Книговод

Современная хроника России

Громека Степан Степанович


СОВРЕМЕННАЯ ХРОНИКА РОССІИ.

Невыгодное положеніе хроникёровъ въ настоящую минуту.-- Мѣсячный срокъ слишкомъ длиненъ и слишкомъ коротокъ для политическихъ обозрѣніи. Отсутствіе данныхъ для измѣненія общественнаго роста.-- Разноголосица въ опредѣленіи первыхъ потребностей нашего общества.-- Общественное мнѣніе и его пробужденіе въ польскомъ вопросѣ.-- Хорошія послѣдствія этого пробужденія отчасти уже сказались, отчасти должны сказаться въ будущемъ.-- Толки о раскрытіи политическихъ силъ русскаго народа и преждевременность этихъ толковъ. Замѣтка "Journal de St.-Petersbourg".-- Отзывъ "Московскихъ Вѣдомостей" о толкахъ заграничной прессы но этому вопросу.-- Возможность разъяснить эти толки болѣе благопріятно для европейской прессы.-- Полемика "Московскихъ Вѣдомостей" съ тремя газетами о дѣйствіяхъ гражданскаго управленія въ Царствѣ Польскомъ.-- Въ чемъ всѣ эти газеты сходятся между собою и въ чемъ расходятся?-- Несправедливость и неблагодарность "Московскихъ Вѣдомостей" къ г. Аксакову.-- Отзывъ Ореста Миллера.-- Личныя отношенія составителя настоящей Хроники къ редакціи "Московскихъ Вѣдомостей" и посильныя желанія его выдѣлить себя изъ сонма присяжныхъ хулителей этой газеты.-- Непрактичность сужденій г. Аксакова, подкрѣпляемая наукою международнаго права.-- Сводъ мнѣній за и противъ сліянія Польши съ Россіей.-- Взаимныя уступки, сдѣланныя въ послѣднее время "Московскими Вѣдомостями" и "Днемъ".-- Важныя заслуги обѣихъ газетъ; перемѣна ролей между ними; наиболѣе интересные факты, добытые каждою изъ нихъ.-- Факты относящіяся до администраціи Царства Польскаго: послѣдствія покушенія на жизнь графа Берга; мнѣніе "Голоса" и "Московскихъ Вѣдомостей".-- (Факты, обнаруживающіе состояніе западныхъ губерній: статьи гг. Самарина, Юзефовича, Аксакова; брошюра кіевскихъ профессоровъ; статьи "Московскихъ Вѣдомостей".-- Финляндскій сеймъ.-- Особенности политическихъ судебъ Финляндіи и особенности ея конституціи.-- Отзывы русскихъ газетъ объ открытіи сейма.-- Тронная рѣчь и впечатлѣніе, произведенное ею на финляндцевъ и на русскихъ.-- Концессія московско-севастопольской желѣзной дороги.-- Слухи о мемельской дорогѣ.-- Англійскій банкъ въ Россіи.-- Приговоръ выборгскаго надворнаго суда.

