; она понимала, какой чистой и прекрасной любовью пренебрегла, и корила себя за то, что отвергла такое сокровище.
   Да, его больше не было. Уильям растратил его. Он уже не любит Эмилии, думал он, так, как любил раньше. И никогда не полюбит! Такую привязанность, какую он предлагал ей в течение многих лет, нельзя отбросить, разбить вдребезги, а потом снова склеить так, чтобы не видно было трещин. Беспечная маленькая тиранка именно так и разбила его любовь. "Нет, - снова и снова думал Уильям, - я сам себя обманывал и тешил надеждой: будь она достойна любви, которую я предлагал ей, она ответила бы на нее давно. Это была глупая ошибка. Но разве вся наша жизнь не состоит из подобных ошибок? А если бы даже я добился своего, то не разочаровался бы я на другой же день после победы? Зачем же мучиться или стыдиться поражения?" Чем больше Доббин думал об этой долгой поре своей жизни, тем яснее видел, как глубоко он заблуждался. "Пойду опять служить, - говорил он себе, - и буду исполнять свой долг на том жизненном поприще, на которое небу угодно было меня поставить. Буду следить за тем, чтобы пуговицы у рекрутов были как следует начищены и чтобы сержанты не делали ошибок в отчетах. Буду обедать в офицерской столовой и слушать анекдоты нашего доктора-шотландца. Когда же состарюсь, выйду на половинный оклад, и мои старухи сестры будут пилить меня. Ich habe gelebt und geliebt {Я жила и любила (нем.).}, как говорит та девушка в "Валленштейне". Я человек конченый..." - Уплатите по счету, и дайте мне сигару, да узнайте, что сегодня идет в театре, Фрэнсис; завтра мы отплываем на "Батавце".
   Вышеприведенную речь, из которой Фрэнсис слышал только последние три строчки, Доббин произносил, расхаживая взад и вперед по Боомпьес в Роттердаме. "Батавец" стоял в порту. Доббин мог рассмотреть то место на палубе, где он сидел с Эмми в начале своего счастливого путешествия. Что хотела ему сказать эта маленькая миссис Кроули? Э, да что там! Завтра он отплывает в Англию - домой, к своим обязанностям!
   В начале июля маленький придворный кружок Пумперникеля распадался: члены его, в силу порядка, принятого у немцев, разъезжались по многочисленным городкам, где они пили минеральные воды, катались на осликах, а у кого были деньги и склонность - играли в азартные игры, вместе с сотнями себе подобных насыщались за табльдотами и так коротали лето. Английские дипломаты ехали в Теплиц и Киссингеп, их французские соперники запирали свою chancellerie {Канцелярию (франц.).} и мчались на милый их сердцу Ганский бульвар. Лучезарная владетельная фамилия также отправлялась на воды или в свои охотничьи поместья. Уезжали все, кто только притязал на принадлежность к высшему свету, а с ними вместе, конечно, и доктор фон Глаубер, придворный врач, и его супруга-баронесса. Купальный сезон был самым прибыльным в практике доктора: он соединял приятное с полезным и, обычно выбирая местом своего пребывания Остенде, усердно посещаемый немцами, лечил как себя самого, так и свою супругу морскими купаниями.
   Его интересный пациент Джоз был для доктора настоящей дойной коровой, и он без труда убедил коллектора провести лето в этом отвратительном приморском городке как ради здоровья самого Джоза, так и ради здоровья его очаровательной сестры, которое действительно пошатнулось. Эмми было совершенно все равно, куда ехать. Джорджи запрыгал от радости при мысли о переезде на новые места. Что касается Бекки, то она, само собой разумеется, заняла четвертое место в прекрасной карете, приобретенной мистером Джозом; двое слуг поместились впереди на козлах. У Бекки были кое-какие опасения насчет вероятной встречи в Остенде с друзьями, которые могли порассказать о ней довольно-таки некрасивые истории. Но нет! Она достаточно сильна, чтобы не дать себя в обиду. Она обрела теперь такой надежный якорь в лице Джоза, что нужен был бы поистине сильный шторм, чтобы сорвать ее и бросить в волны. Эпизод с портретом доконал Джоза. Бекки сняла со стены своего слона и уложила его в шкатулку, полученную в подарок от Эмилии много лет тому назад; Эмми тоже пустилась в путь со своими "ларами" - своими двумя портретами, - и в конце концов все наши друзья остановились на жительство в чрезвычайно дорогой и неудобной гостинице в Остенде.
   Здесь Эмилия стала брать морские ванны, пытаясь извлечь из них какую возможно пользу; и хотя десятки людей, знакомых с Бекки, проходили мимо и не кланялись ей, однако миссис Осборн, всюду появлявшаяся с нею вместе и никого не знавшая, не подозревала о таком отношении к приятельнице, которую она столь рассудительно избрала себе в компаньонки; сама же Бекки не считала нужным сообщить ей, что происходит перед ее невинным взором.
   Впрочем, некоторые знакомые миссис Родон Кроули узнавали ее довольно охотно, - быть может, охотнее, чем она сама того желала бы. Среди них был майор Лодер (никакого полка) и капитан Рук (бывший стрелок); их можно было видеть в любой день на набережной, где они курили и глазели на женщин. Очень скоро они проникли в избранный кружок мистера Джозефа Седли. Они не признавали никаких отказов: они врывались в дом - все равно, была там Бекки или нет, проходили в гостиную миссис Осборн, наполняя комнату запахом своих сюртуков и усов, называли Джоза "старым пшютом", совершали набеги на его обеденный стол и хохотали и пили часами.
   - Что это может значить? - спрашивал Джорджи, не любивший этих джентльменов. - Я слышал, как майор говорил вчера миссис Кроули: "Нет, нет, Бекки, вам не удастся одной завладеть старым пшютом. Дайте и нам на него поставить, не то я, черт возьми, вас выдам!" Что майор хотел сказать, мама?
   - Майор! Не называй его майором! - сказала Эмми. - Право, я не знаю, что он хотел сказать.
   Присутствие Лодера и его друга внушало бедной Эмилии невыносимый ужас и отвращение. Они отпускали ей пьяные комплименты, нагло разглядывали ее за обедом, а капитан делал ей авансы, от которых ее бросало в дрожь; и она боялась встречаться с ним, если рядом не было Джорджа.
   Ребекка - нужно отдать ей справедливость - также не разрешала этим господам оставаться наедине с Эмилией, тем более что майор был в то время свободен и поклялся, что завоюет ее расположение. Два негодяя дрались между собой за это невинное создание, отбивали ее друг у друга за ее же столом. И хотя Эмилия не знала, какие планы эти мерзавцы строили на ее счет, она испытывала в их присутствии мучительную неловкость и страстно хотела одного - бежать.
   Она просила, она молила Джоза вернуться домой. Куда там! Он был тяжел на подъем, его удерживал доктор, а может, и еще кое-какие соображения. Бекки, во всяком случае, не стремилась в Англию.
   Наконец Эмми приняла серьезное решение - бросилась с головой в воду: она написала письмо одному своему другу, жившему за морем; письмо, о котором никому не сказала ни слова, которое сама отнесла под шалью на почту, так что никто ничего не заметил. Лишь при виде Джорджи, который вышел встречать ее, Эмилия покраснела и смутилась, а вечером особенно долго целовала и обнимала мальчика. Вернувшись с прогулки, она весь день не выходила из своей комнаты. Бокки решила, что ее напугали майор Лодер и капитан.
   "Нельзя ей тут оставаться, - рассуждала Бекки сама с собой. - Она должна уехать, глупышка этакая. Она все еще хнычет о своем болване-муже, хоть он уже пятнадцать лет как в могиле (и поделом ему!). Она не выйдет замуж ни за одного из этих господ. Какая дрянь этот Лодер! Нет, она выйдет за бамбуковую трость, я это устрою сегодня же вечером".
   И вот Бекки понесла Эмилии чашку чаю к ней в комнату, где застала ее в обществе портретов и в самом меланхолическом и нервном состоянии. Бекки поставила чашку на стол.
   - Спасибо, - сказала Эмилия.
   - Послушай меня, Эмилия, - начала Бекки, расхаживая по комнате и поглядывая на приятельницу с какой-то презрительной нежностью. - Мне нужно с тобой поговорить. Ты должна уехать отсюда, от дерзости этих людей. Я не желаю, чтобы они тебя изводили; а они будут оскорблять тебя, если ты останешься здесь. Говорю тебе: они мерзавцы, которым место только на каторге. Не спрашивай, откуда я их знаю. Я знаю всех. Джоз не может тебя защитить: он слишком слаб и сам нуждается в защите. В житейских делах ты беспомощна, как грудной ребенок. Ты должна выйти замуж, иначе и ты сама, и твой драгоценный сын - оба вы пропадете. Тебе, дурочка, нужен муж. И один из лучших джентльменов, каких я когда-либо видела, предлагал тебе руку сотни раз, а ты оттолкнула его, глупое ты, бессердечное, неблагодарное создание!
   - Я старалась... старалась изо всех сил! Право, я старалась, Ребекка, - сказала Эмилия молящим голосом, - но я не могу забыть... - И она, не договорив, обратила взор к портрету.
   - Не можешь забыть его! - воскликнула Бекки. - Этого себялюбца и пустозвона, этого невоспитанного, вульгарного денди, этого никчемного олуха, человека без ума, без воспитания, без сердца, который против нашего друга с бамбуковой тростью - все равно что ты против королевы Елизаветы! Да ведь он тяготился тобой и, наверное, надул бы тебя, если бы этот Доббин не заставил его сдержать слово! Он признался мне в этом. Он никогда тебя не любил. Он вечно подсмеивался над тобою, я сама сколько раз слышала, и через неделю после вашей свадьбы начал объясняться мне в любви.
   - Это ложь! Это ложь, Ребекка! - закричала Эмилия, вскакивая с места.
   - Смотри же, дурочка! - сказала Бекки все с тем же вызывающим добродушием и, вынув из-за пояса какую-то бумажку, развернула ее и бросила на колени к Эмми. - Тебе известен его почерк. Он написал это мне... хотел, чтобы я бежала с ним... передал мне записку перед самым твоим носом, за день до того, как его убили, и поделом ему! - повторила Ребекка.
   Эмми не слушала ее, она смотрела на письмо. Это была та самая записка, которую Джордж сунул в букет и подал Бекки на балу у герцогини Ричмонд. Все было так, как говорила Бекки: шалый молодой человек умолял ее бежать с ним.
   Эмми поникла головой и, кажется, в последний раз, что ей полагается плакать на страницах нашей повести, приступила к этому занятию. Голова ее упала на грудь, руки поднялись к глазам, и некоторое время она отдавалась своему волнению, а Бекки стояла и смотрела на нее. Кто поймет эти слезы и скажет, сладки они были или горьки? Скорбела ли она о том, что кумир ее жизни рухнул и разлетелся вдребезги у ее ног, или негодовала, что любовь ее подверглась такому поруганию, или радовалась, что исчезла преграда, которую скромность воздвигла между нею и новым, настоящим чувством? "Теперь ничто мне не мешает, - подумала она. - Я могу любить его теперь всем сердцем. О, я буду, буду любить его, только бы он мне позволил, только бы простил меня!" Сдается мне, что это чувство затопило все другие, волновавшие ее нежное сердечко.
   Сказать по правде, она плакала не так долго, как ожидала Бекки, которая утешала ее и целовала, - редкий знак симпатии со стороны миссис Бекки. Она обращалась с Эмми, словно с ребенком, даже гладила ее по головке.
   - А теперь давай возьмем перо и чернила и напишем ему, чтобы он сию же минуту приезжал, - сказала она.
   - Я... я уже написала ему сегодня утром, - ответила Эмми, страшно покраснев.
   Бекки взвизгнула от смеха.
   - Un biglietto, - запела она, подобно Розине, - eccolo qua! {Записка - вот она! (итал.).} - Весь дом зазвенел от ее пронзительного голоса.
  
