Тысяча и одна минута

Ваненко Иван


ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА.

Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Не красна сказка былью, красна правдою.

Изданіе Ю. М.
МОСКВА
184З.

ОГЛАВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЙ И ПОСЛѢДНЕЙ ЧАСТИ.

   X. Сказка о Ѳомѣ умной головѣ и о сынѣ его дурачкѣ Иванушкѣ
   XI. Сказка о Іоськѣ хитромъ жидкѣ и о цыганѣ Урываѣ, по прозвищу Не-дай-промаха
   XII. Сказка о мужичкѣ-простачкѣ, что училъ другихъ смышлености
   XIII. Разная небывальщина
   Женись да оглядывайся
   XIV. Бывалыя чудесности
   1. Кладь въ видѣ утки
   2. Домовой и лѣшій
   3. Домовой на фабрикѣ
   4. Умирающій колдунъ
   5. Черный пѣтухъ
   6. Призываніе нечистаго
   7. Въ добрый часъ молвить, въ худой помолчать
   8. Приключеніе со скрягою
   9. Нечистый во время грозы
   10. Книги духопризывательныя
   11. Пріѣзжій на ночлегѣ
  

X.
СКАЗКА
О
МУЖИЧКѢ ѲОМѢ
УМНОЙ ГОЛОВѢ
И
О СЫНѢ ЕГО ДУРАЧКѢ ИВАНУШКѢ.

   Ходитъ Глупость по бѣлу свѣту, нечесаная, нестриженая, съ глазами шальными, заспанными, въ сѣромъ кафтанѣ, въ поношеныхъ лаптяхъ, въ плисовой шапкѣ съ заломомъ, кушакомъ подпоясаная.
   Ходитъ Глупость по бѣлу свѣту, завитая, приглаженная, съ очками зелеными, въ черномъ фракѣ, въ лаковыхъ сапогахъ, въ картузѣ съ аршиннымъ козырькомъ.
   Сошлася Глупость въ сѣромъ кафтанѣ съ Глупостью въ зеленыхъ очкахъ; давай, говорятъ, другъ съ другомъ потягаемся, которая глупость глупѣе изъ насъ!
   -- Я, говоритъ Глупость въ сѣромъ кафтанѣ, побольшей части, въ деревнѣ живу; многаго не знаю, про малое смѣкаю, умѣю коня въ борону запречь; знаю, что коли три пальца да два пальца, будетъ три-да-два, а сколько это вмѣстѣ, не вѣдаю!
   Я, говоритъ Глупость въ зеленыхъ очкахъ, живу чаще въ городѣ; объ малостяхъ не думаю, а хитрое и мудреное какъ на ладони у меня: знаю я сколько звѣздъ на небѣ, знаю изъ чего мѣсяцъ вылитъ, изъ чего солнышко соткано и какія и отъ чего прорѣхи на немъ!
   Повѣсила голову Глупость въ сѣромъ кафтанѣ, призадумалась, размахнула руками и сказала Глупости въ зеленыхъ очкахъ: "ну, будь же ты Глупость глупѣе меня!"

-----

   Это пока не сказка. а присказка; вѣдь присказка передъ сказкой что верста торчитъ въ дорогѣ полосатая: безъ нея не узнаешь, далеколи ушелъ и длиненъ ли еще остается путь.
  

1.
КТО ТАКОЙ БЫЛЪ СТАРИКЪ ѲОМА, и КАКОЕ ОНЪ СДѢЛАЛЪ ЗАВѢЩАНІЕ.

   Гдѣ-то давно и далеко, не на нашей сторонѣ, не въ нашей улицѣ, жилъ былъ старичекъ Ѳома умная голова; у него были три сына, что три ясные сокола, одинъ другаго выше, одинъ другаго красивѣе. Но, знаете, люди добрые, на бѣломъ свѣтѣ ничего не смѣкнешь по виду, хорошо ли оно, дурно ли: съ виду и сѣрый воробей такая же птица какъ соловей, и тоже на двухъ ногахъ, а великая разница: инаго голосистаго соловья и на двухъ воробьевъ не смѣняютъ... Оно и между людьми случается: иной, издали глядишь, точно ясный соколъ, а подойдешь поближе, глухой тетеревъ... Такъ вотъ и у старичка Ѳомы дна то сына были туда и сюда, умѣли и тынъ огородить и хлѣбъ смолотить, и хоть не такіе были мудрые-смышленые, какъ самъ отецъ ихъ Ѳома, а знали всякую работу деревенскую. Меньшой же сынъ, Иванушка-дурачекъ, уродился ни въ отца ни въ братьевъ, хомякъ-хомякомъ, ничему не мастеръ, за то ничего на немъ и не спрашивается: лежитъ-себѣ на печи, да потягивается, развѣ нѣтъ-нѣтъ да поохаетъ... "Что ты, Ванюша, охаешь?" спроситъ старикъ Ѳома. Да такъ, батюшка, правый бокъ отлежалъ, такъ на лѣвый ворочаюсь! Только и разговору. Однако, хоть былъ онъ дуракъ-дуракъ, а не околотень: отца любилъ и слушался: заставитъ тотъ бывало его сдѣлать какое дѣло не-мудрое, пошлетъ его куда отнести что нибудь, хоть ночью, хоть въ дождь, не откажется, оставитъ свою печь теплую и сдѣлаетъ все по отцеву приказанію; а иной порой и умныхъ братьевъ не дошлешься; вѣстимо: умный дѣлаетъ всегда по своему уму, а дуракъ что приказываютъ.
   Пожилъ нашъ старичекъ Ѳома умная голова съ своими дѣтьми и сбирается онъ умирать... Сколько, видно, на свѣтѣ не живи, а умереть все надобно: такъ ужъ заведено изъ-поконъ вѣку; стало намъ самимъ не выдумывать стать два вѣка жить! Вотъ призываетъ онъ къ себѣ дѣтей своихъ и говорить имъ такъ:
   "Дѣти мои любезные, орлы мои сизокрылые, наступаетъ для меня часъ воли Божіей, долженъ я съ вами разстаться на вѣки вѣчные; но прежде нежели я умру, хочу, что бы вы меня всегда поминали, и приказываю вамъ жить между собою дружно, согласно, брата своего дурачка-Иванушку не обижать, бу де онъ васъ въ чемъ не послушаетъ, побранить его да заставить то сдѣлать ласкою. Въ этомъ сундукѣ, который я всегда при себѣ держалъ, найдете вы триста рублей; братнину долю возьмите себѣ, одѣвайте его и содержите этими деньгами... Вотъ вамъ теперь мое послѣднее благословеніе и вотъ вамъ еще послѣдній приказъ мой: когда вы меня схороните, то приходите ко мнѣ на могилу, каждый изъ васъ по одной ночи, стеречь мое тѣло и творить молитвы по моей грѣшной душѣ!.."
   Поговорилъ еще съ ними отецъ Ѳома и къ вечеру его какъ не было.
   Поплакали братья по покойникѣ, а Иванушка-дурачекъ такъ ревѣлъ, что насилу его палкой уняли; похоронили отца Ѳому, снесли его на кладбище, уложили въ могилу темную, поставили бѣлый камень и пошли домой наслѣдство дѣлить. Пришелъ и Иванушка-дурачекъ, залегъ на печь; братья считаютъ деньги да на нихъ радуются, а онъ ворочается да охаетъ; грустно стало дурачку Иванушкѣ: некому его спросить "что ты, Ванюша, охаешь?"
   Темнѣетъ на дворѣ, стали мужички въ избахъ огонь зажигать; вспомнили братья отцево приказаніе. Не хочется большему къ отцу на могилу идти; зачѣмъ, думаетъ онъ, мертвому нужно, чтобы его могилу стерегли? лежи-себѣ, и такъ никто не вытащитъ, а молитву за упокой я и дома прочту!.. Однако, думаетъ, зазорно не исполнить что отецъ передъ смертью велѣлъ; посылаетъ онъ брата средняго, тотъ говоритъ: тебѣ идти! Спорили они этакъ битый часъ; потомъ вспало имъ на разумъ дурака послать...
   -- Ступай, говоритъ большой братъ Иванушкѣ, къ отцу на могилу.
   "А ты что?.. чай твой чередъ!"
   -- Мнѣ неколи: надо коровамъ да овцамъ сѣна задать.
   "Ну, пусть средній братъ идетъ."
   -- Ему надо въ лѣсъ по дрова ѣхать.
   "А мнѣ что за дѣло; я не пойду безъ очереди!"
   -- Прямой ты дуракъ: не хочешь исполнить батюшкина приказанія!!. А я еще думалъ тебѣ красную шапку купить.
   Захотѣлось дурачку-Иванушкѣ красной шапки, да и то, думаетъ, непригоже не сдѣлать, что отецъ велѣлъ. Слѣзъ онъ съ печи и пошелъ въ огородъ, вырылъ себѣ рѣпы да моркови, любимаго своего лакомства и побрелъ къ отцу на могилу. Пришедши, прочелъ тамъ молитву, какую умѣлъ, легъ подлѣ могилы и зачалъ морковку грызть.
  

II.
КТО ИСПОЛНИЛЪ ЗАВѢЩАНІЕ СТАРИКА ѲОМЫ.

   Наступила полночь, раздался гулъ въ сырой землѣ, захрустѣли-затрещали кости покойниковъ, поворотился бѣлый камень на могилѣ Ѳомы и вышелъ онъ изъ подъ него точно-живой, только бѣлый что снѣгъ, и спросилъ громкимъ голосомъ: кто пришелъ ко мнѣ на могилу?
   "Я батюшка, твой сынъ, дурачекъ-Иванушка."
   -- А для чего же старшій твой братъ не пришелъ?
   "Ему, батюшка, неколи..."
   -- А, знаю я это неколи, молвилъ покойникъ Ѳома; самъ будетъ виноватъ, если за свою лѣность и непослушаніе упуститъ счастье свое! Спасибо сынъ мой милый, Иванушка, что ты не полѣнился пришелъ; подарю я тебѣ за это подарочекъ, тебѣ на радость, а мнѣ на поминъ души.
   Сталъ старикъ Ѳома лицемъ на полдень и сказалъ тихимъ голосомъ, точно ручей прожурчалъ: "Уть, уть моя утушка!... Гдѣ ты моя сизокрылая?.. Взвѣйся скорѣй поподнебесью, прилети ко мнѣ яснымъ соколомъ!"
   Потянулъ съ юга тихій вѣтерокъ, зачернѣлось на небѣ темное пятнышко и спустилася сѣрая утка передъ старикомъ Ѳомой... Смотритъ Иванушка-дурачекъ, не надивуется, что такая за утка чудная; не только у инаго крестьянина, а даже и на барскомъ дворѣ такой нѣтъ ни одной: крылушки у ней сизыя, лазоревыя, головка бисерная, вмѣсто глазъ два брилліантика; пройдется по землѣ, остановится и выронитъ вмѣсто яйца большой изумрудъ!..
   -- Вотъ, говоритъ старикъ Ѳома дурачку Иванушкѣ, вотъ тебѣ, сынъ мой любезный, подарокъ мой; поминай меня имъ! Когда тебѣ будетъ нужда въ чемъ, покличь къ себѣ сѣрую уточку, будетъ несть она тебѣ яйца, и за каждое ея яйцо дадутъ тебѣ всего, что только тебѣ надобно. Ступай-же теперь домой, да смотри, ничего не говори братьямъ до-время.
   Запѣлъ первый пѣтухъ, опустился старикъ Ѳома опять въ свою могилу, камень бѣлый на мѣсто сталъ; вспорхнула-полетѣла сизая уточка на полдень. Остался одинъ дурачекъ-Иванушка; подивился, покачалъ головой и побралъ себѣ домой.
   Подтруниваютъ надъ нимъ братья, подсмѣиваются: "что, дуракъ, видѣлъ во снѣ хорошаго? не унесъ ли кто батюшку изъ могилы?" ничего я не ъуялъ страшнаго, отвѣчаетъ дурачекъ-Иванушка, а привидѣлось мнѣ во снѣ, будто двѣ совы смѣялись надъ филиномъ, что онъ днемъ плохо видитъ.
   "Дураку дурацкіе сны и грѣзятся, примолвили братья дурачка-Иванушки.
   Наступаетъ вторая ночь, посылаетъ средній братъ дурачка - Иванушку къ отцу на могилу.
   -- А ты что жъ нейдешь?
   "Да я вчера дрова кололъ да ногу себѣ порубилъ, такъ мнѣ теперь больно и ступить на нее."
   Сталъ Иванушка-дурачекъ отнѣкиваться; обѣщаетъ средній братъ ему за труды красный кушак7" купить. Согласился идти дурачекъ-Иванушка.
   Пришелъ онъ опять на могилу къ отцу и легъ тамъ попрежнему.
   Настала полночь; загудѣло подъ землею, захрустѣли-затрещали кости покойниковъ, повернулся бѣлый камень, что перышко, всталъ старикъ Ѳома изъ могилы, спрашиваетъ:
   -- Кто пришелъ ко мнѣ на могилу?
   "Я, батюшка, твой сынъ, дурачекъ Иванушка."
   -- А гдѣ же средній мой сынъ?
   "Онъ, батюшка, говоритъ, что ногу себѣ порубилъ, такъ не можетъ сюда идти."
   -- А, понимаю!.. Ну, дѣлать нечего, самъ виноватъ, когда отъ лѣности свое счастье упустилъ; будь же и его доля твоею, Иванушка!
   Оборотился Ѳома на восходъ солнышка и заговорилъ, что вѣтеръ зашумѣлъ деревьями: "Чухъ, чухъ, моя свинушка! Гдѣ ты бродишь-гуляешь-нѣжишься?... Оставь свои болота мягкія, луга бархатные, бѣги ко мнѣ скорѣй, что быстрый олень!"
   Зашумѣлъ вѣтеръ съ восточной стороны, зашуршали листья опавшіе, прибѣжала свинка къ старику Ѳомѣ. Смотритъ Иванушка-дурачекъ, не надивуется: прыгаетъ передъ нимъ свинка, золотая щетинка, серебряный хвостикъ съ жемчужной кисточкой; что не разъ прыгнетъ, усыплетъ около себя жемчугомъ, а кисточка все не убавляется.
   -- Вотъ тебѣ, сынъ мой любезный, говоритъ Ѳома Иванушкѣ, второй подарокъ мой; береги его, онъ тебѣ пригодится: за одно такое зернышко люди разумные рады между собою подраться иной порой, а красныя дѣвушки за него и дурака назовутъ умнымъ добрымъ молодцемъ. Ступай же теперь домой, да братьямъ, что видѣлъ, до поры до время ничего не сказывай.
   Запѣлъ пѣтухъ, легъ опять въ могилу старикъ Ѳома, сталъ камень на мѣсто прежнее, убѣжала свинка на восточную сторону; а Иванушка-дурачекъ пошелъ себѣ домой, да и залегъ на печь.
   Стали надъ нимъ братья подтрунивать: "что, дуракъ, тепло ли было на могилѣ спать? что видѣлъ во снѣ хорошаго?" Отвѣчаетъ дурачекъ-Иванушка: спать мнѣ было холоднѣй, чѣмъ на печи, а сонъ я видѣлъ небольно мудрый, это и наяву случается: будто два пѣтуха добрые кукареку поютъ, а одинъ пѣтушишка неудалый зерно клюетъ; тѣ оба дивуются, что кричатъ хорошо, а этотъ дивится, что вкусно зерно.
   Настала и третья ночь, надо идти самому дурачку-Иванушкѣ. Слѣзаетъ онъ съ печи, надѣваетъ свою шапку, кладетъ моркови да рѣпы за пазуху и отправляется на кладбище. Братья надъ нимъ подсмѣиваются: заставь, говорятъ, дурака Богу молиться, онъ радъ лобъ разшибить; таскается себѣ на кладбище, видно тамъ ему лучше, чѣмъ на печи.
   Приходитъ опять дурачекъ-Иванушка, снялъ шапку, распоясался, Богу помолился, на всѣ четыре стороны поклонился и легъ подлѣ отцевой могилы.
   Наступила полночь; зашумѣло-загудѣло подъ землею, захрустѣли-затрещали кости покойниковъ, повернулся бѣлый камень что перышко; выходитъ изъ могилы старикъ Оома, спрашиваетъ:
   -- Кто пришелъ ко мнѣ на могилу?
   "Я, батюшка, твой сынъ, дурачекъ-Иванушка."
   -- Все же ты, мой любезный сынъ? А братья твои не захотѣли-таки исполнить моего послѣдняго завѣщанія!.. Будь же ты, Иванушка. одинъ и богатъ и счастливъ, и уменъ и знатенъ!
   Сталъ старикъ Ѳома лицомъ на полночь заговорилъ громкимъ голосомъ, точно громъ вдалекѣ прогремѣлъ: "гей сивка-бурка вѣшння ковурка! добрый мой конь, мчись сквозь огонь, плыви по водамъ, несись но нолямъ, стань передо мной, какъ листъ передъ травой!"
   Копь бѣжитъ, земля дрожитъ, изъ ушей полымя пышетъ, изъ ноздрей дымъ столбомъ, изъ глазъ искры сыплются. Прибѣжалъ къ старику Ѳомѣ и сталъ передъ нимъ точно вкопаный.
   Смотритъ Иванушка-дурачекъ, не надивуется, что это за чудный конь такой: бѣжитъ, ржетъ и пышетъ, земли подъ собой не слышитъ, а прибѣжалъ, сталъ что овечка смирная! сѣделичко на конѣ черкасское, уздечка шелку шамаханскаго, грива, что волна, подковы серебряныя; на нравомъ боку виситъ мечь кладенецъ съ заморскою рукояткою, съ золотою насѣчкою; на сѣдлѣ лежитъ вся одежда богатырская: шлемъ стальной, латы вороненыя, лукъ, колчанъ стрѣлъ каленыхъ.
   Говоритъ старикъ Ѳома дурачку-Иванушкѣ: "вотъ, сынъ мои любезный, послѣднее мое сокровище; владѣй имъ, и будешь и силенъ и уменъ, и богатъ и знатенъ. Когда тебѣ онъ потребуется, только кликни его, онъ въ минуту передъ тобой; безъ нужды его не употребляй, не хвалися имъ: похвала молодцу пагуба! Прощай, мой милый Иванушка! не приходи болѣе ко мнѣ на могилу; я все покончилъ, что у меня лежало на сердцѣ; теперь мы съ тобой на вѣкъ разстанемся."
   Обнялъ старикъ О она дурачка-Иванушку, поцѣловалъ его въ голову и велѣлъ идти домой, а братьямъ до поры до время ничего не сказывать.
   Пропѣлъ пѣтухъ; убрался старикъ Ѳома въ могилу свою; сталъ бѣлый камень на мѣсто прежнее; убѣжалъ на сѣверъ сивка-бурка вѣщая ковурка.
   Постоялъ еще на кладбищѣ дурачекъ-Иванушка, почесалъ голову, позадумался, попомнилъ, что ему отецъ приказывалъ, потомъ поклонился въ послѣдній разъ его могилѣ и побрелъ себѣ домой.

-----

   Проходитъ недѣля, другая; вотъ и мѣсяца въ году нѣтъ, какъ живетъ безъ отца Иванушка-дурачекъ съ своими братьями. Братья его запаслись всякимъ добромъ, нашили, накупили себѣ всякихъ нарядовъ и смекаютъ жениться; а дурачекъ Иванушка лежитъ-себѣ на печи, ничего не проситъ, ни о чемъ не заботится, а думаетъ только, какъ бы ему лучше потѣшиться отцовыми подарками.
  

III.
КТО БЫЛЪ ЦАРЬ ПОЛИКАРПЪ И КАКОЕ ПРИКЛЮЧЕНІЕ СЛУЧИЛОСЬ СЪ ИВАНУШКОЮ.

   Былъ въ тѣ поры въ той сторонѣ государемъ царь Поликарпъ; правилъ онъ честно своимъ народомъ и держалъ праведный судъ и расправу; и были у того царя Поликарпа три дочери: одна дочь, что звѣзда утренняя; другая дочь, что звѣзда вечерняя; а третья дочь, что ясный мѣсяцъ, и кажется во всемъ свѣтѣ не было такой красавицы. Отдалъ царь Поликарпъ двухъ своимъ старшихъ дочерей за царевичей, а младшую дочь свою, Розу царевну, не уговоритъ ни за кого выдти: всѣ не но ней, ни одинъ ей не нравится.
   Говоритъ ей царь Поликарпъ: "Чего ради, дочь моя милая, Роза царевна, не хочешь выходить за мужъ?.. жениховъ ли нѣтъ въ нашей сторонѣ!.. посмотри сколько здѣсь разныхъ странъ царевичей и королевичей; всякій почтетъ себѣ за Великое благополучіе назваться женихомъ твоимъ!"
   Отвѣчаетъ Роза царевна: "родимый мой батюшка, государь царь Поликарвъ!.. Что мнѣ эти царевичи, королевичи?.. краса ихъ незавидная, богаты и знатны отцы ихъ, и нѣтъ изъ нихъ ни одного умнаго добраго, ни одного мнѣ по сердцу!... къ тому же я молода еще и могу подождать, житье дѣвичье мнѣ не прискучило.
   Спрашивалъ этакъ царь Поликарпъ у своей дочери не одинъ разъ и получалъ въ отвѣтъ все тоже. Объявилъ онъ всѣмъ своимъ подданнымъ, что кто полюбится его дочери, за того онъ отдастъ ее, кто бы онъ ни былъ: царевичь ли, торговый ли гость, или просто мужичекъ пахатный, дѣла нѣтъ, только бы приглянулся Розѣ царевнѣ.
   Съѣзжаются царевичи, королевичи; бояре вдовцы и дѣти боярскія, и гости торговые; дѣлаетъ для нихъ царь Поликарпъ великій пиръ; собирается совѣтъ и выдумываютъ многіе какъ бы отличиться передъ Розой царевной. Выводятъ царевичи ретивыхъ коней, проѣзжаются передъ окнами Розы царевны; прохаживаются бояре и дѣти боярскіе въ богатыхъ платьяхъ; выносятъ, раскладываютъ гости торговые дорогіе товары свои, а никто изъ нихъ, и ничего у нихъ не нравится прекрасной Розѣ царевнѣ.
   Наскучило царю Поликарпу дочернино непослушаніе, думаетъ онъ: что на нее смотрѣть, давай выберу зятя по своему уму-разуму! и объявляетъ онъ царевичамъ, и боярскимъ дѣтямъ, и торговымъ гостямъ, и всему народу православному, что хочетъ сдѣлать онъ царь Поликарвъ потѣхи богатырскія и кто на тѣхъ потѣхахъ окажется всѣхъ сильнѣе и могучѣе, за того выдастъ онъ дочь свою Розу царевну.
   У слышавъ такую вѣсть, готовятся всѣ царевичи, королевичи и дѣти боярскія, и гости торговые и всѣ люди простые царства Поликарпа царя, кто смотрѣть тѣ потѣхи, а кто тѣшиться; припасаютъ себѣ добрыхъ коней и всякаго оружія.
   Прошелъ этотъ слухъ по всѣмъ деревнямъ и селамъ. Узнали это и двое старшихъ сыновей старика Ѳомы покойника, и разговариваютъ между собой: хорошо-дескать пойти въ городъ, посмотрѣть такаго веселья. Слышитъ это и Иванушка-дурачекъ, просится у братьевъ: возьмите-де и меня съ собой.
   -- Куда тебѣ дураку! закричали тѣ на него, въ пору намъ, умнымъ; ты тамъ пожалуй, съ дуру, надѣлаешь такихъ дѣлъ, что и намъ достанется.
   Эко дѣло, думаетъ Иванушка-дурачекъ, не возьмете съ собою, я и одинъ пойду.
   Насталъ день, назначенный для потѣхъ; тянется но всѣмъ дорогамъ въ городъ народу видимо-не-видимо!.. Собираются туда же и два старшіе сына Ѳомы. Слѣзъ съ печи и дурачекъ-Иванушка; обувается въ лапти и беретъ плетеный кузовъ и идетъ вонъ изъ избы.
   -- Ты куда? братья спрашиваютъ.
   "Да такъ... на печи лежать соскучилось, такъ пойти въ лѣсъ грыбовъ побриться."
   -- Счастливой путь, говорятъ братья, нашелъ время, когда грибовъ искать!
   Пошли братья къ городу; а Иванушка-дурачекъ пришелъ въ лѣсъ, оборотился лицемъ на полночь и закричалъ во всю мочь, инда по лѣсу стонъ пошелъ, "гей сивка-бурка вѣшняя ковурка! стань передо-мной какъ листъ передъ травой!.."
   Конь бѣжитъ, земля дрожитъ, изъ ушей пламя пышетъ, изъ ноздрей дымъ столбомъ, изъ глазъ искры сыпятся.... прибѣжалъ и сталъ передъ дурачкомъ-Иванушкой.
   Смотритъ Иванушка-дурачекъ не налюбуется, что это за конь такой, всю деревню, говоритъ, исходи, ни одинъ ему въ подметки не годится! ласкаетъ онъ коня своего, треплетъ его по крутой шеѣ, гладитъ по гривѣ волнистой, по хребту, что бархатъ мягкому, что атласъ лоснистому, и думаетъ такъ самъ про себя: не ладно мнѣ такому чубарому, замараному надѣть такіе дорогіе доспѣхи богатырскіе, сѣсть на такого коня прекраснаго, пойду-ко я немного повымоюся! Беретъ онъ сивку-бурку за поводъ, приводитъ къ рѣкѣ, пустилъ его по зеленой травѣ гулять, самъ раздѣлся и бросился въ рѣку выкупаться.

-----

   Увидала его Русалка завистливая, пришелъ ей понраву дурачекъ-Иванушка; какъ бы, думаетъ она, и ему понравиться, какъ бы утащить добраго молодца на дно рѣки, въ палаты хрустальныя?
   Должно быть эта Русалка была Днѣпровская и какая нибудь либо родня, либо знакомая той Лесты, русалки пригоженькой, ради которой съѣзжалася въ старые годы вся знать московская смотрѣть какія проказы дѣлала она надъ княземъ Индостаномъ и надъ его вѣрнымъ слугой Торопкою.
   Думаетъ себѣ Русалка завистлива", показаться доброму молодцу въ такомъ видѣ, какъ всегда ходитъ она, совѣстно. Смѣла-смѣла лупоглазая, а тоже знаетъ стыдливость дѣвическую; дай, говоритъ, прикинусь сама добрымъ молодцемъ и ему не зазорно, и мнѣ стыда нѣтъ! Вышла она изъ тростника, прилегла къ землѣ, прошептала какія-то слова невѣдомыя и встала молодымъ парнемъ, въ сѣромъ армякѣ, въ красномъ кушакѣ, ни дать ни взять дѣтина, что ходитъ на Прѣсню подъ вечерокъ, и пошла къ дурачку Иванушкѣ.
   Покуда выдумывала и творила это русалка завистливая, нашъ Иванушка дурачокъ давно изъ рѣки вылѣзъ и хочетъ одѣваться въ доспѣхи богатырскіе; взялъ шлемъ стальной, надѣлъ на голову, вздѣлъ на руки перчатки желѣзныя, а съ прочимъ одѣяніемъ никакъ не справится; взялъ онъ латы вороненые, вертитъ ихъ со всѣхъ сторонъ, выглядываетъ, подиты, пропасть какая!.. Дыръ много, а никакъ не угодишь куда попасть: ногами влѣсть, ни ступить ни сѣсть, голову просунуть, руками поворохнуться нельзя... экое горе, думаетъ онъ, не спросилъ я какъ это дѣлается. Оглядывается кругомъ, видитъ идетъ къ нему молодой парень.
   -- Богъ на помочь добрый человѣкъ!.. что ты тутъ дѣлаешь?
   "Да вотъ, дѣтинка, не поможешь ли ты съ этой штукой управиться, какъ и куда она вздѣвается?"
   -- Изволь, добрый молодецъ, для-ча не мочь!-- Дай, думаетъ Русалка завистливая, услужу ему, авось и онъ мнѣ услужить не откажется. Вѣстимо, какъ Русалкѣ не знать, что и какъ у богатырей надѣвается, онѣ въ то время только съ ними и водилися!
   Взяла латы Русалка, показала дурачку Иванушкѣ, куда руки просунуть, куда голову продѣть, надѣла, затянула на немъ и прочую одежду богатырскую, и сталъ Иванушка-дурачекъ такой молодецъ, что ни перомъ не написать, ни топоромъ не отесать подобнаго. Любуется на него Русалка завистливая и замышляетъ свое дѣло лукавое. А Иванушка-дурачекъ обернулся, поклонился ей, молвилъ спасибо и садится на своего коня богатырскаго.
   -- Куда же ты, добрый молодецъ? погоди немножко, посиди, потолкуй со мной!-- сказала Русалка завистливая, взявшись одной рукою за поводъ сивки-бурки.
   "Сидѣть мнѣ теперь неколи: а если потолковать хочешь со мной, приходи въ нашу избу; знаешь, въ нашей деревнѣ она вторая съ краю стоитъ,"
   -- Да погоди немножко, куда спѣшишь?.. успѣешь еще!
   "Экой безотвязной! говорятъ дѣло надобное, пусти прочь: спасибо, что одѣться помогъ, а на дорогѣ безъ нужды не останавливай!"
   -- Чтожъ? только и есть, что спасибо? спросила Русалка завидливая.
   "А чегожъ тебѣ еще?.. За спасибо мужичекъ у барина семь лѣтъ пашню пахалъ, а ты еще не велико дѣло сдѣлалъ для меня."
   Видитъ Русалка, что не уговоритъ остаться дурачка Иванушку, вздумала его другимъ прельстить... Сбросила съ себя шапку, распожалась, осталась въ одномъ кафтанѣ и раскрыла свою грудь бѣлую...
   -- Посмотри, добрый молодецъ, я не дѣтина молодой, какъ показалось тебѣ, а дѣвица красная!..
   "А коли ты дѣвица красная, такъ не пригоже тебѣ якшаться съ молодыми ребятами;" отвѣчалъ дурачекъ-Иванушка, и тронулъ поводъ своего коня.
   -- Я полюбила тебя, добрый молодецъ; казала несовѣстливая Русалка завистливая, все еще крѣпко держась за поводъ.-- Погляди на меня! чѣмъ я не понраву тебѣ?
   Взглянулъ на нее Иванушка-дурачекъ, позадумался... грудь у нея, что волна бѣлая прибрежная, волосы свѣтлые по снѣговымъ плечамъ разсыпались, да не тѣ волосы зеленые, про которые въ сказкахъ разсказываютъ, а волосы свѣтлые русые, такіе, что не то что дураку, а и умному въ иной часъ приглянутся... Посмотрѣлъ онъ на нее да и плюнулъ въ сторону. "Фу ты дрянь какая! Видно это дьявольское навожденіе!.."
   -- Нравлюсь ли я тебѣ?-- спрашиваетъ Русалка завистливая.
   "Ну что въ тебѣ хорошаго?.. Вишь какія растрепаная!.. Да нашего старосты жена Матвѣвна, какъ въ иной праздникъ подпрячетъ подъ кичку волосы, такъ и та не тебѣ чета!"
   Досадно стало это Русалкѣ завистливой; ухватила она крѣпко подъ устцы сивку-бурку и хочетъ его силою въ рѣку вволочь.
   "Провались ты, пропасная!" закричалъ дурачекъ-Иванушка и потянулъ поводья сивки-бурки... Разъярился конь, что лютый звѣрь, отъ земли отдѣляется, подымается ниже облака ходячаго, выше воробья сидячаго, и помчалъ Иванушку дурачка въ поле чистое.
   Посмотрѣла ему въ слѣдъ Русалка завистливая, разругала его словами, что дурно сказать, кинулась съ досады на дно рѣки и долго послѣ того добрымъ людямъ не показывалася, развѣ только но годовымъ праздникамъ.
  

IV.
ПЕРВАЯ УДАЛЬ ИВАНУШКИНА.

   Вотъ нашъ дурачокъ Иванушка выѣхалъ въ поле чистое, осмотрѣлъ себя, оправился, и, сидя на добромъ конѣ своемъ почувствовалъ такую въ себѣ крѣпость и силу богатырскую, что кажется смогъ бы любую рослую ель вершиной къ землѣ пригнуть.
   Проѣзжаетъ онъ поле чистое, въѣзжаетъ въ городъ; народу тамъ тьма-тьмущая, ни проходу ни проѣзду нѣтъ; но увидѣно, храбраго могучаго богатыря на сильномъ конѣ, всякій сторонится, всякій дорогу даетъ. Такъ проѣзжаетъ дурачекъ-Иванушка вплоть до самаго дворца царя Поликарпа. Видитъ онъ царевичей, и королевичей, и бояръ, и торговыхъ гостей; проѣзжаются они подъ окнами Розы царевны на ретивыхъ коняхъ. А какъ пода,ѣхалъ онъ ближе, увидали его, такъ всѣ и ахнули: нѣтъ между ними ни коня такого ни оружія, ни такого добраго молодца, каковъ Иванушка-дурачекъ и каковъ его сивка-бурка добрый конь. Оглянулся онъ вокругъ, видитъ много народу и замѣчаетъ своихъ братьевъ, но они его признать не могли.
   Начинаются потѣхи воинскіе. Выходитъ на красное крыльце свое царь Поликарпъ съ своею дочерью Розой царевной, и проѣзжаютъ мимо ихъ всѣ, кто пріѣхалъ на потѣхи богатырскія; проѣзжаетъ также и Иванушка дурачекъ. Увидалъ его царь, дивуется: что это за богатырь такой?.. кажись его при моемъ дворѣ не видать было! Высылаетъ онъ своего боярина спросить: "кто этотъ добрый молодецъ?" Докладываютъ царю Поликарпу, что богатырь этотъ только что пріѣхалъ, а имени своего объявить до время онъ не желаетъ.
   Сталъ царь Поликарпъ всѣхъ богатырей по обычаю привѣтствовать. Подъѣзжаютъ всѣ къ нему и къ Розѣ царевнѣ, кланяются; подъѣхалъ и дурачекъ Иванушка...
   Какъ взглянулъ онъ на Розу царевну, на ея личико бѣленькое, на ея глазки голубенькіе... ай, ай, ай!.. Вотъ тебѣ разъ!.. что такая за притча?.. что дѣлается съ добрымъ молодцомъ?.. хлынула кровь къ головѣ, что вода въ котлѣ закипѣла горячая, сердце забилось, завозилося, такъ и рвется и ворочается, просится изъ груди молодецкой на бѣлый свѣтъ... и кажись, если бы его выпустить, такъ бы оно къ Розѣ царевнѣ и кинулось, такъ бы къ ней и прилипнуло.. "Эка дрянь какая," думаетъ дурачекъ-Иванушка. "Видно меня обморочила энта давишняя растрепаная, провалъ бы ее взялъ!"
   Всѣ богатыри-воины отъ царскихъ очей отъѣхали на приготовленное для нихъ ровное мѣсто, а Иванушка-дурачекъ уставилъ свои глаза на Розу царевну и стоитъ какъ вкопанный... Да что-то, сдается, и Роза царевна глядитъ на него не какъ на другихъ: не опуститъ глазокъ, не отворотится, а прямо смотритъ въ очи ясныя.
   Подошелъ бояринъ къ дурачку Иванушкѣ и говоритъ ему: -- Богатырь честной, изволь посмотрѣть: всѣ другіе-прочіе поѣхали на мѣсто приготовленное, почему также и тебя прошу туда отправиться по желанію царскому!"
   Разслышалъ ли, нѣтъ ли его дурачекъ Иванушка, а поворотилъ своего коня, поѣхалъ куда народъ идетъ, а самъ все назадъ озирается.
   Пріѣхалъ онъ, сталъ возлѣ площади; На ней богатыри разъѣзжаются, между собою сражаются, и многіе сильные перемогли другъ друга; и дивится на нихъ весь народъ, на ихъ силу, ловкость и смѣтливость. Иванушка дурачекъ сидитъ на своемъ конѣ не шелохнется, смотритъ въ оба глаза, а ничего не видитъ передъ собою любопытнаго.
   Вотъ уже и совсѣмъ почти покончились потѣхи богатырскія и пересилилъ всѣхъ одинъ богатырь, именемъ Буслай, родомъ Татарскій князь; ѣздитъ онъ по площади, вызываетъ другихъ съ собою перевѣдаться и похваляется своей силою.
   Подошелъ одинъ изъ царскихъ бояръ къ дурачку-Иванушкѣ и спрашиваетъ:
   -- А развѣ ты, богатырь честной, не хочешь сражаться съ богатырями нашими?
   "А за что я буду сражаться?" отвѣчаетъ дурачекъ-Иванушка; "я впервой ихъ вижу и никогда съ ними не ссорился."
   Съ виду парень красивый, а этакой трусъ! думаетъ бояринъ, качая головой.
   -- Да какъ же не сражаться?-- говоритъ онъ Иванушкѣ,-- вѣдь кто одолѣетъ всѣхъ, тотъ возьметъ себѣ въ супруги государя царя Поликарпа дочь любезную Розу царевну!
   Этими словами, что ножемъ, кольнулъ бояринъ Иванушку.
   "Какъ возьметъ?" закричалъ онъ, "кто возьметъ?.. Ахъ, они разбойники!.." И не слушая больше боярина, взглянулъ онъ на площадь, увидалъ Буслая, который все ѣздилъ тамъ, да хвастался, пустился на него, что соколъ на ястреба... Увидалъ и его Буслай, пріосанился, оправился и нажидаетъ на себя, крича издали: "потише, потише! голову себѣ сломишь, добрый молодецъ!"
   Подскакали другъ къ другу, ударился сивка-бурка головой своей объ голову коня Буслаева, палъ тотъ на колѣна, пошатнулся и самъ Буслай, а Иванушка-дурачекъ схватилъ его въ охапку, стащилъ съ сѣдла и помчался съ нимъ на сивкѣ-буркѣ ко крыльцу царскому... Прискакалъ, рухнулъ Буслая о землю и отдалъ поклонъ Поликарпу царю и прекрасной Розѣ царевнѣ его дочери.
   "Зять мой любезный!" вскричалъ царь Поликарпъ. Роза царевна протянула свои ручки бѣлыя, а народъ весь завопилъ на разные голоса: "исполать тебѣ, доброму молодцу!"
   Какъ завидѣлъ Иванушка, что Роза царевна протянула къ нему ручки свои и глядитъ на него своими очами ясными и шепчетъ что-то своими губками малиновыми, закипѣла, забила въ немъ кровь горячая, стало ему и жутко, и страшно, и совѣстно; пробѣжала по тѣлу дрожь, какъ отъ лихорадки злой!... Пустился онъ на сивкѣ-буркѣ прочь отъ царскихъ палатъ.
   "Постой! погоди!.. Держите его!.." закричалъ царь Поликарпъ и всѣ его подданные, куда тебѣ: Иванушка-дурачекъ съ перепугу такъ скакалъ, что въ пять минутъ былъ тамъ, откуда поѣхалъ.
   Слѣзаетъ онъ со своего коня добраго; снялъ съ себя одежду богатырскую, привязалъ къ сѣдлу, какъ прежде было, и пустилъ на волю своего сивку-бурку; самъ отыскалъ у рѣки свой кафтанишко, вздѣлъ его и пошелъ-себѣ домой, залегъ тамъ на печь и дожидается братьевъ съ города.
   Приходятъ они, разсказываютъ, дивуются, что тамъ видѣли. Пріѣхалъ, говорятъ, богатырь какой-то, удивилъ всѣхъ своею силою могучею: такъ перевернулъ Буслая, князя Татарскаго, что онъ, глядишь, и теперь не опомнится.
   "Да ужъ не я ли это былъ?" молвилъ дурачекъ-Иванушка.
   -- Не мудрено тебѣ дураку, на печи лежучи; давай-ко грибы, которые набралъ, чай обѣдать пора.
   "Да, какъ не набралъ! съѣлъ я грибъ: я было въ лѣсъ съ кузовомъ, анъ и вижу у рѣчки семь волковъ, оба сѣрые!.. пили, пили, да и пошли прочь; я, что бы не встрѣтиться съ такой бѣдой, ну-ко поскорѣй назадъ домой; насилу на печи отдохнулъ сострастей."
   Посмѣялись надъ нимъ братья, сколько имъ хотѣлося, и принялись попрежнему за работу свою.
  

V.
ВТОРАЯ ПОПЫТКА УДАЛИ ИВАНУШКИНОЙ.

   Между тѣмъ царь Поликарпъ и прекрасная Роза царевна посылаютъ своихъ вѣрныхъ слугъ искать по всему своему владѣнію: гдѣ и кто этотъ богатырь, который такъ храбро и такъ дивно побѣдилъ князя Буслая; по никто не можетъ того сказать: видѣли, что онъ поѣхалъ очень скоро вотъ въ такую-то сторону, а гдѣ остановился -- неизвѣстно.
   Искали его долго, тужили, что не могутъ найти; а больше всѣхъ тужила Роза царевна: видно и у ней сердечко было не изъ мѣди вылито; видно и ей пришло время поплатиться за свою гордость дѣвическую!
   Дѣлать нечего: невѣстѣ суженаго не два вѣка ждать; собираетъ царь Поликарпъ совѣтъ и выдумываетъ такое постановленіе: на большой площади, передъ палатами царскими врыть столбъ вышиною въ нѣсколько сажень и положить на столбѣ томъ обручальное кольцо Розы царевны, и кто на конѣ доскакнетъ до этого столба и возьметъ то кольцо, тотъ и будетъ женихомъ Розы царевны. Всѣ бояре похвалили умную царскую выдумку.
   Объявлено это всѣмъ въ царствѣ царя Поликарпа. Узнали также и братья дурачка Иванушки, говорятъ объ этомъ между собой и собираются опять въ городъ смотрѣть такого дива. Слышитъ это дурачекъ Иванушка и проситъ братьевъ его съ собою взять... Закричали тѣ на него: -- куда тебѣ дураку! знай себѣ, на печи лежи!
   Наступилъ день избранный царемъ для такаго дѣла; пустилося въ городъ народу больше прежняго, пошли и братья дурачка Иванушки; а онъ лежитъ на печи и такъ думаетъ: -- нѣтъ, видно стара штука, что бы кто нибудь, кромѣ меня, досталъ кольцо, которое носила Роза царевна прекрасная на своихъ ручкахъ бѣлыхъ, на своихъ пальчикахъ розовыхъ!.. Только что же это за диво такое?..-- думаетъ опять дурачекъ Иванушка;-- смерть мнѣ хочется видѣть Розу царевну; такъ бы вотъ все и смотрѣлъ на нее, кажется не минуты бы прочь не шолъ; а какъ взглянетъ она на меня, такъ и беретъ какая-то оторопь: и тяжко дышать, и руки дрожатъ, и позакожью точно вода льется студеная!..
   Размышляя такъ, слѣзъ онъ съ печи, пришелъ въ лѣсъ, кликнулъ сивку-бурку своего коня, нарядился опять попрежнему, сѣлъ на него и поѣхалъ въ городъ, куда народу собралось великое множество.
   Тамъ на ровномъ мѣстѣ, что на скатерти, врытъ ровный высокій столбъ, и скачутъ мимо его царевичи и королевичи, и бояре и дѣти боярскіе, и гости торговые, скачутъ на ретивыхъ коняхъ мимо столба, отъ земли отдѣляются, высоко поднимаются, а ни кто изъ нихъ не можетъ доскакнуть до верьху.
   Разскакался Иванушка дурачекъ еще издали, поднялся сивка-бурка отъ земли, что могучій орелъ, и перескочилъ выше столба!.. отъ удивленія у всѣхъ руки опустилися. Поворотилъ опять коня дурачекъ Иванушка, скакнулъ пониже, схватилъ кольцо обручальное, надѣлъ на руку и подъѣхалъ ко крыльцу, гдѣ стоялъ царь Поликарпъ съ своей дочерью Розой царевною...
   Царь Поликарпъ не молвитъ отъ изумленія, что видитъ передъ собою того же богатыря сильнаго; а Роза царевна отъ радости всплеснула своими руками бѣлыми " промолвила сладкимъ голосомъ: "женихъ мой милый!.. гдѣ ты былъ до этихъ поръ?"
   Хотѣлъ Иванушка постоять подольше, поглядѣть на прекрасную Розу царевну... не вытерпѣлъ!.. пуще грому показались ему слова ея тихія, такъ его сподымя и бьетъ!.. Взглянулъ онъ еще въ очи ея ясныя, да какъ увидѣлъ, что они на него не смигнутъ-уставились, оборотилъ сивку-бурку и пустился прочь, словно отъ бѣды какой...
   "Постой, погоди!" закричалъ царь Поликарпъ и всѣ его подданные. "Ай, держите его!.." а Иванушка дурачекъ скачетъ, не оглянется.
   Приходятъ домой братья дурачка Иванушки, а онъ давно уже на печи лежитъ.
   -- Экое чудо!-- говорятъ они между собой,-- для чего бы этому богатырю отъ своего счастья прятаться, или ему Роза царевна не нравится?
   "Э, нѣтъ братья, она чудо какъ хороша!" сказалъ дурачекъ Иванушка.
   -- А ты почему это знаешь, что она хороша?
   "Какъ любо лежать на ней, знай поваливайся!"
   -- Про что это ты тамъ городишь?
   "Я про печь говорю..."
   -- Да, сказалъ средній братъ, не слушая Иванушки, вѣдь ее хочетъ царь за него замужъ отдать.
   "Не ужъ ли вправду?" вскрикнулъ дурачекъ-Иванушка.
   -- Да, ври тамъ еще!-- закричали братья; не съ тобой разговариваютъ!
   Такъ они между собою покалякали, а Иванушка-дурачекъ слушалъ ихъ и все ему не вѣрилось.
   Стали опять искать по всему царству богатыря пріѣзжаго... нѣту, сгибъ да пропалъ, инда осердился на него царь Поликарпъ:-- ну, говоритъ, коли самъ не хочетъ, не тужить по немъ стать! И приказываетъ онъ своей дочери выбирать себѣ жениха изъ пріѣхавшихъ ко двору царевичей, королевичей, бояръ и торговыхъ гостей, или хоть изъ простыхъ его подданныхъ, только выбрать непремѣнно и долѣе не откладывать.
   Проситъ Роза царевна отца своего подождать еще немного,-- потому, говоритъ, что - дескать ни гдѣ нѣтъ заведенія выбирать мужьевъ на скорую руку; что мужъ-дескать не мочало, потрепишь имъ, да не бросишь, а еще того хуже слабый да хилый привяжется!.. Это Роза говорила для того, что думала, поджидала все того богатыря красиваго. Но царь Поликарпъ былъ нрава крутаго, чего захочетъ, на что разсердится, такъ ужъ ему вынь да положь. И теперь не слушаетъ онъ больше своей любимой дочери, приказываетъ ей выбирать жениха по ея уму-разуму,-- а не то, говоритъ, а самъ выберу по своему, такъ ужъ тогда не отказывайся.
   Потужила-погоревала Роза царевна, а что съ упрямымъ сдѣлаешь?.. Видно соломиной не подопрешь хоромины, когда она на бокъ валится. Объявляетъ царевна, что кто ей дастъ отвѣтъ умный и вѣрный на три вопроса, за того она выйдетъ замужъ по желанію своего родителя царя Поликарпа.
   Посылаются бояре и глашатые по всему владѣнію, объявляютъ и приказываютъ отъ имени царскаго: кто есть во всемъ царствѣ молодые-холостые, изо всякаго званія, что бы явились они непремѣнно во дворецъ въ день назначенный.
  

VI.
ПОПЫТКА СМЫШЛЕНОСТИ ДУРАЧКА ИВАНУШКИ.

   Услышали это и дѣти Ѳомы покойника; и когда насталъ этотъ день, идутъ старшіе братья въ городъ, просится съ ними и дурачекъ Иванушка. Не хотѣли они его брать было, а послѣ подумали: что за бѣда, возьмемъ и его, пускай себѣ дурень нашъ подивуется!
   Обрадовался дурачекъ-Иванушка: смотрѣть на Розу царевну съ братьями ему не такъ жутко кажется! Выпросилъ онъ у старшаго брата его старый кафтанъ, у другаго брата шляпенку изорванную, подпоясался плохимъ кушакомъ и пошелъ за братьями, а палецъ, на которомъ было надѣто кольцо Розы царевны, не забылъ обвертѣть мочалами.
   Приходятъ они въ городъ къ царскимъ палатамъ и видятъ тамъ великое множество людей всякаго званія. Прикручинился дурачекъ Иванушка, думаетъ: ну если кто на бѣду сыщется такой разумный-таланливый, что отгадаетъ, что царевна задастъ, и если кто ей полюбится.... что будетъ дѣлать ему горемычному?.
   Впускаютъ во дворецъ царевичей, королевичей, бояръ и боярскихъ дѣтей, и торговыхъ гостей, и простой народъ, на комъ синій армякъ да красный кушакъ, да зеленыя руковицы, да шапка новая поярковая съ павлинымъ перомъ, а Иванушку дурачка, горемычную головушку, не пускаютъ: у него такихъ нарядовъ не имѣется.
   Выходитъ Роза царевна, высматриваетъ ихъ всѣхъ, и не видитъ между ними того, котораго ей видѣть хочется, и говоритъ: -- кто хочетъ быть ей женихомъ, пусть отвѣчаетъ ей: вопервыхъ -- кто въ свѣтѣ умнѣе всѣхъ? вовторыхъ -- что въ свѣтѣ слаще всего? и въ третьихъ -- что въ свѣтѣ дороже всего?.. И давать на это отвѣты правдивые, толковые и вѣжливые.
   Подступаютъ царевичи, и королевичи, и отвѣчаютъ на слова Розы царевны: "-- прекрасная Роза царевна! умнѣе всѣхъ тотъ у насъ, кто больше народу побилъ, больше городовъ побралъ и заставилъ другихъ бояться себя; слаще всего на свѣтѣ слава громкая; а дороже всего честь отъ равныхъ себѣ!"
   Не поправились слова эти Розѣ царевнѣ; отворачивается она отъ царевичей и королевичей, съ тѣмъ же вопросомъ къ боярамъ и боярскимъ дѣтямъ, и отвѣчаютъ бояре и дѣти боярскіе: "Умнѣе всѣхъ тотъ, кто умѣетъ кстати кудреватое словцо сказать, заставить закусить губы добраго молодца, зардѣться красную дѣвицу; слаще всего скакать на ретивомъ конѣ по полю, иль сидѣть въ пиру съ товарищами; а дороже всего лихой конь, да похвала красныхъ дѣвушекъ!"
   Спрашиваетъ Роза царевна торговыхъ гостей, отвѣтъ держутъ гости торговые: умнѣе всѣхъ тотъ, кто дурной товаръ за хорошій продастъ; слаще всего покупка дешевая; а дороже всего большой барышъ.
   Обращается съ тѣми же словами Роза царевна и къ простымъ людямъ. Кланяются ей простые люди и просятъ ее не осудить ихъ, если они не могутъ сказать ничего мудраго: "по нашему, говорятъ они, умнѣе всѣхъ тотъ, на комъ шапка бобровая; слаще всего медъ съ сахаромъ; а дороже всего золотая казна!"
   Оборачивается Роза царевна къ вѣрнымъ слугамъ своимъ, спрашиваетъ: -- всѣ ли, кто пришелъ, были ей представлены?
   Отвѣчаетъ ей одинъ изъ бояръ: "стоитъ тамъ, у крыльца одинъ человѣкъ; сюда мы его не пустили за тѣмъ, что на немъ старый кафтанъ и шапка изорванная."
   -- Вы только по платью встрѣчаете! сказала съ великимъ гнѣвомъ Роза царевна. Поди позови его сюда! Все еще у ней есть на сердцѣ: не отыщетъ ли она того, кого ей желается.
   Приводятъ къ при дурачка Иванушку, взглянула она на него, видитъ лицо знакомое, но совсѣмъ въ такомъ нарядѣ не могла признать.
   Спрашиваетъ Роза царевна: не скажешь ли ты мнѣ, добрый молодецъ: кто на свѣтѣ умнѣе всѣхъ? и что въ свѣтѣ слаще всего? и что на свѣтѣ дороже всего?
   Отвѣчаетъ дурачекъ Иванушка: "Не могу я на это дать отвѣта хитраго, а по моему уму - разуму умнѣе всѣхъ тотъ, кто Богу молится, съ людьми не ссорится, Царю честь воздаетъ; слаще всего твоя ласка, царевна прекрасная; а дороже всего любовь довѣку!"
   Несказанно полюбился отвѣтъ этотъ Разѣ царевнѣ; и чемъ больше она всматривается въ дурачка Иванушку, тѣмъ болѣе видитъ въ немъ сходства съ богатыремъ, что зажегъ ей сердце дѣвическое."Взглянула она на его руки и спросила: для чего у него палецъ завязанъ мочалою?
   "Я" отвѣчаетъ дурачекъ Иванушка, "въ лѣсу лыки дралъ, такъ осмыгнулъ себѣ палецъ нечаянно."
   Приказываетъ она ему развязать и ей показать: можетъ, говоритъ, чѣмъ нибудь полѣчить надобно...
   А Иванушка дурачекъ отнѣкивается, говоритъ, что пуще развередитъ.
   Лзяла его руку сама Роза царевна и стала лыко распутывать... Могучь, силенъ дурачекъ-Иванушка, а гдѣ дѣвалась его мочь - сила молодецкая... дѣлай царевна надъ нимъ что хочетъ, ни шевельнется онъ ни тронется, а рука его въ ея ручкахъ бѣлыхъ что въ огнѣ горитъ.
   Развязала Роза царевна лыко, сорвала долой... и вдругъ блеснуло передъ ней ея кольцо обручальное! Выпучили глаза свои царевичи, и дѣти боярскіе, и гости торговые, глядятъ не вѣрятъ, что передъ ними дѣлается.
   -- Гдѣ ты взялъ это кольцо? спросила поспѣшно Роза царевна у дурачка Иванушки.
   "Пошелъ я намедни за грибами въ лѣсъ да тамъ и нашелъ его", отвѣчаетъ дурачекъ-Иванушка.
   Не повѣрила тому Роза царевна, беретъ дурачка Иванушку за руку и ведетъ къ своему родителю, царю Поликарпу.
   Вотъ, родитель мои, сказала она отцу своему, вотъ тотъ человѣкъ, котораго я желаю мужемъ имѣть!
   Посмотрѣлъ царь Поликарпъ на дурачка Иванушку, покачалъ головой изъ стороны въ сторону: что это, спрашиваетъ #въ, дочь моя любезная, вздумалось тебѣ идти за такого дурня неописанаго?.. Экое ваше сердце дѣвическое, неразумное упрямое, то вамъ нравится, на что другому смѣхъ посмотрѣть!.. Ну да и то сказать, не мнѣ съ нимъ жить: обѣщалъ я отдать тебя за того, кто тебѣ полюбится, такъ дѣлать нечего.
  

VII.
СВАТЬБА ДУРАЧКА ИВАНУШКИ.

   Повѣстилъ царь Поликарпъ своимъ подданнымъ, что выдаетъ онъ свою дочь за дурачка Иванушку, и велѣлъ все приготовить къ пиру сватебному.
   Пошли толки, пересуды между придворными, кто говоритъ, что царь рѣхнулся, кто что царевна съ ума сошла; поровнять такого олуха съ царевичами.... гдѣ это видано?.. Покорили, похаяли, по пришло дѣлать, что царь приказалъ; не станешь къ нему въ совѣтомъ соваться, въ глаза бранить зятя выбраннаго.... махнули рукой да и молвили промежъ себя: видно на всякаго дурака своего ума не напасешься.
   Зачали готовить великій пиръ.
   Братья же дурачка Иванушки отъ такого удивленія ходили съ недѣлю какъ шальные, не знавъ, за что приняться. Поди-ти, думаютъ, не родись уменъ и богатъ, а родись счастливъ!.. Досталося и нашему теляти волка поимати.
   Начались пиры брачные. Обвѣнчали дурачка Иванушку съ Розой царевной и отпустили ихъ на покой въ особый покой; и царь Поликарпъ заперъ за ними дверь на крюкъ, а самъ пошелъ приготовить побольше горшковъ да корчагъ, что бы на другое утро всѣхъ ихъ перебить въ честь молодымъ. Не знаю для чего это дѣлается, а только порядокъ такой ведется у добрыхъ людей; изъ пѣсни слова не выкинешь!
   Между тѣмъ Роза царевна, оставшись наединѣ съ дурачкомъ Иванушкой, взяла его одной рукою бѣлою за подбородокъ, а другую положила на плеча, сама глядитъ ему въ очи ясныя и говоритъ своимъ сладкимъ голосомъ:
   -- Супругъ мой милый, Иванушка! (экая проворная, успѣла провѣдать, какъ и мужа зовутъ!) скажи, открой мнѣ: ты ли это былъ тѣмъ богатыремъ, который побѣдилъ Буслая сильнаго и досталъ мое кольцо обручальное?..
   Иванушка дурачекъ послѣ отца ни разу не слыхивалъ, что бъ кто его называлъ такъ и говорилъ съ нимъ такъ ласково, такъ слыша онъ отъ Розы царевны такую рѣчь, насилу духъ переводилъ отъ радости, хочетъ молвить, голосу нѣтъ, едва не задохнется...
   Вотъ какъ немного поугомонился, взялъ онъ руку Розы царевны, положилъ на свою, гладитъ по ней другою, не налюбуется; и такъ ему стало весело, радостно, что онъ кажись готовъ былъ пуститься въ присядку, или до упаду смѣяться, хоть и самъ не знаетъ чему. Спрашиваетъ его опять Роза царевна, и онъ, немножко поопомнившись, такъ отвѣчаетъ ей: "Любезная моя супруга, неоцѣненная Роза царевна, ручки снѣговыя, рѣчи медовыя!.. Не чаялъ я, не ожидалъ, въ мысляхъ не держалъ сидѣть подлѣ тебя, держать и цѣловать твои ручки бѣлыя, глядѣть въ твои очи ясныя! будь же ты во вѣки вѣчные большой надо мной, моею царицею-повелительницею, а я буду твой покорный послушливый мужъ, Цванъ грѣшный!" (Говоря это Иванушка-дурачекъ безпрестанно подносилъ къ губамъ руку Розы царевны и чмокалъ, словно чѣмъ сладкимъ закусывалъ). "А что ты меня спрашиваешь, я ли досталъ кольцо твое, или я ли одолѣлъ Буслая на своемъ Сивкѣ-буркѣ, того я тебѣ сказать не могу, потому, что когда мой батюшка отдавалъ мнѣ коня богатырскаго и оружіе, то накрѣпко приказывалъ про это никому не сказывать!"
   -- Ну имъ я не буду распрашивать, сказала Роза царевна и такъ при этомъ улыбнулася, что нашъ дурачекъ-Иванушка чуть не растаялъ, что воскъ въ печи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Отошли пиры брачные; лапалъ Иванушка дурачекъ поживать, что сыръ въ маслѣ кататься, и на печь не просится; любитъ его жена, Роза царевна, тесть царь Поликарпъ жалуетъ; не жизнь, а раздолье.
   Помогалъ и братьямъ своимъ дурачекъ Иванушка; не бойсь забыли дуракомъ звать, а при нуждѣ еще и поклонилися.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Царевичи разныхъ странъ, и бояре, и прочіе придворные Поликарпа царя, смѣются заочно надъ Иванушкой и корятъ его, а въ глаза онъ у нихъ разумнѣе всѣхъ; совретъ онъ что сдуру, а они покатываются со смѣху... Экой, говорятъ, шутникъ, экой разумникъ!
   Были еще два зятя у Поликарпа царя, мужья его старшихъ дочерей, оба Григорьи царевичи, одинъ назывался Григорій молодой, а другой Григорій съ бородой. Не любили ойи дурачка Иванушку пуще всѣхъ; гдѣ бы ни пришлось, при комъ бы ни случилось, подымаютъ его на смѣхъ, а онъ-себѣ только отмалчивается: погодите, думаетъ, будетъ ншено и въ нашемъ закромѣ!
   Но надоѣло наконецъ ему слушать ихъ умничанье: досаднѣе же всего, что говорятъ они ему рѣчи обидныя при Розѣ царевнѣ, хоть та за него изо всѣхъ силъ заступается, но противъ двоихъ гдѣ устоять.
  

VIII.
УПОТРЕБЛЕНІЕ ПЕРВАГО ПОДАРКА ѲОМЫ.

   Да чтожъ такое, въ самомъ дѣлѣ, думаетъ Иванушка-дурачокъ, развѣ я никогда уже съ вами не справлюся?.. Какъ раздосадывали они его разъ, схватилъ онъ шапку свою и пошелъ въ поле чистое; отошелъ въ глухую сторону, за лѣсъ, оборотился лицемъ на полдень и проговорилъ тихимъ голосомъ; "Уть, уть моя утушка! гдѣ ты моя сизокрылая?.. Взвѣйся скорѣй поподнебесью, прилети ко мнѣ яснымъ соколомъ!"
   Подулъ тихій вѣтерокъ съ южной стороны, зачернѣлось на небѣ темное пятнышко и спустилась передъ дурачкомъ Иванушкой сѣрая уточка; прошлась передъ нимъ и выронила два яйца изумрудныя. Взялъ ихъ Иванушка дурачекъ, отпустилъ утку опять на волю и пошелъ домой.
   Принесъ онъ эти два изумруда: одинъ для тестя своего Поликарпа царя, а другой для своей милой жены Розы царевны.
   Дивится царь Поликарпъ на такую вещь рѣдкую и спрашиваетъ дурачка Иванушку, гдѣ это онъ досталъ ее?
   Тамъ, на полянѣ за лѣсомъ, отвѣчаетъ дурачекъ-Иванушка, увидѣлъ я утку диковенную: крылья у ней сизыя-лазоревыя, шейка бисерная, вмѣсто глазъ два брилліантика свѣтятся... Захотѣлось мнѣ поймать ее,-- вотъ я и полѣзъ въ тростникъ, поймать то ее не поймалъ, а гнѣздо отыскалъ; вотъ и взялъ оттуда эти два яичка ея.
   Мудрено это показалось Поликарпу царю, созвалъ онъ всѣхъ придворныхъ своихъ, и объявилъ всѣмъ и каждому, что кто поймаетъ эту утку ему, того онъ пожалуетъ чиномъ большимъ и всякою царскою милостію.
   Узнавъ это, старшіе дочери Поликарпа царя пересказали мужьямъ своимъ такую вѣсть и упрашивали, что бы они утку добыли: дуракъ-дескать ея яйца досталъ и царь Поликарпъ имъ очень доволенъ за это.
   Вотъ Григорій молодой и Григорій съ бородой сбираются на другое утро утку ловить.
   Дурачекъ Иванушка всталъ еще раньше ихъ, пришелъ въ долину, кликнулъ сивку-бурку, нарядился сильнымъ могучимъ богатыремъ, позвалъ свою уточку сизокрылую, пустилъ ее по лугу прохаживаться, а самъ легъ подъ дерево.
   Приходятъ два его шурина, Григорья царевичи, видятъ, прохаживается утка диковенная!.. разгорѣлись у нихъ зубы на чужбину, приглянулась-понравилась имъ уточка сизокрылая. Только видятъ: лежитъ богатырь подъ деревомъ, подлѣ него щиплетъ траву ретивый конь.
   -- Смотрико, говоритъ одинъ Григорій царевичь другому Григорью царевичу, это тотъ богатырь!..
   "Да видно и утка его; подойдемъ къ нему, узнаемъ."
   Подошли Григорьи царевичи къ дурачку Иванушкѣ, поклонилися, только его не могли признать.
   -- Не твоя ли это утка, богатырь честной? спрашиваютъ они у него.
   "Да, моя, доморощеная: отвѣчаетъ дурачекъ Иванушка.
   -- Ахъ какая она чудная, красивая!..
   "Напорядкахъ; живетъ-себѣ."
   -- Не продашь ли ты ее намъ, богатырь честной?
   "Она у меня не продажная."
   -- Что жъ такъ?
   "Да такъ; она у меня завѣтная: могу я отдать ее, только не за серебро и не за золото..."
   -- Что же тебѣ надобно?
   "Да вотъ, если бы вы, примѣромъ сказать, захотѣли ее у меня купить, взялъ бы я съ васъ по пальцу съ одной ноги.
   Посмотрѣли Григорьи царевичи другъ на друга, посовѣтывались и согласились между собою.
   -- А неужто, спрашиваютъ они Иванушку, неужто кромѣ ни за что не отдашь!
   "Ни за что таки... Да развѣ это дорого? Иной молодецъ за такую рѣдкость позволитъ себѣ и обѣ ноги отнять!"
   -- Быть такъ; сказали Григорій молодой и Григорій съ бородой; мы у тебя ее покупаемъ.
   Вынулъ свой мечь дурачекъ Иванушка, велѣлъ разуться и поставить ноги на пенекъ, самъ отсѣкъ имъ по пальцу, положилъ въ карманъ и отдалъ имъ свою уточку.
   Пришли домой Григорьи царевичи, хвастаются... Достали мы, говорятъ, утку легохонько, а иной бы за нее голову положилъ: стерегли ее два богатыря могучіе, да какъ мы припугнули ихъ, такъ они и тягу задали!.. Вотъ тебѣ, батюшка, царь Поликарпъ, даримъ ее!
   Прыгаетъ царь Поликарпъ отъ радости, обнимаетъ зятьевъ... "Ахъ вы мой голубчики бѣлые, чего вамъ за вашъ трудъ хочется?.. Просите у меня, что только могу, все для васъ сдѣлаю."
   -- Да мнѣ, говоритъ Григорій съ бородой, хотѣлось бы воеводою быть. А мнѣ, молвилъ Григорій молодой, надъ войскомъ быть набольшимъ.
   Исполнилъ царь Поликарпъ ихъ желаніе, и сталъ Григорій съ бородой съ воеводства добывать себѣ по яйцу изумрудному; а Григорій молодой патянулъ на себя платье военное, наторкалъ перьевъ на голову, и сталъ ни дать-ни взять селезень съ крыльями сизыми, съ шеей унизанной.... и сдѣлались они съ тѣхъ поръ еще нахальнѣе прежняго: нѣтъ отъ нихъ житья дурачку Иванушкѣ... и лѣнивъ-то онъ, и глупъ-то онъ, и нечего-то отъ него и ждать путнаго!..
   -- Погоди, думаетъ дурачекъ Иванушка, и мы будемъ воеводами, и у насъ будетъ на боку желѣзка побрякивать.
  

IX.
ВТОРОЙ ПОДАРОКЪ ѲОМЫ ПОКОЙНИКА.

   Раздосадовалъ Иванушка еще разъ на насмѣшниковъ, пошелъ пройтися съ горя по полю, и принесъ царю Поликарпу пригоршни отборнаго жемчугу.
   -- Гдѣ это ты досталъ? спрашиваетъ удивленный царь Поликарпъ.
   "Да пошелъ я прогуляться въ лѣсъ на поле, вижу ходитъ тамъ свинка, золотая щетинка, серебряный хвостикъ съ жемчужной кисточкой; что не разъ прыгнетъ, усыпитъ вокругъ себя жемчугомъ, а кисточка все не убавляется... Я было за ней, чтобы поймать ее, а она въ болото, вотъ только по ея слѣду и набралъ всего.
   -- Кто бы эту свинку мнѣ поймалъ, для тогобы я сдѣлалъ все, что только онъ ни вздумаетъ, сказалъ царь Поликарпъ.
   Узнали это Григорій молодой и Григорій съ бородой, потолковали между собой, и сбираются свинку ловить. Встаютъ они утромъ рано и идутъ на мѣсто сказанное; а Иванушка дурачекъ со своимъ сивкой-баркой уже тамъ ихъ дожидается...
   Приходятъ Григорій молодой и Григорій съ бородой съ свинкою, золотой щетинкою къ царю Поликарпу, поплатившись Иванушкѣ еще двумя пальцами, и похваляются: отбили, видишь, они ее тоже у сильныхъ могучихъ богатырей...
   Дивятся имъ и прославляютъ ихъ всѣ придворные царя Поликарпа; а царь Поликарпъ награждаетъ ихъ чинами и почестями; одному Иванушкѣ дурачку ничего нѣтъ, кромѣ насмѣшекъ да подтруниванья.
   Любитъ его одна только Роза царевна прекрасная, а и она, глядя на другихъ, не стерпѣла, молвила: "чтобы тебѣ, мой любезный Иванушка, тоже добыть что нибудь диковенное, и ты бы былъ въ чести, и тебѣ бы люди дивилися!"
   -- Возлюбленная моя супруга, Роза царевна прекрасная, отвѣчаетъ дурачекъ Иванушка; неужели ты, будучи такая разумная, думаешь, что тотъ только и славенъ и уменъ, кто утку поймалъ да свинку загналъ?.. надобно при этомъ знать, какъ онѣ я осталися...
   Взяла его Роза царевна за ухо, подрала легонько, и промолвила слова разумныя: "глупенькій ты, глупенькій!.. Еще ли ты до сихъ поръ не догадаешься, что инымъ людямъ кажется и утку поймать не шутка, и свинку загнать не бездѣлица!"
   -- Придетъ время, моя любезная Роза царевна, говоритъ дурачекъ Иванушка, покажу всѣмъ, что я и тетеревей гораздъ ловить!
  

X.
ЧѢМЪ ВСЕ ПОВЕРШИЛОСЯ.

   По случаю великой баталіи, бывшей при царицѣ Наталіи, за нѣсколько тысячъ лѣтъ назадъ, царь Поликарпъ задаетъ пиръ на весь міръ, и бояръ на томъ пиру тьма тьмущая.
   Сидятъ гости за царскимъ столомъ; ходитъ по нихъ ковшъ круговой зелена вина. Бояре похваляются: тотъ то-то сдѣлалъ, тотъ того-то убилъ, а пуще всѣхъ шумятъ про себя Григорій молодой и Григорій съ бородой; одинъ дурачекъ Иванушка сидитъ-себѣ тихо, ѣстъ, пьетъ молчитъ, ничего не говоритъ... Посмотрѣла на него Роза царевна, поглядѣлъ на нее Иванушка; больно стало его сердцу молодецкому, что она закручинилась, замышляетъ онъ выдумываетъ, какъ бы ему утѣшить себя, показать себя передо всѣми.
   Начались потѣхи послѣ стола. Старики сидятъ, пьютъ, куликаютъ, разговариваютъ про старые годы бывалые; а кто были на пиру молодые, плясать пошли, туда же пустились и Григорьи царевичи: нужды нѣтъ, что двухъ пальцевъ нѣтъ, на то есть мастера Нѣмецкіе, не только пальцы, и цѣлую ногу придѣлаютъ, не провѣдаешь, что она деревянная.
   Къ слову сказать, и я знаю одну такую боярышню, у которой ножки такія маленькія хорошенькія, что ни за что не повѣрю, будто онѣ настоящія, мнѣ все сдается, что онѣ сдѣланы изъ какого нибудь заморскаго мрамора.
   Послѣ пляски и музыки, вышли гости пройтися по двору широкому; и зачали тамъ молодые удаль свою показывать: ѣздить, перескакивать, черезъ тынъ на борзыхъ коняхъ. Пуще всѣхъ отличились Григорій молодой и Григорій съ бородой, подсмѣиваются они надъ дурачкомъ Иванушкой: "Осѣдлайко, говорятъ, царевичь Иванъ теленочка, прокатись на немъ, покажи свою удаль молодецкую!"
   Не отвѣчалъ ничего Иванушка; взглянулъ на свою Розу царевну, а у ней, моей голубушки, инда слезы на глазахъ навернулися... Взялся за умъ дурачекъ Иванушка.
   -- На телятахъ я не ѣзживалъ, отвѣчалъ онъ Григорьямъ царевичамъ, можетъ вамъ это въ привычку однимъ, а вотъ на такихъ коняхъ катывался!..
   Тутъ онъ подошелъ къ коню князя Буслая, на котораго, кромѣ самаго Буслая, никто и сѣсть не смѣлъ; вспрыгнулъ на него, сѣлъ задомъ напередъ и ударилъ по немъ; вскакнулъ конь Буслаевъ и понесъ мчать Иванушку по двору; вскрикнула съ испугу Роза царевна, а Григорьи царевичи покатились со смѣху и кричатъ ему: эй, добрый молодецъ, свалишься, ухватись за хвостъ!.. но нашъ дурачекъ Иванушка охватилъ коня ногами, поджалъ руки, сидитъ не шелохнется, словно приросъ къ нему! скакалъ, бился конь, наконецъ умаялся, опустилъ голову, подошелъ къ крыльцу; спрыгнулъ съ него дурачекъ Иванушка.
   -- Ну, зять мой милый, сказалъ царь Поликарпъ, не чаялъ я въ тебѣ такой удали!
   "Да ты можетъ быть и многаго не чаешь, батюшка;" отвѣчалъ Иванушка дурачекъ; да какъ свистнулъ, гаркнулъ: гей сивка-бурка, вѣшняя ковурка, стань передо-мной, что листъ передъ травой!"
   Загудѣлъ вѣтеръ, раздался топотъ по чисту полю, и ретивый конь какъ вихорь перелетѣлъ чрезъ стѣну дворца царскато и сталъ передъ дурачкомъ Иванушкой; вскочилъ тотъ на него и оборотился къ Поликарпу царю: "Узнаешь ли теперь, батюшка, кто одолѣлъ Буслая сильнаго? кто досталъ кольцо твоей дочери, Розы царевны?.."
   Вылупилъ очи царь Поликарпъ, не сморгнетъ-уставился; сдается ему, что все это во снѣ представляется. Прочіе другіе рты поразинули, ждутъ что еще будетъ.
   "Узнай же еще" сказалъ дурачекъ Иванушка, "чьи это подарки, которыми тебя дарили зятья твои, Григорьи царевичи!" Проговорилъ онъ слова извѣстныя, прилетѣла къ нему уточка сизокрылая, прибѣжала свинка золотая щетинка. "А вотъ и то, за что ихъ купили Григорьи царевичи" примолвилъ Иванушка; вынулъ четыре пальца и кинулъ ихъ передъ тестемъ своимъ. "Прикажико разуться царевичамъ, самъ увидишь, что я правду сказалъ.
   Опомнился царь Поликарпъ, приказалъ разуться Григоріемъ царевичамъ... Дѣлать нечего, хоть не хочется, а пришло исполнять волю царскую, разулися... хорошо Нѣмецъ пальцы придѣлалъ, а все отличишь живое отъ деревяннаго! Видитъ царь Поликарпъ правду Иванушкину, зло взяло его на царевичей.. какъ? закричалъ онъ гнѣвно, такъ вы меня обманывали?... Я же васъ дамъ за это!..
   И какъ спознали всѣ, что царевичи Григорій молодой и Григорій съ бородой подпали подъ опалу царскую, идутъ на нихъ же съ доносами: одни говорятъ, что Григорій съ бородой на своемъ воеводствѣ такъ обиралъ, что хоть по міру пришло идти; а другіе, люди военные, жалуются, что Григорій молодой не давалъ имъ покоя ни ночь ни день, пришло хоть живымъ въ гробъ ложиться.. Вѣстимо дѣло: на кого уськнутъ, на того и собаки лаять поднимутся!
   Не сказанно-не описанію разсердился-раздосадывалъ царь Поликарпъ на своихъ зятьевъ Григорьевъ царевичей, хочетъ ихъ злой казни предать. Но дурачекъ Иванушка, и Роза царевна, и другіе прочіе бояре утишили-уговорили его перемѣнить гнѣвъ на милость. Успокоился царь Поликарпъ и приказалъ объявить Григорьямъ царевичамъ, что онъ, ради своей милой дочери Розы царевны и своего любезнаго зятя Иванушки, прощаетъ ихъ; но только съ тѣмъ, чтобы ни они, Григорьи царевичи, ни его дочери, жены ихъ, которыя ихъ всему худо учили и наушничали, никогда ему на глаза не показывались.
   Иванушка же дурачекъ сдѣланъ и воеводою и набольшимъ надъ всѣмъ войскомъ Поликарпа царя. За разумною женой, Розой царевной, и онъ прослылъ такимъ умникомъ, что поискать еще!.. А Григорьи царевичи жили какъ ссыльные-опальные, за прежнее удальство и насмѣшки; въ люди не показывались, и никто ихъ, а по нихъ и женъ ихъ, не звалъ къ себѣ ни на пиры ни на праздники...
   И пошла съ тѣхъ поръ ходить въ народѣ пословица: "горе, горе, какъ мужъ Григорій, а лучше дуракъ да Иванъ!"

-----

   Ну, что, люди добрые! Приглянулась ли вамъ моя сказочка?
  

XI.
СКАЗКА
о
ХИТРОМЪ ЖИДКЪ
и
О ЦЫГАНѢ,
ПО ПРОЗВИЩУ НЕ-ДАЙ-ПРОМАХА;
и
О ТОМЪ, КАКЪ ОНИ ВМѢСТѢ ШЛИ ПУТЕМЪ-ДОРОГОЮ.

  

СКАЗКА
О ІОСЬКѢ, ХИТРОМЪ ЖИДКѢ, И О ЦЫГАНѢ УРЫВАѢ, ПО ПРОЗВИЩУ НЕ ДАЙ ПРОМАХА.

   На пути, на дорогѣ, на большой ли столбовой, или на проселочной, какъ знать; но только то вѣдомо, что дорога эта лежала однимъ концемъ къ полудню, а другимъ ко полуночи. Такъ на этой дорогѣ длинной-далекой, случилося сойтиться двумъ путникамъ: жидку Іоськѣ хитрому, да цыгану Урываю, но прозвищу не-дай-промаха. Сошлись они вмѣстѣ; прежде рѣчь повели о погодѣ теплой, жаркой-сухой, потомъ о дальнемъ трудномъ пути, тамъ о прочихъ разностяхъ: о родныхъ своихъ, о дѣлахъ, за которыми пустились въ путь, и такъ съ полчаса покалякавши, стали добрыми пріятелями, и согласились вмѣстѣ идти не отставая другъ отъ друга; каждый обѣщался все дѣлить пополамъ съ другомъ-товарищемъ, всякую нужду пополамъ нести; а каждый смекала, себѣ на умѣ, въ дальной дорогѣ надуть чѣмъ нибудь своего друга-товарища любезнаго: Іоська посвоему манеру жидовскому, а Урывай на свою цыганску стать.
   "Вотъ" говоритъ цыганъ Урывай жидку Іоськѣ хитрому ""вотъ, какъ же не лучше намъ вмѣстѣ идти, всякую трудность пополамъ дѣлить: вотъ намъ теперь идти до мѣста двадцать двѣ версты, а пойдемъ мы вмѣстѣ, разложимъ пополамъ: выйдетъ на брата по одиннадцати! .
   -- Вѣстимо, вѣстимо, что и говорить, примолвилъ Еврей, и отецъ Соломонъ сказалъ, что съ другомъ не бремя дорога дальняя.
   "Да что, для друга и семь верстъ не крюкъ. А кто этотъ отецъ Соломонъ?"
   -- Кто его знаетъ; я такъ отъ старшихъ слыхалъ, только долженъ быть умный человѣкъ.
   И думаетъ жидъ про цыгана: хорошъ гусь, и про Соломона не слыхивалъ! И думаетъ цыганъ про жида: погоди честный Евреи, я тебѣ покажу премудрость Соломонову!..
   Такъ вѣдь идетъ и не на одномъ пути... да что растолковывать, сами, будьте здоровы, небойсь давно догадалися.
   Шли-шли такъ наши путники, пріустали, сѣли на пути и давай другъ другу разныя диковинки разсказывать.
   -- А что, панъ Урывай, добрый человѣкъ, ты чай на пути кое-что видѣлъ, кое-чему поучился-таки?..
   "Чему, учиться, самъ другихъ училъ, даромъ что дуракъ-дуракомъ родился. Попалъ я разъ, скажу тебѣ, въ такую сторону, гдѣ народъ дурень на дурнѣ сидитъ, дурнемъ погоняетъ еще; между нихъ побывши и самъ одурѣлъ-было; и дѣйствительно, можетъ теперь съ тобой въ дорогѣ идучи, мнѣ прилунится сдѣлать что не ловкое, такъ не взыщи на мнѣ, а на мою участь пѣняй, что къ дурнямъ было-завела меня. Вѣдь повѣришь ли, что это за народъ такой: и смѣшно, и досадно глядѣть на нихъ; иду, примѣрно, я разъ ночной порой; ночь была свѣтлая-мѣсячная и вижу, что человѣкъ съ пять бродятъ въ пруду по поясъ въ водѣ, съ рѣшетами. Что молъ-вы, ребятки, карасей ловите, что ль? "Нѣтъ" говоритъ, намъ звѣздъ набрать хочется..."
   -- Какихъ звѣздъ?
   "Да вонъ, что, видишь, въ водѣ-то свѣтятся. .
   -- Да, дурни, то небесныя звѣздочки, онѣ только на водѣ кажутся, а вѣдь, видите, онѣ всѣ въ небѣ вдѣланы.
   Взглянули дурни къ верьху "и то" говорятъ "смотри пожалуй, мы на небо-то посмотрѣть и не догадаемся!.. то-то ловимъ-ловимъ вотъ уже битыхъ два часа, кажется и въ рѣшетѣ видишь, а воду выпустишь -- и нѣтъ ничего!"
   Хоть глупый этотъ народъ, да спасибо послушливый: когда я имъ растолковалъ все порядкомъ, то сей-часъ же свою ловлю и бросили; но я таки спросило., полюбопытствовало.: а на что-молъ вамъ звѣзды понадобились?.. чтобы вы со. ними сдѣлали, буде добыли бы?
   "Да хотѣли -было на кафтаны прицѣпить."
   -- А это къ чему?
   "Да какъ же: тогда бы всѣ насъ стали звать высокопочитательными, стали бы передо, нами шапки снимать и насъ чествовать. ."
   -- Нѣтъ, други любезные, примолвилъ я, чтобы нацѣпить себѣ на кафтанъ звѣзду, да заставить другихъ себя почитать, надо что нибудь побольше сдѣлать, чѣмъ ходить съ дырявымъ рѣшетомъ, по поясъ въ тинѣ, наровнѣ со всякой гадиной.
   Еще разъ, иду я мимо одной избы въ той сторонѣ и вижу, что куча народу -- корову на крышу тащатъ.
   -- Для чего это? спрашиваю.
   "Да вонъ" отвѣчаютъ мнѣ, трава на крышѣ выросла, жалко такъ ее оставить, пропадетъ ни за что, такъ пусть корова съѣстъ, будетъ выгоднѣй."
   -- Да на что же вамъ тащить корову на крышу для этого, вы сорвите траву, да и отдайте ей.
   "Эко дѣло, смотри пожалуйста, и то вѣдь такъ; ай прохожій, спасибо братъ, вѣдь у насъ на это простое дѣло и догадки не было!"
   Въ третьей деревнѣ тоже мнѣ случилось этихъ дурней наставить на путь: пришелъ я на одинъ постоялый дворъ и вижу православные завтракаютъ; поставили горшокъ каши да изъ него и черпаютъ.... да то диковинка, что каждый зачерпнетъ и опять уйдет

  
  

ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА.

Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Сказка изъ похожденій слагается.
Казакъ Луганскій.

Изданіе Ю. М.
МОСКВА
184З.

ОГЛАВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

   V. Сказка про Грицка Гарбузка и про его похожденія всему свѣту на удивленіе
   VI. Сказка о солдатѣ Яшкѣ красной рубашкѣ-синія ластовицы
   VII. Сказка о сѣромъ Волкѣ и о печальныхъ приключеніяхъ, случившихся съ нимъ въ сто достопамятной жизни
   I. Каковъ былъ Уська сѣрой волкъ
   II. Медвѣдка, Уськина тетка
   III. Уську въ службу зачислили
   IV. Уська за взятки въ бѣду попалъ
   VIII. Сказка о Дурнѣ Бабинѣ, сынѣ Лукерьинѣ
   IX. Сказка о Дурнѣ, прозванномъ безроднымъ Дурындою
  

V.
СКАЗКА ПРО БАТРАКА ГРИЦКА ГАРБУЗКА
и
ПРО ЕГО ПОХОЖДЕНІЯ, ВСЕМУ СВѢТУ НА УДИВЛЕНІЕ.

   Врывайтеся столбы дубовые, стройся изба кленовая! входите, братцы-товарищи, садитесь по залавочью, вкругъ стола, слушать сказку новую!.. А буду я разсказывать сказку дивную, волшебную, сказку нашего края Украинскаго. Какихъ у насъ тамъ чудесъ не водится! Спросите хоть у нашего побратима, пасшника, Паньки Рудаво, онъ вамъ поразскажетъ, какъ чортъ пряталъ мѣсяцъ въ карманъ, а пьяный подьячій и видѣлъ всю эту проказію, да люди подумали, что ему сдуру мерещилось!
   Въ самомъ дѣлѣ, чего у насъ нѣту тамъ! И вѣдьмы Кіевскія, и русалки Днѣпровскія, и кикиморы домовыя и заморскія. А наши казаки живутъ себѣ, да надъ ними потѣшаются!

-----

   Былъ у насъ тамъ, примѣромъ сказать, одинъ старый казакъ, Данило. Съ виду что твой муромскій медвѣдь, бородища этакая!.. Какъ гаркнетъ "на коня!" такъ сосны дрожатъ. А какой былъ добрый, ласковый! Приди, бывало, къ нему въ хуторъ, радъ запоить запеканкою, закусить бублика и не спрашивай, все чистымъ свинымъ саломъ подчиваетъ. Не любилъ онъ смерть недруговъ Русской земли. Какъ, бывало, скажутъ на войну идти, хоть былъ онъ лѣтъ этакъ подъ семдесятъ, голова, что снѣгъ, бѣлехонька, а откуда возмется ловкость и сила молодецкая! вскочитъ на коня прежде всѣхъ, да какъ пріѣдетъ въ поле чистое да пойдетъ брить головы Турецкія, такъ по шею съ корнемъ и срѣзываетъ; а въ мирное время смѣшитъ да морочитъ Божій народъ; выйдетъ къ шинку, раскроетъ грудь широкую, станетъ насупротивъ какого хочешь орудія и не только изъ ружья, а хоть изъ пушки бомбой стрѣляй, и то синяго пятна не сдѣлаешь! Былъ онъ Христіанинъ православный, Государю служилъ, Богу вѣровалъ, безъ креста спать не ляжетъ, куска не съѣстъ. Ненавидѣлъ онъ еще, страхъ какъ, племя вражьяго, сирѣчь, силу нечистую; за то, бывало, русалки и вѣдьмы и вся челядь ихняя отъ его хутора за версту бѣгивали. Поймаетъ, бывало, чорта, да и запряжетъ въ оглобли, рыломъ къ санямъ; бьется, маится сердяга, ни назадъ податься ни впередъ бѣжать; смотришь бывало: никого не видно, а сани ѣлозіютъ взадъ и впередъ; православные такъ и покатываются со смѣху. За то ужъ какъ чортъ-то вырвется, такъ закажетъ правнукамъ и праправнукамъ въ казацкую хутку заглядывать. Вотъ каковы наши молодцы удалые! Такъ что тутъ дивовать на племя французское, что если бывало закричатъ: казакг! то цѣлый полкъ и бѣжитъ назадъ.

-----

   Про такого-то казака хочу я разсказывать вамъ, братцы-товарищи, и вамъ, мои читатели и миленькія читательницы; буде вы въ мою книжку заглянете, такъ прошу васъ не прогнѣваться, если иное слово не такъ скажется: вѣдь рѣчи пересказаныя, что снопы перевязаные, цѣпъ схвати да и молоти, а нечего ихъ рыть-перкапывать -- изъ старыхъ тряпьевъ не нашьешь обновъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПЕРВОЕ.

   Былъ Грицко Гарбузокъ славный, ловкій парубокъ. Оставилъ ему батько много казны и добра полнаго, да какъ нажилъ Грицко по его смерти свою волю, то и зачалъ поживать по казачьему: что у него было, въ шесть мѣсяцевъ все какъ водой снесло. Пришло Грицку, хоть не хочется, въ службу идти. Въ тѣ поры была въ нашемъ краю шляхта поганая; пошелъ Грицко къ зажиточному шляхтичу наниматься въ батраки. Видитъ шляхтичъ, что Грицко парень взрослый, здоровый; смѣкаетъ: отслужитъ-де онъ мнѣ одинъ за троихъ; нанимаетъ Грицка нашего; беретъ Грицко не много не мало, на каждый мѣсяцъ, на наши деньги по пяти алтынъ; только дѣлаетъ уговоръ съ шляхтичемъ, чтобъ ему Грицкѣ жить, хорошо служить, куда пошлютъ, идти не отказываться; а ему шляхтѣ не пятиться; не ссылать Грицка безо всякой вины; а если, или онъ Грицко не захочетъ жить, или онъ шляхта не захочетъ его держать, то первому не платить зажитаго жалованья, а другому дать своему хозяину хорошую тукманку за неустой, да и разкланяться. Уговоръ въ тѣ поры лучше денегъ былъ. Согласился шляхтичъ оставить Грицка; думаетъ себѣ: послужитъ онъ мнѣ, поработаетъ да и уйдетъ безо всего, а если надоѣстъ мнѣ слишкомъ, сгоню его; что за бѣда получить тукманку, съ этого рогъ не выростетъ, а шишка вскочитъ, такъ и опять пройдетъ.
   Вотъ сталъ Грицко жить у шляхтича; дѣлаетъ все, ворочаетъ одинъ за десятерыхъ, и туда поди Грицко и сюда вернись; да, кой чортъ, думаетъ онъ, я вѣдь тебѣ, шляхта поганая, не лыко достался помыкать такъ мною! Началъ Грицко нашъ надъ шляхтичемъ подтрунивать; что прикажутъ ему, а онъ будто не дослышитъ, не доразумѣетъ, да и сдѣлаетъ по своему, такъ, что ужъ сталъ надоѣдать своему шляхтичу. Одиножды сидитъ шляхтичъ подъ окномъ и видитъ, на огородъ его любимый быкъ вбѣжалъ, разыгрался тамъ, распрыгался, портивъ все да коверкаетъ, топчетъ ногами, разрываетъ рогами, да такъ реветъ, что страшно и подступиться. "Гей, Грицко!" закричалъ шляхтичъ, "добѣгай, тамъ въ огородѣ быкъ зашелъ, уйми его." -- Отъ за разъ!-- отвѣчалъ Грицко; вошелъ въ огородъ; увидалъ его быкъ, затрясъ головою, поднялъ хвоста., уставилъ рога и пустился прямо на Грицка бодать; только онъ добѣжалъ до него, какъ тотъ стукнулъ его кулакомъ между рогъ, взревѣла, быкъ упалъ на землю, да ужъ съ той поры и не вставала, никогда. Така, у шляхтича сердце и оборвалось. "Ахъ пане мій Боже! вотъ казацкій кулакъ каковъ! да этакъ онъ одинъ щелчокъ дастъ, такъ цѣлый вѣкъ сиднемъ просидишь!" Испугался нашъ шляхта; жалко ему быка, да страшно и кулака; думаетъ, какъ бы отъ Грицка отдѣлаться; пересказала, все паннѣ своей; та говоритъ: посмотримъ, постараемся его какъ нибудь съ рукъ спихнуть. Еще одинъ разъ сидитъ шляхта съ своею панною да разговариваетъ; разпѣлся ихъ пѣтухъ подъ окномъ, голоситъ, не даетъ слова выговорить. "Грицко!" закричала панна. "Поди махни на пѣтуха, что бы онъ пѣть пересталъ!" Пошелъ Грицко, да и отмахнулъ пѣтуху голову ножемъ; какъ стали его бранить и спрашивать, на что онъ это сдѣлалъ, онъ отвѣчалъ одно: "не разумію, що панна кажете: по нашему махнути, такъ по горлу махнуть!" Вотъ такъ-то потѣшался Грицко надъ своими панами. Что съ нимъ дѣлать, думаетъ шляхтичь, ломаетъ голову, такъ и сякъ мѣрекаетъ, какъ бы сбыть батрака, не получивъ кулака на свою долю.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ВТОРОЕ.

   Услыхалъ панъ, разъ, что завелись гайдамаки въ лѣсу, не далеко отъ него, и нѣтъ отъ нихъ ни проѣзда конному, ни прохода пѣшему; губятъ всѣхъ на повалъ, да и все тутъ. Говоритъ шляхтичь Грицкѣ нашему: "сослужи, Грицко, службу, выживи гайдамаковъ изъ лѣсу; прибавлю тебѣ двойное жалованье." -- Гараздъ,-- молвилъ тотъ; -- почему не сдѣлать этого.-- Пошелъ Грицко въ лѣсъ; идетъ себѣ, съ ноги на ногу переваливается, потягиваетъ люльку, сирѣчь трубку свою, да постукиваетъ дубинкою по деревьямъ; въ лѣсу раздается, словно во Сто топоровъ рубятъ. Напались на него два гайдамака; ну приставать. "Чего ты, ледащій, разшумѣлся? хиба не хочешь до пана черта итти?"
   -- Ни,-- отвѣчалъ Грицко,-- а до вашего пана атамана.
   "Ну, чего треба? я атаманъ," обозвался одинъ гайдамакъ.
   -- А то мини треба, чтобъ вы зъ сего лиса за разъ геть!
   "Эге! погадаемъ ще! видкиль такій?"
   -- А отъ якій,-- сказалъ Грицко; -- давайте лишенъ, хошъ вы, господа атаманъ, хошъ вы господа гайдамакъ, потягнемся: якъ вы мене забьете, тогды я вже не буду бильшь до васъ гадовати, а якъ я кого смогу, то вамъ въ сего лису треба втикать!
   "Отъ-не славный," отвѣчалъ атаманъ; "отъ мое слово атаманское, що якъ ты зо мною сладишь, то мы ни тилко съ сего лиса, а гараздъ дальше въидемъ!"
   Вышелъ атаманъ противъ Грицка, да хотѣлъ схватить его поперегъ, да ударить о землю, какъ онъ это со многими дѣлывалъ, анъ нѣтъ: видно Вавилъ не на того наскочилъ. Нашъ Грицко, что врытый пень, не пошатнуть, ни къ верху поднять; а какъ ухватилъ онъ атамана поперегъ, да повернулъ его кругомъ разъ пять, да отбросилъ отъ себя на нѣсколько саженей, такъ у того въ глазахъ и замитусилось. Полежалъ тотъ на травѣ, отдохнулъ, вскочилъ и кинулся обнимать Грицка. Такая ужъ кровь украинская о любятъ подраться, лишь бы послѣ мировая была. Зарекся, закаялся атаманъ, и далъ вѣрное слово, дня не быть въ этомъ лѣсу съ своими гайдамаками.
   Пришелъ Грицко веселъ къ своему шляхтичу и донесъ ему, что гайдамаковъ въ этой сторонѣ болѣе не будетъ. Не повѣрилъ шляхта, сталъ засылать, раскрашивать, и точно: прошло два мѣсяца, никто ни одного гайдамака въ глаза не видалъ, хоть прежде они, бывало, что грибы въ лѣсу, такъ и лезли въ глаза всякому.
   "Нѣтъ," думаетъ шляхтичь, "видно его не возмешь силою. Какъ тутъ быть?" Узналъ онъ отъ своихъ крестьянъ, будто на его землѣ, въ прудѣ, за болотомъ черти водятся; страхъ какъ обрадовался. "Пошлю, думаетъ, Грицка туда; коли люди съ нимъ не совладали, то черти авось справятся." Призываетъ Грицка. "Хорошу, говоритъ, ты мнѣ службу сослужилъ, одолжилъ меня несказанно; вотъ тебѣ за то награжденіе, даю впередъ за мѣсяцъ, который придетъ, а за тѣ, которые отжилъ, послѣ сочтемся! Сдѣлай ты мнѣ еще небольшое дѣльце: есть, знаешь, у меня болото, а за тѣмъ болотомъ прудъ большой; завелась тамъ сила нечистая; ни подушныхъ, ни поземельныхъ не платитъ, а съ мѣста долой не сходитъ; я бы эту землю честнымъ людямъ въ наемъ отдалъ, а теперь ее у меня даромъ отняли; помоги мнѣ въ этомъ, какъ можешь; я тебя награжу больше теперяшняго."
   -- Надуваешь ты меня, шляхта поганая,-- думаетъ Грицко;-- чертей не то, что раковъ ловить! а дѣлать нечего, соглашается, беретъ батогъ да люльку свою и идетъ куда велѣно.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

   Приходитъ Грицко къ пруду, сѣлъ на берегъ, снялъ съ себя веревку, которою былъ подпоясанъ и давай концы ее вмѣстѣ сплетать, а самъ потягиваетъ изъ люльки тютюнъ, да мурлыкаетъ съ горя пѣсенку свою любимую удалую:
  
   Ходывъ Гарбузъ по городу,
   Пытаючи свого роду:
   Ой чи жины, чи здоровы?
   Вси родычи Гарбузовы?
  
   Ходывъ Грицко по вулицѣ,
   Пытается дивуетца:
   Ой чи вышли чи у хаты,
   Вси хорошія дивчаты.
  
   Ой чу къ парубикъ,
   Излизъ на дубикъ,
   Нарвавъ ягодокъ,
   Назвавъ дивчатокъ:
  
   -- Ой, чуки, чуки, чуки,
   Вы дивчата билоруки,--
   Черны брови, кары очи,
   Що якъ зырочки у ночи!
  
   Ой чи хочете хадыти.
   Грицка Гарбузка любыти,
   Бо винъ парубикъ хорошій,
   Бо винъ маеіъ нсоби гроши!
  
   "Чомъ, чомъ, боса ходишь,
   На чеботы не заробишь?"
   -- Стану Грицынька любляти,
   На чеботы заробляти!
  
   "Что ты тутъ разпѣлся!" закричалъ чертъ, выскочившій изъ пруда.
   -- А якое тоби дѣло? отвѣчалъ Грицко.
   "А такое дѣло, что это мой прудъ; пошелъ прочь отсюда, а не то я тебя утоплю!"
   -- А отъ тоби втоплю, сказалъ Грицко; сотворилъ молитву, да какъ вытянулъ его батогомъ, черта какъ не бывало. Нырнулъ онъ въ прудъ къ своему водяному дѣдушкѣ и разсказываетъ: "пришелъ, дескать, какой-то повѣса къ нашему пруду, кричитъ во всю голову, я было его испугать-унять, высунулся изъ пруда, закричалъ на него, куда тебѣ, онъ и глазомъ не моргнулъ."
   -- А зачѣмъ онъ пришелъ? спрашиваетъ водяной дѣдушка.
   "Кто его знаетъ!"
   -- Поди, узнай отъ него поучтивѣе; можетъ быть, онъ хочетъ сказать намъ что нибудь дѣльное!
   "Нѣтъ, воля твоя, дѣдушка, отвѣчалъ чертъ," онъ мнѣ батогомъ сбоимъ такой разъ отмѣрилъ, что еще и теперь по спинѣ мурашки бѣгаютъ."
   -- Великъ ты выросъ, молвилъ черту водяной дѣдъ, а дуракъ дуракомъ. Развѣ съ людьми нашему брату надо грубо обходиться? Этакъ вѣкъ ничего не сдѣлаешь! позови ко мнѣ моего внука любезнаго!
   Кинулся чертъ ко дну пруда, схватилъ, лежавшій тамъ соляной куль, въ которомъ, десять лѣтъ тому назадъ, гайдамаки жида утопили, тряхнулъ его; оттуда выскочилъ чертенокъ, ростомъ въ полтора аршина и два вершка; онъ было тамъ пришелъ отдохнуть. "Чего тебѣ Хочется, что ты меня тревожишь?" закричалъ онъ.
   -- Пошелъ скорѣе къ дѣдушкѣ; онъ тебя спрашиваетъ! Мигомъ тотъ процарапалъ себѣ глаза лапами, утеръ носъ хвостомъ, обсмыгнулъ объ кулекъ тину съ рогъ и нырнулъ въ самый омутъ.
   "Что прикажете, водяной дѣдушка?" спросилъ онъ дискантомъ.
   -- Поди, милый внукъ мой, на берегу нашего пруда сидитъ человѣкъ; спроси, узнай чего ему отъ насъ хочется? Самъ бы пошелъ, глухота да слѣпота меня одолѣла, давно уже не могу толкомъ разобрать, что люди говорятъ или дѣлаютъ, но ты смышленъ не меньше моего, уму-разуму тебя неучить стать; поди поскорѣй. Тряхнулъ бѣсенокъ рогами, кивнулъ хвостомъ и въ минуту очутился на берегѣ.
   Грицко, занятый работою, и не видалъ, какъ онъ изъ пруда выскочилъ. Сдѣлалъ чертенокъ впередъ три шага, отставилъ правую лапу, хлопнулъ хвостомъ но землѣ и отвѣсилъ Грицку низкой поклонъ; увидѣвъ это Грицко поморъ со смѣху; смотри, думаетъ, какой вѣжливый, хоть бы нашему пану шляхтѣ такому быть!
   -- Що треба? спрашиваетъ онъ у чертенка.
   "Я пришелъ отъ моего дѣдушки узнать, зачѣмъ вы изволили къ намъ пожаловать?"
   -- А за тѣмъ, говоритъ Грицко, чтобы вы или отсюда убралися, или бы платили моему пану поземельныя.
   "Пана твоего мы не знаемъ, и поземельныя ему платить не станемъ." отлѣзалъ чертенокъ. "Тому тысяча лѣтъ, какъ нашъ Водяной родной дѣдушка этимъ прудомъ завладѣлъ, такъ стало быть твоему пану до него дѣла нѣтъ.
   -- Дѣло не до него, а до пруда его, прибавилъ Грицко; а коли вы мнѣ денегъ не заплатите, такъ я васъ всѣхъ отсюда повытаскаю.
   "А чѣмъ повытаскаешь? Нашъ прудъ бездонный."
   -- Да этою веревкою; посмотри-ка, и она безконечная.
   Взялъ чертенокъ веревку, вертитъ ее со всѣхъ сторонъ. "Поди ты, какое дѣло: въ самомъ дѣлѣ, ни конца ни начала нѣтъ."
   "Хорошо," говоритъ онъ Грицку, "пойду доложу дѣдушкѣ."
   Юркнулъ чертенокъ опять на дно, явился передъ дѣдомъ своимъ, что хорошаго? тотъ разпрашиваетъ.
   "Да что, дѣдушка, человѣкъ этотъ куда мудренъ: принесъ онъ веревку безконечную и хочетъ насъ ею, изъ бездоннаго омута, всѣхъ повытаскать, если мы не заплатимъ его пану пошлины за все время, которое здѣсь прожили."
   -- Гмъ! молвилъ дѣдъ, дѣло-то не такъ хорошо! Сказать мимоходомъ, водяной дѣдушка страхъ какъ любилъ копить денежку, хоть было у него вдоволь всего: и жабъ, и змѣи, и піявокъ, и всякой водяной гадины дѣвать некуды; жабъ онъ продавалъ иностранцамъ на соусы, змѣй въ кабинеты естественно-физически-натуральные и нашимъ штукарямъ, которые ихъ сюда возятъ за деньги показывать; піявокъ фершеламъ да аптекарямъ. Сбытъ былъ великъ, стало у дѣда лежало денегъ съ три-пропасти, а все и не много отдать было очень жаль. Что дѣлать, видно и у чертей много людскихъ слабостей!
   -- Поди, говоритъ онъ чертенку, какъ нибудь тамъ съ нимъ раздѣлайся, вотъ тебѣ моя палка желѣзная въ тридцать пудъ, кто ее изъ васъ выше вскинетъ, тотъ отъ другаго и будетъ вправѣ требовать чего ему хочется, только смотри же не затеряй!
   Схватилъ чертенокъ палку, очутился передъ Грицкомъ, объясняетъ чего требуетъ водяной дѣдушка.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

   -- Хорошо, говоритъ Грицко, пожалуй спытаемъ; кидай впередъ!
   Кинулъ чертенокъ палку тридцати пудовую, легче, чѣмъ бы мы шапку бобровую, точно галка къ верху взлетѣла.
   "Кидай же ты теперь, дядюшка", сказалъ онъ Грицкѣ оскаляяся.
   -- Заразъ, заразъ, отвѣчалъ тотъ; взялъ ее въ руки; фу ты шельмовская! Былъ силенъ Грицко, а насилу на калѣно приподнялъ; вертитъ ее, да къ верху посматриваетъ.
   "Что же ты, дядюшка, не кидаешь?"
   -- А вотъ погоди, дай этому облачку подойти, за него и заброшу какъ разъ.
   Струсилъ чертенокъ. "Ай! что ты это выдумалъ? Да я послѣ съ дѣдушкой и не раздѣлаюся!" Схватилъ палку въ руки, да и въ прудъ скорѣй. "Ну, совсѣмъ бѣда, дѣдушка: онъ чуть чуть твою палку не зашвырнулъ за облако; хорошо, что я спохватиться успѣлъ. Что теперь дѣлать?"
   -- Поди, вотъ еще одно условіе: кто изъ васъ перебѣжитъ кого!
   Явился чертенокъ къ Грицку. "Давай, дядюшка, станемъ рядомъ, пустимся; кто изъ насъ кого обгонитъ, тотъ пусть съ другимъ что хочетъ и дѣлаетъ!"
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПЯТОЕ.

   -- Ахъ, ты водяной гадъ, сказалъ Грицко, да мой братишка маленькой, безъ году семи недѣль, который еще въ люлькѣ и теперь качается, да еще бѣдненькой отъ природы косъ, и тотъ тебя загоняетъ такъ, что умаешься, а никакъ не сравняешься.
   "Покажи мнѣ его, дядюшка," молвилъ чертенокъ.
   Подвелъ его Грицко къ заячьей норѣ, да какъ гаркнулъ: бѣги! Вскочилъ заяцъ, заложилъ уши, пустился съ перепугу по пнямъ, по кустамъ, чертенокъ за нимъ. "Дядюшка, дядюшка! погоди, дай рядкомъ стать!" Куда тебѣ! нашего зайца и слѣдъ простылъ.
   Буркъ чертенокъ въ воду. "Плохо дѣло, дѣдушка; бѣгался я по твоему приказанію, и, кажись, я куда востеръ, а не только его, а самаго меньшаго изъ его братьевъ, которому только еще безъ году семь недѣль, и того никакъ не могъ перебѣжать."
   -- Ну, говоритъ дѣдъ, поди, попытай еще: кто изъ васъ поборитъ кого.
   Пришелъ чертенокъ, "давай," говоритъ, дядюшка, поборимся; ужъ если и въ етомъ ты осилишь, тогда воля твоя надъ нами бѣдными.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ШЕСТОЕ.

   -- Ахъ ты постреленокъ этакой! отвѣчалъ Грицко; смѣшно мнѣ смотрѣть на тебя. Гдѣ тебѣ со мною справиться! Да высылай всѣхъ вашихъ большихъ и малыхъ чертей, хоть порознь, хоть поодиначкѣ, хоть каждаго особенно, похватаю я ихъ всѣхъ за хвостъ, да стукну о землю, такъ тутъ и растянутся; а тебѣ, этакому карапузику, не справиться съ моимъ дѣдушкой, которому еще съ годъ назадъ было сто семдесятъ лѣтъ, ни одного зуба во рту нѣтъ, да и борода-то отъ старости обвалилась, такъ и тотъ тебя поперегъ перегнетъ.
   "А ну, дядюшка, поведи меня къ нему. Какъ, думаетъ чертенокъ, съ старымъ не справиться! Зналъ Грицко берлогу медвѣжью, повелъ онъ туда чертенка. "Войди, говоритъ, да покличь его!"
   Только тотъ подошелъ, началъ кричать, выходитъ медвѣдь, всталъ на заднія лапы, ухватилъ чертенка и ну ломать.
   "Погоди, погоди, дѣдушка, дай ухватиться получше!" Медвѣдь не слушаетъ, коверкаетъ, да и только, пригнулъ рогами къ хвосту почти. Завизжалъ бѣсенокъ: "дѣдушка пусти, голубчикъ пусти, не буду болѣе съ тобою барахтаться." Медвѣдь и знать ничего не хочетъ. Грицко стоитъ вдали, покатывается со смѣху. Вырвался чертенокъ, да въ прудъ каткомъ.
   "Ну, дѣдушка, воля твоя, не буду болѣе съ нимъ тягаться; такъ меня отдѣлалъ его старый дѣдъ! Я думалъ, что онъ мнѣ всѣ кости повыломаетъ; хорошо, что я еще съ нимъ самимъ не схватился!"
   -- Испытай, другъ, послѣднее, говоритъ водяной дѣдушка; поди, попробуй: кто изъ васъ громче свиснетъ: когда ты сидѣлъ въ соловьѣ разбойникѣ, то сшибалъ свистомъ прохожихъ съ ногъ, гдѣ, кажется, ему въ этомъ противъ тебя устоять.
   "Охъ! водяной дѣдушка, едвали и въ этомъ одолѣть мнѣ его! Ну, да пойду, попробую, отъ этаго хуже ничего не будетъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

   Пришелъ къ Грицку чертенокъ, бьетъ челомъ, говоритъ: "ну, дядюшка, теперь въ послѣдній разъ!.."
   -- Да долголи будутъ эти разы послѣдніе! закричалъ Грицко съ досадою. Что я, олухъ что ли вамъ достался какой?
   "Вотъ тебѣ, дядюшка, вся сила нечистая порукою, въ послѣдній разъ," отвѣчалъ чертенокъ, испугавшись;" больше не станемъ тревожить тебя."
   -- Ну чтожь вы хотите?
   "Давай, дядюшка, попробуемъ, кто изъ насъ шибче свистнетъ."
   -- Эка что еще выдумалъ! Пожалуй, давай; ну, свисти впередъ.
   Надулся чертенокъ, натужился, какъ свиснулъ, такъ листья съ деревъ и посыпались.
   -- Шибко свистишь, сказалъ Грицко, теперь моя очередь; только смотри стерпишь ли; сядь лучше вотъ здѣсь, да зажмурься, а не то ты моего свиста не вынесешь.
   Усадилъ онъ чертенка на бугоркѣ возлѣ пруда, велѣлъ ему зажмуриться, а самъ зашелъ сзади пруда да какъ звизнулъ его батогомъ по уху, такъ тотъ и скатился въ воду кубаремъ.
   "Отдавай скорѣй деньги, дѣдушка, не то бѣда будетъ намъ. Ахъ мои батюшки, да какой онъ прездоровенный!.. Свиснулъ я, листья cъ дерсьевъ посыпались, а енъ сще пожалѣлъ меня, велѣлъ зажмуриться, да какъ свисну я ъ самъ, свѣта не взвидѣлъ я, вотъ ровно кто меня изо всей мочи стукнулъ но уху; не помню, какъ и скатился сюда.
   -- Надо бы еще чѣмъ нибудь его попытать, сказалъ дѣдушка.
   "Нѣтъ ни за что! Посылай другаго; онъ и за этотъ разъ взбѣленился такъ, что куда тебѣ.
   -- Ну видно дѣлать нечего; поди спроси, многоли онъ хочетъ за прудъ выкупу?
  

ПОХОЖДЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

   Явился къ Грицку чертенокъ, сталъ передъ нимъ смирнѣй прежняго. ".Иного ли вамъ, дядюшка, угодно съ насъ?" спрашиваетъ онъ.
   -- Да мнѣ многаго не надобно; вотъ, коли насыпите мою шляпу деньгами до верха, то и будетъ съ меня.
   "Очень хорошо-съ; теперь прикажете?"
   -- Нѣтъ, теперь мнѣ не треба, а приди ко мнѣ на гумно, сегодня ночью, въ двѣнадцать часовъ. Только, чуръ смотри, не обманывать!
   Пошелъ Грицко домой; чертенокъ поклонился ему и обѣщался сдѣлать все, какъ онъ приказываетъ, а самъ думаетъ себѣ: дуракъ ты не отесаной! Экъ, изъ чего вился? шляпу денегъ добыть! Да мнѣ бы, на твоемъ мѣстѣ, цѣлый возъ подавай.
   Пришедиш на гумно, выкопалъ Грицко большую яму, свелъ ее къ верху узкимъ отверстіемъ, вышибъ дно у своей шляпы, вставилъ ее туда и сталъ дожидаться чертенка.
   Наступаетъ полночь; видна по дорогѣ пыль страшная; мелькаютъ вдали хвостъ да рога; бѣжитъ чертенокъ къ Грицкѣ съ деньгами. Приволокъ мѣшокъ, бухъ въ шляпу, словно ничего небыло! "Что за диво?" думаетъ чертенокъ; кажись, шляпенка не великонька, всыпалъ цѣлый мѣшокъ въ нее, а и на днѣ не видать!
   -- Что это? закричалъ Грицко, только-то?
   "Я думалъ, что будетъ, дядюшка, а к"ль мало, не достало, еще принесу."
   Сбѣгалъ чертенокъ и другой разъ, приволокъ мѣшокъ больше прежняго. Тряхнулъ его въ шляпу, опять все провалилось. Диву дался чертенокъ. "Что это за хитрецъ," думаетъ онъ. "Шляпа у него чуть не съ дѣдушкинъ сундукъ!"
   Зачалъ Грицко бранить чертенка, что онъ мало носитъ; побѣжалъ тотъ за третьимъ мѣшкомъ, высыпалъ, опять ничего нѣтъ; принесъ и четвертый мѣшокъ, все ничего не видать. "Довольно, дядюшка, отпусти, не даетъ больше Водяной дѣдушка; онъ поди-ко какъ осерчалъ на меня, хочетъ, если еще приду за деньгами, прикатать меня своею палкою."
   -- Вотъ я-те дамъ, разбойнику, довольно! зашумѣлъ Грицко, хотѣлъ насыпать полную, такъ насыпь мнѣ, не то я васъ и съ дѣдушкой вотъ этимъ батогомъ отпочиваю!
   Дѣлать нечего; прибѣжалъ чертенокъ къ своему дѣдушкѣ, зачалъ просить, кланяться, чтобъ еще изъ сундука его одинъ мѣшокъ денегъ нагресть.
   Злится Водяной дѣдъ, ворчитъ-ругается, хочетъ своему любезному внуку палкой всѣ бока отмять, а что дѣлать, страшно и ему батога Грыцкина. "Ноди, "говоритъ, "разбойникъ, только смотри, послѣдній мѣшокъ; больше не дамъ ни денежки, пусть онъ тебя батогомъ хоть измолотитъ всего."
   Выпросивъ позволеніе, чертенокъ поднялся на хитрости: не пошелъ искать большаго мѣшка, а отрѣзалъ карманъ у пьянаго подьячаго, да какъ началъ въ него накладывать, чуть всѣ деньги Водянаго дѣдушки изъ сундука не повытыскалъ. Да какъ притащилъ его къ Грицку, тряхнулъ въ шляпу, такъ заразъ и насыпалъ до верху. Л пьяный подьячій всталъ, да и не догадался порядкомъ оглядѣться, и съ тѣхъ поръ думаетъ-не придумаетъ, что съ нимъ сталося. Кажись и много беретъ, и все въ одинъ карманъ кладетъ, а ничего не впрокъ, провалится-какъ-провалится!..
   Грицко нашъ закопалъ яму, взялъ только изъ нея пригоршни грошей, да и отнесъ къ своему Шляхтичу. Вотъ, говоритъ, черти прислали поземельныя; только и могли наорать, а больше не спрашивай!
   "Экой ты живущій, думаетъ ІІІляхтичь, я думалъ, только мы его и видѣли, а онъ, поди-ко ты, еще съ чертей гроши содралъ!" Пересталъ Шляхтичъ больше Грицка на досаду наводить; случится работа какая, другаго пошлетъ, а Грицко хочетъ идетъ, а хочетъ лежитъ-себѣ, да нѣжится. А, думаетъ Грицко, покаялся шляхта поганая; я тебя научу знать, безмозглый полякъ, что у всякаго хохла золотой чубъ, а уму-разуму и цѣны нѣтъ!
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

   Прошелъ слухъ, что гдѣ-то за моремъ, въ чужой землѣ, у одного пана владѣтельнаго есть дочь красавица; много сваталось за нее царей и царевичей, да то бѣда: повадилася къ этой Паннѣ красавицѣ ходить по ночамъ сила нечистая, такъ ни одному жениху житья нѣтъ: перепятнаетъ такъ, что смотрѣть страшно: кому ухо отхватитъ, кому носъ оторветъ: иной, бѣдняжка, встанетъ безъ руки, безъ ноги, и ужъ развѣ какой явится счастливой-догадливой, что спохватится, да за добра-ума тягу задастъ. И объявилъ Панъ тотъ всему народу и своему и чужеземному: кто, дескать, отвадитъ отъ дочери силу нечистую, за того и отдамъ ее. А дочь его Панна прекрасная, была что лебедь бѣла, щечки или ротикъ пунцовый, что твой алый макъ махровый, а осаниста, величава, какъ заморская птица пава; глазкомъ ли поведетъ, такъ душа и замретъ, пройдется ли по двору широкому, такъ сердце и заходитъ ходенемъ!
   Вотъ узналъ это Грицко нашъ; "пойду-ко я," говоритъ, "поженихаюся, попытать-не устать, а за спросъ не откусятъ носъ; потерять нечего, а можетъ на нашу долю и достанется; а бы люди не помѣшали, а съ чертями какъ не справиться."
   Попросился онъ у своего Пана. Шляхтичь радехонекъ, только бы онъ ушелъ, еще денегъ на дорогу далъ. Пошелъ нашъ Грицко попытать счастья казацкаго; взялъ съ собою батогъ да свою люльку всегдашнюю спутницу, положилъ три цыбули въ карманъ и отправился путемъ дорогою.
   Проходитъ онъ всю почти землю Украинскую; попадается ему вѣдьма Кіевская. "Куда бредешь, добрый молодецъ?" Туда, отвѣчалъ Грицко, гдѣ тебя, старая корга, не спрашиваютъ. Разбѣсилась-разобидѣлася злая вѣдьма на грубый отвѣтъ, ударилась оземь, сдѣлалась свиньей, ну метаться на Грицка; теребитъ его за кожухъ, и на-поди. Погодижь ты, проклятая, говоритъ онъ, я тебѣ дамъ добрымъ людямъ надоѣдать! Изловчился, ухватилъ свинью за хвостъ, и ну ее батогомъ потчивать; лежитъ, проклятая, не шелохнется, словно стучатъ не по не,. а по дереву; смѣкнулъ Грицко, положилъ ее противъ солнышка да и зачалъ не по ней, а по тѣни бить. Завизжала вѣдьма, взмолилася.
   "Отпусти, родной, не буду болѣе мѣшать тебѣ; или своею дорогою!
   -- Брешь, канальская, отвѣчалъ Грицко, должна ты мнѣ разсказать за это, какъ мнѣ чорта отъ Панны будетъ прочь отогнать?
   "Ахъ, добрый молодецъ!" вѣдьма завопила; "вѣдь чортъ-то мнѣ тотъ племянникъ родной!"
   -- Ну тѣмъ лучше, старая вѣдьма; говоря, чего онъ не любитъ?
   "Накорми-напои его сладкимъ," молвила вѣдьма; онъ тебѣ и такъ Панну отдастъ."
   -- Брешь ты, корга?
   "Точно, батюшка, правда истинная; отпусти только, еще скажу."
   Выпустилъ Грицко хвостъ изъ рукъ, перекинулась свинья сорокою, взлетѣла на дерево, и ну Грицка ругать и позорить оттудова. Ладно, говоритъ Грицко, попадешься, старая корга, въ другой разъ, я тебя не такъ отдѣлаю.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

   Обходитъ Грицко нашъ море широкое, приходитъ въ темный-дремучій лѣсъ и выходитъ на поляну ровную-зеленую; завидѣлъ вдали палаты владѣтельнаго Пана Медовича, осмотрѣлся, оправился, взбилъ свои чубъ, подвинулъ шапку на ухо и вошелъ гоголемъ на широкой дворъ; увидала его въ окно молодая Панна, дочь Медовича; пришла ей по нраву поступь его казацкая-молодецкая; высылаетъ она своего пажа любимаго, спросить-узнать: чего нужно доброму молодцу? Пришелъ я, "отвѣчаетъ Грицко:" до Пана Медовича, помочь его горю великому, выжить изъ палатъ его силу нечистую, освободить Панну прекрасную отъ наговоровъ и нареканій злыхъ людей! Доложили пану Медовичу; выходитъ онъ изъ палатъ своихъ, встрѣчаетъ Грицка на красномъ крыльцѣ, проситъ его хлѣба-соли откушать; сажаетъ его въ передній уголъ, заставляетъ свою дочь Панну прекрасную его подчивать, самъ говоритъ ему рѣчи сладкія, раскрашиваетъ его: какой земли житель онъ, чьего рода и племени; какъ но имени и отечеству. Грицко отвѣчаетъ Медовичу: "въ нашей землѣ, дескать, обычай такой: не поѣвши, ничего не разсказывать." Были въ это время три гостя у пана Медовича, женихи Панны прекрасной, все царевичи; одинъ назывался Гай, королевичь Аглицкой, другой Але, царевичь французской, а третій Башлыкъ, сынъ Турецкаго паши Сточубушнаго. Сталъ ихъ всѣхъ за столомъ панъ Медовачь подчивать; Гай королевичь размялъ себѣ съ Чухонскимъ масломъ кортофеленку, царевичь Але полкотлетки съѣлъ, а Башлыкъ, сынъ паши Сточубушнаго, проглотилъ три ложки пшена сарачинскаго съ сахаромъ, и говорятъ, что сыты всѣ такъ, что ничего больше въ душу нейдетъ. Нашъ Грицко намялъ себѣ хлѣба, вынулъ три цыбульки, накрошилъ ихъ туда же, облилъ все квасомъ, скушалъ на здоровье, да спрашиваетъ у Медовича, нѣтъ ли у нихъ борщу Украинскаго; но какъ этаго кушанья на той сторонѣ не важивалось, то подали ему гуся жаренаго, чтобъ онъ отрѣзалъ себѣ крылышко; видитъ Грицко, всѣ ѣдятъ по маковому зернушку, отрѣзалъ крылышко, да и отложилъ его для всей компаніи, а остальное потрудился самъ съѣсть. Французъ, Англичанинъ да сынъ паши Сточубушнаго дивятся-не надивуются на Грицка. Вотъ, думаютъ ему гусь брюхо проѣстъ, да вонъ вылѣзетъ. Ничего не бывало; Грицко все кушаетъ, что еще на столъ подадутъ. Зачалъ панъ Медовичь гостямъ вина подносить. Башлыкъ отродясь не пьетъ, боится; Магометъ и въ рай не пуститъ; королевичъ Гай говоритъ: мнѣ лучше пива давай, а царевичь Але запросилъ такого вина, что нельзя и выговорить, того гляди языкъ свихнешь. Грицко говоритъ въ свою очередь: не люблю я смерть вина заморскаго, а нѣтъ ли у васъ простаго-запорожскаго? У пана Медовича былъ припасенъ боченокъ и въ двадцать лѣтъ только однажды потребовался. Велѣлъ онъ его откупорить, сталъ Грицку въ рюмку наливать. Не но сердцу это казацкому: ему подай то, въ чемъ принесли; принесли, поставили Грицку ендову на столъ. Взялъ онъ ее за ушки, да и вытянулъ до суха. Небось, прямой казакъ, на свое брюхо хулы не положитъ.
   Встали изъ за стола дубоваго, стали Грицка раскрашивать: кто онъ такой и откудова путь держитъ? Отвѣчаетъ онъ пану Медовичу: "родомъ я Запорожецъ-казакъ, изъ земли Украинской, именемъ Грицко Гарбузокъ. "Слыхалъ я объ вашей землѣ, сказалъ панъ Медовичь: и буде ты мнѣ сослужишь службу, за которой пришелъ, то я не только самъ увѣрюся, но и прикажу объявить и разсказывать, что въ вашей сторонѣ такой народъ, что нигдѣ лучше и не имѣется! Поблагодарилъ Грицко пана за отзывъ ласковой; а что касается до главнаго, сказалъ: "погадаемъ, може справимся." Такая ужъ натура казацкая: никогда не похвалится впередъ, хоть и навѣрное знаетъ, что сдѣлаетъ. "Эгѣ!" думаютъ королевичъ Гай, царевичъ Але, да Башлыкъ сынъ паши Сточубушнаго; "съ виду-то ты молодецъ, а видно не знаешь, какъ съ дѣломъ управиться."
  

ПОХОЖДЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

   Скрылось за горы красное солнышко, налегаетъ сѣрый вечеръ на сыру землю, а тамъ катитъ и ночь черная; казацкому солнцу -- ясному мѣсяцу, видно не угодно было въ тотъ разъ на небо выкатываться, а густыя тучи кудрявыя такъ застлали ясныя звѣздочки, что страшно и на дворъ показаться. Вотъ кланяется панъ Медовичь гостямъ-женихамъ своей милой дочери, и ведетъ къ нимъ такую рѣчь: "соколы мои ясные, молодцы прекрасные! наступаетъ для васъ тотъ урочный часъ, въ которой требуется показать вамъ свою силу и смѣтливость молодецкую! Кому будетъ въ угоду изъ васъ идти въ эту ночь, стеречь мою дочь Панну прекрасную, вашу невѣсту нареченную?" Посмотрѣли молодцы другъ другу въ очи ясныя, взглянули на погоду ненастную, на ночь и тучи черныя, пробѣжала дрожь по ихъ тѣлу бѣлому. Башлыкъ, сынъ паши Сточубушнаго, говоритъ, что у него животъ болитъ, должно быть скушалъ что-нибудь лишнее; королевичь Гай отвѣчаетъ, что у него голова кружится, видно слишкомъ много перепилъ; а царевичъ Але жалуется, что сидѣлъ правымъ плечемъ подлѣ самаго окна, такъ ему вѣтромъ надуло болѣзнь какую-то мудреную, кажется, онъ назвалъ ее ревертизомъ. А какъ Грицко нашъ скушалъ себѣ сколько надобно, выпилъ сколько душа приняла, и хоть бока-то ему немножко и пораздуло, а въ плечо не надуло, то и пришло ему въ эту ночь Панну стеречь.
   Проситъ Грицко Медовича, что бы онъ приказалъ отпустить ему, чего онъ на ночь потребуетъ, и идетъ стеречь Панну прекрасную.
   Отворяютъ ему комнату передъ спальней дочери пана Медовича, ставятъ крытую скамью широкую, передъ нею столъ большой, а на немъ ендову вина зеленаго и спрашиваютъ: что онъ еще прикажетъ принесть? "Принесите мнѣ," говоритъ Грицко; "миску дегтю, да миску патоки, да по такой же мискѣ грецкихъ орѣховъ, да чугунныхъ пуль." Приносятъ ему, что онъ требуетъ. Садится Грицко на скамью приставивъ ее къ дверямъ спальни Панниной, придвигаетъ къ себѣ столъ, ставитъ на него четыре миски съ принесеннымъ снадобьемъ, закуриваетъ свою люльку съ тютюномъ и думаетъ такъ самъ про себя: "А что, кабы можно было посмотрѣть теперь на спящую Панночку, какъ она теперь закрыла очи ясныя, зажала губки малиновыя, разметала руки бѣлыя по пуху лебяжьему! какъ во снѣ грудь ея полная подымается, разыгрывается румянецъ на нѣжныхъ щекахъ и дрожать на нихъ двѣ чудныя ямочки, и какъ она сонная вздыхаетъ и улыбается... Закипѣла въ Грицкѣ кровь казацкая-молодецкая; хоть и видно, что онъ съ мѣста не ворошится, а мыслями весь подлѣ Панны прекрасной. Такъ-то думая и раздумывая, не чуетъ Грицко, какъ часы бѣгутъ.
   Но вотъ... ударило полночь, отозвалось въ лѣсу съ перекликами; ухнулъ филинъ, сова мяукнула, зашныряла по двору мышь летучая, закатилась за тучу звѣзда послѣдняя... Не вѣтеръ гудетъ, не мятелица, а слышанъ топотъ по чисту полю; спадаютъ сами запоры желѣзные, растворяются двери дубовыя, стучитъ и гремитъ по лѣстницѣ; размахнулись тихо двери къ Грицкѣ въ комнату, высунулъ чертъ голову, услыхалъ запахъ табаку казацкаго, какъ зачалъ чихать, чуть себѣ носа объ дверной замокъ въ кровь не растыкалъ.
   "Что тебѣ нужно?" спросилъ Грицко.
   Оправился чертъ, какъ только могъ, подошелъ къ Грицкѣ, посмотрѣлъ на него; онъ такого съ роду не видывалъ: случалось ему видать много удальцовъ, такъ почти всякой изъ нихъ, какъ только онъ еще застучитъ по лѣстницѣ, не знаетъ, куда кинуться, а какъ вступитъ за порогъ, такъ тотъ и лежитъ, какъ мертвый, какъ хочешь, такъ съ нимъ и дѣлайся; этотъ же совсѣмъ не на такую стать; сидитъ себѣ, потягиваетъ люлечку, грызетъ орѣшки, или нѣтъ-нѣтъ, да попробуетъ изъ миски патоки.-- А что, добрый человѣкъ, спросилъ Грицка чертъ вѣжливо, нельзя ли какъ нибудь попродвинуться, пропустить меня въ ту горницу?
   "А зачѣмъ тебѣ туда?" сказалъ тотъ, не трогаясь съ мѣста.
   -- Да такъ, есть дѣльце маленькое!
   "И, куда тебѣ спѣшить, почтеннѣйшій," отвѣчалъ Грицко, усмѣхался; "не угодно ли лучше сѣсть да поѣсть; садись-ко на чемъ стоишь, а хвостикъ-то свѣсь; вотъ мы съ тобой и потолкуемъ и познакомимся."
   Видитъ рогатой бѣсъ, что Грицко его не хочетъ пустить, задумалъ взять ласкою.-- Покорно благодарю, говоритъ, добрый человѣкъ за приглашеніе; почему не сдѣлать честнымъ людямъ компаніи!
   Усѣлся чертъ на полу, зачалъ его Грицко подчинять. "Вотъ не угодно ли, говоритъ, медку полакомиться?" Дастъ ему хлѣбнуть деготьку, а самъ лизнетъ патоки. Или орѣшковъ погрызть? Положитъ себѣ въ ротъ грѣцкій орѣхъ, а ему сунетъ пульку чугунную. Морщится чертъ отъ меду казацкаго; гложетъ орѣхи, инда зубы трещатъ, а не достанетъ ни одного ядрушка. Прискучило ему Грицкино подчиванье, сталъ онъ его задабривать словами ласковыми, зачалъ его разспрашивать.
   -- А что, добрый молодецъ, вы, я думаю, родомъ королевичъ или царевичь какой?
   "Ма-буть, що такъ!" отвѣчали. Грицко.
   -- Изъ какого нибудь королевства славнаго? Это замѣтно по вашему виду молодецкому.
   "Якъ же-жъ; я родомъ въ Высокобританіи."
   Чертъ хорошо знали, всю землю кругомъ, а про такое царство не слыхивалъ.
   -- Извѣстна мнѣ, говорить, Великая Британія, а про Высокобританію я что-то и не вѣдаю.
   "Какъ незнать! это тамъ, гдѣ высоко подбриваютъ чубчики."
   -- А, вотъ что! А далеко ли они отсюдова?
   "Да пойдешь, близко думаешь, а придешь, скажешь дорога дальняя."
   -- Такъ-съ. Въ которую же это сторону?
   "Коли вправо пойдешь, придешь съ правой стороны, а пойдешь въ лѣвую сторону, слѣва и туда придешь."
   -- Точно-съ. А велико ли ваше царство?
   "Такъ велико, что естьли на одномъ концѣ стогъ сѣна сожечь, на другомъ не увидишь и полымя."
   -- Видите что-съ! А много тамъ жителей?
   "Старыхъ вполтора меньше чѣмъ молодыхъ, а мущинъ и женщинъ поровну."
   -- Да-съ. Ну, а вашъ городъ у моря что-ль? Велико ли оно и какъ называется?
   "Называется оно море синее, широкое; а такъ велико, что человѣку ни за что безъ лодки не переплыть."
   -- Есть у васъ тоже-съ и рѣки большія?
   "Рѣки, какъ бы сказать, такія, что если тысяча воловъ будутъ цѣлую недѣлю пить изъ нихъ, то и до половины не убавятся."
   -- И воды есть цѣлительныя-съ?
   "Съ нашей воды еще никто не умиралъ, а иной съ похмѣлья только ею и отпивается."
   -- Такъ-съ. И заводы имѣются у васъ различные?
   "Да, есть такіе, что хоть бы тебя, примѣромъ сказать, въ лѣсъ или степь завести, будешь недѣлю плутать, на дорогу не нападешь, если кто не выведетъ."
   Чертъ мудренъ! Онъ весь этотъ разговоръ себѣ записывалъ, а послѣ и издалъ на французскомъ языкѣ описаніе Малороссіи. Оно было введено во Франціи во многихъ учебныхъ заведеніяхъ, а послѣ и на Россійскій языкъ переведено, да хорошо, что осталось оригиналомъ у переводчика.
   Потолковавши этакъ, чертъ зачалъ опять проситься у Грицка къ Паннѣ прекрасной пройти. Грицко думаетъ: погоди, подожди еще съ Московскій часъ. Самъ начинаетъ его опять заговаривать; но черту не терпится, юлитъ онъ передъ Троцкомъ, проситъ пустить его, знаетъ разбойникъ, что скоро пѣтухи заноютъ.
   "Послушай," говоритъ ему наконецъ Грицко, "мнѣ тебя отсюда нельзя пропустить, потому что я далъ слово цѣлую ночь эту дверь стеречь; но такъ, какъ ты мнѣ по нраву пришелъ: малой ты эдакой умной, вѣжливой, то я покажу тебѣ другую дорогу; тамъ себѣ пожалуй пройди: мнѣ не будетъ укора и тебѣ хорошо. Подниму я въ этомъ полу доску для тебя, а ты изъ подпола и въ другую горницу пройдешь; вашему брату не привыкать стать по подполью лазить."
   Чертъ радехонекъ. Сдѣлай одолженіе, Государь милостивой; всотеро тебя самъ одолжу.
   Поднялъ тотъ половицу; припалъ чертъ, просунулъ голову: хорошъ ли ходъ посмотрѣть, наступилъ Грицко на доску, ущемилъ чорту голову и ну его батогомъ лупить, приговаривать:" отъ тоби разъ за мини, отъ за панну разъ, отъ се тоби, отъ за тетку твою ведму лупоглазую, отъ ще, а отъ ще!...."
   Кряхтѣлъ прежде чортъ, оттерпливался, но и ему не въ моготу пришло. Зачалъ онъ Грицка упрашивать:
   -- Добрый человѣкъ! Что я тебѣ сдѣлалъ? За что ты напалъ на меня?
   "Не будешь ли къ Паннѣ ходить, не будешь ли людей пугать!" приговаривалъ Грицко, а самъ такъ трудится батогомъ, инда лобъ вспотѣлъ.
   -- Не буду, не буду. Вотъ тебѣ самъ нашъ Сатана порукою не буду!
   "Врешь, разбойникъ, твоя тетка вѣдьма лупоглазая обманула меня, а тебя я до тѣхъ поръ не выпущу, пока не поклянешься ходить въ домъ сюда!" И зачалъ сильнѣе стегать.
   -- Чтобы мнѣ ни одного мужа съ женой не смутить, чтобы мнѣ ни на минуту изъ кипучей смолы не вылѣзать, если я хоть подумаю заглянуть сюда.
   Пропѣлъ первый пѣтухъ. Завопилъ чертъ не своимъ голосомъ: Ай, что ты со мной дѣлаешь! Выпусти меня, что хочешь бери, только выпусти. Ай, бѣда моя, пѣтухъ пропѣлъ: выпусти добрый человѣкъ, ай выпусти!
   "Такъ не станешь больше къ Паннѣ ходить?"
   -- Ей, не стану вовѣки вѣчные, только выпусти.
   "Смотри же еще, чтобы здѣсь ни одного жениха Панны прекрасной не было; всѣхъ ихъ отсюда выгони. Слышишь?"
   -- Слышу, слышу, только выпусти, не будетъ ни одного. Ай, выпусти поскорѣй!
   Приподнялъ Грицко половицу, стегнулъ его еще разъ на дорогу; юркнулъ чортъ подъ полъ и провалился сквозь землю. То-то ему чай достанется, что опоздалъ на сходбище!
   А Грицко нашъ послѣ работки растянулся на лавкѣ, да и заснулъ богатырскимъ сномъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДВѢНАДЦАТОЕ.

   Подулъ вѣтерокъ утренній, запѣли птички малиновки; всталъ панъ Медовичь и велѣлъ позвать къ себѣ свою дочь Панну прекрасную. Явилася она къ своему родителю. Что такая за красавица! Въ полдень она, что ясная луна, вечеромъ она, что красное солнышко, утромъ что заря розовая.
   -- Дочь моя милая, ненаглядная! Каково ты ату ночь почивать изволила? Не видала ли ты сна страшнаго? Не пугала ли тебя злая сила нечистая?
   Отвѣчала Панна прекрасная: "Родимой мой батюшка! Спала я покойно въ эту ночь, не видала сна страшнаго, не пугала меня сила нечистая; а видѣла я веселый сонъ: будто ты меня родной батюшка выдаешь за гостя нашего, который стерегъ меня въ эту ночь, и будто я смотрѣла не насмотрѣлася, любовалась не налюбовалась на нарѣченнаго жениха моего, на очи его ясныя, на ставъ его осанистый, на поступь его молодецкую!"
   -- Видно, сказалъ панъ Медовичь своей дочери, правда эта вѣковѣчная, что утро мудренѣе вечера. О чемъ я вчера думалъ, то сегодня сдѣлалось. Видно, женихъ тотъ тебѣ суженой. Вотъ увидимъ, что скажетъ намъ другая ночь. Поди одѣнься теперь и выдь къ женихамъ своимъ.
   Обняла отца Панна прекрасная, поцѣловала его и пошла въ высокой теремъ, радехонька, что онъ сказалъ но ней.
   Собралися женихи къ пану Медовичу, угощаетъ онъ ихъ съ Панной прекрасною и проситъ Грицка Гарбузка разсказать имъ, что и какъ въ эту ночь ему приключилося.
   "Да что," говоритъ Грицко, "дѣло было страшное; не робокъ я, а и меня дрожъ проняла. Ударило двѣнадцать часовъ, поднялся вдругъ вѣтеръ такой страшный, я думалъ домъ своротитъ долой; вдругъ навѣяло въ комнату до ста чертей, да какіе все здоровенные, словно на подборъ одинъ къ одному, учали они плясать, кувыркаться, потомъ къ дверямъ приступать, лезутъ, ломятся, ка-бы не батогъ, мнѣ бы съ ними не справиться.
   -- Эгѣ! подумали королевичъ Гай, да царевичъ Але, да сынъ Паши Сточубушнаго; нѣтъ, видно стара штука, что бы мы пошли стеречь твою Панну прекрасную; одна голова, сорвутъ съ плечъ, другая не выроститъ".
   -- Какъ же теперь быть? говоритъ Грицку панъ Медовичь.
   "Да надобно идти на другую ночь!" За тѣмъ не сказалъ Грицко правды, что у него былъх другой умыселъ.
   Идетъ опять пиръ горой у пана Медовича; а въ пиру, вѣстимо, не дологъ день.
   Зардѣлось-застыдилось красное солнышко, что надобно ему опускаться въ море синее, цѣловаться съ волною зыбучею. Зарумянилась Панна прекрасная, что надо ей прощаться съ Грицкомъ Гарбузкомъ; онъ такъ умильно смотрѣлъ ей въ очи ясныя, что хоть и ни одного не вымолвилъ слова, а она какъ по писанному, прочла всю его думушку тайную.
   Скатилось солнышко съ неба яснаго, опустился туманъ на сыру землю: вышла Панна прекрасная съ пира пышнаго, пала грусть на сердце Грицкѣ Гарбузку; не хотѣлось ему разстаться съ Панной прекрасною; не пуля, видно, не калена стрѣла не ранятъ такъ сердце молодецкое, какъ ранятъ его очи прекрасныя.
   Встаетъ панъ Медовичь съ своего мѣста, кланяется своимъ дорогимъ гостямъ и ведетъ къ нимъ такую рѣчь: "Соколы мои ясные, молодцы прекрасные, наступаетъ для васъ тотъ урочный часъ, въ который требуется вамъ показать свою ловкость и смѣтливость молодецкую. Кто изъ васъ хочетъ стеречь въ эту ночь мою Панну прекрасную, вашу невѣсту нареченную?
   Королевичь Гай морщится, Царевичъ Але корчится, у Башлыка сына паши Сточубушнаго животъ подвело. Обозвался одинъ Грицко Гарбузокъ.
   "Давай панъ Медовичь, я одинъ пойду. Буде не совладаю съ силой нечистою, любо мнѣ будетъ положить животъ свой за Панну прекрасную, невѣсту мою нареченную.
   Похвалилъ его панъ Медовичь за рѣчь удалую, поклонился за любовь къ Паннѣ прекрасной, и въ другой разъ повторилъ при всѣхъ свое обѣщаніе: не только отдать свою дочь милую Панну прекрасную, но и дать ей въ приданое много добра всякаго, и ожерелье зерна бурмитскаго, и запястья золотыя съ камнями самоцвѣтными, и табунъ лучшихъ коней, и стадо овецъ, и стадо воловъ, и всего, что идетъ на потребу житейскую.
   Думаютъ королевичь Гай и царевичъ Але и Башлыкъ, сынъ Паши сточубушнаго: хороша-мылъ твоя Панна прекрасная, милы твои ожерелья зерна бурмитскаго и запястья золотыя съ камнями самоцвѣтными, а еще того лучше, коли своя голова цѣла на плечахъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

   Разкланялся Грицко съ паномъ Медовичемъ и пошелъ на прежнюю половину дожидаться силы нечистой; онъ зналъ, что чортъ ему больше не покажется; не его онъ стеречь сбирался, нѣтъ, онъ зналъ также, что въ эту дверь ходъ въ комнату Панны прекрасной. Вотъ для чего остался онъ въ эту ночь. О, видно и Грицко нашъ малой себѣ на умѣ!..
   Позаснули всѣ въ домѣ пана Медовича.
   Сунулся-было чортъ по старой привычкѣ на лѣстницу, да вспомнилъ про Грицкинъ батогъ и пустился прочь, сломя голову; забѣжалъ только по дорогѣ къ женихамъ Панны прекрасной, Гаю королевичу, Але царевичу, да Башлыку, сыну Паши Сточубушнаго, да такъ ихъ съ досады передѣлалъ, что стыдно было показаться на бѣлый свѣтъ.
   А что нашъ Грицко? Небось, скажете, сѣлъ да заснулъ по вчерашнему? Да, какъ бы не такъ; нѣтъ, видно и ему не до сна пришло!..
   Кипитъ, бурлитъ, переливается кровь казацкая-молодецкая, ходитъ онъ по комнатѣ, маится, самъ точно на огнѣ горитъ; подойдетъ къ двери, посмотритъ въ замочную скважину, погладитъ свой темнорусый усъ, покачаетъ головою изъ стороны въ сторону и опять пойдетъ ходить взадъ и впередъ; кипитъ, бурлитъ, переливается кровь казацкая-молодецкая!..
   Что же теперь дѣлаетъ Панночка? небось спитъ, скажете, сладкимъ сномъ? Опять не угадали, люди добрые, какой уже тутъ сонъ красной дѣвицѣ, когда ея сердце стучитъ громко, что молотокъ въ кузницѣ, колыхается грудь бѣлая, что волна на морѣ.
   Раздѣлася Панна прекрасная, легла въ постель пуховую; не спится ей, моей красавицѣ; бродятъ у нея мысли, играютъ, что брага молодая, незаквашеная; такъ вотъ ей и мерещится, стоитъ Грицко у изголовья, да на нее поглядываетъ..... Стало ей какъ будто чего-то совѣстно; оборотила она къ стѣнѣ головку свою.
   Горитъ на столѣ двурогій свѣтецъ; то потускнетъ онъ, то блеснетъ яркомъ полымемъ, то задрожитъ на немъ голубой огонь: и разные оттѣнки такъ по стѣнѣ и разсыпаются; любуется ими Панна прекрасная; такъ, говоритъ, мелькаетъ свѣтится въ очахъ моего жениха милаго! И други.
   Боюсь, испугаетесь, мои красавицы, закройте мою книжку покудова, дайте сердцу успокоиться; мнѣ духъ перевести! Если же хотите читать безъ устали, пропустите эту страничку: дѣло страшное; а буде вы упрямы, не послушливы, мои голубушки бѣлыя, дѣлайте, что вамъ угодно, я низачто не отвѣтчикъ: грѣхъ на вашей совѣсти.
   Вдругъ.... пала на стѣну тѣнь, не чудовища крылатаго, не духа нечистаго-рогатаго, а тѣнь добраго молодца, статнаго, высокаго, перетянутаго кушакомъ по стану гибкому.
   Вскрикнула Панна прекрасная, оглянулася, стоитъ передъ ней Грицко Гарбузокъ, на яву, не во снѣ и точно живой; стоитъ онъ, не шелохнется; хочетъ что-то сказать, губы двигаются, а ротъ не разскрывается; на силу-на-силу вымолвилъ.
   Прости меня, Панна прекрасная! Я не думалъ обезпокоить-разбудить тебя; я думалъ, что ты почиваешь крѣпкимъ сномъ, и пришелъ легонько полюбоваться на тебя, порадоваться, утѣшить свое сердце и уйти тихонько, какъ пришелъ. Смотритъ Панна прекрасная, не вѣритъ, думаетъ, ей все мерещится.
   Не умѣлъ нашъ Грицко на одно колѣно становиться, говорить разныя заморскія эскузиціи, а оба колѣни его подогнулися; упалъ онъ что снопъ, передъ постелью Панны прекрасной, схватилъ ея руку бѣлую, поднесъ къ губамъ, ай, ай!.. Такъ вотъ, кажется, и хочетъ съѣсть, такъ губами и впивается, словно хочетъ всю кровь высосать! А самъ говоритъ такъ жалостно, что у бѣдной Панночки чуть слезы не покапали.
   "Али ты на меня разсердилася, Панна прекрасная, что не хочешь слова вымолвить, али я тебѣ не по нраву пришелъ?.. Не родиться-бы мнѣ легче на бѣломъ свѣтѣ, чѣмъ быть тебѣ не милу, заслужить твой гнѣвъ за свою провинность! Только лишь вели, сей часъ уйду и не покажусь тебѣ на глаза, пока не позволишь."
   То-то и дѣло, что Панночкѣ этого не хотѣлось.
   -- Я, говоритъ она, не осердилась, а немного испугалась.
   Обрадовался нашъ Грицко, что и сказать не льзя, ея слову ласковому; хочетъ благодарить Панну прекрасную, а самъ ни чего не выговорятъ, зажимаетъ себѣ ротъ ея рукою бѣлою, да и все тутъ.
   Ужъ давно на дворѣ бѣлехонько; Панна не видала, на Грицка заглядѣлась; а ему вѣстимо, гдѣ замѣтить: онъ все на колѣняхъ, задомъ къ свѣту простоялъ, да только и видѣлъ, что Панну прекрасную. Но вотъ заголосили пѣтухи поздніе, вздрогнули Грицко и Панна прекрасная; видятъ, пора имъ разстаться.
   -- Прощай, женихъ мой милый, говоритъ она, ужо увидимся. Показала ему дверь, да какъ поцѣловала его на дорогу своими устами сахарными!...
   -- Ахъ ты, мой Господи! Такъ Грицко точно паромъ и обдало, такъ въ глазахъ у него все и перевернулось на силу двери нашелъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

   Просыпается Панъ Медовичь, велитъ позвать къ себѣ дочь свою Панну прекрасную; приходитъ къ нему дѣвка Чернавка, служанка ея вѣрная, и докладываетъ пану Медовичу, что дочь его Панна прекрасная только что къ утру успокоилась.
   -- А кто же мѣшалъ ей спать цѣлую ночь? спрашиваетъ онъ.
   Отвѣчаетъ дѣвка Чернавка: "порядкомъ я этого не вѣдаю, панъ милостивый; спала я изволите видѣть, въ другой комнатѣ, слышу вдругъ: вскрикнула Панна прекрасная, и замолкла потомъ, точно нѣтъ ея тамъ, зачала разговаривать то своимъ, то чужимъ голосомъ; должно быть, ей что нибудь дурное привидѣлось! Нечего, панъ милостивый, сробила я, добралась кой какъ до покоевъ дворецкаго, да ужъ тамъ и пробыла до свѣту."
   -- Что бы это значило? говоритъ папъ Медовичь; ужъ не была ли, прости Господи, у моей дочери опять сила нечистая! Пошелъ онъ въ покой своей дочери. Спитъ она, моя голубушка, крѣпкимъ сномъ, румянецъ играетъ на ея щекахъ; не замѣтно, чтобъ она видѣла что нибудь страшное. Прошелъ Намъ Медовичь въ комнату, гдѣ былъ оставленъ на ночь Грицко Гарбузокъ; смотритъ, храпитъ тотъ на скамьѣ, какъ ни въ чемъ не бывалъ.
   Наступилъ день; давнымъ давно дожидается Панъ МеДовичь своей дочери и четверыхъ жениховъ ея, узнать и рѣшить, чему и какъ должно кончиться.
   Отворяются двери широкія по обѣ стороны; изъ однихъ выходитъ Грицко Гарбузокъ, изъ другихъ Панна прекрасная; взглянули они другъ на друга, потупились; вспыхнулъ румянецъ, пробѣжалъ по щекамъ. Распрашиваетъ панъ Медовичь: каково они ночь провели? Панночка говоритъ, что ни на яву, ни во снѣ ничего дурнаго не видала, а Грицко увѣряетъ, что выжилъ силу нечистую на вѣки вѣчные изъ дома пана Медовича. Обнимаетъ тотъ ихъ радостно, складываетъ вмѣстѣ руки и велитъ поцѣловаться, какъ жениху съ невѣстою; разумѣется, они не стали отнѣкиваться.
   Посылаетъ потомъ папъ Медовичь позвать и тѣхъ трехъ жениховъ своей дочери, чтобы объявить имъ, что онъ выбралъ мужа по сердцу своей дочери, а зятя себѣ, по своему обычаю.
   Пошелъ слуга по жениховъ, а тѣхъ давно и слѣдъ простылъ: уѣхали до свѣту. Какъ проснулся, видишь, королевичь Гай, смотритъ у него все бакембарды повыщипаны; очнулся королевичь Але, глядитъ, у него носа вдвое прибыло, и сталъ онъ красенъ, что жареной ракъ и съ синими оттѣнками: очувствовался Башлыкъ, сынъ Паши сточубушилго, глядь, вскочила у него на лбу шишка съ бараній рогъ. Стыдно показалось имъ явиться съ такими обновами передъ паномъ Медовичемъ и прекрасною Панною; собрались они еще до утренней зари, да и пустились поскорѣй во свояси, боясь, чтобы еще какого худа не было.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПОСЛѢДНЕЕ.

   Услышавъ это, панъ Медовичь посмѣялся надъ ними, потѣшился, а самъ честнымъ пиркомъ, да и за свадебку, и далъ Грицкѣ все, что обѣщалъ за своею дочерью, а Грицкѣ хоть бы и ничего не брать; дороже всего была ему Панна прекрасная. Пожилъ онъ у своего тестя пана Медовича сколько ему хотѣлось; потомъ распростился съ нимъ и поѣхалъ съ своею любезною Панночкою на свою родину, откупилъ тамъ у своего прежняго хозяина шляхтича его землю; а тотъ такъ испугался приѣзду Грицка, что былъ радъ ее даромъ отдать.
   Выстроилъ себѣ Грицко на гумнѣ, гдѣ у него были деньги запрятаны, хоромы каменныя и сталъ себѣ поживать съ Панною прекрасною, да дѣтей наживать.
   Это бы еще не штука, а вотъ что мудрено.
   Прежде никто Грицка и знать не хотѣлъ, и мотъ-то, вишь, онъ былъ, и такой сякой; а какъ приѣхалъ Грицко съ молодой жинкой, да съ деньгами; такъ столько къ нему понаторкалось на новоселье народу всякаго, что какъ не велика была его хутка казацкая, а такая въ ней сдѣлалась тѣснота, что хоть бы въ великій день въ церкви.
   Видно, это у людей не выведется, что кто ходитъ съ сумой, тотъ намъ чужой, хоть будь родимый братъ, а кто выстроилъ себѣ каменныя палаты, тотъ намъ родственникъ, хоть тѣмъ только, что сушили онучки на одномъ солнышкѣ. Это я молвилъ къ слову не въ осужденіе; тѣмъ и кончились Грицкины похожденія.
  

VI
СКАЗКА О СОЛДАТѢ ЯШКѢ,
КРАСНОЙ РУБАШКѢ СИНIЯ ЛАСТОВИЦЫ.

   Здравствуйте, братцы-товарищи, здравствуйте, мои соколы ясные! Давно я обѣщалъ вамъ сказку новую, да люди хитрые-книжные меня озадачили: сказали, что на землѣ ничего новаго нѣтъ, да что, видишь, и въ землѣ-то все старье напрятано!.. Не спорить съ ними стать, да не перестать И разсказывать: ну, коли новой сказки про васъ нѣтути, вотъ вамъ старая, подогрѣтая; вы, родимые, не прогнѣваетесь, пусть не будетъ муки въ закромѣ, лишь бы не переводился печеный хлѣбъ.
   Разскажу я вамъ сказку старую-бывалую; про солдата Яшку красную рубашку-синія ластовицы; а вы прикиньтесь-притворитеся, будто ее въ первой слышите, пусть смѣкаетъ всякій самъ, что не хитро и намъ изъ старыхъ заплатъ сшить новый халатъ.
   Начну я сначала, гдѣ голова торчала; а вы смотрите, мигните гдѣ буде не такъ молвится; а не то, пожалуй, чужой навернется, и сказку-то перебьетъ, да и самъ не разскажетъ, и придется намъ кушать лишенку изъ постныхъ яицъ. Есть на свѣтѣ разумники: въ чужой азбукѣ но толкамъ читаютъ, а въ своей складовъ не разберутъ; въ особенности если такъ переворотить:
   Ба, Ва, Га, Да....
   Такъ вотъ что въ старыхъ записяхъ, въ небылицахъ изукрашенныхъ, про солдата Яшку читается:
   Родился онъ, Яшка, солдатомъ -- пришлось ему такъ и вѣкъ свѣковать; а жилъ онъ, Яшка, на славу, по казацкому нраву. Солдату бывало, въ тѣ времена, три деньги въ день, куда хочешь туда и дѣнь; онъ, бывало, запрячетъ но деньгѣ въ карманъ да къ вечеру въ каждомъ барыша и доискивается; а карманы его были оброчники вѣрные, никогда платить не отказывались; набивалъ ихъ Яшка всякимъ добромъ, и плохимъ и хорошимъ, такъ, что если не подойдетъ рука ничего въ карманъ запрятать, такъ онъ хоть свою полу засунетъ: "на, говоритъ, хоть это, а то позабудешь пожалуй, что карманы не на то пришиты, чтобъ ихъ пустыми носить!"
   -- Ну, Яшка, плохая у тебя замашка! говорили товарищи,-- попадешь ты съ своими оброчниками въ просакъ, узнаешь смакъ въ березовой кашицѣ: попробуешь и дубовыхъ пироговъ съ жимолостнымъ масломъ!
   Яшка, бывало, въ отвѣтъ, вынетъ тавлинку узорчатую, со слюдой на красной бумагѣ да и попотчуетъ изъ ней табакомъ совѣтчика; тотъ станетъ нюхать, а онъ и спрашиваетъ: "что, братъ, хорошъ табакъ?"
   -- Знатной, березинской.
   "А отъ чего жъ у тебя такого нѣтъ?"
   -- Да купить неначто.
   "То-то же и есть, скажетъ Яшка, будешь бояться березовой кашицы и прочаго, такъ не будешь имѣть березинскаго, а намъ, подъ часъ, и рульной нипочемъ; держись, милый, пословицы: на то щука въ морѣ, что бы карась не дремалъ!"
   Такимъ-то побытомъ и такими-то мѣрами нажилъ себѣ нашъ Яшка красную рубашку съ синими ластовицами, по ней дано ему и прозвище.
   Далѣе читается о его приключеніяхъ:
   Придетъ куда полкъ, гдѣ Яшка числился, бѣдные солдатушки умаются; кто гдѣ привалился, тамъ и спитъ; иному не хочется и сухаря сжевать, не тянется и кашицы перехватить; а Яшка словно встрепаный, ему не до сна, не до ужина, пошелъ шнырять по избамъ...
   Попадется мужичекъ ему... "А, здорово землякъ, братъ Степанъ тебѣ кланяется; встрѣлись мы съ нимъ на походѣ, такой сытой, Богъ съ нимъ; велѣлъ тебѣ про его здоровье свѣчу поставить."
   -- Какой Степанъ?-- спроситъ мужикъ.
   "А развѣ его не Степаномъ зовутъ?... Ну, пропадай, забылъ совсемъ, на походѣ память притопчется; какъ же его зовутъ-бишь?"
   -- Кого?
   "Да брата твоего, что въ военной службѣ?"
   -- У меня брата никогда не было.
   "Такъ вѣрно родня какой нибудь, коротко тебя знаетъ."
   (Яшка въ это время сидитъ уже на лавкѣ, да къ хлѣбу, что на столѣ стоитъ, придвигается).
   -- Развѣ ужъ не племянникъ ли? онъ года съ четыре отданъ въ некруты.
   "Вѣрно племянникъ, а вишь какъ похожъ!.. тоже и борода рыжевата была, только теперь выбрита."
   (А самъ уже ломаетъ хлѣбъ да закусываетъ ).
   Мужичекъ и радъ растолковаться, раскрашиваетъ и самъ разсказываетъ. Яшка оплетаетъ себѣ, а на словахъ такъ мелкимъ бѣсомъ и разсыпается, обувшись въ ротъ лезетъ. Если же мужичекъ добръ черезъ-чуръ, то онъ наровитъ и вина чарку-другую съ него справить.
   Правда, случалось, что не всякій разѣвалъ ротъ на его росказни, иной разъ выпроваживали не честью изъ избы, если видѣли, что Яшка вретъ безъ милости; такъ онъ тогда наровитъ захватить что нибудь съ собой на память: или шапку съ лавки, или кушакъ со стѣны, а буде изловчится и кафтану спуску нѣтъ; если же въ избѣ не тяга, да до воротъ никто не доведетъ, такъ онъ осмотритъ, нѣтъ ли на телѣгѣ лишняго колеса: "Будетъ, говоритъ, и трехъ для мужицкой телѣги, я видалъ, что иногда и бояре только на двухъ ѣздятъ, да вѣдь не тише ихъ!" Выкатитъ за околицу, сколотитъ ободъ да продастъ кузнецу, а ступицу сволочетъ версты за три, что бы хоть подешевлѣ продать, да не даромъ отдать.
   Если застанутъ Яшку въ такой продѣлкѣ...-- Стой, служивый, что ты это дѣлаешь?.. (а онъ все таки съ оси колесо тащитъ ).-- Что ты, говорятъ тебѣ, дѣлаешь?
   "Постой, скажетъ Яшка, дай посмотрѣть, что это такое?.."
   -- Что жъ ты, аль не видишь, что колесо?
   "И впрямъ колесо!.. экъ я въ нѣмчурской-то землѣ насмотрѣлся, русскаго колеса не узнаю!.. Дѣло диковенное, поди ты, насилу разобрать могу!"
   (Самъ ходитъ кругомъ колеса, выпуча глаза, осматриваетъ).
   -- Да что тебѣ, служивый, ай мерещится?.. Чай и у нѣмчуры. такія жъ колесы; что у насъ.
   "То-то что не такія."
   -- А какія же?
   "Да тамъ совсѣмъ не такія, тамъ четыреугольныя; а хитро жъ и устроены, шибче нашихъ бѣгутъ!"
   -- Полно, служба, морочить; ну какъ это можно!
   "Эки пни, закричитъ Яшка, еще не вѣрятъ!.. Да сами взгляните: это-то колесо потихоньку вертится, а то, какъ не разъ, то аршина и нѣтъ; а пойдетъ катать, такъ хоть трехъ лошадей заразъ рядомъ пусти, и то не нагонятъ!"
   -- Да чай и тамъ лошади такія жъ, какъ и у насъ?
   "То-то вотъ ты много чаешь, а ничего не знаешь; лошади такія!.. Я на нихъ лѣтъ съ семь ѣзжалъ, а и теперь порядкомъ не знаю, что они за звѣри: глядишь -- спереду кобылка, а сзаду быкъ; или примѣрно мѣренъ, кажется гнѣдъ, а шерсти на немъ нѣтъ!"
   -- И, служивый, этому вовсе нельзя и быть...
   "Ну, закричитъ Яшка, васъ не переговоришь!" Махнетъ рукой и пойдетъ съ досадою домой; и не то ему досадно, что не вѣрятъ, есть ли въ его словахъ путь, а то досадно, что не дали колеса стянуть.
   Такія-то продѣлки у нашего Яшки бывали, и такъ его всѣ признали, что и до сихъ поръ помнятъ. Я и самъ слышалъ не разъ; сойдутся двѣ старухи, поразговорятся про старое житье-бытье, непремѣнно вспомянутъ и Яшку.
   "Что, Спиридоновна, у васъ ничего не слыхать? у насъ, говорятъ, постой поставить хотятъ."
   -- Ой-ли? ну, избави васъ Господи!.. У насъ былъ постой года три тому, да мы нечаяли какъ и отдѣлаться; напался служивый солдатъ Яшка; бывало ни себѣ, ни ребятишкамъ ничего получше въ печь не ставь, все пріѣстъ, разбойникъ!.. "Тѣ, скажетъ, малы, а ты стара, вы и черный хлѣбъ не отличите отъ пряника; а блины да пироги про насъ береги, наше дѣло солдатское, у насъ, съ хлѣба будетъ брюхо лупиться, такъ не годимся на службу царскую; а тогда вамъ же хуже, какъ начнутъ опять въ рекруты набирать!" Я было сначала и вѣрила, да спасибо кумъ наставилъ на умъ: "что ты, говоритъ, его слушаешь, онъ въ бусурманской землѣ всякимъ вракамъ научился, такъ тебя и дуритъ! "Я думаю, постой же отплачу тебѣ, голубчику! Пойдетъ онъ бывало въ праздникъ по деревнѣ шляться и оставитъ дома всю аммуницію; я его и спросила: что это, господинъ служивый, у васъ за сумочка, которую вы на стѣну вѣшаете?.. "Это, говоритъ, сумка съ партонами." Я и пристала: скажи-да-скажи, что это за партоны такіе?... Онъ и признался: "это, говоритъ, присяга солдатская..." Слышала я, что солдатъ безъ присяги не можетъ жить; вотъ, какъ онъ разъ пріѣлъ у насъ все, да ушелъ со двора; постой, говорю я, разбойникъ, я тебя сдѣлаю безъ присяги! Схватила сумку да въ печь... батюшки-свѣты!.. куда и печь и изба! не знаю, какъ сама осталась жива, а нашей полдеревни, какъ корова языкомъ слизнула, все выгорѣло!.. Помилуй Богъ отъ этихъ солдатъ! Я теперь всегда прочь бѣгу, коли хоть издали завижу какого нибудь.
  

ПРОДѢЛКА ПЕРВАЯ.

   Не смотря на страхъ Спиридоновпы, поставили постой. И Яшка, какъ тутъ, легокъ на поминѣ; прибѣжалъ въ избу къ товаркѣ Спиридоновны, видитъ, сидитъ старуха одна; молодые всѣ жать ушли.
   "Давай мнѣ, старая, ѣсть!" закричалъ Яшка; "я по командирскому велѣнью сюда обѣдать пришелъ."
   -- Да что я вамъ дамъ, господинъ служивый, у насъ и хлѣба нѣтъ и муки не бывало; вонъ хоть сами посмотрите: одна вода въ чугунѣ кипитъ, пейте, коли хотите, а кормить печемъ.
   У Яшки брюхо было понабито, онъ прибѣгъ понавѣдаться нѣтъ ли стащить чего.
   "Какъ, старая корга, ѣсть нечего... Да вотъ видишь подъ лавкой топоръ лежитъ?.. Вари топоръ!"
   -- Какъ это можно, господинъ служивый...
   "Какъ можно? а вотъ какъ!" схватилъ Яшка топоръ и сунулъ въ чугунъ; "ну, мѣшай, старая колдунья!"
   Полежалъ топоръ съ минуту, вынулъ его Яшка, "вотъ теперь, говоритъ, позавтракаю!"
   -- Да онъ, господинъ служивый, еще и не сварился; такой же, какъ былъ.
   "Ну, дѣла нѣтъ, что сыръ, не то вытопишь жиръ, хрящь останется, подавно не ужуешь!.. Прощай, старуха! я его дорогой съѣмъ; пока дойду до полка и полтопорища не останется."
   Приходитъ сынъ старухи; надо ему идти дрова колоть.
   "Матушка! гдѣ топоръ?"
   -- Да служивый съѣлъ.
   "Какъ съѣлъ?"
   -- Да такъ. Я ему и варила его; еще спасибо добрый солдатъ попался, не то, что у Спиридоновны: топоръ-то былъ совсѣмъ сырехонекъ; а служивый, такой добрый,-- ну, говоритъ, ужую какъ нибудь!
  

ПРОДѢЛКА ВТОРАЯ.

   Яшка между тѣмъ промѣнялъ топоръ на алтыны; а какъ еще рано было въ полкъ являться, то онъ отправился на новыя приключенія.
   Приходитъ въ другую избу въ деревнѣ, сидитъ старуха ленъ прядетъ.
   "Здравствуй, бабушка!.. каково живешьможешь, не ломаешь ли зубовъ, когда сухари гложешь?"
   -- Слава Богу, родимый, помаленьку живу себѣ.
   А родимый обернулся разъ пять кругомъ, видитъ стащить

ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА.

Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.

КНИГА ВТОРАЯ.

Сказка изъ похожденій слагается.
Казакъ Луганскій.

Изданіе Ю. М.
МОСКВА
184З.

Мужъ задуритъ -- полдвора горитъ, а жена задуритъ, цѣлый дворъ горитъ.
Стар. пословица.

  

ОГЛАВЛЕНІЕ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

   II. Сказка о Парамонѣ и о женѣ его Матренѣ
   Предрѣчіе, сирѣчь присказка
   I. О томъ, каково баба-Матрена жила съ Парамономъ
   II. Отъ чего Парамоновой женѣ захотѣлось новыхъ чоботовъ
   III. Какъ Парамонъ отправился за чоботами
   IV. Какъ ошибся Парамонъ, и попалъ не туда куда надобно
   V. Какъ Парамоновъ быкъ козломъ сдѣлался
   VI. Что съ козломъ сталося
   VII. Съ чѣмъ Парамонъ возвратился къ женѣ
   VIII. О томъ, какъ узналъ Парамонъ, что у его жены порча есть
   IX. Какъ служивый вылечилъ отъ порчи жену Парамонову

-----

   III. Сказка объ Ильѣ женатомъ и о Мартынѣ тороватомъ
   Рѣчь о сказкѣ
   1 Приключеніе: Илья поѣхалъ за гостинцемъ женѣ да и опростоволосился
   2. Сталъ Илья и голъ и не правъ
   5. И не ждешь да найдешь
   4. Вотъ какъ порой надо жить въ городѣ
   5. Бери Илья, коль кобылка твоя
   6. Илья да Мартынъ духъ перевели, позавтракали
   7. Лысый Мартынъ Илью удивилъ
   8. Илья ворожеей сдѣлался
   9. Мартынъ съ Ильей за ворожбу въ дѣлежъ пошли
   10. Староста, Потапъ Миронычь, знакомецъ Мартына лысаго
   11. Новыя хитрости Мартына лысаго.... 181
   12. Лукавство Мартына и смышленая пѣсня Лукерьина
   15. Послѣдняя просьба Ильи женатаго
   16. Что Илья принесъ въ гостинецъ женѣ

-----

   IV. Сказка о крестьянинъ Яковъ, до прозванію простая голова
  

II.
СКАЗКА О ПАРАМОНѢ И ЖЕНѢ ЕГО МАТРЕНѢ.

  

II.

   Сказка о... нѣтъ, дозвольте прежде, люди добрые, порасправить кости старыя, пустошь поболтать, языкъ поразмять, къ сказкѣ приготовиться.

-----

   Вотъ пережъ сего какая штука была?
   Ѣздилъ Фока за море, набрался Фока разума: видѣлъ тамъ, высмотрѣлъ, что на землѣ трава растетъ, а по небу порой тучи ходятъ, порой только одно солнышко; а по ночамъ тамъ ясный мѣсяцъ глядитъ на землю-матушку, или однѣ яркія звѣздочки между собою переглядываются. Больше ничего не замѣтилъ Фока за моремъ; а привезъ съ собой Фока тетрадку-книжку маленькую, и въ той тетрадкѣ много умнаго понаписано: написано правдиво и съ толкомъ про народъ заморскій, про ихнее житье-бытье, про ихъ правъ и обычаи. И эту тетрадку-книжку маленькую одинъ толстой Руской человѣкъ, выпросилъ у фоки и предалъ тисненію. И покупили книжки тисненые печатью гражданскою люди разумные, грамотные; стали читать и стали фоку расхваливать; а самъ Фока ни съ переда ни съ бока, ни съ конца ни съ начала, не пойметъ не растолкуетъ ни по книжкѣ печатной, ни по своей тетрадкѣ писаной, за что его люди разумные хвалятъ и жалуютъ. "Это за то,-- онъ думаетъ,-- что пилъ я сыту заморскую, ѣлъ пряники чужеземные!" А кто зналъ фоку прямо, слухомъ чуялъ его рѣчи, ощупью пыталъ голову, дивится не надивуется: откуда это у Фоки при пустыхъ рѣчахъ, при пустой головѣ набрался разумъ письменный?.. Толкуютъ съ собой, дивуются... "Плохо Фока баетъ, а грамоту знаетъ, дѣло диковенное!.."
   Ахъ, люди добрые... не Фокѣ-бъ дивиться, не Фокѣ-бъ честь-слава: вѣдь въ дорогѣ у Фоки былъ попутчикомъ Сава.

-----

   "И къ чему это нашъ сказочникъ такую приплёлъ присказку негораздую!" говорили - шушукали между собой братцы-товарищи: "не слушаетъ онъ нашего ума-разума; пускается въ ремесло безхлѣбное -- чужаго ума ощупью допытываться!.. Зй, смотри, молодецъ!.. станешь выть по волчьи, цѣлое стадо волковъ прибредетъ, кто-то ихъ отгонитъ, тебя обережетъ!.. То-то мы дивимся, думаемъ, чего онъ бьется, надсажается, силится разсказать сказку мудреную, и словами кудреватую и рѣчьми смышленую... а онъ, сердяга, съ своей смышленостью, колеситъ все кругомъ гумна и думаетъ, что напалъ на прямую дорогу новую, только не пробитую, не протоптаную... Нѣтъ молодецъ-продавецъ, не тѣмъ ты товаромъ торгъ повелъ!.. Не будетъ тебѣ барыша и выручки -- сметанка хороша, да мала скрыночка. Что ты ходишь, набиваешься очками -- слѣпому, сапогами -- безногому, рукавицами -- безрукому, умомъ-разумомъ -- у кого голова что свищъ: въ одно ухо слово влетитъ, а въ другое и выпорхнуло!.. Взялся ты съ умными рѣчь вести, такъ чего же ты имъ про глупыя продѣлки разсказываешь?.. Они и сами смекнутъ, что гдѣ надобно. А буде тебя угораздила нелегкая умнымъ ума прибавлять... то смотри, любезный, и самъ опростоволосишься!.. Ты, думая свозить на токъ свой хлѣбъ необмолоченый, свозишь его туда, куда люди добрые только навозъ кладутъ. У тебя лобъ-то не мѣдный, а голова не съ пивной котелъ; у тебя ума-разума и про себя не хватитъ порой, чего же ты лѣзешь съ нимъ по людямъ, которые сами не знаютъ, куда и свою такую обузу свалить!..
   Разсказывалъ ты намъ присказки, морилъ насъ ими, помирать намъ не хотѣлося, да и уморы въ твоихъ присказкахъ не было!.. Дай-ко, послушай вотъ, и мы тебѣ присказку вымолвимъ:
   Ходила, въ старые годы, когда это еще наживалось между люду православнаго, ходила сваха сватать жениховъ-молодцевъ; ходила она по богатымъ домамъ, гдѣ дочки невѣсты взрослыя, а у батюшекъ кошели не простые; вотъ она и настрочила рукописную грамоту, или регистръ, что ли, по ихнему, всѣмъ женихамъ-молодцамъ, своимъ будущимъ высватанцамъ; и дѣло тамъ понаписала она, если просто прочесть, а поразмыслить, такъ и выходитъ то дѣло бездѣльное!.. Пока она по дуракамъ ходила, то и сватьбы сводила и деньги брала, и отъ каждой сватьбы давай Богъ ноги, послѣ сватанья; то есть, ужъ видно, что старалась благое творить! Обходивши всѣхъ дурней въ этой сторонѣ, забрела было и къ умнымъ за такимъ же промысломъ!.. Анъ одинъ насмѣшникъ и ввернулъ ей крюкъ, добавилъ къ ея регистру смыселу. Вотъ какъ это и сдѣлалось, вотъ и регистръ тотъ, прочти его! Что просто-то написано, то у бабы-свахи такъ и значилось, а что въ скобкахъ-то понаставлено, то вписалъ этотъ насмѣшникъ для поясненія.
  

РЕГИСТРЪ ЖЕНИХАМЪ

СВАХИ-БАБЫ ОПЫТНОЙ.

   1. У него двѣ лавки, да своя земля.
   (Лавки тѣ немного ветхоньки: обѣ на четырехъ ножкахъ, за то земля въ новыхъ цвѣточныхъ горшкахъ понасыпана).
   2. Торгуетъ катками да штофами.
   (Комки большею частію изъ сбойни жеваной; а штофы не все битые, есть и безъ трещины).
   3. Камни гранитъ.
   (По мостовой, сердяга, цѣлый день шляючись).
   4. Служитъ дѣльнымъ парнемъ -- переводчикомъ.
   (Слѣпыхъ съ моста на мостъ переводитъ и меньше гроша за разъ беретъ).
   5. Молоть гораздъ.
   (Каждый день безъ-умолку пересыпаетъ изъ пустаго въ порожнее).
   6. Купецъ-не купецъ, не однодворецъ, а дворомъ завѣдываетъ.
   (Ходитъ чемъ свѣтъ съ метелкою, чиститъ соръ по подъ-оконью).
   7. Ходитъ снигирей ловить.
   (На носъ собственный).
   8. Слоны продаетъ.
   (Слоняясь по улицѣ).
   9. Рюмы распускаетъ.
   (Хныкаетъ, гдѣ надобно).
   10. Такъ хлѣбъ достаетъ.
   (Буде есть готовый, то съ полки и въ ротъ).

-----

   Смотри! что бы и съ тобой не поступили такъ разумники: не ввели бъ въ твою сказку замысловатыхъ крючковъ, твой же пай на тебя бъ не прикинули!..
   Хоть ты не то, что баба-сваха-сплетница, ты и съ добрымъ своимъ суешься, да суешься-то не въ пору и не къ тому, кому надобно!
   Понурилъ голову мой старикъ-сказочникъ. Видно, думаетъ, и впрямь я, подъ старость, безъ мѣры болтливъ сталъ; молчать бы мнѣ почаще, лучше бы; ужъ меня и прежде за это ругали-ругали, хаяли-хаяли, а я-таки опять съ грѣшнымъ тѣломъ да въ горячій кипятокъ!.. Бываетъ, идетъ иному счастье такое безолаберное... иной скажетъ изъ десяти словъ одно умное, его по головкѣ погладятъ; а иной весь вѣкъ умно говоритъ, да коли разъ обмолвился, то и пошлый дуракъ!.. такъ видно на свѣтѣ устроено.
   Да ну, такъ и быть; начну сказку рубить просто съ плеча, чтобъ была ни холодна ни горяча, а такъ, тепленькая: что бы у умнаго отъ холода языкъ не распухъ, а глупенькой не ожегся бы!
   Вотъ вамъ сказка съ прикрасами, не съ моими, съ чужими лясами; я ее купилъ на толкучемъ, такъ не знаю, будетъ ли толкъ въ ней, она тамъ висѣла на веревочкѣ, подъ деревяннымъ колышкомъ; еще и продалъ-то мнѣ ее мужикъ съ рыжей бородой, въ нагольномъ тулупѣ. Вотъ видите, я все разсказалъ, ничего не потаилъ отъ васъ; а буде не вѣрите, то сами подите справьтесь, спросите у него сказки такой, и онъ вамъ ихъ хоть сотню повынимаетъ и все одной масти, да еще съ фигурами, а у меня, извините, никакихъ фигуръ тутъ нѣтути.
   Вотъ вамъ она...
  

СКАЗКА
О ПАРАМОНѢ И О ЖЕНѢ ЕГО МАТРЕНѢ, И О ТОМЪ, КАКЪ ПАРАМОНЪ ХОДИЛЪ ВЪ ГОРОДЪ ЖЕНѢ ЧОБОТЫ ПОКУПАТЬ.

  

I.
О томъ, каково Матрена жила съ Парамономъ.

   Жилъ-былъ мужичокъ Парамонъ; малой во всемъ хватъ, да больно простоватъ, и женись онъ еще, съ дуру, на умницѣ; запропастилъ бѣдняга ни за что свою голову: то есть, просто жена изъ него, что хочетъ, то и дѣлаетъ, какъ ей поволится, такъ его и поворотитъ и выворотитъ; ровно куль съ овсомъ сталъ бѣднякъ Парамонъ: повалятъ -- лежитъ, поставятъ -- стоитъ, захотятъ -- набьютъ, захотятъ опять вытряхнутъ!. Просто, одурила парня женитьба, сбила съ толку; правду говорятъ, что станетъ овцой если загонять и волка
   Ужъ какому, въ деревенскомъ быту, какому въ хозяйствѣ толку быть, когда жена станетъ головой мужниной, а настоящая, доморощеная голова мужнина готова вмѣсто помела въ печи заметать!.
   Такъ оно и вышло: что не надо-де дуги, коли есть дышло.
   Былъ прежде у Парамона на гумнѣ хлѣбъ, была на полѣ скотинка, кого бывало по пути занесетъ Богъ, то найдется про того и пирогъ и масла скрынка; и одежи всякой у Парамона, и другаго-прочаго попроси, все есть, всего сыщешь-бывало; одного не доставало: жены-сатаны, вотъ дядя Парамонъ и пріобрѣлъ себѣ таковую.
   Была она съ мѣсяцъ тиха, знать боялась грѣха, а тамъ стала понемножку всбрыкивать; да какъ спознала, довѣдалась, что дядя Парамонъ для нее, что пугало для воронъ: только кажется съ виду страшенъ, а и рукой не взмахнетъ, хоть сядь ему на маковку; вотъ принялась Матрена учить Парамона; школить, муштровать на свою бабью стать, взяла повадку точатъ и кроить, дѣлать изъ мужа то верхъ то подкладку... И хитра же была шельмовская!.. Въ людяхъ бывало сидитъ, не дышитъ, только Парамона и видитъ и слышитъ; онъ къ сосѣдамъ, и она за нимъ слѣдомъ, выйдетъ ли отъ нихъ онъ, и она вонъ; поѣдетъ ли на базаръ, и она, что товаръ, ужъ торчитъ на возу!.. А какъ дома вдвоемъ глазъ-на-глазъ останутся... ну!.. тутъ бѣднякъ Парамонъ мѣста и подъ лавкой не отыщетъ, негоде на палатя залечь; тутъ только и слышна ея рѣчь, а уже его рѣчи впереди остаются; тутъ, какъ не смиренъ Парамонъ, а ужъ гляди въ оба зорко, что бы не досталось на обѣ корки; легла ли жена спать, не тряхнись, не ворохнись, ни зѣвни громко, что бы не потревожить ея милости; захворала ли какой лихой болѣстью, хоть днемъ, хоть ночью, за версту бѣги къ знахаркѣ за лекарственнымъ снадобьемъ; а попробуй перечить, такъ кажись только и жилъ
   Такъ вотъ я къ этому-то слово и молвилъ... какому же-молъ тутъ толку быть?
   И дѣйствительно: Парамонъ и париѳмъто былъ хомякъ-хомякомъ, а какъ зачала еще муштровать жена бойкая, то сталъ такимъ олухомъ, что хоть воду на немъ вози; то есть, кажись, просто, обортай ему уздой голову, да скажи: ты-де конь! такъ онъ самъ въ оглобли впрягаться пойдетъ... Такъ бѣднягу загоняла жена, пусто ее!..
   А еще и въ томъ толкъ: что какъ тамъ баба ни хитри дома, какъ ни економничай, что бы тамъ изъ горшка лишній уполовникъ щей выгадать, да пожиже кашу сварить, что бы крупъ меньше шло, а если мужъ своего добра за избою не можетъ сберечь, то скоро и въ избѣ нечего будетъ поставить въ печь!.. Такъ вотъ и нашъ грѣшный Парамонъ, думая и дома и на пашнѣ, и въ овинѣ и на току только про-жену одну, только размышляя ей угодить, не перечить бы словомъ да биту не быть, совсемъ растерялся сердяга умомъ-разумомъ: изъ страха, чтобъ жена не бранила, что зерно будетъ сыро, два овина сжегъ; взабытьи насѣялъ ржи къ веснѣ, а къ зимѣ горохъ; а не знавши какъ дѣла поправить, призанялъ всего у сосѣдей, что бы лишь жена ничего не провѣдала; пришло время отдать, денегъ нѣтъ, животами поплатился; да такими-сякими манерами не оставилъ у себя ни гроша въ кошелѣ, ни зерна въ землѣ, а животовъ всего на все осталось: лошаденка кляча, коровенка ростомъ съ ягненка, бычишка не мудрый, да козелъ уже состарѣвшійся.
   Баба-Матрена, хоть занималась себѣ хозяйствомъ, спрядала льну -- по двѣ кудели въ недѣлю, да ткала въ годъ по холсту; она, видите, праздниковъ больше будней насчитывала и всего чаще смышляла, какъ бы лучше понарядиться, да въ люди явиться,-- та къ стало ей нѣкогда и присмотрѣть было, что у мужа оставалось мало, да и то сплыло!..
  

II.
ОТЪ ЧЕГО ПАРАМОНОВОЙ ЖЕНѢ ЗАХОТѢЛОСЬ НОВЫХЪ ЧЕБОТОВЪ.

   Разъ, на селѣ, въ большой праздникъ, въ Семикъ, коли знаете, еще когда яишню пряженую готовятъ, да съ березкой пляшутъ, да припѣваютъ:
  
   Подъ липою столъ стоитъ.
   Подъ тѣмъ столомъ дѣвица.
   На дѣвицѣ..
  
   Тьпфу! что я вру, не такъ бишь оно поется!.. старость прихватила, все пѣсни позапамятовалъ, да не въ этомъ сила!
   Ну такъ въ этотъ-то большой праздникъ и дерни нелегкая старостиху Козминишну выдти въ новыхъ котахъ строченыхъ хороводъ водить..
   Какъ увидѣла это Матрена Поликарповна, куда ее и веселье дѣвалося и голову повѣсила, и лишни не ѣстъ, только искоса на мужа поглядываетъ; другіе думаютъ: что съ ней стало? видно выпила мало; подносятъ вина.
   "Матушка, Матрена Поликарповна! покорно прошу!.."
   -- А вотъ я у мужа спрошу; велитъ ли еще пить, какъ бы битой не быть! отвѣчаетъ Матрена; кинулась къ Парамону и шепчетъ на ухо: смотрижъ у меня, ты завтра же купи коты такіе, какъ у старостихи!
   Вишь вѣдь какая завистливая проклятая!
   Парамонъ и голову понурилъ... вотъ-те курочка и махоточка (горшокъ): полѣзай не бось! теперь не спасетъ и авось; теперь хоть матушку-рѣпку пой, а коты купи, ужъ жена отъ своего слова не попятится!.. А на что ихъ добыть? Кабы ты знала да вѣдала, моего горя отвѣдала, думаетъ себѣ Парамонъ, запустивъ руку въ карманъ да изрѣдка на жену поглядывая, вѣдь намъ не бѣсы деньги куютъ, а на базарѣ даромъ никому не даютъ; посмотрѣла бъ ты въ мой карманъ... вишь! тутъ вотъ одинъ кукишь -- что хочешь, то и купишь!
   Назавтра еще добрые люди спятъ послѣ праздника вчерашняго, иной пьянчуга, какъ ни рано встаетъ, а еще и опахмѣлиться не успѣлъ, а ужъ въ избѣ Парамона дребезжитъ Матрена, бьетъ языкомъ, что шерстобитъ струной жиленою...
   Да куда ты все дѣвалъ, куда промоталъ? пропьянствовалъ, прогулялъ!.. не даромъ видно безъ меня два-разъ на базаръ ѣздилъ, вотъ теперь и нѣтъ ничего!.. Ахъ ты окаянный, ахъ ты голова непутная, забубенная! Да что ты затѣялъ? Да по твоему ли уму безтолковому такія дѣда?.. Ахъ ты чучело гороховое, ахъ дурацка стать!"
   Парамонъ нигугу; сидитъ на лавкѣ, подлѣ самой двери, не шелохнется, только глазами похлопываетъ, да нѣтъ-нѣтъ на дверь взглянетъ, чтобы тягу задать, буде жена такъ озартачится, что кинется бить.
   "Да мнѣ распрострѣли тебя на части, да дуй-те горой!.. Да хоть лопни ты, а чтобъ были коты, чтобы я ихъ видѣла... слышишь!.. Возьми своего бычишку да козла негоднаго, они то же, что и ты, только даромъ сѣно ѣдятъ; веди ихъ на базаръ, ступай, и тамъ хоть себя заложи, а коты добудь... не то и мужемъ моимъ не будь, и на глаза не кажись; прибью я тебя, притаскаю, да и всѣмъ сосѣдямъ разскажу, что ты безпутничаешь.
   Обрадовался несказанно Парамонъ, что жена его настроила сама какъ горю помочь, бухъ ей въ ноги...
   -- Матушка, Матрена Поликарповна, все исполню и сдѣлаю, лишь помилуй, прости моей дури -- не срывай сердце на моей шкурѣ!.. а позволь какъ приказала, позволь такъ учинить; продамъ я и козла и быка и заложу въ придачу себя-дурака, лишь бы только тебѣ угодить, лишь бы тебѣ услужить... окажи свою милость, позабудь мою провинность!
  

III.
КАКЪ ПАРАМОНЪ ОТПРАВИЛСЯ ЗА ЧОБОТАМИ.

   Вотъ въ туже пору, въ тотъ же часъ и поѣхалъ нашъ дядя Парамонъ въ городъ, сѣлъ на быка и отправился, а козла-сердягу оборталъ за рога веревкою и пошелъ за собой; да столько бился, бѣднякъ, маялся съ своими животами, пока до города доплелся, что и сказать нельзя: быкъ-то ни вскачь ни рысью не умѣетъ бѣжать, а старый козелъ на другую стать: то кинется въ бокъ, то назадъ попятится. А! молвилъ Парамонъ упрямъ ты быкъ, что жена Матрена, а самъ только это вымолвилъ, да и зажалъ рукою ротъ, да и оглянулся назадъ, не стоитъ ли жена за нимъ; видитъ, жены нѣтъ, перекрестился до и зачалъ опять съ своими животами раздобарывать: упрямъ ты быкъ, да я упрямѣй тебя, не хочешь ты ѣхать, такъ идижъ пѣшкомъ! Слѣзъ Парамонъ съ быка, накинулъ ему свой кушакъ на рога и пошелъ впередъ, а быка да козла за собой ведетъ и думаетъ: что, нелегкій васъ побери, давича вы все врозь да врозь, а теперь идете рядышкомъ небойсь!.. Толькобъ до города добраться, пусто васъ; сей часъ первому встрѣчному за ничто продамъ, а ужъ надъ собой ломаться не дамъ.
   Такъ калякая да мѣрекая, да плетяся шажкомъ съ козломъ да съ быкомъ, по большой дорогѣ, отбиваючи ноги, дошелъ Парамонъ къ ближнему селу; еще и къ обѣдни не благовѣстили, какъ онъ до мѣста довалился, да такъ упыхался, такъ сердяга взопрѣлъ, будто цѣлую чашку горячихъ щей съѣлъ, а чего тебѣ, ему и вчера-то вечеромъ жена порядкомъ перехватить не дала!..
   Вотъ вошелъ онъ на первый дворъ, попросилъ поснѣдать чего бы недорогаго, и чего больше, вѣстимо луку да квасу да хлѣба кусокъ; пора лѣтняя, да и не постъ же великій, такъ толокна не дадутъ небойсь.
   Поѣлъ-себѣ, покушталъ дядя Парамонъ, на скорую руку; а не то, думаетъ, въ городъ на торгъ не успѣешь, такъ долголь до бѣды оттоль въ дорогѣ заночевать! Вынулъ Парамонъ изъ кошеля полтинку и расплатился за угощеніе.
   "Ты бы, дядюшка, говоритъ хозяйка, животамъ-то сѣнца далъ."
   -- Нѣтъ, тетка, что ихъ кормить попусту; вѣдь я ихъ на торгъ продавать веду, такъ оно все одно, будь они сыты или голодны, цѣна одна.
   "Да вишь они какіе тощіе и волъ-то кажетъ не больше городскаго козла откормленаго..."
   -- Эхъ тетушка-матушка, дуй ихъ горой, вѣдь не жалко бъ было, коли ихъ за деньги продать, а то вишь надо на коты мѣнять, такъ пусть ужъ они и сами будутъ не лучше, какъ кошки голодныя! надо правду сказать, и я теперь съ твоей лѣтней похлѣбки не сытѣе ихъ!
   "Ну инъ какъ хошь! прибавила тетка-дворница.
   -- Да такъ и хочу, какъ сказывалъ -- молвилъ дядя Парамонъ.
  

IV.
КАКЪ ОШИБСЯ ПАРАМОНЪ И ПОПАЛЪ НИ ТУДА КУДА НАДОБНО.

   Пошелъ опять дядя Парамонъ со своимъ добромъ, пошелъ тѣмъ же порядкомъ, тѣмъ путемъ. Долго ли коротко неблизко ли далеко ли, шагомъ или рысцой, сушью или грязцей, какъ ни пойдешь все таки до мѣста добредешь; черепаха ползкомъ, что и конь скокомъ, все таки доходитъ куда ей надобно. Такъ и нашъ дядя Парамонъ дошелъ-дотащился до города уже поздо къ вечеру, весь въ поту сердяга, точно въ воду окунутъ былъ, да глядь... анъ вотъ-те Марѳа еще орѣхъ, о женѣ ль думая, или о быкѣ съ козломъ, иль о котахъ женинныхъ,-- пошляндалъ онъ отъ села совсемъ въ противную сторону, да хоть и пришелъ въ село, да со всемъ въ незнакомое, невѣдомое.
   Ну, думаетъ, бѣда теперь моя, видно къ худу такъ пошло на меня! Нелегкая знаетъ, какъ это я обмешулился! Однако какъ же быть, не назадъ же иттить, остаться видно тутъ переночевать да отдохнуть, да завтра подальше отправиться.
   Такъ какъ ничего съ нимъ въ пути не приключилось особеннаго, кромѣ какъ-то, что онъ, хоть не хотя, а долженъ же былъ животовъ покормитъ, то я вамъ и не стану разсказывать; а вотъ что было дальше, то, буде въ угоду, послушайте.
   Пришелъ ли, пріѣхалъ ли, завѣ до по неизвѣстно, уже на другой день и тожъ къ вечеру, нашъ Парамонъ припожаловалъ въ городъ незнаемый, въ такой, что страшно и кругомъ посмотрѣть... настроено вишь домъ на дому, и людей-видишь разныхъ видѣлъ тьму, какъ опосля самъ разсказывалъ.
   Пришелъ, спросилъ гдѣ постоялый дворъ; показали люди добрые; эка вещь, и дворъ-то постоялый такой, что у его барина палаты меньше; страшно кажись и войти-то туда. Однако дѣлать нечего, приходитъ плыть, коли брода лѣтъ, дядя Парамонъ давай своимъ умомъ раскидывать, какъ бы въ такія хоромы ночевать вкарабкаться! Вышелъ какой-то парень на дворъ, Парамонъ ему въ поясъ поклонъ.
   "Можноль, кормилецъ, не во гнѣвъ твоей милости, учинить мнѣ такое благодѣяніе, дозволить здѣсь пріютиться, ночевать-остановиться двоимъ скотамъ моимъ да мнѣ Парамону грѣшному?"
   -- Отъ чего же не можно; поди спроси дворника.
   "Да гдѣ жъ мнѣ найти его милость господина дворника? "
   -- А вонъ видишь онъ въ синемъ кафтанѣ стоитъ.
   Парамонъ опять поклонъ. "Благодарствую, родимый, на ласковомъ словѣ!" поплелся къ дворнику и думаетъ: ну, отъ это отбоярился, какъ-то съ тѣмъ придетъ сговорить: вишь онъ въ кафтанѣ какомъ, у насъ самъ староста, даже и по праздникамъ въ смуромъ похаживаетъ, а и съ тѣмъ не больно сговоришь.
   Однако напрасно робѣлъ дядя Парамонъ, дворникъ только спросилъ чего ему надобно, безо всякихъ рѣчей велѣлъ козла да быка на дворѣ оставить^ а ему самому на кухню идти.
   Слава Тебѣ, Господи! думаетъ Парамонъ себѣ, здѣсь страшно только снаружи, а внутри какъ и въ нашей избѣ, только мѣста побольше, а то есть и палати и печь, можно будетъ прилечь да переждать до завтра; вотъ бы бѣда, кабы меня на верьхъ повели, толку тамъ мало, только высоко отъ земли.
   Однако немного погодя набуркалось столько народу въ кухню, что дядѣ Парамону показалась и эта широкая изба тѣснѣй чѣмъ его; но какъ онъ усталъ, что лошадь извощичья, то не смотря ни на жаръ ни на тѣсноту, прилегъ на лавку, прикрылся кафтаномъ да и уснулъ такъ, хоть бы тебѣ въ избѣ собственной.
  

V.
КАКЪ ПАРАМОНОВЪ БЫКЪ КОЗЛОМЪ СДѢЛАЛСЯ.

   Встаетъ поутру дядя Парамонъ ранымъ-ранешенько, умылся и Богу помолился и сталъ думу думать, какъ бы на базаръ отправиться? Сколько ни думалъ, самъ не придумалъ: кто-молъ его знаетъ, какой тутъ въ городѣ порядокъ идетъ, можетъ на базарѣ тѣснота страшная, можетъ впору и самому пройти, такъ лучше одну прежде скотину отведу да продамъ, а тамъ и другую пущу потомужъ пути; впрочемъ дай у людей спрошу, какъ это здѣсь дѣлается?
   Въ избѣ народу еще было кой-кого, нашъ Парамонъ высмотрѣлъ такого, что похуже одѣтъ: этотъ-де авось толкомъ сказать не поспѣсивится, высмотрѣлъ парня ощипаннаго, подсѣлъ къ нему и спрашиваетъ:
   "А что, кормилецъ, скажи не откажи, посовѣтуй, какъ поступить: привелъ я сюда въ городъ двухъ животовъ продать, да не знаю, вмѣстѣ ли ихъ вести аль поочереди?"
   Парень усмѣхнулся и говоритъ: а у тебя какіе животы, лошади чтоль?
   "Нѣтъ, родимый, быкъ да козелъ всего на всего."
   -- А какой быкъ, хорошей породы, Черкасской чтоль?
   "Нѣтъ, родимый, онъ у меня рыжій -- этакъ изгнѣда."
   Парень опять ухмыляется. Я не про шерсть говорю, а что-молъ крупенъ ли, то есть какъ великъ твой рыжій быкъ?
   "Онъ гораздо больше козла, а ужъ не знаю какъ противъ вашихъ городскихъ, можетъ не придетъ подстать."
   -- А за сколько намѣренъ продать?
   "И того не вѣдаю какъ сказать... сколько посулятъ не постою, дорожиться не буду, лишь бы съ рукъ долой!
   Ну такъ ведижъ его продавать впередъ, а тамъ и до козла дойдетъ чередъ. А знаешь ли ты, гдѣ базаръ у насъ?
   "Гдѣ жъ знать; я впервой только пришелъ сюда.
   -- Такъ пойдемъ пожалуй вмѣстѣ, я покажу.
   "Благодарствую, благодѣтель, сдѣлай милость такую, я тебя буду вѣчно благодарить... А куда же мнѣ козла-то пріютить, пока я съ базара вернусь?"
   -- Оставь здѣсь у хозяина, не опасайся, не пропадетъ.
   Радъ Парамонъ, что отыскалъ такого милостивца; мигомъ бѣгомъ на дворъ, отыскалъ дворника, заплатилъ за ночлегъ и сдалъ козла на руки; самъ накинулъ на себя кафтанъ, привязалъ быка и отправился съ своимъ новымъ знакомцемъ.
   Прошли они большихъ улицы три да переулковъ нѣсколько, вышли на площадку; народу тамъ пропасть, такъ кишмя и кишатъ, кричатъ, голосятъ, а чѣмъ торгуютъ никто и не растолкуютъ: у инаго сапоги въ рукахъ, а самъ босикомъ ходитъ, а сапогами другимъ набивается; иной, въ армякѣ, носитъ пропасть всякагo-то платья на рукѣ, думаешь онъ продаетъ его, а онъ у другаго кафтанъ торгуетъ, почти силой рветъ, и деньги въ руки суетъ, словно еще ему мало что есть у него. Парамонъ только дивуется.-- Экіе, говоритъ, въ городѣ люди торговые, видно не подеревенски живутъ, все мужички богатые.
   Зазѣвался нашъ Парамонъ, а парень, который его привелъ, подшелъ къ одному молодцу-торговцу, что-то ему шепнулъ да на Парамона кивнулъ, а самъ затерся между народа, и не видать его. Парамонъ стоитъ да посматриваетъ кругомъ, кому набиться съ быкомъ, а того не замѣчаетъ, что его оступили молодцы-продавцы, между собою перемигиваясь да шушукая; а одинъ подшелъ, потрепалъ по плечу Парамона и спрашиваетъ:
   -- Что, добрый человѣкъ, али Максимъ что ли, какъ тебя зовутъ?..
   "Парамонъ называютъ."
   -- То-то Парамонъ, это по вашему, по-деревенски, Парамонъ, а по нашему по-городски и Максимъ хорошо! Что это ты козла-то продать что ли хоть?
   "Какого козла?
   -- Вотъ, дурень, какого?.. А этого рыжа то-то, рогатаго, что съ собою привелъ?
   "Да какой же это козелъ? я козла на постояломъ дворѣ оставилъ, а это быкъ:"
   -- Что?.. быкъ? Ахъ ты увалень, что ты это... ай вздумалъ дурить людей въ городѣ? козла за быка продавать?.. ты думаешь мы, городскіе, глупый народъ, вашихъ деревенскихъ плутней и не провѣдаемъ... Смотрите, люди добрые, онъ быкомъ козла называетъ!.. скажите ему, что это такое?..
   -- Да что жъ, развѣ онъ и впрямь не видитъ, отозвался одинъ мужикъ съ рыжей бородой, что это козелъ! что онъ морочитъ что ли насъ?.. А за нимъ и всѣ завопили... "вишь, братъ, какой ловкой мужикъ, привелъ козла, да и говоритъ, что быкъ!.. Да какъ ты смѣешь православный народъ обманывать?.."
   Парамонъ и струсилъ и дивится и самъ быка осматриваетъ со всѣхъ сторонъ...-- Нѣтъ, говоритъ, ей Богу же я быка привелъ; да онъ же быкъ и есть, вся наша деревня знаетъ, да и жена, когда меня посылала, говорила...
   -- Дуракъ ты,-- закричали на него,-- а ты во всемъ и вѣришь женѣ?.. Да жены и не такъ обманываютъ...
   "Не одна жена, и на постояломъ дворѣ говорятъ, что это быкъ; правда, одна баба сказала, что онъ не больше городскаго козла, да все же не совсемъ козелъ, а хоть малъ да быкъ!"
   -- Когда тебѣ всѣ говорятъ, что это не быкъ, то и не смѣй перечить... а не то, отправить тебя на съѣзжую, такъ другое заговоришь.
   "За что же? если этотъ быкъ и впрямь не быкъ, всежъ не я его, того... не яжъ виноватъ."
   -- Что съ нимъ калякать по пусту,-- сказалъ мужикъ съ рыжей бородой,-- коли онъ его продавать привелъ, то давайте покупать; ну, говори, борода, что стоитъ твой козелъ?
   "Да что стоитъ... я теперь не знаю какъ и сказать: если онъ взаправду быкъ, какъ я самъ покупалъ, то рублишковъ бы десятокъ взялъ..."
   -- Глупая ты голова, глухой тетеревъ, говорятъ тебѣ всѣ, что ты спятилъ съ ума, такъ ужъ и не смѣй пустымъ мѣстомъ умничать! говорятъ тебѣ, что ты козла привелъ, такъ козла и продавай, а людей не надувай! Вишь ты простота какая, ты еще видно не знаешь чѣмъ крапива пахнетъ!
   Пригорюнился Парамонъ; то на быка посмотритъ, то на своихъ честныхъ покупателей, а тѣ такъ къ нему и льнутъ, что мухи къ меду, не даютъ ему проходу, хотятъ чуть не силой быка отнять Думаетъ Парамонъ: врагъ его знаетъ, какъ это сталося!.. Кажись я козла на дворѣ оставилъ, а быка привелъ; дорогой уже не перемѣнился ли онъ; а мнѣ все сдается, что это быкъ!.. видно дѣлать нечего, надо съ волка мы но волчьи выть 5 въ собачьей стаѣ по собачьи брехать... махнулъ рукой и сказалъ: ну, буде онъ и вправду козелъ, такъ всежь десяти рублей стоитъ небойсь: онъ у меня прошлымъ лѣтомъ пашню пахалъ, а ваши городскіе козлы этого не сдѣлаютъ."
   -- Да ты еще подсмѣиваешься!.. Пойдемъ на расправу къ судьѣ, онъ тебѣ растолкуетъ, какой породы животина твоя!
   Парамонъ не въ шутку сробѣлъ, и такъ и этакъ, биться, маяться... на томъ бѣдняга и покончилъ, что молодцы-покупатели сунули ему въ руку сколько-то денегъ мелкихъ потертыхъ серебряныхъ; онъ было сощитать, а ему нахлобучили шапку по самыя плечи да каждый еще пристукнулъ по разу; и пока онъ выбился изъ подъ шапки своей да оправился, глядитъ, нѣтъ возлѣ него ни продавцевъ ни быка, а только въ рукахъ три гривенника.
   Всплакнулъ сердяга, утерся рукавомъ и пошелъ прочь отъ базара куда глаза глядятъ. Глядь, подвернулся опять къ нему тотъ молодецъ-сорванецъ-общипанецъ, что подбивалъ съ собой на базаръ итти, подвернулся, какъ вытный и спрашиваетъ:
   -- Что, дядя, за сколько быка-то продалъ?
   "Да то говорятъ не быкъ, а козелъ видишь былъ!.." и поразсказалъ Парамонъ какъ и что съ нимъ подѣялось.
   -- Экой ты!-- говоритъ удалый оборванецъ,-- ты бы не продавалъ, а меня бъ подождалъ, это тебя обманули какъ нибудь, какъ это ты обмишулился? Эхъ не хорошо, не ладно; ты, кажется, молодецъ крѣпко сшитъ, да скроенъ не складно!.. у тебя вишь борода съ ворота, а умъ съ приколитокъ!.. какъ это на себя такую дурь напустить, быка за козла на базарѣ спустить?.. эхъ, не ладно!..
   "Что дѣлать, добрый человѣкъ, говоритъ Парамонъ, тяжело вздыхаючи; что дѣлать?.. Твоя милость отъ меня отвернулся, а эти лиходѣи оступили кругомъ и продраться подальше не дали..
   -- Что же ты теперь намѣренъ дѣлать?.. козла чтоль продавать?
   "Нѣтъ, родимый, ужъ боюсь пуститься на это: если уже здѣсь быка за козла приняли, то пожалуй козла за собаку почтутъ; нѣтъ, ужъ лучше его на селѣ продамъ гдѣ нибудь, авось не дешевлѣ городскаго дадутъ, хоть будетъ съ чѣмъ домой дойти."
   -- Ну инъ ладно; жаль мнѣ тебя да помочь нельзя; пойдемъ вмѣстѣ до постоялова; я опять провожу пожалуй, мнѣ; опять туда же путь лежитъ.
   "Очень благодаренъ, кормилецъ, да мнѣ скоро-то нельзя: надо бы женѣ коты купить, а вотъ что станешь дѣлать, не знаю какъ быть: сунули эти ахаверники мнѣ деньженокъ, да купить на нихъ не придется, хоть бы ужъ еще своихъ доплатилъ: у меня есть рублишка съ два..."
   -- Пойдемъ вмѣстѣ, изволь я покажу гдѣ купить, съ меня, по знакомству, возьмутъ дешево"
   Парамонъ радехонекъ. "Окажи милость, благодѣтель!" И привелъ его благодѣтель въ лавку къ продавцу; а лавка та Богъ знаетъ съ чѣмъ, премудреная: всего товару въ ней только и видно какія-то желѣзки висятъ, да валяется разное стекло битое, да тряпки, да лоскутья суконные. "Гдѣ же тутъ коты-то?"
   -- А вотъ онъ принесетъ... Эй, братъ, Василій! мы пришли у тебя коты купить, дай-ко намъ получше какія!.. Отдавай ему деньги, онъ достанетъ сей-часъ!
   Полѣзъ Парамонъ въ кошель, досталъ деньги послѣдніе и отдаетъ, сердяга, чуть не плачучи; а кривой Василій посмотрѣлъ искоса на покупателей, взялъ деньги и говоритъ: -- Войдите, обождите: у меня здѣсь этаго товара нѣтъ, а я въ палатку сбѣгаю!
   И точно, мигомъ слеталъ, принесъ коты... ну ужъ и коты!.. Фу-ты!.. Парамонъ и глазамъ не вѣрилъ: зеленые, лощеные, краснымъ ремешкомъ обведены, и гдѣ сшиты не видать: все смолкой замазано! Очень радъ Парамонъ, что хорошу штуку купилъ, и о быкѣ позабылъ, хоть нѣтъ ничего въ кошелѣ, да на душѣ стало веселѣй, жена не обидится.
   Кланялся, кланялся Парамонъ за такую обнову, а кривой Василій, такой ласковой, говоритъ: -- коли хочешь еще приходи, и лучше, говоритъ, добуду и дешевле возьму!
   И парень-добрякъ не совралъ, проводилъ Парамона до постоялова, и спросилъ когда онъ домой пойдетъ и въ какую сторожу, пожелалъ Парамону хорошаго пути и распростился съ нимъ какъ надобно.
  

VI.
ЧТО ТАКОЕ СЪ КОЗЛОМЪ СТАЛОСЯ?

   Не зѣвая долго, не мѣшкая, собрался Парамонъ въ дорогу; уложилъ коты за пазуху, вздохнулъ разъ о быкѣ, взялъ козла и отправился обратнымъ путемъ, такимъ, же чередомъ, какъ и прежде шелъ.
   А знакомецъ его забѣжалъ давно впередъ, отыскалъ своего пріятеля, Яшку солдата-служиваго и разсказалъ по какой дорогѣ Парамонъ пойдетъ и кого за собой поведетъ... Кажись на что бы это, что у людей за любопытство такое имѣется?
   Идетъ-бредетъ Парамонъ домой; привязалъ козла веревкою крѣпко на крѣпко и тащитъ за собой да думаетъ... Козелъ упирается, какъ будто ему жаль съ городомъ разстаться, а Парамонъ знай его тащитъ, да говоритъ себѣ на умѣ:-- нѣтъ, непутный, не быть тебѣ въ городѣ, а пойдемъ въ село, тамъ все-таки ты пригодишься, а въ городѣ взятки-гладки: назовутъ тебя козломъ, да и возьмутъ даромъ, а меня прибьютъ: не торгуй такимъ товаромъ; нѣтъ, здѣсь не по деревенскому, здѣсь купить -- какъ козулю убить, а продать -- какъ блоху поймать; здѣсь покупать ладно, а продавать накладно!
   Такъ-то идя да раздобарывая, тащитъ Парамонъ козла, да какъ вспомнитъ зачѣмъ въ городъ онъ отправился, то вынетъ изъ-за пазухи коты да и посмотритъ на нихъ, и станетъ ему веселѣй, и опять онъ поволочетъ сердягу своего козла прикрученнаго.
   Вотъ и идетъ онъ таковымъ манеромъ, такой ловкой поступью идетъ глухой улицей; только прошелъ не много, а изъ переулка за нимъ слѣдомъ и вывернулся молодецъ-оборванецъ, что коты покупалъ, да еще и не одинъ, а съ солдатомъ-Яшкою; и вотъ они тихомолкомъ, не стуча, не спѣша подкрались сзади къ Парамону да и хвать за веревку, а Парамонъ думаетъ, что это все козелъ упрямится, ну сильнѣй тащить да ругать его больше прежняго; межъ тѣмъ молодецъ-знакомецъ отвязалъ козла и былъ съ нимъ таковъ, а солдатъ-Яшка оборталъ себѣ голову веревкою, что козелъ привязанъ былъ, и идетъ за Парамономъ упираючись; а Парамонъ все таки тащитъ, знай таки надсажается.
   Вотъ, какъ только молодецъ-знакомецъ увелъ козла изъ виду, солдатъ-Яшка стукъ ногой о землю, и давай назадъ пятиться.
   "Что? ай зацѣпился, псиная порода!" молвилъ Парамонъ на козла досадуючи; отлянулся -- вотъ-те на!.. вмѣсто козла стоитъ солдатъ обортанъ веревкою, и голову повѣсилъ и руки сложилъ, ни слова не говоритъ, а плетется за Парамономъ, переступаетъ, какъ будто такъ надобно.
   Парамонъ разинулъ ротъ и руки распустилъ: что-молъ это за оказія?
   -- Что такое, думаетъ, ай мнѣ мерещится?.. Потянулъ веревку, и служивый идетъ потупившись, выпустилъ веревку -- и служивый сталъ какъ вкопаной... Парамонъ инда вскрикнулъ: -- "что это такое? кто тутъ это такой?"
   -- Да это я,-- отвѣчалъ Яшка жалобнымъ голосомъ,-- бывшій козелъ твой; опять я, видишь, сталъ чѣмъ быть надобно, а впрочемъ тебѣ перечить не смѣю; что дѣлать, твоя воля! куда хошь туда и веди, что пожелаешь, то со мной и дѣлай!
   "Полно, служивый, морочить! скажи жъ, гдѣ мой козелъ?"
   -- Я все жъ, и козелъ, и служивый; это все я одинъ.
   "Какъ такъ?"
   -- Да такъ: я, видишь ли, проклятъ отцемъ съ матерью за одно дѣло фальшивое; они мнѣ сказали: что вотъ-де ты сынъ такой-сякой, понадѣлалъ-де ты сынъ непутное, такъ вотъ тебѣ и зарокъ: быть тебѣ, сыну нашему, козломъ, а не солдатомъ, и быть тебѣ до тоихъ поръ, пока не нападется на тебя добрый хозяинъ и не захочетъ тебя не дождясь твоего вѣка другому продать!" -- Вотъ ты напался на меня, добрый человѣкъ, былъ я у тебя козломъ время не малое...
   "Да, сказалъ Парамонъ, я тебя еще позапрошлое лѣто на базарѣ въ деревнѣ купилъ."
   -- Ну, то-то и есть; почти въ позапрошломъ году со мной и случилась эта оказія!.. Да, теперь видно, либо я уже Бога умолилъ, либо родители простили, на свое чадо сжалились, а можетъ и ты, добрый человѣкъ, Богу угодливъ, такъ ради твоей правоты и моя вина выкупилася!
   "Да оно, дядя-козелъ, то, служивый бишь, оно конечно, передъ людьми-то можетъ я и правъ совсемъ, да жена-то моя не туда глядитъ: все меня виноватымъ становитъ, все меня да меня бранитъ; такъ оно мнѣ и чудно кажется, что ради моей правоты ты-то оправился: гдѣ же, кажись, искать правости у виноватаго?"
   -- А развѣ твоя хозяйка-то больно грозна, дядюшка?
   "Вотъ ты какой забывчивой; а не помнишь, какъ ты, бывши козломъ, бывало наровишь овса съ горстку унесть изъ закрома раскрытаго, такъ она бывало тебя цѣпомъ иль коломъ изъ-за плетня ихлобыснетъ, глядишь, ты бывало только взвизгнешь да и драла задашь?"
   -- Да, дядюшка, помню; какъ забыть; она вѣдь, случалось, и тебѣ спуску не даетъ...
   "Ну этаго ты, чаю, не прикидывалъ, вѣдь она все наровитъ меня въ избѣ покомшить, такъ ужъ оно дѣлать нечего, хоть и больно да не стыдно, бокамъ не повольно да людямъ не видно."
   -- Такъ, дядюшка, такъ; да за чтожъ, кажись, такое обижательство?.. вѣдь ты кажется малой доброй и простой..
   "Эхъ, братъ, служивый, или козелъ, какъ тебя, коль бы ты, чѣмъ два-то года козломъ быть, хоть бы мѣсяца на три мужемъ сдѣлаться попробывалъ, такъ бы узналъ смакъ въ людскомъ житьѣ-бытьѣ; смекнулъ бы, что часто такъ прилучается, часто въ житейскомъ быту случается: что чѣмъ было волу ревѣть, анъ телега скрыпитъ."
   -- Ахъ дядя, дядя! жаль мнѣ тебя; да тебя глядя я и самъ ровно другой сталъ; простъ ты, простъ; какъ не повѣрить пословицѣ: видно и сзаду что Парфенъ!
   "Нѣтъ, это отца звали Парфеномъ, а меня Парамономъ зовутъ."
   -- Я вѣдь знаю; неужлижъ столько у тебя служивши да еще не знать, что ты Парамонъ Парфенычь!
   Ну, думаетъ Парамонъ, коли знаетъ мое имя и отчество, видно онъ точно у меня служилъ! Позадумался и спрашиваетъ:
   "Ну что дядя, козелъ, ай служивый... какъ тебя велишь чествовать?"
   -- Да какъ хоть себѣ, такъ и зови, все едино по мнѣ.
   "Что же мнѣ съ тобой дѣлать теперь?"
   -- Да нешто: теперь веди позавтракать, а ужо на базаръ поведешь.
   "Какъ на базаръ?"
   -- Чтожъ дѣлать, я твой холопъ, такъ ужъ изъ твоей воли не выступлю; да ты же и деньги платилъ за меня, такъ надо тебѣ ихъ выручить!
   "Вотъ тебѣ внучка онучки, а бобовъ не купилъ," сказалъ Парамонъ ухвативши себя за бороду, "вотъ тебѣ какая бѣда еще дѣлается... вишь, накорми его, служиваго, да веди на базаръ на свою пагубу: и людей честныхъ разгонишь и мнѣ такой нагоняй дадутъ: да какъ это можно продавать слугу царскаго? Да этаго николи и во снѣ не пригрѣзится, негоде на яву повстрѣчать!.. Дай (такъ все это размышляетъ себѣ Парамонъ) дай ужъ я скажу, что-молъ такъ отпущу, ужъ-молъ на продажу не хочу вести!.." и говоритъ служивому: "ну, ступай, братъ, домой! что тебя по базару таскать, ступай съ Богомъ!.. поминай меня Парамона грѣшнаго."
   -- Пожалуй, если ты уже такой милостивый, я на базаръ не пойду, изволь; а ужъ покормить не откажись: вѣдь ты мой бояринъ, а я твой холопъ, такъ тебѣ должно меня и поить и кормить..
   "Эко, братъ-служивый, вѣдь ты отслужилъ у меня, такъ за что жъ мнѣ и кормить тебя?"
   -- Да за старую службу покорми на прощаньѣ.
   "А чѣмъ я тебя стану кормить? Вотъ будь ты козелъ, я тебя бъ сѣномъ пожалуй удовольствовалъ., а теперь чѣмъ стану?.."
   -- А теперь я служивый, такъ мнѣ бъ щецъ да кашки, сивухи да бражки, вотъ я бы и сталъ какъ встрепаной; а коль не накормишь такъ, то я негожусь на службу царскую; буду хворать, въ гошпиталѣ вѣкъ пролежу; грѣхъ будетъ и твоей душѣ и моему тѣлу мука не малая... Охъ! вотъ и теперь чую -- такъ и подводитъ животъ... охъ, батюшки родимые! охъ, ѣсть хочу!
   Да съ симъ словомъ бухъ нашъ служивый на траву и давай валяться, да стонать, да охать, да ѣсть просить.
   Видитъ Парамонъ -- бѣда неминучая какъ пустится прочь отъ служиваго... да отбѣжавши чуть не съ полверсты, оглянулся и смотритъ, что съ тѣмъ дѣлается?.. А служивый, будто насилу перемогаючись, всталъ и идетъ въ противную сторону, кулаками глаза утираючи, будто слезами заливается отъ горькой обиды Парамоновой. Жаль стало сердягу Парамону Парфенычу; ну онъ служиваго опять догонять... подбѣжалъ къ нему, задыхается...
   "Послушай, братъ-служба, не пѣняй на меня!.. ей-ей, вотъ-те Христосъ, я бы тебя напоилъ, накормилъ, да денегъ нѣтути; какъ же мнѣ быть?.. Не пѣняй пожалуйста!.. Есть у меня алтына съ три всего, да самому на дорогу надобны: я на нихъ кромѣ хлѣба да воды ничего и ѣсть не буду ни постнаго ни скоромнаго; жаль мнѣ тебя... вотъ возьми кушакъ, можетъ продашь въ городѣ за сколько нибудь, можетъ тебѣ служивому и хорошія деньги дадутъ; можетъ можно будетъ и калачъ купить, такъ на здоровье себѣ и съѣшь его! Отдалъ бы я тебѣ и женнины чоботы, да нельзя; право слово нельзя... затаскаетъ жена, свѣта увидѣть не дастъ, только покажусь безъ нихъ!"
   Служивый остановился; взялъ кушакъ, посмотрѣлъ на Парамона -- и плакать полно.
   -- Ну,-- говоритъ,-- старый хозяинъ, спасибо, спасибо тебѣ!.. если не можешь большимъ, хорошо, что и этимъ благодарствуешь!.. За это сослужу я тебѣ службу современемъ, если прилунится мнѣ въ вашей деревнѣ быть... Вотъ видишь ли что: бывши еще козломъ у тебя, я замѣтилъ, что жена твоя, не въ проносъ слово, порченая, она бы не стала такъ съ тобой обходиться да надъ тобою командывать... знаешь ли что: попробуй-ко полечи ее, вотъ видишь какъ: ты, какъ придешь домой, то и прикинься простякомъ, будто ты ничего не знаешь; а вѣдь ты малой смышленой, тебя не учить стать!.. Вотъ ты прикинувшись этакимъ манеромъ и залѣзь на печь, и лежи на лѣвомъ боку не ворохнись; буде жена тебѣ станетъ что говорить, молчи не отвѣчай; буде станетъ куда посылать, не вставай, а самъ все таки лежи на лѣвомъ боку; вотъ какъ она начнетъ уже очень крѣпко къ тебѣ приступать, ты тутъ и оправься, вскочи съ печи да вдругъ къ ней, погладь ее по головѣ, а самъ приговаривай: "тпруся, тпруся!.. полно бурена, тпруся, ай сѣнца хошь?" Да побѣги таки за сѣномъ, принеси да ее и попотчивай!.. прикинься такъ, какъ будто ты ее и взаправду за корову почелъ... такъ вотъ ты тутъ и увидишь, что будетъ съ нею: просто ты всю порчу какъ рукой снимешь, она у тебя будетъ по ниткѣ ходить!.. Да, ужъ повѣрь слову солдатскому!.. Прощай же теперь!
   Солдатъ-Яшка пошелъ прочь; а Парамонъ поджалъ руки, уставилъ глаза въ земь и думаетъ: а что, и за правду вѣдь солдатъ-козелъ правду сказалъ?.. вѣдь дѣйствительна моя жена порченая!.. вѣдь это мнѣ нельзя было спознать, а ему оборотню какъ не смекнуть.
  

VII.
СЪ ЧѢМЪ ПАРАМОНЪ ВОЗВРАТИЛСЯ КЪ ЖЕНѢ.

   Кой-какъ да кое-какъ дотащился Парамонъ до деревни своей, истощалъ сердяга такъ что вчужѣ жаль, а все это его неисправило: не покинулъ привычки бояться жены. Не дошедши до избы еще за четверть версты, вынулъ коты, поднялъ ихъ да такъ и несетъ: какъ только-де завидитъ жена, то авось спасибо вымолвитъ; иди хоть покрайности отъ нее мнѣ брани миновать.
   Идетъ ближе; такъ у него сердце и дрожитъ... вотъ дверь отворилъ и жена передъ нимъ! Парамонъ женѣ поклонъ и покупку ей...
   И точно; Матрена-жена какъ будто умилостивилась; взяла коты, полюбовалась на нихъ и на полку поставила; а мужа даже за столъ посадила и ѣсть дала и стала еще распрашивазь, что онъ въ городѣ видѣлъ и какъ и что тамъ дѣется?.. И какой тамъ народъ и всѣли избы бѣленыя, а ли просто черныя есть, и прочее...
   Парамонъ веселъ несказанно, что жена его покупку приняла, и что ѣсть-то ему дала и что еще съ нимъ раздобарываетъ; уписываетъ съ голодухи инда за ушами пищитъ, а между тѣмъ не упускаетъ женѣ на вопросы отвѣчать и разсказываетъ: "диво-де не городъ, чего тамъ нѣтъ: воротъ, воротъ... а оконъ не перещитать и счетчику; и фонарей и людей... а по латы... такъ куда ты, не найдешь такой и лѣстницы, чтобы до крыши долѣзть; а внутри палатъ, тожъ какъ и у насъ въ избѣ: и печь и полати, и столъ и скамьи; только умывальникъ не на дворѣ, а въ избѣ, да изба гораздо поболѣе..."
   Ну вотъ стала Матрена разспрашивать далѣе: какъ онъ животовъ продавалъ, за сколько и сколько денегъ принесъ?
   "Что, говоритъ Паоамонъ, вотъ тутъ-то со мной и сдѣлалась штука мудреная: быкъ-то козломъ и осоротился..."
   -- Какъ козломъ?
   "Да лукавый его знаетъ какъ; гляжу, веду быка, а привелъ козелъ говорятъ, да и спорить не велятъ, козелъ да и козелъ, хоть ты лопни, козелъ!"
   -- Ты таки-такъ и продалъ за козла?
   "Радъ бы не продать, такъ купили насильно, видно ужъ у нихъ обычай такой: одинъ при мнѣ тамъ тожъ насильно у бабы кафтанъ купилъ, хоть у самаго у него такихъ кафтановъ дѣвать нѣкуда."
   Матрена уставилась на Парамона и вѣритъ и нѣтъ; кажется онъ передъ ней никогда не лгалъ, а теперь еще и божится и крестится.
   "Да это еще не все, говоритъ Парамонъ, знаешь ли что: козелъ-то, что мы для приплода держали; вѣдь то не козелъ, а солдатъ вѣдь былъ онъ, вишь оборотень..."
   Матрена еще больше дивуется и смотритъ на Парамона, не рѣхнулся ли онъ.
   -- Да какъ это ложно?.. Что это городишь ты?
   "Ей-ей правда истинная; онъ вишь отцемъ съ матерью проклятъ былъ за одно дѣло фальшивое, такъ отъ этаго козломъ и сдѣлался."
   Не знаетъ, что и подумать Матрена Поликарповна, своего мужа выслушивши; постой же, говоритъ себѣ на умѣ, спрошу у кумы, бываюгъ ли такіе оборотни?.. кажется мой мужъ врать не гораздъ, откуда ему довелось сплесть такую исторію? И не стала больше Парамона разспрашивать; онъ и радъ этому случаю, залегъ на печь.
   А Матрена тотчасъ давай коты примѣривать; надѣла ихъ и ходитъ по избѣ, и себѣ на ноги поглядываетъ.. ну, говоритъ, душа утѣшилась, экіе коты, настоящіе городскіе, лучше старостихиныхъ!.. Вотъ и не дурно мужа дурака имѣть: что захочу, то и получу отъ него!
   И поджигаетъ Матрену показать всѣмъ свою обнову. Идетъ на дворѣ дождь; грязь порядочная; а ей не терпится; сей часъ, говоритъ, къ кумѣ пойду, какъ увидитъ такъ и ахнетъ и завтра же разскажетъ всему селу... сей-часъ пойду!.. Надѣла коты и отправилась.
  

VIII.
О ТОМЪ, КАКЪ УЗНАЛЪ ПАРАМОНЪ, ЧТО У ЕГО ЖЕНЫ ПОРЧА ЕСТЬ.

   Вечеряетъ на дворѣ. Парамонъ въ избѣ давно выспался, а все не встаетъ, покрякиваетъ: думаетъ себѣ: "ай да я молодецъ!.. и бѣды миновалъ, и дива повидалъ, и жену удовольствовалъ! напоила она меня, накормила и ласковымъ словомъ надѣлила; а что еще ужо будетъ... то ужъ хм! да молчи!." и усмѣхнулся самъ себѣ Парамонъ на печи лежучи, на теплой грѣючись; уставилъ глаза въ потолокъ, али въ притолку и думою бродитъ по матицѣ.
   А тутъ и случилась оказія:
   Пошляндала по своимъ знакомымъ баба Матрена въ новыхъ чеботахъ, да и занеси ее лукавый въ другое село, дескать мало своимъ, дай чужимъ покажу!.. анъ вотъ-те гдѣ тетка задоринка... не дошла до села не дошляндала, какъ глядь, что-то мокро ногѣ, что за притча? нагнулась взглянуть, анъ отъ чеботовъ криваго Василья только верхушки остались, а подлетковъ нѣтъ, отвалились прочь, ровно были припаяны. Матрена прежде струхнула было: не навожденьель дескать лукаваго, а послѣ и позадумалась: это-де насмѣхъ мнѣ сдѣлано, а потомъ и ругаться начала: это-де мужъ надѣлалъ непутный, пусто его, знать на то, чтобы я не ходила въ гости въ новыхъ котахъ!. "Доброжъ! молвила Матрена, и задумала зло."
   Парамонъ на печи лежитъ да на бревны, что въ потолкѣ, поглядываетъ, да дивуется своей удачи нежданной-негаданной, какъ вдругъ распахнулась дверь и вбѣжала въ избу Матрена жена злая, босая, растрепаная, страшно и гадко взглянуть и залилась звонкимъ голосомъ съ перекатами... Гдѣ ты, мошенникъ, насмѣшникъ, такой сякой!.. а?.. куда спрятался песья порода, собачій сынъ? а?..
   Парамонъ свѣсилъ голову и смотритъ и думаетъ, что это такое?.. жена, али оборотень?.. да осмѣлившись и вымолвилъ: "Матрена Поликарповна, кого ты зовешь?"
   Какъ увидѣла Матрена Поликарповна, что мужъ на печи, такъ и завизжала, что собака на привязи... ахъ ты плутъ, мошенникъ, ахъ ты воронье пугало!.. Да ты вздумалъ надъ женою тѣшиться; да ты думаешь, что я тебѣ надъ собою орудывать дамъ?.. Ахъ ты скаредъ, ахъ ты выжига, ахъ ты... да и прочее такое наговорила Матрена Поликарповна про Парамона Пароеныча, что совѣстно и разсказывать; а Парамонъ, лежа на печи и вздумалъ себѣ: "Э! вотъ штука-то гдѣ! теперь-то мнѣ и поправиться: видно на жену опять порча нашла; постой же сдѣлаю, какъ служивый сказалъ; добьюсь толку, жену вылечу!"
   И легъ Парамонъ на лѣвый бокъ и лежитъ не ворошится, жена кричитъ, а онъ молчитъ что убитый, не ворохнется.
   -- Слѣзай съ печи! кричитъ Матрена.
   А Парамонъ знай лежитъ на лѣвомъ боку.
   -- Слѣзай, тебѣ говорю! поди сюда, говори скорѣй, кто тебя научилъ такія штуки надъ женой выкидывать?
   Парамонъ знай лежитъ на лѣвомъ боку.
   Видитъ Матрена, слова не берутъ, приготовилась урезонивать по своему; схватила ухватъ и идетъ къ печи... слѣзешь, ай нѣтъ?..
   Видитъ Парамонъ дѣло плохо: принялась жена за ухватку бывалую, хочетъ ухватомъ по бокамъ отхватать; а самъ все таки замышляетъ солдатскій совѣтъ вполнѣ повершить, выгнать изъ жены порчу давнишнюю... какъ кинется съ печи, подскочилъ къ женѣ, и ну ее по головкѣ гладить да приговаривать: "тпруся, тпруся, полно бурена, тпруся ай, сѣнца хочешь?.." и смотритъ на жену, что будетъ съ ней? И Матрена-жена какъ ни разозлилась, а молчитъ, на мужа уставилась: что-де это? вправду онъ съ ума сошелъ, или притворяется?.. А Парамонъ все поглаживаетъ ее по головѣ да приговариваетъ; "тпруся, полно бурена, тпруся! сей-часъ сѣнца принесу!"
   Недолгожъ Матрена глядѣла на Парамона, какъ хватитъ его ухватомъ,-- Парамонъ на сѣнникъ, она за нимъ, а онъ въ сѣно забился да и лежитъ не дышетъ... Матрена его ругала-ругала, кричала-кричала да съ тѣмъ и въ избу пошла; погоди же, непутный, вернешься!.. Я тебя допрошу съ родуль ты дуракъ, али теперь такъ...
   А Парамонъ лежитъ въ сѣнѣ и размышляетъ такъ: "ну, начало сдѣлалъ, а концы не знаю какъ свести: узналъ, что жена порченая.; а помочь не могу!.. Понесъ бы ей сѣна, да ухвата боюсь!.. Вишь какая въ ней порча азартная!.."
   Услыхалъ, что жена ушла и долго не ворочается; вылѣзъ изъ сѣна и мѣрекаетъ, что ему теперь дѣлать съ женой!.. И жалость и страхъ Парамона беретъ, и жену вылѣчить хочется и боковъ своихъ жаль... какъ тутъ поступить?. "Пойду, говоритъ, съ сосѣдами посовѣтуюсь; видимое дѣло, что одному не совладать, а придется видно знахаря звать!"
   И пошелъ Парамонъ кой къ кому изъ своихъ сосѣдовъ пріятелей, поразсказать про свое горе великое, что жена его Матрена порченая! пришелъ къ одному-къ другому, разсказываетъ со слезами на глазахъ, что вотъ-молъ такъ и такъ, вотъ какое съ женой подѣялось... кто вѣритъ, кто не вѣритъ, кто только ахаетъ, а пуще бабы, такъ и голосятъ всѣ: "да какъ же, какъ же, чего тутъ ходить и къ знахарямъ, дѣло дѣйствительное: порча у ней, у моей голубушки!.. Еще и въ Семикъ замѣтно было, что съ нею дѣется что-то недоброе, такая она сидѣла кручинная!.. А кажись съ чего бы быть и порчи въ ней: вѣдь какая она тихая, скромная, противу мужа слова не вымолвитъ, за что это съ ней такая оказія? Правда говорится, что рѣзвый самъ набѣжитъ, а на смирнаго Богъ нашлетъ! Вотъ съ ней какая бѣда за тихость передъ мужемъ да за ея къ нему послушливость! А все мужья виноваты, онѣ часто всему злу и причина-то: тиха жена далась, такъ нѣтъ, давай ее еще школить-муштровать по своему, на зло на досаду наводить, человѣкъ не ангелъ, противу жара и камень треснетъ, вотъ мучаютъ, мучаютъ да дѣла и надѣлаютъ, да послѣ сами и ахаютъ какъ бѣдѣ помочь; а какъ жили бы тише, такъ и отъ бѣды бы прочь; теперь локоть близко, а не укусишь!.."
   Вотъ такое-то наговорили бабы Парамону въ глаза; только заступились было за него три мужичка мужья горемычные. Можетъ, говорятъ, баба Матрена была въ дѣвкахъ заморена!.. да и тѣхъ перекричали бабы, переспорили; а остальные, кто зубоскалилъ, а кто махнулъ рукой да вымолвилъ: что намъ за дѣло? какъ хотите, такъ и вѣдайтесь!
   Однако изъ любопытства многіе за Парамономъ въ его избу отправились посмотрѣть: какъ и что съ бѣдной Матреной порченой? что она только кричитъ или ее коверкаетъ?..
   А межъ тѣмъ у Парамона въ избѣ тоже дѣло дурное задумано, хоть порча и не велика, а все же дѣло не ладное.
   Сидитъ Матрена, злая презлая, мужа ждетъ; а тутъ, мимоходомъ, молодой парень стукъ въ оконце и Матрена тожъ стукнула.
   "Одна чтоль?"
   -- Одна.
   "Такъ я въ клѣть пойду...
   -- Только смотри, черезъ крышу опять.
   Матрена, какъ будто угомонилась, ругаетъ мужа уже не такъ сильно, только приговариваетъ: хорошо же, и я тебѣ на зло стану дѣлать разбойнику!.. Подобрала космы, повязалась, взглянула въ зеркальце, что мужъ прошлымъ годомъ на базарѣ купилъ, и пошла въ клѣть отдохнуть прилечь.
   А тутъ въ избу и припожаловалъ Парамонъ Парфенычь съ своими сосѣдами.
   Парамонъ первый въ избу вошелъ, а другіе изъ двери выглядываютъ, кто голову высунулъ, а кто сквозь разстворенную дверь чрезъ другихъ поглядѣть топырщится.
   Глядь-поглядь -- нѣтъ жены, ни порченой ни не порченой... куда ушла?
   "Э, говоритъ Парамонъ, постоите, порча-то по старому зашалила: видно въ клѣти прихватила; я и пережъ сего замѣчалъ, что тамъ съ ней чаще всего это дѣлается; постойте, я впередъ пойду, а тамъ покличу и васъ, какъ дѣло до чего дойдетъ."
   Пошелъ Парамонъ къ клѣти и всѣ за нимъ, подошли къ двери; Парамонъ прислушивается: вишь какъ бѣдную возитъ... и теперь не угомонилась еще. Сталъ дверь пробывать, а дверь изъ нутри приперта...
   "Матрена Поликарпова! а Матрена Поликарповна! встань, что это съ тобой? прошло, ай нѣтъ? Встань! вотъ и я здѣсь и сосѣди здѣсь."
   Какъ услышала Матрена, что и сосѣди съ мужемъ пришли, такъ и обомлѣла, точно и взаправду порченая, да мигомъ и смекнула, злая баба вѣдь на что на другое, а на это у всякой бабы достанетъ ума, мигомъ и выдумала: а что если мой мужъ и вправду съ ума сошелъ да пересказалъ всѣмъ, какъ я съ нимъ наединѣ живу; подумаютъ я его съ ума свела?.. Прикинусь же сама безумною! И давай Матрена въ клѣти кричать, давай говорить слова разныя непонятныя, слушаютъ сосѣди да только головами покачиваютъ; а бѣдный Парамонъ опустилъ руки, смотритъ на всѣхъ, не знаетъ, что и начать ему.
   Одинъ изъ пришедшихъ, молодой парень, сынъ старостинъ, обѣжалъ кругомъ клѣти, заглянулъ подъ навѣсъ, да и покатывается со смѣху.
   "Ты чему зубоскалишь?" спросилъ его одинъ мужичекъ, горемычный мужъ, которому прилучилось тутъ же быть "что, чай не вѣришь, что порча на свѣтѣ есть? не думаешь, чтобы дьяволъ-могъ съ человѣкомъ зло сотворить?"
   -- Нѣтъ, дядя Трифонычь, отвѣчалъ парень, не переставая хохотать, что мочи есть, нѣтъ, теперь я вѣрю, истинно вѣрю, что у многихъ женъ порча водится: вотъ я сей часъ видѣлъ, какъ отъ жены Парамоновой нечистый-то изъ подъ застрѣхи выскочилъ!
   Пока такъ они перемолвились, отперлась дверь въ клѣти и Парамонъ и сосѣди міряне православные увидали: валяется по землѣ Матрена Поликарповна, растрепенная-раскосмаченная, и стонетъ и охаетъ, и такъ ее коробитъ сердечную, что страшно взглянуть.
   Тутъ бабы-старухи сердобольныя, кто съ чѣмъ явились: кто оттирать, кто нашептывать, кто съ уголька водой спрыскивать... говорятъ: "вѣдь это еще невѣдомо что: можетъ порча, а можетъ итакъ только сглазу оно!"
   Насилу-насилу старухи перемогли, лихую "болѣсть прочь отвели, насилу Maтрена успокоилась. Перетащили ее съ избу, уложили на лавку, укрыли тепло, оставили одного Парамона съ ней и крѣпко на крѣпко наказали ему, чтобы прочь не отходилъ и лишнихъ словъ бы женѣ не говорилъ, и спать бы погодилъ; а слушалъ-бы-исполнялъ, чего ей теперь послѣ боли захочется. "Самъ-де, говорятъ, виноватъ, самъ за свой грѣхъ и въ отвѣтѣ будь!"
   Остался одинъ Парамонъ съ женою въ избѣ и думаетъ: бѣда теперь моя: либо жена опять притаскаётъ меня, либо отъ порчи запроситъ такого, что и достать мудрено!..
   Однако жена ничего на этотъ разъ не просила, а только охала, да переставши охать и захрапѣла бѣдняжка, какъ будто возъ сѣна везетъ; а грѣшный Парамонъ всю ночь просидѣлъ глазъ не смыкаючи.
  

IX.
КАКЪ СЛУЖИВЫЙ ВЫЛЕЧИЛЪ ОТЪ ПОРЧИ ЖЕНУ ПАРАМОНОВУ.

   Долго, нѣтъ ли бился Парамонъ съ женой, заточно невѣдомо, а только вся деревня, то есть бабы всѣ деревенскія, на томъ и повершили, что Матрена точно порченая, и что порча эта отъ мужа пришла.
   Приходили знахари, навѣдывались знахарки и сказали въ одно слово, что та порча дѣйствительная и что съ этой порчей тотъ только и совладаетъ, кто навелъ ее!.. И Парамонъ самъ ѣздилъ по знахарямъ, и дальные знахари тожъ говорятъ. Такъ было дѣлу долго быть, да вотъ вышедъ случай какой:
   Въ ближнемъ селѣ стояли солдаты на зимовкѣ, и бывалъ тамъ базаръ, торгъ большой, и ѣздили на тотъ торгъ мужички деревни Парамоновой; случись то же и Парамону туда отправиться.
   Пріѣхалъ онъ туда съ овсомъ, али съ гречею, заподлинно невѣдомо; поставилъ свои возъ съ другими въ рядъ и сидитъ подгорюнившись, смотритъ, какъ другіе товаръ продаютъ да дивуется на солдатъ-честныхъ покупателей, какъ они хорошо-красно разряжены... вдругъ его кто-то сзади стукъ по плечу...
   -- Здравствуй, дядя Парамонъ, добрый человѣкъ, по добру ль, по здоровуль живешь?
   Оглянулся Парамонъ, стоитъ передъ нимъ Яшка солдатъ, бывшій козелъ его. Парамонъ и радъ и не радъ встрѣчи такой, не знаетъ что и сказать служивому.
   -- Что? спрашиваетъ Яшка, аль не узналъ?
   "Узнать-то узналъ, да дивуюся: какъ ты попалъ въ нашу сторону?.."
   -- Да такъ вотъ, пришелъ на своемъ на двоемъ, примаршировалъ своими ногами солдатскими: захотѣлось посмотрѣть мѣсто давнишнее, гдѣ я пережъ сего кричалъ по козлиному... вѣдь ты здѣсь живешь?
   "Да вонъ тамъ, за лѣскомъ, вправо наша деревня стоитъ!"
   -- Знаю, знаю, не показывай, какъ не знать!.. Ну, каково съ женой живешь, что подѣлываешь?.. вотъ у тебя, слава Богу, и греча есть и овсецомъ запасся небойсь... одолжико мнѣ по мѣрочкѣ того и другаго за прежнюю службу вѣрную!.. Оно признаться мнѣ бы у тебя и совѣстно теперь просить; ты, помню я, мнѣ послѣдній кушакъ свой отдалъ, да не въ прокъ онъ пошелъ: я въ тѣ поры такъ истощалъ, что хотѣлъ было съ голодухи повѣситься; ужъ на сукъ было и кушакъ прицѣпилъ да урядникъ мнѣ съ сотню палокъ закатилъ и велѣлъ въ походъ итти, что-де нѣкогда затѣвать недобраго; я было и вылечился, да опять лукавый попуталъ: стащилъ я безъ просу барана въ селѣ, а мужикъ увидалъ, я, отъ этаго, опять было козломъ и сталъ, да спасибо урядничьи палки исправили, опять на ноги поставили, видишь какой я сталъ молодецъ!.. Такъ ради этакой рѣчи дай же овсеца да гречи: буде козломъ сдѣлаюсь, опять къ тебѣ въ батраки пойду!
   Парамонъ слушалъ, слушалъ служиваго, дивовался такому его житью-бытью, и задумалъ объявить ему свою кручину и просить его помощи.
   "Батюшка-служивый, коли былъ ты два раза солдатомъ да два раза козломъ, видно спасеный человѣкъ! помоги моей бѣдѣ, выручи! тогда и гречи и овса сколько у меня есть, хоть все бери!"
   -- А что такое? спросилъ Яшка, изволь дядя, во всемъ помогу, хоть смогу не смогу, а ужъ сдѣлаю; изволь сказать, въ чемъ тебѣ нужна моя помощь солдатская?
   "Да что родимый, вишь какая напасть, пришло хоть пропасть: сдѣлалъ я по твоему совѣту съ женой своей, помнишь, что ты мнѣ приказывалъ и узналъ, что она дѣйствительно порченая!.. съ тѣхъ поръ съ нею еще хуже стало дѣлаться: если не каждый день, то черезъ день непременно такъ порча ее и корчитъ, а наши бабы деревенскія на меня вину кладутъ: я вишь этому и причина всему."
   -- Какъ же это сталося? и что ты сдѣлалъ съ ней?
   Тутъ Парамонъ разсказалъ все, какъ что случилося. "Можетъ" прибавилъ онъ, "можетъ я тѣмъ виноватъ, что невполнѣ твой совѣтъ повершилъ: что сѣна-то ей боялся принесть, можетъ она бы и вылечилась!"
   -- Да, сказалъ Яшка, серьезно все выслушавши, да, этимъ ты дѣло много повредилъ; тебѣ бы все покончатъ слѣдовало, какъ я сказывалъ; ну да дѣлать нечего, было бы счастье, а дни впереди, поправимъ авось. Отпусти-ко мнѣ, что я просилъ у тебя, да и ступай себѣ домой; я къ тебѣ дня черезъ два приду, погляжу, узнаю и разскажу какъ жену лечить; только ты смотри, не говори же ей, что я приду!
   Парамонъ кланялся, кланялся Яшкѣ служивому, и просилъ его прійтить не забыть, и благодарствовалъ на обѣщаніи; далъ ему по мѣркѣ овса и гречи и поѣхалъ домой, въ надеждѣ, что авось пройдетъ горе горькое, авось жена его станетъ такою, какъ была, авось служивый порчу выгонитъ.
   Въ тотъ самый день, какъ солдату прійти, день былъ праздничный; вскочила Матрена рано но утру и давай къ мужу приставать...
   -- Что же ты, гороховое чучело, что же ты мнѣ съ базара намедни ничего не привезъ? чай вотъ скоро праздникъ у насъ, въ чемъ я выйду въ люди? У меня ни новой шубейки, ни платка нѣтъ, ни чеботовъ... Въ чемъ я пойду?.. Ты, думаешь, тѣмъ и отдѣлался, что принесъ мнѣ коты негодные, ты думаешь мнѣ наперекоръ идти, чтобы я уже въ люди и не казалася!. Да еще выдумалъ небывальщину: изъ быка вишь у него козелъ сдѣлался, а козелъ прежде вишь солдатомъ былъ... Экую нагородилъ!.. Дуракъ, дуракъ, а нашелся какъ выдумать!.. такое зло, что вотъ и до сихъ поръ не справлюся, и голова точно не своя, и сердце сосетъ, и подъ животъ вотъ такъ и подкатывается... а тебѣ, чаю и нуждушки нѣтъ?.. что молчишь, уставился; какъ сычь глазами хлопаешь?.. Отвѣчай, долго ли будетъ такъ?
   "Да что отвѣчать, сказалъ Парамонъ, когда ты моимъ рѣчамъ вѣры неймешь?.. Развѣ я тебя коли обманывалъ?.."
   -- Лукавый тебя знаетъ, можетъ кто нибудь научилъ тебя, а ты сдуру и радъ тому: дай дескать я жену обдурю, наговорю ей небывальщины! ты думалъ -- я дура какая, такъ вотъ сей часъ и повѣрю всему!..
   "А коли не вѣришь, вотъ на дѣлѣ увидишь сама: я намедни видѣлъ козла нашего, онъ хотѣлъ сюда самъ придти -- вотъ у него и спроси, правда ли, что я говорилъ!"
   -- Это что еще за выдумка, какого козла увижу я?
   "Да нашего-то, что теперь служивымъ сталъ; онъ хотѣлъ прійти полечить тебя, избавить отъ боли, порчу отвесть; онъ вишь это дѣло хорошо вѣдаетъ..."
   -- Ахъ ты негодяй, это что за затѣи еще, ты видно подговорилъ какого нибудь плута-разбойника, да и хочешь меня провести... такъ нѣтъ же, постой, я и съ нимъ и съ тобой раздѣлаюсь: пусть-ко онъ придетъ, я вамъ обоимъ глаза повыцарапаю!.
   Парамонъ страхъ-какъ перепугался.
   "Матушка-жена, не губи меня! ты еще этого солдата не вѣдаешь, не тронь его: если онъ самъ два раза козломъ оборачивался, то и насъ пожалуй оборотитъ во что ни попало, не трогай его, не серди Матрена Поликарповна!"
   А Матрена Поликарпова не туда глядитъ, ругается...
   -- Да какъ ты смѣлъ безъ моего спроса звать его?.. Да кто тебѣ вложилъ это въ голову? .
   Тутъ вошла въ избу кума Степанида-сплетница, старушонка вѣковая; вошла пронюхать, что у Парамона въ избѣ дѣлается... прежде у дверей послушала, слышитъ шумъ, да сглуху не пойметъ ничего и вошла въ избу.
   Увидѣла ее Матрена и ну опять охать-стонать... охъ, батюшки, тошно! голубчики, тошно, охъ, сердце сосетъ!.. Чебурахъ на лавку и давай корчиться.
   "Ну, такъ и есть, сказала Степанида кума; я этого и чаяла... опять сердечная мучается?.. А все мужья небойсь?.. и мой, покойникъ, не тѣмъ будь помянутъ, такой же былъ, и ты батюшка... Эхъ, Парамонъ Пароѳнычь, не стыдно ль тебѣ мучить такъ жену бѣдную.
   Парамонъ повѣся руки стоитъ надъ женой, а кума Степанида щебечетъ языкомъ, что сорока, уговариваетъ его, какъ съ женою жить... А тутъ, не много погодя, какъ день то былъ праздничный, то, отъ нечего дѣлать, и много въ Парамонову избу народу набуркалось.
   Матрена лежитъ не выздоравливаетъ, а бабы стоятъ надъ ней да приговариваютъ: "экая порча злая! экая порча наслана эхидная!.. не отстаетъ отъ бѣдной, мучаетъ!.. Вдругъ... шасть въ избу Яшка солдатъ...
   -- Добрый день, православные! что, кто тутъ порченой?..
   Разступились люди добрые, увидавши браваго служиваго, хвата-солдата усатаго.
   -- Здорово дядя Парамонъ! сказалъ Яшка, обращаясь къ хозяину, что, братъ, никакъ опять съ твоей женой порча шалитъ?
   "Да, что станешь дѣлать, родимый" отвѣчалъ Парамонъ, обрадовавшись несказанно, что солдатъ пришелъ, что сосѣди при немъ не станутъ гонять за жену, "да вотъ опять приняла."
   -- Ты жену свою не огорчилъ ли чѣмъ, не потревожилъ ли? спросилъ Яшка окинувъ глазами всѣхъ бывшихъ тутъ и посматривая пристально въ лицо порченой, можетъ ты въ чемъ нибудь строго поступилъ съ ней?
   "Нѣтъ, кормилецъ, какъ можно... она же

ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА.

Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.

КНИГА ПЕРВАЯ.

Стать починать, стать сказывать.
Кирша Даниловъ.

Гни сказку готовую, что дугу черемховую.
Казакъ Луганскій.

Изданіе Ю. М.
МОСКВА
184З.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛЮБИТЕЛЯМЪ РУССКАГО ЖИТЬЯ-БЫТЬЯ
и
СТАРИННЫХЪ РУССКИХЪ РОЗСКАЗНЕЙ.

  

Благословите, братцы, старину сказать
Какъ бы старину стародавную.
Какъ бы въ стары годы, прежніе,
Во тѣ времена первоначальныя....
Кирша Даниловъ.

  

ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА

  
  

ОГЛАВЛЕНІЕ
ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   Начало
   Сказка о царевичѣ Иванѣ и царевнѣ Квакушкѣ

ВЪ ЭТОЙ СКАЗКѢ:

   Побаска Тафуты царя, 1-я
   О двухъ мужичкахъ и старостѣ
   О воеводѣ
   Былая правда о томъ, какъ одинъ мужъ, на свадьбѣ у своей жены дружкой былъ
   Побаска Тафуты 2-я
   О томъ, какъ крестьянинъ Ягупъ выводилъ изъ домовъ имянемъ жены силу нечистую
   О томъ, какъ городской, сапожныхъ дѣлъ мастеръ, прославился въ деревнѣ своего работою. Побаска Тафуты 3-я
   Побаска Тафуты 4-я
   Какъ мужичекъ Вакулъ барина надулъ: какъ онъ дѣлилъ одною гуся по почету и пять гусей поровну
   Побаска первой бабы-Яги
   Побаска второй бабы-Яги
   О томъ, какъ два мужичка поребячились.
   Побаска третьей бабы-Яги
   Побаска боярина
  

НАЧАЛО.

   Не знаю въ какомъ мѣстѣ и въ какое время,-- да кажись и знать не для чего,-- жилъ-былъ человѣкъ, человѣкъ Русскій и съ Русскимъ имянемъ -- Пахомъ, да дѣло не въ томъ... грамоту зналъ онъ себѣ сколько нужно, а кто больше его смыслилъ, тому не перечилъ -- да не всему же и вѣрилъ, что иной, хоть и граматной, про заморское станетъ разсказывать. Если же навернется такой, что Французскую пыль глоталъ, да аглицкую ветчину нѣмецкимъ калачомъ закусывалъ, да своими ногами гранилъ булыжникъ въ иностранныхъ земляхъ, и станетъ разныя тамошнія диковинки небывалыя разсказывать... то -- пока онъ говоритъ про звѣрей невиданныхъ, про дворцы и палаты узорчатыя, про вины, какихъ намъ во снѣ не пить, и про всякое съѣстное неизвѣданное -- дядя Пахомъ ни гу-гу, слушаетъ будто вѣритъ... а какъ зачнетъ бывалый на чужбинкѣ врать про людей тамошнихъ, что они и добрѣе нашихъ, и ладнѣе живутъ, и больше насъ все знаютъ, и лучше судъ и расправу ведутъ,-- то дядя Пахомъ махнетъ рукой и пойдетъ прочь отъ такого разскащика. "По мнѣ, говоритъ онъ, что хочешь городи, только на насъ охулы не клади; вездѣ есть ночи, вездѣ есть и дни -- и люди, какъ люди, вездѣ одни; а гдѣ лучшаго много, да хорошаго нѣтъ, тамъ худое безъ счету живетъ!-- Знай въ книгахъ толкъ, какъ дьякъ, да разумѣй и въ кашѣ смакъ,-- умѣй красно говорить, да умѣй и на брюхо угодить; -- въ пустомъ ври-себѣ, завирайся, а въ путномъ назадъ оглядайся, что бы по потылицѣ не вытолкали; сказку читай безъ указки, псалтырь по толкамъ."
   Таковъ былъ нашъ дядя Пахомъ, не любилъ, что не по немъ. Пожилъ онъ въ свѣтѣ, былъ тертый калачъ, понаглядѣлся, понатарѣлся кое чему, зналъ что китайка, а что кумачь,-- его было трудно провести!
   Бывало кто глупо совретъ илы сдѣлаетъ, или еще только замахнется сдѣлать что нибудь неразумное да прилунится тутъ быть дядѣ Пахому, то онъ не станетъ такого бранить или тамъ совѣтывать да говорить какъ знахари книжные: это вотъ де не такъ, это вотъ не этакъ, сдѣлай вотъ то-то, да поди туда-то,-- а онъ вымолвитъ свою любимую поговорку: постой-ка на минутку!-- да и разскажетъ тебѣ побасенку или присказку, а буде языкъ порасходится, то и цѣлую сказку сварганитъ и, разсказавши, рѣдко, рѣдко растолкуетъ къ чему что разсказано,-- а любилъ, что бы всякой самъ смѣкалъ.
   Послѣ, подстаростъ, дядя Пахомъ такъ пристрастился къ своимъ сказкамъ и присказкамъ, что бывало на всякое дѣло у него по дюжинѣ басенъ готово... да и красно-жь разсказывалъ; сидишь, сидишь съ нимъ -- не видишь какъ день пройдетъ,-- а о вечерахъ и говорить нечего!.. Только бывало хочешь отъ него идти, возьмется за скобку,-- а онъ молвитъ: постой-ка на минутку!.. и начнетъ исторію... слушаешь, слушаешь -- глядь, анъ ужъ вмѣсто минутки-то и часа нѣтъ!
   И много же было охотниковъ послушать дяди Пахома,-- бывало только онъ дома, то въ его избушкѣ и мѣста нѣтъ,-- сидитъ онъ себѣ лапотки плететъ, а самъ тѣмъ, кто у него при лучится, сказку строчитъ узорчатую -- да что не разъ кочеткомъ ковырнетъ, то и прибаутку въ сказку ввернетъ!-- У него-то я этихъ сказокъ понаслушался, которыя вамъ теперь намѣренъ передать, мои братцы-товарищи,-- знаю я, что вы до нихъ лакомы!. Только буде я что не гладко скажу -- не вините дяди Пахома,-- онъ куда красно разсказывалъ -- да мнѣ нельзя же хорошо упомнить, такъ ли оно было сказано или иначе, лишь бы съ толку совсемъ не сбиться... Дядя Пахомъ говорилъ: "Не съумѣешь связать въ двѣ петли,-- вяжи въ одну; а узломъ затянешь -- и зубъ не возьметъ! "
   А за тѣмъ я, братцы-товарищи, сказки дяди Пахома назвалъ минутами, что онъ бывало и въ началѣ сказки, и въ срединѣ, и на концѣ иногда по разу и болѣе приговаривалъ: "постойте на минутку!" -- Если кто хочетъ уйдти до время, всей сказки не дослушавши,-- онъ скажетъ ему свою любимую поговорку,-- или если лыко у него иной разъ лопнетъ во время сказки, онъ сейчасъ примолвитъ: "Фу ты пропасть!.. постойте на минуту -- возьму свѣжее!" а тамъ опять пойдетъ читать точно по писаному...
   А потому я не раздѣлилъ сказки его на минуты и вполнѣ ихъ разсказываю, что не припомню гдѣ онъ останавливался,-- а самому придумать, пожалуй не повѣрятъ, что онъ поминутно разсказывалъ, и что тутъ есть тысяча и одна минута!..
   "Нѣтъ," скажете вы, братцы-товарищи, "не то у тебя въ головѣ было,-- а ты думаешь, что это будетъ покудреватѣе: есть-молъ тысяча и одинъ день, тысяча и одна ногъ, тысяча и одинъ часъ, тысяча и одна четверть часа, тысяча и одно дурачество,-- то дескать и я назову тысяча и одна минута!-- а другіе, думалъ ты, повѣрятъ, что твои сказки также хороша, какъ и тѣ сказки заморскія!.. "
   -- Ну, гдѣжъ хороши; я этого не думаю: вѣдь тысячу и одну ночь разсказывала султанша хорошенькая, на пуховой перинѣ, подъ парчевыми одѣялами, въ палатахъ мраморныхъ... а вѣдь дядя Пахомъ -- простой человѣкъ, въ лаптяхъ, сидя на скамьѣ въ дымной избѣ ихъ складывалъ!.. Названіе-то точно присовѣтывалъ приложитъ одинъ изъ моихъ пріятелей,-- вотъ по какому случаю...
   Ну да подождите на минутку, я послѣ это разскажу, а дайте мнѣ прежде сказки переписать, чтобы какъ чего и впрямь не запамятовать!
  

I.
СКАЗКА О ЦАРЕВИЧѢ ИВАНѢ И ЦАРЕВНѢ КВАКУШКѢ.

  
   Начинается сказка сказываться, починается разсказываться,-- извольте прислушать, кому есть время досугъ,-- а сказка эта безъ присказки, такъ она и уродилася; хоть это и не пригоже, да дѣлать нечего: пришла пора рабочая, присказки поразбрелися, негдѣ ихъ взять!-- Начнемъ такъ, какъ въ старину сказывали.
   Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, за моремъ океаномъ за тридевять земель,-- гдѣ сѣна не косятъ, огня не жгутъ, рѣпы не сѣютъ, муки не ѣдятъ; гдѣ чрезъ рѣки мосты безъ подпоры висятъ; гдѣ строютъ дома окнами на улицу, воротами на дворъ, гдѣ волѣ раздолье, уму просторъ"... Въ той-то дальной сторонкѣ, давнымъ давно, жилъ былъ царь Тафута. Вы зѣвнете, пожалуй, да скажете, какъ въ старые годы моя нянюшка -- "и сказка вся тута!"-- нѣтъ, люди добрые, она только починается...
   Жилъ былъ царь Тафута. У него-царя были три сына богатыря; -- два-то сына были крѣпки и рослы, что хмѣлина въ весну, а третій-то сынъ, царевичь Иванъ, былъ и сухъ и малъ, что зимою бурьянъ. Старшихъ царевичей звали: перваго Мартынъ, а втораго Миронъ. Былъ силенъ царевичъ Мартынъ: ходилъ онъ на волка съ дубьемъ одинъ; а царевичь Миронъ зналъ только стрѣлялъ изъ лука въ воронъ и по рѣдкой промахъ давалъ,-- больше они ничему не были горазды. Царевичь Иванъ изъ отцовскаго дома почти не выхаживалъ и братья его за то не любили, что онъ съ ними не бывалъ на ихъ потѣхахъ и больше ихъ слушался и боялся отца своего царя Тафуты,-- хоть братья бывало звали лентяемъ и говорили при отцѣ своемъ про брата, что онъ ни къ чему не будетъ годенъ, что быть бы ему лучше бабой а не царевичемъ!-- Тафута былъ себѣ на умѣ; любилъ онъ царевича Ивана за его тихость и послушливость и говорилъ сыновьямъ за него такую пословицу:" что молъ съ малиннику лыки не велики, да ягоды сладки, а съ калиннику и лыкъ надерешь, да ягоды въ ротъ не возьмешь."
   Жили они вмѣстѣ многіе годы,-- не пять и не десять лѣтъ; въ тѣ поры люди жили не по нашему: въ пятьдесятъ лѣтъ мужчину женихомъ звали, а во сто онъ былъ добрый молодецъ; въ двѣсти лѣтъ бывало овдовѣетъ да еще пятьдесятъ лѣтъ на другой жениться сбирается, не то что теперь: мужъ иной лѣтъ пять, а иномѣсто только и годокъ пожилъ да и сбирается на покой, въ землянку; а жонка еще моложе ребенка,-- къ ней глядишь сватается другой, 7-да и другаго-то она еще поманитъ, поманитъ, да третьяго достанетъ. .. хоть послѣдняя ягода иномѣсто и хуже первой, да будто свѣжѣй, будто вызрѣла заново!... это впрочемъ не всегда такъ бываетъ, да къ пиву ѣдется, а къ слову молвится,-- кто съ молоду не пыталъ голоду, а если худо наѣшься да плохо выспишься, такъ и лезетъ тебѣ въ голову такая дрянь: грѣзится все, что дѣвушка-невѣста проведетъ тебя -- пришлетъ тебѣ съ дѣвкой чернавкой въ плетеной корзинкѣ печенаго гарбуза {Въ Нѣмецкой сторонѣ, когда жениха отъ невѣсты отвадить хотятъ, то посылаютъ ему корзинку пустую плетеную; а у насъ, въ сторонѣ украинской, подносятъ такому молодцу тыкву, которую тамъ чествуютъ гарбузомъ.} такъ такая на нихъ досада возьметъ, что такъ бы кажись и хотѣлъ опять воротить годы прежніе, царствованіе Тафутово,-- чтобы непремѣнно въ свой вѣкъ двухъ женъ изжить! А каковы то были жены при Тафутѣ -- посмотримъ далѣе...
   Вотъ исполнились годы урочные, сталъ царь Тафута старѣться, стали дѣти, сыновья его, женихами взрослыми.
   Въ одно время, не запомню въ день какой, призываетъ Та фута царь къ себѣ сыновьевъ своихъ-добрыхъ молодцевъ; -- призываетъ онъ ихъ не пиво дѣлать, не медъ варить -- призываетъ о дѣлѣ говорить, дѣлѣ нужномъ, дѣлѣ надобномъ Приходятъ молодцы. "Что угодно родитель -- батюшка?" Дѣти мои милыя, соколы мои ясные,-- говоритъ царь Та фута,-- пришло время, наступаетъ часъ,-- надо мнѣ царское бремя сложить на кого нибудь изъ васъ: старъ я становлюся, дряхлъ дѣлаюся,-- глаза плохо видятъ, ушами не дослушиваю,-- пора перемѣны!... А такъ какъ въ нашемъ царствѣ такой законъ и порядокъ, что холостому царствовать не приходится, то я желаю оженить васъ всѣхъ троихъ до одного,-- и потомъ, смотря какъ вы будете умѣть жить и владѣть своими женами, управляться своей семьей, смотря поэтому я увижу, кто изъ васъ будетъ достоинъ владѣть моей землей, управлять моими подданными объясните же. мнѣ теперь: желаете ли вы и гдѣ намѣрены пріискать себѣ женъ, а мнѣ законныхъ невѣстокъ?
   Большой сынъ, царевичь Мартынъ, говоритъ отцу Тафутѣ такую рѣчь: "Я, батюшка-родитель, жениться не прочь, а выбирать невѣстъ не мастеръ; -- по мнѣ какая была бы собой покраше, да умѣла стряпать щи, варить кашу,-- та и наша; -- а впрочемъ твоя воля,-- я пойду искать другую, если такая тебѣ не по нраву!" Теперь держитъ отвѣтъ царевичь Миронъ: "я, говоритъ онъ, то же, что и братъ, жениться хоть сейчасъ готовъ, да и невѣстъ, кажись, пріискивать нечего далеко ходить: въ нашей сторонѣ ихъ не оберешься;-- есть много красивыхъ и дѣвицъ и вдовъ, будь только самъ исправенъ-готовъ, а то выбрать есть изъ чего!"
   Царевичь же Иванъ говоритъ отцу: "мнѣ, батюшка, жениться охоты нѣтъ;-- а впрочемъ твоя воля!-- выбери мнѣ невѣсту самъ, по твоему совѣту я исполню, что велишь."
   Царь Тафута выслушалъ ихъ, подумалъ, покачалъ головой изъ стороны въ сторону, плюнулъ на полъ, утеръ усы, погладилъ бороду и повелъ къ нимъ такую рѣчь:
   -- Дѣти мои милыя, соколы ясные!... Нѣтъ, такъ на свѣтѣ не бываетъ: если дѣвицы красныя сами себѣ, порой, должны жениховъ выбирать, то уже женихи и подавно!-- а вы хотите, чтобы другіе за васъ смотрѣли невѣстъ; вы думаете, какая ни попала, то и ладно, лишь бы долго изъ нее не возиться, а поближе да поскорѣе взять!... жизнь вѣдь пережить не поле перейдтить, а съ дурной женой и полвѣка не проживешь -- умаишься. Нѣтъ, это нейдетъ! Разскажу я вамъ на это noua е очку, какъ хотите, такъ и понимайте! (царь Тафута, хоть инымъ часомъ и не совсемъ складно говорилъ, а любилъ впутывать побаску, послушайте!... )
  

1. ПОБАСКА ЦАРЯ ТАфУТЫ.

   Пошли дѣвки въ лѣсъ по орѣхи; пришли къ орѣшнику -- давай набирать; всѣ рвутъ съ орѣшинъ по выбору, на которой больше да зрѣлѣе; а одна дѣвка увидѣла, что кругомъ кустовъ орѣховъ много на землѣ лежатъ и всѣ они крупные, лущеные; разсудила лучше ихъ набрать, чѣмъ трудиться искать да рвать съ дерева; того и гляди, говоритъ, еще хлыстопетъ по глазамъ орѣшиной! Говорятъ ей подруги -- "эй съ орѣшника рви! не лѣнись походить да высмотрѣть!" Она подругъ не послушала, думаетъ, что ей завидуютъ. Нарвали орѣховъ дѣвицы красныя, пришли домой. У тѣхъ орѣхи, что орѣхи: стоитъ разгрысть, ужъ и ядрышко; а у ней все свищъ да свищь!... Такъ и вы съ своей лѣностью повыберете себѣ женъ, какъ орѣховъ дѣвка неразумная.

-----

   "И то!" вскрикнули царевичи,-- "ну такъ присуди-же намъ санъ, батюшка, помоги своимъ умомъ разумомъ; мы отъ него не прочь. Разскажи, примѣрно, какъ бы ты на нашемъ мѣстѣ самъ поступилъ, а мы ужъ по сказанному, какъ по писаному, по глаженому, какъ по стриженому сами догадаемся!"
   -- Нѣтъ, сказалъ царь Тафута, меня никто не училъ, какъ это дѣлается и вы также сами должны этимъ дѣломъ смѣкать. Если выберешь вамъ женъ, да будутъ чемъ не ладны, такъ мнѣ зарокъ.... нѣтъ, я за это не берусь; дорогу вамъ показать покажу, а гладка она или ухабиста, про это вѣдать не мое дѣло!-- Вотъ вамъ и сани и оглобли, и конь и сбруя ратная, и узда сыромятная! впрягайте какъ знаете, и ступайте куда вѣдаете!
   Поглядѣли братья-соколы другъ другу въ очи ясныя, потолковали, помѣрена ли между собою о такомъ дѣлѣ трудномъ-мудреномъ и положили, съ позволенія отца-родителя, перемолвиться съ старшими боярами, совѣтниками царя Тафуты, какъ приступить къ такой оказіи.
   Утромъ рано, чемъ-свѣтъ, ходятъ по городу трубачи глашатые, трубятъ въ трубы мѣдныя, играютъ въ гусли звончатыя, и выигрываютъ на всѣхъ семи инструментахъ одну рѣчь:
  
   "Эй бояре, эй дворяне,
   Подымайтеся поранѣ.
   Покидайте сонъ вы свой!
   Умывайтеся росой,
   Утирайтесь платомъ бѣлымъ,
   Отправляйтесь во дворецъ --
   Васъ зоветъ къ себѣ за дѣломъ
   Царь Тафута вашъ отецъ."
  
   Услышавши это, бояре и дворяне, старые и малые, новички и бывалые встали-встрепенулися, умылися, Богу помолилися и отправились во дворецъ царя Тафуты, Тутъ имъ сдѣлали такой разборъ: кто женатъ, ступай на дворъ, а кто холостой -- у воротъ постой, не про него дѣло: рѣчь идетъ о томъ, какъ женъ выбирать, такъ холостому въ этомъ совѣта давать не приходится!
   Какъ объявили боярамъ въ чемъ дѣло, и стали спрашивать ихъ совѣта, то такой пошелъ шумъ, такая разноголосица, что хоть вонъ бѣги! Кто недавно женился, тотъ клянется и божится, что нѣтъ ничего въ мірѣ слаще и лучше, какъ женатому быть; а кто съ женой-то таки на вѣку помаялся, говоритъ:" закажу другу и недругу и не пожелаю злому татарину, промѣнять на женидьбу холостую жизнь! "Укого изъ бояръ были дочки невѣсты, или сестры дѣвицы незамужнія тѣ голосятъ:" женитесь родимые, женитесь! безъ жены человѣка хотя брось, что въ немъ? онъ ровно вино безъ хмѣля, или голова безъ туловища! "А тѣ бояры, у кого не было родныхъ невѣстъ на примѣтѣ, завопили: "нѣтъ, мы скажемъ слово правдивое, слушайте: если уже угодно нашему батюшкѣ царю Тафутѣ оженить своихъ сыновей, то пусть онъ имъ выберетъ невѣстъ не изъ нашихъ семей; мы его холопья -- и ему непригоже съ нами родниться: а пусть царевичи привозятъ для себя женъ изъ за моря, и разумныхъ женъ, и царскаго рода племени.
   Потому ли, что послѣднихъ было больше, или потому, что они кричали поголосистѣе другихъ, или потому можетъ быть, что мысли царя Тафугы были съ ними сходны,-- ихъ рѣшеніе было принято; только остановились на томъ: кому изъ царевичей въ которую сторону отправляться за невѣстою. Этотъ споръ присудили рѣшить одному старому боярину, котораго лѣтамъ счета небыло и который не имѣлъ ни сестры ни дочери, ни роду ни племени; нѣкоторые говорили, что вишь и отца-то съ матерью у него добыло, а что однимъ ненастнымъ днемъ его ворона въ пузырѣ принесла, и такъ какъ онъ былъ совершенно безпристрастенъ и слылъ мудрецомъ, то и просили его рѣшить: что-молъ тутъ дѣлать и какъ тутъ быть!.. а выдумалъ онъ вотъ какую штуку:
   Сказалъ мудрецъ царевичамъ: "завтра чемъ-свѣтъ, дамъ я вамъ совѣтъ; утро мудренѣе вечера, такъ теперь толковать нечего, ложитеся спать!"
   -- Мудренъ мудрецъ премудрый, а огородилъ что-то нескладное, шушукали между собою нѣкоторые изъ разумныхъ бояръ,-- что онъ рѣхнулся что ли,-- спать насъ укладываетъ!.. и теперь еще красное солнышко не больше какъ на пядень отъ земли поднялось; какого онъ утра поджидаетъ?.. Видно онъ и самъ не больно смышленъ!.. Коли посторонній что скажетъ, то всякой изъ насъ пальцемъ покажетъ гдѣ что не такъ, а придется самому совѣтъ дать, то и станетъ время поджидать!.. знамая пѣсня: чужую бѣду руками разведу, а къ своей ума не приложу!
   "Да, сказалъ одинъ изъ бояръ, это такъ бываетъ. Разскажу я вамъ на это побаску, только не пустите въ огласку, что бы бѣды не нажить...
  

ПОБАСКА О ДВУХЪ МУЖИЧКАХЪ И СТАРОСТѢ.

   Быль въ присказку не годится, а небылицу можно прибрать,-- а кто за моремъ не бывалъ, пожалуй ее и за правду почтетъ.
   Шли два мужичка хрестьянина православные изъ города въ деревню; шли они весной, а можетъ и осенью, заточно невѣдомо,-- и шли они по гладкому мѣсту, по большой дорогѣ; въ пескѣ по колѣна, а изъ грязи насилу ноги вытаскивали; и увидѣли они на той большой дорогѣ чуднаго звѣря: роста онъ небольшаго, цвѣта карьяго, на спинѣ фуфайка, на рукахъ рукавицы, назади хвостъ; и все это жестко и крѣпко какъ бы яичная скорлупа; головы нѣтъ, а вмѣсто ея два глаза, да пара усовъ торчитъ; ноги тонки и много ихъ, а звѣрь впередъ нейдетъ, а все назадъ пятится... Случись это у насъ, то всякой и умный и дуракъ узналъ бы, что то ракъ, а какъ это было въ иностранной землѣ, гдѣ еще видно ихъ и не за жива лось, то вотъ два мужичка-хрестьянина остановились и смотрятъ и мѣрекаютъ, что это де такое?.. Одинъ говоритъ: "Слышь малой, это звѣрь портной!" А другой молвилъ: -- И, нѣтъ сватъ, это сапожникъ!
   "Ну какой сапожникъ?.. Ты вишь у него въ рукахъ ножницы, онъ закройщикъ."
   -- Полно, сватъ, это точно сапожникъ: вишь у него у рыла и щетина торчитъ.
   "Такъ врешь же, то не щетина, а то шолкъ сырецъ, чѣмъ боярскіе кафтаны шьютъ."
   -- Ну и самъ же ты врешь, сватъ: то и не ножницы, что ты тамъ у него въ рукахъ видишь, а то щипцы-плоскогубцы, чѣмъ чеботари подошву вытягиваютъ.
   "Эхъ ты, голова глупая, еще спорить сталъ! Я пятью годами постарѣе тебя, такъ ужъ могу ощупью отличить отъ щипцовъ ножницы."
   -- Старъ то ты старъ, да ума не много досталъ; я побольше тебя смыслю, хаживалъ подалѣе тебя, инда къ лукоморью рыбу ловить; и бывало щуку съ окунемъ хоть жареныхъ давай различу; а ужъ сапожника съ портнымъ по чутью узнаю!
   Завязался у мужичковъ хрестьянъ православныхъ споръ такой задорный, что хоть ихъ водой разливай: а извѣстно чѣмъ такіе споры кончатся: давай другъ друга въ ухо, въ другое, въ третье... и пошла свалка, пока не умаялись. Да какъ видятъ, что другъ другу носы поразбили? а верьхъ ни чей, пошли другъ на друга съ жалобою къ старостѣ, а мѣсто, гдѣ предметъ ихъ спора, ракъ барахтался, хворостинкой замѣтили.
   Староста, къ кому наши мужички пошли съ жалобою, былъ хоть не во всемъ большой знатокъ, а ино-мѣсто имѣлъ смыселъ и крюкъ ввернуть и самъ вывернуться... Да вотъ разъ, примѣрно: пала на него очередью рекрутская повинность, надо было сына въ пріемъ везти, а онъ выдалъ свою сестру Матрену за служиваго, да на мірской сходкѣ и объявилъ всѣмъ: не только-де изъ моей семьи одинъ пойдетъ, а всѣ, сколько ни родитъ сестра Матрена, хоть бы десятеро, всѣ будутъ слуги Царскіе... За это умное дѣло ему всѣмъ міромъ присуждено по гривнѣ съ тягла дать да по мотку нитокъ съ каждой бабы женѣ его. Такъ къ этому-то головѣ-старостѣ явились наши мужички-хрестьяне православные и разсказали все, какъ что происходило.
   Староста качалъ, качалъ головой, гладилъ, гладилъ бороду -- этакаго случая у нихъ и не случалось: кажись мужички оба не пьяные и не на кабакѣ, а оба въ своемъ видѣ, терезвые... и гдѣ же?.. на большой столбовой дорогѣ подраться вздумали О.. Ну, если бы на эту пору Исправникъ ѣхалъ?.. такъ и самому бы старостѣ такой напрягай далъ, что охти мнѣ!.. Да опять, изъ чегожъ споръ и драка?.. изъ мастероваго человѣка!.. Это слѣдовало бы ремесленной управѣ разрѣшить что тамъ такое было -- сапожникъ или портной.
   "Пойду, сказалъ староста, пойду и посмотрю самъ: праваго оправлю, а виноватому спуску не дамъ! позабудетъ онъ у меня подымать шумъ и гамъ!"
   Повели старосту наши мужички-хрестьяне православные, гдѣ ракъ лежалъ, привели къ мѣсту, гдѣ хворостинка воткнута, показываютъ на рака; а тотъ грѣшный все еще на одномъ мѣстѣ копышится; только такъ въ пескѣ извалялся весь, что и самъ заморскій знахарь не узналъ бы, что это за птица такая"
   Староста подошелъ къ раку, посмотрѣлъ на него со всѣхъ четырехъ сторонъ, и съ боковъ, и сзади, и спереди... не можетъ ни узнать ни придумать, что это за штука! Взялъ староста хворостину, перевернулъ рака на спину... Фу ты батюшки!.. еще мудренѣй! ногъ тамъ видимо не видимо и всѣ вмѣстѣ, точно узломъ завязаны, и всѣ ворочаются такъ, что и сѣсть нельзя, инда жутко стало старостѣ; обернулъ онъ рака опять попрежнему, и опять надъ нимъ призадумался.
   Народу тьма толпится кругомъ рака и старосты, глазѣютъ, и рты поразинули, и языки повысунули, будто въ самомъ дѣлѣ диво какое тутъ дѣется...
   -- И староста не знаетъ!.. и староста не знаетъ! стали люди шептать промежъ себя. Староста услыхалъ и тотчасъ опомнился, словно на него ведро холодной воды вылили: пожалуй, думаетъ, глупый народъ скажетъ, что я ничего не знаю и ничему не гораздъ!..
   И вдругъ захохоталъ нашъ староста, и началъ говорить двумъ мужичкамъ-спорщикамъ и строгимъ и насмѣшливымъ голосомъ: "ахъ вы дураки, болваны этакіе!.. какой это портной и какой сапожникъ!.. развѣ отъ него пахнетъ варомъ, или развѣ есть у него за ушьми толкъ замотанной?.. Я сей часъ вижу и сей часъ узналъ, что это такое, а дивлюсь вамъ дураками"!.. это видишь... либо старый голубь, либо молодой медвѣдь!.. а вы не знавши не спорьте!.." И велѣлъ староста рака грязью заметать; а мужичковъ хрестьянъ православныхъ откатать батогами, чтобъ они чего не знаютъ, о томъ не спорили.

-----

   Когда бояринъ кончилъ побаску свою, кто посмѣялся, а кто поза дума лея; а нашелся одинъ, который и противъ вымолвилъ.
   "Хлѣбъ-соль ѣшь, а правду рѣжь; семь разъ смѣряй, а одинъ разъ отрѣжь; прячешь, такъ помни куда кладешь; смотри глазами, что въ ротъ несешь; не ври на обумъ, чего не вѣдаетъ умъ!"
   "Есть у меня тоже побаска коротенькая; а она еще и не побаска, а просто быль; можетъ многіе изъ васъ, кто въ тотъ вѣкъ жилъ, ее и припомнятъ.
  

ПОБАСКА О ВОЕВОДѢ.

   Была, жилъ одинъ большой Воевода, въ сторонѣ, до которой, между прочимъ, теперь дѣла нѣтъ: былъ этотъ Воевода и уменъ, и смышленъ, и на все гораздъ по своимъ дѣламъ, да немножко хитрить любилъ: наровилъ всякаго по своему аршину вымирить, что бы въ каждомъ было и росту и дородства и ума сколько въ немъ самомъ! Не любилъ онъ кто съ разу на его вопросъ отвѣта не дастъ; что бы онъ ни спросилъ. хоть соври да скажи въ тужъ минуту безъ обиняковъ, а нето послѣ и на глаза не кажись! Вѣдь хорошо ловкой, расторопной малой попадется -- оно не-что! Какъ, примѣрно разъ... (дѣло было во время войны и Воевода самъ своими солдатами командовалъ, и были спи на землѣ непріятельской) идетъ Воевода, самъ все осматриваетъ; видитъ стоитъ часовой, парень молодой,-- увидилъ Воеводу, вытянулся и честь ему отдалъ какъ надобно. Воеводѣ пришло на мысль испытать солдата, дать ему задачу трудную, поставить въ тупикъ, что бы онъ отвѣтилъ: не могимъ знать! Подшелъ Воевода къ часовому, спрашиваетъ:
   "А что, служба, знаешь ли непріятельскій языкъ?"
   -- Знаю, отецъ -командиръ.
   "А ну-ко, скажи-ко, какой же онъ?"
   -- Такой же красной, какъ у собаки!-- отвѣчалъ солдатъ.
   Воевода такъ и покатился со смѣху. Солдатъ ловко совралъ, да и дѣльно сказалъ: гдѣжь ему, солдату, всякой языкъ-говоръ понять; онъ только тотъ и знаетъ, что во рту торчитъ.
   Такъ и всѣ поступали, дѣлали, а кто новичекъ попадется, сейчасъ школили какъ и что отвѣчать, когда Воевода вопросъ задастъ.
   Попался одинъ новобранецъ-служивый, дуракъ не дуракъ, а такъ, взбалмашной; что его ни спросятъ, онъ, не подумавши, бухнетъ словягу совсемъ не-въ-попадъ. Страхъ взялъ его командира: попадется, думаетъ, этотъ новобранецъ Воеводѣ, спроситъ тотъ что нибудь, не скажетъ онъ ему ни скоро ни толковито, достанется и мнѣ на орѣхи, зачѣмъ дурака въ службу взялъ!.. И точно: велятъ къ смотру готовиться, слышно ѣдетъ Воевода полкъ осматривать. Старые солдаты туда-сюда, ужъ попривыкли, смѣкаютъ какъ гдѣ отвѣтъ держать, если Воевода что спросить вздумаетъ; а Командиръ бьется съ новобранцемъ, учитъ его, муштруетъ и какой вопросъ ни задастъ, тотъ ему одно, или не знаю, или не вѣдаю!.. Придумалъ Командиръ отвѣты самъ. "Смотри, говоритъ, думаю Воевода больше тебя не спроситъ, какъ только: -- сколько тебѣ отъ роду лѣтъ, долго ли служишь и знаешь ли службу; -- хоть на это хорошенько отвѣть. Примѣрно спроситъ онъ: сколько тебѣ отъ роду лѣтъ? отвѣчай: тридцать; давно ли въ службѣ? говори: десять; спроситъ -- службу знаешь? скажи: отчасти." Толковалъ, толковалъ Командиръ новобранцу эти отвѣты, насилу тотъ затвердилъ, ихъ попорядку на память, какъ сорока: тридцать, десять, отчасти; выучилъ ихъ...
   Вотъ пріѣхалъ Воевода, началъ полкъ осматривать; спроситъ того, другаго -- всѣ скажутъ, какъ отрѣжутъ; подошелъ къ новобранцу, видитъ рослый красивый парень, захотѣлось ему и его спросить; посмотрѣлъ ему въ глаза, спрашиваетъ: "кто ты такой?" Мялся, мялся нашъ новобранецъ, думаетъ, что ни одинъ изъ затверженыхъ отвѣтовъ къ такому вопросу приладить нельзя, онъ придумалъ свой и сказалъ: солдатъ!
   "Это я вижу!" прибавилъ смѣясь Воевода,-- "а давно ли ты въ службѣ?"
   -- Тридцать.
   "Вотъ!.. А много ли тебѣ отъ роду?"
   -- Десять.
   Воевода уставился на него и спросилъ серьезно: "Да ты дуракъ что ли?"
   -- Отчасти!-- отвѣчалъ новобранецъ, и сдѣлалъ отъ Воеводы на-право-кругомъ, думая что сказалъ все, какъ надобно.
   Не знаю сказалъ ли спасибо Воевода Командиру, который новобранца такъ хорошо выучилъ.

-----

   "Такъ вотъ, други, прибавилъ бояринъ, ненадо ни на кого пѣнять, кто затѣетъ прежде подумать, а потомъ сказать; дума кума, не лишитъ ума, а сбухты-барахты дѣльно не скажешь!"
   И съ этимъ бояриномъ половина народу согласилась, а половина противурѣчила. Люди таковы изстари, подъ одинъ ладъ ихъ не выстроишь, что одному нравится, то другому хоть на улицу брось!
   Пока такъ бояре толковали, да калякали, глядь, а солнышко ужъ прямо надъ маку шеи; голова вспотѣла, ноги отдыху захотѣли, а брюхо щей проситъ. Поплелись бояре по домамъ поѣсть, понять, да подождать чему слѣдуетъ быть. Пришли домой; а жены ихъ ужъ ждутъ у воротъ, что галчата матери, разинувши ротъ: -- что-де такое у Царя подѣялось, зачѣмъ онъ мужьевъ созывалъ?.. А какъ разузнали, что дѣло о сватьбахъ шло, такъ и заголосили, и завопили мои бабы... "Да что же это? Да къ чему это?.. Да мужское ли дѣло о сватьбахъ судить и рядить? Да на что же бабы и родятся, какъ не сватьбы сводить?.. Вотъ, кричатъ, будетъ толкъ, какъ мущины свахами станутъ, надѣлаютъ дѣла не мало, пожалуй и женатыхъ переженятъ сначала!.."
   А одна баба не вытерпѣла, таки привязалась къ этому слову... "Да вотъ, говоритъ, разъ что и случилось:
  

БЫЛАЯ ПРАВДА О ТОМЪ, КАКЪ ОДИНЪ МУЖЪ У СВОЕЙ ЖЕНЫ ДРУЖКОЙ БЫЛЪ.

   Жилъ въ нашемъ городѣ человѣкъ Агапъ; всемъ онъ былъ парень какъ парень, да однимъ слабъ: любилъ онъ пиры да банкеты, хоть ужъ ему бы и не подъ-лѣты, годовъ ему было около сорока, а гдѣ бы ни подошла рука, пиръ знакомый или чужой, онъ идетъ какъ на свой. Но какъ знакомыхъ-то пировъ было не много, а на чужихъ-то нерѣдко поворачивали носомъ къ порогу; то онъ и ухитрялся всегда какъ нибудь втереться: коли поминки, онъ кутьи несетъ, коли родины -- каши припасетъ, а уже все какъ нибудь добьется, что его посадятъ и на послѣднюю давку, да все таки придется поѣсть сладко, хоть послѣднему чарку поднесутъ, а все таки мимо не обнесутъ! А пристрастился онъ къ сватьбамъ всего больше, оно и пиръ-то веселѣй да и идетъ-то дольше, и, напослѣдяхъ такъ привыкъ, что какъ-то разъ мѣсяцевъ шесть сватебъ не было, такъ онъ женился самъ, чтобы хоть у себя попировать.
   Вотъ -- и женившись не оставилъ своей привычки по сватьбамъ ходить: а какъ хорошенько понаторѣлъ, какъ разузналъ, какъ и гдѣ на сватьбѣ какой порядокъ ведется, то попалъ въ такую знать, что всѣ сами начали его въ дружки звать.
   Опостылилъ онъ за это всѣмъ деревенскимъ бабамъ: безъ него, бывало, ни какая сваха и сватьбы не затѣвай, глядишь отобьетъ 5 и жениха съ невѣстой сведетъ, и сватьбу смастеритъ, и. тутъ же самъ дружкой сидитъ, Озлились на него бабы, совсемъ хлѣбъ отбилъ разбойникъ!-- Ну, мужское ли это дѣло,-- всѣ только плевали да ахали, какъ онъ бывало концы сведетъ*! И проворенъ же былъ, пострѣлъ!.. Сватьбу ему бывало свертѣть, какъ въ иглу нитку продѣть!..
   Ну вотъ бабы за умъ взялись, вмѣстѣ собрались и положили между собою, во что ни стало, отвадить, отъучить молодца сватьбы стряпать. А какъ это сдѣлать, чтобы онъ носа не показывалъ на сватьбы впередъ, что бы даже, гдѣ прилучится сватьба, бѣжалъ отъ тѣхъ воротъ!.. выдумали старухи штуку злую, эхидную; пригадали такую вещь, что въ пору иному подъячему; да, какъ бы вы думали? присудили всѣмъ сонмищемъ: выдать снова его жену за другова, и что бы онъ же тутъ самъ завѣдывалъ пирушкою самъ бы былъ и сватомъ и дружкою!..
   А надобно вамъ еще вотъ что замѣтить, честные господа, оно хоть это извѣстно всякому, да не всякому взапримѣту придетъ: буде кто женился да взялъ жену-бабу молодую, такъ ужъ смотри въ оба: не часто по гостямъ гуляй, а почаще дома бывай: а не то, коли ей долго мужа заждаться придется, то того и гляди, что другой навернется!.. Такъ и надъ нашимъ Агапомъ стряслось, и ему довелось испытать такую же исторію.
   Тамъ пиръ-сватьба, тамъ поминки, тамъ родины съ крестинами, а тамъ опять сватанье затѣвается; а Агапъ вездѣ тутъ, какъ тутъ, бѣгаетъ высуня языкъ, раскрывши ротъ, нѣкогда и къ женѣ завернуть отъ хлопотъ! Баба молодая, одно то, что скука одолѣла злая, а другое то, что всѣ люди гуляютъ, веселятся... тамъ сватьбу свели, тамъ родили-крестили, а ее будто и позвать забыли, будто ей и нельзя веселиться, будто она лишняя спица въ колесницѣ!.. "Чѣмъ же я другихъ хуже?" и взяло ее зло на мужа...
   Разъ она сидитъ такъ да думаетъ себѣ на умѣ: не пойдти ли къ кумѣ? не спросить ли совѣта, какъ бы ей уладить это, что бы ей быть не прочь отъ людей?.. Хоть бы дома завести знакомыхъ да пожить веселѣй!..
   Вышла за ворота, а на ту пору идетъ парень подлѣ забора да зѣваетъ по сторонамъ.
   "Видно ему скучно, одному несподручно, такъ же, какъ и мнѣ, не пойду къ кумѣ, а позову лучше добраго молодца да на-досугѣ съ нимъ покалякаю!"
   Она смотритъ на парня, улыбается, а онъ снялъ шляпу и кланяется. Такъ продолжая, онъ шагъ за шагомъ къ ней подошелъ, да слово-за-слово и рѣчь завелъ... ну ужъ тутъ и пошли лады!.. Если молодой парень да сойдется съ бабой молодой, да надосугѣ глазъ-наглазъ разговорятся, такъ не разольешь и водой, пегоде самимъ догадаться да скорѣй разойтись.
   Кума, къ которой было жена Агапа въ гости пошла, видно и сама догадлива была, сама къ ней въ гости отправилась... Пришла.-- Что за притча? вороты заперты!.. Что это значитъ: неужели Агапъ жену съ собою взялъ?.. Кажись прежде онъ этого не дѣлывалъ?.. Только глядь,-- дай еще попытать, точноль вороты заперты -- глядь, анъ они изнутри щеколдой заложены... А, видно она дома да уснула со скуки! давай стучать.
   Постучалась кума таки довольно, а домой не ушла: надо было провѣдать? что тамъ дѣлается.
   Вотъ погодя немного дверь съ надворья скрыпнула... Кума притаилась и слушаетъ, а Агапова жена что-то такое чмокъ-да-чмокъ, да и молвила: "Ну, бѣгижъ чрезъ плетень!" а сама къ воротамъ пошла.
   Отворила ихъ; а кума и лѣзетъ къ ней и цѣлуетъ, и обнюхиваетъ, и спрашиваетъ, все за одинъ пріемъ.
   -- Али заспалась, моя красавица?
   "Да, Спиридонова, соснула-было; такая скука взяла."
   -- Ну, за то видно сонъ хорошій видѣла: вишь какъ глазки-то разгорѣлися!.. Да и сама какъ въ огнѣ.
   А парень-молодецъ хотѣлъ было черезъ тынъ перескочить, да не потрафилъ и повисъ, головою внизъ, зацѣпившись кафтаномъ, да такъ тамъ шумитъ, барахтается
   -- Что это?-- кума спрашиваетъ,-- то не сонъ ли твой все еще возится?
   Вспыхнула бѣдняжка Агапова жена, еще лгать-то видно не въ привычку было.
   "Это, говоритъ, корову въ огородъ пустила, такъ видно запуталась... Войди пока кума въ избу, а я пойду отвяжу ее!"
   Вошла кума, вернулась и жена Агапова.
   -- Ну,-- говоритъ ей Спиридоповна,-- видно ты не коровушку-буренушку, а козла въ огородъ-то запрятала?.. а?..
   "Что ты, кума, полно шутить, какой тамъ козелъ!"
   -- Да вотъ я по привязкѣ узнала, что тутъ рогатый придетъ...
   Подняла кума съ пола кушакъ да и показываетъ. Нѣкуда дѣваться, пришло сознаться-покаяться...
   "Только, говоритъ, никому не говори; а точно былъ знакомый одинъ, да такой хмѣльной, что и кушакъ позабылъ!"
   И давай жена Агапова куму угощать, и тѣмъ и этимъ чествовать, словно и впрямь на сватьбѣ употчивала. Какъ пошла кума со двора, она ее и за вороты выпроводила, и все крѣпко на крѣпко наказывала про гостя хмѣльнаго дѣло на умѣ держать, а никому не сказывать.
   Да, какъ бы не такъ, слово не воробей; сказано: бабій языкъ... да сами знаете!
   Кума сей часъ всѣмъ кумамъ по секрету, котораго у бабъ нѣту, всѣмъ разсказала, какъ размазала... изъ каждаго слова, спѣша да скороговоркою, вывела по рѣчи съ приговоркою!
   А на ту пору это и прилучилося, какъ прежде сего сказано, что уже всѣ старыя бабы сговорилися Агапу насолить, его жену на другомъ женить. Такъ теперь онѣ такъ радехоньки этой оказіи, какъ голодной Кирюшка пудовой краюшкѣ. А на ту бѣду гдѣ-то еще сватьба прилунилась, а вѣдь у насъ сватьбы въ деревнѣ не то что у васъ въ селѣ: у насъ, три дня пируютъ, да недѣлю голова съ, похмѣлья болитъ; опять Агапу хлопотъ полонъ ротъ. Порается онъ на чужой сватьбѣ, а ему другую затѣваютъ недобрыя. .
   Пристали всѣ бабы старыя къ Агаповой женѣ: "смотри же ты, слушайся; выходи замужъ за парня тебѣ милаго, брось своего мужа постылаго! Да песъ ли въ немъ! онъ дня дома не живетъ, да и ночью нейдетъ, что тебѣ въ самомъ дѣлѣ мучиться!.. Ты послѣ ничего не бойся: въ другую деревню уйди; а Юрьевъ день наступитъ, такъ съ молодымъ мужемъ можешь въ любое мѣсто перейти!"
   Дѣлать нечего, баба согласилася; на время къ кумѣ переселилася; тутъ ее снарядили; одѣли такъ, что куда-те самой старостихѣ; а женихъ знакомый парень, что кума за козла почла, радехонекъ: по нраву ему пришла видно лепешка здобная, по вкусу попался мяса кусокъ!
   Нашъ Агапъ на сватьбѣ званой пируетъ, а того не чуетъ, что доведется попасть на незваную.
   Сидитъ онъ вросхмѣль, ужъ третій день званой сватьбѣ идетъ!.. Шасть въ избу старуха. "Батюшка, Агапъ Патрикѣевичь, сдѣлай намъ честь, помоги концы съ концами свесть!.. Сосватали мы было безъ тебя сватьбу, и снарядили совсемъ, и уже молодыхъ къ вѣнцу ведемъ, а порядка никто не умѣетъ дать, не знаетъ гдѣ что дѣлать и что сказать."
   Усмѣхнулся Агапъ; погладилъ бороду, потеръ усы;-- что, говоритъ, видно безъ меня не обойтись-таки!.. то-то и есть, говорилъ -- отдавайте честь нашей милости! а безъ насъ не будетъ толку и у васъ!.. ну да пожди, старуха, горю пособлю; здѣсь почти управился и васъ повеселю; такъ и быть, видно хоть въ-мочь-не-въ-мочь, а приходитъ добрымъ людямъ помочь!"
   Выпилъ еще стаканъ вина и старухѣ велѣлъ поднесть; потомъ всталъ, съ старыми молодыми раскланялся и къ новымъ на новый пиръ отправился.
   Тамъ его и ждутъ; все готово, хоть сейчасъ подъѣзжай!.. Подходитъ къ воротамъ -- его и въ избу не ввели, а прямо подводятъ лошадь верховую; онъ не поартачился, тотчасъ сѣлъ, и не взглянувъ на молодыхъ поскакалъ порядокъ давать, поѣздомъ завѣдывать.
   А на дорогѣ, вѣстимо, встрѣчнаго, поперечнаго угощать надо, какъ слѣдуетъ -- это дѣло ведется самимъ дружкою; а дружка Аганъ, хоть и чуетъ что слабъ, а всежъ себя чаркой не обносилъ, да ужъ подъ-конецъ такъ себя накотилъ, что насилу, насилу на копѣ сидѣлъ.
   Какъ привезли молодыхъ перевѣнчанныхъ, дружка Агапъ сталъ ихъ еще чаркой чествовать... да и всматривается... "Что за не добрая мать!.. Вишь, говоритъ, какъ замутило, такъ все жена въ глазахъ и мерещится!.. А точно, не всежъ и мнѣ пировать, пора и домой побывать, чай жена дожидается!.. Видно шибко думаетъ: вотъ-было я сейчасъ эту молодицу за нее принялъ!"
   Пришелъ Агапъ домой больно употчиванный... Едва говоритъ вошедши въ свою пустую избу... "Ну жена, не зажигай огня, не тревожь меня... завтра все разскажу, какъ пиры шли и прочее!.." Взвалился на лавку и захрапѣлъ на всю избу.
   По утру хвать Агапъ жены, поразсказать какъ что дѣялось, анъ нѣкому!.. Туда, сюда... выскочилъ на улицу, а тамъ стоятъ бабы да покатываются сосмѣху, да пальцами на Arana показываютъ, и всю бѣду ему же вслухъ разсказываютъ.
   Что дѣлать бѣднягѣ?.. Онъ было съ жалобою... Апъ ему и сказано: -- чтомолъ женатому такъ жить не показано, какъ ты жилъ; впередъ отъ дому не бѣгай у пировъ не ищи, свадебъ не своди, домой чаще ходи!
   Бѣдный Агапъ кой какъ добился, дожилъ до Юрьева дня, когда, знаете, въ стары годы, мужички переходили на другія мѣста, и съ тѣхъ поръ про него ни слуху ни духу!..
   А все это правда была: старуха, что Агапа извела, она и пересказывала; да съ тѣхъ поръ, говоритъ, и пословица межъ людьми идетъ, вотъ-те бабушка и Юрьевъ день!

-----

   "Такъ вотъ, прибавила баба, какая случилась исторія!"
   Какъ бабы ни толковали ни мѣрекали, но какъ вамъ ужъ я докладывалъ, что въ той сторонѣ бабъ не больно слушали, то ихнія всѣ рѣчи взабыть пошли.
   А на другое утро ранымъ-ранехонько вышла потѣха мудреная у царя Тафуты: мудрецъ всю ночь на картахъ гадалъ, да бобы разводилъ, такъ еще не успѣвши ни умыться ни пригладиться, явился къ царю.
   И царевичи тоже давно повставали и ждутъ толку какой имъ дадутъ. То есть имъ хоть не то, что жениться очень бы хотѣлось, а хотѣлось счастья попытать, разузнать все какъ было и чего ожидать.
   Приходитъ мудрецъ къ царю Тафутѣ пережъ всего; приходитъ, царь Тафута къ нему выходитъ.
   -- Что-молъ какъ дѣла?
   Мудрецъ говоритъ такое слово:
   "Царь великій и милостивый! тебѣ я чаю давно, извѣстно и вѣдомо, что женитьба не шутка, а жутко, что женитьба дѣло великое.... Дурная жена самому не понравится, а хорошая чужимъ приглянется, одно ужъ и это становитъ въ тупикъ!.. А всемъ надо попробывать: не разгрызешь орѣха, не съѣшь и ядра, и эта пословица мудра да шишковата!.. Впрочемъ удастся квасъ, а не удается кислыя щи; а все таки на мнѣ не взыщи: я такъ на бобахъ развелъ, да по картамъ выгадалъ, эдакаго хитраго дѣла не сведешь иначе; какъ ни хитри ни мудри, а надо на авось надѣяться!
   "Вотъ что я могу присовѣтывать по моей глубокой премудрости, выслушай."
   "Хитрилъ я, мудрилъ вчера, всѣ волшебныя ученыя книги перечитывалъ, а ничего умнаго не вычиталъ! Обуяла меня скука, взялъ я лучинку березовую и ну строгать да при этомъ глупомъ занятіи и пришла мнѣ въ голову разумная мысль; острогалъ я одну лучинку остроконечную, острогалъ другую и третью приготовилъ тожъ, и сдѣлалъ я изъ трехъ лучинокъ три стрѣлы и этѣ три стрѣлы будутъ надобны: отдамъ я ихъ твоимъ тремъ сыновьямъ, тремъ царевичамъ, доставлю я ихъ троихъ на три разныя стороны, и пусть они тѣми тремя стрѣлами въ одинъ разъ стрѣльнутъ -- и въ какой домъ, и какое мѣсто, или въ какое царство ихъ стрѣлы угодятъ, пусть они тамъ себѣ и женъ берутъ!.. По мнѣ, признаться, лучшаго какъ ни думай не выдумаешь."
   Ну, сказалъ царь Тафута, я такую же штуку самъ бы могъ смастерить, не заглядывая въ книги волшебныя!.. и у всякаго совѣтчика родилась бы такая мысль: пусть-де ихъ наудачу идутъ, наудачу женъ выберутъ; если они не будутъ женами довольны, то не будутъ и на другихъ пѣнять, не я дескать выбралъ, видно суженая сама пришла! Я тебѣ на это побаску разскажу:
  

2 ПОБАСКА ЦАРЯ ТАФУТЫ.

   Ѣхали люди хрещеные съ базара великаго; торговали, они на томъ базарѣ чугь не тридцать дней, а ѣхать имъ приходилося еще больше того. Ну, вѣстимо, на дорогѣ порой и остановиться надобно, закусить что ли тамъ, или позавтракать, или вплотную поѣсть, пообѣдать какъ надобно... остановились; распрягли коней пустили гулять по полю, и сами прогуляться пошли. А взяли они себѣ съ большаго базара для прислуги татарченка, и пошедши пройтися, наказали ему: "что вотъ-молъ возьми здѣсь крупа въ мѣшкѣ, въ другомъ сухари лежатъ, тутъ вотъ въ котомкѣ сало свиное завернуто, а тамъ позадь воза котелъ виситъ, то всыпь-де ты крупы въ котелъ да положи сухарей тудажь и сала прибросить не забудь, а воды принести самъ авось догадаешься такъ свари же это все!.. Да тамъ, подъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ ты у коней сидишь, есть сковородка желѣзная, такъ возьми вотъ эту рыбу соленую, положи ее, да саломъ уложи кругомъ, да на огонь и поставь, и все это приготовь, какъ надобно, пока мы назадъ придемъ!" Поразсказавши все такъ подробно татарченку, пошли паши пріѣзжіе по лѣсу гулять, грибовъ собирать.
   Татаринъ все по сказанному, какъ по писанному учинилъ, и дровъ набралъ и огонь разложилъ, котелъ повѣсилъ и сковороду съ рыбой поставилъ на огонь -- и сидитъ и ждетъ, когда крупа закипитъ а рыба поджарится...
   Тутъ къ огню что ли, или ужъ мѣсто такое вышло, понаскакали маленькіе и большіе звѣрки* что жабами зовутъ, да вдругъ прыгъ двѣ изъ котелъ, а одна на сковороду, да тамъ и сѣла съ рыбой рядомъ и жарится... Татарчонокъ смотритъ, что это за штука невиданная!.. "Эко, говоритъ, думалъ я чуть не постный борщь сварить, анъ живье-то само такъ и наскакиваетъ. .
   Пришли молодцы, нагулявшись себѣ порядочно; пришли; вотъ и кашица вскипѣла и жаркое зажарилось. Похлѣбали кашицы, чудо вкусъ какой: такъ-вотъ еще хочется... "е Дай-ко, говорятъ, жаркое-то, авось также будетъ лакомо!" Глядь на сковороду, а тамъ подлѣ рыбы и лежитъ звѣрюка не виданная... Что это? Гдѣ ты это досталъ? Татарченокъ посмотрѣлъ и говоритъ "Ай, гдѣ досталъ? не досталъ ево, я рыбкамъ ево жарилъ, самъ ево прискакалъ, и въ котелъ два пріѣхалъ и здѣсь одна пришолъ!"

-----

   -- Такъ и мы знать съ тобой скажемъ, буде жена чья не больно годна придетъ: никто-молъ его не трогалъ, самъ его прискакалъ!"
   Поразсказалъ царь Тафута побаску, и хоть дрянная она, а все-жъ мудрецъ примолвилъ: "точно-де такъ!"
   -- Да ужъ если, какъ ты говоришь, лучшаго нельзя довѣдаться, такъ пусть хотя это такъ и останется!
   Призвали царевичей предъ отца, Тафуту царя; объяснилъ имъ мудрецъ мудрую затѣю свою и они царевичи поперегъ слова не молвили; а мудрецъ сѣдой отвелъ ихъ на мѣсто высокое, на башню, что бы по срединѣ города выстроена; поста вилъ ихъ на три стороны, другъ къ другу затылкомъ, далъ по стрѣлѣ да по луку и велѣлъ стрѣлять... ".Да смотрите же, сказалъ, если кто стрѣлу свою не отыщетъ, тотъ не будетъ женатъ! стрѣляйте, а сами смекайте, гдѣ отыскать ее."
   И смудрилъ же мудрецъ, надъ царевичами: Мартына поставилъ гдѣ бояръ больше было, а Мирона, гдѣ жили купцы богатые, а царевича Ивана, какъ онъ по, глупѣй другихъ, поставилъ лицемъ къ лѣсу, гдѣ жилъ простой народъ, гдѣ пашни были да угодье деревенское.
   Вотъ по командѣ мудреца-хитреца и стрѣльнули царевичи: царевичь Мартынъ повыше, а царевичь Миронъ пониже, а царевичь Иванъ куда Богъ послалъ, да съ этимъ толкомъ въ болото и попалч"!..
   Царевичи увидали, гдѣ стрѣлы упали и пошли отыскивать; царевичь Мартынъ пошелъ одинъ, а царевичь Миронъ взялъ сыщика-разыщика, царевичь же Иванъ и стрѣлы толкомъ не видалъ, а смѣкнувъ, что она сѣла за лѣсомъ, туда и отправился.

-----

   Позвольте-жъ, люди добрые, пріостановиться на минутку и мнѣ грѣшному, да своей розсказни толку дать. Извѣстно вамъ и вѣдомо, что одному по тремъ дорогамъ нельзя итти, то мы по разнымъ и отправимся; пойдемъ-же прежде за старшимъ братомъ, за Мартыномъ царевичемъ...
   Идетъ царевичь Мартынъ, идетъ одинъ; съ толкомъ идетъ, не останавливаясь; обошелъ много хоромъ боярскихъ, а все не такіе, не того цвѣта, не такъ выстроены, гдѣ его стрѣла упала. Ходивши, ходивши долго и пришелъ къ дому чудному: стоитъ одинъ домъ, а два выхода въ немъ; крыша зеленая, трубы бѣленые, и домъ съ узорчатымъ золоченымъ навѣсомъ, весь изъ камня бѣлаго; окны хрустальныя, и не тѣмъ они хороши, что стеклы цѣльныя, а тѣмъ красивы, что сидитъ и смотритъ въ одно изъ нихъ дѣвица красная, и не то чудно, что смотритъ она, а то удивительно, что глядитъ она въ окно, а сама на цимбалахъ заморскихъ и выигрываетъ штуки разныя хитрыя, и поетъ, какъ та пташка, что зовутъ конопляночкой! А лицемъ она такая блѣдненькая, будто по-вѣка ждала суженаго; а станомъ она такая тоненькая, что если одной рукой обнять, то можно еще трехъ такихъ захватить... Ладно, молвилъ царевичъ, тутъ моя стрѣла упала! это моя суженая!"
   Вошелъ въ домъ, а его, какъ жданаго, съ хлѣбомъ-солью встрѣчаютъ, чаркою водки чествуютъ, говорятъ слово красное, просятъ присѣсть, и скамью, крытую бархатомъ, становятъ ему и подъ ноги скамеечку; и вызываютъ дѣвицу красную, и она бѣжитъ, спѣшитъ и садится возлѣ, а несупротивъ, и сама его разспрашиваетъ, что завело къ нимъ царевича?"
   -- Да вотъ-де, молвилъ царевичъ Миронъ, тѣшился я стрѣльбой въ заповѣдныхъ лугахъ батюшкиныхъ и потерялъ стрѣлу мою, а она, стрѣла, мнѣ занадобилась... Такъ не у васъ ли та стрѣлка моя, благоволите мнѣ ее назадъ отдать!
   "Да," отвѣчалъ старикъ, отецъ красной дѣвицы -- "да, батюшка царевичъ нашъ, стрѣльнули вы вашей стрѣлой въ окно нашей дочери любимыя и изволили вышибить цѣльное стеклышко; и стрѣлку ту наша дочь въ руки брала и у себя схоронила было, да теперь дѣлать нечего, видно пришлося вамъ возвратить!"
   Тутъ и то и это, слово за слово, разсказалъ царевичъ, какъ дѣло шло, какъ мудрецъ присудилъ. Взглянулъ еще разъ на боярышню и объявилъ отцу: "что если де у васъ желаніе имѣется, то будьте вы мнѣ тесть, а я вамъ зять!"
   А бояринъ примолвилъ: извольте взять! намъ нечего перечить, если уже былъ уговоръ такой.
   И взялъ царевичъ Мартынъ невѣсту и повелъ домой?

-----

   Теперь я вамъ скажу, какъ царевичъ Миронъ идетъ, съ разыщикомъ онъ идетъ вдвоемъ, а все таки спрашиваетъ: куда итти? И то, или разыщикъ скажетъ: вотъ здѣсь! а царевичъ прибавитъ: "постой спрошу?" или онъ молвитъ: "кажется тутъ:" а разыщикъ примолвитъ: дозвольте справиться!
   Шли, шли они и такъ и этакъ, и туда и сюда, и къ сему и къ оному, нетути -- а надо сыскать. Вотъ видятъ стоитъ домъ, вполовину изъ камня, вполовину бревенчатый и торчитъ стрѣлка царевича на самомъ конькѣ; а какой-то молодой парень машетъ платкомъ на шестъ навязаннымъ и стучитъ по крышѣ и кличетъ: "кись! кись!.."
   -- Что это вы дѣлаете? спросилъ разыщикъ, кошекъ сзываете-чтоль?
   "Нѣтъ отвѣчалъ парнекъ, я голубей зову: кто-то стрѣлять затѣялъ въ нашъ донъ. такъ какъ бы не ушибъ голубя, а у меня все турманье знатное, и еще есть между ними скакунъ одинъ, боюсь какъ бы его не поранили!. кись! кисъ, кись!"
   -- Да полно же киськать, и поди сюда сказалъ разыщикъ, мы не голубей стрѣлять хотимъ а подстрѣльнуть голубку бѣлую!.. скажи-ко дома хозяину: что вотъ-молъ такой-то царевичъ пришелъ и желаетъ взять въ замужество его дочь любимую, такъ чтобы онъ встрѣлъ его да почествовалъ!
   "Ахъ ты батюшки!" вскричалъ парень и полно голубей гонять; давай кричать съ крыши:" сестра! сестра! Бѣги изъ саду въ свѣтлицу, да не кажись никому, женихъ пришелъ!" Самъ сломя голову съ крыши долой и прямо къ отцу, и сказалъ рѣчи разыщика.
   Царевичъ Миронъ съ разыщикомъ сто ихъ на дворѣ, тутъ было собаки на нихъ... однако вышелъ скоро хозяинъ и домашніе и челядь вся, собаки прочь, а хозяинъ съ привѣтомъ тутъ, какъ тутъ; много говорилъ чего-то хорошаго и попросилъ въ хоромы къ себѣ, вотъ и вошли; а дѣвушки красныя Богъ вѣсть откуда взялись онѣ, такъ хоромъ голосить и начали:
  
   Не ясенъ мѣсяцъ,
   Не красна заря
   Показалися
   Во поднебесьѣ,--
   Показался-то
   Ряженъ-суженой,
   Что подруженькинъ
   Молодой женихъ!
  
   И прочее.. что у нихъ поется, а потомъ и отецъ, котораго дочери еще и въ глаза невидалъ царевичъ, повелъ такую рѣчь:
   "Царскою милостью, невидимымъ произволеніемъ ваша стрѣла стрѣльнула, и дошла куда слѣдуетъ, и куда мы съ женою не ожидали, не чаяли; видно такая участь нашей дочери на роду написана... что же вамъ угодно возымѣть отъ насъ, благоволите выговорить!.."
   Царевичъ спрашиваетъ товарища: "чтоже тутъ, какъ?.. мнѣ, аль тебѣ говорить?"
   А тотъ ему: благоволите погодить! Дозвольте мнѣ за васъ толкомъ рѣчь повесть! И давай съ старикомъ отцемъ невѣстинымъ разговаривать.
   -- Ну что, какъ у васъ?.. Великаль семья, сколько съ дому доходу имѣется?.. Есть ли лавки, и чьи онѣ?.. и одна ли дочь-дѣвица, аль другая ростетъ, аль еще есть третья, замужняя?.. А сыновей сколько, и въ раздѣлѣль они?.. И какъ домъ этотъ, свой ли, или на женино имя значится?.. и прочее-такое наговорилъ разыщикъ, что царевичь Миронъ диву дался: на что дескать человѣку да все это знать!
   Потомъ они еще колякали да мѣрекали. Старикъ оставилъ царевича съ женой своей; "посидите-де, не обезсудьте, батюшка! Дочь моя, буде вамъ угодно видѣть ее, не можетъ скоро придти: такая она у меня, извольте знать, стыдливая... какъ-то все ей робко да совѣстливо; такъ ужъ дозвольте время переждать; дать ей получше принарядиться,-- тогда уже и явиться."
   И сказавши это старикъ отецъ пошелъ товарищу женихову садъ показывать и вездѣ его выводить... "Вотъ, говоритъ, это яблоня анисовая, а это, говоритъ, бѣлый наливъ; вотъ на этомъ орѣшникѣ орѣховъ Богъ уродилъ нынѣшній годъ, а въ прошломъ все на томъ росли!" А тамъ по двору поведши его, такую рѣчь повелъ: "Вотъ какъ изволите запримѣтить, у меня все, что къ дому нужно, все имѣется... вотъ сарай для дровъ, вотъ подвалъ съ виномъ, вотъ амбаръ съ мукой, вотъ конюшня съ конями моими отборными; я на нихъ почти и не ѣзжу, а все больше пѣшкомъ хожу, да больно люблю ихъ, затѣмъ и держу!.."
   Такъ-то до этакъ, все показывая да разсказывая, обошелъ хозяинъ-старикъ весь дворъ свой, все свое угодье, съ розыщикомъ. И тотъ всемъ остался доволенъ, все ладнымъ нашелъ.
   Между тѣмъ сидитъ царевичь Миронъ и ждетъ-поджидаетъ своей невѣсты. Вотъ старикъ-отецъ воротился въ покои съ розыщикомъ, вотъ и невѣсту вывели...
   Ну ужъ невѣста-такъ невѣста!.. нечего, смотрѣть любо: что твое сочное яблоко!.. бѣла что сметана, что алый макъ румяна; волосъ русый, станомъ полная, высокая, стройная, только глазокъ нельзя разсмотрѣть, какіе они, голубые или каріе: она ихъ въ землю потупила... а нарядовъ на ней въ день не переглядѣть всѣхъ, и шолкъ, и парчи, и бархатъ алый, и опушки соболиныя, и намисты изъ камней самоцвѣтныхъ... и всякое такое, что и окомъ не обнять!.. Заглядѣлся царевичъ Миронъ на невѣсту; а прочіе-другіе на наряды не надивуются.
   Тутъ же дѣло на томъ и поставили. Невѣста поднесла царевичу бѣлый хлѣбъ, злобный, крупичатый, а старикъ, отецъ ея, выпилъ съ розыщикомъ по чаркѣ наливки изъ вина хлѣбнаго. А мать увѣряла Мирона царевича, "что-де дочь ея, Бѣлонѣга, дѣвушка-хозяйка, не другимъ чета: что-де ока сама и наливку дѣлала и хлѣбъ пекла!"
   А розыщикъ съ старикомъ-отцемъ, подвыпивши еще наливки лакомой, да повытянувши, за общее здоровье, вина фряжскаго, изъ за моря привезеннаго, порѣшили дѣло. за которымъ царевичь пришелъ, и, гллдь-поглядь, ужъ царевичь съ Бѣлонѣгой рядышкомъ сидятя", имъ и миловаться-цѣловаться дозволено между собой... а тамъ царевичь Миронъ и поведя" домой свою невѣсту ряженую, жену суженую.

-----

   Посмотримъ же теперь, что съ третьимъ братомъ сталося; поглядимъ, что царевичь Иванъ въ это время творилъ!...
   Идетъ бѣдняжка царевичъ Иванъ, идетъ потупяся, и говоритъ онъ самъ селѣ: "Ахъ, ты моя доля горькая безталанная! Видно у меня вѣкъ не будетъ жены; потерялъ я стрѣлу, видно мнѣ вѣкъ изжить одному!" И такъ размышляючи, все дальше да дальше царевичъ идетъ, на нутъ не нападетъ, гдѣ стрѣлы отыскать.
   Ходитъ полдня царевичъ. Вотъ солнышко взошло-было высоко, да и опять опускаться начало. Царевичь взошелъ на пригорокъ, посмотрѣть еще разъ стрѣлы, не увидитъ ли; а буде нѣтъ, то воротиться-де къ отцу и сказать, что женатому-де вѣкъ не бывать, стрѣлы не отыскалъ! Такъ съ этими-то мыслями взошелъ царевичь на пригорокъ и посматриваетъ... анъ что-то вдали виднѣется, торчитъ на болотной кочкѣ, точно стрѣла; пустился царевичь къ ней бѣгомъ почти; посмотрѣлъ поближе -- такъ и есть стрѣла, да и стрѣла его, которою онъ поутру стрѣльнулъ! Видитъ царевичь стрѣлу, а достать нельзя: болото кругомъ тонкое; хочетъ-хочетъ шагнуть, ступитъ разъ ногой, да насилу-насилу и вытащитъ; вотъ видитъ-де око да зубъ нейметъ!
   Взяла ужъ тутъ и вправду кручина царевича. Вотъ и стрѣлу нашелъ, а не выручитъ! какъ теперь придти да сказать -- сыскалъ-де я стрѣлу да достать не смогъ!-- кто повѣритъ?.. Братья въ глаза засмѣютъ, да и другіе-прочіе не оставятъ корить... что мнѣ дѣлать теперь?.. (Такъ все вслухъ размышляетъ царевичь Иванъ). Э!.. ладно же, буде участь такая моя, лучше смерть принять, утоплюсь здѣсь въ болотѣ, а домой не вернусь на позоръ!
   И хочетъ царевичь въ болото кинуться, но вдругъ слышитъ -- человѣчій голосъ изъ болота кричитъ: "пурр-ква? пурр-ква?"
   Царевичь остановился и спрашиваетъ: -- что это такое? со мной это что-ли кто раздобарываетъ?
   Тутъ вылѣзаетъ изъ болота лягушка огромная, сѣла на заднія лапки, противу Ивана царевича, уставила на него свои глаза зеленые и говоритъ:
   "Я это, царевичъ, съ тобою разговариваю; слышала я, что ты въ болотѣ топиться сбираешься, я и спросила по нашему, по лягушечьи: пурр-ква! то есть: зачѣмъ, для чего это?"
   -- По лягушечьи я не понимаю, отвѣчалъ царевичь, а вотъ какъ ты со мною заговорила по нашему, то и я могу тебѣ толкомъ отвѣчать: стрѣлялъ я по приказанію батюшки стрѣлою имъ мнѣ данною, и должно мнѣ эту стрѣлу ему обратно принесть; такъ вотъ видишь, отыскалъ я эту стрѣлу здѣсь, вонъ она посередъ болота торчитъ, а достать не могу; безъ нея же вернуться не смѣю домой -- такъ что дѣлать отъ бѣды такой, какъ не топиться, чтобъ не видать больше свѣта бѣлаго! Сослужи мнѣ службу, буде ты жалостлива, достань стрѣлу, тогда я, пожалуй, останусь живъ!
   "А для чего же ты стрѣлялъ, царевичъ?"
   -- Да такъ-себѣ; тѣшился съ братьями, кто дальше стрѣльнетъ.
   "Кто же изъ васъ стрѣльнулъ далѣе?"
   -- Видно я: вишь куда запропастилъ стрѣлу шельмовскую!
   "А какая же награда будетъ тому изъ васъ, кто дальше стрѣльнулъ?"
   "Ну, какая награда... дадутъ каврижку медовую, вотъ и все тутъ.
   "Лжешь, царевичъ!" -- сказала лягушка,-- "неправду говоришь: вамъ данъ такой зарокъ, что кто изъ васъ куда стрѣлой попадетъ, тотъ тамъ себѣ и невѣсту беретъ!"
   Царевичь и руки растопырилъ отъ удивленія.
   -- Ахъ ты, зеленоглазая!.. Да какъ ты это провѣдала?
   "Малоль чего я не знаю, у насъ и на болотѣ донощики есть. Я и больше еще слышала: твои оба брата отыскали свэи стрѣлы и невѣстъ себѣ добыли, и уже теперь они съ ними у царя-родителя, одинъ ты здѣсь маешься!.. И такъ, если хочешь ты получить стрѣлу, то возьми меня за себя, пусть я буду твоей невѣстою! а безъ того тебѣ и стрѣлы твоей въ рукахъ не имѣть."
   -- Ахъ, ты гадина болотная!-- сказалъ царевичъ съ досадою,-- да съ чегожъ ты взяла, что я буду за лягушку свататься, да гдѣ это было видано?
   "Что же дѣлать, если это небывальщина, тебѣ видно пришлось испытать первому!.. Разсуди хорошенько: если ты и стрѣлу отнесешь къ родителю, какой же отвѣтъ ты дашь ему? ты погрѣшишь противъ него, если солжешь, да скажешь, что невѣсты не нашелъ: ты вотъ и нашелъ невѣсту да взять не хотѣлъ, за то только, что безобразна она!.. а что же дѣлать, коли тебѣ можетъ на роду написано такую жену имѣть!.."
   Царевичь крѣпко задумался, слушая такія рѣчи умныя отъ болотной гадины, а послѣ ей и вымолвилъ:
   -- Да разсуди-жъ таки ты, звѣрина смышленая, подумай: ну какъ я тебя съ собою возьму? какъ покажу тебя братьямъ аль батюшкѣ?.. Вѣдь мнѣ послѣ не будетъ и просвѣту, вѣдь и въ люди показаться нельзя!
   "Ты принеси тихонько да запри меня, скажи, что жену добылъ, а не показывай; этакой обычай и во многихъ царствахъ идетъ."
   -- Ладно, такъ; а какъ же я-то буду жить съ тобою, съ лягушкою?
   "Чай и въ вашемъ царствѣ есть люди, что охотой на уродахъ женятся? Да и вправду, лучше имѣть жену безобразную, нежели злую, или глупую; а впрочемъ еще надо и то сказать: что мужнино дѣло скрасить женнину уродливость или глупость ея прикрыть; со злой женой всего труднѣе прожить, а бываетъ, что иной умной мужъ изъ самой злой жены, если ее не сможетъ сдѣлать доброю, для себя сможетъ сдѣлать хорошею."
   -- Ну, ну!..-- примолвилъ царевичъ, покачавъ головой,-- мнѣ этого что-то не вѣрится!
   "А вотъ возми-ко ты поди, наломай сучьевъ изъ ветлы, да корзинку сплети въ чемъ меня домой понесешь, такъ я тебѣ пока тѣмъ временемъ поразскажу исторію, какъ одинъ мужичекъ-недуракъ, черезъ злую жену, и деньги себѣ нажилъ, и почетъ пріобрелъ!"
   Царевичъ Иванъ послушался, наломалъ ветлы, сѣлъ корзинку плесть, а лягушка болотная и разсказала ему исторію...
  

О ТОМЪ, КАКЪ МУЖИЧЕКЪ ЯГУПЬ ИМЯНЕМЪ ЖЕНЫ ВЫВОДИЛЪ ИЗЪ ДОМОВЪ СИЛУ НЕЧИСТУЮ.

   Жили да были мужъ съ женой. Мужъ, Ягупъ, не то чтобъ былъ глупъ, не то что мужъ ротозѣй, и строгъ и неприхотливъ, и уменъ и жалостливъ; покричитъ порой за что дѣльное, а за что иное и спасибо скажетъ ласковое. Такъ задалась ему жена такая, не то, что бы лукавая, не то, что бы глупая, а просто змѣя-змѣей, такъ и шипитъ на каждое слово, какъ желѣзо раскаленное, когда плюнешь на него. Бился Ягупъ и такъ и сякъ, и ласкою и угрозами, и порой молчаньемъ думалъ отойти -- нѣтъ; кажись, хоть до-смерти убей ее, она все ногами будетъ дрегать! Взяло горе Ягупа, кручина не малая: надо съ женою вѣкъ изжить, а какъ его съ такою промаяться? Нарочно на зло, наперекоръ все дѣлаетъ! Скажетъ въ праздникъ Ягупъ: "нарядись жена, пойдемъ въ гости къ свату, давно не были!" А жена и надѣнетъ нарядъ, что срамъ съ нею выйти и на улицу! А въ будни, да еще въ дождь, въ слякоть, надѣнетъ, непутная баба, свою обнову лучшую, и пойдетъ по деревнѣ къ знакомымъ шляться; ей и нуждушки нѣтъ, а Ягупъ бѣдный, глядя на это, такъ и убивается.
   Идетъ онъ разъ домой изъ лѣсу, и размышляетъ на дорогѣ о горѣ своемъ, вдругъ вспала ему мысль дѣльная: "такъ и быть, говоритъ, обижу свою душу, согрѣшу, да тѣмъ и другихъ отъ грѣховъ отрѣшу! сдѣлаю же, что задумано!"
   Недалеко болота, околъ лѣска, былъ какой-то старый срубъ, колодецъ-чтоль уже засыпавшійся, или такъ яма невѣсть для чего вырытая, и дорога лежала близко мѣста того. Ягупъ, запримѣтивъ это, взялъ и положилъ доски гнилыя поверьхъ сруба развалившагося.
   На другой день Ягупъ говоритъ женѣ въ лѣсъ сбираючись: -- "смотри жена, я пойду въ лѣсъ, не ходи за мной!" -- Какъ бы не такъ; не скажи онъ этого, она осталась бы, а какъ не велѣлъ ходить, такъ бабу поджигать и начало -- сдѣлать наперекоръ мужу, пойти, провѣдать, что онъ тамъ будетъ дѣлать.
   Ягубъ рубитъ дрова въ лѣсу, самъ на дорогу поглядываетъ, ожидаетъ, что жена непремѣнно придетъ, ужъ знаетъ ее натуру; не долго жъ и ждалъ: глядитъ, идетъ жена съ кузовомъ, будто грибы брать; онъ ее бранить давай, что не послушалась, она пуще его кричать качала, Ягупу только того и хотѣлося, чтобы больше разсердить ее.
   -- Ну,-- говоритъ онъ,-- оставайся жъ здѣсь, я домой пойду!
   "Какъ же, нелегкая тебя побери, я и сама пойду."
   Ягупъ молча пошелъ домой и жена за нимъ. Подходятъ близко къ мѣсту, гдѣ доски Ягупъ положилъ: онъ говоритъ женѣ:
   -- Смотри же, дура, по этимъ доскамъ осторожнѣй иди, не трясись!
   "А тебѣ какое дѣло, дуракъ, захочу такъ и потрясусь."
   Ягупъ закричалъ сердито: -- Говорятъ, не смѣй трястись!
   Какъ вскочитъ наша баба на доски, и давай прыгать, приговаривая; "ахъ, ты чортъ, ахъ ты дьяволъ! такъ потрясусь же, потрясусь, потрясс..." да какъ рухнетъ въ колодецъ,-- вотъ тебѣ и потряслась, злая баба!..
   Ягупъ посмотрѣлъ, посмотрѣлъ, не выскочитъ ли? Махнулъ рукой и пошелъ себѣ домой.

-----

   Приходитъ Ягупъ, все дома тихо, смирно; слышно какъ муха жузжитъ; Ягупъ радехонекъ, залегъ спать, ненарадуется... никто ему ни слова злова, никто не гомонитъ, ни стучитъ, ни кричитъ -- любо! Но видно взрослой кобылѣ нельзяжъ безъ хомута. День прошелъ, все хата пуста; надоѣло нашему Ягупу такое житье, нѣкому кричать на него, онъ какъ-то къ этому привыкъ уже; волку зима за обычай, привычка вторая натура! Давай нашъ Ягупъ думать-размышлять... днемъ-то не что, не видитъ за работой какъ и время идетъ, а ночью одинъ пораздумается, хоть и все въ хатѣ, тихо а его и сонъ не беретъ; хоть злая жена, а все таки была она, а теперь нѣту и этакой! Не утерпѣлъ нашъ Ягупъ, на другое утро всталъ чѣмъ свѣтъ, взялъ бадью и веревку, пошелъ туда, куда жена запропастилась.-- Вытащу,-- думаетъ,-- ее, буде жива, авось она теперь исправилась, авось станетъ слушать рѣчей разумныхъ, авось не будетъ зла!
   Пришелъ нашъ Ягупъ, гдѣ былъ гнилой срубъ, привязалъ бадью къ веревкѣ, опустилъ внизъ и кричитъ:-- эй, хватайся жена! простилъ я тебя, вылѣзай на свѣтъ! жива, али нѣтъ?
   Чуетъ Ягупъ, что бадья стала тяжела, веревка понатужилась, видно кто-то вкарабкался, тащитъ... Дотащилъ до верху, глядь! сидитъ на бадьѣ чертенокъ, съ разцарапанной мордой, а изъ разорваннаго уха такъ кровь и течетъ...-- Тьпьфу, ты пострѣлъ, пропадай совсемъ!-- закричалъ Ягупъ, и хочетъ опять опускать бадью... Такъ чертенокъ и завопилъ... "Кормилецъ родимой вытащи! всемъ надѣлю, награжу тебя, только вытащи!"
   -- А чего тебѣ такъ на свѣтъ желается?-- спросилъ Ягупъ,-- тутъ и безъ васъ довольно всякой нечисти.
   "Да что, добрый человѣкъ, я бы ни за что не хотѣлъ вылѣзать отсель, да бѣда стряслась надъ нами несказанная: провалилась къ намъ сюда какая-то баба злая, неугомонная, нѣтъ намъ отъ нея житья никому, поразгоняла всѣхъ, попримучила, видишь какъ меня отдѣлала?.. а другіе тамъ вовсе, кто безъ глазу, кто безъ носу осталися!"
   Ну,-- подумалъ Ягупъ,-- ужъ если и чертямъ отъ ней житья нѣтъ, видно людямъ и подавно съ нею не уладиться.
   -- Что же ты мнѣ дашь за это, если я тебя вытащу?
   "Да что, добрый человѣкъ, мнѣ тебѣ дать теперь нечего, а я постараюсь такъ отслужить."
   -- А чѣмъ бы, примѣрно?
   "Да вотъ, какъ ты меня вытащишь, побѣгу я по людямъ къ мужичкамъ богатымъ, къ одному, другому и третьему; буду по ночамъ яралажить тамъ, будутъ люди просить помощи, а ничѣмъ меня не выживутъ; ты скажи, что можешь меня выгнать вонъ и приди туда, то я въ ту же ночь оставлю тотъ домъ, а ты бери за это сколько можно болѣе, вотъ тебѣ и плата за мою выручку."
   -- Ладно; да не солжешь ли полно, лукавый бѣсъ?
   "Небоис ъ... я спрашиваю: что-молъ это они дѣлаютъ? "Да" говоритъ хозяйка "они кашу видите съ молокомъ хлѣбаютъ, ну, а крынка съ молокомъ, вѣстимо на холодинкѣ стоитъ, а горшекъ съ кашею здѣсь, такъ они зачерпнутъ въ горшкѣ каши, да и идутъ себѣ ложку молока взять...
   -- Неужели жъ у васъ всегда такъ дѣлается?
   "Какъ же иначе?"
   -- Да они бы взяли да принесли сюда крынку съ молокомъ, чемъ ходить туда съ ложками.
   Неразумная хозяйка инда руками всплеснула, мои слова выслушавши, какъ будто я сказалъ премудрость великую, такъ и вскрикнула: "ахъ ты, батюшка!.. смотрите пожалуйста, дѣло пустое, а намъ не въ домѣкъ!.. Не говори же, родимый, пожалуйста, что ты это выдумалъ, я тебѣ за это холстъ подарю, дай я ихъ сама на путь-на умъ наставлю! И пошла баба дурней мужичковъ учить, какъ хлебать молоко съ кашею...
   -- Вѣдь вотъ, честный Еврей, прибавилъ Урывай Не-дай-прамаха, у бабы этой не достало ума самой простаго дѣла выдумать, а чужимъ умомъ воспользоваться, небойсь, догадалася!.."
   А между тѣмъ, разсказывая свои повѣсти, цыганъ Урывай ощупывалъ, что въ котомкѣ походной у Іоськи хитраго было напрятано.
   -- Да, да; приговаривалъ жидъ, думая про себя: эка ты, дура голова, между такаго народа глупаго не могъ поживиться ничѣмъ получше холста!.. меня бы пустить туда, я бы ихъ поучилъ уму-разуму; и прибавилъ: а со мною такъ другая была оказія, совсѣмъ не этакая... не случилось мнѣ напасть на людей глупыхъ, на такихъ, про которыхъ вотъ ты разсказывалъ; а съ добрыми людьми довелось-было хлѣбъ соль водить, да не надолго. Идемъ мы разъ съ товарищемъ Ицькою; въ походныхъ сумкахъ у насъ ничего не было, а перекусить больно хотѣлося... И видимъ мы, двое Русскихъ мужичковъ сидятъ да обѣдать сбираются... разложили хлѣбъ, лица, лукъ и прочее, хоть не лакомое да про голоднаго сытное. Мы знаемъ русскій обычай: скажи имъ только: "хлѣбъ да соль!" они сейчасъ отвѣтятъ: "хлѣба кушать!" стоитъ только присѣсть тогда, а ужъ Русскій понотчивать не откажется. Мы, увидавши ихъ, прямо къ нимъ и пошли, а они увидавши насъ и начали перешептываться: можетъ быть, имъ и не хотѣлось насъ угостить, да нельзя, обычай такой; а мы такъ и сдѣлали; подошли.... хлѣбъ да соль, люди добрые!" они: "хлѣба кушать!" а мы: "покорно благодарствуемъ!" Да и подсѣли по одиначкѣ, каждый къ мужичку.
   Они съ нами заговорили словами ласковыми, откуда мы и куда идемъ и прочее.... мы отвѣчаемъ да на съѣстное посматриваемъ; и вотъ, одинъ изъ мужичковъ уже и хлѣбъ въ руки взялъ, хочетъ отрѣзать да насъ угостить, и проситъ у другаго ножа: а Дядя Михѣй, дай ножъ, я хлѣба отрѣжу гостю своему. А другой говоритъ: нѣтъ, дай мнѣ хлѣбъ, я прежде своему отрѣжу. Первый говоритъ, что не дастъ хлѣба прежде" ибо-де онъ у него въ рукахъ, а другой говоритъ: а я не дамъ ножа, пока ты мнѣ прежде отрѣзать не дашь!... Да такъ слово за слово, перекоряючись, первый и говоритъ: "А если ты мнѣ не дашь, то я твоего гостя прибью!" А ну-ко, ну-тко попробуй, говоритъ другой, только тронь, такъ я и твоему спуску не дамъ! Да такъ побранившись подолѣе, какъ кинутся Ицькинъ мужичекъ на меня, а мой на Ицьку... ну насъ комшить; мы кое-какъ вырвалися да тягу скорѣй!..
   Добрые люди, вишь, и подрались за насъ, да больно безалаберны: ну не все ли было равно: кого бы прежде изъ насъ не попотчивать?..
   "Точно, промолвилъ серьезно цыганъ, народъ добрый, что и говорить, и подумалъ про себя: тотчасъ угостятъ изъ двухъ полѣнцевъ лишенкой!
   Поразсказавши другъ другу такія любопытныя исторіи, встали паши сопутники да и пошли опять. Было время уже поздное, а дорога до конца пути еще дальная. Іоська хитрый присталъ, началъ прихрамывать и спрашиваетъ цыгана Не-дай промаха: а что, Урывай, сердце мое, вѣдь намъ никакъ придется ночевать близь дороги, въ кустарникахъ?
   "Чтожъ за бѣда, хоть бы и такъ" отвѣчалъ Урывай "теперь тепло, можно и на дворѣ соснуть; звѣрей дикихъ здѣсь не водится, воры насъ не ограбятъ небойсь, да не знаю какъ у тебя, а у меня, признаться, и взять нечего; чорта я также не боюсь, хоть самъ лѣсовикъ приди.
   -- Не говори этого, Урывай, душа моя, не говори; съ шайтаномъ не съ своимъ братомъ... его призывать не слѣдуетъ; злыхъ людей я конечно тоже не боюсь: у меня вотъ ужъ недѣль пять гроша за душею не было.
   "За душей точно небыло, да тамъ никто и не станетъ искать, а вотъ если въ сумкѣ лежитъ, то опасливо...
   -- И въ сумкѣ ничего нѣтъ, Урывай жизнь моя, коли хочешь покажу и выворочу, нѣтъ; бѣдный Еврей, санъ знаешь, гдѣ мнѣ взять...
   "Ну да и лучше, коли нѣтъ" отвѣчалъ Урывай "Я вѣдь это сказалъ не для чего другаго, а ради предостереженія"
   Выбрали въ кустахъ мѣстечко укромное цыганъ съ жидкомъ и расположились на ночлегъ до утра.
   "А что" сказалъ Урывай Не-дай-промаха "что, честный Еврей, я думаю, прежде чѣмъ мы набоковую отправимся, недурно бы перекусить что нибудь?.. Вотъ у меня кусокъ хлѣба имѣется, я по нашему обѣщанію раздѣлю съ тобой пополамъ; посмотри, нѣтъ ли у тебя въ котомкѣ чего, такъ и ты подѣлись..."
   -- Да чтожъ у меня такое?.. У меня Урывай, сердце мое, только и есть, что хлѣба кусокъ, такой же какъ твой, все одно, дѣлить, хоть нѣтъ.
   "Ну полно притворяться, честный Еврей" прибавилъ цыганъ, который еще прежде нащупалъ куренка въ жидовской сумѣ "полно морочить, тамъ что-то у тебя еще, кромѣ хлѣба, лежитъ... я давно чую, что жаренымъ попахиваетъ, да только молчу: авось-де Іоська хитрый угостить не откажется..."
   Дѣлать нечего, полѣзъ Іоська въ суму, запустилъ руку и разинулъ ротъ, какъ будто дивуючись: и то, что-то есть! смотри пожалуста, я какъ взялъ котомку въ дорогу, такъ ее и не оглядывалъ... и вынулъ жидъ цыпленка жаренаго.
   Цыганъ взглянулъ и видитъ, что птица небольно велика "эхъ, говоритъ онъ Іоськѣ хитрому, вѣдь это, честный Еврей, по настоящему и одному мало съѣсть!"
   -- И вѣстимо мало, вскрикнулъ Еврей, не изъ чего и хлопотать за нимъ, вишь, какая дрянь.... харр-тьпфу... брошу жъ я его въ котомку опять, пусть онъ себѣ хоть пропадетъ тамъ, не стоитъ и биться изъ этого, Урывай сердце мое!
   "Э, нѣтъ, на чтожъ въ сумку опять, это опасливо: оно, конечно... дикихъ звѣрей тутъ почти не водится, ну а если на ту бѣду откуда нибудь теперь голодный волкъ сорвался... вѣдь онъ сейчасъ почуетъ жареное... прибѣжитъ сюда вовремя нашего сна, да вмѣстѣ съ куренкомъ пожалуй еще и тебя скомкаетъ, почетши за барана сушенаго; нѣтъ, честный Еврей, ужъ дѣлать нечего, надо съѣсть; а если его мало двоимъ, то вотъ какъ мы сдѣлаемъ: давай жеребей метать на счастливаго, кому цыпленокъ достанется, тотъ пусть и съѣстъ одинъ."
   -- Пожалуй, Урывай, душа моя, пожалуй, я не прочь отъ этого, да какъ же, чѣмъ же, какъ мы будемъ метать жеребій?
   "Да вотъ хоть на этой палкѣ, аль на узелъ давай!" Ухватилъ цыганъ въ обѣ руки полы у кафтана своего, свернулъ узелокъ на одной и говоритъ Іоськѣ: "ну, тащи теперь!" Потянулъ Іоська и вытянулъ конецъ съ узелкомъ. "Ну вотъ," говоритъ цыганъ а вотъ, чтожъ станешь дѣлать, такая участь твоя: ты узелокъ выбралъ, а я куренка возьму. Ну давай, дѣлать нечего, хоть тебя бъ огорчить не хотѣлося, да знать судьба такая на этотъ разъ!" И полѣзъ цыганъ за цыпленкомъ въ сумку жидовскую.
   -- Нѣтъ, Урывай, жизнь моя, закричалъ Іоська, ухватившися за жареное, по нашему онъ мой, коли мнѣ узелокъ пришлося достать, я не разъ металъ жеребій и всегда ужъ порядокъ такой...
   "Видишь вѣдь ты какой завистливый; и узелокъ тебѣ и цыпленокъ тебѣ!.. нѣтъ, братъ, это развѣ у васъ только такъ, а по нашему что нибудь одно выбирай."
   -- Ну имъ ладно, Урывай жизнь моя, если ты не хочешь такъ, то давай иначе гадать, кому достанется.
   "Пожалуй, я не въ тебя, я уступчивъ, братъ; ну давай, какъ же, на палкѣ, что ль?"
   -- Нѣтъ, сказалъ Еврей, придумывая, давай не много соснемъ на скорую руку и кто лучше сонъ увидитъ, то тому и ѣсть жареное.
   "Пожалуй, пожалуй, молвилъ цыганъ, давай!.. Кладижъ твою котомку въ головы, что бы мнѣ и тебѣ на нее прилечь, что бы обоимъ увидѣть хорошій сонъ."
   Положили котомку въ головы, улеглися на ней и давай хитрый жидъ придумывать, какой лучше сонъ разсказать. Цыганъ Урывай ничего больше не придумывалъ, а запустилъ руку въ котомку поверьхъ головы, вытащилъ ловко цыпленка жаренаго, съѣлъ его и съ косточками, да потомъ уже и уснулъ, чтобы сонъ увидать.
   Долго жидъ думалъ, ворочался, и перекусить то хочется, да и сонъ-то поди выдумай!... наконецъ таки-выдумалъ; толкаетъ цыгана хитрый жидъ... Урывай, Урывай сердце мое! вставай скорѣй, я разскажу сонъ, вставай скорѣй!
   "Завтра разскажешь." отвѣчалъ цыганъ.
   -- Какой завтра, мнѣ теперь ѣсть... то бишь-разсказать хочется.
   "Ну такъ говори пожалуй, я слушаю."
   -- Вотъ видишь ли... такой сонъ мнѣ привидился, что никогда никому и наяву не видать. Только заснулъ я, и вижу будто въ нашемъ кагалѣ стою, и что намъ нашъ Раввинъ читаетъ слушаю, а потомъ будто мы, Евреи, начали всѣ кричать молитвы... и закричалъ я громче всѣхъ... и вдругъ растворилось небо и явился нашъ старый Раввинъ, что умеръ съ годъ тому назадъ, явился, подошелъ ко мнѣ и говоритъ..." Ну, честный Іоська!.. ты хорошо на свѣтѣ жилъ, по субботамъ въ руки ничего не бралъ, вина не пилъ и нечистаго мяса (трефнаго) не ѣлъ, хорошо законъ исполнялъ,-- пойдемъ же, я тебя отнесу къ отцу Соломону и къ прочимъ, пойдемъ!.. "Взялъ меня старый Раввинъ легонько за песики, поднялъ и понесъ на небо... Всѣ Евреи въ кагалѣ инда рты поразинули отъ изумленія, потомъ попадали ничкомъ и начали меня восхвалять!.. Вотъ Урывай, сердце мое, потъ какой я видѣлъ дивный сонъ!. Ну а ты, что видѣлъ? говори скорѣй!
   "Да что мнѣ видѣть?.. я, признаться, ничего не видалъ про себя... а вотъ, какъ тебя твой Раввинъ схватилъ за песики да понесъ на небо, то я только глядѣлъ въ слѣдъ тебѣ, да и подумалъ съ глупу, что это въ правду такъ, что ты больше не воротишься... я съ тоски по тебѣ взялъ цыпленка жаренаго, да и съѣлъ его..."
   -- Какъ, это ты во снѣ-то видѣлъ, что цыпленка съѣлъ?
   "Ну нѣтъ, во снѣ-то только ты мнѣ грезился, а цыпленка то я наяву обгладалъ; вотъ и косточки, на, понюхай-себѣ!"
   Хвать Іоська въ сумку, анъ цыпленка-то и слѣдъ простылъ, и напустился на цыгана и ну его усовѣщивать.
   -- Это тебѣ не грѣхъ, не совѣстно обмануть меня Еврея честнаго?.. а? Урывай, сердце мое, не чаялъ я отъ тебя такого дѣла обиднаго... а? ты вотъ какъ поступилъ со мной, Урывай душа моя!.. не хорошо, и здѣсь это грѣхъ, не хорошо, и на томъ свѣтѣ будетъ не хорошо..
   "Не знаю какъ на томъ будетъ, а на этомъ недурно голодному цыпленка съѣсть" подумалъ цыганъ и сказалъ жидку хитрому: "вольно же тебѣ видѣть такой сонъ безолаберный: легко ли дѣло, на небо поднялся!.. ну, ты самъ посуди, кто же бы на моемъ мѣстѣ тебя дожидаться сталъ?
   -- Не хорошо, воля твоя, не хорошо, бормоталъ хитрый жидъ, желая еще больше цыгана усовѣстить; и долго бормоталъ онъ, думая, что тотъ его слушаетъ, а цыганъ давно уже заснулъ подъ эту музыку.

-----

   Встали утромъ наши спутники и пустились въ путь далѣе. Жидъ дорогою все придумываетъ, чѣмъ съ цыгана за вчерашняго цыпленка выручить, а цыганъ придумываетъ, какъ бы жидка еще надуть на что нибудь.
   -- А что, Урывай, жизнь моя, сказалъ хитрый жидъ, намъ вѣдь путь еще лежитъ порядочный; мы оба идемъ, оба и устанемъ и каждый изъ насъ свои сапоги потретъ... давай лучше такъ: пусть одинъ идетъ, а другаго на себѣ несетъ, такъ перемѣняться и станемъ, каждому и отдыхъ будетъ и для обуви выгоднѣй.
   "Пожалуй, я не прочь, отвѣчалъ цыганъ, да какъ же мы будемъ, далеколь одинъ другаго нести?"
   -- Да мы такъ сдѣлаемъ, Урывай, душа моя: пусть одинъ несетъ, а другой ему для утѣхи пусть пѣсню поетъ и какъ пѣсню покончитъ, то уже онъ примется везть, а другой станетъ пѣсню пѣть.
   Выдумалъ хитро хитрый жидъ, онъ подумалъ себѣ: знаю де я пѣсни три, а можетъ и четыре, сложу ихъ вмѣстѣ и стану пѣть; цыганъ не пойметъ, подумаетъ, что это все пѣсни одна; а его пѣсни коротенькія: я слышалъ, какъ онъ дорогой ихъ напѣвалъ... такъ пусть-ко меня повезетъ подалѣе, я тѣмъ, покрайности, за своего цыпленка хоть на обуви выручу.
   Цыганъ подумалъ не много, "давай" говоритъ "комуже впередъ везти?"
   -- Тебѣ Урывай, сердце мое, тебѣ; ты всего цыпленка одинъ съѣлъ, такъ уважъ хоть за это.
   "Ну, пожалуй, садись скорѣй."
   Взвалилъ цыганъ жидка на плеча и понесъ, а жидъ принялся свою пѣсню пѣть...
   Пѣлъ, пѣлъ, какъ ни длинны были пѣсни жидовскія, а допѣлъ до конца таки и замолчалъ, придумывая, не приберетъ ли еще пѣсни какой... А Урывай того и ждалъ, только жидъ пѣть пересталъ, остановился, стряхнулъ жидка и говоритъ ему: "Ну, покончилъ пѣсню, везишь теперь, дай же и мнѣ проѣхаться."
   Дѣлать нечего, подставилъ жидъ спину, думая себѣ на умѣ: авось длиннѣй моей пѣсни не выдумаешь! Засѣлъ цыганъ на жидка и ну распѣвать ти-ли-ли, ти-ли-ли!.. то протяжно, то скороговоркою.
   Везетъ жидъ, надсажается, а цыганъ на немъ тилиликаетъ не умолкая, не останавливаясь. Долго везетъ Іоська хитрый жидъ цыгана Урывай не дай промаха, а конца пѣсни цыганской еще не видится; ну, далека же пѣсня, подумалъ жидъ и спрашиваетъ: А что Урывай, душа моя, скоро твоя пѣсня покончится?
   "Ну нѣтъ; это еще только начало почти, а до середины нескоро дойдешь."
   -- Вотъ тебѣ разъ, думаетъ жидъ, я и не ждалъ, чтобы у цыгана была такая пѣсня длинная!.. Давай онъ Урывая уговаривать: Урывай, сердце мое, будетъ тебѣ пѣть, кончай скорѣй; я вѣдь не одного тебя везу, а и цыпленка моего, котораго ты съѣлъ; такъ будетъ съ меня и половину пѣсни, Урывай душа моя.
   "Ради этакой причины, я пожалуй тебѣ отдышку дамъ" отвѣчалъ цыганъ -- "только послѣ, какъ хочешь честный Еврей, вези опять: ты свою пѣсню покончилъ и мнѣ мою дай покончатъ."
   Слѣзъ цыганъ съ жидка хитраго и сталъ тотъ его дорогой тѣмъ и этимъ заговаривать, что бы опять не везти; однако не много погодя цыганъ опять пристаетъ: "Что же, честный Еврей, дай пѣсню докончить, вези меня!"
   -- Урывай, душа моя, брось ее, пѣсню твою; вонъ и село близко, не хорошо, Урывай, душа моя.
   "Какъ хочешь, а пѣсню докончить надобно; что за дѣло, что близко село: я въ него такъ и въѣду на тебѣ."
   -- Ай Ваймиръ! думаетъ жидъ, перепугавшися, ну какъ изъ нашей братьи увидитъ кто, что я цыгана везу, просвѣту не дадутъ!.. шейтанъ меня дернулъ такое дѣло глупое выдумать!.. И началъ опять цыгана уговаривать, что это не хорошо.
   "Положимъ, что не хорошо" отвѣчалъ цыганъ, должно же уговоръ выполнить!.. А если хочешь мировую сдѣлку повести, то пожалуй: за твою неустойку угости меня въ селѣ полдникомъ, заплати въ корчмѣ за мой обѣдъ, такъ-поквитаемся."
   Жидъ туда и сюда, а цыганъ сталъ на своемъ: иль обѣдъ, иль вези!.. да еще, говоритъ, и въ селѣ остановиться не дамъ, погоню далѣе, не слѣзу, пока пѣсни не допою!"
   Чуть не заплакалъ хитрый жидъ отъ бѣды такой, а принужденъ былъ сдѣлаться полюбовно съ цыганомъ Не-дай-промаха: обязался ему въ селѣ выдать злотъ на угощеніе; а нето попробуй, думаетъ, его потчивать, онъ на карбованецъ съѣстъ!

-----

   Пришли въ село, стали на отдыхъ; хитрый жидъ выдалъ цыгану по уговору злотъ и думаетъ себѣ на умѣ, какъ бы отъ цыгана отдѣлаться: на пути онъ не отстанетъ самъ, а жидъ видитъ, что вмѣстѣ идти съ нимъ невыгодно... Смекнулъ жидъ, какъ дѣлу помочь, вышелъ на дворъ въ мѣсто укромное, снялъ сапогъ съ себя, распуталъ вѣтошки на ногѣ и вытащилъ деньги туда заложенныя: вынулъ три дуката, которые похуже и пошелъ съ ними на село къ жидку знакомому, сторговать у него пѣгую кляченку и вернулся опять въ корчму.
   -- Ну, Урывай, сердце мое, прощай! говоритъ цыгану хитрый жидъ; не хотѣлось мнѣ съ тобой разстаться, да дѣлать нечего: вонъ мнѣ Мокша лошаденку свою далъ, такъ я поѣду на ней.
   "Коли такъ, дѣлать нечего, извѣстно, конный пѣшему не товарищъ, ступай себѣ. А гдѣ этотъ Мокша живетъ?"
   -- А вонъ тамъ, на другой улицѣ. Такъ прощай Урывай, душа моя!
   "Прощай, прощай;веселаго пути, гладкой дороги!" посломать-молъ тебѣ ноги, подумалъ самъ просебя.

-----

   Ѣдетъ жидъ и думаетъ: ну, отдѣлался отъ товарища!.. Оно правда, не совсѣмъ бы мнѣ эта кляченка надобна, да дома пригодится, а можетъ еще можно будетъ и опять продать!..
   Такъ размышляя и началъ жидъ просебя попѣвать на своей лошаденкѣ ѣдучи; вдругъ кто-то его стукъ по плечу..." Что жъ ты, хитрый Іоська, поешь такія пѣсни короткія?"
   Глядь Іоська, анъ опять передъ нимъ цыганъ не дай-промаха... и не пѣшъ, а тоже на лошаденкѣ вороной тащится. Диву-дался жидъ и испугался не много, однако опомнился и спрашиваетъ: Ба! Урывай душа моя!.. Гдѣ ты это коня досталъ?
   "Вотъ!.. Да что за диковинка коня добыть, тожъ какъ и тебѣ знакомый далъ."
   -- А чудное дѣло: точно такая лошаденка у Мокши осталася... Не у него ли ты взялъ Урывай, жизнь моя?"
   "Вотъ тебѣ разъ, будто кромѣ твоего Мокши ни у кого и лошадей не водится."
   -- Да больно похожа на Мокшину.
   "И человѣкъ на человѣка походитъ, а скотъ на скота и подавно; вотъ и ты небойсь на твоего Мокшу похожъ!"
   -- А развѣ ты видѣлъ его?
   "Гдѣ видѣть, я только такъ думаю."

-----

   Пріѣхали попутчики опять на постой, въ какую-то деревнишку о двухъ дворахъ. Ночь на дворѣ.
   -- Урывай, сердце мое, какъ же намъ? надо лошадей стеречь идти: вишь здѣсь мѣсто какое и двора вовсе нѣтъ, уведутъ пожалуй.
   "Что же, стереги, коли охота есть, а мнѣ стеречь нечего: моя лошадь черная, ее воръ и съ фонаремъ не скоро увидитъ въ потьмахъ; а вотъ твоя пѣгая, такъ нѣтъ дива, коли къ утру хвостъ покажетъ тебѣ."
   Подумалъ-подумалъ жидъ: правда и есть, а жалко покупной кляченки, продежурилъ всю ночь.

-----

   На другой день, ѣдучи путемъ, Іоська опять поднялся на хитрости.
   -- А что, Урывай, душа моя, вѣдь моя лошаденка лучше твоей?
   "Можетъ быть" отвѣчалъ цыганъ.
   -- Вѣдь, вишь, продолжалъ Іоська, если пристегнешь, то и побѣжитъ?.. И стегнуъ-таки свою кляченку, та и подалась шага два впередъ.
   "Да, хороша" прибавилъ цыганъ "рѣзвая..."
   -- А что, Урывай, душа моя, не хочешь ли мѣняться? я не много придачи возьму.
   "Что мнѣ мѣняться, у меня и своя не дурна"
   -- Ну гдѣжъ ей, гдѣжъ твоей... смотри!. и началъ кляченку опять стегать, та замотала головой и начала взбрыкивать, а жидъ приговаривалъ: вишь, вишь какая озартная!
   "Да, бойкая" сказалъ цыганъ, смѣясь про себя.
   -- Такъ давай, помѣняемся; мнѣ на твоей поѣздить охота беретъ.
   "Пожалуй, смѣняемся: давай мнѣ придачи дукатъ."
   -- А! тебѣ же давай?.. да вѣдь ты самъ говоришь, что моя лучше твоей?
   "Для тебя лучше, а для меня моя лучше кажется."
   Жидъ замолчалъ.
   -- А что же, Урывай, сердце мое, не хочешь мѣняться?
   "Отъ чегожъ не хотѣть."
   -- Такъ какъ же, что же ты мнѣ дашь?
   "Да дукатъ съ тебя хочу."
   Жидъ опять замолчалъ.
   -- Л что же, Урывай, душа моя, такъ и не помѣняемся?
   "Отъ чегожъ не помѣняться."
   -- Ну, тьпьфу! что про деньги говорить, давай такъ помѣняемся?
   "Давай дукатъ."
   Жидъ опять замолчалъ. Хорошо бы, думаетъ онъ, такъ смѣняться: лошадь его лучше моей, Мокша точно такую мнѣ и за четыре дуката не отдавалъ.. да къ тому же бы цыгану пришло и стеречь по ночамъ.
   -- Такъ, Урывай, душа моя, ты меня я не потѣшишь?
   "Отъ чего же не потѣшить."
   -- Ну, уступи же коня своего мнѣ, а моего себѣ возьми.
   "Изволь; давай дукатъ."
   Такъ и этакъ бился съ цыганомъ жидъ, наконецъ уладился, смѣнялъ лошадь и придалъ цыгану карбованецъ.

-----

   Пріѣхали въ деревню, чуть не хуже первой. Пришло ночевать.
   -- Ну,-- говоритъ, улыбаясь, хитрый жидъ,-- теперь, Урывай, сердце мое, тебѣ коней стеречь: мой черный, его воръ не увидитъ, а твой пѣгій, такъ его сейчасъ схапаетъ.
   "Ну, этаго я не думаю, отвѣчалъ цыганъ: мой пѣгій, такъ его воръ побоится взять: изъ оконъ увидятъ, какъ его поведетъ; а вотъ твоего, коли глазомъ не увидитъ, то найдетъ ощупью, да и уведетъ такъ, что и собакѣ невзапримѣту, не только человѣку увидать."
   -- Э, Урывай, душа моя, поддѣлъ же ты меня, Еврея честнаго.
   "Что жъ дѣлать, я тебѣ говорилъ, что мнѣ мѣняться охоты нѣтъ, ты самъ приставалъ.... теперь знаешь-понимаешь, такъ и смекай: коли въ карты играешь, такъ масть замѣчай!"
   И пришло жидку опять продежурить ночь.

-----

   Ѣдутъ на третій день, путь лежитъ къ городу. Цыганъ уже и самъ задумалъ разстаться съ жидкомъ хитрымъ Іоською: завтра, думаетъ, базарный день, можетъ сюда за нами слѣдомъ катитъ, своего вѣрнаго коня отыскивать, пусть же онъ безъ моей помощи найдетъ его у своего друга любезнаго Іоськи хитраго; а мнѣ за добра-ума убраться въ другую сторону... Такъ размышляя, уже хочетъ проститься съ жидкомъ, какъ вдругъ тотъ прыгъ съ лошади, схватилъ что-то съ земи да и на сѣдло опять...
   "Чуръ вмѣстѣ!" закричалъ цыганъ; "что ты честный Еврей нашелъ?.. давай, подѣлимся."
   -- Урывай, душа моя, я одинъ нашелъ, мнѣ одному и слѣдуетъ.
   "Нѣтъ братъ, это не ладно, мы вмѣстѣ ѣхали, покажи, что такое?"
   -- Да ничего тамъ, пустошь, право дрянь, Урывай, сердце мое, не стоитъ и говорить про это.
   "А, звѣрье какое-то," сказалъ цыганъ объѣхавши но другую сторону Іоськиной лошади. "Покажи-ко сюда! Ба! заяцъ да лисица, только застрѣленные, видно охотникъ обронилъ... Ну, какъ хочешь честный Іоська, давай дѣлить: мнѣ же надо теперь ѣхать въ другую сторону; я хотѣлъ-было уже такъ проститься съ тобой, безъ магарыча, анъ вотъ Богъ намъ находку послалъ."
   -- А развѣ ты хочешь ѣхать отъ меня? спросилъ хитрый жидъ обрадовавшись.
   "Да, надо разъѣхаться, дѣлать нечего: мой путь лежитъ въ другую сторону."
   -- Ну, коли такъ, уже на прощаньи зайца возьми, Богъ съ тобой.
   "Да чтожъ это за половинный дѣлежъ? заяцъ не стоитъ лисицы, дѣло извѣстное."
   -- Да Урывай, душа моя, какъ же намъ иначе раздѣлить, разсуди жъ: вѣдь тутъ видишь два звѣря и насъ двое, такъ какъ же иначе?
   "Да что долго толковать, давай опять бросать жеребій, вотъ и кончено."
   -- Ты опять обманешь меня, Урывай, душа моя, право лучше зайца возьми!
   "Какъ обману?... я развѣ тебя когда обманывалъ?.. Да вотъ гляди: я напишу двѣ записки, и положу въ шапку, а ты вынимай, и что ты себѣ вынешь, то и будетъ твое, а что у меня оставишь, то мое..."
   Подумалъ-подумалъ жидъ и согласился; что долго перекоряться, лишь бы поскорѣй отъ цыгана отдѣлаться.-- Ну, говоритъ, давай на счастье, видно дѣлать нечего.
   "Вотъ и ладно; вотъ двѣ записка я и напишу: въ одной -- лисица мнѣ, а заяцъ тебѣ, а въ другой -- заяцъ тебѣ, а лисица мнѣ.... Ну, вынимай же, давай смотрѣть... что? вишь: лисица мнѣ, а заяцъ тебѣ!.. Ну, скажешь и тутъ я обманываю?"
   Взялъ, вздохнувши, зайца хитрый жидъ и махнулъ рукой.-- Экой, думаетъ себѣ, навязался непутный цыганъ; и продувной такой плутъ и счастливый, ни въ чемъ ему неудачи нѣтъ!
   Послѣ этой дѣлежки и разъѣхались наши сопутники-товарищи. Если имъ придется опять когда съѣхаться, то и я опять еще что нибудь разскажу про нихъ вамъ, люди добрые; а теперь пока довольно и этого.

-----

   "А къ чему ты ламъ, дядя Пахомъ, разсказалъ это про жидка и цыгана? какой тутъ толкъ есть?" спросилъ, выслушавши сказку, молодой парень, который во всемъ до толку добирался.
   -- Да тутъ только въ томъ и толкъ,-- отвѣчалъ Пахомъ,-- что если хочешь быть кому товарищемъ, то не ищи, что бы обмануть-провести его, не то навернется такой, что тебя самаго обдѣлаетъ въ четверо!
  

XII.
СКАЗКА
О
МУЖИЧКѢ-ПРОСТАЧКѢ,
КОТОРЫЙ ПОЧИТАЛЪ СЕБЯ БОЛЬШИМЪ УМНИЦЕЙ
ХОТѢЛЪ УЧИТЬ ДРУГИХЪ СМЫШЛЕНОСТИ.

  

СКАЗКА
О МУЖИЧКѢ-ПРОСТАЧКѢ, ЧТО УЧИЛЪ ДРУГИХЪ СМЫШЛЕНОСТИ.

   Въ нѣкоемъ селѣ, али въ деревнѣ чтоль, вы чаи ее и видывали: въ ней почти всѣ избы крыты соломою, а заборы изъ плетня улажены; мужички ходятъ въ лаптяхъ съ онучами, бабы носятъ кички съ низаными подзатыльниками, а ребятишки и лѣтомъ и въ жары, и зимой и въ морозъ, ходятъ зачастую по улицѣ въ чемъ мать родила. Управитель тамъ такой строгой, что безъ кнута въ поле не выѣдетъ, а баринъ такой ласковый, что когда принесутъ ему оброкъ, то онъ не только безъ крику возьметъ, а еще иногда и спасибо вымолвитъ.
   Ну такъ въ этой-то самой деревнѣ жилъ мужичекъ Миронъ, а кто говоритъ, что его Макаромъ звали, да для васъ, я думаю, все равно, положимъ хоть онъ и Миронъ былъ.
   Былъ онъ не то, что бы глупъ совсѣмъ, для деревенскаго обиходу туда и сюда, годился бы, да случись на бѣду, что пожилъ онъ года съ два на барскомъ дворѣ и наглядѣлся какъ бояра живутъ, какъ они по утрамъ въ постелѣ еще, не умывшися-не помолившися, пьютъ воду теплую-сыченую, съ молокомъ да съ сухарями сдобными, видалъ, какъ обѣдаютъ, не просто-де ѣдятъ руками, аль только ложками, анъ у нихъ на это и другіе разные инструменты есть, и желѣзные и серебряные, и хлѣбъ бояре не просто ѣдятъ, все только себѣ въ ротъ кладутъ, а надѣлаютъ разныхъ катышковъ, да собакъ, что около стола ходятъ, и потчиваютъ, и прочее боярское житье-бытье повидалъ Миронъ; такъ вотъ онъ, принявшись опять за соху, послѣ житья въ боярскихъ палатахъ, сталъ себѣ думать-раздумывать: что это-дескать я въ деревнѣ живу, толкусь между олухами?.. Да дай же лучше я въ городъ пойду; малой я смышленый и знающій, хоть давненько въ боярскихъ хоромахъ жилъ, а немногое позабылъ, съумѣю еще и полъ подмести и съ тарелки слизнуть, буде лакомый кусокъ останется; а въ городѣ, слыхалъ я, ловкимъ-смышленымъ житье-раздолье, да въ городѣ тоже и дурней много небойсь, такъ мнѣ не будетъ накладно, я же ихъ поучу уму-разуму, а ума у меня-таки, чтожъ, нечего сказать, не обидѣлъ Богъ!..
   Дядя Миронъ видно не слыхивалъ, что вишь овсяная каша хвалилась, будто съ коровьимъ масломъ уродилась, да люди плохо этому вѣру имутъ.
   Покалякавши такъ разъ-другой, а можетъ пятый-десятый и болѣе, порѣшился Миронъ въ городъ идти, учить православный людъ смышлености; и сталъ собираться въ путь-дорогу, не помолясь порядкомъ Богу, не попросивши совѣтовъ у старыхъ людей, не развѣдавши, какъ живутъ въ городѣ. Да куда ему и развѣдывать: самъ все знаетъ, самъ всему гораздъ... Эхъ, эхъ, не при насъ-то сказано, часто такъ: иной что поросенокъ въ мѣшкѣ, свѣта не видитъ, а визжитъ на всю улицу.
   А вѣдь что въ дядѣ Миронѣ было и смышлености?.. только то одно, что не хотѣлъ уступить ни кому, не хотѣлъ сознаться ни въ чемъ, буде и сдѣлаетъ что глупое, такъ наровитъ увѣрить разными манерами, что онъ все-таки правъ и что его дѣло хорошо сдѣлано... IIосадилъ онъ разъ картофелю четверикъ, да вѣрно съ толкомъ умѣлъ посадить, что на другой годъ собралъ его тоже четверикъ не болѣе... "Ну что ты, глупая голова," говорятъ ему, "что ты себѣ досталъ?.." -- Какъ что?-- отвѣчалъ Миронъ,-- досталъ новый намѣсто стараго!-- Вотъ поди и толкуй съ нимъ, онъ и тутъ таки-нравъ.
   Такъ собрался нашъ Миронъ въ городъ идти. И пошелъ все готовить къ пути.
   "Куда ты?" спрашиваютъ деревенскіе знакомцы его.
   -- Въ городъ иду.
   "Зачѣмъ?"
   -- Вотъ, зачѣмъ?.. что мнѣ въ деревнѣ жить; я тамъ покрайности другихъ поучу, чему самъ гораздъ.
   "Останься-ко лучше дома, изладь-ко свою борону, да плетень поправь; видишь развалился весь; а не неси свою бороду на посмѣшище городу... гдѣ тебѣ другихъ учить!.. Скинь-ко свою шапку, да постучи-ко себя въ голову, не пустаяль она?.."
   Нашъ Миронъ замахалъ и руками и ногами, не слушаетъ. То-то обычай-то бычій, а умъ телячій, ну да пусто его! сказали люди добрые, пусть идетъ глупая голова учить другихъ премудрости, авось принесетъ и себѣ домой сколько нибудь ума-разума.
   Нашъ Миронъ, что бы показать людямъ что идетъ онъ въ городъ не попусту, заложилъ въ телегу клячу свою и взвалилъ туда четверти три овса, да и тутъ поумничалъ: каждую четверть въ особый куль зашилъ, дескать горожане будутъ дивиться: экой-де смышленый мужикъ!
   Идучи дорогой и вспомнилъ Миронъ, что бара-де, иногда въ пути, когда ѣдутъ, то не все сидятъ, а встанутъ иногда да и пройдутся. Вотъ и нашъ Миронъ, вышедши изъ телеги, заломилъ шапку, запрокинулъ голову, поднялъ носъ къ верьху и пошелъ съ ноги на ногу покачиваясь, да думая, что вотъ только въ городъ явится, то его тамъ чуть не со звономъ станутъ встрѣчать. Идетъ онъ и думаетъ, что бы ему такое увидать въ городѣ неразумное да указать на это, или бы выдумать что нибудь, чего люди сдѣлать не догадаются да поучить ихъ тому...
   Увидалъ Миронъ на дорогѣ ворону, которая сидѣла, клевала да каркала, и говоритъ: вотъ бы я эту ворону въ цѣхъ записалъ: сидитъ-долбитъ, дѣло дѣлаетъ, а небось въ ремесленную управу не платитъ, билета не имѣетъ!.. А Миронъ слыхалъ на барскомъ дворѣ, что въ городѣ всякій мастеровой долженъ непремѣнно въ цѣхъ записываться, такъ вспомнивши это и сказавши про ворону такое слово умное, инда усмѣхнулся Миронъ: экой-де малый смышленый я! И еще больше вздернулъ голову, и началъ еще больше раскачиваться.
   Шедши такъ время немалое, поднялся онъ на горку и увидалъ городъ вдали (а надобно сказать, что онъ города никогда въ глаза не видывалъ), выпучилъ очи нашъ Миронъ, увидавши столько церквей и разнаго строенія...
   -- Что это за городъ?-- спрашиваетъ онъ у одного прохожаго.
   "Развѣ не знаешь? Москва."
   -- Гм! Москва!.. А что стоитъ Москва? сказалъ Миронъ, ухватившись за пазуху, гдѣ у него лежалъ кошель съ деньгами.
   "Да ты спятилъ что ли съ ума, али отъ роду помѣшанный?" спросилъ прохожій на Мирона уставившись.
   -- Чтожъ такое,-- отвѣчалъ Миронъ,-- ужъ будто ей и цѣны нѣтъ?
   "Можетъ и есть, да не намъ съ тобой ее высчитывать," прибавилъ прохожій смѣючись.
   -- Гм!-- бормоталъ Миронъ,-- такъ это Москва?-- и хотѣвши похвастаться передъ прохожимъ, что на свѣтѣ видалъ-таки многое, сказалъ, съ важностью глядя на городъ:-- да, селенье порядочное!.. чуть не больше того, что отъ нашей деревни верстахъ въ десяти стоитъ.
   "А какъ то селенье прозывается?"
   -- Да кто его знаетъ, позабылъ; имя мудреное.
   "Не село ль Повиранье, что на рѣчкѣ Вралихѣ стоитъ? ."
   Какъ ни глупъ былъ Миронъ, а смекнулъ, что прохожій надъ нимъ подтруниваетъ, замолчалъ и пошелъ отъ него въ сторону.
   Чѣмъ ближе подходитъ Миронъ къ городу, тѣмъ большее его диво беретъ; а все-таки другимъ ему этого показать не хочется: онъ такъ и думаетъ, что каждый прохожій и проѣзжій на него глядятъ: будетъ ли-де онъ дивиться, ай нѣтъ; и отъ этого онъ прямо и не глядитъ на городъ, а взглянетъ мелькомъ да и отворотится.
   А какъ вошелъ Миронъ въ городъ, да какъ разбѣжались у него глаза по обѣ стороны улицы, то онъ-было и лошаденку свою позабылъ, такъ разинувши ротъ и идетъ посередъ мостовой...
   Вдругъ его кто-то хвать палкой по спинѣ... Миронъ больше отъ испуга, чѣмъ отъ боли, такъ и вздрогнулъ весь; глядь, стоитъ передъ нимъ (какъ самъ Миронъ послѣ разсказывалъ), стоитъ баринъ, чуть ли не генералъ: въ сѣромъ мундирѣ со свѣтлыми пуговицами, съ красной оторочкой но швамъ, съ чернымъ ремнемъ черезъ плечо... стоитъ, кричитъ, ругаетъ его словами домашними, какія Миронъ зачастую въ деревнѣ слыхалъ, и спрашиваетъ: "куда те чортъ несетъ на середку?.. не видишь, что по сторонѣ ѣхать надобно, чурбанъ осиновый!"
   Схватилъ свою лошаденку Миронъ, отвелъ къ сторонѣ и думаетъ: ну, первая встрѣча плоха... спасибо правда добрый баринъ папался, собственноручно колотитъ, а не то, что бы велѣлъ на конюшню свесть!
   Подвигаясь далѣе, увидѣлъ Миронъ башню высокую, и не вынесъ искушенія, нужды нѣтъ что люди смотрятъ, остановился-таки, дивуется... подшелъ поближе, постучалъ по ней... экая штука, видно глиняная, вишь какъ крѣпко стоитъ!.. И уставился смотрѣть на самый верьхъ: больше всего его диво беретъ, какъ это на самой верхушкѣ желѣзка воткнута, а на желѣзкѣ-то еще желѣзка, да еще такъ устроена, что виситъ да отъ вѣтру повертывается то туда, то сюда.-- Какъ это угораздило, думаетъ Миронъ, такую штуку воткнуть туда?.. вѣдь это не колдовствомъ же сдѣлали!.. э, э! смѣкнулъ-догадываюсь, видно нагнули да и воткнули, нельзя же иначе.
   Когда онъ глядѣлъ на башню да мѣрекалъ себѣ на умѣ про желѣзку, откуда ни возьмися, пырь солдатъ-Яшка, ловкій, оборотливый, толкъ Мирона по загорбку... "чего борода зѣваешь? а?.. для чего смотришь на башню, говори скорѣй?.."
   Миронъ снялъ шапку, смотритъ на солдата, не знаетъ что и вымолвить, боится правду сказать, кто его знаетъ, можетъ-кавалеръ и осердится... а кавалеръ-таки допытывается:
   "Что же не отвѣчаешь, а? чего смотрѣлъ?"
   -- Да я такъ, ничего; я считалъ сколько-молъ воронъ тамъ сидитъ.
   "Ну чтожъ, многоль начелъ?"
   -- Да штукъ съ пятокъ.
   "Давай же по гривнѣ за штуку, да скорѣе, мнѣ некогда: вонъ тамъ еще народъ стоитъ, надо и съ тѣхъ собирать!"
   Миронъ проворно вынулъ кошель и отсчиталъ служивому полтину цѣлую. Солдатъ взявши деньги пошелъ куда ему надобно; а Миронъ улыбается и говоритъ про себя: экой я штука, и кавалера надулъ: воронъ-то до сотни было, а я сказалъ, что-молъ ихъ пятокъ всего!
   Потомъ отправился далѣе и уже не останавливался, не то, говоритъ, пожалуй опять придется платить; да нападется еще не такой простякъ, какъ тотъ служивый, пожалуй и полтиной не отдѣлаешься.
   Ѣхалъ - ѣхалъ по городу и конца не видать... думаетъ нашъ Миронъ, что надо же вѣдь остановиться гдѣ нибудь; а гдѣжъ остановиться, чай на базарѣ, какъ и у насъ въ сосѣднемъ селѣ.. Осмѣлился и спросилт. одного прохожаго: -- что, господинъ честной, гдѣ тутъ базаръ?..
   "Какой базаръ?"
   -- Ну гдѣ продаютъ всякую всячину?
   "Здѣсь гдѣ только лавка, то вездѣ продаютъ. Да ты привезъ что ли что?"
   -- Какъ же, я вотъ овесъ привезъ.
   "Такъ тебѣ надо на болото ѣхать."
   -- Какъ на болото? Спять вонъ изъ города?
   "Нѣтъ, вонъ туда на болото, ступай теперь прямо, а тамъ направо повернешь и спроси."
   -- Эко дѣло, подумалъ Мартынъ: и въ городѣ да болото есть? Ну, наши деревенскіе чаю про это не вѣдаютъ.
   Поѣхалъ далѣе, спросилъ опять, показали, ему и въѣхалъ Миронъ на болото съ овсомъ своимъ. Смотритъ гдѣ болото, думаетъ тамъ тина и трясина есть; ничего не видать, опять спрашиваетъ: а гдѣжъ тутъ болото?
   "Да ты теперь на болотѣ и стоишь, отвѣчаютъ ему.
   -- Такъ это-то болото?.. да тутъ и воды вовсе нѣтъ... да, правда, я и забылъ, вѣдь это болото городское, такъ конечно ужъ оно таково не можетъ быть, каково бываетъ болото деревенское...
   Увидали Мирона два молодца-проходца, которые по базарамъ ловятъ дичь необстрѣленную. Увидали и тотчасъ по виду смекнули, не спрашивая, что это Миронъ припожаловалъ... Подошли къ нему.
   "Съ чѣмъ, молодецъ?"
   -- Съ возомъ, говоритъ Миронъ.
   "Экой ты шутникъ!" сказалъ одинъ, кивнулъ товарищу и ухвативши Мирона за плечи, обернулъ его задомъ къ лошади, а самъ продолжалъ разспрашивать. "Да съ чемъ же возъ то у тебя?"
   -- Съ овсомъ.
   "А, съ овсомъ; а я думалъ съ гречею?.. а многоль овса?"
   -- Три четверти.
   "Ну вотъ; славный ты мужичекъ, дѣломъ занимаешься!.. а какъ тебя зовутъ?"
   -- Мирономъ зовутъ.
   "Мирономъ? у славный ты мужичокъ" продолжалъ молодецъ-проходецъ, держа между тѣмъ Мирона за плечи и поглядывая какъ товарищъ взялъ одинъ куль съ воза, взвалилъ себѣ на плечи и пошелъ, какъ будто свое понесъ." Славный ты мужичекъ" прибавилъ молодецъ-проходецъ, увидѣвши, что его товарищъ унесъ куль съ овсомъ, "славный... только вотъ что: Мирономъ тебя назвать много, а Мирошкою мало... будь же ты Миронъ безъ четверти!"
   Миронъ думаетъ про себя: къ чему это парень наговорилъ ему, что онъ славный и прочее, и что вишь Мирономъ его много назвать: развѣ въ городѣ Мироны въ почетѣ что ли большомъ?.. Да какъ взглянулъ на возъ, анъ и смекнулъ, почему онъ сталъ Миронъ безъ четверти!
   Спохватился нашъ мужичокъ: этакъ де не ладно!.. да народъ здѣсь хоть не больно уменъ да и не глупъ совсемъ, а главное нравный такой, никакъ къ нему не примѣнишься: то палкой тебя наровитъ, то деньги возьметъ за то, что поглазѣешь лишній часъ, а то пожалуй, заговоривши словомъ ласковымъ, изъ подъ носу унесетъ послѣднее!.. Нѣтъ, будетъ, наглядѣлся, не останусь больше въ городѣ; хорошо еще, что деревенскіе не знаютъ, что со мною приключилося, станутъ подсмѣиваться... нѣтъ; продамъ скорѣй овесъ да и домой, не то пожалуй и съ лошаденкой разстанешься. Я и прежде слыхалъ, что въ городахъ довольно ловкихъ плутовъ водится, да думалъ, что всѣ они въ другомъ платьѣ ходятъ, въ куцомъ, вонъ какъ тотъ, что давича у красной церкви читалъ какую-то бумагу гербовую, а другой на него издали показывалъ да мошенникомъ его называлъ, нѣтъ, видно и здѣсь ходятъ иные такъ же, какъ и мы деревенскіе.
   Отыскалъ однако Миронъ покупателя, продалъ свой овесъ поскорѣй и домой спирается. Только вздумалось ему: чтожъдескать я такъ безо всего пріѣду домой? пожалуй и не повѣрятъ, что я былъ въ городѣ, дай куплю что нибудь такое мудреное, что бы нашимъ дурнямъ деревенскимъ и не понять, на что и къ чему оно!
   Продавши овесъ, поѣхалъ опять по старой дорогѣ и для того, чтобы не спиться съ пути въ городѣ, и для того, что видѣлъ, около башни, гдѣ онъ воронъ считалъ, торговцы на столикахъ продавали что-то такое мудреное, что ему и самому не въ-домекъ было, къ чему такія штуки надобятся.
   Пріѣхалъ да и боится лошадь оставить, пожалуй уведутъ-дескать, вишь вѣдь здѣсь какой народъ пронырливый...
   Подшелъ одинъ къ нему, спрашиваетъ: "Что ты мужичекъ посматриваешь, али ищешь кого?"
   -- Нѣтъ, я такъ смотрю, лошадь не разнуздалась ли, отвѣчалъ Миронъ, а самъ думаетъ: ласковъ ты больно, мужичкомъ зовешь, а наровишь оплесть небойсь, чаю къ лошади подбираешься!
   Другой подошелъ: "что дядя, аль въ извозъ нанимаешься?"
   Миронъ ничего не отвѣчалъ, а только въ телегѣ началъ солому перетряхивать. Вишь, говоритъ самъ съ собой, вишь какъ подъѣзжаютъ: не въ извозъ ли нанимаешься?.. а что, кажись, за дѣло кому!
   И пуще Мирону лошадь оставить боязко, а купить что нибудь хочется... отойдетъ- отойдетъ онъ отъ лошади да опять къ телегѣ своей подойдетъ..
   Увидалъ его ловкій парень одинъ, видно по полету замѣтилъ сову, подошелъ къ Мирону и закричалъ на него: "Что ты тутъ мнешься съ твоею лошадью?... а ли ей мѣста не найдешь, сычь этакой!.. Что дорогу загораживаешь?"
   Мнѣ бы, говоритъ Миронъ, купить здѣсь кое чего хотѣлося... да боюсь лошадь оставить одну.
   "Такъ чегожъ зѣваешь по сторонамъ, подвинь ее къ стѣнѣ да и расхаживай, коли охота есть."
   -- Вотъ, думаетъ Миронъ, этотъ окрикъ далъ, видно таки - добрый человѣкъ, послушаюсь совѣта его.
   Поставилъ лошадь съ телегой къ стѣнѣ; тамъ дѣйствительно никто ему и не мѣшаетъ, никто съ нимъ и не разговариваетъ; отошелъ отъ телеги, смотритъ издали, никто нейдетъ къ ней; подошелъ къ продавцамъ Миронъ.
   Какъ взглянулъ Миронъ на товаръ, такъ у него глаза и разбѣжалися: тамъ и на столахъ и на золи поразложено такихъ вещей, что кажется годъ надобно, чтобы каждую пересмотрѣть изъ нихъ... и картины и картинки, и книги и книжки, и камушки какіе-то и стеклушки, и посуда битая, и желѣзки разныя отъ изломаннаго лома, до гвоздя, чѣмъ сапоги подколачиваютъ; однимъ словомъ, такая смѣсь дребедени съ добромъ, что словно, не къ намъ сказано, послѣ пожарища какаго осталося: и у всякаго такого товару стоитъ по купцу-продавцу, а ино мѣсто и по двое; и передъ всякимъ толпится народу всякаго и бояръ, и купцовъ, и простыхъ людей; и покупаютъ такія вещи, что и Миронъ подумалъ, достанься-де мнѣ даромъ онѣ, то я ихъ сей часъ же на улицу выброшу! А поди ты, видно много охотниковъ до хламу такого: даютъ деньги да еще и небольно торгуются, а молодцы-продавцы стоятъ руки поджавши и никому не здравствуютъ, не то, что въ красныхъ рядахъ, гдѣ, какъ увидятъ покупателя еще издали, то такъ и залаютъ со всѣхъ сторонъ, нѣтъ, здѣсь никому со своимъ товаромъ не набиваются, какъ будто что продаютъ такое нужное, безъ чего, какъ безъ хлѣба нельзя пробыть...
   Былъ тамъ правда одинъ товаръ такой, надъ которымъ продавцы, какъ собачонки сердечные, кричатъ, рвутся, лѣзутъ изъ шкуры вонъ... "купите почтенной, купите! право довольны останетесь, большое удовольствіе получите... а продамъ дешево, ей Богу за свою цѣну уступлю; ради почину въ убытокъ отдамъ!.." Товаръ этотъ былъ книжки печатныя, да видно мало надобился: немного находилось охотниковъ ихъ и въ руки брать; и какъ ни кричали бѣдные торгаши, все у нихъ не было такаго сборища, какъ тамъ, гдѣ торговали разными белендрясами... Ужъ начто нашъ Миронъ, и тотъ, глядя на ихъ неудачу, подумалъ себѣ на умѣ: чай-де эти продавцы, хваля вслухъ свой товаръ, какъ честятъ про себя и его и тѣхъ; кто его выдумываетъ! А и онъ тоже, глядя на другихъ и не подошелъ къ нимъ, а отправился туда, гдѣ народу больше толклось.
   Подшелъ, видитъ, какіе-то все желѣзки лежатъ, а тѣ, кто около стоитъ, берутъ въ руки разные изъ нихъ и осматриваютъ... и Миронъ къ одной желѣзкѣ руку протянулъ... какъ зыкнетъ на него продавецъ: "тебѣ чего борода?.. что лапами-то хватаешься? али хочешь стащить что нибудь? Говори языкомъ чего надобно... ну? чего тебѣ?"
   -- Да вотъ это, сказалъ оробѣвши Миронъ, не зная что спросить поскорѣй, и показалъ на съемцы, которыя въ боярскомъ домѣ видывалъ, и слыхалъ для чего идутъ онѣ.
   "Это, ай это?" спрашивалъ продавецъ, показывая на съемцы и на старую вилку, которая подлѣ валялася.
   -- Да и это, сказалъ Миронъ обрадовавшись, что увидалъ еще штуку знакомую.
   "Давай рубль серебромъ" сказалъ продавецъ.
   -- Я думалъ, возьмешь три гривенника, примолвилъ тихонько Миронъ, а на умѣ онъ держалъ, что такое старье и гривны не стоитъ, да нельзя же было ее посулить послѣ рубля серебромъ; и такъ, думаетъ себѣ, торговецъ непремѣнно спятится.
   "Ну вынимай деньги чтоль:" сказалъ продавецъ, и сталъ съемцы съ вилкой въ бумагу завертывать.
   Что дѣлать, дорога покупка пришлась, а нельзя спятитьсл... Вынулъ кошель Миронъ, взялъ съемцы да вилку и отдалъ продавцу три гривенника.
   Пустился поскорѣй къ лошади.... анъ она уже въ пути-дорогѣ давно: молодецъ-проходецъ тотчасъ спелеплялъ ее, какъ только Миронъ ушелъ изъ виду. Хоть взвыть Мирону пришлось... кинется онъ туда и сюда, смотритъ во всѣ стороны: нѣтъ кляченки, точно и не было. Боится сказать-закричать, что лошадь увели; совался-совался, умаялся, махнулъ рукой и вымолвилъ: лихая васъ возьми, коли такъ, и съ лошадью, у меня дома еще днѣ есть, а вы хоть пропадайте здѣсь, теперь меня въ городъ и калачемъ не заманите!
   Жалко Мирона, а и то сказать: самъ виноватъ, не умничай; на зеркало неча пѣнять, коли рожа крива.
   Выплелся Миронъ изъ города, пошелъ опустивши голову, съ досадою, и назадъ не глядитъ; уже послѣ, спустя нѣсколько времени, когда вспомнилъ, какъ онъ будетъ въ деревнѣ дивить всѣхъ городскими разсказами, развеселился Миронъ и опять приподнялъ голову; особенно ему большая радость своими покупками домашнимъ задачу задать...
   Идетъ Миронъ съ этими мыслями, и видитъ что-то на земли свѣтится поднялъ: то былъ желѣзный кочедыкъ, чѣмъ лапти плетутъ, только старый-истертый, и свѣтился точно вылощеный. Миронъ въ палатахъ боярскихъ видалъ то, чего ему, мужичку, видѣть пользы не было, а не видывалъ того, что въ деревенскомъ быту требуется... поднялъ кочедыкъ Миронъ, оглядѣлъ его кругомъ и разсмѣялся-таки: ну, говоритъ, надула меня Москва, надулъ же и я ее: нашелъ ковыряльце чуть ли не серебряное!
   Взялъ его бережно, завернулъ въ бумажку, гдѣ съемцы съ вилкой были завернуты и уложилъ за пазуху.
   Пришелъ Миронъ домой. А какъ онъ припожаловалъ поздо вечеромъ, то и не замѣтили, что онъ прикатилъ на своемъ на двоемъ.
   "Ну, что?" спрашиваютъ домашніе "видѣлъ городъ?.. что, каковъ показался тебѣ?"
   -- Каковъ?.. можетъ вамъ въ диковинку, а по мнѣ такъ и говоритъ про него нечего.
   "Да какъ же, говорятъ, городъ вѣдь вишь помѣщенье великое..."
   -- Экое диво, я и больше видалъ.
   "А гдѣжъ ты видалъ?"
   -- Вотъ, гдѣ видалъ!.. Да на картинахъ у барина такіе ли города видывалъ?.. И съ разными озерами, и со всякою животиною... а то вашъ городъ эка невидаль!
   "Однако же все подивился небойсь?.."
   -- Да чему дивиться тамъ?.. Мнѣ у барина показывали разъ на стѣнѣ такую штуку: бумага огромный листъ, и на немъ точно куры бродили -- разныя черточки... анъ вишь на этомъ листѣ весь свѣтъ какъ на ладони стоитъ!.. Такъ ужъ послѣ этого всякій городъ, какой онъ хочешь будь, дѣло не важное...
   Домашніе не стали перечить, знали что Мирона не переговоришь, если уже онъ увѣряетъ въ чемъ. Только вышелъ кто-то изъ избы, а послѣ вернулся и спрашиваетъ: "Миронъ, гдѣжъ лошадь-то? ее полно не украли ли?.."
   -- Конечно украли; да чтожъ за бѣда?
   "Какъ, гдѣ украли?"
   -- Въ городѣ.
   "Да какъ же украли, съ ума чтоль ты сошелъ; вѣдь лошадь-то одна рублей тридцать стоила.."
   -- А хоть бы и сто, чтожъ дѣлать, тамъ на это не глядятъ, братъ, тамъ народъ такой продувной, пожалуй шапку съ тебя... да что шапку, голову сорвутъ, но спохватишься. Я однакожъ помучилъ воровъ не мало, чай у нихъ рубаха вспотѣла у каждаго, за мной ухаживавши.
   "Какъ же это сталося, что лошадь-то украли у тебя?"
   -- Да такъ: стою я подлѣ лошади, да поглядываю туда и сюда; вотъ пришелъ одинъ мошенникъ... ходилъ-ходилъ около меня, такъ и сякъ заговаривалъ, и мужичкомъ называлъ... я думаю себѣ: нѣтъ, любезный, ты это воду мутишь, чтобы я дна не видалъ, подальше проваливай, не на дурака напалъ!.. Другой пришелъ то же съ разговорами, точить мнѣ балясы.... я и этого съ тѣмъ же отпустилъ; насилу-насилу ужъ третій укралъ!..
   Поругали домашніе Мирона за его некошныя хитрости, потужили о конѣ, да такъ и оставили: Миронъ ладитъ, что не онъ виноватъ, вольно же на свѣтѣ родиться мошенникамъ. Ну да, говоритъ, я не въ большомъ накладѣ остался-таки.
   Вынулъ Миронъ находку и покупку свою, развернулъ, и прежде кочадыкъ показываетъ...
   -- Это что?
   "Кочадыкъ" отвѣчаютъ ему.
   Миронъ посмотрѣлъ еще немного -- и впрямь кочедыкъ; а онъ думалъ, что это и Богъ вѣсть что; думалъ, если его на тотъ базаръ отнесетъ, гдѣ съемцы купилъ, то ему за него бояра пригоршни денегъ дадутъ.... повертѣлъ - повертѣлъ Миронъ его еще въ рукахъ и вымолвилъ: ну, качадыкъ, это я знаю, что кочедыкъ; я только васъ хотѣлъ испытать, вы догадаетесь ли... Потомъ вынулъ вилку... А это что?
   Видно и впрямь просты были домашніе и вилки не видывали, посмотрѣли-посмотрѣли... "не знаемъ, говорятъ, "видно какое нибудь шило особенное..."
   -- Вотъ то-то, что не шило, сказалъ Миронъ усмѣхался, а это вилкой зовутъ.
   "Вилкой, а на что оно?.."
   -- На то, что вы глупы, не знаете!.. Вотъ на что: взялъ Миронъ въ руки вареную картофелину, насадилъ на вилку и въ ротъ понесъ... Видите?.. Потомъ вынулъ съемцы: а это что?
   Опять принялись домашніе разсматривать.... "видно, говорятъ, на то, чтобъ уголья брать..."
   Миронъ тѣшился-тѣшился надъ ними.... Эхъ, говоритъ, головы!... это вотъ для чего... Дайте-ко огню; вотъ я для того добылъ огарокъ, чтобы показать вамъ, на что эта желѣзка устроена... смотрите сюда!..
   Какъ разгорѣлся сальный огарокъ, Миронъ снялъ съ него свѣтильню пальцами, вложилъ въ съемцы и придавилъ рукой... это вотъ на что!.. ну, что теперь скажете? а?
   "Да что сказать" молвилъ одинъ смышленый парень: "если картофель можно руками ѣсть, то, по моему, его на желѣзку насаживать не для чего, а кто не имѣетъ свѣчей, а лучиной освѣщаетъ избу, тому не надо такихъ снарядовъ имѣть, какія при свѣчахъ требуются."
   Однако на Мирона эти слова не подѣйствовали; до старости дожилъ, все умничалъ, хотя въ городъ больше не ходилъ, однако какъ въ городѣ жить, всегда людей училъ.
  

XIII.
РАЗНАЯ НЕБЫВАЛЬЩИНА.

   Жилъ-живалъ, топоръ на ногу надѣвалъ, топорищемъ подпоясывался, мѣшкомъ подпирался, шелъ не спотыкался... Ѣзжалъ на коняхъ, по снѣгу въ колымагѣ, по землѣ въ саняхъ; лавливалъ волковъ межъ сизыхъ облаковъ, шукивалъ журавлей по лѣсу... Видалъ звѣринъ такихъ поганыхъ, что гадко взглянуть: примѣрно, пасть волчья, а хвостъ какъ у лисы юлитъ: видалъ и такихъ, что и ноги имѣютъ, и голова торчитъ посверхъ туловища, а не ходятъ какъ надо, чередомъ, все ужемъ вьются, или жабой ползаютъ!.. Слыхивалъ, какъ лица учатъ курицу цыплятъ выводить, какъ волки сбираются дружно съ овцами жить...
   Я, признаться, я волкамъ вѣры не имѣлъ, а въ частую ихъ лавливалъ и шкурки снималъ, да на базарѣ и морочилъ господъ, продавалъ волчьи шкуры за соболиныя; одинъ такой баринъ, вотъ этотъ, что на запяткахъ торчитъ позадь кузова, купилъ у меня ихъ чуть не съполдюжины, да еще похваливалъ...
   А какъ я ловко волковъ ловилъ, такъ надиковинку... попримѣру: ѣду я разъ въ телегѣ, дождя не было, такъ я рогожей прикрылся, чтобы не замочило, когда пойдетъ; ѣхалъ я, да и вздумалъ со скуки заснуть; сплю, да и слышу, что телѣга стоитъ; взглянулъ, да и вижу, что волкъ молодой, ахаверникъ, всю мою кобылку съѣлъ дочиста, и только шею сквозь хомутъ догладать достаетъ... Я не испугался, не обидѣлся, а такъ, ради смѣха, хлыстнулъ сѣряка, онъ вскочилъ въ хомутъ и помчалъ меня иноходью-рысцей-вприскачку!.. мнѣ больно стало весело, я ну его жучить что мочи есть; а матка волчья, бѣжа сзади телѣги, за такую потѣху озартачилась, рычитъ на меня да дубами щелкаетъ; выпучила глаза да языкомъ дразнится. Я малой не промахъ, сейчасъ смекнулъ какъ поступить, чтобы было еще веселѣй, выгоднѣй.. какъ хвачу ее по мордѣ кнутомъ, и потрафилъ въ самый ротъ, а на кпутѣ-то узелокъ на ту пору былъ; такъ, какъ я задумалъ, такъ и случилося: завязъ узелокъ у волчихи въ зубахъ и стала она у меня ровно на привязи, хочетъ не хочетъ, а должна за телѣгой бѣжать. Итакъ я домой на одномъ волкѣ пріѣхалъ, а другаго за собой привелъ!
   Вы этому ничему пебойсь и не вѣрите?... Да малоли какія дѣла случаются; если не на яву, то пригрѣзятся...
   Разъ случилось мнѣ такой сонъ увидать, что даже и теперь не вѣрится, видѣлъ ли я его подлинпо... Легъ я спать, какъ надо по христіанскому обычаю: раздѣлся, разулся, мѣсто въ избѣ отыскалъ, постелю постлалъ: подкинулъ подъ себя армякъ, въ головы шапку да кушакъ, а сверьху и такъ... изба теплая, есть въ ней покрышка-потолокъ, такъ не одѣяла же еще спрашивать! Легъ-лежу, въ оба глаза гляжу, а ничего не вижу; ночь темная, хоть фигу подъ носъ поднеси, не разсмотришь. Проспалъ такъ до полночи, выпуча очи... вертѣлся-вертѣлся съ боку на бокъ, а все сонъ не беретъ... я креститься, отъ чего не спится?.. анъ вспомнилъ, что не ужиналъ!... За то къ утру соснулъ-таки, и видѣлъ такой сладкій сонъ, что и теперь, какъ вспомню, то слюнки текутъ.
   Вижу я: стоитъ изба изъ пироговъ складена, блинами покрыта, масломъ обмазана, кишками увѣшана... не простыми кишками, а жареными, можетъ и вареными, только помню, что кашей чинеными; сосиськой копченой та изба, вмѣсто щеколды, замкнута, а калачомъ заперта... я щеколду-то сорвалъ, калачь перекусилъ, вошелъ въ хату... Фу ты, какъ богато!.. Вмѣсто хозяина, лежитъ баранина; вмѣсто хозяйки, булки да сайки; вмѣсто ребятъ, съ пятокъ поросятъ... и все точно изъ печи сейчасъ, возьми только ножъ, отрѣжь да и ѣшь!..
   Картины висятъ пряничные, свѣчи торчатъ морковные, а подсвѣчники изъ брюквы понадѣланы... я вошелъ, по обычаю сталъ молиться... а ко мнѣ такъ все въ ротъ и валится... пять разъ поклонился, чуть не подавился. Проснулся, подивился: какъ-молъ много всего! пощупалъ во рту, анъ нѣтъ ничего!
   Это все я самъ видалъ, а вотъ что отъ другихъ слыхалъ, и то пожалуй вамъ перескажу, буде уже принялся разсказывать.... Вѣдь если баба прядетъ, да нитку порветъ, то приставитъ къ кудели, припрядетъ опять, и ничего не видать гдѣ оборвано; а если случится выпряденую пятку порвать, то надо узелкомъ завязать; а это неладно: вонъ и швецъ-портной говоритъ, что на ниткѣ узелку только въ концѣ быть слѣдуетъ.
   Такъ вотъ что одинъ человѣкъ разсказывалъ. .
   Можетъ статься, люди добрые, немудрено случиться, что пересказаннаго тутъ ничего на дѣлѣ не было... да вѣдь не красна изба углами, красна пирогами, не красна сказка былью, а красна правдою... были тутъ не много, а правда тутъ есть.
   Извольте прочесть!
  

I.
ЖЕНИСЬ, ДА ОГЛЯДЫВАЙСЯ.

   Былъ жилъ мужичокъ молодой; парень холостой. Работящъ онъ былъ, да денегъ у него не слишкомъ важивалось; и захотѣлось ему жениться, тоже какъ и богатому. Что дѣлать: не одно пузище смышляетъ о пищѣ -- и поджарый животъ безъ ѣды не живетъ!..
   Вотъ онъ и выбралъ себѣ дѣвку по мысли: молодую, красивую, тихую, скромную, послушливую... кажется, чего бы еще?..
   Мужичокъ запировалъ; три дня послѣ сватьбы какъ сыръ въ маслѣ катался, на жену не нарадуется... Ну и она, чтожъ... мужу радехонька, готова съ нимъ цѣлый день просидѣть, проиграть, проболтать, пересыпать изъ пустаго въ порожнее...
   А какъ пришло дѣло къ работѣ... глядь наша дѣвка... то бишь, баба ужъ теперь, ни ткать, ни прясть, ни початочки мотать!. Схватилъ мужичекъ себя за бороду, призадумался; видно вспомнилъ поговорку разумную: что всякую-де ягоду въ руки берутъ, да не всякую въ кузовъ кладутъ: иную просто тутъ же съѣдятъ, а иную и выбросятъ...
   Какъ собирался женпиться нашъ мужичекъ, былъ такой веселый-радостный, и пѣлъ и плясалъ и подпрыгивалъ... а теперь, какъ женился да видитъ, что маха далъ, что купилъ шапку, не примѣривши.... сѣлъ на лавку, подперъ голову руками и смотритъ въ земь...
   Разыгрался его теленокъ по избѣ, распрыгался.... "Эхъ" говоритъ, вздохнувши мужичекъ "прыгунъ-пострѣлъ, раздуй-те горой!.. женилъ бы тебя, такъ небойсь пересталъ бы скакать попусту!"
   Ну да что станешь дѣлать?.. думай, не думай, а ѣшь, коль испекъ; жена не лапоть: развязавши онучки, не сбросишь съ ноги.
   Какъ съ женою быть?.. начать ее учить? а какъ станешь учить: того не знаетъ, другаго не умѣетъ, третьему не горазда, четвертаго и въ глаза не видывала.... только и горазда пѣсни играть, да смѣяться, да съ мужемъ цѣловаться, да орѣшки грызть... Еще и то сказать надобно, одно изъ двухъ мужичку; коли жену учить, такъ работать нѣкогда, а работать перестать, такъ и ѣсть нечего!.. Оставилъ мужичокъ жену въ покоѣ, не она виновата, а онъ дуракъ: или не женись, когда не сможешь при женѣ еще пять бабъ держать, или бери жену, хоть не красну, да чтобы не все сидѣла руки подкладывая!
   Принялся мужичекъ самъ работать; ну, конечно, ради молодой жены онъ радѣлъ таки: всего у него довольно, и льну, и пеньки, и хлѣба всякаго, только спрясть да соткать, да сшить нѣкому... даже изъ хлѣба готоваго все пеклось и варилось пополамъ съ грѣхомъ.
   Работаетъ-работаетъ мужичекъ въ полѣ, придетъ домой, жена сидитъ, да въ окно глядитъ, руки сложивши, ножки вытянувши... Досада иногда его возьметъ сильная..."Ты бы хоть что нибудь дѣлала!..
   "Да не умѣю.".
   -- Токъ учись же, баба безтолковая!.. На вотъ тебѣ гребень, вотъ доице, вотъ веретенце покойницы матушки, вотъ и ленъ на, я приготовилъ совсемъ, и измялъ и расчесалъ его, на, садись и пряди! .
   "Да я не умѣю."
   Обругалъ ее мужъ такъ съ досады, что она отродясь не слыхивала и ушелъ въ поле на работу опять.
   Поплакала баба, а видитъ, мужъ правъ: надо же ему дѣлать помогу какую нибудь... Вотъ она навязала кудель и давай учиться прясть...
   Пришелъ мужъ, видитъ, что жена за работою... хоть это его порадовало, что она послушалась, за дѣло принялась; хоть прядетъ нитку что твоя бичева, да покрайности дѣломъ занимается.
   Похвалилъ онъ ее, приголубилъ и сталъ уговаривать: ну, скажи пожалуста, не веселѣе ли тебѣ самой, когда ты работаешь?... Вѣдь то ли дѣло, вѣдь ничего не дѣлать, тоска возьметъ?.".
   Жена смирная, не перечитъ, соглашается, а все-таки отъ его словъ не тоньше прядетъ; а мужъ все-таки продолжаетъ ей совѣты давать...
   "Ну, посуди сама, ну, если я умру, вѣдь меня и похоронить не въ чемъ; вѣдь нѣтъ у насъ холста, чтобы и прикрыть меня... Надъ тобою насмѣются всѣ... что ты тогда сдѣлаешь?."
   -- Да что же дѣлать, отвѣчаетъ жена, авось ты и не умрешь прежде, авось я какъ нибудь и выучусь..
   А что, думаетъ мужъ, вѣдь нужда, говорятъ, учитъ и калачи ѣсть?.. вотъ жена теперь стала прясть, а случись съ ней нужда большая, можетъ быть и ткать примется?... Постой же, дай я испытаю ее, мертвымъ притворюсь, что она тогда сдѣлаетъ?..
   Исполнилъ хитрый мужъ свой умыселъ, и въ одно утро притворился мертвымъ, растянулся на лавкѣ и лежитъ не дышетъ, слушаетъ что жена дѣлать начнетъ.
   Баба любила-таки поспать-полежать, встала, думаетъ мужъ ушелъ, глядь -- а онъ на лавкѣ лежитъ и не ворочается... она кликать, звать его, онъ не отвѣчаетъ, умеръ да и только (такъ ловко прикинулся плутъ). Баба такъ и взвыла голосомъ. "Ахъ ты, касатикъ, ахъ ты, родной, видно не въ добрый часъ слово вымолвилъ про смерть свою, вотъ и умеръ, мой ясный соколъ!"
   Поплакавши, она кинулась-было къ сосѣдямъ, да вспомнила, что мужъ говорилъ: что-де смѣяться будутъ, когда нѣтъ холста, чтобы прикрыть его... давай холстъ отыскивать... анъ дѣйствительно нѣтъ ни лоскута (можетъ, что немного и было, то мужъ нарочно припряталъ отъ ней ); думала-думала баба, какъ горю помочь и догадалася: взяла свою пряжу и ну ею мужа упутывать... задѣнетъ ему за зубъ да за палецъ у ноги, потомъ опять за зубъ да опять-за палецъ, и продолжала такъ, пока всѣ нитки извела.... Посмотрѣла на него и самой ей чуденъ показался такой нарядъ на покойникѣ. Однако она опять-таки выть принялась; плачетъ да приговариваетъ, какъ у всѣхъ бабъ водится:
   "Какой ты былъ бѣлый, румяный, радушный, ласковый, привѣтливый, теперь лежишь не вздохнешь, слова не вымолвишь, со мною сиротинкой не посовѣтуешь... Точно ты чужой, не родной!.. на кого-ти похожъ, мой батюшка?"
   Мужъ лежалъ-лежалъ при этомъ и не вытерпѣлъ, сказалъ: на балалайку похожъ, матушка! Всталъ со скамьи и говоритъ женѣ, которая и испугалась и обрадовалась; тому ли обрадовалась, что мужъ ожилъ, или тому, что отъ хлопотъ избавилась, невѣдомо; говоритъ: "вотъ то-то жена, если бы ты была умная, да работящая, ты бы изъ меня, мужа, такаго чучелы не сдѣлала; я нарочно притворился, что бы показать тебѣ, каково тебѣ будетъ одной, когда нѣкому будетъ посовѣтывать, да на умъ наставить тебя."

-----

   Пришелъ праздникъ какой-то, праздникъ въ томъ селѣ, гдѣ жили отецъ и мать нашей бабы; присылаютъ они, по обычаю, ее съ мужемъ къ себѣ звать, угоститься чѣмъ Богъ послалъ... Мужа на эту пору дома не было; а она обѣщалась непремѣнно съ нимъ придти; праздники да пированья она таки любливала.
   Приходитъ мужъ, у жены и работа припрятана, и въ избѣ все убрано, точно гостей ждетъ.
   "Что это? Кого дожидаешься, къ челу все поприбрано?"
   -- Да намъ съ тобой надо на праздникъ идти: насъ звали "просили къ батюшкѣ съ матушкой.
   "Да праздникъ еще послѣ завтра."
   -- Ну что же, все лучше убраться: послѣ-завтра не за горами вѣдь.
   Раненько же, баба, задумала, говоритъ мужъ себѣ на умѣ.
   "А въ чемъ же ты пойдешь?.. Ты бы лучше объ этомъ позаботилась: посмотри-ка, у тебя всего рубаха одна и та черная, какъ ты на праздникъ покажешься?
   Баба взглянула на себя и призадумалась... Въ самомъ дѣлѣ показаться срамъ!. Сѣла въ уголъ и полно говорить о праздникѣ.
   Жалко стало мужу: все таки жена-то есть. Ну, говоритъ, я уже горю помогу какъ нибудь: завтра базарный день, пойду куплю тебѣ рубаху новую; только въ другой разъ уже этого не дожидайся отъ меня: сама учись и прясть тонко и ткать хорошо, и рубахи шить, чтобы въ люди показаться было не совѣстно.
   Пошелъ онъ по утру на базаръ, взялъ деньги послѣднія, потѣшить жену желая, купить ей рубаху новую; а на ту пору нырь ему навстрѣчу продавецъ, несетъ гуся живаго на продажу. Мужичекъ прицѣнился, такъ изъ любопытства, и показалась ему покупка очень дешевою, онъ же вспомнилъ, что у него дома гусыня есть: такъ куплю, говоритъ, гуся, вотъ и станутъ вестись у меня... Да то бѣда, подумалъ опять, если за гуся деньги отдать, то женѣ рубахи купить будетъ не на что?.. А тамъ опять подумалъ: что рубаху-де можно купить, а гуся невсегда добудешь такъ дешево""" Купилъ гуся мужичокъ.
   Несетъ его домой, а жена въ окно смотритъ, дожидается... печку затопила, щи варитъ, а сама все о новой рубахѣ думаетъ...
   Видитъ наконецъ, идетъ мужъ и несетъ въ рукахъ что-то бѣлое... обрадовалась; а онъ кричитъ издали: "ну жена, купилъ да гуська!"
   -- И, дѣла нѣтъ, что узка, давай скорѣй! Да долго не дожидаючись, схватила съ себя черную рубаху да въ печь скорѣй... а то-дескать пожалуй вымыть велитъ, такъ еще работы прибавится.
   Вошелъ мужичекъ въ избу, видитъ, стоитъ жена безовсякаго наряда и новой рубахи ждетъ...
   "Что ты это сдѣлала?... Вѣдь я гуся, а не рубаху купилъ!.. Куда же ты дѣвала старую?""
   Ахнула жена и мужу въ печь показываетъ.
   "Ну, говоритъ онъ, чтожъ мнѣ съ тобою дѣлать? рубахи купить тебѣ не начто, въ чемъ теперь хочешь, въ томъ и ходи!"
   Укуталась баба тѣмъ, что могла найти и начала плакать, приговаривать, укорять отца съ матерью, для чего они ее ничему не выучили.
   И мужъ подумалъ такъ: постой же въ самомъ дѣлѣ, надобно же и имъ показать, каково мнѣ жить съ ихъ дочерью, пусть посмотрятъ да покаются, для чего глупую дѣвку незнающую за мужъ выдали! и говоритъ женѣ: "поѣдемъ уже такъ какъ нибудь, можетъ тамъ, у матери, тебѣ какая рубаха и отыщется."
   Баба и этому рада, ей все равно, только бы на праздникъ попасть, да благо мужъ соглашается.
   Взялъ ее мужъ, а какъ одѣть было не вочто, то укуталъ соломою и повезъ къ отцу съ матерью.
   Зима въ эту пору была; да такая холодная, морозная, что даже и мужичка дрожь проняла, а баба просто окоченѣла отъ холода; а подъѣзжая ближе, чуть не замерзла совсѣмъ.
   Какъ принесли ее въ избу да стали распутывать, мужъ говоритъ отцу съ матерью на жену показываючи:
   Вотъ посмотрите, порадуйтесь на свое чадо милое!. Когда вы замужъ ее готовили, то знали небойсь, что не мужу же про нее прясть и ткать и всякимъ бабьимъ дѣломъ завѣдывать?... Вотъ до чего ваша дочь дожила, что на ней самой рубахи нѣтъ, а ужъ про меня и говорить нечего!"
   Старики, чуя вину свою, молчатъ да только головами покачиваютъ; а баба наша, какъ пооттаяла такъ, что едва, едва могла голосъ подать, то и выговорила: "Матушка! подай веретенце!"

-----

   Вотъ такъ то, добрые молодцы, примолвилъ дядя Пахомъ, буде хочете жениться, то не спрашивайте большой красы, аль приданаго, это дѣло не прочное, а спросите лучше ума-разума.
  

XIV.
БЫВАЛЫЯ ЧУДЕСНОСТИ.

   Не все намъ дядя Пахомъ однѣ сказки разсказывалъ; сличалось, чта иногда и быль скажетъ какую нибудь, или страшную, или любопытную, какую отъ другихъ слыхалъ, или самъ видывалъ.
   Когда же отъ его разсказовъ намъ жутко становилось, онъ и подсмѣивается бывало: -- что, говоритъ, ребятки, видно совѣсть нечиста!..-- и прибавитъ, въ утѣшеніе: -- не бойтесь, не робѣйте: дьяволъ ничего не можетъ сдѣлать человѣку, не можетъ повредить, когда человѣкъ его чурается; большая часть зла на свѣтѣ происходитъ отъ насъ самихъ, а не отъ лукаваго; если же кто самъ живетъ, безпрестанно грѣша съ умысломъ, да творя дѣла нечестивыя, то таковымъ можетъ нечистый овладѣть и сдѣлать его своимъ клевретомъ ему въ пагубу.
  

1.
КЛАДЪ ВЪ ВИДѢ УТКИ.

   Вотъ что разсказывалъ про себя мой дѣдушка; когда, видите онъ еще были, маленькими., такимъ маленькимъ, что, какъ говорится, хаживалъ пѣшкомъ подъ столъ; съ нимъ тогда случилась эта исторія.
   Были, онъ мальчикъ бойкій, развязный и, какъ самъ говорилъ, плутъ большой руки: бывало не только у меньшихъ, а и у старшихъ братьевъ и сестеръ, что ни увидитъ лакомаго, наровитъ непремѣнно себѣ завладѣть, если не достанетъ силою аль смышленостью, то крикомъ возьметъ; говорить еще не умѣлъ, а ужъ умѣлъ большимъ растолковать, чего ему хочется, такой продувной!
   Такъ вотъ этотъ мой дѣдушка, бывши, какъ я вамъ говорилъ, еще маленькимъ, увидалъ однажды, что его мать принесла дойникъ, поставила на лавку и начала молоко сцѣживать для творогу, аль сметаны, кто ее знаетъ, дѣдушка увидѣлъ и ну кричать, выговорить-то не умѣлъ, малъ былъ, такъ стучитъ только рученками по полу да кричитъ: мама тпрути! унимали-унимали, что станешь дѣлать, оретъ!.. налили молока въ чашку и поставили крикуну на полъ. Схватилъ онъ ложку и ну хлебать, и кричать пересталъ. Случилось на ту нору, что всѣ вышли изъ избы, кто за чѣмъ; остался мо нечего, все припрятано; давай со старухой раздобарывать.
   "Ну, бабушка, внукъ твой тебѣ поклонъ прислалъ."
   Какой внукъ?
   "Ну молодой-то парень, что изъ вашей деревни въ солдаты отданъ!"
   -- Ужъ не Матвѣй ли?
   "Точно, внукъ твой Матвѣй; неужели ты его забыла?"
   -- Да вѣдь онъ умеръ прошлымъ годомъ, мы но немъ и панихиду справили.
   "Что за бѣда, что умеръ, умереть пожалуй умри, а службу знай; коли праздникъ да отдыхъ, будь себѣ покойникъ, а какъ на ученье или къ походу, опять вставай на работу!"
   -- Неужели, родной, у васъ и покойникамъ-то покоя нѣтъ?
   "Да, бабушка, что таить, таки и имъ достается!.. Вотъ на что я, примѣромъ сказать, разъ семь умиралъ, а побудешь на томъ свѣтѣ, да и тягу задашь: вѣдь если въ полкъ вовремя не явишься, такъ отдѣлаютъ, что и умирать закаешься!"
   -- Какъ же, батюшка, мужички-то? какъ умретъ, то ужъ и не встанетъ.
   "То мужички, а наше дѣло солдатское: забьютъ въ барабанъ, гдѣ хочешь будь а во фрунтъ явись!.. вѣдь если бы, бабушка, всякій солдатъ начистую умиралъ, ни одного бы и не осталось на свѣтѣ."
   -- И то, родимый; а вѣдь васъ тьма тьмущая, кажись и счета нѣтъ.
   "Много-то насъ много, да житье-то наше мудреное!.. Вотъ хоть бы твой внучекъ, Матвѣй; пришелъ сердяга съ того свѣта, весь износился, рубашенки на плечахъ нѣтъ; эхъ, говоритъ, кабы не дальняя дорога, пошелъ бы къ старушкѣ-бабушкѣ, дала бы она мнѣ холста на рубаху, такая она добрая!"
   -- Ахъ свѣтъ ты мой, Матвѣюшка, сказала старуха разжалобившись, да я для тебя, родимаго, хоть на три рубахи дамъ.
   "Ай, бабушка; вотъ добрая старушка, любитъ внучка!.. Дай-ко я ему отнесу, то-то онъ обрадуется!. будетъ за тебя Богу молить, будетъ благодарствовать."
   Встала старушка съ донца, пошла вынула холстъ и хочетъ отрѣзать внуку-покойнику на три рубахи.
   "Постой, бабушка, говоритъ Яшка, постой, дай я такъ отнесу: есть у насъ швецъ-портняга; онъ три рубахи выкроитъ да еще на четвертую выгадаетъ, а и то меньше холста пойдетъ, нежели ты сама отрѣжешь; дай я къ нему отнесу; а что останется, то тебѣ назадъ доставлю тотчасъ же."
   -- Изволь, родимый служивый, пусть онъ отрѣжетъ тамъ, какъ знаетъ; только-бы про насъ немного на нужду оставилъ.
   Отдала старушка холстъ, а Яшка и спасибо бабушкѣ: не даромъ у него день прошелъ, не даромъ онъ старуху уговаривалъ.
   Пришли домашніе; поразсказала старуха, какъ она внуку-покойнику послала холстъ, чтобы онъ на три рубахи отрѣзалъ себѣ.... Забранились на нее домашніе: что ты, старая, надѣлала! Вѣдь солдатъ-то плутъ обманулъ тебя, наговорилъ тебѣ небылицъ, а ты и повѣрила; поди скорѣе къ командиру, проси, чтобы онъ отдать приказалъ!"
   Спохватилась старуха. И въ самомъ дѣлѣ, говоритъ, ахъ плутъ-разбойникъ, вѣдь и то онъ обманулъ меня, хотѣлъ тотчасъ же назадъ принесеть, анъ ужъ вечеръ, а его нѣтъ, какъ нѣтъ!.. сей-часъ же пойду отыщу его, да еще командиру пожалуюсь!
   "А какъ ты его узнаешь?" говорятъ домашніе.
   -- Узнаю, тотчасъ узнаю; у меня вѣрная примѣта есть!
   Поплелась старуха жаловаться; пришла къ офицеру. Батюшка, командиръ милостивый, солдатъ твоего пока у меня обманомъ цѣлый холстъ стянулъ, прикажи мнѣ у него назадъ взять!
   "Я не знаю, старушка, который солдатъ; знаешь ли ты его имя?"
   -- Нѣтъ, кормилецъ, имени не знаю.
   "Какъ же я его отыщу?"
   -- Я узнаю его попримѣтѣ, только прикажи мнѣ осмотрѣть всѣхъ.
   "Изволь, бабушка; если узнаешь, то я его не помилую."
   Вывели всѣхъ солдатъ, поставили въ рядъ и Яшка тутъ же, какъ правый; бравѣе всѣхъ въ строю стоитъ.
   "Который же?" спрашиваетъ офицеръ.
   -- А вотъ сей-часъ осмотрю, родимый.
   Обошла старушка спереди, не можетъ узнать; а какъ поглядѣла сзади, такъ и ударилась выть голосомъ:
   -- Ахъ ты, батюшка мои, ахъ родной кормилецъ ты мои!. Да они у тебя таковскіе, у лихъ у всѣхъ сзади полы-то поразрѣзаны...
   Такъ старушка повыла-поплакала, а не нашла виноватаго.
  

ПРОДѢЛКА ТРЕТЬЯ.

   Яшка на другой день опять за проказы. Забѣжалъ въ третью избу, опять, кромѣ старухи, нѣтъ никого. Яшкѣ опять это на руку.
   "Ну что, бабушка-старушка, здорово; гдѣ твои молодые-то?"
   -- Да пошли всѣ въ поле на работу.
   "Эко дѣло! А что, небойсь скоро воротятся?"
   -- И нѣтъ, родимый, развѣ къ вечеру.
   "Эхъ досадно; а мнѣ бы хотѣлось съ ни мы повидаться, видно подождать придетъ!... Давай пока, бабушка, недосугѣ покалякаемъ... Ну, что, какъ у васъ въ деревнѣ?.. каковъ бурмистръ, староста, каковы оброки, хороши ли хлѣба уродилися?"
   Старуха радехонька поговорить; разсказываетъ да распрашиваетъ; а Яшка вертится на одномъ мѣстѣ туда и сюда, поглядываетъ и по стѣнамъ, и подъ лавками, нѣтъ ли чего на его руку лишняго, однако ничего не видать, все поприбрано.
   Старуха все пересказала, давай сама распрашивать.
   -- Отъ чего это, батюшка, васъ такъ много?.. откуда вы беретеся? неужто все изъ некрутовъ?..
   "Нѣтъ, бабушка, гдѣ изъ некрутовъ столько набрать; а вотъ мы, какъ выйдемъ въ поле чистое, то у насъ солдатъ солдата изъ глины лѣпитъ."
   -- Поди ты, какія чудеса!.. За то вѣдь, родимый, чаю васъ и на войнѣ много переводятъ?
   "Ну, гдѣ жъ много!.. Вѣдь у насъ штыки граненые, тесаки точеные, ружья заряженыя... такъ на каждаго солдата давай по пяти на брата, духомъ не попахнетъ!"
   -- Ну, а какъ пулями-то начнутъ палить, такъ небойсь наповалъ и валятъ?..
   "И, нѣтъ бабушка, пулямъ по насъ и попадать нѣкуда; если въ лобъ, такъ отскакиваютъ, а въ ротъ, такъ мы ихъ вотъ такъ, какъ твои голушки.. дай-ка сюда уполовникъ, смотри!.. вотъ мы ихъ такъ: разъ, два, три, четыре..."
   И началъ Яшка оплетать у старушки голушки; та только на него смотритъ да руками размахиваетъ... Да ужъ долго спустя спохватилась: батюшка, служивый, хоть ребятишкамъ оставь!
   Яшка остановился. "Это я, говоритъ, вѣдь такъ, къ примѣру съѣлъ; а то оно гораздо скорѣе бываетъ."
   -- А чаи, батюшка, у васъ страшно на войнѣ? прибавила старуха, не смотря на то, что солдатъ голушки поѣлъ.
   "Есть тотъ грѣхъ, бабушка, шуму да страху много бываетъ; вотъ такъ, напримѣръ: ты сидишь здѣсь, а я, примѣрно, прямо штурмомъ на батарею! ."
   Съ этимъ словомъ Яшка прямо вскочилъ на печь, увидавъ, что тамъ шубка какая-то съ полатей свѣсилась. "А ты" продолжалъ онъ, "и ну въ меня изъ пушекъ жарить... вотъ такъ.. вотъ этакъ..." при этихъ словахъ началъ Яшка пускать горшками съ печи. Старуха перепугалася, кричитъ что есть мочи, а Яшка ни слушать-ни знать ничего не хочетъ, бросаетъ объ полъ все, что ему на печи въ руки попадетъ. Старуха присѣла подъ столъ, ну молитву творить, ну приговаривать: убей Богъ солдата, утиши войну!
   Яшка покидалъ все съ печи, ухватилъ шубку старухиной невѣстки, опоясался ею, а самъ продолжаетъ про сраженіе разсказывать... "ты, говоритъ, примѣрно, истратила всѣ выстрѣлы, вотъ я и кинулся на тебя... а тебѣ дѣваться нѣкуда, ты скорѣе и тягу, вотъ такъ!" Распахнулъ Яшка дверь, выскочилъ въ сѣни и былъ таковъ; а старушка осталась безъ голушекъ и безъ шубки невѣсткиной; за то съ трофеями непріятельскаго пораженія: разбитыми горшками и Карпатами, и съ полнымъ свѣденіемъ о томъ, какъ бываетъ страшно на сраженіяхъ.
  

ПРОДѢЛКА ЧЕТВЕРТАЯ.

   Не все же Яшка управлялся съ однѣми старухами, случалось у него много приключеніи и съ другими прочими; напримѣръ.
   Идетъ Яшка селомъ и поглядываетъ кругомъ... и на улицѣ-то того и смотритъ, чтобы стащитъ что-нибудь. Только видитъ въ дали мужичекъ разнощикъ-офеня, вотъ что ѣздятъ съ книжками да съ коврижками да съ разными житейскими потребами,-- съ цыганкой раздобарываетъ и на возъ не глядитъ. Яшка было прямо къ возу, да Офеня вѣдь смышленный народъ увидалъ и спрашиваетъ:
   -- Что, кавалеръ, чего тебѣ? носочковъ, руковичковъ, али вариніковъ?
   "Нѣтъ, молвилъ Яшка, у меня сапоги скороходы не любятъ носковъ, а руки самохваты не жалуютъ ни рукавицъ ни варишковъ: въ нихъ неловко артикулъ выкидывать; а нѣтъ ли у тебя чего этакъ получше, мнѣ бы по рукѣ?"
   -- Ну да что жъ тебѣ? бритвы не надобится ль! знатныя Нѣмецкія есть, не хуже Тульскихъ хваленыхъ.
   "Вотъ-те догадываетъ! да куда мнѣ бритвы! это боярамъ въ пору, а служиваго и шило брѣетъ, слыхалъ ли ты?
   Межъ тѣмъ Яшка все на возу разглядываетъ: чтобы такое подешевлѣ, безъ платы упрятать въ карманъ.
   -- Слыхалъ, молвилъ торговецъ въ отвѣтъ, да невѣрится.
   "Мало ль чего не вѣрится! не всего же чего мы не видимъ, будто и на свѣтѣ нѣтъ, и не такія бываютъ диковинки.
   -- А что, кавалеръ, говорятъ вишь какой-то приворотной корень есть, я таки у старухи цыганки спрашивалъ, она говоритъ, что есть и у ней, да только вишь теперь не при ней.... правдали это, что бываютъ корешки такія? ай вретъ?
   Яшка радъ, что торговецъ съ нимъ такой разговоръ завелъ; пожалъ плечами, покачалъ головой и захохоталъ надъ торговцемъ. .
   "Ахъ ты, простая голова, нестриженая!.. такъ ты и вѣришь цыганамъ?... Ты лучше у солдата спроси: нашъ братъ, солдатъ, на своемъ вѣку повыходилъ всю поднебесную, такъ и знаетъ всю подноготную; онъ не только тебѣ сможетъ приворотной корешокъ достать, а добудетъ и выворотной... то есть, просто, залезетъ въ душу да ее оттуда такъ и вытащитъ!.. вотъ хоть бы, примѣрно, на такой манеръ..."
   Запустилъ Яшка руку въ возъ, да что наднѣ было къ верьху и вытащилъ.
   Торговецъ закричалъ на него: тише, служба, ты языкомъ говорить говори, а рукамъ воли недавай, не мни товаръ, мнѣ вѣдь его надо лицемъ продать!
   "Ничего, ничего; это я вѣдь къ слову такъ дѣломъ повернулъ: солдатская, знаешь, привычка, рука къ ружью пріобыкла, такъ вотъ и хочетъ, чтобы все живо шевелилось да ворочилось!-" А насчетъ корешка я тебѣ все таки скажу, что любой служивый изъ насъ его въ рукахъ не держалъ... Чего хмуришься, не вѣришь, борода курчавая; да хочешь ли на дѣлѣ покажу свою удаль молодецкую? Подай-ко свою шапку сюда, покажь-ко! да не бойсь, не возьму себѣ, на кои мнѣ рожонъ она: киверъ у меня новой есть, а фуражку свою я и на пять шапокъ не промѣняю этакихъ!"
   Какъ ни разсердился Офеня-продавецъ, что служивый у него товаръ перерылъ, а любопытно ему посмотрѣть было на штуку солдатскую. Снялъ шапку, отдалъ ему: какую-де онъ фигуру выкинетъ.
   Яшка повертѣлъ въ рукахъ шапку и спрашиваетъ: "не худа ли она?"
   -- Вотъ те разъ, ай не видишь, еще новенькая!
   "То-то, новенькая!... у васъ торговцевъ есть обычай такой -- выдавать старое за новое!-- Ну, смотрижъ, хочешь твоя шапка вороной обернется да къ верьху взлетитъ, или зайцемъ станетъ да въ лѣсъ убѣжитъ?.. хочешь-ли?"
   -- Нѣтъ, за-чѣмъ же это; мнѣ шапка надобна.
   "Экой скупяга, для штуки этакой шапки жалѣешь, да за такое дѣло бояре въ городѣ и тулупъ сошьютъ!"
   -- Мы и не бояре, а воронъ да зайцевъ видывали; такъ за это дать и шапки жаль.
   "Ахъ дуй-те горой, да смышленой ты какой!.. Ну инъ ладно, уважу дружка, выну сережку изъ ушка, подѣлюсь съ молодцемъ чѣмъ Ногъ послалъ!. Хочешь ли твоя шапка будетъ шапкою невидимкою, то есть не пропадетъ она, будетъ у тебя на головѣ торчать, а только станетъ шапкой невидимкою?..
   Торговецъ и это слыхалъ, а тоже не вѣровалъ, что такія шапки вправду водятся, поддался соблазну, захотѣлъ попытать... А ну, говоритъ, сдѣлай служивый, какъ это?
   "Изволь, братъ, уважу; подойдитко ко мнѣ!"
   Подшелъ офеня, а Яшка надвинулъ ему шапку по самыя плечи и спрашиваетъ: "что видишь ли что?"
   А самъ, въ одну минуту, хвать съ воза что поукладистѣе да и сунулъ въ карманъ, что тамъ ни попало, вѣдь не купленое!.
   -- Пусти, служба, кричитъ офеня изъ подъ шапки выдираючись, ни зги не видать.
   "А!.. Вотъ то-то и есть! Вотъ потому-то шапка твоя и стала теперь шапкою невидимкою."
   Торговецъ-офеня выдрался изъ подъ шапки да и смотритъ на возъ, догадываясь, что лукавый служивый стащилъ что-нибудь; и признать нельзя, товаръ перерытъ, кто его знаетъ, взято, нѣтъ ли, что.
   Яшка, замѣтивъ это, къ торговцу пристаетъ. "Что же, давай чтоль хоть гривну за штуку мою, я не даромъ съ тобою маялся!"
   -- Да, велика штука, я и самъ такихъ сто понадѣлаю.
   "Ну такъ песъ тебя дери, коли такъ, если хлопоты попустому шли, я не подъячій, породы собачьей, не стану бросаться да лаяться."
   Отвернулся, да и прочь пошелъ, а Офеня-продавецъ рылся, рылся насилу добился, что у него одной пачки нѣтъ, гдѣ дюжина очковъ была свернута. Качнулъ головой да махнулъ рукой. Ай-да, служба, говоритъ, протеръ мнѣ глаза, слизнулъ очки; дѣлать нечего, самъ виноватъ: проглазѣлъ-проглядѣлъ на колдовскомъ представленіи.
   А Яшка-солдатъ смѣнялъ очки на пятачки хоть и мѣдные да побрякиваютъ.
  

ПРОДѢЛКА ПЯТАЯ.

   Чаще случались у Яшки съ жидками разныя приключенія.
   То тамъ, вечеркомъ, волочетъ къ шинкарю мѣшокъ съ кладью, тотъ выскочитъ ко нему...
   -- Що это, слузывый, чи хапаное?..
   "Да, барана стащилъ; давай скорѣй двѣ кварты горѣлки, да не задерживай, я тебѣ и съ мѣшкомъ отдамъ."
   -- Ханка! закричитъ Жидъ женѣ, давай господину служивому горѣлки! а самъ такъ и прыгаетъ, что дешево покупка пришлась.
   Яшка возьметъ двѣ кварты вина, передастъ шинкарю мѣшокъ изъ рукъ въ руки, самъ поминай какъ звали. А жидъ вытряхнетъ дома покупку...
   -- Ай гвальдъ! ай ней-миръ! вмѣсто барана песъ запрятанъ въ мѣшкѣ.
  

ПРОДѢЛКА ШЕСТАЯ.

   Разъ онъ и такую продѣлку сдѣлалъ съ Евреемъ корчмаремъ. Стоялъ у того жидка, на квартирѣ полковой командиръ; а Яшка въ тѣ поры числился у него деньщикомъ. Досаждалъ жидъ Яшкѣ много разъ; но давалъ ни горѣлки даромъ, ничего, чтобы Яшка ни попросилъ у него. Сидитъ разъ корчмарь съ женою и дѣтьми въ своей каморкѣ, обѣдаетъ; Яшка вошелъ къ нему.
   "Что же, честный Еврей, дай горѣлки!"
   -- А гроши дашь?
   "За мною будетъ, разживусь, лишнее дамъ."
   -- Нѣтъ, я узъ васъ знаю, вы никогда не плоцыте, господинъ слузывый.
   "Говорятъ отдамъ."
   -- Нѣтъ, я узъ вамъ не вѣрю.
   "Такъ, жидъ не дашь?"
   -- Ужъ сказалъ не дамъ, цево пристаесъ?
   "Такъ вотъ же тебѣ!" сказалъ Яшка и харкнулъ жиду въ семейную чашку съ приправою, которую они только хотѣли ѣсть и ушелъ."
   Жидъ взбѣсился; побѣжалъ жаловаться командиру на Яшку. Въ это время у командира были гости и садились за столъ кушать.
   Прибѣжалъ жидъ внѣ-себя прямо къ столу и обратился прямо къ хозяину.
   -- А сцозъ Васо Высокородзіе, это хоросо будетъ ли, когда я вамъ въ цаску плевать буду, а вы и васы гости будете кусать?.. А?. Это вамъ будетъ хоросо?
   "Ахъ ты, жидовская даря!" вскричалъ вспыльчивый командиръ, "что это ты выдумалъ? я тебѣ дамъ мошеннику, за такія шутки... Яшка! Возьмико его, да поучи по военному!"
   Какъ ни кричалъ бѣдный корчмарь, что не самъ онъ выдумалъ, а Яшка; но его не слушали, и Яшка выдралъ его на обѣ корки, выучилъ какъ ногами артикулъ выкидывать; да еще и горѣлки сорвалъ, что не больно подчивалъ.
  

ПРОДѢЛКА СЕДЬМАЯ.

   Или... Пришелъ разъ Яшка къ одному жидку, къ страшному скрягѣ, скареду... "Здравствуй, честный Еврей!"
   -- Что вамъ нузно, господинъ слузывый?
   "Нехочешь ли у меня секретъ купить, какъ деньги копить?"
   -- А цто это, зекретъ? хапаное?
   "Какое хапаное, своего мастерства, въ отвѣтѣ не будешь, купи небойсь!"
   -- А ну, показте, какой такой.
   "Его надо на словахъ разсказать, а на дѣлѣ сдѣлать самъ потрудись... Вотъ вопервыхъ, для-ради примѣра, дай мнѣ рубль серебромъ, такъ я тебѣ такую штуку скажу, которая тебѣ будетъ милѣе ста рублей."
   -- Взаправдусь такъ?
   "Коли не вѣришь, побожусь изволь... да чего тебѣ лучше: если ты самъ не скажешь, что милѣе это ста рублей, то и и денегъ твоихъ не возьму."
   -- Ну, ну, сказыте!
   "Давай впередъ за мой секретъ; вѣдь да рома, мнѣ чтожъ за охота тебѣ разсказывать."
   -- Вы много хоцете, господинъ слузывый, пять грошей дамъ.
   "Вишь ты больно ловокъ, скряга какой, давай хоть два злота покрайности: а не то къ другому Еврею пойду, по мнѣ все равно."
   -- Ну, ну, говорите, говорите, узъ такъ и быть, одинъ злотъ есть у меня... ей-зэ ей послѣдній; нате, возмите, сказыте-зѣ скорѣе.
   "Экой ты скупяга, ну, только для тебя развѣ, изволь скажу... давай злотъ!"
   Вынулъ жидъ пяти-алтынный, одной рукой отдаетъ Яшкѣ, а другою его держитъ за руку. Ну, сказыте, цто-зэ мнѣ милѣе ста рублей?
   "Двѣсти рублей тебѣ милѣе ста?"
   -- Ну цто-зъ? милѣе.
   "Такъ пустижъ; вишь я не обманулъ тебя, сказалъ, что тебѣ милѣе ста рублей."
   -- Э, нѣтъ, господинъ слузывый, только-то и есть?.. это я и самъ знаю, за цтозъ вы взяли мой злотъ, подайте назадъ.
   "Коли знаешь, на чтожъ спрашивалъ... Да ну, ну, не шуми; погоди, я тебѣ еще открою настоящій секретъ, вишь вѣдь ты какая выжига, однимъ не довольствуешься, смотри сюда! Вотъ какъ деньги добывать, гляди да только послѣ самъ никого не учи, не отбивай хлѣбъ отъ меня... Видишь: если тебѣ деньги понадобятся, то ты сдѣлай такъ, какъ я научу: вишь вотъ у меня пустой кошелекъ?.. вотъ я положу въ него твой злотъ и вывѣшу за окно, видишь? теперь гляди далѣе..." спустилъ Яшка на бичевкѣ кошель за окно и мотаетъ имъ тамъ да приговариваетъ: и бездна бездну призываетъ, бездна бездну призываетъ! п потомъ вытащилъ опять кошелекъ, обернулъ его на руку, къ верьху дномъ, да и свои злотъ, приготовленный во время мотанья, изъ рукава вытряхнулъ. "Ну, теперь видишь? два ихъ стало; если опять опущу, опять будетъ два и такимъ манеромъ сколько хочу, столько и вытащу..."
   Жидъ смотритъ въ раздумьи, мудрено ему кажется.
   "Что жъ ты, нехристь, не вѣришь, вѣдь на дѣлѣ видалъ!" сказалъ Яшка, хлопнулъ дверью и былъ таковъ.
   Жидъ, оставшись, подумалъ-подумалъ, давай пробывать: навязалъ кошель на бичевку, положила, въ него карбованецъ, опустилъ въ окно и давай приговаривать: бездна бездну призываетъ!.. А Яшка, за угломъ стоя, только и ждалъ того; подскочилъ, отрѣзалъ бичевку и драла домой. Жидъ въ окно кричитъ, а Яшка будто не слышитъ, улепетываетъ.
   Выскочилъ жидъ изъ избы, кинулся за Яшкой въ догонку, прибѣжалъ въ избу, гдѣ Яшка жилъ; а тотъ ужъ раздѣться успѣлъ, снялъ рубашку; повѣсилъ ее будто просушивать и сидитъ себѣ въ чемъ мать родила.
   Еврей заоралъ, какъ на шабашѣ: что это, господинъ слузывый?.. хорошее ль дѣло цесныхъ Евреевъ обманывать!.. отдай мой злотъ да карбованецъ!
   Яшка уставился на жида, точно впервый разъ видитъ его. "Что ты орешь, еретикъ некрещенный, какіе я у тебя бралъ злоты да карбованцы?.. Я и денегъ такихъ въ глаза никогда не привидывалъ, и тебя знать не знаю и вѣдать не вѣдаю, и въ первый разъ тебя вижу отъ роду, чего ты пристаешь?"
   -- А когда такъ, сказалъ Еврей, пойдемте къ командиру!
   "Пожалуй пойдемъ; да мнѣ вытти не въ чемъ: у меня вишь всего одна рубашка, да и ту я, ловя рыбу сего дня, всю вымочилъ, въ ней я не смѣю показаться къ начальнику; да и сапогъ у меня крѣпкихъ нѣтъ, въ чемъ я пойду?"
   -- Коли затѣмъ стало, я все принесу, прибавилъ Еврей, только пойдемте къ командиру!.. Пусть онъ вамъ растолкуетъ, какъ цесныхъ людей обманывать!
   Сбѣгалъ Еврей опять домой, принесъ рубашку и сапоги; Яшка не упрямился, одѣлся и пошелъ съ жидомъ на судбище.
   Пришли; командиръ дома; что надобно?.. Да вотъ такъ и такъ, говоритъ Еврей, вашъ служивый у меня изъ окна стянулъ кошелекъ съ карбованцемъ.
   Яшка молчитъ.
   -- Онъ меня научилъ его вывѣсить за окно да приговаривать: бездна бездну призываетъ, такъ вишь деньги вдвое накопятся, да еще злотъ взялъ за эту выучку, такой обманщикъ, чтобъ его отцу и матери на томъ свѣтѣ понездоровилось!
   Яшка все молчитъ.
   Что жъ ты молчишь? спрашиваетъ Командиръ, слышишь, что про тебя жидъ говоритъ?
   "Да что ему вѣрить, Ваше благородіе, онъ помѣшанный! Сами посудите: ну можно ли такимъ манеромъ деньги добывать и на что мнѣ взять жидовскій кошель; что нужно я въ свои ранецъ кладу, да къ тому жъ я этого жида вижу въ первый разъ отъ роду и никакого дѣла съ нимъ не имѣлъ; присталъ онъ ко мнѣ, что слѣпой къ тѣсту, пойдемъ къ командиру, пойдемъ; я отказаться не могъ, а не знаю, за чѣмъ онъ меня привелъ къ вашей милости; онъ можетъ пожалуй и мое своимъ звать, да съ меня требовать.... пожалуй, скажетъ, что я его и сапоги ношу?"
   -- А какъ зэ, какъ зэ, господинъ слузывый, сапоги мои, я вамъ ихъ далъ.
   "Вотъ изволите видѣть; пожалуй скажетъ, что и рубашка на мнѣ его."
   -- Какъ-зэ? и рубаску я вамъ свою принесъ... она моя, моя собственная.
   "Ну, изволите слышать, ваше благородіе."
   А командиръ, или не тѣмъ занятъ былъ, или скучно ему стало выслушивать, или дѣло показалось такое безтолковое, что не разберешь ничего, припугнулъ жида, что онъ его попусту безпокоить пришелъ, и выгналъ вонъ.
   "Что, говоритъ Яшка жиду, вышедши, "что? лучше сдѣлалъ, что къ командиру пошелъ?.. Чего же ты, дура-голова, сердишься на меня?.. Развѣ я не показалъ тебѣ, какъ можно деньги добыть? Поди, сдѣлай съ своимъ братомъ Евреемъ тоже, что я съ тобой, такъ и ты себѣ добудешь денегъ еще больше моего, можетъ быть."
   Жидъ началъ ругать Яшку на чемъ свѣтъ стоитъ; а тотъ только на это приговариваетъ: "ну обижай, обижай, Богъ съ тобой; я вѣдь отъ этаго плакать не стану!"
  

ПРОДѢЛКА ВОСЬМАЯ.

   Много время прошло. Одинъ исъ офицеровъ отправился въ домовый отпускъ и взялъ съ собою Яшку вмѣсто слуги, потому, что и Яшкѣ захотѣлось на родину, и онъ отпросился въ отпускъ.
   Офицеръ былъ. богатъ и щедръ, Яшка ему поправился за его ловкость и услужливость; далъ ему Офицеръ денегъ, что бы расплачиваться съ жидками дорогою, что бы самому не смотрѣть на ихъ плутни, какія они безпрестанно дѣлаютъ съ постояльцами.
   Яшка на каждой станціи дѣлалъ проказы, заставляя хохотать своего начальника.
   Придется имъ ночевать въ корчмѣ; Офицеръ ляжетъ спать въ особой комнатѣ, а Яшка въ общей, гдѣ всѣ обыкновенно почуютъ. Вотъ и позоветъ корчмаря, раздѣлаться съ вечера за постой; высыпитъ на столъ всѣ деньги, серебро и золото, и станетъ перебирать руками... у жидка такъ глаза и разбѣгаются, такъ бы онъ деньги и съѣлъ кажись, а Яшка томитъ-томитъ его, послѣ соберетъ опять деньги въ кошель; "ну, скажетъ, завтра разочтемся!" самъ повѣситъ кошель на стѣну, на деревяный колышекъ, и ляжетъ на лавку къ другой стѣнѣ.
   Не пройдетъ пяти минутъ, Яшка храпитъ на всю избу, а корчмарь Еврей только того и дожидается: начнетъ красться нацыпочкахъ гдѣ кошель виситъ. Яшка храпитъ, будто ничего не слышитъ, а у самаго давно кашель припрятанъ подъ подушку въ головы.
   Ходитъ-ходитъ бѣдный жидъ въ потьмахъ, нѣтъ кошеля! придетъ въ свою спальну, что за печкой придѣлана... Хайка! дуй огонь! Вздуетъ Еврейка огонь, жидъ освѣтитъ издали комнату, гдѣ Яшка спитъ, глянетъ на стѣну: виситъ кошель! Что за притча? считаетъ Еврей на которомъ колышкѣ: ейнсъ, цвей дрей... точно, на третьемъ. Хайка, туши огонь! потушатъ огонь, опять Еврей крадется въ потьмахъ, щупаетъ колышки... ейнсъ, цвей, дрей: нѣтъ кошеля! съ другой стороны зайдетъ опять: ейнсъ, цвей, дрей: нѣтъ кошеля; опять идетъ къ женѣ: Хайка, давай огонь! освѣтитъ издали комнату -- опять виситъ кошель; опять считаетъ: ейнсъ, цвей, дрей, фиръ... на четвертомъ колышкѣ; Хайка, туши огонь! и опять пойдетъ плутать въ потемкахъ и опять кошеля нѣтъ, какъ нѣтъ! бьется этакъ жидъ цѣлую ночь; ни самъ не ляжетъ, ни женѣ покоя не дастъ, то и дѣло, то дуй, то туши огонь; а Яшка храпитъ себѣ, словно ни въ чемъ не бывалъ.
   Поутру спрашиваетъ корчмарь Офицера: "а цто, Васэ благородіе, чи всегда возьмете вы съ собой васего слузываго?"
   -- Да, я его всегда съ собой беру.
   "А отъ цегосъ другаго брать не изволите?"
   -- Хочу, что бы этотъ понаторѣлъ да понаучился въ дорогѣ кое чему.
   "Ну, Васе благородіе, ему никакой науки не надобна: онъ узэ у васъ такій завзятый, тилько поискать!... Вамъ дай Господи счансливый путь, а узъ ему и не знаю цего позелать: онъ всю ночь и самъ не спалъ и мнѣ съ женой спать не давалъ!"

-----

   Такія-то были похожденія нашего солдата Яшки красной рубашки-синія ластовицы; но онъ вскорѣ получилъ чистую отставку, пришелъ на родину и сталъ вести жизнь тихую и степенную; отъ всѣхъ проказъ своихъ отсталъ, а любилъ только иногда, вспоминая молодость свою, тѣшить насъ разсказами.
   Отъ него я слышалъ всѣ эти приключенія, изъ коихъ признаться позабылъ половину; а если припомню, пожалуй сначала перескажу, и передамъ ихъ вамъ такъ, какъ онъ самъ пересказывалъ.
   А засимъ, будетъ пока и этого.
  

VII.

СКАЗКА
о
СѢРОМЪ ВОЛКѢ
и

О ПЕЧАЛЬНЫХЪ ПРИКЛЮЧЕНІЯХЪ,
СЛУЧИВШИХСЯ СЪ НИМЪ ВЪ ЕГО
ДОСТОПАМЯТНОЙ ЖИЗНИ.

   Выкатывайся кадушка дубовая, раскупоривайся; вылезай моя сказка на бѣлый свѣтъ!..
   Въ добрый часъ молвить, въ худой помолчать, не приведи Господи, попадутся эти розсказни подъ руку человѣку книжному-знающему, у котораго чернилъ цѣлый прудъ, бумаги ворохи съ сѣнную копну, перьевъ дѣвать некуда, а досугу и еще того больше; начнетъ онъ катать на тебя челобитныя въ управу журналъную, пропадай совсѣмъ! зажуритъ, загоняетъ такъ, что и мѣста не отыщешь себѣ. Перья же нынче какой-то хитрый народъ за моремъ умудрился дѣлать желѣзныя, такъ не только однимъ перомъ испишетъ цѣлую книгу, а еще имъ же тебѣ, пожалуй, и глаза повыколетъ.
   Поталкиваютъ меня съ боку братцы-товарищи: "чтой-то, говорятъ, какую ты дичь занесъ! хочешь видно накликать бѣду на свою голову? Сиди себѣ смирно, да въ пол-рта говори!"
   Пришлось зажать половину рта да молвить шепотомъ: братцы, да я уже все высказалъ, что у меня было на сердцѣ!

-----

   Такъ мужичекъ Матвѣй: пошелъ онъ домой съ полевой работы; бѣжитъ къ нему сынъ и кричитъ издали: батюшка! я борону то къ овину отнесъ!
   "Что ты, полоумный, орешь!" сказалъ Матвѣй, "говори въ пол-рта: услышутъ унесутъ!"
   Пришелъ на утро къ нему сынъ, сталъ подлѣ него, захватилъ рукою себѣ половину рта и проговорилъ тихонько: батюшка! вѣдь борону-то украли!

-----

   Эхъ, эхъ! не тѣ нынче годы старые-бывалые! бывало пиши себѣ, какъ хочешь, абы только четко было, всякому по глазамъ!.. а нынче хитеръ сталъ православный людъ: напиши имъ и хитро и мудро и съ вычурами, и сладко, и гладко и съ краснымъ словцемъ, что бы видишь и въ сказкѣ-то были смыселъ да лигорія!.. А къ чему это?.. Развѣ мы какіе чернокнижники что ль?
   Развертывайся, тетрадка, ложись передъ добрыми людьми, да къ верху ногами не оборачивайся неучтиво. А кто любитъ просто сказки Русскія безъ прикрасъ вычурныхъ, хотъ будетъ себѣ читать, многаго на насъ не спроситъ. Ну-ка, что такое сначала написано покрупному? прочтико Степаша!..
   -- Сказка о сѣромъ Волкѣ!
   А, ну давай слушать о Волкѣ!
  

1.
КАКОВЪ БЫЛЪ УСЬКО СѢРЫЙ ВОЛКЪ.

   Идетъ сѣрый Волкъ по лѣсу темному и говоритъ такъ самъ съ собой... (это было при татарскомъ царѣ, при ханѣ Мамыкѣ; тогда волки и прочіе звѣри по людскому разговаривали) -- говоритъ такъ самъ съ собой:
   "Что это я дуракъ какой: зубы у меня есть, силка есть, ну что же, грѣхъ нажаловаться, есть тоже и смѣтливость; а нигдѣ я себѣ не пріищу мѣстечка теплаго-покойнаго, что бы этакъ безъ заботъ, безъ хлопотъ имѣть хорошее логовище, да сытный мясной столъ; ничего бы мнѣ больше и ненадобно!.. А то добывай все со страхомъ пополамъ, того и гляди за плохаго ягненка собственный тулупъ сымутъ!.. Пойду-ко я ударю челомъ нашему воеводѣ Мишкѣ мохноногому, авось онъ мнѣ какое нибудь мѣстишко дастъ!.. Только вотъ еще въ чемъ раздумье беретъ: куда мнѣ поступить, какое мѣсто въ службѣ выпросить?.. Пойдти въ ученые -- плохо: голову набьешь кой-чѣмъ, а брюхо все будетъ пусто; къ тому же я только выть хорошо умѣю, а больше ничему не гораздъ. Въ военные пойти, честно, да что толку -- опасливо: не вытрешь порядкомъ рыла послѣ обѣда, палками отколотятъ. Сдѣлаться подъячимъ... хорошо, слыхалъ я, да вотъ что бѣда: писать-то я не мастеръ; ну да что жъ такое, не я первый, не я послѣдній, выучусь подписываться, возьму себѣ какого нибудь бѣдняка-писца разумнаго, онъ у меня всѣ дѣла поведетъ, а мое дѣло будетъ только подмахивать: Сѣрый Волкъ Усько такой-то, и все тутъ."
   Потолковавши такъ разумно, пошелъ нашъ Усько сѣрый Волкъ къ медвѣжьей берлогѣ.
   Вы, господа почтенные, небойсь подумаете, что онъ такъ и полезъ прямо съ неумытою мордою къ самому воеводѣ Мишкѣ мохноногому?.. Нѣтъ, родимые, онъ сѣръ-сѣръ, а небойсь смышленъ: завернулъ по дорогѣ къ кумушкѣ Лисѣ Бобровнѣ посовѣтываться.
   Кто не знаетъ ума-разума, хитростей-мудростей и всякаго проворства лисьяго? Посмотрите есть книжка большая четвероугольная, съ диковенными картинками; ее къ намъ въ Москву изъ Питера привезли. И есть тоже книжка маленькая, коротенькая, только глазастому разобрать, и въ маленькой и въ большой одно написано, прочтите которую нибудь изъ нихъ, такъ узнаете всю жизнь и исторію Лисы, кумушки всѣхъ честныхъ звѣрей.
   Приходитъ Усько сѣрый Волкъ къ Лисѣ Бобровнѣ, кланяется. "Кумушка-голубушка, помоги горю, научи молодца; пристрой, присовѣтуй, помоги нашей дури своимъ умомъ-разумомъ!" и объясняетъ ей всю свою думу, все свое желаніе.
   Призадумалась Лиса Бобровна.-- Экой какой, говоритъ, тебѣ бы ко мнѣ давно придти. То-то вы, молодые ребята, много объ себѣ думаете: своимъ-дескать умомъ проживемъ! анъ вотъ и мы понадобились.
   "Матушка-кумушка, помоги, заставь за себя Богу молить!"
   -- Да вотъ что, куманекъ, какъ же я тебѣ такъ-то помогу?
   "Такъ-таки просто, родимая, скажи-посовѣтуй у кого спросить, какъ поразвѣдать..."
   -- Мнѣ тутъ придется и самой хлопотать...
   "Похлопочи, дорогая, похлопочи; при надобности я тебѣ и самъ заслужу!"
   -- Все знаю; да какъ такъ-то мнѣ приняться?
   Зачалъ опять сѣрый Усько толковать, какое у него желаніе имѣется и чему онъ гораздъ.
   -- Экой безтолковый, сѣрый!-- сказала кума Лиса съ досадою;-- не можетъ дѣла въ толкъ взять: какъ я тебѣ такъ-то помогу, съ пустыми руками-то?.. знаешь, надо просить, тратиться; у меня своя семья, понимаешь?..
   "Въ этомъ пожалуй я не постою; намедни я зарѣзалъ теленка, возьми пока хоть половину, а тамъ что понадобится еще добудемъ."
   -- Ладно, ладно, посмотримъ... У тебя нѣтъ ли кого родныхъ на примѣтѣ близко воеводы?
   "Есть старушка-тетка Медвѣдка; да признаться по совѣсти, я у нее давно не былъ; намедни въ день ея рожденія поклониться не пришелъ; чай старая серчаетъ..."
   -- Глупъ, сѣрка, глупъ! не хорошо старыхъ родныхъ забывать!.. Дѣлать однако нечего, надо поправить непорченое. Сходи-ко ты завтра къ ней, да смотри пойди на тощакъ, денекъ попостись, что бы брюхо было тонко и пусто, что бы и съ виду было замѣтно, что мало ѣлъ; а лапу не забудь лыкомъ перевязать; войдешь, прихрамывай, скажи свихнулъ и боленъ-молъ былъ; авось сжалится. Ступай теперь; объ остальномъ я похлопочу.
   "Спасибо, кумушка дорогая, покорно благодарствую за добрый совѣтъ."
   -- Не за что, покуда еще дѣло не начато. Не забудь полтеленка принесть, надо кой кому посволочь, да видно и своего придется добавить... Ну, поди теперь; будешь во времини, насъ вспомяни!
  

2.
МЕДВѢДКА, УСЬКИНА ТЕТКА.

   Сдѣлалъ Усько Волкъ, по совѣту Лисы Бобровны; прикинулся хворымъ-немощнымъ, пришелъ къ своей теткѣ Медвѣдкѣ; та было его тазать, гонять -- такой, сякой, непочтительный!.. Уська понурилъ голову, ни слова; только охаетъ.
   Устала Медвѣдка, наговорилась досыта. .-- Ну, на первый разъ Богъ проститъ; впередъ того не дѣлай. А гдѣ это, повѣса, изволилъ себѣ лапу-то вывихнуть?
   "Да голодъ не тетка, тетушка: пошелъ я себѣ на обѣдъ ягненка изъ стада поймать, кажись чтожъ бы, ихъ въ стадѣ много, а и тутъ какой-то пастухъ-ахаверникъ, пожадничалъ, пустилъ въ меня палкою."
   -- Поди ты какое дѣло!.. Да и ты какой озарникъ, ты бы его честью попросилъ, а то словно на разбой кидаешься.
   "Честью? у людей-то просить?.. Да у него посмотри-ко какіе два пса здоровенные, подойди-ко поближе попросить смирно да честно, такъ не честью выпроводятъ."
   -- Ну-имъ пріискалъ бы какое мѣстишко-должность и ѣлъ бы кусокъ безъ укора, безъ опаски.
   Уська заюлилъ хвостомъ отъ радости.
   "Да вотъ я, тетушка-медвѣдушка, слышалъ, родимая, что таковое мѣсто въ виду у нашего воеводы, да будетъ онъ сытенъ и долголѣтенъ, имѣется... да гдѣ мнѣ... я робокъ, не смѣлъ... Вотъ кабы ты, милостивая, ради меня бѣднаго поговорила... онъ для тебя чего не сдѣлаетъ!"
   -- Хорошо, хорошо, сказала тетка-медвѣдка, пожалуй, для меня это ничего не стоитъ; приди ко мнѣ послѣ завтра, я поговорю о тебѣ.
   Разсказала медвѣдка своему зятю-воеводѣ Мишкѣ мохноногому и попросила пристроить Уську сѣраго. Приказалъ Мишка мохноногой по законному порядку доставить аттестаты, гдѣ прежде Усько находился, чѣмъ занимался, какого онъ поведенія и также обращикъ его почерка.
   Составила Лиса Бобровна челобитную отъ имени Уськи и прописала: что, по слабости здоровья, онъ, Усько, по сіе время въ службѣ нигдѣ не числился, а потому у него аттестатовъ неимѣется; что же касается до его почерка, то пишетъ онъ, Уська сѣрый Волкъ, по-скорописному; и потому письмо свое не приставилъ, что, де-скать, мелкое письмо вредно для зрѣнія, и боится онъ, чтобы не потерпѣли отъ того ясныя очи воево* ды, которыя нужны для блага всего общества звѣринаго, видѣть ему ясно и чинить праведный судъ и расправу...
   Воеводѣ мохноногому такая заботливость пришла по сердцу; а тетка медвѣдка уладила остальное.
  

3.
УСЬКУ ВЪ СЛУЖБУ ЗАЧИСЛИЛИ.

   Приняли нашего Уську сѣраго; посадили въ совѣтъ за концемъ стола, дали ему четырехъ писакъ подъ начало; работаютъ они на него сердечные ночь и день, а онъ только сидитъ да подчеркиваетъ: съ подлиннымъ вѣрно; или: скрѣпилъ такой-то сѣрый Волкъ Усько! И живетъ себѣ нашъ Волкъ во всякомъ продовольствіи, не тужитъ, не горюетъ; отростилъ себѣ морду, больше чѣмъ брюхо у него прежде было, а брюху его теперь и мѣры нѣтъ.
   Но не все коту масляница, не все для юрки жареныя курки; придется же когда нибудь и корочку хлѣбца пожустрить за лакомство...
   Какъ-то воевода Мишка мохноногій былъ на пиру у посадскаго, у Тура Пѣгаго и покушалъ немного побольше обыкновеннаго; захворалъ нашъ воевода лихой болестью; назвалъ докторовъ, лѣкарей, подлѣкарей и разумныхъ фершеловъ... а въ тѣ времена только назови этого народа, не дадутъ долго маяться, заразъ выгонятъ всю болезнь и съ духомъ изъ тѣла вонъ, ляжешь на покой въ землянку. Наѣхали лекаря, дохтора, обдараторы... Кротъ прозорливый ничего и сквозь очковъ не видитъ порядочно, а говоритъ, что онъ славный обдираторъ: гдѣ-то видишь бѣльмо что слюду съ обоихъ глазъ содралъ, объ чемъ и печатный листъ крахмаленой бумаги показывалъ; другой козелъ - бодунъ, бородища, что помело, расталкиваетъ рогами всѣхъ, кричитъ: "меня по старшинству должно почесть, пустите впередъ, я помогу!"
   Дали козлу-бодуну дорогу; пришелъ онъ, осмотрѣлъ больнаго и взбѣленился:
   "Кто безъ меня смѣлъ кровь пустить?.. Ахъ вы коновалы! что вы? уморить что ль хотите?.. сей-часъ перевязать лапу! Тутъ надо давать лѣкарства сильно-дѣйствующія и сильно противу-дѣйствующія!.." Закатилъ онъ больному огромный ковшъ слабительнаго, да такой же крѣпительнаго.... и на другой же день все, какъ рукой сняло: лежитъ, хоть сей-часъ на погостъ тащи, что жалостливые-сердобольные, поплакавъ горькими слезами и сдѣлали. "Вотъ и сказалъ козелъ-бодунъ, "вотъ, я говорилъ ненадобно кровь метать!" Нѣтъ, кричалъ Кротъ прозорливый, не приняли моего предложенія, отъ того больной и умеръ, ему бы должно непремѣнно всю нечистоту изъ брюха вырѣзать: развѣ не видѣли, что у него желудокъ засорился!
   Воеводу Мишку мохноногаго похоронили порядкомъ, какъ водится; а на его мѣсто поступилъ Мишка второй, Таптыга; и этотъ воевода Таптыга былъ инаго характеру, не смотрѣлъ сквозь пальцевъ на своихъ подчиненныхъ; а принялся посвойски кой за кого...
   Первая Лиса Бобровна почуяла, что Мишка Таптыга второй, а не Мишка первый мохноногій... провѣдалъ воевода Таптига, что она мягко спитъ на перинѣ изъ перьевъ куриныхъ, на подушкахъ изъ пуха гусинаго; а кажется нигдѣ не служитъ, жалованья не имѣетъ, помѣстьевъ нѣтъ... приказано Лисѣ Бобровнѣ явиться въ судъ и отлипортовать, но какому резонту она живетъ такъ роскошно?..
   Вмѣсто отвѣта, Лиса Бобровна поджала хвостъ, собрала что имѣла своего, да и задала тягу въ сосѣдній лѣсъ.
  

4.
УСЬКА ЗА ВЗЯТКИ ВЪ БѢДУ ПОПАЛЪ.

   Черезъ нѣсколько времени послѣ того донесли недобрые на Уську сѣраго, будто въ его берлогѣ частенько слышно: то жалобно овца проблеетъ, то поросенокъ провизжитъ, то ржетъ жеребенокъ; а ужъ вѣрно эти звѣрки ходятъ къ нему не пиръ пировать...
   -- Приказалъ воевода Таптыга осмотрѣть тихонько ночью Уськино логовище.
   Приказано, сдѣлано. Многіе грызли зубы на Уськино мѣсто, нагрянули въ одну ночь врасплохъ; думаютъ, онъ покоится, глядь, а онъ, сердечный, сидитъ-себѣ трудится: бараньи косточки обгладываетъ.
   -- Ахъ ты сѣрый негодяй! закричали сыщики. Такъ то ты поживаешь?... ладно, любезный! пойдемъ-ко къ воеводѣ!
   Ухватили Уську два дюжіе медвѣдя, волокутъ... Взмолился сѣрый: "голубчики-родные, невыдайте!.. что вамъ угодно, все берите, только не выдайте; не губите моей бѣдной головушки!"
   -- Ну, разбойникъ, показывай все, что у тебя есть, безъ утайки!
   Повелъ Усько сѣрый волкъ своихъ гостей незваныхъ въ клодовую; и надушено тамъ у него десять овецъ, три козла, нѣсколько поросятъ, зайцевъ и прочаго мелкаго звѣрья...
   Посмотрѣли сыщики другъ на друга... жалко имъ стало Уську сѣраго: за что его совсѣмъ погубить, говорятъ они, если открыть всю правду, вѣдь его на первой осинѣ повѣсятъ!.. Посовѣтовавшись между собой, они сказали сѣрому; ну, мы какъ нибудь это дѣло поправимъ, только смотри, чтобы здѣсь къ завтрому все было чисто: перетаскай хоть къ намъ твою улику, а самъ подавай въ отставку, чтобы еще плоше не вышло.
   Сдѣлалъ Волкъ сѣрый по ихъ совѣту и приказанію, перетаскалъ въ эту ночь свою добычу къ сыщикамъ-милостивцамъ; самъ явился на другой день къ воеводѣ съ бумагами, проситъ его отставить отъ службы: Усько притворился, что будто обиженъ несправедливымъ подозрѣніемъ! Воевода спрашиваетъ, что оказалось при слѣдствіи?
   Приходятъ сыщики, отвѣчаютъ, что ничего де-скать такого особеннаго не замѣтили; а видѣли въ его логовищѣ лежатъ въ одномъ углу рога да копыты, въ другомъ шкура баранья; только-де и было всего поличнаго.
   Собралъ воевода совѣтъ, что онъ присудитъ сдѣлать надъ сѣрымъ Уською за его дѣла, про которыя всѣ разсказываютъ, и которыя видны изъ найденнаго наличнаго, то есть шкуры бараньей и прочихъ звѣриныхъ принадлежностей!.. Но, какъ судьи-совѣтники, были тѣже разыщики, или ихъ родственники, то и объявили они свое мнѣніе воеводѣ Таптыгѣ, съ прежнимъ схожее: "что, такъ какъ истцевъ живыхъ съ доносами на Полка не явилось, и никто не можетъ сказать, чтобы онъ кого нибудь или притѣснилъ, или содралъ съ кого шкуру послѣднюю; а что нашли у него Уськи рога да колыты, то онъ показываетъ на это достаточныя причины, что онъ-де Усько сѣрый Волкъ охотникъ до рѣдкостей, и тѣ рога и копыта были звѣрей невѣдомыхъ-допотоппыхъ, и шкура баранья изъ какого-то заморскаго города Колхиды, тамъ она была подъ великимъ охраненіемъ, а онъ ее досталъ ради рѣдкости и хотѣлъ набить чучелу и поднесть въ даръ воеводѣ. Итакъ его по виду хотя и можно почитать виноватымъ, а явныхъ уликъ нѣтъ, то мы и находимъ достаточнымъ: выключить его изъ службы безъ аттестата и оставить въ сильномъ подозрѣніи!.." Присуждено, исполнено и объявлено; и сталъ опять Усько сѣрый волкъ ни-то-ни-се; а можетъ еще хуже чѣмъ ни-то-ни-се сталъ онъ просто подъячій, изъ службы выгнанный.
  

5.
ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ ВЪ ОТСТАВКѢ УСЬКИНА.

   Побѣжалъ Усько съ горя въ лѣсъ, рыскаетъ, а въ лѣсу, вѣстимо, овецъ не водится, поросятъ тоже,-- нападаетъ на кабана, тотъ самъ зубастъ, а зайцевъ хитро ловить. Онъ же сердечный отвыкъ было гоняться за съѣстнымъ снадобьемъ и доставать себѣ хлѣбъ пополамъ съ бѣдой: къ нему, бывало, придутъ истцы-челобитчики, а онъ ихъ тутъ и цапъ-царапъ.
   Долго слонялся по лѣсу сѣрый Усько; куска перехватить негдѣ сердечному; попьетъ водицы, поглодаетъ корешковъ; набилъ оскомину; развѣ иной разъ попадется на счастье падаль какая. Отощалъ нашъ сѣрый Волкъ, сталъ такой худой, поджарый, словно три года въ лихорадкѣ былъ. Идетъ онъ разъ этакъ по лѣсу и видитъ у куста сидитъ Лиса Бобровна, что-то возьметъ изъ лапы, почавкаетъ, оближетъ рыльце, тамъ опять примется чавкать.
   "Здравствуй, кумушка!" сказалъ Усько сѣрый, подошедши къ ней.
   Лиса Бобровна вздрогнула; обернулась проворно...
   -- Ахъ, голубчикъ-куманекъ! сколько лѣтъ, сколько зимъ не кидались!.. какими судьбами ты здѣсь? какой вѣтеръ занесъ въ нашу сторону?.. какъ ты похудѣлъ, мой батюшка! Что это съ тобою приключилося? Разскажи, любезный куманекъ, да смотри, ничего не утай... какъ я тебѣ рада!.. сядь вотъ здѣсь, къ кусточку, ты усталъ вѣрно; посиди, отдохни!
   И пока это она говорила куманьку любезному, сама тихонько лапами закапывала позади себя, что ѣла.
   "Что, кумушка, дѣло плохое," сказалъ вздохнувъ Усько сѣрый, "похудѣешь: все, что я имѣлъ, у меня отняли и выгнали вонъ изъ службы; чѣмъ хочешь, тѣмъ и живи. Вотъ третій день голодаю, маковой росинки ворту не было."
   -- Ахъ, ты мое сердечушко, поди-ко ты какая напасть!.. Да чего нынче ждать: весь свѣтъ такой, всѣ стали злые-эхидные, умирай съ голоду, никто куска хлѣба не дастъ!.. какъ бы я желала помочь тебѣ, мой любезный куманекъ, да самой жить нечѣмъ, что станешь дѣлать: бѣгаешь, бѣгаешь день-деньской высуня языкъ, дохлой вороны не достанешь!
   "Я, кажется, тебѣ помѣшалъ обѣдать," сказалъ Усько.
   -- И, батюшка-кумапекъ, чему мѣшать, какіе обѣды! Я давича съ большимъ трудомъ добыла-поймала себѣ рыбокъ съ пятокъ, хотѣла теперь съ голодухи перекусить, да одной что-то и въ душу нейдетъ; ты вотъ, куманекъ, попался, я тебя радехонька попотчивать... не обезсудь, чѣмъ богата тѣмъ и рада. Разжала Лиса лапку и поднесла Уськѣ сѣрому четыре снятка.
   -- На вотъ, мой дорогой, покушай, выбери себѣ, которые покрупнѣе.
   Слизнулъ Волкъ два снятка, пуще ему ѣсть захотѣлось.
   "Гдѣ ты, кумушка, достала рыбокъ такихъ?" спросилъ онъ у Лисы, "вѣдь тамъ ихъ чай можно много наловить?"
   -- Какъ же, конечно; кто гораздъ, тотъ наловитъ; да я еще какъ-то не умѣю.
   "А гдѣ и какъ это ловится?"
   -- Я ловлю въ нашей рѣкѣ: привяжу кувшинчикъ къ хвосту да и опущу въ прорубь; что набѣжитъ, тѣмъ и довольна.
   "Давай", говоритъ Усько сѣрый волкъ, я попробую; авось буду счастливъ, добуду себѣ столько, чтобы сыту быть. Поди, кумушка-голубушка, покажи мнѣ какъ это дѣлается!"
   Прежде надобно кувшинчикъ добыть. Я тебѣ бы и своего дала, да не знаю, какъ-то намедни стукнула имъ объ льдинку, и разбился... Такой грѣхъ!
   Пошелъ Усько добывать кувшинъ. Чтобы тебѣ голову сломить! думаетъ Лиса Бобровна только мнѣ ѣсть помѣшалъ, сѣрый дуракъ!
   Вырыла опять изъ земли сняточки, которыхъ накрала изъ крестьянскаго амбара, съѣла ихъ и пошла въ свою нору.
  

6.
УСЬКА РАДИ ПРОКОРМЛЕНІЯ ЗАНЯЛСЯ РЫБНЫМЪ ПРОМЫСЛОМЪ.

   Пырь ей опять на встрѣчу Усько; волочетъ кувшинъ.
   "Ну, кумушка, насилу добылъ: псы было заѣли проклятые; стоитъ у избы кувшинъ, сушится, я его знаешь и цапъ-царапъ, какъ напустится на меня стая собакъ деревенскихъ невѣжливыхъ; не бери, видишь, это хозяйское! кинулися за мной, насилу ноги унесъ! Поди, кумушка-голубушка, поучи рыбу ловить."
   Что дѣлать; пошла Лиса Бобровна показать своему куму то, чего сама никогда не дѣлывала.
   Приходятъ къ проруби, привязала Лиса крѣпко-накрѣпко кувшинъ къ хвосту Уськи сѣраго; опустилъ онъ хвостъ съ кувшиномъ въ прорубь; сидитъ, поджидаетъ -- вотъ рыба набѣжитъ... А кума Лиса по берегу похаживаетъ, глядитъ на небо, приговариваетъ:
   -- Выяснивайте, звѣздочки, выяснивайте! примерзай хвостъ у волка сѣраго!
   "Что ты, кумушка, говоришь?"
   -- Я, куманекъ, читаю заговоръ, чтобы рыба скорѣе ловилася.
   Сидитъ сѣрый Усько часъ-другой, спрашиваетъ: "не будетъ ли, кумушка, не вынуть ли вонъ?"
   -- И, что ты, куманекъ, сиди не ворохнись; теперь наступаетъ пора самая лучшая! А сама ходитъ по берегу, поджидаетъ утра, чтобы отучить Волка рыбу ловить.
   Примерзъ хвостъ Уськинъ, хоть топоромъ руби.
   "Эй, кумушка, пора вытащить," говоритъ онъ.
   -- Погоди, погоди крошечку еще, экой нетерпѣливый, самому будетъ любо.
   Занимается заря утренняя, поютъ пѣтухи въ деревнѣ; встаютъ молодицы и красныя дѣвицы, берутъ ведерки дубовыя, коромысла кленовыя и идутъ къ рѣкѣ водицы набрать. Завидѣла ихъ Лиса Бобровна еще издали и въ лѣсъ скорѣй.
   Пришли къ рѣкѣ молодицы и дѣвицы красныя, смотрятъ: сидитъ Волкъ у ихней проруби; опустилъ хвостъ въ воду, не тронется съ мѣста долой. Гукнули они на него... свѣта не взвидѣлъ сѣрый Усько нашъ, онъ же былъ отъ природы великій трусъ, рвется-мечется около проруби, а хвоста никакъ не отдеретъ. Подошли поближе къ нему дѣвицы и молодицы и ну его незванаго-непрошенаго дубасить по бокамъ коромыслами... воетъ сердяга сѣрый, а не оторвется прочь, какъ ни силится... Вотъ какая-то молодка догадливая стукнула его по хвосту, отшибла половину примороженую, а съ другою Уська успѣлъ въ лѣсъ живой убѣжать. Гонитъ сѣрый, не оглянется: все ему кажется, что по бокамъ стучатъ коромыслами; добѣжалъ до своей норы, бухнулся и цѣлыхъ трое сутокъ носа не показывалъ на бѣлый свѣтъ.
  

7.
НОВАЯ ДОБЫЧА УСЬКИНА НЕУДАЧНАЯ.

   Мучаетъ голодъ Уську сѣраго, переодолѣлъ онъ страхъ свой, вышелъ изъ логовища и побрелъ тихонько проселочной дорогой на поле. Что станешь дѣлать, надобно же ѣсть что нибудь; пойду, думаетъ, посмотрю; авось изловчусь хоть овцу словить, пусть поколотятъ; вѣдь съ голоду не легче умирать.
   Идетъ съ горькой думою сѣрый Волкъ повѣся голову; видитъ: пасется на полѣ молодой вороной конь. Не разъ случалось Уськѣ сѣрому и старыхъ сильныхъ одолѣвать; а этого, думаетъ, долго ли осилить! Радъ Усько находкѣ, потекли у него слюнки, давно онъ не ѣлъ куска сытнаго. Но, какъ извѣстно, Усько былъ приказная строка; не хорошо, говоритъ опъ, нападать безъ причины вдругъ, со стороны посмотрятъ, пожалуй деннымъ разбоемъ сочтутъ, дай я лучше подойду къ этому коню учтиво-вѣжливо и скажу, что я его съѣсть хочу; буде онъ мнѣ затрубитъ на это, тутъ ему и карачунъ. Подходитъ Усько къ вороному коню. "Эй, любезный, мнѣ хочется тебя съѣсть!"
   -- Что ты это, отвѣчаетъ конь, да за что это?
   "За что, за то, что я голоденъ."
   -- Отъ этого тебѣ легче не будетъ: на мнѣ мяса немного, и все оно Сухое, жилистое, не ужуешь, на одинъ день досыта не наѣшься.
   "Ужую ли, не ужую ли, это ужъ моя бѣда, только я тебя съѣмъ непремѣнно."
   -- Какой ты, чудакъ, да меня то ѣсть запрещено: я имѣю отъ воеводы охранной листъ. Ты гораздъ ли читать?
   "Какъ же не гораздъ? я служилъ судьею пять лѣтъ."
   -- Ну такъ прочти же, что написано.
   "Покажико, посмотримъ!" Пускай этотъ молокососъ не смѣется, что я прочесть не умѣю, думаетъ Усько, посмотрю, скажу что фальшивый листъ, а его таки съѣмъ. Ну, гдѣ онъ, показывай скорѣй!"
   -- Обойди, говоритъ конь, взгляни, онъ у меня сзади къ хвосту пришитъ.
   Зашелъ Усько сзади коня; оглядываетъ, гдѣ листъ охранной; а вороной жеребецъ изловчился да какъ брыкнетъ задними ногами отставному судьѣ по рылу, такъ того кубаремъ и отбросило; а самъ убѣжалъ къ своему табуну.
   Пролежалъ Усько-бѣдняга цѣлый день, насилу отдохнулъ; всталъ, потащился кои-какъ къ рѣчкѣ разбитое рыло промыть; смотритъ: двухъ зубовъ у него какъ не было! Пригорюнился сѣрый, сѣлъ на бережку думаетъ: "Дуракъ-я дуракъ, не разумный Волкъ!. Родился я неграмотнымъ быть, а туда же вздумалъ передъ другими себя показать!.. Вотъ и выучилъ меня этотъ разбойникъ знать и помнить, что никогда не надобно читать того, что не при насъ писано!.. "Пошелъ Усько сѣрый къ своему логовищу, стыдно ему показаться въ лѣсъ съ разбитымъ рыломъ; но голодъ все донимаетъ сѣраго... "Пойду, говоритъ, пущусь на отчаянность: кто попадетъ, перваго встрѣчнаго-поперечнаго непремѣнно съѣмъ; не стану читать никакого вида письменнаго, хоть будь онъ отъ его свѣтлости Тигра Барсовича!"
  

8.
ЕЩЕ БѢДА СЪ УСЬКОЮ.

   Выходитъ Усько на большую дорогу, нажидаетъ добычи. Идетъ изъ села деревенскій кузнецъ Ермилка чернорылый; увидѣлъ ёго Волкъ, подбѣжалъ къ нему: "и любезный" говоритъ "съѣмъ тебя!"
   Посмотрѣлъ на него Ермилка, спрашиваетъ:
   -- За что это, что я тебѣ сдѣлалъ?
   "Ничего не сдѣлалъ, да я ѣсть хочу."
   -- А развѣ кромѣ меня съѣсть некого?.. приходи ко мнѣ въ деревню, я тебѣ любаго барана на выборъ дамъ.
   "Слыхалъ я это," говоритъ Усько "ты, при нихъ пожалуй для меня и двухъ собакъ выбрать не постоишь; знаю я ваши обѣщанія!.. нѣтъ, любезный, теперь меня но надуешь! я тебя сей-часъ съѣмъ."
   -- Такъ неужели ты думаешь ѣсть такаго чернаго, какъ я теперь?.. Дай хоть вонъ къ этому ручейку подойти умыться; видишь какое лице и руки у меня!
   "Что жъ, думаетъ, Усько, ручей недалеко; пустить его въ самомъ дѣлѣ умыться, а то онъ пожалуй подумаетъ, что я родомъ холопъ какой -- ѣмъ что попало со всякою дрянью!.. Ладно, говоритъ, поди къ ручью, а я здѣсь подожду; да только смотри, не думай уйти; я какъ разъ нагоню, и тогда бѣда тебѣ: по частимъ разорву!"
   Пошелъ Ермилка чернорылый къ ручью, вырѣзалъ тамъ жимолостную палку потолще, спряталъ подъ полу и воротился къ Уськѣ сѣрому.
   -- Ну, говоритъ, теперь я совсемъ готовъ, только утереться не-обо-что; дай мнѣ хоть твоего хвоста пушистаго, я вытрусь до суха и тогда можешь скушать меня на здоровье!
   "На-вотъ пожалуй," сказалъ Усько, довольный тѣмъ, что Ермилка его оборванный хвостъ пушистымъ назвалъ, "утрись себѣ!"
   Ухватился Ермилка чернорылый за остатокъ хвоста Уськина и ну Волка лупить жимолостью, приговаривая: вотъ тебѣ обѣдъ, вотъ тебѣ баранъ! вотъ тебѣ на здоровье, ѣшь себѣ!.. Вотъ тебѣ разбойнику сѣрому: не смѣй на людей нападать, не смѣй охаверничать; вотъ тебѣ, вотъ!..
   Струсилъ Усько сѣрый, пуще чѣмъ отъ коромысельнаго подчиванья; ну, думаетъ, вѣрно онъ мнѣ хочетъ всю шкуру отъ костей отбить!.. мечется такъ и сякъ, обернуться не можетъ, а Ермилка честитъ его жимолостью и даетъ полезные совѣты какъ на свѣтѣ жить.
   Собралъ Усько послѣднія силы, рванулся, оставилъ послѣднюю половинѣ хвоста въ рукахъ Ермилки чернорылаго и пустился въ лѣсъ, какъ стрѣла изъ лука. Прибѣжалъ туда, отыскалъ своихъ прежнихъ волковъ-товарищей, показалъ имъ свои зубы выбитые, свой хвостъ оторванный и жалуется, и говоритъ, что все это сдѣлалъ надъ нимъ кузнецъ Ермилка: заманилъ будто-бы его обманомъ въ кузницу, наругался надъ нимъ, повыдергалъ ему зубы клещами, отрубилъ хвостъ тупымъ косаремъ и грозился надъ всѣми волками въ лѣсу сдѣлать то же самое!... Послушались его волки сѣрые, обидѣлись на такія слова Ермилкины и пустились за нимъ въ погоню.
   Ермилка чернорылый не дошелъ еще до деревни, слышитъ шумъ, оглянулся, видитъ, бѣжитъ за нимъ стая волковъ; уйти нельзя, спрятаться некуда, вскарабкался онъ на высокую ель.
   Прибѣгаютъ волки, видятъ Ермилку на деревѣ... какъ достать? Давай говорятъ прыгать другъ на друга; а такъ, какъ мы Усько за тебя заступаемся, то ты подъ низъ становись! Сталъ сѣрый Усько подъ дерево; прыгаютъ на него волки сѣрые одинъ на другаго; видитъ Ермилка, остается одному вспрыгнуть, достинутъ его, закричалъ изовсей мочи: оборваннаго бей!.. бей безхвостаго-то, что внизу стоитъ!.." Дрогнулъ Усько, выскочилъ изъ-подъ-низу, волки всѣ рухнулись въ разныя стороны, кто ногу свихнулъ, кто крестецъ отшибъ-и съ перепугу пустились кто куда.
   Ермилка избавился отъ бѣды и пошелъ въ свою деревню, радуясь, что но его смышлености все такъ хорошо съ рукъ сошло.
   А Усько сѣрый ударилъ въ лѣсъ опрометью да съ той поры никогда и не показывался: боялся и волковъ сердитыхъ на него, и лисицъ лукавыхъ, и людей догадливыхъ.
  

9.
ОСТАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВОЛКА УСЬКИ СѢРАГО.

   Черезъ два года на третій видѣли его, что служитъ онъ, Уська сѣрый Полкъ, у своего родни, Волка обиралы притворникомъ. Хоть житье ему было и не такое, какъ когда онъ былъ самъ судьей, а все получше прежняго, какъ болтался безовсякаго дѣла: теперь, придетъ челобитчикъ къ Обиралѣ, постучится въ дверь, сѣрый Усько оскалитъ зубы, да и зарычитъ поволчьему, всякой и сунетъ ему кусокъ мясца; а не то недѣли двѣ проходитъ не увидитъ въ глаза Волка Обиралы, если Уськѣ недастъ ничего. Одно только случилось здѣсь съ нимъ дѣло досадное: охотникъ былъ онъ Уська сѣрый облизывать остатки лакомые послѣ сытнаго стола своего барина, Волка Обиралы, да однажды и пролизалъ насквозь блюдо серебряное, такъ, что его вовсе не видать стало. Говорятъ будто онъ его на барана промѣнялъ какому-то торгашу борову совѣстливому; но это только такъ догадывались. Откаталъ его за это палками судья Волкъ Обирала, а товарищи проходу не давали, до самой смерти дразнили его: "э, сѣрый Волкъ, лакало, хамово отродье, тарелку языкомъ продавилъ!.." что ему было крайне обидно.
   Переставился нашъ Усько сѣрый волкъ, въ тысячу сто семидесятомъ году отъ потопа, при славномъ царѣ Горохѣ. Товарищи Уськи сѣраго, зная и помня его жалкую участь, тужили по немъ; похоронили на свой коштъ и врыли на могилѣ пень великій съ таковою надписью:

Подъ симъ пнемъ
Лежитъ Усько сѣрый Волкъ.
Который во всемъ вѣдалъ исправно толкъ.
Восплачемъ о немъ;
Онъ былъ вельми корыстолюбивъ
И онымъ себя погубивъ.
Умеръ на сорокъ девятомъ году
Отъ роду.

   Надпись эту сочинилъ ихній волчій Дохтуръ литорики, боберъ съ просѣдью, и сочинивши, долго думалъ, чтобы еще приставить къ ней, да наконецъ только и выдумалъ, что поставилъ подъ надписью большую точку, которую назвалъ полатынскому: пунктумъ.

-----

   Прибавка:
   Когда дядя Пахомъ эту сказку покончилъ, то нашелся такой дурень, что принялъ ее на свой счетъ; надулся на дядю Пахома да и по сю пору еще на него сердится.
  

VIII.
СКАЗКА
О
ДУРНѢ БАБИНѢ,
СЫНѢ
ЛУКЕРЬИНѢ.

   .....Катай съ плеча! Будь присказка не толковига, да будь горяча; не ломитъ костей отъ пару, не боятся тепла, а берегутся угару; а гдѣ вишь тепленько да мокренько, тамъ и сладко побыть; намъ старикамъ въ поминку, а молодымъ въ диковинку.

-----

   То не наша поляница, то не намъ испечь, не про насъ тотъ говоръ, не про насъ та рѣчь!
   Гдѣ то, видишь далеко, да и давно при томъ, у лукоморья вишь зеленаго, да и царь-то Горохъ въ то время, поразскажутъ, едва на четверенькахъ ходилъ; такъ тогда то и тамъ то вишь Дурень жилъ. Отчества его не вѣдаю и племени тожъ, а былъ вишь тотъ Дурень во всемъ хорошъ, и статенъ, и виденъ, и ростомъ великъ; не доставало ему малости, ума не ума, а смышлености!..
   Искалъ, видишь онъ, смысла по крутымъ горамъ, а смыселъ на ту пору во рву отдыхалъ; искалъ онъ смысла въ темномъ лѣсу, а смыселъ въ ту пору по полю гулялъ; искалъ онъ смысла межъ честныхъ людей, а захватили смыселъ во пиръ пировать! бился нашъ Дурень, маялся, кричалъ-выкликалъ зычнымъ голосомъ: "Скажите мнѣ, люди добрые, бу де вы перевелись, хоть люди книжные, скажите, повѣдайте; помогите моей дури своимъ умомъ-разумомъ!.. Гдѣ найдти мнѣ смысла, не холостаго смысла буянливаго, а женатаго толанливаго, женатаго смысла на правдѣ истинной?.. Или онъ смыселъ въ водѣ потонулъ, или онъ въ землю запрятался!.. Якоремъ, удой ли смыслъ мнѣ достать, иль выкопать его скребкомъ, аль лопатою?..
   Разсмѣялись себѣ наумѣ люди добрые, и завопили люди книжные: Экой ты Дурень недогадливый! гдѣ тебѣ Дурню смысла искать?.. Хочешь ты при немъ правды да и приплода небойсь? нѣтъ, тебѣ вѣкъ про него не довѣдаться: смыселъ дается смышленому, а правда дается правдивому!
   "Да я тѣмъ же и правъ, молвилъ Дурень, что дуракъ давно!"
   -- Ну, сказали люди книжные, стало тебѣ не надо и смыслу!... А пожалуй, буде ты его крѣпко добиваешься, то покажемъ дорогу: летаетъ вишь онъ смыселъ по поднебесью; летала, слышь ты, ворона да каркала, а собака на хвостѣ сидѣла да лаяла, видно тутъ и смыселъ былъ и видно онѣ его завидѣли!
   Нотъ какъ ходилъ искать Дурень смыселу, я намъ поразскажу подробно про все; простите-не вините, люди добрые, что старье принесъ вашей милости: вѣдь мудренѣе-хитрѣе выдать старое за новое, чѣмъ изъ новаго да обнову сшить! Да вѣдь это дѣло было заморское...
   То не наша паляница (бубликъ), то не намъ испечь, не про насъ тотъ говоръ, не про насъ та рѣчь!
  

СЛУЧАЙ I-й.

   Былъ онъ Дурень-Бабинъ прозвищемъ, бабарихинъ мужъ, Лукерьинъ сынъ, а сестру звали Чернявою; только всей семьи и насчитывалось.
   Да прошу честную компанію вотъ еще запримѣтить что: что Дурень вѣдь Дурню врозь идетъ: иному Дурню не смѣй пальцемъ погрозить, а инаго по загорбку сколько хоть колоти, еще онъ же Дурень сдуру поклонится, таковъ и этотъ былъ Дурень-Бабинъ лукерьинъ сынъ.
   Вздумалъ онъ Дурень на Руси гулять, людей увидать, себя показать, да у православнаго народа смысла довѣдаться; и идетъ онъ сутки, то есть ночь со днемъ: то-то толкъ дурій, видно смыселу нѣтъ!. Къ чему бы ему ночь въ день оборачивать? Только днемъ дѣло дѣлай, а ночью спи, такъ и будешь здоровъ и не падать созывать лѣкарей-докторовъ; а то день то проспишь ино мѣсто, а ночь всю глазѣть готовъ!.. Ну хорошо ли это, Дурень, ладно ли? Нѣтъ, у насъ на Руси такъ не водится!.. у насъ ночь-то ночью, а день днемъ идетъ; такъ стало вы напрасно въ Русь и пожаловали искать смысла вровень вашей глупости! Вотъ въ заморской землѣ, на другомъ берегу, тамъ день деньской спятъ, дрыхнутъ безъ просыпу, а по ночамъ въ писаные ярлыки переметываются; мы люди крещеные, мы, бу де ино мѣсто лѣнь не возьметъ, любимъ и къ завтрени встать; а вѣдь у насъ не то, что за моремъ, около полудня то ударятъ, то нѣтъ; нашъ батюшка-отецъ велитъ часа въ четыре дьяку благовѣстить!..
   А Дурень Бабинъ и расхохотался на эту оказію!.. Да чтожъ ему и дѣлать, коли выспался.
   Вотъ идетъ Дурень, съ ноги на ногу переступаетъ, точно вчера хмѣленъ былъ, точно понатянулся того вина заморскаго, которое вишь если выговорить захочешь, то языкъ свихнешь, а какъ польешь его не мимо горла, зашиворотъ, то ужъ такъ на одну сторону и потягиваетъ!
   Идетъ Дурень и видитъ; рядомъ двѣ избы стоятъ, исписанныя-неузорчатыя и притулясь своими крышами къ сырой землѣ. Дурень себѣ на умѣ и посмѣивается: "видно, говоритъ, хозяинъ хорошъ, что объ домѣ не заботится, да видно, еще молвилъ, и исправникъ не глупъ, что позволяетъ донельзя стоять!" Ахъ ты Дурень, Дурень, еще умничаешь!.. Да ты свою избу построй, да и раздобарывай! Ну да пусто его Дурня, песъ его возьми, посмотримъ, что то вышло далѣе?.
   Зашелъ онъ въ избу, анъ нѣтъ никого; "вотъ думаетъ, глупый народъ! смотри пожалуй, все наровятъ на добряка напасть: и двери настежъ и окна безъ запора, и ротъ на распашку и языкъ на плечо, такъ вотъ и думаетъ, что народъ заморскій глупѣе ихъ; хорошо, что я не изъ этакихъ: я и при васъ да къ вамъ же въ ротъ влѣзу хоть обувшися, если вы таковскіе!" Вѣдь экой хитрецъ, посмотришь, щуку нырять выучитъ!
   Завидѣлъ Дурень свѣтъ подъ поломъ; поднялъ половицу, глядь: а тамъ и сидитъ сила нечистая, не къ ночи сказать, и занимается работою, хоть бы въ нору заморскому боярину, потасовываетъ да подсовываетъ.... Два то чорта тамъ были точно братья родимые похожи другъ на друга, какъ двѣ капли-вина не русскіе, и зовутъ другъ друга одинакимъ имянемъ; инда Дурень подивился такому сходству, хоть бы ему Дурню дивиться и послѣдовало. Одинъ изъ нихъ бумажки мечетъ на столъ писаные, а другой заглянетъ къ тому, что близко него сидитъ, да сзади побратиму чорту пальцами штуки и выкидываетъ.
   Смотрѣлъ-смотрѣлъ Дурень и диву дался, чего они пострѣлы распотѣшились! Иной загнетъ уголъ у ярлыка крашенаго да и брякъ на столъ, а тотъ, кто супротивъ стоитъ, покинетъ свои ярлыки на ту на другую сторону да и молвитъ: убито!.. и этотъ, что ярлыкъ загибалъ, начнетъ драть самъ себя за волосы... Ужъ лучше, думаетъ Дурень, онъ бы зналъ загибалъ, а таскать-то себя другому-бъ велѣлъ, а то что одному и за тѣмъ и за этимъ маяться.
   Заглянулъ Дурень подалѣе, видитъ дѣло не шутка, чуть ли и впрямь не караулъ кричать: понакидано у нихъ, у силы нечистой, золото грудами и вотъ такъ по столу и похаживаетъ, то тотъ, то этотъ къ себѣ прогребетъ, пусто ихъ знаетъ, какой тутъ расчетъ!
   Смотрѣлъ Дурень, выглядывалъ, да и молвилъ подурацки, посвоему: "люди добрые, молодцы скромные, успѣшной работки честнымъ господамъ!"
   Какъ воззрилась на него сила нечистая, да какъ увидала, что это не ихній приспѣлъ, кинулась къ нему, ну комшить, ну жучить, но бокамъ отхватывать, ноги ломать да руки вывертывать, какъ у комедіанта ученаго... Дурень съ испуга незналъ что и дѣлать, только началъ метаться туда и сюда; насилу-насилу отдѣлался, и то ужъ не самъ, а какой-то пѣтухъ добрый сжалился, да до поры до время кукореку пропѣлъ; всѣ окаянные изчезнули, остался Дурень какъ перстъ одинъ и поплелся во свояси.
   Пришелъ домой плачетъ-рыдаетъ, и себя ругаетъ и чертямъ спуску не даетъ.
   Спрашиваетъ мать Лукерья, довѣдывается жена Бабариха, допытывается сестра Чернава: что Дурня разобидѣло, отъ чего онъ Бабинъ кручиненъ пришолъ?
   Поразсказалъ Дурень что съ нимъ приключилося, отъ чего бѣда и горе случилося, емужъ стало хуже, напали на него, какъ воробьи на сову денной порой.. Ругаетъ вся семья, Лукерья ворчитъ,
   Бабариха сторчитъ, а Чернава такъ и разсыпается...
   "Да что ты, Дурень, съ ума что ли сошелъ, или ты Бабинъ до ума не дошелъ; какъ ты не смѣкнулъ-незамѣтилъ, что то были черти, а не люди добрые?.. Тебѣ, на ту пору, то же бы слово да не такъ сказать; молвилъ бы ты необинуючи: будь проклятъ врагъ, изчезни, згинь!.. Да три раза бы прибавилъ: аминь, аминь!. Черти бы проналіі-проналилися, а тебѣ бы Дурню ихъ деньги пригодилися, на цѣлый бы вѣкъ стало и намъ и тебѣ!"
   Ну, сказалъ Дурень, ладно мать Лукерья, Баба-бабариха, и ты Чернава; я уже Дурень таковъ не буду, такъ и молвлю, буде не забуду!. Видно на Руси не вся рыба-караси, а попадаются и ершики!
  

СЛУЧАЙ II-Й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять, пошелъ смысла искать-довѣдываться.
   Идетъ онъ полемъ, бабы огородъ полютъ, капусту садятъ; а мужички на току цѣпами стучатъ, ячмень молотятъ. Подшелъ къ нимъ Дурень, подбоченился Бабинъ, посмотрѣлъ, какъ баринъ, на все это... да вдругъ, ни съ того-ни съ сего, какъ харкнетъ да плюнетъ, гаркнетъ да бухнетъ: "Будь проклятъ врагъ, исчезни, згинь! будь тебѣ карачунъ, аминь, аминь!"
   Мужички на Руси христіане православные, съ крестомъ и сѣютъ и собираютъ, благословяся косятъ и жнутъ; хлѣбъ Божіимъ даромъ зовутъ; такъ, какъ сказалъ Дурень такое слово про хлѣбъ святой, мужички такъ и ахнули: что де это приплелся за невѣрный!.. Да молвивши рѣчь въ одно слово, ну его Дурня въ одинъ разъ цѣпами дубасить. Видитъ Дурень, что плохо, давай Богъ ноги!.. а все таки православные проводили до большой дороги: показали Дурню путь, заставили чай не разъ себя вспомянуть.
   Пришелъ домой Дурень, плачетъ, рыдаетъ, на обѣ ноги едва ковыляетъ.
   Напустилася дома вся семья: глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ; это ты слово вѣдь некстати сказалъ: тебѣ бы поклониться добрымъ работникамъ, тутъ бы тебѣ и молвить: "Богъ вамъ на помощь добрымъ людямъ! Дай Богъ вамъ дѣла побольше, работать подольше; носить не переносить, возить не перевозить; по сту на день, но тысячу на недѣлю! "вотъ бы тебѣ, Дурню, спасибо и сказали; а можетъ, глядишь бы и на дорогу дали, кой чего бы тебѣ досталось и про насъ бы осталось. теперь немощная, я и со здоровой-то съ ней никогда..."
   Матрена застонала на всю избу "охъ, батюшки, тошно, охъ, тошно!.." и вдругъ начала брехать точно по собачьему; но лукавый Яшка замѣтилъ, что ей больше смѣшно чѣмъ больно мужа выслушивать, и продолжалъ по прежнему, будто на Парамона досадуючи: не хорошо, не хорошо; надо обходиться поласковѣй!.. вишь ты со зла-то какъ исхудалъ, а она съ доброты-то какая дородная, даромъ что порченая!.. жаль бабы: изведется, будетъ старушенкой, тогда хоть собакамъ брось! надо помочь, умненько полечить, зло выгнать, ее облегчить! Не просила ли она у тебя купить, чего ей хочется?.. Можетъ это ей лучше поможетъ.
   "Какъ же родимый, просила," отвѣчалъ Парамонъ.
   -- Ну, чего же ей хочется?
   "Да просила она многаго: не знаю, что лучше по ней, а всего добыть не начто; хочется ей платка и шубейки и котовъ и прочаго..."
   -- Ну чтожъ, всего этаго и надо добыть; непремѣнно надобно: это уже въ ней порча такая, я вижу; достанешь всего, легче будетъ ей...
   Матрену коробитъ на лавкѣ, Матрена и стонетъ, и охаетъ, а слушая рѣчи служиваго, стало любо ей, что мужа винятъ, не терпится ей, такъ смѣяться и хочется; инда губу закусила Матрена и оханье ея не похоже на порченое.
   -- Ну да, примолвилъ серьезно солдатъ, прежде нежели ты все купишь для нее, исправишь какъ надобно, должно немного полечить ее... вопервыхъ узнать отъ кого къ ней порча пришла; если отъ посторонняго, то надобно отыскать его, а если ты самъ причиною, хоть можетъ и по незнанію, можетъ кто чрезъ тебя чѣмъ нибудь испортилъ ее, позавидовавши вашему житью ладному; такъ надо тебѣ не откладывая самому исправить все; вопервыхъ купить всего, чего запроситъ жена, во вторыхъ во всемъ добромъ ее слушаться, а въ третьихъ... ну да ужъ я тебя послѣ научу, какъ обходиться съ женой такой... Я вижу это наслано.. Да вотъ подъ нее-то ничего не подослано, прибавилъ Яшка, оглядывая крѣпкали скамья, на которой Матрена лежитъ, подкинько соломки, да надѣнь на жену хомутъ: она у насъ сей-часъ будетъ выкликать, кто порчу навелъ!..
   Засуетились бабы и всѣ, кто былъ въ избѣ, ради смотрѣть такую оказію, какъ порченая будетъ выкликать, на кого покажетъ, о комъ толковать послѣ будетъ надобно... и кинулись, кто за хомутомъ, кто за соломою. Матрену пуще возить начало, корчится она да придумываетъ, какъ ей лучше порчу на мужа свалить, что бы онъ и впередъ ее боялся и слушался, и что бъ все сдѣлалъ для нее, какъ служивый сказалъ.
   Межъ тѣмъ все принесли-приготовили, служивый уложилъ Матрену на солому, привязалъ ноги къ лавкѣ, что бы баба не билась а лежала покойнѣе, и надѣлъ хомутъ на голову, примотавши крѣпко на крѣпко.
   Взялъ солдатъ Яшка ковшъ съ водой, бросилъ въ него три уголька, такъ угли и загули на водѣ, такъ и завертѣлися, какъ солдатъ сталъ нашептывать; потомъ перекрестился служивый, взялъ въ ротъ воды поболѣе и обрызнулъ Матрену съ головы до ногъ, такъ тое всее холодомъ и обдало, и полно она стонать, корчиться, а себѣ-наумѣ начала смѣкать: "ну, видно служивый и впрямь ворожей, ну какъ онъ догадается, что у меня порчи нѣтъ, да наведетъ на меня за это порчу дѣйствительную?.." Инда дрожъ проняла Матрену Поликарповну. А служивый свое продолжаетъ творить: взялъ супонь ременную, что у хомута была, сложилъ ее вчетверо; за одни концы самъ взялъ, а другіе Парамону въ руки даетъ и приговариваетъ:
   -- Ну-ко мужъ, ледащій мужичекъ, подержи супонь ременную, да пожелай женѣ здоровья-добра, чтобы лихая боль прочь отошла; пожелай здоровья здороваго, непритворнаго, какъ бы ты его пожелалъ кобылкѣ своей, что въ этомъ хомутѣ была; пожелай здоровья новаго, небрыкливаго и безъ норова, чтобъ и въ сушь хорошо везла и въ грязную пору не ортачилась!.. А я межъ тѣмъ пощупаю, попытаю гдѣ порча сидитъ и буде есть она, то намъ скажется, изъ подъ хомута откликнется; противъ нашей ворожбы не устоитъ, себя намъ покажетъ и заговоритъ!
   И сталъ Яшка Матрену пощипывать, сталъ допрашивать, строгимъ голосомъ, приговаривая..-- Ну, говори, порча окаянная! какъ ты зашла въ бабу умную, какъ въ добрую душу христіанскую закралася?.. человѣкомъ ли наслана, или сама затесалася?... Отвѣчай, супостатка непрошеная!, говори все, что знать хочу, не то и съ тѣломъ тебя сквозь хомутъ протащу!
   Видитъ Матрена, что молчаньемъ не отдѣлается, давай охать-стонать и коробиться, инда всѣхъ, кто тутъ былъ, дрожь проняла.
   -- А, что? отозвалась лукавая! боишься знать гдѣ дѣло правое?... Нутка, дядя Парамонъ, потяни супонь посильнѣе, а я покрѣпче руками прихвачу, теперь уже дѣло минутное, подастся порча непутная, сей-часъ съ нами заговоритъ... ну, сказывай окаянная, кто те наслалъ?.. Хираусъ на хаксъ! фиртъ-фортъ-алё!
   "Охъ, охъ, простонала Матрена, будто едва перемогаючись, мужъ испортилъ, мужъ!.."
   Услышавъ это, Парамонъ чуть самъ не сталъ корчиться, и руки у него задрожали, и ремешки онъ выпустилъ.
   -- Чего сробѣлъ?-- говоритъ солдатъ, не бойся, держись еще, съ порчей авось справимся... ну, какимъ манеромъ испортилъ мужъ, говори окаянная?..
   "Охъ, на соленомъ огурцѣ принесъ, охъ, на огурцѣ!.."
   -- А, а, вотъ какое дѣло? смотри пожалуйста!.. ну братъ, Парамонъ, на что же ты соленые огурцы дома держишь?
   "Да я," отвѣчалъ Парамонъ, чуть не плачучи, "я на базарѣ купилъ огурцовъ, да самой же женѣ этого захотѣлося... я бы и не подумалъ николи самъ этого."
   -- То-то и плохо, что ты жеинины приказанія исполняешь не подумавши; вотъ теперь и сталъ виноватъ! Смотри же, за свою вину купи обновъ женѣ, порчи въ другой разъ не будетъ съ ней, я ее выгоню и она больше не воротится! Теперь православные, прибавилъ Яшка, обращаясь къ присутствующимъ, вы вѣдь всѣ желаете, что бы порча пропала, оставила бы въ покоѣ бабу разумную?.. Такъ теперь помогите вы всѣ вотъ какъ: возьмите каждый въ руки кто тазъ, кто горшекъ, кто палки двѣ, что бы можно было стучать чѣмъ нибудь, а у кого этого нѣтъ, то хоть такъ кричи, и обойдите съ такимъ крикомъ семь разъ кругомъ избы тихою походкою; а ты Парамонъ впереди иди; обошедши семь разъ, станьте противъ окна и стойте на одномъ мѣстѣ не двигайтесь, пока не увидите, какъ лукавый, оборотившись огнемъ изъ окна выскочитъ, а не то, пожалуй, на кого ни будь изъ васъ нападетъ... Ступайте же!..
   Что бы помочь бѣдѣ, а больше что бы увидѣть, какъ лукавый огнемъ оборотится, всѣ, кто только былъ въ избѣ, поспѣшили исполнить приказаніе служиваго, а болѣе всѣхъ Парамонъ спѣшилъ, желая избавить жену отъ мученія, а себя отъ людскаго нарѣканія, и выжить нечистаго, котораго вовсе нехотя онъ къ женѣ въ соленомъ огурцѣ принесъ. Вышли всѣ вонъ, схватили въ руки кому что попалося, и пошли съ стукомъ и крикомъ избу семь разъ обходить.
   -- Ну,-- началъ говорить Яшка-солдатъ, оставшись наединѣ съ Матреной Поликарповной; -- вижу я, по моей ворожбѣ чѣмъ ты испорчена: вопервыхъ, ты у мужа просишь часто чего не слѣдуетъ, а если онъ не исполнитъ, то ты его передъ людьми винишь и позоришь, а наединѣ и рукамъ своимъ волю даешь!.. Сдѣлался онъ отъ того дуракъ-дуракомъ, все по твоимъ прихотямъ прожилъ, раззорился совсѣмъ, и ты же на него всклепала, что онъ испортилъ тебя; а знаю я, по ворожбѣ своей, того молодца, что порчу наслалъ: онъ парень не старый да и на порчу его ты не обижаешься, а какъ нѣтъ дома мужа, то всегда поджидаешь его... это кажется хватъ Андрюха изъ вашего села?.. (Солдатъ-Яшка подслушалъ это стороною отъ молодежи деревенской, когда они между собою про Парамона пересмѣивались).-- Скажи же, кто тутъ виновенъ? ты ли, баба злая лукавая, или мужъ твой дуракъ-ротозѣй?..
   Матрена не ожидала такого увѣщанія, ну, думаетъ, бѣда моя: солдатъ-то знаетъ всю подноготную!.. и давай ее корчить уже дѣйствительно, и начала она опять было стонать, охать, говорить слоза непонятныя, будто, ничего не разслышала...
   -- Послушай!-- закричалъ на нее сердито Яшка-солдатъ,-- я съ тобой, а не съ порчей разговариваю, такъ меня не провесть тебѣ; а лучше отвѣчай мнѣ толкомъ: хочешь ты оставить съ мужемъ такое житье, или нѣтъ?
   Матрена не слушаетъ, не говоритъ ничего, только стонетъ на всю избу, да корчится.
   -- А когда такъ,-- сказалъ Яшка,-- то я-жъ тебя научу по солдатски, по своему!..
   Заложилъ ей паневу чехломъ на голову и давай ременною супонью порчу вонъ выгонять... Да ужъ истинно по солдатски принялся... инда потъ съ него съ сердяги ручьями текъ...
   Кричала Матрена на всѣ голоса, а все это не подѣйствовало: ватага сосѣдей, обходя избу, голосила еще громче по велѣнію служиваго, и не слыхала громкаго крика Матрены Поликарповны, а кто и услышалъ, такъ только сказалъ: "вишь какъ порча-то въ ней голоситъ, видно и съ бабой разстаться не хочется!"
   Взмолилася Матрена Яшкѣ-солдату, всплакалася. "Батюшка, служивый, прости Христаради! не буду больше надъ мужемъ своевольничать; отпусти вину мою! Вижу, что во всемъ я виновата, буду его слушаться, не стану просить чего не надобно!.."
   Услышавъ это, Яшка пересталъ порчу выгонять, и началъ опять Матрену словами уговаривать:-- ну вотъ такъ бы давно; не довела бы ты себя до бѣды, до такаго лекарства солдатскаго: и насъ вѣдь командиры часто лечатъ отъ порчи такимъ снадобьемъ, отъ того мы рѣдко и прихварываемъ!.. Слушай же теперь, въ послѣдній разъ: я никому не скажу, какъ твоя порча излечилася, а приду сюда этакъ мѣсяцевъ черезъ пять: и если увижу, что ты все еще не выздоровѣла, что все еще съ мужемъ попрежнему живешь, то не то съ тобой сдѣлаю, слышишь?.. это еще не бѣда, что разскажу про тебя на сходкѣ всѣмъ, про твои проказы тайныя и какъ ты съ мужемъ своимъ обходишься... а вотъ что: мнѣ стоитъ только сказать нѣсколько татарскихъ волшебныхъ словъ, то я оборочу тебя свиньей, и рыла не дамъ, будешь хрюкать чѣмъ не слѣдуетъ!.. Помни же!..
   Потомъ Яшка кинулся къ окну, гдѣ уже сдѣлавши обходъ, стояли противу избы міряне, глядя, какъ лукавый выскочитъ, вынулъ изъ кармана порошекъ-пловунъ, чѣмъ, знаете, городскіе фокусники свои огни дѣлаютъ; зажегъ спичку и тряхнулъ на нее порошекъ, такъ клубъ огня изъ окна и выскочилъ, православные такъ всѣ и крикнули отъ изумленія; а Яшка закричалъ въ окно, что бы Парамонъ одинъ въ избу вошелъ. Самъ развязалъ Матрену, и велѣлъ ей, какъ мужъ войдетъ, въ ноги ему поклониться и прощенья просить, что она его своею болѣзнью мучила.
   Какъ ни нехотѣлось Матренѣ Поликарповнѣ сдѣлать такое, передъ мужемъ, себѣ дѣло обидное, а боялася солдата ослушаться: пожалуй злой ворожей въ самомъ дѣлѣ исполнитъ свой замыселъ: оборотитъ свиньей, тогда и весь вѣкъ на четверенькахъ проползаешь!... Только мужъ въ избу, она бухъ ему въ ноги... "Прости меня, Парамонъ Парѳенычь, что я тебя своею болѣзнію мучила!"
   Парамонъ сначала чуть было опять въ двери не выпрыгнулъ, думая, что жена хочетъ его укусить за ноги; а какъ услышалъ слова ея ласковыя да просьбу простить ее, чуть было и самъ ей въ ноги не кинулся...
   "Помилуй," сказалъ онъ со слезми на глазахъ, "помилуй Матрена Поликарповна, да развѣ я, родимая, за это пѣнялъ на тебя... да мнѣ самому было больнѣй твоего!.."
   -- Вотъ,-- прибавилъ Яшка,-- вотъ за это люблю, что вы такъ другъ съ другомъ говорите ласково; ну обнимитесь, поцѣлуйтеся!.. Вотъ такъ-то; эхъ, какъ глядѣть-то на васъ весело!.. Ну, теперь живите мирно и счастливо!.. Когда я къ вамъ еще приду, то ужъ надѣюсь, что не надо будетъ опять порчи выгонять, а лучше я васъ потѣшу тогда ворожбой моей, покажу вамъ штуки невиданныя, диковенныя; вѣдь моя ворожба не алое дѣло вражее; а я научился ей, что бы дѣлать добро народу доброму; ну, а противу злыхъ, что и говорить, и въ моей ворожбѣ злая управа есть; а теперь радъ, что сдѣлалъ пользу вамъ.
   Такъ вотъ и солдатъ-Яшка, хоть плутъ былъ, а довелось и ему сдѣлать дѣло доброе... говоритъ пословица: что крапива родится и жигуча, а годится во щи.
   Когда Парамонъ Парѳенычь сталъ Яшку благодарствовать за великой трудъ и дѣло полезное, и повелъ въ свой амбаръ, выдать ему гречи и овса и прочаго, и холстъ еще цѣлый далъ ему, тогда солдатъ-Яшка не упустилъ и Парамону сдѣлать порядочную натацію, урезонилъ его, что-молъ умнымъ мужьямъ не такъ надо съ женами жить, не во всемъ волю давать, а въ чемъ только слѣдуетъ, что порою-де свистомъ, а порою и хлыстомъ, а буде заортачится, то и дубинкой можно заставить итти по прямому пути...
   "Да я на это какъ-то робокъ," сказалъ Парамонъ.
   -- Эка простота, эхъ ты дядя бутузъ, а ты будь безъ хвоста, а не кажися кургузъ; буде строгимъ не можешь быть, то хоть черезъ чуръ робкимъ не дѣлайся, а не то и въ житьѣ-бытьѣ толку не найдешь... вотъ твой быкъ да козелъ, былъ да пошелъ, а отъ чего? отъ простоты да недогадливости да отъ того, что жена хитритъ надъ тобой. Смотри, держи ухо востро теперь, а будешь во всемъ женѣ потакать, да ея ума на свое мужское дѣло спрашиваться, не будетъ пути... Ну, теперь прости, будь здоровъ на много лѣтъ, и помни мой солдатскій совѣтъ!
   Матрена была баба балованная да умная, подумала, подумала и нашла. что солдатъ ей правду говорилъ, что онъ ее не безъ пути усовѣщивалъ, и стала съ мужемъ жить иначе, рѣдко огрызаться да капризиться, хоть правда, она дѣлала, что хотѣла, но мужемъ меньше вертѣла, и отъ того у нихъ въ дому лучшій порядокъ пошелъ. И Парамонъ, по совѣту солдатскому, прилаживая ко всякому дѣлу свой умъ, а у жены не спрашиваясь, сталъ поумнѣе жить; и деньги у него появились, когда онъ ихъ пересталъ тратить на ненужное, и дѣтей, какъ разсказываютъ, у него куча была своихъ, доморощеныхъ.

-----

   Ну, люди добрые, можетъ вамъ моя сказка не понравилась, такъ начнемъ другую сначала, когда эта не хороша.
   Да еще на томъ извините, что тутъ же, подалѣе, будутъ вамъ попадаться сказки вѣдомыя, мною прежде вамъ поразсказанныя; это ради той причины такъ прилучилося, что сказки тѣ въ разныхъ книжкахъ были понаписаны, такъ мнѣ ихъ хотѣлось въ одну собрать; они почти ничего не перемѣнены, оставлены такъ, какъ были пережъ сего.
   Есть на это другіе, болѣе толкъ въ книжномъ дѣлѣ знающіе, ну такъ ужъ то особа стать: тѣ, что напишутъ, да заставятъ прочесть, послѣ это же перелицуютъ въ другую книжку, да уже не прочитать, а пропѣть велятъ, и, кажется одно и то же должно бъ надоѣсть, анъ вотъ штука -- нѣтъ: у нихъ и то и другое больно хорошо!
   А впрочемъ надобно сказать, и нашъ сказочникъ, старичекъ Пахомъ, умѣлъ, порою, изъ одного ковалка желѣза тянуть двѣ проволоки, умѣлъ изъ одной сказки съ оборотомъ двѣ пересказывать; у него на этотъ случай поговорка была: "тѣхъ же щей да пожиже влей, тотъ же блинъ да на блюдѣ подай, вотъ тебѣ и лишнихъ два кушанья; надѣнь тотъ же зипунъ да полами назадъ -- вотъ тебѣ и лишній нарядъ! Да оно, говоритъ, отъ нечего дѣлать, и часто такъ: исколешь дрова помельче, тотъ же возъ, и топлива столько же, да топить веселѣй, чаще станешь поленцы подбрасывать"
   Какъ не помянуть такимъ словомъ Пахома покойника: и старъ вѣдь былъ, а какой продувной: научился такому ремеслу, что въ пору только тому, кто заглядываетъ порой въ книжки журнальныя.
  

III.
СКАЗКА
ОБЪ ИЛЬѢ ЖЕНАТОМЪ
И

О МАРТЫНѢ ТОРОВАТОМЪ

  

РѢЧЬ О СКАЗКѢ.

   Въ нѣкоторомъ... нѣтъ, постой, что за въ нѣкоторомъ, такъ встарь разсказывали, и, хотя мои сказка стародавняя, да надо жъ се разсказать за ново, а кто грамотѣ не нельми гораздъ, да оной-таковой сказки не слыхивалъ, то не то что за новую самъ почтетъ, а и будетъ всѣмъ поразсказывать, что слышалъ-де сказку недавнюю, кѣмъ-то сложенную... Не нами это начато, не нами и кончится! Иной, смышленый, прочтетъ въ книжкѣ, добро нѣмецкой, куда не шло, а то просто книжку русскую, да тебѣ ее и перескажетъ не такъ, какъ оно тамъ стоитъ, а на выворотъ; глядишь: одинъ, другой послушаетъ, чуетъ что-то знакомое, а не смѣняетъ, что та книжка давнымъ давно была написана, да только съ конца пересказана, заголосятъ: "вотъ какую знатную новую исторію разсказалъ! вотъ молодецъ, цѣлую книгу настрочилъ не отдыхаючи! да и гдѣ ему удалось понабрать такой всячины диковенной?.. А иной, разумный, по такому случаю и третью книжку накатаетъ, въ которой расхвалитъ книжку новенькую, а расхулитъ, разславитъ недобромъ старую: что-де старая разсказана по старинному, какъ дьяки говаривали, а новая, къ намъ ближе: читаешь, какъ будто слушаешь самого молодаго умника, что ходитъ въ куцемъ сюртукѣ да въ желтой шляпѣ съ широкими полями, съ чернымъ бархатнымъ ободомъ! А выходитъ по пословицѣ: не знаетъ-де Вавила ни уха ни рыла, а туда же толкуетъ: "въ мозгу вся сила!"
   Ну да, нехай имъ!.. Пусть себѣ толкуютъ наобумъ, навыворотъ доброму смыселу, а наше дѣло разсказать добрымъ людямъ, какъ что было, пѣло или голосило шло или ходило.
   Но, вѣдь, прежде нежели пѣсню запоешь, надобно откашлянуться, прежде нежели сказку заведешь, надо приготовить присказку: безъ присказки сказка что безъ полозьевъ салазки, и съ горы по льду имъ нѣтъ ходу, а на сухомъ пути ихъ нечего и везти; присказка красуетъ сказку, что красная дѣвка повязку, хороша алая лента, когда на молодую надѣта, а старуха хоть пять лентъ навѣсь, все скажутъ, что морщины есть!
   -- Однако, хвалятъ на дѣвкѣ шолкъ, когда въ самой дѣвкѣ есть толкъ; надо, говорятъ, что бы присказка была толковита, да что бы и въ сказкѣ не много было безтолочи! Поди, что станешь дѣлать съ народомъ нынѣшнимъ? Вѣдь, господа почтенные, ино мѣсто и радъ бы хорошо играть да тузы не приходитъ!
   Ну, была не была, катай съ плеча присказку! Вишь пришла бѣда, разлилась вода, переѣхать нельзя, а стоять не велятъ!
   Взглянь-ко, Гришка, нѣтъ ли старой книжки переписать для добрыхъ людей, авось не догадаются! Намъ же вѣдь самимъ на скорую руку не выдумывать стать? Что? нашелъ? Подай-ко сюда! Что это за старинная исторія?.. Ба, ба! Ба, ха-рі-а-на! Ну вотъ и кончено! Разложико, гдѣ бы выписать, чтобъ другимъ не вдомѣкъ; вотъ тутъ; да еще что-то виршами понаписано, да и о сказкѣ рѣчь!.. Извольте, господа почтенные, вотъ что, какой то господинъ Херасковъ про сказку разсказываетъ:
  
   Сказка юность веселитъ,
   Сказка старыхъ утѣшаетъ.
   Какъ въ корѣ, въ ней смыслъ сокрытъ,
   Смыслъ, который просвѣщаетъ,
   Учитъ, забавляя насъ.
   Сказка -- Музы и Парнасъ
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Сказка есть -- волшебницъ свита,
   Но во сказкахъ правда скрыта.
  
   Старая штука, давно написана, а правда! За что же нѣкіе мужи книжные на сказку прогнѣва лися; говорятъ: "ну, написалъ одну тетрадку съ пятью сказками, съ пяти десятью прибаутками -- и будетъ, и перестань себѣ; сказки-де твои понадоѣли всему люду православному!"
   Эхъ, господа почтенные!.. Да-полно всѣмъ ли надоѣли сказки такого разскащика, который, шутя-балагуря, насказалъ довольно правды симъ книжнымъ мудрецамъ; вотъ его-сердечнаго и приняли.
   Эхъ, кабы далась мнѣ его удаль казацкая-молодецкая!.. Осѣдлалъ бы я конька пѣгаго, обнуздалъ бы черногриваго, пустился бы рысью и въ прискачку; многіе годы ѣздилъ бы по бѣлу свѣту, объѣхалъ бы кругомъ Окіянъ-море, вернулсябъ домой -- уже старъ-человѣкъ; а дома, пока бы. добрые люди понаготовили мнѣ и дѣтей и внучатъ; вотъ я бы каждый вечеръ имъ и началъ пересказывать о всемъ, что мнѣ только прилунилось видѣть на бѣломъ свѣтѣ; а чтобы запомнилъ, свое приложилъ,-- вѣдь лгать не устать, лишь бы вѣрили! Брани, хули меня люди книжные, да слушай, люби люди разумные -- имъ-то бью челомъ, имъ-то кланяюся!
   Такъ что же, люди добрые, сказку начать, или все вести присказку?.. А люди добрые говорятъ; "да ты жъ присказки и не разсказывалъ; ты говорилъ много, а толку нѣтъ: какая тутъ присказка, тутъ ни про какого царевича, ни королевича не сказано."
   Инъ добро, собьемъ ведро -- обручи подъ лавку, а доски въ печь, такъ не будетъ течь!
   Слушайте жъ теперь диковенной рѣчи: у дяди Луки были палати подлѣ печи, а мостъ поперегъ рѣки; картофель родился въ землѣ, а рожь зрѣла на колосѣ? Не вѣрите, сами подите справьтесь, на всякой землѣ и во всякой избѣ вамъ скажутъ про эту диковинку.
   А вотъ и она, сказка обѣщанная
  

1 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ИЛЬЯ ПОѢХАЛЪ ЗА ГОСТИНЦОМЪ ЖЕНѢ ДА И ОПРОСТОВОЛОСИЛСЯ.

   Жилъ-былъ мужичекъ Илья, съ своею женою Агафьею; жили они-себѣ ни бѣдно ни богато, ни скудно ни торовато, а такъ, середка на половинѣ; была у нихъ кобылка пашню пахать, была и коровка молоко давать; что наработаютъ, то и съѣдятъ, а что излишнее, въ оброкъ несутъ; вѣдь и многіе такъ на свѣтѣ живутъ.
   Вдругъ -- далъ бѣсъ бабѣ-Агафьѣ охоту, имѣть новую душегрѣйку кумачную!.. А вѣдь на что придетъ бабѣ охота, не унять ни Ильѣ ни Ѳедоту. Простъ былъ мужичекъ Илья, а и то смѣнялъ, что гдѣ ему кумачу достать про Агафью, а та таки-знай свое толчетъ: "гдѣ хочешь возми, а душегрѣйку сшей! Какой ты мужъ, коли жену потѣшить не хочешь!"
   -- Да гдѣ жъ я про тебя возьму?-- говоритъ Илья,-- сама ты знаешь наше хозяйство: только такъ концы съ концами свесть!
   Анъ то-то и есть, что видно бабы-то этого и знать не хотятъ! Есть правда мужья умные, жена языкомъ, а онъ камелькомъ, чтожъ вѣдь и дѣлать: если бы на горохъ не морозъ, онъ бы черезъ тынъ переросъ! Ну, а дядя Илья былъ другаго покроя; дѣлать нечего, пришло жену потѣшить, хоть голову запропастить, а бабу утѣшить.
   Еще съ вечера пошелъ онъ въ анбаръ положить товаръ, повезъ на базаръ -- послѣднее продать да кумачу достать и сшить душегрѣйку про жену-злодѣйку.
   Плетется Илья погоняетъ-размышляетъ, какъ бы женѣ угодить, какъ бы себя не запропастить.-- Простъ, не изворотливъ я, говоритъ Илья, обдурятъ меня въ городѣ: либо товаръ унесутъ, а не то и цѣлый возъ уведутъ; тамъ народъ хитрый, въ городѣ вишь и теленокъ мудренѣе деревенскаго парня! Гдѣ мнѣ съ ними столковать! А первый разъ отроду ѣдетъ Илья въ городъ; онъ и изъ села-то своего давно не выѣзживалъ; ночь-то на бѣду темная, а лошадь-то черная, ѣдетъ, ѣдетъ Илья да пощупаетъ: тутъ ли она; такой осторожный! Ѣхалъ, ѣхалъ такъ Илья, да и вздремнулось ему, зѣвнулъ сердешный, потянулся, да и заснулъ богатырскимъ сномъ.
   Прошло видно довольно времени, запиликали пташечки около большой дороги, завидѣлся вдали городъ; проснулся Илья Макарычь, оглядывается -- вотъ-те бабушка и Юрьевъ день! Лежитъ Илья въ тѣлегѣ, а мѣшки съ просомъ и съ гречею, и нитки и красна, и кобылка вороная, словно сговорились вмѣстѣ, да тягу задали! Лежитъ онъ бѣдняга на соломѣ, въ пустой тѣлегѣ, прикрытъ рогожею. Ахнулъ Илья, и кручина его обуяла, и чудно ему кажется; вздохнулъ про себя да и вымолвилъ: чтой-то за народъ, чтой-то за удаль городская отчаянная: ночью ни зерна не смѣли унесть, а днемъ, при свѣтѣ Божіемъ, очистили какъ крысы закромъ! Дѣлать нечего, пришла бѣда съ вечера, такъ утромъ опять не горевать про нее стать! Подумалъ Илья, помѣрекалъ, запрягся самъ въ тѣлегу да и повезъ ее къ городу; -- лучше уже, думаетъ, хоть ее продать, чѣмъ опять дожидаться молодцовъ-удальцовъ, ночныхъ-портныхъ, что ходятъ съ деревянной иглой по большимъ дорогамъ, то мастера ловкіе: гдѣ, видишь, стебнетъ, то либо кафтанъ, либо шапка про него и есть!
  

2 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

СТАЛЪ ИЛЬЯ И ГОЛЪ И НЕ ПРАВЪ.

   Ѣдетъ Илья, то есть, идетъ пѣшкомъ, а тѣлегу за собой везетъ... Вдругъ, на встрѣчу ему, пырь два молодца-удальца, два ночные дѣльца. "Что это, пріятель, гдѣ телѣгу стянулъ?"
   -- Какое тебѣ стянулъ,-- отвѣчалъ Илья,-- вишь насилу тяну! Лошадь да товаръ унесли какіе-то непутные, чтобы имъ ни дна ни покрышки ни на томъ свѣтѣ ни на этомъ!..
   "А, молодецъ, да ты видно изъ удалыхъ!.. Смотри пожалуста, что городитъ, лошадь вишь унесли у него, такъ онъ тѣлегу взялся самъ везти!.. Да гдѣ жъ у тебя была лошадь-то?"
   -- Гдѣ, вѣстимо гдѣ: была въ оглобли завозжана.
   "Это не мудрено отгадать всякому; да кто жъ ее взялъ и какъ ты отдалъ?"
   -- Отдавать я не отдавалъ, а кто взялъ, не видалъ; такъ и сказать про это не могу.
   "Чего съ нимъ долго толковать!" обозвался одинъ изъ встрѣчныхъ, "что онъ тутъ намъ бабушку путаетъ! Посмотри-ко хорошенько -- не знакомая ль тѣлега; видимо, что онъ ее изъ ближняго села стащилъ да лошадь добыть не съумѣлъ, такъ самъ и надсаждается до базара довезти. Да нѣтъ, любезный, не на тѣхъ напалъ; мы вѣдь баснямъ не вѣруемъ, а за правду готовы хоть въ омутъ лѣзть, мы на то и приставлены!"
   -- Да что вы, братцы, съ ума спятили чтоль? Я хоть до старосты пойду изволь, вся деревня наша скажетъ вамъ, что истинно и дѣйствительно тѣлега моя и лошадь была моя и мѣшки съ житомъ и прочее... и жена моя, что послала меня въ городъ... и прочее... все мое; что вы, братцы, привязываетесь?
   "Поди-себѣ толкуй дьяковой кобылѣ, любезной, отвѣчалъ другой изъ встрѣчныхъ, а насъ не проведешь!.. Дай-ко посмотрѣть поближе... вишь!.. что ты тамъ городишь? Тѣлега твоя?.. это, знаете, братцы, это тѣлега моего сосѣда Кузьмы, она вчера, какъ я въ городъ пошелъ, стояла у его избы, я хорошо разсмотрѣлъ, и ужъ не обманулся!"
   "Такъ чтожь на него долго смотрѣть," закричали въ одинъ голосъ молодцы-удальцы, "откатать его своимъ судомъ, чѣмъ далеко идти, отнять тѣлегу да Кузьмѣ отдать."
   Бился-бился бѣдный Илья и такъ и сякъ, и просилъ и умаливалъ, чтобы тѣлегу не трогали, что она его -- куда-тебѣ, имъ разбойникамъ и дѣла нѣтъ -- отняли, какъ отняли; да еще каждый, какъ правый, далъ Ильѣ хорошаго подзатыльника, приговаривая: "не надсаждай живота, не вози попусту на базаръ тѣлеги пустой; а укралъ тѣлегу и коня воруй, такъ не будетъ на пути остановки; а то, дуракъ, не знаешь снаровки!"
   На томъ дѣло и покончилось, что молодцы-удальцы съ тѣлегой отправились въ одну сторону, а бѣднякъ Илья пошелъ въ другую, безъ телѣги, безъ коня, налегкѣ -- съ тяжкою кручиною на сердцѣ.
  

3 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

И НЕ ЖДЕШЬ ДА НАЙДЕШЬ.

   Идетъ Илья, думаетъ-размышляетъ, и себя ругаетъ, и женѣ спуску не даетъ. Вишь, говоритъ, поганая баба, попробовала сама бы въ городъ товаръ везти; попытала бы сама лиходѣйка, вотъ тебѣ и кумачь и душегрѣйка!.. Нагрѣли мнѣ душу молодцы-сорванцы; пусто ихъ знаетъ, либо то воры-мошенники, либо и впрямь моя тѣлега похожа на тѣлегу Кузьмы грѣшнаго.
   Такъ, то въ слухъ, то себѣ на умѣ, бранился Илья, ругался, не хотя къ городу подвигался, и самъ не зная зачѣмъ идетъ. Вдругъ кто-то стукъ его по плечу, инда вздрогнулъ Илья, глядь: стоитъ передъ нимъ человѣкъ, не то чтобы старъ, не то что бы моложавъ; съ бородой длинной полубѣлою, съ небольшой на маковкѣ лысиной; стоитъ онъ безъ шапки, и смѣется и кланяется, и сверкаетъ глазами сѣрыми изъ подъ густыхъ бровей.
   Не до смѣха было Ильѣ и отъ прежняго, а при такомъ досадномъ случаѣ онъ не вытерпѣлъ, ругнулъ-таки порядкомъ бородастаго дѣдушку да и вымолвилъ: -- чему оскаляешся дѣдъ? Ай радъ, что дожилъ до лысины?
   А старикъ загрохоталъ пуще прежняго и спрашиваетъ: "Да чего же ты, Илья Макарычь, ерепенишься, неужель ты не спозналъ меня?"
   -- Лукавый тебя спознаетъ,-- отвѣчалъ Илья съ досадою,-- вишь ты какія рожи строишь, я этакой ни одной не припомню.
   "Видно тебя лихая кручина беретъ: ты что-то и самъ не свой; ну, коль такъ, не буду тѣшиться, тебя не раскуражишь по прежнему; самъ я по себѣ знаю, что горе вѣдь лыкомъ подпоясано, такъ гдѣ жъ ему въ присядку плясать! Ну-ко поразскажи, что это съ тобою подѣялось?"
   -- Отвяжись, сказалъ Илья, что тебѣ за дѣло про мое горе знать; вишь ты распотѣшился, видно тебѣ чужая бѣда слаще коврижки Вяземской.
   "Оно ты немножко и правду сказалъ, дядя Илья," прибавилъ старикъ, "гдѣ людямъ тынъ да помѣха, тутъ мнѣ смѣхъ да потѣха; это за то имъ отъ меня такой привѣтъ, что я, видишь, прожилъ много лѣтъ, сталъ лысъ и сѣдъ, а всю жизнь нажилъ всего навсего -- вотъ этотъ одинъ кафтанъ, да и тотъ побуднямъ наизнанку выворачиваю, что бы не износить пока умру; а людямъ горе-бѣда не отъ того приходятъ: имъ все не довольно, мало все; хоть чего хочешь придумай, да надавай имъ, все не штука, ихъ все не утѣшишь, имъ только то въ диковинку, чего у нихъ нѣтъ; а и это добудутъ, скажутъ: нѣтъ я просилъ энтова! а попроси, что у нихъ лишнее есть, скажутъ: самимъ мало! такъ вотъ я на нихъ и тѣшусь и смѣюсь и зубоскалю, сколько мнѣ хочется. Вотъ и ты, какъ я тебя знаю, живешь, кажется, хоть не богато, но таки безъ большой нужды, а голову вѣшаешь! Коли лишняго нѣту, такъ вѣдь крѣпко спишь, а коли лишнее хочешь, такъ Бога гнѣвишь! Ну, толкуй же, въ чемъ твоя кручина?"
   -- Да скажи, почему ты меня знаешь, и почемъ смѣкнулъ, что меня Ильею зовутъ?
   "Ужъ изволь ты прежде про свое разсказать, а моя рѣчь пусть впереди останется."
   -- Пожалуй, дядя... какъ тебя?..
   "Да Мартыномъ зовутъ."
   -- Пожалуй, я тебѣ, буде ты доброй человѣкъ, всю правду скажу: не лишняго мнѣ хочется, а у меня и нужное отняли.
   "Такъ видно за лишнимъ погнался?" молвилъ лысый Мартынъ.
   Илья почесалъ затылокъ да на земь поглядѣлъ...
   -- Оно вишь-что, не я, а жена-баба, пусто ее, захотѣла лишняго
   "А ты бабы и послушался?"
   -- Да не послушаешь, коль тебѣ колотятъ языкомъ, что молотомъ, безъ устали, безъ милости,-- дай, да подай, да вынеси!.. такъ ужъ оно лучше, отъ такого горя или изъ дома бѣжать, или добыть-пріискать чего ей хочется.
   "Эхъ братъ, Илья, полвѣка ты дожилъ, а уму-разуму у тебя все еще не водъ; вишь тебя взнуздали словно лошадь рабочую! Я и лысъ, а молодой бабѣ не поддамся, а ты и молодъ да опростоволосился!"
   -- Да, толкуй себѣ, проворчалъ Илья, вѣдь это хорошо только разсказывать, хорошо въ чужомъ дѣлѣ указывать; а на своемъ полѣ не станешь ржи косою косить, за то, что растетъ лебеда между колоса!
   "Ну ладно, Илья, ладно; толкуешь ты и самъ складно, да дѣлаешь шиворотъ на выворотъ!.. не стану я тебя словами учить, языкомъ, что Лопатою, вкладывать ума-разума; а покажу на дѣлѣ; ужъ тогда5 братъ, самъ смѣкай, гдѣ берегъ, гдѣ край; набирайся уму, да не умничай! Еще издали я замѣтилъ по походкѣ, что это ты идешь, и дался диву: зачѣмъ это, думаю, Илья въ городъ пробирается? онъ его, по своей простотѣ, прежде что огня боялся, и идешь ты пѣшь, да и голову повѣсилъ, видно не отъ радости, а кручина видно тяжелая тянетъ буйную къ сырой землѣ!. Вотъ я и поспѣшилъ тебя утѣшить, Илья Макарычь, сердечный ты мой, добрый пріятель, мужикъ-простакъ, женнинъ паголинокъ... А отъ чего я тебя поважаю и этаго не утаю:
   Простъ ты мужикъ, худо дѣлаешь, что своей жены-бабы-хозяйки по дудкѣ пляшешь, а съ другой стороны, доброты въ тебѣ столько, что еслибъ, въ городѣ, отбирать со ста по одному добряку, то и въ половину бы того изъ нихъ не вытопилъ, за то я тебя и люблю Илья Макармчь, любезный! вотъ что.
   Помнишь ли ты, какъ разъ, когда былъ праздникъ въ вашемъ селѣ, поднялъ ты на улицѣ старика больнаго, хмѣльнаго, что валялся у лужи да носомъ окуней ловилъ; поднялъ ты его, и въ избу къ себѣ взялъ, и отливалъ водою холодною, встащилъ на печь, одѣлъ тепло, далъ ночью проспаться, поутру опохмѣлиться, да и отпустилъ въ путь-дорогу, насовавши ему за пазуху, тихонько отъ жены, и лепешекъ здобныхъ и кусковъ разныхъ пироговъ праздничныхъ, да еще въ добавокъ, пятакъ далъ, чтобы, буде отъ усталости, на пути винца хлебнуть захочется, такъ было-бъ на что... Такъ, братъ Илья, не въ похвальбу тебѣ, не всякой сдѣлаетъ; а ты дѣлалъ это не первому и не послѣднему... В старикъ этотъ грѣшный былъ я; хоть я люблю надъ людской бѣдой тѣшиться, но люблю за доброе дѣло и спасибо сказать..."
   -- Такъ не ужъ-то-жъ это ты, дядя Мартынъ?-- спросилъ Илья.
   "Коли все такъ припомнилъ, то видно, что я; а у тебя, вотъ видишь, память плоха: ты не знаешь того въ глаза, кому и добро сдѣлалъ -- прямой дуралей!.. гдѣ тебѣ жить въ городѣ, тамъ не такъ живутъ: тамъ одной рукой замахнутся сдѣлать добро про тебя, а другою ужъ лѣзутъ въ кошель къ тебѣ, чтобы ты не одними поклонами благодарствовалъ, а чтобы было чѣмъ и послѣ помянуть; такъ гдѣ-жъ тебѣ-грѣшному якшаться съ горожанами!"
   -- Оно и я думалъ, что будетъ мудрено,-- молвилъ Илья;-- вотъ еще не въѣзжая въ городъ, такъ ошеломили, что теперь едва пѣшкомъ иду.
   "Ну, Илья, плюнь на все; это бѣда не бѣда, что во ржи лебеда, а вотъ бѣды, какъ ни ржи, ни лебеды. Скажи спасибо, что на меня папа лея; я иду тѣшиться, да одному на это куражу мало; пойдемъ вмѣстѣ; тебѣ теперь продавать нечего, такъ ты свободный купецъ!"
   -- Съ чѣмъ же я, дядя Мартынъ, домой-то вернусь? потѣшишься, потѣшишься, да вѣдь и перекусить захочетъ; а дома жена глаза повытеребитъ за душегрѣйку проклятую!
   "Погоди, постой; научу я тебя, какъ въ городѣ хлѣбъ собираютъ, гдѣ не сѣяли, и какъ женъ уговариваютъ, чтобы онѣ не просили, чего добыть не дешево стоитъ. Пойдемъ же, вотъ и городъ близко; только ты, смотри, не во весь ротъ зѣвай -- и мнѣ не мѣшай, что я буду дѣлать или врать, ты только поддакивай, кажется, эта наука не мудреная, а за нее, порой, въ старосты становятъ и умнымъ зовутъ..."
   Подумалъ Илья: -- да, истинно, надо еще мнѣ поучиться у разумныхъ людей; дядя-то Мартынъ, видно, малый не дай-промаха. Обѣщался Илья слушаться, и проситъ понаучить, какъ на снѣгѣ жить. Вотъ и пошли они вмѣстѣ однимъ путемъ-дорогою.
  

4 ПРИКЛЮЧЕНІЕ

ВОТЪ КАКЪ НАДО ПОРОЮ ЖИТЬ ВЪ ГОРОДѢ.

   Вошли въ городъ: фу-ти-пропасть, какой тутъ-гамъ, экая толкотня... и лошадей-то и народу-то какая пропасть, и кавалеровъ-офицеровъ ходитъ по улицамъ такъ много, какъ сорокъ въ селѣ; а палаты-то, палаты-то -- батюшки свѣты, все каменпыя, да такъ уемисты, что въ иную палату всю деревню упрячешь и съ деревенскимъ старостою; а взглянуть на крышу, такъ шапка и валится!
   Разинулъ ротъ Илья и руки порастаращилъ дивуючись; а дядя Мартынъ стукъ его по затылку: "гляди, молвилъ, Илья, подъ ноги, а рта неразѣвай, не то ворона влетитъ!" Поопомнился Илья; и впрямь, думаетъ, въ городѣ вѣдь и вороны чай не то, что у насъ въ селѣ! И пошелъ рядомъ съ дядей Мартыномъ, изрѣдка поглядывая по сторонамъ и всему втихомолку дивясь. А и было чемъ подивиться! Идетъ, примѣрно, барыня; такая пестрая, разряженая, на головѣ у ней сдѣлана изъ плетеной соломы какая-то покрышка и на той покрышкѣ цвѣты всякіе -- точно сей-часъ распустились, а цвѣты тѣ всѣ лентами поперевязаны; идетъ она, выступаетъ, какъ пава птица; платье на ней такъ кругомъ и порастапырилось, и ножекъ-то не видать, а хотѣлось бы взглянуть: во что онѣ обуты, въ коты, или въ чеботы?.. За барыней идетъ барчонокъ; на немъ синій кафтанъ, обшитъ по краямъ золотомъ и стянутъ золотымъ поясомъ; а на головѣ высокая красная шапочка притянута ремешкомъ крѣпко на крѣпко: чтобъ, видишь, держалась на боку, а не сваливалась. И несетъ онъ на рукахъ платокъ не платокъ, коверъ не коверъ, а что-то такое большое, выстроченное цвѣтами узорчатыми, обшитое бахромкой диковенною; и несетъ онъ собачку такую маленькую, да такую махнатую, что ни видно у ней ни ногъ ни хвоста, а видно только рыльце съ тремя черненькими пятнушками; еще несетъ въ рукахъ какой-то струментъ, ужъ не знаю, на что такой и устроенъ; онъ, этимъ струментомъ, позади барыни, такіе штуки выкидываетъ, что инда чудно смотрѣть: вытянетъ оттуда къ себѣ палочку, струментъ съежится, и треплется точно лахмотья на него навязаны, а какъ посунетъ палочку, то онъ и растянется, и станетъ точно грыбъ большой!. такая диковенка!
   Вотъ этотъ барченокъ, совалъ, совалъ палочку, да и оступился, и выронилъ въ грязную лужу собаченку шершавую завизжала не путемъ сердечная! Какъ барыня оборотится, да какъ учнетъ лупить но щекамъ барченка; видно за то, что собачепку-то въ грязь увязилъ, онъ бѣдняжка, и такъ и эдакъ, и собаченку-то ужъ вытащилъ, да съ попыховъ ну съ нее тѣмъ ковромъ, что на рукахъ песъ, грязь обтирать... Господи ты мой, какъ барыня завопила!.. и шапку съ барченка сорвала и волосы ему порастрепала... онъ сердяга, совсемъ ошеломѣлъ, и не разберетъ видно, что барыня-то толкуетъ: она уже старая престарая, такъ словъ-то и не выговоритъ, а только слышно: шамъ, шамъ, шамъ.
   Тутъ дядя Мартынъ съ Ильей поворотили въ другую улицу и не видали, чѣмъ это дѣло покончилось; только нашъ Илья смѣкнулъ про себя: видно-де въ городѣ житье бояринамъ хуже чѣмъ боярынямъ!
   Прошли Мартынъ съ Ильей улицу и вышли на площадку ровную, пространную; а въ томъ просторѣ такая тѣснота, такая давка, народу столько, что пушкой не пробить. Стоятъ воза нераскрытые, всякой всячиной набитые; съ огурцами, съ морковью, съ рѣпою и съ разной потребою.
   -- Что это такое? спрашиваетъ Илья.
   "Вотъ, не знаешь!.. вишь базаръ..
   -- Ой? такъ это базаръ?
   "Да теперь смотри, Илья, держи ухо востро, что я буду говорить, ты только головою кивай, или поддакивай; а перечить не смѣй! Да пооглядись-ко, не лежитъ ли что у тебя въ карманѣ?
   -- Чему лежать!.. Только и есть пятака съ три.
   "Ну такъ положи ихъ подальше за пазуху, здѣсь и этому спуску не дадутъ, да вотъ еще что: когда я тебя легонько въ бокъ толкону, то ты этими пятаками и побрякивай, понимаешь?"
   -- Пожалуй, изволь; да къ чему жъ это?
   "Ужъ не твое дѣло спрашивать, только слушайся."
   Обходятъ они воза, ходятъ кругомъ да около. Дядя Мартынъ все овощь торгуетъ, все о цѣнѣ спрашиваетъ; беретъ съ возовъ то рѣпу то морковь, то огурецъ то ябкоко, откуситъ половину да подаетъ Ильѣ доѣсть, а самъ его спрашиваетъ: "что, хозяинъ, дорогонько?" Илья поддакиваетъ да кивнетъ головой, а самъ съ голодухи оплетаетъ, что Мартынъ подаетъ, по пословицѣ: голодному Ѳедоту и рѣпа въ охоту. Мужички-продавцы слыша ихъ рѣчь, такъ къ нимъ и лѣзутъ чуть не въ драку, тотъ морковь подноситъ къ самому рту, тотъ лукъ суетъ въ руки, тотъ рѣдьку кладетъ за пазуху... всякой къ себѣ тащитъ, всякой кричитъ: "ко мнѣ, хозяинъ! сюда поди! и спѣлѣе купишь, и слаще будетъ, и дешевле уступлю! "дядя Мартынъ раздобарываетъ со всѣми одинъ..." Нѣтъ, говоритъ, нѣтъ; хозяину все дорогонько кажется и не такъ чтобы товаръ хорошъ!" а самъ обираетъ, что ему даютъ; кладетъ то въ карманъ, то за пазуху, то Ильѣ суетъ, что лишнее, приговариваетъ: "попробуй, хозяинъ! это, кажись, туда и сюда?"
   Вотъ, какъ понабилъ карманы, понаклалъ за пазуху, тащитъ Илью отъ возовъ. Ужо, говоритъ, лучше попозднѣй зайдемъ: а то вишь какая сумятица; гдѣ теперь что-нибудь купить, слова толкомъ ни сказать ни разслушать нельзя!
   Отбились отъ возовъ. Ну, Илья, пойдемъ подалѣе; умнижъ хорошенько, что на пробу взялъ; да стучи пятаками-то почаще; плохо звѣнятъ!
   Идутъ мимо большой лавки, чтъ съ парусиннымъ навѣсомъ стоитъ; разложены тамъ хлѣбы печеные, вареная печенка, да рыба сушеная, подошелъ Мартынъ, хвать ломоть хлѣба да въ ротъ, другой ломоть Ильѣ въ зубы, а продавецъ увидалъ; да большой ножъ надъ кускомъ печенки ужъ и держитъ наготовѣ, и спрашиваетъ: на сколько прикажешь отрѣзать?
   "Постой, говоритъ Мартынъ," этаго добра у насъ и дома дѣвать некуда; а вотъ лучше хлѣбъ-то покажъ, отрѣжъ-ко отъ свѣжаго, съ верхней корочкой, да чтобы и нижняя была!"
   Отхватилъ продавецъ ломоть, что двоимъ не съѣсть; дядя Мартынъ отломилъ малинькой косочикъ, откусилъ чуть-чуть да подалъ Ильѣ.
   "Что, хозяинъ, какъ скажешь: съ песочкомъ никакъ?
   -- Да, молвилъ Илья.
   "То-то же, братъ купецъ, насъ не проведешь! твои хлѣбъ не одинаковъ, сыръ, вотъ этотъ получше, что давича пробывали!"
   -- Да тотъ, хозяинъ, вчерашній, сказалъ продавецъ.
   "То-то и есть, ты какъ пекъ вчерашній, такъ бы испекъ и нынѣшній; къ тебѣ бы покупатели каждый день и навертывались!"
   -- Да кажись, хозяинъ, и тотъ и другой изъ одной муки.
   "Изъ одной муки, да въ разное время въ квашню кладенъ; вотъ и эта рыба, примѣрно, изъ одного озера, а вкусъ-то небось не одинъ!" И началъ Мартынъ перебирать рыбу на лоткѣ, искать въ ней разницу; а самъ все съ продавцемъ на счетъ хлѣба раздобарываетъ.
   Вдругъ чуетъ Илья, что къ нему что-то въ карманъ ползетъ... хвать, анъ тамъ рыбій хвостъ торчитъ!.. что за пропасть, лѣзетъ сама, подумалъ Илья, вытащилъ ее, да и показываетъ продавцу... смотри-ко рыба то... Не успѣлъ онъ кончить, какъ Мартынъ выхватитъ ее у него, да скорѣй къ себѣ за пазуху; а самъ какъ на Илью вскинется...
   "Эхъ, хозяинъ, накупилъ добра да и хвастаешься!.. ты тамъ купилъ и здѣсь купи, а домой придешь такъ и разсматривай; которая лучше, тамъ и станемъ брать!.. а то продавца удивить хочешь чтоль? будто онъ своего товара не видывалъ!"
   Самъ какъ сунетъ Илью въ бокъ, а Илья вспомнилъ что это значитъ и ну пятаками гремѣть.
   "Ну вотъ" началъ опять Мартынъ, "и деньгами чванишься!.. Ихъ братья и это видала! они видятъ по рылу, что въ карманѣ не рубль не полтина!.. Такъ ли, хозяинъ, я говорю?"
   -- Да, сказалъ Илья.
   То-то же и есть; стало неча спѣсивиться! а вотъ лучше что про хлѣбъ-то скажешь? хорошъ или нѣтъ, кажется, живетъ?..
   -- Да отвѣчалъ Илья.
   "Ну, не совсѣмъ-то да!" отвернулся Мартынъ и шепнулъ продавцу на ухо: "вѣдь богатъ мужикъ, а куда глупъ да простъ!" Продавецъ разсмѣялся, а Мартынъ лысый откашлянулся и спрашиваетъ: почемъ же хлѣбъ-то за пудъ?
   -- Лишняго не возму, хозяинъ, дешевле другаго продамъ, а хлѣбъ знатной, не хуже пряника!
   "Да, про голоднаго," молвилъ Мартынъ, "не што, а кто дома каши поѣлъ, такъ твоего хлѣба и въ ротъ не возметъ; на-ко, хозяинъ, возми ломоть-то, дома бабамъ покажемъ, а то мы съ тобой видно оба плохо знаемъ толкъ, сколько у тебя пудовъ, любезный?"
   -- А вамъ сколько требуется?
   "Да количество порядочное. Вотъ насъ у хозяина работниковъ десять; а ѣдимъ-то мы каждый за двоихъ, такъ выходитъ двадцать, да хозяинъ одинъ это двадцать одинъ; вотъ ты и смѣкай по скольку на брата въ день!
   Пока онъ этакъ разговаривалъ, Илья опять почуялъ, что къ нему лѣзетъ рыба въ карманъ, однако вытащить не посмѣлъ, а упряталъ ее подалѣе.
   "Такъ приготовь-ко пріятель, къ ужину побольше, или лучше завтра утромъ вели привезть; а мы съ хозяиномъ явимся."
   -- Очень хорошо, почтенные, довольны останетесь.
   Проважаетъ ихъ продавецъ, и благодаритъ и кланяется, и проситъ не забыть сдѣлать посѣщеніе, позакупить всякаго съѣснаго, увѣряетъ, что все будетъ лучшее.
   Отошли подалѣе отъ базара.
   "Пойдемъ, говоритъ Мартынъ "теперь вонъ изъ города, а то, пожалуй и вправду заставятъ купить. Тыже такой ротозѣй, Илья, не въ укоръ сказать, сунулъ я тебѣ давича рыбу въ карманъ, а ты ее вздумалъ опять на лотокъ выкладывать! Ну скажи, умпо ль это?"
  

5 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

БЕРИ ИЛЬЯ, КОЛЬ КОБЫЛКА ТВОЯ

   Только хотѣлъ что-то Илья сказать въ оправданіе, какъ мужикъ съ полнымъ возомъ клюквы, заоралъ на всю улицу...
  
   По ягоду, по клюкву,
   По хорошую, крупну!
   Экая прекрасная;
   Что дѣвушка красная --
   Румяна, ядряна,--
   Зерно къ зерну подобрана!."
   Эй, поскорѣй,
   Раскупайте живѣй,
   Кому ягоду клюкву
   Крррррупну!..
   По ягоду по клюкву.
   По хорошую по крупну!
   Пріѣхала клюква
   Изъ Калуги въ Москву
   На бѣлой лошадкѣ,
   На красной телѣжкѣ...
  
   Глядь дядя Илья въ сторону и сталъ какъ вкопаной: его вороная кобылка идетъ повѣся голову за какимъ-то взрослымъ дѣтиною, да и дѣтина-то былъ одинъ изъ тѣхъ молодцевъ-удальцевъ, съ которыми Илья на дорогѣ встрѣтился, свою телѣгу везучи въ городъ. Кинулся Илья, схватилъ лошадь подъ устцы и заоралъ, какъ у себя на селѣ: "батюшки родимые, помогите!.. ведетъ этотъ плутъ разбой никъ мою кобылу, онъ у меня ее утромъ стянулъ!"
   Дѣтина выпучилъ глаза на Илью, смотритъ, какъ будто не признаетъ. "Что ты, говоритъ, съ ума спятилъ, что ли? Что ты на добрыхъ людей кидаешься, аль бѣлены объѣлся?"
   -- Чего объѣлся, полно непутный прикидываться!.. здѣсь есть люди добрые; это вѣдь не на полѣ, гдѣ пятеро на одного! Дядя Мартынъ! скажи хоть ты честнымъ людямъ, что кобылка моя! Гдѣ ты, дядя Мартынъ?
   Не видать дяди Мартына, а народу столпилась тма-тмущая; кто смѣется, кто за Илью заступается, кто за дѣтину стоитъ, кто обоихъ ругаетъ-бранитъ... вдругъ ѣдетъ мимо начальникъ города.
   Что это за толпа? Что тутъ такое?.. подъѣхалъ поближе, видитъ -- мужикъ у мужика рветъ изъ рукъ поводъ лошади, инда та чуть не падаетъ. Велѣлъ къ себѣ подозвать ихъ обоихъ.
   "Чего вы шумите, неучи?"
   -- Да вотъ, батюшка, Г-нъ исправникъ, или какъ вашу милость... этотъ вотъ у меня сегодня утромъ лошадь стянулъ; я поймалъ его теперь, а онъ увѣряетъ всѣхъ людей, что лошадь его, когда она моя доморощеная!..
   -- Онъ несетъ невѣсть что, Ваше Высокоблагородіе, отвѣчалъ другой, мои домашнія знаютъ всѣ, что лошадь моя, уже пять лѣтъ, какъ я ее на базарѣ купилъ.
   -- Чертъ же васъ и впрямъ разберетъ! молвилъ начальникъ, а отправить васъ обоихъ на съѣзжу"
   -- Откуда ни возмись вдругъ вывернулся дядя Мартынъ, бухъ на колѣна передъ начальникомъ.
   "Батюшка, отецъ-командиръ милостивый! Ваша премудрость извѣстна всему городу, вы въ одну минуту рѣшаете всякое дѣло; благоволите и это тутъ же покончить: потому-что, изволите видѣть, отъ праваго и мнѣ на долю что-нибудь достанется, а я тѣмъ и живу, что правыхъ оправдываю!.. Одинъ изъ этихъ молодцевъ говоритъ, что лошадь его, доморощеная, а другой, что онъ ее пять лѣтъ какъ купилъ, вы своею премудростію это тотчасъ разрѣшить можете; вотъ изволите видѣть..."
   Хвать лысый Мартынъ съ чужаго воза рогожку да и набросилъ ее на голову вороной кобылѣ, и опять обернулся къ начальнику.
   "Вотъ батюшка, командиръ милостивой, извольте поступить, какъ вы уже прежде съ плутами-мошенниками дѣлывали, извольте спросить, буде они давно лошадь знаютъ, то скажутъ правду; пусть объявятъ вашей милости: на какое око кобыла крива?"
   -- Дѣльно, старикъ, говоритъ начальникъ, дѣльно! Я самъ люблю скорой судъ и рѣшенье, и тотчасъ по глазамъ узнаю мошенника! Пусть будетъ такъ. Ну, олухи, говорите: на которой глазъ лошадь крива?
   Хотѣлъ было Илья слово вымолвить, дядя Мартынъ какъ сунетъ его въ бокъ, да какъ крикнетъ на него: "постой, молчи, не смѣй перечить, да съ своимъ глупымъ словомъ соваться впередъ передъ его милостью; а ты, прибавилъ онъ, обращаясь къ взрослому дѣтинѣ, ты отвѣтъ держи Его Высоблагородію, о чемъ его милость изволить спрашивать, отвѣчай, ну, на какое око лошадь крива?"
   Взрослый дѣтина позамялся, взглянетъ то на начальника, то на лошадь рогожей покрытую... пусть, говоритъ, тотъ скажетъ впередъ, если онъ увѣряетъ, что лошадь его доморощеная.
   "Да ты" заговорилъ опять лысый Мартынъ, "не вертись, какъ бѣсъ передъ заутреней, не мотай хвостомъ передъ носомъ его милости, нашего командира и начальника, онъ знаетъ всю подноготную, не провести его вамъ плутамъ-мошенникамъ! Вѣдь что тотъ скажетъ и ты соврешь; а подойди учтиво-вѣжливо, да скажи толкомъ-тихомолкомъ его милости, на какое око кобыла крива; а Его Высокоблагородіе послѣ благоволитъ и другому допросъ учинить!
   Дѣльно, дѣльно, сказалъ начальникъ, я такъ и хочу поступить! Ну, говори ты, первый плутъ, на какой глазъ кобыла крива?
   Дѣлать нѣчего; дѣтина подошелъ къ начальнику и молвилъ шопотомъ, что лошадь-де крива на око лѣвое, если, то есть, посмотрѣть на нее съ рыла. А если съ хвоста взглянуть, то выйдетъ, что она крива на правое!
   Да я въ толкъ не возму, закричалъ начальникъ; ты скажи прямо, безъ увертокъ, на которое крива?
   -- Если прямо, Ваше Высокоблагородіе, посмотрѣть, то оно и выйдетъ, какъ я вамъ докладывалъ!
   Лысый Мартынъ опять тутъ подсунулся.
   "Вы не извольте, Ваша милость, командиръ батюшка, такъ много безпокоиться, извольте другаго допросить, пусть этотъ молвитъ теперь безъ запинки, а прямо, чисто-на-чисто... ну, подойди теперь къ Его Высокоблагородію и скажи ему по чистой правдѣ, буде вѣдаешь, не вертись на словахъ, его милость, начальникъ нашъ, сей-часъ признаетъ плута, если не толковито говорить начнетъ; ну, объявляй: на какое око кобыла крива?"
   -- Да она жъ вовсе у меня и крива не была, отвѣчалъ Илья, а можетъ этотъ разбойникъ ей глазъ выткнулъ, такъ ужъ не вѣдаю съ которой стороны.
   "Ладно," подхватилъ Мартынъ, "довольно, не ври лишняго! Его милость нашъ отецъ командиръ теперь самъ разберетъ и дастъ вамъ судъ и расправу!.. Такъ вотъ, изволили выслушать, Ваше Высокоблагородіе: сей дѣтина говоритъ, что кобыла крива дѣйствительно на одно око; а оный мужичекъ утверждаетъ, что она будто совсѣмъ не крива. Вотъ вы сію минуту можете распознать и ложъ и правду, и чья рѣчь прямая и чья кобыла вороная!.. Благоволите мнѣ приказать открыть ее да вамъ показать."
   -- Открой! сказалъ начальникъ.
   Сдернулъ рогожку лысый Мартынъ, оказалась лошадь нисколько не крива; а такъ здорова на оба глаза, и такіе они у ней зоркіе, хоть бы тебѣ у любаго подъячаго.
   Когда понялъ дѣло начальникъ, не былъ онъ, въ самомъ дѣлѣ, какъ Мартынъ утверждалъ, ни мудръ, ни хитеръ, а таки смѣтливъ, то, желая, показать передъ народомъ свой разумъ и правду, тотчасъ приказалъ дядѣ Ильѣ лошадь отдать безотговорочно; лысому Мартыну выдать за труды пять алтынъ, а дѣтину взрослаго велѣть отвести, для расправы, куда слѣдуетъ, и сказалъ ему, при всѣхъ собственноустно, во всеуслышаніе, чтобы люди знали, почитали и дивилися...
   -- Я, сказалъ, тебя давно замѣтилъ любезнаго, призналъ тотчасъ твое плутовство, какъ ты началъ на рѣчахъ путаться... э, э!.. ты вздумалъ одурить меня, вашего начальника? видно ты малый не вялый, грамоты не знаешь, а ѣшь пряники писаные... погоди, я съ тобой раздѣлаюсь!
   Потащили дѣтину два усатыхъ сержанта, а нашъ Илья съ хлопотливыми" Мартыномъ взяли кобылку и пошли своею дорогой.
   Отошли не много, а Илья и заоралъ опять на всю улицу. Дядя Мартынъ! а какъ же мы забыли: а гдѣ телѣга-то моя, и мѣшки съ просою, съ гречею и съ прочимъ?..
   Дядя Мартынъ заткнулъ ему ротъ руковицею и молвилъ строгимъ голосомъ: "что ты, дура-голова, орешь, попусту ротъ дерешь! Скажи спасибо, что кобылу-то отбили кое-какъ, а гдѣ тутъ другаго чего доискиваться, дурень ты этакой, простокваша не доспѣлая! Еслибъ тебя давича повели на расправу, то.. ты видно не слыхалъ дѣльной городской поговорки: у кого пропало, у того бы въ горлѣ торчало, а кто укралъ, тому на здоровье! это ужъ случай такой вышелъ -- свое добро взять, я псамъ тому дивлюсь. Видно за твою дурь Богъ посылаетъ! Теперь молчи, ни-шни!.. а не то смотри, ударишь челомъ своимъ добромъ!
   Нашъ Илья былъ глупъ да простъ, такъ послушался, не сталъ умничать, да учить бывалаго, какъ парня малаго; замолчалъ и пошелъ себѣ тихо, посматривая на свою вороную кобылку, и дѣйствительно радуясь, какъ будто ему подарили ее.
  

6 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ИЛЬЯ ДА МАРТЫНЪ ДУХЪ ПЕРЕВЕЛИ, ПОЗАВТРАКАЛИ

   Шли они долго, да опять пришли къ концу города.
   "Пойдемъ," сказалъ Мартынъ Ильѣ, "пойдемъ вонъ туда, къ концу рощи; ты пустишь пока лошадь на траву да и сами мы закусимъ чѣмъ Богъ послалъ s вишь у насъ теперь есть кое-что, хоть некупленое, а ѣсть можно. Ступай вонъ на энту лужайку, привяжи коня къ кустарнику да отдохни; а мнѣ дай-ко твои три пятака; я добѣгу, да принесу приправы къ нашему завтраку: вѣдь вина-то вишь не даютъ на пробу, такъ не придется хлѣбнуть, если денегъ не дашь; будетъ того, что и закуску такъ припасли.
   Пошелъ Илья къ рощѣ съ своей вороной кобылкой; а дядя Мартынъ, увидавши за полверсты елку, что торчала надъ дверьми, откуда рысь взялась, пустился туда опрометью и минутъ чрезъ пять воротился къ Ильѣ съ гостинцемъ, живой водицей, зеленымъ виномъ, что зовутъ горѣлкою.
   "Вотъ Илья" говоритъ "теперь мы съ тобой, какъ рыба съ водой, попьемъ, поѣдимъ, побесѣдуемъ и что дальше дѣлать посовѣтуемъ. Ну-ко, качай во здравіе да не сведи на упокой, милый мой, а то ты больно мягкопекъ, ужъ если жена изъ тебя что хочетъ дѣлаетъ, то вино и подавно съ ума свихнетъ!.. Ну-же, чего струсилъ? я это такъ, къ слову сказалъ; пей, не робѣй, если налили, неси въ ворота, гдѣ усъ да борода!.. Вотъ такъ-то! теперь и я хлѣбну... Будь здоровъ!"
   Такъ себѣ-потолковали, поѣли, попила наши товарищи; послѣ принялись думу думать.
   -- Дядя Мартынъ, сказалъ Илья, неужто мнѣ домой только придти съ кобылой вороной?.. Вѣдь жена чай спроситъ, гдѣ телѣга и мѣшки съ просомъ, съ гречей и прочее... и душегрѣйка проклятая, чтобы пусто тому, кто ее и выдумалъ! Какъ же быть, дядя Мартынъ?
   "Не отвѣта ты бойся передъ женой. Илья милый мой, а думай какъ бы поправиться опять хозяйствомъ: вѣдь телѣгу чай тебѣ нужно имѣть, и деньги чай нужны, которыя ты хотѣлъ за товаръ получить?"
   -- Какъ же, дядя Мартынъ, какъ же ненужны... Все бы нужно... и душегрѣйка проклятая...
   "Ты опять свое несешь! Ну, скажи женѣ, коли боишься, что телѣгу-молъ волки съѣли; а душегрѣйку я тебя научу какую про жену припасти!.. Однако мы, кажись, довольно посидѣли, пойдемъ-ка на работу; надо денегъ добыть да телѣгу купить; снаряжу я тебя всемъ и тогда ступай съ Богомъ во свояси; да смотри, помни, что я тебѣ покажу и растолкую и ужъ въ городъ, любезный, берегись ѣздить: на меня, соколъ, не всегда нападешь, такъ опять пѣшь да голъ домой побредешь!"
   -- Меня теперь и калачемъ не заманишь пода: только бы душегрѣйку-то, дядя Мартынъ!..
   "Ладно, ладно, будетъ душегрѣйка: жена скажетъ спасибо; научу я тебя, какъ ее безъ портнаго и шить и кроить, ты хоть къ каждому празднику послѣ женѣ давай!"
   Илья инда-ахнулъ отъ радости: пуще всего думаетъ, что жена не станетъ ругать.
  

7 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ЛЫСЫЙ МАРТЫНЪ ИЛЬЮ УДИВИЛЪ.

   Покуда они шлялись по рынку, да по городу возились съ конемъ, да вотъ здѣсь-то на досугѣ талалакали, уже наступилъ и вечеръ.
   "Теперь," говоритъ Мартынъ, надо искать мѣстечька теплаго, да ночлега сытнаго, безобиднаго; что бы за него платы не давать, а было бы съ чѣмъ завтра поутру встать! Пойдемъ же; есть у меня на примѣтѣ одинъ дворянинъ; баринъ не большой, да богатъ; не больно тароватъ, да не слишкомъ уменъ, къ иному и голую руку за пазуху всунешь, да нечего унестъ, а къ этому можно и въ рукавицѣ залѣзть! Пойдемъ къ нему. Смотрижъ, у меня не изволь врать да орать; хоть на все смотри волкомъ, да только думай тихомолкомъ; а не все, что въ головѣ шебортитъ, съ языка спускай!"
   Встали, Богу помолились, отправились; взяли-отвязали кобылку и пошли путемъ дорогою, прочь отъ города. Шли-шли таки довольно, пріусталъ Илья; что, дядя Мартынъ, не сѣсть ли намъ на лошадь, буде еще дорога дальняя?..
   "Не нужно, теперь близко: смотри, видишь деревня чернѣется, а вотъ высокія хоромы, это самое жилье того барина!.."
   Стали подходить ближе, вдругъ захромалъ нашъ Мартынъ точно закованый.
   -- Что это съ тобою? спросилъ Илья.
   "Нишни, молчи, не ворчи: видишь, что я такой уродился, видишь у меня отъ рожденія нога болитъ, а ты не перечь!"
   Подивился Илья Макарычь на такую штуку Мартынову, да подумалъ: ну пусто съ нимъ. Можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ такъ тутъ надобно!
   Вошли они прямо на барскій дворъ; а у барина веселье пиръ-горой!.. Родила ему жена сына, такого хорошенькаго, черноглазинькаго, черноволосинькаго, румянинькаго, горбоносинькаго, точно учитель французъ, что прошлымъ лѣтомъ у него дѣтей училъ; такъ баринъ и не нарадуется, что это за удача такая!..
   Вошли на дворъ паши товарищи, оступила ихъ челядь боярская, и спросить не успѣли, всѣ такъ и вскрикнули: да это нашъ лысый хромой Мартынъ! кинулись доложить барину; баринъ тотчасъ велѣлъ его къ себѣ позвать.
   Лысый Мартынъ отвѣчаетъ: "что-де пришелъ онъ втроемъ, съ дядей Ильей да съ конемъ, такъ пусть доложатъ барину: кому изъ нихъ онъ прикажетъ въ конюшню, а кому въ хоромы идти: а то чтобы, по незнанію, не сдѣлать вопреки его милости, не затесаться туда кошу не слѣдуетъ!"
   Баринъ, услышавъ замысловатый отвѣтъ, выбѣжалъ самъ, на крыльцо, кликнулъ Мартына.
   "Что прикажете, батюшка, ваше благородіе?"
   -- Чего ты, дурень, ко мнѣ нейдешь?"
   -- Не смѣю, батюшка, извольте сами датъ чередъ, кому идти впередъ! здѣсь насъ три скота, не считая дворни да вашей милости. "
   Баринъ засмѣялся. А кто же этотъ твой товарищъ, и что же это у васъ за конь такой?
   "Это... это позвольте вашей милости тихонько вымолвить!"
   -- Ну, подойди ближе, говори, что это?
   "Это конь волшебный, покойнаго Кащея безсмертнаго!.. конь этотъ былътрехногой, да какъ неловко кузнецу за нечетъ подковъ платить, такъ ему, коню, четвертую ногу и придѣлали, а вонъ энтотъ мужичекъ, большой ворожея, знахарь и угадчикъ, злымъ людямъ не потатчикъ, и съ добрыхъ людей но алтыну беретъ за каждое слово, которое имъ въ угоду совретъ."
   -- Неужто онъ и впрямъ колдунъ?
   Колдунъ, не колдунъ, а какъ я вашей чести докладывалъ небольно простъ: прикажите ему, ради потѣхи и увѣренія, глаза завязать, да посадить на кобылу волшебную, хоть задомъ напередъ, такъ онъ ощупью найдетъ-разберетъ гдѣ голова у коня приставлена, и гдѣ хвостъ торчитъ.
   Баринъ хохоталъ-хохоталъ, да велѣлъ молодцевъ повести къ гостямъ, а кобылу ихнюю поставить въ свою конюшню и задать ей овса.
   Между тѣмъ баринъ вполовину повѣрилъ Мартыну, что Илья колдунъ дѣйствительной, и велѣлъ тихонько, когда сядутъ за столъ ужинать, поставить на столъ накрытый судокъ и посадить въ него ворону живую въ намѣреніи узнать, отгадаетъ ли ворожея Илья, что тамъ запрятано.
   Привели пріѣзжихъ пѣшеходцевъ предъ гостей барина. Хохочутъ надъ ними, подсмѣиваются; лысый Мартынъ за пятерыхъ и отвѣчаетъ и спрашиваетъ, а Илья, боясь проболтаться, сидитъ какъ сычь; развѣ нѣтъ-нѣтъ да поддакнетъ Мартыну лысому, а тотъ какъ лиса юлитъ.
  

8 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ИЛЬЯ ВОРОЖЕЕЙ СДѢЛАЛСЯ.

   Сидѣлъ-сидѣлъ такъ нашъ грѣшный Илья, да понаѣвшись досыта рѣпы, рѣдьки и прочаго снадобья, какъ, простите на правдивомъ словѣ, какъ икнетъ на всѣ комнаты!.. такъ отъ него гости и прыснули въ разныя стороны, одинъ Мартынъ, какъ бѣсъ подвернулся тутъ, кинулся обнимать-цѣловать дядю Илью, приговаривать: "неужто въ правду дядюшка? неужто можно, благодѣтель мой?.." да какъ бухнетъ въ ноги барину "отецъ, окажи милость, не дай умереть калекою, а закажи лучше поминать вѣковѣчно тебя! Брось ему золотой, онъ хоть малой не скупой, да не безъ корысти!.. вишь онъ обѣщается какую штуку сварганить надо много грѣшнымъ: вотъ ты отецъ и благодѣтель видишь и знаешь, что я хромъ отъ природы, что мнѣ ни за сто полтинъ на за полсотни рублей прямо не пройдтить... а онъ говоритъ теперь: что вотъ-де только дунуть да плюнуть ему, такъ вишь я, при твоихъ глазахъ, такъ трепака и почну отдирать!.. Да безъ золотаго вишь нельзя по его лукавому павожденію... повели такое чудо совершить, дай ему золотой, тогда я по гробъ слуга твой!.."
   -- Изволь, сказалъ баринъ; не постою, лишь бы такъ было!.."
   И всѣ гости завопили: "а ну, ну, пропляши трепака!"
   Вынулъ баринъ золотой, далъ Ильѣ: а Илья стоитъ сердечный, хлопаетъ глазами, что сычь: не знаетъ что такое дѣется и чего отъ него хотятъ.
   Мартынъ къ нему: "ну, дядя Илья, обѣщалъ, такъ исполни!.. не хотѣлъ ты пережь за полсотни, а теперь за золотой слово далъ... ну, дунь да плюнь!.. да нуже скорѣй, слышь и музыка заиграла.. ну, скорѣй!.."
   Дунулъ, плюнулъ Илья и смотритъ дивуется, что будетъ изъ этого.
   Какъ нашъ Мартынъ принялся отдирать вприсядку, инда полъ дрожитъ, ни хромаетъ, ни ковыляетъ, а такъ отплясываетъ, хоть бы тебѣ дватцатилѣтнему парню у себя на свадьбѣ плясать, или сороколѣтнему на похоронахъ у благой жены! такъ вотъ и дуетъ, только вѣтеръ гудетъ.
   Вся бесѣда боярина диву далась! и то чудно, что хорошо вприсядку пошолъ, и то мудрено, что старый да лысый вертится проворно безъ устали!
   Вотъ поколчилась потѣха, повершился пиръ, запросили ноги отдыха, а брюхо приправы съѣстной; накрыли на столъ и начали гостей ухаживать... посадили тутъ же, ради потѣхи, и нашихъ ребятъ, колдуна Илью да Мартына излеченнаго.
   Баринъ показываетъ на закрытый судокъ и спрашиваетъ: а ну, молодецъ-проходецъ-всевѣдецъ! скажи-ко во всеувѣданіе: что это такое за кушанье?..
   Мартынъ посунулъ Илью въ бокъ, тотъ вида ухнулъ во весь столъ, а Мартынъ подставилъ свое ухо къ его бородѣ да и слушаетъ, а послѣ обратился съ отвѣтомъ къ боярину: "осмѣлюсь, ваше благородіе, моимъ словомъ потревожить вашу честь, онъ шепчетъ такую вѣсть: залетѣла-де ворона въ высокія хоромы: почету много а полету нѣтъ! вотъ его правдивый отвѣтъ. Больше жъ не гугукнетъ...
   Баринъ инда руками ударилъ объ-полы: эку штуку мужикъ сказалъ... провѣдалъ-узналъ, что въ судкѣ ворона запрятана!.. А чего тебѣ, грѣшному Ильѣ и въ умъ не пришло о чемъ спрашивали, а лысый Мартынъ на удачу сказалъ, да какъ разъ словомъ на дѣло попалъ! Баринъ велѣлъ садокъ съ вороной прочь унести.
   А тамъ дальше и дальше, лысый Мартынъ такъ разпотѣшился, что морилъ всѣхъ со смѣха; всѣ бояре поджавши животы регочутъ, смѣются такъ, что мочиньки нѣтъ.
   А дядя Илья смотрѣлъ, смотрѣлъ на нихъ, скучно ему стало, какъ зѣвнетъ во весь ротъ... такое затянулъ о-у, что всѣ хохотать перестали, а на него уставились.
   И тутъ нашъ лысый Мартынъ опять таки крюкъ ввернулъ, опять вывернулся: подбѣжалъ къ Ильѣ да и засунулъ ему въ ротъ чуть не весь кулакъ, приговаривая: "будетъ, дядюшка, право будетъ; вѣдь гости тебѣ не дадутъ больше, какъ по рублю; будетъ, побереги лучше на завтра, что сегодня припасъ; не все, что въ кошелѣ есть, на земь мечи, эй, недостанетъ въ постъ на калачи! А не хочешь слушать, скажу барину, лишнее выдастъ, а велитъ сдѣлать!"
   -- А что такое?-- спросилъ баринъ,-- что онъ можетъ сдѣлать?
   "Да что, родимый, вретъ!" отвѣчалъ Мартынъ. "Выпилъ онъ липшее, такъ и вздумалъ штуки выкидывать: вишь дай ему каждый гость по рублю, да твоя милость хоть пять полтинъ, такъ вишь хочетъ онъ заставить вилку съ ножемъ по столу плясать!"
   -- А ну, ну,-- сказалъ баринъ,-- мы и за тѣмъ не постоимъ, пусть его выпуститъ штуку такую, изволь, дадимъ хоть всѣ по пяти полтинъ! сдѣлай, покажи, какъ это будетъ!
   "Что братъ, Илья!" сказалъ Мартынъ, "берешь не берешь, а назадъ слова не вернешь!.. сказалъ я, не хвались, а прежде за умъ хватись... ну если лопнетъ?.. такъ братъ самъ знаешь, что лукавый сказалъ: прахъ и пепелъ на твою голову! помни это слово, а боярское слово и больше того!.. дѣлать нечего, если самъ затѣялъ, давай шапку!"
   Схватилъ Мартынъ шапку у Ильи и пошелъ по гостямъ въ нее деньги сбирать; а самъ приговариваетъ: "будь деньги-не деньги -- будь пепелъ - зола, а компанія весела!" собралъ со всѣхъ да и бросился вонъ все приговаривая: "спрошу у вѣтра совѣта, не будетъ ли отвѣта!" а выбѣжавъ Мартынъ, въ одну секунду пересыпалъ деньги въ карманъ, а въ шапку Ильи зачерпнулъ золы изъ ближней печи и въ минуту воротился къ гостямъ. "Ну, дядя Илья, воля твоя, вотъ тебѣ вилка и ножъ; теперь какъ хошь; воткну я ихъ въ столъ, а ты, какъ тамъ знаешь приговаривай!.. буде не запляшутъ, не моя вина!
   Воткнуло" Мартынъ ножъ и вилку, стукнулъ Илью по затылку, да и надѣлъ на него въ тужъ минуту шапку съ золой, такъ проворно, что никто не успѣлъ глазомъ мигнуть.
   Крякнулъ Илья, а лысый Мартынъ и спрашиваетъ: "что дядя? вслухъ говорить?"
   -- Да,-- отвѣчалъ Илья нехотя
   "Ну, братъ, смотри, что бы насъ съ тобою не повернули по своему, если ножъ съ вилкою и впрямь плясать да кружиться начнутъ!"
   Потомъ Мартынъ оборотился къ гостямъ и къ хозяину, да и молвилъ вполголоса, что бы всѣ однако слышали:
   "Вотъ что онъ говоритъ, государи милостивые: не гнѣвитесь ни на мою рѣчь глупую, ни на его слово правдивое; молвилъ онъ вотъ что: будетъ-де диво дивное, и чудо великое -- будетъ плясать ножъ съ вилкою... если только между васъ... (простите на этомъ словѣ)! буде между васъ есть или незаконный сынъ, или мужъ, женою обманутый!.. такъ угодно ли вамъ смотрѣть такую комедію?"
   -- Я думаю не надо!-- сказалъ сурьезно одинъ изъ гостей;-- пожалуй ножъ съ вилкою разпляшется такъ, что и насъ всѣхъ или переколетъ, или перецарапаетъ!..
   -- А за нимъ и всѣ гости завопили: "не надо, не надо!.. тутъ смѣха не будетъ, а умора одна!"
   Дядя Мартынъ вспрыгнулъ отъ радости, что удалась его смѣтливость, и бросился къ дядѣ Ильѣ... "Слышь ты, колдунъ-чародѣй отъявленный! не надо нашимъ милостивцамъ дурацкой потѣхи твоей, такъ распадись же ихъ рубли въ прахъ и пепелъ на твою голову!"
   Поднялъ Мартынъ шапку на Ильѣ, такъ того бѣднаго золою и обдало. Гости хохотали этому диву, а болѣе отъ радости, что вилка съ ножемъ плясать не пошла.
   Съ такими-то потѣхами Мартынъ да Илья просидѣли у боярина между его гостей до свѣта; наѣлись, напились, ночевали, выспались; а поутру онъ же ихъ проводилъ добрымъ словомъ, да еще денегъ на дорогу далъ.
   Вотъ вамъ и смыслъ русскій, и колдовство деревенское.
  

9 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

я, добрый человѣкъ, мы не то, что люди, рѣдко слово даемъ, за то его крѣпко держимся."
   -- Хорошо коли такъ; вылѣзай же, дѣлать нечего,-- и вытащилъ Ягупъ съ чертенкомъ бадью, тотъ отъ радости такъ и юлитъ хвостомъ.
   Отблагодаривши чертенокъ Ягупа словами ласковыми и говоритъ ему: "Смотри же, добрый человѣкъ, далъ я тебѣ обѣщаніе и сдержу его; только и ты моихъ словъ не забудь:-- изъ трехъ домовъ ты меня выживешь, а ужъ изъ четвертаго, прошу не пѣнять, если я поселюся, то незамать; не то такъ и тебѣ потачки не дамъ!" Сказавши это, чертенка и слѣдъ простылъ.
   -- Да дуй-те горой, думаетъ Ягупъ, что мнѣ за дѣло часто возиться съ тобой; буде изъ трехъ домовъ, какъ ты говоришь, выживу, то и этого достаточно.
   Взялъ Ягупъ веревку, взялъ и бадью, только не взялъ обратно жену свою.

-----

   Вотъ пошелъ слухъ но деревнѣ, что у старосты Вавилы все въ домѣ, тихо было, а вдругъ завелась такая яралажь, что и сказать нельзя. Ночью, какъ только свѣчи потушатъ, успокоются... то и поднимутся шумъ, гамъ, и стукъ, и визгъ, и трескотня; просто никому въ домѣ житья нѣтъ, хоть вонъ бѣги.
   Кинулся староста Вавила и къ знахарямъ и къ знахаркамъ, привозилъ ихъ въ домъ и поодиначкѣ и по двое; ворожили знахари, заговаривали -- нѣтъ, ничто не беретъ, никакъ съ нечистой силой не управятся.
   Крестьянинъ Ягупъ, въ праздникъ разъ, и похваляется между мірянами православными: -- эхъ, говоритъ, кабы староста-то ко мнѣ пришелъ, кабы меня попросилъ, я бы сдѣлалъ дѣло и не взялъ бы дорого; я отвадилъ, отучилъ бы отъ его дому силу нечистую!
   Дошли эти рѣчи до старосты; глядь, и явился онъ къ Ягупу.
   "Правда ли, говоритъ Ягупу староста, правда ли, Ягупъ Сидорычь (въ комъ намъ нужда, провѣдаемъ того и имя и отечество), правда ли, что ты гораздъ совладать съ силой нечистою, выгнать изъ дому, буде она гдѣ появится?"
   -- Досконально не хочу завѣрять, а вѣдаю, что сдѣлать непремѣнно смогу.
   "Сдѣлай милость, кормилецъ, помоги! У меня завелось такое недоброе!.."
   -- Изволь, изволь; отъ души радъ и готовъ... Да только дѣло-то это такое... обойдется не дешево; можетъ тебѣ это не любо.
   "Что за бѣда, въ деньгахъ не постоимъ, лишь бы толкъ былъ; изволь сказать, что тутъ требуется?"
   -- Да вотъ видишь, надо вопервыхъ телку молодую яловую, ну еще овса куль понадобится: я этотъ овесъ долженъ разсыпать, дома, по полу, и ворожить на немъ, а телку надъ нимъ поставлю, пускай всю ночь у меня простоитъ... за труды же мнѣ алтынъ десятокъ дашь, такъ и будетъ съ меня; только телку домой ты то-жъ не бери, а не то опять нечистая сила воротится.
   Почесалъ староста затылокъ, подумалъ. "Ну, говоритъ, дѣлать нечего, изволь припасу, добуду. Когда-жъ велишь?"
   -- Да наканунѣ той ночи, въ которую я къ тебѣ нечисть выгонять приду.
   "Такъ имъ-пожалуй я всего теперь пришлю."
   -- Если такъ, то сегодняжъ и выгоню.
   Прислалъ староста Ягупу и телку и куль овса, Ягупъ ночевалъ у него, и, по договору, черта какъ небывало. Староста отъ радости не зналъ что и дѣлать и денегъ далъ Ягупу и угостилъ его, употчивалъ, какъ дорогаго гостя любимаго.
   Тамъ, чрезъ нѣсколько времени, у одного богатаго мужика, послышутъ, опять завозился бѣсъ, за Ягупомъ шлютъ, а Ягупъ не былъ глупъ; коли уже отъ старосты поживился лакомо, то тутъ таки позахватилъ себѣ и денегъ и скотинки и прочаго снадобья, и опять вывелъ силу нечистую. Такимъ же манеромъ и въ третьемъ дому, да чуть ли еще не у дворецкаго выгналъ бѣса лукаваго. И вошелъ Ягупъ въ такую славу, и разжился какъ ему хотѣлося.
   Только не прошло полу-года, какъ нашъ Ягупъ себѣ покойно жилъ, вдругъ стали поговаривать, прежде шепотомъ, а потомъ и вслухъ: что у самаго ихняго боярина творится по ночамъ что-то недоброе: то въ конюшнѣ видятъ кони позамучены, хоть никто и не ѣздитъ на нихъ, то съѣстныхъ припасовъ вполовину нѣтъ, то вино невѣсть куда повытекло!.. А въ самомъ теремѣ, гдѣ жила дѣвица, дочь боярина, по ночамъ кто-то похаживаетъ, пугаетъ красавицу и разгоняетъ тамъ и служанокъ и слугъ!.. Кому же все это творить, какъ не бѣсу лукавому?..
   Бояринъ туда-сюда кинется, провѣдалъ про Ягу на, шлетъ за нимъ: -- вы веди-де силу нечистую, вотъ тебѣ награда, и почтенье, и угощенье, и хорошая плата, и почетъ отъ боярина.
   Ягупъ помнитъ уговоръ съ чертенкомъ сдѣланный, отнѣкивается... "не. могу-де, все позабылъ, запамятовалъ, потерялъ книгу волшебную, которою чертей выводилъ!"
   Бояринъ прежде лаской, да уговаривая, а послѣ разобидѣвшись, разбѣсившись и вымолвилъ: -- Смотри знахарь-ворожея!. будешь еще упрямиться, такъ извини братъ, я самъ у тебя на спинѣ такъ поворожу, что и бѣсу будетъ въ диковинку!
   Что будешь дѣлать? сила и солому ломитъ, идетъ пословица!.. Думалъ, думалъ Ягулъ, поднялся на хитрость, пустился на пропадую, вѣдь одно изъ двухъ, да и то и другое неладное: надо либо бѣсу поддаться, либо у боярина въ рукахъ побывать! Обѣщается придти въ слѣдующую ночь; тамъ его и ждутъ, всѣ приготовились дива смотрѣть, какъ будетъ мужичекъ бѣса вонъ турить.
   Приходитъ Ягупъ, дрожитъ на немъ тулупъ, страхъ его беретъ, опаска не малая, а люди глядя думаютъ, что онъ это на нечистую силу такъ разгнѣвался, что инда тресется весь.
   Засѣлъ на ночь Ягупъ въ домѣ боярина, засѣлъ, поджидаетъ чертенка лукаваго. Бьетъ двѣнадцать часовъ... лѣзетъ чертенокъ по стѣнѣ, карабкается въ окно... влѣзъ въ горницу: глядь, Ягупъ тутъ стоитъ...
   "Ты зачѣмъ, любезный?" чертенокъ спрашиваетъ; "вѣдь уговоръ былъ только о трехъ домахъ?"
   "Да что дѣлать, отвѣчаетъ Ягупъ, трясучись, что дѣлать, милостивецъ?.. Радъ бы тебя не тревожить, да жена прогнала, что у васъ тогда въ колодцѣ была, вѣдь сама сюда обѣщала прійти, я думалъ не ты это лѣзешь, а она подкрадывается провѣдать, точно-ль я тутъ!.. Ужъ окажи еще милость; если она сюда явится, заступись за меня... ооохъ!.. охвоо!.. такъ дрожъ и пронимаетъ... боюсь жены!.. ай, да вонъ никакъ и она идетъ!
   Какъ взвизнетъ чертъ, да бултыхъ въ окно, да вскочивши на ноги какъ пустился! Только его съ тѣхъ поръ въ той странѣ и видѣли; ни слуху ни духу
   А Ягупъ избавивъ отъ нечистой силы домъ боярина, сталъ въ такомъ почетѣ, такъ его любить и уважать начали, что чуть не носили на рукахъ; а иные злые, сердитые еще боялись его, посмѣй-де ему человѣкъ перечить, когда и чертъ не почемъ! И бывало на сходкѣ мірской что Ягупъ ни скажи, такъ тому и быть, ни гугу никто супротивъ!

-----

   "Такъ я къ тому-то слово и молвила, прибавила лягушка, что вотъ-молъ и злая жена, а какую пользу мужу сдѣлала!"
   -- Ну, сказалъ царевичъ выслушавши, это дѣло и похоже на правду, а мудрено сотворено, что-то не очень вѣрится!
   Сказку лягушка покончила, а царевичъ Иванъ тѣмъ часомъ корзинку сплелъ. Ну, дѣлать нечего, царевичъ нашъ былъ парень правдивой, что обѣщаетъ, то ужъ и сдѣлаетъ; такъ лягушка ему стрѣлу отдала; а онъ взялъ ее, лягушку-невѣсту свою, положилъ въ карзинку, повѣсилъ за плечи и отправился путемъ, о своемъ горѣ размышляя, на свою судьбу пѣняя и своему безсчастью дивуючись!.
   Пришелъ онъ въ городъ ужъ темно на дворѣ, онъ признаться и радъ тому: встащилъ въ свой покой свою невѣсту болотную. поставилъ съ нею корзинку подъ кровать и завалился спать отъ устали.

-----

   Показалась на небѣ заря заряница красная дѣвица, запѣли вѣщуны-пѣтушки красные гребешки, а тамъ не больно долго ждать, стало показываться и красное солнышко.
   Всталъ царь Тафута, спрашиваетъ: что-молъ дѣти тута?.. Всѣ ли пришли?
   "Всѣ, батюшка царь. "
   -- Позвать ихъ ко мнѣ.
   Пришли царевичь Миронъ и царевичъ Мартынъ, нейдетъ царевичъ Иванъ одинъ; а ужъ за нимъ два разъ бѣгали. Онъ и давно проснулся, а самъ все лежитъ да думаетъ, какъ царю донести, какъ отцу-родителю про лягушку сказать и какъ ее невѣстой назвать?. Однако, видно сорочи не сорочи, а давай что въ печи, отъ такой напасти за уголъ не спрячишься...
   Пошелъ и царевичъ Иванъ къ Тафутѣ царю.
   -- Ну, дѣти мои милыя, на шли ль вы женъ себѣ?
   "Нашли, батюшка, и такъ, какъ намъ стрѣлами показа по; мы не сдѣлали облыжно передъ тобой, а гдѣ стрѣлы упали, тамъ мы и женъ себѣ взяли. ""
   -- Ладно, хорошо, но пока вы ходили стрѣлъ да женъ искать, я еще кое что придумалъ, что и вамъ будетъ любо и мнѣ хорошо, если недурно выполнить. Скажитежъ напередъ, любыли жены вамъ и гдѣ вамъ ихъ Богъ послалъ?
   Царевичь Мартынъ хвалилъ свою невѣсту до устали, а царевичь Миронъ вдвое того, только царевичь Иванъ стоитъ повѣся голову и ни слова отъ горя не вымолвитъ.
   Тафута видитъ, что онъ что-то прикручинился, спрашиваетъ: что же ты дитя мое милое, Иванъ царевичь, ничего не скажешь про невѣсту свою, али неладна пришлась?.. Глупа чтоль, али нѣма она, али есть у ней какая уродливость?
   -- "Нѣтъ, батюшка-родитель" отвѣчалъ царевичь Иванъ "смышленостью-то она таки себѣ на-умѣ, дай рѣчиста такъ, что ужъ успѣла мнѣ поразсказать цѣлую прехитрую исторію... а лицемъ, то есть головой-то да туловищемъ, не такъ удалась. Да ужъ дозволь мнѣ ее пока въ заперти держать, не-то меня же подымутъ на смѣхъ, а тутъ моей вины нѣтъ никакой."
   Подумалъ, подумалъ царь Тафута, что такая за оказія! Да ну, говоритъ, я прежде вашихъ женъ и смотрѣть не хочу, а пусть онѣ мнѣ покажутъ свою дѣвичью смышленость на дѣлѣ; пусть сработаютъ каждая что я закажу; по ихъ рукодѣлью я и разсужу, которая жена выйдетъ умнѣй и какой мужъ по ней, и чего можно послѣ отъ нихъ ожидать, чего надѣяться.
   "Изволь батюшка, сказали въ однинъ голосъ царевичи Мартынъ и Миронъ" изволь; наши жены не ударятъ себя лицомъ въ грязь, всякое рукодѣлье имъ дѣло плевое! изволь приказать, что имъ начать?"
   -- Да вотъ, благословясь, на первый разъ, пусть онѣ, молвилъ царь Тафута, пусть онѣ выткутъ мнѣ но ковру узорчатому, да не дальше, какъ завтра къ вечеру; чтобъ работали безъ лѣпи, безъ устали, пусть ихъ сдѣлаютъ!
   "Изволь, изволь! заговорили опять два старшіе царевича, неважность коверъ, хоть будь онъ разузорчатый... изволь родитель-батюшка; наши жены выткутъ, какъ пить дадутъ!"
   -- Ну, примолвилъ Тафута царь, смотрите, не больно ли ваши жены самонадѣйчивы, такъ и вы по нихъ, смотрите, не оплошайте съ ними; не хвалитесь ѣхавши на рать, а хвалитесь ѣхавши съ рати уже; похвала молодцу пагуба!.. Разскажу я вамъ побаску на то, хоть не мудрую, а бывалую:
  

О ТОМЪ, КАКЪ ГОРОДСКОЙ САПОЖНЫХЪ ДѢЛЪ МАСТЕРЪ ПРОСЛАВИЛСЯ ВЪ ДЕРЕВНѢ СВОЕЮ РАБОТОЮ.

   Въ какомъ то большомъ городѣ, гдѣ было народу всякаго тьма-тьмущая, умныхъ не початой уголъ, а дураками хоть прудъ прудя, жилъ былъ мужичекъ Михѣй, малой не совсемъ глупый, да таки и не умнѣй людей; промышлялъ онъ рукодѣльемъ, своей смышленой работою: умѣлъ онъ колъ обтесать, доску обстрогать, такъ и взяли его къ себѣ плотники работать заодно, строить палаты брусяныя, избы деревянныя. Мпхѣй, какъ я вамъ сказалъ, только тесать да строгать умѣлъ, больше не спрашивай, а думалось ему самому, что онъ въ плотиничномъ дѣлѣ смышленѣй и мастера; бывало только и рѣчей отъ него: "я это, коли захочу, лучше сдѣлаю!" Съ такой-то манерой, онъ бывши плохимъ плотникомъ въ столяры задумалъ идти, а тамъ его въ зашей, какъ увидѣли, что онъ и строгать не больно гораздъ, а еще лѣзетъ другимъ во всемъ указывать. Потомъ нашъ Михѣй въ кузнецы пошелъ, то есть не то, чтобы какое издѣлье выковывать, а только молотомъ стучать по наковальнѣ, подготовлять желѣзо для другихъ, сдѣлать что ни будь изъ него хитрое; и тутъ, увидѣвши, что опытной коваль изъ куска желѣза либо подкову скуетъ, либо полосу заразъ вытянетъ, опять-таки началъ хвастаться: ""если я-де захочу, то лучше сдѣлаю!" да съ этимъ умысломъ въ слѣсаря пошелъ: "вотъ-де невидаль, желѣзо ковать!.. я и пружины могу дѣлать диковенныя!.. анъ и тутъ неудача: по первому пріему замѣтили слѣсаря, что ему не понутру ихъ работа мудреная и выгнали вонъ.
   Такъ за сколько рукомеслъ ни принимался Михѣй, все ему не удавалось по его хвастливости, все дѣло шло врозь хоть брось, за то, что онъ ничему не учась порядкомъ, хотѣлъ все умнѣе другихъ быть; и ославился такъ Михѣй, что нельзя было и въ городѣ жить, а пришло въ деревню отправиться.
   Пришелъ въ деревню домой къ женѣ; живши въ городѣ, городскому рукомеслу не научился, а деревенской работѣ разучился; не смогъ ни жать ни пахать, ни сѣна косить, ни овина сушить, а вѣдь надобно-жъ чѣмъ нибудь и въ деревнѣ жить!..
   Выдумалъ нашъ Михѣй лапти плесть, ну дѣло бы и по немъ, хоть не больно доходное, да съумѣлъ бы таки кочедыкомъ ковырять, такъ нѣтъ, таковъ ужъ видно уродился Михѣй, и тутъ ему нельзя безъ затѣй: выдумалъ плесть лапти узорчатые, когда и простые-то хуже друтихъ сдѣлать могъ! не задаются ему лапти ново-выдуманные, затѣялъ плесть, а не совладаетъ концовъ свесть, и стали надъ нимъ зубоскалить-подсмѣиваться тѣ, кто въ этомъ дѣлѣ больше его смышленъ былъ.
   -- Ладно же, думаетъ Михѣй, погодите, удивлю я васъ, такую штуку выкину, что ахните!.. эко дѣло лапти, да я и сапоги смогу сшить съ оторочкою!
   Такъ и дѣлалъ; поѣхалъ въ городъ и глядите привезъ оттуда вывѣску отъ грамотнаго мастера, съ таковымъ подписаніемъ: Городской, сапожныхъ дѣлъ мастеръ, Егоръ Ѳоминъ изъ Нѣмцевъ, чинитъ сапоги и шьетъ новые и смазные, и козловые, и сапогъ тутъ же краской черной намалеванъ былъ. Пріѣхалъ Михѣй; прибилъ вывѣску надъ избой своей; сидитъ да въ окошко поглядываетъ, какъ его деревенскіе сосѣди на вывѣску дивуются, и смотрятъ разинувъ ротъ на черный сапогъ намалеванный. Что, думаетъ онъ, удивилъ я васъ-небось своею смышленостью?.. Подитко другой кто изъ васъ умѣй такой сапогъ сострочить, какъ этотъ, что стоитъ на вывѣскѣ? А мнѣ и еще мудренѣе давай, такъ сдѣлаю!
   День, два, три, недѣлю люди подивилися да и перестали смотрѣть; а Михѣй все только у окна сидитъ, а ничего не дѣлаетъ.
   "Что же ты" жена спрашиваетъ "вывѣску повѣсилъ, а работы нѣтъ, чего же дѣла не дѣлаешь?"
   -- А на когожъ я буду дѣлать? закричалъ Михѣй, видишь никто не заказываетъ!.. не безъ мѣрки же шить, чтобы товаръ съ рукъ не шелъ!
   Случись остановиться на ночлегъ въ этой деревнѣ барину, и на ту пору сапогъ лопнулъ у него на ногѣ, а другихъ видно онъ не захватилъ съ собой, и крушится мой баринъ: какъ-де я такъ покажусь въ городѣ?.. Только увидѣлъ онъ вывѣску нашего Михѣя-рукодѣльника, очень обрадовался, посылаетъ къ нему своего служителя:
   "Пойди, говоритъ, я прочелъ на вывѣскѣ, что здѣсь городской сапожникъ живетъ; буде онъ и плохъ, а всежъ таки авось сможетъ какъ нибудь сапогъ починить, исправить; все мнѣ явиться въ городѣ будетъ меньше стыда!"
   Служитель, исполняя приказаніе, взялъ и понесъ къ Михѣю сапогъ барина.
   Приходитъ къ окну, подъ вывѣску "эй, тетка, гдѣ тутъ городской сапожникъ живетъ?"
   -- Это я и есть! отвѣчаетъ Михѣй, али мѣрку снимать?
   "Нѣтъ; вотъ барину сапогъ починить надобно; съумѣешь ли?"
   -- Вотъ невидаль починить, говоритъ Михѣй, да мы бывало въ день по двѣ дюжины боярскихъ сапогъ дѣлывали!. покажи-ко, что тамъ съ вашимъ попритчилось?
   "Погляди; дырка небольшая, лопнулъ вишь."
   Взялъ Михѣй, глядитъ, точно дырка небольшая. Хм! хм! лопнулъ; а отъ чегожъ онъ лопнулъ?
   "Кто его знаетъ, видно товаръ хилъ."
   -- Тото и есть, видно мастеръ-то былъ ни то ни сё, ни сапожникъ ни лапотникъ. Смотрѣлъ, смотрѣлъ Михѣй на сапогъ, позорилъ, позорилъ мастера, что шилъ его, и спрашиваетъ, важно подбоченившись: а что вамъ теперь, какъ зачинить? что положить?.. нащечку, или нащечурочикъ?
   "Да что тамъ нужно, отвѣчалъ слуга; я не знаю, какъ по вашему."
   -- Такъ имъ-ладно; оставь сапогъ, приходи завтра, я какъ нужно все сдѣлаю!
   "Смотрижъ, завтра чемъ-свѣтъ я приду, что бы готовъ былъ; баринъ ждать не станетъ, рано утромъ отправится."
   -- Хорошо, хорошо; не заждешься небойся; къ утрему и цѣлые могу сдѣлать, не только съ дыркой управиться.
   Ушелъ служитель, а Михѣй принялся за сапогъ... съ виду дѣло неважное; кажись взялъ лоскутъ кожи, обрѣзалъ кругомъ, наложилъ на дырку да и притачалъ какъ надобно!.. А всежъ это дѣло только мастера боится, а неумѣлаго, что несмѣлаго, самаго при этомъ страхъ возьметъ!
   Такъ и нашъ Михѣй ломалъ, ломалъ голову... кажись само посебѣ дѣло пустое сапогъ, а никакъ не придумаешь, какъ дыру зашить! Пустился на авось Михѣй; взялъ-проковырялъ качедыкомъ по обѣ стороны, гдѣ лопнуло, еще по дыркѣ порядочной, просунулъ туда бичеву насмоленую и давай затягивать... стянулъ въ кучу гдѣ лопнуло, а гдѣ снова проковырялъ, тамъ еще разорвалъ; видитъ Михѣй дѣло плохо, не по его разуму, струхнулъ, и женѣ не показываетъ, хоть той и очень хотѣлось бы посмотрѣть, какъ мужъ боярскіе сапоги чинитъ. Вотъ Михѣй расковырявъ сапогъ, взялъ поскорѣй вару, черной смолы и ну замазывать... заклеилъ и дырки и бичеву, насадилъ лепешку вполсапога, и такъ отдѣлалъ его, что и самому страхъ смотрѣть... Поставилъ подъ лавку и говоритъ женѣ": смотри, завтра придутъ за сапогомъ, отдай его; скажи-молъ совсемъ готовъ, и за работу погоди просить, а слушай, что служитель станетъ говорить; если не понравится что, скажи меня дома нѣтъ, въ лѣсъ-де по дрова пошелъ.
   Утромъ ранехонько стучатъ въ окно. Жена Михѣя отворила. Что надобно?
   "Готовъ сапогъ?"
   -- Вчера еще изготовленъ.
   "А гдѣ же хозяинъ самъ?"
   -- Его дома нѣтъ, по дрова ушелъ.
   "Подай-ко сапогъ!"
   Какъ взглянулъ слуга на издѣлье, такъ и руки опустилъ... Чортъ знаетъ на что похоже... сапогъ не сапогъ, а точно дехтярная лагупка коженая!.. Поставилъ его противу окна на завалинку и дивуется... "Ай-да городской мастеръ, ай-да хватъ молодецъ!.. Видишь какъ сдѣлалъ, и въ очки не разсмотришь -- гдѣ дыра была! ну ужъ нечего сказать! такого хвата со свѣчей поискать!"
   А Михѣй на печи лежучи, услышавъ такія рѣчи привѣтливыя, вскочилъ и кричитъ служителю: вретъ, батюшка, она, баба-дура, жена моя, дома я!.. Всунулъ въ окно голову, кланяется и спрашиваетъ: а что, родимый, хорошо починилъ?..
   Какъ схватитъ его родимый за волосы и ну таскать приговаривая: "Ахъ ты разбойникъ, что ты надѣлалъ, голова глупая!.. Вотъ тебѣ дураку, вотъ тебѣ!.. Не смѣй соваться не въ свое дѣло, не смѣй портить чужое добро, да морочить людей своею смышленостью!.. Вотъ тебѣ!.."
   Бултыхался, бултыхался Михѣй въ окнѣ, насилу высвободился изо всей силы и упалъ на полъ, и тутъ таки похвалился, не утерпѣлъ... Вишь какъ, сказалъ, наши рвутся: инда волосы въ рукахъ остаются!
   Смотрите же и вы, мои милые, не такія ль же мастерицы и ваши жены смышленыя!.. Да ну, ступайте домой! увидимъ на дѣлѣ, на что ваши глаза глядѣли, когда женъ выбирали себѣ!
   Пошли къ женамъ старшіе царевичи, за ними пошелъ и царевичъ Иванъ, вздыхаючи тяжело да думая: "Что, зеленоглазая, навязалась ко мнѣ въ жены, съумѣла своими болотными лапами мою стрѣлу достать, съумѣй же теперь ими и коверъ соткать!"
   Приходитъ домой царевичъ Иванъ больно не веселъ. Увидавъ его, лягушка-было запрыгала радостно, да какъ примѣтила, что онъ кручинный такой и спрашиваетъ..." Что ты, царевичъ, такъ не веселъ?.. а? пурръ-ква!"
   -- Да, сказалъ Царевичъ съ досадою, тутъ попуркаешь!. Вотъ батюшка велѣлъ, показалъ всѣмъ женамъ нашимъ, его трехъ сыновей, выткать по ковру узорчатому! Братья обѣщались, дали слово за женъ, да я знаю, они потѣшатъ батюшку, сдѣлаютъ, а я-то что ему принесу?
   "И-ихъ, царевичъ! такъ это-то печалитъ тебя?.. Плохи мужья, что за женъ обѣщаются; хорошо, что ты ничего не сказалъ. Будь покоенъ, ложись спать, утро вечера мудренѣе!"
   -- Да, подумалъ царевичь, то же намъ и мудрецъ сказалъ, когда насъ женить затѣвалъ, и удалося мнѣ одному дѣло мудрое; да пусто въ немъ, ябъ его промѣнялъ на дѣло совсѣмъ неразумное!
   Однако послушался совѣта жены, съ горя опять завалился спать.
   А лягушка тѣмъ часомъ... скокъ да скокъ, квакъ да квакъ, да и сдѣлала такъ... вскочила на окно, на заднія лапки сѣла и тоненькимъ голосомъ запѣла:
  
   Вѣтры буйные
   Всѣхъ четырехъ странъ
   Сослужите мнѣ
   Службу вѣрную!
   Принесите мнѣ
   Скоро на-скоро,
   Что мнѣ надобно,
   Въ немъ нуждаюся!..
   Отъ овецъ волну,
   Отъ луговъ цвѣтовъ,
   А съ морскаго дна
   Золота песку,
   Изъ среды земли
   Яркихъ бисеровъ,--
   Чтобъ соткать коверъ
   Мнѣ узорчатый,
   Чтобъ потѣшить мнѣ
   Друга милаго!"
  
   Задули со всѣхъ четырехъ сторонъ вѣтры буйные: и волна цвѣтистая и бисеръ блестящій, и золото свѣтлое такъ въ окно и посыпались, ровно зимняя мятелица. А лягушка все подобрала, уложила камушекъ къ камушку, цвѣтокъ къ цвѣтку, золотомъ обвела, волной выстегала, и глядишь: лежитъ коверъ узорчатый, да такой, что ужъ, вѣстимо, гдѣ у насъ такому быть... знамо, дѣло волшебное, такъ оно такъ и вычурно!.. А царевичь спалъ не видалъ, какъ лягушка и коверъ выткала, сготовила, и свернула его, уложила въ свою корзинку плетеную, и сама на него сѣла, какъ будто ничего не дѣлала.
   Царевичи Мартынъ да Миронъ тоже просятъ своихъ женъ показать смышленость женскую, выткать отцу-родителю по ковру узорчатому, и изготовить-де завтра къ вечернѣ, въ дальній ящикъ дѣла не откладывая! Дѣвицы-невѣсты, жены царевичей, и такъ и сякъ было поотнѣкиваться, нельзяль переждать нѣдельку-мѣсто? Нѣтъ, говорятъ царевичи, никакъ нельзя, батюшка такъ велѣлъ, дѣло непремѣнное... Вотъ мы вамъ накупили и шелковъ и волны цвѣтной и бисеровъ, шейте какъ хотите, дѣвицъ прислужницъ на подмогу возьмите, а по ковру непремѣнно сдѣлайте!
   Такъ какъ царевичи Мартынъ да Миронъ оба дружно жили, то и женъ невѣстъ своихъ вмѣстѣ свели: пусть-де ихъ вмѣстѣ работаютъ, одна другой поможетъ, одна другой посовѣтуетъ!
   Но невѣсты-дѣвицы не сладятъ, никакъ не придумаютъ.
   "Кабы мои нянюшки да мамушки были тутъ" говоритъ невѣста, жена Мартына царевича, "тобы онѣ научили какъ дѣлу итти, помогли-бы бѣдѣ, разсказали бы, какъ начать и какъ покончать!"
   -- Кабы мамушка моя, да подружки-наемныя дѣвушки здѣсь очутилися, говоритъ Бѣлопѣга, невѣста Мирона царевича, то бы онѣ горе наше поправили, все сами соткали и вышили, только бы сиди да поглядывай!
   Но какъ теперь пришло будущимъ царевнамъ свой умъ приложить, то онѣ мѣрекали, мѣрекали, умомъ-разумомъ раскидывали -- умъ вишь хорошо, а два лучше того; анъ нѣтъ, тамъ и два ума не помогаютъ, гдѣ руки не совладаютъ. Придумали однако царевны вотъ что: "пошлемъ-де мы Чернавку посмотрѣть тихонько: ткетъ ли коверъ невѣста Ивана царевича, или и она такъ же горазда, какъ мы!"
   Послали Чернавку подсматривать. И пришла она Чернавка съ отвѣтомъ назадъ и докладываетъ:
   -- Видѣть я-де ничего не видала, да и видѣть нельзя: невѣста царевича Ивана сидитъ во высокомъ теремѣ, а слышать я кое-что слышала, хоть не совсѣмъ толковито, а догадалася: она царевна поетъ въ терему пѣсню заунывную, проситъ она вѣтры буйные, чтобы, видно, отнесли ее на родимую сторонушку, тамъ-де, поетъ она, есть золотой песокъ и бисера самоцвѣтные; и поетъ она еще, что соткала уже коверъ на утѣху своему другу милому!
   "Какъ? вскрикнули царевны, неужели она коверъ соткала?"
   -- Да, отвѣчала Чернавка, я изъ пѣсни ея все это выслушала.
   "Такъ-имъ, сестрица, давай же и мы за работу примемся; авось хоть какъ нибудь да сдѣлаемъ!"
   И давай царевны биться съ ковромъ маяться; бѣда научитъ, какъ горю помочь, и, съ помощью дѣвки-Чернавки, смышленой швеи, смастерили царевны по ковру цвѣтному; хоть узоры на немъ незнамо покаковски наставлены, да красны-хороши, а что на нихъ значится, не намъ угадать.
   -- Вѣдь и много бываетъ таковыхъ швей-невѣстъ: у батюшки въ дому, рукодѣлье заглядѣнье, и заморская швея кажись лучше не сдѣлаетъ; а вышла замужъ, да какъ пойдетъ тачать, то такого тебѣ понадѣлаетъ, что и знахарь не разберетъ. Видишь, примѣрно, что красное, а не поймешь что оно: цвѣтъ ли то вышитъ, роза алая, аль то жареной ракъ!
   Вотъ и наши царевны свои ковры изукрасили такъ:

-----

   Царь Тафута въ своихъ палатахъ похаживаетъ, въ окошко Тафута поглядываетъ, поджидаетъ подарковъ отъ своихъ невѣстокъ нареченныхъ, отъ которой-де будетъ удачи ждать.
   Идетъ царевичь Мартынъ, несетъ подъ мышкой что-то завязанное
   "Ну, молвилъ Тафута царь, видно будетъ прокъ: одна невѣстка что-то изготовила!"
   Идетъ царевичь Миронъ тоже съ узелкомъ подъ мышкою.
   "Вотъ и другой! царь Тафута думаетъ, чтои-то не видать моего милаго сына Иванушки?.. эхъ, неудача видно сгубила бѣднягу сердечнаго, видно напалась жена неработница!.. а добрый онъ малой, не въ братьевъ тихъ, а вотъ ему за тихость какая оказія, жена не ладна!.. Видно кто смѣлъ, тотъ и. лакомо съѣлъ, а кто похилѣй, тотъ такъ поговѣй!.. эхъ, эхъ!.. Мудро на свѣтѣ устроено!.."
   Апъ глядь Тафута еще въ окно, идетъ его любимый сынъ, царевичь Иванъ, и несетъ подъ мышкою тожъ. узелокъ, только маленькой.
   "Ну, молвилъ Тафута, тяжело вздохнувши "поміру идти, такъ хоть тѣстомъ брать; авось и его жена что нибудь соткала!/.
   Собрались царевичи, вышелъ и Тафута къ нимъ. "Что дѣти скажете хорошаго, рукодѣльныль ваши жены, или такъ-себѣ?"
   -- Да вотъ, батюшка-родитель, говорятъ старшіе царевичи, вотъ, изволь посмотрѣть, вотъ что наши жены изготовили!.. не знаемъ какъ потебѣ, а по насъ заглядѣнье!..
   Царь Тафута усмѣхнулся и вымолвилъ: "у меня на это побаска есть."
  

4. ПОБАСКА ЦАРЯ ТАфУТЫ.

   Былъ жилъ одинъ человѣкъ, торговый* и ловкой малой онъ былъ по своимъ дѣламъ, все у него шло, какъ надобно; любили его всѣ, кто равенъ съ нимъ былъ, и уважали его всѣ подчиненные, и онъ былъ съ ними строгъ, правдивъ и взыскателенъ... а дома, противу жены -- бывало боится вымолвить лишнее, и если видитъ безпорядокъ какой, только махнетъ рукой да вздохнетъ себѣ тихохонько... Вотъ такъ-то разъ пришелъ онъ домой; цѣлый день сердяга по торговымъ дѣламъ маялся, перехватить нигдѣ не успѣлъ, голоднехонекъ; пришелъ домой поужинать, сѣлъ за столъ, откусилъ хлѣба съ голодухи-то что ли, иль въ самомъ дѣлѣ хорошъ былъ,-- онъ ему очень понравился... "жена! ты-чтоль пекла?"
   -- Нѣтъ, это я; отвѣчаетъ мать. А развѣ хорошъ?
   "Ну, не то, чтобы очень хорошъ, а порядочный!"
   Потомъ подали щей ему; хлѣбнулъ бѣдняга, да какъ пуститъ ложкой по столу... "Что это, говоритъ, это въ ротъ нельзя взять, "вы, матушка, что ли это изготовили?"
   -- Нѣтъ, это стряпня женина.
   "А!.." взялъ мужъ ложку, еще щи попробывалъ... и давай ѣсть: "нечто, говоритъ, посоля схлебаются!.."
   Такъ-то и вы, мои милые, на издѣлье женъ своихъ не больно дивуйтеся... иное вѣдь только мужу посоля схлебать, а человѣку постороннему хоть на улицу кинь... ну, ну-те-ко, покажите издѣлья женъ своихъ! .
   "Развернули ковры свои старшіе царевичи...
   "Да, молвилъ Тафута, дѣльце не больно диковенное: у меня бывало въ старые годы и бабушка слѣпая лучше страчивала... примѣрно, что это такое?" спрашиваетъ Тафута на коверъ показывая.
   Царевичь Мартынъ говоритъ... Да что же, вѣстимо что: это дерево! А царевичъ Миронъ говоритъ: нѣтъ, это птица зеленая!"
   "Вотъ то-то, прибавилъ Тафута царь, то-то и есть, видно Богъ-де вѣсть, что въ котомкѣ есть... ну-ко царевичь Иванъ, чѣмъ-то ты похвастаешься?.."
   -- Да что, батюшка, и показать, я чаи, совѣстно: мнѣ жена завернула что то, говоритъ,-- носи, не знаю хорошоль оно: не виня меня, а мнѣ думается, что тоже что"то не больно ладное.
   Развернулъ царевичь Иванъ коверъ... такъ всѣ и ахнули: нитка къ ниткѣ, цвѣтокъ къ цвѣтку, камушекъ къ камушку... и красно, и красиво, и золото свѣтитъ, и камни блестятъ самоцвѣтные... коверъ, какъ сложишь, невеликъ, а развернешь -- цѣлый домъ покроетъ и съ крышею!
   -- Ну, говоритъ царь Та фу та, ну любезный сынъ, жена твоя мастерица, рукодѣльница; нечего сказать: хоть бы такое дѣло и изъ за-моря вывезть, такъ и то впору!
   Царевичи Мартынъ да Миронъ стоятъ рты поразинувши, а царевичь Иванъ забылъ инда и уродливость женшшу: больно ему любо, что жена его сдѣлала такую штуку диковенную, угодила его отцу-родителю!
   Взявши ковры царь Тафута къ себѣ, еще къ своимъ дѣтямъ рѣчь повелъ:
   -- Это все-таки дѣло хорошее, что ваши жены сдѣлали, что я велѣлъ, хорошо ли, худо ли, покрайнѣй мѣрѣ исполнили мое желаніе... Теперь у меня еще одна штука на разумѣ есть... сплести, соткать бабѣ дѣло не важное, а важное дѣло бабѣ стряпать умѣть: издѣлье-рукодѣлье можно на деньги купить, а съѣстное, тому кто домкомъ обзавелся, покупать никакъ не слѣдуетъ; стряпня дѣло бабье и въ семейномъ быту дѣло нужное; изъ-за каши дѣвка за мужъ идетъ, изъ за щей парень женится!
   Такъ скажите-ко женамъ своимъ, чтобы онѣ къ завтрему испекли мнѣ по хлѣбу здобному... да своими руками, умѣньемъ своимъ, не совѣтуясь съ бабой-стряпухою... Ступайте-жъ дѣти домой!.. Завтра я вашего хлѣба-соли отвѣдаю, и ужъ тогда поправдѣ скажу, въ которой изъ вашихъ женъ больше смыслу!
   Пошли домой царевичи Мартынъ да Миронъ къ своимъ пошли; а царевичь Иванъ къ своей лягушкѣ отправился.
   И хоть и весело ему, радостно, что она хорошъ коверъ соткала, а самъ онъ себѣ на умѣ все-таки призадумался: бѣда да и только; коверъ смастерить дѣло хитрое, умному это не почемъ идетъ, а хлѣбъ испечь -- дѣло и простое, а трудное: тутъ-де надо и вкусъ имѣть, вкусъ человѣчій не лягушечій!..
   И пришелъ царевичъ Иванъ опять голову повѣсивши.
   "Что съ тобою, царевичь? лягушка спрашиваетъ, что ты повѣсилъ голову! пурр-ква?"
   -- Да новая задача, только не тебѣ смастерить: надо, видишь ли, здобный хлѣбъ испечь, да такой, чтобы человѣку по вкусу пришелъ!
   "Ну что же, ложись спать! утро вечера мудренѣе; завтра увидишь!"
   -- Ну, подумалъ царевичъ, лягу, усну; авось приснится жена настоящая!.. эхъ, эхъ, хоть бы во снѣ повидѣть, чего наяву нѣтъ!
   Легъ и уснулъ.
   А лягушка, тѣмъ часомъ, скокъ да скокъ, квакъ да квакъ, да и сдѣлала, такъ: вскочила на окно, на заднія лапки сѣла и тонкимъ голосомъ запѣла.
  
   Вѣтры буйные
   Всѣхъ четырехъ странъ
   Сослужите мнѣ
   Службу вѣрную,
   Принесите мнѣ
   Скоро на-скоро,
   Въ чемъ нуждаюся,
   Что мнѣ надобно:
   Отъ земли зерна
   Мукомольнаго,
   Отъ росы воды
   Свѣтло струйчатой,
   Отъ огня тепла
   Непалящаго;
   Еще воздуха
   Ароматнаго,
   Что потѣшить мнѣ
   Друга милаго!.."
  
   Зашумѣли вѣтры со всѣхъ четырехъ сторонъ и мука въ окно посыпались, лучшая крупичатая, изъ какой только боярамъ въ городѣ калачи пекутъ. Лягушка вскочила въ печь и давай въ поду ямку копать, выкопала, и муку туда высыпала, откуда взялась-полилась на ту муку вода, свѣтлая, что слеза, а Лягушка давай тѣсто мѣсить, а замѣсивши выскочила изъ печи и устье заслономъ задвинула и тогда въ печи сдѣлалось жарко-тепло, какъ бы середь лѣта въ полдень на солнышкѣ.
   Въ тѣ поры же Мартынъ и Миронъ со своими женами раздобарывали: ну-де штука, дѣло диковенное!.. Ваши ковры и туда и сюда, а коверъ брата меньшаго такая вещь, что и глядишь, такъ глазамъ плохо вѣрится, а поразсказать, такъ словамъ и подавно нельзя вѣры дать... истинно дѣло чудное!.. Ну да пусто ее и съ ковромъ, можетъ она какая еретница-колдунья, глаза отводитъ, можетъ вовсе на коврѣ такихъ вычуръ нѣтъ, какія тамъ кажутся: а вотъ батюшка еще какую задачу далъ: испечь вамъ всѣмъ велѣлъ для него по хлѣбу вкусному! ну, такъ, тутъ надо самимъ смакъ знать, а колдовство не подѣйствуетъ, вы въ этомъ ее ужъ навѣрное переспорите: ваше дѣло женское: какъ, кажись, ладно испечь не сьумѣть!.. Такъ изготовьте же къ завтрему, мы вамъ и муки и дрожжей припасли.
   Опять бѣда моимъ красавицамъ, что дѣлать прикажешь, опять задача кажется мудреною.-- Какъ быть, сестрица,-- одна у другой спрашиваетъ.-- Ты умѣешь ли печь, ай варить?
   "У насъ, отвѣчаетъ невѣста Мартына царевича, все съѣстное приспѣшники готовили!"
   -- А у насъ -- говоритъ жена Мирона царевича,-- все стряпуха пекла.
   Опять взяла ихъ кручина, не знаютъ какъ горю помочь. Призываютъ Чернавку и наказываютъ: -- "иди опять къ невѣстѣ Ивана царевича, подсмотри хорошенько, какъ и что она дѣлать начнетъ!.. Да смотри же, не ври, не ушми, а глазами все хорошенько замѣть!.. Какъ нибудь ухитрись подгляди, провѣдай! не то одно изъ двухъ: или милость, или бѣда тебѣ!"
   Пошла Чернавка, пришла къ окнамъ царевича, слышитъ, что царевна опять что-то поетъ, только вѣтеръ слова разноситъ, слышно черезъ два въ третій, никакъ не поймешь!.. Какъ бы, думаетъ Чернавка, повыше къ окошку влѣзть?.. Догадалась дѣвка смышленая, нужда научитъ калачи какъ ѣсть, нашла, пріискала молодую елку, сломила ее кое-какъ, къ стѣнѣ приставила, и ну по ней, какъ вѣкша, къ окну карабкаться... Лягушка мѣситъ тѣсто въ печи и не видитъ, что за нею подглядываютъ; а Чернавка взглянувши разъ-два, и прочь отъ окна; пришла и разсказываетъ.
   "Ахъ, боярышни, что я видѣла, такъ и разсказать мудрено: царевны самой не видала я, а видѣла только, что ворочается въ печи какая-то замарашка уродливая, нидать нивзять лягушка, только ростъ великъ, и что же она тамъ дѣлаетъ: выкопала ямку въ поду, на клала тѣста да и мѣситъ тамъ; а послѣ заслономъ печь и задвинула..."
   -- Полно-точноль ты это видѣла, не врешь ли, смотри!..
   "Да что бы мнѣ и руки и ноги свело и прочее, что бы и развести было нельзя, если я только вамъ соврать осмѣлилась. ."
   -- Давай же, коли такъ и мы это сдѣлаемъ!-- молвили царевны промежъ себя.-- Ну, Чернавка, разкрывай печь, копай ямку, да сыпь муку, авось и у пасъ выйдетъ что нибудь хорошее...
   Сдѣлала Чернавка какъ приказано, наклала муки, замѣсила тѣсто, закрыла устье печи заслономъ и такъ все до утра оставила...
   Хвать по утру въ печь, вотъ те кисель, а не курица! Оно конечно и тѣсто и мѣсто есть, только хлѣба не выпеклось, а лежитъ вмѣсто его лепешка сушеная... да такъ прижарилась, что и отъ поду никакъ не отдерешь!

------

   Какъ тутъ быть?.. на скорую руку хлѣба нельзя испечь, пришло хоть купить, дѣлать нечего!.. Послали Чернавку тихонько, дѣвка спроворила: принесла два хлѣба купленыхъ, чужими руками изготовленныхъ, да присовѣтывала верхнюю корочку осторожно содрать, да намазать хлѣбъ медомъ и посыпать сахаромъ; авось-де никто не смекнетъ, что хлѣбъ не свой, а купленой.
   Царь Тафута въ своихъ палатахъ похаживаетъ, въ окошко Тафута поглядываетъ, ожидаетъ сыновей: что-де принесутъ они, что-де невѣстки настряпали?..
   Принесли старшіе царевичи хлѣбы печеные; принесъ свой хлѣбъ и царевичь Иванъ.
   Царь Тафута прежде мастерство старшихъ невѣстокъ разсматриваетъ... "Ну, говоритъ, разглядѣвши толкомъ, вижу, что это дѣло печеное не у васъ въ дому пеклось, а у васъ только его смазывали!.. Хитры жены, лукавы, нечего сказать, а пути-толку въ нихъ едва ли есть; одно изъ двухъ: либо лѣнивы онѣ, либо съ малолѣтства ничему не выучены; надо ихъ покрѣпче въ рукахъ держать, такъ и ихъ руки станутъ рукодѣльными; умокъ въ нихъ есть, смыслу достало другихъ провести!.. Ну-ко, царевичь Иванъ, покажь-ко ты, что тебѣ испекла твоя суженая?.. неужели и ея издѣлье на такую-жъ стать?..
   Царевичь Иванъ развернулъ свой хлѣбъ и показываетъ... вотъ такъ хлѣбъ!.. рыхолъ, что пышка, бѣлъ что снѣгъ, а какъ онъ еще при этомъ тепленькой былъ, то отъ него такой лакомой паръ идетъ, что такъ этаго хлѣбца откусить и хочется!..
   "Ну, братъ, сынъ, царевичь Иванъ, "молвилъ Тафута царь, "скажи спасибо женѣ своей, потѣшила!.. Хоть плотно я давича закусилъ, а этакимъ хлѣбомъ пойду еще позавтракаю!. Теперь пока кончено, дѣти; видѣлъ я умѣнье женъ вашихъ, ступайте домой; завтра я еще вамъ одно объявлю, ужъ это будетъ послѣднее...
   Царевичь Мартынъ и царевичь Миронъ, пришедши домой, хотѣли было загнуть женамъ по слову недоброму, да раздумали: "батюшка-де сказалъ, что наши жены черезъ чуръ хитры, такъ какъ бы еще противъ насъ, въ отмѣстку, чего не слукавили!.." -- А сказали только царевичи, что жена царевича Ивана опять надъ ними верьха взяла, что царю Тафутѣ опять ея издѣлье больше понравилось.
   А царевичь Иванъ, пришедши домой, инда прыгаетъ отъ радости, и готовъ онъ чуть не расцѣловать лягушку - невѣсту свою... Разсказавши царевичь Иванъ про все, что происходило у Тафуты царя, и что онъ братьямъ его сказалъ, спрашиваетъ:
   "Какъ это ты все такъ отлично сдѣлать смогла, будучи лягушкою?.. Вѣдь тутъ и человѣку нужно ума да разума... вѣдь этаго не смастеришь кое-какъ, на живую пятку!.. Какъ ты порѣшила такія задачи мудреныя?.."
   -- Какъ я это сдѣлала будучи лягушкою, я тебѣ послѣ скажу, а какъ и простыми людьми рѣшались задачи мудреныя, на это побаску скажу; буде въ у году, то выслушай:
  

О ТОМЪ,
КАКЪ МУЖИЧЕКЪ ВАКУЛЪ БАРИНА НАДУЛЪ: КАКЪ ОНЪ ДѢЛИЛЪ ОДНОГО ГУСЯ ПОПОЧЕТУ И ПЯТЬ ГУСЕЙ ПОРОВНУ.

   Похвастался мужичекъ Вакулъ, на пиру подхмѣлькомъ; кто говоритъ, что онъ это сдуру, а кто, что съумыслу.-- "Еслибъ,-- сказалъ,-- бояринъ поставилъ меня старостой, то я всему другой толкъ бы далъ, то я никого бы не обнесъ не одѣлялъ, лишняго бы ни съ кого не взялъ и ненужнаго бы никому не далъ; умѣлъ бы дѣлить кому по почету, кому по ровну!"
   Донесли эти рѣчи боярину; онъ говоритъ: -- позвать мужика!
   Пришелъ сермяжникъ, кланяется. "Что прикажешь, бояринъ милостивый?"
   -- Ну-ко, молодецъ-хваленый дѣлецъ ты вишь въ дѣлежѣ всякому угодить гораздъ, вотъ тебѣ, для-ради примѣра, гусь жареной; раздѣли-ко его по почету между семьи моей! буде сможешь, быть тебѣ старостой, а не угораздишься, будетъ тебѣ, за похвальбу некошную, поученьице тошное... ну-т-ко дѣли!
   Мужичекъ, перекрестясь, засучилъ рукава и давай дѣлить.
   "Вотъ ты, батюшка-бояринъ, какъ голова въ дому, вотъ тебѣ головка гусиная; ты, матушка-боярыня, ближе всѣхъ къ головѣ, вотъ тебѣ шейка, безъ нея вѣдь никакая голова не удержится; вы, два сынка нашего боярина, побѣжите вы въ сторону далекую разныхъ дивъ смотрѣть и службу исправлять, какъ и батюшка-кормилецъ вашъ, такъ, что бы скорѣй туда дойти да вернуться назадъ вотъ вамъ по ножкѣ-бѣгуньѣ -- и стоять, и ходить; вы, матушки-боярышни... придетъ вамъ время-пора, что голубушки бѣлыя вспорхнете, полетите изъ дома родительскаго, такъ, что бы легокъ нескученъ полетъ вашъ былъ на гнѣздушки теплыя, вотъ вамъ по крылушку!.. Раздѣлилъ я вамъ гуся, а мнѣ и нѣтъ ничего?.. Видно я мужикъ глупъ, возьму же весь хлупъ!"
   Взялъ гуся подъ мышку мужичекъ, раскланялся да и вонъ пошелъ.
   Бояринъ, боярыня и дѣти боярскія такъ и покатываются со смѣху...-- Смышленъ-де мужикъ, даромъ простакъ, кафтанъ-то у него сѣръ, а умъ-то видно не лукавый съѣлъ!..
   "Постойте-жъ, говоритъ бояринъ, задамъ я ему еще задачу одну, буде и эту порѣшитъ, то быть ему старостой: тогда ужъ видно будетъ, что онъ плутъ продувной и зародился на это!"
   Велѣлъ опять мужика позвать.
   "Ловко, говоритъ, ты по почету дѣлилъ, сдѣлай же теперь еще дѣлежъ, вотъ видишь: тутъ теперь пять гусей жареныхъ, а насъ съ женой да съ дѣтьми шестеро, такъ раздѣли-ко ты этихъ гусей всѣмъ поровну... только ни одного гуся не рушь, а давай по цѣлому!.."
   -- Благоволи же, кормилецъ-бояринъ, мнѣ при этомъ и себя не обчесть, не для того, что бы мнѣ, мужику-дураку, смѣть стать въ уровень съ вашей милостью, а только ради того, кормилецъ ты мой, что бы мнѣ дурню сошлось что нибудь за хлопоты.
   "Ладно, ладно, молвилъ бояринъ смѣясь, ну пожалуй, будь ты седьмымъ, дѣли же всѣмъ семерымъ поровну пятокъ гусей!"
   Мужичекъ, благословясь большимъ крестомъ двумя пальцами, опять принялся за дѣлежъ...
   -- Ты бояринъ одинъ, да твоя боярыня съ тобой, да вотъ гусь между васъ, вотъ и трое васъ!.. Вы молодые бояра двое сидите рядышкомъ, вотъ вамъ гуся, и васъ трое теперь; вамъ матушки-боярышни гуська положу и васъ трое теперь надо считать, если съ гуся начать!.. Остался я одинъ, да вотъ у меня два гуся по сторонамъ, вотъ и я втроемъ!.. Теперь сами разсудите, если скажутъ: по тройкѣ, значитъ поровну.
   "Ахъ, пусто его!" инда вскрикнулъ бояринъ со смѣха надсѣдаючись. "Ну ужъ хватъ-молодецъ, песъ его возьми! Отдать ему этихъ трехъ гусей да поставить его въ старосты!"
   Вотъ такъ-то мужичекъ-неротозѣй заслужилъ, своею смышленостью, титло почетное -- старосты деревенскаго.
   Такъ самъ теперь посуди,-- лягушка примолвила,-- когда мужичекъ простой нашелся какъ изъ такихъ хитростей вывернуться, какъ же мнѣ этаго сдѣлать не съумѣть, когда я готовлюсь быть царевною?..
   Иванъ царевичь вздохнулъ легохонько, вспомнивъ, думая, что его жена, по уму-разуму, всемъ бы годная, да, но роду-племени, лягушка болотная.

-----

   Но утру ранымъ-рано ѣздятъ глашатые, трубачи усатые, сзывать бояръ на пиръ къ царю, что угодно-де ему своимъ хлѣбомъ солью попотчивать, своею лаской почествовать!.. А къ царевичамъ скороходъ побѣгъ извѣстить, что и они должны на пиръ идтить, да не одни, а съ женами, что-де хочетъ ихъ царь самъ видѣть да и другимъ показать!
   Старшіе царевичи ничего себѣ, знаютъ, что ихъ жены красотою не уступятъ никакой боярынѣ; и они только смѣкаютъ о нарядахъ, какъ бы и что сдѣлать получше, что бы они ихъ отцу Тафутѣ, такъ же бы, какъ и имъ, понравились! А царевичъ Иванъ, какъ услышалъ такую вѣсть, такъ чуть и не ударился выть голосомъ... "Ахъ, батюшки свѣты!.. да я и не ждалъ и не думалъ напасти такой!.. что со мною будетъ, осрамлюсь я совсѣмъ!.. тутъ умъ-разумъ не поможетъ, и рукодѣлье ничего не сдѣлаетъ, хоть головою объ стѣпу стукайся!.."
   Лягушка услышала, спрашиваетъ:-- что это, царевичъ?.. пурр-ква?
   "Да вотъ поди-ти, зеленоглазая, какими глазами ты будешь смотрѣть на бояръ и на батюшку? Вонъ онъ велѣлъ мнѣ съ тобою къ нему итти... какъ мы это покажемся?"
   Лягушка заквакала точно надъ нимъ хохочучи.-- И-ихъ, царевичъ, такъ это-то и крутитъ тебя? Ложись-ко спать, утро вечера мудренѣе!
   Царевичу запривычку, завалился, легъ, а самъ себѣ таки-думаетъ: "что-то теперь какую штуку загадала отпустить звѣрина болотная?.. ужъ не больною ли скажется, али тягу хочетъ задать?" Да такъ размышляя и уснулъ себѣ крѣпкимъ сномъ.
   А лягушка, тѣмъ часомъ, скокъ да скокъ, квакъ да квакъ, да и сдѣлала такъ: вскочила на окно, на заднія лапки сѣла и тонкимъ голосомъ запѣла:
  
   Вѣтры буйные
   Всѣхъ четырехъ странъ
   Сослужите, мнѣ
   Службу вѣрную,
   Принесите мнѣ
   Скоро на-скоро
   Въ чемъ нуждаюся,
   Что мнѣ надобно:
   Красоту мою
   Красу дѣвичью,
   Юность-молодость
   Настоящую,
   Платье цвѣтное,
   Цвѣтныхъ каменьевъ,
   Чтобъ уму подстать --
   Сердцу вѣрному.
   Чтобъ я нравилась
   Другу милому!
  
   Зашумѣли, загудѣли вѣтры со всѣхъ четырехъ сторонъ, пахнули въ окно... и начала лягушка свою шкурку скидавать, и вдругъ стала наша лягушка...
   Да позвольте объ этомъ погодить-пока, а посмотримъ лучше, какъ все къ пиру готовится въ палатахъ Тафуты царя, и какъ всѣ бояры собираться стали, и какъ къ пиру готовились.

-----

   Стучатъ, гремятъ своимъ оружіемъ люди военные; гладятся, чистятся люди чиновные; хлопочутъ, суетятся люди царскіе; бѣгаютъ стряпухи со приспѣшниками. Учинилось дѣло великое, дѣло большое, давно небывалое: царь Тафута, хочетъ на свой коштъ пиръ задать, хочетъ сыновей оженить!
   Еще солнышко вихра не выставило -- уже все варилось, пеклось; а показало солнышко золотые кудри свои да лице полное -- уже все вполовину изготовлено.
   Съѣзжаются бояре съ боярынями; старые попереду, молодые позадь; люди военные и чиновные въ новыхъ платьяхъ, заново вытянуты; а простой народъ безъ угомона шумитъ передъ палатами Тафуты царя.
   Вышелъ царь Тафута, отдаютъ ему честь люди военные, кланяются впоясъ люди чиновные, бояре съ боярынями ведутъ съ нимъ рѣчи красныя, а простой народъ вопитъ, голоситъ съ улицы: "исполать тебѣ Тафута царь!"
   Цимбалы, гусли, гудки и всякая музыка и своя и заморская -- гремятъ, шумятъ, выговариваютъ, что пиръ начался и потѣха дивная.
   Ждутъ царевичей.
   Стучитъ, гремитъ по улицѣ, ѣдетъ... да не то, что вы думаете, ѣдетъ не малый поѣздъ: одни сани, а четыре коня, то ѣдетъ царевичъ Мартынъ съ женой своей... Приѣхали да вышли вонъ, а народъ такъ и валитъ со всѣхъ сторонъ. Пошло шушуканье громкое и въ народѣ и между бояръ и межъ всѣми, кто и въ палатахъ былъ, да кто еще и ничего не видитъ, и тотъ шумитъ: -- "Ай царевичъ-молодецъ, экую кралю поддѣлъ!.. Да откуда онъ такую добылъ себѣ?.."
   Опять на улицѣ стукъ и тонъ, а возничій кнутомъ хлопъ да хлопъ, опятъ ѣдутъ четыре копя, а сани парные, то ѣдетъ царевичъ Миронъ съ женой своей, и опять загулъ народъ, опять дивуется: каждый кричитъ-божится, что въ ихъ царствѣ уже невѣстъ ни одной не осталось такой, какихъ повыбрали себѣ царевичи!
   Ждутъ еще поѣзда третьяго.
   А царевичъ, между тѣмъ, пока вотъ какіе штуки дѣлаетъ:
   Всталъ онъ это сна, пробудился, зѣвнулъ, потянулся, да какъ вспомнилъ, что ему надо на пиръ къ отцу-Тафутѣ итти, такъ его опять и прошибла тоска!.. А что будешь дѣлать? рада бы курочка на пиръ не шла, за хохолъ поведутъ!
   Всталъ царевичъ и смотритъ,-- лягушки нѣтъ.-- "Вотъ такъ и есть, дала стрекача; нарочно видно меня и спать укладывала... Я слыхалъ, что и не у одной жены такія продѣлки идутъ!" -- Только глядь царевичь въ лѣвый уголъ, за кроватный занавѣсъ, анъ тамъ и стоитъ... Да полно, нѣтъ уже, гдѣ мнѣ старику про такое разсказывать, это только тотъ парень пойметъ, у котораго борода едва пробивается, да еще тотъ, у котораго есть или была сердечная зазнобушка...
   "Ахъ ты батюш... мат...!" царевичь вскричалъ, самъ не зная, что и молвить хотѣлъ.-- "Да кто это такое сюда зашелъ? кажись и двери заперты, кто жъ это такой?.."
   Тутъ и вышла изъ угла красавица-дѣвица, да не такая, отъ какой, примѣрно, голова вскружится, а такая, отъ какой сердце заболитъ... Да что и разсказывать! тѣ молодые, про которыхъ я прежде сказалъ, тѣ сами поймутъ; а тѣ, у которыхъ никогда сердечушка не щемило, не всколыхивало, тѣмъ хоть сто словъ напиши, хоть колъ на головѣ отеши, не смѣкнутъ, не разгадаютъ, что съ царевичемъ сталось при этакой оказіи... Стоитъ онъ, что столбъ верстовой, не двигаючись, а кровь-то, то къ лицу бѣлому, то къ сердцу бѣдному такъ и мечется!..
   Ужъ видно красавица-дѣвица сжалилась, подошла сама къ царевичу, взяла его за руки бѣлыя да и молвила:
   -- Что, мой милый царевичъ, можноль тебѣ со мною явиться теперь къ батюшкѣ?
   А царевичъ: "ма-ма-ма..." да бухъ на колѣни, да и ну читать наизусть скороговоркою -- откуда, слышь, и рѣчь взялась: -- "Да ты моя раскрасавица, роза моя алая, лебядь моя бѣлая, голубка моя сизокрылая, невѣста моя желанная! по тебѣ-то я и сохъ и грустилъ, тебя-то я и искать ходилъ... да неужели и прежде это ты была? да ты было меня съ ума свела!.. да мнѣ и теперь все это неправдой кажется!"
   -- Вотъ посмотри,-- сказала красавица-дѣвица,-- посмотри, вотъ и шкурка моя, которую я скинула! теперь вѣришь ли?
   "Охъ, вѣрю, ей Богу, вѣрю, право люблю и не лицемѣрю!.."
   -- А будешь ли ты также любить меня, когда я опять стану лягушкою?
   "Да будь ты... тьпфу, скверно сказать; да будь ты хоть какою хочешь гадюкою, хоть водяною, хоть сухопутною, только послѣ такой, какъ теперь, обернись, мнѣ и нужды нѣтъ! я тебя буду и любить и нѣжить, и уважать и тѣшить, на рукахъ тебя носить и ласки твоей просить, какъ милости!.." И прочее такое наговорилъ царевичь, чего не скажетъ иной грамотѣй записной.
   -- Хорошо же, помни это, царевичъ, дустъ будетъ слово законъ. Видишь ли, что я тебѣ должна, сказать, почему я стала лягушкою и для чего мнѣ должно долго таковою быть.-- Я родомъ не лягушка болотная, а я, какъ и ты, рода царскаго, я царевна Квакушка, дочь Князя Индостана и Хитросвѣты волшебницы, много у моей матери злодѣевъ есть; ей они ничего не могутъ сдѣлать, такъ обѣщались меня известь, и по этому такъ сталося, что мать моя, Хитросвѣта волшебница, что бы спасти, сохранить меня, присудила мнѣ въ болотѣ жить, и быть болотной лягушкою, чтобъ злодѣи наши не признали меня и не погубили бы безпременно. Пришла мнѣ пора замужъ выходить и стала я просить мать мою, добыть, пріискать мнѣ суженаго; мать прежде долго думала, никакъ придумать не могла: какъ дочь-лягушку выдать замужъ за жениха стоющаго?.. такой задачи и въ волшебныхъ книгахъ мудрено отыскать!.. И долго она думала, да можетъ и вѣкъ бы этого не выдумать, еслибъ на ту пору не вспала мысль мудрецу вашему -- заставить васъ стрѣльбой себѣ женъ добывать. Мать моя, Хитросвѣта волшебница, услышавъ эту вѣсть, несказанно обрадовалась, явилась ко мнѣ, разсказала все, и обѣщала стрѣлу одного изъ царевичей непремѣнно занести въ болото мое. А какъ дальше все ста лося, тебѣ вѣдомо; и теперь я, царевичь, невѣста твоя!
   Царевичь Иванъ обхватилъ руками царевну Квакушку, и про царство-государство и про пиръ забылъ; такъ около царевны и увивается, такъ и хочетъ зацѣловать ее чуть не до смерти. Царевна хоть на ласки и податлива, и сама царевича поцѣлуемъ не общитывала, однакожъ, цѣлуясь-милуясь и молвила: -- Пора же, царевичъ, намъ и къ батюшкѣ! вѣдь насъ тамъ теперь давно дожидаются.
   А царевичу теперь хоть трава не рости;-- "пусть, говоритъ, пождутъ часъ-другой, я такаго счастья чуть не полвѣка ждалъ!"
   Однако царевна Квакушка, вполовину силой, вполовину ласкою, заставила царевича образумиться, уговорила его на пиръ поспѣшить; и когда они совсемъ снарядилися, молвила: -- Помни же, царевичъ, не запамятуй, что я ради тебя да твоего батюшки становлюся царевной, какъ надобно; а завтра должна опять свою шкурку надѣть, должна опять лягушкой сдѣлаться, что бы не признали меня мои вороги, я должна быть дотолѣ лягушкою, доколь мнѣ велитъ моя матушка, мудрая Хитросвѣта волшебница
   Сказавши это и на пиръ пошли.
   Такъ мудрено ли, что при такомъ нежданномъ случаѣ, при такихъ сладкихъ рѣчахъ царевича съ царевною, ихъ заждалися на пиру время долгое. И царь Тафута хотѣлъ опять посла посылать; но..
   Вотъ и третій поѣздъ катитъ въ четыре коня; отъ любопытства, иль отъ радости, что дождались наконецъ, и изъ. палатъ-то всѣ повыбѣжали; только царь Тафута да старшіе царевичи въ покояхъ осталися.
   Какъ вышелъ царевичъ, да вывелъ невѣсту свою, тутъ... Да что и говорить, если уже одинъ человѣкъ диву дался, то у сотни людей и дивованье сотенное... только и слышно и видно въ народѣ, что поахиванье да руками размахиванье.
   А одинъ смышленый скоморохъ, глядючи на царевну Квакушку, не вытерпѣлъ, гудокъ схватилъ да тутъ же и пѣсню сложилъ -- ужъ не осудите его, на скорую руку изготовлена;
  
   Черевички
   Невелички,
   Ножка
   Востроножка!
  
   Ручки-штучки,
   Глазки съ лаской,
   Щечки --
   Что цвѣточки.
  
   Бровки, губки
   У голубки --
   Такъ бы
   И укралъ бы.
  
   Не дѣвица,
   Пава птица!
   Ступитъ --
   Сердце сгубитъ!
  
   В какъ вошелъ царевичь Иванъ въ палаты съ своею невѣстою, то царь Тафута хотѣлъ было его пожурить порядкомъ, да раскрывши ротъ и остался такъ чуть не на полчаса, царевичи старшіе глаза повыпучили, а царевенъ, невѣстъ ихъ, инда дрожь проняла.
   Ну ужъ тутъ, вѣстимо, ради этаго дива, пошла потѣха, пиръ горой! Царь Тафута самъ не свой, что его сыну любимому досталась такая женка красавица! А объ царевичѣ и слова нѣтъ, онъ и пира не видитъ, все на свою невѣсту глядитъ, на свою любушку, чудную царевну Квакушку.
   Посередъ пира, отвелъ царь Тафута царевича Ивана въ сторону, и спрашиваетъ:-- Скажи, милый сынъ мой, чего ради ты боялся мнѣ показать невѣсту свою, и говорилъ, что она такая, что и глядѣть на нее нельзя? Да по мнѣ ее краше кажись и на свѣтѣ нѣтъ, она развѣ-развѣ уступитъ въ красотѣ женѣ моей, вашей матери-покойницѣ!.. Что же ты находишь въ своей невѣстѣ страшное?
   Царевичъ Иванъ ничего не потаилъ отъ отца, все разсказалъ какъ дѣло было, какъ онъ стрѣлу затерялъ и лягушку взялъ, какъ онъ объ этомъ каждый день горевалъ, и какъ, неждапно-негаданно, эта лягушка обратилась красавицей-дѣвицей, стала царевной Квакушкой, и какъ она снова лягушкой сдѣлаться намѣрена, не смотря на то, что, какъ видится, этотъ нарядъ ей лучше идетъ, нежели шкура лягушачья!
   -- Что же ты намѣренъ дѣлать?-- спросилъ Тафута царь.
   "Да и самъ не знаю, батюшка, обѣщался я жены слушаться, а какъ вспомню, что она будетъ лягушкою Богъ вѣсть до коихъ поръ, то такъ морозъ по кожѣ и начнетъ подирать."
   -- Пожди жъ, молвилъ Тафута царь, позовемъ мудреца нашего, какой онъ намъ совѣтъ дастъ; мнѣ, признаться, и самому не любо, чтобъ моя невѣстка любимая да была бы болотной гадиной.
   По мудреца посылать было ненадобно; онъ, какъ бояринъ, тоже тутъ на пиру былъ; только его кликнули, онъ и явился тотчасъ. Разсказали ему про такое дѣло чудное-досадное, и мудрецъ подумалъ, подумалъ, да и выдумалъ... "Ба! да что это за штука мудреная!.. да ты просто, царевичь, сходи теперь домой, да сожги эту шкуру лягушачью проклятую, вотъ царевнѣ рядиться будетъ и невочто!"
   -- А что, и точно,-- молвилъ Тафута царь. И Иванъ царевичь тоже радъ этому умыслу; вышелъ украдкой въ сѣни потомъ на дворъ, да бѣгомъ домой; схватилъ шкурку царевны Квакушки, и кинулъ въ печь, а самъ какъ ни въ чемъ не бывалъ, воротился опять пиръ допировывать.

-----

   Попировали гости, потѣшились; пора, говорятъ, молодымъ и отдыхъ дать, и царь Тафута тоже мыслей тѣхъ, а царевичамъ и подавно того желается.
   Простилися всѣ съ царемъ Тафутою, благодарствовали его за хлѣбъ за соль, за почесть дорогую, милость царскую, и отправились по домамъ, кто на коняхъ, а кто пѣшкомъ; кто просто такъ веселъ, а кто подъ хмѣлькомъ; кто съ женой, а кто одинехонекъ. Вѣдь и въ тѣ поры, какъ и нынче, у людей была судьба разная!
   Старшіе царевичи съ своими невѣстами пришли домой, поспѣшили поскорѣй раздѣться да лечь отдохнуть, успокоиться, а чтобы никто не потревожилъ ихъ, и двери на крюкъ заперли крѣпко на крѣпко!.. Такъ же думалъ поступить и царевичь Иванъ, анъ дѣло вышло иначе: не думалъ онъ не гадалъ какъ въ бѣду попалъ, какъ на льду подломился добрый молодецъ!
   Пришелъ домой царевичъ съ женой; только вошли, онъ было и дверь на крюкъ, а царевна Квакушка хвать подъ кровать, анъ шкурки и нѣтъ...
   "Царевичъ! гдѣ шкурка моя?" спрашиваетъ жалобнымъ голосомъ царевна Квакушка Ивана царевича.
   -- Не знаю, моя лебедушка, голубочикъ мой!.. видно запропастилась куда нибудь; ну да полно искать, завтра сыщется!.. Теперь уже поздно, дрема беретъ; пойдемъ-ко приляжемъ; вѣдь ты, царевна, устала чай...
   "Царевичь! царевичь! гдѣ шкурка моя? куда ты дѣвалъ? отдай ее! что ты со мною дѣлаешь?.." говорила царевна Квакушка еще жалобнѣе прежняго.
   -- Да почему же мнѣ знать, ласточка моя, конопляночка; ну гдѣ ты положила, тамъ видно и лежитъ она. Пойди же, усни-лягъ, завтра вдвоемъ авось найдемъ!..
   Царевичъ было-миловать, цѣловать, ласкать, увиваться, куда тебѣ!.. Заплакала царевна, что дитя малое, а сама все упрашиваетъ...
   "Иванъ царевичъ! отдай мнѣ шкурку мою! куда ты дѣвалъ ее, куда спряталъ ты? мнѣ нельзя жить безъ нея!.. Отдай мнѣ ее!.. будь добръ, милостивъ, пусти меня шкурку сыскать, гдѣ она? гдѣ шкурка моя?.."
   И больно взяла жалость царевича Ивана, и не радъ онъ, что послушалъ совѣта чужаго, самъ заплакать готовъ, да ужъ и то у него слезы на глазахъ показалися, а царевна все болѣе плачетъ, все жалостнѣй проситъ и умаливаетъ, чтобы онъ ей ея шкурку отдалъ. Не вытерпѣло сердце у Ивана царевича, обнялъ онъ царевну Квакушку, и повѣдалъ ей вину свою, сказалъ ей про поступокъ свой, что, желая ее всегда видѣть таковою, какова она теперь, сжегъ ея шкурку лягушачью...
   Взвизгнула царевна Квакушка дикимъ голосомъ, услышавъ такую вѣсть, и кинулась прочь отъ царевича... Царевичь Иванъ хотѣлъ ей еще какое-то слово въ утѣшенье сказать... только вдругъ одолѣлъ его крѣпкій сонъ, и онъ повалился на постель что снопъ.
   А царевна Квакушка, вскочила на окно, пропѣла какую-то пѣсню своимъ вѣтрамъ-помощникамъ, и вмигъ обернулась сѣрой утицей, взвилась-полетѣла, и слѣдъ простылъ!..
   Только оставила послѣ себя грамотку, а въ той грамоткѣ значилось: "Прощай "царевичъ Иванъ! не смогъ ты своего "слова держать, не умѣлъ меня удержать, прощай!.. Долго мы не увидимся, а можетъ разстались на вѣки вѣчные!.. Если хочешь отыскать меня, то ступай, поѣзжай за тридевять земель, въ тридесятое царство, заморское государство, тамъ быть можетъ и найдешь меня."

-----

   Позвольте же, господа честные, люди добрые, пріостановиться и мнѣ, старику, да отдохнуть немножечко! хоть конецъ уже и недалекъ теперь, да усталому послѣдняя верста длиннѣе пяти первыхъ кажется: дозвольте же духъ перевесть и собраться съ новыми силами: я вамъ скажу поправдѣ, что вотъ тутъ-то дѣло не на шутку пойдетъ!

-----

   На другое утро послѣ пира царскаго, спятъ всѣ прохлаждаются, а тѣ, кто рано всталъ, опять пира дожидаются... Вѣдь въ старые годы и малый пиръ по недѣлѣ шелъ, а тутъ ужъ думали, ему и не будетъ конца.
   Такъ вотъ встаетъ послѣ пира православный народъ; кто ужъ умылся, пригладился, кто только съ постели всталъ, да потягивается, а кто еще храпитъ-спитъ, хоть водой обливай, не добудишься; всякой молодецъ на свой образецъ, у всякой-де птички есть свой напѣвъ.
   Да вотъ... идетъ прежде шептанье, тамъ говоръ пошелъ, а тамъ и просто голосить начали, что-де у Тафуты царя что-то въ хоромахъ не доброе, послѣ пира веселаго подѣялось что-то печальное!.. А чтобы такое?..
   Некуда правды дѣвать -- вострая правда, что шило въ мѣшкѣ, неутайчива, совсемъ вонъ не выйдетъ, а міру покажетъ себя; увѣдали, узнали православные, что стряслась бѣда нежданая, пропала невѣста у младшаго царевича!..
   Д" " какъ не узнать: ранымъ-ранешенько прибѣжалъ царевичъ Иванъ къ отцу-Тафутѣ царю; еще тотъ почивалъ на радостяхъ, а бѣдный царевичь плачетъ, рыдаетъ, голосомъ воетъ, причитаетъ, у крыльца палатъ убиваючись!..
   "Пропала невѣста моя, желанная!.. Горе мое лютое, голова моя безталанная!.. что мнѣ дѣлать, какъ мн* быть, гдѣ мнѣ невѣсту царевну найтить?.. Пропалъ я безъ нея, жить не могу! Отдайте мнѣ ее, люди добрые! отыщите ее, люди мудрые! скажите, посовѣтуйте, люди смышленые, гдѣ мнѣ найти, сыскать мою любушку, мою дорогую милую царевну Квакушку?.."
   Всполошились всѣ въ покояхъ Тафуты царя, и самъ онъ, услыхавши, бѣжитъ, спѣшитъ, спрашиваетъ: что такое подѣялось?.. что за шумъ, за гамъ, за голоса жалобные?."
   И увидалъ царь Тафута любимаго своего сына царевича, что убивался и плакалъ горько-навзрыдъ. И повѣдалъ царевичъ отцу-родителю свое горе великое, свою потерю не малую.
   Царь Тафута опять мудреца за бока, призвалъ его; прежде поругалъ-потазалъ порядкомъ, зачѣмъ онъ совѣтъ далъ шкуру сжечь, отъ этого-то-де все и сталося; а послѣ сталъ совѣта спрашивать: какъ такой теперешней бѣдѣ помочь?
   Мудрецъ удивляется, какъ это изъ такаго пустаго дѣла, что сожгли шкурку лягушечью, такая красавица царевна тягу задала?.. Да, говоритъ, еслибъ, примѣрно, у меня жена была, да уродилась бы она безобразною, да я бы, по своей премудрости, содралъ съ нее шкуру да сдѣлалъ бы изъ жены дѣвицу хорошу что куколка; такъ, кажись, она сама отъ такой радости бы и съ мѣста не сошла, не только за тридевять земель ускакать!.."
   -- Ну, сказалъ Тафута, что пустошь врать, тутъ нечего городить безтолковщину, мѣрекать: кабы, да еслибы, бритоли, стриженоль, все голо; дѣло въ томъ, что царевны нѣтъ, такъ лучше подумаемъ, какъ ее возвратить.
   "Надо потерпѣть подольше, сказалъ мудрецъ "можетъ и сыщется."
   -- Долго терпѣть не бѣда, а было бы чего ждать, примолвилъ, Тафута царь, сидя съ вершей на берегу, не залучишь плотвы-рыбицы, а надо самому за ней въ рѣку итти.
   "Такъ просто, говоритъ мудрецъ, просто плюнуть на это дѣло, если мудрено оно, да и пойти отыскивать другую невѣсту себѣ; бѣлый свѣтъ вѣдь не клиномъ сведенъ, можно добыть всякой всячины, лишь бы охота была."
   А царевичь, услыхавъ это, и руками и ногами... "И вѣдать не желаю и знать не хочу, не стану невѣсты отыскивать,-- эту подай, что прежде нашелъ, а не будетъ ее, и мнѣ на свѣтѣ не быть! Да вымолвивъ это, опять такъ-таки и завылъ голосомъ; инда и царя Тафуту слеза прошибла и мудреца жалость взяла.
   Подумали, подумали, да на томъ и покончили, что присудили царевичу по его желанью ѣхать въ путь -- царевну отыскивать.
   И царевичь Иванъ какъ бы утѣшился, простился съ отцемъ-родителемъ и отправился за невѣстою своей, за царевною Квакушкой... эхъ, горе наша гречневая каша: ѣсть не хочется, а кинуть жаль!

-----

   Ѣдетъ, скачетъ царевичь Иванъ на бойкомъ ворономъ конѣ, держитъ путь прямо не сбиваючись, ѣдетъ на восходъ красна солнышка. Прямымъ-де путемъ дойдешь куда нибудь, а кривымъ заблудишься. А лукавое навожденіе шепчетъ на ухо царевичу: "поверни царевичь въ сторону, поѣзжай царевичь подъ гору, буде не заблудишься, такъ вернешься назадъ до дому, а все прямо поѣдешь, пріѣдешь въ тупикъ, такъ, что некуда и ступить..." царевичъ ѣдетъ, не слушаетъ, ѣдетъ прямо, держитъ путь на восходъ солнышка.
   Вотъ, ѣхавши царевичъ близколи, далеколи, долго ли, коротко ли, пріѣхалъ въ такое мѣсто, что коль хочешь -- вернись да прощай, а не хочешь -- съ конемъ простись да пѣшкомъ ступай: такіе овраги, буераки, да крутояры да обрывы, что надо тутъ великую силу, и ловкость и смѣтливость, чтобы пробраться въ даль...
   "Все испытаю, пройду вездѣ, говоритъ царевичъ самъ себѣ "а постараюсь прямымъ путемъ иттить, постараюсь прямикомъ-правотою найтить мою невѣсту любушку-царевну Квакушку!"
   Слѣзъ онъ съ коня добраго, далъ ему волю, пустилъ на свободу: гдѣ хочешь гуляй, ступай въ поле чистое, алъ въ дремучій лѣсъ, аль назадъ вернися, если хочется! А самъ пошелъ чрезъ овраги, чрезъ буераки по трудной дорогѣ.
   И долго онъ шелъ такъ, бился-маялся, переплывалъ рѣки быстрыя, переправлялся чрезъ болота тонкія, продирался сквозь кусты частые терновые, сквозь лѣса темные-дремучіе... и не заблудился онъ, прямой путь на восходъ солнца держучи, и не утомился онъ царевны отыскать надѣючись...
   Чрезъ время немалое, прошедши путь дальный и провелши въ дорогѣ дней число довольное, вышелъ царевичь на поле широкое. И поле то макомъ позасѣяно, цвѣтами пестрыми изукрашено... и клонитъ дрема царевича и хочется ему соснуть-отдохнуть, отъ пути-дороги духъ перевесть; но видитъ онъ, вдали что-то чернѣется... перемогаетъ себя царевичь, переламываетъ, не хочетъ онъ остановиться прилечь отдохнуть; а хочетъ довѣдаться: что это въ дали чернѣется?.. Вѣдомо чего царевичь отыскать надѣется.
   Подошелъ царевичь, дивуется: стоитъ избушка на курьихъ ножкахъ, шевелится-ворочается... царевичь слыхалъ, что есть-де въ иныхъ царствахъ таковыя хатки строются, такъ онъ это вспомнивши поговорку и вымолвилъ:
  
   Избушка, избушка!
   Стань къ лѣсу задомъ,
   Ко мнѣ-передомъ!..
  
   И по сказанному, по приказанному избушка перевернулася, стала задомъ къ лѣсу, передомъ къ Ивану царевичу.
   Ступилъ царевичъ на крылечко, вошелъ въ избу, сидитъ подлѣ печи баба-Яга, старушка почтенная, сидитъ она дѣло дѣлаетъ: ленъ прядетъ, нитку ведетъ, пѣсенку поетъ, думу думаетъ; а вошелъ царевичъ, встрѣчаетъ его словами привѣтными:
   "Здравствуй, царевичъ Иванъ! откуда Богъ несетъ, куда твой путь идетъ и волею, аль неволею?.."
   -- Не льзя сказать, чтобы вольной волею, а больше таки своею охотою, бабушка!
   "Да охота пуще неволи, родимый мой, а какое дѣло съ тобой случилося, какая бѣда приключилася, что ты идешь нѣтъ и въ такую дальную сторонку?.."
   -- Да вотъ такъ-итакъ, молвилъ царевичъ, и разсказалъ ей всю правду истинную; что вотъ-молъ, виноватъ, покорыствовался, чего нельзя, а я сдѣлать хотѣлъ, думалъ съ барышемъ остаться, анъ въ накладъ попалъ!
   "Такъ, царевичъ" поддакнула баба-Яга, на незнамый прибытокъ надѣяться нечего; однажды вишь было такъ...
  

ПОБАСКА ПЕРВОЙ БАБЫ-ЯГИ

   Ставила баба въ печь двѣнадцать пироговъ, а вынула, видитъ тринадцать ихъ; баба было, сдуру, радехопька: она думала пирогъ пирога родилъ, анъ, поглядитъ, одного розарвало".. Вотъ-те тетка находка, держи-тко карманъ!.. и пирогъ то негоденъ и начинки нѣтъ.

-----

   Такъ-то и съ тобой знать, царевичъ-свѣтъ!.. Ну, да то хорошо, что неутайчивъ ты: разсказалъ мнѣ всю правду сущую; за то я, какъ смогу помогу; только смотри и самъ не плошай!.. Видишь ли: знаю я царевну Квакушку и знаю ея матушку, Хитросвѣту волшебницу!.. Добра и умна она, а кто провинится не потачлива!.. Ну да не робѣй, царевичъ, взойдетъ солнце и къ намъ на дворъ, этому дѣлу й дѣдушка одинъ на полу и чашка съ молокомъ передъ нимъ и ложка у него въ рукахъ; вдругъ... откуда ни возьмись, какъ выскочитъ изъ-подъ печи утка; дѣдушка говоритъ: хоть малъ былъ, а помню: утка сѣренькая, какъ сей часъ вижу; выскочила изъ-подъ печи и ну ходить кругомъ дѣдушки, да покрякивать... Дѣдушка ничего, хлѣбаетъ-себѣ молоко "да на нее посматриваетъ, чего она снуетъ около него; а утка все кругомъ похаживаетъ... да изловчившись и хвать у дѣдушки изъ рукъ хлѣба кусокъ, который ему дали съ молокомъ ѣсть. Досада взяла дѣдушку, даромъ что былъ маленькій, а больно обидѣлся; хотѣлъ было закричать, да видитъ, что никого въ избѣ нѣтъ, только подвинулъ къ себѣ чашку и ухватился обѣими руками за нее; а утка все ходитъ кругомъ, покрякиваетъ; склевала хлѣбъ шельмовская да въ чашку глядитъ... и ходивши-ходивши еще около, какъ кинется къ чашкѣ, а дѣдушка продувной, даромъ что малъ, этого видно и ждалъ, какъ стукнетъ ее но головѣ ложкою... глядь, изъ утки и сталъ вдругъ кошелекъ съ деньгами!
   Послѣ уже растолковали, что эта утка видите кладъ былъ, да такой кладъ заколдованный, что не всякому и дастся.
   Поди ты, иной-вишь ищетъ-ищетъ и заклинанія всякія знаетъ и травы разныя носитъ съ собой, а цѣлую жизнь ничего не можетъ отыскать; а вотъ несмышленому ребенку самъ дался... Это дѣдушка самъ разсказывалъ, хоть малъ былъ, а вотъ, говоритъ, какъ сей часъ вижу!
  

2.
ДОМОВОЙ И ЛѢШІЙ.

   А вотъ не слыхивали ли вы о Домовыхъ? какъ, чай, не слыхивать, у насъ въ деревнѣ и по сю пору ходятъ про нихъ разныя исторіи... Вотъ примѣрно:
   Пошелъ разъ мужичокъ на свой овинъ хлѣбъ сушить; и пошелъ онъ туда съ вечера: переночую дескать, да поутру только забрезжится, разложу огонь и стану сушить.
   Вотъ пришелъ; подкинулъ себѣ, соломы и легъ укрывшися кафтаномъ. Только ворочался-ворочался съ боку на бокъ, не спится ему и только... что за причина?. Онъ и вспомнилъ, что умаявшись, легъ не перекрестяся даже; думаетъ: это вѣдь не хорошо!.. а встать лѣнь, ночь была холодненька-таки, а уже онъ пригрѣлся подъ кафтаномъ, лежитъ и думаетъ: встать, аль нѣтъ?..
   Вдругъ послышался шорохъ; мужичокъ выглянулъ изъ подъ кафтана и видитъ... какъ бы вамъ сказать... человѣчье подобіе, только не совсемъ человѣкъ: весь косматый и огромнаго роста, подошелъ къ овину и стоитъ надъ ямою; а потомъ постоявши нѣсколько, влезъ туда и сѣлъ въ углу... Мужичекъ ни живъ ни мертвъ, лежитъ, не шелохнется; хочетъ молитву прочесть, такъ и молитвы-то ни одной не вспомнитъ, всѣ перезабылъ!.. А пришедшій сидитъ-себѣ въ углу, да только, нѣтъ-нѣтъ, привстанетъ и выглянетъ изъ ямы, какъ будто кого дожидается.
   Чрезъ короткое время кто-то еще подошелъ, мужичокъ смотритъ... ужасъ, да и только: кто-то тоже похожій на человѣка, только съ рогами и съ преужасными когтистыми лапами подшелъ къ ямѣ и смотритъ... Темень страшная, однако мужичку изъ ямы можно было видѣть: первый пришлецъ прижался плотно въ уголъ, не дышитъ... а этотъ, что съ рогами, посмотрѣвши съ верьху, спустился тоже въ яму, нагнулся къ подлазу (знаете, мѣсто въ осинѣ, гдѣ огонь кладутъ), надергалъ колосьевъ, уклала, ихъ такъ что если зажечь, то весь осинъ долженъ сгорѣть, да вынувши изъ за пазухи дна камня, стукнулъ одинъ о другой, солома затлѣлася, онъ и ну раздувать... Какъ первый, что въ углу притаился, кинется на него и ну тузить!.. Мужичекъ сказывалъ послѣ, точно обручья, говоритъ, наколачивалъ, вида отдавалось; возилъ-возилъ рогатаго, приговаривая: "Дѣлай что хочешь, проклятый, У себя въ лѣсу, а моихъ обывателей не смѣй трогать!" Вытолкалъ вонъ рогатаго, потушилъ огонь и ушелъ самъ изъ ямы.
   Послѣ уже знающіе люди растолковали, что послѣдній изъ этихъ посѣтителей былъ лѣшій, или лѣсовикъ, то есть Духъ, живущій въ лѣсу, и который всячески старается вредить людямъ; а первый былъ Домовой, то есть домашній Духъ, который хотя иногда и проказитъ надъ людьми, однако, порой, вступается за нихъ и защищаетъ ихъ.
  

3.
ДОМОВОЙ НА ФАБРИКѢ.

   А то вотъ Домовой сдѣлалъ разъ какую штуку:
   Когда у насъ, Русскихъ, только еще разводились суконныя фабрики, тогда извѣстно, не то, что нынче: машинъ почти никакихъ не было, все руками дѣлали; и начесывали, и сглаживали, и стригли все руками; такъ народу на фабрикахъ было втрое, чѣмъ теперь; за то и сукно было куда дорого: бывало на боярахъ только увидишь синее глянцовитое сукно, а нынче слава Тебѣ, Господи, иной и нашъ братъ, мужичекъ, похаживаетъ въ синемъ кафтанѣ, суконце заглядѣнье; особенно если опояшется краснымъ кушакомъ, такъ просто не налюбуешься!..
   Такъ вотъ, въ то первоначальное время, на одной фабрикѣ случилась эта оказія.
   Вы я думаю видывали, и теперь на фабрикамъ употребляются еще стригальныя ножницы: это большія двѣ желѣзныя острыя полосы. На длинной подушкѣ, то есть скамьѣ, покрытой чѣмъ нибудь мягкимъ, растянутъ сукно, вытянутъ, прикрѣпятъ его крючками, да и стригутъ съ него ворсъ. Какъ это дѣлается совершенно, я вамъ въ подробности разсказать не умѣю; а буде вы не видывали, то подите на первую фабрику, вамъ покажутъ; тутъ скрытнаго ничего нѣтъ. Работники, которые стригутъ сукна, зовутся строгачами, а покой, гдѣ помѣщаются ихъ принадлежности, называется стригальнею, или по-нѣмецкому етрнаалънъынъ корпусомъ.
   Въ одномъ такомъ стригальномъ корпусѣ повадился ходить по ночамъ Домовой и стричь сукно. Сукна то правда онъ не стригутъ, а только ножницами баловалъ: привяжутъ бывало ввечеру ножницы къ краю подушки, къ столбышку, глядь по утру, онѣ отвязаны и лежатъ посрединѣ подушки; а ножницы, надо вамъ сказать, тяжелыя, только-только въ подъемъ сильному человѣку!.. Да это бы ничего, положимъ человѣкъ шалилъ; такъ нѣтъ же, слышатъ какъ они и стригутъ: чикъ, чикъ, чикъ!.. цѣлую ночь.
   Страхъ взялъ фабричныхъ мужичковъ; видятъ, что тутъ не просто, что тутъ самъ хозяинъ (извѣстно, такъ зовутъ Домоваго) изволитъ тѣшиться... жутко имъ стало, никто и не хочетъ спать въ этомъ покоѣ, а въ другихъ тѣсно, тамъ другіе работники, не пускаютъ. Вотъ, перекоряючись такъ, они и разсказали все своему главному мастеру, что-де Домовой не дастъ спать. Мастеръ были, нѣмецъ: ну, извѣстное дѣло, нѣмцы ученый народъ, не вѣрятъ, что у чорта и хвостъ есть, по ихъ, и чорта-то вовсе въ живыхъ не находится!.. Посмѣялся мастера. и поругалъ-таки работниковъ; "вы-де, говоритъ, дурачье: это кто нибудь изъ васъ же тѣшится, пугаетъ другихъ, а вы не можете увидать!" Ему говорятъ, что смотрѣли-молъ стерегли, да никого не видать, словно однѣ ножницы чикаютъ!.." Такъ постой же, говоритъ нѣмецъ, я доберусь, дамъ трезвонъ проказнику!" Велѣлъ всѣмъ ложиться спать въ этомъ покоѣ и обѣщался сама, на ночь придти.
   Полеглись всѣ; и страшно имъ и посмотрѣть хочется, какъ и что будетъ у нѣмца съ Домовымъ: нѣмецъ ли струситъ, аль Домовой испугается?..
   Наступила ночь; мастеръ пришелъ, легъ на сукнѣ подлѣ работниковъ; часъ, другой прошелъ все тихо; а никто не спитъ, дожидается, что-то будетъ! И точно, часу въ двѣнадцатомъ вдругъ ножницы зачокали... ни дать ни взять су кно стригутъ!.. Мастеръ услыхалъ, поднялъ голову, смотритъ на стригальныя подушки; а надо вамъ замѣтить, подушки ставятся каждая противу окна; такъ оно, хоть и ночью, сей часъ видно, если кто подойдетъ къ нимъ, и хотя не ясно, однако все можно разсмотрѣть человѣка. Только никого не видать, а ножницы чикаютъ... Нѣмецъ всталъ тихохонько и ну красться къ самой той подушкѣ, гдѣ слышно было чиканье; всѣ работники выпучили глаза, смотрятъ не смигнутъ... видятъ, какъ нѣмецъ все ближе, ближе., руки разставилъ, чтобы поймать... подошелъ къ самой подушкѣ... вотъ подлѣ, вдругъ, какъ юркнетъ нѣмецъ, словно поклонъ отвѣсилъ кому, и ну качаться изъ стороны въ сторону, и ну кричать: "ай, ай, ай!.. ай, ай, ай! Огонь давай, фейеръ, огонь скорѣй! ай, ай, ай!"
   Кто позади изъ работниковъ былъ, тѣ скорѣе могли образумиться да огню достать; такъ ужъ несутъ и огонь, а нѣмца все качаетъ изъ стороны въ сторону, все кричитъ бѣдняга: ай, ай, аи... Принесли огонь близко, и вдругъ... засвистало какъ вѣтеръ, пронеслось между работниковъ, дверь распахнулась настежъ; на дворѣ что-то захлопало, точно въ ладоши и захохотало такъ, что всѣ стали точно окаменѣлые состраху.
   А бѣдный Нѣмецъ, какъ приподнялся на ноги, такъ страшно было взглянуть на него: волосы дыбомъ, такъ и видно какъ его кто-то трепалъ за нихъ, весь красный, точно сейчасъ изъ бани и слезы изъ глазъ такъ и каплютъ...
   На другую и прочія ночи домоваго не являлось, и ножницы всѣ оставались покойно на своихъ мѣстахъ: а мастеръ-нѣмецъ, послѣ этого дня три былъ боленъ, и выздоровѣвши, тотчасъ перешелъ на другую фабрику.
  

4.
УМИРАЮЩІЙ КОЛДУНЪ.

   А вотъ знаете, если кто, оборони Господи, учинитъ такой грѣхъ, что соблазняся поддастся нечистому да захочетъ учиться всякимъ дьявольскимъ на вожденіямъ, закабалитъ свою душу сатанѣ и сдѣлается колдуномъ, то не только душѣ, а и тѣлу-то такого грѣховодника нѣтъ покоя на землѣ: нечистая сила завладѣетъ имъ, да и ходитъ по ночамъ пугать родственниковъ покойника, или его знакомыхъ, которые на этомъ свѣтѣ ему чѣмъ нибудь не нравились.
   А какъ умираютъ такіе люди, такъ страшно и разсказывать: до тѣхъ поръ, видите, не выйдетъ душа изъ тѣла, пока кто нибудь не захочетъ принять на себя проклятое колдовство; если же сыщется охотника. на это, то стоитъ только умирающему подать руку -- и въ ту же минуту изъ колдуна выйдетъ душа вонъ, а колдовская сила переселится въ того, кто ее захотѣлъ принять.
   Да, слава Тебѣ, Господи, мало найдется такихъ охотниковъ, чтобы, смотря какъ мучается предавшій себя нечистому, да пожелалъ взять на себя его окаянное ученіе. Ну, тогда надобно вложить колдуну въ руку палку, али голикъ -- и колдовство перейдетъ уже въ нихъ; а безъ того колдунъ не умретъ.
   Разъ въ одной деревнѣ умиралъ такой грѣшникъ; три дня его мучило, страшно смотрѣть: коверкаетъ его, ломаетъ, а смерти нѣтъ, стонетъ колдунъ, протягиваетъ руки ко всѣмъ и безпрестанно говоритъ: возьми! возьми! возьми! Долго не могли понять о чемъ онъ упрашиваетъ, что такое у него взять... Нашелся смышленый человѣкъ: "э! говоритъ, это онъ передаетъ свое проклятое колдовство!... Дайте ему, говоритъ, голикъ въ руки!"
   Вотъ и дали; колдунъ застоналъ въ послѣдній разъ и духъ вонъ! А голикъ... страшно и чудно смострѣть, что съ нимъ стало дѣлаться... какъ расходился голикъ по горницѣ... и кувыркается, и катается, и встанетъ стоймя, да точно пляшетъ на одномъ мѣстѣ; всѣ только смотрятъ да ахаютъ; въ руки боятся взять, или какъ нибудь дотронуться до него; а самъ онъ плясать не унимается, изъ избы не выживешь, толчется посрединѣ, да и все тутъ!
   Спасибо тотъ же смышленый человѣкъ невзгоду отвелъ: взялъ освященной воды въ ротъ, осѣнилъ себя крестнымъ знаменіемъ да какъ вспрыснетъ посрединѣ горницы... тогда, говорятъ, зашипѣлъ голикъ точно разкаленое желѣзо, такъ его въ одну минуту и раздергало по прутику, и тутъ же всѣ въ трубу повыкидало.
  

5.
ЧЕРНЫЙ ПѢТУХЪ.

   Иногда же бываетъ и такъ, что если кого подозрѣваютъ въ колдовствѣ, да такой человѣкъ умретъ вдругъ; то для того, чтобы онъ лежалъ покойно въ могилѣ, и не приходилъ на бѣлый свѣтъ тревожить добрыхъ людей, кладутъ въ гробъ, подъ-мышку мертвецу, живаго чернаго пѣтуха, да такъ и зарываютъ въ землю; что станется съ этимъ пѣтухомъ -- неизвѣстно, а только покойникъ навѣрное не будетъ выходить изъ могилы, хоть будь какой хочешь взоправскій колдунъ.
   Однажды умеръ такой человѣкъ; родные, которые знали, что онъ мароковалъ-таки нечистою силою, не хотѣли этого пустить въ огласку, а тихонько, сами отъ себя и запрятали къ покойнику въ гробъ чернаго пѣтуха, положивши его, какъ сказано, подъ мышку, и выпросили позволеніе у священника поставить покойника въ церкви, оговариваясь, что въ домѣ у лихъ тѣсно. По умершимъ, извѣстно, читаютъ псалтырь, а въ церкви читать было холодно; то они оставили тамъ покойника одного, а читальщика взяли на домъ.
   Въ это же утро пономарь пошелъ отпирать церковь во время завтрени, да пошелъ безъ свѣчи, а, можетъ, и со свѣчей", да ее вѣтромъ задуло что ли, только онъ въ церковь въ потьмахъ вошелъ. И позабылъ пономарь, что въ церкви покойникъ стоитъ; вошелъ онъ и побѣжалъ къ олтарю тамъ изъ лампады огню достать, да наткнулся на гробъ посрединѣ церкви и опрокинулъ его вмѣстѣ съ покойникомъ. Испугался пономарь; не того, что мертвецъ изъ гроба упалъ, а того, что за это достанется. Зажегъ поскорѣй свѣчу, поставилъ гробъ на мѣсто и кое-какъ уложилъ покойника и покрылъ его какъ надобно. Управивши все, осмотрѣлъ кругомъ не валяетсяль чего на полу, и увидѣлъ ходитъ по церкви черный пѣтухъ... да такой зватный, бойкій... Пономарь видно не слыхивалъ, что иногда пѣтуха кладутъ съ покойникомъ, дивится, отколѣ онъ взялся и думаетъ, что непремѣнно съ надворья вошелъ въ дверь, которая не плотно притворена была; а пѣтухъ отличный, и вовсе незнакомый, во всемъ околоткѣ такого пѣтуха не было. Взялъ грѣха на душу пономарь: пожелалъ завладѣть чужимъ добромъ, поймалъ пѣтуха и припряталъ его подалѣе; какъ-дескать кончится завтреня, то домой отнесть.
   Такъ и сдѣлалъ пономарь, принесъ домой пѣтуха.
   Прошло дня три, уже похоронили и покойника, пѣтухъ все у пономаря живетъ; боялся онъ его выпустить, чтобы кто не призналъ, а дома надоѣло держать; онъ и вздумалъ снесть его въ базарный день на ближнее сѣло да продать охотнику, или на пару куръ промѣнять: пѣтухъ знатный, дадутъ пожалуй и трехъ курицъ.
   Дождался нашъ пономарь базарнаго дня, пошелъ въ ближнее село, и тамъ-то съ нимъ случилось такое странное дѣло, что, говорить, и образумиться не могъ, не могъ, говоритъ, понять, я ли съ ума сошелъ, или на селѣ одурѣли всѣ!.. Такое диво: носитъ онъ по базару пѣтуха на рукѣ и кто на него ни взглянетъ, разсмѣется да и отворотится!.. странно ему показалось; осмотрѣлся кругомъ, кажется, ничего смѣшна то нѣтъ, а всѣ надъ нимъ смѣются, да еще издали пальцами на него показываютъ...
   А тутъ пуще дался диву пономарь, когда съ другими сталъ разговаривать: подошелъ къ одному продавцу птицы и сказалъ ему, показывая на пѣтуха: "не хочешь ли купить, али на куръ смѣнятьcя!" Продавецъ на его рѣчи такъ и покатился сосмѣху, да насмѣявшись вдоволь, на другаго торгаша показываетъ: поди, говоритъ, къ нему, онъ смѣняется! а самъ все знай хохочетъ; пономарь подошелъ и къ другому съ тѣмъ же вопросомъ,-и тотъ принялся хохотать пуще перваго. Что такое?.. думаетъ пономарь, видно сегодня всѣ съ ума спятили?... Чему они смѣются!.. И досадно пономарю и сробѣлъ онъ немножко, не понимая, что съ нимъ такое дѣлается; хотѣлъ-было спросить уже у кого нибудь знакомаго, такъ знакомыхъ никого не видно, все чужіе люди, а-кажись въ этомъ селѣ онъ всѣхъ до одного зналъ, и стараго и малаго, а теперь словно они всѣ повымерли; пономарь и думаетъ: дай хоть у чужаго спрошу, да какъ посмотрѣлъ кого бы спросить, то и видитъ, что чуть не весь базаръ на него уставился и пальцами показываютъ на него и смѣются и шушукаютъ...
   Пришло пономарю въ голову, что видно кто нибудь призналъ пѣтуха, да разсказалъ всѣмъ, что чужой это, да можетъ еще, думаетъ, хотятъ и меня поймать, да представить съ поличнымъ?.. Пустился прочь съ базара; а за нимъ слѣдомъ ребятишки, кричатъ на него, укаютъ и хохочутъ пострѣлы, точно надъ какимъ дуракомъ...
   Ушелъ-таки пономарь; идетъ домой и все ломаетъ голову, что это съ нимъ попритчилось?.. Ужъ не пѣтухъ ли, думаетъ, причиной?.. поймала, онъ ночью... въ церквѣ... при покойникѣ.... кто его знаетъ, ужъ полно пѣтухъ ли это, не душа ли грѣшная?..
   Посмотрѣлъ на пѣтуха... и въ самомъ дѣлѣ странный пѣтухъ; глаза у него такъ и сверкаютъ, и смотритъ онъ ими зорко, какъ будто хочетъ съѣсть, или покрайности выругать!.. Страхъ взялъ пономаря, шелъ онъ въ эту пору по рощицѣ, около пруда, одинъ-одинехонекъ, такъ не думая долго какъ шваркнетъ пѣтуха въ воду!.. такъ и тутъ бѣда: не тонетъ, сатанинское сѣмя, вынырнулъ на верьхъ да къ берегу и карапкается.... пономаря въ потъ бросило, схватилъ съ земли хворостину и ну пугать да хлестать по водѣ... такъ, говоритъ, бился-бился, насилу смогъ утопить, лѣзетъ на берегъ да и все тутъ!..
   Пришелъ домой пономарь, состраху насилу оправился и не хотѣлъ никому разсказывать о такомъ удивительномъ случаѣ. .
   Да разъ приходитъ къ нему въ гости одинъ знакомый зажиточный мужичекъ; вотъ поговоривши о томъ-о семъ онъ и спрашиваетъ пономаря: "скажи пожалуйста, Викулъ Макѣичь, что это тебѣ намедни на базарѣ чудить вздумалось? Выпилъ ты что ли лишнее?.."
   -- Когда на базарѣ?
   "Да намедни, въ пятницу; въ сосѣднемъ селѣ."
   -- А что я тамъ чудилъ?
   "Какъ? неужели не помнишь?.. Да ты переморилъ сосмѣха весь базаръ; да и себя, не обезсудь, пострамилъ-таки порядочно!.. неужели ты ничего не помнишь?"
   -- Ничего! разскажи, что же я тамъ дѣлалъ?
   "Да ты пришелъ больно не въ трезвомъ видѣ, ходилъ какъ шальной по базару, пошатываясь изъ стороны въ сторону и знакомыхъ не узнавалъ; мимо меня разъ пять прошелъ; я тебѣ кивалъ-кивалъ -- уйди-молъ домой! ты и не смотришь.... кафтанишка на тебѣ какой-то изпачканой, да еще тьпфу! дурно сказать!.. положилъ ты себѣ на руку коровій пометъ и пристаешь ко всѣмъ, его показывая: "купи, иль давай на куръ смѣняемся!... признаться, надъ тобою таки-потѣшились, и я хоть жалко тебя было, а согрѣшилъ, посмѣялся-таки!"
   Такъ и ахнулъ пономарь, выслушивши эту исторію, и не потаилъ грѣха больше, все разсказалъ мужичку: какъ пѣтуха добылъ и что его онъ въ то время по базару носилъ, а не другое что... и уже не придумаетъ, отъ чего такая морока случилася.
   Мужичокъ видно слыхалъ и припомнилъ, что дѣйствительно-де видно это отъ пѣтуха сталося, и что видно онъ у покойника лежалъ подъ-мышкою.
   -- ну, сказалъ пономарь, правда, пожалѣлъ я его какъ утопилъ, а теперь вижу, что туда ему и дорога!
  

6.
ПРИЗЫВАНІЕ НЕЧИСТАГО.

   Да малоли какія дѣла творитъ сила нечистая...
   Разъ, въ святки, собрались дѣвушки играть, играли, гадали про суженыхъ, разнымъ образомъ накликали лукаваго; а около двѣнадцати - этакъ часовъ, одна и вздумала: "э, постойте, подружки!.. если хотите нечистый самъ къ намъ явится -- и все разскажетъ, что мы у него ни спросимъ; хотители?" которыя боялись, отнѣкивались; а которыя посмѣлѣе были, тѣ просить начали: давай, сдѣлаемъ!.. а послѣ и всѣ изъ любопытства пристали: давай сдѣлаемъ!
   На ту пору во всемъ домѣ были только дѣвушки, да съ ними старушка, бабушка; она сидѣла поодаль, пряла себѣ и не видѣла, что дѣвушки творятъ, не то, можетъ быть, запретила бы имъ такія шутки.
   Вотъ дѣвушки и принялись звать нечистаго... а какъ онѣ это сдѣлали, я вамъ разскажу сей часъ: взяли онѣ, но совѣту своей подружки, щетку, положили ее на порогъ и стали ее ругать и проклинать всякимъ манеромъ... ругали такою Гранью, что неприлично сказать, и проклинали такими страшными проклятіями, что и самимъ становилось ужасно!.. Ругали-ругали такъ щетку нѣсколько времени, потомъ выбросили ее за порогъ въ сѣни, притворили дверь и начали ожидать, что будетъ изъ этого...
   Немного погодя, начало что-то возиться въ сѣняхъ, прежде тихо, потомъ все шибче и шибче, послышалось тяжелое сопѣнье, и что-то заворочалось, какъ будто лошадь поднималась на ноги такъ, что вида полъ трясся.. Дѣвушки перепугались не на шутку; боятся взглянуть, что тамъ такое; стали просить старушку:
   -- Бабушка!.. Что-то въ сѣняхъ возится... насъ страхъ беретъ; посмотри, поди, голубушка-бабушка!
   "И! ну да чему тамъ возиться?. отворите дверь да взгляните."
   -- Боимся, бабушка, страшно.
   "Чего страшно?... видно теленокъ забрелъ съ надворья; кто нибудь хлѣвъ растворилъ."
   -- Посмотри, бабушка-голубушка.
   Летала бабушка съ донца, пошла къ двери, сотворила крестное знаменіе, старушка была набожная, безъ молитвы ни чего не дѣлала; растворила дверь... какъ глянула въ сѣнцы, такъ у ней ноги и подкосилися... насилу-насилу могла вымолвить: Господи помилуй! да захлопнуть дверь.
   Увидѣвъ это, кинулись дѣвушки къ двери припереть, такъ и крюкъ не наложатъ, такъ за руки словно кто трясетъ..
   Что же увидѣла бабушка?.. послѣ разсказывала: представьте себѣ: черная свинья, ростомъ съ большаго жеребенка... щетина копромъ торчитъ во всѣ стороны; а глаза, какъ огненные, такъ и горятъ!..
   Какъ старушка поопомнилась и спрашиваетъ шопотомъ у дѣвушекъ: что вы это злодѣйки надѣлали?.. Видно призывали вражію силу?
   "Виноваты, бабушка, согрѣшили..." едва-едва промолвили дѣвушки блѣдныя какъ полотно, уцѣпившись одна за другую и трясяся какъ въ лихорадкѣ.
   Не успѣли они такъ перешепнуться между собою, какъ раздалось страшное хрюканье, отъ котораго задрожалъ весь покои... Старушка перекрестила дверь, такъ не беретъ: хрюканье опять раздалось страшное и слышно, какъ дьявольскій оборотень лезетъ въ двери.
   Перепугалась и старушка, а про дѣвушекъ и говорить нечего: мертвецы-мертвецами, хоть въ гробъ клади!
   А между тѣмъ все слышнѣе, какъ проклятое отродье приступаетъ къ двери.
   Старушка перекрестилась, оплюнулась, еще перекрестилась, сѣла на донце и у же сама принялась морочить силу нечистую. Вотъ какъ это было, слушайте:
   "А что дѣвушки" такъ начала старушка "вы меня просили разсказать какъ мы ленъ сѣяли!.. послушайте!.."
   Какъ старушка заговоритъ, хрюканье умолкнетъ, а какъ перестанетъ, то начнется опять и опять нечистый въ образѣ страшной свиньи лезетъ къ двери.
   "Вотъ посѣяли мы ленъ; уродился онъ; зазеленѣлъ, выросъ и зрѣть началъ."
   Остановилась старушка; свинья опять захрюкала; старушка опять начала:
   "Пошли мы его собирать, собрали; стали въ деревянныхъ ступахъ толочь...
   "Отолкли, разостлали по землѣ на нѣсколько дней, потомъ взяли-просушили и мять его начали...
   "Перемяли хорошехонько, сдѣлали ленъ чистымъ что шелкъ; разчесали-разгладили; навязали въ кудели и прясть принялись"
   "Пряли долго, да пряли тонко... ниточки были длинныя и крѣпкія; собирали мы ихъ съ веретенъ да въ мотки сматывали...
   "Стали мы тѣ моточки еще бѣлить: двѣнадцать зорь разстилали по зеленой травѣ, напитывали ихъ росою, сушили солнышкомъ...
   "Собрали моточки, смотали клубочки, принесли ткацкій станъ; основу заправили, утокъ намотали въ челнокъ и начали ткать красна тонкія..."
   Долго такъ разсказывала старушка: какъ они соткавши холстъ, опять бѣлили его, какъ шили себѣ сорочки и красной бумагой выстрачивали; какъ дѣвушка Maвруша сшила себѣ сорочку новую, какъ она ее разорвала, измарала, въ хороводѣ съ парнями играючи; какъ мать ее бранила и что говорила ей; какъ дѣвушка Марфуша замужъ пошла и совѣтъ матери выполнила, какъ народились дѣти у Марѳуши и прочее... долго-долго тянула старушка свою исторію.
   А сила нечистая все слушала; перестанетъ говорить старушка, свинья къ двери лѣзетъ; начнетъ говорить, свинья остановится.
   Говорила-говорила старушка такъ, вдругъ пѣтухъ запѣлъ кукареку... грохнулась и провалилась сила нечистая!.. А старушка перекрестилась и стала молитву творить; она только пѣтушинаго пѣнья и дожидалася.
   Потазала-таки старушка красныхъ дѣвушекъ за ихнюю шутку съ нечистою силою.
   Да дѣвушки и сами, избавившись такой страшной бѣды, заклялись закаялись навсегда призывать силу нечистую. Дьяволъ шутить не любитъ, пожелай только съ нимъ увидѣться душа христіанская, то отъ него и не отдѣлаешься.
  

7.
ВЪ ДОБРЫЙ ЧАСЪ МОЛВИТЬ, ВЪ ХУДОЙ ПОМОЛЧАТЬ.

   Вотъ мы, часто случается, такъ приговариваемъ; и точно вѣдь, какъ увѣряютъ люди знающіе, есть часы и худые и добрые... начни напримѣръ дѣло какое да не въ добрый часъ, то будь оно не мудрое, а никакъ ты его не сдѣлаешь, ладишь-ладишь, выходитъ дрянь такая, хоть брось!
   Такъ люди знающіе и дѣлаютъ: если у нихъ что не ладится, то они оставятъ свою работу на нѣсколько времени, это у нихъ называется перечасовать, то есть переждать дурной часъ, въ который дѣло начато. И дѣйствительно: переждавши этакъ, примутся за дѣло... тѣ же руки, та же работа, а идетъ иначе!
   Это еще ничего, коли дѣло не удается, а то бываетъ порой, что въ такой недобрый часъ, да скажешь слово недоброе, такъ тогда и простись: лукавый тутъ же воспользуется этимъ и настряпаетъ тебѣ, что послѣ и раскаешься, что такое слово вымолвилъ, да ужъ не воротишь.
   Вотъ, къ примѣру, было разъ: мужичекъ смотритъ въ окно и видитъ, что его теленокъ вышелъ изъ воротъ на улицу, а дождь шелъ и слякоть страшная, да и дѣло къ вечеру; надо загнать животину, а выйти не хочется, грязно. Мужичокъ и кричалъ и махалъ руками на теленка, какъ только еще онъ показалъ изъ воротъ голову, теленокъ не слушаетъ, идетъ на улицу, и вышелъ-таки. Мужичекъ разсердившись и закричалъ изъ окна: "экой проклятый, волкъ те зарѣжь!" Въ одну минуту выскочилъ волкъ изъ избы и задавилъ теленка до смерти. А откуда волку зайти въ село?.. Вѣстимо это нечистый явился, когда мужичекъ въ недобрый часъ сказалъ такое слово не доброе не обмолвившись.
   Такъ-то разъ одна мать выбранила свое дитя, въ такой злой часъ, да еще примолвила: возьми-дескать тебя нечистый! А вѣдь вы знаете, что слова матери для дитяти великое дѣло. Благословеніе матери даетъ дитятѣ счастіе на цѣлую жизнь, а если, оборони Господи, заслужитъ дитя отъ матери проклятіе; то не жди оно счастія и радости ни въ этой жизни ни въ будущей. Бываютъ матери неразумныя, которыя за пустое дѣло часто бранятъ дѣтей своихъ недобрыми словами... иной разъ дитя разкричится, можетъ оно болѣетъ, чѣмъ бы пожалѣть, а недобрая мать и выбранитъ, да иногда еще какъ, страшно и молвить, скажетъ: анаѳема, провались ты, возьми тебя нечистый, и прочее... конечно мать послѣ одумается и раскается, а всежъ на дитя, во вредъ ему, ложится такое злое слово!
   Вотъ такъ-то одна мать разъ... Устала она-что ли отъ трудовъ и ложится отдохнуть, а ребенокъ ея расплакался на ту пору... Унимала-унимала она его, не перестаетъ; она и выговорила въ сердцахъ: "о непутный, возьми тебя нечистая сила!" Ребенокъ, какъ будто къ слову, вдругъ и затихъ; мать обрадовалась и легла уснуть, не сотворивъ надъ нимъ и молитвы послѣ такого слова.
   Л видно слово это было сказано не въ добрый часъ, какъ сами увидите... отвѣчать бы ей Богу за такой великій грѣхъ, да видно по молитвамъ родителей Господь ее помиловалъ.
   Только она легла и начала-было засыпать, да неловко что-то вдругъ стало ей, словно тяжесть какая налегла на сердце. Не вставая съ мѣста, она обернулась отъ стѣны къ колыбели, взглянула въ полглаза на ребенка, что же она увидѣла?.. Полъ разступился и изъ подъ него вышла огромная, блѣдная женщина, вся въ бѣломъ, съ распущенными волосами... вышла, остановилась неподалеку отъ колыбели и стала протягивать руки къ ребенку, чтобы взять его...
   Мать, увидя это, окаменѣла, хочетъ вскрикнуть, не можетъ, а блѣдная женщина все ближе и ближе протягиваетъ руки... уже достала до ребенка, хочетъ взять...
   Въ это мгновеніе вспомнила мать свой великій грѣхъ и взвизгнула самымъ страшнымъ, отчаяннымъ голосомъ, такъ что рядомъ избахъ въ двухъ ее слышали, какъ разсказывали послѣ; привидѣніе изчезло: мать вскочила къ ребенку, начала крестить его, читать надъ нимъ молитву, и упавъ на колѣни передъ образомъ, принесла со слезами раскаяніе въ своемъ грѣхѣ, и даже послѣ не могла безъ слезъ вспомнить, какъ Богъ наказалъ се за злое слово.
   Осмотрѣлась, говоритъ, все было попрежнему: ребенокъ не тронутъ, полъ не поврежденъ, такой же, какъ и былъ, а такъ, говоритъ, живо помню привидѣніе, какъ будто и теперь еще его передъ собою вижу.
  

8.
ПРИКЛЮЧЕНІЕ СО СКРЯГОЮ.

   Иногда не вѣрятъ, что нечистый можетъ примѣрно завести куда нибудь хмѣльнаго человѣка, или иную проказу сдѣлать надъ нимъ, да что тутъ мудренаго: не только пьянство, а и всякая другая грѣшная страсть предаетъ человѣка въ руки сатаны... Однажды и не съ хмѣльнымъ.
   Жилъ-былъ одинъ человѣкъ, уже пожилой, лѣтъ-этакъ пятидесяти. Былъ онъ прежде человѣкъ торговый, а какъ сталъ постарше, то сдалъ свою лавку и товаръ, собралъ деньги и сталъ ихъ отдавать подъ залогъ разнымъ людямъ. Ну, ужъ извѣстно, кто занимается такимъ дѣломъ, тотъ часто довольно таки беретъ грѣха на душу: если бѣдный человѣкъ не въ силахъ заплатить, то и съ залогомъ простись, ростовщикъ уже завладѣетъ: ему что за дѣло, хоть пойди по міру; онъ говоритъ: "я не виноватъ, мое дѣло правое, вольно занимать, когда не знаешь навѣрное можешь ли отдать!" И сдѣлавши разъ-другой такъ, онъ уже привыкнетъ и станетъ послѣ вовсе несправедливо оттягивать чужое, или, въ крайности, ростъ брать такой, что иному и жиду было бы совѣстно... и этакой человѣкъ такъ прилѣпится къ деньгамъ, что будутъ они ему на свѣтѣ милѣе жизни, не только другаго чего... радъ самъ три дня ничего не ѣсть, лишь бы отложить себѣ въ сундукъ лишній рубль.
   Потъ этотъ, про котораго я вамъ началъ говорить, и сталъ именно таковъ скряга-скрягою: въ гостяхъ ли онъ, дома ли, въ церквѣ ли, у него только и на умѣ, что деньги, только и думаетъ, какъ бы скопить еще побольше, а кому и копилъ? Одинъ-одинешенекъ и душою и тѣломъ, да подижъ ты, всегда такъ, уже кого осѣтитъ нечистый, тотъ потеряетъ всякое размышленіе.
   Пріѣхалъ разъ къ этому скрягѣ его родной племянникъ; пріѣхалъ онъ издалека по дѣлу въ городъ. Племянникъ была, тоже самъ человѣкъ достаточный, такъ дядя конечно и принялъ его ласково. Погостилъ племянника, дня съ три и понадобились ему деньги, рублей этакъ сотъ съ пять... онъ и думаетъ попросить взаемъ у дяди: дядюшка де богатъ, авось не откажетъ... и судитъ посебѣ: случись-дескать ему ко мнѣ пріѣхать да понуждаться въ деньгахъ, я ни слова не скажу, тотчасъ дамъ. Онъ и попросилъ: "Дядюшка, одолжите мнѣ пять сотъ рублей, денегъ у меня съ собою нѣтъ а по моему дѣлу теперь понадобились; я какъ только возвращусь домой, тотчасъ вамъ пришлю съ благодарностію."
   Дядя было сначала такъ и сякъ: время плохое, денегъ нѣтъ, всѣ въ чужихъ рукахъ... а послѣ одумался, совѣстно: всѣ знаютъ, что видно де есть деньги, когда ссужаетъ другихъ, да при томъ же знаетъ, что племянникъ и самъ съ состояніемъ, не обманетъ изъ такихъ пустяковъ, а при случаѣ и самъ еще пригодится, можетъ быть... подумалъ-подумалъ старикъ, ну да хорошо, говоритъ, постараюсь, достану; только, пожалуйста, не задерживай, поскорѣе обратно пришли! "Этакой скряга", подумалъ племянникъ; а такъ-какъ деньги были очень нужны, то ни слова не сказалъ старику про его скупость, а поблагодарилъ его и обѣщался непремѣнно доставить обратно очень въ короткое время.
   Взялъ деньги племянникъ, истратилъ ихъ куда нужно, простился со старикомъ и уѣхалъ обѣщаясь, тотчасъ по проѣздѣ, прислать эти деньги обратно.
   Но нерѣдко случается, что и честный человѣкъ обѣщается, да не можетъ исполнить во время, въ особенности денежное дѣло; только отъявленный богачь можетъ въ назначенный срокъ вынуть, да и положить на столъ сколько надобно, а у человѣка средней руки вдругъ Богъ знаетъ откуда найдется тысяча разныхъ мѣстъ, куда деньги дѣть и невольно принужденъ бываетъ просрочить, такъ и тутъ.
   Старикъ, еще отдавая деньги, боялся разстаться съ ними, но какъ пришло время, а племянникъ денегъ не шлетъ, то старикъ крѣпко задумался: ужъ получитъ ли ихъ, вѣрно не получитъ, можетъ племянникъ обманулъ, или можетъ умеръ на дорогѣ: ему не жалко племянника, а пяти-то-сотъ жалко; пропали, думаетъ, денежки!..
   Прошло еще день, два, старикъ и отъ ѣды отсталъ, и сна ему нѣтъ, только и думаетъ о пяти стахъ рублей.
   Вотъ этакъ еще два дня прошло; тошно пришло старику, въ постелю почти слегъ, лежитъ онѣ разъ такъ и все про деньги думаетъ.... вдругъ отворилась дверь... глядь старикъ, племянникъ стоитъ передъ нимъ "Здравствуйте, дядюшка!" Ахъ, родной ты мой! Старикъ вскочилъ отъ радости, что это про тебя ни слуху ни духу?
   "Извините, дядюшка; такое дрянное обстоятельство, извините, задержалъ я ваши деньги; вы, я думаю, гнѣваетеся?"
   -- И, ничего; свои люди, сочтемся... ну что, какъ ты: разжился ли теперь? понравился ли?
   "Какъ же, дядюшка; я теперь пожалуй хоть вамъ взаемъ дамъ, если угодно."
   -- Ну вотъ это ладно; очень радъ, что твои дѣлишки поправились... Что жъ ты, одинъ чтоли пріѣхалъ?
   "Одинъ, дядюшка, и остановился, признаться, у своего знакомаго, съ которымъ имѣю дѣла... къ вамъ теперь попалъ невзначай, мимо шелъ, и денегъ съ собою не захватилъ; если вамъ угодно, то пожалуйте ко мнѣ; недалеко отъ васъ; я вамъ тотчасъ же и деньги отдамъ."
   -- Пожалуй, пожалуй, почему не пойти: мнѣ любопытно посмотрѣть, какъ ты живешь, у кого, хорошоль помѣстился!..
   Сталъ старикъ собираться идти съ племянникомъ, и не то ему, что бы хотѣлось посмотрѣть, какъ онъ живетъ, а хотѣлось душу то свою отвести, деньги получить скорѣй.
   Вотъ пошли; кажется точно не далеко, и дорога знакомая, а идутъ долго; старикъ пріусталъ, а племянникъ подпускаетъ дорогой разныя исторіи, тѣшитъ дядю, разсказываетъ, какъ онъ деньги его употребилъ, какой барышь получилъ и прочее. .
   Пришли наконецъ. Видитъ старикъ огромный каменный домъ, съ крыльцомъ чугуннымъ; вошли -- полы лаковые, вездѣ такое богатство... у дяди глаза разбѣжались. Ай племянникъ; славная квартира, ну съ кѣмъ же ты тутъ живешь?
   "Да со своимъ товарищемъ; онъ видно ушелъ куда-то; присядьте дядюшка!.. не прикажете ли васъ чайкомъ попотчивать?"
   -- Нѣтъ, покорно благодарю.
   У старика не то на умѣ: ему какъ бы деньги-то поскорѣе... Оглядываетъ комнату, дивится богатству, а самъ-таки спрашиваетъ: что же ты мнѣ, какими деньгами дашь, ассигнаціями чтоль?
   "Да какими вамъ будетъ угодно, дядюшка."
   -- То-то, братъ; пожалуйста не арабчиками, а если арабчиками, такъ развѣ съ вѣсу... Старикъ и тутъ думаетъ, нельзя ли попользоваться чѣмъ.
   "Какъ вамъ угодно, дядюшка. Вотъ и деньги!" И вытряхнулъ племянникъ на столъ цѣлый мѣшокъ червонцевъ... да всѣ новенькіе, ясненькіе... у старика глаза глядя на нихъ такъ и горятъ.
   -- Ай, ай, племянничекъ, да какъ ты разжился, ну, слава тебѣ, Господи! и перекрестился старикъ...
   Вдругъ трахъ-тарарахъ!.. ни племянника, ни денегъ, ни комнаты, все словно провалилося... Очутился старикъ въ потьмахъ, сердце у него такъ и обмерло... слушаетъ, щупаетъ кругомъ... чуетъ, что сидитъ на чемъ-то жесткомъ, внизу вода журчитъ...
   Старикъ давай молитву творить; оглядываетъ кругомъ; боится шевельнуться, вѣтеръ сквозной такъ его и продуваетъ, а темно, ничего не разсмотришь; нащупалъ около себя бревна какія то, Господь знаетъ куда попалъ!
   Ужъ долго-долго спустя, когда глаза немного поприглядѣлися и старикъ очувствовался хорошенько, смотритъ... сидитъ онъ на сваѣ, подъ деревяннымъ мостомъ, а подъ какимъ Богъ вѣдаетъ.
   Дрожь взяла старика; давай онъ кричать, что силъ было; кричалъ-кричалъ, насилу-то услышали: часовой къ счастію не вдалекѣ стоялъ. ну, пока собирали людей, фонарь принесли, покуда различили откуда человѣческій голосъ идетъ, старикъ все сидѣлъ, дрогъ, да кричалъ.
   Вытащили его изъ подъ моста, проводили домой... слегъ старикъ въ постелю отъ настоящей болѣзни, раскаялся въ своемъ скряжничествѣ и прочихъ грѣхахъ.... Племянникъ приѣхалъ къ дядѣ съ деньгами, а тотъ уже лежитъ на столѣ и все свое имущество отказалъ частію племяннику, частію просилъ передъ смертью употребить на разныя дѣла богоугодныя. .
   Такъ вотъ нечистая сила какія иногда творитъ дѣла надъ тѣмъ, кто сильно прилѣпится къ чему нибудь житейскому, да- забудетъ о спасеніи души своей.
  

9.
НЕЧИСТЫЙ ВО ВРЕМЯ ГРОЗЫ.

   Страшно бываетъ для насъ грѣшныхъ, когда подымается гроза; молнія начнетъ сверкать такимъ блескомъ, какаго никакимъ человѣческимъ искуствомъ произвести нельзя... громъ потрясаетъ все небо перекатными звуками, или ударяетъ внезапно и раскатывается со страшнымъ гуломъ...
   Тутъ всякій невольно вспоминаетъ свои прегрѣшенія, всякій думаетъ, что его можетъ убить въ одно мгновеніе.
   Люди благочестивые, тѣ молятся въ это время, зажигаютъ свѣчи предъ иконами, или читаютъ священныя книги. Да и всякому православному христіанину такъ слѣдуетъ: мы часто забываемся въ своихъ суетахъ, такъ громъ въ эти минуты напоминаетъ намъ часъ смертный.
   А если кто въ такое страшное время не оставляетъ своихъ заботъ, или, что еще хуже, предается какимъ нибудь увеселеніямъ, а пожалуй еще и чему ни будь развратному, то онъ-то именно и погибнетъ скорѣе всѣхъ.
   Люди разумные разсказываютъ, что нечистый во время грозы бѣгаетъ отъ небесныхъ стрѣлъ и ищетъ мѣста, гдѣбы укрыться... всего же больше старается онъ въ это время пріютиться къ человѣку, потому что знаетъ: человѣкъ есть любимое Божіе созданіе и что его скорѣе другихъ пощадятъ громовыя стрѣлы. Вотъ и бѣгаетъ нечистый туда и сюда, во время грозы, а какъ люди, конечно, хоть грѣшны, но все же чувствуютъ страхъ Божій и раскаяніе, крестятся и творятъ молитвы во время грома, такъ нечистому къ нимъ прикоснуться нельзя, то онъ съ большимъ стараніемъ ищетъ, нѣтъ ли какого человѣка, который бы забылъ о Богѣ въ эту минуту, и если найдетъ, то сейчасъ скрывается въ него, и стрѣлы небесныя стремясь за нечистымъ убиваютъ грѣшника.
   Такъ разъ въ одно время поднялась сильная гроза... Всѣ кто куда попрятались, кто былъ въ покояхъ, тѣ притворили окна и даже ставни, а кто случился на улицѣ, тѣ попрятались подъ навѣсъ, подъ крыши и куда пришлося, покуда гроза пройдетъ.
   Вотъ только откуда ни возьмись бѣгаетъ по улицѣ мальчишка, да такой гадкой, черной, рябой... бѣгаетъ но улицѣ, а молнія такъ за нимъ слѣдомъ и разстилается, а громъ такъ и реветъ безъ умолку. Мальчишка подбѣжитъ то къ одному, то къ другому, наровитъ схорониться подъ платье и кричитъ: "спрячь, спрячь, дядюшка!" кто его прочь гонитъ, кто говоритъ ему: перекристись! перекрестись! Такъ не слушаетъ скверный мальчишка, бѣгаетъ взадъ да впередъ то къ одному, то къ другому.... Всѣ крестятся, молитвы творятъ... молнія такъ безпрерывно и сверкаетъ, а мальчишка все шныряетъ между народа, все кричитъ то къ одному, то къ другому подбѣгаючи: "спрячь, дядюшка, спрячь!" а самъ негодный не крестится.
   Идетъ на ту пору какой-то мужичекъ, мастеровой что ли, или такъ какой деревенскій, да такой хмѣльной, не въ осужденіе сказать, что едва-едва на ногахъ стоитъ, и не думаетъ сотворить крестнаго знаменія, какъ будто не слышитъ, что гроза все сильнѣе и сильнѣе...
   Мальчишка кинулся къ нему, уцѣпился за его кафтанъ и давай кутаться и кричать: "спрячь, дядюшка, спрячь!"" Чемъ бы въ эту минуту перекреститься, да и мальчишку-то бы перекрестить, а онъ отталкивая его еще выругалъ нечестивымъ словомъ... какъ вдругъ сверкнетъ молнія, грянетъ громъ такъ сильно, что многіе со страха попадали...
   Взглянули послѣ, лежитъ мужичекъ мертвый, а гадкій мальчишка изчезъ, точно его и не было! Тутъ конечно всякій догадался, что это былъ ни кто другой въ образѣ мальчишки, какъ самъ нечистый.
  

10.
КНИГИ ДУХОПРИЗЫВАТЕЛЬНЫЯ.

   Бываетъ и такъ иногда, что иной и не отдававъ души дьяволу можетъ по своему произволенію призвать его да пожалуй еще и заставить работать что нибудь...
   Есть, какъ говорятъ, такія книги, оставшіяся отъ людей, которые, сдружившись съ нечистымъ, развѣдали отъ него кое что, и все записывали, а сами послѣ померли, такъ кому послучаю достанется такая книга, тотъ и можетъ чрезъ нее дѣлать разныя штуки и смѣшныя и страшныя; кто не пойметъ, что въ нихъ написано и для чего, тотъ лучше и не берись, а не то можетъ и самъ погибнуть, употребляя не умѣючи такую книгу.
   Разъ одинъ человѣкъ зашелъ къ своему пріятелю въ гости, а того дома нѣтъ; онъ и остался его подождать, пока придетъ. Увидѣлъ онъ, лежитъ на столѣ книга, онъ и взялъ ее почитать отъ скуки, а книга-то была именно изъ такихъ, про которыя я вамъ разсказывалъ (Пріятель-то этаго человѣка видно зналъ въ ней толкъ и должно быть иногда почитывалъ, да никому не казалъ, запиралъ, а на эту пору позабылъ запереть). Раскрылъ книгу гость, читаетъ... и чудно ему стало: тамъ на всѣхъ страницахъ, только одно написано: "въ крымъ по капусту, въ крымъ по капусту!" Что это, думаетъ онъ, за безтолковщина, къ чему это? вертѣлъ-вертѣлъ книгу въ рукахъ, да смѣючись про себя и началъ читать въ слуха.... "въ крымъ но капусту, въ крымъ по капусту, прочелъ такъ нѣсколько разъ, взглянулъ -- передъ нимъ капуста!.. взглянулъ на другую сторону -- и тамъ капуста, на третью и тамъ капуста... Куда ни обернется, кругомъ капуста... и все ее становится больше и больше, гость бы уйти, нельзя: невидать ни дверей ни оконъ, все только капуста, и все ее прибываетъ, все больше, и больше... ужъ тѣсно ему, повернуться негдѣ... душитъ...
   Къ счастію въ это время вошелъ хозяинъ книги, какъ увидалъ ее въ рукахъ у пріятеля и что тотъ стоитъ, какъ окаменѣлый, такъ и ахнулъ: что ты это дѣлаешь?.. выхватилъ книгу, давай читать посвоему; кто его знаетъ, какъ онъ тамъ читалъ, тѣже слова да не такъ выговаривалъ и въ мигъ капуста пропала, точно ее не было.
   Гость образумившись, началъ было-распрашивать, что это такое, какъ это такъ сдѣлалось; но пріятель спряталъ книгу и говоритъ: "лучше, братъ, не спрашивай: нельзя сказать; эта книга не при насъ съ тобой писана, если я и знаю что по ней, то порою и самъ не радъ этому!"

-----

   Былъ у меня знакомый Михѣй Ильичъ, онъ содержалъ постоялый дворъ; такъ вотъ ему довелось добыть такую книгу.
   Остановился у него одинъ проѣзжій; вдругъ Богъ знаетъ съ чего заболѣлъ и скончался въ домѣ. Михѣй Ильичъ объявилъ какъ водится полиціи; проѣзжаго похоронили, имущество все взяли, описали и опечатали; только осталась послѣ него одна книга, затѣмъ видно и не взята, что она съ виду дѣйствительно никакаго вниманія не стоила, такъ, старая, истертая книжонка, больше ничего!.. И самъ Михѣй Ильичъ, взялъ ее, да и бросилъ на полку, думая отъ скуки когда прочесть, да въ хлопотахъ совеемъ про нее и забылъ.
   Былъ у Михѣя Ильича племянникъ, учился онъ въ школѣ и страшный былъ охотникъ до книгъ; онъ увидалъ эту книгу и взялъ себѣ. Ужъ какъ онъ ее тамъ читалъ, кто его знаетъ, показалъ чтоли кто ему, самъ ли дошелъ, только выучился по этой колдовской книгѣ разнымъ штукамъ... бывало, говорятъ, то и дѣло строитъ какія нибудь проказы: сидятъ всѣ въ горницѣ, онъ почитаетъ что-то въ своей книгѣ... вдругъ, откуда ни возьмется, вода разольется по полу и станетъ прибывать... больше-больше... всѣ кто въ горницѣ, лѣзутъ на лавки, на столы, подбираютъ платья... особенно, говоритъ, смѣшно было на бабъ смотрѣть, извѣстно, народъ трусливый, такъ умора, да и только.
   Или: лежитъ, примѣрно, у порога соломенка, хочешь перешагнуть, вдругъ она растетъ, растетъ, растетъ, а ты ногу поднимаешь выше, выше, выше... пока назадъ не опрокинешься, а взглянешь послѣ, соломенка-какъ соломенка, ничего больше, перешагнешь или наступишь и ничего!
   Иногда возмешь чашку, али стаканъ съ чѣмъ нибудь, хочешь напиться, поднесть къ губамъ... вотъ, между губъ и стакана вдругъ и очутится маленькій баранъ... вотъ такъ и видишь, просто живой баранъ подъ носомъ!.. относишь руку со стаканомъ, онъ все становится больше и больше... какъ отнесешь отъ себя стаканъ такъ, что ужъ больше нельзя, баранъ и лопнетъ, точно мыльный пузырь, и увидишь, что все только морока, больше ничего.
   Михѣй Ильичь говоритъ, что всему этому былъ самъ свидѣтель, да на себѣ испыталъ.
   Только, какъ онъ разсказывалъ, видно въ этой книгѣ, кромѣ смѣтнаго, было тоже что-нибудь и страшное: случилось однажды, что къ племяннику пріѣхалъ въ его отсутствіе братъ изъ другаго села; дожидаясь его, увидѣлъ онъ эту книгу на полкѣ, снялъ се, нашелъ въ ней, какъ самъ послѣ говорилъ, какія-то не Русскія слова, и сталъ читать... такъ вотъ штука, что твоя капуста: что ни выговоритъ, видишь, слово -- мышь и выскочитъ изъ подъ полу -- и ну бѣгать кругомъ... онъ прежде смѣялся этому да дивился только, а послѣ видитъ, что мышей набралось десятка съ три; онъ пересталъ читать и началъ гнать ихъ, только они какъ взвизжатъ, и ну метаться на него... перепугали, говоритъ, проклятыя; онъ напечь, они за нимъ, по стѣнѣ царапкаются... да спасибо братъ скоро пришелъ, такъ опять всю эту дрянь по книгѣ отчиталъ.
  

11.
ПРОѢЗЖІЙ НА НОЧЛЕГѢ.

   А то вотъ одно приключеніе; ужъ черезъ книги оно сдѣлано, или какъ, не знаю; а только больно чудное...
   На одной изъ проѣзжихъ дорогъ... Давно это было, такъ тогда дороги и большія-то были не то что нынче, не обрыты рвомъ, не обсажены деревцами, чтобы не сбиться путнику, тогда бывало, коли видишь слѣдя., то и значитъ, что дорога, а сбился за темнотою, или въ зимнюю пору, то и плутай до тѣхъ поръ, пока Богъ пошлетъ добраго человѣка... Таковы были и большія дороги, а о проселочныхъ и говорить нечего. Можетъ быть, гдѣ вы теперь видите селы да деревни, были лѣса дремучіе, или болота непроходимыя.
   Такъ на такой-то дорогѣ, далеко отъ селенія, стоялъ постоялый дворъ; дворникъ, который содержалъ этотъ дворъ, мужикъ рослый, здоровый, былъ прежде цѣловальникомъ, у него были два сына -- и они только трое жили въ этомъ дворѣ. Шла про нихъ слава очень худая, поговаривали въ околодкѣ, будто у нихъ опасно останавливаться, и что будто-бы случалось, когда ѣдетъ одинъ или двое проѣзжихъ по этой дорогѣ, да остановятся ночевать на этомъ дворѣ, то нерѣдко случалось, что видятъ ихъ пріѣхавшими, а ужъ выѣзжающими обратно и невидлтъ, пропадутъ, точно въ тучу канутъ, ни слуху! Такъ же, что дворникъ, живя съ сыновьями, и не занимаясь ни чѣмъ, кромѣ содержанія двора, богатѣетъ годъ отъ году все болѣе и болѣе; а по тогдашнему времени, доходы на постоялыхъ дворахъ были не больно велики!..
   Ну да какъ это были одни только слухи, а доказать никто не могъ дурнаго, то и говорили и переговаривали разное.
   Случилось проѣзжать одному барину по этой дорогѣ: ѣхалъ онъ изъ далека, только съ однимъ своимъ кучеромъ, на своихъ лошадяхъ и остановился въ полдень въ селеніи кормить лошадей. Баринъ такой доброй, словоохотливый, толковалъ-толковалъ съ хозяиномъ о томъ-о семъ, и спросилъ: "а что, гдѣ мнѣ придется ночевать, если я выѣду этакъ черезъ часъ мѣста?"
   -- Да верстъ за сорокъ, батюшка; въ постояломъ дворѣ; ближе здѣсь и мѣста нѣтъ.
   "А хорошъ дворъ? можно найти что для себя и для лошадей?"
   -- Не-што всего найдешь.... а только лучше бы тебѣ, кормилецъ, здѣсь переночевать. .
   "Отъ чего же?"
   Хозяинъ почесалъ затылокъ и говоритъ: да такъ... слухи нехороши про то мѣсто ходятъ... оно хоть не всякому слуху надо вѣрить, да коли многіе говорятъ, то не ладно! .
   "Э, пустое" говоритъ бояринъ "я ничего не боюсь."
   -- Дай Господь, примолвилъ хозяинъ, проѣхать тебѣ по добру по здорову.
   Бояринъ черезъ часъ собрался и выѣхалъ.
   Такъ и сталося, какъ мужичекъ сказалъ: поздо вечеромъ, часовъ около двѣнадцати, доѣхалъ проѣзжій до постоялаго двора, про который я вамъ говорилъ.
   Въѣхали во дворъ, встрѣли его тотчасъ хозяинъ и сыновья, ребяты расторопные, говорятъ всѣ такъ ласково; а посмотрѣть имъ на рожи... ну, и днемъ страхъ возьметъ, не только вечеромъ: отецъ-старикъ сѣдой, косматый, брови какъ щетины, а глаза сѣрые изъ подъ нихъ такъ и сверкаютъ.... сыновья здоровые мужики съ рыжими курчавыми бородами, и не смотря на то, что говорятъ ласково и вѣжливо, голоса ихъ раздаются точно изъ бочки.
   Проѣзжій взошелъ, взглянулъ на нихъ, и какъ будто ничего не замѣтилъ; веселехонько-себѣ сѣлъ за столъ и началъ раздобарывать о разныхъ разностяхъ. Чрезъ нѣсколько времени вошелъ его кучеръ обогрѣться; баринъ взглянулъ на него и замѣтилъ, что онъ чего-то перепугался, блѣдный, какъ полотно. Баринъ спрашиваетъ: что? убралъ лошадей?.. кучеръ едва-едва вымолвилъ: "убралъ..." губы у него такъ и дрожатъ. Въ это время хозяинъ и сыновья его изъ избы вышли зачѣмъ-то; баринъ и спрашиваетъ своего человѣка: чего онъ такъ перепугался?
   -- Батюшка-баринъ, погибли мы...
   "Отъ чего это?"
   -- Здѣсь разбойники: я видѣлъ кровь на дворѣ подъ-навѣсомъ и не одну кровь, а, кажись, и тѣло мертвое...
   "Это тебѣ почудилось, ты наслушался глупыхъ разсказовъ, тамъ, гдѣ мы останавливались давича."
   -- Какое почудилось, видѣлъ собственными глазами: лежитъ на дворѣ мертвый.... и кони такъ и храпятъ, если не я, то они навѣрное чуютъ что нибудь недоброе.
   "Такъ молчи же, не говори ничего пока; Богъ милостивъ!"
   Только они этакъ перемолвилися со своимъ кучеромъ, вошли двое сыновей хозяина, а немного погодя и самъ старикъ.
   Бояринъ, какъ будто ничего небыло, спрашиваетъ: "нѣтъ ли хозяинъ перекусить чего?..
   -- Какъ не быть, родимый, все есть.
   "Ну вотъ и ладно, коли есть; а у меня есть и фляжка походная." Вынулъ проѣзжій сулейку изъ ларца, который захватилъ съ собой изъ повозки, и говоритъ: "выпьемъ-ко старина, славный травникъ, ну-ко!" налилъ себѣ, перекрестился и выпилъ, поднесъ старику, тотъ не отказался, потомъ сыновьямъ его, не забылъ и своего кучера; а послѣ налилъ себѣ еще въ стаканъ и говоритъ: "ну, выпью же я теперь послѣднюю, покаянную!.." Взялъ въ руки чарку, оборотился къ старику и спрашиваетъ: "Л что, старикъ, давно ты этимъ промыслимъ занимаешься?"
   -- Какимъ?.. постоялый-то дворъ держу?"
   "Нѣтъ, проѣзжихъ-то рѣжешь?... Давно? ."
   У старика глаза засверкали точно у кошки, когда она вдругъ увидитъ передъ собою вспрыгнувшую мышь; вскочилъ онъ съ лавки, а сыновья его, услышавши рѣчи боярина, вскрикнули въ одинъ голосъ: "Чегожъ больше ждать? у него оружія никакаго нѣтъ!" Въ одну минуту схватили топоры -- и взмахнули ими, одинъ надъ бояриномъ, другой надъ его кучеромъ.... Въ это мгновеніе проѣзжій выплеснулъ на земь чарку вина и поставилъ ее на столъ къ верьху дномъ... Всѣ трое: старика, и его оба сына точно окаменѣли, такъ и осталися: старикъ со сжатыми кулаками и съ зубами стиснутыми, а оба сына его топорами замахнувшися...
   "Ну" сказалъ тогда бояринъ своему Кучеру "сотвори молитву, поблагодари Бога, что мы отъ смерти избавились да поди запрягай лошадей, поѣдемъ да пришлемъ кого надо. Этихъ куколъ спровадили куда слѣдуетъ.
   И когда проѣзжій собрался совсемъ, чтобы выѣхать, то вошедши въ избу сказалъ окоченѣвшимъ разбойникамъ: "дожидайтесь же суда царева и Божія! а ты, старикъ, возьми метлу да дворъ мети, поджидай гостей, которые къ тебѣ прибудутъ въ скоромъ времени!"
   Старикъ сошелъ съ мѣста, точно шальной, взялъ метлу и сталъ дворъ месть, какъ проѣзжій сказалъ.
   И какъ проѣзжій пріѣхалъ въ другое село, и разсказалъ тамъ о злодѣяхъ, и пока пріѣхали посланные взять ихъ, они все были въ одномъ положеніи: двое молодыхъ стояли замахнувшися топорами, а старикъ мелъ дворъ нарочно точно шальной.
   Ужъ какъ это проѣзжій сдѣлалъ такое дѣло, Господь его вѣдаетъ, этого онъ никому не сказывалъ.
  

КОНЕЦЪ

   Вамъ чаю извѣстно, люди добрые, что не все-то зовутъ концемъ, гдѣ нѣтъ ничего, а конецъ значитъ порою послѣдовъ, или что нибудь этакое. Примѣрно у торговцевъ что, китайку, али другое что, спросите штуку цѣлую; стало быть конецъ значитъ что нибудь.
   По этому я мою рѣчь послѣднюю и назвалъ концемъ. Угодно вамъ ее перемѣрять глазами со строки на строку, извольте, прочтите-себѣ; а не угодно какъ знаете; читайте пожалуй хоть до этого слова, гдѣ я конецъ вымолвилъ.

-----

   Будетъ други, братцы-товарищи, будетъ. Вотъ вамъ всѣ мои сказки, сколько ихъ только было у меня; теперь полно разсказывать, закаялся; доставалося мнѣ на орѣхи отъ людей грамотныхъ; будетъ и съ нихъ и съ меня. Какъ-то вотъ еще теперь отдѣлаютъ.
   Были, правда, люди добрые, которые мои книжки не черезъ два въ третій, а вполнѣ прочитавши, тѣ сказали таки слово доброе, спасибо имъ; а вотъ эти прочіе захаяли: сказки-де харр-тьпфу!.. дурно вымолвить; что-де въ нихъ толку, къ чему онѣ?
   Съ ученымъ людомъ, вышколеннымъ по заморскому, не спорить стать, ихъ не переговоришь: вишь у нихъ на головахъ шляпы съ лоскомъ, на глазахъ стеклушки синія, на плечахъ кафтаны куцые, все не на Русскую стать; что ни скажи рѣчью простою, все только у нихъ мимо головы скользитъ, а внутрь не заронится; все въ ихъ глазахъ старымъ да мертвымъ кажется, а къ нимъ и прицѣпиться не къ чему, вертлявый народъ!..
   Да и то сказать, я вѣдь не про нихъ мои сказки писалъ, а про людей, которымъ русское слово доступно уму, русская рѣчь доходитъ до сердца.
   И видѣлъ я самъ, братцы-товарищи, видѣлъ я, и больно было мнѣ любо, что нашлись и простые люди, которые книгу и въ руки боятся взять, и такіе читали мои разсказы немудрые и смѣялись отъ души, и смекали про себя, довѣдывались, какой тамъ и смыселъ былъ.
   Разъ такой молодецъ добылъ себѣ мою книжку, да мнѣ же ее и показываетъ: ты, говоритъ, охочь ли читать? Да какъ жемолъ случается... Такъ вотъ, говоритъ, у меня есть книжка, прочти-ко поди, такъ потѣшишься...
   Я взялъ книгу, вижу, ба! знакомая... и ну ее позорить на чемъ свѣтъ стоитъ, какъ тотъ баринъ, что отдѣлывала, ее по печатному: "да что въ ней такое?.. сказки, ока невидаль! маленькіе мы что ли сказки читать... да это знать и писалъ какой полуграмотной... и прочее, что на умъ пришло.
   Анъ простой человѣкъ не податливъ на такое хаянье; взялъ книгу изъ рукъ, покачалъ головой да и вымолвилъ: "эхъ вы, школяры нѣмцы латынщики, заморскіе начетчики!.. ходите въ школу до тѣхъ поръ, пока борода обростетъ, а дѣльной грамоты не понимаете; не заглянувъ въ книгу, ее хаете... Видно не про вашу честь кулебяку ѣсть, а вамъ дай вотрушку заморскую хваленую, воздухомъ чиненую, что съ виду въ ротъ невлѣзетъ, а сомнешь ее, такъ въ ней всего муки щепотки три. Тутъ не въ томъ сила, что сказка написана, а въ томъ, на какую стать, чего ради въ ней что пересказано: тутъ вотъ видишь, примѣрно, сказка о Дурнѣ идетъ, кажется, такихъ глупостей и свѣтъ не производилъ, какіе онъ дѣлывалъ, а посмотри хорошенько, подумайко самъ про себя, такъ увидишь, что много твоихъ пріятелей такіе же почти штуки творятъ, только можетъ на другой ладъ; да и про себя тамъ отыщешь такое дѣло, что подумаешь, не про тебя ли оно и писано!.. Такъ-то, другъ, тутъ рѣчь Русская, попятная, а не то вонъ, что прочее такое, что читаешь покажется слово Русское, а смыслъ заморскій; а здѣсь читай, да и смекай безъ учености, такъ и будетъ такъ!"
   Признаться, братцы-товарищи, слаще пряника было это слово человѣка прямаго Русскаго, который, самъ того не зная, расхвалилъ меня такъ, что я никогда и не надѣялся, хотя, признаться, отъ всей души желалъ. Да, слава тебѣ Господи, у Русскаго человѣка смышленость-таки сыщется, поведи только съ нимъ рѣчь порусски, по своему, а не почухонски, поиностранному.
   Это я, братцы-товарищи, вѣстимо вамъ не ради похвальбы про себя разсказалъ, а разсказалъ дѣло истинное, какъ было оно: зачѣмъ правду таить, когда еще она такая веселая.
   Итакъ я себѣ частенько думаю; прочитаетъ такой человѣкъ Русской сказокъ книжку-другую, прочтетъ третью и четвертую, нечего ему читать, соскучится, попробуетъ прочесть книжку пятую и десятую, доберется до книжекъ поумнѣе сказочной замысловатости... и тогда читать для него будетъ такъ же нужно, какъ нуженъ завтракъ, али чай человѣку Русскому. Эхъ! тогда-то бы я порадовался будь: правда не правда, а я бы все себя тѣмъ потѣшалъ, что кого нибудь книга читать мои простыя сказки заохотили.
   Вотъ уже тутъ самаго конца

КОНЕЦЪ.

  
  
d>   Ну, молвилъ Дурень, пусто васъ знаетъ, можетъ и я не такъ сказалъ, да полно и ваша рѣчь совсѣмъ ли права; намедни я почти то-же молвилъ, а вовсемъ отвѣчаетъ моя голова.
  

СЛУЧАЙ III-й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять. "Не пойду, говоритъ, нолемъ, пойду городомъ: тамъ народъ учливый и вѣжливый, буде не такъ скажу что, то все-таки авось въ обиду не дастъ."
   Идетъ по улицѣ широкой, по дорогѣ столбовой-большой; несутъ ему навстрѣчу покойника; дьяки поютъ, а люди за ними безъ шапокъ идутъ.
   Подшелъ Дурень гораздо близко, снялъ шапку, отвѣсилъ поклонъ и сказалъ погромче, чтобы дьяковъ перекричать; "Дай вамъ Богъ дѣла побольше, работать подольше, носить - не переносить, возить-не перевозить, по сту на день, по тысячѣ на недѣлю!"
   Накинулись на него люди добрые, давай тузить добраго молодца. Ахъ, ты болванъ неотесаный, что ты-дура съ печи городишь? Али ты не Русской, аль въ церкву не ходишь? Вишь нехристь какой, чѣмъ вздумалъ помянуть за упокой, чего вздумалъ пожелать, эка дурацка стать!
   Пошелъ Дурень прочь, опять плачетъ, разливается; а одна старуха увидала, да другой и показываетъ: "Вишь, говоритъ, какъ знать бѣдняку-то покойника жалко!" А чего тебѣ, то сдѣлала не жалость, а палка.
   Думаетъ Дурень: пошелъ бы домой, да опять, глядишь, мнѣ же браненому быть; дай лучше у этой старушки спросить. Подшелъ и спрашиваетъ: "А что, бабушка, коли кто умретъ, то какъ тутъ сказать?"
   А бабушка подумала, что онъ это съ горя городитъ, да и молвила: Вѣстимо царства небеснаго пожелать; всѣ подъ Богомъ ходимъ, всѣ помремъ; что но пусту плакать, да себя крушить.
   Ладно, Дурень молвилъ; такъ тому и быть; старуха пожила таки на свѣтѣ, ужъ видно такъ скажетъ, какъ надобно.
  

СЛУЧАЙ IV-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русь гулять; -- по селу пошелъ; -- далеко не отошелъ, попадается на встрѣчу ватага веселая, свадебной поѣздъ. Дружко съ подружьемъ верьхомъ впереди, позади молодые-новобрачные, и сваха, и провожатые-поѣзжане, и много народу разнаго, и все, что при свадьбѣ требуется. Подошелъ Дурень Бабинъ какъ надо, поклономъ молодыхъ чествуетъ; -- ужъ дружко-было и сулейку вынулъ, хочетъ, по обычаю, встрѣчнаго попотчивать,-- а тутъ Дурень и молви, пусто его: -- "Царство вамъ небесное, вѣчный упокой, мѣсто нетѣсное, отправляться домой!"
   Дружно первый услыхалъ, а за нимъ и прочіе... Ахти,-- говорятъ,-- никакъ то злодѣй-ворожей, хочетъ порчу навесть или молодыхъ известь! Смышленый дружко какъ хватитъ его на отмашь кружкой, да и выговорилъ: "згинь нечистивый съ своимъ дьявольскимъ навожденіемъ!-- Ребята! въ кнутовищи его!" Повалили Дурня наземь, да и кафтаиъ, извините на этомъ словѣ, къ верьху приподняли; да такъ отжарили, что небо Дурню съ овчинку показалось, что будто онъ три дня сряду на полкѣ въ банѣ парился.
   Идетъ Дурень домой, плачетъ-льется рѣкой, голосомъ воетъ-хлюпаетъ, да нѣтъ-нѣтъ, то за спину, то за другое себя пощупаетъ.
   Мать Лукерья ему-жъ пеняетъ, Бабабабариха его-жъ ругаетъ, сестра Чернава на него жъ нападаетъ.... "Глупый Дурень, неразумный Бабинъ, тоже бы ты слово да иначе молвилъ, не быть бы тебѣ биту, быть бы тебѣ сыту; глядишь виномъ бы напоили, пирогами бъ накормили, если бы ты молвилъ: "здравствуй князь со княгиней, съ новобрачной женой!.. Дай вамъ Боже любовно вѣкъ жить; дѣтей понажить и внучатъ возрастить!"
   -- Ну, молвилъ Дурень, песъ васъ разберетъ какому слову какой дать чередъ; теперь я Дурень таковъ не буду: прежде посмотрю, о всемъ разсужу, прежде подумаю, а тамъ и скажу!
  

СЛУЧАЙ V-Й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять, смысла находить, по оврагамъ ходить. Ходитъ полдня, ходитъ болѣе; дошло до вечера, а и сказать нечего -- ничего не нашелъ.
   Только подошелъ къ самому оврагу глубокому, слышитъ шумъ-голоса, что тутъ дѣется? Дай посмотрю поближе да высмотрю получше, хорошенько погляжу, можетъ и кстати слово скажу, можетъ и найду чего искалъ!
   Спустился въ самый ровъ, а тамъ и сидятъ станичники, дѣлятъ между собой добычу вчерашнюю, голосятъ да пируютъ, о новой добычѣ толкуютъ.
   Дурень близко подшелъ, стоитъ и смотритъ, мѣрекаетъ, что ему сказать при такой аказіи. Вдругъ завидѣлъ его одинъ изъ станичниковъ и гаркнулъ: "Ребята, подсматриваютъ!" Кинулись на Дурня, давай теребить, давай посвойски допытываться, зачѣмъ его нелегкая принесла дознаваться чужаго ремесла?
   Дурень Бабинъ баетъ: "Я пришелъ посмотрѣть да увидѣть, что сказать будетъ надобно..".
   -- А! завопили станичники, такъ ты хочешь быть донощикомъ!
   Взяли его, связали и ротъ глиной замазали, ужъ теперь Дуршо и подавно ничего промолвить нельзя; потомъ выволокли его на большую дорогу, и задумали непутные накинуть ему на шею кушакъ да дать Дурню немного на осинѣ провялиться. Глупъ-глупъ Дурень, а куда ему этого нехотѣлося: чуетъ, что будетъ это потѣха глупая и неловкая; да на счастье -- а счастье вѣдь что лихорадка: на кого захочетъ на того и нападетъ,-- на счастье Дурню, когда его при такой бѣдѣ дрожь проняла, ѣдутъ на ту пору чумаки съ обозомъ, бросили Дурня станичники, а добрые чумаки подняли, да еще на возъ посадили Дурня и руки развязали ему; вотъ только не на счастье ротъ ему опростали, глину повыковыряли, онъ бы, глядишь, Дурень счастливѣй былъ: зналъ ли бы что не зналъ ли, ни о чемъ бы не судилъ-не рядилъ, глупыхъ бы словъ по меньше шло; а то...
   Идетъ домой Дурень, кручинится Бабинъ; еще неудача да еще погибельная, а видно далека удача прибыльная!
   Узнали мать Лукерья, жена Бабариха и сестра Чернава, что приключилося; опять тазать, гонять, приговаривать, что не такъ молъ-Дурнемъ сказано, какъ отъ нихъ показано, а что надобъ-дескать, буде видишь ужъ такову бѣду, что напался на разбойника, то и скажи ему мошеннику: "Помоги тебѣ нечистый людей дурить, въ мутной водѣ рыбу ловить, хорошо воровать да концы хоронить!" Такъ вотъ, буде онъ ничего бъ не далъ, то покрайности бъ не обидѣлся; а можетъ ему бы это еще и понравилось.
   -- Ладно, ладно; теперь скажу складно; авось запомню, на слово нападу, авось хоть теперь не наживу бѣду!
  

СЛУЧАЙ VI-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ людей видать и себя казать, на дурацку стать. Идетъ онъ, не то селомъ, не то городомъ, и видитъ Дурень: стоитъ изба большая, деревянная-брусеная, съ некрашеной крышей, съ высокимъ крыльцемъ, а при немъ два столбушка; а то Дурню такъ показалось, что эта изба, а то была не изба, а Ратуша, или Волостное Правленіе чтоль; и стоитъ у одного столбушка сутяга подъячій, на немъ тулупъ заячій, шапка въ три деньги и та набекрень; стоитъ подъячій и морщится, чего-то ему хочется....
   Подшелъ Дурень къ сутягѣ подъячему и кланяется, а тотъ вытянулъ руку, подставилъ ему и спрашиваетъ:
   -- А ну, ну, говори, что хотѣлъ сказать?
   Дурень и тяпнулъ, что ему сказано: "Помоги тебѣ нечистый людей дурить, въ мутной водѣ рыбу ловить, хорошо воровать да концы хоронить!"
   Какъ началъ подъячій Дурня лупить.... да еще послѣ говоритъ: Коль хочешь скорѣй мирись, а не то братъ берегись: въ сибирку спроважу и руки свяжу, а на судѣ докажу, что ругалъ ты меня порочилъ и на злыя дѣла подговаривалъ!
   И такъ и сякъ Дурень, а поплатился, съ подъячинъ помирился; радъ не радъ, а обнялъ сутягу какъ родимый братъ, сладко поцѣловалъ, и пополамъ съ горемъ денегъ далъ.
   Идетъ домой Дурень, и голову повѣсилъ, очень Бабинъ невесслъ: и денегъ ему жаль и подълчаго перетрусился.
   Пуще на него дома напустилися, опять его олухомъ зовутъ, опять ему совѣты даютъ, какъ и что дѣлать, чего захотѣть и отъ чего бѣгать.
   "Ты бы, дуракъ нетесаный, мужикъ нечесаный, говорятъ ему, ты бы тожъ слово да не такъ молвилъ, лучше бы ты то молвилъ судьѣ правдивому; посмѣялся бы онъ, или бы палкой тебя отвалялъ, и домой бы отпустилъ, а денегъ не взялъ; а то вотъ что ты понадѣлалъ своей глупостью!... Развѣ ты не знаешь и не слыхивалъ, что подъячаго бойся и лежачаго; а если при тебѣ и самъ встанетъ на ноги, такъ и за это съ тебя же на водку возьметъ!... А тебѣ бы только мимо пройдти, бу де онъ что молвитъ, то въ отвѣтъ тихомолкомъ сказать, а не то бы только на умѣ подержать: "Чортъ-молъ тебя возьми и съ дѣломъ твоимъ, что бы людямъ въ порадъ на твою работу накладъ да накладъ, а тебѣ бы только хлѣба сушенаго!"
   Ладно, молвилъ Дурень, не буду таковъ; пойду еще обдурю дураковъ; дурили же они меня умнаго, пусто ихъ!
  

СЛУЧАЙ VII.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ, пошелъ не спроста, не просто въ село, а въ Китай городъ. Только носъ туда показалъ, глядь въ сторону: сидитъ купецъ-продавецъ, ждетъ купца-покупателя....
   Дурень заглянулъ къ нему, а купецъ и спрашиваетъ: чего? нужно крашенины чтоль, аль китайки? отличная есть!
   Дурень пробормоталъ что-то сквозь зубъ, а купецъ ухватилъ его за руку да и тащитъ въ лавку: нѣтъ, скажи, что надобно?
   Коли надо, молвилъ Дурень, то пожалуй скажу, и проговорилъ какъ пописанному: "Чортъ тебя возьми и съ дѣломъ твоимъ! чтобы людямъ въ порадъ на работу твою накладъ да накладъ, а тебѣ бы только хлѣба сушенаго!"
   -- Такъ пождижъ, сказалъ купецъпродавецъ, ногодижъ, я тебѣ за это сукна отмѣряю!
   А Дурень Бабинъ и радъ слову ласковому; подошелъ къ лавкѣ и сталъ на вытяжкѣ; онъ видалъ какъ ученые портные сукно мѣряютъ. И началъ купецъ Дурпю желѣзнымъ аршиномъ сукно мѣрять... да все наровитъ по загорбку да по потылицѣ! и нерадъ Дурень даровой обновѣ такой, далъ стрекача домой.
   Разсказалъ, что съ нимъ подѣялось.
   "Ахъ ты, говорятъ, голова безтолковая, что намъ съ тобой дѣлать, какъ тебя учить уму-разуму, какими манерами!... Ты вѣдь видѣлъ, что-то купецъ, онъ тебя о товарѣ спрашивалъ; а тебѣ, буде-бъ купить не на-что, такъ бы постарался добыть какъ нибудь.... ты бы сказалъ что-нибудь веселое, или бы пѣсню спѣлъ удалую, похвалилъ бы удаль молодецкую, какъ любятъ и жалуютъ молодца дѣвушки красныя!"
   -- Ну, молвилъ Дурень, давно бы такъ; бу де пѣсню нужно, спою какъ нибудь; бу де за слово колотятъ неразумное, авось ночествуютъ за пѣсню смышленую!
  

СЛУЧАЙ VIII-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русь гулять, себя показать; пошелъ онъ за городъ, на дорогу проѣзжую; встрѣчу ему идетъ старецъ старехонькій, волосами бѣлехонькій; идетъ-переступаетъ. костылемъ подпирается....
   Дурень подшелъ, поклонился, старецъ и самъ кланяется; а Дурень Кабинъ состроилъ рожу, что смѣшно смотрѣть, да и запѣлъ-затянулъ пѣсню, ровно выпивши...
  
             ПѢСНЯ ДУРНЯ-БАБИНА.
  
             Ахъ ты Волга моя, Волга матушка,
             Полно ширель ты Волга, чѣмъ Смородинка?
             Что Смородинка рѣка, Самородинка что ль!
  
             Какъ на той ли рѣкѣ, на крутомъ берегу.
             Близко моста то было бѣлокаменнаго...
             Стоитъ молодецъ доборъ, ровно писаный!..
             Ужъ вѣдь чудо молодчикъ какой щеголекъ;
             На щекахъ по бородавкѣ, на носу горбокъ!.
  
             На другомъ берегу, сирѣчь супротивъ,
             Близкоулицы Лѣнивки, тамъ гдѣ мыльня стоитъ,
             Какъ похаживаетъ красна дѣвица,
             Что красна-пригожа ровно съ вербочки.
  
             Тутъ и вздумалъ молодчикъ, въ умѣ подражалъ:
             "Эхъ ты дѣвушка что ли, аль Аннушка?
             Знать не съ кѣмъ еще дѣвица и не вѣнчана,
             Такъ про диво тѣ, дѣвицѣ, знать и нечего;
             А ужъ я бы молодецъ, ровно писаный,
             Загадалъ бы тебѣ я загадочку,
             Распотѣшилъ бы дѣвичье сердечушко!..
  
             Вотъ, пропѣвши пѣсню, подскочилъ Дурень къ старцу и спрашиваетъ: "что, дѣдушка, я на правду напалъ?... Кстати-ль молвилъ слово кудреватое?"
   Плюнулъ старецъ да и вымолвилъ:
   -- Эхъ, ростомъ ты съ дуру, умомъ съ дурака; быть бы тебѣ биту, да жаль кулака!
   Тутъ двое прохожихъ, пѣсню Дурня выслушавши, видятъ, что онъ пристаетъ чего-то къ старцу, а тотъ сердится; подошли поближе, слушаютъ....
   А Дурень знай свое твердитъ, а Бабинъ, что клеитъ говоритъ, надокучаетъ старцу Лукерьинъ сынъ: "Вѣдь это я хвалю, говоритъ, твою удаль молодецкую, какъ любятъ и жалуютъ тебя молодца дѣвушки красныя!"
   -- Что это онъ мелетъ? молвилъ прохожій одинъ, одолжико мнѣ твоего костыля дѣдушка, я его за пустыя рѣчи отпочиваю!
   "Ну, пусто его" молвилъ старецъ, дуракамъ законъ не писанъ, какъ сказано."
   -- Нѣтъ, старинушка, дуракамъ и въ церкви не спускаютъ, идетъ пословица, постойко я его наставлю на путь истинный, чтобы онъ Дурень набирался ума, а не вралъ, чего не слѣдуетъ!
   Да съ симъ словомъ хвать его Дурня позагорбку, да еще разъ-два, да опрокинувши носомъ внизъ еще съ полдюжины!... кой-какъ Дурень выбился и пустился прочь, только пятки постукивали..
   Идетъ Дурень домой, опять плачетъ отъ побои; а мать Лукерья, жена Бабариха и сестра Черпака уже стоятъ рты поразинувши, уже готовы опять Дурня ругать, уже такъ и ждутъ, что напроказилъ-де видно что непутное; и разузнавши-развѣдавши, такъ въ одинъ голосъ и завопили; "глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ, то же бы ты слово да не такъ бы молвилъ; видишь ты Дурень, что то честный старецъ, ты бы ему молвилъ: благослови старецъ на доброе дѣло, на путь на дорогу!..
   -- Ладно, мать Лукерья, Баба-бабариха, и ты Чернава! пошли бы вы сами; можетъ быть, вышлобъ лучше; иной не такъ смыслитъ, да кстати свиснетъ, а медъ вотъ и сладокъ, а въ жары киснетъ!
   Да споровши такую безтолковщину, опять сказалъ Дурень, что таковъ не будетъ.
  

СЛУЧАЙ ІХ-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русъ гулять, смысла искать, пошелъ онъ лѣсомъ; подшелъ онъ къ лѣсу и видитъ, за сосной ломаетъ медвѣдь корову, коверкаетъ,-- смотрѣлъ-смотрѣлъ Дурень и подшелъ къ нему, протянулъ руку и вымолвилъ: "благослови старецъ на доброе дѣло, на путь на дорогу!"
   Медвѣдь ухватилъ Дурня лапами, и давай его мять по своему, какъ у ихъ медвѣжьей братьи въ лѣсу обычай идетъ... Завопилъ Дурень не своимъ голосомъ, только еще онъ его прихватилъ немного, а какъ погнулъ къ землѣ, то тутъ Дурень такъ бѣдняга и опустился весь, такъ вотъ и чуетъ, что старецъ этотъ намѣренъ ему совсемъ голову отъѣсть.
   Да на ту пору пастухи прибѣжали, видно коровы искали, съ своими собаками, и съ дубьемъ и съ прочимъ снадобьемъ, медвѣдь выпустилъ Дурня и въ лѣсъ удралъ; а его сердягу насилу-насилу какъ надо расправили, насилу на ноги поставили...
   Идетъ Дурень, больно реветъ: отмялъ, говоритъ, старецъ и бока и животъ!
   А мать бранить, жена цѣнятъ, сестра туда же... ""Глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ, какой въ лѣсу старецъ, то медвѣдь косматый!.. ты бы то же слово да не такъ бы молвилъ, ты бы хоть издали только бы завидѣлъ, то бы ты загайкалъ, ты бы зауськалъ, ты бы заулюкалъ; и самъ бы цѣлъ остался и пастухи бы спасибо сказали."
   -- Ну, сказалъ Дурень, давно бы мнѣ это вѣдать, что не ко всякому близко подходить, а издали горланить... уже теперь, коли пойду, таковъ не буду.
  

СЛУЧАЙ Х-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ по Руси гулять; кажись всего насмотрѣлся, не нашелъ только чего надобно, а все жъ, говоритъ, доберусь какъ нибудь, найду смыселъ толковитый!... Вѣдь не боги горшки обжигали, а глядишь люди же!
   Пошелъ и выглядываетъ и высматриваетъ; тишкомъ, шажкомъ, сторонкою, по-дорогѣ проѣзжей идетъ, гдѣ торчатъ версты полосатыя, разъѣзжаютъ молодцы усатые...
   Вдругъ мчится, скачетъ, несется инда дорога трясется, и пыль столпомъ такъ и вьется кругомъ; ѣдетъ съ попойки на ухорской тройкѣ... Разъѣзжій ли то былъ, или кто другой, кто разберетъ за версту впередъ!.. а Дурень поджидаетъ: подскачетъ-де ближе, авось узнаю!.. такъ и есть, это его честь... постой же не оплошаю!..
   Только стала тройка равняться съ Дурнемъ и онъ загайкалъ, и онъ зауськалъ, и онъ заулюкалъ... кони такъ было поперегъ дороги и бросились; а разъѣзжій глядь на Дурня... "Ахъ, ты бездѣльникъ, что ты это затѣялъ за штуку шельмовскую!.." Гаркнулъ молодцамъ Козакамъ, что позадь верхомъ скакали съ нагайками. "Поймать его!" козаки не разслушаютъ, что командиръ кричитъ, а тройка знай сильнѣе мчитъ, а Дурень знай уськаетъ да голоситъ а-ту-ево! И любо ему Дурню, что съ конями-то не справятся...
   Тутъ еще набѣду близко бояринъ охотился съ своими псами да съ дворнею, да какъ услышалъ крикъ а-ту-ево, подумалъ, что зайца гонятъ по большой дорогѣ, пустился съ своею ватагою туда же навскачь; и разъѣзжій остановилъ тройку да къ Дурню отправился, и бояринъ со псами тудажъ прискакалъ... анъ глядь, то не заяцъ, а его родня, отставной юнкеръ, подпрапорщикъ, что подъ Турку хотѣлъ идти да угодилъ въ разъѣзжіе; удивился бояринъ и спрашиваетъ, съ чего его за зайца приняли?.. или въ самомъ дѣлѣ косой пробѣжалъ?
   Разъѣзжій со зла слова не выговоритъ, только ногами топаетъ да на Дурня нагайкой показываетъ.
   Дурень хохоталъ-покатывался, а какъ видитъ, что рѣчь про него идетъ, драло-было... анъ бояринъ велѣлъ его псами нагнать...
   Дурень не бывалъ на охотѣ, не зналъ, что отъ собакъ надо вилять въ сторону, напрямки побѣжалъ, а тутъ-то его бѣднягу и слапали... собаки-то собакими всего поизорвали, гдѣ и ненадобно, а ногайки-то-ногайками въ рукахъ добрыхъ молодцевъ такъ отбутетенили, что онъ какъ снопъ упалъ на сыру землю; хоть бояринъ его и громко на всѣ корки и на всѣхъ языкахъ ругалъ за свой перепугъ, и пинками его Дурня усовѣщивалъ, а Дурень не слышитъ-не видитъ, чуть-чуть дышитъ, да охаетъ.
   Бросили его на большой дорогѣ бояры и отправились; а Дурень Бабинъ лежалъ вплоть до ночи да къ утру уже кое-какъ ко двору дополозъ.
   Увидала его мать Лукерья, сшибла руки, такъ и ахнула, жена Бабариха такъ и завопила, сестра Чернава такъ и взвыла голосомъ; вѣстимо: бабій обычай слезами бѣдѣ помогать! Ревутъ да причитаютъ:
   "Что это съ тобой, Дурень бабинъ, подѣялось?... али ты на волковъ напался, али тебя сила нечистая такъ изуродовала?... Говорили мы тебѣ, толковали, приказывали, всему учили и наказывали; отъ звѣря бѣги, отъ бѣса молитву твори, а людямъ добрымъ ласковое слово говори, такъ и будешь умнымъ слыть, и не наживешь напрасной бѣды!"
   Дурень едва-едва поднялъ голову, завидѣлъ жену да и вымолвилъ: "эхъ, ты, Баба-бабариха, эхъ ты волкъ-те зарѣжь! настряпала ты мнѣ лиха, что втроемъ не съѣшь!.. не учила ты меня, а мучила, только съ толку сбила, а на путь не наставила!... Отъ звѣря я не убѣжалъ, отъ чертей не отошелъ молитвою, а отъ людей ни крестомъ-ни пестомъ не смогъ отдѣлаться!.. жить бы мнѣ просто, а не умничать, не искать бы смысла попусту, тамъ гдѣ нѣтъ его!"
   Сказалъ это Дурень и захрапѣлъ сердяга въ послѣдній разъ.
   Итакъ Дурень сколько ни жилъ, ни умничалъ, сколько умныхъ ни выслушивалъ, все ему Дурню не въ прокъ пошло!.. жилъ, маялся, бился и живота лишился, а до смыслу не добился.

-----

   "Да," сказала старушка Захарьевна, ячменной кутьей Дурня поминаючи "да, до смыслу добиться мудрено порой и умному!"

-----

   Покончивъ эту сказку, дядя Пахомъ вотъ еще какую намъ про другаго Дурня разсказывалъ,-- вы ее на слѣдующей страничкѣ увидите.
  

IX.
СКАЗКА
о
ДУРНѢ
ПРОЗВАННОМЪ
БЕЗРОДНЫМЪ ДУРЫНДОЮ.

   Эхъ, братцы-товарищи, эхъ вы мои любезные! Да ну-тежъ, полноте ко мнѣ приставать, какихъ вамъ еще сказокъ надобно?.. разскажешь сказку про Волка -- подъячій золъ, скажешь про Лису -- старушка обидится... когожъ въ сказкѣ чествовать прикажете?
   Вотъ вы и молвили: сказка-де не басня, говори чередомъ!
   Вотъ въ чемъ, братцы-товарищи, вотъ въ чемъ, други любезные, я обмишулился: я вѣдь сказку-то почитай за басню принялъ, вздумалъ: со стару знать, съ глупости, дай-де я сказку такъ поверну, что-де сказка та вышлабъ и не хитрая и мудреная, чтобъ дураку было бъ глубоко-попоясъ, а умному бъ не достало по щиколотки!
   Эхъ, какъ вы меня озадачили, братцы-товарищи! вы въ одну рѣчь въ одно слово молвили, молвили, что сказка-де есть старина стародавняя и еще прибавили, что буде-де сказку намѣренъ сказать, то говори, какъ старики разсказывали, а дальше не умничай!
   Подумалъ-было я стать въ уровень слову вашему, старыя сказки изо стара брать... да оно, не серчайте пожалуйста -- оно похоже на то, что изъ посѣву опять зерно выбирать да возить на мельницу, ей Богу такъ...
   Эхъ вы-люди, братцы-товарищи!.. по моему уму старому, а по старому ровно глупому, не присказка то ради сказки идетъ теперь, а идетъ уже сказка для присказки!.. Впрочемъ какъ себѣ знаете, такъ и смѣкаете.
   Стать починать, стать сказывать; намъ не переставать, вамъ не указывать.

-----

   Въ сторонѣ, гдѣ земли засѣять людей нѣтъ, лѣсу порубить не сыщется; а буде земля плодъ уродитъ, то и готовый собрать почитай нѣкому. Не пестра та земля камнями самоцвѣтными, не бѣла серебромъ, не красна золотомъ, да было къ ней много нужнаго: ржи, какъ песку, а гречи, хоть на земь мечи; а что протчаго-другаго снадобья такъ бывало море запруживали: заморскій народъ ловитъ, ловитъ инда устанетъ, и раздобарываетъ: "экая-де штука съ икрою щука! Да и икра больно спора, и такъ раскусишь и во щахъ сваришь!"
   То-то была сторонка благодатная!
   Вотъ тамъ-то стояла изба, околъ-близъ двора; окнами на улицу, воротами на дворъ; на дворѣ навѣсъ, у воротъ запоръ, или щеколда-что ли поихнему.
   И жили въ этой избѣ... какъ бы вамъ сказать по сказочному, два-то брата умныхъ, а третій дуракъ; онъ дуракъ не дуракъ, а родомъ такъ; ростомъ онъ дородствомъ, ну, можетъ выйдетъ съ польскаго пана шляхтича, а ума-разума въ его головѣ ей Богу меньше, чѣмъ въ кочнѣ капусты зеленой; что жъ дѣлать, видно такъ Богъ уродилъ. На бѣду еще, а можетъ такъ надобно, дался ему такой таланъ, что онъ-то дуракъ будь въ домѣ старше всѣхъ, ему приходилось всемъ въ домѣ править, всему порядокъ давать, знать, гдѣ столъ поставить, а гдѣ кровать. Онъ и сталъ все дѣлать по своему уму, сталъ о всемъ мѣрекать по своей смышлености... Л сдѣлалъ онъ, понадѣлалъ, все въ домѣ управилъ, всему порядокъ далъ, а, какъ я ужъ вамъ докладывалъ, какой порядокъ у несмышленаго, вѣдь и пошло все на вонъ-тараты!
   Вотъ люди умные-добрые сошлися, сказали слово разумное: что-де впору дураку умѣть на печи лежать не обжигаться, а буде-де онъ домомъ ворочать начнетъ, то спалитъ-де и умныхъ на залавочьи!
   Дуракъ бы и не радъ такой рѣчи, да старшіе присудили.
   Дали дураку дѣло не мудрое: по двору ходи, да дворъ мети; захочешь пирога, такъ хлѣба поѣшь, захочешь щей, похлебай водицы изъ колодезя, а творогу, аль вотрушки не спрашивай.
   Ходитъ дуракъ (онъ и Дурень тожъ), похаживаетъ, на другихъ людей поглядываетъ: пусто-де ихъ знаетъ, отъ чего они не такъ живутъ.
   Жилъ дуракъ долго такъ и дивовался на людей время не малое; да спохватившись себѣ-на умѣ и вымолвилъ: "постойте же, буду я себѣ самъ хлѣбъ добывать, своимъ горбомъ заработывать!" Вышелъ за ворота Дурень нашъ, глядь поглядь въ ту, въ другую сторону, идетъ староста Кузмичь, а за нимъ поодаль воловъ стадо гонятъ погонщики; кинулся Дурень прочь отъ воротъ.
   Умные люди подумали, что испугался-де Дурень старосты, анъ у Дурня было не то на умѣ: затѣялъ онъ дѣло непутное, а по его, по дурацки, смышленое: молвилъ Дурень себѣ на умѣ: постойте же люди разумные, обдурю я васъ моихъ милостивцевъ, да такъ сдѣлаю, что вамъ не въ домѣкъ, а мнѣ куда будетъ весело!
   Взялъ Дурень сѣна въ охапку и ну трясти по двору до самыхъ воротъ; тамъ растворилъ ворота, сѣлъ подъ навѣсъ и поджидаетъ; а чего, кто его знаетъ, кромѣ матери Глупости!..
   Чтожъ вышло, что случилось?.. почти вѣдь такъ и сталось, какъ Дурень смѣкнулъ: какой-то быкъ изъ стада, не то онъ былъ глупый, не то прожорливый, увидѣвши сѣно разметанное, вошелъ на дворъ и ну его подбирать-жевать; а Дурню только того и хотѣлося: вскочилъ онъ проворно, притворилъ ворота, засунулъ засовъ; хвать быка за рога и повелъ на задній дворъ; поставилъ за плетнемъ, задалъ сѣна животинѣ:" поѣшь, говоритъ, вѣдь ты мною не украденъ, а такъ добытъ; я слыхалъ отъ умныхъ людей, что такъ безспроса взять нужды нѣтъ, а воровать вишь такъ зазорно! "
   Пастухъ прогналъ стадо мимо и не замѣтилъ, что одной скотины нѣтъ; а Дурень нашъ пошелъ въ избу, завалился на полати и поджидаетъ вечера.
   Братьевъ дома не было, оставалися только двѣ невѣстки въ избѣ; стало вечерять, Дурень слѣзъ съ палатей, снаряжается; надѣваетъ свой армякъ засаленой.
   -- Чтой-то, говоритъ одна изъ невѣстокъ, чтой-то, какъ будто у насъ на дворѣ корова мычитъ?..
   "Вотъ те, молвилъ Дурень, это у меня въ животѣ бурчитъ, что-то нездоровится; а не то и впрямь пойти посмотрѣть, можетъ не зашла ли и то какая коровишка ледащая?"
   Пошелъ Дурень на дворъ и думаетъ: ловки вы больно, скажитко вамъ, что я быка добылъ, такъ можетъ онъ бѣдный только бъ и жилъ: завтра, глядишь бы, братья убили-изжарили, а мнѣ бъ и полакомиться не дали, сами жъ всего бъ съѣли! нѣтъ, теперь вамъ не провесть меня!.. Возьму-ко я его самъ поведу да продамъ пойду; а деньги припрячу подалѣе. Однако, вѣдь вотъ оно дѣло какое, вѣдь мнѣ его нельзя на базаръ-то вести: староста Кузмичь-то видѣлъ быковъ, смекнетъ старый, догадается плутъ! какъ же бы мнѣ сдѣлать тутъ?.. Э! постой, пойду въ лѣсъ, слыхалъ я отъ людей, что иной вишь человѣкъ все равно, что бревно, аль дерево, такъ стало и дерево за человѣка можно принять?. Быть такъ, пойду туда. Взялъ Дурень опять быка за рога, повелъ сердягу въ лѣсъ. Становится пора поздняя, Дурня и страхъ не беретъ и нуждушки ему нѣтъ, что онъ въ лѣсъ идетъ; ему все одно думается: какъ бы выгоднѣй быка продать, и послѣ какъ будетъ деньги счесть, что за быка возметъ, и что на эти деньги купить придетъ, и куда припрятать купленое, и какъ ѣсть лакомства, примѣрно баранки, али булку пшеничную, чтобы братья не замѣтили... и каковъ вкусъ будетъ во всемъ этомъ, что ему купить захочется... да и мало ли что Дурень не передумалъ себѣ на умѣ.
   Оно правда и то сказать, что иной и умный если пораздумается, какъ и что будетъ ему, какой барышь, когда онъ то-то и это сдѣлаетъ... еще и дѣла въ виду нѣтъ, въ рукахъ не имѣется, а онъ уже его покончалъ себѣ на умѣ, уже и выдумалъ пожалуй палаты состроить, коль барышь великъ; а глядь, придется на чужой койкѣ въ чужомъ домѣ спать.
   Эхъ, видно людская натура такая и равна видно она и у глупаго и у умнаго; а другая рѣчь, и то сказать: чтожъ бы люди были, еслибъ не думавши жили, вѣдь не скоты же они безсмысленные.
   Такъ себѣ умомъ-разумомъ смѣкая-раскидывая, далеко въ лѣсъ зашелъ Дурень нашъ; глядь, передъ нимъ поляна небольшая, а посередъ той поляны большой пень стараго дерева уже высохшаго.
   Дурень снялъ шапку и кланяется; ну, кажется, нашелъ покупателя! "Ты, дядюшка, какъ видно постарше всѣхъ, а можетъ еще и посмышленѣе: вотъ ужъ ты и ростъ пересталъ, и нѣтъ на тебѣ листа зеленаго, а ты все стоишь не клонишься, да еще и на просторѣ стоишь, а за деревья не хоронишься: купи быка!"
   Пень стоитъ и Дурень стоитъ передъ нимъ отвѣта ждетъ.
   "Что жъ, дядюшка, молви словечко! кажется, я ничего не сказалъ во гнѣвъ твоей милости; а, понимаю чего тебѣ хочется: тебѣ видно прежде покупку осмотрѣть желается, ты-таки пожилъ на вѣку, знаешь, что надо товаръ лицемъ покупать; да вишь дѣло какое, пора поздняя, нельзя всего оглядѣть какъ надобно; коль хочешь, я тебѣ пожалуй оставлю до завтраго, а завтра приду, осмотришь, сторгуемся; дорого не возьму, лишь деньги не задержинай; хоть дешево дай, да сейчасъ и отдай, а не сули: дамъ-молъ вчетверо, да уплата послѣ завтраго! это только такъ торговцы-горожане дѣлаютъ; а мы люди деревенскіе. Вотъ я тебѣ и товаръ довѣряю, такъ уже самъ честно поступи."
   Прикрутилъ Дурень кушакомъ своимъ быка рогами ко пню, что бы оставить до завтраго и пошелъ домой, въ надеждѣ на хорошую выручку, на вѣрный платежъ.

-----

   Приходитъ домой ополночь.-- Гдѣ это тебя нелегкая носила?
   "Чего носила!.. насилу домой дорогу нашелъ, доплелся налегкѣ; шапку и кушакъ оставилъ-забылъ у покупателя и товаръ ему жъ отдалъ, да завтра опять пойду..."
   -- Какой это товаръ, у какого покупателя, что ты за пустошь несешь!..
   Дурень и спохватился: эко-де, что я сгородилъ, чуть было на радостяхъ всего не выболталъ!.. "Да такъ, говоритъ, такое дѣло задалось причинное... Да ну, не спрашивайте, послѣ все разскажу, буде только меня замать не будете."
   Что это съ нимъ попритчилось, подумали братья; ужъ кто его на смѣхъ виномъ не напоилъ ли?.. Да нѣтъ, кажется, того незамѣтно, и онъ же, Дурень, отродясь въ ротъ хмѣльнаго не бралъ!..

-----

   На утро братья давно повставали, одѣлись, убрались, на работу отправились; а дуракъ лежитъ на печи, дрыхнетъ безъ просыпу... вотъ пора уже и къ завтраку.... какъ запахло кашей масленой, застучали по сковородѣ ложками, у Дурня и сонъ пропалъ, больно ему перекусить захотѣлося; всталъ онъ, анъ вотъ-те Маша сковорода, а не каша, положи себѣ! всталъ Дурень, а каша пріѣдена, лежитъ на столѣ чернаго черстваго хлѣба кусокъ, ѣшь не хочу!..
   Дурень принялся за него-было, да и пообдумался: чтой-то, дескать, стану я черствый хлѣбъ жевать!.. Дай пойду жъ я лучше теперь къ покупателю-пріятелю, да возьму у него казну мою; такъ накуплю себѣ такого лакомаго, что не только я, а и братья мои можетъ во вѣки не отвѣдывали!.."
   Всталъ да пошелъ; дураку собираться долго не надобно.
   Приходитъ Дурень въ лѣсъ; ходитъ-плутаетъ межъ деревьевъ, а ни коровы не видитъ, ни пня того нѣтъ, которому корову продалъ. Ходивши такъ долго, однако нашелъ таки... "Ба! говоритъ, да вотъ онъ; здорово, дядюшка!"
   А дядюшка стоитъ по вчерашнему не шелохнется; а быка и слѣдъ простылъ, только одни рога остались кушакомъ ко пню прикручены: видно волки надъ сердечнымъ сжалились, что-де ему зябнуть ночь цѣлую, и оплели-сожрали бѣднаго такъ, что и косточекъ нѣтъ.
   "Гдѣжъ мой быкъ?" спрашиваетъ Дурень.
   А пень все молчитъ, знать не хочетъ быть на волковъ докащикомъ.
   Дурень обошелъ вокругъ, посмотрѣлъ хорошенько... "Ба, да вотъ мой кушакъ!.. вотъ... что это? рога одни!.. Ахъ ты, пень злодѣйской прожорливый, подико, въ одну ночь цѣлаго быка съѣлъ!.. Ахъ ты, волкъ те сломай, экой здоровенной какой!.. кажись его вовсе не прибыло, а коровы какъ не было!.. что же, отдай деньги чтоль?.."
   Пень все молчитъ.
   "Не отдашь, плохо будетъ: съ корнемъ тебя выворочу!"
   Пень ни слова въ отвѣтъ.
   "Такъ-имъ ладно же, погодижъ, я тебя друга любезнаго опробую!"
   Пустился Дурень домой, взялъ ломъ да заступъ и явился опять въ лѣсъ къ своему новому пріятелю, упрямому пню покупателю. И давай его опять ругать и стращать, и ломъ съ лопатой показывать. Говоритъ угрожаючи:
   "Вотъ такъ тебя пня разомъ и выковыряю, какъ ученый фершелъ ковырялъ зубъ у нашего барина, (а гдѣ бъ ему Дурню и видѣть это, чай отъ людей слыхалъ!) слышишь, честью отдай!.."
   Пень все молчитъ.
   Вотъ Дурень нашъ, силка-то у него была-таки, давай землю рыть, подъ пень подкапываться; ужъ до корня дорылся, ужъ пень пошатывается... едва стоитъ... Вдругъ почуялъ нашъ Дурень, что подъ заступомъ застучало что-то такое мудреное... Давай еще сильнѣе докапываться. .
   Что же бы вы думали?.. Видно счастье дуракамъ на роду написано: какъ откопалъ Дурень землю прочь, глядь... а тамъ и стоитъ чугунный котелъ, крѣпко крышей прикрытый и глиной замазаный; взялся за него Дурень, вытащилъ, своротилъ крышу... ахъ ты, батюшки!.. все-то деньги понакладены разныя... Дурень смѣялся-смѣялся, да инда чуть въ присядку плясать не ударился. "Эко, говоритъ, грошей-то, грошей-то, и свѣтлыхъ и темныхъ, и бѣлыхъ и желтыхъ, и всякой масти, и большихъ и маленькихъ!"
   А въ самомъ дѣлѣ было на что даже и умному порадоваться, не только дураку: были тамъ и червонцы-арапчики, да все новые, не корноухіе поджареные, что изъ жидовскихъ рукъ идутъ, а словно только что съ молоточка, ясненькіе; были тамъ и копѣички и рубли серебряные, были и пятаки мѣдные, видно такъ, для разности понакладеные...

-----

   -- Что,-- спросилъ дядя Пахомъ слушателей,-- что если бы изъ васъ кому такой котелокъ довелось найти, что бы вы сдѣлали?
   Я,-- говоритъ одинъ,-- накупилъ бы себѣ всякихъ сластей, залегъ бы на печь, да все бы тамъ и лакомился. Я, сказалъ второй, сшилъ бы себѣ новый кафтанъ, купилъ бы сапоги лаковые, шляпу дорогую и прочее, да все бы по деревнѣ и похаживалъ, на диво всѣмъ. Л я, молвилъ третій, купилъ бы лукошко, натянулъ на него бъ пузырь, сидѣлъ бы себѣ да полемъ поколачивалъ. Я же, прибавилъ четвертый, просто ничего бы не дѣлалъ, а такъ бы жилъ!
   Ну, сказалъ дядя Пахомъ, мало же бы вы сдѣлали хорошаго; благодарите Бога, что вамъ до сихъ поръ не прилучилось найти котла съ деньгами.

-----

   Вотъ Дурень выкопавши котелъ, подхватилъ его и помчалъ домой; принесъ, положилъ подъ плетень и заметалъ хворостомъ. "Что, говоритъ, старый плутъ-лакомка, оплелъ быка и меня хотѣлъ оплесть, денегъ не хотѣлъ заплатить, такъ вотъ же я насильно взялъ!"
   Проспалъ ночь Дурень, вскочилъ по утру, опять за работу принялся: сталъ обдумывать, куда деньги дѣвать; какъ бы, говоритъ, братья не провѣдали, пойду, спрячу подалѣе; въ землю зарою и никому не скажу-не покажу, одинъ буду знать! Какъ видно ни глупъ былъ, а подѣлиться охоты нѣтъ.
   Ходилъ-ходилъ Дурень, носился-носился съ своимъ котломъ, и около рѣчки, что позадь деревни текла, и около лѣску искалъ мѣста укромнаго кладъ схоронить, а лучше не выдумалъ, какъ идти на гумно да пока въ скирдъ припрятать. Пришелъ къ скирду, давай подкапываться, да взглянулъ въ сторону, а у другаго скирда козелъ и стоитъ; такъ и ахнулъ Дурень: "ахъ злодѣй-бородачь, вѣдь это онъ подглядываетъ!.. вѣдь хочетъ видно моею казною воспользоваться!.. такъ нѣтъ же, шельмовскій, не на дурака напалъ ты, постой-ко вотъ я тебя отпотчиваю!.." взялъ жердь, которая потолще была, подкрался сзади къ козлу, да какъ вытянетъ его изо всей силы вдоль спины, такъ тутъ и растянулся бѣдный козелъ, не охнулъ-не вздохнулъ, ни ногой не дрлгнулъ, колода-колодой на земь бухнулся.
   Дурень увидѣлъ это и струхнулъ не путемъ: вѣдь мнѣ, думаетъ, за это достанется; какъ быть? пойду спрячу козла, чтобы братья не замѣтили! Схватилъ козла и котелъ оставилъ не совсѣмъ прикрытъ; побѣжалъ домой, волоча козла за собой; обѣжалъ позадь двора, перелѣзъ черезъ плетень, бросилъ козла въ погребъ, а самъ опять къ котлу отправился; глядь: стоитъ котелъ на прежнемъ мѣстѣ, а денегъ въ немъ нѣтъ.
   (Братья подсмотрѣли, что Дурень цѣлое утро съ чѣмъ-то носится, пошли слѣдомъ и нашли котелъ у скирда; вытряхнули скорѣй деньги всѣ и пустились съ ними домой, дивуяся, гдѣ это Дурень денегъ досталъ).
   Такъ и ахнулъ Дурень, увидѣвши пустой котелъ... смотритъ кругомъ и около, ни гроша невидать, а только поблизости сидятъ воробьи да голуби, клюютъ зерно, глядятъ на Дурня, да межъ собою перекликаются, будто надъ нимъ подсмѣиваясь.-- Ахъ, лукавый васъ съѣшь, говоритъ Дурень, вѣдь это знать вы все повытаскали? экая стая проклятая! видятъ не покрыто, такъ и надо таскать!.. и давай Дурень на птицъ шукать, бросать въ нихъ, что въ руки попадетъ, пока умаялся; и пошелъ домой, повѣся голову.

-----

   Идетъ Дурень домой и видитъ толпа народу стоитъ около одной бабы, слушаетъ ее, а баба голоситъ, воетъ, приговариваетъ: а не видали ли гдѣ, батюшки? скажите пожалуйста!.. вчера съ вечера отлучился не надолго и нынче нѣтъ, боюсь не случилось ли съ нихъ чего недобраго!.. кто меня бѣдную будетъ поить-кормить, кто призритъ нашихъ малыхъ дѣтушекъ!.." Такъ плачетъ баба на все село.
   (А плачетъ она, надо вамъ сказать, объ мужѣ, который ушелъ и не ворочается: видно радъ, что отъ жены отдѣлался; и плачетъ она не затѣмъ, что бы ей въ правду было мужа жаль, а чтобъ поморочить православный людъ, показать, что она жена добрая, что мужъ ей на свѣтѣ дороже всего... а приди онъ, такъ ну... порознь тошно, а вмѣстѣ тѣсно; это хоть не всегда, а не рѣдко однакожъ водится).
   Дурень подшелъ и слушаетъ, и втемяшилось ему, что это баба про козла говоритъ, его доискивается; отвелъ ее къ сторонѣ и началъ уговаривать.
   "Ну, тетка, дѣлать нечего, не плачь, не круши себя! знать его участь такая, а твоя такая доля горькая, мертваго слезами не подымешь, что тосковать попусту."
   -- Какъ мертваго? Да развѣ ты видѣлъ, что онъ умеръ?
   "Не только видѣлъ, а ужъ и сволокъ куда надобно. Правда, онъ вѣдь самъ виноватъ: я-бъ его не укокошилъ, еслибъ онъ не подглядывалъ; корысть злая его убила, а не я причиною."
   -- Кудажъ ты его дѣвалъ? скажи пожалуйста, дай мнѣ надъ нимъ хоть наплакаться! .
   (А баба не затѣмъ спрашивала, чтобы ей точно плакать хотѣлося, а затѣмъ, видите, что въ то время былъ обычай такой, что за такія дѣла, денежная пѣня была, такъ баба думала съ мужа или съ братьевъ за мужа содрать что нибудь).
   "Коли хочешь, пойдемъ, покажу."
   Дурень пошелъ и баба съ нимъ. Дурень дорогою и спрашиваетъ: "да полно твои ли онъ, не чужой ли смотри?"
   -- А каковъ онъ собою, батюшка?
   "Да такой гладкой, увѣсистый, я насилу доволокъ его."
   -- Да, да, онъ покойникъ дороденъ былъ.
   "Ну вѣдь и борода была у него?"
   -- Какъ же, батюшка, какъ надобно по христіанскому обычаю.
   "Еще онъ съ черными пятнами?"
   -- Да, были два родимыя пятнушка.
   "Ну, онъ и есть; эко дѣло, славный животъ, да жаль, что больно корыстливъ былъ."
   Привелъ Дурень бабу къ погребу, поставилъ ее у творила, а самъ въ яму полезъ вынимать покойника.
   "Вить какъ лежитъ и ноги раскинулъ врозь, словно съ дальней дороги отдыхать прилегъ!"
   А баба, услышавъ это, ну громче выть.
   "Эй, тетка!" кричитъ Дурень, подымая козла, "бери за рога! я одинъ не вытащу!"
   -- Какъ за рога?
   "Вѣстимо дѣло какъ: руками бери."
   -- Еще онъ же смѣется злодѣй! начала баба голосить-причитать, чтобы людей собрать, чтобы были свидѣтели. Да развѣ мой мужъ рогатой былъ?
   "Какой мужъ? Вотъ баба помѣшалась съ горести, козла мужемъ зоветъ!.. Да ну, тащи же чтоль!"
   Но видитъ, что баба воетъ, а не помогаетъ, понатужился и выкинулъ изъ ямы бородача рогатаго.
   Увидѣла баба и полно выть: да это козелъ! говоритъ она.
   "Вѣстимо козелъ, о которомъ ты ревела на все село: вотъ онъ, цѣлехонекъ, только не ворочается."
   -- А мужъ мой гдѣжъ?
   "Ну, про это онъ самъ вѣдаетъ, гдѣ онъ теперь, а мнѣ почему знать."
   Поднялась баба ругать Дурня, что онъ ее на смѣхъ поднялъ; сказалъ-де, что мужа убилъ, а козла показываетъ.
   Дурень только дивится, чего баба сердится и приплетаетъ своего мужа ни къ селу ни къ городу; слушалъ-слушалъ ее да и вымолвилъ: "такъ раздуй же тебя горой, пошла домой! коли этотъ козелъ не твой, другаго у меня нѣтъ про тебя!" И пошелъ-себѣ на печь спать.

-----

   Братья Дурня межъ тѣмъ между собою потолковали-помѣрекали -- откуда Дурень денегъ взялъ; спросить неловко: хоть глупъ, а пожалуй догадается; но долго ждавши, видятъ, что и слуху нѣтъ, кто бы про деньги спрашивалъ, положили навѣрное, что они некраденыя, и приступили къ дѣлу, носовѣтывались, какъ ихъ въ оборотъ пустить; прикупили лѣсу да хатку получше обстроили, прикупили земли да хлѣбомъ засѣяли; да какъ осталось еще казны, то они понакупивъ нарядовъ и прочаго, согласились пиръ задать, да сосѣдей позвать, а то-де будутъ нашему богатству завидовать, а добраго слова не скажутъ про насъ, а какъ угостимъ-употчиваемъ, то и будутъ насъ благодарить, будутъ про насъ ладно говорить.
   Ну, какъ затѣяли, такъ и сдѣлали. Поѣхалъ старшій братъ въ городъ, взялъ съ собою Дурня, накупилъ что надобно и отправилъ съ Дурнемъ.
   (А накупилъ онъ ложекъ новыхъ кленовыхъ, чашекъ золоченыхъ липовыхъ и горшкоѣъ коломенскихъ; купилъ столъ съ точеными ножками, хоть бы те у дворецкаго такому быть; купилъ соли и солоду. .)
   Пріѣхалъ Дурень домой, а ничего не привезъ. Второй братъ спрашиваетъ: что же вы ничего не купили въ городѣ? Вѣдь братъ за тѣмъ и отправился.
   "Какъ ничего не купили, сказалъ Дурень, купили всего, и ложекъ, и чашекъ, и столъ, и солоду, да все въ дорогѣ теперь."
   -- Какъ въ дорогѣ? кто же везетъ? съ кѣмъ отправили?
   "Никто не везетъ, все тамъ и осталося; а отправилъ все я, куда что надобно."
   -- Какъ такъ?
   "Да вотъ какъ..." и началъ Дурень свои глупыя похожденія разсказывать, свой умъ выказывать, какъ онъ въ дорогѣ смѣтливъ былъ. "Ѣду я, говоритъ, и правлю лошадью, а столъ мнѣ мѣшаетъ, торчитъ передо мной... я думалъ-думалъ какъ горю помочь, да и выдумалъ: вѣдь столъ-молъ на четырехъ ногахъ, тоже, какъ и лошадь моя, такъ отчегожъ ему самому не идти? снялъ я его да поставилъ на дорогу, пусть постоитъ, полѣнится, соскучится домой прибѣжитъ! Чашки да ложки я воронамъ расклалъ: такія этѣ вороны неучтивыя, кажись живутъ близко города, а не знаютъ, что горожане безъ ложекъ никогда не ѣдятъ, клюютъ носами, а мнѣ хотѣлось, чтобы онѣ лучше ѣли ложками. Соль да солодъ я въ рѣку высыпалъ; думалъ, уже лучше въ дорогѣ приготовить квасъ, благо рѣка на пути, чѣмъ домой послѣ воду таскать для этого! Да неудача сталась, хоть и хорошо я выдумалъ; мою стряпню всю водой снесло, я долго бѣжалъ по берегу вслѣдъ, хотѣлъ воротить, или рѣчку запрудить, а чтобы рыба солодъ не порастаскала, все горшками ее пугалъ, пока всѣ покидалъ... и такъ умаялся что насилу на телѣгѣ духъ перевелъ. Такъ-вишь все было куплено, да вотъ какія случились приключенія."
   Слушалъ его братъ меньшой и рѣчи не перебивалъ, только головою покачивалъ, а Дурню сдавалось, что онъ дивится его смышлености.
   -- Ну, сказалъ братъ меньшой, если ты дуракомъ родился, тутъ никто не виноватъ, а вотъ, что дурака за дѣломъ шлютъ, такъ ужъ въ этомъ виноваты умные!
   И пришлось умному дурака замѣнить, опять за тѣмъ же въ городъ отправиться.
   Ну, наконецъ накупили всего, начали къ пиру готовиться, наварили пива бочку сороковедрую, настряпали съѣстнаго всякаго, припасли вина и послали Дурня гостей сзывать, да толкомъ сказали ему: поди-де вотъ прежде къ старостѣ Ефрему, къ сотскому Лукѣ, къ десятскому Ѳедору; потомъ къ Ивану Бичугѣ, къ Ильѣ Степняку и прочее, разсказали всѣхъ поименно и но порядку, какъ итти къ кому.
   Пошелъ Дурень, обошелъ всѣхъ, какъ ему сказано, и домой пришелъ.
   Ждать-пождать нейдетъ никто.
   -- Да полно ты звалъ ли, голова безтолковая? спрашиваютъ братья.
   "Вотъ, какъ же не звать, мало звалъ, еще каждому кланялся."
   -- Ну чтожъ, они сказали, что придутъ чтоль?
   "Ничего не сказали, а только мѣстахъ въ трехъ въ зашей выгнали!"
   -- Да за чтожъ это? .
   "Кто ихъ знаетъ за что; не мужья правда гнали, а бабы что то на меня озартачились."
   -- Да какъ ты ихъ звалъ?
   "Такъ, какъ вы сказывали: величалъ каждаго по имяни и отечеству и приговаривалъ, что-де братья просятъ хлѣба-соли откушать, такъ идитежъ-молъ, ужъ все приготовлено!.. Они и спрашиваютъ: съ женами придти, а я вымолвилъ: какой-де ихъ чортъ, вашихъ глупыхъ бабъ, братья ихъ не велѣли звать!"
   -- Ахъ, ты дурья порода, да развѣ такъ на пиръ зовутъ кого?
   "Вотъ, дурья порода!.. я кажись съ вами породы одной, чего ругаетеся... вольно же не сказать, что-молъ всѣхъ надо звать!"
   -- Поди-имъ, дура голова, хоть сходи пока въ погребъ, пива нацѣди, да смотри ведра два не болѣе... а мы сами пойдемъ гостей созывать!
   Пошли братья по избамъ, куда Дурень ходилъ; простите-де, не вините насъ въ тонъ, что дуракъ вамъ сказалъ; мы ему совсѣмъ не такъ приказывали, да что станешь дѣлать, такая голова глупая!
   Ну, ради пира да извиненія, сосѣди не долго сердилися; собрались, отправились; пришли всѣ вмѣстѣ съ братьями Дурня; а его, Дурня нѣтъ, какъ нѣтъ.
   Посадили гостей, стали потчивать, да стали Дурня доискиваться, куда ушелъ, насилу-насилу вспомнили, что за пивомъ онъ посланъ былъ. Побѣжалъ старшій братъ въ погребъ, дверь приперта изнутри; стучитъ-кричитъ Дурню: эй! что ты тамъ дѣлаешь? Отпирай скорѣй!
   "Постой, отвѣчаетъ Дурень изъ за двери, дай подплыть!"
   -- Что ты тамъ городишь, голова глупая!... на чемъ это ты тамъ плаваешь?
   "Да на корытѣ, спасибо, что было тутъ, а не то бы бѣда, хоть захлебывайся!..
   Отворилъ дверь Дурень, смотритъ братъ! вотъ штука!.. и впрямь, точно море разливанное: яма пивомъ полнехонька, а Дурень въ корытѣ разъѣзжаетъ по немъ, да покатывается сосмѣху.
   -- Ахъ, ты злодѣй безсовѣстный!.. что ты это надѣлалъ, для чего ты это пиво-то выпустилъ?..
   "Радъ бы не выпустить, да какъ же быть: собака проклятая, распрострѣли ее, виновата все: стала въ творилѣ, заститъ мнѣ, мѣшаетъ пиво цѣдить, я отгонялъ-отгонялъ, словъ не слушаетъ, я и кинулъ затычкою, что въ рукахъ держалъ, заткнуть стало печемъ, а пиво течетъ... я метаться туда-сюда, а ужъ мнѣ по воротъ!... увидалъ я корыто, вскочилъ въ него.... да видя, что пиво въ бочку не нальешь опять, приперъ дверь, да съ горя и ну кататься по немъ!.. Чтожъ дѣлать, хоть и жалко да покрайности повеселить себя довелось!"
   Ужъ не знаю, чѣмъ братья угощали гостей и какъ они раздѣлались съ Дурнемъ за пиво; а только, по этому случаю, съ тѣхъ поръ видите и повелась пословица, что съ дуракомъ пива не сваришь!

-----

   Долго ли нѣтъ ли, а только жилъ Дурень благополучно съ своей глупостію, и можетъ быть ему бы такъ вѣкъ свѣковать; да случись къ этому такое дѣло: напади на него блажь: по свѣту пуститься странствовать, людей повидать и себя показать. Онъ наслушался, что вишь это куда хорошо, кто обошелъ края небывалые, и хоть бы ума въ немъ не было, хотя бы воротился такимъ же олухомъ, какъ и отправился, а все ему люди дивоваться будутъ: въ чужой-де землѣ побывалъ, разныхъ-де дивъ повидалъ; видѣлъ такую сторону иностранную, гдѣ всякій простой мужикъ умѣетъ говорить на иностранный ладъ, еще иногда и лучше, чѣмъ иные бояра у насъ! Вотъ такихъ-то рѣчей, Дурень наслушавшись и самъ вздумалъ идти странствовать по бѣлу свѣту.
   Не далеко же и ушелъ.
   Блудилъ-блудилъ по полямъ и по лѣсу, дошелъ до города какого-то да какъ увидѣлъ его церкви каменныя да домы высокіе съ тесовыми крышами, съ трубами кирпичными, такъ и всплеснулъ Дурень руками отъ радости: ну, пришелъ-де въ землю иностранную!..
   Подшелъ къ городу, стоитъ избушка писаная, полосатая; вышелъ изъ нея служивый и спрашиваетъ: кто ты такой? откудова?
   Дурень отвѣчаетъ не смутившися: "По моему я свой, а по вашему иностранный человѣкъ."
   -- А коль ты иностранный, то пойдемъ къ начальнику, онъ въ нашемъ городѣ только одинъ и умѣетъ съ иностранными раздобарывать.
   Пришли къ начальнику.
   -- Какой ты иностранный, говоритъ начальникъ, ты просто мужикъ нечесаный!. Покажи, гдѣ твой видъ?
   "Да вотъ видъ на мнѣ, отвѣчалъ Дурень, я и въ нашей сторонѣ таковъ видомъ былъ, и къ вамъ пришелъ видъ не перемѣнилъ."
   -- Что съ дуракомъ толковать, сказалъ начальникъ, можетъ онъ плутъ, бродяга какой; отведи его къ судьѣ, пусть тотъ его порядкомъ допросится.
   Дурень и къ судьѣ пошелъ; пришелъ, всталъ, оправился; судья давай его порядкомъ допрашивать...
   -- Чей ты такой?
   "Иностранный," говоритъ.
   -- Какой иностранный, изъ какой стороны?
   "Да изъ неблизкой: дней пять шелъ, стало изъ далека."
   Зачалъ судья спрашивать Дурня видъ его, Дурень ничего не знаетъ, не понимаетъ; ладитъ одно, что онъ иностранный человѣкъ и только.
   -- Изъ какой же ты стороны пришелъ, гдѣ ты жилъ?
   "Гдѣ, вѣстимо пришелъ изъ нашей деревни, такъ въ своей семьѣ проживалъ.
   -- Какъ велика ваша семья?
   А Дурень не съумѣлъ трехъ перечесть и вымолвилъ: а насъ всего семь братовъ, батюшка пятый да я четвертый!"
   -- Какъ тебя зовутъ?
   "Матушка звала Демкой, а батюшка дуракомъ называлъ, такъ ужъ не знаю завѣдомо, какъ лучше оно."
   Толковали съ Дурнемъ, билися, допытывались, переспрашивали, Дурень сталъ на одномъ, хоть колъ на головѣ теши, больше-де не умѣю сказать.
   Посмотрѣлъ на него Судья, оглядѣлъ съ нотъ до головы; видитъ что парень и взраченъ и дураченъ; Вынулъ судья изъ кармана тавлинку кованую, понюхалъ табаку изъ нея, взглянулъ еще разъ на Демку упрямаго да и вымолвилъ:
   -- Ну, что съ нимъ толковать? записать его Дурня непомнящимъ родства, да назвать Дурындою!
   Вотъ отъ чего онъ Демка и сталъ зваться безроднымъ Дурнемъ Дурындою.

-----

   Говорятъ, что будто ему Дурню опять повезло, что вишь онъ портняжить сталъ: боярскіе кафтаны чужими руками выкраивать, не умѣя самъ и зипуна состебать; и вывѣску вишь повѣсилъ во всю улицу; да какъ это кажется не можетъ быть, то ужъ нечего такія рѣчи и пересказывать; а надо только рукой махнуть, да и сказать, что кончено.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

  
  
align="center">

МАРТЫНЪ СЪ ИЛЬЕЙ ЗА ВОРОЖБУ ВЪ ДѢЛЕЖЪ ПОШЛИ.

   Поутру чемъ свѣтъ, какъ я уже вамъ докладывалъ, вышли наши молодцы Илья да Мартынъ, и кобылку за собой вывели 5 вышли они; вотъ Илья и отвѣсилъ впоясъ поклонъ Мартыну лысому, приговаривая: -- дядя Мартынъ! отдай мнѣ, что баринъ далъ, твой золотой! будетъ съ чѣмъ вернуться домой, я у себя на селѣ и телѣгу куплю, и душегрѣйку куплю, да еще кое-что на протори останется.
   Посмотрѣлъ на него Мартынъ, да и захохоталъ во всю мочь. "Все еще ты глупъ, дядя Илья! а я думалъ, что ты умнѣй становишься: своимъ же добромъ меня чествуешь, за свое же толокно да своей брагой поднимаешь! Хоть пустилъ я свой смыселъ въ ходъ, а вѣдь твоя дурь простоволосая казну добыла!.. Что толковать, ты вѣдь этаго не выразумѣешь; давай дѣлежъ дѣлать! вотъ тебѣ всѣ деньги, что я съ гостей собралъ, а золота то мнѣ и не показывай; если онъ тебѣ въ руки отданъ, такъ онъ твой и есть; а дай ты мнѣ за труды рублишковъ съ пятокъ, съ меня будетъ и этаго; я найду-достану, если лѣниться не стану; а буде не подъ силу придетъ, такъ къ тебѣ притащусь; а буде съ моей легкой руки да своихъ тяжелыхъ трудовъ поразживешься, да станешь самъ большой надъ женой; то, знаю, примешь меня, какъ роднаго; а я тебѣ ничего не дѣлая дома пригодиться могу: будутъ у тебя ребятишки, отдай мнѣ въ науку, злы не будутъ, да и дураками не дамъ быть! ну, такъ что ли?.."
   А Илья уставился на Мартына, смотритъ, слушаетъ, а самъ ничего себѣ не втямлетъ, что онъ такое несетъ. Мартынъ насыпалъ ему чуть не полшапки серебряныхъ рублей и золотой сунулъ ему же въ кошель, а самъ какъ чужой, присталый человѣкъ, проситъ пяти рублей изъ милости!.. Смотрѣлъ-смотрѣлъ Илья на Мартына, что баранъ на гумно, да и вымолвилъ:-- дядя Мартынъ! что же такое? морочишь ты что ли меня?.. скажи толкомъ; чьи же это деньги, что ты мнѣ въ шапку наклалъ?
   "Э, голова глупая!" сказалъ Мартынъ съ досадою, "я уже не знаю какъ въ тебя хоть крошку вложить разума! то-то простота, хуже воровства, надоѣдаешь ты ей, что дьякъ грамотой; подай сюда шапку, безтолковщина!"
   Отдалъ опять Илья Мартыну шапку съ деньгами, а тотъ отсчиталъ себѣ десять полтинъ, положилъ ихъ въ карманъ, а остальныя всѣ высыпалъ въ кошель Ильи-простака, гдѣ лежалъ золотой, барина; да сунулъ ему за пазуху и закричалъ на него: смотри, дядя Илья, пора перестать дуракомъ-то быть! Велю тебѣ и приказываю объ этихъ деньгахъ мнѣ больше не поминать, и вонъ ихъ не вынимать, и на меня не навязывать, и держать ихъ при себѣ дотуда, пока придешь въ свою деревню отсюда!.. Ну, пойдемъ же теперь далѣе!"
   И Илья, несмѣя ни дивиться, ни перечить Мартыну лысому, отправился съ нимъ дальше отъ города тѣмъ путемъ-дорогою, по которой онъ въ городъ шелъ.
   И шли они цѣлый день, и отдыхать пріостанавливались, и ѣли, и пили, и деньги платили; теперь были не безъ гроша, не то, что за день впередъ.
   Вотъ вечерять начало, идутъ они и подвигаются на ночлегъ къ селу, а село знатное, избы все тесовыя и у каждой слуховое окно размалеванное разными красками, и двѣ боковыя тѣсницы, что передъ первымъ стропиломъ стоятъ, изукрашены разными фигурами чудными, и даже чуть не во всякой избѣ трубы выведены бѣленыя, и рѣдкая изба не крыта тесомъ, а буде которая крыта соломою, то соломою новою-золотистою, какъ будто сей-часъ съ тока принесена.
   -- Что это за село?-- Илья спрашиваетъ.
   "Это," молвилъ Мартынъ, "село Гнѣздушки, теплое что гнѣздо и привольное; это послѣдній съ тобою ночлегъ нашъ; завтра чемъ-свѣтъ нанимай телѣгу и отправляйся восвояси: а я поверну въ сторону. къ своему жилью. Пора разстаться. Здѣсь мы ночуемъ у старосты, это человѣкъ такой же, какъ ты: и добръ, и простъ, и упрямъ порой, и жены, что исправника, боится и слушается!.. Кажется завтра середа у насъ, онъ съ вечера на. базаръ отправляется; я и прош113
   лой недѣлей у него ночевалъ тожъ въ середу, такъ думаю, если прилучится мнѣ тоже встрѣтить, что прошлымъ разомъ... то дамъ я тебѣ на намять еще урокъ, да ужъ то послѣдній О.. Если и это не поможетъ тебѣ, дядя Илья, голова простоволосая, то ужъ больше отъ меня ничего не жди! Достали мы съ тобою кобылу назадъ и денегъ добыли своимъ трудомъ-потомъ, ловкимъ оборотомъ, а теперь хочется понаучить тебя, какъ съ женою жить, съ бабой ватажиться!.. Если будетъ такъ, какъ я думаю, то меня ввѣкъ не забыть, а если не будетъ, то такъ знать и быть!.. Тогда я тебѣ скажу перекрестясь не обинуючи: видитъ Богъ, хотѣлъ да не смогъ!.. Ты вѣдь съ глупу, по простотѣ, и за это спасибо скажешь? Пойдемъ же, вотъ и дворъ передъ нами.
  

10 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

СТАРОСТА, ПОТАПЪ МИРОНЫЧЬ, ЗНАКОМЕЦЪ МАРТЫНА ЛЫСАГО.

   Вошли Илья съ Мартыномъ на мощеный дворъ, крытый сверху соломою.
   Стоитъ на томъ дворѣ бурая кобыла, запряженная въ телѣгу, въ телѣгѣ устлано сѣномъ мягко на-мягко и покрыто новой рогожею; видно, что кто-то ѣхать хочетъ не съ товаромъ за продажею, а за товаромъ, за покупкою. Возлѣ той телѣги, подъ навѣсомъ, стоитъ телѣга другая, простая деревенская; Илья какъ взглянулъ на нее, такъ и вскрикнулъ: дядя Мартынъ! глянько сюда: вѣдь то моя телѣга, что подъ навѣсомъ стоитъ!
   "Молчи," сказалъ Мартынъ, "подожди, дай хозяина увидать, да съ нимъ поздороваться; а что у него на дворѣ да въ избѣ -- послѣ разглядимъ."
   Пока они такъ между собою перемолвились, вышелъ изъ избы мужичекъ въ синемъ кафтанѣ, опоясанный краснымъ кушакомъ съ желтыми полосами, въ новой поярковой шляпѣ, а на рукахъ замшевыя рукавицы зеленыя. На видъ казался онъ не очень старъ да таки и не молодъ; волосы на маковкѣ уже вытираться начали, а борода изъ черной становилась цвѣта дикаго; это былъ староста, Потапъ Миронычь, къ которому нашъ лысый Мартынъ съ Ильею въ гости шли.
   Только увидалъ Мартына Миронычь, и руками взмахнулъ отъ радости, подошелъ къ нему и шапку снялъ, и началъ цѣловаться-здороваться, и въ избу тащитъ обоихъ нашихъ путниковъ, Илью да Мартына лысаго, приговаривая: милости просимъ, други любезные, добро пожаловать!.. А я чуть было сей часъ въ городъ не отправился, и васъ подвезу, пожалуй, если вы тудажъ; а теперь рано еще, еще успѣемъ и выпить и закусить, и покалякать-побесѣдовать; а я съ тобой уже давно не видался дядя Мартынъ; ты, вишь, прошлой недѣлей былъ у меня да скоро отправился; пойдемъ-ко въ избу скорѣй!
   "Нѣтъ," отвѣчалъ Мартынъ, "мнѣ теперь куда мало времени, нѣкогда мой отецъ; а вотъ благоволи-ко намъ одолжить той телѣги, что у тебя подъ навѣсомъ стоитъ: мы запряжемъ въ нее нашу кобылку вороную, да и поѣдемъ по одной дорогѣ: мнѣ-жъ нужно тебѣ, въ пути, поразсказать кое-что."
   -- Такъ зайди-жъ въ избу; тамъ что нужно и поразскажешь, а водка у меня есть знатная; на праздникъ припасена была, да не много осталось, такъ хочу еще купить.
   "А гдѣ твоя Лукерья Пантелевна?" спросилъ Мартынъ.
   -- Пошла къ сосѣдямъ, чрезъ часъ время она вернется домой.
   "Коли такъ, надо поспѣшить!.. а старуха въ избѣ?"
   -- Нѣтъ, и тое она-жъ услала куда-то; я вотъ и поджидаю все ее, а то давно-бъ отправился!..
   "Ну, дядя Илья," сказалъ Мартынъ, обращаясь къ товарищу, "хозяинъ позволяетъ, бери телѣгу, запрягай твою вороную; да ужъ, Миронычь, позволь еліу и сбруей твоей попользоваться!.."
   -- Изволь,-- сказалъ староста.
   "Такъ запрягай же, смотри хорошенько и соломы въ телѣгу настели, и старой рогожки посмотри нѣтъ ли гдѣ; а мы пока съ хозяиномъ въ избу войдемъ, да переговоримъ, что надобно."
   Вошли въ избу Мартынъ съ Миронычемъ; Илья кинулся къ своей телѣгѣ и давай въ нее свою кобылку закладывать, и стало ему такъ весело, радостно... запрягаетъ и приговариваетъ: видно, невидавши нужды да туги, не спознаешь чужой услуги; какъ всего у насъ вдоволь, то мы о бѣдѣ-кручинѣ и знать не хотимъ, а какъ подъѣдетъ-подвернется напасть злая, такъ и своему добру прежнему, что находкѣ радъ, и кто тебѣ поможетъ, станетъ милъ, что родимый братъ; ахъ ты, Господи! ну не будь дядя Мартынъ со мной, пропалъ бы я и со шкурой и съ головой! Выть бы мнѣ волкомъ, за мою овечью простоту!
   Пока онъ калякалъ да управлялся съ телѣгою, да впрягалъ кобылку вороную, да настилалъ соломы и приладилъ все, какъ надобно, Мартынъ съ Миронычемъ вышли изъ избы, и о чемъ-то у нихъ такой крупной разговоръ идетъ, что не будь Илья радъ безъ памяти, подумалъ бы, что бранятся они.
   "Совсемъ ли готовъ?" спросилъ Мартынъ Илью."
   -- Совсемъ, почитай совсемъ; только поплотнѣй гужи притяну, да душегрѣйку... ой, бишь -- жену, тьфу! нѣтъ!.. кобылку взвозжаю -- и готовъ совсемъ.
   "Экъ у тебя жена да душегрѣйка въ умѣ вертится!.. Боюсь, Илья, врядъ ли мнѣ исправить тебя, врядъ ли пойдетъ впрокъ мой дѣльный урокъ; ну, тогда ужъ дѣлать нечего; было старанье, да попусту; впрямь долбилъ Данило, да вкось пошло долбило!.. поѣдемъ же скорѣй!"
   Сѣли Мартынъ съ Миронычемъ на телѣгу, что впряжена кобыла бурая, а Илья Макарычь усѣлся, гдѣ его вороная взвозжана, да таки и тутъ не утерпѣлъ, вымолвилъ: эко, Господи, точно вотъ опять изъ дому въ городъ ѣду за женой... то, бишь! за душегрѣйкой, пусто ее!
   Дядя Мартынъ снялся, а Миронычь все что-то хмурился, говорилъ съ Мартыномъ серьезно и отрывисто, инда Илья разслушать могъ: -- ну, говоритъ -- дядя Мартынъ, если это правда, и ты самъ не обманулся... я во всемъ, знаешь, тебѣ вѣрю: да, быть можетъ, ты самъ не такъ разглядѣлъ, и тебѣ все иначе показалося?
   "Да ужъ только сдѣлай, какъ я говорю, самъ увидишь и увѣришься; не хотѣлось мнѣ тебя огорчить, да правду жъ другу сказать надобно: еслибъ я такое дѣло противъ тебя утаилъ, то бы ты меня и другомъ не считалъ!"
   Илья мѣрекалъ, о чемъ это они раздобарываютъ, не могъ разобрать, а не утерпѣлъ, разинулъ ротъ и хотѣлъ спросить... да Мартынъ на него такъ зорко взглянулъ, инда жарко стало дядѣ Ильѣ, и онъ вмѣсто того, что хотѣлъ сказать, выговорилъ: "а что почтеннѣйшій дядюшка, Потапъ Мироновичъ, гдѣ вы эту телѣгу купить изволили?"
   -- Мужики изъ сосѣдней деревни мнѣ ее сами на дворъ привезли и за безцѣнокъ почти продали, ужъ я боюсь, полно не краденая-ль?
   Да, похоже на правду, подумалъ Илья, и въ отвѣтъ понукнулъ только свою вороную, хотя бы это и не подобно было: она и такъ хорошо везла.
   Ѣхали они все по большой дорогѣ, къ городу, а какъ деревни не видать стало, то Миронычь и поворотилъ въ сторону.
   -- И мнѣ тудажъ?-- спросилъ Илья.
   "Вѣстимо дѣло, голова безтолковая!" отвѣчалъ Мартынъ.
  

11 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

НОВЫЯ ХИТРОСТИ МАРТЫНА ЛЫСАГО.

   Проѣхали недалеко проселкомъ, завиднѣлась въ дали деревушка; Миронычь остановилъ свою кобылку бурую и Илья тожъ. Слѣзъ лысый Мартынъ, подошелъ къ нему: "ну-ко, поднимайся съ телѣги долой."
   Вылѣзъ изъ телѣги Илья; "приподними-ко ее"спереди!" сказалъ Мартынъ. Илья приподнялъ Лысый Мартынъ вынулъ чеку, снялъ колесо, да какъ стукнетъ имъ по оси, такъ и хряснула! "Ну, стой же здѣсь Илья; вишь телѣга твоя отъ труднаго пути изломалася!.. Смотри-жъ, буде спросятъ, такъ и сказывай!.. Подожди же здѣсь, мы пришлемъ за тобой,"
   Сѣли опять Мартынъ съ Миронычемъ въ телѣгу свою и поѣхали къ деревушкѣ; а Илья остался у сломаной телѣги и думаетъ: чтой-то дѣлаетъ дядя Мартынъ, пусто его знаетъ! добылъ было мнѣ телѣгу назадъ; была она здорова, цѣлехонька, нѣтъ, вишь ты, надо ему было ось сломать!.. нелегкій отгадаетъ, къ чему такая потѣха глупая! да впрочемъ и то сказать, если онъ уже вчера и самъ хромалъ, что журавль подстрѣленый, то почемужъ сегодня и телѣгѣ. не ковылять по его милости! кто знаетъ, можетъ быть тоже оно тутъ нужно такъ!
   Чрезъ нѣсколько минутъ бѣгутъ изъ деревни два мужичка и ташутъ за собою ось новую; прибѣгли къ Ильѣ, давай прилаживать, а сами разспрашиваютъ: "какъ это вы сломали, ай на косогоръ наѣхали?"
   -- Да,-- отвѣчалъ Илья,боясь правду не кстати сказать.
   "А вѣдь экая здоровенная!.. ее и обухомъ бы не скоро перешибъ!"
   Вотъ пока кобылку разпрягли, вынули ось старую, приладили новую, взяли лагунку да новую ось смазали дегтемъ, надѣли колеса, воткнули чеки -- ужъ добрый часъ прошелъ, и отправились въ деревушку съ Ильей.
   Подъѣхали къ первой избѣ, выходитъ оттуда Мартынъ и спрашиваетъ: "что, готова-ль? хорошо-ль пришлась?"
   -- Хорошо дядя Мартынъ,-- сказалъ Илья,-- да на что это ты?..
   Мартынъ не далъ ему выговорить, схватилъ за воротъ и потащилъ въ избу, приговаривая: "много будешь знать, скоро состарѣешся, станешь дѣдъ или лысъ, или сѣдъ!"
   Вошли они въ избу, сидитъ тамъ Миронычь съ сѣдымъ старикомъ, а передъ ними стоитъ горѣлка съ закускою. Миронычь такой угрюмый; не ѣстъ-не пьетъ, а старикъ-весельчакъ то и дѣло подливаетъ себѣ да его чествуетъ.
   "Вотъ, дядюшка Захаръ," сказалъ Мартынъ, встащивши Илью, "вотъ по чьей милости мы въ гостяхъ у тебя! понесла его нелегкая черезъ пень черезъ колоду, лошаденка озартная, вотъ дѣла и надѣлала!"
   -- Сидоръ да Лука въ городѣ живетъ, а грѣхъ да бѣда на кого не живетъ!.. чтожъ дѣлать? Теперь стоитъ выпить съ горя и все пройдетъ... ну-ка землякъ, какъ тебя велишь чествовать?..
   "Зови его Ильей," прибавилъ Мартынъ, "поднеси проста то и скажи такое слово: пей, молъ, Илья-простякъ, выпивай до дна, наживай ума! Вѣкъ не знай грамоты, а толкуй какъ по писаному, вотъ и люди будутъ дивиться и самъ будешь радъ!.. Не такъ ли сватъ?"
   Старикъ засмѣялся и вымолвилъ Миронычу: -- а что зять, буде хочешь меня къ себѣ въ гости звать, то ужъ дай я поѣду на твоей телѣгѣ съ сватомъ Мартыномъ: онъ такой веселый, что съ нимъ и умереть будетъ не скучно, буде смерть придетъ; а тебя землякъ Илья на своей телѣгѣ свезетъ -- вишь ты какой что-то угрюмой сталъ; съ тобой негоде ночью, а и при солнцѣ ѣхать, такъ все равно, что въ пору осеннюю, въ гололедицу студеную!
   "Да мы такъ и хотѣли," отвѣчалъ Мартынъ: "только знаешь что, дѣдушка Захаръ, пусть они теперь поѣдутъ впередъ, а мы черезъ часъ отправимся. Свату-то Миронычу надо еще тамъ въ селѣ кой къ кому завернуть, да и къ нашему пріѣзду велѣть приготовить кой что; а нето онъ станетъ разъѣзжать дома по избамъ, намъ не ждать его стать. А мы и одни доплетемся теперь; вишь ночь-то какая ясная! свѣтлый мѣсяцъ, что дѣвушка красная, такъ и смотритъ во всѣ глаза!"
   Дѣдъ Захаръ не перечилъ.
   Вотъ вышелъ изъ избы Мартынъ и Илью вывелъ,-- пора, говоритъ, отправляться; поди-ко приготовь все какъ слѣдуетъ; небось у тебя и солому-то всее новытрясло?.. дѣдушка Захаръ! одолжи соломки земляку Ильѣ I"
   -- Да тамъ, на здоровье, хоть десятокъ сноповъ бери!-- отвѣчалъ старикъ Захаръ.
   Вотъ вышли Мартынъ съ Ильей, пошли на задворокъ; выбралъ Мартынъ большой снопъ соломы и положилъ къ Ильѣ въ телѣгу.
   -- На чтожъ это?-- спросилъ Илья,-- у насъ и такъ вдоволь этаго снадобья!
   "А вотъ слушай, что я тебѣ скажу; да еще говорю, хорошенько помни, о чемъ накажу] Поѣдете вы съ Миронычемъ, на полдорогѣ онъ ляжетъ, завернется въ снопъ; ты его и укутай, увяжи хорошенько, чтобъ не было замѣтно, что въ соломѣ человѣкъ запрятанъ лежитъ; пріѣдешь къ его избѣ, просись ночевать, что молъ Потапъ Мироновичъ велѣлъ его дома до утра ожидать; когда впустятъ въ избу, возьми этотъ снопъ да подъ лавку и по ложь, а самъ завались на палати и притворись будто уснулъ крѣпко на-крѣпко; что въ избѣ ни будетъ дѣлаться, ты отвѣта ни на что не давай и голоса не выказывай; а когда услышишь, что въ дверь избы стукнутъ три раза, то скажи громко: развернись соломка! да и самъ съ палатей прыгай тотчасъ! смотрижъ ничего больше не распрашивай, а дѣлай все по сказанному, какъ по писанному; тогда и спознаешь, отъ чего слѣпой ощупью идетъ, а зрячій зачѣмъ черезъ лужу камушки кладетъ: смекнешь, что они, идя однимъ путемъ-дорогою, думаютъ разное а схожее: одинъ боится родную голову разшибить, а другой жалѣетъ головъ загрязнить, хоть они и къ старымъ голенищамъ придѣланы!.. Вотъ что.
   Изъ послѣдняго ничего не взялъ въ толкъ Илья, а только старался запомнить, что ему Мартынъ попережъ наказывалъ.
  

12 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ЛУКАВСТВО МАРТЫНА И СМЫШЛЕНАЯ ПѢСНЯ ЛУКЕРЬИНА.

   Такъ и сталося.
   Поѣхалъ Миронычь впередъ съ Ильей на его кобылкѣ вороной, на его телѣгѣ вновь по чиненой; отъѣхали по я пути, велѣлъ Миронычь снопъ развязать и залегъ въ него; а Илья укуталъ, увязалъ, оглядѣлъ кругомъ, и примѣтъ нѣтъ, что въ снопѣ лежитъ староста; засѣлъ и отправился къ дому Потапа Мироныча.
   Подъѣзжая къ воротамъ, видитъ Илья свѣтъ въ окнахъ, слышитъ шумъ въ избѣ, будто пирушка тамъ идетъ веселая!.. Только стукнулъ онъ въ ворота тесовыя, вдругъ и стукъ утихъ, и свѣтъ уменшился; еще стучитъ Илья Макарычь, слышно: подходитъ къ воротамъ кто-то и спрашиваетъ: "кого это Богъ принесъ! чего такъ поздно надобно?"
   -- Да нужно ночлега,-- отвѣчалъ Илья.
   "Ступай къ другимъ, почтенный, здѣсь не принимаютъ."
   -- Нельзя къ другимъ: мнѣ самъ Потапъ Миронычь велѣлъ у него ночевать.
   "Если такъ, то подожди, я самой хозяйки спрошу."
   Вздохнулъ въ соломѣ Потапъ Миронычь, а Илью Макарыча такъ лихорадка и бьетъ; -- ну, думаетъ, что-то не просто идетъ... чему-то быть далѣе!..
   Прошло добрыхъ полчаса; отперли ворота, впустили на дворъ; сказали неласковымъ голосомъ: "добро пожаловать О да прибавили въ полголоса: вотъ чортъ не въ пору принесъ!"
   Струхнулъ немного Илья Макарычь, а побоялся дѣлать не такъ, какъ приказано; прикинулся усталымъ и тихонею; сказалъ бабѣ, которая впустила, полу шопотомъ: "мнѣ мѣста не много надобно, только-бъ до тепла довалиться и усну сейчасъ А самъ взялъ снопъ соломы что со старостою и шасть въ избу.
   Горитъ на столѣ свѣтецъ; хозяйка на лавкѣ лежитъ; а передъ покутою, за занавѣсомъ, какъ вслушался Илья, сопитъ что-то, точно боровъ откормленный.
   "На что это солому-то взялъ?" спросила Илью старуха, вернувшись въ избу.
   -- Да я думалъ, бабушка, что будетъ уснуть не-начемъ, анъ вишь у васъ и печь и палати есть; такъ положу-жъ снопъ подъ лавку, не надать онъ мнѣ; а самъ завалюсь на палати, буде изволите; такъ съ дороги соснуть хочется, что кажись дня бы три проспалъ!
   "Пожалуй, лягъ себѣ, сказала старуха; я сама твою лошадь распрягу, а ты усни себѣ, если хочется."
   -- Спасибо, бабушка!-- отвѣчалъ Илья, сунувъ снопъ подъ лавку, залѣзъ на палати и черезъ минуту давай храпѣть, будто крѣпко заснулъ... А самъ чуткимъ ухомъ прислушиваетъ, зоркимъ глазомъ подглядываетъ... старается разгадать, провѣдать, для чего-де такая исторія дѣлается?..
   Вотъ видите, люди добрые,-- и нашъ Илья-простакъ хитрить принялся! и онъ хочетъ околицей на прямой путь напасть, и у него родилася смышленость темную думу красными рѣчьми закидывать... Правду говорятъ, что нужда заставитъ и коваля сапоги строчить, и коновала быть лекаремъ!
   Прошло съ четверть часа, Илья нашъ храпитъ на палатахъ, а самъ черезъ щель въ избу поглядываетъ... И стало въ избѣ становиться свѣтло... Появилась свѣча на столѣ, и кувшинъ съ брагою, и фляга съ настойкою, что Миронычь Мартына угощалъ, и вынутъ изъ печи пирогъ подовый большой, и гусь жареный, и вылѣзъ изъ за на вѣса молодой дѣтина, съ бритой бородой, въ нанковомъ длиннополомъ сюртукѣ, въ лощеныхъ сапогахъ, городской работы; и хозяйка встала да на лавкѣ сидитъ, да придвигаетъ къ себѣ дѣтину длинпополаго, да улыбается ему, а сама, на настойку, да на гуся, да на палати показываетъ: "кушай-де да нишни: чужакъ въ избу взлетѣлъ!"
   Вотъ длиннополый дѣтина, видно малый не промахъ, подсѣлъ къ хозяйкѣ, и то потреплетъ по плечу и по прочешу, то ущипнетъ такъ, что чуть не взвизгнетъ она, а другой рукой подливаетъ себѣ настойку въ стаканъ, да хлѣбаетъ, да пирогъ съ гусемъ оторачиваетъ.
   И хозяйка Лукерья тожъ хохочетъ что мочи на его шутки умныя, треплетъ его по краснымъ, что кумачь, щекамъ и прихлебываетъ изъ кувшина браги и раздобарываетъ разныя разности.
   Вотъ какъ они видно путемъ понаклюкались, настойки да браги поубавили, пирога да гуся поупрятали, стали громче раздобарывать... гдѣ вѣдь весело хватишь -- и опаски нѣтъ.
   "А ну, драгоцѣнная Луша, или правдоподобнѣе сказать Лукерія, а по латынскому -- Лукреція -- чмокни меня еще разъ, да и затяни давишшою пѣсню, или правильнѣе стихословіе съ виршами, а я подтяну... пѣніе произойдетъ знатное!"
   -- Да вонъ тамъ какой-то дуракъ завалился, мужа ждетъ,-- сказала Лукерья въ полголоса"
   "Ничего; все яко прахъ! Вишь онъ храпитъ съустали, гдѣ ему, дурню, помѣшать нашимъ пріятностямъ... Ну, катай небось!"
   Встала Лукерья съ лавки и давай что-то пѣть да подплясывать; на нее глядя и длиннополый дѣтина вылѣзъ изъ за стола. Прежде тихо, а потомъ громче, такъ, что нашъ Илья, еслибъ и на дворѣ въ клѣти спалъ, то разслушалъ бы и голосъ и слова хитрой пѣсни, что пѣла Лукерья съ длиннополымъ дѣтиною.
   Разслушалъ и смѣкнулъ нашъ Илья про все, что такое дѣялось и для чего староста въ снопъ соломы залегъ; смѣкнулъ и про себя горемычный Илья: пошелъ ему въ прокъ Мартыновъ урокъ; и пѣсню-то Илья на память затвердилъ; вотъ какъ вишь она и пѣлася:
  
   ЛУКЕРЬЯ своимъ бабьимъ голосомъ, скороговоркою.
  
   Мужъ поѣхалъ на базаръ,
   Покупать женѣ товаръ --
   Тудабъ ему не доѣхать,
   Оттуда бы не пріѣхать.
  
   ДЛИННОПОЛЫЙ ДѢТИНА басомъ, съ разстановкою.
  
   А пріѣдетъ -- ничего:
   Въ кнутовищи мы его!
  
   ОНА.
  
   Онъ мнѣ купитъ кумачу,
   Я скажу, что не хочу!
   Тудабъ ему не доѣхать,
   Оттуда бы но пріѣхать!
  
   ОНЪ.
  
   А пріѣдетъ -- не бѣда:
   Пріударимъ въ два кнута!
  
   ОНА.
  
   Онъ -- ласкаться, цѣловать...
   Я -- кусаться да щипать.
   Тудабъ ему не доѣхать,
   Оттуда бы не пріѣхать!
  
   ОНЪ.
  
   А пріѣдетъ -- ничего:
   Въ кнутовищи мы его?
  
   ОНА.
  
   Чортъ ему лишь будетъ радъ,
   Какъ вернется онъ назадъ!..
   Тудабъ ему не доѣхать,
   Оттуда бы не пріѣхать.
  
   ОНЪ.
  
   А пріѣдетъ -- не бѣда:
   Карачунъ ему тогда!
  
   Слушалъ, слушалъ Илья; ну, и его за чужое добро стало зло разбирать; примѣрилъ онъ и къ себѣ это полотнище: -- да, говоритъ, не хитро дѣло, не мудрено, если и моя жена теперь такого же кумача поджидаетъ!.. Инда вздохнулъ Илья съ горя, да и молвилъ вслухъ:
   "Соломонька!.. слушай, слушай!."
   -- Что это?-- спросила струся Лукерья у дѣтины длиннополаго,-- никакъ пріѣзжій что-то сказалъ?
   "Да слышь, онъ, съ просонья, про солому бредитъ, что подъ лавку сунулъ давича... начинай еще!"
   Тутъ три раза стукнули въ дверь.
   -- Ну-ко, соломенька, развернись!-- вскрикнулъ Илья, да и бросился внизъ.
   Дверь растворилась настежь въ избу и появились у порога лысый Мартынъ да тесть старосты Мироныча, Лукерьинъ отецъ; а снопъ соломы, что Илья принесъ, выкатился изъ подъ лавки, поднялся, сталъ прямо и ну метаться по избѣ на диво старику Захару, да Лукерьѣ хозяйкѣ, да гостю-дѣтинѣ длиннополому... Эти двое и руки опустили и прижались каждый въ особый уголъ; а дѣдъ Захаръ Мартына разврашиваетъ:
   "Что-де такое тутъ дѣется?"
   "Вотъ тотчасъ спознаешь!" сказалъ Мартынъ да и заголосилъ: "А ну, соломка, будетъ плясать: вѣдь радости не много, хоть и есть куражъ!"
   Порастрепался снопъ мечучись туда и сюда, обвалилась солома, и явился изъ него, предъ изумленныхъ зрителей, староста Миронычь собственною особою!..
   Что дальше было, разсказывать нечего; сами, будьте здоровы, догадаетесь!.. Только надожъ къ рѣчи прикинуть пару-другую словъ, что бы наша сказка не кургуза была.
   Мартынъ съ Пльей проводили, какъ надо гостя незванаго, дѣтину длиннополаго -- насилу сердяга ноги унесъ. Дядя Илья такъ озартачился, что изъ силъ выбился, дубася его то по бокамъ, то по подзатылицѣ: ему такъ и мерещилось, что онъ не Лукерью-старостиху, а свою жену въ такомъ передѣлѣ засталъ.
   А дѣдъ Захаръ съ Миронычемъ принялись съ Лукерьей управляться-вѣдаться; проворный Мартынъ гдѣ-то старостѣ, про такой случай и арапникъ припасъ; такъ этимъ инструментомъ такъ вспарили старостиху, что она съ мѣсяцъ не могла ни сѣсть ни прилечь иначе, какъ къ небу затылкомъ, а глазами въ земь.
  

13 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ПОСЛѢДНЯЯ ПРОСЬБА ИЛЬИ ЖЕНАТАГО

   Мартынъ съ Ильей и дѣдъ Захаръ, съ котораго отъ такой передряги и хмѣль соскочилъ, переночевали у Мироныча, хоть безъ большаго веселья, да, послѣ работки, соснули крѣпкимъ сномъ; а на утро каждый отправился во свояси.
   Мартынъ Ильѣ и телѣгу у Мироныча выпросилъ а тотъ узнавши, что она и прежде ему принадлежала, отдалъ съ радостью. Да Илья, бравши телѣгу, и благодарствуя за нее Мироныча, вымолвилъ послѣднюю просьбу свою:
   -- Потапъ Миронычь! думаю я, сердечно желаю, чтобы моя дума была правая; теперь больше чай не понадобится тебѣ арапникъ твой?.. Благоволи его со мной отпустить! Сердцемъ чую, что не обойдусь безъ него!
   Миронычь было поупрямился такую вещь нужную для обихода домашняго другому отдать, да Мартынъ упросилъ; обѣщалъ, если понадобится, другой про него добыть.
   И Мартынъ, выѣхавши изъ деревни, прощается съ Ильей. Заплакалъ Илья Макарычь, разставаясь съ такимъ золотымъ товарищемъ; и, какъ отца роднаго, просилъ Мартына извѣстить его, а буде можно, хотя навсегда жить припожаловать! Мартынъ обѣщался это сдѣлать, если такой случай придетъ; а до свиданія взялъ слово съ Ильи, вспоминать почаще про ихъ похожденія.
  

14 ПРИКЛЮЧЕНІЕ.

ЧТО ИЛЬЯ ПРИНЕСЪ ВЪ ГОСТИНЕЦЪ ЖЕНѢ.

   Вотъ такъ-то Илья Макарычь и пріѣхалъ домой, и съ кобылой вороной, и съ телѣгою своей, на которой поѣхалъ, и съ деньгами, сколькихъ бы ему не выторговать, и съ лишнимъ умкомъ въ головѣ, и съ дорогимъ совѣтомъ и съ славнымъ гостинцемъ для жены: съ новымъ ременнымъ арапникомъ.
   Хотя онъ не замѣтилъ дома никакого безпорядка, или чего похожаго на такое, что видѣлъ у Мироныча; однако на все поглядывалъ изъ подлобья.
   Вскочила жена Агафья, начала его ласкать, миловать, объ городѣ распрашивать, о хорошемъ пути, о торговлѣ довѣдоваться... Онъ уже было и забылся опять, и опять было готовъ женѣ насказать всякой всячины... А какъ стала Агафья толковать о душегрѣйкѣ кумачной, да приставать, чтобы Илья скорѣе показалъ ее, такъ у него ретивое и заворочилось, такъ его потъ и прошибъ опять, такъ въ головѣ и завозилось все, что онъ видѣлъ у старосты!.
   А баба Агафья молчаніе его за насмѣшку почла, и высмотрѣвши все, увидѣвши, что кумачу и духа не пахнетъ... давай по прежнему ругать Илью; давай его позорить да досадывать, толкаетъ въ телѣгу, гонитъ въ городъ опять кумачу покупать.
   Вотъ ужъ тутъ-то нашъ Илья вполнѣ рѣшился выполнить совѣтъ Мартына лысаго, сказалъ серьезно и толкомъ женѣ: "Эхъ Агафьюшка! неужели ты думаешь я позабылъ тебя?.. Я привезъ тебѣ душегрѣйку кумачную готовую и строченую... да нарочно ее пока въ клѣть отнесъ, чтобы ты не вдругъ обрадовалась!"
   Кинулась любопытная Агяфья за душегрѣйкой въ клѣть, а Илья за ней... ину грѣть душу Агафьи арапникомъ, приговаривая разныя слова полезныя, и надавалъ ей тамъ совѣтовъ хорошихъ, и разныхъ именъ ласковыхъ.
   Прошло съ мѣсяцъ, всѣ сосѣди и сосѣдки дивовать начали: "что-де, толкуютъ, стало съ Агафьей?.. Бывало она ни намъ въ рѣчахъ не уступитъ, ни мужу пикнуть не дастъ, а теперь, какъ съѣздилъ Илья въ городъ, стала баба такая тихая, скромная, что любо смотрѣть!.. Ужъ не привезъ ли онъ зелья какого съ собой? ..
   -- Да и то еще диковинка: тиха, скромна стала Агяфья, а вѣдь какъ взбѣленится, разсердится, если кто помянетъ про душегрѣйку кумачную, или хоть просто про кумачь одинъ!..
  

IV.
СКАЗКА
О
КРЕСТЬЯНИНѢ ЯКОВѢ, ПО ПРОЗВАНІЮ ПРОСТАЯ ГОЛОВА.

   Милости просимъ, господа почтенные! Кому угодно Русскихъ щей разхлебать, разъѣсть Руской каши гречневой? Не все же намъ кушать съ перцемъ французскій супъ! Не къ ночи, а ко дню будь помянуто, не приведи намъ господи читать страсти этакія! У насъ на Руси такъ не водится, возмите любую Гисторію, въ ней сговорятся колдуны съ злыми вѣдьмами, убьютъ богатыря на повалъ, на смерть; размечутъ тѣло бѣлое но чисту полю; откуда ни возмется старичекъ-добрячекъ, съ сѣдой бородой въ триста лѣтъ молодой, притащитъ живой, да мертвой воды, вспрыснетъ разъ, вспрыснетъ два -- и ожилъ богатырь, и всталъ онъ опять какъ ни въ чемъ не бывалъ живехонекъ, лишь развѣ промолвитъ: чтодолго-де спалъ! И пойдетъ опять кутить по бѣлу свѣту, да еще къ концу, глядишь, и женится. Вотъ это-то намъ и наруку; читаемъ мы это безъ устали: и страшно, и любо, и весело.
   Не угодно ли будетъ послушать вамъ, люди добрые, вотъ такую-то Гисторію. Начинаю я разсказывать моимъ братцамъ-товарищамъ, съ которыми я вмѣстѣ росъ, ладилъ и ссорился. Пристали ко мнѣ, отдыху нѣтъ: сказку имъ скажи, да правду имъ сложи, да еще въ добавокъ и пѣсню спой; и все это сдѣлай съ мѣста не сходя, рукъ не отводя!
   Хитеръ вы народъ! подумалъ я; сталъ считать, да расчитывать, умомъ-разумомъ раскидывать: скажи имъ сказку, за правду почтутъ, скажи имъ правду, сказкой назовутъ, а пѣсенъ пѣть я совсѣмъ не гораздъ. Есть въ нашей сторонѣ Украинской казакъ-молодецъ, вотъ этотъ, такъ мастеръ, не намъ чета; разскажетъ тебѣ сказку разумную -- и правда въ ней есть; станешь слушать, забудешь и пить и ѣсть. Загадаетъ тебѣ загадку вотъ хоть эдакую: трое шли, пять рублей нашли; семеро пойдутъ, много ли найдутъ? Бьешься, бьешься, никакъ не смѣняешь. Бывало мѣломъ, на черной доскѣ, выводишь фигуры мудреныя, ставишь азъ, да буки французскія, а и тутъ задачи эдакой вѣкъ не выведешь. Вотъ его-то послушайте, братцы товарищи, такъ позабудешь, что варенухой, что борщемъ зовутъ. Говоритъ онъ, что его сказки будничныя, а признаться по чистой совѣсти дай Богъ ихъ слышать и въ великой день.
   Ну, ужъ нечего дѣлать, пришлося начать, придетъ покончатъ, только чуръ моей сказки не перебивать; кто перебьетъ, тотъ самъ начинай! Садитесь же въ кружокъ, да всѣ передомъ, и пойдетъ все съ начала, да чередомъ, всякъ себѣ смѣкай, да на усъ мотай. Будь не красна моя сказка, не мудрая, за то вѣдь и работа-то не трудная, не самъ я ее слагалъ, а такъ Богъ послалъ, слыхалъ я ее отъ старосты Фоки, прозвищемъ Красной усъ, такъ ужъ будетъ вамъ любо не любо, я за вкусъ не берусь; впрочемъ есть такая поговорка: не о томъ рѣчь, что некуда лечь, а о томъ рѣчь, чтобы было что печь; дескать будешь сытъ, такъ и дѣлу квитъ, наѣшься какъ на убой, да и Богъ съ тобой.
   Такъ вотъ, други, и послушайте; это сказка не сказка и не присказка, начало съ начала, середка на половинѣ, а конецъ промѣлю, такъ не будетъ и въ поминѣ.
   У нѣкоего мужичка богатаго, разумнаго, тороватаго были усъ, да борода, да жена молода; усъ посалитъ, бороду погладитъ а съ женой не поладитъ; то ей дай, да другое ей дай, сшей сарафанъ, купи запайку; этаго накупишь, еще подавай! Плохо пришло дядѣ Якову, хоть велика мошна, да вся изошла, а Марфѣ женѣ нѣтъ и нуждушки, нашей ей обновы, самъ хоть волкомъ вой! Ну вотъ братцы-товарищи, видно, что жениться не всѣмъ хорошо!
   Думаетъ нашъ Яковъ, инда одурьвзяла, хоть итти себѣ въ лѣсъ, да повѣситься, загубить молодецкую голову съ горькой думою. Вѣдь кто этаго на свѣтѣ не вѣдаетъ: коли пустъ кошель, тяжко на сердцѣ. Думалъ онъ долго и не выдумалъ, что ему дѣлать съ головой своей. Между тѣмъ приходитъ время тяжкое, ходитъ выборный по деревнѣ, да по окнамъ стучитъ: "эй міряне, эй людъ честной! везите оброкъ на господской дворъ!" Обмерло сердце у Якова, опустились его руки: пуста мошна! Идетъ онъ къ своей женѣ, повѣся голову. "Нутка, Марфутка, раздѣлывайся, все я въ тебя прожилъ, теперь сама, какъ хошь! "Батюшки свѣты, какъ вскинулась Марфа Сидоровна. И пьяница ты, и такой сякой, и тамъ-то тебя видѣли, и то-то ты пилъ!"
   Заголосила, завопила... заткнулъ Яковъ уши, да вонъ изъ избы; а Марфа на сходку, да къ старостѣ. "Батюшка родной, Трифонычь! Заступись за меня горемычную, измучилъ меня мужъ мой-тиранъ, не на-что хлѣба купить, печемъ оброка платить!" Трифонычь былъ вдовой мужикъ, позабылъ, какъ жены и блины пекутъ, какъ шьютъ себѣ платье новое, какъ допекаютъ мужей обновами, ну да онъ и бабъ-то молодыхъ жаловалъ!.. Пожалъ плечьми, головой покачалъ и велѣлъ позвать дядю Якова. Туда-сюда кинутся, нѣтъ нигдѣ.
   "Не поѣхалъ ли по дрова?" молвилъ Трифонычь. И, нѣтъ, затрещала Марфа Сидоровна; чай гдѣ ни будь пьянствуетъ.
   Вотъ собралася сходка православныхъ мірянъ, загутарили мужичьки о томъ, о семъ, кто: великъ оброкъ, кто: староста строгъ, съ кого недоимки, кого въ рекруты; шумятъ и гомятъ, ажъ въ деревнѣ стонъ; но вотъ почти все и покончили, палками землю поутыкали; надсѣлося горло, усталъ языкъ, дядя Яковъ не является. Видно дѣлать съ нимъ нечего! Выходитъ Трифонычь впередъ и такую міру рѣчь ведетъ: "вѣдомо вамъ, мужички православные, есть въ нашемъ міру крестьянинъ Яковъ простая голова; былъ онъ мужичекъ достаточный, было у него добра всякаго и богатства такого, что и намъ дай Богъ, да видно все не впрокъ пошло, протранжирилъ онъ все, какъ вы знаете, не даетъ ни оброка боярину, ни о домѣ, ни о прочемъ не старается! Вотъ у него, примѣромъ сказать, жена-баба хозяйка хорошая, нечѣмъ укорить, не чѣмъ глазъ уколоть, а онъ съ ней живетъ, что кошка съ собакою! стало, отъ него нечего и ждать добраго. Говорится въ Священномъ Писаніи: гнилое дерево порубается, сирѣчь-худая трава изъ поля вонъ, и такъ по моему сужденію, отдать его нынѣшній наборъ въ некруты? а? какъ вы думаете, мужичка православные?..
   Начались пересуды, да разсуды; двое похвалятъ, а сто выругаютъ; тотъ и виноватъ, кого нѣтъ на глазахъ, ужъ это въ свѣтѣ водится, эта привычка не сальное пятно: ее французскій портной ни какой не выведетъ.
   -- Правда, сказалъ кудрявый Антонъ, былъ богатъ Яковъ и мнѣ помогалъ; отпустилъ мнѣ на раззаводъ коровенку, ну, да я ему намедни барана далъ! "Истинно такъ," молвилъ рыжій Егоръ; "года съ три назадъ, одолжилъ онъ мнѣ четверть ржи, ну, я аномнясь, для его поросятъ припасъ отрубей четверикъ!" Передавалъ онъ иногда и деньжонокъ въ долгъ, "сказалъ кривой Мартынъ," ну такъ я ему на дняхъ, пособилъ плетень городить! "Нѣтъ, братцы, неча таить, прибавилъ черный Степанъ, былъ Яковъ парень, мало этакихъ, что ни попроси, нѣтъ отказу ни въ чемъ, всякъ ему бывало, въ поясъ кланивался, а какъ стало вотъ мало, нападки пошли, какъ у Сеньки да деньги -- Сенюшка-Семенъ, а у Сеньки ни деньги, такъ чертъ ли въ немъ! Да и Трифонычь-то съ Спиродоновной..." Но видитъ Степанъ, что его никто не слушаетъ, прижался къ углу и думаетъ: видно обухомъ не срубишь избы, видно языкомъ не слизнуть бѣды, еще самому, пожалуй, достанется; и то сказать: мнѣ какая стать, сломать свое ребро за чужое добро, а лучше болтать что другіе врутъ! "Такъ всѣ поквитались съ дядей Яковомъ, никто ему не долженъ, одинъ онъ виноватъ; завопили міромъ: забрить ему лобъ!
   Глядь.... идетъ и самъ дядя Яковъ, будто съ неба упалъ, съ ноги на ногу переваливается, словно какъ и въ прошлые годы!
   "Вотъ онъ! вотъ онъ! закричали всѣ, только завидѣли издали, точно какъ на волка затукали.
   -- Бью міру челомъ, поклонъ старостѣ! сказалъ дядя Яковъ, вступая на сходку.
   "Милости просимъ!.. отвѣчалъ Трифонычь, усмѣхаясь; "ну-ко Яковъ-братъ, хоть ты радъ иль не радъ, разкажи-ка, долго ль ты будешь такъ маить насъ, аль мірскія деньги нахальныя, что намъ платить за тебя?"
   -- Да окстись, дядя Трифонычь! Развѣ за меня коли плачивали?
   "Не плачивали, такъ приходитъ платить, голова не разумная; онъ же еще озарничаетъ передъ міромъ всѣмъ!"
   -- Не озорничаю, а правду баю. Кто тебѣ сказалъ, что за меня другія поплатятся? Въ чужой мошнѣ не въ своей квашнѣ, не смѣняешь: если ли тѣстно али пусто мѣсто! Что я міру повиненъ и самъ отдамъ!
   "А чемъ-то отдашь, у тебя, коли, и всего живота продать, на кафтанъ не собрать!
   -- Не тужи, Трифонычь, что у батрака животъ болитъ, а тужи, что онъ кашей набитъ! Многодь за мной неустою, изволь сказать?
   "Самъ знаешь, не первый годъ платишь; почемъ за тягло, самъ смѣкай!"
   -- Хм! молвилъ Яковъ; такъ на, отщитаи!
   Вынулъ свою кису, брякнулъ на столъ, перевернулъ къ верху дномъ... Ахъ ты, мой Господи! У всѣхъ глаза такъ и повыскакали: все-то имперіялы, да рублевики! Трифонычь струсилъ, ну оглядывать: да не сталъ ли ужъ Яковъ нашъ оборотнемъ! Всѣ рты поразинули.
   Дядя Яковъ оброкъ отщиталъ, деньги поклалъ и пошелъ домой, какъ ни въ чемъ не бывалъ.
   Поглядѣли мужички другъ на друга, погладили бороды, да понурили головы, почесалъ затылокъ Tрифонычь, призадумалась и Марфа Сидоровна. Хочется ей узнать, такъ что Господи, гдѣ это Яковъ денегъ досталъ?.. Бабье сердце что глиняной горшокъ: вынешь изъ печи, онъ пуще кипить.
   "Погоди жъ, думаетъ она, "я тебѣ дружку отплачу за это. Прятать деньги отъ жены -- гдѣ это видано! прикинулся такимъ, что у него копѣйки нѣтъ, а теперь вишь! Все это мнѣ на зло дѣлаетъ!.."
   Но хитра жъ и Сидоровна: стала вдругъ такая тихая, смирная: въ людяхъ ли сидитъ, только слушаетъ, да глядитъ, воротится ль домой, не замутитъ водой; самъ Яковъ не надивуется, да ужъ тали это полно Марфа жена. Бывало онъ только на дворъ, она: и плутъ ты и воръ, по чужимъ людямъ шляешься, болтаешься, отъ жены-отъ дому отбиваешься; хоть всего въ домѣ вдоволь, она себѣ ворчитъ да ругаетъ: и того нѣту, и эта то нѣту; коровъ, хоть бы те у самаго барина, а ей купи масла на блины; все поле хлѣбомъ засѣяно, а ей давай муки на пироги; ни за что нѣтъ спасибо, а за все брань, да попрекъ! Теперь стала баба та жъ да не та, ниже травы, тише воды; даже вся деревня диву далась; во всякой избѣ только и толкуютъ, что про Якова да про Марфу Сидоровну. Вѣдь мы про людей вечеринку, а люди про насъ и всю ночь не спятъ. Говорятъ головы умные: видно Яковъ денегъ не путемъ досталъ, спознался онъ съ нечистою силою, даже и жена-то передъ нимъ пикнуть не смѣетъ! Судятъ всѣ, да рядятъ, да мѣрекаютъ; кто говоритъ, что видѣлъ, какъ Яковъ ѣздилъ въ другое село къ колдуну Запѣкалѣ, кто что онъ подъ вечерокъ повытрясъ у кого-то изъ кармана лишнее, то есть просто-ободралъ, какъ липку; кто говоритъ, что давно по деревнѣ ходитъ кладъ въ видѣ рыжаго теленка, да попался подъ руку Якову, а онъ его, благословясь, стукнулъ обухомъ, вдругъ изъ теленка и сталъ мѣшокъ съ золотомъ! Вотъ всякой этакъ и смѣкалъ и другому пересказывалъ за правду. На чужой ротокъ не накинешь платокъ; дѣло не дѣло, а наскажутъ на чьей избѣ ворона сидѣла. Дошли эти слухи до Якова, онъ улыбнулся, погладилъ усъ лѣвою рукою, а правою поднесъ ко рту кружку, да прихлебнулъ домашней браги, а у завистниковъ разскащиковъ и по усамъ текло, да въ ротъ не попало. Приходитъ великій праздникъ Николинъ день; ждетъ Яковъ, запроситъ жена обновъ по старой привычкѣ. Не тутъ-то было, ни гугу Марфа Сидоровна! Экой на нее доброй стихъ нашелъ, думаетъ Яковъ, видно кается, что мнѣ прежде отъ нея житья не было! Жалко стало Якову Марфу жену. Сидитъ онъ однажды да брагу пьетъ, а Марфа ленъ прядетъ -- вишь какая стала досужная!
   -- А что, Марфуша, промолвилъ Яковъ, поглядывая въ окно; глядишь, скоро къ празднику съ торгами пріѣдутъ.
   "Ну что жъ такое? пріѣдутъ такъ пріѣдутъ."
   -- Чай съ города всякихъ обновъ навезутъ?
   "Ну что жъ? навезутъ, такъ навезутъ."
   -- Чай наши бабы будутъ себѣ покупать всякой всячины?
   "Ну что жъ? будутъ, такъ будутъ!"
   Экое бабье сердце упрямое! Вѣдь и знаетъ, про что хочешь сказать, а никогда не начнетъ первая.
   -- Чай тебѣ тоже обновъ хочется?
   "У меня много и стараго!
   -- Ну да старое старымъ, а новое новымъ! Что тебѣ: тѣлогрѣйку, али шубку купить?
   "Ничего не надо! Я и такъ, можетъ, все твое на обновахъ прожила!" Марфа захныкала. "Острамилъ ты меня, опозорилъ, сказалъ, что у тебя копѣйки и ѣтъ; всѣ на меня пальцами указывали; вотъ жена мужа въ конецъ разорила, заставила ходить по міру!
   Экая дура негодная!.. У-ухъ!.. вотъ дочего я дожила!..
   Изъ хныканья Марфа ужъ и выть начала. Говорятъ: мужъ да жена одна сатана, а иная и одна жена, что твои двѣ сатаны. Яковъ унималъ, унималъ, пришло хоть самому заревѣть.
   -- Да не плачь; экая, право, у меня тогда гроша не было.
   "Да не было, а откуда же ты взялъ только на оброкъ? Небось, взаймы-то дать нѣкому, а ты видно нарочно отъ меня припряталъ! У-ухъ]..
   -- Ну право-же, великое слово не было!
   "Ничего не было, а послѣ откуда пришло? "
   -- А послѣ...
   "Что послѣ? Гдѣ ты ихъ взялъ!
   -- Да такъ... Богъ послалъ!
   "Богъ послалъ! Видно солгать какъ не знаешь! Опозорилъ, острамилъ, да еще обманываетъ! Вотъ какое житье мое горемычное! У-хъ! у-ухъ!..
   -- Полно Марфуша! Что было, то прошло; давай помиримся! кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Богъ насъ избавилъ отъ бѣды, теперь будемъ жить посмирнѣе, да получше, такъ и худу конецъ.
   Но кто сладитъ съ бабой упрямой? Реветъ, да воетъ, да приговариваетъ: "несчастная я, безталанная, подъ злою родилась планидою, живу не правой обидою; отъ родныхъ укоръ, отъ сосѣдей позоръ, а отъ мужа еще того хуже!.."
   Причитала Марфа, да высчитывала, нагнала тоску на Якова. Перестань же Марфа корить, напрасное говорить, да выдумывать; коли я тебѣ разскажу всю правду истинную, такъ ты и повѣришь и вспокаешься; какъ узнаешь, гдѣ я денегъ добылъ, такъ не станешь на мужа плакаться!
   "Ну-ка какъ выдумаешь еще обманывать? сказала Марфа, утирая слезы и поглядывая изъ подъ-рукава на Якова.
   Да такъ, али ужъ въ самомъ дѣлѣ все пересказать?
   Не хотѣлось бы, баба-то ты болтлива подъ иной часъ! Ну смотри же, никому ни слова, чтобы намъ съ тобой бѣды не нажить! Вотъ, видишь, какъ потребовали оброкъ, вижу, бѣда неминучая; я въ кошель, анъ дыра въ горсти. Признаться, Марфуша, мы съ тобой таки безъ разсчета деньги трачивали. Что тутъ дѣлать? Знаю, есть у меня въ деревнѣ недруги. На сходку показаться, дрожь проняла; пошелъ я съ горя въ лѣсъ подумать наединѣ, какъ помочь горю нашему. Думалъ, думалъ, ничего не выдумалъ. Ну такъ и быть! сказалъ я самъ себѣ; видно подлѣ избы не растутъ грибы, а надо искать ихъ за версту; а уже худова не будетъ инова, и скочилъ съ стараго пня, на которомъ сидѣлъ, да съ горя рубнулъ изовсей мочи топоромъ по немъ. Вдругъ въ пнѣ что-то звякнуло; я еще, опять тоже самое, вотъ ни дать-ни взять стеклы битыя. Я давай сильнѣе постукивать, а тамъ что-то такъ и пересыпается. Изрубилъ я пень, сталъ щепки раскидывать.. глядь! а тамъ врытъ котелокъ не тяжелъ, нелегокъ, а серебромъ да золотомъ полонъ до верха. Тотчасъ я себѣ и нагребъ на оброкъ да и теперь похаживаю къ нему. А вотъ, какъ ты закаешься болтать передъ другими лишнее, мы съ тобою, какъ нибудь ночью темною, пойдемъ да притащимъ домой.
   "Будто это правда? Будто ты меня не обманываешь?" вскричала ЗІарфа, все еще не вѣря словамъ Якова.
   -- Правда истинная; сама на дѣлѣ увидишь!
   Кинулася Марфа Сидоровна къ мужу на шею. Золотой ты мой Яковушка! прости меня не разумную, огорчила я тебя дура-глупая. Теперь во всемъ тебя стану слушаться; впередъ ты отъ меня никакого досаднаго слова не услышишь!
   -- Ну то-то же! молвилъ Яковъ, утирая усы и чуть не плача отъ радости; давно бы такъ! Давай же помиримся, поцѣлуемся. Эхъ, ка-бы мы и всегда такъ ладно жили! Марфа позабыла и прясть, такъ и льнетъ около Якова, такъ въ душу и увивается."
   "Ну" сказала она, погодя не много, "когда же мы пойдемъ все-то взять?"
   -- Экая нетерпѣливая! Успѣешь еще.
   "А ну какъ кромѣ насъ кто отыщетъ?"
   -- Небось, я его теперь запряталъ въ такое мѣсто, что хоть весь лѣсъ изрой, не докопаешься!
   "Лучше бы поскорѣе домой принесть! Родной ты мой Яковушка, пойдемъ, возмемъ въ эту ночь?
   -- Нѣтъ, Марфуша, въ эту ночь мѣсяцъ будетъ ясно свѣтить, насъ увидятъ.
   "Ну завтра? Голубчикъ мой бѣлой, завтра!"
   -- Экая! говорятъ успѣемъ, денегъ у насъ теперь еще много; не лучше ли обождать.
   "Вотъ, и этаго для меня сдѣлать не хочешь! Дружечикъ, Яковушка, золотой, ну послѣ завтра! А? непремѣнно послѣ завтра?" Зачала цѣловать, миловать, ластиться, разглаживать Якову бороду и голову...
   У Якова душа, словно въ маслѣ плавала. Что это, думаетъ онъ, не жена, а золото; чего для нея не сдѣлаешь? Ну, ну, сказалъ онъ, быть такъ; послѣ завтра, такъ послѣ завтра! Кинулась Марфа опять къ Якову отъ радости, обхватила руками за его шею, точно, какъ разсказывалъ намъ одинъ доброй человѣкъ, обезьяна обнимала хвостомъ монаха Индѣйскаго.
   Приходитъ день-другой. Марфа Сидоровна безпрестанно напоминаетъ Якову, что скоро пора за кладомъ итти. Яковъ говоритъ: хорошо, хорошо; а самъ думаетъ: что-то Марфа не путемъ пристаетъ, не разболтала бы она объ этомъ кому, не разславила бы. Слово не синица, не спрячешь въ голицу, коли держишь зубами, не вырвется, а чуть ротъ разкрылъ, то и слѣдъ простылъ, и накличутъ другіе на свой свистокъ!
   На всякой случай онъ выдумалъ похитрить немножко. Приходитъ день назначенный. Яковъ поѣхалъ въ лѣсъ за дровами и сказалъ женѣ, что хочетъ получше развѣдать, по какой дорогѣ будетъ не замѣтнѣе идти имъ. Начинаетъ смеркаться. Такъ и подмываетъ Марфу Сидоровну, а Якова нѣтъ какъ нѣтъ. Наступаетъ ночь, да такая темная, хоть глаза себѣ выколи, и то ничего не увидишь. Злится Марфа на Якова, ругаетъ его тихомолкомъ, а сама то и знай въ окно поглядываетъ. Катитъ наконецъ Яковъ изъ лѣсу, такой веселой. Марфа выскочила къ нему на встрѣчу, не дала и шапки съ головы снять: торопитъ въ лѣсъ за кладомъ, да и только. Да погоди, говоритъ Яковъ; дай будетъ еще попозднѣе! Куда тебѣ! Марфа словами засыпала, крестится, божится, увѣряетъ, что скоро разсвѣтать начнетъ. Дѣлать нечего. Беретъ Яковъ ломъ да заступъ и идетъ съ Марфою, приказавъ только ей напередъ, чтобъ она у него дорогой ни о чемъ много не разспрашивала.
   Доходятъ до лѣсу, идутъ по дорогѣ не пробитой, непротоптаной. Видитъ влѣвѣ Марфа огонекъ надъ болотомъ, спрашиваетъ: "что это такое?" Молчи, говоритъ Яковъ, это нашъ дворецкій тихомолкомъ съ женою барскихъ куръ да гусей жарятъ!
   "Да развѣ, Яковушка, имъ нельзя дома дѣлать этаго."
   "Экая глупая! Слышь они боятся, чтобы у насъ по деревнѣ жаренымъ не запахло!
   Да смотри Марфа, прибавилъ Яковъ, осторожнѣй ступай, тутъ близко барскій капканъ стоитъ, не попади въ него... А гдѣ это, спрашиваетъ Марфа, нутка, давай поглядимъ, можетъ не попало ли въ капканъ чего.
   Эхъ Марфа, больно лыбопытна ты!. ну чему въ барскій капканъ попасть путному, пожалуй посмотримъ, да берегись, чтобы насъ не защемило тамъ.
   Яковъ отыскалъ капканъ, Марфа кинулась посмотрѣть, такъ и ахнула... въ капканѣ вмѣсто звѣря какого щука сидитъ, да видно не давно и вскочила, еще хвостомъ ворочаетъ.
   "Что это за притча, Яковушка? какъ это кажись сюда щукѣ зайдти?
   -- Какъ зайдти?.. да иной баринъ какую хочешь животину заставитъ нырять, какую хочешь рыбину заставитъ идти по сухому пути...
   "Ай, батюшки, какая диковинка!
   -- Чего тутъ диковеннаго, да вотъ тутъ въ прудѣ то и дѣло изъ вершей таскаютъ лисицъ, аль куницъ; бояры хитры на выдумки, вонъ нашъ поставилъ капканъ, да рыбу и полавливаетъ: онъ знаетъ что иной ночью по травѣ погулять захочется, а ее тутъ и цапъ-царапъ, какъ эту щуку вотъ; а верши въ прудѣ на то у него стоятъ, буде какой звѣринкѣ пить или помыться вздумается, анъ глядь и въ вершѣ сидитъ! Идутъ около пруда, подлѣ воды у берега что-то бѣлѣется...
   "Что это, Яковушка?.. никакъ новое что-то, поглядимъ пойдемъ."
   Подошли, анъ и впрямь штука диковинная; стоитъ верша большая, а въ ней сердяга заяцъ ворочается. Яковъ вынулъ его, онъ какъ рванется да и драла въ лѣсъ.
   -- Вотъ вашъ ты, молвилъ Яковъ, я говорилъ.
   "Экой ты, да чегожъ не держалъ.
   -- Ну пусто его, за барскаго зайца овцой пожалуй поплатишься... пойдемъ скорѣй, того гляди что ночь пройдетъ.
   Идутъ дальше, вдругъ чуетъ Марфа, ступаетъ по чему-то мягкому; нагнулась посмотрѣть, глядь -- анъ блинъ подъ ногой; подвинулась подальше -- пирогъ лежитъ, еще далѣе -- опять блинъ, потомъ -- еще пирогъ.
   Набрала ихъ Марфа десятка съ три.
   "Что это за чудо, Яковушка? Откуда это?" спрашиваетъ она у мужа.
   -- Какъ откуда? А давича шла туча блинная, да столкнулась съ тучей пирожною, вотъ они и нападали.
   "Да развѣ бываютъ тучи этакія?"
   -- Какая ты не разумная! А съ чего же говорятъ про нашего волостнаго писаря, что у него пироги да блины даровые? У людей ненастье, а ему счастье; каждый разъ что нибудь и нападаетъ!
   "Поди ты, думаетъ Сидоровна," кажись я родилась въ деревнѣ и слыхомъ ничего этого не слыхивала.
   Идутъ еще и слышутъ вдали кричатъ кто-то, вотъ точно козелъ, туго привязанный. *
   "Слышишь? Что это? спрашиваетъ опять Марфа.
   -- Нишни, Марфуша! это нашего барина черти брѣютъ.
   Хотѣлось Марфѣ распросить объ этомъ поболѣе, какъ вдругъ Яковъ ударилъ ломомъ и началъ копать землю. Марфа стала отгребать заступомъ, и въ четверть часа докопались они до клада. Какъ стукнулъ объ него ломомъ, такъ у Марфы сердце задрожало. Вытащилъ Яковъ котелокъ, взялъ въ охапку и безъ оглядки пустился съ Марфою домой. Пришли, подняли половицу подлѣ печи и поставили свою находку.

-----

   Теперь-то нашъ Яковъ съ своею Марфою будетъ поживать припѣваючи, подумаете вы добрые люди. Ахъ нѣтъ! не круглой годъ тучи на небѣ, но не каждый день и красное солнышко! Всякая обнова хороша только снова, а и рженая каша коли пріѣстся, хуже пшенной молочной покажется! Наскучило Марфѣ сидѣть дома да одной потѣшаться обновами. "Дай-ко," говоритъ, "пойду къ сосѣдкамъ, да заставлю ихъ подивиться на наше житье-бытье, пусть онѣ себѣ съ зависти хоть полопаются, то-то мнѣ будетъ любо!" Анъ видно, не вѣй веревки другаго бить, чтобы тебѣ самому изъ ней петлю не сдѣлали. Марфа думала такъ, а вышло иначе.
   Надѣваетъ она шубку китайчатую, тѣлогрѣйку мухоярчатую, повязывается платкомъ алымъ врозь-концы и идетъ къ кумѣ Степанидѣ, дать ей на себя подивиться, а себѣ на нее потѣшиться.
   Степанида-кума была хоть не дальняго ума, а немножко таки смышлена: не дастъ, бывало, комару у себя на носу и часу посидѣть. Приняла она Марфу Сядоровну, какъ гостью дорогую, не жданную. Не знаетъ, гдѣ посбить, чѣмъ употчивать. "Забыла ты меня, матушка Марфа Сидоровна! что бы когда этакъ по просту-за просто хлѣба-соли откушать пожаловать съ своимъ дрожайшимъ сожителемъ!"
   -- Благодарю за ласку, Стегга ни да Трифоновна!-- отвѣчала Марфа, жеманясь;-- все будто не время, да неколи, сидишь, не видишь, какъ и день пройдетъ!
   "Забогатѣла, моя матушка, не въ укоръ будь помянуто, заспѣсивѣлась!"
   -- И, да изъ чего спѣсивѣться! живутъ люди лучше насъ, ходятъ краше насъ. Китайка! что такая за невидаль!
   "Не гнѣви Бога, родимая! Въ чемъ у васъ недостатки? чего у васъ требуется? всего много, всего ворохи. Намедни ты, родимая, вышла въ шубейкѣ шелковой, наши завистливыя сосѣдки такъ и ахаютъ, а я, нечего, какъ передъ Богомъ, такъ и передъ добрыми людьми, молвила: что жъ такое? дай Господи всякому! кто у Бога хорошъ, тотъ и между людьми пусть будетъ лучше всѣхъ."
   -- Что же? пускай ихъ пересуживаютъ, я не чужое на себѣ ношу; эко дѣло, шубейка шелковая; захочу, и три получу!
   "Ахъ моя красавица! да какая ты въ этомъ нарядѣ пригожая. Нечего и дивить, что тебя твой сожитель такъ любитъ и жалуетъ. Тебѣ бы быть только боярыней!" Пустилась кума Степанида хвалить Сидоровну, а та сидитъ сама не своя, словно по сердцу у ней медъ течетъ.
   "Видно, голубушка ты моя сизокрылая, Богъ любитъ васъ!" заключила Степанида рѣчь свою, "что у васъ, моя матушка, деньгамъ переводу нѣтъ. Ужъ не нашли ли вы клада, родная моя бѣляночка?" прибавила она лукаво. "Это я говорю не для чего инаго прочаго... мнѣ въ этомъ ни какой нужды нѣтъ; помилуй меня Мать Пресвятая Богородица! я это молвила, чтобы порадоваться вашему счастію. Я знавала еще твою покойную матушку Ѳеклу Пантелеевну." Кума Степанида взглянула на образъ, перекрестилась. "Дай ей Господи царство небесное на томъ свѣту и покой ея косточкамъ на сей землѣ; и тебя люблю, что дочь родимую; а дорого мнѣ будетъ, мое красное солнышко, что у тебя передо мною утайки нѣтъ!.."
   Запиралась-отнѣкивалась Марфа Сидоровна; но какъ устоять противъ ласки этакой? А кума Степанида замѣтала ее словами ласковыми, и пирогъ передъ нею становитъ, и брагою потчиваетъ, и проситъ прощенія, что не знаетъ, какого еще сдѣлать угощенія.
   У Марфы и ушки на макушкѣ. Думаетъ, что такая за бѣда, что другіе узнаютъ про наше счастіе. Да какъ еще и узнать? кума Степанида такая добрая, божится-зарекается, что никогда ни кому не откроетъ во вѣки вѣчные. Вотъ и бухнула Марфа Сидоровна:
   -- Да, кумушка-Степанида, точно такъ, нашли кладъ съ Яковомъ, только чуръ никому ни слова про это: мужъ меня просилъ и приказывалъ такъ, что Господи!
   Зачала опять кума, заклинаться-закаяваться, такъ и лѣзетъ изъ шкуры вонъ. Марфа ей все пересказала: и какой это кладъ, и гдѣ онъ лежалъ, и какъ его Яковъ отыскалъ, и какъ они его взяли, и куда поставили. Вѣдь бабій языкъ до время смирно лежитъ, а какъ пришла пора, такъ что твои три топора, и рубитъ, и колитъ, и лыки деретъ, покуда изъ силы выбьется.
   Наговорилась Марфа досыта, кума досыта надивилася; одна съ другой прощается, та проситъ никому ничего не разсказывать, эта обѣщается; и кажется, все бы пошло по старому. Нѣтъ, не тутъ-то было! У кумы-Степаниды еще при началѣ разсказа сердце такъ и рвалось и ворочилось -- идти разсказать по секрету знакомымъ всѣмъ про такое чудо неслыханное. Лишь Марфа за порогъ, она накинула на себя балахонъ, да къ сватьѣ Настасьѣ, попросила тое быть помолчаливѣе и пересказала все, что слышала, прибавивъ только вмѣсто одного -- два котла. Сватья Настасья кинулась къ теткѣ Аксиньѣ, тетка Аксинья къ бабкѣ Фетиньѣ, и каждая прибавила по немногу -- по одному котлу; а какъ дошла эта исторія до господскаго двора, то каждый поваренокъ узналъ, что дядя Яковъ простая-голова изрылъ весь лѣсъ и откапалъ по котлу съ деньгами подъ каждымъ деревомъ.
   Не смерклось еще, узналъ и баринъ всю эту исторію, а баринъ у нихъ сорокъ лѣтъ былъ отставнымъ юнкеромъ, стало быть, зналъ военный порядокъ. Онъ хоть я не совсѣмъ повѣрилъ этимъ разсказамъ, однако, хоть не ради фуражу, а такъ изъ одного куражу, велѣлъ позвать къ себѣ на слѣдующее утро Якова и жену его.
   Еще красное солнышко и глазокъ своихъ не прочистило, порядкомъ не убралось, не умылося, а выборный стучитъ изо всей мочи палкою но окну дяди Якова. Вскочилъ тотъ.-- Что такая за пропасть? ужъ не пожаръ ли съ деревнѣ? Накинулъ на себя съ попыховъ кафтанъ наизнанку. "Фу ты, дрянь какая! видно биту быть!" Выходитъ онъ къ выборному, а съ тѣмъ стоитъ староста Трифонычь; увидѣлъ Якова, и шапки не ломаетъ, не кланяется, только ощеряется, да покашливаетъ. "Что вамъ нужно?" спрашиваетъ Яковъ. Выборный усмѣхается.-- Да къ твоей милости, Яковъ Прохорычь, и къ твоей дражайшей сожительницѣ Марфѣ Сидоровнѣ, просить васъ сегодня на пиръ къ барину: у него, видишь, каша сплыла, такъ не одолжите ли вы одного котелка, перелить, перемѣшать, да сварить сызнова.
   Спохватился Яковъ, видитъ, къ чему дѣло идетъ.-- Хоть я ничего не понимаю, говоритъ онъ выборному, а пожалуй, къ барину тотчасъ явлюсь!
   "Нѣтъ, Яковъ Прохорычь, нѣча тутъ ждать, перчетверживать, идти такъ теперь идти, а не то, знаешь, поволочемъ по своему!"
   -- Дайте же хоть кафтанъ порядкомъ натянуть!
   Вошелъ Яковъ въ избу.-- Ну, Марфа, одѣвайся, ступай къ барину!-- сказалъ онъ женѣ, самъ какъ схватилъ-тряхнулъ ее за воротъ, да далъ ей хорошаго подзатыльника, примолвилъ: "ахъ ты окаянная!.. у тебя всякое слово, что вода въ рѣшетѣ, только войдетъ да и вытечетъ!"
   Не успѣла Марфа порядкомъ одѣться, отворилъ Яковъ дверь, да и пырнулъ ее къ старостѣ.-- Вотъ вамъ жена, ведите ее, а я покуда обуюся! Заперъ дверь на крюкъ, выломилъ половицу, вынулъ котелокъ, да загребъ его подъ печку, а на мѣсто его поставилъ корчагу съ золою. Убралъ все, какъ надобно, и вышелъ къ выборному. А тамъ стоитъ бѣдная Марфа потупившись; староста съ выборнымъ надъ нею подтруниваютъ. "Что это за шубка кумачная! экой нашъ баринъ какой, не даетъ пощеголять такой красавицѣ, хочетъ заставить ходить, какъ и наши бабы деревенскія!" Посмѣялись, позубоскалили и повели ихъ на барскій дворъ.
   Выходитъ баринъ въ писаномъ халатѣ, на головѣ зеленый козырекъ одинъ, должно быть, картузъ въ покояхъ забылъ. Сталъ судить и рядить и разспрашивать, начиная съ Якова. "Нашелъ ты кладъ въ моемъ лѣсу?"
   -- Ни какого клада не вѣдаю!
   "Какъ же говорятъ всѣ это? сама твоя жена объ этомъ разсказывала."
   -- Вольно, батюшка-баринъ, разсказывать, вольно слушать вашей милости! Извѣстно всей деревнѣ, какая жена у меня! Я ли для нея чего не дѣлаю, а она рада петлю накинуть на меня. Что, батюшка-баринъ, Ваше Благородіе, будешь дѣлать съ злою бабою?
   "Но отъ чего же ты такъ богато живешь? "
   -- Также, кормилецъ, и это всякой знаетъ, что отецъ мой, и даже дѣдъ мой, были крестьяне достаточные, завсегды платили оброкъ вашей милости. Я не мотъ и не пьяница, живу скромно и тихо; одна жена у меня проситъ того-сего, хоть иногда и жалко, а отдашь послѣднее, лишь бы только она была поугомоннѣе!"
   Баринъ зналъ, что онъ говоритъ правду. Живши всегда въ деревнѣ, онъ видѣлъ, что Яковъ мужикъ работящій, смирный; выпьетъ этакъ когда въ пирушкѣ, а пьянаго по буднямъ его не видывали. Баринъ оборотился къ Марфѣ.
   "Какже ты говоришь на мужа напраслину?"
   Зло разбирало Марфу Сидоровну съ тѣхъ поръ, какъ мужъ ей далъ тукманку и выгналъ изъ избы, а теперь, когда въ глаза корить сталъ, она ни какъ не вытерпѣла, кинулась въ ноги барину.
   "Не вѣрь ему, отецъ родной, онъ налгалъ тебѣ; а это точно правда истинная: нашли мы кладъ въ лѣсу, я сама ходила съ нимъ ночью его откапывать, и теперь онъ стоитъ у насъ въ избѣ, подлѣ печи подъ половицею."
   Послалъ баринъ справиться. Пришли и донесли, что тамъ точно стоитъ, только корчага съ золою, а не котелъ съ деньгами.
   "Что же ты врешь?" закричалъ баринъ сердито.
   -- Не вру, батюшка. Можетъ онъ, плутъ, обмѣнилъ его, а тамъ точно стоялъ котелъ съ деньгами; мы его въ самую ту ночь и поставили...
   "А въ какую это было ночь?"
   -- Въ самую ту, родимый, какъ шла туча блинная и пирожная; я тогда и блиновъ и пироговъ набрала, да еще когда вашъ капканъ щуку поймалъ, а въ вашу вершу заяцъ попалъ"
   "Что она городитъ?" спросилъ баринъ у Якова.
   -- Она, батюшка, со зла съ ума сошла, отвѣчалъ тотъ.
   -- Еще въ самую эту ночь,-- прибавила Марфа.-- Дворецкой вашей милости съ женою на болотѣ гусей да утокъ жарили!
   "Она помѣшанная!.. что ты болтаешь, дура? мой дворецкой два года какъ въ Москвѣ живетъ."
   -- Ну, можетъ быть; и не онъ, батюшка, а другой кто... Да я думаю, вамъ самимъ памятнѣе... въ эту ночь. Марфа замялася.
   "Ну? что въ эту ночь?"
   -- Въ эту ночь, какъ... Промолвить не смѣю, ваша милость-батюшка, осерчаете?..
   "Да ну, дура, договаривай!" закричалъ баринъ сердито.
   -- Въ ту ночь, какъ. вашу милость... черти брили... сказала Марфа въ полголоса.
   "Ахъ ты мерзкая! да ты смѣешься надо мною! Ступай Яковъ домой; я съ нею раздѣлаюсь!"
   Махнулъ баринъ рукой, и потащили Марфу Сидоровну учить уму-разуму, да такъ выучили, что она даже позабыла, сколько въ году праздниковъ, что бывало прежде страхъ какъ любила мужу напоминать.
   А дядя Яковъ пришелъ къ себѣ въ избу, да и залегъ на палати.

-----

   Отдохнуть и мнѣ кстати. Въ другой вечеръ, братцы-товарищи, разскажу я вамъ поболѣе, а то... ты начнешь про Якова, а подумаютъ на всякова; иной, пожалуй, и осердится! По нашему, пришлось сказать слово красное, снялъ шапку да и разкланялся на обѣ стороны: и тебѣ весело и другимъ обижаться нечего!
   Такъ до другаго вечера, господа почтенные!..

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

  
еще у тебя побывать въ рукахъ, что затѣялъ, авось дождешься. Скажу я тебѣ по правдѣ, только выслушай, и мимо ушей не пропускай тѣхъ рѣчей! Бываетъ у меня невѣста твоя, царевна Квакушка, прилетаетъ ко мнѣ она сѣрой утицей и садится вотъ тутъ, околъ меня; подстереги ее, сядь хоть подъ столъ да прикройся столешникомъ, и только она прилетитъ, старайся поймать, ухватить; схватишь держи, не выпусти, хотя и будетъ она на разныя манеры перекидываться; какъ умается да натѣшится, оборотится вертепомъ она, ты и хрясь пополамъ, тогда и станетъ твоею царевна Квакушка!"
   Царевичъ чуть не въ ноги бабѣ-Ягѣ,-- ахъ, ты моя раскрасавица!.. Да я тебѣ за это сошью тѣлогрѣйку штофную, али кофту куплю шитую... и платокъ, пожалуй, и всякой всячины!..
   "Спасибо, ненадо; я ничего, царевичъ, себѣ не потребую, это не то, что у и съ, али гдѣ тамъ водится, что старые старухи возами берутъ, когда молодыхъ да вмѣстѣ сведутъ, у насъ въ степи не бываетъ такъ!.. А ты лучше лягъ себѣ, усни-отдохни до завтраго, а тамъ уже будетъ такъ, какъ я сказывала!
   И напоила, накормила Яга царевича, и спать уложила, и разбудить въ пору обѣщалася.
   Чтожъ, и дѣйствительно: уснулъ ли царевичъ, али нѣтъ еще, а вдругъ его баба-Яга толкъ подъ бокъ:" Вставай-ко царевичъ Иванъ! летитъ сѣрая утица!" Такъ и вскочилъ царевичъ нашъ, точно его холодной водой вспрыснули, заразъ пырь подъ столъ!
   Прилетѣла сѣрая утица, сѣла она околъ бабы-Яги -- я начала свои перушки обирать-общипываться; а царевичь не спалъ, не зѣвалъ... Какъ хватитъ за крыло сѣрую утицу и выскочилъ изъ подъ стола и стоитъ-глядитъ, какъ-то вывернется?.. Сѣрая утица закрякала, рванулася-встрепенулася, глядь въ рукахъ у добраго молодца!.. пришло ей невзгодье великое: или убиться, смерть получить или отдаться, покориться доброму молодцу!..
   И стала уточка перекидываться, сѣрая перебрасываться и голубкой сизокрылою, и малой птицей синицею, и тьпьфу дурно вспомнить, мокрой курицей!.. а царевичь все держитъ за крылошко... И стала она перекидываться на другую стать, разной поганой звѣрюкою... и вдругъ метнулась, стала змѣей, скверной гадюкой шипучею!. Испугался царевичь и выпустилъ, и вспорхнула изъ окна сѣрая утица!.. Тутъ-то царевичь Иванъ и вспокаялся, и самъ себя онъ ругалъ и баба Яга пѣняла не мало, зачѣмъ царевну Квакушку изъ рукъ упустилъ.
   -- Ктоже думалъ, молвилъ царевичъ въ оправданіе, что невѣста моя мнѣ змѣею покажется?
   "Да вѣдь твое дѣло было выждать, чтобы она въ твоихъ рукахъ вертеномъ была!" примолвила баба-Яга.
   Ну да такъ-сякъ, а дѣло потеряно, за хвостъ не удержисься, коли гриву упустилъ, идетъ пословица; думай не думай, а деньга не грошъ!
   Баба Яга говоритъ царевичу:
   "Теперь какъ царевичь хочешь, такъ и дѣлаешь; въ руки давала, а ты брать не умѣлъ; такъ, если не желаешь опять твоей невѣсты искать, то домой вернись, я дорогу покажу, а если еще хочешь маяться, то я могу совѣтъ тебѣ дать и путь показать, больше отъ меня ничего не спрашивай."
   Царевичь опять куда тебѣ! на тотъ свѣтъ, говоритъ, пойду, а царевну найду; только удружи, путь укажи!
   "По мнѣ пожалуй" отвѣчаетъ Яга, отъ чужаго труда меня потъ не пройметъ, иди себѣ! А вотъ-те, на дорогу, нитокъ клубокъ, выйдешь изъ хатки, такъ кинь его и куда онъ покатится, то и ты иди въ ту сторону... и придешь ты чрезъ время немалое, можетъ и чрезъ нѣсколько днейночей, а можетъ и недѣлей не управишься, придешь ты къ другой избушкѣ, къ такой же, какъ моя, такъ же выстроенной, и найдешь ты тамъ вторую сестру мою; ее спроси, что она тебѣ скажетъ посовѣтуетъ, то ты, если исполнишь, какъ надобно, то быть таки царевнѣ Квакушкѣ женой твоей!.."
   На ту рѣчь царевичь поклонъ да и вонъ -- нѣкогда тутъ мѣшкать перчетверживать, надо скорѣе жену добыть, увидѣть опять ненаглядную, прижать ее къ сердцу вѣрному.

-----

   Побѣжалъ нашъ царевичь опрометью и хоть не нагонитъ клубка, все царевичу кажется, что лѣниво клубокъ катится; и часто бѣгучи царевичъ остановится, да что-то руками цапъ-царапъ!.. а послѣ плюнетъ, да и вымолвитъ: "тьпьфу ты пропасть, такъ и мерещится, что ее ловлю!"
   Долго ли нашъ царевичъ бѣжалъ, невѣдомо, а прибѣжалъ таки ко второй избѣ, и, хоть больно царевичъ на пути умаялся, а сей часъ же проговорилъ, безъ отдыха:
  
   Избытка, избушка!
   Стань къ лѣсу задомъ,
   Ко мнѣ передомъ!
  
   И взбѣжалъ по лѣсенкѣ не отдыхаючи и, увидѣвши другую бабу-Ягу, говоритъ о здоровьи не спрошаючи... что вотъ, молъ дѣло такъ и такъ; то-то со мной случилось, затѣмъ-то пришелъ, того-то вотъ хотѣлось, а вотъ это нашелъ... и ужъ, конечно, все и старое и прошлое, и по молодости, какъ бы по глупости, разсказалъ и то, что впередъ сдѣлать намѣренъ, если царевну найдетъ...
   Вторая баба-Яга, тоже старушка степенная, начала говорить, куда грамотному: "Погодъ, подожди, царевичъ, духъ переведи!.. не поймалъ медвѣдя, а изъ его шкуры шубу кроитъ мѣрекаешь!. Эхъ, вѣдь то-то молодость болтлива, заносчива, говоритъ про ягоды, когда и цвѣту Богъ вѣсть быть ли на деревѣ!.. Ты пожди-ко, посмотри, да выслушай... разъ ты преступился, второй оплошалъ, коль въ третій промахнешься, въ четвертый не жди пути: ошибиться разъ-два, дѣло не важное; а соваться на скору-руку, опрометью, не значитъ ошибка, а просто дурь! совокъ да не ловокъ, худа похвальба!.. а конечно, идетъ пословица: кто вишь, въ 20 не уменъ, въ 30 не женатъ, въ 40 не богатъ, въ томъ нѣтъ пути!.. да вѣдь эта пословица умышленная, поговорка двулишневая, кто попристальнѣй взглянетъ, такъ тотчасъ смѣкнетъ, будетъ согласенъ; что хорошо-де слыть умнымъ и женатымъ богатымъ быть... да всѣмъде этимъ вмѣстѣ хорошо сдѣлаться, а дожидаться штуки десять лѣтъ и тоска возьметъ и неудобство въ житьѣ будетъ великое! Такъ-то царевичь Иванъ, вотъ что!.."
   -- Какъ же это, молвилъ царевичь; мнѣ вотъ такъ и мерещилось, что я вижу царевну какъ на ладони у себя!.. А теперь погляжу, Богъ вѣсть гдѣ искать ее!
   "А знаешь ли что, прибавила баба-Яга, знаешь ли, что я тебѣ скажу...
  

ПОБАСКА ВТОРОЙ БАБЫ-ЯГИ.

   Шли два парня молодыхъ изъ далекой деревни до городу; и одинъ изъ нихъ былъ не то что хвастливъ, а черъ-чуръ опрометчивый; на чтобъ ни взглянулъ, такъ ужъ и говоритъ, что оно тутъ и есть! Вотъ первый молвилъ: что это въ дали чернѣется?.. никакъ изба стоитъ? А другой тотчасъ: "анъ это комаръ сидитъ!.. Даромъ далеко, а вишь я вижу какъ хорошо!" Да хотѣлъ показать, анъ и въ самомъ дѣлѣ то комаръ вѣдь былъ, только сидѣлъ онъ не далеко, а у него жъ на носу!..
   Такъ вишь и теперь всѣ дражнятъ того парня да подсмѣиваютъ: думалъ-де комара видѣть за семь верстъ, а комаръ у него на носу сидѣлъ!

-----

   Такъ-то и ты царевичь Иванъ близко сможешь комара поймать... только не обѣщай никогда лапти сплесть не надравши лыкъ!"
   И баба-Яга разузнавши все подробно отъ царевича, гдѣ онъ былъ и какъ поступалъ, съ своей стороны такой же совѣтъ дала, тому же царевича настроила: сказала, что и къ ней царевна прилетитъ и чтобы царевичь ловилъ ее, и держалъ бы, изъ рукъ не пускалъ...
   И царевна прилетѣла тѣмъ же порядкомъ, что и къ первой бабѣ-Ягѣ, и царевичъ поймалъ ее... и опять случилась тоже исторія: упустилъ царевичь, хоть не самъ собой, а ея же лукавой хитростью: перекинулась она вишь налимомъ, рыбой скользкою, да и юркнула изъ рукъ!
   Пришло царевичу хоть волкомъ взвыть, да вторая баба-Яга его утѣшила, опять искать царевну настроила, дала ему опять нитокъ клубокъ -- и пустился царевичъ опять со всѣхъ ногъ, бѣжать по пути надсажаться, своей милой невѣсты царевны доискиваться!
   Сначала онъ было все тоже вбѣжки да вбѣжки, а послѣ пріумаился; шажкомъ пошелъ, да и сталъ толкомъ раздумывать: какъ бы царевны опять не прозѣвать, не спроворить недоброе, не дать ей снова вывернуться!.. постой, думаетъ онъ, на другой манеръ поверну, если такъ пошло: будетъ она дѣлаться птицею, за крыло возьму, станетъ змѣей, удержу за голову, а перекинется рыбой скользкою, за жабры схвачу!.. ужъ ни страху не поддамся, ни ловкости не сдѣлаю!
   Да такъ размышляя, думая, хоть и шагомъ шелъ, скорехонько къ третьей избѣ пришедъ.
   Опять...
  
   Избушка, избушка!
   Стань къ лѣсу задомъ,
   Ко мнѣ передомъ!
  
   Перевернулась избушка, царевичь вошелъ, не кинулся прямо разспрашивать и скороговоркою все прошлое пересказывать, а поклонился чинно третьей сестрѣ, старой сѣдой бабѣ-Ягѣ и привѣтствовалъ словомъ учтивымъ и ласковымъ.
   И третья Яга приняла царевича ласково; прежде отдохнуть пригласила, потомъ употчивала, а уже тамъ и стала распрашивать о пути дорогѣ царевича и отъ чего онъ кручинный такой.
   Царевичь толковито и ясно всю правду сказалъ, и просилъ совѣта и помощи.
   "Да для чего жъ тебѣ было дѣлать на перекоръ умной женѣ?" спрашивала Яга царевича "вѣдь она видно лучше тебя знала, для чего ей была шкурка нужна?.. ну, посуди, хорошеель ты это дѣло смастерилъ?"
   -- Вижу, я это теперь и самъ бабушка, да что станешь дѣлать: умный мудрецъ присудилъ, а я по его совѣту и сдѣлалъ такъ, виноватъ, подурачился!
   "То-то подурачился, поребячился, несмышленымъ прикинулся, анъ вотъ тебѣ и довелось бѣду бѣдовать!.. Изъ-за такаго дурачества да ребячества выходитъ часто дѣло не больно хорошее... Да вотъ ты пока сядь да поѣшь, а я тебѣ на этотъ счетъ и разскажу побасочку, о томъ
  

ПОБАСКА ТРЕТЬЕЙ БАБЫ ЯГИ.
КАКЪ ДВА МУЖИЧКА ПОРЕБЯЧИЛИСЬ.

   Пошли два мужичка, Сидоръ да Карпъ, пошли они на поле въ рабочій день; ну, вѣстимо, поработавши и перекусить захочется; человѣкъ изъ того и живетъ, что пьетъ да жуетъ; а какъ поле то было не близко, что и зачастую водится, такъ за съѣстнымъ-то домой не бѣжать же стать; то и захватили они съ собой что могли. Жали они въ полѣ, или косили, или сжатые спопы въ кучу носили, ужъ не вѣдомо какой работой заяѣдывали, только она у нихъ сначала очень весело шла; а главное, какъ думаю, отъ того она шла весело, что у нихъ былъ лакомой обѣдъ припасенъ: наканунѣ-то, видите, была пирушка въ селѣ, и пирушка знатная, богатая, чуть ли еще не сватебная, такъ они, мужички, Сидоръ да Карпъ, и взяли, утаили тамъ чтоль, или такъ выпросили, а взяли, добыли разные остатки лакомые: и полпирога съ морковью подоваго, и вотрушку здобную съ творогомъ, да еще и яловиченки, аль свѣжины чтоль, да ужъ, нѣкуда правды дѣвать, и винца-горѣлки стащили таки, такъ на такой здобный обѣдъ надѣючись, они такъ себѣ и поработали весело; а можетъ поработавши немного ужъ и хватили по чаркѣ-другой, такъ имъ теперь и сполагоря, и работа спѣшна и душа весела, хорошо на животѣ и на сердцѣ.
   Отработавши и вздумали мои мужички потѣшиться. "Давай, Карпъ," Сидоръ говоритъ, "давай, поребячимся, вспомнимъ годы старые, и будто мы дѣти малыя давай играть, пока отдыхъ пройдетъ!" Карпу это куда показалось весело.-- Давай -- говоритъ -- въ самомъ дѣлѣ, что сложа руки сидѣть, работа не умаяла насъ!
   Вотъ и давай они на ребячью стать, прежде картавить, разговаривать, какъ маленькіе, тамъ игры заводить. Сидоръ говоритъ, мальчишкой малымъ прикидываясь: "Калпушка! давай иглать!-- позалуй, Сидолка, давай игллать!-- отвѣчаетъ Карпъ. Вотъ и зачали и въ гихорду и въ коршуны... Да двоимъ, извѣстно, не ловко эти игры вести, то Сидорка и выдумалъ:-- станемъ-де лучше въ клинки играть,-- ну и начали; игра не мудреная, а утѣшная: начертили они наземи четыре черточки одна къ другой, такъ, какъ бы вотъ, примѣрно, окно небольшое чтоль, да и положили туда маленькую палочку, клинушкомъ съ одного конца, а другой длинной палкой и бьютъ по клинушку, да такъ хитро, что какъ палочка-то вскочитъ, то онъ и наровитъ еще по ней разъ задать, чтобы ее подальше отбросило, а коль два раза стукнетъ, то это сдвоилъ говоритъ, и ужъ за два раза такъ и считается; одинъ ударитъ по палочкѣ да отобьетъ ее, а другой, съ того мѣста, гдѣ упала она, и наровитъ ее кинуть да попасть въ тѣ четыре черточки; и буде онъ попадетъ туда, то ужъ онъ станетъ бить, а другой побѣжитъ за той палочкой, а буде не попалъ, то опять тому жъ бить, и все тотъ же себѣ и разы насчитываетъ. Вотъ, кто понадѣлаетъ прежде столько разъ, сколько по уговору надобно, тамъ десятка два или три что ли, то тотъ и выигралъ, а кто не сдѣлаетъ, то ему за вину на одной ложкѣ скакать, отъ тѣхъ четырехъ черточекъ, до того мѣста, куда первый доброситъ малую палочку, большой палкой по ней ударивши. и долженъ тотъ, кто проигралъ, прыгать на одной ножкѣ до мѣста показаннаго не останавливаючись, на другую ногу не переступаючи, а не то придетъ сначала бѣжать: а кто выигралъ, бѣжитъ за нимъ да его поддражниваетъ, что бы онъ на другую ногу переступилъ, да что бы снова отъ черты скакалъ; бѣжитъ да хворостинкой его по ногѣ прихлыстываетъ, да голоситъ насмѣхаючись:
  
   Кисель ноги подъѣлъ,
   Киселя захотѣлъ;
   Теки, теки
   Кровь-руда!..
   Кисель ноги подъѣлъ,
   Киселя захотѣлъ!..
  
   И тому, кто проигралъ, хоть досадно, а прыгаетъ, что дѣлать, ужъ обычай такой, хоть будь старшій братъ родной, а попрыгаешь, въ игрѣ и батюшка товарищъ!
   Такъ-то и Сидоръ да Карпъ, играли да потѣшались. Надоѣло и это. "Постой, говоритъ Карпъ, погоди, я добѣгу до лѣска да сучьевъ наберу: мы лучше будемъ въ городки играть, а то эта игра прискучила."
   -- Ну инъ-бѣги скорѣй!
   Побѣжалъ Карпъ, да что-то и долго тамъ запропастился, видно все покрупнѣе выбиралъ... А Сидоръ думаетъ, что бы ему сдѣлать пока, да и вздумалъ: дай-де я не много полакомлюсь, тихонько кусочикъ вотрушки стащу, какъ бывало мы маленькіе!.. и подшелъ гдѣ обѣдъ лежалъ; откусилъ вотрушки, еще хочется, откусилъ еще, больше позывъ на ѣду... съѣлъ всю, и пирога захотѣлось ему!.. Сидоръ былъ податливъ на лакомое, принялся уписывать, глядь, въ пять минутъ обѣда какъ не было... тутъ только Сидоръ и спохватился: -- ахъ, вѣдь Карпъ-то ничего не ѣлъ!..-- Да дѣлать нечего!..
   А Карпъ бѣжитъ изъ лѣсу съ охапкой сучьевъ, такой веселый.-- "Ну, Сидоръ, какихъ знатныхъ набралъ, давай городить!"
   Вотъ и начали, только бѣднаго Сидорку дрема беретъ.-- Мнѣ, Карпъ,-- говоритъ,-- что-то не хочется, не лучше ль соснуть!-- Карпъ уговаривать,-- да что за сонъ, да къ чему это?.. однако Сидора такъ сонъ и валитъ съ ногъ.
   "Такъ, погодижъ," сказалъ Карпъ, "давай пообѣдаемъ! а у насъ обѣдъ знатной, лакомой, у меня слюнки такъ и текутъ на него!"
   -- Я ужъ пообѣдалъ.
   "Какъ, безъ меня-то?"
   -- Да больно захотѣлося.
   Хвать Карпъ гдѣ обѣдъ, анъ только мѣсто, а тѣста нѣтъ!.. Такъ и взбѣленился нашъ Карпъ, ругаетъ Сидорку на чемъ свѣтъ стоитъ, въ самомъ дѣлѣ у бѣднаго животъ подвело. А Сидоръ одно говоритъ: -- я это такъ, поребячился!
   Какъ ни бранился Карпъ на Сидора, а тотъ все молчитъ; да прилегши на траву и заснулъ, игрою-то умаявшись. Не спалося только Карпу, на тощій животъ знать сна не придетъ, и больно ему досадно, что его такъ Сидорка надулъ. Вотъ Карпъ и выдумалъ: взялъ, разложилъ хворостъ, да нелегкая его знаетъ, гдѣ-то огню добылъ, да покуда Сидорка спалъ, а Карпъ его кафтанъ и спалилъ, сжегъ до тла, "вотъ, говоритъ, и моя взяла!"
   Проснулся Сидоръ, пора домой; ищетъ кафтана, что ради тепла снялъ, а кафтана не находится...
   -- Карпъ!
   "А что?"
   -- Да гдѣ мой кафтанъ?
   "Я сжегъ."
   -- Какъ сжегъ?..
   "Такъ-таки просто, взялъ да и сжегъ."
   Глядь Сидоръ въ сторону, и впрямь, отъ его кафтана только однѣ полы валяются обгорѣлыя... Такъ Сидоръ и завопилъ:-- Ахъ ты, чтобъ-те розарвало!.. да для чего ты это сдѣлалъ?..
   "Для того жъ, для чего и ты мой обѣдъ съѣлъ: я поребячился!"
   Какъ кинется Сигдоръ на Карпа, ну его въ потасовку возить, и Карпъ тожъ не дуракъ, давай санъ отдѣлываться...
   Подставили себѣ фонари, волосья повытеребили, а бѣдѣ не помогли! да еще ихъ же, узнавши эту исторію, вся деревня на смѣхъ подымала!..
   И съ тѣхъ поръ, какъ увидятъ бывало у кого фонари подъ глазами, или другое что на лицѣ не ладное, то и спрашиваютъ: "что, аль поребячился?"

-----

   "Такъ видишь, или нѣтъ," прибавила баба-Яга, "ребячество да дурачество, какъ и всякая глупая игра, не доводятъ до добра!"
   -- Да, да; -- молвилъ царевичъ, печально покачавъ головой; -- вижу я это, бабушка, не пересказанныя рѣчи, и не то, что бы только видѣлъ съ печи, а самъ на себѣ испыталъ!
   "Ну то-то же, царевичъ, запомни теперь: умной жены, въ ея дѣлѣ, всегда слушайся, да и въ своихъ дѣлахъ не больно передъ нею умничай: и это не со всемъ хорошо!"
   -- Да ужъ, бабушка, теперь не поддамся лукавому на вожденію, не сдѣлаю ничего противу жены, кто бы мнѣ тамъ что ни совѣтывалъ, никогда противу нея не пойду!.. Разскажи только, родимая, какъ теперь поступить, что бы царевну найтить?
   "Совѣтъ мои такой же, какъ и старшихъ сестеръ: прилетитъ она ко мнѣ, такъ умѣй словить!"
   -- А скоро прилетитъ она?
   "Долго ждалъ, такъ теперь торопиться не къ чему; прилягъ отдохнуть!"
   Совсемъ не до сна царевичу, однако послушался бабы-Яги, прилегъ таки и будто спитъ, а самъ все то тѣмъ, то другимъ глазомъ поглядываетъ, инда и бабѣ-Ягѣ стало смѣшно на него смотрѣть...
   "Ну, вставай!" говоритъ: "вонъ и она летитъ!"
   Вскочилъ царевичъ, встряхнулся, и пырь подъ столъ.
   Прилетѣла сѣрая утица, сѣла подлѣ бабы-Яги и стала на себѣ перышки обирать. Царевичь смотритъ изъ подъ стола, высматриваетъ, какъ бы вѣрнѣе поймать, да и хвать заразъ за оба крыла!..
   Рванулась уточка, метнулася; царевичь держитъ да думаетъ: вотъ станетъ ужомъ, а ли рыбой ершомъ!.. а царевна уже видно дѣло почуяла: перекинулась всего разъ съ пять разной птахою, и вдругъ веретеномъ сдѣлалась... Хвать царевичь о колѣно, изломилъ вертено и смотритъ... держитъ онъ, вмѣсто концевъ вертена, въ рукахъ своихъ ручки царевны Іуваг кушки, и сама она царевна стоитъ передъ нимъ, и глядитъ на него своими омами свѣтлыми, и ласково ему улыбается. .
   Такъ царевичъ и обмеръ отъ радости, и хочется ему царевну обнять, къ сердцу прижать, и боится онъ изъ своихъ рукъ ея руки выпустить...
   Царевна догадалась, что онъ думаетъ, и начала говорить: "ну, царевичъ, не бойся, теперь пусти меня; я уже теперь навѣки твоя, и невѣста радушная, и жена послушная; пусти! Дай мнѣ тебя обнять, поцѣловать за любовь твою, за труды, какіе ты понесъ для меня!"
   -- А не улетишь ли ты, не вспорхнешь ли ты опять высоко-далеко, моя невѣста желанная, моя жена ненаглядная?-- спрашиваетъ царевичь Иванъ жалобнымъ голосомъ.
   "Не бойся, не вспорхну, не улечу; я теперь, признаться, и сама улетѣть не хочу!"
   Царевичъ инда вспрыгнулъ отъ радости; а какъ царевна его и взаправду обняла, поцѣловала сама, такъ онъ и плачетъ, и хохочетъ, и прыгаетъ.
   "Ну, царевичъ," примолвила царевна Квакушка, "теперь сядемъ же, отдохнемъ да поговоримъ, отъ чего это сталося, что мы разлучились съ тобой."
   Царевичъ какъ бабѣ-Ягѣ обѣщался"такъ и поступилъ: ни слова противу царевны не вымолвилъ, хотя, правду сказать, ему бы хотѣлось не сидѣть, а опять съ царевной домой къ себѣ бѣжать.
   Ц такъ царевна сѣла рядышкомъ съ царевичемъ: а баба-Яга имъ понаставила на столъ всякой всячины, и малины и вишенья, и пироговъ сдобныхъ, и всякихъ сластей лакомыхъ, Богъ вѣсть ужъ отколь это и набрала она.
   "Милой мой царевичъ Иванъ," начала говорить царевна Квакушка; "когда мать моя, Хитросвѣта-волшебница, задумала выдать замужъ меня, то и стала сама мнѣ мужа пріискивать. Бывала она въ вашемъ царствѣ и васъ троихъ царевичей видывала; и полюбился ты ей больше всѣхъ, за твою тихость и послушливость, за твою къ родителю почтительность; и брала она къ вамъ меня, и тебя мнѣ показывала, и спрашивала, нравишьсяль ты мнѣ?.. Ну, нечего, что таить, я сказала, что за такого мужа пошла бы съ радостью, а еще болѣе, когда услыхала отъ моей матери похвалу тебѣ. Хитросвѣта, мать моя, захотѣла прежде испытать тебя: всегда ли ты вѣрно исполняешь отцовы приказанія. вѣрно ли держишь слово обѣщанное, и можешь ли полюбить жену за умъ-разумъ одинъ, что вѣкъ живетъ, а не за красоту переходящую... вотъ по этому-то она меня и сдѣлала лягушкою, и наказала мнѣ строго на строго, когда я стану женой твоей, не скидавать своей шкурки безъ ея приказанія, развѣ-развѣ иногда передъ тобою однимъ, или когда это необходимо потребуется; какъ напримѣръ, когда явиться въ первый разъ къ отцу твоему; ты моихъ словъ не послушался, сжегъ шкурку лягушачью, вотъ за это и разлучились мы!"
   -- Такъ ты тогда же бы это толкомъ и сказала мнѣ, жена моя любезная,-- отвѣчалъ царевичь Иванъ, все таки царевну цалуючи,-- ты бы сказала, что вотъ-молъ такъ и такъ, то и то; вотъ-молъ матушка приказывала, я бы все и исполнилъ такъ, и намъ бы никогда не разлучаться съ тобой!
   "То-то и есть, царевичь, что матушка моя хотѣла испытать тебя, и не велѣла всего тебѣ разсказывать; за то, когда она разлучила насъ, то присудила тебѣ другое испытаніе, хотѣла узнать, вправду ли ты одну любишь меня, пустишься ли искать меня въ неизвѣстной путь. Ты, царевичь, устоялъ на своемъ: ни труды, ни неудачи не сбили тебя съ пряма г о пути, и по этому я еще больше люблю тебя; а по этому, что ты много труда приложилъ, много неудачъ испыталъ у пока меня отыскивалъ, по этому и я милѣе кажусь тебѣ!.. Вѣдь всегда такъ на свѣтѣ водится: что къ намъ въ руки само идетъ, то мы не съ большой охотой беремъ, а что отъ насъ ускользаетъ изъ рукъ да прочь бѣжитъ, за тѣмъ мы готовы полжизни гоняться, хоть напередъ не знаемъ, стоитъ ли оно того."
   -- Ахъ ты, моя разумница, ахъ ты, моя красавица! все, все, что ты ни молвишь, все чую, что дѣло правдивое!-- приговаривалъ царевичь, царевну Квакушку милуючи.-- А что,-- прибавилъ онъ, вздохнувши про себя тихохонько 3 -- скоро ты опять станешь лягушкою?-- Да такъ при этомъ взглянулъ, точно кислаго огурца откусилъ... такъ царевна и покатилась со смѣху.
   "Нѣтъ, царевичь, я теперь никогда не сдѣлаюсь больше лягушкою."
   -- Ой ли?.. Ахъ ты душечка, перепеленка!.. ахъ ты... ну, и словъ не приберу, какъ назвать послаще тебя.
   "Дома, царевичь, вспомнишь авось, теперь пора намъ въ ваше царство, къ твоему батюшкѣ отправиться."
   -- Какъ же не пора, и очень пора!-- вскричалъ царевичь Иванъ,-- я только объ этомъ и думаю... вишь вѣдь ты, золотая моя, какая разумная, точно была у меня на умѣ, сей часъ спознала всѣ мысли мои!.. Однако, царевна моя ненаглядная,-- проба вилъ царевичь Иванъ позадумавшись,-- какъ же намъ быть, какъ назадъ иттить?. дорога такая трудная, да и не близкая $ мнѣ ужъ одному, да еще тебя отыскивать, куда не шло; а какъ же мы это вдвоемъ пойдемъ?.. я ужъ и не придумаю!
   "Не бойся царевичъ, дорога трудна кажется, когда трудъ не поконченъ еще, а когда онъ совсемъ до конца доведенъ, то стоитъ лишь оглянуться назадъ, и дорога другою покажется... Посмотри-ко теперь!.."
   Отворила дверь царевна Квакушка, взглянулъ царевичь Иванъ на пройденный путь... передъ нимъ дорога прямая, большая, ровная, гладкая, покатая, ни горки ни лощинки, ни сучка ни задоринки!.. царевичь отъ удивленія только руками взмахнулъ.
   "Пойдемъ царевичъ, пойдемъ по этой дорогѣ со мной; хоть намъ бы и хотѣлось скорѣй на мѣстѣ быть; да ипой порой не дурно себя отъ скораго хотѣнья поудерживать!"
   Простились царевичь Иванъ и царевна Квакушка съ бабой-Ягой, проводила та ихъ съ хлѣбомъ съ солью, съ словомъ ласковымъ, съ добрымъ пожеланьемъ дѣтокъ побольше имѣть... у этихъ бабушекъ-старушекъ обычаи такой: вѣчно на этотъ счетъ приплетутъ что ни будь!
   Идетъ царевичь съ царевной веселешенекъ, не наговорится съ ней, на нее не насмотрится; однако долго такъ идучи, сталъ царевичь въ даль поглядывать, нѣтъ, нѣтъ да посмотритъ впередъ, далеколь итти; послѣ и подальше началъ всматриваться, а все кромѣ дороги да неба не видать ничего.
   Улыбнулась царевна Квакушка и промолвила: "Что, мой милый царевичь, на дорогу поглядываешь?.. А-ли поджидаешь коней, чтобъ доѣхать скорѣй?"
   -- Не дурно бы, молвилъ царевичь Иванъ, мнѣ бы хотѣлось, хоть моего коня увидать, котораго въ началѣ пути бросилъ я; мы тогда бы скорѣй дома очутилися.
   "Такъ-то, царевичь, то-то и есть: коль хочется намъ чего, мы ни о чемъ кромѣ и не думаемъ, а получимъ это, намъ уже и другое тотчасъ давай!.. Когда ты искалъ меня, то бѣжалъ почти всю дорогу не останавливаясь; а нашелъ меня, то тебѣ уже скучно долго со мной итти; дойдемъ до мѣста, можетъ быть тебѣ чего другаго захочется; а тамъ, можетъ быть, будетъ и со мною скучно жить!.."
   Царевичь чуть не заплакалъ отъ словъ этакихъ, и говоритъ вздохнувши, покачавъ головой: ахъ ты моя милая, ахъ ты моя ненаглядная!.. этакъ-то ты дурно про меня думаешь? f. Да можетъ мнѣ не себя, а тебя мучить жаль?.. Да хочешь ли я бѣгомъ побѣгу и тебя понесу?.. Подхватилъ царевну и ну бѣжать.
   "Полно, полно царевичь, пусти поскорѣй, я такъ это, къ слову молвила, или бишь къ дѣлу приладила!"
   А царевичь не слушаетъ, знай бѣжитъ.
   "Да пусти же, ахъ какой, этакъ ты меня замучаешь, да и самъ такъ измучаешься, что намъ и ѣхать будетъ нельзя? не только итти; пусти жъ поскорѣй!"
   Пустилъ царевичъ Иванъ царевну и давай потъ съ лица отирать,
   "Ну, видишь, хорошоль это, я вѣдь только тебѣ хотѣла еще сдѣлать маленькое поученьице; а то неужели мы должны такой долгой путь маяться!.. мнѣ стоитъ попросить только мать мою, Хитросвѣту волшебницу, или приказать ея именемъ, такъ тотчасъ явится предъ нами хоть сто коней... а? хочешь ли попрошу ее?"
   Да совѣтывалъ бы, право совѣтывалъ бы; оно, знаешь, какъ-то и лучше и покойнѣе!
   Ну, такъ тому и быть, сдѣлаю!.. только вотъ еще что надо сказать: мать моя, Хитросвѣта, сказала мнѣ свое желаніе, чтобы явилась я съ тобой обратно, въ ваше царство, съ такой пышностью, съ какой должна являться царевна и дочь волшебницы. Ты чай слыхалъ отъ старыхъ знающихъ людей, что онѣ, волшебницы, ѣздятъ по воздуху въ колѣсницахъ своихъ, а тѣ, кого любятъ онѣ, или почесть хотятъ, тѣ должны хоть разъ проѣхаться но мосту хрустальному!.. Такъ надо мостъ пожелать; а? какъ ты думаешь?"
   -- По мнѣ хоть мостъ, хоть дорога, лишь бы проѣздъ былъ до мѣста дальняго.
   "Ну такъ будетъ мостъ."
   -- А скоро онъ будетъ?
   "Какъ только прикажу."
   Царевичь радехонекъ и спрашиваетъ? такъ мнѣ спать что ли лечь, пока мостъ-то состроится?.. зная, что царевна Квакушка только въ это время такія дѣла и подѣлывала.
   "Нѣтъ, на что же спать теперь" молвила царевна, смѣючись, "подожди! это недолго вѣдь!"
   И царевна Квакушка махнула своей рукой снѣгобѣлою, рукавомъ кисѣйнымъ вышитымъ, полотнянымъ платочкомъ, кружевами отороченымъ, и проговорила своимъ серебристымъ голосомъ:
  
   По царевича совѣту,
   По приказу Хитросвѣты,
   И по просьбѣ по моей
   Становися мостъ скорѣй!
  
   Вдругъ, откуда ни взялся... Фу ты, пропасть! ужъ полно это вправду было ли, что-то и невѣрится... откуда ни взялся, появился мостъ; съ виду онъ и простъ: такъ же, какъ и у насъ православныхъ, не поперегъ дороги, а вдоль лежитъ; но поразсмотрѣть его, диво дивное: весь онъ цѣльный, изъ хрусталя видишь былъ и балясинки хрустальныя, а перильцы зеркальныя, а фонари ужъ и не говори, каждый такъ и свѣтитъ, что твое солнышко!.. горитъ огонь безъ масла, безъ мѣдныхъ бляшекъ, такъ свѣтомъ и обдаетъ, такъ полымемъ и машетъ!..
   Дивился царевичъ не мало, какъ все это скоро да хорошо стало; и допытывается царевны: ужъ полно проченъ ли мостъ? больно что-то на скорую руку выстроенъ!.. не повихнулся бы на бокъ, какъ поѣдемъ по немъ?
   "Полно, царевичъ, да развѣ волшебные мосты на людскую стать дѣлаются?"
   Обернулась опятъ и проговорила своимъ серебристымъ голосомъ:
  
   По царевича совѣту,
   По приказу Хитросвѣты,--
   И по просьбѣ по моей
   Появися поскорѣй
   Колесница дорогая,
   Вся рѣзная золотая,
   Съ четверней борзыхъ коней,
   Ловкій возничій при ней,
   Гайдуки и скороходы
   Въ дивованіе народу,
   Къ удивленію людей!
  
   Всѣ тотчасъ, въ одну минуту, безъ отсрочки, безъ откладыванья всѣ явились, а царевичь съ царевною сѣли и покатились..
   Ну, счастливый путь!
   Позвольте жъ, люди добрые впередъ ихъ забѣжать; вишь они въ провожатые насъ не взяли, такъ пришло хоть ужъ встрѣчать!

-----

   Поговорили, потолковали, въ царствѣ Тафуты царя, что младшая невѣстка тягу задала, что царевичь отправился искать ее; присудили, что врядъ-де ему царевну найти; молодъ-де, сгоряча пустился, прохладится вернется!.. А не вернется другую по дорогѣ пайдетъ, пусть она и не будетъ такая разумница, такая красавица, а всежъ лучше, чѣмъ съ пустыми руками притти! А одинъ бояринъ при этомъ побасенку сплелъ:
  

ПОБАСКА БОЯРИНА.

   Пошла, видишь, баба въ лѣсъ и сказала всѣмъ, что за грибами пошла, а вернулась баба домой съ еловыми шишками!.. А чтожъ? баба не виновата, неча мѣнять; грибы-то, видишь, далеко ростутъ, а далеко въ лѣсъ итти, на медвѣдя набредешь; домой воротиться безъ ничего не хочется, все же лучше, что нибудь принесть, не даромъ ходьба!.. И домашніе похвалили ее: вѣстимо дѣло, говорятъ, что же такое! и шишки еловые, для обиходу домашняго все лучше, чѣмъ ничего!

-----

   Такъ-то подсмѣивались люди, что зовутъ порой добрыми! Ну да поговорили да и забыли; какъ ни весело другихъ пересуживать, а и это надоѣстъ; отъ пустыхъ словъ скорѣе, чѣмъ отъ добрыхъ рѣчей набьешь оскомину.
   Разъ царь Тафута смотрите" изъ окна и видитъ на его заповѣдныхъ лугахъ блещетъ что-то отъ солнышка; и не просто блещетъ, а какъ бы переливается точно рѣка протекла!.. Посылаетъ Тафута довѣдаться; приносятъ отвѣтъ: что это-молъ не рѣка, не ручей, а это стоитъ хрустальный мостъ, и что стоитъ онъ только однимъ концемъ, а другой конецъ моста ушелъ въ даль туманную и не видать его!
   Царь Тафута, хотя никакихъ чудесъ не видывалъ, и не совсемъ вѣрилъ имъ всѣмъ, но этому чуду онъ подивовался-таки, покачалъ головой; не то дивно ему, что хрустальной мостъ, а то мудрено, что объ одномъ концѣ! Вѣкъ изжилъ, говоритъ, не видывалъ такого моста!.. это что-то не спроста!.. подитко, говоритъ, хорошенько взгляни, точноль такъ?.. не пьянъ ли былъ, кто осматривалъ, то-то его и затуманило!..
   Бѣгутъ опять съ вѣстью къ Тафутѣ царю, что по этому мосту ѣдетъ дивный поѣздъ и Богъ вѣсть изъ какихъ только мѣстъ, изъ какого царства не знаемо.
   Пока царь Тафута собирался все толкомъ узнать, а ужъ поѣздъ подкатилъ къ крыльцу и царевичь Иванъ съ царевной Квакушкой въ палаты взошли и отца царя Тафуту кинулись обнимать, какъ настоящія дѣти родимыя; инда слезы показались у Тафуты отъ радости, что и сынъ-то его милой живъ, и что нашелъ онъ жену-то свою милую, разумную, и что не посрамилъ себя, не изъ лягушечьей породы невѣсту взялъ, а отыскалъ добылъ царевну прекрасную удивилъ своимъ поѣздомъ весь православный людъ!..
   Тутъ явились и старшіе царевичи съ своими женами и съ своими поздравленіями; отложили насмѣшки свои, а побратски царевича привѣтствовали.
   Не успѣла грянуть труба призывная, а у царя Тафуты въ палатахъ едва мѣсто есть... собралось народу втрое болѣе, нежели сколько по призыву первому.
   И... Экой же былъ пиръ, эко веселье!. у каждаго дня три голова болѣла опохмѣлья, а иной и недѣлю похмѣлья не видалъ, безъ просыпу лежалъ!.. О простомъ народѣ и говорить нечего!.. Смышленый скоморохъ, что царевнѣ Квакушкѣ въ первый разъ пѣсню сложилъ, услыхавши, что царевичъ Иванъ опять ее обратно досталъ, съ попыховъ, схватилъ свой гудокъ, наладилъ кой-какъ, выскочилъ на улицу, да еще не хлѣбнувши вина, не съѣвши куска и давай вприсядку отдирать... откуда у него разбойника и рысь и пѣсня взялись: ногами штуки выдѣлываетъ, а самъ голоситъ, какъ ученый пѣвунъ:
  
   Эй пей, не робѣй,
   Наливай, поскорѣй!
             Пить Демьяну
             Изъ стакана,
             Пить Ѳомѣ
             Изъ ковша,
   Разыгралася душа,
             Расходилася,
   Еще непилъ ничего
             Словно пилося!
   Знать веселье
   Не похмѣлье,
             Голова не болитъ,
   Такъ вотъ ноги
   Сами ходятъ,
   Такъ на сердцѣ и гулитъ!..
             Хоть чего бы нибудь
             Поскорѣе хлѣбнуть,
             Эй пей не робѣй,
             Наливай поскорѣй!
  
   Вѣстимо не даромъ плясалъ, употчивали разбойника, насилу ноги доволокъ домой, хвативши вплотную зеленаго вина.

-----

   И я тамъ былъ, и... ну да сами-чай знаете какая со мной случилась досадная оказія, все равно, что и на пиру не былъ: по усамъ текло, а въ ротъ не попало...
   Если этого не мало, то тутъ и

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.