   Незавидно положеніе ежемѣсячнаго лѣтописца, обязаннаго сводить старые счеты и повторять зады, въ то время, когда вниманіе публики поглощено интересами минуты, кипящей самыми капитальными вопросами, самыми поразительными извѣстіями, когда жизнь и смерть, правда и ложь, доблесть и звѣрство, прогресъ и реакція, шлютъ ежедневно бюллетени о своихъ успѣхахъ и пораженіяхъ; когда не только общественное мнѣніе, но даже такія прочныя вещи, какъ международные союзы, мѣняются чуть ли не каждую недѣлю. Какъ схватить, въ такое время, общій колоритъ событій за цѣлый мѣсяцъ? Что сказать новаго о каждомъ событіи послѣ ежедневныхъ газетъ, успѣвающихъ тридцать разъ прокатиться по нимъ вдоль и поперегъ, прежде чѣмъ хроникёръ успѣетъ приняться за свое обозрѣніе съ грустнымъ сознаніемъ, что оно прочтется въ провинціи ровно черезъ мѣсяцъ, послѣ отдачи въ типографію? Говорить о прошломъ и забытомъ, когда кругомъ кипятъ новыя, свѣжія, духъ захватывающія извѣстія; говорить, зная напередъ, что слово твое дойдетъ до читателя уже послѣ того, какъ впечатлѣніе событія прожито и вопросъ рѣшенъ, говорить при такихъ условіяхъ о политикѣ -- дѣло очень невеселое. Тридцать дней -- періодъ слишкомъ длинный для того, чтобы удержать за хроникой интересъ современности и слишкомъ короткій для того, чтобы подвести итоги и составить отчетъ, на сколько выросло общество и улучшилось его положеніе. Для итоговъ нужны числа и мѣра, а какими числами вы опредѣлите, какою мѣрою измѣрите ростъ исторіи, которая еще дѣлается, которой элементы еще борются вокругъ васъ, сегодня побѣждая, завтра уступая препятствіямъ? Еслибы древо общественнаго развитія расло такъ же просто, какъ обыкновенное дерево, и измѣрялось аршинами и вершками, тогда обязанность обозрѣвателя была бы легка и пріятна. Но довольство, просвѣщеніе и всѣ другія отвлеченныя величины, которыми измѣряется общественный ростъ, не легко поддаются наблюденію, особенно тамъ, гдѣ эти величины еще создаются, еще неопредѣлены и слушать, нерѣдко, предметами ожесточеннаго спора между самыми передовыми людьми. Одинъ подъ именемъ свободы понимаетъ разгулъ страстей и произвола, другой -- свободу собственнаго слова и дѣйствія при безмолвіи и бездѣйствіи другихъ; третій -- привилегію богатыхъ и знатныхъ; четвертый -- отсутствіе формальнаго закона и идиллическое согласіе коры и сердцевины общественнаго древа и т. д. То же съ просвѣщеніемъ, довольствомъ и другими благами. Одни видятъ просвѣщеніе въ латинской и греческой словесности, другіе -- въ естественныхъ наукахъ, иные -- въ обществовѣдѣніи и законовѣдѣніи, другіе -- въ вѣдѣніи истинъ, провозглашенныхъ Луи-Бланомъ и Бюхнеромъ. Одни говорятъ: "Дайте народу нашему экономическій просторъ и довольство, обезпечьте ему хлѣбъ и работу, тогда просвѣщеніе и свобода придутъ къ намъ сами собою; голодному же и холодному человѣку некогда думать о свободѣ и просвѣщеніи." -- "Дайте прежде просвѣщеніе", говорятъ другіе: -- тогда исчезнутъ пороки и бѣдность и явится довольство." -- "Но что вы будьте дѣлать съ вашими экономическими и умственными благами, замѣчаютъ третьи: -- если ваша свобода и ваша личность не будутъ ограждены закономъ, если вашъ хлѣбъ будетъ расхищаться, а ваше просвѣщеніе подавляться произволомъ людей болѣе сильныхъ, чѣмъ вы? Нѣтъ, дайте прежде свободу и оградите ее закономъ, тогда и просвѣщеніе, и богатство не замедлятъ явиться сами собою." -- "А что такое свобода? восклицаютъ четвертые: -- что такое законъ? Только та свобода, которая успѣетъ войти въ обычай, и неугасимый огонь которой поддерживается аристократіей -- этою чистою и безпорочною весталкою каждаго благоустроеннаго общества -- только такая свобода обѣщаетъ быть прочною и обильною всякими благами. Итакъ, дайте намъ прежде всего хорошую аристократію, а остальное, то-есть просвѣщеніе, свобода, богатство при существующемъ у насъ согласіи между правительствомъ и народомъ, придетъ само собою." -- "Эхъ, какія у васъ цыганскія привычки, говорятъ пятые: -- вамъ все дайте да дайте, а нѣтъ того, чтобъ самимъ похлопотать и потрудиться съ толкомъ! Дайте-ка прежде сами свободу и образованіе окружающимъ васъ, дайте вашимъ женамъ и дочерямъ самостоятельность, вашимъ бывшимъ крестьянамъ -- школы и кредита, вашимъ подчиненнымъ -- правду и нелицепріятный судъ, и вы пожнете съ лихвою все, что вокругъ себя посѣете: и образованіе, и общее довольство, и свобода сами принесутъ вамъ дары свои."
   При такой разноголосицѣ въ опредѣленіи самыхъ первыхъ потребностей, трудно было бы установить какую ни будь положительную норму для измѣренія успѣховъ нашего развитія, еслибъ не существовало на свѣтѣ отрицательныхъ величинъ, напримѣръ, бѣдности, невѣжества, рабства, насилія, еслибъ для сравненія не было предъ нами образцовъ прежняго быта, въ неудовлетворительности котораго почти всѣ согласны. Кажется, никто уже теперь не станетъ спорить, что крѣпостное право, откупная система, плети и клейма, тайное слѣдствіе и судъ, правительственная опека и административный произволъ, безмолвіе и слабость науки и литературы, не могутъ содѣйствовать общему благосостоянію. Слѣдовательно, нѣтъ никакого сомнѣнія, что съ устраненіемъ всѣхъ или, пока еще, нѣкоторыхъ изъ этихъ золъ, устранилось много препятствій къ нашему развитію; но вопросъ о томъ, двинулось ли оно впередъ и на сколько двинулось въ тотъ или другой періодъ, все-таки не можетъ быть рѣшенъ съ точностью посредствомъ перечисленія благодѣтельныхъ указовъ и реформъ. Общественное развитіе не измѣряется дѣятельностью одного правительства; на мѣсто одного устраненнаго зла общество можетъ выставить нѣсколько новыхъ, непредвидѣнныхъ золъ, и самый благодѣтельный указъ останется мертвою буквою, пока не найдетъ себѣ въ обществѣ добросовѣстной поддержки и усердныхъ исполнителей. Но еслибы общественное благосостояніе и могло измѣряться вполнѣ однѣми законодательными реформами, то все-таки нельзя начать этихъ измѣреній прежде, пока всѣ реформы и улучшенія, предпринятыя но всѣмъ вѣдомствамъ и министерствамъ, не приведены будутъ къ концу. Еслибы всѣ они какимъ нибудь чудомъ могли явиться одновременно съ отмѣною крѣпостнаго права, и разомъ смѣнили прежніе распорядки, тогда еще можно было бы вести рѣчь о какомъ нибудь правильномъ измѣреніи или сравненіи; но когда въ такомъ цѣльномъ организмѣ, какъ общественное устройство, одинъ членъ отдѣланъ уже заново, а другой еще остается въ первобытномъ состояніи, одна рука золотая, а другая желѣзная, одна система новая, другая старая, одна устраняющая произволъ помѣщиковъ, другая -- сохраняющая произволъ чиновниковъ -- то тутъ еще трудно разобрать, въ какой мѣрѣ новое добро осиливаетъ старое зло и не производитъ ли смѣшеніе ихъ какого нибудь сорнаго растенія, неблагопріятнаго для добрыхъ посѣвовъ. Если же взять во вниманіе, что такое же неравномѣрное распредѣленіе новыхъ началъ и стремленій ощущается и въ дѣятельности общественной; если вспомнить все разнообразіе взглядовъ и поступковъ при разрѣшеніи однихъ и тѣхъ же вопросовъ но крестьянскому дѣлу въ разныхъ губерніяхъ; если вспомнить, какъ противоположно относились и относятся до сихъ поръ мѣстныя общества и сословія къ мировымъ учрежденіямъ, школамъ, читальнямъ, къ проблескамъ гласности, законности и самостоятельности; если сообразить, что есть еще цѣлыя области, цѣлыя массы людей, до которыхъ не достигали и слухи объ умственномъ и нравственномъ движеніи, всколебавшемъ верхи нашего общества, что въ самомъ сердцѣ Россіи, въ первопрестольной Москвѣ, по свидѣтельству газетныхъ корреспондентовъ, уличная толпа смѣшивала въ своемъ понятіи слова: студентъ и полякъ; если принять во вниманіе, что на поверхности всего этого океана противорѣчіи и разнообразій не установилось еще одной путеводной точки, одного спасительнаго маяка, одной прочноустроенной и защищенной отъ непогодъ пристани, то можно составить понятіе о томъ, какъ трудно дѣлать промѣры въ глубинѣ этого океана. Гдѣ то желанное учрежденіе, тотъ нелицепріятный судъ, тѣ непоколебимые судьи, подъ защиту которыхъ можно было бы смѣло укрыться на пути странствованія но зыбкимъ волнамъ нашего прогреса? Пока этого нѣтъ, до тѣхъ поръ едва-ли можно будетъ пріискать вѣрное мѣрило для опредѣленія нашего общественнаго роста. Главнымъ мѣриломъ могъ бы служить судъ присяжныхъ, и но степени его самостоятельности можно бы судить о степени зрѣлости общества.
   А общественное мнѣніе? спроситъ читатель: неужели и общественное мнѣніе, всюду признаваемое за самый лучшій барометръ развитія, не можетъ служить вѣрнымъ указателемъ нашего роста? Но гдѣ же наше общественное мнѣніе, гдѣ найти правильное, безошибочное опредѣленіе его? спросимъ мы въ свою очередь. Тамъ, гдѣ дѣйствительно оно составляетъ силу существенную и доступную измѣренію, тамъ эта сила обнаруживается безпрепятственно, льется многочисленными каналами и не исчерпывается одной журналистикой или какимъ нибудь однимъ учрежденіемъ, спеціально предназначеннымъ для его выраженія. У насъ же, недавно только, наше общественное мнѣніе прорвалось широкимъ потокомъ по поводу непріязненныхъ покушеній Европы, но все, что оно высказало по этому случаю, было давнымъ давно извѣстно каждому русскому и могло быть заранѣе предсказано всякимъ, кто только не былъ слѣпъ и глухъ къ преданіямъ и вѣрованіямъ; нашего народа. Въ такія минуты, какую мы переживаемъ теперь, русскій народъ всегда высказывалъ -- въ 1012, въ 1812, 1803 году и, надѣемся, всегда будетъ высказывать одно и то же -- готовность умереть за честь и неприкосновенность русской земли. Но всѣ эти доблестныя чувствованія, никогда неумиравшія въ русскомъ народѣ и, въ чрезвычайныхъ случаяхъ, всегда обнаруживавшіяся съ поразительною силою, не могутъ быть мѣриломъ гражданскаго преуспѣянія. Они свидѣтельствуютъ только о крѣпости нашего политическаго тѣла, бодрости нашего духа и способности къ политическому развитію. Къ сожалѣнію, взрывы этой доблести бываютъ мгновенны, и когда въ нихъ не оказывается нужды, мы, но справедливому замѣчанію г. Аксакова, "становимся очень туги на всякую гражданскую добродѣтель менѣе выспренняго достоинства и очень скупы на жертвы, невидимому мелкія и незаслуживающія названія жертвъ, но составляющія, тѣмъ не менѣе, въ общественной ежедневности, неизбѣжное условіе общественнаго развитія и преуспѣянія". Вотъ объ этихъ-то мелкихъ жертвахъ или, лучше сказать, гражданскихъ обязанностяхъ, по которымъ вѣрнѣе всего можно судить о степени гражданственности, мы какъ-то мало слышимъ, особенно въ послѣднее время. Быть можетъ, это объясняется необычайнымъ духовнымъ напряженіемъ, сосредоточившимся исключительно на одномъ вопросѣ, но это нисколько не служитъ утѣшеніемъ, если принять во вниманіе ту характеристическую особенность нашего общества, которая, по горько справедливымъ словамъ газеты "День", заключается въ томъ, что "патріотизмъ нашъ, выступающій впередъ, большею частью только при большихъ оказіяхъ, почти не въ силахъ побѣдитъ умственную и духовную лѣнь мгновенно овладѣвающую нами, какъ скоро не представляется нужды въ напряженіи силъ и нѣтъ болѣе пищи поднявшему насъ на ноги порыву одушевленія..." (No 35).
   Скудость данныхъ о состояніи нашей гражданственности выкупается, впрочемъ, обиліемъ умножающихся съ каждымъ днемъ фактовъ, но которымъ безошибочно можно судить о настроеніи нашего общества и объ истинныхъ чувствахъ русскаго народа, о которомъ такъ легкомысленно судили еще недавно нѣкоторые теоретики. Всеподданнѣйшіе адресы и письма, многочисленныя денежныя жертвованія крестьянъ, восторженныя встрѣчи Государя и Цесаревича-Наслѣдника, трогательныя доказательства безпредѣльной любви и твердой вѣры въ царя-освободителя, льются безъ конца отъ всѣхъ сословій, со всѣхъ концовъ Россіи. Какъ бы кто ни судилъ объ этомъ единодушномъ взрывѣ патріотизма, какія бы послѣдствія онъ ни повелъ за собою, несомнѣнно по крайней мѣрѣ то, что этотъ взрывъ очистилъ воздухъ отъ душныхъ недоразумѣній, отъ накопившихся ложныхъ взглядовъ съ одной стороны и пагубныхъ опасеній съ другой, и долженъ непремѣнно отрезвить всѣ тѣ головы, въ которыя набились нелѣпыя понятія о русскомъ народѣ, и которыя сколько нибудь способны къ отрезвленію. Отнынѣ не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, куда должны быть направлены силы и дѣятельность людей, желающихъ съ пользою послужить русскому народу; отнынѣ не можетъ быть также сомнѣнія въ умѣньи этого народа цѣнить заботы и благія намѣренія правительства и пользоваться ими такъ, какъ приличествуетъ здравомыслящему и непоколебимо-вѣрному народу. Было бы странно, еслибъ этотъ урокъ пропалъ даромъ для нашихъ теоретиковъ; но было бы еще страннѣе, еслибъ онъ не послужилъ въ пользу всему нашему обществу и не способствовалъ дальнѣйшему "раскрытію нашихъ нравственныхъ и политическихъ силъ". Объ этомъ раскрытіи заговаривали въ послѣднее время "Московскія Вѣдомости". Если судить о степени нашего общаго сознанія по тому, что говорится въ нашихъ газетахъ, то въ пользѣ сказаннаго "раскрытія", кажется, нельзя болѣе сомнѣваться. Правда, никто еще не успѣлъ выяснить, въ чемъ должны заключаться подробности этихъ общихъ улучшеній, и сами "Моск. Вѣд.", послѣ статьи "Русск. Вѣст.", раскрывшей міру политическія и нравственныя силы этой газеты {Статья, носящая заглавіе: "Что намъ дѣлать съ Польшей?"}, не пояснили, какъ должно произойти подобное раскрытіе со стороны Россіи. Споръ идетъ о томъ, раньше или позже должно оно произойти. Замосковскій корреспондентъ "Дня" (No 94), говоря объ общемъ нетерпѣливомъ ожиданіи земскихъ учрежденій и судебной реформы, выражается такъ: "Чѣмъ больше вслушиваюсь и замѣчаю, тѣмъ больше мнѣ становится ясно, что всякая поспѣшность въ мѣрахъ, клонящихся къ какому-либо политическому представительству, была бы рѣшительно вредна. Впрочемъ -- прибавляетъ онъ -- это мое личное мнѣніе." Редакція "Дня", съ своей стороны заявляя увѣренность въ пользѣ "раскрытія силъ", сомнѣвается, однако, чтобъ оно могло произойти въ короткій срокъ, какъ того невидимому желаютъ "Московскія Вѣдомости". "Редакція этой послѣдней газеты -- говоритъ г. Аксаковъ -- подъ раскрытіемъ силъ разумѣетъ не то органическое развитіе общественной жизни, которое разумѣли мы, а такое раскрытіе нравственныхъ силъ, которое къ будущему лѣту можетъ быть совершенно готово". Но г. Аксаковъ забываетъ при этомъ, что "Московскія Вѣдомости" говорятъ не о нравственныхъ только, но и о политическихъ силахъ общества, которыя сами собой, органически, едва-ли когда нибудь раскроются. Всякая поспѣшность въ принятіи какихъ нибудь мѣръ, которыя предшествовали бы представительству мѣстному, была бы неудобна и могла бы повести къ разочарованіямъ и неудачамъ, весьма вреднымъ для общества. О возможности этихъ неудачъ можно сказать то, что сказано Ю. Ѳ. Самаринымъ по поводу мѣстнаго самоуправленія: "Эти неудачи -- говоритъ онъ -- могутъ произойти отъ двухъ причинъ. Можно опасаться, что недостанетъ терпѣнія выдержать и перенести неизбѣжныя на первыхъ порахъ колебанія И уклоненія, что проявленія вызываемой самостоятельности, можетъ быть нестройныя, приняты будутъ неблагосклонно. Есть мѣсто и для другаго рода сомнѣніи: глубоко ли, искренно ли въ самомъ обществѣ заявляемое имъ желаніе взять въ свои руки земское дѣло; не соблазняютъ ли его въ самоуправленіи, о которомъ такъ много говорилось въ послѣднее время, театральность, внѣшняя обстановка и красивыя формы публичной дѣятельности?" ("День" No 35). Впрочемъ, объ этомъ послѣднемъ опасеніи можно говорить только по отношенію къ мѣстнымъ земскимъ учрежденіямъ, гдѣ требуется много людей самостоятельныхъ и преданныхъ общественнымъ интересамъ. Гораздо серьёзнѣе представляются намъ тѣ опасенія, которыя вытекаютъ изъ опыта другихъ странъ, свидѣтельствующаго, что тамъ, гдѣ нѣтъ еще мѣстнаго самоуправленія и независимаго суда, общее раскрытіе силъ является, по большей части, жалкою комедіей. Необходимо, чтобъ всякое раскрытіе раскрывало силы всесторонно, опираясь на правильную систему выборовъ, иначе оно можетъ только способствовать къ раскрытію эгоистическихъ желаній однихъ классовъ, закрывая всякій выходъ желаніямъ, интересамъ и силамъ другихъ классовъ общества. Годность же для насъ той или другой системы выборовъ можетъ быть опредѣлена не ранѣе, какъ но утвержденіи мѣстнаго самоуправленія. Такимъ образомъ, все убѣждаетъ насъ въ томъ, что слухи, упорно распространяемые иностранною прессою о какихъ-то важныхъ преобразованіяхъ, готовящихся на этихъ дняхъ для Россіи и Царства Польскаго, не могли ввести въ заблужденіе никого изъ русскихъ, хотя бы "Journal de St.-Pétersbourg" и не поспѣшилъ опровергнуть ихъ категорически двумя статьями, изъ которыхъ въ послѣдней сказано между прочимъ слѣдующее: "Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ присутствіи единодушнаго и добровольнаго порыва, соединившаго вокругъ трона всѣ силы націи, было бы легко поразить воображеніе массъ и, въ то же время, пріобрѣсти одобреніе общественнаго мнѣнія въ Европѣ одною изъ тѣхъ политическихъ импровизацій, блестящая внѣшность которыхъ дурно скрываетъ недостатокъ основательности и дѣйствительности. Правительство, сознающее свою отвѣтственность передъ Богомъ и передъ исторіей, не подается подобнымъ искушеніямъ. Оно не жертвуетъ будущимъ настоящему, серьёзными интересами страны быстропреходящей популярности. Императоръ Александръ ІІ-й посвятилъ себя счастію своихъ народовъ. Не необдуманнымъ примѣненіемъ отвлеченныхъ теорій можетъ быть достигнутъ этотъ результатъ, но разумнымъ изученіемъ желаній и потребностей народовъ, обдуманною оцѣнкою политическихъ, общественныхъ и историческихъ элементовъ, составляющихъ жизнь націи, и серьёзнымъ вниманіемъ къ принципамъ справедливости, порядка и законности, безъ которыхъ ничто прочное не можетъ быть построено. Послѣ уничтоженія крѣпостнаго права, послѣ финансовыхъ и судебныхъ реформъ, правительство занялось существеннымъ и основнымъ принципомъ, который долженъ служить точкою исхода для развитія гражданской и политической жизни во всей имперіи. Этотъ принципъ есть принципъ постепеннаго участія населеній въ управленіи мѣстными дѣлами, основанное на выборномъ началѣ". Тѣмъ не менѣе, иностранныя газеты, и послѣ перваго опроверженія "Journal de St.-Pétersbourg", продолжали еще толковать о близости важныхъ преобразованій въ Россіи, какъ о дѣлѣ достовѣрномъ. "Московскія Вѣдомости", подробно разбирая эти толки, выражаютъ особенное негодованіе по поводу того обстоятельства, что иностранцы смотрятъ на эти готовящіяся будто бы преобразованія, не какъ "на отвѣтъ на собственныя, настоятельныя потребности Россіи, а какъ на удовлетвореніе польскимъ притязаніямъ". Но можно смотрѣть и не такъ сурово на эти ошибочные и преждевременные толки иностранныхъ газетъ; можно, напротивъ, видѣть въ нихъ пріятное доказательство тому, что Европа вовсе не дурнаго мнѣнія о Россіи и считаетъ ее вполнѣ способною разрѣшить польскій вопросъ силами собственной своей цивилизація, безъ всякой посторонней помощи. Нельзя же полагать, чтобы кто нибудь изъ серьёзныхъ европейскихъ публицистовъ могъ повѣрить, что преобразованіе въ Россіи могло бы состояться вслѣдствіе однихъ лишь дипломатическихъ соображеній и ходатайства Пруссіи, безъ всякаго со стороны самой Россіи сознанія въ необходимости и пользѣ подобнаго преобразованія. Можно только сожалѣть, что примѣшивая сюда дипломатію, эти слухи скорѣе могутъ повредить и задержать, чѣмъ ускорить естественное теченіе событій, такъ-какъ, по всей вѣроятности, никто изъ русскихъ нерасположенъ быть чѣмъ нибудь обязанъ польскому мятежу. Даже "Московскія Вѣдомости", до сихъ поръ усердно пользовавшіяся этимъ мятежомъ для раскрытія своихъ политическихъ теорій и желаній, даже "Московскія Вѣдомости" отступаютъ передъ этой мыслью. Газета эта энергически отвергаетъ мнѣніе, будто бы желала, по выраженію г. Аксакова, пристегнуть Россію къ Польшѣ посредствомъ политическаго ихъ соединенія. "Когда мы, русскіе люди -- говорите она -- еще при самомъ началѣ иностраннаго вмѣшательства, говорили о политическомъ соединеніи Царства Польскаго съ имперіей, мы никакъ не разумѣли немедленнаго распространенія льготъ, возможныхъ въ Россіи, на Царство Польское, еще объятое мятежомъ или страдающее отъ его непосредственныхъ послѣдствій. Равенство можетъ быть между вѣрными подданными; равенства быть не можетъ между подданными вѣрными и мятежными, между краемъ спокойнымъ и преуспѣвающимъ, и краемъ метущимся и потрясеннымъ. Что хорошо для Россіи, то не можетъ быть теперь же хорошо для Польши, и лишь впослѣдствіи, когда польскій край успокоится, льготы, которыми будетъ пользоваться Россія, могутъ быть распространены, или лучше, онѣ не могутъ не быть распространены и на Царство Польское, состоящее подъ русскимъ скипетромъ". Для Польши, по мнѣнію "Московскихъ Вѣдомостей", необходима теперь только военная диктатура, которая должна продолжаться до тѣхъ поръ, пока волненіе не утихнетъ окончательно.
   По поводу этого послѣдняго мнѣнія и энергическихъ нападеній со стороны "Московскихъ Вѣдомостей" на варшавскую администрацію, возникла, въ прошломъ мѣсяцѣ, весьма любопытная полемика между этой газетой съ одной стороны, и газетами: "День", "Голосъ" и "С.-Петербургскими Вѣдомостями" съ другой. Петербургскія газеты, оправдывая дѣйствія гражданскаго управленія въ Царствѣ Польскомъ, указывали на разность условій, въ которыя поставлена наша власть Въ этой странѣ, гдѣ все народонаселеніе состоитъ изъ поляковъ -- и въ западныхъ губерніяхъ, гдѣ большинство населенія русское. Дѣло администратора, говорили онѣ -- приспособляться къ существующимъ условіямъ, смотрѣть на послѣдствія своихъ мѣръ и прежде чѣмъ приступать къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ, обсудить, можно ли ожидать отъ нихъ благопріятнаго результата. "Система, дѣйствующая въ западныхъ губерніяхъ -- говоритъ "Голосъ" -- направлена къ поднятію русскаго элемента. Мы должны надѣяться, что эта цѣль будетъ" достигнута, и только тогда, когда это случится, будемъ имѣть право судить о послѣдствіяхъ системы, объ успѣхахъ ея, равно и о ея достоинствѣ. Наши восторги въ настоящемъ случаѣ были бы куплены только блестящимъ внѣшнимъ эфектомъ. Этимъ могутъ забавляться какіе нибудь политики англійскаго клуба, въ послѣобѣденные часы; но кто привыкъ смотрѣть наконецъ дѣла, для того этотъ желанный конецъ далекъ. Въ Царствѣ Польскомъ -- продолжаетъ та же газета -- предстояла болѣе трудная система дѣйствій. Въ западныхъ губерніяхъ легко распознать, кто виноватъ, кто невиненъ; въ Царствѣ Польскомъ это немного труднѣе. Система безусловной строгости, въ примѣненіи ея къ царству съ самаго начала, могла повести къ послѣдствіямъ, отъ которыхъ намъ трудно было бы освободиться въ теченіе многихъ лѣтъ. Государственнымъ людямъ, управлявшимъ Царствомъ Польскимъ въ послѣднее время, предстояло задать себѣ вопросъ: нужно ли сохранить царство для Россіи? Они, конечно, разрѣшили его въ смыслѣ утвердительномъ. Поступая въ этомъ смыслѣ, они не могли развить систему безграничной строгости -- не изъ человѣколюбія только, но и по мудрому политическому разсчету. Эта система, въ послѣдствіяхъ своихъ, должна была бы повести къ такой упорной непріязненности, при которой удерживать за Россіей Царство Польское стало бы, можетъ быть, дѣломъ въ высшей степени труднымъ. Гражданское управленіе, дѣйствовавшее до сихъ поръ въ Царствѣ Польскомъ, можетъ поставить себѣ въ великую заслугу, что оно сдѣлало все для того, чтобы примирить огромное большинство польскаго народа съ русскою властью, чтобъ показать полякамъ русскую власть въ самомъ благопріятномъ видѣ, при самыхъ критическихъ условіяхъ, и такимъ способомъ проложить пути къ сближенію умѣренной и благоразумной части польскаго народа съ русскимъ правительствомъ и русскимъ народомъ" (No 220).
   Это мнѣніе, которое мы привели цѣликомъ, подчеркнувъ въ немъ главные мотивы, замѣчательно особенно въ томъ отношеніи, что почерпаетъ силу своихъ доводовъ въ тѣхъ же самыхъ фактахъ и цѣляхъ, на которые упираются "Московскія Вѣдомости". Извѣстно, что эта послѣдняя газета желаетъ сохранить за Россіей Царство Польское на вѣчныя времена, и считаетъ мятежъ дѣломъ одной партіи, или, лучше сказать, меньшинства націи, а вовсе не послѣдствіемъ упорной и неизсякаемой непріязни всего польскаго общества къ русскому владычеству. "Московскія Вѣдомости", подобно "Голосу", твердо увѣрены, что русское правительство, при помощи благоразумныхъ мѣръ, можетъ вполнѣ надѣяться нетолько на примиреніе въ будущемъ, но и на окончательное политическое сліяніе Польши съ Россіей въ нынѣшнюю минуту. Слѣдовательно, надежды и желанія этой газеты еще шире чѣмъ тѣ, которыя имѣлъ въ виду "Голосъ"; разница только въ томъ, что тѣ мѣры, которыя одна газета считаетъ мудрыми, другая признаетъ неудобными, и наоборотъ.
   Газета. "День" смотритъ на дѣло совершенно иначе. Она вполнѣ согласна съ "Московскими Вѣдомостями" въ необходимости военной диктатуры да скорѣйшаго энергическаго подавленія возстанія въ Царствѣ Польскомъ, но желаетъ этого подавленія вовсе не да того, чтобы примирить съ Россіею и русскимъ народомъ умѣренныхъ поляковъ, которыхъ считаетъ больше всего вредными и менѣе другихъ доступными въ соглашенію съ русскими, а для того, чтобъ избавить Польщу отъ революціоннаго террора и выдвинуть впередъ новый элементъ, до сихъ поръ недѣйствовавшій въ польской исторіи -- польскихъ крестьянъ, посредствомъ надѣленія ихъ землею и собственнымъ самоуправленіемъ. "Мы должны это сдѣлать -- говоритъ "День" -- во имя человѣколюбія и историческаго призванія Россіи -- страны, сильной простонародностью, самой демократической въ лучшемъ, не политическомъ, а общественномъ и нравственномъ значеніи этого слова". Что же касается до примиренія съ поляками, то "День" полагаетъ, что мы только тогда примиримся, когда разойдемся съ ними. "Мы убѣждены -- говоритъ эта газета -- что никакія великодушныя усилія, примирить Польшу съ ея положеніемъ, какъ нераздѣльной части Россійской Имперіи {Курсивъ въ подлинникѣ.}, не помогутъ дѣлу. Развѣ императора" Александръ І-й не удовлетворялъ всѣмъ условіямъ, предъявляемымъ теперь умѣренными поляками? Развѣ онъ но истинѣ не былъ первымъ изъ поляковъ {Это говорится по поводу письма какого-то поляка г. Маевскаго, принадлежащаго къ умѣренной партіи и предлагающаго покорить революцію слѣдующимъ образомъ: "Государь долженъ явиться первымъ изъ поляковъ, признать всѣ когда-либо существовавшія за нами права (?); вмѣсто угрозъ противъ ослушниковъ онъ долженъ явиться съ упрекомъ въ недостаточности польскаго патріотизма (??)..." и т. д.} и не готовъ былъ дать Польшѣ и болѣе, какъ это положительно доказываютъ "Московскія Вѣдомости"? (NoNo 185-й и 186-й) Что же вышло и къ чему привела эта примирительная политика императора Александра І-го?"
   Не считая ни въ какомъ случаѣ возможнымъ тотчасъ же приступить къ -осуществленію своей мысли и стараясь разрѣшить польскій вопросъ собственно для общественнаго сознанія, г. Аксаковъ съ особенною силою налегаетъ на доказательство, что польскій мятежъ, вопреки увѣренію "Московскихъ Вѣдомостей", есть дѣло не одной какой-либо партіи, а всего польскаго общества. "Самые опасные для насъ враги -- говоритъ онъ -- не повстанцы, самая величайшая для насъ трудность не на полѣ битвы или въ лѣсу!... Нашъ врагъ -- самый сильный и злой -- все польское общество; трудность нашего положенія происходитъ не отъ появленія разбойничьихъ бандъ, а отъ всеобщей измѣны всей дѣйствующей и мыслящей части народа (разумѣя подъ измѣной самое сочувствіе польскому знамени) -- отъ всеобщаго заговора, въ которомъ, за исключеніемъ крестьянъ, тайно или явно, по условію и соглашенію, или безъ всякаго соглашенія, участвуетъ вся страна. Тридцатилѣтняя система, водворенная вслѣдъ за взятіемъ Варшавы, не создала намъ никакой русской партіи между поляками, такой партіи, по крайней мѣрѣ, которая могла бы послужить намъ надежнымъ оплотомъ. Настоящее русское правительство, проникнутое этою истиной, сочло приличнымъ и своевременнымъ замѣнить прежнюю систему новою. Мы не станемъ входить въ подробное разбирательство системы Велёнольскаго; скажемъ только, что, невыгодная можетъ быть для Россіи, она доставляла полякамъ громадныя, сравнительно съ прежнимъ, преимущества, частію осуществленныя, частію торжественно возвѣщенныя въ будущемъ. Вслѣдъ за тѣмъ вспыхнулъ мятежъ, и тутъ-то обнаружилась вся важность нашего положенія или, лучше сказать, вся невѣрность офиціальной постановки польскаго вопроса."
   Во взглядѣ г. Аксакова на дѣйствія варшавскаго правительства очень ясно указаны точки, въ которыхъ газета День сходится и расходится какъ съ "Московскими Вѣдомостями", такъ и съ двумя петербургскими газетами, защищающими администрацію Царства Польскаго. Подобно "Московскимъ Вѣдомостямъ", г. Аксаковъ желаетъ рѣшительнаго подавленія мятежа и успокоенія Польши и, согласію съ собственными безчисленными показаніями "Москов. Вѣдомостей", считаетъ притязанія поляковъ неизлечимыми и далеко превышающими все, что можетъ дать имъ Россія; но, вопреки "Московскимъ Вѣдомостямъ", и вполнѣ согласно съ петербургскими газетами, онъ считаетъ неудобнымъ распространеніе на Царство Польское мѣръ, принятыхъ въ западныхъ губерніяхъ. Единственно правильнымъ рѣшеніемъ вопроса онъ считаетъ -- какъ извѣстно нашимъ читателямъ изъ предъидущихъ Хроникъ -- устраненіе насильственнаго соединенія нашего съ Польшею. Для этого онъ желалъ бы спросить весь польскій народъ, со включеніемъ крестьянъ, хотятъ ли они оставаться подъ владычествомъ Россіи, или нѣтъ. Если большинство голосовъ будетъ на нашей сторонѣ, то вопросъ разрѣшится окончательно; если же Польша не захочетъ оставаться съ нами, тогда намъ необходимо отказаться отъ нея, предоставивъ ее собственной ея печальной участи, то-есть неизбѣжному подпаденію подъ власть нѣмцевъ. Ясно, такимъ образомъ, что взглядъ г. Аксакова покоится на однѣхъ нравственныхъ основахъ, чуждыхъ тѣмъ, которыхъ держатся "Московскія Вѣдомости". Хотя г. Аксаковъ и убѣжденъ въ томъ, что ни одинъ полякъ, за исключеніемъ крестьянъ, неспособенъ примириться съ самыми справедливѣйшими предложеніями Россіи, но онъ желалъ бы сдѣлать формальную повѣрку польскихъ желаній, собственно для успокоенія русской совѣсти. Видно по всему, что онъ не надѣется на добровольный союзъ съ поляками, хотя съ другой стороны ему жаль было бы отдать славянъ, какъ бы плохи они ни были съ общеславянской точки зрѣнія, на съѣденіе нѣмцамъ; но во всякомъ случаѣ, политическое успокоеніе Польши онъ считаетъ необходимымъ для обрусѣнія западныхъ губерній. "Польша, какъ государство, для насъ нестрашна -- говоритъ онъ: мы всегда одолѣемъ ея открытое войско; но Польша, какъ общество, какъ постоянный заговоръ, какъ вѣчный ядъ, отравляющій организмъ западныхъ губерній и просачивающійся во всѣ поры русскаго тѣла -- для насъ гораздо страшнѣе съ своими невидимыми войсками ксёндзовъ, эмиссарові), фанатизированныхъ женщинъ и знаменитаго "Катихизиса". Пусть же лучше Польша приметъ въ себя всѣ эти драгоцѣнные для нея, и опасные для насъ, соки.
   Можно подсмѣиваться надъ непрактичностью государственныхъ соображеній г. Аксакова, можно считать его мечтателемъ, энтузіастомъ, чѣмъ хотите, но нельзя добросовѣстному русскому не порадоваться, что среди общаго увлеченія всего государства и всего народа чувствомъ справедливаго негодованія, можетъ у паса" раздаваться и уже раздается голосъ противорѣчія, способный умѣрить крайнія проявленія этого чувства. Можно спорить съ г. Аксаковымъ, но нельзя отказать ему въ любви, въ весьма горячей любви къ отечеству и къ правдѣ. Особенно несправедливо было бы это со стороны "Москов. Вѣдомостей", такъ много заимствовавшихъ въ послѣднее время у г. Аксакова {Вотъ эти заимствованія: взглядъ на европейскія конституціи, взглядъ на положеніе западныхъ губерній, въ которыхъ весь ключъ къ разрѣшенію польскаго вопроса; необходимость очищенія этихъ губерній отъ польскихъ помѣщиковъ; необходимость дать польскимъ крестьянамъ землю и отдѣльное самоуправленіе. Впрочемъ, подробное развитіе мнѣній по этому послѣднему вопросу обѣ газеты -- "День" и "Московскія Вѣдомости" предъявили публикѣ въ одинъ и тотъ же день 31 августа. Но не слѣдуетъ забывать о томъ, что "День" давно и часто говорилъ о необходимости выдвинутъ крестьянскій элементъ въ Польшѣ, тогда какъ "Московскія Вѣдомости" заговорили объ этомъ въ первый разъ 28-го и 29-го августа, и -- странное дѣло! заговорили собственно для того, чтобы поставить въ упрекъ "Дню" его равнодушіе къ польскимъ крестьянамъ.}. Между тѣмъ эта газета, которую г. Аксаковъ, съ свойственною ему искренностію называетъ "несомнѣннымъ представителемъ большинства русскаго общества", возражая "Дню", прибѣгаетъ къ такимъ намекамъ и выраженіямъ, къ такимъ явнымъ извращеніямъ положеній и цѣлей противника, которыя всего менѣе приличны торжествующимъ и сильнымъ, каковыми всегда бываютъ представители большинства общества. "Московскія Вѣдомости" начинаютъ свое возраженіе слѣдующими словами: "Тайна польскаго возстанія -- теперь не тайна для цѣлаго міра. Ни одинъ изъ серьёзныхъ политическихъ людей въ Европѣ не назоветъ теперь этого возстанія народнымъ возстаніемъ... Только нѣкоторыя закупленныя французскія газеты еще заработываютъ полученную имъ мзду и вяло повторяютъ избитыя фразы, которыхъ никто уже не читаетъ. Все, что только есть лучшаго, умнаго и дѣльнаго въ Европѣ, все, съ чѣмъ только можно считаться, понимаетъ всю безнадежность нынѣшняго польскаго возстанія, и относительно его сущности совершенно согласно съ сужденіемъ русскаго общества... Кто слѣдилъ за ходомъ польскихъ дѣлъ, со временъ намѣстничества князя Горчакова, тотъ не можетъ усомниться въ свойствахъ нынѣшняго возстанія. Никто уже въ этомъ и не сомнѣвается болѣе -- никто, кромѣ русскихъ публицистовъ. Читатели помнятъ, какое зрѣлище представляла русская журналистика при началѣ польскаго возстанія, какія въ русскихъ газетахъ печатались статьи или какое странное слышалось въ нихъ молчаніе. Мы помнимъ это печальное время, когда нашъ голосъ раздавался одиноко и когда насъ упрекали въ кровожадности за то, что мы старались припомнить и русскимъ людямъ, и полякамъ, и напиравшей на насъ Европѣ, что есть на свѣтѣ страна, называемая Россіей, что есть на свѣтѣ живой народъ, называемый русскимъ -- народъ, который, чтобы ни случилось, непремѣнно дастъ себя почувствовать. Онъ наконецъ и далъ себя почувствовать, и затѣмъ, въ скоромъ времени, измѣнилось зрѣлище, представляемое нашею журналистикою; нѣмотствующіе заговорили, и наши публицисты пошли писать патріотическія статьи... Никто до-сихъ-поръ не находилъ, что сказать въ защиту совершенно ошибочной, совершенно невозможной системы, которой мы держались въ Царствѣ Польскомъ. За то теперь, вдругъ, какъ-бы по манію волшебнаго жезла, три газеты въ одно время ополчились, прямо или косвенно, на защиту этой системы, и всѣ три устремили свое оружіе противъ насъ: Голосъ, С.-Петербургскія Вѣдомости и День."
   Начало, какъ видитъ читатель, очень скромное: намекается слегка, что теперь уже весь міръ согласенъ съ "Московскими Вѣдомостями", за исключеніемъ только явныхъ глупцовъ, съ которыми нельзя считаться, да закупленныхъ поляками французовъ; затѣмъ напоминается то прискорбное время, когда о польскомъ вопросѣ являлись разныя странныя статьи въ нашей журналистикѣ; напоминается заслуга "Московскихъ Вѣдомостей", которыя успѣли въ короткое время настроить литературу на патріотическій тонъ, и вслѣдъ затѣмъ выражается удивленіе, что три газеты разомъ позволили себѣ нарушить гармонію этого тона. Тутъ, какъ видно, вкрадывается маленькое противорѣчіе. Если прежнее молчаніе газетъ дѣйствительно было прискорбно для "Московскихъ Вѣдомостей", то имъ слѣдовало бы радоваться, что молчаніе это, наконецъ, нарушено и тѣмъ предоставляется возможность этой газетѣ окончательно побѣдить мнѣнія, считаемыя ею за ложныя и вредныя. Но она не радуется, а удивляется. Неужели она до-сихъ-поръ не понимаетъ, что есть люди, лично расположенные къ ней, которые, однако, не во всемъ согласны съ нѣкоторыми изъ ея мнѣній? Если она этого не знаетъ, то укажемъ ей на статьи г. Самарина и Ореста Миллера въ "Днѣ", изъ которыхъ видно, какъ смотрятъ безпристрастные люди на теорію силы и меча, проповѣдуемую нынѣшними "Московскими Вѣдомостями", вопреки тому, что проповѣдывалось прежнимъ "Русскимъ Вѣстникомъ": "Никакія чувствованія, ни возвышенныя, ни низкія -- говоритъ "Русскій Вѣстникъ" -- никакіе мотивы, управляющіе нравственною жизнью человѣка и опредѣляющіе образъ его дѣйствій, не могутъ рѣшить вопросъ о государственной области... Измѣнить предѣлы государственной области можно одною только силою -- силою меча". "И это -- восклицаетъ г. Миллеръ -- говорятъ люди, съ такимъ жаромъ обличавшіе нашихъ юныхъ матеріалистовъ! Да что же, какъ не самый крайній практическій матеріализмъ заключается въ этомъ проповѣдываніи преобладающей силы меча? Послѣ теоретическаго ратованія за идеализмъ, вдругъ, такъ круто проговориться практическими статьями, стремящимися на вѣки вѣковъ удержать человѣчество подъ такимъ матеріальнымъ ярмомъ, какъ сила меча! Какъ же послѣ этого не предпочесть тѣхъ, которые, воображая себя исповѣдниками матеріализма во всей его послѣдовательности, на каждомъ шагу измѣняютъ самимъ себѣ гуманностью своихъ прекрасныхъ убѣжденій? Во сто кратъ лучше такое невольное служеніе нравственному началу, чѣмъ тѣ неискреннія сдѣлки, при которыхъ оно до небесъ превозносится въ одной области жизни и софистическимъ образомъ изгоняется изъ другой. Кто изъ-подъ владычества нравственнаго начала пытается выкрасть хотя бы одну изъ фибръ духовнаго организма человѣка, тотъ пусть уже не отваживается выдавать себя за поборника нравственности; тотъ противъ нихъ, кто хоть въ какомъ-нибудь случаѣ не за нихъ! Литераторъ, рѣшающійся отторгать у нравственности цѣлую область политическихъ отношеній, не имѣетъ права защищать противъ такъ-называемыхъ матеріалистовъ непоколебимость нравственнаго начала... Нельзя не уважать то чувство самосохраненія, то мастерское умѣнье постоять за себя и свои интересы, которыми такъ отличается народъ англійскій и такъ мало отличалось наше отечественное общество. Нельзя не одобрить также и старанія нашей печати овладѣть тою минутою, когда качества, подобныя упомянутымъ, наконецъ пробудились и въ нашемъ обществѣ. Но, овладѣвъ такою минутою, нельзя-же дѣлаться рабскимъ ея поддакивателемъ; должно, напротивъ, умѣть ее сдерживать отъ тѣхъ крайностей, съ которыми всегда бываетъ сопряжена реакція. Чувство самосохраненія, человѣчески понимаемое, состоитъ въ соблюденіи нетолько своихъ выгодъ, по и своего нравственнаго достоинства. Велики тѣ минуты, когда въ обществѣ пробуждается единогласное одушевленіе; но кто хочетъ, своимъ литературнымъ голосомъ, вѣрно послужить обществу, тотъ пусть блюдетъ, какъ зѣницу ока, нравственную чистоту этого одушевленія и не позволяетъ ему перерождаться въ безнравственность страсти."
   Въ этихъ прекрасныхъ строкахъ какъ нельзя лучше выражено то двойное чувство, какое пытаютъ къ "Московскимъ Вѣдомостямъ" люди, которые, съ одной стороны, признаютъ несомнѣнныя заслуги этой газеты, умѣвшей овладѣть минутою патріотическаго пробужденія -- и, съ другой -- съ прискорбіемъ усматриваютъ, что "Московскія Вѣдомости" иногда злоупотребляютъ своею властью надъ этой минутой. Пишущій эти строки самъ принадлежитъ къ числу такихъ людей и потому счелъ долгомъ воспользоваться статьей г. Миллера для объясненія собственника" своихъ чувствъ и отношеній къ означенной газетѣ. Эти чувства въ составителѣ этой хроники усложняются еще тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ нѣкогда былъ очень-близокъ къ редакціи "Русскаго Вѣстника" и до сихъ норъ исполненъ самыхъ пріятныхъ воспоминаній о своихъ личныхъ отношеніяхъ къ ней. Принужденный, въ Хроникѣ этого журнала, очень часто порицать нѣкоторыя мнѣнія означенной редакціи, онъ желалъ бы, однако, выдѣлить себя изъ многочисленнаго сонма тѣхъ порицателей ея, которые имѣютъ личные счеты съ нею или кипятъ остатками того моднаго нѣкогда негодованія, которое обязательно было для всѣхъ любителей нигилизма. Составитель этой Хроники не имѣетъ никакихъ другихъ личныхъ счетовъ съ "Русскимъ Вѣстникомъ", кромѣ пріятныхъ; онъ не принадлежитъ также къ числу поклонниковъ нигилизма; слѣдовательно, несогласія его съ "Русскимъ Вѣстникомъ" и "Московскими Вѣдомостями" не имѣютъ ничего общаго съ недоброжелательствомъ, завистью или пристрастіемъ. Напротивъ, никто болѣе пишущаго эти строки не расположенъ толковать каждую статью "Московскихъ Вѣдомостей" въ самую лучшую для нихъ сторону, никто искреннѣе его не относится къ заслугамъ и достоинствамъ ея редакціи, всегда умѣвшей занять почетное мѣсто въ литературѣ; но именно эта высота занимаемаго ею мѣста, эти достоинства, дающія газетѣ власть и силу, побуждаютъ его но мѣрѣ силъ содѣйствовать "Отечественнымъ Запискамъ" въ преслѣдованіи тѣхъ мыслей и статей "Московскихъ Вѣдомостей", которыхъ несправедливость и неловкость кажутся опасными для прочныхъ успѣховъ нашего общественнаго развитія. Оговорившись такимъ образомъ, спѣшивъ возвратиться къ спору "Московскихъ Вѣдомостей" съ г. Аксаковымъ.
   Мы замѣтили выше, что руководящимъ началомъ всѣхъ сужденій г. Аксакова по польскому вопросу служитъ нравственное чувство. Можно сомнѣваться въ томъ, что мѣры предлагаемыя имъ съ этою цѣлью, приведутъ къ успѣху; нельзя не видѣть всѣхъ слабыхъ сторонъ въ проектируемомъ г. Аксаковымъ опросѣ польскихъ желаній -- опросѣ, который не въ состояніи убѣдить ни Европу, ни поляковъ, ни даже русское общество, что желанія эти будутъ высказаны свободно, правильно и выразятъ собою подлинное мнѣніе націи. Но нельзя также не признать, что этотъ проектъ послѣдовательно вытекаетъ изъ нравственныхъ воззрѣній, которыхъ держится газета "День" и которыя, при кажущейся ихъ непрактичности, нетолько не отвергаются наукою международнаго права, но признаются ею главнымъ двигателемъ современнаго развитія. Вотъ, напримѣръ, какъ выражается профессоръ Каченовскій -- наиболѣе компетентный представитель этой науки въ Россіи -- въ своемъ курсѣ международнаго права: "Европа, оставаясь вѣрною самой себѣ и своему прогресивному духу, видимо стремится къ новому, лучшему международному порядку. Признаніе народности, публичное заявленіе общихъ потребностей, широкое развитіе всѣхъ сношеній, ломка всѣхъ ненужныхъ, искусственныхъ и феодальныхъ преградъ стѣснительныхъ для всемірно-гражданской дѣятельности, служатъ ясными доказательствами ея обновленія. Переворотъ этотъ совершается силою событій, неотразимо и рѣшительно. Все то, чѣмъ въ старину поддерживалась заключенность государствъ, на что опиралась эгоистическая, противуобществеиная политика, уступаетъ мѣсто терпимости, свободѣ и гуманнымъ началамъ. Права человѣка признаются на всемъ пространствѣ образованнаго міра; дѣятельность его не встрѣчаетъ другихъ границъ, кромѣ тѣхъ, какія поставлены природою. Нельзя намъ (русскимъ) оставаться равнодушными къ этому направленію. Въ самомъ дѣлѣ, къ чему устремлены теперь наши домашніе, задушевные помыслы? Изъ-за чего мы тревожимся и хлопочемъ? Изъ-за чего дѣлаются всѣ наши порывы, увлеченія и даже ошибки? Изъ-за того, что намъ дорого достоинство, дорога личная самодѣятельность человѣка. Крѣпкіе сознаніемъ своего и чужаго права, не полагаясь на грубую силу, мы можемъ содѣйствовать побѣдамъ ума надъ невѣжествомъ и предразсудками дѣйствительной жизни. Пусть уваженіе къ истинѣ будетъ залогомъ нашего нравственнаго значенія въ ряду просвѣщенныхъ народовъ! Старая Россія была грозна своими штыками, новая -- должна внушить къ себѣ уваженіе самообладаніемъ, готовностью на защиту своего достоинства, духомъ единства, терпимости и справедливости". Этими словами г. Каченовскій указываетъ на будущіе успѣхи международнаго нрава; настоящія же его свойства опредѣляетъ слѣдующими словами: "Въ основныхъ началахъ международнаго нрава обнаруживается дѣйствіе того нравственнаго закона, которому подчиняются всѣ союзы и учрежденія, который видимо торжествуетъ надъ произволомъ. Сильные земли ("Московскія Вѣдомости"?) могутъ презирать этотъ законъ, но не имѣютъ надъ нимъ господства. Онъ стираетъ съ лица земли даже цѣлые народы, которые ему враждебны." Кто имѣетъ въ виду этотъ законъ и ему подчиняетъ свои патріотическія чувства, того нельзя третировать какъ пустаго мечтателя, прилагающаго къ области государственныхъ интересовъ несвойственные будто бы этой области нравственные законы совѣсти. Г. Аксаковъ не уважаетъ западной науки, но въ этомъ случаѣ онъ можетъ побѣдоносно противоставить ее научнымъ положеніямъ "Московскихъ Вѣдомостей", увѣряющихъ, будто измѣнить государственныя границы можно только одною силою -- силою меча. Если это положеніе "Московскихъ Вѣдомостей" опирается на тотъ аргументъ, что государственная область есть достояніе, купленное кровью предковъ и принадлежащее столько же грядущимъ, сколько и настоящимъ населеніямъ области, то вся сила этого аргумента падаетъ сама собою, какъ скоро становится очевиднымъ, что сохраняя для нашихъ потомковъ то или другое наслѣдіе предковъ во всей его цѣлости и неприкосновенности, мы сохраняемъ для нихъ только отрицательную величину, неимѣющую за собой никакого положительнаго достоинства. Обязанность наша въ отношеній потомковъ состоитъ не въ томъ только, чтобы сохранять, по и въ томъ, чтобы предохранять ихъ отъ тѣхъ золъ, которыя мы извѣдали собственнымъ опытомъ. Плохой тотъ семьянинъ, который, получивъ въ наслѣдство какую нибудь болѣзнь или какое нибудь имѣніе, истощающее его силы и средства, не позаботится избавить свое потомство отъ такого наслѣдія. Весь вопросъ, слѣдовательно, заключается въ томъ: дѣйствительно ли зло, причиняемое намъ Полыней, превышаетъ всѣ выгоды, которыя доставляетъ намъ обладаніе этой страной?*Съ разрѣшеніемъ этого вопроса самъ собою долженъ рѣшиться споръ г. Аксакова съ "Московскими Вѣдомостями", но для этого необходимо точное и добросовѣстное исчисленіе и взвѣшеніе всѣхъ аргументовъ спорящихъ сторонъ, всѣхъ выгодъ и невыгодъ, доставляемыхъ намъ политическимъ соединеніемъ съ Царствомъ Польскимъ. Попытаемся, въ краткихъ словахъ, сдѣлать это исчисленіе, въ видахъ содѣйствія общественному сознанію, такъ-какъ и мы, подобно г. Аксакову, убѣждены, что окончательное рѣшеніе польскаго вопроса воспослѣдуетъ не раньше того времени, когда русское общество отдастъ себѣ ясный отчетъ во всѣхъ противорѣчіяхъ этого труднаго и запутаннаго вопроса.
   Начнемъ съ тѣхъ аргументовъ и данныхъ, которые говорятъ въ пользу соединенія Полыни съ Россіею. Несомнѣнно, что поляки -- народъ неисправимый во многихъ отношеніяхъ. Вся исторія ихъ свидѣтельствуетъ объ ихъ политической безтактности и склонности къ вѣчнымъ раздорамъ и междоусобіямъ, о заносчивости ихъ притязаній, о ничѣмъ неискорененной въ нихъ надеждѣ возстановить свое прошлое политическое могущество и завладѣть всѣми областями, когда либо входившими въ составъ" бывшаго Польскаго Королевства. Всему міру извѣстно, что поляки смотрятъ только назадъ, а не впередъ, и живутъ одними только воспоминаніями и надеждами возвратить минувшее. А это минувшее постоянно было направлено противъ Россіи и ея могущества. Отсюда вытекаетъ необходимость для Россіи владѣть Польшею и предупреждать ея непріязненныя покушенія. Опытъ показалъ, что всѣ льготы, всѣ либеральныя уступки, дѣланныя полякамъ, постоянно обращались во вредъ Россіи. Конституція, дарованная Царству Польскому Александромъ І-мъ, повела къ революціи 1830-го года. Сами поляки сознаются въ томъ, что не желаніе политической и гражданской свободы, а желаніе возстановить прежнее политическое могущество, было причиною этой революціи. "Еслибы русскіе -- замѣчаетъ польскій историкъ Мохнацкій -- даже святѣйшимъ образомъ соблюдали конституціонное учрежденіе въ Царствѣ Польскомъ, то полное его развитіе привело бы еще скорѣе къ возстанію, чѣмъ его ограниченіе. Революція лежала въ основаніи самаго учрежденія царства, и русскіе государи не могли предотвратить ее ни пунктуальнымъ исполненіемъ конституціи, ни совершеннымъ ея уничтоженіемъ. Ни свобода, ни учрежденія, каково бы ни было ихъ достоинство, не въ силахъ усладить судьбу націи, которая нѣкогда была велика и могущественна, впослѣдствіи пришла въ упадокъ и затѣмъ желаетъ вновь возвыситься. Такая страна находится въ состояніи постоянныхъ инсурекцій, такой народъ живетъ однимъ возстаніемъ и въ немъ одномъ видитъ свое спасеніе". {"Москов. Вѣд." No 186.} Нынѣшнее повстаніе поляковъ какъ нельзя лучше доказываетъ эту истину. Оно задумано было гораздо раньше извѣстнаго рекрутскаго набора, послужившаго неизсякаемымъ источникомъ укоровъ и обвиненій со стороны европейскимъ кабинетовъ. Оно началось на другой день послѣ введенія либеральной системы Велёнольскаго въ управленіе царствомъ. Программа нынѣшнихъ повстанцевъ та же самая, что была въ 1812-мъ и 1830-мъ годахъ, та самая, что явилась на другой день раздѣла 1772-го года, не измѣняясь съ тѣхъ поръ ни единой буквой. Тѣ же притязанія на Западную Русь и Литву, тѣ же границы 1772-го года, тѣ же варѳоломеевскія ночи и звѣрскія убійства русскихъ солдатъ, тѣ же уланскіе отвороты, дѣлаемые на груды убиваемыхъ плѣнниковъ, тотъ же шляхетско-іезуитскій фанатизмъ, возбуждаемый ксендзами и женщинами, тѣ же косиньеры -- все до малѣйшей подробности то же теперь, что бывало прежде, и что, по всей вѣроятности, не прекратится и впредь, до тѣхъ поръ, пока поляки будутъ имѣть хотя малѣйшую надежду на возстановленіе своего прежняго государства. Если есть что либо новое въ нынѣшнемъ возстаніи, то это -- подземное революціонное правительство съ его неслыханнымъ терроромъ. Но эта новость, вообще неслыханная до сихъ поръ нетолько въ польской, но и во всей европейской исторіи, есть порожденіе системы, принятой со стороны законной администраціи Царства Польскаго. "Нынѣшній польскій мятежъ -- говорятъ "Московскія Вѣдомости" -- нетолько не есть всеобщее народное возстаніе, но даже не есть дѣло какой либо партіи. Это просто возбужденіе разнообразныхъ элементовъ безпорядка, естественно происшедшихъ вслѣдствіе извѣстнаго образа дѣйствія власти. Въ началѣ число возбужденныхъ въ Польшѣреволюціонныхъ элементовъ было ничтожно; но чѣмъ болѣе длилась эта система, обратившая наконецъ на себя вниманіе цѣлой Европы, тѣмъ смѣлѣе, рѣшительнѣе и многочисленнѣе становились эти элементы" ("Московскія Вѣдомости" No 188). Отсюда ясно, что нужно дѣлать съ Польшей какъ въ настоящую минуту, при подавленіи возстанія, такъ и по водвореніи порядка, когда наступитъ необходимость принять общія мѣры для окончательнаго искорененія въ ней безумныхъ притязаній. Диктатура для настоящей минуты и общіе законы для Россіи и Польши въ будущемъ -- вотъ единственная система, еще неиспробованная нами, для рѣшенія польскаго вопроса. Всякая другая система несостоятельна уже потому, что всѣ онѣ были испробованы надъ Полыней и не привели ни къ какому успѣху.
   Таковы главнѣйшіе аргументы, являющіеся противъ политической независимости Царства Польскаго. Если исключить противорѣчіе, вносимое въ нихъ замѣткой "Московскихъ Вѣдомостей" и заключающееся въ томъ, что нынѣшнее возстаніе въ одно и то же время разсматривается то какъ результатъ ошибочной системы управленія, то какъ давно задуманное произведеніе всѣхъ преданій польской исторіи -- если исключить, говоримъ мы, это маленькое противорѣчіе, то почти всѣ остальные доводы остаются безспорными и для тѣхъ, кто, подобно г. Аксакову, выводитъ изъ нихъ совершенно противоположное заключеніе. Никто не оспориваетъ неизлечимую ненависть поляковъ къ Россіи; никто не сомнѣвается въ необходимости положить конецъ нескончаемымъ притязаніямъ ихъ на западно-русскія области. Спорятъ только о методѣ леченія, о достоинствѣ лекарствъ, способныхъ смягчить эту ненависть и искоренить эти притязанія.
   Сторонники сліянія Польши съ Россіей Доказываютъ превосходство своего леченія опытомъ, произведеннымъ въ Австріи и Пруссіи. Ненависть поляковъ къ нѣмцамъ была столь же сильна, какъ и къ русскимъ, однакожъ эти чувства смягчились въ весьма короткое время. Нѣтъ сомнѣнія, что съ развитіемъ политической свободы въ этихъ государствахъ, исчезнутъ тамъ и послѣдніе остатки той польской ненависти и тѣхъ польскихъ стремленій, которыя поддерживаются существованіемъ автономіи Царства Польскаго и отношеніями поляковъ къ Россіи. Россію они считаютъ теперь единственнымъ своимъ врагомъ именно потому, что она одна еще не уничтожила польскихъ надеждъ посредствомъ совершеннаго сліянія царства съ Россіей. Сліяніе это было невозможно до сихъ поръ собственно потому, что система управленія была невѣрна. Еще на вѣнскомъ конгресѣ планъ возстановленія русской Польши съ національными учрежденіями считался многими государственными людьми ошибкою, которая должна послужить величайшимъ затрудненіемъ какъ для внутренней, такъ и для внѣшней политики Россіи. Лордъ Кэстльри, Поццо-ди-Борго, Нессельродъ, Штейнъ, Каподистрія были такого мнѣнія. Штейнъ тогда же выразился, "что за этимъ соединеніемъ, послѣ новыхъ потрясеній, послѣдуетъ или порабощеніе Польши, или ея отдѣленіе". Но опытъ показалъ, что порабощеніе ея, какъ и всякаго другаго народа, не ведетъ къ успѣху, и что поляки, ведя себя смирно, пока надъ ними тяготѣла диктатура, при первомъ послабленіи, тотчасъ возвращались къ своимъ мечтательнымъ притязаніямъ. Диктатура, полезная какъ временное средство, не годится для постоянной системы, ибо это противорѣчило бы либеральному направленію нынѣшней внутренней политики Россіи и отравляло бы всѣ попытки ея установить эту либеральность на прочныхъ основахъ и примирить съ собою поляковъ. Что же касается до отдѣленія Полыни, то не говоря уже о нравственномъ ущербѣ для Россіи, отдѣленіе Полыни нанесло бы ей много ущербовъ матеріальныхъ, какъ-то: потерю стратегической линіи на Вислѣ, удаленіе нашихъ границъ отъ Вѣны и Берлина и образованіе на нашей границѣ безпокойнаго сосѣда, который на другой же день, въ благодарность за наше великодушіе, начнетъ свои враждебныя дѣйствія, для уничтоженія которыхъ потребуются отъ насъ жертвы, въ десять разъ большія, чѣмъ тѣ, которыхъ достаточно теперь для подавленія возстанія. Большою неразсчетливостью было бы бросать сегодня ту самую укрѣпленную позицію, которую завтра же придется брать штурмомъ. Величайшею неосторожностью было бы также поощрять духъ сепаратизма. Но всѣ эти неудобства, ущербъ и опасности -- ничто предъ тѣмъ препятствіемъ, которое ставятъ сами поляки проекту отдѣленія Царства Польскаго. Ни одинъ изъ поляковъ не желаетъ этого отдѣленія и считаетъ его оскорбленіемъ для своего патріотизма. Давай ему или всю старую Польшу, съ границами 1772-го года, или онъ не хочетъ ничего. Польша, въ предѣлахъ нынѣшняго Царства Польскаго, есть вещь немыслимая для революціоннаго поляка, и онъ придумалъ для нее даже особое, насмѣшливое названіе: котрссовка. Поляки до сихъ поръ не разстаются со своими притязаніями только потому, что привыкли смотрѣть на русскій народъ съ высокомѣріемъ, съ какимъ обыкновенно смотрятъ гости на того хозяина, который угощаетъ ихъ лучшими блюдами, а самъ довольствуется щами да кашей. Такъ привыкли смотрѣть на русскій народъ не одни поляки, но и самые преданнѣйшіе русскому престолу остзейцы, финляндцы, грузины и даже всевозможные колонисты. Да и не могли они до сихъ поръ проникнуться должнымъ уваженіемъ къ народу, который, будучи хозяиномъ своей земли, несмотря на неисчерпаемую любовь свою къ правительству, занималъ до сихъ поръ послѣднюю ступень на лѣстницѣ правъ и преимуществъ, которыми пользовались остальные подданные Россіи. Никто до сихъ поръ не слыхалъ его голоса, не видалъ его нравственныхъ силъ; не знаетъ его политическаго смысла, и потому всякій полагаетъ, что борьба съ Россіей есть собственно борьба съ русскимъ правительствомъ, и что русскій народъ здѣсь не при чемъ. Это обидное мнѣніе слышится постоянно во всѣхъ дипломатическихъ интригахъ противъ Россіи и высказывается даже въ подземныхъ листкахъ польскихъ революціонеровъ, увѣряющихъ русскихъ, что они борются за свою и нашу свободу. Необходимо положить конецъ этому заблужденію и раскрыть всему міру нравственныя и политическія силы русскаго народа. Только такимъ способомъ мы можемъ успѣшно подавить польскія притязанія, борясь съ ними открыто, съ помощью всѣхъ пробужденныхъ силъ общества. Что этотъ способъ -- самый лучшій для разрѣшенія польскаго вопроса и наиболѣе обѣщаетъ успѣха, въ томъ могутъ быть порукою опыты другихъ странъ. Самостоятельное существованіе Полыни принадлежитъ къ числу утопій, отвергаемыхъ всѣми здравомыслящими политиками Европы. На самостоятельность имѣютъ право только тѣ націи, которыя выказали свою способность къ ней. Поляки, напротивъ, всею своею исторіей, доказали совершенное отсутствіе въ нихъ государственнаго смысла. Ихъ знаменитыя liberum veto и конфедераціи, погубившія республику, до сихъ поръ живы въ душѣ каждаго поляка и проявляютъ себя на каждомъ шагу. Ни одна изъ европейскихъ державъ, не исключая Наполеона III, не помышляетъ серьёзно о возстановленіи польской независимости. Они играютъ этою идеей и часто выставляютъ ее на "воемъ знамени вовсе не для выгодъ поляковъ, а для собственнаго преобладанія и для ослабленія Россіи. Намъ не слѣдуетъ поддаваться этимъ интригамъ и содѣйствовать ослабленію нашего отечества. "Отрекаются отъ себя только тѣ народы, которые сходятъ съ историческаго поприща. Поэтому, какъ народъ, мы не должны великодушничать. Я не налагая рукъ на себя, русскій народъ можетъ обнаруживать миролюбіе къ полякамъ только подъ тѣмъ условіемъ, чтобъ они совершенно отказались отъ своихъ притязаній на русскія земли" ("Моск. Вѣд."). Это условіе, какъ сказано выше, недостижимо при отдѣльномъ и независимомъ существованіи Польши. Поэтому намъ слѣдуетъ выбросить изъ головы фальшиво либеральныя идеи о томъ, что всякій народъ имѣетъ право на независимость. Еслибъ это было справедливо, то нужно было бы передѣлывать карту всей Европы и раздробить каждое государство на нѣсколько частей. Англія должна была бы распасться на мелкіе кусочки, Швейцарія -- на три государства, Австрія -- совсѣмъ исчезнуть съ лица земли и т. д. Начало народности, разсматриваемое съ такой узкой точки зрѣнія, отвергается здравымъ смысломъ. Напротивъ, чѣмъ тѣснѣе сливаются различныя народности въ одно цѣлое, тѣмъ болѣе представляется залоговъ къ развитію человѣчества. Эту истину признаетъ даже Д.-Ст. Милль -- одинъ изъ наиболѣе либеральныхъ мыслителей нашего времени. Впрочемъ, еслибъ даже принципъ народности и былъ непогрѣшимъ во всѣхъ отношеніяхъ, то онъ непримѣнимъ къ Польшѣ уже потому одному, что въ ней народныя желанія прямо противоположны стремленіямъ и утопіями" высшихъ классовъ. Польша, какъ нація, какъ сплошной народъ, неизвѣстна исторіи; шляхетская же Польша, со включеніемъ даже Польши "мойжешоваго вызнанья" и городскаго пролетаріата, не составляетъ и половины польскаго народа. Крестьяне, составляющіе главную массу населенія, преданы русскому правительству и ненавидятъ шляхту. Со стороны Россіи было бы несправедливо бросить этотъ несчастный народъ, только что начинавшій отдыхать подъ ея владычествомъ отъ длиннаго ряда терзаній. Такимъ образомъ, ни со стороны общихъ понятій о правахъ народностей, ни со стороны ближайшихъ, практическихъ интересовъ Россіи, независимость Польши не представляется дѣломъ осуществляемыми" и полезнымъ.
   Вотъ, если не ошибаемся, наиболѣе солидные доводы противъ Польши и ея независимости. Никто не станетъ отрицать, что большая часть ихъ основана на фактахъ, никѣмъ еще серьёзно неопровергнутыхъ. Впрочемъ, русскіе противники этого мнѣнія и не думаютъ опровергать ихъ; напротивъ, собственные ихъ доводы опираются, по большей части, на тѣ же самые факты и направлены не столько въ пользу поляковъ, сколько въ огражденіе Россіи отъ неисправимыхъ польскихъ притязаній. Сторонники отдѣленія Польши не отрицаютъ доказанной исторіей неспособности поляковъ къ правильному государственному устройству, хотя нѣкоторые и полагаютъ, что эти доказательства относятся къ давно минувшему времени и не исключаютъ надежды на исправленіе поляковъ послѣ той продолжительной и тяжелой школы опыта, какую они прошли. Время возстаній, по своей исключительности, не можетъ быть принимаемо въ разсчетъ. Въ такія болѣзненныя минуты, революціонное правительство сочиняется на горячую руку и страсти слишкомъ возбуждены, чтобъ можно было прилагать къ этимъ моментамъ мѣрку обыкновеннаго времени; но, прй всемъ желаніи быть снисходительнымъ къ полякамъ, нельзя отвергать неисправимой наклонности ихъ къ междоусобіямъ, обнаруживающейся даже въ такіе моменты, когда общее увлеченіе, казалось бы, должно заглушить всѣ домашнія ихъ несогласія. За то способность къ увлеченію и жгучая стремительность къ независимости совершенно неоспоримы въ каждомъ образованномъ полякѣ. Вотъ эта-то стремительность и даетъ значеніе польскому вопросу, наводя, въ то же время, на мысль, что если поляки и дѣйствительно неспособны управляться собою, то еще менѣе способны быть хорошо управляемы другими. Они совершенно оправдываютъ вышеприведенныя слова Мохнацкаго, что поляки живутъ одними возстаніями и считаютъ промежуточное между ними время годнымъ только на приготовленіе новыхъ возстаніи. Такое отсутствіе способности примириться съ своимъ положеніемъ, такое отчаянное, ничѣмъ неукротимое стремленіе воротить прошлое, даетъ поводъ сомнѣваться въ возможности достигнуть мирнаго и успѣшнаго сліянія поляковъ съ Россіей, на которой они сосредоточиваютъ всю свою ненависть. Миролюбивыя отношенія ихъ къ Австріи и Пруссіи, быть можетъ, объясняются не столько довольствомъ тамошнихъ поляковъ своимъ положеніемъ, сколько увѣренностью ихъ, что главный врагъ ихъ -- Россія, одолѣвъ которую, они легко справятся съ остальными двумя врагами. Такая увѣренность вкоренилась въ нихъ издавна. Русскій историкъ польскаго возстанія 1830-го года, г. Смитъ, въ новомъ сочиненіи своемъ: "Суворовъ и паденіе Польши", говоритъ слѣдующее: "Такъ-какъ Австрія и преимущественно Пруссія, подчинившая Польшу тяжкимъ мѣрамъ, всегда умѣли выдвигать Россію впередъ, а сами держались въ сторонѣ, то подъ конецъ на Россію стали смотрѣть какъ на единственную виновницу всѣхъ бѣдствій, разразившихся надъ Польшей. Въ этомъ мнѣніи утверждали народъ иногда черезъ-чуръ крутыя и повелительныя дѣйствія русскихъ посланниковъ, напримѣръ князя Репнина и Сальдерна, которые не умѣли облекать свои требованія въ мягкія формы, надменность иныхъ генераловъ, которые позволяли себѣ все въ отношеніи пресмыкавшихся предъ ними поляковъ и, наконецъ, тягости, всегда неразлучныя съ пребываніемъ иноземныхъ войскъ. Вся ненависть, все ожесточеніе націи обрушились на Россію. Нетолько раздѣлъ и униженіе Польши приписывали Россіи, но при всякомъ встрѣчавшемся препятствіи, при всякой неудачѣ какого-либо плана обвиняли Россію, и Россія же была, наконецъ, виновата въ томъ

   

СОВРЕМЕННАЯ ХРОНИКА РОССІИ.

