Безант Анни - Исповедь

ИСПОВѢДЬ.
Анни Безантъ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Среди мемуаровъ и автобіографій, знаменующихъ своей многочисленностью конецъ вѣка, новая книга Анни Безантъ, извѣстной общественной дѣятельницы въ Англіи, обращаетъ на себя особое вниманіе. Подобно дневникамъ выдающихся людей, живущихъ жизнью своего вѣка, автобіографія Анни Безантъ представляетъ собой краснорѣчивую страницу психологіи времени. Будущій историкъ переживаемой нами эпохи не пройдетъ мимо этой правдивой исповѣди, такъ просто рисующей духовную жизнь выдающейся по уму и душевной силѣ женщины. Психологическій интересъ этого "document humain" можетъ сравниться только съ другой женской автобіографіей, дневникомъ Маріи Башкирцевой, такъ сильно волновавшимъ умы нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

Марія Башкирцева и Анни Безантъ представительницы различныхъ теченій одного и того-же времени, онѣ съ одинаковой полнотой и искренностью отражаютъ различныя стороны современности, одинаково полны сознанія своей силы и вѣры исключительно въ голосъ собственной души. Марія Башкирцева одна изъ первыхъ отразила новыя настроенія, совмѣщающія крайній скептицизмъ съ идеалистическими и отчасти мистическими порывами; ея дневникъ былъ исходнымъ пунктомъ тѣхъ сложныхъ литературныхъ и эстетическихъ движеній, которымъ присвоена условная, ничего не объясняющая кличка декадентства. Та-же психологическая подкладка чувствуется во всей дѣятельности Анни Безантъ и отражается въ ея автобіографіи. Борьба противорѣчивыхъ стремленій, контрасты вѣры и безвѣрія перенесены у нея изъ области чисто психологической, въ интеллектуальную; ее занимаютъ не нюансы настроеній, а истина тѣхъ или другихъ убѣжденій, она полна не культомъ самой себя, а какой-то стихійной любовью къ человѣчеству, жаждой подвиговъ самопожертвованія. Но перипетіи ея духовной борьбы, тревожное исканіе новыхъ формъ, соотвѣтствующихъ глубинѣ ея порывовъ -- все это роднитъ, сильную личность англійской проповѣдницы и агитаторши съ артистическимъ темпераментомъ Башкирцевой. Обѣ онѣ сильно и глубоко отразили характеръ нашей переходной эпохи -- жажду вѣры и потребность любви съ одной стороны, и съ другой -- неспособность согласовать свои душевные порывы ни съ одной изъ существующихъ религіозныхъ или философскихъ формъ, неспособность къ цѣльной, не знающей колебаній, дѣятельности.

Анни Безантъ сильно занимаетъ собой вниманіе англійскаго общества за послѣднія двадцать лѣтъ и имя ея связано съ столь противоположными явленіями общественной жизни, что, казалось-бы, участіе въ одномъ исключаетъ возможность связи съ другимъ. Будучи женой англиканскаго пастора, за котораго она вышла замужъ изъ симпатіи къ его священнической миссіи, она черезъ нѣсколько лѣтъ открыто порвала всякія связи съ церковью и примкнула къ атеистическому движенію, во главѣ котораго стоялъ знаменитый Брэдлоу. Навлекая на себя всеобщее негодованіе и жертвуя не только положеніемъ въ обществѣ, но своими материнскими чувствами, Анни Безантъ выказала послѣдовательность своей натуры и не остановилась передъ практическими послѣдствіями своихъ новыхъ убѣжденій. Вѣрная помощница Брэдлоу въ тяжелые дни его политической карьеры, она была руководительницей массовыхъ движеній, связанныхъ съ пропагандой матеріализма и обнаружила нравственное мужество, близкое къ геройству, въ своихъ столкновеніяхъ съ обществомъ. Но въ самый разгаръ дѣятельности Брэдлоу, Анни Безантъ внезапно -- такъ это могло по крайней мѣрѣ показаться публикѣ и даже друзьямъ пламенной атеистки -- сняла съ обложки журнала Брэдлоу свою подпись и въ слѣдующемъ номерѣ журнала печатно заявила о новой перемѣнѣ своихъ убѣжденій, о своемъ несогласіи съ ученіемъ матеріалистовъ. Очень скоро послѣ этого она сдѣлалась дѣятельнымъ членомъ соціалистическихъ ассоціацій, примкнула къ "фабіанскому обществу" (Fabian Society) и вся ушла въ практическую дѣятельность, руководясь при этомъ опредѣленными экономическими теоріями. Этотъ фазисъ ея жизни былъ столь-же преисполненъ любви къ людямъ и готовностью служить имъ, какъ предыдущія ступени ея духовнаго развитія, и ея сильная, талантливая личность положила глубокій отпечатокъ на соціалистическую пропаганду въ періодъ ея участія въ ней.

Но соціализмъ былъ у Анни Безантъ такой-же переходной ступенью какъ и атеизмъ. Въ 1889 г., въ Парижѣ, она познакомилась съ временно жившей тамъ Е. П. Блаватской; увлеченная сначала ея личнымъ обаяніемъ, она ближе познакомилась съ ея ученіемъ и нашла въ теософіи разрѣшеніе тѣхъ душевныхъ сомнѣній, на которыя не находила отвѣта ни въ англиканствѣ, ни въ ученіяхъ матеріалистовъ и экономистовъ. Теософія -- послѣднее ученіе, въ которое увѣровала Анни Безантъ и которому остается вѣрна до сихъ поръ. Прежняя проповѣдница радикальныхъ политическихъ теорій, громившая передъ собраніями въ много тысячъ людей эксплоатацію капиталистическаго строя, призывавшая къ открытому возмущенію, продолжаетъ и теперь выступать передъ тысячной толпой; ея выдающійся ораторскій талантъ, искренность и убѣдительность ея рѣчей до сихъ поръ привлекаютъ толпу слушателей на устраиваемыя ею чтенія и собранія. Но общій тонъ ея проповѣдей измѣнился вмѣстѣ съ измѣнившимся содержаніемъ; не въ экономическихъ теоріяхъ видитъ она спасеніе человѣчества, а въ углубленіи человѣка въ самого себя. Восторженная любовь къ свободѣ смѣнилась вѣрой въ неумолимую "карму", и Анни Безантъ ѣздитъ по всѣмъ странамъ, гдѣ господствуетъ англійская рѣчь, проповѣдуя аскетическое отношеніе къ жизни и излагая основы ученія махатмъ. Усердная сподвижница Блаватской при жизни послѣдней, преданная дѣлу до фанатизма, Анни Безантъ сдѣлалась преемницей Блаватской послѣ ея смерти. Въ настоящее время она состоитъ предсѣдательницей лондонской вѣтви теософическаго общества (Blayatsky Lodge), завѣдуетъ филантропическими дѣлами общества и сосредоточиваетъ всѣ духовныя силы на пропагандѣ теософіи перомъ и словомъ, въ особенности словомъ, которымъ она владѣетъ въ такомъ совершенствѣ.

Достигла-ли Анни Безантъ конечнаго фазиса своей душевной жизни въ теософіи, этого, конечно, предвидѣть нельзя, несмотря на убѣжденность, съ которой она говоритъ теперь о найденномъ ею пути къ истинѣ. Нельзя усумниться въ искренности теософическихъ воззрѣній Анни Безантъ, но можно надѣяться, что они уступятъ мѣсто иному міросозерцанію, идеализмъ котораго не нуждается въ такихъ подтвержденіяхъ, какъ падающія съ потолка письма, явленія астральныхъ тѣлъ и т. п. Эту надежду цѣнителей и доброжелателей Анни Безантъ раздѣляетъ Гладстонъ, посвятившій большую статью разбору ея автобіографіи. "Будемъ надѣяться, говоритъ онъ, "ради нея самой, что м-ссъ Безантъ совершитъ полный кругъ вѣрованій и закончитъ гдѣ-нибудь вблизи пункта, изъ котораго вышла".

Автобіографія Анни Безантъ даетъ внутренную исторію поразительныхъ метаморфозъ, пестрящихъ ея жизнь. У поверхностныхъ наблюдателей человѣческихъ поступковъ, эти частые и странные переходы вызывали лишь недовѣріе къ силѣ характера Анни Безантъ, снисходительное пренебреженіе къ ея женской слабости и податливости; высказывались даже мнѣнія о томъ, что лишенная иниціативы проповѣдница увлекалась прежде всего людьми, стоящими во главѣ того или другого движенія, и слѣдуя за ними, дѣлалась послушнымъ орудіемъ въ ихъ рукахъ. Конечно, мысль о пассивности Анни Безантъ исчезаетъ при первомъ знакомствѣ съ ходомъ ея жизни -- не женская слабость, а героическая стойкость въ исканіи истины нужна была для того, чтобы такъ безстрашно идти противъ общественнаго мнѣнія въ вопросахъ вѣры и нравственности, какъ это дѣлала женщина, начавшая свою оппозиціонную дѣятельность съ двадцати-пяти лѣтъ. Не подъ чужими вліяніями складывалась ея умственная жизнь -- это ясно видно изъ того, что первыя и рѣшительныя сомнѣнія въ истинности церковныхъ ученій возникли у нея среди піэтистической обстановки ея семейнаго очага; только пройдя наединѣ съ самой собой тяжкій путь колебаній и сомнѣній и утративъ окончательно вѣру, она стала искать людей, которые раздѣляли ея измѣнившіеся взгляды. То же самое происходило и въ позднѣйшіе моменты разочарованій и переходовъ, отъ которыхъ она сама страдала больше всего, не считая себя, однако, въ правѣ поступиться истиной, ради внѣшняго покоя. Нѣчто болѣе глубокое, чѣмъ внѣшнія вліянія или поверхностное шатаніе незрѣлаго ума, лежитъ въ основѣ жизни Анни Безантъ. Она ярко и полно отразила въ себѣ контрасты, уживающіеся въ современной душѣ и вносящіе тревогу не только въ душевную, но и въ умственную жизнь.

Автобіографія Анни Безантъ освѣщаетъ шагъ за шагомъ всѣ трудности пройденнаго ею пути, и въ ея простомъ и искренномъ изложеніи, исторія ея сомнѣній и исканій становится близкой и понятной современному читателю. Много людей съ чуткой душой проходили черезъ пережитые ею фазисы духовной жизни, но рѣдко кто имѣлъ мужество согласовать свою жизнь съ внушеніями души и, прислушиваясь только къ голосу собственной совѣсти, неуклонно слѣдовать по пути познанной истины, какъ-бы къ этому ни относились окружающіе.

Книга Анни Безантъ встрѣчена была англійской критикой тѣми разнорѣчивыми отзывами, которыми въ большинствѣ случаевъ встрѣчаются произведенія, носящія отпечатокъ сильной индивидуальности. Одни поняли ея современный характеръ и привѣтствовали искреннее отраженіе близкихъ каждому настроеній и мыслей; другіе оставались слѣпыми къ внутреннимъ мотивамъ, раскрытымъ авторомъ, и имѣя въ виду только факты, называли безхарактерностью и умственной слабостью то, что въ сущности составляетъ доказательство героической силы характера. Къ критикамъ Анни Безантъ присоединился нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Гладстонъ, написавшій въ "Nineteenth Century" статью по поводу ея автобіографіи {True and false conceptions of the Atonement. By the Right Hon. W. E. Gladstone, M. P. (Nineteenth Century September 1894).}. Статья эта рѣшила судьбу книги, сдѣлавшейся сразу знаменитой, какъ все, о чемъ обмолвится хоть однимъ словомъ Гладстонъ. Характерно, что при всей цѣльности и положительности своего міросозерцанія, Гладстонъ поднимаетъ свой авторитетный голосъ въ защиту книгъ, весьма далекихъ, казалось-бы, отъ его душевнаго міра. Онъ ввелъ въ моду, если можно такъ выразиться, дневникъ Башкирцевой въ Англіи; теперь онъ выступилъ со статьей о м-ссъ Безантъ. Есть значитъ нѣчто стихійное въ теченіяхъ времени, если отраженіе ихъ проникаетъ даже въ сознаніе людей, далеко стоящихъ отъ самыхъ теченій, но чуткихъ къ явленіямъ окружающей жизни.

Статья Гладстона носитъ совершенно спеціальный характеръ. Авторъ возстаетъ противъ взгляда Анни Безантъ на ученіе англиканской церкви объ искупленіи Іисусомъ Христомъ грѣховъ человѣчества. Онъ доказываетъ неосновательность ея критики ученія церкви и вдается въ разсужденія чисто догматическаго характера. Всѣ его доказательства направлены на защиту одного пункта, смущавшаго Анни Безантъ и приведшаго ее къ разрыву съ церковью. Но прежде чѣмъ войти въ подробности догматическаго характера, Гладстонъ даетъ въ нѣсколькихъ словахъ общую характеристику автобіографіи: "Книга эта", говоритъ онъ, "представляетъ большой интересъ. Она внушаетъ симпатію къ автору, не только какъ къ человѣку высоко одаренному, но какъ къ искателю правды, хотя, къ сожалѣнію, въ одномъ пунктѣ разсказа разсужденія ея вызываютъ непріятное впечатлѣніе". Послѣднія слова относятся къ спорному вопросу о согласованіи невинныхъ страданій Христа съ представленіемъ о справедливости Бога.

Зин. Венгерова.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА

Трудно передать исторію чьей-бы то ни было жизни, но это становится еще гораздо болѣе труднымъ, когда дѣло идетъ о собственномъ жизнеописаніи. Даже въ лучшемъ случаѣ разсказъ будетъ носить отпечатокъ тщеславія. Единственнымъ оправданіемъ для такого рода описаній служитъ то, что жизнь человѣка средняго уровня отражаетъ въ себѣ много другихъ жизней и въ столь тревожное время, какъ наше, можетъ представить собой опытъ не одного, а нѣсколькихъ жизнеописаній. Такимъ образомъ, пишущій автобіографію, дѣлаетъ это для того, чтобы цѣной извѣстнаго страданія пролить свѣтъ на нѣкоторыя изъ задачъ, безпокоящихъ современниковъ; быть можетъ, ему удастся тѣмъ самымъ протянуть руку помощи брату, борющемуся въ темнотѣ, и ободрить его въ моментъ упадка духа. Всѣ мы, мужчины и женщины, безпокойнаго и чуткаго поколѣнія, окружены силами, которыя смутно сознаемъ, но не понимаемъ, недовольны старыми идеями и нѣсколько боимся новыхъ, жадно набрасываемся на матеріальные результаты знаній и науки, но вопросительно глядимъ на ея отношеніе къ душѣ, чуждаемся суевѣрій, но еще болѣе чуждаемся атеизма, отворачиваемся отъ пустыхъ оболочекъ, пережитыхъ вѣрованій, но чувствуемъ непреодолимое стремленіе къ духовнымъ идеаламъ. Всѣ мы испытываемъ ту-же тревогу, тѣ же страданія, такъ-же полны смутныхъ надеждъ и страстной жажды знанія. Поэтому возможно, что опытъ одной изъ насъ можетъ послужить на пользу другимъ; возможно, что исторія души, которая вышла въ путь одна, среди мрака, и пришла къ свѣту, преодолѣла бурю и пришла къ миру, сможетъ внести проблескъ свѣта и успокоенія въ мракъ и бурю другихъ жизней.

ГЛАВА I.
"Изъ вѣчнаго въ преходящее".

1-го октября 1847 г., какъ мнѣ достовѣрно извѣстно, я впервые открыла глаза и узрѣла свѣтъ лондонскаго дня въ 5 ч. 39 м. пополудни.

Мнѣ всегда непріятно вспоминать, что я родилась въ Лондонѣ, между тѣмъ какъ три четверти моей крови и все мое сердце принадлежатъ Ирландіи. Мать моя была чистокровная ирландка, отецъ-же былъ ирландцемъ по матери, а по отцу принадлежалъ къ Девонширской семьѣ Вудовъ. Вуды принадлежали къ коренному типу англійскихъ фермеровъ, и завѣдывали своей землей честнымъ и независимымъ образомъ. Въ позднѣйшее время они начали тяготѣть къ интеллектуальнымъ занятіямъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ Матвѣй Вудъ избранъ былъ лондонскимъ меромъ и сражался на сторонѣ королевы Каролины противъ ея благочестиваго и милостиваго царственнаго супруга; онъ же оказалъ существенную помощь герцогу Кентскому и возведенъ былъ за свои услуги въ баронство царственной дочерью, герцога Кентскаго. Съ тѣхъ поръ родъ Вудовъ далъ Англіи лорда канцлера въ лицѣ благороднаго и чистаго душой лорда Гэтерлэ, и многіе другіе члены семьи отличались на разныхъ путяхъ служенія отечеству. Но я все-таки не могу преодолѣть нѣкоторой досады на нихъ за то, что они внесли англійскую кровь въ жилы моего отца, имѣвшаго мать ирландку, родившагося на сѣверѣ Ирландіи и воспитавшагося въ Дублинскомъ Trinity College. Ирландскій языкъ звучитъ особой гармоніей для моихъ ушей, ирландская природа особенно близка моему сердцу. Только въ Ирландіи случается, что истомленная, одѣтая въ лохмотья женщина отвѣтитъ вамъ ласково на вопросъ какъ пройти къ какому нибудь старому памятнику: "Вотъ, родная", скажетъ она, "поднимись только на пригорокъ и заверни за уголъ, а тамъ тебѣ всякій укажетъ дорогу. И тамъ ты увидишь мѣсто, гдѣ блаженный святой Патрикъ ступилъ на нашу землю, и да благословитъ онъ тебя". Въ другихъ странахъ, старыя женщины, при такой нищетѣ, не бываютъ такими веселыми, привѣтливыми и разговорчивыми. И гдѣ, кромѣ Ирландіи, увидите вы населеніе цѣлаго города, высыпавшее на вокзалъ, чтобы попрощаться съ полдюжиной переселенцевъ, и образующее сплошную массу мужчинъ и женщинъ, которые снуютъ взадъ и впередъ и налѣзаютъ одинъ на другого, ради послѣдняго поцѣлуя отъѣзжающихъ; всѣ одновременно и плачутъ и смѣются, стараясь ободрить друзей, и въ воздухѣ чувствуется такое волненіе, что вы начинаете ощущать стѣсненіе въ горлѣ и слезы навертываются на ваши глаза въ моментъ отхода поѣзда. Гдѣ, кромѣ Ирландіи, случится вамъ трястись по улицамъ на плохой таратайкѣ, рядомъ съ какимъ-нибудь молчаливымъ Джерви, который, узнавши вдругъ, что за вами слѣдятъ шпіоны изъ "замка", дѣлается разговорчивымъ и привѣтливымъ и начинаетъ показывать вамъ по пути все, что можетъ представить какой-нибудь интересъ? Да будутъ благословенны словоохотливость и теплыя сердца этого народа, которымъ такъ легко руководить, но такъ трудно помыкать! Да будетъ благословенна древняя страна, нѣкогда обитаемая могущественными мудрецами и превратившаяся въ позднѣйшее время въ островъ святыхъ! онъ еще превратится опять въ островъ мудрецовъ, когда колесо судьбы опишетъ полный кругъ.

Мой дѣдушка со стороны матери былъ типичный ирландецъ. Въ дѣтствѣ я чувствовала къ нему большое почтеніе и нѣкоторый страхъ. Онъ принадлежалъ къ захудалому ирландскому роду Морисовъ и въ молодости очень весело прокутилъ вмѣстѣ съ своей красавицей женой, столь-же легкомысленной какъ онъ самъ, все оставшееся у него состояніе. Въ старости, несмотря на бѣлизну своихъ длинныхъ и густыхъ волосъ, онъ при малѣйшемъ поводѣ обнаруживалъ горячность ирландской крови, былъ вспыльчивъ до бѣшенства, но очень легко успокоивался. Мать моя была второй дочерью въ многочисленной семьѣ, все болѣе и болѣе увеличивающейся въ то время, какъ денежныя средства все болѣе оскудѣвали. Моя мать взята была на воспитаніе своей незамужней теткой, память о которой перешла черезъ дѣтство моей матери въ мое собственное и оказала вліяніе на складъ характера обѣихъ насъ. Тетка эта, какъ большинство потомковъ захудалыхъ родовъ въ Ирландіи, очень гордилась своимъ генеалогическимъ деревомъ, основаніе котораго коренилось въ неизбѣжныхъ "короляхъ". Спеціальные короли тетки были "Семь королей Франціи", "Милезскіе короли", и дерево, показывавшее это происхожденіе, раскинулось во всемъ своемъ величіи на пергаментѣ, который украшалъ каминъ скромной гостиной. Этотъ уродливый документъ былъ предметомъ глубокаго благоговѣнія для маленькой Эмиліи, благоговѣнія совершенно незаслуженнаго, какъ я осмѣливаюсь думать, недостойными королями, съ которыми она, къ счастью, была въ самомъ отдаленномъ родствѣ. Изгнанные изъ Франціи вѣроятно не безъ достаточнаго основанія, они отправились моремъ въ Ирландію и тамъ продолжали вести свой безпутный, грабительскій образъ жизни. Но такъ удивительно измѣняетъ все теченіе времени, что эти порочные и жестокіе выходцы сдѣлались чѣмъ-то въ родѣ нравственнаго термометра въ домѣ добродушной ирландской дамы первой половины нашего вѣка. Мать моя разсказывала, что когда въ дѣтствѣ она совершала какой-нибудь проступокъ, тетка ея поднимала глаза надъ очками и, окидывая строгимъ взглядомъ провинившуюся, говорила: "Эмилія, твое поведеніе недостойно происхожденія отъ семи королей Франціи". И Эмилія съ своими сѣрыми ирландскими глазами и густыми черными локонами принималась плакать отъ раскаянія и стыда за свое ничтожество; у нея шевелилось смутное сознаніе, что эти царственные, несомнѣнные для нея, предки презираяи-бы ее, миніатюрную, милую дѣвочку, столь недостойную ихъ мнимаго величія.

Эти фантастическія тѣни прошлаго имѣли сильное вліяніе на нее въ дѣтствѣ и заставляли ее бѣжать всего недостойнаго и мелочнаго. Она готова была цѣной всякихъ страданій спастись отъ малѣйшей тѣни безчестья и привила мнѣ, своей единственной дочери, тотъ-же гордый и страстный ужасъ передъ позоромъ или заслуженнымъ осужденіемъ. Мнѣ внушалось, что нужно всегда ходить съ поднятой головой передъ людьми и сохранять незапятнанное имя, потому что страданіе можно перенести, но безчестіе никогда. Женщина хорошаго круга должна предпочитать голодную смерть долгамъ; если у нея сердце разрывается отъ боли, она должна сохранять улыбку на лицѣ. Я часто думала о томъ, что эти уроки замкнутости и горделиваго чувства чести были странной подготовкой къ моей бурной жизни, принесшей съ собой столько осужденій и клеветъ; несомнѣнно, что эта привитая мнѣ съ дѣтства чувствительность къ сужденіямъ о мой личной чистотѣ и личной чести увеличивала мои страданія при столкновеніяхъ съ возмущеніемъ общества; остроту этихъ страданій пойметъ только тотъ, кто прошелъ черезъ такую-же школу самоуваженія, какъ я. И все-таки, быть можетъ, мое воспитаніе привело еще къ одному результату, перевѣшивающему по своему значенію усиленіе страданія въ жизни; во мнѣ образовался настойчивый внутренній голосъ, поднимавшійся и внутренно устанавливающій чистоту моихъ намѣреній, когда меня касалась низкая ложь; онъ побуждалъ меня съ презрѣніемъ глядѣть на враговъ, не снисходить до оправданій или защиты своихъ дѣйствій, и говорить самой себѣ, когда наиболѣе громко раздавались осужденія: "я не такая, какой вы меня считаете, и вашъ приговоръ не можетъ измѣнить моей натуры. Вы не можете сдѣлать меня низкой, что-бы вы обо мнѣ ни думали, и я никогда не стану въ своихъ собственныхъ глазахъ такой, какъ я вамъ теперь кажусь". Такимъ образомъ, гордость послужила мнѣ щитомъ отъ нравственнаго униженія, потому что хотя я и потеряла уваженіе общества, я не могла-бы стерпѣть пятна на себѣ въ собственныхъ глазахъ -- а это вещь не безполезная для женщины, отрѣзанной, какъ я была одно время, отъ дома, друзей и общества. Поэтому миръ праху старой тетушки и ея безсмысленныхъ королей, которымъ я все-таки кое-чѣмъ обязана. Съ благодарностью отношусь я къ памяти этой никогда не виданной мною женщины за ея заботы о воспитаніи моей матери, самой любящей и нѣжной, гордой и чистой изъ женщинъ. Какъ хорошо, если можно оглянуться на образъ матери, какъ на идеалъ всего самаго дорогого и высокаго въ дѣтствѣ и первой юности, когда лицо ея составляло красоту дома, а любовь ея была и солнцемъ и щитомъ. Никакое позднѣйшее чувство въ жизни не можетъ загладить отсутствіе идеальной привязанности между матерью и ребенкомъ. У насъ эта привязанность никогда не уменьшалась и не ослабѣвала. Хотя моя перемѣна вѣры и общественный остракизмъ, навлеченный этимъ, причинили ей большія страданія и ускорили даже ея смерть, въ наши сердечныя отношенія это не внесло ни малѣйшей тѣни; хотя противъ ея просьбъ было труднѣе всего устоять въ позднѣйшіе годы и я терпѣла страшныя муки въ борьбѣ съ нею, даже это не образовало пропасти между нами, не вносило холода въ наши взаимныя отношенія. И я думаю о ней сегодня съ той-же любовью и благодарностью, съ какой относилась къ ней при жизни. Я никогда не видѣла женщины болѣе самоотверженно преданной тѣмъ, кого она любила, болѣе страстно ненавидящей все мелкое и низкое, болѣе чувствительной въ вопросахъ чести, болѣе твердой и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе нѣжной. Она сдѣлала мое дѣтство свѣтлымъ, какъ сказочный міръ, она охраняла меня до самаго моего замужества отъ всякаго страданія, которое могла отстранить или перенести вмѣсто меня и страдала больше чѣмъ я сама во всѣ тяжелыя минуты моей позднѣйшей жизни. Умерла она въ маѣ 1874 года въ маленькомъ домикѣ, который я наняла для насъ въ Норвудѣ; горе, бѣдность и болѣзнь надорвали ея силы до наступленія старости.

Самыя раннія мои воспоминанія связаны съ домомъ и садомъ въ Гровъ-Родѣ Ст. Джонсъ Вудъ, гдѣ мы жили, когда мнѣ было три и четыре года, Я вспоминаю мать, хлопочущую около обѣденнаго стола, чтобы придать всему уютный и привѣтливый видъ къ приходу мужа; мой братъ, который на два года старше меня, и я -- ждемъ папу; мы знаемъ, что онъ радостно поздоровается съ нами, и что до обѣда взрослыхъ намъ еще удастся поиграть и пошалить съ нимъ. Я помню, какъ 1-го октября 1851 года я выскочила рано утромъ изъ моей маленькой кроватки и торжествующимъ голосомъ провозгласила: "папа! мама! мнѣ четыре года". Въ тотъ-же день мой братъ, понявшій, что я сдѣлалась въ самомъ дѣлѣ старше, спросилъ съ значительнымъ видомъ за обѣдомъ: "нельзя-ли дать Анни сегодня ножъ, такъ-какъ ей исполнилось четыре года?"

Въ томъ же 1851 г. я испытала большое огорченіе, когда меня не повели на выставку, находя, что я еще слишкомъ мала; смутно помню, какъ братъ, чтобы утѣшить меня, принесъ мнѣ разноцвѣтную складывающуюся картинку, изображавшую всѣ прелести выставки, такъ что мое любопытство еще сильнѣе разгорѣлось. Какія все это отдаленныя, бѣдныя, ничего не значащія воспоминанія. Какая жалость, что ребенокъ не можетъ подмѣчать и наблюдать, не можетъ запоминать и такимъ образомъ пролить свѣтъ на то, какъ зарождаются впечатлѣнія внѣшняго міра въ человѣческомъ сознаніи. Если-бы только мы могли вспомнить видъ предметовъ, когда они впервые отпечатлѣлись на нашей сѣтчатой оболочкѣ; если-бы вспомнить, что мы чувствовали, когда впервые стали относиться сознательно къ внѣшнему міру, когда лица отца и матери начали выдѣляться изъ окружающаго хаоса и дѣлаться знакомыми предметами, появленіе которыхъ вызываетъ улыбку, а исчезновеніе -- плачъ; если-бы только память не облекалась туманомъ, когда въ позднѣйшіе годы мы хотимъ вернуться мыслью назадъ, въ темную пору дѣтства, сколько-бы мы вынесли уроковъ на пользу бродящей теперь въ потемкахъ психологіи, какъ много вопросовъ могли-бы быть разрѣшены, отвѣтовъ на которые мы напрасно добиваемся на западѣ.

Слѣдующая сцена, ясно выступающая въ моей памяти на фонѣ прошлаго, относится ко времени смерти отца. Событія, послужившія причиной его смерти, извѣстны мнѣ изъ разсказовъ матери. Отецъ мой всю свою жизнь продолжалъ любить профессію, къ которой готовился въ юности; имѣя много знакомыхъ среди медиковъ, онъ иногда ходилъ съ ними по больницамъ или работалъ въ анатомическомъ театрѣ. Случилось разъ, что, вскрывая трупъ человѣка, умершаго отъ скоротечной чахотки, отецъ мой порѣзалъ себѣ палецъ о край грудной кости. Рана залѣчивалась съ большимъ трудомъ, палецъ распухъ и былъ сильно воспаленъ. "Я бы на вашемъ мѣстѣ, Вудъ, далъ себѣ ампутировать палецъ", сказалъ одинъ знакомый хирургъ, осмотрѣвшій палецъ черезъ нѣсколько дней. Но другіе стали смѣяться надъ его совѣтомъ, и отецъ мой, хотѣвшій было согласиться на ампутацію, рѣшилъ предоставить дѣло природѣ.

Около половины августа 1852 г. онъ промокъ, ѣхавши въ дождь на имперіалѣ омнибуса, и схватилъ сильную простуду, легшую ему на грудь. Призванъ былъ одинъ изъ знаменитыхъ тогдашнихъ докторовъ, столь-же искусный въ своемъ дѣлѣ, какъ грубый въ обращеніи. Онъ внимательно осмотрѣлъ отца, выслушалъ грудь и вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи матери. "Что же съ нимъ такое?" спросила она, безъ особеннаго волненія ожидая отвѣта и думая только, что мужу будетъ непріятно просидѣть нѣсколько времени дома безъ дѣла. "Не падайте духомъ", послѣдовалъ неосторожный отвѣтъ доктора. "У него скоротечная чахотка и онъ не проживетъ болѣе шести недѣль". Мать моя подалась назадъ при этихъ словахъ и упала на земь, какъ камень. Но любовь одержала верхъ надъ горемъ, и черезъ полчаса она опять была у постели мужа, не отступая уже отъ него ни днемъ, ни ночью до самой его смерти.

Меня подняли къ нему на кровать, "чтобы попрощаться съ дорогимъ папой", за день до его смерти, и я помню, какъ я испугалась его широко раскрытыхъ глазъ и страннаго голоса, которымъ онъ бралъ съ меня обѣщаніе слушаться и любить маму, потому что папы уже больше не будетъ. Помню, какъ я настаивала на томъ, чтобы папа поцѣловалъ Шерри, куклу, которую я получила отъ него въ подарокъ за нѣсколько дней до того, и какъ я стала плакать и сопротивляться, когда меня хотѣли увести изъ комнаты. Отецъ умеръ на слѣдующій день, 30 октября; меня съ братомъ отправили къ дѣдушкѣ, отцу матери, и мы вернулись домой только чрезъ день послѣ похоронъ. Когда наступилъ моментъ смерти, силы оставили мою мать и ее вынесли безъ чувствъ изъ комнаты. Мнѣ разсказывали потомъ, что, придя въ себя, она стала настойчиво требовать, чтобы ее оставили одну, и заперлась въ своей комнатѣ на ночь; на слѣдующее утро мать ея, убѣдивши наконецъ дочь впустить ее къ себѣ въ комнату, отшатнулась при взглядѣ на нее и крикнула: "Боже, Эмилія, да вѣдь ты совсѣмъ сѣдая!" Такъ оно и было; черная, блестящая масса ея волосъ, придававшихъ особую прелесть ея лицу своимъ контрастомъ съ большими сѣрыми глазами, посѣдѣла отъ страданій этой ночи; въ моихъ воспоминаніяхъ лицо матери представляется всегда въ рамкѣ серебристыхъ, гладко зачесанныхъ волосъ, бѣлыхъ какъ только что выпавшій снѣгъ.

Я слыхала отъ другихъ, что взаимная любовь моихъ родителей была чѣмъ-то истинно прекраснымъ, и несомнѣнно, что это отразилось на характерѣ матери во всю ея дальнѣйшую жизнь. Отецъ былъ человѣкомъ въ высшей степени интеллигентнымъ и блестяще образованнымъ; математикъ и вмѣстѣ съ тѣмъ знатокъ классическихъ языковъ, онъ владѣлъ въ совершенствѣ французскимъ, нѣмецкимъ, итальянскимъ, испанскимъ и португальскимъ, зналъ немного древне-еврейскій и древне-ирландскій, и увлекался изученіемъ древнихъ и новыхъ литературъ. Онъ больше всего любилъ сидѣть съ женой, читая ей вслухъ въ то время какъ она работала, то переводя какого-нибудь иностраннаго поэта, то мелодично передавая звучныя строфы "Queen Mab". Много занимаясь философіей, онъ проникся глубокимъ скептицизмомъ; мнѣ разсказывалъ одинъ очень религіозный родственникъ, что матери моей приходилось часто выходить изъ комнаты, чтобы не слушать его легкомысленныхъ насмѣшекъ надъ догматами христіанской церкви.

Его мать и сестра были строгими католичками и когда онъ умиралъ ввели священника въ его комнату; послѣднему однако пришлось сейчасъ-же удалиться, въ виду гнѣва умирающаго и настойчивости жены, рѣшившей не допускать къ мужу вѣстника ненавистной ему религіи, чтобы не омрачать его послѣднихъ минутъ.

Очень начитанный въ области философскихъ знаній, отецъ мой былъ выше ортодоксальной религіи своего времени; а его жена, безграничная любовь которой исключала всякую критику, старалась согласовать свою религіозность съ его скептицизмомъ, говоря, что "женщина должна быть набожной", а мужчина имѣетъ право все читать и думать что угодно, лишь-бы онъ оставался при этомъ честнымъ и порядочнымъ человѣкомъ. Но результатомъ его свободныхъ взглядовъ на религію было постепенное измѣненіе ея вѣрованій и нѣкоторыя уступки раціонализму. Въ позднѣйшіе годы она съ удовольствіемъ читала произведенія такихъ людей, какъ Джоуэтъ, Колензо, Стэнли. Послѣдній изъ нихъ казался ей идеаломъ джентльменства въ христіанствѣ, мягкости, широты взглядовъ и красиваго благочестія. Нагота обычнаго евангелическаго богослуженія оскорбляла ея вкусъ такъ-же, какъ бездоказательность евангелическихъ принциповъ возмущала ея разсудокъ. Она любила сознавать свое христіанство въ возвышающей и художественной обстановкѣ, принимать участіе въ богослуженіи среди торжественной музыки и въ художественно построенныхъ храмахъ.

Вестминстерское аббатство было ея любимой церковью, благодаря царящему въ немъ полумраку и торжественности; рѣзныя кресла, въ которыхъ размѣщается хоръ и откуда раздается мѣрное пѣніе, красота разноцвѣтныхъ оконъ, выступающихъ арокъ, сплоченныхъ въ отдѣльные группы колоннъ, богатая гармонія органныхъ звуковъ, прахъ великихъ людей прошлаго вокругъ, память о прошломъ, составляющая какъ-бы часть самаго строенія -- все это придавало въ ея глазахъ особую величавость религіи, возвышало ея душу.

Мнѣ, относившейся къ религіи болѣе страстно, такая элегантная и утонченная набожность казалась опасной для истинной вѣры; ее-же непріятно поражала горячность моей вѣры и проявленія ея въ жизни; ей это казалось крайностью, несоотвѣтствующей изящному равновѣсію, которымъ должна обладать благородная женщина. Она была человѣкомъ старыхъ понятій, я-же по природѣ принадлежала къ фанатическимъ натурамъ. Я часто думаю, возвращаясь въ мысляхъ къ прошлому, что у нея нерѣдко просилась наружу не высказываемая никогда фраза, которая вырвалась наконецъ предъ самой смертью: "дорогая моя", сказала она, "ты не огорчала меня никогда ничѣмъ кромѣ твоихъ собственныхъ страданій; ты всегда была слишкомъ полна мыслью о религіи". И послѣ того, она прошептала какъ-бы про себя: "Да, въ этомъ несчастье Анни; она слишкомъ религіозна". Мнѣ кажется, что голосъ умирающей матери сказалъ истину, и умирающіе глаза обнаружили глубокую проницательность. Хотя въ тотъ моментъ, когда я стояла на колѣняхъ предъ ея кроватью, я была еретичкой, отъ которой отшатнулось общество. Сердце мое полно было вѣры, сказавшейся въ страстности моего отрицанія религіи и революціонномъ протестѣ противъ догматовъ, унижающихъ разумъ и не удовлетворяющихъ душу. Я ушла одна въ мракъ не потому, что религія была мнѣ недоступна, а потому, что она была недостаточна для меня; она была слишкомъ ничтожна, банальна, слишкомъ малаго требовала для себя, слишкомъ много сообразовалась съ земными интересами, была слишкомъ расчетлива въ своихъ компромиссахъ съ обще ственными условіями. Римско-католическая церковь, если-бы она овладѣла мною, какъ это чуть-чуть не случилось, поручила-бы мнѣ какую-нибудь опасную и требующую жертвъ миссію и сдѣлала-бы изъ меня мученицу; церковь, установленная закономъ, превратила меня въ невѣрующую и въ врага религіи.

Ребенкомъ я была склонна къ мистицизму и мое воображеніе было сильно развито въ религіозномъ направленіи; я даже обладала въ нѣкоторой степени способностью видѣть видѣнія и необыкновенные сны. Эта способность присуща всѣмъ кельтическимъ расамъ и дѣлаетъ ихъ "суевѣрными" въ глазахъ болѣе нормальныхъ народовъ. Такъ, въ день похоронъ моего отца, мать моя сидѣла съ широко открытыми, глядящими въ одну точку глазами и съ напряженнымъ блѣднымъ лицомъ -- этотъ образъ до сихъ поръ не изгладился изъ моей памяти, до того сильно онъ подѣйствовалъ на дѣтское воображеніе -- она мысленно слѣдила за погребальнымъ шествіемъ шагъ-за-шагомъ, и вдругъ съ громкимъ крикомъ "теперь все кончено" упала безъ чувствъ. Она потомъ разсказывала, что слѣдовала за гробомъ, присутствовала при панихидѣ и проводила гробъ до могилы. Достовѣренъ, во всякомъ случаѣ, слѣдующій фактъ: нѣсколько недѣль спустя, она отправилась на кладбище въ Кенсэль-Гринѣ, гдѣ похороненъ былъ ея мужъ, и ее сопровождалъ одинъ родственникъ; онъ не смогъ найти могилы, и въ то время какъ другой кто-то пошелъ справиться у сторожа, мать моя сказала: "Если вы только можете привести меня къ часовнѣ, гдѣ происходила первая часть службы, я найду сама могилу". Эта мысль показалась, конечно, нелѣпой ея провожатому, но онъ не хотѣлъ спорить съ удрученной своимъ горемъ вдовой и привелъ ее въ часовню. Она оглянулась вокругъ себя, вышла изъ дверей часовни и пошла по дорогѣ, по которой несли гробъ, и дошла такимъ образомъ до самой могилы, гдѣ ее засталъ ея знакомый, пришедшій указать мѣсто. Могила была на нѣкоторомъ разстояніи отъ часовни и не находилась на одной изъ главныхъ аллей; она была обозначена только небольшимъ деревяннымъ шестомъ съ номеромъ на немъ, но на разстояніи это не могло облегчить поисковъ, потому что всѣ могилы обозначены одинаково и шестовъ не видно издали. Какъ она отыскала могилу, осталось неразгаданной тайной въ семьѣ, потому что, конечно, никто не повѣрилъ ея чистосердечному разсказу о томъ, что она присутствовала на похоронахъ. Для моихъ теперешнихъ знаній это объясняется очень просто, я теперь знаю, что сознаніе можетъ покидать тѣло, принимать участіе въ событіяхъ, происходящихъ на разстояніи, и при возвращеніи передавать физическому сознанію свои впечатлѣнія. То обстоятельство, что она просила провести ее въ часовню, имѣетъ большое значеніе, доказывая что въ ней пробуждалось воспоминаніе о томъ, что она прежде уже шла съ этого мѣста къ могилѣ; она могла найти могилу только въ томъ случаѣ, если выйдетъ изъ того же мѣста, изъ котораго выходила раньше. Другое проявленіе этой превышающей физическіе законы способности было нѣсколько мѣсяцевъ спустя, когда мой маленькій братишка, тосковавшій и плакавшій до изнеможенія "о папѣ", заснулъ у нея на рукахъ. На слѣдующее утро она сказала своей сестрѣ: "Альфа" скоро умретъ". У ребенка не было никакой опредѣленной болѣзни, но онъ замѣтно таялъ и ее старались утѣшить надеждой на то, что съ наступленіемъ весны къ нему вернется утраченное за зиму здоровье. "Нѣтъ", отвѣчала она. "Ребенокъ спалъ около меня въ прошлую ночь, и я видѣла Вильяма (т. е. ея мужа), который сказалъ мнѣ, что хочетъ имѣть Альфа около себя, но что двое другихъ могутъ остаться со мной". Напрасно ее увѣряли, что это ей приснилось, что совершенно естественно видѣть ей во снѣ мужа, о которомъ она постоянно думаетъ, и что ея тревога о ребенкѣ объясняетъ содержаніе сна. Ничто не могло разубѣдить ее въ томъ, что она видѣла мужа, и что сказанное имъ должно исполниться. Она поэтому не была поражена когда въ ближайшемъ мартѣ въ колыбелькѣ ребенка лежала безжизненная восковая фигурка.

Мнѣ съ братомъ позволили взглянуть на умершаго ребенка прежде чѣмъ его положили въ гробъ; я вижу его до сихъ поръ, блѣднаго и прекраснаго, съ чернымъ пятномъ посрединѣ бѣлаго воскового лба, и я помню мертвенный холодъ охватившій меня, когда я поцѣловала маленькаго брата. Я въ первый разъ коснулась смерти. Черное пятно произвело на меня странное впечатлѣніе, и только много времени спустя я узнала отчего оно произошло. Мнѣ разсказали, что какъ только ребенокъ умеръ, мать страстно поцѣловала его въ лобъ. Какая страшная мысль, что прощальный поцѣлуй матери отпечатлѣлся первымъ признакомъ разложенія на лицѣ ребенка!

Я упоминаю объ этихъ дѣтскихъ впечатлѣніяхъ не потому что считаю ихъ замѣчательными или необыкновенными; они только показываютъ, что воспріимчивость къ впечатлѣніямъ нефизическаго свойства, была одной изъ характерныхъ чертъ моего дѣтства, и существовала также въ другихъ членахъ моей семьи. Мы получаемъ въ наслѣдство отъ родителей свою физическую природу, а воспріимчивость къ психическимъ ощущеніямъ составляетъ одно изъ свойствъ физической природы; въ нашей семьѣ, какъ почти во всѣхъ ирландскихъ семьяхъ, всѣ вѣрили въ "духовъ"; мать моя разсказывала мнѣ, какъ она слышала жалобный плачъ домашней феи предъ смертью кого-то изъ членовъ семьи. Для меня въ дѣтствѣ всякіе эльфы и феи были реальными существами и мои куклы казались мнѣ такими-же дѣтьми, какъ я сама. Маріонетки были для меня живыми созданіями и трагедіи, которыя онѣ разыгрывали, стоили мнѣ много слезъ; до сихъ поръ помню, какъ я разъ убѣжала при видѣ приближающагося кукольнаго театра, и зарылась въ подушки у себя въ комнатѣ, чтобы не слышать какъ будутъ бить угнетеннаго ребенка въ представляемой драмѣ и какъ онъ будетъ плакать. Всѣ предметы, окружающіе меня, казались мнѣ живыми, я цѣловала цвѣты съ тѣмъ-же чувствомъ, какъ ласкала котятъ, и чудесно проводила время, переживая всевозможныя выдуманныя сказки среди моихъ игрушекъ, только считавшихся неодушевленными. Но въ этой жизни среди созданій фантазіи сказалась серьезная сторона, когда въ нее вмѣшался элементъ религіи.

ГЛАВА II.

Для матери моей началось теперь время борьбы и заботъ. До того, со времени своего замужества, она не знала денежныхъ заботъ, потому что ея мужъ зарабатывалъ вполнѣ достаточно для своей семьи; онъ казался на видъ очень здоровымъ и сильнымъ и никакая забота не омрачала ихъ мыслей о будущемъ. Умирая онъ былъ увѣренъ, что оставляетъ жену и дѣтей обезпеченными, по крайней мѣрѣ, отъ денежныхъ затрудненій. Въ этомъ онъ ошибся. Я не знаю никакихъ подробностей, но знаю, что когда все выяснилось, вдовѣ и дѣтямъ ничего не осталось, кромѣ незначительной суммы наличныхъ денегъ. Рѣшеніе, къ которому мать моя пришла въ виду этихъ обстоятельствъ, очень характерно. Два родственника ея мужа, Вестернъ и сэръ Вильямъ Вудъ, предлагали ей воспитать ея сына на свой счетъ, отдать его въ хорошую городскую школу, а потомъ помочь ему сдѣлаться коммерсантомъ, содѣйствуя ему своимъ вліяніемъ въ лондонскихъ дѣловыхъ сферахъ. Но отецъ и мать мальчика рисовали себѣ совершенно инымъ будущее старшаго сына; его готовили къ поступленію въ одну изъ спеціальныхъ школъ, а затѣмъ въ университетъ; онъ долженъ былъ избрать одну изъ "ученыхъ профессій",-- сдѣлаться пасторомъ, какъ этого желала мать, или юристомъ, какъ надѣялся отецъ. Чувствуя близость смерти, отецъ мой ни на чемъ такъ не настаивалъ, какъ на томъ, чтобы Гэрри получилъ какъ можно лучшее воспитаніе, и вдова его твердо рѣшила исполнить это послѣднее желаніе. Въ ея глазахъ городская школа не была "самымъ лучшимъ воспитаніемъ", и ирландская гордость возмущалась при мысли, что сынъ ея не будетъ "университетскимъ человѣкомъ". На голову молодой вдовы посыпалось множество попрековъ за ея "глупую гордость"; особенно усердствовали женскіе члены семьи Вудовъ, и ея непоколебимость въ слѣдованіи своему рѣшенію послужила предметомъ сильнаго взаимнаго охлажденія между ними и ею. Но Вестернъ и Вильямъ, хотя тоже осуждали ее до нѣкоторой степени, все таки остались ея друзьями и оказывали ей помощь на первыхъ порахъ ея тяжелой борьбы. Послѣ долгихъ размышленій, она рѣшила, что сынъ ея будетъ воспитываться въ Гарроу, гдѣ плата сравнительно недорога для приходящихъ учениковъ, и что потомъ онъ отправится въ Кембриджъ или въ Оксфордъ, смотря по тому, какое направленіе примутъ его интеллектуальные вкусы. Это было смѣлой программой для вдовы безъ всякихъ средствъ, но она выполнила ее цѣликомъ, потому что трудно себѣ представить болѣе твердую волю въ слабомъ тѣлѣ, чѣмъ у моей матери.

Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ мы перебрались въ Гарроу, поселились временно въ меблированныхъ комнатахъ надъ фруктовой лавкой и мать моя принялась подыскивать подходящій для насъ домикъ. Лавочникъ былъ человѣкъ чрезвычайно напыщенный, любилъ говорить длинными періодами и очень покровительствовалъ молодой вдовѣ; мать моя вернулась разъ домой и со смѣхомъ разсказала, какъ онъ ободрялъ ее, говоря, что онъ надѣется, что ей удастся устроиться, если она будетъ усердно работать. "Посмотрите на меня!" сказалъ онъ, надуваясь отъ сознанія своей важности:-- "я былъ когда-то бѣднымъ мальчишкой безъ гроша денегъ, а теперь я человѣкъ состоятельный и имѣю приморскую виллу, куда отправляюсь каждый вечеръ". Эта "приморская вилла" долго потѣшала насъ, когда мы проходили мимо нея, отправляясь гулять. "Вотъ приморская вилла м-ра X.", скажетъ кто-нибудь смѣясь, и всѣ вторили ему. Я тоже смѣялась, чтобы не отстать отъ старшихъ, хотя разница между пригородной и приморской виллой не была для меня яснѣе, чѣмъ для почтеннаго лавочника.

Матери моей удалось найти семью, съ удовольствіемъ отдавшую на ея попеченіе своего маленькаго сына для совмѣстнаго обученія съ Гэрри; это дало ей возможность нанять учителя для подготовки обоихъ мальчиковъ къ школѣ. У учителя была искусственная нога изъ пробковаго дерева, и это было для меня источникомъ постояннаго огорченія, потому что во время утренней молитвы, когда мы всѣ становились на колѣни, нога эта торчала прямо позади; мнѣ это казалось непочтительнымъ и неприличнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ вызывало сильное желаніе протянуть точно также и свою ногу. Около года спустя мать пріискала домъ, очень подходящій къ задуманному ею предпріятію, т. е. къ тому, чтобы съ позволенія д-ра Вогана, тогдашняго директора Гарроуской школы, взять къ себѣ въ пансіонъ нѣсколькихъ мальчиковъ и обезпечить тѣмъ самымъ средства для воспитанія своего сына. Д-ръ Воганъ, который вѣроятно почувствовалъ симпатію къ кроткой и сильной вмѣстѣ съ тѣмъ женщинѣ, сдѣлался съ этой минуты ея искреннимъ другомъ и помощникомъ; совѣты и усердное содѣйствіе его самого и его жены очень способствовали успѣху, завершившему ея труды. Онъ поставилъ только одно условіе, давая ей разрѣшеніе о которомъ она просила, а именно, чтобы у нея въ домѣ жилъ кто-нибудь изъ учителей школы, такъ чтобы мальчики не были лишены домашняго репетитора. Это условіе она, конечно, охотно приняла, и дѣло шло на ладъ въ продолженіе цѣлыхъ десяти лѣтъ, пока сынъ ея не кончилъ школы и не отправился въ Кембриджъ.

Домъ, который она тогда наняла, къ сожалѣнію, снесенъ теперь, и его замѣнила отвратительная новомодная постройка изъ краснаго кирпича. Домъ былъ старый и причудливо построенный; фасадъ былъ обвитъ розами, сзади вился плющъ. Домъ стоялъ на пригоркѣ, на полпути между церковью и школой, и предназначался для приходскаго священника, но тотъ долженъ былъ переселиться въ другое мѣсто, потому что отсюда было слишкомъ далеко къ той части деревни, гдѣ у него было больше всего работы. Въ гостиную вела старомодная полудверь, полуокно, бывшая для меня источникомъ постоянныхъ огорченій, потому что какъ только мнѣ надѣвали новое платье, я непремѣнно рвала его объ эту дверь, когда мчалась черезъ нее въ садъ; нашъ большой, расположившійся по наклону холма садъ былъ полонъ чудныхъ старыхъ деревьевъ, пихтъ и лавровъ, шелковичныхъ деревьевъ, яблонь, грушевыхъ и другихъ деревьевъ, не говоря уже о безчисленныхъ кустахъ смородины и кружовника и земляничныхъ грядкахъ на солнечной сторонѣ. Въ саду не было ни одного дерева, на которое я-бы не взбиралась, и одно дерево въ особенности, португальскій лавръ, было моей излюбленной лѣтней резиденціей. Тамъ у меня была своя спальня, гостиная, кабинетъ и кладовая, запасы для кладовой доставляли мнѣ фруктовыя деревья, съ которыми мнѣ позволялось распоряжаться какъ мнѣ угодно, а въ кабинетѣ я сидѣла по цѣлымъ часамъ съ своей любимой книгой, мильтоновскимъ "Потеряннымъ раемъ", который я всему предпочитала. Какъ поражались, вѣроятно, птицы, когда съ вѣтокъ дерева, на которомъ сидѣла раскачиваясь маленькая фигурка, раздавались торжественныя и звучныя строфы Мильтона, передаваемыя слабымъ дѣтскимъ голосомъ. Я любила изображать Сатану, декламировать величественныя рѣчи героическаго мятежника, и много счастливыхъ часовъ я провела въ мильтоновскомъ раю и аду въ обществѣ Сатаны и Божественнаго Сына, Гавріила и Абдіэля. Въ саду была еще терасса, спускавшаяся къ кладбищу, сухая въ самую, сырую погоду и окруженная старымъ деревяннымъ барьеромъ, обросшимъ розами всевозможныхъ оттѣнковъ; розы стариннаго дома были какія-то совершенно особенныя. Терасса заканчивалась маленькой бесѣдкой, черезъ раскрытую дверь которой открывалась одна изъ самыхъ очаровательныхъ панорамъ въ Англіи. Холмъ круто спускался у ногъ зрителя и затѣмъ тянулась длинная полоса лѣсовъ до самыхъ башенъ Виндзорскаго замка, виднѣвшагося на далекомъ горизонтѣ. Это былъ тотъ видъ, на который никогда не уставалъ глядѣть Байронъ, лежа на одномъ изъ плоскихъ камней кладбища -- мѣсто это до сихъ поръ носить названіе могилы Байрона -- и который онъ воспѣлъ въ своихъ стихахъ.

Читатель, если вамъ придется когда-нибудь быть въ Гарроу, попросите позволенія пройти въ старый садъ, и вы испытаете на себѣ дѣйствіе этого внезапнаго откровенія красоты, когда откроете маленькую дверцу бесѣдки въ концѣ терассы.

Въ этотъ домъ мы переселились, когда мнѣ исполнилось восемь лѣтъ, и въ теченіе цѣлыхъ одиннадцати лѣтъ онъ былъ моимъ роднымъ домомъ, который я покидала съ сожалѣніемъ и куда возвращалась съ радостью.

Вскорѣ послѣ нашего переѣзда я въ первый разъ въ жизни уѣхала отъ матери. Придя разъ въ гости къ одной семьѣ, жившей по сосѣдству, я застала у нихъ въ гостиной незнакомую хромую даму съ энергическимъ лицомъ, принявшемъ удивительно мягкое выраженіе, когда она улыбнулась вбѣжавшей въ комнату дѣвочкѣ. Она сейчасъ-же подозвала меня къ себѣ и усадила къ себѣ на колѣни; на слѣдующій день знакомая, у которой мы встрѣтились, пришла къ моей матери и спросила ее, согласится-ли она отдать меня на воспитаніе ея племянницѣ, при чемъ я буду пріѣзжать домой на праздники, но воспитаніе мое будетъ всецѣло лежать на ней. Сначала мать моя и слышать объ этомъ не хотѣла, потому что до того мы съ ней ни разу не разставались и моя любовь къ ней доходила до культа, ея ко мнѣ -- до самозабвенія. Ее убѣдили однако, что выгоды сдѣланнаго ей предложенія совершенно неоцѣнимы для моего воспитанія, что жизнь въ домѣ, полномъ мальчиковъ, можетъ нехорошо отозваться на моемъ воспитаніи -- я уже тогда карабкалась на деревья и играла въ крикетъ не хуже любого изъ нихъ -- и что придется послать меня въ школу, если мать не предпочтетъ предложенія, представляющаго всѣ выгоды школы безъ ея темныхъ сторонъ. Мать моя, наконецъ, согласилась и было рѣшено, что миссъ Марріатъ возьметъ меня съ собой, когда поѣдетъ домой.

Миссъ Марріатъ -- любимая сестра капитана Марріата, извѣстнаго романиста -- была не замужемъ и имѣла большое состояніе. Она ухаживала за своимъ братомъ во время его болѣзни, кончившейся смертью, и послѣ того жила вмѣстѣ съ матерью въ Вимбльдонъ-Паркѣ. Послѣ смерти матери, она стала искать полезнаго дѣла и предложила одному изъ своихъ братьевъ, обремененному большимъ количествомъ дочерей, взять одну изъ нихъ къ себѣ въ домъ и дать ей хорошее воспитаніе. Когда она была въ Гарроу, я по счастливой случайности попала ей на глаза и понравилась ей; она подумала, что воспитывать двухъ дѣвочекъ вмѣстѣ удобнѣе, чѣмъ одну, и предложила поэтому моей матери взять меня.

Миссъ Марріатъ имѣла большой талантъ къ преподаванію и занималась имъ съ особымъ наслажденіемъ. Отъ времени до времени она присоединяла къ намъ еще какого-нибудь ребенка, иногда мальчика, иногда дѣвочку. Вначалѣ вмѣстѣ съ Эми Марріатъ и со мной учился еще одинъ маленькій мальчикъ, Вальтеръ Поупсъ, сынъ священника, имѣвшаго большую семью; съ нимъ она занималась нѣсколько лѣтъ и потомъ, великолѣпно подготовивъ его, опредѣлила въ школу.

Она выбирала "своихъ дѣтей", какъ она любила называть насъ, очень опредѣленнымъ образомъ; она брала дѣтей изъ хорошихъ семей, хорошо воспитанныхъ, но поставленныхъ въ такія матеріальныя условія, что взявши на себя заботы объ ихъ дальнѣйшемъ образованіи и воспитаніи, она существенно облегчала положеніе несостоятельныхъ родителей. Для нея было особымъ наслажденіемъ придти съ своей помощью тогда, когда стремленіе дать хорошее воспитаніе дѣтямъ наиболѣе удручаетъ бѣдныхъ и гордыхъ въ то-же время людей. Мы всѣ называли ее "тетей", потому что "миссъ Марріатъ" звучало слишкомъ холодно и церемонно. Она учила насъ всему, за исключеніемъ музыки, для которой былъ особый учитель; мы писали сочиненія, читали вслухъ по-англійски и по-французски, а позже и по-нѣмецки, и получили благодаря ей здоровое, солидное образованіе. Я не могу выразить словами своей благодарности за все, чѣмъ я обязана ей, не только потому, что она меня многому научила, а потому, что вселила въ меня любовь къ знанію, не покидавшую меня съ тѣхъ поръ никогда въ моихъ трудахъ.

Ея система воспитанія можетъ представить интересъ для всякаго, кто хочетъ воспитывать дѣтей съ наименьшей затратой труда и наиболѣе пріятнымъ образомъ для самихъ дѣтей. Во-первыхъ, мы никогда не пользовались учебниками для чтенія и писанія, и не учили грамматики по книгѣ. Мы писали письма о всемъ, что видѣли во время прогулокъ или пересказывали прочитанные разсказы; эти сочиненія миссъ Марріатъ перечитывала съ нами, исправляя орѳографическія и грамматическія ошибки, стиль и благозвучность написаннаго; всякую неуклюжую фразу она произносила вслухъ, чтобы показать, какъ некрасиво она звучитъ, каждую ошибку въ передачѣ видѣннаго она тщательно выставляла на видъ. Наши письма заключались въ передачѣ видѣннаго наканунѣ и это пробуждало и воспитывало въ насъ наблюдательность. "Боже, да о чемъ-же я стану писать!" вырывалось иногда у какого-нибудь ребенка, склонившагося надъ грифельной доской. "А развѣ ты не гулялъ вчера?" -- спрашивала тетя въ отвѣтъ. "Да", вздыхалъ мальчикъ, "да о чемъ-же тутъ разсказывать?" "Какъ о чемъ? Ты гулялъ цѣлый часъ на полямъ и ничего не видѣлъ, маленькій слѣпуша? Будь ужъ сегодня повнимательнѣе во время прогулки". Затѣмъ любимымъ урокомъ, очень полезнымъ для правописанія, былъ слѣдующій: мы составляли цѣлые списки словъ, которыя одинаково звучатъ, но различнымъ образомъ пишутся, и соперничали другъ съ другомъ въ томъ, чей списокъ длиннѣе. Наши французскіе уроки -- какъ впослѣдствіи и нѣмецкіе -- начинались съ чтенія. Нѣмецкіе уроки начались съ чтенія "Вильгельма Телля" и глаголы, которые задано было списать, были взяты изъ прочитаннаго. Мы много учили наизусть, но всегда вещи, которыя этого стоили; у насъ совершенно не были въ ходу сухіе вопросы и отвѣты, которые такъ по сердцу лѣнивымъ преподавателямъ. Мы знакомились съ исторіей изъ чтеній вслухъ во время общихъ занятій рукодѣліемъ -- мальчиковъ учили обращаться съ иголкой наравнѣ съ дѣвочками. "Только дѣвочкамъ къ лицу шитье", сказалъ разъ съ возмущеніемъ одинъ изъ мальчиковъ. "Только маленькому ребенку къ лицу бѣгать за дѣвочкой, если нужно пришить пуговицу", отвѣчала тетя. Географію мы учили, рисуя географическія карты изъ составныхъ частей и составляя нѣмыя карты, для которыхъ каждое государство -- для карты цѣлаго материка -- и каждая провинція или графство для карты отдѣльныхъ государствъ вырѣзывались въ настоящемъ ихъ видѣ. Я любила большія государства въ то время и чувствовала большое удовольствіе, когда составивши Россію, видѣла, какая большая часть карты заполнена ею.

Единственная грамматика, которую мы когда-либо учили, была латинская и то не ранѣе того, какъ посредствомъ письменныхъ работъ познакомились съ ея правилами. Тетя терпѣть не могла дѣтей, заучивающихъ наизусть не понятныя имъ вещи, и воображающихъ, что знаютъ ихъ. "Что ты хочешь этимъ сказать, Анни?" спрашивала она меня иногда на урокѣ. Послѣ нѣсколькихъ слабыхъ попытокъ объясненія, я отвѣчала: "право, тетя, я это знаю про себя, но не могу объяснить". "Въ такомъ случаѣ, право, Анни, ты этого не знаешь про себя, а то-бы ты могла объяснить такъ, чтобы и я поняла про себя". Такимъ образомъ, она прививала намъ здоровую привычку ясности мысли и выраженія. Латинскую-же грамматику она предпочитала другимъ, какъ болѣе совершенную и какъ основу новыхъ языковъ.

Миссъ Марріатъ поселилась въ очень живописномъ мѣстѣ, въ Фернъ-Гилѣ, въ Дорсетшэйрѣ, на берегахъ Девона и жила тамъ пять лѣтъ, составляя центръ мѣстной благотворительности. (Она завела воскресную школу, навѣщала бѣдныхъ, помогая вездѣ, гдѣ видѣла нужду, посылая больнымъ пищу со своего стола. Характерно, что она никогда не дарила бѣднымъ альбомовъ съ картинками, но откладывала часто во время обѣда самые аппетитные куски и относила ихъ больнымъ, чтобы возбудить у нихъ аппетитъ. Денегъ она почти никогда не давала, но находила поденную работу или старалась пріискать постоянныя занятія для нуждающихся въ помощи. Очень требовательная къ самой себѣ и непреклонная относительно всякой неустойчивости и нечестности въ другихъ, она оказывала хорошее вліяніе и тогда, когда вызывала любовь и когда внушала страхъ. Она принадлежала къ одной изъ самыхъ строгихъ евангелическихъ сектъ. По воскресеньямъ не допускались чтенія никакихъ книгъ, кромѣ Библіи или религіознаго журнала, но она все-таки старалась разнообразить этотъ день разными способами: общими прогулками по саду, пѣніемъ гимновъ, всегда привлекательныхъ для дѣтей, разсказами о миссіонерскихъ путешествіяхъ Мофата и Ливингстона, столкновенія которыхъ съ дикарями и съ дикими звѣрьми были такъ-же интересны, какъ повѣсти Майнъ-Рида. Мы заучивали тексты изъ Библіи и гимны, и однимъ изъ любимыхъ развлеченій были "Загадки изъ Библіи", въ родѣ описаній какой-нибудь сцены изъ Библіи, которую нужно было узнать по описанію. Затѣмъ мы давали въ свою очередь уроки въ воскресной школѣ, потому-что тетя говорила намъ, что безполезно учиться, если мы не будемъ стараться помогать тѣмъ, которыхъ никто не учитъ. Уроки для воскресной школы тщательно приготовлялись по субботамъ; намъ всегда внушали, что трудъ, отдаваемый бѣднымъ, долженъ стоить какого-нибудь напряженія тому, кто его отдаетъ. Этотъ принципъ, объясняющій для нея слова священнаго писанія; "Отдамъ-ли я Господу своему то, что мнѣ ничего не стоитъ?" руководилъ всѣми ея словами и поступками. Когда во время какого-нибудь общественнаго бѣдствія, мы прибѣгали къ ней съ вопросомъ, чѣмъ-бы мы могли помочь бѣднымъ, голодающимъ дѣтямъ, она быстро отвѣчала: "чѣмъ-бы вы пожертвовали для нихъ?" И она прибавляла, что если-бы мы захотѣли отказаться отъ сахара, мы бы съэкономили этимъ каждый по шести пенсовъ въ недѣлю, которые и могли-бы послать нуждающимся. Я не думаю, чтобы можно было преподать дѣтямъ болѣе здоровый урокъ, чѣмъ это самоотверженіе для блага другихъ.

Каждый день, по окончаніи уроковъ, мы устраивали всякаго рода развлеченія, длинныя прогулки и катанія верхомъ на маленькомъ пони, который очень любилъ дѣтей; конюхъ училъ насъ крѣпко держаться на немъ, какіе-бы капризы лошадка ни проявляла; въ шумныхъ пикникахъ, которые мы устраивали въ живописныхъ окрестностяхъ Шармута, тетя была самымъ веселымъ товарищемъ. Трудно себѣ представить болѣе здоровую обстановку, въ физическомъ и духовномъ отношеніи, чѣмъ жизнь въ этой тихой деревушкѣ. А какую радость приносили съ собой праздники! Какъ пріятно было чувствовать гордость матери, имѣвшей хорошія свѣдѣнія объ успѣхахъ своей любимицы, какъ радостно было возобновлять знакомство съ каждымъ закоулкомъ въ старомъ домѣ и садѣ!

Наклонность къ мечтательности у ребенка ведетъ въ интеллектуальномъ отношеніи къ развитію воображенія; по отношенію-же къ религіознымъ чувствамъ въ ней таится зародышъ мистицизма, гораздо менѣе рѣдкаго среди дѣтей, чѣмъ это многіе думаютъ. Но безпощадный матеріализмъ нашихъ дней -- не философскій матеріализмъ немногихъ, а религіозный матеріализмъ большинства -- вырываетъ нѣжные зародыши изъ дѣтской души и накладываетъ повязку на глаза, которые безъ этого могли-бы, быть можетъ, видѣть. Вначалѣ ребенокъ не дѣлаетъ различія между тѣмъ, что онъ "видитъ" и что ему "кажется"; одно столь-же реально для него, какъ и другое, и онъ играетъ съ созданіями своей фантазіи такъ-же весело, какъ съ живыми дѣтьми. Я лично всегда предпочитала въ дѣтствѣ первыхъ и никогда не знала, что такое одиночество. Но приходятъ взрослые, безцеремонно врываются въ самую средину сада, созданнаго воображеніемъ, топчутъ въ немъ цвѣты, разгоняютъ дѣтей, населяющихъ его. и говорятъ своими громкими, рѣзкими голосами: "не разсказывай такихъ небылицъ, Анни, у меня отъ нихъ морозъ по кожѣ пробѣгаетъ, мама будетъ сердиться на тебя". Но это влеченіе было во мнѣ слишкомъ сильно, чтобы быть подавленнымъ, и я находила себѣ пищу въ волшебныхъ сказкахъ, которыя я очень любила, и въ религіозныхъ аллегоріяхъ, которыя казались мнѣ еще болѣе увлекательными. Какъ и когда я научилась читать -- этого я не помню, потому что не вспоминаю времени, когда-бы книга не была для меня предметомъ наслажденія. Къ пяти годамъ я уже, вѣроятно, свободно читала, потому что помню, какъ меня часто извлекали изъ подъ драпировки, въ которую я любила завертываться съ книжкой въ рукахъ, и какъ меня посылали идти играть, какъ подобаетъ пятилѣтнему малышу. Я часто до того углублялась въ книгу, что абсолютно не слышала, когда мое имя громко произносилось въ комнатѣ, такъ что меня часто бранили за то, что я намѣренно прячусь, между тѣмъ какъ я въ это время жила въ волшебномъ мірѣ или лежала, спрятавшись подъ спасительный капустный листъ при приближеніи великана.

Мнѣ было около восьми лѣтъ, когда я впервые натолкнулась на религіозныя аллегоріи, написанныя для дѣтей, и вскорѣ за этимъ послѣдовали Буньяновское "Шествіе Странника" и "Потерянный рай" Мильтона. Съ этихъ поръ неугомонная фантазія уносила меня постоянно въ волшебный міръ, гдѣ воины-дѣти захватываютъ территорію для своего отсутствующаго принца и несутъ знамя, на которомъ красуется красный крестъ, гдѣ дьяволы въ видѣ драконовъ окружаютъ странника, но должны отступить послѣ упорной борьбы, гдѣ ангелы сходятъ съ небесъ, разговариваютъ съ маленькими дѣтьми и даютъ имъ талисманы, которые предупреждаютъ ихъ объ опасности и утрачиваютъ силу, когда обладатели ихъ сходятъ съ истиннаго пути. Какъ скученъ и однообразенъ міръ, въ которомъ приходится жить, думала я постоянно, когда мнѣ читали наставленія о томъ, какъ вести себя, не капризничать, быть опрятной и не теребить передника, сидя за обѣдомъ. Насколько легче было-бы быть христіаниномъ, если-бы только получить щитъ съ краснымъ крестомъ и имѣть своимъ противникомъ настоящаго дракона, зная, что Божественный принцъ вознаградитъ улыбкой за побѣду. Несомнѣнно, что интереснѣе сражаться съ крылатымъ дракономъ, зная, что онъ хочетъ причинить зло, чѣмъ слѣдить за тѣмъ, чтобы оставаться всегда ровной и кроткой. Если-бы я была на мѣстѣ Евы въ саду, старая змѣя не обошла-бы меня; но какъ маленькая дѣвочка могла знать, что ей нельзя сорвать самаго румянаго, хорошенькаго яблочка съ дерева, если не было-бы змѣи, сказавшей, что его запрещено трогать? По мѣрѣ того, какъ я становилась старше, мои сны и грезы становились менѣе фантастичными, но все болѣе проникались энтузіазмомъ. Я читала разсказы о первыхъ христіанскихъ мученикахъ и страстно жалѣла, что родилась слишкомъ поздно, въ эпоху, когда нельзя уже претерпѣть муки за свою вѣру; я проводила цѣлые часы, въ грезахъ наяву, представляя себѣ, что я стою передъ римскими судьями, передъ инквизиторами доминиканцами, что меня бросаютъ на съѣденіе львамъ, пытаютъ, жгутъ на кострѣ; однажды я увидѣла себя проповѣдующей великую новую вѣру громадной толпѣ народа, которая внимала мнѣ и, обращенная моими рѣчами, признала меня своимъ духовнымъ вождемъ. Но грезы мои кончались печальнымъ возвратомъ къ дѣйствительности, гдѣ не было мѣста для геройскихъ подвиговъ, не было львовъ, противъ которыхъ приходилось-бы выступать, не было суровыхъ инквизиторовъ, но были постоянныя скучныя обязанности, которыя приходилось исполнять. И я сильно огорчалась, что такъ поздно родилась на свѣтъ, что всѣ великія дѣла уже сдѣланы, и не предстояло возможности проповѣдывать новой религіи и пострадать за нее.

Съ восьмилѣтняго возраста религіозные задатки моей натуры сильно развились, благодаря воспитанію, которое я получала. Подъ вліяніемъ Миссъ Марріатъ, мои вѣрованія получили сильную евангелическую окраску, но меня всегда приводила въ отчаяніе мысль, что я не пережила въ прошломъ момента "обращенія". Въ то время, какъ другіе разсказывали о своихъ ощущеніяхъ, о внезапной перемѣнѣ, которую они вдругъ почувствовали въ себѣ, я съ грустью сознавала, что никогда не испытала на себѣ такой перемѣны, и что всѣ мои мечтательные порывы ничтожны въ сравненіи съ сильнымъ "сознаніемъ грѣховности", о которомъ говорятъ проповѣдники, и начинала съ грустью сомнѣваться въ томъ, что я "спасена". Затѣмъ у меня было безпокойное сознаніе, что меня часто хвалили за благочестивость, когда соревнованіе и тщеславіе играли большую роль, чѣмъ религіозное чувство; это было, напримѣръ, когда я выучила наизусть предшествующее англійскому переводу Библіи посвященіе королю Іакову; я это сдѣлала скорѣе изъ желанія отличиться своей памятью, чѣмъ изъ любви къ самому тексту. Звучный ритмъ нѣкоторыхъ мѣстъ въ старомъ и новомъ Завѣтѣ ласкалъ мнѣ слухъ, и я чувствовала удовольствіе отъ повторенія ихъ вслухъ. Я любила это дѣлать, какъ любила декламировать для собственнаго удовольствія сотни стиховъ Мильтона, раскачиваясь на какомъ нибудь древесномъ суку, или разлегшись въ тѣни вѣтвей и глядя въ бездонную синеву небесъ до тѣхъ поръ, пока я впадала въ состояніе экстаза среди звуковъ и красокъ, и говорила на распѣвъ мелодичныя фразы и населяла синеву туманными образами. Легкость заучиванія наизусть и привычка декламировать привела меня къ хорошему знакомству съ библіей и къ умѣнію искусно пользоваться текстами. Это мнѣ очень пригодилось на излюбленныхъ методистами молитвенныхъ собраніяхъ, въ которыхъ мы всѣ принимали участіе. Мы всѣ по очереди должны были читать вслухъ и это было для меня мучительнымъ испытаніемъ; я ужасно робѣла, когда вниманіе присутствующихъ обращалось на меня, и съ трепетомъ ожидала по этому страшныхъ словъ: "теперь, Анни, обратись ты съ словомъ къ Господу". Но какъ только мнѣ удавалось произнести дрожащими губами первое слово, мой страхъ исчезалъ и я уносилась въ душевномъ порывѣ, изливавшемся часто въ ритмическихъ фразахъ; въ концѣ, увы, я часто думала о томъ, что Богъ и тетя замѣтили, вѣроятно, какъ хорошо я молилась -- развитіе этого чувства тщеславія едва-ли имѣлось въ виду при устройствѣ молитвенныхъ собраній. Въ общемъ, кальвиническій оттѣнокъ преподаванія миссъ Марріатъ привилъ моей душѣ нѣкоторую болѣзненность, тѣмъ болѣе, что въ глубинѣ души я очень тосковала по матери. Я помню, какъ удивлена была моя мать во время одного изъ моихъ пріѣздовъ домой, когда прочла въ отчетѣ миссъ Марріатъ, что во мнѣ замѣтно отсутствіе веселости; дома, напротивъ, несмотря на свою любовь къ одиночеству, я отличалась веселымъ нравомъ; но вдали отъ дома я всегда тосковала, и кромѣ того суровость евангелическаго культа накладывала на меня нѣсколько мрачный отпечатокъ, хотя загробныя муки и адъ представлялся въ моихъ грезахъ только въ томъ видѣ, какъ онъ рисуется въ "Потерянномъ Раю". Прочтя эту поэму, я представляла себѣ дьявола не чудовищемъ съ рогами и лошадиной ступней, а прекраснымъ, мрачнымъ архангеломъ, и я всегда надѣялась, что Іисусъ, идеальный принцъ моихъ грезъ, спасетъ его въ концѣ концовъ. Но предметами истиннаго ужаса для меня были неопредѣленныя, туманныя существа, близость которыхъ я чувствовала около себя, хотя и не видѣла ихъ. Они были для меня до того ощутительны, что я отлично знала, въ какомъ мѣстѣ они стоятъ въ комнатѣ, и особенный ужасъ, который я чувствовала, заключался въ опасеніи, что я сейчасъ увижу ихъ. Если мнѣ случайно попадался въ руки разсказъ о привидѣніяхъ, я не могла отдѣлаться отъ впечатлѣнія по цѣлымъ мѣсяцамъ, и видѣла предъ собой каждый изъ описываемыхъ призраковъ; въ особенности преслѣдовала меня одна страшная старуха изъ романовъ Вальтеръ-Скотта; она скользила по полу, подходя къ моей кровати, вскакивала на нее какимъ-то не человѣческимъ движеніемъ и глядѣла на меня въ упоръ страшными глазами; я изъ-за нея цѣлыми недѣлями боялась ложиться въ постель. До сихъ поръ я такъ живо помню свое ощущеніе, что чувствую невольный ужасъ.

ГЛАВА III
Дѣвичество. /p>

Весной 1861 г. миссъ Марріатъ объявила о своемъ намѣреніи поѣхать заграницу и попросила у моей матери позволенія взять меня съ собой. У маленькаго ея племянника, котораго она усыновила, сдѣлался катарактъ глаза, и она хотѣла повезти его къ одному знаменитому окулисту въ Дюссельдорфѣ. Эми Марріатъ отозвали домой послѣ смерти ея матери, которая умерла, родивъ сына; миссъ Марріатъ усыновила ребенка, назвавъ его именемъ своего любимаго брата Фредерика (капитана Марріата). Мѣсто Эми заняла дѣвочка нѣсколькими мѣсяцами старше меня, Эмма Маннъ, одна изъ дочерей священника, женатаго на миссъ Стэнли, близкой родственницѣ или даже, если я не ошибаюсь, сестры миссъ Мэри Стэнли, знаменитой сестры милосердія во время крымской кампаніи.

Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ мы усердно занимались нѣмецкимъ языкомъ, чтобы знать болѣе или менѣе хорошо языкъ страны, въ которую собирались ѣхать; насъ пріучали также къ французскому разговору, въ которомъ мы упражнялись за обѣдомъ, такъ что мы не были совершенно "безпомощными иностранцами", когда двинулись въ путь изъ доковъ Св. Екатерины и очутились на слѣдующій день въ Антверпенѣ среди вавилонскаго смѣшенія языковъ, какъ намъ показалось съ перваго взгляда. Во что здѣсь превратился нашъ французскій языкъ, который мы учились такъ тщательно произносить! Мы совершенно потерялись среди окликовъ кричащихъ и спорящихъ между собой носильщиковъ и не могли разобрать ни слова. Но миссъ Марріатъ оставалась на высотѣ положенія, будучи уже опытной путешественницей; ея французскій языкъ блестяще выдержалъ испытаніе и помогъ намъ благополучно добраться до отеля. На слѣдующій день мы отправились черезъ Аахенъ въ Боннъ, прелестный городокъ, расположенный на границахъ живописной мѣстности, волшебный входъ въ которую образуетъ Роландеэкъ. Въ Боннѣ наше пребываніе обошлось не безъ приключеній. Тетя была пожилой дѣвицей, которая видѣла во всѣхъ молодыхъ людяхъ волковъ, которыхъ нужно не подпускать къ ея подростающимъ ягнятамъ. Боннъ былъ университетскимъ городомъ, и въ немъ господствовало въ то время пристрастіе ко всему англійскому. Эмма была полной, бѣлокурой дѣвушкой съ нѣжнымъ цвѣтомъ лица и типичной въ англійскихъ дѣвушкахъ веселостью и невинной шаловливостью; я-же была худенькой, блѣдной брюнеткой, у которой настроенія дикой веселости постоянно чередовались съ крайней задумчивостью. Въ пансіонѣ, гдѣ мы жили вначалѣ, въ "Chateau du Rhin", прелестномъ домѣ, выходящемъ на широкій голубой Рейнъ, жили случайно въ то-же время два сына герцога Гамильтона, маркизъ Дугласъ и лордъ Чарльсъ съ своимъ гувернеромъ. Они занимали весь бель-этажъ, а мы имѣли гостиную въ нижнемъ этажѣ и спальни въ верхнемъ. Юноши узнали, что миссъ Марріатъ не любила, чтобы ея "дѣти" разговаривали съ кѣмъ-нибудь изъ мужской компаніи. Это открыло для нихъ неистощимый источникъ забавы. Они парадировали на лошадяхъ передъ нашими окнами, отправлялись кататься верхомъ какъ разъ тогда, когда мы выходили гулять и при нашемъ появленіи снимали шапки и отвѣшивали глубокіе поклоны; они подкарауливали насъ на лѣстницѣ и почтительно желали намъ добраго утра, ходили въ церковь и становились такъ, чтобы видѣть нашу скамью. При этомъ лордъ Чарльсъ, обладавшій способностью шевелить всей кожей черепа, двигалъ вверхъ и внизъ своими волосами до тѣхъ поръ, пока мы не могли сдерживать больше смѣха. Черезъ мѣсяцъ всѣ эти продѣлки заставили тетю покинуть прелестный "Château du Rhin" и поселиться въ какой-то женской школѣ, къ великому нашему неудовольствію; но и тамъ она не нашла, покоя. Студенты преслѣдовали насъ повсюду, сентиментальные нѣмцы съ слѣдами шпагъ на лицѣ нашептывали намъ комплименты, проходя мимо; все это было невиннымъ дѣтскимъ вздоромъ, но строгая англійская лэди считала это "неприличнымъ", и послѣ трехмѣсячнаго пребыванія въ Боннѣ, насъ отослали на каникулы домой въ знакъ немилости. Но за эти три мѣсяца мы сдѣлали много прелестныхъ экскурсій, взбирались на горы, катались по быстрому теченію Рейна, бродили по живописнымъ долинамъ. У меня осталась въ памяти цѣлая картинная галерея, въ которую я могу забраться, когда хочу представить себѣ что-нибудь прекрасное; я вспоминаю тогда о мѣсяцѣ, серебрящемъ Рейнъ у подошвы Драхенфельза, о задернутомъ туманомъ островѣ, гдѣ жила красавица, навсегда освященная любовью Роланда.

Нѣсколько мѣсяцевъ спустя мы пріѣхали къ миссъ Марріатъ въ Парижъ, гдѣ прожили семь мѣсяцевъ среди удовольствій и интересныхъ занятій. По средамъ и субботамъ мы были свободны отъ уроковъ и проводили долгіе часы въ картинной галереѣ въ Луврѣ, изучая собранныя туда отовсюду образцы искусства. Не было ни одной красивой церкви въ Парижѣ, которую-бы мы не посѣтили за эти недѣли; церковь St. Germain de l'Anxerrois -- та, изъ которой былъ поданъ сигналъ въ Варѳоломеевскую ночь -- была моей любимой; въ ней сохранились самые совершенные по глубинѣ и прозрачности красокъ цвѣтныя стекла. Величественная краса Notre Dame, нѣсколько крикливое великолѣпіе Sainte Chapelle, внушительный мрачный видъ St. Roch были изучены нами до подробностей. Кромѣ того, мы любили смѣшиваться съ веселой толпой, двигающейся по Елисейскимъ полямъ, по направленію къ Булонскому лѣсу, гулять по Тюльерійскому саду и взбираться на всѣ памятники, откуда открывался видъ на Парижъ. Имперія была тогда въ самомъ разгарѣ своего блеска и мы часто любовались, глядя на блестящій конвой, окружавшій императорскую коляску, на ихъ развѣвающіеся и блестящіе на солнцѣ плюмажи; въ самой-же коляскѣ сидѣла обаятельно прекрасная императрица рядомъ съ мальчикомъ, который робко, но съ какой-то особенной граціей кланялся привѣтствующей его толпѣ.

Весной 1862 г. епископъ изъ Огайо былъ проѣздомъ въ Парижѣ, и м-ръ Форбсъ, тогдашній англійскій пасторъ при церкви въ Rue d'Aguesseau, устроилъ мнѣ конфирмацію у него. Я уже упоминала раньше, что находилась въ то время подъ сильнымъ религіознымъ вліяніемъ; за исключеніемъ небольшого припадка легкомыслія во время путешествія по Германіи, я была истинно набожной дѣвушкой. Я считала театры (ни въ одномъ изъ которыхъ не была ни разу) западней, устроенной дьяволомъ для заманиванія неосторожныхъ душъ; на балы я твердо рѣшила никогда не ходить и готовилась "пострадать за вѣру", если меня будутъ заставлять поѣхать на вечеръ. Я такимъ образомъ совершенно готова была исполнить обѣтъ, произнесенный отъ моего имени при крещеніи, и отрѣшиться отъ свѣта, отъ плоти и отъ соблазна съ рѣшительностью и искренностью, равными только моему глубокому невѣдѣнію того, отъ чего я отказывалась съ такой готовностью. Конфирмація была для меня событіемъ, полнымъ глубокаго значенія; старательная подготовка, долгія молитвы, священный трепетъ при мысли объ "увеличенныхъ въ семь разъ дарахъ Духа", снисходящихъ при "возложеніи рукъ" -- все это сильно возбуждало меня. Я съ трудомъ сдерживала себя опускаясь на колѣни у подножія алтаря; мягкое прикосновеніе руки престарѣлаго епископа къ моей наклоненной головѣ показалось мнѣ прикосновеніемъ крыла Святого Духа, небеснаго Голубя, присутствіе котораго призывалось такими горячими молитвами. Что можетъ быть легче, думается мнѣ при этихъ воспоминаніяхъ, чѣмъ сдѣлать молодую, чуткую душой дѣвушку -- глубоко набожной?

Пребываніе въ Парижѣ пробудило въ моемъ религіозномъ чувствѣ одну черту, до тѣхъ поръ не проявлявшую себя. Я поняла наслажденіе, которое доставляютъ красота красокъ, благоуханіе и блескъ въ богослуженіи, облекая эстетическое удовольствіе покровомъ благочестія. Картинныя галлереи Лувра, увѣшанныя мадоннами и святыми, католическія церкви съ ихъ атмосферой, пропитанной ладаномъ и полной звуковъ чудной музыки,-- все это внесло новую радость въ мою жизнь, болѣе живой колоритъ въ мои мечты. Незамѣтнымъ образомъ холодность и трезвость, съ которыми я не могла никогда сродниться въ протестантскомъ культѣ, смѣнились большей теплотой и блескомъ; идеальный небесный король моего дѣтства получилъ болѣе трагическія очертанія бога печали, болѣе глубокую привлекательность страдающаго Спасителя человѣчества. "Christian Year" Кебля смѣнилъ "Потерянный Рай", и при переходѣ изъ дѣтскаго возраста въ дѣвичій, всѣ болѣе глубокіе порывы моей души проявлялись на религіозной почвѣ. Мать моя не позволяла мнѣ читать романовъ и мои мечты о будущемъ почти совсѣмъ не были окрашены обычными надеждами и опасеніями дѣвушекъ, впервые открывающихъ глаза на свѣтъ, въ который онѣ собираются вступить. Я постоянно думала и мечтала о тѣхъ дняхъ, когда молодыя мученицы удостаивались видѣть въ блаженныхъ видѣніяхъ короля мучениковъ, когда кроткой, святой Агнесѣ явился ея небесный женихъ и ангелы спускались, чтобы нашептывать небесные звуки на ухо вдохновенной св. Сециліи. "Почему бы это не могло произойти и теперь"?-- спрашивала постоянно моя душа и я вся уходила въ эти мечты, наиболѣе счастливая лишь наединѣ сама съ собой.

Лѣто 1862 года мы провели вмѣстѣ съ миссъ Марріатъ въ Сэйтмутѣ и она съ своимъ обычнымъ умомъ вела наши занятія такъ, чтобы подготовить насъ къ самостоятельной работѣ безъ помощи учительницы; она все менѣе и менѣе руководила нашимъ ученіемъ я помогала намъ только въ затруднительныхъ случаяхъ. Помню, что я разъ стала съ грустью упрекать ее за то, что она "такъ мало учитъ меня теперь"; на это она мнѣ отвѣтила, что я уже достаточно взрослая для самостоятельной работы, и что нечего мнѣ "держаться за передникъ тетеньки" всю жизнь. Я отлично сознаю теперь, что постепенное ослабленіе надзора и преподаванія было однимъ изъ самыхъ разумныхъ и хорошихъ поступковъ этой благородной женщины по отношенію къ намъ. Принято обыкновенно держать дѣвушекъ въ "классной", на попеченіи гувернантокъ, до самаго момента ихъ вступленія въ свѣтъ; затѣмъ, вдругъ, ихъ предоставляютъ самимъ себѣ, и, застигнутыя врасплохъ этой неожиданной свободой, онѣ тратятъ попусту время, которое могло бы имѣть неоцѣнимое значеніе для ихъ интеллектуальнаго развитія. Въ послѣднее время, открытіе университетовъ женщинъ устранило эту опасность для болѣе предпріимчивыхъ дѣвушекъ; но въ то время, о которомъ я пишу никто еще не помышлялъ о перемѣнахъ, готовившихся въ скоромъ будущемъ въ дѣлѣ высшаго женскаго образованія.

Зиму 1862--63 г. миссъ Марріатъ провела въ Лондонѣ и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ я жила тамъ съ нею, посѣщая прекрасныя лекціи m-r Роша по французскому языку. Весной я вернулась домой въ Гэрроу и оттуда ѣздила каждую недѣлю на лекціи; когда же онѣ кончились, тетя сказала мнѣ, что теперь все уже сдѣлано, что она могла сдѣлать для моей пользы и что пора мнѣ самой попробовать свои силы.

Она съ такимъ успѣхомъ выполнила свою задачу въ дѣлѣ моего воспитанія, что окончаніе домашняго обученія сдѣлалось для меня лишь исходнымъ пунктомъ для еще болѣе усердной работы, при чемъ занятія мои направлены были теперь на привлекавшіе меня сильнѣе всего вопросы. Я продолжала, кромѣ того, занятія нѣмецкимъ языкомъ съ опытнымъ учителемъ, и посвящала довольно много времени музыкѣ подъ талантливымъ руководствомъ м-ра Джона Фармера, завѣдующаго музыкальнымъ преподаваніемъ въ Гэрроуской школѣ. Моя мать страстно любила музыку и ея любимыми композиторами были Бетховенъ и Бахъ; я играла въ то время почти всѣ сонаты Бетховена и фуги Баха. Мендельсоновскія "Lieder ohne Worte" были для меня развлеченіемъ отъ болѣе серьезной музыки и мы съ матерью проводили много счастливыхъ вечеровъ надъ стройными и торжественными мелодіями слѣпого титана и сладкой музыкой нѣмецкаго оратора безъ словъ. Музыкальные вечера были любимымъ развлеченіемъ въ то время у нашего кружка въ Гэрроу и моя бѣглая игра обезпечивала мнѣ радушный пріемъ на каждомъ изъ нихъ.

Освобожденная отъ классныхъ занятій въ шестнадцать съ половиной лѣтъ и будучи единственной дочерью въ домѣ, я могла распоряжаться своимъ временемъ какъ хотѣла, за исключеніемъ нѣсколькихъ часовъ въ день, посвящаемыхъ музыкѣ въ угоду матери. Съ этого времени и до того, какъ я сдѣлалась невѣстой въ 19 лѣтъ, жизнь моя текла плавно, при чемъ одно теченіе, видимое всѣмъ, блестѣло въ солнечномъ свѣтѣ, а другое таилось въ глубинѣ, глубокое и сильное. Что касается моей внѣшней жизни, то трудно себѣ представить дѣвушку въ болѣе свѣтлой и счастливой обстановкѣ; утромъ и днемъ я занималась, руководствуясь только своимъ желаніемъ въ выборѣ занятій, а остальную часть дня проводила въ физическихъ упражненіяхъ, прогулкахъ, катаніяхъ верхомъ, и иногда на вечерахъ, на которыхъ всегда отличалась своей веселостью. Я съ увлеченіемъ занималась стрѣльбой изъ лука и получила на одномъ турнирѣ призъ въ видѣ золотого кольца; крокетъ былъ тоже одной изъ любимыхъ моихъ игръ. Моя мать несомнѣнно баловала меня во всемъ, что касалось мелкихъ шероховатостей жизни. Она никогда не допускала, чтобы меня касалось какое-либо огорченіе, и старалась, чтобы всѣ заботы выпадали на ея долю, всѣ радости на мою. Я тогда и не подозрѣвала, а узнала только гораздо позже, что жизнь ея была полна постоянныхъ заботъ. Тяжесть содержанія моего брата сначала въ школьные, потомъ въ университетскіе годы давила ее безпрестанно, и она часто бывала въ серьезныхъ денежныхъ затрудненіяхъ. Адвокатъ, которому она вполнѣ довѣряла, систематически обкрадывалъ ее, удерживая для себя взносы, которые она дѣлала для уплаты по разнымъ обязательствамъ и такимъ образомъ постоянно выманивалъ у нея деньги. Но, несмотря на это, все, что нужно было для меня, своевременно доставлялось. Собиралась-ли я на вечеръ, мнѣ никогда не приходилось думать о томъ, что я надѣну до минуты, когда пора было одѣваться; тогда я находила въ своей комнатѣ все, что нужно было до самыхъ мелочей. Она сама всегда причесывала мои волосы, падавшіе, когда ихъ расплетали, густыми кудрями до колѣнъ; она не допускала, чтобы чья-либо рука помимо нея надѣвала мнѣ платье и прикрѣпляла цвѣты; когда-же иногда я просила ее позволить мнѣ помочь ей пришивать кружева или сдѣлать какую-нибудь другую мелочь, она цѣловала меня и отсылала играть или читать, говоря, что ея единственная радость въ жизни заботы о ея "сокровищѣ". Увы! какъ легкомысленно принимается самопожертвованіе, дѣлающее жизнь столь гладкой, прежде чѣмъ опытъ показываетъ, что значитъ жизнь безъ ограждающаго крыла матери. Мое дѣтство и юность были такъ ограждены отъ всякой тѣни заботы или печали, которую могла-бы предотвратить любовь, что только видъ нищаго возбуждалъ во мнѣ представленіе о тяжелыхъ сторонахъ жизни. Всю радость тѣхъ счастливыхъ лѣтъ я принимала не то чтобы съ неблагодарностью, а съ такимъ-же безсознательнымъ отношеніемъ къ счастью, какъ къ солнечному свѣту, озаряющему меня. Я страстно любила мою мать, но не знала, сколькимъ я ей обязана, до тѣхъ поръ пока не вышла изъ подъ ея нѣжнаго попеченія, оставивъ родной домъ. Благоразумно-ли подобное воспитаніе? Право не знаю. Оно придаетъ самымъ обыкновеннымъ жизненнымъ затрудненіямъ характеръ непреодолимыхъ преградъ, когда начинается самостоятельная жизнь, такъ что возникаетъ вопросъ, не лучше-ли знакомить съ суровой дѣйствительностью въ самые молодые годы. И все таки какъ хорошо имѣть за собой отрадную юность; по крайней мѣрѣ сохраняется въ памяти сокровище, котораго никто не можетъ отнять во время тяжелой борьбы позднѣйшей жизни. "Солнечнымъ лучомъ" звали меня въ эти свѣтлые дни веселыхъ игръ и серьезныхъ занятій. Занятія-же эти указывали на направленіе моихъ мыслей и были въ связи съ скрытой жизнью моей души. Главнымъ моимъ чтеніемъ сдѣлались теперь отцы церкви; я изучала посланія Поликарпа, Барнабу, Игнатія и Климентія, комментаріи Хризостома, исповѣдь св. Августина. На ряду съ этимъ я читала произведенія Пусэя, Лиддона Кебля и другихъ не столь великихъ свѣточей, и восхищалась величіемъ католической церкви, существующей вѣками, построенной на вѣрѣ апостоловъ и мучениковъ, простирающейся отъ времени Христа до нашихъ дней -- "Единый Спаситель, единая Вѣра, единое Крещеніе" -- и я сама дочь той-же святой церкви. Скрытая жизнь все болѣе крѣпла во мнѣ, питаемая подобнымъ чтеніемъ; еженедѣльное причастіе сдѣлалось центромъ моей религіозной жизни съ ея мечтами, доходящими до экстаза, съ увеличивающимся сознаніемъ непосредственнаго единенія съ Богомъ. Я постилась, соблюдая предписанія церкви, и иногда бичевала себя, чтобы убѣдиться, вынесу-ли я физическую боль, если обрѣту великое блаженство слѣдованія по слѣдамъ святыхъ мучениковъ, и всегда Христосъ былъ центромъ, около котораго группировались всѣ мои надежды и стремленія; мнѣ казалось иногда, что страстность моего преклоненія должна заставить его снизойти съ своего небеснаго престола и явиться мнѣ въ томъ видѣ, въ которомъ я чувствовала его невидимое присутствіе въ душѣ. Служить Ему путемъ служенія Его церкви -- таковъ былъ рисовавшійся мнѣ идеалъ жизни, и мысли мои начинали останавливаться на разныхъ формахъ "жизни для Бога", въ которой я могла-бы доказать свою любовь жертвами и обратить мое страстное обожаніе въ активную дѣятельность.

Оглядываясь теперь на свою прошлую жизнь, я вижу, что основнымъ ея мотивомъ среди всѣхъ ошибокъ, слѣпыхъ заблужденій и призрачныхъ увлеченій, была жажда принести себя въ жертву чему-нибудь болѣе высокому, чѣмъ собственное я; это чувство было такимъ сильнымъ и настойчивымъ, что я вижу въ немъ теперь стремленіе, принесенное изъ предыдущаго существованія и властвующее надъ настоящимъ. Доказательствомъ этого служитъ тотъ фактъ, что слѣдованіе влеченію не являлось результатомъ сознательнаго акта воли, принуждающей себя къ смиренію и къ горестному отреченію отъ чего нибудь дорогого сердцу, а радостнымъ слѣдованіемъ по легчайшему пути; приношеніе жертвы казалось привлекательнѣе всего другого и не принести ея было равносильно отрѣшенію отъ самыхъ глубокихъ стремленій души, чувству оскверненности, безчестія. И въ этомъ заключается заблужденіе многихъ великодушныхъ голосовъ, раздававшихся въ послѣднее время съ такой убѣдительностью въ мою защиту. Старанія служить другимъ не были для меня трудными подвигами самоотреченія, а, напротивъ, были слѣдованіемъ непреодолимымъ влеченіямъ. Мы не превозносимъ мать, которую сила любви заставляетъ кормить плачущаго ребенка и согрѣвать его у своей груди; скорѣе мы готовы были-бы осудить ее, если бы ее отвлекла отъ плача ребенка какая-нибудь пустая забава. И то-же самое можно сказать про всякаго, кто не закрываетъ ушей, чтобы не слышать плачущихъ людей; ихъ меньше можно превозносить за то, что они стараются помочь, чѣмъ порицать, если бы они отстраняли себя отъ чужихъ страданій. Я знаю теперь, что именно этотъ плачъ страдающихъ и возбуждалъ дѣятельность моей души въ теченіе всей жизни и что я родилась съ готовностью узнать о людскихъ страданіяхъ отъ тѣхъ, которые до меня приносили жизнь на служеніе людямъ. Эти жизни прежнихъ служителей человѣчества вызывали передо мною въ дѣтствѣ картины мученичества, онѣ-же преисполнили благочестія подростающую дѣвушку, заставили взрослую женщину идти навстрѣчу насмѣшкамъ и ненависти, и привели ее, наконецъ, къ теософіи.

Пасха 1866 г. была знаменательной эпохой въ моей жизни. Я познакомилась съ пасторомъ, за котораго вышла потомъ замужъ, и побѣдила первое возникшее у меня религіозное сомнѣніе. За годъ до того, на Рождествѣ, открыта была маленькая миссіонерская церковь въ очень бѣдномъ кварталѣ Лондона; она находилась недалеко отъ дома моего дѣдушки въ Альбертъ-сквэрѣ, и я вмѣстѣ съ одной изъ моихъ тетокъ посвящали довольно много времени заботамъ о маленькой церкви. Къ Пасхѣ мы украсили ее весенними цвѣтами, росистыми подснѣжниками, душистыми фіалками и желтыми цвѣтками лѣсныхъ нарцисовъ, доставивъ этимъ громадное удовольствіе тѣснящемуся въ церкви бѣдному люду и лондонскимъ дѣтямъ, изъ которыхъ многія никогда не видѣли цвѣтка въ своей жизни. Тамъ я познакомилась съ пасторомъ Франкомъ Безантомъ, молодымъ человѣкомъ, который только что кончилъ университетъ въ Кембриджѣ, вступилъ въ духовное званіе и сдѣлался настоятелемъ маленькой миссіонерской церкви. Странно, что я въ одно и то-же время встрѣтила впервые человѣка, за котораго должна была выйти замужъ, и испытала первыя проявленія религіозныхъ сомнѣній, которымъ суждено было впослѣдствіи расторгнуть мой бракъ.

Сомнѣніе мелькнуло у меня какъ внезапно взвившаяся предъ моими глазами шипящая змѣя... Я поборола его въ одну минуту, потому что сомнѣніе было для меня грѣхомъ, и сомнѣніе въ самый канунъ Пасхи еще болѣе тяжкимъ преступленіемъ. Я поспѣшила убѣдить себя, что эти кажущіяся противорѣчія необходимы какъ испытанія силы вѣры и я заставляла себя повторять знаменитое Тертуліановское "Credo quia impossible" до тѣхъ поръ, пока изъ машинальнаго повторенія оно не превратилось наконецъ въ торжествующую увѣренность. Я напомнила себѣ слова св. Петра, говорившаго, что въ посланіяхъ Павла есть много непонятнаго для невѣжественныхъ и непостоянныхъ, идущихъ къ своей собственной погибели. Я съ ужасомъ рѣшила, что мое невѣжество и непостоянство должно быть безгранично, и я наложила на себя лишній постъ въ наказаніе за свое невѣжество и отсутствіе твердости вѣры. Я вспоминала о томъ, какъ апостолъ Іоаннъ бѣжалъ изъ города при въѣздѣ въ него Керинта, боясь, чтобы кровли не обрушились на еретика и не задавили кого-нибудь, стоящаго вблизи него, и я глядѣла на еретиковъ съ священнымъ трепетомъ. Чтеніе Пусэя внушило мнѣ глубокую ненависть къ ересямъ и мнѣ хотѣлось успокоиться вмѣсть съ нимъ на вѣрѣ, которая должна быть старой, потому что она вѣчная, и должна быть неизмѣнной, потому что она истинна. Я даже не хотѣла читать сочиненій любимца моей матери, Стэнли, потому что онъ не былъ непоколебимымъ и потому что Пусэй осуждалъ его "неопредѣленность выраженій, уничтожающую всякую опредѣленность смысла". Можно себѣ представить въ виду всего этого, какой болью отозвалось во мнѣ мое первое сомнѣніе, и какъ я поспѣшила сразить, похоронитъ его и уравнять землю надъ его могилой. Но оно прошло надъ моей душой и оставило въ ней слѣдъ.

ГЛАВА IV.
Замужняя жизнь.

Послѣдній годъ моей дѣвической свободы приближался къ концу. Какъ объяснить мнѣ здравомыслящимъ читателямъ, какимъ образомъ я сдѣлалась невѣстой прежде чѣмъ мнѣ минуло девятнадцать лѣтъ, и почему я была замужней женщиной-ребенкомъ, когда мнѣ исполнилось двадцать лѣтъ? Оглядываясь назадъ на то, что происходило двадцать-пять лѣтъ тому назадъ, я чувствую глубокую жалость къ дѣвушкѣ, переживавшей тогда критическій моментъ жизни съ такимъ безпомощнымъ непониманіемъ брака, полной такихъ неисполнимыхъ грезъ и совершенно не подходящей къ роли жены. Я уже говорила, что въ мечтаніяхъ моей юности любви удѣлялось мало мѣста, отчасти вслѣдствіе того, что мнѣ не приводилось читать романовъ, отчасти потому что я преисполнена была мистическихъ порывовъ.

Всѣ дѣвушки носятъ въ себѣ зародышъ страсти и развитіе ея зависитъ отъ характера, приносимаго ими въ жизнь, и отъ вліяній окружающей обстановки. У меня въ дѣтствѣ и юности были два идеальныхъ образа, на которые обращены были нѣжные всходы страсти -- моя мать и Христосъ. Я знаю, что это сопоставленіе покажется страннымъ, но я стараюсь возстановить факты моей жизни такими, какъ они были, а не придавая имъ условнаго освѣщенія. У меня были друзья среди мужчинъ, но не было ухаживателей,-- по крайней мѣрѣ насколько я тогда знала; впослѣдствіи я слыхала, что у моей матери нѣсколько разъ просили моей руки, но она каждый разъ отклоняла предложенія въ виду моей крайней молодости; я имѣла друзей, съ которыми охотно бесѣдовала, потому что они знали гораздо больше чѣмъ я, но имъ не было удѣлено мѣста въ моихъ грезахъ. Всѣ мои мысли направлены были на идеалъ божественнаго совершенства во Христѣ, и я мечтала сдѣлаться сестрой въ какой-нибудь общинѣ, чтобы посвятить всю свою жизнь культу Христа и служенію Его бѣднымъ. Я знала, что мать будетъ противиться осуществленію этой мечты, но мысль объ избавленіи отъ суетности обыденной жизни какой-нибудь великой жертвой неудержимо влекла меня.

Однимъ изъ результатовъ подобнаго взгляда на религію является идеализація священника, посланника и избраннаго служителя Божія. Выше всякаго титула, дарованнаго земными монархами, кажется это отличіе, пожалованное какъ-бы самимъ "Королемъ надъ королями"; съ нимъ на простого смертнаго нисходитъ божественное величіе и вѣнчаетъ голову священнослужителя вѣнцомъ тѣхъ, кто входитъ въ число "королей и священниковъ Божіихъ". При подобномъ пониманіи священническаго сана, положеніе жены пастора, уступающее только идеалу монашеской жизни, казалось въ высшей степени привлекательнымъ, самая-же личность избираемаго пастора играла при этомъ второстепенную роль: "священный санъ", близость къ "святымъ вещамъ", благословеніе Божіе, которое, казалось, простирается и на жену -- все это придаетъ пасторской жизни обаяніе въ глазахъ тѣхъ, которые склонны къ самопожертвованію и имѣютъ сильно развитое воображеніе. Обаяніе это особенно сильно дѣйствуетъ на живые умы, чистыя сердца и души, отзывчивыя на всякій благородный порывъ, на всякій призывъ къ личному самопожертвованію. Когда впослѣдствіи эти чуткія души достигаютъ тѣхъ высшихъ ощущеній, тѣни которыхъ манили ихъ, когда онѣ доходятъ до подвиговъ самопожертвованія, о которыхъ въ юности до нихъ доходили только слабые отзвуки, тогда покрывало ложнаго пророка падаетъ и обнажаетъ скудость его духовныхъ силъ; жизнь оказывается загубленной или же среди непогоды и бушующихъ волнъ она теряетъ мачты и паруса, но достигаетъ, наконецъ, спасительной гавани, обрѣтая болѣе высокую вѣру.

Лѣтомъ 1866 г. я сдѣлалась невѣстой молодого пастора, котораго встрѣчала весной въ миссіонерской церкви, при чемъ наше знакомство было очень поверхностнымъ. Мы провели недѣлю въ обществѣ другъ друга и были единственными молодыми членами небольшого общества, проводящаго вмѣстѣ лѣтніе праздники. Во всѣхъ прогулкахъ, катаніяхъ верхомъ и въ экипажахъ мы естественнымъ образомъ составляли неразлучную пару. За нѣсколько часовъ до своего отъѣзда онъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе, считая мое согласіе несомнѣннымъ въ виду того, что я допускала его постоянное сообщество въ теченіе недѣли. Относительно другихъ дѣвушекъ такое предположеніе было бы совершенно справедливымъ, но оно было ошибочно въ примѣненіи ко мнѣ, занятой совершенно иными мыслями. Я была поражена его предложеніемъ и моя чуткая гордость была задѣта тѣмъ, что при строгости моихъ принциповъ могло казаться обвиненіемъ въ кокетствѣ; не рѣшаясь послѣдовать внушенію первой минуты и отвѣтить отказомъ, я уклонилась отъ всякаго отвѣта. М-ру Безанту нужно было спѣшить на поѣздъ и онъ успѣлъ только взять съ меня слово держать все происшедшее въ тайнѣ до тѣхъ поръ, пока онъ самъ не переговоритъ съ моей матерью. Онъ авторитетно заявилъ, что было-бы неблагородно съ моей стороны выдать его тайну, и уѣхалъ, оставивъ меня въ полномъ отчаяніи. Послѣдовавшія затѣмъ двѣ недѣли принесли мнѣ первыя нравственныя страданія въ жизни -- у меня была тайна отъ матери и, несмотря на все мое страстное желаніе разсказать ей все, я не рѣшалась сдѣлать этого изъ опасенія совершить нечестный поступокъ. Встрѣтившись съ пасторомъ Безантомъ по возвращеніи въ Лондонъ, я рѣшительно отказалась отъ дальнѣйшаго соблюденія тайны, и затѣмъ изъ какой-то непонятной слабости и опасенія причинить страданія, я очутилась невѣстой человѣка, къ которому не чувствовала и не выказывала никакой любви. Нѣсколько мѣсяцевъ прошло прежде чѣмъ мать моя согласилась на офиціальное обрученіе; она говорила, что я слишкомъ еще ребенокъ, чтобы связывать себя словомъ. Мое внутреннее сопротивленіе при мысли о замужествѣ блѣднѣло передъ возникающей перспективой стать женой священника и трудиться на пользу церкви и неимущихъ. У меня не было случая утолить возростающую жажду полезнаго труда пока я жила въ мирной и счастливой домашней обстановкѣ; религіозный энтузіазмъ изгонялся моей матерью какъ все рѣзкое и неуравновѣшенное. Все что было истинно глубокаго и правдиваго въ моемъ характерѣ возмущалось противъ безпечности и безполезности моего образа жизни; я жаждала труда, стремилась всей душой посвятить себя, какъ это дѣлали святыя, служенію церкви и неимущимъ, борьбѣ противъ грѣха и нищеты. Какими ничего не говорящими словами были для меня тогда грѣхъ и нищета! "Положеніе жены пастора даетъ больше возможности приносить пользу, чѣмъ всякое другое" -- этимъ доводомъ меня можно было убѣдить легче всего.

Осенью состоялось офиціальное обрученіе и четырнадцать мѣсяцевъ спустя я вышла замужъ. Во время промежутка между обрученіемъ и свадьбой я разъ попыталась порвать съ женихомъ, но когда я заикнулась объ этомъ матери, вся ея гордость возмутилась противъ моихъ словъ. Неужели я, ея дочь, смогу не сдержать слова и запятнать себя обманомъ по отношенію къ человѣку, которому дала слово стать его женой? Моя кроткая мать умѣла быть настойчивой, когда дѣло шло о вопросѣ чести, и я уступила ея желанію, привыкши видѣть законъ въ каждомъ взглядѣ или словѣ ея, если только это не касалось религіи. Такимъ образомъ я вышла замужъ зимой 1867 г., не имѣя болѣе яснаго представленія о бракѣ, чѣмъ четырехлѣтній ребенокъ. Моя жизнь протекала до тѣхъ поръ въ мірѣ фантазій, въ которыя не проникало никакое представленіе о злѣ; я была ограждена отъ всякихъ страданій и заботъ, была въ полномъ невѣдѣніи относительно брачной жизни, не была подготовлена къ ней и очутилась вполнѣ беззащитной, когда у меня внезапно открылись глаза на дѣйствительность. Вспоминая объ ощущеніяхъ того времени, я настойчиво утверждаю, что не можетъ быть болѣе рокового заблужденія, чѣмъ воспитаніе дѣвушекъ въ невѣдѣніи обязанностей и трудностей предстоящей имъ въ замужествѣ жизни; тѣмъ труднѣе приходится имъ, когда жизненный опытъ застигаетъ ихъ вдали отъ привычной обстановки, отъ старыхъ друзей, отъ прежняго убѣжища на груди матери. Эта "безграничная невинность", быть можетъ, красива и привлекательна, но обладаніе ею крайне опасно, и Ева должна познать добро и зло прежде чѣмъ она покидаетъ эдемъ материнской любви. Много несчастныхъ браковъ происходитъ отъ впечатлѣній первой поры совмѣстной жизни, отъ сотрясенія, испытываемаго чуткой душой чистой, невинной дѣвушки, отъ ея безпомощнаго возмущенія и охватывающаго ее ужаса. Мужчины, воспитанные въ гимназіяхъ и университетахъ, и познавшіе жизнь въ сношеніяхъ съ окружающимъ міромъ, едва-ли въ состояніи допустить возможность истинно дѣтскаго невѣдѣнія во многихъ дѣвушкахъ. Тѣмъ не менѣе такое невѣдѣніе существуетъ, у нѣкоторыхъ дѣвушекъ по крайней мѣрѣ, а матери должны бы были уберегать своихъ дочерей отъ слѣпого подчиненія супружескому игу.

Прежде чѣмъ покончить съ спокойной порой дѣвичества и начать повѣствованіе о бурномъ жизненномъ пути, я должна упомянуть объ одномъ происшествіи, отмѣчающемъ пробужденіе во мнѣ интереса къ внѣшнему міру политической борьбы. Осенью 1867 г. мать моя вмѣстѣ со мной гостила у нашихъ близкихъ друзей Робертсовъ въ Пендльтонѣ, близъ Манчестера. Робертсъ былъ "адвокатомъ бѣднаго люда", какъ его съ любовью называла не одна сотня людей. Онъ былъ близкимъ другомъ Эрнеста Джонса и всегда былъ готовъ отстоять бѣднаго человѣка совершенно безвозмездно. Онъ принималъ дѣятельное участіе въ агитаціи противъ работы женщинъ въ рудникахъ. Часто разсказывалъ онъ мнѣ, какъ онъ самъ видѣлъ женщинъ, работающихъ не по силамъ, обнаженныхъ до пояса и въ юбкахъ, едва доходящихъ до колѣнъ; грубыя, говорящія площаднымъ языкомъ, онѣ утратили всякое представленіе о женской скромности и граціи. Видѣлъ онъ также работающихъ тамъ же маленькихъ дѣтей, трехъ и четырехъ лѣтъ, поставленныхъ караулить двери; они иногда засыпали отъ изнеможенія и тогда ихъ будили руганью и пинками, заставляя вновь приниматься за непосильный трудъ. Глаза стараго адвоката блистали и голосъ его громче звучалъ, когда онъ говорилъ объ этихъ ужасахъ, но затѣмъ лицо его просвѣтлялось, когда онъ прибавлялъ, что послѣ того, какъ все было кончено и рабству положенъ былъ предѣлъ, ему приходилось бывать въ каменноугольныхъ мѣстностяхъ, и женщины, стоя у дверей, брали на руки дѣтей, показывая имъ адвоката Робертса и посылая ему вслѣдъ привѣтствія и благословенія за то, что онъ сдѣлалъ. Этотъ милый старикъ былъ моимъ первымъ наставникомъ въ общественныхъ вопросахъ и я была понятливой ученицей. Я не интересовалась политикой, но безсознательно проникалась взглядами окружавшихъ меня людей. Я смотрѣла на рабочій классъ, какъ на людей, которыхъ нужно обучать, о которыхъ нужно заботиться и всегда обращалась съ ними съ большой вѣжливостью, зная, что мнѣ, какъ лэди, слѣдуетъ относиться съ одинаковой учтивостью ко всякому человѣку, будь онъ богатъ или бѣденъ. Но для м-ра Робертса "бѣдные" были рабочими пчелами, производителями богатства, имѣвшими право на самоуправленіе, а не на то, чтобы о нихъ заботились, на справедливое къ нимъ отношеніе, а не на благотворительность, и онъ проповѣдывалъ мнѣ эти идеи при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ. Я была его любимицей и часто отвозила его по утрамъ въ контору, очень гордясь тѣмъ, что мнѣ довѣряли править лошадью по многолюднымъ улицамъ Манчестера. "Какого вы мнѣнія о Джонѣ Брайтѣ?" вдругъ спросилъ онъ меня однажды, пристально глядя на меня изъ подъ нависшихъ бровей. "Я никогда не задумывалась о немъ", былъ мой небрежный отвѣтъ. "Это, кажется, невоспитанный господинъ, постоянно затѣвающій скандалы?" "Ну да, я такъ и зналъ", накинулся онъ на меня. "Я всегда это говорилъ. Всѣ вы, благовоспитанныя дѣвицы, не дошли бы въ рай, если бы тамъ пришлось соприкоснуться съ Джономъ Брайтомъ, самымъ благороднымъ борцомъ за народное дѣло".

Таковъ былъ этотъ вспыльчивый и милый "демагогъ", какъ его называли, въ домѣ котораго мы гостили, когда полковникъ Келли и капитанъ Дизи, два феніанскихъ вождя, были арестованы въ Манчестерѣ и преданы суду. Все ирландское населеніе пришло въ волненіе; 18-го сентября полицейскій возокъ, въ которомъ ихъ везли въ сальфордскую тюрьму, долженъ былъ остановиться подъ желѣзнодорожнымъ мостомъ въ Бельвю, потому что внезапно упала одна изъ лошадей, подстрѣленная кѣмъ-то по дорогѣ. Чрезъ минуту возокъ былъ окруженъ и пущены въ ходъ отмычки, чтобы открыть дверцу возка. Она сопротивлялась; цѣлый отрядъ полицейскихъ приближался на помощь осажденнымъ и необходимо было открыть дверцу, чтобы дать узникамъ время скрыться. Нападающіе крикнули конвойному Бретту, сидящему внутри, чтобы онъ передалъ ключи. Онъ не соглашался и кто-то крикнулъ: "прострѣлить замокъ!" Чрезъ минуту дуло револьвера было приставлено къ замку и онъ отлетѣлъ; но Бреттъ, который нагнулся, чтобы посмотрѣть черезъ скважину замка, получилъ пулю въ голову и упалъ замертво въ тотъ моментъ, когда дверь открылась. Въ одну минуту Элленъ, семнадцатилѣтній юноша, выломалъ дверцы отдѣленій, занятыхъ Келли и Дизи и вытащилъ ихъ оттуда; въ то время, какъ двое или трое помогали имъ добраться до вѣрнаго убѣжища, остальные бросились промежъ бѣглецовъ и полиціи, и съ револьверами въ рукахъ отстояли безопасность ихъ побѣга. Когда феніанскіе вожди благополучно скрылись, остальные стали расходиться и молодой Вилліамъ Элленъ, который думалъ только о своихъ вождяхъ, выстрѣлилъ изъ своего револьвера на воздухъ, не желая проливать крови для своей собственной защиты. Обезоруженный по своей собственной винѣ, онъ попался въ руки полиціи, которая повалила его, избила и отвела его ослабѣвшаго и покрытаго кровью въ тюрьму, гдѣ онъ встрѣтилъ нѣсколькихъ товарищей совершенно въ такомъ-же положеніи, какъ онъ самъ. Тогда Манчестеръ совершенно сошелъ съ ума, и расовая ненависть вспыхнула яркимъ пламенемъ; ирландскому рабочему опасно было очутиться въ толпѣ англичанъ, англичанину рискованно было попасть въ ирландскій кварталъ. Друзья заключенныхъ осаждали домъ "адвоката Робертса", прося его заступиться за нихъ, и онъ отдался со всей своей страстностью защитѣ ихъ дѣла. Человѣкъ, который по чистой случайности убилъ конвойнаго, успѣлъ благополучно скрыться и никто изъ другихъ не причинилъ серьезныхъ увѣчій людямъ. Назначена была спеціальная комиссія подъ предсѣдательствомъ судьи Блэкборна -- "вѣшателя", какъ съ возмущеніемъ называлъ его м-ръ Робертсъ, и вскорѣ она прибыла въ Манчестеръ, несмотря на всѣ старанія м-ра Робертса измѣнить мѣсто разбирательства; онъ зналъ, что въ Манчестерѣ трудно было разсчитывать на справедливый разборъ дѣла. 25 октября заключенные предстали предъ своими судьями, закованные въ кандалы, и м-ръ Эрнестъ Джонсъ, ихъ защитникъ, напрасно протестовавшій противъ этого новаго оскорбленія, отказался отъ защиты и вышелъ изъ залы засѣданія. Слѣдствіе шло съ такой быстротой, что 29 октября Элленъ, Ларкинъ, Гульдъ (О'Брайнъ), Магиръ и Кондонъ сидѣли на скамьѣ подсудимыхъ, обвиненные въ убійствѣ.

Первый разъ мнѣ привелось увидѣть разъяренную толпу въ тотъ день, когда мы поѣхали въ судъ; на улицахъ были баррикады, солдаты стояли съ оружіемъ въ рукахъ, входъ въ зданіе суда охранялся военными отрядами. Внезапно нашу коляску, ѣдущую шагомъ, остановила ирландская часть толпы, и по окнамъ раздались удары могучихъ кулаковъ и ругательства по адресу "проклятыхъ англичанъ, отправляющихся смотрѣть, какъ будутъ убивать молодцовъ". Положеніе становилось критическимъ, потому что въ каретѣ насъ сидѣло три пожилыя женщины и двѣ молодыя дѣвушки; тогда меня осѣнила мысль, что толпа просто не знаетъ, кто мы, и дотронувшись до одной изъ угрожающихъ намъ рукъ, я сказала тихимъ голосомъ: "Друзья, это жена и дочери м-ра Робертса". "Робертса! адвоката Робертса! Да благословитъ его Господь! Пропустите его карету!" И всѣ угрожающія лица освѣтились привѣтливой улыбкой, проклятія смѣнились благословеніями и дорога къ суду была мгновенно очищена для нашей коляски.

Увы! если за оградой зданія суда толпа была возбуждена сочувствіемъ къ заключеннымъ, то въ залѣ засѣданія общее настроеніе было противъ нихъ и при самомъ открытіи разбирательства обнаружилось враждебное отношеніе прокурора и членовъ суда. Защитниками назначены были Дигби Сэймуръ и Эрнестъ Джонсъ и м-ру Робертсу казалось, что они недостаточно пользуются своимъ правомъ отвода присяжныхъ засѣдателей; онъ зналъ, какъ и мы всѣ, что многіе изъ назначенныхъ присяжными громогласно заявили о своей ненависти къ ирландцамъ, и м-ръ Робертсъ настаивалъ на ихъ отводѣ въ противоположность къ пассивному отношенію защитника. Тщетно судья Блэкборнъ грозилъ арестовать мятежнаго адвоката. "Дѣло идетъ о жизни этихъ людей, милордъ", съ возмущеніемъ отвѣтилъ онъ. "Выведите этого человѣка!" приказалъ взбѣшенный судья, но когда судебные пристава приблизились медленнымъ шагомъ -- они раздѣляли общую всему бѣдному люду любовь и уваженіе къ этому неустрашимому борцу,-- судья вдругъ отмѣнилъ свое распоряженіе и позволилъ ему остаться въ залѣ.

Несмотря на всѣ старанія м-ра Робертса, въ составѣ присяжныхъ оказался одинъ человѣкъ, объявившій, "что ему безразлично, что бы ни доказало слѣдствіе и что онъ радъ бы былъ повѣсить всѣхъ этихъ ирландскихъ негодяевъ". Послѣдствія показали, что не онъ одинъ придерживался этого взгляда, потому что допущены были самыя гнусныя свидѣтельскія показанія; женщины самаго низкаго разряда призваны были въ свидѣтельницы и ихъ показанія принимались безапелляціонно; этимъ путемъ разбито было доказательство alibi Магира, признанное впослѣдствіи высшей инстанціей и вернувшее свободу обвиненному. Ничего не могло спасти сужденныхъ заранѣе людей отъ ожидавшаго ихъ приговора; съ того мѣста, гдѣ я сидѣла, я ясно видѣла, какъ въ маленькой комнаткѣ, за залой засѣданія, судебный служитель хладнокровно приготовлялъ еще задолго до произнесенія приговора черныя шапочки для подсудимыхъ. Приготовленный заранѣе отвѣтъ "виновенъ" былъ повторенъ относительно каждаго изъ пяти подсудимыхъ, и подсудимые были спрошены, согласно обычаю, не могутъ ли они что нибудь сказать въ защиту отъ смертнаго приговора. Юноша Элленъ произнесъ очень отважную и мужественную рѣчь, сказалъ, что онъ выстрѣлилъ только на воздухъ и что если бы онъ выстрѣлилъ какъ слѣдуетъ, то, быть можетъ, смогъ бы спастись; затѣмъ онъ прибавилъ, что помогалъ спасти Келли и Дпзи, не сожалѣетъ объ этомъ и готовъ умереть за Ирландію. Магиръ и Кондонъ заявили, что не были на мѣстѣ происшествія, но что они готовы, какъ и Элленъ, умереть за отечество. Смертный приговоръ былъ произнесенъ и какъ эхо на саркастическое "Да смилуется Господь надъ вашими душами"! пять отчетливыхъ голосовъ, ни на минуту не вздрогнувшихъ отъ страха, произнесли хоромъ "Боже, спаси Ирландію"! и осужденные исчезли одинъ за другимъ изъ виду прежде, чѣмъ я успѣла отвести полные слезъ глаза отъ ихъ скамьи.

Послѣ этого наступило грустное время. Тяжело было видѣть отчаяніе несчастной невѣсты Эллена, которая на колѣняхъ умоляла насъ "спасти ея Вилліама". Ничего невозможно было сдѣлать для отмѣны приговора и 23 ноября Элленъ, Ларкинъ и О'Брайнъ были казнены чрезъ повѣшеніе на дворѣ Сальфордской тюрьмы. Если бы они были борцами за свободу Италіи, Англія осыпала бы ихъ почестями; на своей же родинѣ она похоронила ихъ какъ простыхъ убійцъ въ глинистой землѣ тюремнаго двора.

Я узнала гораздо позже съ большимъ удовольствіемъ, что м-ръ Брэдло и я были въ 1867 г. до нѣкоторой степени сообщниками, хотя и не знали о существованіи другъ друга, при чемъ, конечно, онъ сдѣлалъ тогда очень многое, а я могла только выказать участіе къ осужденнымъ, какъ дѣвушка, впервые познавшая гражданскія обязанности. Въ "National Reformer", 24 ноября, я прочла рѣчь, произнесенную м-ромъ Брэдло въ защиту обвиняемыхъ въ Клеркенвиль Гринѣ. Еще раньше, въ октябрѣ, онъ напечаталъ горячую статью, отстаивая независимость Ирландіи.

Въ декабрѣ 1867 г. я оставила тихую пристань счастливой и безмятежной дѣвичьей поры и очутилась среди бурнаго моря жизни, волны котораго нахлынули на меня тотчасъ же. Я и мой мужъ оказались съ самаго начала неподходящими другъ къ другу. У него были очень строгія понятія объ авторитетѣ мужа и покорности жены; онъ придерживался теоріи о томъ, что мужъ глаза дома, и обращалъ большое вниманіе на подробности въ домашнемъ быту, былъ точенъ, методиченъ, часто выходилъ изъ себя и съ трудомъ успокаивался. Я же, привыкшая къ свободѣ, была равнодушна къ подробностяхъ въ хозяйствѣ, порывиста, вспыльчива и горда какъ дьяволъ. Мнѣ никогда не приходилось слышать рѣзкаго слова къ себѣ, никто мнѣ не приказывалъ, мнѣ всегда старались облегчить путь ко всему и ни одна забота не касалась меня до тѣхъ поръ. Рѣзкость вызвала во мнѣ сначала изумленіе, потомъ слезы негодованія, а спустя нѣсколько времени гордое, вызывающее сопротивленіе, холодное и твердое какъ желѣзо. Легкомысленная, веселая, восторженная дѣвушка превратилась и очень живо превратилась -- въ серьезную, гордую, сдержанную женщину, хоронившую глубоко въ своемъ сердцѣ всѣ надежды, опасенія и разочарованія. Я по всей вѣроятности была плохой женой съ самаго начала, хотя мнѣ кажется, что при другомъ обращеніи, я понемногу превратилась бы въ удовлетворительную поддѣлку подъ общераспространенный типъ женъ. Но печальнымъ началомъ моей новой жизни было полное невѣдѣніе, съ которымъ я вступила въ нее, и которое было причиной моихъ первыхъ впечатлѣній ужаса и обиды. Кромѣ того, я понятія не имѣла о хозяйствѣ и объ экономномъ обращеніи съ деньгами -- я прежде никогда не получала карманныхъ денегъ и ни разу не купила себѣ хотя бы пары перчатокъ. При всемъ своемъ желаніи исполнять хозяйственныя обязанности, я не умѣла возиться съ мелочами, старалась поскорѣй сдѣлать, что было необходимо, и вернуться къ своимъ излюбленнымъ книгамъ. Въ душѣ я постоянно тосковала о матери, хотя и не высказывала этого, убѣдившись, что это возбуждаетъ ревность и злобу въ моемъ мужѣ. Къ окружающимъ меня чужимъ людямъ я не чувствовала никакой симпатіи. Меня навѣщали дамы, которыя умѣли разговаривать только о дѣтяхъ и о прислугѣ -- а эти вопросы были для меня крайне томительны, онѣ же были точно такъ-же чужды всего, что наполняло мою жизнь, вопросовъ религіи, политики и науки, какъ я была далека отъ ихъ разговоровъ о женихѣ горничной, о расточительности кухарки, употребляющей масло, когда можно было отлично обойтись жиромъ. Мудрено-ли, что, живя въ подобной атмосферѣ, я сдѣлалась молчаливой, грустной и угнетенной?

Моя живая, увлекающаяся натура, полная энтузіазма, столь привлекательнаго въ дѣвушкѣ для молодыхъ людей, не соотвѣтствовала идеалу спокойной, удобной жены, и должна была быть очень въ тягость пастору Франку Безанту. И въ самомъ дѣлѣ, мнѣ не слѣдовало выходить замужъ, потому что въ мягкой, любящей и податливой дѣвушкѣ скрывалась, незамѣтно для себя и для окружающихъ, женщина съ строгой, настойчивой волей, съ душевной силой, жаждавшей простора и возможности проявить себя, возстающей противъ ограниченій, съ страстными порывами, еле сдерживающимися подъ давленіемъ. Какой неподходящій характеръ для подруги жизни, предназначенной для того, чтобы дополнять мирную картину домашняго очага. Que le diable faisait elle dans cette galère? часто спрашивала я себя впослѣдствіи, оглядываясь на свою прошлую жизнь. Зачѣмъ неразумная дѣвушка такъ глупо распорядилась своей жизнью? Но, вникая въ жизнь своей души, я поняла тѣ противорѣчія моей натуры, которыя толкнули меня на ложный путь. Во мнѣ всегда было странное сочетаніе слабости и силы, и я тяжело поплатилась за свою слабость. Въ дѣтствѣ на меня находили мучительные припадки застѣнчивости; если у меня развязывался шнурокъ отъ ботинки, я сгорала отъ стыда и была увѣрена, что всѣ взоры обращены на злополучный шнурокъ. Молоденькой дѣвушкой я избѣгала общества чужихъ, считала себя ненужной никому, никѣмъ не любимой, и чувствовала живую благодарность ко всякому, кто выказывалъ мнѣ расположеніе. Сдѣлавшись самостоятельной хозяйкой, я боялась своей прислуги, и предпочитала удовлетвориться дурноисполненной работой, чѣмъ дѣлать, выговоръ за нее. Даже въ то время, когда я уже говорила на собраніяхъ и вела диспуты съ большимъ жаромъ, я часто терпѣла неудобства въ отеляхъ, лишь бы только не призывать лакея и не отдавать приказаній. Готовая къ борьбѣ съ трибуны, въ защиту дорогого мнѣ дѣла, я боюсь ссоръ и разногласій въ домашнемъ быту и, будучи хорошимъ борцомъ на митингахъ, я очень нерѣшительна въ частной жизни. Какъ часто я проводила тягостныя минуты, собираясь съ духомъ, чтобы сдѣлать выговоръ кому-нибудь изъ подчиненныхъ мнѣ, когда этого требовалъ долгъ, и какъ часто, съ другой стороны, я упрекала себя за малодушіе и отсутствіе ораторской силы, если не рѣшалась высказать строгое порицаніе какому-нибудь юношѣ или молодой дѣвушкѣ за небрежное отношеніе къ работѣ. Въ жизни достаточно было непривѣтливаго взгляда или слова, чтобы я уходила въ себя, какъ улитка въ раковину, между тѣмъ какъ въ публичныхъ диспутахъ возраженія возбуждали во мнѣ краснорѣчіе. Вслѣдствіе этого, я и вступила въ бракъ слѣпымъ и глупымъ образомъ и переносила душевныя страданія около года; послѣ того, пробужденная рѣзкимъ и несправедливымъ отношеніемъ, онѣмѣвшая и застывшая отъ неожиданности первыхъ впечатлѣній жизни, я окружила себя ледяной стѣной, за которой переживала нравственную муку, чуть не убившую меня; только съ теченіемъ времени я научилась жить и работать въ панцирѣ, отъ котораго отскакиваютъ удары, оставляя неуязвленнымъ защищенное тѣло, и этотъ панцырь я снимала только передъ немногими.

Мои первыя литературныя попытки относятся къ 1868 г.; я принялась писать въ двухъ очень различныхъ направленіяхъ: стала сочинять маленькіе незатѣйливые разсказы и предприняла въ то-же самое время болѣе серьезный трудъ -- "жизнеописанія святыхъ, значащихся подъ черными буквами". Считаю нужнымъ пояснить тѣмъ, кто не свѣдущъ въ церковной организаціи, что англиканская церковь посвящаетъ извѣстное число дней памяти разныхъ святыхъ; нѣкоторые изъ нихъ обозначены красными буквами, и церковь празднуетъ ихъ установленнымъ богослуженіемъ; другіе же значатся подъ черными буквами, и для нихъ не полагается особой службы. Мнѣ показалось интереснымъ взять каждый изъ этихъ дней въ отдѣльности и написать біографію относящагося къ нему святого; я взялась очень ревностно за эту работу и добросовѣстно стала собирать матеріалъ изъ разныхъ историческихъ и легендарныхъ источниковъ. Совершенно не знаю судьбы этой книги; я обратилась сначала для изданія ея къ Макмиллану, отославшему меня къ какому-то издателю религіозныхъ книгъ для дѣтей; много времени спустя ко мнѣ обратилось какое-то церковное братство, предлагая издать книгу, если я пожертвую ее въ ихъ пользу; дальнѣйшая участь этого перваго труда мнѣ неизвѣстна.

Короткіе разсказы имѣли болѣе счастливую судьбу. Я послала первый въ "Family Herald" и нѣсколько недѣль спустя получила отвѣтное письмо; когда я распечатала конвертъ, изъ него выпалъ чекъ. Съ тѣхъ поръ я заработала своимъ перомъ не мало денегъ, но никогда не чувствовала такого истиннаго наслажденія, какъ при полученіи этихъ первыхъ тридцати шиллинговъ. Это были первыя заработанныя мною деньги и я такъ-же гордилась самостоятельнымъ заработкомъ, какъ своимъ авторствомъ. Съ свойственной мнѣ тогда наивностью и утилитарнымъ пониманіемъ религіи, я стала на колѣни и принялась благодарить Бога за оказанную мнѣ милость. Я уже видѣла себя въ мечтахъ зарабатывающей груды золотыхъ гиней и сдѣлавшейся опорой семьи. Эти деньги были "мои собственныя", и мысль объ этомъ наполняла меня пріятнымъ сознаніемъ независимости. Я тогда еще не представляла себѣ всей прелести англійскихъ законовъ, и того достойнаго положенія, въ которое они ставятъ замужнюю женщину. Я не предполагала, что весь заработокъ замужней женщины принадлежитъ по закону ея владѣльцу и что она не можетъ владѣть никакой обособленной собственностью {Этотъ возмутительный законъ теперь отмѣненъ и замужняя женщина признана юридическимъ лицомъ, а не вещью.}. Самыя деньги мнѣ не были нужны тогда; я только рада была имѣть для раздачи деньги, принадлежащія мнѣ лично, и мнѣ обидно было узнать, что деньги, въ сущности, не мои.

Послѣ того я отъ времени до времени зарабатывала по нѣсколько фунтовъ стерл. въ томъ-же журналѣ. Ободренная этимъ скромнымъ успѣхомъ, я принялась за писаніе романа. Онъ занялъ у меня много времени, но былъ наконецъ законченъ и отосланъ въ "Family Herald". Увы, рукопись возвращена была обратно при вѣжливомъ письмѣ, объяснявшемъ мнѣ, что повѣсть носитъ слишкомъ сильную политическую окраску для журнала, но что если-бы я написала повѣсть "чисто-семейнаго характера" и съ такими-же литературными достоинствами, она-бы вѣроятно была принята. Но въ то время я уже была всецѣло поглощена своими религіозными сомнѣніями и повѣсть "чисто-семейнаго характера" такъ и не была написана. Вторымъ моимъ вкладомъ въ отечественную литературу была богословская брошюра, точное заглавіе которой я забыла; помню только, что въ ней шла рѣчь объ обязательномъ для всѣхъ вѣрующихъ христіанъ соблюденіи постовъ и что она написана была въ строго ортодоксальномъ тонѣ.

Въ январѣ 1869 г. родился мой маленькій сынъ; я болѣла нѣсколько мѣсяцевъ до того и потомъ была слишкомъ увлечена заботами о безпомощномъ маленькомъ существѣ, чтобы удѣлять время писанію, и моя литературная дѣятельность на время прекратилась. Ребенокъ внесъ новый интересъ и радость въ мою жизнь, и такъ какъ средства не позволяли намъ держать няню, все мое время было поглощено уходомъ за нимъ. Моя страсть къ чтенію дѣлалась менѣе лихорадочной, благодаря тому, что я читала, сидя у колыбели, и присутствіе малютки успокаивало мою тоску о матери.

Слѣдующіе два года не принесли ничего новаго. Въ августѣ 1870 г. у меня родилась дочь, и мое выздоровленіе было очень тяжелымъ и медленнымъ, въ виду общей слабости моего здоровья въ послѣднее время.

Мальчикъ былъ у меня здоровый и веселый, но дѣвочка была слабой отъ рожденія, сдѣлавшись жертвой несчастія своей матери; она родилась преждевременно, вслѣдствіе нравственнаго сотрясенія, пережитаго мною. Когда весной, 1871 г., дѣти вмѣстѣ заболѣли коклюшемъ, слабость Мабель чуть не сдѣлала болѣзнь роковой для нея. Она была слишкомъ маленькой для тяжкой болѣзни, перешедшей вскорѣ въ бронхитъ и затѣмъ въ воспаленіе легкихъ. Нѣсколько недѣль она лежала при-смерти; мы оградили ее отъ огня ширмой и устроили нѣчто въ родѣ палатки, наполненной паромъ для облегченія ея прерывающагося дыханія; въ этой атмосферѣ я сидѣла дни и ночи, въ теченіе этихъ тяжелыхъ недѣль, держа на рукахъ измученнаго ребенка. Я страстно любила моихъ дѣтей, потому-что ихъ довѣрчивая привязанность облегчала мои душевныя страданія и ихъ дѣтскіе глазки не могли испытующимъ взоромъ заглянуть въ мое горе, становившееся все тяжелѣе съ каждымъ мѣсяцемъ. Пропитанная парами палатка сдѣлалась моимъ міромъ, и тамъ я отчаянно боролась съ смертью за моего ребенка. Докторъ объявилъ положеніе Мабель безнадежнымъ и сказалъ, что смерть наступитъ во время одного изъ припадковъ кашля; самымъ ужаснымъ было то, что даже капля молока вызывала конвульсивный кашель, и причиненіе излишняго страданія казалось жестокимъ по отношенію къ умирающему ребенку. Наконецъ, въ одно утро онъ объявилъ, что она не доживетъ до вечера; днемъ я поспѣшила послать за нимъ, потому-что тѣло внезапно распухло вслѣдствіе каверны въ одной изъ плевръ и того, что воздухъ попалъ въ грудную полость. При докторѣ повторился припадокъ кашля, и казалось, что это будетъ послѣдній. Онъ вынулъ маленькій флаконъ хлороформа изъ кармана и выпустивъ каплю изъ него на платокъ, сталъ держать его близъ лица ребенка до тѣхъ поръ, пока конвульсіи не улеглись отъ дѣйствія наркоза. "Теперь уже ничего не можетъ повредить,-- сказалъ онъ,-- а наркозъ ослабитъ боль". Онъ ушелъ, говоря, что не надѣется застать ребенка въ живыхъ. Этотъ докторъ, м-ръ Лористонъ Винтерботамъ, былъ однимъ изъ самыхъ близкихъ друзей времени моего замужества; онъ былъ столь-же добръ, какъ уменъ, и отличался большой деликатностью. Онъ никогда не касался ни словомъ моего семейнаго несчастія, пока, въ 1878 г., не явился въ судъ дать свидѣтельское показаніе о жестокости, которая уже сама по себѣ обезпечила-бы мнѣ разводъ а menso et thoro. Ребенокъ, однако, выздоровѣлъ, по моему мнѣнію благодаря осѣнившей доктора счастливой мысли о хлороформѣ; я стала примѣнять наркозъ при первыхъ признакахъ новаго припадка кашля и предупреждала такимъ образомъ конвульсіи и слѣдующее за ними полное изнеможеніе, во время котораго только слабое подобіе дыханія въ самой верхушкѣ горла было единственнымъ признакомъ жизни, да и то временами исчезало и я думала, что уже все кончено. Въ теченіе многихъ лѣтъ послѣ того дѣвочка оставалась болѣзненной и слабой, и нуждалась въ самомъ тщательномъ уходѣ, но все таки эти недѣли тяжкихъ испытаній оставили болѣе глубокій слѣдъ на матери, чѣмъ на ребенкѣ. Когда для нея опасность миновала, у меня обнаружился полный упадокъ силъ и я цѣлую недѣлю лежала въ постели безъ движенія; оправившись наконецъ, я сразу вступила въ борьбу, которая продолжалась три года и два мѣсяца и чуть не стоила мнѣ жизни -- въ борьбу, превратившую меня изъ вѣрующей послѣдовательницы англиканскаго ученія въ атеистку. Самымъ тяжкимъ періодомъ борьбы были первые девятнадцать мѣсяцевъ -- время, одно воспоминаніе о которомъ наводитъ ужасъ, переживать-же которое было истинно адскимъ мученіемъ. Тотъ, кто не испыталъ этого на себѣ, не можетъ себѣ представить безконечной муки, которую вноситъ зарождающееся сомнѣніе въ искренно вѣрующую душу. Нѣтъ въ жизни болѣе страшныхъ страданій, болѣе острыхъ и давящихъ своей тяжестью. Они разрушаютъ, уничтожаютъ единственный свѣтлый лучъ надежды на загробное счастье, котораго не можетъ омрачить никакая жизненная буря; они окрашиваютъ жизнь постояннымъ ужасомъ отчаянія, гнетущимъ мракомъ, отъ котораго невозможно спастись. Только настойчивая духовная и нравственная потребность можетъ внести сомнѣніе въ вѣрующую душу, потому что оно какъ землетрясеніе расшатываетъ основы души и все дрожитъ и гнется отъ сотрясенія. Пустое небо кажется лишеннымъ жизни, мракъ ночи не озаряетъ ни однимъ лучомъ свѣта, ни одинъ звукъ не оглашаетъ мертваго молчанія, ни одна рука не протягивается для поддержки. Никогда не пытавшіеся думать и мѣняющіе убѣжденія какъ моды, говорятъ объ атеизмѣ какъ о результатѣ порочной жизни и нечестивыхъ стремленій. Въ своей пустой безсердечности и въ еще болѣе пустомъ недомысліи они себѣ даже приблизительно не представляютъ муку, съ которой душа входитъ въ сумракъ слабѣющей вѣры, болѣе страшный чѣмъ ужасъ великой мглы.

Первый роковой ударъ моей вѣрѣ въ милосердіе Бога нанесенъ былъ въ длинные мѣсяцы страданій, достигшихъ кризиса въ кажущейся безцѣльности мученій моей малютки. Я часто навѣщала бѣдныхъ и видѣла ихъ терпѣливое отношеніе къ страданіямъ; мать, которую я любила до безумія, довѣрилась адвокату и онъ ее обманулъ и запуталъ въ долги, не выплачивая суммъ, которыя проходили черезъ его руки для другихъ; моя собственная свѣтлая жизнь омрачилась страданіемъ и сдѣлалась тяжелымъ бременемъ вслѣдствіе нестерпимаго сознанія рабства; а теперь еще мое безпомощное, невинное дитя мучилось цѣлыми недѣлями и осталось слабымъ и немощнымъ. Безоблачная ясность всей моей предыдущей жизни придавала еще болѣе острый характеръ моему разочарованію, и внезапное наступленіе столь новыхъ и печальныхъ условій жизни ошеломило и потрясло меня. Мое прошлое сдѣлалось злѣйшимъ врагомъ преисполненнаго страданій настоящаго. Существованіе зла и страданія въ мірѣ, страданія такихъ невинныхъ существъ какъ мой семимѣсячный ребенокъ, міръ, переполненный горемъ, вѣчныя страданія въ аду -- все это, не уничтожая еще во мнѣ окончательно вѣры, приводило меня въ отчаяніе. Вся спавшая и не проявлявшаяся до сихъ поръ сила моей натуры проснулась въ мятежной тревогѣ. Во время первыхъ вспышекъ горячаго протеста въ моей душѣ и столкнулась съ однимъ очень симпатичнымъ священникомъ, который принесъ мнѣ большое облегченіе своимъ разумнымъ, дружескимъ участіемъ. М-ръ Безантъ привелъ его ко мнѣ во время кризиса въ болѣзни ребенка; онъ мало говорилъ со мной во время своего посѣщенія, но на слѣдующій день я получила отъ него письмо слѣдующаго содержанія:

"21 апрѣля 1871 г. Многоуважаемая м-ссъ Безантъ,-- я съ грустью сознаю, что принесъ вамъ вчера мало облегченія. Вы сами понимаете, что виной этому не недостатокъ сочувствія, а быть можетъ, напротивъ, избытокъ его. Мнѣ слишкомъ тяжело вмѣшиваться въ горе того, въ комъ я чувствую чуткую душу. "Душа каждаго несетъ собственное горе, и чужой да не коснется его". Общепринятыя утѣшенія, обычныя цитаты Библіи и молитвы кажутся мнѣ невыносимымъ усиленіемъ страданія. Я поступалъ согласно изреченію о томъ "что не можетъ быть большей силы, чѣмъ вѣра одного человѣка, глядящая на вѣру другого". Обѣщанія Божіи, любовь Христа къ маленькимъ дѣтямъ и то, что намъ даво для надежды и утѣшенія, все это столь-же глубоко запечатлѣно въ вашемъ сердцѣ какъ и въ моемъ, и мнѣ не хотѣлось повторять однѣ и тѣ-же цитаты. Но когда мнѣ приходится говорить лицомъ къ лицу съ человѣкомъ, сильно нуждающимся въ напоминаніи этихъ цитатъ, моя вѣра въ нихъ становится сразу такой полной и воспламеняющей душу, что самой дѣйствительной помощью мнѣ кажется естественная простая рѣчь, при посредствѣ которой вѣра можетъ проложить себѣ путь изъ одной души въ другую. Я не могъ-бы найти словъ, если-бы даже хотѣлъ. И все-таки я обязанъ, какъ вѣстникъ добрыхъ вѣстей о Богѣ, торжественно увѣрить васъ, что нѣтъ повода сомнѣваться. У насъ нѣтъ ключа къ "тайнѣ страданія" кромѣ креста Іисуса. Но есть другое и болѣе глубокое объясненіе въ рукахъ нашего Создателя, и оно будетъ нашимъ, когда мы постигнемъ его. Есть -- въ томъ мѣстѣ, къ которому приведетъ насъ земное странствованіе -- какое нибудь божественное разъясненіе страданій вашего ребенка и вашего собственнаго горя, и тогда свѣтъ прольется въ самое мрачное сердце. Теперь нужно вѣрить, ни въ чемъ не убѣдившись -- такова должна быть истинная вѣра.

"О томъ, чтобы у васъ хватило на это силы молится Преданный Вамъ В. Д...."

Это письмо звучало очень благородно, но буря слишкомъ бушевала, чтобы можно было ее разсѣять. Особенно памятна мнѣ одна ночь въ лѣто 1871 г. М-ра Безанта не было дома и передъ его уходомъ у насъ произошла сильная размолвка. Я чувствовала себя оскорбленной, доведена была до отчаянія и не видѣла исхода изъ жизни, лишенной надежды на Бога и не научившейся еще вѣрить въ человѣка. А развѣ нѣтъ исхода? Съ быстротой молніи у меня мелькнула мысль: "исходъ есть!" И предо мной открылась, маня своимъ покоемъ и надежностью, дверь къ вѣчному молчанію и безмятежности, дверь смерти. Я стояла у окна гостиной, безнадежно вглядываясь въ вечернее небо; вмѣстѣ съ возникшей во мнѣ мыслью пришло воспоминаніе о томъ, что средство подъ руками -- что въ моей комнатѣ стоитъ бутылочка съ хлороформомъ, прописаннымъ для ребенка. Я побѣжала къ себѣ наверхъ, нашла пузырекъ и спустилась опять въ гостиную. Я опять остановилась предъ окномъ, созерцая лѣтнюю ночь и радуясь, что борьба окончена, что успокоеніе близко. Я вынула пробку и собиралась поднести ядъ къ губамъ, когда вдругъ услышала внутренній голосъ, ясно и убѣдительно взывавшій ко мнѣ: "Слабодушная, слышалось мнѣ,-- ты грезила о мученичествѣ и не можешь перенесть нѣсколько короткихъ лѣтъ страданій!" Стыдъ охватилъ меня и я отбросила флаконъ далеко въ садъ, растилавшійся у моихъ ногъ; на минуту я почувствовала въ себѣ достаточно силы для борьбы, но вслѣдъ затѣмъ упала въ обморокѣ на полъ. Только одинъ еще разъ въ теченіе моихъ дальнѣйшихъ столкновеній съ жизнью у меня мелькала мысль о самоубійствѣ и то только на одинъ мигъ -- я тотчасъ-же отстраняла ее, какъ недостойную сильной души.

Мой новый другъ, м-ръ Д., былъ для меня большой опорой въ эти дни.-- Всѣ непоколебимыя до тѣхъ поръ для меня истины возбуждали во мнѣ теперь сомнѣнія и давили мою смущенную душу. М-ръ Д. не старался подавить во мнѣ этихъ сомнѣній; онъ не приходилъ въ ужасъ и не преслѣдовалъ меня упреками, но относился ко мнѣ съ тѣмъ широкимъ пониманіемъ, которое такъ умиротворяетъ страждущаго отъ первыхъ мукъ сомнѣнія. Онъ уѣхалъ изъ Челтенгэма въ началѣ осени 1871 г., но его письма, сохранившіяся отъ того времени, показываютъ, какой сѣтью сомнѣній я была окружена въ то время (я читала какъ разъ книгу М'Леодъ Кампбеля "Объ искупленіи").

Но разъ открывши глаза на то, что міръ представляетъ изъ себя въ дѣйствительности, узнавши, какъ велики страданія людей, какъ безжалостно природа и жизнь топчетъ человѣческое сердце, не дѣлая различія между невиннымъ и виновнымъ, я была слишкомъ потрясена, чтобы поддаться доводамъ, обращеннымъ исключительно къ чувствамъ и оставляющимъ разумъ неудовлетвореннымъ. Мѣсяцы подобнаго нравственнаго испытанія отозвались, какъ этого можно было ожидать, на моемъ физическомъ состояніи. Я окончательно свалилась съ ногъ и нѣсколько недѣль пролежала разслабленная и безпомощная, страдая постоянной головной болью, боясь свѣта, не двигаясь по цѣлымъ днямъ; къ окружающему я относилась не безсознательно, но безучастно, такъ-какъ все мое сознаніе сосредоточено было на непрерывномъ ощущеніи боли. Докторъ всячески старался облегчить мое положеніе, но замкнувшись въ своей крѣпости, страданія мои не поддавались его попыткамъ. Онъ клалъ мнѣ на голову ледъ, давалъ мнѣ опіумъ, который чуть не довелъ меня до сумасшествія, и дѣлалъ все, что только могли придумать заботливость и искусство врача; но все было напрасно. Наконецъ, физическія страданія улеглись сами собой, и при первой возможности онъ принялся развлекать мой умъ. Онъ сталъ давать мнѣ книги по анатоміи и естественнымъ наукамъ и убѣждалъ меня изучать ихъ, и часто онъ урывалъ самъ свободный часокъ отъ своихъ многочисленныхъ занятій, чтобы объяснить мнѣ какой-нибудь запутанный вопросъ по физіологіи. Онъ понялъ, что вернуть меня къ разумной жизни можно было только отклоняя мысли отъ русла, въ которомъ теченіе достигло слишкомъ опасной высоты. Я часто думаю, что обязана своей жизнью и тѣмъ, что не лишилась разсудка въ то время этому доброму человѣку, который сочувственно отнесся къ безпомощной растерявшейся женщинѣ, падавшей подъ гнетомъ сомнѣній и личнаго горя.

Понятно, что душевный кризисъ, наступившій во мнѣ, еще болѣе увеличивалъ мои домашнія неурядицы. Какимъ безразсудствомъ казалось моему мужу, что нормальный человѣкъ такъ страдаетъ отъ трудности для ума и души понять нѣкоторые религіозные вопросы, и что женщина заболѣваетъ изъ-за такихъ пустяковъ. Ея дѣло заботиться объ удобствахъ мужа и дѣтей, а не скорбѣть душой о земныхъ страданіяхъ и мученіяхъ ада въ загробной жизни, ломая себѣ голову надъ вопросами, которые занимали величайшихъ мыслителей и все-таки остались нерѣшенными! И онъ былъ отчасти правъ. Женщины или мужчины, которыхъ близко затрогиваютъ міровые вопросы, должны не торопиться вступать въ бракъ, потому что они не сумѣютъ терпѣливо тянуть лямку этого почтеннаго общественнаго института. Sturm und Drang нужно пережить наединѣ съ собой, и душа должна отправиться одна въ пустыню навстрѣчу искушеніямъ дьявола, а не призывать его сатанинское величество съ его спутниками въ мирную домашнюю обстановку. Несчастны вступающіе въ бракъ въ первомъ блескѣ молодости и съ задатками грядущихъ душевныхъ бурь въ характерѣ; они составятъ горе своей семьи такъ-же какъ и свое собственное. Если-же одна изъ сторонъ начинаетъ искать опоры въ традиціонныхъ понятіяхъ о власти и правахъ, стараясь вернуть на путь истины мятежную, изстрадавшуюся отъ сомнѣній душу, то дѣло сводится къ поединку въ силѣ и терпѣніи, къ тому, падетъ-ли эта измученная душа въ изнеможеніи, или обрящетъ силу въ своемъ страданіи, будетъ отстаивать свое божественное право на свободу духа, разобьетъ оковы и, обнаруживая свою силу въ критическую минуту, осмѣлится отвѣтить "нѣтъ" на требован іе жить среди лжи.

ГЛАВА V.
Буря.

Чтеніемъ множества книгъ, какъ чисто англиканскаго характера, такъ и написанныхъ различными сектантами и теистами, я старалась рѣшить мучившія меня сомнѣнія, но чувствовала тщетность моихъ попытокъ. Въ моемъ тогдашнемъ состояніи духа мнѣ нужны были прямыя доказательства.

Въ теченіе этихъ тяжелыхъ мѣсяцевъ нравственныхъ страданій я находила нѣкоторое облегченіе отъ умственнаго напряженія въ обычныхъ заботахъ о бѣднякахъ нашей паствы, ухаживала за больными, старалась внести свѣтлый лучъ въ дома бѣдныхъ. Я научилась въ то время многому относительно землепашцевъ и условій сельскаго труда и это мнѣ очень пригодилось впослѣдствіи, когда я начала говорить съ трибуны. Въ сельскихъ околоткахъ начинали тогда много говорить о земледѣльческомъ движеніи, во главѣ котораго сталъ энергичный и преданный своему дѣлу Іосифъ Арчъ; мои симпатіи были всецѣло на сторонѣ землепашцевъ, потому что я была хорошо знакома съ условіями ихъ жизни. Въ одномъ котэджѣ я застала четыре поколѣнія спящими въ одной комнатѣ -- прадѣда съ своей женой, старую бабушку, овдовѣвшую мать и ребенка; трое жильцовъ дополняли зрѣлище восьмерыхъ человѣческихъ существъ, скученныхъ въ узкой, душной лачугѣ. Другіе котэджи были сараями, черезъ разбитыя кровли которыхъ лилъ дождь и въ которыхъ ревматизмъ и лихорадки были постоянными сожителями человѣческихъ существъ. Знакомая съ этимъ положеніемъ сельскаго населенія, я могла только сочувствовать всякой организаціи, стремящейся облегчить участь бѣдняковъ. Но "союзъ сельскихъ рабочихъ" встрѣтилъ упорныхъ враговъ въ фермерахъ, которые ни за что не соглашались давать работы членамъ союза. Слѣдующій примѣръ ярко характеризуетъ положеніе дѣлъ. Одинъ молодой семьянинъ, имѣющій двухъ малолѣтнихъ дѣтей, имѣлъ неосторожность совершить грѣхъ, отправившись на собраніе союза, и, что оказалось еще большимъ преступленіемъ, разсказалъ объ этомъ, вернувшись домой. Ни одинъ фермеръ во всемъ околоткѣ не хотѣлъ давать ему работы. Онъ понапрасну исходилъ всѣ мѣста по близости, нигдѣ не могъ сыскать работы и совершенно сбился съ пути и сталъ пьянствовать. Придя къ нему въ котэджъ, состоявшій изъ одной комнаты и прилегающаго чулана, я застала жену его въ пароксизмѣ лихорадки, одного ребенка больнымъ у нея на рукахъ, а второго мертвымъ на кровати. Въ отвѣтъ на мои нерѣшительные разспросы, она отвѣчала, что они въ самомъ дѣлѣ остались безъ хлѣба, потому что мужу не даютъ работы. Почему-же она оставила мертваго ребенка на кровати? Потому что некуда было положить его прежде чѣмъ принесутъ гробъ. И къ ночи несчастный, доведенный до пьянства рабочій, его жена не перестававшая томиться въ лихорадкѣ, больной ребенокъ и мертвый ребенокъ, всѣ они улеглись на единственной кровати. Фермеры враждебно относились къ союзу, потому что съ успѣхомъ его связано было повышеніе заработной платы; имъ никогда не приходило въ голову, что гораздо благоразумнѣе было-бы платить меньшую арендную плату отсутствующему землевладѣльцу и высшее жалованье рабочимъ, обрабатывающимъ ихъ пашни. Они покорно подчинялись гнетущему ихъ бремени и съ жестокостью относились къ сѣятелямъ ихъ жатвъ, къ строителямъ ихъ амбаровъ. Они вступали въ соглашеніе съ врагами, а не съ друзьями. Вмѣсто того, чтобы примкнуть къ земледѣльческому классу и образовать общій союзъ представителей сельскаго труда, они соединились съ помѣщиками противъ крестьянъ; это привело къ разорительной братоубійственной борьбѣ вмѣсто легкой побѣды надъ общимъ врагомъ. Проникновеніе въ истинное положеніе дѣлъ принесло мнѣ большую пользу.

Ранней осенью лучъ свѣта озарилъ мракъ моей души. Я была въ Лондонѣ съ моей матерью и мы вошли разъ, въ воскресенье утромъ въ St. George's Hall, гдѣ въ это время произносилъ проповѣдь пасторъ Чарльсъ Войсэй. Слушая проповѣдь и взявши въ руки нѣкоторыя изъ брошюръ, продававшихся въ залѣ, я съ радостью убѣдилась, что были еще другіе люди, переживавшіе такія-же страданія какъ и я, и отказавшіеся отъ догматовъ. Я опять пошла туда въ слѣдующее воскресенье, и когда служба кончилась, замѣтила, что выходящая масса молившихся проходила мимо м-ра и м-ссъ Войсэй, и что при этомъ многіе, очевидно, совершенно не знакомые съ ними, подходили къ нимъ со словами благодарности. Я почувствовала горячую потребность послѣ столькихъ мѣсяцевъ одинокой борьбы поговорить съ кѣмъ-нибудь, вышедшимъ изъ затрудненій англиканскаго ученія. Проходя мимо м-ра Войсэя, я остановилась и сказала ему: "я должна поблагодарить васъ за то облегченіе, которое принесла мнѣ ваша сегодняшняя проповѣдь". Въ самомъ дѣлѣ, такъ какъ я не сомнѣвалась въ существованіи Божьемъ, то слова м-ра Войсэя о томъ, что "Онъ любитъ всѣхъ людей и Его благость простирается надъ всѣми Его созданіями", какъ лучъ свѣта озарилъ бурную пучину сомнѣній и отчаянія, среди которой я такъ долго уже мучилась. Въ слѣдующее воскресенье я опять пришла слушать проповѣдь и получила приглашеніе отъ м-ссъ Войсэй посѣтить ихъ въ Дуличѣ. Ихъ теизмъ казался мнѣ свободнымъ отъ недостатковъ, которые я находила въ англиканскомъ ученіи, и они открыли мнѣ новый путь въ вопросахъ вѣры. Я прочла книгу Т. Паркера "Разсужденіе о религіи", сочиненіе Франциска Ньюмана, миссъ Ф. П. Коббэ и др.; напряженность моего нравственнаго состоянія прошла, кошмаръ всесильнаго зла разсѣялся; моя вѣра въ Бога, еще нетронутая, очистилась отъ темныхъ пятенъ, грязнившихъ ее, и я не сомнѣвалась болѣе въ справедливости сомнѣній, смущавшихъ мою душу.

До сихъ поръ нравственное страданіе было единственной цѣной моихъ исканій истины; но отрѣшеніе отъ англиканской церкви прибавило-бы внѣшнюю борьбу къ внутренней, и кто знаетъ, какъ это отозвалось-бы на всей моей жизни? Колебаніе было тяжкимъ, но короткимъ: я стала тщательно разбирать ученіе англиканской церкви и это привело къ полной утратѣ вѣры. Я окончательно отошла отъ ученія англиканской церкви и очутилась лицомъ къ лицу съ смутнымъ будущимъ, въ которомъ предчувствовала наступающую борьбу.

Чтобы избѣгнуть ея, я сдѣлала еще одну попытку; я обратилась къ д-ру Пусэю, полагая, что если онъ не сумѣетъ разрѣшить моихъ сомнѣній, то нечего и надѣяться на разумный отвѣтъ на нихъ. Я обмѣнялась съ нимъ нѣсколькими письмами, но получила отъ него лишь указанія на хорошо извѣстные мнѣ доводы Лиддона въ его "Бамптонскихъ лекціяхъ". Наконецъ, по его приглашенію, я поѣхала въ Оксфордъ для личной, бесѣды. Я увидѣла передъ собой полнаго господина низкаго роста, одѣтаго въ рясу и имѣющаго видъ благодушнаго монаха; но его проницательные глаза, прямо и испытующе глядѣвшіе въ мои, свидѣтельствовали о силѣ и изворотливости ума въ этой красивой, внушительной головѣ. Но ученый богословъ пошелъ по ложному пути въ обращеніи со мной; увидѣвъ меня убитой горемъ, робкой и нервной, онъ сталъ обращаться со мной, какъ съ кающейся грѣшницей, которая пришла къ исповѣди; онъ думалъ, что я пришла къ нему, какъ къ духовнику, и не понялъ, что передъ нимъ искательница истины, которая твердо рѣшила добиться ея и обрѣсти твердую почву для своихъ вѣрованій. Я спросила, не укажетъ-ли онъ мнѣ какія-нибудь книги, которыя пролили-бы свѣтъ на мои вопросы. "Нѣтъ, нѣтъ, вы и такъ уже слишкомъ много читали. Нужно молиться, много молиться". Когда я заявила, что не могу вѣрить, онъ отвѣтилъ: "Блаженны тѣ, которые не видятъ и все-таки вѣрятъ", и мои дальнѣйшіе вопросы онъ остановилъ словами: "о, дитя мое, какъ вы непокорны, какъ нетерпѣливы!" Въ самомъ дѣлѣ, я была порывиста, горяча и неудержима въ своемъ рѣшеніи все знать и не говорить, что я вѣрю, когда вѣры на самомъ дѣлѣ нѣтъ; онъ не нашелъ во мнѣ поэтому того покорства и смиренія, съ которымъ обыкновенно приходили къ нему кающіеся грѣшники, прося его руководить ихъ совѣстью. Онъ не имѣлъ представленія о мукахъ сомнѣвающейся души; самъ онъ, очевидно, никогда не переживалъ душевной борьбы, его вѣра была тверда какъ скала, непреклонна и вполнѣ удовлетворена. Сомнѣніе въ догматахъ своей церкви равнялось для него самоубійству.

Медленно и грустно направилась я обратно къ вокзалу желѣзной дороги, убѣдившись, что послѣдняя надежда на избавленіе исчезла. Въ знаменитомъ богословѣ я увидѣла обычный типъ священнослужителей, умѣющихъ быть нѣжными и участливыми лишь къ грѣшнику, который приходитъ къ нимъ смиреннымъ, покорнымъ и полнымъ раскаянія. Но по отношенію къ скептикамъ и еретикамъ они становятся твердыми какъ желѣзо, они готовы силой, а не доказательствами, остановить всякій протестъ противъ традиціонныхъ вѣрованій своей церкви. Изъ такихъ людей выходили въ средніе вѣка инквизиторы, обладавшіе безупречной совѣстью, строгіе и непреклонные и вполнѣ безжалостные къ еретикамъ.

Въ теченіе той-же осени 1872 г. я впервые познакомилась черезъ м-ра Войсэя съ м-ромъ и м-ссъ Скоттъ. Въ то время Томасъ Скоттъ былъ уже старикомъ съ прекрасными бѣлыми волосами и глазами ястреба, выглядывающими изъ-подъ нависшихъ бровей. Онъ былъ могучаго тѣлосложенія, и хотя здоровье его уже нѣсколько пошатнулось въ то время, его дивная львиная голова сохраняла свою внушительную силу и красоту, и носила отпечатокъ его исключительной по своимъ качествамъ натуры. Родившись въ знатной и богатой семьѣ, онъ провелъ первую молодость въ странствованіяхъ по всему свѣту, а послѣ своей женитьбы поселился въ Рамсгэтѣ, сдѣлавъ свой домъ центромъ свободомыслія въ англійской литературѣ. Жена его, которую онъ называлъ своей правой рукой, по своей молодости годилась ему въ дочки. Это была сильная, кроткая, благородная женщина, достойная своего мужа, что составляетъ самую большую похвалу. М-ръ Скоттъ издавалъ въ теченіе многихъ лѣтъ, ежемѣсячно, серію брошюръ, очень различныхъ по оттѣнкамъ міросозерцаній авторовъ. Всѣ брошюры были хорошо написаны и выдержаны въ сдержанномъ, культурномъ тонѣ; м-ръ Скоттъ не допускалъ никакого исключенія изъ этого правила. Издаваемые имъ писатели могли говорить, что угодно, но у нихъ должно было быть, что сказать, и они должны были излагать это хорошимъ, выдержаннымъ языкомъ. М-ръ Скоттъ велъ обширнѣйшую корреспонденцію со всѣми, начиная отъ главы кабинета и до самыхъ скромныхъ частныхъ лицъ. Въ домѣ его встрѣчались люди самыхъ различныхъ взглядовъ. Эдуардъ Майтландъ, Е. Ванситтартъ Ниль, Чарльсъ Брэй, Сара Геннель и множество другихъ; церковные сектанты и свѣтскіе люди, ученые и мыслители -- всѣ охотно приходили въ этотъ домъ, открытый для всѣхъ любителей истины и сторонниковъ распространенія свободомыслія между людьми. Для Томаса Скотта я нѣсколько мѣсяцевъ спустя написала свой первый очеркъ, выражавшій все, что я тогда думала и подписалась женой священника. Я не могла распоряжаться именемъ, которое принадлежало не мнѣ, и мы условились, что все написанное мною появится анонимно.

Наступилъ моментъ возвращенія въ Сибсэй и вмѣстѣ съ тѣмъ моментъ рѣшительнаго дѣйствія.

Случилось такъ, что вскорѣ послѣ этого памятнаго мнѣ рождества, 1872 г., въ нашей деревнѣ появилась сильная эпидемія тифа. Канализація мѣстности была самая первобытная и зараза быстро распространялась. Я всегда чувствовала влеченіе къ ухаживанію за больными и нашла во время этой эпидеміи дѣло, какъ-разъ подходящее для меня; къ счастію, я оказалась способной оказывать помощь, и это доставляло мнѣ радушный пріемъ въ домахъ заболѣвшихъ бѣдняковъ. Матери, которыя имѣли возможность заснуть послѣ долгихъ трудовъ, оставляя меня у изголовья больныхъ дѣтей, не могли, какъ мнѣ пріятно думать, слишкомъ строго осуждать потомъ грѣшницу, рука которой такъ-же нѣжно и иногда болѣе искусно, чѣмъ ихъ собственная, ухаживала за больными. Я полагаю, что природа предназначала меня въ сестры милосердія, потому-что я нахожу истинное наслажденіе въ ухаживаніи за больнымъ, особенно если есть опасность, потому-что тогда является странное и торжественное чувство борьбы между человѣческимъ искусствомъ и великимъ недругомъ, смертью. Страннымъ образомъ влечетъ къ себѣ эта борьба со смертью, которая ведется шагъ за шагомъ; это чувствуется, конечно, только когда дѣло идетъ о борьбѣ за какую-нибудь жизнь вообще, а не за жизнь близкаго человѣка. Когда больной очень дорогъ сердцу, въ борьбу входитъ элементъ личной муки, но если борьба происходитъ изъ-за чужого, является какая-то странная отрада безъ примѣси личнаго страданія, и когда удается побѣдить упорнаго врага, странное удовлетвореніе доставляетъ сознаніе отнятой у смерти добычи, возвращенной на землю жизни, которая была такъ близка къ погибели.

Весной 1873 г. я открыла въ себѣ существованіе силы, которая должна была опредѣлить очень многое въ моей дальнѣйшей дѣятельности. Я произнесла тогда свою первую рѣчь, сдѣлавши это, впрочемъ, передъ рядами пустыхъ скамеекъ въ сибсбэйской церкви. Мною овладѣлъ странный капризъ попробовать, какъ это люди проповѣдуютъ, и во мнѣ зашевелилось смутное сознаніе, что и я бы могла говорить, если-бы представился случай. Я никоимъ образомъ не могла тогда предполагать, что мнѣ предстоитъ стать ораторомъ, но я чувствовала потребность излить въ словахъ то, что меня волновало; я сознавала, что у меня есть что сказать и что я въ состояніи выразить это. Запершись въ громадной, тихой церкви, въ которую я ходила упражняться въ игрѣ на органѣ, я взошла на проповѣдническую трибуну и произнесла свою первую рѣчь о вдохновенности Священнаго Писанія. Никогда я не забуду чувства силы и восторга -- особенно силы, охватившее меня, когда голосъ мой раздался на далекомъ разстояніи подъ церковными сводами, и кипѣвшая во мнѣ страсть вылилась въ размѣренные звуки, не прерываясь ни на минуту изъ-за недостатка въ музыкальности и ритмичности. Мнѣ въ ту минуту хотѣлось только, чтобы церковь была полна обращенныхъ на меня лицъ, озаренныхъ сочувствіемъ моимъ словамъ; вмѣсто этого, надо мной были ряды скамеекъ, наводящихъ тоску своей пустотой и тишиной. И какъ во снѣ пустое пространство мнѣ показалось наполненнымъ людьми, я увидѣла передъ собой въ воображеніи внимающія лица и оживленные взоры, фразы непринужденно полились съ моихъ устъ и эхо приносило ихъ ко мнѣ обратно отъ колоннъ старинной церкви. Я поняла тогда, что владѣю даромъ слова и что если когда либо -- тогда мнѣ это казалось невозможнымъ -- если когда либо мнѣ пришлось-бы говорить предъ публикой, этотъ даръ музыкальной рѣчи привлекъ-бы слушателей, что-бы я ни пришла возвѣщать съ трибуны.

Но это сознаніе оставалось въ теченіе долгихъ мѣсяцевъ тайной для всѣхъ, потому что я вскорѣ почувствовала стыдъ за нелѣпую проповѣдь въ пустой церкви; но, какъ-бы ни былъ нелѣпъ этотъ экспериментъ, я отмѣчаю его здѣсь, какъ первую попытку выражать свои мысли живымъ словомъ, что превратилось впослѣдствіи въ одно изъ самыхъ глубокихъ наслажденій въ моей жизни. И въ самомъ дѣлѣ никто не можетъ знать, кромѣ испытавшихъ это, какую отраду представляетъ легкое и плавное теченіе своей собственной рѣчи. Какое наслажденіе чувствовать, какъ толпа слушателей отзывается на самое легкое движеніе, какъ лица просвѣтляются и омрачаются по произволу оратора; какъ отрадно сознавать, что родники человѣческихъ чувствъ и страстей открываются при первомъ словѣ оратора, чувствовать, что мысль, волнующая тысячи слушателей, возбуждена мною и возвращается ко мнѣ обобщенная волненіемъ столькихъ сердецъ. Можетъ-ли быть въ жизни болѣе высокая радость, доставляющая болѣе страстное торжество и полная въ то-же время интеллектуальнаго наслажденія?

Въ 1873 г. бракъ мой былъ расторгнутъ. Я не сдѣлала ни одного шага дальше, но мое уклоненіе отъ присутствія въ церкви при конфирмаціи повело къ разнымъ толкамъ и одинъ родственникъ м-ра Безанта убѣдилъ его въ угрожающей опасности для его соціальнаго положенія и служебной карьеры, если станутъ извѣстны взгляды его жены. Мое здоровье, не оправившееся уже никогда съ 1871 г., становилось все хуже и хуже и отъ постоянныхъ волненій у меня обнаружилось серьезное страданіе сердца. Наконецъ, въ іюлѣ или сентябрѣ 1873 г. дѣло дошло до кризиса. Мнѣ было предложено подчиниться внѣшнимъ церковнымъ формамъ и присутствовать при конфирмаціи. Я отвѣтила отказомъ. Тогда поставлена была болѣе опредѣленная альтернатива -- подчиненіе или изгнаніе изъ дому, другими словами -- лицемѣріе или разрывъ. Я предпочла послѣднее.

Наступило безконечно тяжелое время. Мать моя была убита горемъ. Для нея, съ ея общими и неясными представленіями объ ученіи англиканской церкви, моя настойчивость на томъ, чтобы не выказывать вѣры, когда ея не было, казалась непонятной. Она гораздо лучше меня понимала послѣдствія моего ухода изъ дому и предвидѣла трудности, съ которыми сопряжено самостоятельное существованіе молодой женщины моихъ лѣтъ. Она знала, какъ жестоко сужденіе свѣта и какъ одно то обстоятельство, что женщина молода и одинока, возбуждаетъ клевету и злобу. Я еще не подозрѣвала тогда, до какой жестокости могутъ доходить люди, какъ ядовиты ихъ языки. Теперь, узнавъ это, испытавши клевету и примирившись съ ней, я чистосердечно заявляю, что если бы опять мнѣ предстоялъ выборъ, я поступила-бы такъ-же какъ въ то время. Я предпочла-бы пережить сызнова все это тяжкое время, чѣмъ жить среди общества подъ бременемъ сознательной лжи.

Тяжелѣе всего мнѣ было бороться противъ слезъ и просьбъ моей матери; причиняя ей горе, я страдала сама въ десять разъ больше. Суровость другихъ возбуждала во мнѣ твердость духа, но трудно было оставаться непреклонной, когда мать, которую я любила больше всего на свѣтѣ, становилась на колѣни, умоляя меня уступить. Мнѣ казалось преступнымъ причинять ей такое горе, и я чувствовала себя убійцей, когда ея сѣдая голова прижималась къ моимъ колѣнямъ. Но что-же сдѣлать -- жить среди лжи? Такого позора и она не допускала. Въ этотъ тяжелый кризисъ моей борьбы, я всѣми силами стремилась къ истинѣ. И теперь, какъ всегда, остаются вѣрными слова, что тотъ кто любитъ отца или мать -- недостоинъ ея, и что только тернистый путь честности ведетъ къ свѣту и покою.

Много горя причинялъ мнѣ также вопросъ о дѣтяхъ, двухъ малюткахъ, для которыхъ я была не только матерью, но няней и товарищемъ. Отняли-ли ихъ у меня? Да, но только на нѣкоторое время. Обстоятельства, излагать которыхъ нѣтъ надобности, дали возможность моему брату выхлопотать мнѣ формальный разводъ и когда все было улажено, я назначена была опекуншей моей маленькой дочери и оказалась обладательницей маленькой мѣсячной пенсіи, достаточной для того, чтобы не умирать съ голода. Свобода досталась мнѣ дорогой цѣной, но и все-таки это была желанная свобода. Я поплатилась за нее домашнимъ очагомъ, общественнымъ положеніемъ, друзьями; но, достигнувъ свободы, я не знала, какъ ею лучше всего воспользоваться. Я бы могла жить съ братомъ, если бы отказалась отъ своихъ свободомыслящихъ друзей и вела-бы мирную жизнь, но я ничуть не желала вновь налагать на себя оковы и по своей неопытности рѣшила жить самостоятельнымъ трудомъ. Трудность заключалась въ томъ, чтобы подыскать работу, и я издержала много шиллинговъ, записываясь въ разныя конторы и терпя повсюду неудачу. Я попробовала взяться за вышиваніе, предлагаемое "дамамъ въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ", и заработала около 4 1/2 шилл. за нѣсколько недѣль усидчиваго шитья; пыталась также обратиться къ одной бирмингамской фирмѣ, которая великодушно предлагала каждому увеличивать свои доходы при ея посредствѣ; я послала требуемую небольшую плату и получила небольшой пеналъ при письмѣ, въ которомъ мнѣ поручалось распространять между своими знакомыми бездѣлушки подобнаго рода, отъ пеналовъ до столовыхъ судковъ включительно. Я не чувствовала себя способной навязывать знакомымъ пеналы и судки и не вошла въ предлагаемую сдѣлку; подобныя-же неудачи въ многочисленныхъ другихъ попыткахъ дали мнѣ почувствовать, какъ трудно пробить себѣ дорогу въ жизни. Но все это не поколебало во мнѣ рѣшенія устроиться самостоятельно вмѣстѣ съ моей маленькой дѣвочкой и съ моей матерью, Я наняла маленькій домикъ на College Road въ Норвудѣ, недалеко отъ Скоттовъ, которые были со мной въ высшей степени любезны. Переѣздъ туда назначенъ былъ на слѣдующую весну и до того я приняла приглашеніе въ Фолькстонъ, гдѣ у меня была бабушка и двѣ тетки, и стала пріискивать тамъ занятій. Занятія вскорѣ нашлись. Мѣстный священникъ нуждался въ гувернанткѣ и одна изъ моихъ тетокъ рекомендовала ему меня: я поселилась у него съ моей маленькой Мабель, при чемъ квартира и содержаніе насъ обѣихъ были единственной платой за мой трудъ. Я сдѣлалась гувернанткой, нянькой, экономкой и кухаркой, и все-таки рада была, что нашла хоть какую-нибудь работу, которая помогала мнѣ не разстрачивать моего маленькаго дохода. Не думаю, однако, что когда-либо я изберу поваренное искусство своей профессіей; я ничего не имѣю противъ приготовленія разныхъ сложныхъ соусовъ и печенія пироговъ, но слѣдствіемъ возни съ кастрюлями и сковородами являются постоянные обжоги на рукахъ. Приготовленіе какого-нибудь новаго соуса полно особой прелести для неопытной кухарки, съ любопытствомъ ожидающей, каковъ можетъ быть результатъ ея стараній и можетъ-ли какой нибудь запахъ, кромѣ запаха лука, сохраниться въ получаемой смѣси. Въ общемъ моя стряпня (конечно, по поваренной книгѣ) была удачной, но я не могла справляться съ уборкой дома -- на это у меня не хватало физической силы. Этотъ любопытный инцидентъ моей жизни оборвался очень скоро, потому что одна изъ моихъ ученицъ заболѣла дифтеритомъ и изъ кухарки я превратилась въ сидѣлку. Мабель я отослала къ моей матери, которая обожала ее и пользовалась въ награду своей любви снисходительной взаимностью трехлѣтней баловницы; трудно себѣ представить болѣе плѣнительную картину, чѣмъ видъ золотистыхъ кудрей, выдѣлявшихся на фонѣ бѣлыхъ волосъ, когда дѣвочка прижималась къ бабушкѣ; дѣтская грація Мабель составляла истинно художественный контрастъ съ особой статностью, которую сохраняла въ старости моя мать. Едва только у моей маленькой паціентки опасность миновала, какъ самый младшій мальчикъ заболѣлъ скарлатиной. Мы рѣшили изолировать его въ верхнемъ этажѣ дома; тамъ я очистила комнату отъ ковровъ и занавѣсей, завѣсила двери простынями, пропитанными дезинфекціонной жидкостью, и заперлась съ больнымъ ребенкомъ; кушанье мнѣ оставляли на ступеняхъ лѣстницы и я отрѣзала себя отъ всякихъ сношеній съ домашними. Когда-же опасность миновала, я вернула отцу порученнаго мнѣ паціента, радуясь, что болѣзнь не распространилась ни на кого другого въ домѣ.

Наступила весна 1874 г. и черезъ нѣсколько недѣль мы съ матерью должны были зажить по семейному въ своемъ новомъ домикѣ. Мы строили всевозможные планы, и загадывая о томъ, какъ должна сложиться новая жизнь, погружались въ воспоминанія о прежнихъ годахъ, проведенныхъ вмѣстѣ. Мы обсуждали воспитаніе Мабель и то, какое участіе въ немъ будетъ принимать каждая изъ насъ. Какими все это оказались напрасными, несбыточными мечтами! Моя мать уѣхала въ Лондонъ и черезъ двѣ недѣли я получила телеграмму, что она опасно больна; ближайшій курьерскій поѣздъ примчалъ меня къ ней. Докторъ объявилъ ея состояніе безнадежнымъ и сказалъ, что она проживетъ не болѣе трехъ дней. Я передала ей приговоръ доктора, но она заявила рѣшительнымъ тономъ: "я чувствую, что не умру еще теперь", и это оказалось вѣрнымъ. У нея наступилъ припадокъ страшной простраціи -- біеніе сердца почти совсѣмъ прекратилось; это былъ настоящій поединокъ со смертью, но грозная тѣнь отступила. Я ухаживала за матерью дни и ночи съ отчаяніемъ въ душѣ -- судьба коснулась теперь самаго дорогого для меня существа; я силой любви не давала ей умирать и обоюдными усиліями мы долго боролись противъ врага. Наконецъ, наступила водянка и роковой исходъ неумолимо приближался. Тогда, послѣ восемнадцати мѣсяцевъ уклоненія отъ церковныхъ обрядовъ, я въ послѣдній разъ причастилась. Мать моя чувствовала сильную потребность пріобщиться передъ смертью, но упрямо отказалась сдѣлать это, если и я не причащусь вмѣстѣ съ нею. "Если причастіе необходимо для спасенія души", настойчиво говорила она, "то я не хочу спастись, зная, что для Анни спасеніе невозможно. Я предпочитаю погибнуть вмѣстѣ съ ней, чѣмъ быть спасенной безъ нея". Я отправилась къ одному знакомому пастору и изложила ему положеніе дѣла; какъ и слѣдовало ожидать, онъ отказалъ мнѣ въ причастіи. Я обратилась къ другому и результатъ былъ тотъ-же. Тогда мнѣ пришла въ голову мысль о настоятелѣ Вестминстерскаго аббатства, Стенли, любимцѣ моей матери и человѣкѣ, извѣстномъ какъ самый либеральный человѣкъ среди англиканскаго духовенства. Что, если я обращусь къ нему? Я не была знакома съ нимъ и чувствовала, что моя просьба можетъ показаться дерзкой; но была возможность, хотя и весьма слабая, надѣяться на успѣхъ, и на что-бы я ни рѣшилась тогда, чтобы облегчить послѣдніе дни умирающей матери? Не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ изъ окружающихъ, я отправилась въ аббатство, робко спросила какъ пройти къ настоятелю и съ замирающимъ сердцемъ отправилась вслѣдъ за человѣкомъ, который указывалъ мнѣ дорогу. На минуту я осталась въ библіотекѣ, затѣмъ вошелъ настоятель. Я никогда съ тѣхъ поръ не чувствовала такой неловкости, какъ во время минутной паузы, когда онъ стоялъ, ожидая, чтобы я заговорила и устремляя на меня вопрощающій взглядъ своихъ свѣтлыхъ, спокойныхъ и проницательныхъ глазъ.

Очень робко и, вѣроятно, очень нескладно изложила я ему свою просьбу, заявляя, съ рѣзкой искренностью, что мать моя умираетъ и хочетъ пріобщиться предъ смертью, требуя и отъ меня этого-же. Я разсказала ему, что два пастора отказали мнѣ въ разрѣшеніи участвовать въ церковномъ обрядѣ, что я обращаюсь къ нему доведенная до отчаянія, чувствуя, какъ велика моя дерзость, но помня только одно,-- что мать моя умираетъ.

Лицо его приняло выраженіе большей мягкости. "Вы хорошо сдѣлали, что пришли ко мнѣ", сказалъ онъ своимъ тихимъ, музыкальнымъ голосомъ, при чемъ его пристальный взглядъ сдѣлался удивительно нѣжнымъ, хотя и не менѣе прямымъ. "Конечно, я отправляюсь къ вашей матери и если вы не откажетесь поговорить со мной о своемъ душевномъ состояніи, я, быть можетъ, смогу найти способъ исполнить желаніе вашей матери".

Я едва сумѣла выразить свою благодарность, до того меня тронуло его участливое отношеніе; послѣ тревоги и боязни отказа реакція была до того сильна, что причиняла страданіе. Настоятель Стенли сдѣлалъ болѣе нежели я просила. Онъ самъ вызвался навѣстить мою мать въ тотъ-же день, поговорить съ ней и только на слѣдующій день придти пріобщать ее.

Онъ исполнилъ обѣщаніе и пріѣхалъ въ тотъ-же день въ Бромптонъ, поговорилъ съ матерью полчаса и потомъ принялся толковать со мной.

На слѣдующій день мать моя пріобщалась Св. Тайнъ. Мнѣ пришлось вынести большую борьбу съ самой собой, прежде чѣмъ я обратилась съ такой большой просьбой къ незнакомому человѣку; но теперь я была вполнѣ вознаграждена, видя какъ улеглось душевное страданіе моей матери подъ вліяніемъ свѣтлой, гуманной личности Стенли. Съ безконечнымъ тактомъ онъ успокоилъ ея тревогу обо мнѣ, уговаривая ее не опасаться различія убѣжденій въ тѣхъ случаяхъ, когда душа стремится къ истинѣ. "Помните",-- говорилъ онъ ей, какъ она мнѣ передавала,-- "помните, что нашъ Богъ -- Богъ истины и что поэтому никакое исканіе правды не можетъ возбуждать въ немъ гнѣва".

Послѣ этого онъ еще разъ былъ у насъ, и послѣ разговора съ матерью у насъ съ нимъ завязалась опять длинная бесѣда. Я рѣшилась спросить его, когда разговоръ принялъ подходящее направленіе, какъ это онъ, съ своими широкими взглядами, находилъ возможнымъ оставаться членомъ англиканскаго духовенства. "Мнѣ кажется",-- мягко возразилъ онъ,-- "что я приношу большую пользу истинной религіи, оставаясь въ церкви и стремясь къ расширенію ея границъ извнутри, чѣмъ если-бы я оставилъ ее и работалъ извнѣ". И онъ сталъ объяснять, какъ онъ независимъ въ положеніи настоятеля Вестминстерскаго аббатства и какъ поэтому онъ можетъ придать аббатству большее національное значеніе, чѣмъ это было-бы возможно въ иныхъ обстоятельствахъ. Во всемъ, что онъ говорилъ, видна была его любовь къ великому національному памятнику, и легко было понять, что историческія воспоминанія, любовь къ музыкѣ, живописи и стройной архитектурѣ аббатства были тѣмъ, что связывало его съ "старинной національной церковью Англіи". Онъ связанъ былъ съ церковью не умомъ, а чувствомъ, и съ чуткостью культурнаго ученаго боялся того, что старинные памятники могутъ очутиться въ рукахъ, чуждыхъ искусству.

Смерть моей матери приближалась все быстрѣе. Я наскоро устроила нѣсколько комнатъ въ нашемъ маленькомъ домикѣ, чтобы перевезти мать въ лучшій воздухъ Норвуда; докторъ позволилъ повезти ее въ коляскѣ. На слѣдующій вечеръ ей вдругъ сдѣлалось хуже; мы уложили ее въ постель и вызвали по телеграфу врача. Но онъ ничѣмъ не могъ помочь, и она почувствовала сама близость смерти. Самоотверженная до конца, она думала только о томъ, что оставляетъ меня одинокой. "Я тебя покидаю одну", вздыхая повторяла она; и въ самомъ дѣлѣ я почувствовала съ ужасомъ, въ которомъ не осмѣливалась признаться самой себѣ, что когда она умретъ, я въ самомъ дѣлѣ останусь одинока.

Еще два дня пробыла она со мной, и я не отходила отъ нея ни на минуту. Десятаго мая упадокъ силъ вызвалъ у нея легкій бредъ; несмотря на это, однако, она продолжала слѣдить заботливымъ взглядомъ за моими движеніями по комнатѣ до тѣхъ поръ, пока глаза ея не закрылись навсегда; когда солнце спускалось все ниже на небѣ, дыханіе ея все болѣе слабѣло, наконецъ тишина смерти охватила насъ, и матери моей не стало.

Оглушенная и придавленная своей утратой, я прожила слѣдующіе нѣсколько дней въ какомъ-то туманѣ. Я не допускала, чтобы кто либо касался умершей кромѣ меня и любимой сестры моей матери, жившей у насъ во все время болѣзни. Я оставалась холодной и не пролила ни одной слезы, даже когда гробовая крышка скрыла отъ меня лицо матери; не плакала я также и на протяженіи всего длиннаго пути въ Кенсэль-Гринъ, гдѣ похоронены были мужъ и маленькій сынъ моей матери, и тогда, когда мы оставили ее въ сырой, размытой весенними дождями землѣ. Я не могла повѣрить, что всѣ наши мечты умерли и похоронены, и что нашъ домъ рушился прежде еще, нежели онъ былъ построенъ настоящимъ образомъ. Домъ мой воистину "достался мнѣ опустѣлымъ, и комнаты, залитыя солнцемъ, но не освѣщенныя ея присутствіемъ, казалось, оглашались гулкимъ откликомъ пустыхъ стѣнъ, безъ устали повторявшихъ: "ты совершенно одинока".

Но я имѣла при себѣ свою маленькую дочь, ея милое личико и рѣзвая фигурка облегчали одиночество, между тѣмъ какъ ея настойчивое требованіе вниманія и ухода заставили меня вернуться къ будничнымъ заботамъ и интересамъ. Жизнь моя была очень тяжелая въ тѣ весенніе я лѣтніе мѣсяцы; я сильно нуждалась въ деньгахъ и не могла пріискать работы. Первые два мѣсяца послѣ смерти матери были самыми мрачными въ моей жизни и полными тяжкихъ матеріальныхъ заботъ. Маленькій домикъ въ Colby-Road былъ очень дорогъ для моихъ средствъ, а исканіе работы не увѣнчалось успѣхомъ. Не знаю, что-бы я дѣлала, если-бы не находила всегда поддержку у м-ра и м-ссъ Томасъ-Скоттъ. Въ теченіе этого времени я написала для м-ра Скотта брошюры о Вдохновеніи, объ Искупленіи, Посредничествѣ и Спасеніи, Вѣчныхъ Мукахъ, Религіозномъ воспитаніи дѣтей, природѣ, противопоставленной религіи откровенія, и тѣ немногія гинеи, которыя я зарабатывала такимъ образомъ, приходились мнѣ очень кстати. Домъ м-ра и м-ссъ Скоттъ тоже былъ для меня всегда открытъ и это имѣло для меня большое значеніе; часто случалось, что у меня хватало денегъ только для пищи на двоихъ, а не троихъ, и тогда я уходила на цѣлые дни въ британскій музей, заявляя, что буду обѣдать "въ городѣ", т. е. на самомъ дѣлѣ совершенно не обѣдать. Если я не приходила въ теченіе двухъ вечеровъ къ моимъ гостепріимнымъ сосѣдямъ, м-ссъ Скоттъ приходила узнавать, что случилось и уводила меня къ себѣ, и часто ужинъ у нихъ въ домѣ имѣлъ существенное значеніе для моего физическаго состоянія. Въ 1879 г., когда Томасъ Скоттъ лежалъ мертвый, я съ искреннимъ чувствомъ писала въ своемъ дневникѣ: "Домъ Т. Скотта былъ открытъ для меня въ пору, когда я терпѣла наибольшую нужду. Когда я приходила къ нимъ, уставшая и изможденная, послѣ цѣлаго дня занятій въ музеѣ, ничего почти не ѣвшая, его радушное привѣтствіе: "ну, какъ живете, голубушка?" заставляло меня сразу забывать свое одиночество. Ни къ кому на свѣтѣ -- за исключеніемъ одного человѣка -- я не отношусь съ большей благодарностью, чѣмъ къ Томасу Скотту".

Тѣ немногія драгоцѣнности, которыя у меня остались, такъ же какъ и лишніе теперь туалеты были обмѣнены на предметы болѣе необходимые и ребенокъ по крайней мѣрѣ не терпѣлъ уже ни въ чемъ недостатка. Моя служанка Мэри была изумительно экономна и вела хозяйство на самыя скудныя средства, умѣя при этомъ придать дому въ высшей степени уютный и привлекательный видъ. Вспоминая о тяжелыхъ дняхъ той поры, я думаю о нихъ теперь безъ сожалѣнія. Напротивъ того, я рада теперь, что прошла черезъ это испытаніе, потому что оно научило меня питать сочувствіе къ тѣмъ, кто такъ же борется, какъ я тогда,-- и всякій разъ, когда я слышу изъ бѣдныхъ устъ слова: "я голоденъ" -- я вспоминаю страданія, причиняемыя голодомъ, и, хотя-бы на одну минуту, чувствую это страданіе.

Присутствіе ребенка приносило мнѣ большую отраду, поддерживая жизнь въ моемъ изстрадавшемся, одинокомъ сердцѣ. Мабель играла цѣлыми часами около меня въ то время, какъ я работала, и для того, чтобы я чувствовала себя счастливой, мнѣ достаточно было перекинуться съ ней словомъ отъ времени до времени. Когда мнѣ нужно было уходить безъ нея, она провожала меня до дверей и прощалась со мной съ дрожащими губами; она стояла цѣлыми часами у окна, дожидаясь моего возвращенія и ея сіяющее личико было всегда первымъ, попадавшимся мнѣ на глаза при возвращеніи домой. Часто я приходила усталая, голодная и упавшая духомъ и тогда блескъ маленькихъ глазокъ, слѣдящихъ за мной, напоминалъ мнѣ, что я должна глядѣть бодро, чтобы не смущать своей малютки, и усиліе сбросить съ себя уныніе ради нея изгоняло его совсѣмъ и вернуло свѣтъ въ мою душу. Она была отрадой и радостью моей жизни, моя златокудрая малютка съ сіяющими глазами и страстной, любящей и настойчивой натурой. Въ моемъ усталомъ, истерпѣвшемся сердцѣ стало крѣпнуть новое чувство, сосредоточенное на этомъ маленькомъ слабомъ существѣ; въ ребенкѣ я опять нашла кого любить и о комъ заботиться, и могла удовлетворить такимъ образомъ одно изъ самыхъ сильныхъ влеченій моей натуры.

ГЛАВА VI.
Чарльсъ Брэдло.

Въ теченіе всѣхъ этихъ мѣсяцевъ моя духовная жизнь не останавливалась; я прокладывала себѣ путь впередъ медленными и осторожными шагами. Умственная и общественная сторона моей жизни доставляла мнѣ отраду, которой я никогда не испытывала въ годы рабства, Во-первыхъ, я наслаждалась сознаніемъ свободы, возможностью открыто и искренно высказать каждую свою мысль. Я имѣла право сказать себѣ, что свобода досталась мнѣ дорогой цѣной, и заплативъ эту цѣну, я наслаждалась купленнымъ освобожденіемъ. Цѣнная библіотека м-ра Скотта была въ моемъ распоряженіи; его свѣтлый умъ возбуждалъ мою умственную дѣятельность, заставлялъ меня работать надъ доказательствами того, что я утверждала, и вводилъ меня въ области мышленія, невѣдомыя мнѣ до того. Я стала работать болѣе чѣмъ когда-либо, и не опасалась уже результатовъ, къ которымъ можетъ привести чтеніе.

Я часто бывала въ небольшой церкви South Place Chapel, гдѣ Монкюръ Конвэй былъ однимъ изъ главныхъ проповѣдниковъ и бесѣды съ нимъ помогли мнѣ въ значительной степени расширить взгляды на болѣе глубокіе религіозные вопросы.

Наконецъ я сказала м-ру Скотту, что хотѣла бы написать разсужденіе "о сущности и бытіи Божіемъ".

Онъ пристально взглянулъ на меня: "Такъ вы уже, значитъ, подошли къ этому вопросу, голубушка. Я зналъ, что этимъ кончится. Пишите непремѣнно".

Въ то время, какъ эта брошюра еще была въ рукописи, случилось нѣчто, имѣвшее вліяніе на всю мою послѣдующую жизнь. Я познакомилась съ Чарльсомъ Брэдло.

Однажды поздней весной я разговаривала съ м-ссъ Конвэй -- одной изъ самыхъ нѣжныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сильныхъ натуръ, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться въ жизни; ей и ея мужу я многимъ обязана за дружеское отношеніе ко мнѣ въ дни бѣдности, когда у меня было такъ мало друзей. Въ теченіе разговора она спросила меня, бывала ли я на чтеніяхъ научнаго клуба въ Old Street. Съ свойственной людямъ глупой привычкой повторять мнѣнія и предразсудки другихъ, я отвѣтила: "нѣтъ я никогда не хожу туда. Говорятъ, что м-ръ Брэдло обладаетъ очень грубымъ, непріятнымъ краснорѣчіемъ. Вѣдь это такъ и есть?"

-- Онъ лучшій англійскій ораторъ, какого мнѣ приходилось слышать,-- отвѣтила она,-- за исключеніемъ, быть можетъ, Джона Брайта. Власть Брэдло надъ толпой совершенно безгранична. Согласитесь-ли вы съ его теоріями, или нѣтъ, но послушать его вамъ слѣдуетъ.

Въ іюлѣ того-же года я зашла въ книжный магазинъ Е. Трулева, объ изданіяхъ котораго узнала изъ какой-то книги; мнѣ нужно было достать у него нѣкоторыя брошюры контистовъ. На столѣ въ магазинѣ лежалъ номеръ "National Reformer" и, привлеченная заглавіемъ, я купила газету. Сѣвши въ омнибусъ, который отправлялся на вокзалъ Victoria, я спокойно развернула газету и принялась читать; поднявши случайно глаза, я съ трудомъ смогла удержаться отъ смѣха при видѣ какого-то стараго господина, который глядѣлъ на меня съ выраженіемъ безпредѣльнаго ужаса. Видъ молодой женщины, прилично и скромно одѣтой, и держащей въ рукахъ атеистическую газету, нарушилъ очевидно его душевный покой, и онъ такъ пристально сталъ глядѣть на газету, что мнѣ хотѣлось передать ему ее на прочтеніе; это неумѣстное желаніе я однако подавила въ себѣ.

Первый прочтенный мною нумеръ газеты, съ которой я впослѣдствіи была такъ близко связана, былъ отъ 19 іюля 1874 г.; въ немъ были напечатаны два длинныхъ письма нѣкоего м-ра Арнольда изъ Нордгэмпона, сильно нападающаго на м-ра Брэдло; краткій и замѣчательно сдержанный отвѣтъ послѣдняго былъ напечатанъ послѣ писемъ Арнольда. Въ газетѣ помѣщена была также статья о "національномъ обществѣ свободомыслящихъ", и изъ нея я узнала объ организованной пропагандѣ свободомыслія. Я почувствовала, что если подобное общество существуетъ то я непремѣнно должна быть его членомъ; я написала короткое письмо издателю "National Reformer".

"Для того, чтобы поступить въ члены "національнаго общества свободомыслящихъ" нужно только быть въ состояніи искренно признать четыре принципа, изложенные въ "National Reformer". Это всякій можетъ сдѣлать, не признавая себя непремѣнно атеистомъ. Говоря откровенно, мы не видимъ средины между полнымъ признаніемъ церковнаго авторитета во всемъ, какъ этого требуетъ римская католическая церковь, и между самымъ крайнимъ раціонализмомъ. Если, разсмотрѣвши еще разъ основные принципы общества, вы сможете признать ихъ, мы повторяемъ вамъ свое приглашеніе".

Я записалась въ дѣйствительные члены общества и мое имя напечатано было въ "National Reformer" 9-го августа. Я получила извѣщеніе, что лондонскіе члены могутъ получать членскія свидѣтельства въ научномъ клубѣ по воскресеньямъ вечеромъ, и что ихъ будетъ выдавать м-ръ Брэдло. Я отправилась туда 2 августа 1874 г. и это было моимъ первымъ посѣщеніемъ собранія свободомыслящихъ.

Зала была переполнена и какъ только пробилъ часъ, назначенный для лекціи, раздались громкія рукоплесканія, высокая мужская фигура быстро направилась изъ залы на эстраду и съ легкимъ поклономъ въ отвѣтъ на привѣтствія аудиторіи Чарльсъ Брэдло сѣлъ на свое мѣсто. Я поглядѣла на него съ интересомъ; онъ изумилъ меня и произвелъ сильное впечатлѣніе. Серьезное, спокойное, сильное и благородное лицо, массивная голова, живые глаза, большой, открытый лобъ -- неужели это человѣкъ, котораго мнѣ описывали какъ неистоваго агитатора и невѣжественнаго демагога?

Онъ началъ говорить спокойно и просто, и по мѣрѣ того, какъ онъ развивалъ свою мысль голосъ его становился сильнѣе и отчетливѣе и наконецъ сталъ разноситься на всемъ протяженіи залы какъ трубный звукъ. Хорошо знакомая съ сюжетомъ, я могла оцѣнить достоинства его изложенія и видѣла, что его знанія такъ же обширны, какъ блестяще его краснорѣчіе. Даръ слова, страсть, сарказмъ, паѳосъ, направленные на отрицаніе укоренившихся въ англійскомъ обществѣ предразсудковъ производили сильное впечатлѣніе и громадная аудиторія, увлеченная силой оратора, слѣдила, притихнувъ и сдерживая дыханіе, за его рѣчью; послѣ блестящаго заключенія еще нѣсколько секундъ длилось молчаніе и тогда только буря рукоплесканій смѣнила всеобщее напряженіе.

Брэдло сошелъ съ эстрады, держа въ рукахъ нѣсколько свидѣтельствъ, оглянулся вокругъ и вручилъ мнѣ мое съ вопросомъ: "Вы м-ссъ Безантъ?" затѣмъ онъ сказалъ, что ему хотѣлось-бы поговорить со мной, далъ мнѣ книгу, которой пользовался во время лекціи. Много времени спустя я спросила его, какъ это, никогда не видѣвши меня до того, онъ узналъ меня и подошелъ ко мнѣ. Онъ засмѣялся и сказалъ, что самъ не можетъ объяснить причины, но что, взглянувъ на лица присутствовавшихъ онъ былъ увѣренъ, что именно я Анни Безантъ.

Со времени этой первой встрѣчи въ научномъ клубѣ началась дружба, длившаяся неизмѣнной до тѣхъ поръ, пока смерть не разорвала земныхъ узъ. Мы встрѣтились друзьями, а не чужими; поняли другъ друга съ перваго взгляда. Многимъ я обязана его дружбѣ и чувствую великую благодарность къ его памяти. Нѣкоторые изъ его совѣтовъ навсегда остались въ моей памяти. "Не говорите никогда", говаривалъ онъ, "что у васъ есть опредѣленный взглядъ въ какомъ-нибудь вопросѣ, пока вы не познакомились еще съ самыми сильными возраженіями противъ болѣе близкаго вамъ взгляда". "Не считайте себя основательно знающей какой-либо предметъ прежде, чѣмъ вы ознакомились съ тѣмъ, что о немъ было сказано самыми выдающимися умами". "Нельзя дѣлать ничего дѣльнаго на общественномъ поприщѣ, если не работать много дома надъ тѣмъ, о чемъ придется говорить передъ слушателями". "Будьте самымъ строгимъ судьей относительно самой себя, прислушайтесь къ своимъ рѣчамъ и критикуйте ихъ; читайте нападки своихъ противниковъ и старайтесь отыскать заключающееся въ нихъ зерно правды". "Не теряйте времени на то, чтобы читать мнѣнія, служащія отголоскомъ вашихъ; знакомьтесь съ взглядами, идущими въ разрѣзъ съ вашими и вы увидите такія стороны истины, которыя прежде ускользали отъ васъ".

Во все время нашей долголѣтней дружбы онъ былъ для меня самымъ строгимъ и въ то же время наиболѣе дружески расположеннымъ критикомъ: онъ доказывалъ мнѣ, что людямъ нашей партіи, стоящимъ по уму и знаніямъ многимъ выше тѣхъ, которыми мы руководимъ, крайне легко достаются неразборчивыя похвалы и неразборчивое поклоненіе. Необходимо было поэтому, чтобы мы сами были своими строжайшими судьями, и были-бы вполнѣ увѣрены что основательно знакомы съ предметомъ, который преподаемъ другимъ. Онъ спасалъ меня отъ поверхностности, къ которой легко бы могла привести меня роковая легкость рѣчи; когда я начала испытывать опьяняющее дѣйствіе легко достигаемыхъ похвалъ, его критика слабыхъ пунктовъ, его нападки на слабую аргументацію, его утонченное образованіе были для меня неоцѣнимой поддержкой, и все что есть хоть немного цѣннаго въ моей дѣятельности, въ значительной степени результатъ его вліянія, въ одно и то же время и возбуждавшаго и удерживавшаго меня.

Одной изъ его самыхъ привлекательныхъ чертъ въ частной жизни была его чрезвычайная любезность съ женщинами. Внѣшняя изысканность манеръ казалась очень граціозной при его статной и массивной фигурѣ и была скорѣе чужестранной, чѣмъ англійской чертой -- англичане, вообще, за исключеніемъ тѣхъ, которые бываютъ при дворѣ, въ высшей степени невѣжливы. Я его спросила разъ, гдѣ онъ научился быть не по-англійски вѣжливымъ и предупредительнымъ въ общежитіи -- онъ стоялъ съ приподнятой шляпой, когда спрашивалъ что-либо, хотя-бы у горничной, или помогалъ дамѣ садиться въ экипажъ. На мой вопросъ онъ съ легкой усмѣшкой отвѣтилъ, что только въ Англіи онъ изгнанъ изъ общества. Во Франціи, Испаніи и Италіи его радушно принимали въ самыхъ высокихъ общественныхъ сферахъ и возможно, что безсознательно онъ усвоилъ принятыя за границей манеры. Кромѣ того, онъ совершенно не понималъ различій въ общественномъ положеніи; ему было абсолютно безразлично, говоритъ-ли онъ съ лордомъ, или съ рабочимъ.

Наша первая бесѣда послѣ встрѣчи на собраніи произошла нѣсколько дней спустя въ его маленькомъ кабинетѣ въ Turner Street, маленькой комнаткѣ, заваленной книгами; эта обстановка совершенно не подходила къ нему. Впослѣдствіи я узнала, что онъ потерпѣлъ неудачу въ дѣлахъ изъ-за своихъ убѣжденій, и что, рѣшивши избѣгнуть банкротства, онъ продалъ все свое имущество, за исключеніемъ книгъ; услалъ жену и дочерей въ деревню, къ своему тестю, а самъ нанялъ двѣ маленькія комнаты въ Turner Street, гдѣ можно было устроиться очень дешево и задался цѣлью выплатить всѣ свои долги, явившіеся слѣдствіемъ его борьбы за религіозную и политическую свободу.

ГЛАВА VII.
За дѣломъ.

Послѣ первой бесѣды въ Turner Street, м-ръ Брэдло пріѣхалъ ко мнѣ въ Норвудъ. Любопытно, что онъ не принялъ моего перваго приглашенія и совѣтовалъ мнѣ хорошенько подумать, прежде чѣмъ звать его къ себѣ. Онъ сказалъ мнѣ, что ненависть къ нему въ англійскомъ обществѣ простирается и на людей, стоящихъ въ дружескихъ съ нимъ отношеніяхъ, и что я могу дорого поплатиться за хорошее къ нему отношеніе. Но когда я вторично написала ему, повторяя свое приглашеніе и говоря ему, что всѣ могущія оказаться послѣдствія я приняла во вниманіе, онъ сейчасъ же пріѣхалъ ко мнѣ. Его слова оправдались, моя дружба съ нимъ удалила отъ меня даже многихъ изъ называющихъ себя свободными мыслителями, но поддержка и радость, которыя принесла мнѣ эта дружба, тысячу разъ вознаградили меня за связанныя съ нею потери, и я никогда не испытала ни тѣни сожалѣнія о томъ, что встрѣтилась съ нимъ въ 1874 г. и пріобрѣла въ немъ истиннаго друга. Онъ ни разу не сказалъ мнѣ жесткаго слова; когда мы расходились въ мнѣніяхъ, онъ не старался навязать мнѣ своихъ мыслей; мы обсуждали всѣ пункты разногласія какъ равные; онъ оберегалъ меня, какъ истинный другъ, отъ всякаго страданія и дѣлилъ со мной то горе, которое нельзя было предотвратить. Все, что было свѣтлаго въ моей бурной жизни, исходило отъ него и было результатомъ его нѣжной заботливости, постояннаго участія, великодушной дружбы. Онъ былъ наиболѣе чуждымъ эгоизма человѣкомъ изъ всѣхъ, кого я знала, и соединялъ необыкновенную силу характера съ большимъ терпѣніемъ. Моя живая, порывистая натура находила въ немъ спокойную силу, которой ей недоставало самой, и училась у него сдерживать свои порывы.

Онъ былъ въ высшей степени веселымъ и пріятнымъ товарищемъ въ рѣдкіе часы отдыха, выпадавшіе на нашу долю. Въ теченіе долгихъ лѣтъ онъ приходилъ ко мнѣ утромъ послѣ нѣсколькихъ часовъ, которые удѣлялъ обыкновенно для пріема бѣдныхъ, нуждающихся въ юридическихъ или иныхъ совѣтахъ; онъ приносилъ съ собой книги и бумагу и работалъ у меня цѣлыми днями, не мѣшая работать и мнѣ въ его присутствіи, обмѣниваясь лишь отъ времени до времени нѣсколькими словами, дѣлая перерывъ только для завтрака и обѣда, и работая опять вечеромъ до десяти часовъ, когда онъ уходилъ домой, сохраняя свою привычку рано ложиться спать. Иногда онъ проводилъ со мной часъ, играя въ карты. Все наше время почти всецѣло уходило на занятія и общественныя дѣла, но иногда мы устраивали себѣ праздникъ, и тогда онъ превращался въ мальчика, готоваго на всевозможныя шалости и поражалъ неожиданностью своихъ оригинальныхъ выдумокъ. Всѣ окрестности Лондона полны для меня свѣтлыхъ воспоминаній о нашихъ странствованіяхъ -- Ричмондъ, гдѣ мы бродили по парку и отдыхали подъ вѣковыми деревьями, Виндзоръ съ своими рощами, Кью, гдѣ мы пили чай въ странно убранной маленькой комнаткѣ, Гэмптонъ-Кортъ съ своей романтической природой, Меденгэдъ и Тэплоу, куда насъ привлекала рѣка, и болѣе всего Броксборнъ, гдѣ м-ръ Брэдло любилъ проводить цѣлые дни съ удочкой въ рукахъ и бродить по берегу, который онъ зналъ до малѣйшей извилины. Онъ былъ страстнымъ рыболовомъ и научилъ меня всѣмъ тайнамъ этого искусства, высказывая мнѣ глубокое презрѣніе за мое отвращеніе къ рыбѣ, попадавшейся мнѣ на удочку. Во время этихъ прогулокъ онъ говорилъ мнѣ о своихъ надеждахъ на будущее, о своей работѣ, о долгѣ, который онъ долженъ исполнить относительно людей, считавшихъ его своимъ вождемъ, о томъ времени, когда онъ попадетъ въ парламентъ и будетъ стремиться къ осуществленію на законодательномъ поприщѣ тѣхъ реформъ, за которыя онъ ратовалъ перомъ и словомъ. Какъ часто онъ воодушевлялся, говоря о своей любви къ Англіи, своемъ преклоненіи предъ парламентомъ, своей гордости прошлымъ своей родины. Очень ясно сознавая, какое пятно накладывали на нее завоевательныя войны и жестокость въ обращеніи съ завоеванными народами, онъ все таки оставался англичаниномъ до мозга костей; болѣе всего, конечно, онъ считалъ долгомъ англичанъ, какъ націи, достигшей могущества и обладающей имъ, понимать нужды подвластныхъ ей народовъ и быть справедливой добровольно, если даже ничего къ этому не принуждаетъ. Его заступничество за Индію въ послѣдніе годы его жизни не было внезапно принятымъ на себя обязательствомъ. Онъ защищалъ ее, заступался за нее въ теченіе многихъ лѣтъ въ печати и съ каѳедры и былъ ярымъ борцемъ за ея права задолго до того, какъ сдѣлался членомъ парламента.

Чрезъ нѣсколько дней послѣ нашей первой встрѣчи м-ръ Брэдло предложилъ мнѣ мѣсто въ редакціи National Reformer и маленькое жалованье, которое мнѣ было назначено -- только одна гинея, такъ какъ проповѣдники реформъ были народъ бѣдный -- было очень существеннымъ пополненіемъ моихъ средствъ. Мое сотрудничество началось съ 30-го августа 1874 г., со статьи, подписанной псевдонимомъ "Аяксъ", и продолжалось до самой смерти м-ра Брэдло; съ 1877 г. я сдѣлалась помощницей редактора, чтобы избавить м-ра Брэдло отъ всякихъ техническихъ хлопотъ и утомительнаго чтенія рукописей; нѣкоторое время я принимала также участіе въ издательской сторонѣ дѣла. Вначалѣ я писала подъ псевдонимомъ, потому что для работы, которую я исполняла для м-ра Скотта, было-бы пагубно появленіе моего имени на столбцахъ страшнаго "National Reformer" и до тѣхъ поръ пока эта работа -- начатая и уплаченная заранѣе -- не была закончена, я не чувствовала себя вправѣ пользоваться своимъ именемъ. Впослѣдствіи я стала подписывать свои статьи въ "National Reformer", а брошюры, которыя я писала для м-ра Скотта, появлялись подъ псевдонимомъ.

Избранный мною псевдонимъ былъ внушенъ знаменитой статуей "Аякса, взывающаго о свѣтѣ", снимокъ съ которой находится въ хрустальномъ дворцѣ близъ Лондона. Раздающаяся изъ мрака мольба о свѣтѣ, хотя бы этотъ свѣтъ принесъ съ собой крушеніе всего, вызывала горячій отзвукъ въ моей душѣ. Видѣть, знать, понимать, даже если свѣтъ ослѣпляетъ, знаніе удручаетъ и пониманіе разбиваетъ самыя дорогія надежды -- этого жаждалъ всегда стремящійся въ высь духъ человѣка. Многіе видятъ въ этомъ слабость, безуміе, но я увѣрена, что сильнѣе всего это стремленіе сказывается въ лучшихъ людяхъ нашей страны, что съ устъ тѣхъ, кто больше всего помогалъ снять бремя невѣжества съ изможденныхъ согбенныхъ плечъ спотыкающагося человѣчества, чаще всего срывался среди мрака и пустоты молящій страстный возгласъ: "дайте намъ свѣтъ".

Свѣтъ можетъ придти въ видѣ ослѣпляющей молніи, но все-таки это будетъ свѣтъ, который озаритъ насъ.

Теперь, наконецъ, наступило время воспользоваться даромъ слова, который я открыла въ себѣ въ Сибсэйской церкви; онъ долженъ былъ помочь мнѣ дѣйствовать на сердца и умы всей Англіи. Въ 1874 г. я впервые пыталась говорить, а въ 1875 окончательно взяла въ руки это сильное оружіе и не переставала уже съ тѣхъ поръ пользоваться имъ. Въ первый разъ я попыталась говорить на одномъ собраніи на открытомъ воздухѣ, взявъ на себя чисто фактическій докладъ; я увидѣла тогда, что могу говорить свободно и гладко; во второй разъ я приняла участіе въ преніяхъ либерально-соціалистическаго союза по вопросу объ открытіи музеевъ и картинныхъ галлерей по воскресеньямъ. Первую лекцію я прочла 25-го августа 1874 г. въ залѣ кооперативнаго института. М-ръ Гринингъ, тогдашній секретарь института, предложилъ мнѣ прочесть лекцію, предоставивъ мнѣ самой выборъ сюжета. Я рѣшила, что первая моя лекція будетъ посвящена женскому вопросу и избрала поэтому темой реферата "политическое положеніе женщинъ". Въ этотъ августовскій вечеръ передъ собраніемъ въ кооперативномъ институтѣ выступила очень нервная женщина. Когда приходится идти къ зубному врачу и стоишь уже у дверей съ желаніемъ спастись бѣгствомъ, прежде чѣмъ представительный лакей откроетъ двери и взглянетъ на посѣтителя съ улыбкой сострадательнаго участія и сознанія своего превосходства, тогда міръ кажется мрачнымъ и жизнь сплошнымъ заблужденіемъ. Но эти чувства ничтожны и слабы въ сравненіи съ замираніемъ сердца и дрожаніемъ колѣнъ у злополучнаго лектора, въ первый разъ выступающаго передъ публикой -- предъ его глазами поднимается зловѣщій призракъ человѣка, взявшаго на себя роль оратора, но лишившагося вдругъ языка, а передъ нимъ ряды внимающихъ лицъ, внимающихъ -- молчанію. Но къ моему удивленію, это жалкое чувство исчезло какъ только я поднялась со стула и взглянула на лица, толпящіяся предо мной. Я не чувствовала болѣе смущенія и нервности отъ начала лекціи до конца, и слыша какъ мой голосъ звучалъ надъ головами сосредоточенно внимающихъ слушателей, я ощущала радость отъ сознанія своей силы и была чужда всякаго страха. Начиная съ того вечера и до сегодняшняго дня я испытывала всегда то же самое; до начала лекціи или собранія, на которомъ я должна говорить, я прихожу въ нервное состояніе, хотѣла бы провалиться сквозь землю, чувствую страшное сердцебіеніе, а иногда близка къ обмороку. Но какъ только выхожу на эстраду, какъ становлюсь опять совершенно спокойной, чувствую себя властительницей толпы и вполнѣ владѣю собой. Я часто внутренно смѣюсь надъ своимъ волненіемъ и дрожью, зная, что все пройдетъ, когда я начну говорить, и все-таки я не могу побѣдить физической боязни, хотя и знаю, что она ложная. Мнѣ говорятъ иногда: "у васъ слишкомъ больной видъ, чтобы выходить на эстраду". А я слабо улыбаюсь, говорю, что это ничего не значитъ, и часто думаю, что чѣмъ нервнѣе я чувствую себя предъ началомъ, тѣмъ увѣреннѣе буду говорить, выйдя на эстраду. Вторую лекцію я прочла 27-го сентября, въ маленькомъ храмѣ м-ра Монкюра Конвэя въ St. Paul's Road и повторила ее нѣсколько недѣль спустя въ одной уніатской часовнѣ, гдѣ, былъ священникомъ Петеръ Динъ. Это была лекція объ "истинной основѣ нравственности"; она была напечатана впослѣдствіи отдѣльной брошюрой и имѣла большой успѣхъ. Вотъ все, чѣмъ ознаменовалась моя ораторская дѣятельность въ теченіе 1874 г., но, кромѣ того, я принимала закулисное участіе въ избирательной борьбѣ въ Нордгэмптонѣ, гдѣ открылась кандидатура на мѣсто члена парламента, вслѣдствіе смерти м-ра Чарльса Гильпина. М-ръ Брэдло выступалъ въ этомъ участкѣ кандидатомъ радикальной партіи въ 1868 г. и получилъ 1,086 голосовъ, затѣмъ въ февралѣ 1874 г. онъ получилъ 1,653 голоса; эта толпа избирателей образовала сплошную и лично преданную партію приверженцевъ, которымъ и удалось осуществить избраніе своего вождя въ 1880 г. послѣ 12 лѣтъ упорной борьбы, и вновь избирать его много разъ въ теченіе долгой борьбы, послѣдовавшей, за его избраніемъ и кончившейся его полнымъ торжествомъ. Они никогда не колебались въ своей преданности "нашему Чарли", но крѣпко стояли за него и въ періоды неудачъ, какъ и въ дни торжества, когда онъ былъ изгнанникомъ такъ-же, какъ и тогда, когда онъ являлся тріумфаторомъ; они любили его глубокимъ страстнымъ чувствомъ, настолько-же дѣлающимъ честь имъ, какъ и драгоцѣннымъ для него. Онъ иногда плакалъ какъ ребенокъ при видѣ доказательства ихъ любви къ себѣ, хотя и обладалъ твердостью духа, не слабѣвшей ни предъ какой опасностью, и умѣлъ спокойно переносить ненависть и глядѣть съ суровой невозмутимостью въ глаза врагамъ. Твердый какъ желѣзо по отношенію къ врагамъ, онъ дѣлался слабымъ какъ женщина, встрѣчая доброту; упругій какъ сталь, онъ не поддавался никакому давленію, но ласка дѣлала его мягкимъ какъ воскъ. Джонъ Стюартъ Милль уже въ 1868 г. понялъ его своимъ проницательнымъ взглядомъ и имѣлъ смѣлость признать это. Онъ сильно поддерживалъ его кандидатуру и сдѣлалъ крупный взносъ въ кассу избирательныхъ издержекъ. Въ своей автобіографіи онъ писалъ (стр. 311, 312):

"Онъ (Чарльсъ Брэдло) пользовался симпатіями рабочихъ классовъ; я слыхалъ, какъ онъ говоритъ, и вынесъ высокое мнѣніе о его способностяхъ; онъ самъ доказалъ, что менѣе всего можетъ считаться демагогомъ, выступивши ярымъ противникомъ господствующихъ въ демократической партіи взглядовъ на два столь важные предмета, какъ теорія Мальтуса и пропорціональное представительство. Люди подобнаго склада, которые, раздѣляя демократическое міросозерцаніе рабочихъ классовъ, рѣшаютъ все-таки политическіе вопросы совершенно самостоятельно и имѣютъ храбрость защищать свои индивидуальные взгляды противъ народной оппозиціи, очень нужны, какъ мнѣ кажется, въ парламентѣ; и я думаю, что взгляды м-ра Брэдло (если даже онъ слишкомъ невоздержанно высказывалъ ихъ) не должны препятствовать его избранію".

Говорили, что, поддерживая кандидатуру м-ра Брэдло въ Нордгэмптонѣ, м-ръ Милль потерялъ свое мѣсто въ парламентѣ, какъ представитель Вестминстера; при тогдашнемъ состояніи общества это предположеніе могло оказаться истиной.

Во время этихъ выборовъ, въ сентябрѣ 1874 г. (это были вторые выборы въ томъ-же году, такъ какъ общіе выборы состоялись въ февралѣ, м-ръ Брэдло былъ выставленъ кандидатомъ и потерпѣлъ пораженіе, будучи самъ въ это время въ Америкѣ), я отправилась въ Нордгэмптонъ, чтобы корреспондировать о ходѣ избирательной кампаніи въ "National Reformer" и провела тамъ нѣсколько дней въ водоворотѣ борьбы. Виги были ожесточены противъ м-ра Брэдло еще болѣе торіевъ. Настойчивыя усилія направлены были на то, чтобы найти кандидата для либеральной партіи, который въ состояніи былъ-бы воспрепятствовать избранію м-ра Брэдло, и разъединяя либеральную и радикальную партіи между собой, допустилъ-бы скорѣе избраніе тори, чѣмъ ненавистнаго радикала. Гг. Бэль, Джэмсъ и д-ръ Пирсъ являлись на сцену и тотчасъ-же исчезали. М-ръ Яковъ Брайтъ и Арнольдъ Морлэй были названы кандидатами, но безъ всякаго успѣха. Произносилось также имя м-ра Эртона. Майора Лумлэя ввелъ и поддерживалъ м-ръ Берналъ Исборнъ. Д-ръ Кенили выразилъ свою готовность выручить виговъ. М-ръ Тиллетъ изъ Норвича, м-ръ Коксъ изъ Бельпера тоже были приглашены, но ни одинъ изъ нихъ не соглашался выступить противникомъ истиннаго радикала, который велъ двѣ избирательныя кампаніи въ Нордгэмптонѣ и былъ избранникомъ радикальныхъ рабочихъ уже въ теченіе шести лѣтъ. Наконецъ, м-ръ Вильямъ Фоулеръ, банкиръ, взялъ на себя задачу передать представительство либеральнаго и радикальнаго избирательнаго участка члену торійской партіи, и въ самомъ дѣлѣ ему удалось устроить избраніе м-ра Мируэтера, торійскаго адвоката безупречной репутаціи. М-ръ Брэдло получилъ 1,766 голосовъ, т. е. на 133 голоса больше противъ февраля.

Во время этихъ выборовъ я впервые видѣла нѣчто похожее на народный мятежъ. Сильныя нападки виговъ на м-ра Брэдло и гнунсыя клеветы, которыя распространялись о немъ, затрагивая его личную жизнь и семейныя отношенія, довели до бѣшенства всѣхъ, кто его зналъ и любилъ, и когда выяснилось, что виги одержали побѣду благодаря неразборчивости своихъ средствъ и тому, что они передали участокъ тори, общее возмущеніе перешло въ открытую ярость. Одинъ примѣръ можетъ служить образчикомъ того, до чего доходили клеветники. Извѣстно было, что м-ръ Брэдло разошелся съ своей женой, и на основаніи этого говорили, что, будучи противникомъ брака, онъ бросилъ жену и дѣтей, доведя ихъ такимъ образомъ до рабочаго дома. Причина разлада была извѣстна лишь немногимъ, потому что м-ръ Брэдло относился по-рыцарски къ женщинамъ и ни за что-бы не ограждалъ своей собственной чести цѣной добраго имени женщины, на которой женился въ молодости и которая была матерью его дѣтей. Но со времени его смерти, единственная, пережившая его дочь, открыла, изъ преданности къ памяти отца, печальную истину: она выяснила, что м-ссъ Брэдло была склонна къ пьянству; долгіе годы мужъ переносилъ ея недугъ и дѣлалъ все возможное, чтобы вылѣчить ее; наконецъ, отчаявшись въ излѣченіи, онъ помѣстилъ свою жену въ деревнѣ, на попеченіе родственниковъ, оставилъ ей дочерей, а самъ уѣхалъ работать для прокормленія семьи. Ни одинъ человѣкъ не могъ-бы поступить болѣе благородно и разумно въ такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, но, быть можетъ, съ его стороны было излишнимъ донкихотствомъ скрывать настоящее положеніе дѣлъ и не заботиться о томъ, что о немъ говорятъ въ обществѣ. Его норгэмптонскіе избиратели не были знакомы съ фактами, но знали его правдивымъ, благороднымъ человѣкомъ, и эти злые нападки на его личный характеръ доводили ихъ до бѣшенства, Во время избирательной агитаціи произошло нѣсколько стычекъ изъ-за этихъ клеветъ, и въ борьбѣ съ такими низкими орудіями враговъ, народъ потерялъ всякую власть надъ своими страстями. Когда м-ръ Брэдло сидѣлъ совершенно обезсиленный въ отелѣ послѣ объявленія результата выборовъ, хозяинъ вбѣжалъ къ нему, умоляя его выйти къ толпѣ и постараться успокоить ее, потому что иначе дѣло можетъ дойти до кровопролитія въ "Пальмерстонѣ", гдѣ жилъ м-ръ Фаулеръ; толпа осаждала двери и бросала камни въ окна. Позабывши свою усталость, м-ръ Брэдло вскочилъ на ноги и поспѣшилъ на защиту тѣхъ, которые оскорбляли его и одержали теперь побѣду надъ нимъ. Ставши самъ у входа, гдѣ только что сняли и разбили дверь, онъ повалилъ нѣсколько человѣкъ изъ самыхъ неистовыхъ громителей, оттиснулъ толпу назадъ, успокоилъ ее убѣжденіями и порицаніемъ и наконецъ разсѣялъ ее. Но въ девять часовъ ему нужно было уѣхать изъ Нордгэмптона, чтобы поспѣть на пароходъ въ Америку въ Квинстоунъ, и когда узнали объ его отъѣздѣ, подавленный имъ мятежъ снова разгорѣлся. Наконецъ, вмѣшалась полиція, прочитано было постановленіе о мятежахъ, вызваны солдаты, полетѣли камни, расшибались головы и окна, но никакихъ серьезныхъ послѣдствій стычка не имѣла. Больше всего пострадали "Пальмерстонъ" и типографія "Mercury", органа виговъ; въ нихъ совершенно исчезли окна и двери. На слѣдующій день послѣ выборовъ я вернулась домой и серьезно заболѣла воспаленіемъ легкихъ. Вскорѣ послѣ моего выздоровленія я оставила Норвудъ и поселилась въ маленькомъ домикѣ въ Бэзуатерѣ, гдѣ оставалась до 1876 г.

Въ томъ-же году (1875), когда я выступила съ пропагандой свободомыслія, основано было теософическое общество. Я часто съ удовольствіемъ вспоминала впослѣдствіи, что въ то время, когда я начала свою ораторскую дѣятельность въ Англіи, Е. П. Блаватская работала въ Америкѣ, подготовляя почву для образованія теософическаго общества, которое и было основано въ ноябрѣ 1875 г.

Открытое чтеніе лекцій я:начала въ South Place Chapel въ январѣ 1875 г.; м-ръ Монкюръ Конвэй былъ предсѣдателемъ. Въ "National Reformer" 17-го января появилось извѣщеніе, что м-ссъ Анни Безантъ ("Аяксъ") прочтетъ лекцію "о гражданской и религіозной свободѣ". Такимъ образомъ я отбросила свой псевдонимъ и вышла на поле битвы, съ поднятымъ забраломъ. Діалектическое общество въ теченіе многихъ лѣтъ устроивало свои собранія въ помѣщеніи, нанимаемомъ у клуба соціальныхъ наукъ. Когда члены начали собираться, какъ всегда, 17-го февраля, дверь оказалась закрытой и имъ пришлось оставаться на лѣстницѣ. Выяснилось, что не прочтенная еще лекція "Аякса" показалась нестерпимой дли слабыхъ нервовъ "соціальныхъ наукъ" и входъ въ обычную залу засѣданія былъ закрытъ на этотъ разъ и навсегда членамъ діалектическаго общества. Послѣдніе перекочевали вмѣстѣ съ "Аяксомъ" въ отель Charing-Cross.

12-го февраля я въ первый разъ отправилась читать лекціи въ провинцію, и устроивъ въ тотъ-же вечеръ собраніе въ Биркенгэдѣ, поѣхала ночнымъ поѣздомъ дальше въ Глэзгоу. Тамъ происходили какіе-то бѣга, кажется собачьи и многіе изъ пассажировъ, толпящихся на дебаркадерѣ, были грубы и непріятны. Моимъ знакомымъ удалось все-таки найти мнѣ купэ и они не отходили отъ меня до отхода поѣзда. Но уже когда поѣздъ двинулся, дверца вагона шумно распахнулась и кондукторъ впихнулъ пассажира, который шатаясь усѣлся на диванъ. Придя немного въ себя, онъ всталъ, и разсыпавъ по полу деньги, которыя держалъ въ рукѣ, мутнымъ взоромъ глядѣлъ въ пространство. Я съ ужасомъ увидѣла, что онъ пьянъ. Положеніе мое было не изъ пріятныхъ, такъ-какъ поѣздъ былъ курьерскій и остановка предстояла очень не скоро. Мой непріятный спутникъ ползалъ нѣсколько времени по полу, собирая разсыпавшіяся деньги; затѣмъ онъ медленно поднялся и обратилъ вниманіе на присутствіе еще одного человѣка въ купэ. Онъ нѣсколько времени пристально глядѣлъ на меня и затѣмъ предложилъ закрыть окно. Я кивнула головой въ знакъ согласія, не желая вступать съ нимъ въ разговоръ и чувствуя смертельный ужасъ отъ сознанія, что очутилась среди ночи въ курьерскомъ поѣздѣ наединѣ съ человѣкомъ, недостаточно пьянымъ, чтобы быть безпомощнымъ, но слишкомъ пьянымъ, чтобы владѣть собой. Никогда до того и никогда съ тѣхъ поръ я не ощущала такого ужаса. Я вижу его до сихъ поръ, еле держащ агося на ногахъ, съ блуждающими глазами и отвисшимъ ртомъ; я-же сидѣла не двигаясь и наружно совершенно спокойная, какъ это всегда бываетъ со мной въ опасности, прежде чѣмъ я вижу возможность исхода, и только нащупывала въ карманѣ перочинный ножикъ, принявъ отчаянное рѣшеніе пустить въ ходъ это слабое оружіе при первой надобности. Мой сопутчикъ сталъ подходить ко мнѣ, когда вдругъ послышался рѣзкій шумъ и поѣздъ замедлилъ ходъ.

-- Что это?-- промолвилъ мой пьяный сопутчикъ.

-- Это тормозятъ, чтобы остановить поѣздъ,-- отвѣтила я медленно и спокойно, хотя чувство облегченія, которое я ощущала, еле позволяло мнѣ отчетливо произносить каждое слово.

Пьяный усѣлся съ тупымъ видомъ глядя на меня, а чрезъ нѣсколько минутъ поѣздъ подъѣхалъ къ станціи -- остановка была слѣдствіемъ поданнаго сигнала. Моя неподвижность сразу исчезла. Я побѣжала къ окну, подозвала кондуктора и быстро сказала ему, что путешествую одна и очутилась въ купэ съ полупьянымъ человѣкомъ. Съ обычной вѣжливостью желѣзнодорожныхъ служителей, онъ перевелъ меня въ другое купэ, перенесъ туда мой багажъ, закрылъ меня на ключъ и навѣдывался ко мнѣ. на каждой станціи, пока мы не прибыли благополучно въ Глэзгоу.

Въ Глэзгоу мнѣ наняли комнату въ отелѣ общества трезвости, и мнѣ показалось до того необычайнымъ и грустнымъ очутиться вдругъ одной, одинешенькой въ чужой гостиницѣ и въ чужомъ городѣ, что и готова была разрыдаться. Это чувство, которому я не хотѣла поддаться изъ гордости, зависѣло, вѣроятно, отчасти отъ сѣраго и непригляднаго вида окружавшей меня обстановки. Теперь все это измѣнилось, но въ то время гостиницы общества трезвости были крайне неопрятны. Воздержаніе отъ спиртныхъ напитковъ и грязь не стоятъ, казалось-бы, въ связи одно съ другимъ, но все-таки мнѣ рѣдко случалось бывать въ гостиницахъ общества трезвости, въ которыхъ вода употреблялась-бы въ большихъ количествахъ для иной цѣли, чѣмъ для питья. Изъ Глэзгоу я отправилась на сѣверъ, въ Абердинъ, гдѣ меня встрѣтила строгая, требовательная аудиторія. Ни одинъ звукъ не прерывалъ молчанія, когда я вошла въ залу и поднялась на эстраду; осмотрительные шотландцы не намѣревались аплодировать невѣдомой ораторшѣ съ перваго взгляда на нее; имъ нужно было сначала узнать, какова она. Они слушали угрюмые и молчаливые; я не могла тронуть ихъ; они были созданы изъ гранита, подобно ихнему городу, и минутами мнѣ казалось, что я рада была-бы снять съ себя голову и бросить ею въ нихъ, лишь-бы прошибить эту крѣпкую стѣну. Около двадцати минутъ спустя какая-то удачная фраза вызвала шиканье одного изъ пресвитерьянцевъ. Я не замедлила отвѣтить на вызовъ, это вызвало взрывъ рукоплесканій и ледъ растаялъ. Никогда съ тѣхъ поръ я не имѣла основанія жаловаться на холодность абердинской аудиторіи. Обратный путь изъ Абердина въ Лондонъ былъ тяжелымъ и длиннымъ; мнѣ приходилось ѣхать третьимъ классомъ въ холодную февральскую погоду. Но всѣ эти трудности содержали въ себѣ долю радости, которая искупала всѣ физическія неудобства и сознаніе того, что я нашла себѣ дѣло, вносило въ жизнь новую отраду.

28-го февраля я въ первый разъ появилась на эстрадѣ въ научномъ клубѣ въ Лондонѣ, и была встрѣчена съ той теплотой и задушевностью, съ которой свободомыслящіе всегда готовы встрѣтить всякаго, кто приноситъ жертвы для того, чтобы вступить въ ихъ ряды. Зала этого клуба соединяется въ моемъ умѣ съ воспоминаніемъ о многихъ тяжкихъ столкновеніяхъ, о побѣдахъ и пораженіяхъ, при чемъ побѣжденная или побѣдительница, я всегда встрѣчала тамъ радушный привѣтъ. Любовь и преданность, съ которой эти товарищи по убѣжденію поддерживали меня, вознаграждали меня въ стократъ за тѣ слабыя услуги, которыя я имѣла возможность оказывать дѣлу свободы; это дружеское отношеніе препятствовало возникновенію какой-либо горечи въ моей душѣ по поводу непріязни нѣкоторыхъ, которые, быть можетъ, забыли справедливость и доброе чувство. На здоровье мое ораторская дѣятельность оказала укрѣпляющее вліяніе. У меня всегда была нѣсколько слабая грудь и когда я обратилась къ доктору съ вопросомъ, выдержу-ли длинные часы лекцій и рѣчей, стоя на эстрадѣ, онъ отвѣтилъ: "это или вылѣчитъ или убьетъ васъ". На самомъ дѣлѣ это окончательно вылѣчило слабость легкихъ и я сдѣлалась сильной и здоровой, между тѣмъ какъ прежде всегда отличалась слабостью и болѣзненностью.

Было-бы скучно передавать шагъ за шагомъ исторію восемнадцати дѣть моей ораторской дѣятельности; поэтому я избирала только нѣсколько инцидентовъ, иллюстрирующихъ цѣлое. И замѣчу также кстати, что часто мнѣ и другимъ дѣлали упреки, что насъ привлекаетъ къ пропагандѣ выгодность пропаганды. Упрекъ этотъ противорѣчивъ почти до комичности истинѣ. Однажды, я провела недѣлю въ Нортумберлэндѣ и Дергэмѣ, прочла двѣнадцать лекцій и въ результатѣ оказался дефицитъ въ одиннадцать шиллинговъ. Конечно, нѣчто подобное не могло повториться въ позднѣйшіе годы, когда, благодаря упорному труду, я создала себѣ имя, но я думаю, что каждый изъ моихъ единомышленниковъ можетъ вспомнить подобные-же инциденты изъ времени своихъ дебютовъ. Несомнѣнно, что каждый изъ насъ, начиная, съ м-ра Брэдло и до самаго незначительнаго изъ его сподвижниковъ, могъ-бы гораздо легче найти себѣ хорошій заработокъ во всякой другой области труда и пользоваться при этомъ всеобщимъ одобреніемъ, вмѣсто нападокъ, которыми ихъ осыпало общество. Я много читала въ первые годы въ Нортумберлэндѣ и Дергэмѣ; рудокопы, живущіе тамъ, въ большинствѣ случаевъ хитрый и упрямый народъ, но къ тѣмъ, кому они довѣряютъ, они относятся съ большой сердечной теплотой. Въ Сегиллѣ и Бедлингтонѣ мнѣ часто приходилось ночевать у нихъ въ хижинахъ и обѣдать у нихъ за столомъ. Я ясно вспоминаю одинъ вечеръ, когда мой хозяинъ, самъ рудокопъ по ремеслу, пригласилъ около дюжины товарищей ужинать вмѣстѣ со мной. Разговоръ шелъ о политикѣ и вскорѣ я убѣдилась, что мои собесѣдники болѣе свѣдущи въ англійской политикѣ, лучше понимаютъ политическіе метода и, въ общемъ, болѣе интересны, чѣмъ большинство обыкновенныхъ людей, которыхъ приходится встрѣчать на званыхъ обѣдахъ въ такъ называемомъ "обществѣ". Они принадлежали къ неинтеллигентному классу, презираемому "джентльменами" и не имѣли внѣшнихъ достоинствъ послѣднихъ, но въ политическомъ отношеніи они были гораздо болѣе развиты и подготовлены къ исполненію гражданскаго долга. Я такъ-же отлично помню, какъ тряслась десять миль на повозкѣ мясника, отправляясь читать лекціи въ какомъ-то отдаленномъ отъ желѣзной дороги мѣстечкѣ. На каменистой и крутой дорогѣ насъ такъ растрясло, что у меня ныли всѣ кости и мнѣ казалось, что, выйдя на эстраду, я упаду наземь, какъ мѣшокъ, на половину наполненный камнями. Какъ эти радушные, добрые рудокопы были добры ко мнѣ, какъ заботились о моихъ удобствахъ и съ какимъ материнскимъ участіемъ относились ко мнѣ женщины! Да, если мои противники, не знавшіе меня лично, были часто злы и жестоки по отношенію ко мнѣ, то я находила вознагражденіе въ любви и почетѣ, которымъ окружали меня простолюдины всей Англіи: ихъ привязанность брала верхъ надъ ненавистью и облегчала часто мое усталое, страдающее сердце.

Во время чтеній въ Лейчестерѣ, въ 1875 г., я натолкнулась на первый примѣръ искаженія истины врагами, и это доставило мнѣ больше страданія и горя, чѣмъ это можно выразить. Одинъ изъ моихъ ярыхъ клерикальныхъ противниковъ объявилъ въ преніяхъ, слѣдующихъ за лекціей, что я авторъ книги подъ заглавіемъ "элементы соціальныхъ наукъ". Я никогда не слыхала объ этой книгѣ, но когда онъ заявилъ, что она стоитъ за отмѣну брака, и прибавилъ, что м-ръ Брэдло согласенъ съ авторомъ книги, я поспѣшила возразить ему. Не будучи знакома съ книгой, я была хорошо знакома съ взглядами м-ра Брэдло и знала, что въ вопросѣ о бракѣ онъ былъ скорѣе консерваторомъ, чѣмъ революціонеромъ. Онъ былъ врагомъ ученія "свободной любви" и открыто содѣйствовалъ агитаціи, которую такъ героически вела въ теченіе многихъ лѣтъ м-ссъ Іосифина Бутлеръ. Вернувшись въ Лондонъ послѣ лекціи, я, конечно, навела справки о книгѣ и ея содержаніи, и узнала, что она написана однимъ докторомъ медицины нѣсколько лѣтъ тому назадъ и прислана для отзыва въ "National Reformer", такъ же какъ и въ другіе журналы и газеты. Книга состояла изъ трехъ частей -- первая защищала съ медицинской точки зрѣнія то, что принято называть "свободной любовью"; вторая часть была чисто медицинская; третья состояла изъ яснаго изложенія закона о ростѣ народонаселенія по теоріи Rev. м-ра Мальтуса и -- идя по слѣдамъ Дж. Стюарта Милля -- доказывала, что состоящіе въ бракѣ обязаны добровольно ограничивать количество дѣтей сообразно съ своими средствами къ существованію. М-ръ Брэдло, разбирая книгу, сказалъ, что она написана "съ честной и чистой цѣлью", и рекомендовалъ рабочимъ книгу для ознакомленія съ теоріей роста народонаселенія. Его враги воспользовались этой рекомендаціей и объявили, что онъ раздѣляетъ взгляды автора на временность брачнаго союза и, несмотря на его неоднократные протесты, они приводили изреченія противъ брака изъ книги, какъ взгляды самого м-ра Брэдло. Гнуснѣе такого образа дѣйствія ничего нельзя придумать, но таковы были на самомъ дѣлѣ орудія, которыя употреблялись противъ него въ теченіе всей его жизни, при чемъ нападавшіе на него очень часто представляли самый невыгодный контрастъ съ нимъ. Не находя никакого предлога къ обвиненіямъ въ его писаніяхъ, они воспользовались этой книгой, чтобы уронить его въ глазахъ тѣхъ, которые не были знакомы съ его взглядами изъ первыхъ рукъ. Его враги опасались не его взглядовъ на бракъ -- въ этомъ отношеніи, какъ я уже упоминала, онъ былъ консерваторомъ,-- а его радикализма. Чтобы дискредитировать его какъ политическаго дѣятеля, они старались запятнать его въ глазахъ общества съ нравственной стороны, а для этого утвержденіе, что человѣкъ стремится "уничтожить бракъ и семью", самое подходящее орудіе, которое должно непремѣнно нанести рану. Это было источникомъ его самыхъ тяжелыхъ конфликтовъ, еще болѣе усилившихся вскорѣ вслѣдствіе его защиты теоріи Мальтуса. На меня тоже обрушились тѣ-же нападки и я вдругъ очутилась оплеванной за взгляды, которыхъ совершенно не раздѣляла.

Чтеніе лекцій и дѣло пропаганды сопровождалось часто печальными инцидентами въ то время. Въ Даруэнѣ, въ Ленкеширѣ, въ іюнѣ 1875 года, бросаніе камней считалось дозволеннымъ аргументомъ противъ излагающей свои взгляды. Въ Свэнси, въ мартѣ 1876 г., опасность буйнаго отношенія слушателей была настолько велика, что хозяинъ потребовалъ ручательства за невредимость помѣщенія и ни одинъ изъ моихъ знакомыхъ въ городѣ не рѣшился брать на себя предсѣдательство на моей лекціи. Въ сентябрѣ 1876 г., въ Гойлэндѣ, вслѣдствіе происковъ м-ра Геббльтвэта, методиста стариннаго образца, и двухъ протестантскихъ миссіонеровъ, зала, куда я пришла читать лекцію, оказалась переполненной толпой, которая встрѣтила меня ревомъ, обступала эстраду, грозила мнѣ кулаками и вообще выказывала больше жара, чѣмъ сочувствія. Воспользовавшись наступившей на минуту паузой, я начала говорить, и шумъ смѣнился тишиной. Но когда я уходила изъ залы, шумъ возобновился и я медленно пробиралась къ выходу среди толпы, которая бѣсновалась, грозила и наступала на меня, при чемъ, однако, тѣ, которые были ближе всего, почему-то отступали и очищали мнѣ дорогу. Выйдя изъ залы на улицу, толпа сдѣлалась еще отважнѣе въ темнотѣ и стала подступать ко мнѣ съ кулаками; но одинъ только изъ направленныхъ на меня ударовъ достигъ меня и попытки опрокинуть коляску не удались, благодаря кучеру, который пустилъ лошадей во всю прыть. Нѣсколько позже м-ръ Брэдло и я были вмѣстѣ въ Конгльтонѣ, куда насъ пригласили м-ръ и м-ссъ Кольстенгольмъ-Эльми. М-ръ Брэдло говорилъ на митингѣ въ тотъ-же вечеръ подъ акомпаниментъ летящихъ въ дребезги оконъ, и я, сидя съ м-ссъ Эльми около эстрады, получила сильный ударъ въ затылокъ отъ камня, брошеннаго кѣмъ-то въ залу. Отъ мѣста собраніи до нашего дома нужно было пройти версты полторы и все время за нами шла толпа, бросая камни, распѣвая изъ всѣхъ силъ гимны и прерывая ихъ отъ времени до времени проклятіями и ругательствами. На слѣдующій вечеръ я читала лекцію и наша свита бросающихъ камни поклонниковъ проводила насъ до самой залы собранія. Среди лекціи кто-то крикнулъ: "Вонъ ее!" и извѣстный въ околоткѣ силачъ по имени Бербери, который пришелъ на митингъ вмѣстѣ съ нѣсколькими друзьями только для того, чтобы мѣшать, всталъ какъ по сигналу противъ эстрады и громкимъ голосомъ прервалъ меня. М-ръ Брэдло, занимавшій предсѣдательское кресло, пригласилъ его сѣсть и когда онъ все-таки продолжалъ мѣшать, объявилъ ему, что нужно или сидѣть спокойно, или выйти изъ залы. "Выведете меня!" крикнулъ Бербери, становясь въ вызывающую позу. М-ръ Брэдло сошелъ съ эстрады, подошелъ къ буяну, который тотчасъ-же бросился на него и хотѣлъ его повалить. Но онъ не принялъ въ соображеніе громадной физической силы своего противника и когда свалка кончилась, Бербери оказался побѣжденнымъ. Среди всеобщаго возбужденія онъ былъ оттѣсненъ къ двери, при чемъ м-ръ Брэдло пользовался имъ-же, чтобы оттѣснить его товарищей, порывающихся вступиться за него; у дверей онъ сданъ былъ, наконецъ, полиціи. Предсѣдатель вернулся тогда къ своимъ нормальнымъ функціямъ, обратившись ко мнѣ съ краткимъ внушеніемъ: "Продолжайте". Я стала говорить дальше и смогла спокойно закончить лекцію. Но когда мы вышли на улицу, начиналось опять бросаніе камней и одинъ изъ нихъ расшибъ високъ м-ссъ Эльми. Постепенно этотъ бурный элементъ нашей дѣятельности ослабѣвалъ и то, что я испытала въ этомъ отношеніи, сущіе пустяки сравнительно съ приключеніями моихъ предшественниковъ. Первые раза появленія м-ра Бредло на эстрадѣ сопровождались серьезными свалками и точно также м-ссъ Гэрріетъ Ло, очень энергичная и талантливая ораторша, пережила не одинъ бурный вечеръ, когда читала лекціи и произносила рѣчи.

Въ сентябрѣ 1875 г. м-ръ Брэдло опять отправился въ Америку, чтобы заработать тамъ деньги для уплаты долговъ. Къ несчастью онъ заболѣлъ тифомъ и его надежды освободиться отъ долговъ были разбиты. Его жизнь была долго въ опасности, но благодаря искусству врача и ухаживающей за нимъ сидѣлки онъ выздоровѣлъ. Въ Baltimore Advertiser было сказано:

"Эта длинная и серьезная болѣзнь разрушила его планы и отдалила достиженіе цѣли, съ которой онъ пріѣхалъ въ Америку; но онъ выказалъ себя воплощеніемъ мягкости и терпѣнія во время своей болѣзни въ чужой странѣ, и вызвалъ глубокую симпатію во врачахъ и ухаживающихъ за нимъ людяхъ своей благодарностью за малѣйшее, оказываемое ему вниманіе".

Его мужественное отношеніе къ смерти также вызывало всеобщее изумленіе, особенно въ виду особыхъ обстоятельствъ его болѣзни на чужбинѣ и вдали отъ всѣхъ близкихъ. Въ немъ не было ни тѣни страха отъ сознанія близкаго конца. Пасторъ Фротингэмъ публично выражалъ свое высокое мнѣніе о м-рѣ Брэдло въ своей церкви, говорилъ о его полномъ достоинства спокойствіи, и, будучи самъ религіознымъ человѣкомъ, имѣлъ однако смѣлость выразить свое уваженіе къ спокойной силѣ духа.

М-ръ Брэдло вернулся въ Англію въ концѣ сентября, превратившійся въ тѣнь, слабый какъ ребенокъ, и еще въ теченіе долгихъ мѣсяцевъ носилъ слѣды своей борьбы со смертью.

Частью моихъ осеннихъ занятій во время его отсутствія было чтеніе изданныхъ потомъ отдѣльной книжкой шести лекцій о французской революціи. Это бурное время имѣло для меня необычайную привлекательность. Я много думала о немъ, строила разныя теоріи и меня очень привлекала идея разсказать событія того времени съ народной точки зрѣнія. Я прочла для этого массу текущей литературы революціонной поры, основательно изучила монументальное сочиненіе Луи Блана, затѣмъ Мишлэ, Ламартина и другихъ. Къ счастью для меня, м-ръ Брэдло имѣлъ громадную коллекцію книгъ объ этомъ предметѣ и предъ отъѣздомъ изъ Англіи привезъ мнѣ цѣлый ворохъ книгъ, освѣщавшихъ революцію съ аристократической, церковной и демократической точекъ зрѣнія; я прочла ихъ всѣ очень внимательно, и до того прониклась духомъ того времени, что французская революція стала казаться мнѣ драмой, въ которой я сама принимаю участіе, и дѣйствующія лица которой мои личные друзья или враги. Въ этомъ, равно какъ и во многомъ другомъ въ моей общественной дѣятельности, я многимъ обязана м-ру Брэдло за его вліяніе; благодаря ему, я старалась всесторонне знакомиться со всякимъ предметомъ и особенно тщательно изучать тѣ идеи, съ которыми я менѣе всего была согласна, прежде чѣмъ считать себя въ правѣ говорить, высказывать свое мнѣніе о предметѣ.

Начиная съ 1875 г. я исполняла должность вице-предсѣдателя національнаго общества свободомыслящихъ -- общества, основаннаго на широкомъ пониманіи свободы и избравшаго своимъ лозунгомъ: "мы ищемъ истину". М-ръ Брэдло былъ предсѣдателемъ и я состояла его помощницей до тѣхъ поръ, пока онъ не сложилъ съ себя этой обязанности въ февралѣ 1890 г. Девять мѣсяцевъ спустя я сдѣлалась членомъ теософическаго общества. Подъ разумнымъ и умѣлымъ вѣдѣніемъ м-ра Брэдло клубъ пріобрѣлъ большую силу какъ въ религіозныхъ, такъ и въ политическихъ, дѣлахъ, огромная масса его членовъ, какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, были свободомыслящими и вмѣстѣ съ тѣмъ, радикалами въ политикѣ и образовали зерно серьезныхъ работниковъ, которые въ свою очередь могли группировать вокругъ себя, еще большія, массы другихъ и имѣть такимъ образомъ сильное вліяніе на общественное мнѣніе. Разъ въ годъ, созывалось общее собраніе членовъ, и не одна глубокая постоянная дружба начиналась во время этихъ годичныхъ собраній, такъ что по всей Англіи раскинулась сѣть преданныхъ послѣдователей "нашего Чарли". Это были тѣ люди, которые покрывали расходы, сопряженные съ выборомъ его въ парламентъ, поддерживали его въ избирательной борьбѣ, пріѣзжали въ Лондонъ, чтобы устраивать демонстраціи въ его пользу. И вокругъ нихъ наростала громадная партія, "наибольшее количество приверженцевъ, которое имѣлъ какой-либо политическій дѣятель за исключеніемъ Гладстона", какъ сказалъ однажды одинъ выдающійся человѣкъ, который расходился съ нимъ въ религіозныхъ взглядахъ, но очень ревностно поддерживалъ его въ политикѣ. Приверженцы Брэдда были рудокопы, ткачи, сапожники, мастеровые всевозможныхъ профессіи, сильные, стойкіе люди, на которыхъ можно было положиться, и которые любили его безпредѣльно.

ГЛАВА VIII.
Брошюра д-ра Нольтона.

Начался 1877 г. и въ самомъ началѣ его поднялась борьба, которая хотя и кончилась полной побѣдой, но принесла съ собой горе и страданіе, о которыхъ тяжело даже вспоминать. Одинъ американскій врачъ, д-ръ Чарльсъ Нольтонъ, убѣжденный въ истинѣ ученія Rev. м-ра Мальтуса, понялъ, что эта теорія или не будетъ имѣть практическаго значенія или будетъ способствовать увеличенію проституціи, если не учить семейныхъ людей ограниченію семьи сообразно съ средствами къ существованію; исходя изъ этой мысли онъ написалъ брошюру о добровольномъ сокращеніи семьи. Она была напечатана въ тридцатыхъ годахъ -- кажется около 1835 г.-- и свободно циркулировала какъ въ Англіи, такъ и въ Америкѣ около сорока лѣтъ. Философы Бентамовской школы, какъ напр. Дж. Стюартъ Милль, защищали ученіе Нольтона, и вліяніе увеличенія народонаселенія на бѣдность обитателей страны сдѣлалось аксіомой въ политической экономіи. Работа д-ра Нольтона была физіологическимъ трактатомъ о брачной гигіенѣ и родительской отвѣтственности. Авторъ былъ сторонникомъ раннихъ браковъ во имя чистоты общественныхъ нравовъ; но такъ какъ ранній бракъ людей съ малыми средствами большей частью сопровождается большимъ количествомъ дѣтей и ведетъ къ пауперизму или недостатку необходимой пищи, идежды, воспитанія дѣтей и устройства ихъ въ жизни, то д-ръ Нольтонъ стоялъ за пропорціональность роста семьи съ средствами къ существованію и указывалъ средства ограниченія семей. Брошюра эта не вызывала никакихъ преслѣдованій до тѣхъ поръ, пока какой-то бристольскій книгопродавецъ не пустилъ въ продажу нѣсколько экземпляровъ, снабженныхъ имъ самыми неприличными иллюстраціями, за что былъ привлеченъ къ отвѣтственности и осужденъ. Издатель "National Reformer", бывшій также издателемъ книгъ м-ра Брэдло и моихъ, купилъ среди прочихъ изданій и брошюру д-ра Нольтона; его за это привлекли къ суду и, къ нашему огорченію, онъ самъ призналъ свою вину, ходатайствуя только о снисхожденіи. Мы сейчасъ же взяли у него обратно свои изданія, и послѣ тщательнаго обсужденія всѣхъ обстоятельствъ рѣшились сами издать преслѣдуемую брошюру д-ра Нольтона, чтобы поднять вопросъ о правѣ свободнаго обсужденія интересующаго общество вопроса, даже и въ томъ случаѣ, когда вмѣстѣ съ совѣтомъ ограничивать ростъ семьи даются указанія, какъ исполнить этотъ совѣтъ. Мы наняли маленькую книжную лавку, напечатали брошюру и послали извѣщеніе въ полицію, что начнемъ продажу въ извѣстный день и извѣстный часъ, и что будемъ продавать сами, чтобы не привлечь къ отвѣтственности никого посторонняго. Мы отказались отъ своихъ должностей въ "національномъ обществѣ свободомыслящихъ" чтобы не нанести ему вреда, но какъ исполнительный комитетъ сначала, такъ и годовое собраніе потомъ, отказались принять нашу отставку. Наше отношеніе къ брошюрѣ д-ра Нольтона было очень опредѣленное; если бы намъ принесли ее для изданія, мы бы несомнѣнно отклонили ее, такъ какъ серьезнаго интереса по своему содержанію она не представляла. Но разъ авторъ подвергся преслѣдованію за совѣты ограниченія семьи, то вопросъ перешелъ на почву свободы печати. Въ предисловіи къ новому изданію было сказано слѣдующее отъ имени издателей:

"Мы печатаемъ новымъ изданіемъ этотъ памфлетъ, искренно убѣжденные, что во всѣхъ вопросахъ, касающихся блага народа, будь то вопросы религіозные, политическіе или соціальные, необходима полная свобода обсужденія. Мы лично не раздѣляемъ всѣхъ взглядовъ д-ра Нольтона; его "философская проэма" кажется намъ полной философскихъ, заблужденій и -- такъ какъ никто изъ насъ не медикъ -- мы ничуть не беремъ на себя отвѣтственности за его медицинскіе взгляды; но мы убѣждены, что прогрессъ возможенъ только при помощи обсужденій и преній, а пренія невозможны, когда взгляды идущіе въ разрѣзъ съ общепринятыми, подавляются; мы стоимъ поэтому за право провозглашенія всякихъ мнѣній, каковы бы они ни были, для того, чтобы публика имѣла возможность познакомиться со всѣми сторонами вопроса и обладала бы такимъ образомъ достаточнымъ матеріаломъ для образованія здраваго сужденія".

Мы не обманывали себя относительно опасности, которую навлекали этимъ вызовомъ властямъ, но не опасеніе неудачи и сопряженнаго съ этимъ тюремнаго заключенія, останавливало насъ. Насъ страшила перспектива страшныхъ недоразумѣній, могущихъ возникнуть, неминуемыхъ отвратительныхъ нападокъ на честь и нравственную чистоту. Должны-ли были мы, проповѣдники высокой нравственности, рѣшиться идти навстрѣчу процессу за изданіе книги, которая на судѣ будетъ называться "безнравственной", и рисковать такимъ образомъ нашимъ будущимъ, зависящимъ въ значительной степени отъ нашей репутаціи въ глазахъ общества? Для м-ра Брэдло подобный процессъ означалъ гибель его шансовъ на избраніе въ парламентъ и создавалъ его же руками орудіе, которое въ рукахъ враговъ могло сдѣлаться смертоноснымъ. Я же рисковала потерей добраго имени, которымъ я дорожила и которое сумѣла сохранить за собой до сихъ поръ. Но я видѣла воочію страданіе бѣдняковъ, женщинъ и дѣтей плачущихъ о хлѣбѣ; всякій рабочій зарабатывалъ достаточно, чтобы прокормить четырехъ, но для восьми или десять членовъ семьи его заработка не хватало. Неужели-же я предпочту свою собственную сохранность, свое доброе имя спасенію этихъ несчастныхъ? Не все-ли равно, что погибнетъ моя репутація, лишь бы найти исцѣленіе этимъ страдающимъ тысячамъ людей? Чего стоили всѣ мои слова о самопожертвованіи и жизни для другихъ, если въ минуту испытанія ихъ силы я колеблюсь. Такимъ образомъ, страдая, но не падая духомъ, я пришла къ твердому рѣшенію. Я сознавала, что ошибаюсь, быть можетъ, въ своемъ пониманіи вопроса, что избранное мною лѣкарство, быть можетъ, недѣйствительно, но я была твердо убѣждена, что въ нравственномъ отношеніи я права, жертвуя всѣмъ для помощи нуждающимся. Теперь я могу только радоваться, что устояла тогда въ внутренней борьбѣ болѣе тяжкой, чѣмъ все выпадавшее на мою долю впослѣдствіи. Я научилась равнодушно относиться ко всѣмъ осужденіямъ извнѣ, не подтверждаемымъ внутреннимъ голосомъ совѣсти. Долгая пора страданій, наступившая послѣ того, была великолѣпной школой терпѣнія.

За день до начала продажи, мы послали сами нѣсколько экземпляровъ главному дѣлопроизводителю магистратуры въ Гильдголѣ, начальнику городской полиціи въ Ольдъ-Джюири и лондонскому прокурору. При каждомъ экземплярѣ послано было извѣщеніе, что мы будемъ сами продавать книгу отъ 4--5 ч. пополудни на слѣдующій день, въ субботу 24 марта. Такъ мы и поступили, при чемъ, для избѣжанія лишнихъ хлопотъ, предложили быть ежедневно въ магазинѣ отъ 10--11 утра, чтобы облегчить нашъ арестъ, если власти рѣшатъ преслѣдовать насъ. Предложеніе было охотно принято и послѣ короткаго замедленія -- во время котораго депутація отъ христіанской общины явилась къ м-ру Кроссу, чтобы убѣдить торійское правительство начать преслѣдованіе противъ насъ -- дано было распоряженіе и мы были арестованы 6-го апрѣля. Къ намъ посыпались сочувственныя письма со всѣхъ сторонъ и въ числѣ пославшихъ ихъ были Гарибальди, извѣстный экономистъ Ивъ Гюйо, французскій профессоръ конституціоннаго права Аколла, и на ряду съ этими, сотни писемъ отъ мужчинъ и женщинъ изъ рабочаго класса, которые благодарили и благословляли насъ за начатое нами дѣло. Любопытно, что получалась масса писемъ отъ женъ англиканскихъ священниковъ и проповѣдниковъ всевозможныхъ сектъ.

Послѣ ареста насъ препроводили въ полицейскій участокъ въ Bridewell Place и оттуда въ Гилдголь, гдѣ засѣдалъ альдерменъ; мы предстали предъ нимъ, между тѣмъ какъ въ глубинѣ залы тѣснилась цѣлая толпа людей, предлагавшихъ взять насъ на поруки. Допросъ очень скоро кончился и предварительное слѣдствіе назначено было десять дней спустя на 17 апрѣля. Къ вечеру судья насъ отпустилъ на свободу безъ всякаго ручательства и залога и взявши съ насъ только слово явиться къ разбирательству. Такъ ясно было для всѣхъ, что мы боремся изъ за принципіальнаго вопроса, что отъ насъ ни разу не требовали залога и въ теченіе всего дальнѣйшаго разбирательства. Чрезъ два дня наше дѣло назначено было къ разсмотрѣнію въ центральномъ уголовномъ судѣ, но м-ръ Брэдло ходатайствовалъ о мандатѣ о certiorari, чтобы перевести дѣло въ королевскій судъ. Верховный судья, лордъ Кокбурнъ, обѣщалъ уважить ходатайство, если "разсмотрѣвъ книгу мы увидимъ, что цѣль ея законное желаніе расширить знаніе въ какой нибудь области человѣческой жизни", но отказать въ немъ, если наука окажется только покровомъ для грязныхъ помысловъ. Книга дана была на прочтеніе судьѣ Миллору и мандатъ былъ выданъ.

Разбирательство началось 18-го іюня, въ присутствіи лорда верховнаго судьи Англіи, спеціальнаго жюри, затѣмъ сэра Гардинга Докифарда, обвинявшаго насъ отъ имени торійскаго правительства, и насъ самихъ, взявшихъ на себя собственную защиту. Лордъ верховный судья стоялъ за полное оправданіе, говоря, "что никогда еще не выступали предъ судомъ съ болѣе неосновательнымъ и несправедливымъ обвиненіемъ", и назвалъ насъ "двумя энтузіастами, побуждаемыми желаніемъ оказать добро спеціальному классу общества". Затѣмъ онъ перешелъ къ великолѣпному изложенію закона о ростѣ народонаселенія и въ заключеніи превозносилъ нашу отважность и доказывалъ честность намѣреній Нольтона. Всѣ присутствовавшіе на судѣ считали наше дѣло выиграннымъ, но не принимали при этомъ въ соображеніе религіозную и политическую вражду, существовавшую противъ насъ въ обществѣ и то, что въ жюри участвовали такіе люди, какъ м-ръ Вальтеръ изъ "Times". Черезъ часъ и тридцать пять минутъ послѣдовала резолюція, бывшая въ нѣкоторомъ, родѣ компромиссомъ: "мы единогласно убѣждены", гласилъ текстъ резолюціи, "что книга, подлежавшая разсмотрѣнію, направлена на растлѣніе общественной нравственности, но въ то же самое время мы вполнѣ очищаемъ подсудимыхъ отъ всякаго обвиненія въ неблаговидныхъ побужденіяхъ въ изданіи книги". Лордъ Кокбурнъ былъ смущенъ этой резолюціей и заявилъ, что на основаніи ея ему придется постановить приговоръ о виновности. Тогда нѣсколько членовъ жюри оставили свои мѣста, такъ какъ было условлено (мы узнали это потомъ отъ одного изъ нихъ), что если резолюція не будетъ принята такой, какъ она составлена, то жюри вторично пойдетъ совѣщаться, такъ какъ шесть членовъ, были противъ обвиненія. Но старшина, сильно возбужденный противъ насъ, хотѣлъ воспользоваться представившимся шансомъ добиться обвиненія, и никто изъ сочувствующихъ намъ не имѣлъ храбрости выступить противъ него въ рѣшительный моментъ, такимъ образомъ требуемая старшиной резолюція "виновны" прошла. Судья отпустилъ насъ изъ суда, взявши съ насъ слово явиться черезъ недѣлю для выслушанія приговора.

Въ этотъ день мы подали кассаціонную жалобу, требуя новаго разбирательства дѣла, отчасти ссылаясь на формальныя неправильности, а отчасти на то, что резолюція, оправдавъ насъ въ зломъ умыслѣ, была въ нашу пользу, а не противъ насъ. Въ этомъ пунктѣ судъ не соглашался съ нами, считая, что часть обвиненія, говорившая о неблаговидности нашихъ мотивовъ, была излишней. Затѣмъ поднялся вопросъ о приговорѣ и верховный судья всѣми силами старался выгородить насъ; насъ оправдали въ намѣреніи совершать противозаконное, и требовали только, чтобы мы подчинились рѣшенію жюри и обѣщали не продавать книги. Но этого обѣщанія мы не хотѣли дать; мы требовали права продажи и намѣрены были добиться его. Судья уговаривалъ насъ, доказывалъ, сердился. Наконецъ, принужденный произнести приговоръ, онъ объявилъ, что если-бы мы уступили, онъ освободилъ бы насъ безъ всякой кары; но такъ какъ мы идемъ противъ закона и выказываемъ къ нему презрѣніе, а это было большимъ преступленіемъ въ глазахъ верховнаго судьи, то онъ счелъ своимъ долгомъ назначить строгое взысканіе, шестимѣсячное тюремное заключеніе каждому изъ насъ, штрафъ въ 200 ф.ст. и обязательство выплатить 500 ф. ст. въ два года, и все это, какъ онъ опять повторялъ, потому что, "они бросили вызовъ законамъ". Но, несмотря на эту строгость, онъ вошелъ съ нами въ разнаго рода соглашенія; онъ освободилъ насъ, взявъ съ м-ра Брэдло подписку на выплату 100 ф. ст. Это поведеніе самымъ комичнымъ образомъ противорѣчиво высказываемымъ имъ взгладамъ на наше дѣло и на насъ самихъ, такъ какъ мы были приговорены оба вмѣстѣ къ уплатѣ около 1,400 ф. ст., не говоря уже о тюремномъ заключеніи. Но тюрьма и денежный штрафъ. оказались пустымъ призракомъ, приговоръ не приведенъ въ исполненіе и мы очутились на полной свободѣ.

За этимъ послѣдовало тревожное время для насъ. Мы твердо рѣшили продолжать продажу брошюры. Также ли твердо рѣшили наши враги преслѣдовать насъ? Этого мы не могли знать. Я написала брошюру, озаглавленную "законъ роста населенія", приводя аргументы, которые убѣдили меня въ истинности закона, въ страшной нищетѣ и нравственномъ паденіи, происходящихъ отъ чрезмѣрнаго количества дѣтей и отсутствія всякихъ удобствъ въ жизни. Я защищала ранній бракъ какъ средство для уничтоженія проституціи, и ограниченіе семей для спасенія отъ пауперизма; наконецъ, знакомила съ тѣмъ, что дѣлаетъ возможнымъ ранній бракъ безъ этихъ дурныхъ послѣдствій. Эта брошюра была пущена въ обращеніе какъ изложеніе нашего собственнаго взгляда на предметъ и мы опять возобновили продажу Нольтона. М-ръ Брэдло перенесъ войну въ непріятельскій лагерь и началъ дѣло противъ полиціи, требуя возвращенія нѣсколькихъ захваченныхъ ею изданій: дѣло онъ выигралъ и получилъ обратно брошюры, съ торжествомъ вернулъ ихъ въ нашъ складъ и мы стали продавать ихъ, сдѣлавъ на обложкѣ надпись: "спасенныя изъ рукъ полиціи". Мы продолжали еще въ теченіе нѣкотораго времени продажу брошюры Нольтона. до тѣхъ поръ, пока не узнали, что изданіе больше преслѣдоваться не будетъ; когда это выяснилось, мы прекратили дальнѣйшее изданіе, замѣстивъ его моимъ "закономъ роста населенія".

Но самая тяжелая часть борьбы еще только должна была начаться для меня. Моей брошюрѣ грозили преслѣдованіемъ, но его не послѣдовало; болѣе чувствительное оружіе было теперь поднято противъ меня. Въ августѣ 1875 г. сдѣлана была попытка отнять у меня опеку надъ моей маленькой дочкой. Ее хотѣли спрятать отъ меня навсегда во время ея обычнаго посѣщенія отца, у котораго она ежегодно проводила одинъ мѣсяцъ; но я стала угрожать актомъ habeas corpus. Теперь же поняли, что дѣло о Нольтонѣ можетъ быть присоединено къ обвиненіямъ, которыми меня преслѣдовали, и что этотъ двойной зарядъ можетъ оказаться дѣйствительнымъ. Меня извѣстили въ январѣ 1878 г., что подано ходатайство объ отнятіи у меня ребенка, но что никакого рѣшенія не можетъ послѣдовать до слѣдующаго апрѣля. Мабель была въ это время опасна больна скарлатиной, и хотя объ этомъ сообщено было ея отцу, я все-таки получила, сидя у ея постели, копію ходатайства въ судъ. Въ ходатайствѣ сказано было, что "вышеупомянутая Анни Безантъ стремится при посредствѣ лекцій и писаній пропагандировать принципы атеизма. Она также сдѣлалась сообщницей отщепенца проповѣдника и писателя, по имени Чарльса Бредло, читая вмѣстѣ съ нимъ лекціи и издавая книги и брошюры, въ которыхъ отрицается церковь и вселяется невѣріе".

Далѣе мнѣ ставилось въ обвиненіе изданіе Нольтоновской брошюры и книги "о законѣ роста населенія". Къ несчастію, ходатайство пошлина разсмотрѣніе сэра Джоржа Джесселя, человѣка благочестиваго, соединявшаго съ ветхозавѣтнымъ формализмомъ, мораль свѣтскаго человѣка, скептически относящагося къ всякому проявленію искренности, и презирающаго всякую преданность дѣлу, которое не пользуется популярностью. Обращеніе его со мной при моемъ первомъ появленіи на судѣ показало мнѣ, чего я могу ожидать. Я уже знакома была раньше съ представителями англійскаго правосудія и испытала на себѣ любезность и доброту лорда верховнаго судьи, полное безпристрастіе и полную достоинства привѣтливость судей въ кассаціонномъ судѣ. Каково же было мое изумленіе, когда въ отвѣтъ на докладъ м-ра Инга о томъ, что я лично явилась отвѣчать за себя, я услышала восклицаніе, сдѣланное громкимъ, непріятнымъ голосомъ:

-- "Сама явилась? Дама будетъ сама защищать себя? Никогда не слыхивалъ ничего подобнаго! Неужели въ самомъ дѣлѣ эта дама будетъ сама говорить"?

Такъ какъ лондонскія газеты были въ свое время переполнены описаніями моихъ прежнихъ появленій на судѣ для своей защиты и передавали похвалы лорда верховнаго судьи моей самозащитѣ, то мнимое изумленіе сэра Джоржа Джесселя казалось нѣсколько преувеличеннымъ. Послѣ цѣлаго ряда подобныхъ же замѣчаній, высказанныхъ рѣзкимъ и непріятныхъ тономъ, сэръ Джоржъ Джессель попытался добиться своей цѣли прямымъ запугиваніемъ меня.

-- Это и есть та дама?

-- Я отвѣтчица по этому дѣлу, милордъ, м-ссъ Безантъ.

-- Такъ я совѣтую вамъ, м-ссъ Безантъ, взять себѣ защитника, если у васъ есть на это средства, и я полагаю, что они имѣются.

-- При всемъ желаніи повиноваться вашему лордству, я принуждена настаивать на своемъ правѣ лично защищать свое дѣло.

-- Вы, конечно, можете поступать, какъ вамъ угодно, но я полагаю, что вамъ лучше было-бы взять защитника. Предупреждаю васъ, что въ противномъ случаѣ вы не должны ожидать отъ меня никакого снисхожденія. Я не буду слушать васъ долѣе, чѣмъ этого требуетъ дѣло, и не позволю вамъ задѣвать посторонніе вопросы, какъ это обыкновенно дѣлаютъ люди, сами ведущіе свою защиту.

-- Надѣюсь не дѣлать этого, милордъ; но во всякомъ случаѣ мои доводы будутъ находиться вполнѣ подъ вашимъ контролемъ.

Это многообѣщающее начало можетъ быть образчикомъ общаго хода процесса -- онъ былъ сплошной борьбой противъ умнаго прокурора, имѣвшаго въ лицѣ сэра Джоржа Джесселя не судью, а своего сообщника. Только одинъ разъ произошла стычка между судьей и прокуроромъ. М-ръ Инсъ и м-ръ Барнвелъ доказывали, что защита Мальтуса дѣлала меня неподходящей опекуншей моего ребенка. М-ръ Инсъ. утверждалъ, что воспитанная мной Мабель погибнетъ для добра на землѣ, и будетъ обречена на вѣчныя муки и въ загробномъ мірѣ. М-ръ Барнвель умолялъ судью признать, что моя опека надъ дѣвочкой "будетъ пагубна для будущаго положенія ея въ обществѣ, не говоря уже о томъ, что ей предстоитъ въ вѣчности". Если-бы процессъ не имѣлъ для меня такого глубоко трагическаго значенія, меня очень-бы смѣшила эта смѣсь точки зрѣнія свѣтскихъ кумушекъ хорошихъ видовъ на замужество и ада, выставленныхъ какъ аргументъ для того, чтобы отнять ребенка у его матери. Но м-ръ Барнвель забылъ принять во вниманіе, что сэръ Джоржъ Джессель еврей.

Я требовала опеки надъ ребенкомъ на томъ основаніи, что права на нее предоставлялись мнѣ при разводѣ, произошедшемъ уже послѣ моего отреченія отъ англиканской церкви, и что моихъ взглядовъ было недостаточно, чтобы нарушить законное постановленіе. Съ другой стороны было установлено, что уходъ за ребенкомъ образцовый, и что моя личная репутація совершенно безукоризненна. Судья согласился съ тѣмъ, что я очень заботливо воспитала ребенка, но утверждалъ что одного моего протеста противъ религіознаго воспитанія моего ребенка совершенно достаточно для того, чтобы лишить меня опеки. Воспитаніе внѣ церковнаго вліянія онъ считалъ не только предосудительнымъ, но зловреднымъ, достаточнымъ для того, чтобы погубить ребенка, и онъ рѣшилъ, что уже изъ-за одного этого ребенку не слѣдовало-бы ни дня больше оставаться у такой матери.

Съ тѣмъ-же ожесточеніемъ и съ такой-же грубостью нападалъ онъ на мою защиту Мальтуса и вызвалъ этимъ даже нареканія другихъ судей, говорившихъ впослѣдствіи съ большимъ неодобреніемъ о его поведеніи въ процессѣ. Но какъ-бы-то ни-было, сэръ Джоржъ Джессель былъ всемогущъ у себя въ судѣ, и онъ лишилъ меня ребенка, отказываясь даже отложить исполненіе приговора до тѣхъ поръ, пока я представлю апелляцію на его рѣшеніе. Посланный отъ отца пришелъ ко мнѣ въ домъ и дѣвочку увезли силой, несмотря на ея крики и протесты, на ея слабость послѣ болѣзни и возбужденное до крайности отъ ужаса и волненія состояніе. Мнѣ не разрѣшено было даже видѣться съ ней, и тогда я объявила, что если меня не будутъ пускать къ ребенку, я буду ходатайствовать о возстановленіи супружескихъ правъ для того, чтобы видѣться съ дѣтьми. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ происшествій напряженіе было до того велико, что я чуть не лишилась разсудка, проводила цѣлые часы, шагая взадъ и впередъ по пустымъ комнатамъ, и стараясь довести себя до изнеможенія, чтобы имѣть возможность забыться. Одиночество и тишина дома, въ которомъ дѣвочка моя была озарявшимъ все солнечнымъ лучемъ и оглашавшей домъ музыкой, давили меня какъ кошмаръ. Мнѣ все слышалось притоптываніе танцующихъ ножекъ и веселый звонкій смѣхъ, раздающійся въ саду. Во время безсонныхъ ночей мнѣ недоставало въ темнотѣ ровнаго дыханія ребенка; каждое утро я напрасно ждала ручекъ, обвивающихся вокругъ моей шеи и мягкихъ, сладкихъ поцѣлуевъ. Наконецъ здоровье мое не выдержало, у меня сдѣлалась горячка и милосердной рукой замѣнила физическимъ страданіемъ и бредомъ муку отъ сознательнаго отношенія къ моей утратѣ. Во время этой страшной болѣзни, каждый день м-ръ Брэдло приходилъ ко мнѣ, работалъ у меня въ комнатѣ, кормилъ меня льдомъ и молокомъ, и ухаживалъ за мной какъ мать; онъ спасъ мнѣ жизнь, которая казалась мнѣ не нужной въ первые мѣсяцы мучительнаго одиночества. Когда я выздоровѣла, я стала пытаться уничтожить декретъ, который м-ръ Безантъ получилъ во время моей болѣзни и по которому я лишилась права вести процессы противъ него, и даже предсѣдатель суда, узнавши, что мнѣ не даютъ видѣться съ дѣтьми и не выдаютъ денегъ, высказалъ сильное порицаніе образу дѣйствія относительно меня. Наконецъ разводный актъ 1873 г. признанъ былъ достаточнымъ огражденіемъ м-ра Безанта отъ всякихъ судебныхъ ходатайствъ съ моей стороны, будь то о разводѣ или о возстановленіи супружескихъ правъ, а параграфы, поручавшіе мнѣ опеку надъ дѣвочкой, были отмѣнены. Апелляціонный судъ утвердилъ приговоръ въ апрѣлѣ 1879 г., признавъ абсолютное первенство власти отца надъ правами матери. Это лишеніе матери всякихъ правъ надъ ребенкомъ возмутительная несправедливость, которую парламентъ уже устранилъ съ тѣхъ поръ, и мужъ не имѣетъ уже въ своихъ рукахъ этого орудія пытки, тѣмъ болѣе способнаго причинять страданія, чѣмъ сильнѣе и нѣжнѣе привязанность жены къ ребенку.

Одного только я добилась въ апелляціонномъ судѣ. Судъ призналъ мое право видѣться съ дѣтьми и направилъ меня для получки разрѣшенія къ сэру Джоржу Джесселю, говоря, что не сомнѣвается въ его согласіи дать разрѣшеніе. Ссылаясь на это, я обратилась къ предсѣдателю суда и получила право свободно видѣться съ дѣтьми. Но вскорѣ я увидѣла, что мои посѣщенія поддерживаютъ въ Мабель постоянное волненіе и тоску по мнѣ, и что, видаясь со мной, она скоро начнетъ понимать возмутительныя интриги, которыя велись противъ меня въ присутствіи дѣтей и будетъ страдать отъ этого. Поэтому, послѣ тяжелой внутренней борьбы, я рѣшила отказаться отъ права видаться съ ними, чувствуя, что только такимъ образомъ я спасу ихъ отъ постоянно возобновляющагося конфликта чувствъ, который непремѣнно сдѣлалъ-бы ихъ несчастными и повелъ-бы къ осужденію одного изъ родителей. Я рѣшила уйти отъ нихъ, чтобы спасти ихъ отъ разлада, и рѣшила, что лишившись собственныхъ дѣтей, я сдѣлаюсь матерью для всѣхъ безпомощныхъ сиротъ, которымъ только смогу помочь и заглушу свою душевную муку тѣмъ, что постараюсь облегчить горе другимъ.

Что касается инцидента съ Нольтоновской брошюрой, то побѣда наша была полная. Мы не только получили обратно всѣ захваченныя изданія и продолжали продажу брошюры до тѣхъ поръ, пока исчезла грозившая ей опасность, но и моя собственная брошюра имѣла огромный сбытъ, такъ что когда я изъяла ее изъ продажи въ іюнѣ 1891 г., то мнѣ предложили купить ее у меня за большую сумму. Конечно я отклонила это предложеніе. Съ тѣхъ поръ ни одинъ экземпляръ не былъ проданъ съ моего вѣдѣнія или согласія, но еще задолго до того моя брошюра вызвала сочувственную защиту со стороны представителя закона. Въ то время какъ она безпрепятственно циркулировала въ Англіи, противъ нея возбуждена была попытка преслѣдованія въ новомъ южномъ Валлисѣ въ Австраліи, кончившаяся ничѣмъ, благодаря блестящей защитительной рѣчи судьи м-ра Виндмейера въ декабрѣ 1888 г. Онъ прямо возставалъ противъ запрещенія моей брошюры, доказывая ея большое значеніе для общества, и его талантливую и строго логическую защиту нео-мальтузіанства въ англійской печати называли "торжествомъ м-ссъ Безантъ". Но никакое показаніе и заступничество даже представителя власти не могло искоренить изъ англійскаго общества озлобленія, возбужденнаго постояннымъ недоброжелательнымъ искаженіемъ истины.

Только я одна знаю сколько горя принесъ мнѣ процессъ и сопряженныя съ нимъ послѣдствія; съ другой стороны, конечно, меня глубоко радовала страстная благодарность, которая выражалась въ безконечной массѣ писемъ -- многія изъ нихъ были отъ женъ священниковъ; всѣ посылали мнѣ благословенія за то, что я указала имъ, какъ избѣжать истиннаго ада, въ которомъ проходила ихняя жизнь. "Высшіе классы" общества ничего не знаютъ о томъ, какъ живется бѣдному люду; какъ скученность населенія ведетъ къ потери всякаго чувства личнаго достоинства, скромности, внѣшней опрятности, пока наконецъ, какъ говоритъ епископъ Фразеръ, "человѣкъ униженъ до состоянія свиньи". Такихъ людей я знала и въ ихъ квартирахъ я бывала, и я не могла считать слишкомъ дорогой никакую цѣну, которую стоило-бы ихъ искупленіе. Для меня, конечно, это стоило всего, что дѣлаетъ жизнь дорогой, но имъ это давало новый смыслъ жизни и открывало свѣтлую надежду въ будущемъ. Какъ-же я могла колебаться послѣ этого, если сердце мое было преисполнено преданности идеальному человѣчеству.

А теперь, въ августѣ 1893 г., мы видимъ, какъ "Christian World", органъ ортодоксальнаго протестантскаго вѣроученія, доказываетъ справедливость и необходимость добровольнаго ограниченія семей. Послѣ появлявшейся тамъ массы писемъ на эту тему, въ одной передовой статкѣ сказано было слѣдующее:

"Несомнѣнна неправильность условій, повергающихъ одного изъ членовъ брачнаго союза въ такое тяжкое рабство. Не менѣе очевидно, что причина рабства заключается въ подобномъ случаѣ въ слишкомъ быстромъ увеличеніи семей. Было время, когда всякая мысль о намѣренномъ ограниченіи казалась благочестивымъ людямъ вмѣшательствомъ въ дѣла провидѣнія. Мы теперь стоимъ выше подобнаго взгляда и доросли до пониманія того, что провидѣніе дѣйствуетъ при посредствѣ здраваго смысла индивидуальныхъ умовъ. Мы столь-же ограничиваемъ народонаселеніе отдаленіемъ брака изъ соображеній благоразумія, какъ всякимъ дѣйствіемъ какого-бы то ни было рода потомъ. Кромѣ нѣкоторыхъ теорій, нравственность которыхъ подлежитъ сомнѣнію для многихъ, существуютъ касающіеся этого предмета нѣкоторые легко понятные законы незнаніе которыхъ непростительно для людей, дѣлающихся жертвами условій своей жизни. Отмѣчаемъ, напримѣръ, при этомъ случаѣ, что д-ръ Биллингсъ, въ своей статьѣ въ послѣднемъ номерѣ "Forum" объ уменьшеніи числа рождающихся дѣтей въ Соединенныхъ Штатахъ, приводитъ, какъ одну изъ причинъ, большое распространеніе интеллигентности, при посредствѣ большаго чѣмъ прежде распространенія популярныхъ и научныхъ трактатовъ по физіологіи.

Такъ измѣнились взгляды за шестнадцать лѣтъ и теперь ясно видно, что всѣ нападки на насъ были слѣдствіемъ невѣжества и близорукаго пуританизма.

Что касается моихъ дѣтей, то, что было выиграно отъ того, что ихъ разлучили со мной? Какъ только они сдѣлались старше и имѣли возможность освободиться, они вернулись ко мнѣ; слишкомъ короткое пребываніе моей дочери со мной кончилось ея счастливымъ бракомъ, и я надѣюсь, что опасенія за ея спасеніе въ вѣчности окажутся столь-же неосновательными, какъ оказался страхъ за ея судьбу въ земной жизни. Къ тому-же оба они пошли по моимъ слѣдамъ во взглядахъ на природу и на назначеніе человѣка, и въ ранней молодости сдѣлались членами теософическаго общества, къ которому, послѣ долгой борьбы, я проложила себѣ наконецъ путь.

Борьба за право обсужденія вопроса объ ограниченіи народонаселенія имѣла пострадавшаго за нее мученика. М-ръ Эдвардъ Трулевъ, о которомъ я упоминала раньше, подвергся преслѣдованію за продажу трактата Роберта Дэля Оуэна "о нравственности и физіологіи" и брошюры "отдѣльный человѣкъ, семья и народная бѣдность". Его судилъ 1-го февраля 1878 г. лордъ верховный судья въ королевскомъ судѣ и его очень умѣло защищалъ профессоръ В. Л. Гентеръ. Присяжные совѣщались два часа о резолюціи и вернулись въ залу засѣданія, объявляя, что они не смогли придти къ соглашенію между собой. Большинство было за обвиненіе, если-бы это не повело къ строгому взысканію, но одинъ изъ нихъ смѣло заявилъ на судѣ: "что касается самой книги, то она написана простымъ языкомъ для простыхъ людей, и мнѣ кажется, что слѣдовало-бы еще многимъ людямъ ознакомиться съ содержаніемъ ея". Смѣлость одного человѣка повлекла за собой распущеніе состава присяжныхъ, но обвинители м-ра Трулева -- общество борьбы съ порокомъ -- рѣшили не выпускать жертвы изъ своихъ рукъ. Они вторично обратились въ судъ и постарались заручиться на этотъ разъ подходящимъ составомъ присяжныхъ. Они понимали, что такъ какъ благоразумное ограниченіе семей непремѣнно привело-бы къ поднятію заработной платы, вслѣдствіе уменьшенія предложенія труда, то гораздо скорѣе можно ожидать "обвинительный приговоръ отъ присяжныхъ "джентльменовъ", чѣмъ отъ рабочихъ. Судъ состоялся въ маѣ и бѣдный 68-лѣтній старикъ Трулевъ былъ присужденъ къ четырехмѣсячному тюремному заключенію и къ уплатѣ 50 ф. ст. за продажу книги, которая въ теченіе 45 лѣтъ продавалась совершенно безпрепятственно нѣсколькими издателями.

Сдѣлано было нѣсколько попытокъ отмѣнить приговоръ, но безуспѣшно, хотя основанія для отмѣны были такія-же, какъ для меня и м-ра Брэдло. М-ръ Трулевъ долженъ былъ поэтому подчиниться приговору, хотя подписанная 11.000 человѣкъ петиція объ его освобожденіи подана была министру отъ всѣхъ графствъ Англіи и въ Лондонѣ состоялся многотысячный митингъ въ St. James Hall, постановившій добиваться его освобожденія. Вся эта агитація однако не сократила ни на одинъ день срока заключенія м-ра Трулева; и онъ былъ освобожденъ изъ тюрьмы только 5-го сентября. 12-го же числа того же мѣсяца состоялся многолюдный митингъ въ честь его въ научномъ клубѣ, и собравшіеся почитатели пострадавшаго поднесли ему художественно исполненный адресъ и кошелекъ съ 177 ф. ст. (дальнѣйшая подписка подняла эту сумму до 197 ф. ст.).

Едва-ли необходимо прибавить, что однимъ изъ результатовъ преслѣдованія было сильное возбужденіе во всей Англіи и громадное распространеніе мальтусовскаго ученія. Устраивались всякія демонстраціи, во имя свободнаго обсужденія вопросовъ нравственности. На одномъ изъ такихъ собраній зала клуба фридеровъ въ Манчестерѣ была биткомъ набита и то же самое повторилось и въ Бредфордѣ и въ Бирменгэмѣ, гдѣ не оказалось ни одного свободнаго уголка. Куда-бы мы ни отправлялись, вмѣстѣ или отдѣльно, повторялось то-же самое и не только лекціи о теоріи Мальтуса привлекали толпы слушателей и литература объ этомъ предметѣ раскупалась охотно, но любопытство побуждало многихъ приходить на наши радикальныя и иныя лекціи и тысячи людей впервые знакомились съ теоріями свободомыслія.

Печать, какъ лондонская, такъ и провинціальная, сходились въ осужденіи преслѣдованія и всѣ соглашались съ тѣмъ, что оно ведетъ только къ большему распространенію запрещенной книги и къ возростающей популярности тѣхъ, кто стоялъ за свободу печати. Съ этого времени самые ожесточенные нападки на насъ исходили главнымъ образомъ отъ нашихъ противниковъ въ вопросахъ религіозныхъ; они видѣли въ искаженіи факта преслѣдованія удобное орудіе нападенія. За послѣднія нѣсколько лѣтъ общественное мнѣніе стало понемногу склоняться на нашу сторону, вслѣдствіе давленія нищеты, послѣдовавшей за общимъ упадкомъ промышленности; въ 1884 г., когда общественное мнѣніе было сильно возбуждено книгой "Горькое воззваніе обездоленнаго Лондона" (The Bitter Cry of Outcast London), многіе сотрудники "Daily News", въ особенности м-ръ Г. Р. Симсъ, смѣло высказали свое мнѣніе, что бѣдность въ значительной степени зависитъ отъ многолюдности рабочихъ семей, и замѣтилъ, что насъ преслѣдовали за распространеніе знаній, необходимыхъ для спасенія тружениковъ въ нашихъ большихъ городахъ.

Однимъ изъ полезныхъ результатовъ преслѣдованія было основаніе мальтузіанской лиги, которая задалась цѣлью "добиваться уничтоженія всякихъ взысканій за открытое обсужденіе вопроса о ростѣ населенія и стремиться къ ознакомленію народа всѣми возможными средствами съ закономъ о ростѣ населенія, его послѣдствіями и его отношеніями къ общественной этикѣ". Первое общее собраніе лиги состоялось 26 іюля 1877 г. и на немъ избранъ былъ совѣтъ въ 20 членовъ подъ предсѣдательствомъ д-ра Дрисдаля; лига долго работала подъ руководствомъ того-же предсѣдателя, приводя въ исполненіе задуманные планы; она издавала массу брошюръ и листковъ, поддерживала ежемѣсячный журналъ "Malthusian". Масса лекцій устроена была ею во всѣхъ частяхъ Англіи и къ тому-же теперь открылась еще медицинская вѣтвь, въ которую допускались только мужчины и женщины съ медицинскимъ образованіемъ; туда принимались члены изо всѣхъ европейскихъ государствъ.

Другимъ результатомъ преслѣдованія было присоединеніе "Д." къ редакціи "National Reformer". Этотъ талантливый и умный писатель вступилъ въ наши ряды какъ только узналъ о томъ, что насъ преслѣдуютъ, и потомъ предложилъ вести журналъ въ теченіе ожидаемаго тюремнаго заключенія м-ра Брэдло и меня. Съ того времени и до сихъ поръ -- а съ тѣхъ поръ прошло уже пятнадцать лѣтъ -- его статьи появлялись въ каждомъ номерѣ и въ теченіе всего этого времени не произошло ни одного недоразумѣнія между издателями и сотрудникомъ. Надежный товарищъ въ дѣлѣ, искренній и преданный другъ въ частной жизни, "Д." оказался драгоцѣннымъ пріобрѣтеніемъ, которое доставило намъ преслѣдованіе.

"Д." не былъ къ тому-же единственнымъ другомъ, котораго мы пріобрѣли благодаря нашимъ врагамъ. Я не могу подумать о томъ времени, не вспоминая въ то-же время, что именно благодаря преслѣдованію я близко сошлась съ м-ссъ Анни Паррисъ, женой Тюза Парриса, который состоялъ секретаремъ комитета обороны въ теченіе всего времени борьбы; эта женщина была однимъ изъ моихъ самыхъ близкихъ и любящихъ друзей во время долгой борьбы и послѣдовавшей затѣмъ еще болѣе тяжелой борьбы изъ-за опеки надъ моей дочерью. Еще нѣсколько друзей, которыхъ я пріобрѣла въ то время, останутся, я надѣюсь, таковыми до самой смерти и благодаря имъ я съ хорошимъ чувствомъ вспоминаю объ этомъ времени треволненій и борьбы.

Количество денегъ, присылаемыхъ изъ публики для покрытія издержекъ во время нольтоновскаго процесса и другихъ преслѣдованій, показывало, какое участіе всѣ принимали въ нашей борьбѣ. Комитетъ обороны представилъ отчетъ въ мартѣ 1878 г., по которому оказалось, что подписныхъ суммъ въ комитетъ поступило 1,292 ф. ст., изъ которыхъ покрыты были издержки по процессу м-ра Брэдло, моему и м-ра Трулева, что составляло 1,274 ф. ст. Оставшіеся 17 ф. ст. перенесены были въ новый фондъ для борьбы противъ новыхъ преслѣдованій. Фондъ опять увеличился до 247 ф. ст. и смогъ покрыть расходы по успѣшной апелляціи м-ра Брэдло въ дѣлѣ нольтоновской брошюры, по моимъ судебнымъ препирательствамъ и по оказавшейся къ сожалѣнію безуспѣшной апелляціи м-ра Трулева. Послѣ освобожденія м-ра Трулева, ему преподнесена была, какъ я упоминала выше, сумма въ 197 ф., а послѣ окончанія всѣхъ процессовъ какой-то оставшійся неизвѣстнымъ единомышленникъ прислалъ мнѣ лично 200 ф. ст. "въ знакъ благодарности за выказанное мужество и талантъ". Кромѣ того, мальтузіанская лига получила не менѣе 455 ф. ст. въ теченіе перваго года своего существованія и вступила во второй годъ съ балансомъ въ 77 ф. ст.

Такой же приблизительно случай преслѣдованія какъ съ нами произошелъ въ Америкѣ, гдѣ одинъ книгопродавецъ, м-ръ Д. М. Беннетъ, пустилъ въ продажу книгу, взгляды которой онъ самъ не раздѣлялъ, и поплатился за это тюремнымъ заключеніемъ; по этому поводу мы устроили ему торжественную встрѣчу, когда онъ пріѣхалъ въ Англію по отбытіи своего тюремнаго заключенія. Мы собрали въ научномъ собраніи многолюдный митингъ и мнѣ было поручено произнести ему привѣтственную рѣчь и передать сочуственный адресъ, покрытый подписями всѣхъ членовъ общества.

Пока я была твердо убѣждена въ истинности ученія Мальтуса, ничто не могло заставить меня отказаться отъ проповѣди его, ни угроза штрафовъ и тюрьмы, ни разлученіе съ дѣтьми, ни общественный остракизмъ, ни оскорбленія и клеветы, которыя труднѣе было снести чѣмъ смерть. Но когда борьба была окончена и большая часть общества склонялась къ взглядамъ, которые такъ дорого стоили м-ру Брэдло и мнѣ, я добровольно отказалась отъ нео-мальтузіанства въ 1891 г. Эта перемѣна взглядовъ была отчасти результатомъ двухлѣтнихъ сношеній съ Е. П. Блаватской, которая доказала мнѣ, какъ-бы нео-мальтузіанство ни казалось справедливымъ и истиннымъ, пока человѣкъ разсматривается какъ самый совершенный результатъ физической эволюціи, оно шло совершенно въ разрѣзъ съ пониманіемъ человѣка, какъ существа духовнаго, матеріальная форма и жизнь котораго вполнѣ зависитъ отъ его собственной духовной жизни. Почему и какимъ образомъ я вошла въ теософическое общество и признала ученіе Е. П. Блаватской, я изложу въ надлежащемъ мѣстѣ. Теперь-же я должна только установить, какъ произошло мое отпаденіе отъ нео-мальтузіанства, за которое я такъ много страдала и такъ сильно боролась.

Когда я сдѣлала основой своей жизни и дѣятельности философскій матеріализмъ, я судила о всѣхъ поступкахъ по ихъ вліянію на счастье людей въ настоящее время и въ будущихъ поколѣніяхъ, видя въ человѣкѣ органическое существо, жизнь котораго ограничивается земнымъ существованіемъ, и дѣятельность котораго простирается только на земную жизнь и ограничена физическими законами. Цѣлью жизни дѣлалось такимъ образомъ стремленіе къ физическому, умственному и нравственному совершенствованію человѣчества путемъ наслѣдственности; умственное и нравственное совершенство разсматривалось при этомъ какъ результатъ матеріальныхъ условій, доступныхъ медленному, но вѣрному совершенствованію путемъ раціональнаго подбора и передачи потомству качествъ, которыя тщательно подбирались и культивировались у родителей. Самымъ полнымъ образомъ это серьезное и высокое пониманіе матеріализма отражено было проф. В. К. Клифордомъ въ его прекрасной статьѣ "Этика вѣры".

При такомъ взглядѣ на долгъ человѣка по отношенію къ разумному содѣйствію природѣ въ эволюціи человѣческаго рода, нео-мальтузіанство являлось естественнымъ выводомъ изъ матеріализма въ примѣненіи къ практической жизни, лѣкарствомъ противъ нищеты и растлѣнія нравовъ рабочаго класса. До сихъ поръ я не понимаю, какъ не понимала и тогда, какимъ образомъ матеріализмъ можетъ не признавать теоріи Мальтуса. Если человѣческая жизнь есть результатъ исключительно физическихъ причинъ, то только ихъ и нужно имѣть въ виду, при руководствѣ эволюціей человѣческаго рода. Если жизнь человѣка ограничивается исключительно его земнымъ существованіемъ, то онъ только самое совершенное изъ земныхъ существъ. Исходя изъ этой точки зрѣнія и не задумываясь ни надъ прошлымъ, ни надъ будущимъ человѣчества, я была вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, слѣпа къ глубокимъ причинамъ его теперешнихъ бѣдствій. Я искала матеріальныхъ лѣкарствъ для излѣченія болѣзни, имѣвшей въ моихъ глазахъ матеріальное происхожденіе. Но что если зло происходило изъ болѣе скрытаго источника, и причины его превышаютъ представленія матеріализма? Что если лѣкарство создаетъ только новыя причины для будущихъ бѣдствій, и, оказавши дѣйствіе палліатива, усиливаетъ только самую болѣзнь и вызываетъ ея возобновленіе въ будущемъ? Такое пониманіе задачи я нашла у Е. П. Блаватской, когда она стала развивать предо мной исторію развитія человѣчества, его происхожденія, и исторію истинныхъ отношеніи между прошлымъ, настоящимъ и будущимъ человѣка.

Что такое человѣкъ въ свѣтѣ теософіи? Духовное существо, вѣчное и невоплощенное, проходящее обширный кругъ человѣческаго опыта, рождающееся все вновь и вновь на землѣ въ теченіе тысячелѣтій, и медленно совершающее эволюцію къ идеальному образу человѣка. Онъ не результатъ матеріальныхъ причинъ, но самъ затканъ въ матерію, и формы матеріи, которая облекаетъ его, будучи имъ-же самимъ создана. Это объясняется тѣмъ, что разумъ и воля человѣка -- творческія силы, не въ смыслѣ созиданія ex nihilo, а подобно продуктивности мысли художника, и эти силы человѣкъ упражняетъ въ каждомъ актѣ мысли. Такимъ образомъ, онъ постоянно создаетъ вокругъ себя формы мыслей, дающихъ внѣшнюю форму самой тонкой матеріи, и эти формы продолжаютъ реально существовать, даже когда тѣло мыслящаго давно уже вернулось къ землѣ, воздуху и водѣ. Когда наступаетъ для души время возрожденія на землѣ, эти формы мыслей, ея собственныя созданія, помогаютъ создать образъ, въ который воплощаются отдѣльныя частички матеріи. Такъ образуется тѣло, находящееся въ полной зависимости отъ духовныхъ силъ, являющихся результатомъ прежнихъ воплощеній. Такимъ образомъ каждый человѣкъ, въ сущности, создаетъ форму, въ которой онъ воплощенъ на землѣ, и то, чѣмъ онъ является въ настоящемъ, неизбѣжный результатъ его творческихъ силъ въ прошломъ. Примѣняя это къ ученію нео-мальтузіанства, теософія видитъ въ любви мужчинъ и женщинъ не только чувство, которое у человѣка является общимъ съ животными и составляетъ въ теперешней стадіи человѣческаго существованія непремѣнную часть человѣческой природы,-- она признаетъ такого рода любовь чисто животной страстью, которую можно сдѣлать болѣе благородной и поднять до истинно человѣческаго чувства, могущаго послужить рычагомъ прогресса и однимъ изъ факторовъ развитія человѣчества. Вмѣсто этого, однако, человѣкъ въ прошломъ подчинилъ разсудокъ страстямъ. Ненормальное развитіе полового инстинкта у человѣка, болѣе сильнаго, чѣмъ у животныхъ, происходитъ отъ того, что въ немъ присутствуетъ интеллектуальный элементъ; всѣ помыслы и стремленія въ области животной страсти создали извѣстныя формы мысли, которыя привились къ человѣческому роду и возбудили интенсивность страстей, представляющихъ замѣтный контрастъ съ умѣренностью нормальной животной жизни. Благодаря этому, половой инстинктъ сдѣлался однимъ изъ самыхъ неистощимыхъ источниковъ человѣческихъ бѣдствій и нравственныхъ паденій и лежитъ въ основаніи самыхъ ужасныхъ соціальныхъ язвъ. Борьба противъ этого лежитъ исключительно на обязанности самихъ жертвъ печальнаго положенія вещей. Онѣ должны стремиться къ ограниченію низменныхъ страстей и къ превращенію ихъ въ чувство привязанности, къ развитію духовной стороны бытія вмѣсто животной, стремясь такимъ образомъ къ приближенію человѣка къ той стадіи, когда каждая духовная и физическая способность человѣка будетъ подвластна требованіямъ души. Изъ всего этого слѣдуетъ, что теософія проповѣдуетъ воздержаніе въ бракѣ и постепенное,-- въ массѣ оно не можетъ быть внезапнымъ,-- сведеніе брачныхъ отношеній къ заботамъ о продолженіи рода.

Этотъ взглядъ теософіи на нео-мальтузіанство выяснила мнѣ впервые Е. П. Блаватская. Возражая ей, я доказывала, что оно можетъ служить, хоть на время, палліативомъ бѣдственнаго положенія, такъ близко знакомаго мнѣ, защитой женщинъ отъ невыносимаго ига и неизбѣжныхъ въ ея теперешнемъ быту страданій. Но Е. П. напомнила мнѣ, что если заглянуть дальше настоящей минуты, то видно будетъ, какъ страданіе должно вновь и вновь возвращаться съ каждымъ поколѣніемъ, если мы не постараемся уничтожить самый корень зла. "Я не осуждаю женщины,-- сказала она,-- которая обращается къ подобнымъ средствамъ обороны среди современныхъ плачевныхъ условій жизни; невѣдѣніе истинныхъ причинъ зла оправдываетъ обращеніе къ всякому орудію спасенія. Но не вамъ, оккультисткѣ, продолжать проповѣдывать методъ, ведущій только къ усугубленію скорби". Я сознавала, что она права, и хотя мнѣ тяжело было принять рѣшеніе, страшно было отнять у несчастныхъ временный палліативъ противъ страданій, губящихъ ихъ жизнь и приводящихъ многихъ къ ранней смерти, но я все-таки приняла его. Я отказалась переиздать свою брошюру "Law of Population" или продать право на изданіе, огорчивъ этимъ всѣхъ своихъ преданныхъ друзей, которые такъ великодушно поддерживали меня въ длинной и настойчивой борьбѣ; имъ тяжело было видѣть, что я отказалась воспользоваться побѣдой по непонятнымъ имъ и ложно толкуемымъ причинамъ. Неужели-же всегда будетъ такъ, что, поднимаясь вверхъ, человѣкъ долженъ на каждомъ шагу попирать или свое сердце, или сердца близкихъ ему людей.

ГЛАВА IX.
Въ борьбѣ съ обществомъ.

Вернувшись къ своей работѣ послѣ долгой и опасной болѣзни, я опять взялась за дѣло, хотя и со скорбью въ душѣ, но съ прежней непреклонной твердостью духа. Въ "National Reformer" отъ 15 сентября 1878 г. напечатано было мое небольшое благодарственное письмо выражавшимъ мнѣ сочувствіе друзьямъ и увѣреніе, "что ни болѣзнь, ни причинившія ее волненія не ослабили моей рѣшимости работать для общаго дѣла". Въ самомъ дѣлѣ, я съ новой силой обратилась къ работѣ, въ которой находила единственное утѣшеніе; написанныя мною тогда брошюры противъ англиканской церкви носятъ отпечатокъ особой горечи, потому что именно церковь и лишила меня ребенка, и я безпощадно платила за нанесенный мнѣ ударъ. Въ политической борьбѣ того времени, когда система Биконсфильда была въ полномъ ходу съ своими принципами захвата и наступательныхъ дѣйствій, я выражала свои мнѣнія перомъ и живой рѣчью, а мои статьи въ защиту честной и свободолюбивой политики въ Индіи, такъ-же какъ и протесты противъ захвата Афганистана и другихъ политическихъ преступленій, положили во многихъ индійскихъ сердцахъ основаніе любви ко мнѣ и кажутся мнѣ теперь подготовкой къ пропагандѣ среди индусовъ, которой я посвящаю теперь много времени и труда. Въ ноябрѣ того-же года (1878), я написала маленькую книгу "Англія, Индія и Афганистанъ", которая вызвала массу благодарственныхъ писемъ; кромѣ того, веденіе процесса противъ м-ра Безанта, двѣ, а иногда и три публичныя лекціи каждое воскресеніе, не говоря уже объ издательской работѣ въ "National Reformer" и секретарской должности въ мальтузіанской лигѣ, занимали все мое время. Но я вскорѣ замѣтила, что у меня образовывается привычка отвлекаться во время чтенія отъ сюжета книги, и предаваться мыслямъ объ отнятой у меня дѣвочкѣ. Чтобы побороть эту слабость, я рѣшила заняться восполненіемъ пробѣловъ въ моемъ научномъ образованіи и подготовиться, между прочимъ, къ какому-нибудь университетскому экзамену. Я рѣшила, что эта будетъ прекраснымъ отдыхомъ отъ другой моей работы, и въ то-же самое время придастъ моимъ знаніямъ большую точность и сдѣлаетъ меня болѣе пригоднымъ ораторомъ для дѣла, которому я посвятила жизнь.

При наступленіи новаго года (1879) я въ первый разъ встрѣтила человѣка, которому я впослѣдствіи обязана была многимъ въ дѣлѣ научной подготовки -- Э. Б. Эвелинга, д-ра наукъ лондонскаго университета и въ высшей степени способнаго учителя въ научной области. Ясный и точный въ своемъ знаніи, обладающій даромъ крайне доступнаго изложенія, беззавѣтно преданный наукѣ и съ наслажденіемъ преподающій ее другимъ, онъ былъ идеальнымъ учителемъ. Этотъ молодой человѣкъ началъ писать въ январѣ 1879 г. подъ псевдонимомъ для "National Reformer", и въ февралѣ я сдѣлалась его ученицей, имѣя въ виду экзаменоваться въ іюнѣ въ лондонскомъ университетѣ, что и было исполнено. Могу сказать по опыту всякому, кто переживаетъ душевныя страданія, что подобныя интеллектуальныя занятія доставляютъ громадное облегченіе. Въ теченіе весны, кромѣ обычнаго, дѣла, т. е. писанія статей и брошюръ, чтенія лекцій и издательства -- а чтеніе лекцій было сопряжено съ путешествіями съ одного конца Англіи на другой -- я перевела объемистую французскую книгу и вынесла на своихъ плечахъ защиту дѣла объ опекѣ моей дочери въ кассаціонномъ судѣ. Среди всѣхъ этихъ дѣлъ для меня было громаднымъ наслажденіемъ заниматься алгеброй, геометріей и физикой и забывать запутанныя судейскія препирательства, углубляясь въ формулы и задачи. Выигрышъ дѣла, вернувшій мнѣ право видѣться съ дѣтьми, ознаменовалъ собой крупную побѣду въ тяжелой борьбѣ противъ общества; м-ръ Брэдло писалъ въ "National Reformer", что "моя рѣчь была небывалымъ по смѣлости заявленіемъ свободомыслія", и съ свойственной ему снисходительностью прибавилъ, что партія должна быть мнѣ благодарна "за самую сильную защиту свободы убѣжденій, которую ему приходилось когда либо слышать".

Среди всей этой борьбы организованная сила партіи свободомыслящихъ все болѣе росла, 650 новыхъ членовъ были приняты въ теченіе 1878--79 года, а въ іюлѣ 1879 г. вступленіе въ наши ряды д-ра Эдварда Эвелинга доставило намъ сильнаго и талантливаго поборника и дало сильный импульсъ воспитательной сторонѣ движенія. Я предсѣдательствовала на его первой лекціи въ научномъ клубѣ, 10-го августа 1879 г., и онъ вскорѣ поплатился за свою смѣлость, лишившись каѳедры сравнительной анатоміи въ лондонскомъ госпиталѣ, хотя совѣтъ и призналъ, что онъ выполнялъ свои обязанности съ большой добросовѣстностью и умѣньемъ. Однимъ изъ первыхъ результатовъ его обращенія было устройство въ южномъ Кенсингтонѣ двухъ научныхъ классовъ, которые разростались съ каждымъ годомъ; въ 1883 году у насъ уже было 13 классовъ для мужчинъ и женщинъ, и въ нѣкоторыхъ изъ нихъ шла подготовка къ университетскимъ экзаменамъ; преподавателями были д-ръ Эвелингъ и его воспитанники. Я выдержала экзаменъ на высшій дипломъ по научнымъ предметамъ и получила право преподавать восемь различныхъ предметовъ; Алиса и Ипатія Брэдло послѣдовали моему примѣру, и мы всѣ вмѣстѣ вели эти классы каждую зиму отъ сентября до мая. Кромѣ того, миссъ Брэдло вела классъ хорового пѣнія.

Это преподаваніе естественныхъ наукъ и собственныя занятія ими очень пригодились мнѣ въ моей общественной дѣятельности. Но и здѣсь религіозная и общественная ненависть преслѣдовали меня. Когда миссъ Брэдло и я стали просить разрѣшенія посѣщать лекціи ботаники въ въ университетѣ, намъ отказали, мнѣ за мои собственные грѣхи, а ей только за то, что она дочь своего отца. Когда я выдержала учительскій экзаменъ, я цѣлый годъ не требовала выдачи диплома, чтобы не помѣшать дочерямъ м-ра Брэдло получить свидѣтельства объ окончаніи; позже, когда дипломъ мнѣ былъ выданъ, сэръ Генри Тилеръ обвинилъ въ парламентѣ министерство просвѣщенія за признаніе моихъ учительскихъ правъ, и пытался протестовать противъ субсидіи правительства школамъ научнаго клуба. Когда я просила разрѣшенія заниматься въ ботаническомъ саду Regent Park'а, управляющій мнѣ отказалъ на томъ основаніи, что тамъ занимаются его дочери.

Со всѣхъ сторонъ я встрѣчала оскорбленія, неизбѣжныя, конечно, въ моемъ положеніи относительно общества, но вмѣстѣ съ тѣмъ крайне угнетавшія меня. Намъ приходилось пролагать себѣ путь противъ подобнаго рода трудностей, и каждый шагъ нашъ наталкивался на сопротивленіе общества. Какъ-бы хорошо ни было по существу то, что мы дѣлали -- а наши школы имѣли очень большой успѣхъ -- повсюду общество чувствовало вѣяніе ереси; и если м-ра Брэдло и меня упрекаютъ въ излишней рѣзкости въ нашихъ тогдашнихъ нападкахъ на общество, то нужно не забывать возбуждающее дѣйствіе мелочного преслѣдованія и постоянныхъ, непріятностей. Для него это было особенно тяжело; онъ видѣлъ, какъ его дочерей, способныхъ и благородныхъ дѣвушекъ, оскорбляли и преслѣдовали только за то, что это были его дѣти, любившія и почитавшія его больше, чѣмъ кого-либо на свѣтѣ.

Въ октябрѣ 1879 г. я впервые встрѣтилась съ Гербертомъ Борро, съ которымъ познакомилась болѣе близко только во время рабочихъ волненій осенью 1887 г., когда намъ пришлось работать въ общемъ дѣлѣ.

ГЛАВА X.
Парламентская кампанія м-ра Брэдло.

Наступилъ 1880 годъ, знаменательный долгой избирательной кампаніей м-ра Брэдло. Послѣ длинной и тяжелой борьбы, онъ былъ избранъ вмѣстѣ съ м-ромъ Лабушеромъ, депутатомъ отъ Нордгемптона во время общихъ выборовъ, и такимъ образомъ была одержана побѣда, стоившая огромныхъ трудовъ. Я всю жизнь не забуду день выборовъ 2-го апрѣля 1880 года!

Въ четыре часа дня м-ръ Брэдло вошелъ въ комнату въ гостиницѣ "George", гдѣ сидѣли его дочери вмѣстѣ со мной и бросился въ кресло съ словами: "все уже сдѣлано; всѣхъ нашихъ уже избирали". Послѣдовали длинные, тяжкіе часы ожиданія результатовъ, и когда рѣшительная минута приблизилась, мы подошли къ окну, вслушиваясь въ глухой гулъ толпы и зная, что послѣдуетъ или взрывъ аплодисментовъ, или крики бѣшенства, когда объявленъ будетъ результатъ выборовъ съ крыльца городской думы. Толпа вдругъ притихла; мы поняли, что наступилъ рѣшительный моментъ и затаили дыханіе; затѣмъ раздался гулъ, дикіе крики радости и восторга толпы, привѣтствовавшей своего избранника; всѣ махали шляпами, шапками и платками, шумное ликованіе доходило до неистовства, и пронзительные крики "Брэдло депутатъ Нордгемптона!" звучали безпредѣльнымъ торжествомъ.

А онъ оставался спокойнымъ, нѣсколько взволнованный взрывомъ всеобщей любви и радости, молчаливый, чувствуя тяжесть новой отвѣтственности болѣе, нежели радость побѣды. А затѣмъ, на слѣдующее утро, когда онъ уѣзжалъ изъ города, толпа мужчинъ и женщинъ, цѣлое море головъ покрывало путь отъ гостиницы до вокзала; у каждаго окна толпились зрители, цвѣта Брэдло развѣвались повсюду, рабочіе пробивали себѣ дорогу, чтобы подойти къ нему поближе, дотронуться до него, отовсюду раздавались крики: "онъ нашъ, Чарли; мы добились его и не выпустимъ его". Какъ они его любили, какъ радовались побѣдѣ, одержанной послѣ двѣнадцати лѣтъ борьбы.

Увы! Мы думали, что борьба кончена, а она только начиналась; мы думали, что нашъ герой одержалъ побѣду, а передъ нимъ была еще болѣе упорная, болѣе жестокая борьба. Правда, и она кончилась его побѣдой, купленной, однако, уже цѣною жизни; побѣда была окончательной. полной, но лавровый вѣнокъ украшалъ уже гробъ.

Взрывъ негодованія со стороны евангелическаго населенія былъ такъ-же великъ какъ восторгъ друзей Брэдло, но до этого намъ было мало дѣла. Вѣдь онъ былъ законно избраннымъ депутатомъ и ничто не могло, какъ намъ казалось, нарушить его права. Засѣданія парламента должны были начаться 29 апрѣля, а приведеніе къ присягѣ на слѣдующій день: м-ръ Брэдло условился съ нѣсколькими другими изъ свободомыслящихъ депутатовъ настаивать на правѣ замѣны присяги торжественной деклараціей. Онъ полагалъ, что по нѣкоторымъ актамъ 1869 и 1870 гг., право замѣны клятвы деклараціей было очевиднымъ; онъ готовъ былъ принести клятву, если это необходимо, но полагая, что депутату въ этомъ случаѣ предоставляется выборъ, онъ предпочиталъ форму завѣренія. 3 мая онъ предсталъ предъ палатой и, по свидѣтельству сэра Ерскина Мэ, секретаря палаты, подошелъ къ столу и передалъ секретарю письменное заявленіе слѣдующаго содержанія: "Достопочтенному предсѣдателю (Right Honourable Speaker) палаты общинъ. Я нижеподписавшійся, Чарльзъ Брэдло, имѣю честь покорнѣйше просить разрѣшенія дать торжественную декларацію въ виду того, что законъ разрѣшаетъ замѣнить ею клятву (Подпись). Чарльзъ Брэдло". На вопросъ секретаря, чѣмъ онъ обосновываетъ свое заявленіе, онъ отвѣтилъ: "на дополнительныхъ актахъ 1869 и 1870 гг.". Секретарь доложилъ предсѣдателю о заявленіи депутата и предсѣдатель разрѣшилъ м-ру Брэдло обратиться съ запросомъ къ палатѣ. Заявленіе м-ра Брэдло было очень короткимъ. Онъ опять сослался на вышеуказанные акты и прибавилъ: "я много разъ давалъ деклараціи въ теченіе послѣднихъ 9-ти лѣтъ въ высшихъ судебныхъ инстанціяхъ Англіи. Я готовъ сдѣлать то же и сегодня". Послѣ этого въ парламентѣ произошла сцена, въ которой Брэдло держалъ себя просто, спокойно и съ большимъ достоинствомъ. М-ра Брэдло попросили временно удалиться изъ залы и, послѣ его ухода, избрана была комиссія для рѣшенія вопроса о деклараціи; эта комиссія высказалась противъ деклараціи и сдѣлала докладъ объ этомъ 20 мая. На слѣдующій день м-ръ Брэдло предсталъ предъ палатой, чтобы дать присягу по предписанной закономъ формѣ, но противъ этого протестовалъ сэръ Генри Дрюмонъ Вольфъ и дѣло перешло на разсмотрѣніе новой комиссіи.

М-ръ Брэдло изложилъ свое дѣло комиссіи и заявилъ, что принятіе присяги вмѣняется ему въ обязанность закономъ, при чемъ прибавилъ слѣдующее: "Какую-бы формальность я ни совершилъ, какую-бы присягу ни принесъ, я бы считалъ нравственной обязанностью исполнить ее. Я бы не совершалъ никакихъ формальностей, не произносилъ-бы никакихъ клятвъ, если бы не считалъ ихъ ненарушимыми". Въ томъ-же духѣ написано было его письмо въ "Times", въ которомъ онъ говорилъ, что будетъ считать себя связаннымъ, если не буквальнымъ смысломъ присяги, то тѣмъ духомъ, который яснѣе выразился-бы въ деклараціи, если бы ему позволили произнести ее. Комитетъ высказался противъ него и 23 іюня онъ появился на трибунѣ палаты и произнесъ рѣчь до того сдержанную, благородную и полную достоинства, что члены палаты вопреки своему обыкновенію утратили хладнокровіе и покрыли его слова рукоплесканіями. Въ дебатахъ, которые предшествовали его рѣчи, противники м-ра Брэдло забыли самыя обыкновенныя правила приличія и стали распространять совершенно неидущія къ дѣлу клеветы на меня. М-ръ Брэдло отвѣтилъ на это строгимъ порицаніемъ подобной неделикатности. "Я отвѣчаю за самого себя" -- сказалъ онъ -- "и имѣю что отвѣтить, но считаю безтактнымъ и непростительнымъ упоминаніе какого-нибудь другого имени, кромѣ моего, съ цѣлью принести мнѣ вредъ". Эти слова встрѣтили всеобщее одобреніе. Онъ ссылался всецѣло на законы.

"Я еще не произнесъ -- и надѣюсь, что никакое возбужденіе не заставитъ меня произнести ни одного слова, которое обнаруживало-бы хоть тѣнь желанія встать въ оппозицію съ палатой. Я всегда училъ, проповѣдывалъ и вѣрилъ въ главенство парламента, и изъ-за того, что въ данную минуту голосъ его можетъ оказаться враждебнымъ мнѣ, я не стану отрицать принциповъ, которые всегда признавалъ; но я утверждаю, что одна палата -- хотя-бы и наиболѣе важная, каковой я всегда считалъ эту -- не имѣетъ права отмѣнять закона. Законъ даетъ мнѣ право подписать декларацію, замѣняющую клятву, и занять мѣсто тамъ (онъ движеніемъ руки указалъ на скамьи). Я не отрицаю, что съ той минуты, какъ я начну засѣдать, вы можете изгнать меня безъ всякаго другого повода, кромѣ вашей доброй воли. Это ваше право. Вы имѣете полную власть надъ своими членами. Но вы не можете изгнать меня до тѣхъ поръ, пока я не буду говорить съ моего законнаго мѣста не какъ проситель, каковымъ я являюсь теперь, а какъ имѣющій право голоса, подобно всякому другому члену палаты... Я готовъ допустить, если хотите, что всѣ мои убѣжденія ошибочны и заслуживаютъ наказанія. Пусть-же законъ караетъ ихъ. Если-же вы говорите, что законъ этого не можетъ сдѣлать, то вы утверждаете тѣмъ самымъ, что сами не имѣете на это права, и я взываю къ общественному мнѣнію противъ несправедливости подобнаго нарушенія закона. Прошу извиненія у васъ, господинъ предсѣдатель, и у палаты, если выражаюсь слишкомъ рѣзко и если мои слова кажутся непочтительными. Въ случаѣ вашего отказа, мнѣ придется выразить рѣшительный протестъ, но прежде чѣмъ совершенъ будетъ роковой шагъ, который уронитъ и мое достоинство и ваше,-- мое не имѣетъ большой цѣны, но вы представляете собой сословія Англіи,-- я прошу васъ безъ угрозъ и безъ всякаго намѣренія придавать большую цѣну себѣ, но какъ одинъ человѣкъ противъ шестисотъ, оказать мнѣ ту справедливость, которую оказывали мнѣ судьи, когда я говорилъ предъ ними".

Но никакое краснорѣчіе, никакая просьба о правосудіи не могла сломить торійскаго ханжества, и палата постановила отказать ему въ произнесеніи деклараціи. Когда предсѣдатель вызвалъ къ столу м-ра Брэдло и сообщилъ ему рѣшеніе, м-ръ Брэдло отвѣтилъ твердымъ голосомъ: "Я почтительно отказываюсь подчиниться резолюціи палаты, потому что эта резолюція идетъ противъ закона". Предсѣдатель обратился къ палатѣ за полномочіями, и послѣ нѣкоторыхъ преній -- палата высказалась за подтвержденіе отказа. Еще разъ дано было приказаніе, еще разъ произнесенъ отказъ и дежурному офицеру дано было приказаніе удалить его изъ залы засѣданія. Странное получилось зрѣлище, когда маленькій капитанъ Госсэ подошелъ къ депутату геркулесовскихъ размѣровъ и всѣ задавали себѣ вопросъ, можетъ-ли приказаніе быть исполненнымъ, но Чарльзъ Брэдло не былъ человѣкомъ, способнымъ на грубое сопротивленіе, и легкое прикосновеніе къ его плечу было для него проявленіемъ авторитета, которому онъ подчинялся. Съ серьезнымъ видомъ послѣдовалъ онъ за маленькимъ капитаномъ и былъ помѣщенъ въ часовой башнѣ парламента, гдѣ долженъ былъ выжидать рѣшенія палаты относительно него; это былъ одинъ изъ самыхъ странныхъ узниковъ, потому что въ его лицѣ заключенъ былъ въ оковы законъ.

Въ спеціальномъ номерѣ "National Reformer", дающемъ отчетъ о засѣданіяхъ комиссіи о заключеніи м-ра Брэдло въ башню, я нахожу слѣдующія слова, написанныя мною тогда: "Партія торіевъ, пораженная на выборахъ народнымъ голосованіемъ, восторжествовала на одинъ моментъ въ парламентѣ. Человѣкъ, избранный нордгемптонскими радикалами, былъ заключенъ въ тюрьму по требованію торіевъ только изъ-за того, что онъ хотѣлъ выполнить обязательства, возложенныя на него его избирателями. Въ ту минуту, какъ этотъ номеръ газеты пойдетъ въ печать, я буду въ Вестминстерѣ, чтобы получить отъ него указанія, какъ вести затѣянную парламентомъ борьбу съ избирательной массой". Я застала его усердно пишущимъ, приготовленнымъ ко всякому исходу его дѣла, готовыми, къ долгому заключенію. На слѣдующій день появился маленькій, написанный мною памфлетъ "Создатели законовъ и нарушители ихъ", и въ немъ я обращалась къ общественному мнѣнію. Разсказавши то, что произошло, я въ заключеніе говорила: "Пусть выскажется общество. Гладстонъ и Брайтъ стоятъ за свободу, и поддержка, въ которой имъ отказываютъ въ палатѣ, найдется извнѣ. Нечего терять времени. Пока мы бездѣйствуемъ, представитель народа незаконнымъ образомъ содержится въ тюрьмѣ. Нордгемптону нанесено оскорбленіе и нарушеніе правъ одной общины равняется вызову всѣмъ другимъ. Свобода выборовъ обусловливаетъ нашу свободу; отъ свободы совѣсти зависитъ прогрессъ, землевладѣльцы и лорды торійскаго лагеря бросили вызовъ народу и мѣрятся теперь силами съ массой. Пусть-же масса выскажется". Но въ воззваніяхъ не было никакой надобности въ то время, потому что сама по себѣ расправа съ м-ромъ Брэдло вызвала такой взрывъ негодованія, что на слѣдующій день узникъ былъ освобожденъ и посыпались со всѣхъ сторонъ протесты противъ безцеремоннаго поведенія палаты.

Въ Westminster Hall собралось 4,000 человѣкъ поздравлять м-ра Брэдло съ его освобожденіемъ. Менѣе, чѣмъ въ недѣлю 200 митинговъ выразили свой протестъ. Либеральныя ассоціаціи, клубы, общества присылали адреса, преисполненные гнѣва и требованій правосудія. На Трафальгаръ-сквэрѣ собралась самая большая толпа -- по свидѣтельству газетъ -- когда-либо собиравшаяся тамъ; въ слѣдующій четвергъ -- митингъ состоялся въ понедѣльникъ -- палата общинъ отказалась отъ своего прежняго рѣшенія, и разрѣшила ему, въ пятницу 2-го іюля, произнести декларацію и занять свое мѣсто. "Наконецъ, кончена тяжкая борьба", писала я, "и законъ и справедливость восторжествовали". Палата общинъ,-- отвергнувъ резолюцію торіевъ и ультра-монтанской партіи, возстановила свою репутацію въ глазахъ свѣта. Это было торжествомъ закона, произведеннымъ усиліемъ честныхъ людей -- хотя и различныхъ оттѣнковъ убѣжденія, но съ одинаковой вѣрой въ справедливость -- надъ торійскимъ презрѣніемъ къ закону и ультрамонтанскимъ ханжествомъ. Это было возстановленіемъ гражданской и религіозной свободы при самыхъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, доказательствомъ, что палата общинъ созданіе народа, а не аристократическій клубъ, имѣющій въ своихъ рукахъ право принять или не принять члена.

Борьба между Чарльзомъ Брэдло и его преслѣдователями перенесена была теперь въ область судебныхъ разбирательствъ. Какъ только онъ занялъ свое депутатское мѣсто, противъ него возбуждено было преслѣдованіе за то, что онъ вотируетъ, не будучи приведенъ къ присягѣ; это было началомъ томительной кампаніи, которую затѣяли побѣжденные имъ враги, чтобы заставить его отказаться отъ депутатства, доставшагося ему столь дорогой цѣной. Въ теченіе долгихъ мѣсяцевъ м-ръ Брэдло успѣшно боролся, выступая лично противъ каждаго изъ своихъ частныхъ обвинителей; нападки эти все умножались, но онъ продолжалъ бороться, доводилъ разбирательства до палаты лордовъ и тамъ одерживалъ побѣду. Но подобное торжество стоило ему столько здоровья и столькихъ денежныхъ издержекъ, что онъ, наконецъ, ослабѣлъ физически и впалъ въ долги. Въ самомъ дѣлѣ, за это время ему не только приходилось состязаться на судѣ и исполнять свои парламентскія обязанности, но ему приходилось еще зарабатывать себѣ пропитаніе чтеніемъ лекцій и писательствомъ; такимъ образомъ, ночи, свободныя отъ парламентскихъ засѣданій, онъ проводилъ за неустанной работой или въ переѣздахъ изъ города въ городъ. Многіе изъ сраженныхъ имъ враговъ обращали оружіе противъ меня, надѣясь этимъ причинить ему огорченіе. Такъ, адмиралъ сэръ Джонъ Гэй изъ Війтона собирался выступить противъ меня до того грубо, что "Scotsman" и "Glasgow Herald" отказались печатать его замѣтки.

25 августа я очутилась въ Брюсселъ, куда отправилась вмѣстѣ съ миссъ Брэдло на "Интернаціональный конгрессѣ свободомыслящихъ". Это былъ очень интересный конгрессъ, въ которомъ принималъ участіе, между прочимъ, д-ръ Людвигъ Бюхнеръ. Тамъ положено было основаніе "интернаціональному союзу свободомыслящихъ", который много содѣйствовалъ единенію свободомыслящихъ въ различныхъ государствахъ и устраивалъ интересные конгрессы въ слѣдующіе годы въ Лондонѣ и Амстердамѣ; но кромѣ этихъ съѣздовъ, онъ ничего не устроилъ и выказалъ отсутствіе жизненности и энергіи. Въ сущности, партіи свободомыслящихъ въ каждой странѣ приходилось такъ много работать, чтобы создать себѣ положеніе, что на интернаціональную организацію она могла тратить лишь очень немного времени и труда. Что касается лично меня, то знакомство съ д-ромъ Бюхнеромъ привело къ интересной перепискѣ и съ его согласія я перевела 14-ое изданіе его "Kraft und Stoff" и нѣсколько другихъ его трудовъ. Эта осень 1880 года ознаменовалась разгаромъ борьбы либеральнаго правительства противъ ирландскихъ вожаковъ и я была сильно занята пропагандой въ англійскомъ обществѣ истиннаго пониманія ирландскихъ дѣлъ, даже осмѣливаясь идти въ этомъ отношеніи противъ принциповъ столь высокопочитаемаго человѣка, какъ м-ръ Гладстонъ. Дѣло это было очень трудное, потому что много рѣзкаго говорилось противъ Англіи и всего англійскаго; но я показывала наглядными цифрами, разсматривая экономическое положеніе всѣхъ графствъ Англіи, что жизнь и собственность находятся въ гораздо большей безопасности въ Ирландіи, чѣмъ въ Англіи, что въ Ирландіи совершается удивительно малое число преступленій, за исключеніемъ тѣхъ, которыя порождаются аграрными распрями, и приходила тѣмъ самымъ къ заключенію, что и въ этой области всѣ преступленія исчезли-бы, если-бы законъ установилъ отношенія между поземельнымъ собственникомъ и фермеромъ и положилъ-бы тѣмъ самымъ конецъ безпощаднымъ изгнаніямъ несостоятельныхъ фермеровъ и тѣмъ страшнымъ поступкамъ, къ которымъ приводитъ отчаяніе и месть.

Моя осенняя работа разнообразилась еще преподаваніемъ въ естественно-научныхъ классахъ и диспутами съ однимъ представителемъ англиканской церкви; кромѣ того, я потеряла много времени изъ-за операціи, приковавшей меня къ постели на три недѣли и принесшей мнѣ пользу лишь въ томъ отношеніи, что я научилась писать лежа и сдѣлала въ такомъ положеніи значительную часть перевода Бюхнера. При этомъ случаѣ я не могу не отмѣтить то, что мнѣ кажется несомнѣннымъ по отношенію къ сильной работѣ. Самый напряженный трудъ не убиваетъ человѣка. Я нашла въ "National Reformer", 1880 г., слѣдующую замѣтку м-ра Брэдло: "нечего и повторять, до того этотъ печальный фактъ несомнѣненъ, что, по мнѣнію лучшихъ своихъ друзей, м-ссъ Безантъ слишкомъ много работала за послѣдніе два года". Теперь уже 1893 г. и 13 лѣтъ, прошедшія съ тѣхъ поръ, полны непрерывной работы, и до сихъ поръ я работаю безъ конца и чувствую себя прекрасно. Просматривая "National Reformer" за всѣ эти годы, я прихожу къ убѣжденію, что эта газета имѣла большое воспитательное значеніе для общества. М-ръ Брэдло очень опредѣленно и ясно трактовалъ политическіе и теологическіе вопросы; д-ръ Эвелингъ блестяще поставилъ научный отдѣлъ; на мою долю выпадало много дидактической работы по вопросамъ политической и національной этики въ сношеніяхъ Англіи съ болѣе слабыми націями. Мы всей душой отдавались труду и оказывали несомнѣнное вліяніе на установленіе болѣе высокаго пониманія истинной нравственности.

Весной 1881 г. апелляціонный судъ подтвердилъ приговоръ, лишающій м-ра Брэдло права на депутатство изъ-за непринесенія присяги, и его мѣсто объявлено было вакантнымъ; но Нордгемптонскій округъ снова избралъ его, несмотря на чудовищныя клеветы, взводимыя на него врагами, и онъ былъ правъ, утверждая, что это были самые тяжелые и горькіе для него выборы въ жизни. Его дѣятельность въ парламентѣ создала ему громадную популярность во всей Англіи, и онъ повсюду признавался большой силой; вслѣдствіе этого, къ ненависти клерикаловъ присоединился еще страхъ торіевъ, и старанія удалить его изъ парламента усилились вдвойнѣ.

Онъ былъ введенъ въ палату общинъ м-ромъ Лабушеромъ и м-ромъ Бертомъ какъ новый членъ парламента; но тогда выступилъ сэръ Стафордъ Норскотъ и, послѣ долгихъ преній, заключавшихъ въ себѣ также длинную рѣчь м-ра Брэдло, ему было отказано большинствомъ тридцати трехъ голосовъ въ правѣ принести присягу и занять мѣсто на скамьяхъ палаты. Послѣ долгихъ волненій, въ теченіе которыхъ. м-ръ Брэдло отказывался удалиться и палата не рѣшалась примѣнить насилія, засѣданіе было отложено; наконецъ, правительство предложило внести билль о замѣнѣ присяги деклараціей, и м-ръ Брэдло обѣщалъ, съ согласія своихъ избирателей, обождать рѣшенія палаты относительно билля.

Тѣмъ временемъ организована была лига для защиты конституціонныхъ правъ и агитація въ странѣ все разросталась. Куда-бы м-ръ Брэдло ни пріѣзжалъ для организаціи митинговъ, его ждала громадная толпа -- а онъ путешествовалъ съ одного конца Англіи въ другой -- и его воззванія къ справедливости находили живой откликъ. 2-го іюля, вслѣдствіе препятствій со стороны торіевъ, м-ръ Гладстонъ написалъ м-ру Брэдло, что правительство отказывается внести билль о деклараціи; это заявленіе побудило м-ра Брэдло явиться опять въ палату общинъ, и онъ назначилъ для этого день 3-го августа, для того, чтобы ирландскій аграрный билль смогъ-бы пройти безъ промедленія изъ-за его избранія. Парламентъ былъ окруженъ полиціей въ этотъ день, большія ворота заперты, полицейскіе отряды помѣщены внутри зданія и въ теченіе цѣлаго іюля продолжалось осадное положеніе. 2-го августа состоялся многолюдный митингъ на Трафальгэръ-скверѣ; тамъ присутствовали депутаты ото всѣхъ графствъ Англіи и даже изъ Эдинбурга, и въ среду, 3-го августа, м-ръ Брэдло отправился въ парламентъ. Послѣднія его слова ко мнѣ были: "народъ вѣритъ вамъ болѣе, чѣмъ кому-либо, кромѣ меня; что-бы ни случилось, помните, что-бы ни случилось, не допускайте толпы до насильственныхъ дѣйствій; и надѣюсь, что вы сумѣете удержать ихъ въ границахъ". До дверей парламента онъ дошелъ съ д-ромъ Эвелингомъ, затѣмъ отправился одинъ во внутрь. Дочери его пошли вмѣстѣ со мной и съ нѣсколькими сотнями людей, несущихъ съ собой петиціи -- по десяти человѣкъ на каждую петицію; каждую депутацію изъ десяти человѣкъ пересчитывали очень тщательно и тогда только позволяли проходить черезъ ворота, открытыя только такъ, чтобы пропускать по одному человѣку. Такимъ образомъ, мы пробрались до Westminster Hall, гдѣ остановились ждать у входа въ рекреаціонную залу.

Полицейскій чиновникъ подошелъ къ намъ и приказалъ удалиться. Я вѣжливо замѣтила ему, что мы имѣемъ право быть здѣсь. На это послѣдовалъ драматическій окрикъ: "четверыхъ полицейскихъ сюда". Они явились, стали глядѣть на насъ, а мы на нихъ. "Мнѣ кажется, что вамъ слѣдовало-бы поговорить съ инспекторомъ Денингомъ прежде чѣмъ прибѣгать къ насильственнымъ мѣрамъ", спокойно замѣтила я. Они согласились съ этимъ, и чрезъ нѣсколько минутъ явился инспекторъ; убѣдившись, что мы стоимъ тамъ, гдѣ имѣемъ право, и никому не мѣшаемъ, онъ сдѣлалъ выговоръ своимъ слишкомъ усердствующимъ подчиненнымъ и они удалились, оставивъ насъ въ покоѣ. Инспекторъ Денингъ былъ въ самомъ дѣлѣ очень тактичный и обходительный человѣкъ, и вообще во всей этой исторіи, полиція, охранявшая парламентъ, вела себя прекрасно. Даже когда ей приказано было напасть на м-ра Брэдло, она старалась по возможности избѣгать насилія. Грубость и жестокость дальнѣйшихъ сценъ была уже виной м-ра Эрскина, сержанта залы засѣданій, и его приставовъ, выказавшихъ истинное звѣрство. Д-ръ Эвелингъ писалъ въ то время по личнымъ впечатлѣніямъ слѣдующее: "Полицейскимъ тяжело было выполнять свой долгъ; какъ люди смѣлые, они сочувствовали смѣлости Брэдло. Они только точно исполняли приказанія, затѣмъ выказывали большое добродушіе". Постепенно толпа подателей петицій все болѣе росла; слышался глухой ропотъ, потому что неизвѣстно было, что дѣлалось въ залѣ засѣданія, а всѣ эти люди были глубоко преданы своему "Чарли". Всѣ они были въ большинствѣ случаевъ уроженцы сѣвера Англіи, настойчивые и независимые по природѣ. Они полагали, что имѣютъ право пройти въ залу, и вдругъ, по импульсу, который можетъ вдругъ воодушевить цѣлую толпу на общее дѣло, раздались дружные крики: "петицію, петицію! мы требуемъ справедливости!" и вся толпа хлынула къ дверямъ, приступая къ полиціи, охранявшей входъ. У меня промелькнули въ головѣ слова м-ра Брэдло: "я полагаюсь на васъ; вы удержите ихъ въ границахъ", и какъ только полиція двинулась навстрѣчу толпѣ, я очутилась между двумя лагерями, избравъ позицію на верхней ступени лѣстницы, чтобы каждый человѣкъ въ толпѣ могъ видѣть меня. Когда они отступили на нѣсколько шаговъ, пораженные моимъ появленіемъ здѣсь, я стала убѣждать ихъ держаться спокойно ради м-ра Брэдло, и хранить для него спокойствіе, которое онъ такъ просилъ не нарушать. Мнѣ потомъ передавали, что полиція стала смѣяться, когда я бросилась впередъ,-- они сочли безуміемъ мою попытку дать отпоръ устремившейся впередъ толпѣ; но я отлично знала, что друзья м-ра Брэдло не пойдутъ противъ меня, и когда движеніе толпы сразу остановилось, полиція перестала смѣяться и отошла, предоставивъ мнѣ дѣйствовать по моему усмотрѣнію.

Толпа отступала съ недовольнымъ видомъ, съ трудомъ удерживая себя, обуздывая свое негодованіе, и дѣлая это только ради него. Не знаю, однако, исполнила-ли бы я такъ свято его порученіе, если-бы знала, что происходитъ внутри. Многіе говорили мнѣ впослѣдствіи въ сѣверныхъ городахъ, когда я пріѣзжала туда: "О, если-бы вы дали намъ тогда волю, мы-бы на плечахъ внесли его въ палату, прямо къ креслу предсѣдателя". Вдругъ мы услышали страшный трескъ разбивающагося стекла и выбиваемыхъ рамъ, и чрезъ нѣсколько минутъ ко мнѣ пришли съ извѣстіемъ, что м-ръ Брэдло на дворѣ парламента. Мы кинулись туда и увидѣли его, безмолвнаго и мертвенно-блѣднаго, съ застывшимъ каменнымъ выраженіемъ лица, съ разорваннымъ платьемъ, неподвижно стоящаго противъ дверей палаты. Позже только мы узнали постыдную исторію того, что случилось: какъ на человѣка, пришедшаго заявить о своемъ правѣ, и пришедшаго однимъ, безъ друзей, чтобы избѣжать столкновенія и насилія, набросилось 14 человѣкъ такъ-называемой центральной бригады, полицейскіе и пристава, какъ они бросились на него, вытолкали его изъ залы засѣданія и столкнули съ лѣстницы, разбивая въ своемъ неистовствѣ окна и двери выхода; онъ-же не отвѣтилъ ни однимъ ударомъ, употребляя свою громадную физическую силу только для пассивнаго сопротивленія. "Изъ всѣхъ, кого я видѣлъ, никто не боролся такимъ образомъ одинъ противъ десяти", сказалъ одинъ изъ полицейскихъ начальниковъ, возмущенный самъ той несправедливостью, которую онъ вынужденъ былъ совершить по долгу службы. Одинъ изъ очевидцевъ такъ описывалъ въ газетахъ сцену, произошедшую въ палатѣ общинъ: "сильнаго, широкоплечаго, увѣсистаго м-ра Брэдло трудно было сдвинуть съ мѣста, тѣмъ болѣе, что онъ противился насилію каждымъ первомъ и каждымъ мускуломъ. Упираясь и борясь противъ все болѣе возрастающаго числа нападающихъ, онъ отстаивалъ каждый дюймъ пространства съ изумительною настойчивостью, и отказывался отъ него только послѣ нечеловѣческихъ усилій удержать его. Зрѣлище становилось невыносимымъ; жертва насилія теряла послѣднія силы, лицо м-ра Брэдло, несмотря на возбужденіе борьбы, дѣлалось зловѣще блѣднымъ. Члены отказывались служить ему. Фраза, сказанная на Трафальгэръ-скверѣ о томъ, что этого человѣка можно сломать, но никакъ не согнуть, приходила многимъ въ голову при взглядѣ на него". Они вытолкали его и на дворѣ произошла короткая отрывистая словесная перепалка. "Я былъ очень близокъ отъ большой опрометчивости, когда очутился у дверей", разсказывалъ онъ впослѣдствіи. "Я былъ сильно взбѣшенъ и сказалъ инспектору Денингу: "скоро я вернусь съ достаточной силой, чтобы устоять". Онъ спросилъ: "когда?" на что я отвѣтилъ: "черезъ минуту, если только я захочу поднять руку". Онъ стоялъ на дворѣ парламента и тамъ, за воротами, было цѣлое море головъ, толпа людей, собравшихся со всѣхъ сторонъ Англіи изъ любви къ нему и для защиты представляемаго имъ великаго права избирать въ члены парламента того, кого они хотятъ. Брэдло никогда не былъ болѣе великимъ, чѣмъ въ этотъ моментъ, когда ему нанесено было тяжкое оскорбленіе и несправедливость торжествовала. Въ немъ кипѣла гордость человѣка съ страстнымъ темпераментомъ, онъ страдалъ къ тому-же отъ физическаго насилія, мускулы болѣли у него отъ страшнаго напряженія, такъ что цѣлыми недѣлями послѣ того ему приходилось ходить съ забинтованными руками; и все-таки онъ имѣлъ достаточно силы духа, чтобы побѣдить свой гнѣвъ, побороть въ себѣ жажду мести, доведенную до крайности физическими страданіями; зная, что тысячи людей стоятъ въ двухъ шагахъ, готовые броситься куда угодно по одному его слову, онъ послалъ сказать имъ, что онъ проситъ ихъ разойтись спокойно, безъ всякихъ манифестацій, и назначилъ мѣсто и время митинга вечеромъ, вдали отъ сцены происшедшихъ событій. Но какія нравственныя муки онъ испытывалъ при этомъ, можетъ понять только тотъ, кто зналъ, до чего сильно было у него преклоненіе предъ авторитетомъ парламентской власти и его уваженіе предъ закономъ и вѣра въ правосудіе. Въ этотъ день разбиты были его политическіе идеалы, его національная гордость, вѣра, что и относительно врага англійское правительство не измѣнитъ себѣ, и что, несмотря на всѣ свои слабости, англичане ставятъ на первомъ мѣстѣ честь и рыцарство. "По крайней мѣрѣ,-- говорилъ онъ мнѣ вечеромъ того дня,-- никто изъ-за меня не будетъ сегодня ночевать въ тюрьмѣ; ни одна женщина не обвинитъ меня за то, что ея мужъ убитъ или раненъ, но..." Лицо его исказилось выраженіемъ величайшей муки, и послѣ этого рокового дня Чарльзъ Брэдло сдѣлался другимъ человѣкомъ. Нѣкоторые люди легко относятся къ своимъ идеаламъ, у него-же вся душа горѣла ими; онъ былъ истиннымъ англичаниномъ, преданнымъ законамъ, свободолюбивый до мозга костей, съ національной гордостью, напоминающей патріотовъ XVII в. Его сердце сражено было измѣной; онъ отправился въ парламентъ одинъ, вѣря въ честность своихъ враговъ, готовый подчиниться приговору объ удаленіи изъ палаты или арестѣ -- послѣдняго онъ главнымъ образомъ и ожидалъ; но онъ никогда не предполагалъ, что отправившись одинъ навстрѣчу врагамъ, онъ подвергнется грубому и коварному насилію и что члены палаты общинъ загрязнятъ парламентскія традиціи грубымъ оскорбленіемъ законно избраннаго члена и сценой, болѣе достойной кабака, чѣмъ великой палаты общинъ, гдѣ дѣйствовали Гемпденъ и Вэнъ, и члены которой умѣли всегда ограждать себя отъ королевской власти и отстаивать свои права.

Эти бурныя сцены вызвали у правительства обѣщаніе заступничества: м-ръ Брэдло не получилъ законнаго удовлетворенія за причиненное ему оскорбленіе, да и не могъ его получить; дѣйствія парламентской полиціи покрыты были распоряженіемъ самой палаты, но правительство обѣщало поддерживать его притязанія на депутатское мѣсто въ слѣдующую сессію. Это помѣшало намъ начать противъ правительства кампанію, которую мы намѣревались вести. Я организовала на собственный страхъ, большое общество людей, поклявшихся отказаться послѣ извѣстнаго срока отъ употребленія всѣхъ продуктовъ, обложенныхъ пошлиной, и взять свои деньги изъ правительственныхъ сберегательныхъ кассъ, что въ значительной мѣрѣ должно было повредить финансовому положенію правительства. Откликъ рабочихъ на мой призывъ былъ истинно трогательный. Одинъ рабочій писалъ мнѣ, что такъ-какъ онъ никогда не куритъ и не употребляетъ спиртныхъ напитковъ, то онъ откажется теперь отъ чая; другіе заявляли, что хотя куреніе единственная роскошь въ ихъ жизни, они все-таки готовы отказаться и отъ нея. Скрѣпя сердце, я стала просить рабочихъ не брать въ руки страшнаго орудія, говоря, что "мы не имѣемъ права создавать финансовыя затрудненія правительству, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда правительство отказывается исполнять свой долгъ и ограждать законъ. Теперь оно обѣщало намъ правосудіе и намъ нужно подождать". Тѣмъ временемъ, м-ръ Брэдло лежалъ больной съ поврежденными мускулами руки, мѣшавшими ему двинуться и это привело къ перемирію въ парламентской борьбѣ, съ небольшими только стычками, отъ времени до времени. Я являлась въ парламентъ два, три раза, и одно изъ моихъ обращеній къ собравшейся предъ палатой публикѣ сдѣлалось предметомъ интерпеляціи м-ра Ритчи; въ то-же время сэръ Генри Тейлеръ велъ отчаянную борьбу противъ нашихъ естественно-научныхъ курсовъ. Другимъ осложненіемъ моей тогдашней жизни было упоминаніе моего имени,-- получившаго рыночную цѣнность въ ту пору безпрестанной борьбы -- на заголовкѣ брошюръ, о которыхъ я не имѣла никакого представленія; это мошенничество моимъ именемъ въ англійскихъ колоніяхъ доставило мнѣ кучу непріятностей. Кромѣ этихъ, волновавшихъ меня тогда дѣлъ, я занята была политической агитаціей въ странѣ, организаціей конгресса свободомыслящихъ въ Лойдонѣ, научными занятіями и преподаваніемъ, чтеніемъ естественно-научныхъ лекцій въ научномъ клубѣ, перепиской съ манчестерскимъ епископомъ, который громилъ свободомыслящихъ, и писаніемъ направленной противъ этого епископа брошюры "Бракъ по завѣту Бога". Среди всей этой работы осенніе мѣсяцы промчались очень быстро.

Съ сожалѣніемъ вспоминаю объ одномъ инцидентѣ той поры. Приведенная въ заблужденіе неполнымъ знаніемъ природы и научныхъ методовъ, а также опасеніемъ, что если мѣшать людямъ науки дѣлать опыты надъ животными, они, быть можетъ, станутъ пробовать тѣ-же снадобья на бѣдныхъ больныхъ въ госпиталяхъ, я написала двѣ статьи, вышедшія потомъ отдѣльной брошюрой, противъ билля сэра Эрдля Вильмота "о полномъ уничтоженіи вивисекціи". Я ограничивала свою защиту оправдываніемъ только высоко-талантливыхъ людей, занятыхъ самостоятельными изслѣдованіями, и принимала на вѣру то, что мнѣ говорили заинтересованные люди о характерѣ опытовъ, не стараясь провѣрить ихъ сама. Это повело къ напечатанію единственной вещи, въ сочиненіи которой я горько раскаиваюсь. Д-ръ Анна Кингсфортъ написала возраженіе противъ моихъ статей и я съ готовностью помѣстила ея отвѣты въ той-же газетѣ, гдѣ появились и мои статьи -- въ "National Reformer", и затронувъ тамъ вопросъ о нравственномъ чувствѣ, она сразу нашла во мнѣ откликъ. Въ концѣ концовъ, внимательно изучивъ дѣло, я увидѣла, что вивисекція за границей сильно отличается отъ вивисекціи въ Англіи, увидѣла, что это въ самомъ дѣлѣ истинная жестокость, и перестала говорить хотя-бы слово въ защиту ея.

Въ 1882 г. не наступилъ еще конецъ борьбѣ, въ которую замѣшанъ былъ м-ръ Брэдло и всѣ близкіе ему люди. 7-го февраля онъ въ третій разъ говорилъ предъ палатой общинъ и закончилъ рѣчь предложеніемъ, принятіе котораго положило-бы конецъ распрѣ. "Я готовъ удалиться изъ парламента, сказалъ онъ,-- на четыре или пять недѣль, если палата обѣщаетъ за это время, или въ теченіе промежутка времени, необходимаго для рѣшенія подобнаго вопроса, заняться биллемъ о деклараціи. Я радъ покориться закону, и если палата позволитъ мнѣ указать ей путь къ возможному между нами соглашенію, я готовъ это сдѣлать. Нѣкоторые изъ достопочтенныхъ членовъ говорили, что это былъ-бы охранный билль Брэдло. Но Брэдло болѣе гордъ, чѣмъ вы. Пусть билль пройдетъ безъ права примѣненія его къ выборамъ, произошедшимъ до утвержденія его, я обязываюсь не претендовать на свое мѣсто теперь, и когда билль будетъ утвержденъ, я выступлю снова кандидатомъ. Я не боюсь. Если я не гожусь для моихъ избирателей, они могутъ смѣстить меня, но вы на это права не имѣете. Только смерть можетъ остановить мой протестъ". Но палата не вошла въ соглашеніе. Онъ просилъ о 100,000 подписяхъ для поддержки своихъ конституціонныхъ правъ, а въ теченіе 8-го, 9-го и 10-го февраля представлено было 1,008 петицій съ 241,970 подписями; палата отнеслась къ нимъ съ полнымъ презрѣніемъ. Брэдло отказали въ признаніи его мѣста вакантнымъ, лишая такимъ образомъ Нордгемптонъ одного депутата и закрывая путь всякому законному возстановленію правъ. М-ръ Лабушеръ, сдѣлавшій все, что можетъ сдѣлать добросовѣстный товарищъ для собрата, внесъ билль о деклараціи, но встрѣтилъ суровый отпоръ. М-ръ Гладстонъ отказалъ въ поддержкѣ билля и всѣ враги свободы стали торжествовать. Изъ состоянія такого спокойнаго проявленія полновластія палата была выбита смѣлымъ поведеніемъ члена, котораго она старалась не подпускать къ себѣ, который неожиданно для пораженной его поведеніемъ палаты пришелъ, произнесъ присягу, занялъ свое мѣсто и сталъ ждать дальнѣйшихъ событій. Палата изгнала его -- ей не оставалось, конечно, ничего другого дѣлать послѣ его поступка -- и м-ръ Лабушеръ потребовалъ новаго избранія для Нордгемптона, "депутатъ котораго, Чарльзъ Брэдло, изгнанъ изъ палаты". Нордгемптонъ, преданный Брэдло попрежнему, избралъ его въ третій разъ, число его избирателей увеличилось на 359 противъ второго избранія, и это торжество встрѣчено было съ неописуемымъ энтузіазмомъ во всѣхъ большихъ городахъ Англіи. Небольшимъ большинствомъ въ 15 голосовъ въ палатѣ, имѣющей 599 членовъ,-- и даже это небольшое большинство было слѣдствіемъ колебанія правительства,-- ему отказано было въ правѣ занять свое мѣсто. Но теперь вся либеральная пресса приняла участіе въ спорѣ; вопросъ о присягѣ и деклараціи сдѣлался пробнымъ камнемъ каждаго кандидата въ парламентъ и правительство было предупреждено, что оно отчуждаетъ своихъ лучшихъ друзей. "Pall Mall Gazette" сдѣлалась, наконецъ, выразителемъ назрѣвшаго общественнаго мнѣнія: "Чѣмъ билль о присягѣ можетъ принести ущербъ правительству? Мы увѣрены, по крайней мѣрѣ, въ томъ, что, противодѣйствуя биллю, правительство менѣе всего дѣйствуетъ въ свою пользу на выборахъ. Нѣтъ сомнѣнія, что выборы будутъ дѣлаться только по этому вопросу, и всякій либералъ, отказывающійся вотировать за такой билль, потеряетъ поддержку радикаловъ въ нордгемптоновскомъ родѣ при всякихъ выборахъ. Либеральная пресса всей страны выказываетъ полное единодушіе въ этомъ отношеніи; нужно только, чтобы правительство выказало немного больше храбрости и признало, что даже на практикѣ честность лучшая политика". Правительство не было согласно съ этимъ и поплатилось за это, потому что одной изъ причинъ его пораженія, послѣдовавшаго на выборахъ, было негодованіе, возбужденное его колебаніями и трусостью по отношенію къ избирательнымъ правамъ. Я имѣла полное основаніе писать въ маѣ 1882 года, что "Чарльзъ Брэдло, вслѣдствіе причиненнаго ему зла, сдѣлался воплощеніемъ великаго принципа". Въ самомъ дѣлѣ, агитація разросталась въ Англіи все сильнѣе, до тѣхъ поръ, пока избранный опять на общихъ выборахъ онъ былъ, наконецъ, допущенъ къ присягѣ и занялъ свое мѣсто; тогда уже онъ внесъ билль о присягѣ и провелъ его, не только давая этимъ право деклараціи членамъ парламента, но устанавливая, что свободомыслящіе имѣютъ право быть присяжными засѣдателями, и освобождая свидѣтелей отъ оскорбленій, которыя наносились отказывающимся приносить присягу; такимъ образомъ онъ закончилъ полной побѣдой единственную въ своемъ родѣ борьбу, и увѣковѣчилъ свое имя въ конституціонной исторіи Англіи.

Въ палатѣ лордовъ, лордъ Редсдаль внесъ билль о недопущеніи атеистовъ въ парламентъ, но въ виду господствовавшаго въ то время общественнаго настроенія, лорды отказались провести его, высказывая, конечно, глубокое сожалѣніе по этому поводу. Но тѣмъ временемъ сэръ Генри Тэйлеръ сталъ требовать въ палатѣ общинъ возбужденія преслѣдованій за святотатство противъ м-ра Брэдло и его друзей и въ то-же время началъ походъ противъ дочерей м-ра Брэдло, противъ меня и д-ра Эвелинга, за наше преподаваніе естественныхъ наукъ. Это были все новыя и новыя осложненія нашей борьбы, но никто изъ насъ не падалъ духомъ и не отчаивался въ конечной побѣдѣ свободомыслія.

ГЛАВА XI.
Дальнѣйшій ходъ борьбы.

Вся эта неустанная борьба на религіозномъ поприщѣ не дѣлала меня слѣпой къ бѣдствіямъ Ирландіи, столь дорогой моему сердцу, сдавленной въ тискахъ "принудительнаго билля" Форстера. Статья, которую я написала тогда подъ заглавіемъ "принудительныя мѣры въ Ирландіи и ихъ послѣдствія", появилась отдѣльной брошюрой и получила широкое распространеніе.

Я говорила въ статьѣ противъ выселенія -- 7020 человѣкъ было выселено за кварталъ, оканчивающійся мартомъ -- и о томъ, что нужно назначить судъ надъ заключенными по подозрѣнію, о возмѣщеніи убытковъ тѣмъ, кто до аграрнаго закона выступалъ противъ беззаконій, устраненныхъ аграрнымъ закономъ; я доказывала, что "никакія мѣры не могутъ повести къ успокоенію Ирландіи не только пока не будутъ освобождены ирландцы, томящіеся въ тюрьмахъ, но пока благородный и несчастный Мэйкель Давиттъ не вернется въ Ирландію свободнымъ человѣкомъ".

Наконецъ, правительство перемѣнило тактику и рѣшило дѣйствовать съ большей справедливостью; оно послало лорда Фредерика Кавендиша въ Ирландію, давъ ему полномочіе освободить "заподозрѣнныхъ", но онъ едва успѣлъ доѣхать, какъ былъ убитъ. Это убійство вѣстника мира было истинно гнуснымъ поступкомъ. Я была въ это время въ Блэкборнѣ, куда пріѣхала читать лекцію "объ ирландскомъ вопросѣ", и только что направилась въ залу собранія, радостная и преисполненная надеждой на близящееся спокойствіе, какъ мнѣ передали телеграмму объ убійствѣ. Я никогда не забуду обнявшаго меня ужаса и отчаянія. "Убитъ не одинъ человѣкъ", писала я черезъ два дня послѣ того, "а убита только что народившаяся надежда на дружбу между двумя націями, вновь раскрыта пропасть ненависти, которая уже близка была къ исчезновенію". Увы, убійство не преминуло привести къ ожидаемымъ послѣдствіямъ, и внушило правительству новую несправедливую мѣру. Оно поспѣшило внести въ парламентъ новый принудительный билль, и провести его черезъ всѣ парламентскія стадіи; несмотря на всеобщее возбужденіе, я продолжала проповѣдывать уклоненіе отъ рѣшительныхъ мѣръ, хотя моя задача становилась все труднѣе. "Безконечно трудно", писала я, "рѣшить въ настоящую минуту ирландскій вопросъ. Торіи неистовствуютъ и хотятъ отомстить цѣлой націи за преступленіе, совершенное нѣсколькими людьми. Виги тоже поднимаютъ крикъ; многіе радикалы, захваченные потокомъ, и чувствующіе, что что-нибудь должно быть сдѣлано, поддерживаютъ дѣйствія правительства, забывая спросить, разумно-ли то, что оно намѣревается дѣлать. У нѣкоторыхъ сохранилась еще стойкость убѣжденія, но ихъ очень мало -- слишкомъ мало, чтобы помѣшать принудительному биллю стать закономъ. Но хотя насъ, поднимающихъ голосъ противъ зла, которое мы не въ силахъ предотвратить, немного, мы все-таки можемъ повліять на то, чтобы сдѣлать новый законъ кратковременнымъ, возбуждая общественное мнѣніе къ требованію отмѣны его, какъ можно скорѣе. Когда мѣра, принятая правительствомъ, будетъ понята публикой, битва будетъ на половину выиграна. Теперь мѣра держится, благодаря довѣрію къ правительству, но ее отклонятъ, какъ только настоящее ея значеніе будетъ понято. Убійства, вызвавшія насильственныя мѣры, потрясли Англію тѣмъ сильнѣе, что оказались непредвидѣннымъ переходомъ отъ радости и надежды къ мраку и отчаянію. Новая политика была встрѣчена такъ радостно, а вѣстникъ этого новаго направленія политики былъ убитъ прежде нежели высохло перо, подписавшее указы о милосердіи и свободѣ. Нечего удивляться, что послѣ криковъ ужаса послѣдовали мѣры мести; но убійство было дѣломъ нѣсколькихъ преступниковъ, между тѣмъ какъ месть касалась всѣхъ ирландцевъ. Я старалась противодѣйствовать паникѣ, которая смѣшиваетъ политическую агитацію и политическое правосудіе съ вопросомъ о преступленіи и наказаніи; правительственная мѣра зажимаетъ ротъ каждому ирландцу, и ставитъ, какъ мы увидимъ, всякое политическое дѣйствіе въ зависимость отъ добросовѣстности губернатора, чиновниковъ и полиціи. Я обрисовывала затѣмъ нищету крестьянъ въ тискахъ землевладѣльцевъ, выселеніе на большую дорогу умирающей матери съ груднымъ ребенкомъ, потерю "всякой мысли о святости человѣческой жизни, когда жизнь самыхъ дорогихъ существъ цѣнится менѣе высоко, чѣмъ шиллинги неуплаченныхъ податей". Я критиковала новый законъ и говорила слѣдующее: "когда законъ вступитъ въ силу, судъ присяжныхъ, право сходокъ, свобода печати, святость семейнаго очага -- все это очутится вдругъ въ рукахъ губернатора, полнаго властителя Ирландіи, а личная свобода каждаго будетъ въ рукахъ каждаго полицейскаго. Такова англійская система управленія Ирландіей въ 1882 г., и это называется биллемъ "объ искорененіи преступленій". Я не колебалась представить истину безъ всякихъ прикрасъ: "несомнѣнно", писала я, "что цѣль убійцъ достигнута ими. Они увидѣли въ новой политикѣ правительства путь къ сближенію Англіи и Ирландіи; они знали, что вмѣстѣ съ дружбой придетъ справедливость, и что въ первый разъ съ незапамятныхъ временъ обѣ страны протянутъ руку одна другой. Чтобы предупредить это, они вырыли новую пропасть -- въ надеждѣ, что ужъ ее Англія не захочетъ перешагнуть, залили цѣлою рѣкою крови пути дружбы и заградили трупомъ открывающіяся ворота примиренія я спокойствія. Они достигли цѣли".

Во время этого разгара политической и общественной борьбы до меня дошли первые смутные слухи о теософическомъ обществѣ, о его принципахъ, не выставлявшихъ, какъ я увидѣла, никакихъ опредѣленныхъ требованій для вступленія въ члены общества, ничего, кромѣ -- научнаго интереса къ поэтическимъ и мистическимъ религіознымъ ученіямъ востока. Узнала я также о докладѣ полковника Олькота, и вынесла впечатлѣніе, что общество исповѣдуетъ какое-то странное ученіе о возможности общенія съ тѣнями мертвецовъ, о жизни духа, отдѣльной отъ жизни тѣла. Эти свѣдѣнія доходили до меня черезъ нѣсколькихъ индійскихъ атеистовъ, которые спрашивали моего мнѣнія о томъ, могутъ-ли свободомыслящіе примыкать къ теософическому обществу и теософы дѣлаться членами національнаго общества свободомыслящихъ. Я отвѣтила, судя по тѣмъ свѣдѣніямъ, которыя имѣлись у меня, что несмотря на то, что свободомыслящіе не имѣютъ права отказывать въ членствѣ теософамъ, если тѣ пожелаютъ вступить въ ихъ среду, есть однако громадная разница между мистицизмомъ теософовъ и научнымъ матеріализмомъ свободомыслящихъ. Исключительная вѣра въ матеріальный міръ, которая составляетъ неотъемлемый элементъ матеріализма, не оставляетъ мѣста никакому сверхъестественному существованію; поэтому, послѣдовательные члены нашего союза не могутъ примкнуть къ обществу, исповѣдующему такую вѣру".

Е. П. Блаватская написала въ "Theosophist" за августъ 1882 г. небольшую статейку въ отвѣтъ на мои слова. Со свойственной ей деликатностью въ полемикѣ, она высказала предположеніе, что "статья, очевидно, написана подъ вліяніемъ ложныхъ свѣдѣній объ истинномъ значеніи теософическаго общества. Намъ кажется но меньшей мѣрѣ непослѣдовательностью со стороны столь просвѣщенной и здравомыслящей писательницы -- резонерство и изданіе автократическихъ указовъ, послѣ того какъ она сама такъ жестоко и такъ несправедливо страдала отъ слѣпого ханжества и общественныхъ предразсудковъ въ ея неустанной борьбѣ за свободу убѣжденій". Приведя мои слова, она продолжала: "До тѣхъ поръ, пока насъ не убѣдятъ въ противномъ, мы предпочитаемъ думать, что вышеприведенныя строчки были внушены м-ссъ Безантъ кѣмъ-нибудь изъ нашихъ недоброжелателей въ Мадрасѣ, и являются скорѣе результатомъ мелкой личной мести, чѣмъ желанія дѣйствовать согласно принципамъ научнаго матеріализма, составляющаго основу атеизма. Мы можемъ увѣрить радикальную редакцію "National Reformer", что ее ввели въ сильное заблужденіе ложными свѣдѣніями о столь-же радикальныхъ, какъ и они, издателяхъ "Theosophist". Они такъ-же мало склонны къ вѣрѣ въ "сверхъестественное", какъ м-ссъ Безантъ и м-ръ Брэдло".

Е. П. Блаватская, когда ей приходилось иногда говорить о происходящей въ Англіи борьбѣ, обнаруживала удивительно широкіе взгляды. Она говорила съ большимъ уваженіемъ о дѣятельности м-ра Брэдло и его парламентской борьбѣ, и отзывалась съ большимъ сочувствіемъ объ услугахъ, оказываемыхъ имъ дѣлу свободы. Говоря въ другомъ мѣстѣ объ ораторскомъ искусствѣ, противоположномъ краснорѣчію спиритовъ, находящихся въ трансѣ, она упоминала обо мнѣ. "Другая женщина ораторъ", писала она, "заслуживающая вполнѣ свою громкую извѣстность, какъ краснорѣчіемъ, такъ и ученостью -- м-ссъ Анни Безантъ -- хотя и не вѣритъ въ руководящихъ поступками духовъ, или въ данномъ случаѣ хотя-бы въ свой собственный духъ, однако говоритъ и пишетъ такъ много разумныхъ вещей, что одна изъ ея рѣчей или главъ ея книгъ содержитъ больше полезныхъ для человѣчества мыслей, чѣмъ многіе изъ современныхъ спиритовъ могутъ выразить втеченіе всей своей жизни". Я часто задумывалась надъ тѣмъ, стала ли бы я ея послѣдовательницей, если бы познакомилась въ то время съ ней или съ какими-нибудь ея произведеніями. Мнѣ кажется, что нѣтъ; я была еще слишкомъ ослѣплена успѣхами западной науки, слишкомъ самонадѣянна, слишкомъ воинственна, слишкомъ подчинена своимъ чувствамъ, чутка къ похваламъ и порицанію. Мнѣ нужно было еще глубже познать глубину человѣческаго горя, услышать болѣе громкіе стоны "великаго сироты" -- человѣчества, болѣе настойчиво почувствовать недостатокъ въ большемъ знаніи и болѣе яркомъ свѣтѣ для помощи людямъ -- и тогда только я могла бы смирить мою гордость и поступить въ школу оккультизма, отбрасывая свои предразсудки и приступая къ наукѣ о душѣ.

Настойчивыя усилія сэра Генри Тейлера и его друзей возбудить преслѣдованіе за клятвопреступленіе достигли, наконецъ, цѣли и въ іюлѣ 1882 г. м-ръ Футъ, редакторъ "Freethinker", м-ръ Рамсэй, издатель и м-ръ Витль, типографщикъ, были привлечены къ отвѣтственности, при чемъ обвинителемъ выступилъ самъ сэръ Генри Тейлеръ. Сдѣлана была попытка впутать въ дѣло м-ра Брэдло, и обвинители соглашались оставить въ сторонѣ редактора и типографщика, если м-ръ Брэдло лично продастъ имъ нѣсколько экземпляровъ газеты. Но, несмотря на постоянную готовность м-ра Брэдло выгораживать своихъ подчиненныхъ и брать на себя ихъ грѣхи, онъ на этотъ разъ не видѣлъ основанія брать на себя отвѣтственность за газету, которою онъ не завѣдывалъ, и которая, по его мнѣнію, роняла дѣло партіи своими карикатурами и давала лишнее орудіе противникамъ. Онъ отвѣтилъ поэтому, что готовъ продать обвинителямъ какія угодно книги, изданныя имъ самимъ или съ его согласія, и прислалъ вмѣстѣ съ тѣмъ каталогъ подобныхъ изданій. Цѣль сэра Генри Тейлера была очевидна, и м-ръ Брэдло пояснилъ ее печатно въ слѣдующихъ словахъ: "Вышеприведенныя письма ясно показываютъ, что сэръ Генри Тейлеръ, не добившись закрытія естественно-научныхъ классовъ въ научномъ клубѣ, не будучи въ состояніи убѣдить сэра Вернона Гаркура возбудить преслѣдованіе противъ меня и м-ссъ Безантъ, какъ редактора и издательницы этой газеты, хочетъ взвалить на меня отвѣтственность за содержаніе газеты, въ которой я не принимаю никакого участія, на которую не имѣю никакого вліянія и которой совершенно не интересуюсь. Почему сэръ Генри Тейлеръ такъ пламенно желаетъ судить меня за святотатство? Не потому ли, что по 9-му и 10-му §§ III гл. 32 такое обвиненіе "навсегда" закрываетъ доступъ въ парламентъ?" "Whitehall Review" откровенно выставила это желательной цѣлью и м-ръ Брэдло вызванъ былъ въ Mansion House по обвиненію въ печатаніи святотатственныхъ статей въ "Freethinker"; тѣмъ временемъ сэръ Генри Тейлеръ хлопоталъ объ отнятіи у дочерей м-ра Брэдло преподавательскаго диплома; онъ получилъ также разрѣшеніе, приведенное къ исполненіе несмотря на свою недѣйствительность, произвести ревизію банковыхъ счетовъ м-ра Брэдло и моихъ, хотя я и не была причастна къ этому дѣлу. Оглядываясь назадъ, я поражаюсь невообразимой мелочностью, до которой дошли сэръ Генри Тейлеръ и другіе въ своей защитѣ религіи. Старанія сэра Генри Тейлера кончились однако неудачей, предложеніе его провалилось въ парламентѣ самымъ скандальнымъ образомъ и въ то же время появился въ печати отчетъ объ успѣшной научной дѣятельности дочерей м-ра Брэдло, какъ въ области педагогической, такъ и въ самостоятельныхъ научныхъ трудахъ, и о томъ, что я оказалась единственной на всю Англію обладательницей почетнаго диплома по ботаникѣ.

Слѣдствіемъ безчисленныхъ нападокъ, которыя обрушивались на насъ, было громадное распространеніе нашихъ политическихъ и богословскихъ писаній, и мы перенесли въ сентябрѣ 1882 г. свой издательскій складъ въ большой магазинъ на Fleet Street. Первыми двумя вещами, проданными тамъ, была моя брошюра, заключавшая сильный протестъ противъ возмутительной политики Англіи въ Египтѣ, и критическій разборъ книги Бытія, написанный м-ромъ Брэдло въ промежуткахъ его кипучей дѣятельности. Я бывала въ складѣ ежедневно, за исключеніемъ времени отлучекъ изъ Лондона, до самой смерти м-ра Брэдло въ 1891 г. и единственной моей помощницей была старшая дочь м-ра Брэдло, дѣвушка съ сильнымъ характеромъ и высокой душой, умершая внезапно въ декабрѣ 1888 г. Въ "National Reformer" помощниками моими были д-ръ Эвелингъ, а потомъ м-ръ Джонъ Робертсонъ, теперешній радакторъ газеты. Тамъ же съ 1884 г. работалъ вмѣстѣ со мной Торнтонъ Смитъ, одинъ изъ самыхъ преданныхъ учениковъ м-ра Брэдло, сдѣлавшійся однимъ изъ выдающихся ораторовъ національнаго общества свободомыслящихъ. Среди новыхъ литературныхъ предпріятій, послѣдовавшихъ за расширеніемъ издательскаго дѣла на Fleet-Street, былъ маленькій шестипенсовый журналъ, редактируемый мной самой и носящій названіе "Our Corner". Первый номеръ появился въ январѣ 1883 г. и въ теченіе шести лѣтъ журналъ выходилъ аккуратно и былъ крайне удобнымъ для меня органомъ во время моей дѣятельности по рабочему вопросу. Сотрудниками "Our Corner" состояли Монкюръ Конвэй, профессоръ Л. Бюхнеръ, Ив. Гюйо, проф. Эрнстъ Гекэль, Бернардъ Шо, д-ръ Эвелингъ, Джойнсъ, Робертсонъ и многіе другіе; м-ръ Брэдло и я аккуратно писали каждый мѣсяцъ.

Начало 1883 г. было бурное, повсюду шла борьба и вся Англія возбуждена была сильной конституціонной агитаціей, которая заставила правительство внести новый билль о деклараціи; либеральныя ассоціаціи составляли повсюду рѣшительныя постановленія; шли приготовленія къ борьбѣ противъ избранія вновь депутатовъ, измѣнившихъ своему мандату; около тысячи делегатовъ явились въ Лондонъ отъ разныхъ клубовъ, trade-unions и всякаго рода ассоціацій; на Трафальгэръ-сквэрѣ устроенъ былъ шумный митингъ, въ Вестминстеръ-Голѣ толпилась возбужденная масса народа. Инспекторъ Денингъ попросилъ м-ра Брэдло выйти къ толпѣ, которая опасается за его сохранность въ стѣнахъ парламента; онъ вышелъ сказать, что "правительство обязалось тотчасъ-же внести билль". Народъ ликовалъ, оглашая воздухъ криками восторга. Таковъ былъ этотъ день, 15-е февраля 1883 г., истинный день побѣды для народа. Это было -- отвѣть Англіи на воззваніе къ справедливости, и отвѣтъ парламенту, бросившему вызовъ избирательному праву страны.

Едва кончился этотъ инцидентъ, какъ началось вторичное преслѣдованіе за святотатство; м-ръ Футъ, Рамсэй и Кемпъ привлечены были къ отвѣтственности и предстали на судъ, состоявшійся подъ предсѣдательствомъ судьи м-ра Норса, упрямаго сторонника церкви и обрядностей. Судъ кончился разногласіемъ присяжныхъ послѣ блестящей рѣчи м-ра Фута въ защиту самого себя. Судья все время выказывалъ большую суровость и даже отказался выдать подсудимыхъ на поруки между первымъ и вторымъ разбирательствомъ. Они были заключены въ Ньюгэтъ отъ четверга до понедѣльника и намъ позволили говорить съ ними только черезъ рѣшетку отъ половины девятаго до половины десятаго, когда они выпускались для прогулки на тюремный дворъ. Вторичный судъ состоялся въ понедѣльникъ и они были признаны виновными, при чемъ м-ръ Футъ приговоренъ былъ къ заключенію на годъ, м-ръ Рамсэй на девять мѣсяцевъ, м-ръ Кемпъ на три. М-ръ Футъ болѣе всѣхъ другихъ держалъ себя съ достоинствомъ и мужествомъ въ своемъ трудномъ положеніи, выслушалъ спокойно тяжкій приговоръ и отвѣтилъ: "Милордъ, благодарю васъ; этотъ приговоръ достоинъ вашей вѣры". Мы постарались облегчить участь осужденныхъ, взявши на себя веденіе ихъ дѣлъ. Д-ръ Эвелингъ сталъ завѣдывать изданіемъ "Freethinker" и журнала м-ра Фута "Progress"; то, что необходимо было сдѣлать для поддержки ихъ семей, было сдѣлано, м-ръ и м-ссъ Фордеръ взяли на себя завѣдываніе книжнымъ магазиномъ м-ра Рамсэя и чрезъ нѣсколько дней все уже было налажено. Хотя большинство изъ насъ не одобряло направленія газеты, не было времени думать объ этомъ, когда возбужденное обвиненіе въ святотатствѣ закончилось обвинительнымъ приговоромъ, и мы всѣ должны были сплотиться, чтобы помочь людямъ, попавшимъ въ тюрьму изъ-за своихъ убѣжденій. Я начала серію статей "о сущности христіанской вѣры и о томъ, отрицаніе чего должно считаться святотатствомъ". Повсюду атеистическое движеніе приняло широкіе размѣры, и стало пробуждаться сознаніе, что пересмотръ законовъ о святотатствѣ далеко не устарѣлое дѣло.

Очень сочувственно отнеслась къ намъ въ то время Е. П. Блаватская, писавшая въ "Theosophist": "Мы даже теперь предпочитаемъ положеніе м-ра Фута положенію его строгаго судьи. Да, будь мы осуждены, какъ онъ, мы-бы чувствовали больше гордости быть пострадавшимъ издателемъ, подобно ему, чѣмъ величавымъ судьей въ родѣ м-ра Норса".

Насталъ день суда надъ м-ромъ Брэдло, Футомъ и Рамсэемъ, обвиненными въ святотатствѣ, и на этотъ разъ разбирательство происходило въ королевскомъ судѣ, подъ предсѣдательствомъ верховнаго судьи лорда Кольриджа. Мнѣ дозволено было сѣсть между м-ромъ Брэдло и м-ромъ Футомъ, такъ какъ мнѣ поручено было приготовлять для м-ра Брэдло всѣ справки, которыя могли-бы ему понадобиться, и отмѣчать пунктъ за пунктомъ то, чѣмъ онъ уже воспользовался. Футъ и Рамсэй введены были подъ конвоемъ; м-ръ Брэдло потребовалъ, чтобы его дѣло разсматривалось отдѣльно, такъ какъ отрицалъ всякую отвѣтственность за газету. На судѣ вполнѣ выяснилось, что и онъ и я не имѣли никакого отношенія къ газетѣ, что мы издавали ее до ноября 1881 г., а потомъ отказались, главнымъ образомъ изъ-за затѣянной въ газетѣ иллюстраціи. Я была призвана свидѣтельницей и сейчасъ-же вышли затрудненія. Сэръ Гардингъ Гиффордъ подвергъ меня строгому допросу, старался запутать меня, какъ только могъ, но полная чистосердечность моихъ отвѣтовъ обезоружила его.

Во время суда произошло нѣсколько курьезныхъ инцидентовъ; сэръ Гардингъ Гиффордъ открылъ засѣданіе очень умной и очень недобросовѣстной рѣчью. Всѣ факты, говорившіе въ пользу м-ра Брэдло, были искажены или скрыты; все, что только могло служить орудіемъ противъ него, было выставлено въ яркомъ свѣтѣ. Среди множества извращеній истины, сдѣланныхъ этимъ благочестивымъ прокуроромъ, было и заявленіе, что перемѣна состава редакціи "Freethinker" совершилась послѣ возбужденія вопроса о преслѣдованіи газеты. Между тѣмъ перемѣна произошла въ ноябрѣ, а вопросъ о преслѣдованіи возбужденъ въ парламентѣ въ февралѣ. Эта очевидная ложь достаточно характеризуетъ недобросовѣстность его пріемовъ, направленныхъ на то, чтобы добиться несправедливаго приговора.

Послѣ рѣчи вызваны были свидѣтели. Сэръ Гардингъ не вызвалъ свидѣтелей, знакомыхъ съ фактами, какъ напр. Норриса, управляющаго магазиномъ, или типографщика Витля. Онъ тщательно устранилъ ихъ, не желая, чтобы истина обнаружилась. Но онъ привлекъ къ разбирательству дѣла двухъ клэрковъ, которые были одно время при складѣ и покупали множество номеровъ "National Reformer" и "Freethinker", совершенно не распространяя ихъ въ публикѣ, но казавшихся Гардингу все-таки удобнымъ средствомъ произвести впечатлѣніе большой виновности подсудимыхъ. Онъ вызвалъ также какого-то чиновника изъ Вгіtish Museum, который принесъ съ собой двѣ огромныя книги; онѣ представляли собой годовые экземпляры "National Reformer" и "Freethinker", но зачѣмъ они были принесены, никто понять не могъ; прокуроръ, я думаю, понималъ это не больше другихъ, а судья, посмотрѣвши на книги поверхъ очковъ, отнесся къ нимъ съ полнымъ пренебреженіемъ, какъ къ совершенно не относящимся къ дѣлу предметамъ. Затѣмъ кто-то изъ свидѣтелей показалъ, что м-ръ Брэдло платилъ налоги, какъ обитатель Stonecutter Street, въ чемъ никто не сомнѣвался. Двое полицейскихъ показали, что видѣли его тамъ. "Вы, я полагаю, видѣли тамъ еще многихъ другихъ", замѣтилъ верховный судья. Въ общемъ, это дѣло было однимъ изъ самыхъ гнусныхъ и несостоятельныхъ, которыя когда-либо разбирались на судѣ.

Одинъ свидѣтель, однако, имѣлъ большое значеніе -- м-ръ Вудгэмъ, управляющій банка. Когда онъ показалъ, что м-ръ Малонэ, младшій прокуроръ, провѣрялъ банковые счеты м-ра Брэдло, на судѣ пронесся ропотъ негодованія и изумленія. "Однако, однако!" послышались голоса адвокатовъ позади. Судья нагнулся надъ бумагами съ видомъ недоумѣнія и на минуту допросъ долженъ былъ прекратиться изъ за всеобщаго возбужденія. Если только сэръ Гардингъ Гиффордъ не обладаетъ большимъ актерскимъ талантомъ, то очевидно, что и ему не былъ извѣстенъ этотъ гнусный фактъ, потому-что онъ выглядѣлъ такимъ-же пораженнымъ, какъ всѣ его товарищи по суду.

Другой изъ произошедшихъ на судѣ инцидентовъ показываетъ болѣе всего умѣніе м-ра Брэдло быстро понять положеніе дѣла и приноравливаться къ обстоятельствамъ. Онъ хотѣлъ прочесть показаніе Норриса въ Mansion House, чтобы показать, почему не призванъ былъ въ свидѣтели завѣдывающій магазиномъ; судья не согласился дозволить чтеніе. Произошла маленькая пауза; затѣмъ м-ръ Брэдло сказалъ: "Въ такомъ случаѣ, я полагаю, что достопочтенный прокуроръ потому, быть можетъ, не призвалъ Норриса, что..." и за этимъ все показаніе Норриса послѣдовало въ формѣ предположеній. Судья на минуту опустилъ глаза и не могъ удержаться отъ сдержаннаго смѣха, вызваннаго удачной перемѣной орудія защиты и блестящимъ достиженіемъ цѣли; адвокаты, толпившіеся позади, смѣялись совершенно открыто, заражая присяжныхъ засѣдателей, улыбавшихся противъ воли; невозмутимымъ оставался только самъ м-ръ Брэдло, продолжавшій серьезно излагать вопросы, которые "могли-бы быть предложены Норрису на судѣ". Цѣль защитительной рѣчи м-ра Брэдло была ясная, и онъ самъ формулировалъ ее: "я хочу только показать вамъ, что возбужденіе этого дѣла одна изъ мѣръ, предпринятыхъ съ цѣлью сразить политическаго противника -- что все это продолженіе кампаніи, начатой противъ меня со времени моего вступленія въ парламентъ въ 1880 г. Если бы обвинитель самъ явился на разбирательство, я-бы показалъ вамъ, что онъ былъ въ палатѣ однимъ изъ первыхъ, поднявшихъ противъ меня обвиненіе въ святотатствѣ. Съ тѣхъ поръ я не имѣлъ ни минуты спокойной до понедѣльника на этой недѣлѣ. Меня преслѣдовали взысканіями и процессами. Въ прошлый понедѣльникъ палата лордовъ освободила меня навсегда отъ одного рода обвиненій; сегодня, милостивые государи, я обращаюсь къ вамъ съ просьбой освободить меня отъ всѣхъ другихъ. Три раза избиратели дѣлали меня своимъ представителемъ, и сэръ Генри Тейлеръ хочетъ, чтобы вы заклеймили меня постыднымъ приговоромъ не за то, что я издавалъ еретическія сочиненія, а за то, что былъ лжецомъ. Я вовсе не желаю быть заключеннымъ въ тюрьму, но я предпочитаю это десять разъ тому, чтобы мои избиратели на одну минуту подумали, что я способенъ лгать для избѣжанія кары. Меня не судятъ въ настоящую минуту за что-либо написанное мною или подъ моимъ вліяніемъ. Какъ милордъ самъ заявилъ сегодня утромъ въ самомъ началѣ разбирательства, рѣчь не идетъ о томъ, святотатственно-ли обвиненное изданіе или нѣтъ? Можно-ли защищать его появленіе или нѣтъ? Это не входитъ теперь въ мою обязанность. и я не хочу разбираться въ этомъ. Я даже не долженъ входить въ разбирательство законовъ о святотатствѣ; не могу, впрочемъ, не высказать, что если бы мнѣ пришлось защищаться теперь противъ нихъ, я-бы сказалъ, что это несправедливые законы, возрожденіе которыхъ большое зло, потому-что они принесутъ больше вреда тѣмъ, кто ихъ вновь призвалъ къ жизни, чѣмъ тѣмъ, противъ которыхъ они возбуждены. Но меня судятъ не за то, что я самъ высказывалъ, писалъ или издавалъ; это обвиненіе -- попытка привлечь къ отвѣтственности за изданіе, съ которымъ я не имѣю ничего общаго, и я обращаюсь къ вамъ съ просьбой разъ навсегда покончить съ этимъ вопросомъ. Каждый разъ, когда я выигрывалъ дѣло, противъ меня поднималось что-нибудь новое. Первое дѣло, возбужденное противъ меня, имѣло цѣлью сдѣлать мое избраніе недѣйствительнымъ. Когда-же я былъ избранъ вновь, мои противники думали разорить меня громадными денежными взысканіями, и когда взысканія ни къ чему не привели, они затѣяли теперешній процессъ. Дѣло теперь не идетъ о защитѣ моей ереси не потому, чтобы я не былъ готовъ защищать ее, если меня вызовутъ на это законнымъ порядкомъ и если въ ней окажется что-нибудь, подлежащее преслѣдованію законовъ. Я никогда не отказывался отъ даннаго мною однажды слова, отъ того, что я писалъ или совершалъ когда-либо. Поэтому я прошу васъ не дозволять, чтобы этотъ сэръ Генри Тейлеръ, который не осмѣлился даже самъ явиться на судъ, видѣлъ въ васъ ножъ, которымъ можно убить изъ-за угла человѣка, предъ которымъ онъ не осмѣлится стать лицомъ къ лицу".

Заключеніе лорда Кольриджа было великолѣпно по языку, мысли и теплотѣ тона. Нельзя себѣ представить ничего болѣе трогательнаго, чѣмъ конфликтъ между истиннымъ религіознымъ чувствомъ, ненавидящимъ ересь, и рѣшимостью быть справедливымъ, несмотря на всѣ предубѣжденія; онъ дѣлалъ всѣ усилія, чтобы его христіанскія предубѣжденія не передались также присяжнымъ и не побудили ихъ поступиться справедливостью. Онъ убѣждалъ ихъ дѣлать то, чего требуетъ справедливость, и не поступать съ невѣрующимъ такъ, какъ они не дѣйствовали-бы противъ обыкновенныхъ подсудимыхъ. Затѣмъ онъ говорилъ противъ преслѣдованій за убѣжденія, призналъ, что въ священномъ писаніи существуетъ много необъяснимаго и высказалъ опасеніе, что священныя истины, если во имя ихъ возбуждается преслѣдованіе, могутъ оказаться орудіемъ насилія, что идетъ совершенно въ разрѣзъ съ евангельскимъ духомъ. По ясности и нравственной высотѣ, эта краснорѣчивая рѣчь, произнесенная мелодичнымъ голосомъ, была безподобна, и лордъ Кольриджъ показалъ на дѣлѣ, что истинно христіанскій судья долженъ руководствоваться справедливостью по отношенію къ противникамъ своей религіи.

Ожиданіе приговора привело всѣхъ въ напряженное состояніе, и когда, наконецъ, раздались слова "не виновенъ", ихъ встрѣтили громомъ рукоплесканій, строго, но справедливо остановленныхъ судьей. Вся Англія съ сочувствіемъ отнеслась къ приговору и осудила обвиненіе, какъ возмутительную попытку политическихъ враговъ м-ра Брэдло помѣшать его политической карьерѣ. Такъ, "Pall-Mall Gazette" писала:

"Каковы-бы ни были личные или политическіе протесты, возбуждаемые дѣйствіями м-ра Брэдло, даже его самые непримиримые враги не могутъ отрицать блеска цѣлаго ряда побѣдъ, одержанныхъ имъ въ судѣ. Его оправданіе въ дѣлѣ о святотатствѣ, въ субботу, было послѣднимъ столкновеніемъ, въ которомъ ему удалось самымъ рѣшительнымъ образомъ сразить своихъ враговъ. Эта систематическая травля м-ра Брэдло, продолжающаяся уже столько времени, заключаетъ въ себѣ столько мелочности и пошлости, что слѣдуетъ заставить зачинщиковъ пострадать за нее. Мудрыя и значительныя слова, сказанныя верховнымъ судьей въ заключительной рѣчи, слѣдуетъ заномнить навсегда. "Слѣдуетъ карать тѣхъ людей",-- говорилъ онъ,-- "которые извращаютъ законъ даже съ лучшими намѣреніями и, по словамъ апостола, творятъ зло, чтобы оно повело къ добру, достойному осужденія". "Не придерживаясь строгости апостола, мы можемъ только сказать, что зачинщики подобныхъ преслѣдованій должны быть присуждены къ денежнымъ взысканіямъ".

Въ отдѣльномъ отъ м-ра Брэдло процессѣ гг. Фута и Рамсэя, м-ръ Футъ самъ защищалъ себя въ очень талантливой рѣчи, которую судья назвалъ въ высшей степени замѣчательной. Лордъ Кольриджъ обратился съ внушеніемъ къ присяжнымъ, говоря имъ, что преслѣдованіе несимпатичныхъ большинству убѣжденій крайне несправедливо, и что никакое преслѣдованіе, не доходящее до полнаго искорененія, не имѣетъ значенія; онъ упомянулъ также въ саркастическомъ тонѣ о томъ, какъ легко достается слѣдованіе добродѣтели преслѣдователямъ. "Въ большинствѣ случаевъ,-- сказалъ онъ,-- преслѣдованіе, если только оно не является болѣе рѣшительнымъ, чѣмъ это возможно въ Англіи XIX в., должно быть безполезнымъ. Вѣрно также то, что это очень легкая форма добродѣтели. Гораздо труднѣе спокойно и безпритязательно слѣдовать въ жизни тому, что мы считаемъ завѣтомъ Божіимъ. Это труднѣе исполняется и не производитъ сенсаціи въ глазахъ свѣта. Гораздо легче обратить свое усердіе противъ кого-нибудь, отличнаго отъ насъ, и подъ видомъ заботливости о славѣ Бога, нападать на человѣка, имѣющаго другія убѣжденія, но жизнь котораго, быть можетъ, болѣе пріятна Богу. И если нападенія совершаются людьми, жизнь которыхъ далеко не безупречна, и набожность которыхъ заключается исключительно въ возбужденіи процессовъ противъ другихъ, то это, несомнѣнно, возбуждаетъ большее сочувствіе къ обвиняемому, нежели къ обвинителю. Еще хуже, если такого рода люди дѣйствуютъ не изъ убѣжденія, что Богъ нуждается въ ихъ вмѣшательствѣ, и если къ мотивамъ ихъ поведенія примѣшиваются партійныя или политическія чувства, совершенно чуждыя всему, что есть высокаго и благороднаго въ человѣческой природѣ; всякій, кто поступаетъ такимъ образомъ не ради чести имени Божьяго, а ради интересовъ партійныхъ, кажется мнѣ заслуживающимъ глубокаго презрѣнія".

Въ концѣ-концовъ, результатомъ процесса было значительное увеличеніе числа членовъ "національнаго общества свободомыслящихъ", широкое распространеніе нашихъ изданій, популярность и вліятельное положеніе въ обществѣ м-ра Фута и то, что онъ оказался мученикомъ за свободу слова. Его нарушеніе требованій хорошаго тона забудется, стойкость его убѣжденій останется навсегда въ памяти. Исторія не спрашиваетъ, говорилъ-ли что-либо безтактное человѣкъ, пострадавшій за свои еретическія убѣжденія, она спрашиваетъ, былъ-ли онъ твердъ въ борьбѣ и вѣренъ познанной имъ истинѣ? Наказаніе, которому подвергнутъ былъ м-ръ Футъ по приговору суда, было очень тяжкимъ: двадцать два часа въ сутки онъ проводилъ въ одиночномъ заключеніи, въ его камерѣ былъ одинъ только стулъ безъ спинки, а для спанья -- доска съ тоненькимъ тюфякомъ, занятіемъ его было плетеніе соломы, и только въ послѣдніе мѣсяцы заключенія ему дозволено было читать...

Конецъ 1883 года прошелъ среди обычнаго тяжелаго труда. Биль объ уничтоженіи обязательной присяги былъ отмѣненъ, а агитація, возбужденная м-ромъ Брэдло, все разросталась, либеральная пресса склонилась на его сторону. Въ Амстердамѣ состоялся вскорѣ международный конгрессъ, собравшій въ голландской столицѣ многихъ изъ нашихъ единомышленниковъ. Для меня лично годъ этотъ представлялъ большой интересъ, такъ какъ я познакомилась тогда впервые съ рабочимъ движеніемъ. Я вникала мало до тѣхъ поръ въ экономическія основанія соціалистическаго ученія. Я не была знакома съ соціалистическимъ ученіемъ, такъ какъ изучала только въ молодости англійскихъ экономистовъ старой школы. Въ началѣ февраля мнѣ въ первый разъ попалась въ руки газета, называемая "Justice", въ которой были нападки на м-ра Брэдло.

Весна ознаменовалась двумя событіями -- м-ръ Брэдло опять лишился депутатскаго мѣста, вслѣдствіе возобновленнаго постановленія палаты объ его удаленіи, и съ торжествомъ вернулся въ палату, избранный въ четвертый разъ 4032 голосами, т. е. значительно возросшимъ съ послѣднихъ выборовъ числомъ избирателей. Другимъ событіемъ было освобожденіе м-ра Фута изъ голлоуэзской тюрьмы и его тріумфальное возвращеніе домой, устроенное друзьями. 12-го марта ему и его товарищамъ устроенъ былъ торжественный пріемъ въ научномъ клубѣ и передано было много подношеній отъ друзей и сочувствующихъ.

17-го апрѣля въ St. James's Hall, въ Лондонѣ, между м-ромъ Брэдло и м-ромъ Гейдманомъ произошелъ публичный диспутъ, побудившій меня серьезно заняться этими вопросами.

Въ это время также я познакомилась съ Джоржемъ Бернардомъ Шо, большимъ оригиналомъ въ жизни. Онъ былъ геніаленъ въ своемъ искусствѣ выводить изъ себя энтузіастовъ партій и имѣлъ особую страсть выдавать себя за негодяя. При моей первой встрѣчѣ съ нимъ на лекціи въ South Place Institute онъ отрекомендовалъ себя "праздношатающимся", и я отозвалась о немъ довольно рѣзко въ "Reformer", потому что праздношатающіеся были мнѣ ненавистны, и вдругъ я узнаю, что Бернардъ Шо очень бѣденъ, потому что его убѣжденія заставили его предпочитать матеріальную нужду духовному порабощенію; назвалъ-же онъ себя праздношатающимся только потому, что ему безразлично было какого о немъ будутъ мнѣнія. Конечно, я извинилась предъ нимъ за свое строгое сужденіе, но почувствовала внутреннюю досаду за то, что онъ провелъ меня. Тѣмъ временемъ я все болѣе отдалялась отъ политики и отдавалась все болѣе народному дѣлу. Въ іюнѣ я очутилась въ числѣ протестующихъ противъ билля сэра Джона Леббока, который устанавливалъ норму въ 12 часовъ -- въ день для труда малолѣтнихъ рабочихъ. "12-ти часовой рабочій день -- сущее варварство", писала я. "Если законъ признаетъ возможность 12 часовой работы, жизнь сдѣлаетъ это общимъ правиломъ По моему, законнымъ количествомъ рабочихъ часовъ "должно быть восемь часовъ въ пять дней недѣли и не болѣе пяти часовъ на шестой. Если работа изнурительнаго свойства, этотъ срокъ слишкомъ большой". Новая окраска моего образа мыслей обнаружилась, когда я стала требовать, чтобы въ народныхъ школахъ дѣтямъ давали ѣсть, потому что иначе они падаютъ подъ двойнымъ бременемъ -- обученія и голода.

Въ январѣ 1885 г. появились первые нападки на мои воззрѣнія; онѣ исходили отъ м-ра В. П. Баля, пославшаго въ "Reformer" возраженіе на высказанную мною мысль о снабженіи пищей дѣтей городскихъ школъ. Возникла небольшая полемика, въ которой я отстаивала свой взглядъ, уклоняясь отъ вопроса -- соціалистка-ли я по своимъ убѣжденіямъ. Я не рѣшалась примкнуть открыто къ соціалистической партіи изъ-за ея враждебнаго отношенія къ м-ру Брэдло. На его сильный, настойчивый характеръ, окрѣпшій въ рѣзко выраженномъ индивидуализмѣ, доводы молодого поколѣнія не имѣли вліянія. Онъ не могъ измѣнить своихъ воззрѣній изъ-за того, что народилось новое пониманіе жизненныхъ задачъ, и онъ не видѣлъ до чего отличенъ соціализмъ нашихъ дней отъ прежнихъ соціалистическихъ мечтаній о неосуществимомъ идеалѣ лучшаго строя общества. Могла-ли я рѣшаться на поступокъ, который долженъ былъ привести къ столкновенію съ самымъ дорогимъ другомъ, ослабить глубокую дружбу, такъ давно установившуюся между нами? Вся моя душа, благодарность, которую я чувствовала къ м-ру Брэдло -- все возставало противъ мысли о союзѣ съ тѣми, которые такъ несправедливо поступали относительно него.

Общіе выборы произошли осенью того-же года, и Нордгэмптонъ въ пятый разъ избралъ м-ра Брэдло, полагая этимъ конецъ долгой борьбѣ, потому что м-ръ Брэдло принесъ присягу, занявъ свое мѣсто при возобновленіи засѣданіи въ январѣ; тотчасъ-же затѣмъ онъ внесъ въ палату предложеніе "билля о присягѣ", который давалъ-бы право каждому замѣнить присягу завѣреніемъ истины своихъ словъ. М-ръ Брэдло былъ избранъ большимъ количествомъ голосовъ, чѣмъ когда-либо прежде -- 4,315 голосовъ было за него; онъ вступилъ въ парламентъ съ ореоломъ своей громкой борьбы и сдѣлался такимъ образомъ сразу однимъ изъ передовыхъ дѣятелей, сила и значеніе котораго были признаны всѣми въ палатѣ. Произошла попытка вновь возбудить протестъ противъ его избранія, но предсѣдатель палаты, м-ръ Пиль, сразу разрушилъ ее. Сэръ Мейкэль, Гиксъ Бичъ, м-ръ Сесиль Райксъ и сэръ Джонъ Геновэй обратились письменно къ предсѣдателю, прося его принять участіе въ проектируемомъ протестѣ, но м-ръ Пиль отвѣтилъ, что онъ не имѣетъ ни власти, ни права не допустить къ присягѣ законно избраннаго члена палаты. Этимъ закончилась шестилѣтняя парламентская борьба, изъ которой побѣдитель вышелъ съ расшатаннымъ здоровьемъ и съ окончательно разстроенными матеріальными средствами; слѣдствіемъ пережитыхъ волненій была его ранняя смерть. Онъ достаточно долго жилъ, чтобы оправдать свое избраніе, чтобы доказать свое значеніе парламенту и всей Англіи, но умеръ слишкомъ рано, не успѣвъ сдѣлать для своей родины всего того, на что его дѣлали способнымъ его долгая подготовка, большія знанія, отважность и высокая честность.

Я подверглась сильнымъ нападкамъ за свою пропаганду со стороны радикальныхъ членовъ партіи свободомыслящихъ и, пересматривая теперь направленныя противъ меня въ то время статьи, я вижу, про меня говорили, что во мнѣ "столько-же твердости, какъ въ кувшинѣ съ молокомъ". Тотъ-же любезный критикъ говорилъ, что, по дошедшимъ до него слухамъ, "м-ссъ Безантъ, какъ большинство женщинъ, заимствуетъ свои экономическія идеи отъ знакомыхъ мужчинъ, занимающихся этими вопросами". Я имѣла глупость оправдываться передъ подобнымъ противникомъ, не убѣдившись еще что самозащита прямая потеря времени, которое могло-бы быть употреблено съ гораздо большей пользой на служеніе другимъ людямъ. Я-бы, конечно, не стала теперь тратить времени на то, чтобы написать слѣдующее: "Съ той минуты, какъ критикъ начинаетъ пользоваться тѣмъ, что авторъ -- женщина и этимъ опровергать высказываемыя ею мысли, серьезный читатель понимаетъ, что у критика нѣтъ болѣе серьезныхъ возраженій. Положительно, всѣ эти глупыя нападки на женскую неспособность къ самостоятельному мышленію и дѣятельности утратили свою силу и на нихъ можно только отвѣтить насмѣшкой надъ безконечнымъ "мужскимъ самодовольствомъ" критика. Могу прибавить, что подобныя стрѣлы особенно недѣйствительны противъ меня. Эти слова были излишни, какъ всякая самозащита, и вызывали, какъ всякое возраженіе, продолженіе полемики. Но еще не пришла пора самообладанія, знающаго истинную цѣну сужденій другихъ людей, безразличнаго къ похвалѣ и къ хулѣ; я еще не знала, что не нужно отвѣчать зломъ на зло, гнѣвомъ на гнѣвъ; я еще не видѣла нравственнаго закона въ словахъ Будды: "ненависть нельзя побѣдить ненавистью; она побѣждается только любовью".

По мѣрѣ того какъ съ наступленіемъ зимнихъ мѣсяцевъ страданія населенія увеличивались, митинги лишенныхъ заработка становились все многочисленнѣе.

Начался 1887 годъ. Соціалисты употребляли всю свою энергію на организацію помощи лишеннымъ заработка; они побуждали разныя общественныя учрежденія доставать заработокъ уволеннымъ рабочимъ, вносили въ муниципальные совѣты предложенія о томъ, какъ утилизировать продуктивныя силы незанятыхъ рабочихъ, выискивая разныя средства помочь бѣдственному ихъ положенію. Мнѣ пришлось испробовать свою энергію въ четырехдневномъ диспутѣ съ м-ромъ Футомъ и въ письменной полемикѣ съ м-ромъ Брэдло. Напечатанныя отдѣльными брошюрами отчеты о диспутѣ и о полемикѣ съ м-ромъ Брэдло, разошлись въ очень большомъ количествѣ. Серія дневныхъ диспутовъ между ораторами различныхъ партій организована была вскорѣ въ South Place Institute и между мной и Корри Грантомъ произошелъ оживленный споръ, въ которомъ я доказывала, "что существованіе классовъ населенія, живущихъ на незаработанныя средства, губительно для общества и должно было-бы быть прекращено законодательнымъ порядкомъ". Другой диспутъ произошелъ письменно въ "National Reformer" между пасторомъ Гэндель Роу и мной по вопросу: "имѣетъ-ли атеизмъ логическія основанія и возможно-ли существованіе атеистической системы, которая-бы руководила нравственной стороной человѣческой жизни". Съ наступающей осенью нищета становилась все грознѣе, такъ что въ сентябрѣ я писала: "несомнѣнно только одно -- общество должно заняться рабочими, лишенными возможности заработка. Нѣкоторое развлеченіе отъ дѣлъ доставлялъ намъ устроившійся въ то время чэрингъ-кроскій парламентъ, въ которомъ мы съ большимъ рвеніемъ обсуждали "злобы дня". Организована была дружная партія, которая побѣдила либеральное правительство, забрала въ руки бразды правленія и послѣ тронной рѣчи, въ которой королева обращалась къ палатѣ съ неслыханной до того (и послѣ того) простотой и искренностью -- мы внесли въ парламентъ нѣсколько биллей истинно героическаго характера. Бернардъ Шо, въ качествѣ предсѣдателя городскаго управленія, и я, въ качествѣ министра внутреннихъ дѣлъ, рѣзко критиковали рѣзкія мѣры правительства.

Слѣдующій изъ моихъ письменныхъ диспутовъ произошелъ въ октябрѣ на тему "о христіанскомъ ученіи", и это была пятая изъ серій моихь чтеній и диспутовъ въ эту зиму. Въ томъ-же мѣсяцѣ произошла тяжелая для меня, но необходимая перемѣна: я отказалась отъ очень цѣннаго для меня положенія соредактора "National Reformer", и номеръ отъ 23-го октября появился только за подписью Чарльза Брэдло. Эта перемѣна не имѣла вліянія на мою работу въ газетѣ, но я изъ члена редакціи сдѣлалась только сотрудницей. Причины этого шага яснѣе всего изложены были мною печатно: "Въ теченіе послѣдняго времени", писала я, "до меня стало доходить все болѣе и болѣе жалобъ съ разныхъ сторонъ, сбивающихъ съ пути различныя мнѣнія членовъ редакціи по вопросу о соціализмѣ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ я предложила устранить это осложненіе, отказавшись отъ соредакторства; но мой товарищъ по изданію, съ свойственнымъ ему великодушіемъ, попросилъ меня не дѣлать этого и посмотрѣть, нельзя-ли вести дѣло попрежнему. Но трудность, вмѣсто того чтобы исчезнуть, все увеличивалась, и какой-нибудь исходъ становился неизбѣжнымъ; мы оба чувствовали, что читатели въ правѣ требовать разрѣшенія неопредѣленнаго положенія газеты. Расколъ съ м-ръ Брэдло по рабочему вопросу совершился по моей винѣ, а не по его, и поэтому я должна выйти изъ состава редакціи. Во всѣхъ другихъ вопросахъ нашей обширной программы мы сходимся и, вѣроятно, будемъ всегда продолжать смотрѣть одинаково. Перехожу по этому на прежнее положеніе сотрудника, снимая такимъ образомъ съ "National Reformer" всякую отвѣтственность за мои взгляды".

Къ этому м-ръ Брэдло прибавилъ слѣдующее:

"Я считаю почти лишнимъ прибавить къ сказанному выше, какъ глубоко я сожалѣю о необходимости для м-ссъ Безантъ отказаться отъ совмѣстнаго со мной веденія журнала, и какъ искренно я скорблю объ ея отказѣ отъ положенія, въ которомъ она оказала такъ много услугъ дѣлу свободомыслія и радикализма. Я надѣюсь, что "National Reformer" не утратитъ въ ней постоянную сотрудницу, содѣйствіе которой крайне драгоцѣнно. Въ теченіе 13-ти лѣтъ эта газета обязана была значительной частью своихъ достоинствъ ея неутомимому плодотворному труду. Я согласенъ съ ней, что изданіе должно имѣть опредѣленное направленіе, и я считаю эту опредѣленность тѣмъ болѣе необходимой, что каждому сотруднику газеты предоставляется полная свобода пера. Я понимаю и выражаю глубокое уваженіе предъ героическимъ самоотверженіемъ, внушившимъ м-ссъ Безантъ строки, къ которымъ я прибавляю эти нѣсколько словъ. Чарльзъ Брэдло".

Безконечно тяжело было мнѣ порвать связь, за которую я такъ дорого заплатила тринадцать лѣтъ тому назадъ; но справедливость требовала этого шага. Если приходится принять рѣшеніе, сопряженное съ нравственными страданіями, то долгъ чести требуетъ, чтобы по возможности брать трудности и страданія на себя, нельзя возлагать жертвы на другихъ или платить выкупъ за себя чужими деньгами. Долгъ чести необходимо долженъ быть закономъ для человѣка съ стремленіями къ идеалу, и нарушеніе вѣрности этому стремленію есть единственная истинная измѣна въ жизни.

У меня была еще одна причина, побуждавшая меня отдѣлиться отъ м-ра Брэло, но я не рѣшалась назвать ее ему, потому что, съ свойственной ему щепетильностью въ вопросахъ чести, онъ-бы упрямо отказался допустить мой выходъ изъ состава редакціи. Я видѣла перемѣну, произошедшую въ общественномъ мнѣніи, видѣла, какъ постепенно склонялись на его сторону либералы, державшіеся прежде вдали отъ него; я знала, что на меня они смотрѣли крайне недружелюбно, и что, если-бы мое участіе въ его дѣйствіяхъ было-бы менѣе замѣтнымъ, ему было-бы гораздо легче слѣдовать своему пути. Въ виду этого, я старалась все болѣе уходить на второй планъ и не сопровождала болѣе м-ра Брэдло на митинги. Я уже не могла быть ему полезной въ его общественной дѣятельности, напротивъ мое сообщничество приносило ему вредъ. Пока онъ былъ отверженнымъ и окруженъ всеобщей ненавистью, я съ гордостью стояла за него; но когда его стали окружать друзья, которые всегда являются вмѣстѣ съ успѣхомъ, я могла быть наиболѣе полезной ему, отстранивъ себя отъ его дѣла. Но всю литературную совмѣстную работу я продолжала попрежнему, и теоретическія разногласія не нарушили его добраго отношенія ко мнѣ, хотя, послѣ послѣдовавшаго вскорѣ присоединенія моего къ теософическому обществу, онъ потерялъ вѣру въ здравость моихъ сужденій.

Въ теченіе того-же октября рабочими, лишившимися заработка, стали устраиваться процессіи по городу и вслѣдствіе излишней строгости полиціи дѣло дошло до нѣсколькихъ столкновеній. Сэръ Чарльзъ Барренъ считалъ своимъ долгомъ разгонять лондонскіе митинги вооруженной силой, подобно тому какъ это дѣлается префектами континентальныхъ городовъ, и неизбѣжнымъ результатомъ его образа дѣйствій было возникновеніе враждебнаго чувства между народной массой и полиціей.

Наконецъ, мы сформировали оборонительную лигу для помощи бѣднымъ рабочимъ, которыхъ привлекали къ суду и осуждали только на основаніи показаній полиціи; сами-же они не имѣли никакой возможности обратиться къ законнымъ средствамъ защиты. Я организовала для подобныхъ случаевъ общество состоятельныхъ людей, которые обѣщали являться каждый разъ, когда ихъ вызовутъ по телеграммѣ, будь то днемъ или вечеромъ, и, внеся залогъ, брать на поруки всякаго изъ рабочихъ, арестованныхъ за пользованіе всегда существовавшимъ правомъ устраивать процессіи и говорить на митингахъ. Беру одинъ примѣръ: арестованы были м-ръ Берлей, извѣстный военный корреспондентъ, и м-ръ Винксъ, обвиняемые въ подстрекательствѣ народа къ мятежу; вмѣстѣ съ ними взятъ былъ и рабочій Найтъ. Я пошла въ полицейскій комиссаріатъ и предложила залогъ за Найта. Начальникъ полиціи Гоуардъ согласился взять залогъ за Берлея и Винкса, но не за Найта. На слѣдующій день, въ полицейскомъ управленіи потребовали за Найта неправдоподобно большой залогъ въ 400 ф. ст. Эта сумма доставлена была моими вѣрными союзниками, и въ слѣдующемъ засѣданіи прокуроръ м-ръ Палендъ отказался отъ обвиненія въ виду отсутствія достаточныхъ показаній. Вскорѣ запрещено было устройство митинговъ на Трафальгеръ-скверѣ и приняты были неожиданно крутыя мѣры.

Мнѣ пріятно вспомнить при этомъ случаѣ, съ какимъ сочувствіемъ м-ръ Брэдло отнесся къ нашей тяжелой борьбѣ съ полиціей, и слѣдующая выписка изъ его газеты показываетъ, съ какимъ великодушіемъ онъ умѣлъ признавать заслуги тѣхъ, которые шли по иному пути, чѣмъ онъ: "Такъ какъ я недавно выказалъ очень существенное разногласіе", писалъ онъ, "съ моей смѣлой и преданной дѣлу союзницей, и такъ какъ это разногласіе сдѣлалось еще болѣе замѣтнымъ вслѣдствіе ея выхода изъ состава редакціи, то я чувствую тѣмъ большую потребность выразить ей мое сочувствіе въ настоящую минуту. Я безконечно благодаренъ ей не только за организацію защиты жертвамъ полиціи, но и за ея ежедневныя посѣщенія полицейскихъ участковъ и тюремъ, гдѣ она значительно повліяла на улучшеніе обращенія съ заключенными съ одной стороны и на успокоеніе раздраженія съ другой. Я не могу сказать, что считаю подобное занятіе подходящимъ для женщины дѣломъ, особенно, среди лондонской зимы, но долженъ выразить свое мнѣніе, что дѣйствовала она великолѣпно и принесла громадную пользу. Я особенно настаиваю на этомъ именно потому, что взгляды м-ссъ Безантъ и мои еще болѣе разошлись, чѣмъ я это считалъ возможнымъ, въ принципіальныхъ вопросахъ, составляющихъ основу борьбы, которая становится все болѣе и болѣе серьезной". Чарльзъ Брэдло всегда обнаруживалъ подобную широту взглядовъ и готовность признавать достоинства даже въ людяхъ, идущихъ противъ его принциповъ.

Негодованіе толпы возрастало; полицію старались бойкотировать, при чемъ тактичное и сдержанное поведеніе толпы не давало никакого повода прибѣгать къ насильственнымъ мѣрамъ. Наконецъ, положеніе полиціи сдѣлалось невыносимымъ и торійское правительство почувствовало недружелюбность лондонскаго населенія; сэръ Чарльзъ Барренъ былъ тогда смѣщонъ и его замѣнило болѣе распорядительное лицо.

ГЛАВА XIII.
Чрезъ штормъ къ миру.

Среди всѣхъ этихъ треволненій и душевной борьбы окрѣпло братство, въ которомъ таился завѣтъ лучшихъ дней. М-ръ Стэдъ и я сдѣлались близкими друзьями; онъ и я проникнуты были общею любовью къ человѣку и общей ненавистью къ притѣснителямъ. Я писала по этому поводу въ "Our Corner" за февраль 1888 г. слѣдующее:

"Въ послѣднее время у людей, очень различныхъ по своимъ теологическихъ взглядамъ, возникла мысль объ образованіи новаго братства, въ которомъ никто не считался-бы чужимъ, кто не отказывается работать въ пользу человѣчества. Неужели достиженіе подобнаго идеала только мечта энтузіаста? Но вѣдь мы видѣли, какъ люди, такъ сильно расходящіеся между собой въ вопросахъ религіозныхъ, дружно работали въ теченіе цѣлыхъ трехъ мѣсяцевъ надъ тѣмъ, чтобы помочь жертвамъ насилія и поднять въ нихъ духъ. Общая цѣль заставила всѣхъ насъ согласно работать, и развѣ это не доказываетъ, что существуетъ связь, которая сильнѣе антагонизма, и объединяющая идея, которая глубже разъединяющихъ теорій".

Какъ безсознательно приближалась я къ теософіи, которая должна была увѣнчать мою жизнь въ моемъ слѣпомъ исканіи братскаго союза. Братство это было уже создано "старшими братьями" нашей расы, и къ ихъ ногамъ мнѣ суждено было броситься въ скоромъ времени. Какъ глубоко было во мнѣ стремленіе къ чему-нибудь болѣе высокому, чѣмъ все видѣнное до того, какъ сильно было мое убѣжденіе, что есть нѣчто великое, къ которому приводитъ служеніе людямъ, это видно изъ другого мѣста въ той-же статьѣ:

"Многіе думали, что въ наши дни фабрикъ и желѣзныхъ дорогъ, фальсификацій и поддѣлокъ, жизнь можетъ идти только ровнымъ, будничнымъ шагомъ и что сіяніе идеала уже не можетъ озарить сѣраго горизонта современной жизни. Но много симптомовъ показываютъ, что въ человѣческихъ сердцахъ пробуждается героизмъ старинныхъ вѣковъ. Страстная жажда справедливости и свободы, волновавшая душу великихъ людей прошлаго, находитъ въ насъ живой откликъ и по-прежнему волнуетъ сердца людей. Все еще жива вѣчная притягательная сила св. Граля, но ищущіе не поднимаютъ болѣе глазъ къ небу, не ищутъ по морямъ и въ далекихъ странахъ, потому что они знаютъ, что удовлетвореніе божественнаго стремленія лежитъ въ страданіи, окружающемъ ихъ со всѣхъ сторонъ, что святыня таится въ мукахъ страдающихъ, доведенныхъ до отчаянія бѣдняковъ. Если правда, что бываетъ вѣра, сдвигающая горы невѣжества и зла, то это вѣра въ конечное торжество истины и справедливости; она только одна придаетъ цѣну и смыслъ жизни и освѣщаетъ самыя мрачныя тучи отчаянія свѣтлой радугой безсмертной надежды".

Какъ шагъ къ началу объединенія людей, готовыхъ работать на пользу человѣчества, м-ръ Стэдъ и я основали недѣльную газетку въ полпенса, "The Link". Направленіе ея ясно изъ слѣдующаго эпиграфа, взятаго изъ Виктора Гюго: "Народъ застылъ въ молчаніи. Я буду толкователемъ этого молчанія. Я буду говорить за нѣмыхъ. Я буду говорить великимъ людямъ о маленькихъ, сильнымъ -- о слабыхъ... Я буду говорить за всѣхъ, кто полонъ отчаянія и молчитъ. Я объясню ихъ глухой ропотъ, ихъ вздохи, объясню внезапныя волненія толпы, смутно выраженныя жалобы и всѣ звѣрскіе крики, которые издаетъ человѣкъ въ своемъ невѣжествѣ и среди мукъ... Я буду глашатаемъ народа, я все скажу".

"Мы хотимъ,-- сказано было въ первыхъ номерахъ,-- найти въ каждой деревушкѣ, на каждой улицѣ хоть одного человѣка, мужчину или женщину, которые посвятили-бы время и трудъ служенію людямъ съ той-же готовностью и систематичностью, съ которой многіе относятся къ тому, что считаютъ служеніемъ Богу". Каждую недѣлю появлялся номеръ маленькой газетки, вносившій лучъ истины въ окружающій мракъ. Тамъ предавались огласкѣ мелкіе факты, характеризующіе несправедливость къ народу. Мы писали объ эксплоататорскихъ цѣнахъ на женскій трудъ, о жертвахъ "sweating system", о томъ, какъ заканчивателю сапогъ платили 2 ш. 6 п. за дюжину паръ сапогъ, при чемъ нитки и лакъ были на его счетъ, какъ женщины работали по 10 1/2 часовъ въ день надъ сорочками "fantaisie", получая отъ 10 п. до 3 ш. за дюжину; нитки и иголки онѣ должны были покупать сами и кромѣ того еще платить за газъ, за полотенце при умываніи рукъ и за чай, который онѣ обязаны были брать у хозяйки. Ихъ недѣльный заработокъ колебался такимъ образомъ между 4--10 шиллингами. Мастерица верхняго платья зарабатывала 2 1/2 шилл. въ недѣлю, и изъ нихъ 6 пенсовъ уходило на прикладъ. Мы отмѣчали также случаи судебнаго преслѣдованія честныхъ, трудящихся безъ устали женщинъ за покушенія на самоубійство въ припадкѣ отчаянія отъ вѣчной нужды. Другой стороной нашей дѣятельности была защита фермеровъ отъ несправедливостей землевладѣльцевъ, разоблаченія скандаловъ, происходящихъ въ рабочихъ домахъ, защита билля объ отвѣтственности хозяевъ, образованіе инспекціонныхъ кружковъ, члены которыхъ слѣдили въ своихъ участкахъ за всѣми случаями жестокаго обращенія съ дѣтьми, вымогательства, негигіеничнаго содержанія мастерскихъ и т. п. и дѣлали мнѣ объ этомъ доклады. Въ этомъ дѣлѣ мнѣ помогалъ Гербертъ Берреусъ, который примкнулъ ко мнѣ во время столкновенія въ Трафальгэрѣ и который написалъ нѣсколько горячихъ статей въ "Link". Онъ страстно былъ преданъ народному дѣлу, ненавидѣлъ насиліе и несправедливость, работая съ неустанной энергіей, страдая изъ-за зла, противъ котораго онъ не видѣлъ средствъ. Весь его характеръ отразился въ словахъ, которыя онъ сказалъ въ бреду, считая себя умирающимъ: "Скажите народу", просилъ онъ окружающихъ, "какъ я его любилъ всегда".

Мы заботились также о доставленіи обѣдовъ дѣтямъ. "Если мы настаиваемъ на образованіи дѣтей, то необходимо позаботиться и объ ихъ пищѣ. Не дѣлая этого, мы даемъ имъ познанія, которыя они не могутъ ассимилировать, и мучимъ многихъ изъ нихъ прямо до смерти. Мы загоняемъ несчастныхъ дѣтей въ школы и заставляемъ ихъ учиться; ихъ грустные, пытливые глаза спрашиваютъ: зачѣмъ мы причиняемъ это новое странное страданіе и вносимъ новую муку въ ихъ грустное существованіе. "Почему не оставить насъ въ покоѣ?" жалобно спрашиваютъ терпѣливыя маленькія личики. И въ самомъ дѣлѣ, почему-бы этого не сдѣлать, если для этихъ маленькихъ трущобныхъ мучениковъ общество имѣетъ только формулы, а не пищу". Мы вели пропаганду противъ "дешевыхъ товаровъ", потому что они добываются путемъ эксплоатаціи и ограбленія рабочихъ". "Этическіе принципы покупателя должны быть самыми простыми. Намъ нуженъ извѣстный предметъ и мы не хотимъ ни получить его, какъ подарокъ, ни уворовать его. Для того-же, чтобы получить его не воруя, не принимая милостыни, мы должны дать за него взамѣнъ что-нибудь одинаковое но цѣнности. Столько-то труда нашего ближняго вложено было въ изготовленіе нужной намъ вещи; если мы не дадимъ ему что-нибудь по цѣнѣ равное его труду, и возьмемъ его работу, мы грабимъ его и, не желая давать должную цѣну за его трудъ, мы не имѣемъ права на продуктъ его труда".

Эта отрасль нашей дѣятельности привела вскорѣ къ серьезной борьбѣ, закончившейся блестящими результатами. На одномъ засѣданіи фабіанскаго общества миссъ Клементина Блэкъ прочла прекрасную лекцію о женскомъ трудѣ и подала мысль основать "союзъ потребителей", члены котораго дадутъ слово покупать только у продавцевъ, не эксплоатирующихъ своихъ рабочихъ. Въ послѣдовавшихъ за лекціей преніяхъ Г. Г. Чемпіонъ обратилъ вниманіе на жалованье рабочихъ на спичечной фабрикѣ Брананта и Мэя; владѣльцы ея выплачивали такіе дивиденты что акціи, выпущенныя вначалѣ по 5 ф. ст., поднялись до 10 1/2. Гербертъ Берреусъ и я свидѣлись съ нѣсколькими работницами, добыли списки жалованій, штрафовъ и т. д., Мы увидѣли, что въ большинствѣ случаевъ работницы были 16-ти-лѣтнія дѣвушки, работающія поштучно; зарабатываетъ такая дѣвушка шиллинга четыре въ недѣлю и живетъ обыкновенно съ сестрой, которая работаетъ на той-же фабрикѣ и "имѣетъ хорошій заработокъ въ 8 или 9 шиллинговъ въ недѣлю". Изъ этихъ денегъ 2 шил. въ недѣлю платятся за наемъ одной комнатки. Младшая дѣвушка питается чаемъ и хлѣбомъ съ масломъ на завтракъ и обѣдъ, но, какъ одна изъ нихъ намъ разсказывала съ сіяющими глазами, разъ въ мѣсяцъ она бываетъ на обѣдѣ, "гдѣ даютъ кофе, хлѣбъ съ масломъ и варенье, и много всего этого". Мы опубликовали эти факты подъ заглавіемъ "бѣлокожіе рабы въ Лондонѣ" и уговаривали бойкотировать спички Брананта и Мэя. "Пора уже, чтобы кто-нибудь вступился за насъ", сказали мнѣ двѣ блѣднолицыя дѣвушки на фабрикѣ. Я писала по этому поводу слѣдующее въ своей газетѣ: "Да кто захочетъ помочь? Многіе сочувствуютъ хорошему дѣлу, но не захотятъ сдѣлать усилія, чтобы способствовать ему и тѣмъ болѣе рисковать чѣмъ нибудь для него. "Нужно чтобы кто-нибудь сдѣлалъ это, но почему именно я"? повторяетъ большинство этихъ благожелателей.-- "Кому-нибудь нужно начать дѣйствовать, почему-же не мнѣ"?-- вотъ что думаетъ человѣкъ, который въ самомъ дѣлѣ хочетъ помочь людямъ и съ готовностью берется за всякое трудное дѣло. Между этими двумя фразами лежатъ цѣлые вѣка нравственной эволюціи".

Мнѣ угрожали возбужденіемъ преслѣдованія за подстрекательство, на изъ этого ничего не вышло; гораздо легче было выместить злобу на работницахъ. Черезъ нѣсколько дней на Fleet Street явилась толпа работницъ спичечной фабрики, и стала вызывать изъ редакціи Анни Безангъ. Я не могла обратиться къ нимъ съ рѣчью на улицѣ и попросила, чтобы ко мнѣ поднялась депутація и объяснила, что имъ отъ меня нужно. Вошли три женщины и объяснили въ чемъ дѣло: имъ предлагали подписываться подъ бумагой, свидѣтельствующей о томъ, что онѣ довольны существующими на фабрикѣ порядками и что мои показанія ложны. Онѣ отказались подписываться. "Вы за насъ заступились", объяснила одна изъ женщинъ,-- "и мы не откажемся отъ васъ". Одной изъ работницъ, зачинщицѣ протеста, пригрозили отказомъ отъ работы; она не сдалась. На слѣдующій день ее уволили подъ какимъ-то пустячнымъ предлогомъ, и тогда 1,400 работницъ бросили свои мѣста; часть ихъ отправилась спроситъ у меня, какъ имъ теперь поступать. Въ послѣдовавшія затѣмъ двѣ недѣли Гербертъ Берреусъ и я работали болѣе чѣмъ когда-либо въ жизни. Намъ удалось поднять цѣлую бурю. Мы открыли подписку и деньги полились къ намъ рѣкой; мы составили списокъ прекратившихъ работу дѣвушекъ, платили имъ жалованье на время стачки, писали статьи, подняли клубы, устраивали митинги, убѣдили м-ра Брэдло сдѣлать интерпелляцію въ парламентѣ, организовали комитеты, въ которыхъ акціонеры были членами, и вся Англія принимала живое участіе въ перипетіяхъ нашей кампаніи. М-ръ Фредерикъ Чаррингтонъ далъ намъ залу для регистраціи участвующихъ въ стачкѣ, м-ръ Сиднэй Веббъ и другіе привлекли на нашу сторону National Liberal Club; мы отправились съ большой депутаціей отъ работницъ въ парламентъ и бесѣдовали тамъ съ нѣсколькими членами парламента, которые подробно разспрашивали дѣвушекъ. Послѣднія держали себя великолѣпно, ни одна не отставала отъ подругъ и въ теченіе всей стачки онѣ обнаружили большую выносливость и бодрость духа. М-ръ Гобардъ, членъ соціалъ-демократической федераціи, Шо, Блэндъ, Оливеръ и Гедлэмъ, фабіанцы, миссъ Клементина Блэкъ и еще многіе другіе содѣйствовали успѣху нашего дѣла. Лондонскій цеховой совѣтъ (Trades Council) согласился, наконецъ, взять на себя посредничество по этому дѣлу и этимъ путемъ достигнуты были благопріятные результаты; работницы возобновили работу, всякія денежныя взысканія были уничтожены, и цѣна за трудъ поднялась. Основанъ былъ союзъ работницъ на спичечныхъ фабрикахъ, и до сихъ поръ онъ считается среди женскихъ рабочихъ союзовъ однимъ изъ самыхъ сильныхъ. Въ теченіе долгихъ лѣтъ я была секретаремъ союза до тѣхъ поръ, пока подъ бременемъ другихъ обязанностей мнѣ не пришлось отказаться отъ должности секретаря и меня замѣстила м-ссъ Торнтонъ Смитъ; Гербертъ Берреусъ продолжаетъ до сихъ поръ состоять казначеемъ союза. Одно время существовали несогласія между фирмой Брананта и Мэя и союзомъ, но они скоро сгладились, подъ дѣйствіемъ здраваго смысла у обѣихъ сторонъ; директоръ фабрики выказалъ готовность выслушивать всякую справедливую жалобу и по возможности устранять причины неудовольствія; сами-же владѣльцы фабрики дѣлали щедрые взносы въ клубъ работницъ въ Боу, основанный Е. П. Блаватской.

Болѣе всего пострадали во время стачки изготовители спичечныхъ коробочекъ, лишенные работы. Имъ платили по 2 1/2 пенса за сотню коробочекъ и изъ этого нужно было еще покупать матеріалъ для работы. Конечно, отъ такой платы они не богатѣли, но когда и эта работа исчезла, имъ стала угрожать прямо голодная смерть. Какіе ужасы приходилось намъ видѣть, когда мы отправлялись вечеромъ, по окончаніи дневного труда, въ окрестности Бетналь-Грина: на подстилкахъ изъ стружекъ тамъ лежали дѣти, обвернутыя въ лохмотья. На ихъ дѣтскихъ лицахъ, въ широко раскрытыхъ глазахъ женщинъ голодъ наложилъ свою печать; о голодѣ свидѣтельствовали дрожащія руки мужчинъ. Дѣлалось жутко, глядя на нихъ, и все громче звучалъ вопросъ: "гдѣ лѣкарство противъ скорби, гдѣ путь спасенія для міра?" Въ августѣ я стала пропагандировать устройство рисовальнаго класса для работницъ на спичечныхъ фабрикахъ. "Тамъ намъ нужно будетъ имѣть фортепіано", писала я, "столы для газетъ, для игръ, для беллетристики. Такимъ образомъ создалось-бы свѣтлое уютное убѣжище для дѣвушекъ, не имѣющихъ ни дома, ни мѣста для игры, кромѣ улицы. Мы не хотимъ основать "пріюта" съ строгой дисциплиной и навязываніемъ правилъ приличія, а организовать клубъ, гдѣ господствовало-бы товарищеское отношеніе и свобода, основанная на сознаніи собственнаго достоинства, т. е. та атмосфера, которую испыталъ всякій, жившій въ родной семьѣ, но которая -- увы -- такъ, чужда многимъ дѣвушкамъ лондонскаго истъ-энда. Въ августѣ-же мѣсяцѣ, но двумя годами позже, Е. П. Блаватская основала такой "home" для работницъ.

Послѣ того обратились къ намъ за помощью изготовители жестяныхъ ящиковъ въ южныхъ кварталахъ Лондона; ихъ штрафовали самымъ незаконнымъ образомъ и, кромѣ того, они постоянно подвергались увѣчьямъ изъ-за дурного содержанія машинъ на фабрикахъ; затѣмъ пришлось вступаться за приказчиковъ въ лавкахъ и ограждать ихъ отъ произвольныхъ штрафовъ; продолжались также массами рабочіе процессы, для которыхъ мы подыскивали защитниковъ и добывали залоги. Сильная агитація о доставленіи пищи дѣтямъ въ школахъ, объ увеличеніи жалованій служащимъ въ нѣкоторыхъ общественныхъ учрежденіяхъ, заступничество за рабочихъ на докахъ я изложеніе ихъ безъисходнаго положенія; посѣщеніе изготовителей цѣпей въ Cradley Heath, бесѣды съ ними, статьи о нихъ въ газетахъ, избирательная борьба по поводу выборовъ въ училищный совѣтъ, побѣда на этихъ выборахъ -- таковы были дѣла, среди которыхъ прошла осень; къ этому присоединялось еще множество лекцій -- соціалистическихъ, экономическихъ и атеистическихъ -- и масса статей, которыя я писала дли того, чтобы прокормить себя. Когда къ этому прибавилась работа въ училищномъ совѣтѣ, я почувствовала, что больше ничего брать на себя не въ силахъ.

Среди всѣхъ этихъ событій, приблизился незабвенный для меня 1889 годъ...

Въ знаменательномъ для меня 1889 г. я нашла дорогу къ пристани и имѣла неоцѣнимое счастье встрѣтить Е. П. Блаватскую и сдѣлаться ея ученицей. Все сильнѣе овладѣвало мною сознаніе, что для исцѣленія общественныхъ недуговъ требуется болѣе, чѣмъ я могла дать до сихъ поръ. Соціализмъ отвѣчалъ экономическимъ потребностямъ, но гдѣ взять вдохновеніе, которое привело-бы къ братству людей на землѣ? Многое было сдѣлано въ этомъ отношеніи, но недоставало истиннаго порыва самоотверженной любви, побуждающей людей дѣйствовать только для другихъ и быть готовыми давать безъ конца и ничего не требовать для себя. Откуда было взять матерьялъ для созданія болѣе благороднаго общественнаго строя, гдѣ найти камней для постройки храма человѣчества? Великое отчаяніе овладѣвало мною, когда я искала такого движенія и не находила его.

Этимъ дѣло не ограничивалось. Съ 1886 г. во мнѣ росло убѣжденіе въ неудовлетворительности моего философскаго міросозерцанія, и въ томъ, что жизнь и человѣческое сознаніе нѣчто иное, болѣе высокое, чѣмъ я полагала до того. Психологія шла впередъ быстрыми шагами; гипнотизмъ открывалъ феномены неожиданной сложности въ человѣческомъ сознаніи, загадочныя явленія двойственности, и, что всего изумительнѣе, интенсивной дѣятельности мысли въ то самое время, какъ мозгъ, предполагаемый источникъ мыслительной дѣятельности, находился въ коматозномъ состояніи. Факты за фактами осаждали меня, требуя объясненій, которыхъ я не могла найти. Я стала изучать болѣе темныя стороны сознанія, сны, галлюцинаціи, обманы чувствъ, помѣшательство. Окружавшій меня мракъ озарился лучомъ свѣта, когда я прочла "Occult World" (Міръ тайнъ) А. П. Синнета и его увлекательныя письма, въ которыхъ онъ говоритъ не о сверхъестественномъ въ природѣ, а о томъ, что природа подчинена болѣе широкимъ законамъ, чѣмъ я могла-бы когда-либо вообразить. Я убѣдилась въ истинности явленій ясновидѣнія, въ возможности слышать на разстояніи и читать чужія мысли. Среди бурной внѣшней жизни, описанной въ предыдущихъ главахъ, эти вопросы мучили мой умъ, настойчиво требуя отвѣта. Я читала множество книгъ, но находила въ нихъ мало удовлетворенія. Я продѣлывала разные опыты, указанные въ нихъ, и добилась любопытныхъ для меня результатовъ. Наконецъ, я убѣдилась въ существованіи чего-то скрытаго, какой-то невидимой силы, и рѣшилась искать до тѣхъ поръ, пока не найду ее; весной 1889 г. я болѣе чѣмъ когда-либо рѣшилась добиться истины во чтобы то ни стало. Однажды я сидѣла глубоко погруженная въ мысли, какъ это со мной часто бываетъ подъ вечеръ, и была проникнута настойчивымъ, но почти безнадежнымъ стремленіемъ разрѣшить тайну жизни и духа. Вдругъ я услышала около себя голосъ, который съ тѣхъ поръ сдѣлался для меня самымъ святымъ на землѣ. Онъ говорилъ мнѣ, что я должна быть бодрой и надѣяться, потому что откровеніе близко. Послѣ того прошло двѣ недѣли, и однажды м-ръ Стэдъ передалъ мнѣ два большихъ тома и сказалъ: "можете вы написать о нихъ отзывъ. Вся моя молодежь въ редакціи открещивается отъ нихъ, а вы достаточно помѣшаны на такого рода сюжетахъ, чтобы заинтересоваться этими книгами". Я взяла книги. Это были два тома "The Secret Doctrine" Е. П. Блаватской.

Я отнесла домой книги и сейчасъ-же засѣла читать ихъ. Съ каждой страницей интересъ все увеличивался. Все, что я читала, казалось мнѣ близкимъ, давно знакомымъ; моя мысль забѣгала впередъ, предугадывая выводы, все казалось такимъ естественнымъ, связнымъ, безконечно тонкимъ и все-таки столь понятнымъ. Я была поражена, ослѣплена свѣтомъ, въ которомъ разрозненныя фразы казались частями великаго цѣлаго, и всѣ мучившія меня загадки и тайны показались мнѣ несуществующими. Это было отчасти иллюзіей, и всѣ прежнія сомнѣнія снова всплывали нѣсколько времени спустя, потому что мозгъ только постепенно осваивался съ тѣмъ, что интуиція принимала сразу, какъ истину. Но свѣтъ показался хоть на минуту, и озаренная его лучомъ, я поняла, что поиски кончены и истина найдена,

Я написала отзывъ и попросила м-ра Стэда дать мнѣ рекомендательное письмо къ автору; вмѣстѣ съ этимъ письмомъ я послала нѣсколько словъ, прося позволенія зайти познакомиться. Въ отвѣтъ я получила очень любезное приглашеніе и въ одинъ теплый весенній вечеръ Гербертъ Берроусъ,-- мой единомышленникъ въ этихъ вопросахъ и я направились со станціи Notting Hill въ Landsowne Road, думая о предстоящемъ намъ свиданіи. Звонокъ, мы быстро проходимъ черезъ переднюю въ гостиную; раскрывается задрапированная дверь въ слѣдующую комнату, и мы видимъ въ большомъ креслѣ у стола крупную женскую фигуру. Привѣтливый звучный голосъ обращается ко мнѣ: "дорогая м-ссъ Безантъ, я такъ давно уже хотѣла познакомиться съ вами"; моя рука чувствуетъ крѣпкое пожатіе, и я въ первый разъ въ этой жизни гляжу въ глаза Е. II. Б. Я почувствовала внезапный внутренній толчокъ -- не воспоминаніе-ли о до-земной встрѣчѣ?-- и затѣмъ, сознаюсь со стыдомъ, чувство упрямого протеста, настойчиваго сопротивленія, какое испытываетъ дикое животное, чувствуя руку укротителя. Я сѣла и стала ее слушать. Она говорила о путешествіяхъ, о различныхъ странахъ, говорила непринужденно и блестяще; глаза были полузакрыты, изящные пальцы не переставали свертывать папироски. Не было сказано ничего особеннаго, ни слова объ оккультизмѣ, ничего таинственнаго; она говорила, какъ свѣтская женщина, занимающая своихъ гостей. Мы поднялись, чтобы уйти, и на минуту завѣса поднялась; два блестящихъ, проницательныхъ глаза встрѣтились съ моими глазами, и она произнесла просящимъ голосомъ: "о дорогая м-ссъ Безантъ, если-бы вы захотѣли стать нашей!" Я почувствовала почти непреодолимое желаніе нагнуться и поцѣловать эти зовущіе къ себѣ глаза, но во мнѣ вспыхнула старая непреклонная гордость и насмѣшка надъ собственнымъ безуміемъ, и я отвѣтила ей ничего не говорящей вѣжливой фразой. "Дитя", сказала она мнѣ много лѣтъ спустя,-- "ваша гордость ужасна; вы горды, какъ Люциферъ". Но, право, мнѣ кажется, что я никогда не выказывала гордости по отношенію къ ней послѣ того перваго вечера; только въ защиту ея не разъ поднималась во мнѣ возмущенная гордость до тѣхъ поръ, пока я не поняла мелочности и пустоты всякаго рода осужденія и не поняла также, что слѣпыхъ нужно жалѣть, а не презирать. Я еще разъ отправилась къ ней для разспросовъ о теософическомъ обществѣ; я хотѣла вступить въ него членомъ, но боролась еще съ своимъ желаніемъ. Я ясно видѣла -- мучительно ясно -- что означалъ этотъ переходъ. Я успѣла въ значительной степени побѣдить предубѣжденіе общества противъ себя своей работой въ школьномъ дѣлѣ; мнѣ открывался уже болѣе гладкій путь, на которомъ мои начинанія встрѣчали-бы уже одобреніе, а не осужденіе. Неужели-же опять начать новую борьбу и сдѣлаться мишенью для насмѣшекъ -- болѣе страшныхъ чѣмъ ненависть -- и снова выступить въ утомительной борьбѣ за чуждую людямъ истину? Могу-ли я обратиться противъ матерьялизма и отважно признать, что я была неправа, что разсудокъ заставилъ меня забыть душу? Какъ оставить армію, которая такъ храбро сражалась за меня, друзей, которые, несмотря на тяжесть общественнаго остракизма, продолжали любить меня и сохранять мнѣ вѣрность? А онъ, самый сильный и вѣрный изъ моихъ друзей, довѣріе котораго я уже поколебала своимъ соціализмомъ -- неужели ему придется увидѣть съ горечью, какъ сотоварищъ, составлявшій его гордость, перейдетъ къ врагамъ и оставитъ ряды матерьялистовъ? Какими глазами взглянетъ на меня Чарльсъ Брэдло, когда я скажу ему, что сдѣлалась теософкой? Борьба была тяжелая, но не столь мучительная, какъ въ прежнія времена. Я уже была обстрѣленнымъ воиномъ, закаленнымъ прежними ранами. Такъ это случилось, что я опять направилась въ Landsowne Road разспрашивать о теософическомъ обществѣ. Е. П. Блаватская пристально посмотрѣла на меня съ минуту. "Читали вы отчетъ психологическаго общества обо мнѣ?" "Нѣтъ, даже никогда о немъ не слышала". "Пойдите и прочтите, и если послѣ этого вы придете сюда, тогда посмотримъ". Ничего больше она не хотѣла сказать объ этомъ вопросѣ и заговорила о своихъ путешествіяхъ по разнымъ странамъ.

Я достала отчетъ и внимательно его читала и перечитывала. Я сразу увидѣла шаткость основанія, на которомъ построено было все обвиненіе: мнѣ сразу бросилось въ глаза, что выводы, дѣлались изъ совершенно произвольныхъ предположеній, что самыя обвиненія носили крайне неправдоподобный характеръ и, что было хуже всего, источникъ свѣдѣній былъ самый гнусный. Все держалось довѣріемъ къ показаніямъ Кулоновъ, а они сами объявили себя соучастниками предполагаемыхъ мошенничествъ. Могла-ли я вѣрить имъ больше чѣмъ открытой, безстрашной натурѣ, которая на минуту открылась мнѣ, и гордой самосознательной искренности, которая свѣтилась въ ясныхъ голубыхъ глазахъ, чистыхъ и безстрашныхъ, какъ у ребенка? Могъ-ли авторъ "The Secret Doctrine" быть въ одно и то-же время жалкой обманщицей, производившей фокусы, презрѣнной шарлатанкой, устраивавшей разныя продѣлки при помощи потайныхъ дверей и траповъ? Я громко расхохоталась надъ нелѣпостью такого предположенія и швырнула прочь отчетъ съ справедливымъ негодованіемъ честной натуры, которая узнаетъ людей своей души при встрѣчѣ съ ними и чувствуетъ отвращеніе отъ соприкосновенія съ ложью. На слѣдующій день я была въ бюро теософическаго общества, гдѣ завѣдующей дѣлами была графиня Вахтмейстеръ, которая и подписала прошеніе о принятіи меня въ члены теософическаго общества.

Получивъ членское свидѣтельство, я отправилась въ Landsowne Road. Застала Е. П. Б. одну. Я подошла къ ней, наклонилась и поцѣловала ее, не говоря, однако, ни слова. "Вы сдѣлались членомъ общества?" -- Да.-- "Вы читали отчетъ?" -- Да.-- "Ну и что?" Я стала предъ ней на колѣни и сжала ея руки въ моихъ, глядя ей прямо въ глаза. Въ отвѣтъ на это,-- сказала я,-- я прошу у васъ позволенія стать вашей ученицей и объявить объ этомъ передъ всѣми! Ея строгое серьезное лицо приняло болѣе мягкое выраженіе, непривычныя слезы выступили на глазахъ. Движеніемъ, преисполненнымъ почти царственнаго величія, она положила мнѣ руку на голову. "Вы благородная женщина,-- сказала она.-- Да благословитъ васъ учитель".

Съ этого дня, 10 мая 1889 г. и до сихъ поръ -- черезъ два года и три съ половиной мѣсяца послѣ того, какъ она оставила тѣло 8 мая 1891 года, моя вѣра въ нее ни разу не пошатнулась, мое довѣріе къ ней ни разу не поколебалось. Я стала вѣрить въ нее инстинктивно, и моя вѣра крѣпла съ каждымъ днемъ, когда я жила въ ея постоянной близости. Я говорю о ней съ благоговѣніемъ, съ которымъ относится ученикъ къ учителю, никогда не обманывавшему возложенныхъ на него надеждъ. Я чувствую къ ней горячую признательность, которую въ нашей партіи чувствуютъ ко всякому, кто открываетъ ворота и указываетъ путь. "Выдумки! Безуміе!" скажетъ съ насмѣшкой англичанинъ ХІX-го вѣка. Пусть будетъ такъ. Я многое видѣла и могу ждать.

Мнѣ говорили, что я необдуманно бросилась въ теософское ученіе и дала волю энтузіазму. Это справедливо только въ одномъ отношеніи -- въ томъ, что рѣшеніе вступить въ ряды теософовъ принято было мною очень быстро, но оно въ сущности долго подготовлялось, и мнѣ удалось только, достигнувъ интеллектуальной зрѣлости, осуществить мечты, занимавшія меня съ дѣтства, И я могу сказать теперь, что это первое общеніе съ теософіей дало мнѣ болѣе, чѣмъ я могла-бы ожидать: я пріобрѣла увѣренность въ нѣкоторыхъ истинахъ, ярко освѣтившихся для меня какъ-бы сіяніемъ молніи. Я знаю, убѣдившись въ этомъ лично, что душа существуетъ, и что сущность моего бытія въ моей душѣ, а не въ моемъ тѣлѣ; я знаю, что душа можетъ по желанію оставлять тѣло, что, освободившись отъ тѣла, она можетъ учиться у живыхъ земныхъ учителей и, вернувшись, передавать физическому существу человѣка то, чему она научилась. Этотъ процессъ передачи сознанія отъ одного вида существованія къ другому совершается очень медленно, и во время него тѣло и духъ постепенно соприкасаются съ болѣе тонкой сущностью, которая и есть душа, Мое пониманіе этого еще очень несовершенно, отрывочно въ сравненіи съ пониманіемъ болѣе посвященныхъ; это -- какъ-бы неумѣлый дѣтскій лепетъ въ сравненіи съ краснорѣчіемъ опытнаго оратора. Но я все-таки понимаю, что сознаніе не только независимо отъ функцій мозга, а напротивъ, гораздо живѣе и дѣятельнѣе работаетъ, освободившись отъ грубой матеріи, чѣмъ заключенное въ ней. Великіе мудрецы, о которыхъ говорила Е. П. Блаватская, существуютъ и обладаютъ могуществомъ и знаніями, предъ которыми наше знаніе природы и ея жизни кажется дѣтской игрушкой. Все это и многое другое я постигла, и все-таки я нахожусь еще на низшихъ ступеняхъ, какъ-бы въ приготовительномъ классѣ школы оккультизма. Это доказываетъ, что первое пріобщеніе было удачнымъ и интуитивное стремленіе оправдалось достигнутыми результатами. Дорога знанія, по которой я иду, открыта для всѣхъ, кто захочетъ заплатить пеню, взимаемую при вступленіи въ ворота, а пеней этой является готовность отказаться отъ всего ради духовной истины и готовность употребить всю постигнутую истину на благо людей, не заботясь совершенно о себѣ.

23-го іюня, въ разборѣ "Secret Doctrine", напечатанномъ въ "National Reformer", встрѣчаются слѣдующія мѣста, показывающія, что мнѣ сразу удалось вполнѣ понять нѣсколько существенныхъ пунктовъ ученія. Сказавши, что современный англичанинъ скорѣе всего будетъ испуганъ книгой Блаватской при поверхностномъ чтеніи ея, я продолжала: "Западная наука подходитъ къ изученію природы вооруженная микроскопомъ и телескопомъ, скальпелемъ и разными машинами; она собираетъ фактъ за фактомъ, экспериментъ за экспериментомъ, но наталкивается постоянно на пропасти, недоступныя изслѣдованію, на вершины, слишкомъ высокія для ея лѣстницъ. Величественная и властная въ своихъ отвѣтахъ на вопросъ "какимъ образомъ", наука избѣгаетъ вопросовъ "почему" и "откуда" и первопричины остаются окутанными тайной. Единственное орудіе восточной науки -- способность духа человѣческаго къ проникновенію; разсматривая матеріальное бытіе какъ maya,-- иллюзію, она ищетъ въ сферѣ духовной и душевной причинъ матеріальныхъ явленій. Единственно онѣ реальны, онѣ существуютъ и видимый міръ одно только ихъ отраженіе.

"Ясно, что для такого рода изслѣдованій требуется больше духовной подготовки, чѣмъ даетъ нормальная физическая организація человѣка. И тутъ расходятся дороги Востока и Запада. Для изученія матерьяльной вселенной достаточно нашихъ пяти чувствъ, изощренныхъ открытыми наукой орудіями. По отношеніи ко всему, что доступно зрѣнію и слуху, вкусу и осязанію, эти привычные служители хотя и ошибаются часто, но являются наиболѣе доступными проводниками знанія. Но понятно, что они становятся безполезными, когда изслѣдованіе касается явленій, не отпечатлѣвающихся на нашихъ нервныхъ центрахъ. Напримѣръ, то что мы называемъ цвѣтомъ, есть колебаніе частичекъ эфира, отпечатлѣвающееся на резинѣ глаза съ извѣстной опредѣленной силой -- maximum 759 трилліоновъ толчковъ, minimum 436, эти колебанія возбуждаютъ въ насъ ощущенія, которыя мозгъ передаетъ, какъ свѣтовыя. (Почему 436 трилліоновъ толчковъ въ одномъ концѣ нерва передается какъ "красный цвѣтъ" въ другомъ, этого мы не знаемъ; мы отмѣчаемъ только фактъ, не давая ему объясненій). Но наша способность реагировать на колебанія не можетъ ограничить способности эфира къ колебаніямъ, для насъ не существуетъ болѣе высокихъ и болѣе низкихъ видовъ колебаній, но если-бы наше зрѣніе было болѣе изощреннымъ, мы-бы видѣли то, къ чему мы теперь слѣпы. Развивая эту мысль дальше, мы начинаемъ понимать, что матерія можетъ существовать въ формахъ намъ невѣдомыхъ, и въ видоизмѣненіяхъ, недоступныхъ нашимъ чувствамъ. Тутъ выступаетъ на сцену восточный мудрецъ и говоритъ: "то, что вамъ кажется возможнымъ, на самомъ дѣлѣ уже есть; наши внѣшнія чувства настолько болѣе изощрены, чѣмъ ваши, насколько ваше зрѣніе развитѣе зрѣнія медузы; мы развили въ себѣ духовныя способности, дающія намъ возможность изслѣдовать высшія сферы бытія съ той-же увѣренностью, съ которой вы изслѣдуете физическія явленія; въ этомъ нѣтъ ничего сверхъестественнаго, какъ нѣтъ сверхъестественнаго и въ вашемъ знаніи, хотя оно и превышаетъ знаніе медузы, мы не строимъ гипотезъ о высшихъ формахъ бытія; мы изучили ихъ такъ-же точно, какъ вы изучили фауну и флору видимаго міра. Силы, которыми мы обладаемъ, не сверхъественны; онѣ имѣются въ потенціальности въ каждомъ человѣкѣ и будутъ проявляться по мѣрѣ совершенствованія человѣческой расы. Наше отличіе только въ томъ, что мы развили ихъ ранѣе, чѣмъ другіе, и сдѣлали это путемъ, такъ-же открытымъ для васъ, какъ онъ былъ открытъ намъ. Матерія есть повсюду, но она существуетъ въ семи видоизмѣненіяхъ, изъ которыхъ вы знаете только четыре, и до недавняго времени знали только три; въ тѣхъ высшихъ формахъ заключаются причины, слѣдствія которыхъ вы видите въ низшихъ, и, чтобы познать эти причины, нужно развить въ себѣ пониманіе высшихъ формъ".

За этимъ слѣдовало краткое изложеніе цикла эволюціи, и я продолжала: "Какова роль человѣка въ этой обширной драмѣ бытія? Лишне говорить, что онъ не единственная форма органической жизни въ вселенной, большая часть которой необитаема для него. Такъ-же, какъ наука показала существованіе живыхъ организмовъ повсюду въ матеріальномъ мірѣ, цѣлыхъ поколѣній въ каждой каплѣ воды, біеніе жизни въ каждомъ листкѣ и каждомъ стебелькѣ, такъ-же и "Secret Doctrine" Блаватской указываетъ на присутствіе въ высшихъ формахъ бытія живыхъ существъ, соотвѣтствующихъ каждое окружающей средѣ, такъ что вся вселенная полна жизни, и нѣтъ нигдѣ смерти, а есть только смѣна. Среди этихъ миріадъ существъ нѣкоторыя стремятся эволюцировать къ жизни человѣческой, нѣкоторыя выйти изъ человѣческой жизни, каковой она представляется намъ, отдѣлиться отъ своихъ болѣе грубыхъ элементовъ. Человѣкъ представляетъ собой, по этому ученію, существо изъ семи элементовъ; четыре изъ нихъ связаны съ тѣломъ и погибаютъ въ моментъ смерти или-же тотчасъ послѣ нея; три остальные составляютъ высшее въ человѣкѣ, его истинную индивидуальность и они безсмертны. Они образуютъ его "я", которое проходитъ черезъ множество воплощеній, проникаясь урокомъ жизни по мѣрѣ того, какъ она протекаетъ, подготовляя само свое искупленіе въ границахъ неумолимаго закона, сѣя сѣмена, жатву которыхъ оно непремѣнно должно собрать, создавая свою судьбу собственными неутомимыми руками и не находя нигдѣ въ безпредѣльномъ времени и пространствѣ кого-либо, кто приподнялъ-бы за него хотя-бы одну тяжесть, освободилъ-бы его хоть отъ одного созданнаго имъ самимъ бремени, развязалъ-бы одинъ узелъ и засыпалъ хоть одну яму".

Затѣмъ; указавъ на сближеніе западной науки съ восточной, я говорила въ заключеніи: "интересно наблюдать, какъ въ нѣкоторыхъ изъ новѣйшихъ теорій чувствуется отголосокъ оккультистическихъ доктринъ; наука какъ-бы стоитъ на самомъ порогѣ того знанія, передъ которымъ все прошлое покажется ничтожнымъ. Уже ея рука робко протягивается къ силамъ, въ сравненіи съ которыми всѣ бывшія до сихъ поръ въ ея распоряженіи кажутся незначительными. Когда завладѣетъ она ими? Надѣемся, что не прежде, чѣмъ измѣнится теперешнее общественное устройство. Въ противномъ случаѣ онѣ только увеличатъ достояніе людей, которые и теперь владѣютъ многимъ, и сдѣлаютъ несчастныхъ еще болѣе несчастными, благодаря контрасту. Знаніе, служащее на пользу эгоизма, увеличиваетъ пропасть между отдѣльными людьми и между народами, и мы поневолѣ страшимся мысли, что еще новыя силы природы будутъ впряжены въ колесницу стяжанія. Поэтому тѣ мудрые "учителя", отъ имени которыхъ говоритъ м-мъ Блаватская, отказываютъ въ знаніи, которое приноситъ съ собой могущество до тѣхъ поръ, пока не усвоенъ завѣтъ; любви; поэтому они отдаютъ только въ руки безкорыстныхъ управленіе тѣми естественными силами, которыя, при злоупотребленіи, могутъ погубить общество".

Этотъ разборъ книги Блаватской и заявленіе, которое я считала своимъ долгомъ сдѣлать, о томъ, что я вступила въ теософическое общество, вызвало, конечно, цѣлую бурю осужденія, и въ "National Reformer" отъ 30-го іюня напечатано было слѣдующее: "Послѣ разбора книги м-мъ Блаватской въ послѣднемъ номерѣ "National Reformer" и заявленія, напечатаннаго въ "Star", я получилъ нѣсколько писемъ съ запросами о теософіи. У меня просятъ разъясненій о томъ, что такое теософія и каково мое собственное мнѣніе о ней. Слово "теософія" старое и было уже въ употребленіи у нео-платониковъ. Въ своемъ новомъ примѣненіи слово теософъ, по словарю, обозначаетъ человѣка, "идущаго къ познаванію Бога и законовъ природы путемъ внутренняго просвѣтленія". Атеистъ, конечно, не можетъ быть теософомъ. Деистъ можетъ быть теософомъ. Монистъ не можетъ быть теософомъ. Теософія во всякомъ случаѣ заключаетъ въ себѣ идею дуализма. Современная теософія въ ученіи м-мъ Блаватской, изложенномъ въ послѣднемъ номерѣ нашей газеты, проповѣдуетъ многое, во что я не вѣрю, и утверждаетъ многое, что по-моему совершенно ложно. Я не читалъ двухъ послѣднихъ томовъ м-мъ Блаватской, но за послѣднія десять лѣтъ имѣлъ случай познакомиться съ многими произведеніями какъ ея самой, такъ и полковника Олькота и другихъ теософовъ. По-моему они задались цѣлью возстановить особаго рода спиритуализмъ, облеченный въ восточную фразеологію. Я считаю многія ихъ идеи ошибочными и ихъ разсужденія лишенными здраваго смысла, Я искренно огорченъ тѣмъ, что моя сотрудница, неожиданно и не обмѣнявшись ни разу мыслями объ этомъ со мной, приняла какъ факты вещи, которыя мнѣ кажутся абсолютно вымышленными. Это меня тѣмъ болѣе огорчаетъ, что я знаю, съ какой преданностью м-ссъ Безантъ отдается всякому дѣлу, въ которое она вѣритъ. Я знаю, что она всегда будетъ искренна въ защитѣ идей, которыми она прониклась, и съ опасеніемъ думаю о дальнѣйшемъ развитіи ея теософическихъ взглядовъ. Идейное направленіе нашей газеты не измѣнилось и оно въ прямомъ антагонизмѣ со всѣми видами теософіи. Я-бы предпочелъ не высказываться совершенно по этому вопросу, потому что публичная размолвка моя съ м-ссъ Безантъ, когда она сдѣлалась соціалисткой, причинила огорченіе намъ обоимъ. Но прочтя ея статью и ея офиціальное заявленіе о вступленіи въ теософическое общество, я счелъ своимъ долгомъ категорично высказать свое мнѣніе ради всѣхъ тѣхъ, которые видятъ во мнѣ своего нравственнаго руководителя. Чарльсъ Брэдлоу".

"Я не имѣю возможности выяснить здѣсь подробно причины моего вступленія въ теософическое общество, которое преслѣдуетъ три цѣли: основаніе всемірнаго братства безъ различія племени и религіи, изученіе арійской литературы и философіи, изслѣдованіе необъясненныхъ законовъ природы и физическихъ силъ, скрывающихся въ человѣкѣ. Въ вопросахъ религіозныхъ члены общества совершенно свободны. Основатели общества отрицаютъ существованіе бога съ личными аттрибутами: какой-то особый возвышенный пантеизмъ является религіознымъ міросозерцаніемъ теософовъ, но и онъ не считается обязательнымъ для членовъ общества. Я ничуть не желаю скрыть своего мнѣнія, что этотъ видъ пантеизма долженъ, по моему, привести къ разрѣшенію нѣкоторыхъ задачъ, особенно задачъ психологическихъ, которыя атеизмъ оставляетъ незатронутыми. Анни Безантъ".

Теософія, какъ прекрасно знаютъ приверженцы ея, не только не включаетъ въ себѣ дуализма, а, напротивъ, основана на представленіи объ Единомъ, которое раздваивается при своемъ проявленіи точно такъ-же, какъ атеизмъ предполагаетъ одну сущность, познаваемую въ двойномъ видѣ силы и матеріи, и точно такъ-же, какъ философскій -- хотя и не распространенный въ публикѣ -- идеализмъ учитъ объ одномъ божествѣ, отъ котораго исходятъ духъ и матерія.

Спокойствіе и тактичность, съ которой м-ръ Брэдло высказалъ свое осужденіе, не вызвали подражанія въ другихъ представителяхъ атеистической партіи; въ особенности отличался рѣзкостью своихъ нападокъ м-ръ Футъ. Среди поднявшагося шума я была отозвана въ Парижъ, чтобы участвовать тамъ вмѣстѣ съ Гербертомъ Берроусъ на рабочемъ конгресѣ, происходившемъ тамъ между 15 и 20 іюля, и провела нѣсколько дней въ Фонтенебло, вмѣстѣ съ м-мъ Блаватской, которая поселилась тамъ, чтобы отдохнуть нѣсколько недѣль. Я застала ее за переводомъ дивныхъ мѣстъ изъ ея "книги золотыхъ правилъ", общеизвѣстной теперь подъ заглавіемъ "Голоса Тишины". Она писала книгу очень быстро, не имѣя предъ собой оригинала, и попросила меня прочесть написанное вечеромъ вслухъ, чтобы провѣрить "приличенъ-ли ея англійскій стиль". Кромѣ меня, при чтеніи присутствовали Гербертъ Берроусъ и м-съ Канцлеръ, ревностная американская теософка. Мы садились вокругъ Е. П. Б. и я читала вслухъ. Переводъ сдѣланъ былъ безукоризненнымъ, художественнымъ англійскимъ языкомъ, плавнымъ и музыкальнымъ; мы могли исправить не болѣе двухъ-трехъ словъ, и она глядѣла на насъ, какъ изумленный ребенокъ, удивляясь нашимъ похваламъ, которыя были-бы повторены всякимъ, кому довелось-бы слышать эти художественныя поэмы въ прозѣ.

Нѣсколько раньше въ этотъ день я спросила ее, при помощи какихъ силъ производятся стуки, постоянно слышимые на спиритическихъ сеансахъ. "Нѣтъ надобности обращаться къ духамъ, чтобы слышались стуки", сказала она -- "посмотр ите". Она провела рукой надъ моей головой, не касаясь ея, и я явственно почувствовала легкіе стуки о черепную кость, при чемъ каждый разъ чувствовался электрическій токъ по всей спинѣ. Тогда она обязательно объяснила мнѣ, какіе толчки могутъ быть вызваны въ какомъ угодно мѣстѣ и какъ комбинаціи токовъ, порождающія ихъ, могутъ производиться помимо сознательной человѣческой воли. Такимъ способомъ она всегда поясняла свое ученіе и доказывала экспериментами существованіе въ человѣкѣ высшихъ силъ, управляемыхъ дисциплинированной въ этомъ отношеніи волей. Всѣ "феномены" м-мъ Блаватской относятся къ научной сторонѣ ея ученія и она никогда не имѣла безразсудства приписывать себѣ чудотворность и требовать на этомъ основаніи вѣры въ свою философскую систему. Она всегда повторяла, что чудесъ не бываетъ на свѣтѣ, что всѣ ея феномены были результатомъ болѣе глубокаго, чѣмъ у большинства людей, знанія природы и болѣе развитыхъ ума и воли. Нѣкоторые изъ этихъ феноменовъ были, какъ она называла ихъ, "психологическими фокусами" и заключались въ вызываніи образовъ силой воображенія и внушеніи ихъ другимъ, какъ "коллективныхъ галлюцинацій"; другіе, какъ напр. передвиганіе тяжелыхъ предметовъ, совершались ею при помощи астральной руки, протянутой къ предметамъ, еще другіе посредствомъ астральнаго чтенія и т. п. Но доказательствомъ того, что она въ самомъ дѣлѣ получила свою миссію отъ такъ называемыхъ ею "учителей" служатъ не эти, сравнительно мелкіе физическіе и духовные феномены, а величіе ея геройской энергіи, глубина ея знанія, полное безкорыстіе ея характера, высокій спиритуализмъ ея ученія, неослабѣвающая преданность дѣлу и неостывающій пылъ въ исполненіи своей просвѣтительной миссіи. Эти качества, а не ея феномены, внушали довѣріе и вѣру всѣмъ намъ, жившимъ около нея, знавшимъ ея жизнь изо дня въ день. Мы съ благодарностью принимали ея ученіе не потому, что она требовала подчиненія своему авторитету, а потому, что она пробуждала въ насъ силы, о присутствіи которыхъ въ насъ мы сами не подозрѣвали, и призывала къ жизни скрытыя способности духа.

Вернувшись въ Лондонъ, я почувствовала необходимость ясно и опредѣленно изложить перемѣну въ моихъ взглядахъ и въ "Reformer" отъ 4-го августа напечатала слѣдующее: "Въ послѣднее время въ печати появляется много слуховъ обо мнѣ и моихъ вѣрованіяхъ, многія, изъ этихъ сообщеній просто нелѣпы, другія ложны и полны клеветъ. Я прошу моихъ друзей не вѣрить этимъ слухамъ. Было-бы неделикатно по отношенію къ моему другу, м-ру Брэдло, воспользоваться предоставленными мнѣ столбцами его газеты для изложенія моего пониманія теософіи; это могло-бы вызвать полемику о вопросѣ, не интересующемъ большинство читателей "National Reformer". Въ виду этого я не могу отвѣчать здѣсь на нападки моихъ критиковъ. Но я чувствую, что партія, къ которой я такъ долго принадлежала, имѣетъ право требовать у меня нѣкоторыхъ объясненій относительно сдѣланнаго мною шага, и я поэтому пишу обстоятельную брошюру по этому вопросу. Кромѣ того лекціи, которыя я буду читать въ Hall of Science 4-го и 11 августа, посвящены будутъ вопросу: "почему я сдѣлалась теософкой". Тѣмъ временемъ я полагаю, что моя долголѣтняя дѣятельность среди партіи свободомыслящихъ даетъ мнѣ право просить, чтобы меня не осуждали не выслушавъ. Я даже осмѣливаюсь предположить, что въ виду похвалъ, расточаемыхъ мнѣ членами партіи въ прошломъ, возможно, что могутъ найтись кой-какіе аргументы въ пользу теософіи. Карикатурное изображеніе теософіи подъ перомъ нѣкоторыхъ атеистовъ такъ-же соотвѣтствуетъ истинѣ, какъ карикатуры вѣрующихъ христіанъ на атеистовъ соотвѣтствуютъ истинѣ атеистическаго ученія. Напоминая имъ объ искаженіи ихъ собственныхъ идей, я прошу ихъ подождать, прежде чѣмъ осуждать".

Лекціи были прочитаны и изложены потомъ въ сокращенномъ видѣ въ брошюрѣ, вышедшей подъ тѣмъ-же заглавіемъ и получившей большое распространеніе. Она заканчивалась слѣдующимъ образомъ: "Остается, еще одно положеніе, которое несомнѣнно должно возбудить атеистовъ противъ теософіи и которое предоставляетъ противникамъ дешевый матеріалъ для насмѣшекъ. Это вѣра въ существованіе другихъ живыхъ существъ помимо людей и животныхъ, обитающихъ на землѣ. Было-бы хорошо со стороны людей, которыхъ такое предположеніе заставляетъ сейчасъ-же отвернуться отъ теософіи, если-бы они остановились и спросили самихъ себя о нѣкоторыхъ вещахъ: неужели они серьезно полагаютъ, что среди необъятной вселенной, въ которой наша планета не болѣе чѣмъ песчинка въ пустынѣ, только эта планета обитаема живыми существами? Неужели, за исключеніемъ нашихъ голосовъ, вселенная нѣма? Неужели нѣтъ въ ней другихъ глазъ кромѣ нашихъ, другой жизни, кромѣ нашей. Теперь мы постигли свое истинное положеніе среди миріадовъ міровъ, и нѣтъ болѣе основанія безразсудно приписывать себѣ монополію органической жизни. Земля, воздухъ, вода кишатъ живыми существами, соотвѣтствующими окружающей ихъ сферѣ: наша земля полна жизни повсюду. Но какъ только мы переступаемъ мысленно за предѣлы нашей атмосферы, все почему-то должно измѣниться. Такое предположеніе не оправдывается ни логическими доводами, ни аналогіей. Однимъ изъ обвиненій противъ Джіордано Бруно было то, что онъ вѣрилъ въ обитаемость другихъ міровъ, кромѣ нашего; но Бруно стоялъ выше монаховъ, которые сожгли его. А между тѣмъ теософы только и доказываютъ, что всякій видъ матеріальнаго существованія имѣетъ приспособленныхъ къ нему живыхъ существъ и что вселенная полна жизни на всемъ своемъ протяженіи. "Суевѣріе!" говорятъ ханжи. Но это такое-же суевѣріе, какъ вѣра въ бактеріи или въ другія живыя существа, недоступныя глазу. Слово "духъ" ведетъ къ недоразумѣніямъ, потому что въ своемъ обычномъ значеніи оно подразумѣваетъ нематерьяльность и сверхъестественность, а теософы не вѣрятъ ни въ то, ни въ другое. Теософія утверждаетъ, что дѣйствія всѣхъ живыхъ существъ имѣютъ матеріальную основу, и что "матерія" и "духъ" не отдѣлены другъ отъ друга. Но въ то-же время она утверждаетъ, что матерія существуетъ въ иныхъ состояніяхъ, чѣмъ тѣ, которыя извѣстны до сихъ поръ наукѣ. Отрицать это -- значитъ быть столь-же ограниченнымъ, какъ индусскій принцъ, отрицавшій существованіе льда на томъ основаніи, что, по его наблюденіямъ, вода не становится никогда плотной. Отказъ вѣрить, пока не представлены доказательства, вполнѣ разуменъ; отрицаніе всего, что превышаетъ нашъ ограниченный опытъ, безразсудно.

"Обращаюсь еще съ нѣсколькими словами къ моимъ свободомыслящимъ друзьямъ. Если вы скажете мнѣ: "оставьте наши ряды", я ихъ оставлю. Я не навязываю себя никакой партіи. Мнѣ очень тяжело было убѣдиться, что матеріалистическое ученіе, отъ котораго я столько ожидала, не удовлетворяетъ меня, и знать, что это убѣжденіе возмутитъ нѣкоторыхъ очень близкихъ мнѣ друзей. Но теперь, какъ и въ другіе моменты жизни, я не смѣю искать покоя ложью. Настоятельная необходимость заставляетъ меня говорить правду, какъ я ее понимаю, не взирая на то, будетъ-ли она одобрена или нѣтъ, принесетъ-ли похвалы или порицанія. Я должна сохранить незапятнанной приверженность къ истинѣ, какихъ-бы дружескихъ связей это мнѣ ни стоило. Истина можетъ быть поведетъ меня въ пустыню, но я должна слѣдовать за ней; если-бы даже она уничтожила все свѣтлое въ моей жизни, я должна слѣдовать за ней; если она ведетъ меня къ смерти, я все-таки не утрачу вѣры въ нее, и я не желаю, другой надгробной надписи кромѣ словъ:

"Она стремилась слѣдовать истинѣ".

Тѣмъ временемъ, имѣя на рукахъ эту новую полемику, я продолжала работу по школѣ; послѣднее сдѣлалось возможнымъ, однако, только благодаря великодушной помощи невѣдомыхъ мнѣ друзей, присылавшихъ мнѣ 150 ф. ст. въ годъ за послѣдніе полтора года. Точно также шла своимъ чередомъ соціалистическая работа, постоянное руководство рабочими движеніями; особенно выдавалась въ этомъ отношеніи организація синдиката мѣховщиковъ въ южномъ Лондонѣ и агитація въ пользу сокращенія рабочихъ часовъ для кондукторовъ конокъ и омнибусовъ, при чемъ митинги по этому вопросу могли устраиваться только послѣ полуночи. Вопросъ о питаніи и одѣваніи дѣтей тоже отнималъ много времени и силъ, потому что въ моемъ околодкѣ были тысячи страшно бѣдныхъ дѣтей. Свои собственныя занятія я вела урывками, читая въ конкѣ, въ поѣздѣ, и выгадывая на ночномъ отдыхѣ часы для бесѣдъ съ Е. П. Блаватской.

Въ октябрѣ ослабѣвшія силы м-ра Брэдло окончательно надломились, хотя онъ еще жилъ послѣ этого около пятнадцати мѣсяцевъ. Съ нимъ сдѣлался ударъ, очень опаснаго свойства, и онъ долго лежалъ въ постели. За нимъ самоотверженно ухаживала его единственная, оставшаяся въ живыхъ, дочь. Онъ медленно поправлялся и послѣ четырехъ недѣль, проведенныхъ въ постели, врачъ посовѣтовалъ ему морское путешествіе; онъ совершилъ его, отправившись въ Индію въ ноябрѣ для присутствія на національномъ конгресѣ, гдѣ ему устроили громадныя оваціи, какъ представителю Индіи въ парламентѣ.

Мѣсяцы быстро протекали одинъ за другимъ. Въ началѣ 1890 г. Е. П. Блаватская получила отъ кого-то 1,000 ф. ст. для какого-нибудь человѣколюбиваго предпріятія, обращеннаго, если она съ этимъ согласна, на пользу женщинъ. Послѣ долгаго размышленія, она остановилась на организаціи клуба въ Истъ-Эндѣ для рабочихъ дѣвушекъ, и, по ея порученію, я и миссъ Лаура Куперъ стали искать подходящаго помѣщенія. Мы остановились, наконецъ, на большомъ старомъ домѣ въ Bow-Road, и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ началась его полная перестройка. 15-го августа м-мъ Блаватская открыла клубъ, предназначенный для того, чтобы внести свѣтъ въ печальную судьбу дѣвушекъ, работающихъ изо всѣхъ силъ за жалкую плату. Клубъ этотъ очень стойко выполняетъ свою миссію съ тѣхъ поръ. Е. П. Б. относилась съ большой нѣжностью къ страдающимъ, въ особенности когда таковыми являлись женщины и дѣти. Она имѣла очень ограниченныя средства въ концѣ жизни, такъ какъ тратила всѣ свои деньги на свою миссію и не хотѣла отнимать времени у своего дѣла для сотрудничанія въ русскихъ газетахъ, которыя готовы были оплачивать ея работу по дорогой цѣнѣ. Но все, что она имѣла, она тотчасъ-же отдавала, встрѣчая страданіе, которое могло быть облегчено деньгами. Разъ ей показали мое письмо къ одному товарищу, я писала о нѣсколькихъ дѣтяхъ, которымъ я принесла цвѣты; въ письмѣ говорилось о блѣдныхъ изнуренныхъ личикахъ дѣтей. Слѣдующее письмецо пришло ко мнѣ послѣ этого: "Дорогой мой другъ, я только что прочла ваше письмо къ ***, и у меня сердце болитъ за бѣдныхъ малютокъ. Видите-ли: у меня есть 30 шил. собственныхъ денегъ, которыми я могу располагать (вы знаете вѣдь, что я пролетарій и горжусь этимъ); я хочу, чтобы вы взяли, никому не говоря о нихъ ни слова. Этихъ денегъ хватитъ на тридцать обѣдовъ для тридцати голодающихъ малютокъ, и мысль объ этомъ сдѣлаетъ меня счастливой на тридцать минутъ. Пожалуйста, не возражайте ни слова и сдѣлайте это; отнесите деньги несчастнымъ дѣтямъ, которыя такъ радовались вашимъ цвѣтамъ. Простите вашему неуклюжему другу, безполезному на этомъ свѣтѣ. Ваша Е. П. Б."

Память объ этой ея сердечной нѣжности побудила насъ устроить послѣ ея смерти "пріютъ имени Е. П. Б. для маленькихъ дѣтей"; мы надѣемся также, что когда-нибудь осуществится ея желаніе организовать большой, но устроенный по-семейному пріютъ для брошеныхъ дѣтей.

Раннимъ лѣтомъ 1890 г. кончился контрактъ связывавшій съ Landsowne Road, и рѣшено было, что домъ въ Avenue Road превращенъ будетъ въ главную квартиру теософскаго общества въ Европѣ. Устроена была большая зала для митинговъ Blavatsky Lodge, основаннаго ею, и сдѣланы были кой-какія измѣненія. Въ іюлѣ всѣ сотрудники Е. П. Б. собрались подъ одной кровлей. Туда прибыли Арчибальдъ и Бертрамъ Кейтли, уже много лѣтъ бывшіе ея помощниками, затѣмъ графиня Вахтмейстеръ, отказавшаяся отъ своего состоянія и своего высокаго положенія въ обществѣ, чтобы отдаться вполнѣ дѣлу, которому она служила, и чтобы быть около горячо любимаго друга. Кромѣ того, тамъ-же были Дж. Мидъ, секретарь и ученикъ Блаватской, умный и сильный человѣкъ, очень знающій и неутомимый въ работѣ; Клодъ Райдъ, милый ирландецъ, очень проницательный, хотя и безпечный по внѣшнему виду; Вальтеръ Ольдъ, задумчивый и нервный, легко поддающійся вліянію окружающихъ; Эмиль Кислингбери, серьезная, трудолюбивая женщина, и нѣкоторые другіе.

Правила нашего общежитія были -- какъ и продолжаютъ быть до сихъ поръ -- очень просты, но Е. П. Б. настаивала на правильномъ образѣ жизни. Мы завтракали въ 8 ч. утра, работали до lunch'а въ 1 ч., потомъ до обѣда въ 7 часовъ. Тогда работа для общества считалась законченной, и мы собирались въ комнатѣ Е. П. В., гдѣ обсуждали разные планы, получали инструкціи, слушали ея разъясненія по разнымъ запутаннымъ вопросамъ. Въ полночь тушились всѣ огни. Разныя собственныя обязанности заставляли меня уходить на много часовъ изъ дому, но таковъ былъ обычный порядокъ нашей дѣятельной жизни. Е. П. Б. писала постоянно. Вѣчно больная, но обладающая желѣзной волей, она заставляла себя исполнять всѣ обязанности, безпощадная къ своимъ собственнымъ слабостямъ и страданіямъ. Съ своими учениками она обходилась очень различно, примѣняясь къ разнообразію ихъ натуръ. Она была замѣчательно терпѣлива въ роли учителя, объясняла одну и ту же вещь на тысячу ладовъ до тѣхъ поръ, пока слишкомъ долгая неуспѣшномъ не заставляла ее откинуться въ креслѣ съ восклицаніемъ: "Боже мой! Неужели я такъ глупа, что не могу заставить васъ понять? Пожалуйста, такой-то",-- обращалась она къ кому-нибудь, у кого на лицѣ показывался слабый лучъ пониманія, "объясните этимъ балбесамъ, что я хочу сказать". По отношенію къ тщеславію, самомнѣнію, претензіямъ на знаніе она была безпощадна, если дѣло касалось подающаго надежды ученика; все напускное исчезало подъ стрѣлами ея ироніи. Съ нѣкоторыми она выходила изъ себя, побѣждая гнѣвомъ ихъ апатичность и, въ общемъ, превращалась въ орудіе для воспитанія своихъ учениковъ, не обращая вниманія на то, что они, или кто-либо другой, скажутъ о ней, лишь-бы результаты были благодѣтельны для нихъ. И мы, жившіе вокругъ нея, наблюдавшіе за ней изо дня въ день, мы, свидѣтели безкорыстія и красоты ея жизни, благородства ея натуры,-- мы приносимъ къ ея ногамъ благодарность за пріобрѣтенное знаніе, за очищеніе нашей жизни и развитіе въ насъ силы. О, благородная и героическая душа, такъ непонятая слѣпымъ міромъ, и лишь отчасти постигнутая своими учениками! никогда проходя черезъ жизни и смерти, не сможемъ мы заплатить нашего долга благодарности къ тебѣ...

Такимъ образомъ я пришла черезъ бурю къ покою, но не къ покою незыблемаго моря внѣшней жизни -- никакая сильная душа не жаждетъ такого покоя,-- а къ внутреннему успокоенію, недоступному внѣшнимъ тревогамъ, покою, который является удѣломъ вѣчнаго, а не преходящаго, глубинъ жизни, а не ея внѣшнихъ явленій. Это душевное состояніе поддержало мою бодрость во время страшной весны 1891 г., когда смерть настигла Чарльза Бредло среди расцвѣта его дѣятельности, когда открылась дверь въ вѣчность и для Е. П. Блаватской. Внутренній миръ помогъ мнѣ перенести тяжелыя безчисленныя тревоги и обязательства. Каждое усиліе увеличиваетъ его, каждое испытаніе дѣлаетъ болѣе свѣтлымъ. Спокойная вѣра смѣнила сомнѣнія, сильная увѣренность -- тревожный страхъ. Въ жизни и, черезъ смерть, въ новой жизни, я слуга великаго братства и тѣ, на чьихъ головахъ хоть на минуту покоилась благословляющая рука учителя, не могутъ болѣе глядѣть на міръ иначе, чѣмъ взоромъ, просвѣтленнымъ сіяніемъ Вѣчнаго Мира.

Миръ всѣмъ живущимъ *).

З. Венгерова.

Со времени появленія "Исповѣди", въ средѣ теософовъ произошли событія, которыя должны были потрясти вѣру Анни Безантъ въ "махатмъ" и ихъ чудеса. Возникла ссора между двумя самыми авторитетными сотрудниками и преемниками Блаватской, полковникомъ Олькотомъ и американцемъ В. Джёджомъ (William Judge). Причиной ссоры была, какъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, борьба самолюбій. Джёджъ, желая удержать за собой первенствующую роль, интриговалъ противъ Олькота при помощи самаго дѣйствительнаго въ глазахъ теософовъ орудія -- писемъ махатмъ. Возмущенный Олькотъ, въ своемъ стараніи разрушить происки соперника, сталъ обличать его въ злоупотребленіяхъ. Въ пылу полемики выяснились факты, компрометирующіе не одного только Джёджа, но всю секту и въ особенности основательницу ея, Е. П. Блаватскую. Оказалось, что много лѣтъ тому назадъ, въ ту пору, когда впервые стали попадать въ руки нужныхъ людей таинственныя письма махатмъ, Джёджъ заказалъ, по порученію Блаватской, печать съ именемъ махатмы, которую онъ и ставилъ на письмахъ, падавшихъ будто-бы съ потолка или являвшихся въ нужную минуту инымъ, столь же необычайнымъ путемъ. Впослѣдствіи онъ употреблялъ эту печать для писемъ махатмъ, повелѣвавшихъ отдать предпочтеніе Джёджу передъ Олькотомъ въ управленіи дѣлами общества. Олькотъ доказалъ злоупотребленія Джёджа съ полной очевидностью, а тѣмъ самымъ и грубое шарлатанство какъ самой Блаватской, такъ и ея ближайшихъ единомышленниковъ.

Эти обличенія, исходящія отъ самихъ-же членовъ партіи, наносятъ coup de grâce теософіи. Этого не могла не почувствовать Анни Безантъ, и со свойственной ей чистосердечностью, она и теперь, какъ столько разъ въ жизни, сознается печатно въ своемъ заблужденіи. Только она не сдается вполнѣ. Существованіе шарлатановъ среди теософовъ огорчаетъ ее, но не убиваетъ ея приверженности къ самому ученію. Въ чудеса махатмъ она больше не вѣритъ, но остается теософкой по духу. Она остается ревностнымъ служителемъ эзотерическаго, таинственнаго буддизма, хотя послѣ авторитетныхъ разоблаченій по этому вопросу такого знатока буддизма, каковъ Максъ Мюллеръ, это служеніе уже не можетъ опираться ни на какія строго-научныя основанія. Переводчикъ Упанишадъ, авторъ многихъ оригинальныхъ работъ по религіи востока, категорически доказываетъ въ своихъ недавнихъ статьяхъ о Е. П. Блаватской, что само понятіе "оккультическаго", невѣдомаго, таинственнаго буддизма противорѣчитъ важнѣйшему догмату Будды о полной ясности и всемірности его ученія. Ред.

"Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 1--4, 10, 11, 1895