   На третье утро после этой сценки, хотя погода была дождливая и ветреная, а Эмилия провела ночь почти без сна, прислушиваясь к завыванию бури и с жалостью думая обо всех путешествующих на суше и на море, она все же встала рано и пожелала пройтись с Джорджи на набережную. Здесь она стала прогуливаться взад и вперед; дождь бил ей в лицо, а она все смотрела на запад - за темную полосу моря, поверх тяжелых валов, с шумом и пеной ударявшихся о берег. Мать и сын почти все время молчали; лишь изредка мальчик обращался к своей робкой спутнице с несколькими словами, ласковыми и покровительственными.
   - Я надеюсь, что он не пустился в море в такую погоду, - промолвила Эмми.
   - А я ставлю десять против одного, что пустился, - ответил мальчик. - Смотри, мама, дым от парохода! - И действительно, вдали показался дымок.
   Но ведь его могло и не быть на пароходе... он мог не получить письма... он мог не захотеть... Опасения одно за другим ударялись о ее сердечко, как волны о камни набережной.
   Вслед за дымом показалось судно. У Джорджи была подзорная труба, он ловко навел ее на цель и, по мере того как пароход подходил все ближе и ближе, то ныряя, то поднимаясь над водой, отпускал подобающие случаю замечания, достойные заправского моряка. На мачте пристани взвился и затрепетал сигнальный вымпел: "Приближается английский корабль". Точно так же, надо полагать, трепетало и сердце миссис Эмилии.
   Она посмотрела в трубу через плечо Джорджи, по ничего не увидела, - только какое-то черное пятно прыгало у нее перед глазами.
   Джордж опять взял у нее трубу и направил на пароход.
   - Как он зарывается носом! - сказал он. - Вон волна перехлестнула через борт. На палубе только двое, кроме рулевого. Один лежит, а другой... другой в плаще... Ура! Это Доб, честное слово! - Он захлопнул подзорную трубку и бурно обнял мать. Что касается этой леди, то о ней мы скажем словами излюбленного поэта: daKQvoev уеХаажиа {Сквозь слезы смеялась (греч.).}. Она не сомневалась, что это Уильям. Это не мог быть никто иной. Когда она выражала надежду, что он не поедет, это было чистым лицемерием. Конечно, он должен был приехать, - что же ему еще оставалось? Она знала, что он приедет!
   Корабль быстро приближался. Когда они повернули к пристани, чтобы встретить его, у Эмми так дрожали ноги, что она едва могла двигаться. Ей хотелось тут же упасть на колени и возблагодарить бога. О, думала она, как она будет благодарить его всю жизнь!
   Погода была такая скверная, что на пристани совсем отсутствовали зеваки, которые обычно толпами встречают каждый пароход; даже зазывалы из гостиниц не дежурили в ожидании пассажиров. Сорванец Джордж тоже куда-то скрылся, так что, когда джентльмен в старом плаще на красной подкладке ступил на берег, едва ли кто мог бы рассказать, что там произошло. А произошло, говоря вкратце, вот что.
   Леди, в промокшей белой шляпке и в шали, протянув вперед руки, подошла к джентльмену и в следующее мгновение совершенно исчезла в складках старого плаща и что было сил целовала одну руку джентльмена, между тем как другая, по всей вероятности, была занята тем, что прижимала оную леди к сердцу (которого она едва достигала головой) и не давала ей свалиться с ног. Она бормотала что-то вроде: "Простите... Уильям, милый... милый, милый, дорогой друг..." - чмок, чмок, чмок - и прочую несусветную ерунду в том же духе.
   Когда Эмми вынырнула из-под плаща, все еще крепко держа Уильяма за руку, она посмотрела ему в лицо. Это было грустное лицо, полное нежной любви и жалости.
   Она понята написанный на нем упрек и поникла головой.
   - Вы долго ждали, прежде чем позвать меня, дорогая Эмилия, - сказал он.
   - Вы больше не уедете, Уильям?
   - Нет, никогда, - ответил он и снова прижал к сердцу свою нежную подругу.
   Когда они выходили из помещения таможни, откуда-то выскочил Джорджи и навел на них свою подзорную трубу, приветствуя Доббина громким, радостным смехом. Всю дорогу домой он плясал вокруг них и выделывал самые причудливые пируэты. Джоз еще не вставал; Бекки не было видно (хотя она подглядывала из-за гардины). Джорджи побежал справиться, готов ли завтрак. Эмми, сдав в прихожей свою шаль и шляпку на руки мисс Пейн, стала расстегивать пряжку на плаще Уильяма и... с вашего позволения, мы пойдем вместе с Джорджем позаботиться о Оавтраке для полковника. Корабль - в порту. Он добился приза, к которому стремился всю жизнь. Птичка наконец прилетела. Вот она, положив головку ему на плечо, щебечет и воркует у его сердца, распушив свои легкие крылышки. Об этом он просил каждый день и час в течение восемнадцати лет, по этому томился. Вот оно - вершина - конец - последняя страница третьего тома. Прощайте, полковник! Храни вас господь, честный Уильям! Прощайте, дорогая Эмилия! Зеленей опять, нежная повилика, обвиваясь вокруг могучего старого дуба, к которому ты прильнула!
  
