СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ
Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16
1895.
Задолго до утвержденія парламентомъ билля о реформѣ существовалъ въ Кембриджѣ ораторскій клубъ, называвшійся клубомъ Единенія (Union). Позволю себѣ замѣтить, что между студентами старшихъ курсовъ, посѣщавшихъ эту знаменитую школу краснорѣчія, существовало преданіе, будто великіе вожди обѣихъ партій: оппозиціонной и правительственной внимательно слѣдятъ за университетскимъ ораторскимъ клубомъ, такъ что счастливецъ, отличившійся тамъ въ преніяхъ, имѣетъ шансы попасть въ парламентъ, благодаря поддержкѣ какого-нибудь богатаго вельможи.
Бывало, Джонсъ, изъ коллегіи Іоанна, или Томсонъ, изъ коллегіи Троицы, величественно встаетъ съ мѣста и, драпируясь въ свой плащъ, краснорѣчиво приглашаетъ слушателей собраться вокругъ знамени монархіи, или, напротивъ того, бросаетъ грозные вызовы по адресу духовенства и королей. Такой ораторъ говорить, бывало, съ величіемъ Питта, или же пламеннымъ краснорѣчіемъ Мирабо, а между тѣмъ ласкаетъ себя надеждой, что посланецъ богатаго вельможи, сидящій гдѣ-нибудь на заднихъ скамьяхъ, съ фамильнымъ парламентскимъ кресломъ въ карманѣ, внимательно слушаетъ его словоизверженія. Дѣйствительно, существуетъ сказаніе о томъ, что двое или трое кембриджскихъ студентовъ старшаго курса, блиставшихъ въ клубѣ своимъ краснорѣчіемъ, были уловлены тамъ и отвезены въ отдаленное англійское графство, откуда прибыли въ Лондонъ въ качествѣ уже членовъ парламента. Многіе молодые люди, даже и не располагая столь благонадежной поддержкой, покинули тернистую университетскую карьеру, чтобы цѣпляться во прахѣ за быстро катящіяся колеса парламентской колесницы.
Я зачастую задавалъ себѣ вопросъ, чѣмъ занимались въ царствованіе Анны и Георговъ сыновья пэровъ и членовъ парламента. Неужели они всѣ служили въ арміи, охотились въ своихъ помѣстьяхъ и побивали полисменовъ, ходившихъ ночнымъ дозоромъ по городу? Какимъ образомъ могло выпадать на долю молодыхъ джентльменовъ съ университетскимъ образованіемъ такое множество доходныхъ мѣстъ? Стоило только юношѣ изъ Рождественской или Троицкой коллегіи написать гладенькіе стишки съ выраженіемъ гражданской скорби о кончинѣ! какой-нибудь знатной особы, съ укоризнами по адресу французскаго короля, комплиментами голландцамъ, или принцу Евгенію, или что-нибудь въ противоположномъ духѣ, и партія, стоящая У кормила правленія тотчасъ же принимала мѣры къ обезпеченію будущности юнаго поэта. Онъ получалъ мѣсто комиссара, или чиновника въ департаментѣ гербовыхъ сборовъ, секретаря при посольствѣ, регистратора въ казначействѣ и т. д. и т. д. Литературное древо приносило тогда своимъ воздѣлывателямъ изобильные плоды. Интересно знать, отчего не поощряются подобнымъ образомъ современные литераторы? Не только Свифтъ, который, гдѣ и когда бы онъ ни жилъ, сталъ бы всюду властвовать и повелѣвать, но также Аддисонъ, Стиль, Пріоръ, Тиккель, Конгревъ, Джонъ Гей и многіе другіе, были награждены должностями на государственной службѣ съ весьма изряднымъ казеннымъ окладомъ {Аддисонъ послѣдовательно состоялъ комиссаромъ въ департаментѣ всеподданнѣйшихъ прошеній младшимъ статсъ-секретаремъ, секретаремъ ирландскаго вице-короля, ирландскимъ канцлеромъ, директоромъ департамента торговли и мануфактуръ и однимъ изъ старшихъ статсъ-секретарей.
Стиль -- секретаремъ въ департаментѣ гербовыхъ сборовъ, надзирателемъ королевскихъ конюшенъ въ Гемптонкуртѣ, директоромъ королевскаго общества комедіантовъ, комиссаромъ по конфискованнымъ помѣстьямъ въ Шотландіи.
Пріоръ -- секретаремъ при посольствѣ въ Гагѣ, камергеромъ при Дворѣ короля Вильгельма, секретаремъ при посольствѣ во Франціи, младшимъ статсъ-секретаремъ и, наконецъ, посломъ во Франціи.
Тиккель -- младшимъ статсъ-секретаремъ и секретаремъ при верховномъ ирландскомъ судѣ.
Конгревъ -- комиссаромъ по выдачѣ билетовъ извощичьимъ экипажамъ и комиссаромъ но акцизному вѣдомству, затѣмъ онъ получилъ мѣсто въ казначействѣ, въ упраздненномъ съ тѣхъ поръ Pipe Office, а также мѣсто въ таможенномъ департаментѣ и должность секретаря по управленію островомъ Ямайкой.
Гей -- секретаремъ при англійскомъ посольствѣ въ Ганноверѣ.
Дионъ-Деннисъ имѣлъ мѣсто въ таможенномъ департаментѣ.
"Въ Англіи литература въ большемъ почетѣ, чѣмъ здѣсь". (Вольтеръ, Письма объ англичанахъ).}.
Юмористы, о которыхъ намъ предстоитъ говорить въ этой и двухъ слѣдующихъ статьяхъ всѣ за однимъ лишь исключеніемъ получали казенное жалованье. Оно выдавалось тогда по третямъ, а потому на ихъ долю выпадали по крайней мѣрѣ четыре разъ въ годъ счастливые дни.
Всѣ они начали свою карьеру обычнымъ способомъ въ школѣ, или коллегіи, похвальными одами т. е. панегириками по поводу различныхъ событіи, сраженій, осадъ, браковъ, или же кончинъ въ придворныхъ сферахъ, причемъ, слѣдуя модѣ, господствовавшей тогда во Франціи и въ Англіи, неизбѣжно обезпокоивали боговъ Олимпа и музу трагедіи. "Помогите намъ, Марсъ, Вакхъ и Аполлонъ" кричали Аддисонъ или Конгревъ, воспѣвая Вильгельма, или Марльборо, "бѣгите сюда, цѣломудренныя нимфы Парнаса" -- говоритъ Буало, прославляя своего короля Солнца. "Отмѣчайте хорошенько ритмъ звуковъ, порождаемыхъ моей лирой, а вы, вѣтры, умолкните, такъ какъ я буду говорить про Людовика!" Въ настоящее время единственными остатками этой схоластической моды являются ученическія темы и упражненія въ нѣкоторыхъ учебныхъ заведеніяхъ строго классическаго пошиба. Вообще же теперь не принято болѣе нарушать спокойствія олимпійцевъ. Даже изъ числа второстепенныхъ писателей, поставляющихъ стихи въ какую-нибудь провинціальную газету, никто не рискнетъ уже разрѣшиться поздравительною одой по случаю рожденія наслѣдника у какого-нибудь герцога, или заключенія брачнаго союза въ аристократическихъ сферахъ. Между тѣмъ, въ прошломъ столѣтіи, молодые джентльмены съ университетскимъ образованіемъ сплошь и рядомъ практиковались въ этомъ курьезномъ жанрѣ поэтическаго творчества. Нѣкоторые изъ нихъ пріобрѣтали себѣ такимъ путемъ славу, другіе -- могущественныхъ покровителей и казенныя мѣста съ хорошимъ содержаніемъ, обезпечивавшія ихъ на всю жизнь. Большинство, впрочемъ, оставалось, какъ говорится, не причемъ, не смотря на всѣ усилія ихъ музъ.
Пиндаровскія оды Уильяма Конгрева можно до сихъ поръ еще встрѣтить въ "Собраніи англійскихъ поэтовъ" Джонсона,-- въ этомъ непосѣщаемомъ теперь уголкѣ, гдѣ отведены особыя ниши для многихъ давно позабытыхъ стихотворцевъ въ громадныхъ парикахъ. Конгрева провозглашали однимъ изъ величайшихъ трагическихъ писателей всѣхъ странъ и народовъ, но, тѣмъ но менѣе, ему удалось снискать улыбку Фортуны лишь своимъ остроуміемъ и юморомъ. Разсказываютъ, что первая же комедія Конгрева "Старый холостякъ" побудила вельможнаго покровителя англійскихъ музъ Чарльза Монтегю лорда Галифакса обратить вниманіе на ея автора. Желая обезпечить такому выдающемуся юмористу спокойное и безбѣдное существованіе, онъ тотчасъ же назначилъ его комиссаромъ по выдачѣ билетовъ извозчичьимъ экипажамъ, а вскорѣ доставилъ ему должность въ трубочномъ департаментѣ и мѣсто въ таможенномъ вѣдомствѣ съ содержаніемъ въ 600 фунт. стерлинговъ.
И такъ стоило только написать комедію, чтобы стать правительственнымъ комиссаромъ по извозному промыслу, получить мѣсто въ таможнѣ и должность въ трубочномъ департаментѣ. Не правдами, что это мѣсто въ трубочномъ департаментѣ звучитъ теперь какъ-то баснословно? {Заимствуемъ изъ словаря Ричардсона слѣдующія данныя о трубочномъ департаментѣ, тѣмъ болѣе полезныя, что современному литератору позволительно не имѣть на этотъ счетъ свѣдѣній, почерпнутыхъ путемъ личнаго опыта:
Pipe (pipa, трубка, бочка) въ старинной англійской юриспрюденціи назывался годичный отчетъ королевскаго казначейства, именовавшійся также большимъ сверткомъ.
Трубочнымъ департаментомъ именовалась канцелярія, въ которой особый чиновникъ, трубочный клеркъ, сдавалъ въ аренду казенныя земли съ разрѣшенія лорда-казначея, королевскихъ комиссаровъ, или-же канцлера казначейства. Трубочный клеркъ провѣрялъ отчеты шерифовъ и т. д.
Спельманъ полагалъ, что трубочный департаментъ получилъ свое прозвище, Pipe office, оттого, что бумаги хранились тамъ сперва въ большой бочкѣ. Бэконъ, въ свою очередь, утверждаетъ, будто департаментъ названъ трубочнымъ аллегорически, ввиду того, что работа тамъ производилась гусиными перьями, имѣющими, какъ извѣстно, форму трубочекъ.}.
Какія, подумаешь, счастливыя были тогда времена! Литераторы существуютъ и по сію пору, но сомнительно, чтобы можно было отыскать теперь трубочный департаментъ. Надо полагать, что имѣвшіяся гамъ трубки давнымъ давно уже выкурены.
Слова, подобно людямъ, появляются въ обществѣ, становятся извѣстными всѣмъ и каждому, и подъ конецъ пріобрѣтаютъ право гражданства. Самыя скромныя и утонченныя дамы, безъ сомнѣнія, слышали отъ своихъ сыновей или братьевъ техническій терминъ swell въ смыслѣ напыщеннаго щеголя. Поэтому мнѣ позволительно будетъ назвать Уильяма Конгрева эсквайра {Онъ былъ сынъ полковника Уильяма Конгрева и внукъ Ричарда Конгрева, эсквайра изъ весьма старинной стафордширской семьи Конгревовъ и Стреттоновъ.} величайшимъ изъ современныхъ ему литературныхъ щеголей. Въ имѣющейся у меня иллюстрированной біографіи поэтовъ Конгревъ щеголяетъ передъ всѣми остальными товарищами своими по перу самымъ колоссальнымъ и наиболѣе франтовски надѣтымъ парикомъ. Выглядывая изъ подъ объемистыхъ локоновъ этого парика, поэтъ какъ будто говоритъ: "Я великій Конгревъ!" Его такъ дѣйствительно и называли {Обращаясь въ двѣнадцатомъ посланіи къ дорогому своему другу, мистеру Конгреву, по поводу его комедіи "Двуличный", Дрейденъ заявляетъ:
"Великій Джонсонъ нравится намъ силой своего ума.
Онъ обладаетъ вдвое большей мощью, чѣмъ Флетчеръ,
Которому уступаетъ въ легкости выраженія.
Разнообразіемъ талантовъ они являлись украшеніемъ своего вѣка.
Одинъ въ наукѣ, а другой на сценѣ,
Но оба должны уступить пальму первенства Конгреву.
Онъ разумомъ равняется Джонсону,
Но превосходитъ обоихъ остроуміемъ.
Въ немъ сосредоточиваются всѣ совершенства нашего времени" и т. д.
"Двуличный" въ качествѣ сатирическаго произведенія представлялся менѣе хлесткимъ, чѣмъ "Старый холостякъ", по тѣмъ не менѣе вызвалъ противъ себя въ первое время сильную оппозицію. Ввиду ожесточенныхъ нападковъ со стороны тогдашнихъ зоиловъ, щеголь-поэтъ рѣшился самъ "отодрать этихъ дерзновенныхъ бичемъ сатиры", что и выполнилъ въ посланіи, посвященномъ высокородному Чарльзу Монтегю. Онъ говоритъ тамъ:
"Я зналъ, гдѣ и за что именно могла бы на меня напасть добропорядочная критика и приготовился къ оборонѣ... Къ моему удивленію, въ разборахъ моей пьесы не было высказано ничего, хоть сколько-нибудь заслуживающаго возраженія... Въ несравненно большей степени, чѣмъ всѣ эти нелѣпые отзывы, затрогиваетъ меня тотъ фактъ, что нѣкоторыя дамы обидѣлись означенной пьесой. Сердечно жалѣю объ этомъ, такъ какъ предпочитаю скорѣе раздражить всѣхъ критиковъ въ свѣтѣ, чѣмъ какую-нибудь особу прекраснаго пола. Дамы жалуются, что я позволилъ себѣ изобразить на сценѣ нѣсколькихъ женщинъ порочными и жеманными. Но развѣ можно было поступить иначе? На обязанности комическаго поэта осмѣивать людскіе пороки и безразсудства... Я съ радостью попрошу извиненія у дамъ, нѣжное чувство которыхъ невольно оскорбилъ, но онѣ столь же не вправѣ ожидать себѣ комплиментовъ въ комедіи, какъ того, что врачъ, пуская имъ кровь, вмѣсто укола ланцетомъ только ихъ пощекочетъ".
Замѣчательно, что перемѣны въ министерствѣ нисколько не вліяли на положеніе Конгрева. Если отъ него и отнимали какую-нибудь должность, то для того лишь, чтобы дать ему болѣе высшую и болѣе доходную. Мѣсто въ таможнѣ и должность секретаря по управленію Ямайкой доставляли ему болѣе тысячи двухсотъ фунтовъ въ годъ.}.
Въ продолженіи всей своей карьеры съ самаго ея начала и до конца Конгревъ вызывалъ общее восторженное удивленіе. Получивъ воспитаніе въ Ирландіи въ одной школѣ и коллегіи со Свифтомъ, онъ поселился въ Лондонѣ въ Среднемъ темпльскомъ Подворьѣ, гдѣ, къ счастью для себя, не занимался изученіемъ законовъ, а вмѣсто того съ подобающимъ шикомъ блисталъ въ кофейняхъ и театрахъ. Въ литерныхъ ложахъ, трактирахъ и модныхъ улицахъ онъ сразу пріобрѣлъ репутацію остроумнаго, побѣдоноснаго красавца. Всѣ признавали геніальность юнаго Конгрева. Великій Дрейденъ объявилъ его равнымъ Шекспиру,-- надѣлъ ему на главу свой собственный лавровый вѣнокъ и письменно заявилъ: "Мистеръ Конгревъ былъ такъ добръ, что пересмотрѣлъ мою Энеиду и сравнилъ ее съ оригиналомъ. Нисколько не стыжусь сознаться, что этотъ превосходный молодой человѣкъ указалъ мнѣ многія ошибки, которыя я и постарался исправить!
"Превосходному молодому человѣку" было всего лишь двадцать три или двадцать четыре года, когда о немъ отозвался такимъ образомъ великій Дрейденъ, вліятельнѣйшій изъ англійскихъ литературныхъ вождей, престарѣлый фельдмаршалъ отъ литературы, который самъ былъ наиболѣе выдающимся человѣкомъ въ Европѣ и главою школы остроумцевъ, ежедневно собиравшихся въ трактирѣ Билля вокругъ его кресла и трубки съ табакомъ. Поне посвятилъ Конгреву свою Иліаду {"Вмѣсто попытки воздвигнуть себѣ самому гордый монументъ, я предпочитаю оставить потомству памятникъ своей дружбы съ однимъ изъ достойнѣйшихъ людей и превосходнѣйшихъ писателей моего времени и моей родины,-- человѣкомъ, который пробовалъ и знаетъ но собственному опыту, какимъ труднымъ предпріятіемъ является добросовѣстный переводъ Гомера,-- человѣкомъ, который, какъ я увѣренъ, искренно радуется вмѣстѣ со мною въ этотъ моментъ моего труда. Доведя долгій свой трудъ до конца, я желаю посвятить его этому человѣку, чтобы имѣть честь и удовольствіе сопоставить такимъ образомъ имена мистера Конгрева и А. Попе". (Приписка къ переводу Иліады Гомера).}.
Свифта, Аддисонъ, Стиль признавали за Конгревомъ первое мѣсто и осыпали это комплиментами. Вольтеръ навѣстилъ его, какъ выдающагося представителя англійской литературы. Человѣкъ, до чрезвычайности нерасположенный хвалить кого-либо изъ живущихъ,-- осыпавшій бранью и оскорбленіями Попе, Свифта, Стиля и Аддисона,-- Тимонъ съ Грубской улицы,-- престарѣлый Джонъ Деннисъ, снималъ шляпу передъ мистеромъ Конгревомъ и говорилъ, что когда Конгревъ сошелъ со сцены, вмѣстѣ съ нимъ удалилась оттуда и комедія {На вопросъ, почему онъ выслушиваетъ похвалы Денниса, Конгревъ отвѣчалъ, что предпочитаетъ лесть брани. Свифта, дружески относился къ Конгреву и великодушно принималъ его подъ свое покровительство, высказывая, но обыкновенію, свои сужденія весьма авторитетнымъ тономъ.}.
Такимъ же тріумфаторомъ оказывался Конгревъ и повсемѣстно. Въ гостиныхъ имъ восхищались въ не меньшей степени, чѣмъ въ ресторанахъ. Онъ пользовался одинаковой любовью и за кулисами, и на сценѣ. Онъ влюбился въ красавицу Брэсджирдль, покорилъ ея сердце, а потомъ бросилъ ее {Конгревъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ былъ въ очень короткихъ сношеніяхъ съ актрисою Брэсджирдль и жилъ по сосѣдству съ ней въ той же улицѣ, пока не познакомился съ молодой герцогиней шарльборо. Тогда онъ переѣхалъ на другую квартиру. Герцогиня показывала своимъ знакомымъ брилліантовое ожерелье цѣною въ 700 фунт. стерлинговъ, купленное на деньги, оставленныя ей въ наслѣдство Конгревомъ. Не лучше-ли бы онъ сдѣлалъ, завѣщавъ эти деньги бѣдняжкѣ Брзсджирдль? (Д-ръ Юнгъ).}.
Актриса эта, бывшая въ свое время общей любимицей, исполняла первыя роли въ его театральныхъ пьесахъ. Герцогиня Марльборо, дочь знаменитаго полководца, была такой почитательницей Конгрева, что послѣ его смерти приказала изваять его изображеніе изъ слоновой кости. Эта статуя, державшая въ рукѣ стаканъ съ виномъ, какъ будто вслушивалась въ то, что говорила герцогиня и одобрительно кивала ей головою. Кромѣ того, у герцогини имѣлась большая восковая кукла, нога у которой представляла собою точный снимокъ съ распухшей отъ подагры ноги Великаго Конгрева. Герцогиня слѣдила за тѣмъ, чтобы эту ногу окутывали и перевязывали такъ, какъ это дѣлалось при жизни поэта. Скопивъ на службѣ: въ трубочномъ департаментѣ, въ таможнѣ и въ качествѣ комиссара по выдачѣ билетовъ извозчикамъ, нѣкоторую сумму, Конгревъ великодушно оставилъ свои капиталы въ наслѣдство не Брэсджирдль, которая въ нихъ нуждалась, а герцогинѣ Марльборо, которой они были вовсе не нужны {Конгревъ оставилъ г-жѣ Брэсджирдль всего 200 фунтовъ стерлинговъ. Томъ Дэвисъ разсказываетъ про эту очаровательную актрису и прелестную женщину: "Она была очень миловидна и такъ сіяла здоровьемъ и веселостью, что невольно заставляла всѣхъ въ себя влюбляться. Послѣ каждаго спектакля, въ которомъ она участвовала, добрая половина зрителей оказывалась отъ нея безъ ума".
Конгревъ и Роу ухаживали за ней въ театральныхъ своихъ пьесахъ, изображая себя въ роли ея возлюбленныхъ. Такъ, въ "Тамерланѣ", Роу, въ лицѣ Аксалы, ухаживалъ за Селимой-Брэсджирдль. Конгревъ, въ "Любви за любовь", ухаживалъ за ней, какъ Анжеликой, подъ видомъ Валентина. Въ "Опечаленной невѣстѣ" онъ, въ лицѣ Асмина, опять таки объяснялся въ любви своей Альменѣ и, наконецъ, въ "Дѣлѣ житейскомъ", изобразилъ себя Мирабелемъ, влюбленнымъ въ нее Милламанъ. Сколько можно судить, Мирабель представляетъ собою и въ самомъ дѣлѣ, довольно схожій портретъ самого Конгрева. Брэсджирдль удалилась со сцены, когда любимицей публики сдѣлалась г-жа Ольдфильдъ, и скончалась въ 1748 году, 85 лѣтъ отъ роду.
Завѣщаніе Конгрева въ пользу герцогини Мальборо строго осуждается Джонсономъ. По его словамъ, капиталъ, сбереженный Конгревомъ, благодаря самой тщательной и мелочной бережливости, былъ совершенно безполезенъ и ненуженъ герцогинѣ, а между тѣмъ, очень бы пригодился древней дворянской фамиліи, изъ которой происходилъ самъ поэтъ. Родственники его, кстати, оказывались въ очень затруднительномъ финансовомъ положеніи, въ которое попали по неосторожности одного изъ своихъ пріятелей.}.
Не знаю, право, какъ и познакомить васъ съ веселой и безстыдной комической музой, которая пріобрѣла Конгреву такую блестящую репутацію? Лакей Нелли Гуинъ подрался съ другимъ лакеемъ, осмѣлившимся назвать его барыню шлюхой. Подобнымъ же образомъ, и потребляя подобные же эпитеты, Іеремія Колье обрушился на безбожную дерзкую Іезавель, какъ онъ называлъ современную ему англійскую комедію. Онъ поносилъ ее такими же скверными словами, какими упомянутый уже лакей обзывалъ барыню своего коллеги. Прислужники тогдашняго театра: Дрейденъ, Конгревъ и другіе, отстаивали то же самое дѣло, за которое дрался лакей очаровательной Нелли Гуинъ, и приблизительно съ такимъ же успѣхомъ, какъ этотъ лакей. Ихъ барыня, комическая муза, была и въ самомъ дѣлѣ смѣлая, развеселая и подмалеванная особа сомнительнаго поведенія, вывезенная изъ Франціи. Она прибыла оттуда во времена реставраціи, съ Карломъ Стюартомъ (въ числѣ многихъ другихъ его пріятельницъ-француженокъ). Это была взбалмошная Лаиса въ растрепанныхъ чувствахъ, хорошенькіе глазки которой сверкали остроуміемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ, искрились отъ выпитаго вина. Это была дерзкая, придворная фаворитка, садившаяся королю на колѣни и смѣявшаяся надъ нимъ въ глаза. Когда, проѣзжая въ каретѣ, она высовывала изъ окна наглое свое лицо, многіе изъ благороднѣйшихъ и знаменитѣйшихъ вельможъ привѣтствовали ее низкими поклонами. Нельзя отрицать, впрочемъ, что эта смѣлая комедія, эта дерзкая бѣдняжка Нелли, была довольно добродушнымъ и очень популярнымъ созданіемъ. Она была весела и великодушна, добра и откровенна, по сколько это вообще возможно такимъ, какъ она, погибшимъ созданьямъ. Люди, которые съ ней жили и смѣялись съ ней вмѣстѣ, получали отъ нея жалованье и пили ея вино, энергически выступили на ея защиту, противъ обрушившихся на нее пуританъ. Дѣло этой поскудницы было, впрочемъ, заранѣе проиграно, что, безъ сомнѣнія, знали и собственные ея слуги {Конгревъ написалъ, между прочимъ, памфлетъ, озаглавленный: "Поправки къ ложнымъ и неправильнымъ цитатамъ мистера Колье". Приведемъ, въ качествѣ образчика, кое-что изъ этихъ поправокъ:
"Большая часть примѣровъ, на которые указываетъ мистеръ Колье, свидѣтельствуетъ лишь объ испорченности его собственныхъ нравовъ. Они пріобрѣтаютъ характерный привкусъ лишь въ его изложеніи и не отзываются ничѣмъ порочнымъ, пока онъ не осквернитъ ихъ своимъ дыханіемъ.
"Тамъ, гдѣ фраза въ ея настоящемъ естественномъ значеніи никоимъ образомъ не можетъ заслуживать порицанія, онъ забирается въ нее самъ, подобно злому духу. Ни въ чемъ неповинная фраза оказывается тогда одержимою бѣсомъ, который и заставляетъ ее извергать всяческія богохульства.
"Если я не плачу мистеру Колье тою же монетой и не обзываю его бранными эпитетами, то это объясняется отсутствіемъ у меня спеціальной подготовки но этой части... Удовлетворяюсь поэтому тѣмъ, что стану называть его мистеромъ Колье, неукоснительно каждый разъ до тѣхъ поръ, пока онъ будетъ заслуживать таковое прозвище.
"Вся его прокисшая злющая критика является плѣсенью, выросшей на испорченномъ воображеніи безнравственной особы духовнаго званія".
Докторъ Джонсонъ говоритъ объ этой полемикѣ: "Конгревъ, очень молодой еще человѣкъ, воодушевленный своими успѣхами и весьма нетерпимо относившійся къ порицанію, принималъ въ своихъ возраженіяхъ самоувѣренный видъ побѣдителя. Борьба тянулась цѣлое Десятилѣтіе, но подъ конецъ англійская комедія начала вести себя скромнѣе. Такимъ образомъ еще при жизни Колье его стараніе исправить нравственность театра увѣнчались успѣхомъ. (Жизнь Конгрева").}.
Вездѣ и всюду идетъ борьба между смертью и жизнью, между истиной и ложью. Погоня за наслажденіемъ ведетъ войну съ самоотреченіемъ, а скептицизмъ осмѣиваетъ довѣріе къ принципамъ. Живой человѣкъ,-- юмористъ, говоря о жизни, необходимо примыкаетъ къ одной изъ этихъ двухъ враждующихъ партій. Онъ смѣется надъ тѣмъ, что смѣшно, сохраняя въ сердцѣ своемъ уваженіе къ справедливости и любовь къ истинѣ, или же, напротивъ того, осмѣиваетъ истину и справедливость. Какъ уже упомянуто, прыжки и антраша являются въ профессіи арлекина сами по себѣ весьма серьезнымъ дѣломъ. Прежде чѣмъ говорить о Конгревѣ, я прочелъ двѣ или три изъ его театральныхъ пьесъ. Онѣ возбудили во мнѣ совершенно такое же чувство, какое испытываетъ большинство изъ нашихъ современниковъ, осматривая въ Помпеѣ домъ Саллюстія, съ сохранившимися тамъ остатками пьянаго кутежа. Нѣсколько кувшиновъ съ высохшимъ виномъ,-- обуглившійся столъ, на которомъ былъ сервированъ ужинъ -- оттискъ обнаженной груди молодой танцовщицы, уцѣлѣвшій въ вулканическомъ пеплѣ,-- смѣющійся черепъ шута -- все это охвачено теперь таинственнымъ спокойствіемъ и въ то время, какъ чичероне отбарабаниваетъ вытверженное наизустъ нравоученіе, голубое небо безмятежно сіяетъ надъ развалинами. Подобнымъ образомъ, и муза Конгрева давно уже умерла, оставивъ послѣ себя лишь отпечатокъ въ пеплѣ временъ. Глядя на ея скелета, мы изумляемся жизни, безумно кипѣвшей когда-то въ ея жилахъ. Мы беремъ въ руки ея черепъ и задумываемся надъ смѣлымъ задоромъ, остроуміемъ, негодованіемъ, страстями, надеждами и желаніями, когда-то бродившими въ этой опустѣвшей теперь посудинѣ. Мы размышляемъ о соблазнительныхъ взглядахъ и трогательныхъ слезахъ свѣтлыхъ очей, сверкавшихъ когда-то въ этихъ опустѣвшихъ орбитахъ,-- думаемъ объ устахъ, шептавшихъ слова любви и о щечкахъ, расцвѣтавшихъ улыбкой надъ этими пожелтѣвшими теперь костями. Когда-то вѣдь, ея зубки называли жемчужинками! Здѣсь передъ нами чаша, изъ которой она пила,-- золотая цѣпь, которую она носила на шеѣ,-- изящные вазочки и флакончики съ румянами, бѣлилами, духами и притираньями. Здѣсь ея зеркало и арфа, на которой она играла приплясывая. Взамѣнъ пиршества мы находимъ гробницу, а вмѣсто соблазнительной красавицы -- однѣ лишь безжизненныя ея кости!
Читая теперь комедіи Конгрева, оказываешься въ положеніи человѣка, который, заткнувъ себѣ уши, глядитъ на танцующихъ. Его неизбѣжно должна изумлять нелѣпая картина, мелькающая передъ глазами. Что означаетъ весь этотъ сумбуръ,-- эти прыжки и хожденіе въ тактъ,-- гримасы, поклоны, шассе впередъ и назадъ,-- одинокій кавалеръ, направляющійся къ дамамъ и т. д. и т. д.? Къ чему это кавалеры и дамы мчатся по залѣ въ бѣшеномъ галопѣ, а потомъ каждый кавалеръ раскланивается съ своей дамой, чѣмъ и заканчивается весь этотъ странный обрядъ? Точно также непонятнымъ, безъ аккомпанимента соотвѣтственной музыки, оказываются для насъ и танцы комедіи прошлаго вѣка,-- странная ея величавость и веселость,-- шаблонное ея приличіе и безстыдство. Она обладаетъ собственнымъ своимъ жаргономъ, совершенно несхожимъ съ живымъ языкомъ, и столь же условной моралью, неимѣющей ничего общаго съ нравственными принципами дѣйствительной жизнью. Подозрѣваю, что эта комедія была чѣмъ-то въ родѣ языческихъ мистерій и служила символическимъ выраженіемъ языческаго ученія. Передъ роковымъ изверженіемъ Везувія жители Номнеи находились въ театрѣ и, надо полагать, смѣялись отъ души, глядя на шедшее тамъ представленіе. Они, подобно Саллюстію, его пріятелямъ и ихъ любовницамъ, собравшимся за веселымъ ужиномъ, протестовали, увѣнчанные цвѣтами и съ чашами въ рукахъ, противъ новаго, суроваго, враждебнаго наслажденіямъ, аскетическаго ученія, исхудалые и тощіе послѣдователи котораго, недавно лишь прибывшіе съ азіатскаго прибрежья Средиземнаго моря, задавались стремленіемъ разбить божественныя статуи Венеры и ниспровергнуть алтари Вакха. Комедія прошлаго столѣтія являлась въ сущности тѣмъ же самымъ протестомъ.
Театръ покойнаго Конгрева представляется мнѣ храмомъ языческихъ наслажденій и мистерій, которыя могли быть терпимы только у идолопоклонниковъ. Быть можетъ, что театръ вообще хранитъ древнія традиціи идолослуженія, передавая ихъ съ мѣста на мѣсто,-- изъ рода въ родъ, подобно тому, какъ масоны передавали свои тайные знаки и символическіе обряды изъ одного храма въ другой. Тотъ же языческій протестъ высказывается въ комедіи, гдѣ волокита-герой овладѣваетъ сердцемъ красавицы, наставляя рога старику ея мужу, на долю котораго выпадаютъ насмѣшки и презрѣніе, за то, что онъ позволилъ себѣ, обзавестись молодою женой. Тои, же протестъ слышится и въ балладѣ, гдѣ поэтъ совѣтуетъ своей возлюбленной срывать розы, пока возможно, и предупреждаетъ ее, что крылатое время мчится, не останавливаясь. Точно также и въ балетѣ, когда милѣйшій Коридонъ ухаживаетъ за своей Феллидой на верандѣ картонной избушки и бросаетъ на нее соблазнительные взгляды изъ-за спины ея дѣдушки, наряженнаго въ красные шерстяные чулки и обладающаго счастливой способностью засыпать какъ нельзя болѣе кстати, мы имѣемъ дѣло съ тѣмъ же самымъ языческимъ протестомъ. Когда, соблазненная приглашеніями румянаго юноши, Фоллида граціозно подходитъ къ рампѣ и выдѣлываетъ на цыпочкахъ съ своимъ возлюбленнымъ извѣстное всѣмъ шикарное на, которое прерывается лишь пробужденіемъ старика-дѣда изъ его дремоты въ картонной хижинѣ,-- мы опять таки созерцаемъ одну изъ многообразныхъ формъ языческаго протеста. Арлекинъ, блистающій молодостью, силой и ловкостью,-- разодѣтый въ золото и самые яркіе пестрые цвѣта, прыгаетъ черезъ безчисленныя препятствія, возвращается цѣлъ и невредимъ изъ пасти великановъ и людоѣдовъ, объятыхъ изумленіемъ; безбожный старый бунтовщикъ и мятежникъ,-- Пончъ, нарушаетъ всяческіе законы и осмѣиваетъ ихъ съ ненавистнымъ торжествомъ, перехитряетъ адвокатовъ, импонируетъ церковному старостѣ, расшибаетъ голову своей женѣ и вѣшаетъ палача. Во всемъ этомъ опять-таки высказывается протестъ язычества противъ христіанскаго міросозерцанія. Не правда-ли, кажется, будто сама жизнь надѣваетъ на себя маску театральной пьесы и комментируетъ эту пьесу пѣснями? Взгляните на влюбленныхъ, гуляющихъ держа другъ друга за руку и нашептывая дивныя рѣчи. Тѣмъ временемъ хоръ поетъ: "Нѣтъ ничего на свѣтѣ, что могло бы сравниться съ любовью, съ молодостью и красотою весны вашей жизни! Молодая сила и смѣлость завоевываютъ сердца красавицъ! Будьте же мужественны и побѣждайте! Будьте молоды и счастливы, наслаждайтесь, наслаждайтесь, наслаждайтесь! Хотите знать тайну быть счастливыми? Она здѣсь: въ улыбающейся возлюбленной и чашѣ фалернскаго вина!" Въ ту самую минуту, однако, когда юноша поетъ уже эту пѣсню подноситъ чашу къ губамъ, къ нему подкрадывается все ближе и ближе какое-то порожденіе бездны. Кто онъ такой, этотъ страшный призракъ, замышляющій нарушить наше веселье? Свѣчи въ залѣ пиршества едва мерцаютъ; щеки блѣднѣютъ; голоса трепетно умолкаютъ, и чаша надаетъ на полъ. Кто же этотъ непрошенный гость? Смерть и Судьба стоятъ уже у входа въ залу пиршества и непремѣнно войдутъ туда!
Въ комедіяхъ Конгрева зала пиршества роскошно иллюминована свѣчами. Вокругъ столовъ, за дымящимися чашами пунша, сидитъ мужчины и женщины, обмѣниваясь другъ съ другомъ самыми разнузданными шутками и скоромными рѣчами. За ними ухаживаютъ отъявленные плуты-лакеи и горничныя, столь же легкаго поведенія, какъ ихъ барыни. Это веселое общество должно быть признано съ христіанской точки зрѣнія самымъ, что ни на есть безпутнымъ. Оно впрочемъ, и не предъявляетъ, сколько можно судить, никакихъ притязаній поучать добрымъ правамъ. На почетномъ мѣстѣ сидятъ за столомъ Мирабелъ или Бельмуръ (одѣтые по французской модѣ и пользующіеся услугами англійскихъ копій со Скапена и Фронтена). Оба они по профессіи побѣдители, сопротивленіе которымъ немыслимо. Они завоевываютъ все и вся. Подобно героямъ рыцарскихъ романовъ, наполненныхъ нескончаемо длинными повѣствованіями о любовныхъ приключеніяхъ, поединкахъ и битвахъ, герои комедій (вытѣснившихъ означенные романы) играютъ всегда и всюду блестящую роль тріумфаторовъ, преодолѣваютъ всѣ опасности, побѣждаютъ всѣхъ враговъ и въ концѣ концовъ завоевываютъ себѣ красавицъ. Отцы, мужья и ростовщики являются естественными супостатами, съ которыми приходится воевать этимъ витязямъ. Всѣ означенные супостаты непремѣнно старики, которымъ отведена въ театральныхъ пьесахъ роль, выполнявшаяся въ рыцарскихъ романахъ злыми волшебниками, или неуклюжими, придурковатыми великанами, которые грозятъ витязямъ, ворчатъ на и ихъ и сопротивляются имъ, но всегда остаются побѣжденными. Какой-нибудь старый скряга сидитъ на сундукѣ съ деньгами и чуть не молится на нихъ, а его сынокъ или племянникъ, сэръ Бельмуръ, протираетъ этимъ денежкамъ глаза и осмѣиваетъ скупого папашу или дядюшку. Старый мужъ держитъ подъ замкомъ молодую жену, а сэръ Мирабель похищаетъ ее, наступаетъ старику на ноги, распухшія отъ подагры, и оставляетъ его бѣсноваться въ одиночествѣ. Безъ сомнѣнія, эти старые дураки накликаютъ сами на себя бѣду! Къ чему пытаются они держать подъ замкомъ деньги, или цвѣтущую восемнадцатилѣтнюю женщину? Деньги и любовь принадлежать по нраву молодымъ, а потому -- "старики, прочь съ дороги"! Когда Милламану стукнетъ шестьдесятъ лѣтъ и когда онъ, разведясь съ первой супругой, женится на внучкѣ своего пріятеля Дорикура, которой только что минуло пятнадцать лѣтъ, настанетъ и для него чередъ получить за прежнія свои продѣлки уплату той же монетой. Молодой Бельмуръ наставить ему рога! Вотъ все нравственное поученіе, какое можно извлечь изъ комедій Уильяма Конгрева, эсквайра. Онѣ блещутъ остроуміемъ. Наблюдательность автора соединяется съ недюжиннымъ юморомъ, но, увы, этотъ банкетъ остроумія, несогрѣтаго любовью, оказывается утомительнымъ и скучнымъ пиршествомъ. Оно вскорѣ надоѣдаетъ, а между тѣмъ оставляетъ послѣ себя разстройство пищеваренія и мучительныя головныя боли.
Приводить сцены изъ великолѣпныхъ комедій Конгрева, безспорно отличающихся живостью, остроуміемъ и смѣлостью, было бы столь-же неумѣстно, какъ преподносить читателямъ выдержки изъ бесѣды между остроумнымъ барочникомъ и хлесткою селедочницей, обмѣнивающихся трехъ-этажными комплиментами на биллингсгэтскомъ рынкѣ {Образчикомъ смѣлой и энергической манеры Конгрева можетъ служить сцена притворнаго помѣшательства Валентина въ комедіи "Любовь за любовь":
Скандалъ. Намекнулъ ты своему барину на заговоръ, который они противъ него устроили?
Іеремія. Да, сударь! Баринъ говоритъ, что воспользуется этимъ заговоромъ и станетъ притворяться, будто принимаетъ г-жу Влюбчивую за Анжелику.
Скандалъ. Это насъ очень позабавитъ.
Предусмотрительный. Боже милостивъ буди намъ грѣшникамъ!
Валентинъ. Т-съ, не прерывайте меня! Я стану нашептывать тебѣ на ухо предсказанія, а ты будешь пророчествовать. Я истина и выучу твои языкъ пепривычной для него правдѣ. Я уже разсказывалъ тебѣ прошлое, а теперь открою будущее. Извѣстно-ли тебѣ, что именно случится завтра? Можешь не отвѣчать на этотъ вопросъ, такъ какъ я самъ на него отвѣчу: завтра мошенники будутъ преуспѣвать благодаря своимъ плутнямъ, а дураки -- потому что дуракамъ всегда везетъ! Что касается до честныхъ людей, то они по-прежнему будутъ перетягивать себѣ животы ремнемъ и ходить зимой въ лѣтней одежонкѣ. Ну, задавай мнѣ теперь вопросы о завтрашнемъ днѣ!
Скандалъ. Спрашивайте же его, г-нъ Предусмотрительный.
Предусмотрительный. Что именно случится при Дворѣ?
Валентинъ. Это по части Скандала и до меня не касается. Я истина и никогда тамъ не бываю.
Предусмотрительный. Ну, а въ столицѣ?
Валентинъ. Тамъ въ пустыхъ церквахъ будетъ служиться въ обычные часы обѣдня. У всѣхъ торговцевъ лица окажутся такія же набожныя, какъ если бы въ каждой лавкѣ продавали на вѣсъ и аршинами самую настоящую англиканскую религію. Вообще же въ столицѣ все будетъ идти заведеннымъ порядкомъ. Въ полдень часы начнутъ бить ровно двѣнадцать, а на биржѣ въ два часа будетъ стоять шумъ и гамъ отъ собравшихся тамъ быковъ, барановъ и зайцевъ. Мужья и жены будутъ заниматься каждый своимъ дѣломъ и преслѣдовать разные интересы. Каждый изъ нихъ станетъ заботиться лишь о томъ, чтобы ему самому было хорошо. Кофейни будутъ полны дыма и всяческихъ хитростей. Парень-ученикъ, подметающій утромъ хозяйскую мастерскую, выпачкаетъ къ вечеру, въ девяти случаяхъ изъ десяти, хозяйскую простыню. Сплошь и рядомъ будутъ также случаться вещи, которыя могутъ показаться вамъ странными: бѣсноватыя бабы будутъ ходить на свободѣ, а смирные рогоносцы сидѣть на цѣпи. Впрочемъ, прежде чѣмъ продолжать, я вынужденъ задать вамъ самимъ нѣсколько вопросовъ. Видъ у васъ, знаете, какой-то подозрительный! Быть можетъ, вы женаты?
Предусмотрительный. Да, я женатъ.
Валентинъ. Бѣдняжка! А какого прихода, позвольте спросить, ваша жена? Ужь не Ковентгарденскаго-ли?
Предусмотрительный. Нѣтъ, она приписана къ св. Мартину на поляхъ.
Валентинъ. О, несчастливецъ! Глаза твои ввалились, руки сморщены, ноги высохли, а спина согнулась! Молись же, молись, чтобы тебя подвергли превращенію. Измѣни твою внѣшность и стряхни съ себя лишніе годы. Раздобудь котелъ Медеи и прикажи себя въ немъ сварить. Ты выйдешь оттуда съ могучими, работящими руками, стальнымъ хребтомъ и плечами Атласа. Пусть къ твоимъ ногамъ придѣлаютъ икры двадцати носильщиковъ! Тогда лишь сможешь ты устоять твердо на нихъ и смѣло глядѣть въ лицо супружеству. Ха, ха, ха! Подумаешь, что у человѣка можетъ явиться вдругъ аппетитъ къ свадебному ужину, тогда какъ на самомъ дѣлѣ ему слѣдовало бы сѣсть на діэту и прочистить себѣ желудокъ! Ха, ха, ха!
Предусмотрительный. Онъ, кажется, теперь совсѣмъ помѣшался, г-нъ Скандалъ?
Скандалъ. Помѣшательство, надо полагать, достигло своего апогея.
Предусмотрительный. Можетъ быть, что и такъ. Да, вы правы! Вы понимаете въ этомъ толкъ! Я, г-нъ Скандалъ, охотно поговорилъ бы съ вами насчетъ его заявленій. Они кажутся мнѣ очень загадочными и таинственными!
Валентинъ. Отчегоже Анжелика такъ долго не является предъ мои свѣтлыя очи?
Іеремія. Она здѣсь, сударь!
Г-жа Предусмотрительная. Ну сестрица! Исполняй твою роль!
Г-жа Влюбчивая: Боже мой! Я, право, не знаю, что ему и сказать.
Скандалъ, Всего важнѣй, сударыня, не раздражать его. Уступайте ему пожалуйста во всемъ!
Валентинъ. Гдѣ же она, гдѣ? О, я ее вижу! Вотъ она идетъ, подобно тремъ благодѣтельницамъ рода человѣческаго: Богатству, Здоровью и Свободѣ, къ несчастливцу, покинутому всѣми и утратившему уже всякую надежду. Сердце мое рвется къ вамъ съ нѣжнымъ привѣтомъ!
Влюбчивая. Какъ поживаете, сударь? Чѣмъ я могу служить вамъ?
Валентинъ. Послушайте, мнѣ надо сообщить вамъ очень важную тайну! Эндиміонъ и Луна встрѣтятся съ нами сегодня, въ глухую ночь на горѣ Латмосѣ и безотлагательно насъ обвѣнчаютъ. Не говорите только объ этомъ никому ни словечка! Гименей припрячетъ свой факелъ въ глухой фонарь, чтобы не разоблачить нашей тайны. Юнона угоститъ своего павлина настойкой на маковыхъ головкахъ, чтобы онъ не раскрывалъ своего хвоста, слишкомъ уже бросающагося въ глаза. Стоокій Аргусъ тогда вздремнетъ, а мы, ха, ха, ха, сдѣлаемъ свое дѣло, и никто про это не узнаетъ, кромѣ одного Іереміи.
Влюбчивая. Разумѣется, никто. Мы никому не скажемъ, и все устроится у насъ какъ нельзя лучше.
Валентинъ. Надо только поторопиться, потому что, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Подойди-ка ко мнѣ, Іеремія,-- вотъ сюда, поближе, чтобы никто не могъ насъ подслушать! Я хочу сообщить тебѣ важную новость. Анжелика уже монахиня, а я постригаюсь въ монахи, но это не помѣщаетъ намъ жениться, на зло римскому папѣ. Дай-ка мнѣ капишонъ и четки, потому что какой же я безъ нихъ буду монахъ? Она черезъ два часа придетъ сюда въ черномъ облаченіи и бѣломъ капорѣ съ большущимъ покрываломъ, въ которое мы закутаемъ нашу тайну. Мы не станемъ глядѣть другъ на друга до тѣхъ поръ, пока не сдѣлаемъ чего-нибудь такого, чего слѣдуетъ стыдиться, и тогда уже заодно покраснѣемъ...
Пустомеля. Узнаете вы меня, Валентинъ?
Валентинъ. Васъ? А кто вы такой? Надѣюсь, до сихъ поръ мысъ вами не встрѣчались?
Пустомеля. Ну, вотъ еще! Я вѣдь Джекъ Пустомеля, вашъ другъ и пріятель!
Валентинъ. Нѣтъ-съ, извините, у меня друзей не было и быть не можетъ! Что сталъ бы дѣлать у меня другъ? Я холостъ, а потому ты не могъ бы наставить мнѣ рога. Я бѣденъ и ты не можешь занять у меня въ долгъ ни гроша. Нѣтъ! Друзьямъ и пріятелямъ незачѣмъ ко мнѣ и соваться!
Пустомеля. Подумаешь, какая откровенность! Ему-то ужь нельзя довѣрить никакой тайны. Сейчасъ выболтаетъ всю подноготную!
Анжелика. А меня, Валентинъ, вы узнаете?
Валентинъ. Васъ-то? Какъ нельзя лучше!
Анжелика. Кто же я такая?
Валентинъ. Вы женщина: одна изъ тѣхъ, кого небо надѣлило красотой при томъ самомъ случаѣ, когда заставило колючее терніе расцвѣсти пышными розамъ Вы отраженіе неба въ колодцѣ, а потому тотъ, кто вздумаетъ прыгнуть къ вамъ, непремѣнно утонетъ. Вы рождаетесь совсѣмъ бѣленькими и непорочными: ни дать, пй взяты какъ листъ чистой бумаги, но вамъ на роду написано быть испачканной и исцарапанной перьями разныхъ гусей. Знаю васъ всѣхъ, сударыня, такъ какъ мнѣ доводилось самому любить женщину! Я любилъ ее такъ долго, что подъ конецъ выяснилъ себѣ прекурьезную штуку. Я узналъ, къ чему именно женщина годится.
Пустомеля. Къ чему же она годится, скажи на милость?
Валентинъ. Хранить ввѣренную ей тайну!
Пустомеля (про себя). Бѣдняга, должно быть, и впрямь помѣшался!
Валентинъ. Она какъ нельзя лучше для этого приспособлена, потому что если и проболтается, то ей все равно никто не повѣритъ.
Пустомеля. Каково? Не правда ли, хорошо сказано?
Валентинъ. Я жажду музыки! Спойте любимую мою пѣсню.
(Конгревъ: "Любовъ за любовь").
Въ другой комедіи Конгрева "Двуличный" (1700 года) выводится на сцену г-жа Никльби, личность которой изображена авторомъ чрезвычайно характерными и, если можно такъ выразиться, безстыдно сатирическими штрихами. Ее надуваютъ рѣшительно всѣ мужчины, выступающіе на сцену, и она не въ силахъ имъ противустоять точно также, какъ ни одна женщина не могла противустоять Конгреву.
Леди Податливая. Подумайте только о вашемъ ужасномъ поведеніи. Вы пытаетесь меня соблазнить, (вся соль заключается здѣсь въ томъ, что джентльменъ, къ которому обращаются эти слова, ухаживаетъ вовсе не за ней, а за ея дочерью). Вы хотите совратить меня со стези добродѣтели, по которой я шествовала такъ долго, не только не падая, но даже не спотыкаясь. Разсудите сами: какая страшная отвѣтственность будетъ лежать на насъ, если вы и въ самомъ дѣлѣ введете меня въ соблазнъ? Увы, всѣ мы люди, всѣ человѣки! Богу извѣстно, какія мы слабыя созданья! Мы не въ силахъ устоять и не поддаться искушенію.
Мельфонтъ. Гдѣ я и что со мною? Кажется, вѣдь теперь день и я нахожусь въ бодрствующемъ состояніи? Сударыня...
Леди Податливая. Ради Бога ничего отъ меня не просите и не требуйте! Клянусь, что я должна буду отказать вамъ, а потому лучше не просите. Умоляю васъ, не вносите и не требуйте! О, Господи! Изъ-за васъ вся кровь бросилась мнѣ въ лицо! Ручаюсь, что я раскраснѣлась теперь, какъ индѣйскій пѣтухъ. Стыдитесь, кузенъ Мельфонтъ!
Мельфонтъ. Нѣтъ, сударыня, выслушайте меня! Я хочу лишь...
Леди Податливая. Васъ выслушать? Нѣтъ, извините! Я обязана сперва отвергнуть вашу просьбу, а затѣмъ уже могу позволить себѣ васъ выслушать, Развѣ можетъ женщина за себя поручиться, если позволитъ себѣ слушать мужчину? Богъ знаетъ вѣдь какое впечатлѣніе произведутъ его слова! Вся ея рѣшимость, чего добраго, пропадетъ. Ева тоже вздумала слушать змія, а что изъ этого вышло путнаго? Нѣтъ съ, я не позволю себя такъ провести, а потому предпочитаю отказать вамъ заранѣе на отрѣзъ.
Мельфонтъ. Ради Бога, сударыня...
Леди Податливая. Не упоминайте всуе хоть Имени Божія. Я, признаться, удивляюсь, какъ можете вы говорить о Богѣ, скрывая вмѣстѣ съ тѣмъ въ сердцѣ своемъ такую бездну испорченности? Быть можетъ, впрочемъ, вы не считаете грѣхомъ совратить честную женщину? Говорятъ, будто нѣкоторые изъ вашего брата, джентльменовъ, не считаютъ этого грѣхомъ. Впрочемъ, если бы вы были даже и дѣйствительно правы,-- если бы тутъ не было ни для меня, ни для васъ никакого грѣха, то все-таки чувство чести не позволило бы мнѣ согласиться на ваше предложеніе... Выдавать замужъ родную дочь, чтобы имѣть случай чаще видѣться съ ея мужемъ! Нѣтъ, я ни за что на это не соглашусь. Можете быть увѣрены, что свадьбѣ этой не бывать!
Мельфонтъ. Чортъ возьми, наконецъ, сударыня!.. Умоляю васъ на колѣняхъ!..
Леди Податливая. Ахъ, нѣтъ, встаньте пожалуйста! Не приходите въ отчаяніе! Увѣряю васъ, что вы убѣдитесь въ моемъ добродушіи. Я знаю, что любовь сильна какъ смерть и что никто не можетъ совладать съ охватившимъ его нѣжнымъ чувствомъ. Вы тутъ ни въ чемъ неповинны, но и я сама, клянусь, вовсе не виновата! Виновата ли я въ томъ, что до сихъ поръ еще обладаю прелестями, плѣняющими сердца? Виноваты-ли вы въ томъ, что плѣнились ими? Клянусь,-- мы оба не виноваты. Ахъ, какъ хорошо было бы, если бы мы могли, не впадая въ смертный грѣхъ, дать волю взаимной нашей любви! Впрочемъ, если бы тутъ даже не было грѣха, то моя честь этого не позволитъ,-- если же какъ-нибудь уломать честь, то все-таки останется грѣхъ! Съ другой стороны, однако же... необходимость. Съ ней тоже вѣдь ничего не подѣлаешь! Ахъ, Господи, сюда кто-то идетъ! Я не смѣю дольше оставаться съ вами наединѣ... Такъ, видите-ли, я совѣтую намъ поразмыслить о преступности вашей любви. Боритесь съ нею по мѣрѣ возможности. Боритесь, но не впадайте особенно въ меланхолію и не отчаивайтесь! Впрочемъ, не воображайте, чтобы я согласилась на какую-нибудь вашу просьбу. Клянусь Богомъ, не соглашусь, но все-таки выбейте у себя изъ головы всякую мысль о женитьбѣ. Положимъ, я знаю, что вы не любите Цинтію и хотѣли только воспользоваться ею какъ ширмой, чтобы прикрыть свою любовь ко мнѣ, но все-таки, если бы она стала вашей женой, во мнѣ заговорила бы ревность. О, Господи, что я сказала! Ревность! Нѣтъ, нѣтъ, я не должна ревновать, такъ какъ не въ нравѣ любить васъ! Не ласкайте себя поэтому пустыми надеждами, но также и не отчаивайтесь. Ахъ. сюда идутъ, и я должна убѣжать! ("Двуличный", дѣйствіе II, сцена 5).}.
Можно было бы, однако, привести нѣкоторые изъ его стиховъ, принадлежавшихъ къ знаменитѣйшимъ тогдашнимъ лирическимъ произведеніямъ. Современники сравнивали ихъ съ одами Горація. Стихи эти, дѣйствительно, могутъ дать понятіе о талантѣ, ловкости и смѣлости поэтической манеры Конгрева, объ его умѣньѣ отпускать комплименты и объ утонченности его сарказма. Онъ до того привыкъ къ побѣдамъ въ любви, что относится свысока къ страдающимъ по немъ жертвамъ. Онъ не считаетъ даже нужнымъ особенно пристально въ нихъ всматриваться. "Всѣ женщины смахиваютъ одна на другую,-- говоритъ онъ,-- хотя съ лица немного и рознятся". Это заявляется въ первой же комедіи Конгрева, написанной имъ отъ скуки во время болѣзни, когда онъ былъ еще "превосходнымъ" молодымъ человѣкомъ {Вообще у авторовъ замѣчается удивительное стремленіе утверждать будто они создаютъ свои произведенія играючи и случайно. Конгревъ увѣрялъ, что "Старый холостякъ"написанъ имъ для забавы, дабы убить чѣмъ-нибудь время выздоровленія послѣ болѣзни. Несомнѣнно, однако, что разговоры тамъ отличаются тщательной разработкой, въ которой замѣтно проглядываетъ желаніе блистать остроуміемъ (Джонсонъ, Біографіи поэтовъ).}.
Извѣстный спеціалистъ но части побѣдъ надъ женскими сердцами, герцогъ Ришелье, въ восьмидесятилѣтнемъ возрастѣ, наврядъ-ли могъ бы сказать что-нибудь "превосходнѣе" этого.
Выступая въ походъ для завоеванія какой-нибудь красотки, Конгревъ шелъ на нее въ аттаку съ самымъ блестящимъ мужествомъ и, если можно такъ выразиться, въ полной парадной формѣ съ военной музыкой и распущенными знаменами, подобно тому, какъ французскіе щеголи, подъ начальствомъ Граммона, штурмовали испанскую крѣпость Лериду.
"О, не спрашивай ея имени,-- пишетъ онъ на водахъ въ Тунбриджѣ про одну молодую дѣвицу, которую осыпаетъ комплиментами самаго утонченнаго свойства,--
"О, не спрашивай ея имени.
Оно служитъ благороднѣйшей темой для музъ.
И только одна слава въ правѣ возглашать о немъ
Трубой своего безсмертія.
Если ты хочешь узнать, кто она,
Всмотрись въ блестящій кружокъ красавицъ.
Та, которая больше всего походитъ на ангела,
Навѣрное и будетъ она".
Другая красавица наврядъ-ли осталась особенно довольна отзывомъ о ней поэта:
"Увидѣвъ впервые Лесбію въ ея небесной красотѣ,
Съ такими ясными глазками и манерой держаться, вызывающей благоговѣйное уваженіе,
Я счелъ мое сердце, осмѣлившееся избрать себѣ такой возвышенный предметъ стремленій,
Столь же дерзновеннымъ, какъ сердце того, кто похитилъ небесный огонь.
Но какъ только заговорила эта красавица-идіотка,
Съ ея коралловыхъ устъ сорвались такія глупости,
безразсудство которыхъ исцѣлило мою рану лучше всякаго бальзама.
То, что сковали ея глазки, расковалъ ея языкъ".
Аморетта умнѣе красавицы Лесбіи, но поэтъ, очевидно, питаетъ къ ней столь же мало уваженія. Имъ обѣимъ одинаково достается отъ его юмора.
"Прелестная Аморетта куда-то заблудилась
Въ погонѣ и поискахъ за новымъ возлюбленнымъ.
Сообщу вамъ признаки, по которымъ вы можете
Узнать эту странствующую пастушку,--
На видъ она кажется кокетливой и робкой.
То и другое у нея разучено, хоть и представляется естественнымъ.
Простота костюма является у нея результатомъ тщательнѣйшаго искусства,
А простодушная наивность выработана лицемѣрнѣйшимъ притворствомъ.
Каждый изъ ея взглядовъ разученъ до художественности,
Такъ что никто не рѣшится заподозрить ихъ искренность.
Она хотѣла бы увѣрить, что они наносятъ случайно раны сердцамъ,
Тогда какъ въ дѣйствительности она стрѣляетъ своими глазками навѣрняка и съ предвзятымъ умысломъ.
Она любитъ себя, но ненавидитъ другихъ
За тѣ самыя качества, которыя цѣнитъ въ себѣ.
Осмѣивая подругъ, она не замѣчаетъ,
Что смѣется сама надъ собою".
Чѣмъ провинилась, спрашивается, Аморетта, и чего ради навлекла она на себя стрѣлы такой убійственной насмѣшки? Неужели она осмѣлилась сопротивляться неотразимому мистеру Конгреву? Было-ли, вообще, возможно подобное сопротивленіе? Неужели могла устоять, напримѣръ, Сабина, пробуждаясь и слыша у себя подъ окномъ пѣніе такого дивнаго барда?
"Смотрите, смотрите, она (Сабина) пробуждается!
Не правда-ли, что вмѣстѣ съ ней начинаетъ вставать и солнце?
Сіяніе свѣтлыхъ его лучей
Уступаетъ въ великолѣпіи прелестнымъ ея глазкамъ.
Правда, что оно даетъ намъ дневной свѣтъ
И что эти глазки тоже намъ свѣтятъ.
Но прежде, чѣмъ сойдетъ на землю ночь,
Выяснится различіе между нимъ и солнцемъ.
Сколькихъ оживитъ солнце своей теплотой!
Сколькихъ убьетъ Сабина своею холодностью!"
Неужели это васъ не трогаетъ? Неужели вы не признаете еще Конгрева божественнымъ поэтомъ? Если на васъ не подѣйствовала блестящая Сабина, потрудитесь взглянуть на набожную Селинду.
"Набожная Селинда уходитъ молиться,
Едва только я позволяю себѣ требовать отъ нея какого-нибудь доказательства любви.
А между тѣмъ эта дурочка съ нѣжнымъ сердечкомъ заливается слезами
При мысли, что я ее покину.
Хотѣлось бы мнѣ отстранить отъ себя такую необходимость,
Или вообще имѣть надежду на завоеваніе ея сердца!
Хотѣлось бы, чтобы она сдѣлала изъ меня святого,
Или позволила сдѣлать изъ себя грѣшницу".
Не правда-ли, какъ побѣдоносно звучитъ все это? Какимъ непреодолимымъ сердцеѣдомъ оказывается мистеръ Конгревъ? Разумѣется, эта очаровательная протобестія непремѣнно доведетъ до грѣха бѣдняжку Селинду. Онъ только изъ вѣжливости притворяется, будто не успѣлъ покорить ея сердце. Селинда хотя и трепещется еще на удочкѣ, но, безъ сомнѣнія, уже попалась и должна будетъ окончательно сдаться. Онъ и самъ въ этомъ убѣжденъ. Да и могла развѣ эта дурочка съ нѣжнымъ сердцемъ сопротивляться такому изящному щеголю-поэту, одѣтому по послѣдней модѣ въ великолѣпно расшитый кафтанъ? Я, какъ теперь, вижу его въ башмакахъ съ красными каблуками, граціозно вывернутыми въ третью позицію, вижу какъ онъ разглаживаетъ красивой рукой, сверкающей драгоцѣнными перстнями, искусно растрепанный свой парикъ и, съ убійственнымъ взглядомъ, передаетъ Селиндѣ раздушенное свое посланіе. А какъ вамъ нравится Сабина? Какая великолѣпная параллель между этой нимфой и солнцемъ! Свѣтило дня уступаетъ Сабинѣ первенство и не осмѣливается встать раньше ея сіятельства! Яркіе лучи солнца уступаютъ въ блескѣ и величіи прелестнымъ ея глазкамъ. Но прежде, чѣмъ спустится на землю ночная тьма, глазки эти своею холодностью заморозятъ всѣхъ, рѣшительно всѣхъ, за исключеніемъ одного счастливаго повѣсы, котораго мы не станемъ называть по имени! Скажемъ только, что Людовикъ XIV во всей своей славѣ наврядъ-ли былъ блистательнѣе англійскаго Феба Аполлона, сіявшаго на Малльской улицѣ и въ Весеннихъ садахъ {Въ числѣ писателей, посѣщавшихъ Вилльскій ресторанъ, Соутернъ и Конгревъ пользовались особою дружбой Дрейдена. Конгриву удалось, однако, заручиться этой дружбой въ несравненно большей степени чѣмъ Соутерну. Они познакомились, благо даря тому обстоятельству, что первая комедія Книгрева, знаменитый "Старый холостякъ", была передана Дрейдену на просмотръ. Дрейденъ, сдѣлавъ въ ней нѣкоторыя измѣненія, чтобы приспособить ее къ сценическимъ условіямъ, вернулъ ее автору съ собственноручной помѣткой, что это наилучшая комедія, какую ему только случалось вообще читать.}.
Во время посѣщенія Вольтеромъ великаго Конгрева этотъ послѣдній высказался въ такомъ смыслѣ, какъ если бы не придавалъ большого значенія литературной своей славѣ {Вольтеръ навѣстилъ Конгрева въ Сюррейской улицѣ, на Набережной, когда англійскій писатель былъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ.
Анекдотъ о томъ, будто онъ желалъ, чтобы его посѣщали единственно какъ джентльмена, ведущаго простой, непритязательный образъ жизни, приводится всѣми, писавшими о Конгревѣ, и появился въ англійскомъ переводѣ писемъ Вольтера объ англичанахъ, изданномъ въ 1773 году, а также въ замѣткѣ Гольдсмита объ этихъ письмахъ. Слѣдуетъ, замѣтить, однако, что его нѣтъ во французскомъ ихъ текстѣ. Вольтеръ говоритъ о Конгревѣ:
"Изъ числа англичанъ покойный г-нъ Конгревъ всего болѣе возвысилъ славу сценической комедіи. Одъ написалъ сравнительно немного пьесъ, но всѣ онѣ въ своемъ родѣ превосходны... Вездѣ въ нихъ вы встрѣчаете языкъ порядочныхъ людей, соединяющійся съ поступками мошенниковъ. Это доказываетъ, что Конгревъ зналъ свѣтъ и жилъ въ такъ называемомъ хорошемъ обществѣ".}.
Поступая такимъ образомъ, великій Конгревъ нельзя сказать, что бы особенно обижалъ самого себя. Легкій оттѣнокъ чувства, которымъ такъ изобиловалъ Стиль, стоитъ всей утонченности Конгрева. Проблескъ молніеноснаго генія Свифта, или же лучъ аддисоновскаго солнечнаго сіянія совершенно затмѣваютъ тусклый его театральный свѣточъ. Тѣмъ не менѣе дамы любили Конгрева, и онъ былъ въ свое время несомнѣнно красивымъ малымъ {Онъ написалъ на смерть королевы Маріи пастушескую элегію "Скорбящая муза Алексиса". Алексисъ и Меналкъ, какъ подобаетъ въ такихъ пастораляхъ, поютъ поочередно, Королеву аллегорически именуютъ Пасторой.
"Скорблю о смерти Пасторы и пусть скорбитъ со мною весь Альбіонъ,
Обрамляя мѣловые свои утесы черными тучами",-- говоритъ Алексисъ.
Въ числѣ различныхъ явленій, вызванныхъ этой скорбью, сказывается, что сатиры,
Царапаютъ себя острѣйшими ногтями,
Всклокоченныя рвутъ брады и съ горя грызутъ зубами землю".
Подобную чувствительность тогдашніе сатиры обнаруживали далеко не во всѣхъ случаяхъ.
Онъ продолжаетъ:
"Владѣлецъ сихъ лѣсовъ и обширныхъ полянъ,
Растянувшись на землѣ и прильнувъ въ ней лицомъ,
Орошаетъ горячими слезами и безъ того уже увядшую траву.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неужели вся эта небесная красота должна обратиться въ прахъ?
Неужели могила безвозвратно сокрыла Пастору?
О, смерть, ты гораздо злѣе и безпощаднѣе,
Чѣмъ самые злостные волки и свирѣпые тигры.
Они утоляютъ свой голодъ ягнятами и овцами,
Ты же, хищная смерть, похитила самоё пастушку!
Заявленіе о томъ, что волкъ ѣстъ только овецъ, тогда какъ смерть пожираетъ самоё пастушку,-- изображеніе великаго пастыря, безмолвно лежащаго на брюхѣ въ состояніи такого отчаянія, которое не могутъ выразить ни вѣтры, ни воды, ни воздухъ,-- безъ сомнѣнія, заслуживаютъ быть занесеннымъ въ лѣтописи поэзіи. Между тѣмъ этотъ поэтическій стиль приводилъ въ свое время въ восторгъ почитателей великаго Конгрева!
Упомянемъ также про его "Плачъ Амариллы объ Аминтѣ" (единственномъ сынѣ великаго герцога Марльборо, молодомъ лордѣ Бландфордѣ, мать котораго, герцогиня Сара, названа Амариллой).
"Тигры и волки, природа и движеніе, рѣки и эхо привлекаются опять къ отвѣтственности.-- При видѣ скорби несчастной Амариллы,
"Тигры и волки забываютъ обычную злость",
А взамѣнъ того обнаруживаютъ нѣмое горе и дотолѣ невѣдомое имъ состраданіе.
Сама природа хранитъ внимательное молчаніе,
И всякое движеніе въ ней пріостанавливается, пока плачетъ Амарилла".
Остается только удивляться, какимъ образомъ могъ Попе посвятить свою Илліаду автору этихъ строкъ и какимъ образомъ Дрезденъ могъ ему писать:
"Съ терпѣньемъ сценическій авторъ можетъ себя пріучить Къ соблюденію единства времени, мѣста и дѣйствія --
Геній же долженъ быть прирожденнымъ,
Такъ какъ его не пріобрѣтешь ни какою выучкой.
Онъ выпалъ вамъ на долю и является у васъ природнымъ даромъ.
Небо всего лишь разъ до сихъ поръ выказало толикую же щедрость.
Надѣливъ Шекспира тѣми же дарами,
Такъ какъ не могло дать ему ничего большаго.
Сохраняйте же за собой мѣсто, занимаемое вами теперь!
Вы не нуждались въ большей славѣ, такъ какъ невозможно подняться выше.
Отягощенный заботами и годами я самъ покидаю неблагодарную сцену.
Безполезно влача мои дни, я копчу только небо
И живу въ чистой отставкѣ на пенсію отъ Провидѣнія.
Вы же украшены дарами всѣхъ музъ и грацій --
Предвидя, что вы предназначены для лучшей участи,
Прошу васъ добродушно относиться къ моей памяти и защищать умершаго вашего друга
Противъ сужденій собственнаго вашего разума.
Не дозволяйте врагамъ оскорблять мою славу.
Ограждайте отъ нихъ лавры, переходящіе къ вамъ въ наслѣдство
И считайте выраженное въ этихъ строкахъ справедливою себѣ данью.
Вы заслуживаете большаго, и любовь моя къ вамъ не могла высказаться иначе.
Въ настоящее время поэты и вообще пишущая братія не обнаруживаютъ уже такой восторженности въ оцѣнкѣ чужихъ заслугъ. При Чадвелѣ, Хиггонсѣ, Конгревѣ и другихъ тогдашнихъ сценическихъ писателяхъ принято было, встрѣчаясь, бросаться другъ другу въ объятія и восклицать: "Ахъ, Джэкъ, какъ я радъ, что могу прижать тебя къ своему сердцу!" или "Клянусь всѣми чертями, Гарри, я долженъ разцѣловать тебя, дружище!" Точно также и поэты привѣтствовали другъ друга самымъ радушнымъ образомъ. Въ настоящее время джентльмены, подвизающіеся на литературномъ поприщѣ, не обнаруживаютъ, при встрѣчахъ, склонности цѣловаться. Интересно знать, питаютъ-ли они теперь другъ къ другу большую любовь, чѣмъ тогда?}.
Мы видѣли въ Свифтѣ философа-юмориста, разоблачающаго передъ нами истину съ самыхъ ужасныхъ ея сторонъ и приводящаго насъ своимъ смѣхомъ въ грустное настроеніе. Въ Конгревѣ предсталъ передъ нами проницательный наблюдатель и юмористъ иной школы, не усматривающій въ здѣшнемъ мірѣ ровно никакихъ нравственныхъ принциповъ. Его ученіе имѣетъ тоже самый обезкураживающій характеръ. Онъ совѣтуетъ намъ ѣсть, пить и веселиться по мѣрѣ возможности для того, чтобы со временемъ отправиться въ тартарары, если только вообще существуютъ черти и преисподняя. Теперь мы переходимъ къ юмору другой категоріи, вытекающему изъ совершенно другихъ сторонъ ума и сердца,-- въ юмору, побуждающему насъ смѣяться, но въ тоже время располагающему чувствовать себя счастливыми и лучшими, чѣмъ мы были передъ тѣмъ. Обладатель такого юмора является однимъ изъ симпатичнѣйшихъ благодѣтелей человѣчества. Вы, вѣроятно, уже отгадали, что рѣчь идетъ про Аддисона.
Перечитывая его произведенія, а также біографическіе очерки о немъ самомъ, въ томъ числѣ и знаменитую статью "Эдинбургскаго Обозрѣнія" {"Къ самому Аддисону мы питаемъ чувство, напоминающее въ такой степени нѣжную привязанность, въ какой вообще можетъ ее возбуждать человѣкъ, покоющійся уже сто двадцать лѣтъ въ Вестминстерскомъ аббатствѣ... Послѣ тщательнаго всесторонняго изслѣдованія и безпристрастнаго обсужденія мы убѣдились, что онъ заслуживалъ любви и уваженія, по сколько вообще можетъ считаться достойнымъ этихъ чувствъ кто-либо изъ смертныхъ, принадлежащихъ къ грѣховному и заблуждающемуся человѣчеству". (Маколей).
"Многіе ограничивается лишь похвалами добродѣтели. Имѣется, однако, основаніе думать, что у Аддисона слово не особенно расходилось съ дѣломъ. Дѣйствительно, хотя онъ провелъ большую часть жизни среди бурной вражды полическихъ партій,-- хотя, вслѣдствіе выдающагося своего положенія, онъ былъ постоянно на виду и по своей дѣятельности представлялся, съ точки зрѣнія враждебной партіи, человѣкомъ весьма опаснымъ, враги Аддисона никогда не рѣшались противорѣчить отзывамъ о немъ со стороны его пріятелей. Люди, связанные съ нимъ общностью мнѣній, или же интересовъ, питали къ нему не только уваженіе, но и любовь. Сторонники оппозиціонной партіи если и не могли относиться къ нему съ любовью, то во всякомъ случаѣ чувствовали къ нему почтеніе". (Джонсонъ).}, являющуюся великолѣпнымъ монументомъ этому великому писателю и юмористу прошлаго столѣтія, воздвигнутымъ любовью, геніальностью и дивнымъ искусствомъ одного изъ знаменитѣйшихъ художниковъ нашего вѣка,-- вглядываясь въ это спокойное, красивое, ясное лицо, съ его тонко изваянными холодными очертаніями,-- я какъ-то невольно прихожу къ заключенію, что этотъ великій человѣкъ, подобно Свифту, о которомъ упомянуто въ предшествовавшей статьѣ, принадлежалъ тоже къ числу людей, чувствовавшихъ себя одинокими въ свѣтѣ. Такіе люди встрѣчаютъ немногихъ лишь равныхъ себѣ и не стараются съ ними сближаться. Подобнымъ аристократамъ ума свойственно одиночество. Они живутъ въ этомъ мірѣ, но не принадлежатъ къ нему. Мелочныя наши распри, похвальба и успѣхи оказываются значительно ниже ихъ уровня и не могутъ серьезно обращать на себя ихъ вниманіе.
Благодушный, справедливый и безпристрастный Аддисонъ пользовался всегда яснымъ спокойствіемъ духа. Впрочемъ, ему никогда и не приходилось подвергаться слишкомъ тяжкимъ испытаніямъ и расходовать особенно много симпатіи, такъ какъ семьей для него служили книги его библіотеки, а дружескія его чувства имѣли, если можно такъ выразиться, космополитскій характеръ. Будучи значительно мудрѣе, остроумнѣе, спокойнѣе и болѣе свѣдущъ, чѣмъ почти всѣ, съ кѣмъ ему вообще приходилось встрѣчаться, Аддисонъ не могъ испытывать особенно сильныхъ стимуловъ къ тому, чтобы страдать, желать, восхищаться и явствовать себя растроганный'!.. Я могу ожидать, что ребенокъ будетъ восторгаться моимъ ростомъ, или же умѣньемъ выражаться литературнымъ слогомъ, но какое имѣется у меня основаніе требовать, чтобы человѣкъ, превосходящій меня во всѣхъ отношеніяхъ, принялся мною любоваться и объявлять меня восьмымъ чудомъ въ свѣтѣ? Въ эпоху Аддисона трудно было бы отыскать какое-нибудь литературное произведеніе: проповѣдь, поэму или же статью критическаго содержанія, безъ того, чтобы онъ не оказался вынужденнымъ признать въ глубинѣ души, что могъ бы самъ гораздо лучше обработать ту же тему. Чувство справедливости уже вызывало у него равнодушіе. Онъ былъ не въ состояніи хвалить, такъ какъ прилагалъ къ своимъ сотоварищамъ мѣрку несравненно большую, чѣмъ они въ состояніи были выдержать {"Съ близкими пріятелями Аддисонъ обходился очень мило. Я не встрѣчалъ даже болѣе очаровательнаго собесѣдника, но въ присутствіи постороннихъ или хотя бы даже одного посторонняго лица, онъ упорно молчалъ, словно считая горделивое молчаніе необходимымъ въ интересахъ собственнаго его достоинства". (Попе).}.
Онъ самъ былъ такого высокаго роста, что могъ возводить очи развѣ только лишь къ высочайшимъ изъ геніевъ. Въ большинствѣ случаевъ ему приходилось нагибаться, чтобы снизойти до уровня своихъ современниковъ. Аддисонъ, подобно Гете и Вальтеръ Скотту, милостиво привѣтствовалъ иной разъ начинающихъ литераторовъ и мелкихъ литературныхъ проходимцевъ, являвшихся къ его двору. Они удалялись, очарованные любезностью великаго монарха, удостоившаго ихъ аудіенціей, и сохраняли въ глубинѣ сердца воспоминаніе объ улыбкахъ и комплиментахъ его литературнаго величества. Столь добросердечные литературные державцы неизбѣжно роняютъ значеніе раздаваемыхъ ими орденовъ и знаковъ отличія. Каждый можетъ получить ордена его величества и дешевый августѣйшій портретъ на табакеркѣ, осыпанной брилліантами по гривеннику за штуку. На самомъ дѣлѣ желательно, чтобы великіе, справедливые и мудрые геніальные люди не хвалили безъ разбора всѣхъ и каждаго, а высказывали бы истину такъ, какъ понимаютъ ее сами. Аддисону случалось хвалить остроумнаго Пинкетмана, или какого-нибудь столь же справедливо забытаго теперь актера Доггета (какъ разъ передъ бенефисомъ), Аддисонъ хвалитъ дона Сальтеро, но онъ же хвалитъ отъ всего сердца Мильтона, склоняетъ передъ нимъ колѣни и совершенно искренно восхищается царственнымъ его геніемъ {Важнѣйшей отличительной чертою таланта у Мильтона является возвышенность его мыслей. Въ числѣ болѣе новыхъ писателей найдутся способные съ нимъ соперничать во всѣхъ другихъ качествахъ поэтическаго творчества, но въ величіи изображенныхъ чувствъ онъ превышаетъ всѣхъ новѣйшихъ и древнихъ поэтовъ, за исключеніемъ одного лишъ Гомера. Человѣческое воображеніе не въ силахъ вмѣстить въ себя идей болѣе грандіозныхъ, чѣмъ тѣ, которыя излагаются въ первой, второй и шестой его книгахъ.
Если бы потребовалось назвать поэта, обладающаго первокласснымъ умѣньемъ дѣйствовать на воображеніе, то мнѣ кажется, что можно было бы провозгласить такимъ поэтомъ Мильтона".
Эти отзывы появлялись въ "Еженедѣльномъ Зрителѣ", выходившемъ по субботамъ. Аддисонъ отстаивалъ въ нихъ Мильтона, а также священную музыку.}.
Онъ былъ, впрочемъ, сравнительно еще скупъ на похвалы. Не думаю, чтобы великому Адиссову особенно нравился молодой "папистъ" Попе. Я не хочу этимъ сказать, чтобы онъ самъ дурно отзывался о Попе. Полагаю только, что когда въ присутс твіи Аддисона бранили Попе, онъ наврядъ-ли вынималъ изо рта трубку для того, чтобы противорѣчить неодобрительнымъ отзывамъ {"Аддисонъ былъ сперва очень добръ ко мнѣ, по потомъ сталъ ожесточеннымъ моимъ врагомъ", (Попе).
"Отдѣлайтесь отъ него какъ можно скорѣе, сказалъ мнѣ Аддисонъ, говоря о Попе, и прибавилъ:-- Въ противномъ случаѣ онъ сыграетъ съ вами дьявольски скверную штуку. У него большая наклонность къ сатирѣ" (Лэди Вортлей Монтегю).}.
Отецъ Аддисона былъ уважаемымъ священникомъ въ уильтскомъ графствѣ и впослѣдствіи достигъ высокихъ степеней въ іерархіи англиканской церкви {Отецъ Аддисона, Ланселотъ, былъ сыномъ тоже Ланселота Аддисона, священника въ Вестморлендѣ. Впослѣдствіи онъ былъ лихфильдскимъ деканомъ и ковентрійскимъ архидіакономъ.}.
Знаменитый его сынъ сохранилъ на себѣ въ продолженіе всей жизни отпечатокъ клерикальнаго воспитанія и схоластической серьезности. Въ Лондонѣ его называли "пасторомъ въ шарикѣ съ косичкой". Слѣдуетъ замѣтить, что такіе парики носились единственно только мірянами, особы же духовнаго званія считали для себя неприличнымъ ходить иначе, какъ въ такъ называемомъ полномъ парикѣ {Мандевиль, проведя вечеръ въ обществѣ Аддисона, объявилъ его "пасторомъ съ косичкой", но такому эпитету не слѣдуетъ приписывать серьезнаго значенія. Въ присутствіи постороннихъ Аддисонъ велъ себя очень сдержанно, а такой человѣкъ, какъ Мандевиль, разумѣется, не могъ сдѣлать его особенно сообщительнымъ. (Джонсонъ).
"Старикъ Іаковъ Топсонь недолюбливалъ мистера Аддисона. Онъ былъ съ нимъ въ ссорѣ и, послѣ того, какъ Аддисонъ сложилъ съ себя званіе статсъ-секретаря, нерѣдко говаривалъ: "Вы увидите еще, что мистеръ Аддисонъ попадетъ въ епископы. У него имѣется къ этому поползновеніе. Я, признаться, всегда находилъ, что онъ въ сердцѣ своемъ остается священникомъ" (Попе).
"Аддисонъ прожилъ въ Блуа около года. Въ разгаръ лѣта онъ вставалъ въ третьемъ часу утра и ложился спать, даже зимою, въ двѣнадцатомъ часу ночи. Во время пребыванія своего здѣсь онъ былъ неразговорчивъ и часто впадалъ въ глубокую задумчивость. Мнѣ случалось входить къ нему въ комнату и оставаться тамъ минутъ съ пять, прежде чѣмъ онъ замѣчалъ мое присутствіе. Онъ рѣдко бывалъ въ обществѣ и, сколько мнѣ извѣстно, не обзаводился возлюбленными. Если бы это случилось, я непремѣнно узналъ бы всю подноготную". (Аббатъ Филиппо).}.
Аддисонъ учился въ Салисбюрійской школѣ и въ Чартергаузѣ, а въ 1687 году, пятнадцати лѣтъ отъ роду, поступилъ въ Оксфордскій университетъ, въ коллегію Королевы, гдѣ вскорѣ началъ отличаться искусствомъ писать стихи на латинскомъ языкѣ. Хорошенькая фантастическая его поэма "Пигмеи и Журавли" до сихъ поръ еще охотно читается любителями подобныхъ произведеній. Существуютъ также стихи въ честь короля Вильгельма, изъ которыхъ явствуетъ, что вѣрноподданный юноша пріобыкъ уже пить за здоровье этого монарха "пурпурное ліойское вино громадными бокалами". Въ собраніи произведеній Аддисона сохранилось много другихъ стихотворныхъ егопроизведеній палатинскомъ языкѣ, въ томъ числѣ ода на заключеніе рисвикскаго мира, написанная въ 1697 году и до такой степени поправившаяся въ высшихъ сферахъ, что лордъ Монтегю выхлопоталъ ея автору ежегодную пенсію въ 300 фунтовъ стерлинговъ. Заручившись такимъ ежегоднымъ доходомъ, Аддисонъ отправился путешествовать за границу.
Въ продолженіи десятилѣтняго своего пребыванія въ Оксфордѣ, Аддисонъ превосходно освоился съ классическою римской литературой и вовремя путешествія своего по Италіи доказалъ, что знаетъ латинскихъ поэтовъ, какъ свои пять пальцевъ {"Знакомство его съ латинскими поэтами, начиная съ Лукреція и Катулла и кончая Клавдіаномъ и Пруденціемъ, отличалось изумительной глубиной и обстоятельностью". (Маколей).}.
Покровитель Аддисона тѣмъ временемъ вышелъ изъ министерства, и молодому поэту перестали выплачивать пенсію. Узнавъ, что столь великій ученый, достигшій уже европейской извѣстности (великій Буало, ознакомившись съ изящными гекзаметрами Аддиссона, впервые проникся убѣжденіемъ, что англичанъ нельзя признать сплошь и рядомъ варварами), имѣетъ намѣреніе путешествовать по Европѣ, въ качествѣ гувернера при молодомъ джентльменѣ, герцогъ Сомерсетскій предложилъ Аддисону состоять гувернеромъ при его сынѣ, лордѣ Гартфордѣ.
Мистеръ Аддисонъ, объявивъ, что очень радъ быть полезнымъ свѣтлѣйшему герцогу и его сіятельному сыну, вмѣстѣ съ тѣмъ, увѣдомилъ о своей готовности хоть сейчасъ же выѣхать.
Свѣтлѣйшій герцогъ Сомерсетскій сообщилъ тогда одному изъ знаменитѣйшихъ ученыхъ Оксфордскаго университета и всей вообще Европы, что всемилостивѣйше намѣревается платить гувернеру лорда Гартфорда 100 гиней въ годъ. Аддисонъ отвѣчалъ, что считаетъ себя покорнѣйшимъ слугой его свѣтлости, но никакъ не можетъ удовлетвориться упомянутымъ гонораромъ. Переговоры на этомъ и покончились. Обѣ стороны разошлись, обмѣнявшись изысканнѣйшими изъявленіями вѣжливости.
Аддисонъ прожилъ нѣсколько времени за границей, вращаясь въ наилучшемъ обществѣ. Развѣ и могло быть иначе? Надо полагать, что онъ являлся всегда и всюду превосходнѣйшимъ джентльменомъ въ свѣтѣ. Ему никогда, повидимому, не случалось утрачивать яснаго, жизнерадостнаго душевнаго настроенія, полнаго самой утонченной вѣжливости и спокойствія {"Мнѣ было суждено зачастую пользоваться обществомъ людей, славившихся своимъ умомъ и остроуміемъ, такъ какъ мой отецъ былъ знакомъ съ ними всѣми. Аддисонъ оказывался превосходнѣйшимъ собесѣдникомъ въ свѣтѣ, но мнѣ никогда не случалось видѣть человѣка, обладавшаго большимъ остроуміемъ, чѣмъ Конгревъ ("Лэди Вортлей". Монтегю).}.
У него наврядъ-ли могла даже зародиться какая-нибудь унизительная мысль. Быть можетъ, Аддисонъ упустилъ одинъ, два, или даже нѣсколько случаевъ совершить доброе дѣло, но можно съ увѣренностью сказать, что онъ не учинилъ на своемъ вѣку большаго количества такихъ грѣховъ, за которые приходилось бы краснѣть, или же блѣднѣть. Когда онъ становился сообщительнымъ, его бесѣда пріобрѣтала такое очарованіе, что величайшіе остроумцы умолкали и превращались въ восторженныхъ слушателей. Никто не могъ бы выносить съ болѣе величественнымъ и веселымъ равнодушіемъ бѣдность и жизненныя неудачи. Письма Аддисона къ его пріятелямъ, относящіяся къ тому періоду, когда онъ утратилъ казенную пенсію и оказался въ сторонѣ отъ ученой университетской карьеры, отличаются бодростью духа, жизнерадостной самоувѣренностью и философскимъ спокойствіемъ- На мои взглядъ и, надѣюсь, также по мнѣнію лучшаго и послѣдняго изъ его біографовъ (мистеръ Маколей считаетъ долгомъ скорбѣть о пристрастіи къ вину, которое обнаруживалъ великій и благодушный Іосифъ Аддисонъ, совокупно съ несмѣтнымъ множествомъ современныхъ ему джентльменовъ), письма эти нисколько не теряютъ отъ того, Что нѣкоторыя изъ нихъ несомнѣнно начертаны рукою, слегка дрожавшей утромъ послѣ обильныхъ возліяній Бахусу въ продолженіи цѣлой ночи. Онъ вообще былъ охотникъ нить за здоровье своихъ пріятелей. Въ письмѣ къ Уйчу (въ Гамбургѣ) онъ съ благодарностью вспоминаетъ угощеніе у этого джентльмена {Аддисонъ къ мистеру Уйчу.
"Милостивый Государь!