Рѣчь Наполеона и силлогизмъ, изъ нея вытекающій.-- Къ чему мы должны готовиться.-- Необходимо сдѣлать смотръ нашимъ нравственнымъ силамъ.-- Состояніе крестьянъ, по показаніямъ газетныхъ корреспондентовъ.-- Развитіе пьянства въ народѣ.-- Старые расколы и причины ихъ распространенія.-- Новый расколъ и ожидающая его участь.-- Показаніе Гервинуса о нѣмецкой молодёжи въ 1817-мъ году.-- Что опаснѣе въ расколахъ: застой или движеніе?-- Состояніе нашего просвѣщенія.-- Новый университетскій уставъ и исторія его происхожденія.-- Мнѣніе "Журнала Мин. Нар. Просв." о причинахъ застоя и незрѣлыхъ увлеченій въ нашей наукѣ.-- Неточность и недомолвки въ этомъ мнѣніи.-- Достоинства университетскаго устава.-- Мнѣніе академика Бэра о приват-доцентахъ и о преподаваніи философіи.-- Мнѣніе H. И. Пирогова объ университетскомъ преподаваніи вообще.-- Воспитательное значеніе земскаго самоуправленія.-- Противоположные взгляды на крестьянскіе волостные суды.-- Неосуществимость крайнихъ требованій, по отношенію къ этимъ судамъ, и необходимость эклектическаго примиренія этихъ требованій.-- Мнѣніе Д.-С. Милля.-- Волостные и мировые суды могутъ и должны существовать рядомъ.-- Мнѣніе г. Сабанѣева не убѣждаетъ насъ въ противномъ.-- Сокращеніе мировыхъ участковъ.-- Споръ по этому вопросу "Голоса" съ "Московскими Вѣдомостями".-- Преступленіе раскольника Заморина и противорѣчія "Московскихъ Вѣдомостей".-- Афоризмъ Милля.-- Замѣтка о г. Рыльскомъ.

   Мы беремся за перо въ самую неблагопріятную для внутреннихъ вопросовъ минуту. Весь міръ, озадаченный новымъ фокусомъ императора французовъ, ни о чемъ другомъ не говоритъ и не пишетъ, какъ о рѣчи 5-го октября, о новомъ парижскомъ конгресѣ, гдѣ будетъ установленъ для всей Европы новый порядокъ вещей, основанный на вѣрно понятыхъ интересахъ государей и народовъ. Подумаешь, какое счастье! Всему, что волновало Европу въ-теченіе послѣднихъ 50-ти лѣтъ, надъ чѣмъ ломала голову наука международнаго права, что воспламеняло умы иныхъ народовъ -- всему этому скоро настанетъ конецъ и благополучное разрѣшеніе Наполеонъ III, съ высоты французскаго трона, изъявилъ рѣшительное намѣреніе стать во главѣ утопистовъ всего міра и, съ помощью конгреса государей, разъ навсегда (?) утишить броженіе раздора, готоваго вспыхнуть со всѣхъ сторонъ, начать новую эру порядка и умиротворенія и перестроить на новыхъ основаніяхъ зданіе Европы, подкопанное временемъ и революціями. Никогда еще міръ не встрѣчался съ идеей болѣе величественной, никогда еще международная политика не приглашалась къ разрѣшенію задачи болѣе христіанской. "Можетъ ли быть что-нибудь законнѣе и разумнѣе -- говоритъ Наполеонъ III -- созванія европейскихъ государей на конгресъ, на которомъ личное самолюбіе и упорство умолкли бы предъ верховнымъ судомъ,? Что можетъ быть согласнѣе съ идеями вѣка и съ желаніями большинства, какъ обращеніе къ совѣсти и разуму государственныхъ мужей всѣхъ странъ, съ приглашеніемъ -- промѣнять болѣзненное и ненадежное состояніе на положеніе прочное и правильное, прекратить завистливое соперничество великихъ державъ, задерживающее успѣхи цивилизаціи; положить конецъ тому несчастному порядку, который придаетъ искусственную важность превратному духу крайнихъ партій, противопоставляя узкіе разсчеты законнымъ стремленіямъ народовъ?" {Выраженія тронной рѣчи Наполеона III.}
   Мы не станемъ утомлять читателей разборомъ знаменитой рѣчи, уже разобранной на всѣ возможные лады; не будемъ входить въ соображеніе, на сколько осуществимо предложеніе императора французовъ и чего слѣдуетъ ожидать отъ пресловутаго конгреса. Для насъ ясно одно: состоится ли конгресъ или не состоится, начнется ли весною война или нѣтъ -- Россія можетъ явиться на конгресъ только подъ условіемъ окончательнаго рѣшенія восточнаго вопроса; Россія можетъ принять европейскую войну только подъ условіемъ возбужденія того же вопроса. Умиротворяя Польшу, Европа не можетъ отказаться отъ обязанности умиротворить славянскіе народы, страждущіе подъ игомъ турокъ; начиная войну за католическихъ славянъ, Европа должна столкнуться со всѣми славянами православными. Таковъ силлогизмъ, неизбѣжно вытекающій изъ положенія, принятаго политикою императора французовъ. Искренною или вѣроломною окажется эта политика, исторія во всякомъ случаѣ приметъ къ свѣдѣнію это прямое и рѣзкое постановленіе вопроса. Съ безкорыстною или корыстною цѣлью начнетъ Наполеонъ новую эру -- окончаніе ея во всякомъ случаѣ будетъ зависѣть не отъ него. Духъ, вызываемый знаменитымъ заклинателемъ, могущественнѣе его армій и его конгресовъ. Но не Россіи же бояться этого духа. За исключеніемъ Польши, у нея нѣтъ народовъ, тяготѣющихъ къ Западной Европѣ. Духъ сепараціи можетъ бушевать-себѣ въ Европѣ сколько угодно, но въ Россіи ему поживы никакой не будетъ. За то, кому-кому, а Австріи и Турціи отъ него достанется. Не даромъ же Наполеонъ III и польскій народовый жондъ такъ сильно ухаживаютъ за этими двумя государствами; не даромъ Англія бережетъ ихъ какъ зѣницу своего ока... Чѣмъ бы, однако, ни кончились конгресъ и война, выкликаемые императоромъ французовъ, очевидно, что они не могутъ кончиться однимъ лишь измѣненіемъ международныхъ границъ и трактатовъ. Принципъ національностей -- не единственный принципъ, волнующій Западную Европу. Въ числѣ законныхъ стремленій западно-европейскихъ народовъ есть много такихъ стремленій, съ которыми Наполеоновымъ орламъ трудно будетъ справиться. "Превратный духъ крайнихъ партій" не угомонится съ окончаніемъ восточнаго, итальянскаго, польскаго и шлезвиг-гольштинскаго вопросовъ. Превратныя ученія" какъ признается самъ Наполеонъ, почерпаютъ свою силу "въ тѣхъ узкихъ разсчетахъ, которые противоставляютъ нѣкоторые западные государи стремленію своихъ народовъ". Но всему свѣту извѣстно, что въ числѣ этихъ нѣкоторыхъ, Наполеонъ ІІІ-й занимаетъ первое мѣсто. Какъ же это онъ, волшебный примиритель народовъ, рѣшается заняться переустройствомъ цѣлаго міра, не устроивъ прежде собственныхъ своихъ дѣлъ, не удовлетворивъ законныхъ стремленій собственнаго своего народа? На этотъ вопросъ императоръ французовъ знаетъ, что отвѣчать. Онъ знаетъ, что существуютъ на свѣтѣ народы, у которыхъ, по словамъ Милля, "страсть управлять всѣмъ міромъ до такой степени превосходитъ любовь къ собственной независимости, что они готовы пожертвовать всею своею свободою за одну лишь тѣнь власти" -- народы, у которыхъ всѣ попытки ввести у себя правильное управленіе, оканчиваются постоянно тѣмъ, что власть цѣликомъ отдается въ руки какого-нибудь ловкаго кавалера, "который спокойно, безъ суда, можетъ отправлять кого ему угодно въ Ламбессу или Кайену, не лишая никого надежды попасть къ нему когда-нибудь въ немилость" {Милль: "О представительномъ правленіи".}. Съ такимъ народомъ смѣло можно пускаться на перестройку всего міра. Рѣчь Наполеона разсчитана хорошо. Французы теперь чувствуютъ себя самымъ счастливымъ и самымъ свободнымъ народомъ. Съ часу на часъ они ждутъ теперь блаженнаго мгновенія, когда тюильрійскій оракулъ повелитъ имъ нести на своихъ штыкахъ "свободу, равенство и братство" по всему бѣлому свѣту.
   Намъ, русскимъ, слѣдуетъ особенно позаботиться о приличной встрѣчѣ этихъ всесвѣтныхъ цивилизаторовъ. Намъ нужно осмотрѣться хорошенько и привести въ исправность нетолько наши штыки, пушки и наши финансы -- объ этомъ, вѣроятно, позаботилось уже правительство -- намъ слѣдуетъ позаботиться также объ устройствѣ нашихъ нравственныхъ боевыхъ силъ, что лежитъ уже на обязанности общества. Намъ слѣдуетъ вспомнить, что мы встрѣчаемся теперь съ идеями "всемірной правды и всемірнаго счастья" уже не при тѣхъ условіяхъ, при какихъ встрѣчались прежде. Наша борьба съ этими идеями, начатая наказомъ Екатерины, еще не кончилась съ изданіемъ Положеній 19-го февраля 18Gl-ro года. Можно сказать, что только съ этого дня -- дня первой побѣды нашей -- собственно и началась у насъ серьёзная борьба съ ними. Мы не должны и не можемъ положить теперь оружія до тѣхъ поръ, пока не побѣдимъ окончательно и не повергнемъ идею всемірной правды и всемірнаго благоденствія подъ нози русской правды и русскаго благоденствія.
   Въ виду предстоящей борьбы съ "идеями вѣка", поднимаемыми противъ насъ Наполеономъ, слѣдовало бы намъ серьёзно подумать о томъ, какъ бы устроить наши общественныя отношенія на такихъ началахъ, которыя устранили бы отъ насъ духъ сословности, апатіи и эгоизма и тѣсно связали бы дворянство съ прочими силами общества въ одно цѣлое. Состояніе наше крестьянства, на которомъ, по выраженію "Москов. Вѣд.", все стоитъ и которымъ все держится, требуетъ особеннаго вниманія. Несмотря на отличный духъ патріотизма, царствующій въ настоящую минуту въ нашемъ народѣ, несмотря на увѣреніе "Москов. Вѣдомостей", что духъ сословнаго недовѣрія все болѣе и болѣе смягчается въ нашемъ земствѣ, благодаря пособію, оказанному внутренней врачуюгцей силp3; сословнаго духа -- несмотря на это, все-таки существуютъ данныя, свидѣтельствующія, что многое происходитъ не такъ, какъ увѣряетъ эта почтенная газета. Въ доказательство мы могли бы сослаться на августовскую книжку "Русскаго Вѣстника", въ которой помѣщены записки какого-то мироваго посредника. Хотя эти записки относятся къ 1861-му и 1862-му годамъ, но текущія газетныя извѣстія свидѣтельствуютъ, что и въ нынѣшнемъ году недовѣріе крестьянъ не вездѣ измѣнилось. Самыя выгодныя сдѣлки, самыя великодушныя уступки помѣщиковъ отвергались и отвергаются крестьянами только на томъ основаніи, что у сосѣдей все идетъ по старому. "Какъ другіе, такъ и мы" -- вотъ рычагъ, на которомъ держатся крестьянскіе интересы. "Не испытавъ на дѣлѣ -- говоритъ авторъ "Записокъ мироваго посредника" -- трудно даже повѣрить, какимъ образомъ крестьяне, при полномъ во всѣхъ прочихъ случаяхъ довѣріи къ посреднику, все-таки не рѣшаются послушать его совѣта и не подписываютъ граматъ, при самой очевидной для нихъ уступкѣ. Это происходитъ вотъ какъ: пьяный приказный или проходящій солдатъ, чтобъ имѣть случай лишній разъ выпить и получить подводу, разскажетъ, при таинственной обстановкѣ, крестьянамъ разный вздоръ о новой волѣ и даже назначитъ ей срокъ. Разскажетъ, что въ сосѣдней губерніи дѣло совершенно иначе; что тамъ крестьяне берутъ всю землю безплатно, что если они подпишутъ грамату, то правительство обложитъ ихъ другимъ оброкомъ, или сошлетъ на Амуръ и т. п. Крестьяне накормятъ и напоятъ расказчика; онъ имъ еще прибавитъ вздору. Они еще поятъ, чтобъ вывѣдать отъ него всю суть, какъ говорятъ они. Разказчикъ украшаетъ свое повѣствованіе самыми дѣтскими фантазіями, даетъ ему самую несбыточную обстановку; говоритъ, что все это Положеніе написано господами, а царь сдѣлаетъ посвоему, какъ хочется крестьянамъ... Сходы рѣшаютъ ни подъ чѣмъ не подписываться. Во всемъ этомъ -- прибавляетъ авторъ Записокъ -- вовсе нѣтъ какого нибудь односторонняго недовѣрія къ своему помѣщику, но есть недовѣріе ко всему и ко всѣмъ, кто противорѣчитъ ихъ дикимъ понятіямъ о волѣ, или распущенному слуху и выдуманному разсказу плута. Они не вѣрятъ любимому старшинѣ, старостамъ, своимъ уполномоченнымъ, не вѣрятъ даже тѣмъ изъ своей среды, которые сблизясь съ человѣкомъ добросовѣстнымъ, или выслушавъ посредника и перечитавъ Положенія и циркуляры правительства со словами государя, поняли всю глупость и лживость молвы" ("Русск. Вѣстникъ" No 8, стр. 803). Что это грустное, по весьма понятное явленіе туго поддается вліянію смягчающаго времени -- этому доказательство находимъ мы въ слѣдующихъ строкахъ казанскаго корреспондента "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", писанныхъ въ ноябрѣ мѣсяцѣ нынѣшняго года: "Обыкновенно крестьянское дѣло идетъ у насъ такимъ образомъ, что ужь если одно какое нибудь значительное по населенію имѣніе согласится, напримѣръ, идти на выкупъ съ дополнительнымъ платежемъ, то за нимъ немедленно идутъ и всѣ сосѣднія, близь лежащія, и именно на выкупъ же съ дополнительнымъ платежемъ. Здѣсь не принимается въ разсчетъ разнообразіе экономическихъ условій въ разныхъ имѣніяхъ, а просто берется въ основаніе фраза: вонъ ивановцы пошли на казенный выкупъ, значитъ и намъ надо идти на казенный выкупъ. Поэтому, въ Спасскомъ уѣздѣ, напримѣръ, можно встрѣтить цѣлыя волости, которыя исключительно пошли на сиротскую десятину или нищенскій надѣлъ (четверть надѣла по 123 ст. Мѣста. Положенія), а въ Лаишевскомъ и въ Казанскомъ -- на выкупъ съ дополнительнымъ платежемъ, потому что въ этихъ уѣздахъ большія имѣнія показали примѣръ. А въ другомъ мѣстѣ, вдругъ, ни съ того ни съ сего, является у крестьянъ желаніе выкупить третью часть надѣла (операція, крайне невыгодная для крестьянъ) -- и пол-волости начинаетъ хлопотать о маломъ надѣлѣ; кричатъ себѣ, что хотятъ идти на усадьбу, единственно на томъ разумномъ основаніи, что какіе нибудь петровцы пошли на малый надѣлъ" (С.-Петерб. Вѣдомости, No 246) {По офиціальнымъ извѣстіямъ за прошлый мѣсяцъ, уставныя граматы введены уже повсюду, за исключеніемъ Костромской, Новгородской, Псковской и Смоленской губерній, гдѣ остается еще 669 граматъ, невведенныхъ въ дѣйствіе. Изъ 10,013,478 душъ, населяющихъ большепомѣстныя имѣнія, остались въ обязательныхъ отношеніяхъ къ помѣщикамъ 5,782,275 человѣкъ, а прекратили обязательныя отношенія только 3,876,052. Высочайшее повелѣніе о прекращеніи обязательныхъ отношеній въ Могилевской и въ остальныхъ уѣздахъ Виленской губерніи -- повелѣніе, о которомъ мы говорили въ прошлой Хроникѣ, уже состоялось. Такимъ образомъ, теперь скоро уже весь западно-русскій край будетъ освобожденъ отъ барщины. Съ 1-го января будущаго года не будетъ уже ни одного русскаго крестьянина, временно-обязаннаго служить польской интеллигенціи.}.
   Если отъ крестьянскаго дѣла мы перейдемъ къ другимъ явленіямъ народной жизни, то и тутъ далеко не все найдемъ въ розовомъ цвѣтѣ. Несмотря на нѣкоторые относительные успѣхи грамотности, пьянство въ народѣ распространяется повсюду въ широкихъ размѣрахъ. Въ этомъ соглашаются единогласно всѣ провинціальные корреспонденты, наиболѣе расположенные къ оптимизму. Нѣкоторые объясняютъ это грустное явленіе избыткомъ соблазна, доставляемаго разными наружными удобствами, которыя то и дѣло лѣзутъ въ глаза мужику и напоминаютъ, что можно выпить. Но чѣмъ бы дѣло ни объяснялось, оно все-таки неутѣшительно. За пьянствомъ всегда идетъ вслѣдъ нищета, развратъ и преступленія. На сколько питейно-акцизное управленіе выигрываетъ, на столько народное благосостояніе проигрываетъ отъ развитія этого порока. Не успѣлъ мужикъ заработать копейку -- и уже несетъ ее въ кабакъ. А тутъ, какъ нарочно, общее безденежье, при отсутствіи сбыта сельскихъ произведеній, при недостаткѣ хорошихъ путей сообщенія, при закрытіи многихъ бумагопрядильныхъ фабрикъ, при повсемѣстномъ почти упадкѣ помѣщичьихъ хозяйствъ, особенно въ западныхъ губерніяхъ, при крайнемъ разореніи акціонерныхъ компаній, наконецъ, при колебаніи вексельнаго курса -- при неудачѣ, постигнувшей размѣнную операцію, при чемъ погибли всѣ усилія и пожертвованія, сдѣланныя для искусственнаго поддержанія курсовъ! Всякій долженъ согласиться, что, при такой обстановкѣ, развитіе пьянства въ низшихъ классахъ, какъ и развитіе роскоши въ высшихъ -- явленіе крайне болѣзненное.
   Утѣшительно видѣть, что раскольники, составляющіе шестую и едвали не пятую часть всего населенія, совершенно непричастны этому пороку и отличаются строгою трезвостью и почти поголовною грамотностью; но за то они имѣютъ свои недостатки, крайне неблагопріятные для успѣшной борьбы съ духомъ вѣка, или, какъ они называютъ -- духомъ лесчимъ. Суевѣріе, доходящее у иныхъ до фанатизма, взаимная вражда между различными толками, отсутствіе терпимости къ чужимъ мнѣніямъ, привязанность къ буквѣ, доходящая до безнадежной крайности -- таковъ, какъ всѣмъ извѣстно, за немногими исключеніями, характеръ всѣхъ оттѣнковъ нашего раскола -- характеръ общій, впрочемъ, всякому духу сектаторства, гдѣ только онъ ни проявляется. За то, въ частности, какое безпредѣльное разнообразіе нравственныхъ, религіозныхъ и экономическихъ убѣжденій, какое богатство крайностей представляютъ эти безчисленныя уклоненія отъ господствующихъ понятій! На одномъ концѣ безпощадно-тупое гоненіе всего живаго, всего духовнаго, идолопоклонническое поклоненіе буквѣ; на другомъ -- чистое, отвлеченное поклоненіе духу, безплотной идеѣ, отвергающее всякую букву, всякую обрядность; здѣсь скопчество, а тутъ, рядомъ -- свальный грѣхъ; въ одномъ углу аскетизмъ, бродяжество, самосожяіеніе, въ другомъ -- здоровая практическая дѣятельность, богатая промышленость, торговля; тамъ коммунизмъ въ самомъ чистѣйшемъ видѣ, тутъ -- развитіе личной собственности до самыхъ громадныхъ капиталовъ. И до всего этого, русскій раскольникъ дошелъ собственнымъ умомъ, безъ пособія заморскихъ книжекъ! И все это хранится подъ спудомъ, ушло внутрь, обособилось, лишено свѣжаго воздуха, превратилось въ сектаторство! Что, еслибъ этимъ широкимъ размахамъ народнаго ума, болѣзненно мечущимся изъ одной крайности въ другую, былъ предоставленъ въ свое время свободный исходъ, была бы открыта возможность свободной борьбы, очищенія, примиренія? Навѣрное не были бы мы теперь озабочены встрѣчею "духа лесча" и могли бы спокойно взглянуть ему въ лицо, какъ подобаетъ людямъ, имѣющимъ свободную совѣсть. Но какъ женамъ быть теперь, что дѣлать дальше съ этими противорѣчіями, несогласіями, такъ упорно развивающимися, такъ странно соединяющими старые недуги съ новыми, заблужденія невѣжества съ заблужденіями науки? Слѣдуетъ ли намъ желать, чтобъ эти несовмѣстимыя, разнородныя, другъ друга непризнающія, другъ друга непонимающія явленія, будучи загнаны внутрь, смѣшались тамъ современемъ вкупѣ и произвели воспаленіе? Слѣдуетъ ли намъ нынѣшнее высокое настроеніе національнаго духа, вызванное случайными, внѣшними событіями, считать за окончательное исцѣленіе внутреннихъ недуговъ? Вѣдь пройдетъ же когда нибудь этотъ благородный пылъ оскорбленнаго патріотизма, утихнетъ же когда нибудь эта жгучая боль русскаго тѣла, задѣтаго за живое; настанетъ же когда нибудь время, когда мы опять станемъ лицомъ къ лицу съ нашими душевными болями, опять наткнемся на дикое мясо, тихонько наростающее на двухъ противоположныхъ оконечностяхъ нашего общественнаго организма. Что тогда мы будемъ, дѣлать? Опять будемъ загонять внутрь воспалительные и гнилые соки, опять будемъ перебиваться изо дня въ день беззаботно, на основаніи стариннаго авось, да какъ нибудь!... Если для насъ ничего не значатъ уроки минувшихъ вѣковъ и примѣры другихъ народовъ, то взглянемъ, по крайней мѣрѣ, вокругъ себя и убѣдимся, что въ дѣлахъ внутреннихъ на помощь внѣшнихъ случайностей разсчитывать невозможно. Новѣйшія движенія въ расколѣ, о которыхъ столько любопытнаго и назидательнаго сообщилъ намъ "Русскій Вѣстникъ", весьма убѣдительно доказываютъ, что патріотизмъ, какъ чувство политическое, государственное, неспособно вполнѣ исцѣлять раны общественныя. Мы видѣли, что въ польскомъ вопросѣ всѣ раскольники, безъ различія сектъ и толковъ, дружно соединились въ одно неразрывное цѣлое и примкнули ко всѣмъ прочимъ соотечественникамъ, исповѣдующимъ православную, лютеранскую, жидовскую, татарскую и всякія другія вѣры. Но какъ только это счастливое согласіе породило между раскольниками надежду умѣрить внутреннія несогласія свои, раздоры тотчасъ вспыхнули съ новою силою и духъ сектаторства обнаружилъ всю неспособность свою подчиняться духу патріотизма въ вопросахъ неполитическихъ. "Окружное посланіе", написанное старообрядцами -- поповщинцами, проникнуто было желаніемъ смягчить вражду раскола къ православію, склонить свою братію къ снисходительности и примиренію, но встрѣтило до того сильный отпоръ, что поповщинское духовенство рѣшилось тотчасъ отступить назадъ и въ "Соборномъ опредѣленіи на окружное посланіе" признало всякую дальнѣйшую попытку къ примиренію дѣломъ неподходящимъ. Этимъ только и успѣло оно заглушить глухой ропотъ и волненіе раскольничьихъ умовъ, пришедшихъ въ ужасъ отъ дерзновеннаго увѣренія "Окружнаго Посланія", что православная церковь вѣруетъ въ того же самаго Христа, въ котораго и они вѣруютъ, и что писать Іисусъ, вмѣсто Ісусъ, не значитъ еще оскорблять Бога.
   Сравнивая современную раскольничью литературу съ современной литературой русскаго общества, полемику поповщины и безпоповщины съ полемикою московскихъ и петербургскихъ журналовъ, трудно вѣрить, что обѣ эти литературы существуютъ рядомъ; трудно вообразить себѣ, какимъ это образомъ люди умудрились устроиться такъ хорошо, что въ одномъ и томъ же обществѣ существуютъ, нисколько не безпокоя другъ-друга, два совершенно противоположныя движенія, что въ одно и то же время, однѣми и тѣми же русскими буквами, пишутся -- на одномъ концѣ "Окружное посланіе и соборное постановленіе", на другомъ -- романы гг. Тургенева, Чернышевскаго и Писемскаго. Но если всмотрѣться внимательно въ исторію происхожденія обоихъ движеній -- того, въ которомъ борются двуперстіе съ трехперстіемъ и того, въ которомъ борются два направленія нашей бельлетристики, то станетъ понятно, что оба эти раскола, несмотря на два столѣтія, ихъ раздѣляющія, имѣютъ одну и ту же причину и могутъ имѣть одни и тѣ же послѣдствія. Поэтому, нельзя не порадоваться, что обѣ литературы -- раскольничья и нигилистическая -- находятся въ состояніи кое-какого движенія, что одна изъ нихъ уже пробуждается отъ сна, а другая еще не успѣла заснуть, не успѣла превратиться въ очерствѣлую секту, въ непогрѣшимый догматъ. Что касается до старыхъ раскольниковъ, то мы увѣрены, что православное духовенство, памятуя горестныя послѣдствія никоновскихъ преслѣдованій, будетъ дѣйствовать, относительно ихъ, не такъ какъ прежде, будетъ воздерживаться отъ вмѣшательствъ въ "безмѣстныя мудрованія богомерзкихъ ересей" и дастъ имъ свободный выходъ къ свѣту и истинѣ. Мы убѣждены, что "жестокословныя порицанія", на которыя яіалуется "Окружное Посланіе", не изыдутъ болѣе изъ православныхъ устъ, а жестокосердныя преслѣдованія не возобновятся болѣе. Времена теперь уже не тѣ, и нѣтъ сомнѣнія, что наши пастыри отнесутся къ заблужденіямъ раскольничьихъ сектъ, какъ желаетъ "Окружное Посланіе", по реченному: "Не прилагай предѣлъ вѣчныхъ, яже положеша отцы твои" ("Окружное Посланіе" поновщ. согласія, "Русскій Вѣстникъ" No 7, стр. 103).
   Что же касается до новаго раскола -- до такъ называемаго нигилизма -- то за него мы гораздо болѣе опасаемся. Къ новымъ заблужденіямъ ума люди всегда склонны относиться съ большимъ ожесточеніемъ и суровостью, чѣмъ къ заблужденіямъ старымъ, отжившимъ свой вѣкъ, о которыхъ уже легко говорить съ улыбкою снисхожденія. Но несчастію, нетолько новыя заблужденія, но и новыя истины имѣютъ отъ природа одинъ весьма важный недостатокъ, вызывающій противъ нихъ озлобленіе. Дѣло въ томъ, что каждое новое всегда несетъ съ собою разрушеніе стараго. Новая истина или новое заблужденіе не столько заботится о своемъ существованіи, сколько объ уничтоженіи старой истины или стараго заблужденія. Наоборотъ, старое только о томъ и хлопочетъ, чтобъ подержать и упрочить свое существованіе, оградить себя отъ набѣговъ новаго. Наступательныя дѣйствія всегда болѣе раздражаютъ, чѣмъ оборонительныя; къ тому же, почти всякая новизна -- истина или ложь -- въ первые моменты своего развитія, является, въ грубой формѣ, съ дерзкою самоувѣренностью и заносчивостью, ведя за собою дикую орду фанатиковъ, способныхъ только усиливать и распространять вокругъ себя ожесточеніе. Нашествіе на римскую имперію гунновъ и нашествіе на нее германскихъ племенъ были одинаково разрушительны и одинаково безобразны; но гунны исчезли скоро, какъ исчезаетъ всякая голая ложь, не оставляя послѣ себя никакого слѣда; германцы же обновили древній міръ, сами очистились, въ борьбѣ съ нимъ отъ всего, что было въ нихъ ложнаго и временнаго, и упрочили господство тѣхъ своихъ началъ, которыя были дѣйствительно новы и прочны. Было бы очень грустно, еслибъ человѣчество навсегда оградило себя отъ вторженія всякой новизны, на томъ только основаніи, что нельзя поручиться напередъ, явится ли она въ качествѣ гунновъ или въ качествѣ германцевъ. Съумѣй человѣчество устроиться такъ прочно -- оно превратилось бы въ стоячее болото. Но не менѣе грустно было бы и такое состояніе человѣчества, при которомъ всякая новизна могла бы безпрепятственно водворяться въ немъ и смѣнять одна другую безъ всякой борьбы. Человѣческій міръ превратился бы тогда въ манежъ или плац-парадъ, на которомъ ни одно зерно не успѣло бы пустить корня подъ копытами безпрестанно смѣняющихся истинъ. Новые люди и новыя ученія не всегда, слѣдовательно, справедливы въ своихъ нападкахъ на старыхъ людей и старыя ученія, за то, что тѣ не уступаютъ имъ мѣсто безъ боя. Пока человѣкъ или убѣжденіе имѣютъ въ себѣ хоть каплю жизни и силы, они обязаны отстаивать свое существованіе, иначе они были бы не людьми и не убѣжденіями, а тряпками, на которыхъ нельзя было бы возрастить ничего новаго. Основательны только тѣ жалобы новыхъ людей и новыхъ ученій, который обращены не противъ самой борьбы, а противъ оружія, выбираемаго иногда старыми людьми и старыми ученіями. Къ несчастно, нетолько ложь, но и правда, въ минуты увлеченія, позволяетъ себѣ прибѣгать къ такому оружію, которое, добывая вѣрный минутный успѣхъ, ведетъ за собою столь же вѣрное, но болѣе чувствительное пораженіе. Употребляя, напримѣръ, силу кулака противъ силы слова и убѣжденія, можно заставить нашего врага замолчать, но ненадолго. И чѣмъ полнѣе будетъ видимый успѣхъ нашъ въ первую минуту, чѣмъ совершеннѣе будетъ молчаніе подавленнаго убѣжденія, тѣмъ глубже будетъ ожидающее насъ вслѣдъ за тѣмъ пораженіе. Не слѣдуетъ забывать, что кулакъ легко разжимается силою убѣжденія, но убѣжденіе никогда не убивается кулакомъ. Истина эта, къ сожалѣнію, очень часто забывается въ разгарѣ страстей, вспыхивающихъ во время борьбы, и ослѣпленные побѣдители часто собственными руками укрѣпляютъ силу побѣжденныхъ и упрочиваютъ за ними въ будущемъ упорный и продолжительный успѣхъ. Такъ, напримѣръ, при Никонѣ, сначала было не болѣе шести раскольниковъ; теперь же ихъ около 10-ти мильйоновъ человѣкъ. А вѣдь, кажется, какъ легко было побѣдить ихъ въ самомъ началѣ! И Никонъ побѣдилъ -- только отъ его побѣды намъ несовсѣмъ теперь здоровится. Кого же теперь считать виновникомъ усиленія нашего церковнаго раскола: протопоповъ Аввакума и Лазаря съ братіею -- или Никона съ его подражателями? Первоначальныя дѣйствія расколоучителей были, какъ извѣстно, изъ числа не самыхъ важныхъ; но когда ихъ разстригли и выгнали изъ Москвы, когда ихъ лишили всякой возможности бороться словомъ, они замкнулись въ своемъ заблужденіи и пошли распространять его но всему русскому царству, уже не словомъ, а дѣломъ.
   Таково происхожденіе всѣхъ вообще расколовъ, какъ религіозныхъ, такъ и политическихъ. Въ Исторіи XIX столѣтія Гервинуса читаемъ о состояніи германскаго общества въ 1817-мъ году слѣдующія строки: "Общность политической дѣятельности всѣхъ сословій была разорвана образомъ дѣйствій нѣмецкой молодёжи; это незначительное меньшинство начало поступать какъ особая часть, отдѣлившаяся отъ остальной націи, хлопотать о своихъ особыхъ политическихъ цѣляхъ, раздуваться своимъ демократическимъ и вмѣстѣ олигархическимъ высокомѣріемъ; она разорвала этимъ единство патріотизма всѣхъ сословій. Но другая, болѣе вліятельная часть націи раньше ея сдѣлала этотъ вредный общему дѣлу разрывъ. Молодёжь дѣйствовала съ сенаторскимъ упрямствомъ; но нѣмецкое дворянство подало ей дурной примѣръ дѣйствовать съ кастовымъ упрямствомъ въ пользу своихъ особенныхъ интересовъ, различныхъ отъ общаго интереса. При первоначальномъ устройствѣ "буршей", самые консервативнѣйшіе люди не могли не признаваться, что большинство членовъ этихъ обществъ отличались благороднымъ духомъ, серьёзною любовью къ наукѣ, чистотою нравственности и солидностью характера. Сначала бурши не имѣли опредѣленной политической системы, но рѣзко высказывали, что лишь бы жизнь духа была пробуждена, а формы для нея найдутся. Если эта молодёжь, вмѣстѣ съ Фихте и немногими другими, одинокими или саркастическими мыслителями, и дѣйствительно видѣла послѣднюю цѣль начинавшагося движенія въ учрежденіи германской республики, но она соглашалась на слова своего учителя, что осуществленіе послѣдней цѣли можно отложить до XXII вѣка, а въ ожиданіи того готова была, подобно ему, работать для достиженія ближайшихъ, практичнѣйшихъ цѣлей, указываемыхъ тогдашними современными обстоятельствами и потребностями націи. Дѣло было лишь въ томъ, чтобъ этой энергической молодёжи указать путь и работу на немъ. Бодрое поколѣніе великой эпохи, она проникнута была идеею патріотическаго призванія, общественной чести, государственной свободы; она поняла, что смыслъ и сущность тогдашняго времени для Германіи -- переходъ отъ литературной къ политической жизни, и опредѣлила эту задачу лаконической формулой: "наука безъ жизни ничтожнѣе жизни безъ науки". Эту великую задачу отечественной исторіи она видѣла предъ собою, какъ всегда все видитъ молодёжь, въ идеальной возвышенности, съ полнотою надеждъ, съ увѣренностью, еще незнающею разочарованій, со смѣлостью, еще неподавленною игомъ стѣсненій дѣйствительнаго быта. Еслибъ эта пламенная сила энтузіазма нашла себѣ занятіе, руководство, какую бы то ни было вѣрную дорогу къ дѣятельности, она готова была бы идти по всякому разумному направленію, совершая всякую честную работу. Нѣмецкая молодёжь сознавала и сама говорила себѣ, что если будутъ исполнены данныя обѣщанія, если будетъ имѣть движеніе отечественный вопросъ, то она стала бы сама твердою опорою внутренней и внѣшней безопасности. Но если запирали и портили благодарный путь къ политической будущности Германіи, то, разумѣется, надобно было ожидать, что эти свѣжія, готовыя къ труду силы начнутъ портиться отъ бездѣйствія, этотъ добродушный энтузіазмъ, раздражаемый стѣсненіемъ, обратится въ неповиновеніе. По несчастію, нѣмецкому вопросу съ самаго же начала данъ былъ не надлежащій оборота. Да и не нашлось такихъ людей, которые съумѣли бы воспользоваться готовыми силами. Даже Нибуръ, ненавистника) этой молодёжи, не могъ не винить нѣмецкую администрацію, которая своими ошибками обратила въ фанатическую секту людей, которые по своей невинности, сами но себѣ, были малоспособны составить и простую политическую партію. Еслибы Маккіавели могъ видѣть въ первое время эту нѣмецкую молодёжь, занимавшую въ Германіи приблизительно то мѣсто, какое занимали въ Италіи офицеры и карбонари, онъ позавидовалъ" бы нравственному превосходству нѣмцевъ предъ своими романскими соплеменниками, которыхъ онъ называлъ "язвою земли", за ихъ безнравственность и безбожіе. Но черезъ три года онъ нашелъ бы ту же нѣмецкую молодёжь уже очень похожею на итальянскія секты. Уже черезъ годъ, въ іюнѣ 1818-го года, обозначились новыя начала втораго періода движенія, когда часть молодёжи стала проникаться тенденціями къ составленію заговоровъ. Тутъ былъ предложенъ на формальное обсужденіе вопросъ: "освящаетъ ли цѣль средства?" Вскорѣ явились и были принимаемы и другіе принципы того же характера, въ духѣ средневѣковыхъ тайныхъ демагогическихъ судилищъ и іезуитовъ. Въ своихъ пѣсняхъ и рѣчахъ бурши стали подражать Яну (берлинскому профессору). Подобно ему, они считали бранчивость необходимою приправою свободы мысли, грубость -- признакомъ прямодушія и добродѣтели; высокомѣрно ратовали они противъ филистеровъ, "нечующихъ шума "Воданова дыханія"; грубому буршевскому топу назначено было, но ихъ мнѣнію, вытѣснить обычаи дворянчиковъ, холстинному камзолу -- наряды дворянчиковъ, "страннической жизни и гимнастикѣ -- сидѣнье въ кабинетѣ и у печки, разслабившее сердца." Желѣзные люди, они стали носить желѣзный крестъ на фуражкѣ, желѣзный орденъ въ петлицѣ, желѣзныя подковки на каблукахъ, желѣзную оправу на палкѣ -- странные символы освобожденія! Между разсудительными патріотами, думавшими о серьёзной борьбѣ съ дурными формами государственнаго быта, было много людей, которыхъ это патріотическое шутовство "старыхъ дѣтей и ребячествующихъ стариковъ" -- это германофильство, неимѣющее подъ ногами прочной почвы въ Германіи, исполняло тогда такимъ же отвращеніемъ, какое потомъ, въ 30-хъ годахъ, внушила другимъ -- отчаянная литература, начавшая играть въ революцію, не видя ни за себя, ни за собою ни одного революціоннаго элемента" {Гервинусъ. Переводъ Антоновича, стр. 354--362.}.
   Отвращеніе, о которомъ говоритъ Гервинусъ, было весьма понятно, но столько же недальновидно, какъ и полицейское преслѣдованіе буршей. Отвращаться отъ явленій серьёзныхъ, хотя и безобразныхъ", могутъ только люди самодовольные и недальновидные, непривыкшіе заботиться о будущемъ. Къ сожалѣнію, и въ нашемъ обществѣ слишкомъ сильно развивается отвращеніе отъ явленій кое въ чемъ аналогическихъ съ тѣми, о которыхъ говоритъ Гервинусъ; къ сожалѣнію, и въ нашей литературѣ высказывается самодовольное презрѣніе ко всѣмъ этимъ наноснымъ теоріямъ и увлеченіямъ, которыя еще такъ недавно волновали нашу журналистику, но которыя, по увѣренію "Московскихъ Вѣдомостей", тотчасъ разсѣялись какъ дымъ или угаръ, отъ перваго дуновенія реакціи и патріотическаго одушевленія. Еслибъ этотъ угаръ дѣйствительно разсѣялся безъ слѣда, мы бы не стали и вспоминать о немъ; но есть много данныхъ, свидѣтельствующихъ, что "Московскія Вѣдомости" сильно заблуждаются на этотъ счетъ или притворяются заблуждающимися. Мы видимъ, что на страницахъ самаго "Рус. Вѣстника" появился уже второй капитальный романъ, посвященный изученію этого "ничтожнаго" заблужденія. Мы слышимъ, что точно такого же рода заблужденія распространены по всей континентальной Европѣ, что на нихъ крѣпко жалуется въ своихъ политическихъ письмахъ Робертъ фон-Моль, старый профессоръ государственнаго права; мы знаемъ, что новый профессоръ международнаго права -- Наполеонъ III, въ своей тронной рѣчи, указываетъ на этотъ чадъ, какъ на общее явленіе, которому придаютъ искусственную важность люди съ узкими разсчетами. Мы не станемъ разбирать, на сколько правы эти почтенные профессоры по отношенію къ Западной Европѣ; но мы того мнѣнія, что въ Россіи болѣзнь эта, несмотря на ея наносное происхожденіе, можетъ пустить глубокіе корни, при прежней методѣ леченія ея. Мы боимся, что загнанная внутрь, она окажется впослѣдствіи болѣе серьёзною, чѣмъ въ первое время, когда была наружною и наносною. Мы боимся, чтобъ съ соціальнымъ расколомъ, произведеннымъ ею въ обществѣ, не произошло того же самаго, что произошло съ расколомъ церковнымъ -- чтобъ движеніе, въ началѣ безвредное, не превратилось въ застой, въ упорное старообрядчество {Спустя двѣ недѣли послѣ отсылки этой Хроники въ типографію, мы прочли въ "Голосѣ" превосходное разсужденіе г. Пирогова, въ которомъ эта самая мысль развита съ замѣчательною глубиною. Очень сожалѣемъ, что не можемъ познакомить теперь же нашихъ читателей съ этой новою статьею г. Пирогова.}. Застой опаснѣе всякаго движенія, гніеніе заразительнѣе всякаго повѣтрія; остановить его гораздо труднѣе, чѣмъ направить движеніе. Протопопа Аввакума съ братіею гораздо легче было убѣдить, чѣмъ 10 мильйоновъ нынѣшнихъ раскольниковъ.
   Силы разума, просвѣщенія, науки -- вотъ единственныя средства для излеченія нравственныхъ недуговъ. Просвѣщеніе -- это самая дѣйствительная артиллерія противъ человѣческихъ заблужденій. Школы, церковная проповѣдь, гимназіи, университеты, литература, земское самоуправленіе, судъ присяжныхъ -- считаются у всѣхъ народовъ самыми лучшими орудіями народнаго воспитанія и просвѣщенія. Нѣкоторыя изъ этихъ орудій, какъ извѣстно, у насъ еще не отлиты и не поступили въ комплектъ дѣйствующихъ баттарей; о нихъ, въ послѣднее время, что-то и слухи даже замолкли; можно думать, что тщательная и добросовѣстная отдѣлка и нарѣзка ихъ затруднится нетолько состояніемъ нашихъ финансовъ, но и состояніемъ нашего общественнаго настроенія. Мало что-то говорили въ послѣднее время и о состояніи народныхъ школъ, училищъ и гимназій; поговариваютъ только, что "проектъ устава для низшихъ и среднихъ заведеній" опять передѣлывается до основанія; говорятъ, что на эту передѣлку возымѣла вліяніе извѣстная полемика "Современной Лѣтописи" съ г. Вороновымъ, но въ какой мѣрѣ справедливы эти слухи -- ручаться не можемъ. Знаемъ только, что изъ всѣхъ просвѣтительныхъ проектовъ, обѣщанныхъ намъ во время блаженной памяти либеральнаго настроенія общества -- до сихъ поръ утвержденъ и возъимѣлъ дѣйствіе одинъ только проектъ университетскаго устава. Мы не имѣли до сихъ поръ случая остановитъ вниманіе читателя на подробностяхъ этого устава, хотя онъ утвержденъ уже нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ (18 іюня); мы обратили только мимоходомъ вниманіе на общій характеръ этого устава, состоящій въ томъ, что университету предоставляется отнынѣ самостоятельность, при чемъ и власть попечителя усилена въ широкихъ размѣрахъ. Теперь, пользуясь случаемъ, постараемся дать читателю краткое, но возможно ясное понятіе о достоинствахъ новаго университетскаго устава; но для большаго уразумѣнія дѣла необходимо бросить взглядъ на исторію русскихъ университетовъ. Заимствуемъ изъ "Журнала Министерства Народнаго Просвѣщенія" слѣдующія данныя для этой исторіи: Первый русскій университетъ -- московскій, учрежденъ 12-го января 1755-го года, но повелѣнію верховной власти, во вниманіи къ тому, что "способомъ науки просвѣщенные народы превознесены и прославлены надъ живущими во тьмѣ невѣденія людьми." Уставъ его составленъ былъ Шуваловымъ, въ то время, когда у насъ не было еще общеобразовательныхъ среднихъ и низшихъ учебныхъ заведеній. Университету грозила опасность остаться безъ студентовъ; поэтому устроены были при немъ двѣ гимназіи и университету даны разныя права и преимущества, а также совершенная независимость отъ всѣхъ присутственныхъ мѣстъ и властей кромѣ сената, которому онъ подчинялся непосредственно. Онъ былъ снабженъ своимъ особеннымъ судомъ, простиравшимся какъ на профессоровъ, такъ и на студентовъ и особенныхъ своихъ заступниковъ и ходатаевъ въ лицѣ одного или двухъ кураторовъ. Первоначальный составъ профессоровъ наполненъ былъ большею частію иностранцами, незнавшими ни слова по-русски, неимѣвшими ничего общаго съ русскими интересами и искавшими въ Россіи только матеріальныхъ выгодъ. Естественно, что такой корпораціи нельзя было предоставить управленіе дѣлами университета, поэтому надъ университетомъ поставленъ былъ начальникъ -- директоръ, который во всѣхъ дѣлахъ, за исключеніемъ устройства учебной части и суда надъ студентами, правилъ университетомъ одинъ, безъ совѣщанія съ профессорами. Судъ надъ студентами производился или конференціею, или тѣмъ изъ профессоровъ, преимущественно юристовъ, которому поручала конференція. Наказанія состояли въ заключеніи въ карцеръ на хлѣбъ и на воду, въ облеченіи въ крестьянскую одежду, въ вычетахъ изъ жалованья и въ исключеніи изъ университета. Въ такомъ видѣ московскій университетъ существовалъ до начала царствованія Александра І-го, когда введена была новая система народнаго образованія на самыхъ широкихъ основаніяхъ. Явилось министерство народнаго просвѣщенія, явились гимназіи, уѣздныя и приходскія училища и два новыхъ университета -- харьковскій и казанскій, получившіе, вмѣстѣ съ московскимъ, отдѣльные уставы, впрочемъ, почти буквально между собою сходные. Къ каждому университету приписанъ былъ учебный округъ; университетъ удалялъ и назначалъ смотрителей и учителей, и представлялъ къ утвержденію министру директоровъ губернскихъ гимназій. Для завѣдыванія дѣлами училищъ, при немъ состоялъ особый училищный комитетъ изъ ректора и шести выбранныхъ совѣтомъ ординарныхъ профессоровъ, который обязанъ былъ ежегодно представлять совѣту отчетъ о состояніи ученія въ округѣ. Внутреннее устройство университетовъ получило форму коллегіальную и основано было на началѣ совершенной автономіи во всѣхъ дѣлахъ, касающихся быта университетской корпораціи. Власть попечителя состояла въ общемъ надзорѣ и въ попеченіи о процвѣтаніи университетовъ, безъ непосредственнаго участія въ университетскомъ судѣ и администраціи. Университетскому суду оставлены были по новому уставу (1804 года) всѣ тѣ преимущества, которыми, по примѣру заграничныхъ, пожалованъ былъ при своемъ основаніи московскій университетъ. Въ гражданскихъ дѣлахъ университетъ разбиралъ всѣ тяжбы и иски со студентовъ, за исключеніемъ дѣлъ о недвижимыхъ имѣніяхъ; въ уголовныхъ дѣлахъ онъ самъ производилъ слѣдствіе и посылалъ своего синдика засѣдать въ судѣ, въ качествѣ депутата. Университетская полиція была легка, потому что ограничивалась стѣнами университета. Студенты, за исключеніемъ казеннокоштныхъ, жили на вольныхъ квартирахъ и ходили въ партикулярномъ платьѣ. Въ дѣлахъ дисциплинарныхъ, то-есть но проступкамъ противъ университетскихъ порядковъ, судъ имѣлъ три степени: ректора, правленіе и совѣтъ. Жалобы на университетскій судъ приносились въ правительствующій сенатъ.
   "Таковъ былъ порядокъ, при которомъ развивались университеты наши въ первые шестнадцать лѣтъ своего новаго существованія. Несмотря на недостатокъ русскихъ ученыхъ и слабое вліяніе университетской науки на учащихся и на общество, все, казалось, ручалось за правильное и мирное развитіе нашихъ университетовъ, на основаніи уставовъ 1804-го года, тѣмъ болѣе, что и академическая жизнь учащихся шла необыкновенно спокойно, ровно и тихо и не было примѣра какихъ-либо серьёзныхъ волненій или безпорядковъ между учащеюся молодежью; но нѣкоторыя событія въ Западной Европѣ неожиданно потрясли жизнь нашихъ университетовъ въ самомъ основаніи и обратили уставы ихъ въ мертвую букву".
   Эти нѣкоторыя событія были тѣ самыя событія, которымъ Гервинусъ посвятилъ въ своей "Исторіи девятнадцатаго вѣка" нѣсколько краснорѣчивыхъ главъ подъ общею рубрикою: "реакція отъ 1815-го до 1820-го года". Выше мы привели изъ этихъ главъ нѣсколько строкъ, рисующихъ состояніе нѣмецкой университетской молодёжи, какъ разъ наканунѣ катастрофы, разразившейся надъ нашими едва ли въ чемъ повинными университетами. Вотъ, какъ описываетъ эту катастрофу "Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія": "Въ 1819-мъ году, въ Германіи наступилъ весьма тяжелый періодъ для нѣмецкихъ университетовъ. Слѣдуя постановленіямъ франкфуртскаго союзнаго сейма отъ 20-го сентября 1819-го года, нѣмецкія правительства обратили самое бдительное вниманіе на университеты, заподозрѣнные въ распространеніи ложныхъ идей. Строгое подчиненіе ихъ особымъ правительственнымъ коммиссарамъ, лишеніе ихъ большей части юрисдикціи надъ учащимися, введеніе программъ преподаванія и надзоръ за благонамѣренностью читаемыхъ курсовъ, ограниченіе студентскихъ собраній и пріема учащихся въ университетъ, поставленіе въ совѣтѣ юрисконсульта и прокурора съ правомъ протеста, противъ всѣхъ вообще рѣшеній совѣта -- всѣ эти мѣры отразились и на нашихъ университетахъ. Въ 1821-мъ году, во всѣхъ русскихъ университетахъ установленъ былъ строгій надзоръ, какъ за профессорами, такъ и за студентами, а въ университетахъ петербургскомъ и казанскомъ, сверхъ ректора, назначенъ былъ еще особый директоръ. Университеты постепенно теряли свои привилегіи; иностранные профессоры почти всѣ уѣхали заграницу или вышли въ отставку; на ихъ мѣста назначались люди неспособные и мало приготовленные; по нѣскольку каѳедръ поручалось но одному профессору. Упадокъ университетовъ отразился и на среднихъ и низшихъ училищахъ, имъ подвѣдомственныхъ. Въ началѣ царствованія Николая учрежденъ былъ особый комитетъ для устройства учебныхъ заведеній, плодомъ котораго былъ уставъ для среднихъ и низшихъ заведеній, изданный 8-го декабря 1828-го года, и уставъ для университетовъ, утвержденный 26-го іюля 1835-го года {Комитетъ состоялъ, подъ предсѣдательствомъ министра графа Уварова, изъ слѣдующихъ лицъ: д. т. с. Михаила Михайловича Сперанскаго, статс-секретаря Блудова, контр-адмирала Крузенштерна, д. с. с. Шторха, д. с. с. графа М. М. Віельгорскаго, ст.-сек. М. А. Балугьянскаго, тайн. сов. Г. И. Вилламова, графовъ А. Г. и С. Г. Строгоновыхъ, флителъ-адъют. Перовскаго, и графа Н. А. Протасова. Правителемъ дѣлъ былъ князь П. А. Ширинскій-Шихматовъ.}. Оба эти устава произвели коренную реформу въ системѣ нашего образованія. Среднія и низшія училища отошли отъ вѣдомства университетовъ; полиція, судъ и хозяйственное управленіе университетовъ были отняты отъ совѣтовъ, вѣдомство которыхъ ограничилось техническо-учебными дѣлами, выборомъ ректора и лицъ для занятія вакантныхъ каѳедръ. Рядомъ съ совѣтомъ поставлено правленіе, которое изъ органа исполнительнаго сдѣлалось установленіемъ экономическимъ и независимымъ отъ совѣта, который, не получая отъ него отчета и не зная своего бюджета, не могъ имѣть опредѣленнаго понятія о своихъ матеріальныхъ средствахъ и правильности ихъ употребленія. Университетъ потерялъ и всѣ свои судебныя преимущества; дисциплинарная власть надъ студентами тоже была изъята изъ рукъ университета и ввѣрена, помимо ректора и совѣта, инспектору, выбираемому изъ военныхъ или гражданскихъ чиновниковъ и подчиненному непосредственно попечителю. Отношенія инспектора къ студентамъ были чисто-патріархальныя, то-есть основанныя не на законѣ, а на личномъ усмотрѣны, которое подвергало учащихся взысканіямъ безъ суда, административнымъ порядкомъ, за проступки, какъ въ стѣнахъ университета, такъ и внѣ его совершенные. Студенты, для облегченія надзора за ними, обязаны были носить установленные мундиры. На попечителя возложена была въ нѣкоторомъ отношеніи отвѣтственность за поведеніе студентовъ. Нѣкоторые университеты, какъ напримѣръ кіевскій и харьковскій, были подчинены въ 1846-мъ году генерал-губернаторамъ, а въ 1849-мъ году, вслѣдствіе смута, вспыхнувшихъ въ Западной Европѣ, отмѣнены были и послѣднія преимущества университетовъ: совѣтъ лишился права выбирать ректора, число студентовъ уменьшено до трехъ-сотъ, преподаваніе ограничено неподвижными программами, и отправленіе молодыхъ ученыхъ заграницу для приготовленія къ профессорскимъ должностямъ совершенно прекращено" {Августов. книжка Жур. Мин. Народ. Просв. стр. 334--344.}.
   Со вступленіемъ на престолъ нынѣ царствующаго государя, нѣкоторыя изъ этихъ ограниченій, какъ извѣстно, были отмѣнены, но тѣмъ неменѣе, состояніе университетовъ было далеко неудовлетворительно. Главные недостатки университетовъ, бывшія причиною ихъ упадка, по мнѣнію "Журнала Минист. Народ. Просв.", заключаются въ слѣдующемъ: 1) въ недостаткѣ хорошихъ профессоровъ; 2) въ излишней разнообразности обязательныхъ для студентовъ предметовъ, которая влекла за собою поверхностность знаній и большую снисходительность при испытаніяхъ студентовъ; 3) въ недостаточномъ приготовленіи поступавшихъ въ университетъ къ слушанію лекцій, особенно въ древнихъ и новѣйшихъ языкахъ; 4) въ равнодушіи ученыхъ сословій къ интересамъ ихъ университетовъ и науки вообще, и 5) въ скудости ученыхъ пособій университетовъ, недозволявшихъ имъ идти въ уровень съ подобными заведеніями Западной Европы. Къ устраненію этихъ собственно недостатковъ и направленъ новый уставъ, высочайше утвержденный 18-го минувшаго іюня. Равнодушіе ученыхъ сословій къ университетамъ и къ наукѣ, по мнѣнію "Журнала Минист. Народи. Просв.", объясняется "отчасти устраненіемъ ученыхъ коллегій отъ сужденій и распоряженій но вопросамъ, связаннымъ съ жизнью университетовъ, отчасти равнодушіемъ самаго общества къ интересамъ науки, отчасти скудостью содержанія профессоровъ и, наконецъ, не всегда удовлетворительнымъ составомъ ученыхъ коллегій. Не неся никакой отвѣтственности за внутреннее управленіе университетомъ, возложенное на попечителя, правленіе и инспектора студентовъ -- университетскій совѣтъ, вмѣсто нравственнаго, воздерживающаго и подвигающаго начала, являлся иногда, наоборотъ, страдающимъ научнымъ застоемъ и незрѣлымъ увлеченіемъ".
   Объясненіе это намъ кажется неудовлетворительнымъ, вопервыхъ, потому, что имъ нисколько не объясняется причина научнаго застоя; вовторыхъ, потому, что равнодушіе общества къ наукѣ, непосредственно вытекающее изъ этого застоя, отнесено не къ послѣдствіямъ, а къ числу причинъ равнодушія ученыхъ сословій къ наукѣ. Вообще, объясненіе это страдаетъ недомолвками. Мы видимъ, что равнодушіе русской публики и русскихъ ученыхъ простирается только на нѣкоторые отдѣлы науки: напримѣръ, отечественная исторія до смерти Петра-Великаго чрезвычайно интересуетъ нашихъ ученыхъ историковъ и публику; но та же исторія послѣ Петра-Великаго внушаетъ къ себѣ общее равнодушіе. Явилось много поистинѣ замѣчательныхъ трудовъ, относящихся къ допетровскому періоду исторіи; достаточно упомянуть почтенныя имена Погодина, Устрялова, Костомарова, Соловьева, Забѣлина, К. Аксакова, Бѣляева, Кушка, Пекарскаго, Иловайскаго; достаточно напомнить, съ какого жадностью раскупались книги, относящіяся до исторіи раскола, какъ живо читались первыя произведенія Щебальскаго, Семевскаго, Щапова, какое неравнодушіе возбуждено было трудами по исторіи древней русской литературы Буслаева, Пыпина, Тихонравова, а также изданіями Безсонова, Якушкина и другихъ -- достаточно этихъ краткихъ указаній для удостовѣренія въ томъ, что равнодушіе къ наукѣ не принадлежитъ къ числу коренныхъ недостатковъ русской натуры и не можетъ быть объяснено одними лишь недостатками университетскаго устава. Равнодушіе общества къ новѣйшей исторіи объясняется совсѣмъ другими причинами, и здѣсь, къ сожалѣнію, оно граничитъ уже съ крайнимъ невѣжествомъ. Извѣстно, напримѣръ, что самая вредная раскольничья секта -- скопческая держится и распространяется въ народѣ, благодаря незнанію новѣйшей исторіи. Извѣстно, что и многіе другіе раскольники чтутъ память Петра Ѳедоровича какъ государя, по ихъ мнѣнію, самаго великаго изъ всѣхъ, какіе у насъ были. Извѣстно, наконецъ, что во всемъ русскомъ народѣ обращаются самыя нелѣпыя басни изъ новой исторіи. Попробуй кто-нибудь изъ образованнаго класса увѣрить мужика, что это вздоръ -- ни за что не повѣритъ. Грустно и тяжело видѣть такое пагубное невѣжество и еще болѣе пагубное недовѣріе, но равнодушіемъ русской науки объяснить этого невозможно. Естественныя науки были у насъ также въ крайнемъ упадкѣ, но теперь на это жаловаться нельзя; достаточно было переводовъ нѣсколькихъ новѣйшихъ сочиненій по этимъ наукамъ, чтобы вниманіе къ нимъ общества возбуждено было въ сильной степени. О всеобщей исторіи можно сказать то же самое; переводы Гизо, Маколея, Токвиля, Бокля, Шлоссера, Гервинуса и другихъ очень подвинули интересъ публики къ этому отдѣлу науки. Наконецъ даже философія, нежалуемая нѣкогда правительствами, а теперь журналистикою, нашла себѣ въ послѣднее время многихъ почитателей, и превосходный переводъ Куно-Фишера, несмотря на нападки юмористической критики, раскупается довольно усердно.
   Повторяемъ, Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія объясняетъ причины упадка нашей науки неточно и несполна. Забыта главная причина -- равнодушіе къ наукѣ, начавшееся съ 1821-го года, подъ вліяніемъ всеобщей европейской реакціи. Общество, въ которомъ боятся распространенія вредныхъ идей со стороны университетовъ и не боятся распространенія ихъ невѣжественными изувѣрами -- общество, въ которомъ легко остановить свободный ходъ науки и невозможно остановить быстраго развитія нелѣпыхъ суевѣрій, такое общество постоянно будетъ открыто для научнаго застоя съ одной стороны, и незрѣлыхъ увлеченій съ другой, и никакія усовершенствованія въ университетскомъ уставѣ, никакое увлеченіе профессорскаго содержанія не въ силахъ будутъ изгнать изъ ученыхъ сословій такого общества два недостатка, указанные "Ж. М. Н. П.". "Наукѣ -- говоритъ покойный Хомяковъ -- нужна свобода мнѣнія и сомнѣнія, безъ которой она лишается всякаго уваженія и всякаго достоинства; ей нужна откровенная смѣлость, которая лучше всего предотвращаетъ тайную дерзость" {"День" 1861-го года, No 1, стр. 6.}.
   Безъ сомнѣнія, никакой университетскій уставъ не можетъ дать наукѣ такой свободы; она дается общимъ строемъ государственныхъ учрежденій и обезпечивается общимъ неравнодушіемъ къ успѣхамъ науки. А потому мы нерасположены нисколько умалять достоинство новаго университетскаго устава и возвращаемся къ изложенію его исторіи.
   Изыскивая средства къ поднятію нашихъ университетовъ на ноги, министерство народнаго просвѣщенія составило, въ 1858-мъ году, проектъ устава для санктпетербургскаго университета, подвергнутый поочередному обсужденію университетовъ: московскаго, харьковскаго и кіевскаго. Собранные, такимъ образомъ, матеріалы переданы были въ особую коммиссію, составленную подъ предсѣдательствомъ бывшаго Дерптскаго попечителя, фон-Брадке, для начертанія общаго проекта для всѣхъ университетовъ. Проектъ былъ составленъ и въ началѣ 1862-го года разосланъ для обсужденія во всѣ университеты, а также переведешь на языки французскій, англійскій и нѣмецкій и доставленъ многимъ иностраннымъ ученымъ и педагогамъ. Поступившія, вслѣдствіе этого, въ министерство многочисленныя замѣчанія, а также наиболѣе завѣчателыіыя статьи, появившіяся въ нашей періодической литературѣ, были напечатаны въ особомъ сборникѣ, послужившемъ основаніемъ всѣмъ дальнѣйшимъ работамъ по составленію университетскаго устава. Независимо отъ этого, министерство нашло полезнымъ собрать точныя свѣдѣнія объ устройствѣ и порядкахъ, существующихъ въ иностранныхъ университетахъ, и поручило собраніе этихъ свѣдѣній бывшему профессору К. Д. Кавелину, который и исполнилъ это порученіе съ успѣхомъ. Плодомъ всѣхъ этихъ предварительныхъ работъ явился уставъ 18-го іюня 1863-го года. Вотъ какъ отзывается объ этомъ уставѣ "Жур. Мин. Народ. Просвѣщ.": "Сравнивая новый университетскій уставъ съ уставомъ 1835-го года, мы находимъ, что онъ вообще отличается большею полнотою и опредѣлительностію, и въ частности улучшаетъ наше университетское устройство въ слѣдующихъ четырехъ, наиболѣе важныхъ отношеніяхъ: 1) онъ даетъ университетамъ большую самостоятельность (не вполнѣ точное выраженіе: уставъ 1835-го года не давалъ университетамъ никакой самостоятельности) въ дѣлахъ ихъ внутренняго управленія и предоставляетъ каждому университету, при сохраненіи общей съ другими университетами системы управленія, развиться своеобразно, по мѣстнымъ условіямъ и требованіямъ. 2) Онъ усиливаетъ ученыя и учебныя средства университетовъ, соотвѣтственно нынѣшнимъ требованіямъ науки. 3) Онъ доставляетъ университетамъ возможность имѣть постоянно достаточное число профессоровъ, вполнѣ подготовленныхъ къ своему званію. 4) Онъ возбуждаетъ и поддерживаетъ между учащимися самостоятельное занятіе науками, единственно плодотворное но своимъ послѣдствіямъ, и подчиняетъ ихъ прямому и дѣятельному вліянію корпораціи ученаго сословія университета".
   Эти четыре тезиса, весьма подробно развитые въ министерскомъ журналѣ, доказываютъ весьма ясно, что задачею новаго устава было по возможности приблизиться своими достоинствами къ уставу 1804-го года. Нельзя отвергать, что цѣль эта достигнута если невполнѣ, то все-таки въ значительной степени. Мы видѣли выше, что уставъ 1804-го года предоставлялъ университетамъ полную автономію въ дѣлахъ внутренняго управленія и ограничивалъ власть попечителя только общимъ надзоромъ и попеченіемъ. Уставъ 1863-го года тоже предоставляетъ университетскому совѣту довольно широкую самостоятельность, но при этомъ увеличиваетъ власть попечителя, предоставляя ему право, въ экстренныхъ случаяхъ, дѣйствовать по усмотрѣнію, не стѣсняясь предѣлами предоставленной ему власти. Разумѣется, такъ называемые экстренные случаи будутъ очень рѣдки; подъ ними, должно полагать, разумѣются такія внезапныя явленія университетской жизни, которыя могутъ потребовать внезапныхъ мѣръ и не дозволятъ попечителю медлить, во ожиданіи отвѣта на телеграфическую депешу. Дастъ Богъ, такіе чрезвычайные случаи и вовсе не будутъ имѣть мѣста въ нашихъ университетахъ, если совѣты и факультеты ихъ съумѣютъ упрочить за собою благотворное вліяніе на учащуюся молодёжь. Къ сожалѣнію, нѣкоторыя печальныя и еще слишкомъ свѣжія воспоминанія не дозволили нашимъ университетскимъ совѣтамъ воспользоваться предоставленною имъ самостоятельностью въ этомъ направленіи; первымъ дебютомъ ихъ, по введеніи новаго устава, было составленіе и обнародованіе новыхъ правилъ для студентовъ -- правилъ, запечатлѣнныхъ духомъ крайней строгости. "С.-Петербургскія Вѣдомости" (No 243) и "Голосъ" (No 287) посвятили разбору этихъ правилъ нѣсколько замѣчательныхъ строкъ, вызвавшихъ неменѣе замѣчательное офиціальное возраженіе (No 249 "С.-Пет. Вѣд."), оканчивающееся слѣдующими словами: "Не духъ безсмысленной реакціи руководилъ составителями университетскихъ правилъ. Формальность и внѣшнія условія недостаточны, конечно, для установленія порядка и уваженія къ законности; по невозможно и безсмысленно было бы пренебрегать ими, доколѣ университетская наша молодёжь не разсѣетъ возникшее въ обществѣ къ ней недовѣріе и не докажетъ всѣмъ своимъ образомъ дѣйствій, что она имѣетъ право на расширеніе предоставленныхъ ей льготъ". Мы съ удовольствіемъ выписываемъ эти строки, доказывающія, что духъ реакціи не овладѣлъ нашимъ ученымъ сословіемъ.
   Но возвратимся къ новому университетскому уставу. Мы уже говорили, что главное его достоинство состоитъ въ стремленіи приблизиться къ своему первообразу -- къ либеральному уставу 1804-го года; мы замѣтили, что эта цѣль достигается имъ довольно удачно во всѣхъ почти случаяхъ, за исключеніемъ такъ-называемыхъ экстренныхъ. Принципъ самостоятельности, даруемый университетскимъ коллегіямъ, примиряется съ расширеніемъ попечительской власти слѣдующимъ разграниченіемъ обязанности и правъ, возложенныхъ на университетскія власти: Ближайшее управленіе университетомъ поручено ректору и совѣту, который рѣшаетъ нѣкоторыя дѣла по университету окончательно, а нѣкоторыя съ утвержденія попечителя и министра. Совѣтъ сдѣланъ средоточіемъ внутренняго управленія университета, высшею его инстанціею, которой подчинены другіе органы университетскаго управленія. Дѣла учебныя и ученыя отданы въ вѣдѣніе факультетскихъ собраній; часть хозяйственная и распорядительная поручена правленію университета, дѣла о важнѣйшихъ проступкахъ (въ стѣнахъ университета) -- университетскому суду; наконецъ, наблюденіе въ университетѣ за исполненіемъ правилъ, установленныхъ для студентовъ и слушателей -- проректору или инспектору, избираемому совѣтомъ и ему непосредственно подчиненному. Каждому изъ этихъ органовъ предоставлена извѣстная иниціатива и извѣстная доля власти; но всѣ ихъ дѣйствія подлежатъ или утвержденію или контролю совѣта. Власть попечителя очерчивается слѣдующимъ образомъ: ему предоставлено право принимать всѣ нужныя мѣры, чтобъ принадлежащія къ университету мѣста и лица исполняли свои обязанности; только въ случаяхъ чрезвычайныхъ онъ уполномоченъ дѣйствовать всѣми способами, хотя бы они и превышали его власть, съ обязанностью въ подобныхъ случаяхъ доносить министру; онъ разрѣшаетъ представленія совѣта по дѣламъ, превышающимъ власть университета, или входитъ по такимъ дѣламъ съ представленіемъ къ министру. Для того, чтобы попечитель зналъ внутреннюю жизнь университета во всѣхъ подробностяхъ, совѣту вмѣнено въ обязанность немедленно представлять попечителю протоколы своихъ засѣданій въ подлинникѣ, для прочтенія. Такимъ образомъ, автономія университетовъ разширена на столько, что эти учрежденія, если только они будутъ дѣйствовать въ полномъ согласіи съ попечителями, могутъ совершенствовать свое благотворное вліяніе на юношество; но, разумѣется, не на столько, чтобъ пріобрѣсти когда-либо въ глазахъ всего народа такой авторитетъ, какимъ пользуются англійскіе и нѣмецкіе университеты.
   Этимъ еще не ограничиваются достоинства новаго университетскаго устава. Онъ умножаетъ матеріальныя средства университетовъ, увеличиваетъ число каѳедръ, удвоиваетъ жалованье профессоровъ и усиливаетъ средства на пріобрѣтеніе и содержаніе библіотекъ, музеевъ и другихъ вспомогательныхъ учрежденій. Преподавателей во всѣхъ пяти университетахъ, но уставу 1835-го года, было 265; теперь число ихъ увеличено до 443; такимъ образомъ новый уставъ основываетъ 178 новыхъ каѳедръ. Сумма, назначенная на вспомогательныя учрежденія при университетахъ, увеличена въ четырехъ университетахъ вдвое противъ прежняго (въ московскомъ, харьковскомъ", казанскомъ и кіевскомъ), а въ петербургскомъ -- вчетверо. Очень важны также мѣры, обезпечивающія университетамъ возможность имѣть хорошихъ преподавателей. Въ числѣ этихъ мѣръ особеннаго вниманія заслуживаетъ институтъ приват-доцентовъ -- учрежденіе совершенно новое въ нашихъ университетахъ; но, къ-сожалѣнію, система гонорары, принятая германскими университетами для поддержанія этого учрежденія, не могла быть допущена уставомъ, такъ-какъ она противоречитъ обычаямъ и нравамъ нашихъ университетовъ. Очень любопытно мнѣніе, высказанное по этому предмету знаменитымъ ветераномъ нашего ученаго міра, академикомъ Бэромъ. "Врядъ ли можно ожидать -- говоритъ этотъ маститый ученый -- чтобы въ Россіи нашлось довольно охотниковъ на мѣста приват-доцентовъ безъ оклада и всякаго другаго вознагражденія, потому что, вообще, у насъ еще легко добывать себѣ различными путями достаточныя средства къ существованію; на немногихъ же богатыхъ людей нельзя разсчитывать. Между тѣмъ надобно сильно желать, чтобы для преуспѣянія наукъ въ Россіи, ни одинъ талантъ, способный посвятить себя ученому поприщу, по недостатку средства содержать себя, не избиралъ себѣ другой дороги. Поэтому я полагалъ бы, чтобы вмѣсто опредѣленнаго числа доцентовъ съ большимъ окладомъ (1200 руб.), вакансіи которыхъ, поэтому, будутъ заняты, и вмѣсто приват-доцентовъ безъ всякаго оклада, было назначено вполнѣ опредѣленное (?) число приват-доцентовъ съ умѣреннымъ окладомъ, рублей въ 400 или въ 600, при чемъ ничто не препятствуетъ увеличивать этихъ окладовъ для тѣхъ доцентовъ, въ которыхъ имѣется особенная надобность. Чтобы пояснить мой взглядъ на то, что должно стараться пріобрѣсти поболѣе молодыхъ доцентовъ, которыхъ служеніе университетскими преподавателями еще не вполнѣ упрочено и служитъ только средствомъ выказать ихъ способности, я долженъ стать на точку зрѣнія, какой не случалось встрѣчать ни въ одномъ изъ извѣстныхъ мнѣ иностранныхъ разсужденій. Какъ ни справедливо то, что для усвоенія полнаго объема каждой науки, едва-ли достаточно человѣческой жизни, при всемъ томъ опытъ научилъ насъ, что новый взглядъ, преобразующій ту или другую науку, и великія, составляющія въ ней эпоху открытія, совершаются талантливыми и геніальными людьми, преимущественно въ ихъ юные годы, рѣдко во время пребыванія ихъ въ университетѣ, но за то чаще всего по выходѣ изъ онаго. И продолженіе своего курса, молодой человѣкъ доменъ накоплять матеріалъ и болѣе всего отличаться прилежаніемъ; когда же пріобрѣтены имъ необходимыя познанія, то геній его высказывается въ томъ, что открываетъ, гдѣ именно существуетъ пробѣлъ въ наукѣ, или какая отрасль ея, считавшаяся надежною, неосновательна. Онъ уже въ состояніи остановиться на этихъ недостаткахъ и стараться помочь имъ. Укажу только на нѣкоторые примѣры, которые удержались въ моей памяти. Ньютону было 24 или 25 лѣтъ, когда онъ изобрѣлъ дифференціальное исчисленіе; немного старше стаіъ онъ, когда ему стало ясно, что тяжесть есть слѣдствіе всеобщаго тяготѣнія. Линней, 27-ми лѣтъ отроду, впервые опубликовала" свою безсмертную Systema naturae, послужившую основаніёмъ позднѣйшимъ трудамъ по естественной исторіи. Немного старше его былъ Кювье, когда былъ принятъ въ парижскую академію за многолѣтнія анатомическія изслѣдованія, доказавшія недостатки линнеевой системы. Лавуазье было около 30-ти лѣтъ, когда своимъ воззрѣніемъ на окисленіе металловъ и на процесъ горѣнія, онъ преобразовалъ химію въ совершенно новую науку. Кеплеръ былъ тѣхъ же лѣтъ, когда имъ найдены три безсмертные закона планетнаго движенія. Тридцати-двухъ лѣтній Эйлеръ обратилъ уже на себя вниманіе цѣлой Европы. Математикъ Якоби состоялъ еще приват-доцентомъ при кёнигсбергскомъ университетѣ, когда лестные отзывы о немъ парижской академіи принудили прусское правительство возвысить его въ званіе профессора. Новая микроскопическая анатомія, или гистологія, обязана своимъ существованіемъ также двумъ берлинскимъ приват-доцентамъ. Можно было бы представить еще много подобныхъ примѣровъ, но и приведенныхъ мною достаточно для подтвержденія того, что талантъ ученыхъ проявля , что поляки не сдѣлались великою націей" {"Военный Сборникъ", No 9, стр. 107.}. Можно отыскать доказательства тому, что ненависть поляковъ къ Россіи гораздо старше воспоминаній о первомъ раздѣлѣ Польши, но во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что она существуетъ въ такой сильной степени и питается такими сильными побужденіями, что надѣяться на скорое уничтоженіе этой ненависти и мирное сліяніе Полыни съ Россіей посредствомъ общихъ либеральныхъ учрежденій, было бы крайнимъ оптимизмомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ умерли князь Паскевичъ и система, которой онъ былъ представителемъ -- въ короткое время перемѣнилось шесть правителей въ Царствѣ Польскомъ и ни одинъ изъ нихъ не успѣлъ достигнуть примиренія съ поляками и успѣшнаго подавленія волненій. По всей вѣроятности, теперь удастся, наконецъ, потушить мятежъ посредствомъ энергическихъ мѣръ, уже возымѣвшихъ свое дѣйствіе и вызвавшихъ покушеніе на жизнь графа Берга; но наружное усмиреніе поляковъ ни сколько не даетъ права надѣяться на подавленіе тѣхъ чувствъ, которыя породили мятежъ и будутъ порождать его постоянно. Хотя возмущеніе начато одною крайнею партіею и въ первое мгновеніе не могло быть приписываемо всей націи, но въ настоящее время, кажется, никто уже не сомнѣвается, что всѣ поляки, за исключеніемъ крестьянъ, помогаютъ возстанію, и если есть между ними неодобряющіе дѣйствій подземнаго правительства, то нѣтъ ни одного, который бы не желалъ успѣха возстанію. Несмотря не терроръ подземнаго правительства, оно до сихъ поръ не открыто; ему повинуются польскіе чиновники, дворяне, горожане. Г. Аксаковъ называетъ нынѣшній мятежъ общимъ, народнымъ возстаніемъ. "Моск. Вѣдом." замѣтили, что слово "народный" здѣсь не кстати потому, что собственно народъ, то-есть крестьяне не принимаютъ участія въ возстаніи и даже ненавидятъ повстанцевъ. Замѣчаніе это не очень серьёзно.Польскіе крестьяне ненавидятъ не польскую національность, не политическія стремленія Полыни, къ которымъ до сихъ норгь были непричастны, но помѣщиковъ и шляхту, отъ которыхъ такъ долго страдали. Существованіе сословнаго антагонизма не составляетъ еще доказательства распаденія національнаго духа; въ безднѣ, раздѣляющей польскихъ крестьянъ и шляхту на два берега, есть кое-какіе мосты и тонкія связи; общая религія, и вдобавокъ религія ультрамонтановъ, общее происхожденіе, общій языкъ, общія пѣсни, сказки, молитвы -- все это способствуетъ тому, что польскій крестьянинъ, тотчасъ по выходѣ изъ бѣдственнаго положенія и безграмотности, становится такимъ же ярымъ патріотомъ, какъ и всѣ прочіе его соотечественники. Въ этомъ согласны всѣ, кто только пристально наблюдалъ польское общество; объ этомъ свидѣтельствуетъ и тотъ самый краковскій корреспондентъ "Times", на котораго ссылаются "Московскія Вѣдомости" въ отвѣтѣ своемъ г. Аксакову (No 195); да и никто не можетъ сомнѣваться въ этомъ, зная какое сильное связующее начало заключаютъ въ себѣ тѣ элементы, которые въ общемъ итогѣ называются національностью. Если польскіе крестьяне непричастны преданіямъ польской исторіи, которая всегда была шляхетскою, то съ другой стороны у нихъ или вовсе нѣтъ никакихъ преданій, или нѣтъ такихъ, которыя были бы непольскими. Русской политикѣ можно смѣло опереться на польскихъ крестьянъ для подавленія нынѣшняго возстанія, но нельзя поручиться, что по уничтоженіи нынѣшняго бѣдственнаго положенія этого сословія, оно не заплатитъ намъ за наши благодѣянія измѣною. Но еслибъ крестьяне и оставались всегда на сторонѣ русскаго правительства, то все же разсчитывать на ихъ помощь можно только въ военное, а не въ мирное время, то-есть тогда, когда возстаніе уже вспыхнуло, а не тогда, когда оно подготовляется. Дворянство и чиновничество, то-есть все, что годно для управленія краемъ, глубоко ненавидятъ насъ. Замѣщать всѣ безъ исключенія мѣста русскими чиновниками во время мятежа и потомъ опять смѣнять ихъ впредь до новаго мятежа -- дѣло весьма ненадежное; оставлять же ихъ постоянными блюстителями порядка въ Польшѣ, значитъ держать ее постоянно подъ тяжестью диктатуры, что совершенно несогласно съ пользами самой Россіи и притиворѣчило бы торжественно заявленнымъ цѣлямъ правительства -- дать Польшѣ, послѣ ея усмиренія, административную автономію. Держать Польшу въ повиновеніи можно только съ помощью военнаго положенія, примѣненнаго во всей строгости; но такой порядокъ, въ качествѣ постояннаго, нормальнаго управленія, невозможенъ но многимъ обстоятельствамъ. Диктатура въ Польшѣ, необходимая теперь для подавленія мятежа, при продолжительномъ дѣйствіи ея, гораздо болѣе принесетъ вреда намъ, нежели полякамъ, и вдобавокъ ни на волосъ не примиритъ насъ съ ними. А что къ ней придется обращаться очень часто -- въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Нельзя никакимъ образомъ надѣяться на расположеніе и способность поляковъ слиться съ Россіей подъ покровомъ общихъ, либеральныхъ учрежденіи, какъ это доказываютъ "Московскія Вѣдомости". Если поляки были недовольны конституціею 1815-го года, то едва-ли удовольствуются окончательною утратою автономіи Царства Польскаго.
   "Если въ настоящее время -- говоритъ г. Самаринъ -- Польша не можетъ жить спокойно, когда на каждую ея косу приходится десять русскихъ штыковъ, то кто же поручится, что она смирится, когда на одинъ польскій голосъ будетъ насчитываться десять голосовъ русскихъ? Не то же ли это владычество числительности силы, только выразившейся въ другой формѣ, и потому не будемъ ли мы принуждены, такъ же, какъ и теперь, прибѣгать безпрестанно къ силѣ штыковъ, чтобы придать обязательность перевѣсу голоса?" ("День" No 36). Но если намъ и удастся -- въ чемъ нельзя сомнѣваться -- успѣшно подавлять каждое движеніе поляковъ штыками и большинствомъ голосовъ, то сколько тайнаго, невидимаго зла, сколько отравы разольютъ вокругъ насъ, въ нѣдрахъ нашего общества какъ въ западныхъ губерніяхъ, такъ и въ самой Россіи, эти массы развращенныхъ людей? Присоединивъ къ себѣ Польшу, мы вогнали бы ее себѣ внутрь, отравились бы Польшей. Вотъ съ какимъ страшнымъ зломъ пришлось бы бороться возрожденію русскаго элемента въ нашихъ западныхъ и юго-западныхъ областяхъ; вотъ сквозь какой толстый общественный слой пришлось бы пробиваться въ нихъ новосозидаемой и новорождающейся русской общественности, если этому яду, этой общественной силѣ не дано будетъ исхода внѣ Россіи. Трудно вообще государству съ его внѣшними, матеріальными государственными средствами бороться съ внутренними, нравственными средствами общества: оружіе неравное -- съ обществомъ должно бороться по преимуществу общество же. Для успѣшной борьбы съ Польшею нужно, чтобы, кромѣ настойчивыхъ усилій русскаго общества къ укрѣпленію русской общественной силы въ западномъ краѣ, прекращено было анормальное существованіе польскаго общества -- чрезъ учрежденіе какого нибудь политическаго польскаго центра, который бы сосредоточилъ въ себѣ, въ видимомъ осязательномъ образѣ, невидимую польскую общественную стихію, и упразднилъ ея чрезмѣрное развитіе -- развитіемъ чисто государственнымъ. Польша, какъ небольшое политическое цѣлое, при всемъ своемъ непомѣрномъ политическомъ честолюбіи, была бы несравненно слабѣе и потому менѣе опасна для такого могучаго государственнаго организма, какова Россія, нежели постоянная тайная отрава отъ разложившагося трупа польской государственности и незримыхъ, неуловимыхъ польскихъ общественныхъ силъ съ ихъ потаенными правленіями, комитетами и трибуналами" ("День" No 32). Нѣтъ нужды въ томъ, что поляки сами не желаютъ самостоятельности конгрессовъ Польши, и упорно отказываются отъ всего, что можетъ дать имъ Россія; мы должны это сдѣлать для себя, а не для поляковъ -- для очищенія русскаго общества отъ польской отравы, для освобожденія русской совѣсти отъ упрековъ въ насиліи, которое останется одинаково очевиднымъ и неотразимымъ фактомъ какъ при системѣ военнаго управленія Польшею, такъ и при либеральномъ подавленіи ея голоса большинствомъ русскихъ голосовъ.
   Таковы, но большей части, возраженія людей, нераздѣляющихъ мнѣнія "Московскихъ Вѣдомостей", и другихъ сторонниковъ сліянія Польши съ Россіей. Мы сгруппировали мнѣнія обѣихъ сторонъ, невездѣ придерживаясь подлинныхъ выраженій двухъ московскихъ газетъ, поднявшихъ этотъ споръ, но стараясь припомнить все, что намъ удавалось читать въ нашихъ журналахъ. Надѣемся, что читатель не упрекнетъ насъ въ умышленномъ ослабленіи доводовъ той или другой стороны; если же мы дали больше мѣста мнѣніямъ противниковъ сліянія, то это потому, что они менѣе извѣстны и вообще принадлежатъ слабому меньшинству, тогда какъ убѣжденія "Московскихъ Вѣдомостей", благодаря успѣху этой газеты, слишкомъ хорошо извѣстны всѣмъ и раздѣляются въ настоящее время огромнымъ большинствомъ публики. Намъ пріятно, однако, замѣтить, что несмотря на видимую разницу обоихъ мнѣній, московскіе журнальные представители ихъ явили уже много доказательствъ, что они вовсе не такъ далеки отъ согласія, какъ это можно полагать съ перваго взгляда. "Московскія Вѣдомости" не разъ уже проговаривались, что при извѣстныхъ условіяхъ лучше совсѣмъ отказаться отъ Полыни, чѣмъ продолжать систему Велёпольскаго и предоставлять ей отдѣльныя учрежденія (No 189). Въ другомъ мѣстѣ, та же газета говоритъ: "Вопросъ польскій, мы видимъ, не на радость Россіи, не въ пользу ей; мы видимъ, какія для нея трудности заключаются въ этомъ вопросѣ; мы видимъ, сколькихъ бѣдствій онъ былъ виною, и сколькихъ бѣдствій, быть можетъ, станетъ виною. Мы видимъ, что вопросомъ этимъ другія державы пользуются какъ готовымъ орудіемъ, чтобы въ разныхъ видахъ своихъ тревожить, обезсиливать и унижать наше отечество" (No 196). Съ другой стороны и газета "День" согласилась съ "Московскими Вѣдомостями", что теперь не время говорить объ отдѣленіи Царства Польскаго. "Мы довольно положительно объявили -- говоритъ она -- что такое разрѣшеніе вопроса предстоитъ будущему, а въ настоящее время необходимо прежде всего, посредствомъ военной диктатуры, усмирить мятежъ, избавить страну отъ террора, надѣлить крестьянъ землею, крестьянскимъ самоуправленіемъ и вообще гражданскими правами. Многіе дѣлаютъ намъ упреки -- продолжаетъ "День" -- что мы слишкомъ забѣгаемъ впередъ, что объ этомъ (то есть объ отдѣленіи Польши) говорить теперь несвоевременно. Въ этомъ упрекѣ есть, безспорно, значительная доля правды, въ чемъ мы и сознаемся открыто, хотя можемъ и съ своей стороны представить возраженія, нелишенныя основанія" (No 36).
   Такимъ образомъ, къ общему удовольствію, главные органы, разработывавшіе польскій вопросъ, почти во всемъ согласились, несмотря на горячую полемику ихъ между собою. Это тѣмъ болѣе пріятно видѣть, что каждый изъ нихъ принесъ огромныя и несомнѣнныя услуги обществу разъясненіемъ разныхъ сторонъ этого труднаго вопроса. "Дню" принадлежитъ честь открытія западныхъ губерній для русской политики; "Московск. Вѣдом." -- раскрытіе несостоятельности мѣръ, принятыхъ въ Царствѣ Польскомъ. "День" почти исключительно, со страстною любовью занимался западными и юго-западными губерніями, не обращая почти вниманія на то, что дѣлалось въ царствѣ; "Московскія Вѣдомости", напротивъ, долгое время не удостоивали вниманія западный край и страстно предались изученію Варшавы. Наконецъ взаимные труды ихъ столкнулись между собою, и факты, добытые каждою изъ газетъ, такъ сильно воздѣйствовали, что обѣ газеты помѣнялись ролями: "Московскія Вѣдомости" налегли на западныя губерніи, а "День" на варшавскую диктатуру. Иначе и быть не могло. Факты, представленные каждою изъ газетъ, такъ внушительны, что способны подѣйствовать на каждаго. Мы ограничимся краткимъ изложеніемъ нѣкоторыхъ, наиболѣе замѣчательныхъ изъ нихъ.
   Корреспондентъ "Московскихъ Вѣдомостей" (No 194), сообщенія котораго отличаются необыкновенною точностью и до-сихъ-поръ никѣмъ не опровергнуты, вотъ какъ изображаетъ состояніе варшавской полиціи еще въ очень недавнее время (письмо отъ 22-го августа): "Низшіе полицейскіе чины, отличавшіеся неуклонною дѣятельностію и усердіемъ къ службѣ, какъ будто нарочно обвинялись въ разныхъ порокахъ и притѣснялись. Такъ, напримѣръ, городовые унтер-офицеры Вишневскій и Раковскій вынуждены были, избѣгая гоненій со стороны своего начальства и угрозъ публики, перейти въ с.-петербургскую полицію. Вялый, схватившій Ярошинскаго, несмотря на его просьбы о перемѣщеніи въ казармы, оставленъ былъ въ частномъ домѣ, гдѣ и убитъ кинжаломъ, и убійцы не отысканы. Зденицкій, открывшій на Панской улицѣ въ Варшавѣ шайку въ 90 человѣкъ, получая за это угрозы отъ злоумышленниковъ, нѣсколько разъ просила у своего начальства защиты; но вмѣсто должнаго обезпеченія его жизни рѣшено было отправить его, противъ желанія, въ полкъ. Эта несправедливость довела его до такого отчаянія, что человѣкъ этотъ, отличавшійся положительно преданностію правительству, узнавъ какъ жестоко съ нимъ поступаютъ, бѣжалъ, какъ должно полагать, въ шайку. Въ то же время въ варшавской полиціи служили люди, почти явно выказывавшіе нерасположеніе къ правительству и пренебреженіе къ долгу службы, и такіе люди нерѣдко встрѣчали снисхожденіе и потворство. Одинъ полицейскій изъ поляковъ, слыша разговоръ русскихъ полицейскихъ нижнихъ чиновъ, изобличавшій ревность ихъ къ своимъ обязанностямъ, отозвался, что ежели они будутъ слишкомъ усердствовать, то ихъ повѣсятъ. Этотъ фактъ, но жалобѣ русскихъ, доказанъ слѣдствіемъ. Виновный, вмѣсто должнаго съ него взысканія, переведенъ въ с.-петербургскую полицію, по собственному желанію, когда онъ такого исхода вовсе и не ожидалъ. Бѣжали въ шайку: полицейскій офицеръ-поручикъ Равинскій, чиновникъ Голембевскій; Гансоровскій находился въ шайкѣ впродолженіе всего времени, получалъ болѣе двухъ мѣсяцевъ жалованье и только недавно исключенъ будто бы за просрочку отпуска, котораго ему никто не давалъ. Дозорцевъ полицейскихъ ушло 4, унтер-офицеровъ 10, солдатъ 47, итого 61 человѣкъ. Изъ пожарной команды, находящейся подъ полицейскою властію: солдатъ 102, челядниковъ 32, терминаторовъ 9, итого 143".
   Въ той же газетѣ, въ No 197, сообщаются любопытныя свѣдѣнія объ отношеніяхъ всего польскаго духовенства къ законному и революціонному правительствамъ. "Во всѣхъ 8-ми епископствахъ Царства Польскаго изъ 3,300 лицъ духовнаго званія, не считая клериковъ и новиціатовъ, въ 1862-мъ году правительство наше могло указать только на 18 лицъ ему преданныхъ, но и въ томъ числѣ было нѣсколько такихъ лицъ, которые любили въ правительствѣ преимущественно право раздачи денегъ и отличій". Но теперь уже и этого нѣтъ, и все духовенство дѣйствуетъ необыкновенно согласно. Епископъ Куявско-Калишской епархіи, Маршевскій, который до 1863-го года былъ преданъ правительству и потерпѣлъ даже за это гоненія въ 1861-мъ году, нетолько присоединился теперь къ враждебнымъ демонстраціямъ прочаго духовенства, но еще въ отвѣтѣ своемъ военному начальству, съ особенною рѣзкостью объясняетъ причины наложенія всеобщаго траура въ его епархіи, по случаю ссылки варшавскаго архіепископа Фелинскаго въ Ярославль. Духовенство въ царствѣ издало особые сборники молитвъ, изъ которыхъ самою умѣренною можетъ считаться слѣдующая литія:
   
   "Боже, буди милостивъ къ намъ грѣшнымъ -- отпусти намъ!
   "Боже, буди милостивъ къ намъ грѣшнымъ -- услыши насъ!
   "Отъ тирановъ нашихъ,
   "Отъ измѣнниковъ края,
   "Отъ шпіоновъ святаго дѣла,
   "От7" невѣрія въ освобожденіе края,
   "Отъ неразумной торопливости,
   "Отъ сомнѣнія въ нашу будущность,
   "Отъ партій, вредныхъ дѣлу освобожденія народа,
   "Отъ выродковъ ойчизны,
   "Отъ всякихъ бѣдствій.
   
   Корреспонденція этого нумера "Московскихъ Вѣдомостей" оканчивается образчиками проповѣдей, открыто произносимыхъ въ варшавскихъ костёлахъ. Вотъ эти образчики: въ костёлѣ Свентоянскомъ 27-го апрѣля (8-го мая) ксёндзъ сказалъ между прочимъ: "Сначала нашъ архіепископъ Фелинскій согрѣшилъ, держась стороны правительства; понынѣ совершенно преданъ народу, приготовился на мученическую смерть и готовъ погибнуть за родимую землю, вмѣстѣ съ своими соотечественниками."
   Въ костёлѣ ксендзовъ Паулиновъ, 13-го (25-го мая), была проповѣдь слѣдующаго содержанія: "Не теряйте духа и не слабѣйте въ силахъ -- и врагъ нашъ скоро погибнетъ -- я вамъ это пророчествую съ этой каѳедры. За его варварства, совершаемыя ежедневно на братьяхъ нашихъ, предаю анаѳемѣ... и московскій край, и всѣхъ тѣхъ, даже до двѣнадцатаго поколѣнія, которые держатъ сторону московскаго правительства и сочувствуютъ ему."
   Въ Свентоянскомъ костёлѣ, 19-го (31-го) мая, ксёндзъ предавалъ проклятію всѣхъ измѣнниковъ народному дѣлу и всѣхъ унижающихся предъ московскимъ правительствомъ. "Еслибъ не моя священническая риза -- говорили, онъ -- я собственными руками спровадилъ бы не одного съ этого свѣта. Польскій народъ умѣетъ выдержать характеръ: онъ не успокоится до тѣхъ поръ, пока не сброситъ съ себя ига, которое гнететъ его, пока не истребитъ до послѣдняго изъ своихъ единоземцевъ, которые поступками своими безчестятъ такое благородное поколѣніе."
   Проповѣдники -- замѣчаютъ" Московскія Вѣдомости" -- за это не были арестованы и до сихъ поръ продолжали говоритъ подобныя же проповѣди {Курсивъ въ подлинникѣ, см. No 197.}.
   Въ доказательство того, какъ лживы увѣренія польскихъ ксендзовъ о русскомъ варварствѣ и до какой снисходительности простирался военный судъ надъ польскими преступниками, въ сравненіи съ судомъ надъ преступниками русскаго происхожденія, приводимъ слѣдующую выписку изъ No 188 "Московскихъ Вѣдомостей":
   "Въ іюлѣ мѣсяцѣ рѣшена участь многихъ революціонеровъ перваго времени возстанія. Мы назовемъ только тѣхъ, которые принимали важное участіе въ организаціи и были приговорены военнымъ судомъ къ повѣшенію. Изъ нихъ Рогинскій предводительствовалъ шайками въ Царствѣ Польскомъ и Литвѣ, участвовалъ въ рѣзнѣ въ ночь съ 10-го на 11-е января, убилъ чиновника Черкасова, и участвовалъ въ грабежѣ казенныхъ суммъ. Въ уваженіе его молодости, раскаянія и чистосердечнаго сознанія въ своихъ преступленіяхъ, смертный приговоръ замѣненъ ссылкой въ Сибирь въ каторжную работу въ рудникахъ, кажется, на 20 лѣтъ. Начальникъ штаба Рогинскаго, Голіянъ, отправленъ туда же на 12 лѣтъ. Начальникъ техническаго отдѣленія варшавско-вѣнской дороги Марчевскій былъ помощникомъ начальника города при Бобровскомъ, убитомъ на дуэли за границей; Марчевскій завѣдывалъ дѣлами бывшаго центральнаго комитета, хранилъ у себя и выдавалъ революціонныя бумаги, разсылалъ приказанія начальникамъ шаекъ, состоялъ въ сношеніяхъ съ заграничными комитетами, участвовалъ въ составленіи отчета Мѣрославскому и пр. Въ уваженіе къ чистосердечному сознанію его, вызванному предъявленною ему статьей закона, уменьшающей мѣру наказанія за сознаніе, а также вслѣдствіе его прошенія о помилованіи, смертная казнь измѣнена въ ссылку въ каторжную работу въ рудникахъ на 12 лѣтъ. Товарищу Шварца, типографщикъ Клоссовичъ, отпечаталъ въ своей типографіи 10 нумеровъ тайной газеты Рухъ, разсылалъ другіе возмутительные листки, упорно скрывалъ своихъ соучастниковъ, такъ что по прочтеніи ему смертнаго приговора, говорятъ, написалъ: "Пусть будетъ, что Богомъ назначено, а соучастниковъ не выдамъ". Клоссовичъ отправленъ также въ ссылку въ рудники лѣтъ на 12. Варшавскій слесарь Газе за пораженіе кинжаломъ въ главномъ казначействѣ царства съ политическою цѣлію еврея Бантмана, сосланъ въ каторжную работу также лѣтъ на 12. Бантманъ въ настоящее время выздоровѣлъ. Отставной офицеръ гвардейскаго Волынскаго полка Соколовскій, за побѣга въ шайки и участіе въ сраженіи съ войсками, при чемъ былъ взятъ въ плѣнъ раненый, сосланъ въ каторжную работу на 6 лѣтъ. Ксёндзъ ордена миссіонеровъ, Древновскій, за пріобрѣтеніе фальшивыхъ паспортовъ для разъѣздовъ, какъ агентъ центральнаго комитета, и шляхтичъ Белёбицкій, за похищеніе паспорта и побѣгъ за границу также съ революціонною цѣлію, сосланы: первый -- на поселеніе въ Сибирь, а второй -- по молодости лѣтъ, на житье въ Вятскую губернію".
   Вообще число всѣхъ мятежниковъ, казненныхъ смертью въ царствѣ, но сентябрь мѣсяцъ, было очень невелико. Конфискацій вовсе производимо не было. Никто, разумѣется, не станетъ нападать на варшавское правительство собственно за нерасположеніе къ смертной казни, никто не станетъ требовать кровавыхъ зрѣлищъ и конфискацій для удовлетворенія чувству мести, и сами "Москов. Вѣдом." объясняютъ, что требуя строгаго примѣненія военнаго положенія въ царствѣ, онѣ разумѣютъ подъ этимъ подчиненіе гражданскихъ властей военнымъ начальникамъ, улучшеніе полиціи и замѣщеніе, гдѣ представлялась возможность, польскихъ чиновниковъ русскими {Страннымъ намъ показалось только нападеніе этой газеты на варшавскую администрацію за то, что она допускаетъ подачу прошеній со стороны арестованныхъ и ихъ родственниковъ. "Московскія Вѣдомости" говорятъ, что канцеляріи только теряютъ драгоцѣнное время на такое пустое и вредное занятіе, какъ разсматриваніе подобныхъ прошеній. Онѣ находятъ это занятіе пустымъ разложеніемъ переписки, только напрасно утомляющимъ чиновниковъ, такъ-какъ и безъ этихъ прошеній, начальство освобождаетъ тѣхъ, кто по слѣдствію оказывается невиновнымъ, или лучше сказать виноватымъ не въ значительной мѣрѣ (sic). Но, вѣдь слѣдствіе производится безъ помощи защитниковъ обвиняемыхъ и прошенія ихъ замѣняютъ въ этомъ случаѣ защитниковъ и помогаютъ дѣлу безпристрастія. Неужели же весь интересъ правильнаго суда и слѣдствія заключается только въ томъ, чтобъ чиновники не утомлялись?}. Впрочемъ, характеръ управленія, на который такъ настойчиво баловались "Московскія Вѣдомости", значительно измѣнился послѣ покушенія на жизнь графа Берга. Въ тотъ же день приведено въ исполненіе распоряженіе -- остававшееся до тѣхъ поръ безъ примѣненія -- относительно уничтоженія или конфискаціи варшавскихъ домовъ, откуда производятся выстрѣлы. Домъ графа Замойскаго -- того самаго Замойскаго, который высланъ по высочайшему повелѣнію заграницу за извѣстный адресъ польскаго дворянства -- взятъ въ военное управленіе, за то, что изъ этого дома брошены были въ графа Берга орсиніевскія бомбы. Говорятъ, что это распоряженіе сдѣлало сильное впечатлѣніе на варшавскихъ жителей. Въ этомъ домѣ, или лучше сказать, въ двухъ соединенныхъ домахъ Замойскаго, было около 1000 человѣкъ жильцовъ, изъ коихъ всѣ, за исключеніемъ женщинъ и дѣтей, арестованы, а мебель, изъ двухъ верхнихъ этажей, откуда стрѣляли, снесена на площадь и тутъ же сожжена. Безъ сомнѣнія, это энергическое распоряженіе сильно подѣйствуетъ также на графа Замойскаго и его наслѣдниковъ. Слѣдствіе, назначенное по этому дѣлу, раскроетъ, вѣроятно, степень участія домовладѣльца въ этомъ гнусномъ преступленіи и тогда, кромѣ конфискаціи его имущества, онъ будетъ наказанъ всеобщимъ позоромъ.
   Газета "Голосъ", сообщая извѣстіе объ этомъ покушеніи и неудовольствіи, возбужденномъ имъ въ варшавскомъ населеніи, выражаетъ надежду, что правительство воспользуется этимъ благопріятнымъ настроеніемъ Варшавы и привлечетъ на свою сторону умѣренныхъ поляковъ. "Трудности нашего положенія въ Польшѣ -- говоритъ эта газета -- хорошо извѣстны. Посреди этихъ трудностей, власть, дѣйствовавшая тамъ до сихъ поръ, избрала путь, предписываемый и человѣколюбіемъ, и самымъ вѣрнымъ политическимъ разсчетомъ". Въ подтвержденіе своихъ убѣжденій, "Голосъ" напечаталъ письмо одного изъ русскихъ офицеровъ, занимающихъ видное положеніе и близко знакомыхъ съ ходомъ дѣла въ Варшавѣ, который подтверждаетъ неудобства примѣненія къ Царству Польскому той самой системы, которая такъ успѣшно дѣйствовала въ Литвѣ.
   Письмо русскаго офицера писано 18-го августа, то-есть до покушенія на жизнь графа Берга. Отозвались и "Московскія Вѣдомости" (No 198) объ этомъ покушеніи и его послѣдствіяхъ: "Мятежники принялись за военныхъ, и начали съ начальника войскъ. Покушеніе, по счастью, не удалось. Но на русскихъ въ Варшавѣ оно не можетъ не произвести сильнѣйшаго впечатлѣнія; раздраженіе войскъ, и самыхъ начальствъ военныхъ, можетъ дойти до крайнихъ предѣловъ; жители Варшавы очень могутъ пожалѣть, что военное положеніе не соблюдалось тамъ до сихъ поръ во всей строгости. Гдѣ нуженъ строгій порядокъ и гдѣ вмѣсто того допускаются послабленія, тамъ неизбѣжны взрывы, которые обходятся тяжело, чѣмъ самый строгій, но все-таки правильный и законный порядокъ". Далѣе "Москов. Вѣдом." слѣдующимъ образомъ разсказываютъ объ убійствѣ русскаго чиновника, мирзы Туганъ-Барановскаго, по проекту котораго состоялась очень ненавистная для мятежниковъ мѣра о наймѣ дворниковъ и запираніи воротъ въ варшавскихъ домахъ: "Барановскій принадлежалъ къ числу образованнѣйшихъ и преданнѣйшихъ правительству чиновниковъ; такихъ уже болѣе въ полицейскомъ управленіи едва-ли найдется. Въ убійствѣ Туганъ-Барановскаго болѣе всего виновато само его начальство. Какимъ образомъ погибъ Барановскій? Онъ то и дѣло просилъ у обер-полицеймейстера квартиры, просилъ какой бы то ни было квартиры въ казенномъ охраняемомъ зданіи, хотя онъ былъ женатъ и имѣлъ восемь-человѣкъ дѣтей. Но въ квартирѣ ему было рѣшительно отказано. Барановскій просилъ полицейской охраны; ему обѣщали дать эту охрану лишь по приведеніи въ дѣйствіе новаго положенія о полиціи. А между тѣмъ есть полицейскіе чиновники, которые получили большія квартиры въ зданіяхъ, занимаемыхъ "циркулами". Барановскій узналъ, что ему угрожаютъ убійствомъ за проектъ, и видя себя оставленнымъ властью, просилъ возвратить ему обратно его рукопись -- но она затерялась. 31-го августа Барановскій передъ своими друзьями выражалъ опасеніе, что подвергнется мести за проектъ. 1-го сентября, въ воскресенье, какой-то незнакомецъ предостерегалъ его, что своимъ проектомъ онъ подписалъ себѣ смертный приговоръ. Въ понедѣльникъ утромъ какой-то ремесленникъ бросился за нимъ въ чуланъ, но Барановскій захлопнулъ дверь и погрозилъ револьверомъ; незнакомецъ бѣжалъ. Барановскій отправился къ генералу Левшину (обер-полицеймейстеру) и снова просилъ о квартирѣ и о полиціантѣ для охраны. Но въ квартирѣ ему опять было отказано, а къ вечеру былъ къ нему присланъ одинъ изъ вновь назначенныхъ въ полицію солдатъ, человѣкъ неопытный и нерасторопный". Далѣе разсказывается, какъ въ 7 часовъ того же вечера произошло убійство Барановскаго полицейскимъ "дозорцею" Яросинскимъ, и какъ въ донесеніи объ этомъ происшествіи обер-полицеймейстера сказано, что убійство совершилъ "неизвѣстный человѣкъ, одѣтый въ полицейское платье", и что если это дѣйствительно былъ Яросинскій, то онъ "есть отставной" полицейскій служитель. Изъ всего этого и многихъ другихъ происшествій (число жертвъ изъ управленія варшавскаго обер-олицеймейстера уже простирается, вмѣстѣ съ Барановскимъ, до семи человѣкъ) "Москов. Вѣдом." приходятъ къ заключенію, "что при обер-полицеймейстерѣ есть лица, знающія родъ занятій его чиновниковъ и передающія свои свѣдѣнія той разбойничьей шайкѣ, которая называется "жондъ народовый". Далѣе, въ той же передовой статьѣ (No 198) сказано: "Съ отъѣздомъ великаго князя сошелъ со сцены и статс-секретарь совѣта управленія, Юліянъ Энохъ. Съ отъѣздомъ г. Эноха, личный составъ гражданскаго управленія, бывшій при маркизѣ Велёпольскомъ, совершенно измѣнился". Въ заключеніе, обращаясь къ предстоящей дѣятельности новыхъ лицъ варшавской администраціи, "Москов. Вѣд.", присовокупляютъ: "Военное положеніе даетъ имъ громадный средства, но чтобы употребить эти средства, не выходя изъ предѣловъ законности, для этого нужна неусыпная дѣятельность. Иногда бываетъ нужно показать грозные примѣры; но вѣрнѣе и полезнѣе дѣйствовать ровно и вмѣстѣ непреклонно, безъ вспышекъ и обыкновенно слѣдующаго за ними упадка силъ".
   Мы назвали обѣ вышеприведенныя статьи "Голоса" и "Московск. Вѣдом." исполненными благородныхъ чувствъ. Обѣ онѣ смѣлы и независимы, обѣ имѣютъ цѣлью возвышеніе достоинства русскаго правительства въ Польшѣ. Разница та, что одна газета желаетъ обратить преимущественное вниманіе публики на бѣдственную участь увлеченныхъ поляковъ и особенно несчастной молодёжи, тогда какъ другая желала бы оградить преимущественно участь русскихъ, дѣйствующихъ въ Польшѣ, и вообще лицъ, преданныхъ нашему правительству. Желанія обѣихъ газетъ, какъ видите, весьма человѣколюбивы; но одна укоряетъ за то, что военное положеніе до сихъ поръ (до покушенія на жизнь гр. Берга) не строго примѣнялось къ царству, а другая, напротивъ. Повидимому, разница эта такъ велика, что нѣтъ мѣста соглашенію двухъ подобныхъ мнѣній. Но это только повидимому. Стоитъ только обѣимъ газетамъ хоть на минуту выйти изъ круга спеціальныхъ цѣлей, заданныхъ себѣ каждою изъ нихъ -- стоитъ только "Москов. Вѣд." вникнуть въ положеніе поляковъ, а "Голосу" -- въ положеніе русской администраціи и русской полиціи въ Польшѣ -- и всѣ недоразумѣнія тотчасъ исчезнутъ. Стоитъ только вспомнить, что въ русскомъ сердцѣ, переполненномъ негодованіемъ къ "народному жонду", всегда найдется, однако, достаточно сочувствія ко всякимъ "несчастнымъ", найдется одинаковая любовь и къ порядку, и къ справедливости, стоитъ только обратиться одновременно ко всѣмъ этимъ человѣколюбивымъ чувствамъ, не исключая изъ нихъ ни одного -- и вопросъ разъяснится немедленно ко всеобщему удовольствію. Нѣтъ сомнѣнія, что "Голосъ" не желаетъ бездѣйствія или послабленія власти -- не желаетъ, чтобъ отъ этихъ послабленій или упущеній убиваемы были русскіе дѣятели въ Польшѣ; точно такъ же нельзя вывести заключенія, чтобъ "Москов. Вѣд." желали однѣхъ только казней и жестокостей для поляковъ. Кажется, пора было бы всей нашей прессѣ согласиться въ чемъ нибудь одномъ, и побѣдить недоразумѣнія. Этого можно было бы достигнуть, еслибъ газеты наши перешли наконецъ отъ общихъ мѣстъ и намековъ къ практическимъ указаніямъ и изложили бы подробную программу дѣйствій, посредствомъ которой каждая изъ нихъ желала бы усмирить мятежъ и примирить поляковъ съ русскими. До сихъ поръ мы этой программы не видѣли ни со стороны тѣхъ, кто нападаетъ на варшавское гражданское управленіе, ни со стороны тѣхъ, кто его защищаетъ.
   Совершенно другое представится намъ, когда мы обратимся къ управленію западными губерніями и къ полемикѣ, возбужденной въ нашей журналистикѣ дѣйствіями кіевской администраціи. Тутъ никакихъ недоразумѣній нѣтъ; тутъ заявлены сто обѣихъ сторонъ подробныя программы, которыя можно сличать и цѣнить безъ пристрастія. Сотрудникъ "Дня" -- Ю. Ѳ. Самаринъ опредѣляетъ эти программы, въ томъ видѣ, какъ онѣ заявлены самой администраціей, слѣдующими словами: "Одна изъ нихъ гласитъ: въ западномъ краѣ борются два начала, русско-православное и латино-польское. Первое -- коренное, второе -- наносное. Интересъ россійскаго государства и русской земли связанъ съ торжествомъ перваго надъ вторымъ. Для достиженія этой цѣли, которой должно все подчиниться, мѣры предупредительнаго надзора и карательныя, направленныя противъ частныхъ лицъ, были бы совершенно недостаточны; нужны мѣры общія, законодательныя и административныя, нуженъ особенный, послѣдовательный образъ дѣйствій, сообразный съ особеннымъ положеніемъ края. Нужно: поднять народъ, обезпечить полную самостоятельность его хозяйственнаго быта; дать ему надежный и безпристрастный судъ въ спорахъ его съ помѣщиками, стѣснить права дворянъ въ замѣщеніи судебно-административныхъ должностей, назначить въ эти должности русскихъ и наконецъ отдать народное воспитаніе въ руки православнаго духовенства, какъ единственно надежнаго проводника русскаго и православнаго просвѣщенія, а не какой нибудь безцвѣтной и безсочной цивилизаціи, подъ которой всякій разумѣетъ что хочетъ." Это -- одна программа, говоритъ г. Самаринъ, а вотъ другая: "Правительство не знаетъ ни западнаго, ни восточнаго края, ни русскихъ, ни поляковъ, ни православныхъ, ни католиковъ; оно знаетъ только поданныхъ одного государя, помѣщиковъ, владѣющихъ землею, крестьянъ, сидящихъ на чужой землѣ и отбывающихъ повинность на помѣщиковъ, духовныхъ, молящихся за царя, какой бы церкви они ни служили, чиновниковъ, служащихъ царю; ко всѣмъ оно относится безразлично, съ одинаковымъ благоволеніемъ и безпристрастіемъ. Дѣйствуя въ видахъ общаго блага, оно не станетъ брататься съ народными страстями, но вооруженное закономъ, для всѣхъ равно обязательнымъ, будетъ охранять порядокъ и частные интересы, карая самоуправство, съ какой бы стороны оно ни шло." "Въ настоящее время -- продолжаетъ г. Самаринъ -- первая система энергичнѣе и послѣдовательнѣе дѣйствуетъ на сѣверѣ, въ Вильнѣ; вторая, кажется, дѣйствуетъ на югѣ, въ Кіевѣ. Лѣтъ двадцать тому назадъ, было наоборотъ" ("День" No 36).
   Этотъ упрекъ въ бездѣйствіи и слабости кіевской администраціи появляется уже не впервые, а въ послѣднее время все энергичнѣе и чаще раздается въ московскихъ газетахъ (въ "Днѣ" и "Моск. Вѣд."). Первоначально этотъ упрекъ выраженъ былъ мимоходомъ г. Кисловскимъ въ небольшой статейкѣ, напечатанной въ "Днѣ" о какомъ-то Шато-дё-Флёръ -- новомъ загородномъ гуляньи, придуманномъ въ Кіевѣ въ подражаніе излеровскихъ и другихъ петербургскихъ гуляній, гдѣ такъ прославился своими канканами г. Фокинъ. За эту статейку г. Кисловскій привлеченъ былъ къ формальному запросу со стороны кіевскаго старшаго полицеймейстера, полковника Ивенсона. Независимо отъ того, въ "Кіевскомъ Телеграфѣ" и въ "Днѣ" появилась, въ опроверженіе упрека, брошеннаго г. Кисловскимъ, длинная статья Владиміра Юзефовича (котораго никакъ не слѣдуетъ смѣшивать съ извѣстнымъ предсѣдателей!; археографической коммиссіи въ Кіевѣ М. В. Юзефовичемъ, малороссомъ по происхожденію и славянофиломъ). Статья эта имѣетъ характеръ офиціозный и, по словамъ г. Кисловскаго, "дѣлаетъ непріятное впечатлѣніе -- въ родѣ впечатлѣнія, производимаго видомъ пономаря, который, изогнувшись въ видѣ русской буквы глаголя, подноситъ дьякону кадило, да къ тому еще не съ ѳиміамомъ, а съ прогорѣлыми угольями, такъ что у самаго дьякона, если только онъ одаренъ чувствомъ обонянія, должна заболѣть голова отъ такого угару..." ("День" No 34). Мы не приводимъ статьи г. Юзефовича, потому что она не объяснитъ намъ ничего новаго послѣ словъ г. Самарина, опредѣлившаго двѣ различныя системы правительственныхъ дѣйствій въ западныхъ губерніяхъ. Изъ словъ г. Юзефовича оказывается, что въ Кіевѣ держатся теперь второй системы -- системы безразличія и индеферентизма, которую и защищаетъ авторъ. Въ отвѣтъ на увѣреніе г. Юзефовича въ совершенномъ безпристрастіи мѣстной администраціи, "День" указываетъ на слѣдующіе факты: въ Кіевской, Волынской и Подольской губерніяхъ, до сихъ поръ, мировые посредники, становые пристава и мелкіе чиновники, соприкасающіеся съ народомъ -- поляки! Въ волынской палатѣ государственныхъ имуществъ всѣ до одного чиновники -- поляки! Въ Кіевѣ существуетъ и до сихъ поръ не открытъ особый комитетъ національнаго жонда и издается тайный польскій журналъ "Валка" (Борьба). Къ этимъ обвиненіямъ, житомірскій корреспондентъ "Дня" (No 35) прибавляетъ: "У насъ, то-есть на Волыни, всѣ отрасли управленія и суда буквально въ рукахъ поляковъ. Канцелярія губернатора и губернское управленіе преимущественно состоятъ изъ поляковъ, или, что еще хуже, изъ ополяченныхъ русскихъ. Секретныя бумаги, прежде чѣмъ поднесутъ ихъ къ подписи начальнику губерніи, уже дѣлаются извѣстными полякамъ. При обыскахъ у пановъ неоднократно находили копіи съ такихъ секретныхъ бумагъ. Управленіе государственныхъ имуществъ состоитъ изъ поляковъ; акцизное управленіе тоже польское; казенная палата преимущественно состоитъ изъ поляковъ и уѣздные казначеи -- всѣ почти поляки; на почтѣ, въ приказѣ общественнаго призрѣнія, въ судебныхъ палатахъ и въ уѣздномъ судѣ тоже преобладаетъ польскій элементъ; вся врачебная управа состоитъ изъ поляковъ; всѣ мировые посредники поляки, всѣ уѣздные стряпчіе, за исключеніемъ двухъ -- поляки, судебные слѣдователи на половину поляки. Въ житомірскомъ сиротскомъ домѣ начальница заведенія и надзирательницы -- польки и самое заведеніе служитъ только къ тому, чтобы на русскія деньги русскихъ дѣвочекъ обращать въ полекъ. Велѣно было по вѣдомству государственныхъ имуществъ устроить фермы на казенныхъ земляхъ и отдать ихъ въ аренду желающимъ на долгіе сроки. Несмотря на просьбы государственныхъ крестьянъ, рѣдко кто изъ нихъ получилъ фермы, а большею частію онѣ розданы полякамъ {Впрочемъ, этотъ фактъ повторился, какъ слышно, и въ другихъ мѣстахъ. Замѣчательно, что распоряженіе объ отдачѣ этихъ фермъ въ аренду состоялось, какъ говорятъ, уже во время начавшагося въ Польшѣ мятежа и имѣло повсюду послѣдствіемъ усиленіе землевладѣльческаго класса польскаго происхожденія.}. Русскіе чиновники преслѣдуются здѣсь всѣми возможными способами, а въ случаѣ увольненія отъ должности, никогда вновь не получатъ мѣста. Полякъ же, уволенный, отъ должности, вездѣ найдетъ покровителей и защитниковъ".
   Въ опроверженіе всѣхъ этихъ показаній явилось до сихъ поръ немного заявленій: одно -- со стороны волынской палаты государственныхъ имуществъ, другое -- со стороны управляющаго питейнымъ акцизомъ Волынской губерніи, г. Рукера. Оба представляютъ доказательства, что въ ихъ управленіи не всѣ чиновники поляки, а напротивъ есть много и русскихъ. Кромѣ того, "Кіевскій Телеграфъ" опровергнулъ извѣстіе объ издаваемой, будто бы, въ Кіевѣ, газетѣ "Валка", говоря, что подобной газеты никто др сихъ поръ невидаль и не слыхалъ о ней изъ жителей Кіева.
   Мы были бы виновны предъ" читателемъ въ большомъ упущеніи, еслибъ обошли молчаніемъ брошюру профессоровъ кіевскаго университета, излагающую краткую исторію нынѣшняго "возстанія поляковъ въ Югозападной Россіи". Эта брошюра написана не въ опроверженіе статьи г. Юзефовича, но въ отвѣтъ заграничной прессѣ, хотя и г. Юзефовичъ нашелъ бы въ ней много поучительныхъ вещей, тѣмъ болѣе, что брошюра основана по большей части на офиціальныхъ свѣдѣніяхъ, переданныхъ господамъ профессорамъ по приказанію кіевскаго генерал-губернатора, H. Н. Анненкова 2-го. Мы не можемъ, разумѣется, извлечь изъ нея всѣ наиболѣе замѣчательныя мѣста, потому что въ такомъ случаѣ намъ пришлось бы перепечатать большую половину брошюры. Выписываемъ изъ нея только нѣсколько общихъ замѣчаній: "Не вина правительственной власти, и не вина крестьянъ -- замѣчаютъ между прочимъ гг. профессоры -- если польскіе помѣщики, которые выдавали себя за людей, непричастныхъ къ мятежу, сами не приняли никакого участія въ усмиреніи возстанія и тѣмъ возбуждали въ крестьянахъ справедливое негодованіе. Намъ извѣстно, что польскіе помѣщики положительно заявляли, что они не смѣютъ дѣйствовать противъ повстанцевъ, потому что послѣдніе разорили бы ихъ имѣнія, или даже исполнили бы надъ ними приговоръ революціоннаго комитета... Мы увидимъ далѣе, что они сохранили за собой возможность вредить Россіи и сѣять раздоръ между правительствомъ и крестьянскимъ населеніемъ... Факты единогласно свидѣтельствуютъ, что многіе помѣщики и даже мировые посредники настойчиво требуютъ отъ властей принужденія крестьянъ къ Исправленію повинностей, желая тѣмъ самымъ дать почувствовать народу, что мятежники давали ему землю и свободу, между тѣмъ, какъ правительство заставляетъ ихъ работать на помѣщика и требуетъ съ нихъ податей... По прекращеніи возстанія, эта анархическая тактика вступаетъ въ полную силу. Обстоятельства ей благопріятствуютъ. Изъ донесеній полиціи явствуетъ, что хотя крестьяне возвращаются къ своимъ занятіямъ, но отказы въ работѣ продолжаются". Далѣе, гг. профессоры дѣлаютъ слѣдующую выписку изъ частнаго письма какого-то лица, занимающаго немаловажный постъ въ томъ краѣ: "Приготовленіе средствъ къ мятежу, самый способъ нынѣшняго возстанія и весь ходъ дѣла положительно доказываютъ, что всѣ поляки здѣшняго края, безъ исключенія, нетолько сочувствуютъ вооруженному мятежу, но каждый изъ нихъ содѣйствуетъ большему его развитію. Помѣщики не щадятъ никакихъ пожертвованіи..." и т. д. Въ заключеніе, брошюра кіевскихъ профессоровъ представляетъ состояніе края послѣ мятежа, въ слѣдующихъ чертахъ: "Вооруженное сопротивленіе исчезло, но не исчезли слѣды этой скоропреходящей борьбы. Народная ненависть къ полякамъ пробудилась, крестьяне, во многихъ мѣстахъ отказываются за деньги работать на помѣщиковъ-поляковъ и просятъ о смѣнѣ поляковъ-управляющихъ; подчиненные не довѣряютъ полякамъ-начальникамъ, громче раздаются въ обществѣ голоса, требующіе удаленія поляковъ-чиновниковъ, подобно тому, какъ устранены русскіе отъ должностей въ Царствѣ Польскомъ, и нѣтъ сомнѣнія, что польскій элементъ въ Югозападной Россіи, оказавшійся численно слабымъ, держится въ западныхъ губерніяхъ одною силою правительства" (стр. 36, 47, 51, 54). "Московскія Вѣдомости", говоря объ этой брошюрѣ, заявляютъ, что и онѣ съ каждымъ днемъ получаютъ изъ югозападнаго края все болѣе и болѣе неутѣшительныя извѣстія о дѣйствіяхъ тамошней администраціи.
   Въ виду всѣхъ этихъ фактовъ, г. Юзефовичъ вопрошаетъ своихъ противниковъ, чего бы имъ хотѣлось отъ кіевской администраціи? "Они, желали бы -- говорить онъ -- чтобъ дѣйствіями лицъ, которымъ довѣрено управленіе, руководилъ не законъ, а требованія массъ, основанныя почти всегда на произволѣ. Они желали бы видѣть въ судѣ орудіе кары, а не правосудія. Въ дѣйствіяхъ администраціи они желали бы найти возмездіе, равносильное варварствамъ, которымъ запятнало себя подземное правительство, забывая, что правительство, руководящееся законами, имѣющее правильную организацію, обладающее огромною матеріальною силою, никогда не должно унижаться до подражанія дѣйствіямъ учрежденія, основаннаго на терроризмѣ и насиліи. Они возмущаются тѣмъ, что правительство не сдѣлало изъ смертныхъ казней театральнаго зрѣлища, не желая видомъ крови еще болѣе раздражать уже и такъ слишкомъ раздраженные народные инстинкты. Они негодуютъ за то, что невинные не подвергаются такому же наказанію, какъ и виновные. Они желали бы, чтобы правительство, торжественнымъ актомъ, признавъ всѣхъ поляковъ преступниками, поставило hors de loi цѣлую національность..."
   На эту тираду, горячо написанную, но еще горячѣе уклоняющуюся отъ прямаго отвѣта, Ю. Самаринъ замѣчаетъ очень хладнокровно: "Г. Юзефовичъ воображаетъ, то-есть прикидывается воображающимъ, что просятъ крови и крови. Напрасно! Всякій неодичалый человѣкъ содрогается при видѣ висѣлицы и плахи, и только, дѣлая надъ собой усиліе, сознаніемъ своимъ допускаетъ казнь какъ неизбѣжное бѣдствіе; но именно потому-то мы и не сочувствуемъ системѣ полумѣръ, которой вы держитесь, что полумѣры поддерживаютъ дерзкія надежды на успѣхъ, побуждаютъ къ политическимъ преступленіямъ, а преступленія ведутъ за собой казни. Мы ожидаемъ и просимъ не казней, а общихъ, широкихъ, законодательныхъ и административныхъ мѣръ, замѣщенія служебныхъ должностей русскими, удаленія мировыхъ посредниковъ изъ поляковъ и немедленнаго, обязательнаго выкупа" {Послѣднее желаніе, какъ извѣстно, уже исполнено, вопреки убѣжденіямъ г. Юзефовича.}. Г. Аксаковъ, въ отвѣтъ на статью г. Юзефовича, выражаетъ тѣ же желанія, но языкомъ болѣе горячимъ: "Задача мѣстной администраціи -- говоритъ онъ -- повести дѣло такъ, чтобъ ясно было и полякамъ и всему міру, что этотъ край принадлежитъ русской національности и вѣрѣ, чтобъ нелѣпыя притязанія поляковъ повыскочили у нихъ изъ головы, чтобъ лишить поляковъ всякаго преобладанія въ краѣ, чтобъ отнять у польской пропаганды всякую точку опоры, чтобы сдѣлать рѣшительно невозможными всякія попытки поляковъ къ возбужденію волненій на Украйнѣ. Призваніе русской администраціи въ такомъ дѣлѣ совершенно ясное, если только она русская; но если она пытается въ самый разгаръ борьбы, когда вопросъ еще не рѣшенъ и побѣда одержана не вполнѣ, относиться къ польской воюющей, враждующей съ нами національности съ одинаковымъ вниманіемъ какъ и къ русской -- къ латинству съ такимъ же уваженіемъ, какъ и къ православію, то такая администрація -- не русская и не понимаетъ своего значенія" ("День" No 33). Въ заключеніе г. Аксаковъ упрекаетъ кіевскую администрацію за то, что она до сихъ поръ не конфисковала и не секвестровала ни одного имѣнія у помѣщиковъ, участвовавшихъ въ возстаніи, "тогда какъ не только законъ даетъ на это полное право, но и всѣ интересы Россіи заставляютъ желать, чтобъ поземельная собственность изъ польскихъ рукъ переходила въ русскія."
   "Московскія Вѣдомости", послѣ долгаго молчанія, подали наконецъ свой голосъ въ этомъ дѣлѣ. "Прискорбныя извѣстія, доходящія до насъ изъ кіевскаго генерал-губернаторства, такъ серьёзны -- говоритъ эта газета -- что не позволяютъ говорить ни о чемъ другомъ, кромѣ юго-западнаго края." "Московскія Вѣдомости", посвятивъ этому краю нѣсколько передовыхъ статей, пошли въ своихъ требованіяхъ гораздо далѣе, чѣмъ гг. Аксаковъ и Самаринъ. Дѣло оказалось на столько серьёзнымъ, что нельзя уже было няньчиться съ любимою теоріею преобладанія высшихъ классовъ. "Московскія Вѣдомости", мужественно отбросивъ, на этотъ разъ, всѣ свои теоріи и мечты, заговорили такъ, какъ слѣдуетъ говорить каждому русскому. "Если цѣлые классы западнаго края сомнительны, если мы не хотимъ допустить, чтобъпринадлежность этого края къ Россіи оставалась предметомъ вопроса, если мы сознаемъ, что нашъ долгъ относительно Россіи не позволяетъ намъ допускать это, то мы обязаны сказать прямо и открыто, что существованіе этихъ классовъ въ томъ видѣ, какъ они существуютъ, теперь несовмѣстно съ интересомъ Россіи, Прибѣгать къ уверткамъ, маскировать истину, служить отечеству, притворяясь, что забываемъ о немъ, было бы нечестно. Не такъ давно одинъ русскій помѣщикъ купилъ имѣніе въ Виленской губерніи; его грозили убить при первомъ удобномъ случаѣ и заставили продать имѣніе поляку. У другаго русскаго помѣщика поляки почти вырвали имѣніе въ Волынской губерніи, и купилъ это имѣніе родовитый полякъ... Оставлять этотъ порядокъ какъ онъ есть -- нельзя, не навлекая серьёзной опасности на русское государство. Необходимо противодѣйствовать ему. Эта необходимость есть вопіющая государственная необходимость. Подчиняясь ей, мы можемъ быть совершенно свободны отъ племенной ненависти или мести. Мы можемъ заботиться о томъ, чтобы дѣйствуя въ силу этой необходимости, всячески смягчать свои дѣйствія и щадить все, что только можетъ быть пощажено безъ вреда государству. Сплошное польское землевладѣніе есть главная язва западнаго края. Противъ этой язвы одно средство -- по возможности разрѣдить польское землевладѣніе, увеличивъ число русскихъ помѣщиковъ въ этомъ краѣ. Такова должна быть открытая цѣль нашей внутренней политики, и мы должны всячески изыскивать средства для законнаго достиженія этой цѣли. Недавній мятежъ представляетъ къ тому случай, который не долженъ быть упущенъ. Наказанія за участіе въ мятежѣ, имѣющія характеръ кары, могутъ быть смягчаемы милосердіемъ, спѣшащимъ вложить въ ножны обнаженный мечъ; но еслибы мятежъ не имѣлъ своимъ послѣдствіемъ значительныхъ измѣненій въ землевладѣніи, то политическое положеніе края осталось бы то же самое, какое было прежде, и Россіи угрожали бы тѣ же самыя опасности, отъ которыхъ мы теперь только что успѣли -- да и успѣли ли?-- уйдти. Говоря такъ, мы не имѣемъ въ виду говорить въ пользу конфискацій. Хотя мы не можемъ придавать большаго значенія крикамъ иностранной журналистики, что конфискаціи будто бы несогласны съ духомъ нашего времени -- эти крики доходятъ къ намъ изъ странъ, неотказывающихся отъ нрава прибѣгать къ конфискаціямъ въ случаѣ надобности -- но мы не полагаемъ, чтобы намъ было необходимо прибѣгать къ конфискаціямъ въ обширныхъ размѣрахъ, и если нѣтъ необходимости, то весьма желательно, чтобы кара закона по возможности не касалась невиннаго потомства виновныхъ лицъ. Къ этому соображенію, основанному на юридической точкѣ зрѣнія, присоединяется еще экономическое соображеніе. Конфискаціи неизбѣжно ведутъ къ учрежденію ликвидаціонныхъ коммиссій, а управленіе имѣніями посредствомъ этихъ коммиссій крайне невыгодно для народнаго богатства. Сверхъ того, вслѣдствіе конфискацій увеличиваются лишь государственныя имущества, между тѣмъ какъ потребность западнаго края заключается не въ увеличеніи количества государственныхъ имуществъ, а въ усиленіи русскаго элемента между помѣщиками края. Государственныя имущества -- плохая поддержка русской національности. Мало ли государственныхъ имуществъ въ западномъ краѣ -- но не розданы ли тамъ полякамъ всѣ казенныя арендныя земли? Даже раздача конфискованныхъ имѣній посредствомъ пожалованія не приноситъ особенной пользы. Возбуждая враждебныя чувства въ сосѣднихъ помѣщикахъ, она не снабжаетъ края предпріимчивыми хозяевами, способными расширять свои владѣнія и свое вліяніе на мѣстныя дѣла. По всѣмъ этимъ соображеніямъ желательна не конфискація, а принудительная продажа имѣніи, принадлежащихъ лицамъ, замѣшаннымъ въ мятежѣ, и притомъ продажа исключительно русскимъ помѣщикамъ. Замѣна заслуженной конфискаціи принудительною продажей была бы актомъ милосердія, безвреднымъ для государства."
   Но такъ-какъ эта мѣра все-таки была недостаточна, то "Московскія Вѣдомости" совѣтуютъ подкрѣпить учрежденіемъ въ западномъ" краѣ патріотическаго земскаго банка для выдачи ссудъ исключительно русскимъ помѣщикамъ. Мы вполнѣ сочувствуемъ этимъ мыслямъ "Московскихъ Вѣдомостей" и считаемъ ихъ необходимымъ дополненіемъ и исправленіемъ того, что сказано г. Аксаковымъ.
   Этимъ мы закончимъ отчетъ о положеніи русско-польскаго вопроса и переходимъ къ другимъ событіямъ минувшаго мѣсяца. Въ ряду ихъ первое мѣсто занимаетъ открытіе финляндскаго сейма, состоявшееся 6-го сентября. Событіе это, вполнѣ удовлетворяющее желаніямъ, одушевлявшимъ въ послѣднее время жителей Финляндіи, привѣтствуется почти всѣми нашими журналами съ радостью, хотя и не имѣетъ непосредственныхъ отношеній къ внутренней политикѣ нашего отечества. Оно весьма знаменательно для насъ и для всей Европы въ томъ отношеніи, что показываетъ мѣру тѣхъ преимуществъ и правъ, которыми могутъ пользоваться, подъ русскимъ скипетромъ, завоеванныя нами провинціи, когда онѣ ведутъ себя смирно. Финляндія испытала на себѣ все великодушіе и гостепріимство русскаго владычества, искони благосклоннаго къ покореннымъ ею иноземцамъ. Присоединенная къ Россіи въ 1809 году, по праву завоеванія, Финляндія тотчасъ получила отъ Александра I, въ даръ, старинную шведскую конституцію, подъ покровомъ которой она жила до-тѣхъ-поръ, въ качествѣ нераздѣльной части Швеціи. Такимъ образомъ, отдѣлившись отъ общихъ законовъ Швеціи и не присоединившись къ общимъ законамъ Россіи, эта маленькая провинція, никогда незнавшая политической самостоятельности, вдругъ получила автономію и сдѣлалась маленькимъ государствомъ, имѣющимъ свои отдѣльные законы, свое войско и финансы, своихъ консуловъ даже въ русскихъ портахъ." Мало того, они получила еще другой значительный подарокъ, увеличившій ея территорію -- къ ней присоединена Выборгская и часть Петербургской губерніи. бывшія до того времени нераздѣльною частью Россіи, со временъ Петра I. И все это она получила не но праву побѣдителя, но но нраву побѣжденнаго! Вѣрьте послѣ этого "Московскимъ Вѣдомостямъ", что государственныя области пріобрѣтаются и измѣняются только мечомъ! Это маленькое государство, именуемое Великимъ Княжествомъ Финляндскимъ, примыкающее, своими границами (вслѣдствіе пріобрѣтенія Выборгской губерніи) почти къ самымъ предмѣстьямъ Петербурга, воспитано духомъ шведской цивилизаціи и заселено финскимъ племенемъ, раздѣленнымъ весьма рѣзко на двѣ половины. Одна изъ нихъ, верхняя, считаетъ роднымъ своимъ языкомъ языкъ шведскій, другая -- состоящая изъ однихъ почти крестьянъ, предана неизмѣнно своему родному языку, который до послѣдняго времени былъ въ загонѣ и только недавно, благодаря вниманію государя къ желаніямъ народа, получилъ одинаковыя права съ шведскимъ. Хотя шведское населеніе Финляндіи составляетъ только одну десятую часть общаго числа жителей, но пользуясь правами образованія, богатства и шведской конституціи, оно стоитъ во главѣ финскаго народа и его политическихъ судебъ. Государственное представительство Финляндіи основано на старинномъ феодальномъ раздѣленіи сословій и состоитъ изъ четырехъ камеръ: 1) камеры рыцарей и дворянства, 2) камеры духовенства и ученаго сословія, 3) камеры горожанъ, и 4) камеры крестьянъ. Первыя три говорятъ по-шведски, а иногда по-французски и по-нѣмецки {Офиціальныя рѣчи, во время церемоніи открытія нынѣшняго сейма, произнесены были въ слѣдующемъ порядкѣ: первыя благодарственныя рѣчи, которыми испрашивалось высочайшее повелѣніе объ открытіи сейма, сказаны были предсѣдателемъ дворянскаго сословія -- по-французски, архіепископомъ -- по-французски, предсѣдателемъ городскаго сословія -- по-нѣмецки. Вторыя благодарственныя рѣчи, въ отвѣтъ на тронную рѣчь государя, были произнесены: представителями дворянства и горожанъ по-шведски, архіепископомъ -- по-французски. Одни только крестьяне, въ лицѣ своего представителя, изъясняли свои чувства предъ государемъ постоянно на своемъ языкѣ.}, послѣдняя -- всегда по-фински. Число депутатовъ въ каждой камерѣ неравномѣрно; одна дворянская камера, по числу своихъ членовъ, равняется всѣ тремъ остальнымъ. Впрочемъ, этотъ недостатокъ значительно смягчается тѣмъ обстоятельствомъ, что хотя дворяне и пользуются почти поголовнымъ правомъ личнаго представительства, но каждая камера подаётъ голосъ отдѣльно и, при составленіи сеймоваго рѣшенія, каждое сословіе имѣетъ одинъ голосъ, сколько бы въ немъ ни было членовъ въ камерѣ. Впрочемъ, само собою разумѣется, что такое устройство, уравнивающее всѣ голоса камеръ, ни сколько не благопріятствуетъ дѣйствительному равенству правъ и правильному выраженію народныхъ желаній, такъ-какъ по числу камеръ, шведскихъ голосовъ всегда бываетъ три, а финскихъ -- только одинъ. Финское племя, то-есть девять десятыхъ населенія Финляндіи, гораздо болѣе склонно къ сближенію съ русскимъ племенемъ, чѣмъ съ шведскимъ, и потому составляетъ весьма важный элементъ въ финляндской конституціи. Основные законы ея требуютъ согласія всѣхъ четырехъ камеръ, когда идетъ дѣло о самыхъ важныхъ политическихъ правахъ народа, какъ-то: объ измѣненіи конституціи, нравъ сословій, набора войска и наложенія новыхъ податей. Хотя во всѣхъ этихъ вопросахъ финское племя ничего не въ состояніи сдѣлать само, безъ соизволенія трехъ первыхъ камеръ, но за то и эти три камеры ничего не въ состояніи сдѣлать безъ согласія финновъ, то-есть крестьянъ. Во всѣхъ остальныхъ вопросахъ внутренняго благоустройства, для законности сеймоваго рѣшенія достаточно согласія трехъ камеръ, то-есть большинство трехъ голосовъ противъ одного. Въ тронной рѣчи, при открытіи сейма, сказано нѣсколько словъ о нѣкоторыхъ коренныхъ законахъ, несовмѣстныхъ съ положеніемъ дѣлъ, возникшихъ послѣ присоединенія княжества къ имперіи "Желая исправить эти недостатки -- сказалъ Государь -- я имѣю намѣреніе поручить составленіе проекта закона, который, заключая въ себѣ поясненія и дополненія къ этимъ постановленіямъ, предложенъ будетъ на разсмотрѣніе послѣдующаго сейма, который я предполагаю созвать чрезъ три года. Оставляя неприкосновеннымъ принципъ конституціонной монархіи, вошедшей въ нравы финляндскаго народа и запечатлѣвшій всѣ законы его и учрежденія, я желаю расширить въ этомъ проектѣ право, принадлежащее уже сейму -- опредѣлять размѣръ и количество налоговъ, равно какъ и право предлагать проекты законовъ, которымъ пользовался сеймъ въ прежнее время, при чемъ я оставляю за собой иниціативу во всѣхъ тѣхъ вопросахъ, которые будутъ касаться измѣненій кореннаго закона." Эти слова произвели глубоко-радостное впечатлѣніе на финляндцевъ. Представитель городскаго сословія, г. Ернъ, сказалъ корреспонденту "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", г. Барановскому: "Тронная рѣчь, удовлетворяя нашимъ самымъ задушевнымъ желаніямъ, далеко превзошла наши ожиданія, какъ ни много мы ожидали отъ благости Государя." Въ самомъ дѣлѣ, легко вообразить впечатлѣніе финляндцевъ, когда они услышали изъ устъ Государя нетолько подтвержденіе дарованныхъ имъ нравъ, но и обѣщаніе расширить и улучшить ихъ. Объявленное въ тронной рѣчи намѣреніе Государя открыть будущій сеймъ черезъ три года, принадлежитъ также къ числу милостей, превышавшихъ ожиданія финляндцевъ, такъ-какъ срокъ для созванія сеймовъ не опредѣленъ шведской конституціей и зависитъ вполнѣ отъ верховной власти.
   За исключеніемъ "Моск. Вѣд.", расположенныхъ въ настоящую минуту видѣть повсюду духъ сепаратизма и желающихъ примѣнить свою теорію сліянія нетолько къ Польшѣ, но и къ Финляндіи -- всѣ остальныя газеты русскія выразили полное сочувствіе къ этому великому для Финляндіи событію. "Моск. Вѣд.", признавая испытанную честность Финляндіи (выраженіе тронной рѣчи), ея непритязательности и спокойный нравъ, находятъ, однако, отношенія ея къ Россіи ненормальными. Этотъ отзывъ встрѣтилъ энергическое опроверженіе въ Jfe 242 газеты "Голосъ", въ статьѣ неизвѣстнаго, подписывающагося псевдонимомъ "Старина". Останавливаясь надъ опасеніями "Моск. Вѣд." на счетъ федеративнаго начала, г. Старина удивляется, откуда могли возникнуть эти опасенія. "Федерація -- говоритъ онъ -- всегда происходитъ и можетъ только происходить изъ сложенія частей въ одно цѣлое, а не изъ разложенія цѣлаго на части. Это -- основной законъ образованія федерацій, другаго образованія онѣ имѣть не могутъ. Самые творцы нашихъ федеративныхъ проектовъ не вѣрятъ въ возможность ихъ исполненія, и тѣмъ менѣе слѣдуетъ публицистамъ, представителямъ русскаго общества, давать значеніе этимъ невиннымъ проектамъ. Вашимъ страхомъ развитія федеральнаго начала на Руси вы хотите показать, что не слѣдуетъ сохранять за финляндцами ихъ особенныя учрежденія, вы хотите сказать, что намъ слѣдуетъ совершить въ Финляндіи великую неправду. Съ Финляндіей у насъ нѣтъ федераціи. Съ нею насъ соединяетъ связь, которая въ государственномъ правѣ называется "личнымъ союзомъ" -- unio personalis {Это несовсѣмъ такъ. Г. Лохвицкій, излагая конституцію Финляндіи, говоритъ: "Финляндія не есть страна, находящаяся въ личномъ соединеніи (то-есть только подъ властію одного монарха) съ Россіей, на основаніи европейскихъ трактатовъ, какъ Польша. Она по праву есть провинція, принадлежность Россіи, стоящая внѣ международнаго нрава" ("Обзоръ современныхъ конституцій", стр. 229). Мы раздѣляемъ этотъ взглядъ г. Лохвицкаго, хотя это нисколько не мѣшаетъ намъ радоваться великодушію Россіи въ отношеніи къ Финляндіи.}. У нея есть свои права, и эти права мы должны хранить честно и твердо. Вы говорите объ испытанной честности финляндскаго народа. Пусть же финляндскій народъ вѣритъ въ испытанную честность русскаго народа..."
   Мы совершенно раздѣляемъ это благородное желаніе и очень рады, что финляндцы получили полную возможность убѣдиться въ исполненіи русскихъ обѣщаніи. Тронная рѣчь, какъ мы видѣли, нетолько подтверждаетъ все, что дано было Финляндіи Александромъ I, но еще выражаетъ намѣреніе расширить права ея представителей. Заключительныя слова тронной рѣчи привѣтствованы были русскими газетами съ особенною радостью и надеждами. Вотъ эти многознаменательныя слова, сказанныя русскимъ царемъ: "Вамъ, представители Великаго Княжества, предстоитъ доказать достоинствомъ, умѣренностью и спокойствіемъ при сужденіяхъ, что въ рукахъ народа мудраго, готоваго дѣйствовать заодно съ государемъ, съ практическимъ смысломъ для развитія своего благосостоянія, либеральныя учрежденія нетолько не опасны, но составляютъ залогъ порядка и благоденствія."
   Въ числѣ событій первостепенной важности, неотмѣченныхъ еще нашею "Хроникою", слѣдуетъ упомянуть о концессіи для устройства московско-севастопольской желѣзной дороги. Это событіе случилось тотчасъ послѣ того, какъ мы закончили Хронику предыдущаго мѣсяца, но, къ сожалѣнію, впечатлѣніе, имъ произведенное на общество, было очень скоро подавлено другими событіями, которымъ мы и должны были уступить первое мѣсто. О концессіи поговорили дня два-три, и потомъ совсѣмъ перестали. Быть можетъ, это произошло оттого, что сама по себѣ, какъ предварительное только условіе, она не представляетъ еще несомнѣннаго факта, осуществленія котораго слѣдуетъ ожидать непремѣнно. Хотя г. Вильямъ Гопъ, повѣренный четырехъ лондонскихъ торговыхъ домовъ, съ которыми заключена концессія, и внесъ въ государственный нашъ банкъ мильйонъ рублей залога, въ обезпеченіе того, что къ 25 іюля будущаго года составитъ непремѣнно компанію на акціяхъ для сооруженія означенной дороги, но въ самой концессіи (въ дополнит. ст. § 19) указанъ случай, при которомъ дѣло вовсе можетъ не состояться, и мы обязаны будемъ нетолько возвратить залогъ, но еще заплатить англичанамъ расходъ, который понесутъ они при осмотрѣ линіи и изысканіяхъ. Независимо отъ этого, внимательное изученіе концессіи приводитъ къ тому заключенію, что при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, къ работамъ этой дороги будетъ приступлено не ранѣе 1865-го года, а вся она можетъ быть открыта не прежде 25-го апрѣля 1871-го года.
   Кромѣ московско-севастопольской дороги, слухъ носится о желѣзной дорогѣ изъ Мемеля, чрезъ Либаву и Митаву до Риги, которую будто бы берутся построить англичане за 5% гарантіи.
   Наконецъ англичане же, Чуди фон-Устеръ и Комп., предъявили желаніе устроить въ Россіи банкъ. Въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ" объявлено офиціальное извѣстіе, что со стороны правительства нашего нѣтъ препятствія на устройство этого банка, но въ числѣ условій, обязательныхъ для г. Чуди фон-Устера, поставлены такія, которыя легко могутъ охладить его желанія.
   Во всякомъ случаѣ пріятно видѣть это мирное нашествіе англичанъ на нашу землю, обѣщающее вытѣснить нашествіе французовъ, которые не принесли намъ ничего, кромѣ разочарованій, какъ въ экономическихъ, такъ и въ политическихъ нашихъ разсчетахъ. Авось англичане внесутъ къ намъ болѣе прочные залоги для упроченія этихъ разсчетовъ! А до тѣхъ поръ нельзя неудивляться, что даже въ Финляндіи, въ ту минуту, когда она празднуетъ торжество законности, являются слѣдующія извѣстія: "Выборгскій надворный судъ приговорилъ одного почтамтскаго чиновника, вынувшаго изъ страховыхъ писемъ 1,600 рублей, къ повѣшенію" (Сѣвер. Пчела No 244, "Разныя извѣстія").

С. ГРОМЕКА.

"Отечественныя Записки", No 9, 1863

   
ется въ ихъ молодости. Жаль будетъ, если Россія лишится хоть одного изъ подобныхъ талантовъ отъ недостатковъ случая къ ихъ проявленію, и вотъ причина, по которой я настаиваю на неограниченномъ числѣ приват-доцентовъ" {Жур. М. Н. Пр. октябрь 1863-го года.}.
   Неменѣе любопытно мнѣніе того же ученаго, высказанное въ той же статьѣ, о преподаваніи философіи. "Не знаю -- говоритъ онъ -- основательно ли мнѣніе, выраженное нѣкоторыми, обсуждавшими проектъ университетскаго устава, что изученіе философіи, ограниченное однѣми спеціально поименованными частями ея, соотвѣтствуетъ видамъ правительства. Изъ новаго устава этого не слѣдуетъ, и уже одинъ курсъ исторіи философіи, когда онъ читается съ умомъ и знаніемъ, способенъ развить строго-философское мышленіе. Если же мнѣ укажутъ на опасность, что изученіе философіи можетъ подавить въ человѣкѣ высшіе и нравственные интересы, то я сочту это мнѣніе несправедливымъ и присоединюсь въ убѣжденіямъ, высказаннымъ проф. Кошеромъ (Замѣч. иностр. педаг. стр. 112) и въ Русскомъ обозрѣніи Вольфсона (кн. 1, стр. 53), а именно, что только диллетантизмъ въ философіи и дикое философствованіе, безъ изученія великихъ мыслителей прежнихъ временъ, служитъ ко вреду. Воззрѣнія матеріалистовъ въ настоящее время очень распространены въ Россіи, и это преимущественно потому, что долго было въ пренебреженіи строгое изученіе философіи, противъ котораго не устоять бы матеріализму. Поверхностное изученіе философіи удаляетъ отъ Бога, а полное приводитъ къ нему, говоритъ Беконъ."
   Но какъ достигнуть строгаго изученія наукъ и какъ избѣгнуть поверхностнаго изученія ихъ въ нашихъ университетахъ? На этотъ важный вопросъ, чрезвычайно любопытный и поучительный отвѣтъ можно найти въ письмахъ Н. И. Пирогова, напечатанныхъ въ NoNo 281, 282 и 283 "Голоса". Знаменитый педагогъ обращаетъ особенное вниманіе на печальную участь нашихъ молодыхъ доцентовъ, обязанныхъ начинать свою ученую карьеру систематическимъ преподаваніемъ цѣлой науки, а не какой нибудь отдѣльной ея части. "Въ Германіи -- говоритъ онъ -- поступаютъ совершенно наоборотъ. Кто же поступаетъ основательнѣе: мы или нѣмцы? Есть ли физическая возможность молодому человѣку, только что окончившему курсъ въ университетѣ, учившемуся еще, положимъ, годъ-два заграницею, исполнить такую необъятную обязанность, какъ систематическое преподаваніе цѣлой науки? Что должно быть неминуемымъ слѣдствіемъ принятой у насъ системы преподаванія? Очевидно, одно изъ двухъ: или самое поверхностное, школьное изложеніе цѣлой науки, или преждевременная усталость и апатія." Затѣмъ, обращаясь къ опасеніямъ, будто спеціализированіе науки ведётъ къ узкости взгляда, односторонности и мелочности, Н. И. Пироговъ опровергаетъ эти опасенія слѣдующими доводами: "Никакая философія не докажетъ такъ хорошо необходимой для всѣхъ наукъ связи, какъ спеціальная разработка одной части какой ни на есть науки. Тутъ на каждомъ шагу прикоснешься къ чему нибудь такому, чего не поймешь, не зная еще одного или другаго; а за справкою иногда приходится идти далеко. Тутъ-то всего яснѣе и окажется, что науки не просто граничатъ одна съ другою, а внѣдряются и проникаютъ другъ въ друга. Но при спеціальныхъ занятіяхъ методъ и направленіе -- вотъ главное. А этому изъ однѣхъ лекцій не научишься, изъ книгъ также. Не отыскавъ вѣрной методы, не найдя направленія, растеряешь множество времени и самъ растеряешься. Найти то и другое безъ руководителя можетъ только талантъ; воображаетъ найти -- самообольщеніе. Но мы привыкли видѣть въ университетскихъ наставникахъ не этихъ руководителей, а какихъ-то схоліантовъ или парламентскихъ ораторовъ. Только въ реальныхъ наукахъ они, въ наше время, уже то, чѣмъ должны быть. Будь профессоръ хотя бы нѣмой, да научи примѣромъ, на дѣлѣ, настоящей методѣ занятія предметомъ -- онъ для науки и для того, кто хочетъ заниматься наукою, дороже самаго краснорѣчиваго оратора. Этотъ хорошо выставитъ науку на сцену; а тотъ покажетъ закулисный механизмъ, безъ котораго не узнаешь науки. Покажите образованному въ самомъ ограниченномъ масштабѣ, на какой нибудь частичкѣ науки, только на самомъ дѣлѣ, методъ и механизмъ, которыми современная наука доходитъ до ея результатовъ -- и остальное онъ добудетъ все самъ, если онъ дѣйствительно ищетъ знанія. Широкому любознанію покажется трудно ужиться съ этимъ узкимъ взглядомъ. Но пусть эта система занятій распространится и, вѣрно, мелкіе научные собственники, чрезъ ассосіацію, составятъ огромный умственный капиталъ; пущенный въ оборотъ, онъ удовлетворитъ самому затѣйливому любознанію. Какъ бы то ни было, другаго выхода -- если не хотимъ отстать -- теперь нѣтъ. Теперь нельзя и думать о знаніи науки, не разработавъ самому хотя самую малую ея частичку. Теперь, не занимавшись спеціально, хотя бы однимъ отдѣломъ науки, принять на себя имя представителя и наставника -- уже почти самозванство и анахронизмъ. Оставимъ же предразсудокъ, раздѣляемый и профессорами, и студентами. Перестанемъ видѣть въ систематическихъ курсахъ и въ лекціяхъ единственный путь къ наукѣ. Обратимъ вниманіе на вопіющую бѣдность нашей научной литературы. Откроемъ комитеты для переводовъ и составленія учебныхъ книгъ при всѣхъ университетахъ. Распространимъ вкусъ и потребность къ чтенію научныхъ книгъ. Не будемъ терять время въ изложеніи такихъ вещей на лекціяхъ, которыя можно узнать и безъ нихъ. Потребуемъ отъ нашихъ студентовъ, чтобъ они приходили на лекціи подготовленные уже чтеніемъ того, что можно узнать и безъ лекцій. Сдѣлаемъ наши лекціи незамѣнимыми для слушателей ни книгою, ни тетрадью. Будемъ заботиться объ общемъ и общечеловѣческомъ образованіи въ гимназіяхъ; а въ университетахъ примемъ принципъ современной науки, что чѣмъ кто скорѣе начнетъ изучать частное въ точности, тѣмъ вѣрнѣе узнаетъ и цѣлое. Мы знаемъ теперь достовѣрно, какъ тщетны и неестественны попытки ума узнать что нибудь общее безъ отчетливаго знанія частностей. Общее и цѣлое -- не забудемъ -- это отвлеченія, выведенныя изъ знанія частностей. Не будемъ же останавливаться предъ трудностями въ приложеніи этого метода: онѣ не такъ велики, какъ кажутся."
   Можно надѣяться, что эти глубокомысленныя указанія не пройдутъ безслѣдно для ревнителей нашей науки; можно надѣяться, что этимъ добрымъ совѣтомъ воспользуются и тѣ, отъ которыхъ зависитъ установленіе методовъ преподаванія, и тѣ, которые приготовляютъ себя къ званію преподавателей. Но надежды надеждами, а наша обязанность, какъ лѣтописца -- указать на тѣ уже существующія данныя, на основаніи которыхъ можно предаваться "сладкой посланницѣ небесъ". Существующія же данныя никакъ не могутъ ручаться за быстрые успѣхи нашей науки по той простой причинѣ, что у насъ чувствуется крайній недостатокъ нетолько въ хорошихъ, но вообще въ преподавателяхъ. Новымъ уставомъ, какъ мы уже сказали, учреждается 178-мь каѳедръ, безъ которыхъ университетское преподаваніе не можетъ идти въ уровень съ требованіями науки. Итакъ, намъ нужно во что бы то ни было 178-мь новыхъ профессоровъ, а между тѣмъ изъ числа старыхъ каѳедръ въ настоящее время состоятъ вакантными около сорока. Итого, значитъ, недостаетъ 218-ть! Для пополненія этого страшнаго дефицита, министерство народнаго просвѣщенія командировало въ прошломъ году заграницу, для приготовленія къ профессорской дѣятельности, наиболѣе даровитыхъ магистровъ и кандидатовъ нашихъ университетовъ, но таковыхъ оказалось всего 63 человѣка. Какъ ни мало это количество для полнаго удовлетворенія потребности, но слѣдуетъ надѣяться, что оно возьметъ, по крайней мѣрѣ, качествомъ. Министерство не жалѣетъ для этого средствъ и употребляетъ ежегодно около 80,000 рублей на содержаніе этихъ 63-хъ будущихъ профессоровъ. Подробные отчеты о ихъ занятіяхъ, печатаемые въ "Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія", свидѣтельствуютъ, что эти деньги тратятся недаромъ. Отчеты эти очень интересны. Будущіе доценты серьёзно работаютъ для пополненія пробѣловъ въ своихъ знаніяхъ. Н. И. Пироговъ, свидѣтельствуя объ этомъ, тѣмъ не менѣе озабоченъ затрудненіями, въ которыя поставлены эти кандидаты въ профессоры неопредѣленными границами ихъ будущихъ обязанностей по части систематическаго преподаванія цѣлой науки. Онъ особенно радуется за тѣхъ, которымъ выпала счастливая доля заняться спеціально какимъ нибудь однимъ отдѣломъ науки. Это дозволяетъ имъ сблизиться съ нѣмецкими профессорами-спеціалистами и пользоваться ихъ совѣтами, чего съ трудомъ могутъ достигнуть тѣ, которые стараются пополнить "пробѣлы знаній" усиленнымъ посѣщеніемъ разныхъ лекцій и курсовъ. Этотъ родъ занятій беретъ чрезвычайно много времени и рѣдко ведетъ къ сближенію съ нѣмецкими профессорами, которые очень холодны и сдержаны въ обращеніи съ незнакомыми, пока не убѣдятся, что имѣютъ дѣло съ человѣкомъ, серьёзно преданнымъ наукѣ. "Иногда занятія, состоящія преимущественно въ посѣщеніи лекцій -- говоритъ г. Пироговъ -- приводятъ къ результатамъ вовсе неожиданнымъ. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ нашихъ, вслѣдствіе самаго ревностнаго посѣщенія филологическихъ курсовъ знаменитѣйшихъ германскихъ профессоровъ, пришелъ уже къ убѣжденію, "что всѣ такія занятія въ Россіи немного имѣютъ практической (???) важности". Другой, на лекціяхъ германскихъ знаменитостей, испыталъ "быстрое дѣйствіе недостатковъ и медленное достоинствъ". Кто не знаетъ, какъ важно для всѣхъ, занимающихся наукою, критическое направленіе ума. Но, не забудемъ, оно подвигаетъ науку впередъ, когда является какъ зрѣлый плодъ научнаго образованія. А хорошо ли, если этотъ плодъ приносятъ на рынокъ неспѣлымъ? Получивъ оскомину, невольно пожалѣешь, для чего ему не дали созрѣть. Но, принявъ отъ другихъ цѣликомъ и нравы, и науки, намъ нужно помириться и съ слѣдствіями. Нечего дѣлать, если нашей сатирѣ суждено было явиться на свѣтъ прежде литературы, а критикѣ прежде науки. На Западѣ критическое направленіе, какъ реакція противъ средневѣковаго поклоненія авторитету, идетъ рука объ руку съ свободою научнаго разслѣдованія. Одно вытекаетъ, какъ необходимое слѣдствіе, изъ другаго. И, несмотря, или, лучше, смотря на это, авторитетъ сохраняетъ въ западной наукѣ высокое нравственное значеніе. Основаніе его только перестало быть средневѣковымъ. Когда-то прежде оно было безсознательно, какъ преданіе. Теперь пользуется авторитетомъ въ наукѣ только тотъ, кто пріобрѣлъ его достовѣрностью открытыхъ фактовъ и логичною правильностью выводовъ. Подъ эти двѣ категоріи можно подвести всѣ достоинства современнаго научнаго авторитета. То и другое признается не прежде, какъ послѣ критическихъ анализовъ такими же авторитетами. Кажется, нѣтъ ничего справедливѣе. Откуда же тотчасъ недовѣріе и противодѣйствіе отъ лицъ, только что выступающихъ на научное поприще? Отчего критическій анализъ кажется намъ такъ легкимъ, что мы тотчасъ же бросаемся за него? Откуда это стремленіе низвести его на степень насмѣшки? Неужели, въ самомъ дѣлѣ, только оттого, что недостатки другихъ на насъ быстро, а достоинства медленно дѣйствуютъ? Отчего на Западѣ, несмотря ни на борьбу враждебныхъ партій, ни на оппозицію политической власти, нигдѣ невидно такой несообразности, какъ у насъ: съ одной стороны, страшнаго равнодушія къ спеціальнымъ научнымъ занятіямъ, а съ другой -- наклонности разоблачать авторитеты, пріобрѣвшіе себѣ имя въ наукѣ именно спеціальными занятіями? Какъ осмыслить это явленіе? Гдѣ, въ какомъ уголку нашей души искать его мотивовъ? Въ зависти ли, въ трусости ли, въ томъ ли, что можно бы назвать сарtatio malivolentiae? Можетъ быть, тугъ есть всего понемногу. Самолюбію не хочется признать и въ свободной области ума власть надъ собою. Разоблачая недостатки сильнаго, мы убаюкиваемъ трусость, увѣряя ее, что онъ вовсе не такъ силенъ, какъ кажется. Возбудивъ его противъ себя, намъ легко будетъ увѣрить другихъ, что онъ намъ недоброжелательствуетъ, если не признаетъ нашихъ достоинствъ. Но причину причинъ нужно все-таки искать въ обстановкѣ нашей школьной жизни. Мы очень рано теряемъ довѣріе къ нашимъ учителямъ. И нужно, къ сожалѣнію, признаться, что и сами учителя, и внѣшнія обстоятельства привели насъ къ этому. Немногіе изъ нашихъ наставниковъ были представителями правды въ глазахъ дѣтей. А многіе ли изъ нихъ, не требуя отъ ученика вѣры на-слово, были такими, что имъ можно было бы вѣрить на-слово? Учитель мой -- врагъ мой -- вовсе не рѣдкость-правило въ нашихъ школахъ. Что же мудренаго, если, вступая съ такимъ направленіемъ въ область науки, мы въ ея свободѣ разслѣдованія и думаемъ найти полное оправданіе нашего образа мыслей? Гдѣ, въ самомъ дѣлѣ, границы? Наука оправдываетъ сомнѣніе; наука ничего не принимаетъ на-слово. Мы же забываемъ при этомъ одно. Принципъ свободнаго разслѣдованія въ наукѣ, предоставляя каждому право сомнѣваться и отвергать, принимаетъ самъ и цѣнитъ только то, что есть въ отрицаніи положительнаго. А этого-то именно и нельзя предъявить тому, кто съ самаго начала выступаетъ съ однимъ отрицательнымъ направленіемъ. Въ области науки, какъ бы она ни казалась демократическою, есть своя аристократія -- ума и заслугъ. Въ сущности она и заправляетъ всѣми дѣлами, хотя сама раздѣлена на враждебныя партіи. Кто начнетъ свое поприще оппозиціей, тотъ иногда можетъ угодить той или другой изъ нихъ, но рѣдко получитъ за то видное мѣсто."
   Итакъ, г. Пироговъ указалъ еще на одну, упущенную "Журналомъ Министерства Народнаго Просвѣщенія", причину того научнаго застоя и тѣхъ незрѣлыхъ увлеченій, которыя замѣчены этимъ журналомъ въ университетскихъ совѣтахъ. Соберемъ же воедино результаты всѣхъ этихъ замѣчаній и подведемъ итоги нашимъ научнымъ богатствамъ. Научный застой и неизбѣжныя послѣдствія его -- незрѣлыя увлеченія; общее равнодушіе къ отечественной исторіи новѣйшаго періода; недостатокъ въ спеціалистахъ; отсутствіе хорошаго метода преподаванія; недостатокъ въ преподавателяхъ -- таковы пробѣлы, пополненіе которыхъ предстоитъ новому университетскому уставу. Дай Богъ ему всякихъ успѣховъ въ будущемъ. Но настоящее, тѣмъ не менѣе, неутѣшительно.
   Въ числѣ орудій народнаго воспитанія Д.-С. Милль считаетъ особенно важнымъ земское самоуправленіе. "До сихъ поръ -- говоритъ онъ -- не обращали достаточно вниманія на то, какъ мало частная жизнь доставляетъ случаевъ къ расширенію человѣческихъ понятій и чувствъ. Трудъ большинства людей -- чистая рутина; ими двигаетъ не любовь, а своекорыстіе, въ самомъ элементарномъ его видѣ -- въ видѣ заботы о своихъ дневныхъ нуждахъ; ни самый трудъ, ни процесъ труда не возбуждаетъ въ нихъ мысли и чувства, переходящихъ за предѣлы ихъ личнаго интереса. Если и есть подъ рукою книги, то большинству народа некогда читать ихъ, а сближеніе съ людьми, превосходящими его умственнымъ образованіемъ, достается ему рѣдко. Общественная дѣятельность до нѣкоторой степени пополняетъ эти недостатки. Если на долго человѣка выпадаетъ значительная общественная должность, то сопряженные съ нею труды сами воспитываютъ его. Подобнаго рода благо приноситъ обязанность низшихъ классовъ служить въ званіи присяжныхъ и отправлять гражданскія должности въ своихъ приходахъ. Хотя эти должности достаются немногимъ и на короткій срокъ, хотя онѣ и не даютъ высокаго гражданскаго воспитанія, но все-таки человѣкъ, занимающій одну изъ нихъ, становится, по развитію понятій и способностей, совсѣмъ инымъ существомъ, нежели тотъ, кто всю свою жизнь стоялъ за прилавкомъ. Еще болѣе благотворное дѣйствіе оказываютъ подобныя должности на нравственную сторону человѣка. Здѣсь онъ призывается къ обсужденію не своего собственнаго дѣла; здѣсь, въ случаѣ столкновенія двухъ интересовъ, онъ не можетъ руководствоваться личными симпатіями; на каждомъ шагу онъ долженъ прилагать къ дѣлу принципы и правила, необходимыя для общаго блага; тутъ простой человѣкъ дѣйствуетъ въ сообществѣ людей болѣе развитыхъ и опытныхъ; такое соприкосновеніе развиваетъ въ немъ и способность пониманія, и сочувствіе къ общему благу. Онъ научается считать себя членомъ общества и привыкаетъ смотрѣть на общественные интересы, какъ на свои собственные. Гдѣ нѣтъ такой школы для воспитанія общественнаго духа, тамъ едва-ли есть и сознаніе, что частныя лица имѣютъ какія нибудь обязанности къ обществу, кромѣ повиновенія законамъ и покорности правительству. Тамъ нѣтъ безкорыстнаго сочувствія къ общественнымъ" интересамъ; заботы о выгодахъ и всякое понятіе о долгѣ поглощаются въ этомъ случаѣ интересами личности или семьи. Люди тутъ не думаютъ объ общихъ выгодахъ и общихъ стремленіяхъ; они, напротивъ, видятъ другъ въ другѣ соперниковъ, и непрочь, при случаѣ, поживиться на чужой счетъ. Такимъ образомъ, даже личная нравственность страдаетъ тамъ, гдѣ нѣтъ нравственности общественной."
   Эти соображенія не мѣшало бы принять къ свѣдѣнію тѣмъ господамъ, которые въ прошломъ году доказывали (въ "Днѣ") высоконравственное значеніе равнодушія русскаго народа къ общественнымъ должностямъ, а также и тѣмъ господамъ, которые въ нынѣшнемъ году доказываютъ (въ "Москов. Вѣд.") безполезность и даже вредность крестьянскаго самоуправленія вообще и крестьянскихъ волостныхъ судовъ въ особенности. Нападки на крестьянское управленіе понятны со стороны партіи, желающей видѣть наше земское самоуправленіе устроеннымъ на аристократическій ладъ; поэтому нѣтъ ничего удивительнаго, что сторонники этой партіи тщательно подъискиваютъ случаи, бросающіе тѣнь на нынѣшнее состояніе волостныхъ судовъ. Съ другой стороны, неудивительно также, что защитники народныхъ началъ, желающіе распространенія юрисдикціи волостныхъ судовъ на мѣстныхъ жителей всѣхъ сословій, представляютъ дѣйствія этихъ судовъ въ розовомъ цвѣтѣ. По недостатку фактическихъ данныхъ, обѣ стороны почерпаютъ силу своихъ доказательствъ въ отрывочныхъ показаніяхъ газетныхъ корреспондентовъ, или чаще всего прибѣгаютъ къ голословнымъ доказательствамъ a priori. Само собою разумѣется, что становясь на эту послѣднюю точку, двѣ совершенно противоположныя партіи, взаимно исключающія одна другую, не могутъ не придти къ діаметрально противоположнымъ заключеніямъ. Теорія чистой аристократіи и теорія чистой демократіи никогда, ни въ чемъ и нигдѣ не сойдутся между собою {Это не мѣшаетъ имъ, однако, носить въ своемъ чревѣ бремя непозволительныхъ противорѣчій. Такихъ противорѣчій, сколько мы замѣтили, не избѣгло до сихъ поръ ни одно изъ крайнихъ мнѣній. Такъ, "Московскія Вѣдомости" доказывая неспособность русскихъ крестьянъ къ "земскому" самоуправленію, въ то же время признаютъ тѣхъ же крестьянъ вполнѣ созрѣвшими для "политическихъ" учрежденій. Съ другой стороны нѣкоторые славянофилы, признавая что народъ безъ общества представляетъ одну только космическую силу, тѣмъ не менѣе стараются оградить крестьянскій судъ и самоуправленіе отъ всякаго вліянія на нихъ общества.}. Въ мірѣ теорій, въ доказательствахъ a priori, наконецъ, въ мірѣ нравственномъ эклектизмъ не допускается и пользуется заслуженнымъ презрѣніемъ, какъ недостойная сдѣлка, возможная только при отсутствіи твердыхъ убѣжденій. Отправляясь отъ данной точки, математическая линія можетъ идти только прямо, расходясь съ линіями, выходящими изъ другихъ точекъ, или разсѣкая ихъ, но никогда не сливаясь ни съ одною изъ нихъ. Въ мірѣ же дѣйствительномъ, практическомъ, въ которомъ первое мѣсто занимаютъ страсти, а не теоріи, въ которомъ прямыя линіи постоянно превращаются въ волнообразныя -- эклектизмъ есть весьма благородное и законное дѣло, единственно способное вести человѣчество къ прогресу. Благодаря этому эклектизму, англичане болѣе всего гордятся тѣмъ, что у нихъ аристократія отличается демократическимъ духомъ, а демократія -- аристократическимъ. Духъ того же практическаго эклектизма продиктовалъ Дж.-С. Миллю, человѣку весьма твердыхъ убѣжденій, слѣдующія благородныя строки: "Всякому извѣстно, какъ безумно было бы думать, что люди, въ частной жизни проводившіе извѣстныя убѣжденія, останутся при тѣхъ же убѣжденіяхъ и образѣ мыслей и тогда, когда примутъ участіе во власти: въ частной жизни человѣка, всѣ его слабости сдерживаются каждымъ изъ окружающихъ его лицъ, каждымъ обстоятельствомъ; при участіи же во власти, онъ имѣетъ и обстоятельства и лица въ своемъ распоряженіи. Поэтому, безуміемъ было бы питать подобныя надежды и на цѣлые классы общества, будь это самъ демосъ или какое бы то ни было другое сословіе. Какъ бы умѣренно и благоразумно ни вело себя отдѣльное сословіе въ присутствіи другой болѣе сильной власти, мы должны ожидать, что оно непремѣнно перемѣнится, какъ только получитъ въ свои руки наибольшую власть. Поэтому надобно желать, чтобы ни одинъ классъ и ни одно сочетаніе сходныхъ классовъ не могли взять перевѣса въ самоуправленіи. Ни одна партія не долэюна бытъ такъ сильна, чтобы могла рѣшатъ вопросы въ свою пользу, наперекоръ правдѣ и соединеннымъ силамъ другихъ партій. Между ними должно бытъ такое равновѣсіе, чтобы побѣда каждой изъ нихъ постоянно зависѣла отъ того, на чью сторону склонится образованное меньшинство, руководимое высшими побужденіями и болѣе разумными и дальновидными разсчетами."
   Читатели наши, вѣроятно, помнятъ, что мы всегда держались такого же точно образа мыслей въ дѣлахъ нашей внутренней политики, и нисколько не обвивались, когда насъ за это называли "эклектиками". Названіе это, напротивъ, мы считаемъ самымъ лестнымъ и почетнымъ для всякаго практическаго дѣятеля, заботящагося не о минутномъ торжествѣ какой нибудь отдѣльной партіи, но о томъ, чтобы существованіе всѣхъ ихъ было упрочено, чтобы дѣятельность каждой изъ нихъ на общую пользу не прерывалась иначе, какъ посредствомъ ея естественной смерти. Мы постоянно вооружались и не перестаемъ вооружаться противъ деспотизма и высокомѣрія торжествующихъ партіи какъ въ литературѣ, такъ и въ обществѣ. Мы знаемъ, что чувство самостоятельности, едва только* пробуждающееся въ нашемъ обществѣ и столь необходимое для его- развитія, никогда не будетъ упрочено при исключительномъ господствѣ какой бы то ни было теоріи, какой бы то ни были партіи, какого бы то ни было высокаго начала. Мы знаемъ изъ исторіи, изъ всемірной практики, что всякая исключительность непремѣнно ведетъ къ деспотизму и застою, и потому всегда старались, по возможности, примирить противные интересы и склонить прямыя линіи, вносимыя теоріями въ русскую жизнь, къ переходу въ линіи волнообразныя. Такъ поступили мы и въ вопросѣ о земскомъ самоуправленіи, когда въ прошломъ году разбирали мнѣнія "Дня" и "Русскаго Вѣстника", высказанныя по поводу обнародованныхъ началъ судебнаго и земскаго преобразованія. "Русскій Вѣстникъ" домогался уничтожить волостные суды и подчинить маловажные иски всѣхъ классовъ земства юрисдикціи аристократическихъ, безвозмездныхъ мировыхъ судей; "День", напротивъ, выражалъ желаніе расширить власть волостныхъ судовъ и имъ подчинить всѣхъ жителей волости. Дѣло въ томъ, что оба эти стремленія, независимо отъ ихъ теоретическаго достоинства, неприложимы на практикѣ уже потому, что какъ волостные суды, такъ и мировые суды перешли въ область фактовъ и существованіе ихъ рѣшено законодательною властью прежде, чѣмъ которое либо мнѣніе -- "Дня" или "Русскаго Вѣстника" -- могло восторжествовать въ теоріи. Волостные суды и крестьянское самоуправленіе утверждены указомъ 19-го февраля и служатъ основнымъ камнемъ личной свободы, дарованной крестьянамъ этимъ указомъ. Мировые суды также рѣшены высочайшимъ указомъ, утвердившимъ общія начала будущаго судебнаго преобразованія. Очевидно, ни одинъ изъ этихъ указовъ не можетъ быть отмѣненъ по желанію какой бы то ни было теоріи, какъ бы справедливы ни были ея доводы. Да еслибъ это и было возможно, то никакой истинно-практическій человѣкъ, изъ уваженія къ общему благу, не пожелаетъ, чтобы государственные законы мѣнялись какъ перчатки, въ силу моды или поочереднаго торжества партій. Все дѣло практика, слѣдовательно, состоитъ только въ томъ, чтобъ примирить оба начала, призванныя къ дѣйствію законодательною властью. На основаніи Положеній 19-го февраля, волостному суду предоставлено рѣшить окончательно: всѣ споры и тяжбы, собственно между крестьянами, цѣною до ста рублей включительно, какъ о недвижимомъ и движимомъ имуществѣ въ предѣлахъ крестьянскаго надѣла, такъ и по займамъ, покупкамъ, продажамъ и всякаго рода сдѣлкамъ и обязательствамъ, а равно и дѣла по вознагражденію за убытки и ущербы, крестьянскому имуществу причиненные. Если дѣло превышаетъ сумму 100 рублей или въ тяжбѣ участвуютъ лица другихъ состояній, то, по требованію одной изъ сторонъ, дѣло подлежитъ разсмотрѣнію общихъ судебныхъ мѣстъ, на точномъ основаніи законовъ. Независимо отъ сего, окончательному рѣшенію волостнаго суда подлежатъ всѣ безъ ограниченія цѣною иска, между крестьянами споры и тяжбы, которые тяжущіяся стороны предоставятъ рѣшенію волостнаго суда. Споры и тяжбы, въ которыхъ, кромѣ крестьянъ, участвуютъ постороннія лица, могутъ быть также, по желанію тяжущихся сторонъ, предоставляемы окончательному рѣшенію волостнаго суда. Волостной судъ разбираетъ и приговариваетъ къ наказанію крестьянъ за маловажные проступки, совершенные противъ крестьянъ же и безъ участія лицъ другихъ состояній. Эти послѣднія, если противъ нихъ совершены крестьянами проступки, могутъ, если пожелаютъ, отыскивать слѣдующаго имъ удовлетворенія въ волостномъ судѣ или въ общихъ учрежденіяхъ.
   Мировой судъ, на основаніи высочайше утвержденныхъ и государственною канцеляріею разработываемыхъ началъ, будетъ рѣшать окончательно: дѣла но искамъ не свыше 30 рублей и, въ качествѣ суда первой степени, всѣ иски по всякаго рода сдѣлкамъ, договорамъ, а также дѣла по ущербамъ и убыткамъ не свыше 500 рублей. Онъ же вѣдаетъ всѣ маловажные проступки, совершенные въ мировомъ участкѣ, а также дѣла по ущербамъ, обидамъ и завладѣніямъ.
   Таковы два факта, два закона, невидимому разнорѣчащіе между собою, но одинаково непреложные. Люди теоріи, вмѣсто того, чтобъ изыскивать способы къ ихъ соглашенію, начали съ того, что заявили праздное желаніе сдвинуть съ мѣста или уничтожить вовсе одинъ изъ этихъ законовъ, предоставивъ другому неограниченное господство. Мы не смѣялись надъ этими теоретическими притязаніями, но скромно указали имъ на точку примиренія, находящуюся въ самомъ текстѣ закона. Положеніе 19-го февраля дозволяетъ, въ извѣстныхъ случаяхъ, какъ крестьянамъ такъ и лицамъ другихъ состояній обращаться къ волостному суду или къ общимъ учрежденіямъ, смотря по желанію одной или обѣихъ тяжущихся сторонъ. Въ числѣ этихъ общихъ для всѣхъ сословій учрежденій законъ устанавливаетъ мировой судъ съ юрисдикціей, въ иныхъ случаяхъ превышающею власть волостнаго суда, а въ другихъ съ равною и даже меньшею противъ нихъ властью. Ясно, что единственный выходъ изъ затрудненія, въ которое ставятъ враждующія партіи аристократовъ и демократовъ два вышеприведенные закона, состоитъ въ признаніи за мировымъ судомъ тѣхъ же началъ терпимости, которыя упрочены закономъ за судами волостными. Ясно, что тяжущіеся, въ тѣхъ случаяхъ, въ которыхъ предоставлено имъ право обращаться, по произволу, въ волостные или общіе суды, должны получать право обращаться и въ суды мировые. Неменѣе ясно, что и мировые суды, въ свою очередь, не должны препятствовать тяжущимся крестьянамъ, по взаимному ихъ соглашенію, обращаться въ волостные или даже въ общіе суды по всѣмъ тѣмъ дѣламъ, неокончательное рѣшеніе которыхъ предоставлено мировому суду. Это тѣмъ болѣе ясно, что высочайше утвержденныя начала нигдѣ ни однимъ словомъ не намекаютъ о желаніи законодателя уничтожить волостные суды и предоставить мировому суду исключительную юрисдикцію по маловажнымъ дѣламъ. На основаніи этихъ-то соображеній мы позволили себѣ, въ декабрьской хроникѣ нашего журнала за прошедшій годъ, высказать желаніе, чтобы идеалы "Русскаго Вѣстника" и "Дня", оборотившись другъ къ другу своею практическою стороною, постарались примириться между собою къ общей пользѣ земскаго дѣла, при чемъ указали мимоходомъ и самый путь, ведущій къ примиренію.
   Между тѣмъ вопросъ этотъ, какъ и другіе важные вопросы внутренней жизни, вскорѣ затертъ былъ польскими событіями, и только въ недавнее время появился опять на сцену, благодаря возобновившимся нападеніямъ "Московскихъ Вѣдомостей" на волостные суды. Съ своей стороны "День" представилъ въ защиту волостныхъ судовъ статью Ѳ. Сабанѣева, обратившую на себя заслуженное вниманіе журналистики. "О волостныхъ судахъ -- говоритъ г. Сабанѣевъ -- существуютъ различныя мнѣнія; одни признаютъ ихъ рѣшительно негодными и предлагаютъ уничтожить, предоставивъ дѣла, подлежащія ихъ вѣдомству -- мировымъ судьямъ; другіе, напротивъ, желали бы нетолько сохраненія волостныхъ судовъ, но и расширенія ихъ власти; другіе (не третьи ли?), которые всегда и все желаютъ примирить, предлагаютъ оставить крестьянскіе суды въ своей силѣ, но надѣлить такою же юрисдикціей) и мировыхъ судей, предоставляя истцу обращаться къ тому или другому учрежденію". Замѣтимъ маленькую ошибку, вкравшуюся въ это изложеніе дѣла. Третьи, о которыхъ идетъ здѣсь рѣчь, не предлагаютъ надѣлить мировыхъ судей (уже надѣленныхъ высочайше утвержденными основаніями) юрисдикціей) волостныхъ судовъ, но только принимаютъ этотъ фактъ. Какъ бы то ни было, г. Сабанѣевъ несогласенъ ни съ однимъ изъ этихъ трехъ мнѣній и предлагаетъ свое четвертое: оставить волостные суды, собственно для крестьянъ, въ своей силѣ, освободивъ ихъ отъ всякаго вліянія и вмѣшательства мировыхъ судей. Г. Сабанѣевъ, какъ видно изъ его статьи, очень хорошо понимаетъ, что вліяніе не все равно что вмѣшательство, и что въ иныхъ случаяхъ вліяніе можетъ быть благотворно, тогда какъ вмѣшательство не можетъ быть такимъ никогда; но тѣмъ не менѣе онъ отвергаетъ даже и вліяніе мировыхъ судовъ на суды волостные, полагая, что сословнымъ раздѣленіемъ ихъ будетъ предупреждена "сословная непріязнь и недовѣріе крестьянъ къ такъ называемому начальству, какимъ непремѣнно будетъ мировой судья". Г. Сабанѣевъ свидѣтельствуетъ, что всѣ волостные судьи, которыхъ онъ до сихъ поръ видѣлъ, честны и независимы, но допуская, что могутъ существовать и дурные волостные судьи, какъ увѣряютъ ихъ хулители, предполагаетъ, что порча явилась извнѣ и объясняется постороннимъ вмѣшательствомъ и посторонними вліяніями, чуждыми крестьянскимъ воззрѣніямъ. "Это подтверждается -- говоритъ онъ -- многочисленными журнальными статьями, въ которыхъ разсказывается, что такое-то дѣло было рѣшено неправильно, что посредникъ пріѣхалъ, дѣло перерѣшилъ, возстановилъ справедливость, судей оштрафовалъ, и все пошло прекрасно. Такое возстановленіе справедливости но одноличнымъ понятіямъ, нарушеніе независимости судьи и наказаніе его за мнѣніе, есть первая причина порчи крестьянскаго суда. Стоитъ только припомнить журналы губернскихъ присутствій, чтобы убѣдиться, что не было губерніи, гдѣ бы не возникало стремленій къ большему или меньшему посягательству на независимость крестьянскаго суда; но нельзя не отдать должной справедливости той твердости, съ которою министерство внутреннихъ дѣлъ до сихъ поръ постоянно сопротивлялось нарушенію самостоятельности и независимости крестьянскихъ судовъ въ предѣлахъ предоставленной имъ власти". Далѣе г. Сабанѣевъ защищаетъ чистоту обычнаго крестьянскаго права, справедливо доказывая, какъ трудно образованному человѣку, воспитанному въ извѣстныхъ юридическихъ понятіяхъ, усвоить себѣ понятія крестьянъ, хотя послѣднія болѣе естественны и болѣе удовлетворяютъ потребности ихъ быта. Не желая придираться къ словамъ, мы не станемъ входить въ разсужденіе о томъ, что такое болѣе или менѣе естественныя юридическія понятія, такъ-какъ мы совершенно сходимся съ желаніемъ г. Сабанѣева поддержать крестьянскіе суды и всѣми способами охранять свободное раскрытіе юридическихъ воззрѣній народа, которыя такъ долго были подавляемы и какъ видно, изъ словъ г. Сабанѣева, и теперь еще подавляются нѣкоторыми. Но мы никакъ не можемъ согласиться съ тѣмъ, чтобы образованные люди, какими представляемъ мы себѣ мировыхъ судей, были совершенно неспособны усвоить народныя воззрѣнія и не могли бы воздержаться отъ нарушенія независимости крестьянскихъ судовъ, ограничиваясь просвѣтленіемъ ихъ юридическихъ понятій, посредствомъ "возведенія частныхъ случаевъ къ общимъ началамъ". Вѣдь полюбилъ же г. Сабанѣевъ крестьянскіе суды -- почему же не допустить между образованными людьми многихъ Сабанѣевыхъ хотя бы въ будущемъ? Вѣдь охранялъ же земскій отдѣлъ министерства внутреннихъ дѣлъ самостоятельность волостныхъ судовъ -- почему же не могутъ охранять ее помѣщики, незараженные, какъ выражаются "Москов. Вѣдомости", "односторонностью канцелярскаго доктринёрства?" Вмѣшательство мировыхъ судей въ независимость крестьянскаго суда, какъ видно изъ словъ самаго г. Сабанѣева, объясняется не духомъ закона, не недостатками новыхъ учрежденій, но единственно духомъ произвола и злоупотребленіи -- то-есть тѣмъ старымъ духомъ, которымъ заражено все общество и весь народъ, который проникаетъ во всѣ учрежденія и не перестанетъ проникать, доколѣ въ самомъ обществѣ не усилятся "противоборствующія вліянія", способныя бороться съ нимъ открыто. Почему же думаетъ г. Сабанѣевъ, что одни только крестьянскіе суды могутъ быть ограждены отъ вторженій этого духа? Почему эта ограда должна быть строго сословною, и, ограждая крестьянскую самостоятельность отъ набѣговъ произвола, должна вмѣстѣ съ тѣмъ предохранить крестьянскія юридическія воззрѣнія и отъ благотворнаго вліянія общихъ началъ и общаго права? "Если законодательство -- говоритъ Д. И. Мейеръ -- особенно законодательство гражданское, должно быть воспроизведеніемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ очисткою народныхъ юридическихъ воззрѣній, то всѣ лица, совершающія процесъ воспроизведенія, должны стоять среди народа и быть пропитаны его понятіями, разумѣется, очищенными и просвѣтленными". Но юридическимъ воззрѣніямъ народа, по словамъ того же писателя, свойственны многіе недостатки, изъ которыхъ главный состоитъ въ томъ, что "сами собой они не сознаются въ дѣйствительности и требуется особый процесъ для приведенія ихъ въ сознаніе". Безъ этого процеса, слѣдовательно, мы никогда не дождемся "обычнаго права", столь желательнаго для регулированія положительнаго законодательства. И можетъ ли возникнуть это право тамъ, гдѣ юридическія воззрѣнія народа, по желанію г. Сабанѣева, будутъ строго отдѣлены отъ воззрѣній естественнаго и положительнаго правъ, и не будетъ допускаемо ни малѣйшаго взаимодѣйствія и вліянія ихъ другъ на друга?
   "Теперь -- продолжаетъ г. Сабанѣевъ -- остается сказать еще нѣсколько словъ о томъ эклектическомъ мнѣніи, которое желаетъ все помирить и предоставить рѣшеніе крестьянскихъ спорныхъ дѣлъ и волостному суду, и мировому судьѣ, по выбору истца. Весьма почтенные люди высказываютъ вполнѣ, по моему, основательную мысль, что истецъ и отвѣтчикъ не такъ ясно различаются между собою, чтобы можно было всегда съ достовѣрностью сказать, кто истецъ и кто отвѣтчикъ. Ежедневные судебные приговоры подтверждаютъ, что истецъ по рѣшенію очень часто признается отвѣтчикомъ, а такъ называемые встрѣчные иски вполнѣ доказываютъ, что выборъ суда не можетъ быть раціонально предоставленъ одному истцу. Стоитъ только недобросовѣстному отвѣтчику первому начать искъ, чтобъ имѣть право выбрать судью; это будетъ большой недостатокъ. При двойственности суда -- или одна судебная власть возьметъ за образецъ другую, или каждая будетъ рѣшать по своему. Въ первомъ случаѣ, по всей вѣроятности, перевѣсъ будетъ на сторонѣ мировыхъ судей, какъ пользующихся большею властью; такимъ образомъ исчезнутъ навсегда послѣдніе остатки народныхъ обычаевъ и юридическія воззрѣнія народа никогда не выскажутся и не выяснятся. Во второмъ случаѣ никогда не установится судебная практика".
   Это краткое, но очень важное замѣчаніе, обращенное, если не ошибаемся, прямо противъ нашей декабрьской Хроники прошлаго года {Мы такъ думаемъ потому, что сколько можемъ себѣ припомнить, мы первые высказали такое эклектическое желаніе примирить существованіе мировыхъ судовъ рядомъ съ волостными.}, требуетъ отъ насъ подробныхъ объясненій, которыя, по недостатку мѣста, мы откладываемъ на послѣ. Ограничимся, пока, такимъ же краткимъ замѣчаніемъ. Въ Англіи, гдѣ мировые судьи вѣдаютъ уголовныя и полицейскія дѣла и очень мало гражданскихъ, предоставлено каждому жителю, мироваго округа обращаться съ своими исками къ тому изъ мировыхъ судей, къ которому онъ имѣетъ наибольшее довѣріе; это право истца такъ велико, что дѣло, находящееся въ производствѣ у одного судьи, и еще нерѣшенное, истецъ можетъ перенести во всякое время къ другому судьѣ. Такой безпорядокъ въ подсудности, казалось бы, не долженъ быть терпимъ, особенно въ дѣлахъ полицейскаго и уголовнаго права, а между тѣмъ ни одинъ юристъ не отзывался еще объ этомъ учрежденіи иначе какъ съ уваженіемъ. Если въ Англіи существуетъ возможность разрѣшить вопросъ о встрѣчныхъ искахъ удовлетворительно, то почему же нельзя сдѣлать того же у насъ? У насъ это еще легче сдѣлать: стоитъ ввести въ обычай, при встрѣчныхъ искахъ, разсматривать дѣло волостному суду сообща съ мировымъ. Это было бы возвращеніемъ къ старымъ порядкамъ, по которымъ волостель, въ извѣстныхъ случаяхъ, долженъ былъ судить въ присутствіи старостъ и цаловальниковъ. Встарину, при встрѣчныхъ искахъ, соблюдалось, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, такое правило: посторонніе люди, непринадлежащіе къ общинѣ, обязаны были судиться мѣстнымъ судомъ; но если мѣстные жители вчиняли противъ нихъ встрѣчный искъ, то посторонніе имѣли право не являться къ ихъ судьямъ и требовать себѣ суда въ Москвѣ. Опасеніе, что при двойственности суда, мировой судъ, какъ начальственный, возьметъ вверхъ и подавитъ остатки народныхъ обычаевъ и помѣшаетъ выясненію юридическихъ воззрѣній народа, едвали основательно. Если суды тіуновъ, волостелей, намѣстниковъ и, наконецъ, судъ помѣщичій не могли искоренить всѣхъ народныхъ обычаевъ въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій, то едва-ли есть основаніе, при нынѣшнихъ условіяхъ общественной дѣятельности, бояться вреднаго вліянія на обычай мировыхъ судей, особенно если взять въ соображеніе, что эти судьи облекаются правомъ судить по разуму и совѣсти, не держась безусловно формальнаго закона. При такихъ условіяхъ, а также при публичности суда, незнакомаго предшествующей исторіи нашей, трудно допустить, чтобы мѣстный обычай не воздѣйствовалъ на добросовѣстныхъ мировыхъ" судей, и потому скорѣе можно ожидать, что обычай найдетъ себѣ разумную опору, а юридическія воззрѣнія -- правильный путь къ очищенію и сознанію, чѣмъ наоборотъ. Обычай имѣетъ такую могущественную силу и живучесть, что если въ немъ есть хоть капля юридическаго смысла, онъ непремѣнно проложитъ себѣ дорогу при мало-мальски благопріятныхъ обстоятельствахъ. А законное существованіе крестьянскаго суда, рѣшающаго дѣла но обычаю, и огражденнаго закономъ отъ всякаго посторонняго вмѣшательства, не можетъ быть названо условіемъ неблагопріятнымъ. Разумное же и добровольно пріемлемое вліяніе мироваго судьи, судящаго не по формальному закону, а по разуму и совѣсти, никакъ нельзя сравнивать съ судомъ прежнимъ, который тяготѣлъ надъ русскимъ народомъ впродолженіе нѣсколькихъ вѣковъ. "Обычай такъ могущественъ въ юридическомъ быту -- говоритъ Д. И. Мейеръ -- что можетъ даже вывести изъ употребленія законъ, направленный противъ его примѣненія. Путемъ обычая юридическія воззрѣнія прокладываютъ себѣ дорогу къ дѣйствительности, въ особенности на низшей ступени общественнаго быта. Конечно, если законодательная власть откажетъ ему въ силѣ, они не будутъ имѣть примѣненія къ случаямъ, подлежащимъ разсмотрѣнію общественной власти, но только къ этимъ случаямъ." То же самое можемъ мы сказать и противъ втораго опасенія г. Сабанѣева -- опасенія, что при существованіи двухъ равныхъ судовъ, судящихъ по своему, не можетъ установиться судебная практика. И здѣсь мы опять сошлемся на примѣръ Англіи и на авторитетъ нашего знаменитаго юриста. Въ Англіи существуетъ множество судовъ и судей, судящихъ по своему, но это не помѣшало ни обычному праву, ни судебной практикѣ установиться въ Англіи на прочныхъ основаніяхъ. "Разумѣется, не всегда обстоятельства благопріятствуютъ развитію судебныхъ обычаевъ -- говоритъ Мейеръ:-- для этого нужно сословіе судей, юридически образованныхъ и добросовѣстныхъ, которые имѣли бы понятіе объ обычномъ правѣ, не считали всего неопредѣленнаго закономъ предоставленнымъ своему произволу, не пользовались бы пробѣлами законодательства для своихъ личныхъ цѣлей". Если, по увѣренію г. Сабанѣева, въ добросовѣстныхъ людяхъ нѣтъ недостатка между волостными судьями, то нѣтъ никакого основанія не ожидать того же и между судьями мировыми. Не слѣдуетъ, однако, забывать, что для развитія собственно судебной практики, вытекающей изъ однообразныхъ рѣшеній суда, необходимы прежде всего юридическія познанія, безъ которыхъ немыслимы судебные обычаи. Гдѣ же, спрашивается, судебная практика можетъ успѣшнѣе образоваться: въ замкнутыхъ ли волостныхъ судахъ, удаленныхъ отъ всякаго вліянія юридической науки, или въ такомъ устройствѣ, въ которомъ судья, знающій одинъ только обычай и судья, получившій нѣкоторое юридическое образованіе, могутъ благотворно вліять другъ на друга?
   На этомъ, пока, мы и покончимъ нашъ споръ съ почтеннымъ г. Сабанѣевымъ, ожидая отъ него болѣе полныхъ указаній на погрѣшности нашего эклектизма. Быть можетъ, слѣдуя обычному желанію всегда и все примирять, мы найдемъ тогда возможность отыскать и въ его собственномъ мнѣніи точку примиренія. А теперь возвращаемся къ нашимъ обязанностямъ, какъ лѣтописца.
   Изъ показаній г. Сабанѣева оказывается, что воспитательное значеніе крестьянскаго самоуправленія такъ же иногда хромаетъ, какъ и другіе воспитательные и просвѣтительные элементы нашего общества. И все отъ одной и той же причины -- отъ шаткости положенія, въ которое поставлены всѣ противоборствующія произволу вліянія! А "Московскія Вѣдомости" радуются, что эти вліянія мало по малу задавлены! Впрочемъ, нужно отдать имъ справедливость, что когда дѣло зашло объ ослабленіи самостоятельности мироваго института, когда между дворянами зашла рѣчь о сокращеніи мировыхъ участковъ, "Московскія Вѣдомости" тотчасъ измѣнили дворянству и сами перешли въ лагерь противоборствующихъ вліяній {Въ послѣднее время эта, во многихъ отношеніяхъ почтенная, газета довольно часто становилась во главѣ противоборствующихъ мнѣній; рядъ блестящихъ статей объ ошибочныхъ дѣйствіяхъ банка и о неправильныхъ дѣйствіяхъ кіевской администраціи, не оставляетъ никакого сомнѣнія, что не по всѣмъ вопросамъ духъ противорѣчія и осужденія считается "Москов. Вѣдомостями" дурною примѣсью къ естественному ходу дѣла. Можно даже сказать, что за исключеніемъ крестьянскаго и немногихъ другихъ вопросовъ, во всѣхъ остальныхъ эта газета охотно допускаетъ законность и необходимость противоборствующихъ вліяній.}. Онѣ какъ нельзя лучше объяснили юридическое значеніе сокращенія мировыхъ участковъ, предпринимаемаго въ видахъ облегченія земства отъ лишнихъ расходовъ. "Возникаетъ вопросъ -- замѣтила эта газета -- который участокъ упразднить? Кому изъ мировыхъ посредниковъ остаться за штатомъ? Помѣщики хотятъ удаленія одного, а губернскія власти -- другаго посредника; каждая партія желаетъ стѣснить того, кто ей неугоденъ. Когда нынѣшнихъ мировыхъ посредниковъ приглашали къ этому служенію, имъ было сказано, что никто кромѣ сената не можетъ опорочить ихъ и снять съ нихъ это званіе противъ ихъ воли. Кому же теперь, при уменьшеніи участковъ, предоставить сортировку посредниковъ?" Въ этихъ немногихъ словахъ "Московскія Вѣдомости" какъ нельзя лучше поставили вопросъ, на который, впрочемъ, успѣли отвѣчать на первый разъ только сами онѣ, да "С.-Петербургскія Вѣдомости". За тѣмъ, и этотъ вопросъ, по неизвѣстной причинѣ, замолкъ и стушевался внѣшними политическими вопросами. Наконецъ, въ недавнее время отозвался на него "Голосъ", помѣстившій на своихъ страницахъ статью (No 296 и 297), написанную, какъ видно по всему, человѣкомъ, превосходно изучившимъ весь ходъ распоряженій по крестьянскому дѣлу. Статья эта во многихъ отношеніяхъ замѣчательна. Мы не будемъ, однако, входить въ подробный разборъ нѣкоторыхъ, бросавшихся намъ въ глаза противорѣчій этой статьи, и ограничимся только краткимъ изложеніемъ ея сущности. Статья начинается и оканчивается язвительнымъ нападеніемъ на г. Каткова за то, что онъ "не прочиталъ министерскаго циркуляра по этому вопросу и перетолковалъ его вкривь и вкось". Оказывается, что этимъ циркуляромъ "вовсе не предписывалось дѣлать никакой сортировки, а только разрѣшалось губернскимъ присутствіямъ уменьшить число участковъ, гдѣ это окажется удобнымъ, и посредниковъ, подлежащихъ по этому случаю увольненію, разрѣшалось увольнять и доносить о томъ рапортомъ правительствующему сенату". Авторъ статьи особенно напираетъ на то обстоятельство, что сокращеніе участковъ и увольненіе посредниковъ не предписывалось, а только разрѣшалось, да и только тамъ, гдѣ это окажется удобнымъ] тѣмъ не менѣе онъ соглашается, что "помѣщики разныхъ мѣстностей, не найдя въ посредникахъ той сословной поддержки, которой отъ нихъ ожидали, возымѣли желаніе отдѣлаться отъ тѣхъ посредниковъ, которые оказались особенно имъ неугодны, и начали требовать уменьшенія участковъ, при чемъ иногда прямо указывали, кто именно изъ посредниковъ долженъ удалиться." "Сколько намъ извѣстно -- продолжаетъ авторъ -- попытки эти выживать неугодныхъ посредниковъ, подъ благовиднымъ предлогомъ упраздненія участковъ, не удавались, и правительство отвѣчало, что немедленное удаленіе утвержденныхъ уже сенатомъ посредниковъ признается неудобнымъ, и что предположенія дворянства объ уменьшеніи участковъ могутъ быть приводимы въ исполненіе только постепенно, по мѣрѣ выбытія настоящихъ посредниковъ. Нынѣ -- продолжаетъ авторъ -- правительство, въ видахъ облегченія земскаго сбора на расходы по крестьянскому дѣлу, разрѣшило сокращеніе участковъ и не дожидая добровольнаго выхода настоящихъ посредниковъ; но, вопервыхъ, опять повторимъ, только разрѣшило, а не предписало и даже не предложило."
   Мы полагаемъ, что для читателей довольно и вопервыхъ. Они, вѣроятно, помнятъ анекдотъ, въ которомъ генералъ, въ пылу битвы, запальчиво спрашиваетъ батарейнаго командира, отчего онъ не стрѣляетъ, несмотря на десять приказаній. "На это есть десять причинъ, отвѣчалъ артиллеристъ:-- вопервыхъ, у меня нѣтъ пороху..." Генералъ, разумѣется, освободилъ офицера отъ изложенія остальныхъ девяти причинъ. Мы послѣдуемъ примѣру этого генерала, тѣмъ болѣе, что не хорошо уразумѣли, для чего столько шумныхъ выстрѣловъ потрачено авторомъ вышеприведенной статьи на доказательство огромной разницы между словами: предписывать и разрѣшатъ. Кто же не понимаетъ этой разницы? Неужели не понимаетъ ее г. Катковъ, этотъ знаменитый филологъ, которому такъ хорошо извѣстны всѣ тонкости русскаго языка? Мы бы, на мѣстѣ автора, не теряя пороху, прямо навели баттарею на слабый пунктъ оспариваемой имъ статьи -- на предложеніе "Моск. Вѣд." предоставить посредникамъ право "самосортированія". Но нужно отдать автору справедливость, что въ этомъ пунктѣ онъ остался безспорнымъ побѣдителемъ. Онъ превосходно доказалъ непрактичность этой мѣры и предложилъ, взамѣнъ ея, представлять сокращаемымъ посредникамъ, буде пожелаютъ, оставаться на должности кандидатовъ, чѣмъ сохранится за ними право мировой службы, и принципъ несмѣняемости останется, такимъ образомъ, неколебленнымъ. За неимѣніемъ болѣе утѣшительнаго средства, и это -- пожалуй, недурно. Но, во всякомъ случаѣ, оно гораздо лучше мѣръ, предложенныхъ "Московскими и Петербургскими Вѣдомостями."
   По офиціальнымъ извѣстіямъ, министерство внутреннихъ дѣлъ, въ теченіе октября мѣсяца, утвердило предположенія губернскихъ присутствій о сокращеніи мировыхъ участковъ въ губерніяхъ: Нензенско -- 5-ти, въ Смоленской -- 20-ти, въ Тверской -- 1-го, въ Виленской -- 18-ти, въ Гродненской -- 17-ти, въ Минской -- 25-ти, въ Витебской -- 13-ти, и въ Вологодской -- 1-го,-- итого ровно 100 участковъ.
   Отъ самостоятельности и самоуправленія намъ слѣдовало бы перейти къ остальнымъ народо-образовательнымъ силамъ -- къ церковной проповѣди, къ свѣтской литературѣ; но состояніе той и другой такъ хорошо извѣстно читателямъ, что мы позволяемъ себѣ на этотъ разъ уклониться отъ общаго осмотра этихъ частей. Скажемъ только, что вопросъ объ улучшеніи быта духовенства, попрежнему, намъ почти неизвѣстенъ, а съ нимъ вмѣстѣ, разумѣется, и вопросъ объ улучшеніи сельской проповѣди. Послѣдній изъ этихъ двухъ вопросовъ промелькнулъ на одинъ только моментъ, мимоходомъ, по случаю фанатическаго поступка раскольника сопѣлковской секты Заморина {Въ минувшемъ октябрѣ, въ городѣ Грязовцѣ, Вологодской губерніи, въ воскресный день, за обѣдней въ Христовоздвиженскомъ соборѣ, временно-обязанный крестьянинъ Иванъ Заморинъ вошелъ въ алтарь, взялъ съ престола потиръ, бросилъ его на полъ, пролилъ освѣщенное вино и, растоптавъ потиръ ногами, изступленнымъ голосомъ вскричалъ: "Попираю мерзость сатанину". Литургія прекратилась, народомъ овладѣлъ ужасъ, преступника схватили и теперь производится надъ нимъ слѣдствіе.}. по поводу этого случая, "Моск. Вѣд." заявили, между прочимъ, слѣдующія соображенія: "Не слѣдуетъ ли ожидать, что многія лица, пораженныя преступнымъ дѣйствіемъ фанатика, станутъ сѣтовать на нѣкоторыя послабленія, сдѣланныя въ пользу раскольниковъ, и требовать возвращенія къ прежней системѣ стѣсненій и преслѣдованій? У насъ, дѣйствительно, есть странный обычай обобщать значеніе частнаго факта. Вспомнимъ кстати о томъ, что во времена оны бывало съ литературой. Появленіе какой либо предосудительной статьи въ журналѣ сопровождалось послѣдствіями не столько тягостными для виновныхъ, сколько для литературы вообще; вся литература должна была отвѣтствовать за нелѣпость, сказанную какимъ-нибудь сумасбродомъ, и полезная дѣятельность, плодотворная разработка того или другаго вопроса останавливалась единственно потому, что кто-то что-то совралъ. Расколъ есть одно изъ самыхъ прискорбныхъ явленій у насъ; но онъ возникъ, усилился, размножился, конечно, не вслѣдствіе излишней свободы. Онъ возникъ и размножился, и далъ отъ себя всѣ свои дикіе отпрыски именно въ ту пору, когда религіозныя заблужденія подвергались неутомимымъ преслѣдованіямъ. Преступленіе Заморина -- не новость. Это не плодъ новой системы, которая только что начинается, или, лучше сказать, предвкушается; это -- плодъ, завѣщанный прошедшимъ, равно какъ и самая секта, къ которой принадлежитъ преступникъ. Самый вѣрный или, лучше сказать, единственный способъ къ дѣйствительному пресѣченію явленій подобныхъ сектѣ бѣгуновъ, есть невозвращеніе къ старымъ порядкамъ, подъ сѣнію которыхъ онѣ родились и выросли, а болѣе рѣшительный переходъ къ новымъ. Секта, отвергающая всякія власти, и духовныя и гражданскія, непризнающая всякую прочную форму человѣческаго быта и дѣятельности, проклинающая всякій честный промыселъ, поставляющая всю свою религію въ томъ, чтобъ быть постоянно въ бѣгахъ и укрываться въ подпольяхъ, и всѣхъ неведущихъ такого образа жизни и неисповѣдающихъ такой религіи, всѣхъ, какъ православныхъ такъ и иновѣрцевъ, чествующая именемъ слугъ антихристовыхъ -- такая секта не можетъ устоять при болѣе сильномъ и правильномъ развитіи гражданской жизни. Самое дѣйствительное средство къ пресѣченію явленій противообщественныхъ, есть возможно болѣе полное, возможно болѣе широкое развитіе общественныхъ силъ" (Моск. Вѣд. No 250).
   Итакъ, прежде чѣмъ мы успѣли въ этой Хроникѣ свести счеты всѣмъ противообщественнымъ явленіямъ, всѣмъ нравственнымъ недугамъ нашей жизни, "Московскія Вѣдомости" уже указали на специфическое средство къ исцѣленію всѣхъ ихъ огуломъ. Полное и широкое развитіе общественныхъ силъ! "Да вѣдь въ числѣ этихъ силъ -- скажутъ, пожалуй, реакціонеры -- есть и тѣ противоборствующія силы, о насильственномъ подавленіи которыхъ еще такъ недавно хлопотали сами же "Московскія Вѣдомости". Хорошо толковать этой газетѣ о раскрытіи здоровыхъ силъ; но какъ отличить здоровыя отъ нездоровыхъ, и гдѣ тотъ карантинъ, посредствомъ котораго можно было бы пропускать къ раскрытію однѣ только незараженныя силы? Какъ устранить при этомъ фальшивую примѣсь къ здоровью -- примѣсь, которая, пожалуй, еще могла быть мало-по-малу устранена, къ полному удовольствію "Москов. Вѣдомос.", изъ крестьянскаго дѣла, но которую едва-ли можно вовсе устранить изъ Россіи, которая приглашается къ возможно полному, возможно широкому раскрытію всѣхъ общественныхъ силъ? Если при раскрытіи одного только крестьянскаго дѣла успѣло расплодиться, по собственному выраженію этой газеты, такое множество разной сволочи, разныхъ интригантовъ, демагоговъ, Кайевъ Гракховъ, то что же это будетъ, когда исполнится желаніе ея о широкомъ и полномъ развитіи всѣхъ интересовъ, всѣхъ силъ всего русскаго общества? Вѣдь въ числѣ этихъ интересовъ есть столько интересовъ ложныхъ, извращенныхъ, дикихъ -- въ числѣ этихъ силъ есть столько силъ, зараженныхъ духомъ интриги, духомъ раскола, духомъ вражды религіозной и сословной, духомъ вреднаго сектаторства, исполненнаго столькихъ противообщественныхъ и, пожалуй, противогосударственныхъ стремленій? И вы хотите спустить съ цѣни всю эту сволочь, да еще позволить ей раскрываться и развиваться въ вашемъ присутствіи -- вы, которые еще такъ недавно охраняли замкнутость дворянства отъ присутствія и вмѣшательства "сволочи", далеко болѣе приличной! Васъ ли мы слышимъ, великій оракулъ правды, твердая опора государственной крѣпости -- той, что осталась позади? Давно ли вы указывали на духъ интриги, овладѣвшій едва-ли не всею литературою, на духъ сепаратизма, заразившій едва-ли не весь воздухъ, а теперь хотите увѣрить насъ, что въ этой литературѣ и въ этомъ воздухѣ есть много здоровыхъ и полезныхъ силъ, что можно предоставить имъ широкое и полное развитіе! Давно ли вы сами воздвигали гоненія на невиннѣйшія малороссійскія азбуки, а теперь приглашаете насъ прекратить гоненія на всю раскольничью литературу, на твердо организованныя секты, на изувѣровъ, непризнающихъ ни Бога, ни властей, ни брака, ни собственности? Развѣ расколъ не интрига? Развѣ всякое сомнѣніе не есть интрига противъ вѣры и порядка? Развѣ всѣ эти расколоучители-Аввакумы, Сенсимоны, Селивановы, и проч.-- не ловкіе люди, не интриганты? На какомъ же основаніи вы возмущаетесь при мысли о возможности преслѣдованій всѣхъ этихъ отпрысковъ интриги, которую сами преслѣдовали? Въ силу какихъ соображеній вы пожелали вдругъ, чтобъ вся эта безчисленная сволочь получила возможность раскрывать свои вредныя силы, рядомъ съ немногими здоровыми органами печати, рядомъ съ врачующею силою, присущею одному только дворянскому сословію? Развѣ вамъ пріятно будетъ, когда вся эта противободрствующая сила станетъ думать вслухъ, думать по-своему?"
   Такъ вправѣ будутъ вопросить реакціонеры, обращаясь съ своимъ крылатымъ словомъ къ "Московскимъ Вѣдомостямъ". Что отвѣтитъ на это почтенная газета -- не знаемъ; но мы знаемъ, что отвѣтилъ бы въ этомъ случаѣ "Русскій Вѣстникъ", блаженной памяти прежній "Русскій Вѣстникъ", въ которомъ помѣщались блестящія политическія обозрѣнія, знакомившія русскую публику съ духомъ англійскаго государственнаго устройства, съ духомъ англійской терпимости и свободы.
   Прежній "Русскій Вѣстникъ", еслибъ онъ могъ воскреснуть изъ своего гроба, непремѣнно отвѣтилъ бы, что все, въ чемъ "Московскія Вѣдомости" видитъ теперь одну интригу -- всѣ эти муки сомнѣнія, эти приливы крови къ головѣ и сердцу, есть неизбѣжная принадлежность всякаго здороваго организма, обреченнаго на сидячую жизнь; что еслибы такому организму побольше свѣжаго воздуха, побольше умственнаго моціона, то припадки бы скоро прошли и организмъ развился бы на славу. Нужно благодарить еще Бога, сказалъ бы "Русскій Вѣстникъ", что эти болѣзненные припадки не успѣли перейти въ гнилую горячку, въ отупѣніе мозговыхъ органовъ, въ апатію и равнодушіе, словомъ, въ то состояніе, при которомъ думать не такъ, какъ всѣ думаютъ, было бы уже совершенно невозможно, и послѣ котораго уже ничего кромѣ "зелена вина" не въ состояніи расшевелить кровообращеніе.
   Но, "спитъ во гробѣ спящій братъ", умеръ старый "Русскій Вѣстникъ" и не можетъ болѣе вмѣшаться въ споръ съ реакціонерами. На свѣтѣ остались только "Московскія Вѣдомости", но онѣ не могутъ, не противорѣча самимъ себѣ, отвѣчать подобнымъ образомъ; а всѣ остальные органы политической печати, за исключеніемъ развѣ органа гг. Скарятина и Юматова -- все интриганы и ловкіе люди, которымъ слѣдовало бы даже вовсе запретить вмѣшиваться въ разговоры порядочныхъ людей.
   Однако, все-таки, еслибъ нельзя было говорить, то позволительно, по крайней мѣрѣ, было бы, хоть молча, указать пальцемъ на факты. А кто же не видитъ теперь тѣхъ фактовъ, которые мы слегка только очертили въ этой Хроникѣ? Кто не знаетъ, что у насъ развивается теперь въ громадныхъ размѣрахъ пьянство въ народѣ, равнодушіе къ внутреннимъ вопросамъ, духъ сословнаго высокомѣрія, ослабленіе умственной оригинальности въ наукѣ и литературѣ? Кому неизвѣстно, что рядомъ съ этими недостатками нравственныхъ силъ, поддерживаемыхъ духомъ государственнаго патріотизма, какъ метко выразился г. Аксаковъ, стоитъ во весь ростъ, польскій вопросъ, загородившій намъ дорогу къ внутреннему самоусовершенствованію, къ побѣдамъ надъ своими недостатками? А за порогомъ польскаго вопроса стоятъ длинною вереницей другіе вопросы, другіе призраки международнаго, государственнаго, общественнаго права, и позади -- колоссальная тѣнь "духа лесча" съ саркастическою улыбкою отрицанія, съ длиннымъ свиткомъ непорѣшенныхъ вопросовъ въ рукахъ.
   Сколько могучихъ общественныхъ силъ потребуется для побѣды надъ всѣми этими вопросами, призраками, духами! "Но гдѣ же -- спрашиваетъ г. Аксаковъ -- эти свѣжіе, могучіе элементы русской общественности? Откуда мы ихъ возьмемъ? Изъ нашихъ дворянскихъ собраніи, изъ-за карточныхъ зеленыхъ столовъ, изъ-за игры въ лото въ столичныхъ и провинціальныхъ клубахъ Россійскаго Царства? Посмотримъ -- продолжаетъ г. Аксаковъ -- хоть на польскій вопросъ въ западномъ краѣ. Вы говорите, вслѣдъ за другими, что ваши права на этотъ край основываются на правѣ русской народности, что вы стоите тамъ за бѣдный, угнетенный русскій народъ. Такъ, безспорно; но какъ же будете вы стоять за русскую народность въ западномъ краѣ, если вы пренебрегаете ею въ восточномъ, сѣверномъ, средиземномъ краѣ Россіи? Неужели, думаете вы, будетъ прочно и плодотворно то ваше стояніе за русскую народность, которое коренится не въ убѣжденіяхъ и сердцѣ вашемъ, какъ русскихъ людей, а единственно въ соображеніи государственныхъ пользъ и разсчетовъ политическихъ? Вы пришли къ справедливому убѣжденію, что въ Царствѣ Польскомъ необходимо уничтожить прежній порядокъ назначенія тминныхъ войтовъ изъ помѣщиковъ, отмѣнить совершенно "патримоніальную юрисдикцію", обзавести Польшу нашимъ крестьянскимъ міромъ, мірскими сходами, нашимъ обычнымъ избирательнымъ началомъ, а давно ли вы, господинъ Б, и вы, господинъ Д, и вы, господинъ Ч, писали и подавали проекты о развитіи этой патримоніальной юрисдикціи или "вотчиннаго права" въ Россіи, да еще на дняхъ печатали о необходимости уничтоженія крестьянскихъ волостныхъ судовъ, о пользѣ сокращенія числа мировыхъ посредниковъ и ослабленія силы мировыхъ учрежденій?" ("День" No 46).
   Это, что называется, не въ бровь, а прямо въ глазъ "Москов. Вѣдомостямъ".
   Но что же дѣлать намъ при такомъ внутреннемъ разладѣ нашего общества по внутреннимъ вопросамъ? Какъ привести въ порядокъ наши духовныя боевыя силы? Чѣмъ возбудить и воодушевить эту массу дремлющихъ силъ, какою проповѣдью заронить въ нихъ спасительную искру жизни? Гдѣ то слово, тотъ воинственный кличъ, который въ состояніи собрать эту разнородную массу подъ одно знамя и устроить плотныя каре противъ приближающагося отовсюду непріятеля?
   Отвѣчать на этотъ вопросъ мы не беремся. Заключимъ наше обозрѣніе слѣдующимъ афоризмомъ писателя, такъ часто нами цитуемаго. "Учрежденія -- говоритъ Милль -- не могутъ дѣйствовать сами по себѣ, какъ одна узда безъ ѣздока не управляетъ лошадью. Если дѣятельныя силы общества равнодушны и нерадивы, чтобъ заявить себя, то самый лучшій административный аппаратъ принесетъ немного пользы. Но все-таки хорошій аппаратъ лучше дурнаго. Онъ даетъ возможность малой двигательной силѣ дѣйствовать самымъ выгоднымъ способомъ".
   

ЗАМѢТКА.

   Въ іюльской Хроникѣ за нынѣшній годъ, защищая такъ-называемыхъ украйнофильскихъ хлопомановъ отъ обвиненій въ стачкѣ ихъ съ поляками, мы сослались на публичную дѣятельность двухъ хлопомановъ польскаго происхожденія, гг. Антоновича и Рыльскаго, свидѣтельствующую, что это обвиненіе совершенно ложно. Мы видѣли изъ статей г. Антоновича, что онъ, послѣ долгихъ споровъ съ интеллигенціею западнаго края, разорвалъ съ нею всякую связь и объявилъ ей, что она сила пришлая, чуждая украинскому населенію, и приглашалъ ее или сдѣлаться русскою или убираться-себѣ восвояси, въ Польшу. О г-нѣ Рыльскомъ мы выразились такимъ образомъ: "Г-нъ Рыльскій, какъ намъ говорили, за такой же образъ мыслей, лишился богатаго наслѣдства и существуетъ уроками".
   Мы получили на дняхъ письмо отъ г. Рыльскаго изъ Кіева, въ которомъ, выражая неудовольствіе за то, что мы позволили себѣ коснуться его частной жизни, онъ проситъ насъ заявить, что извѣстіе, сообщенное нами, совершенно несправедливо: никакого наслѣдства онъ не лишался и живетъ вовсе не уроками. Въ заключеніе г. Рыльскій высказываетъ мнѣніе, что пора было бы предоставить однѣмъ лишь переднимъ (то-есть лакейскимъ) русской литературы обсуждать вопросъ, на сколько украйнофильство можетъ терять отъ того, что ему могутъ сочувствовать поляки.
   Очень сожалѣемъ, что ввели въ заблужденіе нашихъ читателей передачею имъ ложнаго слуха о г-нѣ Рыльскомъ, и спѣшимъ возстановить фактъ. Мы готовы были бы просить у г. Рыльскаго извиненія за посягательство на его семейныя тайны, но такъ-какъ эти тайны оказались несуществующими, то полагаемъ, что намъ и извиняться теперь уже не въ чемъ. Что же касается до мнѣнія г. Рыльскаго о томъ, что будто бы пора уже сдать въ литературныя переднія вопросъ о сочувствіи поляковъ къ у крайне фи ламъ, то мы никакъ не можемъ согласиться съ этимъ мнѣніемъ. Вопросъ этотъ очень важенъ, и въ немъ заключается будущая сила или будущее ничтожество украйнофильства. Мы полагали, что вся правда украйнофильства собственно въ томъ и заключается, что его ненавидятъ поляки. Только потому мы и защищали хлопомановъ, что становясь ими, поляки нетолько перестаютъ быть поляками, какъ это видно изъ словъ г-на Антоновича, но даже приглашаютъ всю остальную интеллигенцію Южной Руси сдѣлаться русскою или убираться прочь. Мы увѣрены, что къ подобнымъ мнѣніямъ поляки не могутъ питать сочувствія. Мы не слыхали еще ни разу, чтобы какой-нибудь полякъ, оставаясь вѣрнымъ польскому дѣлу, выразилъ сочувствіе къ подобному мнѣнію. Вотъ почему намъ казалось и кажется, что подобное сочувствіе дѣйствительно могло бы повредить чистотѣ украйнофильства. Вотъ почему мы сочли долгомъ защищать это направленіе отъ несправедливыхъ обвиненій въ солидарности его съ польскими стремленіями, и полагаемъ, что имѣли и имѣемъ къ тому полное основаніе. Мы не согласимся сдать этого вопроса въ лакейскую до тѣхъ поръ, пока для всѣхъ недоброжелателей украйнофильства не сдѣлается совершенно очевидно, что истинные поляки никоимъ образомъ не могутъ питать сочувствія къ истиннымъ украйнофиламъ.

С. ГРОМЕКА.

"Отечественныя Записки", No 11, 1863

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов