Максимов Сергей Васильевич - Разоренная обитель

РАЗОРЕННАЯ ОБИТЕЛЬ.

(Изъ воспоминаній объ архангельскомъ сѣверѣ).

-- Ты какой вѣры?-- бывало, при случаѣ, во время поѣздокъ по Бѣлому морю, спросишь иного помора и нерѣдко получишь отвѣтъ:

-- Копыловской.

-- Какая же это неслыханная вѣра и что это за невѣдомый раскольничій толкъ?

-- Вѣра-то у нихъ одна съ нами, да согласіе не одно, -- уклончиво отыгрываются одни изъ вопрошаемыхъ, осторожные и недовѣрчивые.

-- Онъ своимъ иконамъ молится, изъ своей посудины ѣстъ и пьетъ,-- серьезно поясняли тѣ изъ словоохотливыхъ поморовъ, которые принимаютъ въ свои дома священниковъ и сами ходятъ въ церковь.

-- Онъ и въ кабакъ со своею чашкой ходитъ,-- толкуетъ полицейскій солдатъ Михѣевъ, стараясь изобразить кривымъ глазомъ насмѣшливую улыбку.-- Сначала такъ соблюдаетъ себя: свою чашку достаетъ изъ-за пазухи и подставляетъ, а когда подвыпилъ, то ужь и не разбираетъ: тянетъ изъ артельной. Не взираетъ, что она теперь и позахватана.

Болѣе обстоятельныхъ объясненій я уже и не слыхивалъ и, къ полному удивленію, именно отъ тѣхъ людей, которые находились во всегдашнихъ сношеніяхъ съ исповѣдниками "копыловской" вѣры. Подозрѣвалось затаенное нежеланіе выдавать своихъ, потребовавшее большой осторожности въ разспросахъ; оставалось разсчитывать на благопріятные случаи въ будущемъ. Яснымъ казалось также и то обстоятельство, что поморы, за недосугомъ и за своими дѣлами, не привыкли заглядывать въ чужую душу и копаться въ чужой совѣсти, вообще заниматься обиднымъ и щекотливымъ для другихъ дѣломъ.

-- Всякая Божья птица по своему Господа славитъ, какъ умѣетъ.

-- Видимое дѣло, не стѣсняетъ того человѣка держать всегда при себѣ за пазухой или въ карманѣ свою чашку,-- пускай и носитъ.

Очень рѣдко, и то больше отъ чиновныхъ людей, доводилось слышать обидчивыя сѣтованія на ту брезгливость, съ какою относятся старовѣры къ православнымъ именно въ подобныхъ пріемахъ. На первыхъ порахъ и самому лично случалось испытывать то же обидное и непріятное чувство досады, видя себя какимъ-то отщепенцемъ.

-- Посудите сами, вѣдь, они насъ просто таки считаютъ погаными,-- толковалъ мнѣ исправникъ:-- Мнѣ доводилось одолжаться стаканами; онъ морщится, упирается, не даетъ. Прикрикнешь -- уступитъ, да на твоихъ же глазахъ возьметъ изъ рукъ тотъ стаканъ и разобьетъ о камень. Ему уже такая посуда не годится. Онъ не жалѣетъ, хоть и помнитъ; что стекло въ здѣшнихъ мѣстахъ -- товаръ рѣдкій и дорогой. У богатыхъ мужиковъ на тотъ конецъ держится въ особомъ поставцѣ уже такая особенная, которая и носитъ свое имя "мірщоны". У бѣдныхъ изъ такой посуды и люди пьютъ, и собаки лакаютъ; кажется, ее никогда и не моютъ.

Этотъ обычай, въ самомъ дѣлѣ, докучливъ въ Поморьѣ, гдѣ смѣшанно сидятъ рядомъ православные со старовѣрами, обмѣнявшись насмѣшливыми прозвищами, какъ отличіями двухъ отдѣльныхъ лагерей. Одни -- міршные или мірщоные; другіе -- чашники, т.-е. поганые и чистые. Послѣдніе съ застарѣлымъ заваломъ и съ закоренѣлыми убѣжденіями. Одинъ изъ такихъ толковалъ мнѣ:

-- Ужь скоро изойдетъ вторая сотня лѣтъ, какъ вѣра-то сблудила.

Вотъ почему въ Поморьѣ необходимо было опознаваться, чтобы не попадаться въ просакъ, и поневолѣ прибѣгать къ такимъ, повидимому, страннымъ вопросамъ, каковъ въ средѣ коренныхъ русскихъ людей вопросъ о томъ, какой онъ вѣры. Оказывается, что есть еще какая-то копыловская. Чѣмъ еще эта вѣра можетъ огорчать заѣзжаго человѣка?

Въ одномъ селеніи, въ отводной квартирѣ, хозяйка, по моемъ входѣ, тотчасъ задернула пеленой иконы. Въ другой и другая, явившись съ ручною кадильницей, такъ густо начадили дешевымъ ладономъ, что пришлось, выбираться вонъ на вольный воздухъ. Расторопный, умный и начитанный Егоръ Старковъ, хозяинъ моей шкуны, на которой я переправлялся по Бѣлому морю изъ Онѣги въ Кемь, спускаясь въ каюту молиться, просилъ меня на то время не курить. Увидя мою стеариновую свѣчку, похвалилъ ее:

-- Хорошо бы ее теперь къ образамъ поставить, -- вишь, вѣдь, какая она толстая. Почемъ фунтъ отъ экіихъ свѣчъ? Какой бѣлый, чудный свѣтъ для Бога!

На объясненіе мое, что въ Россіи въ большихъ городахъ нѣтъ этого обычая, онъ съ сердцовъ и съ нескрываемою досадой рѣзко заявилъ:

-- Погаси ее, сдѣлай милость: пущай не мѣшаетъ мнѣ!

Между тѣмъ, Егоръ человѣкъ бывалый, тертый калачъ, въ Норвегу ходилъ, съ тамошними "нехристями" давно уже ведетъ всякія дѣла. Однако, и онъ то и дѣло проявляетъ странности въ характерѣ, въ пріемахъ и убѣжденіи. Все, бывало, ждемъ какой-нибудь выходки. Ветчиной его поподчивалъ -- не ѣстъ, отказывается. Переспросилъ только: "Ѣдятъ ли ее у васъ женщины-то?" Отъ скуки долгаго и неудачаиваго колыханья нашего въ постоянномъ затишьѣ, онъ воздыхаетъ текстами священныхъ книгъ. Кинули мы якорь, онъ вымолвилъ: "бури престаніа и вѣтры улегоша, во своя устрояся", и затѣмъ почти ко всякому рѣзко выдающемуся случаю у него находилось книжное изреченіе.

-- Завтра 15 іулія, -- говоритъ онъ,-- св. равноапостольнаго кн. Владиміра, во св. крещеніи Василія, и т. д.

Оказалось, что онъ почти всѣ святцы знаетъ наизусть. Не диковина въ тѣхъ мѣстахъ, среди старовѣровъ, встрѣчать начетчиковъ. Очевидно, Егоръ былъ изъ таковыхъ: не копыловскій ли?

Я его объ этомъ рѣшился спросить и получилъ рѣзкій отвѣтъ:

-- Нѣту такой вѣры. Дураки тебѣ такой отвѣтъ держали. Есть такой въ Кеми богачъ Копыловъ. Вотъ я тебя провожу, куда тебѣ идти указано въ городъ, а самъ къ нему зайду! Дураки про такую вѣру сказываютъ, а ея и не бывало.

Онъ ушелъ наверхъ, словно бы даже разсердившись.

Спустившись въ каюту обѣдать и, видимо, пообмякши въ сытомъ настроеніи духа, самъ Егоръ началъ разговоръ:

-- О Копыловѣ ты давѣ меня спрашивалъ,-- тако дѣло обсказывать буду. Ладился я судно строить. Смекалъ я такой счетъ, что по нашимъ мѣстамъ судно вгонитъ ста въ четыре съ половиной, а въ Норвегу сведу, тамъ за него дадутъ тысячу, а то, по временамъ судя, и полторы могу получить. Какъ быть, какъ стать? Мѣста въ Норвегѣ безлѣсныя, а изъ Онѣги всего лѣсу не вывезешь: сходно бы деньги въ тако дѣло пустить. Намъ, съ дуракомъ-братомъ, послѣ батюшки-покойничка скопленныхъ осталось ста три рублевъ. Видишь, полутораста нехватаетъ. Какъ быть, какъ стать? Поищи ко по деревнѣ-то, по нашей по Сортѣ, такого капитала, и кто повѣритъ мнѣ, ледащему, неимущему? Я къ Копылову. На знати онъ у насъ по всему Поморью. Одно слово -- богачъ. Гордъ и ругателенъ. Какъ приметъ? По человѣку онъ пріемъ дѣлаетъ, а какъ онъ меня понимаетъ -- того я не вѣдаю. Слыхалъ, что онъ по взгляду смекаетъ и по разговору людей разбираетъ. А знаетъ онъ про всякаго по Поморью-ту. Да, впрочемъ, и самъ вотъ ты теперь видишь, много ли народу живетъ въ нашихъ украйнахъ. Гдѣ рѣка покрупнѣе пала въ море, тамъ и деревня; на мелкой рѣчушкѣ и жительства нѣтъ никакого. Ищи его дальше, -- обходи то мѣсто. А всталъ на-горку и всѣ дома сосчиталъ,-- немного ихъ. Про всякаго слышимъ, всякаго скажемъ наперечетъ: и какъ онъ, и что онъ. А Копыловъ про иного слышитъ и знаетъ до потроху, презирается: таково ему дѣло предуставлено. Бываетъ, что воззрится и ужь наскрозь видитъ. Заробѣлъ я отъ такихъ слуховъ про него, однако, пріотворилъ дверь-то, просунулся, всталъ у притолки, очи перекстилъ и начала положилъ, какъ уставъ нашъ велитъ. Накинулся онъ на меня, изругалъ: "молодъ, говоритъ, въ Норвегу торговать ходить: рому тутошняго пить захотѣлъ, съ трубкой баловаться начнешь". Я ему клятвы сказываю, а онъ того пуще обиды говоритъ. Насказалъ столько-то, что я запужался даже: привелъ меня, молъ, лѣшій въ такой тупичокъ, въ уголокъ, что и выходу мнѣ нѣту. Онъ и на улицу со мной вышелъ и тамъ все пыталъ махаться руками и зыкать на меня, не взирая, что народъ по улицѣ ходитъ и все въявь слышитъ. Маялъ маялъ, да и молвилъ на ушко: "Черезъ три дня заходи!" И что-жь бы ты думалъ? Далъ, вѣдь. Сколько я просилъ, столько онъ отъ щедротъ своихъ и выложилъ! Сказать онъ мнѣ не сказалъ, а я сердцемъ своимъ понялъ такъ: вотъ-де тебѣ, бери на здоровье, разживайся! И выложилъ бумажками. Въ осеняхъ, послѣ Воздвиженія Честнаго и животворящаго Креста Господня, я ему тотъ заборъ отдалъ полностью золотомъ. Такъ онъ самъ мнѣ и приказалъ золотыхъ тамъ намѣнять и золотыми заплатить ему. Я было серебромъ подсмѣнилъ малую толику, такъ онъ ругался опять, да на тотъ разъ полегче. А я теперь новую шкуну слѣдилъ, досками нагрузилъ, да вотъ по третье лѣто туда дерева вожу. Шкуну свою не продаю, хоть и были на нее охотники, да я треской тамъ нагружаюсь и въ обратну ту треску сухую сюда, либо въ городъ (Архангельскъ) вожу продавать. Вотъ тебѣ Копыловъ! Каковъ онъ таковъ есть человѣкъ на семъ свѣтѣ, вотъ тебѣ -- смекай!

Въ самомъ городѣ Кеми, въ мѣстѣ жительства этого извѣстнаго въ Поморьѣ и интереснаго человѣка, получишь о немъ такія свѣдѣнія. Сообщалъ добрѣйшій и обязательнѣйшій человѣкъ, городничій Осипъ Яковлевичъ:

-- Не думаете ли вы познакомиться съ нимъ? Не совѣтую. Отъ него что-либо интересное для васъ и для печати слышать -- все равно, что передъ любою нашею скалой стоять и ждать отъ нея слова. Съ полною откровенностью долженъ я вамъ признаться въ томъ, что онъ первымъ извѣстилъ меня о вашемъ пріѣздѣ, случайно встрѣтившись на улицѣ. "Пошли, говоритъ, слухи, что изъ Питера большой начальникъ наѣзжаетъ какую-то провѣрку дѣлать". Принялъ я его слова за обычныя у нихъ, у раскольниковъ, вѣсти. Все они кого-то ждутъ, чего-то опасаются. Вѣстями этими они любятъ пробавляться всласть, но цѣны большой сообщеніямъ ихъ я привыкъ не давать. Мимо ушей пропустилъ и это извѣстіе. Уже черезъ три недѣли послѣ того разговора привезла почта указъ губернскаго правленія, предписывающій оказывать вамъ возможное и законное содѣйствіе при исполненіи порученія, возложеннаго на насъ морскимъ министерствомъ по волѣ генералъ-адмирала. Да я и самъ вчера видѣлъ, какъ онъ изъ-за косяка, хоронясь и прищуриваясь, всматривался, любопытничалъ, какъ, пробирались вы мимо его дома изъ карбаса. Примѣты, знать, ваши распознавалъ, чтобъ обходить потомъ и не натолкнуться ненарокомъ.

Такимъ образомъ, вопросъ мой на первыхъ шагахъ рѣшенъ былъ разомъ въ отрицательномъ смыслѣ.

-- Что же, въ самомъ дѣлѣ, представляетъ собою этотъ Копыловъ?

-- Прежде всего, Копыловъ онъ, должно быть, потому, что родители его на дровешкахъ сюда зимой въѣхали, а теперь онъ самъ можетъ ѣздить въ каретахъ. Отецъ благочинный толкуетъ по-своему: поставить на копылъ -- по здѣшнему значитъ разстроить что-нибудь, поставить вверхъ дномъ. Смутьянъ онъ (говорятъ батюшка): помутилъ церковь; многихъ православныхъ отвелъ. По-моему, онъ -- большакъ, какъ привычно говорятъ здѣсь {Извѣстный обычай сохранять за каждымъ лицомъ уличную насмѣшливую кличку въ смыслѣ приватнаго прозвища, болѣе употребительнаго, чѣмъ по отчеству и фамиліи, распространенъ по всей Россіи, не исключая Сибири. Въ Архангельской губ. онъ извѣстенъ подъ оригинальнымъ названіемъ "уличнаго устава", что и соотвѣтствуетъ прямо термину казенныхъ бумагъ, взятому изъ латинскаго языка (privatus). Такъ же точно такія же вторыя прозвища сохраняются и за селеніями помимо ихъ оффиціальныхъ названій.}). Онъ, такъ сказать, коммиссіонеръ, и казначей, и блюститель ѳедосѣевщины здѣшнихъ мѣстъ. Большой человѣкъ по вліянію и богатый по средствамъ. А гдѣ его корень и въ чемъ его сила -- за справками надо ѣхать,-- извините меня и не почтите за намѣренную съ моей стороны обиду и не удивляйтесь этимъ моимъ словамъ,-- за справками вамъ надо ѣхать въ Москву. Сказать я вамъ самъ ничего не могу, потому что ничего не знаю, а показать кое-что желаю съ удовольствіемъ.

Осипъ Яковлевичъ вынесъ ко мнѣ нѣсколько церковныхъ книгъ, страшно закопченныхъ, засаленныхъ и захватанныхъ, большею частью аляповато и самодѣлкой оправленныхъ въ кожу. Все больше псалтыри, печатныя и писанныя (и довольно плохо). На одной псалтыри надпись: "Сія богодухновенная книга, глаголема псалтырь блаженнаго пророка Давида царя, раба Божія Иларіона, писанная съ древней псалтыри; азъ многогрѣшный Иларіонъ писалъ своею рукой". Въ печатной псалтыри бумага въ нѣкоторыхъ мѣстахъ повыхватана и исчезнувшія строки подклеены бумажными заплатками съ починкою словъ перомъ неискусной руки. Еще псалтырь писанная, но переплетъ ея такъ улощенъ грязью съ рукъ и воскомъ со свѣчей, что книга даже скользила въ рукахъ.

-- Все это конфисковано въ Топозерскомъ скиту,-- объясняетъ Осипъ Яковлевичъ.-- Въ этомъ ящикѣ все это и хранится при описи и въ такомъ видѣ получено мною отъ предмѣстника моего.

Вотъ и опять вещественные слѣды неизвѣстнаго, но благочестиваго и толико богомольнаго старца Иларіона: болѣе другихъ замазанная книга молитвъ, ирмосовъ, сѣдаленъ, праздничныхъ тропарей и кондаковъ, имъ же написанная. Евангеліе, принадлежащее тому же рабу Божію Иларіону, но печатное, съ вырваннымъ въ началѣ листкомъ и безъ обозначенія даты. Маленькія тетрадки (я насчиталъ ихъ до 11-ти) съ повѣстями о славѣ небесной и радости праведныхъ вѣчной,-- выписаны изъ Великаго Зерцала; выписки изъ Четьи, слово о разбойницѣ и повѣсть чюдна о нѣкоемъ старцѣ; выписка изъ соловецкаго и другихъ монастырскихъ уставовъ о пищѣ, поклонахъ и великомъ постѣ; житіе преподобнаго отца нашего Марка Афинійскаго, бывшаго въ горѣ Фраческой сущія обонъ-полъ Еѳіои; мѣсяцесловъ всего лѣта (писанный весьма красиво), съ обозначеніемъ на поляхъ именъ умершихъ скитниковъ до 1774 года, и проч. Все это слѣды созерцательной жизни въ полномъ уединеніи и въ совершенномъ удаленіи отъ живыхъ мѣстъ, молчаливо-краснорѣчивая повѣсть исчезнувшей съ лица земли раскольничьей обители. Въ ней невидимые и невѣдомые жили старцы, неутомимо богомольные по стариннымъ образцамъ сподвижники и трудолюбивые списатели божественныхъ откровеній и отеческихъ наставленій, какъ жить и молиться и вѣровать -- себѣ въ усладу, другимъ на потребу. Все это -- та драгоцѣнность, которая оберегалась, какъ непокупная рѣдкость, добытая великими усиліями одного человѣка, выдѣлившагося отъ прочихъ очевидною добродѣтелью и поразительнымъ досужествомъ. Вотъ и створчатый деревянный образъ, почернѣлый и закоптѣлый до такой степени, что съ трудомъ распознаешь въ бурыхъ просвѣтахъ на совершенно черномъ фонѣ признаки Распятія слѣва и Воскресенія справа. Можетъ быть, ему онъ и молился, и, несомнѣнно, со всеусердіемъ. И второе сокровище изъ скуднаго скарба неизвѣстнаго Иларіона, которому онъ такъ же усердно поклонялся и съ вѣрою притекалъ: створчатый же мѣдный образокъ съ изображеніями "св. Филиппа, Николая и прочихъ семи". Эти образа хранятся въ холщевомъ мѣшечкѣ (должно быть, старецъ ихъ пряталъ, но не ухоронилъ) и тутъ же очки-клещи уже въ качествѣ диковинки очень давней работы, нѣсколько разъ починенной и такъ неискусно, что и очки эти кажутся также самодѣлкой.

Таковы ничтожные по числу и по наружнымъ качествамъ слѣды нѣкогда процвѣтавшей и большой обители Топозерской, славной по всему русскому старовѣрческому міру. Въ настоящемъ случаѣ для насъ это, пожалуй, лоскутомъ той канвы, по которой еще можно отчасти возстановить прежній рисунокъ, не прибѣгая къ помощи Копылова и не выпуская, однако, его самого изъ вида, какъ ближайшаго свидѣтеля интересныхъ прежнихъ событій, поучительныхъ и для настоящаго, и для будущихъ временъ.

-----

Изъ тѣхъ въ полномъ смыслѣ мертвыхъ и глубокихъ трущобъ, которыя въ новѣйшихъ учебникахъ географіи носятъ названіе "страны великихъ озеръ", взялась одна рѣка, рѣдко упоминаемая въ тѣхъ же учебникахъ, но достойная особеннаго вниманія. Во-первыхъ, она не такъ ничтожна по величинѣ своей, потому что протекаетъ 400 верстъ; во-вторыхъ, со своими притоками она образуетъ огромную водную систему, усиливая теченіемъ пять болѣе или менѣе значительныхъ озеръ и нѣсколько маленькихъ, которыя она прорѣзаетъ; въ-третьихъ, глубина ея восходить въ нерѣдкихъ случахъ свыше 12-ти саженъ, а ширина до цѣлой версты, особенно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ ей удается выбиваться изъ скалъ на широкій просторъ влажныхъ, мокрыхъ и болотистыхъ низинъ. Угрюмо нависшіе надъ прозрачными водами утесы и скалы дѣлаютъ рѣку Кемь дикою и пустынною, но, по Батюшкову, прелестною и въ дикости своей, совершенно іота въ іоту отвѣчающею той странѣ, которая сосѣдитъ съ ней и воспѣта поэтомъ. Близъ самыхъ, финляндскихъ границъ беретъ эта почтенная рѣка Кемь свое начало изъ озеро Гогарина, въ прямое свидѣтельство этимъ послѣднимъ именемъ о томъ, что русскіе люди издавна спознали рѣку и бывали на ея верховьяхъ. Здѣсь въ Кемь впадаетъ очень порожистая рѣчка Шомбо-Курья, образующая нѣсколько довольно значительныхъ озеръ и между ними Костяное. Это не соединяется ни съ какимъ озеромъ, но отъ него въ 3/4 верстахъ къ сѣверу лежитъ очеро Поньгама, а къ западу отъ послѣдняго, въ одной верстѣ, громадное среди прочихъ сѣверныхъ озеръ Архангельской губерніи Толозеро. Разлеглось оно, какъ безбрежное море, въ низменныхъ болотистыхъ берегахъ въ длину на 90 верстъ и въ ширину (въ самомъ широкомъ мѣстѣ на 40 верстъ {Вотъ его сравнительная величина съ прочими самыми большими озерами въ этомъ глухомъ и далекомъ сѣверо-западномъ углу Великороссіи: Ковдозеро въ длину 80, въ ширину 40 верстъ; латандское Имандра въ длину 80, въ ширину 30 верстъ.}). Живописца видами своими оно не соблазнитъ: оно не чета сосѣднему Ковдозеру, которое все усыпано зелеными островами, покрытыми рощами и иногда, въ контрастъ и для разнообразія ландшафта, голыми и безжизненными скалами. Приглядѣвшись къ нему, русскіе люди поспѣшили приладить то же присловье о немъ, каковое приспособлено было ранѣе знаменитому въ исторіи раскола Выгозеру: "сколько дней въ году, столько на Ковдозерѣ острововъ".

Всѣ эти озера, расположившись гораздо выше береговъ Бѣлаго моря, пустили въ него быстробѣгущія рѣки,-- тѣ естественные пути для входа и выхода людямъ, забредшимъ сюда по случайностямъ быта и житейскимъ нуждамъ и велѣніямъ. Изъ Топозера оказались двѣ такихъ дороги въ живыя и обжившіяся страны Поморья: по рѣкѣ Кеми на городокъ Кемь, который хотя и зачисленъ въ уѣздные, но не больше хорошаго села, и по р. Поньгѣ -- въ приморскую деревушку Поньгаму, совсѣмъ уже маленькую и очень бѣдную. (Изъ Ковдозера рѣка Княжая приводить въ приморское селеніе этого уже послѣдняго имени и въ село Ковду). Конечно, всѣ эти пути -- не дороги даже и въ Архангельской губерніи, прославившейся своею бездорожицей. Они береговыми кривыми линіями -- только указатели такихъ тропъ, по которымъ обязательно надо колесить и дѣлать мучительные, безконечные обходы, но современемъ и при нечеловѣческомъ терпѣніи попадать въ желаемыя мѣста, хотя бы на то же Топозеро. Окрестности его обросли хорошимъ лѣсомъ и на самыхъ берегахъ попадаются сосновые участки сплошь годныхъ для построекъ деревьевъ. Если на болотахъ лѣса представляютъ собою малорослый и корявый дровяникъ, то на сухихъ мѣстахъ, по общему для всего сѣвера закону, сосны выростаютъ крѣпкими, мелкослойными. По числу слоевъ древесины инымъ деревьямъ часто насчитывается 100--120 лѣтъ: ростутъ они медленно на мелкой почвѣ, состоящей изъ перегноя, песку, глины, мховъ и супеси, но за то выростаютъ не спѣша, въ долгій срокъ, до того, что въ старыхъ постройкахъ ихъ не беретъ топоръ, разбрасывая не щепу, а лишь однѣ искры. При трехсаженной вышинѣ они бываютъ 8, 9 и болѣе вершковъ,-- товаромъ вполнѣ ходовымъ и настоящимъ. Ему-то и служатъ, главнымъ образомъ, какъ прямые пути, эти рѣки, бѣгущія въ море,-- пути, также мало надежные и обезпечивающіе. Плотовъ порожистыя рѣки не допускаютъ, требуютъ сплавовъ бревенъ въ розсыпь; но р. Кемь и такихъ не щадитъ. На ней девять злодѣевъ-пороговъ, которые тянутся по 6 и 7 верстъ (Бѣлый и Кривой) и иные обладаютъ такою силой, паденія, что, несмотря на какія-нибудь 60 саженъ длины, какъ Ютъ, и не больше версты, какъ въ Подужемьѣ (близъ г. Кеми), ломаютъ крѣпкія бревна въ щепу выстающими тутъ изъ воды рѣзаками скалами и бойцами каменьями. На самыхъ короткихъ изъ нихъ спускаться въ лодкѣ нельзя и только въ самомъ городѣ на морскомъ порогѣ (200 саж. длины) бойкія, шаловливыя и сытыя пѣвуньи женки выучились бороться съ пучиной. Но это уже артисты-акробаты. Онѣ съ малыхъ лѣтъ навыкаютъ смѣлости и ловкости, которыя ихъ и прославили во всемъ Поморьѣ. На верхнихъ порогахъ, несмотря на искусство лоцмановъ, ежегодно гибнетъ много кореляковъ (говорятъ, человѣкъ по десяти и больше).

Такими-то трудно досягаемыми путями съ едва одолимыми препятствіями обезпечилось топозерское жительство старовѣровъ, едва ли не самое отдаленное изо всѣхъ мѣстъ въ Великороссіи, куда устремлялись гонимые за вѣру. Во всякомъ случаѣ, оно было изъ давнихъ и происхожденіемъ своимъ обязано многолюдному общежительству Выгорѣцкому, которое, какъ извѣстно, освободилъ отъ ударовъ своей тяжелой руки даже самъ Петръ Цервый. Преданіе приписываетъ основаніе Топозерскаго скита какому-то боярину, сбѣжавшему во времена стрѣлецкихъ смутъ изъ Москвы, и указываютъ на деревню Княжую, назвавшуюся такъ по имени какого-то князя, поселившагося здѣсь для того, чтобы молиться старымъ крестомъ по стариннымъ книгамъ и предъ древнѣйшими иконами. Будто бы этотъ самый князь подкупилъ священника московской церкви Св. Анастасіи на Неглинной рѣчкѣ близъ Кузнецкаго моста (давно не существующей) продать старинный иконостасъ и показать слѣдователямъ, что тѣ иконы, по волѣ Божьей, погорѣли. Самъ Илья Алексѣевичъ Ковылинъ, прославившій Преображенское кладбище, наѣзжалъ сюда въ Поморье для обученія, какъ жить и молиться, однако, самъ изъ поморскихъ ключей бралъ воду своимъ черпакомъ и привезъ съ собою многое множество тѣхъ иконъ. Онъ разсказывалъ здѣсь и хвасталъ, что тѣ иконы взяты имъ изъ нижняго тябла Успенскаго собора, но, тѣмъ не менѣе, Топозерскую часовню этимъ приношеніемъ онъ обогатилъ, возвеличилъ и прославилъ. Наѣзжалъ сюда и позднѣйшій замѣститель его, не менѣе его оказавшій услугъ ѳедосѣевщинѣ вообще и Преображенскому кладбищу въ особенности, настоятель Семенъ Кузьмичъ, послѣ того, какъ выкупился изъ сельскаго общества казенныхъ крестьянъ владимірской губерніи отъ преслѣдованія тамошняго архіерея и приписался въ мѣщане г. Костромы. Эти сильные умомъ и характеромъ намѣстники-попечители не боялись трудностей пути, чтобы полюбоваться на такую пустынную обитель, которая совсѣмъ удалена отъ всяческихъ соблазновъ и предоставлена однимъ лишь трудамъ и богомыслію.

Уныло, неутѣшительно для воображенія и неласково для глазъ, привыкшихъ къ городскимъ благолѣпіямъ, разлилось это безбрежное озеро Топо на каменистомъ и песчанистомъ ложѣ. Извилистые берега его изрѣзаны заливами такъ, что послѣдніе кажутся отдѣльными озерами и были бы таковыми, если бы узкіе проливы не сливали ихъ съ водною громадой главнаго озера. Въ лабиринтѣ рукавовъ можно заблудиться и умереть мучительною голодною смертью. Безъ проводника здѣсь нельзя обойтись и ложно принять за рукавъ и заливъ устье р. Кизи, которая впадаетъ въ озеро, протекши цѣлыхъ 80 верстъ, и истокъ р. Воньги, направляющейся отсюда въ Бѣлое море,-- и опять затеряться и не выбраться. Острововъ на Топозерѣ немного, и тѣ каменные, покрытые малорослымъ хвойнымъ лѣсомъ, чрезъ что, естественно, унылость мѣста удвоивается. Гдѣ-гдѣ выглянетъ но берегу маленькая деревушка кореловъ (и такихъ на цѣломъ озерѣ всего десятокъ) да промысловая избушка, не покрытая кровлей, съ дырой, вмѣсто окна, закоптѣлая и съ каменкой, вмѣсто печи, какъ молчаливый признакъ близости селенія и одинъ изъ намековъ на житейское хозяйство. Такихъ избушекъ для временнаго пристанища, но не обитаемыхъ, очень много. Около одной изъ нихъ дырявая лодка и проводникъ для доставки на тотъ островъ, на которомъ расположился самъ интересный скитъ. Отъ берега сулятъ до него вглубь озера 12 верстъ, но лодка ползетъ пять часовъ, а островъ все еще далеконекъ. На пути выплываетъ кое-какой маленькій болотистый островокъ, до того топкій, что далеко по немъ не уйдешь и нигдѣ не присядешь, а отдохнуть надо,-- и проводникъ умаялся греблей, и сѣдокъ измучился ожиданіемъ хотя бы половины пути.

-- Вотъ здѣсь и будетъ половина,-- подсказываетъ корелъ, хорошо обучившійся говорить по-русски и пріученный креститься большимъ старовѣрскимъ крестомъ, какъ почти всѣ они.

Однако, бывалый проѣзжій этому свидѣтельству не довѣряетъ, помня поморскую поговорку, что "корельскій веретень -- поѣзжай цѣлый день".

Не довѣряя, проѣзжій переспрашиваетъ и догадливо замѣчаетъ:

-- Вотъ здѣсь-то ваша баба, должно быть, и веревку оборвала, и клюву, которою версты мѣряла, бросила и рукой махнула: быть-де такъ.

Корелъ старается весело улыбнуться на замѣчаніе, но снова наводитъ на лицо серьезное выраженіе при отвѣтѣ въ утѣшеніе:

-- Задняя половина больше, передняя половина "гораздъ поменьше".

Опять вода кругомъ, отдающая тою холодноватою сыростью, которая добирается до рубашки, но за то, по крайней мѣрѣ, вода эта прозрачная и чистая и на вкусъ очень пріятная. Въ ней великое множество всякой рыбы, тѣхъ, впрочемъ сортовъ, которые не въ почетѣ у поморовъ, пристрастившихся къ трескѣ и палтусу и объѣдающихся вкусною семгой и сельдями. Здѣсь, вмѣсто семги, лохъ (да и то рѣдко), т.-е. та же семга, заблудившаяся, утратившая цвѣтъ и вкусъ и наростившая подъ ртомъ хрящеватый крюкъ. Она выметала икру, поднялась выше, встала въ омуты, чтобы перезимовать и переболѣть: черный плескъ засеребрился, вся рыба потеряла въ вѣсѣ цѣлую половину. Всего больше въ Топозерѣ ряпусовъ, плотвы или сорогъ, харьюсовъ, кумжи (крупной желтоватой форели), ершей, сиговъ, окуней, язей, щукъ и налимовъ (послѣднихъ двухъ архангельскіе поморы зовутъ особыми именами: щуку -- штука, налима -- менекъ). Весла лодчонки спугиваютъ утокъ; на заднемъ островкѣ изъ; подъ ногъ вышмыгивали кулички; издалека несся крикъ, лебедей и вздымалась, паря надъ водою, ихъ бѣлая, какъ снѣгъ, тучка.

Наконецъ, и скитскій островъ оказался весь на виду и какъ бы длинною стѣной разгородилъ все озеро: длины въ немъ отъ 4-хъ до 5-ти верстъ, ширины до 2-хъ. Почву его хвалятъ, называютъ хорошею. Видима и сильная лѣсная растительность съ особеннымъ исключеніемъ для можжевельника, достигающаго здѣсь до двухъ аршинъ роста. Хвастаются также жители обиліемъ малины и особенно морошки; брусникой покрыты всѣ откосы возвышенныхъ мѣстъ; разсказываютъ про бѣлыхъ и красныхъ лисицъ, про злую рѣчную прожору выдру. А вотъ тамъ по дорогѣ, гдѣ шумитъ и ломаетъ бревна въ рѣкѣ Кеми порогъ Кривой и гдѣ идущая изъ моря молодая семга встрѣчается съ перезимовавшимъ лохомъ (и ловится во множествѣ), почему-то любятъ держаться медвѣди и олени.

Мало-по-малу при встрѣчныхъ видахъ ослабѣваетъ предвзятый страхъ отъ пустыннаго и скуднаго житья. Онъ вмѣняется чувствомъ теплаго довольства, испытываемымъ иззябшимъ и оголодавшимъ путникомъ во всякомъ жиломъ мѣстѣ, гдѣ пахнетъ и дымомъ, и навозомъ, и ожидаются ободрительные звуки человѣческаго голоса. Даже собачій лай, всегда докучливый, на этотъ разъ не безпокоитъ, но, дополняя картину, даже нѣсколько радуетъ. Собаки -- обычной сѣверной породы: большаго роста, съ острою мордой, торчащими ушами, обычно кроткія и терпѣливыя и, конечно, чуткія и сильныя,-- одинъ-на-одинъ не боится она схватиться съ волкомъ и вести кровавую борьбу.

Еще больше радуютъ успѣхи человѣческаго труда, который также и здѣсь обязательно вступилъ въ битву и повелъ ее на жизнь и смерть съ враждебными силами негостепріимной природы. На скитскомъ острову зеленѣютъ луга и пересѣкаютъ ихъ перелѣски, но не видать полей: суровость климата и холодная почва съ этой стороны побѣдили, заставивъ положить оружіе. Довольно бываетъ одного мороза, чтобъ уничтожить всѣ надежды хлѣбопашцевъ: попробуютъ -- и бросятъ; вѣрнѣе оказывается покупной и пожертвованный хлѣбъ. Тѣмъ не менѣе, разведены огородцы, гдѣ воздѣлываютъ съ порядочнымъ успѣхомъ морковь, рѣпу, брюкву и картофель (хотя и разводится онъ мелкимъ), но отбились отъ рукъ: огурцы, горохъ и капуста никогда не достигаютъ полной зрѣлости даже въ городѣ Кеми.

Затѣмъ извѣстно, что тамъ, гдѣ завелись бабы, появилась и домашняя птица, гдѣ мужики, тамъ и домашній скотъ. Нацарапываютъ горбушей траву по перелѣскамъ и рѣчнымъ бережкамъ -- и кормятъ, а овца привычна ѣсть и осиновый листъ. Умудрилъ Господь отшельниковъ разумомъ и пособилъ придумать подспорье къ корму: оленій мохъ, болотный хвощъ и осиновыя вѣтки. Мохъ берется рослый, старый и чистый, т.-е. безъ примѣси опавшихъ листьевъ и разнаго сора. За нимъ плаваютъ на лодкахъ и ищутъ въ боровыхъ мѣстахъ возвышенныя и сухія площадки. Онъ тутъ и сидитъ, сильно переплетеннымъ, но слабо прикрѣпленнымъ къ землѣ корешками, отчего легко отдѣляется желѣзною лопаткой. Эта работа "вздымать мохъ" -- бабьяго досужества: отобрать и повернуть корнями вверхъ, чтобы приставшая къ корнямъ земля просохла. Дня черезъ два встряхнутъ моховыя кучи вилами -- и готово. Такой мохъ если и отъ дождей намокнетъ, то снова просыхаетъ въ прежнемъ соку и неутраченной силѣ. По первому зимнему пути свозятъ этотъ кормъ въ амбары, возовъ до 20--30 каждый. Когда надо задавать скоту кормъ, перемѣшаютъ мохъ съ сѣномъ и заварятъ горячею водой. Выходитъ такое кушанье, которое ѣстъ всякая скотина охотно и даже отъѣдается, а коровы даютъ жирное молоко, конечно, не безъ запаха мохомъ. Лѣтъ черезъ семь оголенная моховая площадь снова покрывается этимъ питательнымъ и спасительнымъ лишаемъ. Хвощъ болотный, скошенный даже съ мѣстъ, покрытыхъ водой, а сгребенный для просушки на сухихъ мѣстахъ, скотъ употребляетъ довольно охотно, а осиновые листья овцы предпочитаютъ даже сѣну хорошаго качества.

Сверхъ этихъ даровъ природы, топозерскимъ отшельникамъ помогали разселившіеся по берегамъ въ древнѣйшія времена обездоленные корелы, привычные на свою бѣду къ хлѣбу и готовые изъ-за него одного работать при безхлѣбьѣ. Да и въ счастливыя времена они нанимаются за 30--40 копѣекъ въ недѣлю. Здѣсь для молитвенныхъ старцевъ еще новый довольный поводъ и причина для прохладнаго житія, въ которомъ самый неодолимый врагъ -- докучное время; его надо убивать и съ нимъ сражаться въ ту же силу, какъ и съ самою природой.

Изъ-за высокихъ бревенчатыхъ стѣнъ забора, построенныхъ нарочно для того, чтобы скитъ во всемъ походилъ на монастырскую обитель, поднимаетъ три главы большая часовня, подобная церкви. Подлѣ нея отдѣльно стоитъ высокая колокольня, а кругомъ раскиданы въ полномъ безпорядкѣ братскія кельи съ запертыми тесовыми воротами и открытыми у оконъ ставнями, которыя, однако, вопреки поморскому обычаю, не размалеваны. Среди прочихъ избъ, величаемыхъ неподходящимъ именемъ келій, возвышается из-за большака въ два этажа, или, по мѣстному говору, въ два жила: нижнее жило про себя, верхнее про почетныхъ гостей и важныхъ собесѣдованій. Этой избѣ любой поморъ позавидовалъ бы: такія тамъ бываютъ только у богатыхъ, хотя бы даже у того же Копылова, у Савина въ Керети, у Филатова въ Ковдѣ. Здѣсь тѣ же голубки изъ лучинокъ -- досужество умѣлыхъ скитниковъ, прикрѣпленные къ потолку ради украшенія, тѣ же крашеные въ шахматы полы, отъ которыхъ непріятно рябитъ въ глазахъ; покрытые клеенками столы, въ богатыхъ и большихъ окладахъ иконы, какъ главнѣйшее украшеніе, на которое старательно обращено исключительное вниманіе. Нѣтъ такого количества зеркалъ и стѣнныхъ часовъ разныхъ сортовъ, до которыхъ неизмѣнно охотливы всѣ богачи поморы. Нѣтъ картинъ свѣтскаго содержанія вродѣ разсужденія холостаго о женитьбѣ, но за то есть картины съ надписаніемъ о томъ, что сосуды съ водой всегда надо покрывать, иначе въ нихъ вселяется бѣсъ, объясненіе лѣстовокъ, дьяволъ смущаетъ молящагося ѳедосѣевца къ "маханію рукою", притча о томъ, какъ богачъ звалъ на пиръ, и отчего "они" не пришли. Есть изображеніе воздушныхъ мытарствъ св. Ѳеодоры, человѣческіе возрасты, грѣхи и добродѣтели. Наконецъ, въ исключеніе передъ всѣми поморскими богачами, украшающими свои нарядныя комнаты картинами, занесенными офенями, здѣсь висятъ портреты всѣхъ бывшихъ поморскихъ большаковъ -- настоятелей. Всѣ эти портреты висятъ безъ рамокъ, всѣ писаны масляными красккми и, конечно, всѣ не похожи. Затѣмъ тотъ же посудный навѣсный шкафчикъ, который у всѣхъ свѣтскихъ поморовъ задергивается тафтичкой, а здѣсь онъ въ открытую и на чистоту. Посуда помѣчена особыми нарѣзками, которыя обозначаютъ три сорта ея: чистую -- для настоящихъ ѳедосѣевцевъ, почтенныхъ, но сердитыхъ, необщительныхъ и довольно грубоватыхъ старичковъ и болтливыхъ старушекъ; новоженскую -- для недавно присоединившихся, не прошедшихъ всего искуса, не вникшихъ во всѣ правила согласа, и для тѣхъ изъ православныхъ, которые не курятъ и не нюхаютъ, и мірщону или поганую посуду на вою прочую братію и на вся хрестіаны. Въ большаковой избѣ сверхъ всего прочаго опытный глазъ способенъ замѣтить кое-гдѣ въ полахъ люки для спуска въ нижній этажъ, замѣтное множество чуланчиковъ, перегородокъ и дверей, расположенныхъ такимъ образомъ, что представляютъ цѣлый лабиринтъ, изъ котораго незнакомому трудно выбраться. Имъ, этимъ тайникамъ, чердачкамъ, чуланчикамъ и жилымъ подпольямъ, также нерѣдко связаннымъ между собою подъ землей, даютъ недоброе толкованіе: ихъ зовутъ вертепами разврата и притонами бродягъ. Для отвода глазъ и для успокоенія подозрѣній, имѣется про всякаго подозрительнаго пріѣзжаго ласка до приторности, радушіе до докучливости и, наконецъ, пряникъ, очень большой и всюду неизбѣжный медовый пряникъ изъ тѣхъ самыхъ, которые нарочно пекутся и привозятся изъ Архангельска; они, говорятъ, того же рисунка и величины, въ каковомъ видѣ нѣкогда подносились, по преданію, выгорѣцкими раскольниками самому царю Петру Алексѣевичу. И еще въ подарокъ заѣзжимъ людямъ неизмѣнный и обязательный шелковый поясокъ, въ палецъ шириною, съ молитвою, вытканною бѣлыми руками дѣвушекъ старочекъ. Онѣ присылаются сюда для обученія грамотѣ и рукодѣльямъ и нерѣдко, за содѣянное увлеченіе, въ наказаніе, чтобы очиститься и возродиться отъ живаго грѣха. Конечно, для сильныхъ и властныхъ, сверхъ всего, то самое приношеніе, которое сохранило здѣсь древнее имя "мзды", основанное на открытомъ и твердомъ убѣжденіи, что не для чего различать людей и опасаться отъ иного недовольнаго и бранчиваго отказа отъ денежнаго приношенія: "въ восьмой тысячѣ лѣтъ толку не встанетъ". Подноси, значитъ, первому, лишь только вспадетъ на умъ сомнѣніе, что онъ изъ опасныхъ и вліятельныхъ.

Все въ скиту предусмотрѣно и предуставлено: мужчины, если не спятъ и не ѣдятъ, занимаются чтеніемъ и перепиской книгъ, для чего у грамотныхъ двѣ чернильницы, изъ которыхъ одна непремѣнно съ киноварью. Женщины всѣ за рукодѣльемъ: обшиваютъ и починяютъ. Всѣ изъ жарко-натопленныхъ и душныхъ келій, степенною чередой, съ лѣнивою перевалкой засидѣвшихся и ожирѣвшихъ въ безработное время суровой осени и долгой зимы, ежедневно ходятъ въ часовню. Она дощатою переборкой немного выше человѣческаго роста раздѣлена на двѣ половины: правую -- мужскую и лѣвую -- женскую. Здѣсь-то строгіе большаки, помогая коротать досадное время въ пустынномъ уединеніи, держатъ на ногахъ свою паству: на утрени -- шесть часовъ, на часахъ -- два часа и на вечернѣ съ правиломъ -- три часа.

Такія длинныя церковныя службы являются на выручку въ скукѣ и на нѣкоторую усладу отшельнической жизни для тѣхъ, кто ощущаетъ въ себѣ силы и тоскуетъ по волѣ и бездѣльѣ. Затѣмъ крѣпительный, послѣ часовеннаго утомленія, что называется, въ растяжку -- сонъ, который такъ и слыветъ въ Поморьѣ подъ названіемъ скитскаго. "Пришелъ сюда этотъ сонъ изъ семи селъ, а съ нимъ пришла и лѣнь изъ семи деревень". Приглядѣвшіеся къ топозерскимъ работамъ прямо-таки увѣряли въ томъ, что и работаютъ скитскіе не столько для дѣла, сколько съ цѣлью убить время. Работа ихъ медленная, хуже поденщины; всякое дѣло они нарочно затягиваютъ. Помогаютъ длинные переходы и переѣзды къ мѣсту работъ, оттого разстоянія имъ становятся ни почемъ, потому что собственно спѣшить некуда, да никто и не ждетъ. Дальніе; переѣзды и все равно переходы становятся для нихъ даже нѣкотораго рода удовольствіемъ: идешь -- не работаешь. Исключительное положеніе на островѣ уединеннаго озера вынудило къ самодѣлкамъ и оттого мебель самой грубой топорной работы не потому собственно, что нѣтъ мастеровъ и инструментовъ (все привезутъ), а именно отъ неохоты приложить свои способности вмѣстѣ, гдѣ за труды не платятъ и даже некому похвалить. Ѣда скитская тоже особенная, т.-е. частая и всякій разъ протяженная. Хоти вообще сѣверные люди, какъ всѣ жители холодныхъ странъ, ѣдятъ много, скитскіе и изъ этого занятія сдѣлали работу, убивающую время, и удовольствіе пріятнаго и легкаго труда. Именно тотъ и скитскій трудъ, который легокъ: кошельки вязать, полууставомъ писать, перекоряться, перебраниваться, голубковъ клеить, бураки расписывать, сплетни разводить, ревновать, винцо испивать, по мѣткой пословицѣ -- "жить въ скитахъ въ тѣхъ же суетахъ". Кстати здѣсь же выучивались пѣнію духовныхъ стиховъ и старинныхъ богатырскихъ былинъ старые старики и молодыя бабы (отъ одной изъ нихъ, выселившейся въ деревнѣ Поньгаму, я ихъ нѣсколько слышалъ и всѣ записалъ) {См. Собраніе П. Якушина, изд. В. О. Михневичемъ.}. Впрочемъ, такой уже и народъ сюда подбирался съ обязательнымъ сильнымъ перевѣсомъ женскаго пола надъ мужскимъ, какъ явленіе общее и рѣзко выдающееся не только въ ѳедосѣевщинѣ, но и во всемъ старообрядствѣ. На этотъ случай такая и поговорка сложена: "мужъ ревнивъ, попъ глумливъ, свекоръ сердитъ -- пойду въ скитъ".

При наружномъ благочиніи, въ несомнѣнномъ довольствѣ на всемъ готовомъ и при внутреннемъ, душевномъ, безмятежномъ спокойствіи процвѣталъ Топозерскій скитъ въ особенности въ 30-хъ годахъ нынѣшняго столѣтія. Процвѣталъ онъ именно благодаря богатой московской ѳедосѣевщинѣ, высоко разцѣнившей его значеніе и услуги въ гонительное время 30-хъ, 40-хъ и 50-хъ годовъ. Москва взяла его подъ свою защиту и прислушивалась ко всѣмъ его нуждамъ, и побаивалась недовольнаго ропота, и не скупилась никакими денежными жертвами и разными приношеніями. Дорогаго стоилъ тотъ болотистый островокъ и тотъ деревянный скитокъ не для кармана только, но болѣе для души. Не даромъ же, когда почуялись первые: признаки надвигавшейся бури-урагана, Преображенскій настоятель Семенъ Кузминъ рѣшился послать сюда на три года своего лучшаго друга, правую руку и такого "твердаго адаманта" вѣры, каковымъ былъ московскій мѣщанинъ Наумъ Васильевъ. Митрополитъ Филаретъ поручалъ увѣщевать его избранному ученому священнику, законоучителю кадетскаго корпуса, и не имѣлъ успѣха. Не даромъ тотъ же Семенъ Кузнинъ поддерживалъ и Копылова. Онъ приставилъ его стражемъ Топозерской обители какъ разѣ на перепутьѣ. На самомъ прямомъ поворотѣ въ ту надежную хоронушку сидѣлъ онъ, одаренный большимъ умомъ, ловкостью и изворотливостью, и, притомъ, пользовался большимъ значеніемъ и вліяніемъ не въ одной лишь Кеми.

-----

-- Я видѣлъ у него этого московскаго гостя,-- разсказывалъ мнѣ житель Сумскаго посада Демидовъ.

Этотъ Демидовъ извѣстенъ былъ въ это время, какъ самый искусный строитель судовъ, охотно и разумно, между прочимъ, подѣлившійся со мною многими интересовавшими меня свѣдѣніями не спеціальной задачѣ морскаго министерства. Разсказывали про него, что онъ разъ не только удивилъ всѣхъ, но и насмѣшилъ, въ тоже время. Заказали ему судно: онъ на снѣгу палкой намѣтилъ чертежъ, по немъ сбилъ лекалы и построилъ судно не хуже прежнихъ; ходило оно въ то лѣто уже на пятой водѣ, какъ выражаются тамъ, т.-е. пятый годъ. По вѣрѣ Демидовъ былъ строго-православнымъ.

-- Пришелъ я къ нему поговорить... не о вѣрѣ. Зачѣмъ про то? Онъ твердо зналъ, что меня не спихнешь. Пришелъ я къ нему подряжаться строить ладью. Не хотѣлъ онъ шкуны ладить, не глядя, что Савиновъ другую себѣ шкуну заказалъ. "Св. отцы,-- говорилъ,-- ходили на ладьяхъ, а не на шхунахъ. Зачѣмъ же я буду поганиться?" Вошелъ я къ нему, и на образа его не молился,-- знаю, что не любитъ, да еще и зарычитъ. Крутенекъ онъ! А московскій гость тутъ и сидитъ и не глядитъ на меня, словно смекнулъ, что мы ужь про него слышали, да молчимъ о томъ, такъ какъ это совсѣмъ не наше-дѣло. А Копылокъ такъ-то круто повернулъ ко мнѣ, да и загадалъ загадку.

Демидовъ перемѣнилъ тонъ, въ которомъ послышалась и сдержанность: не болтнуть бы чего неладнаго, и опасливость: не проговориться бы въ чужое осужденіе до грѣха. По улыбкѣ его было видно и по самому тону слышно, что подѣлиться ему хочется, потому что загадка самому очень нравится и кажется ему, что умно она сказана. Вѣроятно; рѣшивши про себя, что меня больше занимаетъ то, какъ суда строятъ, да рыбу ловятъ, а его разсказъ будетъ по пріятельству мимолетнымъ, онъ продолжалъ:

-- Такъ-то круто онъ ко мнѣ повернулся и таково-то истово спрашиваетъ: "Какъ лучше въ шашки играть, скажи-ко: въ поддавки или на прямую?"

-- Въ поддавки, молъ, скучновато.

-- Анъ, весело!-- отвѣчаетъ, да и ногой притопнулъ и слова тѣ самыя выкрикнулъ.

-- Кому, молъ, какъ.

-- А у насъ, вишь, уговоръ такой, что у него съ перваго хода дамка и стоитъ на большой дорогѣ.

-- Ну, ужь это что же за игра,-- говорю ему,-- надо бросить.

На эти слова мои, слышу, гость его хихикнулъ довольно громко.

-- Да какъ бросить-то? Вѣдь, всѣ тебя обступили, всѣ на тебя бѣльма вылупили и вопятъ: продолжай! И въ бока толкаютъ, и въ спину тычутъ. Иной разъ, можетъ, онъ и впрямь зазѣвается, поддастъ, а я и фукнулъ. Взялъ шашку-ту, да и забоялся,-- ой, не къ добру! Онъ со злымъ умысломъ поддалъ, въ такое мѣсто запереть хочетъ, что и ходу не будетъ. Въ краску тебя ударитъ, за ушами загоритъ. А играть надо,-- велитъ.

На эти слова гость его опять прихихнулъ.

-- Въ поддавки, Иванъ Демидычъ, тѣмъ хорошо, что на большой соблазнъ навести можно. Онъ начнетъ жадничать, веселиться, выхвастываться, заторопится,-- глядь, и зазѣвался, а я и поймалъ, и игру выигралъ: оно мнѣ и хорошо. Всѣ меня похваляютъ и благодарятъ. Такъ-то!

Онъ говорилъ, а я все думалъ, къ чему его такія рѣчи? Да ужь когда вышелъ отъ него, да шапку надѣлъ, тогда ужь догадался. Настало, знать, время смиренія, чтобы пуще хорониться и поглядывать, не зѣвать. Нѣтъ у нихъ, честной господинъ, настоящей такой прямой рѣчи, все какъ-то въ околесную. Водитъ онъ, водитъ тебя всякими притчами, такъ что иной разъ обидно станетъ. Брось, молъ, обинякомъ, говори прямикомъ. Почему и зачѣмъ, какъ ваша милость думаетъ?

-- Отъ привычки скрывать свои мысли, какъ преслѣдуемые и напуганные. Извѣстно, что у нихъ даже языкъ особый придуманъ, за образецъ того, какъ говорятъ ваши "торговаши-вязниковцы".

Напуганы они точно что вдосталь. Вотъ, и Копыловъ не таковъ былъ до бѣды своей; знавалъ, вѣдь, я его и въ раннюю пору.

-- Добрѣе бывалъ? Не прижималъ, не бранился?

-- Жидоватъ-то онъ и допрежъ былъ: къ денежкѣ жаденъ. Грѣховъ по нашему крестьянству довольно таки, онъ набрался и перепачкался въ нихъ. Утѣснитель онъ и въ ту пору былъ. Я не про то... Послѣ той бѣды онъ рѣдко сталъ изъ дому выходить, словно бы въ себя ушелъ и затворился тамъ. Выходитъ когда на улицу, такъ, кажись, затѣмъ только, чтобы побрехать, какъ собака, поругаться съ кѣмъ ни доведется и кто первымъ на глаза вскинется. Въ разговорахъ на-глазъ такъ и норовитъ ударить тебя подъ сердце обиднымъ словомъ. Перевернуло его!

-- А какая бѣда?

-- На ученаго попа наскочилъ.

-- Привели его къ нему или самъ пришелъ?

-- Добро бы такъ, анъ нѣтъ: самого нанесло, доброхотно. Человѣкъ онъ гордый. Объ себѣ полагалъ всегда довольно много: и цѣны-де такой нѣтъ, чего я стою. Вѣрно тутъ, однако, то, что онъ точно былъ начетливъ и собачливъ по ихнымъ спорамъ,-- всѣмъ про то было вѣдомо... А онъ и вздумалъ пойти къ ученому попу собой хвастать. "Можетъ быть,-- говорилъ,-- я что и неправильно думаю, такъ пускай онъ мнѣ докажетъ. Я послушаю". Пріѣхалъ онъ обратно изъ города-то, какъ палками избитый. Однако, на первыхъ порахъ сгоряча самъ разсказывалъ про свою бѣду -- гнѣвъ свой изливалъ и себя утѣшалъ. И я слыхивалъ отъ него. Теперь ужь онъ объ этомъ не разсказываетъ, да и вообще на рѣчи-то туговатъ сдѣлался, неохотливъ. Глядитъ теперь волкомъ на всякаго съ той самой неладной поры.

Откровенность моего словоохотливаго собесѣдника доставила мнѣ возможность услышать и запомнить этотъ разсказъ о копыловской бѣдѣ въ томъ самомъ видѣ, какъ отъ него самого былъ полученъ.

"Велѣлъ онъ меня допустить. Хоромы богатыя. Одѣяніе на немъ шелковое, сплошь голубое, а въ рукавахъ бѣлая подкладка. Голова и борода расчесанные. Я ему обсказался, за чѣмъ пришелъ издалека и чего хочу. Онъ на меня воззрился и говоритъ таково-то мягко: "Поди-ка ты отъ меня прочь, да куда-нибудь подальше съ глазъ. Я съ тобой о такомъ высокомъ предметѣ и говорить-то за стыдъ поставляю. Умѣститься ли подъ твоею нечесаною, косматою головой такой премудрости, какая отъ вѣковъ заповѣдана?"

"Я было ему изъ писаній про примѣры совопросниковъ, съ которыми вступали въ пренія и разговаривали. Его въ краску кинуло. Заговорилъ крикливо: "Такъ нешто и мнѣ съ тобой теперь заниматься преніями? Ты вонъ какъ на меня косо глядишь и сердито. Я, конечно, тебя не боюсь. А приходи ты лучше ко мнѣ на задній дворъ: тамъ у меня, привязанъ на цѣпи къ стойлу, бодливый быкъ стоитъ. Я его велю выпустить,-- попробуй съ нимъ пободаться: чей лобъ крѣпче?"

"Я ему опять вставилъ свое слово,-- осмѣлѣлъ я на такія обиды. А онъ въ отвѣтъ: "Знаю, вѣдь, я очень хорошо. Слышалъ, слышалъ про то, что въ вашемъ потребникѣ алую-то строчку великій человѣкъ читалъ и одобрилъ. Да это мнѣ ни къ чему. Развѣ книга та богодухновенная, угодникомъ написана?"

"Тутъ ужь я и уста замкнулъ, говорить съ нимъ пересталъ. Собрался я уходитъ, а онъ не отстаетъ и глазами сверкнулъ:

"-- Чего, вѣдь, вы тамъ на лѣсной-то волѣ да въ темныхъ кутахъ своихъ не надумаете! Поди знай, что никого-то на всемъ бѣломъ свѣтѣ нѣту лучше васъ. Затворяй-ка дверь-то поплотнѣе.

"Черезъ день-другой пришли за мной на фатеру, взяли и посадили. Посидѣлъ я довольно-таки. Вздумали и порѣшили, что я ничего такого согрубительнаго, за что наказуютъ, не говорилъ. Выпустили меня. Однако, ни бороды, ни волосъ не стригли,-- стало быть, на чистоту простили".

Демидовъ толковалъ мнѣ потомъ:

-- Я полагаю, что съ того времени онъ не только въ нашихъ мѣстахъ въ славу вошелъ, но стали его знать и понимать въ самой Москвѣ. И впрямь, какъ твоя милость вымолвилъ: сталъ онъ человѣкомъ напуганнымъ, да и надо правду говорить -- ушибленнымъ. Пошелъ Копыловъ крутить, огороды городить: куда вернетъ -- тамъ и улочка, куда махнетъ -- съ переулочкомъ. Скажу прямо: изъ Москвы ему посылали большія деньги: онъ грошъ на Топозеро, пятакъ себѣ за сапогъ. На грошахъ у него чуть не города выростать стали, онъ молчитъ, да свое долбитъ: дятелъ -- птица упрямая и осторожливая. Копылова ни видать, ни слыхать, а всѣ дѣла онъ одинъ дѣлаетъ. Вездѣ онъ поспѣлъ: прибылыхъ проводилъ, настоятелю деньги свезъ, властей ублаготворилъ, тебя подсмотрѣлъ; отписалъ въ Москву о томъ, о семъ, оттуда получилъ вѣсти и повѣсти, да честныя денежки. А ухо у него, какъ у лисы: торчитъ оно, насторожено, прислушивается. Не по нашимъ мѣстамъ этотъ человѣкъ; лучше, какъ бы взяли его совсѣмъ на Москву и не спущали бы его оттуда...

Пошелъ Демидовъ на откровенность, развернулся, вошелъ въ подробности.

Къ этому времени Демидовъ относитъ самую лучшую пору процвѣтанія Топозерскаго монастыря, когда въ немъ подвѣшены были красные звоны; появились рѣдкостныя иконы (одна, по его словамъ, стоила больше тысячи рублей); примѣтно прибавилось народу на жительствѣ. Стали тамъ свои иконы пописывать и завели ими торговлю въ добавокъ къ тѣмъ рукописнымъ книгамъ и вышитымъ пояскамъ, которыми издревле снабжалось Поморье все оттуда же. Та паутина, которую плелъ искусникъ, сидя на Преображенскомъ кладбищѣ въ Москвѣ и которою достаточно твердо обмоталъ онъ всѣ разбросанныя ѳедосѣевскія общины, болѣе крѣпкою нитью своей зацѣпилась за островокъ на Топозерѣ. Въ Тверской губерніи, въ Весьегонскомъ уѣздѣ, крѣпостныя крестьяне завели моленную; помѣщикъ генералъ Мавринъ на это разсердился, вздумалъ преслѣдовать, началъ круто тѣснить своихъ мужиковъ. Они доброхотно часовню свою уничтожили, но сами взяли, да и разбѣжались всею деревней и прямо ушли на Топозеро, гдѣ, конечно, ихъ любовно приняли и обогрѣли. Сюда изъ большихъ городовъ сѣверной Россіи, такъ же увѣренно, шли всѣ тѣ изъ ревностныхъ ѳедосѣевцевъ, которымъ опасно было оставаться въ родныхъ мѣстахъ. Для облегченія путешествія, къ тому времени сокращенъ былъ путь отъ г. Кеми до скита на цѣлыхъ двѣсти верстъ: кривыя дороги, указываемыя теченіемъ рѣки съ притоками, были обойдены, тропы облажены. Кое-гдѣ гатями и мостами улучшены были дороги для верховыхъ вьюковъ и наставлены примѣты для саннаго пути на снѣжное время. Дорога же до Кеми по сѣвернымъ губерніямъ, по Волгѣ на Мологу и далѣе была надежно обезпечена весьма скрытыми переходами по селеніямъ и общинамъ единомышленниковъ. Добирались до Кеми безъ всякихъ паспортовъ и снабжались изъ Москвы таковыми лишь болѣе дорогіе и важные для секты люди, увлеченные надеждою спасенія во святой пустынной жизни, искренніе ревнители; брели слѣдомъ за этими и всѣ тѣ, которые разсчитывали обезпечиться совершенною свободой отъ всякихъ податей и полною независимостью отъ властей. Поговаривали и такъ, что сюда же изъ Москвы прятали и тѣхъ, которые тверже были въ вѣрѣ, да нечисты въ дѣлахъ, совершили что-нибудь не содѣянное, за что строго наказываютъ по закону.

По мѣрѣ увеличенія населенія, а съ нимъ и нѣкоторыхъ стѣснительныхъ неудобствъ въ общежитіи, явилась надобность, какъ и во всякихъ другихъ большихъ монастыряхъ, въ отдѣльныхъ поселеніяхъ, настоящихъ скитахъ. Кучками въ 3--5 избушекъ стали выселяться съ глухаго озера на приволье береговъ самаго моря и на его мало-мальски подходящіе острова. Стариннымъ знакомымъ способомъ выселковъ стали распространяться селенія въ видѣ займищъ на новяхъ и починками на давно покинутыхъ, но нѣкогда воздѣланныхъ пустошахъ. При московскихъ пособіяхъ дряхлѣющій сѣверъ Россіи началъ привѣтно оживать и несомнѣнно увеличиваться населеніемъ. По всѣмъ признакамъ ясно было, что это дѣло не остановится,-- дальше пойдетъ.

Какъ устраивались скитами на Ковдозерѣ, на Вожмозерѣ, такъ не побоялись построиться кельями и на болѣе видныхъ мѣстахъ. По рѣкѣ Ковдѣ выбрались къ деревнѣ Гридиной (близъ Керети) и основали здѣсь пустынь Иванькову. Тѣ, которые выходили съ Топозера по рѣкѣ Кеми, обстроились скиткомъ близъ города Кеми и назвали это мѣсто Мягригой. На морѣ, на лудѣ (каменистомъ небольшомъ островѣ), наз. Великой, также указывали мнѣ мѣсто бывшаго жилья пустынниковъ: я лазилъ туда, и видѣлъ ямы, обсыпанныя гнилушками; кое-гдѣ валялись тутъ ржавые гвозди и уголья.

Во время переѣзда на шкунѣ Егоръ Старковъ то и дѣло разсказываетъ про святыя мѣста и указываетъ ихъ во-очію: вотъ Полтамъ-Корча; потонула вблизи ея дѣвушка съ прялкой и стала послѣ того въ этомъ видѣ являться во снѣ. Построили часовенку, начали объявляться чудеса. Архіерей узналъ, велѣлъ часовню сломать. Старики тѣло выкопали и похоронили, а гдѣ -- невѣдомо.

Дальше -- въ другомъ мѣстѣ -- на самомъ высокомъ, имѣющемъ издали форму трапеціи, изъ острововъ Бузовскихъ жилъ пустынникъ Никодимъ.

-- Мощи его еще не объявились, -- простодушно замѣтилъ Егоръ и промолвилъ, по извѣстной привычкѣ своей къ вычитаннымъ книжнымъ изреченіямъ: -- Тако да просвѣтится свѣтъ ихъ предъ человѣки и да видятъ добрыя дѣла ихъ.

На одномъ изъ острововъ, называемомъ Кильякани, стоить также пустынька и въ ней при часовнѣ живетъ 30 старушекъ.

-- Ходятъ ихъ нанимать на акаѳисты, соглашаютъ читать канонъ за единоумершаго. Когда нанимаютъ церковные (т.-е. православные), онѣ такъ и уговариваются: "Мы будемъ у васъ читать, только съ тѣмъ, чтобы вы сами на то время не молились. Не то мы перестанемъ и уйдемъ". Соглашаются. Ихняя молитва очень доходлива,-- продолжалъ объяснять Егоръ.

-- Вотъ сколько я насказалъ тебѣ, а многихъ обителей и самъ еще не знаю.

И вздохнулъ:

-- Процвѣла есть пустыня, яко кринъ Господень,-- промолвилъ онъ по своему привычному обычаю.

-- Кто же эти старцы, выселившіеся изъ Топозера: тѣ ли, которыхъ за древностью лѣтъ надо было снимать съ хлѣбовъ долой, или ужь самые опытные и искусные въ дѣлахъ вѣры и поученій, пригодные и полезные на непочатыхъ мѣстахъ?

За Егора объяснилъ мнѣ уже Демидовъ:

-- Всяко бываетъ. Однако, въ послѣдніе годы стали появляться такіе люди въ такихъ мѣстахъ, гдѣ допрежъ не водились: много народу перестало ходить въ церковь въ Шижнѣ, въ Сорокѣ, въ Шуѣ и у насъ, въ Сумахъ. А про старушекъ, которыхъ я знаю, могу сказать, что всѣ онѣ круто просоленыя. Хозяйственныя дѣла вести всякими богомольными способами нѣтъ ихъ лучше: мужикамъ ихнимъ за ними далеко не поспѣть. Всѣ онѣ -- начетницы. Водятся между ними такія, что умѣютъ руду заговаривать божественными и мірскими заговорами. Знаютъ робятъ повивать. Плачеи на могилкѣ у нихъ хорошія. Какъ завидятъ карбасъ, такъ сейчасъ на молитву становятся и гудятъ разными голосами, точно тюлени на залежкахъ... У насъ, въ Поморьѣ, давненько таки замѣчается такой обычай. Спросишь иного: какой, молъ, ты "по вѣрѣ"? "Православный,-- скажетъ,-- а вотъ состарѣюсь,-- приму старую вѣру". Пойдетъ къ этимъ -- макушку на головѣ выстрижетъ, чтобы благодати сверху вольнѣй было входить въ его потупѣлую голову. Вотъ и знакомца твоего херетскаго, Савина, недавно тоже въ скитъ на Топозерѣ возил, и тамъ его перекрестили и перемазали. Топозерскій свитъ натворилъ по этой части большимъ смутъ и много грѣховъ на душу принялъ. Мужиковъ все еще возятъ туда, а вотъ эти самыя старушки помаленьку, да по охоткѣ исповѣдываютъ и перекрещиваютъ наше бабье государство. До "гонительнаго-то" времени росли эти скиты, какъ грибы.

-- Ими оживлялись пустыни и заброшенныя страны, заселялись такіе острова, которые всѣмъ казались ненужными и неудобными,-- замѣтилъ я.

-- Хорошо и такъ сказать, а можно разговаривать и подругому. Зачѣмъ они робятъ топили? Зачѣмъ не поднимали на ноги, не учили ихъ грамотѣ, хоть бы и по-своему? Все, вѣдь, это по нашимъ мѣстамъ едино-единственно, а они проклятымъ дѣломъ -- за ножки, да въ воду. Исправникъ-отъ къ нимъ когда пріѣдетъ, чѣмъ пужалъ ихъ, когда деньги хотѣлъ собрать? "Бросьте-ка,-- говоритъ,-- неводокъ: мнѣ вашей рыбки захотѣлось, не попадется ли кумжа, хороша она вареная съ хрѣномъ, я люблю ее". Они ему въ ноги, начнутъ плакаться, затрусятъ: неровенъ часъ, ребеночка сѣти вытащатъ...

-- Вѣдь, это ты, Демидычъ, съ чужихъ словъ! По Россіи обо всякомъ скитѣ подобное же разсказываютъ. Какъ же понимать теперь: люди ли богомольные живутъ тамъ, или волки лютые и свои черева ѣдятъ? Мнѣ поньгамская старуха разсказывала, совсѣмъ мимоходомъ, что она, когда родила въ Топозерѣ на мху сына, то его возростила и потомъ круглый годъ кормила учителя; изъ-за хлѣбовъ одного года онъ паренька выучилъ и псалтыри, и часослову. Я этого мальчика своими глазами видѣлъ. Въ Москвѣ новорожденныхъ своихъ ѳедосѣевскія бабы и дѣвки подкидывали на Преображенское кладбище и для нихъ имѣлся тамъ особый пріютъ, называемый "дѣтскою палатой". Чтобы не переполнялась она, закуплены были чиновники казеннаго воспитательнаго дома: дѣти на казенный счетъ выростали и возвращались родителямъ. Объ этомъ хорошо, знали и доносили по начальству тѣ чиновники, которые приставлены были тайно слѣдить за дѣлами московскихъ ѳедосѣевцевъ. Умершихъ ребятъ также принимали на кладбище, завертывали въ миткаль и хоронили. Бывали часто и такіе случаи, что зачисляли живыхъ подкидышей въ списки умершихъ, къ свѣдѣнію полицейскаго начальства, именно съ тою самою цѣлью, чтобы скрыть ихъ въ какой-нибудь изъ единомышленныхъ общинъ въ Москвѣ или отправить въ надежныя руки въ деревню. Попавшіе въ воспитательный домъ не выпускались изъ виду, и когда потребовали оттуда возвратившихся на Преображенское кладбище, настоятели придумали хитрую уловку. Такъ, между прочимъ, на Первой Мѣщанской извѣстно было большое заведеніе одного ѳедосѣевца для издѣлія лакированныхъ кожъ. Онъ забралъ къ себѣ, съ разрѣшенія опекунскаго совѣта, пятьдесятъ воспитанниковъ изъ пріемышей кладбища, кормилъ ихъ, обучалъ своему мастерству... это и закономъ дозволялось...

Эти слова мои перебилъ и озадачилъ меня собесѣдникъ мой необыкновенно энергически-высказаннымъ замѣчаніемъ. Онъ при этомъ всталъ со скамьи, оперся обѣими руками о крашеный шахматами круглый столъ на одной фигурной, толстой ножкѣ (обычный въ лучшихъ поморскихъ избахъ). Оперся онъ о столъ, словно вызывалъ меня на кулачный бой, и выпрямилъ спину. Я какъ теперь вижу эту еще незнакомую мнѣ и непривычную позу всегда сдержанно-спокойнаго и выдержанно-разсудительнаго человѣка.

-- Я тебѣ вѣрю: вотъ истинный Христосъ! Всѣмъ словамъ твоимъ вѣрю. Отъ своихъ словъ отрекаюсь. Одни эти дѣла ихъ и сомущали мою душеньку. Я пыталъ узнать правду, да въ нашихъ забвённыхъ мѣстахъ спросить было не у кого. Спасибо тебѣ большое! Теперь вижу ее, всю правду вижу.

Онъ поклонился низко и, понизивъ тонъ, заговорилъ уже поспокойнѣе:

-- Спрошу я тебя въ упоръ, какъ того хочется мнѣ. Скажи теперь по-божески, въ такую же силу, какъ я съ тобой доселѣ говорилъ, всю подноготную правду скажи: за что ихъ всѣхъ разорили? Копыловъ отъ нихъ только нажился, чортъ съ нимъ! Я объ немъ не думаю, его не жалѣю. Такихъ злодѣевъ, что пьютъ крестьянскую кровь, по нашимъ мѣстамъ на каждое селенье приходится по одному... хочешь сосчитаю? За что за одного виноватаго всѣ прочіе разорились? Вотъ о чемъ я всѣхъ спрашиваю. Бракъ они отметали, это вѣрно. Такъ, вѣдь, и на Топозерѣ, по слухамъ, раздоръ былъ, проявились новожены, безъ бабы соскучились: дай-де мнѣ такую, чтобъ я ее одну только и зналъ. Стали и тамъ поговаривать: женившіеся не согрѣшаютъ, бракъ чистъ, ложе нескверно и неблазненно. Да и впрямь, прости Ты меня, Господи! Почему тѣ ихнія бабы -- невѣсты Христовы въ прекрасныя ризы облачаются, какіе-то свѣтильники куютъ, а моя вѣрная жена -- сатанина свинопасица до самыя смерти? Съ мужемъ живетъ, такъ якобы безстыдно обнажается, на руки и моги узы желѣзныя надѣваетъ? Писано это у нихъ, въ ихныхъ книгахъ,-- самъ я читалъ. Да, вѣдь, мало ли что сказать и написать можно? Покажи дѣла!... А я опять къ своему же вернусь... Зачѣмъ ихъ разорили? Давай теперь считать и смекать. Первое -- устроили они жительство, какъ быть тому подобно. Вѣдь, Топозерскій-то скитъ былъ втрое больше самого города Кеми. Второе сказать -- огородцы развели. Похвали ихъ за то! Подати они не платятъ; такъ и всѣ монастыри на одинаковомъ положеніи. Ну, да ладно. Этимъ дай повелѣнье платить и не вели числиться монастырскими. Пускай себѣ куфтырьки для дому носятъ, ничему не мѣшаетъ, а подати плати. Бѣглыхъ они въ чуланахъ прячутъ и въ подпольяхъ держатъ,-- сосчитай, сколько, выведи и накажи. Изъ книгъ царскій титулъ вырываютъ,-- вотъ тутъ ты и прикрикни во весь голосъ и притопни ногой, и такъ накажи, чтобы искры изъ глазъ посыпались! Накажи такъ-то, да и напредки большимъ кулакомъ пригрози, чтобы не повадились: ахъ, молъ, вы, сатаниновы внуки, чортовы братья, погибельные сыны адскаго титана преисподняго... Накажи виноватыхъ, зачѣмъ всѣхъ разорять?-- продолжалъ Демидовъ допытываться уже совершенно спокойнымъ тономъ.

Послѣдній, несмотря на свою вопросительную форму, не вызывалъ, однако, на отвѣты. Да, собственно, и не были они ему желательны, именно потому, что вопросы заранѣе рѣшены имъ домашними средствами и безъ чужой помощи. Онъ, просто сказать, разговаривалъ потому, что опять впалъ въ повѣствовательный спокойный тонъ.

-- Довелось мнѣ прошлою зимой, на Николу (въ 1857 г.), быть въ Шунгѣ {Село Повѣнецкаго уѣзда, Олонецкой губ., извѣстное по двумъ большимъ ярмаркамъ (Никольской и Благовѣщенской), собирающимъ сюда поморовъ съ рыбой и мутнымъ товаромъ.} на ярмаркѣ: свою треску продавалъ и бѣлку пособралъ, песцы были -- привезъ. Прослышалъ я тамъ про недавнее выговское разоренье. Любопытенъ я съ самыхъ малыхъ лѣтъ; хочу знать про все разное не для другихъ -- для себя одного. Хотя и не по пути прямому было, да, вѣдь, и крюкъ не большой; завернулъ туда посмотрѣть, что это такое за разоренье бываетъ,-- не видывалъ. Церковь печатями запечатана и окна закрыты ставнями, а къ нимъ красныя печати приложены. Можно и дома молиться,-- подумалъ я,-- затвори клѣть и тамъ помолись: Господь вездѣсущъ, увидитъ и услышитъ. Колокольня превысокая стоитъ, а колокола сняты съ нея. Пролеты съ просвѣтомъ, таково-то уныло глядятъ. И тяжко мнѣ стало на душѣ. Зачѣмъ такъ? Чѣмъ звоны виноваты? Ну, да пущай въ другомъ мѣстѣ сзываютъ эти колокола на молитву, гдѣ бываетъ нечѣмъ. (Слыхалъ я, что гдѣ-то тамъ, за Двиной, лычный колоколъ виситъ, лыками оплетенъ). Избы заперты и запечатаны -- точное кладбище. Заглянулъ я на настоящее, а тамъ стоятъ кресты поломанные, кои поваленные. А было то мѣсто свято, я это давно зналъ: тысячи народу сходились туда поклоняться гробамъ: братьевъ Денисовыхъ, Данилы Викулыча и сестрицы Денисовыхъ Соломониды {Основательницы женскаго монастыря на р. Лексѣ. Отъ Данилова мужскаго скита ѣзды сюда 8 верстъ, по р. Выгу, до слободы Сергіевой, а отъ нея столько же верстъ по адской колесной дорогѣ, засыпанной крупнымъ булыжникомъ и пересѣченной рѣчками и озерами почти на каждой верстѣ.} и ихъ тетки. Отъ насъ туда ходило великое число всякаго народу. Заборъ въ скиту гдѣ сломали, гдѣ повалили. Поглядѣлъ я -- и словно пешней мнѣ подъ сердце ударило! Входъ на кладбище запертъ и запечатанъ, подъ заборами его сидятъ остатныя старицы и плачутъ. Взглянулъ я на нихъ, да и самъ заревѣлъ и стегнулъ по лошадкѣ, чтобы кому-нибудь на глаза не попасться. Были тѣ жительства обширныя и прекрасныя. Въ одной Лексѣ жило до 700 сестеръ. Обѣ обители царя Петра хорошо помнятъ. Онъ ихъ простилъ, и всѣ цари миловали,-- и теперь ни съ чего такое разоренье!... Оправятся ли? Я сужу по нашимъ ближнимъ мѣстамъ, глядя на Топозерье!-- поспѣшилъ отвѣтить на свой же вопросъ Демидовъ.-- Про Выгозёро послѣ слыхать было, что на томъ мѣстѣ, гдѣ монастырь стоялъ, поселили сто душъ мужиковъ. Вывели ихъ откуда-то изъ-за Питера и сказывали, что самъ баринъ отступился отъ нихъ: воръ на ворѣ и плутъ на плутѣ. Имъ бы хозяйство ладить, а они и на своихъ-то мѣстахъ были гуляки да пьяницы; они и остаточныхъ старцевъ поразогнали. Какъ пришли, такъ бабу и убили. Стали ихъ разбирать, да цѣлую половину и угнали въ Сибирь. Малая толика прицѣпилась къ мѣсту, да и тѣ непутные. Правильно ли начальство поступило? Когда дѣлались самовольныя пытки, тоже обходились не безъ грѣха, хоть бы и у топозерскихъ. Выгонятъ ветхихъ старухъ негодящихъ на море, на лупы пустыя (молодыхъ при себѣ оставляли), построятъ имъ избы (недорогаго стоютъ), дадутъ харча много, чтобы ѣли досыта (Москва денежки на это присылала). Да какія же это селенія? Пословица впрямь говоритъ: "бабьи города недолго стоятъ". Цинга по нашимъ мѣстамъ гуляетъ и воюетъ; на тѣхъ мѣстахъ только однѣ косточки забѣлѣются. Топозерскіе знали и другую пословицу: "безъ бабъ-де города не живутъ". Такъ и дѣйствовали. А вотъ теперь ихъ вдосталь разорили... Чтожь станется? Города, вѣдь, годами строятся,-- взять къ примѣру нашу Суму. Старики-покойнички сказывали про "Сенявшину". Прислалъ царь Петръ злаго енарала Сенявина солдатъ на войну набирать и городъ Питеръ строить. И натворилъ этотъ человѣкъ то у насъ, что доселѣ не выходитъ въ народѣ изъ памяти. Всѣхъ распугалъ. Стали прятаться: кои въ лѣса забѣжали, тѣ тамъ и погибли. Нахваталъ самыхъ молоденькихъ, крѣпонькихъ,-- всѣхъ забралъ, никого не оставилъ ни на племя, ни на сѣмя. Было до него въ нашемъ посадѣ 600 душъ, стало 250. Съ тѣхъ поръ вотъ намъ и не поправиться, а, вѣдь, сколько годовъ прошло! Дошелъ вотъ теперь чередъ до Топозера. Какъ онъ строился? Кто-то скитокъ завелъ. Стали къ нему пристраиваться втихомолочку, не торопясь, исподволь. Рубятъ избу,-- прислушиваются: не шибко ли топоръ звенитъ?... Слыхалъ, твоя милость, про Великоложенскій скитъ?-- спросилъ Демидовъ, круто оборвавши нить разсказаа.

Намекъ этотъ указывалъ на свѣжее событіе, какъ разъ случившееся въ то время и, несмотря на свою малость, довольно громкое: оно быстро облетѣло молвою весь Архангельскій край. Дѣло было самое простое, которое при другихъ обстоятельствахъ прошло бы совершенно не замѣченнымъ. Около Печоры давно уже существовалъ этотъ скитъ. За глазами, за непроходимой шайболой скитъ въ этомъ краю (который на Мезени называется "отдаленой") незамѣтно превратился въ настоящее селеніе, людное и широко разбросанное. Палатѣ государственныхъ имуществъ сдѣлалось совѣстно называть его скитомъ и она поспѣшила переименовать его въ деревню.

-- За что такая милость тамъ, а здѣсь вотъ одни только разоренія? Не слыхалъ, твоя милость, за что?

На прямой вопросъ, выговоренный въ томъ тонѣ, что требовался отвѣтъ, подкрѣпляющій или разрѣшающій сомнѣніе или незнаніе, я не могъ сказать ничего, кромѣ сообщенія общихъ положеній, которыми въ то время руководились при преслѣдованіи раскола. У Демидова оказались свои аргументы, представленные съ оговоркой, что говоритъ по слухамъ.

-- Присланъ былъ въ Соловки изъ Москвы на смиреніе и обращеніе нѣкоторый человѣкъ, по прозвищу Гнусинъ, за большое его озлобленіе и за писанія. Толковалъ онъ какъ-то неладно апокалипсисъ и разныя такія хульныя тетрадки писалъ. Продолжалъ тотъ Гнусинъ дѣлать то же самое и въ Соловкахъ. Того мало, что ругательно писалъ, а еще и картинки въ насмѣшку хорошо могъ рисовать. Въ Соловецкомъ онъ и померъ. Въ то время въ Топозерѣ настоятелемъ былъ Томилинъ. Онъ съѣздилъ въ монастырь, выпросилъ тѣло, перевезъ моремъ и похоронилъ у себя, въ скиту. Болтаютъ, что-де у архимандрита Досиѳея онъ и писанія тѣ и картинки купилъ. У него, за великія деньги, перекупилъ ихъ какой-то московскій купецъ и свезъ въ Москву. Тамъ прознали и схапали, а на Топозеро грозу пустили: на полное разрушеніе. Освятили часовню на православную церковь, попа приставили. Жителямъ велѣли выбираться. Кто хочетъ -- оставайся, а прочіе всѣ вонъ иди. Старики ушли, не похотѣли.

-- А если захочетъ Москва,-- перебилъ я собесѣдника своего, въ свою очередь, вопросомъ,-- возстанетъ ли Топозерское жительство?

-- Вотъ ты мнѣ очи просвѣтилъ. Прямо скажу: возстанетъ. Они живущи, а Москва сильна. Вотъ какъ они живущи: выходило имъ, какъ и всѣмъ, общее положеніе: высланы были тѣ, у которыхъ пачпортовъ не оказалось. Старымъ доживать дозволено, а принимать прибылыхъ нельзя. Нельзя вновь строиться и старыя избы чинить. Годовъ съ десятокъ тому будетъ, пріѣхали изъ Питера посмотрѣть: и заплаточекъ много наложено, и прибылые есть. Разсердились тогда и сдѣлали тотъ великій разгромъ. Стало теперь послѣ нихъ селеніе какъ настоящій соловецкій скитъ: десятка людей не сосчитаешь. Три монахини поѣхали прямо въ Москву жаловаться. Вскорѣ туда игуменью вызвали. Знакомая она мнѣ была, звали Анфисой. Сановитая такая, изъ себя дородная, плотная, даромъ что было ей пять десятковъ лѣтъ съ хвостикомъ. Ростомъ высока, пущай, какъ и всѣ наши бабы, да ужь больно гладка была, еще не обгрюзгла: на Москвѣ, поди, очень понравилась. Пока не обойдется, бывало, важной такой глядитъ. Кромѣ благочестивыхъ разговоровъ, другихъ никакихъ не знаетъ. Съ глазъ -- хитрая, въ словахъ -- увертливая. А разгостится, да опознается,-- любила гостить,-- такая-то ли добрая да развеселая. И по-скоромному поговорить любила, и шутку подкинетъ такую, что и молодой разбитной женкѣ не сдѣлать. Эта Москву обойдетъ; эта тамъ не заблудится, да еще и другихъ прочихъ съ собою на свою дорогу проведетъ. Топозеру не погибать же стать изъ-за одного Гнусина!

Перемѣнивши тонъ голоса на такой, какимъ обыкновенно говорятъ тайны (хотя даже насъ никто въ это время не слушалъ), Демидовъ сообщилъ:

-- Начинаютъ помаленьку стягиваться (слышалъ я про то отъ вѣрныхъ людей). Изъ нашего селенія и изъ Кеми кое-кто ушелъ ужь туда. Съ Ковдозера ожидаютъ. Вѣдь, зачѣмъ Наумъ-то Васильевъ у Копылова сидѣлъ? Онъ собиралъ разсѣянное стадо и новыя деньги привозилъ на покинутое гнѣздо. Какъ можно потерять Москвѣ такое мѣсто? Вѣдь, оно насиженное, укромное! Поди-ко знай доберись до него: глаза выколешь себѣ, все тѣло перецарапаешь, ноги повывихнешь. Да и богата же эта самая Москва! По этимъ же самымъ топозерамъ и намъ всѣмъ это видно. Надо такъ думать и говорить: не пустяшная какая ни-на-есть забота житейская, а великое дѣло -- о вѣрѣ! Ужь если человѣкъ по вѣрѣ пошелъ и около нея началъ устраиваться, то онъ и впрямь какъ дятелъ: и упрямъ, и чутокъ! День и ночь онъ крѣпкимъ носомъ долбитъ, а голова у него не болитъ... Я твою милость больше и спрашивать не стану,-- самъ отвѣчать могу. Топозеру большимъ городомъ не быть, а маленькій сколотятъ.

Припомнились мнѣ эти слова и все сейчасъ мною разсказанное, когда случайно попалось мнѣ на глаза въ газетахъ достовѣрное извѣстіе самовидца:

"Деревянный высокій заборъ обвалился. Ворота и ставни у многихъ домовъ заволочены. Много огородовъ совершенно заросли. Жилыхъ избъ я насчиталъ двѣнадцать, и между ними видѣлъ большую въ два этажа,-- сказали мнѣ, что тутъ живетъ большакъ. Между жилыми домами разведены маленькіе огороды, засѣянные рѣпою, лукомъ и картофелемъ. Въ жильяхъ -- около 20 мужчинъ и женщинъ: мужчины сидятъ за чтеніемъ и перепиской рукописей, женщины -- за рукодѣліемъ..."

С. Максимовъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1887