   Может быть, из стыда перед простым и добрым существом, которое первым стало на ее защиту, может, из отвращения ко всяким сентиментальным сценам, - но только Ребекка, удовольствовавшись той ролью, которую она уже сыграла в этом деле, не показалась на глаза полковнику Доббину и его жене. Объяснив, что ей необходимо съездить "по неотложным делам" в Брюгге, она отправилась туда, и только Джорджи и его дядя присутствовали при венчании. Но после свадьбы, когда Джордж с родителями уехал в Англию, миссис Бекки вернулась (всего на несколько дней), чтобы утешить одинокого холостяка, Джозефа Седли. Он сказал, что предпочитает жизнь на континенте, и отклонил предложение поселиться вместе с сестрой и зятем.
   Эмми была рада, что написала мужу прежде, чем прочла то письмо Джорджа или узнала о его существовании.
   - Я все это знал, - сказал Уильям, - но разве мог я пустить в ход такое оружие против памяти бедняги? Вот почему мне было так больно, когда ты...
   - Никогда больше не говори об этом! - воскликнула Эмми так смиренно и униженно, что Уильям переменил разговор и стал рассказывать о Глорвине и милой старой Пегги О'Дауд, у которых он сидел, когда получил письмо с призывом вернуться. - Если бы ты не послала за мною, - прибавил он со смехом, - кто знает, как была бы теперь фамилия Глорвины!
   В настоящее время ее зовут Глорвина Поски (ныне майорша Поски). Она вступила в этот брак после смерти первой жены майора, решив, что может выйти замуж только за однополчанина. Леди О'Дауд тоже столь привязана к своему полку, что, по ее словам, если что-нибудь случится с Миком, она, ей-богу, вернется и выйдет за кого-нибудь из своих офицеров. Но генерал-майор чувствует себя прекрасно; он живет очень пышно в О'Даудстауне, держит свору гончих и (если не считать, пожалуй, их соседа Хоггарти из замка Хоггарти) почитается первым человеком в графстве. Ее милость до сих пор танцует жигу и на последнем балу у лорда-наместника выразила желание потанцевать с обер-шталмейстером. И она и Глорвина утверждали, что Доббин обошелся с последней бессовестно; но когда подвернулся Поски, Глорвина утешилась, а великолепный тюрбан из Парижа усмирил гнев леди О'Дауд.
   Когда полковник Доббин вышел в отставку (а сделал он это сразу после свадьбы), он арендовал премиленькую усадьбу в Хэмпшире, недалеко от Королевского Кроули, где сэр Питт, после проведения билля о реформе, безвыездно жил со своим семейством. Все его надежды на звание пэра рухнули, так как оба его места в парламенте были потеряны. Эта катастрофа отразилась и на его кармане, и на состоянии духа, здоровье его стало сдавать, и он пророчил близкую гибель империи.
   Леди Джейн и миссис Доббин сделались большими друзьями; между замком и "Миртами", домом полковника (который он снял у своего друга майора Понто, жившего с семьей за границей), постоянно мелькали коляски и шарабаны. Миледи была восприемницей дочери миссис Доббин; девочку назвали в честь крестной - Джейн, а крестил ее преподобный Джеймс Кроули, получивший приход после своего отца; между обоими мальчиками - Джорджем и Родоном - завязалась тесная дружба; во время каникул они вместе охотились, поступили в один и тот же колледж в Кембридже и ссорились из-за дочери леди Джейн, в которую оба, конечно, были влюблены. Обе матери лелеяли планы касательно брака Джорджа и этой юной леди, но я слышал, что сама мисс Кроули питает склонность к своему кузену.
   Имя миссис Родон Кроули не упоминалось ни в том, ни в другом семействе. Для этого были свои причины. Ибо, куда бы ни направлялся мистер Джозеф Седли, туда же следовала и она; и этот несчастный человек был настолько ею увлечен, что превратился в ее послушного раба. Поверенные полковника сообщили ему, что его шурин застраховал свою жизнь на крупную сумму, откуда можно было заключить, что он добывал деньги для уплаты долгов. Он взял долгосрочный отпуск в Ост-Индской компании - и действительно, его недуги с каждым днем множились.
   Услышав, что брат ее застраховал свою жизнь, Эмилия изрядно перепугалась и упросила мужа съездить в Брюссель, где в то время находился Джоз, и разузнать о состоянии его дел. Полковнику не хотелось уезжать из дому (он был погружен в свою "Историю Пенджаба", которую и сейчас еще не дописал, и к тому же сильно беспокоился за свою дочурку, которую боготворит и которая в то время только что стала поправляться после ветряной оспы), но тем не менее он отправился в Брюссель и разыскал Джоза в одной из громадных гостиниц этого города. Миссис Кроули, которая имела собственный выезд, принимала много гостей и вообще жила на широкую ногу, занимала несколько комнат в той же гостинице.
   Полковник, конечно, не имел желания встречаться с этой леди и о своем приезде в Брюссель известил только Джоза, послав к нему лакея с запиской. Джоз попросил полковника зайти к нему в тот же вечер, когда миссис Кроули будет на soiree и они могут повидаться с глазу на глаз. Доббин застал шурина тяжело больным и в великом страхе перед Ребеккой, хотя он и расточал ей горячие похвалы: она самоотверженно ухаживала за ним во время целого ряда неслыханных болезней; она была для него настоящей дочерью.
   - Но... но... ради бога, поселитесь где-нибудь недалеко от меня и... и... навещайте меня иногда, - прохныкал несчастный.
   Полковник нахмурился.
   - Это невозможно, Джоз, - сказал он. - При нынешних обстоятельствах Эмилия не может у вас бывать.
   - Клянусь вам... клянусь, - прохрипел Джоз и потянулся к Библии, - что она невинна, как младенец, так же безупречна, как ваша собственная жена.
   - Пусть так, - мрачно возразил полковник, - но Эмми не может приехать к вам. Будьте мужчиной, Джоз: порвите эту некрасивую связь. Возвращайтесь домой, к нам. Мы слышали, что ваши дела запутаны.
   - Запутаны? - воскликнул Джоз. - Кто распускает такую клевету? Все мои деньги помещены самым выгодным образом. Миссис Кроули... то есть... я хочу сказать... они вложены под хороший процент.
   - Значит, у вас нет долгов? Зачем же вы застраховались?
   - Я думал... небольшой подарок ей, если бы что-нибудь случилось; ведь вы знаете, я себя так плохо чувствую... понимаете, простая благодарность... Я собираюсь все оставить вам... я могу выплачивать страховые взносы из моего дохода, честное слово, могу! - восклицал бесхарактерный шурин Уильяма.
   Полковник умолял Джоза бежать сейчас же - уехать в Индию, куда миссис Кроули не могла последовать за ним; сделать все, чтобы порвать связь, которая может привести к самым роковым последствиям.
   Джоз стиснул руки и воскликнул, что вернется в Индию, что сделает все, - но только нужно время.
   - Нельзя ничего говорить миссис Кроули; она... она убьет меня, если узнает. Вы понятия не пмеете, какая это ужасная женщина, - говорил бедняга.
   - Так уезжайте вместе со мной, - сказал на это Доббин.
   Но у Джоза не хватало смелости. Он хотел еще раз повидаться с Доббином утром; и тот ни в коем случае не должен говорить, что был здесь. А теперь пусть уходит: Бекки может войти. Доббин покинул его, полный дурных предчувствий.
   Он никогда больше не видел Джоза. Три месяца спустя Джозеф Седли умер в Аахене. Выяснилось, что все его состояние было промотано в спекуляциях и обращено в ничего не стоящие акции различных дутых предприятий. Ценность представляли только те две тысячи, на которые была застрахована его жизнь и которые и были поровну поделены между его "возлюбленной сестрой Эмилией, супругой полковника и прочее, и прочее, и его другом и неоценимой сиделкой во время болезни - Ребеккой, супругой полковника Родона Кроули, кавалера ордена Бани", каковая назначалась душеприказчицей.
   Поверенный страхового общества клялся, что это самое темное дело в его практике, и поговаривал о том, чтобы послать в Аахен комиссию для обследования обстоятельств смерти; общество отказывалось платить по полису. Но миссис, или, как она себя титуловала, леди Кроули немедленно явилась в Лондон (в сопровождении своих поверенных, г.г. Берка, Тэртела и Хэйса из Тевиз-инна) и потребовала от общества выплаты денег. Ее поверенные соглашались на обследование; они объявили, что миссис Кроули - жертва возмутительного заговора, отравившего всю ее жизнь, и наконец восторжествовали. Деньги были выплачены, и ее репутация восстановлена; по полковник Доббин отослал свою долю наследства обратно страховому обществу и наотрез отказался поддерживать какие-либо отношения с Ребеккой.
   Ей не пришлось сделаться леди Кроули, хотя она продолжала так величать себя. Его превосходительство полковник Родон Кроули, к великой скорби обожавших его подданных, скончался от желтой лихорадки на острове Ковентри за полтора месяца до кончины своего брата, сэра Питта. Поместье и титул достались, таким образом, нынешнему сэру Родону Кроули, баронету.
   Он тоже не пожелал видеть свою мать, которой, впрочем, выплачивает щедрое содержание и которая, по-видимому, и без того очень богата. Баронет постоянно живет в Королевском Кроули с леди Джейн и ее дочерью, между тем как Ребекка - леди Кроули - по большей части обретается в Вате и Челтнеме, где множество прекрасных людей считают ее несправедливо обиженной. Есть у нее и враги. У кого их нет? Ответом им служит ее жизнь. Она погрузилась в дела милосердия. Она посещает церковь, всегда в сопровождении слуги. Ее имя значится на всех подписных листах. "Нищая торговка апельсинами", "Покинутая прачка", "Бедствующий продавец пышек" нашли в ее лице отзывчивого и щедрого друга. Она всегда торгует на благотворительных базарах в пользу этих обездоленных созданий. Эмми, ее дети и полковник, которые вернулись недавно в Лондон, встретили ее случайно на одном из таких базаров. Она скромно опустила глаза и улыбнулась, когда они бросились прочь от нее; Эмми - под руку с Джорджем (ныне превратившимся в чрезвычайно элегантного молодого человека), а полковник- подхватив маленькую Джейн, которую он любит больше всего в мире, больше даже, чем "Историю Пенджаба".
   "Больше, чем меня", - думает Эмми и' вздыхает. Но он ни разу не сказал ей неласкового или недоброго слова и старается выполнить всякое ее желание, лишь только узнает о нем.
  
   Ах, vanitas vanitatum! {Суета сует! (лат.).} Кто из нас счастлив в этом мире? Кто из нас получает то, чего жаждет его сердце, а получив, не жаждет большего?.. Давайте, дети, сложим кукол и закроем ящик, ибо наше представление окончено.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   "Ярмарка тщеславия" - шедевр Теккерея, его наиболее значительное произведение, которому он обязан своей всемирной славой. Он создал роман в расцвете лет. Работу над книгой он начал в тридцать четыре года, а завершил ее в тридцать семь. Теккерей успел много пережить к тому времени: за плечами у него была уже довольно длительная журналистская и литературная деятельность; жизненный и литературный опыт в сочетании с зрелой мыслью и талантом обусловили богатство содержания и совершенство формы романа.
   Видимо, и сам Теккерей сознавал, что этим произведением он совершает значительный шаг в литературе. Об этом можно судить хотя бы по тому, что, издавая роман, он впервые подписал его своим подлинным именем, тогда как все предшествующие сочинения печатал под различными псевдонимами.
   Как водилось в ту пору, "Ярмарка тщеславия" публиковалась отдельными выпусками, выходившими в свет ежемесячно. Каждый выпуск содержал несколько глав. Читатели знакомились с произведением постепенно и в течение длительного времени, всякий раз зная, что "продолжение следует". С каждым выпуском их интерес возрастал. Теккерей начинал "Ярмарку тщеславия" литератором, известным лишь в узком кругу профессионалов, к середине публикации он приобрел широкую известность, а завершение романа выдвинуло его в первый ряд современных писателей, сделав соперником самого популярного тогда романиста - Диккенса.
   Добавим, что, по желанию Теккерея, роман иллюстрировал он сам.
   Первый выпуск романа был напечатан в январе 1847 года. Заключительный двойной выпуск (э 19-20) появился в июле 1848 года.
   Самое время создания романа знаменательно. Конец 40-х годов XIX века отмечен в Англии глубоким экономическим кризисом и резким обострением социальных противоречий. Именно в эти годы достигло наибольшего подъема чартистское движение рабочего класса и произошел новый взрыв национально-освободительной борьбы ирл андского народа. В Англии хорошо знали, какие бурные события происходили в это же время и на континенте Европы. Промышленный и аграрный кризис 1846-1847 годов во Франции вызвал волнения пролетариата, и в феврале 1848 года народная революция свергла буржуазную монархию Луи-Филиппа. Бурлила Италия под австрийским игом, начиналось венгерское восстание против австрийской монархии, неспокойно было и в самой Австрии, поднималось революционное движение в Германии. Теккерей - политический писатель и журналист - обо всем этом был вполне осведомлен. Однако события этого времени в "Ярмарке тщеславия" непосредственно не отражены. Теккерей отнес действие романа к началу XIX века, но он нимало не подражал Вальтеру Скотту и отнюдь не подчеркивал исторической дистанции между периодом, когда живут герои романа, и современностью. Это любопытным образом сказалось в иллюстрациях Теккерея к роману. По его признанию, он хотел было изобразить персонажи в костюмах начала века, но эти наряды показались ему безобразными, и он "предпочел взять за образец нынешнюю моду". Дело было, однако, не в эстетических различиях моды, а в том, что "Ярмарка тщеславия" - не исторический, а социально-бытовой роман, и "натурой" для писателя служили нравы не прошлой, а современной эпохи. Горячий прием, оказанный современниками "Ярмарке тщеславия", может быть объяснен прежде всего тем, что роман отвечал насущной духовной потребности времени.
   В разных слоях общества многие сознавали несправедливость существующего строя. Естественно, что главное зло видели в хозяевах жизни, в тех, чьи наследственные привилегии и богатство ставили их выше всех, давая возможность вершить судьбы остальных, определять весь образ жизни. Об этом писали английские публицисты Уильям Коббет, Ричард Кобден, Томас Карлайл, наконец, сам Теккерей - в сатирической "Книге снобов" и других ранних произведениях. В художественной литературе Чарльз Диккенс одним из первых создал яркие обличающие фигуры буржуа разных калибров. Критика пороков буржуазного строя составляла главную тему прогрессивной публицистики и художественной литературы.
   Особо надо отметить, что одновременно с "Ярмаркой тщеславия" печатался новый шедевр Диккенса "Домби и сын", один из лучших социальных романов прославленного писателя, создавшего яркий, впечатляющий образ капиталиста, гордого своим могуществом, уверенного в том, что деньги могут все. Первый выпуск "Домби и сына" вышел значительно раньше "Ярмарки тщеславия" - в апреле 1846 года. С нового, 1847 года оба романа печатались параллельно. Последний выпуск "Домби и сына" вышел в апреле 1848 года, и три месяца спустя Теккерей закончил "Ярмарку тщеславия". В это же время выступили талантливые писательницы реалистической школы: в 1848 году Элизабет Гаскелл опубликовала роман о классовой борьбе между капиталистами и рабочими - "Мэри Бартон", а Шарлотта Бронте - социальные романы "Джейн Эйр" (1847) и "Шерли" (1849).
   "Ярмарка тщеславия", таким образом, не единичное явление, а часть богатой социально-обличительной реалистической литературы той эпохи и вместе с тем - одна из ее вершин.
   Теккерей нашел для характеристики общества своего времени выразительное название. Принятый теперь его перевод не является единственно возможным. В первом русском издании роман назывался "Базар житейской суеты", в другом - "Ярмарка житейской суеты", и это, пожалуй, точнее передает смысл английского названия. Теккерей заимствовал его у писателя XVII века Джона Баньяна, который в своем аллегорическом повествовании "Путь паломника" изобразил странствие своего героя в Град Спасения. На долгом и тернистом пути туда странник, в частности, попадает на "ярмарку житейской суеты", где можно купить все, что угодно: дома, земли, титулы, жен, мужей. Используя этот аллегорический образ, Теккерей заклеймил продажность буржуазного общества своего времени. Смысл названия был легко понят современниками, ибо книга Баньяна, после Библии и наряду с "Потерянным раем" Мильтона, была самым популярным благочестивым чтением.
   Роман представлял собой новое слово в истории жанра, и Теккерей не преминул подчеркнуть это в подзаголовке: "Роман без героя". До него прозаические повествования строились как рассказ о судьбе героя или героини. Так было у Сервантеса и Дефо, у Ричардсона и Фильдинга, у Вальтера Скотта и Диккенса. Внешне Теккерей сохранил этот принцип, создав повествование о судьбах двух женщин - Бекки Шарп и Эмилии Седли. Но до Теккерея герой или героиня были не только формальным центром повествования. Их судьба служила цели - прямо или косвенно утвердить определенную мораль. Чтобы не ходить далеко за примерами, вспомним, что у Диккенса в центре фабулы всегда стоит герой или героиня, воплощающие нравственное начало. Чаще всею они жертвы жестокости, обмана и эксплуатации, но их испытания по большей части завершаются достижением благополучия. Однако даже печальная судьба героя или героини песет в себе достаточно ясное утверждение добра как нормы жизни и осуждение зла как отклонения от нормы.
   В "Ярмарке тщеславия" никто из персонажей не является носителем положительного нравственного начала. Правда, в романе есть персонажи, не причиняющие никому зла, как, например, Эмилия Седли. Верная и любящая женщина, она, увы, неумна, не знает подлинной цены окружающим, и прежде всего заблуждается в отношении красавца Джорджа Осборна, которому жертвует лучшие годы своей жизни. Беззаветно любя его, она даже не подозревает, что нелюбима им и что он не успел изменить ей только потому, что погиб в битве при Ватерлоо. Эмилию нельзя уподобить диккенсовским героиням, жертвам обмана или несправедливости, ибо она жертва самообмана, проистекающего из незнания жизни и непонимания людей. Она слишком романтична и эмоциональна, чтобы разобраться в том, каковы люди на самом деле.
   Самый положительный персонаж романа - майор Доббин, ибо он не только не причиняет никому зла, - он активен в своем стремлении к добру и в особенности в желании помочь Эмилии, которую любит настолько бескорыстно, что устраивает ее брак с Джорджем, готовым было покинуть ее, когда отец Эмилии разорился. Чем-то напоминающий диккенсовских милых и добрых чудаков, Доббин никак не годится в герои. И он, подобно Эмилии, любит призрак, воображаемое существо; Эмилия любила свое представление о Джордже, а Доббин - свое представление об Эмилии.
   Таковы лучшие люди из числа увиденных Теккереем на житейской ярмарке. Что же сказать о тех, кто "свой" в мире стяжательства и интриг, борьбы за теплые места и лакомые куски?
   Среди них, конечно, выделяется Бекки Шарп. Красивая, умная, ловкая, с самых юных лет она поставлена в такое положение, что может достичь своей жизненной цели лишь хитря, изворачиваясь, льстя, подлаживаясь и обманывая. Обладая не меньшими достоинствами, чем ее сверстницы, она, однако, постоянно испытывала унижения из-за своей бедности. Целью ее жизни стало вырваться из зависимого положения и самой стать одной из тех, кто повелевает и помыкает другими. Если бы титул героя или героини давался за энергию, Бекки заслужила бы его. Чего только не делает она, стремясь войти в так называемое респектабельное общество! Все это прикрывается показной скромностью, угодливостью, постоянным стремлением оправдать свое поведение вполне приличными и даже добродетельными мотивами. Бекки разделяет с окружающей ее средой общую склонность к лицемерию. А Теккерей с восхитительной иронией обличает эту черту и в ней, и в других персонажах.
   Порочна ли Бекки по натуре? Послушаем, что она сама говорит о себе, негодуя на тех, кому не приходится хитрить и изворачиваться. "Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в год, - рассуждает она сама с собой, посмотрев, как живут богатые помещицы. - И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. И я могла бы поливать растения в оранжереях... Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль, - стоило бы только попрактиковаться..."
   Теккерей как бы соглашается с Ребеккой: "Кто знает, быть может, Ребекка и была права в своих рассуждениях и только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной женщиной! Если принять во внимание силу соблазна, кто может сказать о себе, что он лучше своего ближнего? Пусть спокойное, обеспеченное положение и не делает человека честным, - оно, во всяком случае, помогает ему сохранить честность. Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его угощали черепаховым сунем, не вылезет из экипажа, чтобы украсть баранью ногу, но заставьте его поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба". Теккерей отнюдь не отрицает нравственности, не считает ее относительной, но, будучи реалистом, ясно видит, что не доброй или злой волей человека объясняется его моральная сущность, а условиями его существования в обществе, где жизненные блага распределены неравномерно.
   Английским писателям в силу особо сложившейся национальной традиции было свойственно размышлять о моральных качествах людей. Великий современник Теккерея Диккенс четко делил свои персонажи на добрых и злых по натуре, независимо от их положения в обществе. У него в романах есть бедняки добродетельные, но есть и порочные; есть капиталисты скупые и жестокие, но есть также милосердные и щедрые. Теккерей смотрит на человеческую природу иначе. В его романе нет безусловно порочных, но нет и абсолютно идеальных людей. По сравнению с Диккенсом, Теккерей в "Ярмарке тщеславия" сделал шаг вперед в изображении характеров. Созданные им образы людей сложнее, многограннее. В "Ярмарке тщеславия" это особенно видно в том, как изображена Бекки Шарп. Прямолинейная оценка Бекки свидетельствовала бы о непонимании писательского замысла и его художественного метода. Английский критик-марксист Арнольд Кеттл определяет поведение Бекки как своего рода бунт против общества, предоставившего ей только одну возможность - прозябать в нищете. "Она не желает обрекать себя на нескончаемый подневольный труд и унижения, являющиеся уделом гувернантки. Она сознательно и планомерно пускает в ход все виды оружия, применяемого в погоне за богатством и общественным положением мужчинами, плюс оружие, данное ей от природы, - женские чары, чтобы покорить принадлежащий мужчинам мир. Само собой разумеется, это приводит ее к моральному падению. Но какой бы дурной женщиной она ни была, Бекки все равно вызывает наши симпатии - но одобрение и не восхищение, а просто человеческое сочувствие!.. В глубине души мы начинаем сочувствовать ей уже с того момента, когда она выкидывает из окошка кареты словарь, преподнесенный ей добрейшей мисс Джемаймой, и тем самым как бы отвергает путь, пройдя по которому она сама превратилась бы в такую же мисс Джемайму".
   Социальные и нравственные проблемы, которые Теккерей хотел поставить перед читателем, растворены им в многокрасочной ткани занимательного повествования о жизненных судьбах двух женщин. Он проследил их жизненные пути от вступления в самостоятельную жизнь до пожилого возраста. Не отвлеченные вопросы общественной нравственности, а реальные человеческие судьбы - вот что хотел во всей наглядности представить читателям Теккерей. До него повествования о женщинах обычно ограничивались изображением перипетий любви, предшествовавших вступлению в брак или драматическому разрыву с поклонником. Теккерей отказался от привычной "романической" фабулы. Он без прикрас изобразил, как вышли замуж Эмилия и Бекки, какой была их жизнь с мужьями, показал и вдовство Эмилии, и разрыв Бекки с мужем. Теккерей решительно порвал с возвышенной романтикой в изображении любви. Его персонажи отнюдь не живут одной любовью, как в произведениях романтиков. Их чувства могут быть глубоки и сильны, но нередко к ним примешиваются и практические соображения, ибо они осуждены жить в мире, где имущественные и денежные интересы, а также понятия о престиже и ранге играют важнейшую роль.
   Пока мы наблюдаем, как развиваются истории Бекки и Эмилии, перед нами постепенно разворачивается панорама этой ярмарки житейской суеты. Мы видим провинциальных помещиков и городских аристократов, буржуа старого закала, как старый Седли, лишенный жизненной хватки, столь нужной в нынешнее время, - но зато она есть в избытке у старшего Осборна, который хоть кого предаст и продаст ради своей выгоды. Вокруг них роятся всякие людишки, и каждый хлопочет о том, как повыгодней устроиться. Иные фигуры лишь мелькают перед нами, другие выходят на первый план, но и те и другие равно живы для нас как малые и большие воплощения законов этого мира эгоизма и корысти.
   Да, невозможно не поверить в реальность этого мира. Но есть в этих Кроули, Стайнах, Осборнах нечто такое, что делает его призрачным. Нельзя не задаться вопросом: неужели вся эта суета, эти интересы и стремления, лишенные человеческой значительности, неужели это и есть настоящая жизнь? Теккерей с самого начала настраивает нас на такой лад, когда выводит перед нами кукольника, обещающего показать представление марионеток. На подлинную жизнь, какой она могла бы быть, какой она быть должна, ярмарка житейской суеты мало похожа. И люди на этой ярмарке чаще всего действительно куклы: у них яркие наряды, а внутри труха.
   Теккерей очень рано проникся скептическим отношением ко многому, что его окружало. Впитав высокие идеалы гуманности, он смолоду мог видеть, что им нет места в буржуазной действительности. Общество жило внешне деятельно и даже бурно, но за шумом и сутолокой скрывалась пустота. Люди посвящали жизнь бесплодным стремлениям. И Теккерей проникся убеждением в правоте библейского мудреца Екклесиаста, утверждавшего, что все в мире - "суета сует и всяческая суета".
   В романе нет никого, кто достиг бы подлинного счастья. Эмилия впустую отдала лучшие силы души человеку, не стоившему того, Доббин получил в конце концов то, чего жаждал всю жизнь, - Эмилия стала его женой, - но уже тогда, когда она сама душевно увяла, да и он приутомился от жизни. Даже те, кто с энергией и настойчивостью добивался богатства, удовольствий, успеха, тоже, в сущности, ничего не добиваются. Всякая удача героев Теккерея относительна и часто похожа на поражение, не говоря уже о том, что мало кому вообще сужден успех. Удача не равнозначна счастью, то есть духовному удовлетворению. Что же касается Бекки, то она, пожалуй, более других может служить примером тщеты усилий, потраченных на достижение материального благополучия. Истинного счастья она ни разу в жизни не испытала, хотя внешних успехов подчас добивалась.
   Никто на этой ярмарке житейской суеты не может похвалиться, что счастлив. К уже существующим вариантам названия романа, которыми можно передать его глубочайший смысл, можно добавить еще одно: "Ярмарка тщеты", ибо мысль о тщетности стремлений к счастью и удаче в мире, каков он есть, пронизывает книгу в не меньшей степени, чем осмеяние тщеславия и скептическая усмешка над житейской суетой и суетностью.
   Теккерей, видевший жизнь именно так, не был и не стал циником, хотя его в этом обвиняли, упрекая за то, что он не вывел ни одного безусловно положительного персонажа. Сатириков часто упрекали в этом, забывая, что самый смех может таить в себе доброе начало. И если смех Теккерея был горек, а взгляд на жизнь говорил о безысходности ее противоречий, то причина была в том, что писатель не видел общественных и социальных перспектив, могущих изменить положение. В "Книге снобов" Теккерей еще возлагал надежды на политические перемены как средство преобразования жизни; в "Ярмарке тщеславия" на это нет и намека. Вспомним, что Теккерей заканчивал роман в месяцы, когда пошла на убыль волна чартистского движения, а во Франции буржуазия украла у народа плоды его победы. Вес стало возвращаться "на круги свои", как говорил Екклесиаст, и Теккерей, как художник, чуткий к переменам в обществе, почувствовал, что ему, его поколению и даже ближайшим потомкам на благоприятные перемены рассчитывать не приходится. Исторически он оказался прав. От этой правоты ему и было горько.
   Одновременное сочетание скепсиса и гуманности, присущее Теккерею, обусловило тон повествования в "Ярмарке тщеславия". Рассказ ведется якобы от имени некоего кукольника, который не только знает, что и как делают его куклы, но высказывает свои соображения о них. Конечно, было бы неверно полностью отождествить кукольника с самим Теккереем. Он тоже художественный образ, но образ, несомненно, более близкий автору, чем "куклы", которых он водит на ниточке. Во всяком случае, он не только рассказчик, но и комментатор, своеобразно толкующий все, что происходит с персонажами. Заметим, что его тон никогда не бывает раздраженным или гневным. Он смотрит на происходящее иронически, насмешливо, и если выражает свое отношение к отдельным персонажам, то по большей части доброжелательно, впрочем, почти всегда при этом посмеиваясь. Вот тут-то от читателя требуется особая внимательность. Нашего рассказчика опасно понимать буквально. Особенно когда он кого-нибудь хвалит. Если не почувствовать при этом его иронии, можно ошибиться.
   Приведенное выше суждение кукольника, когда он вроде бы поддержал Бекки, может служить образцом теккереевского комментария к речам и действиям его персонажей. Так, кукольник Теккерея словно бы согласен с Бекки, когда она утверждала, что с пятью тысячами годового дохода нетрудно быть честным, но мы поторопимся, решив, будто он полностью на ее стороне. Да, в падении Бекки, в ее пороках виновно социальное неравенство. Но будь она больше чем куклой на этом базаре житейской суеты, разве не нашла бы она другого выхода? Разве в бесчестном обществе обязательно надо быть бесчестным?
   Вот мысль, которую Теккерей недоговорил, утаил от читателя. Теккерей часто лукавит со своими героями, хваля или оправдывая их, но едва ли не больше лукавит он с читателем, который не обинуясь принимает на веру такую похвалу действующему лицу. Здесь уже Теккерей как бы проверяет нравственный уровень читателя: как он, собеседник автора, расценит происходящее - хватит ли у него нравственного сознания верно оценить сказанное и сделанное персонажами "ярмарки".
   В этом отношении между Теккереем и Диккенсом тоже немалое различие. Диккенс впрямую взывает к добрым чувствам читателя, исходя из предпосылки, что читатель придерживается морального взгляда на вещи. Теккерей отнюдь не уверен в этом, он проверяет, в самом ли деле читатель отдает себе отчет в том, насколько нравственно или, скорее, безнравственно поведение персонажей романа, способен ли он познать истинный смысл этого балагана, похожего на жизнь, или жизни, похожей на балаган!
   Действие строится вокруг простейших и обычных житейских событий. В романе нет "приключений", хотя случайности бывают. Вспомним, что Теккерей писал свою книгу, когда еще в полной силе было представление о том, будто роман обязательно должен содержать приключения. Диккенс, при всем его реализме в изображении социальных явлений, еще подчинялся этому правилу. Теккерей отверг его. Он ввел в литературу жизнь, как она есть, не стал придумывать приключения, и оказалось, что в повседневной жизни интересного не меньше, если не больше, чем в сюжетах авантюрных.
   Теккерей нанес сокрушительный удар по еще живым тогда традициям романтической идеализации и поставил искусстве повествования на почву реальной и повседневной действительности. Даже реализм первой половины XIX века имел несколько романтическую окраску. С середины XIX века, и именно с "Ярмарки тщеславия", появляется реализм нового типа, решительно порывающий с романтикой. Во Франции несколько позже, но с большим европейским резонансом, то же самое сделал Флобер своим романом "Госпожа Бовари". Таким образом, "Ярмарка тщеславия" не только интересный роман, но и значительное явление европейский литературы. Эта книга открыла новую фазу в развитии реализма XIX века.
  

А. Аникст

  
  
   Чизикская аллея. - Чизик - в то время лондонский пригород с большим парком.
  
   ...хэммерсмитская Семирамида... - Хэммерсмит - лондонский пригород, расположенный рядом с Чизиком; Семирамида - легендарная царица Ассирии, которой предания приписывают необыкновенный ум и энергию.
  
   Доктор Джонсон Сэмюел (1709-1784) - поэт и историк литературы, был непререкаемым авторитетом в области литературных вкусов Англии второй половины XVIII в. Прославился капитальным "Словарем английского языка".
  
   Миссис Шапон (1727-1801) - английская писательница, автор книги "Об образовании ума", предназначенной для воспитания девиц в духе буржуазных добродетелей.
  
   Сохо - район Лондона, где селилось много иностранцев.
  
   Лоренс Томас (1769-1830) - английский придворный художник-портретист.
  
   Уэст Бенджамин (1738-1820) - художник, один из основателей Королевской академии художеств, с 1792 г. - ее президент.
  
   Набоб - первоначально титул правителей провинций в империи Великих Моголов. Потом так стали называть богатых индийцев и разбогатевших в Индии европейцев.
  
   Биллингсгетский рынок - рыбный рынок в Лондоне. Стр. 29. "Синяя Борода" - опера французского композитора Гретри (1741-1813).
  
   Великий Могол - титул властителя империи Великих Моголов - феодальной деспотии, существовавшей в Индии с XVI по XVIII в.
  
   Ост-Индская компания - частная акционерная компания, основанная в Англии в начале XVII в. для торговли с Индией и Индонезией. Превратившись "из торговой державы в державу военную и территориальную" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2-е, т. 9, с. 152), Ост-Индская компания стала одним из средств колониального порабощения. В 1858 г. была ликвидирована, а Индия официально сделалась колонией Англии.
  
   Коллектор - здесь: чиновник Ост-Индской компании, собиравший налоги с местного населения и выполнявший также некоторые административные обязанности.
  
   Парк. - Здесь и дальше имеется в виду Хайд-парк, самый большой и старинный парк в Лондоне.
  
   Браммел - известный щеголь начала XIX в., друг принца-регента (будущего Георга IV), законодатель мод и "изящных вкусов" великосветской Англии.
  
   Сикоракса и Калибан - персонажи драмы Шекспира "Буря". Сикоракса - старая колдунья, мать дикаря и урода Калибана.
  
   Карри - индийское мясное блюдо с пряностями. Чили - красный стручковый перец.
  
   "Сорок разбойников". - Видимо, имеется в виду опера Керубини "Али-Баба и сорок разбойников". Здесь анахронизм: эта опера была написана только в 1833 г.
  
   Воксхолл - загородный увеселительный сад на южном берегу Темзы, был открыт в 1660 г. и просуществовал до 1859 г. Территория его уже давно вошла в черту города и застроена. Стр. 38. Бони. - Так англичане называли Бонапарта.
  
   Олдермен - старший член городского самоуправления.
  
   Доницеттиева музыка - легко запоминающиеся мелодии опер, романсов, дуэтов итальянского композитора Доницетти (1797-1848). -
  
   "Звучный голос ее задрожал". - Намек на широко известные в то время сентиментальные стихи второстепенного поэта Томаса Бейли "Мы встретились в шумной толпе", где есть такие строки:
  
   Были слова его холодны и в улыбке - презренье,
   Но звучный голос его задрожал, выдавая сердца волненье.
  
   Ковент-Гарденский рынок - рынок в Лондоне, где продаются цветы, овощи и фрукты.
  
   Кин Эдмунд (1789-1833) - знаменитый английский актер-трагик, прославившийся исполнением ролей шекспировских героев (Отелло, Шейлока, Ричарда III, Гамлета). Здесь опять анахронизм: Кин дебютировал в Лондоне только в 1814 г.
  
   Кембл Джон (1757-1823) - известный актер, тоже игравший героев шекспировских трагедий.
  
   Голиаф и Давид - библейские герои: юный пастух Давид не устрашился великана Голиафа и убил его камнем из пращи.
  
   Непир Уильям (1785-1860) - английский историк, автор многотомной "Истории войн на Пиренейском полуострове и на юге Франции с 1807 по 1814 год".
  
   "Беллова жизнь" - иллюстрированный еженедельник, названный по имени его редактора Белла; выходил в XIX в. в Лондоне и был посвящен спорту, главным образом боксу.
  
   ...то была колонна Нея, грудью шедшая на Ля-Эй-Сент... - В битве при Ватерлоо (1815 г.) наполеоновский маршал Ней отбил у противника ферму Ля-Эй-Сент.
  
   "Телемак" - "Приключения Телемака, сына Улисса", нравоучительный роман французского писателя Фенелона (1651- 1715).
  
   ...неуклюжий Орсон (от франц. ourson - "медвежонок") - герой народного сказания, юноша, воспитанный медведицей в лесу; Валентин - его брат-близнец, воспитанный при дворе.
  
   Бедфорд - известный в то время ресторан в Лондоне.
  
   ...пожинали военные лавры на Пиренейском полуострове. - В 1808-1813 гг. английские войска действовали на Пиренейском полуострове против войск Наполеона.
  
   Веллингтон (1769-1852) - английский полководец и государственный деятель.
  
   "Газета" ("Лондонская газета") - орган английского правительства, в котором публикуются известия о назначениях на государственные посты, награждениях, банкротствах, а в военное время - также списки убитых и раненых.
  
   Симпсон - известный в то время устроитель увеселений в Воксхолле.
  
   Прекрасная Розамонда - возлюбленная английского короля Генриха II, по преданию отравленная из ревности королевой Элеонорой в 1176 г.
  
   ...чаша вина была причиной смерти Александра Великого. - Александр Македонский умер на тридцать третьем году жизни от малярии, но некоторые историки, без особых к тому оснований, утверждали, что он был отравлен Антипатром, своим наместником в Македонии.
  
   Лемприер Джон (1765-1824) - английский писатель, автор "Классической библиотеки" (словаря античности).
  
   Дэниел Ламберт - феноменальный толстяк, которого за деньги показывали в лондонских балаганах.
  
   Ламбет, Ламбетский дворец - лондонская резиденция архиепископа Кентерберийсного. Джоз Седли хотел сказать, что немедленно получит у архиепископа разрешение на брак с Бекки.
  
   Молине - известный в то время боксер.
  
   Сестрица Анна... на сторожевой башне... - персонаж сказки французского писателя XVII в. Перро "Синяя борода".
  
   Челтнем - фешенебельный английский курорт.
  
   Спенсер - короткий жакет.
  
   Королева Бесс - английская королева Елизавета, царствовавшая с 1558 по 1603 г.
  
   ...парламентского местечка, когда его обычно именуют "гнилым"... - Гнилыми местечками называли в Англии захудалые городки и местечки с ничтожным количеством жителей, а иногда и вовсе исчезнувшие (занятые под пастбища или затопленные водой), но сохранившие, на основе старых привилегий, избирательные права и посылавшие в парламент депутатов.
  
   Великий коммонер - Вильям Питт-старший (1708-1778), известный государственный деятель, вождь вигов, кумир крупной буржуазии, чьи интересы он выражал. Коммонер - член палаты общин.
  
   Ведомство Сургуча и Тесьмы - правительственное учреждение, выдуманное Теккереем.
  
   Знаменитый военачальник эпохи царствования королевы Анны - Джон Черчилль, герцог Мальборо (1650-1722), английский полководец, одержавший ряд побед над французами.
  
   Бьют Джон Стюарт (1713-1792) - в 1761 г. сменил Питта на посту премьер-министра.
  
   Дандас Генри (1742-1811) - виконт, государственный деятель.
  
   Дарованный нам небом министр - Вильям Питт-младший (1759-1806), сын Питта-старшего, реакционный премьер-министр, непримиримый враг Наполеона и французской революции.
  
   Родок-Гастингс Фрэнсис (1754-1826) - генерал, одно время генерал-губернатор Индии.
  
   Челси - раньше деревушка, а теперь район Лондона, где находится богадельня для престарелых солдат; Гринвич - пригород Лондона, известный своей обсерваторией; здесь находится богадельня для престарелых моряков.
  
   Старый Уэллер - персонаж романа Диккенса "Записки Пиквикского клуба", кучер пассажирской кареты, отец Сэма Уэллера, слуги мистера Пиквика.
  
   Ниневия - столица древнего Ассирийского государства.
  
   Джек Шеппард - известный разбойник, повешенный в 1724 г., герой многих баллад и романов.
  
   Буцефал - легендарный конь Александра Македонского.
  
   Черная Бесс - кобыла разбойника Дика Терпина, не менее известного, чем Джек Шеппард.
  
   "Сесилия" - роман английской писательницы Фрэнсис Верни (1752-1840).
  
   Лорд Орвиль - герой романа Фрэнсис Берни "Эвелина".
  
   Бенефиция - церковный приход и доходы приходского священника.
  
   Удольфский замок - мрачный, таинственный замок в романе "Удольфские тайны" Анны Радклиф (1764-1823).
  
   Хлебные законы. - Принятые в 1815 г. хлебные законы облагали высокой пошлиной ввозимый из-за границы хлеб. Эти законы, изданные в интересах крупных землевладельцев, чрезвычайно ухудшали и без того бедственное положение неимущих классов.
  
   Силен (греч. миф.) - лысый, всегда пьяный, добродушный старый сатир, спутник бога вина Вакха.
  
   Генрих VIII (1491-1547) - английский король из династии Тюдоров, был женат шесть раз, двух жен казнил.
  
   Крайст-Черч ("Христова церковь") - один из старинных колледжей Оксфордского университета.
  
   Итон - городок на Темзе, в графстве Бакингемшир, известный своей закрытой школой, основанной в XV в., где и до сих пор обучаются мальчики из аристократических и буржуазных семейств.
  
   Пумперникель - придуманное Теккереем шуточное название немецкого государства.
  
   Уилберфорс Уильям (1759-1833) - общественный и политический деятель, активно боровшийся за отмену работорговли.
  
   Индепенденты ("независимые") - члены религиозных сект, представляющих крайние течения английского протестантства.
  
   Верховный шериф - главное административное и судебное лицо в графствах Англии.
  
   Кребийон-младший (1707-1777) - французский писатель, автор скабрезных романов.
  
   Грэй Томас (1716-1771) - английский поэт, предшественник романтиков.
  
   Его история скучновата, но хотя бы не столь опасна, как история мистера Юма. - Речь идет об "Истории Англии" писателя Тобиаса Смоллета (1721-1771) и об "Истории Великобритании" философа Юма (1711-1776).
  
   "Хамфри Клинкер" - роман Смоллета.
  
   Камилла - дева-воительница, персонаж "Энеиды" Вергилия.
  
   Монморанси - французский дворянский род, многие представители которого играли выдающуюся роль в истории Франции.
  
   Триктрак - один из видов игры в шашки.
  
   Сен-Жюст Луи (1767-1794) - член французского Национального конвента и Комитета общественного спасения, казнен вместе с Робеспьером.
  
   Фокс Чарльз Джеймс (1749-1806) - английский политический деятель, защищал в парламенте североамериканские колонии, боровшиеся за независимость, и французскую буржуазную революцию.
  
   Бейлиф - чиновник шерифа, на обязанности которого лежало арестовывать должника по иску заимодавца и препровождать к себе домой, где должник содержался некоторое время, а затем либо, в случае уплаты долга, выходил на волю, либо его переводили в долговую тюрьму.
  
   Вулич - пригород Лондона, где находится арсенал и старинная артиллерийская школа и стоит гарнизон.
  
   ...размазня-методист... - Методисты - секта протестантской церкви.
  
   ...джентльменам в мантиях. - Судьи и адвокаты в Англии во время заседаний суда надевают длинные мантии и парики.
  
   Уотьер - повар принца Уэльского (будущего короля Георга IV); основал клуб, где кутила лондонская золотая молодежь и проигрывались целые состояния.
  
   ...клянутся его именем! - К этой фразе в первом издании романа была дана сноска Теккерея, впоследствии им снятая: "Если кто-нибудь считает, что, рисуя благородное и влиятельное сословие, автор сгустил краски, я отсылаю читателей к свидетельствам современников - например, к мемуарам Байрона, в каковой наглядной иллюстрации к Ярмарке Тщеславия вы обнаружите нравственность кардинала Ришелье и изящество боксера Сэма-Голландца".
  
   "Вопросы мисс Меннол" - популярный в начале XIX в. учебник для девиц, составленный школьной учительницей Ричмаль Меннол (1769-1820) и дававший самые поверхностные сведения о разных предметах.
  
   ...в духе герцовских... - Герц Анри (1806-1888) -французский пианист и композитор, автор салонных пьес для фортепьяно.
  
   Карлтон-Хаус - дворец принца Уэльского, будущего Георга IV. Происходившие там пиры и празднества стоили огромных денег и служили постоянной пищей для сплетен.
  
   Виттория. - В 1813 г. англичанам удалось разбить при Виттории французов, которые после этого покинули Пиренейский полуостров.
  
   Сражение под Лейпцигом... - В 1813 г. Наполеон был разбит под Лейпцигом объединенными силами России, Англии, Австрии, Пруссии, и его армия вынуждена была отступить в пределы Франции.
  
   ...тревожилась за исход боев под Бриенном и Монмирайлем... - В сражениях при Бриенне и Монмирайле в 1814 г. Наполеон разбил союзников, но эти последние победы не могли задержать его падения.
  
   Чатем - порт и крепость на берегу реки Медуэй на юге Англии.
  
   Иакимо - персонаж драмы Шекспира "Цимбелин"; пробравшись тайно в комнату Имогены, он похитил ее браслет и представил его мужу как доказательство измены жены.
  
   Чудо-Крайтон (1560-1585) - шотландец, получивший степень магистра в четырнадцать лет. Был наделен редкими способностями к языкам, участвовал в ученых диспутах в Англии и на континенте. Убит в Италии в пьяной драке. Имя его стало в Англии нарицательным для обозначения исключительно одаренного человека
  
   ...как блистательная фея Титания с неким афинским ткачом, - В комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь", в которой изображаются причуды любви, королева эльфов, красавица Титания, влюбленная в ткача, ласкает и целует надетую на него ослиную голову. "Комедия ошибок" - комедия Шекспира,
  
   "Старый Слотер" - известная в то время кофейня и гостиница в Лондоне.
  
   Жертвоприношение Ифигении (греч. миф.)... - Дочь царя Агамемнона Ифигения была обречена на заклание, чтобы умилостивить богиню Артемиду, пославшую грекам безветрие на их пути в Трою.
  
   Пиго-Лебрен (1753-1835) - французский драматург и автор легкомысленных романов.
  
   Лорд Элдон (1751-1838) - известный юрист и реакционный государственный деятель, занимавший пост лорд-канцлера всю первую четверть XIX в. Был заклеймен Байроном в "Оде авторам билля против разрушителей станков".
  
   Разве Ахилл и Аякс не были влюблены в своих служанок? - Наложницей Ахилла, храбрейшего героя Троянской войны, была его пленница Бризеида; подругой Аякса, другого героя Троянской войны, была также его пленница - Текмесса.
  
   Роттен-роу - дорожка для верховой езды в Хайд-парке.
  
   ...Геркулесов, держащихся за юбки Омфал (греч. миф.)... - Геркулес (Геракл), влюбленный в лидийскую царицу Омфалу, в женской одежде прял шерсть у ее ног, выполняя все ее прихоти.
  
   ...Самсонов, лежащих у ног Далил. - Библейский герой Самсон был обманут коварной Далилой, подкупленной его врагами. Ослепленный любовью, Самсон признался Далиле, что его сила заключается в волосах. Когда Самсон спал, Далила обрезала ему волосы и тем самым лишила его силы.
  
   Гретна-Грин - шотландская деревня на границе Англии, где заключались браки между англичанами: по шотландским законам для заключения брака не требовалось согласия родителей и некоторых других формальностей.
  
   Корнелия (II в. до и. э.) - добродетельная римлянка, мать народных трибунов Кая и Тиберия Гракхов; после смерти мужа отказалась вторично выйти замуж, всецело посвятив себя воспитанию детей.
  
   Потифар (иначе - Пентефрий) - по библейскому преданию, египтянин, которому был продан в рабство целомудренный Иосиф Прекрасный. Жена Потифара тщетно пыталась соблазнить Иосифа и оклеветала юношу перед мужем.
  
   ...наш рассказ неожиданно попадает в круг прославленных лиц и событий... - Речь идет о бегстве Наполеона с острова Эльбы. Высадившись 1 марта 1815 г. на юге Франции, Наполеон 20 марта вступил в Париж, где был восторженно встречен населением. Король Людовик XVIII бежал. Наполеон процарствовал "100 дней". Разбитый союзниками при Ватерлоо (18 июня 1815 г.), он был подвергнут вторичной и последней ссылке на остров Святой Елены.
  
   Холборн - холм и улица неподалеку от Рассел-сквер.
  
   Алексис Суайе - знаменитый повар того времени, автор книг по кулинарии.
  
   Гигейя - богиня здоровья у древних греков.
  
   Серпентайн - цепь прудов в Хайд-парке.
  
   ...коленопреклоненную Эсфирь... - По библейскому преданию, жена персидского царя Артаксеркса Эсфирь на коленях просила мужа спасти ее единоверцев-евреев от истребления. Тронутый Артаксеркс внял ее мольбам.
  
   ...герцог уже в Бельгии... - Герцог Веллингтон в 1815 г. был назначен командующим союзных войск в Бельгии, которые совместно с прусской армией Блюхера разбили Наполеона при Ватерлоо.
  
   ...Эпсли-Хаус и больница св. Георгия еще щеголяли красным одеянием... - Эпсли-Хаус (дворец герцога Веллингтона) и больница св. Георгия, построенные из красного кирпича, в то время еще не были облицованы.
  
   Ахиллес еще не появился на свет божий... - Так называемая "статуя Ахиллеса" (на самом деле - фигура укротителя диких коней) была воздвигнута в Хайд-парке, недалеко от начала Пикадилли, в 1822 г. в честь Веллингтона и его соратников.
  
   Конное чудовище - конная статуя Веллингтона, в 1912 г. замененная статуей Мира с четверкой коней.
  
   Жуанвиль (1818-1900) - сын французского короля Луи-Филиппа, был в 1840-х годах вице-адмиралом французского флота. Побывав в Англии в 1843 г., написал статью "Состояние военно-морских сил Франции", в которой бряцал оружием против Англии. Теккерей ответил ему на страницах "Панча" издевательским письмом под заглавием "Дилетантское вторжение в Англию принца Жуанвиля" ("Панч", 1 июня 1844 г.).
  
   Доктор Эллиотсон (1791-1868) - врач Теккерея, которому последний посвятил свой роман "Пенденнис". Видимо, Эллиотсон лечил гипнозом.
  
   Сент-Джеймский двор - двор английских королей.
  
   Филлида - имя, часто встречающееся в античной мифологии и лирике, - тип идеальной девушки, возлюбленной поэта.
  
   Валхеренская лихорадка. - В 1809 г., во время войны с Наполеоном, англичане высадили десант на голландском острове Валхерене и начали осаду города Флиссингена. Однако операция эта не увенчалась успехом, потому что в английских войсках распространилась болотная лихорадка, которая вывела из строя около половины солдат.
  
   ...августейших торгашей, собравшихся в Вене... - Европейские монархи и дипломаты собрались в 1814 г. на Венском конгрессе, имевшем целью передел Европы после наполеоновских войн и ссылки Наполеона на остров Эльбу.
  
   Талавера - испанский город, где в 1809 г. англичане разбили французов.
  
   Уэлсли - фамилия Веллингтона до того, как он получил титул герцога Веллингтона.
  
   Голконда - город в Индии, знаменитый алмазами, которые там шлифовали. Отсюда выражение "сокровища Голконды".
  
   Дарий I (521-485 гг. до и. э.) - персидский царь, объединивший под своей властью всю Переднюю Азию и Египет.
  
   ...того, что вы называете "Газетою" - то есть объявить себя банкротом, о чем публикуется в "Газете".
  
   Герцог Далматский (1769-1851) - титул наполеоновского маршала Сульта.
  
   Герцог Беррийский (1778-1820) - наследник французского престола, сын графа д'Артуа, будущего короля Карла X; был убит бонапартистом, шорником Лувелем.
  
   Императрица и Римский король - жена и сын Наполеона I.
  
   Молодой Регул. - Во время первой французской революции многим детям давали имена прославленных героев республиканского Рима. Регул - римский полководец (III в. до и. э.).
  
   Принц Оранский - титул старшего сына и наследника нидерландского короля.
  
   ...явившийся тревожить Ленору. - Ленора - героиня одноименной знаменитой баллады немецкого поэта Бюргера (1747- 1794), в которой призрак жениха, павшего на поле брани, является за своей невестой.
  
   Людовик Желанный - прозвище французского короля Людовика XVIII, которое дали ему роялисты-эмигранты.
  
   Уэслианцы - члены религиозной секты, основанной в XVIII в. Джоном Уэсли.
  
   ...сапожника-иллюмината... - Иллюминаты - члены религиозно-политических обществ, возникших в разных странах Европы в XVIII в.
  
   Том Крибб - известный в свое время боксер.
  
   Газета "Галиньяни" ("Вестник Галиньяни") - газета, выходившая на английском языке в Париже для проживающих на континенте англичан (была основана в 1814 г. итальянцем Галиньяни).
  
   Почет и слава пасть за отечество! - Строка из Горация (Оды, III, 2).
  
   Миссис Гранди. - Выражение: "Что скажет миссис Гранди?" - то есть как на это посмотрит высший свет, вошло в Англии в поговорку благодаря популярной пьесе Мортона (1764- 1838), в которой персонажи постоянно задают этот вопрос.
  
   Сен-Жерменское предместье - аристократический район Парижа. -
  
   Коридон, Мелибей - идиллические пастухи, персонажи "Буколик" Вергилия.
  
   ...где нашему коллектору... довелось увидеть бывшего императора. - В первой половине XIX в. английские суда, курсировавшие между Индией и Англией, огибали мыс Доброй Надежды и заходили в порт острова Святой Елены - места последней ссылки Наполеона. Заходил туда и корабль, на котором шестилетнего Теккерея везли из Индии, где он родился, в Англию, где его сразу же отдали в закрытую школу.
  
   Проповеди Блейка, шотландского профессора и священника (1718-1800), были изданы в пяти томах еще при его жизни и пользовались большим успехом у читателей.
  
   Джек Кетч - английский палач XVII в.; имя его стало в Англии нарицательным.
  
   Лоу Уильям (1686-1761) - богослов и ученый. Его трактат "Суровый призыв к святой и благочестивой жизни" (1726) необычайно высоко ценили современники, в том числе такой авторитет, как Сэмюел Джонсон. "Долг человека" - трактат неизвестного автора, опубликованный в 1658 г. и долго бывший настольной книгой в множестве английских семей.
  
   Сиддонс Сара (1775-1831) - английская трагическая актриса.
  
   Диссидент - член одной из протестантских сект, не признающих господствующей в Англии англиканской церкви.
  
   Кафрария - область в юго-восточной Африке; ее центр - город Ист-Лондон.
  
   Ломбард-стрит - улица в лондонском Сити, где издавна сосредоточились ссудные лавки и банки; Корнхилл - одна из старейших торговых улиц в Сити.
  
   Усталая, но все еще неудовлетворенная, отступила. - Строка из "Сатир" Ювенала, относящаяся к развратной жене императора Клавдия Мессалине, проведшей ночь в публичных домах Рима.
  
   "У слияния рек" и "Юный менестрель" - стихотворения поэта-романтика Томаса Мура (1799-1852) из цикла "Ирландские мелодии".
  
   Совестные деньги - деньги, посылавшиеся в министерство финансов (большей частью анонимно) лицами, ранее уклонившимися от уплаты налогов.
  
   Синие книги - сборники официальных документов, издающиеся английским парламентом (обычно в синих обложках).
  
   Евтропий - римский историк IV в., автор "Краткого очерка римской истории", который изучался в английских начальных школах.
  
   Тауэр - замок, бывший на протяжении столетий попеременно крепостью, дворцом, тюрьмой для государственных преступников. Теперь открыт для осмотра как музей.
  
   "Зовут меня Норвал". - Вошедший в хрестоматии монолог из трагедии "Дуглас", написанной Джоном Хоумом (1722-1808) на сюжет шотландской баллады.
  
   "Помощник родителям" - книга нравоучительных детских рассказов Марии Эджуорт (1767-1849); "История Сэндфорда и Мертона" - детская повесть Доя (1748-1789), сторонника педагогических идей Руссо.
  
   Гонт-сквер и Грейт-Гонт-стрит - названия, выдуманные Теккереем, таких улиц в Лондоне нет.
  
   При Миндене. - Близ Ганновера, в 1759 г. англичане под командованием Фердинанда Брауншвейгского разбили французов в Семилетней войне.
  
   Принц и Пердита - принц Уэльский, будущий король Георг IV, и его фаворитка актриса Мэри Робинзон (1758-1800), игравшая роль Пердиты в драме Шекспира "Зимняя сказка".
  
   Герцог*** и Марианна Кларк - брат принца Уэльского герцог Йоркский и его возлюбленная Мэри Анна Кларк.
  
   Козуэй Ричард (1740-1821) - придворный живописец и портретист.
  
   Эгалите, герцог Орлеанский (1747-1793) - герцог Луи-Филипп-Жозеф, отец французского короля Луи-Филиппа; принимал участие во французский революции конца XVIII в., за чте и получил прозвище Эгалите (Равенство). В 1793 г., заподозренный в измене, был казнен.
  
   Король Брут - легендарный завоеватель и король Англии. Филипп и Мария. - Испанский король Филипп II (1527-1598) был в течение короткого времени мужем английской королевы Марии Тюдор (1516-1558), прозванной Кровавой за свирепую расправу с протестантами.
  
   Шотландская королева - Мария Стюарт (1542-1587), француженка по матери, принадлежавшей к роду Гизов. Претендовала на английский престол. Была заточена в тюрьму королевой Елизаветой и по ее приказу казнена.
  
   Великий герцог - Генрих I Гиз (1550-1588), один из наиболее фанатичных участников Варфоломеевской ночи (массовой резни гугенотов, учиненной католиками в Париже в ночь под праздник св. Варфоломея 24 августа 1572 г.).
  
   Армада - испанский флот, известный в истории под названием Непобедимой Армады, был в 1588 г. отправлен Филиппом II к берегам Англии, где потерпел полное поражение.
  
   Иаков - Иаков I (1566-1625) - английский король, сын Марии Стюарт. Карл - Карл I (1600-1649) - его сын, английский король, был казнен во время английской революции.
  
   Дофина Мария-Антуанетта (1755-1793) - жена дофина (наследника), будущего короля Людовика XVI.
  
   Киберонское дело. - Во время первой французской революции, в 1795 г., контрреволюционный отряд французских эмигрантов при помощи английского флота высадился в Бретани на полуострове Кибероне и был разбит там революционными войсками под командованием Гоша.
  
   Красная книга - справочник английской титулованной знати.
  
   ...принц Хел... примеряет отцовскую корону... - См.: Шекспир. "Генрих IV" (ч. II, акт IV, сц. 4).
  
   ...напуская Оксфорд на Сент-Ашель. - Речь идет о богословской школе Оксфордского университета и об основанной в годы Реставрации католической иезуитской школе во французской деревне Сент-Ашель.
  
   Летимер (ок. 1485-1555 гг.) - протестантский проповедник, сожженный на костре в царствование Марии Кровавой.
  
   Лойола Игнатий (1491-1556) - основатель ордена иезуитов.
  
   "Путешественники" - название аристократического клуба, основанного в Лондоне в начале XIX в.
  
   Школа Живодерня. - Так Теккерей и его товарищи прозвали школу Чартерхаус, где они учились, за царившие там жестокие нравы.
  
   Пудреная комната. - Так во дворцах и дворянских домах назывались комнаты, где пудрили парики.
  
   "Брауншвейгская Звезда" - король Георг IV. Принадлежал к Ганноверской династии, царствующей в Англии с 1714 г. и ведущей свой род от курфюрста Брауншвейгского.
  
   Цинтия - одно из имен Дианы, богини луны в римской мифологии.
  
   "Похищение локона" - героикомическая поэма Александра Попа (1688-1744); речь идет о "сверкающем кресте" на груди Белинды, героини поэмы.
  
   Ментенон, маркиза (1635-1719) - фаворитка Людовика XIV. Помпадур, маркиза (1721-1764) - фаворитка Людовика XV.
  
   Регана и Гонерилья - жестокосердые дочери короля в трагедии Шекспира "Король Лир".
  
   Ньюгет - старинная лондонская тюрьма, существовавшая до начала XX в. Бедлам - лондонская больница для умалишенных.
  
   Грейз-Инн - одна из старинных судебных коллегий в Лондоне.
  
   Красномундирники - английские солдаты. Под Новым Орлеаном английские войска были разбиты американцами " 1815 г.
  
   Младший Марло и мисс Хардкасл - персонажи комедии Оливера Гольдсмита (1728-1774) "Она смиряется, чтобы победить, или Ночь ошибок". Молодой Марло, чрезвычайно робкий в общество светских девушек, развязен и предприимчив со служанками. Мисс Хардкасл, переодевшись служанкой, покоряет молодого человека и женит его на себе.
  
   Леди Джейн Грэй (1537-1554) - королева Англии, казненная Марией Кровавой.
  
   Семела (греч. миф.) - возлюбленная Зевса, погибшая, когда громовержец по ее просьбе явился ей в своем истинном обличье.
  
   Тайберн - район Лондона, где с XII по XVIII в. совершались публичные казни.
  
   Белгрейвия - аристократический район Лондона. Тадмор - то же, что Пальмира, прославленный в древности город, от которого сейчас сохранились лишь развалины в оазисе Сирийской пустыни.
  
   Леди Эстер Стенхоп (1776-1839) - племянница Питта, премьер-министра Англии. После его смерти уехала в Ливан, где стала своего рода королевой одного из кочевых племен.
  
   Дандас, Эдингтон, Скотт - английские государственные деятели, друзья и единомышленники Питта-младшего.
  
   Эотен - имя героя книги "Эотен" ("На рассвете"), принадлежащей перу друга Теккерея Кинглейка (1809-1891) и посвященной его путешествиям по Востоку.
  
   Христианнейший - титул, дарованный в XV в. папой французским королям.
  
   Патронесса Олмэка. - В залах Олмэка устраивались развлечения и лекции для лондонской знати. В 1851 г. Теккерей читал здесь свои лекции об английских юмористах.
  
   Справочники Дебрета и Верка - генеалогические словари английской аристократии.
  
   Бриан де Буа Гильбер - рыцарь-темплиер в романе Вальтера Скотта "Айвенго".
  
   Фирман - указ султана.
  
   Эгист и Клитемнестра. - По греческому мифу, использованному Эсхилом в трагедии "Агамемнон", аргосский царь Агамемнон был убит своей женой Клитемнестрой и ее любовником Эгистом.
  
   Филомела (греч. миф.) - царевна, превращенная богами в соловья. В поэзии это имя часто упоминалось в значении "соловей".
   Разгадка шарад: Агамемнон - 1) ага (на Востоке - господин), 2) Мемнон. - По древнему преданию, голова статуи эфиопского царя Мемнона на восходе солнца издавала мелодичные звуки.
  
   Соловей - по-английски nightingale; в шараде 1) night (ночь), 2) inn (гостиница), 3) gale (шторм).
  
   Уайтфрайерс (белые братья) - название средневекового монашеского ордена, члены которого носили белые плащи. Цистерцианцы - монашеский орден, основанный в XI в.
  
   Фаг - младший воспитанник в английской закрытой школе, обязанный прислуживать старшему, который, со своей стороны, оказывает ему покровительство.
  
   Астли - цирк Астли; существовал в Лондоне до второй половины XIX в.
  
   Милую супругу. - Намек на строку из Горация "Оставишь землю и дом, и милую сердцу супругу" (Оды, II, 14).
  
   Остров Ковентри - вымысел автора, такого острова нет. Английское выражение "услать в Ковентри" означает "подвергнуть бойкоту, изгнать из общества".
  
   Латюд и Тренк - известные авантюристы XVIII в.
  
   Лонгвуд - мыза на острове Святой Елены, где провел последние годы жизни и был первоначально похоронен Наполеон.
  
   ...сидел с шести часов утра в ожидании приезда сына. - Наборщиками первого издания здесь был допущен недосмотр, не исправленный в спешке и автором: после этой фразы должны были следовать два абзаца, набранные (в нашем издании) на стр. 684, от слов: "Однако в положенное время явился почтальон" и до "...что он уже побывал у миссис Джордж Осборн". Ни в одном английском издании эти абзацы не переставлены на свое место; не переставляем их и мы. В письме к матери от 5 июня 1848 г., когда только что появился очередной месячный выпуск романа, Теккерей писал: "Несколько человек заметили, как небрежно выпущен последний э "Ярм. Тщ.", но почти все им восторгаются и считают автора гением. Ох, идиоты!"
  
   Миранда и Калибан - персонажи драмы Шекспира "Буря".
  
   ...из трех президентств... - Президентствами назывались во времена существования Ост-Индской компании три административных провинции Индии: Мадрас, Бомбей и Бенгалия.
  
   Мойра-Плейс, Минто-сквер и другие названия улиц и площадей англо-индийского квартала выдуманы Теккереем. Он использовал для них имена английских генералов и губернаторов, подвизавшихся в Индии, или места сражений, утвердивших там английское могущество.
  
   "Черная яма" - В 1756 г., во время борьбы индийских правителей против Ост-Индской компании, бенгальский набоб Сирадж-уд-Доула, захватив Калькутту, заключил в военную тюрьму в форте Уильям 146 англичан, из которых 123 в первую же ночь погибли от духоты. Эта тюрьма получила название Калькуттской черной ямы.
  
   Иуда, Симеон, Вениамин - сыновья библейского патриарха Иакова; младший, Вениамин, был его любимцем.
  
   Пантехникон - мебельный склад в Лондоне.
  
   Сомервилль Мэри (1780-1872) - женщина-математик, известная в Англии главным образом как популяризатор естественных наук.
  
   Королевский институт - основанное в 1799 г. общество для распространения научных знаний.
  
   Эксетер-холл - здание на Стрэнде, где происходили религиозные собрания.
  
   Брамовские шкатулки - шкатулки с особым замком, изобретенным англичанином Джозефом Брама.
  
   Хаундсдич - улица в Лондоне, где издавна селились евреи.
  
   Леджер - сентябрьские скачки, происходят близ города Донкастера.
  
   Чимароза Доменико (1749-1801) - итальянский композитор.
  
   Пумперникель - распространенный в Германии сорт черного хлеба. Под этим вымышленным названием Теккерей изображает город Веймар, столицу герцогства Саксен-Веймар-Эйзенахского, где он сам прожил некоторое время в молодости.
  
   Шредер-Девриен Вильгельмина (1804-1860)-известная оперная певица, прославившаяся созданием роли Фиделио в опере Бетховена "Фиделио".
  
   Собесский Ян (1624-1696) - польский король; в союзе с австрийцами в 1683 г. одержал победу над турками под Веной.
  
   Трофоний (греч. миф.). - строитель храма в Дельфах.
  
   "Сомнамбула" - опера Беллини (1801-1835).
  
   Герцогиня Беррийская - вдова сына Карла X, убитого в 1820 г. Пьером Лувелем; после июльской революции 1830 г. вместе с Карлом X отправилась в Англию, где пыталась подготовить восстание против Луи-Филиппа Орлеанского, ставшего королем после свержения Карла X.
  
   Герцог Ангулемский (1775-1844) - старший сын Карла X; после революции 1830 г. вместе с отцом уехал в Англию.
  
   Докторс-коммонс - судебное учреждение, ведавшее делами по заключению и расторжению браков, церковными, адмиралтейскими и др.; упразднено во второй половине XIX в.
  
   Бемфилд Мур Кэрью (1693-1770?) - сын священника, убежал из школы и много лет скитался с цыганами. Побывал в Ньюфаундленде, по возвращении был судим за бродяжничество и сослан в Американские колонии, но бежал и вернулся в Англию.
  
   "La dame Blanche" ("Белая дама") - комическая опера французского композитора Буалдье (1775-1834).
  
   Помпилий Нума - один из семи легендарных римских царей; согласно мифу, нимфа Эгерия, его супруга, помогала ему своими советами в управлении царством.
  
   Ним и Пистоль - персонажи комедии Шекспира "Виндзорские кумушки" и исторической хроники "Генрих IV", беспутные гуляки и прихлебатели Фальстафа.
  
   ...по Авернской тропинке очень легко спускаться. - Авернское озеро в Италии, из которого поднимаются серные испарения, в древности считалось спуском в ад. Отсюда латинское выражение Facilis descensus Averni (легкий спуск Авернский).
  
   Гнев влюбленных - начало известной фразы из комедии римского драматурга Теренция "Андрия" (II в. до н. э.) - "Гнев влюбленных есть возобновление любви".
  
   Фукс (на жаргоне немецких студентов) - первокурсник; филистер - посторонний, не студент.
  
   "Валленштейн" - трилогия Шиллера. Во второй части трилогии - "Пикколомини" - Текла поет песенку, кончающуюся словами "Я жила и любила".
  
   Воомпьес ("Деревца") - название набережной в Роттердаме.
  
   ...подобно Розине - героине оперы "Севильский цирюльник" Россини. На предложение Фигаро написать влюбленному в нее Альмавиве Розина показывает уже готовую любовную записку.
  
   Сквозь слезы смеялась. - См.: Гомер. "Илиада", песнь VI ("...дитя к благовонному лону прижала мать, улыбаясь сквозь слезы").
  
   Билль о реформе. - По парламентской реформе 1832 г. были уничтожены "гнилые местечки".
  
   М. Лорие, М. Черневич
  
  
  
/dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов